«Трехглавый орел»

Часть скандала обычно остается в тени, И это всегда его лучшая часть.

Правило тени

ПРОЛОГ

Самое время посмотреть, что можно сделать из этого полена?

Папа Карло

Взвился лиловый плащ, блеснув золотым шитьем, взвился, пугая пламя на свечах, будто бы обещая явление кролика из шляпы фокусника, да так и опал никчемной дорогостоящей тряпкой, не явив миру обещанный сюрприз и, что самое главное, даже не коснувшись моего клинка.

– Ну и что это было? – Я болезненно поморщился и поднял шпагу. – Милостивый государь, если бы на моем месте была ваша барышня и ей внезапно стало дурно, тогда бы вы могли помахать над ней своим плащом подобным образом. Соберитесь, черт возьми!

Мой оппонент виновато шмыгнул носом и украдкой бросил взгляд на ряд стульев у стены зала, где в ожидании своей участи томились пятеро таких же, как и он, кадетов оперативного состава Международного Института Экспериментальной Истории.

– Показываю еще раз! Наблюдайте внимательно. Вас, господа, это тоже касается. – Я кивнул в сторону остальных учеников. – Итак, ангард!

Наши клинки сошлись и зазвенели, то встречаясь, то вновь расходясь в страстном своем желании достать противника. Вот и пробил час, вот он, долгожданный выпад! Моя рука, сжимающая плащ, рванулась вперед змеей, обвивающей ветку, и в тот же миг я развернулся влево, уводя ее прочь. Жалобно звякнул об пол вырванный из руки противника клинок, и взгляды кадетов сошлись на нем. Всех, кроме того, что стоял напротив меня. Он философски созерцал выгнувшуюся стальную полосу моей шпаги, упирающуюся в стеганый кожаный колет как раз напротив его сердца.

– Все понятно? – В ответах кадетов не было слышно уверенности, но это как раз было в порядке вещей. Чтобы до конца понять премудрости фехтовального искусства, их надо почувствовать, пропустить через себя. Я поглядел на смущенные лица учеников, почему-то стараясь припомнить время, когда и у меня была такая вот нелепо хлопающая глазами физиономия. Да, давненько, лет двадцать назад. – Ладно, господа кадеты, взяли оружие, разобрались по парам. Не торопитесь, каждое ваше движение должно быть осмысленным...

– Браво, браво! – Эти слова, произнесенные слегка насмешливым тоном, сопровождались жидкими аплодисментами.

Я бросил хмурый взгляд в сторону нарушителя дисциплины. Он стоял у входа в зал, безукоризненно элегантный и благоухающий смесью дорогущего одеколона и виски «Блэк Джон Уокер». Видение моего фехтовального детства вновь предстало передо мной во всей своей незаурядной красе. Видение это звали Джозеф Рассел. С тех пор как мы когда-то такими вот же вислоухими щенками стояли друг напротив друга с клинками в руках, время прибавило ему титул Двадцать третьего герцога Бедфордского и должность представителя ее величества в стенах нашего славного Института.

– Мальчики, порезвитесь пока сами, – бросил он кадетам, уже стоящим в ожидании сигнала со шпагами и масками в руках. – У вашего учителя возникло неотложное дело, – закончил герцог тоном, не допускающим возражений.

Я только молча пожал плечами. Спорить с лордом Расселом было так же бесполезно, как уговаривать компьютер танцевать качучу. Что-то около года назад он вот таким же образом возник в форте Норич, где в меру сил своих трудился я, обучая будущих лейтенантов королевской морской пехоты рукопашному бою и работе с оружием, и увез меня, как в горах Кавказа увозят невест отважные джигиты.

Судя по тому, что с тех пор их светлость ни разу не соизволил спуститься ко мне в зал и лишь изредка обрушивался на мою холостяцкую хижину в закрытом институтском городке, у меня действительно внезапно возникло какое-то срочное дело.

А потому я лишь пожал плечами, велел кадетам продолжать тренировку и отсалютовал шпагой наместнику королевы, выражая готовность следовать за ним в любом направлении.

– Со свечами это ты хорошо придумал, – помолчав немного, произнес Рассел, когда мы с ним уже шли по коридору – Пусть привыкают к необычной освещенности. Свечи, мебель, там это все пригодится.

– Где там? – не совсем понимая, о чем идет речь, осведомился я.

Честно сказать, за время работы в Институте я так толком и не разобрался, чем же, в конце концов, занимаются люди в этом странном заведении. Первое время я шарахался от живописных персонажей, бродящих по тенистым аллеям институтского парка. Все эти бородачи в тогах а-ля Цезарь, толкующие о скачках Дерби с вельможами императора Наполеона, все эти дамы в кринолинах, жующие на ходу сандвичи, все это подозрительно напоминало мне лечебницу для душевнобольных. Но ко всему привыкаешь. Тем более что мои робкие попытки разузнать побольше об учреждении, в котором довелось работать, наталкивались на стену куда как более непроницаемую, чем та, что отделяла административно-служебный корпус, где находился мой зал, от остального институтского корпуса.

Сотрудник службы внутренней безопасности, приведший на обучение одну из первых партий кадетов, на мой вопрос, кому и для чего понадобилось учить этих, вполне уже взрослых мужчин владеть алебардой, двуручным мечом и фаль-шионом, кинув косой взгляд на две красных полосы, украшавшие висевший у меня на груди бейдж, кратко отрезал:

«Не положено!»

«Ну а уж коль не положено, так, стало быть, и не съедено. А если не съедено, значит, на то причины есть. Ну и зачем же тогда мне это нужно? Не стану же я на самом деле есть причины». Как говорил один мультяшный и обаятельный дракончик.

Так вот, поскольку есть причины мне вовсе не улыбалось, а другую достойную работу пришлось бы еще поискать, причем с гадательным успехом, я умерил свою жажду знаний, оставляя времени и случаю удовлетворить мое законное любопытство.

– Так где – там? – повторил я вопрос, так и не дождавшись ответа от Джозефа на предыдущий.

– М-м... Как бы тебе это объяснить… – В прошлом.

Я понял, что мои подозрения о психиатрическом уклоне нашего Института были-таки небезосновательны.

– Где?.. – переспросил я, надеясь, что эхо в коридоре страдает дефектом дикции.

– В прошлом, – вновь подтвердил услышанное Рассел. – Точнее, не совсем в прошлом. В иных мирах. Впрочем, объяснить это невозможно. Скоро сам все увидишь.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Уходя на тот свет, гасите этот.

Плакат электрокомпании

Я сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете моего старинного друга Джозефа Рассела и, созерцая стакан налитого мне балентайна, пытался смириться с мыслью, что на этом свете я уже не жилец. Мысль была какая-то угловатая и потому в голове не укладывалась.

– Послушай меня, тридцатилетний капитан. – Джозеф поставил на инкрустированную столешницу бокал с той силой, с какой ставят печати на судебный приговор. – Что тебе, собственно говоря, не ясно? Когда-то ты узнал, что в мире существуют люди, кроме твоей родной семьи. Потом оказалось, что за стенами твоего родового гнезда тоже не бушуют волны Мирового океана. Ты знаешь, кроме Британской империи, на свете существует еще пара государств. Тебя это смущает?

Я отрицательно покачал головой.

– Великолепно! – обрадовался Рассел. – Тогда я тебе открою страшную тайну. Кроме нашей планеты, вокруг Солнца вращается еще дюжина.

– Меньше, – с сомнением в голосе поправил я. После услышанного я бы не удивился, если бы количество планет Солнечной системы действительно превышало известное мне со школьной скамьи число.

– Тебе даже это известно?! – Двадцать третий герцог Бедфордский явно был не против поиздеваться над бывшим однокашником. – Просто восхитительно! Тогда что же, собственно говоря, тебя смущает в существовании параллельных миров? Ты что, фантастику не читал?

– Да нет, читал. Но все же... параллельные миры, путешествия во времени... Как-то это все... – Я сделал неопределенный жест рукой, словно пытаясь выкрутить лампочку из накалявшейся атмосферы кабинета.

– У-у-у – простонал старина Зеф. – Бисмарк, по-моему сказал, что русские долго запрягают, но быстро ездят. Так вот вестфольдинги долго стоят, выясняют, что это у саней выпирает спереди, а потом быстро-быстро тащат их волоком в гору. Вальдар, смирись! Это так потому, что это так и никак иначе. Параллельные миры существуют, и доступ в них возможен. Всем, что с этим связано, вот уже несколько лет занимается наш Институт.

Я вздохнул и смирился. В конце концов, не верить лорду Расселу у меня не было никаких оснований, да и есть ли в общем-то разница, где выполнять приказ. Как гласил девиз нашей прославленной части: «Любая операция, в любое время, в любом месте». Видимо, мое согласие явственно отразилось на лице, поскольку соблюдавший до того паузу представитель ее величества облегченно вздохнул и улыбнулся:

– Так-то лучше. Ладно, пока наших высоколобых разработчиков где-то носит, я тебя слегка введу в курс дела. Последнюю четверть века ты себе представляешь? Времена Георга?

– В общих чертах, – кивнул я.

– Не волнуйся, – обнадежил меня Зеф. – Умники, которые должны сейчас сюда прийти, сделают эти черты вполне себе частными. Но я о другом. В Лондоне, при дворе Георга III, не нашего, а из соседнего мира, есть ценный стационарный агент. Сейчас, в силу необходимости, его надо перевести в Россию. На какой срок точно – никто сказать не может. Может быть – месяц, может – полгода. Больше вряд ли, но всякое случается. Путь из Лондона в Санкт-Петербург, сам знаешь, не близкий. Превратности бывают всякие, да и задание на месте у нашего агента довольно щекотливое. А потерять этого «стаци» для нас глобальный провал. В общем, нужен человек твоих дарований. Так что, господин капитан, вы назначаетесь телохранителем, матерью родной и тенью нашего агента одновременно. Остальное вам объяснят разработчики. Вопросы ко мне есть? – отчеканил Рассел делан но командирским тоном.

– Да, сэр! – поддержал я его игру. – Мое владение русским языком оставляет желать много лучшего.

– Ты не волнуйся, – обнадежил меня Двадцать третий герцог Бедфордский, – у нас этим вопросом асы занимаются. Так что там тебя поймет и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык. Хотя, убей меня бог, не знаю, чем один от другого отличается.

Нашу беседу прервал писк селектора, несколько странно смотревшегося на столе работы Роберта Адама.

– Ваша светлость, – произнес приятный женский голос с поверхности стола, – к вам мистер Стивен О'Брайан из отдела перспективных разработок.

– Поздравляю, мой дорогой друг, – ободрил меня Рассел. – Вот и по твою душу Мефистофель прибыл. Добро пожаловать в цех. – И далее, нажав кнопку селектора: – Спасибо, Дженифер, пусть заходит.

Признаться, я не спал полночи в предвкушении чего-то необычайного, почти магического, надеясь, что момент, который мой «крестный» Стивен 0'Брайан буднично именовал «переброской», станет одним из ярчайших впечатлений моей жизни. Увы, реальность развеяла весь этот романтический туман. То есть, конечно, до того мне никогда не приходилось ездить в лифте вместе с конем, но более никаких чудес. А самое противное, наверное, то, что вопреки моим ожиданиям кабина даже не тронулась с места. После десятиминутного стояния в четырех облицованных пластиком стенах возникший невесть откуда механический голос заявил: «Внимание оперативной группе! Вы прибыли в конечный пункт маршрута переброски. Подготовьтесь к выходу!» Вслед за этим одна из облицовочных панелей с тихим шипением отъехала в сторону, являя моему взору вполне себе банальный дисплей с не менее банальной клавиатурой, только почему-то с цветными клавишами. «Нажмите кнопку „один“. Это красная кнопка, самая левая на клавиатуре». «Да они что здесь, совсем меня за идиота держат?!» – возмутился я про себя, вдавливая означенную кнопку, украшенную прекрасно различимой единицей. На дисплее моментально высветилась надпись: «Обработка информации». То же самое сообщил мне и «дух лифта», очевидно намекая на мою полную безграмотность. Я смирился с этой чрезмерной опекой и стал ожидать дальнейших наставлений. Между тем обработка информации завершилась, и голос радостно заявил: «Температура воздуха снаружи шестнадцать с половиной градусов по Цельсию, ветер северо-восточный, десять метров в секунду...» Далее следовали влажность и давление ртутного столба и уж совсем, на мой взгляд, не кстати уровень химического и радиационного загрязнения атмосферы. Резюмировав все названное, машина облегченно выдохнула: «Доступ открыт. Нажмите кнопку „два“, зеленую, вторую слева». На месте метеосводки зажглась надпись «Внешний обзор», и медленно по кругу поползли виды окрестных ландшафтов. «В радиусе ста ярдов форм разумной жизни не обнаружено», – радостно подытожила камера перехода, позволяя мне наконец открыть шлюз. Не знаю уж, что там переживал Колумб, разглядевший на горизонте полоску обещанной ему древними картами земли, но у меня было ощущение какого-то подвоха.

Как и обещал мой разговорчивый лифт, разумной жизни поблизости не наблюдалось, зато наблюдался поросший вереском четырехугольный двор полуразрушенного замка, судя по архитектуре, времен еще короля Эдуарда I.

Оставив своего скакуна свободно пастись в заросшем высокой травой дворе, я осмотрелся и, выбрав из пяти башен ту, которая показалась мне наиболее соответствующей первоначальному замыслу архитектора, сбросив камзол, начал взбираться на нее, надеясь получше оглядеть местность, в которой волей то ли судеб, то ли начальства мне довелось очутиться. Состояние башни было плачевным. Цепляясь за выбоины, служившие явным свидетельством грохотавшей здесь некогда артиллерийской бомбардировки, перескакивая с обрушенных ступеней на торчавшие из стен дубовые, все еще неплохо сохранившиеся балки, ежеминутно рискуя сломать себе шею, я все-таки достиг верхней галереи. Вид, открывавшийся оттуда, вполне бы порадовал ценителя дикой первозданной природы. Футов двести внизу, под скалой, которую венчал замок, катила свои волны река. Далее на берегу, сколько видел глаз, тянулись густые лиственные леса. Лишь совсем вдалеке более угадывались, чем виделись какие-то шпили. Единственным напоминанием о том, что замок не выстроен специально для того, чтобы быть декорацией моему эффектному появлению, был мост, не широкий, но вполне добротный, переброшенный через реку в том месте, где когда-то находился его подъемный предок. Развалины мостовой башни, уже более напоминающей беспорядочную каменистую осыпь, все еще виднелись неподалеку в зарослях высоких, почти в человеческий рост папоротников.

Я примостился между зубцами и приготовился ждать, пытаясь на глазок отыскать отличия этого мира от моего собственного. Времени было предостаточно, по словам 0'Брайа-на, проводник должен был прийти на встречу в течение часа после десантирования. На дворе стояло раннее утро, и хотя солнце поднималось все выше, однако ветер и утренняя прохлада делали свое дело. Я уже изрядно продрог и начал было подумывать спуститься за камзолом, когда увидел малюсенького с моей высоты человечка, вынырнувшего из леса прямо к мосту.

– Вот и мой гид, – пробормотал я себе под нос и начал спуск.

Когда связной появился в проеме у ворот, я был уже на земле и ожидал его во всеоружии. Теперь у меня была возможность разглядеть его более подробно. Это был коренастый мужчина лет, возможно, сорока, одетый в черный камзол с простыми костяными пуговицами, черную треуголку, да и вообще все его одеяние не радовало глаз буйством расцветок. В руках у него был короткий охотничий штуцер. Завидев меня, он несколько напрягся и поудобнее перехватил свое оружие.

– Прошу прощения, сэр, – неспешно произнес он, не сводя с меня пристального взгляда. – Я Питер Редферн, слуга лорда Баренса, хозяина здешних мест. Крестьяне сообщили, что в развалинах замка скрывается какой-то дворянин. Я пришел узнать, кто вы и что вам здесь нужно.

Закончив эту фразу, пришелец перевел взгляд с меня на моего вороного красавца коня и, чуть помедлив, снова на меня. Признаться, новость, сообщенная мне Питером Редферном, повергла меня в шок. Не успел я, можно сказать, переступить порог этого мира, так невесть откуда взявшиеся в такую рань крестьяне запеленговали мое появление и, помчавшись опрометью куда следует, пригнали сюда местного шерифа или кто он там, бог его знает.

– Мое имя Камдил, лорд Камварон. – Я гордо вскинул голову, стараясь придать своему голосу тон, каким, по моему мнению, в восемнадцатом столетии закоренелый лорд должен был общаться с назойливым простолюдином. Однако рука нашей милости, картинно упертая в бедро, крепко сжимала небольшой жилетный пистолетик, ибо, как гласил мой боевой опыт, различие в титулах и званиях никоим образом не влияет на меткость стрельбы.

– Ну слава богу, милорд, – облегченно вздохнул Редферн. – Ваш дядя послал меня за вами. – Он поклонился, прижав руку к груди, и добавил заговорщицким тоном: – Надеюсь, вас никто не видел?

– Но вы же сами сказали... – недоумевающе начал я.

– А, пустое. – Питер махнул рукой. – Простите, милорд, просто, добираясь сюда, я нигде не видел ваших следов, вот и заподозрил, уж не один ли вы из тех, кого король Георг послал с приказом вас изловить, – вновь переходя на заговорщицкий тон, продолжил он. – С тех пор как вы закололи герцога Гамильтона, кругом только и слышно о том, что вас следует изловить и для острастки другим обезглавить. Вы же знаете, как наш король Георг относится к дуэлям, а тут еще отец фаворитки сына, красавчик Гамильтон!

Я ошалело отвел взгляд в сторону, чтобы скрыть свои чувства. Диаметр моих глаз при этом, пожалуй, был близок к диаметру туннеля под Ла-Маншем. Ничего себе история! Быть приговоренным к смерти еще до «рождения»! Интересно, какие еще сюрпризы приготовили мне почтеннейшие господа разработчики?

– Пойдемте скорее, – заторопил меня верный слуга моего «дядюшки». – Хозяин ждет вас в лесу неподалеку в охотничьем домике.

– Откуда известно, что убийство Гамильтона дело моих рук? – спросил я, вскакивая в седло.

– Ну-у, милорд, – Редферн посмотрел на меня сочувствующе, – вы были слишком неосторожны. Драгуны прочесали рощу и обнаружили недалеко от места дуэли шляпу, украшенную гербом Камдилов. Да и торговец пряностями, проезжавший в тот час по дороге, описал дворянина без шляпы, который выскочил из леса и ускакал прочь на вороном коне. Приметы разосланы по всей стране. – Он еще раз смерил меня внимательно-пытливым взглядом. – И... я бы не рекомендовал вам, милорд, останавливаться возле полицейских постов.

– Позвольте спросить, милорд, – обернулся ко мне Редферн, когда мы, спустившись со скалы, углубились в лес, – вы прибыли в старый замок еще вчера?

– Да нет, – покачал головой я. – С чего ты взял? Тропа, по которой мы ехали, казалось, была еле намечена среди густого подлеска, однако то там, то сям в траве виднелись тесаные камни, наводя на мысль, что когда-то здесь была проезжая дорога.

– Судя по тому, что следов не было, я решил, что вы ждете меня со вчерашнего дня, – чуть помедлив, словно прислушиваясь к руладам какого-то дрозда, ответил Питер. – Думал, может, вы провели ночь среди этих развалин. Вот и хотел узнать, не беспокоил ли вас ночью дорвичский каменотес.

– Кто? – Я непонимающе вскинул бровь.

– Неужели милорд не слышал эту историю? – искренне удивился мой провожатый. – Говорят, дело обстояло так: замок этот, как вы сами изволили видеть, построен в незапамятные времена, вроде бы еще до того, как Вильгельм Завоеватель пришел в эту землю. Жил в здешних местах могущественный лендлорд, имя которого даже в те времена произносили шепотом, а уж до наших дней оно и подавно не дошло. Был он силен, сказочно богат, однако нрав имел жестокий и яростный. И слух ходил в этих местах, будто все богатство и могущество здешнего господина оттого, что отдал он душу некоему могущественному магу. Сколько благородных рыцарей он тут сгубил, сколько деревень разорил – и не сосчитать. Защитник же Британии король Гарольд собрал большое войско и пришел под стены Дорвича. Долго штурмовали, да все без толку. Стены у крепости высокие, а самого лорда Дорвича ни меч, ни стрела не брали. И вот сыскался в войске Гарольда, уж и не знаю, то ли маг совсем молодой, а может, ученик мага. Пробрался он ночью в крепость, затаился, стал выжидать. И тут как раз мимо него проходили сам лорд Дорвич и его злополучный маг. А на груди у мага цепь с черным таким медальоном. Кинулся молодой-то, видать, магическим своим зрением углядел, что вся сила лорда в этом медальоне заключена, схватил цепь, сдернул ее с шеи, и тут вспышка, бах, винтом в землю ушел. Ну, старый-то маг тоже не промах, он вдогон похитителю послал заклятие, которое не дает ему покинуть стен замка. А лорд Дорвич тут же рухнул замертво, да так больше никогда и не встал. Крепость, понятное дело, вскоре сдалась на милость победителю, магу отрубили голову. Да только с тех пор местные жители утверждают что по ночам в замке раздается звон, словно цепь звенит и грохот, будто кто-то ломает стену. Говорят, лорд Дорвич свою душу ищет, а маг все из замка на волю рвется. Такая вот история.

Я не стал объяснять Редферну, что, по моим наблюдениям, замок построен лет через двести пятьдесят после описываемых событий. Тем более что на живописной полянке перед нами возникло то, что мой проводник скромно именовал охотничьим домиком.

Дядя Джордж ожидал меня в кабинете, увешанном охотничьими трофеями. Из-за обилия оленьих, кабаньих и медвежьих голов я никак не мог отделаться от мысли, что пол-леса сбежалось для того, чтобы послушать наш разговор. Мой ближайший родственник – высокий грузный мужчина лет пятидесяти с небольшим, черты лица имел величественные и гордые, но, я бы так сказал, требовательные. Глядя на него, казалось, что стоит ему открыть рот, как тут же воздух огласится повелениями и приказами. Смерив меня долгим изучающим взглядом, он прошелся по комнате, выглянул за дверь и, убедившись, что Редферна поблизости нет, безапелляционно заявил:

– Ну, и кто это вас так вырядил?

Я вскользь осмотрел себя, пытаясь понять, что же вызвало неудовольствие моего будущего подопечного. Фиалковый камзол, шитый россыпью мелких золотых соцветий, если и не являлся предметом моей внутренней гордости, то все же, на мой взгляд, был весьма импозантен.

– Не понимаю, – не унимался лорд Баренс, – я каждый месяц отсылаю на базу свежайшие модные журналы. Им что, лень заглянуть туда, прежде чем послать нового агента? Это же парижская мода двухмесячной давности! При английском дворе так никто не носит. – Он немного помолчал, опираясь на трость черного дерева с серебряным набалдашником, и добавил, немного смягчившись: – Ладно, в конце концов, вы же у нас глубокий провинциал.

«Вот и познакомились», – подумал про себя я.

– Не обижайтесь. – Заметив мою реакцию, лорд Джордж неожиданно улыбнулся. – Это упрек не вам. В секторе материального обеспечения всегда дел невпроворот. Специалистов хороших не сыщешь, а работы все больше и больше. У нас тут одна Мария-Антуанетта Французская меняет моды едва ли не по два раза в день. Английский двор ей, конечно, уступает, но сдаваться не намерен.

Лондонские щеголи уже неделю как носят новое изобретение наших модельеров – называется фрак. Так что, сами понимаете, дорогой племянник, ваше расшитое ботаническими изысками платье здесь уже безнадежно устарело. Быть может, для кого-то вопрос достоверности костюма и мелочь, но только не для меня. Вы до зачисления в оперативный состав где работали?

– Был капитаном коммандос. Затем тренером, сначала на флоте, потом в Институте. Преподавал фехтование и рукопашный бой. У меня это первый... опыт.

– Понятно, – усмехнувшись, кивнул Баренс. – А я работал в группе натурализации. Делал сказки разработчиков былью. Чтобы концы с концами сходились. А до того в МИ-6, под дипломатическим прикрытием. Пока один из наших не продал списки агентуры. Пришлось временно погибнуть, чтоб не раздувать скандала.

Наше уединение нарушил Редферн, принесший серебряное блюдо с легким завтраком. Своевременная совместная трапеза способствовала налаживанию контакта.

– Итак, вы Вальдар Камдил, мой племянник, – мягко рокотал дядюшка, отослав своего камердинера. – Вы единственный сын моей несчастной сестры Анны, умершей в прошлом году.

Я кивнул, давая понять, что история моей здешней жизни мне в общих чертах известна.

– Наша семья была против этого брака, – не обращая на меня внимания, продолжал лорд Баренс. – Ваш отец, лорд Реймонд, был ярым якобитом. Да-да, он был за Стюартов и сложил голову, оставив сестру в положении. Понятное дело, что вы не помните своего отца... Детство и юность вы провели в Йоркшире в имении своего дяди Освальда, адмирала флота его величества. Но большую часть этого времени ваш дядя плавал в море, пока в прошлом месяце не пошел на дно. Однако незадолго до смерти он выхлопотал для вас место лейтенанта в гвардейском полку первого лорда адмиралтейства герцога Олбанского. Вы прибыли в Лондон, чтобы представиться его величеству, как подобает новопроизведенным офицерам гвардейских полков, но ввязались в ссору с Гамильтоном. Думаю, ссора ни у кого не вызовет особых вопросов, тем более что покойный не пропускал ни одной юбки, а йоркширское поместье Гамильтонов находится поблизости от вашего «родового гнезда».

– Позвольте вопрос. – Я втиснулся в речь светского льва, в то время как он, сделав паузу, набирал в легкие воздуха. – Что это еще за история с Гамильтоном?

– История как история, – пожал плечами лорд Джордж. – Гамильтон убит на дуэли. Понятное дело, не вами. Зная о дуэли, я заранее позаботился о том, чтобы навести на вас подозрения. И можете мне поверить, если бы был убит его противник, за вами охотились бы с не меньшим рвением.

– Но зачем?.. – все еще не понимая, какой смысл обвинять меня в убийстве неизвестного мне джентльмена, спросил я.

– Ну, мой дорогой, это уж совсем просто, – усмехнулся мой заботливый дядюшка. – Мы с вами отправляемся в Россию. Страну, населенную народом любопытным и романтическим. Страну, где многие века вопросы чести решались челобитной государю, где лишь двенадцать лет назад запрещены телесные наказания дворянства. А потому дуэль для них пока еще блюдо деликатесное. Быть принятым в Петербурге как путешествующий с целью убиения скуки племянник посланника короля Георга – это одно. А как скрывающийся от возмездия герой громкой дуэли – совсем другое. А потому я советую вам, мой милый родственник, придумать какую-нибудь слезоточиво романтическую байку о любовных терзаниях сердца молодого. Как гласит тамошняя пословица, в России битых любят. Но хватит об этом. Сегодня я отправляюсь в Лондон. Вы пока останетесь здесь. Дней через пять корвет королевских военно-морских сил «Феникс» отправляется из Дувра в Санкт-Петербург. Я пришлю сюда Редферна с выездными документами на имя моего секретаря. Он проводит вас на корабль. А пока что располагайтесь. Здесь неплохая библиотека. Полистайте любовные романы, быть может, в них найдется что-нибудь и для вашей истории. – Произнеся это, лорд Баренс взял со стола изящный бронзовый колокольчик и вызвал своего камердинера. – Готовь коней, Питер. Мы уезжаем.

– Все? – поинтересовался камердинер.

– Нет, только мы вдвоем. Надеюсь, молодому джентльмену не составит больших усилий обойтись несколько дней без слуг. До скорой встречи, мой милый. Дом в вашем распоряжении. Здесь неплохой винный погребок, однако прошу вас не слишком усердствовать в его опустошении. Отношения с Францией последнее время ухудшились, так что хорошего вина в Англии днем с огнем не сыщешь. – Он грациозно поклонился и вышел.

Оставшись один, я подошел к книжному шкафу и достал ближайший том. Это были поэмы Александра Поупа. По старой итонской привычке я открыл книгу на первой попавшейся странице и, не глядя, ткнул пальцем в одну из строф:

Так смертные отчаяньем грешат И сразу же торжествовать спешат, Как скоро отойдет победа в тень И проклят будет этот славный день. Занятное предсказание.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наши дороги абсолютно безопасны. Опасны только люди на этих дорогах.

Франк Риццо, мэр Филадельфии

Корвет Гренд Флита Георга III «Феникс» скользил по мелкой зеленовато-серой ряби Па-де-Кале, плеща по ветру двадцатиярдовым вымпелом с тройным британским крестом. Позади осталось трехдневное путешествие с Редферном по Англии в закрытом экипаже с баронским гербом Баренсов на дверце. Королевство из окна кареты выглядело каким-то бутафорским, словно крупная голливудская киностудия решила снимать исторический фильм на британской натуре. Встречаемые нами люди не проявляли ровно никакого интереса к тому, что они проживают в конце восемнадцатого века, и это почти смешило меня. Ждавший приезда лорда Баренса корвет только усилил терзавшее меня чувство бутафорскости и нереальности происходящего. Я видел подобный корабль в морском музее в Вулидже и теперь никак не мог смириться с отсутствием налета времен на корвете. Он был абсолютно новый. Просто до безобразия новый. Парусник времен Георга III просто физически не мог быть таким новым.

Прибыв на корабль еще до рассвета, я разместился в каюте своего дяди и получил разрешение от их милости подремать с дороги пару часов. Пара часов растянулась на четыре. Я спал бы и дальше, но топот десятков матросских ног, свист боцманских дудок и крики команд заставили меня проснуться, едва корабль вышел в море. Волнение не превышало двух баллов. Утренний бриз надувал паруса, будто бы пытаясь убедить нас, что все это путешествие будет такой вот неспешной прогулкой. Побродив некоторое время по кораблю, я вернулся на ют, где располагалось наше временное пристанище, надеясь, что расторопный Редферн уже позаботился о завтраке. Но моим надеждам не суждено было сбыться. И не то чтобы верный Питер не слышал призывного урчания, доносившегося из моей утробы. Остановленный несокрушимым повелением хозяина, он, глядя куда-то поверх моей головы, заявил, что завтрак ведено подавать через час, а милорд немедленно желает побеседовать со мной.

Наша беседа затягивалась.

– Полное имя Карла III?

– Карл Эдуард.

– Год высадки в Шотландии?

– 1745-й.

– Сколько удерживался у власти?

– Одиннадцать месяцев. Мой отец, лорд Реймонд, командовал полком конных карабинеров в бригаде Дугласа. Погиб двенадцатого ноября во время стычки в Чезел-Корт.

Этот экзамен, начатый специальным посланником короля Георга за час до завтрака, длился уже час после него. Несколько раздосадованный устроенной мне проверкой, я старался отвечать четко и быстро. Аксиома о том, что начальство любит четкие и быстрые ответы, сидела в моем мозгу еще со службы в коммандос.

– Хорошо, хорошо, – похвалил меня наставник, – но вот что тебе еще следует знать, так сказать, в порядке общей эрудиции: Карл III Стюарт, прозванный также Рыцарь с Красным Плюмажем, являлся великим магистром всех шотландских, французских и немецких масонских лож тамплиерского толка. Твой отец был близок к нему. Я думаю, можно утверждать, что он тоже имел высокую ступень посвящения. Запомни это хорошенько. Там, куда мы прибудем, это, возможно, пригодится.

– Позвольте вопрос, милорд.

– Да, слушаю тебя.

– Для чего это нужно?

– Для чего? – Лорд Баренс посмотрел на меня неожиданно устало. – Мой дорогой, я, конечно, высоко ценю заботу Института о моей особе, но можешь мне поверить, в этом путешествии я подвергаюсь едва ли большей опасности, чем когда бы то ни было в этом мире. Я и сам неплохой солдат и не нуждаюсь в телохранителях. Мне нужен человек, который сознательно понимает, что он делает, и смог бы помочь в исполнении возложенной на меня миссии.

– Если не секрет, что это за миссия, милорд?

– От вас не секрет, коллега. Мы должны спасти от разгрома нашу российскую резидентуру. Возможно, для этого вам придется стать масоном.

– Кем? – удивленно переспросил я.

– Вольным каменщиком, искателем универсума, адептом тайного знания, будь оно неладно!

Я представил себя в нелепом фартуке с мастерком и циркулем в руках, и мне стало не по себе от бредовости увиденного.

В дверь тихо постучали.

– Вы позволите? – На пороге возник юнга, выполняющий роль вестового у командира корвета. – Капитан Гуль велел передать вам, что на горизонте паруса неизвестного судна.

– И что теперь? – Лорд Джордж сурово сдвинул брови у переносицы. – Капитан полагает, что это капер мятежников?

– Вряд ли, милорд. Это одномачтовое судно, скорее всего лихтор или же прам. В такой бадье не покатерствуешь.

– Чего же тогда нужно капитану?

– По приказу первого лорда адмиралтейства мы должны досматривать все корабли в наших водах, дабы пресечь подвоз продовольствия и боеприпасов мятежникам, а также для недопущения контрабанды товаров, обозначенных в списке, предоставленном министерством финансов, – заучено протараторил паренек, старательно воспроизводя речь капитана. – Капитан велел уточнить, следует ли ему продолжать путь далее или же он должен выполнить приказ адмиралтейства?

– Ладно, – Баренс махнул рукой, – пусть досматривает. Надеюсь, это не займет много времени.

– Слушаюсь, милорд, – выпалил юнга, взлетая вверх по трапу с ловкостью мартышки.

– Я думаю, тебе стоит на это взглянуть. Ты должен пропитаться местными впечатлениями. Иначе вся экипировка, все познания, все это – лишь до первой серьезной проверки. – Он подцепил к поясу шпагу с расписной фарфоровой рукоятью и золотым эфесом, столь модную в последние десятилетия этого века, и насмешливо произнес: – Ну что, мой верный телохранитель, не угодно ли вам сопроводить меня на палубу?

Я молча отвесил поклон, демонстрируя готовность следовать за моим принципалом хоть к черту на рога.

Когда мы вышли на палубу, судно, которое капитан собирался осчастливить досмотром, было уже совсем явственно видно.

– Лихтор под голландским флагом, – пояснил, подходя к нам, капитан Гуль. Он склонил голову, приветствуя своего высокопоставленного пассажира. – Надеюсь, вас ничего не беспокоит, милорд?

Чрезвычайный посланник открыл было рот, однако грохот орудийного выстрела помешал ему ответить на вопрос капитана. Заслышав сигнал остановиться, на лихторе начали поспешно убирать гафель, оставляя для маневров лишь пару стакселей. Быстроходный корвет резво сокращал дистанцию, разделявшую нас. Лихтор лег на параллельный курс, готовясь встречать гостей. Расстояние все сокращалось. В подзорную трубу я уже мог наблюдать выражение лиц матросов, снующих по палубе. На мой взгляд, матросов было многовато, пожалуй, даже чересчур для такой утлой посудины. Закончив возню с такелажем, они начали строиться вдоль борта, лишь трое еще были заняты у якорной лебедки. Внезапно над бортом суденышка, противоположном нам, показалась голова еще одного матроса. Он выжался и, перевалив через фальшборт, спрыгнул на палубу. Очутившись на деревянной тверди, он что-то крикнул своим сотоварищам. Спустя несколько секунд я увидел, как побежал по валу лебедки якорный канат.

– По-моему, они что-то привязали к якорю, – поделился я с Баренсом своими наблюдениями.

– Ерунда, – отмахнулся мой подопечный, – что они туда могут привязать? Какая-нибудь мелкая контрабанда? Десяток монет и чей-нибудь краденый брегет? Это не наши заботы.

Мы сошлись бортами, после чего прозвучала команда спустить трап, и двое мужчин, одетых скорее добротно, чем со вкусом, поднялись на палубу нашего корабля. На боку у них болтались дешевые пехотные шпаги, долженствующие, видимо, означать их возвышенное, с точки зрения команды лихтора, звание. Гости склонились в почтительном, хотя и неумелом поклоне, ожидая дальнейших распоряжений нашего капитана.

– Я Роберт Гуль, – громогласно произнес тот, принимая приличествую случаю горделивую позу. – Капитан флота его величества короля Георга III, командир корвета «Феникс». По приказу лорда адмиралтейства я обязан досмотреть ваше судно. Прошу назвать ваши имена, название судна, порт приписки и порт следования. А также огласить наличие груза на борту вашего судна.

– Ваша позволяет, мистер, Хенц Ван Вейден, шкипер на лихтор «Зваан». Моя лихтор Роттердам плыть Гавр. Груза на борту моя нет.

Роберт Гуль досадливо посмотрел на стоявшего рядом лорда Баренса.

– Пардон муа, ма капьтен, – видя досаду на лице капитана, произнес молчавший дотоле спутник голландского шкипера. – Парле ву Франсе?

– Уи, – отозвался лорд Баренс, понимая по выражению глаз капитана, что с французским он знаком не более, чем Ван Вейден с английским. – Кес ке се?

– Тре бьен, – улыбнулся француз. – Мое имя Жан Поль Дюруа. Я штурман шхуны «Екатерина де Ла-Марш», вышедшей неделю назад из Ла-Рошели. Шхуна принадлежала судовой компании Жерома Вуази. Вот судовой журнал моего судна. – Он расстегнул клапан большого кармана на своем камзоле и достал из него нечто, отдаленно напоминавшее походный судовой журнал. Судя по внешнему виду, некоторое время ему пришлось поплавать отдельно от своего корабля. – Третьего дня шхуна наскочила на камни у Фаутрок, однако, благодарение Господу, большая часть экипажа спаслась. Продав остатки груза, которые нам удалось выловить, мы зафрахтовали этот лихтор и теперь добираемся во Францию, чтобы предъявить документы в страховую компанию.

Капитан Гуль выслушал перевод слов француза, кивнул и взял протянутые ему останки судового журнала. Название судна довольно явственно угадывалось на обложке, все же остальное на мой взгляд, было не по зубам даже самому завзятому любителю ребусов. Перелистнув для проформы несколько слипшихся листов, капитан «Феникса» кивнул стоявшему поодаль боцману:

– Возьмите трех матросов и проверьте лихтор.

– Есть, сэр, – выпалил ярый служака и стремглав бросился выполнять приказания.

Шкипер лихтора между тем достал из рукава длинную голландскую трубку и стал тщательно набивать ее табаком.

– Господин капитан, – нарушил молчание улыбчивый француз, – я понимаю. Быть может, моя просьба не совсем уместна, но если вас не затруднит оказать нам такую любезность, и я, и вся наша команда были бы весьма вам благодарны.

– О чем идет речь? – выслушав перевод, сухо отрезал командир «Феникса».

– Видите ли, – начал было штурман... и запнулся, чтобы выслушать перевод. – Видите ли, лихтор мало приспособлен для перевозки такого количества людей. Увы, у нас не было денег на что-либо лучшее. К тому же он еле плетется, а впереди блуждающие мели Сейбла. Вы не хуже меня знаете, сэр, что это самое коварное место во всей Атлантике. Очень не хотелось бы вновь очутиться на бревне посреди океана. К тому же морские обычаи велят оказывать помощь потерпевшим бедствие. Если бы ваша милость согласилась принять на борт мою команду, наша благодарность не знала бы границ. Я не богатый человек, сэр, но у меня есть кое-какие сбережения, и я готов заплатить вам, если вы доставите нас на континент. Там мы уже сами доберемся до места. Вам все равно надо будет пристать к берегу, скоро начнет темнеть, а идти в – потемках через Сейбл рискованно даже для такого прекрасного корабля, как ваш.

Выслушав перевод, капитан Гуль вопросительно посмотрел на лорда Баренса:

– В общем-то, штурман прав, милорд. Идти через Сейбл ночью очень опасно. Быть может, действительно...

– Нет, – прервал его рассуждения лорд Баренс, мгновенно становясь надменным вельможей и не давая капитану даже закончить фразу. – Мы не будем брать французов на борт и не будем приставать к берегу. Тем более к французскому. Если Сейбл так опасен, как вы о том говорите, лучше мы станем на якорь в проливе и с рассветом двинемся дальше.

Я посмотрел на наших гостей. Вероятно, мне показалось, но, по-моему, оба они были разочарованы.

– Это невозможно, – сообщил им мой дядюшка.

– Увы, увы, мсье, – печально вздохнул штурман. А в это время над фальшбортом «Феникса» появился мощный торс боцмана, отправленного для досмотра. Спрыгнув на палубу, он подошел на положенное расстояние к капитану, кинул ладонь к глазам и четко отрапортовал:

– Сэр, корабль проверен. Ничего запрещенного к перевозке на борту нет. Жду дальнейших приказаний, сэр!

– Заканчивайте досмотр и поднимайтесь на борт, – скомандовал капитан Гуль и продолжил, повернувшись к шкиперу: – Вы можете продолжать путь.

Тот молчал, глядя на нас оловянными глазами и пыхтя своей глиняной трубкой.

– Благодарю вас, капитан, – склонился в поклоне француз, выслушав слова лорда Баренса. – Если позволите, еще один вопрос. В проливе полно каперов да и просто джентльменов удачи, а им все равно, кого грабить, англичанина или голландца. Не позволите ли вы, сэр, держаться вблизи корвета, вряд ли какой-нибудь негодяй осмелится лезть на ваши пушки.

– Хорошо, – пожал плечами наш капитан. – Хотя я готов поставить все свое месячное жалованье против груза вашей шхуны, что вы не удержитесь за корветом и получаса.

Штурман еще раз поклонился, сделал знак своему флегматичному спутнику и направился к трапу.

* * *

Убавив паруса, «Феникс» осторожно продвигался вперед, то и дело промеряя глубину лотом, опасаясь коварных блуждающих мелей Сейбла, на которых нашло свою гибель такое количество кораблей, что Великая Армада рядом с ними могла сойти за небольшую парусную регату.

– Вам не показалось, милорд, – спросил я Баренса, когда мы заскучав от неизменных морских пейзажей, спустились в каюту, – что эта парочка прекрасно понимала английскую речь?

– Мой молодой друг, – лорд Джордж покровительственно положил мне руку на плечо, – я полагаю, вы имеете в виду штурмана, который начал говорить, не выслушав мой перевод? Его напарник, по-моему, слабо владеет даже родным языком. – Мой дядюшка иронически улыбнулся. – Конечно же, я заметил это, но все, кто сколько-нибудь долго плавает в этих местах, знают пару десятков фраз на любом из языков побережья. Понять, о чем идет речь между мной и капитаном, было отнюдь не сложно.

Я покачал головой:

– И все же что-то здесь не так...

– Браво, племянничек, браво! – насмешливо бросил дядя Джордж, отстегивая шпагу и усаживаясь в обитое атласом золоченое резное кресло. – Насколько я могу судить, в годы своей юности вы явно зачитывались приключениями капитана Блада и ужасного пирата Флинта. Вынужден вас разочаровать: их время окончилось больше века тому назад. Каперы североамериканских мятежников действительно встречаются в этих водах в большом количестве. Обычно они ходят на шхунах или бригантинах. Эти корабли быстры и маневренны, имеют в лучшем случае до десяти – пятнадцати пушек, но по боевой мощи не идут ни в какое сравнение с корветом. Тем более вы же сами видели, команда лихтора – безоружный сброд. Не с ножами же они на нас полезут? Полноте, не смешите меня.

Вдохновленный такой отповедью, я поспешил заткнуться, тем более что Питер Редферн, очевидно, повинуясь усвоенному раз и навсегда распорядку дня своего господина, принес на серебряном подносе бутылку хереса, бокалы и легкую закуску. Однако, невзирая на сказанное и выпитое, сомнения все же не оставляли меня. Я был новичком в этом мире, и все странное казалось мне вдвойне странным. «Итак, к якорю они привязали мешок с какой-нибудь мелкой контрабандой или же своими сбережениями. Что же, вполне может быть. Как ни крути, досмотр – процесс не самый приятный. Матросов на лихторе было десятка три. Хотя, насколько я помню, экипаж лихтора человек пять-шесть, плюс человек десять – двенадцать экипаж шхуны. Считай не считай, а лишнего народа на лихторе не меньше дюжины. Но может быть, это была очень большая шхуна? Или же в Англии нашлись еще желающие срочно попасть на континент. Предполагаемое знание штурманом английского... Это мне дядюшка популярно объяснил». Я вновь шаг за шагом стал вспоминать прошедшую встречу, мысленно прокручивая перед собой каждую минуту визита. Несостыковки отыскались очень быстро, хотя, увы, все они могли быть также объяснены естественными причинами: короткие пехотные шпаги, болтавшиеся на боку у наших гостей, насколько я знал, оружие не популярное в среде моряков, предпочитавших длинные кортики или тесаки. Возможно, конечно, что было, то и нацепили. Тогда почему и голландский шкипер, и штурман с французской шхуны?

Но можно предположить, что обе шпаги принадлежат голландцу и одна из них штурману была выдана специально для парада. Может такое быть? Почему нет. Но тут возникает следующая проблема: странно промокший судовой журнал «Екатерины де Ла-Марш». Почему текст внутри журнала размыт, а название подмокло, но вполне читаемо? Возможно, он оказался в воде в развернутом виде, обложкой вверх. А можно было журнал так держать в воде специально, скажем, чтобы не дать прочитать какие-либо записи? И, наконец, последнее: погода весь сегодняшний день стояла жаркая. Перехваченный нами лихтор не был военным кораблем, однако, когда мы подошли к «Зваану», весь народ на его палубе был аккуратно одет в рубахи. Быть может, тоже для парада или же команде было что прятать под этими рубахами? На все вопросы могло быть два ответа – разумный, но это было по части лорда Баренса. И, на мой взгляд, правильный, потому что такое количество «но» на милю пути невольно настораживало. Решив придерживаться своей линии, я достал из рундука коробку палисандрового дерева с гербом Камдилов на крышке и, найдя потайной гвоздик, нажал его. Чуть слышно чвакнула пружина, и коробка медленно открылась, наигрывая пои этом первые аккорды «Помилуй меня, Господи». Внутри этой «музыкальной шкатулки» хранился подарок моего друга Рассела к «боевому крещению» – пара чудесных пистолетов работы богемского мастера Питера Голба. Что бы там ни говорил мой дорогой дядюшка, сегодня был шанс испытать их в деле.

В мою «секретарскую» каморку, примыкавшую к апартаментам посланника, заглянул Редферн, чтобы поинтересоваться не угодно ли мне чаю.

– Послушай, Питер, – произнес я, перехватив удивленный взгляд камердинера, созерцавшего мои военные приготовления. – У меня к тебе личная просьба. О ней не обязательно говорить дяде Джорджу, но уж поверь мне, повредить ему она никак не может. Будь добр, вечером заряди свой карабин и будь начеку. На всякий случай.

Почтительно выслушав мои рекомендации, слуга отвесил надлежащий поклон и, произнеся «Непременно, ваша милость», поспешил удалиться.

Время катилось к ужину, и мне не долго осталось ждать, чем завершится спор между здравым смыслом лорда Баренса и моей манией преследования.

Когда стемнело, мы стали на якорь. Освещаемый мерцающим пламенем кормовых и топовых фонарей, корвет тихо покачивался, чуть подпрыгивая на невысоких волнах, сбивая с них искрящуюся в лунном свете пену. Убаюканный стуком волн о борт корвета и мерными шагами вахтенных, я задремал, сидя в кресле. Мне снился сон впервые за время моего присутствия в здешних краях на подобающую времени тему. Я сидел на берегу за каким-то нагретым солнцем валуном, наблюдая сквозь склонившиеся над рекой ветви шалости стайки ундин, резвящихся у колеса полуразвалившейся водяной мельницы. Надо признать, это зрелище доставляло мне удовольствие. Во всяком случае, наполовину. То есть я имею в виду на верхнюю половину. Хихикающие русалки, громко хлопая хвостом по мельничному колесу, скатывались по нему вниз и, поднимая каскад брызг, плюхались в воду. «А-а-а», – вскрикнула одна из них, с легким всплеском исчезая в волнах. Я поморщился во сне. При явных женских признаках ундины, вскрик у нее был неожиданно мужского тембpa... Мужского тембра?! Глаза мои распахнулись сами собой, вырывая сознание из полудремы.

На столе ярко горела масляная светильня, играя бликами на букетном Дамаске пистолетных стволов. Сквозь переплет каютного окна пробивался свет кормового фонаря. Я вскочил, опрокидывая стул, и бросился к иллюминатору. Борт о борт с «Фениксом» неспешно погружался в воду злосчастный лихтор. С него по веревкам на нашу палубу одна за другой поднимались темные фигуры. «Ну, вот вам и привет от старика Флинта, – быстро возвращаясь к столу и хватая пистолеты, пробормотал я. – Пожалуй, пора вмешаться». Я кинулся наверх, едва не споткнувшись о ноги Редферна, спавшего у дверей каюты своего хозяина. В руках у него был зажат уже знакомый мне штуцер. Стоило мне задеть верного слугу, как дрема его моментально улетучилась. Ствол карабина стал угрожающе подниматься на уровень моей груди.

– Тише, Питер, это я, – прошипел я сдавленным от волнения голосом. – Буди дядю. Поднимайте экипаж. На борту пираты, – бросив это, я опрометью бросился на палубу. Но стоило мне ступить по ней лишь шаг, как кто-то тяжелый обрушился на меня сверху сзади, обхватывая руки и выбивая один из пистолетов.

– Этого живьем, – услышал я.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Свинец – чрезвычайно сильнодействующее средство. Лишь несколько граммов, и вы беседуете с ангелами.

Полковник Кольт

Захват, удерживающий кольцом мои плечи и грудь, никак нельзя было назвать слабым. По всей видимости, негодяй, заключивший меня в свои объятия, уже считал плененным этого расфуфыренного дворянчика, некстати вылезшего на палубу подышать ночным воздухом. Я резко вскинул вверх руки, подобно крыльям взлетающей птицы, и крутанулся на месте, ставя свою левую ногу на пути отступления нижних конечностей нападавшего. Полет бедолаги был недолог и закончился, судя по звуку, нежданным столкновением со столбиком поддерживающим навес кормовой надстройки. В тот же миг соратник моей жертвы, видимо, спешивший на помощь вынырнул из полутьмы буквально в трех шагах от меня. Повинуясь не столько велению разума, сколько годами наработанному рефлексу, я тут же нажал спусковой крючок пистолета, находившегося как раз на уровне лба несчастного. Он грохнулся на палубу, не издав ни звука. Не скажу, чтобы я испытал при этом спазмы желудка, угрызения совести и тому подобные беллетристические вольности. Единственное, что промелькнуло у меня в мозгу, было короткое и четкое: «Второй». Но схватка продолжалась. И третий душегуб, размахивая абордажным тесаком, мчался навстречу неприятностям. Я блокировал его атаку предплечьем и, проведя свою руку ему под мышку, резко вздернул вверх. Бедняга взвыл от боли в плечевом суставе, но тут же смолк, получив удар по лбу окованной железом рукоятью пистоля. Четвертому повезло еще менее. Перелетев через брошенное ему под ноги обмякшее тело третьего, он чуть ли не носом уткнулся в мой сапог. Удар каблуком в основание черепа навсегда лишил его возможности совершать подобные ночные визиты. Нож, внезапно вылетевший из темноты, чиркнул по бедру, обжигая болью. «Проклятие!» – процедил я, до скрежета сжимая зубы. Боль не исчезла, но как-то перестала восприниматься, поскольку бой не может быть закончен, пока противник не повержен. Или же покуда ты жив.

К тому моменту, когда до отвращения знакомый голос прокричал: «Этот мой!», рядом со мной на палубе валялись еще двое пострадавших. Эти слова были произнесены на чистейшем английском языке, и, судя по всему, те, кому они предназначались, не нуждались в переводчиках. Давешний штурман Жан Поль Дюруа стоял передо мной, сжимая уже знакомую пехотную шпагу. В мерцающем свете фонарей я видел, как играет на его губах саркастическая ухмылка. «Француз» сделал пару махов своим оружием, словно проверяя его управляемость, и стал в стойку. И тут наконец у меня появилась возможность обнажить свой клинок. Мы сошлись и зазвенели сталью, внезапными финтами и ложными атаками прощупывая оборону противника. У пресловутого Дюруа было, как минимум, два преимущества: обе ноги прекрасно его слушались, а кроме того, он явно более меня привык сражаться на раскачивающейся корабельной палубе. Однако в остальном мои шансы были предпочтительнее. За спиной «француза» не было фехтовальной школы маэстро Николя Ле Фонтэ.

Парировав квартой атаку противника, я перевел его клинок вниз и, превозмогая боль, наступил ногой на лезвие. Вырванный из руки Дюруа эфес звякнул о палубу, но в тот момент, когда я уже занес шпагу для завершающего удара, за спиной моей грохнул выстрел, страшная боль обожгла мне плечо, бросила вперед, и я рухнул, сбивая с ног мнимого штурмана, последним усилием воли прижимая шпагу к его горлу. Следующий выстрел, прозвучавший спустя мгновение после первого, я скорее почувствовал, чем услышал.

Туман в моей голове время от времени взрывался яркими вспышками, давая мне возможность вновь и вновь прожить и прочувствовать короткие минуты последнего боя. На этот раз я видел схватку как бы со стороны, точнее, с разных сторон, словно отснятую на пленку десятком скрытых камер. В покадровом повторе я видел, как приходит в себя сброшенный мною с плеч коренастый «голландец», как ползет он на четвереньках по палубе, едва не попадая рукой под каблук моего сапога... Именно в этот момент Дюруа делает свой злосчастный выпад, очевидно, надеясь если не поразить меня, то опрокинуть через спину шкипера. И в тот миг, когда шпага пиратского вожака выворачивается из его пальцев, напарник «француза» подхватывает оброненный мной в самом начале боя пистолет... Я вижу пламя выстрела. Вижу, как в упор спускает курок своего карабина выскочивший из-за двери Редферн и мертвый уже пират в конвульсиях дергается на палубе, пачкая ее кровью из разорванных внутренностей... Вижу весь дальнейший бой, хотя не знаю, как я могу его видеть, и до тошноты страдаю от удушливого запаха лаванды, пропитывающего картину боя. Внезапно палуба вновь погружается в туман, и пере до мной в рваной пелене этого тумана появляется лицо патриарха Чжоу-И, великого мастера Ю Сен Чу. «Бой – это всего лишь бой, – назидательно говорит он, качая головой с забранными в хвост длинными седыми волосами, – но это толь ко бой и ничего, кроме него. Заполни его собой, заполни полностью. Не оставляй противнику даже самого малого, места проявить свою волю. Только так ты сможешь победить не сражаясь». Туман рассеивается, и мастер Ю Сен Чу неспешно и задумчиво проходит по палубе корвета, объятого смертельной схваткой, проходит, не замечая мелькающих клинков пуль и пламени пожара, лезущего вверх по вантам. Дойдя до фальшборта, он чинно переступает через него и растворяется в ночи. А запах лаванды все преследует меня, неотвязный, как комариная стая. Я почти задыхаюсь и изо всех сил сжимаю пальцы в кулак, силясь преодолеть подступающую дурноту...

– Посмотрите, миледи, он разорвал подушку, – слышу я сквозь бред. – Сжал пальцы и разорвал ее.

Голос, которым произнесены эти слова, мне незнаком, но я готов поклясться, как только смогу говорить, что никто из экипажа «Феникса» так разговаривать не может. Так произносят слова девушки от шестнадцати до осьмнадцати годов, вырастая из девичьих платьев и не дорастая еще до женских.

Не знаю уж, как там мертвецы с монетами, положенными на глаза, но я поднимаю свои веки так, будто каждое из них прижимает шестнадцатифутовое ядро.

– Смотрите, смотрите, миледи! Он наконец очнулся! Сквозь дымку я вижу двух девушек, склонившихся над моей постелью. Судя по очертанию фигур, передо мной госпожа и ее камеристка. Во всяком случае, платье а-ля сигнальный буй наводило меня на мысль о светском статусе одной из моих «сиделок». Я с тоской вспомнил виденные мною в изрядном количестве портреты красавиц XVIII столетия: все те губки бантиком, глупенькие кукольные глазки и щеки, за которыми можно было хранить запас продовольствия на черный день. В родовом поместье моих предков таких милашек была целая стена. Однако до конца времени этих фарфоровых кукол оставалось еще лет двадцать, и лежать все эти годы, не размыкая глаз, не было никакой возможности. Я сделал над собой усилие, стараясь навести резкость во взгляде. Не знаю, то ли художества всех этих маэстро мазка были неудачной глупой местью вздорным кокеткам, то ли мне уж так везло, но обе сидевшие у моего скорбного одра барышни были весьма хороши собой. Особенно ежели вдруг смыть с них обязательные напластования туши, пудры и румян. Однако полагаю, подобная мысль, выскажи я ее, показалась бы здесь святотатством. Милорд пришел в себя, – констатировала служанка, озаряя каюту неожиданно радостной улыбкой.

Насколько я мог судить, она вообще была девушкой простой и жизнерадостной.

– Сходи позови лорда Джорджа, Вирджиния, – произнесла ее госпожа голосом глубоким и бархатистым. – Скажи, что его племянник очнулся.

– Слушаюсь, мадам. – Камеристка присела в неизменном книксене и поспешно исчезла за дверью.

Пользуясь случаем, я нагло уставился на хозяйку апартаментов, стремясь получше разглядеть ее, вычленить основное из-под слоя модных художеств. Мне тяжело описывать словами женскую красоту. На мой взгляд, все эти воспевания формы носа, цвета губ и величины ушей лишь жалкое блеяние, неспособное и в малой мере передать впечатление от действительно красивого лица. Такое впечатление подобно молнии. А можно ли описать в подробностях и красках эту самую молнию, особенно когда она попадает в тебя? Единственное, что действительно обращало на себя внимание, были, конечно же, глаза. Серые, как туман, но не грязный смог заводских предместий, а утренний туман где-нибудь на берегу озера, готовый исчезнуть и открыть взору наблюдателя и раннюю синеву воды, и свежую зелень листвы, покрытую росой. Все это было во внимательно глядевших на меня глазах неизвестной красавицы. И все же если действительно считать глаза зеркалом души, то жили в этой душе какая-то печаль и тревога, непереводимые на язык слов да, вероятно, и невысказанные самое себе. Мне было лестно думать, что прекрасная дама тревожится обо мне, однако оснований для этого не было ровным счетом никаких.

– Я жив. – Попытка произнести эти слова в полный голос и даже с некоторой иронией закончилась провалом. Губы едва шевельнулись, будто после сильного мороза.

– Несомненно, милорд.

– Когда б я умер, мне вряд ли бы сыскалось место в раю. А встретить такого ангела в аду – вещь невозможная. – Произнеся подобный комплимент, я почувствовал, что вновь теряю сознание. По всей видимости, самочувствие мое не располагало к столь длительным беседам.

– Он забылся, милорд. – Слова эти долетели до моего сознания, покрытого пеленой слабости, заставляя вновь вернуться в мир живых. – Если пожелаете, можно дать ему нюхательную соль.

– Благодарю вас, герцогиня, но, похоже, он уже приходит в себя. – Рокочущий голос, которым были произнесены эти слова, несомненно, принадлежал моему дядюшке. – Добрый день, мой мальчик, – громыхнул он, увидев, что я открываю глаза.

– Добрый день, – прошептал я.

– Я вас оставлю, господа. Мне необходимо сделать кое-какие распоряжения. Если вам что-нибудь понадобится, вызывайте прислугу. Доктор обещал быть через четверть часа.

Она грациозно поднялась и поплыла к выходу, шурша шелками своей юбки. Мне отчего-то вспомнилось, что подобный фасон назывался «взволнованным», но быть может, я путал и его величали «удивленным».

Поза, в которой я лежал, доставляла мне массу неудобств. Уж и не знаю, сколько я валялся вот так, уткнувшись носом в батистовую подушку, но все мое тело затекло и было тяжелым и непослушным, будто чужим. Попытка повернуться на бок отозвалась резкой болью, и я, застонав, был вынужден отказаться от этой мысли.

– Лежи, лежи. – Заметив мое движение, лорд Баренс сделал останавливающий жест рукой. – Ну что, телохранитель, – он улыбнулся, – ты свою работу выполнил отменно. Уж прости меня, старого дуралея.

– За что?

– За то, что я в тебе сомневался. Засиделся тут, глаза замылились, просмотрел уловку. Знаешь, кстати, кого ты в плен-то взял?

Памятуя неудачную попытку повернуться, я отказался от желания пожать плечами и лишь тихо прошептал:

– Нет.

– Это сам Джон Пол Джонс. Своего рода легенда. Первый капитан американских повстанцев. Он один пустил на дно наших кораблей более, чем все остальные каперы вместе взятые. И можешь мне поверить, если бы ты доставил Джон Пол Джонса в Лондон, всю оставшуюся долгую жизнь жил бы безбедно и каждый твой выход в свет сопровождался бы фанфарами и барабанным боем.

Я закрыл глаза, представляя себе эту картину, и меня отчего-то начало подташнивать. Впрочем, возможно, этому виной была лаванда, которой надушено белье.

– Жаль, не судьба, – утешил меня дядюшка. – Пока ты тут отдыхал, представитель местного губернатора потребовал выдать капера французским властям.

– Французским?

– Ах, ну да! Я забыл тебе сказать. Мы во Франции. Во время схватки один из негодяев бросил факел в картуз с порохом возле орудия. Пушку сорвало с лафета, но это еще полбеды: огонь охватил снасти. В общем, мы едва дошли до Кале. Недели полторы-две «Феникс» не сможет выйти в море, а учитывая то, что он в руках у французов, пожалуй, и того больше. Так что Пол Джонса пришлось отдать.

– Почему?

Лорд Баренс тяжело вздохнул:

– Французы предъявили ему обвинение в захвате и уничтожении шхуны «Екатерина де Ла-Марш», а любой корабль, в особенности военный, капитан которого не желает выдавать властям человека, обвиненного королевской судебной палатой в пиратстве, сам считается пиратским. Так что в противном случае мы бы потеряли и корабль, и корсара, и собственную свободу. – Он немного помолчал. – Я, впрочем, не верю во французские обвинения. Скорее всего шхуна ожидала пиратов у английских берегов. Что с ней произошло – это уже второй вопрос. Но вряд ли американский капитан стал бы захватывать судно страны, которая так усиленно помогает его родине. Вернее всего дело обстояло так. Три месяца тому назад, когда фрегат «Пионер», которым командовал Джон Пол Джонс, налетел на камни в районе Ярмута, капитан и часть экипажа спаслись. Их поместили в ярмутскую каторжную тюрьму, но мятежники не стали дожидаться отправки в Австралию и организовали побег. Вряд ли он был случайностью или оплошностью охраны. Скорее всего не обошлось без помощи извне. Вероятно, шхуна ждала беглецов в каком-нибудь глухом заливчике, но, не зная вод, села на камни. Тут-то и подвернулся им под руку злосчастный лихтор. Впрочем, это лишь мои домыслы. Правду мы уже не узнаем.

Ладно, утомил я тебя тут своими разговорами, – махнул рукой дядюшка. – Сейчас доктор пожалует. Леди Элизабет утверждает, что это какое-то европейское светило. Да, мой дорогой племянник, кстати, – лорд Баренс назидательно поднял указательный палец, – я должен вам напомнить. В следующий раз, если вам срочно понадобится со мной связаться, вы свободно можете использовать символ веры, который находится у вас на груди. В общем-то, он для того и предназначен.

Я обреченно вздохнул в подушку. Прибор, замаскированный под символ веры, позволял видеть глазами напарника, слышать его ушами, а уж передача мыслей на расстоянии для него и вовсе было делом заурядным. С непривычки, в спешке, я начисто забыл о нем.

– Ладно, выздоравливай, – напутствовал меня мой родственник. – Нечего залеживаться, у нас с тобой еще много дел.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Я остался в одиночестве, получив наконец возможность рассмотреть комнату, в которой находился. Она была невелика, а если учесть количество вычурной позолоченной мебели в стиле позднего рокайля, то, пожалуй, даже мала. Более всего она напоминала мне этакий городок в табакерке. И что уж было совсем противно, меня не оставляло странное ощущение, будто комната слегка покачивается. Впрочем, это ощущение вполне оправдывалось моим болезненным состоянием. Стараясь справиться с подступающей дурнотой, я вновь прикрыл глаза, расслабляясь и впадая в благостную полудрему.

Скрипнула дверь, и я услышал знакомый уже шорох юбок. «Герцогиня, – подумал я. – А может быть, Вирджиния?» Но мне почему-то больше хотелось, чтобы это была герцогиня. Я не стал открывать глаз, набираясь сил для предстоящей встречи с лекарем. Признаться, подобные встречи всегда требовали у меня много сил, не столько физических, сколько духовных.

Подойдя к моему ложу, девушка расположилась в кресле, стоявшем подле него. Спустя мгновение я почувствовал, как смоченный какой-то душистой настойкой платок касается моего лица. Дверь скрипнула.

– Ваша светлость, – произнес мелодичный голосок Вирджинии. – С вашего позволения маркиз Пелигрини прибыл, чтобы осмотреть раненого.

– Да-да, зови скорее, – услышал я взволнованный голос той, кого Вирджиния называла светлостью.

«Значит, все-таки герцогиня», – подумал я, почему-то радуясь этому факту.

Маркиз Пелигрини не заставил себя долго упрашивать. Он появился в моей золоченой каморке, едва юная Вирджиния успела ее покинуть.

– Добрый день, граф, – негромко произнесла хозяйка, едва закрылась дверь.

– И я рад приветствовать вас, ваша светлость.

Что и говорить, чувствовал я себя отвратительно, но с головой у меня вроде бы все было в порядке. Спасибо Джон Пол Джонсу, я даже не бился ею о палубу во время падения. А потому новомодная манера именовать маркизов графами увлекла меня настолько, что я прислушался, стараясь не пропустить ни одного слова.

– Итак, моя дорогая герцогиня, что это за таинственный юноша, ради которого вы просите меня срочно приехать в Кале?

Таинственный юноша едва сдержался, чтобы не хмыкнуть. Дотоле ему не доводилось слышать подобного титула для тридцатилетних мужчин, а уж из уст барышни, которой самый неотесанный чурбан не мог бы дать больше двадцати двух, и подавно.

– О, это настоящий герой! Он спас английский корвет от пиратов. Шестерых из них убил голыми руками, а их вожака, знаменитого Джон Пол Джонса, уже раненный, взял в плен.

По моим подсчетам, количество убитых мною в ночной стычке не превышало двух. Остальные же ограничились травмами различной тяжести. Порой, если видение меня не обманывало, тяжести явно недостаточной. Что ж, впредь урок. Реальность этого мира более не вызывала у меня сомнений. Ни в малейшей степени. Что же касается количества моих жертв, боюсь, что до прибытия в Санкт-Петербург людская молва доведет их до общей численности экипажа лихтора. Интересно при случае узнать, какие крылатые слова припишут мне при этом историки.

– Не бог весть какая заслуга, – хмыкнул маркиз Пелигрини. – Джон Пол Джонс сражается за независимость своей родины от кучки чопорных лордов с полубезумным королем во главе. И в этом деле справедливость, несомненно, на его стороне. Впрочем, как вы сами знаете, граф Алессандро Калиостро лечит больных, а кто они, короли или погонщики мулов, не его забота.

Ах вот оно что! Так вот какого лекаря ко мне сюда пригласили! Ну что ж, пациент либо умрет, либо выживет. А если выживет, то либо умрет, либо будет жить. Я уткнулся носом поглубже в подушку, чтобы скрыть свои эмоции.

– Кстати, ваш герой богат?

– Полагаю, что нет. Но он племянник лорда Баренса, чрезвычайного посланника короля Георга в России. А Баренсы – весьма богатый род.

– Чрезвычайного посланника в России, – повторил маркиз Пелигрини, вдруг оказавшийся совсем даже не маркизом – Это хорошо. Сам Господь посылает его нам навстречу.

Казалось, он начисто забыл о меркантильной составляющей своего вопроса.

– Вы говорите, моя дорогая Бетси, что лорд Баренс спрашивал о возможности плыть в Петербург на вашей яхте?

– Да, граф. – Герцогиня, казалось, не заметила фамильярного обращения к себе, так будто это была норма, принятая в их общении.

– Прекрасно. Я думаю, вы предоставите ему такую возможность. Кстати, ваша светлость, я привез письмо от морского министра, дающее вам право поднять французский флаг на своей яхте. Вы можете выходить в море хоть сию минуту. Прошу вас все же дождаться, пока я сойду на берег, – пошутил Калиостро. – Завтра, знаете ли, я должен быть в Митаве.

– Но, граф, Митава...

– Вы полагаете, Митава слишком далеко от Кале? Пустое, я там буду завтра. – Я услышал тихий мелодичный звон открывающихся часов. – Точно, завтра к вечеру. Однако давайте же займемся вашим раненым героем. Передайте лорду Баренсу, что это лечение обойдется ему в пятьдесят гиней. Это самое меньшее, на что я могу пойти, – пояснил Калиостро. – И то только из почтения к вам, сударыня.

– Благодарю вас, граф, – произнесла герцогиня своим глубоким нежным голосом. – Я действительно многим обязана этому человеку.

«Вот так новость!» – подумал я и тут же открыл глаза, почувствовав рядом с собой резкий запах нюхательной соли.

– Добрый день, милостивый государь. – Человек, стоящий передо мной, был невысокого роста, хорошо сложен, хотя говорить об этом определенно из-за фасона длинного камзола было тяжеловато. Высокий лоб его, если верить физиономистам, выдавал незаурядный ум, а черные блестящие глаза, казалось, отражали игру страстей в душе моего лекаря. Я прошептал ответное приветствие, стараясь выдавить улыбку на лице, но, видит бог, получилось кривовато. – Давайте посмотрим, что там у вас.

Нимало не стесняясь присутствовавшей здесь герцогини, он откинул покрывало и занялся моими ранами. Я увидел, как леди Бетси поспешила отвернуться, смущенная моим непарадным видом, но, судя по тому, что в муранском зеркале я наблюдал ее тонкое лицо с печальными серыми глазами, она тоже пристально следила за происходящим на ложе.

– Рана ноги не опасна, – подытожил свои наблюдения Калиостро, – глубокий порез, не более. С плечом, конечно, хуже: пуля прошла над лопаткой и вышла около ключицы. На наше счастье, жизненно важные органы не задеты; чуть влево – вы могли остаться без руки, ну а чуть правее – моя помощь вам и вовсе не потребовалась бы. И все же вы в большом долгу у того, кто столь своевременно обработал ваши раны. Пролежи вы на палубе чуть подольше – истекли бы кровью. Однако потеря ее все же большая. Но организм у вас сильный. – Граф вновь окинул меня взглядом. – Можно даже сказать, очень сильный, так что, думаю, ничего страшного не произойдет. Я дам вам чудодейственный бальзам, вы будете смачивать им повязку. В Петербурге, думаю, вы уже сможете не только ходить, но и гарцевать на лошади. Вы ведь любите лошадей?

– Да, – прошептал я.

– Вот и прекрасно, я тоже. Совершеннейшие творения Господни. Пока же ваши лучшие лекарства, не считая, конечно, моего бальзама, – покой, свежий морской воздух и обильная еда. Побольше мяса, красного вина и шоколада.

Герцогиня кивнула, словно приняв к сведению распоряжения лекаря. Я представил себе мясо-шоколадную диету – под красное вино получилось неплохо.

– А сейчас, – он протянул мне маленький стаканчик, наполненный темной жидкостью, – вы примете лечебный отвар и уснете, а я пока обработаю ваши раны.

На всякий случай прикинув для себя, что вряд ли успел досадить чем-либо Калиостро, а следовательно, шансы целенаправленной отправки меня к праотцам довольно малы, я согласился принять налитую мне лекарем микстуру и вскоре погрузился в яркий цветной сон.

...Я шел сквозь каменную толщу. Шел, раздвигая плечом гранитные глыбы, и они поддавались, будто восковые. Я пробовал бежать – ноги мои вязли и еле вытаскивались из л размякшей горной породы. В руке моей была цепь с медальоном. При каждом шаге она звенела, будто увешанная сотней маленьких серебряных колокольчиков, и тот, кто шел за мной, всегда и неотвязно шел за мной, слыша этот звон, шаг за шагом приближаясь ко мне в недрах скальной толщи. Чувствуя близость его, я менял направление, по-заячьи стараясь запутать следы... И каждый раз вдали передо мной вставала девушка в длинном до пят темном плаще... И каждый раз она отворачивалась, словно пряча от меня свое лицо, и исчезала, не оставляя даже следов на каменной пыли. И лишь взгляд серых глаз, подобный утреннему туману над дремлющим весенним озером, преследовал меня вновь и вновь, исчезая и появляясь за моей спиной.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Господь сотворил землю на глазок. Циркуль, мастерок и отвес придумали масоны, чтобы сбить всех с верного пути.

Папа Климент XII

Калиостро не обманул, здоровье мое шло на поправку. Через три дня я уже без посторонней помощи мог выходить на палубу, и палисандровая трость, подаренная лордом Баренсом, придавала мне вполне вельможный вид, хотя высокое искусство ходить с тростью с изяществом настоящего денди было почти непостижимо для человека наших дней. Глядя, как естественно и в то же время необъяснимо вальяжно пользуется своей тростью лорд Баренс, я готов был удавиться от зависти, понимая, что для достижения подобных результатов мне еще понадобятся месяцы упорных тренировок.

Специально для меня герцогиня повелела вынести на палубу одно из роскошных голленхаудтовских кресел, чтобы я мог беспрепятственно любоваться морскими пейзажами, глотая при этом рекомендованный доктором свежий йодистый воздух. Море было спокойным и чистым, лишь пару раз, будто и не замечая нас, вдали проносились косые паруса люгеров, которые поэтичные французы именуют «Шас марэ» – охотники за приливами. Были ли это каперы, контрабандисты или же, наоборот, те, кто ловил каперов и контрабандистов, оставалось неясным, да и не слишком нас волновало. Снаряженная кечем двухмачтовая яхта герцогини «Сельвания» оказалась прекрасной бегуньей, и было любо-дорого взглянуть, как она несется вперед , на перегонки с попутным ветром, разрезая форштевнем тяжелые волны Северного моря.

Я сидел, откинувшись в кресле, разрабатывая раненую руку. Со стороны, должно быть, смотрелись экзотично все те петли и спирали, которые описывал ладонью в воздухе раненый джентльмен. Битый час уже таким вот образом я дирижировал хором крикливых чаек, носившихся над мачтами, когда на палубе появилась наша гостеприимная хозяйка. Неспешно подойдя ко мне, она пресекла мою попытку подняться, чтобы приветствовать ее, и, вежливо осведомившись о моем здоровье, прошла мимо. Честно говоря, меня бы значительно больше обрадовало, если бы ее светлость предпочла мое общество серым волнам, по которым скользил ее взор. Но, похоже, герцогине было не до меня. Я вдоволь успел налюбоваться видом леди Кингстон со спины, когда над палубой вдруг заголосила серебряная боцманская дудка, требуя у экипажа немедля приступить к выполнению очередной команды капитана. Леди Элизабет вздрогнула, словно вырванная этим звуком из мира своих грез, и испуганно оглянулась.

– Это всего лишь сигнал матросам, – произнес я, радуясь возможности завязать беседу.

– Да-да, конечно, – рассеянно кивнула она. – Просто внезапный звук... – Герцогиня замолчала, словно теряя интерес к нашему разговору. Но испуганная напряженность во всем ее облике оставалась прежней.

– Вас что-то тревожит? – поинтересовался я.

– Тревожит? Нет. Все прекрасно... но меня отчего-то это совсем не радует, – вздохнула герцогиня.

– Отчего же?

– Скажите, милорд Вальдар, – словно не слыша мой вопрос, произнесла леди Кингстон, – вам бывает страшно?

– Бывает, – усмехнулся я. – Но, как большинство вест-фольдингов, я тугодум, лишенный воображения, а потому зачастую успеваю среагировать на опасность быстрее, чем испугаться.

