«Вольный Дон»

Вольный Дон (fb2) - Вольный Дон [publisher: МедиаКнига] (Булавинская альтернатива - 2) 1760K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Иванович Сахаров

Василий Иванович Сахаров Вольный Дон

1

Россия. Москва. 22.05.1709.

– Фьюить-фить! Фьюить-фить!

Спрятавшаяся среди зелени цветущего монастырского сада неведомая певчая птица приветствовала весну. И она так увлеклась этим занятием, что не обращала никакого внимания на двух мужчин, которые стояли под высоким плодовым деревом, и вслушивались в ее песню. Люди, если судить по одеждам, священнослужители православной церкви немалого ранга, в молчании, подняв головы, стояли без движения несколько минут. И только когда крылатая певунья замолчала, они неспешно пошли по ровной дорожке вглубь сада и завели между собой разговор.

– Хорошо здесь у вас. Благостно.

Умиротворенно сказал первый, седой подтянутый старец, по выправке, несмотря на подрясник, более напоминавший отставного военного, чем священника. Это был архиепископ Воронежский и Елецкий Арсений, выходец из древней дворянской семьи Костюриных, весьма уважаемый среди православных священнослужителей человек и любимец покойного императора Всероссийского Петра Алексеевича Романова.

– Что благостно, это да. – Согласился с Арсением второй мужчина, широкоплечий и крепкий сорокапятилетний настоятель Московского Свято-Даниловского мужского монастыря архимандрит Пафнутий. – Однако монастырь сей вам не чужой, и я знаю, что вы немало лет провели за этими стенами.

Пафнутий кивнул в сторону белокаменных крепостных стен, которые ограждали основанный четыреста лет назад князем Даниилом Александровичем монастырь, и Арсений согласился:

– Это так. Пятнадцать лет я был Воином Господа нашего и, думаю, что именно по этой причине, вы хотели со мной встретиться. Я прав?

– Да, отец Арсений, причина названа верно. Как настоятель сей святой обители я занимаюсь подготовкой молодых инквизиторов для Московской епархии и по поручению Священного Синода борюсь с ересиархами, сатанистами, манихеями, богумилами, жидовствующими еретиками, беспоповцами, волхвами и людьми Старой Крови. Служба эта не из легких, но мы честно несем свой крест во имя спасителя всего рода человеческого. Однако не всегда и все нам понятно. Истоки многих событий скрыты под спудом прошедших лет, а архивы не дают всей ясности и мы вынуждены прибегать к помощи таких умудренных жизнью людей, как вы. Сейчас нас более всего беспокоит Дон и восстание Кондрашки Булавина, который приютил у себя еретиков и колдунов. И когда я стал поднимать старые бумаги, то пришел к выводу, что этот бунт имеет давние корни и крепко связан с Разинским выступлением. Поэтому я попросил Новгородского архиепископа Питирима свести нас с вами.

– И что вы хотите узнать, отец Пафнутий?

Архиепископ и архимандрит остановились на крохотной площадке посреди сада и настоятель Свято-Даниловского монастыря сказал:

– Расскажите про дело Разина и его товарищей. Как вы понимаете, меня не интересуют обычные бунтовщики.

Пафнутий и Арсений присели на врытую в землю широкую лавку и более опытный инквизитор начал:

– Ну, что же, слушайте. Как вам известно, Степан Разин был одним из тех, в ком проснулась Старая Кровь, и воевал он не просто так, за свободу и волю. Этот атаман-характерник стремился ограничить нашу власть над паствой, и для этого собирал таких же людей, как и он сам, тех, кто обладал необычными и колдовскими способностями.

– Вы считаете этих колдунов людьми?

Настоятель монастыря посмотрел в блеклые старческие глаза Арсения, а он выдержал взгляд, усмехнулся, и ответил:

– Да, они люди. И хотя дьявол завладел их душами, они, как и мы, могут сопереживать, любить, ненавидеть, страдать, кричать от боли и у них красная кровь.

– Порченая кровь…

– Порченая, – согласился Арсений, и продолжил: – Итак, восстание Разина, благодаря предательству атамана Яковлева, было подавлено. Царские бояре и князья отлавливали рядовых бунтовщиков, а нас, двадцать монахов из разных монастырей, направили искать переметнувшихся на сторону Стеньки колдунов и священников. Первой при помощи царских войск после боя в городе Темникове взяли старицу Алену, за которой давно присматривали люди митрополита Новгородского Филарета. Сломать ее пытками не получилось, но мы использовали эту ведунью как наживку, и когда ее попытались освободить, нам удалось поймать и обезвредить еще нескольких химородников. Надо признать, что это был неопытный и глупый молодняк. Колдовские способности у этих юнцов были развиты не очень хорошо, воинского мастерства никакого и сила воли слабенькая. Через них мы узнали о многих необычных людях, кто числился в ближниках Стеньки Разина, и после того как в деревянном срубе сожгли Алену, а потом уничтожили эту молодую поросль, продолжили свой святой поход. Прибыли в Астрахань и там схватили, так называемого Хранителя Знаний, Корнилу Семенова. С этого колдуна, прятавшего у себя дома древние книги и свитки, никакой полезной информации получено тоже не было. Силен оказался Семенов и даже когда горел на своих бесовских книгах, то и тогда ни слова не проронил.

Прищурив глаза, Арсений прервался и посмотрел на солнце, было, о чем-то задумался, но его более молодой единомышленник поторопил старца:

– Но ведь на этом ваш поход не закончился?

– Конечно же, нет. Нам требовалось найти Ивана Лоскута, разинского писаря, который называет себя Трояном, а так же поселение, где находились семьи колдунов. И получив в подчинение полсотни верных казаков атамана Яковлева и полсотни драгун, мы отправились на Дон. Про все наши приключения рассказывать не стану, слишком это долгая история. Скажу только, что в Москву я вернулся через пять лет. Из всего инквизиторского отряда нас осталось только трое, и быть Воинами Господа мы больше не могли, здоровье не позволяло. Главное поселение врагов мы так и не отыскали, поиски были прекращены, и теперь потомки разинских соратников, которые подошли к делу более серьезно, чем их отцы и деды, вершат свое правосудие, как они его понимают.

Архиепископ Воронежский и Елецкий перекрестился, прошептал короткую молитву, и Пафнутий сказал:

– Сейчас, когда Лоскут с молодой дьявольской порослью химородников открылся и снова находится на Дону, нам необходимо собрать новый отряд, и я хотел бы попросить вас, отец Арсений, помочь мне убедить Синод в необходимости такого шага.

– Это будет очень трудно. Инквизиция раздроблена, а Синод погряз в интригах. Грядут выборы нового патриарха и всем просто-напросто не до нас и наших дел. Я писал покойному императору Петру Алексеевичу и митрополиту Стефану Яворскому письма, в которых требовал предать Кондратия Булавина и всех его сподвижников анафеме. Но мои слова не были восприняты всерьез, а вскоре пал Воронеж и мне пришлось бегством спасаться из своей епархии. Лоскут и его воспитанники ничего не забыли. Они помнят, кто их родных в деревянных срубах сжигал. И хотя я смерти не боюсь, у меня еще много дел на этой грешной земле, которые необходимо совершить во славу Господа.

– Правильные слова, отец Арсений. Мы до конца станем бороться с колдунами и ведунами, которые на Дону закрепились, и хотя время упущено, ситуацию еще можно переломить в свою пользу. Пока церковь ограничивалась полумерами, отправкой на Сечь и к донским казакам проповедников, а надо направить против них воинов. Вскоре, по проекту, утвержденному еще прежним императором, будет создан Приказ Протоинквизиторских Дел. Эту организацию возглавлю я, и первым моим требованием к Синоду будет подчинение всех епархиальных провинциал-инквизиторов новому Приказу. И когда это случится, мы изведем остатки Старой Крови и уничтожим колдунов.

– Ха-ха-ха! – еле слышно засмеялся в бороду Арсений и, повернувшись к Пафнутию, пояснил: – Вы молоды и горячи, архимандрит. Вы думаете, что у вас все получится, и я буду молить Бога, чтобы он помог вам. Однако настоящих инквизиторов очень мало. У вас в Даниловом монастыре из тридцати монахов только десять человек являются Воинами Господа. По бумагам, по всей Руси нас около полутора сотен, а на деле, вместе с вашими людьми, и двух десятков не наберется.

– Все настолько плохо?

– Да.

– В таком случае нам придется брать в помощь местных священников.

– Опомнитесь, Пафнутий. На Дону и раньше-то настоящих служителей церкви было очень мало и к ним никогда особо не прислушивались. А теперь, после того как булавинцы ограбили храмы, и всех, кто против них выступал, убили и в тюрьмы кинули, кроме Черкасска и Азова с Таганрогом, наших людей больше нигде не осталось.

– Но я слышал, что донские казаки открывают новые церкви…

– Все верно. Но там служат свои поганские ритуалы ересиархи раскольников, для которых мы с вами непримиримые враги.

– А если к правительству обратиться? Говорят, что новый император Алексей Второй очень набожный человек и прислушивается к голосу церкви.

– Император не станет нам помогать. Завтра он отправится на мирные переговоры с казаками. Ему не нужна война и он уже рассматривает южные земли как отрезанный ломоть. По крайней мере, на ближайшие годы.

– Неужели, он примет условия бунтовщиков?

– Примет. Государство разорено войной и восстаниями, народ устал и по этой причине, пока Алексей не укрепится на троне и не решит внутренние проблемы России, на границах будет мир.

– И что в таком случае делать нам?

– Действовать старым проверенным способом, то есть исподволь. Терпение, вот одна из добродетелей христианства и пришел наш черед вспомнить об этом. Церковь станет посылать на Дон и в низовья Волги миссионеров, которые будут улыбаться атаманам и создавать свою разведывательную сеть на территории войска Донского. И пока все это происходит, мы тоже не должны оставаться в стороне. Нам предстоит набрать молодых монахов, которые готовы пожертвовать своей жизнью ради торжества истинной веры, и в обход решений Синода отправить их в логово Врага. Время будет работать на нас, и когда настанет удобный для удара по колдунам и еретикам момент, мы нанесем его и колебаться не станем.

– Я понимаю вас, отец Арсений, и признаю, что для победы над нашими исконными противниками мы должны подготовиться лучше. Однако на Дон отправится не молодежь, а проверенные и хорошо подготовленные инквизиторы.

Пафнутий встал и Арсений последовал его примеру. Архиепископ и архимандрит вновь неспешно двинулись по садовым дорожкам, и в этот день успели обсудить еще очень многое. А на следующее утро, вслед за большим южным посольством императора Всероссийского Алексея Второго, устремились шесть монахов-инквизиторов Свято-Даниловского монастыря. Все они были крепкими ловкими мужчинами до тридцати лет, и перед ними стояла одна и та же задача. Эти священнослужители русской православной церкви, ее элита, должны были достичь границ Дона и под видом беженцев поселиться на его берегах. Именно им предстояло стать основой разведывательной сети, которая должна поставлять будущему главе Приказа Протоинквизиторских Дел самую достоверную информацию о событиях в пределах казачьих земель и готовить их к возвращению в состав России.

2

Войско Донское. Черкасск. 29.05.1709.

Домой я добрался без особых проблем и происшествий. С обозом приказчика Мефодия до Тулы, а там украл лошадь и, чигирями, по распутице, рванул в расположение казачьих войск. Почти сутки мчался по бездорожью, ехал настолько быстро, насколько лошадь могла выдержать и, наконец, столкнулся с передовыми дозорами армии атамана Беловода. Казаки меня узнали, я в этом войске половину прошлого года провел и личность моя достаточно известная, разведчик Донской Тайной Канцелярии и сын войскового атамана Кондратия Булавина. Поэтому проверок мне никаких не устраивали и сразу отправили в Козлов, где находился штаб Третьей армии, а уже оттуда, меняя коней, в сопровождении парней из моего отряда, до Черкасска за четверо суток домчал.

Итак, я дома. Вхожу весь такой собой довольный и счастливый в войсковую избу, и первым меня встречает учитель и наставник полковник Лоскут, начальник разведки и контрразведки Войска Донского. И сразу же вопрос в лоб. Какого, спрашивается лешего, меня понесло в Преображенский дворец и зачем при устранении Петра Первого я использовал яд? Видимо, агентура полковника все-таки присматривала за мной, и он уже получил информацию из Москвы о смерти императора и последовавших после этого событиях в столице России. Затем старый бунтарь и подпольщик сложил два плюс два, а потом, как и положено, получил четыре, и решил, что именно я исполнил «великого реформатора земли Русской». Пришлось изложить полковнику свою версию, и она была принята как истинная, что-что, а неправду Лоскут почуял бы сразу.

В общем, я подробно отчитался о своем путешествии в Москву и разговоре с царевичем Алексеем. Меня похвалили и отпустили на заслуженный отдых, который продлился целых три дня. И после этого до жаркой летней поры жизнь покатила по привычной колее.

Император Алексей известил Черкасск о своем намерении заключить мирное соглашение с Доном, Малороссией, Запорожской Сечью, Астраханью, Тереком и Яиком. Царские армии остановились на линии Орел – Тула – Пенза – Петровск – Саратов, а наши войска замерли напротив. Воевать никто не хотел, так что люди ждали долгожданного мира и если их не станут толкать в спину воинственными приказами, все должно сложиться хорошо. Главное в этом деле, чтобы политики договорились, а они были настроены решить все проблемы дипломатическим путем.

Россия приходит в себя после правления прежнего государя и ей сейчас не до войны, а Дон наращивает мускулы, разрабатывает природные ресурсы, строит новые поселения и распахивает целинные степные земли, по этой причине тоже желает покоя. Идеальный расклад для казаков и беглых, приток которых, кстати сказать, сократился до полусотни человек в месяц. И здесь основная причина не в том, что солдаты и драгуны надежно перекрыли все дороги и тропы. Просто Алексей объявил всеобщую амнистию для скрывающихся в лесах беглецов, на которых не было крови. Люди ему поверили, на Руси принято верить в «доброго царя», национальная особенность такая, и стали возвращаться в свои деревни или выходить в большие города. Не все, конечно, многие еще выжидали. Однако дело ладилось, и резоны крестьян были ясны. Дон и воля далеко, а облегчение и заступничество государя рядом.

Ну, это то, что касается всех. А меня и ватажников в это время заботили совершенно иные вопросы, ибо наш небольшой вольный отряд из шести человек вместе со мной оставили в составе боевых подразделений Тайной Канцелярии. А что это значит? Правильно. Ранний утренний подъем и вперед по полям вокруг Черкасска круги нарезать, тяжелыми учебными саблями махать и заниматься рукопашным боем. Лоскут, в доме которого мы проживали, решил сделать из нас настоящих спецназовцев и, надо сказать, у его боевиков это получалось. Наш профессиональный уровень рос на глазах, и в то время, когда большинство наших сверстников, пока еще валяли дурака и пугливо озираясь на завалинках девок за титьки щупали, мы уже стали бывалыми воинами. Хотя на интенсивности тренировок наш боевой опыт не сказывался. Для Василя Чермного и запорожских пластунов мы по-прежнему оставались сопляками, и гоняли нас словно новобранцев. И это хорошо, так и должно быть, спуску нам не давали и оттого воинскую науку мы постигали быстро.

Тренировки продолжалось весь апрель и почти весь май без выходных до сегодняшнего дня. Рано утром нас никто не будил и не гнал седлать лошадей. Мы проснулись сами, уже выработалась стойкая привычка, и узнали, что завтра, совместно с атаманским конвоем, нам предстоит сопроводить наших лидеров в Козлов. Грядут переговоры с русским императором, уже назначена дата, поэтому день у нас свободен, Чермный приказал привести в порядок нашу лучшую одежду и почистить оружие, а если останется свободное время, то и отдохнуть.

Никто из нас против этого не возражал, но так сложилось, что я со своими делами управился быстрее всех и отправился бродить по Черкасску. Думал с отцом или Лоскутом переговорить, но оба, по понятным причинам, были очень заняты. Навестил дом, а там мачеха Ульяна, как всегда ворчит и чем-то недовольна, а Галина пропадает у подруг. Андрей Мечетин позвал сестру замуж, и она согласилась, так что готовится к будущей свадьбе, которая должна состояться сразу после подписания мирного договора, то есть скоро. Попытался вернуться к своим записям с воспоминаниями о будущем, но все время чувствовал какое-то беспокойство, и никак не мог сосредоточиться. В итоге оседлал своего Будина и отправился в степь. Долгое время гонял вдали от людей, и часам к пяти вечера сделал остановку у небольшой речушки, на берегу которой росло несколько раскидистых одиночных деревьев.

Поводьями, я привязал Будина к дереву и, чувствуя непонятную слабость, присел на землю и прислонился к стволу, после чего очень быстро заснул, и мне приснился очередной необычный сон, который был навеян памятью крови. Снова я видел далекое прошлое своих предков. Однако раньше я наблюдал за всем происходящим со стороны и принимал информацию рваными кусочками, которые, порой, никак не были связаны между собой, а в этот раз увидел полноценный сюжет с пониманием действий нескольких людей. Это вроде как кинофильм смотришь. Но все происходило живей, точнее и реалистичней, и я знал, что это событие не бред, а то, что на самом деле происходило в степях Кыпшактар, более тысячи лет назад, в 603-м году от Рождества Христова…

* * *

Вечерняя летняя степь, сотни костров, кибиток и юрт. Женщины и ребятня готовят еду, занимаются хозяйственными делами и ухаживают за скотиной. Обычный вечер в кочевой ставке хана Кара-Чурина Тюрка, прозванного византийцами Тарду, персами Биягу, проклятыми исконными врагами китайцами Ашина Дяньцзюе, а своими подданными Боке-хан, что значит Могучий. Неполных четыре года Кара-Чурин пробыл великим степным каганом, и так сложилось, что он не смог удержать великое государство от развала. Построенная его предками, и оставшаяся ему в наследство от отца, славного Истеми-хана, держава, рушилась и разваливалась на части. Все было плохо, и времена славных побед ушли в прошлое. Война на просторах степи бушевала каждый год, и остановки в ней не предвиделось. Слишком много вокруг врагов, и слишком они сильны. На западе Византия, на юге Персия, на востоке Китай, и ладно бы так, враги внешние, но и внутри самого каганата было неспокойно.

«Плохой год, ай, плохой», – такие мысли вертелись в голове кагана, престарелого и седого, но все еще крепкого кряжистого мужчины.

В раздумьях, поджав под себя ноги, он сидел на белой войлочной кошме в центре своей юрты, пил кумыс, и пытался найти выход из сложившейся ситуации, но не находил его. Еще можно было на какое-то время оттянуть агонию огромного степного государства, но победить, нет.

Он вспомнил юность, когда совсем еще мальчишкой, пошел в свой первый поход на эфталитов. Сколько же времени с той поры прошло? Пятьдесят лет без малого. Потом была война против абаров в Джунгарии, которых он разбил, и с разрешения отца, великого Истеми, правил ими. Затем большой поход к реке Итиль, которую многие называют Волга. Эх, славные годы были, и великие подвиги совершались воинами-бури под знаменем золотой волчьей головы. Тогда он был молод, силен, крепок и яростен в битвах, где уподоблялся предку-волку, но неразумен. Все минуло, ушло, и теперь его слава тает как дым над степными кострами.

Прошли годы, умер каган Истеми, и он, став ханом, возглавил всю западную часть каганата тюрок. Годы мира после смерти отца длились недолго и, почувствовав свою мощь, враги перешли в наступление. Первыми ударили византийцы, и он схватился с ними, но тут же нанесли свой удар китайцы и, пришлось, бросив все, отправляться на восток. Враги внешние никогда не страшили его, как и любого истинного воина из рода Волка. Но нашлись предатели среди своих, которые растаскивали каганат на куски, рвали его подобно шелудивым шакалам на части, ослабляли государство, и вот с ними-то пришлось повозиться. Десять лет он потратил на то, чтобы задавить всех других ханов, пошел на поклон к Суйскому императору, унижался, лгал, убивал тех, кто близок ему по крови, и все же победил.

Кара-Чурин стал каганом и, окинув оком свое государство, понял, что, победив, он проиграл. Воины, на которых он мог положиться в битвах, погибли. Молодняк еще не подрос, а без верной и грозной силы воинов-бури ему не выстоять. Так оно и случилось. В этом году вспыхнуло восстание давно покоренного племени телесцев, и они наголову разгромили верного ему Нили-хана. К ним присоединяются другие народы, и среди них сильные татабы. Границы открыты, иноземцы посылают восставшим помощь золотом, оружием и бойцами, и всех кто принадлежит к славному царскому роду Ашина, убивают. А даже если великий каганат выстоит, то никогда уже не станет прежним, а значит, он, Кара-Чурин Тюрк, потерпел поражение, и ничего не изменить, ибо смерть близка и ее осторожные шаги уже слышны ему.

– Кхм!

За кошмой, которая закрывала вход, прерывая размышления хана, раздался предупредительный звук, и Кара-Чурин, перестав пить кумыс, спросил:

– Кто там?

– Это я, повелитель. – В юрту просунулась голова командира гвардейцев джабгу Шету Ирбиса. – Прибыл гонец от горы Актаг.

Священная гора Актаг, ставка кагана всех тюрок, место, где решались наиболее важные вопросы в жизни степной империи, и до недавнего времени постоянное местопребывание Кара-Чурина. Каган взмахнул рукой, и устало произнес:

– Зови гонца.

В юрту вошел запыленный дальней дорогой гонец, средних лет скуластый бритоголовый мужчина в обычной степной одежде, стеганом халате с кожаным ремнем-опояской. Позади него встали два гвардейца, как на подбор, стройные и высокорослые, братья Иннай и Шибир, дальние родичи хана по клану. Гонец рухнул на войлок и начал:

– Великий хан Кара-Чурин Тюрк, я всего лишь голос курултая, и говорю не свои слова. Не вели меня казнить.

– Говори, – хан милостиво опустил голову. – Мы блюдем старые обычаи, которые наши предки некогда принесли в эти дикие степи.

– На горе Актаг прошел курултай, на котором было решено, что ты не настоящий каган. Тебе отказано во власти всеми присутствующими на курултае князьями, тарханами, вождями, ханами, шадами и этельберами. Новым каганом выбран вернувшийся из изгнания с сильным китайским войском Жангар. Для того чтобы покинуть владения каганата сроку тебе неделя, а иначе, смерть. Однако ты можешь остаться на месте, если отдашь на общее хранение представителей племен свои родовые реликвии и признаешь власть твоего родича Жангара, который будет править степью под покровительством великого китайского императора.

Гонец приник к войлоку и, не поднимая взгляда, ожидал своей участи и ответа. Как говорится, обычай обычаем, но за дурные вести, несмотря на обещание, Кара-Чурин мог запросто приказать своим гвардейцам переломить гонцу позвоночник. Однако хан только громко рассмеялся.

– Ты можешь идти, гонец, – успокоившись, произнес хан. – И передай предателю своего народа Жангару, что он не получит ничего. И еще скажи, что он недолго будет править, и смерть его будет страшна. Я знаю это, ибо вижу его судьбу.

Гонца увели и гвардейцы вышли, а хан снова задумался, принял непростое для себя решение, поморщился и выкрикнул:

– Шету!

– Да, мой хан.

В юрту вновь проникла голова командира бури.

– Позови шамана Кубрата, моего сына Колюг-Сибира и сам приходи. Я оглашу мою волю.

– Повелитель, – Шету прижал ладонь правой руки к сердцу и поклонился. – Твой сын Колюг-Сибир покинул ставку.

– Давно?

– В полдень.

– Куда он направился?

– На Алтай, к племенам дулу, родственникам его матери. Он желает собрать армию и разгромить Жангара.

– Дурак. Предателя разбить можно, а на троне усидеть, пожалуй, что и нет. Зови шамана.

Через некоторое время мудрый шаман Кубрат, совершенно седой сгорбленный человек, про которого говорили, что ему более трех сотен лет, появился на зов своего хана и, ни слова не говоря, расположился напротив него. Рядом примостился Шету Ирбис. Больше никого не ждали и старый хан изрек:

– Я принял решение, что мне пора умереть.

– Кхе-кхе, – закашлялся шаман.

– Как же так!? – вскочил гвардеец. – Неужели хан говорит о самоубийстве?

– Молчать! – прикрикнул Кара-Чурин. – Самоубийства не будет. Я хочу, чтобы Кубрат провел обряд, после которого моя душа вселится в созданный им амулет. И так я обрету великую ведовскую силу, смогу жить вечно и помогать своим детям и внукам даже после смерти. Ведь ты сможешь провести такой обряд, Кубрат?

Хан посмотрел на шамана, а тот, прикрыв веки, подумал и сказал:

– Да, повелитель. Это возможно, но займет какое-то времени, а враги уже через неделю будут здесь. И даже когда амулет будет готов, ты сможешь вернуться в мир живых только через несколько десятков лет и единственное, что тебя сможет разбудить от сна, кровь твоего потомка.

– Шаман, что значит тридцать или сорок лет, по сравнению с вечностью? Это мгновение, а потомков у меня много, сорок душ от семнадцати жен и половина из них сыновья. Надеюсь, всегда найдется кто-то из внуков и правнуков, кто не пожалеет для деда немного своей крови.

– Что же, если твое решение, хан, окончательное, я готов. Только…

– Говори, что тебе нужно. Может быть золото, драгоценности, женщины или что-то иное?

– Родовые реликвии вашего рода, мой хан. Это сильные артефакты, с которых я возьму по крупинке металла. Затем кузнецы отольют из этого амулет, а уже я перенесу в него вашу душу и разум.

– Это возможно. Начинай, Кубрат.

Старый шаман покинул юрту, и в ней остались только хан и джабгу Шету Ирбис. Они молчали и первым тишину нарушил гвардеец:

– Зачем ты это делаешь, повелитель?

Хан отхлебнул кумыса и ответил:

– Мне осталось жить всего несколько месяцев. Ты знаешь, Шету, что я ведун. Сила предков живет во мне, в тебе и в других наших сородичах, и я знаю час своей смерти. Однако многое в жизни осталось не сделанным, а среди всех моих многочисленных детей я не вижу достойного преемника, которому могу передать свои знания и немалую силу.

Гвардеец мотнул головой, принял слова хана как данность, и спросил:

– Что нам делать после твоей смерти?

– Это будет не смерть, а переселение души и разума.

– Для меня это не важно. Все равно я не застану твоего возвращения, мой хан. Поэтому я и спрашиваю, что нам делать дальше?

– Возьмешь амулет, родовые реликвии, моих самых молодых потомков, и уходи на запад. На Итиль, Дон, Кавказ или еще дальше, в страну антов. Туда, где живут наши дальние сородичи: геты, чиги, казягъ, азы и многие другие племена. Придет срок и мои праправнуки вернутся обратно в родные края, а пока мы не можем удержать все пространство Великой Степи, и не в состоянии воздать сторицей нашим врагам и предателям своего племени.

– Я все сделаю, как ты приказал, повелитель.

Шету встал, поклонился хану, и покинул кибитку, а через три дня хан Кара-Чурин Тюрк скончался. При его смерти присутствовали только самые близкие ему люди, гвардейцы и шаманы. И как только тело великого хана было схоронено под высоким курганом, его кочевье рассыпалось на несколько частей. Одни направились к предателю Жангару, который стал новым каганом. Другие на Алтай, к собиравшему новое войско Колюг-Сибиру. А гвардия, три сотни тяжеловооруженных всадников, сверкая начищенными кольчугами, ламеллярными кирасами, остроконечными шлемами с бармицей, и красуясь палашами, мечами и саблями из черного железа, окружив кибитки с ханскими детьми и своими близкими, направилась на запад.

Замыкал строй воинов их командир, у которого на груди висел украшенный лиственным узором черный металлический диск с фигуркой волка по центру с одной стороны и руной Одал с другой. Он медлил, долгое время смотрел на одинокий курган, где покоился его друг и повелитель, но, наконец, прикоснувшись к амулету, что-то прошептал и направил своего большого вороного жеребца вслед за гвардейцами. К месту последней стоянки Кара-Чурина подходили враги, их было много, и сталкиваться с ними в открытом бою было нельзя, и если так, значит, следовало поторопиться…

* * *

Сколько длилось видение через сон, я не знал, но не более получаса, так как бока Будина еще не полностью просохли после дневной скачки. Для меня прошел небольшой отрезок времени, а как будто целую жизнь прожил, пропустил через себя реакции и мысли двух человек, и узнал о том, как появился на свет тот самый странный амулет, который перебросил меня в прошлое.

И что теперь? Что значит этот сон? Пока объяснить не могу, но, скорее всего, это знак, что следует найти амулет с душой великого древнего хана, который, как выяснилось, является одним из моих многочисленных предков. Вот не было печали, а подкинула судьба очередной фортель. Мало того, что и без того забот полным-полно и планов на будущее громада, так нет же, еще и древний артефакт придется искать. Впрочем, все это не срочно. Вся жизнь впереди, так что особо заморачиваться не стоит, а надо возвращаться в Черкасск. Завтра в сторону Козлова отправляется наше посольство и мне придется обдумать разговор с Алексеем Вторым, который, наверняка, захочет пообщаться, а иначе зачем ему лично на мирные переговоры ехать, мог бы и Шафирова послать.

Запрыгнув на Будина, я встряхнул головой, на время прогнал все мысли о видениях, снах и амулетах, и помчался в столицу Войска Донского.

3

Россия. Козлов. 15.06.1709.

Переговоры между Российской империей и отколовшимися от нее государственными образованиями прошли ровно и без всяческих эксцессов. С одной стороны стояла армия Шереметева, сорок тысяч прошедших Северную войну солдат, а с другой войска Кумшацкого, Мечетина и Беловода, тридцать пять тысяч казаков, бурлаков и голытьбы, тоже не новобранцы, а испытанные боями ветераны. И потому не было никаких провокаций, драк между членами посольств, буйных пьянок и недовольных выкриков. На нейтральной полосе, в чистом поле, под городом Козловым, поставили большой полотняный павильон. Спецслужбы Дона и России проверили его на предмет сюрпризов, а затем были выставлены караулы. От императорской армии рота преображенцев, а от наших войск сотня пластунов. И только после этого пришел черед дипломатов.

Со стороны России присутствовали Алексей Второй со свитой и ближними людьми, среди которых особо выделялся и играл первую скрипку профессиональный дипломат Петр Павлович Шафиров, выходец из семьи крещеных польских евреев и, наверное, от этого, очень продуманный и верткий по жизни человек. Все остальные стороны были представлены следующими лицами. Дон – войсковой атаман Кондратий Булавин с личным секретарем, то есть со мной. Малороссия – полномочный посол гетмана Мазепы, его племянник Андрей Войнаровский. Запорожская Сечь – Константин Гордеенко и Лукьян Хохол. Терек – атаман Щедринской станицы Никита Стрелков. Астраханская республика – глава Республиканского Совета бывший стрелецкий десятник Андрей Кадочников. Вольный Город Царицын – глава Городского Совета купец Семен Толстопятов. От яицких казаков – сотник Георгий Дмитриев.

Сегодня, ровно в восемь часов утра, большие серьезные мужчины собрались в павильоне и, будучи чрезвычайно занятыми людьми, приступили к немедленному оглашению условий мирного договора. Все было заранее урегулировано секретарями Шафирова, которые уже месяц сидели в Козлове, и недопонимания не возникло, каждый заранее знал, что от него ожидают. Затем последовало короткое обсуждение пунктов исторического соглашения и обед, а после него торжественное подписание чистового варианта договора.

Всего в этом документе одиннадцать основных пунктов и, если кратко, без дополнительных подпунктов, он выглядел следующим образом:

1. Прекращение всех боевых действий в трехдневный срок.

«Они и так уже третий месяц не велись, но перестрелки случались, особенно в районе Саратова».

2. Российская империя признает суверенитет и полную независимость следующих государств: Малороссии, Запорожской Сечи, Войска Донского, Войска Терского, Вольного Города Царицын и Астраханской республики. В дополнение к этому признавалась широкая автономия яицких казаков, в результате своего войскового схода решивших остаться в составе России.

«С одной стороны император Алексей терял огромные территории и большое количество подданных. Но ведь можно посмотреть на это иначе, и картина вырисовывалась совершенно другая. Россия ограждалась от запада и востока, от Европы, Турции и Персии щитом, на который не требовалось тратить войска и денежные средства. То, что в будущем войны обязательно будут – понятно. Вот только императора Всероссийского они касаться станут постольку поскольку, и отколовшиеся государства, хотят они того или нет, автоматически становятся боевым предпольем империи. А влиять на них можно, на тех же казаков, например, через поставки вооружения, пороха и продовольствия, а на Царицын и Астрахань через торговлю, религию и оказание военной помощи в случае угроз от мусульман. Это пока. Ну а потом, кто знает, возможно, они и сами обратно в Россию попросятся. И тогда уже император будет выдвигать условия».

3. Войска вышепоименованных государств покидают территорию Российской империи в течение одного месяца и оставляют все населенные пункты без ущерба для них.

«Москва получала назад Козлов, Липецк, Воронеж, Тавров, Тамбов, Саратов, Дмитриевск и Белгород, который мазепинцы отдавать не хотели, и на них пришлось надавить, пригрозив, что их оставят один на один против всей российской армии».

4. Мир заключается без аннексий, контрибуций и взаимных экономических претензий.

«Кто и чего награбил, тот с тем и остается, хотя московские кумпанства и многие императорские вельможи таким решением были недовольны. Однако возвращать заводы и мануфактуры, а так же «прихватизированные» казаками товары, мы не собирались, а продолжать войну Россия не могла. Точнее сказать, могла, но только с надрывом, который ей не нужен».

5. Воюющие стороны в течение месяца обмениваются военнопленными.

«В этот пункт не включались беглые крестьяне и раскольники, которые оставались с нами, а только солдаты, офицеры, чиновники, купцы и несколько арестованных священнослужителей».

6. После подписания мирного договора новообразованные государства обязуются не пропускать на свою территорию беглых людей из России, а если таковые обнаружатся, их необходимо незамедлительно выдать.

«С нашей стороны полнейшее согласие. Беглых людей на Дону скопилось вдвое больше чем казаков, и от старожил уже слышались недовольные выкрики, что земля казацкая в первую очередь для казаков, и что понаехали тут всякие. Поэтому следовало переварить тех, кто уже находится на территории Войска Донского, а только потом думать о новых поселенцах. Что касается остальных государств, то они сами за себя ответчики».

7. Войско Донское возвращает Российской империи все корабли Азовского флота, а так же города Азов и Таганрог, и разрешает свободный транзит грузов и людей для этих имперских форпостов. Однако заранее оговаривалось, что общая численность личного состава в крепостях и на флоте не должна превышать три тысячи человек.

«Алексей Второй не мог отказаться от Азова, Таганрога и флота. По большому счету, они ему не нужны – это только расход сил и средств. Но престиж требовал оставить их за собой, и под нажимом приближенных император был вынужден за них побороться. Мы уступили и бояре восприняли это как знак, что царь неоспоримо сильней казаков, раз может вынудить нас принять свое условие. Им гордость, а нам, в общем-то, все равно. Из Азовского моря флот не выберется, турки не дадут, и оттого он бесполезен, а Азов с Таганрогом всегда можно блокировать. И хотя имеется опасность удара в тыл, в связи с тем, что у нас почти везде потенциальные враги, это не очень существенно».

8. Вольный город Царицын и Астраханская республика разрешают российским купцам и промышленникам беспошлинный и беспрепятственный провоз товаров и грузов по всей Волге и Каспийскому морю.

«Справедливо и устроило обе стороны».

9. На территории всех вновь образованных государств основной и доминирующей религией остается православие, и все нападки на христианство должны быть задушены в зародыше. Монахам и священникам проход через границы беспрепятственный.

«Все хорошо, вот только какого толка будет христианство, не уточнялось. Раскольники-староверы, что вновь прибывшие, что коренные донцы, ориентирующиеся на новгородские обряды и беспоповство, официально тоже православные. И если одни попы начнут бить других, а они уже начинают сражение за прихожан, мы здесь будем совершенно ни причем. Как показала практика, большинству природных казаков все равно, тремя перстами человек крестится или двумя, поет он славу своему богу по старому или по новому, по какому Уставу ведет богослужение, и как называет Христа, Исус или Иисус. Думаю, что и в будущем ничего не изменится. А если священники начнут поднимать голову, и попробуют давить на власть, всегда можно поступить по дедовским обычаям, монаха в мешок и в воду, хай плывет до самого синего моря».

10. Калмыцкая орда хана Чеменя официально признавала себя вассалом Войска Донского, и любые сношения России с Сальской степью должны осуществляться только через донского войскового атамана.

«Хана Аюки нет, а кому служить за порох, соль, одежду, серебро и долю в добыче, калмыкам все равно. Россия далеко, а донские казаки рядом и Сальские степи принадлежат нам. А раз так, хан Чемень со своими всадниками, кто после разгрома Аюки не ушел за Волгу, тоже за нас».

11. В случае большой войны и нападения иноверцев на одно из православных государств, подписывающих данное соглашение, все остальные обязаны оказать ему военную, политическую и экономическую поддержку.

«Данный пункт был последним и, наверное, для всех самым главным. Он включал в себя четыре десятка подпунктов, оговаривающих самые разные ситуации, но если смотреть по сути, в случае серьезной войны Россия получала возможность мягкой оккупации любого государства, которое от него отпало. Вариант, при котором сама Российская империя могла нуждаться в помощи, рассматривался как гипотетический и немыслимый, и очень даже зря. Я видел, как за счет новых людей и фабрик Богатого Ключа наше Войско быстро превращается в военно-промышленную республику. И если нас не остановят, а сделать это пока некому, всему миру не до нас, через пять-шесть лет мы сможем очень многое, и мое нелепое прогрессорство, о котором я поначалу много размышлял, никому и даром не нужно, ибо здесь и без Никифора Булавина все сладится. Есть у нас талантливые и умом пытливые люди, до всего сами в состоянии додуматься, если их не осаживать церковными догматами и приказом «Не пущать!». И, может быть, впереди планеты всей мы не будем, мощностей не хватит, но и в хвосте плестись не собираемся, и это касается всех сфер жизнедеятельности человека».

Итак, последний пункт мирного договора был подписан. Руки никто и никому жать не собирался, пирушки, праздника и фейерверков тоже не намечалось. Поэтому, обменявшись сухими поклонами, высокие договаривающиеся стороны вернулись к своим армиям.

Меня это не касалось. Во время переговоров мы с императором Всероссийским обменялись парой долгих взглядов, и сомнений, что Алексей меня узнал и хочет поговорить, не было. Оттягивать встречу один на один я смысла не видел, и потому пошел по самому легкому пути, то есть остался на месте переговоров, присел за покрытый богатой расписной скатертью стол, откинулся на спинку кресла, в котором до этого сидел император, и замер в ожидании.

Алексей не замедлил, появился через семь-восемь минут. Полог входа откинулся и в павильоне появился не тот чмыреныш, которого при дворе его отца Петра Первого мог пнуть любой высокопоставленный царский холуй, а уверенный в себе властный государь немалой по размерам империи. Будь я попроще, вскочил бы с места и встал по стойке «смирно». Но это только внешне мне шестнадцать лет, а на деле сил и опыта у меня в несколько раз больше, чем у девятнадцатилетнего императора, который подошел к столу и замер без движения.

– Присаживайся, Алексей Петрович.

Чувствуя себя хозяином положения, я указал молодому императору на кресло, которое находилось напротив. Губы Алексея искривились в легкой усмешке, он присел и спросил:

– Хамишь, Никифор?

– Надо же с чего-то разговор начать, а ты молчишь.

– Нет привычки с колдунами разговаривать.

– С колдунами? – я сделал удивленное лицо.

– А разве нет? Прежде чем нам встретиться, я кое-что о тебе узнал.

– Наверное, составил описание, тайные агенты по списку просмотрели всех, кто должен участвовать в переговорах, а дальше Тайная Канцелярия и Сыскной Приказ отработали. Так?

– Подробностей не знаю, дал команду Ромодановскому, а уже он разобрался, кто ты таков.

– Ну да, с тех пор, как Федор Юрьевич под себя всю госбезопасность подмял, работать ему проще и легче. И Преображенский Приказ под ним, и Сыскной, и Тайная Канцелярия. Силен стал князь-кесарь.

– Госбезопасность, это государственная безопасность?

– Да.

– Странное слово, но емкое и солидное.

– Можешь использовать, Алексей Петрович, мне не жалко, я таких слов еще много знаю. Однако, давай ближе к делу. Разговор мы начали. Кто я, ты теперь знаешь. Ну и мне про тебя немало известно. О чем ты хочешь поговорить, если конечно, тебе можно с ведуном общаться?

Император помедлил, костяшками худой, но твердой руки, легонько ударил по столу и произнес:

– С колдуном общаться грех, но я его отмолю. Меня интересует несколько вопросов. Ты на них ответишь?

– Разумеется, а иначе бы я здесь не находился.

– Скажи, Никифор, откуда ты узнал, что Ромодановский и Шереметев просчитались, и Меншиков их опередил?

– Колдовство. Летучие мыши нашептали, что скоро законному наследнику престола Российского худо придется.

– Врешь?

Алексей поймал мой взгляд, я с удовлетворением отметил, что дух у молодого императора крепок и, дождавшись, пока он первым отведет глаза, ответил:

– Вру. Агентура у нас хорошая, как среди слуг, которые вельмож обслуживают, так и во дворцах царских. Давай следующий вопрос, а эту тему отставим в сторону как несущественную.

– Ладно. Тогда, может быть, ты скажешь, откуда про Евфросинью Фролову узнал?

– Видение из будущего было, и это правда. А ты все же нашел свою половинку?

– Нашел, и ты оказался прав, Никифор. Это моя девушка, – Алексей помедлил, и продолжил расспросы: – Ты знал, что все так случится, и что я смогу власть взять?

– Зряшный вопрос. Когда мы с тобой в Коломенском разговаривали, я сказал, что все в твоих руках, так что сам смотри. Если бы ты промедлил, сейчас бы тебя черви или рыбы догрызали, а мне пришлось бы рубиться против русских солдат. Нет предопределения, а есть возможности, и твоя задача, как императора, выбрать для своего государства и народа самые наилучшие, не оглядываясь на интересы иноземцев, дворян и духовенства, симпатии которых очень недолговечны.

– Это да, – Алексей тяжело вздохнул. – Все чего-то хотят и многое обещают. Однако выполнять эти обещания никто не торопится. Теперь мне понятно, как нелегко было покойному батюшке. Особенно иностранцы наседают.

– Датчане с англичанами? Наверное, требуют возобновить войну против шведов, которые сейчас на германские берега высаживаются?

– Они самые, – император посмотрел на меня, вновь не выдержал взгляда и спросил: – Никифор, почему тебе хочется верить?

«То, что люди мне верят, это понятно, не даром я своим направлением выбрал Слово, мастерство понемногу растет, но Алексею этого знать не надо», – промелькнула у меня мысль.

– А это потому, что я не о себе беспокоюсь, и не о собственном благе, а про наши народы думаю, Алексей Петрович.

– И поэтому вы отделяетесь?

Мой собеседник еще больше погрустнел и я его подстегнул:

– Вот и сделай так, чтобы нам самим под крыло империи вернуться захотелось. Сможешь ведь, если правильно себя поведешь. А что отделились, на это много причин было, и ты, Ваше Величество про них прекрасно знаешь. Не хотим мы быть рабами, не желаем этого, и пока на Руси крепостное право, нам всегда будет не по пути.

– Ты предлагаешь мне упразднить крепостничество?

– Да.

– Это невозможная утопия. Мы не Европа.

– В том-то и дело, что мы не Европа. Сейчас невозможно отменить рабство, понимаю это. Однако, что будет через десять лет твоего правления или через двадцать? Повторяю, все в наших руках и если ты поставил перед собой цель – иди так далеко, насколько духа и сил хватит.

– Смогу ли?

– Отчего нет? Ты наследник Петра, у тебя такой же ум и такая же кипучая энергия, но ты к народу жалостливей и нужды его больше понимаешь. И оттого ты совершенно иной, и сможешь сделать больше, чем твой батюшка.

– Никифор, а поехали со мной? Советником тебя сделаю, и будешь ты при мне, как Брюс при батюшке. Не бойся, церковь тебя не тронет, я заступлюсь.

Ожидая ответа, Алексей подался чуть вперед, но я был вынужден его разочаровать:

– Нет, Алексей Петрович, не получится, и на это несколько причин. Во-первых, мой дом здесь. А во-вторых, пример с Брюсом неудачен. Он астролог и алхимик, а это хоть и грех для христиан, но допустимый. Так что если я окажусь в Москве, от инквизиторов меня даже твое монаршье слово не спасет. Кстати, Ваше Величество, а что ты с мятежниками сделал?

Император помедлил и сказал:

– Меншиков выдал все украденные деньги и отправлен на Соловки. Брюс сослан воеводой в Пустозерск на Печоре, и теперь на звезды вместе с самоедами смотреть станет. Екатерина ждет ребенка, а когда родит и оправится, сразу же отправится в монастырь, тот самый, где моя матушка находилась. Канцлера Головкина оштрафовал и на месте оставил. Дьяка Автонома Иванова лишил всего, что он имел, и в солдаты определил. Остальных изменников, кто помельче, в Соль-Камскую отправил и еще дальше. Пускай прощение зарабатывают. А так-то все воруют, даже Шафиров, который эти переговоры организовал, и Шереметев, и адмирал Головин. Кругом ворье. Однако других людей у меня нет, вот и приходится только особо зарвавшихся наказывать.

– Князя Матвея Петровича Гагарина забыл, бывшего московского коменданта, а ныне воеводу сибирского.

– А он что натворил?

– Пока еще ничего, но вскоре начнет ясак от сибирских инородцев половинить и в торговые караваны на Китай свои товары добавлять.

– Сгною, подлеца! Совсем недавно его губернатором Сибирской земли назначили, а он уже о воровстве промышляет.

Государь-надежа ударил кулаком по столу, но буйствовать не стал, быстро успокоился и я заметил:

– Изменился ты, Алексей Петрович. Очень изменился.

– Не мудрено. Кругом такие люди, что чуть расслабься и съедят.

В это время за пологом зашуршало, и в павильоне появился еще один человек, широкоплечий приземистый крепыш, который посмотрел на меня словно на врага народа. Насколько я помнил, это дьяк Мухортов, начальник императорской охраны и верный человек князя Ромодановского.

– Государь, – Мухортов поклонился, – срочная депеша от генерала Репнина.

Мой собеседник обернулся и спросил дьяка:

– Что в ней?

– Ваше Величество, здесь посторонние.

– Этот посторонний побольше нас с тобой знает. Впрочем, – Алексей снова посмотрел на меня, – может быть, ты расскажешь, о чем пишет генерал?

Прикинув ситуацию, я ответил:

– Армия Репнина сейчас стоит в Полоцке и Могилеве, и раз депеша спешная, значит, она касается западной границы. Думаю, что Станислав Лещинский требует от Репнина покинуть территорию Речи Посполитой и желает получить деньги за пребывание русских войск на его территории.

– Мухортов, это так?

– Да, Ваше Величество, – с трудом, выдавил из себя дьяк.

– Выйди!

– Но…

– Мне повторить свое приказание!?

– Никак нет, государь.

Дьяк покинул нас, и молодой император спросил:

– Можешь что-то посоветовать?

– Могу, только ведь ты сам все видишь и верное решение уже принял.

– И все же, хотелось бы тебя услышать.

– Ладно, слушай. Армию Репнина отведи к Смоленску, а денег Лещинскому ни рубля не давай, перетопчется. Конечно, он станет войной грозиться и шведами тебя пугать. Только Карлу Двенадцатому не до него, и восемь тысяч солдат из корпуса Крассова, которые Лещинского охраняли, скорее всего, уже покидают Речь Посполитую и уходят в Померанию. А сам по себе король Станислав никто и звать его никак. Шляхта на войну против России не подпишется и страна разорена. Так что максимум неприятностей от ляхов – это набеги и провокации, но Репнин, если ему хвоста накрутить, с этим разберется.

– Как у тебя все легко и красиво получается.

– А чего мне суетиться? Окончательное решение все равно за тобой, так же как и ответственность.

– Верно. – Алексей встал и, кивнув в сторону своего лагеря, спросил: – Может быть, все-таки со мной?

– Нет, Ваше Величество, ты сам по себе, а я сам по себе. Но если тебе понадобится помощь, а я смогу помочь, ты знаешь, где меня найти.

Император Всероссийский протянул мне правую ладонь, и я ее пожал. Рукопожатие вышло по-мужски крепким, еще один явный признак того, что на Руси появился приличный государь. Затем, не говоря лишних слов, мы раскланялись и одновременно развернулись на выход. На ближайшее десятилетие у каждого свой жизненный путь, а пересекутся наши тропки или нет, того мне знать не дано.

Я вышел из павильона и полной грудью вдохнул свежий ветерок, который прилетел с верховьев Дона. Как там пелось в песне группы «Сектор Газа», которую любил слушать сосед Богданова? «Классно если, здоровый ты и сильный бугай, повалялся, погулял по травке, и бухай». Конечно, бухать у меня потребности нет. А вот насчет всего остального песня права – жизнь хороша и жить хорошо. Особенно если ты молод, здоров и горяч.

Тем временем началась уборка павильона. Охрана с обеих сторон стала покидать посты, и я обратил внимание, как неслась служба у наших воинов и у русских гвардейцев. Как я уже говорил, на страже стояла рота преображенцев и сотня пластунов. Однако в самом начале царские офицеры были удивлены тем фактом, что рано утром возле павильона находилось всего пятьдесят человек вместе с пятью есаулами. Весь день они втихую посмеивались над этим, мол, казаки не могут сотню справных бойцов набрать, и потому выставили на стражу вполовину меньше воинов, чем изначально заявлено. Теперь же, когда переговорный процесс окончен и дело к вечеру, их улыбки исчезли, ибо оказалось, что вся пластунская сотня находилась на месте. Вот только на виду всего пятьдесят казаков, а другие пятьдесят стали появляться лишь в самом конце мероприятия.

Прозвучали команды есаулов и начали подниматься целые пласты дерна и травы, а затем из-под земли появились до зубов вооруженные пластуны, которые сутки просидели в засаде и никто не смог их обнаружить. Как говорится, на лицо две военные системы. Одна рассчитана на жесткую дисциплину, а другая на эффективность и сохранение жизни бойца. Преображенцы в парадной форме стоят на виду, надраенные штыки на солнце сияют и богатырская грудь колесом – все как положено, идеальные мишени. А казаки все это время их на мушке держали и были готовы к тому, что придется придти на помощь своим атаманам. Вот так вот…

В Козлов я вернулся вместе с пластунами и застал в городке необычайную суету. Понятно, что армии готовятся к возвращению домой. Следовательно, должны заниматься сбором имущества и комплектованием обозов. Но все равно, что-то было не так, и никто не мог сказать ничего конкретного. Люди знали, что все атаманы и представители независимых государств собрались на экстренный сход и это не к добру.

В общем, получить достоверную информацию можно было только непосредственно от должностных лиц, и вскоре я оказался в доме князя Воротынского, бывшего Козловского воеводы. Оставил Будина во дворе, прошел в терем и в большой горнице застал наших самых важных верховодов, которые о чем-то спорили.

Само собой, в разговор я встревать не стал, не по чину. Поэтому остался у дверей и спросил Василя Чермного, который находился здесь же:

– Василь, что случилось?

– В Астрахани беда. Город снарядил торговый караван к персам и направил его в Ардебильский домен. Добрались хорошо, остановились в портовом городке Астара, и торговля вроде бы пошла. А тут местный сатрап узнал, что Астрахань независимый город, на товары позарился и приказал все отобрать. Купцы и солдаты из охраны, ясное дело, в драку кинулись, и городским воякам сопротивление оказали. Первые пару приступов на порт и на склады отбили, но когда армия подошла, не сдюжили. Короче говоря, персы половину наших людей положили, почти сто семьдесят человек. Другая половина порт подожгла и морем домой ушла. Это война.

«Вот тебе и независимость, – подумал я в тот момент. – Только из одной войны выбрались, как в другую влезли. Попроще, конечно. Ведь персидские туфенгчи и гулямы, далеко не русская пехота и драгуны. Но тоже не в радость, так что драться все равно придется всерьез».

4

Россия. Москва. 30.06.1709.

В это утро, как обычно, молодой государь Российской империи Алексей Второй расположился в кабинете своего покойного батюшки в Преображенском дворце. И, глядя на заваленный бумагами стол, на некоторое время впал в ступор, поскольку не знал, за что взяться в первую очередь.

Отчеты. Доклады. Челобитные. Жалобы. Прожекты. Доносы. Письма. Стопки бумаг, каждая важна и требует его личного внимания или подписи с резолюцией, а он не может разорваться на части. Конечно, помощников хватает, «птенцы гнезда Петрова», в большинстве своем, все еще в строю. Однако на многих из них положиться нельзя, и пока им нет замены, только жесткий контроль со стороны императора дает гарантию того, что дело будет справлено именно так, как он приказал.

«Надо что-то менять», – подумал Алексей и вспомнил, как его батюшка планировал создать Сенат, который бы и взял на себя управление государством. Сделать этого он не успел, но прожект сохранился.

«Необходимо облегчить себе жизнь», – решил император и, зарывшись в кипы бумаг, вскоре обнаружил папку с черновым вариантом указа о власти и ответственности Сената. Он просмотрел этот серьезный документ, который на десяти листах расписывал деятельность будущего управленческого аппарата, сделал несколько исправлений и пробежал глазами по списку будущих сенаторов. Девять человек: князь Петр Голицын, граф Мусин-Пушкин, Стрешнев, князь Михаил Долгорукий, генерал Самарин, Племянников, князь Григорий Волконский, Опухтин и Мельницкий. Обер-секретарем должен был стать Анисим Щукин. Кандидатуры вполне предсказуемые, влиятельные люди империи, не самые большие фигуры, а крепкие середнячки.

Перо опустилось в чернильницу, затем на мгновение замерло над бумагой, сделало быстрый росчерк, и размашистая роспись императора появилась под очередным указом. Отлично! Сегодня же секретари составят чистовой вариант, а уже завтра указ будет доведен до сведения всей дворянской верхушки Российской империи, как неоспоримая воля помазанника божьего.

Следующая важная бумага. Доходы государственной казны за 1708 год по губерниям. Всего в империи числилось восемь губерний: Московская, Санкт-Петербургская, Киевская, Смоленская, Архангельская, Казанская, Азовская и Сибирская. Новое территориальное разграничение империи было одним из последних указов прежнего государя, который был уверен, что он сможет вернуть под свою власть Малороссию, Дон и Поволжье. Однако не сложилось. Петр Алексеевич скоропостижно скончался и его дела принял сын, который раньше никак не мог понять, куда уходят доходы такой огромной страны как Россия. Но теперь многое становилось на свои места.

Совокупный доход от губерний, несмотря на войну и воровство, составил три миллиона сто тысяч рублей. Армия съела миллион триста тысяч. Флот четыреста тысяч. Расходы на послов составили сто пятьдесят тысяч. На артиллерию и припасы израсходовано двести двадцать тысяч. Рекрутам тридцать тысяч. На производство оружия девяносто тысяч. Гарнизонам разных городов без малого миллион. Содержание двора и царские растраты (выкуп военнопленных, подарки иностранцам и своим дворянам, пожертвования духовенству и прочее) еще семьсот тысяч. В итоге расход составил три миллиона девятьсот тысяч рублей. Разница была покрыта за счет запасов казны, но как ни посмотри война со шведами и восстание на юге душили экономику государства. И теперь, когда в России относительное спокойствие, чтобы выйти из тяжелого положения необходимо предпринять ряд неотложных действий и оптимизировать затраты.

Первым делом следовало сократить армию. Двести тысяч солдат слишком много, на оборону границ и ста тысяч с избытком хватит. Тем более что имеются многочисленные вспомогательные войска из башкир, татар и других инородцев. Затем придется сократить расходы на послов – незачем подкупать европейцев и турок, если Россия от них почти отрезана. Далее флот. Азовский будет догнивать, хоть и жаль его, но он бесполезен. А на Балтике требуется небольшая эскадра, так что расход на морское дело сократится как минимум вдвое. Затраты на рекрутов и гарнизоны тоже снизятся, а вот производство оружия, наоборот, будет увеличено. Ну и последняя статья – двор и царские расходы. Хочется или нет, а здесь тоже необходимо ужаться. Однако ненамного, ибо у императора Алексея, который запомнил слова ведуна Никифора Булавина, что необходимо продвигаться на восток, а не на запад, были большие планы, которые обязательно потребуют финансовых вливаний.

Долго Алексей Петрович думал над речами молодого казака и пришел к выводу, что он прав. Что запад? Все давным-давно поделено и много государств, которые по силе не уступают России, а порой и превосходят ее. Другое дело Сибирь, где проживает немало людей: кыргызы, татары, оройхоны, ненцы, тунгусы, эскимосы, эвенки, нганасаны, селькупы, кеты, долганы и так далее. Однако по технологическому развитию они от России отстают безнадежно и поэтому будут вынуждены стать ее данниками. И продвинуться вглубь племенных территорий не так уж и сложно, хотя для этого все же придется приложить немалые усилия. Сначала, как водится, будет проведена разведка дорог и описание диких народов – это работа для первопроходцев. А далее все по отработанной схеме: строительство крепких острожных городков и транспортных коммуникаций, появление солдат и священников, а за ними и переселенцы подоспеют.

– Ваше Величество, прибыл князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский.

В кабинете появился секретарь, капитан гвардии Филиппов, которого император приблизил к себе после поездки в Козлов.

– Хорошо.

Князь-кесарь приехал в Преображенский дворец как всегда без предупреждения и, пользуясь своей привилегией, направился на прием к государю без доклада. Алексей кивнул, отпустил секретаря, выпрямил спину и принял деловой вид. Прошло несколько секунд, и в его кабинете появился Ромодановский.

Начальника Преображенского Приказа немного покачивало, и было заметно, что он недавно выпивал. Однако на работоспособности Федора Юрьевича это почти никогда не сказывалось. Рассуждения его были здравыми, и лишнего он себе старался не позволять. Поэтому мог пить в любое время дня и ночи, и при покойном Петре Алексеевиче, и при ныне здравствующем Алексее Петровиче.

«Ужасный человек», – подумал император, кинув взгляд на Ромодановского. Внутренне Алексея передернуло. Но волнения он не показал, ибо уже привык к своему высокому положению, которое обязывало его быть сдержанным, и встретил князя-кесаря радушно:

– Здравствуй, Федор Юрьевич. С чем пожаловал?

– Здрав будь, государь, – князь слегка поклонился и, присев за стол, доложился: – Окончил дело Меншикова.

– Наконец-то. Сколько всего у него изъято?

– Про деревеньки и людишек разговор уже был. А вот золото и серебро придерживали до подведения общего итога. Вышло четыре миллиона. Алексашка, подлец, хотел два миллиона рублей в Англию отправить, для начала, так сказать. Но не успел, вовремя мы его за жабры взяли.

– Это хорошо, что не успел. Деньги передашь в казну, мы со шведами расплатимся.

– Будет сделано.

– В Сибирь своих людей послал?

– Да. Ответ получим только через пару месяцев, но думаю, государь, что твой источник прав и князь Гагарин, наверняка, воровать станет. Кого думаешь на его место посадить?

– Пока не решил, и склоняюсь к тому, чтобы князя на месте оставить.

– Простишь злой умысел?

– Конфискую все, что он украдет, и приставлю к нему верных людей.

– Можно, но у меня лишних преображенцев нет.

– Вот и займись этим делом, расширь штаты и найди таких людей, которые были бы верны только Отечеству.

– Попробую. Но только где же их взять, верных и честных?

– Например, в войсках. До конца года армия будет сокращена вдвое, а это большое количество офицеров, которых придется пристроить к делу, так неужели сотню патриотов не найдем.

– Верно, государь, и если прикажешь, так и сделаю. Но этим не мне надо заниматься, а твоим секретарям, и так, чтобы я про это поменьше знал.

– В таком случае, получается, что этим я выкажу тебе свое недоверие…

– Я не обижусь, – князь огладил свои тонкие черные усы и добавил: – Покойный Петр Алексеевич, царствие ему небесное, давно хотел по-настоящему тайную службу создать, но все время на потом откладывал. Вот, может быть, у тебя это получится. Нельзя все яйца в одну корзину складывать, и хотя я тебе верен, даже такому как мне, псу верному, не надо полностью доверяться. Для любого государя это закон.

– Благодарю за урок, Федор Юрьевич.

Князь-кесарь вскоре удалился, а император еще долго не мог вернуться к работе, поскольку мысли его постоянно перескакивали с одного на другое.

– Да, прав князь Федор, следует быть осторожней, и всех под присмотром держать.

Прошептав это, Алексей вздохнул и подтянул к себе слезливое письмо саксонского короля Августа, который призывал императора разорвать договор со шведами и ударить им в спину, тем самым, отвлекая Карла от его несчастного королевства.

«Шиш тебе, а не русских солдат! Сам первый с Карлом мир подписал, а теперь плачешься. Предатель!» – Подумал Алексей и сосредоточился на другом письме. Дел все еще непомерно много, бумаг не убывало, и жалеть бедолагу Августа было некогда.

5

Войско Донское. Черкасск. 05.07.1709.

После подписания мирного договора с Россией казацкие армии вернулись на Дон и очень быстро самораспустились. Бывшие беглые крестьяне, бурлаки и рядовые казаки получили из войсковой казны расчет по денежному содержанию, и были таковы. Только вечером под Черкасском стояла крепкая армия в десять тысяч воинов, а утром от нее остается пять-шесть сотен, которые еще не навоевались, полковые знамена, некоторые командиры и сам командарм.

В итоге у войскового атамана Кондратия Булавина по окончании войны осталась только Первая армия Григория Банникова. Это десять пятисотенных конных полков, Первый Волжский стрелковый Павлова, две тысячи казаков из разных частей и соединений, а так же три отдельные сотни (атаманский конвой, сотня Судьи Чести Игната Некрасова и силовая разведка Донской Тайной Канцелярии). Слишком большая сила под рукой, которую в мирное время кормить тяжело, а распустить жалко, ибо заново ее собрать трудно. Значит, необходимо эту силу использовать и что для нас хорошо, враг имелся, ибо неделю назад всеобщий войсковой Круг постановил поддержать Астраханскую республику и объявить зарвавшимся персам войну.

Борьба за Каспий должна была случиться в любом случае, и пусть она произойдет сейчас, когда мы сильны, а Персия, наоборот, на ладан дышит, и вскоре совсем зачахнет. Почему Персия слаба? Резонный вопрос, на который я могу ответить, опираясь на знания Богданова и рассуждения умных людей, которые выступили перед казаками на Круге в Козлове.

В данный момент этим государством управляет бездарный и слабохарактерный шах Солтан Хусейн Первый, который ничего не решает сам, и полагается на духовенство и близкую родню. Всеми делами заправляют наместники провинций, мелкие ханы и муллы. И на 1709-й год Персия – это колосс на глиняных ногах, который пока еще стоит, но вскоре рухнет. Уже в этом году афганское племя Гильзаи сможет добиться для себя независимости, а через шесть лет выжжет треть этой империи, и после них только ленивый из соседей не постарается оторвать от Персии кусок. Теперь же, благодаря изменениям в истории, роль гильзаев возьмут на себя казаки и астраханцы. И когда настанет срок, наши полки пожалуют в гости к любителям пограбить заморских купцов. А что будет дальше, я уже сейчас как наяву вижу. Казачьи и астраханские морские флотилии атакуют прикаспийские персидские города от Дербента до Сари, и притянем мы домой столько хабара, что нам хватит на все, и на экономический рывок вперед, и на обустройство нашей жизни. Однако до начала боевых действий время пока имелось, не все еще готово к войне. Астраханцы строят корабли и в дополнение к бывшему солдатскому полку Бернера, формируют еще один. А сбор всех, кто желает принять участие в походе, назначен только на середину августа месяца.

В связи с этим передо мной опять возник вопрос, а что, собственно, делать дальше? Вроде бы все ясно. Но жизнь идет своим чередом, одно событие следует за другим и приходится принимать новые решения. Каким путем пойти и чем заняться? Время в запасе есть, меня никто не подгонял и, откроив свободный денек, я заседлал верного жеребчика, выехал в степь и начал размышлять о своих дальнейших задачах.

Для начала надо в себе разобраться и свои возможности прикинуть. Первоначальная цель – изменение исторического процесса, будь он неладен, достигнута, и надо сказать, что моя заслуга в этом не очень велика. Теперь наступил долгожданный мир, и Войско Донское налаживает свою жизнь. И что я имею в активе?

Во-первых, родство с войсковым атаманом и многими старожилыми казаками – это само собой. Во-вторых, уважение некоторых донцов, бурлаков и запорожцев из войска Беловода, которые помнят меня по службе в Третьей армии. В-третьих, за мной пятеро подчиненных, каждый из которых, несмотря на свою молодость, по воинскому мастерству не уступит взрослому казачине. В-четвертых, я приписан к Донской Тайной Канцелярии, авторитет которой растет с каждым днем. И в-пятых, у меня имеются таланты химородника.

Это основные плюсы. Но и в минуса многое записать можно.

Серьезных денег у меня, по-прежнему, как не было, так и нет. Возраст юношеский и всерьез меня принимают пока не все. Опять же к этому можно добавить, что от меня отдаляется отец. Вроде бы все как всегда, но я понимаю, что он хочет о чем-то со мной поговорить, и по какой-то причине не решается это сделать. Знаю, что ситуацию надо выводить из тупика, однако все так складывается, один к одному, что на это не находится времени. У бати должность такая, что он в суете, да и мне некогда, то война, то в Москву пробирался, а затем возвращался обратно, то подготовка к миру.

Ладно, плюсы и минусы прикинул и возвращаюсь к основной теме. Что делать дальше? Вопрос занятный, так как вариантов превеликое множество, но основных два.

Самый логичный ход – остаться в Черкассе и помогать отцу с Лоскутом в их делах. Попутно с этим хорошо бы наладить более плотные и тесные контакты с нашим промышленником и олигархом Ильей Григорьевичем Зерщиковым. Он все-таки нашел золото на реках Керчик и Бургуста, с тех пор сильно меня зауважал и пока железо горячо надо его ковать. Задвинуть Илье Григорьевичу несколько идей насчет изобретений, а уж он-то сразу сообразит, что к чему, и выгоду свою не упустит. Ну и помимо этого, рано или поздно, придется съездить в Часов Яр и поискать амулет с душой древнего хана Кара-Чурина Тюрка. Зачем он мне, пока не знаю, но сны вещие просто так не снятся, а значит, древний артефакт все равно требуется найти.

Все это случится, если я останусь на месте, а это не факт, поскольку есть второй основной вариант.

Торговля и промышленность, дела, само собой, хорошие, и близость к войсковой избе многие дивиденды сулит. Но я нахожусь на казацкой земле и сам казак, а потому знаю, что на Дону воинская доблесть и удача всегда ценятся выше, чем способности управленца, по крайней мере, среди основного электората, который и выбирает атаманов. Вот и получается, что если мне и моим ватажникам сходить на Персию, то это хороший задел на будущее. В конце концов, не век же мне в подручных у Кондрата и Трояна ходить.

Два часа я гулял по степи и, не определившись, чем себя занять и к чему приложить силы, вернулся в Черкасск, который продолжал активно перестраиваться. Во дворе Лоскута почистил коня, поставил его под летний навес, и тут ко мне ватажники подходят, все пятеро. Я вижу, что намечается серьезный разговор и чую их напряжение. Парни волнуются, а я, уже понимая, что они хотят сказать, нет. Поэтому присаживаюсь на скошенную рано утром в лимане свежую траву, которую работники привезли для лошадей, и спрашиваю:

– О чем разговор будет, односумы?

Ватажники расселись полукругом, и вперед выступил Иван Черкас. Он оглянулся на своих товарищей и сказал:

– Никифор, ты наш командир, и все решаешь сам, но есть вопрос и мы хотим получить на него ответ.

– Говори.

– Скоро казаки на Астрахань двинутся и нам надо знать, идем мы в поход или здесь остаемся?

Посмотрел я на парней и подумал, что наши мысли движутся в одном направлении. Судя по выражению лиц, ватажники хотят сходить в Персию. И если я им скажу, что мы в поход не идем, они останутся со мной, и возражений не последует, но все равно будут думать о далеких сказочных странах, где текут молочные реки, а золото как булыжники под ногами валяется.

– Подвигов захотелось? – спросил я Черкаса. – Не навоевались еще?

– Так ведь одно дело с православными резаться, которые нам свои, а другое дело басурман бить.

Еще раз, оглядев ватажников, я принял окончательное решение и сказал:

– Тогда вот вам мое слово – идем на юг.

Парни заулыбались, и тут раздался голос отца, который неожиданно вышел из-за летнего навеса и появился рядом с нами:

– Куда это ты собрался!?

Тон, каким это было сказано, говорил о том, что батя в ярости, и я не понимал почему.

Вскочив с травы, я посмотрел на него. Кондрат стоял, чуть набычившись, лицо красное и гневное, а глаза спокойные. Так, чтобы никто не видел, он подмигнул мне и, посмотрев ему за спину, я увидел полковника Лоскута и нескольких донских старшин, которые мечтали о возвращение к старым законам: Казанкин, Соколов, Юдушкин и Турченин, знакомые все лица.

«Ясно, батя и Троян что-то задумали, а я в их задумку как игровой элемент вошел. Ну, хорошо, пойду на поводу у старших, подыграю вам».

– Батька, мы в поход на Персию собрались. На море Хвалынское пойдем, шарпальничать станем и с басурманами драться.

– Мал еще против персов ходить. Молоко на губах не обсохло. Дома останешься.

– А вот и нет! – увидев в глазах отца молчаливое одобрение, не согласился я. – Первая кровь на мне есть, так что могу и сам пойти.

– Ах, так! Да я тебя!