– А мне страшно, – печально сказала она, , глядя куда-то в пространство. – Мне снятся страшные сны.

Мне снятся зеркала, в которых я не отражаюсь, и какие-то люди, которых я точно знаю, но не могу вспомнить ни их имен, ни кто они. – Она замолчала, глядя на море, и я тоже молчал, не зная, что ей ответить.

– Ну что вы, ваша светлость, – промямлил я, пытаясь как-то разрядить обстановку.

Вопрос леди Бетси застал меня врасплох:

– Скажите, конечно, если это не секрет, что было причиной вашей дуэли с герцогом Гамильтоном?

– Я...

– Беседуете? – заглушая мои вялые попытки наплести с три короба дерюжных кружев, спросил, подходя к нам, лорд Баренс.

– Мы разговаривали о погоде, – мило улыбаясь, ответила красавица, глядя в глаза моего дядюшки так, будто ее слова были истинной правдой.

– Она спрашивала тебя о Гамильтоне? – внезапно услышал я у себя в мозгу, в то время как мой галантный дядя, прижав руку к груди, склонялся в традиционном поклоне.

От неожиданности я чуть не подпрыгнул. С непривычки весьма странное ощущение слышать в голове чужую речь. Особенно когда на твоих глазах человек, беседующий с тобой, произносит совершенно другие фразы.

– О да. Погода воистину прекрасная. – Лицо лорда Джорджа выражало полное доверие словам собеседницы: и всем вместе, и каждому в отдельности.

– Да, – ответил я «дяде» по мыслесвязи.

– Имей в виду, лорд Гамильтон первый любовник этой почтенной леди. Еще в те незапамятные времена, когда она была просто фрейлиной королевы-матери и просто Елизаветой Чедлэй, он бросил ее, едва добился своего.

Мы все трое дружно молчали, любуясь игрой волн, и если наше с Баренсом молчание было довольно многословно, молчание нашей хозяйки было весьма красноречиво.

– Пожалуй, я спущусь к себе, – вздохнув, произнесла она. – Здесь становится слишком свежо, вы не находите, лорд Джордж?

– Вы правы, миледи. Но я еще постою. Люблю морской воздух. Уж не помню, кто сказал, что истинного англичанина он пьянит не хуже вина, но сказано верно.

Выслушав вдохновенный монолог королевского посланника, герцогиня грациозно склонила головку, оставляя нас наедине.

– Послушай, Вальдар, – понизив голос до полушепота, начал секретный агент, – ты, конечно, полная деревенщина, но некоторые веши о нашей спутнице тебе следует знать. Потому что в Англии об этом знают почти все. Уж во всяком случае, те, кто имеет отношение ко двору. Ты помнишь, сколько лет было герцогу Гамильтону, которого ты не без моей помощи «отправил на тот свет»?

– М-м... сорок шесть? – неуверенно произнес я, проведя экстренные археологические раскопки в недрах своей памяти.

– Сорок семь. Но это не суть важно. Так вот, Елизавете Чедлэй сейчас, должно быть, сорок пять.

– Сколько?! – переспросил я, приподнимаясь от неожиданности в кресле.

– Ты не ослышался, сорок пять. Подожди, я к этому еще подойду. Так вот, Гамильтон обольстил юную фрейлину, как я уже говорил, и бросил самым подлым образом. Однако это не помешало ей через пару лет сочетаться тайным браком с неким капитаном Геруэем, младшим братом графа Бристольского. Причина подобной таинственности понятна: выйдя замуж, девушка не могла больше состоять в свите королевы в звании фрейлины, а приданого, которое мог дать за своей дочерью полковник Чедлэй, вместе с жалованьем ее мужа далеко бы не хватило для светского образа жизни. Впрочем, по слухам, брак не задался. Крошка Бетси уехала путешествовать в Европу, одно время даже была близка с императором Фридрихом, но довольно скоро вернулась в Англию и весьма настойчиво начала требовать расторжения брака. Геруэй вроде бы был против, но в один прекрасный день из церковной книги исчез лист с записью о браке, а вскоре к прелестной мисс Чедлэй посватался престарелый герцог Кингстон. Не знаю уж, насколько был счастлив этот брак, но спустя два года все свое состояние Кингстон оставил безутешной вдове. Причем, отметь, забыв при этом всех своих многочисленных родственников. До единого. Те скрипели зубами, но сделать ничего не могли. До той поры, пока сама наша хозяйка не подбросила им козырь для встречной атаки... Причем какой! Примерно через год после герцога Кингстона скончался граф Бристоль. Титул и изрядное состояние покойного унаследовал младший брат, уже известный нам капитан Геруэй. Но и ему не повезло: он тяжело заболел, и врачи считали, что дни его сочтены. И вот тут-то сыскался пропавший лист из церковной книги. Как вы думаете, где он был?

– У герцогини.

– Конечно же, – утвердительно кивнул лорд Баренс. – Теперь она претендовала и на возможное наследство нынешнего графа Бристоля.

Я слушал, удивленно открыв глаза. Уж как-то все это не сочеталось с милым и нежным обликом леди Бетси.

– Не знаю уж, каким путем родственникам герцога Кингстона стало известно о проделках этой милой леди, – продолжал наш наставник, – но факт остается фактом. Безутешная вдова получила судебный иск за двоемужие. Руководствуясь духом закона, а может быть, и не только им, высокий суд лишил леди Чедлэй герцогского титула, оставив ее, впрочем, законной графиней Бристольской. Однако все состояние, завещанное супруге престарелым герцогом, осталось в ее руках как назначенное лично ей, а не женщине, носящей титул герцогини Кингстонской. Вот так-то. Но спустя некоторое время выздоровел неизлечимо больной Геруэй, что вовсе не обрадовало нашу спутницу, поскольку нынешний граф Бристольский обещался преследовать свою бывшую супругу в суде, пока в конце концов не упечет ее в Ныогейтскую тюрьму, даже если ему придется потратить на это все свое время и состояние. В результате этого светского скандала чрезвычайный посланник короля Георга с племянником плывут под французским флагом в Санкт-Петербург на борту роскошной яхты герцогини Кингстон. В далекий сказочный Санкт-Петербург, где бурые медведи бродят меж вызолоченных дворцов и где никто даже не подозревает о решениях английского суда верхней палаты, выкинувшего нашу любезную хозяйку за пределы светского общества. – Дядя развел руками, завершая свою речь.

– Да, но сорок пять лет?.. – Я вновь вернулся к вопросу, который, признаться, занимал меня более, чем дрязги из-за какого-то наследства и прежние амурные похождения прелестной герцогини.

– Здесь мы подходим к самой странной части истории Бетси Чедлэй. По слухам, курсирующим при дворе, месяца два тому назад, быть может, чуть более, стареющая красавица прошла полный курс омоложения у известного мага и великого копта, магистра всего и вся, ну, в общем, у самого Калиостро. Результат, как ты видишь, превосходит всякие ожидания.

– Такое возможно?! – недоумевающе глядя на Баренса, пробормотал я.

Тот пожал плечами:

– Жить в мире, не веря в то, что считается общепризнанным, крайне неблагодарное занятие. Я знаю, что у нас там, за зыбкой стеной этого мира, – он сделал неопределенный жест рукой, словно причисляя нас к воинству ангелов, – в лабораториях проводятся опыты подобного рода: кто-то что-то блокирует в гене, и организм перестает стареть, а еще есть клонирование, силиконы, золотая проволока под кожу. Кстати, говорят, подобным методом пользовалась еще доброй памяти царица Клеопатра. Для меня же все это непроходимые джунгли. Сегодня понятно только одно. Всякий просвещенный человек знает, что омоложение – процесс непростой, трудоемкий, но вполне возможный. И Калиостро в этом самый большой спец. Бетси Чедлэй тому прекрасный пример. И не она одна.

– Кстати, дядя Джордж, я все забываю вам сказать, что доктор, который лечил меня в Кале, был именно граф Алессандро Калиостро.

– И ты молчал? – нахмурился лорд Баренс. – Мой мальчик, запомни, о подобных людях надо докладывать, даже если их появление на первый взгляд ничего не значит или же обусловлено естественным ходом событий. Их появление всегда что-нибудь да предвещает. Это аксиома. Ты что-нибудь слышал из того, что он говорил?

– Да... Пожалуй, да... – Я мучительно напряг память, стараясь получше вспомнить все происходившее в каюте во время визита доктора. Но надо сказать, данный им отвар отнюдь не способствовал усилению моей памяти. – Он едет в Петербург, кажется, через Митаву... По-моему, вы очень интересуете его. И еще, – я замолчал, перепроверяя в уме правильность моих наблюдений, – он разговаривал с леди Чедлэй так, – я запнулся, подбирая слова, – будто они не просто близко знакомы.

– Ну, это-то как раз понятно. Я думаю, после омоложения связь у них более чем тесная.

– Прошу прощения, милорды. – Питер Редферн, невозмутимо чинный, словно эталон английского камердинера, возник рядом с нами, будто фигура все отмеряющего времени на башенных часах городской ратуши. В руках у него был инкрустированный золотом небольшой складной столик черного дерева. – С вашего позволения, час завтрака. – Он установил передо мной свою поклажу и дал знак одному из дожидавшихся команды слуг принести второе кресло для лорда Баренса.

Приказание было выполнено молниеносно, и спустя мгновение он уже оглашал список блюд, выстраиваемых перед нами на столешнице.

– Поросенок, жаренный по-французски а-ля Пьерфон с арахисовым соусом, куропатка с артишоками и верченые куртусаны с чесноком и грецким орехом по-ангулемски...

Похоже, предлагаемое нам меню ограничивалось только площадью стола, а впереди еще ждал десерт и карта вин. Я с ужасом представил себе пьяного толстяка, страдающего сахарным диабетом, тяжело переваливающегося вниз по трапу в сиятельном Санкт-Петербурге, и эта картинка меня не порадовала. Полагаю, что Калиостро, выписывающий мне эту диету, имел в виду нечто другое. К тому же перехваченные мною взгляды матросов, бросившихся по команде капитана подбирать стаксель, навели меня на мысль, что обзаводиться брюхом, пожалуй, рановато. И уж, во всяком случае, небезопасно. Однако пока что голодный бунт на яхте, казалось, не намечался, и мы продолжали свою трапезу, сопровождая ее неспешной беседой.

– Итак, мой мальчик, – вещал лорд Баренс, довольный сытным завтраком и тонким букетом вин, – я хочу рассказать тебе о масонах. Быть может, это и не лучшая тема для разговора за завтраком, но это будет тебе полезно, раз уж нам придется иметь с ними дело. Должен сразу предупредить, что всемирный масонский заговор, о котором голосят разного рода умники, на мой взгляд, абсолютный бред.

– Как и нападение Джон Пол Джонса? – поспешил вставить свою шпильку я.

– Полноте, дорогой племянник, – усмехнулся лорд Джордж, отмахиваясь от моего замечания. – Здесь совсем другое дело. Вся беда или же, наоборот, счастье в том, что ни масоны, ни уж тем паче приписываемые им собратья иудеи не способны прийти к единому мнению даже по самому малому, самому ничтожному вопросу. Заставь их обсуждать количество лучей звезды Давида и можешь мне поверить: те, кто будет настаивать на шести, останутся в меньшинстве.

Масонов много. Действительно, очень много. В наш век, прости, в наш восемнадцатый просвещенный век, для цивилизованного человека не быть масоном почти то же, что не уметь писать. С тех пор как Вольтер вышел победителем из схватки с Всевышним, с тех пор как он сделал его немодным, масонские ложи – единственный путь духовных исканий для большей части мыслящих людей. Кстати, в ложу «Девять Сестер», которую осчастливил своим членством вышеупомянутый Вольтер, входит еще ряд людей, чьи имена пока что неизвестны, но скоро им суждено загреметь по всему миру.

– Например?

Лорд Баренс посмотрел на солнце сквозь золотистое шенонсо, игравшее в хрустальном бокале:

– Не правда ли, дивный цвет? – Он пригубил вино и замолчал, вслушиваясь в его вкус. – Прекрасное вино! Чуть больше солнца, чем в Англии, чуть другая земля, и в результате такое прекрасное вино. По легенде, его приготовили для возлюбленной короля Генриха II Дианы де Пуатье, смешав виноград из Анжу и Вуврэ. Говорят, в этом вине один из секретов неувядающей молодости прелестной фаворитки. В шестьдесят лет она пленяла всех свежестью кожи и безупречно округлой формой груди. – Он усмехнулся, возвращаясь мыслью к братьям масонам. – Однако вернемся к нашим баранам. Вы хотите имена? Пожалуйста. Бенджамин Франклин, вы его должны помнить по пятидесятидолларовой купюре, Кондорсэ, Дантон, Камилл де Мулен, там же, кстати, и братья Монгольфьеры. К сведению, Робеспьер, Мирабо и прочие друзья народа тоже в курсе символического значения циркуля и молотка. Да что там, весь командный состав американской армии, начиная от главнокомандующего и заканчивая низшими офицерскими чинами, принадлежит к числу масонов. А то, что уже вошло в историю как «бостонское чаепитие», и подавно совершено в перерыве заседания масонской ложи. Но я повторяю, все это не потому, что такова политика масонских лож, а потому, что легче отыскать негра среди предков английской королевской фамилии, чем немасона среди современных просвещенных людей. Вся их секретность – дым, отчасти ради игры в высокие тайны, отчасти для придания себе значимости, обычно в собственных же глазах. Революционность вовсе не черта масонства. Не верите? Тогда возьмите, к примеру, Пруссию, где одно только упоминание о правах и свободах приводит власть в состояние дикой ярости. Там в масонах, почитай, все дворянство, включая Фридриха II.

– А что же Россия?

– Россия? – переспросил лорд Баренс, как видно, собираясь с мыслями, чтобы получше объяснить положение дел в местах, куда лежал наш путь. – Конечно же, эта зараза не обошла и ее. Насколько я знаю, в Россию ритуалы вольного строительства завез император Петр вместе с другими иноземными диковинами. Понятное дело, я говорю не о покойном муже нынешней императрицы, а его предке. Он же организовал и первую ложу в Кронштадте. Впрочем, там масонство не получило широкого распространения. Вероятно, европейский мистицизм далек славянскому духу, но факт остается фактом, российское масонство в сравнении с европейским и американским – детский лепет. Кучка любопытствующих сановных франтов в ожидании фокусника. Кстати, фокусник, похоже, туда уже направляется.

– Вы имеете в виду Калиостро?

– Его самого, друг мой, его самого. Но нас сейчас волнует совершенно другое. Я уже говорил тебе об этом. Под крышей одной из петербургских лож работает наша резидентура. Долгое время это было идеальное прикрытие. Таинственность, высокие звания, масонский храм, где наши успешно оборудовали камеру перехода. В общем, лучше не придумаешь. Но буквально месяц назад российский адмирал и мастер Ложи «Аристея» граф Алексей Орлов, брат фаворита государыни, привез в Санкт-Петербург некую очаровательную самозванку, которую я пару лет назад знавал в Париже под именем графини де ла Тремуйль. Теперь она выдает себя за дочь императрицы Елизаветы и гетмана Разумовского.

Все было бы ничего, если бы в любовном чаду граф Орлов не высказался в таком духе, что, мол, посадили на престол одну императрицу, можем посадить и другую. Он, видимо, забыл, что у стен есть уши. А у них, кроме ушей, оказался еще и длинный язык. Думаю, излишне говорить, что среди людей, приведших Екатерину на престол, было изрядное число масонов. Поэтому государыня довольно долго мирилась с наличием близ трона всех этих архитекторов царствия Божия. Впрочем, не благоволя им. Однако теперь у нее появился повод присмотреться к ним получше, и то, что она увидела, ее, прямо скажем, не обрадовало.

Беда не в том, что молодые люди, нацепив передники, изукрасив свой наряд символами мертвой головы и стройинвентарем, игрались в наследников убиенного строителя Соломонова храма, дедушки Хирама. И не в том, что они пытались постичь законы мироустройства, деля свое время между мистериями и оргиями. В конце концов, все это всходы посеянного самой же Екатериной вольтерьянства. Беда в том, что все без исключения российское масонство имело посвящение германское, шведское или французское. В общем, как принято говорить там у нас, вероятного противника.

Постарайтесь понять, это весьма важно – Екатерина не природная правительница России. У нее здесь нет корней, нет своего клана, готового поддержать каждое ее начинание. По большому счету, ее права на российский престол более чем иллюзорны. Она бесприданница из крошечного Ангальт-Цербстского герцогства. Это младшая ветвь Асканийского дома. Ее величество великолепно помнит, что брак, приведший ее на трон, это результат политической игры императора Фридриха, наперсника императрицы Елизаветы Лестока, французского посланника де Шатарди и вице-канцлера Бестужева. Она казалась самой смирной, самой безопасной кандидатурой на роль супруги внука основателя Российской империи, к тому же обладающего правом на датскую корону и Гольштейнское герцогство, запирающее выход из Балтийского моря. Вы помните, как рвалась к власти тихоня Фике и как ее получила? То, что теперь делает эта женщина в России, – вещь неслыханная. Перед ее деяниями меркнут даже петровские реформы.

Что же сегодня получает Екатерина от российского масонства? Поддержку? Вовсе нет. Она получает агентов влияния, способных открыть замыслы чересчур самостоятельной императрицы всем возможным врагам. Простит она такое? Да никогда!

– А как же наша ложа? – улучив паузу в страстном монологе лорда Баренса, поспешил спросить я.

Чрезвычайный посланник поморщился:

– Вопрос остается открытым. Скорее всего мы постараемся придать этому творению чуждого, то есть нашего, разума иную форму. Ну и, конечно же, самые верноподданнические устремления. Девиз сезона: «Свобода есть вдохновенное служение вышнему. Служа другому – истощаюсь».

Заглушая последние слова моего собеседника, пронзительно заныла боцманская дудка:

– Убрать винджсейл! Приготовиться к повороту оверштаг! Я посмотрел за борт. Волны, по которым неслась «Сельвания», казалось, посерели, словно кто-то выстирал в них гору грязного белья.

– Меняем галс, – отметил лорд Баренс. – Входим в проливы. Гиблое место. Придется брать лоцмана. Кстати, Вальдар. – Лорд Баренс посмотрел на меня со странно хитрым выражением. – Чувствуешь ли ты небывалый подъем и прилив сил?

Я посмотрел на него удивленно:

– Не то чтобы очень.

– А зря! Сними шляпу, мой мальчик. Мы входим в воды Вестфольда.

Услышав эту тираду, я прочувствованно уставился на горизонт, стараясь представить себе, как вылетает из-за какого-нибудь встречного островка дракар моих могучих предков под черно-алыми парусами. Однако вдали не было видно ни острова, ни фьорда, ни самого малого захудалого парусника.

ГЛАВА ПЯТАЯ

С тех пор как Петр Великий прорубил окно в Европу, отбоя нет от форточников.

Вице-канцлер Бестужев

Эту страну мои давние предки величали Гардарика – гряда городов. Величали с почтением и охотно шли на службу к здешним государям, укрепляя державу россов и овевая свои имена вечной славой.

Прямо по курсу «Сельвании» лежал Санкт-Петербург, откуда отдаленный потомок этих вольных конунгов планировал грозить шведам через прорубленное в Европу окно. Все на «Сельвании» готовились к торжественному прибытию. Яхта украшалась словно для адмиральского смотра. Слепила глаза позолота, плескали по ветру вымпела, и чуть голубоватые паруса из Нима сменили просоленную ветром и морскими брызгами рабочую походную парусину. Я уже вполне окреп, и лишь рука, по-прежнему висящая на перевязи, напоминала о недавних передрягах.

Проникаясь царившим вокруг возбуждением, я старался представить, чем встретит меня Северная Пальмира. Представить то, что должно было составлять мою будущую работу. Спокойнее всех казался лорд Баренс. Только ритмичное постукивание тростью о палубу выдавало его волнение. Все ближе и ближе была петровская столица Российской империи. Когда же марсовый закричал, что на горизонте виден град Петра, он последний раз стукнул тростью и поспешил удалиться в каюту, дабы принять соответствующий высокому статусу вид.

Уже вышел наперерез нам, бороздя Маркизову лужу, патрульный бриг из Кронштадта. Уже виднелся в подзорную трубу ангел на крепостном шпиле и кресты на храме у входа в Неву.

– Господи боже мой! – послышалось внезапно за моей спиной. – Так ведь это же Никола Морской.

Я едва удержался, чтобы не обернуться. Голос, пробормотавший эти слова, был вполне знакомым. Не стоило даже оборачиваться. Он принадлежал Питеру Редферну. Первоклассному английскому слуге Питеру Редферну. Вот только слова эти были произнесены на чистейшем русском языке. Система «Мастерлинг», которой был оснащен мой «символ веры», позволяла мне судить об этом вполне определенно. Я скосил глаза на выдраенный до блеска иллюминатор, в котором отражался Питер, и то, что я увидел, поразило меня не менее, чем то, что я услышал. Камердинер лорда Баренса истово осенял себя крестным знамением. Насколько я мог судить, исконно православным. Я активизировал мыслесвязь:

– Дядя, у меня для вас странная новость. – Думаю, удивление в голосе читалось даже по телепатической связи. – Есть основания предполагать, что ваш камердинер, как бы это так точнее выразиться...

– Гони его сюда, – возмущенно рыкнул лорд Баренс. – Я тут не могу выбрать, какой камзол лучше надеть. У меня до сих пор парик не пудрен, а его где-то носит!

– Дядя, он русский!

– Это еще не повод для того, чтобы забывать о своих обязанностях! Гони его сюда, бездельника! Погоди... Как русский?! Ты ничего не путаешь? Он же канадский француз!

Признаюсь, тут пришла моя очередь удивляться.

– Ладно, позже разберемся, – вернул меня к действительности лорд Баренс. – Гони его сюда! Русский он или нет, а одеться-то мне надо.

Прерывая нашу неслышную чужому уху беседу, грохнула пушка с Петропавловской крепости, потом еще одна и еще одна, отвечая на наш салют национальному флагу России. Когда умолкла крепость, канониры «Сельвании» вновь засуетились у пушек, спеша еще семнадцатью залпами поведать дружественной столице о прибытии чрезвычайного посланника. Когда наконец утихла канонада, яхта чинно, я бы даже сказал, высокомерно подошла к пирсу, где в ожидании брошенных с борта швартовых уже замерли вышколенные матросы гвардейского экипажа. Английская набережная едва вмещала зевак, собравшихся посмотреть швартовку роскошной иностранной яхты. Почетный караул оттеснял их от берега, давая нам дорогу. Над всем этим людским скопищем висел возбужденный многоголосый гул, время от времени разрываемый резкими щелчками кнутов. Это сидящие на козлах кучера отгоняли чересчур любопытствующих бездельников от карет нашего кортежа.

Первым на трапе появился лорд Джордж, в кои-то веки сменивший элегантный редингот почтенного немолодого джентльмена на сверкающий в лучах солнца вызолоченный малиновый камзол с кисточками а-ля «полонез» и синюю ленту с красными полосами по краю английского ордена Святого Георгия.

– У них тут абсолютная безвкусица, – прошептал он мне через плечо. – Ты сам увидишь, как одевается их знать. Чем ярче, тем лучше. Побольше золота, побольше шитья – иначе они не понимают. Даже в Париже так уже не носят лет пять. Так что ты со своим прошлогодним вкусом прослывешь у них франтом.

– Господи, неужто дома, – услышал я за спиной тихое бормотание Редферна.

– Послушай, Вальдар, – начал лорд Баренс, когда мы, сопровождаемые конным эскортом, мчались в карете к особняку английского посольства. – Положение дел следующее: сейчас мы отправляемся в посольство. Затем, отобедав, едем в Царское Село. Там по будним дням находится императрица вместе со своим двором. Постарайся понравиться государыне, поскольку тебе придется просить ее покровительства. Я разговаривал с послом. Сегодня он, так и быть, закроет глаза на твое присутствие в стенах посольства, но не более. Не забывай, тебя надлежит задержать и препроводить в Лондон под стражей.

Я кивнул головой, давая понять, что помню о своем «злодействе». Карета стучала колесами по дощатому уличному настилу, щелкал бич, погоняя запряженную цугом четверку, и за окошками мелькали мосты и каналы Северной Венеции. Петербург Петербургом, но попадать в Тауэр с билетом в один конец мне вовсе не хотелось. Впрочем, кажется, Тауэр в эти годы не использовался в качестве тюрьмы, но в корне это дела не меняло.

– У нашей герцогини в этом городе куплен особняк, – продолжал лорд Баренс. – Зная ее вкусы, можно предполагать, что в нем при желании свободно расквартируется гренадерская рота. Постарайся убедить ее в том, что там должно найтись место для тебя. Думаю, это получится. Поверь моему опыту. – Лорд Баренс хмыкнул. – Мне отчего-то кажется, что тебе предстоит пережить бурный роман с этой пожилой леди. – Он испытующе посмотрел на меня.

Я попытался с возмущением отвергнуть грязные инсинуации, но дядя решительно прервал речь защиты:

– Пустое, мой дорогой. Твои амуры и купидоны меня в целом не касаются, но с герцогиней Кингстон случай особый. Я хочу, чтобы ты как можно внимательнее следил за ее связями, знакомствами, причем не только светскими.

– Милорд, – возмущенно начал я. – Мне претит ремесло шпиона!

– Стоп, стоп, стоп! Не так бурно, – прервал мои излияния лорд Джордж. – Чувства твои понятны, но к работе они отношения не имеют. Вам, сударь, я рекомендую подумать о другом. Герцогиня Кингстон – дама, конечно, очаровательная, но цель ее поездки сюда лично для меня не очевидна. Можно утверждать лишь одно: она напрямую связана с предстоящим визитом твоего давешнего лекаря. Я готов поспорить на что угодно, Калиостро едет в эти края отнюдь не любоваться российскими пейзажами. Здесь что-то должно произойти. А волны от этого «чего-то» могут быть такие, что какие-нибудь слаборазвитые цивилизации по соседству просто смоет.

Карета остановилась, давая возможность слугам отворить кованые створки ворот английского посольства.

– Да, кстати, – бросил мне дядюшка, отсутствующим взглядом глядя на вытянувшихся у ворот лакеев. – Напомни мне после приема у государыни поговорить с Питером о его русских корнях.

Все те же мы, весь мир для нас чужбина. Отечество нам Царское Село.

Стихи эти всю дорогу от Санкт-Петербурга до летней резиденции императрицы крутились у меня голове. Насколько я помнил, великий русский поэт, обессмертивший сии места, еще не родился, но, возможно, уже существовало то, что вело его рукой, когда он писал эти строки.

Признаться, меня распирало любопытство, ожидание какого-то чуда. И в тот момент, когда мы подъехали к главным воротам, я понял, что оно происходит. Не веря глазам своим, я высунулся из кареты, чтобы лучше рассмотреть золоченое чугунное кружево, которое здесь попросту именовали воротами. Высоченные гвардейцы, дежурившие у въезда во дворец, поначалу напряглись, заметив мое движение, но, поняв, что послужило ему причиной, приняли вид настолько довольный, как будто именно они в часы досуга сплели этот непревзойденный шедевр кружевного искусства.

– То ли еще будет, – заверил меня многоопытный придворный. И он не обманул.

Короткое северное лето, которое все тот же русский гений назвал карикатурой южных зим, государыня Екатерина обычно проводила в Царском Селе, лишь изредка наведываясь в столицу для неотложных официальных дел и торжественных молебнов. Надо отдать ей должное, она любила и умела жить со вкусом. Возможно, наверстывая упущенное в небогатом детстве и безрадостной юности, она возводила сказочные дворцы, представляя себя в них, видимо, сказочной же королевой. Впрочем, эта милая фантазия никоим образом не мешала ей рукою твердой и властной держать бразды правления великой державой.

Сегодня их императорское величество ожидала к себе на ужин посла Англии, чрезвычайного посланника дорогого кузена Георга с племянником и сиятельную герцогиню Кингстон, которая вроде бы как приходилась родней английскому королевскому дому. Правда, узнав о последнем приглашении, посол Британии собрался было заявить решительный протест, но, сообразив, что поливать грязью спутницу чрезвычайного посланника означает бросать тень на него самого, сказался незнанием щепетильных нюансов истории похождений Элизабет Чедлэй.

Итак, нас ожидал ужин, что на языке дипломатии означало вовсе не совместную трапезу, а неофициальную личную встречу на фоне столов, ломящихся от яств. Официальный прием в честь прибытия чрезвычайного посланника ожидался лишь через два дня в Зимнем дворце.

Пройдя мимо караула лейб-гренадерского полка, мы по парадной лестнице поднялись наверх, где уже несли стражу кавалергарды в алых мундирах, серебряных кирасах и касках, увенчанных черными плюмажами. Обилие перьев делало их неуловимо похожими на индейцев. Прошествовав мимо этих молчаливых гигантов, замерших навытяжку с карабинами в руках, мы очутились в парадной белой столовой, где уже собралось общество, ожидавшее выхода государыни. Едва мы переступили порог залы, к нам подлетел, я бы даже сказал подпорхнул, церемониймейстер, спеша указать «место в строю». Все это неумолимо напоминало мне какое-то театральное действо, причем единственными зрителями его были сами актеры. Конечно, если не считать господ кавалергардов. Впрочем, и они старательно играли роль живых статуй, казалось, даже не мигая от усердия. Оглядевшись с нескрываемым интересом, я прошел к камину, желая со стороны взглянуть на собравшихся в этих роскошных декорациях действующих лиц.

Камин горел не столько для обогрева помещения, сколько для того, чтобы не дать расползтись по нему появлявшейся под вечер сырости, вообще свойственной здешнему климату. Заметив этот маневр, лорд Баренс поспешил присоединиться ко мне, желая в свободную минуту дать последние наставления и рекомендации начинающему царедворцу.

– Посмотри на этого красавца в форме шефа кавалергардского корпуса – это невенчанный муж императрицы граф Григорий Орлов. Оч-чень влиятельная особа. Хотя с недавнего времени, судя по донесениям наших агентов, между «супругами» наметилась какая-то прохладца. И все же я бы советовал обратить на него внимание. Он совсем не промах, и сбрасывать его со счетов было бы неразумно. Вот этот, справа от него, который так мило разговаривает с Орловым, – российский канцлер Панин. Приглядитесь к нему внимательнее, коварство у него написано на лбу большими буквами, и его не спрячешь ни под каким париком. Его, более чем кого бы то ни было из окружения императрицы, можно назвать злым гением России. Он состоит на жалованье у всех европейских монархов. Это не мешает ему оставаться весьма влиятельным человеком, воспитателем наследника цесаревича и любовником государыни. Кроме того, он славится гаремом, не уступающим размерами и роскошью гарему египетского султана.

А вон тот подполковник Преображенского полка со шрамом... Я не успел узнать, чем же знаменит указанный подполковник, когда расторопные церемониймейстеры спешно бросились расставлять гостей в расписанном порядке, а воздвигнутый у дверей гофмаршал в мундире, будто облитом золотом, трижды стукнул об пол своим жезлом.

– Ее императорское величество Екатерина II, императрица и самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская и Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская...

Выровнялись шеренги, четко звякнули карабины кавалергардов, все актеры предстоящей мизансцены смиренно замерли в ожидании появления примадонны.

– ...Царица Сибирская, царица Грузинская, государыня Псковская, великая княгиня Смоленская, Литовская, Волынская, Подольская... – заученно вещал гофмаршал.

Полное перечисление титулов давало время, чтобы проголодаться, даже если перед началом их оглашения ты плотно поел. Разумная мера перед ужином. Я представил себе императрицу, ждущую окончания этого экзамена по географии, и мне отчего-то стало ее жалко. Надеюсь, список городов и губерний, входящих в ее владения, она все же слушала сидя.

Наконец усердный служака дошел до любимого мной титула «и прочая, прочая, прочая», и вслед за этим, подобно чертику из табакерки или, как говаривали древние римляне, «богу из машины», пред страждущие очи приглашенных к ужину явилась сама великая государыня.

Она была немолода, и я бы вовсе не назвал ее красивой. Насколько я мог судить, и в прежние времена тоже. Но было в ней что-то такое, что делало ее выше всех только что названных титулов. Победительная улыбка, которой она одаривала собравшихся, и твердый взгляд серо-голубых глаз, безусловно, выделяли ее среди находящихся в зале дам. Вслед императрице с сафьяновой папкой под мышкой торжественно вышагивал невысокий плотный мужчина с круглым лицом и хитрыми глазами.

– Безбородко, – пояснил по мыслесвязи лорд Баренс. – Своего рода тень Екатерины. Известен прилежанием и чистописанием. Особенно ценен императрице умением складно формулировать ее мысли. Отменный казнокрад, но, впрочем, всегда блюдет интересы государыни, как свои. Или наоборот, кто его разберет. Полезный человек. У нас для него припасена пара картин Сальваторе Розы. Я уже повелел их ему доставить. Надеюсь, что сей достойный государственный муж это оценит. А в общем, мой тебе совет: всегда отмечай коллекционеров среди патриотов. Далее дежурные генералы, – комментировал мой дядя. – Вот этот красавец в завитом парике со звездой Александра Невского на груди – князь Александр Васильчиков. Полная пустота. Пожалуй, если бы на известный предмет мужского достоинства можно было вешать звезды, все остальные части тела ему были бы без нужды. Впрочем, о звезде Александра Невского мне еще не докладывали.

Слева от него генерал-майор князь Головин. Храбрец, служака. Для придворного чересчур прямодушен. Не думаю, чтобы он надолго задержался в свите. Не его стихия.

Между тем процессия, возглавляемая императрицей, все более приближалась к нам. Государыня то и дело останавливалась возле застывших в почтительном поклоне гостей, одаривая то одного, то другого милостью августейшего приветствия.

– Екатерина прошла мимо Орлова, не останавливаясь, – прошептал мой дядя. – Примечательный знак.

Следом за дежурными генералами шествовала женская группа поддержки.

– Графиня Брюс с фрейлинами, – пояснил дядя. Он собирался сказать что-то еще, но их величество резко затормозила перед посланником, одаривая его, на мой взгляд, вполне искренней улыбкой.

– Лорд Баренс, я рада вновь видеть вас в России, – на французском с легким немецким акцентом начала императрица. – Вы долго не навещали нас, друг мой.

– Увы, ваше величество, – тон моего дяди был сладок, как мед, – воля моего короля не дает мне счастья видеть вас столь часто, как бы мне того хотелось.

Довольная комплиментом Екатерина благосклонно кивнула.

– А кто сей джентльмен?

В эту секунду грохнул выстрел. С противоположной стороны зала и чуть левее меня. Заученным до автоматизма движением я шагнул вперед и развернулся в сторону выстрела, обнажая шпагу. Чего-чего, а стрельбы на императорском ужине я никак не ожидал. Но в кого бы ни целился неизвестный мне стрелок, он не должен попасть в моего подопечного.

Дамы взвизгнули, мужчины схватились за шпаги. Движения присутствующих как бы замедлились, и я увидел, как в мою сторону опускаются карабины кавалергардов. Я замер, пытаясь понять, что же произошло. Внезапно зала взорвалась хохотом и аплодисментами. Нормальное восприятие происходящего вновь стало возвращаться ко мне.

– Браво! Браво! Он закрыл собой императрицу! За колышущейся шпалерой придворных я заметил кавалергардского капрала с мраморно-холодным выражением лица, волокущего за ухо расфранченного мальчишку лет двенадцати. Ухо у юнца было того же цвета, что и кавалергардский мундир, но тем не менее терзаемый сохранял стоическое молчание, не скрывая при этом явного удовольствия произведенным переполохом.

– Пажи куролесят, – услышал я за спиной чей-то голос. – Кто-то из кавалергардов задремал, а этот, ишь, шельма, стащил патрон – и в камин. Уж сколько раз их за это драли!

Я сконфуженно послал шпагу в ножны и бочком-бочком занял свое место в шеренге.

– Прошу простить меня, ваше величество. – Я склонился в поклоне, надеясь, что пудреный парик закрывает характерное покраснение ушей.

– Доблесть, молодой человек, в прощении не нуждается. И все же, – она повернула голову к моему дяде, – дорогой лорд Баренс, представьте смельчака.

– Ваше величество, это мой племянник Вальдар Камдил, лорд Камварон. Он прибыл вместе со мной в Россию, дабы искать покровительства у вашего величества.

– Неужели моему дражайшему кузену королю Георгу не нужны подобные храбрецы?

– Все дело в том, ваше величество, что мой племянник был чересчур усерден в решении вопросов чести.

Императрица смерила меня слегка насмешливым взглядом.

– Ну что ж, мы обдумаем ваши слова. – Она кивнула, выражая высочайшее удовольствие, и прошествовала далее.

Императорская тень в лице Безбородко притормозила возле чрезвычайного посланника и, получив из его рук опечатанный королевскими печатями пакет, двинулась вслед государыне. Лишь только взгляды, которыми обменялись дипломатические «зубры», отчего-то навели меня на мысль, что господин секретарь является искренним почитателем итальянской живописи.

Я не стану описывать ужин. Мне не дано обладать памятью голландских живописцев и запоминать вид и размещение блюд, установленных на столе, а все лежавшее на этих блюдах исчезало с такой скоростью, что я едва успевал сообразить, что это было. Когда гофмаршал скомандовал сворачивать трапезу, я был уже на излете. Мне уже были до боли понятны все эти пухлые ручки и толстые щечки на придворных портретах. «Так жрать нельзя, – корил я себя, давая обет завтра не притрагиваться к пище. – А то ведь скажут, приехал из голодной Англии в Россию отъедаться, а я, как-никак, того... невольник чести. Надо поддерживать форму».

Жезл церемониймейстера вновь загрохотал по паркету, призывая придворных принять участие в следующем акте сегодняшнего представления.

– Ломбер ее величества! – произнес жезлоносец с видом таким торжественным, будто сообщил присутствующим о высадке инопланетян посреди Дворцовой площади.

Сытые и довольные участники спектакля вновь выстроились в шпалеры, ожидая вызова к карточному столу. , Впереди на правом фланге я увидел шефа кавалергардов, расправившего плечи, словно стремясь закрыть собой весь строй.

– Григорий Григорьевич, – обратилась к нему императрица с улыбкой любезной, как повестка в суд. – Мой дорогой граф, у меня для вас важное поручение. Мне кажется, полуденная пушка стреляла сегодня совсем не громко. Сходили бы, душа моя, разобрались, в чем дело. Вы ведь у нас генерал-фельдцехмейстер.

Я увидел, как вспыхнуло гневом лицо недавнего фаворита.

– Я счастлив служить вашему величеству! – сцепив зубы, процедил он, улыбаясь недобро. – Но деяние это столь велико и столь ответственно, что я осмелюсь просить себе в помощники дежурного генерала вашего – князя Васильчикова. Дабы дать ему возможность геройством своим в этом деле оправдать звезду, коей вы изволили нынче украсить его грудь.

Екатерина насмешливо посмотрела на Орлова, затем, через плечо, на побледневшего Васильчикова:

– А и то, князь, сходите, развейтесь.

Затем, напрочь теряя интерес к эскападам Орлова, она скользнула взглядом далее и остановила его на Преображенском подполковнике.

– Первым моим партнером в игре будет Григорий Потемкин, вторым – лорд Джордж Баренс, третьей я желаю видеть графиню Брюс.

Представление было окончено, этикет соблюден, и с этого момента начиналась произвольная программа. Отыскав среди толпы придворных герцогиню Кингстон, я предложил ей руку, и мы отправились осматривать достопримечательности дворца. Что и говорить, кроме моего «дражайшего дядюшки», это было единственное лицо, знакомое мне здесь, и, признаться, смотреть на это лицо мне с каждым днем становилось все приятней и приятней.

– Это ее возлюбленный, – услышал я за спиной негромкую русскую речь. – Непонятно, то ли она уехала за ним из Англии, то ли он за ней.

– Ну что вы! – произнес другой голос. – Конечно же, она. Говорят, он ужасный дуэлист, и уж точно известно, что он заколол на дуэли бывшего любовника этой прелестной молодой особы, герцога Гамильтона.

– Да ну!

– Вы же сами слышали, что говорил его дядя. Этот смельчак весьма рьян в вопросах чести.

– Говорят, герцогиня несметно богата, – поменял тему первый голос.

– Воистину несметно, – отвечал второй. – Вы бы видели, какую коллекцию картин она привезла в подарок государыне.

– Да, стоило бы за ней приударить.

– Не рекомендую, дорогой мой. Весьма не рекомендую.

Мы вышли из залы, и продолжения разговора я уже не слышал. Мы бродили по дворцу рука об руку, беседуя ни о чем, и я был рад, когда леди Бетси первой завела речь о поселении меня во флигеле своего дома. Я с радостью принял это предложение, и, сказать по правде, не только из-за дядюшкиных рекомендаций. Быть может, он и был прав, обвиняя герцогиню во всех смертных грехах, но чувства мои подсказывали совсем другое, и теперь у меня появлялся шанс самому выяснить правду.

Связь включилась как-то неожиданно. Вдруг передо мной предстал небольшой уютный кабинет с ломберным столом посередине, вокруг которого с картами в руках расселась уже знакомая мне четверка игроков. Внезапно дверь комнаты резко распахнулась, и в нее спиной вперед влетел гофмаршал, явно теснимый превосходящими силами противника.

– Не ведено пускать, не ведено, – жалобно твердил придворный.

– Пшел вон, каналья, – рявкнул на него появившийся следом Орлов и, схватив беднягу за грудки, выкинул его из комнаты.

– Чему обязана, граф, – ледяным тоном осведомилась Екатерина, не поднимая глаз от карт.

– Пушка велела вам передать, что отныне будет палить во все жерло. Токмо дежурный генерал ваш, князь Васильчиков, в сей славной баталии тяжко ранен, ибо, запнувшись о камень ножкой, пребольно ударился головой о лафет.

– Благодарю вас за добрые вести, граф, – все в той же интонации отвечала императрица. – Я вас более не задерживаю. Орлов забористо выругался и вышел, хлопнув за собой дверью.

– Вальдар, – попросил меня лорд Баренс. – Распорядись, чтобы Редферн приготовил нашу карету. Не думаю, чтобы после этого визита игра продолжалась долго. А когда публика начнет разъезжаться, кареты битый час недождешься.

Связь исчезла. Я достал часы и, посмотрев на них, покачал головой с укоризной.

– Время позднее. Пора возвращаться.

– Но еще совсем светло, – возразила мне очаровательная спутница.

– Это белые ночи. Здесь летом белые ночи, – поспешил я блеснуть эрудицией.

Отловив ближайшего лакея, я послал его отыскать слугу лорда Баренса и велеть ему прийти сюда. Лакей почтительно поклонился и бросился выполнять поручение. Поговорив еще немного с герцогиней и заверив, что завтра же поутру не премину воспользоваться ее гостеприимством, я спустился вниз на свежий воздух.

Картина, представшая моему взору, была странна. Питер Редферн с достоинством высокооплачиваемого английского камердинера спешил на зов хозяина. Видимо, задумавшись, он едва не столкнулся с грузным мужчиной в адмиральской форме. Редферн посторонился было уступить дорогу и вдруг отпрянул как ужаленный и, зайцем соскочив с парковой дорожки, укрылся за высоким постаментом одной из статуй. Даже не заметив этого, адмирал прошествовал мимо, и я смог вполне отчетливо рассмотреть его. Ничего наводящего ужас в облике неизвестного флотоводца, на мой взгляд, не наблюдалось. Пыхтя, как паровой катер, адмирал прошел мимо меня и скрылся за дворцовой дверью.

– Питер! – окликнул я камердинера.

– Да, сэр! – ответил тот, появляясь из-за статуи.

– Готова ли карета?

– Да, сэр!

– Мы отправляемся через пять минут.

– Да, сэр! Слушаюсь, сэр! – ответил он, глядя на меня остекленевшими глазами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Говорите умно. Враг подслушивает.

Станислав Ежи Лец

Наша карета резво неслась в сторону Петербурга. Помнится, по этой вот дороге пешком, то ли для того, чтобы сэкономить деньги на кучере, то ли стараясь надышаться вволю, гулял уже упоминавшийся мною великий русский гений. Во всяком случае, так рассказывала мисс Элейн Трубецкая, преподававшая у нас в Итоне химию. И по совместительству, для желающих российскую словесность. Образ поэта, вышагивающего многие версты с тростью, залитой свинцом, с детства накрепко врезался в мою память.

– Ну, каковы твои успехи? – поинтересовался лорд Баренс, когда мы выехали из парков, окружающих Екатерининский дворец.

– Леди Бетси предоставляет в мое распоряжение флигель своего дома.

– Это хорошо, – кивнул мой дядя.

– Честно говоря, я, как ни смотрю, не могу представить себе за ней всех тех преступлений, о которых вы говорили.

– Зато я, дорогой племянник, очень хорошо могу представить, как ваше сердце наполняется трепетанием при взгляде на прелести объекта вашей разработки. Послушай, Вальдар, я уже говорил и готов повторить: она приехала сюда не просто так. И Калиостро едет сюда не просто так. Даже если предположить, что, вернув герцогине молодость, он вверг ее в клинически невинное состояние, значит, ему так нужно. Дай бог, чтобы замыслы этого шарлатана ограничивались какими-либо финансовыми операциями. Однако, судя по последним его странствиям среди европейских монархов, здесь может быть совсем другая игра. – Он задумался, вероятно, пытаясь мысленным усилием проникнуть в коварные планы графа Калиостро.

– Да, кстати. – Лорд Баренс расстегнул карман камзола.

– На, подари при случае герцогине. – Он высыпал в ладонь пригоршню крупных розовых жемчужин.

– Мой сегодняшний выигрыш, – пояснил лорд Джордж. – У нее этого добра навалом, но все равно будет приятно. Она любит жемчуг и бриллианты, а ты зарекомендуешь себя галантным кавалером, а не только лихим рубакой.

Связь активизировалась внезапно. Впрочем, она всегда включалась без предупреждения, заставляя меня с непривычки дергаться.

– Пройдет, – заметив мое рефлекторное движение, махнул рукой мой первый номер. – Послушаем, что агентура сообщает.

– Хохол, сколько можно тебя ждать! – раздался раздраженный голос, судя по характерному акценту, явно принадлежащий Екатерине.

– Прошу простить меня, ваше величество, я готовил бумаги для доклада.

– Наш агент Безбородко?! – ошарашено прошептал я, словно опасаясь, что нас могут подслушать.

– Это была бы большая удача. Но нет. Кроме того, ты же сам видишь, наш агент только слышит происходящее, иначе дал бы картинку. Порадуемся тому, что есть.

– Что у тебя там? – продолжала императрица.

– Румянцев докладывает из Бендер, что, невзирая на Кучук-Кайнарджикский мир и многие славные победы русского оружия, турецкая Порта в сих местах имеет недобрые замыслы и резоны к дальнейшему ведению войны. А посему он просит выделить солдат и средства для усиления днестровской крепостной линии, а также напоминает о намерении вашего величества направить отдельный корпус для приведения в российское подданство полученного нами по договору Крыма.

– Хорошо, завтра же соберем военную коллегию. Из Польши что?

– После взятия Суворовым Краковского замка явное восстание подавлено, но французы продолжают интриговать и слать своих эмиссаров, а разрозненные отряды инсургентов таятся в лесах как самой Польши, так и в Литве, Белоруссии, Волыни и Подолии. К тому же полякам, как и туркам, помогает Австрия.

– Что ж ей-то неймется?

– С одной стороны, при австрийском дворе, видимо, считают, что часть Польши, доставшаяся им по договору, не так хороша, как бы хотелось. А с другой – усиление России при вашем правлении вообще не дает спать европейским монархам. Пожалуй, лишь Георг III является последовательным другом вашего величества.

– Георг III? – Слова Безбородко явно отвлекли императрицу от своих мыслей. – Да, но об этом после. Сейчас недосуг. Значит, в Польше все еще неспокойно. Изловлен ли Карл Радзивилл?

– Никак нет, государыня-матушка. И он, и граф Огинский пребывают в Париже, где живут в большом фаворе под крылом короля Людовика.

– Идиот! – Комплимент Екатерины своему коронованному собрату был отвешен явно от чистого сердца. – Я, понимаю, что это всего лишь задворки Франции, но как бы его величеству не пришлось на себе почувствовать, насколько пагубно давать покровительство разного рода мятежникам. Пламя в карман не спрячешь. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день все эти повстанцы примутся и за самого покровителя. Каковы новости о Пугачеве?

– Бунтовщик отбит из-под Оренбурга, но ушел в степи, где поимка его представляет большие трудности.

– Медленно, Безбородко, медленно! Подумайте, кем можно заменить Суворова в Польше, пусть отправляется на Яик. Завтра доложите мне перед военной коллегией ваши соображения.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Хорошо. Что у нас еще?

– Разыскание по делу о злоумышлениях братьев Орловых. Достоверно известно, что граф Григорий Григорьевич содержит на свой кошт тысячу гвардейских солдат, кои готовы действовать по единому его слову. Известно также, что хвастал он в присутствии Александра Кирилловича Разумовского, мол, за месяц они могут сместить ваше величество с трона.

– А тот что?

– Ответствовал, что вздернуть Орлова можно и в неделю.

– Славный ответ. Отличить молодца.

– Такоже известно от верных лиц, что Орлов имеет беседы с иерархами Церкви, в которых поносит ваше величество, называя себя верным защитником православия.

– К долгополым, значит, Гришка подался. Ну и быть ему самому долгополым! Я ему cue «православие» припомню. Что полюбовница братца его рассказывает? – Тяжелый вздох, раздавшийся в кабинете, казалось, был явственно слышен и без связи через версты, нас разделявшие.

– Утверждает, что она дочь Елизаветы Петровны и, стало быть, прямая государыня всея Руси. Обещает отречься от власти в вашу пользу, ежели вернут ее к законному супругу графу Алексею Орлову.

– А Алехан что же?

– В Острове из конюшен не вылезает. В разъяснении своем написал; .мол, вез передать ее в руки вашего величества; венчал их ложно поп-расстрига из команды флагмана; ну и, мол, предан...

– Ах каков подлец! Самозванка-то покрепче, чем он, духом будет. Ладно, продолжай дознание. С Орловых глаз не спускать! В Остров вели послать команду преображенное, пусть поберегут героя. Хотя постой, днями он сам здесь явится. Чесму праздновать будем. Но людей вели к нему приставить. Что там наши искатели вечной истины? Отыскали свою исконную мудрость?

– С позволения вашего величества, наш человек докладывает, что бывший гофмейстер герцога Брауншвейгского господин фон Рейхель, мастер масонский, привезший в Россию шведскую систему строго повиновения, ведет переговоры с действительным статским советником Елагиным о соединении восемнадцати российских лож под единым уставом.

– Строго повиновения, конечно же? Дабы умники наши, сами того не ведая, работали на дядю Фрица? Пожалуй, это уж слишком!

– К этому следует добавить, ваше величество, что известный маг, прорицатель и великий магистр граф Калиостро более недели тому появился в Митаве, творил там всякие чудеса и якобы изъявлял желание далее ехать в Санкт-Петербург.

– Что этому шарлатану здесь надо-то?

– Не могу знать, ваше величество.

– А должен бы. На то я тебя секретарем и держу. Узнай и доложи. Ладно, давай сообщай, о чем пишет наш дорогой кузен король английский. Вижу, не терпится тебе.

Судя по паузе, наступившей после этого вопроса, Безбородко явно замялся, подыскивая слова.

– Видите ли, ваше величество. Король Георг III просит у вас помочь ему военной силой против американских мятежников.

– Что же это у него, солдаты перевелись?

– Дело в том, что генералы, коих Георг посылает в колонии, такие же масоны, как и те, кто воюет против них на стороне повстанцев.

– Вот тебе и еще один резон, чтобы искоренить cue вредное семя. Так чего же хочет от нас Георг?

– Ваш кузен обещается заплатить по двадцать пять соверенов за каждого конного и по десять за пешего. Плюс к этому он готов взять на себя все расходы по снаряжению похода. А это составляет...

– Ты толком говори! Расчеты я и сама вести умею.

– Король Георг просит двадцать тысяч казаков для подавления мятежа.

– Это он верно придумал. Среди казаков масонство не в заводе. Да только где я ему двадцать тысяч казаков-то сыщу. Они, поди, не на грядках растут...

– Король Георг обещает широкие морские привилегии для России. К тому же он пишет, что король Франции Людовик XVI тайно помогает инсургентам оружием и людьми.

– Морские привилегии для России вещь полезная. Ежели Англия для нас навигацкий акт отменит, из того большая польза проистекать будет. Да и Людовику нос укоротить не мешало бы, чтобы не совал его в чужие дела. Да только казаков где взять? Хотя... – Екатерина помедлила. – Есть тут у меня одна мысль. Бредовая, но отчего бы не попробовать?

Даже по закрытой связи было слышно, что мысль, пришедшая в голову императрице, была весьма ей по вкусу.

– Что, если мы в Америку отошлем Емельку Пугачева с его разбойниками? А вдобавок еще и своих масонов отдадим. С правом казнить их лютой смертью, коли брыкаться станут.

Безбородко явно был ошеломлен подобным предложением.

– Мысль великая, государыня, – придя в себя, выдавил он. – Да вот только как cue предприятие свершить?

– Это твоя забота, голубь мой. Думай. Завтра мне свои соображения изложишь. Есть ли еще дела?

– Никак нет, ваше величество.

– Тогда свободен. Да, вот еще что: найди-ка Циклопа, пусть сходит к князю Васильчикову да выгонит его из дворца. Пускай тот катит в Москву и впредь до моего повеления не возвращается. И вот, – Екатерина сделала паузу, видимо, обдумывая слова, – разузнай-ка мне поболе о том английском офицере, который меня на балу собой закрыть тщился. Как там его, то бишь?

– Вальдар Камдил, ваше величество, лорд Камварон.

– О нем самом, душа моя. А теперь иди, я нынче притомилась.

Связь исчезла так же внезапно, как и появилась, видимо, наш соглядатай был вынужден срочно покинуть свой наблюдательный пункт.

– По-моему, у тебя есть шанс занять место фаворита, – задумчиво произнес Баренс. – Что ж, это дает нам определенные выгоды.

При этих словах все съеденное нынче взбунтовалось и начало поступательное движение к горлу. Я лихорадочно затряс руками, не имея возможности иным способом продемонстрировать свое несогласие.

– Милорд, может, мне лучше вернуться в Англию? Там меня всего лишь обезглавят, – выдавил я, когда ко мне снова вернулся дар речи.

– Успеешь, мой дорогой, пока ты нужен здесь. К тому же это всего лишь мои предположения и место в императорской постели тебе еще никто не предлагал. А сейчас помолчи. Мне нужно обдумать услышанное.

Он задумался и до возвращения в английское посольство не проронил ни слова.

Полночь висела над городом ровным серым покрывалом, и вдоль прешпекта дул ветер, сгибая деревья и пропитывая листву невской сыростью.

– Однако уже поздно, – задумчиво глядя на циферблат своих часов, отметил лорд Баренс.

Восковые свечи неслышно оплывали на бронзу канделябра, скрывая белым занавесом наготу резвящихся нимф.

– Я думаю, можно выпить по рюмочке коньяка и ложиться в кровать. Надо непременно сказать Редферну, чтобы он положил туда грелки. Терпеть не могу спать в холодной и сырой постели. Кстати, тебе рекомендую тоже позаботиться об этом. – Лорд Джордж поднялся и достал из пузатого голландского буфета бутыль с прозрачной темно-янтарной жидкостью. – Прекрасный французский коньяк, – мечтательно глядя на содержимое сосуда, произнес мой дядя. – Остается только жалеть, что у нас не умеют делать таких великолепных напитков. Теперь возьмем кусочек лимона, посыплем его тертым шоколадом – это лучшая закуска к коньяку. Как говорит один мой знакомый: сие есть единственный резон, оправдывающий существование Франции. – Он разлил жидкость по рюмкам. Со стороны могло показаться, будто, неспешно повествуя мне о ритуале поглощения спиртного, Джордж Баренс присутствует в каждом произнесенном слове, но я имел возможность наблюдать его уже довольно долго и потому мог биться об заклад, что истинные мысли моего дяди все еще не вернулись из Царского Села.

– Милорд, – произнес я, дождавшись, пока его милость выпьет свой коньяк и закусит его лимоном, – надо что-то делать с Редферном.

– Что именно, друг мой?

Я даже несколько растерялся.

– Ну-у... поговорить. Узнать, что он скрывает.

– А зачем? Каждый человек что-то скрывает. У каждого в шкафу свой скелет. У одних это скелет канарейки, у других это скелет слона. Во многом это зависит и от объема шкафа, который вы себе можете позволить. Ты думаешь, он шпион? – продолжал наставительно мой дядя. – Я весьма сомневаюсь в этом. Но предположим, что ты прав. И что же? Он видел, что ты его разоблачил. Ему остается либо бежать, но сие затруднительно – дом хорошо охраняется; либо убить вас, меня, остальную прислугу, посла, его секретаря, стражу... Сие тоже не назовешь поступком большого ума. Но если он честный человек, силой обстоятельств вынужденный скрывать свое истинное лицо, – можете мне поверить, мой дорогой Вальдар, он сам придет сюда, чтобы все рассказать, ибо больше идти ему некуда. А как я понял из ваших слов, опасность, представшая пред ним, выше его сил. Хотите лучше узнать человека, испытайте его доверием. Если желаете, можем держать пари, что я прав.

В дверь негромко постучали.

– Вы позволите, ваша милость? – На пороге возник Редферн, несколько бледный, но по-прежнему старательно играющий роль вышколенного слуги. – Милорды, ваши постели согреты. Я пришел узнать, не будет ли каких указаний.

– Нет, Питер, ты свободен, – скучающим тоном ответил лорд Баренс.

Редферн стоял, переминаясь с ноги на ногу, все более и более бледнея.

– Что-то случилось, друг мой?

Камердинер набрал в грудь воздуха, немного задержал, выдохнул резко, словно выдавливая из себя последние сомнения, и заговорил отрывисто, будто выбрасывая лопатой из погреба души фразу за фразой:

– Покаяться хочу... О жизни своей поведать... Чтоб по правде... И делайте со мной, что хотите.

– Не бойся, Питер, – успокоил его мой дядя. – Здесь никто не желает тебе зла. Говори.

– Имя мое, данное при крещении, Петр Ребров. Отец мой, Ермолай Ребров, казаковал, да был убит где-то в Туретчине. Я сызмальства был в услужении у господ Разумовских, казачком. А как сестра Кириллы Григорьевича замуж вышла за Ефима Федоровича Дарагана, так я ему достался. У него уже в гайдуки выбился, очень он меня отмечал. Да вот беда, положила на меня глаз хозяйка и начала обхаживать и так и этак. Ефиму Федоровичу, понятное дело, о том донесли. Он осерчал люто, да и велел записать в рекруты. Выпала мне доля служить в этих местах на бриге «Ганимед». Сначала был матросом, потом командир корабля капитан-лейтенант фон Ротт узнал, что я справный слуга, и записал к себе вестовым. Полгода жил я, горя не знал, но вот однажды зашли мы в город Гамбург, чтобы снасти поправить – нас перед тем как раз изрядно штормом потрепало. Сошел я на берег, побродил, посмотрел. Решил выпить. Нашел около порта какой-то кабак и только собрался пропустить кружку-другую пива, глядь, а в уголке наш капитан с каким-то незнакомым господином шепчется. Я прислушался: говорили они по-французски, а я-то французский язык с малолетства знаю... Так вот, этот господин все расспрашивал нашего командира про какие-то новые морские орудия да рассматривал бумаги, которые перед ним капитан положил. Потом он дал ему кошелек с золотыми монетами. Фон Ротт открыл было его, начал считать, да тут меня заприметил. Ка-ак подскочит, словно ужаленный! Я через столы, через лавки – к двери, фон Ротт за мной. И дружок его вместе с ним. Тот господин-то попроворней был, совсем почти догнал, зажал у какого-то забора в тупике. Хотел в меня из пистоля пальнуть, да, видать, кремень у него сбился, отвел Господь беду... Я тут камень с земли подхватил, по темечку господину хорошему приложил – и ну через забор, только меня и видели. На корабль, понятное дело, сунуться поопа-сался. На следующий день по всему Гамбургу объявления. Мол, я вор-душегуб, похитил корабельную казну, к тому же убил немецкого дворянина, коей вместе с капитаном тщился меня Поймать. Насилу утек из Гамбурга на французском корабле. Поступил денщиком на службу к французскому офицеру, капитану де Шатобюссону. С ним и до Канады добрался. Прожили мы там с ним три года, да вот послали нас как-то держать форт на реке Святого Лаврентия. А форт, тьфу, так, одно название: пять хижин да частокол. Нас полсотни человек, а припасов, считай, нет. Что могли, мы добывали: охотились, рыбу ловили, а как зима настала, совсем нам каюк пришел. Решили возвращаться в Монреаль, да только никто не дошел. И тут вновь меня бог спас. Вы нашли, обогрели, вылечили. Я вам по гроб жизни обязан. – В глазах у Редферна, преданно смотревшего на лорда Баренса, стояли слезы...

– Тот адмирал сегодня в Царском Селе и был фон Ротт? – спросил я, пытаясь избавить Петра Реброва от тяжких объяснений.

– Он самый, – кивнул головой тот.

– Ну, вот и славно, – как ни в чем не бывало улыбнулся Баренс. – Теперь все стало ясно, а это уже хорошо. Ты среди друзей и можешь не волноваться, мы вовсе не намерены тебя выдавать. Если даже вдруг фон Ротт узнает тебя, это ерунда. Ты представитель пятого поколения Редфернов, состоящих на службе у лордов Баренсов. Ну а насчет самого твоего адмирала мы постараемся придумать что-нибудь полезное и для нас, и для Российской империи. Пока же пойди проверь, не остыли ли постели, и пора спать, друзья мои. Как говорят здесь, в России: утро вечера мудренее.

Когда утро начинается с доброго отеческого пинка, день обещает быть особенно мудреным.

– Вставайте, Вальдар, каникулы закончились. Работы непочатый край.

Я продрал глаза и, не поймав взглядом домашнего электронного циферблата, утвердился в мысли, что трудовые будни продолжаются.

– Вставай, вставай! – поторопил меня лорд Баренс. – Нечего здесь вылеживаться. Ночью спать надо.

Я был полностью согласен с дядей, с одной лишь поправкой: утро – время после сна, вечер – время перед сном. А те часы, которые лорд Джордж именовал «ночью», у меня отчего-то мало ассоциировались со сном, особенно в условиях белых ночей.

– Кофе... – жалобно простонал я.

– Еще не намололи, – ободрил меня мой нежный родственничек. – Ничего, в городе попьешь. Так, сейчас ты берешь свой лейтенантский патент и движешься в адмиралтейство. Напиши прошение на высочайшее имя о включении тебя в списки офицеров флота ее величества. Да, и вот еще что, запомни, тебе ровно ни о чем не говорит ими Филиппа Стефенса.

– Оно мне действительно ни о чем не говорит, – при знался я.

– А зря. Это секретарь первого лорда адмиралтейства, в полку которого ты имеешь честь состоять, и руководитель военно-морской разведки Англии. Можешь не сомневаться, если Екатерина поручила Безбородко узнать о тебе побольше, то вопрос о причастности твоей к людям Стефенса непременно встанет.

– Понятно. Стефенс – секретарь первого лорда адмиралтейства, но я, увы, не могу вспомнить его даже в лицо. А уж то, что он шеф морской разведки, для меня и подавно новость, – согласно пробурчал я.

– Вот так-то лучше. Дальше, когда ты освободишься в адмиралтействе, ты спустишься по Невской першпективе до Садовой улицы. Увидишь, там строится здание Гостиного Двора, повернешь направо, дойдешь до дома статского советника Стесселя. У него снимает этаж отставной драгунский полковник Нетишицкий. Зайдешь к нему, передашь пакет. Это письмо великого магистра масонских лож Англии герцога Бьюкема, упрекающего наших масонов за чересчур самостоятельную линию и отказ от повиновения первоначальным конструкторам ложи. Быть может, это хоть косвенно поможет им уйти из-под удара. На словах передай все то, что ты слышал вчера о масонах в кабинете Екатерины.

– Из кабинета, – поправил я.

– Какая разница, – досадливо поморщился лорд Баренс. – Главное, чтобы никто из ложи, которую представляет Нетишицкий, не участвовал в учредительном собрании, что созывают фон Рейхель, Елагин и, возможно, Калиостро.

– Понял.

– И еще одно, постарайся не забыть. Как я уже говорил, за тобой, вероятно, будут следить. Когда ты выйдешь из адмиралтейства, обязательно купи «Санкт-Петербургские ведомости». Они продаются как на русском, так и на французском. Там есть объявление, что отставной полковник Нетишицкий, квартирующий в доме статского советника Стесселя, предлагает господам офицерам прекрасных верховых и вьючных коней различных пород. Он известный конезаводчик, так что официальная версия твоего посещения: покупки пары лошадей. Когда все это исполнишь, возвращайся сюда, все уже будет готово к переезду. Надеюсь, ты помнишь, что на ближайшее время твой основной пост у ног прекрасной дамы?

– Дядя! – Я скривился и стал выглядеть еще более кисло, чем выглядел до того.

– Ладно, я умолкаю, но ты поспеши. Да приведи себя в порядок, вид у тебя преужасный.

Я поспешил. Я привел себя в порядок и побывал в адмиралтействе: написав, сдав, выслушав и вновь что-то написав. И все это время в моем мозгу крутилось: «На тридцатом году жизни, после тяжелого непродолжительного сна, не приходя в сознание, приступил к работе...»

– Покупайте газету «Санкт-Петербургские ведомости»! Выстрел в Царском Селе! Английский офицер спасает императрицу! – услышал я буквально у своего уха вопли бойкого мальчишки, размахивающего свежей газетой. «Господи, воистину газета – это черновой набросок истории. Интересно, что же я там такого совершил?» Обменяв грязно-зеленый медяк на лоскут не менее грязной бумаги, я с немалой радостью для себя узнал, что некий англичанин Вальтер Камодин, прибывший в свите английского посла, своей грудью защитил матушку императрицу от выстрела злоумышленника, родом турчанина. Оный сейчас изловлен и в Петропавловской крепости допрашивается. «Турок-то откуда взялся?» – вздохнул я, переворачивая «Нувель де Санкт-Петербург» в поисках нужного объявления. Оно было на месте, как и обещал мой дядюшка.

Общение с полковником Нетишицким не было ни бурным, ни долгим. Приняв пакет и выслушав в полном молчании ценные инструкции, он проводил меня до двери и заявил громко, вероятно, чтобы было слышно на лестнице:

– Лошади ваши, сударь, завтра к полудню готовы будут. Жду вас в Манеже, сами оцените.

После этого полковник сложил вместе три пальца правой руки и резко кинул их от левого плеча вниз. Я недоуменно посмотрел на этот жест и поднял руку, сжатую в кулак «Рот Фронт». Быть может, движение мое его удовлетворило, быть может, он счел меня посвященным другой системы, но, во всяком случае, без дальнейших пятикратных подпрыгиваний и похлопываний себя ладонями по ушам он выпустил меня из дому и запер дверь.

Признаться честно, на этом мой завод кончился. Я понял, что если в ближайшие десять минут не выпью чашечку кофе, никакая пинковая тяга не сдвинет меня с места. А потому, решив, что ближайшие десять минут вряд ли способны что-то изменить в ходе истории, я отправился вверх по Невскому, туда, где красовалась недвусмысленная вывеска: "Кофейный дом «Четыре фрегата».

Держа в руках дымящуюся чашечку ароматного кофе, ощущая ее тепло, я чувствовал, как жизнь вновь возвращается ко мне. Зажмурив глаза от удовольствия, я медленно, глоток за глотком, впускал в себя живительную силу арабского кофе, сдобренного кардамоном. И весь мир со всеми его дворцовыми дрязгами и масонскими заговорами отступил куда-то в непроглядную даль, почти что сгинул.

Внезапный шум прервал мою медитацию. Шум полуразбойный, полусветский, будто банда французских головорезов захватила это уютное местечко.

– Отчего же это соискатель младшего офицерского чина не приветствует генерал-фельдцехмейстера российской армии?

Давешний шеф корпуса кавалергардов высился надо мной, гордо уперев руки в боки и полупрезрительно мерил меня взглядом.

– Расскажите-ка нам, господин Камодин, от каких таких турок вы спасали нашу императрицу?

– Турки? – переспросил я. – Полная ерунда. Что же касаемо приветствия, я все еще не состою в российской службе, а потому оставляю за собой право здороваться с людьми, мне лично известными. А впрочем, здравствуйте, если хотите.

– Что, вы меня не знаете?! – прогремел генерал, явно пропуская мимо ушей мои последние слова. – Я граф Орлов.

– Должно быть, очень лестный титул, – пожал плечами я. – Но я не отношусь ни к орлам, ни к страусам, ни к перепелкам, ни к какой другой пернатой живности. А потому прошу простить, мне недосуг с вами разговаривать.

– Что?! Вы меня вызываете?! – Кулаки фаворита грохнули об стол, заставляя блюдечко взмыть вверх.

– Отнюдь. – Я отхлебнул из недопитой чашки. – Вы же видите, мне не до того.

– Тогда я вас вызываю! – взревел Орлов.

– А это уж как вам будет угодно. Желаете прямо здесь и сейчас или же я могу допить свой кофе?

Думаю, мое хамское спокойствие вконец обескуражило любимца Екатерины.

– Вам выбирать, – рыкнул он, но уже на два тона ниже.

– Думаю, это дело секундантов. Впрочем, вот с секундантом у меня как раз... – Я не успел договорить.

– Если вам, сударь, будет угодно, я бы почел за честь для себя выступить вашим секундантом.

Человек, произнесший эти слова, был одет в гусарский мундир, и усы стрелками на тонком лице придавали ему вид дерзкой удали, особенно среди прочих присутствующих лиц, выбритых до синевы.

– Принимаю ваше предложение с благодарностью. – Я встал, склоняя голову. – Лейтенант Вальдар Камдил, лорд Камварон.

– Лейб-гвардии гусарского государыни императрицы эскадрона поручик Никита Ислентьев.

– Ну что ж, граф, вопрос с секундантом разрешился сам собой. Для вас же, я думаю, это будут сущие пустяки. Осталось решить вопрос с оружием. Признаться, я не особо люблю нынешние шпаги. Это какие-то недопалаши, фехтование на них не доставляет никакого удовольствия. Кроме того, даже если я изукрашу шрамами ваше лицо, ваше сиятельство, вы все равно не станете похожи на Григория Потемкина. – Орлов вскинулся было, видимо, готовый идти в рукопашную, но остановился, лишь заскрежетав зубами.

– Надеюсь, итальянские рапиры вас устроят?

– Вполне, – не разжимая зубов, процедил он.

– Что ж, тогда ваши люди легко могут найти меня в доме герцогини Кингстон у Измайловского моста.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Но лица многие перед моим лицом

К моей руке имели уваженье.

Ведь то, что для нее всего лишь продолженье,

Для них уже является концом.

Сирано де Бержерак

«Скажи-ка, дядя, – примерно так начинался мой страстный монолог, повествующий прямому начальству о невскопроспектном кофепитии. – Ведь недаром...»

Недаром, так уж недаром! Молчание лорда Баренса казалось затишьем перед бурей, и я мог лишь смутно догадываться, к каким черепно-мозговым травмам может привести буря на канале закрытой связи.

– Господи, и зачем тебе это было нужно? – с интонацией шекспировского трагика произнес лорд Джордж. – Мой дорогой, постарайся понять – ты не должен следовать за событиями, ты должен их формировать. Причем именно так, как это выгодно для решения нашей общей задачи. Я понимаю все резоны Орлова – он считается первым дуэлистом в городе и никому этой славы отдавать не намерен.

– Да я в общем-то и не настаиваю.

– На твоем счету, как минимум, две эффектные выходки: убийство на дуэли герцога Гамильтона и пленение Джона Пол Джонса...

– Я никому не рассказывал, – пробовал было втиснуться я в речь посланника.

– Редферн рассказывал в Царском Селе, в людской. Наверняка Орлову уже известно о «Фениксе». Причем дух повествования, полагаю, тот же, что и в сегодняшней заметке о тебе в «Ведомостях». Ты уже читал?

– Довелось, – вздохнул я. – Думаю, рассказ о том, как я ударом левой пятки потопил линейный корабль пиратов, произвел на Орлова грандиозное впечатление.

– Это уж не извольте сомневаться. Ладно, давай посмотрим, удастся ли извлечь из этого приключения какую-либо пользу. Вариант твоей гибели, думаю, рассматривать не стоит.

– И на том спасибо.

– Не за что. Твое ранение нам тоже мало что дает. Так, теперь предположим ранение Орлова. Здесь возможны варианты развития игры. Если Екатерина действительно охладела к своему фавориту, то для нее это удачный способ отделаться от него без лишнего шума.

– Или же наоборот – воспылать любовью.

– Тоже возможный расклад. В таком случае я тебе не завидую. Никакая защита от турецкого нашествия здесь уже не поможет. Надеюсь, мне удастся вытащить тебя из казематов Петропавловской крепости, но как агент ты будешь не просто паленый, а печенный в угольях. Кстати, если ты убьешь Орлова, этот же вариант для тебя более чем вероятен. Так что постарайся ограничиться ранением, и по возможности не слишком тяжелым, чтобы не вызвать у императрицы приступ жалости, с одной стороны, и на какое-то время вывести графа из игры – с другой. Быть может, это и сработает.

– И что?

– В таком случае между тобой и императрицей может возникнуть незримая связующая нить. Ты можешь стать, как бы это лучше выразиться, офицером для особо щекотливых поручений. Ты прямо создан для этой роли: немногословный, не слишком умный, без собственных интересов, к тому же отважный и мастерски управляющийся с оружием. Как любят выражаться романисты – верная рука, верная шпага королевы. Хотя свою верность государыне тебе еще предстоит доказать.

Колкость лорда Баренса по поводу моих умственных способностей была не слишком корректна, но, думаю, утверждение о том, что я назубок знаю всю таблицу умножения и читал Пушкина в подлиннике, не смогло бы поколебать его предвзятого отношения. Но, как ни считай, выбор был невелик: либо Екатерине понравится результат сегодняшней дуэли и победитель получит приз за отличное фехтование, либо участь моя будет горька, как салат из алоэ. Согреваемый подобными размышлениями, я добрался наконец до особняка герцогини Кингстон, где обещал находиться вплоть до прихода секундантов.

Леди Кингстон приняла меня радостно, но, как мне показалось, это была радость ребенка, надолго оставленного одного дома и дождавшегося наконец прихода взрослых. Герцогиня была любезна и грациозна, она была восхитительна, но все же в фигуре ее чувствовалась напряженность. Так молодая актриса, зная назубок играемую роль, боится сбиться и выйти из образа.

– Я решила сегодня ввечеру устроить бал в честь своего приезда в Россию. Иллюминация, фейерверк, танцы до упаду! Все молодое и веселое в Петербурге должно быть на моем балу. Вы любите балы, Вальдар? – возбужденно пропела она, кружась, будто в танце, по залитой солнцем парадной зале.

– Нет, – признался я, качая головой. – Слишком ярко, слишком шумно, слишком много людей.

– Ну да, я все время забываю, что вы росли в провинции, – останавливаясь, мило улыбнулась леди Кингстон – Мой дорогой, все это в прошлом. Ныне вы находитесь при одном из самых блистательных дворов Европы. Пожалуй, я должна стать вашей учительницей: привить вам хорошие манеры, придать вам должный лоск. Поверьте, вы можете стать самым блестящим кавалером. – С деланной суровостью она погрозила мне пальчиком. – Запомните, милорд, сегодня вечером у вас первый урок. И не смейте отказываться. Я не приму вашего отказа.

Мысль моя моментально унеслась лет на пятнадцать назад в стены Итона. Когда-то меня уже учили хорошим манерам. Склонившись и сделав шляпой росчерк изысканный, как каллиграфический иероглиф мастера дзен, я заворковал по-французски с притворным вдохновением и придыханием:

– Сударыня, благодарность столь переполняет мою душу, что слова просто не в силах выразить глубину и нежность чувств, которые ваша речь разбудила во мне. Я недостоин ваших трудов, ибо лишь пение ангелов, коим сопровождается всякий ваш шаг, может быть той наградой, которая заслужена вами по праву. И если служение мое, та малая лепта, которую я могу принести вам, удостоено будет единого вашего благосклонного взгляда, то я и саму жизнь свою готов положить на алтарь служения вам как истинному свету моего бытия! – В конце этой фразы у меня закончился воздух в легких, иначе я мог продолжать нести подобную галиматью еще довольно долго. – Бетси, вы хотите слышать от меня такие речи?

– Нет, – вздохнув, покачала головой леди Чедлэй, вдруг принимая вид спокойный и серьезный. – Они вам действительно не к лицу. Но увы, при дворе свои законы.

– Вряд ли я долго задержусь при дворе. Сегодня я подал прошение в адмиралтейство с просьбой о зачислении меня во флот ее императорского величества.

– Неугомонный, вы вновь бредите морем! Слава богу, я не бредил вообще и морем в частности, но если выбирать между придворным чириканьем и открытым морем, второе, на мой взгляд, было предпочтительнее. Постучавшись, в гостиную вошла юная служанка герцогини:

– Милорд Вальдар, к вам пришел какой-то гусарский поручик Никита. Он говорит, что выступает вашим секундантом.

– Спасибо, Вирджиния. Попроси его войти.

– Слушаюсь, сэр, – присела она в изящном книксене. Вирджиния вновь исчезла за дверью.

– Вальдар, вы с кем-то дуэлируете? Боже, когда же вы успели? – В голосе герцогини чувствовалась неподдельная тревога.

– По дороге сюда я зашел выпить чашечку кофе. Ну вот, слово за слово...

– О боже! Всего лишь чашечку кофе! И кто же ваш противник? – все так же возбужденно бросила леди Чедлэй.

– Граф Григорий Григорьевич Орлов.

– Несчастный! Ведь это же фаворит императрицы! – в ужасе воскликнула моя наставница светских манер. Я развел руками:

– Другие меня сегодня еще не вызывали.

– Господи, вы погубите себя, – произнесла она, переходя на полушепот. – Но как бы то ни было, постарайтесь выйти победителем. Если же случится непоправимое, вы можете рассчитывать на мою поддержку. Я богата, я помогу вам бежать из этой страны.

– Миледи, – улыбнулся я. – Не странно ли думать о бегстве, даже не вступив в бой.

– Главное – возвращайтесь, – как-то очень тихо проговорила она.

К месту дуэли мы прибыли минут за пятнадцать до назначенного срока. Лодочник, ожидавший клиентов на берегу Невы, исподлобья взглянув на двух господ, просивших перевезти их на остров Голодай и затем вернуться за ними через час, утвердительно кивнул головой. Всю дорогу к острову он не проронил ни слова, усердно налегая на весла и шумно выдыхая при каждом гребке. Целковый, выданный мной по настоянию поручика Ислентьева, должен был, видимо, напрочь отбить память у нашего перевозчика. Я сильно в этом сомневался, но, как объяснил мне по дороге мой новый приятель, маршрут, проложенный благородными господами к этому острову, не оставлял у лодочников сомнений в целях «прогулки».

Орлов появился вскоре после нас, сопровождаемый парой спутников.

– Мой секундант, – представил он небрежно, – контр-адмирал Герман фон Ротт.

Об этом он мог и не говорить. Спутать тучную фигуру бывшего командира брига «Ганимед» с чьей-либо еще на такой дистанции было весьма проблематично. Адмирал, по-видимому, небольшой любитель пеших прогулок, отдувался и вытирал пот со лба и щек платком величиной с небольшой парус. Второй спутник Орлова был мне незнаком.

– Доктор Магире, – представил Орлов, обращаясь к Ислентьеву. – Советую вам, господа, быть с ним как можно более обходительными.

Следуя совету противника, я как можно любезнее поприветствовал ученого эскулапа.

– Хотел найти для милорда англиканского священника, да вот беда, его нынче в Петербурге не сыскалось.

– Благодарю за любезность, – поклонился я, глядя на фон Ротта. По дуэльному кодексу всякое общение между враждующими сторонами должно было вестись через секундантов. – Будьте любезны, адмирал, передайте графу, что я католик, так что его хлопоты излишни. Однако начнем, пожалуй.

– Безо всякого сомнения, – прогрохотал Орлов.

– Не угодно ли будет вам, господа, решить дело миром? – пробасил фон Ротт.

Я отрицательно покачал головой и начал расстегивать камзол.

– Никогда! – вторил мой противник, вслед за мной сбрасывая свое расшитое галуном одеяние и оставаясь в одной рубахе.

– Что ж, если вы не желаете примириться, извольте выбирать оружие. – Секундант Орлова развернул плащ, принесенный с собой, демонстрируя собравшимся две прекрасные итальянские рапиры. После этого он подошел ко мне, давая право первому выбрать оружие.

Я взял ближайшую в левую руку и пару раз взмахнул клинком в воздухе. Плечо ответило ноющей болью. Я поморщился. Заметив мою гримасу, фон Ротт остановился и, согласно дуэльному статуту, произнес:

– Насколько мне известно, недавно вы были ранены. Быть может, сударь, желаете отложить дуэль?

Я внутренне зааплодировал:

– Благодарю вас, но это излишне. Я чувствую себя вполне нормально. К тому же рапира в моей правой руке не облегчит участи его сиятельства.

Согласитесь, нy как было в подобной ситуации не процитировать любимого Атоса!

Ангард! Мы сошлись, и клинки зазвенели. Воистину, выбирая для дуэли рапиру, я изрядно осложнил Орлову предстоящий бой. Тот был прирожденный шпажист. Сильный, быстрый, постоянно атакующий. В той же манере фехтовал мой добрый друг Джозеф Рассел, беспрестанно нанося противнику все новые и новые удары, заставляя его отступать, защищаться, терять контроль над боем и, в конце концов, пропускать роковой удар. Но сейчас в наших руках были рапиры, а не шпаги, – оружие тонкое и коварное, заставляющее грубую физическую силу отступать перед филигранной техникой и превращающее поединок между мастерами в схватку умов, а не мускулов.

Привыкший к более тяжелой шпаге, Орлов атаковал широко и мощно, бездумно тратя имевшиеся в явном избытке силы. Я уже неоднократно мог поразить его, поскольку, увлекшись атакой, противник начисто игнорировал защиту, спохватываясь каждый раз, когда очередное мое действие грозило прекратить наш поединок. Признаться, ранить его не составляло большого труда, но мне нужно было другое. Мне нужна была не банальная дуэль с выигравшим и проигравшим, а нечто такое, что выбивалось из ряда вон, что могло быть темой для салонных пересудов. Ибо, каковы бы ни были законы, но все, что выходит за рамки обычного, судится особо. А потому я выжидал.

Но вот рапира Орлова нацелилась мне в правую ногу, и он начал движение вперед, обозначая атаку. Сделав вид, что купился на эту нехитрую уловку, я закрылся второй защитой, по-испански вывесив руку. Конечно же, никакой клинок парировать мне не удалось, его там попросту не было. Заранее обрадованный близкой победой, Орлов перевел клинок вверх и сделал резкий выпад, желая пронзить мою ни в чем не повинную грудь. Это была оплошность. В тот же миг я повернул запястье, закрываясь терцией, и, разворачиваясь на правой ноге, подшагнул к Орлову. Внешняя сторона ладони моей левой руки скользнула под клинок Орлова у самой гарды, вслед за этим я резко повел свой клинок вниз в сторону графа. Это была одна из «домашних заготовок», тех самых тайных приемов, которыми маститые учителя фехтования награждали любимых учеников. Клинок Орлова развернулся у него в руке так, что навершие рукояти оказалось дюймах в трех от меня. Я с размаху налег на него грудью. Орлов взвыл. Острие его собственного клинка пронзило внутреннюю часть бедра, прошло ногу насквозь, выйдя чуть выше колена. В ярости граф дернулся было вперед, но затормозил, ощутив, как впивается в горло кончик моей рапиры.

– Полагаю, достаточно. – Я убрал оружие от шеи своего противника. – Доктор, делайте свое дело. Благодарю вас, господа. – При этих словах я вернул рапиру хозяину, сопровождая свое движение неизменным: – Всегда к вашим услугам.

Замерший было в оцепенении фон Ротт при этих словах пришел в чувство и, отбросив рапиру, подскочил к раненому графу. Я пожал плечами и кивнул своему секунданту:

– Пойдем, пожалуй. Нас здесь больше ничто не задерживает.

К берегу мы возвращались молча. «Фон Ротт, оказывается, близкий приятель Орлова, – думал я. – Занятный альянс. Надо бы побольше узнать об этом адмирале. Вряд ли подобные люди могли сблизиться по сходству характеров. Здесь что-то другое. Скорее всего некое общее дело».

В особняк герцогини я вернулся как раз к обеду. Это было очень удачно, поскольку, как я успел отметить, хорошее фехтование весьма способствует развитию аппетита. Невзирая на все мои попытки залучить в гости поручика Ислентьева, на сей раз мне пришлось обойтись без сотрапезника. Сославшись на срочные дела, он поспешил откланяться, оставив меня в ожидании последствий сегодняшнего поединка. Я не успел дойти до десерта, как последствия уже стучались в ворота особняка леди Бетси.

– Вы можете уйти через сад, – тихо сказала леди Бетси, глядя в окно столовой на присланный за мной наряд, маячивший у дома.

– Конечно, могу, – заверил ее я, соображая, успею ли съесть пирожное до ареста. – Вот только зачем?

– Безумный, вас бросят в тюрьму, вам отрубят голову!

– Вот это вряд ли. Со времен Петра Великого подобные развлечения здесь не в моде. А насчет тюрьмы дело темное. Одно можно сказать наверняка: попытка бегства будет играть не в мою пользу.

– Так вы подчинитесь? – с ужасом в голосе прошептала герцогиня, и мне почему-то показалось, что ужаса в ее тоне значительно больше, чем должно быть при аресте доброго знакомого.

– Порою для того, чтобы победить, нужно убедить противника в том, что побеждает он. А кроме того, поверьте мне, милая Бетси, уйти из здешней тюрьмы чуть тяжелее, чем со званого обеда у императрицы. Вы ведь устраиваете сегодня бал, насколько я помню? – улыбаясь, произнес я, стараясь своей спокойной интонацией вернуть покой в мятущуюся душу этой, как считал мой дядя, прирожденной интриганки.

– Да, но...

– Оставьте «но». Я надеюсь присутствовать на вашем балу.

Произнеся это, я активизировал мыслесвязь и начал спускаться вниз по лестнице, туда, где ждал меня прапорщик с четверкой солдат.

– Мой дорогой дядя, надеюсь, я не отвлекаю вас от срочных дел?

– Вальдар, мальчик мой, рад тебя слышать. Извини, заработался. Который там час? О, почти три. Ну ничего. Рассказывай, как там твоя дуэль?

– Да в общем вполне пристойно, – обнадежил я высокочтимого родственника. – У меня ни одной царапины, Орлов ранил себя в ногу.

– Ранил себя в ногу?..

– Да. Ближайшее время он вряд ли сможет бегать, и уж что совсем точно, будет абсолютно бесполезен Екатерине в постели.

– Он что, себе... – недоумевающе начал лорд Баренс.

– Нет-нет, с этим все в порядке, – вновь успокоил я дядю. – А с процессом лежания у него будут трудности.

– Вот так история/Ладно, посмотрим, что будет дальше.

– Немного дальше уже есть, – заверил я, выходя к своему конвою.

– Ладно, не волнуйся. Если что, я тебя вытащу, – встревоженно зарокотал лорд Джордж, глядя моими глазами на делегацию встречающих.

– Вы лейтенант Вальдар Камдил? – отчеканил прапорщик, стараясь казаться грозным.

– К вашим услугам.

– У меня есть предписание военного коменданта города разоружить вас и доставить на гарнизонную гауптвахту вплоть до дальнейших распоряжений. Вашу шпагу, сударь!

– Пожалуйста, – с деланным безразличием кинул я, с явным недоумением разглядывая лица сопровождающих лиц. – Господа, вы намерены идти до гауптвахты пешком? Если вы не против, я распоряжусь, чтобы нам подали экипаж. К тому же, – обратился я к прапорщику, – вы можете отпустить солдат в казарму. Я даю вам слово дворянина, что никуда не убегу.

Французский прапорщика был плоховат, но, похоже, он понял суть моей пламенной речи. Во всяком случае, на гауптвахту в экипаже мы поехали вдвоем.

– Кстати, дядя, – начал я, когда повозку в очередной раз тряхнуло на ухабе. – У меня для вас небольшая новость.

– Ну-ка, ну-ка!

– Фон Ротт, оказывается, большой приятель графа Григория Орлова. Во всяком случае, секундантом его сегодня был именно он.

– Вот как! Весьма занятно. – В тоне моего дядюшки чувствовался неподдельный интерес. – Я уже начал наводить по нему справки. На сегодняшний день контр-адмирал Герман фон Ротт занимает должность главноначальствующего всей береговой артиллерией Финского залива. То есть по статусу своему он один из ближайших подчиненных нашего генерала-фельдцехмейстера. Но если он не просто подчиненный, а еще и друг, то это... Да, очень может быть. Представим себе на минутку, Алексей Орлов возвращается в Санкт-Петербург во главе своей эскадры, имея при этом на борту самозванку, о которой упоминала Екатерина. Помнишь, ту, которую Орлов вроде бы обещался посадить на престол.

– Помню, конечно.

– Отлично. Государыня скорее всего ждет прихода эскадры Алексея в Зимнем дворце. Повод достойный, чтобы выехать из Царского Села в столицу. И вот тут-то ловушка захлопывается! С Невы на Зимний дворец глядят пушки эскадры, а со стороны города нажимает тысяча гвардейских солдат, которая, по словам Безбородко, финансируется из кармана Григория Орлова. Не является же в самом деле Григорий Григорьевич создателем благотворительного фонда в помощь неимущим гвардейцам!

– А фон Ротт?

– А фон Ротт отвечает за береговые батареи и Петропавловскую крепость. Сырой порох, пьяные канониры, некондиционные ядра, черт его знает, что там должно было быть. Сейчас это уже не важно. План не сработал.

– Ты полагаешь, что здесь был заговор?

– Я полагаю, здесь есть заговор. Отчего не сработал первый вариант, необходимо узнать. Это может многое объяснить. Но наверняка заговорщики предусматривали и другие сценарии. А это уже совсем интересно. Теперь учти следующее. Ты своей ловкой рапирой скорее всего внес в планы этих господ изрядную коррективу. Такой поворот событий у них вряд ли был предусмотрен. Если фон Ротт действительно таков, как мы о нем думаем, то, вероятно, сейчас он должен начать дергаться, стараясь залатать прореху в паутине. А когда противник суетится, ему нужно только помочь споткнуться, чтобы он расшиб себе лоб. Это славно. Заговор – это как раз то, что нам нужно. Если перевести интерес императрицы в нужное русло, думаю, ей некоторое время будет не до масонов. Выйдешь с гауптвахты, займешься подготовкой разоблачения фон Ротта.

– А герцогиня Кингстон? – спросил я с тайной надеждой. Мне очень не хотелось шпионить за этой милой женщиной.

– А что герцогиня Кингстон? – непонимающе остановился лорд Баренс. – Она на тебе.

Санкт-петербургская гауптвахта была не самым уютным местом северной столицы. В сравнении с гауптвахтой форта Норич, куда я как-то загремел за драку с патрулем, это были просто нечеловеческие условия. Но все же мой офицерский чин и благородное происхождение давали право на кое-какие льготы. Пол камеры был вымыт, нары заменены койкой с вполне пристойным тюфяком, а уж то, что в камере не было кондиционера и до ветру пришлось тащиться под конвоем ярдов за сто, так и в императорском дворце подобные удобства были немногим лучше. Пока же от нечего делать я завалился на тюфяк и задремал в ожидании дальнейших действий «царских сатрапов».

То, что пошла связь, я понял, когда картинка во сне вдруг перестала соответствовать произносимому тексту. Я резко сел, стряхивая остатки дремы.

– ...Генерал-поручик Бибиков, ваше величество, намой взгляд, вполне мог бы заменить Суворова в Польше, – слышался приглушенный голос Безбородко.

– Бибиков? Чем же он так хорош? Коли я не ошибаюсь, это тот самый генерал, который командовал при Ларге одним из каре Румянцева?

– Истинная правда, ваше величество. Андрей Аполлинариевич генерал знающий и основательный. Коли идти надо, ему, пожалуй, за Суворовым не поспеть, но ежели стоять крепко, тут лучше его и не сыщешь.

– Ну что ж, хорошо, пусть будет Бибиков. Подготовь к вечеру рескрипт. По Емельке что?

– По повелению вашего величества я скудостью ума своего обмыслил...

– Ладно, душа моя, не томи, говори толком!

– Коли вы, ваше величество, хотите Пугачева с войском за море спровадить, то посылать против него Суворова смысла нет. Генерал «Вперед!» от него и духу не оставит.

– Так что же, его в Польше держать?

– Ан нет, ваше величество! Для ляхов – честь велика, для нас – толку чуть. Пусть отправляется на Яик.

– Да ты ж сам только-только говорил, что нельзя ему идти против Пугачева!

– И впредь говорить буду. Пусть Александр Васильевич отправляется на Яик, да только малой скоростью. И чтоб с фокусами своими и причудами, дабы слава его впереди за сто верст бежала. Пусть супостат, еще и не встретившись с Суворовым, уже потери от него имеет. Оно среди бунтовщиков завсегда так: народу много, да смельчаков мало. А своя рубашка до тела ближе. Вы же тем временем повелите из гусарских и верных вам казачьих полков охотницкие команды сформировать. Коли враг ушел в степи и боя не ищет, так и мы их искать не будем. Сейчас главное из степей Пугачева не выпустить. Пусть охотницкие команды крутятся близ разбойников, что оводы вокруг мерина, да жалят побольнее: лошадей уводят, колодцы засыпают, посты да разъезды бьют. Без воды, без коней да без глаз ему в степи несладко придется. А тут еще, не ровен час, Суворов объявится. Вот здесь-то мы ему лазейку и покажем. Оно ж не зазря говорят, ваше величество, что загнанная в угол крыса бросается на кота. Пусть себе выходит, да только туда, куда мы пожелаем.

– Что ж, толково. А далее-то что?

– А далее след послать к Емельке верного человека, дабы он договорился о тайной встрече.

– С кем же, душа моя?

– Человек должен быть солидный, известный, доверием вашим облаченный да с широкими полномочиями.

– Не себя ли, голубь, имеешь в виду?

– Да что вы, матушка-императрица, я в переговорных каверзах не изощрен. Вот ежели бы графа Панина, к примеру?

– Ох, не любишь ты его, хохол. Знаю, что не любишь!

– Да что вы, ваше величество, токмо о пользе отечества забочусь.

– Экий заботник выискался. Ладно, обдумаю я, кому с Емелькой говорить. План же хорош. Хитер ты, бестия!

– Токмо...

– Полно, оставь свои «токмо»! Токуешь тут, как глухарь. Поведай лучше, что там за конфузия у графа Григория Орлова нынче вышла?

– – С тем шел, ваше величество. Стало быть, вот как дело было: тот самый англицкий лейтенант, о коем вы велели справки навести, сегодня поутру, сдав патент свой офицерский в адмиралтейство, зашел в кофейню «Четыре фрегата» кофе выпить. Тут как раз случился и граф Григорий, пребывающий в буйстве. Он начал кричать на англичанина, почему, мол, тот его не приветствует, однако лейтенант вел себя спокойно и рассудочно и драки вовсе не искал. Тогда граф Орлов вызвал Камдила на поединок, коий сегодня в час пополудни и состоялся на острове Голодай.

– И чем же дело закончилось? Я слышала, граф Григорий в ногу ранен?

– Верно, ваше величество. Да вот закавыка. – Безбородко явно замешкался, подыскивая слова. – Граф, того... сам себя в ногу ранил.

– И такое может быть? – В голосе Екатерины слышался неподдельный интерес.

– Может, ваше величество. Коли оружием владеть так, как сей лейтенант владеет.

– Да точны ли эти сведения?

– Вне всякого сомнения, государыня. Их офицер принес, за Камдилом наблюдать приставленный. Состоящий при тайной канцелярии лейб-гвардии гусарского эскадрона вашего поручик Никита Ислентьев.

Я выругался. Крепко и забористо. Так что мне могли позавидовать самые просоленные боцманы в ближайшей портовой таверне. Нет, ну каков стервец! А впрочем, чего же, собственно говоря, было ожидать? Неужто, попробуй племянник русского посланника поступить на английскую службу, его не снабдили бы хвостом. И все же Никита, Никита...

– Где сейчас лейтенант сей пребывает? – Голос Екатерины был суров и тверд, так что я начал подумывать о вариантах экстренного прощания с этими гостеприимными стенами.

– На гарнизонной гауптвахте, ваше величество. Ожидает вашего приговора.

– Вот что, хохол. Поединок, хоть и преступление, не может быть судим обыкновенными уголовными законами. А потому велю немедля отпустить храбреца! Завтра же пусть прибудет в Царское Село к двум часам. Желаю его видеть и разговаривать. А графу Григорию Григорьевичу передайте, что мы в большом волнении из-за его раны пребываем. Скажите ему также, что для скорейшего излечения его сиятельству нужен чистый сельский воздух, а потому пусть едет в имение свое и пред мои очи без вызова не является.

– Слушаюсь, государыня.

– А по пути отыщи моего флаг-капитана Верейского да укажи ему: пусть яхту к походу готовит. В Петергоф пойдем. Парад делать будем в честь пятилетия Чесменской победы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Штирлиц знал наверняка. Но Наверняк об этом не подозревал.

Из записок партагеноссе

Я устроился на своем тюфяке поудобнее, ожидая, когда дежурный офицер отворит дверь моей камеры с сакраментальной фразой: «Милорд, вас ждут из подземелья». Отсутствие телефона стоило мне еще часов трех тюремного заключения, но не биться же головой о врата моей темницы с криком: «Я знаю, императрица повелела меня отпустить!» Томясь в ожидании, выдернул соломинку из тюфяка и, найдя место попыльнее, начал играть сам с собой в крестики-нолики. В этот день мне явно везло, победа каждый раз оставалась за мной.

– Ау, племянничек! Ты там еще не заскучал? – раздался на канале мыслесвязи бодрый голос лорда Баренса.

– Не то слово, – признался я. – Тоска зеленая! Дядя хмыкнул:

– Ну ничего. То, что ты сейчас увидишь, думаю, тебя повеселит.

– Что такое, вы едете в цирк?

– Скорее, цирк едет ко мне. Весь вечер на манеже герцогиня Кингстон собственной персоной.

– Милорд, откуда такая нелюбовь? В конце концов, леди Чедлэй не сделала вам ничего дурного. А сейчас она пытается помочь вашему племяннику. Тем более герцогиня же не знает, что у нас прямая связь, и полагает, что вы не знаете об аресте.

– Мой мальчик, вот уж воистину, посмотрите на герцогиню моими глазами и, как выражаются на Востоке, слушайте и не говорите, что вы не слышали.

В этот миг возникший перед глазами лорда Баренса Редферн доложил голосом, полным достоинства:

– Милорд, к вам леди Элизабет Чедлэй, герцогиня Кингстонская.

– Проси войти ее светлость.

Элизабет Чедлэй вплыла в кабинет лорда Баренса с той гордостью, с которой входит в торговый порт красавец крейсер.

– Миледи, – на мой взгляд, несколько излишне чопорно поклонился дядюшка.

– Милорд. – Бетси слегка склонила головку, приветствуя соотечественника. Хотя назвать ее в эту секунду «Бетси» язык как-то не поворачивался. Это была герцогиня Кингстон, графиня Бристольская и уж не знаю, кто еще, но никак не моя милая Бетси с ее ночными кошмарами и слегка печальной улыбкой.

– Я знаю, милорд, что меня не рады видеть в особняке посольства, но причина, по которой я была вынуждена пренебречь этим, весьма важна. И в первую очередь для вас.

– Слушаю вас внимательно, ваша светлость.

– У меня для вас плохие новости, милорд. Ваш племянник сегодня дрался на дуэли с графом Григорием Орловым. Граф on ранен, а лорд Камварон заключен под стражу.

– Да, мне уже известно об этом печальном событии.

– И что вы намерены предпринять? – В тоне герцогини льда наличествовало больше, чем в антарктических морях.

– Я уже предпринял ряд шагов, – не замечая холодности в ее словах, ответил мой дядюшка.

– Не выходя из своего кабинет?

– Сударыня, мне лучше знать, как и что я должен делать.

– Милорд, арестован английский лорд, человек, подсудный только равным себе, дворянин древнего знатного рода. Более того, арестован ваш родственник. Ему грозит тюрьма, а возможно, и смерть. Вы же толкуете о каких-то шагах! На дуэли ранен фаворит императрицы. Вы понимаете, что это означает?

– Несомненно.

– И сидите здесь?!

– Миледи, я польщен, что вас так заботит судьба моего племянника. Однако...

– Однако мне вспоминается бал герцога Уэстморлендского восемь лет назад и ваши пылкие признания. Мне бы не хотелось думать, что сегодняшняя бездеятельность продиктована мелочной ревностью.

– Вы забываетесь, герцогиня! Я делаю свое дело так, как нахожу нужным. И не вам указывать мне, что и как надлежит делать. Вы ожидали, что я поведу солдат, охраняющих посольство, на штурм гарнизонной гауптвахты? Или же поеду в Царское Село падать в ноги императрице Екатерине?

– Лично я намерена сейчас же ехать к ней и просить за сэра Вальдара. Необходимо добиться хотя бы замены заключения на гауптвахте содержанием под домашним арестом. И если вы не желаете помочь мне в этом, я буду действовать сама.

– Воля ваша, герцогиня. Однако хочу вас успокоить, предпринятые мною шаги уже дали результаты. Еще до ночи Вальдар будет на свободе. Так что всецело можете заниматься вашим нынешним балом.

– Надеюсь, что это правда, милорд. Но если к вечеру лорд Камварон не появится в моем доме, я оставляю за собой полное право действовать так, как сочту нужным. А теперь прощайте. – Она гордо повернулась и направилась к выходу. – Видимо, заботы о благе государства не дадут вам возможности присутствовать на сегодняшнем балу. Очень расстроена. Не смею вас больше задерживать, – добавила она, обернувшись у самой двери.

– Благодарю вас, миледи. Вы очень любезны. – Герцогиня Кингстон вышла так же быстро, как и вошла, и прощальный шорох ее платья был схож с шорохом ветра в свежих буреломах.

– Ну вот и поговорили, – вздохнул лорд Баренс.

– Дядя, а вы действительно ухаживали за Бетси восемь лет назад?

– Я светский человек и вел себя, как подобает придворному кавалеру, – отпарировал лорд Джордж.

– Значит, было дело, – усмехнулся я. – И потому вы ее так не любите? Она сказала вам «нет»?

– Она сказала мне много слов, но суть не в этом. Из всех людей на Земле она любит только себя. И ее действия подчинены этому всепоглощающему чувству. Можешь мне поверить, с тех пор как мы познакомились лет девять тому назад, она изменилась только внешне. То, что она решила поиграть с тобой в высокие чувства, нас вполне устраивает. Но не путай галантные игры с настоящей любовью. Чувства в ней не больше, чем в скелете динозавра. И не вздумай сам влюбляться! Беды не оберешься. Ладно, купидонами займешься по выходе из-за решетки, пока же вернемся к делам менее прелестным, но более актуальным. На повестке дня адмирал фон Ротт.

– Появилась новая информация?

– Пока нет. Хотя верный человек следует за ним по пятам. Сейчас адмирала нет в городе, он уехал в Петергоф. Вроде бы должен вечером вернуться.

– Петергоф? – переспросил я.

– Да, а что, тебе это кажется странным?

– Нет. На днях там будет военно-морской парад, значит, и салют с берега тоже ожидается. Фон Ротт выполняет свои обязанности, только и всего. Если, конечно...

– Именно что «если»! Я полагаю абсолютно достоверным, что заговор Орловых существует. Первый сценарий с треском провалился. Ты думаешь, в честь этого Орловы дадут приказ распустить организацию и пойдут на поклон к императрице?

– Очень сомневаюсь. Хотя и не совсем понимаю, чего они еще добиваются.

– Власти, но власти гарантированной. Без оглядки на того, кто эту власть может дать, а может и отнять. Последняя ступенька перед троном – место очень опасное: с одной стороны, высоко падать, а с другой – всегда хочется усесться повыше. Григорий Орлов уже хотел женить на себе Екатерину, но она обвела его вокруг пальца. Орловы попытались было сменить императрицу, она снова поломала им все планы. Какие есть еще варианты?

– Уничтожить Екатерину и посадить Павла?

– Вполне может быть. В этом веке в России это самый популярный способ престолонаследия.

– Но Павел вроде бы не слишком расположен к Орловым, – попытался возразить я.

– Думаю, на этот счет у них есть свои соображения, и нам о них пока ничего не известно. Но мне кажется, что ожидающееся появление Калиостро в этот момент в Петербурге весьма показательно. Быть может, конечно, совпадение, а если нет? Если между Орловыми и великим магистром есть связь? Скажем, по тем же масонским каналам. Павел в отличие от своей матери человек, весьма поддающийся влиянию, а уж мистическому влиянию и подавно. Ну а кто умеет напускать туман и внушать необходимые идеи лучше, чем Калиостро? Такая связь может существовать, но вот существует ли она – нам неизвестно. А потому вернемся к заговору. Из руководства его мы знаем только троих: Орловых и фон Ротта. Но скорее всего есть и другие. Орловы сейчас удалены из столицы.

– Я думаю, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский прибудет в Петергоф на празднество. Лорд Баренс помолчал.

– Видимо, ты прав. Тогда все сходится. Во время парада флот проходит мимо императорской яхты, которая стоит на якорях. Для береговой батареи разнести в щепы подобную мишень – плевое дело.

– Значит, фон Ротт...

– Скорее всего да. Готовит праздничный «салют». Интересно, как они планируют действовать дальше? – Он на какое-то время замолчал, очевидно, обдумывая возможные сценарии, и наконец произнес: – Вот что, друг мой, бомбардировка яхты – дело вполне возможное. Нам от такого поворота событий никакой выгоды нет. А потому, полагаю, надо начинать действовать.

– Каким образом? – спросил я недоуменно.

– Вывести из обращения фон Ротта. Это – твоя работа.

– Да, но...

– «Но» оставишь в камере, когда будешь выходить. Лучше всего, если фон Ротт напишет чистосердечное признание и сдаст всех, кого знает. Каким образом ты этого добьешься, меня не интересует. Одно могу порекомендовать: если кто тебе в этом деле и в силах помочь, то это ваш, сударь, сегодняшний знакомец из тайной канцелярии.

Когда я покинул застенки, уже начинало темнеть. Хотя, если учесть манеру солнца в этих краях светить круглосуточно, вернее было бы сказать, перестало светать. Взяв извозчика, я отправился на Обводной канал в казармы лейб-гвардии гусарского эскадрона. У ворот мне пришлось изобразить плохой русский язык, поскольку, судя по всему, никакая иная речь дневальному была недоступна.

– Ай момент, мусью! – выпалил он, исчезая за дверью караульного помещения.

Поручик Ислентьев не заставил себя долго ждать.

– Вы на свободе, сударь? – с радостным недоумением воскликнул он. Я кивнул:

– Если вы не заняты, то, может быть, пойдем прогуляемся по берегу. У меня к вам есть разговор.

– Да? – Лицо поручика приняло серьезный вид и слегка побледнело.

– Откуда вы знаете, мой дорогой друг, что я вообще был в заточении? – как можно более небрежно спросил я, когда мы неспешно зашагали гравиевой дорожкой по берегу канала.

– Видите ли, – замялся Ислентьев, – слухи в городе расходятся быстро.

– Вот даже как, слухи. Ну полно врать-то, – улыбнулся я. – Вас это не красит. А у меня отбивает охоту с вами говорить. – Лоб поручика начал покрываться испариной. – Как вы знаете, я действительно был арестован, но вот теперь на свободе. Понятное дело, я не бежал из-под стражи, меня выпустили. Ну и, конечно же, дело не обошлось без помощи моего дядюшки, который, как вам хорошо известно, чрезвычайный посланник английского короля. Думаю, не надо вам говорить, дорогой мой, что у дяди весьма обширные связи в высшем свете. – Полагаю, да, – тихо согласился Ислентьев.

– Так вот, о том, что о дуэли донесли вы, мне доподлинно известно. Более того, мне доподлинно известно, что, невзирая на усы и гусарский мундир, вы состоите при тайной канцелярии и по ее поручению были приставлены ко мне соглядатаем.

– Вы хотите, чтобы я дал вам удовлетворение? – собираясь с духом, промолвил Ислентьев. – Я готов. Прошу вас только об одном одолжении: позвольте мне отписать прощальное письмо родителям.

Я остановился.

– Послушайте, Никита. Вы что, всерьез решили, что я собираюсь вас убить?

– Да, – обреченно вздохнул поручик.

– Ну вот еще глупости! У меня и в мыслях этого не было. Я просто избавляю вас от печальной необходимости врать мне в глаза. Мне остается только поблагодарить господ из тайной канцелярии за то, что они прикрепили ко мне столь приятного молодого человека. Хотя, признаться, я действительно считаю это ремесло малосочетающимся с дворянским званием.

Никита печально вздохнул.

– Конечно, вы правы, милорд. Но видите ли, мое дворянство лишь легкая дымка. Вот вы – английский лорд, вы знатны и богаты, и, несомненно, ремесло шпиона несовместимо с вашей честью. Конечно же, вы не станете выслеживать и доносить, как это приходится делать мне.

«Ох, не судите, да несудимы будете», – пронеслось у меня в голове. Задачу следить за леди Кингстон с меня никто не снимал.

– Постарайтесь понять меня правильно, – между тем продолжал гусар. – Я вовсе не пытаюсь оправдываться. Оправдания этому нет. Я пытаюсь объяснить, что привело меня на сей путь. Начать, если позволите, придется несколько издалека.

Мой дед, Джон Исленд, перебрался в Россию в царствие Петра Великого, за пять лет до его смерти. Он был корабельным мастером, а корабельные мастера в ту пору были в большом почете у императора. Вскоре дед перевез в Россию свою семью. Здесь же родился мой отец, названный в честь императора Петра, который был крестным отцом ребенка. Государь повелел отца моего записать курсантом навигацкой школы, с тем чтобы по достижении возраста он учился морским наукам. Писался он вначале Петром Ислендьевым, да в дипломе писарь перепутал и записал Ислентьевым. С тех пор мы Ислентьевыми и повелись. Отец долгой и беспорочной службой выслужил себе чин, а по чину и дворянство. Ныне он помощник коменданта в Выборге. Я же большую часть жизни своей провел с матушкой, которая, надо сказать, была дочерью хозяина портовой гостиницы в Ревеле. Детство и юность мои там, в Ревеле, и прошли. Пока отец плавал, мать с детьми у деда жила, по хозяйству помогала. Сами понимаете, имения-то у нас никакого, а детей девять душ. Всех обуй, одень, накорми, в люди выведи. Меня вот отец в лейб-эскадрон пристроил. Надеялся поближе ко двору, авось удастся зацепиться получше. Да видать, не судьба. Жизнь в гусарах стоит дорого, денег чуть, вот и выбирай: либо здесь в долговую яму с головой залазь, либо переводись в армейский полк и труби там лет двадцать пять до пенсиона, подыхая от тоски. Только и надейся, что представится возможность славно сложить голову. А как-то раз меня в тайную канцелярию вызвали да выложили на столе векселя, что я сдуру да по пьяни подписывал у ростовщиков, спрашивают: «Как платить намерен? Срок тебе двадцать четыре часа». А платить-то мне и нечем, жалованья едва на жизнь хватает. Потыкался я в разные стороны, да куда там! Хоть в петлю лезь, а в долговой сидеть, это ж сраму не оберешься. Тут они и говорят: будут тебе и деньги, и карьера, а от тебя-то всего требуется наблюдать и сообщать куда следует. На своих, на гусар, я доносить отказался, а они мне говорят:

«И не надо вовсе. На что нам гусары? О них только глухой не знает. Ты, – говорят, – языками иностранными владеешь, вот иноземцами и займешься».

– И что? – спросил я.

– Вот и занимаюсь, – развел руками Ислентьев. – Стараюсь в донесениях своих быть честным и напраслину на людей не возводить. Да только кому это интересно.

– Мне это интересно. А то, что «напраслину» в докладе своем не возводил, про то мне ведомо. И на том тебе спасибо.

– Вы действительно не держите на меня зла? – оторопело произнес поручик.

– Отнюдь. Вы служите отечеству на том посту, на который оно вас поставило. И я полагаю, пусть лучше подобные посты занимают честные люди и патриоты своей страны, а не мошенники, лишенные человеческих чувств.

– Это правда?

– Правдивей некуда.

– Вы не представляете, как я вам благодарен! – Ислентьев схватил мою руку, видимо, пытаясь выразить всю глубин обуревавших его чувств.

– Полноте, – остановил его я. – Я в общем-то пришел за другим.

– Я слушаю вас, милорд. – Голос поручика моментально обрел деловой тон. – Чем могу быть вам полезен?

– Я бы желал вновь видеть вас своим ассистентом.

– Вы опять собираетесь дуэлировать? – Брови Никиты удивленно поползли вверх.

– В некотором роде. Хотя в чистом виде дуэлью это не назовешь. Человек, который не так давно спас мне жизнь, просил отдать долг чести одному нашему недавнему знакомому.

– Кого вы имеете в виду?

– Контр-адмирала Германа фон Ротта.

– Секунданта графа Орлова?

– Его самого, – кивнул я. – Много лет тому назад он, тогда еще не адмирал, ложно обвинил в убийстве и грабеже ни в чем не повинного человека, заставшего его в тот момент, когда он продавал врагу российские военные секреты. Я знаю это наверняка. Кроме того, я знаю наверняка, что сегодня адмирал фон Ротт злоумышляет против императрицы Екатерины и вместе с братьями Орловыми желает лишить ее трона, а может, и самой жизни. – Глаза Ислентьева заметно округлились. – Для меня отдать долг чести – святая обязанность. Для вас же случай открыть заговор против Екатерины – великолепная возможность для успешной карьеры.

– Полагаю, это не шутка? – тихим голосом поинтересовался начинающий контрразведчик.

– Да уж какие тут шутки!

Ислентьев в молчании прошел по берегу ярдов двадцать, по-видимому, обдумывая положение.

– Милорд Вальдар, поймите меня правильно. Я верю вам целиком и полностью, но если вдруг вы ошибаетесь или же если вину контр-адмирала фон Ротта не удастся доказать, лорд Камварон отделается легкими неприятностями, вроде той, что была сегодня. В конце концов, вы сможете уехать в Голландию, Францию, Америку, куда угодно. Для бедного же поручика Ислентьева неудача такого предприятия – конец всего.

– Я понимаю вас, – кивнул я. – Поэтому с фон Роттом мы будем разговаривать один на один. Вас же я прошу быть моим ассистентом, то есть находится за дверью, которую я оставлю приоткрытой, и внимательно слушать все, что будет происходить. Думаю, вы сами сможете решить, когда следует войти.

– Ну что ж, – улыбнулся поручик, – была не была. Я в вашем распоряжении.

Дворецкий, отворивший тяжелую дубовую дверь, с недоумением поглядел на двух незнакомых господ, явившихся в неурочный час в гости к его хозяину.

– Дома ли господин адмирал? – как можно любезнее произнес я, словно собираясь пригласить его на диспут о поэтике произведений Вольтера.

– Его превосходительство недавно прибыли и сейчас отдыхают. Не велели беспокоить.

– И все же, дорогой мой, побеспокойте вашего господина. Передайте ему, что прибыл Вальдар Камдил, лорд Камварон, и что он, то есть я, страстно желает обсудить с их превосходительством кое-какие вопросы чести.

– Слушаюсь, – немного помедлив, проговорил дворецкий. – Как прикажете доложить вашего спутника?

– Не стоит о нем докладывать. Он подождет меня в доме.

– Слушаюсь, ваша честь.

Возвращения дворецкого мы ждали довольно долго. Мы успели изучить весь холл и порадоваться художественному вкусу хозяина дома. Насколько я понимал в оценке антиквариата, совокупная стоимость одних только китайских ваз, украшавших лестницу, ведущую на второй этаж, вплотную приближалась к стоимости восьмиорудийной батареи.

– Контр-адмирал ждет вас, милорд, – поклонился мне дворецкий. – Прошу вас следовать за мной. А вы, господин поручик, можете подождать в гостиной.

Мы поднялись по лестнице. Как я и предполагал, кабинет примыкал к гостиной, так что неудобств с размещением Ислентьева не было.

Фон Ротт встретил меня, сидя за объемистым письменным столом. Аккуратность, с которой были разложены по нему деловые бумаги, казалась настолько странной рядом с причудливыми резными завитками столешницы, что я невольно улыбнулся.

– Признаться, я не ожидал вашего визита, – начал мой визави. – Собственно говоря, чем обязан?

– Дела чести, мой адмирал. Исключительно дела чести. Внимательные голубые глаза фон Ротта прорезались среди пухлых щек, переходящих в лоб.

– Вот как? – недоуменно воскликнул он. – Если вы полагаете, что ваш сегодняшний арест как-то связан со мной, то можете мне поверить, я здесь ни при чем.

– О, полноте! – махнул рукой я. – Банальная ошибка. Передо мной уже извинились. Комендант просто был не в курсе... Впрочем, что это я? – Я чуть помедлил, чтобы насладиться произведенным эффектом. Соображательные способности фон Ротта напряглись, как снасти во время шторма: он мучительно пытался понять, о чем же таком был не в курсе комендант Санкт-Петербурга, если в тот же день с извинениями отпустил никому не ведомого иностранца, ранившего на дуэли самого Григория Орлова. – Я пришел сюда совсем по другой причине.

– Я слушаю вас, милорд.

– Вы позволите. – Я вытащил кошелек из кармана камзола. – Вот это просили передать вам. – Кошелек лег на столешницу перед адмиралом.

– Что это? – удивленно спросил фон Ротт.

– Посмотрите сами, – улыбнулся я. – Пусть это будет для вас небольшой сюрприз.

Мой собеседник развязал кошелек и вывалил на стол его содержимое.

– Рубли?

– Да, – кивнул я. – Здесь ровно тридцать сребреников. Можете не пересчитывать.

– Что?! – гневно сдвинул брови адмирал.

– Человек, который просил передать вам эти деньги, говорил что-то о судовой казне брига «Ганимед». И еще он просил передать вам привет от Петра Реброва.

– Что?! – вновь взревел гостеприимный хозяин. – Вон отсюда! Наглец! Я не знаю никакого Петра Реброва!

– Полноте, господин контр-адмирал, вы знаете Петра Реброва. В адмиралтейской коллегии хранится список экипажа брига «Ганимед», в котором значится это имя, причем как раз в то время, когда вы были командиром корабля. А вот доклада Петра Реброва о том, как вы продали таблицы стрельб из «единорогов» агенту иностранной державы, в тайной канцелярии еще нет, но он там будет. Вместе с надлежащими доказательствами. – Конечно же, я блефовал. Никаких доказательств у меня не было и быть не могло. Но фон Ротту об этом было ничего не известно. А будучи артиллеристом, то есть человеком, привыкшим иметь дело с числами, он уже сложил как дважды два, что попал в цепкие лапы английской разведки. А уж что могла нарыть по этому поводу английская разведка, известно лишь одному богу.

– Вы пришли меня шантажировать? – все так же нелюбезно поинтересовался фон Ротт, выхватывая из-под шлафрока пистолет. – Глупо, чертовски глупо. Если даже Петр Ребров жив, в чем лично я не уверен, все равно он остается дезертиром. И то, что он видел, никому ничего не докажет – ему никто не поверит. А вас я просто убью. Скажу, что вы были английским шпионом и пытались меня подкупить. Конечно же, денег в ваш кошелек я добавлю...

Мысленно я похвалил выдержку поручика Ислентьева, ибо появление его в эту минуту ломало бы всю игру. Конечно же, фон Ротт уже наговорил себе на вполне весомый приговор, но, по мне, он мог сказать много больше. Я слушал его слова как музыку, потому как с каждой произнесенной фразой петля вокруг шеи бравого адмирала затягивалась все туже и туже. Картинно подняв руки, я с восторгом внимал пылкой речи гневливого собеседника. Хотя, признаться, пистолетный ствол, направленный в мою сторону, был не самым приятным моментом этой сцены. Надежда была лишь на то, что сначала наш сумрачный германский гений выговорится и только потом нажмет на спусковой крючок. Хотя, что мудрить, мне совсем не улыбалось словить грудью птичку, готовую вылететь из железного дупла этого прусского дуба. Тем более что у меня уже был готов ответный спич. В тот момент, когда я поднял руки, из небольшого кармашка, вшитого в левый рукав камзола, выпал маленький жилетный пистолетик, закрепленный на прочном шнуре. Подобный «последний довод королей» был заранее предусмотрен для бесед, требующих веских аргументов, и сейчас он ждал своей секунды.

– Господин адмирал, – улыбаясь как можно слаще, произнес я. – Можно назвать вам, как минимум, три причины, чтобы не нажимать спусковой крючок. Первая: даже если вы меня убьете, Петр Ребров останется жив и дезертиром его не признают, ибо в любом краю, в любом положении на пользу Отечества супротив его врагов умышлял. К тому же документы, подтверждающие вашу измену, останутся в целости и сохранности и будут предъявлены в тайную канцелярию еще до того, как меня похоронят. Второе: вы приняли меня за английского шпиона, а это ошибка. Там, за дверью, – я перенес вес тела на правую ногу, указывая рукой в то место, где находится дверь, – ждет офицер тайной канцелярии. Он слышал наш разговор от первого до последнего слова и под присягой подтвердит, что вы безо всякого принуждения, по своей воле сознались в измене. И третье и последнее состоит в том, – я ускорил темп речи, – что я, – небольшая пауза, – выстрелю первым.

При этих словах я рухнул влево в нижнюю стойку, резко выбрасывая руку вперед. Под собственным весом мой пистолетик вылетел прямо в ладонь. Оружие «последнего шанса» было готово к стрельбе.

Конечно же, мое действие было чистейшей провокацией. Стоило мне заявить адмиралу, что я выстрелю первым, он тут же нажал спусковой крючок. Я искренне надеялся на то, что мой оппонент был все же артиллеристом, а не ганфайтером. А потому попытается словить ускользающую цель, довернув в сторону противника запястье с пистолетом. Попасть в таком случае можно исключительно случайно, а вот повредить руку при выстреле – вне всяких сомнений. Выстрел грянул, и зеркало, находившееся мгновение назад за моей спиной, осыпалось вниз градом блестящих осколков. Фон Ротт взвыл, роняя пистолет и хватаясь за вывихнутую кисть.

На пороге комнаты возник поручик Ислентьев с обнаженной саблей в руке. В другой он держал бронзовую бляху на цепочке, предваряющую вопрос о цели его внезапного визита.

– Простите, адмирал, я ошибался, – скорбно произнес я, принимая подобающую джентльмену позу. – Вы быстрый стрелок. Неловкий, но быстрый. Во всем же остальном, как видите, я вас не обманул.

Фон Ротт перевел взгляд с бляхи тайной канцелярии на меня, мучительно сжал губы в страдальческой гримасе.

– Оставьте пафос, вы еще не в застенках. Итак, у нас налицо измена родине, попытка устранения свидетеля матроса российского флота, попытка убийства офицера российского флота и... – Я сделал эффектную паузу. – Герман, простите, не знаю, как вас по батюшке. Самое интересное для тайной канцелярии: попытка государственного переворота, намечающаяся, если не ошибаюсь, на день Чесменского парада.

– Что за глупости вы говорите? – мрачно кинул фон Ротт.

– Не надо строить из себя идиота, – пожал плечами я. – Как вы думаете, почему я нахожусь сейчас перед вами, вместо того чтобы сидеть в Петропавловской крепости? А раненный мною сегодня Григорий Орлов по указу императрицы малой скоростью направляется в имение, где ждут его, можете мне поверить, весьма худые вести. Вы проиграли, фон Ротт, полностью и окончательно. Спасти вас от петли может только чистосердечное признание. Причем желательно до того, как его дадут все остальные участники заговора. Вы понимаете, о чем я говорю?

Адмирал молча кивнул. В дверях показался дворецкий с алебардой и несколько слуг с кочергами и метлами. Переполошенные выстрелом, они спешили на подмогу своему хозяину.

– Пшли вон, собаки! Тайная канцелярия! В Сибири сгною! – с неожиданным напором рявкнул мой ассистент.

Увидев бляху в руках Ислентьева, подмога поторопилась обратиться в бегство, дабы не искушать судьбу. Усмехнувшись неудаче деблокирующего маневра противника, я вновь обратился к адмиралу:

– Итак, послушайте мое предложение. Вы пишете чистосердечное признание о своем участии в заговоре, сообщаете все, что вы знаете на эту тему, без изъятия и добровольно, но, понятное дело, в сопровождении поручика, следуете в тайную канцелярию. Мы же со своей стороны в этом случае обещаемся забыть все остальные ваши грехи, что дает вам реальный шанс выпутаться из этой истории с наименьшими потерями.

– Разрешите я сяду, – обреченно выдавил фон Ротт.

– Хорошо, только без глупостей. Я не промахнусь.

На губы фон Ротта наползла кривоватая улыбка.

– В это я верю. – Усевшись, он подвинул к себе лист бумаги, чернильницу и, морщась от боли в правой руке, начал писать.

Покаянные записки фон Ротта отняли значительно больше времени, чем я рассчитывал. Герцогиня уже явно ожидала меня на балу, и несвоевременное мое на нем появление вполне могло грозить бедствиями и разрушениями ни в чем не повинной российской столице. Судя по беседе ее светлости с моим дядюшкой, настроена она была более чем решительно.

– Никита, – спросил я Ислентьева. – Ты сам здесь управишься?

– Я думаю, да.

– Вот и славно. Тогда я должен ехать дальше. Сейчас главное, чтоб Алексей Орлов не узнал о нашем визите до времени, – громко произнес я, рассчитывая донести слова не столько присутствующим в кабинете, сколько прятавшемуся за драпировкой дворецкому. – Нельзя его спугнуть.

Бал удался. Остатки сливок общества, вынужденные киснуть в Петербурге посреди лета, привязанные к городу либо делами службы, либо семейными обстоятельствами, беспорядочно бродили анфиладами особняка, представляя возможность собравшимся любоваться богатыми коллекциями минералов, носимых на груди, на шее, в волосах, в ушах, на запястьях и, быть может, даже на лодыжках, но любоваться этим изыском мешал фасон платьев. По танцевальной зале гордо дефилировали высокопоставленные защитники отечества, слепя глаза обилием высоких наград, так что попади на сегодняшнее празднество какой-нибудь астроном, он был бы подавлен и обескуражен таким количеством звезд, обретающихся не на своем месте.

Слухи в этом городе действительно распространялись быстро. Стайка кавалеров от корнета до ротмистра включительно, окружавшая герцогиню, заметно стаяла при моем появлении. Тем более что у благородного общества в этот момент сыскалось новое развлечение. Какой-то светский остряк незаметно засунул кусочек лимбургского сыра в карман камзола престарелого сенатора, и тот едва ли не волчком теперь крутился по праздничной зале, пытаясь отделаться от преследовавшего его гнусного запаха. Шутка имела грандиозный успех.

– Милорд Вальдар. – Леди Кингстон благосклонно склонила головку, озаряя меня дежурной улыбкой. – Я весьма рада вас видеть.

– Я обещал быть, ваша светлость. – Поклон мой был шедевром поклонного искусства. Думаю, не здесь, так в Китае такое должно было существовать. – Я не мог обмануть ваших ожиданий.

– Вы очень любезны, друг мой – Герцогиня подала мне руку для поцелуя. Я приложился к ней губами, оставаясь до конца галантным кавалером.

Во всей этой встрече был какой-то подвох. Не то чтобы что-то в ней было неправильно, но в словах и жестах хозяйки торжества я не чувствовал чего-то до боли необходимого. Искренности, что ли? Впрочем, вздохнув, я списал это на бальную суету.

– Милорд Вальдар, – услышал я голос ее светлости. – Я была бы весьма рада, если бы вы написали несколько строк в моем альбоме. – Она протянула руку, почти повелевая сопровождать ее к столику, где на обозрение гостей была выставлена своеобразная книга отзывов и замечаний, обтянутая пурпурным сафьяном. – Посмотрите, – прошептала она, перелистывая страницы, проложенные тончайшей рисовой бумагой, – здесь расписывались замечательные люди. Вот это рука Вольтера, вот Поуп, это Дидро. Я вам потом как-нибудь расскажу о нем массу забавных вещей. Это написал король Георг, батюшка нынешнего короля Георга. А вот здесь автограф императора Фридриха. Да, обратите внимание, вот этот сонет посвятил мне лет девять назад ваш дядюшка. Прелестные стихи.

Я скользнул взглядом по альбомному листу. Рядом с ровным, как шеренги солдат на плацу прусского императора, росчерком моего дяди красовался вполне отчетливый чернильный отпечаток пальца.

– Он так волновался, – пояснила леди Кингстон, замечая, куда направлен мой взгляд, – что посадил кляксу на столе, а я, когда брала альбом, сразу не заметила. Рукав, пальцы – все перепачкала. Конфуз был необычайный, – нежно ворковала она, улыбаясь своим воспоминаниям. – Однако все это было очень давно. Надеюсь, вы порадуете меня чем-нибудь?

– Постараюсь, миледи.

– Тогда не буду вам мешать. Полагаю, попозже вы пригласите меня танцевать. Я оставляю для вас любой танец по вашему выбору. – Она помахала мне пальчиками и удалилась, сопровождаемая шлейфом кавалеров.

Чужой души потемки – словно ночь, Однако ночь темна лишь до рассвета. -

выводил я, —

Когда ж душа дорогу ищет к свету, Она потемки изгоняет прочь...

Мажордом появился на пороге залы и, грохнув посохом об пол, протяжно объявил о прибытии новых гостей:

– Граф и графиня Калиостро!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Либо вы часть проблемы, либо вы часть ее решения.

Элдридж Кливер

Атмосфера всеобщего ликования, воцарившаяся в зале, наводила меня на грустные мысли. Из-за своей толстокожести я никогда не мог понять восторга, который охватывает толпу в связи с приездом очередной знаменитости. Впрочем, женщины, туго затянутые в корсеты, и сами по себе находились в полуобморочном состоянии, а уж подобная новость и подавно вызывала резкий прилив крови к голове со всеми вытекающими отсюда медицинскими последствиями. Заразить же своим настроением мужчин для прекрасных дам и вовсе дело пустяковое.

Дождавшись окончания рукоплесканий, я активизировал связь:

– Дорогой дядя, у меня для вас радостная новость...

– Фон Ротт раскололся?

– Да, раскололся. Сейчас пишет добровольную явку с повинной. Но я не об этом.

– А о чем же?

– Граф Алессандро Калиостро с супругой изволили пожаловать в Санкт-Петербург.

– Как это, изволили пожаловать? Он же вчера еще был в Митаве?! – недоуменно выпалил лорд Баренс.

– Сведения императрицы устарели, он уже здесь.

– Проклятие! Я ожидал его через неделю, не раньше. Значит, общее собрание представителей масонских лож ожидается со дня на день.

– Вероятно, вы правы.

– Что ж, расклад не самый лучший, но будем играть с тем, что есть. Постарайся не терять его из виду...

– О милорд Вальдар! – Калиостро стоял рядом со мной, глядя с вежливым интересом. – Я рад видеть вас в добром здравии. Насколько я могу судить, мой бальзам пошел вам на пользу.

– Благодарю вас, граф, – поклонился я. – Ваше лекарство буквально вернуло меня к жизни.

– Лечит природа, я только помогаю ей.

Публика вновь впала в состояние истеричного восторга. Никогда еще беседа доктора с пациентом не производила такого фурора.

– Господа, господа! – прервал ликующих мой целитель. – Я прошу простить меня и мою супругу, мы весь день были в дороге и сейчас желали бы отдохнуть. Все же, кто надеется продолжить беседу о человеческих возможностях, о тех бесценных дарах, которыми награждает нас природа и которые мы отчего-то стараемся не замечать, милости прошу завтра в вечеру в дом действительного статского советника Елагина.

– Однако его превосходительство в отъезде, – послышался чей-то неуверенный голос.

– Вы, несомненно, правы, – улыбнулся неизвестному доброхоту великий посвященный. – Но завтра утром в девять часов пятнадцать минут он вернется домой и, узнав от вас о моем приезде, решит устроить вечер в мою честь.

Публика ахнула, автоматически переключая свое внимание на собеседника Калиостро. Десяток независимых наблюдателей готовы были поклясться, что тот никогда не выезжал из России и не водил знакомство с таинственным гостем герцогини Кингстон и, соответственно, не мог находиться с ним в предварительном сговоре.

– И все же, господа, я вынужден сейчас откланяться и временно похитить у вас очаровательную хозяйку праздника. Еще раз прошу простить меня. – Калиостро поклонился с непередаваемым изяществом и предложил герцогине свою тонкую аристократическую руку. Та, глядя на графа взглядом почти завороженным, последовала за ним с радостью, точнее, с каким-то странно-радостным выражением на лице, как будто наклеенным и потому неподвижным. В душе моей шевельнулась ревность обиженного ребенка, наблюдающего, как кого-то другого гладят по голове. Невзирая на присутствие здесь очаровательной итальянки, именовавшейся супругой графа, я бы, может, заподозрил наличие тайной любовной связи между Калиостро и леди Кингстон, но во всем облике, в походке, в выражении лица герцогини было что-то неправильное, неуловимо странное, так что сама мысль о любовной страсти казалась здесь безумной.

– Что-то здесь не так, – передал я. – Герцогиня смотрит на Калиостро, как влюбленный кролик на галантного удава.

– Да, я видел, – медленно произнес Баренс, наблюдавший сцену появления магистра тайных наук моими глазами. – Возможно, он гипнотизирует леди Чедлэй, Но для чего? Непонятно. Во всяком случае, на это следует обратить внимание. И вот еще что, – Баренс немного помолчал, обдумывая слова, – я в тебе не сомневаюсь, но, будь добр, когда общаешься с Калиостро, держи связь включенной: и тебе надежней, и мне спокойней.

Побродив еще немного по особняку, пытаясь симулировать светскую жизнь, я поспешил покинуть общество и удалиться в выделенный мне флигель, поскольку желание обнять подушку после столь насыщенного трудового дня подавляло все остальные.

Проснулся я довольно поздно. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую зелень сада, сквозь цветное витражное стекло, не жгли поутру в глаза, требуя немедленного подъема, как сержант в казарме новобранцев, а тихо гладили лицо, ненавязчиво напоминая, что большинству людей в светлое время суток подобает заниматься делами, а не валяться в постели. Особенно в преддверии приема у императрицы. Подогреваемый этой мыслью, я подскочил как ошпаренный, хватая часы, лежавшие на столике у кровати. Слава богу, времени было еще вдосталь, но поспешить стоило. Слуга-француз, приставленный ко мне герцогиней, услышав резкий скрип барской койки, решил возможным потревожить меня своим присутствием.

– Прикажете умывание, мсье? Понятное дело, я приказал.

– Вы знаете, мсье Елагин прибыл домой ровно в девять часов пятнадцать минут и, узнав, что его сиятельство граф Калиостро прибыл в столицу, немедленно велел послать к нам с сообщением, что вечером их превосходительство будут счастливы устроить прием в честь графа Калиостро. – По обыкновению большинства французов, мой новый слуга закрывал рот, только пережевывая пищу и во сне, да и то не всегда. – Говорят, о приезде господина Калиостро Елагину действительно сообщил тот самый мсье, на которого вчера указал граф. Утром их экипажи встретились на Литейном, и господин Елагин пожелал узнать, что нового происходит в городе.

– Чудеса, да и только, – пробормотал я.

– О да! – чему-то радуясь, ответил француз, подавая мне полотенце. – Но после того чуда, которое совершил граф Калиостро с нашей госпожой, стоит ли удивляться подобным мелочам!

Я насторожился. Я всегда настораживаюсь, когда речь заходит о вещах, мне не понятных. А если речь идет о волшебстве, то пусть меня назовут грубым солдафоном, я склонен видеть подвох до той поры, пока не удостоверюсь в обратном.

– А ты давно служишь у герцогини? – как можно безразличнее спросил я.

– Не очень, мсье. Их светлость перебрались из Англии во Францию месяца за полтора до своего омоложения и тогда же наняла всех слуг.

– Что, неужели не осталось никого из тех, кто прислуживал ей в Англии? – Пока что мой интерес не выходил за рамки светской беседы. Допрашивать слуг с пристрастием мне было не с руки, но и без того картинка открывалась довольно занятная. Конечно, ни один закон не запрещает менять слуг хоть по три раза на дню, но все же, год за годом живя рядом с кормилицами, няньками, камеристками, камердинерами, конюхами и садовниками, невольно начинаешь воспринимать их как членов семьи, и выгнать их на улицу вот так вот одним движением руки дело не самое обычное.

– Наверное, те неприятности, которые свалились на нашу добрую госпожу, были из-за плохих слуг, – видя мое удивление, поспешил пояснить француз.

Объяснение было простое и понятное: подкуп слуг издавна был любимым видом времяпрепровождения знати, не уступая даже псовой охоте. И все же это было бы слишком просто, слишком лежало на поверхности, чтобы быть правдой. В высшем свете не бывает коротких путей.

– А откуда ты знаешь, что у герцогини в Англии были неприятности?

– Да я и не знаю, ваша честь, – пожал плечами мой собеседник. – Но к чему герцогине, да еще такой богатой, да имея в родстве самого короля, уезжать из страны в такую глушь. Вот вы же, мсье, не просто так из Англии уехали?

Крыть было нечем – действительно, не просто так, а потому я поспешил сменить тему разговора.

– А скажи, милейший, – спросил я, принимая из рук француза протянутый мне шлафрок, – как же все-таки ее светлость омолаживали?

– Не могу знать, ваша честь. Герцогини не было сорок дней с небольшим, а потом она вернулась, ну точь-в-точь как тот портрет, что у их светлости в кабинете висит. – Обойдя вокруг меня, как вокруг рождественской елки, слуга убедился, что платье сидит безукоризненно, и, довольно прищелкнув пальцами, произнес: – Прикажете ваш утренний кофе? Я пойду распоряжусь.

Связь включилась, когда я резвой рысью уже въезжал в Царское Село и впереди уже маячили чугунные решетки Екатерининского парка, словно огораживающие сказку от яви.

– С чем пожаловал, душа моя? – раздался знакомый мне уже голос императрицы.

– Срочное донесение из тайной канцелярии, ваше величество.

– Давай говори, что там такое?

– Вчера в ночь туда явился контр-адмирал Герман фон Ротт в сопровождении поручика Ислентьева с повинной об участии своем в заговоре против вас, ваше величество.

– Экий конфуз! Никогда досель заговорщики в тайную канцелярию сами повинную голову не несли.

– Адмирал балаболит о глубоком раскаянии, да только под утро у дачи графа Алексея Орлова – Чесменского, что в Петергофе, задержали дворецкого фон Ротта. У того выпытали, что вчера вечером к адмиралу приходили двое. Один из них по описанию вроде Ислентьев, другой – как бы не ваш Камдил.

– Вот так новость. Наш пострел везде поспел. Экий резвун! С чего бы это его на ночь глядя к фон Ротту понесло? Ладно, пусть он сам нам поведает. Ты, душа моя, послал за ним?

– Послал, ваше величество. Сразу на гауптвахту и послал. Вот с минуты на минуту должен быть.

– Ладно. О чем там фон Ротт нам доносит?

– Пишет, что был против вас составлен заговор, чтобы либо женить вас, ваше величество, на графе Григории Орлове, либо же, покусившись на вашу жизнь, усадить на трон Павла.

– Тьфу ты, бестолочь! Не приведи господь! Орловым-то что за дело до Павла? Там Панин уже корнями в землю врос.

– Так ведь как хитро умыслили, ваше величество! Во время Чесменского парада должны были подать знак, и ежели б решено было на убийство ваше посягнуть, то секунд-майор, который в Петергофе береговой батареей командует, должен был яхту орудийным огнем потопить. А тут надлежало случиться и Орлову с кавалергардами. Понятное дело, батарею бы захватили, а майор бы сознался под пыткой, что открыть огонь ему Панин повелел. Злодей как раз в панинской масонской ложе состоит...

– Опять масоны?! – Было слышно, что Екатерина возмущенно заходила по кабинету.

– Здесь следует отличить, ваше величество, ложи рейхелевские от всех прочих. Рейхелевские, а панинская из таких, спят и видят Павла на царство посадить. У елагинских этого нет. Вот здесь и нужно между них раздор внести. Плетьми против масонов бороться смысла нет... – начал Безбородко.

– Хорошо. Обдумай, доложишь мне свои мысли на сей счет, – прервала Екатерина. – Что еще Орловы умышляли?

– Так вот, под шумок, покуда никто не разобрался, Панину голову с плеч долой как убийце государыни, сторонников его в каземат, а Павлу выбор: либо править, но с ними, либо же самозванку на престол.

– Вот оно как! А коли б женить меня захотели?

– Тогда бы пушки стреляли мимо. Да только Панину все равно б голову снесли в защиту государыни.

– Хитры, канальи. Да и мы не дураки. Фон Ротта пытать, пусть всех, кого знает и подозревает, отдаст. С Алемана Орлова глаз не спускать, а ежели вдруг к фон Ротту в гости пожалует, пусть его там встретят. Да дворецкого в дом верни, он его наверняка в лицо знает. Орлова взять живьем! Я с ним вместе, – она помедлила, – на этой яхте парад принимать буду.

Слушая эти слова, я уже поднимался по дворцовой лестнице, и серебряно-красные статуи кавалергардов в едином движении сомкнули передо мной карабины, требуя назвать свое имя. Я назвался, и кавалергарды, сверившись с заученным с утра списком, открыли мне двери.

– И вот еще что, душа моя,– услышал я. В ту же секунду звук исчез. Немало удивленный этим, я постучал пальцем по символу веры, желая восстановить контакт. Звука не было.

Я переступил порог приемной. Кроме меня, здесь был еще один человек: тот самый кавалергардский капрал с суровым лицом мраморной статуи, терзавший ухо шаловливого пажа на недавнем императорском ужине. Мы посмотрели друг на друга с нескрываемым подозрением.

– Вальдар Камдил, лорд Камварон, – назвался я. – На два часа мне назначена аудиенция у ее величества.

– Соблаговолите подождать, – отчеканил капрал. – Ее величество заняты неотложными государственными делами. – Произнеся это, он замер, словно механическая кукла Якова Брюса, почти полностью закрывая собой вход в кабинет государыни и оставляя меня один на один с ее многочисленными высокохудожественными изображениями, развешенными на стенах.

Картины в массивных золоченых рамах, бывшие основным украшением приемной, отражали различные периоды жизни ее величества, дочери Ангальт-Цербтского герцога Софии-Фредерики-Амалии: от скромной Фике в поношенном платьице до императрицы Екатерины в бриллиантовой короне, стоимость которой многократно превышала стоимость родительских владений государыни. Впрочем, художники не поскупились на лесть самого разнообразного толка высокой покровительнице изящных искусств. Вот их величество в форме лейб-гвардии Преображенского полка, словно готовая повести гренадеров против неприятеля; вот она в аллегорическом виде покровительницы наук с зеленью на голове; вот в наряде а-ля рюс, этакая себе добрая бабушка в собольей кацавейке... Конечно, во всех портретах было что-то общее, пожалуй, даже сравнивая изображения друг с другом, можно было предположить, что на них написано одно и то же лицо. У меня не было никаких претензий к мастерам кисти, увековечивавших в своих творениях императрицу, было два малюсеньких «но»: ни один из этих шедевров не походил на портрет юной принцессы, давным-давно нарисованный Гроотом, зато все они очень мало походили на реальную живую Екатерину.

Я уставился на портрет Фике, от нечего делать стараясь представить себе, какой на самом деле была государыня в годы юности. Мне она отчего-то напоминала одну мою давнюю знакомую, баронессу Пантей д'Эпонейл, служившую фрейлиной при дворе нашей королевы. Во всяком случае, будь я режиссером, я бы не преминул пригласить ее на роль молодой Екатерины, доведись мне снимать фильм об этих временах.

Стоп! Я уставился на картину так, будто Амалия-Фредерика по-заговорщически подмигнула мне с полотна. Что-то такое говорил мне сегодня болтливый француз о схожести леди Чедлэй с собственным портретом? Человек, похожий на портрет, и портрет, похожий на человека, вовсе не одно и то же. Особенно если речь идет о заказном парадном портрете. А что, если Калиостро тоже нашел кого-то на роль герцогини вместо того, чтобы возвращать почтенной леди годы ее безвозвратно ушедшей юности? Да нет, абсурд! Ее узнают старые поклонники и знакомые, она знает об интимных делах многолетней давности, у нее тот же почерк, в конце концов. Почерк, почерк, почерк... Я вспомнил сонет моего дядюшки в альбоме леди Чедлэй и чернильное пятно рядом с ним. Вот что мне нужно! Можно быть сколько угодно похожей на портрет, можно даже знать практически все о жизни человека, можно овладеть его манерой двигаться, его почерком, но отпечатки пальцев поменять нельзя. Вот так-то! Об этом знаю я и не знает Калиостро. И если отпечатки пальцев в альбоме и у нынешней герцогини совпадают, то я готов поверить в омоложение, в вечную жизнь и в то, что сам Калиостро превращается по ночам в крылатого дракона и преодолевает расстояние от Митавы до Санкт-Петербурга со скоростью реактивного истребителя.

А если нет, выходит, наша очаровательная герцогиня – коварная лживая тварь на службе у мошенника Калиостро, а сам я круглый идиот с мозгами в нижних полушариях. Да уж, выбор не из легких.

– Лорд Камварон, – услышал я за спиной трубный глас кавалергардского капрала, – ее величество ждет вас.

Я чуть было не поделился с бравым служакой удивлением, что не слышал, как вышел из апартаментов Безбородко, но, быстро сообразив, что в общем-то мне ничего не известно о наличии секретаря в кабинете императрицы, благодарно кивнул и вошел в предупредительно открытую дверь. Ее величество ожидали меня, сидя в глубоком кресле с книгой, будто прервав для встречи со мной чтение любимого Вольтера. Я вытянулся, как портняжный метр, и щелкнул каблуками, давая дилинькнуть шпорам. Все как учили: взгляд отважно-глуповатый, глазами поедать начальство.

– Проходите, проходите, лейтенант. Эк вы грохочете, в самом деле.

Я сделал два четких шага вперед, строго следя за тем, чтобы носок моего сапога был строго параллелен полу.

– Ну что, молодец. – Екатерина, похоже, подбирала слова для начала разговора. Она глядела на меня пытливо, словно пытаясь понять, кто перед ней: боевая машина, какой я кажусь, или же это только притворство. Я не стал облегчать ей задачу. – В службу нашу просишься?

– Так точно, ваше величество! – гаркнул я.

– Экий ты, братец, шумный, – поморщившись, произнесла она. – Не ори, будто тебя режут.

– Слушаюсь, ваше величество, – ответил я, понижая тон.

– Ну что, лейтенант, поведай нам о себе. – Екатерина откинулась в кресле, приготовившись слушать печальную повесть о моих похождениях.

– Прошу простить меня, ваше величество, – вновь пробарабанил я, – в моей жизни нет ничего такого, что бы могло привлечь внимание вашего величества.

– Эк ты заладил: величество, величество. Сама знаю, что величество. И скромничать нечего, чай, офицер, а не красна девица. О подвигах твоих нам уже известно. В Англии герцог Гамильтон, в море известный капер Джон Пол Джонс, а здесь вчера Григорий Орлов. Ловок ты, лейтенант, шпагой махать.

– Я защищал свою жизнь и честь, ваше величество.

– Ой ли! – усмехнулась Екатерина. – Ни за что не поверю, что сам в драку не лез. Ну да ладно, это все дела былые. А вот скажи-ка мне, лейтенант, вчера ввечеру к контр-адмиралу фон Ротту ты ходил?

– Так точно, ваше величество, – выпалил я. – Сопровождая поручика Ислентьева.

– Вот оно как! И с чего это вам вздумалось к нему в гости идти?

– Ваше величество, прежде чем рассказать вам о причинах, побудивших меня на подобные действия, я прошу у вас милости. Милости не для себя, но для человека, спасшего мне жизнь; для человека, коего злодейство фон Ротта лишило чести и Родины.

– Ну, коль нет на нем вины, то и наказания, стало быть, нет. А уж за верность и заслуги и подавно награждать следует.

– Ваше величество, камердинером моего дяди... – Тут я поведал Екатерине историю Петра Реброва, по возможности живописуя его приключения, странствия и старания вернуться домой и открыть преступления командира «Ганимеда». – Однако, ваше величество, поручик Ислентьев, офицер вашей тайной канцелярии, еще до нашего с ним знакомства подозревал о злоумышлениях адмирала фон Ротта против вашего величества. И когда я поведал ему о прежнем злодействе адмирала... Мы пришли к нему в дом на свой страх и риск, дабы не дать негодяю возможность свершить коварный замысел.

– За чаркой водки, поди, решали? – усмехнулась Екатерина. – Ну да ладно, победителей не судят.

– Ваше величество, – чуть помедлив, произнес я. – Я дал слово чести Герману фон Ротту, что ежели он чистосердечно сознается в своем участии в заговоре, то былая его вина не будет помянута.

Взгляд Екатерины помрачнел и приобрел ледяную холодность.

– Ты, голубь, за тайную канцелярию впредь слово чести не давай. Коли правда то, что ты говоришь, предательством фон Ротта немалый вред Государству Российскому нанесен. Но памятуя заслугу твою, так и быть, будь по-твоему. Коли об этом просишь, пусть сие будет твоя награда.

– Благодарю вас, ваше величество. Никакой другой награды мне не надобно.

Екатерина усмехнулась и поглядела на меня еще более заинтересованно, чем прежде:

– Так уж и не надо! Или ты всю жизнь в лейтенантах сидеть намерен?

– Я воин, ваше величество, и честно выполняю свой воинский долг. Награждать же за это – не мое дело.

– Что ж, толково говоришь. Да, судя по всему, ты храбр и честен. Будет у меня к тебе дело. Справишься – быть тебе в чинах и в милости. Ну а нет, милость моя тебе уже не понадобится.

– Никто из рода Камдилов не чурался опасности. Недаром девиз нашего рода «Верная рука».

– Славно, – покачала головой Екатерина, – весьма славно. Тогда слушай. Надлежит тебе ехать в лагерь мятежника Емельяна Пугачева, отвезти ему тайный пакет и, коль решится он оставить злодейство, тайно же доставить его для переговоров в указанное место. До ставки полковника Михельсона дам тебе конвой, после с толмачом поедешь. В толмачи же тебе назначу дружка твоего, поручика Ислентьева. Емельке можешь передать, что на время переговоров я обещаю сохранить его жизнь и свободу. Коли орда разбойная стоять будет, то и я велю огня не открывать. Ну а ежели не согласится, скажи, что впредь пощады никому не будет, всех велю казнить лютой смертью. – Екатерина произносила фразы со скоростью орудийных залпов, и мне виделось, как эти слова-ядра долетают до цели, рвутся на множество осколков, калеча и унося жизни в пестрых рядах пугачевской босоты. Я стоял словно оглушенный, стараясь не показать свое изумление столь неожиданной новостью. У меня как-то в голове не укладывалось, что можно вот так вот взять и послать с заданием величайшей государственной важности человека, пусть даже заведомо храброго, но все же едва знакомого. Тем более при таком широком выборе кандидатур. Но не высказывать же свое удивление перед лицом императрицы.