Кондрат вынул нагайку, которая у него была приторочена за кушаком со стороны спины, и попытался меня ударить. Но я отскочил в сторону, а к нему подошел Лоскут, который на показ закричал:

– Успокойся, атаман! Ну, неслух твой сын, но все мы такими были.

– Ладно, – бросил батя и, спрятав нагайку обратно за кушак, повернулся к старшинам, которые очень внимательно смотрели за всем происходящим, и кивнул им в сторону ворот: – Пошли атаманы-молодцы, обговорим дела наши.

Войсковой атаман и старожилы покинули двор, а ватажники отошли в сторону и я спросил Лоскута:

– Троян, что это было?

– Война с Россией окончилась, и теперь старшины в атамане слабость ищут. Вот мы и решили тебя на первый план выставить. Показать раздор между отцом и сыном, и этим отвлечь их на время.

– А откуда знали, что все так сложится?

– Ватажники твои уже третий день про поход рассуждают, и подтолкнуть их на то, чтобы они именно сегодня к тебе с этим вопросом подошли, было проще простого.

– Понятно. А про то, что я в Черкасск въехал, караул доложил?

– Верно.

– Могли бы и предупредить.

– А чего предупреждать? И так все хорошо сложилось.

– И что теперь?

Лоскут посмотрел по сторонам, ухмыльнулся и сказал:

– Теперь, Лют, для многих людей ты становишься интересен, и тебе начнут предлагать помощь людьми и деньгами. Переизбрать такого авторитетного атамана как Кондрат, это дело не на один год, а старшины уже вперед смотрят и загадывают, кто следующим власть перехватит. Но пока они думают и гадают, что и как лучше сделать, да сторонников набирают, мы их сами прижмем.

– Через три дня у сестры свадьба, а я с батей в ссоре. Нехорошо.

– Не страшно. На свадьбе отгуляете без криков, но общаться будете как можно меньше, и для гостей, среди которых и старшины будут, это верный знак ваших с Кондратом внутрисемейных дрязг.

– А вы интриганы…

– По-другому никак.

– Так что мне теперь, в поход идти или нет?

– Конечно, иди. Только не с войском, а сам по себе. Собирай вольную ватагу и направляйся вниз по Волге к Астрахани, а там как захочешь. Для всех казаков ты вожак случайных гультяев, а на деле у тебя в отряде будут люди, кто Кондрату свою преданность делами, а не словами, доказал. Оружие, одежду и припасы закупишь на деньги старшин, самому тратиться не придется, а когда вернешься, отдавать долги будет уже некому.

– Так уж и некому?

– Точно тебе говорю, за полгода так все устроим, что они сами, кто куда, словно крысы разбегутся. Мы сейчас в силе, но наглеть не станем и все по закону сделаем.

– А корабль и команда? Если с армией идти, там астраханцы, мореходы опытные, а самому сложностей много. Или мне в другую вольную ватагу входить придется?

– Вот же дотошный. Будет у тебя корабль, не переживай, и команда знатная подберется. Один из московских купцов в Царицыне большую расшиву продавал, и мои люди ее вместе с командой выкупили.

– Заманчиво все это, и неспроста. В чем подвох?

Лоскут сделал непонимающее лицо и развел руки.

– Никакого подвоха. Твой отец себе смену растит. Сам он тебе напрямую помогать не станет, казаки этого не поймут. Но помочь хочет, и делает что может.

– Тогда получается, что мне еще и няньку приставят?

– Помощника и наставника, – поправил меня полковник.

– Какая разница, если суть одна и та же.

– Не говори глупостей. Тебе будут помогать командовать ватагой и в мореходном деле помощь окажут, но все решения только за тобой.

– Согласен.

– Другой бы на твоем месте от радости прыгал, а ты еще и выкаблучиваешься, согласен он…

– Дед Троян, не заводись. Кто у меня наставником будет?

– Василий Борисов.

Интересно, один из личных порученцев отца идет в мое подчинение. Это неплохо. Однако может вызвать подозрения у старшин. Поэтому я уточнил:

– Он, так же как и я, к отцу в немилость попал?

– Еще три месяца назад.

– Когда и где он к моей ватаге присоединится?

– В Царицыне.

– Тогда вопросов больше не имею. Могу быть свободен?

– Да, – Лоскут уже отвернулся и бросил через плечо: – Не вздумай радости своей показывать. Для всех ты с отцом в ссоре.

– Понял.

Я стер с лица улыбку, которая наползала сама собой, и двинулся к ватажникам, которые не понимали всей сути происходящих событий. Эх, погуляем теперь по морю Хвалынскому, добудем себе золотых динаров и тугриков, ну или какая там у персов монета в ходу, а заодно и славу заработаем. И хотя до Степана Тимофеевича Разина нам далеко, думаю, что не осрамимся и покажем себя достойно.

6

Войско Донское. Черкасск. 15.07.1709.

– Никифор, пора идти.

Когда Митяй Корчага вошел в комнату, я был занят очень важным делом, затачивал свою легкую черкесскую шашку.

– Выдвигаемся.

Ответил я односуму, поднялся с табурета и закинул шашку в ножны, накинул на затылок невысокую барашковую папаху черного цвета и посмотрел на себя в мутное зеркало. Красавец! Новые сапожки, серые шаровары и простая темно-зеленая рубаха с открытым воротом. На поясе кожаный армейский ремень с затейливым узором, торгаш из Сечи говорил, что венгерская работа, а на нем шашка и кинжал. В общем, любому человеку сразу видно, что перед ним не голь перекатная, а справный казак.

– Пойдем, – кивнув Митяю, я направился на выход.

По пути к нам присоединились остальные ватажники, Иван Черкас, Федор Кобылин, Семен Кольцо и Смага Воейков. Все мы при оружии и одеты, словно на праздник. Для нас сегодня важный день и выглядеть ватажники должны хорошо.

Вместе мы покидаем дом полковника Лоскута и идем к соборной площади. В небольшом отрыве от нас движется Василь Чермный, наверное, боевик полковника решил за нами присмотреть. Ну-ну, пусть наблюдает, несмотря на легкий мандраж, я в себе уверен, а ватажники уверены во мне, и значит, все у нас получится как надо.

Вспомнились минувшие десять дней. Веселая свадьба сестры, на которой гуляла половина Черкасска. Затем осторожные подкаты от донских старшин, которые зазывали меня к себе в гости и всякие интересные разговоры вели. Вроде бы ничего крамольного. Да вот только по их словам выходило, что отец мой зарвался, много беглых на Дон привел, и вольности старожилых казаков урезает, а от этого Войско хиреет. И они, как люди, которые думают за общественное благо, очень по этому поводу переживают. Ага! Сейчас! Знаю я ваше радение. Кто Кондрата в «реальности Богданова» сдал? Ась? Да понятно кто, Соколов, Казанкин и Ананьев, а все остальные им помогали, и Зерщиков, который сейчас на подъеме, и Поздеев покойный, и Фролов изгнанный. Упырки! Дождутся беды за свою болтовню и склочность, да и черт бы с ними. Главное, что они мне денег дали. Между прочим, без всяких процентов и условий, как своему. Не очень много, но и немало, триста рублей на дружину, провиант и припасы. Мне надо набрать всего пятьдесят человек, как элиту их вооружать не потребуется и у большинства оружие свое, так что вышеуказанной суммы должны хватить с избытком.

И вот получил я рублики, и начал в дорогу готовиться. Собрал все необходимое, проверил оружие и коня перековал. Ватажники мои были заняты тем же самым и, окончив этот труд, мы присели на свои ковровые сумки, словно сицилийские мафиозо на тюфяки, и застыли в ожидании, которое продлилось одни сутки.

Вчера столица Войска Донского провожала на Астрахань армию, которая должна выступить на Персию. Всего уходило шесть конных полков и Первый Волжский стрелковый, общая численность бойцов пять тысяч человек, а командует этим соединением Максим Кумшацкий.

Донская армия ушла, и пришло время гулебщиков. Они двигались со всех донских городков и станиц, и собралось лихого народа около трех тысяч. Спрашивается, зачем они пришли? А все ясно. Люди хотели поучаствовать в войне против персов, но регулярные полки уже были укомплектованы и бойцов со стороны не набирали. Однако никто, включая войскового атамана, не мог запретить рядовым казакам и бывшим беглым отправиться в поход по собственной воле, и сегодня, согласно древним традициям, их день.

Как это все происходит в идеальном варианте? Гулебщики стоят на майдане и поджидают вольных атаманов, которые один за другим выходят на круг и выкликают всех, кто готов пойти в бой под их командованием. Кто-то берет под свое крыло несколько сотен воинов, другой сотню, третий пару десятков, а иной всего трех-четырех человек. Так продолжается весь день и ближе к вечеру, все кто остался, или расходятся по хатам, или выбирают атамана среди своих, а потом сами идут в поход. Что характерно, зачастую, такие отряды двигаются совсем не туда, куда собирались утром. Бывало такое не раз, что основное войско на татар мчит, а гулебщики на Волгу или на Кавказ направляются. А что им сделаешь? Вольные люди. Куда хотят, туда и идут.

За размышлениями мы незаметно дошли до соборной площади. Народу битком, и кого тут только нет. Свои браты донцы, запорожцы, терцы, калмыки из Сальской степи, бурлаки, прошедшие войну с имперскими войсками крестьяне и лесовики-раскольники. А помимо них еще и любопытные, строители и сами горожане, степенные старожилые казаки, их жены и дети, седобородые старцы и пара священников из церкви. Шум, гам и толкотня, живое людское море, и от разноцветных одежд рябит в глазах. Давненько такого интересного схода казачья столица не видела, есть на что посмотреть.

Мы с ватажниками, с трудом, провожаемые недовольным гулом, протолкнулись в первые ряды и смогли увидеть концовку набора в очередной отряд. В центре большого круга стоял статный запорожец с длинным оселедцем на непокрытой голове, красных сафьяновых сапогах с сильно загнутыми носами, в красных же шароварах и синей шелковой рубахе. За необычным белым кушаком из парчи турецкий ятаган и пара пистолетов. Колоритный казачина, которого я знал.

Звали его Харько Нечос, и в минувшей войне он был одним из ближних соратников командарма-3 Беловода, сильный боец и умный командир. Рядом с ним в две неровные шеренги полторы сотни воинов, в основном, как и он, запорожцы, но и терцы имеются и несколько горцев, по виду черкесы или вайнахи. Все как один справные бойцы, и мне сразу заметен правильный подход Нечоса. Запорожцы свои и знают его не понаслышке. А для черкесов и терцев Каспий и Кавказ родной дом, они обеспечат ему разведку и правильное понимание того, кто есть кто в тамошних землях, и всегда расскажут, кого можно грабить, а кого лучше не трогать.

– Эй, атаманы-молодцы! – Запорожский атаман, подбоченясь, взглянул на людей. – Еще три места имеется. Кто со мной!?

В круг сразу же хлынул десяток казаков. Харько Нечос переговорил с ними, троих отобрал, а остальные вернулись назад. После чего запорожец поклонился кругу и перекрестился на церковь. Его отряд, под приветственные и доброжелательные выкрики людей, покинул соборную площадь и двинулся в сторону восточных ворот, где проходил сбор гулебщиков, которые пойдут за основной армией.

Наклонившись к уху ближайшего донца, невысокого мужчины лет тридцати пяти, в справном сером жупане и с длинной саблей, я спросил его:

– Давно здесь стоишь?

– С утра.

Казак искоса посмотрел на меня. И признавая за равного, кивнул.

– Сколько отрядов уже ушло?

– Этот седьмой, почти тысяча человек на перса собралось.

– Кто еще людей набирать будет?

– Семен Белый, Тарас Порох и Никифор Булавин. Белого и Пороха не видать, выжидают чего-то, а ты здесь, так что выходи на круг, если не передумал самостоятельным атаманом становиться.

– Откуда меня знаешь?

– Под Усманью тебя видел.

– А кто про набор отряда сказал?

– Половина города про это знает. Небось, переживаешь сейчас?

– Есть немного.

– Иди, казак, и ничего не бойся. Все мы под богом живем и когда-нибудь впервые на круг выходим, а ты парень справный и боевой. На подначки внимания не обращай, люди повеселятся и перестанут, а если из похода живой вернешься и с прибытком, про этот день легенды сложат.

– Ну, тогда пошел я, – обернувшись к ватажникам, указал им на свободное пространство: – За мной!

Рывок вперед и мы выдвигаемся на майдан. Проходим на середину и оказываемся в центре всеобщего внимания. Тишина накрывает площадь. Большинство собравшихся приезжие, и о том, что такой молодой парень как я, будет набирать ватагу, они не знали. И, разумеется, они удивлены этому обстоятельству. Хотя и до меня были такие хлопчики, которые в четырнадцать-пятнадцать лет отряды сколачивали, так что я не первопроходец.

Оглядываю притихших людей, смотрю на своих товарищей и понимаю, что назад уже не повернешь. Раз так, надо продолжать осуществление атаманской задумки, и не осрамиться.

Поклонившись на четыре стороны, я скинул с себя шапку и встряхнул черными, отцовскими, кудрями. Затем, широко размахнувшись, подкинул свой головной убор так высоко, как только смог. Шапка взлетела ввысь, на миг зависла в воздухе и упала мне под ноги. Я сделал шаг вперед, остановился над ней и, во всю мощь, выкрикнул:

– Атаманы-молодцы, послушайте! Я Никифор Булавин, служил в Третьей армии, имею деньги и желаю воевать, но как и вы, не попал в войско Максима Кумшацкого. Кто со мной на море Хвалынское пойти желает, басурман погонять, полоняников наших освободить и рухляди набрать!? Кто готов рискнуть!? Выходи ко мне, полсотни казаков прокормлю, смогу одеть, обуть, через море перевезти и за собой повести!

Еще секунду продлилось затишье и, резко, без переходов, весь майдан зашевелился, загудел и зашумел. Что кричали люди, особо не слышно, все сплелось в один гул, который наполнил пространство вокруг, и я оказался в самом эпицентре этого звукового удара. Мои ребята от этого как-то даже немного сжались, но я хлопнул здоровяка Михаила Кобылина в плечо и сказал:

– Все хорошо, односумы, так и должно быть. Шире плечи, казаки!

Ватажники приободрились, почти сразу начали выходить первые желающие пойти со мной, и вот тут уже я удивился. Предполагалось, что будет тридцать, может быть сорок человек из голытьбы и молодежи, а недостающих людей придется набирать в дороге из верных отцу казаков, кто в тени находится. Но те, кто выбирался из человеческой массы, почти все были справными казаками, и майдан снова притих, поскольку люди ничего подобного тоже не ожидали. Народ увидел нечто необычное, а я, поняв, что все идет даже лучше, чем мне грезилось в самых радужных мечтах, еще больше приободрился и начал стандартную процедуру принятия воина под свою ответственность.

Первым передо мной остановился тот самый казак, которого спрашивал про обстановку на майдане всего три минуты назад, и я задал ему первый вопрос:

– Здрав будь, вольный человек. Кто таков будешь?

– Сергей Рубцов с Хопра.

– Что умеешь?

– Пушкарь, саблей машу хорошо и стреляю прилично.

– Что из оружия имеешь?

– Саблю, два кинжала, два пистоля и фузею.

– Где и с кем в походах был?

– По юности крымских байгушей-конокрадов гонял. Потом на Тереке в Червленской станице жил, с кумыками резался, а последние пару лет на Дону и в Третьей армии атамана Беловода. Был рядовым бойцом, десятником и полусотником, а до сотника не поднялся, война окончилась.

– Лошадь имеется?

– Да.

– Готов мои приказы слушать, как слово батьки своего?

– Если долю в добыче дашь, и с припасом да одеждой не обидишь, я с тобой.

– Перекрестись, – Рубцов размашисто перекрестился, и я кивнул за спину. – Становись в строй.

Казак встал рядом с ватажниками, и передо мной появляется следующий боец. Мощный дядька лет под сорок в алом «запорожском» кунтуше и высокой шапке из черных смушек, из-под которой выглядывает длинный русый оселедец. Как завершающий штрих в его облике при нем очень дорогое оружие и парчовый кушак как у знатного старшины. Оказалось, что это бывший писарь Кощевского куреня Сидор Лучко, который по какой-то причине ушел с Сечи на Дон и теперь желает встать под мое начало. Такие вот дела, и по-хорошему, ему надо бы отказать, писарь должность в курене хорошая, а тут рядовым рубакой идет, странно это. Однако причин для отказа нет, воин Лучко знатный и опытный, и мой отряд получает второго бойца. За ним появился третий, четвертый и так далее до пятидесяти человек. И когда ватага уже была набрана, в очереди стояло еще три десятка человек, так что, уже не обращая внимания на предполагаемую вместимость расшивы, которая ждет меня в Царицыне, я взял еще семь казаков.

Так все и меняется. Проходит двадцать минут, и надо мной уже никто не смеется, ибо каждый, у кого на плечах голова, а не тыква, понимает, что ко мне настоящие казаки пришли, а не какие-то нищие неумелые оборванцы из беглых. Ватага строится и под командованием Сергея Рубцова покидает майдан, а я, в сопровождении Ивана Черкаса, перехожу на другую сторону площади.

Под одобрительный говор людей, раскланиваясь с донскими старшинами, которые дали мне денег на ватагу, я иду в войсковую избу. Отряд должен быть записан в войсковых бумагах и мое появление здесь не вызывает ни у кого вопросов или каких-то подозрений. Однако за мной увязывается хвост из нескольких любопытствующих старшин, и я должен быть сдержанным, но в то же самое время и немного хамоватым, как и полагается командиру вольных ватажников-отважников.

Я в войсковой избе и по случаю схода гулебщиков здесь некоторая перестановка. На входе в большой и просторной горнице стоит широкий стол, а за ним полковник Лоскут и пара писарей. Отец тоже здесь, расположился немного в стороне, рука на атаманской булаве, слева и справа верные казаки из конвоя. Подхожу к столу и, немного выставив вперед правую ногу, приветствую всех присутствующих:

– Здравы будьте, атаманы.

– И тебе здравия, – отвечает отец. – С чем пришел?

– Вольную ватагу собрал и хочу с ней на море Хвалынское пойти.

– Сколько у тебя людей?

– Шесть десятков и еще два.

– Имеешь ли все потребное для нелегкого похода?

– Всего хватает.

– Ну, ступай с Богом!

Голос отца совершенно нейтрален, старшины это видят и пускай. Поворачиваюсь к Лоскуту, отвечаю теперь уже на его вопросы о ватаге, писари быстро записывают мои слова на бумагу, и мы с Черкасом покидаем центр власти Войска Донского.

Вот и все, теперь я уже сам по себе и никто, кроме моих казаков, мне не указ. Как говорится, все в твоих руках, действуй, Лют.

Мы с Иваном огибаем майдан, на котором слышен голос очередного атамана, набиравшего себе воинов, кажется, это был Сидор Белый, восточными воротами выходим из города и вливаемся в очередную гомонящую и вооруженную человеческую массу, которая расположилась сразу за стенами Черкасска. Быстро находим свой отряд, казаки сидят полукругом, и я, без промедления, выхожу в середину.

– Ну что, никто не передумал со мной в поход идти?

Этот вопрос я обязан задать и ответ на него совершенно стандартный:

– Нет!

– Решено, мы с тобой!

– Слово сказано, и назад его не вернешь.

Нормально, так и должно быть, хотя я по-прежнему удивлен тем, что взрослые мужики (пардон, мужчины, за мужиков здесь кровью взять могут, как за тяжкое оскорбление) принимают мое верховенство над ними. Совершенно понятно, что человек пять казаков – это булавинцы, а остальных-то какой волной притянуло? Не ясно, но чего только в жизни не случается, тем более в таком вольном сообществе как наше.

– Значит, так, – я снова обращаюсь к казакам, – чтобы не было лишних вопросов, поясню сразу. Все делаем по дедовским обычаям. Одна доля от добычи рядовому рубаке, две доли десятнику, двум моим помощникам, кого сам назначу, по пять, мне десять. Расходы на провиант и прочие отрядные нужды из общего котла. Пока на все трачусь я, а как дуван будет, затраты свои возмещу. Устраивает?

– Да.

За всех ответил Сергей Рубцов, который, наверняка, и станет моим первым замом, а вторым, конечно же, будет Василий Борисов. Славные помощники должны быть, не без своего мнения, само собой, но сильно меня давить не станут.

– Вопросы ко мне имеются?

– Найдутся, – отозвался Сидор Лучко. – Как в Персию доберемся?

– На расшиве.

– А где же ее взять? До Царицына верхами дойдем, а надо, так и до Астрахани, лошади у всех имеются. А дальше что? По всей Волге сейчас ни одного свободного суденышка.

– Для нас такое суденышко найдется, не переживай, Сидор. Ты правильно сказал, что верхами к Волге пойдем. Затем лошадей оставим под присмотр Царицынского городского начальства, а по возвращении их заберем. Обмана быть не должно, все договорено, расшива имеется, припасы закуплены и дело только за нами.

– А где припасы-то?

– Утром подвезут. Будет хлеб, соль, пшено, сало, мясо вяленое и рыба сушеная.

– Когда навыки воинские и оружие проверять станешь?

Следующий вопрос задал молодой рыжеволосый казак, которого, кажется, звали Юрко Карташ.

– В дороге на вечерних привалах. Там же и на десятки поделимся.

– А проставляться на удачный поход будешь?

– Само собой, как обычай велит. До вечера вы должны разбить отдельный лагерь, привести в него своих лошадей и подготовить походные сумки. Как первые костры зажгутся, из города приедут лавочники, еду и питье привезут. С меня бочонок горилки и закуска. Старшим вместо меня остается Рубцов. – Дальше молчание, вопросов нет и, указав на открытое пространство в полукилометре от ворот, я скомандовал: – На три часа все свободны. Сбор на том месте, слева от кургана.

Казаки разошлись, а у меня с товарищами забота. Мы прошли к месту, где я наметил поставить свой временный лагерь, и раскидали вешки. После этого Кобылин и Смага Воейков остались встречать людей, а мы с Черкасом направились в город за нашими лошадьми и вещами. Но сразу попасть домой не получилось, так как по дороге нас перенял атаман Харько Нечос.

– Эй, Никифор, – окликнул он меня.

– Привет, Харько, – я остановился, обернулся к запорожцу и взмахнул рукой.

Он подошел вплотную, смерил меня оценивающим взглядом, улыбнулся и, дабы завязать разговор, спросил:

– Значит, набрал себе ватагу?

– Набрал.

– Говорят, у тебя расшива имеется?

– Да.

– И у меня две.

– Ну, раз такое дело, может быть, до Астрахани вместе пойдем? – Поняв, к чему ведет Нечос, спросил я.

– А может быть и дальше?

– Пока до Астрахани, а там видно будет. Надо узнать, куда наши основные силы двинутся и куда астраханцы с Кумшацким свой удар направят.

– Это так, но если наши цели совпадут, то вместе басурман бить легче.

– Понятно, что легче.

– Тогда предлагаю встретиться вечером у костра и за чаркой вина все подробней обсудить.

– Я не против. Мой лагерь слева от кургана.

– До вечера, Никифор. Моя стоянка рядом будет.

– До вечера, Харько.

В доме Лоскута мы оказались только через час. Иван стал седлать наших лошадей и закидывать на них ковровые сумки и баулы, а я в это время разговаривал с отцом, который после того как люди с майдана разошлись, сразу пришел к полковнику.

Батя крепко обнял меня и сказал:

– Горжусь тобой, сын. Все правильно сделал, придраться не к чему.

– Благодарю, отец, но без твоей помощи у меня ничего не получилось бы.

– Чепуха. Дурню ничто не поможет, а ты у меня молодец, – на миг он прервался, посмотрел в мои глаза, затем присел на широкую лавку у окна и добавил: – Честно говоря, не хотел я, чтобы ты химородником становился, но видно, что все во благо нашего народа по воле божьей вершится, и тут Лоскут прав.

– А чего так?

– Некоторые люди, становясь ведунами, случалось, так менялись, что их и не узнать было. Появлялась непонятная заносчивость, и они считали себя выше всех людей, кто вокруг них находился. Слава Богу, что ты не таков. Изменения имеются, но все в лучшую сторону. Значит, мне это зачтется, хорошо тебя воспитал.

– Это получается, что ты меня опасался, и потому со мной общаться не желал?

– Да. Надо было к тебе присмотреться.

– Родному сыну не доверился.

В моем голосе, сама по себе, проскочила легкая обида, а Кондрат, слегка поморщившись, сказал:

– Когда с химородником дело имеешь, даже с таким молодым как ты, осторожность необходима всегда. Тем более что ты моя родная кровь и наследник, и это могло сильно отвести глаза.

– Кстати, насчет наследника. Лоскут говорил, что ты меня своим преемником видишь. Это правда?

– Правда. Наше общество не имеет царей и это благо. Но чтобы выжить, казакам нужна крепкая власть. Последние великие атаманы Черкашенин и Татаринов оставили после себя большую славу, но не достойного наследника и продолжателя своих дел и, в конце концов, нас под себя Москва подмяла. Я этого допустить не могу, и потому на тебя надеюсь.

– Ты прав, отец, и я постараюсь выдержать все испытания, вернуться в Черкасск и снова встать с тобой рядом.

Под окном всхрапнули лошади. Ваня готов, а значит и мне пора. Кондрат это тоже понял, встал с лавки, снова меня обнял и прошептал:

– Удачи тебе, Никифор, и разумения. Помни, персы и горцы коварны, и потому никому не верь. Ступай.

Напутствие отца я запомнил крепко. Развернулся, покинул дом Лоскута и с крыльца запрыгнул на жеребца. Повод одной из лошадей намотал на луку седла и, взмахнув рукой, выкрикнул:

– Гайда!

Мы выметнулись со двора и по опустевшим улочкам донской столицы помчались на выезд. Десять минут и снова мы в чистом поле.

Вечереет, и из ворот выезжают возы и телеги. Это торговцы, которые везут провиант и выпивку для гулебщиков. Я увидел знакомого лавочника, который тоже решил подзаработать, пожилого покалеченного в боях казака Епифана Сурова, и придержал своего коня.

– Здрав будь, дядька Епифан, – окликнул я Сурова.

– А-а-а, Никифор, – он тоже узнал меня и подстегнул запряженную в телегу гнедую кобылку. – В поход собрался?

– Собрался. А ты, смотрю, поторговать решил?

– Ага, – согласился он.

– Чего везешь?

– Горилку и вино, два бочонка по сорок литров, окорока копченые, рыбу, хлеб и овощи.

– Сколько за все получить хочешь?

Казачина почесал затылок, хитро прищурил правый глаз, произвел подсчет и выдал итог:

– Четыре рубля.

– Плачу два с полтиной и забираю все сразу.

– Идет!

– Иван, – повернулся я к односуму, – проводи дядьку Епифана к нашей стоянке.

– Сделаю.

Товарищ согласно мотнул головой, а я, ударив Будина стременами по бокам, гикнул, и помчал в степь. Все! Я вырвался на волю, и впереди настоящая жизнь. Походы, оружие, боевое братство, добыча и война с теми, кого наше общество считает врагами.

7

Астрабадский залив. 01-02.09.1709.

Гладкая и пока еще спокойная синева Хвалынского моря. Над головой летают жадные, крикливые и вечно голодные чайки, а на душе благостно и очень мирно. Сентябрь месяц в южной части Каспия, в Астрабадском заливе, который иногда еще называют Горганским или Гирканским, обычно проходит без штормов. И пользуясь этим, наша эскадра, два судна атамана Нечоса, пять судов присоединившегося к нам в Царицыне волжского гультяя и бунтаря Гаврюши Старченки, а так же моя расшива, идет в гости к персам.

– Хей! Никифор! Подходи ближе!

Сильный голос Харько Нечоса, который стоит на носу своего судна, разносится над водной ширью. И, повернувшись к Василию Борисову, который находится рядом, я отдаю команду:

– Сближаемся!

А Нечос в это время поворачивается в другую сторону и кричит уже туда:

– Хей! Гаврюша! Подходи ближе!

Мощное рулевое весло на корме моей расшивы поворачивается. Парус немного приспускается, и я вижу, что действия матросов, как всегда слажены, а команды Борисова выполняется без всякого промедления. Наша расшива с двумя мелкокалиберными пушками, на которую вся моя ватага погрузилась в Царицыне, плавсредство, может быть, и неказистое, но функциональное. Она способна выдержать плавание по Каспию и даже небольшой шторм перебедовать. Корпус по длине пятьдесят два метра и сделан из пиленой сосновой доски, ширина десять метров и высота борта три с половиной. Ну, а мачта, это надо видеть, двадцать семь метров и сделана из шести стволов. Сколько на нее смотрю, все время немного пугаюсь, что когда-нибудь под напором ветра она сломается. Но пока все хорошо, тридцатиметровый парус из высокопрочного брезента не рвется, а сама мачта, хоть и потрескивает, однако держится. Сразу видно, что эту расшиву настоящие мастера строили, у которых получилось отличное судно грузоподъемностью четыреста семьдесят тонн, при нормальном среднем ветре выдающее скорость двести десять километров в сутки.

Четырнадцатый день наша флотилия в море. Мы покинули Астрахань одновременно с основным астрахано-казачьим войском, которое пошло вдоль западного берега, имея своей конечной целью разграбить порт Астара, а потом совершить поход к личному султанскому домену богатому городу Ардебиль. А у вольных ватаг гулебщиков дорога своя, кто куда желает, туда и направляется. Например, атаманы Белый и Порох ушли на Терек, где вместе с терцами налетят на владения верного персидского данника Кубинского хана. Или атаманы Козлов, Ярцев и Петров, желающие высадиться в районе Анзали и ограбить этот город. Наша задумка иная, мы самые наглые и для нападения выбрали главный порт Астрабадской провинции, который называется Гяз. Думаем, там найдется, что взять. Ведь как ни посмотри, а пока персы живут богаче русских и хотя золотая эпоха кызылбашских правителей Сефевидов уже близка к закату драгоценных металлов, фаянса, шелка, ковров, риса и сахара в Гязе должно быть много. Эх, было бы бойцов больше, можно было и сам Астрабад осадить. Но нас всего пятьсот пятьдесят человек при восьми пушках и для ведения нормальных боевых действий это немного.

Итак, сегодня ночью мы должны подойти к берегу и Харько Нечос, которого мы со Старченкой признали за главного атамана, вызывает нас на свою расшиву. Послушаем опытного военачальника, узнаем, что он за две недели плавания надумал, и придем к общему знаменателю по десантной операции.

Моя расшива притерлась к борту запорожского судна. Прыжок. Я оказываюсь на палубе, ловко переступаю и крепко встаю на ноги. Со мной рядом, так же аккуратно, без падений, приземлились мои помощники Рубцов и Борисов. С противоположного борта в это время появился Старченка, широкоплечий здоровяк с длинными русыми волосами, которые ниспадали на простую белую рубаху. Было дело, в самом конце войны с Россией, попал Гаврюша в плен и, прежде чем его выручили, он лишился обеих ушей, вот и ходит теперь, словно расстрига.

Харько Нечос находился под навесом на баке судна. Мы подошли к нему, забрались под полог и расположились вокруг запорожца. Тот оглядел нас и сразу перешел к делу:

– К полуночи будем у Гяза. Поэтому вопрос такой. Сразу атакуем или ждем утра?

– А чего ждать? – усмехнулся Старченка. – Примерный план города у нас есть, астраханцы там часто бывали. Поэтому, как высадились, так и атакуем.

– Ждать не стоит, а то без добычи останемся, – я был согласен с Гаврюшей. – Персы, само собой, знают, что Астрахань войска собирает, но здесь нас никто не ждет, слишком далеко этот берег от Поволжья, как никак другой конец Хвалынского моря.

Запорожец пригладил потный оселедец и, кивнув, продолжил:

– Тогда давайте разбираться, кто и что атакует, и как хабар делить станем.

Старченка задумался и в этот раз первым высказался я:

– В городке имеются наместник, казна, торговые склады и дома купцов. Кроме того, у причалов, наверняка, будет стоять несколько грузовых судов и там же рядом таможня с управлением порта. В общем, дуван ожидается такой, что всем хватит, и я предлагаю сделать следующее. Деньги делим по количеству бойцов, на каждого погибшего вдвойне, а товары, кто чего взял, то при нем и остается. А что насчет атаки, высаживаемся на берег залива, идем к порту, а от него к городу. Действуем заодно и Гяз берем все вместе. Стен в городке почти нет, и для обороны могут быть использованы только два здания, дворец наместника и казарма.

Гаврюша согласился:

– Прав, молодой.

– Значит, так и поступим, – запорожец тоже был удовлетворен.

В этот момент донесся крик впередсмотрящего:

– Слева вижу четыре паруса! Расстояние три с половиной версты! Идут на Гяз!

Мы вскочили и Харько скомандовал:

– Готовьтесь, браты! Если это бригантины, они от нас уйдут, и придется Гяз штурмом брать! А если торговые пузаны, сразу добычу получим! Старченка, на тебе два судна, а мы с Никифором по одному возьмем. Добыча без дележа, что есть на судне – все на вашу ватагу. Давай, атаманы!

Я и Старченка вернулись на свои расшивы. Паруса распахнулись во всю свою ширь и наполнились свежим ветром, кормчие направили нас к персам, а казаки принялись вооружаться. Близится первый бой. Глаза всматриваются в приближающиеся серые полотнища чужих парусов, и вскоре становится понятно, что это бусы, неповоротливые торговые суда персов. Наша расшива, само собой, тоже далеко не фрегат, но по сравнению с персами, мы как ястреб на фоне курицы. Правда, обычно на бусах имеются пушки, от трех до пяти средних орудий, но пока персы прочухаются и к бою приготовятся, мы уже будем рядом. Главное – первый заход не прозевать, хорошо к вражескому борту подойти и абордажной партией за палубу зацепиться, а дальше купцы никуда не денутся.

В томительном предбоевом ожидании проходит час. Наша цель замыкающий колонну бус. Расстояние между нами и торговцем уже метров семьсот, и тут персы, наконец-то, засуетились. Ударило бронзовое било на корме чужого судна, и забегала в суете команда, а перепуганный персидский капитан совершил роковую ошибку. Он решил отвернуть в сторону, но по какой-то причине, сделал это так неловко, что скорость буса резко упала, парус обвис, а мы тут как тут.

На мгновение расшива соприкоснулась с более высоким бортом персидского судна. Полетели на чужую палубу толстые выброски с железными кошками и металлической оплеткой, и раздается громкая команда Борисова:

– Спустить парус! Хлопцы, тяни канаты! Не дай басурманам уйти!

– И-и-и-и, ра-а-аз! И-и-и-и, два-а-а!

Парус опадает вниз. В то же самое время крепкие мускулистые руки хватают веревки и накидывают их на кабестан. Сильные тела матросов начинают его крутить и просмоленный борт персидского судна все ближе.

Следующую команду подаю уже я:

– Стрелки, не зевать! Кто из персов попробует в нас пальнуть, того сразу убивайте!

– Поняли! – ответили мне готовые к бою казаки и, как на заказ, над вражеским бортом появилось пять человек с фузеями и пищалями.

– Бах! Ду-хх!

Мои ватажники оказались быстрее врагов. Десять стволов выстрелили одновременно и три противника упали на свою палубу, а остальные спрятались.

Оглядываюсь на море. Две расшивы Нечоса уже взяли центральный персидский бус, а парни Старченки оплошали, одного противника загоняли, а второго не смогли, и тот открыл пальбу из пушек.

Тем временем мы уже вплотную сцепились с торговцем и, вынув из ножен свою легкую шашку, я взмахнул ее над головой и выкрикнул:

– Бей, басурман! Вперед, казаки!

– А-а-а! Сарынь на кичку!

Воины ответили дружно, матросы перекинули на чужой борт сходни и, вскочив на деревянный щит, я первым оказался на палубе буса. Быстрый взгляды налево и направо. Слева корма и небольшая надстройка, рядом с которой два десятка испуганных моряков с самым разным оружием, в основном, с топорами, сгрудились в кучу и готовятся к своему последнему бою. Это бараны, которых казаки, коль будет нужда, за одну минуту перережут. А вот справа препятствие серьезное, богато разодетый молодой юноша в синем халате и большой белой чалме. Он немногим старше меня и с ним около десятка горцев в длиннополых бурках, под которыми видны панцири. В руках у них пара ружей, пистолеты, кривые сабли и длинные кинжалы. Видать, кто-то из знати с охраной путешествует.

Казаков на палубе уже полтора десятка. Молодой вельможа что-то выкрикивает, и горцы вскидывают свои огнестрелы.

– Берегись!

Мой голос разносится над бусом и, перекатом вперед, по ровной палубе, я ухожу с линии огня. То же самое делают мои ватажники, которые разбегаются в разные стороны, и свинец персов рвет дерево, но почти не задевает людей.

Я вскакиваю и без команды, на одном порыве, вместе с казаками бросаюсь на противника. Шашка в ладони сидит как влитая и, с разбега, подпрыгнув, я обеими ногами бью в грудь первого врага. На то, чтобы свалить врага, мне не хватает массы тела. Но противник все равно пошатнулся и немного растерялся, а я сгруппировался и не откатился назад, а встал на палубу перед ним и, наотмашь, держа остро заточенное лезвие клинка на уровне груди, слева направо провел лезвием по его горлу. Стон! Всхлип! Хрипы вскрытой гортани! И зажимая рану, горец скатывается вниз.

Отталкиваю умирающего охранника в сторону, и при этом слышен крик одного из персов: «Яман!». Со всех сторон идет жестокая резня, передо мной очередной противник и, работая как на тренировке, я острием бью в бок горца. Но клинок отскакивает от панциря, и враг, выпучив глаза, кидается вперед. Наверное, он хотел придавить меня к палубе и задушить, так как оружия у него не было, позже выяснилось, горец потерял его при столкновении с Рубцовым. И все бы у него могло получиться, но моя правая ладонь разжимается, шашка выскальзывает, и локтем правой руки я встречаю подбородок горца. Одновременно с этим движением, левая рука тянет из ножен кинжал и бьет противника под панцирь в брюшину.

Очередной враг падает. Я готов продолжить бой, ноги полусогнуты, а тело напряжено. В левой руке кинжал, а правая тянет из кобуры заряженный пистоль. Однако все кончено. Мы действовали настолько быстро и агрессивно, что охрана молодого человека, который, кстати сказать, жив и здоров, не успела нанести нам серьезных потерь, хотя трое казаков ранено, а один убит. При этом все потери приходятся на бой с горцами, а матросы сопротивляться не стали, увидели, как мы деремся, попадали на колени и о милости просят.

– Не балуй!

Я слышу голос Рубцова, поворачиваюсь и вижу, как он пяткой сапога бьет в голову важного вельможи, который тянется за спрятанным под халатом тонким стилетом. Юноша теряет сознание, а я снова смотрю на море, убеждаюсь, что все торговые бусы взяты, и спрашиваю своего помощника:

– Сергей, ты вроде бы местные языки знаешь?

– По кызылбашски говорю.

– Надо капитана этого судна найти, допросить его и узнать, что у них за груз.

– Сделаем.

Мы с Сергеем идем к матросам. Он их о чем-то спрашивает, находит капитана и вскоре я узнаю, что бус идет из Ленкорани и везет рулоны кутни – кызылбашскую полушелковую полосатую ткань. Это добыча серьезная, стоит немало и, быстро прикинув оптовую цену на семьсот рулонов кутни в Астрахани, я пришел к выводу, что это тысяча рублей как минимум, разумеется, если дотянуть груз до перекупщиков. На других судах каравана в Гяз плыли изделия ардебильских оружейников, кипы овечьей шерсти, кызылбашские седла и мешхедские луки. Тоже неплохо.

Теперь, что касательно молодого вельможи. Звали его Абдалла Мехди-Казим, и был он третьим сыном самого эшык-агасы-башы, что с азербайджанского (кызылбашского) переводится как «голова начальников порога». В общем, чтобы было понятней, папаша нашего пленника являлся главным церемониймейстером шахского двора. Должность солидная и хлебная, человек при власти, так что, глядишь, за молодого Абдаллу еще выкуп получим, а может быть, что и нет, сын всего лишь третий, а у эшык-агасы-башы их, скорее всего, больше десятка.

Тем временем, за пару часов согнали трофейные суда в кучу, оставили на них прежнюю команду, под крепкой охраной наших казаков, снова собрались на совет и стали думу думать, продолжать нам поход, или ну его к черту, этот самый порт. В итоге победила жадность, и постановили двигаться дальше. Но кое-что изменили, и порт решили атаковать не ночью, а при свете солнца, прямо с персидских бусов.

Сказано, сделано, и следующим утром в гавань Гяза одно за другим вошли четыре торговых судна. Охрана, два десятка расслабившихся доходяг, особого внимания на нас не обратила, и на причале бусы встречали только таможенники. Первым пристало судно Нечоса, вторым мое. Минутное ожидание, таможенники и охрана не понимают, чего ждут матросы и капитаны кораблей, которые должны заплатить пошлину, доложиться о товарах и посетить начальника порта. А все просто, мы ждем подхода Старченки. И как только его суда, подобно нашим, швартуются к причалу, наступает момент атаки:

– Братцы! – Все мы слышим зычный голос Харько Нечоса. – Гуляем!

Пора. Мои казаки перепрыгивают на берег. Как водится, я впереди, назвался атаманом отважников, значит, соответствуй. Стрельбы не открываем, не следует поднимать преждевременный излишний шум, и охранников с таможенниками вырезают настолько быстро, что они не успевают ничего понять.

Проходит пять минут и порт оказывается под нашим контролем. Казаки делятся на десятки и полусотни, выстраиваются в колонны и, оставив на причалах три десятка бойцов, которые должны встретить расшивы, по дороге поднимаются на невысокую гору, где и раскинулся городок Гяз.

Под ногами каменистая щебенка и серая пыль. После морской качки шагать по твердой поверхности непривычно и, почему-то, хочется веселиться. Кто-то даже попытался песню затянуть, но слышен звучный шлепок, десятник наводит порядок, и пятьсот метров до городка, перехватывая всех встречных, крестьян, ремесленников и пару купчиков, казаки проходят в тишине.

Вот и сам Гяз. Как водится, окраины застроены грязными глинобитными лачугами, а в воздухе витает сильный болотный запах.

«Правильно сделали, что ночью сюда не приперлись, – мелькает у меня мысль, – а то бы бродили тут как придурки, искали, где и что находится».

В левую руку беру пистоль, в правую шашку и, все так же, молча и без суеты, указываю направление на центр городка. Там стоит дворец наместника и казарма, и там проживают самые знатные местные людишки. Правда, большинство из них в столице или в Астрабаде, тут климат не очень здоровый, топей много и влажность большая, но кого-то на месте все равно застанем, и на денежку потрусим.

Одна улочка сменяется другой. Три казачьи колонны приближаются к центру с разных сторон, и пока все идет просто отлично. Но местные жители быстро понимают, что мы чужаки и враги. Они поднимают истошный крик и бегут впереди нас. Это не есть хорошо, и мы устремляемся за ними вслед. Бегом, как можно скорей, казаки спешат вперед, и вскоре мы оказываемся на площади перед трехэтажным зданием, дворцом местного управителя. Рядом притулилась огороженная глинобитным забором одноэтажная казарма, а за этими зданиями видны зеленые фруктовые сады и белокаменные особняки знати.

Моя ватага первой оказывается на месте, остальные пока запаздывают, и я решаю не медлить, а сразу атаковать казарму, в которой полторы сотни пехотинцев туфенгчи, могущих встретить нас ружейным огнем.

– Василий, – я оглядываюсь на Борисова, – возьми десяток и захвати дом городского главы! Остальные за мной! У кого бомбы, приготовиться! Побьем басурман без всякой жалости, казаки!

Через небольшую площадь мы перетекаем потоком, забегаем во двор казармы, и я вижу первого вражеского солдата. Мой пистоль изрыгает пламя. Кусок свинца с четырех метров разносит голову, что-то орущего туфенгчи, пистоль возвращается в кобуру, и вместе с ватажниками я вламываюсь в длинное приземистое здание.

В казарме суета и беготня. Сотня полуодетых мужчин в душном помещении мечется в поисках своего оружия. Но что с этого толку? Порох и патроны хранятся отдельно от ружей, а с сабельками против нас особо не повоюешь.

– Убрать бомбы!

Понимая, что взламывать оборону укрепившегося противника нам не придется, я отдаю новый приказ, и кидаюсь в гущу схватки. Кровь летит во все стороны, и массой своего организованного плотного строя, стреляя из пистолей и рубя тела врагов клинками, мы ломим сопротивление расслабившихся на отдаленном форпосте империи персидских регуляров.

Швир-хх! Свистит шашка и рубленая рана вскрывает череп перса.

Швир-хх! И отрубленная кисть руки, сжимающая саблю, падает на скользкий глинобитный пол.

Швир-хх! И еще один, пытающийся сбежать, противник, мертв.

Схватка поглощает меня полностью. Хочется рубить и резать, лить кровь и уничтожать любую попытку сопротивления, но враги быстро заканчиваются, а меня останавливает голос Рубцова:

– Никифор! Нечосу помощь нужна!

Резким движением я стряхиваю с шашки кровь и спрашиваю Сергея:

– Что случилось?

– Он в особняках застрял. Вроде бы хорошо пошел. Однако на гулямов напоролся. Они его конным строем атаковали и весь отряд разбросали. Пока наши казаки от них отбивались, в особняках знати вельможи очнулись, и силы в кулак собрали.

Гулямы это серьезно, гвардейцы, вроде турецких янычар и египетских мамелюков, тяжелая латная кавалерия, которую персы набирали в основном среди грузин.

– А Старченка где? – спросил я Рубцова.

– Своих бродяг собирает. Они склады грабить кинулись.

– Скоты!

Помянув недобрым словом разбойников Гаврюши Старченки, я повел три десятка своих ватажников на помощь Нечосу. И вот здесь-то, нам и пригодились скопированные с русских гренадерских образцов бомбы, набитые порохом и свинцом чугунные шары с фитилем. Через сады мы вышли к широкому ровному полю между четырех особняков, напоминавшее турнирное и, чуть было, не влетели в кровавое месиво, в котором два десятка тяжеловооруженных конных панцирников и человек сорок спешенных персов бились с полусотней казаков. Где остальные люди Харько Нечоса, непонятно. Идти в лобовую атаку, смысла не было, потери будут большие, так как гулямы нас порубят, а огненный бой использовать неудобно, большая толкучка.

По зарослям мы быстро обошли персов, и в тыл к ним начали кидать бомбы, которые так рванули, что кони гулямов перепугались, вынесли их из толчеи и вот здесь-то мы всадников и встретили. При этом я снова отличился, лично одного панцирника прыжком с дерева из седла выбил и глотку ему перехватил. На этом моменте бой, как таковой, закончился. Без гулямов, которые полегли все до единого, остальных персов перебили быстро, а затем подошли потерявшиеся казаки Нечоса и Старченка сотню своих оглоедов собрал.

После этого моя ватага снова стянулась в центр города, и начался сбор особо ценной добычи. На все про все у нас время только до утра, а потом придется бежать, ибо многие горожане скрылись, и из Астрабада, в любом случае, на помощь Гезу выйдет мощный отряд. Само собой, биться за город нам не интересно. Значит, надо грамотно провести мародерку и вовремя свалить из этих мест.

Чувствуя сильнейшую усталость, я остановился возле колодца, который находился на заднем дворе дворца наместника. Скинул с себя пропитанную грязью и кровью одежду. Без жалости отбросил кафтан и штаны в мусорную кучу под стеной, оставил на себе только короткие подштанники и обмылся.

Вскоре появились Митяй Корчага и Федор Кобылин. Они принесли ворох чистой одежды, и я переоделся в легкий серый халат, какой носят кочевники туркмены.

По всем негласным правилам сейчас я должен был носиться по дворцу и хватать все, что под руку попадется. Однако я решил не торопиться. Помощники, Василий Борисов и Сергей Рубцов, пока справлялись без меня, и этим полностью отрабатывали свою четверную долю. Поэтому я решил сделать себе небольшой отдых, присел на табуретку в тени раскидистой чинары и занялся чисткой шашки. А пока снимал с клинка запекшуюся кровь и прочищал долы, делал выводы из того, что сегодня произошло.

Что мы имеем? Порт и город взяты, и потери у всех разные. У меня шесть человек безвозвратных, хотя отряд самый маленький и он все время находился на острие удара. У Нечоса погибло двадцать три человека и девять тяжелых, много потерял, но это можно списать на случайность, на гулямов, которые проводили для своих хозяев турнир, заметили нас, приняли бой и прикрыли бегство вельмож. У Старченки тридцать шесть мертвецов и двадцать пять тяжелых, а все из-за глупости, жадности и неорганизованности, которые могли повлечь за собой общее поражение.

Какие выводы придется сделать после сегодняшнего дня? Их много, но основные просты.

Первое, с разбойниками дел иметь нельзя. Это я и раньше знал, но в этот раз меня Харько убедил вместе с Гаврюшей пойти. И хотя сам Старченка хороший боец и нормальный командир, контингент бойцов в его отряде дрянь. В большинстве бунтари, привыкшие ночами поджигать боярские усадьбы и, на мой взгляд, они просто обуза.

Второе, персы вояки неплохие, но неорганизованные.

Третье, сегодня мы соберем добычу, и при дележке может выйти некрасивая ситуация, так что придется подготовиться самому и казакам своим инструкцию дать.

Четвертое, мои ватажники-отважники показали себя достойно, ни один не струсил и за спинами товарищей не отсиживался.

Вот такие дела и такие мысли после боя.

– Дзан-гг! – со звоном, на втором этаже дворца было выбито стекло, и в проеме появилась растрепанная голова Ивана Черкаса.

– Чего все ломаешь!? – окликнул я односума.

– А зачем что-то беречь, Никифор? Все равно, когда будем уходить, добро басурманское подожжем.

– И то верно.

Согласившись с Иваном, я хотел еще минут десять посидеть, но он сказал:

– Мы тут казну городскую нашли, и Борисов тебя зовет.

– Ничего не трогали?

– Нет, все как ты велел. Тут мешки опечатанные, а в них монеты.

– Сейчас подойду.

Я встал с табуретки и еще раз обтер шашку чистой ветошью, которая оказалась дорогой шелковой шалью. Затем подкинул ее и подставил клинок, а когда шаль распалась на две части, я удовлетворенно ухмыльнулся, и отправился во дворец. Казна такое дело, что глаз да глаз нужен, и пока шел, вызвал на дележку Нечоса и Старченку, это значит, дабы атаманы видели нетронутые печати и невскрытые мешки, и не говорили потом, что их кто-то обманул.

8

Персия. Исфахан. 20.09.1709.

Повелитель огромнейшей империи Сефевидов шах Солтан Хусейн Первый, завернутый в несколько халатов с огромной чалмой на голове пятидесятитрехлетний рыхлый мужчина, сидел в тронном зале своего дворца и смотрел на стоящих перед ним людей. И как это всегда случалось, когда эти люди, его духовный наставник Махаммад Бакир Маджлиси и тетя Марьям Бегум, были рядом, он думал о трех вещах. Во-первых, шах желал покинуть казавшееся ему душным помещение и выйти в сад. Во-вторых, ему хотелось выпить сладкого заморского вина и забыться. А в-третьих, после принятия внутрь горячительного напитка, вызвать к себе из гарема самых прекрасных наложниц и насладиться жаром их бедер.

«О, Аллах, – мысленно взмолился шах, – ведь я не хотел быть правителем, но стал им. Зачем? Ведь был младший брат Аббас, который гораздо умней и способней меня. И если такова твоя воля, что я стал исполнителем божественных планов на этой благословенной земле, то почему никто не желает выполнить мой приказ и оставить меня в покое?»

Взгляд Солтан Хуссейна снова сосредоточился на проповеднике и на тетке. Как обычно, они вели между собой давний спор.

Священнослужитель требовал продолжить борьбу с суфитами, алкоголиками и курильщиками опиума. Кроме того, он утверждал, что не будет в государстве мира и спокойствия, пока в нем существуют сунниты, евреи, христиане и зороастрийцы. Всех жителей империи необходимо сделать шиитами или уничтожить, так говорил Махаммад Бакир Маджлиси, и шах ему верил.

Однако слова тетки тоже были ему близки и имели под собой крепкую основу. Шах, повелитель всех правоверных, должен как можно больше отдыхать, ибо он есть символ власти, а все дела могут решать его родственники, среди которых в делах политики она наиболее опытный человек. И что особо впечатляло повелителя Персии в такие моменты, что тетку поддерживали все самые высокопоставленные чиновники государства, высочайший меджлис. Если они говорят, что слова Марьям Бегум есть истина, возможно, она права? Ибо всем известно, что не могут ошибаться такие люди, как мудрейший великий везир, его помощник меджлис-невис, верховный гражданский судья диван беги, казначей мустоуфи ал-мамалик, начальник гвардейского корпуса курчиев и феодального ополчения кызылбашей курчи-баши, начальник другого гвардейского корпуса туфенгчи-агасы, главнокомандующий всех войск сипахсалар-и кулл-и Иран и церемониймейстер эшык-агасы-башы.

Тетка и борец за веру продолжали свой спор около получаса. От этого у шаха разболелась голова и, не выдержав боли, Солтан Хусейн сорвался.

– Тихо! – громко сказал он, и когда голоса Махаммад Бакир Маджлиси и Марьям Бегум затихли, шах огласил свою волю: – Отныне, всеми делами государства занимается моя любимая и драгоценная тетя, дочь великого Сефи Первого, сиятельная Марьям Бегум. Так будет очень хорошо! Я так решил!

– Да будет все по воле твоей!

Голоса участников высочайшего меджлиса эхом разнеслись по тронному залу. Довольный собой и своей твердостью шах покинул дворец и отправился в сад. Посрамленный священнослужитель направился на выход, и на место Солтана Хусейна, небольшой золотой трон, присела его тетка, пожилая и очень полная женщина с маленькими заплывшими глазками, которые внимательно следили за каждым государственным деятелем в огромном помещении.

– По воле шаха, всеми делами занимаюсь я, – сказала Марьям Бегум и спросила: – Все слышали это?

– Да-а-а! – снова одновременно ответили чиновники.

– Тогда, я жду доклада от великого везира.

Вперед выступил благообразный шестидесятилетний мужчина с огромной белоснежной бородой. Он поклонился управительнице государства и заговорил:

– О, великолепная Марьям Бегум. Мы сильны и непобедимы, народ благоденствует, доходы шаха растут, армия всем довольна и земля правоверных живет в радости. Однако, – на несколько секунд везир прервался, обозначил значимость своих следующих слов, и продолжил: – имеются некоторые проблемы. Самая главная из них это восстание беглербега афганского племени Гильзаи Мир Вейса. Покоренные дикари восстали, захватили город Канда-хар (Кандагар), перебили наших воинов и отказались признавать власть сиятельного шаха Солтан Хусейна. Без сомнения, восстание будет подавлено, бунтовщики казнены, а голову проклятого предателя Мир Вейса привезут в мешке и кинут под ноги нашего великого повелителя. Но для этого потребуется время.

– Хорошо, – женщина кивнула, и толстые складки второго и третьего подбородков вздрогнули. – Теперь я желаю знать, что творится в Азербайджане и Эль-Борзе?

Везир сжался, поскольку не ожидал этого вопроса. Но он был опытным царедворцем, поэтому смог быстро собраться и ответил:

– Точных сведений пока нет, а слухам верить не стоит.

– И все же, что говорят люди? Я настаиваю на честном ответе.

– На нас напали казаки и астраханцы, великолепная Марьям Бегум. Разрушены Астара и Ардебиль, Анзали и Мурд-Аб, а так же порт Гез. Погибло множество людей, воинов и чиновников. Ограблены купцы и склады, а наши войска были разбиты везде, где они вступили в бой с этими треклятыми степняками и русскими варварами.

Марьям Бегум не кричала и не топала ногами. Эта умная и хитрая женщина, внешне оставалась спокойной, но каждый из находящихся в тронном зале людей чувствовал, что она в бешенстве.

– Можно понять разгром наших войск, которые считаются непобедимыми. Вполне допустимо разграбление богатых приморских городов – всякое бывает. Но как допустили разрушение славного Ардебиля, города, с которого началось восхождение династии Сефевидов, личного шахского домена, где стоит принадлежащий царской семье великолепный дворец? Почему так случилось, везир?

– Враги оказались сильнее, чем мы предполагали, а наших войск на Кавказе явно недостаточно, чтобы их отбить.

– Немедленно отправьте в Азербайджан наших лучших воинов и самых талантливых полководцев. Сипахсалар-и кулл-и Иран проследите за этим.

– Буду стараться, сиятельная.

Главнокомандующий поклонился, а тетка шаха задала следующий вопрос:

– Что творится в других местах?

– Сунниты готовят восстание. Армяне и грузины волнуются, и вновь посылают гонцов в Турцию и Россию. Казикумыки собираются с силами и зарятся на Шемаху. А в заливе Ормузд беснуются арабские пираты.

Правительница продолжала спрашивать везира о делах государства, а затем разговора удостоились остальные заседатели высочайшего меджлиса. И чем больше она с ними общалась, тем больше убеждалась, что положение Сефевидского государства не просто тяжелое, а почти катастрофическое. Женщина делала что могла, отдавала приказы, угрожала, настаивала, требовала и призывала собраться с силами. Однако закончился этот совет тем, чем и должен был.

За поддержку перед шахом Марьям-Бегун обещала всему меджлису дополнительные тиулы (земли для кормления) и теперь выполняла свои обязательства. Кому-то, как самому слабому и наименее влиятельному, доставались три-четыре крупные деревни, а другим, тому же самому великому везиру, например, город с рудниками железа. И пока все это происходило, совершенно счастливый шах Солтан Хусейн возлежал на большом ковре в тени огромного граба, самого мощного дерева в его любимом саду. Он пил сладкое вино, которое ему привозили из далекой Португалии, размышлял о вечном и ожидал прихода присланных ему в подарок правителем Белуджистана двух новых пышнотелых наложниц. Для него в Персии все было хорошо, так же как при прежних правителях, и эта стабильность не могла не радовать повелителя миллионов людей.

9

Астрахань. 20-21.09.1709.

Весь поход нам сопутствовала удача. Дележ городской казны прошел без эксцессов и взаимных упреков, хотя я к ним был готов. Затем мы вовремя погрузили большую часть награбленного добра на свои и трофейные суда. И как нельзя кстати покинули горящий Гез и успели выйти в море буквально за двадцать минут до появления солдат из Астрабада, которые могли обстрелять нас из пушек. После этого эскадра быстро достигла Астрахани и вошла в его порт до начала сезона штормов, и что еще более важно, за двое суток до возвращения из Ардебиля основной астрахано-казацкой армии.

Можно задать резонный вопрос, а причем тут возвращение основных сил под командованием Кумшацкого и то, что наша флотилия вернулась раньше? А притом, что мы и они шли к родным берегам с победой, а значит, с добычей, и вот здесь, кто первым с купцами сторговался, тот наибольшую прибыль и поимел. Харько Нечос и я это сразу сообразили, а вот Гаврюша Старченка нет, и вместо того чтобы делом заняться, отмечая успех, загулял, и потому понес убытки. Впрочем, это его проблемы, а о себе расскажу по порядку.

В Астрахани наша эскадра появилась восемнадцатого сентября, и встретили нас как героев, ибо каждый горожанин мог видеть, что мы в походе преуспели. Груженные добычей суда, восемь расшив и восемь бусов, пристали к берегу, и из этих плавсредств моими были одна расшива и два торговых судна. Для молодого атамана ватажников этот огромный успех. И под приветственные крики собравшихся в порту астраханцев, казаки и люди Старченки сходят на берег, а потом, получив на руки немного денег, отправляются гулять. Однако меня это не касается, и вместе с десятком людей, своими односумами, десятниками и помощниками, я остаюсь на расшиве и жду местных купцов.

Тороватые предприимчивые люди не промедлили и, торопясь опередить своих конкурентов, один за другим помчались на причалы. Понятно, что в торговле мои познания пока не очень велики. Но я слышал, что взят Ардебиль и вскоре армия Кумшацкого вернется к родным берегам. Поэтому, исходя из доступной информации, принимал за хабар цену, которую предлагали торговцы. При этом мои заместители Борисов и Рубцов были не согласны с таким подходом, но я был твердо убежден в правильности своих действий, смог настоять на своем и потому не прогадал.

Двое суток я сидел на самом большом трофейном бусе и в треть, а то и в четверть цены, за наличку скидывал дуван. Например, семьсот рулонов кутни ушли за семьсот пятьдесят рублей. Золотую, серебряную и фаянсовую посуду, набитую в девять объемных джутовых мешков, отдал за шестьсот восемьдесят рублей. Кипы шелка сырца, рулоны шагреневой кожи, сафьяна и шелка за пятьсот рублей. Ковры и дорогую одежду сбагрил за триста. Краски, которые умели очень хорошо делать и производить в Персии, обошлись купцам еще в четыреста двадцать рублей. А всякие иные дорогие мелочи, оружие, украшения и драгоценные камни остались при мне. На оружие имеется задумка, а на камни в Астрахани цены нет, и отдавать их за десятую часть истинной стоимости я посчитал глупостью. Благо, товар этот легкий и много места не занимает.

И вот, только я проводил последних гостей, которые забрали сами трофейные суда вместе с персидской командой, за один дали сто пятьдесят рублей, а за другой двести, как на горизонте появились многочисленные паруса. Это возвращались астраханцы и донские казаки. И поняв, что мне очень вовремя удалось сбыть весь свой товар, я с огромным облегчением вытер со лба трудовой пот. Затем сошел с уже ставшего чужим буса на причал, и рядом с собой увидел Харько Нечоса, который смотрел на приближающийся флот и счастливо улыбался.

– Как дела, атаман? – спросил я Харько.

– Неплохо, атаман, – ответил он и кивнул на бус, за моей спиной. – Избавился?

– Да.

– Удачно.

– Это точно. Сейчас Кумшацкий причалит, и вся торговля рухнет, как ее и не было.

– Угу, – согласился Нечос и предложил: – Пройдемся, погутарим?

– Давай. Пока народ не набежал, время имеется.

Мы встали плечом к плечу, неспешно двинулись по причалу и запорожец поинтересовался:

– Какие планы на весну?

– Ну, – сделав вид, что задумался, я потянул время и ответил: – думаю, что война продолжится. Поэтому зиму проведу в Черкасске, а по весне дополнительно наберу людей, возьму еще две расшивы и снова в море выйду. Что это, один краткий поход? Добычу и славу получили, а с басурманами толком и не повоевали, да и рубли имеют свойство быстро заканчиваться.

– Я тоже так считаю, и хотел бы, чтобы весной ты снова вместе со мной пошел.

– Лично я не против, но чтобы без людей Старченки, и вообще без разбойников, хоть чьих. Если идем вместе, только с теми, кто подчиняется нам без всяких условий и в бою крепко стоит.

– Так и будет.

Мы с Нечосом ударили по рукам, и я подтвердил:

– Договорились. Встречаемся в Черкасске.

– Середина февраля пойдет?

– Отлично.

Больше в этом году мы с запорожским атаманом не виделись. Он перетянул свои расшивы на другой причал, а моя осталась на месте, благо, никому особо не мешала и места занимала немного.

Нечос ушел, а я остался наблюдать за прибытием нашего победоносного флота. А когда толпа встречающих людей и вернувшихся с огромнейшей добычей казаков и солдат схлынула, я поднялся к себе на борт и погрузился в мир цифр. Предстояла дележка дувана, и во всех расчетах требовалось соблюсти максимальную точность. А то случалось такое, что за неумение считать деньги, атаман терял уважение среди казаков, и это почти всегда приводило к концу его карьерного роста.

В общем, я присел под закрытый навес, облокотился на мешок денег, взял перо, чернила, лист не очень хорошей персидской бумаги, и приступил к общему подсчету имеющихся у нас средств. За всю добычу, исключая драгоценности и оружие, наша ватага выручила три тысячи рублей. Минус триста рубликов на припасы и сотню за расшиву. Остается две тысячи шестьсот рубликов. Понимаю, что где-нибудь в столице России, наш дуван ушел бы за двадцать пять тысяч. Но где та Москва, а где Астрахань? Так что надо радоваться тому, что имеется, и быть довольным. И хочется сказать, я доволен. Тем более, что имеется десять мешков серебряных персидских абасси, а чтобы внести ясность, какова стоимость этой монеты, приведу некоторые сравнения. Один абасси – это двадцать копеек, соответственно, один рубль стоит пять абасси. В каждом мешке один туман – ровно две тысячи пятьсот монет без всякого обмана, и получается, что у меня двадцать пять тысяч абасси, в переводе на привычные расклады – пять тысяч рублей. Плюсуем деньги астраханских купцов-перекупщиков и персидскую монету, и в итоге выходит семь тысяч шестьсот рублей. Царь Петр, помнится, на все Войско Донское выделял двадцать тысяч в год, а тут три восьмых от этой суммы на восемьдесят человек, включая погибших казаков и матросов расшивы. Как ни посмотри, а круто выходит.

Подсчет наличных денежных средств проведен, теперь насчет дележа разберемся. У меня восемьдесят человек ватажников и значит такое же количество долей, плюс двойная доля погибшим, тяжелораненым и десятникам, четверная помощникам и десять моих. Выходит сто семнадцать частей, опять же без ценных подарков и драгоценностей. Делим все это столбиком и одна доля соответствует шестидесяти четырем рублям девяносто копейкам. Округляем до шестидесяти четырех и получаем превосходную долю, которая будет выдана личному составу рублями и абасси.

– Хух!

Второй раз за день я вытер трудовой пот и, выйдя на палубу, приказал десятникам и помощникам завтра утром собрать казаков на раздел добычи.

«Наконец-то», – подумали мои боевые товарищи и умчались в город, собирать по кабакам, тавернам, шалманам и притонам наших воинов.

Вечер прошел в блаженном ничегонеделанье, погулять по Астрахани сил не было, ночь проспал аки младенец невинный, а поутру, лишь только вышел на палубу, обнаружил всю свою ватагу, которая сосредоточилась вдоль бортов. У многих пропитые лица, у других, наоборот, словно только из бани вышли, свежие и розовые, но все они собрались ради одной цели. Каждый жаждал получить на руки свое серебро и, понимая, что в данном конкретном случае, тянуть резину не стоит, я быстро обмылся, оделся, прицепил на пояс шашку и вышел под мачту.

– Здорово ночевали, атаманы-молодцы!?

Я начал с приветствия, и ответ был обычным, как в регулярных казачьих полках:

– Слава Богу!

– Наш поход окончен. До весны я буду в Черкасске и кто желает, через Царицын отправляется со мной. Весной мы вернемся и снова на море погуляем. Но перед этим, как водится, я перед вами отчитаюсь за свои дела и мы раздуваним хабар. Никто не против?

– Нет!

– Правильно!

– Сначала деньги, а про будущие походы потом погутарим!

– Давай отчет!

Слово ватаги, особенно после похода, для атамана закон, и я отчитался за все. Полчаса соловьем разливался, и обошлось без недовольства, а когда озвучил сумму одной доли, меня за малым на руках не стали качать. Казаки народ ушлый и грамотный, так что без подсказок понимали, как ловко я добычу сбыл. И пока настрой среди ватажников был радостный, и они настроены на самый оптимистичный лад, я задвинул тему насчет драгоценных камней. Казаки почесали головы, решение мое одобрили и теперь я имею уверенность, что за зиму они не разбегутся кто куда, обязательно вернутся под мою руку и не сами придут, а с односумами своими.

На этом, вроде бы все, можно приступить к раздаче денег, но я не зря оставил при себе дорогое оружие, и прежде чем окончить сход, Митяй Корчага и Федор Кобылин вытянули ко мне два мешка с саблями, кинжалами и пистолями. Опустив все это под мачту, они снова встали в общий круг, а я достал первую вещь, дорогую кызылбашскую саблю и, подняв ее над головой так, чтобы на рукоятке из слоновой кости на солнце заиграли цветные камни, выкрикнул:

– Браты! Деньги еще немного подождут, и прежде, чем мы разойдемся, от себя лично и от всех вас, я хочу наградить каждого казака за его ратный труд. Вот сабля кызылбашская, рублей сорок за отделку и каменья стоит, а где-нибудь в Москве или Варшаве все полтораста дадут. Но дело не в деньгах, а во внимании и уважении. Кому мы ее подарим!?

– Себе возьми!

– Заслужил!

Взяв саблю в левую руку, я приподнял правую, унял шум и сказал:

– Меня не предлагать!

– Тогда Василия Борисова!

– Сергея Рубцова!

– Ваньку Черкаса наградить, хорошо бился хлопец!

Имена казаков выкрикивали около двух минут, и первый подарок от общества достался Сергею Рубцову, моему помощнику, который хорошо показал себя в делах. Следом, я достал кинжал, потом пистоль, опять саблю, и таким образом, каждый от меня что-то получил, заимел серьезную вещь на память и сделал в голове зарубку на всю жизнь, что с молодым атаманом Никифором Булавиным не пропадешь, всегда будешь сыт, немного пьян и свою долю дувана возьмешь по справедливости. Вроде бы невелика хитрость, за общий счет людей одарил. Но про это мало кто думает, и теперь подаренные кинжал или сабля, которые многие просто так не купили бы, бережливость не дала бы, станут всегда напоминать людям об этом дне.

Однако наступает кульминация схода – раздача денег. На палубу вытаскиваются мешки с рублями и абасси, и Сергей Рубцов вместе Василием Борисовым раздают каждому его долю. Казаки отходят в сторону и делятся на группы. Одни до весны останутся в Астрахани, таких всего пять человек. Другие заодно со мной отправятся в Царицын, а оттуда на Дон. А третьи будут при расшиве, вместе с Борисовым наймут бурлаков, поднимутся вверх по течению, и зиму проведут где-нибудь в Камышине. Дело сделано и на какое-то время, не имея общей цели, мы расходимся каждый в свою сторону. Это стандартная практика.