– Готов служить вашему величеству! – четко произнес я, вновь становясь во фрунт.

– Вот и славно, – кивнула государыня. – Утром зайдешь к Безбородко за бумагами и завтра же, с возможной скоростью, в путь. А теперь ступай, недосуг мне с тобой разговаривать, – кинула она, теряя ко мне интерес. – Аудиенция окончена.

– Все слышал, – едва я покинул кабинет, раздался у меня на канале голос лорда Баренса. – Что и говорить, положение у тебя аховое. Вот уж не ожидал, что Екатерина решит послать тебя к Пугачеву. Резоны, конечно, у нее есть: человек ты здесь для всех чужой, если что – тебя не хватятся; отважен; оружием владеешь. Ежели кому-то здесь и верен, то непосредственно самой Екатерине, а не кому другому. Да и из столицы вас, сударь, удалить нужно. Своего провала Орловы тебе вовек не простят, а силы у них немалые.

– Забавная манера спасать от мести людей, посылая их волку в зубы.

– Императорская манера. Так погибнешь не за понюшку табаку, а этак – может, службу сослужишь. Разницу ощущаешь? Но риск, конечно, велик и у Екатерины, и у тебя. Хотя ей-то что, ну окажешься ты английским шпионом, ну передашь мне тайный пакет с приглашением Пугачева на конспиративную встречу, ну и что? Что я дальше с этой информацией делать буду? Внутренние маневры государственной политики. А вот тебя, пожалуй, Пугачев может вздернуть еще до того, как найдет в своем войске грамотея, который сможет прочитать, что написано в послании.

– Или да, или нет, или может быть.

– Ладно, не храбрись. Лишнее геройство нам сейчас не нужно. Сейчас вызовем базу, узнаем, есть ли у нас свои люди среди пугачевцев. Вряд ли Институт подобное народное движение оставил без присмотра. Приготовились, начали: База Европа-Центр. Биорн вызывает Базу Европа-Центр.

– Я База Европа-Центр, – раздался на канале мелодичный женский голос. – Слушаю тебя, Биорн.

– Скажи-ка мне, дорогуша, есть ли у нас агентура в армии Пугачева?

– Атаман Лис, – отвечала дежурный оператор. – Командует отрядом из запорожских и слобожанских казаков, входит в пугачевский штаб. Грубиян, – добавила она, помолчав, явно от себя.

– Спасибо, мисс, больше вопросов нет. Отбой связи. Ну что ж, Вальдар, видишь, все не так фатально. Запросим у Института разрешение на связь, а дальше уж придется тебе поработать самому. Я, конечно, постараюсь помочь, но возможности мои не безграничны. По месту разберешься. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – сообщил я. – Имеется подозрение.

– Какое?

– Мне отчего-то кажется, что Калиостро не омолаживал герцогиню Кингстон, а попросту подменил девушкой, похожей на нее в молодости.

– Да нет, это вряд ли. Просто здесь не совсем все так же с магией, как в нашем мире, вот и все. Я же общался с герцогиней Кингстон до омоложения и уверяю тебя, это одна и та же женщина. Так играть невозможно.

– И все же, дядя, нельзя ли достать что-нибудь с отпечатками пальцев Элизабет Чедлэй?

– А зачем тебе?

– Хочу сравнить их с теми, что когда-то оставила их светлость в альбоме возле вашего сонета.

– Что ж, на обеде у Елагина, быть может, представится такая возможность, – немного подумав, ответил лорд Баренс. – Ладно, ты сейчас куда?

– К Ислентьеву. Надо сообщить ему о предстоящей увеселительной прогулке.

– Хорошо. Я буду у Елагина. Освободишься – приезжай.

Связь заработала несколько часов спустя, когда мы с Никитой успели уже не только обсудить все прелести предстоящего путешествия, но и заранее выпить за упокой наших душ. Ни он, ни я не предполагали подобного исхода вчерашнего кавалерийского наскока на фон Ротта. Нельзя сказать, чтобы поручик был особо рад свалившемуся на него известию, но что делать, когда делать нечего.

В доме же Елагиных в это время добротно, по-русски обедали, так, будто собирались насытиться на всю Оставшуюся жизнь.

– Вы говорите, – вещал кому-то Калиостро, – что мир таков, каким мы его ощущаем. Но то, что мы видим, слышим, чувствуем, – это всего лишь те условные границы, которые мы сами с детства себе воздвигаем. В мире же нет линии горизонта, нет времени, которое можно было бы отмерять часами, да и сам этот мир всего лишь один из многих похожих на него миров.

– А он, часом, не из наших? – поинтересовался я.

– По штатам не проходит.

– А откуда же он тогда все это знает?

– А бог их, масонов, разберет, откуда они что знают. Прими как данность – знают, и все.

– Человек способен делать многое, – продолжал свою пламенную речь великий копт. – Он способен пронзать время, подобно стреле. Способен обращать в живые организмы бездушный камень. Вы позволите, – он подошел к пожилой даме, смотревшей на него с нескрываемым восторгом, – сударыня, пожалуйте вашу брошь.

Бриллиантовая брошь с изумрудами, красовавшаяся на груди у престарелой прелестницы, потянула, пожалуй бы, гиней на триста. Дама, завороженно глядя на мага, протянула ему свое украшение. Он взял его в ладонь, показал всем, сжал руку в кулак и вновь разжал ее минуты через две. Желтая, как лимон, канарейка вспорхнула с его ладони, и, конечно же, никакой броши там больше не было. Публика взорвалась овациями.

– В детстве нечто подобное я видел в цирке, – неуверенно начал я.

– Н-да, славная была вещица, дорогая.

– Человеческие возможности практически безграничны, – прокомментировал исчезновение броши граф Калиостро, словно забывая как о самой драгоценности, так и о ее хозяйке. – Будьте добры, подайте мне графин с водой и маленький столик, – требование его было исполнено незамедлительно, – теперь мне нужна помощница. Вот вы, сударыня, не желаете?

– А-а... – пролепетала сударыня лет семнадцати, не отводя от Калиостро взгляда, полного восторга и ужаса.

– Вижу, что желаете. Не бойтесь, я не заточу вас в этот сосуд, как персидского джинна. Пойдемте, – произнес он. Барышня послушно переместилась вслед за заклинателем.

– Внимательно смотрите на воду, – приказал он, усаживая девицу напротив графина, наполненного прозрачной жидкостью. – Задумайте лицо, которое вам достоверно известно.

– Задумала, – почти прошептала подопытная.

– Теперь смотрите внимательно и говорите, что вы видите.

– Я вижу карету... – в состоянии транса медленно произнесла девушка. – Она мчится... Совсем близко отсюда...

– Можете ли вы видеть человека в карете?

– Да. Это мужчина. Он одет в Преображенский мундир. Да-да, я вижу его. Это Григорий Потемкин. Он направляется сюда.

Всхлип общего удивления прервало появление дворецкого:

– Его превосходительство генерал-поручик и Преображенского полка подполковник...

– А, полноте, ступай! Здорово, брат Иван! – Вошедший в залу гигант в мундире преображенца не глядя отстранил исполненного почтения дворецкого и с видом человека, привыкшего быть везде как дома, вошел в залу. – В Царском Селе сегодня скука смертная, а у тебя, я слышал, какой-то заезжий фокусник представление дает. Вот, решил заехать.

– ...Милорд. – Граф Калиостро, воспользовавшись сутолокой, возникшей по приезде высокого гостя, обратился к лорду Баренсу. – Вам бы лучше отправиться домой.

У вас очень больной вид, возможно, проблемы с аппендиксом. Поспешите призвать хорошего врача.

– Вальдар, ты слышал, что говорит это медицинское светило? Ты знаешь, на этот раз я склонен ему верить. У меня действительно весь вечер чертовски болит живот. Либо меня отравили, но зачем и кому это здесь надо; либо сам Калиостро наколдовал, но это тоже маловероятно; либо это действительно аппендицит, черт бы его подрал. Срочно езжай в посольство, я сейчас буду там. Меня надо эвакуировать на базу. Подставлять свой живот местным эскулапам – нет уж, благодарю покорно. Поторопись, Вальдар, время не ждет.

Я летел по ночному Петербургу на своем верном жеребце, не соблюдая никаких правил дорожного движения, если таковые уже были изобретены. Как обычно, связь включилась в самый неподходящий момент, когда я перепрыгивал через какую-то канаву. Благодарение Господу, я удержался в седле, но со стороны это, должно быть, смотрелось курьезно.

– Ну, что еще стряслось?

– Государыня, Орлов...

– Что Орлов? Какой из Орловых? Толком говори, хохол!

– Ваше величество, Алехан Орлов днем в дом адмирала фон Ротта прислал человека, да его не пустили, сказали, мол, адмирал болен. Так ввечеру Алехан сам заявился.

– И что же, взяли его? – громыхнула императрица голосом тяжелым, как грозовая туча.

– Конфузия вышла, ваше величество. Граф Орлов перебил всю засаду и умчался в неизвестном направлении.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Господь сотворил женщину, и в райском саду всем сразу стало мало места.

Из Блаженного Августина

Мы ехали в Колонтарево. Ночной Петербург, освещенный редко и тускло, мало способствовал прогулкам. Невзирая на самые суровые меры, разбойники, обитавшие в лесах, вплотную подступавших к городу, нередко захаживали на прешпекты в поисках добычи. К тому же зарядил мелкий дождь, обычный в это время для таких широт, и я с тревогой думал, как поведет себя карета с лордом Баренсом, когда мы выедем за заставу. Дорога, и в столице-то не слишком ухоженная, в часы дождя там становилась фортификационным заграждением. Калиостро не соврал, моему дяде становилось все хуже. Он тихо стонал, лежа в карете, и Редферн, словно заправская сиделка, хлопотал возле своего господина, готовый, кажется, держать его на руках, чтобы хоть как-то компенсировать тряску, в наших условиях неизбежную.

Колонтарево – небольшое село в пяти верстах от Санкт-Петербурга в сторону Царского Села – было облюбовано Институтом для российской резидентуры. Его хозяин, служивший где-то при дворе, числился масоном высокого посвящения и в имении своем устроил масонский храм, главной тайной которого была, конечно же, камера перехода.

Мы уже выехали за заставу, когда дядя, открыв глаза, позвал своего камердинера:

– Питер, я пробуду в Колонтарево недели две, не меньше. После операции надо будет прийти в себя. Ты поедешь вместе с Вальдаром.

– Но, ваша милость... – попробовал было возразить Редферн.

– Не спорь, – прервал его лорд Джордж. – Здесь очень суровый лекарь, тебя ко мне и близко не подпустят, а Вальдару ты сейчас нужнее. Ты Россию знаешь, да и в жизни повидал немало. Если что – выкрутишься. Питер, я тебе поручаю своего племянника. Ты знаешь, у меня нет детей и он мне как сын. Береги его.

Мне было грустно слушать эту прочувственную речь. С одной стороны, меня не могли не тронуть его слова, с другой, я понимал, что Редферна необходимо куда-то спровадить. Объяснять фокусы с исчезновением хозяина, словно броши в руке Калиостро, будет, пожалуй, тяжеловато.

– Это мой приказ, – завершил монолог лорд Баренс. Он застонал и, забывшись, откинулся на подушки.

– Слушаюсь, ваша милость, – с явной неохотой ответил преданный слуга.

Вот наконец указатель на столбе оповестил нас, луп что мы въезжаем в Колонтарево. Многоголосый лай собак, извещавших местных жителей о нашем приезде, позволил мне насчитать дворов до семидесяти. Господский дом отделялся от села небольшой липовой рощей, посаженной, может быть, лет пятьдесят назад. Аккуратная аллея, ведшая через рощу к воротам усадьбы, была посыпана щебнем, хрустевшим под колесами и щелкавшим по днищу кареты барабанной дробью.

В господском доме не заставили себя ждать. Ворота открылись, едва мы приблизились к ним, и слуги, явно предупрежденные о цели предстоящего визита, уже ждали с носилками в руках.

– Хозяин где? – крикнул я, выскакивая из кареты. Дворня смерила меня взглядом и откровенно промолчала.

– Я спрашиваю, где хозяин? – рявкнул я еще громче. Слуги помогли Редферну уложить лорда Баренса на носилки, но вновь не проронили ни единого звука.

– Не стоит кричать, – услышал я голос громкий и гулкий, как вечевой колокол. – Они все немые. Я хозяин.

Я оглянулся на говорившего. Он стоял на лестнице перед домом, придерживая входную дверь. У него было росту изрядно за шесть футов, богатырское сложение и резко очерченное лицо римской статуи.

– Позвольте представиться. Кавалергардского корпуса капрал и Екатеринославских кирасир капитан Василий Колонтарев. – Он сделал знак слугам внести лорда Баренса в дом.

Ну конечно же, конечно же, «предчувствия его не обманули»! Передо мной был давешний страж кабинета государыни.

– Вот же некстати угораздило, – мрачно произнес он. – Я едва успел с караула смениться. С дежурным прапорщиком насилу договорился, чтобы отпустил, но к утру я должен быть во дворце. Не дай бог, опоздаю, неприятностей не оберешься. Пойдемте, лорд Камварон. Слуги, конечно, немые, но в масонский храм мы его с вами понесем сами. Не хватало еще, чтобы они на камеру перехода наткнулись.

Слуги капитана Колонтарева в полной тишине пронесли лорда Баренса через дом, спустились в подземелье и поставили носилки возле стены, сложенной из грубо отесанных каменных блоков. Резидент сделал им прощальный жест рукой, и они, толкая друг друга, опрометью бросились вверх по лестнице так, будто последнего надлежало принести в жертву невиданному чудовищу, живущему за стеной.

– Грубый камень есть символ внешнего мира – мира профанов, – произнес резидент. – И его надлежит обрабатывать. – Он подошел к стене, надавил на один из блоков, тот повернулся, демонстрируя скрытое металлическое кольцо. Конечно же, Колонтарев за него потянул, и, конечно же, стена мягко повернулась вокруг оси, только где-то в ее глубине послышался звук уходящей вниз железной цепи. Мы внесли лорда Джорджа в потайной храм, и дверь так же мягко затворилась за нами. – Вот видишь, – продолжал хозяин поместья, – здесь стены неотесанны, как и снаружи, но потолок поддерживают квадратные колонны из отшлифованного камня. Это символ ученичества.

Помещение, следовавшее за «прихожей», было покрыто матерчатыми драпировками и, что самое противное, имело потолок, заставлявший нас идти, согнувшись в три погибели. Освещено оно было более чем скудно: под потолком висел металлический треугольник с тоненькими свечечками по углам.

– Свет трисиянный, – пояснил мой «экскурсовод». Картинка, представшая моему взору при трисиянном свете, имела характер явно медицинско-кладбищенский: в одном углу был расположен черный стол, украшенный парой берцовых костей и непременным черепом. Глазницы черепа мерцали голубовато, очевидно, подсвеченные горящим спиртом. Здесь же находились песочные часы и раскрытая книга, судя по толщине, то ли поваренная, то ли Библия. Из противоположного угла на нас взирал гренадерского роста скелет с табличкой на груди. «Ты сам таков будешь» – гласила надпись на ней. Что ж, спорить с подобным утверждением было затруднительно, уже сейчас я чувствовал в себе что-то родственное этой человеческой арматуре. Оставшихся два угла, конечно же, не нарушали единство стиля. В каждом из них пристроилось по гробу, правда, один из них был гостеприимно распахнут, а во втором уже пристроился полуразложившегося вида мертвяк, судя по отсутствию запаха, явная фальшивка. «Здорово они тут веселятся, – подумал я. – Стивен Кинг отдыхает».

– Труден путь добродетели, – ни с того ни с сего брякнул Колонтарев.

– Да я и не спорю. А уж с носилками в руках и подавно.

Мы покинули кладбищенскую залу и стали спускаться еще ниже по скользким ступеням.

– Вы это что, специально? – Мой тяжкий вздох мог бы разжалобить стены.

– А как же! – обнадежил меня проводник. – Уставы гласят: елико возможно, должно теснить путь испытуемого, вести его против всех свирепствующих стихий на испытания духи и воли его.

– Стихии ожидаются? – безнадежно спросил я. Признаться, мысль прыгать с носилками в горящее кольцо или нырять вместе с ними пусть даже в небольшой водопад меня отнюдь не грела.

– Нет, сегодня включать не будем, – покачал головой кавалергард.

– Уж и на том спасибо.

Мы наконец добрались до очередной двери, с вырезанной фосфоресцирующей надписью, прочитав которую я решил повернуть обратно. «Вход воспрещен злому вольнодумцу, рабу пороков и страстей. Для злобных сердцем властолюбцев, сынов неги, сластолюбцев не растворятся врата масонской ложи» – гласила она. Забыли приписать: «Выгул собак запрещен» и «Только для белых». Капрал пнул ногой дверь, она с грохотом открылась, убеждая нас тем самым, что ни к одной из вышеупомянутых категорий людей мы не относимся.

– Вот мы и у цели, – прокомментировал резидент. – Кстати, посмотри: круглые колонны и стены из полированного камня – символ мастерства.

Я, конечно, бросил взгляд в указанном направлении, но, честно говоря, центнер лорда Баренса настолько занимал мое внимание, что до полировки камней мне не было никакого. дела. Мы поставили носилки у стены. Василий Колонтарев взял со стола, расположенного посреди ложи, короткий жезл, изукрашенный магическими значками, и навел его на стену, словно пульт дистанционного управления. Впрочем, таким пультом жезл на самом деле и являлся. Стена с тихим шипением ушла в сторону, открывая знакомую уже обстановку камеры перехода.

– Ну что, заносим? – произнес мой напарник, кладя жезл. Мы подхватили носилки и поставили их на пол камеры. Я хотел сказать что-нибудь на прощание моему наставнику, но, накачанный обезболивающим, он заснул, и я не решился его беспокоить. В конце концов, вскоре после операции он снова будет здесь, а вот где будет носить меня, одному богу известно.

– Может, переночуешь? – спросил меня хозяин, когда мы оставили за спиной святилище вольных каменщиков. Я покачал головой.

– Никак не получается. Завтра в Петербурге дел выше головы. К тому же я ушел из дома еще до обеда, отправляясь на аудиенцию, и с тех пор от меня ни слуху ни духу. Боюсь, что герцогиня Кингстон, зная мою манеру ведения дел, уже весь Петербург на уши поставила. А вот Редферн пусть переночует, а поутру возвращается. По таким дорогам ночью, да еще во время дождя лучше не ездить. Впрочем, они и днем-то не намного лучше.

– Ну, как знаешь, – развел руками Колонтарев. – Пойдем на конюшню, подберем тебе доброго коня, чтобы не стыдно было галопировать по нашим дорогам. Ну и... закусим на дорожку чем бог послал.

Я выехал в Петербург и проклял все. Неверную погоду Северной Венеции, чрезмерную русскую кухню, способную живо превратить здорового человека в масонский экспонат, то хлюпающее под ногами скакуна нечто, именующееся русской дорогой. Епанча, призванная защищать меня от дождя, промокла в считанные минуты. Даже не промокла, а просто всосала висевшую в ночном воздухе сырость. Не знаю, водились ли в этих краях волки, но думаю, стук моих зубов, сопровождающий эту, с позволения сказать, скачку, мог начисто отбить у них охоту приближаться к дороге на расстояние прямой слышимости. Дождевая взвесь висела над землей, опускаясь сверху низкими свинцовыми тучами и вползая наверх не то туманом, не то паром, не то уж черт знает чем.

Когда где-то впереди послышался грохот падающей повозки, я невольно похвалил себя за решение оставить Редферна в имении Колонтарева. Вслед за грохотом и треском падения послышался смачный каскад отборной местной ругани, способный разозлить и обидеть сколь угодно добродушного невидимого хозяина этой дороги. Я не слишком знаком с тем, что ученые называют фольклором, и уж во всяком случае, с фольклором российским. Но у нас в Англии всегда железно соблюдалось правило: никогда ни за что не ругать дорогу, уж во всяком случае, вслух, если, конечно, желаешь добраться до цели. Судя по высказываниям, доносившимся до меня, неизвестные до цели добираться явно не собирались.

Я подъехал поближе. Запряженный двуконь возок торчал из кювета, демонстрируя вынужденным зрителям пару перемазанных грязью колес. Еще одно колесо унылого вида кучер пытался вытащить из-под опрокинутой повозки. Зрителем, в прямом смысле этого слова, был один лишь я, остальные присутствующие – четверо драгун во главе с офицером – являлись прямыми участниками дорожной драмы.

– Ты и ты, – орал взбешенный офицер. – Быстро в лес. Срубите пару молодых деревьев да наберите хворосту под колеса бросать. Шевелитесь, канальи! Будете возиться, запорю! А вы, два идиота, что стали пнями, быстро поднимайте повозку! Ставь колесо, козья морда! – рычал он.

– Вам нужна помощь, сударь? – спросил я на безукоризненном русском, полагая, что в данный момент из всех иностранных слов в памяти бравого вояки остались только бранные.

– Проваливай, прохвост! – выкрикнул тот, не удостаивая меня даже взглядом.

Он в два шага преодолел дистанцию, отделявшую его от дверцы кареты, рывком распахнул ее и буквально выкинул молодую женщину в длинном темном платье с грубым капюшоном на голове.

– Мои драгуны будут надрываться, а ты отдыхать?! А ну пошла вон, стерва! Помокни-помокни, небось не сахарная.

Несчастная пролетела, скользя в грязи, разделявшее нас расстояние и едва удержалась на ногах, уткнувшись лицом в круп моего коня.

– Помогите, мсье, – пролепетала она по-французски. – Я жертва произвола. Они убьют меня.

Я не заставил себя упрашивать. Не люблю, когда тиранят женщин, тем более молодых и красивых. И когда меня обзывают прохвостом – тоже не люблю. Одной рукой подхватив хрупкую фигурку бедной арестантки, другой я обнажил шпагу и от души двинул, словно кастетом, в ошеломленное лицо караульного офицера. Он рухнул, не охнув, мордой в грязь. Я что было сил дал шпоры дареному коню, надеясь оторваться как можно далее, пока драгуны сообразят, что произошло и что им надлежит предпринять в этакой обстановке.

Колонтарево вновь встречало нас лаем собак и немыми слугами.

– Решил-таки вернуться? – с порога спросил меня хозяин поместья. – Ба, да ты не один! Вальдар, кто это? – услышал я на канале связи. – Где ты ее нашел, она же в кандалах?!

– Я ее не нашел, а отбил у драгун. А вот кто она, поинтересоваться не успел. Василий, мы промокли до костей. Нам нужно обсохнуть и, – я посмотрел на руки незнакомки, скованные массивной цепью, – пожалуй, сменить одежду.

– Нет, ну я тебя понимаю, она прехорошенькая, но все-таки... похитить заключенную, зачем тебе эти неприятности? Сударыня, прошу простить моего друга. Он, видимо, так отсырел, что забыл представить меня вам. Здешний помещик Василий Колонтарев.

– Графиня Елизавета Орлова-Чесменская, – по-французски, но как-то певуче, на итальянский манер, ответила наша гостья.

Я едва сдержался, чтобы не сесть в изнеможении на ступеньки. Моя связь с семьей Орловых казалась неразрывной, как «нежные» отношения между Англией и Шотландией. Однако арестовывать супругу за грехи ее мужа, по мне, – некоторый перебор.

– Вальдар, ты знаешь, кого похитил?!

– Увы, прекрасно слышал, уши на месте. Жену графа Орлова.

– Уши твои подадут государыне на завтрак запеченными в тесте вместе с твоими мозгами. Если, конечно, кто-то узнает о твоей выходке. Ты что, до сих пор не понял, это же та самая самозванка... Ну, помнишь, я передавал. Претендентка на трон Екатерины! Проходите, проходите, сударыня. Садитесь поближе к огню. Сейчас слуги принесут инструменты, и мы позаботимся о ваших браслетах. Для нас честь принимать вас у себя, ваше сиятельство. Вальдар, что ты намерен делать дальше? Если станет известно, что самозванка была здесь, российской резидентуре кранты.

– Что же ты предлагаешь, по этому поводу выгнать ее?

– Ты с ума сошел! Она дойдет до первого поста, а дальше дай нам бог добежать до камеры перехода.

– Попробую ее спрятать, – неуверенно начал я, лихорадочно размышляя над возможностью такого маневра. Думаю, попытка скрыть в кармане зажженную сигарету была бы куда успешней.

– Попробуй, попробуй. Но ты меня извини, я вынужден сообщить об этом в Институт. Побег самозванки сам по себе факт из ряда вон выходящий, а с нашей помощью и подавно. Ох, ну и задал ты задачку!

Вернулся слуга, посланный за инструментом, и хозяин занялся освобождением пленницы от оков.

– Я весьма благодарна вам, господа, – проговорила-пропела графиня Орлова. – Вы спасли не только мою жизнь, но и мою честь. И дали мне еще одну возможность очистить свое имя от той грязи, которой замарала его самозванка, сидящая на троне.

– Ну, пошло-поехало! Нажил ты себе, Вальдар, геморрой на задницу. Ты, брат, этих конвоиров в лицо запомнил? На тот случай, если тебе придется их искать.

– Зачем? – недоумевая, поинтересовался я.

– Чтоб вернуть похищенное. Мол, извините, ошибочка вышла, не ту свистнули. Всегда рад служить вам, сударыня, – пробасил кавалергард, разжимая одно из колец кандалов. – Прошу вас, вы свободны.

– Я была бы весьма обязана вам, господа, если бы вы оказали мне еще одну услугу. – Девушка потупила глазки. – Если, конечно, это возможно.

– О, все, что в наших силах! – растекался в любезностях Колонтарев.

– Мне нужно попасть к мужу. Граф Алексей Орлов несметно богат. Поверьте, он сумеет наградить вас по-царски.

– При всем нашем желании, сударыня, мы никак не можем вам помочь. – Лицо резидента приняло выражение безмерной печали.

– Но почему? – Теперь в глазах освобожденной стояли слезы.

– Сегодня граф Алексей Орлов бежал в неизвестном направлении.

– Бежал?! – ошарашенно повторила наша собеседница. – Но отчего, что произошло?

– Попытка переворота, сударыня. Ваш муж злоумышлял против императрицы.

– Он хотел свергнуть Екатерину, – завороженно произнесла Орлова, – значит, он не забыл, он еще любит меня! Я должна немедленно ехать к нему.

– Но куда? Никто не знает, где он находится, – прервал наступательный порыв нашего трофея мой коллега.

– Ax да! – Она вздохнула и провела рукой по лбу.

– Вальдар, у тебя есть некий шанс, что называется, на первый случай. Я тут прикинул, поскольку бегство Орлова и похищение его супруги произошли с разрывом всего в несколько часов, организацию побега, рупь за сто, повесят на него. Ты пока вне подозрений. Надеюсь, никто из стражей не разглядел тебя в лицо?

Я старательно восстановил сцену похищения: двое драгун направлялись к лесу; еще двое плюс возница возились с другой стороны; офицер едва ли успел разглядеть меня, да и, думаю, после моего удара он не скоро сможет связно мыслить.

– Полагаю, нет. Тем более я обращался к офицеру по-русски, а официально я этим языком не владею.

– Тогда, вероятно, сейчас твою добычу следует спрятать в Петербурге, там ее искать менее всего будут. Волна схлынет, что-нибудь придумаем.

– Ладно, – он махнул рукой, – обсыхайте, а я пойду распоряжусь подыскать вам новые платья. Да велю разбудить твоего Редферна. А вам, сударыня, с дороги не мешало бы согреться изнутри и перекусить.

Я уже начал дремать, удобно расположившись у камина, чувствуя, как по всему телу расползается дурманящее тепло. Веки становились все тяжелее, и звуки, раздававшиеся в гостиной, уже воспринимались составной частью сна, когда сквозь разноцветную пелену, окутывающую мозг, внезапно пробился голос Редферна. Я бы, может, также принял его за сонную иллюзию, но, во-первых, голос камердинера казался донельзя удивленным, а во-вторых, разговаривал он явно по-русски:

– Милость Господня, святые угодники! Не сплю ли я? Панночка Лизавета Кирилловна, точно ли вы это?

Глаза мои распахнулись сами собой. Питер Редферн стоял на коленях перед графиней Орловой, в каком-то детском восторге сжимая руки перед грудью.

– Да-а, да, – неуверенно произнесла она по-русски, звучавшем в ее устах еще более непривычно, чем французский. – Эт-то мое имя. Но кто вы йесть, не помнью? Я знаю вас?

– Да где ж вы меня упомните, Лизавета Кирилловна! Я ж вас еще вот таким вот дитятей знавал. Вам, почитай, годов-то и пяти не было. Я у дяди вашего, Ефима Федоровича, в гайдуках служил. А я вас сразу признал. Глаза-то ваши забыть невозможно, они ж у вас что море, то ясные голубые, а как сердиться изволите – серые, точно шторм. Господи, Лизавета Кирилловна, радость-то какая! – Он всплеснул руками, выражая крайнюю степень восторга.

– Василий, – вызвал я нашего кавалергарда. – Ты знаешь, тут выходит странная вещь. Получается, мадам Орлова не то чтоб сильно самозванка.

– То есть?.. – непонимающе откликнулся Колонтарев.

– Мой камердинер величает нашу «узницу замка Иф» Елизаветой Кирилловной и, похоже, всерьез считает ее дочерью Разумовского.

– А ему-то почем знать?

– Лет двадцать тому назад он служил и у самого Разумовского, и у его шурина, или как тут у вас называется муж сестры.

– Охренеть! Ну что ж, свидетельство весьма ценно для историков, но в нашем случае оно ровным счетом ничего не меняет. В нашем восемнадцатом веке законное право на престол само по себе значит не слишком много. Слабо верится, что Екатерина, выслушав твоего камердинера, тут же бросится передавать госпоже Орловой бразды правления. Но в донесении об этом факте я обязательно упомяну.

– А сейчас, друзья мои, пора отправляться в дорогу, – произнес гостеприимный хозяин, входя в комнату. – Карета готова, дождь почти утих, переодевайтесь и в путь. Да храни вас бог, – добавил он уже значительно менее мажорно.

До Петербурга мы добрались без приключений. Правда, у самой заставы пришлось спрятать беглянку в объемистый ящик под сиденьем, после чего я хлебнул изрядный глоток из прихваченной в имении бутылки рома и старательно изобразил из себя в дым пьяного офицера. Когда часовой попытался заглянуть вовнутрь кареты, я приоткрыл глаза и, воздев вверх правую руку, патетически изрек на высоком языке Шекспира:

– Солдаты, Отечество ждет от вас подвига! Я верю, что каждый из вас честно выполнит свой долг!

Мой английский был недоступен караульному, и он явно не смог оценить возвышенности произнесенной фразы. А потому лишь недоуменно смерил меня взглядом и кинул кратко:

– Проезжайте!

И мы проехали.

В окнах особняка у Измайловского моста ярко горел свет. Я поморщился. Признаться, у меня была надежда отложить объяснение с герцогиней Кингстон до утра, но, судя по всему, этот вариант не проходил. Заслышав стук в калитку, сторож отворил ее так быстро, будто все это время ожидал нашего появления.

– Прошу вас, ваша милость, и... вас, сударыня. – Взгляд его был недвусмысленно удивленным. Я мог не сомневаться" что о приезде невесть откуда взявшейся дамы тотчас же будет доложено их светлости.

Пройдя по саду, мы наконец добрались до моего флигеля. Слуга-француз встречал нас на пороге.

– О мсье, вы наконец вернулись! Ваш друг приехал незадолго до вас, он ждет в кабинете. Мсье говорит, что вы будете очень рады его видеть. – Он замер, глядя на графиню Орлову с тем же недоумением, что несколько минут назад сторож. – Прошу прощения, мадам, я не сразу вас заметил, – в почтительном поклоне склонился француз. – Мадам остается... здесь ночевать?

Я не успел дать ответ. Дробный топот каблучков, раздавшийся на крыльце, прозвучал для меня почти так же, как для приговоренного барабанная дробь перед усечением головы.

– Господи, Вальдар, ты наконец вернулся! Я вся извелась. – Герцогиня в накинутом легком плаще ворвалась в мои апартаменты, подобно тому самому канзасскому вихрю, унесшему в страну Оз фею летающего домика. Бетси влетела и застыла на пороге. Я стоял между двух Елизавет и беззвучно, про себя, спешил реализовать право загадывать желание. «Господи, – молил я, – упаси и избавь от женского скандала. Господи, пусть уж лучше меня арестуют за причастность к заговору Орловых».

– Милорд Вальдар, – произнесла герцогиня Кингстон голосом, способным заморозить урожай шампанских вин в означенной провинции, – соблаговолите представить меня вашей гостье.

– Прошу прощения... ваша светлость. Сударыня, – обратился я к своей спутнице, – я рад представить хозяйку этого дома леди Элизабет Чедлэй, герцогиню Кингстон. Ваша светлость, хочу вам также представить и вашу гостью. Графиня Елизавета Орлова-Чесменская, урожденная Разумовская.

– Моя гостья? – Глаза Элизабет Чедлэй удивленно расширились. Похоже, этот титул она восприняла значительно быстрее, чем все прочие орловско-чесменские регалии. – Вы не находите, сударыня, что сейчас самое время для гостей?

Я обреченно воздел очи горе, и мне показалось, что сквозь потолок, сквозь крышу, сквозь пелену дождевых туч я увидел Всевышнего, безнадежно разводящего руками. Остановить женщину, желающую поскандалить, может лишь отсутствие достойной публики. Увы, в данном случае она присутствовала. Герцогиня смерила свою тезку тем легким неуловимым взглядом, которым обмениваются боксеры на ринге, оценивая готовность противника к бою.

– Прошу простить меня, герцогиня, – делая вид, что не замечает колкости хозяйки, начала Орлова, – лишь по воле злой судьбы я ступила на порог вашего дома.

Что ж, ответ тоже был хорош, а уж особо хорош был тон, которым произносились эти слова. Мне не довелось лично быть знакомым с дедушкой подопечной, но я хорошо представляю себе фразу: «Здесь будет город заложен», – с такой вот интонацией. Я посмотрел на ее лицо: действительно, Редферн не соврал, глаза, еще недавно совсем голубые, казались серо-стальными, как балтийские волны.

– Злая судьба, – понижая голос почти до шипения, повторила леди Кингстон. – И чем же она так зла?

Я вдохнул побольше воздуха, как будто готовясь шагнуть в море с утеса. Кто-то из древних заметил, что самый короткий путь – прямой, а уж куда ведет этот путь, мне предстояло сейчас узнать.

– Бетси, – начал я, – графине грозит ужасная опасность. Я вырвал Елизавету Кирилловну из лап драгун, когда ее везли в кандалах на пытку, а может быть, и на смерть...

Я отключил зрение и слух и весь превратился в голос. Уж не знаю, каким соловьем я разливался, живописуя похищение «самозванки» и заговор ее мужа, но когда зрение мое вновь включилось, на сердце у меня отлегло. Бетси Чедлэй глядела на меня обиженно, но это была родная домашняя обида, а не тот смертоносный хлад, который сквозил в словах и взглядах герцогини Кингстон лишь несколько минут назад.

– На тебя, Боже, уповаю, – прошептал я, – да не посрамлюсь я вовек.

– Вальдар, вы безумец, – печально вздохнув, произнесла Бетси обреченно. – Я знаю, когда-нибудь вы сломаете себе шею. Но не хочу, чтобы это случилось так скоро. – Сказав это, она вновь вздохнула и повернулась к Орловой. – Сударыня, раз уж злая судьба привела вас в этот дом, я полагаю необходимым разместить вас с возможным комфортом. Пойдемте со мной, я прикажу приготовить вам спальню в особняке. Спокойной ночи, Вальдар. Надеюсь, утром мы продолжим нашу беседу.

– Надеюсь, – негромко произнес я вслед удаляющимся дамам.

Слуга-француз, пережидавший бурю в спальне, робко выглянул из-за двери.

– Стели постель, – скомандовал я. – Устал чертовски.

– Да, мсье, но ваш друг...

– Ах черт. Что еще за друг в такой час?! – поморщился я направляясь к кабинету.

Тонкий запах виргинских сигар, выбивавшийся из-под двери, я бы узнал из сотен других. У меня нехорошо заныло под ложечкой. Так капитан корабля, мучительно ведший судно сквозь штормовые волны в тихую гавань, у самого входа в нее замечает под форштевнем клыки подводных скал. Я вновь вдохнул побольше воздуха и толкнул дверь кабинета.

– Браво! Браво! Браво! – Джозеф Рассел развалился в кресле, по-американски возложив ноги на письменный стол, и пускал в потолок дымовые кольца, стараясь продеть одно в другое.

– Рад видеть тебя, Зеф, – промямлил я.

– А уж я-то как рад, ты себе просто не представляешь, – неторопливо ответил мой добрый друг голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Послушай, брат мой, начальство тебя явно недооценивало. Ты ж у нас универсальный солдат на все случаи жизни, Рэмбо – последняя свекровь. Если у Института вдруг когда-либо возникнет вопрос, чем бы заняться, им только стоит послать тебя, и можно даже не заключать пари, проблемы будут обеспечены.

– Послушай, но... – начал было я.

– Нет, это ты меня послушай. Ты что это здесь вытворяешь?! Ты что, в сказку попал, принц недоделанный, драконоборец? Ты сегодня едва-едва не провалил глобальную резидентскую сеть. Ты знаешь, сколько в это все вложено сил, денег, времени? Сколько человеческих жизней за этим стоит? Ты знаешь, какие последствия может иметь для этого мира, да и для всех остальных, твоя сегодняшняя выходка?

– Не знаю, – честно признался я.

– Ну какого ж рожна лезешь, если не знаешь?! – Рассел сбросил ноги со стола и, встав, заходил по кабинету диким тигром. – Ладно, знаток, скажу честно, последствий этих еще никто не знает, даже представить себе не может. Так что утри слезу. Сейчас этим займутся разработчики, потом подключат отдел мягких влияний или, не дай боже, ликвидаторов. Спасибо, брат, благодаря тебе никто без работы не сидит.

Я насупился:

– В конце концов, я не просил переводить меня в оперативный состав.

– Правильно, не просил. Это я просил, чтоб ты, дорогой мой, наконец делом занялся. Ты меня под монастырь подводишь, ты это понимаешь?

Я вздохнул и промолчал. Рассел остановился и махнул рукой:

– Ладно, черт с тобой, прорвемся. Что я тебе скажу: чемодан без ручки ты себе откопал преизряднейший. Царевну твою нельзя ни здесь оставлять, ни отпускать в одиночное плавание. Придется тебе ее к Пугачеву тащить. Как именно – сам придумаешь, не маленький. Впредь будь осмотрительней. В напарники тебе даем нашего агента у Пугачева Сергея Лисиченко, тоже не бог весть что, но все же у него вторая операция. Старшим назначаешься ты. Но если завалишь дело, тебя ждет глад, мор и сорок казней египетских или сколько их там есть. Да, кстати, – сказал он, значительно смягчаясь, – от Баренса тебе привет. Операцию ему сделали, завтра-послезавтра доставят в Колонтарево, Пусть там отлеживается. Между прочим, Баренс тебя почему-то хвалит. Я ему, правда, еще не рассказывал о твоем благородном порыве. Ну да ничего, даст бог, научишься. Скажи, в этом доме есть что-нибудь выпить? В горле пересохло, как в орудийном стволе после канонады.

Обрадованный окончанию разноса, я послал слугу в винный погреб, и мы выпили за мое боевое крещение, будь оно трижды неладно.

В четвертом часу утра я вышел во двор проводить Рассела.

– А вкус твой хвалю, – похлопал меня по плечу на прощание Рассел. – Знаешь, кого освобождать. Впрочем, герцогиня тоже хороша, особенно когда не строит из себя герцогиню. – Он помахал рукой и скрылся за калиткой.

Я направился в сад и, уткнувшись лицом в развилку какого-то раскидистого дерева, стал ждать, когда земля замедлит свое вращение, потому как успеть за ней на такой скорости было выше моих сил.

– Ты привез? – услышал я в нескольких шагах от себя голос Калиостро.

– Да, ваша милость. Точь-в-точь похожа.

Глаза мои открылись сами собой. О магических способностях моего целителя я уже был наслышан и потому не слишком удивился, увидев графа в двух экземплярах, особенно учитывая количество коньяка, плескавшегося у меня в желудке. Но все же манера великого магистра беседовать с самим собой несколько настораживала.

– Она ждет в гостинице, ваша милость. Готова поступить на службу.

– Хорошо, завтра утром приведешь ее сюда. Да только так, чтобы никто не видел.

– Слушаюсь, мессир, – низко поклонился сам себе граф Калиостро. – Сделаю все в лучшем виде.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Если две ошибки не принесли результата, попробуй третью.

Ричард Никсон

Спалось мне плохо. Мне снились Калиостры. Они в большом количестве бродили по Петербургу, беседуя друг с другом, и каждый встречный прохожий при ближайшем рассмотрении тоже оказывался великим магистром. На Дворцовой площади толпа масонов сооружала нечто вроде египетской пирамиды.

– Здесь будет дворец государыни, – интимно сообщил один из подошедших строителей.

Нет, право, соревноваться с Расселом в возможности принятия спиртного внутрь занятие препаскудное. Я заворочался в постели, пытаясь ощутить, все ли на месте. Организм ответил резкой головной болью, сдавливающей виски и заставляющей глазные яблоки вылезать из орбит. Нечего сказать, славно погуляли. Интересно, который сейчас час? Народ еще спит или я тут в рядах последних? Вопрос этот не давал мне покоя, отодвигая на задний план ударную масонскую стройку, но сил открыть глаза и добраться до часов я в себе не чувствовал.

– Как сбежала?!

– Ваше величество, вы же вчера велели перевезти ее в Царское Село, дабы иметь ее под рукой, а по пути неведомые злодеи перебили охрану и освободили самозванку.

– В живых кто остался?

– Так точно, ваше величество. Все живы. Токмо в синяках.

– Тем хуже для них. Они меня еще молить о смерти будут! В Петропавловку их, в карцер, под замок! Да пусть Шувалов людишек своих пошлет установить, не было ли заговора отпустить эту польскую гадюку. Где там этот старый хрыч Шувалов? Ни на кого нельзя положиться.

– Граф Александр Иванович ожидает вызова внизу.

– А что же это он внизу сидит? Неужто боится, что зашибу? Сюда зови!

– Слушаюсь, ваше величество.

Связь исчезла и восстановилась через несколько минут, присоединяя к уже знакомым мне голосам Екатерины и Безбородко еще один, низкий, с заметной одышкой.

– Ну что, Шувалов, – грозно вопрошала императрица, – заперся там у себя в подвалах. Выпытываешь, о чем Гришка Орлов с попами лясы точит? А что под носом творится, того уже не замечаешь?

– Так, ваше величество, – начал было оправдываться начальник тайной канцелярии, – вот же ж третьего дня только заговор фон Ротта открыли.

– Ты ври-ври, да не завирайся. Заговор фон Ротта твой поручик с английским лейтенантом, на нашу службу поступившим, с пьяных глаз раскрыли. А дарагановскую потаскуху как проморгали?! Как Алехана Орлова упустили? Ты мне об этом поведай, а то экий молодец выискался, заговор он нашел! Скажи лучше, сколько человек нападали на конвой самозванки?

– Драгуны божатся, что два десятка. А вот возница твердит что вроде бы один.

– А сам ты что думаешь?

– Я место осмотрел, ваше величество, вот как бог свят, не было двух десятков.

– Значит, все-таки один. – Екатерина мрачно замолчала.

– Тоже вроде бы как не выходит. Там конных, пожалуй, десяток толклось. Ищем, ваше величество, по всей округе люди мои землю роют. Как в дым ушли, никто не видел, никто не знает.

От возмущения я даже несколько пришел в себя. Какие кони, какой десяток? Что за гнусные приписки!

– Значит, плохо ищете, – оборвала его императрица. – А вот скажи мне как на духу, сам-то что мыслишь? Хватило б у кого сил да куражу в одиночку конвой разметать?

– Ваше величество, есть у меня мысль, да только...

– Что – только?! Что ты жилы мне тянешь! Толком говори.

– А не сам ли Алексей Григорьевич жену свою отбил? Как понял, что о заговоре ведомо, решил: была не была... Силушка-то небось немереная, да и отважен зело. Нет у меня, матушка, веры в его рассказы о попе-расстриге, который их ложно обвенчал. Если бы мы его тогда в Кронштадте с корабля не ссадили, много бы он дел лихих натворить мог.

– Ты мне прежними заслугами в глаза не тычь, итак помню. Думай лучше, что теперь-то делать? Я и сама мыслю – самозванку Орлов похитил, боле некому. Как полагаешь, что далее учинит?

– Уж вестимо, каяться-то не придет, – хмыкнул Безбородко.

– Либо затаится где, либо в чужие страны бежать.

– Старый ты дурень, Александр Иванович, по всему видно, дурень. Или ты Орловых не знаешь? Станут они таиться, держи карман шире! Не по их это нутру, прятаться по щелям да дрожать. За то и отличала.

– Ну, стало быть, за море подадутся.

– Опять врешь! С пустыми руками им за морем делать нечего.

– Ваше величество, – вновь вмешался в разговор Безбородко, – в прошлом году граф Алексей Орлов купил близ Ниццы поместье Вельфранш. Кстати, с бухтой, удобной для якорной стоянки.

– А раньше-то ты чего молчал, хохол? Вот же ж дурья башка! Ни на кого нельзя положиться. Ладно, бежать им, значит, есть куда. Но все равно с бабой, что с гирей, бегать несподручно. Ты вот что, старый черт, все порты, все выезды из державы перекрыть наглухо. По дорогам патрули да заставы. Орловых с девкой вернуть. Да гляди, живьем брать. Я о другом помышляю: не решил ли Алексей к яицкому разбойнику с поклоном податься? У него ума хватит, да и лихости тоже, – поразмыслив, добавила Екатерина. – Этот случай всех злее будет. Туда гляди особо пристально, чтобы мышь не проскочила. Все, ступайте. Но смотри, голуба Александр Иванович, не поймаешь лиходеев, пошлю мышей ловить.

Голоса в моей голове исчезли так же внезапно, как и появились. Нечего сказать, хорошая политинформация на больную голову. Ладно, судя по тому, что Безбородко сейчас в Царском Селе, у меня в запасе есть еще часа три, и провести их надо так, чтобы не было мучительно стыдно за пропойно проведенную ночь. Учитывая же, что объяснения по поводу невесть откуда взявшейся красотки мне еще предстоят, идея попадаться на глаза герцогине Кингстон, во всяком случае с утра, грела меня не более, чем балетные тапочки на Северном полюсе.

Дверь спальни тихонько приоткрылась.

– Ваша милость, пришел камердинер вашего дяди, спрашивает, какие будут распоряжения на его счет.

– Распоряжения? – Я свесил ноги с кровати, пытаясь окончательно прийти в чувство. – Сейчас. Пусть подождет. Неси сюда умывание. Да вели заварить мне кофе покрепче и коньяка туда плеснуть, если, конечно, что-то осталось.

– Слушаюсь, ваша милость. – Слуга скрылся за дверью, давая возможность подгулявшему господину принять господский вид.

Умывание, кофе и легкая разминка вдохнули в меня если не жизнь, то хотя бы возможность двигаться и связно излагать свои мысли. Редферн ждал меня во дворе, беседуя с прислугой о ценах, о погоде и о похождениях хозяев.

– Пошли, – качнул я многострадальной головой. – По дороге поговорим.

Мы вышли на улицу, где ждал нас пригнанный Питером экипаж.

– На Васильевский, – скомандовал я. – В двенадцать коллегий.

Возница щелкнул кнутом, и мы тронулись в путь.

– Послушай, Питер, – поинтересовался я, когда мы отъехали от особняка герцогини Кингстон, – у тебя есть жена?

Лицо Редферна начало густо краснеть, будто я спросил его о чем-то неприличном.

– Как на духу, ваша милость... три. Одна во Франции, одна в Канаде и одна в Англии.

– Оч-чень хорошо, – задумчиво произнес я. – Коран разрешает четыре. Осталось тебя только записать в турки.

– Да вы что говорите, милорд, как же можно?!

– Ладно, по эту сторону границы Аллах не видит, – махнул я рукой. – Будем тебя женить.

– Господи Иисусе! И на ком же? – Неподдельное удивление на лице Редферна было смешано с таким же интересом.

– Елизавету Кирилловну помнишь?

– А то как же!

– Вот на ней.

– Да помилосердствуйте, батюшка! – Питер, казалось, готов был рухнуть на колени прямо здесь, на полу кареты. – Как же можно? Она же дочь Кириллы Разумовского и, – Редферн перешел на шепот, – государыни Елизаветы. А я кто? Голота казацкая.

– Ты почтенный английский камердинер, а она беглая узница. Так что тут я особой разницы не вижу, – продолжал издеваться я.

– Да ведь она ж того, я слыхал, замужем.

– Так ведь и ты женат. Причем, заметь, неоднократно.

Аргументы Петра Реброва, похоже, исчерпались, и лицо его приобрело вид отрешенной обреченности.

– Ладно, чего пригорюнился. Никто тебя по-настоящему женить не собирается. Спасать ее нужно, понимаешь? Раз уже взялись за дело, бросать его нельзя.

– Это вы верно говорите, ваша милость, – с воодушевлением подхватил Редферн. – За что Елизавету Кирилловну в темнице держать? Поди, не воровка какая-то.

– Да уж, здесь дело посерьезнее будет. Она, видишь ли, возжелала себе законный престол вернуть, а за такие преступления государи всегда по полной мере отвешивали, не важно, была на эту тему статья в Уголовном кодексе или нет. Отсутствие закона не освобождает от ответственности. А теперь вот что выходит: к мужу ее везти нельзя, он сам в бегах. Так отпускать – ее схватят. И меня отошлют во глубину сибирских руд хранить какое-то терпенье. Герцогине она тоже ко двору не пришлась.

– И то правда. Слуги рассказывают, что их светлость на ночь к опочивальне Лизаветы Кирилловны стражу приставила. – Камердинер перешел на заговорщицкий тон. – Я думаю, ваша светлость, она ее к вам ревнует.

– Увы, я тоже так думаю, – усмехнулся я. – В общем, положение безвыходное. Придется брать твою знакомую с собой.

– Куда же, милорд? – искренне удивился Питер. – Разве мы куда-то едем?

– А как же, дорогой мой. Обязательно. Сегодня-завтра едем к Пугачеву с поручением Екатерины.

– Великий Боже! Да как же это вас угораздило? Я пожал плечами:

– Угораздило. Но учти, с нами будет толмач из тайной канцелярии да конвой, так что мне ее открыто везти никак нельзя. Поэтому записать ее придется как миссис Редферн. Кухарку, что ли? Хотя я вряд ли решусь есть стряпню, которую она приготовит.

– Подъезжаем, ваша милость! – крикнул возница.

– Во всяком случае, Питер, поздравляю с женитьбой.

Секретарь Безбородко принял меня любезно, но, как бы сказать, автоматически.

– Александр Андреевич еще не вернулся от государыни, – произнес он, складывая губы в заученную улыбку. – Вам назначено, и он вас обязательно примет. Соблаговолите подождать. – Завершив эту тираду, служитель, видимо, счел свою миссию оконченной и указал мне на ряд кресел, стоявших у стены. – Пожалуйте, должно быть, он скоро приедет.

Проделав все это, секретарь вернулся к занятию, прерванному моим появлением, – промыванию свежеобглоданных светских костей. Его собеседник, человек среднего возраста с объемистой папкой под мышкой, говорил оживленно, пытаясь при этом жестикулировать, каким-то чудом не давая упасть принесенным бумагам.

– Вчера к Елагиным, – услышал я русскую речь, – ближе к вечеру приехал Потемкин.

– Говорят, Калиостро предсказал его приезд?

– Да, я сам был тому свидетелем! Но это еще что! Кажется, Потемкин всерьез имеет виды на жену графа Лоренцию.

– Да ведь он же только-только стал фаворитом государыни. Как же можно так дразнить ее величество? Да и с Калиостро связываться глупо, того и гляди, лихо накличешь.

– Ха! Калиостро как раз и не очень-то возражает. Ему в Петербурге великая поддержка нужна, вот он и думает добиться благосклонности Циклопа, подложив ему свою жену.

– А правда ли, что граф Калиостро добивается аудиенции у императрицы?

– Чистейшая правда. Всем известно, – говоривший понизил голос, – что Екатерина уже не молода, а аппетиты по мужской части у нее, говорят, по-прежнему будь здоров. Так вот, по слухам, Калиостро открыл секрет возвращения молодости.

– Да возможно ли это? – недоверчиво произнес секретарь.

– По всему выходит, возможно. Я слыхал, герцогиня Кингстон с нашей государыней одногодки. А ты б видал ее на вечере у Елагиных! Ах какая женщина!

– Умерь свои восторги, – шикнул на него хранитель «высочайшей» двери. Он покосился на меня и что-то оживленно зашептал на ухо своему собеседнику. Я сидел, полузакрыв глаза, с отсутствующим видом, стараясь не особо двигать головой, чтобы не вызвать новый приступ боли.

– Неужто самого Орлова ранил?!

– Ранил?! Он так все обернул, что Орлов сам себя своим же клинком проткнул.

– Да уж, такого лучше во врагах не держать. А здесь-то он чего?

– Государыня его к Пугачеву посылает, а вот чего ради – неведомо.

– Видать, за Орлова отомстить решила. Порешит его Емелька, как бог свят, порешит.

Беседа прервалась звонком колокольчика, и расторопный секретарь тотчас же скрылся за дверью.

– Милостивый государь, – сообщил он, возвращаясь – Александр Андреевич ждет вас.

Из кабинета Безбородко я вышел спустя десять минут, груженный тайным пакетом, подорожной, высочайшим предписанием местным властям оказывать мне полное содействие и шифрованным пропуском для Пугачева, если тот решится вступить в переговоры. Но, что самое забавное, вышел я уже в звании премьер-майора и флигель-адъютанта ее величества. Неплохой карьерный рост для человека, лишь вчера принявшего присягу. Право же, такими темпами, учитывая количество возможных заговоров, у меня была отличная перспектива до конца года сделаться фельдмаршалом.

Домой я возвращался с черного хода. У меня было предчувствие, что во флигеле меня ждет засада в лице герцогини Кингстон и... я не был еще морально готов к тому, что могло произойти.

Отослав Редферна с бумагами в свои апартаменты, я направил стопы к обиталищу Калиостро, надеясь, что кудесник не даст мне умереть и в этот раз. «Не может быть, – думал я, проходя мимо окон великого магистра, – чтоб у него в походной аптечке не было ничего от головной боли». Сквозь задернутые плотные шторы за оконным стеклом не пробивался ни единый звук. «Интересно, его сиятельство изволит отсутствовать или же наш маг боится солнечного света?» Сопровождаемый такими мыслями, я взошел на крыльцо и постучал. Ответа не последовало. «Знать, не судьба». Я вздохнул, но для верности толкнул дверь. Она была не заперта. «Занятно, – криво усмехнулся я. – Что ж, предположим, что граф меня просто не услышал».

Я вошел во флигель. В коридоре было сумрачно. Я не любил таких мест, они напоминали мне «коридоры смерти» в тренировочном лагере коммандос. За каждым углом, за каждой дверью там ждал подвох, каждое неправильное движение обещало в лучшем случае ушибы и ссадины, а в худшем... Впрочем, слава богу, от худших случаев мне все же удавалось уходить.

Войдя, я сделал шаг вперед и в сторону, убирая свой корпус из дверного проема. Все имеющиеся в наличии органы чувств включились мгновенно, отслеживая вероятную опасность. Чуть слышный шорох, раздавшийся за дверью, был достаточен, чтобы мозг отдал команду: «Пошел!» Я крутанулся вокруг своей оси, перенося вес тела на правую ногу и уходя от возможного удара. Он действительно был нанесен, и, окажись моя голова в том месте, где была долю секунды назад, я бы еще долго не помышлял о пилюлях. Но головы на траектории удара не оказалась к немалому удивлению неизвестного противника. Однако удивление было кратковременным, правая моя рука сомкнулась на его запястье, а левая, в которой уже находился славный «деринжер», метнулась туда, где, судя по пропорциям человеческого тела, должна была находиться колодка для шляп. Там она и оказалась. Тычковый удар стволом пистолета в ложбинку под носом произвел должный эффект на нападавшего. Присоединенное к голове туловище попыталось обмякнуть, но, подхваченное мною за горло, прекратило свою попытку. В тот же миг у нас появились зрители, очевидно, привлеченные шумом борьбы. Они выскочили из кабинета, вероятно, намереваясь поучаствовать в устраиваемом мне жарком приеме. Пистолетный ствол, направленный на них, очевидно, привел злодеев к решению не испытывать судьбу, и они начали медленно поднимать руки. Связав грабителей для верности шнурами от штор, я принялся осматривать место преступления. Их улов был немал, но странен. Похоже, неизвестные мне жулики были не просто ворьем, но ворьем интеллектуальным, своего рода собирателями автографов. Конечно, они прихватили ряд ценных вещиц, но как-то наспех, без разбора, оставляя на месте вещи куда более ценные. Зато ларец с бумагами Калиостро привлек самое пристальное внимание этих, с позволения сказать, домушников. Особое же внимание привлек пакет, подписанный графу Григорию Орлову, начертанный, если верить надписи на пакете, рукою графа Сен-Жермен. «Час от часу не легче, – скривился я. – Этакой шарады мне еще не хватало. Черт, и Баренса нет, посоветоваться не с кем. Однако недурно! Похоже, кто-то из этих воров читает по-французски, ведь смогли же они понять, что написано на конверте...» Размышления мои прервал какой-то глухой стук, доносившийся из шкафа. «Черт возьми, неужто они упрятали туда графа с Лоренцией? Вдвоем им там должно быть тесновато». Не выпуская пакета из рук, я отворил дверцу. Слава богу, никого из хозяев флигеля в нем не было. В шкафу находилась милая девушка, по всей видимости, камеристка Лоренции, некстати застигнутая грабителями в доме. Кляп во рту и веревка, соединявшая запястья с лодыжками, были не лучшими украшениями для юной барышни, как, впрочем, и отделения шкафа не лучшим местом для времяпрепровождения.

– Добрый день, сударыня, – поздоровался я, вынимая кляп и принимаясь за веревки. – Вы не могли бы поведать, что тут произошло?

Девушка посмотрела на меня внимательно, явно пытаясь сообразить, что я от нее хочу. Судя по всему, мой французский был ей недоступен. Я тяжело вздохнул. Конечно, благодаря системе «Мастерлинг» мне не составляло труда ни говорить, ни понимать на любом из известных здесь языков, но вот объяснить подобное полиглотство со стороны полудикого обитателя среднеанглийской глубинки было бы большой проблемой. Барышня глядела на меня, хлопая глазами, мучительно пытаясь осознать и осмыслить происходящее.

– Где граф Калиостро? – вновь задал я вопрос.

Ключевое слово – Калиостро, – по-видимому, вывело бедолагу из состояния ступора. Ее прорвало. За минуту я узнал о ней и о ее семье, о Митаве, о работе горничной столько, что вполне мог заняться жизнеописанием несчастной девицы. Одного мне узнать так и не удалось: куда подевался великий магистр или, на худой конец, где у него походная аптечка. Сделав ей знак замолчать, я на пальцах показал, что отправляюсь за подмогой, и поспешил откланяться. Девица тут же принялась ставить на место стулья и приводить в образцовый немецкий порядок развороченную обыском обстановку.

«Кого-то она мне напоминает, – думал я, проходя по коридору. – Что-то такое знакомое в ней есть. Губы, нос, линия лба, где-то я все это видел». Один из спеленатых мною любителей автографов уже пришел в себя и лежал на животе, стараясь не шевелиться, чтобы не удавиться перекинутым через горло шнуром. Что и говорить, поза у него была весьма неудобная, и сам он напоминал гигантское пресс-папье, но это уж у каждой профессии свои неудобства. Он посмотрел на меня недобро, явно не радуясь нашему знакомству. «И все же кого-то она мне напоминает. – Я вышел на крыльцо. – Ну да, конечно, – от неожиданности я хлопнул себя по лбу, – леди Эпонейл, фрейлину королевы. – Сделав еще пару шагов, я замер в недоумении. – Нет, не может быть! Назад!»

Во флигеле стало значительно светлее, занавеси были раздернуты, впуская в комнаты солнечные лучи. Девушка хлопотала в спальне, укладывая сброшенное с кровати покрывало. Заслышав шаги, она подняла голову. Фантастика! Передо мной была Фике, юная Ангальт-Цербтская принцесса, точно сошедшая с портрета. Оценив обалдевший вид незнакомца, служанка Калиостро как-то кокетливо улыбнулась, очевидно, считая причиной моего возвращения свою неземную красоту. Выглядел я, должно быть, по-дурацки. «Господи, ну почему нет Баренса! Вот уж кто бы порадовался моему открытию, а то ведь и поделиться не с кем. Ведь что же это получается: секрет молодости до омерзения прост? Граф Калиостро попросту меняет жертву на свою сообщницу, имеющую явное портретное сходство с ней, но лет на двадцать – двадцать пять моложе. Тогда, выходит, Бетси, готовая чуть ли не на штурм темницы ради вызволения меня из беды, – хладнокровная сообщница убийства? Ведь куда-то же надо девать оригинал, чтобы на его место подсунуть копию. Значит, все-таки ее слова, ее поступки – ложь, умелое притворство?» От таких мыслей голова у меня разболелась еще сильнее. Признаться, я чуть не плакал от обиды. «Нет, не может быть! Бетси Чедлэй, выходившая меня словно родного после ранения, милая прелестная Бетси не может быть такой».

Я захлопнул дверь спальни. Очухавшийся разбойник попробовал было поднять голову, но тут же уронил ее, получив удар ногой в лицо. «Нет, черт возьми, я все-таки должен это понять! Нужен отпечаток пальца. Тогда все станет ясно! Ах, дьявол, Баренс не успел». Я размашисто шагал к особняку, не разбирая дороги, готовый, кажется, искрошить в труху любого, кто станет у меня на пути. «Интересно, быть может, мой новый напарник знает, как в восемнадцатом веке проводится дактилоскопическая экспертиза». Я активизировал связь.

– Я Вальдар Камдил, вызываю Лиса.

– Але, капитан, я весь внимание, – раздалось у меня в мозгу. Жизнерадостный тон моего нового напарника явно не походил на нравоучительную речь лорда Баренса. – Рассел мне вчера сообщил, что ты мой новый начальник. Говори скорее, чего надо, а то мы тут как раз решили солитера подкормить.

– Послушай, Лис, ты имеешь представление о дактилоскопии?

– Тю, конечно. Я еще до службы, по малолетке, на рояле как-то сыграл.

Мне показалось, что либо из-за отдаленности объекта пошаливает связь, либо мой новый напарник настолько увлекся мыслью о трапезе, что просто не понял смысл моего вопроса.

– Я говорю об отпечатках пальцев.

– Шеф, не томи, барашек стынет. Я ж тебе говорю, приходилось мне играть на рояле.

Я выругался сквозь зубы, но, вспомнив, что детство Лиса протекало за железным занавесом, решил, что, видимо, для того чтобы получить допуск к обучению музыке, там нужно было оставить свои отпечатки пальцев в ближайшем отделении милиции, а то и в КГБ.

– Короче, капитан, с кем ты решил играть в Шерлок Холмсов?

Да, добиться серьезности от моего будущего соратника будет тяжеловато.

– Какая разница, ты ее не знаешь.

– Дело твое, шеф. Она что, молода, хороша собой?

– Да.

– Тогда нет ничего проще. Вечером мажешься чернилами и на ночь заваливаешься к ней в койку. Утром забираешь простыню всю в отпечатках. Чего уж там отпечатается, сам разберешь.

Я выругался значительно громче.

– Спасибо за совет.

– Ой, да чуть шо, обращайся.

– Приятного аппетита. Отбой связи.

Входная дверь от моего рывка распахнулась так, что я не удивился бы, сорвись она с петель. Лакеи, обладавшие кошачьей способностью угадывать настроение хозяев, спешили укрыться в безопасное место, страшась попасть под горячую руку. Лишь только дворецкий, преисполненный значимостью своего дела, преградил мне дорогу, закрывая собою дверь гостиной, из-за которой доносились звуки клавикорда.

– Их светлость велели передать...

– Проваливай, старый осел! – Я сгреб ливрею на его груди и отшвырнул несчастного от двери. – У тебя во флигеле Калиостро валяются связанные грабители. Прикажи их убрать.

Я влетел в комнату, едва не проломив дверь.

– Что вам угодно, милорд?! Кто вам дал право врываться? – Леди Кингстон гордо вздернула подбородок, давая понять, что шаткое перемирие, заключенное нынче ночью, уже почило в бозе.

– Пошли! – процедил я, рывком поднимая герцогиню и таща ее за собой. – В кабинете есть чернильный прибор?

– Что происходит? – Леди Чедлэй безуспешно пыталась вырвать руку из захвата. – Отпустите немедленно! Вы делаете мне больно!

– Вы мне тоже.

Чернильница в кабинете нашлась. Я опрокинул ее на стопку бумаги, украшенную гербовой связкой Кингстонов и Чедлэев.

– Что вы вытворяете? Вы сошли с ума? Потрудитесь объясниться!

– Сейчас потружусь. А что касается моего безумия, то я сейчас настолько в своем уме, что даже противно. Прошу вас, герцогиня, – прорычал я сквозь зубы, – обмакните палец в чернила.

– Как вы смеете что-то требовать от меня?!

– Макайте палец, – прошипел я, едва сдерживаясь, чтобы силой не ткнуть пальцы ее светлости в чернильную лужу.

– Я повинуюсь насилию, – бледнея от гнева, произнесла она. – Но должна вам сказать, что вы...

– Об этом после. Где ваш альбом? Ага, вот он. – Я схватил альбом, лежавший на кофейном столике, и начал быстро перелистывать его, ища давнишний сонет лорда Баренса. – А теперь приложите палец вот сюда, – скомандовал я, указывая место рядом с отпечатком на рисовой бумаге.

– Вы сумасшедший, лорд Камварон, и вы... не джентльмен. – Она приложила палец туда, куда я указывал.

– Мое джентльменство оставим для другого раза.

– Можете не сомневаться, милорд, другого раза не будет.

Я взял альбом в руки и подошел к свету. Чернила на пальце немного подсохли, делая оттиск вполне четким. Сердце мое облилось кровью и едва не захлебнулось в ней. С какой бы радостью сейчас я объявил себя сумасшедшим параноиком, кретином и неврастеником, но, увы, сомнения были излишни: передо мной были два совершенно разных отпечатка пальца.

– Поглядите сюда, сударыня. Вот этот отпечаток вы оставили когда-то в Англии до омоложения. Вот этот сейчас. Сравните их и потрудитесь объяснить, почему они не совпадают.

– Прошло столько лет, – обескураженно начала леди Кингстон, от неожиданности теряя весь запал своего гнева. – Вы же понимаете...

– Рисунок этих отпечатков неизменен от младенчества до старости. Можете проверить как-нибудь на досуге.

– Я не желаю ничего проверять! Я Элизабет Чедлэй, герцогиня Кингстон, и вовсе не обязана давать вам отчет в чем бы то ни было. Прощайте, милорд Вальдар. Надеюсь, более мы с вами не увидимся.

Я поклонился и повернулся на каблуках, собираясь выйти. На стене передо мной висел портрет Бетси Чедлэй в костюме Весны с венком полевых цветов в волосах. Я мог бы держать пари на все, что угодно, что красавица, изображенная на полотне, и есть та женщина, которая сверлила сейчас взглядом мой затылок. Я был готов поставить на это все, даже заранее зная, что проиграю.

Распахнув дверь кабинета, я зашагал прочь, мечтая лишь об одном – поскорее выехать из этого города, и чем дальше, тем лучше.

– Послушайте, сударь, – раздалось у меня за спиной, – спуститесь в сад. Мне нужно поговорить с вами.

Голос принадлежал графине Орловой. В пылу борьбы я как-то даже позабыл о ней, но, видно, забывчивость в данном случае была односторонней.

– Мсье Вальдар, – начала она, когда мы очутились в саду, – я даже не успела толком поблагодарить вас за спасение.

– Ерунда, – отмахнулся я. Вступать в куртуазные беседы у меня не было ни времени, ни желания, тем более что голова раскалывалась чем дальше, тем больше.

– Вовсе не ерунда. Я понимаю, что, освободив меня, вы поставили себя в очень затруднительное положение. Обстоятельства мои сейчас таковы, что я вынуждена скрываться, не имея надежды даже на помощь своего мужа, графа Алексея Орлова. Все, что мне остается, – искать помощи у верных друзей. – Она проникновенно посмотрела мне в глаза глазами синими, как море на рекламном проспекте туристической фирмы. – Я хочу открыть вам тайну. Невзирая на то что мой муж в стране человек известный, я происхожу из рода куда как более знатного, чем он. Я дочь покойной императрицы...

– Я знаю, дальше что?

– Если вы поможете мне, – несколько сбившись и теряя темп, проговорила Орлова, – вы можете претендовать...

– Сударыня, сегодня же, как только прибудет конвой, я отправляюсь в ставку Пугачева с поручением императрицы Екатерины. В полученной мною подорожной вы значитесь как кухарка и супруга моего камердинера, Питера Редферна, или, если вам удобно, Петра Реброва. Если вы еще раз произнесете хоть слово о своем происхождении, я объявлю вас умалишенной и запру в сумасшедший дом. Если вы согласны, готовьтесь к отъезду и вспоминайте все, что вы когда-либо слышали о приготовлении пищи. Если нет, даю слово, убью вас прямо здесь и закопаю в этом саду. Со своей стороны, могу обещать, что постараюсь в меру своих возможностей доставить вас к мужу, невзирая на то что в силу обстоятельств эта встреча не сулит мне ничего хорошего. Выбор за вами. Это все, на что вы можете рассчитывать.

– Я согласна, – мрачно заявила внучка Петра Великого и, глянув на меня презрительно, гордо прошествовала к дому.

Я сжал виски руками, пытаясь унять боль. Господи, ну должно же быть здесь что-нибудь придумано на этот случай! Какие-нибудь народные средства, в конце концов? У Лиса, что ли, спросить?

– Я весь внимание, капитан. Шо творится? Необходимо конспиративно взять анализ мочи и кала?

– О Господи, не тарахти, и без того голова разламывается. В этом мире есть что-нибудь от головной боли?

– Ага, – убежденно ответил мой напарник. – Гильотина.

– Не помешало бы, – вздохнул я. – Да только ее еще не изобрели.

– Экая жалость! Ну ничего, приезжай к нам, батюшка Емельян Федорович подобные операции делает без применения технических средств.

– Спасибо за приглашение. Сегодня же выезжаю.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сотрешь три посоха о тропы,

Ища души своей приют.

Там, за околицей Европы,

У Лукоморья на краю.

Я

Питер Редферн ждал во флигеле с вещами, готовыми к погрузке. Заметив меня, он взял в руки изрядных размеров глиняную кружку, наполненную до краев прозрачной буроватой жидкостью.

– Что это, Питер? – нервно буркнул я.

– Квас, сэр, – почтительно ответил камердинер. – Лучшее средство от той головной боли, которая вас нынче мучает.

Я буквально выхватил емкость из рук Питера и начал жадно вливать в себя ее содержимое.

– С вашего позволения, милорд, мы уже готовы отправляться. Штаб-ротмистр Ислентьев прислал денщика сообщить, что конвой ждет вашего приказа тронуться в путь. Позвольте совет, милорд. Коль вы желаете ехать сегодня, вам следует поспешить. Не то придется ночевать посреди леса. Почтовые станции стоят в полудне пути друг от друга, а других мест, где можно остановиться на ночлег, вы поблизости вряд ли найдете.

– Мы едем немедленно. – Я поставил опустевшую кружку на стол. Боль потихоньку начала отступать, все еще пульсируя в висках, однако давая возможность мыслить довольно ясно. – Спасибо, Питер, ты меня буквально спас.

– Всегда к вашим услугам, милорд.

– Да, вот еще, скажи, ты готовить умеешь?

– Да, милорд. Вы уже пробовали мою стряпню на яхте у леди...

– Вот и прекрасно. Постарайся по дороге научить этому свою супругу. Не дай бог, в дороге не успеем добраться до постоялого двора, не хотелось бы умереть от заворота кишок.

– Слушаюсь, сэр. Хотя, если изволите заметить, приготовление пищи не слишком пристойное дело для женщины такого знатного рода.

– Гнить в каземате еще непристойнее. Потому пойди поторопи свою дорогую жену, собирать ей особо нечего. Да вот еще, следует докупить каких-нибудь платьев попроще, петербургские фасоны ей не по чину. И в путь.

– Даже не попрощавшись?

Я грустно усмехнулся.

– Полагаю, прощание уже состоялось. Так что, Питер, поспеши.

Мы выехали из Петербурга часа через полтора. Два десятка ахтырских гусар, сопровождавших посольство, гарцевали на невысоких буланых лошадках, возбуждая неподдельный восторг у жителей столицы и крестьян своими расшитыми золотым шнуром ментиками, экзотическими киверами, похожими на удлиненные турецкие фески, и начерненными, как смоль, усами, торчащими в разные стороны, словно шпаги. Зеваки провожали наш конвой до самой заставы, строя невероятные догадки на его счет. Воистину, гусары – не лучшая компания для конспиративной поездки. Но выбора не было.

Наш отряд хорошей рысью двигался в сторону Москвы, чтобы где-то на полдороге сменить коней на корабль и по каналу, прорытому велением Петра, идти в Волгу и далее, до Казани, где нынче находилась ставка полковника Михельсона. Дорога обещала быть однообразной и тоскливой, но это, впрочем, беда всех дорог, особенно когда путешествуешь по казенной нужде, то есть слишком быстро для того, чтобы изучать местные нравы, и слишком медленно, чтобы забить время в пути из пункта А в пункт Б какой-нибудь очередной голливудской ерундой.

Солнце медленно тянулось по небу на запад, и вечер крался за нами серым мохнатым волком, норовя преградить дорогу. Как и предрекал Редферн, почтовая станция показалась вдали, когда уже совсем смеркалось. Я отдал приказ останавливаться на ночлег. Дневная жара наконец-то спала, уступая место вечерней прохладе. Я ощутил себя много лучше. То ли лечебная настойка, которой поил меня Питер, то ли чистейший лесной воздух наконец-то истребили проклятую головную боль, и теперь, невзирая на пройденный путь, я чувствовал себя удивительно свежим, словно вырвавшимся из какого-то каменного плена. «Все уходит, – говорил великий мастер Ю Сен Чу, – все уходит, потому что жизнь – это движение, а остановка – это смерть. И когда все уходит своим чередом, нет повода грустить. Надо радоваться, что все идет именно так. Тот же, кто идет, обратив глаза вспять, не двинется вперед и не вернется назад. Он остановится и, следовательно, умрет. Иди вперед, мой мальчик, и путь в десять тысяч ли начнется у тебя под ногами».

Я горько усмехнулся. Сердце мое горело огнем. Душа рвалась обратно в особняк у Измайловского моста, как будто там оставалось еще что-то недосказанное и недопонятое, а тело устремлялось вдаль, куда-то к мифической Гиперборее, где, по уверениям древних, обитают одноглазые люди, разъезжающие на диких лошадях, и где рождается северный ветер несущий в дуновении своем холодную смерть.

– Ты сегодня грустный, Вальдар, – подъехал ко мне штаб-ротмистр Ислентьев, посверкивая новыми знаками различия и звеня чеканной уздечкой своего жеребца. – Что-то случилось?

– Да нет, – покачал головой я, – просто неважно себя чувствую. Съезжу погуляю, развеюсь.

– Один? – Ислентьев удивленно поднял брови.

Я показал на пистолеты в ольстредях и клинок у пояса.

– Не волнуйся, с разбойниками я как-нибудь управлюсь, а заблудиться в лесу мне с детства не удавалось.

Никита вздохнул.

– Видишь ли, у меня поручение везде следовать за тобой, не оставляя одного. А кроме того, разбойники – это полбеды. Даже волки, кабаны и медведи, которых в здешних местах тьма-тьмущая, тоже не беда, а вот коли леший тебя водить начнет, тогда пиши пропало.

Я уставился на своего приятеля так, будто он сообщил мне, что дальше мы поедем на автобусе.

– Друг мой, что ты такое говоришь? Какой леший?

– Тс-с, ты его громко не зови, у него в лесу везде уши, Поверь мне, Вальдар, не стоит тебе никуда ехать. Особенно сегодня ночью.

Я смотрел на него с нескрываемым интересом.

– А чем сегодняшняя ночь отличается от вчерашней?

– Сегодня особенная ночь. – Он тронул шпорами бока своего коня. – Послушай, Вальдар, ты мне друг, и поэтому я не стану висеть у тебя на ногах жерновом. Но вот тебе крест, сегодняшнюю ночь лучше провести на постоялом дворе. А уж тем более, – он улыбнулся, – нам еще следует обмыть новые чины. Вы не забыли, господин премьер-майор?

– Благодарю за напоминание, господин штаб-ротмистр! Ну что ж, заказывайте банкет. Я скоро присоединюсь к вам.

Я посмотрел вслед удаляющемуся Ислентьеву. Двор почтовой станции был уже забит нашими гусарами, спешившими заняться своими лошадьми и оттого более сейчас озабоченными стойлами, овсом, водой и уж никак не особенностями этой ночи. Я подозвал Редферна, суетившегося во дворе с нашими вещами.

– Что сегодня за ночь, Питер? – поинтересовался я, гарцуя на своем скакуне.

Редферн поднял на меня удивленные глаза.

– Ночь? Ночь сегодня особая, купальская. Да вам-то откуда о том известно, милорд?

– Расскажи подробнее. Было бы известно, у тебя не спрашивал бы.

– Да вы сами вслушайтесь, милорд: трава стонет, в деревьях сок гудит, дикий зверь к доброму человеку ластится. Сегодня земля родит, – произнес он, переходя на полушепот. – На папоротнике жар-цветок расцветает. Уж коли кто его найдет, у того самое заветное желание исполнится. А кто в руке его удержит, тот клады сквозь землю видеть будет и в чужих устах всяко слово неправды распознавать.

Я вздохнул:

– Сказки это. Все эти эльфы, цветущие папоротники, говорящие звери, все это – сказки.

– Вестимо, милорд, сказки, – пожал плечами Редферн. – Правду говоря, мне самому не доводилось видеть цветущий папоротник. Да и с эльфами беседовать тоже не приходилось. Токмо вы ухо к земле приложите да послушайте. Здесь что сказка, а что быль, всяк для себя решает.

Постоялый двор, находившийся за высоким забором в паре шагов от почтовой станции, буквально гудел от наплыва гостей. Привлеченная приездом двух дюжин расфранченных усачей, сюда сбежалась вся молодежь слободки, выросшей вокруг станции. Разбитные девицы лукаво косились на гусар, одаривая их взглядами томными, как венецианские ночи. Молодые парни завистливо разглядывали богатую форму, завороженно слушая серебряный звон шпор и бряцание сабель. С разрешения гусарского поручика, командира нашего конвоя, вечером были устроены танцы, и бравые кавалеристы лихо отплясывали нечто, на мой непросвещенный взгляд, изрядно напоминающее технику ударов и уходов неизвестного мне боевого искусства. Как мне удалось узнать, именовалось все это гопак.

Не принимая участия в общем веселье, мы, господа офицеры, проводили время за картами, понятное дело, не географическими. Играли в штос, игру примитивную до безобразия и дающую разминку более рукам, чем голове. Судя по кучке монет, громоздившейся возле гусарского поручика, сомневаться в ловкости его рук не приходилось. Загаданная карта ложилась на его сторону с завидным упорством, словно намагниченная. Перехватив умоляющий взгляд Редферна, я начал терять интерес к игре и в задумчивости воззрился на танцующих. Все было как всегда. Лихие амуры били своими стрелами в податливые женские сердца, как в туза навскидку, и то там, то здесь в темных углах, едва освещаемых оплывшими свечами, золотое шитье ментиков соседствовало с цветастыми платками, а нежное воркование и вздохи, тихие в каждом отдельном случае, вскоре грозили заглушить музыку.

Но все же было в этом вечере нечто странное. Сначала как-то незаметно, будто сами собой, из постоялого двора куда-то исчезли все местные парни. Потом, словно спохватываясь, одна за другой начали пропадать и девицы. С явной неохотой они высвобождались из пылких гусарских объятий и спешили к дверям, на ходу поправляя измятые сарафаны. На лицах наших усачей было написано явное разочарование.

– Куда они все? – спросил я Ислентьева, указывая на очередную барышню с толстенной, в руку, светлой косой, бросившую на произвол судьбы бравого гусарского вахмистра.

– Купальская ночь, – пожал плечами Никита. – Кстати, поручик, – обратился он к начальнику конвоя, – пора давать отбой. Иначе гусары тоже удерут в лес. Сами понимаете, купальская ночь.

– Вы правы, господин штаб-ротмистр. – Поручик встал из-за стола и подал знак безутешному вахмистру сворачивать увеселения. – Эх, оженить бы клопов со светляками. И на свечи тратиться не надо было б, и давить их куда как сподручнее. – Он почесал затылок, предчувствуя прелести ночевки на здешних тюфяках.

– Либо сейчас мы заставим их спать, либо завтра в путь не двинемся, – пояснил мой толмач. От таких разъяснений ситуация понятней мне не стала.

Право слово, я чувствовал себя полным идиотом, но, невзирая на все усилия, понять, что происходит вокруг, мне не удавалось.

От мрачных раздумий меня отвлекло появление нового лица, от вида которого они стали еще мрачнее. «Вот уж действительно, прошлое гонится за нами и никому не удается уйти от него», – пробормотал я. Человек, зашедший в светлицу, явно искал меня, да и кого еще было искать в этих местах кучеру герцогини Кингстон.

– Ваша милость, их светлость просит вас пожаловать к ней в карету. Она желает говорить с вами.

Ислентьев посмотрел на меня испытующе.

– Хорошо, иду, – кивнул я.

Признаться, не люблю я этих встреч-послесловий, когда уже все сказано и все точки расставлены. Но, видит бог, всякий раз что-то неведомое тянет вновь услышать звук любимого голоса, вновь заглянуть в любимые глаза в поисках иной правды. Как будто есть она, эта иная правда. Я накинул на себя камзол, снятый во время игры, и последовал за кучером, с каждым шагом все более и более желая вернуться и все же невольно ускоряя движения, чтобы опять увидеть Ее.

Дверца кареты была отворена.

– Ваша светлость. – Я поклонился, прижимая к груди треуголку. – Надеюсь, дорога была приятной? Признаться, не ожидал вас здесь увидеть.

– Милорд Вальдар, – произнесла леди Кингстон и замолчала, словно не зная, что говорить дальше.

Мы молчали, глядя друг на друга, понимая, что кто-то из нас должен первым прервать молчание, но чувствуя, почти зная, что каждое слово, произнесенное в эту минуту, будет звучать фальшиво, подобно оловянному шиллингу.

– Милорд Вальдар, – вновь повторила герцогиня, – вы уехали прочь, даже не поблагодарив меня за гостеприимство. Вы оскорбили меня своими нелепыми подозрениями, своим поведением, недостойным дворянского звания. – Она вновь замолчала. – И я... я хочу сказать вам... что не люблю вас и... и не желаю больше видеть.

Я стоял молча, стараясь не вслушиваться в слова, чтобы самому не сорваться на бессмысленные речи, стоял, жадно глядя в глубь кареты, где странным колдовским блеском горели глаза любимой женщины, как бы, черт возьми, ее ни звали! Я смотрел в эти глаза в поисках той самой иной правды и, кажется, видел ее.

– Пойдем. – Я требовательно протянул руку, помогая леди Чедлэй покинуть карету. – Пойдем, Бетси.

Она безропотно повиновалась, словно всю дорогу только и ждала, когда я протяну руку ей навстречу.

– Вдохни этот воздух, – тихо произнес я. – Он такой удивительно пьяный. Ты чувствуешь?

– Просто ты напился со своими друзьями офицерами, а теперь все валишь на воздух, – грустно глядя на меня, произнесла она. – Ты бежал из дома с этой...

– Прошу тебя, оставь. Я не хочу сейчас говорить ни о чем, что связано не с нами. Сегодня купальская ночь. Я не знаю, что это значит, но чувствую, что это важно. Пошли. Кроме нас с тобой, здесь нет никого. Все это тени из другого мира. Сейчас мы уйдем из него, и пусть там останутся наши имена и титулы. Все это мишура, всего этого нет, только мы с тобой реальны. Ты и я.

– Да, Вальдар, воздух действительно пьянит. Ты чувствуешь? Он пахнет вишней. – После моей сумбурной речи глаза Бетси волшебно сияли, отражая свет далеких звезд.

Я никогда не отличался сильным обонянием и с трудом бы мог отличить запах персика от запаха той же вишни. Но в этом воздухе действительно стоял какой-то дивный аромат, вобравший в себя, казалось, сам дух жизни и творения.

– Куда мы идем? – спросила она, вкладывая свою маленькую ручку в мою ладонь.

– Не знаю. Когда дойдем, мы узнаем об этом наверняка. Я чувствую, сегодня нельзя запираться в скорлупе стен. Эта ночь действительно дивная, и, куда бы ни пошли, мне кажется, она сама положит дорогу нам под ноги. Пошли за луной, милая.

Мы шли вдоль обочины дороги по колено в траве, словно жемчугом усыпанной росой, упорно не желая сворачивать на истерзанный копытами и колесами шрам тракта. Вокруг нас что-то чвикало, сверчало, где-то в лесу раздавалось уханье филина, но почему-то сегодня оно казалось не зловещим, как обычно, а каким-то разухабистым, словно крючконосый разбойник пустился вприсядку, словно гусары нынче на постоялом дворе. Ветви дерева преградили нам путь. От них веяло теплым сладковатым тягучим и нежным запахом. Я приподнял одну, освобождая дорогу любимой. Не знаю почему, но мне не хотелось расставаться с этим ароматом. Я отломил маленькую веточку, украшенную несколькими листиками и незамысловатым пахучим соцветием, и протянул ее своей спутнице.

– Представь себе, что это букет роз. Она улыбнулась немного печально и провела кончиком указательного пальца по клейким треугольным листочкам.

– Это липа.

Мы не заметили, как свернули на тропинку, и теперь шли, углубляясь все дальше и дальше в лес, и тропка, по которой мы ступали, казалась волшебным клубком, разматывающимся перед нами. Внезапно путеводная нить оборвалась. Речушка, да что там, просто широкий ручей, весело скакавший меж кустов подлеска куда-то вдаль, жизнерадостно журча и рассыпаясь брызгами о замшелые валуны, был непреодолимой преградой для одетой в длинное платье Бетси.

– Ну что, идем дальше или поищем другой путь?

Она отрицательно качнула головой:

– Другого пути нет, идем дальше.

– Тогда держись.

Я легко подхватил ее на руки и шагнул в воду. Поток был неглубоким, но скользкие камни на дне таили неприятные сюрпризы, заставляя то и дело балансировать, чтобы сохранить равновесие.

– Ты замерзла? – спросил я, едва мы с моей драгоценной ношей преодолели узкую полоску прибрежного ила. – Ты вся дрожишь.

– Нет, Вальдар. Мне страшно.

– Страшно? – В моем лексиконе это было ключевое слово. Оно действовало на меня так же, как команда «Фас!» на вышколенного пса. И в тот же миг мой мозг, отрешаясь от поэтичности сегодняшней ночи, начал анализировать все возможные источники опасности – от комаров до вероятных в этих местах разбойных ватаг. Никакой опасности, во всяком случае поблизости, не было, даже ночные кровососы, казалось, пребывали сегодня в на редкость благодушном настроении. – Но отчего?

– Я не знаю, не могу понять. Мое прошлое... Я вспоминаю, будто смотрю картинки. Я хорошо помню кормилицу, помню парк возле дома, где любила кататься на пони, я помню герб над воротами, но... это не герб Чедлэев. Я слышу голоса по ночам. Они зовут меня, родные и близкие, но... я не помню, кому они принадлежат, – Бетси плотнее прижалась ко мне, словно ища защиты.

– А герб, ты не помнишь, что там за герб? – спросил я, хватаясь за эту тоненькую ниточку.

– Я каждую ночь пытаюсь его разглядеть, и иногда мне кажется, что еще мгновение, и я узнаю его. Но нет, я не вижу этот герб... Я словно Робинзон Крузо на острове, полном людоедов. И тут появляешься ты, такой сильный и храбрый. Рядом с тобой я чувствовала себя спокойно, мне казалось, что ты можешь защитить меня, и вот... Сегодня ты врываешься и говоришь мне, что я – это не я. Быть может, ты прав. Но до этого дня я была герцогиней Кингстон, леди Чедлэй, а теперь кто? Ведь получается, что теперь у меня нет своего имени и все, что окружает меня, это обрывки чужой жизни, которую я доживаю, словно донашиваю чужие обноски.

Вековые дубы, между которых вилась наша тропка, расступились, выпуская нас на ярко освещенную поляну. Я посмотрел на небо. Призрачного света луны явно не хватало, чтобы устроить здесь подобное зарево.

– А это еще что? – Я начал озираться, пытаясь понять, откуда идет неведомое сияние.

Могучий дуб-исполин, выкорчеванный когда-то свирепой бурей, лежал с противоположной стороны поляны, воздев к небу одеревеневшие щупальца своих корней. Было что-то жуткое в этой поверженной мощи, но то, что освещало все окрест, находилось именно там, под бугристым комлем мертвого дерева. На душе было жутковато, но тропа вела именно туда. Мы не спеша осторожно приблизились к источнику света. Небольшой куст папоротника тянулся Из земли, и с каждой секундой между листьев его загорались все новые ярко-алые цветочки-огоньки.

– Какая красота! – прошептала Бетси.

– Это цветет папоротник. Хотя, насколько я знаю, такого быть не может.

– Это чудо.

– Редферн говорил, что тот, кто отыщет этот цветок, сможет загадать любое желание, даже самое сокровенное. А тот, кто удержит его в руках, откроет для себя любые клады, лежащие в земле.

– Не надо его рвать. Он так красив! – Бетси склонилась над цветком. – А желание, – она печально вздохнула, – мне бы узнать, кто я на самом деле.

– Я бы тоже этого очень хотел, – согласился я. В ту же секунду где-то рядом послышался сдавленный смешок, потом еще один с другой стороны.

– Клад, они не захотели клад!

Смех повторился, и я увидел, как из-за толстой ветки ближайшего дерева на меня глянуло улыбающееся девичье лицо. Оно тут же исчезло, но из-за другого дерева выглянуло еще одно, потом еще.

– Одно желание, вы слышали, у них одно желание! В коло их, в хоровод! Пусть покружатся с нами!

Девицы одна за другой начали возникать вокруг нас словно из ниоткуда. Я мог бы поклясться, что минуту назад здесь не было ни одной живой души. Я знаю толк в засадах и наверняка бы услышал, попытайся кто-нибудь приблизиться к поляне.

Девицы были абсолютно нагие, лишь поверх распущенных длинных зелено-желтых волос красовались венки из лесных цветов и листьев липы, украшенные драгоценными красными каплями вишневых ягод.

– Покружим их, сестрицы!

Лесные красавицы набросились на нас, тормоша, щекоча и срывая одежду. Обычно я слабо ощущаю щекотку, но, черт возьми, это было очень щекотно! Одна из девиц в суматохе схватила мой «символ веры» и тут же отдернула руку, словно обжегшись.

– Господи, капитан, ну шо тебе не спится. Не знаю, как у вас, но у нас тут глубокая ночь. Bay! – Крик лисовского восторга чуть не сорвал мою черепную коробку. – Что это у тебя там происходит? Где ты набрал столько бабья? Ничего себе пикничок! Это где ж сейчас так устраиваются?

– Лис, извини, я не хотел.

– Ба, капитан, я уже, кажется, не сплю, Это что, русалки?

– Русалки живут в воде, а эти какие-то лесные, дикие.

– Ага, сейчас. Вот бы я на тебя посмотрел, если бы ты попытался русалку-перуницу в воду затолкать. Кстати, ценная мысль, уху можно прямо в озере варить.

– А если серьезно, ты можешь сказать, что здесь творится?

– Да я же и говорю, обычные русалки. Сегодня же купальская ночь, вот они и веселятся. Я надеюсь, ты там не один по лесу шатаешься?

– Нет.

– А, ну тогда расслабься и получай удовольствие. Приятно отдохнуть. До связи. Утром расскажешь, чем все закончится.

Связь отключилась. Голова моя шла кругом, и в глазах мелькали красные огоньки папоротника, зеленоглазые русалки и милое лицо Бетси, заливисто смеющейся и абсолютно счастливой.

Мы пришли в себя только утром под радостное пение птиц, приветствующих восход солнца. Одежды на нас было не более чем на русалках, и головка Бет покоилась на моем плече. Очнувшись ото сна и оценив свое положение, она густо, до пунцовости, покраснела и, пытаясь как-то прикрыться, бросилась собирать разбросанную по поляне одежду. Передо мной была герцогиня Кингстон, волею чар занесенная на русалочью поляну. Казалось, в ней не осталось ровным счетом ничего от той девушки, с которой ночью мы нашли цветущий папоротник.

– Проводите меня к карете, милорд, – произнесла она ледяным тоном. – Невзирая ни на что, надеюсь, вы сохранили остатки благородства, – жестом, исполненным достоинства, она подала мне руку, – и не воспользуетесь моей минутной слабостью.

Карета леди Элизабет Чедлэй ожидала там же у постоялого двора, где мы ее и оставили. Но теперь рядом с ней стояла еще одна, на дверце ее красовался овальный итальянский щит, увенчанный графской короной. В гербовом поле из пламени выходил расправляющий крылья феникс. «Сгорая – рождаюсь» – гласил девиз на ленте вокруг щита.

– Граф Калиостро, – как-то испуганно произнесла Элизабет Чедлэй. – Я не думала, что он поедет за мной.

Завидев нас, идущих по дороге, великий магистр распахнул дверцу кареты и соскочил на землю с истинно неаполитанской живостью.

– Миледи, – раздраженно начал он, едва раскланявшись со мной, – с вашей стороны было весьма неосмотрительно отправляться в путь без охраны. Здешние дороги небезопасны. С вашего позволения, я буду счастлив сопроводить вас обратно в Петербург.

Не дожидаясь ответа, он бросился к нам, буквально оттесняя меня от леди Чедлэй, спеша помочь ей забраться в карету.

– Да, милорд Вальдар, – Калиостро повернулся ко мне, едва моя спутница оказалась в карете, одаривая меня улыбкой в тридцать два карата, – я еще не поблагодарил вас за ту неоценимую помощь, которую вы оказали в спасении моего имущества. Не окажись вы рядом... Кстати, что привело вас в мой флигель?

– Искал средство от головной боли, – буркнул я.

– Средство от головной боли? Ну конечно... А не знаете ли вы, что искали у меня грабители?

Роль простака пока что меня вполне устраивала. Конечно же, грабители искали во флигеле нечто ценное, вряд ли бы они пришли туда в поисках смысла жизни. А вот что для них было ценно – это другое дело. Я пожал плечами, словно пытаясь вспомнить список похищенных вещей.

– М-м... Золотая табакерка с изумрудами, пара бонбоньерок, серебряный ножичек для резки бумаг... Да, вот еще! Инкрустированный ларец из черного дерева.

Калиостро побледнел:

– Вы точно видели, что они брали ларец?

– Абсолютно точно.

– Вместе с бумагами?

Вернее было бы сказать, что коварные похитители собирались стащить бумаги без ларца, обратно в ларец я сложил их собственноручно, но это были детали, посвящать в которые столь занятого человека мне показалось неуместным. Великий магистр грязно выругался себе под нос на звучном неаполитанском диалекте. Похоже, грамотность жуликов его решительно не устраивала.

– Еще раз благодарю вас, – кивнул он и, заскочив в карету герцогини, сделал знак отправляться.

Я стоял на дороге и смотрел вслед удаляющимся экипажам. Ярдов через сто карета Бетси остановилась, она вышла и, подойдя к дереву, свешивающему свои ветви прямо на дорогу, отломала одну из них. Экипажи вновь тронулись и исчезли вдали, лишь ветер пробежался по листве, как пианист по клавишам, и стих, оставляя после себя дурманящий запах липы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Если женщина не сдается, она побеждает, если сдается, диктует условия победителю.

Карел Чапек

Кареты исчезли вдали, а я стоял, глядя вслед, понимая, что теряю что-то очень важное, теряю, быть может, безвозвратно. Граф Калиостро, которого язык не поворачивался назвать злым гением, все еще был у меня перед глазами. Мне никак не удавалось понять, что в действительности представляет собой этот человек. Я был благодарен ему и за себя, и за Баренса и потому не мог держать на него зла, но в то же время чувствовал, да нет, знал, что их отношения с Бетси Чедлэй окутывает жуткая тайна, что он имеет какую то странную, загадочную власть над ней и в той игре, которую ведет великий магистр, жизнь девушки, да и любая другая жизнь, значит что-то лишь в том случае, если может быть использована для достижения ему одному ведомых целей. Я не сомневался, что Бетси Чедлэй не та, за кого себя выдает, я не сомневался, что стараниями графа она и сама не в силах вспомнить, кем была на самом деле. Я был уверен, что вся эта комбинация с ее омоложением и дальнейшим прибытием в Россию была только ходом для того, чтобы поближе подобраться к Екатерине. Псевдо-Фике, обнаруженная мной во флигеле Калиостро, не оставляла сомнений в том, какая участь ожидала государыню, доверься она россказням о возврате юности и подпусти к себе хитроумного итальянца на расстояние прямой слышимости. Но что нужно было этому человеку? Власть над Россией? богатство? Вряд ли. Ведь не стала же девушка, занявшая место герцогини Кингстон, холодной и расчетливой авантюристкой, какой мне описывал ее лорд Баренс. Смогла бы бедная горничная из Митавы убедительно подменить государыню? Ни за что бы не смогла. Значит, конечная цель была где-то глубже. Но где? Власть как таковая не слишком интересовала непоседливого маэстро тайных знаний, она была очень обременительна для него. Деньги? Тоже не похоже. После ряда удачных авантюр он ничуть не нуждался в средствах, к тому же авторитет, которым пользовался Калиостро в масонских кругах, предоставлял ему практически неограниченный кредит. Тогда что же? Ответа не было. Пыль уже улеглась, а я все смотрел на дорогу в ожидании чуда.

– Ваша милость, вы уже на ногах? – Редферн, чисто выбритый, как подобает образцовому слуге, стоял возле меня в ожидании распоряжений. Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как он подошел. – Прикажете нести умывание? – спросил он. – Вода уже нагрета.

– Да, – вздохнул я. – Гусары поднялись?

– Поднялись, ваша милость. Через час можем выступать. – Он чуть помедлил, собираясь возвращаться на постоялый двор. – Их светлость уехали?

Я молча кивнул.

– Больше не серчают?

Я невольно усмехнулся. Если бы все было так просто!

– Ну, вот и славно, – улыбнулся в ответ Редферн. – Знать, Лада все сладила.

– Пошли в дом, Питер. – Я похлопал по плечу верного камердинера. – Действительно, пора умываться, завтракать и отправляться в путь. Он у нас еще ой какой неблизкий.

Когда мы выехали с постоялого двора, солнце еще едва виднелось над верхушками деревьев. Голубое, без единого облачка небо обещало жаркий полдень, и нам следовало поспешить, чтобы пройти побольше до наступления полуденного зноя. Тем более что расстояния, казавшиеся вполне заурядными для коренного жителя Российской империи, мне, выросшему в стране, которую за неделю можно проехать из конца в конец, казались настолько нереально огромными, что невольно думалось о нескончаемости нашей экспедиции, о долгих месяцах, которые придется провести в дороге. Мы шли короткой рысью, чтобы не утомлять коней понапрасну, и я, отключившись от меланхоличного созерцания окрестных пейзажей, вновь и вновь возвращался к событиям последних дней, стараясь найти их внутреннюю логику.

– Вальдар, – произнес скакавший рядом штаб-ротмистр Ислентьев.

Я очнулся от своих мыслей и обернулся к нему:

– Да, слушаю тебя.

– Все не решаюсь у тебя попросить. – Никита замялся.

– О чем же?

– Ну, понимаешь, мы довольно долго будем в пути. – Он запнулся, явно все еще не решаясь изложить свою просьбу, и потому начиная издалека. – На привалах все равно нечего делать, мы бы могли... Если тебе, конечно, не трудно...

– Никита, да о чем ты, в самом деле?

– Я хотел бы брать у тебя уроки фехтования, – собравшись с духом, выдохнул Ислентьев.

– Хорошо, – пожал плечами я. – И это все?

– Да, – обрадованно кивнул мой приятель. – Ты не представляешь, как меня обяжешь. Сам ведь наверняка знаешь, у полковых наставников многому не научишься, а там, куда мы едем, без этих умений можно сразу в гроб ложиться.

Я не стал расстраивать своего соратника известием о том, что там, куда мы едем, укладывают в гроб и с этим умением, тем более работа учителя фехтования была мне куда ближе, чем та роль, которую теперь приходилось исполнять. Да и форму надо поддерживать, и на привалах действительно чем-то заниматься – в общем, со всех сторон удачное предложение. Я повернулся к Ислентьеву:

– По рукам. Но у меня к тебе встречная просьба. Я тебе фехтование, а ты мне русский язык.

– По рукам, – улыбнулся тот.

– Кстати, – оглянулся я, уже окончательно выведенный из своих раздумий. – А куда подевался наш бравый поручик?

– Ржевский, что ли? Да вон он, сзади у повозки рассказывает жене твоего камердинера, как вместе с Румянцевым гнал турок аж до самого Константинополя.

Я недовольно поморщился. Черт возьми, гусарские заезды в сторону «наследницы престола» никак не входили в мои планы. Некухарское происхождение мадам Орловой было настолько явственно, что ставило под угрозу всю операцию по ликвидации последствий моей собственной благородной глупости.

– Тебе что-нибудь известно об этом поручике?

– О да! В легкой кавалерии его знает каждый. Смельчак, рубака, за Кагул был награжден, да креста не получил: дуэлировал с румянцевским адъютантом. Вместе с Суворовым ходил на Туртукай и опять наградой обойден, но тут уже из-за какой-то амурной истории.

– Понятно, – вздохнул я. Плакала моя легенда, рыдала Ниагарским водопадом. – Зови-ка сюда этого храбреца, нечего ему честной женщине кружить голову.

Ислентьев подал знак поручику приблизиться, и тот, явно извинившись, дал шпоры коню. Я тяжело вздохнул – это был недобрый знак. Даже если сам Ржевский еще не понял, что его собеседница не та, за кого себя выдает, в душе он уже сознает ее ровней себе.

– Господа, не правда ли, чудная погода! – – Поручик явно был в отменном настроении, отчего, казалось, усы у него топорщились с особым шиком и султан на кивере торчал навстречу небесам незыблемым символом мужественности. – Я вот помню, стояли мы в Бессарабии в одном селении, там у местного помещика была дочь... Точнее, у него было две дочери, но за второй волочился мой друг корнет Азаров.

– Поручик, я хочу поговорить с вами.

– Слушаю вас, господин премьер-майор.

– Вам не следует вести беседы с этой женщиной.

– Но дама скучает! – моментально понимая, о ком идет речь, возразил начальник конвоя. – Я всего лишь развеял ее скуку парой светских анекдотов. Вот, кстати, один препикантный...

– Ничего, даме полезно поскучать, – прервал я его. Поручик поглядел на меня подозрительно:

– Надеюсь, она не ваша аманта [1]?

– Нет, – покачал я головой. – Она жена моего камердинера, и я желаю, чтобы она таковой оставалась и впредь.

– Ну конечно, – радостно согласился офицер. – Я вовсе не собираюсь на ней жениться. Хотя хороша, видит бог, как хороша! Я так понял, она недавно замужем за вашим камердинером?

– Поручик, какое, собственно говоря, вам до этого дело?

– Да нет никакого. Так, знаете ли. Задумался о превратностях жизни. Тот, кому достаются в жены такие красавицы, должен иметь крепкие клыки, если не хочет иметь крепкие рога. – Он захохотал, радуясь своей шутке. – А ваш Питер уже не молод...

Я нахмурился. Похоже, мысли моего собеседника уже приобрели четкую направленность, и это была направленность в койку на ближайшем постоялом дворе.

– И все же, поручик, повторяю вам еще раз, я не желаю вас видеть рядом с этой женщиной. Я не желаю, чтобы вы разговаривали с ней, и уж тем более не желаю, чтобы вы пытались совратить ее. Можете воспринимать это как приказ. Если же вас что-то не удовлетворяет, я готов дать вам сатисфакцию в первый же день после выполнения данного мне поручения.

Признаться, я не надеялся, что поручик тут же примется неукоснительно выполнять приказ, как и не надеялся запугать его возможной дуэлью. Передо мной был человек явно не той породы, которую вообще можно было чем-то запугать, но что еще я мог сделать?

Оставив Ржевского под наблюдением толмача, я пересел из седла в походный возок, в котором ехала Елизавета Кирилловна.

– Сударыня, насколько я понимаю, вы собираетесь погубить и меня, и себя. Зачем вы флиртуете с поручиком? Вы хотите, чтобы он понял, что вы такая же кухарка, как я министр финансов? Не забывайте о своем положении.

– Вы странный человек, господин премьер-майор. Сначала я сочла вас своим другом, коль скоро вы помогли мне освободиться из рук палачей узурпаторши, но вышло иначе. Вы сами взяли меня в плен и теперь содержите как пленницу. Вы говорите, что мой супруг бежал, и тут же обещаете доставить меня к нему. Почему я должна вам верить? Быть может, это какая-то дьявольская уловка Екатерины? Она мастерица на всякие коварства. А вы, насколько я успела понять, ее величества флигель-адъютант, – произнесла она тоном, которым в лондонских кабаках окликают гулящих женщин. – Быть может, вам поручено было изобразить похищение, чтобы не дать истинным друзьям помочь мне.

– Каким еще друзьям? – досадливо бросил я.

– Неужели вы думаете, что у родной внучки императора Петра в этой стране не найдется верных людей, готовых рисковать своей жизнью ради ее свободы?

Я пожал плечами:

– Пока что всем этим рискую я.

– Я вам не верю, – надменно произнесла «пленница». – И потому оставляю за собой право выбирать себе друзей.

– О Господи! – вздохнул я. – Вот уж воистину, ни одно благодеяние не остается безнаказанным. Сударыня, что бы я ни сказал, вы все равно не желаете меня слушать. Если вы не верите, что я вам не враг, – воля ваша. Доказывать что-либо я не намерен. Скажу вам лишь одно: если замечу, что вы пытаетесь обольстить поручика или еще кого-нибудь из конвойной команды, – в ближайшем городе сменю весь конвой, и впредь буду делать то же самое в каждом гарнизоне, пока мы не доберемся до места. – Я собирался еще что-то сказать, но в этот момент включилась связь.

– Говори, хохол, с чем на этот раз пожаловал.

– Ваше величество, известный граф Калиостро, маг и целитель, третьего дня прибывший в Санкт-Петербург, просит назначить ему день аудиенции.

– Что надобно мошеннику?

– Cue мне неведомо. Но в своем прошении он пишет, будто обладает великими секретами, кои для вашего величества большой интерес иметь могут.

– Что еще за секреты?

– О том лишь Калиостро ведомо. Но вот что хочу сказать: вчера на Вторую Адмиралтейскую [2] из особняка герцогини Кингстон сволокли трех грабителей, коих ваш флигель-адъютант Камдил словил в покоях означенного графа. Так через два часа туда пожаловал человек от генерал-поручика Потемкина и всех троих с собой у вез. Вот я и думаю, не те ли самые секреты любезный Григорий Александрович в дому у Калиостро искал.

– Секреты, секреты... Своих секретов, что ли, не хватает! Чего Камдила-то к Калиостро понесло?

– Так графов флигель рядом стоит. Они оба в особняке герцогини Кингстон проживают.

– Вот оно что. Но Камдил-то вестимо. Как я слыхала, у него с герцогиней амуры. А Калиостро чего там поселился?

– Так ведь, с позволения вашего величества, он же ж того... ее светлость вновь в девицу превращал. Она ж с вашим величеством одного года...

– Молчи, дурак! – послышался обиженный окрик Екатерины. Это был окрик возмущенной женщины и уж никак не великой государыни. Да и кому приятно сознавать, что одногодка твоя выглядит юной девушкой, когда ты уже не в силах прятать морщины у глаз и отвисающие щеки.

– Прошу прощения, ваше величество, я не хотел...

– А правду ли рассказывают, будто бы Григорий Потемкин на супругу графа глаз положил?

На канале воцарилась гробовая тишина.

– Ну, что молчишь? Язык проглотил? – возмущенно прикрикнула императрица.

– Говорят люди, – с неохотой произнес Безбородко, – да мало ли, что говорят.

– А что они говорят?

– Мол, у Елагина весь вечер он от нее не отходил, а давеча графа с супругой к себе приглашал, как раз в то время, когда воры у того дом шуровали.

– Вот оно как. У Елагина вечер, кажись, позавчера был? Это когда у Потемкина так голова болела, что он из Царского уехал? Экий прохвост! Вот что велю: в аудиенции отказать, Калиостро из Петербурга выслать вместе с супругой. Коли хочет в России быть, пусть в Москву отправляется, тамошних дураков морочить. А как он есть великий магистр масонский, Шувалову скажи, чтоб присмотр за ним учинил, и коли что за ним сыщется, – в острог его немедля.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Далее докладывай. Об Орловых что? О самозванке?

Безбородко шумно вздохнул.

– Орловых, ваше величество, покуда не сыскали, но заставы на всех дорогах стоят. Все порты, все границы перекрыты. Да вот слух тут один есть...

– Что за слух?

– В народе говорят, будто Орловы покойного супруга вашего и не убивали вовсе, а, наоборот, бежать ему помогли. Вот я и думаю, коли так, то, видать, Орловы и впрямь к мятежнику подались.

– Измену еще более тяжкой изменой прикрывают, канальи! Изловить и казнить изменников! – Она мрачно замолчала, и могущественный кабинет-секретарь боялся проронить слово, страшась нарушить это молчание. – А что, Камдил уже выехал? – спросила она резко, безо всякого перехода.

– Еще вчера, матушка-императрица. Ваше приказание выполнил в точности.

– Сразу видно, англичанин. А то у наших сегодня это завтра, а завтра на той неделе. Что ж, хорошо. Дай бог дорогу молодцу. А о девке Орловской что?

– Вроде бы граф Александр Иванович ее уже изловил и самолично к вам с докладом собрался. Я лишь знаю...

Связь прервалась, видимо, кто-то посторонний был пропущен за «кавалергарды», лишая возможности Василия Колонтарева далее транслировать утреннюю сводку новостей.

Я удивленно посмотрел на свою спутницу. Глаза на ее тонком лице были какого-то нереально фиолетового цвета, но в остальном с ней всё было нормально, и никаких ищеек тайной канцелярии поблизости не наблюдалось, не считая, конечно, Ислентьева. Но его заподозрить было не в чем.

Дальше мы ехали молча, духота в возке становилась все более нестерпимой, и я уже начал клевать носом, убаюканный мерным покачиванием, когда в окошке появилась довольная улыбающаяся физиономия Ржевского. Поручик появился со стороны Лизаветы Кирилловны, и, видимо, потому брови на его лице тут же начали вытанцовывать канкан; и усы вытянулись, словно стрелка компаса. Мадам Орлова по достоинству оценила этот жест, одаривая поручика обворожительной улыбкой.

– Сударыня, а что, господин премьер-майор спит?

– Господин премьер-майор не спит, – внятно произнес я. – Если вы хотите ко мне обратиться, будьте любезны подъехать с другой стороны.

– Вот же змеюка английская, – продолжая улыбаться, произнес Ржевский на «непонятном» мне русском языке. – Зарядить бы тебе в ухо, чтоб не пыжился. – Он тронул поводья, чуть придерживая коня, и через мгновение оказался у моего окошка.

– О чем вы только что говорили? – осведомился я по-французски.

– Я только хотел сообщить вам, что солнце в зените и пора бы уже делать привал.

– Хорошо, – кивнул я и добавил по-английски: – А желание заехать мне в ухо я тебе, кобелю, припомню при первой возможности.

– Простите, ваше высокоблагородие, не понял?

– Я говорю, что нам необходимо беречь солдат и коней и незачем тащиться по жаре.

– Так точно, господин премьер-майор! – выпалил поручик, глядя на меня с подозрением, и, дав шпоры коню, скомандовал привал.

Пережидая полуденный зной, мы расположились в лесной тени на небольшой поляне. Ислентьев, пользуясь моментом, притащил пару рапир, загодя прихваченных из Петербурга, и мы зазвенели клинками. Действительно, штаб-ротмистру было чему учиться. Он был горяч, суетлив и оттого, к немалому своему огорчению, то и дело ловился на вполне простые приемы.

... – Движения короче, – командовал я, – не размахивай руками, как ветряная мельница! Береги силы.

Ислентьев отступал, стараясь пунктуально выполнять мои указания, но через минуту вновь начинал отмахиваться оружием от мух, теряя логическую нить поединка. – Не так, Никита, опять не так! Прочувствуй, проживи каждое движение – оно не должно быть случайным. Фехтование подобно поэтической беседе, говорят, подобные были весьма популярны во времена Франсуа Вийона. Первый, кто не находит достойную рифму к последней строке строфы своего противника, кто не может продолжить состязание своей строфой, проигрывает. Ты снова горячишься! Подумай, что следовало сделать при такой атаке?

– Взять парад квартой? – виновато вздохнул Йслентьев.

– Можно и квартой, – согласился я. – Но лучше соединить кварту с обратным батманом. И вот когда твой клинок скользит по клинку противника, начинай поднимать кисть вооруженной руки вверх по дуге. – Мы проделали все сказанное. – Вот видишь, куда направлен мой клинок?

– В горло, – негромко произнес штаб-ротмистр, казалось, завороженный видимой простотой движения.

– Теперь тебе остается только дослать руку вперед. – Я коснулся острием клинка шеи ученика. – Понятно? Давай попробуй сам. Только, ради бога, не горячись. – Я взял клинок и согнул, проверяя его гибкость. – Вот послушай, что говорил великий испанский учитель дон Хайме д'Астарлоа: «Фехтование – это искусство, а не ссора между простолюдинами. Если настоящий джентльмен вынужден убить, то сделает это самым безупречным образом в защиту своей чести и достоинства». – Я чуть усмехнулся, вспоминая, что знаменитый учитель еще не появился на свет и даже дедушка его, которому суждено будет погибнуть в боях против Наполеона, еще вряд ли получил звание мальтийского рыцаря. – Все понятно? Начали!

В эту секунду прорезалась связь. От неожиданности я отпрянул, заставляя противника на выпаде тянуться за мной, и резким ударом по сильной части клинка от гарды вниз вышиб его из рук Ислентьева. Честно говоря, демонстрировать свое превосходство над учеником в такой манере было признаком дурного тона. Но, черт возьми, кто знал, что Лису придет в голову возникнуть на канале связи именно в этот миг. Нехорошо, конечно, но никак не могу привыкнуть к подобным внезапным вторжениям в мое сознание.

– Опаньки! Это шо, на вас уже напали или ты все еще дублируешь? – с места в карьер начал мой напарник.

– Ни то ни другое, – недовольно отозвался я. – Обычный урок фехтования.

– А-а, а я уже было решил, что ты собираешься сэкономить кормовые деньги за счет уменьшения количества едоков в конвое.

– Нет, – вздохнул я. – Но, похоже, к тому идет.

– Давай угадаю! Это из-за той крали, которую ты спер у Катьки? Мне Рассел рассказывал.

– Увы, ты прав.

– Говорят же вам, от ля фам добра не шерш. Ну да ничего, давай я тебе анекдот на эту тему расскажу. К поручику Ржевскому подходят в офицерском собрании, спрашивают: «Поручик, а правда ли, что вы стрелялись из-за женщины?» А он: «Нет. Это князь стрелялся из-за женщины, а я из-за дерева».

– Ха-ха, очень смешно. Как раз с поручиком Ржевским мне, похоже, и предстоит дуэлировать.

На том конце канала воцарилась гробовая тишина. За время паузы вполне мог родиться целый выводок дураков.

– Не, капитан, шо, правда? Без балды?! – наконец прервал молчание Лис.

– Без чего? – переспросил я.

– Живой поручик Ржевский? – не отвечая на вопрос, продолжил напарник.

– Во всяком случае, пока еще живой.

– Офигеть!

– Да в чем дело-то? – недоуменно спросил я.

– Ой, капитан, ты не поймешь, ты дикий. Это ж, можно сказать, кумир всей моей юности. Слушай, у меня к тебе глобальная просьба, не убивай его, хорошо? Лучше мне его подари. Охренеть! Дома расскажу, что с самим поручиком Ржевским водку трескал, народ от зависти повыздохнет. Он у нас как бы национальный герой.

Подобная постановка вопроса меня несколько обескуражила. То есть ходить под знаменами Пугачева за пару веков до собственного рождения – это нормально, а вот с каким-то безвестным поручиком водки выпить – предел мечтаний. Воистину, загадочна русская душа. Особенно когда она украинская.

– Послушай, но, может, это не тот Ржевский, может, какой другой? Мало ли отпрысков данного рода служат Отечеству в рядах вооруженных сил, и практически все они прошли через младшие обер-офицерские звания.

– Ты его, главное, сюда доволоки, там разберемся.

– Хорошо, постараюсь. А теперь расскажи, чего ради ты меня вызывал.

– А, ну да. Я хотел тебе сообщить, что только что в штабе императора Петра III прошел военный совет, и мы решили идти на Казань, потому как здесь уже все, к хреням, съели. Так что Джавгета на Сухом Ручье нет.

– Кого?

– Не обращай внимания, еще один национальный герой. Ежели встретишь, не убивай. Тоже тащи сюда. Все, отбой связи. Жду привета, как соловей лета.

Связь исчезла, и, освободив мозг от посторонних шумов, я задумчиво уставился на Ислентьева, уже вновь стоявшего с рапирой в руке, удивленно взирая на меня.

– Все нормально?

– Да-да, – кивнул я, окончательно приходя в себя, – можем продолжать. Ангард!

Солнце уже начинало скатываться на запад, прокладывая себе путь сквозь невесть откуда взявшиеся перины облаков, и, конечно же, как все, кто прокладывает себе путь сквозь перины, оно оставляло в них изрядную долю своего жара, давая нам возможность нормально дышать. Я ехал в возке рядом с гордо молчавшей претенденткой на престол и каждый раз гневно хмурился, когда герой здешнего эпоса вновь появлялся за окошком госпожи Орловой, желая то осведомиться, не будет ли каких приказаний, то сообщить, что до постоялого двора осталось еще десять верст. Мне оставалось лишь мрачно зыркать на него, глубоко сожалея, что лисовская просьба лишает меня возможности претворить в жизнь данное Лизавете Кирилловне обещание оставить ее фатоватого ухажера в ближайшем гарнизоне. Еще я благодарил небеса за то, что обед у гусар состоял из куска хлеба и ломтя мяса, прихваченных на ночной стоянке, иначе бы пришлось приставлять к кухарскому делу нашу синеокую красавицу.

– Ну-с, любезный граф Александр Иванович, рассказывай, что у вас там за виктория?

Голос Екатерины вывел меня из задумчивости, и я вновь уставился на петровскую внучку, стараясь предугадать, что собирается поведать государыне глава тайной канцелярии.

– Ваше величество, мои люди с ног сбились, ища беглянку. Хитро, стерва, притаилась, едва сыскали.

– Да ты толком говори: где сыскали, кто похитил, каковы планы заговорщиков.

– Сыскали близ Ораниенбаума на даче инженерного поручика Ганецкого. Похищение cue, слава богу, не Орлов измыслил, а ляхи, коим самозванка сулит вновь возродить Речь Посполитую.

– Всех ли взяли?

– Увы, ваше величество, девку изловили, только она, видать, с расстройства в уме помешалась. Одного ляха, с нею бывшего, живьем взяли. Поручик, когда в двери вломились, сам себе пулю в лоб пустил. Да по всему видно, что ляхов-то больше было. Деньги, оружие, еда, все о том говорит. Но на даче их не было. Мы засаду там оставили, глядишь, кто попадет.

– Хорошо, уважил. Девку назад в Петропавловку, в каземат. Ляха заставь говорить, хоть все жилы из него вытяни. Кто cue дело организовал, что еще злоумышляют, кто во главе мятежников стоит и где скрывается, все выпытай. Ладно, об Орловых что?

– Ищем, ваше величество.

– Плохо ищете, коли еще не сыскали. Верно ли, что слух в народе пущен, будто Орловы Петру III бежать помогли?

– Верно, государыня. – Из кабинета Екатерины донесся печальный вздох.

– Ну так, стало быть, Орловы к разбойнику подались. Там их искать и след.

– А коли они слух пустили, чтобы с толку нас сбить? Мы все силы на Яик пошлем, а они-то как раз морем из России и утекут.

– Мудро говоришь, . Александр Иванович, да только я Гришку с Алеханом знаю, не таковы они, не по их уму. Цепляйся за хвост да держи покрепче, так всю лису из норы и вытянешь. Ищи, кто слухи распускал, они наверняка знают, куда и как Орловы подались. – Она ненадолго задумалась. – А жену Алехана ты вот что, в каземат не сажай, пусть в Петропавловке живет, но с уважением. О том же, что она умом повредилась, – никому ни слова. При случае будет чем с Алексеем Григорьевичем поторговаться.

На канале связи послышался встревоженный голос Колонтарева:

– Вальдар, что такое? Ты что, оставил свою боевую подругу в Питере?

– Да нет, – я включил картинку, – вот она сидит. Интригует против меня, в общем, занята своим обычным делом.

– А Шувалов тогда кого поймал? Ляхи какие-то появились. Поручик застрелился. Что это еще за балаган?

– Ума не приложу. Ты вроде поближе, попробуй разузнать. ... Одно тебе точно могу сказать – эта самозванка со мной. А сколько их всего у Шувалова припасено, вопрос не ко мне.

– Ладно, я тут сам порою. Да, чуть не забыл, привет тебе: от дяди. Он уже здесь, в Колонтарево, приходит в себя после операции.

– Ему от меня также. Скажи, что очень соскучился, не хватает мне его тут очень...

– Это он уже понял. Ладно, продолжаю давать сводку с полей.

– ...давеча удалось взломать шифр, коим французский посол де Керберон свои депеши в Париж секретил. Отныне мы можем всю его переписку читать, точно Священное Писание.

– Что ж, дельно. Представь доклад мне по сему вопросу. А о Калиостро что слыхать?

– Сегодня днем вернулся в Санкт-Петербург. По его словам, ездил за город на пикник. Тогда же ему было вручено предписание покинуть столицу.

– И что, собирается?

– Матушка-императрица...

– Ну, говори, что замолк?

– Матушка-императрица, Калиостро уже покинул город.

– Экий быстрый. И куда же он подался?

– Cue неведомо, ваше величество. Видать, ему и вправду сам нечистый помогает. Он покинул город из всех семи застав одновременно.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Мы всегда готовы прийти на выручку. Была бы выручка.

Девиз налетчиков

Как докладывает посол вашего величества князь Барятинский, в Тулоне, ожидая приказа отплыть в Америку, стоит эскадра адмирала д'Эстена. На судах нагружено знатное количество ружей, бомб, шесть мортир крупного калибра, есть инструменты для раскаления ядер, парусные полотна и на полгода провианта.

– Велика ли эскадра?

– Десять линейных кораблей и семь фрегатов.

– Да, сила немалая. Король Людовик, стараясь побольнее укусить Джона Буля [3], того и гляди сам себя за хвост цапнет. Сколько, ты говоришь, он уже передал инсургентам через сочинителя Бомарше?

– Один миллион ливров, ваше величество, и еще один намеревается передать в самом скором времени.

– Денег король Людовик не жалеет. А каков государственный долг Франции?

– По сведениям генерального контролера финансов французского двора – один миллиард двести пятьдесят миллионов ливров. Однако же, по более верным сведениям, кои перед королем оглашать не решились, в полтора раза больше. Так что, выходит, в год его величество тратит налоги как бы на три года вперед.

– Что и говорить, рачительный хозяин. Но долго ли так жить сможет? А ведь все ему неймется, глупый осел. Как он не поймет, – поддерживать мятежников, даже если мятеж против твоего кровного врага, дело глупое и весьма опасное. Мятежные идеи заразны, как чума. Ты думаешь, я не сочувствую колонистам? Сочувствую. Они мне ближе и понятнее, чем их – полоумный сюзерен Георг III. Да, они, безусловно, правы, говоря, что введенные королем налоги убивают торговлю, что невозможно управлять страной, сидя за морем, что колониальные чиновники неизбежно становятся рвачами и взяточниками, но дело-то не в этом! Чего добьются мятежники, пытающиеся утвердить свою независимость силой оружия? Долгих лет войны? Опустошения своей земли? Вероятного поражения и расправы с зачинщиками в назидание остальным? Скажи, хохол, в этом и состоит их хваленая масонская мудрость?

– Но, ваше величество...

– Я тебе больше скажу. Быть может, Господь отметит правых, и инсургенты возьмут верх. Сколько будет стоить им эта война? Десятой доли потраченных в пороховой дым денег хватило бы, чтобы купить весь английский парламент и заставить его проголосовать за дарование независимости в обмен на лояльность! Допустим, что Вашингтон и его приспешники победили. Что лее им досталось? Громадный долг, который необходимо отдавать банкирам, а отдавать нечем? Так что, помяни мое слово, пойдет их свобода и независимость в заклад, как старое платье в лавку ростовщика. В высокой политике, хохол, прыгать нельзя, но след продвигаться вперед неспешными шагами. Отсутствие верховной власти не превращает толпу рабов в народ. Еще Руссо говорил, что свобода может быть лишь между людей обеспеченных и образованных. Нищета же у власти – это разбой, и по-иному быть не может. Я и сама превыше всего ценю свободу. Свобода – душа всего, без нее все мертво. Я хочу, чтобы повиновались законам, но не рабов. Рабство есть политическая ошибка, которая убивает соревнование, промышленность, искусство и науки, честь и благоденствие. Но свободным человеком невозможно стать по приказу, по чьей-то высочайшей воле. До свободы сердцем, умом, душой дорасти надо. И лишь единение сознательных граждан с государем, отечески пекущемся о народном благе и устройстве государства, есть залог достижения свободы, Все же остальное – заговор тщеславных дураков и хитрых заимодавцев...

Мы путешествовали по России третью неделю, давно сменив пыльный разбитый тракт на убаюкивающую мерной качкой голубую речную дорогу с красивым названием Волга.

– ...И долго бился Вольга Святославович со злыми татаровями, пока совсем из сил не выбился. И видят татарови, не могут они одолеть витязя Вольгу, да и Вольга знает, что, сколько бы он ордынских голов ни поснимал, все новые гонители земли Русской на место павших встают. И стали тогда рядить Вольга Светлый витязь и ордынский главный хан Эх Горей, далее им битву вести или же миром разойтись. И порешили, что хан более на Русь не пойдет и всем детям и мурзам своим о том заповедует, а Вольга с того дня не будет наезжать в степь улусам разор чинить. На том по рукам и ударили. И провел тогда Вольга мечом по земле черту от далекого моря Хвалынского до края земли Русской. Да измолил Перуна-батюшку хранить ту границу от вражьего набега. Но только он успел молвить те слова, коварный Эх Горей, узревший, как устал витязь Вольга, решил злодейски свое слово нарушить и по злобе великой вогнал он кинжал в спину витязя. Да только Перун-великий – страж всякой правде, и за всякое вероломство он казнил молнией огненной. Увидал он злодейство Гореево, метнул молнию да поразил хана в пепел. А земля под его ногами разверзлась, и потекла по следу, оставленному богатырским мечом, вода чистая да свежая. А како Вольга Святославович, князем Святославом взращенный, матери и отца своих не знавший, был сын и защитник земли Русской, то, говорят, будто сие Русь-матушка по Вольге плачет. И на нашем-то берегу воля вольготная, а по ту сторону черная степь детей и внуков хана Эх Горея.

Ветеран вахмистр, сидевший в кругу гусар на широкой скамье у борта нашей барки, закончил свое повествование, демонстрируя всем желающим разницу между высоким русским и степным татарским берегами реки. Я лениво повернул голову туда, куда указывала рука вахмистра: там, на степном берегу, то появляясь, то вновь скрываясь за полосой прибрежных камышей, мелькало два десятка всадников на удивительно малорослых лошадках. По виду их вполне можно было принять за недобитых витязем Вольгой ордынцев, во всяком случае, луки и стрелы в колчанах наводили именно на эту мысль. Впрочем, нынешние ордынцы вели себя спокойно, не проявляя к нам, казалось, ни малейшего интереса.

– Вальдар, тебе не кажется, что они нас преследуют? – облокачиваясь на фальшборт, спросил подошедший Ислентьев.

Я покачал головой:

– Вернее было бы сказать, что они нас сопровождают. Хотя вряд ли по приказу государыни.

– Но они так скачут уже третий день. Я кивнул:

– Но за это время они не предприняли никаких демаршей против нас, да и вообще никоим образом не пытались привлечь наше внимание. Похоже, они просто наблюдают за нами. Хотя зачем им это нужно, я затрудняюсь тебе сказать.

– Кстати, вон погляди. – Ислентьев повернулся назад, указывая на поросший лесом утес, нависавший над рекой со стороны, отбитой славным витязем для славян. Там, на самой круче утеса, среди деревьев, просвеченных вечерним солнцем, ясно вырисовывались силуэты еще двух всадников. Конечно, лиц их было не видать, но по посадке, да и по конной стати они ничуть не походили на степняков.

– Да, занятно. Интересно, это еще кто такие? Надо сказать поручику.

– Он уже знает. – Ислентьев отвернулся от всадников, стараясь скрыть свою заинтересованность. – Это он их заметил.

– Неужели он отвлекся от синих глаз миссис Редферн, чтобы обозреть окрестности? – съязвил я.

– Зря ты так, – пожал плечами Никита. – Не знай я о твоих амурах с герцогиней Кингстон, решил бы, что ты ее ревнуешь. Ржевский боевой офицер и дело свое знает. Все карабины заряжены, по единому свистку солдаты готовы отражать нападение. А уж что любезничает с красивой женщиной, так извини, брат, на то они и гусары. Сам вишь, силком ее к Ржевскому никто не тянет.

Я видел. Я уже который день наблюдал эту игру, в которой мышка искренне считала, что она кошка, и при всякой возможности наворачивала круги вокруг приманки. «Миссис Редферн» была изысканна и утонченна, не говоря ни «да», ни «нет», она томила сердце гусара сладостным «может быть», каждый вечер давая слышать ему свое дыхание и каждое утро вновь заставляя начинать с дальних подступов. Я бы искренне любовался этой старой, как мир, игрой, когда б не знал, что она направлена против меня и в конечном итоге победа госпожи Орловой грозит всем нам неисчислимыми бедами. Ни я, ни Питер не могли поведать влюбленному гусару, сколько верст он провел в пути, ведомый за нос, тем более что и сам Питер был недалек от клинической влюбленности, спеша исполнить, да что там, упредить малейшее желание своей «законной супруги». Поручик же, казалось, готов был отдать жизнь за благосклонный взгляд моей кухарки. И, что самое скверное, не только свою.

Уже смеркалось. Наш эскорт исчез из виду, то ли отстав, то ли просто скрывшись за линией горизонта, а мы продолжали неспешно идти вниз по реке в сторону Казани, не имея никакой возможности ускорить этот процесс.

– А что, до вечера куда-нибудь приплывем или опять ночь на берегу? – спросил я, обращаясь к Ислентьеву.

– Лоцман говорит, что до жилья еще далековато. А потемну нынче лучше не идти. Здесь река поворачивает – течение сильное, мели.

– Значит, опять у костра комаров кормить, – вздохнул я.

– У костра их как раз поменьше.

– Мне и этих хватает. Ладно, есть тут место, удобное для стоянки?

– Лоцман говорит, что имеется. Там и коней есть где выпасти, и самим стать.

– Далеко?

– Да верст шесть еще.

Я вздохнул и посмотрел на него. Если скорость барки решительно не изменится, к берегу мы пристанем не ранее чем через час, то есть совсем в сумерках. Ну да делать нечего, в сумерках так в сумерках.

– Хорошо, Никита. Иди скажи кормщикам, если дойдем до места за полчаса, получат по целковому. А нет, сами по темноте будут лагерь ставить.

– Ладно, – пожал плечами толмач, давая понять, что целковые не имеют отношения к скорости тихоходного агрегата. Конечно, он был прав, но, как говорят в России, попытка не пытка. Я устремил взгляд в сторону заката, стараясь не думать ни о чем, дожидаясь, когда наконец наше прогулочное судно догуляет до места стоянки.

Как и предсказывал лоцман, дойти посветлу нам все же не удалось. Разложенные костры, конечно, были хорошим подспорьем в ночной тьме, но все же лагерь пришлось ставить почти наугад, стараясь по возможности не скособочить колья солдатских шатров да покрепче поставить походные коновязи.

Пока гусары возились с устройством ночлега, я стоял на берегу, глядя, как в бледном свете луны катит свои мелкие волны широченная река. Отчего-то вспомнился давешний сказ ветерана вахмистра о славном витязя Вольге Святославовиче. Быть может, вот так же он или какой другой былинный богатырь стоял на этом высоком берегу, высматривая в ночи, не идут ли набегом на землю Русскую злые татары.

Мне показалось, что неподалеку на берегу, возле разлапистой ольхи с торчащими из земли корнями, свисающими над обрывистой бездной, я разглядел могучую фигуру в длинном плаще, также наблюдающую за рекой. «Да нет, – я потряс головой, чтобы отогнать марево, – пустые фантазии. Хватит с меня русалок. Черт его знает, что взбредет в голову здешним былинным ратоборцам, встреть они на своей территории этакую партию иноземцев. Помню я их нравы, чуть что, хвать булаву шестипудовую и давай по сторонам крушить. Как там налево махнул – улочка, направо – переулочек. Уж спасибо, обойдемся пока без подобного градостроительства». Я еще раз посмотрел в сторону старой ольхи: мираж исчез. Однако чувство чужого присутствия все же не оставляло меня. У костра над котелком уже колдовал Питер, готовя наш ужин. В самом начале пути мне как-то пришла в голову мысль заставить куховарить псевдожену камердинера, но эта попытка натолкнулась на такое стойкое сопротивление со стороны Редферна, что я вынужден был отступить. А потому Питер старательно пекся о наших желудках, его же жена-кухарка, не обращая особого внимания ни на супруга, ни на хозяина, о чем-то оживленно беседовала со штаб-ротмистром Ислентьевым.

– О Господи, не было печали, – процедил я. – Похоже, графиня решила подыскать себе еще одну жертву. Ох, не нравится мне это.

Выстрел грянул со стороны выпаса, за ним еще один, и отчаянный вопль «Тревога!» окончательно покончил с сонным покоем летней ночи. Гусары, кто в чем, хватали оружие, спеша прийти на помощь своим боевым товарищам. Впереди всех, с обнаженной саблей и пистолетом в руке, бежал поручик Ржевский в полузастегнутых чапчирах и полоскавшей по ветру белой рубахе.

– Черт, прекрасная мишень, – процедил я сквозь зубы. Похоже, поручика это не волновало, он был храбрецом из тех, о ком слагают легенды, правда, по большей части посмертно.

– За мной, гусары! – орал он во все горло. – Круши басурманов!

Со стороны выпаса послышались еще два выстрела и приглушенный сабельный звон. Судя по звукам, долетавшим оттуда, дело уже дошло до рукопашной, и, стало быть, попытка увести наших коней не удалась.

Неподалеку от бегущего в сторону боя поручика я заметил Ислентьева, также рвущегося вступить в схватку с врагом, как, впрочем, и подобает истинному гусару.

– Ко мне, штаб-ротмистр! – рявкнул я, заставляя Никиту остановиться. Он повиновался с явной неохотой. – Я сказал, ко мне! – Ислентьев в отчаянии опустил саблю и побрел в мою сторону, сшибая ею на ходу закрытые головки одуванчиков. – Вы забываете, что у вас здесь совсем иная роль. Возьмите денщиков, пусть зарядят все оставшееся в наличии огнестрельное оружие, и организуйте оборону лагеря.

– Слушаюсь, господин премьер-майор, – вяло ответил толмач, глядя на меня с нескрываемой досадой.

– Никита, я все понимаю, но твое место здесь.

Со стороны выпаса донеслась беспорядочная стрельба, крики и отдаляющийся конский топот.

– Они их преследуют, – с отчаянием в голосе произнес мой толмач.

– Господин штаб-ротмистр, извольте выполнять приказание!

Ислентьев козырнул и направился вооружать оставшихся в лагере денщиков. Отдавать какие-либо команды Редферну было излишне. Привыкший в своей жизни стрелять не менее, чем заваривать чай, он уже облюбовал себе позицию возле нашего возка, снарядившись, как минимум, четырьмя пистолетами и широкой абордажной саблей, с которой, как мне было известно по рассказам Баренса, он управлялся весьма ловко.

Шум схватки все более отдалялся. Глядя на денщиков, собирающих в солдатских шатрах оставленные впопыхах пистолеты, я начинал уж было подумывать, что моя предосторожность чрезмерна, но тут молоденький первогодок денщик Ислентьева, шуровавший шомполом в стволе, внезапно выронил оружие и стал неловко заваливаться набок. Из груди его торчала короткая оперенная стрела. «Господи, этак они могут перебить нас на выбор, даже не высовываясь!» – ужаснулся я.

– Ислентьев и ты, как там тебя, подальше от костров! Немедленно!

Ислентьев, рванувшийся было на помощь своему денщику, остановился, и в тот же миг еще две стрелы, пущенные из темноты, вонзились в ствол дерева, возле которого он находился. Еще шаг, и обе они попали бы в голову моего друга. Он выстрелил наугад, в ночную тьму, откуда прилетели стрелы, и я услышал вскрик боли. В ту же секунду Никита отпрыгнул за дерево, спеша укрыться от новых пернатых сюрпризов. Но это было неудачное укрытие: за стволом послышалась какая-то возня, из-за дерева, сцепившись, выкатились две неясные фигуры. Я возблагодарил небеса, на одном из них, в свете догорающего костра, отливало золотом шитье гусарского доломана, четко обрисовывая фигуру штаб-ротмистра.

Я вскинул свой богемский пистоль, выцеливая контуры неведомого врага, и начал медленно вдавливать спусковой крючок. В этот миг неизвестный окончательно оседлал Ислентьева и приподнялся с ножом в руке, чтобы нанести завершающий удар. Я чуть довел ствол вверх и увидел словно в замедленной съемке, как опускается кремень, как бежит искра по пороховой полке и из пробитого лба негодяя вылетают брызги буро-красной крови.

Следующий пистолет я разрядил тотчас же в упор. Новая мишень появилась откуда-то из-за шатра и бросилась ко мне, что-то яростно крича и размахивая кривой саблей. Несчастный не добежал, но это был первый, кто бросился в атаку. За ним последовали и другие. Мы стреляли, стараясь превзойти самое себя в скорости заряжания, отчаянно рубились, теснимые явно превосходящими силами, на каждом шагу оставляя лежать на земле новых убитых и раненых. Пал изрубленный вражескими саблями денщик Ржевского, отбивавшийся, словно дубиной от трех наседавших врагов прикладом пустого карабина. Раненый Ислентьев сидел, привалясь спиной к стволу дерева, полузакрыв глаза и с каждой минутой теряя все больше и больше крови. В руках он сжимал по пистолету, но то ли они уже были разряжены, то ли у Никиты не хватало сил выстрелить. Он сидел не шевелясь, и ночные гости, сочтя его мертвым, продолжали с остервенением нападать на нас с Питером, словно последнюю цитадель удерживающих возок с Елизаветой Орловой.

Клубы сладковатого порохового дыма заволокли поляну, мешая ориентироваться в суетливой неразберихе схватки. Какие-то тени, мечущиеся по поляне среди догорающих костров, то и дело выныривали из дымной пелены, оказываясь живыми, причем весьма недружелюбно настроенными людьми.

– Слева, милорд! – услышал я голос Питера и тут же, опускаясь, ушел в скрутку, рубя наотмашь туда, откуда, по словам Редферна, грозила опасность. Раздался чавкающий звук, клинок вошел во что-то мягкое, и бегущие под завесой ноги начали подламываться в коленях. Но уже новый враг бежал навстречу мне. Я протянул руку, хватая падающего противника, и направил тело навстречу его, пока что еще живому, собрату. Рядом послышался звон клинков. Судя по всему, у Редферна больше не было возможности заряжать свои пистолеты. Но можно было не сомневаться, что одолеть Редферна в эти минуты было невозможно: за его спиной в повозке находилась Елизавета Кирилловна, а стало быть, прежде чем добраться до нее, Питера надо было убить трижды.

...Четыре выстрела ударили залпом из лесу со стороны реки, потом еще четыре. Пули были посланы на редкость метко и, что самое главное, в наших врагов. Я повернул голову, чтобы лучше разглядеть, откуда пришла неведомая подмога... В этот момент прозвучал новый залп. Три пули явно предназначались нападающим, и, к немалому огорчению последних, они их нашли, а вот четвертая... Четвертая пробила мою треуголку. Не вздумайся мне повернуть голову, на месте височной впадины, похоже, уже красовалась бы височная скважина. «Хорошие у нас союзники, – прошептал я себе под нос, – душевные».

Со стороны выпаса вновь раздался до боли знакомый голос Ржевского: «За мной, гусары! Круши их в потрох!» Стук копыт и молодецкий посвист, сопровождавший гусарскую атаку, приближался. Остатки разбойной братии врассыпную бросились в лес, оставляя на наше попечение своих убитых и раненых. Мы победили, но я даже представить боялся, какой ценой.

Ржевский осадил своего скакуна прямо посреди поляны. Вслед за ним из темноты вылетели еще три кавалериста. Пожалуй, знай нападавшие, какой «могучий» отряд идет нам на выручку, они бы умерили прыть своего отступления.

– Три тысячи чертей! – Поручик соскочил с коня. – Я гляжу, вы тут без нас изрядно повеселились. – Он обвел взглядом место побоища. – Ничего себе!

– Спасибо, поручик, вы как нельзя вовремя. – Я крепко пожал руку Ржевскому и посмотрел на гусар, все еще гарцующих на своих явно возбужденных схваткой жеребцах. – А где остальные?

– Те, кто цел, собирают раненых и убитых. – Ржевский досадливо махнул рукой. – Басурманы затащили нас в засаду. Их было в полтора раза больше, чем нас!

– И вы что?

– Я бросил гусар в сабли. Мы их рассеяли. Но, видит бог, они соберутся опять, и тогда жди беды.

– Какие потери у нас?

– Восемь человек ранено, шестеро убито. Еще одна такая стычка, и нас некому будет хоронить. Да и у вас, я вижу, обстановка не лучше.

Я кивнул:

– Денщики убиты. Ислентьев, похоже, все же ранен. Питер его сейчас перевяжет. У нас с ним ерунда, царапины. Вас я вижу, тоже зацепило. – На боку белой рубахи поручика расплывалось кровавое пятно.

– Пустое, – поморщился он. – Пулей обожгло.

– Против нас, слава богу, огнестрельного оружия не было.

– Там было, но не много. Это татары или башкиры, черт их разберет. Все одно, пугачевское отродье. Но скажите, господин премьер-майор...

– По имени, – прервал я его. – Просто по имени.

– Хорошо. Вальдар, на подъезде сюда я слышал оружейные залпы. Кто это стрелял?

Я покачал головой:

– Не имею ни малейшего понятия.

– Странно все это. Какие-то неизвестные союзники? – Ржевский повел пистолетным стволом в сторону леса.

– Быть может, и союзники. – Я поднял с земли пробитую треуголку и вставил палец в обожженное пулевое отверстие. – Вопрос, чьи? Одна из пуль явно была пущена в мою голову.

– Возможно, случайность? – предположил поручик, разглядывая изуродованную шляпу.

– Случайность то, что она в нее не попала.

– Ваше высокоблагородие, – обратился ко мне тот самый вахмистр, повествовавший вчера на барже о схватке Вольги Святославовича с басурманами. – Что прикажете делать с ранеными и убитыми?

– Раненых перевязать, – скомандовал я, – убитых в реку.

– Быть может, схоронить? – неуверенно начал гусар.

– Мне неизвестен татарский похоронный обряд. Вам, думаю, тоже, – отрезал я. – А подкармливать здешнее зверье человечиной я не намерен. В реку! Ржевский, наших похорони здесь. Везти их по такой жаре до ближайшего города – последнее дело. Сверху насыпьте побольше камней. Выставь посты да пошли кого-нибудь проверить барку.

– Да что с ней станется! Вон они, красавцы, угребли на середину реки. Все как полагается.

* * *

Полдня пути прошло без приключений. Потрепанные гусары зализывали раны, мадам Орлова принимала деятельное участие в перевязках, похоже, нисколько не смущаясь ни кровью, ни искаженными болью лицами солдат. Я был благодарен ей за помощь, и, надо сказать, присутствие на нашем плавучем лазарете женщины, а уж тем более столь красивой женщины, весьма дисциплинировало раненых бойцов. К великому сожалению, лишь трое из них могли продолжать путь дальше, раны же остальных требовали скорейшего медицинского вмешательства, невозможного в наших условиях.

Ближе к полудню на высоких волжских кручах показались купола церквей уездного города с романтическим названием Туров. Лет сто тому назад, в годы разинской вольницы, Туров лишился своих деревянных крепостных стен, сожженных пожаром, и теперь, в предчувствии нашествия нового супостата, пытался наверстать упущенное время и вновь превратиться в крепость. Судя по тому, что я мог видеть с реки, это удавалось ему весьма условно. Стоило Пугачеву переправиться выше или ниже по течению, и обращенные к Волге наспех возведенные укрепления не представляли бы для него никакой опасности.

Мы пришвартовались у пирса, на котором дежурили два воинственных старца с алебардами, и я, взяв с собой Ислентьева и велев Питеру заняться погрузкой провианта на баржу, отправился объясняться с городскими властями.

– Помилосердствуйте! – взывал к моей совести седовласый капитан, командир местного гарнизона. – Ваше высокородие, господин городничий, хоть вы ему скажите, город-то с чем останется?! Я ж эту охотницкую команду с бору по сосенке набирал. У нас же сил, тьфу, три пушчонки, с которыми еще царь Петр на шведов ходил, инвалидная рота да полусотня конных калмыков! А те еще бог весть куда повернут, коли недобрая разбойников пугачевских принесет. Вы же сами видите, господа, в округе неспокойно. – Он указывал на моего толмача, наводившего оторопь на местную публику окровавленной повязкой на голове.

Городничий только разводил руками, указ матушки-императрицы гласил однозначно четко: «Всемерно оказывать содействие безо всякого изъятия в средствах».

– Авось пронесет. Авось и не придет супостат.

В таких препирательствах прошло часа три, пока наконец провиант и фураж для нашей команды не был отпущен, пули и огненное зелье из арсенала выписаны, раненые гусары помещены в гошпиталию и два десятка местных «охотницких стрелков, егерскому бою обученных», готовы были поступить под начало командиру нашего конвоя. Удовлетворенные достигнутым результатом, мы откушали чем бог послал в дому городского головы и отправились к месту, отведенному нам для расквартирования.

Ржевский встречал нас у порога квартиры.

– Беда, господин премьер-майор, беда, – нервно начал он, теребя темляк своей сабли и явно не зная, куда девать руки.

Сердце мое опустилось вниз, как подводная лодка при приближении самолетов противника.

– Что случилось? – выпалил я.

– Миссис Редферн похитили.

– Как похитили?! – От волнения я чуть не стал заикаться. – Да ты понима...

Что ему следовало понимать, Ржевский так и не узнал. Я осекся, сознавая, что по-прежнему не могу добавить колоритных штрихов к портрету сердечной зазнобы бравого гусарского поручика.

– Господи, как Питеру-то сказать! – причитал он.

– Рассказывай толком, что произошло?

– Миссис Редферн попросила меня сопровождать ее в модную лавку, надеясь присмотреть себе новое платье... Сами понимаете, в пути...

– Да-да, продолжай.

Двух платьев, купленных по пути госпоже Орловой, для всякой женщины было действительно маловато.

– В лавке госпожа Редферн начала подбирать себе обнову, а я остался в сенях ждать ее. Тут вламывается какой-то невежа улан и давай на меня орать, что, дескать, я любовник его жены, что он этого так не оставит и что жена его сейчас там, у модистки, и он туда непременно войдет.

– Ну а ты?

– Я его, понятное дело, не пустил. Слово за слово, он обещал прислать сюда своих секундантов.

– Ну а дальше?

– Я стучусь к модистке – тишина. Толкаю дверь – она заперта. Выбиваю, заскакиваю: окно настежь, модистка сидит привязанная к стулу, рот заткнут какой-то тряпкой, а миссис Редферн и след простыл! Я девушку развязал, она говорит: примеряли платье, когда двое неизвестных заскочили через окно, ее чем-то по голове огрели и уволокли миссис Редферн. Я вот думаю, как бы это не наши ночные гости.

– Угу, – кивнул я, сжимая зубы и стараясь взять себя в руки. – Какого полка, говоришь, был улан?

– Поручик Санкт-Петербургского уланского.

– Ржевский, в гарнизоне этого захолустья нет никаких улан! А уж санкт-петербургских и подавно.

– Так, выходит, она с каким-то уланом сговорилась, – бледнея и сжимая кулаки, начал гусар. Похоже, сейчас в нем бушевала ревность, причем ревность двухголовая – одна голова угрызала его по поводу того, что англицкая красавица вообще предпочла кого-то другого, другая же терзала душу тем, что зазноба предпочла ему улана.

– Сговорилась, Ржевский, сговорилась, – отворачиваясь, чтобы не выдать своих чувств, бросил я. – И тебя и меня, как детей, провела. Но какова стерва!

– А Питеру что скажем? – явно мучимый запоздалыми угрызениями совести, вздохнул поручик.

– Оставь. Я сам с ним поговорю.

– Капитан, – как обычно, резвым аллюром вломился в мое сознание Лис. – Вы до Турова уже добрались?

– Добрались, – хмуро ответил я.

– Это хорошо. Тогда, если твои окна выходят на реку, можешь в него платком помахать, а я из своих кущарей полюбуюсь.

– Как-нибудь в другой раз. Поведай-ка мне, чьи это башибузуки здесь буянят?

– Мои, – радостно отозвался Лис. – Но не волнуйся, раз ты в Турове, мы город брать не будем.

– И на том спасибо. А скажи, вчера ночью на нас, часом, не твои люди наскочили?

– Не-а! Шо я, враг самому себе?! То Айберген-хан со своими нукерами развлекается. У него стволов не хватает, вот и ломится, куда ни попадя. Много вы вчера народу положили?

– В сумме человек тридцать, да десяток раненых, сюда сдали.

– Понятно. Теперь он, наверно, в степь уйдет. У него так, навскидку, десятка два всадников осталось. Но я не по этому поводу звоню. Я так понимаю, ты сегодня в городе ночуешь?