Проходит час, палуба расшивы снова пустеет, и на ней остаются только трое, помощники и я. Наша доля крайняя, мне шестьсот сорок рублей, а им по двести пятьдесят шесть, что в остатке, те самые неучтенные копейки из долей, то идет в общий котел, расход на наше плавсредство. Тихо и без суеты, звеним монетами. Один за другим, наполняем объемные кошельки, и когда последний мешок с серебряными абасси пустеет, подняв глаза на Рубцова и Борисова, я облегченно выдыхаю:

– Вроде бы все?

Казаки согласно кивают и Борисов спрашивает:

– Что с нашим знатным пленником делать будем?

– Извещение его отцу послали, вреда от него немного и нас не объедает, так что пусть на расшиве остается.

– Отбываешь завтра утром?

– Конечно. Сегодня уже никак, люди разошлись, да и лошадей только утром пригонят.

– Уговор насчет расшив остается в силе?

– Да, все по-прежнему. Пока зимуешь, купи два надежных судна. Деньги даст царицынский городской глава Толстопятов.

– Понял.

– В таком случае, до завтра казаки. Я в город, хоть посмотрю, как люди веселятся, а то третий день здесь как каторжный кружусь.

– Ступай!

Голоса обоих моих замов, в очередной раз пересчитывающих свои деньги, звучат в унисон. И, уложив свою долю в походные ковровые сумки, я покидаю расшиву, и направляюсь в город. Рядом пристраиваются односумы, самые первые мои ватажники, парни, уже ставшие настоящими воинами, и мы идем по улицам Астрахани. Кругом радостные лица и веселье, хотя если в сторону свернуть, на какую-нибудь узкую улочку или проулок, обязательно увидишь вдов и матерей, которые плачут над телами своих мужчин. Но в Белом Городе этого нет, и если замечаешь слезы, вне всякого сомнения, это слезы радости.

Так мы прогуливаемся до позднего вечера, встречаем знакомцев и земляков, узнаем о взятии Астары и Ардебиля, которые пали с одного лихого наскока, рассказываем о нашем славном походе, выпиваем вина и целуемся с молодыми веселыми девками. Однако на ночь с ними не остаемся, хотя заманчивые предложения поступали, а возвращаемся на расшиву, ибо завтра в дорогу.

Пока шли к порту, встретили подвыпившего Гаврюшу Старченка, который привязался к одному из местных республиканских начальников. Этот солидный гражданин, купец, которому я вчера продал последний трофейный бус, пытался уйти от вольного атамана по улице, а тот не отставал, постоянно дергал его за плечо и уговаривал астраханца задешево купить у него весь дуван своей ватаги. Неприглядная картина, но Гаврюша сам виноват. Кому сейчас нужны его товары и трофейные суда? Никому. Цены упали в несколько раз, рынок перенасытился, и сказался недостаток наличных средств. Значит, соси лапу вольный атаман, и молись всем богам, чтобы за беспечность с тебя бойцы как с гада не спросили. Хотя, это вряд ли. Старченка человек увертливый, и его братва, пока имеет деньги, за товары думать не станет. А когда разбойники все прогуляют и в себя придут, Гаврюша, наверняка, глаза им замылит, все равно счетоводов среди его бунтарей немного.

На расшиву вернулись уже часам к девяти вечера, легли спать и, завернувшись в полог, я посмотрел на крупные осенние звезды, до которых, казалось, можно достать рукой. И именно в этот момент пришло чувство того, что поход закончился, и теперь, на какое-то время, можно снова вернуться домой, и заняться другими делами.

10

Войско Донское. Нижний Чир. 04.10.1709.

На ночлег остановились как обычно, возле источника, который находился рядом со старым Волжским шляхом, степной дорогой из Царицына к Черкасску. Мы уже на территории родного Войска, завтра пройдем через городок Нижний Чир, первое крепкое поселение донцов, и через пару дней прибудем в нашу столицу. Бояться здесь нечего. От Кавказа и Кубани эти земли прикрыты кочующей по Салу и Холмам Эргени (так называется безлюдная степь от Маныча до Волги) калмыцкой ордой. А со стороны России покой Донского Войска оберегают казачьи разъезды и пикеты.

Ватажники разожгли костры и приготовили ужин. Перекусили и попили чаю. Кто-то спел песню, другой пару баек рассказал, и на этом день был закончен. У костра остается один казак, и еще двое незаметно отползают в степь. Это наш караул, который тянет на себе охрану стоянки, и теперь можно спокойно ложиться спать. Однако среди ночи я проснулся, и сам не понял, что именно заставило меня прервать отдых.

Попробовал снова заснуть. Не получилось. Присел на войлок и осмотрелся. Время далеко за полночь. На стоянке ничего необычного или тревожного. Караульный сидит спиной к костру, бдит, а наши спутанные кони чужаков не чуют, и не всхрапывают. Значит, все в порядке. Но настроение все равно препаршивое, давно такого не было. Внутри, как будто струна натянута, какая-то сволочь, постоянно за нее дергает, и от этого меня за малым наизнанку не выворачивает. Ох, не к добру это, и сразу вспоминается песня: «Черный ворон, что ж ты вьешься, над моею головой». Себе я доверяю, а потому, еще раз, оглядевшись, решил прибегнуть к своим способностям ведуна.

Расслабившись, наклонился к покрытой пожухлыми травами сыроватой осенней земле и всем телом прижался к ней. Лежу минуту, другую, впадаю в состояние полусна-полуяви и соприкасаюсь с силами природы. Обоняние, слух и все иные чувства усиливаются. Это дает результат, и я слышу, как не очень далеко, километров за десять от нас, к Волге бегут сайгаки, которых гонит стая волков. Это не то. Пытаюсь расширить свое восприятие и вскоре обнаружил причину своего беспокойства.

Направляясь в сторону Нижнего Чира, на шлях выходит конница, сотни четыре лошадей, и пусть я не вижу чужаков, но дрожь земли выдает любителей путешествовать по ночной степи. Не кованые кони несут на себе всадников, степных воинов. Они идут в ночь, с опаской, от Кубани, и это не калмыки, которым некого остерегаться в наших землях. Следовательно, если перебирать варианты, неизвестные всадники, скорее всего, ногайцы.

Итак, закубанцы между нами и Нижним Чиром, и мне кажется, что я знаю их конечную цель. Наша ватага отбыла из Астрахани двадцать второго сентября. И все это время впереди, опережая нас на один конный переход, по дороге вдоль Волги, а затем по Царицынскому шляху, двигался командарм Каспийской армии Максим Кумшацкий со своим конвоем. Он фигура влиятельная и знаменитая, и пару раз мы замечали в степи юрких одиночных всадников на быстрых конях, которые проскальзывали по Холмам Эргени между нами и полусотней казаков Кумшацкого. Подозрительное движение и думается мне, что степные хищники караулили так сильно насолившего персам и кызылбашам в этом году атамана. Впрочем, я могу и ошибаться, но это неважно. Ясно, что утром начнется нападение на казачий городок или попытка перехватить командарма в дороге, и мой отряд там пригодится в любом случае.

Встряхнув головой, я встал на ноги и, громко свистнув, выкрикнул:

– Казаки! Подъем!

Ватажники вскакивали с мест и хватали оружие, которое даже ночью было у каждого под рукой.

– Что случилось!? – спросил меня Сергей Рубцов.

– Беда рядом ходит, – ответил я. – Ногаи на Нижний Чир идут. Собираем лагерь, седлаем коней и выходим на шлях!

Казаки недовольно зашептались между собой, мол, чудит молодой атаман. Какие ногаи, если рядом никого нет и все спокойно? Но приказ не оспорили, быстро собрали свои вещи, заседлали лошадей и мы тронулись в путь.

Луна еле выглядывает из-за туч, ватага выходит на шлях и без дозоров, плотной кучкой, устремляется на запад. До укрепленного казачьего городка Нижний Чир примерно двадцать верст, и если отряд доберется к нему без приключений, а степные налетчики окажутся плодом моего воображения, я буду этому искренне рад, померещилось и ладно. Однако я в себе не сомневаюсь, и уже через час скачки были обнаружены выходившие из степи на дорогу многочисленные следы копыт некованых лошадей.

Ватага делает остановку и со мной рядом оказывается Рубцов:

– Ты был прав!

– Прав, – согласился я и посмотрел на идущий скопом отряд. – Браты, к бою! Зарядить пистоли и ружья!

После короткой остановки продолжаем движение вперед. Кони чуют наше возбуждение и готовность вступить в скорую схватку, и тоже горячатся. Они несут нас по пустынному ночному шляху по следам закубанских лошадей, и в первых предутренних сумерках ватага оказывается на небольшом холме в полуверсте от Нижнего Чира. Смотрим вниз и видим, что ворота городка открыты, а возле них кипит сеча. С полсотни конных казаков бьются против более чем трехсот степняков-ногайцев, в национальной принадлежности врагов я не ошибся. Наверное, это конвой Кумшацкого, который стремился пораньше выехать из поселения, и как только выбрался в поле, сразу попал в засаду ногайцев. Поначалу казаки повернули назад, видимо, хотели отступить в Нижний Чир, но небольшая группа спешенных налетчиков захватила ворота, и теперь наши казаки дерутся в чистом поле и в полном окружении. Еще немного и их уничтожат, разумеется, если не подойдет подмога из городка, а она в любом случае не успевает. Зато наша ватага рядом, и хотя нас всего тридцать человек, мы готовы к бою и находимся в тылу нападавших. Главное – не медлить.

– Сбросить ковровые сумки в овраг! – приказал я. И когда лошади освобождаются от лишнего груза, который свален в заросли густого бурьяна, шашка вылетает из ножен и новый приказ: – Вперед, молодцы! Выручим земляков! Держаться плотнее! Поначалу без шума, а как начнется бой, берем закубанцев на «Ура!».

Мой голос услышали все. Лошади срываются с места, несут нас с небольшой высотки на равнину и, прижавшись к гриве Будина, я первый врезаюсь в серую и мохнатую массу ногайцев. Мощной грудью мой жеребец отталкивает чужих лошадей и прорывается в середину вражеской сотни, прямо под хвостатый бунчук из рыжих конских хвостов. Под ним полноватый мужик лет сорока в полосатом халате. Он что-то кричит, указывая на городок, и я уверен, что это один из ногайских командиров. Для меня это удача, и без всяких раздумий, чуть приподнявшись на стременах, я опускаю клинок на его голову. Рука чувствует усилие, наверняка, с одного удара вражину срубил и, повернувшись в седле полубоком, острием шашки я достаю правое предплечье второго степняка, того, который был с сотником рядом и держал бунчук.

Хвостатое древко падает, и я кричу:

– Ура-а-а!

Ватажники уже слева и справа. Они подхватывают мой клич и все вместе, единой массой расшвыривая и круша ногаев, мы проламываемся к казакам Кумшацкого, которые, получив поддержку, заметно приободрились. А вот и сам знаменитый командарм, машет саблей, отбился от очередного степняка и окликает меня:

– Никифор, ты что ли!?

– Он самый, дядька Максим!

– Сколько с тобой казаков!?

– В атаку тридцать человек пошло. Сейчас не знаю.

– Пока вы свежие, к воротам пробейтесь, а то моим развернуться тяжело.

– Понял!

Взмахнув шашкой, отбиваю копье, которым меня пытался пырнуть какой-то вонючий степной вояка, и отдаю команду:

– Ватага! По левому краю от казаков Кумшацкого пробиваемся к воротам! Ломи степняков!

Повод влево! Кони поворачивают и, круша всех, кто попадает нам под руку, мы проламываемся к стенам городка и оказываемся у сломанных разбитых ворот. Сколько со мной людей считать некогда, но больше десятка. Мы мчимся вперед и снова оказываемся в сече. Городские караульщики порублены и посечены, их трупы валяются рядом с поваленными створками, но из поселения спешат вооруженные кто и чем жители, и пытаются сбить два десятка ногайцев. И снова мы вовремя. Шашка свистит и сверху вниз сечет одного степняка, а за ним следом другого.

Эта схватка продолжается недолго. Казаки из городка наседают. Недобитые закубанцы отступают и на моих глазах двое чубатых здоровяков в белых рубахах, в которых они спали, дубинами забивают не успевшего удрать в поле низкорослого ногайца. Ворота отбили, однако бой не окончен. Степняки все сильней наседают на конных казаков, которые жмутся ближе к стенам.

– Рубцов! – кричу я.

– Здесь!

Мой заместитель обнаружился рядом, и я говорю ему:

– Я назад, а ты с местными казаками прикрой наше отступление.

– Понял!

Резкий поворот назад. Бью жеребца стременами по бокам. Несколько длинных лошадиных прыжков и опять конная свалка, в которой я пытаюсь пробиться к Кумшацкому.

С гиканьем на меня мчится грузный плечистый батыр, овечий тулупчик на его теле распахнут, рот исказил крик, а лицо распаренное и злое. В его руке покачивается длинное копье и если бы я растерялся, меня бы как бабочку на булавку насадили, но все эти штуки мне знакомы. Очередной удар по бокам Будина, он злится и делает резкий рывок в сторону. Ногаец проскакивает мимо, а я, перегнувшись в его сторону, бью вражину в шею. Приземистый степной конек уносит своего уже бездыханного всадника, а я стряхиваю с клинка кровь, нахожу командарма и докладываю:

– Атаман, ворота отбили! Пора отходить!

– Отходим! По-вод вле-во!

Кумшацкий командует казакам, и моим, и своим. Новый разворот коней. На секунду казаки отрываются от противника и нестройной гурьбой влетают в городок. Налетчики мчатся следом, но их встречают выстрелами из полутора десятков огнестрелов. Наземь валится сразу несколько налетчиков, а их нестойкие товарищи, не выдержав стрельбы, откатываются в поле.

Тем временем наступает серый промозглый осенний день. По небу по-прежнему летят темные тучи, но дождя все еще нет. Пока передышка и на месте ворот появляется бревенчатая баррикада. Закубанцы в поле, не атакуют и не наступают. И, в общем-то, их не так уж и много. После первого боестолкновения чуть более двух сотен осталось. Так что, если ничего не изменится, к вечеру, когда люди и кони отдохнут, мы покинем городок и вместе налетим на врага. У Кумшацкого два десятка в строю и мои почти все целы, только четверых потерял, да местных казаков пять десятков, так что ногайцев раскидаем. Однако степняки чего-то ждут, видимо, подкреплений, и если это так, нам придется тяжко и, по крайней мере, сутки, до подхода казаков с других городков, нам придется драться самим по себе. Помощь будет – это ясно, в степи дозоры, да и калмыки должны за налетчиками пойти. Однако как лучше поступить в данной непростой ситуации, пока непонятно.

Наблюдая за ногайцами, я взобрался на палисад, и вскоре ко мне присоединились еще двое, Кумшацкий и атаман Нижнего Чира Алексей Чернов. В молчании, мы простояли минут пять, и я спросил командарма:

– Дядька Максим, как думаешь, откуда здесь ногайцы?

– Считаешь, что они за моей головой охотятся? – Кумшацкий сразу сообразил, к чему я веду.

– Да.

– Объяснись.

– Сам знаешь, они подданные Турции, а с Ахмедом у нас мир, и с Кубани от тамошних казаков никаких тревожных вестей не приходило. Значит, налет спонтанный. Однако ногайцы, которых мы видим, воины справные, одеты более-менее одинаково и кони у них одной масти. Вот и получается, что это нукеры кого-то из ханов.

Командарм вновь посмотрел в поле, в задумчивости, ладонью огладил свою шикарную черную с проседью бороду, пожевал губами и согласился со мной:

– Действительно, так и есть.

– Пленных не взяли?

– Куда там. Пока бились, не до того было, а тех, кто на воротах закрепился и створки сломал, всех перебили.

– Жаль, а то бы узнали, кто у них за главного.

– Это я и так знаю, – Кумшацкий кивнул на один из бунчуков, который колыхался над крутящейся в поле конной массой. – Хан этих нукеров Чар-Аслан. Служит туркам, но и с бакинскими купцами дела ведет. Давно к персам склоняется, и слух ходил, что у него в Дербенте дом есть.

– Тогда понятно, кто их на тебя натравил.

– Понятно, – на мгновение, командарм сощурил глаза, всмотрелся вдаль, и добавил: – А вот и подкрепление, которое ногайцы ждут.

Посмотрев туда же, куда и Кумшацкий, мы с Черновым увидели темную волну, которая катилась по степи. А спустя несколько минут осознали, что скоро нам придется очень туго, ибо степняков минимум три тысячи. Вот это попали! Городок укреплен слабенько, пушек нет и мазаные глиняные хатки за нашей спиной, после того как мы палисад оставим, а нам его не удержать, препятствием для ногайцев не станут.

– Знаете что, атаманы, – Кумшацкий в задумчивости посмотрел на нас. – Раз закубанцы за мной пришли, то я, наверное, на переговоры к ним выйду. Если выяснится, что дело во мне, отдамся в их руки.

– Чушь! – Чернов обеими руками схватил командарма за плечи. – Они разозлены и в любом случае на городок кинутся.

– Может быть и так, но возможность, что они не останутся, тоже имеется.

– Нет! – Я решил поддержать нижнечирского атамана. – Это урон всей казацкой чести. Нам нельзя свою слабость показать. Будем биться!

– Коль так, – командарм расправил свои широкие плечи и плотнее надвинул на голову папаху, – принимаю командование на себя. Чернов, всех женщин и детей в подвалы. Никифор, ты со своими ватажниками будешь держать баррикаду на воротах. Я займусь палисадом и наиболее крепкие хаты под оборону посмотрю. Давай, атаманы! Не спать!

Мы спустились со стены, и вскоре вместе со своими ватажниками я укреплял хлипкую баррикаду на въезде в городок. За пятнадцать минут, ровно столько времени имелось до начала штурма, сделать успели не так уж и много, но с наскока нас было не взять.

– Идут!

Со смотровой городской вышки донесся крик наблюдателя, нижнечирского казака, и мы, приготовив ружья, пистоли и пару случайно взятых в дорогу запасливым Семеном Кольцо ручных бомб, приготовились к бою.

От баррикады видно было немного, но и то, что попадало в поле зрения, впечатляло. Тысячи конных ногайцев волной растеклись вокруг городка, на миг замерли, и по команде находящегося в центре всадника на белом арабском скакуне устремились к Нижнему Чиру. Визгливые крики закубанцев наполнили воздух и у многих из казаков задрожали поджилки. Не от страха, а от предчувствия боя. Может быть, последнего боя, ибо ясно, что смерть близка, а шансов на спасение немного.

– Приготовились!

Отвлекая людей от вида подступающей конницы, я заставил их сосредоточиться только на одной цели. Задымили фитили пары древних пищалей, а Кольцо с Воейковым взяли в руки бомбы. Дрожит земля под тысячами копыт, и наша баррикада из бревен и досок заметно подрагивает, но думать об опасности некогда. И оглядевшись, я вижу, как занимают свои места казаки Кумшацкого и Чернова.

«Эх, будет дело», – думаю я, и сделанный бывшими тульскими мастерами в Богатом Ключе новенький карабин с кремневым замком упирается в плечо. Степняки все ближе и ближе, уже видны лица смуглых раскосых людей с луками и саблями в руках и, когда до них остается метров шестьдесят, я кричу:

– Огонь!

После этого тяну спусковой крючок. Приклад ударяет в плечо, и сильная отдача сотрясает тело. Вокруг меня ватажники, они тоже палят и из-за густых сизых клубов дыма совершенно не видно, попал кто-то из нас в противника или промаъгулся. Но это не отменяет того, что улавливает слух, и ржание умирающих лошадей, в смеси с дикими выкриками на татарском, слышатся очень четко и ясно.

– Перезаряжаем!

Имеется надежда на то, что удастся сделать еще один залп, так как нас поддерживают с палисада и враг в некотором замешательстве. Руки сноровисто делают привычную работу, прочищают от гари и тлеющих искр ствол, присыпают порох из натруски, вставляют патрон и забивают пыж. Заканчиваю первым, ждать общего залпа не стоит и, положив ружье на крупное бревно, в немного очистившемся от порохового дыма пространстве, я высматриваю следующую жертву. Она находится быстро, пожилой всадник, который прямо с седла, одну за другой, быстро и сноровисто посылает стрелы в сторону баррикады.

Перезарядка. Я снова готов к стрельбе.

– Бах-х!

Второй выстрел. Опять крепкая отдача и появившийся в нескольких метрах перед баррикадой конный лучник валится наземь. Больше выстрелить из ружья не довелось, ногайцы спешились и под прикрытием стрелков пошли вперед. Положение тяжелое. Однако еще на какое-то время мы сдержали врага выстрелами из пистолей. И прежде чем дошло до сабель и кинжалов, свое дело сделали убившие и поранившие не менее двух десятка врагов рванувшие в гуще кочевников бомбы.

– Держаться!

Откуда-то доносится голос Кумшацкого и, схватив верную шашку, я выскакиваю на баррикаду, где уже появились спешенные кочевники.

Ширх-х! И клинок чертит косую линию на лице одного.

Отбиваю удар кривой сабли и достаю кисть другого противника. Снова начинаю проваливаться в кровавый омут рукопашного боя, впадаю в состояние какого-то яростного исступления и дурной радости. Все делается простым и понятным, в теле необычайная легкость, а шашка, словно тростинка, вжик-вжик, летает туда-сюда, и успевает везде.

– Назад! Отход!

Еще не понимая, кто со мной говорит и тянет за полу легкого кафтана, я спрыгиваю назад и, обернувшись, вижу перед собой окровавленного Сергея Рубцова, который тряпицей зажимает сильный порез на левой щеке.

– Какой отход!? Держаться!

Мой голос звучит бешено, заместитель немного подается назад и отвечает:

– Закубанцы под прикрытием лучников арканами кусок палисада зацепили и лошадьми его наземь повалили. Теперь они к атаманской избе пробиваются, а там женщины и дети. Командарм приказал стягиваться к майдану!

– Понял! Отходим!

Ватажники хватают оружие и огненный припас, и по небольшой улочке бегут в центр городка. Здесь на небольшом майдане уже кипит сеча, такое кровавое и ожесточенное месиво, какого лично мне видеть давно не доводилось. Казаки дерутся отчаянно и не отступают, и дело здесь совсем не в том, чтобы шкуру спасти и жизнь продлить, а в том, чтобы своих близких прикрыть. Однако узкоглазых налетчиков во много раз больше, и среди них особо выделяется огромный молодой детина за два метра ростом и широченными плечами. Одет он в роскошный бухарский халат на голое тело, и орудует большой саблей, которую мне пришлось бы держать двумя руками, наверное, перековка двуручного кончара. И зацепившись за него взглядом, я понимаю, что необходимо, хотя бы на краткий миг, сдержать наседающих ногайцев и дать казакам время на занятие оборонительных позиций в хатах вокруг майдана.

– А-а-а-а!

Вновь я вгоняю себя в состояние ярости и кидаюсь в самую гущу боя, туда, где закубанский богатырь валит казаков наземь как траву. Рывок вперед! Удары влево и вправо без всякого разбора. Глаза смотрят только на цель, а натренированное боевиками полковника Лоскута тело само знает, что и как ему делать. Только вперед и вперед! Не трусить, не оглядываться и не сомневаться!

Вокруг звон стали, крики боли и мешанина тел, которые сплелись в смертельной борьбе, но мне все равно. Есть один враг, которого я хочу достать, а все остальные это только досадные помехи. Удары шашки смертельны, и вскоре, прорубив проход, мне удается прорваться вплотную к ногайскому богатырю. Он, что характерно, замечает меня, останавливается, смотрит в мои глаза, вздымает свою огромную саблю над бритой головой и что-то говорит. Речь батыра мне непонятна, но я вижу, как послушные воле этого гиганта, по сравнению с ним, кажущиеся хлипкими недокормышами-рахитами ногайцы, откатываются за его спину.

Ясно, что противник желает честного боя один на один. Меня это устраивает, поскольку поединок оттянет время и, обернувшись назад, я обращаюсь к казакам за моей спиной:

– Всем по хатам! Занимайте оборону!

Пока говорю, натыкаюсь на пронзительный острый взгляд Кумшацкого, который, так же как и все вокруг ранен. Он держится за побитый окровавленный бок и спрашивает:

– Никифор, ты понимаешь, на что идешь?

– Понимаю, дядька Максим. – Больше мне с командармом говорить не о чем, и повернувшись к ногайцу, кулаком левой руки я ударяю себя в грудь и называю ему свое истинное имя: – Лют!

Переросток понимает меня и тоже, ударив себя в грудную клетку, представляется:

– Булат!

Ловко крутанув в руках шашку, я сделал шаг вперед. Он тоже. Его сабля весит килограмм семь-восемь, парировать удары не получится, так что единственная моя надежда на успех – это быстрота. Бросаю взгляд на руки ногайца и вижу, как его пальцы побелели от напряжения. Наверняка, мой противник не из простых воинов и, может быть, он догадывается, что я не его очередная жертва, а потому и нервничает. Вполне возможно. Однако лишние думы сейчас лишь помеха, глаза в глаза с врагом и плевать на все, что вокруг происходит. Начали!

Я имитировал прыжок вперед и, как ожидалось, богатырь повелся. Он взмахнул своей косой смерти на уровне груди и, поняв, что его обманули, бросился на меня. Так и надо, я резко рванулся в сторону, а потом в другую. Взмахнул шашкой, вроде как метил в лицо Булата, но резко изменил угол удара, благо, сделать это легко, и зацепил его бедро. Остроту своего клинка я знаю, так что рана у него в любом случае глубокая, и задета кровеносная артерия.

Богатырь взревел от ярости и, припадая на раненую ногу, из которой хлестала кровь, снова рванулся на меня. Быстрый взмах саблей и перекатом по утоптанной земле майдана я ухожу в сторону. Снова на ногах, опять богатырский замах врага, и опять перекат. Смертельная игра в кошки-мышки, в которой я более слабая сторона до тех пор, пока мне это нужно. Удар. Отскок. Блеск стали, и полоса металла проходит в сантиметре над головой.

Наконец, изображая усталость, на краткий миг я остановился. Казаков вокруг уже нет, они в хатах, а ногайцы верещат как стадо диких обезьян и подпрыгивают на месте. Булат уверен, что теперь-то он точно меня достанет, но я оттянул время и теперь могу закончить этот поединок. Нырок под саблю, короткий шажок на противника и, справа налево, клинок шашки вскрывает халат и грудную клетку степного батыра. После этого быстрый прыжок влево и еще одна секундная остановка.

Я гляжу на Булата, который роняет свое оружие и, в каком-то детском недоумении, смотрит на свою грудь. Для всех окружающих с момента начала боя проходит очень короткий отрезок времени, может быть, минута, а для меня и падающего в пыль гиганта целая жизнь. Тело ногайского поединщика рухнуло и, не теряя времени даром, я развернулся, и забежал в ближайшую хату.

Закубанцы, было, кинулись следом, но их встретили выстрелами и они откатились. После этого налетчики стали наматывать на стрелы паклю и факела мастерить – это значит, чтобы поджечь нас, а мы готовились к новому выходу на майдан и последней битве. Однако по какой-то неизвестной нам причине враги все бросили, развернулись в сторону ворот и, как зайцы, скачками, начали покидать Нижний Чир.

– Неужели подмога подошла?

Охрипший от криков и ругани голос одного из казаков, в полной тишине, разносится по хате, где мы засели, и всего через десять минут мы узнаем причину, по которой ушли ногайцы. Действительно, к нам пришла помощь, пять тысяч калмыков под предводительством царевича Даяра, старшего сына хана Чеменя, который обрушился на закубанцев сразу, лишь только их заметил, и так этих налетчиков потрепал, что на Кубань, вместе со своим вождем, мало кто смог пробиться.

Как выяснилось позже от захваченных калмыками пленных, ногайский хан Чар-Аслан получил за голову Кумшацкого десять тысяч червонцев, а заплатили ему это золото купцы из Дербента и Баку. Деньги немалые, и ногаец решил рискнуть. Он собрал всех своих воинов, кто был под рукой, и как только узнал, что командарм покинул Астрахань, а это не было секретом, незамедлительно выслал вперед своих лучших разведчиков и нукеров. Сам он в это время с основными силами шел по безлюдным Холмам Эрдени и надеялся, что осенью его не заметят. Но калмыки не спали и их дозоры все же засекли закубанцев, так что как только они смогли собрать достаточное количество сабель, сразу пошли за Чар-Асланом в погоню.

В общем, нам повезло. Промедли воины Даяра хотя бы полчаса, и пришел бы нам конец. Но судьба была за нас, все сложилось вполне неплохо. И хотя моя ватага потеряла еще семь человек, большинство воинов остались живы и отделались легкими ранениями. Кумшацкий, главная цель налетчиков, тоже остался жив, и Нижний Чир пострадал не сильно. Что касательно наших сумок с деньгами и пожитками, которые мы скинули в овраге, в высоком бурьяне их никто не искал, и уже вечером мы вернули их назад.

Такие вот общие итоги одного дня, имеющие для меня далеко идущие последствия. Именно с этого момента на Никифора Булавина стали смотреть как на химородника, а сразив Булата, который был героем своего народа, я заработал славу великого поединщика и непобедимого бойца, хотя сам таковым себя не считал.

11

Войско Донское. Черкасск. 08.10.1709.

О прибытии нашей ватаги в столицу Дона особо рассказывать нечего, ибо все прошло вполне ожидаемо. Во главе с Максимом Кумшацким мы появились в воротах города и нас встретили как героев. Цветов, торжественных речей, митингов и фанфар, правда, не было, но они и не нужны. Для нас главное – человеческое внимание и уважение общества, а этого всего было в избытке.

Затем в доме отца начался пир, тосты и здравицы, рассказы ватажников за наши дела и подвиги, да старые казачьи песни о походе Степана Тимофеевича Разина, ведь они как никакие другие соответствуют текущему политическому моменту. А когда гости устали от горилки и вина по рукам пошла нестандартная сабля павшего в поединке со мной ногайца Булата. Ценителей и знатоков холодного оружия среди казаков имелось предостаточно, и мнение всех экспертов было однозначным – сабля является хорошей переделкой древнего двуручного кончара. Ну, это я уже знал, так что никого особо не слушал, а все свои усилия прилагал к тому, чтобы не напиться. Надо сказать, что мне это удалось и к тому времени, когда празднество окончилось, я все еще твердо стоял на ногах. Поэтому смог переговорить с отцом, который тоже сохранял трезвость, ведь завтра, как всегда, ему потребуется быть лицом Донского Войска, а оно похмельным не бывает.

Где-то в полночь гости разошлись по домам, а мы поднялись в кабинет Кондрата на втором этаже нашего дома. Отец остановился рядом со своим столом, из сундука у стены достал бутылку легкого фряжского вина, между прочим, настоящее полусухое бургундское, налил кроваво-красную жидкость в два изящных венецианских бокала и, приподняв свой, провозгласил:

– За твое возвращение, Никифор!

Я взял второй бокал. Так же, как и отец, поднял его и поддержал тост:

– За возвращение!

Не чокаясь, мы выпили, присели один напротив другого и батя сказал:

– Про твой поход и бой в Нижнем Чире я уже знаю во всех подробностях, так что можешь ничего не рассказывать.

– Откуда вести?

Вопрос был риторическим. Мне понятно, как и от кого войсковой атаман получал известия о делах ватаги. Но спросить можно. Бате приятно выглядеть в моих глазах продуманным человеком, а мне настроить его на добрый и позитивный лад перед разговором никогда лишним не будет.

– Верные люди из твоей ватаги весточки регулярно посылали.

Батя довольно ухмыльнулся, а я тоже позволил себе понимающую ухмылку и кивнул.

– Ясно. Про что хочешь поговорить?

– Для начала желаю знать, чем ты этой зимой заниматься станешь?

– Планов много. Денек-другой отдохну и хочу попробовать несколько своих задумок осуществить.

– Какие, если не секрет?

– От тебя, отец, никаких секретов. Во-первых, имею мыслишку свой заводик по формовке и обжигу кирпича поставить. Глиноземов вокруг много, а парочку хороших мест для карьеров я еще по весне присмотрел. Формовочный пресс мне в Богатом Ключе сделают, а работников среди беженцев наберу. Военные походы, само собой, они продолжатся, но и помимо этого, что-то должно доход приносить. Во-вторых, надо остатки персидской добычи сбыть, камушки и драгоценности, а для этого придется найти хорошего скупщика. В-третьих, для весеннего похода необходимо кое-что из оружия прикупить, бомбы себя очень хорошо показали, и пара легких переносных мортир не помешает. В общем, дел хватит.

– Угу, – пока отец меня слушал, он забил табаком трубочку, раскурил ее и, пыхнув дымком, спросил: – Как тебе персы показались?

– Армия на армию с ними биться нельзя, они нас трупами закидают. А наскоками и набегами их изводить, само то, что надо. Персы сидят в обороне, а значит, не могут быть сильными везде. Они вынуждены раскидывать свои силы по гарнизонам, и это, на мой взгляд, проигрыш.

– Здраво рассуждаешь.

Сказав это, Кондрат замолчал. Наверное, он хотел перевести разговор на что-то серьезное, но не знал с чего начать и я решил поторопить его:

– Отец, что ты задумал? Говори, я все пойму.

– Хм! Поймешь? Посмотрим, – он кинул на меня косой взгляд и произнес: – Есть думка, что надо тебе жениться.

– Чего? – удивился я. – Мне шестнадцать лет только недавно исполнилось…

– И что? В поход сходил, свою казну имеешь, уважение среди казаков есть, и голова на плечах крепко сидит, так что готовься. В этом году тебя невесте представим, а следующей зимой под венец пойдете.

– Значит, свадьба не сейчас?

– Нет, через год.

– И кто она?

– Алена Захарова, твоя ровесница, сирота и племянница моего давнего компаньона по соляным промыслам купца Толстопятова.

– Это царицынский глава, что ли?

– Он самый. Ты ему еще летом понравился и купец сказал, парень ты хваткий, так что мы быстро сговорились.

– Подумать надо и саму будущую невесту посмотреть, тогда и ответ дам. А то мало чего, вдруг, коряга какая, или характер дрянь. Жениться, это не чоботы на рынке выбирать.

– Отступаешь? То пойму-пойму, а теперь думать собрался. Соглашайся. Девчонка красивая, характер ровный, и приданного за ней, помимо наследства, не много и не мало, а пять тысяч рублей и дом в Царицыне. – Кондрат усмехнулся и добавил: – Кроме того, она ведунья и Лоскут сказал, что Алена тебе достойной парой будет.

– Ты и Лоскут для меня люди авторитетные. Однако все же надо посмотреть на невесту и подумать.

– Ладно. В конце января Толстопятов в гости приедет, тогда все и решим. Ко мне вопросы есть?

Теперь уже я усмехнулся.

– Конечно.

– Задавай.

– Что с Карпом Казанкиным и Тимофеем Соколовым, кредиторами моими?

– Попались на том, что принимали у себя персидских шпионов, которые предложили им плату за представление своих интересов на войсковом кругу. Сговор с врагом был на лицо и предателей казнили.

– Сурово.

– А иначе никак, чуть повод ослабь, и понеслась торговлишка родной землей и казацкими жизнями.

Войсковой атаман налил еще вина. Мы выпили. И я задал следующий вопрос:

– Батя, а что это за новые приказы в Черкасске появились?

– За столом услышал?

– Да.

– Это недавняя задумка Лоскута, Игната Некрасова и твоего дядьки Акима. Народу на Дону прибавилось, втрое против прежнего числа стало, и мы с войсковым писарем просто физически не можем решить все вопросы. Поэтому начинаем строить здания новых приказов, которые будут помогать атаману в управлении Войском. Сначала поставим Промышленный, его Зерщиков возглавит. Потом Финансовый – это вотчина Акима. Дипломатический, пока не ясно, кого туда старшим назначить. И Судебный под контролем Некрасова.

– Хорошая задумка, – одобрил я. – Так, глядишь, скоро полноценным государством станем.

– Мы и так государство, – Кондрат пристукнул кулаком по столу, – только раньше нам в чиновниках нужды не было, а теперь она возникла, и мы производим реформу своей управленческой системы.

– Еще год назад, ты таких слов не знал, – заметил я. – Управленческая система, реформа…

– Должность обязывает. Порой, хочется поднять свою конвойную сотню и в горы махнуть, с персами переведаться, но нельзя.

На эти слова мне оставалось только согласно покивать, дождаться, пока Кондрат выскажется, и перевести разговор на иную тему:

– А что говорят про новую систему налогообложения и систему выборов атамана?

– Быстро ты все нужное ушами ловишь. Молодец! – Отец перегнулся через стол, потрепал меня по голове и продолжил: – С налогами все просто, десятина с любого дохода в пользу войсковой казны. Обман или утаивание средств влечет за собой наказание, конфискацию имущества и плети. А насчет выборов атаманов, что станичных, что городских, что войскового или походных, пришлось помудрить, дабы все довольны остались. Думали и ругались долго, и вот что решили. Атаманом может быть выбран только природный казак, кто не менее двух лет в войске казачьем служил и воевал. Выборы по станицам и городкам проводят жители, без вмешательства войскового правительства, и именно эти выборные атаманы являются представителями народа на каждом большом сходе.

– То есть, общий сход отменен?

– Нет. Он остался, но решать будет только самые простые вопросы. Как думаешь, хорошо мы сделали?

На некоторое время я задумался. Попробовал посмотреть на новые донские законы со стороны и сказал:

– Пока, да.

– Пока?

– Именно. Это временное решение, и такая система будет работать без осечек лет десять-пятнадцать.

– И почему не больше?

– Бывшие беглые и переселенцы освоятся, окрепнут и начнут требовать свой кусок власти. И что тогда? Высылать их обратно в Россию или нагайками разгонять? Да и сама система станиц не очень хороша, потому что в одном поселении три тысячи человек, а в другом полсотни, а голос у обоих атаманов одинаковый.

Кондрат заметно заволновался, вытрусил из трубки давно прогоревший табак, начал забивать новый и спросил:

– И как ты видишь разрешение всей этой проблемы?

– Сделать казаками всех жителей Дона, кто доказал, что имеет на это право кровью и делами. У нас всегда война, хоть где-то, а неспокойно. Поэтому на основе армии Банникова надо построить не временные, а постоянные военные лагеря, и всю молодежь из рабочих и крестьян призывать на два года в войска. Полгода интенсивной учебы и полтора года пограничной службы под руководством старожилых казаков. Так, лет за пять, все напряжение в обществе на «нет» сведем и получим дополнительное количество хорошо обученных воинов, которые стали казаками не за красивые глаза и православный крестик на шее, а за пролитую кровь, свою и чужую.

– Голова! А что с атаманством?

– Территорию Войска надо разделить на округа, примерно, на двенадцать или на четырнадцать, как удобней будет, и провести выборы окружных атаманов. Затем от округов, по количеству жителей призывать на войсковой Круг представителей. Один человек на тысячу казаков или две-три тысячи пришлых. Это для начала, а там видно будет. Считаю, что так система должна лучше работать. Опять же с окружного атамана за порядок и исполнение войсковых законов можно спрашивать.

– Пожалуй, так и сделаем. Обмозгую твои слова, посоветуюсь с односумами, а после решим, что оно и как. – Так и не закурив трубку, Кондрат встал и кивнул на дверь. – Пойдем спать?

– Завтра трудный день намечается?

Я тоже поднялся и отец ответил:

– Не то, чтобы трудный, а суеты много. Сразу три посольства приезжает. Каждое необходимо лично встретить, напоить, накормить, спать уложить и разобраться с чем и кто приехал.

– А откуда послы? – я заинтересовался и уже не торопился покидать кабинет Кондрата.

– От Турции Алей-ага и Савелий Пахомов, личности тебе известные. Потом армянин Израиль Ори, непонятный человек, то московским дипломатом числится, то турецким бунтовщиком, то у персов чудит и афганцам восстать помогает. Ну и от северокавказских горцев сразу трое, все люди представительные: Чолак Сурхай-хан Казикумыкский, Дагестанский уцмий Ахмед-хан и номинальный глава всех кавказских суннитов Хаджи Давуд. Чего все послы хотят, понятно, использовать нас в собственных интересах, ну и мы, конечно же, своего не упустим. – Отец увидел, что я хочу еще что-то сказать и взмахнул ладонью. – Завтра, Никифор. Все завтра. Отдыхай, а утром одевайся, словно на праздник. Со мной поедешь. Ты теперь герой, тебе многое можно. И хотя личным писарем тебя теперь не сделаешь, к некоторым делам допуск получишь.

– Как скажешь, батя.

Пожелав отцу спокойной ночи, я отправился к себе в комнату и вскоре лежал на настоящей кровати с периной. Роскошь, однако, и видимо от таких удобств, я не сразу заснул, долго ворочался с боку на бок, и размышлял о том, что сегодня узнал. Обо всем передумал, а перед тем, как окончательно отправиться в гости к Морфею, задумался о Кавказе и нашей политике по отношению к населяющим этот край народам. Что на данный момент представляет из себя этот древний горный кряж и его политическая карта? Для того человека, кто посмотрит на Кавказ издалека вопрос сложный, а для любого, кто находится рядом достаточно простой.

Итак, в конце 1709-го года все многочисленные народы Кавказа делятся на три части. Одна, так или иначе, подчиняется османам. За ними Аджара, Самцхе, Джавахети, Шавшети, Кларджети, Имеретия, Сванетия, Гурия, Абхазия, Черкесия, Осетия и Кабарда, племена которой, даже, несмотря на победу в Канжальской битве, все равно остаются вассалами Турции, и продолжают платить ей дань. Вторая часть признает владычество династии Сефевидов. И это весь Азербайджан, со всеми своими племенами-ханствами, Ганджа, Картли, Кахетия, Ереванское ханство, Нахичевань и южный Дагестан. Третья часть кавказских народностей сохраняет независимость или дает чисто символическую мзду кому-то из двух великих государств, обложивших их с запада, юга и востока.

Отец сказал, что завтра прибывает Сурхай-хан Казикумыкский со своими товарищами и единомышленниками. Они относятся ко второй группе кавказских народов и считаются данниками персов, но имеют огромное желание скинуть иноземное ярмо, стать независимыми, создать свое государство и при этом отобрать у Сефевидов богатый город Шемаха. Пока нам это только на руку. Горцы воевать умеют и только эти три человека, которые нас посетят, на начальном этапе вооруженного выступления против Сефевидов могут выставить от двадцати до тридцати тысяч воинов, пусть, не очень хорошо обученных, зато яростных. Цели этих феодалов, которые являются суннитами, ясны и понятны. Значит, наверняка, они прибыли предложить военный союз против персов-шиитов.

Примет отец их предложение о совместных боевых действиях против персов? Точно не знаю. Многое будет зависеть от условий будущего договора. Но горцы люди здравомыслящие и не стали бы мчаться за сотни километров на Дон ради пустого разговора, и батя от сотрудничества с ними не откажется. При этом он прекрасно знает о коварстве горцев, сам меня об этом предупреждал, и потому будет верен договоренностям до той поры, пока это выгодно казачеству. Такие вот расклады.

С этих мыслей перескочил дальше и попытался заглянуть в будущее. Понятно, что я не пророк и не провидец, но есть знания Богданова и своя голова неплохо работает.

Допустим, что лет за пять через Терское Войско и Астрахань мы вклинимся на Кавказ, станем хозяевами Хвалынского моря и заставим Персию уважать нас и наших союзников. А что дальше? В «реальности Богданова» императоры всероссийские стремились завладеть этим краем, шли по пятам за уходящими турками и персами, и тратили на завоевание горных территорий множество жизней. И все ради того, чтобы потом эти земли отпали и превратились в заклятых врагов или недоброжелателей России? Нам этого не надо, а потому нужна долгосрочная политическая и экономическая программа отношений Войска Донского и его союзников к горским народам.

Что можно сказать прямо сейчас? Не так уж много, но и немало.

Основное, на мой взгляд. Грузия с Арменией нам и даром не нужны, Турция за них еще двести лет цепляться будет. А вот горцы Чечни, Ингушетии и Дагестана, которые соприкасаются с Тереком, в будущем, вполне могут стать нашими союзниками, ибо есть для этого предпосылки. Сурхай Казикумыкский сам нашей дружбы ищет, а даргинцы, лезгины, аланы, табасаранцы и другие дагестанские горцы его мнением очень дорожат. Ингуши на данный момент, в большинстве своем еще язычники, сидят высоко в горах и только-только к мусульманству склоняются. А если на ту же самую Чечню посмотреть, то это десятки племенных тейпов, которые занимаются сельским хозяйством и охотой, имеют хороших кузнецов и ткачей, и управляют ими дагестанские князья, самые знатные из которых Турловы, контролирующие около половины всех кланов. Вот и получается, что если сейчас феодалам помочь, глядишь, будет на этих землях твердая власть и про идеи мюридизма никто не вспомнит. Хозяйственные и бережливые князья, уцмии, ханы и беки, фанатизм не признают, им это не нужно, и растянувшейся на полтораста лет кровавой Кавказской войны, скорее всего, просто не случится.

Конечно, возникает резонный вопрос, а не станут ли народы Кавказа, после того как опасность от османов и персов отступит, нашими врагами? Не станут, если предпринять ряд продуманных и планомерных шагов.

Сначала это будет строительство укреплений по всему нашему пограничью и жестокое наказание горцев и степняков за каждый налет на казачью территорию. Самая обычная практика терских, донских и запорожских казаков во взаимоотношениях с закубанцами, крымчаками и кавказцами. Следующий шаг – захват всех портов на побережье Каспийского, а затем, когда Турция захиреет, если все пойдет так, как в «реальности Богданова», и Черного моря.

В итоге у грузин, армян, азербайджанцев, северокавказцев и остальных горских народов останется только один выход – дружить с нами против всех, кто находится на юге. Хотя все может и наоборот сложиться, но это только в том случае, если не понимать специфики кавказской политики и пытаться играть с горцами в Большого Доброго Брата, который за красивые глаза и пустые обещания, в ущерб своим интересам, построит им заводы, фабрики и наладит инфраструктуру. А мы этого, конечно же, делать не станем, ибо казаки по природе своей народ прижимистый и память, в отличие от русских царей, имеют очень хорошую, веками обиды и обман помнят, и зла не прощают. Вот и получается, что сами по себе народы Кавказа не смогут потянуть индустриализацию, на это им не хватит ресурсов и организации, и они будут вынуждены попасть под наш экономический диктат, а это более сильная зависимость, чем военная.

Впрочем, все это планы на очень отдаленное будущее, которые вполне могут поменяться, ибо от меня, несмотря на все мое влияние на войскового атамана, пока еще зависит не очень многое. Ну, а как будет поступать Кондрат, который в ближайшие годы не собирается покидать свой пост, я могу только предполагать.

С такими мыслями в голове я и заснул, а утром началась моя мирная жизнь. Я простился со своими ватажниками, которые разъезжались по родным городкам и станицам, и вместе с единственным человеком, который остался при мне, Митяем Корчагой, присоединился к отцу и весь день прошел в делах по встрече послов.

Первым появился Алей-ага, который появился, как водится, в сопровождении кубанских казаков, сипахов и янычар, и насколько я понял из его разговора с отцом, он привез на подпись официальный договор о дружбе и мирном добрососедстве между Турцией и Доном. Кондрат, разумеется, против договора ничего не имел, так как султан признавал нашу независимость и гарантировал спокойствие границ. Все по честности, мы не лезем в Крым и на Кубань, а он не наступает на Дон, Терек и Каспий. Наши резоны объяснять не надо, мы за мир. А что относительно политики султана Ахмеда Третьего, с ним тоже все понятно. На западе опять неспокойно. Назревает очередная война с Венецией и Австрией, и пока в запасе имеется некоторое время, правитель Османской империи наводит порядок в своем государстве и готовится отразить натиск западных агрессоров.

Уважаемого османского посла поселили на одном из степных хуторов верстах в десяти от Черкасска, он сам этого захотел, и переговоры назначили на завтрашний день. И как только уладили это дело, появился второй дипломат. Представитель армянских патриотов и бывший посол России в Персии Израиль Ори. Очень подвижный смуглый человек с густыми курчавыми волосами лет около сорока пяти, который передвигался по осенней распутице на лошади в сопровождении десятка наемных всадников из астраханских конных стрельцов.

Что можно было сказать про Израиля Ори после первой встречи и краткого разговора? Мутный тип и авантюрист. Ни больше и ни меньше. В свое время прибежал с Кавказа к Петру Первому искать защиты от турок. Позже прижился в России и, незадолго до смерти первого всероссийского императора, был отправлен послом в Исфахан. При дворе Солтана Хусейна начал активно интриговать, был замечен в сношениях с мятежным афганским вождем Мир Вейсом и бежал обратно в Россию. Высадился в Астрахани, осмотрелся и почему-то направился не в Москву, а к нам, и перед своим приездом прислал гонца, что он посол России на Дону. И вот приезжает этот человек к нам и к нему вопрос. А где ваши верительные грамоты? Их нет? Тогда какого черта ты к нам приехал и объявляешь себя послом? Ах, хочешь просить помощи против турок и персов? Тогда все понятно, поворачивай коней и скачи куда пожелаешь, можешь на север, в Москву, или на юг, в Армению. С персами мы сами разберемся, а с османами у нас мир и дружба, и когда мы с ними рассоримся, тогда и возвращайся.

Израиль Ори повернул на север, видимо, на родине ему делать было нечего, а Кондрат, конвой и мы с Корчагой, остались на месте и вскоре показались горцы, полсотни воинов на отличных кабардинских кобылицах. Все как один в бурках, мохнатых папахах и при богатом оружии. В авангарде и арьергарде этого отряда по десятку казаков из армии Банникова, которые присматривают за ними. Так у нас появились Сурхай-хан Казикумыкский, Дагестанский уцмий Ахмед-хан и суннитский священнослужитель Хаджи Давуд.

Встретили их тепло, без братания, конечно, но вежливо. Проводили к Черкасску и, подобно туркам, поселили на хуторе, только с другой стороны городка, поближе к Дону. Поначалу думали, что переговоры начнутся через пару деньков, когда мы проводим Алея-агу. Однако Сурхай оказался человеком дела. Лишь только он расположился под крышей, и у огня обогрелся, как сразу предложил заключить военно-экономический союз против персов. Кондрат не возражал, своим статусом не чванился, сел за стол переговоров и через три часа была готова черновая копия договора между Ханством Казикумыкским и Войском Донским. Писать эту бумагу пришлось мне – это уж как водится, когда я нахожусь рядом с батей. По этой причине, о чем договорились два вождя, знал не понаслышке.

Казаки и войска казикумыков должны были действовать против персов, не соприкасаясь, но по возможности обязывались учитывать планы своих союзников. Горцам было разрешено покупать на Дону и в Астрахани оружие и порох, и там же сбывать свои товары и трофеи. Два казачьих Войска, Донское и Терское, претендовали на территории Дербентской, Кубинской и Бакинской провинций Персидского государства. Ханство Казикумыкское на территории Шекинской, Гянджинской, Ширванской и Карабахской провинций.

Такими были основные пункты этого договора и, оставив горцев отдыхать после дальней дороги и обсуждать соглашение с Доном, мы с отцом направились домой. Наши кони шли бок о бок. Дело было к вечеру, с реки поддувал свежий ветерок и начинало примораживать. Отец повернулся ко мне и спросил:

– Как тебе Сурхай?

– Серьезный мужчина. Сходу сообразил, что мы в силе, и уже не только на Шемаху нацеливается, но и на соседние города. На ходу все под себя подстраивает.

– Точно. А про личность чего-нибудь скажешь?

– Умен, хитер и коварен, но имеет понятие о чести. Чем-то напоминает горного барса, походка мягкая и, несмотря на то, что у него нет левой ладони, я бы с ним драться остерегся.

– Это точно, боец он знатный. А знаешь, как он руки лишился?

– Нет. Расскажи.

– Несколько лет назад умер прежний правитель Казикумыка Али-бек, и после себя он оставил только внуков. Они, как водится, сцепились за власть, и дошло до оскорблений. После этого, само собой, выход один – бой насмерть. И Сурхай, в одиночку вышел против семерых двоюродных братьев.

– А каким оружием бились?

– Бились они на кинжалах и Сурхай победил. Троих братьев сразу убил, а четверых тяжело ранил, и они позже скончались. В этом бою он лишился левой ладони, и с тех пор носит прозвище Чолук, что значит Безрукий.

– Интересная история.

– Ну да. Ты завтра со мной?

– Нет, своими делами займусь.

– Как знаешь.

Войсковой атаман чуть взбодрил своего коня нагайкой, вырвался вперед и остальные казаки последовали за ним. Еще один день жизни пролетел незаметно, и как бы мне ни хотелось подольше побыть рядом с отцом, пришла пора приступать к осуществлению своих планов, а то за Кондратом можно всю зиму хвостом пробегать и нигде не успеть.

12

Войско Донское. Черкасск. 29.10.1709.

Начальник Донской Тайной Канцелярии полковник Иван Лоскут, он же химородник Троян, стоял у забранного крупной чугунной решеткой окна своего кабинета, и смотрел на соборную площадь Черкасска. Майдан был совершенно пуст, и виной тому был осенний промозглый дождь, который лил с небес уже неделю без перерыва. Погода не радовала старого полковника. От сырости ныли старые раны и, прислушиваясь к болям в своем теле, он вспоминал прошлое, битвы, походы и смерть друзей. И пытаясь уйти от тяжелых дум, вновь с головой уходил в работу.

Вот и сейчас, после краткой передышки, Лоскут вернулся на рабочее место, за большой стол в центре полупустой комнаты, и принялся просматривать донесения агентов, которые каждый день стекались к нему со всех сторон. Россия, Малороссия, Крым, Поволжье и Кавказ – важные направления. Но сейчас, его больше заботило положение дел на Дону. Чутьем битого жизнью матерого волка он чуял, что вокруг происходит нечто непонятное. Вроде бы все явные враги и предатели Войска уничтожены или высланы заграницу. Казаки и переселенцы из России в целом довольны жизнью. Серьезных заговоров не обнаружено, агентура иностранных разведок и Русской Православной Церкви выявлена и взята под наблюдение, а немногочисленные разбойные шайки прячутся в глухих местах или уходят на север. Однако же, все равно, что-то было не так, и его чувства просто кричали, что опасность рядом, кольцо сжимается, а желающий ему зла и гибели человек ходит рядом.

– Кто же ты? – Под нос пробурчал Лоскут, задумался и добавил: – Или вас много? Где вы затаились, враги мои? К чему готовитесь и чего ожидаете? Непонятно, и от этого муторно.

Лоскут вновь принялся просматривать сводку всех происшествий на территории Войска Донского за первую половину октября месяца. Драки, несколько убийств, три разбоя на дорогах и две попытки изнасилования. Все как обычно. Виновные пойманы и наказаны по казацким законам. За мордобитие по пьянке – плетей, за грабеж – отрубание руки, за неоправданное убийство – казнь, а за насилие – утопление в реке. Это все было не то, что искал полковник. Враги ни разу не засветились, и в этом их сила и преимущество.

– У-хх-рр.

Полковник проскрипел горлом, поморщился и дернул за шнур, который вызвал его порученца, молодого казака-сироту двенадцати лет, в котором были обнаружены ведовские способности.

– Да, дядька Иван?

В приоткрытой двери появилась темноволосая растрепанная мордашка.

– Юрко, где Чермный, Петров и Гриднев?

– Все здесь, – паренек кивнул за спину. – Только что появились.

– Зови их сюда.

– Понял.

Голова Юрки Сазонова исчезла из дверей, и через полминуты в кабинете появились воспитанники Лоскута, его ближайшие помощники Урман, Рерик и Ратай, три непревзойденных бойца-химородника, люди, в жилах которых текла Старая Кровь древних воителей. Они прошли к столу, молча, расположились в креслах и посмотрели на своего наставника. Полковник не заметил ни в одном даже намека на какую-то расслабленность и, удовлетворенно улыбнувшись, произнес:

– Прошло пять дней. Что нового?

Химородники переглянулись, и первым высказался Василий Чермный:

– Как ты и велел, я прошелся по Черкасску. Присмотрелся к людям, понаблюдал за тобой со стороны и твои подозрения подтвердились. Вчера был замечен интересный человек, который частенько на здание Тайной Канцелярии посматривает.

– Кто?

Троян напрягся, а Чермный кивнул на окно и ответил:

– Пономарь церковный, некто Никандр Скопин из последней волны переселенцев. В городке появился в конце лета, живет тихо, много молится и не пьет, к женщинам равнодушен, бывает, спорит с местными священниками о чистоте церковных канонов, мол, они староверы и это не правильно. Много гуляет по Черкасску и половину дня, как правило, проводит на колокольне, откуда мы как на ладони. Кроме того, ночью он за твоим домом присматривал.

– Этот самый Скопин с кем-то встречался?

– Мои ребята его два раза теряли, так что сказать трудно.

– Предположение, кто он таков, имеются?

– Инквизитор.

Слово прозвучало и повисло в воздухе. Тишина надавила на химородников, которые задумались и, прерывая гнетущее недоброе молчание, полковник спросил:

– Почему так думаешь?

– Скопин человек богомольный, умеет читать и писать, знает все службы и церковные порядки, и ведет себя как священник. Однако всем кто его спрашивал о прошлом, пономарь говорил, что он безграмотный крестьянин из-под Тамбова. При этом Скопин находится в превосходной физической форме, знает тонкости шпионской работы, постоянно проверяется на наличие слежки и является неплохим бойцом, недавно в одиночку трех пьяных гультяев из церкви выбросил. А главное – я эту породу поганую за версту чую. Точно вам говорю – он инквизитор.

– Если это твое мнение, значит, так оно и есть.

– Что с этим охотником сделаем?

Старый бунтарь крепко задумался, постучал пальцами по столешнице и принял решение:

– Надо его брать. Скопин не обычный шпион или убийца, за которым можно проследить и установить его контакты. И, зная подготовку инквизиторов, могу сказать, что вскоре он почует слежку и сорвется.

– Тогда мы навестим его?

– Да, как только закончим разговор, сразу к нему в гости и сходите. И сделайте все так, как я вас учил.

– Мы помним.

– Отлично! – Лоскут посмотрел на следующего своего воспитанника, Тараса Петрова, и обратился к нему: – Рерик, как съездил?

– Неплохо. На Кагальнике нашел хутор, там раньше Василий Поздеев проживал. Место хорошее, тихое и спокойное, жителей почти нет, после смерти хозяина разъехались, и для наших целей оно подходит как нельзя лучше.

– А что с молодежью?

– За этот год обнаружено девять человек. С родителями, у кого они имеются, все обговорено, и для людей со стороны, мальчишки и девчонки будут проходить обучение в Тайной Канцелярии. Переселение начнем в январе.

– Хорошая работа, Рерик. Будь осторожен и смотри в оба. Инквизитор, наверняка, не один, и если враги узнают о поселении, где мы будем готовить себе смену, они уничтожат его без всякой жалости и раздумий.

– Понимаю, наставник.

Полковник почесал гладко выбритый подбородок и обратился к третьему человеку за столом:

– Ратай, что по твоему направлению?

– Людей не хватает, – произнес отвечающий за безопасность войскового атамана и высших чинов Войска Донского химородник.

– Проблемы возникают?

– Две. Первая, конечно же, охрана Кондрата. Уровень подготовки казаков конвойной сотни повышается, и они начинают видеть в моих людях соперников.

– Докажи им, что они ошибаются и продолжай работу. Что еще?

– Лют.

– А с ним, что не так?

Ерема Гриднев, для близких людей Ратай, улыбнулся.

– Он слишком быстрый и непредсказуемый. Мы за ним не поспеваем. С утра он в Черкасске, в полдень уже за городом, вместе с рабочими в глине вымазывается, а к ночи в Богатом Ключе.

– Где Лют сейчас?

– Неожиданно для всех, вместе с Корчагой, выехал в сторону Бахмута.

– Людей за ним послал?

– Двоих, самых лучших, но вряд ли они его догонят.

– Это ничего, Лют казак взрослый, сам с любой неприятностью справится. Можно было бы и снять наружное наблюдение, но порядок есть порядок, и порой наши люди видят то, что он сам не замечает. – Полковник хлопнул в ладоши. – На этом все, жду вас в подвале через полчаса с живым инквизитором. Вперед!

* * *

Инквизитор Никандр Скопин в это время находился в Черкасской церкви. Он стоял на коленях перед иконой Иисуса Христа, смотрел в печальные глаза своего бога и молился. Его губы шептали молитву Пресвятой Троице, а разум тем временем искал выход из сложившейся ситуации.

Сегодня утром Никандр заметил за собой слежку. Он был профессионалом, его многому учили, и как только вблизи появились люди, которые проявили к нему скрытый интерес, инквизитор понял, что провалил порученную ему архимандритом Пафнутием миссию. Ему не удалось закрепиться в Черкасске на постоянной основе, и на то, чтобы покинуть донскую столицу у него не оставалось времени. Слишком поздно он вычислил агентов Тайной Канцелярии, и теперь ему оставалось только погибнуть в бою с отродьями тьмы, с теми, в ком гуляет поганая кровь древних чародеев и колдунов. И пусть он уже не сможет послужить истинной вере, но его братья во Христе сделают, что должны, и уже через три-четыре дня нанесут свой первый удар и уничтожат первого донского колдуна, сына войскового атамана, Никифора Булавина. Ему же остается только верить в успех воспитанников Свято-Даниловского монастыря и готовиться к смерти. Но перед тем как покинуть церковь, незыблемую твердыню, в которую нет хода темным силам, он произнесет свое последнее слово к Господу.

– Пресвятая Троица, помилуй нас; Господи, очисти грехи наши; Владыко, прости беззакония наши; Святый, посети и исцели немощи наши, имени твоего ради. Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно, и вовеки веков. Аминь!

– Закончил?

На плечо Скопина опустилась крепкая, как будто налитая свинцом, рука. Он обернулся, посмотрел на человека за спиной и увидел одного из тех, кого ненавидел всеми фибрами своей души, Тараса Петрова. Химородник улыбался и был спокоен. Он понимал свою силу, и московский инквизитор, не теряя времени и не отвечая на вопрос, выхватил из-под своего плотного кожушка длинный нож и снизу вверх ударил в ненавистное ему лицо.

Удар был точен и Никандр знал, что не промахнется. Но клинок вспорол только воздух, ибо Тарас Петров двигался и соображал гораздо быстрее своего противника. Инквизитор попробовал вскочить и нанести новый удар. Однако позади него уже стоял Гриднев, который ребром ладони ударил Скопина по шее и, потеряв сознание, тот погрузился во тьму.

Не дав ослабевшему телу упасть на пол, третий химородник, Василь Чермный, подхватил его на плечо и поволок на выход, а Гриднев посмотрел на спешащего к нему местного священника, отца Евлампия, и громко произнес:

– Спокойно! Дело Тайной Канцелярии! Обнаружен замышлявший отравить все городские колодцы и тем самым умертвить жителей города Черкасска персидский шпион!

Растерянный Евлампий застыл на месте. А немногочисленные прихожане, в этот час бывшие в церкви, зашептались между собой. Реакции людей удовлетворили Гриднева. Он последним покинул храм и направился вслед за своими братьями. Очередное дело было сделано и приказ Лоскута выполнен, Скопин захвачен целым и невредимым, и теперь предстояло хорошенько расспросить незваного гостя Донской земли о его целях и задачах. Само собой, инквизитора готовили к пыткам, и он был стоек в своей вере. Однако есть методы, против которых ничего не помогает. И даже если пленник откусит себе язык, он сможет писать, и все равно выложит все что знает или о чем только догадывается.

13

Войско Донское. Часов Яр. 04.11.1709.

Очередной вещий сон, как всегда, посетил меня неожиданно. Мы с Корчагой вернулись с глиняного карьера, километрах в пятнадцати от Черкасска, где по весне поставят пресс и печи для обжига кирпича. Наемные рабочие уже находились на месте, я проверил их быт и с двумя опытными мастерами, которые раньше трудились на Тульских заводах, обсудил технологию производства. Самый обычный день, который прошел, как запланировано.

На ночь остановились в доме Лоскута. Легли спать, и вот тут меня накрыло. Видения шли не каким-то осознанным сюжетом, а кинолентой с множеством вставок из жизни самых разных людей, имеющих одну общую черту – все они являлись хранителями амулета с душой хана Кара-Чурина Тюрка. Кто-то из них был воином, ведуном, казаком, торговцем, разбойником, мореплавателем или простым крестьянином. Непохожие друг на друга люди, зачастую даже не подозревающие что за вещь находится в их руках, и кто спит в куске металла.

Мне было интересно следить за путями амулета, который переходил из одних рук в другие, но сюжеты не несли в себе никакой полезной информации, и только в самом конце был показан человек, который владел этим артефактом сейчас. Им оказался пожилой и недавно овдовевший мужчина из небольшого казацкого поселения Часов Яр, который считал металлический круг из черного железа самой обычной игрушкой.

В «реальности Богданова» после подавления Булавинского выступления все городки и станицы донских казаков в верховьях Дона и за Донецким кряжем уничтожались без всякой жалости, а опустевшие земли были переданы в дар монастырям, слободским полковникам и царским чиновникам. И никем не обнаруженный амулет триста лет покоился под развалинами хатки-мазанки, пока не был найден археологами и не попал к Богданову. В моей реальности этот хуторок по-прежнему стоит на своем месте, последний хозяин артефакта, которого звали Свирид Трофимчук, жив и здоров, а душа Кара-Чурина спит. И как только вещий сон схлынул и сменился обычным, я проснулся, сел на покрытую шкурой лавку и, стараясь не разбудить Корчагу, накинул на себя полушубок и вышел на свежий воздух.

Снаружи лил дождь, порывы сильного ветра закручивали падающую с неба влагу в забавные водовороты и бросали их на постройки. Я прислонился к стене жилого помещения, и задумался о том, что мне делать дальше. Сон, в котором ключевое место занимал артефакт, повторился, и это уже не случайность. Значит, придется бросить все свои дела и сначала разобраться с этим вопросом, то есть заполучить металлический диск с душой далекого предка. Как и когда это лучше всего осуществить? Если по срокам, в путь придется отправиться уже в ближайшие дни, а насчет дороги задумываться нечего, мне она известна очень хорошо. От Черкасска шляхом мимо Бахмута в Часов Яр, благо, там все рядом. Крутить и вертеть не стану, навещу хранителя амулета, и предложу за кусочек металла хорошее денежное вознаграждение. Все предельно понятно и просто. А вот что дальше? Вновь лить свою кровь и будить спящего духа? Скорее всего. Да вот только, надо ли это делать? На данный момент меня все устраивает, и изменения, которых так жаждал Богданов, произошли. Впереди вся жизнь и я не испытываю потребности в духе-хранителе, который может иметь свой взгляд на то, что есть «хорошо», а что «плохо». Так будить духа или нет? Пока не ясно.

До рассвета я промучился тяжкими думами, по кругу, задавая себе одни и те же вопросы. Окончательного решения так и не принял и решил на какое-то время забыть о сне. Однако день не заладился, и тут сработало все до кучи. Я не выспался, не мог сосредоточиться на делах и все равно продолжал постоянно думать про артефакт. К вечеру немного отошел, известил отца о том, что еду в Бахмут, и подготовился к путешествию.

Конечно, пускаться в дорогу по осени не очень хотелось, но и откладывать задуманное на потом тоже не следовало. И чуть только взошло солнце, а тяжелые тучи отнесло к востоку, перекусив и, взяв в дорогу приготовленные Оксаной Макеевой горячие пироги, мы выехали к переправе через Дон. Кони у нас были добрые и погода наладилась, припасов хватало и через трое суток, без всяких приключений, два молодых справных казака появились на хуторе Часов Яр.

Кто мы такие, в поселении, где проживало всего семь семей, конечно же, знали. Бахмут недалеко, и потому казаки встретили нас словно родных, а свое появление у них мы обосновали тем, что необходимо перековать лошадей. Разумеется, кузнец сразу же взялся за работу, а нас пригласили в дом хуторского атамана. И слово за слово, пока мы вместе с местными мужчинами пили горячий взвар, я познакомился с нынешним хранителем артефакта Свиридом Трофимчуком, и вывел разговор на древние вещицы. Мне думалось, что придется применять свои таланты ведуна и убеждать казака показать гостю амулет. Однако тот, вот же простая душа, в самом деле, не понимал что хранит, сгонял к себе в хату и принес заветный металлический диск из черного железа.

В итоге я предложил размен, отдаю старику дорогой персидский пистолет с серебряными насечками, а он дарит мне амулет. Трофимчук согласился без всяких колебаний, для него, с любой стороны, это удачная сделка, и я получил, что хотел. Все сладилось очень просто, сам ничего подобного не ожидал, хотя, наверное, так и должно было случиться. Ведь диск находился не у врагов за тридевять земель, а у самого обычного старого казачины, которому оружие дороже железной побрякушки.

Итак, на моей шее кожаный шнурок с древним артефактом и, не задерживаясь на хуторе, мы с Корчагой покидаем Часов Яр, а затем, несмотря на то, что дело к вечеру, направляемся к Бахмуту. Прежде чем вернуться в столицу, хотелось погостить у сестры и односумов навестить. Но прежде чем попасть в родной городок, нам было суждено влипнуть в очередную переделку, которая положила еще один камушек в основание легенды о Никифоре Булавине.

Размытая дождями дорога петляет по оврагам и холмам. Редкие рощицы и заросли кустарника взгляд не задерживают, и около часа мы двигались без остановок. И так продолжалось до тех пор, пока на нашем пути не встретился остановившийся на ночной привал, идущий с Малороссии в сторону Дона переселенческий обоз.

На придорожной площадке два десятка телег. Горит несколько костров и в котлах готовится ужин, а рядом располагаются на ночлег мужчины, женщины и дети. Большинство из них выглядят как торговцы средней руки, одежда добротная, лица не заморенные, а в руках тех, кто расположился у огня, и готовит полевой обед, видны куски белого хлеба, сало и колбаса. Мне было непонятно, что по непогоде погнало всех этих людей в дорогу и, приблизившись к одному из костров, я громко спросил:

– Здравия вам люди! Откуда будете и куда путь держите!?