– Похоже на то.

– Вот и славно. Пойдешь вниз по реке в сторону Казани, увидишь утес.

– Здесь много утесов.

– Этот примечательный. Это не утес, это мыс, и если приглядеться, то даже не мыс, а недополуостров. Песню слышал, есть на Волге утес, чем-то диким порос? Так вот, это о нем. Его еще Разинским величают. Правда, здесь Разинских утесов до хрена, такое ощущение, будто батька-атаман только тем и занимался, шо шастал по утесам и думал на них думу.

– Чертовски интересное замечание, дальше что?

– А шо дальше? Как увидишь утес, ломись туда, будем там вместе думу думать, как тебе лучше у императора Петра III уединенцию получить.

– Хорошо. Да, вот еще, у меня есть к тебе просьба. Ты тут все равно без толку по округе носишься.

– Я не ношусь. Я в разведке.

– Бог с ней, с твоей разведкой! У меня Орлова сбежала с какими-то уланами. Возможно, поляками. Ты уж прихвати ее с собой, если вдруг встретишь.

– Да, шеф, ну ты даешь! – послышалось на канале после некоторой паузы. – Ладно, не томись, душа, сыщем твою дважды беглянку. Бу-га-га, Орлова сдернула с уланами!! Все, отбой. Усем пить спирт!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Все страны, что утратили легенды,

Обречены окоченеть навек.

Патрис де ла Тур дю Пен

Я уже битый час сидел на утесе, ожидая появления Лиса. Однако, кроме белок, носившихся по стволам корабельных сосен, да меня, здесь не было ни одной живой души. Оставляю на откуп попам вопрос, есть ли душа у белок, мне же до этого не было ровным счетом никакого дела.

Внизу, посреди раскинувшейся до горизонта реки, в ожидании моего сигнала стояла барка, и я почти чувствовал, как, напряженно глядя на Разинский утес, покусывает ус поручик Ржевский, как нервничает Редферн, вынужденный отпустить своего великовозрастного «дитятю» одного на встречу с непонятным «нашим человеком». Мне пришлось выдержать целую баталию, прежде чем отправиться сюда.

– Да как же вы один, батюшка? – убеждал меня Питер.

– Ничего, – отмахивался я, – справлюсь.

– Это опасно, – утверждал поручик. – Возьмите хоть пяток стрелков.

Я отрицательно мотал головой:

– У меня высочайшие инструкции.

– Я пойду с вами, господин премьер-майор, – стараясь подняться с лежанки под парусиновым навесом, настаивал Ислентьев. – Куда же вы без толмача.

– Господин штаб-ротмистр, – командным тоном заявлял я, – вам след лежать. Сотрясение мозга не шутка, ваши головокружения недобрый знак. В ближайшую пару недель вам вообще лучше не подниматься. А без толмача я обойдусь, наш человек владеет французским.

Нелегкая носила «нашего человека» бог весть где, и я уныло ходил по краю утеса, надеясь, что бродящий силуэт заметен с воды. Пейзаж был великолепен, но тосклив, и моя рука уже потянулась к символу веры, чтобы вызвать Лиса, когда экстренный выпуск новостей развеял скуку ожидания.

– Прибыл по вашему зову, матушка-государыня, – раздался на канале связи властный мужской голос весьма приятного тембра.

– Не называй меня матушкой, чай, люди не слышат. А наедине, душа моя, тебе это не приличествует. Скажи-ка мне лучше, готовы ли списки господ офицеров, кои в масонских ложах состоять имеют?

– Готовы, Катенька.

Ба, да это же сам князь Потемкин Таврический, человек и броненосец. Правда, еще не князь и не Таврический, но, судя по известной мне практике чинопроизводства, здесь это просто дело десяти минут.

– Как характеризуются по службе?

– Всяко. Масонская премудрость в бою таланта не прибавляет.

– Подготовь мне дела их, лично просмотреть желаю. А что с ассамблеей вольных каменщиков слышно?

– Так ведь, Катя, Калиостро, который на ассамблею председателем был зван, из столицы сквозанул, аж пятки засверкали. А Елагин с Рейхелем благодаря мудрым советам, коими мы их через верных людей потчевали, друг с другом так расплевались, что дело чуть до дуэли не дошло. Насилу разняли.

– А все ли ложи на ассамблее присутствовали?

– Да в том-то и дело, что не все. Пять лож от участия в сей постыдной комедии отказались, не желая в угоду чьим-то амбициям сворачивать с пути истинного знания. А вот еще прошение от мастера стула ложи «Клио», отставного полковника Нетишицкого.

– Что пишет?

– Пишет, что, разочаровавшись в масонских мистериях и поиске тайных знаний, желает он ложу распустить, а для пользы Отечества ищет открыть клоб, в коем бы достойные люди благородного звания могли бы благотворительностью, совместным увеселением и разумным исканием сообща приумножать свои деяния. Пишет, что куплен для устройства сего клоба у бывшего англицкого банкира Гарнера дом на Галерной улице и что за счастье он имел бы первым членом и покровителем вас, ваше величество, видеть, – иронично завершил Потемкин.

– Ты зря, Гришаня, насмехаешься. Мысль здравая, и для других масонов, пожалуй, что месмеровский магнит будет. Быть ли мне шефом тому клобу, я еще поразмыслю, но по-свойски доведи, что сию идею приняла благосклонно. И вот что еще, разузнай, правда ли сей полковник с масонством решил порвать или же какую каверзу удумал.

– Навряд, Кать. Преданный тебе секретарь его передал письмо, кое тот от аглицкого великого магистра получил. Там англичанин полковника по всей матери кроет за то, что он не желает в общую дуду дудеть и хочет искать свою тропку.

Вот и выпалила та самая винтовка, которую в первом акте на стену вешают. Не зря меня, видать, Баренс к Нетишицкому с письмецом посылал. Знал, выходит, кому оно в самом деле предназначается. Лишь бы не выяснили, кто именно господину полковнику пакет доставил. Незачем мне свое честное имя «пачкать» связью с масонами.

– Хорошо, свет мой, будем считать, что со здешними масонами на первых порах разобрались. Теперь курляндцы остались.

– А с ними-то что?

– Так ведь Калиостро с супругой... да-да, с супругой, и неча так глядеть, все про тебя, охальника, знаю... обратно в Митаву подались. Ему тамошнее масонское общество желает корону Курляндскую поднести. Чего, стервец, удумал! Я ему покажу корону! Жбан ему пивной на голову посадить велю вместо короны!.. Да, кстати, душа моя, все у тебя спросить собираюсь, да все как-то не с руки: это ты людишек посылал графские покои почистить?

– Матушка-императрица!

– Не величай меня матушкой! И рожу не криви, знаю, что ты. А искал чего?

– По правде говоря, немало интересного там сыскалось.

– Ну-ну, Гриша, давай говори, не томи.

– Да чего там токмо не было! Письмо от герцога Браун-шведского господину фон Рейхелю; письмо от герцога Орлеанского действительному статскому советнику Елагину; от графа Сен-Жермен графу Григорию Орлову; от великого магистра Мальтийского рыцарского ордена цесаревичу Павлу... Ну, прям не человек, а какая-то почтмейстерская контора.

– И что же в письмах тех?

– Так ведь, ваше величество, тут как раз случился ваш новый флигель-адъютант и все дело поломал.

– Да, ловок шельма. За то и ценю.

– Ума б ему поболее, – недовольно буркнул Потемкин.

– Ты об его уме не пекись, он мне без надобности. Ловкость же и верность свою он мне на деле доказал. И, полагаю, еще докажет. А вот ты, душа моя, о бумагах графовых повинен был мне сообщить немедля.

– Да что докладывать-то? Писем у меня на руках не осталось, а граф в тот же вечер из Петербурга утек. Бумаги же его, полагаю, сей же час после обыска в пепел обратились. Камдил-то наверняка Калиостро рассказал, что воры похитить у него намеревались.

– Ладно, прощаю тебя. Да только, видит бог, не верю я, Гриша, что ты токмо за политическими депешами людишек на графову квартиру посылал. Признавайся, чего искал?

– Да Катя!

– И нечего катькать, а то я тебя не знаю. Ну, говори – что? Рецепт варки золота? Эликсир юности?

– Всяко было, – вздохнул сконфуженный Потемкин.

– Гриша! Ну, я понимаю Орлов, неуч-верхохват, но ты же в университете обучался, должен бы понимать: невозможно из свинца золото варить, хоть ты сам с головы до ног ртутью облейся! Бредни вся эта премудрость!

– А Кингстоншу-то омолодил!

– Омолодил, – грустно вздохнула Екатерина, – твоя правда. А ты бы, значит, хотел, чтобы и я омолодилась? Молчи, молчи, по глазам вижу, что хотел бы... Я и сама хотела бы, да и кто ж того не хочет! Но только странность одна имеется: я по всей Европе разведать велела о людях, коих Калиостро омолаживал. Так вот, все они, без изъятия, через год, от силы полтора, либо умирали от неведомых болезней, либо в уме повреждались.

– А вон Кингстонша жива-здоровехонька. Да хороша, как маков цвет.

– Так ведь и года еще не прошло с тех пор, как он ее молодой сделал. Поживем – увидим, что с ней станется. Пока же господин шарлатанов великий магистр пусть посидит в Митаве. Неча ему в столице воду мутить. Ладно, – вздохнула императрица, – совсем ты меня растревожил. Ступай, одна хочу побыть. После вернешься. И вот еще что, не забывай, Гриша, что ты Военной коллегии вице-президент, полки Суворову на Волгу снаряди лучшим образом, сам мне за них ответишь. Смотри, чтобы ни в чем недостатка не было. Да не тяни, отправляй поскорее. А теперь ступай.

Ветер продолжал шуметь в соснах, и белки, подозрительно глядя на меня своими круглыми черными глазками, носились вокруг, выскакивая порой чуть ли не из-под ног.

– О, капитан, насилу пробился, – раздался на канале связи жизнерадостный голос Лиса. – К тебе, шо в Дом советов, не дозвонишься! С кем это ты там болтал?

– Новости слушал, – отмахнулся я. – Где тебя носит? Я уже устал ждать.

– Ой, да нэ журыся, кумэ, усе будет пучком!

– Как? – непонимающе переспросил я.

– Каком к низу. У меня для тебя тоже новость есть. Идя навстречу многочисленным заявкам руководства, в качестве мелкого подхалимажа в честь долгожданной встречи я возвращаю вам портрет, в смысле оригинал.

– Лис, ты с утра ничего не пил? – подозрительно начал я.

– Не-а, – обнадежил меня мой напарник, – я с вечера еще не останавливался. Ну, это к делу не относится. Ты мне тетку импортную, одна штука, заказывал?

– Гм-м. – Я все никак не мог привыкнуть к лисовской манере излагать оперативную информацию. – Заказывал. Только она... гм-м... не импортная, а, как это у вас говорится, изготовлена на экспорт.

– То все мелочи. Так вот я тебе ее щас доставлю в подарочной упаковке.

– Это она?

– Она-она, все, как ты описывал. Девушка 90-60-90 ищет приключений на нижние девяносто. Так вот, здесь она их уже нашла.

– Точно она?

– Ты шо, меня за дурака держишь? – обиделся Лис. – Я ее спросил: как звать? Она – Лизавета. Я ей тогда: Камдила знаешь? Она говорит – знаю. Так шо не извольте сомневаться. Опять же, мужики с ней были, и один действительно в военной форме. Только не улан.

– Хорошо, давай тащи ее сюда.

Лис намеревался еще что-то сказать, но нашу беседу прервал какой-то натужный скрип, сдавленное кудахтанье, и на вершину утеса, взметывая целый фейерверк опавшей хвои, выползло нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся покосившимся от времени деревянным срубом на двух четырехпалых куриных лапах. Впрочем, лапы более напоминали страусиные в укороченном варианте, а еще точнее, мощные ходули какой-то доисторической птицы, название которой я никак не мог вспомнить.

Изба, едва не зацепив меня, добрела до самого обрыва и замерла, странно балансируя на одной ноге. «Сейчас вниз бросится, – ошалело глядя на бродячее строение, подумал я. – Это надо же, довели жилище!» Кто довел, я не успел уточнить. Небо вдруг локально потемнело, сосны изогнулись, и что-то темное со страшным свистом, напоминающим свист падающей авиабомбы, рухнуло с небес на камни. Я поспешил укрыться за соснами, не желая, чтобы это что-то случайно упало мне на голову. Однако, к моему удивлению, перед самой землей спускаемый аппарат резко затормозил, начисто игнорируя законы аэродинамики, и приземлился вполне мягко.

Пожилая леди, находившаяся в спускаемой капсуле, по-моему, мало переживала из-за негерметичности своего агрегата и колоссальной перегрузки, возникшей при столь стремительном спуске. Мадам ступила на земную твердь, откинула в сторону шест с пучком веток на конце и, уперев руки в боки, гневно обратилась к самоходной избе:

– Ну, и куда ты забрела, короед тебя заешь! А ну-ка повернись ко мне передом, к лесу задом, когда я с тобой разговариваю! – Строение оживленно закудахтало и начало переминаться с ноги на ногу. – Давай, давай, пошевеливайся! – командовала хозяйка халабуды. – Ты где, кстати, баню оставила? – Изба вновь оживленно закудахтала. – Ага, она тебя внизу дожидается, ей с утиными лапами по кручам карабкаться неудобно. А тебе, значит, удобно?! – Старуха гневно нахмурилась, но вдруг осеклась и начала нервно принюхиваться. – Чую-чую, человеческим духом пахнет. – Она вновь потянула носом воздух. – Не русским. Не хохляцким. Не татарским. Козья морда, даже не шотландским! Хотя не-ет, на шотландский немного похоже.

Последнее утверждение потрясло меня более всего увиденного. Вот уж не ожидал, что вот так, на нюх, можно определить слабую примесь шотландской крови.

– А ну выходи, кто бы ты ни был! – неожиданно мощно рявкнула «фея бродящего домика».

Она вновь вооружилась своим шестом и оскалила в недоброй ухмылке тридцать два отменных зуба, не оставлявших ни малейшего сомнения в ее плотоядности. «Элиссон Гросс» [4], – прошептал я про себя и, выступая из-за дерева, обнажил свои богемские стволы. Над утесом нависла тягостная пауза. Старая колдунья настороженно глядела на пистолеты. Я, не менее настороженно, ловил каждое ее движение, не имея ни малейшего представления, чего ждать в подобной ситуации от такой милой леди.

– Покачаюся, поваляюся, человечьего мяса поевши, – тихо начала старая ведьма, перехватывая поудобнее свою дубину и делая шаг в мою сторону.

Я вскинул один из пистолетов и нажал спусковой крючок. Шишка, свисавшая с ветки над головой старухи, разлетелась вдребезги, осыпая ее дождем коричневатых обломков. Элиссон Гросс остановилась.

– Стрелять будешь? – с каким-то отчаянием в голосе спросила она.

– Если не договоримся – обязательно, – заверил ее я. – Ладно, – она опустила метлу, – давай договариваться. Говори, зачем пришел?

– Прошу прощения, мэм, но я давно здесь стоял. Это вы, с позволения сказать, пришли.

– И то верно, – задумчиво произнесла колдунья, признавая правоту моих слов.

– Bay! – раздался возбужденно-радостный голос моего напарника. – Да никак Бабуся-ягуся! Какими судьбами, бабушка? – Лис возбужденно всплеснул руками, отпуская при этом влекомую за собой «девушку 90-60-90». Это было опрометчивое решение, несчастная тут же рухнула без чувств. Забыв обо всем, я бросился к ней на помощь. Казацкий атаман, похоже, не обратил на этот маневр ни малейшего внимания, всецело увлеченный негаданной встречей. – А я еще смотрю, что это за строение там внизу крякает?

– Крякает? А, не обращай внимания, – ответила Лису та, кого он называл Бабусей-ягусей. – Это моя баня в гору вскарабкаться не может.

– Шо, правда баня? Без балды? – Глаза оперативного сотрудника весело вспыхнули. – С горячей водой и березовыми вениками? С кваском?

– А как же, милок! Как же без них-то? Только оно, как добрый молодец приходит, сразу кулаком об стол: накорми его, напои, баньку истопи, спать положи... А чуть что не по их – враз пойдут все крушить, только щепы летят! А что б приветить бабусю – так этого не дождешься.

– Мадам, нема базару! Щас все тут станет, как лист перед травой.

– Какого базара? – не поняла его собеседница.

– Ой, да здесь никакого базара на полета верст вокруг. Но это ерунда. Ща мы вашу баньку в два пинка сюда затолкаем. У вас это, чан-самовар есть?

– Есть, – встрепенулась бабуся.

– Ну тогда чего воду в ступе молоть? Чай ваш, баранки наши. Ты, бабуля, за водой не слетаешь?

– Ой, не будем молоть, яхонтовый мой. Она ж тогда в воздух не поднимется! А за водой, это мы сейчас по-быстрому.

Я не вслушивался в беседу Лиса с местным фольклорным элементом. В состоянии полного ошаления я сидел над девушкой, находившейся в глубоком обмороке, и думал, какая нелегкая занесла ее в эти края. Ее действительно звали Елизаветой, и она действительно знала Вальдара Камдила, с той лишь разницей, что это была не Елизавета Орлова, а Елизавета Чедлэй, герцогиня Кингстон.

– ...Ну, так как еще может быть между земляками?

– А мы что, земляки?

– Бабуся, ну ты спрашиваешь! Ты ж под Миргородом стояла?

– Погоди, погоди, это там, где Диканька, что ли?

– Ну.

– Стояла, конечно.

– Так вот я с тех мест.

– Ой, голуба моя, касатик, – проговорила со всхлипами старушка. – До чего ж приятно в этих диких краях земляка встретить! Ой, да сейчас мигом самовар поставим, пир горой закатим.

Она кинулась поднимать свое спусковое устройство, годившееся, видимо, и на роль маломерного летательного аппарата. «Мадам» заскочила внутрь капсулы и собралась совсем уже было оттолкнуться от земли своим шестом, но, внезапно поймав меня взглядом, остановилась и, склонив голову набок, произнесла чуть ли не торжествующе:

– А девка-то у тебя, добрый молодец, помороченная.

– «Из-за острова на стяжень, – во всю мочь луженой глотки орал Лис, – на простор речной волны...»

Когда чай закончился, Сергей задумчиво поскреб затылок и, заявив, что встречу необходимо сполоснуть, умчался куда-то вниз по склону. Через полчаса он вернулся, волоча бутыль с прозрачной жидкостью, в которой, подобно золотым рыбкам в аквариуме, плавали стручки красного перца.

– Доставай, бабка, разносолы, – скомандовал Лис. – Понеслась душа по кочкам! – Затем, победно обведя общество взглядом, налил доверху пустые чайные чашки жидкостью из бутыли и предложил: – Ну что, вздрогнули?

И мы вздрогнули. Меня так дрожь не отпускала еще минут десять. Думаю, что и впредь, когда я буду вспоминать этот напиток, эффект наверняка повторится. По всей видимости, в спешке он спутал алкоголь, пригодный к принятию вовнутрь, с топливом для летательного аппарата Бабуси-ягуси. Сейчас Лис сидел, распоясавшись, и с явным удовольствием горланил удалые разбойные песни.

Пришедшая в себя Бетси Чедлэй сидела на ларе рядом со мной, то есть буквально вжавшись в меня, и глядела на все происходящее глазами круглыми, как у японцев в их собственных мультиках.

– «Выплывают расписные острогрудые челны», – вдохновенно выводил мой напарник.

Мощный гудок вроде тех, какими обмениваются при встрече пароходы, огласил округу. На глазах трезвеющий Лис осекся на полуслове и начал нашаривать рукоять лежавшей на скамье сабли.

– Что это было, бабуся?

– Ой, касатик, да ты не беспокойся, – замахала на него руками хозяйка, – не думай ничего плохого. Это гусли-самогуды, прах их побери. И ведь что обидно, все гусли как гусли, сидишь, бренчишь струнами, душу веселишь... у кого она, конечно, есть. А эти, будь они неладны, чуть песню услышат, давай гудеть, словно расшалившийся домовой в печной трубе.

– И много у тебя, бабуся, такого добра припасено?

– Да осталось еще кое-что с былых времен, – махнула рукой колдунья. – Вон, видишь, у порога сапоги валяются. Это не простые сапоги, семиверстные. Кто их наденет, семь верст одним махом пробежит.

– А почему только семь?

– Больше не выходит, подметки стираются. Или вот еще. – Она отогнула клюкой угол изрядно потертого коврика, на котором стоял стол.

На оборотной стороне ковра красовалась надпись «Самарканд». Одурманенный алкогольными парами, витавшими в избушке, я начал размышлять, что означает слово «арканд» и что он может сам, а что не сам.

– Это ковер-самолет, – сообщила колдунья, – но ведь что, шельмец, удумал: сам летает, метлой в избу не загонишь, а чуть кто чужой, бац на пол и... половичок половичком.

– Стеснительный, – посочувствовал Лис. Ковер под ногами слабо шевельнулся.

– Лежи уж, – прикрикнула на него бабуля. – Что еще? А вот, – она полезла на печь, – это, чтоб вы знали, меч-кладенец. – Старуха, с натугой кряхтя, вытащила нечто, завернутое в холстину.

– Положи, положи, родная, и не надрывайся, – поспешил ей на помощь Лис, подхватывая бабусю и ее сверток. – Ого! – с невольным почтением произнес он, принимая из рук леди бесценную поклажу. – Пуда два, не меньше.

– Ровно два пуда два фунта, – уточнила Баба-яга. Сережа трепетно положил сказочный меч на стол и начал разворачивать холстину. Оружие имело крайне неудобную литую бронзовую рукоять в странных выступах и впадинах и с парой трехглавых драконов на месте крестовины. Квадратный в сечении клинок имел три дюйма толщиной и сохранял ее от пяты до рубленного под прямым углом острия. Одним словом, что-то из тех мечей, какие любят изображать в руках у перекачанных дуболомов нерадивые иллюстраторы фантастических книг.

– Да, не про нас оружие. – Лис попробовал было взмахнуть мечом, но, решив не позориться, положил на место.

– Вот и все так кладут, – подытоживая увиденное, сообщила хранительница сокровищ. – Оттого и «кладенец» называется. Вот намедни, лет сто назад, заходил добрый молодец из шотландских краев, с Кощеем Бессмертным драться. Звали его странно. Не по-мужски – Дунькой. Кажись, Дунька Мак-Ладан... или Мак-Лапоть, точно не помню. Ему предлагала – не взял. А самого-то сабля, тьфу, мне вовсе не понравилась. Рукоять у нее длинная, оберучная. Я ему еще говорю: «Куда ж ты, голуба, на Кощея идешь, когда саблю в одной руке удержать не можешь?» А он в ответ: «Ты меня, старая, не учи, это не сабля, это кота...» Сейчас верно не скажу, но что-то про кота говорил. Ей уже, мол, две тысячи лет. Ее лично для меня выковали, хотя таких тогда еще и не делали вовсе...

Но, правда, что мудрить, Кощею он голову снес. Такое там началось! Все горит, взрывается. Кощеев дворец вдребезги, что стеклянный, искры во все стороны! В самого Дуньку молнии лупят... я от страху чуть из ступы не вывалилась. Проще уж было по старинке утку с зайцем ловить да иглу ломать. Эх, – Баба-яга горестно подперла подбородок рукой, – уходит времечко, мало нас осталось. Отовсюду нам гонения и притеснения. Хочу теперь за Урал-камень идти. Там, говорят, леса нехоженые, тропы нетоптаные. Да вот на тебе, в Вольгин-ров уперлась, не перейти тебе, не перелететь. – Она уронила на стол слезинку и вновь горестно вздохнула.

– Тю, – возмутился Лис, – ты шо, подруга? Тебе на ту сторону надо? Так я тебя вместе с барахлом на челнах мигом перекину. У меня ж в отряде все нашенские, что ж они, родной Бабе-яге не помогут? Да за милые веники!

– Ой, надежа-касатик, уж и не знаю, как и благодарить тебя!

– Благодарить, говоришь? Да об чем речь, какие же счеты между своими. Хотя... что ты там сказывала, мол, у Вальдара девка помороченная?

– А помороченная и есть. Чужое слово на нее положено, чужое имя ей дадено, чужая душа ее душу гложет.

– А могла бы ты, бабулечка, этот морок прочь отогнать?

– Дело нелегкое, – вздохнула ведьма. – Морок на ней сильный. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Попробую заклятием черно слово одолеть, да что из этого выйдет? – Она развела руками. – Да ты не бойся, девица-красавица, зла я тебе не причиню. Мы с тобой один хлеб ломали, теперь, почитай, как сестры родные.

Я взглянул на испуганную Бетси, на ее «сводную сестру», стараясь понять, что мне следует предпринять в этой ситуации.

– Ты, добрый молодец, дурного в голову не бери, мое слово крепкое. Ступайте-ка пока на двор, лесным духом подышите. Негоже вам видеть, что здесь делаться будет.

Мы вышли.

– Ну что, Вальдар, кто не рискует, тот не пьет шампанское?

– Судя по тому, что мы сегодня пили, риск – это не для нас, – огрызнулся я.

– Да нэ журись, кумэ. – Напарник положил руку мне на плечо. – Пройдуть годы, усэ наладится. Боишься, что Баба-яга слова своего не сдержит? Не бойся, это же Русь, здесь слово – закон. И никакие иные законы для Руси не писаны.

– Ладно, – махнул рукой я, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей. – Лучше расскажи, что у нас о Пугачеве слышно. Из окна доносились завывания колдуньи:

– Посреди Окиян-моря выходила туча грозная с буйными ветрами, что ветрами северными, подымалась метель со снегами, нагонялись волны на высок терем, вылетали орлы черны , на широк дол выходила красна девица, к горному студенцу...

– ...В душе Пугачев уже готов к переговорам. Его надо немного дожать, но этого я сделать не могу, не вызывая подозрений. Отправляться можем хоть сейчас, но, сам понимаешь, какая вожжа этому ядреному самодержцу под мантию попадет, никому не известно. Он сейчас лютует дико. Чувствует, что хвост прищемили. Я, конечно, подстрахую, но основная работа все-таки на тебе.

Я безмолвно смотрел на своего напарника. Да, мы были знакомы прежде. В самом начале моей институтской карьеры я видел эту высокую, худую, на редкость подвижную фигуру у себя на тренировках. Если не ошибаюсь, он учился работать с парными короткими мечами, только тогда лицо его было гладко выбритым, теперь же его украшали усы и борода. Но забыть этот хитрый взгляд и эту переносицу в форме латинской буквы S было невозможно.

– ...Умываю я красну девицу из загорного студенца ключевой водой; стираю я с красной девицы все узороки с призр-роками, отмахиваю я от красной девицы зловещих воронов с воронихами, с ворончатами; отгоняю от красной девицы ее заклятого врага, что того врага, что заронил призорокив в ее тело белое, в ее сердце ретивое, что того врага, что затмил очи ясны...

– Нет, – покачал головой я, – сегодня я с тобой не пойду. Надо дотащить конвой до Казани. Да там, считай, день-два. На круг дней пять выходит.

– Хорошо, я буду ждать тебя в степи за Казанью в полудне пути. Постарайся не задерживаться, не то батьку без меня родимчик хватит. Уйдет за Хвалынское море, ищи его потом!

Я кивнул.

– ...А буде кто покусится порушить мой заговор, ино ему провалиться в бездны преисподние, в яму угольную, а красной девице быть подобру-поздорову.

Как только отзвучали эти слова, над утесом повисла тишина. Мы с казачьим атаманом напряженно глядели на затворенную дверь избушки. Она все не открывалась и не открывалась. Наконец дверь тихо заскрипела, и на пороге появилась красная от напряжения Баба-яга.

– Хух, – сказала она, вытирая рукавом пот со лба. – Нет, голуби мои, так ничего не получится.

– Что с Бетси? – выпалил я.

– Спит, голуба сердешная. Впервые за многие и многие недели спит спокойно. Да только дело здесь не шутейное: смерть в ногах у нее сидит, того и гляди, к изголовью переберется. Одним заклинанием здесь не обойтись. Смерть на краткий миг обмануть можно, прогнать ее никому не удавалось.

– Так что же делать? Старуха пожала плечами:

– В домовину ей надо. Трижды на три дня.

– Это в гроб, что ли? – прошептал я.

– В него, касатик. Чтоб ни света белого, ни звука малого.

– Неужели нельзя иначе?

– Нельзя! – нахмурилась колдунья. – Из жизни в жизнь без смерти за сорок дней перешла. К себе обратно путь через смерть лежит: девять дней самый малый срок.

– Да ведь...

– Не умрет, – словно читая мои мысли, покачала головой ведьма. – Жар-цветок ваши слова слышал. Лада за вас слово молвила. Вы сердцем едино загадали – жива будет. Да вот только тебе, добрый молодец, от того прок малый.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Отпечатки перста Божия никогда не идентичны друг другу.

Станислав Ежи Леи

Бетси Чедлэй спала на печи, закутанная в одеяло. Судя по умиротворенному выражению ее лица, спала она действительно спокойно, как-то по-детски посапывая носом.

– Мадам, – обратился я к Бабе-яге, – надеюсь, что вы можете сотворить чудо. Когда Бетси проснется, я постараюсь убедить ее остаться с вами. Полагаю, она меня послушает. Но позвольте узнать...

Я замялся. Мне было известно, кто наложил чары на девушку, известно, во всяком случае, я подозревал, для чего было затеяно все это «омоложение»... Но каким образом удалось Калиостро сделать то, что он сделал?

Меня не оставляла мысль, что нам еще предстоит встретиться лицом к лицу, и подготовиться к предстоящей встрече надлежало весьма тщательно. Уж больно непрост был мой предстоящий противник. Но, как говорится, цель и фигуранты преступления были установлены, теперь следствию осталось выяснить способ его совершения. А дальше, полагаю, его сиятельство ожидали множественные разочарования в жизни, возможно даже несовместимые с оной.

Однако спрашивать колдунью о методах ее работы, пусть даже не ее, а, так сказать, коллеги, было, по-видимому, не слишком разумно. Кто же станет делиться секретами фирмы с первым встречным?

– Мой друг хочет узнать, – видя мое замешательство, вклинился в разговор Лис, – что за злой колдун нашу красну девицу зачаровал и какого рожна ему это было нужно?

– Ну, какого рожна надо было, я сказать не могу, – развела руками Яга, – а вот образ чародея неведомого, если хотите, я вам выведу.

– Было бы очень любезно с вашей стороны.

– Ну, касатики, это я мигом. – Старуха суетливо подскочила к столу. – Где тут оно у нас? – Она вытащила блюдце из-под одной из чашек и посмотрела его на свет. – Не оно... Тоже не оно, – отставила она в сторону второе блюдце. – А вот и оно! – Бабуся-ягуся поставила посреди стола блюдце, на мой взгляд, ничем не отличавшееся от своих собратьев. Простенькое такое блюдечко с голубой каемочкой. – Так, это есть. Теперь... Где ж фрукта-то? А! – Бабуся подняла вверх палец. – Вспомнила! – Она подняла крышку ларя, на котором за чаем сидели мы с Бетси, и углубилась в изучение его содержимого. – Кстати, если интересуетесь, – она вытащила из ларя пару вставных челюстей, на мой взгляд, вполне обычных, хотя и несколько крупноватых, – зубы-самоеды, есть вот еще путы-самовязы...

– Бабусь, не отвлекайся, – попросил, улыбаясь, Лис. – Все эти папиросы-самокрутки оставим до следующего раза.

– Да-да, касатик. Вот оно, мое пригожее, вот оно, мое славное. – С этими словами пожилая леди извлекла из забитого волшебным хламом ларя крупное желтое яблоко, прекрасно сохранившееся, несмотря на такой странный способ хранения. Закрыв крышку, она положила яблоко на блюдечко и заговорила нараспев, слегка подвывая: – Яблочко золотое, чистым соком налитое, прокатись-пройдись по кругу, все поведай мне, как другу, что было да как оно было, где бы оно ни было. Выведи мне злого ворога, наложившего мороки тяжкие на красну девицу.

Послушное заклинанию яблоко завертелось на блюдце, словно стирая белую глазурь со сверхплоского экрана его донышка.

– Мелковата посуда, – вздохнул Лис. – На Западе, бабуся, в таких случаях уже давно блюдами для торта пользуются.

– Ну уж прости, родимый, – развела руками Баба-яга, – чем богаты, тем и рады.

На экране разворачивалось действие. Малюсенький Калиостро сопровождал в уединенную башню старинного замка величественную, богато одетую женщину, неуловимо похожую на Бетси. «Вернее было бы сказать, что Бетси похожа на нее», – подумал я, невольно ловя себя на мысли, что по-прежнему продолжаю думать о ней как о настоящей герцогине Кингстон.

– А шо, звука нет? – вмешался Лис.

Картинка сменилась другой: та самая дама в каком-то странно расслабленном состоянии восседала в глубоком кресле, безвольно уронив руки на подлокотники. Перед ней, испуская клубы разноцветного дыма, стояли восточные курильницы, у ног ее с блюдом тропических плодов в руках сидела девушка в длинном, до пят, темном одеянии с непроницаемо густой чадрой на лице. Вокруг горело множество свечей. Невозможно было определить, день там или ночь, поскольку в комнате не было ни одного окна. Дама что-то произносила, рот ее беззвучно открывался, и, хотя слов не было слышно, казалось, что говорит она словно во сне. Выражение ее лица оставалось неизменным и будто бы отсутствующим.

– Так чего, со звуком совсем никак? – не мог угомониться Лис. – Паршиво. Дедовская техника, вернее сказать – бабовская. Ладно, – он подсел ко мне, – посмотрим без звука.

Изображение на экране вновь сменилось. Граф Калиостро вел девушку в чадре по какому-то темному каменному тоннелю, едва направляя ее движение своей рукой. Мне показалось, что чадра непроницаема с обеих сторон и несчастная напрочь не видит, куда ступает. В конце концов тоннель закончился, и великий магистр со своей спутницей выбрались на освещенную солнцем поляну с полуразрушенным гротом «а-ля руина» из тех, что любят устанавливать в глубине дворцовых парков.

Он поставил девушку посреди поляны и рывком сорвал с нее чадру.

– Бетси, – прошептал я.

– Так ведь это же этот! – тыкая пальцем в блюдечко, возбужденно воскликнул Лис. – Ну, граф Радопи! Нет, какие-то другие болгарские сигареты. Ну, тот офицер, который с подругой твоей ехал. Вспомнил! Полковник гишпанской службы граф Феникс.

– Лис, ты ничего не путаешь? Это Калиостро. И он сейчас должен быть в Митаве, – всполошился я.

– Про Митаву вашу я ничего сказать не могу, а этот ТУ-134 заперт у бабки в баньке. А по поводу Калиостро тебе, Вальдар, конечно, виднее, но в подорожной черным по белому написано: граф Феникс с женой.

– Лис, он там один или с казаками?

– Ну да, с ребятами. Нешто я цельного полковника одного оставлю?

– Его надо скорее привести сюда, иначе он непременно сбежит.

– Ты шо, с головой поссорился? Куда он убежит?! Там туча казаков, шо им какой-то гишпанский граф!

– Я же говорю – это Калиостро! Ему казаков усыпить, что тебе тост сказать!

– Кроме шуток? То-то я смотрю, когда я за бутылем бегал, они у меня какие-то квелые ходили. Ну я и велел его в баньке запереть, от греха подальше, – засуетился Лис. – Тогда действительно спешить надо.

– Да не волнуйтесь вы так, яхонтовые мои! Не сбежит ваш пленник. Коль слова волшебного не знает, банька его нипочем не выпустит. Она же на добрых молодцев рассчитана, а этот-то что, тьфу, смотреть не на что. Куда ему из баньки-то выйти!

– А что за волшебные слова, милая? – возбужденно бросил Лис, стоя уже на пороге.

– Слова-то простые, да редкий добрый молодец до них своим умом доходит.

– Не томи, милая. Цигель, цигель, ай-лю-лю!

– Земной поклон тебе, бабусенька, за баньку. – Бабуля поясно поклонилась, едва не касаясь рукой пола. – Только вы уж, соколы мои, никому про те слова заветные не сказывайте, не то заговор менять придется.

– Звезда ты моя ясная. – Он чмокнул губами, изображая поцелуй. – Не скучай, мы скоро будем.

* * *

Богатырский храп оглашал округу. Казаки спали вповалку, казалось, сваленные сном на полуслове.

– Блин! – Лис обвел недоуменным взглядом картину морального разложения своего отряда и грязно выругался. – А подать сюда девицу, шамаханскую царицу. – Он пнул сапогом под ребра ближайшего к нему казака с картинным оселедцем и длинными усами, закинутыми за уши. Тот спал, держа в руках недопитую чарку с топливом для ступы, но, невзирая на полное отсутствие присутствия, ни одна капля драгоценного пойла не вылилась из емкости, зажатой в натренированной руке. Получив изрядный пинок под ребра, казак с явной натугой открыл один глаз и тут же опрокинул чарку себе в глотку. – Что у вас тут происходит, в дышло, в бога, в душу мать?! – набросился на него Лис.

– Ось бисова душа. – Сечевик, которому выпитое дало силу открыть и второй глаз, уставился на спящих товарищей. – Уси сплять, хай им грець! Пане атаманэ, та що це диется?!

– Шо диется? Казаков буди!

Мы с Лисом бросились к баньке, переминавшейся чуть поодаль на утиных лапах.

– Да я зараз, пане атаманэ, – неслось нам вслед, – тильки трохи того...

Что «того», узнавать нам было недосуг. Из бревенчатого строения доносились мерные тяжелые удары, словно кто-то всем весом своего тела с разбега пытался выбить дверь. С тем же успехом можно было таранить лбом Великую Китайскую стену.

– Эй, сиятельство! – крикнул, переходя на французский, Лис. – А ну, не балуй! Тоже мне, моду взял, казенные бани крушить. Это, может быть, единственная баня на всю округу. Я, можно сказать, из уважения к твоему титулу и званию тебя первым запустил. Мои хлопцы, почитай, вот уже две недели не мылись, а ты, вша тебя заешь, двери ломаешь! Хочешь выйти, так и скажи.

В маленьком банном окошке появилось изможденное лицо Калиостро. Насколько я мог понять, в приступе самообороны волшебная баня успела изрядно истопиться и температура внутри, должно быть, достигла критической величины.

– По-моему, я про эту баньку уже читал, – поскреб макушку Лис. – По-моему, Баба-яга в ней жарила добрых молодцев, которые не умели молвить доброго слова. Вальдар, тебе жареный Калиостро зачем-нибудь нужен?

– Нет.

– Тогда действуй, да поскорее.

Я забарабанил в оконце, стараясь привлечь к себе внимание обезумевшего от жара великого магистра:

– Монсеньор! Остановитесь немедленно!

Калиостро рухнул на лавку, явно обессиленный борьбой, и выдавил из себя по-итальянски, но не по-итальянски медленно:

– Это конец.

– Нет, это всего лишь двери. Запоминайте слова: «Земной поклон тебе, бабусенька, за баньку». И постарайтесь говорить без акцента, банька понимает только по-русски.

Спустя мгновение сраженный в неравной схватке с баней копт выпал из дверей на заботливо подставленные руки моего напарника.

– С легким паром, батюшка, – сладкозвучно пропел ему пан атаман. И продолжил далее, резко меняя в тоне: – А теперь слушай меня, Феникс недожаренный. У моего друга есть к тебе пара вопросов. Если ты будешь отвечать на них невнятно, на тебя снизойдет редкое счастье лично познакомиться с хозяйкой этой бани. Боюсь, она сегодня еще не ужинала.

– Мсье Вальдар, – взмолился граф, раскрасневшийся под цвет шаровар, которые носила добрая половина лисовского отряда. – Заберите меня отсюда, я умоляю вас. Вспомните, мой бальзам даровал вам выздоровление, когда вы лежали на яхте Элизабет Чедлэй на волосок от гибели.

– Я за тем сюда и пришел, – отрезал я. – Лис, займись пока своими казаками.

– А... Там еще свита, лакеи, камеристки – их куда девать?

– Пусть отправляются в Казань. Заберите у них все ценное, постращайте и отпустите, – командным, не терпящим возражения тоном произнес я.

– Есть, – включаясь в игру, козырнул Лис. – Как прикажете, ваше высокоблагородие. Эй, – он подозвал ближайшего казака, уже отметившего свое пробуждение порцией перцовки, – скачи в курень. У полона все ценное забрать, карету оставить. В карете одну лошадь, какую поплоше. Да гоните их в тычки в сторону Казани.

– Лис, – обратился я, – там должна быть такая юная девушка лет семнадцати, зовут Вирджиния. Вы уж с ней помягче. И коней, будь добр, все-таки оставь.

– Все слышал? – гаркнул на своего подчиненного Лис. – Тогда давай, дуй ветром.

– Пойдемте, граф, погуляем. – Я взял Калиостро под локоть. – У нас есть о чем поговорить.

Калиостро подозрительно посмотрел на меня:

– Однако я вас недооценил.

– Ничего, бывает, – махнул рукой я.

– Это ваш отряд? – вновь задал вопрос граф Феникс.

– В каком-то смысле да.

– Я не могу понять, кто вы есть на самом деле? Вы шпион?

– Это не важно. Речь все равно пойдет о другом.

– О чем же?

– О вас, дорогой граф. С момента нашей первой встречи я узнал о вас много странных вещей, которые, вероятно, интересовали бы меня исключительно в качестве курьеза, но теперь они вплотную коснулись моей личной жизни.

– Вот как, – усмехнулся Калиостро, уже вполне взявший себя в руки. – И что же это?

– Сейчас расскажу, – кивнул я. – Давайте так, сначала буду говорить я, а потом вы. И, пожалуйста, без утайки. Вы же сами прекрасно понимаете, я скажу не все, что знаю, и если что-то из того, что скажете вы, не будет соответствовать тому, что мне известно, поверьте, участь ваша будет горька.

Итак, я оставлю в стороне ваши масонские похождения, они интересуют меня в малой степени. Разве что ваша связь с фон Рейхелем, за спиной которого здесь стоит Панин, а по ту сторону Балтики император Фридрих. У всех у них навязчивая идея поменять на троне слишком самостоятельную Екатерину на туповатого, страдающего мистицизмом царевича Павла.

– Если вы действительно собираетесь остаться в России, не забывайте, что это ваш будущий император.

– Я же сказал, мне это не интересно. Занятно другое. В какой-то момент планы этой троицы совпали с вашими. Заметьте, именно совпали. И вы решили помочь сим малопочтенным господам поменять действующую императрицу на ее омоложенный макет.

– Вы так считаете?

– Я видел двойники Фике у вас во флигеле.

– Ну и что?

– Ровным счетом ничего. Как и прибытие практически вместе с вами в Петербург омоложенной герцогини Кингстон. Но если вы забыли, граф, я вынужден вам напомнить, что герцогиня Кингстон до омоложения и после него – это две разные женщины. Именно эту судьбу вы уготовили и императрице.

– Вы так думаете? – Калиостро удивленно поднял брови.

– Нет, я это знаю. И заметьте, я могу это доказать. А еще я могу вам напомнить о некой заброшенной башне в Средней Франции. Точнее, о подземелье под ней. – Магистр остановился, будто пораженный молнией. – Я вижу, вы вспомнили.

– Это она вам сказала? – бледнея, выдавил из себя «граф Феникс».

– Нет, к сожалению, она мне не могла этого сказать. Но не один вы, ваше сиятельство, накоротке с духами и умеете заглядывать в прошлое. Вероятнее всего, дело обстояло следующим образом: вы познакомились с Бетси Чедлэй, точнее, тогда Бетси Геруэй, во время ее путешествия по Европе и быстро стали ее доверенным лицом, не так ли?

– Так, – не сводя с меня настороженных глаз, кивнул собеседник.

– Не буду утверждать, что вы помогли ей женить на себе престарелого герцога Кингстона. Не буду утверждать, что вы помогли ему скорее отправиться в лучший мир, хотя, надо сказать, во время кончины престарелого герцога вы были в Англии. Я проверял. Но вот завещание, оставляющее все Элизабет Чедлэй, наверняка ваших рук дело. Поправьте меня, если я не прав.

– Да, – усмехнулся Калиостро, – пришлось немного поработать нотариусом. Но вот дальнейшая выходка Элизабет с ее первым мужем – это уже все дело ее собственных рук. Поверьте, она была ангельски красивой, жадной, склочной стертой. В омоложенном варианте Бетси Чедлэй куда как лучше.

– Быть может. Но Элизабет Чедлэй. А бедная девушка, которую вы лишили самое себя, которую вы томили сорок дней в подземелье, одурманивая тайными снадобьями, погружая ее в чужую жизнь, в чужие воспоминания, о ней вы подумали? Вы же знаете, что все так называемые омоложенные жертвы умирают или сходят с ума через год, от силы полтора.

– Процесс несовершенен. Сами понимаете, путь знаний тернист, но это путь, и его необходимо пройти. А девушка, – он вновь усмехнулся, – я обещал ей, что через сорок дней преданной службы я сделаю ее сказочно богатой. Элизабет же я обещал, что спустя сорок дней она вновь будет такова, как на портрете, сделанном в ее двадцать лет. По сути, я не обманул ни одну из них. Поверьте, юная Екатерина-Фике вполне была бы счастлива замужем за Григорием Орловым, если бы не ваша шпага и не происки нового фаворита императрицы.

– Здесь вы просчитались, это я вам говорю абсолютно точно.

– Вероятно, вы правы, – вздохнул Калиостро. – Я чувствовал что-то подобное. Был миг, когда следовало повернуть, и я пропустил его. Азарт большой игры пьянит сильнее, чем любое тайное снадобье. Ты упиваешься победой, постоянной и непременной победой, но потом... потом бывает страшно оглянуться назад. Однако есть тот, кто видит все. И его не обмануть даже мне. В день, когда я так скоропалительно покинул Санкт-Петербург, я видел вещий сон...

Из темноты, из полного мрака явилась фигура, окруженная ярким сиянием. Я знал, кто это. Это был мой учитель, наставник в магической мудрости Альтотас. Старец гневно посмотрел и сказал: «Граф, взгляните в свое сердце. Вспомните свои деяния. И только если сочтете, что ни одно из них не было продиктовано корыстью, тщеславием, гордостью или властолюбием, только тогда их продолжайте. Я говорю, – продолжил Альтотас, – от имени всех тех, чьим попечением вложена в вас та магическая сила, которой вы обладаете. Граф Калиостро, не увлекайтесь честолюбием, не участвуйте в интригах политических или корыстных, не дурачьте бедных глупцов, ища себе дешевой славы. Надейтесь только на Того, чье Царство – сила и слава, не губите себя. Прошу вас, послушайтесь».

Я хотел было возразить, что все действия мои направлены на благо бедному люду, что, дурача пустоголовых вельмож, я вношу в мир естественный порядок, но старец исчез. Оторопь моя прошла, и я решил проверить, не оставила ли меня моя сила. Я велел свече на комоде потухнуть – она потухла, велел загореться – она зажглась. Я было успокоился, но внезапно услышал звон, от которого проснулся. Моя шпага лежала на полу, сломанная пополам, и конец ее указывал в том направлении, в котором ускакали вы. Это был знак. Я понял, что мне необходимо ехать сюда. Все это было предначертано. Хотя, признаться, я не слишком рад нашей встрече. Я недооценил вас, очень недооценил.

– Бывает, – махнул рукой я. – Скажите, граф, вы можете снять заклятие с той девушки, вы можете вернуть ей прежнюю судьбу?

– Нет, это не в моих силах.

– Ну что ж, тогда наш разговор был содержательным, но прошел впустую. – Я развел руками. – Вашим замыслам не суждено сбыться, это вы сами понимаете. Для меня же вы бесполезны. Я отдам вас атаману, но в память о моем излечении, даю слово, он сохранит вам жизнь. Лишь один вопрос, надеюсь, он вас не затруднит. Как настоящее имя той, кого вы сделали Элизабет Чедлэй?

– Элен Фиц-Урс. Девушка из рода древнего, но обедневшего еще во времена Войны роз. Однако я сомневаюсь, что вам поможет знание ее имени. Это движение невозможно обратить вспять.

– А сие уже не ваша забота, – раздраженно отрезал я, видя, с каким безразличным спокойствием Калиостро ставит крест на судьбе своей невинной жертвы. – Лис, – окликнул я, – забирай Феникса, он твой пленник. Рекомендую тебе продать его мировому масонству. Да смотри не продешеви, за его голову немало отсыпать могут.

– Вот, буду я связываться с масонами! От их вареного золота волосы вылазят и зубы сами изо рта выпрыгивают. У меня получше мысль есть, – подходя совсем близко к Калиостро и кладя ему руку на плечо, сообщил Лис. – Я его, блин, к чародеям отвезу, к волхвам на перековку.

– Куда? – не понял я.

– На перековку. Ну, знаешь, молотом по... серпу.

– К каким еще волхвам? Каким молотом?

– Отвечаю по порядку. Молотом – пудовым. Волхвам – обычным. Из горной Венедии, что на Урал-камне. Они еще при князе Владимире туда уходить стали. А уж когда благодаря Батыю и иже с ним Православная церковь усилилась, им и подавно одна дорога в горную Венедию осталась. Это уже потом они словом колдовским вход в свой край запечатали, так что незванным туда не войдешь. Я пробовал, пустое дело. Чуть подходишь, ужас пробирает аж до костей, шагу ступить невозможно. Но сами они оттуда выходят: людей лечат, будущее предсказывают, погоду заклинают. Вот им Калиостро и подарим. Пусть себе на нем опыты ставят. Ну что – обратился он к Калиостро, – пошли, граф. Будешь хорошо себя вести, я попрошу волхвов не делать из тебя наглядное пособие.

Появление сигнального огня на барже приняли с воодушевлением.

– Я, наверно, пойду, – глядя, как барка снимается с якоря и направляется к берегу, заявил Лис. – Шо мне тут стовбычить? Не ровен час, пересечемся. Схожу лучше своих подгоню. Бабуле, опять же, надо помочь собраться – все через Волгу путь не близкий. За девицу не беспокойся, Ягуся за ней присмотрит. А как ты на тот берег переправишься, она уже вскоре и в себя придет. Если что, я позабочусь, чтобы твоя зазноба до Казани добралась, там ее как раз и слуги ждать будут...

– Да, спасибо, Лис, – как-то невпопад ответил я.

– Да ну, капитан, не грусти! Все обойдется. – Лис слегка пнул меня кулаком в плечо, желая вывести из состояния тоскливого оцепенения, в котором я находился после разговора с Бетси Чедлэй. Мне удалось уговорить ее на «операцию», но никогда еще с начала моего путешествия я не чувствовал себя таким разбитым и таким выжатым.

– Как! – встретил меня на барке возмущенный поручик Ржевский. – Ты там пил и не пригласил выпить нас! Разве друзья так поступают?!

– Что-то случилось? – глядя на мрачное выражение моего лица, перебил его Ислентьев. – На тебе лица нет.

– Все нормально, – покачал головой я. – Встреча прошла удачно. А сейчас мне просто надо отдохнуть.

Казань встречала нас шумом и цветастым многолюдством. На свой восточный манер она старательно пыталась походить на Петербург, что, впрочем, получалось у нее довольно слабо, и всякий раз соседство позднего барокко с тощими мусульманскими минаретами вызывало ощущение абсурда.

Мундирный чиновник в, окружении халатных, в смысле разодетых в халаты, восточных торговцев, зарегистрировавший на пирсе наше прибытие, пытался объяснить, как проще добраться до штаб-квартиры полковника Михельсона. Однако слова его тонули в многоголосом шуме халатников, наперебой пытавшихся всучить вновь прибывшим свои разномастные товары. Воздух оглашался криками «Якши», «Бакшиш бар» и тому подобной, дикой для европейского уха речью. Отчаявшийся перекричать купцов, чиновник безнадежно махнул рукой в сторону городских ворот, как бы давая понять, что там у нас появится шанс найти нормального проводника.

Расталкивая плечами неугомонных торговцев, мы с Ржевским шагали по пыльной дороге туда, где у древних ворот Казанского кремля виднелась полосатая будка городовой стражи. Пожалуй, я бы не отказался от экскурсии по Казани, особенно же меня интересовал Свияжск, крепость, по воле царя Ивана Грозного, возведенная и перевезенная сюда за много миль от первоначального места постройки. Я еще в детстве читал об этом чуде в «Истории фортификации» Креймса и теперь страстно желал увидеть его воочию.

Остановивший нас около ворот седой как лунь унтер козырнул незнакомым офицерам, осведомляясь о цели нашего прибытия, и, узнав, куда мы направляемся, поспешил прийти к нам на помощь. Он крикнул смену и повел нас цветастым лабиринтом, величаемым здесь городскими улицами. Это было очень кстати, ибо, насколько я знал восточные города, заблудиться в хитросплетении их улочек и закоулков было проще простого и, прямо скажем, не всякий заблудившийся находил когда-либо дорогу назад.

Михельсон принял нас радушно. Прочитав адресованный ему пакет, он удивленно поднял на меня свои по-детски голубые глаза и спросил с неподдельным изумлением:

– Как, господин премьер-майор, вы намерены отправиться дальше в степь без сопровождения?

– Такова воля государыни, – пожал плечами я.

– Но помилуйте, это действительно очень опасно! Навряд ли аксельбанты флигель-адъютанта спасут вас от расправы, если вы попадете в руки кого-либо из пугачевских атаманов.

– Разве у меня есть выбор? Я должен ехать в степь и выполнить данное мне поручение. Со мной надлежало отправиться толмачу, штаб-ротмистру Никите Ислентьеву, но он ранен в стычке с бандитами. Слава Богу, с его обязанностями вполне может справиться мой камердинер. Он вполне сносно владеет русским языком.

– Да, история. Знаете что, давайте поступим так: на днях в степь отправляется отряд поручика Державина, которому предписано изловить бунтовщика. Езжайте вместе с ним.

Я покачал головой:

– Это противоречит данному мне заданию.

Михельсон развел руками:

– Ну, как знаете. Но на сегодня вы мои гости, тем более что губернатор нынче дает бал в честь своего дня ангела и будет весьма расстроен, ежели узнает, что флигель-адъютант ее величества, прибыв в город, не пожелал остаться на праздник.

– Почту за честь, – кивнул я, понимая, что сегодня в степь соваться без толку, поскольку Лис меня там будет ждать только завтра.

– Располагайтесь, господа офицеры. – Он вызвал дежурного адъютанта. – Милейший, позаботьтесь о расквартировании конвоя. Да, чуть не забыл! Дорогой мой поручик, у меня к вам будет просьба личного свойства.

– Рад служить, ваше высокородие!

– Тут, господа, вот какой карамболь получается. Одной очень знатной и, заметьте, поручик, очень красивой даме, вдове графа фон Лимбург-Штирумского, необходимо добраться до имения, расположенного в семидесяти верстах отсюда. Сами понимаете, поручик, дать ей солдат из вверенных мне войск я не могу, а вы со своим отрядом формально пока не состоите под моим началом и вполне могли бы ее сопроводить.

На губах Ржевского явно обозначилась самодовольная улыбка коренного гусара:

– Ваше предложение мне весьма лестно, господин полковник. Я с превеликой радостью провожу вдову графа, как там его... к ней в имение. Особенно если она действительно так хороша, как вы говорите.

– Поручик! – Лицо Михельсона приняло притворно гневное выражение. Насколько я мог судить, в молодые годы сегодняшний полководец тоже служил в кавалерии.

– Простите мое любопытство, – вмешался я, – по-моему, сейчас не самое удачное время для разъездов. Что могло заставить столь знатную даму тащиться в такую даль?

– Понимаете, какое дело, двоюродный брат ее сиятельства граф Скарбек оставил по своей смерти имение равными долями ей и своему племяннику, молодому графу Скарбеку. Сейчас тот желает выкупить долю тетушки, вот она и решила посмотреть, что продает. У них там в Германии и слыхом не слыхивали о Пугачеве. Впрочем, у нас пока спокойно. Ну что, поручик, договорились?

– Всегда к вашим услугам, господин полковник! Особенно насчет дам.

Полковой оркестр играл мазурку. Привыкшие к подобному исполнению местные дамы и кавалеры умело вычленяли ритм из оглушительного каскада звуков и легко кружились по залу в свое немалое удовольствие. Губернатор, настроенный через заезжего флигель-адъютанта приобщиться к столичным новостям и тайнам придворной жизни, не отпускал меня от себя ни на шаг, потчуя все новыми блюдами местной кухни и требуя взамен все новых рассказов.

– Вот попробуйте губадью, дорогой мой, это необычайно вкусно. Внутри пирога слоями расположены кырт, ну, такой особый творог, рис, яйцо и мясо, и все это залито прекрасным топленым маслом. Попробуйте, пальчики оближете!

Действительно было вкусно, однако есть в количествах, навязываемых мне его превосходительством, было задачей не для среднего желудка.

Дворецкий губернатора, выполнявший роль церемониймейстера, судя по манере выкликать гостей, из бывших фельдфебелей, вошел в праздничную залу и рявкнул во всю мощь своих тренированных легких:

– Его сиятельство граф Александр Скарбек и ее светлость графиня Бетти фон Оберштайн-Пиннинберг.

При звуке первого имени мы с Ржевским повернули головы в сторону дверей, при звуке второго... При звуке второго в залу вошли носители этих громких титулов: неизвестный мне мужчина лет двадцати пяти в форме поручика Санкт-Петербургского уланского полка и... Господи, зачем одной женщине столько имен?! Елизавета Разумовская-Дараган-Орлова фон Оберштайн-Пиннинберг, она же, до недавнего времени, миссис Редферн.

Мой взгляд упал на Ржевского, стоявшего в кругу молодых офицеров. Можно было спорить, что сегодня он больше не сможет съесть ни кусочка. Рухнувшую от изумления челюсть пришлось бы поднимать с пола руками. Извинившись перед губернатором, я по длинной дуге отправился навстречу старой знакомой.

– Все нормально, поручик, – шепнул я, проходя мимо Ржевского, – все идет по плану. Не обращайте внимания.

– Ага, – кивнул поручик, глядя на мою бывшую кухарку взглядом с плаката «Водка и здоровье несовместимы!». Да, надо отдать должное, с момента нашего скоропостижного расставания девушка немало изменилась, да и платье, которое сейчас было надето на ней, вряд ли являлось тем самым, приобретенным в модной лавке города Турова.

Оркестр вновь заиграл что-то танцевальное.

– Сударыня, вы позволите пригласит вас? – спросил я, подходя к несостоявшейся императрице и склоняя голову в изысканном поклоне. В глазах Елизаветы мелькнуло замешательство, моментально сменившееся насмешливым азартом.

– Господин премьер-майор, никак не ожидала вас здесь видеть, – она подала мне руку, – но, признаться, рада. Очень рада.

Я мельком глянул на улана, стоявшего рядом с графиней: губы его подергивались, рука была засунута за лацкан уланского колета. «Наверняка у него там пистолет, – с досадой подумал я. – Интересно, сколько еще в этом зале господ, нащупывающих в данный момент рукояти спрятанного под одеждой оружия?»

Оркестр наяривал котильон. Взявшись за руки, мы с сиятельной графиней пошли по залу.

– Сударыня, всего несколько дней мы в разлуке, а вы опять успели выйти замуж и даже овдоветь. Примите мои соболезнования.

– Ну что вы, господин премьер-майор, это излишне. Титулы, которые вы сейчас слышали, достались мне от моего первого мужа Филиппа-Фердинанда, графа Лимбург-Штирумского, номинантного герцога Шлезвиг-Гольштейна и Гольштейн-Шадмбурга, князя Северной Фризии и Вагрии, наследника Гольдерна, графства Зутфен, господина Виш, Борколоэ, Темен и многое другое. Вы же знаете манеру этих германских князьков записывать себе в титул все имеющиеся в их владениях мызы.

Я кивнул.

– Ай-ай-ай! И когда, он умер?

– Признаться... давно о нем ничего не слышала. Возможно, он еще жив. Но вряд ли об этом известно в Казани. Да и кого в этом городе могут интересовать подобные мелочи.

– Вы правы, сударыня, – вздохнул я.

– Надеюсь, господин премьер-майор, у вас нет желания вспоминать сейчас здесь, на балу, о моем втором муже? Боюсь, вас не поймут, если вы вдруг решите заявить, что я графиня Орлова.

– Ну что вы! Как только такое могло прийти вам в вашу красивую головку? Я не буду говорить ни о том, что вы Елизавета Разумовская, ни о том, что вы жена графа Орлова-Чесменского. Правда, я могу сказать, что вы беглая жена моего камердинера – миссис Редферн.

– Не стоит, господин премьер-майор. Вряд ли вы успеете произнести эту фразу до конца. Однажды вам удалось увернуться от пули, направленной в голову, но тогда это была только одна пуля. Вы готовы отдать свою жизнь за сомнительное удовольствие узнать с того света о том, что меня арестовали? Хотя при чем тут я? Вы пытались оклеветать честную женщину, а какой-то мой слишком горячий поклонник решил, как бы это выразиться, не доводить дело до дуэли.

Мы смотрели, нежно улыбаясь, как будто готовые заключить друг друга в объятия.

– Вы мне угрожаете, сударыня?

– А вы бы чего хотели, сударь? Не знаю, быть может, вам доставляет странное удовольствие возить в роли кухарки законную наследницу императорского престола, но вряд ли это пристойно для меня. Поэтому, мой дорогой господин Камдил, для всех будет лучше, если наши дороги вновь разойдутся. И теперь, надеюсь, навсегда.

Я согласно склонил голову... «Конечно, навсегда. Тем более что завтра я с Редферном отправлюсь в степь к Пугачеву, а вы в сопровождении поручика Ржевского тоже отправитесь... Вопрос только – куда? Об этом я поручику поведаю чуть позже».

– Господин губернатор, господин полковник! – В залу, едва не сбив с ног дворецкого, влетел запыленный драгунский прапорщик, с трудом державшийся на ногах от усталости. – Сегодня утром отряд более трехсот сабель при двух пушках захватил Шатум-базар и, сбив заставу, ушел в степь.

– Чей отряд? – Лицо полковника Михельсона побледнело от ярости.

– Ваше высокородие, поручик Державин велел передать, что во главе отряда был граф Алексей Орлов. С ним его братья и множество офицеров.

– Проклятие! Откуда они здесь взялись?!

– Сударыня, как видите, я обещал отвезти вас к мужу и, невзирая на ваше сопротивление, все-таки выполнил обещанное. Так что послушайте моего совета, вам не стоит ехать в имение, отправляйтесь лучше вслед своему супругу. И, главное, не берите себе в Казани конвой.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Коса отточена и смерть груба, Но нет, не кончена моя судьба.

Элина Макропулос

Казань бурлила. Взрыв бомбы на бульваре в час воскресного гулянья не вызвал бы паники большей, чем сообщение о захвате Орловыми Шатум-базара и о дальнейшем выступлении его на соединение с разбойником Пугачом. Слухи, самые нелепые и невероятные, ширились по городу, превращая отряд мятежных братьев в многотысячную армию, а разгром команды поручика Державина из двадцати пяти драгун и шестисот ополченцев – едва ли не в крах войск, верных императрице. Обычная в таких случаях вещь. Господа обыватели с невиданной легкостью готовы были поверить самому невероятному, самому дикому слуху. Уже считалось едва ли не само собой разумеющимся, что вор и разбойник Емелька Пугачев – действительно чудом спасшийся законный государь всея Руси и что братья Орловы, известные своим геройством, действуя по уговору с ним, когда-то помогли государю бежать из рук коварной супруги. По тому же уговору остались при изменщице, демонстрируя ей свою верность и тем самым занимая ключевые посты у подножия трона, и вот теперь, по зову государя, они бросили ее без поддержки и вновь встали под знамена его величества, ведя с собой едва ли не большую часть российского войска.

Бегство людей из Казани достигло невиданных размеров. Все те, кто не был связан долгом службы, те, кто мог позволить себе купить хоть какую-то повозку, какого-то самого завалящего коня, спешили оставить город, опасаясь расправы буйного в гневе «императора». Что и говорить, стоило бы в эти дни появиться у окраины Казани самому пустяковому пугачевскому разъезду, и Казань бы пала. Пала бы, невзирая на все старания энергичного полковника Михельсона, демонстрировавшего едва живому от ужаса губернатору полную готовность Казани не только к обороне, но и к активным наступательным действиям. Напрасно отважнейший Иван Иванович сотрясал воздух не по-германски страстными речами, доказывая, что измена придворных, пусть даже самого высокого ранга, это всего лишь измена и не более того. В глазах губернатора Орловы были едва ли не полубогами, а Михельсон – вчерашним подполковником Санкт-Петербургского карабинерного полка, опытным офицером, но не более того. Слова его тратились впустую, не гася пожара, а лишь подливая масла в огонь.

В действительности же, как утверждали свидетели разгрома, дело в Шатум-базаре обстояло следующим образом. В этом городке, известном своей конной торговлей, после удачного боя с киргиз-кайсаками отдыхала команда поручика Державина. В воскресный день здесь началась ярмарка, кроме того, тут же был расположен сборный пункт волжского ополчения, а потому мало кто обратил внимание, что с самого утра в город верхом и на повозках съезжаются неизвестные, при саблях и карабинах, а некоторые даже и с пиками. Когда же с колокольни местной церкви ударил колокол, неурочным звоном тревожа люд, с возов, стоявших как раз напротив казармы внутренней стражи, полетело наземь сено, а под ним, закрепленные на импровизированных лафетах, таились до срока два артиллерийских орудия. На базарной площади послышались выстрелы. Всполошенные ими драгуны, расквартированные в казармах, бросились на улицу: их встретила картечь в упор. Судя по всему, Орловы спешили и потому не стали выискивать живых и добивать раненых. Они лишь разоружили оставшееся без командования ополчение и увели с собой в степь все пригнанные на ярмарку в Шатум-базар табуны. Впрочем, среди очевидцев находились такие, что утверждали, будто коней угнали не братья, а цыгане знаменитого на всю Россию орловского хора, примкнувшие к любимому хозяину где-то в пути. Так ли это было или нет, сказать трудно, да в общем-то и не имело особого смысла проверять сию курьезную информацию. И без того было ясно: какими бы мизерными ни были потери в Шатум-базаре, для армии Екатерины эта стычка обернулась грандиозным поражением. Все количество жертв исчислялось шестью убитыми и тремя десятками раненых. Людская молва похоронила сотни и безропотно отдала стратегическую инициативу Пугачеву.

Понятное дело, в создавшейся суматохе никто и не заметил, как в неизвестном направлении исчезла звезда прошлого бала графиня фон Оберштайн-Пиннинберг. Никому не было дела до заезжей графини, как, впрочем, и до ближайшего соседа.

– Проклятие! – Полковник Михельсон в неистовстве метался по своему кабинету, готовый, кажется, растерзать всякого подвернувшегося под руку. – Этот шельма губернатор настаивает, чтобы я вывел все войска в степь, оставив в городе лишь инвалидную команду. Он пытается выставить меня из города, чтобы иметь возможность сдать его разбойникам без боя. Он хочет лишить нас базы, принудить либо сдаться, изнурив войско бессмысленным дальним переходом, либо принять бой на крайне невыгодных позициях, не имея позади обеспеченного тыла.

Ближайшие помощники Михельсона, кавалерийский начальник полковник граф Меллин и подполковник Гагрин, возглавлявший пехоту, слушали командующего в полном молчании, готовые подписаться под каждым его словом. Допущенный на совещание благодаря своим флигель-адъютантским аксельбантам, я тоже благоразумно помалкивал, понимая, что стоит мне поведать храброму воину о цели моей поездки к Пугачеву, и вопрос об обороне Поволжья, не говоря уже о каких бы то ни было наступательных действиях, можно было бы считать закрытым. Когда высоким политикам приходит в голову светлая мысль в корне изменить ход войны, честным военачальникам остается лишь пустить себе пулю в лоб, чтобы впредь избежать объяснений о бессмысленно пролитой крови. А потому я молчал.

– Здравствуй, дорогой племянничек. – Голос моего дражайшего дяди звучал, как обычно, спокойно и насмешливо. – Как там у вас дела?

– Сказать «плохо» значит не сказать ничего.

– Да?! И что же у вас происходит?

– Орлов перешел Волгу и с отрядом движется на соединение с Пугачевым. Его дражайшая супруга ушла из-под нашей опеки и движется на соединение с ним. Казань в панике. Губернатор, похоже, всерьез подумывает, не присягнуть ли Пугачеву, а для пущей убедительности своей доброй воли готов подставить Михельсона с войском под полный разгром.

– Все это очень интересно, дорогой мой, – неспешно проговорил лорд Баренс с какой-то скрытой досадой. – Однако в твоих рассуждениях кроется одна большая ошибка: ты начал слишком близко воспринимать местные, причем в данном случае узкоместные, проблемы. До Михельсона и его войска, поверь мне, тебе нет никакого дела. До казанского губернатора тем более. Орловы и Дараган – куда как интереснее. Это в корне может изменить общую расстановку сил. Да, с Орловыми, похоже, Екатерина просчиталась. Как говорится, превратности метода.

– В каком смысле? – не понял я.

– В прямом, мой дорогой племянник. Не забывай, Екатерина – просвещенная государыня и хорошо изучила опыт своих предшественников. А потому она прекрасно знает, что оборотная сторона фаворитизма – поглощение фаворитом властителя, его вознесшего. В Византии, скажем, это был вполне обычный путь к трону. Чтобы избежать подобной неприятности, монарху необходимо время от времени отдавать фаворита на растерзание толпе, обвинив его во всех возможных грехах и тем самым отводя от себя угрозу вспышки накопившегося народного гнева.

Екатерина дарит щедро и возносит высоко, но никогда не забывает обрушить вчерашнего баловня судьбы в тот самый момент, когда несчастному кажется, что он уже ухватил бога за бороду. При этом государыня оставляет отвергнутому надежду на то, что все еще может измениться. Чем, в принципе, гарантирует лояльность оставленных фаворитов, среди которых иногда встречаются весьма полезные для государства люди. С Орловыми она немного опоздала. Совсем чуть-чуть. Они уже успели почувствовать себя вершителями судеб России, а вкус абсолютной власти – все равно что вкус крови для вампиров: единожды попробовав, остановиться невозможно. Отошли их Екатерина на год, на полгода раньше, они бы, пожалуй, сейчас спокойно жили, как подобает богатым вельможам, но теперь... Теперь вся их жизнь подчинена законам большой игры. А будет ли служить им для достижения цели Пугачев или же зеленые человечки с Марса, им, по большому счету, безразлично. Они уже сами по себе слишком крупные фигуры.

Но я хотел поговорить с тобой о другом. Меня интересует, куда надевались наши старые приятели герцогиня Кингстон и граф Калиостро? Насколько я понял, они тоже отправились по твоим следам. Я так. гляжу, в этом сезоне поездки на Волгу вообще популярны в петербургском высшем свете.

– Видит бог, это не моя заслуга, – парировал я колкость лорда Баренса. – Отвечаю по порядку. Герцогиня Кингстон или, точнее сказать, герцогиня Кингстон номер два, потому как при рождении обладательница этого титула получила имя не Элизабет Чедлэй, а Элен Фиц-Урс, находится на расколдовке или расколдовывании, не знаю, как правильно, в избушке Бабы-яги.

– Где?! – Удивление в голосе моего дяди не могли скрыть ни расстояния, ни общее для английских джентльменов правило ничему не удивляться.

– В избушке на курьих ножках. Есть тут такая избушка на курьих ножках, в ней живет Баба-яга. Так вот там сейчас находится миссис Элизабет Чедлэй с целью обратного превращения в мисс Элен Фиц-Урс.

На канале связи воцарилось молчание.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно, – произнес я с тайным злорадством оттого, что мне удалось шокировать невозмутимого дядю Джорджа. – Но это еще не все. Граф Калиостро, плененный отрядом нашего агента атамана Лиса, направляется, как мне было сказано, на перековку к венедским волхвам.

– Господи, час от часу не легче! А эти-то откуда взялись?

– Я так полагаю, они здесь уже давно. По словам Лиса, с раннехристианских времен.

– Да, занятный поворот. Хорошо бы знать, что из этого может выйти. Ну да ладно, поживем – увидим. Будь добр, по возможности информируй меня об их судьбе. И вот еще что, если не забыл, я до сих пор нахожусь на службе короляи понимаю, что Екатерина пытается подсунуть его величеству порченный товар и решить за его счет ряд своих проблем. По-хорошему, мне, как верному слуге английской короны и до сего дня весьма толковомудипломату, надлежало бы объяснить, что дураков в Форин Офисе не держат. Но Институт рекомендует не вмешиваться в ход событий, а потому я должен разработать вразумительное объяснение тому, что может произойти, когда выяснится, каких казаков мы экспортировали в колонии. Если, конечно, Пугачев вообще согласится туда плыть. Следовательно, будь добр, держи меня в курсе своих переговоров. В моих условиях обладание информацией может решить очень многое. Предупрежден – следовательно, вооружен.

– Хорошо, дядюшка. Все, что смогу.

– Благодарю тебя, мой дорогой.

Связь отключилась.

– Господин премьер-майор, вы сами видите, обстановка изменилась в корне. Вряд ли вам следует отправляться... – Михельсон посмотрел на своих помощников, словно оценивая, можно ли при них называть конечную точку моего путешествия. – Отправляться в лагерь к Пугачеву. Разбойник не сдастся. Сейчас он стал сильнее, чем когда-либо. Мне тут крайне не хватает опытных и отважных офицеров. Я дам вам отряд. Мы должны связать Орловых стычками и преследованием, не дав им соединиться с Пугачевым. А я же постараюсь оттянуть основные силы разбойников за собой и держать их в напряжении до той поры, пока подойдет Суворов.

Я покачал головой.

– Почел бы за честь, ваше высокоблагородие, но не имею такой возможности. Я обязан выполнить приказ государыни.

– Да, вы правы, друг мой, – с горечью в голосе произнес Михельсон. – Вы честный и благородный офицер. Но видит бог, здесь бы вы были полезны, а там ваша смерть станет еще одной бессмысленной жертвой. И все же храни вас Господь, господин премьер-майор. Отправляйтесь в путь, не смею вас задерживать.

Неповторима ночная степь. Невозможно описать многообразие ее пряных запахов, все эти шорохи, стрекотание, залитое светом нереально огромной полной луны. Мы с Редферном двигались сквозь высокие, не ведавшие покоса травы, уже сухие из-за палящего степного солнца, ехали не спеша, Радуясь ночной прохладе, то и дело вспугивая какую-то живность, буквально выскакивающую из-под копыт и уносящуюся вдаль с шумом, достойным крупного зверя.

– Але, капитан, ты там далеко?

– Вот спросил. – отозвался я. Откуда я знаю? Я же не вижу, где ты находишься.

– Я тут на кургане стовбычу, шо скифская баба, В смысле – мужик. Ты курган уже видишь?

Я начал всматриваться в горизонт, пытаясь разглядеть что-либо, способное сойти за курган. Слева впереди действительно маячила какая-то возвышенность. Я указал Питеру направление движения, и мы тронулись дальше навстречу нашему агенту.

– А, все, я вас вижу! – радостно завопил Лис. – Сейчас мы будем. У меня с собой два десятка казаков из моих. Официально мы тебя берем у полон. Они вас, сэр, уже видели, так что не боись, драки не будет. Я им растолковал, что мы тут, как говаривал атаман Бурнаш, не яблоками торгуем, а политику делаем. Поэтому относиться к вам будут с возможным почтением. Но, сам понимаешь, у меня в отряде восемь сотен и в каждой человек сто пятьдесят – двести. Не объяснять же всем, что ты у нас чрезвычайный и полномочный посол к едрене матери, то есть к ейному, в смысле к нашнему, батьке. Так что жди, сейчас будем.

– Хорошо, – согласился я, выключая связь и подгоняя шенкелями своего вороного жеребца.

Мы проехали еще несколько минут в полном молчании, слушая звуки ночной степи. Какая-то птица, всполошенная нашим появлением, крикнула резко и тревожно, словно спеша предупредить сестер о близкой опасности, я оглянулся, пытаясь рассмотреть нарушительницу спокойствия... Волосяной аркан с тихим змеиным шипением взвился из травы позади меня, и петля его, обхватив мне плечи, затянулась стремительно, как кольца удава.

«Й-и-и-и-ях-ха!» – разнеслось над степью. Жуткий пронзительный клич степняков-ордынцев, леденящий кровь своим первобытно-звериным звучанием. Я чуть замешкался, пытаясь понять, зачем нужен Лису такой экзотический способ моего пленения. Это промедление вполне бы могло погубить меня. Пятеро всадников на приземистых полудиких лошадках, в мохнатых остроконечных шапках, надвинутых по самые глаза, вынырнули из густых трав и, погоняя нагайками своих коней, понеслись в направлении, явно противоположном моему изначальному. Я вылетел из седла, как вылетает привязанный к дверной ручке зуб при соответствующем рывке, хотя густотравье слегка смягчило удар, моя спина сполна ощутила всю прелесть приземления и последующего, движения роли саней-волокуш.

В ту секунду, когда неизвестные всадники, заарканив свою добычу, погнали коней, спеша исчезнуть в ночной мгле, ехавший позади меня Питер, похоже, пришел к выводу, что все происходит не совсем так, как я ему обещал. Корректное пленение, о котором говорил Лис, явно не включало в себя ни арканов, ни столь экзотического способа перемещения по степи. Недолго думая, он завалился набок, а через секунду из-под брюха его лошади ударил выстрел. Разбойник, к луке седла которого был примотан аркан, взмахнул руками и откинулся в седле. Остальные тут же бросились врассыпную, еще ниже пригибаясь к конским холкам, чтобы по возможности уменьшить площадь мишени.

Это была всего лишь уловка: исчезнув из поля зрения моего меткого спутника, ордынцы развернут коней и, обойдя, атакуют с четырех сторон. Я знал это, но ничем не мог помочь Питеру. Мне самому приходилось уповать на его помощь. Я слышал, как с жутким воем бросились в контратаку степняки, но испугать Питера им было не под силу. Он мчался вслед за мной, не обращая внимания на преследователей. На мое счастье, легконогие гусарские лошади быстрее неприхотливых местных лошадок, и потому минуты три спустя я уже лежал на земле, едва переводя дыхание после своего короткого, но столь содержательного путешествия. Питер, с саблей в одной руке и пистолетом в другой, гарцевал около, готовясь принять, быть может, последний в своей жизни бой над телом поверженного господина.

Мерный стук множества копыт потряс землю. Возможно, к разбойникам шло подкрепление, но мне хотелось верить в лучшее.

– Это Лис, – прошептал я, теряя сознание.

– ...Э-э, атаман, это наш пленник. Пугач обещал за офицера десять ружей дать.

– Ты шо буровишь, чуркестан немытый! Я этого золотопогонника уже неделю пасу.

Не знаю, долго ли я был без сознания и долго ли длился спор над моим бренным телом, но видно было, что высокие договаривающиеся стороны уже готовы схватиться за сабли и довести друг друга до полного консенсуса. Поведя глазами из стороны в сторону, я увидел Редферна. Проинструктированный заранее, он без сопротивления сдал оружие примчавшемуся на звук выстрела Лису и теперь стоял, спешившись, в ожидании разрешения спора.

– Питер, – окликнул я. – Помоги встать. Камердинер бросился ко мне, помогая подняться и растягивая петлю аркана.

«Славно начинается моя дипломатическая миссия», – с досадой подумал я, опираясь на руку камердинера истараясь принять строго вертикальное положение. В голове мутилось, и земля коварно пыталась ускользнуть из-под ног.

– У-у, как все плохо, – пробормотал я себе под нос, делая небольшой шаг в сторону Лиса. – Господин атаман! Я – флигель-адъютант императрицы Екатерины, премьер-майор Вальдар Камдил. Следую в ставку Пугачева с пакетом от государыни. Передаю себя в ваши руки и поручаю вам свою судьбу, полагаясь на воинское благородство и военный обычай, – произнес я по-французски, давая знак Редферну переводить.

При этих словах я вытащил свою шпагу и протянул ее Лису. Сказать по правде, для того способа передвижения, каким странствовал я после падения с лошади, шпага не лучшая спутница. На том месте, где рукоять соприкасалась с бедром, я ожидал увидеть изрядных размеров синяк в форме этого злополучного эфеса. Но в целом это нисколько не снижало драматизма мизансцены.

– Ну шо, малахай нечесаный, съел? – Лис сложил пальцы в древнеязыческий знак, отпугивающий нечистую силу. – Накося, выкуси!

Собеседник Лиса, по всей видимости, старший среди нападавших, обвел взглядом казаков и, сочтя невозможным решать вопрос с позиции силы, зло выругавшись, развернул своего конька.

– Я тебя еще найду, песий сын! – выкрикнул он по-татарски.

– Давай-давай! Устанешь от жизни, обращайся, – напутствовал его Лис. – Ну шо, посол, залезай на кобылу, поехали посылаться. 

Как на Черный Терек ехали казаки, Ехали казаки, сорок тысяч лошадей. И покрылся берег, и покрылся берег Сотнями порубанных, пострелянных людей

во всю мощь своего зычного голоса выводил Лис.

– Эх, любо, братцы, любо, –

подхватывали за вожаком казаки, —

Любо, братцы, жить. С нашим атаманом Не приходится тужить.

Отряд шел по степи, оглашая окрестности зычной казачьей песней, словно давая понять, что всякому чужому, всякому неосторожному путнику следует убраться с дороги, едва заслышав ее, и не искушать судьбу, и так без труда поддающуюся искушению. «Любо, братцы, любо», – горланили казаки, и никому из них не было ровным счетом никакого дела до того, что на Черный Терек поедут в лучшем случае их дети, а то и внуки. Какая, к черту, разница! Зато как душевно.

– Ну и видок у тебя, капитан, – передал Лис, кидая косой взгляд. – Самый что ни на есть посольский.

Отсутствие зеркала освобождало меня от чересчур острых впечатлений и переживаний по поводу собственной внешности. Приходилось верить Лису на слово, тем более что боль от многочисленных ушибов, ссадин и царапин наводила на мысль, что мой напарник вовсе не преувеличивает свое впечатление.

– Ну ничего, – успокоил меня он. – Может, так оно и лучше. Жальче выглядишь.

– Неужели все так плохо? – мрачно спросил я.

– Мне не хочется тебя расстраивать, но с момента чудесного оживления у императора Петра Федоровича появилась дурная привычка вешать всех встречных офицеров. Где он этого набрался, ума не приложу, как-никак сам в прошлом хорунжий. Нет, конечно, есть шанс выжить, присягнув на верность государю, но, зная тебя, боюсь, что ты на такое не пойдешь.

– Не пойду, – согласился я. – Присяга – вещь священная.

– Ну это все условно. У нас с тобою здесь работа такая, что присягать можно, все равно как здороваться.

– Я офицер, и для меня это не условность. По приказу ее величества нашей королевы я командирован работать в Институт. Волею ее же я прислан сюда. Я и так сделал допущение, присягнув в этом мире императрице Екатерине, но более никому присягать не намерен. Офицерское слово чести нельзя давать кому попало и когда вздумается.

– Катись ты к черту. – неожиданно зло выругался Лис. – Фон-барон выискался.

На канале связи воцарилось молчание, длившееся довольно долго. Потом Лис вновь заговорил:

– Я тоже офицер... Из бывшего великого и могучего, навеки сплотившего. Ладно, оставим. Может, ты и прав, но наши шансы это не увеличивает. Могу тебе предложить другой трюк, слабенький, конечно, но авось сыграет. Скажи Пугачеву, что ты родом из Гольштейна.

– Зачем? – непонимающе поинтересовался я.

– Вальдар, ну ты серый, шо дым! Емелька же у нас кто – Петр III, в девичестве гольштинский принц. Вот он и делает вид, что жалует своих земляков. Во всяком случае, поволжских немцев наши практически не трогают. Будешь такой себе Вальдар фон Камдил. Шо, хреново? Напой ему песен, шо ты буквально у сестры его батюшки был любимый камер-паж... Не важно – что, главное, убедительно. Главное, чтобы он тебя выслушал, потому как с пьяных глаз может решить сначала повесить, а потом судить. Если же согласится выслушать, у тебя появляется шанс. В принципе, Пугачев вовсе не так уверен в своей немереной крути, как старается показать. За последние месяцы у него не было ни одной сколько-нибудь серьезной победы. А вот по холке ему в Оренбурге настучали так, что до сих пор чешется. – Опять же, жрать нечего, боеприпасов – поршинка за поршинкой гоняется с дубинкой. Со здешним людом не пожируешь, сами едят через раз. Вот и мечется, как блоха по загривку. Ну а тут еще из Польши Суворов подтягивается, от турок армия идет. В общем, жизнь у Емельян Иваныча безрадостная.

– Мне есть чем его порадовать, – криво усмехнулся я. – К нему переметнулись братья Орловы, и сейчас они движутся в его сторону где-то в этой же степи с отрядом в триста сабель при двух пушках, с обозом оружия, табунами коней и цыганским хором.

– М-да. – Лис нахмурился. – Куш немалый. Особенно хор. Вот веселуха начнется!

Лис замолчал.

– Я вижу, мысль о приходе нового подкрепления тебя отчего-то не слишком радует. Ну что ж, тогда тебя, может, обрадует сообщение о том, что жена Алексея Орлова, наследная великая княгиня Елизавета, так сказать, кузина твоего чудом спасшегося сюзерена, тоже сейчас где-то в этих местах и движется в том же направлении, что и мы.

– Господи. – Лис страдальчески возвел очи к небу. – Ну что за внеочередной съезд проклятием заклейменных! Сделай, пожалуйста, так, чтобы кто-нибудь из них не доехал. А если не сложно, чтобы не доехал никто. 

Им осталась доля Да казачья воля. Мне ж осталась черная Горючая земля. Эх, любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить! С нашим атаманом Не приходится тужить. 

Дворец «императора Петра III» не входил в число шедевров европейского зодчества. Впрочем, в число шедевров азиатского зодчества он тоже не входил. Даже самый пристальный взгляд не нашел бы отличия между этим дворцом и тривиальным постоялым двором, изрядно замусоренным и загаженным от долгого постоя «государевой свиты». То здесь, то там и во «дворцовом парке» валялись пьяные в виде «героическом» от обилия навешанного на себя оружия, но абсолютно неприглядном. Все это как-то не вязалось с теми сторожевыми разъездами, которые мы встречали в степи на подходе к ставке, и четко выставленными караулами у стен оной. Сам Пугачев, стриженный под горшок бородатый мужчина в немецком платье, подпоясанном золототканым кушаком, сидел за выскобленным столом и мрачным взглядом взирал на расстеленную перед ним штабную карту. Рядом на скамье сидел вислоусый казак с листом бумаги и пером в руках.

– Пиши, Мамай, мой указ. Отселя наступать будем. – Пугачев положил на карту пятерню, под которой вполне мог скрыться не только лагерь мятежников, но и средней руки уезд.

– Ваше величество. – В обеденную залу, где располагалось штабное помещение, заскочил вихрастый юноша с парой турецких пистолей за поясом. – Атаман Лис, то есть, я хотел сказать, вашего штаба генерал-поручик Закревский вернулся из степи с полоном.

Я удивленно посмотрел на Лиса.

– Это что, – обнадежил меня тот. – У нас тут полон двор выходцев с Катькиного двора. Чернышев есть, Орлов свой доморощенный, Панин, от сыночка родненького, у кровиночки, комары его заешь, приперся. Ничего, что в грамоте не силен, а его императорского высочества цесаревича учитель. Я вот – Закревский. А шо, красивое фамилиё. Радуйся, что не Мазепа.

– А-а, енерал-поручик! – Пугачев поднялся из-за стола, раскрывая объятия. На боку его блистала драгоценными каменьями персидская сильно изогнутая сабля, уж века два, наверное, украшавшая чей-то ковер. – Здорово, чертов сын! Где это тебя носило? Я без тебя тут в штабе, как без рук.

– За Волгу ходил, разведывал, что да как, – кланяясь, ответил Лис. – Рекогносцировка называется.

– Набрался ты по семинариям умных слов, да не до них сейчас, – мрачнея, произнес «государь». – Что там за Волгой?

– Суворов идет, батюшка. С ним сила великая.

– Велю составить, – Пугачев подпер кулаком свою лобастую голову, – листкрип к Суворову с повелением не идти войной на законного государя, но повернуть оружие своей армии супротив женки моей, самозванки.

– Мудро придумано, ваш личество, – согласно кивнул Лис, – ой как мудро! Да только тут одна закавыка есть. А ну как изменщик Михельсон не допустит гонцов ваших до Суворова? Он что волк по степу рыщет. Мы сейчас шли, его отрядов без счета. Кабы нас поменьше было, поди б, уж и не свиделись.

– И то верно. – Мрачнея еще более, Пугачев грохнул кулаком об стол. – Все пути-дороги немчина нам перекрывает. Изловлю вражину – велю конями рвать.

– Ваш личество, пущай пока Михельсон гуляет. Все равно ему далеко не уйти. А я вам тут покуда из степу гостинчик привез.

– Спасибо, Лис, уважил. – Император возложил длань на плечо своего генерал-поручика. – Подавай сюда свой гостинец. Давно уже зрю, что офицерика какого-то полоном приволок.

Лис сделал мне жест приблизиться.

– Стал бы я вас от великих дел из-за какого-то офицерика отвлекать, сам бы повесил. А то не просто офицерик, ваш личество, то флигель-адъютант супружницы вашей. Говорит, к вам шел.

– Гм. – Пугачев уставился на меня, оценивая мою внешность, словно обработанную газонокосилкой. – Здорово ты его отделал. Что ж, флигель-адъютанты у нас еще на суку не болтались. Зачем пожаловал? – по-прежнему ощупывая меня взглядом, осведомился «император».

Я смотрел на него с отсутствующим выражением лица, делая вид, что не понимаю ни единого слова, сказанного им.

– Он из голштинцев, ваш личество, по-русски ни бельмеса не разумеет, – ответил за меня Лис. – Велите, я с ним по-французски побеседую.

– Давай, енерал, – согласно кивнул лже-Петр, довольный тем, что Лис не предложил ему пообщаться со мной по-немецки. – Ты у нас языки превозмогши.

– Слушаюсь, ваш личество. – Лис склонил голову в поклоне.

Он повернулся ко мне:

– Вальдар, ну что ты отморозился? Государево величие очи застит? Говори что-нибудь, а я уж буду переводить.

– Как я буду говорить, когда считается, что я его не понимаю? Расскажи этому пижону, что меня зовут Вальдар Камдил и что у меня к нему пакет от императрицы.

– Ваш личество, он говорит, что зовут его Вальдар фон Камдил, что служит он вашей женке и от нее письмо вам привез.

– Опять письмо?! – грозно напыжившись, изрек Пугачев. – Снова небось пардону просить будет. Не бывать тому! Не будет ей моего пардона, пока не покается и, воле моей послушная, не согласится вновь со мною править!

Внимательно выслушав пламенную речь государя, Лис кивнул и начал переводить:

– Ну ты сам слышишь, шо этот государь морозит. Сам понимаешь, ему по крути выступить надо, хотя перед кем он здесь распинается, ума не приложу.

– Ты у него все-таки спроси, чего мне с пакетом делать. Я его что, зря через всю Россию вез?

– Тю! Мог бы мне его при первой нашей встрече отдать, все равно величество в грамоте, шо свинья в апельсинах. – Он повернулся к «государю». – Господин премьер-майор спрашивает, что ему делать с пакетом, который он вам доставил?

– Ладно уж, пусть дает, раз привез.

– Пусть не изволит волноваться, себе не оставлю.

Я начал расстегивать рубашку, где в специальном нагруднике, надетом на тело, хранился пакет, опечатанный красным воском императорских печатей.

– А еще господин офицер просит вам сказать, что мальчишкой имел счастье лицезреть вас в Голштинии на параде, который вы изволили принимать.

Мне пришлось скосить глаза в сторону, чтобы не выдать удивления по поводу вольности перевода. Взгляд мой пал на штабную карту, украшавшую стол. Не нужно было быть великим географом, чтобы опознать земли, на ней обозначенные. «Карта земель Мекленбург-Шверен и Мекленбург-Стрелец» – гласила крупная надпись. Я сделал вид, что мучительно пытаюсь расстегнуть нагрудник, стараясь скрыть предательскую улыбку. Не знаю уж, насколько это удалось, но спустя пару минут пакет перекочевал «в собственные руки».

– Свет тут нынче что-то плохой, – небрежно взяв депешу, брякнул «государь-император», – потом почитаю, когда свечей поболе принесут. Так говоришь, он меня в прежние дни во славе видел? – Пугачев исподлобья покосился на нежданного свидетеля своего величия. Понятное дело, все это было неприкрытой ложью, хотя бы потому, что ни он, ни я ни разу не были в Голштинии. – Что ж, истинно говорит али смерти избежать хочет, все одно. Коли хочет мне верой и правдой служить, пусть на верность присягнет. Тогда запишу его к тебе в отряд казаком, а уж коли выслужится, то, может, при штабе писарчуком оставлю.

– Вальдар, я тебя прошу, убавь свой гонор. Ты же видишь, монарх, так сказать, изрядно принял на грудь, а потому напрочь бескрышный. Он тебя повесит, что два пальца об асфальт. Ну если хочешь, можешь рассказать считалку хоть про Шалтай-Болтая, а я ему переведу как присягу. Ты только кивни согласно.

Я посмотрел на Пугачева, в своем маскарадном костюме пытавшегося изобразить гордое величие. Комок подступил к горлу от мысли о том, что сейчас может произойти, стоит мне отказаться. Комок стоял в горле, мешая дышать и не желая сглатываться. Я понимал, что Лис абсолютно прав и что подобной присяге грош цена, но все мое естество бунтовало против этого. Я бы умер от разрыва сердца раньше, чем смог наклонить голову. Я шагнул вперед, навстречу Пугачеву. Глаза его недобро зыркнули, и он схватился за эфес сабли.

– Нет, – четко произнес я по-русски.

– Ну ты кретин! – раздалось у меня в голове. – Ты что, не соображаешь, тебя же сейчас повесят! Что ты вытворяешь?!

– Лис, я потомок вестфольдских конунгов. Мой род существует уже более девятисот лет. Я не могу присягнуть этому шуту гороховому. Понимаешь, не могу.

– Не понимаю.

– Повесить негодяя! – прорычал сквозь зубы Пугачев. – Здесь же во дворе. Немедля.

Я четко развернулся на месте, щелкнув каблуками.

– Ну каков стервец! Мне бы таких поболе... – послышалось за моей спиной.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Настоящий честолюбец даже собственный эшафот рассматривает как макет пьедестала.

Талейран

Высокое дерево, произраставшее в углу двора, как видно, не раз выполняло малопочтенную роль виселицы. Толстая ветка, торчавшая из ствола почти под прямым углом, была отполирована частым трением об нее веревки и оттого смотрелась особо зловеще, напоминая своей обглоданностью о неминуемой смерти. Меня вывели на крыльцо, и шатавшиеся без дела по двору казаки и крестьяне, увидев очередного офицера в изодранном мундире, начали безмолвно, с ленивой скукой на лице кучковаться вокруг дерева в ожидании скорого зрелища.

– Тю, ты ба, уже хтось веревку спер! – услышал я чью-то неторопливую речь. – А поутру висела.

– То Петро потянул. Он кушак в карты продул, ему штаны перепоясать нечем было.

– А-а. – Первый говоривший закивал головой. – Тоды понятно. Ну ничего, ща Матвей Рванов придет, у него еще есть. А нет, так он ее с Петра вместе со штанами сдерет.

Судя по дружному хохоту окружающих, шутка имела успех.

– Тять, а тять! – К одному из говоривших подбежал мальчонка лет двенадцати. – А правду бают, что у мертвяков, когда их вешают, язык вываливается?

– А ты погоди чуток, ща этого хлыща повесят, сам увидишь.

Я отвернулся от говоривших. Не то чтобы при мысли о предстоящей гибели меня охватывал неумолимый ужас, леденящий тело и душу. Я готов был умереть достойно. Но, черт возьми, подобная беседа могла начисто отбить всякую охоту умирать! Когда все веселятся, отчего бы не повеселиться самому, и уж если доведется лечь на этом дворе, то, как подобает вестфольдингу: в бою, с оружием в руках. Мой заветный деренжер все еще находился в рукаве, подобно запасному тузу у записного картежника, а это, при удачном раскладе, давало шанс на один выстрел. Там, глядишь, дело дойдет до драки, и саблю раздобуду, дайте только дорваться. А пока меня с ней положат, я столько дел здесь наделаю, у валькирий от переноски трупов грыжа сделается.

– Рванов идет, Рванов идет, – послышалось шушуканье среди толпы.

Я покосился туда, откуда слышался говор. Человек, которого с затаенным ужасом оглашала толпа, действительно мог вызвать оторопь у кого угодно. Ростом примерно шести с половиной футов, он не казался слишком высоким. Ширина плеч и мощный торс скрадывали его гигантский рост. Густая черная борода, начинавшаяся у самых глаз, полностью скрывала щеки, а красная кумачовая повязка на манер пиратской закрывала лоб до черных нависших бровей. Однако нос Матвея Рванова был выставлен на всеобщее обозрение, и его вид не оставлял сомнений в происхождении прозвища. Вырванные напрочь ноздри прямо свидетельствовали о том, что прячут под собой борода и повязка – выжженные государевы клейма «вор», «разбойник», «душегуб». Палач шел через толпу, спешащую расступиться перед ним, неся на плече толстый чурбак длиной футов пять. Дойдя до дерева, он поставил свою ношу на землю и, поглядев вверх, туда, где должна была болтаться петля, укоризненно покачал головой. Затем в полном молчании развернулся и вновь пошел куда-то на задний двор через расступающуюся в суеверном ужасе толпу.

– Ну шо, капитан, веселишься? – Тон Лиса был безрадостен. – Будут какие-нибудь дельные предложения?

– В целом – нет. Думаю устроить на прощание небольшой салют, а там бог, храня корабли, да помилует нас.

– Ты ба! На стихи потянуло! Значит, еще не совсем спекся. Ладно, что ты называешь салютом?

– У меня в рукаве пистолет. Негусто, конечно, но для переполоха хватит.

– А лучше бы у тебя в рукаве пулемет был. Ну да, чем богаты... Я тоже о чем-то подобном думал. На институтском задании можно, конечно, поставить крест, но не отдавать же тебя на съедение за твой неизбывный аристократизм. Я Редферна твоего переодел и вооружил, затешется в толпу, в нужный момент свои пять копеек вставит. Мои казачки, опять же, подтянутся. Они уже погуляли, соображают туго. Крикну, что наших бьют, авось получится. Авось суматоха поднимется. Авось в суматохе выскочим. Авось потом в степи затеряемся. – Лис тоскливо вздохнул. – В общем, ударим могучей кучкой по русскому бунту, бессмысленному и беспощадному.

– Матвей возвращается, – донеслось до меня.

– Ну, значить, счас начнут.

– А как думаешь, – произнес первый голос, – будет этот офицерик в ногах валяться, у государя жизнь вымаливать али нет?

– Не-а, этот не будет. Гляди, как зыркает, что твой бирюк.

– А поспорим, что будет.

– И на че спорим?

– Да хоть на три щелчка.

– И то, давай.

– В общем, Вальдар, ты понял. Готовность номер раз – стреляем, нападаем, исчезаем, бог не фраер – правду видит. Повоюем.

Два дюжих казака, подхватив меня под руки, поволокли с крыльца. Я не сопротивлялся, позволяя подручным палача делать свое дело.

– Государь, – пронеслось по толпе, – государь. Пугачев все в том же германском платье, но теперь с головой, покрытой треуголкой пехотного образца, шитой серебряным галуном, вышел на крыльцо, окруженный группой таких же искателей приключений, символизирующих собой императорскую свиту. Он сделал знак, и ожидавший в стороне конюх поспешил подвести к нему мощного солового коня, скорее всего взятого из-под убитого кирасира. Вслед за ним на коней вскочили и придворные, которым вместе с «государем» надлежало проехать несколько шагов от крыльца до места казни.

Единственным, кажется, кого не заинтересовал торжественный выезд, был Матвей Рванов. Он не спеша проверил, ладно ли закреплена веревка, для верности подергав ее несколько раз; не шатается ли мой пьедестал, и так же молча, как делал все до этого, подпихнул меня к чурбаку, подставляя руку, чтобы помочь мне вскарабкаться наверх. Затем он вскарабкался следом, и мы оказались наверху колоды, тесно прижатые друг к другу. У меня возникло непреодолимое желание врезать бывшему каторжнику кулаком в промежность, поскольку стоять и ждать, ощущая, как скользит по горлу пеньковая веревка, обжигая, словно раскаленный железный обруч, было нестерпимо.

«Не спеши, – уговаривал я себя. – Сейчас Пугачев подъедет поближе. Стрелять надо в него, так больше шума. Еще немного. К чему волноваться, подъедет Лис, распределим цели...» Стараясь успокоиться, я поискал в толпе глазами Редферна. Он стоял неподалеку, держа в руках свой неизменный штуцер, и лицо его, обветренное за годы странствий, казалось фарфорово-белым. Губы Питера беззвучно двигались. «Наверно, молится», – подумал я, отводя глаза. Картина не успокаивала. Толпа расступилась, словно пресловутое библейское море, пропуская ко мне взлелеянного народной мечтой «императора» со свитой.

Лис, долженствующий выполнять при последней нашей беседе с его казачьим величеством роль толмача, держался чуть сзади самозванца, выбирая подходящий момент для начала атаки.

– Ну че, майор, не передумал? По-прежнему не желаешь мне присягать? – Рука Пугачева была гордо уперта в бок, и весь его вид должен был символизировать царственное величие. Но эта кирасирская лошадь, чересчур крупная для коренастой фигуры «государя», немецкое партикулярное платье, перепоясанное золотым кушаком, нелепая пехотная треуголка, персидская сабля на боку... Я не мог удержаться от невольной улыбки, сраженный карнавальным видом самозваного помазанника Божия.

– Гляди-ка, лыбится! – послышалось в толпе. Пугачев посмотрел на меня подозрительно, явно не понимая причину моей несвоевременной радости. ... – Ну-ка, енерал, переклади господину охфицеру мой вопрос. Да узнай, чей-то он щериться вздумал.

– Шеф, ну ты вопрос понял. А насчет улыбок, действительно, веди себя серьезнее, тебя все-таки вешают.

Я убрал улыбку с лица.

– Прости, Лис, но в этаком наряде твой император – настоящее пугало огородное. Пугач, да и только.

– Ваш личество, майор отвечает, что и рад бы присягнуть своему императору, но сие ему не позволяет сделать воинский долг. Он говорит, что ежели б дожил до дня, когда ваша женка покается и признает за вами главенство, он бы первым поспешил принять присягу вашему личеству. А насчет же улыбки, по его словам, воину не подобает умирать в слезах.

– Храбёр, храбёр. И бает складно. Но коли этому майору жизнь пощажу без присяги, то и другим, поди, придется ее оставлять, а сего допустить невозможно.

– Ваше величество, государь-надежа! – Питер Редферн, в казачьем кафтане окончательно превратившийся в Петра Реброва, пробился сквозь толпу и рухнул на колени перед Пугачевым. – Разреши слово молвить.

– Говори, казак. – «Император» удивленно воззрился на своего подданного.

– В защиту сего офицера хочу слово сказать. Я его долго знаю. Вы, государь, по мудрости своей вешаете кровососов, которые кровь бедного люда пьют. Майор же этот отродясь простого человека не обидел. У него-то и имения нет, он лишь храбростью своей перебивается. Явите милость, великий государь, сохраните жизнь ему, этим вы снищите почтение у сотен других, таких же, как и он, честных воинов, кои решат присягнуть вам, когда узрят в милосердии и величии.

– Слушай, капитан, это шо за адвокат Плевако? Где ты такого нашел? И тебе из-под коня на звук с полета шагов пулю в цель послать, и за словом в карман не лезет. Еще бы такой вот суд присяжных, мы бы с тобой горя не знали. Это ж по штуцеру у каждого – двенадцать стволов получается!

– Между прочим, твой земляк.

– А, ну тогда ясно, у нас это...

– Встань, казак, – нахмурив брови, произнес Пугачев. – Слова твои я выслушал. Желает ли еще кто вступиться за охфицера?

– Вешай, государь! На веревку барина! – разнеслось из толпы. – Попили нашей кровушки!

– Сам слышишь, что народ решил, – хмуро отрезал «император». – А ты, майор, желаешь ли сказать что на прощание, али, может, просить о чем?

Лис автоматически перевел мне сказанное Пугачевым, и пальцы его сжались на рукояти сабли. Я представил себе, как стремительным рывком выхватывает клинок «енерал-атаман». Голова «императора» и веревка, тянувшаяся от толстой ветки к моей шее, окажутся на траектории его движения почти одновременно. Я представил себе, как покатится под ноги коня бесшабашная пугачевская башка, как встанет на дыбы соловый кирасирский кракен и начнется по всему двору такое, что не приведи Господь!

– Командир, ты готов?

– Готов. Начинаем по счету «три». Пугачев на тебе, я беру того, что справа. А пока переводи.

Мне было поручено задание, и, насколько сие было возможно, я его выполнил. Мне не о чем просить вас. – Я воздел руки к небу, и пистолет, как ему надлежало, выпал из своего кармашка.

– Раз. – Я прошу у Всевышнего даровать мне достойную смерть.

– Два. – Я начал опускать руки...

– Уланы, уланы в степи! – пронеслось над постоялым двором.

– Откуда здесь уланы? – повернулся к наблюдателю Пугачев, казалось, теряя ко мне всякий интерес.

Привлеченная возможностью нового зрелища, толпа начала стремительно таять, спеша занять места на бревенчатых стенах, окружавших ставку. Я скрестил руки на груди, продолжая стоять на своем неказистом эшафоте в ожидании дальнейших распоряжений. Моя горделивая поза не была признаком надменного спокойствия, как могло показаться со стороны. Я просто осознавал, что закрепленный на шнуре пистолет тут же выскользнет из рукава, стоит мне опустить руку. «Кого, интересно, черт принес? – думал я. – Орловы, Елизавета или же отряд Михельсона, решивший налетом на ставку покончить с разбойным главарем? – Пока что, наблюдая пугачевцев, вглядывающихся в степную даль, я не мог дать себе ответа на этот вопрос. – Если это Михельсон, – я скосил глаза на по-прежнему равнодушно торчавшего возле моего эшафота палача, – обязательно начнется заварушка. Тогда я точно успею всадить пулю в голову этому страхоидолищу, и будь что будет. Ну а если нет, значит, продолжим с того места, на котором закончили».

– А ну-ка, дай мне подзорную трубу! – скомандовал Пугачев, обращаясь к наблюдателю. – Эвона! Правда уланы. Один, два, три... Восемь человек. Только это, кажись, не Катькины. Это ляхи. А с ними вроде как баба.

– Вы позволите, ваш личество. – Лис протянул руку за подзорной трубой.

– На-ка, глянь. Ты у нас глазастый, может, еще чего углядишь.

Мой напарник приложил окуляр подзорной трубы к глазу.

– Ого... Вот оно как. – Он склонился к «августейшему» уху и что-то оживленно зашептал. Пугачев выслушал слова своего советника и, резко развернувшись, уставился на него в упор, так, будто он сообщил, что тот и в самом деле является чудом спасшимся убиенным Петром Федоровичем.

– Ты че, енерал, белены объелся?

– Да шоб мне пьяным не бывать! – выпалил Лис и размашисто перекрестился. – Вот как бог свят!

– Моя сестра?!

– Двоюродная, с вашего позволения.

– А не брешешь?

– Об чем речь, ваш личество, она ж дочь нашего гетмана и тетушки вашей, императрицы Елизаветы. Нешто я гетманскую-то дочку не узнаю. Да и майор мне о том говорил.

– Что говорил?

– Что она сюда едет.

– И ты молчал?!

– Так, ваш личество...

– Вот вечно вы так! Не енералы, а псы дикие! Нет, чтоб сначала офицера как след допросить, только дай повесить! А ну, Закревский, вели отворять ворота. Да объяви войску, что ко мне сестра пожаловала. Будем парад делать.

Я продолжал стоять на колоде, как тот самый нерукотворный памятник себе, воспетый поэтами. Правда, сомневаюсь, чтобы друг степей калмык или же киргиз от этого стояния внезапно воспылал ко мне любовью. Но в общем-то и не они решали мою дальнейшую судьбу.

Ворота распахнулись. Под зычные крики «Ура!» на запыленной долгим перегоном белой кобылице во двор въехала великая княгиня Елизавета Кирилловна, и, пожалуй, в эту минуту она действительно являла собой прекрасный образчик великой княгини. Вслед за ней в колонну попарно скакали восемь улан в конфедератках, лихо заломленных набекрень, с корабелами у пояса. «Ура!» – . вновь разнеслось над двором. Пугачев, опять запрыгнувший в седло своего кракена, не спеша подъехал к ее высочеству, останавливая своего тяжеловоза подле самой морды белой арабской кобылицы. Глаза их встретились. Я бы дорого дал, чтобы иметь возможность поближе наблюдать эту невероятную сцену. Не признанная никем носительница императорской крови братается с признанным всеми самозванцем. Увидев такое раз в жизни, уже есть о чем рассказывать внукам. Увы, взору моему представлялась лишь спина бывшего хорунжего. Помедлив чуть-чуть, Пугачев спрыгнул наземь и протянул обе руки Елизавете Кирилловне, помогая ей спуститься. Она вложила свои изящные ладошки в широкие лапищи атамана и легко спрыгнула наземь.

– Ну, здравствуй, брат, – негромко произнесла княгиня.

– Здравствуй... сестра, – вторил ей Пугачев...

Большие театральные подмостки насквозь пропитались слезами из-за отсутствия на них этой парочки. Я был почти готов поверить, что разлученные злодейкой-судьбой родственники после долгих лет скитаний наконец-то вновь обрели друг друга. Каким тоном это было сказано! Брависсимо! Бьен шарман!

Они раскрыли объятия и, обнявшись, облобызались по-русски троекратно.

Я вызвал Баренса.

– Добрый день, дядюшка. Сообщаю последние новости из пугачевской ставки. Елизавета Разумовская соединилась с Пугачевым.

– Понятно. А как Орловы?

– Орловых пока нет. Но им идти дальше, к тому же у них обоз. А эти голубки, вот они, сами поглядите. – Я включил картинку.

Двор вновь огласило мощное «Ура!». Император, очевидно пытаясь повторить виденную когда-то галантную сцену подал «высокородной гостье» свою давно не мытую клешню и неспешным шагом повел ее к крыльцу своего «Летнего дворца».

– Ну а ты там что сейчас делаешь?

– Ну-у, как сказать? Если все пойдет так, как идет, то меня повесят.

– Ты что?! Прекрати немедленно!

– Пробуем, – обнадежил я своего дядюшку. – Если удастся, я сообщу.

– Я хочу представить вам, дорогой брат, бравых офицеров, которые сопровождали меня в столь опасном и дальнем путешествии. Ротмистр Михал Доманский, хорунжий граф Александр Скарбек, хорунжий Кшиштоф Тышкевич... – Названные шляхтичи один за другим поднимались в седлах и обнажали сабли, приветствуя брата своей вельможной панны. – А... – Она наткнулась взглядом на мое гордое изваяние, красующееся с петлей на шее поверх весьма шаткого постамента. – Дорогой брат, вы собираетесь повесить этого достойного офицера?

– Я вешаю всех офицеров, если они мне не приносят присягу на верность, – обнадежил великую княгиню Пугачев.

– Я прошу помиловать его, если такое возможно. Шпага этого премьер-майора принесла мне свободу. Она же защитила меня от разбойников по пути к вам.

– Закревский! – рявкнул Пугачев. – Почему я об этом до сих пор ничего не знал?!

– Виноват, ваш личество! – поедая глазами начальство, заученно выпалил Лис. – Дурак, исправлюсь!

– То-то же, что дурак! Сними молодца. Не могу же я вешать спасителя своей сестры. Да держи его под неусыпным надзором. Не то, енерал, сам знаешь! – Пугачев поднес к лисовскому носу свой молотообразный кулак. – С тебя спрошу!

Шум, доносившийся из штабной избы, достигал сарая, в котором был размещен я. Не знаю, служил ли он гарнизонной гауптвахтой или же просто от случая к случаю использовался для содержания тех, кому не сыскалось места в «дворцовых покоях», но в целом это сооружение представляло весьма слабую преграду для человека, всерьез решившего его покинуть. Пока что у меня не было такого желания. После отмены приговора я внезапно почувствовал дикую усталость, чугуном навалившуюся мне на плечи, и при первой же возможности рухнул в сваленную здесь прелую солому, стараясь хоть немного унять бившую меня нервную дрожь и, быть может, задремать. Но поди засни под аккомпанемент этакого светского раута.

– Капитан, ты там еще не спишь? – услышал я вызов Лиса.

– Пытаюсь, но безуспешно.

– Не спи, замерзнешь. Послушай лучше, что передает, как это говорится, наш собственный корреспондент в ставке.

Перед моими глазами появилась картинка казачьего разгула, сравниться с которой может лишь разгул гусарский, но только в особо похмельной форме. Судя по глазам государевой кузины, подобные масштабы проявления верноподданнической радости ей были внове. Выросшая в странствиях по Европе, она и представить себе не могла, как далеко может зайти человек по стезе беспробудного пьянства. Впрочем, сам «император» и несколько его особо доверенных «енералов» все еще держались, подобно утесам, в бушующем море браги.

– Дорогой брат, – обратилась к Пугачеву новоприобретенная родственница. – Я хочу сообщить вам прекрасную весть.

Емелька уставился на соседку, мучительно пытаясь вспомнить, что вообще эта женщина делает в штабном помещении. Затем, очевидно, выловив в памяти нужный образ, согласно кивнул:

– Говори.

– Мой муж, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, со своими братьями и с большим отрядом направляются сюда на соединение с вами. Они уже в полудне отсюда. Я вызвалась ехать вперед, чтоб предупредить вас.

– Орловы? – «Государь» задумался. – А он, – перст с давно не стриженным ногтем вытянулся в сторону какого-то глыбообразного казака, спавшего, уронив голову на стол, – он тогда не Орлов. Он – Потемкин.

– Прикажете глаз выбить? – вмешался Лис.

– А? Зачем? – «Император» непонимающе уставился на своего советника.

– Так у Потемкина-то один глаз, а у Федьки – два.

– Вот и пущай у Катькиного будет один, а у нашего, скоко ему от бога полагается. Ты, енерал, соображай, о чем говоришь. И то, вот ты все сидишь да пьешь, а депешу, что мне супружница со своим флигелем прислала, до моего сведения ишо не довел.

– Так это мы враз, – обнадежил «государя» Лис. Он достал из сапога привезенный мною пакет и ловко сломал печати. – Так, понятно, – напарник углубился в чтение, и перед моими глазами замелькали строчки письма, – вот оно, значит, как...

– Ты че там, енерал, буквицу к буквице лепишь? Ты до меня доводи!

– Ща усе буде. Батько, шо за всирачка? В общем, так, Катька тебе пишет, шо глубоко кается и шо без мужика в хате-то не власть. Зовет тебя встренуться без подвоха. На икону божится, шо умысла злого в голове не держит, и просит только шоб армия твоя людишкам разор не чинила, за то и своим полкам прикажет супротив тебя, государь, не идти. А коли согласишься, проводником тебе тот премьер-майор назначен.

Что и говорить, упражнения Безбородко в изяществе эпистолярного жанра пропали даром. Емельке так никогда и не удалось узнать, как умно, тонко, дипломатично склонял его к тайной встрече кабинет-секретарь ее величества. Весь его отточенный слог уложился в пяток небрежно брошенных Лисом фраз.

– Ну вот, – Пугачев довольно погладил усы, – говорил я тебе, не попрет Катька против этакой силищи, кишка у нее тонка. Запросит пардону, дурья голова. А ты мне талдычишь: вешать майора, вешать! А кто б нас к Катьке повел – ты, что ли?

– Но Пиотр, одумайтесь! – Похоже, Елизавету Кирилловну не слишком обрадовала перспектива вояжа вновь найденного братца в объятия коварной супруги. – Сие предприятие весьма опасно...

– Что-о-о! – Пугачев, грохнув кулаком об стол, поднялся. – Ты меня, казака, стращать вздумала! – Брови «императора» сошлись над переносицей, как грозовые тучи, так что, казалось, из глаз его того и гляди ударит молния. – Государя сваво стращать!

– Я знаю Екатерину, наверняка это ловушка.

– Молчи, женщина. – взревел окончательно выведенный из себя самозванец.

– Твой день восьмое марта, – добавил по мыслесвязи Лис..

– Закревский, пиши листкрип! Завтра же пойдем с Катькой переговоры говорить. А майору вели от моего имени крест выдать за добрую весть.

– Какой крест, батюшка? – поспешил уточнить Лис., – Ваш или какой покрасивше?

– А какой в сундуке у меня сыщешь, такой и вручи.

– Слушаюсь, государь, – поклонился Лис.

Связь отключилась. Минут через пятнадцать Лис был у меня. От моего напарника изрядно несло перегаром, но тем не менее он вполне еще мог вязать лыко в морской узел любой сложности.

– Капитан, в смысле майор, от имени и по поручению, – начал он, явно радуясь поводу в очередной раз покуражиться. – От лица службы, а также от других, менее привлекательных частей ее тела я послан... – Лис замолчал. – Капитан, ну шо у тебя за манера лыбиться в ответственных случаях. Где тебя, блин, воспитывали? Ты при дворе или кто? Я послан, в смысле прислан, императором, чтобы вручить тебе высокую правительственную награду.

Невольным свидетелем всего происходившего был мой верный камердинер, урвавший из казачьего котла пайку для своего непутевого господина. Он уже на своем опыте имел возможность убедиться, что между мной и Лисом существуют какие-то странные непонятные отношения, но уразуметь до конца их суть, похоже, было выше его сил. Он ошалело переводил взгляд с меня на Лиса и обратно, пытаясь осознать, что здесь все-таки происходит.

– В общем, Петр тебя велел наградить крестом. Я тут у него в сундуке порылся, поискал покрасивше, чтоб на твоем мундире хорошо смотрелся, а то с его медяшкой на людях сраму не оберешься. Так шо носи на здоровье. – Он вытащил из кармана своего генеральского кафтана крест на лиловой муаровой ленте с розеткой и бантом, напоминающий мальтийский, но с золотыми шариками на концах и с лилиями между сторонами креста, В центральном медальоне его стоял рыцарь в золотых доспехах с мечом у пояса в лазурном, подбитом серебром плаще.

– Послушай, Лис, но это же офицерский крест Святого Людовика. Один из высших французских военных орденов. Где вы его взяли?

– Где взяли? Я же уже говорил – в сундуке. У батьки там много всяких крестов. Послушай, Вальдар, – мгновенно становясь серьезным, произнес Лис. – Я понимаю, что тебе претят чужие награды, но хотя бы раз послушай меня. Если Пугачев увидит, что ты его крест не носишь, он опять впадет в буйство и решит, что ты им брезгуешь. А у него по этому поводу в голове такие тараканы заводятся, «райдом» не выведешь. Он опять начнет тебя вешать, а приезда родственников больше, я так полагаю, не ожидается.

– Господа, вы позволите? – На пороге моего скромного обиталища подобно волшебному видению, запоздавшему ангелу-хранителю, прибывшему убедиться, что я до сих пор еще жив, возникла моя царственная спасительница.

– О, прошу прощения, премьер-майор, у вас гостья. – Лис снова перешел на свойственный ему шутовской тон. – Сударыня, ваш паладин чуть не пал один. Оставляю вас, оставляю. Петруха, за мной! – Он махнул рукой моему камердинеру и добавил, поворачиваясь ко мне: – Вечером я к тебе еще зайду сказку рассказать о Бабе-яге, избушке на курьих ножках и злом волшебнике, чтобы тебе спалось лучше. А крестик, ваше высокородь, все-таки надень. Глядишь, защитит тебя сей талисман от злого разбойника. – Он подтолкнул недоумевающего Петра Реброва к двери и сам последовал вслед за ним.

Немая сцена длилась несколько минут. Мы смотрели друг на друга, не решаясь начать разговор, словно подыскивая слова. Не думаю, чтобы в душе госпожи Орловой, в каких-то неведомых ее уголках, таилось нежное чувство ко мне. Скорее здесь было другое. Как сказал когда-то один умный человек:

«Ни один военный план не выдерживает прямого столкновения с реальностью». То же было и здесь: образ Пугачева, этакая себе смесь Зорро с Ринально Ринальдини, растаял вмиг давеча в штабной избе. Ожидая увидеть себя наконец-то царицей, Елизавета Разумовская внезапно оказалась заложницей собственного титула и происхождения. Вокруг нее бушевала людская стихия, безразличная к отдельным людским судьбам. Моя гостья понимала, не могла не понимать, что повели завтра Пугачев вздернуть и ее со свитой, как нынче меня, и та же толпа, что сегодня горланила «Ура!», встречая сестру «императора», завтра с ленивым интересом будет ожидать, как выбьет из-под ее ног чурбак безмолвный нелюдь Матвей Рванов. В этом бушующем море я был для нее, быть может, злом. Но злом знакомым, и потому она хваталась за меня, как тонущий средь Атлантики негр за мачту потопленного штормом корабля работорговцев.

– Поздравляю вас с высокой наградой, господин премьер-майор, – наконец находя слова, произнесла Елизавета Кирилловна.

– Благодарю вас, – поклонился я. – Однако крест – это пустое. Сегодня вы спасли мне жизнь, и, поверьте, такого не забывают.

– Мне бы не хотелось связывать вас благодарностью. Вы спасли меня, я спасла вас – мы квиты. Далее вы можете поступать, как сочтете нужным, не оглядываясь на сегодняшнее событие.

– И все же...

– Вы абсолютно свободны. Сожалею, но за время, прошедшее с нашего знакомства, мы не стали друзьями, а потому я не хочу, чтобы вы каким-то образом считали себя обязанным мне.

– Сударыня, – заметил я, – но в то же время я не стал и не пытался стать вашим врагом. Все, что я делал, было направлено лишь на обеспечение нашей общей безопасности. Откуда мне было знать, что ваши друзья все это время находились рядом...

– Я пыталась рассказать вам об этом, господин премьер-майор, но вы слушали только себя. Судьба иногда подкидывает очень странные случайности. Порою от них можно впасть в отчаяние, если не знать, что все в жизни делается с какой-то неведомой нам целью.

– О чем вы, Елизавета Кирилловна? – недоумевая, спросил я.

– О чем? – переспросила она. – Конечно, никто не мог подозревать, что тюремная карета, в которой меня повезут, по дороге соскользнет в кювет и потеряет колесо. Конечно, никто не мог предполагать, что в этот момент по этой же дороге будете проезжать вы и что при этом окажетесь настолько благородны, что, невзирая на суровую кару, которая теперь грозит вам за мое освобождение, решите отбить меня у конвоя. Но мои друзья знали, что в тот вечер меня должны были перевозить в Царское Село. Подкупленный тюремщик известил их об этом. Они организовали засаду на дороге и ждали появления повозки. Поверьте, все это отличные наездники и превосходные рубаки, они бы отбили меня у драгун. Но появились вы и опередили их. Нас проследили до имения, в котором вы расковали меня и взяли экипаж. Признаться, ни я, ни они толком не поняли, что произошло. Я и представить себе не могла, что вы действуете по собственному умыслу. Естественно, и друзья мои были сбиты с толку. Они решили, что вы посланы моим мужем. Да и я, узнав, что вы не поляк, в первое мгновение подумала то же самое. Потом мы перебрались в особняк этой сумасшедшей герцогини Кингстон.

– Я попрошу... – начал я резко.

– Извините меня, Вальдар. Мы, женщины, редко бываем справедливы друг к другу. Но она приставила к моим дверям стражу, так, как будто считала, что я ночью убегу к вам во флигель.

– Это ревность, – развел руками я.

– Из-за этой ревности графу Скарбеку пришлось лезть по водосточной трубе на крышу, а с крыши, через форточку, в мои покои. Сначала я подумала, что это вы, и очень перепугалась.

– Ну что вы, сударыня. Я тогда был занят совсем другими вещами. – Мне вспомнилась последняя попойка с Расселом.

– Утром по вашему виду я это поняла. Я пригласила вас тогда в сад, чтобы познакомить с друзьями, договориться, что делать дальше. В порту меня ждало голландское судно. У друзей были готовы документы для меня, в которых я значилась госпожой Шолль, но вы не выслушали и потащили сюда.

– Да, простите. Я был слишком взвинчен.

– Ничего. Я ведь и сама намеревалась когда-нибудь встретиться с Эмилианом Пухачевым, но я и представить себе не могла, что это будет так... – Она замолчала, видимо, вновь переживая события сегодняшнего дня. – Мне жаль, что я заставила вас понервничать, и все же я рада, что мне удалось приехать сюда не вашей пленницей, а великой княгиней. Тем более что в результате это помогло спасти вам жизнь. Теперь, когда и вы, и я свободны, предлагаю начать с чистого листа, и... Мне было бы приятно видеть вас своим другом.

– Почту за честь, – медленно произнес я. – Почту за честь везде, где это не будет противоречить моему долгу.

Дверь моей халупы распахнулась, и в проем вдвинулась пьяная образина:

– Их личество... Желают сестру свою... И енерала... В штабе. – Выдохнув это, гонец начал сползать на землю поперек двери.

Судя по бутыли, сжимаемой им в руках, он явно выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Я помог «царевой сестре» перебраться через уснувшего «сторожевого пса», и мы побрели через двор к ставке. Оказывается, меня уже в генералы произвели. Быстро это у них тут делается. И двух месяцев не прошло, как я прибыл в Россию лейтенантом. Баренсу, что ли, похвастаться? Я активизировал связь.

– Дорогой дядя, я вам не помешаю?

– О мальчик, мой! Судя по тому, что ты все еще разговариваешь, тебя не повесили.

– На редкость верное замечание. Вместо этого меня произвели в генералы и наградили крестом Святого Людовика.

– Гм-м, поздравляю тебя. Я так полагаю, это означает перемену в политическом курсе?

– Что-то в этом роде. Пугачев решил ехать к Екатерине.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Короче: был солдат, а не поэт он

И на Олимп ворвался с пистолетом.

Гийом дю Вентре

Костерок в степи потрескивал, жадно пожирая накошенную саблями солому. Вода в котелке все никак не закипала, несмотря на старания Лиса, и мы сиротливо ждали, когда же можно будет выпить по чашечке привезенного мной растворимого кофе.

– Летал я вчера к твоей зазнобе, – щурясь на огонь, медленно говорил мой напарник. – Бабуся-ягуся говорит, что все идет нормально. Еще денька три, и будет как новая. Чернухи на нее навешали, верблюду хребет сломать можно, но коли Ягуся сказала, что беду руками разведет, стало быть, так тому и быть. А после того как девица из домовины встанет, надо будет ей в семи водах искупаться, в семи росах омыться, тогда вся наветь и чернуха с нее, что пыль, сойдет.

– Спасибо, Лис. Очень тебе обязан.

– Ой, да чуть шо – обращайся! Какие проблемы? Я только одно тебе сказать хочу. Расколдовать-то твою герцогиню расколдуют, дело ясное. Но вот что за человек она окажется, это уж, извини, все претензии в лигу сексуальных реформ. Оно только в сказках: скинула царевна лягушачью кожу, и ну тебе эталон красной девицы в полный рост.

– Доживем увидим, – пожал плечами я. – Что сейчас загадывать.

– И то верно. – Лис подбросил в костер еще одну охапку соломы. – Да закипит эта вода когда-нибудь или нет?!

Я молча откинулся на спину и, заложив руки за голову, бесцельно уставился в небо – огромный черный плащ, изъеденный звездной молью.

– А от Калиостро что-нибудь слышно?

– Да что с ним станется? Отвезли его мои ребятишки к волхвам.

– Бежать не пробовал?

– Ты знаешь, нет. Более того, когда я ему о волхвах поподробнее растолковал, он даже обрадовался. Да и волхвы его тоже под белы руки приняли, как будто ждали. Хотя кто их знает, что им ведомо, а что нет. У них обычно для простого люда отдельный сруб стоит, и те, кто к волхвам приходит, в срубе ждут, когда они появятся. Неделю можно ждать, месяц. Некоторые так и уходят несолоно хлебавши. А тут только я Калиостро до сруба довез, выходит оттуда старец в белом одеянии, в руках посох, борода по пояс, на меня и казаков моих и не глянул. А графа взял за руку, как ребенка, да повел к себе.

– Куда к себе? – не понял я.

– Я-то почем знаю. Ты думаешь, я у волхвов в гостях чаи гонял?

– А что?

– Да так, ничего. Был я как-то около входа на плато Путоран, где у волхвов, так сказать, штаб-квартира. Что тебе сказать? Я вроде бы человек не робкого десятка. И здесь, и дома во всяких переделках бывал. Так вот, у меня колени от ужаса подгибались у входа на это плато. Я шагу ступить не смог.

– Почему? – Я с недоумением посмотрел на напарника.

– По кочану. Потому что волхвы вход в свой дом на замок закрыли. И без ключа туда лучше не подходить.

– И все равно я ничего не понимаю. Кто такие эти волхвы? Откуда они взялись? Чем они, в конце концов, занимаются? Ты можешь внятно объяснить, что это за диковина?

– «Да кто вы такие, откуда взялись? Дружина взялась за нагайки». Так, давай по порядку. Кто они такие? Достоверно этого не знает никто. Самое простое объяснение: жрецы древних славянских богов. Не знаю, насколько тебе это что-то объясняет. С одной стороны, они близки с друидами: те же священные дубы, сбор омелы, разговор с животными, понимание души камней. С другой, насколько я понял, они огнепоклонники, как и зороастрийцы. – Лис произнес это слово с некоторым трудом, стараясь не ошибиться в выговоре. – Я сам, честно сказать, не силен в этой религии, но один умный человек из наших говорит, что от этого астризма у них очень много. Одно могу сказать наверняка: глядя в огонь, они успешно предсказывают будущее, причем случаи, когда бы они ошибались, мне неизвестны. Ты Пушкина читал?

– Читал, – кивнул я.

– Помнишь у него: «Волхвы не боятся могучих владык, и княжеский дар им не нужен. Правдив и свободен их вещий язык и голосу вышнему дружен»? Так вот, это про них.

– Понятно, – вновь кивнул я.

– А откуда они здесь взялись? – продолжал атаман буйной запорожской ватаги. – Как и все остальное, что связано с волхвами, все, что можно о них сказать, – из области догадок. Здесь надо сделать экскурс в историю. Ты, вообще, в курсе того, как крестили Русь?

Я постарался оживить в памяти свои скудные запасы по истории русского Православия.

– Так, в общих чертах. Кажется, княгиня Ольга ездила креститься в Константинополь, потом ее внук, кажется, Владимир, крестился в Крыму, вернулся в свою столицу, если не ошибаюсь, тогда это был Киев, и крестил всех там в реке.

Лис хмыкнул.

– Молодец, садись, пять. Для высшего образования хватит. Впрочем, можешь оставаться лежать. Все правильно, но абсолютно не по делу. В христианизации Руси божественного не больше, чем в новогоднем выпуске «Плейбоя». Голый политический расчет. Княгиня Ольга, дочь псковского лодочника, крестилась для того, чтобы обеспечить себе поддержку Византии в борьбе против желающих отобрать у нее великокняжеский стол. Насколько это повлияло на ее мировоззрение, судить тяжело, но если хотя бы треть того, что о ней рассказывают, правда, то Джек Потрошитель рядом с этой милой дамой вполне может претендовать на должность епископа. Со святым равноапостольным князем Владимиром и того веселее. Он ведь байстрюк, или, по-вашему, бастард. Прав на престол у него было, я думаю, не больше, чем у тебя на трон любой из нынешних Скандинавских стран. Но разве могут такие мелочи остановить человека, который всерьез решил расчистить себе место под солнцем? Благополучно угробив сводных братцев, этот истинный внучек своей бабули вдруг обнаружил, что трон-то у него хромоногий, того и гляди из-под задницы выскользнет. И тут великий князь сделал трюк, по изяществу не знающий себе равных. Вместо того чтобы тупо мочить родственников, желающих подвинуть его на княжеском столе, он уволил с должности главного бога Сварога и в приказном порядке назначил на вакантную должность Перуна.

– И что это ему дало? – спросил я, поднимаясь на локте, чтобы лучше слышать лекцию о малоизвестной мне славянской истории.

– Сварог – отец всего сущего. Естественно, большинство простого люда как поклонялись ему, так и продолжали поклоняться, невзирая на княжий указ. Но это не слишком огорчило Владимира, поскольку вполне согласовывалось с его планами. Ведь Перун, по сути, бог узкоспециальный, бог дружины, а потому под знамена будущего святого равноапостольного начали стекаться дружинники, которых этот культ устраивал выше крыши. Именно это и требовалось киевскому князю. Дружину свою он холил и лелеял, что называется, кормил из рук, и потому, когда ему пришла в голову мысль пустить Перуна в свободное плавание вниз по Днепру, подавляющая часть войска и глазом не моргнула, узнав, что на роль господа назначен новый кандидат. Тем более, от них самих никто не требовал ни верить во все эти ближневосточно-византийские байки, ни, уж тем более, следовать обозначенным там правилам.

От них требовалось загнать народ копьями в воду для последующего крещения; требовалось разрушать капища и выжигать священные рощи; требовалось убивать волхвов, силы которых они и сами побаивались, и надо сказать, что с возложенной миссией дружинники вполне справлялись. Тогда-то и начался исход волхвов с Руси, тогда-то и начала Русь терять свою душу. – Лис грустно посмотрел на костер. Острые его языки лизали черное брюхо котелка, безжалостно расправляясь с очередным пучком соломы. И в этом играющем пламени мне отчего-то виделась вырубленная из толстого бревна голова с соломенными усами, пожираемая безжалостным огнем.

– Вода закипела, – сообщил Лис, осторожно снимая палку, на которой висел котелок. – Давай кофе пить.

– А дальше-то что было? – спросил я, держа в руках дымящуюся кружку из выдолбленной древесной капы.

– Дальше? – по привычке переспросил Лис. – Возможно, со смертью Владимира эксперимент века бы успешно провалился. Ну посуди сам, если, скажем, жителей Лондона загнать в Темзу, продержать их там полчаса, а затем сообщить, что они теперь все поклонники культа Вуду, они тебе сильно поверят?

Я отрицательно покачал головой., представляя себе нарисованную Лисом картину.

– Вот и славяне восприняли свое крещение как глупую шутку. Но, правда, когда их начали почем зря казнить за то, что они продолжали молиться своим богам, они поняли, что шутка затянулась и дальше может затянуться так, что им нечем будет дышать. К их несчастью, следующий великий князь всея Руси тоже был байстрюком и в смысле скверности характера был точной копией своего папашки. Кстати, смерть последнего наступила в результате расстройства, когда он собирался с дружиной подавлять мятеж дорогого сыночка, решившего прокинуть старика отца на тему уплаты налогов.

Но, несмотря на эти мелкие разногласия финансового толка, князь Ярослав, прозванный за свое лиходейство Мудрым, во всем продолжал линию, намеченную покойным папенькой. Но его невинные проделки на благородном пути христианизации Руси – это отдельная история. Он тут развлекался во всю прыть. Факт остается фактом: вместо свободного гордого народа, где самый последний бедняк считал себя потомком великих богов, на зачищаемой территории начало вырисовываться стадо рабов Божьих. Ну а когда ежедневно наблюдаешь этого самого бога приколоченным к кресту, понятное дело, основную масть держит старший надсмотрщик. Сиречь великий князь.

Но и это бы все ничего, и это бы переварила Русь. В конце концов, человеческий век краток, а традиции народные живучи. Однако на беду России, изрядно ослабленной вбиванием в нее христианских добродетелей, случилось татаро-монгольское нашествие. Уж тут попы отвели себе душу. На месте современных служителей культа я бы за упокой души Батыя и иже с ним ежедневно пудовые свечи ставил и в поминальник записывал. Поскольку выяснилось вдруг, что при дворе ханов Золотой Орды крутую мазу держат христиане, правда, несторианского толка, но в данном случае речь шла о сверхприбылях, и мелкие богословские разногласия роли не сыграли. Церковь стала посредником между Ордой и народом. Более того, она стала держать крышу, обеспечивая безопасность от набегов за весьма изрядные отчисления. Кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы Иван Калита не оттяпал этот лакомый кусок себе. Когда же век Золотой Орды кончился, Православная церковь вышла на первый план как самая богатая, авторитетная и мощная организация в государстве. – Лис замолчал, отхлебывая из чашки ароматный напиток. – Ну а волхвы шли-шли и со временем добрались сюда. Отсюда их, похоже, не скоро выкурят. И поверь, более светлых и мудрых людей мне до сих пор встречать не доводилось. Так что если говорить о Калиостро, я бы сам не прочь поменяться с ним местами. Вот только меня они к себе не пускают. Ночную тьму разорвало ржание коня.

– Кого-то несет, – пробормотал Лис, обнажая саблю и прикладывая ухо к земле. – Всадник. Похоже, один. От ставки скачет. Никак нас ищут.

– Милорд Вальдар, господин атаман! – послышалось из темноты. – Это я, Питер.

– Что тебе? – отозвался я.

– Ну слава богу, – выкрикнул мой камердинер. – Насилу вас отыскал. Хорошо, костер увидел.

– В чем дело? – Лис был явно недоволен, что наши вечерние посиделки прерваны столь бесцеремонным образом.

– Пугачев за вами велел послать. Сказал, совет держать будем.

– Какой, к чертям, совет. Ночь на дворе, а он с вечера так набрался, что единственный совет, который ему можно дать, это пойти и проспаться.

– Все верно, господин атаман, да только тут такое дело... – Редферн наконец вынырнул из темноты в круг, освещаемый нашим костерком.

– Какое еще дело, говори, не томи.

– Орловы пришли. Ну, Емельян-то Иванович со вчерашнего соображает туго, его среди ночи разбудили, а он взгляд в одну точку свести не может. Жбан рассола всосал и велел военный совет созывать. Так что, господа, пожалуйте в ставку.

Лис покосился на недопитый кофе.

– Вот же ж принесло середь ночи. Ладно, Петруха, загаси костер. Пошли, Вальдар, коней седлать.

Штабная изба «их личества» была явно переполнена. Отсутствие резины при постройке ее стен весьма затрудняло задачу принять всех тех, кто по своему положению и званию считал себя обязанным присутствовать на заседании этого военного совета. Рядом с кафтанами пугачевских «енералов» виднелись яркие уланские куртки конфедератов и парадные по такому случаю мундиры офицеров, сопровождавших братьев Орловых. Со стороны, должно быть, очень занятно было бы взглянуть на эту пеструю компанию, оценить те взгляды, которые кидали друг на друга участники исторической встречи, услышать те слова, которые шептались сквозь зубы при этих самых взглядах. К сожалению, нам не дано было ограничиться ролью созерцателей. Невзирая на многолюдство и нервозную атмосферу, царившую в избе, Пугачев все медлил открыть военный совет, очевидно, ожидая появления моего напарника.

– А-а, а вот и енерал Закревский, – радостно воскликнул он, увидев входящего в залу Лиса.

Похоже, по разумению «императора» ученый, «превозмогший языки», Лис должен был служить буфером, своеобразным переводчиком между «государем» и его внезапно образовавшимися подданными. Я втиснулся вслед за атаманом, стараясь по стеночке спрятаться за чужими спинами, однако мне это не удалось.

– И ты иди ко мне, флигель. Тут у тебя, поди, много знакомцев есть.

Ну, насчет знакомцев Пугачев несколько погорячился, но вот одного я уже видел воочию. Его тяжело было не заметить. Он сидел за столом подле «императора», могучий и плечистый. Впрочем, как и его братья, сидевшие рядом. Звался он Григорий Орлов, и ему не нужно было привешивать чужих титулов и регалий для того, чтобы придать своему имени сусального блеска. Я увидел, как насупилось его лицо, как сжались пудовые кулаки при моем появлении. Похоже, за недели, прошедшие с момента нашей встречи на острове Голдай, генерал-фельдцехмейстер не проникся ко мне дружескими чувствами. Не склонный долго рассматривать своих врагов, он попытался было вскочить, однако рука старшего брата бестрепетно вернула его в прежнее положение. Григорий что-то шепнул Алехану, тот заинтересованно поглядел на меня и отвел глаза в сторону.

– Коли кто не знает, господа мои енералы, сие есть братья Орловы, коим я спасением живота своего обязан. – Пугачев прочувствованно посмотрел на именитых цареубийц, и те, не менее прочувствованно, изобразили на лицах полное согласие с тезисами предыдущего оратора. На некоторое время публика была полностью деморализована всплеском беспричинного энтузиазма. Когда же шум утих, «государь» вновь взял слово. – Как все вы знаете, сегодня мы сильны, как никогда, но завтра сила наша возрастет безмерно. Узрев истину, полки и целые корпуса повернут оружие супротив моей коварной супружницы, дабы вернуть нам наш законный трон. А посему хочу спросить вас, братья мои енералы, и вы, любезные графья Орловы, любо ли далее нам лить кровушку русскую или же сойтись мне вновь с Катькой да решить миром все, что у народа поднакопилось да на сердце наболело?

– Нет веры самозванке! – заорал кто-то из каторжных господ.

– Веди нас, отец родной, на столицу! – поддержали его другие. – Изведают супостаты казацкой сабельки.

М-да, похоже, перспектива кровопролития рассматривалась разбойной вольницей как нечто само собой разумеющееся. Я посмотрел на Орловых: щека Алексея нервно дернулась при упоминании супостатов, но в целом он был абсолютно спокоен. Григория же идея разбойника Емельки «вновь сойтись» с Екатериной, похоже, на удивление не порадовала. Он вновь нахмурился и вновь получил напоминание от старшего брата сохранять спокойствие.

– А ты, мой верный Закревский, что скажешь? Лис подпер рукой голову.

– А что я могу сказать, государь батюшка? На все твоя воля. Я токмо вот о чем мыслю – путь до столицы не близкий. Коли с боями его идти – ворога немало ляжет, да и своих хоронить придется частенько. Здесь мы сила, а пока до Петербурга дотянемся, много ли от той силы останется?

– Ко мне вся Русь придет, – напыжился было «император».

– О том я и говорю, батюшка. Как же не пойти мужику под твои знамена. Да только вот закавыка: русский мужик коли куда на богомолье ходил – уже землетопом считается, а так его от родной печи в ближний лес калачом не заманишь. Так что, чтобы, взявшись за вилы, пошел он за тобой, а не супротив тебя, как ему сейчас Катька талдычит, должно тебе, государь-надежа, явить свой светлый лик темному люду. Пусть узрят тебя в царственном сиянии, сие посильнее «прелестных» грамот будет. Не зря, поди, на Руси кажут: лучше один раз увидеть, чем сто – услышать. Коли решишься на переговоры – пол-России тебя своими очами узреть сможет. И ежели удумала Катька западню на тебя устроить – не токмо яицкое войско, вся земля Русская за государя своего поднимется.

– Умно баешь, Закревский, умно.

– Да будя тебе потешаться, государь. Я токмо резоны твои енералам нашим растолковываю.

– Добро. А граф Орлов что по сему думает?

– В куски шматовать Катерину! – Из-за дальнего края стола вскочил глыбообразный казак с висячими усами.

– Сиди уже. Шматовать. Ухами слухай, я Орловых спрашиваю, а ты – Потемкин.

– Че? – Удивленный казак захлопал глазами. – Че, правда, что ли?

– Я че, по-твоему, брешу?! – Пугачев грохнул кулаком об стол.

– Прости, батька, недотемкал сдуру, – пробормотал казак, усаживаясь на свое место.

– Так что все же граф Орлов нам скажет?

Алексей Орлов, глубокомысленно закрывший нижнюю часть лица ладонью, чтобы скрыть предательский смешок, окончательно овладел собой и начал неспешно:

– Господа, цель любой войны состоит вовсе не в том, чтобы убить больше солдат противника. Будь наш государь Петр III тем разбойником, каким его пытаются представить при дворе, я бы вместе с вами, почтеннейшие генералы, ратовал за поход на столицу. Но искусство императора состоит не в том, чтобы с саблею в руке побеждать противника, сие дело его военачальников, а в том, чтобы знать, когда и зачем следует начать войну и каким образом закончить ее на выгодных для державы условиях. Я знаю государя уже много лет и потому беру на себя смелость полагать что; как обычно в таких случаях, его царственная мудрость возобладает над воинской отвагой.

– Да предлагаешь-то ты что? – крякнул кто-то из дальнего угла штабной избы.

– А ну цыц, паскуда! – гаркнул на него Пугачев. – Не видишь, что ли, кто говорит? – В помещении нависла гнетущая тишина.

– Я полагаю, что сейчас наиболее благоприятный случай начать переговоры.

– А коли западня вновь? – не удержался от реплики кто-то.

– Западня, – улыбнулся Орлов, – это всегда палка о двух концах. Вы полагаете, что Екатерина может устроить ее для своего супруга? Возможно, это и не лишено резона. Но кто мешает нам организовать западню для самой Екатерины? Не забывайте об этом, господа. А посему я и мои братья за переговоры. – Орлов сел на место.

Прения возобновились вновь. Запах мозговой опрелости, смешанный с запахом пота и браги, висел в тесном помещении, так что в нем мог свободно парить даже не топор, а вязанка стрелецких бердышей.

– Все! – рявкнул вконец утомленный «государь», перекрывая голосом бурные дебаты своих не в меру разошедшихся «енералов». – Сейчас от вас толку нет. Идите спать, да после того обдумайте, вести ли нам переговоры али нет. Ввечеру вновь вас соберу. Каждому по слову дам, токмо «любо» али «не любо». А пока идите все, почивайте.

Я побрел в свою каморку, в которой не было даже котелка над огнем, нарисованного на куске старой холстины, и завалился спать на уже обжитую охапку сена, но кусок старого холста, пожалуй, был бы сейчас весьма кстати, перед рассветом здесь обычно прохладно. Словно читая мои мысли, в сарайчике возник Питер с конской попоной в руках.

– Вот, я принес вам, ваша милость. Укройтесь, все теплее будет...

Я не дал Редферну развить свою мысль. За тонкой дощатой стенкой, отделявшей сарайчик от двора, слышалась негромкая французская речь. Один из голосов был мне уже знаком довольно давно, второй я услышал только сегодня, но эти повелительные интонации я бы вряд ли смог столь быстро забыть.

– Алексей, – с отчаянием в голосе говорила Елизавета Разумовская, – как ты не понимаешь, он наша единственная опора. Мы поднимаем его – он защищает нас. Ему нельзя ехать в Санкт-Петербург. – Я усмехнулся. Встреча «венценосных супругов» планировалась под Москвой, но об этом, кроме меня, Екатерины и, вернее всего, Безбородко, никто не знал. – Там его наверняка будет ожидать засада.

– Вот и славно, – насмешливо отвечал ей Орлов. – Я полагаю, именно так все и будет. Ну скажи на милость, зачем тебе нужен этот немытый разбойник? Ты же не считаешь его всерьез своим братом?

– Конечно, нет! О чем ты говоришь?! – возмущенно отозвалась его супруга.

– Вот видишь. Нам нужен не Емелька Пугачев, а светлый образ народного государя. Мы должны заставить его ехать на эту чертову встречу. Пусть он отправляется туда, пусть возьмет с собою своих советников, пусть они сложат голову на плахе. Их не будет, но останется память. И вот ради этой памяти мы и поведем полки... За тебя, дорогая. В любом случае Пугачев никудышный полководец, рано или поздно его разобьют. И можешь мне поверить, не приди мы, этот час был бы уже близок. Когда во главе армии встану я, все изменится. Мы не пойдем на Москву или Петербург. Этот шут Закревский был прав, говоря, что такая длинная дорога послужит могилой для армии. Нет, мы сделаем по-другому. Мы отрежем от России Сибирь, отрежем Яик, татарские степи вновь станут непроходимой границей. Вот тогда мы и посмотрим, чего будут стоить хваленые богатства России без этих земель. И вот тогда-то, обосновавшись здесь, мы сможем помышлять и о походе на столицу.

– Твой план грандиозен, любимый, но...

Голоса отдалились. Я уже не мог расслышать продолжения беседы.

«Хитер Алексей Григорьевич, хитер, – усмехнулся я. – Да вот Лиса зря шутом обозвал. На эту швабру лучше не наступать, лоб расшибешь. А планы твои... Сейчас подумаем и о них, вот только прикрою глаза...» Я закрыл глаза и провалился, буквально рухнул в сон.

– Алло, капитан! Тут тебе шо, дом отдыха? Недремлющий брегет уже давно звонит обед, а ты все дрыхнешь.

Я открыл глаза и потряс головой, чтобы отогнать сон.

– Да, сейчас встаю. Что там в ставке?

– Дым коромыслом. Пьянству бой, б...у гёрл. Цыгане соловьями заливаются, а ручки у них скоро будут такие позолоченные, что они без посторонней помощи их от земли оторвать не смогут. Ладно, хватит валяться, давай вали сюда, нам с тобой еще сегодня на вечер надо парламентское большинство обеспечить. Вставай, отец родной, ты у нас лорд или зачем? В этой вашей палате небось бывал?

– Так, мельком.

– Ну ничего, твой парламентский опыт и мои непарламентские выражения наверняка принесут нам победу.

Я окончательно проснулся и отправился искать Редферна. Перспектива участвовать в военном совете, пусть даже и таком военном совете, небритым мне вовсе не улыбалась. Вся надежда была на Питера. Небольшая речушка, протекавшая в этих местах, изрядно обмелела от летней жары, да и войско, стоявшее на ее берегах, выпивало за день много больше, чем выбрасывали наполняющие ее родники, а потому проблема достать воды для умывания, а уж тем более для бритья здесь была вовсе не шуточной. В глазах казаков это был явно неоправданный перерасход драгоценной влаги. Но Петр Ребров не был бы Питером Редферном, если бы не добыл все необходимое для приведения в порядок «их», то есть моей милости даже посреди Сахары.

Через полчаса я, изрядно посвежевший и приведенный в порядок, отправился в гости к своему лихому напарнику для обсуждения предстоящих дебатов.

– А, господин премьер-майор, – услышал я за спиной. – Давно не виделись. Рад поздравить вас с новым званием. – Григорий Орлов обошел вокруг меня, рассматривая мой наскоро приведенный в надлежащий вид флигель-адъютантский мундир. – Поздравляю, поздравляю. – Он щелкнул пальцем по наконечнику аксельбантов. – А побрякушки-то эти, чай, в моей кровушке вымочены.

«Как же, – невольно готовясь к драке, подумал я, – еще и в кровушке фон Ротта. Знали бы вы, чьими молитвами вас сюда занесло, думаю, дуэлями бы дело не ограничилось».

– Господин генерал, вы вновь ищете ссоры? Не рекомендую. У вас еще есть время подумать. Я еще не принимался за свой кофе. – Я резко наклонил голову и щелкнул каблуками. Лицо Орлова стремительно начало багроветь.