Вперед вышел низкорослый полноватый дядька лет сорока с роскошными усами, почему-то серого цвета, и сам спросил:

– А ты кто таков, хлопец, чтобы вопросы задавать?

– Никифор Булавин, донской казак и вольный атаман.

– Молод ты еще для атамана парень.

– Это Дон, дядя. Здесь люди взрослеют быстро. Так кто вы?

– Мы мастера из Сечи, самый лучший порох по обоим берегам Днепра делали. Теперь, по приглашению Ильи Григорьевича Зерщикова, хотим на Дону поселиться. Меня Савва Коротняк зовут, я в обозе старший.

– Тогда все ясно. Счастливого вам пути!

Я хотел вернуться на дорогу, но Савва приблизился и поинтересовался:

– Не знаешь, до Бахмута еще далеко?

– Верст пятнадцать, и по дороге вдоль реки за несколько часов доберетесь.

– Хлопцы, может быть, с нами останетесь, а то смеркается?

Корчага наклонился ко мне и, вторя предложению Коротняка, попросил:

– Никифор, живот свело. Давай горячего покушаем. К тому же кони устали, да и погода, действительно, не радует.

Посмотрев на небо, я был вынужден согласиться с Коротняком и Митяем. Дождь усиливался, и к Бахмуту быстро не добраться – это факт.

– Ладно. Остаемся на ночь.

Мы расседлали коней, задали им овса и накрыли попонами, а потом присоединились к переселенцам. Из глубоких глиняных мисок расписными деревянными ложками покушали густого кулеша. После этого погрелись у костра, обсудили с мастерами незначительные новости и, расстелив на утоптанной площадке войлок, легли спать. Все как обычно в полевых условиях. Положил под руку шашку в ножнах. В сапоге кинжал. Голова тяжелеет, а веки слипаются. И в этот момент, снова возвращая меня к реальности, тревожно всхрапнули наши с Корчагой лошади.

Митяй привстал и, прищурившись, посмотрел в темноту, а я прислушался к себе. Да, животные не ошиблись, опасность была рядом, полутора десятка разбойников, которые наблюдали за стоянкой из темноты. На фоне огня они видели нас, а вот мы их нет. Непорядок. Но более всего меня обеспокоило, что я не чуял эмоций нескольких человек. С основной массой все понятно, волнение, мандраж и предвкушение хорошей потехи и добычи, а у четверых полный ноль, спокойствие находящегося в нирване наркомана. Ладно, посмотрим, кто это.

– Чи-чи! – Подав сигнал Корчаге, я дождался момента, когда он снова опустится на войлок, и прошептал: – В поле чужаки, наверняка, разбойники. Огнестрел готовить некогда, они вот-вот на нас налетят, так что я сейчас в поле выйду и встречу их, а ты людей поднимай.

– Только не рискуй, – попросил Митяй.

– Это само собой. Начали!

Схватив шашку, я вскочил с места и, в три длинных прыжка, ушел в ночную тьму, а Корчага поднял тревогу и начал собирать людей. Его крики взбудоражили пороховщиков, которые быстро прикрыли своих жен и детей, а сами стали готовиться к возможной схватке с разбойниками. А меня это все уже не волновало. Глаза быстро привыкли к темноте, и я стал искать замысливших недоброе людей. По моим ощущениям они были недалеко, метрах в пятидесяти и, сделав пару десятков шагов, я столкнулся с первым работником ножа и топора.

Сначала по мокрой траве зашлепали сапоги, а потом мелькнула тень, и торопливый разбойник увидел меня. Не знаю, о чем он думал, когда я кинулся на него и перерезал ему горло, но, наверное, не о плюшках с сыром. Человек захрипел, задергался всем телом, а мне оставалось только сосредоточиться на предстоящей схватке и, ожидая появления остальных любителей легкой наживы, застыть на месте.

Второй противник не замедлил. С сопением, мимо меня по направлению к стоянке, устремился очень тучный мужчина с рогатиной в руках, и что с ним делать я не раздумывал ни секунды. Свист шашки, лезвие врубается в хребет, и второй человек мертв. Быстрая победа, вот только клинок между позвонков застрял, и чтобы его высвободить мне пришлось приложить некоторые усилия, а когда я снова был готов к бою, на меня навалились сразу два бойца, как раз таки именно те люди, эмоции которых я не слышал. Они оказались профессионалами, из оружия у них были палаши, действовали оба слаженно, в темноте видели не хуже меня и, сказать по чести, я затосковал. Непонятные воины были сильнее меня и, понимая, что сейчас может настать мой смертный час, я резко отпрыгнул назад, развернулся и дал деру в сторону костров, где уже шел бой.

Сам не понимаю как, перепрыгнув через груженую телегу, а это метра два по высоте, я оказался рядом с Корчагой, который уже держал в руке заряженный карабин, обернулся назад, и получил сильнейший скользящий удар ногой в челюсть. Люди без эмоций последовали за мной, и не отстали. Подобно мне, они без труда перемахнули через препятствие и уже были здесь.

– Сюда!

Сильный и уверенный голос одного из нападавших, крепкого длинноволосого мужика, разнесся сквозь дождь по окрестностям, и я подумал:

«Блин! Надо было мчаться в Бахмут».

От удара по челюсти в голове зашумело, и в глазах на миг потемнело, но я все еще стоял на ногах, а тело работало само по себе. Зажатый в правой руке клинок встретил чужой палаш, парировал смертельный удар, и лезвие шашки, заученным движением, прошлось по чужому запястью.

– Тварь!

Пострадавший, похожий на своего товарища, словно брат, крепкий длинноволосый гражданин, выдохнул злое слово, отскочил немного назад и этим спас меня от своего напарника. Он задел плечо второго воина, а тот немного оступился и промедлил. Оружие в его руке дрогнуло, и рядом со мной раздался грохот. Конечно же, это был верный товарищ Митяй Корчага, который выстрелил из ружья в моего самого опасного противника. Заряд свинца угодил вражине в живот, отбросил его на телегу и, наверняка, прикончил гада.

Встряхнув головой, я попытался собраться после ошеломившего меня удара, но сделать этого не успел. Раненый в кисть противник перехватил палаш в левую ладонь и снова завертелся бой. В свете костра мы стояли один напротив другого, и я слышал только звон наших клинков. Расслабиться было невозможно, неведомый ночной разбойник приковал меня к себе полностью, и отвлечься было равнозначно смерти. Что происходит справа и слева, я не знал. Передо мной были только умные и в то же время за что-то ненавидящие меня глаза чужака.

Удар! Удар! Отвожу палаш в сторону, провожу клинком по ребрам противника и сам сгибаюсь от боли в правой ноге.

На миг мы расходимся. Враг стоит полусогнувшись, а у меня сильно рассечена голень. Дело дрянь, встрял я конкретно, тем более что Митяй Корчага на помощь придти не может, ибо сам дерется с таким же противником, какой мне достался, и тот его одолевает.

– Да кто же вы такие!?

Я задаю человеку напротив этот вопрос, не надеясь на ответ, но он говорит:

– Мы Воины Господа!

Сказав это, он снова кидается на меня. Сталь палаша направлена прямо в мою голову и грозит смертью. И понимая, что надо как можно скорее заканчивать этот бой, я решаюсь поступить нестандартно. Кидаюсь противнику в ноги и всей массой своего тела, бью его по коленям. Он падает, а я оказываюсь на нем, и мы катимся по траве. При этом моя нога сильно кровоточит. Я чувствую, как теряю силы, и красная живительная руда толчками выплескивается из дергающейся порезанной вены. Кажется, что вот-вот я потеряю сознание, но не могу себе этого позволить, пока не одержу победу. Из сапога появляется кинжал и, навалившись на врага, в бешеном исступлении, я бью его в район лица и не промахиваюсь. Раз за разом клинок опускается на моего несостоявшегося убийцу, кромсает его губы и нос, острием проникает в глаза, а при одном из ударов кинжал соскальзывает по подбородку и режет его горло.

Назвавшийся Воином Господа длинноволосый боец мертв. С трудом, я выбираюсь из-под телеги, куда мы скатились во время нашего падения на землю. И прямо перед собой я вижу суровую «морду лица» третьего человека без эмоций. В его руках пистолет, а на губах кривая ухмылка. Мое лицо залито кровью, а из оружия я имею лишь кинжал.

– Смерть сатанинскому отродью!

Мой враг совершает подвиг, и он не может удержаться от последнего слова, которое поставит точку в нашем противостоянии. Позер. Его пистолет изрыгает пламя. И все, что я могу и успеваю сделать, это кинуть в него кинжал. Выстрела я не слышу, для меня все происходит как в немом кино. Пуля тупо и не очень сильно ударяет в мою грудь и, уже не чувствуя никакой боли или сомнений, я медленно опускаюсь на истоптанную ногами изгвазданную траву. И пока все это происходит, я вижу, что не промахнулся. Клинок кинжала вошел точно в ложбинку у основания черепа, и третий Воин Господа, прогнув спину, падает наземь.

На душе как-то спокойно и тихо, и приходит удовлетворение оттого, что я хорошо выучил уроки моих учителей, боевиков полковника Лоскута и запорожских пластунов. Жаль, что так мало пожил в этом теле, но уж, видно, такова моя судьба, в расцвете сил, на самом взлете, погибнуть в бою.

Темнота. Проваливаюсь в какое-то серое пространство и слышу обезличенный голос души Кара-Чурина Тюрка. Про амулет на моей груди в горячке боя я совсем забыл, а вражеская пуля засела в груди и кровь из раны разбудила дух предка.

«Что, потомок, умираешь?»

Услышав этот вопрос, я не был удивлен. Появилось какое-то наплевательское отношение ко всему происходящему и, копируя лишенный интонаций и каких либо скрытых смыслов голос предка, я ответил:

«Умираю».

«А зря, дел у тебя впереди очень много».

«Это точно. Хотелось бы еще пожить».

«Тогда чего ты разлегся? Вставай».

Последние слова немногословного духа-прародителя, которого кроме меня, естественно, никто не слышал, прозвучали и словно впитались в мое умирающее тело. А потом перед глазами яркая вспышка, как током ударило. По телу секундная дрожь и я снова включился в реальность. Вернулись запахи и звуки. Правая рука сразу же ударила по груди и пальцы проникли под заляпанный кровью кафтан. Кожа цела и не порвана, и на ней лежит измятый кусочек металла. Беру его, в отблесках костра рассматриваю и оказывается, что это серебро. Прячу пистолетную пулю в карман кафтана, на память. Рука прошлась по голени, и она тоже оказалось цела. Только что я умирал, а теперь снова здоров.

Слава моему великому предку! Ура! Ура! Ура! Чудо свершилось!

Изогнувшись, рывком я вскочил на ноги и обнаружил рядом с собой пару переселенцев и Митяя Корчагу. Они наблюдали за моим воскрешением, и в их глазах я видел смесь из нескольких чувств, основные из которых можно было расшифровать как радость, опасение и недоверие к тому, что видят глаза.

– А как это ты…

Старшина запорожских мастеров Коротняк появился рядом, быстро ощупал мою грудь и, в недоумении, посмотрел на покрытые кровью ладони.

– А вот так, дядя, – ответил я.

Меня распирало от радости, что я снова жив, но продолжалось это недолго, наверное, сказалась сильная кровопотеря и, присев к костру, я начал расспрашивать Корчагу и Савву Коротняка о том, что они видели. Односум и запорожец рассказали все, что смогли заметить, и так я узнал об общем ходе всего ночного боя.

Разбойников, действительно, было полтора десятка и при них трое длинноволосых профессионалов, плюс еще один находился в степи. Двоих воров я убил в поле, а остальные, вместе с Воинами Господа (переселенцы не знали, кто это) навалились на лагерь, и пока шла схватка на стоянке, тройка инквизиторов занималась мной и Корчагой. Со мной им пришлось повозиться, а доставшийся Митяю противник за полминуты ватажника уработал, рукояткой палаша ударил парня по голове и лишил его сознания. Дальше все понятно, я вылез из-под телеги и меня встретили серебряной пулей. Однако и третий профессионал погиб, а затем из степи раздалась команда отступить, и на этом все закончилось. В итоге имеется восемь трупов, три Воина Господа, три рядовых разбойника и два переселенца. Кстати сказать, в бессознательном состоянии я провалялся не очень долго, минут десять. Такие вот дела.

До утра уже никто не заснул. Запорожцы были настороже и под пологами держали заряженные ружья и пистоли. Митяй Корчага маялся головой и потирал большую шишку, которая выскочила у него за ухом. А я пытался переосмыслить все, что произошло в эту ночь, но из-за сильной слабости сделать это было проблематично.

Серый рассвет принес новую порцию непогоды. Сильнейший промозглый ветер пронизывал насквозь, но зато он разогнал тучи. Дождь временно прекратился и вместе с обозом, выехав на целину, мы с Корчагой направились к Бахмуту. И не успели отъехать от ночной стоянки, как увидели несущийся нам навстречу конный десяток. На всякий случай приготовили оружие, но это оказались свои, бойцы силовой разведки из Тайной Канцелярии под предводительством встревоженного Василя Чермного.

Химородник подскакал к нам, убедился в том, что мы живы и почти здоровы, кивнул мне в сторону от обозной колонны и сказал:

– Поговорим?

Я не возражал и, выехав в степь, спросил:

– Как ты здесь оказался, Урман?

– В Черкасске инквизитора повязали, и на допросе он показал, что за тобой четверо его товарищей выехало, а с ними наемные гультяи из поволжских разбойников. Воинам Христовым была поставлена задача – закрепиться на нашей территории, но больно ты резво в гору пошел, большую популярность себе среди казаков заработал, и решили они тебя сейчас остановить и не ждать распоряжений из Москвы. Разумеется, как только мы про это узнали, я за тобой следом кинулся. Лошадей гнали так, что два раза менять пришлось и, верстах в десяти от Бахмута, при повороте на объездную дорогу, обнаружили наших наблюдателей, которые за тобой присматривали. Обоим горло перерезали и в придорожных кустах бросили.

Чермный примолк, а я произнес:

– Вона как, а я думаю, куда это сопровождение подевалось…

– Скорее всего, они тебя потеряли, и решили вас с Митяем в Бахмуте перехватить, а видишь, как сложилось, расслабились, подпустили врага близко и погибли.

– А инквизиторы меня как нашли?

– На объездной дороге вас с Митяем чумаки видели, которые к Дону обоз с солью вели. Мы их по дороге встретили и опросили, а перед нами с ними разговаривал некий благообразный святой отец. Вот и обнаружили вас.

– А мы отбились.

– Вижу, что отбились. – Химородник перегнулся с седла и распахнул мой полушубок, посмотрел на залитую кровью рубаху, кафтан и амулет, а потом недоверчиво покачал головой. – Как же ты выжил?

– Не знаю.

На всякий случай я решил никому про свойства артефакта не говорить. Чермный все понял правильно, в душу лезть не стал и сказал:

– Перед Бахмутом в реке отмоешься и переоденешься. Чистую одежду тебе дам.

– Хорошо, – согласился я.

– Но учти, – мой основной наставник по фехтованию усмехнулся. – Про схватку расскажешь во всех подробностях.

– Обязательно.

Не сговариваясь, мы повернули обратно к обозу. Василь Чермный выслал в степь своих воинов, наверное, надеялся обнаружить отряд с прятавшимся ночью в степи инквизитором. Ну а я в очередной раз прокрутил в голове все минувшие события и пришел к выводу, что в дальнейшем надо быть осторожней.

14

Войско Донское. Черкасск. 16.02.1710.

– Ты уходишь?

Я обернулся и посмотрел на свою невесту Алену Захарову, которая стояла у окна и на покрытом изморозью мутном стекле окна чертила одной ей понятные знаки и руны. Невысокого роста хрупкая шестнадцатилетняя девушка. Миловидное лицо, щечки с очаровательными ямочками, небольшой прямой носик и роскошные белокурые волосы, локонами спадающие на покатые плечи. Красивая грудь, несмотря на юный возраст, уже ясно различимая под простым, но ладно сшитым платьем темно-коричневого цвета, и стройные ножки, лишь краешком выглядывающие из-под него. Но самое главное во всей ее внешности, конечно же, глаза, светло-синие, цвета морской волны, очень умные и добрые, но порой, как я уже успел убедиться, холодные и беспощадные.

«Хороша девочка», – привычно подумал я и, накидывая на себя легкий тулупчик, ответил:

– Да, ухожу. Дела.

– А можно я с тобой пойду?

В общем-то, я направляюсь не в самое спокойное место в Черкасске. Однако девушка будет со мной, так что вполне можно прогуляться вместе.

– Собирайся, – согласился я, и добавил: – Однако учти, всегда будь рядом, глазки никому не строй и домой не просись. Пока я не решу свои вопросы, ты будешь сидеть в сторонке и молчать. Договорились?

– Так и будет! – Алена кинулась к большому платяному шкафу и, открыв его, спросила: – Как мне одеться?

– Простенько и без всяких украшений. Жду тебя внизу.

Покинув комнату девушки, я спустился вниз, присел в пустой горнице на лавку и вспомнил минувшие две недели своей жизни, четырнадцать дней, которые заставили меня на многое посмотреть иначе и немного повзрослеть…

Пришла щедрая на снег и метели зима, и первый ее месяц пролетел совершенно незаметно. Мне было чем заняться, и оттого дни не замечались. Вроде бы только недавно еще осень была, а тут уже январь. Думал отдохнуть, но куда там, забот становилось все больше, я бегал, как ужаленный, и пытался везде поспеть, ибо время дорого, скоро весна и новый поход, а на хозяйстве оставить некого.

Ладно, кирпичный заводик, ожидаемая забота. Пока это пресс поставят, да пока печи для обжига сделают, да сколько времени рабочие на расчистку карьера потратят, так что хорошо, если первая партия кирпича будет только к августу. Но ведь и помимо моего первого заводика прожектов было немало.

В частности, картофель, десять мешков которого мне без всяких проблем привезли торгующие с Турцией купцы. Как оказалось, там его уже целыми полями высаживают и на урожаи не жалуются. И вот имеются у меня клубни. А что с ними делать? По весне я покидаю столицу, а кто будет сажать заморские земляные яблоки, учить людей основам картофелеводства и вовремя пропалывать грядки? Кинулся, а поручить это дело некому, поскольку нет рядом нормального ответственного агрария. Пришлось в срочном порядке писать инструкцию по разведению картофеля и указывать в ней приблизительные сроки посадки, прополки и сбора урожая, а потом искать достаточно грамотного крестьянина, который за небольшую мзду согласился заняться этим делом.

Только с этим делом покончил, как из Богатого Ключа сообщили, что сделан мой заказ, две стомиллиметровые переносные железные мортиры, каждая весом по девяносто килограмм без плиты. Вместе с Кобылиным и Корчагой я отправился на полигон испытывать это чудо нашего ВоенПрома, и в результате полевых испытаний одно орудие не выдержало и лопнуло. Хотя стоит признать, что перед этим оно выпустило десять бомб, которые падали точно в цель. Литейщики признали брак, и забрали негодный образец на переделку.

В тот день, а было это первое февраля, мы с Митяем переночевали у Михаила Кобылина и его дяди, который обосновался в Богатом Ключе, а следующим днем прибыли в Черкасск. После полудня у меня была назначена важная встреча с Моисеем Кацманом, польским ювелиром, которого мне рекомендовали запорожцы как более или менее честного жида, готового купить мои драгоценные камушки и украшения по нормальной цене, В связи с этим я очень торопился.

Однако в воротах города меня перехватили казаки отцовской конвойной сотни и сопроводили прямо домой. Ну, думаю, где-то я провинился. Вхожу в дом и застаю перед большим венецианским зеркалом батю при полном параде. Новенький темно-синий кунтуш, зеленый кушак, красные шаровары и красные же сапоги. Чуб взбит, в ухе золотая серьга с изумрудом, а сабля на боку, самая дорогая из тех, что у него в запаснике хранится. А рядом с ним мачеха Ульяна, красивая статная женщина, кровь с молоком. Жгучая брюнетка в цветастом сарафане и жакете, на плечах персидская шаль, а на груди жемчужное ожерелье. Достойная пара для Кондрата.

И на их фоне я. Грязный лохматый парень в прожженном кафтане, потертых штанах и стоптанных сапогах. Пропах лошадиным потом и порохом. Взгляд голодный и, как говорили некоторые люди, немного бешеный. Полнейший антипод находящимся в комнате людям.

– Ты где шляешься? – Таким вопросом встретил меня отец.

– В Богатом Ключе был, – ответил я. – Мортиры испытывал.

– А то, что сегодня твоя невеста приезжает, забыл?

– Какая невеста?

Увлеченный делами и заботами, я напрочь позабыл, что в Черкасск должен был приехать купец Семен Толстопятов со своей племянницей, а напомнить мне об этом никто не удосужился. В итоге, как водится, заинтересованные в моем браке лица спохватились в последний момент. Сами-то они, понятно, приготовились, а главный фигурант всех действий и потенциальный жених находится неизвестно где. А когда появляется, выглядит как черкесский хеджрет, то есть по внешнему виду натуральный бомжара из подворотни, но с отличным конем и очень дорогим оружием, какое себе не всякий князь позволить может.

Что делать? Батя махнул рукой, мол, плевать, воин он воин и есть. Однако мачеха, женщина по жизни сварливая, спору нет, но хозяйственная и предприимчивая, в покое меня не оставила, подняла на ноги всех, кого только было можно, и через час я преобразился. Меня выкупали в бане, подстригли, обрызгали настоем из приятных пахучих трав, переодели в праздничную одежду, и я стал выглядеть как новогодняя игрушка, хоть на елку вешай. Против того, что со мной делали, я не возражал, ибо как на сложившуюся ситуацию ни посмотри, а Ульяна права – первое впечатление дорогого стоит, да и самому перед потенциальной невестой нищебродом выглядеть было неудобно. В общем, мы успели, и когда во двор заехал санный возок Толстопятого, царицынского главу и его племянницу встречала образцово-показательная семья войскового атамана.

С Семеном Семеновичем Толстопятовым я уже встречался, мощный мужчина под два метра ростом с густой бородой, старовер с предпринимательской жилкой и большими торговыми связями. А вот Алену видеть не приходилось, и я заранее представлял себе, что это будет самая обычная провинциальная клуша, может быть, даже смазливая личиком, но на голову, определенно тупенькая. А словам отца и Лоскута, что девушка умна, красива и кое-что понимает в ведовстве, я не верил, ибо считал, что эти двое ради каких-то своих целей и политического интереса вполне могут соврать. Но, к счастью для себя, я ошибался и все, что мне было сказано про Алену Захарову, оказалось правдой.

Пирушка по случаю встречи друзей и компаньонов, Кондрата Булавина и Семена Толстопятова, затянулась за полночь, и переговорить с Аленой в первый вечер мне не довелось. Мы были представлены друг другу, и пока наши старшие родственники побухивали и вспоминали славные денечки, с тоскливым выражением лица сидели за столом и перемигивались. Зато потом общения было с избытком. Толстопятов занялся своими делами и вместе с батей носился по всему Войску, чего-то там арендовал, кажется, соляные промыслы в районе Миусинского городка и угольную разработку в верховьях Кадамовки, а племянницу оставил в нашем доме на моем попечении. И понеслось! Разговоры, прогулки, посещение праздников, снова разговоры, опять прогулки и гости.

Так прошло, как я уже сказал ранее, две недели, и для себя я уже определился в том, что с такой девушкой как Алена, можно прожить всю свою жизнь, ибо плюсов в ней гораздо больше чем минусов.

Сначала о хорошем. Она умна, красива, проницательна, начитана, близка мне по духу, активный по жизни человек и, как мне кажется, будет хорошей матерью. На том, что девушка богата, внимание не заостряю. Для меня это не очень-то и важно, ибо я сам о себе могу позаботиться. Теперь о минусах, а их не так уж и мало. Алена скрытна, порой впадает в легкую депрессию, на все имеет свое мнение, и слова мужа всегда будет воспринимать как рекомендацию, а не глас хозяина, то есть по «Домострою» будущая жена жить не станет. Однако это все тоже не важно, хотя, вне всякого сомнения, в Алене меня привлекли именно плюсы. Незаметно для себя я понял, что влюбился, и потому женюсь на этой девушке в любом случае. Пока я не могу разобраться в себе полностью, и не в состоянии определить степень моей увлеченности белокурой ведуньей. Но я могу слушать ее голос часами, и когда смотрю на нее, в моем сердце поселяется спокойствие, а душа оттаивает и хочется напевать какую-нибудь веселую мелодию. Что это если не любовь?

Сегодняшний день должен был пройти как обычно, то есть прогулка по Черкасску, поход в гости, позднее возвращение домой и, возможно, поцелуй на ночь. Вот только в столицу приехал Харько Нечос, мой будущий компаньон по весеннему походу, и предстояло обсудить с ним некоторые важные вопросы, которые отлагательства не терпели. Поэтому я хотел на время оставить Алену на попечение Ульяны и самостоятельно посетить постоялый двор, на котором остановился запорожский атаман. Но раз уж невеста желает пойти со мной, почему бы и нет.

Ожидание долго не продлилось. Девушка спустилась со второго этажа, на ней была меховая шубка, и можно было видеть только ее личико и сияющие глаза. Мы вышли на улицу, я галантно предложил ей свой локоть и мы направились на постоялый двор, который был расположен на другом конце Черкасска. Конечно, был бы я один, туда-сюда быстро бы обернулся, но рядом со мной находилась Алена и потому мы никуда не спешили, шли по заснеженным улицам, раскланивались с людьми, которых знали, и вели неспешную беседу.

– Скоро мы с дядей уезжаем, – сказала девушка.

– Но весной мы обязательно встретимся, милая.

– Ты говоришь милая так, как будто я уже твоя невеста.

Посмотрев на Алену, я заметил в ее глазах смешинки. И обхватив девушку за плечо, на миг легонько прижал ее к себе, поймал взгляд синих глаз и вполне серьезно спросил:

– А разве это не так?

– Все так, просто хотелось тебя немного подразнить, а ты шуток не понимаешь.

– Смотри, я тоже могу пошутить.

– Например?

– Схвачу тебя, перекину через седло и увезу куда подальше.

По всей направленности разговора, девушка должна была ответить какой-нибудь колкостью. Однако она промолчала, я вновь взглянул на нее и заметил, что она смотрит на ведущий к майдану проулок. Перевел взгляд дальше и увидел одного из черкасских попов, который мирно беседовал с пожилой казачкой, наверное, своей прихожанкой. Все понятно, Алена опять увидела священнослужителя в рясе, и в такие моменты, в ее глазах легко читаются только два чувства, незамутненная ненависть и желание уничтожить противника. Я наблюдаю за подобным эмоциональным перепадом уже не в первый раз и оттого спокоен. Все пройдет, и хотя я не до конца понимаю причин ее злобы на служителей христианского культа, думаю, моей любимой есть, за что их ненавидеть.

– Спокойно.

Я вновь прижал к себе невесту и повел ее дальше по улице. И когда мы удалились от священника, полноватого лысого дядьки, который не обратил на нас совершенно никакого внимания, Алена вновь расслабилась и выдохнула:

– Выродки!

– Почему ты их так ненавидишь?

– Наверное, по той причине, что боюсь. С детства меня мать наставляла, что необходимо прятаться от людей в черных рясах и постоянно ожидать от них подвоха. И этот страх настолько крепко засел во мне, что ничем его вытравить не получается.

– Фобия, однако.

– Не знаю, что такое фобия, но я их ненавижу, презираю и боюсь.

– А твоя мама, она тоже ведуньей была?

– Нет, – Алена покачала головой. – Бабушка была, а мама свой талант душила, как могла, и в церкви времени проводила больше чем дома. Сама всю жизнь в страхе прожила, и меня им так опутала, что до сих пор избавиться не могу.

– А чего же она тогда боялась, если была хорошей прихожанкой?

– На ее глазах мою прабабушку сожгли. Может быть, слышал про дело старицы Алены?

– Соратница Степана Тимофеевича Разина?

– Она самая. Ее инквизиторы после пыток на городскую площадь вытащили и в деревянном срубе сожгли. Мама тогда затаилась и год в подвале у верных людей прожила. Потом мама осталась одна, деваться ей было некуда, но она встретила папу, и все в ее жизни изменилось к лучшему. Отец про маму все знал, но он никого и никогда не боялся, выправил для нее новые документы и женился на ней. Кажется, вот оно счастье, дом полная чаша, любимый и добрый муж, и никто тебя не ищет. Но счастье недолговечно. Сначала отец пропал, двинулся с караваном на Хиву и не вернулся, а затем мама от страха перед инквизиторами заболела и умерла.

– Инквизиторов просто так не забудешь.

Алена остановилась, посмотрела на меня и спросила то, о чем раньше никогда не спрашивала, хотя мы переговорили с ней об очень многом:

– Лют, а правда, что ты с ними дрался?

– Да.

– И ты убил троих выродков рода человеческого?

– Только двоих, а третьего Митяй Корчага подстрелил. А ты откуда про это знаешь?

– Дядя рассказал, когда из Черкасска уезжал, а с ним твой отец поделился. Я думала, что так он тебе цену набивает, но ты молчал, и я решила сама спросить.

– Значит, мне еще и цену набивают?

– Конечно. Я невеста завидная, красивая, богатая и со связями, так что не за каждого пойду.

Девушка снова повеселела, тему инквизиторов решила не развивать и, вернувшись к ничего не значащей смешливой пикировке, мы подошли к одному из постоялых дворов, которые с недавнего времени стали активно строиться в столице Войска Донского. Нас здесь уже ожидали и доверенный казак Нечоса, в обход общей трапезной, проводил нас на второй этаж. Именно там проживали и столовались особо состоятельные гости, и вскоре я увидел запорожского атамана, который сидел за широким столом в компании еще трех кряжистых мужчин лет, по виду казаков. Приветствия, недоуменные взгляды всех присутствующих на Алену, которую я усадил за соседний стол, откуда она не могла слышать, о чем говорят серьезные мужчины, и начинается сам разговор, ради которого мы и сошлись в этом месте.

– Это, – Харько кивнул на казаков рядом с собой, – желающие поучаствовать в нашем походе на юг атаманы, Александр Межа, Кирьян Волдырь и Зиновий Бурсаченко. Все люди проверенные и в бою не подведут. За это я ручаюсь.

– Будем знакомы, атаманы-молодцы, – я посмотрел на каждого представленного мне атамана и, ничуть не смущаясь того, что в этой компании являюсь самым молодым, продолжил: – Про меня вы все знаете, а я про вас ничего. Поэтому не обессудьте, но хотелось бы услышать про ваши дела и сколько с вами людей.

– Имеешь на это полное право, Никифор, – сказал Межа. – У меня полсотни отличных хлопцев, готовых драться хоть с кем. А сам я уже пятнадцать лет в походах. Был на Кавказе, против шведов воевал и ляхов рубил, а последнее место службы – личный охранный полк молдавского господаря Дмитрия Кантемира.

– Знатно, но почему покинули Молдавию?

– Деньги, – Межа пожал плечами. – Господарь пожадничал, жалованье располовинил, и мы ушли обратно на Сечь.

– Понимаю.

Следующим рассказал о себе Кирьян Волдырь:

– В прошлом беглый кандальник. В войну с Россией в армии Мечетина был, показал себя хорошо, стал сотником. Сейчас со мной сорок человек из тех, кто себя в мирной жизни не нашел. Все с Тамбова, крестьяне и лесовики, но про дисциплину знают и в боях себя показать успели.

– Ты с Харько на Сечи повстречался?

– Да.

– А как там оказался?

– Когда с императором Алексеем мир заключили, мы к запорожцам подались. Думали, для нас дело найдется, а как оказалось, никому наша помощь и умения не требуются.

– Хорошо, Кирьян. Ты с нами. Но учти, чуть, что-то не так, спрос с тебя.

– Знаю, Нечос объяснил.

Волдырь замолчал и после него слово взял Зиновий Бурсаченко, некогда кошевой атаман, а сейчас вожак вольного отряда:

– Чтобы было понятно сразу, – сказал он. – У меня нелады с Костей Гордеенко, и потому я здесь, а не на берегах Днепра. Со мной сотня верных казаков, все сечевики. Ваши правила знаю, и принимаю их без всяких условий. А если тебя Никифор интересует, где я воевал и какие за мной дела, батю своего спроси, он за Зиновия Бурсаченко слово скажет.

– Вот и хорошо, атаманы. Мы все познакомились, и теперь давайте думать, куда наших казаков направим. Всего за вами, вместе с отрядом Харько, четыре сотни воинов, восемь расшив и несколько мелкокалиберных пушек. Это сильный отряд. К нему добавим мои две сотни казаков, три расшивы и пару мортир, и получается войско, больше чем у Разина было, когда он к персам в гости ходил. Правильно?

– Да. Все так.

Это сказал Нечос, и я спросил его:

– Куда пойдем, идеи имеются?

– А чего тут думать, опять в Астрабадский залив и снова там шороху наведем.

– Вы тоже так думаете?

Я посмотрел на трех других атаманов, они переглянулись, и ответил Межа:

– Если один раз хабар взяли, то и в другой раз возьмем. Только в этом походе не Гяз захватывать станем, а сам Астрабад.

– А ты что, не согласен?

Харько напрягся, а я вытащил из-за пазухи мапу Хвалынского моря и, прижав ее пустыми кружками к столешнице, сказал:

– Давайте рассуждать здраво, атаманы. Про наш удачный прошлогодний поход знают все, кто интересуется этой военной кампанией, и коли так, в этом году в Астрабадский залив пойдем не только мы, но и другие вольные отряды. Значит, нам там делать нечего, тем более что персы будут настороже и, наверняка, стянут к Астрабаду регулярные войска.

– Верно гутаришь, – согласился Нечос и, подмигнув мне, поторопил: – Не томи, продолжай.

– Теперь смотрим дальше. Астара и Ардебиль разграблены армией Кумшацкого, и хотя там еще есть что взять, соваться туда не следует. Дербент и Баку будут атакованы в этом году, и нам туда тоже не надо. Анзали и Мурд-аб атаманы Ярцев, Петров и Козлов почистили. Решт сильно укреплен и находится слишком близко к месту боевых действий. И получается, что все эти города отпадают сами собой.

– И куда нам податься?

– Так есть же карта, – я начал водить пальцем от Решта до Астрабадского залива, и проговаривать названия поселений вдоль береговой черты: – Дакке, Ленгеруд, Лахиджан, Мар-Ку, Хуремабад, Алиабад, Гераз, Амоль, Махмудабад, Мешед-и-Сар и Сари. Каждый из этих приморских городков богат, а прикрыт слабовато, и именно они наша цель.

– Знать бы еще, какой кусок самый жирный.

Эти слова сказал сильно озадаченный Бурсаченко, как я думаю, из-за конфликта с Гордеенко, мечтающий о добыче больше всех нас вместе взятых. И понимающе хмыкнув, на вопросительные взгляды атаманов, я продолжил:

– Есть два самых лучших куска. Первый, города Гераз и Амоль, расположенные один от другого на расстоянии в пятнадцать километров. Гераз это так, порт без серьезных причалов, но, не взяв его, нельзя без препятствий пройти вверх по реке и овладеть Амолем, рядом с которым имеются железные и угольные разработки, а также огромные сады цитрусовых. Кроме того, в городе есть оружейный завод и несколько больших купеческих складов. Вот там-то, дуван будет такой, что Гез покажется нищей деревенькой.

Атаманы впились глазами в синюю черту на карте, которая обозначала реку Гераз, и Нечос спросил:

– А вторая цель?

– Еще более богатая и серьезная. Город Сари в двадцати километрах от берега. Населения больше двадцати пяти тысяч человек, сильная стража и крепкие стены. Однако много добра, город торгует табаком, чаем, рисом и хлопком, и при хорошем подходе, мы его возьмем, в этом я уверен.

– Никифор, а откуда ты все это знаешь? Наверное, отец подсказывает?

– Нет, Харько, все гораздо проще. Я умею слушать людей, а они многое могут рассказать.

Участники грядущего похода тихонько заспорили, и в итоге мы сговорились на том, что идем на Амоль и Гераз, а Сари, хоть и жирная добыча, но пока не для нас. Сбор всех отрядов был назначен на конец апреля в Царицыне. После этого предстоял спуск по Волге до Астрахани, сбор сведений о намерениях других вольных отрядов, и окончательное решение по цели похода. Старшим атаманом в нашем войске по-прежнему оставался Харько Нечос.

– Ну, до встречи, браты-атаманы, – я встал и напоследок добавил: – Ни одному человеку не говорите, куда мы идем. Сами понимаете, про нашу цель никому знать не надо, а то от хвостов отбиваться придется, да и персидские шпионы не спят.

Меня заверили, что все присутствующие будут немы как рыбы и, понадеявшись на здравый смысл моих компаньонов, которые произвели на меня самое хорошее впечатление, забрав Алену, я покинул постоялый двор и направился домой. Пока шли, снова говорили обо всем и ни о чем, военной темы и религии не касались, и в эти полчаса, пока мы прогуливались по Черкасску, я был одним из самых счастливых людей на земле…

Вот мы и дома. Посмеиваясь и перешучиваясь, входим в горницу и здесь от мачехи Ульяны, которая держит за руку младшего брата Георгия, узнаем не очень приятную для нас обоих новость. От отца прибыл посыльный казак с известием, что сегодня ночью он и Толстопятов возвращаются в Черкасск, а уже завтра купец отбывает обратно в Царицын, и племянница, конечно же, с ним. С одной стороны, без Алены будет тоскливо, прикипел я к ней, а с другой у меня опять появится свободное время для своих дел. Так что сейчас провожаю любимую девушку в дорогу и возвращаюсь к мортирам и, вновь появившемуся в Черкасске ювелиру Моисею Кацману.

15

Россия. Москва. 15.05.1710.

Немногим более года прошло с того дня, как Алексей Петрович Романов надел на себя корону императора, и за это время он стал совершенно другим человеком. Куда подевался тот нескладный и часто болеющий юнец, которого мог безнаказанно унизить практически любой фаворит прежнего государя? Он исчез, его не стало, и вместо него на свет появился высокий статный молодой мужчина с уверенным и суровым взглядом. И теперь даже покойный отец, случись такое чудо и восстань он из гроба, с большим трудом узнал бы своего сына, настолько тот изменился.

Именно такие мысли витали в голове командира нового лейб-гвардейского Коломенского полка, генерал-майора Ивана Григорьевича Суворова, который шел за молодым императором мимо составленных из солдат и офицеров его полка ровных батальонных коробок.

Дзан-г! Дзан-г! Гремят по брусчатке подкованные каблуки государевых ботфорт. Император идет вдоль строя и смотрит на «своих» гвардейцев, которые готовы выполнить любой его приказ. И от вида русских богатырей, которые пожирают его преданными взглядами, в нем появляется дополнительная уверенность в своих силах и он знает, что ему все по плечу. Блестят штыки, новенькие зеленые мундиры отглажены как никогда, черные высокие сапоги надраены, парики напудрены, косицы уложены, как положено, а лица коломенцев гладко выбриты.

Дзан-г! Дзан-г! Полковой строй остается позади. Государь и сопровождающие его лица, всего три человека, выходят на край недостроенного плаца и останавливаются у огромных куч округлого булыжника, который после недавнего весеннего дождя поблескивает на солнце чистыми серыми боками. Алексей поворачивается к Ивану Григорьевичу, в молчании смотрит на него, а затем крепко обнимает и, отпустив, говорит:

– Молодец, генерал! Не зря про вас говорят, что вы, Суворовы, потомственные воины. Только ты и, может быть, еще пара человек во всей нашей армии, смогли бы такое сделать, всего за полгода сформировать отличнейший полк. Рассказывай, как это у тебя получилось.

– Государь, – несколько смутившийся сорокалетний генерал, пожимает плечами, – все просто. Как только получил твой приказ, сразу начал действовать. Занял Северные казармы в Смоленске, привлек самых деятельных людей, каких только знал, и начал набор воинов. Армия сокращалась, и нехватка офицеров восполнилась сама собой, тем паче, что вступить в гвардейский полк желающих было много, а я отбирал только наилучшие кадры. А с солдатами еще проще, почти сто тысяч человек в родные деревеньки уходило, а выбрать среди них две тысячи подготовленных здоровяков-ветеранов было не так уж и трудно.

– А с интендантами как управился?

– Ваше Величество, Алексей Петрович, я в прошлом генеральный войсковой писарь, так что все уловки тыловых крыс и воров не понаслышке знаю. Где-то пригрозил, на кого-то надавил, а других, особо наглых, в Преображенский приказ отправил.

– Дважды молодец, генерал. Все правильно сделал. Полком я доволен, а посему приказываю, – император повернулся к своему секретарю капитану Филиппову. – Пиши Андрей. Каждому рядовому по чарке вина и рублю. Ротным офицерам по двадцать рублей, батальонным по пятидесяти, а генерал-майору Суворову пятьсот.

– Благодарю, государь.

Иван Григорьевич снял треуголку и поклонился, а император указал на сурового мужчину лет тридцати с косым шрамом через всю правую щеку, который был вместе с ним на плацу, но до сих пор не проронил ни слова.

– Вы знакомы?

– Да, – ответил генерал, – я знаю капитана Федорова, и буду рад продолжить знакомство с таким достойным и храбрым офицером, который очень хорошо показал себя в арьергардных боях на Смоленском тракте. Капитан должен стать офицером моего полка?

– Нет, Иван Григорьевич, хотя он будет носить форму коломенцев. Капитан Федоров начальник личного императорского отряда, который занимается выполнением моих особых распоряжений.

– Я слышал об этом подразделении, которое уже успело перепугать всех воров и мздоимцев в государстве.

– Тогда ты должен понимать, что ими многие будут интересоваться и, порой, за помощью станут обращаться к тебе. Понимаешь, к чему я веду?

– Да, Ваше Величество, понимаю. И каждого, кто обратится ко мне за информацией о людях капитана Федорова, я прикажу хватать и отправлять в Преображенское.

– Нет, их не хватать надо, а принимать от них подношения и сообщать об интересе капитану, который, так же как и твой полк, будет постоянно находиться рядом со мной, в Коломенском.

– Уяснил.

– Вот и хорошо. Ступай к своим солдатам, Иван Григорьевич, и начинай заселяться в новые казармы, которые сразу за дворцом построены. На обустройство тебе два дня, а после этого сменишь семеновцев и возьмешь на себя всю охранную службу.

– Слушаюсь!

Четким строевым шагом генерал-майор направился к полку, а император, дождавшись, пока Суворов удалится, обратился к Федорову и Филиппову:

– Что скажете, капитаны? Как вам новый полк?

– Хорошие воины, – ответил секретарь.

– Ветераны, – Федоров, тоже был немногословен, и одним словом сказал все, что хотел.

– Ну, что же, в таком случае возвращаемся во дворец, дел сегодня еще много.

Император направился к старому Коломенскому дворцу, в котором он обосновался на постоянной основе вместе со своей, пока еще только любовницей, Ефросиньей Фроловой. Но, пройдя вдоль куч булыжников, государь увидел неприглядную картину. В большой мелкой луже лежал оборванный пожилой мужчина, который был сильно избит, а над ним возвышался крепкий курчавый молодец в сюртуке и с кнутом в руке.

– В чем дело!?

Голос Алексея Петровича был полной неожиданностью для обоих людей, и реакция каждого из них была разной. Парень в сюртуке вздрогнул, узнал императора и угодливо поклонился, а избитый оборванец повел себя совершенно спокойно, встал и злорадно ухмыльнулся в сторону своего мучителя.

– Государь спрашивает, в чем дело!? – Вперед выступил Федоров. – Отвечать! Эй, ты, с кнутом, бросай свою игрушку и говори!

– Ваше Величество, – курчавый парень выронил из руки кнут, упал на колени прямо в грязь и завыл, – не вели казнить! По приказу начальника строительства нерадивого работника бил и случайно тебе на глаза попался.

– Это так?

Алексей посмотрел на избитого оборванца, а тот не стушевался и, поклонившись в пояс, сказал:

– Врет он все, Твое Величество. Нас из-под Рязани на стройку пригнали, булыжником Коломенское мостить, а тут совсем беда. Кормят плохо, одежду не дают, а живем мы в сырости и оттого много болеем. Из ста человек, кто сюда из рязанских земель по осени пришел, нас только три десятка осталось.

– А с остальными что произошло?

– Многие по зиме померли или обморозились и были отправлены домой. И как не стало мочи терпеть, я решил к тебе на поклон пойти. Узнал, что ты сегодня на новом плацу солдат смотреть будешь, и побежал из барака, а Яшка, холоп нашего начальника, за мной кинулся и, понятное дело, догнал. Защити от воров, надежа-государь! Христом-богом тебя молю!

– Не верьте ему! – выкрикнул надсмотрщик. – Это ложь!

– Молчать!

Сказав это, самодержец задумался о том, что ему делать в этой ситуации, которая для него была ясна и прозрачна. Строитель не врет, он это видел, и если бы имелось свободное время, можно было поступить по примеру покойного батюшки, то есть самолично пройтись по стройке и, отловив нескольких воров, сломать об их спины пару крепких палок. Но что с этого толку? После экзекуции воровство не прекратится, а он не может быть во всех уголках необъятной России. Да и тратить половину дня на то, чтобы навести порядок хотя бы на одном строительстве для него слишком расточительно. Однако и оставить данный случай без всякого внимания тоже нельзя. И вновь направляясь во дворец, император бросил за спину:

– Федоров, разберись. Немедленно! Воров повесить, а дабы строительство не остановилось, на их места назначай заместителей.

– Будет сделано!

В здание старого Коломенского дворца, сопровождаемый лишь одним секретарем, император вошел через десять минут. И первым человеком, которого он принял в своем кабинете, был его новый придворный лейб-медик Дмитрий Тверитинов, прекрасный знаток медицины и очень хороший аптекарь, знающий свою профессию гораздо лучше любого заморского лекаря.

– Что скажешь?

Алексей Петрович посмотрел на лейб-медика, и тот, слегка поклонившись, ответил:

– Ваше Величество, рад вас обрадовать тем, что Ефросинья Фролова не больна.

– А тошнота откуда?

– Это беременность.

Сердце Алексея дрогнуло. Он вскочил с места и спросил Тверитинова:

– Где сейчас Фрося?

– Она отдыхает, и ее лучше не беспокоить.

– Хорошо, подожду до вечера.

– Государь, да не переживайте вы так. Здоровье у девушки хорошее и патологий не обнаружено, так что через шесть месяцев мы поздравим вас с первенцем.

– Ой, хорошо бы, – разрешая Тверитинову покинуть свой кабинет, Алексей взмахнул рукой, но врач остался на месте, и он задал вопрос: – Что еще?

– К милости твоей взываю, государь, и о заступничестве молю.

«И этот туда же», – подумал Алексей и спросил:

– В чем беда?

– По приказу патриарха Стефана вчера был схвачен мой лучший ученик молодой цирюльник Фома Иванов. Сейчас он находится в колоднической палате при патриаршем дворе и подвергается жесточайшим пыткам, а не сегодня, так завтра, и меня схватят.

– А есть за что?

– Патриарх считает, что имеется, ибо мы с учениками уверены, что церковь слишком много власти загребла, пастыри лживы и стяжают земные богатства, монахи захребетники и дармоеды, объедающие страну, а церковные обряды, целование икон и другие, являются причиной многих болезней. Батюшка твой говорил, что ныне у нас повольно всякому, кто какую веру изберет, в такую и верить. И еще он утверждал, что всего превыше просвещение народа. А на деле получается, что это не так?

– Ты Дмитрий батюшку покойного не вспоминай и его авторитетом на меня не дави, – император усмехнулся. – Он много чего говорил, и в частности, что хулители веры наносят стыд государству и не должны быть терпимы, поелику подрывают основание законов. И в «Воинских артикулах» записано, что смертью наказывается тот, кто на еретика и богохульника не доносит. Вот и получается, что вроде бы в чем-то ты прав, а по сути мерзкий богоотступник, которому самое место на костре.

– Значит, не будет мне заступничества?

Алексей посмотрел на поникшего лекаря и принял решение:

– Заступлюсь за тебя и твоего ученика, но вы должны прилюдно покаяться и три дня простоять на коленях перед иконами замаливая свои заблуждения.

– Но внутри, в душе своей, – Тверитинов ударил себя в грудь, – мы все равно будем знать, что правы.

– Так я тебе про то и говорю. Верь, во что пожелаешь, но молчи и не выпячивай свои идеи. Возможно, настанет день и они будут востребованы, и очень может быть, что случится это еще при моей жизни. А если ты ошибаешься, гореть тебе в геенне огненной за твои речи и убеждения.

– А ты сам как считаешь, государь, есть за мной правда или нет?

– Опасные вопросы задаешь, доктор. Не по чину они тебе, но ты меня сегодня порадовал и я отвечу. У каждого своя правда, и я надеюсь, что со временем, вера православная сможет избавить себя от корыстолюбцев и провести грамотную реформу своей структуры.

– Благодарю за разъяснение, Алексей Петрович.

– Вот и ступай.

Медик вышел, а император сделал себе пометку в блокнотик, обязательно переговорить с патриархом о судьбе Фомы Иванова, и вызвал Филиппова. Секретарь появился сразу же. Он подошел к столу, положил на него депеши и присланные из Сената на подпись бумаги. После чего, отодвинув в сторону один запечатанный черной сургучной печатью пакет, произнес:

– Письмо с Дона, от войскового атамана Кондратия Булавина.

Кивнув головой, Алексей отпустил секретаря, вскрыл пакет, достал письмо и, прочитав его, впал в легкую меланхолию. Независимый донской атаман сообщал, что на его сына Никифора было совершено покушение и, вне всякого сомнения, за убийцами стояла православная церковь, а точнее Протоинквизиторский приказ и его глава архимандрит Пафнутий. Далее Булавин писал, что рассматривает это прискорбный случай как попытку порушить мир между Россией и Доном, и просил императора держать бешеных псов на привязи, а если он не в состоянии этого сделать, пусть позовет на помощь соседа, который живо их в клетку загонит. В самом конце послания шла приписка-напоминание, что на Дону нужен постоянный представитель российской дипломатической службы, который бы и занимался решением всяких неурядиц между двумя государствами.

«Нет, определенно, проблему церкви надо решать», – подумал император. После чего встал, покинул свой кабинет и сказал Филиппову:

– Вели готовить выезд. Едем на патриарший двор. И вызови ко мне Шафирова со списками своих самых лучших и толковых людей.

16

Астрахань. 28.05.1710.

Максим Кумшацкий встал посреди огромного походного шатра, который ранее принадлежал ардебильскому наместнику, поднял кубок с вином и произнес:

– За нашу удачу и победу!

– За победу и удачу!

Собравшиеся в шатре полковники регулярной донской армии и приглашенные гости, вроде меня, поддержали командарма, а потом выпили за завтрашний день и начало похода. После чего Кумшацкий присел рядом со мной и, понизив голос до полушепота, сказал:

– А ты хитрец, Никифор.

Командующий Каспийской армии уже был в легком подпитии, всех вокруг считал друзьями и находился в том состоянии, которое арабы называют «птичка», то есть его вот-вот пробьет на песни, а пока он желает поговорить. Я не против, сам пару кубков вина пропустил и меня распогодило, так отчего бы и не погутарить с уважаемым человеком.

– И почему ты решил, что я хитрец, дядька Максим?

– А потому. Все вольные атаманы еще три дня назад в море вышли, за добычей торопятся, а ваш отряд чего-то ждет. Значит, вы свой план имеете и, зная твою дотошность, могу предположить, что за добычей ваша флотилия пойдет не туда, куда все.

– Ну, это не хитрость.

– Э-э-э, нет… – протянул он. – Именно хитрость. Ведь ты понимаешь, что персы как узнают, где казаки высадились, так все свои силы туда направят, а тут вы, раз, и захватили никем неприкрытый город. Верно я рассуждаю?

– Все так.

Хитрить я не стал, нужды в этом не было, а Кумшацкий сказал правду, наш отряд задержался в Астрахани преднамеренно.

– И когда вы выходите?

– Сразу после вас, дядька Максим, только вы вдоль западного берега пойдете, а мы вдоль восточного.

– А куда нацелились? – Я промолчал и только плечами пожал, а Кумшацкий хмыкнул и сказал: – Бывай, Никифор. Удачи тебе.

Атаман встал и снова вышел в круг. Видимо, намечалось пригласить музыкантов и певцов. Душа уходящих в поход казаков требовала продолжения банкета, а мне стало скучно и, не привлекая к себе внимания, я покинул шатер и вышел на свежий воздух. Шум, гам, свет ярких лампад, звяканье кубков и веселые выкрики остались за спиной, а я немного постоял на месте и через лагерь Каспийской армии направился к Волге.

Куда ни посмотри, сотни костров, вокруг которых сидят казаки, бурлаки и астраханские солдаты, как и атаманы в шатре, за чаркой вина. Вскоре все эти люди, которых более десяти тысяч, сядут на расшивы и бусы, и направятся в сторону Дербента. Там они высадятся на берег, соединятся с отрядами терских казаков и ватагами вольных атаманов, а затем начнут штурм города. И сомнений в том, что он будет взят, ни у кого нет. Стены древней приморской цитадели давно не ремонтировались, пушки старые и припасов мало, а гарнизон состоит из не самых лучших персидских войск и ополченцев, которые готовы открыть ворота крепости за небольшое вознаграждение и гарантию собственной неприкосновенности. Так что прав был древний военачальник, сказавший, что он может въехать в любой город на осле, который будет нагружен мешками с золотом.

Итак, Дербент падет в любом случае, а после этого Кумшацкий двинется на юг, в Кубинское ханство, где по-прежнему правит разоритель Терека Каиб-султан, который готов покинуть своих подданных и бежать в Баку. Он думает, что его прикроет идущая на север из внутренних провинций персидская армия, но он ошибается. Никто ему не поможет, и спрятаться от казаков ему не удастся. Ведь Каспийская армия идет в наступление не сама себе, а при помощи и поддержке дагестанских горцев Чолук Сурхай-хана Казикумыкского, а войско персов движется медленно и вынуждено часть своих сил направить на запад, в Мосул, где пару месяцев назад восстали племена курдов-суннитов. В общем, у Кумшацкого и его сотоварищей имеются все шансы на победу, и дай ему бог удачи и разумения.

Вот такие расклады по Каспийской армии, а что касается меня, то наш отряд, как и планировалось ранее, двинется на Гераз и Амоль. И пока собравшиеся в отдельное войско вольные ватаги гулебщиков будут штурмовать Астрабад, который они, скорее всего, возьмут, мы обделаем свои дела немного западнее и, месяца через полтора-два, спокойно вернемся в Астрахань. А здесь нас уже будут ожидать приказчики моего будущего родственника Семена Толстопятого, с которым я заранее договорился насчет сбыта добычи и трофеев по справедливой цене.

За размышлениями о прошлом, настоящем и будущем, я покинул лагерь Каспийской армии, прошелся по степи и оказался в нашем расположении. Проверил караульных, удостоверился, что все в порядке, подсел к огню и заварил себе настой из смеси трав, который мне в дорогу дала невеста. Посидел минут пять, поворошил палкой уголья, сделал пару глотков пахучего терпкого напитка и вслушался в отдаленные звуки гульбы, которая доносилась от большого лагеря. После чего вновь вернулся к своим многочисленным делам и вопросам, которые меня донимают.

Вопрос первый. Почему молчит дух Кара-Чурина Тюрка? При этом моя левая ладонь машинально прикоснулась к груди, на которой висел артефакт. Я прислушался к себе и не ощутил от кусочка металла даже намека, что в нем есть жизнь. Вот уже более полугода амулет всегда со мной, а подвижек нет – он молчит. Так может быть, дух спит и его необходимо снова кровью будить? Нет, вряд ли. Кое-что про сверхъестественные сущности я уже знаю и понимаю, что Кара-Чурин очень силен и как только он проснулся, заснуть ему уже не судьба, по крайней мере, до тех пор, пока вместилище его души и разума находится при мне, его далеком потомке. Но тогда почему он не желает общаться? Причин много, а какая из них верная, я не знаю. Ведь может так статься, что дух попросту брезгует общением со мной? Все может быть, для него я все же полукровка с большой примесью разных кровей, хоть и братских, но чужих. А подобный расклад тянет за собой дополнительные вопросы и заводит в такие дебри, что лучше в них не влезать и тему амулета пока оставлю в покое.

Перехожу ко второму вопросу. Когда я вернусь из похода, скину добычу и по зиме женюсь (в том, что все в моей жизни будет именно так, я ничуть не сомневался), на что потратить свою энергию? Приоритет, конечно же, война. Однако и других вариантов достаточно много, и какой наилучший, гадать можно сколько угодно и именно этим я и занимаюсь уже целую неделю.

Можно снова попытаться стать прогрессором. Но только для меня это скучно, и придется зависеть от очень многих людей, изобретателей, кузнецов, литейщиков, донских чиновников, Тайной Канцелярии и так далее. Значит, эта ветка моего развития отпадает, хотя что-то по мелочи всегда можно внедрять в массы, дабы жизнь людей была легче, а наше государство становилась крепче.

Далее. Торговля. Семен Семеныч Толстопятов обещал помочь в этом направлении, если я решу снарядить обоз на запад и север, или караван на восток и юг. Так что торговый вариант вполне реален. Тем более что его всегда можно совместить с военным походом. Например, на Хиву. Помнится, в «реальности Богданова» туда был направлен отряд князя Александра Бековича-Черкасского, и благодаря предательству его там уничтожили. Теперь же можно сходить поторговать, спровоцировать конфликт, подставить свой караван, в котором почти ничего не будет, и в отместку за это ограбить столицу тамошнего хана. Правда, для этого с собой придется взять хотя бы три тысячи казаков, и если в этом году для меня это невозможно, то в следующем собрать тридцать сотен жадных до боя и чужого барахла воинов реально. Ладно, буду думать над этой темой.

Что еще меня влечет? Пожалуй, что путешествия. Я вполне могу себе позволить поехать во Францию или Польшу, в Данию или Англию. Было бы интересно посмотреть на жизнь Европы. Но с другой стороны, а чего я там не видел? Вшей с блохами на давно немытых телах заносчивых аристократов в надцатом поколении, париков, буклей, чулков или деревянных башмаков? Нет уж, как подумаю об этой клоаке, которая считает себя просвещенной, так всего воротит, ибо восемнадцатый век это отнюдь не двадцать первый, и Европа пока еще не рай для туристов. Вот в Москву бы скататься, это да, было бы неплохо. Но, к сожалению, опасно, а значит, путешественник из меня тоже не получается.

Вот такие меня посещали мыслишки, которые были прерваны появлением нескольких голых и мокрых казаков, прибежавших от Волги. Что за чепуха!? Взрослые серьезные люди, а носятся посреди ночи голышом. Сейчас узнаем, что происходит.

К моему костру с ворохом одежды в руках подбежал Сергей Рубцов, и я спросил его:

– В чем дело?

– Д-д-д-д, да понимаешь, Никифор, – постукивая зубами и одеваясь, ответил Рубцов. – Один из наших казаков вечером историю рассказал про клад Разина, мол, его батя знал, где схоронок находится, и место расписал подробно. А мы посидели, подумали и пришли к выводу, что стоянка наша, как раз под описание подходит. Вот и решили пошукать.

– Среди ночи?

– Так клады лучше всего ночью искать. Это общеизвестный факт.

– И как успехи?

– Как видишь, мы с пустыми руками. Берег на полкилометра прочесали и ничего не нашли. Только замерзли и ноги ракушками изрезали.

– Понятно.

Рубцов оделся, подвинулся поближе к костру, протянул к нему большие сильные руки и сам задал вопрос:

– Никифор, а ты чего про клад Разина думаешь?

– Ничего, Сергей. Историй про это могу с десяток рассказать, но где он я даже предполагать не стану. Некогда мне кладами голову забивать, о будущем думаю.

– Странный ты человек, атаман. Необычный…

– Чего так?

– А ты вокруг посмотри и сам все поймешь. Никто на свою жизнь не загадывает и далеко идущие планы не строит, ибо все под богом ходим и судьба наша в руке Господа. А ты не таков, все прикидываешь, много думаешь и разные варианты перебираешь.

– Так разве это плохо?

– Наоборот, хорошо. Просто ты не такой как все.

– Наверное, ты прав, Сергей. Но уж, каков есть, таким и принимайте.

– Уже приняли, а иначе шел бы ты в поход с несколькими разбойниками, а не с двумя сотнями казаков.

– Твоя правда, сотник. Пойду я спать, а то завтра вставать рано.

Развернувшись, я ушел от костра в темноту и оглянулся. Сергей Рубцов через огонь смотрел мне вслед. И взгляд у моего сотника был очень вдумчивый и проницательный, и уже не в первый раз я задал себе один простенький вопросик. А кто ты таков, казак Сергей Рубцов с Хопра и чьи интересы представляешь, ведь не просто так ты ко мне самым первым человеком в ватагу записался? Ответа я не нашел, да особо и не искал, хотя он, наверняка, был на поверхности, или человек отца, или агент Лоскута.

17

Персия. Амоль. 29.06.1710.

Отправиться в поход сразу после армии Кумшацкого нам не удалось, а виной тому послужили мои неожиданные переговоры с персидской торговой общиной города Астрахани, которую, несмотря на войну, не тронули, и она продолжала вести свою мелкооптовую торговлишку со складов в Белом городе. И когда наш отряд уже был готов отчалить, на причале появился солидный пожилой господин в бухарском халате и с большой крашеной бородой, который представился как Хабиб Казвини.

Как выяснилось, Казвини получил с родины послание, в котором было сказано, что у меня в плену находится сын шахского дворецкого Абдалла Мехди-Казим и, конечно же, он хотел выкупить этого благородного юношу. По совету Семена Семеновича Толстопятова, который месяц назад консультировал меня по стоимости живого товара, я сходу назвал цену в десять тысяч рублей. Казвини, разумеется, от озвученной суммы выпал в осадок, расширил глаза, и предложил пятьсот. Я немного сбавил, перс добавил. Переговоры прошли весело и шустро, и мы с персом уложились всего в два дня, стоит заметить, когда речь идет о выкупе человека – это не срок.

Итак, мы договорились. После чего в мои руки перешли четыре тысячи рублей, а в объятья перса, вызванный из Астраханского острога, куда мы его сдавали на хранение, высокородный Абдалла Мехди-Казим. Все довольны и счастливы, кроме моих компаньонов, которые теряли благоприятные для плавания деньки. Но до открытого предъявления претензий не дошло, и как только персы покинули причал, а я передал деньги приказчику Толстопятова, прозвучали команды кормчих отдать концы. Наши расшивы, одна за другой покинули гостеприимный астраханский берег, вышли в открытое море и взяли курс на юго-восток.

Поход начался, и люди горели предстоящим делом. Вот только ветра попутного не было и вместо двух недель мы потратили на путешествие больше трех. И от этого в головах некоторых слабохарактерных казаков появились думки, что нет нам удачи. Однако, как только мы приблизились к устью реки Гераз, люди снова вошли в норму и, отчистив от соли и ржавчины свое оружие, приготовились к высадке, с которой на совете атаманов было решено не тянуть. Сказано, сделано, и словно заправские морские пехотинцы, прямо с судов, бросаясь в воду вблизи крохотного песчаного пляжа километрах в пяти от нужного нам городка, две сотни казаков, во главе со мной, устремляются к берегу.

После такого лихого десантирования нам должно было повезти, и надежды оправдались. Ранним утром следующего дня, когда побледнели звезды, и заалел восток, жителей Гераза ждал неприятный сюрприз. Они выходили из своих домов и видели, что во всех ключевых точках их спокойного городка с обнаженным оружием в руках стоят загорелые полуголые северяне, которые перебили немногочисленную стражу и перекрыли все входы и выходы из поселения. Что характерно, никто даже не подумал о том, чтобы оказать сопротивление, а вот сбежать попробовали многие. Но мы не лыком шиты, опыт по захвату населенных пунктов уже имеем. Поэтому ни один горожанин из семисот девяти человек не ушел. А когда к причалам прижались наши расшивы, все население было согнано в десяток больших домов в районе порта и, оставив отряды Межы и Волдыря собирать хабар и сторожить жителей Гераза, основные силы, погрузив на влекомые ослами повозки две мои мортиры, пошли на Амоль.

Перед этим, само собой, мы расспросили жителей о том, что происходит вокруг, и узнали, что вчера утром порт покинула сотня конников паши Демавенда, есть такой крупный город недалеко отсюда в предгорьях Эль-Борза. А направилась эта сотня в Амоль, где присоединилась к местному ополчению и отрядам городской стражи, которые двинулись в Астрабадский залив. Зачем они туда пошли, понятно, казаки девяти крупных вольных отрядов штурмуют местный райцентр, и персы стягивают к нему дополнительные силы.

Все складывалось хорошо. Удача снова была с нами. Начало хорошее и по этой причине мы действовали уверенно и ничего не боялись, ведь опасаться некого. Народ здесь непуганый, укрепления богатого города Амоль обветшали (казнокрадство процветает), а войска ушли. Значит, нам раздолье. Однако это не повод расслабляться, и мы продолжали действовать по предварительному плану.

Вперед пошли переодетые в форму местной стражи наши лучшие воины, а мы вслед за ними с отставанием в пару верст. До Амоля, как я уже говорил ранее, примерно пятнадцать километров по прямой, а следуя по всем изгибам реки, вдоль которой петляла дорога, выходило двадцать. Продвигались мы быстро, не обращая внимания на пастухов и крестьян в полях. Нас гнал азарт и запах серьезной добычи, и уже через три часа передовой отряд захватил ворота Амоля, удержал их до подхода основных сил, и началось то, ради чего все и затевалось, захват пятнадцатитысячного города и мародерка.

Подробной карты города у нас, конечно же, не было. Но мы быстро сориентировались на местности, а затем, взобравшись на высокую привратную башню, Нечос, Бурсаченко и я, разделили Амоль на три части. Харько получил центр города и должен был задавить полусотню стражников и личную охрану местного феодала. Бурсаченко нацелился на левую половину города, он приметил там базар, и у него потекли слюнки. А мне досталась правая половина, кузнечные ряды и оружейный завод.

При этом мои старшие товарищи считали, что ухватили себе самые жирные куски и прокидали меня, а Харько даже сделал виноватое лицо. Но я не расстраивался, ибо сам выбрал район, где можно поживиться, а мою долю в деньгах никто не отменял. И это только кажется, что в промышленных кварталах, как я уже обозначил для себя правую половину города, нечего взять. Добра там хватит, только надо четко понимать, что ты хочешь получить, а я уже примерно представлял, что станет добычей моей ватаги. Кроме того, у меня будет выход на торговый тракт за городом, а там виллы богачей и проходящие мимо Амоля караваны.

– С Богом!

Харько Нечос взмахнул саблей и во главе своих боевых полусотен, закинув клинок на плечо, направился к центру города, где уже готовились к бою имеющие храброе сердце городские стражники и местные горожане-добровольцы.

– Помоги Богородица!

После отрядов Нечоса в наступление перешла сотня Бурсаченко, повернувшая от ворот налево. А что касательно меня, проводив атаманов, я усмехнулся и, не вынимая из ножен оружия, кивнул направо вдоль стены.

– Вперед!

Казаки моего отряда рванулись в указанном направлении, и уже через час вся правая половина города Амоль с Южными воротами была в наших руках. Боя, как такового, не случилось. Ватажники зарезали несколько человек, кто был похож на стражника, и на этом как бы все. Оружейный завод и кузнечные ряды захватили в целости и сохранности. Бурсаченко с Нечосом справлялись без меня и, выслав за город, где находились летние дома богатых горожан сотню самых бодрых воинов под командованием Борисова, я приказал начать инвентаризацию добычи. По самым скромным прикидкам до подхода войск из Демавенда, Барферуша или Сари у нас есть пара дней, можно не торопиться. Однако лучше сразу уладить все вопросы по дувану и заранее определиться с тем, что мы возьмем на борт.

– Ура-а-а!

По окрестным кварталам разнесся радостный рев ватажников, которые начали выполнять приказ. А мы с Рубцовым засели в здании, где проживал управляющий оружейным заводом, и приступили к допросу горожан. Разумеется, спрашивали не простых работяг, которых сейчас толпами сгоняли в один из пустых цехов, а приказчиков, самых знатных мастеров и управляющего, жирного толстяка весом под сто двадцать килограмм. Вопрос-ответ. Вопрос-ответ. И к вечеру, когда весь город уже находился под полным контролем наших отрядов, мы с Сергеем знали, на что можем рассчитывать и каковы успехи сотни Борисова.

Сначала, расскажу про нашу часть города, то есть о промышленных кварталах.

Во-первых, на складах оружейного завода имелась продукция. На одном хранилось тридцать новеньких зембуреков (пчелок) – мелкокалиберных орудий, которые перевозятся на верблюдах или лошадях, и каждый из этих стволов стоил как минимум сто рублей. Вот и получается, что это уже три тысячи нам в плюс. Далее второй склад, где обнаружилось почти пять сотен сделанных для гвардейского корпуса туфенгчи ружей. По виду нормальные фузеи, которые перекупщики заберут сразу, только предложи, и это еще около пятнадцати тысяч рублей.

Во-вторых, ценной добычей являлись изделия местных кузнецов-оружейников, которые производили не простые ножи и сабли с доспехами, а вооружение для богатой клиентуры, и каждая вещь из их кладовых была настоящим произведениям искусства. Сколько точно добра имеется, определить не представлялось возможным, частников проконтролировать сложно. Но по самым скромным прикидкам мы могли рассчитывать на полсотни комплектов тяжелой брони, на три сотни изукрашенных слоновой костью и серебром клинков, и полтысячи кинжалов с драгоценными и полудрагоценными камешками на рукоятках. Солидно? Еще как. А главное – товар этот очень и очень ходовой, и отнюдь не дешевый. Хоть горскому князю предлагай, хоть степному хану, возьмут сразу.