– Гришка, а ну не балуй! – раздался с крыльца резкий властный голос Алехана. – Нашел время! – Алексей Орлов, вышедший из штабной избы, был значительно менее красив, чем его фаворитствовавший братец, но внутренняя сила и несгибаемая воля, читавшиеся на лице, выгодно отличали адмирала среди братьев, да и среди всех пришедших с ним офицеров. – Ступай к братьям, – резко скомандовал он, и Григорий, метнув на меня на прощание недобрый взгляд, начал подниматься по ступеням. Перед дверью он обернулся, собираясь, очевидно, что-то сказать. – Иди, Гриня, иди. После поговорим. – Алехан легонько подтолкнул его в спину, явно спеша остаться со мной наедине, насколько вообще можно остаться наедине в этом людском муравейнике. – Милорд Вальдар, – улыбка Орлова была обаятельна, так улыбаются сильные люди, не умеющие заискивать, – вы позволите называть вас по имени?

– Да, ваше сиятельство, почту за честь.

Орлов начал неспешно спускаться ко мне, и на птичьем языке придворных этикетов сей жест – спуск знаменитого адмирала к безвестному премьер-майору – означал высочайшую степень почтения, почти что знак равенства между ними.

– Простите моего брата, дорогой мой. – Орлов взял меня под локоть. – Он хороший человек и может быть верным другом, но чересчур горяч. Я уверен, со временем, когда вы узнаете друг друга лучше, от вашей пустой ссоры не останется и следа.

– Поверьте, граф, я не питаю к нему вражды. Я лишь отстаиваю свою честь.

– Да-да, конечно. – Орлов, казалось, пропустил мой комментарий мимо ушей. Насколько я мог понимать, интересовало его совсем другое. Но пока что он не знал, как подступиться к занимавшему его вопросу. – Милорд Вальдар, я хотел бы выразить вам свою безмерную благодарность за то, что вы сделали для меня и моей супруги.

– Я поступил, как подобает дворянину. Я не мог видеть, как на моих глазах негодяй в офицерском мундире избивает женщину. – Алехан покосился на меня, словно не веря ни единому моему слову.

– Конечно, но когда...

Ворота постоялого двора отворились сами собой, и по праздношатающейся публике, занятой повседневной суетой, прокатился суеверный шепот: «Волхвы, калики перехожие...» Мы с Орловым невольно повернулись в сторону ворот. Не знаю, как мой собеседник, но я-то на своей шее испытал, как хорошо поставлена у Пугачева служба оповещения. На этот раз сторожа не проронили ни звука, так, будто волхвы возникли перед постоялым двором прямо из-под земли. Впрочем, кто их знает, может, именно так оно и было.

Три старца в беленых льняных одеяниях, подпоясанных вервием, опираясь на сучковатые деревянные посохи, вошли во двор, и мне показалось, что куда-то подевалась вся многодневная нервозность, все напряжение. Ушла куда-то, растаяла накопившаяся в людях злоба.

– Кто это? – почему-то прошептал Орлов, глядя на старцев.

– Волхвы, – вторя ему, чуть слышно ответил я. Старцы с длинными седыми волосами и бородами до пояса прошли через двор в полном молчании. Затем двое из них пошли в обход штабной избы, туда, где, как я уже знал, находился походный лазарет, а один остался стоять перед крыльцом, словно чего-то ожидая. Долго ждать ему не пришлось. Завязывая на ходу шитый золотом кушак, из «царевого дворца» выскочил взлохмаченный заспанный самодержец, явно всполошенный приходом волхвов.

– Здрав будь, велик отче, – почтительно взглянув на старца, в пояс поклонился Пугачев, едва не задевая бородой струганые доски крыльца.

– И тебе по здраву, Омелий. Слово мое слушай: ступай, сыне, к граду Москве. С тех земель в далек край путь твой проложен. Да будет дорога тебе скатертью.

– К Москве? – недоуменно произнес Орлов.

– К Москве, – еще более недоуменно подтвердил я.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Открыв сомкнуты негой взоры,

Россия вышла в неглиже

Навстречу утренней Авроры,

Готовой к выстрелу уже.

И. Губерман

Жребий был брошен вместе с остальными доспехами при попытке обратно перейти Рубикон. Уж не знаю, какой парад устраивал великий Цезарь, собираясь упразднять римскую демократию, но высокое посольство «императора Петра III», очевидно, всем своим видом должно было свидетельствовать о величии и могуществе разбойного государя. Избранные «енералы», сменившие невероятные зипуны и иные, еще более экзотические одежи на вполне пристойные кафтаны, явно позаимствованные в сундуках разоренных усадеб, восседали на чистокровных аргамаках, поигрывая драгоценными уздечками. Грудь каждого из них была украшена «царевыми» наградами, среди которых мне удалось разглядеть и какие-то прусские медали, и петровские целковые с сердитым профилем мнимого дедушки самозваного монарха. Были здесь и какие-то медные, наспех сделанные кресты, явно оригинального дизайна, и польские награды на уланских тужурках шляхетского отряда.

Гарцующий на своем соловом кракене совершенно трезвый Пугачев раздавал последние указания остающимся в ставке военачальникам:

– ...Пошли гонцов в башкирские степи Салавату Юлаеву. Поведай ему, что тут было, да вели собирать своих конников воедино и сюда идти. По атаманам пошли, передай, что ежели войска стрелять не будут, то и нам негоже. Пусть у воды укрепятся да эстафетой со ставкой связь держат. С Орловых глаз не спускать! Если, паче чаяния, неладное случится, их военный опыт вам весьма полезен будет.

– Но, государь-надежа...

– Не перебивай царя, Чика! Знаю, о чем говорю. Опасность не шутейная, но волхв зря говорить не будет.

– Да что, батька, волхв, – не унимался безутешный атаман.

– Ты думаешь, что говоришь?! – прикрикнул на него Пугачев. – Кабы не волхвы, ты бы по сей день в колодках парился да под кнут спину подставлял. Так что исполняй, как я велю. Все, прощевай, пора отправляться. Старшим тебя оставляю, но с тебя же потом и спрошу. Так что попусту не лютуй и жди от меня вестей.

По рядам «царской свиты» прокатился тихий шепоток:

«Волхвы идут!» Седобородая троица шествовала мимо строя, как бы принимая парад, шествовала, постукивая своими длинными клюками, не обращая, кажется, никакого внимания на яркое восточное великолепие готового к маршу отряда. Я уже знал, что все, связанное с волхвами, окружено здесь ореолом безмерного почитания, и потому был момент, которого я никак не мог понять. Путь, насколько я себе представлял, им лежал не близкий. Но никому из пугачевцев не приходила в голову мысль предложить своим высоким гостям ежели не коней, то хотя бы телегу. Волхвы шли мимо строя, глядя вдаль, словно окружающая их действительность была миражем, легкой, ничего не значащей дымкой. Внезапно самый старший, тот, что разговаривал с Пугачевым, остановился напротив меня и, взглянув невероятно, непередаваемо синими глазами шестнадцатилетнего юноши, произнес:

– Чужу живу взяв, самому живе не быть. Вовек скитаться тебе, а свою не найти. – Едва старец умолк, вокруг меня зазвенели серебристым малиновым звоном сотни маленьких колокольчиков. Этот звон я уже когда-то слышал в бреду на яхте герцогини Кингстон. Так звенели колокольцы на цепи с талисманом, в котором была заключена душа лорда Дорвича, уносимая магом в толщу скалы. – А ты, – расслышал я сквозь звон, волхв обернулся к Лису, – твоя доля...

Больше я не слышал ни слова. Я видел, как движутся губы старца, как меняется выражение лица моего напарника, но ни слова, ни ползвука не доносилось до моего слуха.

Волхв умолк, хотя мне и странно утверждать подобное, повернулся и зашагал в степь. Спутники его последовали вслед за ним все с тем же отрешенным выражением на лицах. Весь отряд пугачевской свиты с почтительным молчанием глядел вслед удаляющимся каликам перехожим. Они шли, постепенно уменьшаясь, и наконец исчезли. Но я готов был биться об заклад, что они именно исчезли, а не скрылись за горизонтом.

– Ну что замерли, как неживые! – стряхивая оцепенение, рявкнул Пугачев, поднимаясь в стременах и указывая рукой с перначом на запад. – Понеслась душа в рай. Поехали! Песельники, запевай!

– Пошли девки да покупаться, – загремели песельники.

– Пошли девки да покупаться. Пчелушка, пчелушка, Чудо-чудо-чудо-мушка, То ж была, верно, лужка,

Гоп, гоп, гоп! – подхватили остальные, и почетный эскорт двинулся в путь.

Ночью мы стояли в степи. Я дремал, положив седло под голову, укрывшись попоной, и сквозь сон слышал, как близ мерцающих костров что-то заунывно тянули цыгане.

– Вальдар, – потряс меня за плечо Лис. – Вставай, пора.

– Куда? Зачем? – непонимающе возмутился я. – Ночь на дворе.

– Ты шо, капитан, умом подвинулся?! А бабусю проведать? Или ты хочешь, чтоб твоя зазноба вместе с ней за Урал-камень откочевала? Давай просыпайся!

– Да. – Я подскочил. – Сейчас, только Редферна разбужу.

– Слышь, ты, эксплуататор трудового казачества, на кой ляд он тебе там сдался? Пусть спит. Он с этаким хозяином еще днем намаяться успеет. Седлай коня, поехали.

Мы выехали минут через десять. А вот сколько ехали, я толком даже не смог разобрать. Как говорится, ехали они себе долго ли, коротко ли, а вдруг глядь: стоит средь моря ковыльного, средь горечи полынной избушка на курьих ножках. С банькой. Стоят себе, с ноги на ногу переминаются. Понятное дело, столько верст без обувки протопать, какие же ноги столько выдержат, намозолились, бедные. Соскочил с коня добрый молодец атаман Лис да и крикнул во всю богатырскую моченьку:

– Эй, бабуля-джан, встречай дорогих гостей! Да командуй своей избой, а то она битый час будет разбираться, где тут ближайший лес.

Заслышав появление моего напарника, лапчатый дуэт начал резво поворачиваться в сторону Лиса своими входными отверстиями.

– Батюшки-светы! – Баба-яга в цветастом платке, наверняка недавно подаренном моим заботливым другом, всплеснула руками, встречая нас в дверях. – И добрый молодец Лис, и добрый молодец Воледар здесь. Заходите, голуби мои яхонтовые, уж и заждались вас. Мы с Аленушкой все глаза проглядели, уж и пирожков вам испекли, и щей наварили. Заходите, родимые.

Мы соскочили из седел прямо в избушку, не пользуясь грубо сколоченным деревянным трапом, служившим для соединения жилища с бренной землей в часы стоянки. Та, кого Баба-яга ласково называла Аленушкой, ждала нас с ароматным поджаристым пирогом на чистом белом полотенце. Отвесив поклон, она протянула нам пирог.

– Добро пожаловать гости дорогие, – произнесла Эдан Фиц-Урс на чистейшем английском. Я смотрел на свою старую знакомую и никак не мог надивиться произошедшей перемене. Дело было не в том, что английская аристократка одета в костюм русской красавицы. Нет, и длинный, до земли, сарафан, и шитый жемчугом кокошник очень были ей к лицу, невзирая на неславянские черты этого самого лица, но было в девушке что-то совершенно новое, какое-то ощущение покоя, исходившее от нее, неведомая доселе глубина, появившаяся в серых, но уже не туманных глазах.

– Как костюмчик? – услышал я за спиной шепот Бабы-яги.

– Мирово! – восхищенно отозвался Лис.

– Мой, – похвалилась хозяйка. – Поди, тыщу лет не надевала, а все как новый. Садитесь ужинать, гости дорогие. Чай, путь был не близкий.

Мы не заставили себя упрашивать и с охотой отведали, наваристых щец, и безумно вкусного курника и, невзирая на рекомендации лучших собаководов не есть после заката, чувствовали себя вполне благополучно. Распоясавшись, довольный ужином Лис привалился к печи и затянул;

Ой, мороз. мороз, не морозь меня"..

«Не морозь меня, моего коня», – подхватили в один голос Баба-яга и Элен Фиц-Урс. Правда, Элен пела на английском, но, похоже, присутствующих сей мелкий факт нисколько не, смущал.

– Бабуля, – спросил; я, когда песня: закончилась, – вы знаете английский язык?

– О чем ты баешь, сокол ясный, язык у меня один – Баба-яга радостно высунула то, что обычно рекомендуется держать за зубами.

– Так как же тогда вам удается понять, что говорит Элен?

Хозяйка уставилась на меня, как на внезапно приболевшего.

– Дык как, понятное дело – головой.

Мне оставалось лишь вздохнуть. Как объяснить суть языковых барьеров фольклорному элементу, отсиживавшемуся в лесных чащобах во время сокрушения Вавилонской башни и смешения языцев.

– Ладно, бабуленька родимая, пора нам ехать, – вздохнул, Лис. – У тебя хорошо, а дорога еще предстоит дальняя.

– Ну да, ну да, – засуетилась бабуля. – А вот, Аленушка, дам я тебе клубочек заветный.

– Он нам короткую дорогу укажет? – оживился Лис.

– Да нет, – как-то удивленно протянула Баба-яга. – Чего это мотку шерсти вам тропу торить? А вот на зиму носки связать – сносу им не будет. А для дороги я гостинцев собрала. – Она протянула нам березовый туесок, наполненный разнообразной снедью. – Присядем на дорожку, – грустно вздохнула она. – Ну, в добрый путь, детоньки. – Кончиком цветастого платка бабуля смахнула непрошеную слезу. – Ступайте с миром. Отгоню от вас зверя дикого, гада ползучего, тучу черную, весть недобрую. Когда еще свидимся.

Лис подвел Элен свою заводную лошадь.

– Кстати, атаман, – подъехал я к своему напарнику, – как ты себе представляешь езду на лошади в сарафане?

– М-да. – Лис покосился на Элен, на седло стоявшей рядом с ним кобылы и вновь на девушку. – Фасончик не для конных прогулок, – он что-то прикинул в уме, – хотя ща мы тут такое учудим, парижские кутюрье от зависти удавятся. – Мой напарник соскочил наземь и обнажил саблю. – Сударыня, простите мне мою вольность... но не могли бы вы раздвинуть ноги?

Мисс Фиц-Урс начала стремительно краснеть, чего я никак не мог ожидать от прежней Бетси Чедлэй.

– Уверяю вас, никакой похабщины, сплошная высокая мода.

Девушка обреченно закрыла глаза и повиновалась, а спустя минуту подол сарафана уже свисал четырьмя отдельными лоскутами, которые Лис любовно связывал между собой по два.

– Жаль, конечно, бабулину обновку, да что поделаешь, не пехом же телепать из-за этого сарафана. Вот, прошу вас, мисс, прекрасная юбка-брюки.

– Еще один вопрос, Лис, как мы будем объяснять появление Элен в лагере?

– Вальдар, ты меня утомил. Ты шо, Британская энциклопедия, кому-то что-то объяснять? Где взял, где взял? Нашел. Посадим в обозе в мой возок и посмотрим, какая падла сунется спрашивать.

– Пожалуй, ты прав, – усмехнулся я. – Что ж, в диких нравах тоже есть свой резон.

– Милорд Вальдар, – негромко позвала меня Элен. – Я бы хотела поговорить с вами.

Я посмотрел на Лиса, тот понятливо кивнул и дал шпоры своему коню, вырываясь вперед. Некоторое время мы скакали молча, видимо, моя спутница подбирала слова для начала разговора, не решаясь высказать что-то сокровенное. Мне не хотелось торопить ее. Подобное молчание не может быть вызвано обычным кокетством.

– Я хотела сказать вам, – начала она и вновь замолчала. – Я хотела сказать, что очень благодарна за все. Вы так много сделали для меня.

– Что-то не так? – произнес я, давая возможность герцогине начать говорить о том, что ее действительно тревожило.

– Понимаете, – вздохнула она. – Вы очень любезный, очень достойный кавалер, и Элизабет Чедлэй, та Элизабет Чедлэй, которой я была полтора месяца назад, действительно искренне полюбила вас. И я, поверьте, я тоже испытываю к вам самые нежные чувства. Но дело в том, что теперь я обрела не только свое прежнее имя, но и прежнюю жизнь. А здесь, в этой жизни, у меня есть определенные обязательства.

Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Скорее всего обязательства были каким-нибудь юным студиозом, бедным как церковная мышь и пылким, словно мифическая саламандра. Не может быть, чтобы у такой красивой юной особы не оказалось подобного ухажера. Они есть всегда, большеглазые придурки с манной кашей в голове, взывающие к Луне и грозящие продать душу дьяволу за один благосклонный взгляд. Впрочем, что это я, это может быть вполне достойный джентльмен, способный составить счастье прекрасной девушки, особенно с таким капиталом. Да черт возьми, что ж такое, к чему вся эта дурацкая ревность? Я сам-то что могу ей дать? Не сегодня-завтра, подобно джинну из бутылки, на дороге возникнет Джозеф Рассел и прикажет нам с Лисом сворачивать свои дела и убираться вон из этого мира. У меня, знаете ли, тоже в той жизни есть некоторые обязательства – одних счетов, поди, полный ящик. Но все же, все же, все же... Мне крайне редко нравились воздыхатели любимых женщин. Такая, знаете ли, беда.

– Я прошу вас, дайте мне время разобраться в своих чувствах, время оглядеться в этой жизни.

– О чем речь, – усмехнулся я. – Сколько вам будет угодно.

– Конечно, после того, что было, между нами на русалочьей поляне мне было бы странно просить вас стать мне братом. Хотя бы пока. Но...

– Как скажете, сударыня, – перебил я Элен. – Все будет так, как вы пожелаете.

– О, благодарю вас, милорд. Я не сомневалась в вашем благородстве.

– Пустое, – отмахнулся я. – Мы с Лисом довезем вас до Казани, там находятся ваши слуги и карета. А пока мы постараемся вас устроить как можно удобнее в повозке пугачевского обоза, и, я надеюсь, вы не выдадите своего инкогнито.

– Пугачевского обоза? – недоуменно переспросила Элен Фиц-Урс.

– Да. Моя миссия прошла успешно. Пугачев согласился на переговоры с Екатериной...

– Я не сомневалась в вас. Вы всегда добиваетесь своего.

Я грустно улыбнулся – знать бы, что здесь свое.

Мы приближались все ближе и ближе к Волге. Уже носились над нашими головами прожорливые чайки, готовые отвлечься от рыбной ловли ради охоты за объедками, и кое-где в ложбинах, там, где во время разливов река стояла особо долго, вокруг невзрачных, а порой и вовсе высохших луж высились целые поля засушенного камыша.

– Сегодня до вечера в Казани будем; – произнес Пугачев, обращаясь к «енералу» Закревскому.

– Казань – город славный, – отозвался Лис. – Это ж сколько его царь Иван долбил, покуда не одолел.

– Твоя правда, атаман, – согласился Пугачев. – Сам ведь знаешь, татары – народ отважный. С «алла» на пики лезут.

– А вот тебе, государь, верные люди говорят, губернатор хотел Казань без боя сдать.

– Похвально. Надо будет отметить его верность, – кивнул «император».

– Золотые слова. Верность в наши дни вещь не частая. Ее, для примера другим, поощрять нужно, – проникновенно произнес мой напарник. – Да только, – он выдержал паузу, – и измену примерно карать надо, коли уж о верности печемся.

– Ты это о чем, Закревский?

– Как же ж о чем? Губернатор-то, чай, у Катьки на службе состоит, а она его не для того туда сажала, чтобы он губернские города без боя сдавал.

– Ты о чем говоришь, енерал! – возмутился Пугачев. – Он ведь не татарам каким, а мне, государю своему, ключи отдать собирался!

– Конечно, тебе, надежа. Ты бы вон послал Тимир-батыра с его отрядом к казанским стенам на разведку, а губернатор ему как раз и ключи на подушке в руки: «Нате, – мол, – пользуйтесь!» – вот бы и получилось как раз, что крепость русскую он татарам сдал. А то негоже.

– Да к чему ты ведешь-то, хитрые твои глаза?

– Какая уж тут хитрость. Губернатор-то город тебе собирался передать, еще не зная, что ты и в самом деле государь-надежа. Он же тебя разбойным атаманом почитает, а стало быть, то как раз не верность царю своему, а форменная, как есть, измена Отечеству. А за измену злую и тыщу батогов мало будет.

– Толково говоришь, енерал, толково. Ну, дак приедем в Казань, разберемся, батогами али крестом губернатора жаловать. – Пугачев замолчал, обдумывая сказанное советником, а тот отъехал чуть в сторону, чтобы не мешать «государю» в столь нелегком деле, и запел печально-распевно:

Ой, не вечер, да не вечер. Мне малым-мало спалось. Мне малым-мало спалось, Ой, да во сне привиделось.

Внезапно песня Лиса прервалась на полуслове. Он приложил ладонь к глазам, заслоняясь от солнца, и крикнул:

– Ну-ка, батька, глянь. Верховые скачут. Никак, то наша передовая сторожа. Уж не случилось ли чего?

Пугачев поднял вверх правую руку, и колонна остановилась. Затем, словно по команде, крылья ее начали разворачиваться вправо и влево, а шедшие за всадниками возы один за другим стали занимать заранее отведенное место в огромном круге вагенбурга. «Лихо это у них получается, – подумал я, глядя на перестроения обычно бесшабашного казачьего войска. – Без суеты, давки, все четко и естественно». Пугачевцы стояли в степи, полностью готовые к бою менее чем через пять минут после начала перестроения. Оставалось лишь отдать команду, и опустились бы в линию острые казацкие пики первой шеренги. Блеснули бы в воздухе отточенные сабли второй и понесся бы над мчащейся галопом удалой казацкой лавой многоголосый клич: «Сарынь на кичку!»

Всадники приближались наметом, явно не жалея ни себя, ни коней, спеша сообщить государю новости. Как видно, не самые приятные.

– Государь, – задыхаясь от быстрой скачки, выдавил из себя первый из всадников, приближаясь к Пугачеву, – Михельсон в степи, прямо перед нами. Вся армия.

Разбойный атаман глянул на меня недобро и поудобнее перехватил витую плеть.

– Ну что, флигель, в засаду завел?

– Вальдар, что бы это значило? – послышался в голове голос Лиса.

– Не имею представления, – честно признался я. – Видимо, губернатор таки вытолкал Михелъсона в степь. Если это так, то Иван Иванович, должно быть, искренне считает, что на него движется все пугачевское войско. И этот отряд для него лишь авангард.

– Ага, авангард с обозом. Это ты хорошо придумал.

– В любом случае он не знает, что Екатерина посылала меня склонить Пугачева к переговорам, и ему надо отвезти подписанный императрицей пропуск, иначе сечи не избежать. Михельсон готовится дорого продать свою голову.

– А ты не думаешь, что твой переводчик из тайной канцелярии привез Михельсону совсем другой приказ? Ежели Пугачев пойдет на переговоры, перехватить его в степи и провести, как это говорится, первый тур.

– Об этом мы сейчас узнаем, – заверил я. – Во всяком случае, попробовать стоит.

В руке у Пугачева блеснула кривая персидская сабля с витиеватыми золотыми арабесками на клинке.

– Государя своего предал! – Он начал наезжать на меня, явно собираясь получше рассмотреть мое внутреннее устройство.

– Погодь, отец родной! – Лис развернул своего коня на месте, вклинился между нами. – Дай флигелю слово молвить. Чай, Михельсон еще не в уши дышит. Если что, успеем его в куски порубать.

Я мысленно поблагодарил Лиса за заступничество.

– Ладно, говори, – смилостивился Пугачев, как-то враз теряя лютость. Похоже, он окончательно свыкся с мыслью о предательстве и теперь готов был спокойно и размеренно принимать решения: драться, отступать или же обманным маневром пытаться оставить за собой войска императрицы и устремиться к беззащитной Казани.

– Ну что, Вальдар, пан или пропал, – обратился ко мне Лис, вновь беря на себя роль толмача. – Где там твой пропуск?

Я начал расстегивать рубаху, под которой в заветном нагруднике хранился подписанный государыней документ.

– Лис, постарайся объяснить Пугачеву, что сегодняшняя встреча ему ничем не грозит. Что войска еще не знают о заключении перемирия. Скажи, что твой, с позволения сказать, государь мог не согласиться на переговоры, и тогда бы война продолжалась. И объясни, что это разумная предосторожность, но не более того.

– Попробую, – пожал плечами Лис. – Ладно, давай свой мандат. – Он протянул руку за пропуском. – Быть может, бройлер-мутант на печати его в чем-то убедит.

Пугачев принял из рук своего советника документ, недоверчиво осмотрел его со всех сторон, разве что не попробовал на вкус, затем вернул его и произнес задумчиво, обращаясь к Лису:

– Ну что ж, если то, что ты мне перевел, – правда, то сей листкрип до Михельсона довести надо. Ты, Лис, возьми с собой десяток всадников половчее да этого флигеля. Мы покамест вас тут подождем. А за вами сторожа проследит. Коли живы вернетесь, слава вам будет великая. Ну а уж коли в землю ляжете, будьте покойны, кровушка ваша сегодня же сторицей отомстится.

– Слушаюсь, государь, – склонил голову мой напарник. – Эй, Макар, – он обернулся к ближайшему казаку своего полка, – ну-ка мухой сгоняй в обоз, сыщи чистую нательную рубаху да привяжи на пику, парламентерами пойдем.

Казак развернул коня и помчался к сомкнутым в кольцо возам.

– Ну что, Вальдар, нам остается надеяться, что их величество императрица Екатерина не решила использовать одного знакомого нам заезжего англичанина в качестве червячка на крючке.

Полковые каре с развевающимися знаменами и полевыми орудиями в углах построений были выстроены посреди степи и прикрывались с флангов колоннами драгун и завесой туземной легкой конницы, которую даже святой Петр вряд ли смог бы отличить от пугачевской. Заметив несущихся к боевым порядкам всадников с импровизированным белым флагом, первые линии стрелков опустили поднятые было ружья к ноге, ожидая надлежащей команды. Навстречу нам из драгунской колонны вылетел отряд не больше нашего и помчался наперерез, стараясь, чтобы встреча произошла на дистанции ружейного выстрела от михельсоновских каре. Вот наконец мы встретились.

– С кем имею честь? – с подозрением глядя на нас, осведомился юноша в форме драгунского поручика.

– Флигель-адъютант императрицы, премьер-майор Камдил, – отрекомендовался я.

– Миргородского казачьего полка сотник Сергей Лис, – вслед за мной небрежно бросил Сережа.

– О, простите, господа, я принял вас за пугачевцев, – извинился офицер. – Разрешите представиться: адъютант полковника графа Меллина поручик Сеславин.

– Поручик, – уточнил я, – я действительно флигель-адъютант императрицы, но все мое сопровождение – пугачевцы.

– Как так? – недоуменно смерил меня взглядом поручик. – Вы пленены?

– Нет. – Я достал выданный мне Безбородко пропуск, предписывающий военным и гражданским начальникам не чинить препятствий в движении яицкого казачьего атамана Емельяна Ивановича Пугачева с войсковой старшиной, коий по велению ее величества государыни императрицы направляется к Москве.

– Этого не может быть, – не веря своим глазам, прошептал поручик. – Как же так?

– И тем не менее сие правда. – Я взял пропуск из рук ошеломленного драгуна. – Будьте любезны, проводите меня и мой эскорт к полковнику Михельсону.

Ровно через десять минут ситуация повторилась с разницей лишь в звании недоумевающего офицера.

– Вальдар Реймондович, возможно ли это? Что бы сие должно означать?

– Большой политик, – развел руками я. – Не нам его обсуждать. Наше дело – неукоснительно выполнять свой долг.

– Вы правы, друг мой, совершенно правы. Но все же это какое-то, какой-то... – Он не нашелся, что сказать, и, махнув рукой, отъехал, чтобы скрыть внезапно подступившие к глазам слезы.

Казань встречала войска. Они возвращались без победы, но в глазах провинциальных мадам и мамзелей окутанные военной славой с ног до головы, подобно танцовщице, исполняющей танец семи покрывал. «Ура!» – кричало местное население, встречая зелено-красные мундиры стрелков, марширующих по центральной улице с примкнутыми к ружьям штыками. «Ура!» – встречали они синие кафтаны драгун. «Ура! – неслось над флюгерками пугачевских пик. – Да здравствует государь император! Да здравствует императрица Екатерина!»

– Эк встречают. – Пугачев склонился к верному «енералу Закревскому», как обычно, скакавшему по леву руку от него. – Любит меня народ. Вишь, как любит!

– Так об чем речь, – ухмылялся Лис. – Этому народу только дай кого полюбить. Эт-то ты, ваш личество, еще с губернатором не беседовал. Тот просто аж на дерьмо изошел из любви к тебе.

– Эх, голова ты, Лис, а слова говоришь нехорошие. Все «дерьмо», «дерьмо». Вон народ-то как ликует. А о губернаторе не напоминай, я и сам помню. Н-но, поехали!

«Ура! Ура!» – не стихало вокруг.

– Ты что ж, сучий сын, – кулак Пугачева врезался в губернаторское ухо, – города сдаешь?! Царевых полковников в тычки выгоняешь?! – Могучая атаманская рука подхватила увесистую тушку сановника и приподняла ее над полом. – Я ж тебя, лиходея, в железа закую, своей собственной рукой кнутом запорю!

– Да я ведь... – пытался оправдываться истязаемый.

– Я что тебе, псу зазорному, велел слово молвить?! Молчи, боров смердящий! В Урал-камень с кайлом пойдешь, душа твоя каторжная!

– Пойдемте, Иван Иванович, пойдемте. – Я начал тихо подталкивать полковника Михельсона к двери. – Пугачев тут сам управится. А когда их превосходительство очухается, негоже им помнить, что вы неподалеку были, когда ему «Петр III» свое высочайшее неудовольствие выражал. Обязательно ведь в тайную канцелярию донос настрочит.

Мы вышли из кабинета.

– ...И вот тогда Наташа спрашивает: «Поручик, где вы пропадали?» – слышался из зала восхищенный голос Лиса. – А вы ей в ответ: «Мадемуазель, я спешил обнять своего старого друга, с которым сегодня же вечером надеюсь познакомить и вас».

– Да ну что вы, сотник, все было совершенно не так! Никакой Наташи Ростовой там и в помине не было. Как сейчас помню, девушку звали Татьяна Ларина. Ни по какой нужде я не выходил. А друг... Да, действительно, поутру с депешей прискакал мой старый друг князь Лобанов-Ростовский. Днем он должен был находиться в штабе, а ввечеру пожаловать ко мне в гости. Не пойму, что тут смешного? Вот лучше послушайте, что я вам расскажу...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Дипломатия – искусство поглаживать пса, пока не нацепишь на него ошейник.

Флетчер Кнебель

Уж и не знаю, как себе представляла императрица секретную доставку Пугачева со старшиной к месту переговоров. Даже если не учитывать природных дарований Лиса, в котором талант шоумена бодрствовал двадцать четыре часа в сутки и который превращал однообразно унылые дорожные будни в весьма живописное времяпрепровождение, даже не учитывая этого, тяжело не заметить кортеж, растянувшийся вместе с обозом едва ли не на полторы версты.

Несшиеся перед нами фельдъегеря, доставлявшие эстафетой государыне мое донесение об успешном окончании миссии, упреждали градоначальников, что с Пугачевым заключен мир и что идущее на них войско вовсе не собирается брать города на копье. В честь чего те выкатывали на площадь бочки с вином и вырезали стада баранов и потчевали вчерашних извергов и супостатов по-русски до отвала. Не встречая помех, Пугачев двигался к Москве, и над колонной его развевалось золотое ораниенбаумское знамя Петра III, уж неведомо как попавшее в руки самозванца. Два тарча, расположенных в груди российского орла, склонившего головы под непропорционально большой короной, несли гербы российский и голштинский, причем их грамотность не оставляла сомнений, что в руках у «императорского» знаменщика не дешевая подделка, а безусловный оригинал. Мы двигались по России, повсеместно встречаемые возбужденными толпами, демонстрировавшими свою любовь, хотя скорее не к Пугачеву, а к зрелищам вообще. И с каждым днем заветная Москва становилась все ближе и ближе.

Я проводил свои дни, чередуя занятия языком с Ислентьевым с фехтовальными упражнениями, обреченно отгонял стаи мух и слепней, сожалея, что Господь не сподобился снабдить человека хвостом для этих целей, и мрачно принимал приветы от Элен Фиц-Урс, привозимые изредка Лисом.

– Что такой грустный, господин офицер? – Широкобедрая цыганка в пестром одеянии, расцветкой напоминающем клумбы персидского сераля, остановилась рядом со мной во время одного из привалов. Посмотрев пристально жгучими черными глазами, она усмехнулась одними губами: – Отчего голову повесил?

– Устал, – кратко кинул я первое, что пришло на ум.

– Веру обмануть хочешь? – продолжала улыбаться цыганка. – Скажи я тебе сейчас слово сокровенное, еще сто верст без устали проскачешь.

Я со вздохом полез в карман за монетой, очевидно, отделаться от орловской солистки пустыми фразами было невозможно. Годы, проведенные близ сановных особ, приучили эту веселую братию рассматривать всякого дворянина, а уж тем паче офицера, как свою законную добычу.

– Возьми. – Целковый на моей ладони был достаточной платой за молчание бесцеремонной вымогательницы.

– Ха, нужен мне твой рубль! – Цыганка смела монету с руки. – Вот видишь, он есть. А вот, – она накрыла монету краешком своего платка, – и нет его. Забудь про деньги. Захочешь отдать, сам отдашь, я у тебя просить не буду.

– Слушай лучше, что скажу. – Она вцепилась в мою руку и начала водить по ней отточенным ногтем. – Дорога тебе лежит дальняя, да интерес казенный. Но это ты, чай, и без меня знаешь. А вот на сердце у тебя девица-красавица. Любит она тебя шибко, да на душе у нее еще один молодец. Оттого и у самой покоя нет, и тебе не будет. А хочешь, скажу, чем все разрешится?

– Нет, – отрезал я, мрачнея. – Оставь меня, ступай своей дорогой.

– Как знаешь, как знаешь, – змеисто улыбаясь, произнесла гадалка, не спуская с меня пристального взгляда. – Ты сам судьбе своей хозяин.

Я вновь сунул руку в карман, надеясь очередным безвозмездным воздаянием оградить себя от дальнейших откровений. Карман был пуст. Когда я лез за первым целковым, там, по минимуму, был еще десяток. Каким образом исчезли монеты, так и осталось для меня загадкой.

– Запомни, бриллиантовый мой, – разворачиваясь на ходу, кинула цыганка, – девица твоя от тебя никуда не уйдет, а вот ты от нее...

И снова были походные будни, снова слепни, фехтование и цыганские песни на привалах.

– Здравствуй, дорогой племянничек. – На канале закрытой связи послышался голос лорда Баренса. – Как там у вас дела?

– Мы шествуем, – отозвался я, ответив на приветствие.

В последние дни мой дядюшка не баловал меня своими беседами, лишь изредка возникая на канале закрытой связи, чтобы уточнить то численность яицкого казачьего войска, то качество конного состава, то наличие артиллерийского парка и множество тому подобных нюансов, которые могли пригодиться ему для пояснительной записки о боеспособности армии вероятного союзника, предназначенной для его величества короля Георга III.

Особенно он напирал на необходимость уточнения количества стычек с «дикарями» с подробным изложением численности сторон, хода боев и их результатов. Спору нет, лорд Баренс должен был выглядеть в глазах своего мнительного сюзерена виртуозным дипломатом, доставляющим исчерпывающую информацию, но я в результате его скрупулезности мог уже спокойно читать лекции по истории яицкого казачьего войска начиная от 9 июля 1591 года, когда впервые упоминались в летописях яицкие казаки в количестве пятисот сабель, и вверх: о схватках с ногайцами и каракалпаками на реке Утве, об усмирении башкирских бунтов, о похождениях яицких казаков на Кавказе и в сибирской линии. Думаю, Георг III, проводивший большую часть времени среди своих садов, молочных ферм и огородов, был бы весьма удивлен, узнав, что, кроме мифических диких, казаков в России имеются еще более дикие и уж совсем мифические народы, с которыми казаки сражаются. Впрочем, для него это все обозначалось ничего не значащим словом «орда», которая представлялась, вероятно, чем-то стихийным, вроде градобития или урагана.

Привыкнув за последнее время к интересу моего дядюшки к нюансам истории, нравов и быта вольного казачества, я уже приготовился услышать от него что-либо вроде: сколько мяса и хлеба в среднем съедает один пугачевец, причем желательно с раскладкой по должностям, но вместо этого на канале раздалось:

– Я в общем-то собираюсь с тобой попрощаться.

– Как это, – не понял я, – попрощаться? А я? Вы что же, собираетесь оставить меня здесь?

– Несомненно, А что тебя, собственно, смущает?

– Но ведь у меня было задание. Я обязан был охранять вас, а по окончании вашей миссии в Петербурге я полагал, что должен вернуться в Институт, – недоуменно проговорил я.

– Так оно и было в самом начале. Но ты же сам приложил усилия, чтобы все изменилось. Теперь у тебя собственное задание. И, надо сказать, ты хорошо с ним справляешься. А мои дела в России завершены, как королевские, так и институтские. Резидентура спасена: вчера один, скажем так, преданный друг за умеренное вознаграждение доставил мне копию списка господ офицеров и чиновников, состоящих в масонских ложах и подлежащих отправке вместе с Пугачевым в Америку, если дело, конечно, сладится; либо увольнению, штрафованию и ссылке в дальние пределы России для прохождения дальнейшей службы, если все пойдет не так, как предполагает Екатерина. Наших там, слава богу, нет. А клуб потихоньку становится на ноги, он уже получил название аглицкого, и патронирует его сам Потемкин. По делам моего посольства тоже все хорошо. Но тут мне как раз самое время уезжать.

– Почему? – не понял я.

– Посуди сам, я добился принципиального согласия Екатерины на посылку казаков, чего прежде никому не удавалось. Я добился посылки российской военной флотилии для охраны транспортного конвоя. Это немаловажный факт, учитывая, сколько людей, лошадей и пушек, я уже не говорю о фураже, провианте, боеприпасах и всем остальном, надлежит перевезти. Подобная экспедиция по своим масштабам вещь неслыханная, а потому возможность, хотя бы частично, разгрузить Гренд Флит – немалая удача.

Остались детали. Правда, в них и кроется вся каверза, задуманная Екатериной. Но подписывать договор с императрицей будет посол. Я же тем временем повезу победные реляции в Лондон, Ну а когда все вскроется, у меня будет готовый виновник провала. Это по его недосмотру государю Георгу поставили некондиционных казаков. Что я мог сделать, находясь в это время в Лондоне?

– А если он вдруг досмотрит?

– Ну что ты, – ласково обнадежил меня мой наставник в вопросах дипломатии и придворной интриги. – Это настолько маловероятно, что почти невозможно. Посол Англии слишком высокого мнения о своем статусе в России, чтобы проверять анкетные данные каких-то там казаков. Тем более что под победной реляцией стоит и его подпись. Стало быть, он не пожелает останавливаться на полпути, доказывая тем самым, что все время до этого попросту бездельничал, забыв о возложенных на него обязанностях. Господину послу остается только надеяться, что где-нибудь посреди Атлантики Пугачева одолеет британский патриотизм, или же весь флот уничтожит внезапный ураган, или же казаки, прибыв в другое полушарие, чудом переменятся и станут агнцами в душе и львами на поле боя. Какой из вариантов тебе кажется наиболее вероятным?

– Увольнение посла без выходного пособия.

– Увы, мне тоже. Но, с одной стороны, может, все еще будет не так фатально, а с другой, – как говорят французы, такова жизнь.

Я вздохнул. Мне было искренне жаль посла. Он был весьма обаятельным вельможей, не слишком подходящим для дипломатических баталий, однако вполне достойно представляющим своего монарха при дворе императрицы Екатерины II. Оставалось надеяться на наличие у бедолаги богатого родового поместья, где бы в тиши аллей «дикого» английского парка он мог, вздыхая, вспоминать, как коварно провел его лорд Джордж Митчел Уэлли барон Баренс. Полагаю, к тому времени он уже поймет, что дядя Джордж его попросту подставил.

И все же мне было грустно. С одной стороны, я уже потихоньку начал осваиваться на новой работе. Думаю, теперь, прежде чем освободить несчастную девушку, сопровождаемую драгунами, я бы непременно проверил документы, причем не только у нее, у драгун, у кучера, но даже у лошадей. Но я чувствовал, что мне будет не хватать энциклопедических познаний дядюшки во всем, что касалось хитросплетений высокой политики, интриг и прочих аксессуаров подковерной борьбы. Словно почувствовав мое настроение, лорд Джордж произнес:

– Не грусти. Если хочешь, я расскажу тебе одну маленькую восточную притчу. Где-то далеко в пустыне был крошечный оазис: колодец, немного кустарников и огромная пальма, буквально закрывавшая весь оазис своими листьями. Рядом с этой пальмой рос маленький побег нового дерева. Каждое утро он смотрел на пальму и понимал, что это самое большое, самое прекрасное, что суждено увидеть ему в жизни. День за днем продолжалось так, пока однажды к оазису не подошел караван, идущий неведомо откуда и неведомо куда. Вообще караваны редко посещали этот оазис. Он был настолько мал, что не мог предоставить ни воды, ни крова десяткам верблюдов и людям, их сопровождающим. Но этот караван пришел. Быть может, он сбился с пути в песчаную бурю, а может быть, так был проложен его путь, но люди и животные на ночь расположились здесь, чтобы отдохнуть и запастись водой. Ночи в пустыне холодные, людям нужно было согреться и отведать горячей пищи, которой они не ели уже много дней, а потому они срубили красавицу пальму и сожгли ее в кострах. Утром караван ушел, и маленькая пальма едва не почернела от горя, увидав, что сталось с ее великолепной соседкой. Она бы наверняка заплакала, если бы умела плакать. Но пальмы не плачут, хотя и страдают не меньше людей. Маленькая пальма понимала, что теперь неумолимый зной высушит колодец, убьет кустарники, да и самой ей, лишенной влаги, не долго осталось. И она сказала, ведь известно, что и звери, и растения общаются между собой, она сказала: «Не бойтесь, я смогу защитить вас», И потянулась вверх, навстречу солнцу, стараясь как можно шире раскинуть свои листья. Так она и стояла, закрывая своей тенью и колодец, и кустарники вокруг. А путники, изредка проходившие мимо, восклицали: «О аллах! Как быстро выросла эта пальма. Видать, соседка не давала ей расти». А через некоторое время караван возвращался обратно. И когда караван-баши узрел, что оазис прикрывает пальма еще выше, еще краше прежней, он ахнул: «Это чудо!» И только пальма не могла понять, о каком чуде идет речь. Как может она, такая чахлая и невзрачная, сравниться с той красавицей, что когда-то погибла в кострах. Потому что в памяти она все равно оставалась больше и прекрасней ее, хотя все видевшие в один голос утверждали, что в мире больше нет такой высокой, стройной и прекрасной пальмы...

– И что же, караван-баши не срубил ее на дрова для уставшего каравана? – усмехнулся я.

– Об этом притча умалчивает, но резон в твоем вопросе есть. Не стоит быть одиноко стоящим поленом, когда кому-то из сильных мира сего необходимо срочно развести костер. Но притча все же о другом. А потому, дорогой племянничек, расти и помни обо мне. Не думаю, чтобы мы расставались надолго. Быть может, тебе еще суждено поработать под моим началом, но сейчас сосредоточься на выполнении своей миссии. Колесо запущено, императрица, в предчувствии грязного пасквиля, который через несколько лет, очевидно, напишет ее бывший паж господин Радищев, совершает инспекционную поездку из Петербурга в Москву. Все идет именно так, как должно идти. Будь готов действовать активно.

Ну и мой тебе, так сказать, прощальный совет: всегда будь в гуще событий, влезай в проблемы с головой, даже если для этого кое-какие из них тебе придется организовывать самому. Умение добывать и манипулировать информацией в сочетании с умением уходить из-под удара – первейшие добродетели нашей профессии. А пока же прости, если что не так. Возникнут трудности – связывайся. Ну и, конечно, удачи тебе, дорогой племянник.

Связь отключилась. Ехавший рядом штаб-ротмистр Ислентьев пытался растолковать мне, что «делай дело» и «делать дело» это не одно и то же и что глаголы след изменять по определенным правилам. Я согласно кивал, делая вид, будто слушаю его объяснения.

– Капитан, ты там не заснул? – услышал я в голове голос Лиса.

– Нет, а что?

– Посмотри на обочину дороги.

Я поглядел туда, куда сказал мой напарник. Резная стрелка, красовавшаяся на воткнутом в землю шесте, неумолимо свидетельствовала: «До Москвы 50 верст». Стало быть, согласно высочайшему предписанию, нам надлежало размещаться лагерем в ближайшем селении и ждать фельдъегеря, который и должен был сообщить, где и когда состоится встреча высоких сторон.

Вот уже четвертый час Емельян Пугачев, ходил из утла в угол барской хоромины, в которой разместился его. штаб, нервно постукивая витой нагайкой по голенищу сапога. Фельдъегеря не было. Посланные вперед лазутчики обнаружили в нескольких верстах полки императрицы, но видно было, что и они не собираются пока что двигаться с места. Во всяком случае, в ближайшее время. Над кострами кипели котлы с солдатской кашей, расседланные кони как ни в чем не бывало паслись на лесных лужайках. Словом, ничего не говорило о какой-либо боевой активности.

Хозяин имения, после долгих моих уверений наконец сообразивший, что его не будут вешать над воротами усадьбы, был в меру радушен, однако тщательно фиксировала особой книжечке каждую съеденную пугачевцами курицу, каждый литр пива, каждую кадку квашеной капусты, надеясь впоследствии получить из казны компенсацию по такому тарифу, будто все зарезанные куры залпом несли ему золотые яйца. Солнце уже клонилось к закату, а фельдъегеря все не было. Время от времени Пугачев бросал на меня гневные взгляды, словно подозревая в сокрытии посланца императрицы от его грозных глаз. Долгожданные всадники появились много позже, когда люди, привыкшие сверять свои часы с восходом и закатом, уже дремали, примостившись кто где в самых диковинных позах. Ночь – лучшее время для светских увеселений. Переговоры, по всей видимости, числились в их ряду где-то между плац-парадом и карнавалом. Наш путь лежал в Царицыно, московскую резиденцию государыни.

– А хитра Катька, – хмыкнул Лис, когда мы выезжали со двора. Сопровождавший Пугачева, так сказать, от лица союзников ротмистр Михал Доманский покосился на пугачевского советника, стараясь понять, в чем тот увидел хитрость императрицы. – Ведь нарочно государя здесь томиться заставила, чтобы тот хладность рассудка потерял, сомнениями истерзался да чтоб его с устатку в сон клонило. Видать, не шуточный разговор пойдет, коль на такие уловки пускается.

– Закревский, – гневно прикрикнул на Лиса Пугачев, – государыню тебе повелеваю именовать не охальным прозвищем, но именем почтительным – Екатерина Алексеевна.

– Слушаюсь, государь! – выпалил Лис, и у меня в мозгу прорезалось: – Запомните, к его святейшеству обращаться не «батя», не «отец» и даже не «пахан», а только «папа».

– Ржевскому расскажешь, – огрызнулся я, удивляясь, как умудряется Лис веселиться в такие моменты.

– Обязательно, – парировал Лис. – Если, конечно, по окончании переговоров нас не пригласят на экскурсию к лобному месту.

– Полагаю, не пригласят, – вздохнул я. – Но кто знает, как оно пойдет.

В Царицынском дворце нас уже ждали. Многочисленная стража безмолвно пропустила конвой во двор, накрепко закрыв ворота, как только последний всадник нашего отряда въехал на территорию дворца. Не знаю, собиралась ли Екатерина напугать Пугачева количеством приведенных с собой войск и слаженностью их движения, или же она всерьез готовилась к возможному штурму, но у меня создалось такое впечатление, что во дворце было расквартировано не менее гвардейской бригады. Прибавить сюда тех, кто ожидал приказов в окрестных лесах, что и говорить, неплохая подготовка к дипломатической встрече на высшем уровне.

У входа в залу дорогу нам преградил Преображенский караул во главе с самим Потемкиным, сменившим мундир Преображенского подполковника на роскошный, шитый золотом генерал-аншефский.

– Господа, прошу вас сдать оружие. Пугачев и Доманский гневно схватились за сабли, Лис вопросительно поглядел на меня.

– Мы пришли сюда говорить, а не сражаться. – Потемкин сделал останавливающий жест солдатам, начавшим было склонять свои ружья с примкнутыми штыками. – Отставить! – Он вытащил свою шпагу вместе с ножнами и передал ее ближайшему преображенцу. – Надеюсь, все здесь смогут разговаривать, не прибегая к саблям и пистолетам? – Он толкнул дверь в залу, словно приглашая входить.

Пугачев с соратниками нехотя начали расставаться с оружием, что-то недовольно бурча себе под нос.

– Господин премьер-майор, вы назначены в наряд при императрице. Прошу вас также следовать в залу. Отдайте свою шпагу преображенцам.

Я исполнил приказ и, вновь напуская на себя отсутствующий вид Железного Дровосека, прошествовал на отведенное мне место по праву руку за креслом государыни. Мне оставалось только желчно завидовать всем остальным, собравшимся в этой зале. Для них возле широкого письменного стола, по разные стороны оного, были выставлены удобные мягкие кресла. Мне же надлежало простоять на своих двоих всю беседу, хлопая глазами, как механическая кукла.

По ту сторону дверей щелкнули слитно поднимаемые «на караул» ружья, и вошедший церемониймейстер заученно провозгласил малый титул императрицы, намекая тем самым на неофициальный статус переговоров. Впрочем, кроме меня и Потемкина, этот намек, думаю, не понял никто. Государыня в бриллиантовой короне, в робе и юбке, усыпанных драгоценными камнями, сверкала и переливалась, словно елка в нью-йоркском Рокфеллер-Центре. Я увидел, как восхищенно расширились глаза Михаила Доманского, как напряженно сжались в щелочку грозные очи Пугачева и как прищурился Лис, прикидывая, как бы половчее срезать один-другой камешек с платья императрицы. Следовавший за Екатериной Безбородко занял свое место за столом слева от государыни. Я поспешил отодвинуть ее высокое кресло, помогая сесть. Опустились на свои места вставшие при появлении императрицы всея Руси Пугачев с советниками, и переговоры начались.

– Доброй ночи, господа. Приступим сразу к делу.

– И тебе доброй ночи, Катерина Алексеевна. Зачем позвала?

– Господин атаман, не хочу попусту тратить ни мое, ни ваше время, а потому буду говорить кратко. Не знаю, насколько полно вы представляете себе то положение, в котором находились, сидя в волжских степях, однако же можете мне поверить, оно безрадостно.

– Так ведь и ты, государыня, досель там не слишком радовалась, – скривив небрежную ухмылку, произнес Пугачев.

– Господин атаман, не перебивайте меня, – отрезала Екатерина. – Оно безрадостно. И с тех пор как вы выехали к Москве, стало еще хуже. У меня, нет времени втолковывать вам все тонкости той военной ошибки, которую вы допустили. Если желаете, по окончании беседы граф Потемкин растолкует вам, что к чему. Но я хочу говорить о другом. Упорство, с которым вы сопротивляетесь царским войскам, конечно, не вызвало у меня к вам особой любви, но снискало уважение. А потому я хочу сделать предложение, которое послужит прекрасной возможностью вам сохранить свою голову и головы большей части вашего войска, мне – прекратить бессмысленное кровопролитие в пределах моей империи. На помощь извне рассчитывать вам более не приходится. Сидящий рядом с вами господин Доманский может это подтвердить. Так что тщательно подумайте, если вдруг решите дать отрицательный ответ.

– Покудова, Екатерина Алексеевна, я еще никакого предложения не слышал. К чему об ответах-то судачить?

– Хорошо, – кивнула Екатерина. – У моего кузена короля Англии возникли большие неприятности в заморских колониях. Он просил меня о помощи, понимая, что своими войсками мало чего сможет достичь. Король умоляет прислать ему казаков, зная, что лучше воинов ему не сыскать. Вы же, Емельян Иванович, на деле доказали свою воинскую доблесть и отвагу. Ваше имя поднимает в бой тысячи людей, потому я не вижу среди казаков никого, кто бы справился с этим делом лучше вас.

– Быть может, и так, государыня-матушка. – Взгляд Пугачева блуждал по свечам на установленных у дверей канделябрах. – Да только к чему нам за море идти? Нам и за Волгой благодать.

– Я вам уже сказала, ваша благодать за Волгой закончится, как только вы отступите на татарский берег реки. Я давала вам гарантию, что вы беспрепятственно доедете до Москвы и вернетесь обратно к Волге. Что же будет дальше – одному богу ведомо.

Пугачев ухмыльнулся.

– Ну что ж, смерти: я не ищу, но и страшиться ее казакам не пристало. А уж коли сложу голову в степных ковылях, то, чаю, граф Алексей Григорьевич Орлов с супругой своей за мою смерть достойно вашему величеству отплатят.

К сожалению, я не мог в эту минуту видеть лица Екатерины, Потемкина и Безбородко, а Лис не догадался включить связь на изображение. Однако представляю, что сейчас делалось в душах этой троицы.

– Без вас, – безразлично произнесла Екатерина. – Вы спрашивали, что вам за дело до плавания за море? Отвечу. Все, кто пойдет туда вместе с вами, получают полную амнистию, оформленную соответствующим законодательным актом. Все, кто пойдет туда вместе с вами, получают жалованье, как кадровые солдаты и офицеры английской армии, а это не мало. Вы же, являясь, так сказать, войсковым атаманом, будете получать деньги по чину полного кавалерийского генерала. Это целое состояние. Кроме того, мы позабудем вашу гнусную попытку выдать себя за моего покойного мужа и в документах вы будете значиться под именем князя Заволжского. Мы обеспечим вам вооружение, провиант, снаряжение для армии, опытных офицеров и полное право казнить и миловать в вашем корпусе. Скажу вам также, что земли, о которых идет речь, обширны и мало обжиты. У вас есть полная возможность осуществить свои мечтания и построить жизнь всех тех, кто пойдет за вами, так, как вы почитаете должным. Вот вам мои предложения. В противном случае вас ожидает разгром, смерть и забвение. Обдумайте услышанное. Завтра ввечеру пришлете свой ответ с уже знакомым вам моим флигель-адъютантом. Засим, господа, я считаю беседу оконченной. На дальнейшие вопросы вам ответит генерал-аншеф граф Потемкин. Прощайте. – Она встала и удалилась в сопровождении своего секретаря так же гордо и величественно, как и появилась. В самых дверях императрица остановилась и бросила через плечо: – Господин премьер-майор, следуйте за мной.

Продолжая исполнять роль самодвижущегося истукана, я промаршировал вслед за государыней, стараясь не слушать мерзкое хихиканье Лиса на канале закрытой связи.

– Выше ногу! – измывался мой напарник. – Носочек, носочек тяни! Нет в тебе надлежащей четкости. Не стоять тебе в почетном карауле у тела вождя. Совсем на пугачевских вольных хлебах выправку потерял.

– Лис, прекрати зубоскалить. Лучше помоги своему вождю трудового народа принять мудрое решение. Потому, как мне кажется, что Екатерина Пугачеву правду говорит.

– Да это не извольте сомневаться! Ты мне лучше вот что скажи: если Потемкину намекнуть, чтоб он нам взятку дал, он поведется? Или как? Ну, ты ему при случае намекни, что если мы с генерал-аншефом найдем общий язык, то по-быстрому Емельян Иваныча спровадим в Русь Заморскую родну землицу отвоевывать. А нет, так можем и здесь выездное заседание Золотой Орды организовать. Москва рядом, настоящий буйный налицо, а уж кого пограбить, всегда найдется...

– Постой, Лис, как ты назвал?

– Кого? – не понял мой напарник.

– Америку как ты назвал?

– Русь Заморская. А что?

– Да нет, ничего. Славное название.

– Ты думаешь? Ну что ж, тогда в этом ключе и будем окучивать батюшку. А с Потемкиным ты все же перетри вопрос об умеренном вознаграждении лояльным советникам. А то знаю я это государственное обеспечение: если с каждого отпущенного рубля на нас пятак истратят, и то слава богу. Деньги же на путевые издержки, полагаю, нам еще понадобятся. Не все ж институтскую бухгалтерию трусить.

– Господин премьер-майор. – Екатерина, покинувшая залу переговоров, резко изменилась в лице, словно сбросила маску, и вся мраморная хладность ее исчезла вмиг. – Я желаю задать вам несколько вопросов.

Дойдя до рабочего кабинета, ее величество, похоже, уже была готова взорваться от ярости. Она так резко сорвала с головы корону, что казалось, собиралась запустить ею в оробевшего Безбородко. – Скажите, господин премьер-майор, правда ли, что братья Орловы добрались до Пугачева?

– Так точно, ваше величество! – выпалил я. – Все пятеро с изрядным отрядом и при пушках.

– Так, понятно, – мрачнея еще более, проговорила императрица. – А была ли среди них женщина, которую Алексей Орлов именовал своей женой?

– Никак нет, ваше величество! – гаркнул я.

– Что? – переспросила Екатерина, боясь ослышаться.

– Никак нет! Женщина, кою Алексей Орлов именовал своей супругой, прибыла полуднем раньше с отрядом польских улан, во главе которого стоял ротмистр Михал Доманский, сопровождавший нынче Пугачева на переговорах.

– Ляхи, – чуть ли не прошипела императрица. – Ну, они у меня попляшут! Ступай-ка пока, майор, за дверь да жди моих приказаний.

Я четко развернулся на каблуках и промаршировал в приемную. Преображенцы, несшие стражу императорских покоев, покосились на меня недоверчиво, но перечить дежурному флигель-адъютанту, застывшему у чуть приоткрытой двери в ожидании вызова, не стали. Раз стоит, значит, нужно. Я застыл в позе ожидания, подмеченной некогда у Колонтарева, и включил трансляцию.

– Иди сюда, хохол! – послышалось из кабинета. – Ты что это, сучий сын, в портьеру спрятался?!

– И никуда я не спрятался, ваше величество. Просто к окну отошел подышать. Душно у вас тут.

– Я тебе устрою – душно! Ты у меня через раз дышать будешь! Кто докладывал, что самозванку изловили?

– Так то, матушка-государыня, того... Шувалов в тайной канцелярии, видать, не ту словил.

– Это как так «не ту словил»? Коли она одна-то всего и была?

– Не могу знать, ваше величество.

– А обязан. На то ты у меня здесь и посажен. Видать, тебя в другое место посадить надо.

– Не губи, государыня-матушка! Нет в том моей вины. Шувалов на обман решился.

– Без тебя знаю, что Шувалов. Посылай фельдъегеря в столицу, пусть встречает, каналья. Заместо кота теперь будет.

– Ну а с изменниками-то что делать? – чувствуя, что гроза пронеслась мимо, уже по-деловому начал Безбородко.

– Что делать? – Екатерина на минуту задумалась. Судя по голосу, к ней уже вернулось самообладание, а стало быть, и привычное ей холодное коварство. – Графа Алексея Григорьевича Бобринского ко мне пришли. К отцу поедет, переговоры вести.

– Так ведь молод еще для переговоров-то.

– Коли уже офицер, так и не молод. Ум у него мой, а лицом и статью в отца пошел. Никто лучше него с Орловыми не договорится. Коли жизнь хотят сохранить, пусть с Пугачевым за море плывут, не желаю их на своих землях терпеть. И чтобы имени Орловых впредь более не слышно было. Узнай в герольдии, есть ли какой знатный род из пресекшихся, к которому их приписать можно. Пусть их именем отныне именуются. Буде же не согласятся, пусть расскажет, что ни сил, ни часу не пожалею, лишь бы покарать нового Мазепу. А коли поймаю, с иудиной медалью на шее в Маркизовой луже велю потопить. Да, и вот еще что... Это мимо Бобринского. Поразмысли, как сделать так, чтобы изменщики Орловы с Пугачевым из России ушли да до берегов колоний аглицких не добрались.

– Слушаюсь, ваше величество. Ну а коли, поразмыслив, не пожелает ваш новоиспеченный князь за море идти?

– А ты, хохол, должен сделать так, чтобы он пожелал.

«Ну что ж, – усмехнулся я. – Похоже, лисовский вопрос о компенсации „путевых издержек“ можно считать решенным».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

При плохой игре необходимо иметь хорошую мину. А лучше не одну.

Книга юных полевых командиров

Возвращение «царя-батюшки» живым с семейной встречи пугачевцы уже считали немалой дипломатической победой. Поднявшись с петухами, они радостно приветствовали появление своего предводителя, демонстрируя любовь и преданность беспорядочной пальбой и размахиванием саблями. Лис, подобно CNN, транслировал возвращение «государя», довольно едко комментируя увиденное:

– Вглядись в эти лица, капитан. Вот они, завтрашние конкистадоры и кондотьеры, покорители Скалистых гор и потоптатели бескрайних прерий, участники первого трансатлантического похода за зипунами. Отныне персы с турками могут спать спокойно. Я шо тот Пострадамус, буквально зрю в будущее насквозь. Я вижу басурманов, которые отбирают у моли свои вонючие халаты и от досады сжевывают их сами. Ты только представь себе наших молодцев в джинсах с лампасами и сомбреро с развевающимися шлыками, дожить бы до времени, когда столицу всевеликого Миссисипского казачьего войска назовут Лисовом, или лучше Закревским, или Лисово-Закревским. Капитан, ну шо ты молчишь, придумай, как назвать столицу Миссисипского казачьего войска.

– Санкт-Петербургом.

– Почему? – обескураженно поинтересовался мой друг?

– Потому, что там суждено родиться будущему герою американского эпоса Тому Сойеру.

– Да, – огорчился Лис, – нельзя оставлять угнетенный американский народ без национального героя. Нехай себе рождается. Сосредоточимся на Потомаке.

Сбор казачьей старшины всегда дело неспешное. Пока выборные «енералы» и «полковники» доели свои щи с пампушками, пока вкусили казенного зелья для мысленного разогреву, пока добрели до барской усадьбы и расселись кругом, кто? на что успел, прошло не менее часа.

– Ша! – рявкнул Лис, перекрывая голоса собравшихся «полевых командиров». – Ша, громада! Шо вы бубните, как бабки на привозе. Ша, царь речь толкать будет!

По этой команде гомон стал в два раза громче. То ли старшина оскорбилась словечком «бубните», то ли обрадовалась, что батька атаман по возвращении от императрицы все еще сохранил способность разговаривать. Пугачев картинно вошел в «зал заседаний», стараясь манерой и движением походить на виденную ночью императрицу. Он занял свое место, обвел взглядом. собравшихся и, помолчав для солидности что-то около минуты и начал:

– Добрый день, господа енералы. Не хочу тратить ни своего, ни вашего времени, а потому сразу к делу. А оно у нас жуть како серьезное.

– Говори, государь! Давай, батька! – понеслось по «залу»;

– Тихо, в бога, в душу! – прикрикнул Пугачев. – Ща буду речь держать. – Собравшиеся притихли, любуясь царственными манерами своего монарха. – Значить, стренулись мы с Катькой. Она, как есть, в ноги мне повалилась, умоляла все обиды, кои она чинила, заради Господа простить. И впредь богом клялась не творить зла и неправедности на Руси. Я от всех от вас по доброте душевной отпустил ей обиду злую. Женка все-таки. – Зал завороженно молчал, внимая пугачевским бредням. – Вон Закревский сбрехать не даст, – кивнул головой.

– Не дам, батька, не дам, – радостно согласился Лис. – Коли ты соврешь, я зараз покраснею.

Пугачев подозрительно поглядел на своего советника. До красноты ему было еще далеко, примерно эдак жбан горилки.

– Так вот, – продолжал докладчик. – Повинилась мне Катерина во многих грехах своих, кои я здесь сказывать не буду. Почто из избы сор выносить? А токмо один из них всех горше, и вина за то на Катьке немалая. Прогуляла она, пробоярила исконные наши заморские вотчины и дедины. Закревский, как то бишь они именуются?

– Русь Заморская, государь-надежа.

– Точно.

– Ой, чулы б вы, браточки, як там ныне кляти вороги именують наш родимый остров Буян. Ньюфаундленд, – произнес Лис с мерзкой гримасой, будто сплевывая ненароком попавшего в рот таракана. – Повбывав бы.

– Слыхали, шо енерал бает! Поругание и запустение в исконных наших землях. – В уголках глаз Пугачева блеснули слезы, скупые, как профсоюз ростовщиков. – Катька сама хотела было туда сунуться, да кишка у нее тонка. Братана своего позвала, короля аглицкого, – тоже жидковат. Нет в них могутной русской силушки, – поднимая голое до очень «фортэ», гремел Пугачев. – Нет в них хороброго духа русского, войска настоящего. А кто лучшее в мире войско?

– Мы! – рявкнула завороженная старшина.

– Кого пуля страшится, перед кем сабля трусится?

– Пред нами. – горланили казаки.

– Кто един, как пальцы в сжатом кулаке? – Пугачев поднял сжатый кулак вверх, не то угрожая небесам, не то подсказывая старшине искомую разгадку.

– Мы! – в экстазе ревели его сподвижники.

– Пока мы едины, мы – непобедимы! – казалось, уже сам заведенный своим шаманством, выпевал Пугачев. – Освободим от лютого ворога отчины и дедины! Омоем ворожъей кровушкой сабли наши острые!

– Любо! – орали атаманы. – Любо, государь! Любо!

– Ну что, Вальдар, можешь приезжать за ответом. Да не забудь там напеть кому надо про особые заслуги.

– А у кого какие вопросы есть, отеля на них ответит мой енерал-аншеф Закревский. – Пугачев развернулся и, не прощаясь, вышел из зала.

– Ну что, – резюмировал увиденное Лис, – как говаривал дедушка Ленин: «Мысль, овладевшая массами с особым цинизмом, в извращенной форме, должно быть, очень дельная мысль».

Потянулись серые будни, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Каждодневная суета подготовки к отправке за море экспедиционного корпуса князя Заволжского. Под этим именем Пугачев значился во всех официальных документах, хотя в герольдии, похоже, не спешили записывать сей гордый титул в число других княжеских родов. Впрочем, насколько мне было известно, подобная вольность в обращении с титулами в почти родном мне XVIII веке была в порядке вещей. Тот же Калиостро менял себе титулы, словно парики. Да и что Калиостро, будущий наследник российского престола цесаревич Павел, совершавший не так давно свадебное путешествие по Европе, скрывал свое имя за многозначительным титулом графа Северного.

Дело шло своим чередом. Контуры предстоящей авантюры становились все более реальны. Оставленный Екатериной надзирать за подготовкой экспедиции, я сбивался с ног в разъездах по России, стараясь выбить хорошее оружие в Туле, добротные холсты в Иванове, верховых коней в Малороссии и многое, многое другое, без чего нашествие на североамериканские колонии столкнулось бы с массой неразрешимых проблем.

К моей радости, наша команда, как говорится, играла в полном составе. Как видно, сочтя устоявшийся коллектив вполне работоспособным, Екатерина оставила мне Ислентьева с Ржевским. И если первый изображал по городам и весям грозное и недреманное око тайной канцелярии, второй оказался практически незаменим в решении неразрешимых задач. Главное было поставить перед ним задачу и не говорить, что она неразрешима. Успех был гарантирован.

Частенько заезжал носившийся по тем же нуждам, но уже от лица князя Заволжского Лис, иной раз весьма помогая справляться с щекотливыми ситуациями, то и дело возникавшими при общении с почтенным российским купечеством.

– Вальдар, – ворвавшийся в мою комнату аншеф Закревский едва не сбил с ног Редферна, несшего поднос с чаем, – ты сегодня на склад заходил?

– Нет, – покачал головой я. – Еще не успел. С утра были торговцы с зерном. Пытались меня убедить, что для лошадей подмокший овес даже полезнее, чем обычный.

– Ну и как успехи?

– Я велел Ржевскому попробовать накормить этим овсом лошадей из экипажей этих купцов. А поскольку животные такую, с позволения сказать, овсянку есть отказались, я их счел больными и до полного излечения оставил при особой экспедиции.

– А экипажи? – На лицо Лиса наползла злорадная улыбка.

– Лис, ты что, нас за разбойников держишь? Экипажи были абсолютно здоровы, как и конская сбруя. Мы их купцам честно вернули. Ржевский купцов в сбрую запряг и кнутом к городским воротам прогнал. Я к ним обещал после обеда зайти, остальных коней проверить, не заболели ли? Если, конечно, нормальный овес не отыщется.

– Ну а купцы что?

– Ну, известно что, в тайную канцелярию доносы пишут. Ислентьев этими доносами, почитай, всю зиму печь вместо дров топил.

– Что ж, неплохо. Ну, я к тебе вот с какой бедой. Прибыла сегодня на склад партия мундирной ткани солдатской кондиции по пятаку аршин. Что тебе сказать! Я не могу себе представить, на какую диету надо посадить моль, чтобы она отважилась жрать эдакое дерьмо. Само в руках расползается. Уж и не знаю, где второй гильдии купец Прокопий Захарович Череповатов этакое сокровище откопал.

– Господи, – вздохнул я, принимая из рук Редферна чашку с ароматным, свежезаваренным чаем. – Ну когда же здешние купцы поймут, что торговать честно значительно выгодней?

– Вальдар, ты совсем какой-то англичанин. А как же священный принцип: «Не нажухал – день пропал»? Ты пораскинь мозгами: вот пришли сегодня купцы втуливать тебе с говна пенку. Почему они это сделали? Потому что ты: а) иностранец, б) военный и в) состоишь на государевой службе, следовательно, личного интересу в деле не имеешь. Человек втройне темный и в торговле фишку не рубящий. Ну, прогнал ты их кнутом по городу, ну, экспроприировал лошадей. Дело, конечно, святое. Но шо мы имеем на выходе? Купцы убедились, что ты неотесанный дикарь и вести торги по понятиям не умеешь. Нормальный овес у них, может, и сыщется, хотя не факт, но где-нибудь как-нибудь они тебя все равно кинут. Теперь им известно, что голая проходка здесь не катит, тут надо придумывать кидалово похитрее.

– И что же ты предлагаешь?

– Элементарно, Ватсон! Надо развести купцов на бабки. Если ты их выставишь из монет, они поймут, что имеют дело с серьезным уважаемым человеком с понятиями. А то гусары, тайная канцелярия! Ты бы еще пушки сюда привез!

– Хм... И как ты себе это представляешь? – Я недоверчиво покосился на напарника, понимая, что лично мне подобные игры с купцами не сулят ничего хорошего.

– Как себе представляю? Буквально воочию. Если вы мне немного поможете, то нынче же вечером я обещаю торжественное разведение лоха ушастого плюс отменный ужин за счет потерпевшей стороны.

– Что ж, я весь в твоем распоряжении.

– Вот и славно. А теперь, как говаривал классик российской словесности Достоевский устами Родиона Раскольникова: «Самое время нарубить бабок».

Побледневший слуга в ситцевых шароварах, онучах и фисташковой лакейской ливрее, обшитой потрепанным желтым галуном, доложил, едва не глотая слова от благоговения:

– Генерал-аншеф, светлейший князь и многих орденов кавалер Закревский. – Произнеся это, и.о. лакея отодвинулся от двери и сложился под прямым углом, словно подставляя свою спину под шляпу и перчатки входящего генерала.

– Да полноте. – Лис, картинно опираясь на трость и придерживая изрядной длины шпагу, вошел в купеческий особняк, более всего напоминавший большую двухэтажную избу с аттическим портиком о шести колоннах и резным крыльцом за этими колоннами. – Я сегодня попросту, без чинов. – С этими словами мой напарник протянул оробевшему слуге свою треуголку и шикнул: – Пшел вон.

Пятясь задом, тот поспешил ретироваться, чтобы не сердить вельможного генерала. Расшитый золотом мундир Лиса был щедро осыпан орденами разных стран и народов. По всей видимости, мой друг не преминул повесить на себя все, что оставалось в заветном пугачевском сундучке.

– Ты ли купец Прокопий Захариев Череповатов?

– Я, ваша светлость, – поклонился дородный хозяин, пытаясь половчее напялить пудреный парик на свою голую шишкастую лысину.

– Вот и славно. Что ж, принимай гостя, купец. Дело у меня к тебе есть.

– Эй, Прошка! – крикнул купец, не сводя завороженного взгляда с переливающихся всеми цветами радуги звезд и крестов на генеральской груди. – Вели самовар ставить. Да хозяйке скажи, чтоб собрала нам с высоким гостем закусить. Да пошевеливайся!

– Это верно, – милостиво склонил голову Лис. – Закусить с дороги первейшее дело. – Он уселся в высокое резное кресло, из которого только перед этим встал хозяин, и указал ему на табурет против себя: – Садись, мон шер. – Купец, все еще не пришедший в себя от появления в своем доме столь знатного господина, неуверенно присел на краешек, словно ожидая услышать команду «смирно». – Знаешь ли ты, кто я?

– Прощения просим у вашей светлости, не оповещен. Никак губернатор наш?

– Тьма ты деревенская! Губернатор... Бери выше! Я самого государя нашего начальник штабу и ближайший советник.

Мир, внезапно заключенный между Екатериной и Пугачевым, внес в народные умы полную сумятицу. Никто уже не мог сказать наверняка, является ли вчерашний разбойник Емелька Пугач буйным казачьим атаманом, светлейшим князем Заволжским или же таки чудом спасшимся государем Петром III. Но споры спорами, а в России издавна принимали по одежке. Одежка же у моего напарника, невзирая на маскарадность, имела вполне царственный вид.

– Так... а... Рад служить... Чем обязаны столь именитому гостю? Чего изволите-с?

– Слышал я, что у тебя, брат, сукна первостатейного взять можно. Чтоб в заморском походе господам генералам не срамно было перед ворогом показаться.

– Ваша правда, ваше превосходительство. Хоть всю Москву обойдите, хоть до Питера доедьте, а лучше, чем у меня, всеравно сукна не сыщете.

– Ну, этих песен, брат, я знаешь сколько слыхал! Оно ложь не вошь, за волос не цепляется. Ты мне сперва товар покажи, а уж потом нахваливай. Да токмо помни, не ты один на свете, не у тебя, так у другого сукно куплю. Батюшка-государь повелел, чтоб сукно качества было на-и-луч-шего, – Лис поднял указующий перст к потолку, – а потому желает он среди купцов по чести конкурс провести, чей товар краше да дешевле.

– Так не извольте сумлеватъся, – засуетился купец, предвкушая возможные барыши. – У меня товар наипервейший люкс.

– Ты давай товар лицом кажи, а не словами вешай. Государь наш батюшка не скуп, но к качеству зело придирчив. Платит царь добре: хошь серебром, – Лис извлек из кармана пригоршню целковых, – хошь ассигнациями, – жестом фокусника он явил из другого кармана пачку аляповатых купюр, – а хошь государевым векселем.

– Серебром бы, серебром бы, батюшка.

– Да что ты мелешь, купец? Нешто я у тебя уже товар беру, что ты мне о деньгах толкуешь? Я с тобой во-още говорю.

– Прошка! – чуть не надрываясь, проорал оживившийся при виде денег купец. – Где там тебя, шельмеца, носит?

Давешний лакей, но уже без ливреи, в кумачовой простой рубахе, подпоясанной вервием, влетел в комнату на зов хозяина и вновь сложился пополам.

– Ну-ка, слетай на склад да принеси отрез самого лучшего офицерского сукна наипервейшего сорта. Какого колеру изволите, ваше высокопревосходительство?

– Синего, аки майское небо.

– Все слышал? Беги бегом, да чтоб в пути не останавливался, ворон не считал, не то вожжей получишь.

– Так вот я о чем толкую. Как государь решил состязание промеж купцов устроить, так и говорит мне: «Желаю я найти купца, честного да крепкого. А уж коли сыщешь такого, велю его назначить поставщиком двора во веки вечные».

– Да неужто? – всплеснул руками Череповатов. В комнату вплыла дородная дама с не менее дородным самоваром в руках и вальяжно прошествовала мимо Лиса к столу, слегка покачивая на ходу необъятными бедрами и демонстрируя восхищенной публике все три своих роскошных подбородка.