Кроме того, помимо оружия мы погрузим на борт несколько десятков самых лучших местных оружейников и кузнецов, которые теперь будут пахать на Войско Донское, а не на персидского шаха. И хотя я сам, по понятным причинам, этих людей использовать не могу, чтобы продать их нашим промышленникам, которые приставят пленников к делу, мне разума хватит. Стандартная практика с древних времен, захватил чужого мастера, используй его, и даже если он будет работать вполсилы, все равно принесет тебе какую-то выгоду, а враг, наоборот, ничего не получит.

Теперь насчет того, что за городом награбил Борисов, который почистил больше десяти особняков и смог перехватить идущий из Сари в Демавенд караван с грузом табака. Жаль, конечно, что никого из хозяев загородных вилл на месте не оказалось, но и так все неплохо получилось. Понятно, что ковры, мебель и чистокровных лошадей мы с собой не возьмем, да и тюки с табаком придется спалить, расшивы суда вместительные, но совсем не резиновые. А вот драгоценную посуду и серебро с золотом бросать никак нельзя, груз малогабаритный и дорогой.

Ну, что? Приказы розданы, инструкции усвоены правильно, время дорого и начинается реальная работа, в моем отряде очистка вражеского города от материальных ценностей воспринималась только с такой позиции. Ведется упаковка трофеев в тюки и полога, сбор повозок и лошадей в одном месте, и отбор наилучших мастеров, которые поедут на Дон. Казаки деловиты и собраны, никто не бухает – в походе это под запретом, и каждый человек трудится в поте лица своего. Все почти идеально за исключением одного момента, общения с противоположным полом города Амоль. Мои воины не святые скопцы и долгое время были в море, а вокруг столько симпатичных женщин, что в перерывах между грабежом, казаки уделяют им внимание и, удовлетворив потребности, продолжают свой общественно полезный труд. Это самое обычное дело при налете на город врага, в котором можно ни с кем не церемониться, так что удивления не вызывает и воспринимается как должное.

Насчет себя скажу сразу – в разврате участия не принимал. И происходило это отнюдь не потому, что я по жизни правильный и положительный герой или потому что не хотел. Гормоны гуляют, и мыслишки с порнокартинками в голове кружатся. Просто я не мог себе этого позволить, ибо атаман всегда на виду, а о моем поведении в походе обязательно будет доложено купцу Семену Толстопятову. Так что мне перед грядущей свадьбой сложности не нужны, а после нее и тем более. Такие вот происходили дела, при которых на меня легла забота о сортировке дувана и контроль за всеми движениями в зоне своей ответственности, а про развлечения пришлось забыть.

После захвата Амоля прошло шестьдесят часов, и наступило третье утро на персидской земле. Дозоры Борисова сообщили, что с юга замечена вражеская конница, полсотни всадников, по виду похожих на горцев Эль-Борза. Этой новостью я незамедлительно поделился с компаньонами, и так как все наши дела в городе уже были сделаны, мы решили, что пришло время покинуть его и, не задерживаясь, отходить к побережью.

– Поджигай! – Вернувшись в свой район города, приказал я.

Десятки факелов полетели в здания, где уже заранее был рассыпан порох и накидан легковоспламеняющийся мусор, солома, перья из тюфяков и смоченные в масле тряпки. Полыхнуло знатно, пламя взвилось к небесам, и клубы черного дыма начали заволакивать все вокруг.

– Выпускай работяг и жителей!

Следующая моя команда разнеслась по улочкам и рабочим площадкам оружейного завода. Запоры цеха были открыты и более тысячи человек толпой ломанулись из уже загоревшегося здания. Выстрелами из пистолей вверх и криками казаки подбодрили пленников и направили их в сторону Южных ворот. Масса испуганных людей рванулась на волю, а я продолжил отдавать приказы:

– Уходим! Следить за повозками! Рубцов, за мастеров головой отвечаешь! Лучко, твой десяток замыкающий, смотри, чтоб никто не отстал! Карташ, отпусти кралю! Местных баб, с собой не берем, я сразу предупреждал, а своих здесь не обнаружено! Вперед! Не зевать, а то сгорим тут все к чертям собачьим! Живее!

Бодрые голоса дублировавших мои приказы сотников и десятников всколыхнули нашу грузовую колонну, которая растянулась метров на триста по улице, и пятьдесят семь повозок устремились к Северо-Западным воротам. Двадцатиминутный марш по опустевшему городу и во главе своего отряда я первым выхожу в чистое поле и, остановившись за оплывшим и заросшим бурьяном рвом, наблюдаю за движением ватаги.

Повозки у нас ладные, самые лучшие отбирали. Тюки лежат один к одному, плотненько, и пленные мастера, коих гнали в центре, скованы кандалами, которые как побочный продукт производились на оружейном заводе. Порядок такой, что глаз радуется. Мои казаки идут походным порядком, настороженно оглядывают окрестности и готовы отразить нападение любого врага, который покусится на их добычу. Все правильно, хорошо и логично, за исключением одного момента. Юрко Карташ, молодой чубатый казачина, тянет за собой красивую темноглазую девку, и на мой приказ бросить ее в городе, видимо, попросту забил болт.

– Юрко! – Окликнул я парня. – Сюда иди!

Казак подходит, и девка, которая свободна и не повязана, плетется за ним следом. Смотрю на Карташа, а он, с вызовом, на меня, и в итоге, в схватке, кто кого переглядит, побеждаю я. Опустив взгляд и понурившись, Юрко говорит:

– Не могу ее бросить, атаман. Понравилась она мне, прикипел.

– Ты понимаешь, что нарушил не только мой приказ, но и на весь отрядный уклад плюнул?

– Ничего я не плюнул!

– Не огрызайся. Было оговорено, что с собой чужих женщин не брать. Были бы свои полонянки, другое дело, доставили бы их домой, а ты обычную гаремную суку пригрел, которая неизвестно через сколько рук прошла.

Таких злых слов парень не стерпел, сжался как пружина и бросился на меня, но налетел челюстью на хук с правой и упал наземь. Рядом со мной незамедлительно появляются Рубцов и Борисов, и Сергей спрашивает:

– Что с ним делать будем?

– Сейчас посмотрим. Переводи мои слова этой восточной Джульетте.

– Кому?

– Не важно, Просто переводи.

– Понял.

Посмотрев на девушку, я спросил ее:

– Кто ты и кому принадлежишь?

– Зухра, – ответила она, – туркменка. Меня в прошлом году отец персам продал. Стала наложницей купца Рахима из Мешхеда, а потом меня начальник оружейной фабрики для своего гарема купил.

– Зачем с ним пошла? – я кивнул на бессознательное тело Карташа.

– Он мне понравился, а в городе оставаться нельзя, я с другим мужчиной была, и хозяин меня теперь насмерть забьет.

– С нами тоже нельзя.

– Но Юри сказал…

– Ты его не так поняла.

– Но ведь вы можете вывезти меня отсюда? – Девушка упала в придорожную пыль и в мольбе протянула ко мне свои ладони. – Спасите!

Отстранившись от гладких смуглых рук, которые хотели ухватиться за мой сапог, я обратился к своим сотникам:

– Что скажете?

Первым высказался Борисов:

– Баба на борту – это всегда раздор среди казаков, склоки и ревность Карташа, который считает ее своей. Были бы мы рядом с нашей землей, проблемы не возникло бы, пару дней люди смогли бы перетерпеть. Но пятнадцать-двадцать суток в море, притом, что суда будут забиты под завязку, мало кто выдержит. Наложница она наложница и есть, не княгиня, и не дворянка, за которую можно выкуп получить. Так что мое мнение такое, бросить ее здесь, а Карташа оттащить в Гераз и перед погрузкой так выпороть, чтобы до самой Астрахани на ноги встать не мог.

– А ты что скажешь? – обратился я к Рубцову. – Он ведь из твоей сотни?

– Бабу, конечно, надо бы здесь оставить, но тогда казака потеряем, а это дело серьезное. Поэтому думаю, что такой вопрос лучше как-то иначе решить. Может быть, раз такое дело и девка ему полюбилась, пусть ее своей женой объявит? Тогда проще будет, на чужую жинку никто не позарится, и я за этой парочкой присмотрю.

– То есть, возьмешь их под свою ответственность?

– Возьму.

Тем временем, пока мы решали судьбу Карташа, он очнулся, встал с земли, и я спросил его:

– Женой свою подругу объявишь?

– Да!

Парень не колебался, и я согласно кивнул:

– Ты сам свою судьбу выбрал, но учти, назад дороги не будет. Долю твою за невыполнение приказа и ватажного уговора отдаю в общий котел, и ты со мной больше в поход не пойдешь.

– Я все понял, атаман, и решение твое принимаю.

– Свободен. Забирай свою бабу, становись в строй и скажи спасибо, что легко отделался.

– Благодарю!

Карташ схватил Зухру за руку и, на ходу, что-то объясняя ей, пристроился к последней повозке. Сотники пошли следом, а я остался на месте. Хотелось посмотреть на добычу Бурсаченко и Нечоса, да и по деньгам все вопросы следовало сейчас решить, пока горячка от удачного набега не схлынула. Как сказал один киношный персонаж: «Куй железо, не отходя от кассы», и он был прав.

Компаньоны не замедлили, и появились через пару минут, сразу, как только замыкающий десяток Лучко прошел. И оттого, что я увидел, мне захотелось засмеяться и, одновременно с этим, высказать в адрес атаманов много нехороших слов. Но я, конечно же, сдержался, смотрел на прохождение двух отрядов совершенно спокойно и делал для себя выводы на будущее.

Мои казаки знали, за какой добычей идут, приказы воспринимали как истину в крайней инстанции, и к грабежу подошли системно. Другое дело наши компаньоны, превосходные воины и в бою за город показали себя на «отлично», но вот после распустились, и атаманам стоило немалого труда заставить своих воинов покинуть охваченный пожаром город. В итоге порядок сохранили немногие. В основном приближенные к командованию десятки из бывалых и многое повидавших казаков. А молодежь в последний момент хватала под руку все что попадется и грузила это на возы, тачки и телеги.

И что же мы видим на примере одного передвижного средства? Повозка, которую тянут два заморенных вола, набита всякой всячиной. Шелка и одежда, посуда и ковры, дешевые паласы и несколько единиц простого холодного оружия, мешок сахара и амфора с маслом, сухофрукты, инструменты и еще не понятно что. Конечно, все вперемешку. А казаки, вместо того чтобы заниматься охраной, тянут на себе чувалы с награбленным добром, и им глубоко наплевать, что где-то неподалеку ошивается конница дейлемитов. На какое-то время они превратились в банду анархо-синдикалистов образца пока еще не наступившего тысяча девятьсот восемнадцатого года из «реальности Богданова», только черного знамени над головой не хватает и революционных матросов с пулеметными лентами на груди, а так идентичность полная. Анархия в самом диком ее проявлении захватила власть в свои руки, и большая часть наших сил выведена из строя разложением и вседозволенностью, которые отступят только, когда мы выйдем в море.

«Э-хе-хе, – подумал я, – в следующий поход надо одному идти, а то влечу когда-нибудь в блудняк с такими сотоварищами, и придется мне туго».

Будто вторя моим мыслям, из ворот появились хмурые атаманы. Они подошли ко мне, остановились и Бурсаченко, со злобой, взметнув сапогом серую пыль, сказал:

– Добычи взяли много, а погрузить ее некуда. Говорю своим казакам, куда тянете, бросайте все лишнее, а они уперлись рогом – нет наше, не бросим. Бисовы дети!

– У меня тоже самое, – вторил ему Нечос. – Половину хлама придется в Геразе бросить.

– Угу, – согласился я с ними, и спросил Харько: – Что по деньгам?

– Хочешь сейчас все решить?

– Да. Пока ваши отряды доберутся до Гераза, мои ватажники уже закончат погрузку и будут готовы отплыть, а рядом вражеская конница. Так что сам понимаешь, лучше всего сейчас финансовые вопросы уладить и в порту разделить деньги, а в море уже каждый сам по себе.

– Не доверяешь моим казакам?

В голосе Нечоса была легкая досада и наигранная обида, но я не обратил на это никакого внимания.

– Доверяю, Харько. Но если в Геразе на нас навалятся серьезные вражеские силы, мои люди за ваше добро и разгильдяйство помирать не станут.

– Да-да, – поддержал меня второй атаман. – Деньги надо сразу раздуванить, а то мало ли что…

– Ладно, – согласился Нечос. – Давайте считать, что у нас имеется. В городской казне и в домах местных богатеев взято серебряной и золотой монеты на шестьдесят тысяч рублей. Все деньги под надежной охраной и до Гераза доедут в любом случае. Что у вас?

– У меня казны только на десять тысяч, – сказал Бурсаченко.

– И у меня двадцать, – добавил я.

– Итого девяносто. – Нечос заметно повеселел и ухмыльнулся. – Неплохо, браты!

– Это так.

Мы с Бурсаченко сказали эти слова одновременно, и тоже засмеялись, поскольку деньги это всегда хорошо. Особенно, когда ты уверен, что тебя не обманут. Отсмеявшись, мы посмотрели на Харько, а он, уже подведя нехитрые подсчеты, огласил окончательный результат по дележу казны:

– От меня Никифору еще десять тысяч. Как прибудем в порт, сразу забирай. А тебе, друг Зиновий, пять тысяч. Все по справедливости?

– Вопросов нет.

– Принимается.

Услышал все, что хотел, я покинул атаманов и устремился вслед за своей ватагой. Арьергард догнал быстро, марш к Геразу прошел нормально, и в порт мы вошли после полудня. Время на погрузку имелось, и к тому моменту, когда, высунув языки и, загнав тягловых животных, обозы Бурсаченко и Нечоса добрались до конечной остановки, мои три расшивы уже были готовы отчалить. Однако я был вынужден ждать своих компаньонов, которые устроили на берегу сортировку добычи. А после того как положенная нашей ватаге денежная сумма в мешках с абасси перекочевала на борт моего судна, нам еще пришлось обеспечивать безопасный отход.

Надо сказать, что занялся я этим очень вовремя, так как на равнине за портом появились дейлемиты с предгорий Эль-Борза, злые бойцы, в количестве около полутора тысяч всадников. И если бы не Межа с Волдырем, за три дня построившие на окраинах городка баррикады, и мои мортиры, которые пресекли попытку атаковать порт, пришлось бы нам туго.

Однако снова все обошлось. Бомбы мортир навели шороху среди вражеских конников. Перед самой баррикадой они замялись, а дружные ружейные залпы вместе с грохотом ручных гранат окончательно лишили их желания лезть напролом. Так что, пересидев ночь в обороне, ранним утром следующего дня мы покинули Гераз. И стоя на корме расшивы, я смотрел на перегруженные суда моих компаньонов, которые за малым бортами воду не цепляли. Затем переводил взгляд на огромный костер из добычи, которую пришлось бросить на берегу, и думал о человеческой жадности, которая еще никого до добра не доводила.

18

Россия. Москва. 15.08.1710.

«Три месяца назад я был полон надежд и радости, а теперь разбит, раздавлен судьбой и сломлен морально».

Алексей Петрович Романов сидел на скамейке подле простой могилки с самым обычным деревянным крестом, смотрел на нее и его одолевали тяжкие думы. Он корил себя за то, что пошел на поводу у патриарха Стефана Яворского и, в итоге, потерял своего неродившегося сына и любимую девушку Фросю Фролову, хозяюшку – как он ее ласково называл. И теперь она лежит в могиле, а священники не желают отпевать умершую любовницу императора.

А началось все с того, что ровно три месяца назад было получено письмо от атамана Войска Донского Кондратия Булавина с претензиями к церкви, и в этот же день государь имел беседу со своим лейб-медиком Дмитрием Тверитиновым, который просил у него заступничества перед патриархом. И в связи с этим, а так же с тем обстоятельством, что его любовница была беременна, а молодой император хотел на ней жениться до рождения ребенка, он незамедлительно отправился из тихого и милого сердцу Коломенского дворца в Москву, где имел беседу со Стефаном Яворским.

Что хотел от русской православной церкви Алексей Петрович догадаться не сложно. Защитить преданных ему людей, унять инквизиторов и получить разрешение на брак со с любимой девушкой, которая живет с ним во грехе. А патриарх, будто ждал появления Алексея, и к беседе с государем был готов. Поэтому на каждый вопрос императора уже имел ответ.

Хочешь, чтобы из поруба выпустили Фому Иванова и не трогали Тверитинова? Это возможно, но с покаянием богохульников.

Желаешь, чтобы Протоинквизиторский приказ не совался на Дон? Патриарх не против и немедленно укажет архимандриту Пафнутию не посылать своих людей на юг, по крайней мере, на некоторое время.

А вот женитьба на крепостной девке, которая до свадьбы успела нагулять живот, встретило полнейшее непонимание со стороны Стефана, который считал, что Фролова не ровня повелителю России.

Однако Алексей был тверд. Он настаивал на своем и смог добиться благословения патриарха, но опять же, с некоторыми условиями. Церковь получит от государя серьезное денежное подношение, а Ефросинья Фролова была должна, подобно Тверитинову с учениками, отстоять трехдневную службу перед иконами и этим замолить свой грех. Император согласился с условиями Стефана и погубил свою любимую Фросеньку и ребеночка.

Послушная воле Алексея, простая, добрая и спокойная крестьянская девка Ефросинья три дня и три ночи, не смыкая глаз, без еды и почти без питья, под строгими взглядами священнослужителей, молилась в Успенском соборе. А когда пришло время встать с колен, от переутомления и нервного перенапряжения у нее случился выкидыш. И будь рядом опытный медик или просто сведущий в медицине человек, который бы вовремя остановил кровотечение, девушка выжила бы. Но черные мракобесы до последнего момента не впускали в храм никого из свиты императора, который ждал свою возлюбленную на паперти собора. И так, вместо радости, в тот день Алексей Петровича получил одно из самых серьезных и горьких испытаний своей жизни.

Император не мог поверить, что Фрося мертва. Он рвал и метал, требовал от бога справедливости, много молился сам, принуждал к этому других, впадал в отчаяние и ярость, а затем, в конце концов, на две недели погрузился в беспробудное пьянство, из которого всего несколько дней назад его вывел Дмитрий Тверитинов. И теперь, когда Алексей окончательно пришел в себя, он смог посетить могилу любимой, никого не стесняясь поплакать, помолиться за упокой ее души, собраться с мыслями и принять ряд решений, которые на годы вперед определили его отношение к церкви, как к институту, который представляет бога.

Священники не хотят освящать могилу Фроловой на том основании, что ее настиг гнев Господень? Ладно, это сделает кто-то из раскольников. Они не желают распускать Протоинквизиторский приказ? Ничего, император будет терпеть это до тех пор, пока не укрепился на троне. Патриарх желает иметь на него еще больше влияния? Пусть. Государь снова стерпит, но он ничего не забудет, память у него хорошая и придет срок, Стефан Яворский, этот перекрасившийся в православного католик, ответит за все.

Алексей услышал шаги и, обернувшись, увидел своих самых верных людей, тех, кто не дал ему помутиться рассудком, и не бросил на произвол судьбы в трудную минуту, когда он искал спасения на дне бутылки. Это были Тверитинов, Федоров, Филиппов и Мухортов. И сейчас государь был рад видеть этих людей, которые в молчании остановились рядом со скамейкой, где он сидел.

– Мухортов, – спустя пару минут, обратился император к дьяку Преображенского приказа, – ты сделал, что я велел?

– Да, Алексей Петрович, – тайный агент и доверенное лицо князя Ромодановского согласно мотнул головой. – Вчера моими парнями был схвачен и пытан служка Успенского собора Вениамин Ботский. Он присутствовал при смерти Ефросиньи Фроловой и сказал, что умирала она страшно, кричала так, что слышать ее не было никакой мочи и многие люди при этом зажимали себе уши.

– И никто не пришел на помощь?

– Нет. Патриарх запретил. Самолично.

– Так-так… Что еще?

– Кроме того, Ботский слышал слова Яворского, что лучше бы на престоле сын Екатерины, малолетний Петр Петрович, сидел, а Алешка Романов ему все больше отца-нечестивца напоминает, строптив больно и может не внять слову патриарха.

– Показания Ботского записаны?

– На двадцати семи листах и переданы вашему секретарю.

– Ознакомлюсь. Что со служкой сделали?

– Сегодня утром его нашли за стенами Кремля. Официальная версия гласит, что он был ограблен ночными разбойниками и убит. Все сделано чисто.

– Хорошо, – Алексей бросил взгляд на Тверитинова и обратился уже к нему: – Дмитрий, что у тебя?

Медик сделал небольшой шажок к императору и сказал:

– Составлен список священнослужителей, кто недоволен нынешними порядками в церкви. Всего сорок два человека, в основном это приходские священники, монахи и дьячки, из тех, кому близко учение Юрьевского архимандрита Кассиана, в 1505 году сожженного на костре за ересь. Хочу напомнить, что архимандрит ратовал за то, что церковь должна отречься от всего материального в пользу народа, а каждый, кто носит рясу, обязан свой кусок хлеба зарабатывать лично.

– Я знаю, кто такой Кассиан и за что его сожгли. Список передашь капитану Федорову, а он к этим людям присмотрится.

– Понял, – Тверитинов сделал шаг назад.

– Слушаюсь! – одновременно с этим движением медика по-военному отчеканил Федоров.

– Свободны! Филиппов останься.

Мухортов, Федоров и Тверитинов покинули императора, а тот вопросительно кивнул секретарю и Филиппов доложил:

– Посольство на Дон было готово выехать в Черкасск еще месяц назад, но без вашего личного разрешения и инструкций Шафиров его придержал.

– Верное решение. Завтра вызовешь всех посольских ко мне, поговорю с ними.

– Сейчас же извещу об этом Посольский приказ.

Секретарь застыл без движения, а император помедлил и спросил:

– Ты присмотрелся к последней партии молодых офицеров, которые обучались заграницей?

– Да, и среди всех, готов порекомендовать одного кандидата, поручика лейб-гвардии Преображенского полка князя Александра Бековича-Черкасского. Молод, всего двадцать три года, учился на навигатора, оценки имел хорошие, умен, в дворцовых интригах не замечен, ни к одной придворной партии не принадлежит и готов выполнить любое ваше приказание.

– А факт, что он вместе с братьями воспитывался в доме Бориса Алексеевича Голицына, не означает, что и помимо меня кто-то будет иметь на него влияние?

– Нет. Князь Голицын относился к нему как к слуге и воспитывал его палкой. Этим он похож…

Филиппов запнулся, а государь, невесело усмехнувшись, произнес:

– Похож на меня? Это ты хотел сказать, капитан?

– Да, Ваше Величество.

– Что же, я хочу увидеть этого поручика уже сегодня ночью. У меня для него будет отдельное поручение и важное письмо к одному человеку. На Дон он поедет в составе посольства, а дальше сам по себе. Иди, Андрей.

– Алексей Петрович, дел накопилось много, надо бы заняться, – заторопился секретарь. – Тут и смета по строительству Сибирского тракта, и переселенцы на восток, и несколько проектов указов из Сената, и письма от иностранных государей…

– Вечером займусь. Ступай. Мне еще какое-то время надо побыть одному.

Секретарь тяжко вздохнул и покинул своего государя, а государь Алексей Петрович еще три часа просидел над могилой Фроловой. И только в первых сумерках он покинул скамейку. На прощание император приложил к сырому земляному холмику ладонь правой руки, и прошептал:

– Прости меня, Фрося, я виноват перед тобой.

19

Царицын. 16.08.1710.

Старая дубовая роща на берегу Волги, километрах в десяти от Царицына, на своем веку видела очень многое. И то, что под сенью самого мощного дерева, во всем этом зеленом царстве, посреди степных просторов, на мягком двухметровом ковре лежат два юных обнаженных тела, вряд ли удивляет наблюдающих в этот жаркий полдень за нами природных духов.

Вчера я задумал романтическую прогулку со своей любимой. Место было присмотрено заранее, бывал я в этой роще с Аленой по весне, а все потребное для пикника было доставлено сюда односумами. И вот результат, все сложилось хорошо. У меня случился первый секс и довольный жизнью, я обнимаю свою невесту, смотрю, как мирно она спит, а свежий речной ветерок, порывами налетающий с Волги, играется с ее золотыми волосами.

Видимо, почуяв, что за ней наблюдают, Алена открыла глаза, увидела меня, улыбнулась и, без всякого стеснения, как кошка, потянулась на ковре всем своим роскошным телом. Затем она чмокнула меня в губы, прижалась ближе и спросила:

– А у тебя точно все было в первый раз?

– Да.

– Не врешь, – констатировала она. – Но почему-то и всей правды не говоришь, слишком уверенно ты все делал.

– Тебе-то откуда знать, краса моя неземная? – усмехнулся я. – Ведь сравнить не с чем.

– Ты забываешь, что невеста у тебя не простая…

– А золотая, – не дав ей закончить, засмеялся я. – Знаю, все знаю.

– В шутку переводишь? Ну, ладно. – Алена встала с ковра и кивнула в сторону небольшого пруда с родником, который находился от нас метрах в пятидесяти. – Ты со мной?

– Само собой.

Как есть, голые и свободные, держась за руки, мы перешли полянку. В чистом незамутненном пруду приняли природную ванну, а затем долгое время целовались. Я прижимал к себе свое ненаглядное солнышко, мой лучик света, сосредоточившийся в одном человеке и, чувствуя исходящее от Алены душевное тепло, целуя ее волосы, губы и шею, был счастливейшим из людей. Не всем везет в жизни, и мало кому выпадает случай встретить свою вторую половинку, а мне вот повезло.

В объятьях друг друга мы провели около часа, истомленные нашими забавами, вновь упали под древний дуб и моя любимая попросила:

– Лют, расскажи какую-нибудь смешную историю.

– На ум ничего не приходит.

– Врунишка.

– Ну, смешных, сейчас ни одной не припомню.

– Расскажи любую, даже грустную.

– Ладно, слушай. Давным-давно жил да был, молодой, сильный и работящий парень, который имел заветную мечту, построить в родной деревне свой собственный дом. И вот он вышел из-под опеки родителей, и решил ее осуществить. Много работал, собрал деньги, стройматериал, и за пару лет отгрохал огромный терем. А когда он уже был готов заселиться в жилище, с неба, в подарок от вседержителя, прилетела молния. Трах! Бах! И все сгорело. Парень принял волю бога, посетил храм, посоветовался со священниками и много молился, но мечту не оставил. Он продолжил трудиться в поте лица своего и, будучи уже мужчиной средних лет, построил самый обычный дом, как у всех. И снова молния с небес, и это его жилище было уничтожено. Вздохнул человек тягостно, опять восславил небесного покровителя и отправился в дальний путь. И вернулся он в родные края лет через двадцать, уже глубоким стариком, и все что смог сделать – вырыть землянку. Но опять летят молнии и, стоя на пепелище своей мечты, человек воскликнул: «Ну, за что, Господи!? Почему ты рушишь мое жилище!? Ведь я всегда был верен тебе, и с покорностью принимал твою волю! За что!?». Вздрогнули небеса, и голос свыше ответил старцу, который доживал свои последние годы: «Ну, не нравишься ты мне. Не нравишься!».

– Печальная история. А в чем мораль?

– Да какая угодно. Каждый найдет в этой басне что-то свое, а для меня все просто. Не верь богам и не принимай их волю как истину. Живи своим умом и не славь того, кто желает тебе зла.

Алена задумалась, в который уже раз за день прижалась к моей груди, посопела и спросила:

– А что будет потом, Лют?

– Лето закончится, придет осень, а за ней зима…

– Я не про то.

– Ну, если тебя интересует положение дел в мире вокруг нас, то Кумшацкий удержит Дербент и Баку, дождется подхода калмыков Даяра и всыплет персам по первое число. Потом персы решат заключить мир и наши атаманы сдерут с них все, что можно.

Девушка ударила своими маленькими кулачками меня в грудь и сердито посмотрела снизу вверх.

– Не придуривайся! Что станет с нами?

Утонув в синеве Аленкиных глаз, я улыбнулся как можно мягче и, погладив девушку по голове, постарался стать серьезным.

– У нас все будет хорошо, солнышко. Мы поженимся по старым обычаям, выйдем на майдан, и войсковой атаман объявит нас мужем и женой. После этого свадьба и переезд в наш дом.

– Какой дом? – удивилась Алена.

– Оба-на, проболтался, – сказал я.

– А ну говори!

В грудь снова ударяет почти невесомый кулачок, синие глаза смотрят требовательно, и мне ничего не остается, как капитулировать и объясниться:

– Для нас отведена земля в верховьях Кагальника невдалеке от Поздеевского хутора, и там будет стоять наш городок.

– Почему именно там?

– Рядом с нашими владениями расположено поселение, где проживают такие же, как и мы, носители Старой Крови. По понятным причинам, внимание к этому месту привлекать нельзя, но и без присмотра его оставить будет глупостью. Вот поэтому мы будем жить не просто так, а в крепости, которая прикроет наше пограничье и тех, кто близок нам по крови и духу. С одной стороны это обязанность, а с другой нам с тобой есть, чем заняться, и мы получаем почти полную свободу во всех своих действиях.

– А может быть, в Царицыне останемся?

– Нет. Все решено, и раз уж я стану твоим мужем, слушайся меня будущая жена и не прекословь, а то по «Домострою» жить станешь.

– Конечно-конечно, дорогой.

Ласковый голосок коварно успокоил меня, а острые коготочки прошлись по спине.

– Ой! Ты что творишь!?

– Показываю, что женщина тоже человек, и тоже имеет право голоса.

– Феминизм подкрался неожиданно, но я не сдамся.

Закрыв ротик любимой поцелуем, я не дал ей высказаться, и нас снова завлекла любовная игра. А затем все по новой, купание, разговоры и одевание. Алена облачилась в свой ладный светло-зеленый охотничий костюмчик, который подчеркивал все ее достоинства. А я был в обычном наряде, легкая рубаха, кафтан в скатке, шаровары и сапоги. На венгерской портупее шашка, кинжал и пистолет, в сапог еще один клинок, а на грудь, скинутый перед любовной игрой амулет с духом предка.

– Лют, а что это?

Невеста прикоснулась к амулету и прислушалась к себе. Лицо девушки приняло задумчивое выражение, а я убрал ее ладонь с диска и сказал:

– Простой талисман на удачу.

– Опять хитришь, и от ответа уходишь.

– Любимая, ну я же тебя не спрашиваю, какие ты обряды особыми ночами в этой роще вершишь. Правильно?

– А ты спроси.

– А ответ будет?

– Ну…

– Вот то-то же, что самый общий. Поехали в Царицын.

– Да, пора уже.

Вскоре наши кони, которые ждали нас на окраине рощи, неспешной рысью двигались вдоль Волги на юго-запад. Настроение было превосходным, мы продолжили разговор, девушка сыпала «отчего» и «почему», а я, успевая отвечать на вопросы Алены, помимо этого размышлял о том, что ожидает меня в ближайшие дни, недели и месяцы.

Первое, что необходимо сделать, получить деньги за наш хабар от купца Толстопятова. Добра мы притащили чересчур много и астраханский приказчик, приняв добычу под роспись, смог выдать мне на руки только десять тысяч рублей, а чтобы обналичить остальную сумму нам пришлось совершить путешествие в Царицын.

Всех моих ватажником и меня лично это устроило, ибо в новый поход идти смысла не было, персы, наверняка, все побережье конными дозорами накрыли, а нам важен результат, и он имеется. Поэтому, мы решили, что хватит. Пока хватит. Один раз в этом году удачно сходили, обошлись без потерь и на этом адьес амигос господа шииты, до следующего года у моей ватаги перерыв. Тем более что пример остальных атаманов, погоревших на жадности, был перед глазами. Сначала Нечос попал. Одна из его расшив в районе Огурчинских островов дала течь, и пришлось всю добычу, которая мешала бороться за живучесть судна, выкидывать за борт. Потом у Бурсаченко беда случилась. На подходе к Волжскому устью мы влетели в небольшое волнение, и у него та же самая история, что и у Харько, добычу за борт, приоритет спасение людей.

Жадность и неорганизованность до добра не доводят. Для меня это непреложная истина. И кто хорошо соображает, а у меня в ватаге почти все такие, выводы сделал правильные. А кому мало примера наших компаньонов, тот мог наблюдать приход в Астрахань флота, который ходил в Астрабадский залив. Почти три тысячи казаков с пятнадцатью пушками высадились в районе порта Гез и атаковали столицу провинции. Там их ждали, но наши гулебщики действовали очень лихо и профессионально, Астрабад взяли без больших потерь и обчистили этот город до нитки. Затем приняли бой с войсками из Демавенда, Мешхеда, Нишапура и Абиверда, сдержали персов и смогли выйти в море. Вот только атаманы забыли про соединяющий залив с морем пролив, который по ширине всего три километра, и пока они добывали себе дуван и славу, противник установил на обоих его берегах батареи мощных дальнобойных орудий. В итоге наши отважные гулебщики потеряли пять расшив вместе с экипажами и добычей.

Такие дела у всех отрядов, и только моя ватага в шоколаде. Казаки это оценили и, по общему решению круга, моя доля была увеличена вдвое. Я возражать не стал, и теперь, как только мы получим деньги, а случится это сегодня вечером или завтра утром, после вычета всех расходов на поход, у меня на руках окажется примерно шесть тысяч рублей. Плюс к этому в Черкасске имеются деньги за драгоценности, и при мне сумма за выкуп Абдаллы Мехди-Казима, так что прибавляю, делю, вычитаю, и получаю в свою долю еще две тысячи. В итоге общая сумма восемь тысяч рублей. Неплохо, однако. На олигарха, правда, не тяну, но и лет мне всего ничего, семнадцати еще нет, а жизнь, определенно, удалась. И что будет дальше, если не тормозить, предугадать не так уж сложно.

Впрочем, про будущее подумать время еще найдется, а сейчас к реалиям дня сегодняшнего. Деньги получу, разделю среди ватажников, и отряд распускается, как минимум, до весны. Казаки кто куда, а мне дорога на Дон, где предстоит строительство нового городка, в который я привезу свою молодую жену. Да уж, забот впереди немало. Однако жаловаться не стоит, сам себе такую судьбу выбрал. А хотел бы иной, забился бы в глухую щель и за всеми движениями в Войске и мире наблюдал со стороны.

– Ты меня не слушаешь! – Прерывая мои размышления, воскликнула Алена.

– Слушаю и, между прочим, очень внимательно, – оправдался я.

– И о чем я говорила?

– Ты спросила, сколько я хочу детей. Мой ответ, четверых.

– Все верно, а я уж подумала…

– Чу! Стоп!

Я посмотрел вперед и увидел, как по степи несутся всадники, трое. Привстал на стременах, распознал своих односумов и за оружие хвататься не стал, хотя в сердце поселилось тревожное предчувствие чего-то нехорошего. Аленка мое состояние сразу поняла и обеспокоено спросила:

– Беда?

– Вряд ли, скорее всего, какая-то мелочь. Сейчас узнаем, в чем дело.

К нам подъехали Корчага, Черкас и Кольцо. Вперед вырвался Иван, и сразу доложил:

– Юрко Карташ учудил. Затеял драку с казаками и в морду получил. Потом убил свою жинку и двух ватажников легко ранил.

«Вот тебе и баба среди воинов. Через море перешли, нормально все было. Вверх по Волге поднялись, тоже все путем. А тут, нате вам, сюрприз».

– Из-за чего вся заваруха?

– Баба Карташа в сотне Рубцова обвыклась, сообразила, что Юрко долю с похода не получит и стала на сторону посматривать. А Карташ, само собой, ее осадил и плеточкой отходил. Но видать, не помогло и вот что вышло.

– Почему Рубцов его до сих пор в сотне держал?

– Не знаю, сам его спроси, но, наверное, не хотел Юрко одного на Дон отпускать.

– Где сейчас Карташ?

– В степь ушел, на своего коня вскочил и скрылся. За ним в погоню кинулись, но сам знаешь, никто его особо искать не станет.

– Знаю, все раздела добычи ждут. Ладно, пусть скачет. А вы, кстати, чего втроем ко мне навстречу помчались?

– Да это…

Черкас замялся, и я поторопил его:

– Не жмись, говори все как есть.

– Карташ когда уходил, бросил, что во всем ты виноват, и он отомстит. Вот мы и подумали, что надо тебя встретить.

– Совсем Юрко голову потерял. Ладно. Думаю, что ничего серьезного. Побудет один и отойдет.

– Слишком он зол был, поостеречься стоит, а то мало ли что…

– Остерегусь. Поехали в Царицын. Вы впереди, а мы следом.

Настороженные односумы развернули коней и оторвались от нас метров на двести, и до самого города мы ехали без остановок и разговоров. Алена, будучи девушкой умной, видела, что на душе у меня не очень весело, и понимала, что сейчас будущего мужа ни о чем спрашивать не надо. А я вспоминал тот момент, когда поддался на уговоры Юрко Карташа и Рубцова. Блин! Блин! Блин! Ведь я видел, что в таком небольшом городке как Царицын моим ватажникам развлечься негде и понимал, что женщина в отряде яблоко раздора. А за делами амурными прозевал напряжение, и все на самотек бросил. И вроде бы, не такая уж и беда, два легкораненых казака. Но все могло быть хуже, и для меня это еще один урок на жизнь и еще одна зарубка в память.

20

Войско Донское. Черкасск. 28.08.1710.

В этот раз возвращение домой прошло гладко и без всяких приключений. Зеленая степь без края, Волжский шлях, и торговые обозы, которые шли от Волги к Дону и наоборот. Привычное для нас зрелище, которое не отвлекало от поездки и заставляло торопиться домой.

И единственное, что привлекло внимание и вызвало во время путешествия интерес, идущий по шляху десятитысячный тумен царевича Даяра, который направлялся на Терек, и дальше, на Дербент и Баку. По дороге к «донским калмыкам» присоединятся их заволжские собратья, и это будет такая сила, которую остановить трудно. Но и в тот момент калмыцкая конница вызывала уважение. И глядя на дикую узкоглазую орду, поднимавшую закрывающие небеса пылевые тучи, можно было вспомнить древний анекдот и сказать только одно: «Капец ослику». В данном конкретном случае осликом выступали все азербайджанские домены государства Сефевидов.

Орда прошла и мой отряд, в котором осталась всего сотня казаков, продолжил движение к Черкасску. Опять, кажущиеся бесконечными, степные дороги, и сегодня утром мы прибыли в столицу Войска Донского. Здесь снова расставание с боевыми товарищами. Меня покинули все односумы, даже Корчага, и я остался один-одинешенек. Правда, товарищи должны были вернуться в город через несколько дней, и после этого, все вместе, мы намечали поездку в верховья Кагальника, где мне выделена земля. Но пока я один. Отлично. Давно хотелось хотя бы пару дней побыть наедине с самим собой. Тем более дома никого кроме работников не оказалось, мачеха с младшим братом к сестре в Бахмут уехала, а батя как обычно в делах и раньше вечера не вернется. Поэтому я приехал домой, разгрузил добычу, поставил Будина и двух заводных лошадей в конюшню, принял баню и завалился спать.

Наконец-то, блаженный покой. До вечера никакой суеты не намечается, никуда не надо бежать, ни о чем думать, и сейчас я отвечаю только за себя. Однако лишь только я прикрыл глаза, как в дверь моей комнаты постучали, да так уверенно и настойчиво, что становилось понятно, это не случайный человек, да и не смог бы прохожий с улицы в дом войскового атамана попасть, лоскутовцы не спят.

– Входи, не заперто!

Сказав это, я присел на кровать и, на всякий случай, сунул руку под подушку, где лежит метательный нож. Дверь приоткрылась, и сначала появился шикарный рыжий чуб, затем добродушное улыбающееся широкое лицо, а за ним припадающее на правую ногу крупное тело в кафтане нараспашку.

– Левка! Брат!

Вскочив с места, я обхватил двоюродного брата Левку Булавина за плечи, а тот весело сказал:

– Ну, ты и богатырь, Никифор. По росту и ширине плеч, как батя, а по движениям, чисто зверь бойцовый. Отпусти, а то задавишь. Видишь, у меня нога побита.

– Извиняй, брат, увидел тебя и обрадовался, – отпустив родственника, я подвел его к покрытому пылью письменному столу у окна: – Присаживайся.

Брат ухмыльнулся, присел и, оглядев столешницу, спросил:

– Что, так и будем на сухую сидеть? Давай вина.

– Сейчас посмотрим, что у меня имеется, а то я здесь уже полгода не был.

Я стал рыться под кроватью, где у меня находилось пару бутылок вина, а Левка в это время говорил:

– Наслышан о твоих делах, брат, и скажу, что про тебя уже легенды ходят.

– Да ну?

– Точно. Ты только в городские ворота въехал, как по всему Черкасску разнеслось, что Никифор Булавин вернулся, и на двух лошадях золотые слитки привез, которые в казне самого персидского шаха захватил.

– Конечно, а в обозе пять принцесс едут, – пробурчал я, вытаскивая на свет две бутылки вина.

– Насчет пяти не знаю, а про трех слух был.

– Серьезно, что ли?

– Слово даю.

– Да уж, чего только народ не наплетет. – Вскрыв одну бутылку и, разлив напиток по простым глиняным кубкам, я провозгласил: – За встречу!

Мы выпили, и Левка спросил:

– Что за вино, больно сладкое?

– Не знаю, вроде бы заморское, а там кто его ведает, откуда оно. Торговец один из Крыма зимой привозил, мне понравилось, взял. Вкус ничего, и хмель быстро выветривается. А что у тебя с ногой?

Левка вытянул вперед левую ногу.

– Ничего страшного, при штурме Баку картечь попятнала. Пришлось в Черкасск вернуться. Здесь меня подлечили, но рана заживает плохо и гной постоянно сочится.

– Так может быть мне посмотреть?

– Значит, правду люди гутарят, что ты ведовством балуешься?

– Это не баловство.

– Нет, брат, пока обойдусь.

– Как знаешь, но если что, обращайся. – Приподняв бутылку, я предложил: – Еще по одной?

– Давай.

Снова опрокидываем в себя по кубку винца, и брат говорит:

– Ты уж, извиняй, Никифор, но я к тебе не просто так зашел, а по делу.

– Почему-то, я так и подумал. Говори, брат.

– Дело такое. Ты крестьянину Соболько клубни картофеля оставлял, чтобы он их посадил, обработал и урожай собрал?

– Было такое.

– Так вот, урожай он снял, сотню мешков, и часть из него уже реализовал как семенной фонд.

– Он может за работу натурой взять, договор такой был, так что все без обмана.

– Это понятно. Просто, пока я дома, вынужден делами семьи заниматься, ищу, во что деньги вложить, а тут это земляное яблоко увидал и на вкус распробовал. Но мне семян не досталось. Вот я и пришел сказать, что если будешь картофель продавать, только мне, все куплю.

– Договорились, Лева. Мне сельским хозяйством заниматься пока все равно не с руки, просто хотелось новый овощ на Дону привить и, наверное, это получилось.

– Получилось, да еще как. Соболько на базаре всех угощал. Людям понравилось, они сообразили, что это такое, и в каком направлении у многих наших казаков думка заработала ясно. Народа на Дону теперь много, прокормить его не просто, а кушать каждый человек хочет. Конечно, хлеб, репа, овощи и фрукты – все это имеется. В реках рыбы много, а в степи скот пасется и дикий зверь бегает. Но этого не хватает. Приходится многое у соседей закупать, а тут новый продукт, который на вкус хорош, хранится долго и имеет неплохую урожайность.

– Все ясно, Лева. Дальше можешь не объяснять. Картофель почти весь отдам, и ни рубля с тебя не возьму.

– Мне подарков не надо.

– Тогда дашь, сколько посчитаешь нужным или урожаем поделишься.

– Отлично.

Выпили еще по одной. В голове слегка зашумело, и Левка меня покинул, видимо, отправился по иным своим делам. А мне покоя не дали, так как вслед за ним пожаловали полковник Лоскут и его ближайший помощник Василь Чермный.

Химородники пришли не с пустыми руками, а с рулоном карт, на которых были обозначены размеры моей территории вдоль реки Кагальник. Так что после приветствий да быстрых расспросов за жизнь, меня стали нагружать информацией, где должна стоять моя пограничная крепость. Желание выспаться отступило на второй план и, тяпнув с «рыцарями плаща и кинжала» за мое благополучное возвращение еще кубок вина, я придвинулся к картам и начал прикидывать, что к чему, да отчего.

Итак, имеется территория двадцать на двадцать километров. Самая обычная донская степь, один хуторок, который обозначен как Поздеевка, правобережье реки Кагальник, в которую впадает Мечетка и, что немаловажно, идущий от Черкасска через Сальские степи до самого устья Волги старый Астраханский шлях. Место хлебное, так что с голоду там не умрешь – это точно. Крепость придется ставить на основной переправе через реку, дабы дорогу контролировать и хуторок с братьями по крови прикрывать. Слева и справа казацкие городки, а впереди пограничные сотни степь патрулируют. Все хорошо и логично, но пара вопросов у меня к Лоскуту все же имелась.

– Троян, – я посмотрел на старого полковника, – сколько сейчас казаков границу от Кубани прикрывает?

– Сразу за безопасность думаешь?

– Конечно.

– От нас по Мечетке с твоего направления всегда полусотня конных ходит, а с кубанской стороны на реке Эльбузд Петр Булавин поселение ставит. Ему Хасан-паша эти земли в вечное владение отдал, и теперь будете вы два родственника по разные стороны границы сидеть.

– В общем, участок безопасный?

– Относительно, – полковник цыкнул зубом. – За прошлый год в этом месте были перехвачены три мелкие партии с Кубани, по десять-двадцать всадников каждая, одна ногайская и две черкесских. В этом году пока тихо, но осенью, наверняка, гости будут. Кого-то Петр Булавин перехватит, иных пограничная полусотня, но и тебе кто-то достанется.

– Понятно. Если налетчики придут, как с ними поступать?

– По обстоятельствам. Если хищники, уничтожай без всякой жалости, а если молодняк погулять вышел, отбирай у них лошадей и оружие, и Петру Афанасьевичу передавай.

– А дядька Петр знает, что за поселение я прикрываю?

– Нет, но может догадываться. Он человек тоже не простой, а с понятием.

– Ладно, переходим непосредственно к строительству. Я заранее говорил, что хочу каменную крепость поставить. Поэтому мне нужны рабочие, каменщики и материалы. Вы готовы помочь??

– Да, сто пятьдесят рабочих в Богатом Ключе уже ждут твоей команды, а строительные материалы Зерщиков взялся обеспечить.

– С чего бы это Илья Григорьевич решил с вами дружить?

Лоскут расплылся в довольной улыбке и ответил:

– Не с нами, а с тобой и Кондратом. При условии, что за все предоставленные услуги ты с ним сразу расплатишься.

– Ага, обдерет он меня как липку, и останусь я после строительства без штанов. И вообще, интересно получается, крепость строится в ваших интересах, а расплачиваться придется мне. Непорядок.

После этих моих слов, сказанных чтобы подначить химородников, начальник Донской Тайной Канцелярии неожиданно напрягся. Все его добродушие моментально испарилось и, ударив кулаком по столу, он сердито сказал:

– Значит, ты считаешь, что будущее Дона только наша забота!? Да мне, если хочешь знать, уже ничего не надо, я устал и хочу покоя. Но я думаю о будущем и о том, что подобные нам люди будут нужны Войску. Не хочешь тратиться!? Не надо. Не желаешь строить крепость? Другого человека найдем, кто на себя охрану рубежей и молодых химородников возьмет.

Подобного срыва от Лоскута я не ожидал, но повел себя совершенно спокойно, и спросил его:

– Ты чего, дед Троян? Успокойся, все хорошо. А если ты шуток не понимаешь, я не виноват.

– Устал, – полковник откинулся в кресле. – Слишком много всего навалилось, а отдохнуть некогда.

– Тогда поехали со мной в степь, – предложил я. – Развеешься.

– А на кого все дела оставить?

– На Урмана, – кивок на Чермного.

– Подумаю над этим.

– Нечего тут думать. Надо тебе отдохнуть.

– Лют прав.

Чермный меня поддержал, и Лоскут был вынужден уступить:

– Хорошо, еду с тобой. Когда выезжаем?

– Через пять дней. Как только мои односумы в Черкасск вернутся. Но только учти, Троян, слово сказано, и оно услышано. Так что если на дела ссылаться станешь, несмотря на твой возраст, чин и положение, мы тебя насильно в степь увезем. Ты нам нужен, и допустить, чтобы начальник Тайной Канцелярии на рабочем месте помер, мы никак не можем. Урман, поддержи.

– Верно, так и сделаем, – вторил мне боевик, которому вскоре предстояло стать исполняющим обязанности начальника Донской Тайной Канцелярии. – Тем более надо наш молодняк посмотреть.

– Все. Уговорили. Еду.

Лоскут поднял вверх раскрытые ладони, и я продолжил разговор:

– И все же, Троян, вернемся к деньгам. Говорят, что ты знаешь, где клад Степана Тимофеевича Разина находится. Так может быть, пора его на благо общества использовать?

– А-а-а, вот ты к чему клонишь, – протянул старик, после чего задумался, видимо, разум его окунулся в воспоминания, но он быстро вернулся к нам и произнес: – Нет никакого клада, и не было никогда.

– А чего тогда про него так много слухов гуляет?

– Люди хотят верить в то, чего нет, и этого им запретить нельзя. Разин, действительно, в Персии много добра взял. Но все это было потрачено на казаков, на поволжских жителей, на подкуп заволжских татар и калмыков, а так же некоторых донских старшин. Вот и не осталось ничего.

– Но ведь говорят, что брат Степана, когда его в застенках пытали, хотел про клад рассказать, а атаман ему этого сделать не дал.

– Говорят? Хм! О чем его допрашивали неизвестно, а вот про клад информация просочилась. Странно это, не правда ли?

– Да, странно, конечно, и жаль, что клада нет, а я уже губу раскатал. Значит, придется мне своими силами обходиться?

– Само собой, своими. От нас только поддержка во всех делах и начинаниях, а финансовые затраты на тебе, – Лоскут поймал мой взгляд, и спросил: – К денежному вопросу больше не возвращаемся?

– Нет.

– Вот и ладно.

Химородники встали и перед тем как покинуть меня, на прощанье, еще раз, словно сговорившись с моими односумами, напомнили, чтобы я был осторожен, мол, не все инквизиторы отловлены.

Время за полдень, и отдых испорчен окончательно. В сон уже не клонило и, переодевшись в повседневную одежду, чистый комплект которой всегда находился в сундуке, я прицепил на портупею шашку с кинжалом, и отправился бродить по улицам Черкасска.

Я вышел на улицу, с нее поднялся на майдан и огляделся. Слева и позади меня дома самых знатных местных казаков. Справа войсковая изба, Тайная Канцелярия (старая войсковая изба) и здания управленческих приказов, которые до сих пор достраиваются. Смотрю прямо, покрытый булыжником большой майдан, а за ним каменный собор, из которого толпами валит празднично одетый и шумный народ, по виду не казаки, а крестьяне, хотя все мужчины, как и положено свободным людям, при оружии.

Эх, хорошо! Столица на глазах превращается из укрепленного казацкого поселения-острога в полноценный город восемнадцатого века. Как говорится, живи и радуйся. Благодать. Еще раз, окинув пространство вокруг, решил зайти к отцу, может быть, уделит сыну пару минут и скажет, кто будет на вечер праздничный стол накрывать.

И вот иду я по майдану через толпу веселых людей, никого не трогаю, думаю только о хорошем, и чувствую, как за плечо меня грубо хватает сильная рука. Первая моя реакция понятна, рывком сбросил лапищу и отскочил в сторону. Поворачиваюсь и вижу перед собой двух насупленных мужиков с саблями за широкими поясами, которые недобро смотрят на меня. И один из них, как я его сразу обозначил, «левый», громко и на показ выкрикнул:

– Ты чего, басурманин или, может быть, жид пархатый?

Явно, назревает конфликт. По какой причине непонятно, и можно было бы подраться, но настроения нет, и самым миролюбивым тоном, я спрашиваю у мужиков:

– С чего ты решил, что я басурманин?

– А чего не крестишься, когда рядом со святым храмом находишься?

Усмехнувшись, я сказал:

– Вы мужики сейчас на Дону. Веру православную здесь привечают, не чужая она нам. Но она не одна, и здесь каждый может верить в то, что пожелает и как пожелает, лишь бы не в Сатану. Поэтому я сделаю поправку, что вы не казаки, и скажу вас следующее. Идите с миром, не доставайте неизвестного вам человека и будет вам счастье. Отпускаю вас.

– Да, ты кто таков, ублюдский сын, что нам одолжение делаешь!? Я тебя, сучонок, сейчас в кровавое месиво превращу!

«Левый», видимо, самый храбрый, прокричал это и, засучив рукава цветастой рубахи, выступил вперед. Вокруг нас образовался небольшой круг. Праздничные крестьяне, мужики и женщины вперемешку, застыли на месте, и молодой девичий голос подбодрил мужика словами:

– Тимошенька, бей еретика-безбожника! Смертным боем его лупцуй!

Следом девку поддерживают мужики:

– Кромсай!

– Бей! Не жалей!

«Бей, значит, – подумал я. – Совсем озверели крестьяне. Вчера только рабами были, а тут, нате вам, оперились, воздух свободы опьянил, да так, что молодого казака ублюдком называют и прямо перед войсковой избой в драку кидаются. Ну, вы сами напросились! Хотите драку, а будет вам урок, смертельный!»

Мой противник замахивается богатырским ударом, а я делаю шаг вперед, и крепко сжатыми костяшками пальцев, бью неизвестного мне Тимоху в горло. Удар не сдерживаю, по всем понятиям я прав, и убить того, кто бросается злыми словами, имею полное право. Слышен хруст горловых хрящей и мужик, хрипя и плюясь кровью, падает назад, на стоящих за его спиной людей, некоторые из которых валятся на брусчатку. На миг площадь накрывает тишина. Этим было необходимо воспользоваться и, рванув из ножен шашку, я повел клинком вокруг себя. Несколько человек охнуло и отскочило, а я разозлился и высказал этим людишкам все, что думал:

– Вы что, быдлаки, совсем страх потеряли!? Думаете, что получили свободу, на себя сабли повесили и теперь можете казацкие порядки не уважать!? Хрен там! Не так вы все поняли, и доброту воспринимаете как слабость! Здесь за каждое свое слово и движение надо отвечать! Воля – это не только свобода, при которой над вами не стоит надсмотрщик с плетью, но и уважение к другим народам, обычаям и религиям! Хотите жить как люди!? Живите, но соблюдайте законы Войска Донского!

Второй мужик, «правый», не выдержал, неловко достал из ножен тяжелый кавалерийский палаш и, подняв его над головой, словно топор-колун, кинулся на меня. Делает он это все грубо, сразу видно, что не воевал, а в тылу был занят, и для нашего общества, именно такие граждане, смерти не видевшие, опаснее всего. Так что церемониться и с этим не стал. Взмах шашки! Клинок до кости рассекает противнику бедро, и потоки крови хлещут на майдан.

– Уби-ли-ли!

Над майданом разносятся истошные женские голоса. Толпа сдвигается в кольцо, и я готовлюсь к тому, чтобы рубить беспощадно всех и каждого, кто встанет на моем пути. Однако на помощь приходят два казака-лоскутовца, оба из сотни силовой разведки, которая охраняет Тайную Канцелярию. Наверное, казаки увидели, что народ в кучу собирается, пошли выяснить, что же, собственно происходит, а тут я, личность им хорошо известная.

– Тихо! – кричит один из лоскутовцев. – В чем дело!?

Из людского моря появляется пожилой осанистый мужичок с солидным брюшком и большой окладистой бородой. Он указывает на меня пальцем и говорит:

– Вот он бросился на наших мужиков. Тимоху голыми руками убил, а второго, Николу, покалечил на всю жизнь.

– Это так?

Лоскутовец повернулся ко мне.

– Так, да не совсем. Этот, – кивок на убитого, – посмел меня ублюдским сыном назвать. А второй с саблей бросился, за что и получил сталью по бедру.

– Понятно. – Казак повернулся к толпе и сказал: – Забирайте своих неудачников, и пошли вон за ворота. Вам разрешили в Черкасске праздник провести, а вы тут безобразничаете. Ступайте и воздайте хвалу Господу, что этот хлопец всех ваших мужиков здесь не положил.

– Вы в сговоре! – Вскрикнул осанистый бородач. – Мы никуда не уйдем, а станем требовать разбирательства у войскового атамана.

– Ты уверен?

– Да! Требую суда!

– Вообще-то, это дело Судебного приказа, но в данном случае, можно и войскового атамана побеспокоить. – Лоскутовец недобро ощерился и взмахнул рукой в сторону войсковой избы. – Пошли!

Толпа пересекла майдан, и мы с казаками вместе с ней. Я спокоен и деловит, шашку спрятал в ножны, и готов к скорому атаманскому суду. Вроде поступил правильно, был в своем праве и наказал наглецов, но настроение испорчено.

Мы подходим к крыльцу войсковой избы. На него выносят большое резное кресло, и вскоре появляется отец. Он нетороплив и величав, выглядит как всегда хорошо и, осмотрев людское море, в которое, помимо крестьян, влились местные жители, спросил:

– В чем дело, люди добрые?

Снова появляется пожилой толстячок, который представился старейшиной общины, к коей принадлежат покойный Тимоха и раненый Никола, и выдает свою версию того, что произошло на майдане. Кондрат его расспрашивает, пару раз ловит на неточностях, и получается следующая картина.

Люди на майдане все из одного поселения, верстах в двадцати от Черкасска, в прошлом беглецы из-под Пензы, веруют в Христа, но не просто так, а с какими-то своими хитрыми вариациями, православные сектанты, короче говоря. Сегодня у них внутриобщинный праздник, во время которого они поминают свою умершую сто лет назад и не признанную Русской Православной Церковью святую. И ладно, отметили бы они этот праздник у себя в поселении, по-тихому. Но в связи с тем, что благосостояние общины в последние пару лет заметно улучшилось, и появились свободные денежные средства, решили гулять серьезно. Они получили разрешение всем селом посетить столичный собор и, по окончании праздничного мероприятия, выходя из церкви, серьезно выпили. В итоге мужики раздухарились и их потянуло на подвиги, а тут кто-то возьми и скажи, что вот он нехристь идет, который не уважает православный крест. Что дальше было, уже известно.

Старейшина удалился, вышел я и рассказал о происходящем со своей точки зрения. Понятное дело, поверили мне, так что не вызывая дополнительных свидетелей, войсковой атаман огласил свое решение сразу. Виновна вся община. И за это она должна быть выдворена с территории Войска Донского, и не просто так, а на поселение в захваченный казачьими войсками Дербент, где не хватает русскоязычного населения.

Услышав это, мужички впали в ступор, а их бабы подняли такой вой, что мне даже по душе царапнуло. Вот только решение уже было оглашено, и все что Кондрат захотел сделать, дать общинникам возможность выбора. Он поднял над головой атаманскую булаву, дождался тишины и, посмотрев на старейшину общины, произнес:

– То, что ваши мужички меня ублюдком назвали, можно забыть, они за это ответили. Но неуважения к казаку, который из похода вернулся, простить не могу и наказание не отменю. Впрочем, у вас имеется выбор.

– Какой?

Потерявший всю свою важность, старейшина общины подался к крыльцу.

– Можете не переселяться в Дербент, а вернуться в Россию.

Моментально наступившая тишина тяжким грузом придавила людей и старейшина, почесав затылок, ответил:

– Лучше в Дербент.

– Я почему-то так и подумал. – Кондрат развернулся к попавшим в нехорошую ситуацию крестьянам спиной и, уходя в войсковую избу, окликнул меня: – Никифор, за мной.

Спустя пару минут мы с отцом находились в его кабинете, и он, кивнув в сторону открытого окна, за которым шумели сгоняемые казаками конвойной атаманской сотни вынужденные переселенцы на Кавказ, сказал:

– Ничему их жизнь не учит.

– Это точно, – согласился я с отцом и задал вопрос: – А что это за наказание, переселение в Дербент? Раньше не было такого.

– Так раньше и Дербент был персидским городом, а теперь он наш, и возвращать его Солтан-Хуссейну мы не собираемся. Вот и выходит, что надо там людей селить. А кого, если все беженцы из России на Дону обживаются, а новых взять негде?

– Я так подозреваю, что эти сектанты не первые, кто под такое наказание попал?

– Не первые. За две недели уже семьсот человек набрал. Кто-то за воровство влетел, кто-то на неуплате налогов попался, а иные за хулу на войсковое правительство наказание понесли.

– И что, всем выбор между Россией и Кавказом предлагаешь?

– Всем. И что характерно, ни один из бывших беглецов не желает под кнут помещика возвращаться. Ладно, что это мы все за колонистов говорим. Давай-ка, сын, выпьем с тобой чуток, и ты мне расскажешь о своем походе, а то слухов и докладов о нем много, а что на самом деле было, хочу от тебя узнать.

21

Войско Донское. Булавинск. 11.10.1710.

День начинался как обычно. Строители встали чуть свет, позавтракали и продолжили заливать фундамент основного крепостного здания – донжона, который должен возвышаться на высоком взгорке рядом с переправой через Кагальник. Я посмотрел на это, в который уже раз помянул недобрым словом свою самонадеянность, и кликнул односумов. Мы вооружились дробовиками, заседлали коней и умчались вверх по реке бить уток. Охота удалась на славу, и птицы настреляли много. Правда, за ней пришлось в холодную воду лезть, но в целом развеялись. И когда в полдень, веселой гурьбой мы выбрались на берег, и перед возвращением в крепость стали сушиться у костра, я спокойно и без нервов сосредоточился на мыслях о строительстве и вспомнил самого себя шесть недель назад.

Тогда мне казалось, что все будет просто. Мы, то есть я и боевые товарищи, приедем на место. В хорошем месте раскидаем вешки, укажем строителям, что делать, и будем почивать на лаврах, отдыхать, и ни о чем особо не думать. Дурак я был, а все оттого, что слабо представлял себе, чего хочу, и во что мне это обойдется, хотя в самом начале все складывалось вполне прилично.

По старому Астраханскому шляху мы добрались к моему «феоду», как я, то ли в шутку, то ли всерьез, для себя и товарищей назвал данную под мою опеку и охрану землю. Затем нашли высокий холм на правом берегу Кагальника и разметили большой квадрат. Все складно и ладно. Но спустя сутки появились строители, а вместе с ними их бригадир, мой «мучитель», Серко Таганок, вольный зодчий из Малороссии, и началось. Какой замок я хочу? Сколько людей еще можно вызвать в помощь строителям? Почему стройматериалы запаздывают? Что будет стоять в центре крепости: донжон, кремль или детинец? А какой высоты будут стены? Стоит ли рыть ров? И так далее и тому подобное.

Сотни вопросов посыпались на меня, как из рога изобилия, и тогда я впервые осознал, во что встрял и взвыл от тоски. Было, кинулся в Поздеевку, где в окружении молодых потенциальных химородников и совершенно неизвестных мне седых дедов и бабулек отдыхал Лоскут, хотел у него совет получить. Однако расслабившийся на отдыхе полковник, апатично взмахнул рукой и посоветовал не суетиться, строить обычный деревянный острог с парой башен и хатами-мазанками, которые окружены высоким палисадом. Я напомнил ему, что хочу возвести крепость на века. А в ответ еще один расслабленный взгляд и просьба не беспокоить старого больного человека всякой чепухой, с которой я могу справиться сам. Философ, блин! Кинул меня на произвол судьбы, и теперь релакс ловит. Ну и ладно, сам свои проблемы решу.

В общем, вернулся я на строительство, продумал вопросы Серко Таганка и начал их решать по мере поступления. Сначала вызвал бригадира и обговорил с ним план крепости и количество рабочих рук, которые ему требуются. И выяснилось, что до снега можно успеть построить только донжон, пятнадцатиметровое здание с двумя десятками комнат, и залить фундамент крепостных стен. И для этого помимо ста пятидесяти профессиональных каменщиков, потребуется не менее полутысячи подсобных рабочих и сотня лошадей.

Нормально. Исходные данные имеются, пришла пора крутиться. Односумы разлетелись по окрестным поселениям, вербовать трудяг, а надо отметить, в конце лета и осенью сделать это проблематично. А я поехал к Зерщикову, который засел в Богатом Ключе и, серьезно переговорив с нашим олигархом, утряс вопрос своевременного поступления стройматериалов, тем более что имелся кирпич с двух своих заводов. А после возвращения навестил своих соседей, атаманов Кагальницкого и Ракитинского городков, и командира пограничной казачьей полусотни, которая ходила дозором в районе реки Мечетка. Со всеми был налажен контакт, выпито винцо за знакомство, и начались скучные трудовые будни.

Работа закипела, стали прибывать нанятые за деньги подсобники и наслышанные об удачливости молодого Булавина молодые казаки, желающие составить мою дружину. Так я стал превращаться в пограничного лорда, который думает совсем не так, как вольный атаман. Раньше-то что? Бегом-бегом, только вперед, ограбить врага и вовремя скрыться, а теперь все не так. Я обязан держать определенный кусок территории и заботиться о вверенных моему попечению людях. И это хорошо еще, что имеются деньги, строители, верные соратники, а самое главное – спокойное время для обустройства на одном месте и создания укрепрайона, а то бы пропал.

В заботах пролетели август и сентябрь, а первого октября в Булавинск, так стала называться моя крепость, прибыл владетель городка Эльбузд и мой дядя Петр Афанасьевич Булавин, среди закубанских кочевников, черкесов и турок Хасана-паши весьма уважаемый человек, который держит под своей рукой больше сотни казаков. Между нами состоялась беседа один на один. А затем, когда к нам добавился окрепший и умиротворенный полковник Лоскут, втроем переговорили. И в итоге было решено, что в любом случае мы союзники, которые должны оказывать друг другу помощь, не взирая ни на что. Приоритет – защита Старой Крови. Для меня этот договор значил многое, так как дядя обещал извещать обо всех передвижениях закубанцев в нашу сторону и, по возможности, останавливать их, тем более это его прямая обязанность перед Ачюевским владетелем.

Петр Афанасьевич пробыл у меня в гостях два дня, навестил Поздеевку и отправился обратно на реку Эльбузд. После него меня покинул Лоскут, которого в Черкасске ждали большие дела, и остался я один на один со всеми своими проблемами и делами. Но поскольку все было отлажено, я не переживал, уже начал привыкать к своей новой жизни и сильно надеялся, что после свадьбы мне будет, куда привезти Алену, ибо жить в отцовском доме или Царицыне не хотелось.

– О чем задумался, Никифор?

Оторвав взгляд от пламени костра, на которое смотрел, я обратил внимание на Ивана Черкаса, который задал мне этот вопрос.

– Представляю, как мы здесь зимой жить станем.

– А-а-а! – Черкас беззаботно взмахнул рукой. – Все будет хорошо. Женатые ватажники до весны на старых местах останутся, а на нас, на двадцать-тридцать человек, донжона хватит.

– А стены? А рабочие?

– Ты же сам сказал, что временный палисад поставим, а строителей в бараках расселим. Значит, так все и сделаем, а иначе, зачем нам столько бревен и досок понавезли.

– Что не пропадем – это понятно. Вот только все как-то неустроенно и смутно, и от этого мыслишки разные в голову лезут.

– Плюнь и разотри, атаман. Лучше давай представим, как мы в этих местах через пару лет заживем.

– Ну, давай. Вот ты, Иван, как свою жизнь видишь?

Черкас наморщил лоб, шмыгнул носом, и сказал:

– В крепости дом каменный поставлю. Женюсь, обзаведусь хозяйством и с тобой буду в походы ходить, а то здесь как-то скучно.

– И все?

– Ну, да. По мне, так больше ничего и не надо.

– Понятно, – оглядев остальных боевых товарищей, обратился уже к ним: – А вы что думаете?

Из всех, первым, как ни странно, высказался молчаливый богатырь Михайло Кобылин:

– Я как Черкас, только походами не горю, хочу большое хозяйство завести и на месте осесть.

«Вот и крепостной кастелян, он же комендант», – подметил я, и кивнул в сторону Семена Кольцо:

– Ты?

– Я бы завод кирпичный поставил, вроде тех, что у тебя под Черкасском стоят. Предприятие приносило бы доход, а жить мне лучше здесь.

– А если я тебе предложу долю от моих производств, и ты станешь управляющим, который расширит производство?

– Не откажусь, только доля должна быть достойная.

– Посмотрим, как покажешь себя. – Взгляд на Смагу Воейкова. – Что у тебя?

Смага, отличный боец и неплохой тактик, которого я прочил в десятники, сказал:

– Пару лет с тобой, а потом хотелось бы самому ватагу собрать.

– Неплохо, и по делу.

Последним, кто не высказался, был Митяй Корчага. Все мы посмотрели на него, но он молчал и Иван поторопил его:

– Чего тянешь, односум? Скажи, как свою жизнь видишь?

Митяй тяжко вздохнул, мотнул светлой выгоревшей на солнце шевелюрой и выдавил из себя:

– Хочу на Русь вернуться и с боярином своим за невесту посчитаться.

– А дальше-то что? – спросил я.

– Никогда об этом не думал.

– Надо бы думать, друже. Ненависть она ничего не созидает, а только разрушает человека изнутри. Поразмысли над этим, и когда прикончишь боярина, а ты это сделаешь, должен будешь вернуться назад и начать жизнь заново.

– Это уж как получится, атаман.

Тем временем костер прогорел, мы обсохли, собрали добычу и отправились к своей крепости. Вернулись часам к трем дня. Битых уток отдали на кухню, чтобы на ужин была мясная порция для рабочих, а сами прошлись по стройке. Я переговорил с Таганком, пообещал ему до дождей озаботиться подвозом кирпича из-под Черкасска, и расплатился с работягами из Хомутовского городка, которые честно отработали неделю и возвращались к своему хозяйству.

Самый обычный день, вот только появились мои дозорные казаки из ватажников-холостяков, и не одни, а с неожиданным гостем, подтянутым черноволосым мужчиной лет двадцати пяти, руки которого были привязаны к луке седла. Если судить по носу с горбинкой, черным как смоль волосам и еще некоторым незначительным признакам, таким как посадка в седле, вылитый черкес. Однако одет этот человек как русский офицер, а конкретней, как поручик лейб-гвардии. Необычный в наших краях путешественник, и можно даже сказать, что немыслимый. Один, на донском пограничье, да еще и в мундире. То ли по нужде здесь оказался, то ли на голову плохой. У нас таких граждан не любят, война с Россией закончилась относительно недавно и память о ней еще жива в сердцах людей, так что запросто могли офицера как шпиона пристрелить, и в дальнем овраге прикопать.

– Атаман, – один из ватажников отпустил повод жеребца, на котором восседал пленник, – вот, поймали царева соглядатая. Мы его на дороге перехватили, он не сопротивлялся, был один, и сказал, что к тебе едет.

– Зачем меня искал? – спросил я гвардейца.

– А ты Никифор Булавин? – уточнил он.

– Да, это я.

– Тогда прикажи меня развязать, необходимо с тобой один на один поговорить и важное письмо передать.

– От кого письмо?

– Взгляни на мундир, и все поймешь.

– Развяжите его, – приказал я ватажникам и кивнул на свою палатку, которая стояла на берегу реки. – Подойдешь туда, там и переговорим.

Я расположился на бревне возле своего жилища. Офицер подошел через пять минут, размял затекшие кисти рук, постоял возле меня и, не дождавшись приглашения присесть, сам расположился напротив. После чего порылся за пазухой мундира, достал измятый пакет без всяких печатей, протянул его мне и представился:

– Поручик лейб-гвардии Преображенского полка князь Александр Бекович-Черкасский, порученец императора Всероссийского Алексея Петровича Романова, привез от него личное послание.

Взяв пакет, я спросил:

– А как твое настоящее имя?

– Девлет-Гирей-мурза.

– Закубанец?

– Да.

Вскрыв пакет, и достав из него послание Алексея Второго, я вчитался в текст. Два раза пробежался глазами по листу бумаги, который был исписан мелким убористым почерком, и задумался. Император писал о горе, которое постигло его, о смерти Ефросиньи Фроловой, и в этой истории не было ничего секретного, кроме прозрачных намеков на то, кого государь Всероссийский считает виновным в смерти любовницы. Кроме того, имелся постскриптум, где Алексей напоминал мне про обещание помочь в трудную минуту. Но не указывались сроки, когда я могу ему понадобиться, и не было раскладов о характере помощи. В самом конце, после постскриптума, шла приписка, касающаяся поручика Бековича-Черкасского, который был назначен своим государем посредником в переписке между императором и донским атаманом Никифором Булавиным. И там же просьба, по возможности, держать гвардейского офицера при себе и обеспечить ему связь с дипломатической миссией в Черкасске.

На этом как бы все, никаких тайн, хотя странностей в этом послании любой посторонний человек нашел бы предостаточно. Однако люди, кого нестыковки и странности могли бы интересовать, про него, наверняка, ничего не знали, а мне полученной информации хватило с избытком и, подняв взгляд на офицера, я начал задавать ему уточняющие вопросы:

– Письмо было написано почти два месяца назад. Почему так долго доставлял?

– Так получилось, – поручик несколько смутился и пожал плечами. – На Дон добирался с посольством, а оно не торопилось. А по прибытии в Черкасск, когда отделился, никак не мог тебя найти.

– Это так трудно?

– Еще бы. Люди у вас скрытные, между собой болтают, а как посторонний человек рядом объявляется, рот на замок. А у меня приказ все сделать без огласки и проявить явный интерес к сыну войскового атамана я не мог. Пришлось выкручиваться. Поначалу, было дело, переоделся в казака и решил за домом твоего отца понаблюдать. Но меня люди из вашей Тайной Канцелярии схватили и отволокли куда надо. Благо, письма при мне не оказалось, а кто я такой разобрались быстро. Так что мне только бока намяли, и предупредили, чтобы не чудил, а как только появились российские дипломаты, сразу выпустили.

– И что дальше? Как на меня вышел?

– Слух поймал, что у тебя рядом с Черкасском кирпичные заводы стоят. Выехал на прогулку, нашел рабочий карьер и, разговорившись с рабочими, узнал, что ты на переправе через Кагальник крепость строишь. Дальше просто, оторвался от наблюдателей Лоскута, пристроился к обозу, который шел на юг, и по Астраханскому шляху добрался сюда.

– И всю дорогу вот так ехал?

Кивнув на мундир поручика, спросил я, а тот улыбнулся и ответил:

– Нет, конечно, не такой уж я простак. Версты за три до переправы переоделся, для солидности.

– Ну, ясно, – я посмотрел на письмо в своих руках и задал другой вопрос: – Алексей Петрович пишет, что ему может понадобиться моя помощь. Сроки были озвучены?

– Да. Он сказал, через три-четыре года, может быть больше.

– Ладно, отдыхай, пока.

– У меня просьба, – произнес гвардеец.

– Говори.

– Государь говорил, что оставляет на твое усмотрение, где мне находиться, при дипломатической миссии или при тебе. Я хотел бы с тобой остаться.

– А смысл?

– Там, – поручик взмахнул рукой в сторону реки, – моя родина, мой народ и близкие родственники. Не знаю, что затеял император и каковы его дела с тобой, я выполню любой его приказ не задумываясь. Однако мне неинтересно сидеть с дипломатами в Черкасске. В степи погулять хочу, подраться и повоевать, а с тобой, насколько я понял, не заскучаешь.

– Что умеешь?

– На навигатора учился, знаю морское дело и считаюсь неплохим штурманом. Владею любым холодным и огнестрельным оружием. Хотя, стоит признать, мне практики не хватает, не доводилось себя в деле проверить.

– Раз так, ничего определенного пока не скажу. Пару недель побудь с нами, не лезь, куда не просят, присмотрись к нам, а мы посмотрим на тебя. И учти, мы в этом месте только до весны, и если я скажу тебе, что на время ты должен вернуться в Черкасск, ты это сделаешь, не задавая лишних вопросов.

– Я все понял.

Поручик встал с бревна и направился к своему жеребчику, который уже был привязан к коновязи. А я еще раз обдумал послание Алексея Петровича Романова, разложил его на составные части по абзацам, второго дна не нашел, и собрался снова отправиться на стройку. Однако не сложилось. В палаточный лагерь, перебравшись через реку, влетел еще один наш конный дозор, и тоже с гостем, с кубанским казаком из приближенных к Петру Булавину людей.

– Где Никифор Булавин!? – выкрикнул кубанец.

«Что за день такой, суетной, непонятно», – подумалось мне, и я ответил:

– Здесь Никифор. Кто ты и что хотел казачина?

Кубанец подъехал вплотную, перегнулся с седла и произнес:

– Миша Нечай от атамана Петра Булавина.

– Что-то серьезное?

– Все как всегда, – усмехнулся казак. – В вашу сторону сразу три партии черкесов идут. В каждой по три десятка молодых воинов из самых лучших семей. Сам понимаешь, им свою лихость показать требуется, а иначе не мужчина, авторитета нет и девки внимания не уделяют. Вот и лезут на соседей. Мы их остановим, но и вы не зевайте, а то мало ли, уйдут от нас и бед натворят.

– Будем настороже. Кто хоть идет?

– Абадзехи с Лабы. Прослышали, что на Кагальнике строительство нового городка началось, и решили тебя за вымя пощупать.

– Посмотрим, кто и кого пощупает. Главный у налетчиков есть?

– Нет, каждый отряд сам по себе. Но среди всех Алегико Негиоков выделяется, молодой и славный боец, так что если встретишь его, не убивай. Петр Афанасьевич об этом особо просил, он его жене двоюродный племянник, ну и тебе, получается, что родственник.

– Хорошо.

– Удачи вам!

Казак повернул своего коня, свистнул, гикнул, и был таков, взметая пыль, умчался в осеннюю степь. Ко мне, видя озабоченность от общения с вестником, подошли односумы и, оглядев верных товарищей, я сказал:

– К бою, браты! Сегодня в ночь или завтра с утра будем абадзехов в гости ждать. Переведаемся с закубанцами в степи, а то все на побережье трудимся да городки обороняем.

– Наконец-то, дело!

Радостно выкрикнул Иван Черкас, а я начал отдавать приказы:

– Михайло, останешься на хозяйстве. Запасным оружием вооружи строителей, и сам будь начеку.

– Так и сделаю.

– Смага, скачи в Поздеевку. Пусть запрут ворота и на палисаде караул выставят, и если что, сразу нам дымом или огнем сигналят.

– Ясно.

– Иван, Митяй и Семен. Поднимайте казаков. Нас три десятка, и даже если кубанцы с пограничниками кого упустят, тех мы возьмем, благо, все тропинки воровские в округе знаем. По возможности, постараемся без крови обойтись.

– Понятно.

– Уяснили.

– Тогда вперед, други! Не спим!

Спустя час тридцать два казака и поручик лейб-гвардейского Преображенского полка князь Бекович-Черкасский переправились на левый берег Кагальника. Там мы рассыпались по степи, посмотрели, что и где происходит и после полуночи сошлись в глубокой балке, в двух верстах от берега. Если где и пойдут черкесы, только здесь. С одной стороны Мечетка, а по осени, да еще и ночью, ее без брода не форсируешь, слишком опасно. А с другой стороны шлях и соваться туда, на месте степного командира, я бы не рискнул, патрули пограничников по нему постоянно проносятся. А раз налетчики идут против меня, лучшего места, дабы им подойти к Кагальнику и переправе, не найти.

Ватага рассредоточилась вдоль балки, по самому ее верху. Казаки заняли удобные огневые позиции и замаскировались. Коней спрятали, ветер на нас, а мы себя еще и травами пахучими посыпали. Засада готова, и можно попробовать без крови обойтись. А то казакам Банникова что? Посекли налетчиков, трофеи раздуванили, сменились, и домой на отдых ушли. А нам здесь жить, и начинать знакомство с соседями, убив юношей из лучших абадзехских фамилий, как-то не очень хорошо.

– Зачем такие сложности? – Спросил меня, обсыпающий себя полынью и чабрецом, мало, что понимающий в степной войне, Митяй Корчага.

– А это, брат, чтобы нас черкесские кони не почуяли.

– Неужели так выучены? У нас, их лошади имеются, так они хоть и чуткие, но в меру. А мы как будто охотничьих псов ожидаем.

– Своих самых лучших коней черкесы не продают, а тех, что на торг выставляют, всегда держат отдельно от верховых, которые стоят в темных конюшнях.

– Зачем?

– Чтобы ночью хорошо видели, а поскольку иных людей, кроме хозяина, военный конь наблюдает не часто, то и запах признает только хозяйский.

– Ну, надо же! – удивился Митяй.

– Все! Молчим.

Мы залегли на невысоком взгорке, над балкой, который был покрыт густым кустарником и колючим репейником. Проходит час, второй, третий. Ждем закубанцев и ожидание это томительно. Над головой шумит ветер, становится прохладно, и уже утром, когда немного развиднелось, от напряжения начали слипаться глаза, и захотелось спать, появились черкесы.

Сначала это был одиночный всадник, который выехал на петляющую по балке звериную тропу. Он на миг замер и огляделся, и с расстояния в десять метров, мы с Митяем имели возможность рассмотреть его во всех подробностях. Выглядел черкес, как и положено черкесу. Бешмет с газырями, штаны, на голове серый башлык, а на ногах мягкие чувяки. На левой руке нагайка висит, а правая придерживает на седле ружье с пристегнутой ружейной присошкой из дерева. Кроме того, при нем шашка и кинжал, а чернявым «кавказским» лицом он похож на поручика из Москвы. Позади приторочена полупустая дорожная ковровая сумка. А умный конь воина, чувствуя напряжение хозяина, расширяет ноздри и ловит все запахи, среди которых пытается вычленить самый опасный, человеческий.

– Шить! Ши-и-ть!

Передовой разведчик подал голос, и устремился дальше по балке, а вслед за ним появились его товарищи, которых я всех пересчитал, и оказалось их не много и не мало, а тридцать один человек, почти столько же, сколько и нас. Вот только мы держим их на прицеле, а они о нас пока даже не подозревают, вон, как спокойно идут, обычным походным строем.

– Пора, – на ухо прошептал мне Корчага.

– Пожалуй, – согласился я, положил свое ружье на сгиб левой руки и встал из кустов в полный рост.

– Никифор, ляг!

Митяй дернул меня за штанину, но я сосредоточил свое внимание на крепком статном юноше в самом центре черкесской колонны и крикнул:

– Эй, джигит! Далеко ли собрался!?

Черкесы замерли на месте и их ружья взяли на прицел каждый подозрительный куст по верху балки. Видимо, кто-то заметил моих казаков и дернулся выстрелить, но всадник, в котором я правильно угадал командира, одернул своего воина и, на вполне приличном русском языке, ответил:

– Да вот, на охоту выехали и заблудились.

– Э-э-э, а говорят, что истинный абадзех в степи никогда не заблукает. Неужели глаза меня обманули и вы не достойные сыны этого племени?

Молчание, перешептывания, и новый ответ:

– Всякое случается и бывает так, что степные дэвы человека по кругу неделями водят. И тут без разницы, кто ты, абадзех или казак.

– Это да, да только не чую я рядом дэвов, ибо это моя земля, и здесь никто посторонний без моего разрешения просто так не гуляет, даже нечисть.

– Значит, ты Никифор Булавин?

– Он самый. А ты кто?

– Алегико Негиоков, – не стал скрывать свое имя и род предводитель черкесов. – Слухами о твоей силе, храбрости, ловкости и отваге, вся степь полнится, и решили мы тебя проверить. И теперь, когда видим, что ты не спишь, и готов встретить любого незваного гостя, нам можно вернуться в родной аул и объявить нашим старейшинам, что не сказки про тебя рассказывают, а самую настоящую правду.

– Конечно, Алегико. Вы можете отправляться домой, но перед этим оставите у нас свое оружие и лошадей. А то, что же получается? Мы всю ночь вас караулили, тратили свое время, и не получим с этого никакой добычи? Нет, так дела не делаются. Пришел в гости, одари хозяина за гостеприимство, да так, чтобы он тебя добрым словом всю жизнь вспоминал.

Пара человек из черкесов, пока мы разговаривали, попробовала продвинуться дальше по балке. Но два одиночных выстрела выбили молодых воинов из седла, и послушные кони замерли над своими, уже мертвыми хозяевами. Негиоков что-то выкрикнул на родном языке и, ожидая боя, я был готов упасть наземь. Однако вожак черкесов осаживал своих воинов. Видимо, он понимал, что до выхода из балки далеко и если пойти на прорыв, из всего его отряда уцелеет человек пять, которых мы, на своих свежих лошадях, в любом случае перехватим.

– Для меня будет уроном чести отдать лошадей и оружие.

Успокоив людей, говорит Алегико. А мне остается только перефразировать его слова:

– А для меня будет уроном отпустить вас просто так.

– Но разойтись как-то надо?

– Да, надо. И я считаю, что мы должны выйти один на один и сразиться. Если ты одолеешь, вы уходите и никто, даже пограничная полусотня, вас преследовать не станет. А если победа за мной будет, не обессудь, пешком домой пойдешь.

– Согласен.

Голос Негиокова прозвучал весело и бодро, по всему видать, что идея ему понравилась, а мне того и надо. По договоренности, поединок решили проводить на выезде из балки, тем более к тому времени, когда черкесы из нее выбрались, к нам подошли два десятка пограничников, еще вчера вечером перехватившие и рассеявшие один из черкесских отрядов. Вот и получается, что нас больше, мы лучше вооружены, а деваться абадзехам некуда. И единственный вариант, при котором они с честью покидают берега Кагальника, схватка между вождями.

Перво-наперво выбрали место для боя, ровную площадку. Потом кинули жребий, как биться, и выпало нам сойтись пешими. Далее выбор оружия, и оба поединщика решили драться на шашках, что примечательно, наши клинки вышли из-под руки одного и того же оружейника, и были похожи один на другой, словно братья близнецы. Ну и последнее, правила боя и назначение судейской коллегии. Насчет правил определились сразу, бьемся до тех пор, пока один из бойцов не будет вынужден прекратить бой или не окажется выбит с поля. А вот с судьями вышла заминка. В отряде Негиокова сплошь молодежь, которая не имеет никакого авторитета, и если от меня был назначен казачий десятник Аверин из пограничников, у черкесов старого уважаемого воина не нашлось. Но и эта проблема решилась, ведь с нами был целый князь и гвардейский поручик Александр Бекович-Черкасский, он же Девлет-Гирей-мурза. Правда, он не абадзех, а кажется шапсуг, но это без разницы, все равно черкес.

Итак, все готово. Зрители замерли в ожидании, и звучит команда Аверина:

– Сходитесь!

Мы оба без доспехов и в наших руках проверенные делом шашки. Я выхожу на круг как обычно, расслабленно и никуда не торопясь, для меня поединок работа, которую надо сделать хорошо. А вот Алегико должен показать себя во всей красе, ибо для него бой это подвиг, и потому он торопится. Молодой Негиоков на пару лет старше меня, тоже успел повоевать, и цену жизни знает, но вынужден играть на публику. Понты, однако, на Кавказе дело святое и черкесы не исключение. Не чета японским самураям, с их «сохранить лицо» и кодексом «бусидо». До местных джигитов, в вопросах чести и воинских ритуалах, японцам еще очень далеко, по крайней мере, пока.

Черкес одним красивым и сильным прыжком выметнулся вперед и клинок в его руке засверкал и заиграл, танцуя в лучах утреннего солнца. Его соплеменники поддерживают своего лидера выкриками, а казаки только посмеиваются над их горячностью и вспоминают мой поединок с богатырем ногайцев, который случился в прошлом году.

Замерли. Стоим без движения, глаза в глаза, кто кого переборет, и абадзех не выдержал первым. Он прыгнул на меня, изображая атаку, а я даже не шелохнулся, слишком далеко противник. Снова наскок и опять ничего не происходит. Начинаем кружить один напротив другого и так проходит секунд десять, которые тянутся очень медленно.

Снова Алегико не выдержал, метнулся вперед, и его шашка сверкнула над моей головой. Я прикрылся своим клинком и, одновременно с этим, когда сталь ударяется о сталь, бью противника прямым ударом ноги в живот. Тот отскакивает и пытается достать мою уходящую пятку, но не успевает, я чуточку быстрее. И прежде чем он становится в оборонительную позицию, у меня получается достать кисть его руки. Швирхх! И полилась кровушка.

Очередным грациозным и красивым прыжком Негиоков отскакивает и на ходу зажимает рану, которая пусть не очень серьезная, но болезненная и кровь из нее стекает прямо на рукоять шашки. Мне остается только гнаться за ним, идти следом и рубящими ударами прижимать черкеса к краю ристалища.

Росчерки клинка красиво ложатся один на другой, сплетаются в причудливые узоры, и кого другого, уже заставили бы потеряться. Однако Алегико не сдается, на кону его честь, и он, крепко сжав рукоять клинка, снова идет мне навстречу. Звон стали наполняет пространство вокруг нас, что-то орут болельщики, но мы их не слышим, каждый увлечен схваткой. Противник наносит удар в ногу, и толкает меня плечом. Я отступаю, он делает шаг вперед, целится в голову, и снова сплетение клинков. По кисти руки бьет привычная отдача, мы стоим, голова к голове, и пыхтим словно два бычка на поле. Смешно? Как-то не очень, ибо бой выходит не простой, убивать вожака черкесов не хочется и, видимо, мне придется брать противника измором. И только я так подумал, как Негиоков сам подставился. Поскользнувшись на траве, левая нога черкеса выходит из-под защиты клинка, а я, не думая, по привычке, секанул ему по голени.

Дальше все было просто. Перевес оказывается на моей стороне. Алегико стонет, пытается удержаться на ногах и не упасть, но равновесие сохранить сложно, он балансирует на одной ноге, и как только стальная полоска его клинка задирается вверх, я делаю широкий и резкий шаг на него и головой бью в переносицу соперника. Нокдаун! Боец противной стороны падает на колени! Победа присуждается чемпиону из крепости Булавинск.

Алегико вынесли с поля и оказали необходимую медицинскую помощь, а мои односумы, не откладывая дела в долгий ящик, начали обирать молодых черкесов, и передавать их пограничникам, которые должны были отконвоировать пленников к Эльбузду. Кругом движение, беготня, тревожно всхрапывающие черкесские кони, которых предали хозяева, и хмурые взгляды незадачливых налетчиков. Неприглядная картина, при которой невольно вспомнились слова старой песни, которой в этом мире пока не было, а возможно, что ее никогда и не будет: «Есаул-есаул, что ж ты бросил коня…»

– Смага, – зову я Воейкова, который занимался тем, что, пересчитывал добычу.

– Что? – откликается односум.

– Верни воинам лошадей.

– Зачем!?

– Верни, говорю!

– Как скажешь. А что с вожаком делать?

– Пока к себе заберем, подлечим, а там пускай сам домой возвращается.

Прошло еще полчаса, и поле поединка опустело. Под конвоем пограничников, обрадованные моим благородством разоруженные «заблудившиеся» абадзехи отправились в сторону Эльбузда, где их примут кубанские казаки. А мои ватажники, собрав немногочисленные трофеи, ружья, кинжалы и шашки, повернули к переправе. Очередной день только начинается, на стройке будем к полудню, а там дел непочатый край. Скоро с небес потоками хлынут осенние дожди, и чтобы не встретить их под открытым небом, надо пахать без перерыва на отдых.

22

Войско Донское. Черкасск. 10.01.1711.

Гуляли знатно, так чтобы моя свадьба на долгие годы запомнилась. Своего рода пиар-акция, показывающая силу и достаток Булавинского семейства, которое может позволить себе провести масштабное праздничное мероприятие ни у кого не одалживаясь и ни к кому не обращаясь за помощью.

Раннее морозное утро нового одна тысяча семьсот одиннадцатого года. Весь майдан славного города Черкасска заполнен людьми и на него въезжает караван из четырнадцати расписных закрытых возков, который сопровождают празднично одетые конные ватажники из моего отряда. Из возков выходят казаки, одни из самых уважаемых в Войске, и гости: Илья Григорьевич Зерщиков, Аким Афанасьевич Булавин, полковник Иван Лоскут, знаменитый командарм Максим Кумшацкий, Семен Семеныч Толстопятов и, как говорилось в молодые годы Богданова, иные официальные лица.

Все действо заранее отрепетировано и проходит без сучка и задоринки. Лоскутовцы, которые занимались обеспечением безопасности мероприятия, аккуратно расчистили проход к войсковой избе, на крыльце которой находился батя и, из самого нарядного возка, появились мы с Аленой. Идем рука об руку, справа и слева, чуть позади нас видоки (свидетели), а за ними гости. Подходим к крыльцу, в пояс кланяемся всему честному народу, затем Кондрату, и я обращаюсь к нему не как к отцу, а как к войсковому атаману:

– Здрав будь, атаман Войска Донского Кондрат Афанасьевич. Вот невеста моя, именем Алена Захарова, дочь знатного волжского купца. Хочу на ней старым обрядом жениться.

Кондрат приосанился, оглядел народ на площади, затем посмотрел на Алену, которая в соболиной шубке и цветастом платке, выглядела диво как хорошо, и ответил:

– Что же, ты, Никифор, казак истинный, про то все Войско знает. Женись, как предки женились, а мы все, казаки города Черкасска и его гости, будем вашими свидетелями. Верно гутарю, казаки!?

Горожане поддерживают атамана:

– Да!

– Правильно!

– Так и должно быть!

После этих слов, дождавшись тишины, я поворачиваюсь к Алене и говорю:

– Алена! Будь мне женой доброй и верной, а я тебя всю жизнь свою холить и лелеять стану, ибо ты моя вторая половина и без тебя мне белый свет не мил.

– И ты, Никифор, – вторит мне Алена, – будь моим мужем, а я предамся тебе телом и душой, и стану тебе женой верной.

Народ все подмечает и вслушивается в нашу речь, и за нами к атаману выходят видоки, в нашем случае Иван Черкас и тетка невесты Марья Толстопятова. Мой свидетель выступает с короткой и емкой речью. Он рассказывает о моих подвигах, расхваливает меня как породистого коня на торге и, помимо этого, дает наказ Алене любить своего мужа. За ним начинается речь Марьи, которая удостоверяет невинность невесты, ее добрый нрав и прочие достоинства, и дает наказы мне.

На этом почти все. Снова мы кланяемся Кондрату в пояс и он, подняв над головой символ своей власти, атаманскую булаву, объявляет:

– Отныне вы муж и жена! Целуйтесь! – Под радостные крики людей, мы целуемся, и атаман заканчивает церемонию: – А теперь, гуляем!

По этой команде, на площади начинается движение. Выносятся столы и лавки, раскатываются полога, должные прикрыть людей от ветра и снега, и выкатываются бочонки с вином, медом, пивом и горилкой. Проходит минут двадцать, не больше, и майдан уже закрыт с боков и частично сверху, столы стоят ровными рядами, и мы с Аленой идем мимо народа и всех подряд приглашаем на пир. И пока это происходит, с полсотни казачек, набранных мачехой Ульяной в помощь, выносят закуски. В основном, конечно же, мясо: курятину и свинину, оленину и говядину, зайчатину и рябчиков. Следом рыбу, все разнообразие, что на Дону, Маныче и Волге ловится. За ними хлебные караваи, подливки разные и овощи малосольные, салаты и сало, пироги, фрукты, запивки и взвары. Гулять – так гулять, было решено батей и Семеном Толстопятовым. И пир был устроен на славу. Такой, что сутки весь Черкасск, а это почти пять тысяч постоянных жителей, находился за столами, и некоторые особо охочие до выпивки казаки успевали раза по три выспаться, вернуться на майдан и опять к чарке приложиться.

Что же касается меня и Алены, на этом празднике жизни мы выступали в главной роли. Нас посадили в самом просторном и освещенном углу и, засыпая подарками, постоянно кричали: «Горько!». Раз за разом мы кланялись гостям, благодарили их и целовались, так что к вечеру наши губы распухли, и в телах появилась какая-то томная усталость. Поэтому когда нас отпустили на покой, и мы отправились в отцовский дом, где нас ждало брачное ложе, все, на что нас хватило, после суетного и нервного денька, помыться, завалиться на кровать, обнять друг друга и мирно заснуть.

Следующее утро мы встретили как законные муж и жена, и вот тут оторвались по полной программе, двое суток комнату практически не покидали. И окончательно вышли к людям только тогда, когда кровать сломали, а наши истощенные организмы потребовали полноценного отдыха, еды и питья, а не закусок с праздничного стола и короткого получасового сна. Мы подкрепились, пришли в себя, начались хождения по родственникам и, в перерывах между этим, ревизия подарков, которые нам надарили, и делом это оказалось нелегким.

От бати был получен дом в Черкасске, не каменный, как у него, а бревенчатый, но двухэтажный и с большим подворьем. Правда, без мебели, но ее вместе с посудой и полусотней персидских ковров нам подарил командующий Каспийской армией Максим Кумшацкий. Это все как нельзя, кстати, так как в Булавинске, даже донжон не достроен (не потянули строители Таганка), а ютиться с молодой женой в бараке или времянке не хотелось, положение не то. Так что на ближайшее время намечался наш переезд от отца в свой дом, а в крепость на Кагальнике, где тянет службу двадцать казаков во главе с Кобылиным, направимся ранней весной.

Про остальные подарки, которых было много, можно говорить очень долго, и росписью кинжалов, сабель, одежды и серебряных подносов исписать не один лист бумаги. Однако я этого делать не стану, и отмечу только один свадебный дар, который для меня и всего нашего общества явился неожиданностью. Он прибыл от Алегико Негиокова и его корешей, точнее сказать, от их старших родственников, знатных абадзехских уорков (дворян). Это был трехсотенный табун чистокровных кабардинских кобылиц, своего рода признание моего авторитета на пограничье, а это немаловажно, если я собираюсь крепко оседлать Астраханский шлях.

Итак, я женатый человек и в связи с этим многое в моей жизни пришлось менять. Меня накрыли заботы по устройству нашей молодой семьи в новом доме, и я даже находил в этом некоторое удовольствие, до поры, до времени, конечно. А когда это стало надоедать, я смог аккуратно слиться с домашних хлопот и вновь пристроился к делам отца, который поручил мне изучить всю дипломатическую переписку войскового атамана за минувший год. Благодаря этому я получил доступ ко всей информации, которой располагал Кондрат. Засел в писарской комнате рядом с кабинетом отца, и до Большого Войскового схода, который должен был состояться через неделю, смог во всей полноте увидеть положение дел в мире и Войске, и сделать для себя некоторые выводы.

Начну издалека, с просвещенной Европы. И что же мы там наблюдаем? Весьма занятную картину. Полным ходом, вот уже девять лет без остановки, продолжается война за Испанское наследство, в которой король Франции Людовик Четырнадцатый, в прошлом году, кстати, завершивший постройку Версальского дворца, вместе со своим внуком Карлом и немногими союзниками, бьется против Австрии, Англии, Нидерландов и германских князей. И, несмотря на то, что Франция сильна как никогда, и является европейским гегемоном, войну она до недавнего времени проигрывала, ибо не имела ни одного великого полководца и была вынуждена вести сражения сразу на несколько фронтов. В «реальности Богданова» война за Испанское наследство закончилась в одна тысяча семьсот четырнадцатом году, и итоги ее для Франции были не очень хороши, хотя и не фатальны. Были потеряны все права французов на испанский престол. Произошло усиление позиций Австрии, которая отхватила Сардинию и некоторые итальянские владения. А давний соперник французов Британия получила Гибралтар и остров Минорка. И что самое плохое, англичане добились права монопольной торговли рабами во всех испанских колониях в Америке. Это основные изменения после окончания военных действий, и так должно было быть.

Однако в моей реальности все иначе. Произошел выход России из Северной войны и ее частичная самоизоляция. В следствии чего Карл Двенадцатый Шведский, не взирая на конфликт с французами (Людовик гугенотов гонял, а шведы протестанты), здраво рассудил, что Австрия для него опасна, так как зарится на его владения в Померании, где желает отобрать у шведской короны города Бремен и Ферден, и вступил в войну на стороне Франции. Швед жаждал подвигов и великих свершений, и не медлил. Как только он оправился от полученных под Рудней ран, так сразу же направился к своим войскам, высадился в Германии, и началось его восхождение к вершинам немеркнущей славы. Первым пострадал злосчастный и незадачливый курфюрст Саксонии Август, страна которого не продержалась против шведов и трех недель. А после этого великолепная шведская армия обрушилась на Пфальц, Гессен-Дармштадт, Майнц, Вестфалию, крошечные государства Среднего Рейна и Швабию.

Удача сопутствовала Карлу Шведскому. Его боевитые северяне и многочисленные европейские кондотьеры сметали со своего пути любое препятствие. И в Вену потянулись требующие у императора Священной Римской империи Иосифа Первого помощи стонущие германцы. Но тот, глядя на всех этих князей, курфюрстов, герцогов, графов, баронов, бургомистров и полномочных представителей рейхстага, только тяжко вздыхал и разводил руками, мол, помощи не будет. Однако смерть императора близка, про это я помню, жить ему осталось всего ничего, а его преемник Карл Шестой будет вынужден выкроить часть своих полков против северного льва. И этим он, конечно же, ослабит давление на французов, которые смогут сильнее противостоять бриттам и их «законному испанскому королю» Филиппу на Пиренейском полуострове. Поэтому, чем закончится эта кровавая череда сражений и битв, под названием Война за Испанское Наследство, теперь можно только предполагать, ибо чаша весов колеблется, а фортуна дама капризная и переменчивая.

Ну, а я, тем временем, перехожу поближе к нашим соседям, а это, как известно, вассал Турции Крымское ханство, сама Османская империя, Речь Посполитая, Персия и, само собой, Россия.

Сначала про Россию. Алексей Второй прет на восток как тяжелый танк, не остановишь. Строится Сибирский тракт, а тысячные партии колонистов направляются в Нижний и Верхний Тагил, Ирбит и Верхотурье. Начинается «покорение Сибири», и группы вышедших в отставку по сокращению штатов петровских солдат, сколачиваются в боевые отряды и готовятся в поход на Тобол и Обь, где планируется погонять казахов, вогулов и остяков. А в самой столице Российской империи в это время происходит процесс централизации власти. Алексей Петрович действует жестко и наносит точечные удары по коррупционерам и ворам, выбивая их без всякой жалости. И уже до того дошло, что русские дворяне покойного Петра Алексеевича, которого многие ненавидели и называли Антихристом, только добрым словом поминают.

Далее Речь Посполитая, где по-прежнему у власти номинальный король Станислав Лещинский, правитель, на которого забивают все: шляхта, холопы, торговцы, ремесленники, духовенство и даже жиды. От этого король польский и литовский, долгое время тосковал, и как ему кажется, не так давно, нашел выход, каким способом укрепить свою власть. «Война – вот что заставит людей уважать власть короля, даст мне влияние на умы людей и повысит благосостояние государства», – примерно так подумал Станислав. Но с кем воевать? Особо не с кем. На востоке сильная армия генерала Репнина, которая год назад под Смоленском здорово надавала по зубам хотевшим совершить налет на русское пограничье немногочисленным королевским шляхтичам. На севере шведы, защитники Речи Посполитой от России и гарант стабильности в регионе. На западе германцы, австрийцы и снова шведы, и в мясорубку европейской войны лезть нельзя, ибо хлопотно это. Остается только ставшая независимой Малороссия. И хотя по договору с Мазепой, король Станислав обещался не нападать на Малороссию, он решил наплевать на официальный документ, а собранная летом Варшавская Рада поддержала своего короля в этом намерении. И перед самым Новым Годом ляхи отправили к гетману посольство с наглым требованием, как встарь, признать себя вассалом польско-литовского короля и отдать им Киев со всем Днепровским Правобережьем. Ответа от гетмана пока нет, но он очевиден. «Пошли вы через пошли!» – скажет Мазепа ляхам и будет в своем праве.

Третий наш порубежник султан Османской империи Ахмед Третий, вполне приличный и честный государь, что редкость. К соседям особо не лезет, навел порядок в своей империи, обуздал янычар-беспредельщиков и прижал распоясавшихся чиновников. В прошлом году вместе с йеминитами совершил поход в Ливан, сверг тамошнего эмира Хайдара и объявил его владения своим пашалыком. А так-то живет спокойно и, как я уже говорил ранее, готовится к войне с обнаглевшими европейцами, которые сами на драку нарываются. Тут же, вместе с турками заодно, можно рассмотреть и их вассала Мехмед Гирея Крымского. Но рассматривать особо нечего, он только-только смог восстановить численность своих сейменов-гвардейцев, почти полностью выбитых в Канжальском сражении с кабардинцами, и думает, чего бы ему такое сотворить, чтобы пошатнувшийся авторитет приподнять. Для Войска Донского это опасно, но султан неоднозначно приказал крымчакам на нас не нападать. И пока они его волю исполняют, тем более что в Крыму сипахи и янычары гарнизонами стоят.

Ну и последний наш большой сосед, Персидское государство Сефевидов, со своим безвольным шахом Солтан-Хуссейном. Там все плохо для персов и хорошо для нас. Афганское племя Гильзаи, во главе с вождем Мир Вейсом, видя слабость своих угнетателей, перешло на них в наступление. Восточная провинция Систан в огне и пал большой город Герат, в котором истреблен шахский гарнизон. Одновременно с этим на западе бушуют удержавшие Мосул и совершившие неудачный для себя набег на Киркук курды-сунниты. На Каспии казаками разграблены города Амоль и Астрабад, а на Кавказе, войсками Кумшацкого, разбиты части регулярных гвардейских подразделений и взяты Дербент и Баку. В то же самое время дагестанские горцы захватили города Шеки, Шемаха и Гянджа. Солтан Хуссейн, или кто там, в Исфахане сейчас вместо него рулит, конечно, суетится и перебрасывает в Азербайджан дополнительные войска. Но и мы не спим, Сурхай-хан принимает под свои знамена новых кавказских суннитов, желающих истребить злокозненных еретиков шиитов, и готовится перейти в наступление на Гюлистан и Джават. Ну а к Кумшацкому, который сейчас производит ротацию казачьих полков, с двадцатипятитысячной ордой калмыков прибыл Даяр-хан. В общем, все понятно, про ослика, которому капец, я уже говорил.

– Хух!

Я устал ворошить бумагу и разбирать десятки разных почерков. Но это необходимо, дабы понимать, что и где творится, и иметь возможность что-то советовать отцу. Он, конечно, и сам не простак, соображает, кому нужно улыбнуться, а кого послать далеко-далеко, но у меня взгляд свежий, и батя мои слова на подкорку откладывает.

– Хух!

Еще один глубокий выдох и, наконец, по окончании просмотра информации о зарубежье, перехожу к нам, то есть к отпавшим от Российской империи государственным образованиям.

С кого бы начать? Да, пожалуй, с самого беспокойного на данный момент государства, с Малороссии, и начну с плюсов. Много людей и городов. Серьезный административный аппарат. Неплохая армия из реестровых казаков, сердюков и наемников. Богатая на ресурсы и сельскохозяйственные угодья земля. Хорошие торговые маршруты и вполне приличный правитель (Мазепа). Живи и радуйся. Но есть и минусы, без них никак. Основной, соседство с ляхами, которые имеют к украинцам давние счеты и, в большинстве своем, по старой памяти, считают малороссов холопами, которые должны кормить и обслуживать шляхту. Другие недостатки Малороссии, отсутствие больших заводов и крупных промышленных предприятий, ну и немалое количество полковников, которые думают о власти и готовы в любой момент попытаться подсидеть нынешнего гетмана.

Следующие на очереди запорожцы. Вольница навсегда. Казаки держат Чертомлыкскую Сечь и несколько крепостей (включая Каменный Затон), которые остались от русских войск. Плюсы те же самые, что и у малороссов. Минусы, впрочем, тоже, хотя знаменитый запорожский порох ценится всеми окрестными государствами и его производство год от года только возрастает. На данный момент сечевым атаманом является Костя Гордеенко, но в отличие от того же Мазепы, он за власть не держится и не раз заявлял, что готов покинуть свой пост. И что немаловажно это не пустые слова.

Далее, вольный город Царицын с Камышиным и двумя десятками поселений по обоим берегам Волги. Оживленный торговый перекресток, куплю, перепродам, обеспечу отдых путешественников, возьму плату за транзит товаров, гарантирую безопасность в пределах своей территории. Людей немного, тысяч пятнадцать-двадцать. Армия – четыре роты солдат, бывших царских стрельцов и стражников. Форма правления – авторитарный режим.

Спускаюсь вниз по Волге, и вот она, жемчужина Каспия – Астраханская республика. Граждан более семидесяти тысяч. Основные населенные пункты: Астрахань, Гурьев, Красный и Черный Яры. Управляются эти города выборной властью от каждого сословия. Регулярные соединения состоят из двух солдатских полков и вспомогательных подразделений наемников. Имеются мастерские и несколько предприятий, полотняная фабрика и селитреный завод. Положение стабильное, заволжские калмыки и татары не налетают, и только закубанцы, бывает, что пошаливают.

Смотрю дальше, Терское Войско. Два десятка укрепленных городков. Управление – выборная атаманская власть. Население около тринадцати тысяч казаков. Естественные враги – дагестанские горцы и персы. Никаких особых производств не имеется, казаки живут за счет военной добычи, и пока боевые действия для наших армий складываются хорошо, а границы Терского Казачьего Войска в безопасности, их все устраивает.

Ну и, напоследок, конечно же, родное Войско Донское. Двести тысяч казачьего населения, треть стала казаками в последние три года, и в полтора раза большее количество иногородних, которые в ближайшее десятилетие станут казаками, или будут поражены в правах. Высшая власть – войсковой атаман, у которого уже имеется достаточно развитая система управленческих приказов. Столица – Черкасск. Самый большой населенный пункт и индустриальный центр – Богатый Ключ. Развивается промышленность, сельское хозяйство, соляные промыслы и рыболовная отрасль. Не хватает металлов, но проблема пока решается закупками у соседей и трофеями. Постоянная армия – десять казачьих полков, половина из которых находится в войске Кумшацкого.

Вроде бы, вкратце все. Хотя, конечно, если всерьез заняться этим вопросом, землеописанием то есть, всплывет очень многое из того, что сразу не видно. Но на сегодня мой труд окончен и, отодвинув стопки бумаг и пергаментов в сторону, я облокотился на стол и, чувствуя приближение отца, посмотрел на дверь.

Кондрат не замедлил, вошел и спросил:

– Как дела, Никифор?

– Просмотрел всю документацию, – ответил я.

– Так скоро управился?

– А чего тянуть? Читаю я быстро, соображаю хорошо, а разбор документов дело для меня привычное, зря я что ли, столько времени писарем у тебя был.

Ухмыльнувшись, отец посмотрел на бумаги и, чуть дернув головой, сказал:

– Видать, что не зря. Пошли домой?

– А чего так рано?

– Дела на сегодня сделаны, смеркается, тревожных вестей нет, зима все-таки, а сидеть здесь и штаны протирать смысла нет.

– Тогда, конечно, пошли.

Батя и я, в сопровождении охраны, вышли на майдан. Однако перед тем как попасть к нашим любимым женщинам, мы решили немного пройтись и подышать свежим воздухом. Температура примерно минус пятнадцать, с неба сыплет мягкий снежок, ветра почти не чувствуется и передвигаясь по центральным улочкам, в вечерних сумерках, отец и сын ведут разговор.

– Через неделю Большой Круг, – бросает Кондрат.

– Да, придется тебе посуетиться, батя.

– Это само собой, на то я и войсковой атаман. Как считаешь, что на этом Круге основным будет?

– Ради этого ты меня сегодня за дипломатическую переписку усадил?

– Да, чтобы ты со стороны на все взглянул, и смог свое мнение иметь.

– Основным будет, – я пнул сапогом ком снега на дороге, чуть помедлил, размышляя о возможных вариантах развития событий, и продолжил: – вопрос Малороссии и война с Персией. Малороссам придется помогать в любом случае. Понятно, что они и сами за себя постоять смогут, но с ресурсами у них плохо, на одну военную кампанию пороха и припасов хватит, а дальше все, с саблей на картечь. Значит, Мазепа напомнит, как помогал нам царские войска с Дона выбивать и помощи попросит.

– Это точно, напомнит, он такой. А что с Персией? Вроде бы все ясно, воюем хорошо, потери допустимые, а на трофеях половина нашего Войска и Терек с Астраханью живут.

– Многие казаки говорят, что надо бы остановить наступление на юг, закрепиться в Дербенте и Баку, и ждать пока шах мира не попросит.

– А ты, что думаешь?

– Необходимо еще одно военное лето, а иначе не было никакого смысла на Кавказ орду царевича Даяра перебрасывать.

– Верно обстановку понимаешь.

Под ногами хрустит снежок, на душе как-то спокойно и тихо. И возвращаясь к теме Малороссии и противостоянию с ляхами, я спрашиваю Кондрата:

– Это что же получается, батя, мы еще в одну войну ввяжемся?

– Придется, ибо союзника бросать нельзя, даже такого хитреца, как гетман Мазепа. Однако ляхов мы быстро разгоним, и может так случиться, что уже к осени казацкие полки в Варшаве будут. Польша сейчас слаба, один гонор и память о старых победах остались, а у нас народ боевитый и прошедший не одну войну. Ну, сколько войск выставит Речь Посполитая, когда гетман откажется выполнить требования Лещинского? Тысяч пятьдесят шляхтичей с холопами и наемниками. Но у Мазепы воинов не меньше, и сечевики тысяч двадцать в строй поставят, да мы с десяток полков выставим, и крымчаков тумен будет. К тому же пушек у малороссов больше, чем у ляхов, а это в современной войне немаловажно.

На миг я остановился.

– Украинский реестр и сердюки – это понятно. Сечевики выступят в поход, тоже ясно. Мы окажем помощь, так и должно быть. Но крымчаки-то с чего малороссам помогать станут? По приказу султана или сами?

– Официально сами, вроде как по большой дружбе между гетманом и крымским ханом, а на деле, конечно же, с подачи султана.

– Ну да, – я продолжил движение, – это австрийцам намек от османов, мол, смотрите, чуть, что-то не так, орда на ваши венгерские владения обрушится.

– Наверное, – Кондрат усмехнулся, – хотя я всех тонкостей этой дипломатической игры не знаю. Гетман человек хитромудрый, с османами и Крымом давно переписывается, так что единолично все решил.

– Какие войска на Украину пошлешь?

– Пока думаю, и склоняюсь к тому, что пару регулярных полков, несколько калмыцких тысяч, и сбор гулебщиков объявим.

– А командующим в этой армии кто будет?

– Про Филата Никифорова думка была, но, поразмыслив, решил, что лучше всего на эту должность Данила Ефремов подойдет. Он в Речи Посполитой бывал, когда за Петра Романова сражался, голова у него на плечах крепко сидит, и казаки его уважают.

– Да, хороший командарм. Я бы с ним в поход сходил.

– Так сходи, – предложил отец.

– Не получается. У меня люди на Волге и расшивы там же, да и ватага настроена на очередной Каспийский поход. Если все отменить, многое потеряю.

– Понимаю.

За разговором мы добрели до отцовского дома, и вошли в теплое светлое помещение. Здесь помылись, я поигрался с младшим братом Георгием, расспросил женушку о подвижках по обустройству нашего дома, а там ужин поспел, и закончился этот день обычно и без тревог. Все вместе, по-семейному, мы посидели за столом и, после, пожелав своим близким спокойной ночи, разошлись по спальням.

23

Россия. Петровск. 12.04.1711.

Юрко Карташ, молодой двадцатичетырехлетний донской казак Аксайской станицы был человеком своего времени и общества, которое его вскормило и вырастило. Хороший рубака и лихой наездник, стрелок каких поискать и рукопашник не из последних. В общем, настоящий степной воин, и все бы ничего, жизнь его могла сложиться вполне предсказуемо и обыденно. Но сидело в нем нечто, что отталкивало от молодого казака людей, некая гниль, которую станичники чуяли в своем соседе. Юрко всегда считал, что прав именно он, а если что-то в его жизни не получалось, в этом обязательно был виноват кто-то другой. Тот, кто ему завидует и желает зла. И вот именно эта мерзкая черта характера довела Карташа до того, что из-за женщины, полюбившейся ему туркменки, он схватился со своими братьями по оружию и ранил двоих казаков. А затем убил подругу и, обвиняя в этой беде атамана ватаги Никифора Булавина, покинул царицынскую стоянку отряда.

Казак мчался по степи в сторону России, бил нещадно своего верного коня и вскоре загнал его насмерть. А потом Юрко упал в сухую пожелтевшую траву рядом с крупным телом верного Вихря, который бился в предсмертной агонии, и раз за разом ударял кулаками в землю, проклиная всех своих врагов. Всех, начиная от соседского мальчишки Сергуньки из-за которого на него не смотрели девки и заканчивая «папенькиным сынком» Никишкой Булавиным. Много злых и непотребных слов он бросил в тот момент на ветер, и продолжалось его буйство до тех пор, пока Юрко не выплеснул из себя большую часть скопившейся в его душе черноты, не встал и не направился пешком вдоль Волги-матушки на север.

Сколько он шел, Карташ потом вспомнить не мог, может быть десять дней, а может быть, что и все две недели. Ему было плевать на это, он просто брел и брел, а когда был голоден, спускался к реке, ловил рыбу и раков, а однажды из пистоля подстрелил спустившегося к водопою одинокого молодого сайгака. И так длилось его путешествие до тех пор, пока на пути Юрко не стали попадаться редкие зеленые подлески и возделанные поля. Казак вышел к людям, пересидел некоторое время в глухой деревеньке, верстах в тридцати от Саратова, и пока отлеживался на сеновале одного доброго крестьянина, которого некогда выручили казаки из армии Лукьяна Хохла, задумался о будущем.

При нем была верная сабля и пистоль, запас пуль и пороха, и один серебряный рубль. Это немного. Но многие великие люди прошлого и с меньшим капиталом свое восхождение наверх начинали. И рассудив, что в Саратов ему хода нет, казаков, особенно донских, после прошлой войны там не любили, Юрко Карташ решил стать разбойником и, покинув крестьян, через пару дней вышел на большую дорогу.

Первой его жертвой оказался идущий от одной деревни в другую с лотком всякой мелочи коробейник, и с него Юрко получил полтора рубля мелкой монетой. Затем он ограбил купчишку средней руки и отнял у дрожащего от страха человека кошель с деньгами. А потом был одинокий приказчик на коне, без оружия и денег, но это и неважно, главное, что Карташ получил справного жеребчика-трехлетку и смог быстро передвигаться. Благодаря этому он спешно покинул окрестности Саратова, избежал нежелательной для себя встречи с высланными на его поиски драгунами и перебрался поближе к городу Петровск, где в лесах все еще скрывались люди из отрядов Гаврюши Старченки, в свое время не последовавшие за своим атаманом в Астрахань.

Среди гультяев Юрко быстро заработал авторитет и уважение. Он был профессиональным воином, а они всего лишь бывшими крестьянами. Так что, спустя некоторое время, он объявил себя атаманом, после чего начал творить на дорогах серьезный разбой и поначалу удача ему сопутствовала. За несколько месяцев десятого года и три месяца одиннадцатого, его банда разгромила три купеческих и один императорский обоз. Кому скинуть добычу, своему новому вожаку подсказали разбойники, и зажил Карташ весело и привольно. Однако, как говорится, сколь веревочки не виться, а конец один. Юрко чуял, что опасность близка и его шайку вскоре накроют, и потому решил перебираться из Петровских лесов куда подальше, например, в Сызрань. Но сделать этого он не успел, так как на место глухой лесной стоянки, где с гулящими бабами отдыхали разбойники, перед самым рассветом нагрянули солдаты Нижегородского пехотного полка.

Было, метнулся разбойный вожак к лесу. Срубил одного молоденького солдатика, вчерашнего рекрута, а за ним второго. Прыгнув в густой кустарник, спасая свою жизнь, но удар приклада в голову свалил его наземь. И когда Юрко очнулся, то обнаружил, что он крепко повязан веревками и лежит на телеге. Вокруг него озлобленные лица солдат, а все его разбойники и их женщины, в количестве семнадцати человек, повешены на ближайших дубах. Попытался он выкрутиться из пут, но вязали его крепко, и после того как разбойного вожака, для острастки, несколько раз ударили по почкам, он затих и решил ждать дальнейших событий, которые развивались совсем не так, как они должны были идти.

По всем законам государства Российского, начальствующий над солдатами офицер был обязан передать разбойника городскому воеводе. Тот в свою очередь должен был провести дознание, суд, и отправить вора на каторгу или казнить. Но солдатский капитан привел свою команду не в город, а в добротно отстроенный каменный монастырь, верстах в двадцати от Петровска. И здесь, получив на руки небольшой мешочек, в котором весело позвякивали рубли, офицер передал его на руки настоятелю, суровому крепкому мужику в черном подряснике и большим серебряным крестом на груди.

– Меня зови отец Исидор, – развязывая Юрко Карташа, пробасил настоятель и добавил: – Бежать не пробуй, не получится. Жить станешь в келье, куда тебя проводят.

Казак встал с телеги, оглянулся и, увидев, что солдаты уже покинули двор монастыря, усмехнулся и выдохнул:

– Ага! Сейчас!

Затем, в два больших прыжка он подскочил к бревенчатому забору и попытался с одного маха перемахнуть через него. Но видимо, не везло Карташу в этот день. Что-то с силой ударило его в спину и он упал, а когда снова поднялся, то обнаружил перед собой все того же невозмутимого настоятеля, который перекидывал из одной руки в другую самый обычный крупный речной голыш.

– Говорю тебе, отрок неразумный, бежать не пытайся, а то в подвал кинем.

– Понял.

Карташ решил действовать хитрее и проявить видимую покорность. И следующую попытку побега предпринял уже после полуночи. Он вышел из незапертой одиночной кельи, где его поселили и, двигаясь как можно тише, по монастырскому коридору направился к выходу. И снова неудача. Его перехватил один из молодых иноков, карауливший казака в коридоре. Простой неприметный монашек с одного удара вырубил бывалого воина, и пришел Юрко в себя уже в каменном подвале без окон. Сбежать возможности не было, и ему пришлось принять выкрутас судьбы, смириться и снова ждать.

Кормили разбойника плохо, хлеб и вода, так сказать вынужденный пост. Юрко ослаб, но милости у монахов не просил, был терпелив и молчалив, несколько раз пробовал молиться и бросал, и продолжалось это трое суток. До тех пор, пока его не вывели наружу и не препроводили в просторное помещение наверху, где из мебели стоял только один стол, за которым сидел стройный и совершенно седой священнослужитель преклонных лет, судя по властному взгляду, в церковной иерархии чин немалый.

Священник посмотрел на казака с некоторой брезгливостью, кивнул на табуретку в углу и произнес:

– Садись.

Юрко взял табурет, поднес его к столу, поставил на холодный пол и присел. Всмотрелся в священника и спросил:

– Кто вы, святой отец?

– Я митрополит Воронежский и Елецкий Арсений, – бросил священнослужитель и, прищурив глаза, спросил: – А ты, значит, донской казак Юрко Карташ?

– Да, – кивнул казак. – А откуда вы про меня знаете?

– Меньше по пьяному делу болтать нужно, кто ты и откуда. Хотя твой язык тебя и спас, а то бы висел ты сейчас на дыбе и кату рассказывал, кому добычу сбывал и сколько грехов свершил, а так, видишь, пока жив и здоров.

– И зачем я вам нужен? Ради чего вы меня у солдат откупили?

– Ты нам не потребен. Ты никому на всем белом свете теперь не нужен. Даже своим товарищам, которые отреклись от тебя. Мы хотим достать Никифора Булавина, черного колдуна, который прикрывается должностью своего отца и творит богомерзкие обряды.

– Да, какой же он колдун? – удивился Юрко.

– Самый настоящий, плоть от плоти дьявола, семя проклятое, которое необходимо выкорчевать без всякой жалости.

– А я здесь причем?

– Ты с ним в два похода ходил. Было такое?

– Все верно.

– И ты ненавидишь Никишку.

Карташ прислушался к себе и понял, что время ничего не излечило и не поправило. Он по-прежнему испытывал к молодому Булавину глубокую неприязнь, которая пронизывала всю его душу, и потому он согласился с митрополитом:

– Это так, отец Арсений. Но чем вам может помочь такой человек как я? Сами знаете, что мне теперь на Дон хода нет.

– Ничего. Придет время, и ты вернешься на родину, а пока поедешь со мной и святым отцам, которые будут с тобой разговаривать, расскажешь обо всем, что о Никифоре знаешь, о порядках в его отряде, о чем он говорил, да какие планы строит, и кто у него в друзьях, а кто во врагах. Однако учти, что церкви нужны добровольные помощники. Ты готов встать на путь исправления, покаяться в своих грехах и принять постриг?

Бывший ватажник и разбойник посмотрел в пронзительные глаза Арсения. Взгляда не выдержал и осознал, что если сейчас он откажется, его попросту прибьют и закопают на монастырском кладбище. Думать было некогда, и Карташ решился:

– Я согласен, святой отец.

Митрополит удовлетворенно смежил веки.

– Хорошо. Выезжаем через полчаса. В дороге переговорим подробней.

– Разрешите вопрос, отец Арсений?

– Да.

– А куда мы направимся?

– В Москву, Юрко, – митрополит кивнул на дверь и бросил: – Иди и жди меня во дворе.

Казак смиренно кивнул и покинул помещение. Затем он вышел во двор церкви. Вокруг не было ни одной души, а лес рядом. И у Карташа невольно мелькнула мысль, а не попробовать ли еще раз совершить побег. Но его сдержала жажда поквитаться с ненавистным Никифором. Поэтому он остался на месте, и уже через полчаса в закрытом возке вместе с митрополитом Арсением ехал в Москву.

24

Войско Донское. Черкасск. 05.05.1711.

Мой третий Каспийский поход начинался нелегко, сплошь проблемы. А большая часть из них оттого, что Войсковой Круг, который прошел в Черкасске в середине января, решил вписаться за союзную Малороссию и направить все свободные силы Дона на помощь гетману Мазепе. Кажется, а с какого бока здесь мои планы, которые отменить не было никакой возможности, и Малороссия? А с такого, что воинские припасы в цене подорожали, а все вольные ватаги с Астрахани и Волги в срочном порядке перебирались на берега Днепра.

Ляхи вражины старые, на рассказах стариков о боях легендарного Зиновия Хмеля против панов и арендаторов все нынешние атаманы выросли. И выходит так, что столкновение с Речью Посполитой не просто еще одна война, а святое дело, Холивар в чистом виде, где противника раздолбить, значит, отомстить за предков. Так что Каспийское море в этом году должно опустеть, поддержать меня в походе некому. А в приватной беседе между мной и Кумшацким я обещал, что моя ватага еще одно лето погуляет вдоль персидских берегов, и тем самым отвлечет часть вражеских сил на охрану прикаспийских городов. Мне отказаться нельзя, слово химородника должно быть крепче стали, и я начал рассматривать варианты как бы осуществить свой план, задуманный еще в прошлом году, по окончании рейда на Амоль и Гераз.

Вариант номер один, конечно же, увеличение численности ватаги. Деньги для этого имеются и брошенных расшив на Волге более шести десятков, плати тридцать рублей за судно и забирай. Вот только людей взять негде, справные казаки сидят дома и хозяйство ведут, о подвигах не помышляя, а все самые боеспособные контингенты из молодежи и голытьбы, или у Кумщацкого, или опять же на Малороссию собираются. Мне для похода нужно хотя бы полтысячи бойцов, а к концу зимы в ватаге числилось только сто восемьдесят, плюс к этому сотня Борисова в Царицыне. Кинуть клич, еще сотню хороших бойцов наберу, и то, лишь благодаря своей репутации удачливого атамана. А для проведения серьезной операции этого мало.

Второй путь. Нанять людей со стороны или попросить кого-то из вольных атаманов остаться на Каспии еще на один сезон. Но и тут сложности, серьезные атаманы, как я уже сказал, рвутся бить поляков, а бывшие крестьянские вожаки, вроде того же самого Гаврюши Старченки, мне и даром не нужны, одни проблемы от них. А наемники люди со стороны и надежды на них немного.

И третий вариант, самый простой. Забить на мой первоначальный план, просто прорисоваться вдоль побережья и, может быть, разграбить какую-нибудь небольшую рыбацкую деревушку. Выгоды с этого, само собой, никакой, и славы не добудем. Однако это безопасно, у персов все суда утопли или в портах стоят и в море не выйдут, а серьезных штормов летом не ожидается.

Такие вот размышления, которыми я мучился до той поры, пока мы с Аленой не перебрались в Булавинск, где доблестные ударники труда, каменщики Таганка, все же закончили строительство донжона и, наконец-то, приступили к постройке крепостных стен. Настроение мое приподнялось, и женушка, которая нашла в Поздеевке людей, которые некогда были ее учителями в ведовстве, тоже все время улыбалась. Я пропадал на стройке и одновременно с этим собирал людей для похода. День сменялся днем, и все было хорошо. Срок отбытия ватаги на Волгу приближался, и тут из Кубанской степи вернулся Александр Бекович-Черкасский, который на зиму ездил к своим родственникам. Что интересно, князь приехал не один, а в сопровождении трех десятков молодых соплеменников, которые хотели послужить под моим началом.

«Вот и подкрепление к моим силам», – подумал я тогда, и от участия бравых джигитов в походе не отказался.

А спустя сутки после возвращения князя из степи прискакал прибывший от дяди Петра Булавина из Эльбузда казак Миша Нечай. Он сообщил, что снова от Лабы абадзехи идут и ведет их мой старый знакомец Алегико Немитоков. Черкесы передвигаются в открытую и всем объявили, что идут с миром. Поэтому кубанские казаки их не перехватывают, а вот полусотня наших пограничников может гостей задержать.

Зачем идет Алегико непонятно, но явно не с войной. И вместе со своими казаками и всадниками князя Бековича, я выдвинулся к нему навстречу. Короткая скачка по весенней распутице и встреча двух конных отрядов. С моей стороны восемь десятков всадников, и под рукой Алегико, который находится впереди своих джигитов, полусотня. Обстановка самая мирная. Мы с Немитоковым выезжаем вперед, встречаемся посреди поля, здороваемся и без всяких восточных славословий, я его спрашиваю:

– С чем прибыл, Алегико?

Джигит помялся, но посмотрел мне в глаза и ответил тоже прямо:

– По степи слух пошел, что ты снова в поход на Хвалынское море собираешься. Тебе воины нужны?

От таких слов сердечно стукнуло. Но, не показывая своей заинтересованности, я ответил спокойно, сдержанно и без напряжения:

– Хорошие воины всегда нужны.

– А мы, – Алегико кивнул за спину, – по твоему мнению, хорошие бойцы?

Делаю короткую заминку и киваю:

– Да.

– Возьми нас собой.

– Хорошо. Но учти, дисциплина у меня жесткая и приказы не обсуждаются. Если принимаешь это правило, будем рады видеть тебя и твоих джигитов в нашей ватаге.

– Мы знаем, что такое дисциплина.

– В таком случае, добро пожаловать в мой отряд Алегико Немитоков.

Так я получил дополнительных воинов, над которыми стояли их авторитетные вожаки, и после этого, нагрузив ватажников, что закубанцев, что казаков, без разницы, боевой подготовкой, продолжил заниматься своими делами.

В беготне пролетел остаток марта и половина апреля. Пришла пора выступить в путь-дорогу и, оставив на хозяйстве любимую жену, домовитого коменданта крепости Михаила Кобылина и три десятка казаков, во главе своей ватаги я выдвинулся в Черкасск.

Столица стояла пустая, только что город покинула направившаяся в Малороссию десятитысячная армия Данилы Ефремова и почти все свободные гулебщики. И в связи с этим набрать воинов, как я и предполагал, было проблематично. Но я все-таки вышел на майдан, кинул вверх шапку, и на мой призыв погулять по Хвалынскому морю откликнулось около семисот человек, среди которых было выбрано сто десять опытных казаков. Остальные отсеялись во время жесткого отбора, и после него, с учетом сотни Василия Борисова, у меня набиралось четыреста двадцать человек. Так что, еще раз, прикинув реальность своего плана, я пришел к выводу, что он осуществим и, собрав своих сотников и односумов на военный совет, раскрыл перед ними цель нашего похода.

Казаки и два черкеса расположились под летним пологом в нашем временном лагере за городом, и пока ватажники гуляли и пировали перед отправлением на восток, я раскинул на куске парусины свою личную мапу Каспийского моря и начал:

– Итак, браты, смотрим сюда, – ткнув в карту тонкой веточкой, я указал на синюю линию. – Это река Сефидруд, самая полноводная река персидского побережья, впадающая в Каспий. Наша цель находится в десяти километрах от моря, городок Ленгеруд, население около шести тысяч человек, порт и плохие крепостные стены. Чем-то этот населенный пункт напоминает Амоль. Но разница имеется, так как в Ленгеруд можно попасть по реке. Что касательно гарнизона, там находится минимум четыреста воинов и, кроме того, рядом, всего в пятидесяти километрах располагается город-крепость Решт, где более трех тысяч солдат, которые готовы в любой момент подняться по тревоге.

Оглядев командиров, я прервался и вклинился Рубцов:

– Значит, всерьез придется повоевать?

– Не то чтобы всерьез, в Ленгеруде в основном ополченцы, так что мы в любом случае сильнее местных войск, но саблям работа найдется.

– А ради чего рубиться станем?

– Ради порта, в котором сосредоточен весь уцелевший персидский торговый флот, ради складов, в которых немало разнообразных товаров, и за большой базар, где оптом продаются большие партии зеленого чая с местных плантаций. Каково положение дел в городе сейчас, по понятным причинам, я не знаю, но думаю, что хабар будет знатный.

– И как мы этот город станем брать?

– Поэтапно. Первым делом захватываем две сторожевые башни по обоим берегам реки Сефидруд, которые караулят устье. Затем высаживаемся на берег и по дороге продвигаемся вверх по течению. Основной отряд захватывает город и ведет сбор трофеев. А оставшиеся при расшивах воины в это время готовятся отбить атаку из Решта. В Ленгеруде необходимо все проделать очень быстро, времени будет немного, сутки, вряд ли больше. Трофеи погрузим на захваченные персидские бусы, город подожжем и уходим. Расшивы за нами. Предварительно, расклад такой. Что скажете?

– Согласен, – кивнул подбородком Рубцов. – Подробней сейчас ничего не распланировать.

Остальные командиры поддержали моего зама и, обсудив ряд мелких вопросов, я распустил совет, а сам направился в Черкасск. Проехался по полупустым улочкам и заехал к отцу, который находился дома, и не один, а в компании с Семеном Семеновичем Толстопятовым.

– Вечер добрый, – входя в горницу и присаживаясь за накрытый стол, посреди которого стоял кувшин с вином и закуска, поприветствовал я отца и дядю жены.

– Здравствуй, Никифор, – пробасил царицынский глава.

– А-а-а, сын… – протянул батя, с которым мы сегодня уже виделись в войсковой избе. – Выпей с нами, а то завтра тебе в поход. Когда еще хмельного попробуешь?

– Отчего же не выпить, – разлив из кувшина вино по кубкам, я взял свой и приподнял его: – За что пьем?

– За тебя.

Мы выпили и, глядя на чем-то озабоченные лица Кондрата и Семена, я спросил:

– Чего вы такие хмурые?

– Не обращай внимания, – батя махнул ладонью. – Мелкие неурядицы, много хлопот, и все вместе, сплошная маета. Сам-то как, готов к походу?

– Готов, только воинов не хватает. Так что в Астрахани придется дополнительный контингент набирать.

– И сколько тебе людей не хватает?

Толстопятов, задавший этот вопрос, посмотрел на меня из-под кустистых бровей.

– Еще сотню бойцов надо бы добавить, а лучше две. Взял бы компаньона, но все хорошие гулевые атаманы или у Кумшащкого, или в Малороссию уходят.

– А тебе обязательно нужны настоящие вояки?

– Конечно, а то с крестьянами и ворами с большой дороги дела не сделаешь.

– Тогда моих солдат возьми, – предложил гость.

– Каких твоих?

Я не сразу понял, про что ведет речь купец, а он, несколько осуждающе покачал головой, и пояснил:

– Солдат из Камышина и Царицына. У меня их четыре роты. Работы для них нет, для охраны городов и дорог вполовину меньшего числа бойцов хватает. Да и сами солдаты хотели бы сходить в поход и прибарахлиться. А то ватажники по Волге туда-сюда ходят и деньгой сорят, а им завидно.

Зная выучку волжских солдат, ветеранов войны с Россией, отказываться от них было нельзя, действительно, профессионалы.

– И сколько ты, Семен Семеныч, со мной своих воинов отпустишь?

– Сборную роту со всех подразделений.

– Идет, беру!

– Вот видишь, и решили вопрос. Завтра я вместе с твоим отрядом на Волгу отправлюсь, и пока вы расшивы готовить будете, я охочих до боя солдат отберу.

Снова мы выпили вина, но разговор после этого как-то не клеился, наверное, родственники хотели переговорить о чем-то своем, а мое присутствие их сдерживало.

Нет вопросов, я парень понятливый. Поэтому попрощался с большими мужчинами, покинул стол и вернулся в свой лагерь, где казаки и черкесы уже заканчивали гулянку, и ложились спать. Завтра снова дорога, а там Волга, Астрахань и очередной боевой выход в Хвалынское море.

25

Персия. Ленгеруд. 15.06.1711.

Ленгеруд взяли через четыре часа после высадки. А произошло это следующим образом.

Вчера, перед самым рассветом, девять расшив моей ватаги вошли в дельту реки Сефидруд. Легкий морской бриз нам помогал и на берег ватажники высадились без всяких особых хлопот сразу двумя партиями. Здесь наши передовые отряды диверсантов-пластунов совершили быстрый переход к охранявшим вход в Сефидруд сторожевым башням и вырезали караульных, которых было всего-то по пять человек на один пост. Сделали они все тихо, не привлекая к себе лишнего внимания окрестных селян и рыбаков, так что первый этап нашего набега прошел по плану.

Затем сотня казаков Борисова и половина черкесов остались на левом берегу реки и на дороге к Решту, откуда ожидалось появление противника, они стали рыть окопы. Причем, что примечательно, сделать это предложил Бекович-Черкасский. Я расценил это как иронию судьбы, ибо именно такой оборонительный прием использовал против туркмен и хивинцев в «реальности Богданова» князь Александр, в своей печально известной Хивинской экспедиции. Соответственно, в прямом боестолкновении потерь его воины почти не несли, а кочевых азиатов сотнями уничтожали. За это, кстати сказать, хивинцы содрали с мертвого князя кожу и сделали из него чучело.

Впрочем, я отвлекся. Поэтому возвращаюсь к нынешней реальности и дню сегодняшнему. Под моим командованием собралось четыре сотни воинов и по правому берегу реки мы направились к городу. Сборная ватага торопилась, как могла. Семь верст преодолели одним броском, и распахнутые городские ворота взяли сходу. Отличное начало. Однако я слабо представлял себе, что такое Ленгеруд и, увидев его, на минуту озадачился.

Представьте себе окруженный стенами высокий холм на берегу реки, который усеян тысячами зданий. Склады, жилые дома, лачуги бедняков, амбары, сараи и торговые лавки. Все вперемешку и каково назначение той или иной постройки разобрать не всегда возможно. И дополняется этот хаос тем, что крыши домов нижних улиц, зачастую находятся на уровне пола верхних, и до вершины холма здания идут кривыми террасами.

Помнится, в тот момент я стоял в воротах над трупом воина в древнем панцире, стражника, прозевавшего свою жизнь, и рядом со мной остановился Рубцов, который посмотрел на город, размашисто перекрестился и сказал:

– Боже мой, Содом и Гоморра, не иначе. Как же нам его брать?

– Обычно, сотник. Как Стенька Разин брал.

– А он и здесь отметился?

– Бывал, а потому действуем следующим образом. За тобой порт и склады у реки. Значит, идешь направо. С тобой твоя сотня и царицынские солдаты.

– Понял!

Рубцов со своими воинами двинулся вдоль стен, а я обернулся и позвал:

– Алегико.

– Да? – откликнулся вожак черкесов.

– За тобой ворота и дорога.

– Сделаем, только…

– Чего еще?

– Когда к городу шли, видели, что рядом с воротами пара табунов неплохих лошадок пасется и конюшни стоят. Так может быть нам конную разведку провести?

– Хорошо, действуй! – Я повернулся к остальным ватажникам и, взмахнув над головой шашкой, скомандовал: – Остальным за мной! По центральной улице на вершину холма! Вперед, казаки!

Если бы в тот момент кто-то наблюдал за нами со стороны, увидел бы просто толпу, которая потоком несется наверх сметая со своего пути любое препятствие. Но десятки четко держались вокруг своих командиров, которые знали что делать, а я вместе с односумами шел на острие атаки, успевал все подмечать и отдавать верные приказы, так что анархии не было.

Где-то впереди, как выяснилось позже, в городских казармах, взвыли сигнальные трубы. И вскоре мы ударились в строй персидских солдат, которых оказалось не так уж и много, десятков восемь, не больше. Но они подобно пробке перекрыли центральную улицу и не давали нам пробиться к административному центру. Сомкнув щиты и выставив перед собой длинные копья, одетые в легкие кольчуги городские стражники встали насмерть, а за их спиной я увидел две пушки, которые выкатывались из продолговатого белого здания и больше сотни солдат с мушкетами. Какой из этого вывод? Медлить нельзя.

– Бей!

Выкрикнув этот клич, я бросился на вражеский строй и казаки последовали за мной. Пистоль перед собой, секундная задержка и выстрел. Свинцовая пуля выбивает из строя одного вражеского солдата, а справа и слева меня поддерживают огнем ватажники. Все вокруг заволакивается сизым пороховым дымом, и мы продолжаем атаку на потерявших стройность копейщиков. Проломить оборонительный порядок персов было совсем нелегко. Однако мы это сделали, хоть и потеряли нескольких казаков.

Нырок под щетину остро заточенных копейных наверший и я первым смог вклиниться в ряды стражников. Шашка запела в моих руках, и брызги крови прыснули в стороны. Я срубил двух городских бойцов, просвет в рядах персов расширился, и в этот проем хлынули ватажники. Стена щитов сначала прогнулась, а потом прорвалась, попятилась и рухнула. Копейщики не сдержали нас, а мы, подобно молоту, разнесли их строй и, рубя всех подряд саблями, погнали стражников на пушкарей и мушкетеров, которые все равно не успели зарядить свои огнестрелы.

– Гони вражин!

Мой голос разносится над улицей. Стражники бегут без оглядки, и только на вершине холма нам встретился еще один отряд, который был готов оказать сопротивление, по численности около сотни бойцов. Сходимся без единого выстрела. Только рваное дыхание и топот сапог.

Передо мной крепкий приземистый детинушка с широкими плечами, одет как воин, на теле кольчуга, на голове тюрбан, а в руках небольшой круглый щит и кривая сабля. Противник кидается на меня, но не успевает ничего сделать, я быстрее, чем он. Удар клинком наискосок и перс роняет свою саблю, а щит нелепо накрывает лицо уже мертвого противника, и на него наступают его пока еще живые товарищи. Рядом рубятся односумы, и все происходит как-то странно, по-прежнему никто не кричит. Но тогда на это не обратили внимания.

Более сильные и опытные ватажники вторую преграду ломают так же быстро, как и первую, а дальше проще. На плечах отступающих мы без остановок дошли до вторых городских ворот и, блокировав их, получили возможность стричь шерсть со всех оставшихся в загоне под названием город Ленгеруд овец. Ну а я, пока до стен дошли, еще троих свалил. Одному голову раскроил, другому ноги подрубил, а третьего, особо храброго, может быть десятника, из второго пистоля застрелил. И от боевого угара очнулся уже тогда, когда на всем холме сопротивление было подавлено и не осталось ни одного противника.

Вроде бы все, победа за нами. Но лишь только я вернулся к управе и взобрался на крышу, откуда весь город был как на ладони, прибежал Смага Воейков, который выпалил:

– Никифор, мой десяток тюрьму занял. А там несколько наших пленных из того самого астраханского каравана, который ардебильский глава разграбить хотел.

– И как они?

– Плохо, все побиты сильно, отощали и обовшивели, а двое даже разумом помутились.

– Приведи их в порядок и с первым же бусом к устью отправь. Ты из-за этого ко мне пришел?

– Нет. Один из пленников разговор местных командиров слышал и они говорили, что невдалеке войско сильное стоит, которое на помощь кызылбашам идет. Подробности он не знает.

– Понятно. Сейчас допрос городских начальников организуем и более точную информацию получим. А пока давай сюда всех полусотников с десятниками.

Смага убежал, а я неспешно перезарядил пистоли и посмотрел на раскинувшийся под моими ногами город. Вот и еще один вражеский населенный пункт пал. Спрятавшихся по домам стражников сейчас добивают. Двое ворот за нами и над портом на свежем ветерке развевается красное «булавинское» знамя. Пока все идет по плану, но вражеская армия может испортить все наше дело, тем более что стены в Ленгеруде никакие, глинобитная пустышка, которая уже начинает осыпаться. И получается, что нет у нас суток на грабеж, а имеется только несколько часов. Хотя раньше времени паниковать не стоит, и особо торопиться тоже не следует. Река рядом, так что драпануть всегда успеем.

Начали подходить командиры ватаги, и с высоты я указал им объекты для сбора трофеев. Казаки покинули меня и через пятнадцать минут, освободившись, вместе с Иваном Черкасом мы оприходовали городскую казну, на удивление бедную. В ней оказалось всего два тумана серебром, то есть два мешка с абасси.

«Ну, и черт с ней, с казной этой», – решили мы с односумом и, взяв переводчика из наших воинов, переключились на допрос городского головы, которого повязали прямо на рабочем месте и там же решили с ним переговорить.

Местный начальник, подтянутый темноволосый мужчина в полосатом халате и красивым фиолетовым фингалом под левым глазом, был связан и сидел в углу застеленного цветастыми коврами просторного помещения. Кругом множество пуфиков, на которых здесь люди сидят, и несколько низких столиков, три рабочих, на каждом стоят баночка с чернилами и стопки бумаг лежат, и один фуршетный, с напитками и фруктами.

Кинув под себя пуфики, мы присели напротив ленгерудского бургомистра, или кто он тут и, кивнув переводчику, седому казаку, я сказал:

– Переводи.

– Готов.

Казак бросил несколько слов пленному, замолчал и, ожидая вопросов, посмотрел на меня.

– Как его зовут?

Перс ответил и переводчик пояснил:

– Махмуд Мараги.

– Почему в городской казне так мало денег?

– Он говорит, что все деньги вчера изъяли для оплаты жалованья солдатам, которые идут из Бандар-Бушера, что в провинции Фарс, на Ардебиль.

– Где сейчас это персидское войско?

– Он не знает, вроде бы выше по течению реки, в Лахиджане, а это чуть меньше пятнадцати верст.

– То есть в Ленгеруд, если поторопятся, они могут добраться уже через три-четыре часа?

– Да.

– Сколько воинов в этой армии?

– Три тысячи пехотинцев, две тысячи конных кочевников, пять сотен гулямов-панцирников и полтора десятка полевых орудий.

– Кто командир?

– Очень талантливый молодой полководец Лютф Али-хан, который дрался с арабскими пиратами на побережье от Бандар-Аббаса до Бандар-Бушера.

В том, что вскоре Лютф Али-хан узнает о нашем набеге, сомневаться не приходилось, многие горожане покинули пределы городских стен. И раз полководец молодой, да еще и славный, скорее всего, действовать он станет быстро. Какой из этого вывод? Самый простой, надо хватать, что подороже, грузить на трофейные бусы и валить из этих мест пока мы в здравом уме.

Ладно, продолжаю допрос:

– Сколько больших судов в порту?

– Двенадцать, все бусы за исключением одного посыльного судна.

– Какие товары на складах имеются?

– Тюки зеленого чая, кипы парчи, рулоны сафьяна и много сушеных фруктов. – Мараги что-то добавил и переводчик дополнил: – Он просит не сжигать его город и не уничтожать жителей.

– А что взамен?

– Махмуд обещает помощь в погрузке судов и говорит, что выдаст на откуп свои личные денежные средства.

– Скажи, что я ему верю. Хватай его за шкирку и отправляйся в порт.

Переводчик с пленником направились к реке, а мы с Черкасом еще раз поднялись наверх, осмотрели город, и двинулись за ними следом. По дороге к нам пристроился десяток Воейкова, отряд вышел к порту и здесь я застал Сергея Рубцова, который находился на причалах и руководил погрузкой добычи на бусы.

Толпы горожан, которых подгоняли казаки, вместе с городским управителем, таскали на стоящие у причалов суда тюки с товарами. Перебирать было некогда, сотник уже знал, что враг рядом, и работа шла полным ходом. Очень хорошо. Я подошел к Рубцову и задал ему вопрос.

– На сколько бусов идет погрузка?

– На четыре. Времени ведь мало, я правильно все понимаю?

– Верно, задерживаться здесь нельзя, поэтому без церемоний, что добыли, все кидай в трюма, а как только персидские регуляры появятся, отчаливаем и уходим.

– Угу.

Сотник вернулся к своим обязанностям руководителя погрузочных работ, а я после порта направился к городским воротам и застал здесь черкесов, которые уже добыли верховых лошадей и вели активную разведку в сторону Лахиджана. Пока все было тихо, вражеского войска не видно и спустя три часа, так и не обнаружив гулямов знаменитого Лютф Али-хана, я решил, что работы должны продолжаться. Больно много товара находилось в портовых складах Ленгеруда и бросать его не хотелось. Это была моя ошибка, и потом я не раз недобрым словом поминал свою жадность. Ведь было дело, что в прошлом походе компаньонов в этом грехе винил, а в этом рейде сам на него попался.

К вечеру в устье Сефидруда были спущены первые четыре груженных буса, и с ними ушла большая часть моих воинов. В ночь продолжился грабеж порта, а утром, когда горожане загрузили еще четыре трофейных судна, планировалось уйти всем оставшимся казакам. Но не тут-то было. Объявились персидские войска, и выяснилось, где они пропадали и почему не торопились освободить Ленгеруд.

Имеющий опыт борьбы с морскими разбойниками Лютф Али-хан, для которого мы были самыми натуральными пиратами, узнал о захвате Ленгеруда уже через пару часов, после нашего в нем появления. Однако он не стал биться за город, из которого мы могли в любой момент уйти, а решил действовать хитрее и перекрыть нам пути отхода. Его пехота осталась в Лахиджане, а конные отряды, гулямы и кочевники, по широкому кругу обошли Ленгеруд и накатили на сторожевую башню по правому берегу Сефидруда. Сил у нас там было немного, всего три десятка казаков десятника Лучко, которые сдержать персов не смогли и, потеряв половину бойцов, на расшиве ушли на левый берег к Борисову и Черкасскому. А противник того и добивался, выкатил на берег свою полевую артиллерию и, пытаясь разбить расшивы, начал посреди ночи гасить по левому берегу со всех стволов, которых оказалось около двух десятков.

Дальнейшие события предсказуемы. У Борисова тоже были пушки и пара моих мортир, и он затеял контрбатарейную дуэль. Но персы в этом отношении имели преимущество, так как с Решта подходили силы местного гарнизона, и перед самым рассветом нашим казакам пришлось покинуть свою позицию и спешно уходить в море, где в дельте реки на рейде стояли трофейные бусы. Вот и получается, что мы в пролете. Ждали нападения с левого берега и были к нему готовы, а в итоге получили противника справа и до наступления темноты нам в море не выйти. Сефидруд, река хоть и судоходная, но уж никак не Волга, Дон или Днепр, а значит, легко простреливается даже средним калибром.

Обо всем произошедшем мы узнали от примчавшегося с берега посыльного и разведчиков Немитокова, все же обнаруживших противника, который появился вблизи города. Мы к тому времени стянули казаков и черкесов в порт, и были уже готовы покинуть Ленгеруд. Однако река под прицелом орудий, хоть и полевых, но все же могущих нас остановить.

– И что будем делать, атаман? – Спросил меня Алегико Немитоков. – До темноты не дотянем, ватагу сомнут, и город не удержать, нас только полторы сотни осталось.

– На прорыв пойдем.

– Из пушек расстреляют, – бросил Рубцов.

– А мы не в море пойдем.

– А куда?

– Туда, – я махнул в сторону гор Эль-Борз за нашей спиной на юго-западе. – Вдоль реки вверх, мимо Лахиджана до города Рудбар, а там повернем на Азербайджан и выйдем на соединение с армией Кумшацкого.

– А как же Борисов, а добыча?

– Плевать на добычу, четыре буса в море и деньги, что в городе были, тоже все на борту. А Борисов поволнуется, сам сообразит, что к чему и в Астрахань уйдет.

– К Кумшацкому путь не близкий, потянем ли эту дорогу?

– Отчего нет? Шансы у нас хорошие. – Повернувшись к Алегико Немитокову, я спросил черкеса: – Лошади в табунах справные?

– Да, неплохие.

– Сколько их?

– Полтысячи голов.

– Седла есть?

– Имеются.

– Нормально. Нас в городе полторы сотни осталось. Так что если медлить не станем, уйдем. У нас сорок минут форы, времени прорва. Что скажете, братцы?

Командиры переглянулись, и за всех высказался Рубцов:

– Чего тут думать, веди нас, Никифор.

– Тогда не спим, атаманы! Алегико, гоните сюда лошадей! Рубцов, собирай людей! Смага, подожжешь суда!

– А город? – спросил Воейков.

– Обещали не палить, значит, не станем.

Пошла суета, решение было принято, и каждый занялся своим делом, которое делалось быстро и без всякого промедления. На кону была наша жизнь и, бросив хабар, ватажники занимались только ее спасением. Так что спустя всего тридцать минут, опередив наступающих на город от моря гулямов и кочевников, мы покинули Ленгеруд и направились по дороге на Лахиджан.

Жаль. Не все прошло так, как бы мне хотелось. В впереди отнюдь не спокойное море и подсчет хабара, а переполненный врагами Азербайджан и дальняя дорога. Но мы все равно вырвемся, хотя вскоре придется столкнуться с пехотой Лютф Али-хана. Быстрота, непредсказуемость и наглость – вот три наших основных козыря в смертельной игре с превосходящими силами противника. А есть еще и множество вспомогательных, таких как выучка, казачья лихость, хорошие свежие лошади, отличное оружие и так далее. Поэтому плевать на все беды и всех врагов, только вперед.

– А хорошо погуляли, казаки!? – Окликнул я своих ватажников, которые двигались колонной по дороге, и оглянулся на оставшиеся позади стены Ленгеруда.

– Хорошо!

Ответ воинов был бодрый, и сразу становилось понятно, что уныния среди них нет. А это добрый знак и с таким настроением дальний путь становится вдвое короче и безопасней.

26

Россия. Москва. 10.07.1711.

– Как ты говоришь, Иван Григорьевич? Дети наше будущее?

Император Алексей Второй вопросительно посмотрел на командира лейб-гвардии Коломенского полка генерал-майора Суворова, и тот ответил:

– Да, государь. Это истина стара как мир и вы, наверняка, ее и раньше знали.

– Знал. Однако за делами государства данный вопрос зачастую отходит на второй, а то и третий план. А жизнь, тем временем, проходит мимо. Кажется, только недавно батюшку схоронили. А воды с той поры утекло столько, что не одно море наполнилось.

Алексей Петрович отошел от раскрытого настежь окна, откуда он наблюдал за плацем, где происходил развод караула. После чего вернулся к столу, подле которого расположился Суворов и, взглянув на карты, продолжил:

– Так вот, к чему я этот разговор о детях завел, Иван Григорьевич. Поступила ко мне коллективная жалоба от учащихся Школы Математических и Навигацких Наук, которая в помещениях Сухаревой башни находится. Жалуются отроки на голод и холод, мздоимство и суровые наказания со стороны своих учителей и наставников. Поэтому сейчас там люди Федорова работают. Но не в этом дело. Жалоба от учеников натолкнула меня на мысль учредить Кадетский корпус, где бы на полном пансионе обучались дети офицеров и дворян, начиная с семи лет. А помимо этого при всех полках и гарнизонах необходимо открыть школы для мальчишек из простых слоев населения. Еще отец мой насчет этого думал, но война, опустошение казны и многие авантюры, в которые он ввязывался, не дали осуществить сию добрую задумку, а я попробую. Как думаешь, получится?

Генерал задумался, облокотился на стол и ответил:

– Это возможно, хотя поначалу будут сложности с отбором достойных учителей. Кадров хороших мало.

– Вот и я думаю, что потянем мы это дело, а с преподавательским составом, по крайней мере, для Кадетского корпуса, проблемы не вижу, об этом ты и Тверитинов позаботитесь.

– Ну, лейб-медик, понятно, вокруг него все самые умные люди государства сейчас собираются. А от меня какая польза?

– Ты имеешь вес среди русского офицерства и сможешь найти хороших военных преподавателей. Не этих, кто шагистику и западную теорию более всего любит, а настоящих воинов, которые знают, каково это свою и чужую кровь на поле боя проливать. Понимаешь, о чем я говорю?

– Кажется, понимаю… – протянул Суворов. – Упор не на теорию, а на практику.

– Верно. Корпус будет располагаться в Преображенском, здания там уже готовятся, а набор первых учеников начнется ближе к Новому Году. Так что на подготовку офицеров у тебя будет четыре месяца. Уложишься срок?

– Да.

– Кстати, в первый набор пусть и крестник отца войдет, твой сын Василий. Годы у него, насколько я помню, подходящие. В этом году мальчишке уже шесть лет.

– Будет исполнено.

– Хорошо.

Император был удовлетворен, вновь посмотрел на карты и сосредоточился на том, чем был занят до начала своего разговора с Суворовым, то есть на разборе военных действий в Польше. Генерал, видя это, спросил Алексея:

– Разреши продолжить доклад, государь?

– Продолжай.

Иван Григорьевич машинально оправил мундир и начал:

– Как уже было доложено ранее, король польский и литовский Станислав Лещинский позарился на независимую Малороссию. А гетман Мазепа, заручившись помощью своих союзников, отказался признать себя его вассалом и допустить войска ляхов на подконтрольную территорию. В итоге король Станислав объявил сбор Посполитого Рушения, всеобщего феодального ополчения, в котором преобладает дворянская конница, занял денег у ростовщиков и католической церкви, нанял наемников и местом сбора всех своих сил назначил город Житомир. Предполагалось, что армия соберется в конце апреля, но шляхта есть шляхта, и сбор войск произошел лишь в конце мая.

– Какова на тот момент была численность польской армии?

– По сведениям, полученным из достоверных источников, более пятидесяти трех тысяч человек.

– А у Мазепы и его союзников?

– У самого гетмана набралось сорок восемь тысяч реестровых казаков с сердюками, без привлечения крестьян. А его союзники выставили еще сорок пять: одиннадцать тысяч крымчаки, двадцать две тысячи запорожцы и двенадцать тысяч донцы.

– Сильны казаки стали, ничего не скажешь.

– Далее, – продолжил генерал, – события стали развиваться очень быстро. И по донесениям дипломатов и разведчиков, наши западные коллеги, генералы шведской армии, немцы и австрийцы, просто не понимают, что произошло.

– А наш генералитет понимает?

Суворов помялся и взмахнул ладонью:

– Частично, государь. Кто на запад равняется, тот не видит ничего, а кто наш, для того все как на ладони, казаки и татары используют адаптированную под современность тактику степной войны. Мазепа с союзниками не стал ждать ляхов в гости, а сам начал военную кампанию. Со своей армией и запорожцами он выдвинулся на правый берег Днепра, вторгся на территорию Речи Посполитой и возмутил недовольное панами крестьянство. За счет этого его армия увеличилась в числе, и в середине июня месяца он встал напротив Житомира уже с восьмидесятитысячной армией, которая имела большое количество пушек. Ляхи, тем временем, никак не могли выбрать главнокомандующего, и сами между собой сильно передрались, Черторыйские, Жевусские и Радзивиллы против Потоцких и Браницких. В конце концов, Станислав объявил командующим армией себя, выдвинулся навстречу Мазепе и в ходе кровопролитного сражения, понеся серьезные потери, отошел обратно в Житомир, где и находится до сих пор.

– А крымчаки с донцами?

– Эти, пока малороссы с запорожцами держат ляхов, поднялись вверх по Южному Бугу, захватили Брацлав, осадили Львов и готовятся к броску на Варшаву.

Алексей Петрович указательным пальцем прочертил по карте линию, ухмыльнулся сам себе и спросил:

– И каковы твои прогнозы, Иван Григорьевич?

– Ляхи проиграли, и чем быстрее они заключат с Мазепой мир, тем для них лучше. Армии малороссов лучше снабжены и имеют поддержку всего правобережного Поднепровья. Кроме того, они сильнее количественно и качественно, и постоянно получают подкрепления с родины. А полякам помощи ждать не от кого. Карл Шведский ни одной из сторон не поможет, он занят тем, что добивает курфюрста Бранденбургского Фридриха Вильгельма, а новый император Священной Римской империи Карл ограничится только посылкой дипломатической миссии в Стамбул. Вот и получается, что Польша осталась один на один с хищниками. Денег у короля уже нет. Сельское хозяйство разорено и крестьяне волнуются. А шляхта живет по законам Сарматства, где каждый мелкий хлыщ считает себя центром мироздания и не уступит даже государю.

– Наверное, ты прав, генерал. – Алексей помедлил и задал новый вопрос: – Что мы можем получить для себя из этого конфликта?

– Это не мне решать, государь, – Суворов пожал плечами. – Я могу только смотреть на эту и другие войны со стороны и рекомендовать введение некоторых новшеств в армии.

– Например?

– Необходимо избавляться от париков, буклей, неудобной формы и прочей дребедени-мишуры, а так же больше внимания уделять драгунам и действию пехоты в разомкнутом строю. Ведь, что мы видим? Поляки сконцентрировали все свои наличные силы в одном месте, в ходе первого же сражения понесли большие потери и теперь сидят в обороне. И пока король Станислав чего-то выжидает, может быть штурма своих позиций, донские казаки и татары выжигают его тылы, разоряют государство и не ждут, пока магнаты соберутся с силами, дабы их прогнать. Король отдал инициативу в руки противника и теперь не знает что делать. Отступить, значит потерять большую часть войск и обозы, а принять бой против армии Мазепы не хватает сил и пушек. И взяв за пример войну Малороссии с Польшей, я считаю, что в войнах будущего победа будет за тем, кто быстрее, агрессивнее, своевременно проявляет разумную инициативу и не цепляется за старые уставы.

– Относительно тактики и униформы я понял. А чем тебе строй пехоты не нравится?

– Бой баталиями и колоннами подходит только против европейцев, которые воюют таким же строем. Или против неуверенных в себе дикарей, где-нибудь в Африке, Азии и Америке, когда они неорганизованной толпой на регулярное подразделение наваливаются. Так что совсем европейские пехотные построения отменять не стоит, а вот ввести в устав несколько дополнительных тактических приемов не помешает.

– В таком случае распиши свои мысли на бумаге и через неделю предоставь мне.

– Слушаюсь!

– Пока можешь быть свободен.

– Ваше Величество, – Суворов не торопился уходить, – есть еще одно дело.

– Говори.

– Ко мне подходили представители разных полков, которые хотят подать прошение на Ваше имя.

– Что им нужно?

– Несмотря на недавний кровавый конфликт и сепаратизм отколовшихся окраин, некоторые офицеры вашей армии имеют желание направиться в качестве волонтеров на помощь малороссам, запорожцам и донцам.

– И в чем проблема?

– Они опасаются, что их желание воевать на стороне вчерашних противников государства Российского, может быть превратно истолковано.

– Пусть подают прошение и ничего не опасаются.

Генерал-майор клацнул каблуками черных ботфорт, четко развернулся и покинул императора. А император Алексей, не торопясь переходить к иным многочисленным делам, всматривался в карту, и в голове его рождался достаточно хитроумный план по выкупу у разорившейся польской аристократии и короля Речи Посполитой части восточных земель этого государства. Его взгляд скользил по названиям городов: Полоцк, Орша, Витебск, Могилев, а мозг прикидывал, кому придется дать взятки, дабы эти города стали русскими, и сколько денег запросит разорившийся неудачник Станислав Лещинский за свою подпись.

27

Персия. Талышский хребет. 11.07.1711.

– И только горы, горы, горы, горы…

Взявшийся неизвестно откуда навязчивый мотив донимал меня уже неделю подряд. С той самой поры, когда, бросив лошадей, моя ватага ушла в горные леса Талышского хребта и благодаря этому мы все же отвязалась от упрямого Лютф Али-хана, который от самого Ленгеруда шел за нами по пятам. Ох, будет, что в старости вспомнить и внукам рассказать, сплошной боевик, в котором храбрые воины, то бишь мы, отбивались от озверевших шакалов, то есть персов. Ну, а генерал Лютф, если доживет до старости, тоже многое расскажет, в своей интерпретации, как он гнал проклятых белых разбойников-кафиров по лесам и горам до самого Азербайджана. Как говорится, у каждого своя правда.

Слава богу, персы за ватагой в горы не последовали и выслали за нами в погоню только пару десятков местных горцев. И вот после всех наших мытарств, наконец-то, мы окончательно оторвались от противника и получили возможность передохнуть, засели на поросшем дремучими лесами хребте, и думаем, как бы нам к дому поближе прорваться. В принципе, если по-простому, в этом нет ничего сложного. Нас сто тридцать здоровых и до зубов вооруженных лбов (двадцать человек погибло при отступлении), и нам сам черт не брат. Поэтому надо все время топать на север, достичь Аракса и форсировать его, а там уже наши казачки и калмыки царевича Даяра. В общем, три-четыре дня и мы выйдем с вражеской территории. Но, всегда есть «но». И в нашем случае это то, что пороха и свинца после стычек с конными персами у нас практически не осталось. В дополнение к этой проблеме нет продовольствия, а охотиться в чужих горах, где местное население к нам в любом случае враждебно, чревато. Хотя бы тем, что нас обнаружат и застучат войскам шаха, которые находятся в постоянном боевом соприкосновении с казаками Кумшацкого, и оттого всегда настороже. Такие вот, ешкин кот, дела и делишки.

Мои думы были прерваны движением слева. Я привстал, всмотрелся в сумрак леса и увидел возвращающихся из поиска разведчиков, двух наших пластунов и черкеса из отряда Немитокова. Словно тени, они скользили среди огромных необхватных грабов, кивали своим знакомым, которые лежали на раскинутых под деревьями попонах, подошли ко мне и, поджав под себя ноги, присели напротив. Они молчат, значит, все в порядке и ничего срочного нет, ждут расспросов. Ну а я потянул время и, дождавшись появления Рубцова, Алегико и односумов, обратился к старшему разведчику, тридцатилетнему запорожцу Макару Нечипоруку, который со мной с первого похода:

– Что впереди?

– Верст на шесть только лес, а дальше ущелье, низина и аул, человек на сто пятьдесят. Укрепления отсутствуют, женщин и детей не видно, и скота тоже нет. На месте только мужчины, человек тридцать, среди которых несколько персидских солдат, то ли беглые, то ли охрана, не поймешь. Видели двух часовых с ружьями и трех лучников. Обошли поселение стороной, и выбрались на дорогу, которая в долину идет, копыт лошадиных мало, в основном овечьи и человеческие, и там еще пару часовых приметили.

– Больше ничего?

– Нет. Все спокойно.

– Отдыхайте. – Разведчики ушли, а я посмотрел на командиров и сказал: – Вариантов для нас немного. Первый, обойти аул стороной и голодными топать до самого Аракса. За трое суток без припасов вымотаемся и ослабнем, значит, этот вариант отпадает. Второй путь активный, вечером идем в поселение, окружаем его, атакуем и захватываем. Денек-другой отъедаемся, набираем припасов и только тогда уже продолжаем наш путь. Я за такой расклад. Кто «против», кто «за»?

Как и ожидалось, никто не возразил. В моих словах был резон, а командиры в ватаге подобрались сообразительные и в меня шибко верят, так что все проходит без суеты и лишних вопросов. Да. Да. Да.

Односумы и сотники расходятся по спальным местам. До выступления время еще есть и надо отдохнуть, чтобы вечером, когда налетим на аул, не быть как вареный рак. Я откинулся на шелковую трофейную попону, под голову положил папаху и провалился в глубокий спокойный сон, который длился недолго, может быть пять-шесть минут, и прервался обезличенным голосом решившего почтить меня своим вниманием предка:

«Здравствуй, потомок».

Что тут скажешь? Общаюсь с духом третий раз, но предыдущие контакты с предком ограничивались несколькими короткими фразами, а этого, чтобы разобраться, с кем имеешь дело, явно недостаточно. Так что я решил разбираться со своим далеким прародителем по ходу разговора:

«Приветствую тебя, предок, а здоровья не желаю, ты ведь помер».

«Есть такое дело, – согласился Кара-Чурин. – Но здоровья пожелать можешь, мне приятно будет».

«В следующий раз обязательно».

«Когда это он еще будет, этот самый следующий раз».

«Судя по тому, что ты меня на разговор вызвал, а не я тебя, все в твоих руках, или там помыслах, если рук у тебя нет».

«Неправильно мыслишь, потомок. Не все от меня зависит. Ты постоянно напряжен, и мне к тебе в голову пробиться сложно. Это раз. Кроме того, сил у меня не так уж много, ты ведь талисман кровью не подпитываешь, оттого я не так уж и силен, и не могу тратить свою мощь на пустое общение. Это два».

«А сейчас, с чего вдруг, поговорить решил?»

«Здесь место хорошее, точка великой силы, и я свою не трачу».

«Ну, если такое дело, давай обговорим наше дальнейшее сосуществование? Ведь ты ради этого свое молчание нарушил?»

«Точно».

«Тогда излагай, что от меня потребуется».

«Ничего».

«Как-то не верится».

«Почему?»

«Я же видел, как ты свой разум и душу в талисман переносил. А ради чего? Что бы изменить мир, а попутно помочь своим потомкам и народу. Так?»

«В общем-то, верно. Но сам знаешь, что все пошло не так, как мне хотелось. Да, ты мой потомок, спору нет. Однако моей крови в тебе мизер. А народ, которому я хотел помочь, развеялся словно дым, точнее сказать, растворился в других племенах. И теперь что получается? Кровные линии мои среди всех народов, в том числе и среди казаков, а обычаи и язык сохранили турки, кавказцы и азиаты. И кто мне свои? Кому я должен помогать?»

«Интересно. – Пока шло наше общение, я подметил, что голос Кара-Чурина Тюрка начал приобретать теплые человеческие интонации, но я не придал этому никакого особого значения и спросил: – И что дальше?»

«Не знаю. Я как проснулся, начал по миру путешествовать и благодаря тебе смог не только в этом времени побывать, но и в будущем. Многое видел, и про многое узнал, хотя дух не везде пройти может, да и радиус действия от хранителя талисмана зависит, а это ты. Так что я с тобой, а ты со мной. Будет нужна помощь, обращайся, а если мне что-то будет нужно, не обессудь, я попрошу об услуге. Тебя это устраивает?»

«Учитывая, что ты меня в прошлое перекинул, дал новую жизнь и один раз от смерти спас, конечно же, устраивает».

«Тогда до следующей встречи, Лют».

«Погоди, Кара-Чурин Тюрк».

«Да?»

«У меня вопросы есть».

«Много?»

«Очень».

«Давай один, самый важный».

Хм! Легко сказать, самый важный. У меня все важно. Ладно, есть один из самых насущных:

«Почему я оказался в теле Никифора Булавина?»

«Он твой родственник».

«Это по какой же линии?»

«Вопрос второй, но я отвечу. После гибели Кондрата, Галины и Никифора, остался Георгий, твой младший брат. Он не знал, кто его отец и младшего Булавина воспитали чужие люди, а его новое имя стало Богданов. Ты его потомок и когда попросил о возможности все изменить, я перекинул тебя в тело кровного родича Никифора, разум которого был ослаблен страхом утонуть в реке и смог пережить слияние с новым человеком».

Дух замолчал, а я проснулся и огляделся. Солнце перевалило за полдень, и отдохнувшие воины начинали вставать со своих лежаков. Пора выдвигаться к нашей следующей цели и, объявив общий подъем, я встал и начал собирать свои вещи в ковровую сумку. В голове при этом постоянно вертелись слова духа, который не желает специально никому помогать и, еще раз, прокрутив в голове наш разговор, мне подумалось, что это, наверное, самый лучший выход из сложившейся ситуации. Мне помощь и ценные указания предка пока не нужны, сам справляюсь. А сотрудничество в принципе возможно, первый мостик перекинут и этого достаточно.

Тем временем ватага собралась. Вперед выдвинулась разведка, а за ней, растянувшись змейкой, по неудобной каменистой тропе, последовали основные силы. Мы спускались с вершины хребта все ниже и ниже. Где-то рядом шумел горный поток, и в свете закатного солнца окрестные древние леса из буков, грабов, дубов, можжевельника и редких сосен, напоминали мне побережье Крыма. На какое-то мгновение, вспомнилась жизнь Богданова, и показалось, что вот сейчас я спущусь вниз, и окажусь рядом с пансионатом «Шахтер». Но подобное ощущение быстро сошло на «нет» и, усмехнувшись, я подкинул на плече свою поклажу, подумал, что на будущее надо пошить нормальный туристический рюкзак, и продолжил движение.

Вскоре ватага втянулась в темное ущелье и, оставляя быструю и холодную горную речушку, которая несла свои талые воды в сторону Аракса, по правую руку, вышла на протоптанную человеком тропу. Топ-топ! Топ-топ! Отяжелевшие ноги несут наши уставшие голодные тела вперед. Вскоре ущелье расширяется, и разведчики дают знак, что аул близко. Казаки и черкесы рассыпаются по десяткам, а лучшие воины вместе со мной идут снимать часовых, которые охраняют поселение горцев. Все в порядке, но что-то не так. Сначала появилось предчувствие какой-то беды, а затем нос уловил запах, который ни с чем не перепутаешь, запах гари.

– Когда аул покажется? – спросил я Макара Нечипорука.

– Сейчас из ущелья выйдем и все увидим, – ответил пластун.

И точно, метров через пятьдесят, следуя вдоль тропы по покрытому лесом склону, мы смогли разглядеть поселение. И открывшееся нам зрелище удручало, ибо от аула остались только догорающие развалины, а на его окраине находилось больше сотни степных всадников, по виду, калмыков. Местных жителей не видно, зато рядом со стоянкой наших союзников выложена кучка из человеческих голов.

Рядом с деревом, за которым я затаился, остановился Нечипорук, который прошептал:

– Что делаем?

– Ждем ватагу. Сбиваемся в кулак и выходим к союзникам.

– Местных жителей жаль, – сказал запорожец, глядя на отрубленные головы. – Здесь обычные скотоводы и охотники жили, которые к войне никакого отношения не имеют, а им бошки отрезали.

– Мне такая жестокость тоже поперек горла, но калмыки наши союзники и они делают, что им приказали. Их задача сеять ужас среди персидских данников, и они с этим справляются хорошо. К тому же в ауле только мужики находились, а мы сами только что их убивать шли, так что нечего кого-то жалеть.

– Как скажешь, атаман.

Минут через десять подошла наша ватага и воины сгруппировались. Оставшимся порохом и свинцом мы зарядили оружие, а затем вышли из леса. Калмыки, увидев нас, всполошились и приготовились к бою, но до него не дошло, ибо наш язык степняки понимали неплохо. И еще через полчаса, в компании со своими «офицерами», я сидел возле жаркого костра, на котором в большом котле варился бараний шулюм, попивал калмыцкий чай (непосредственно сам чай, соль и сливки), и вел неспешный разговор с сотником Каюмом из орды царевича Даяра.

– Не ожидал увидеть здесь твою сотню, Каюм. – Сказал я калмыку, полному широкоскулому мужчине с небольшим брюшком в распахнутом на груди толстом и грязном шерстяном халате. – Как вы здесь оказались?

– Пять дней назад наша орда перешла Аракс и сейчас продвигается между рекой Кара-Су и Талашским хребтом. Осенью мы намерены вернуться в свои кочевья, а с пустыми руками, как ты понимаешь, атаман, в родную юрту не войдешь. И пока основные силы захватывают города, такие сотни как моя чистят долины справа и слева от орды.

– Мне ясна твоя мысль, сотник. Однако, – я кивнул в сторону кучи отрубленных голов, метрах в ста от костра, – зачем вы убили людей, ведь их можно было продать?

– Этих нет, – Каюм покачал головой. – Горцы и дикари, взять с них нечего и товар плохой, строптивый.

«Дикари, говоришь, – подумал я и посмотрел на грязного кочевника, – ну-ну. Мы тоже дикари, что ты, что я, разница небольшая».

Но, по понятным причинам, я ему не возразил. Ни к чему тревожить союзника словами, и согласился с сотником:

– Ты прав, Каюм. Когда вы обратно к орде возвращаетесь?

– Завтра утром. Дальше дорог нет, только горы.

– Отлично. Мы с вами. Ведь у вас имеются заводные лошади?

– Конечно, – калмык посмотрел на кипящий котел и, хлопнув в ладоши, вскрикнул: – Шулюм готов, давай кушать, атаман.

Горячее варево было разлито в деревянные плошки, в которых темной каймой застыл жир от прошлой трапезы и, держа емкость в двух руках, я отхлебнул наваристый бараний шулюм. Тепло прокатилось по пищеводу. Желудок заработал, забурчал, и я с глубоким удовлетворением подумал, что уже завтра начнется мое возвращение домой.

28

Речь Посполитая. Дубно. 05.08.1711.

Король Речи Посполитой Станислав Лещинский, тридцатипятилетний мужчина со склонностью к полноте, сейчас никак не напоминал государя сильного государства. Он восседал на крупном вороном жеребце, который был сильно истощен и его взмокшие впалые бока говорили о том, что это животное находится в движении уже очень долгое время и ему требуется отдых. Некогда богатая одежда короля была изорвана, левая рука перевязана, на правой щеке красовалась длинная ссадина, а сапоги Лещинского, явно, были ему велики.

Станислав посмотрел на свое войско, точнее сказать, на его остатки, полторы сотни конников, в большинстве своем, королевских охранников, и подумал, что не понимает, как так могло случиться, что он потерпел поражение. И от кого? От грязных холопов и казаков. Позор! И кто в этом виноват? Конечно же, не он, а шляхта, которую король позвал на войну.

Да, именно они, все эти знатные магнаты и шляхтичи, вот кто истинные виновники разгрома Посполитого Рушения. Они слишком долго собирались к Житомиру. И каждый ставил себя ему вровень, пуская всем окружающим пыль в глаза богатыми нарядами, пирами, золотыми цепями, драгоценными камнями, дорогим оружием и роскошными шелковыми одеждами. За каждым знатным аристократом двигался длинный обоз с фаворитками из великосветских и простых шлюх, певцами, слугами, кроватями, большими шатрами, мебелью и посудой. И где это все теперь? Досталось грязным мужикам и казакам, которые сейчас спят на панских постелях с красивейшими женщинами Польши и города Житомира.

Б-рр-р-р! Вспоминая свое бегство, Станислав поморщился. Еще позавчера он обсуждал с лучшими польскими генералами план второго сражения с силами малороссов и запорожцев, а ночью разверзлись врата ада. Артиллерийская канонада расколола ночную тишину. Сотни орудий метнули свои ядра и бомбы в сторону раскинувшегося под Житомиром польско-литовского лагеря и погрузили его в огненный хаос. Взрывы волной прокатились по расположению королевских войск. Пожары осветили темную летнюю ночь. Заржали кони, забегали люди, и десятки противоречивых команд всколыхнули разрозненные отряды. Одни офицеры приказывали наступать на врага, другие отступали в город, третьи занимали наспех оборудованные редуты по периметру оборонительных позиций, а четвертые готовили прорыв из кольца окружения, в котором находилась армия.

В тот момент, как истинный воитель, король облачился в золоченый венецианский панцирь, вскочил на резвого коня и с обнаженной саблей помчался на передовую. И, наверное, там бы он и сгинул во время ночного наступления малороссов на редуты его армии. Но нашелся человек, который не растерялся в хаосе сражения и вытащил его сначала из-под артиллерийского обстрела, а затем, под утро, сумевший собрать несколько сотен людей в кулак и прорубиться через боевые порядки наступающих врагов в чистое поле. И именно поэтому сейчас король находится на пути к спасению, а не сидит подобно своим знатным подданным на цепи у шатра проклятого схизматика Мазепы и его сотоварища сечевого атамана Гордеенко.

– Ковальский, где мы сейчас находимся?

Лещинский устало повернул голову налево и бросил взгляд на своего спасителя, незнатного шляхтича из Познани, который всегда находился рядом, Тадеуша Ковальского. Тот, стройный русоволосый вояка с крепкими руками и широкими плечами, подъехал к своему государю и, подобно ему, окинув взглядом все, что осталось от непобедимого Посполитого Рушения, ответил:

– Примерно в десяти милях от Дубно, мой король, так что если не случится беды, и нас не настигнут или не перехватят, через два часа мы будем в безопасности.

– Ты думаешь, что за нами погоня?

– Я это знаю, – Ковальский распахнул на груди прожженный серый кунтуш, правой рукой растер красную грудь и, бросив взгляд назад, добавил: – Казаки рядом, и они твердо намерены захватить вас в плен, мой король. Но пока я и воины нашего отряда живы, у них ничего не выйдет. Слово в том даю.

– Как ты думаешь, почему мы проиграли, Ковальский?

– Не могу знать, мой король, – ушел от ответа шляхтич. – Мое дело драться за короля и Речь Посполитую, а отчего и по чьей вине мы потерпели поражение, мне не ведомо.

– Зато я знаю, кто виноват, – горько бросил король. – Однако изменить все равно ничего не могу. Была надежда, что эта война вытянет нас из клоаки безвластия и поможет мне укрепиться на троне, но видно судьба-злодейка не благосклонна ко мне.

Ковальский опять промолчал, ибо ему было не до страданий короля, который продолжал изливать на него свои переживания. Бывалый воин, который с шестнадцати лет только и делал, что сражался, и успел повоевать везде, где требовалась его сабля, шляхтич шкурой чувствовал, что опасность приближается. Ему хотелось приказать всем уцелевшим после Житомирского погрома воинам и королю пришпорить своих коней. Но он понимал, что это бесполезно. Животные устали и если довезут своих седоков до Дубны, это уже само по себе будет маленьким чудом.

Будто вторя его мыслям, лошадь одного из наемных жолнеров, признанного силача, белоголового немца Густава Кранца, заржала и упала на землю. Сам Кранц успел соскочить с седла и теперь, не зная, что делать, застыл рядом с животным, которое лежало на боку, било по пыльной земле копытами и только жалобно всхрапывало. За сегодняшний день Ковальский наблюдал подобную картину уже не в первый раз, и постарался не принимать происходящее близко к сердцу. Он только похлопал по шее своего верного буланого, которого некогда жеребенком отбил у крымских татар, и в очередной раз вспомнил его выносливость и резвость, благодаря которой все еще жив.

– Не бросайте меня! – Выкрикнул Густав Кранц, который видел, что колонна уставших всадников продолжает движение, а он один остается посреди пыльной летней дороги.

Никто не обернулся на выкрик немца, и только Ковальский бросил:

– Дубно рядом, иди по дороге и вскоре окажешься в безопасности. Только не по дороге, а иначе в плен попадешь.

Наемник ничего не ответил, а проводил хмурым взглядом удаляющихся поляков, сплюнул на дорогу, посмотрел назад и, сняв с умирающей лошади сумку с вещами, быстро зашагал в сторону ближайшего леса.

«Тоже чует опасность, – отметил для себя Ковальский поведение немца, – и понимает, что пешком ему в Дубно не добраться. Хороший воин, опытный, сразу видно».

– Ковальский, почему вы молчите? – Снова обратился к шляхтичу король, которому было необходимо выговориться и оправдать поражение армии в собственных глазах.

Бывалый воин, который плевать хотел на душевные муки своего государя, уже хотел высказать Станиславу все, что он думает о нем самом и его фаворитах, которые погубили Польшу. Но в это время раздался тревожный, почти отчаянный вскрик одного из передовых всадников:

– Казаки!

– Где!?

Испуганно спросил, завертевший головой из стороны в сторону, король Станислав, а Ковальский приподнялся на стременах и чертыхнулся. Враг был не только позади, но и впереди. Дорогу на Дубно перекрыла сотня донских казаков, и хотя поляков было больше, они, явно, находились в проигрышной ситуации. Ведь их противник свеж и бодр, а они истощены и многие воины изранены.

– К бою!

Команда Ковальского разнеслась над отрядом. Залязгали вынимаемые из ножен сабли, люди поминали черта, бога и его матушку, и кляли последними словами казаков, которые перегородили им путь к спасению. И пока воины разбитого войска взбадривали себя матерными словесами, голос их короля звучал суетливо и был пронизан паникой:

– Что делать!? Что делать, Ковальский!?

– Все будет хорошо, Ваше Величество. Мы пробьемся через заслон, будьте в этом уверены, – Тадеуш обернулся к трем самым лучшим бойцам королевской охраны, которые следовали за ним и Станиславом, и скомандовал: – Зданек, Игнатий, Михась, за жизнь Его Величества головой отвечаете! Как только мы пробьемся через казаков, гоните что есть мочи без остановок, коней не жалея! Спасение уже рядом!

Тройка воинов окружила короля, а командир выехал вперед и вытащил саблю. Вокруг Ковальского быстро сбились в плотный кулак все, кто остался от королевского отряда, и прибившихся к нему бойцов. Хмурые мрачные лица поляков, литовцев и наемников-кондотьеров были решительны и спокойны, пощады никто не ждал и люди были готовы к тому, чтобы принять свой последний бой.

Шляхтич вскинул клинок и, не говоря долгих речей с патриотическим смыслом, взмахнув им, прокричал:

– Вперед!

Выставив перед собой копья, королевские всадники рванулись в атаку, по крайней мере, попытались это сделать на уставших лошадях. А казаки, которые оказались фуражирами из армии Ефремова, поступили так же, склонили к земле пики, и помчались навстречу «клятым ляхам». Два отряда быстро сближались и прежде чем столкнуться с поляками, донцы выстрелили из своих огнестрелов, у кого они были. Смертоубийственный свинец выбил из рядов королевского отряда полтора десятка человек и через несколько секунд всадники сшиблись в кровавой рубке.

Крики людей, лязг металла и ржание лошадей. Все смешалось в кровавом месиве, в смертельной схватке не на жизнь, а на смерть, в которой казаки оказались сильнее ляхов. Донцы разогнали и рассеяли польских кавалеристов, а потом занялись их уничтожением, гоняясь за ними по дороге и ближайшему полю, которое было засеяно брюквой. Однако два десятка всадников во главе с Тадеушем Ковальским, прикрывая Станислава, все же прорубились через казаков. И они могли попытаться спастись сами, но воины защищали своего короля, который вместе с тремя верными телохранителями помчался в Дубно. Поэтому вскоре ляхи развернули заморенных коней и снова схватились с донцами, которые окружили их со всех сторон.

В этот, как он думал, последний час Тадеуш Ковальский рубился так, как никогда до этого. Его клинок парировал каждый удар навалившихся казаков, и он старался достать своих врагов. Но их было слишком много. Они двигались слишком быстро, и он не мог отвлечься на атаку. И так продолжалось до тех пор, пока Ковальский не остался совсем один, в окружении трупов боевых товарищей. Казаки по команде своего командира на время оставили его в покое и отъехали в сторону. А шляхтич, спрыгнув с коня, который был готов вот-вот упасть, вышел на обочину дороги, выставил перед собой саблю и надтреснутым охрипшим голосом выкрикнул:

– Нападайте! Что же вы!? Трусы!

От казаков к нему подъехал бородач лет сорока с окровавленным палашом в руке, присмотрелся к Тадеушу и сказал:

– А я ведь знаю тебя. Ты с крымчаками пять лет назад воевал?

– Было такое, рубил басурман, и вас, схизматиков проклятых, убивал и еще убью!

– Ну и баран.

Сказав это, казак вскинул палаш и, ударив ногами по бокам своего коня, помчался на Тадеуша, который приготовился отбить удар вражеской стали, и он бы его отбил. Но казак перехитрил уставшего и ослабевшего шляхтича, он резко поворотил коня и крупом сбил его наземь. Поляк покатился по земле, а донской командир, словно кошка, спрыгнул на него сверху, скрутил ему руки и спустя полчаса повязанный Ковальский, тело которого перекинули через лошадь, ехал в колонне донских казаков.

– Дядька Федул, – к сотнику приблизился молодой кучерявый казак, – а зачем нам этот лях?

– Достойный боец, рыцарь, жаль такого убивать, так что будет среди пленных, которых на Дон отправят.

– Делать нечего, на Дон их тащить… – пробурчал казак.

– Ничего ты не понимаешь, – сотник подался на молодого донца и, слегка, для острастки, перетянул его нагайкой по спине. – Кондрат хочет их с нашими переселенцами смешать и на Кавказ отправить, где они на поселение осядут. Пусть с басурманами бьются, и новые земли обживают, все нам легче.

– Но ведь это про крестьян и ремесленников разговор был.

– Ничего, воины в тех краях тоже пригодятся.

Вот так шляхтич Тадеуш Ковальский попал в плен, и пока он направлялся в расположение армии Ефремова, его король въезжал в ворота Дубненского замка, и благодарил Иезуса Сладчайшего и Деву Марию за свое счастливое спасение.

29

Астрахань. 06.08.1711.

– Никифор, живой!

– Ура, нашему атаману!

– Герои!

– Братцы, гуляем!

– Ай, молодцы, хлопцы!

Примерно такими возгласами встретили меня и выбравшихся с персидских пределов казаков и черкесов ватажники, уже ожидавшие три недели нас в Астрахани, как только мы сошли с расшивы Каспийской армии на причал. И тут же ко мне подбежал обрадованный Василий Борисов, который спросил:

– Атаман, ты откуда?

Кивнув на расшиву, я ответил:

– Из Баку.

– Рассказывай, как смог из Ленгеруда выбраться.

– Особо и рассказывать не о чем. Убрались из города до подхода персов, долго уходили от погони и по горам выбрались в Азербайджан. А там уже калмыков встретили и до Кумшацкого добрались.

– Как-то у тебя все просто получается.

Борисов, прищурившись, недоверчиво посмотрел на меня, а я только усмехнулся.

– Хочешь подробностей, казаков спроси.

– Это само собой.

– Ладно, – сказал я сотнику, – веди к нашей стоянке. А то достало уже это море.

– Да-да, конечно. Пошли.

Мы с Борисовым, а за нами ватажники, направились вдоль причалов дальше по берегу. Вокруг нас богатый мирный город, в котором все тихо и спокойно. Благодать! Особенно после разграбленного и разоренного Азербайджана, в котором после калмыков, дагестанских горцев и наших казаков, жителей почти не осталось, а на месте городов только развалины и волки воют.

– Эх, хорошо здесь! – выдохнул я.

– Это точно, – подтвердил Василий.

– Что насчет нашей добычи?

– Нормально. Как в Астрахань пришли, все приказчикам Толстопятова сдали.

– А деньги?

– Сегодня вечером сам Семен Семеныч должен лично приехать, с ним полный расчет.

– Ага! Хорошо. Новости есть?

– В городе все по старому, а интересных новостей только две. Первая, что Гаврюша Старченка тоже в море ходил.

– Оба-на! – удивился я. – И как его поход сложился?

– На удивление неплохо. Он собрал почти две тысячи гультяев, снова высадился в Астрабадском заливе и взял город Фарабад.

– Молодца Гаврюша, растет в мастерстве.

– А то, он вольницу свою разогнал, дисциплину поднял и высадку по уму провел. Сначала береговые батареи захватил, а только после этого на Фарабад пошел.

– А вторая новость?

Борисов вмиг стал серьезным, оглянулся по сторонам и понизил голос до полушепота:

– В городе странные люди мелькали, человека три-четыре. По виду самые обычные поволжские разбойники, но это только внешне, больно верченые.

– И что?

– Они тобой очень сильно интересовались, а когда наши расшивы с трофейными бусами к причалам подходили, эти непонятные людишки нас поджидали и, как шепнули мои знакомые стражники, с заряженными пистолями. В общем, ты как хочешь, Никифор, а без охраны я тебя теперь никуда не отпущу.

– Не переживай, Василий, я и сам все понимаю, а значит, буду внимателен. Кстати, куда делись эти самые люди, которые меня ждали?

– Не знаю. Мне о них сказали только через пару дней после прибытия. Послал казаков их поискать, да куда там, как сквозь землю провалились. Наверное, покинули город и где-нибудь в рыбацком поселке по Волге отсиживаются.

Дальше разговор переключился на ватажные дела и, разговаривая обо всем и ни о чем, мы дошли до нашего лагеря. Ватага втянулась в палаточный городок за стенами города, и понеслось гульбище, которое меня, пока, конечно же, не касалось. Это для казаков, солдат и черкесов поход уже окончен, им можно вино и горилку потреблять. А я вместе с сотниками просматривал составленный Борисовым список нашей Ленгерудской добычи, которая была, не так уж и мала, как мне казалось в самом начале, и прикидывал финансовый выхлоп с нашего третьего похода по Хвалынскому морю.

Итак, хабар. Во-первых, персидские деньги, сорок две тысячи абасси, то есть восемь тысяч рублей. Во-вторых, четыре торговых буса, и это еще пятьсот рубликов. В-третьих, тысяча тюков зеленого чая с плантаций Ленгеруда. Местная цена в Астрахани пять рублей за тюк чая, калмыки, хивинцы и черкесы дадут десять, в России это уже пятнадцать, а в Европе тридцать. Мы скинули все Толстопятову по девять, значит, с этого товара имеем девять тысяч рублей. В-четвертых, триста кип шелка и четыреста рулонов сафьяна. Это еще пять тысяч. В-пятых, серебряная, золотая, фарфоровая и фаянсовая посуда, плюс драгоценности городских богачей и купцов. И получаем еще шесть тысяч. В оконцовке всякие мелочи: богатая одежда, оружие, эксклюзивные предметы обихода (зеркала, столики из красного и черного дерева, гребни из слоновой кости) и так далее, которые потянули на три тысячи пятьсот.

В общей сумме мы имеем тридцать две тысячи полновесных серебряных кружков, десятая часть, из которых, моя, и получается, что я стану богаче на три тысячи двести монет. Конечно, нынешнюю добычу с прошлогодней никак не сравнить, и все же неплохо сходили. Хотя в боестолкновениях на побережье, в городе и при отступлении из Ленгеруда мы потеряли сорок семь человек, которых искренне жаль. Однако все ватажники знали, на что идут и были готовы к неблагоприятному для себя исходу налета на чужие берега.

– Неплохая сумма получается. – Вторя моим мыслям, после подсчета денежных средств, которые мы вскоре получим, высказался Рубцов.

– Точно так, – согласился с ним Борисов и, цыкнув зубом, задумчиво произнес: – А интересно, сколько денег за наш хабар Толстопятов получит?

– Умножь сумму на три и узнаешь, – сказал я. – Только учти, что товар необходимо доставить заграницу, договориться с таможенниками, дать мзду чиновникам и выгодно его реализовать. Это все время, дополнительные затраты, связи, опыт купца, надежные приказчики и знание особенностей торговли. А без этого прибыли не видать.

– Жаль, а то я уже начал подумывать, чтобы свой караван куда-нибудь заграницу организовать.

– Подожди, придет время, поторгуем.

– Ты это серьезно, Никифор?

– Да. Есть задумка когда-нибудь в Хиву сходить.

– А какой товар повезем?

Борисову ответил Рубцов, похлопавший ладонью по своей сабле, и посмотревший на меня:

– Клинки, я так думаю. Правильно мыслю, атаман?

– Верная думка.

Мы посмеялись над словами Сергея, как над очень смешной шуткой, а затем стали собираться в гости к Толстопятову, который уже должен прибыть в город с нашими денежками. Сборы были недолгими. Помылись, переоделись в чистую одежду, взяли в сопровождение десяток казаков и спустя полчаса были в Белом городе на Табачном дворе, где находились склады моего родственника.

Семен Семеныч встретил нас тепло и, не откладывая дела в долгий ящик, полностью рассчитался со мной за товар. И когда после отбытия сотников и большей части казаков, сопровождающих повозку с денежными мешками в наш лагерь, мы остались вдвоем, Толстопятов напоил меня настоящим кофе. При этом мы обсудили ряд незначительных вопросов относительно трофеев, и напоследок он спросил:

– Чем дальше заняться думаешь?

– Крепость свою продолжу отстраивать, если ничего необычного не произойдет.

– А торговлей заняться не желаешь?

«И этот меня в торговлю тянет, – подумал я. – Не иначе, это знак, что на время надо успокоиться и завязать с грабительскими походами на соседей».

– Желаний много, и все они разные, Семен Семеныч, за все не ухватишься. Батя в политику тянет, полковник Лоскут к своим делам прислоняет, Кумшацкий к себе зовет, обещает полк дать. А мне хочется жить спокойно, жену каждую ночь любить и ничего не опасаться.

– Понятные у тебя желания, Никифор. Но для такого человека как ты, несбыточные.

– Сам это понимаю.

– Ну, ладно, – Толстопятов встал и протянул мне свою широкую как саперная лопатка ладонь, – бывай, родственник, и не забывай, что всякую добычу, какую добудешь, лучше всего мне сдавать.

– Счастливо, Семен Семеныч, – я усмехнулся. – А про хабар не напоминай, все и так ясно.

Я пожал руку царицынского главы, покинул Табачный двор и с тремя казаками, в прошлом, бойцов особой сотни полковника Лоскута, двинулся по ночной Астрахани к Волге. Каждый из нас был настороже, про странных людей, которые мной интересовались, все кому было нужно, уже знали. И честно говоря, мы специально задержались у Толстопятова в гостях, дабы словить убийц на живца.

Однако по городу прошли настолько спокойно, что я такому сам удивился. Ни одного косого или недоброжелательного взгляда на себе не почувствовал, сплошной позитив. С одной стороны хорошо, врага рядом нет, а с другой плохо, киллеры где-то неподалеку, про мое возвращение вскоре узнают и начнут готовить новую акцию по моему устранению. Впрочем, начхать на убийц и тех, кто их по мою душу послал. Ни я, ни мои ватажники их не боимся, и готовы встретить врагов со всем нашим радушием.

30

Войско Донское. Богатый Ключ. 30.09.1711.

После Каспийского похода моя ватага в полном составе, включая сотню Борисова, оставив расшивы на попечение царицынских приказчиков Толстопятова, вернулась на Дон. Однако от Нижнего Чира мы направились не в Черкасск, как это делали раньше, а в практически достроенную крепость Булавинск. Отсюда отряд Алегико Немитокова и другие черкесы ушли к себе за Кубань, а поручик российской гвардии Бекович-Черкасский с моим письмом направился в Москву. Все люди со стороны ватагу покинули, и в Булавинске остались только наши казаки, которых я собрал на Круг. Пришло время серьезного разговора, который определит дальнейшую судьбу ватажников, и пока они не разошлись по родным хатам, предстояло с ними серьезно поговорить.

Круг проводили во дворе крепости, в окружении высоких шестиметровых стен. Строителям в тот день дали выходной и лишних ушей рядом не было. С боевыми товарищами я говорил откровенно и рассказал о своих планах на жизнь. Крепость у меня имеется, и земли много, участок по правому берегу Кагальника и дальше по Мечетке – сколько возьмешь все твое. Вот и почему бы всей ватаге не поселиться в одном месте? Тем более, что препятствий к этому никаких нет. И далее я предложил ватажникам остаться со мной до весны, а затем вместе с семьями и хозяйством переселиться поближе к Булавинску.

Меня поняли правильно. Пограничье пустует, земли здесь добрые, а серьезных опасностей от закубанцев в ближайшие годы ждать не стоит. То есть можно жить и не тужить, вести хозяйство, как кому заблагорассудится. А когда появится возможность и охота сходить в поход, в течение суток все ватажники соберутся и под командой испытанных проверенных командиров двинутся добывать хабар. Все вполне логично. Большинство казаков после удачных походов на персов имели неплохую денежку. От этого стали мыслить более широко и могли ни на кого не оглядываться. Так что многие согласились на переезд и на этом Круг был окончен.

Ватажники проехались по берегам Кагальника и по правобережью Мечетки, где присмотрели места под хутора, а я на три дня посвятил себя любимой женщине. Хорошие деньки были, и я отдохнул так, как давно не отдыхал. Не столько телом, сколько душой. Однако ничто не вечно и вскоре ватажники вернулись в Булавинск. На карте местных земель, снова общим Кругом, мы сделали разметку на шесть новых поселений, а после этого отправились в столицу.

Путь был легким, ватага прибыла в Черкасск быстро и уже здесь мы разошлись. Казаки разъехались по родным городкам, паковать вещички и поднимать на крыло семьи, а мы с Аленой направились в наш столичный дом, куда не замедлили прибыть гости. Поэтому вскоре мы с женой сидели за праздничным столом. Расспросы за поход, разговоры за жизнь, новости и байки подвыпивших гостей. Посидели, покушали, выпили, поговорили и разошлись. Все прошло, как всегда и вполне ожидаемо, а на следующий день с самого раннего утра уже я отправился в гости. Пока гуляли и очередное мое счастливое возвращение из похода отмечали, ни с Кондратом не говорил, ни с Лоскутом, ни с Зерщиковым, и пока они в Черкасске, следовало с ними потолковать.

Первым, кого решил навестить, был начальник Донской Тайной Канцелярии. И когда я вошел в логово полковника Лоскута, здесь меня ожидал небольшой сюрприз, так как помимо самого старого химородника в его кабинете находился отец.

– О-о-о! – протянул Лоскут. – На ловца, как говорится, и зверь бежит. Садись, Никифор, с нами. Разговор с тобой серьезный будет.

Разговор так разговор. Мне что? Все равно общаться шел. Я присел напротив отца и посмотрел на хозяина кабинета, который находился во главе стола.

– Что-то случилось? – спросил я полковника.

– Да. Ты знал, что тебя в Астрахани убийцы караулили?

– Знал.

– А почему сразу не сообщил?

– Не до того как-то было, да и с Волги я сразу в Булавинск направился, а не в столицу. Думал сегодня эту тему обсудить.

– Уже можешь не говорить. Взяли этих убивцев.

– И где?

– Сегодня ночью возле твоего дома, четыре опытных наемника, оружием были увешаны с ног до головы и ждали того момента, когда гости разойдутся.

– Церковь их по мою душу послала?

Лоскут пожал плечами:

– Если и церковь, этого не докажешь. Убивцы пришли с Руси, в прошлом обычные боевые холопы на службе бояр, подались на вольные хлеба и в Казани их нанял некий никому неизвестный купец Макарьев. Цель: убить Никифора Булавина.

– Да-а-а, не густо, – я увидел, что Лоскут хочет сказать что-то еще, и быстро добавил: – Только не надо мне про осторожность напоминать. И сам все понимаю, стерегусь, как могу, и рядом всегда ватажники. Так что даже если бы эти четыре наемника и попытались на меня напасть, их бы еще во дворе прирезали.

– Это просто замечательно, что ты все понимаешь. Но, в общем-то, беседа о другом.

Полковник посмотрел на отца, и разговор продолжил он:

– Значит так, сын. Ты вернулся из очередного похода, славу заработал, деньги имеешь, и своя земля под опекой есть. Поэтому хватит по заграницам шляться и персов тиранить. Пора тебе стать для меня полноценным помощником в делах.

Понимая, к чему клонит Кондрат, с ограничением собственной свободы я решил так сразу не соглашаться и сначала немного подергаться:

– Батя, у меня еще своих планов много и крепость не достроена. Дай пару лет погулять. А как все утрясу, сразу же опять под твою руку встану.

– Нет уж, Никифор. Мы с Трояном подумали и решили, что пора тебе заняться серьезными делами, а то может так сложиться, через какое-то время я оставлю пост войскового атамана. Устаю сильно на этой должности, и сам с ватагой хочу погулять. А крепость ты и так построишь, люди верные рядом имеются – они помогут.

«Ничего себе заявы, – подумал я, – раньше ничего подобного за отцом не наблюдалось».

– И кого ты следующим войсковым атаманом видишь?

– Ну, не тебя, конечно, – усмехнулся отец, – ты еще молод. Думаю, Кумшацкого поддержать. Разумеется, если Максим согласится, что Тайная Канцелярия останется в ответственности полковника Лоскута и его воспитанников, и новый войсковой атаман продолжит гнуть нашу политическую линию. Но прежде чем он возьмет мою булаву, ты должен стать хорошим управленцем и получить разностороннюю практику. Пока власть на Дону в моих руках, такое возможно, а потом это сделать будет не так уж и легко.

– Это все для того, чтобы я, в свой черед, Кумшацкого сменил?

– Конечно, ответ на поверхности. Еще два, может быть, три года я буду у власти. Затем сколько-то времени Кумшацкий, а за ним ты и я у тебя в советниках.

– Далеко идущие у вас планы.

– А кого стесняться? Единственные серьезные противники рядом Россия и Турция. И в это десятилетие им будет не до нас, а что происходит в Войске почти все под нашим контролем. Итак, ты принимаешь мою отцовскую волю?

– Да, принимаю.

Кондрат усмехнулся, переглянулся с Лоскутом и снова посмотрел на меня. Доволен батька, сразу видно. А мне только и остается, что исполнить его волю, хотя, конечно, этим я ограничиваю свою. Ну и ладно, все равно собирался с походами завязывать.

– Слушай, что делаем дальше, – продолжил отец. – С этого дня ты будешь числиться моим личным порученцем с самыми широкими полномочиями.

– И чем мне заниматься?

– Выполнять мои поручения, конечно же, и первым делом, каким займешься, будет сортировка пленных ляхов, которых вскоре доставят на Дон из Речи Посполитой.

– Не понял, какие такие пленные?

– Крестьяне, ремесленники, мастера и некоторое количество воинов. Помнишь, мы с тобой о Восточной Римской империи разговор вели?

Вспомнил, действительно, пару лет назад была у нас с Кондратом беседа про великие государства прошлого. Я тогда рассказывал о системе правления императоров Византии и армейских порядках и, надо же, атаман запомнил мои слова, и что-то в связи с этим размыслил. Хотя, чему я удивляюсь, человек он пытливый и голова забита не всякой дребеденью, а мыслями, как сделать что-то полезное для своего родного общества.

– Был такой разговор, – согласился я. – Но пленные здесь причем?

– Тогда ты сказал, что правители Рима переселяли захваченных в плен людей в провинции, которые находились на самой дальней окраине империи. Персов в Германию, а германцев в Персию. Людям деваться некуда и среди римлян они должны были жить как коренное население государства. То же самое касалось и воинов, которым некуда бежать, и им приходилось служить вчерашним врагам. Вот тогда я и подумал, а что если и нам так поступить? Ведь это достаточно просто. Берется захваченная в плен семья мастерового человека, допустим, кузнеца, и переселяется на Кавказ. В тот же самый Дербент, например. Одна семья на пять наших это немного. И если глава семейства с женой, еще будут жить так, как они привыкли, уже их дети станут вполне нормальными членами нашего общества.

– Понятно. Ты над этим думал, а тут война с Речью Посполитой случилась?

– Верно, началась война с ляхами, которая для нас сложилась неплохо, принесла доход войсковой казне, и помимо этого больше пятнадцати тысяч пленных, сортировкой которых ты и займешься. Осилишь дело?

– Думаю, что да. Когда и куда начнут прибывать вынужденные переселенцы?

– Примерно через две недели придет первая партия. Люди двигаются с обозами, которые добычу везут. А вот куда они должны прибыть, это уже ты, как мой порученец, будешь решать.

– По какому принципу их сортировать?

На несколько секунд отец задумался, принял какое-то окончательное решение и сказал:

– Дели всех на четыре категории. Первая – очень хорошие мастера с семьями, таких людей заберет Зерщиков. Вторая – крестьяне и средние кустари, опять же с семьями, эти все отправятся на Кавказ. Третья – воины и мужики, кто сам по себе, из них будут сформированы боевые дружины вспомогательных войск, которые прикроют переселенцев. И четвертая категория – откровенные дармоеды, бездельники и возможные бунтовщики, которых мы отправим на принудительный труд в угольные шахты. Впрочем, в последней категории народу должно быть совсем немного – казаки из армии Ефремова знали, кто нам нужен, и лишних людей старались не брать.

– Кому после сортировки я должен передавать людей?

– Зерщикову, он за промышленность и мастеров отвечает, и Максиму Кумшацкому, который сейчас является временным наместником Кавказа.

– В общих чертах все ясно, а там разберусь. Еще какие либо поручения будут?

– Обязательно, но ты сначала с этим разберись. А пока время имеется, свои дела утряси и приготовься ляхов встретить…

С того дня, как состоялся этот в очередной раз переменивший мою жизнь и вернувший меня на войсковую службу разговор, минуло более двух недель, за которые я успел сделать очень многое. Все мои мелкие вопросы относительно поселения казаков ватаги в окрестностях Булавинска и строительства крепости были решены положительно – это понятно. И как только я окончательно освободился от хозяйственных забот, немедленно переключился на выполнение поручения войскового атамана. Благо, имел достаточно четкое представление, что и как должен делать.

Передо мной поставлена задача. И начал я с того, что на окраине Богатого Ключа, где пустовало множество жилых бараков, где ранее проживали беженцы из России, отыскал место для временной остановки польских переселенцев. Отлично. Ничего строить не надо и оставалось только обнести постройки заборами с несколькими вышками, и потребовать у отца охранную казачью сотню из армии Банникова. Три дня суеты и вполне комфортабельный лагерь для перемещенных лиц имеет место быть.

Далее остро встал вопрос пропитания и дров для обогрева людей. Конец сентября, а переселенцев будут забирать не сразу, а небольшими партиями. Снова беготня и споры с Зерщиковым, который не хотел признавать ляхов за людей, и говорил, что пусть поганые католики одной сушеной рыбой питаются. Пришлось брать уважаемого человека и бывшего войскового атамана на горло, пользоваться ведовским даром убеждать людей и доказывать ему, что ляхи не такие уж поганые и будущие граждане Войска Донского, которых мы обязаны, по возможности, неплохо встретить. В итоге Илья Григорьевич признал, что да, в чем-то я прав, и выделил для лагеря все, что должен в полном объеме, без попыток что-либо утаить, и мне даже не пришлось обращаться за помощью к отцу.

И вот, наконец-то, прибыли обозы из Речи Посполитой и первая партия поляков, почти полторы тысячи людей, не верившие тому, что их не продадут в рабство туркам. Хотя были среди них и добровольцы, которые надеялись только на лучшее. Разубеждать пленных и агитировать времени не было, следовало работать. И вместе с односумами, расположившись за грубо сколоченными столами в одном из бараков, я начал труд во благо родного Войска. При этом, имея мысль, что не всех выявленных среди ляхов мастеров отдам Зерщикову. Хорошие кузнецы, ткачи, конюхи, кожевенники и прочие ремесленники, просто так на дороге не валяются. А мне Булавинск заселять надо, ведь не будет крепость сама по себе стоять. К ней городок нужен, а в городке без мастеровитых людей никак не обойтись.

– Начинаем!

Я дал команду охране запускать людей. Двери барака открылись и в помещение вошли переселенцы, два кряжистых мужика лет с сильными руками, которые, несмотря на осень, были одеты в обычные полотняные штаны и легкие рубахи. За ними следом появились две усталые женщины, типичные замордованные бытом домохозяйки, и девять детей в возрасте от двенадцати до двух лет.

Скажу сразу, что в большинстве своем, поляки неплохо говорили по-русски, да и на малороссийской мове балакали. Так что языковой барьер мы обходили без всяких проблем и к помощи переводчика ни разу не прибегали.

– Кто такие? – Задал я первый вопрос.

– Братья Анджей и Ян Кордовские с женами и детьми, – за всех ответил выступивший немного вперед мужик, видимо, старший из братьев.

– Откуда?

– Брацлав.

– Как к нам попали?

– Хочу попросить, чтобы вы учли, мы добровольно решили на Дон уйти. Казаки говорили, что у вас нет помещиков и здесь земли много. А нам кроме долгов терять нечего, вот и решили мы с братом рискнуть.

– Что умеете делать?

– Анджей, – мужик кивнул на брата, – садовником у нашего пана был, а я обычный крестьянин.

– Можете идти. Позже вас еще раз вызовут.

Кордовские поклонились и вышли, а я посмотрел на Ивана Черкаса, который сидел за бумагой и спросил:

– Записал?

– Да, – недовольный тем обстоятельством, что на время стал писарем, пробурчал односум.

– Во вторую категорию их, с припиской, что добровольцы.

– Угу.

Иван начал записывать на бумагу категорию переселенцев, которым предстояло отправиться в Дербент или Баку, а я кивнул охраннику возле двери:

– Следующего зови.

Вторыми посетителями оказались совсем молодой вихрастый чернявый паренек девятнадцати лет и симпатичная рыженькая девчонка на пару лет его младше.

– Кто такие?

– Петр Кшепиц с невестой Марией, – ответил парень.

– К нам как попали?

– Сами на переселение напросились. А то нам с любимой никогда бы вместе не быть.

– Что умеете делать?

– Я учеником ювелира был, а Мария знатно гобелены вышивает.

– Ты как свое дело знаешь, хорошо, или так, шалай-валай, недоучка?

– До мастера не дотягиваю, конечно. Но это оттого, что опыта не хватает. А так-то, что мой учитель умел, то и я умею.

– Туда идите, – я махнул рукой себе за спину. – Там вас встретят.

Парень с девчонкой обошли стол, и вышли через черный ход. А Иван поднял на меня взгляд и спросил:

– К себе забираем?

– Да. Паренек вроде бы ничего, сообразительный и боевитый. Да и девка молодец, в глаза смотрела спокойно и без боязни. Опять же умельцы и добровольцы.

– Так их никуда не записывать?

– Не надо. Кто точно знает, сколько людей в обозе прибыло? Никто. Даже сам его начальник и командир конвоя, ибо учет не велся. По пути из каравана три десятка людей сбежало, и никто их не ловил. Так что, если мы к себе в Булавинск три-четыре десятка человек заберем и на одном из хуторов до поры до времени поселим, нас за руку хватать не станут.

Соратники согласились, что, пожалуй, я прав, и вызов людей продолжился. Поначалу это было интересно, а потом превратилось в поток. Тем более что добровольцы быстро закончились и сплошняком пошли принудительные переселенцы, многие из которых нас боялись и даже искренне ненавидели. Не важно! Это все временно, до тех пор, пока поляки не обвыкнутся. Главное, чтобы не бунтовали и работали, а те, кого мы видели, на мятежников никак не походили. Смирный народ подобрался.

Так прошел мой день на сортировке первой партии пленных, которых, как выяснилось, в общей численности оказалось одна тысяча четыреста семьдесят девять душ. Из них на переселение отобрано тысяча триста пятьдесят пять. На передачу Зерщикову сорок пять. Во вспомогательные войска пятьдесят девять. В шахты никого. И двадцать человек я взял под свою опеку. Все будут довольны, а я, может быть, даже больше всех, ибо получил хорошего шорника, трех конюхов, четверых кузнецов, ювелира и несколько ткачих.

– Вроде бы все, – вставая с места, сказал сменивший Ивана за писарским делом и разминающий кисти рук Смага Воейков.

– Похоже на то. – Посмотрев на дверь и, не увидев охранника, я повысил голос и спросил: – Охрана, там кто-то еще есть?

– Двое, – в барак заглянул казак.

– Ну и ведите их сюда. Чего тянете?

– Сейчас скрутим, и притянем.

– А ну-ка, братцы, – я встал и направился на выход, – пойдем, посмотрим, кого там крутить приходится.

Односумы последовали за мной. Мы вышли наружу, протолкались через сгрудившихся казаков охранной сотни и здесь застали драку, которая происходила на площадке между бараками. Бойцов было немного, стоящие спина к спине в центре свободного пространства два поляка и четыре казака, которые пытались свалить пленных на землю. Наши донцы действовали слаженно, наскакивали на своих противников дружно и с разных сторон. Но бывшие в меньшинстве пленники, один, по виду шляхтич, стройный и гибкий русоволосый мужчина в изорванном, некогда добротном кунтуше, и второй, широкоплечий блондинистый богатырь в полотняной рубахе под два метра ростом, пока держались.

Опытные казаки предприняли еще одну попытку свалить пленников и под одобрительные выкрики товарищей бросились вперед, И снова ляхи устояли, встретили наших бойцов короткими прямыми ударами, сильно напоминающие боксерский стиль, и они, матерясь, отскочили обратно.

– Да, что с ними чикаться! – Выкрикнул один из охранников, рядом со мной. – Сейчас я их уроню!

Казак потянул из-за пояса пистоль, но я положил ему на плечо руку и громко, чтобы все слышали, скомандовал:

– Прекратить! – На мгновение, всякое движение на площадке остановилось, люди посмотрели на меня, и я спросил: – В чем дело?

Ко мне подошел командир охранной сотни, который разъяснил ситуацию:

– Два последних ляха остались. В пустом бараке спрятались и думали, что их не заметят. Мои хлопцы решили их подогнать, на площадку вывели, а здесь они в драку кинулись.

– Эй, вы! – окликнул я пленников, и поманил рукой. – Сюда идите!

– Пошел ты! – Откликнулся шляхтич и, угрожающе выставив перед собой кулаки со сбитыми костяшками, добавил: – Попробуй, возьми нас, схизматик! Или прикажи своим людям стрелять!

Что-то накатило на меня, какая-то веселая злость, и я решил размяться. Скинул кафтан и выступил в круг.

– Всем назад! Сам этих двоих сделаю!

– Может быть, не надо? – Позади раздался голос сотника.

– Ничего, давно уже не разминался.

Меня подбодрили голоса казаков и односумов:

– Давай, Никифор!

– Покажи хлопцам, как биться треба!

– Круши ляхов, атаман!

Сами ляхи напряглись, и на губах шляхтича заиграла веселая улыбка. Он был уверен, что победит, точно так же, как и я. Быстрый скользящий шаг вперед и дистанция сокращается. Я имитирую удар в голову пана кулаком, и пока он ставит блок, жестко бью его в живот ногой. Противник сгибается, а носок моего сапога немедленно цепляет его челюсть и подкидывает ее вверх.

Первый взбунтовавшийся поляк готов. Он теряет сознание и утыкается лицом в грязь площадки. Однако все еще не повержен второй противник, здоровяк, который двумя руками рвет на себе рубаху и орет словно дикий зверь что-то неразборчивое, как мне кажется, с примесью немецких слов. Я спокойно стоял на месте и рассматривал этого богатыря, который представлял из себя сплошную груду мышц, настолько прокачанную, что создавалось впечатление, будто он профессионально занимался культуризмом. Бицепсы, трицепсы, дельтовидные, пресс квадратиками, все на месте и развито идеально – прямо Арнольд Шварцнегер в молодости.

– А-а-а!

Громила издал дикий крик, выкатил глаза и бросился на меня. Двигался он чрезвычайно быстро, но я был быстрее и отступил немного в сторону. А когда «белокурый Зигфрид», по инерции промчался мимо, подпрыгнул и боковым ударом, опять же с ноги, засветил ему в висок.

– Бум-м-м!

Тело второго пленного рухнуло рядом с первым и, повернувшись к казакам, я развел руками и произнес:

– Вот и все. Победа!

– Ура-а-а!

– Молодца, атаман!

Что-что, а казаки, как и любое военизированное общество с давними традициями, хоть викингов вспомнить, хоть римлян времен становления республики, хоть европейское рыцарское сословие, уважают красивую победу. Особенно, если ее одержал свой боец. Ну а мне, раз уж пришлось подраться, необходимо поддерживать репутацию крутого бойца и рукопашная схватка при многочисленных свидетелях этому весьма поспособствует. Пройдет день, другой, и все Войско будет знать, как два заезжих богатыря сошлись в рукопашной схватке с пятью, шестью, десятью казаками, и те их одолеть не могли, а Никифор Булавин вышел и вмиг обоих уработал. Эх, не жизнь, а сплошная продуманная пиар-акция получается.

Я направился к бараку, где остались мои вещи. Дело к вечеру. Сейчас своих работяг на Булавинск отправлю, и если потороплюсь, к полуночи вполне смогу оказаться в Черкасске. А завтра весь день можно проваляться с супругой в постели.

– Никифор, – остановил меня сотник.

– Что?

– С этими ляхами, которых ты свалил, что делать?

– Они скоро оклемаются, травм у них нет. Прикажи переселенцам выкопать зиндан и киньте их туда. Вернусь, пообщаюсь с ними, интересные люди.

31

Войско Донское. Богатый Ключ. 03.10.1711.

Два бывших воина Посполитого Рушения, шляхтич Тадеуш Ковальский и наемный жолнер Густав Кранц, уже четвертый день сидели в глубокой земляной яме. И настроение обоих пленников, которые почти одновременно попали в плен под Дубно, было, конечно же, препаршивое. Хотя кормили заключенных вполне прилично, два раза в день, воды было вдоволь, а казаки охранной сотни над ними не издевались и не пытались как-то унизить.

Кажется, все сложилось вполне прилично. Задуманный пленниками побег не удался. Однако они живы, почти здоровы, и их не пытаются убить. Кто другой, на месте Ковальского и Кранца, радовался бы этому обстоятельству и строил планы на будущее. Но Тадеуш и Густав были сильно задеты тем обстоятельством, что их, профессиональных воинов и псов войны, походя, вырубил какой-то восемнадцатилетний юнец. И большую часть свободного времени, а его было много, они посвящали обсуждению рукопашной схватки, после которой оба оказались в бессознательном состоянии.

– Как же мы так влипли?

Вновь вспомнил драку с казаками Кранц, который прислонился мощной спиной к стенке варварского земляного узилища, под названием зиндан, и тоскливо посмотрел наверх, на серое осеннее небо, лишь кусочком видимое со дна почти пятиметровой ямы.

– Не начинай.

Не желая касаться неприятной темы, шляхтич оборвал немца. Однако тому было тоскливо, хотелось поговорить и, прикоснувшись к большой шишке, которая выглядывала из локонов грязных белокурых волос, он воскликнул:

– Да как не начинай!? Мы с тобой бывалые бойцы, на пару четверых казаков держали, а тут вышел из барака этот парнишка, и накостылял нам, да так, что с одного удара меня свалил. А я, между прочим, лучший кулачный боец в Данциге.

– Случается, что и чемпионы падают, – философски заметил Ковальский.

– Только со мной это впервые. – На некоторое время наемник замолчал, а затем спросил шляхтича: – Как думаешь, что с нами дальше будет?

– Не знаю.

Тяжко вздохнув, Кранц вновь посмотрел наверх и крикнул:

– Казак!

– Чего тебе, немчура?

В светлом проеме появилась голова седоусого мужчины с оселедцем на голове.

– Слышь, дед, – коверкая слова и с трудом подставляя их по смыслу, сказал наемник, – долго нас здесь держать будут?

Охраннику, судя по всему, было скучно, и он, подобно Кранцу, был не прочь поговорить. Поэтому ответил пленнику, а не ушел, молча, в сторону, как те казаки, которые стояли на страже возле зиндана до него:

– Это не ко мне вопрос.

– А к кому?

– К Никифору Булавину и его односумам. Они здесь все решают.

– Дедушка, сделай доброе дело, напомни о нас.

– Вот мне делать нечего.

– Ну что тебе стоит? Подошел, сказал и все.

– Ладно, посмотрю на ваше поведение.

– На том свете тебе это зачтется, добрый самаритянин.

Немец снова откинулся на стенку зиндана, поморщился и опять потрогал шишку на виске. Старый казачина, было, хотел отойти от ямы, но в разговор вступил шляхтич:

– Дедушка, а тебя как зовут?

– А тебе зачем? – подозрительно прищурился охранник.

– Хочу знать, за кого в храме свечку поставить, мы ведь все христиане, что ты, что мы.

– Родители Борисом назвали.

– Запомню, – Тадеуш помедлил и задал новый вопрос: – Борис, а кто он такой этот Никифор Булавин?

Казак задумался, пожевал тонкими блеклыми губами, усмехнулся и ответил:

– Никифор воин.

– Так и мы не ополченцы какие-нибудь. Чего же он нас так легко в драке побил?

– Ты, шляхтич, воин профессиональный, с детства ученый, и оттого сильный да ловкий. А Никифор воин природный – ему сам мир помогает. Значит, ты против него, как щенок против матерого волка.

– Обидно говоришь, Борис.

– Зато правду.

– Казак, а что с нами дальше будет?

– Говорю же, не знаю я. Не мои вы пленники, а войсковые.

– Ну, хотя бы примерно скажи, как сам думаешь.

– По-хорошему, за драку и попытку побега, вас надо в угольные шахты на реку Глубокая отправить. Однако Никифор парень сам себе на уме. И если бы хотел вас в рабы записать, уже бы отправил уголек кайлом рубить. Пока он этого не сделал, значит, имеет на вас какие-то виды.

– А какие виды?

– Ха! Узнаете. – Старик усмехнулся, посмотрел куда-то в сторону и сказал: – Все. Моя смена идет. Бывайте.

– Не забудь про нас напомнить.

– Напомню.

Голова Бориса исчезла из проема, а его сменщик был неразговорчив, и дабы не злить охранника Ковальский и Кранц замолчали. После полудня к ним в яму спустили кувшин с водой и глубокий котелок с пшеничной кашей. Пленники хорошо перекусили, отправили обратно пустую посуду, облегчились в закрытое ведро с крышкой, которое раз в сутки поднимал на поверхность один из переселенцев, и стали ждать своей участи. Как-то незаметно оба задремали и проснулись только от окрика охранника:

– Ляхи! Подъем!

Вниз опустилась связанная из толстых гибких прутьев шаткая деревянная лесенка, и Ковальский с Кранцем быстро поднялись наверх. Здесь они огляделись и увидели, что огороженный высоким забором барачный лагерь опустел, и кроме охраны в нем осталось с полсотни крепких мужичков из пленных, которые кучкой жмутся поближе к воротам. Шляхтич и наемник переглянулись, но при казаках ничего обсуждать не стали. Тем более что охранник, за спиной которого стояли еще три донца, поторопил их:

– Вперед! К крайнему бараку!

Ковальский и Кранц послушно направились в указанном направлении, прошли через утрамбованную площадку между несколькими бараками, на которой они потерпели поражение от Никифора Булавина, и вошли внутрь продолговатого деревянного строения, где, как они уже знали, находилось местное начальство. Внутри было светло и просторно, пленные сделали несколько шагов вперед, остановились и снова осмотрелись.

Позади пара плечистых казаков, а перед ними три стола, один по центру и два по бокам, а за ними сидели люди, от которых зависела их дальнейшая судьба. Всего казаков за столами было пятеро. Все они были достаточно молоды, не старше двадцати пяти лет, и чем-то неуловимо походили один на другого. Расслабленные и обманчиво спокойные, но в то же самое время постоянно готовые к бою.

«У-у-у, волки, – подумал шляхтич, – особенно Никифор Булавин».

Ковальский посмотрел прямо в глаза молодого атамана, который находился напротив него, а тот усмехнулся, провел правой ладонью по подбородку, который был покрыт черной щетиной, и весело спросил его:

– Как челюсть, пан Тадеуш? Зубы не шатаются?

– Нет, – Ковальский отвел взгляд и сам задал вопрос: – Откуда знаешь, как меня зовут?

– Люди, кто с вами в обозе от Брацлава шел, все что знали, рассказали. Поэтому кое-что про вас уже известно.

– Какую участь ты нам уготовил?

– Пока не решил. Сейчас пообщаемся и определимся. Вы как, к разговору готовы или в зиндан вернетесь?

– Готовы, – ответил Кранц.

– Можно и поговорить, – добавил Ковальский.

– Вот и правильно, панове, – Никифор откинулся на спинку кресла, в котором сидел, скрестил перед собой пальцы рук и, помедлив, продолжил: – Итак, для вас есть два пути. Первый, вы посылаете меня далеко-далеко и завтра с утра отправляетесь в темные шахты рубить уголек. И второй, вы даете мне слово не бежать и не бунтовать. Я вам поверю, и через полчаса вместе с группой ваших сородичей вы пойдете на Кавказ, где должны будете заслужить свободу.

– И что на Кавказе? – живо заинтересовался немец.

– Как всегда, война, – атаман поморщился.

– А деньги платить будут?

– Нет, но половину захваченной в боях добычи оставят. При этом, во вне служебное время, вы будете иметь полную свободу передвижений.

– И сколько придется служить?

– Пять лет, а потом сможете вернуться на родину. Если захотите, конечно.

Пленники примолкли, снова переглянулись и в разговор вернулся Ковальский:

– Допустим, мы согласимся с твоим предложением и дадим слово, а сами потом сбежим…

– Куда? – Никифор прервал его речь и, оглянувшись на своих товарищей, вместе с ними заразительно и весело засмеялся. – До Терека пойдете на общих основаниях, без оружия и под охраной. А потом бегите, если желание имеется. Только далеко не уйдете. Не горцы поймают, так терские казаки, не персы с турками, так астраханцы с черкесами, или татары и калмыками. Да и не нарушите вы свое слово, пан Тадеуш. По повадкам видно, что воины, а не мусор подзаборный. Кроме того, учтите, вы не за меня биться станете, а за мирных людей, которым придется обживать новые для себя места. Переселенцы не всегда смогут за себя постоять, и для спокойной жизни им нужны бойцы вроде вас.

Ковальский и Кранц задумались, задали молодому атаману еще несколько вопросов и, посовещавшись между собой, приняли предложение Никифора Булавина. Понятно, что впереди нелегкая служба под присмотром вчерашних врагов. Однако этот вариант для воинов выглядел гораздо привлекательней угольной шахты и кирки с тележкой.

– Даем слово чести, – почти в такт один другому, сказали пленные воины, – что с сего дня и часа, мы обязуемся пять лет верно служить Войску Донскому как вспомогательные жолнеры и защищать мирных переселенцев на Кавказ.

Булавин удовлетворенно кивнул и, прежде чем наемник и шляхтич покинули барак, обратился к Ковальскому:

– Раз такое дело, и мы с вами пан Тадеуш сговорились, ты назначаешься временным командиром первого отряда вспомогательных войск, который направляется из этого лагеря на побережье Каспийского моря.

– А я?

Подал голос Густав Кранц.

– А ты, Шварцнегер, елки-палки, – атаман улыбнулся, – так и быть, его заместитель.

Бывшие пленные, а ныне командиры вспомогательного отряда, вышли из барака и спустя пятнадцать минут, вместе с небольшим обозом, во главе отряда из шестидесяти человек, покинули лагерь для перемещенных лиц и двинулись на восток. Охрана у поляков, литовцев и наемников была символическая, всего пять конных казаков. Однако сбежать никто не пытался, ибо каждому уже успели объяснить, что за побег одного человека, головами поплатится его десяток, а за командира и заместителя наказание понесет весь отряд.

Ковальский был доволен и одновременно с этим озадачен, ибо взял на себя ответственность за отряд. Ну а Кранц шел рядом с ним и возмущался:

– Никак в толк не возьму, почему он меня Шварцнегером назвал? Я Кранц. Густав Кранц. А Шварцнегеры мои соседи, но даже не родственники.

32

Река Куго-Ея. 27.12.1711.

Эта история началась утром двадцать четвертого декабря. За пару дней до этого мы с женушкой по чистому первому снегу приехали в Булавинск, где должна была состояться свадьба Михайлы Кобылина на хорошей девушке из одной ныне проживающей на берегах Дона уважаемой староверской общины. Под это дело комендант крепости пригласил гостей, съехались наши ватажники, и мы даже попа из Черкасска заказали. Все чин чином, провели обряд, покатались по степи на санях и во дворе крепости накрыли столы. Вокруг поставили переносные печи-жаровни и давай гулять, да так знатно и весело, что все довольны остались.

Разошлись заполночь, а когда отошли после ночной гульбы, которую собирались продолжить за вновь накрытыми столами, в крепость влетели три конных казака. И одного из них я знал. Десятник Евграф Аверин, мужчина серьезный и авторитетный, лет десять назад потерявший во время налета закубанцев всю свою семью и оттого зацикленный на мести ногайцам, и постоянно находящийся на пограничье. Понятно, что такой человек не на свадьбу заехал, а по какому-то важному делу. Но праздник есть праздник, и мы встретили его как положено. Только он появился во дворе и вместе со своими казаками прошел между жарких печей-времянок к столам, сразу же получил в руки кубок с вином.

Десятник против обычая не пошел, поднял кубок, кивнул в сторону Михайлы Кобылина и его невесты, а затем провозгласил:

– За счастье молодых!

– За счастье!

Гости, ватажники и пограничники, все кто был в состоянии стоять, сидеть или хотя бы полулежать, поддержали Аверина. Звон кубков и чарок разнесся в морозном воздухе крепостного двора. Люди выпили и новый возглас пограничного десятника:

– Горько!

Эхом Аверину отозвались две сотни голосов, снова поддержавшие его:

– Горько!!!

Молодые встали и поцеловались, а когда они присели на свое законное место во главе праздничного стола, Аверин посмотрел на меня и мотнул головой в сторону, мол, отойдем. Так и есть, не погулять авторитетный казак приехал. И провожаемый встревоженными взглядами односумов и жены, я отошел к ближней жаровне, возле которой мы с десятником и остановились.

– Помощь твоя нужна, Никифор, – ходить вокруг да около Аверин не стал и сразу перешел к делу.

– Чем могу, тем помогу, Евграф. Что от меня требуется?

– Тут дело такое, сразу не объяснишь, – старый казак протянул над жаровней мозолистые загрубевшие руки, погрел их, и спросил: – Ты знаешь, что у меня ногайцы всю семью истребили?

– Слышал об этом.

– Так вот, это были воины из орды Чар-Аслана, которого калмыки под Нижним Чиром распушили.

– Я там был.

– Знаю, – десятник на миг смежил веки и продолжил: – После этого разгрома сам хан с ближними людьми к персам на Кавказ ушел, а его кочевья в верховьях Кубани остались. Прошлый год они еще как-то вместе держались, а этим летом их кубанские казаки и черкесы стали гонять, правитель-то к врагам перебежал, к персам, то есть. Следовательно, они сами по себе. И теперь от всей орды Чар-Аслана осталось всего несколько родов, которые пока как-то избежали грабежа соседей и сами по себе кочуют. Один из таких родов сейчас недалеко остановился, на реке Куго-Ея.

– Степняки, значит, поближе к границе решили прижаться?

– Да. Однако долго они на месте не простоят и вскоре дальше двинутся. Куда, не знаю, но думаю, что под крыло какого-нибудь сильного хана попросятся.

– Сколько воинов в кочевье?

– Не больше полутора сотен.

– И ты предлагаешь, чтобы мои ватажники перешли границу и на территории закубанцев налетели на это кочевье?

– Все правильно. Ты родственник Петра Булавина, владетеля Эльбузда, и тебе за налет на отколовшееся кочевье изменников ничего не будет. Было бы время, я бы в Черкасск поехал и свою вольную ватагу собрал. Но еще день-два и уйдут копченые, а мне именно этот род достать нужно.

– А он чем-то от всех других отличается?

– Для меня да. Это род Тукай, тот самый, который меня жены, сына и двух дочерей лишил.

– Тукай, переводится как Радуга, – задумавшись, сам себе, сказал я и, оглянувшись на праздничный стол, принял решение: – В общем, так, Евграф, дай нам час на подготовку и мы выступаем.

Аверин крепко схватил меня за плечо и, наклонившись к моей голове, жарко прошептал:

– Благодарю, Никифор. Ты меня правильно понял и я этого не забуду.

– Подожди благодарить. Вот сделаем дело, тогда и скажешь добрые слова.

Спустя полтора часа, отослав к дядьке Петру Афанасьевичу Булавину в Эльбузд двух казаков с известием о своих намерениях, под благословение пьяного столичного попа, восемь десятков хорошо вооруженных ватажников на свежих верховых лошадях вместе с несколькими вьючными покинули крепость и направились строго на юг. Рысь, шаг, чтобы не утомлять животных. Мы двигались неспешно, и заснеженная степь верста за верстой ложилась под копыта наших коней. Прошел какой-то отрезок времени и мои казаки, многие из которых под воздействием алкоголя покачивались в седле, стали приходить в себя. И как это бывает, некоторых ватажников пробило на нервные шуточки, мол, только что выпивали и мяско кушали, а тут, нате вам, вперед, в налет на закубанцев. Впрочем, вскоре смех прекратился, ибо мороз поджимал, а к Куго-Ее за половину недолгого зимнего дня никак не доедешь. И перейдя Мечетку, а за ней Малый Эльбузд, к вечеру отряд остановился в неприметной глубокой балке.

Из веток обломанного бурей старого карагача казаки быстро развели небольшие костерки, на которых грелись котелки с водой для чая и взвара. Накрытые попонами лошади хрумкали насыпанным в торбы овсом. Где-то далеко пел свою тоскливую песню волк-одиночка. А над головой сияли крупные звезды, и казалось, что до них можно дотянуться рукой. Благодать. Что еще нужно воину в походе перед битвой, чтобы настроиться на спокойный лад, отсечь от себя всю суету мира, проблемы и заботы? Пожалуй, ничего. Вот только если песня или беседа с хорошим человеком. Но на песни, по понятным причинам, сейчас запрет, а вот поговорить, хоть с тем же самым Авериным, вполне можно.

– Евграф, – окликнул я смотревшего на огонь десятника.

– Что? – он оторвал взгляд от пламени.

– Расскажи, как так случилось, что ты семью потерял.

Аверин посмотрел на собирающихся вокруг казаков, которые подсаживались ближе. В невеселой усмешке скривил губы и, подкинув в огонь перекрученный кусок темно-красного дерева, сказал:

– Дело давнее, можно и рассказать, чтобы вы, хлопцы в бою с ногайцами злее были. Случилось это в одна тысяча семьсот первом году, как раз под конец декабря. Только-только война с османами закончилась и началась Северная кампания. Я тогда до сотника поднялся, и вскоре должен был полковником стать, поскольку в армии Шереметева в бою при Эрестфере, что под Дерптом, отличился. И пока я на чужбине геройствовал, моя семья здесь, в хуторке под Кагальницким городком жила. Пограничье тогда прикрыто было плохо и несколько кланов из орды Чар-Аслана во главе с родом Тукай пошли в набег на казачьи земли. Городки по Кагальнику и дальше они взять не смогли, а вот несколько хуторов выжгли и всех людей полонили. После этого копченые обратно в Кубанскую степь кинулись, а Лукьян Максимов, атаман войсковой, собрал, кого смог, и за ними вдогонку помчался. Было, почти догнал находников, но те, чтобы себе бегство облегчить, полонянников посекли и все-таки ушли. Это недалеко отсюда случилось, верст шесть-семь. И как мне односумы гутарили, там целый овраг неузнаваемыми трупами был забит. Так я лишился своих родных, а как узнал, что случилось, бросил полк, дезертировал и с той поры по границе гуляю, ногайцев высматриваю и режу их без всякой жалости.

– Неужели никто не уцелел? – спросил десятника Семен Кольцо.

– Слух был, что несколько детей ногайцы поперек седла кинули и с собой увезли. Но если бы за них хотели получить выкуп, давно бы с кем-то из родни связались, а такого не было. Значит, нечего себя пустыми надеждами тешить. Если и уцелел кто, таких детей в турецкую или персидскую неволю продали.

Кто-то из ватажников хотел задать еще вопрос, но я увидел, что в глазах старого воина сплошная тоска, взмахнул ладонью и приказал:

– Заканчиваем разговоры! Всем отдыхать! Завтра в бой!

Казаки расходились по расчищенным от снега делянкам, на которые был накидан бурьян, поверх него стелили толстый войлок, накрывались дополнительными попонами и ложились спать. Следующий день должен был принести ватаге схватку с исконными врагами и всем нам требовался хороший спокойный сон.

Однако так сложилось, что ближе к утру задул сильный северный ветер, который принес с собой снежную метель. В связи с этим пришлось полдня просидеть в балке, и только когда ветер немного стих, ватага продолжила движение, которое затруднялось большими сугробами. Так что к следующему вечеру мы только перешли Средний Эльбузд и сам Эльбузд. До Куго-Еи не дошли несколько километров и снова остановились на ночлег.

Еще одна ночь прошла в экстремальных полевых условия. Правда, весело, так как вечером к нам присоединился Петр Булавин и с ним четыре десятка его кубанских казаков. Нам было о чем поговорить и что обсудить, и в целом, против уничтожения ногайского рода Тукай дядя не возражал. И даже более того, сам хотел в этом мероприятии поучаствовать, а как долю в добыче (без этого никак), желал забрать всех уцелевших после налета степняков, которых он собирался отправить своему начальнику паше Хасану. А чего ему? Степь большая, одним кочевьем больше, одним меньше, если специально не искать, то и не найдешь. Тем более осколок орды изменника Чар-Аслана, который на всей турецкой территории объявлен вне закона.

И вот наступил третий день нашего боевого выхода в степь. Сегодняшний день. Погода нам благоприятствовала, на небе ни облачка, ветра практически нет, а температура воздуха, словно на заказ, примерно минус десять градусов по Цельсию. Казаки, что донские, что кубанские, весело пересмеиваясь и перешучиваясь, быстро позавтракали, заседлали лошадей и широкой облавной цепью, несколькими группами, рванулись к недалекой Куго-Еи.

Через час, пройдя по холмистой степи, наш сборный отряд перебрался на левый берег реки. Где-то рядом должно было находиться ногайское кочевье, поэтому, то и дело кто-то из казаков поднимался на окрестные курганы, осматривал окрестности и спустя еще час кочевники были обнаружены.

– Есть! Нашел! – К дядьке Петру подскакал один из его казаков и, взмахнув нагайкой, указал на курган невдалеке. – Батька-атаман, там они! Только что с места снялись и вдоль реки к истоку идут!

Мы засвистели, стягивая казаков в единый ударный кулак, и как только все группы сошлись вместе, шагом двинулись на кочевников, которые показались из-за кургана. Кибитки, возы, отары овец, несколько косяков лошадей, под присмотром пастухов, и чуть больше сотни идущих в голове всей колонны воинов.

– Гайда, казаки! Руби копченых!

Дядька выхватил саблю, отдал общую команду и темным смертоносным клубком, взбодрив лошадей нагайками, мы покатились по белому чистому снегу на врага. Ногайцы на мгновение растерялись, видимо, не ожидали нас здесь увидеть, и остановились. Затем большинство из них кинулись нам навстречу, часть повернула к кибиткам, а несколько человек, наверное, самые малодушные, помчались в степь.

– Круши!

Рядом со мной закричал Аверин. И почти сразу мы врубились в ногайцев, которые не выдержали нашего мощного удара и, словно капли воды, при падении с высоты на камень, они разлетелись в разные стороны. После такого поворота в схватке нам оставалось только гнаться за противником и сечь клинками прижавшиеся к лошадям полусогнутые спины в халатах. Догоняешь испуганного беглеца, слегка приподнимаешься на стременах и рубишь на выбор, хочешь по затылку, а можешь по хребтине или плечу. И таким образом, прежде чем влетел в зазор между кибитками, я троих на снег уложил. Ну а когда между тягловых волов оказался, вот здесь-то, чуть было, и не пострадал. Будин испугался рогов крупного вола, встал на дыбы и резко шарахнулся в сторону, да так, что я выронил шашку и за малым из седла не вылетел. А как только успокоил жеребца, увидел, что с повозки на меня смотрит щуплый и чумазый парнишка лет пятнадцати. В руках у него лук с наложенной стрелой и трехгранный наконечник смотрит не куда-нибудь, а прямо мне в лицо.

«Хана! – подумал я. – Сейчас меня будут убивать».

Но пока разум паниковал, отлично тренированное тело сделало то, что само посчитало нужным сделать. Словно кошка, я выметнулся из седла и прыгнул прямо на паренька, который все же выстрелил, но его стрела прошла буквально в миллиметре от моей головы и унеслась в степь.

– Ах ты, курва!

Со злостью выкрикнул я, и ударом кулака нокаутировал мальчишку. Он упал на дно широкой повозки, а мне нашлась новая работенка. Рядом со мной здоровый и несколько грузный ногаец с непомерно широкой грудью, принял на рогатину коня Смаги Воейкова. Жеребец упал и своим телом придавил односума. Смага дергался, но сам выбраться не мог и теперь спешенный вражина нацеливал рогатину на его голову. Моя шашка где-то валяется, пистолеты с конем остались, но есть кинжал на ремне и нож в сапоге.

– Ха!

Выдыхаю, прыгаю вперед и с двух метров падаю на широкую спину ногайца. От удара степняк теряет равновесие и валится лицом вниз. А я, не давая ему опомниться, подсовываю правую руку с кинжалом под подбородок врага и с натугой тяну клинок на себя. В снег льется алая кровь, которая моментально пропитывает собой все вокруг. Ногаец в корчах, еще пытается подняться, силен человечище, много в нем жизненных сил. Однако, дернувшись несколько раз, он вскоре затихает.

Вроде бы все. Я встаю и вижу, что кочевье под нашим полным контролем. Ногайские воины, кто не сбежал, все порублены, овцы и косяки лошадей подгоняются ближе, женщины и дети плачут, а волы с повозками и кибитками стоят на месте.

Нормально. Можно начинать сбор добычи. Но как только мы стали собирать хабар, нарисовалась неожиданная проблема. На дальнем кургане появились всадники, сотни три воинов. Кто такие непонятно, и мы снова приготовились к бою. Однако все обошлось. Дядька Петр вместе со своими казаками выехал вперед, о чем-то переговорил с предводителем неизвестного войска и вскоре вернулся назад.

– Кто такие? – вопросительно кивнув в сторону уходящих всадников, спросил я Петра Афанасьевича.

– Измаил-мурза, уорк хашимийцев, одного из черкесских племен. Тоже хотел это кочевье взять. Но мы его опередили, он осознал, что ему здесь делать нечего и теперь возвращается к себе в аул.

– Понятно.

В общем-то, на этом, как таковой, боевой выход был окончен. Мы собрали не очень большую добычу, и взяли почти всех лошадей, которых набралось четыре сотни голов. Кубанцы забрали себе овечьи отары, больше сотни выживших членов рода Тукай, кибитки, повозки, имущество и волов. Все было проделано быстро и смысла оставаться на берегу Куго-Еи не было. Поэтому вскоре моя ватага двинулась на север, а воины Петра повернули на северо-запад.

– До встречи! – попрощался со мной дядька, когда наши отряды стали расходиться.

– Бывай, Петр Афанасьевич! Жду в гости! – подняв вверх раскрытую правую ладонь, крикнул я. И, ударив стременами по бокам провинившегося сегодня Будина, помчался догонять своих казаков.

33

Войско Донское. Черкасск. 23.02.1712.

Алена подошла со спины. Двигалась она очень тихо и, наверное, думала, что для меня совершенно незаметно. Наивная женщина, я ее еще полминуты назад почувствовал, как только она на первую скрипучую ступеньку лестницы наступила, которая ведет на второй этаж. В дополнение к этому жену выдавал легкий и приятный цветочно-травяной запах, которым была пропитана вся ее одежда.

Не оборачиваясь, я спросил жену:

– Любимая, что-то случилось?

Весело рассмеявшись, и уже не пытаясь скрываться, Алена подошла к столу, за которым я работал, села на мои колени и сказала:

– Посыльный от твоего отца приезжал, напомнил, что через час Кондрат собирает сход. Ты должен на нем присутствовать.

– Понятно.

Про сход я знал и уже неделю вместе с отцом к нему готовился. Левой рукой я отодвинул от себя листы бумаги, а правой обнял Алену за талию. В голове появились мыслишки, что за час вполне можно успеть посетить спальню, и я потянулся к губам любимой женщины. Но жена не была настроена на любовную игру. Она немного отодвинулась, взяла со стола один из моих корявых рисунков и, рассмотрев его, спросила:

– А что это?

Тяжко вздохнув, я ответил:

– Схема парового двигателя, машины, которая должна облегчить труд человека.

– Ты сам это придумал?

– Нет. От купцов слышал, что нечто подобное в Европе пытаются построить, и решил представить себе, как это должно работать. Но, я вынужден признать, что у меня ничего не получилось. Возможность создания такой машины понимаю, а разобраться в ее устройстве не могу. К сожалению, я не технарь.

Жена погладила меня по волосам и произнесла:

– Наверное, причина в другом. Ты не хочешь этим заниматься, вот и все. Ты воин и тебе нет нужды досконально знать состав металла, из которого выкован разящий твоих противников клинок.

– Пожалуй, ты права. Пока все спокойно, я пораскинул мозгами, и появилось четкое понимание, что везде не успеть, и легче нанять профессионального изобретателя, который получит задачу и сам все сделает. Как говорится, каждый член общества должен заниматься своим делом. Один работает, а другой придумывает и руководит.

– Наконец-то, ты это понял. А то в каждое дело лично лезешь, хотя можешь поручить исполнение друзьям, и они все сами решат. В любое время так было, что самый лучший и умный военачальник со своими близкими соратниками стоял над рядовыми воинами, купцами, ремесленниками, крестьянами и прочими людьми. Он давал защиту гражданам своего племени или народа, а граждане, в свою очередь, признавали его власть, платили оброк и выполняли приказы. Так было тысячи лет до нас и будет после, поскольку таков закон природы.

– Не согласен, ибо так будет не всегда, милая. Грядет новая эпоха, в которой настоящим воинам и их потомкам будет отведена роль пушечного мяса. Деньги станут править миром и уже сейчас необходимо думать о будущем, которое может принести нам не только радости, но и очень много горя.

– Ну, деньги у нас есть, – Алена улыбнулась. – И нам будет, что оставить детям. Особенно, если ты наши богатства приумножишь.

– Девять тысяч рублей, которые у нас остались после всех растрат на крепость и обустройства поляков, это не так уж и много. Миллионы и миллиарды, такие суммы станут определять будущее. Хотя, может быть, и нет, ибо будущее не является чем-то неизменным и его вполне можно попробовать подправить.

– Лют, ты снова говоришь как старый умудренный жизнью дед, – жена взяла со стола еще один лист и, удивленно приподняв бровь, прочитала: – Там, вдали за рекой, засверкали огни, в небе ясном заря догорала. Сотня юных бойцов, из булавинских войск, на разведку в степь поскакала.

– Неплохие стихи, правда? – спросил я.

– Необычные. Не твои, случайно?

– Нет, конечно. Одного неизвестного поэта, которого сейчас нет на этой земле. Вот, думаю, что надо двинуть эту песню в народ. Сначала ватажникам своим напою, а дальше она сама путь найдет.

Алена взяла еще один лист и снова прочла вслух:

– Приблизительная технология переработки сахарной свеклы. Промывка корнеплодов и измельчение в стружку. Получение диффузионного сока и его очищение. Затем уваривание, фильтрация и кристаллизация сахара. В конце сушка и очищение продукта. – Моя вторая половина вернула бумагу на стол, и задумчиво сказала: – Ох, и странный ты человек Лют. Но это я знала еще до нашей свадьбы и все равно тебя люблю.

Гладко выбритой щекой я потерся об ее щеку и, как бы, между прочим, произнес:

– Милая, я тебя тоже люблю, однако никогда больше без разрешения не трогай мои записи. Договорились?

– Да.

Сделав вид, что обиделась, Алена встала, оправила ладно облегающее ее тело темно-зеленое платье и с очень независимым видом хотела направиться на выход. Однако я привлек любимую к себе и, преодолевая ее показное сопротивление, крепко поцеловал в губы. Она резко отскочила, фыркнула и вся серьезность с нее моментально слетела. Затем, раскрасневшаяся женушка ласково улыбнулась, шутливо погрозила мне пальцем и вышла.

Проводив Алену взглядом, я вернулся к своим бумагам, и сделал последнюю на сегодня запись-напоминание, поинтересоваться у наших и заезжих купцов, где можно достать семена подсолнечника. Вроде бы на Русь из Голландии эту масличную культуру еще Петр Первый завез, да и в Турции семена должны быть. Но пока знающих людей не спросишь, ничего точно не узнаешь. На этом все. Я собрал все бумаги вместе и спрятал их в запирающийся на ключ сундук. Пока от этих бестолковых записок толку не много, но придет время и они обязательно пригодятся.

Пора выдвигаться. Я оделся, покинул дом и вместе с двумя казаками направился на майдан. Прошелся по улицам казачьей столицы и через пятнадцать минут находился в войсковой избе. Атаманский Круг, который всегда проводится перед Большим Общевойсковым Кругом, уже начинался. И подобно другим приглашенным на него верным булавинцам, я без задержек прошел в кабинет Кондрата. Людей немного, четыре начальника приказов, которые присели по левую сторону длинного стола, сам войсковой атаман во главе него и четыре человека по правой стороне: полковник Лоскут, Григорий Банников, Максим Маноцкий и я. Все основные фигуры «булавинской» партии, кто был рядом с Черкасском, в сборе.

Отец вставать не стал. Он дождался, пока мы расположимся вокруг, и поприветствовал нас:

– Здравия вам, атаманы-молодцы. – Мы ответили Кондрату тем же, то есть, пожелали ему здоровья, и он сказал: – Браты, через три дня Большой Круг, так что давайте, пока время есть, определимся, чего мы за минувший год достигли, и чего хотим достичь в этом, дабы не было такого, что один атаман со своими казаками кричит «любо!», а другой «против». Для начала предлагаю послушать Максима Маноцкого, с недавнего времени, отвечающего за связь между мной и нашими армиями, которые находятся в Польше и на Кавказе.

Маноцкий, большой и сильный мужчина, подобно Кондрату, не вставая с места, положил перед собой сильные руки и начал:

– Про армии говорить особо нечего. Станислав Лещинский попросил у гетмана Мазепы временного перемирия, и гетман его дал, ибо на него надавили посланники Швеции и Австрии. Поэтому боевые действия прекращены. Татары еще по первому морозу вернулись к себе на полуостров. Малороссы и запорожцы держат в осаде Дубно. А наши казаки и калмыцкие тысячи прикрывают их левый фланг. Речь Посполитая ослабла, верных союзников у нее нет, а казна пуста. Так что по всему выходит, война эта заканчивается и к лету армия Ефремова вернется домой. – Маноцкий прервался, прокашлялся и продолжил: – Что касательно Кавказа, там после ухода орды царевича Даяра тоже затишье. Армия Кумшацкого по-прежнему стоит по Араксу и прикрывает наши завоевания. А дагестанские союзники после захвата Гюлистана повернули на Панах-Абад и Нахичевань, где против них стоит корпус Лютф Али-хана и местное ополчение. Все остальные персидские войска находятся возле столицы, которую спешно укрепляют. Гильзаи уже в Хоросане, Кермане и Белуджистане. Недавно они вышли к океану и теперь у португальских и английских торговцев покупают оружие, да к броску на Исфахан готовятся. Кроме них курды в Лорестане и Ираке бушуют, и арабские пираты в Фарсе. Поэтому, если сейчас на персов надавить, конец их империи. Но нам ведь этого не надо?

Максим посмотрел на батю и атаман согласно кивнул:

– Нет, конечно, не надо. Цели войны достигнуты. Астраханские купцы отомщены. За счет военной добычи Войско Донское поправило свое благосостояние. И мы получили Дербент и Баку, которые при мирных переговорах в любом случае оставим за собой. Понятно, будь у нас народонаселения больше, мы бы все Каспийское побережье взяли. Но людей нет, а добивать Персию, извечного врага нашего другого «доброго» соседа Турции, просто так, из злобы и бессмысленного стяжательства, интереса нет. Такого же мнения придерживается и командующий Каспийской армии Кумшацкий.

– Тогда у меня все, сказать больше нечего.

Маноцкий развел руками, а Кондрат посмотрел на начальника Посольского приказа Якова Кабана, чрезвычайно подвижного седого казака невысокого роста.

– Раз мы коснулись дипломатии, послушаем, что Яков скажет.

Начальник донских дипломатов, давний сотоварищ отца по боевым походам и прямой потомок войскового атамана Василия Кабана, профессиональный кондотьер, несколько лет воевавший в армии принца Евгения Савойского, и только год назад вернувшийся домой, хотел встать. Но при этом он неловко дернул левым плечом, которое у него было изуродовано картечью, остался в кресле и, поморщившись, доложился:

– На данный момент в Черкасске три иностранных посольства, два из них на постоянной основе и одно только вчера приехало. С постоянными все ясно и никаких проблем не возникает – это русские и турки, которые ведут себя, как и положено приличным дипломатам, занимаются текущими делами и, понемногу, без наглости, шпионят. А вот от вчерашних гостей сплошная головная боль. Приехал посланник молдавского господаря Дмитрия Кантемира, который минувшим летом бежал от гнева султана в Малороссию, его родственник по жене Смарагд Кантакузен с двумя десятками дворян. Посетил он нас не просто так, и сразу попробовал вызвать на бой турецких посланников. Еле уняли этих дураков.

– Нечего с ними чикаться, – бросил Кондрат. – Кантемир бежал из своей страны, значит, власти лишен, и у нас его люди находятся как частные лица, а не как полномочные послы. Полковник Лоскут, если посланцы бывшего (это слово было выделено особо) молдавского господаря снова попробуют драку учинить или какое иное непотребство, без промедления забей их в колодки и вышли за пределы Войска.

– Так и сделаю, – буркнул начальник Донской Тайной Канцелярии.

– А вообще, чего они хотят? – отец снова обратился к Кабану.

– Да, понятно чего, чтобы мы за Молдавию с Ахмедом сцепились. Дружба-братство, ай люли, ай люли, мы все православные, надо бить басурман, казаки точите сабли.

– Этого не будет.

– Я молдаванам так и сказал. Но Кантакузен требуют предоставить ему возможность выступить перед казаками на Большом Общевойсковом Круге. Отказать ему в этом нельзя.

– Ну, пусть выступит, – согласился войсковой атаман и спросил Якова: – Как дипломат, что можешь сказать относительно мира с ляхами и персами?

– Персы на переговоры не идут. Слишком они заносчивы и былая слава им глаза застилает. Поэтому насчет мира с ними говорить пока рано. А вот с Польшей мир хоть завтра заключить можем. Однако мимо Мазепы не проскочишь, так что ждем его первого шага.

– Мы сможем с этого мирного договора что-то получить?

– Вряд ли. Обещаний будет много, а на деле, скорее всего, все окажется пустышкой. И получается, что легче удовлетвориться тем, что мы взяли хорошую добычу и пленных, и ни на что не претендовать.

– Так и поступим, – Кондрат согласился с дипломатом и обратился к своему брату Акиму: – Что у нас с финансами?

Дядька Аким приосанился, расправил плечи и дал отчет:

– Казна полна денег, хотя растраты были серьезными. И на вчерашний день, у нас в подвале имелось три миллиона рублей самой разной серебряной и золотой монетой: абасси, дукаты, талеры, ефимки, гинеи, дирхемы и динары.

Все собравшиеся на Круг атаманы удивленно посмотрели на Акима. Никто таких цифр не ожидал, хотя Кондрат, конечно же, был в курсе, как у Войска обстоят дела в финансовом плане.

– Дай краткий расклад, что и откуда взялось и куда ушло, – сказал отец.

Аким достал небольшую книжицу, вроде блокнота или ежедневника, и неспешно начал зачитывать свои записи:

– Сначала по доходам. Налоги, торговые сборы, рыболовство по Дону и рекам, войсковые солеварни и заводы в Богатом Ключе дали Войску Донскому семьсот тысяч рублей чистой прибыли. Поход на Речь Посполитую принес еще миллион, и это цифра не окончательная. А из Каспийской армии в прошлом году прибыло три миллиона. Итого получено четыре миллиона семьсот тысяч рублей. Дальше расходы. На строительство городков, заводов, перестройку столицы и возведение нескольких каменных церквей потрачено восемьсот тысяч рублей. Перевооружение и содержание армий и пограничных частей еще полмиллиона. Траты на переселенцев сто тысяч. И триста тысяч ушли на общевойсковые расходы, помощь сиротам, небольшие пожертвования церковным священнослужителям, организацию праздников и так далее.

Вновь атаманы удивленно поохали, и настал черед доложиться начальнику Промышленного приказа.

– Илья Григорьевич, что у тебя?

Отец посмотрел на своего друга, который в «реальности Богданова» сдал его с потрохами, а потом сгинул в пыточной камере Преображенского приказа. А Илья Григорьевич окинул своим цыганским взглядом атаманов и, как обычно, начал с жалоб на тяжелое положение своей отрасли:

– У меня не все так радужно, как бы того хотелось. Имеется чугунолитейный завод, но не хватает сырья, которое приходится везти из России. Есть оружейный завод, но из-за нехватки мастеров, станков и опять же качественного сырья, он работает не в полную силу. Другая проблема – пороховые заводы, которым не хватает селитры. А еще…

– Остановись, Илья Григорьевич, – осадил Зерщикова войсковой атаман. – Про беды твои мы знаем, и как тебе нелегко приходится, осознаем. Но и ты понимать должен, что мы получили независимость всего три года назад, заводы поставлены относительно недавно, а проблема поставки сырья была ожидаема и она решается. Давай по факту, что у тебя сейчас имеется и сколько чего произвел, а про все остальное поговорим немного позже.

Зерщиков нахмурился, видимо, рассчитывал толкнуть длинную речь, но возражать отцу не стал и, подобно Акиму Булавину, достав книжку-ежедневник, начал зачитывать:

– Сейчас Войско имеет следующие заводы: чугунолитейный, оружейный, суконный, полотняный, три пороховых и десять селитреных. Общее количество рабочих на них: семь с половиной тысяч человек. За истекший год произведено следующее количество оружия: пять мортир, двадцать пушек, пять тысяч ружей, две тысячи кавалерийский карабинов, полторы тысячи пистолей, две тысячи сабель и пять тысяч ручных бомб. Суконный и полотняный заводы только начали работу и не дали ничего, а пороховщики выдали первые двести сорок пудов своей продукции.

– Неплохо. – Кондрат взглянул на меня, на Банникова, Лоскута и Игната Некрасова. Нам докладывать об успехах нужды не было, Зерщиков был последним докладчиком, и батя перешел ко второй части нашего совета. – Теперь давайте, атаманы, подумаем, что от этого Общевойскового Круга мы должны добиться. Кто выскажется и внесет дельное замечание?

Первым, неожиданно для всех, решил сказать свое слово дядька Аким:

– У меня несколько предложений. Но главных два. Первое, необходимо учредить Торговый приказ, который бы взял на себя всю торговлю в Войске и за его пределами. Пока мы обходились сбытом соли, рыбы, хабара, поступавшего из действующих армий, и излишков старого оружия, через частных торговцев. Однако это убыточно и лишает нас значительной прибыли. Кроме того, мы понесли колоссальные убытки оттого, что не смогли вовремя договориться с дагестанцами, которые всю свою огромную добычу сбывают в Астрахани за четверть цены и этим приносят прибыль поволжским купцам, а не нам. Совершенно ясно, что в этом году с нового приказа пользы будет не много. Но это задел на годы вперед, и без такого учреждения нам никак не обойтись.

– Кто поддержит предложение? – спросил Кондрат.

С Акимом согласились все, и он продолжил:

– И второе мое предложение к Большому Кругу – это создание фискальной службы, которая бы подчинялась Финансовому приказу и могла контролировать поступление в войсковую казну денежных средств. Среди многих станичных и городских атаманов процветает кумовство, а из-за этого Войско недополучает налоговый сбор. Кроме того, – Аким помедлил и, пристукнул кулаком по столу, – мне достоверно известно, что часть добытых нашими войсками трофеев продана налево, и казна потеряла на этом столько же, сколько и получила.

– Да ну!? – возмутился Маноцкий. – Не может того быть!

– Это правда. – Акима поддержал Игнат Некрасов, слово которого под сомнение никто не мог поставить.

– И кто виноват в утаивании трофеев? – Поинтересовался Кондрат у Некрасова, и глаза его недобро прищурились.

– Почти все полковники и оба командарма. Наказывать казаков без разбора нельзя. В сложившейся ситуации мы сами виноваты. Допустили, что боевые армии действуют сами по себе и по этой причине утеряли контроль за войсками.

– Господин полковник, – отец посмотрел на Лоскута, – а ты куда смотрел?

– Куда надо, туда и смотрел, – огрызнулся старик. – У меня людей не хватает. В Каспийской армии всего двадцать человек, которые занимаются тем, что шпионов и подсылов ловят, да у Ефремова пятнадцать. Разведчиков при этом считать нельзя, не их это обязанность своих братьев казаков за руку хватать. А так-то, что тут сделаешь? Ну, объявил ты, что отныне девять десятых добычи идет в войсковую казну, а толку с этого? Казаки посмотрели, контроля нет, и давай, как в старые времена, хабар половинить. Значит, надо саму войсковую систему менять, и создавать постоянный контролирующий армию приказ, который за всеми делами в полках проследит, или же придется оставить все как есть. Давно об этом говорим. Вот и давай на ближайшем Войсковом Круге это решим.

– В общем, так, – выслушав Лоскута, войсковой атаман обвел взглядом друзей и соратников, – считаю, что начальник Тайной Канцелярии прав, и Дону нужен Военный приказ, который станет все регулярные и вспомогательные войска контролировать. Кто поддержит?

Снова атаманы и полковники единогласно согласились с Кондратом. Затем проголосовали за то, что новым приказом должен руководить Маноцкий, который обязан навести в казацких армиях порядок. А только после этого провели голосование за создание фискальной службы, которая начнет контролировать поступления в казну, но не имела права соваться в боевые полки и соединения.

После трех голосований в кабинете Кондрата повисла тишина. И в нее вклинился вкрадчивый голос Зерщикова:

– Раз пошел разговор о предложениях и замечаниях, позвольте и мне высказаться. – Он посмотрел на Кондрата, дождался его кивка и продолжил свою речь: – Как и у начальника Финансового приказа у меня накопилось немало дельных проектов, но самый важный и неотложный на данный момент только один. Как я уже говорил, главные наши проблемы – нехватка ресурсов и недостаточная техническая оснащенность донских заводов. Для того чтобы эти проблемы снять, мне требуется полная самостоятельность в деле геологической разведки в районе Дербента и Баку. Кроме того, на территории Азербайджана находились три оружейных завода, а так же многочисленные шелкопрядные мануфактуры, текстильные цеха и мастерские по производству красок. Все это необходимо перетащить на Дон или в Дербент. Поэтому я хочу просить у Круга полномочий о назначении меня временным ревизором всех завоеванных на Кавказе территорий сроком на один год.

«Хитер, Илья Григорьевич, – машинально отметил я для себя. – Наверняка, хочет с этого назначения себе заводик-другой на Дону поставить. Однако, как он будет совмещать должность начальника Промышленного приказа и перевозку оборудования из Азербайджана на территорию Войска? Непонятно».

Вторя моим мыслям, Кондрат, для которого слова Зерщикова не стали неожиданностью, задал резонный вопрос:

– Илья, но ты не сможешь разорваться на две половинки и быть в двух местах одновременно? Зачем тебе становиться ревизором-трофейщиком, если ты большую часть своего времени на Дону находишься?

– Главное, полномочия, – Зерщиков хитро улыбнулся – ваша поддержка и разрешение казаков. А кого послать в Азербайджан я найду.

– Говори кого, и тогда подумаем.

– Племянника моего Афанасия Щербину и… – Илья Григорьевич помедлил, – сына твоего Никифора. Казаки хоть молодые, но хваткие, а значит, быстро разберутся, что к чему.

– В том-то и дело, что молодые, – засомневался Кондрат.

– А мы им опытных наставников дадим и мастеров тульских, которые понимают, для чего та или иная железка предназначена.

– Ну, только если так. Голосуем.

Единогласное «за». Предложение-просьбу Зерщикова поддержали. И вроде бы можно заканчивать совет булавинских соратников, уже третий час без перерыва сидим. Но все только начиналось. Кабан хотел послать зимовые станицы (посольства) в Москву и Стамбул. Банников просил увеличить жалованье казакам регулярных полков и пограничных сотен. Судье Чести Игнату Некрасову не хватало одной сотни бойцов для контроля всей территории Войска. А Лоскут просил выделить дополнительные ассигнования на нужды Тайной Канцелярии. Споры, разговоры… И на обсуждение этих вопросов было потрачено еще два часа. А когда большинство предложений к Общевойсковому Кругу, который должен их окончательно одобрить, решили положительно, снова слово взял Кондрат.

– Други, понимаю, что вы уже устали и на дворе темная ночь. Но остался последний вопрос, который нам предстоит обсудить. Это административная реформа земель Войска Донского. В прошлом году это обсуждалось три раза, и каждый раз мы не могли придти к общему мнению, нужно это или нет. Я говорю, что данная реформа просто необходима, и прошу в этом деле вашей поддержки.

– Лично я, против, – высказался Некрасов, – поскольку это увеличит мздоимство на местах. Казаки едины и разделение нам не нужно. Каждый, даже самый захудалый казачок, может приехать в Черкасск и обратиться к тебе напрямую, а с созданием округов войсковой атаман ставит между собой и обществом препону.

– Не согласен я с тобой, Игнат, – в разговор вступил Маноцкий. – Вот разумный ты человек, но в этом случае ошибаешься. Нужны округа, ибо за нами теперь не сто пятьдесят-двести тысяч казачьего народа, а более семисот тысяч человек, если Дербент и Баку считать. И ради того, чтобы решить мелкий спор с соседом за лошадь, казаки не помчатся с Кавказа на Дон к войсковому атаману.

– Правильно, – парировал Некрасов, – для этого имеется станичный атаман.

– Ладно, пример неудачен, но по округам гораздо легче проводить сбор войск, налогов и работников.

– Просто работать надо лучше, вот и все. А дробить Войско на территориальные единицы, которые уж больно российские губернии и уезды напоминают, не дело. – Судья Чести посмотрел на Кондрата: – Впрочем, ты все равно поступишь, как решил, и свою реформу на Круге продавишь. Так хотя бы расскажи, на сколько округов будет поделено Войско.

Отец встал, подошел к карте на стене и, размяв затекшие ноги, объяснил и показал, как он видит будущее административное деление Войска Донского:

– Всего, будет тринадцать округов: Черкасский, Богатоключевской, Миусский, Бахмутский, Донецкий, Усть-Медведицкий, Нижнечирской, Верхнечирской, Раздорский, Сальский, Калмыцкий, Дербентский и Бакинский. В каждом округе все останется как прежде, станицы, городки и выборная власть. Но один городок будет назначен окружной столицей и в нем будет отвечающий за весь округ (район) атаман. Он же и будет отстаивать интересы своего округа на Большом Общевойсковом Круге.

– Возможно, я ошибаюсь, и время покажет, что прав именно ты, Кондрат. А сейчас мое слово – нет! – подытожил Некрасов.

Один голос против, а вот остальные участники совета отца поддержали, и на этом атаманский совет был окончен. Булавинцы разошлись, а батя, закурив трубочку, с наслаждением, выдохнул табачный дымок и, довольно посмотрев на меня, произнес:

– Как мы, все красиво сделали.

– Мое дело сторона, я только наблюдал, а совет ты провел.

– Не прибедняйся. Мы с тобой по каждому вопросу, особенно по округам, много спорили, и благодаря этому все в голове уложилось именно так, как нужно.

– Теперь назад не сдавать и совсем хорошо будет.

– Затея достойная, так что, хоть и не без сложностей, но дело пойдет. Поначалу казаки округам станут удивляться, а некоторые, как Игнат, даже возмутятся. Но пройдет лет пять и они привыкнут.

– Бать, вопрос можно?

– Конечно.

– А насчет того, чтобы меня на Кавказ представителем ревизора отправить, вы с Зерщиковым заранее все решили?

– Да. Переселенцы из Польши заканчиваются. Еще один обоз послезавтра прибудет, рассортируешь людей и освободишься. Вот я и решил после этого тебя к Илье Зерщикову пристроить, а он предложил вариант с Кавказом.

– Ясно, – я встал. – Пойду, наверное.

– Бывай, до завтра.

Выйдя из войсковой избы на майдан, я огляделся. Все как обычно, рядом с крыльцом пара моих ватажников стоит, и с ними вместе, вот сюрприз, князь Александр Бекович-Черкасский.

– О-о-о, поручик! – искренне обрадовался я русско-черкесскому князю. – Откуда ты?

– Из Москвы, – ответил он. – Только я теперь не поручик, а капитан.

– Гвардейский?

– Так точно!

– Поздравляю. Письмо привез?

– Да.

– Ну, пойдем ко мне домой, там и разберемся, что к чему.

В сопровождении верных ватажников мы двинулись по темным заснеженным улочкам Черкасска к моему логову. Бекович про письмо не вспоминал и, никуда не торопясь, делился московскими новостями. Значит, в послании Алексея Второго, который, наверняка, давал князю Александру некоторые устные инструкции, ничего серьезного и срочного нет. Следовательно, час возмездия церковникам еще не наступил.

Эпилог

Войско Донское. Черкасск. 07.03.1712.

Большой Круг Войска Донского прошел именно так, как и должен был пройти, то есть, по плану Кондрата и его товарищей. Все реформы и предложения булавинских атаманов и полковников, казаками, которые представляли свои станицы и городки, были приняты без всяких дополнительных условий и поправок. А все почему? Благодаря повышению материального благосостояния казаков, успехам атамана и его удачливости. Люди верили в своего лидера, а это такой фактор, что перешибить его слухами, сплетнями и сомнениями, трудно.

Вот если бы наоборот, тогда иное дело. У побед сотни друзей, а в неудачах всегда виновен один человек. Такова суть людей, любого общества, и казаки не исключение. Хоть атамана Каледина вспомнить. Как он писал в своей предсмертной записке: «Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого проводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага…» Печальные слова, грустные и злые, но правдивые. Ну, это не про нас. Пока у Кондрата и его соратников все получается, и казаки ему верят, а слово войскового атамана – закон.

Впрочем, возвращаюсь к Кругу. После обсуждения важных вопросов Войска, выступили посланцы бывшего молдавского господаря Дмитрия Кантемира, которые просили донцов вмешаться во внутренние дела Османской империи, и помочь их повелителю вернуть свой трон. Не бесплатно, конечно, и послы сулили Донскому Войску немалую выгоду. Однако казаки ответили отказом, ибо Турция на данный момент для нас вполне добрый сосед и торговый партнер, который казакам не по зубам. Ну и, кроме того, прижимистый господарь Молдавии не одну казацкую ватагу, которая у него служила, на деньги прокидал, так что веры ему не было.

На такой минорной ноте, Большой Круг был окончен, и меня с ватажниками завертели дела прежние и новые. Старые, то есть сортировку пленных ляхов, уладили быстро. А новые только предстояло разгрести и уже завтра мне снова придется покинуть родные места и отправиться в путь-дорогу. Вместе с племянником Ильи Григорьевича Зерщикова, моим ровесником Афанасием Щербиной, и тремя десятками казаков, я направлюсь в Дербент. Но это все будет только завтра, а сегодня, отправив жену в Булавинск и, собрав походные сумки, я сидел у окна своего кабинета, куда перетащил рабочий стол, и смотрел на двор, где Иван Черкас и князь Бекович-Черкасский затеяли между собой потешный бой. На душе какая-то тихая грусть и я размышляю о прошлом, настоящем и будущем. Как там, у Герцена книжка называлась, кажется, «Былое и Думы»? Вот и у меня примерно тоже самое. Накатила легкая хандра, и чтобы от нее избавиться, необходимо чем-то отвлечься, перебрать некоторые мыслишки и подвести общий итог своей жизни.

С того момента, когда из сплава двух разумов на белый свет появилась моя личность, минуло почти шесть лет. За это время я многому научился, чего-то достиг, занял свою нишу в жизни казачьего общества Войска Донского, имею более или менее четкие планы на ближайшие годы и, не прилагая сверхусилий, изменил историю всего мира. При этом изменения таковы, что попади в нынешний 1712-й год еще один человек из «реальности Богданова», он заметил бы их сразу.

Самые явные изменения, произошли, конечно же, в России и вблизи ее границ. Во-первых, окончена Северная Война, и продолжают жить десятки тысяч людей, которые должны были умереть. Не состоялся позорный для русского оружия Прутский поход. И ведомая новым государем Российская империя, открыв незапертую дверь, расширяется на восток, а не пытается рубить окна в Европу. Во-вторых, обрели независимость Малороссия, Дон и Астрахань, которые оказались на удивление жизнестойкими государственными образованиями и смогли выдержать три войны с сильными соседями. И не просто отбиться, а еще и прирасти добром и территориями, что является серьезным показателем, кто есть кто, и что он может.

Ну, эти отличия от «реальности Богданова» заметны даже тому, кто никогда не интересовался историей, а просто исправно посещал школьные уроки и время от времени смотрел кинофильмы на соответствующую тему. А помимо них имеется много таких, значение которых поймет только профессионал или дотошный любитель.

Как пример, можно посмотреть на Персидское государство, которое в свое время пережило кровавую войну с племенами афганцев и смогло вновь подняться с колен. Но за счет чего произошло это возрождение? На мой взгляд, за счет того, что династия Сефевидов смогла опереться на богатый Азербайджан, прикаспийские города и Ирак. В нынешней реальности этой опоры уже нет, а афганцы, курды и дагестанцы действуют одновременно. И даже если древняя империя устоит, никогда уже она не будет гегемоном региона, на это народам Персии просто не хватит сил.

Или другой пример, более наглядный и доступный для русских интеллигентов, которые историю Европы, порой, знают гораздо лучше, чем прошлое своей собственной семьи и родного государства. В связи с досрочным окончанием Северной Войны, раздираемая войнами за Испанское Наследство, Европа получила на свою многострадальную землю еще одну армию и еще одного полководца. Разумеется, я говорю про шведов и короля Карла Двенадцатого, который на данный момент контролирует треть германских земель, на достигнутом останавливаться не собирается и совсем недавно разгромил Бранденбург. При этом в ходе сражения погиб, так и не ставший великим королем Пруссии и собирателем германских земель, курфюрст Фридрих Вильгельм (не путать его с отцом, королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом). И получается, что мир не увидит подвигов его, так и не зачатого сына Фридриха, прозванного Великим? Да, все так и есть. Наверное, расцвет Прусского королевства, по крайней мере, такой, какой был в «реальности Богданова», отменяется. А данное событие по цепочке причинно-следственных связей влечет за собой многие другие.

И это всего лишь пара примеров, а сколько всего изменений в мире повлекло за собой удачное восстание донских казаков? Так просто и не сосчитаешь. Точно так же нельзя просчитать конечный итог всех событий. Да и надо ли это делать? Может быть, кому-то и надо, но только не мне. Ведь я живу новой жизнью, и лично меня реальность дня сегодняшнего устраивает полностью, а проблемы и вопросы решаются по мере их поступления. Ну, а что, отчего и почему, время само покажет. А профессиональные историки на службе государства распишут и обоснуют все именно так, как это будет нужно кураторам из правительственных структур. Для меня, такого, каков я сейчас, это не важно. Главное, что я люблю, любим и верно служу своему обществу, что само по себе перевешивает любые мировые события. Правда, имеется ряд проблем, которые рано или поздно придется решать, и вокруг постоянно рыщут убийцы. Однако я сделаю все возможное, чтобы они меня не достали. Ибо умереть мне хотелось от старости. И обязательно в окружении многочисленных внуков, оставшись в их памяти легендарным войсковым атаманом.

Конец второй книги.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg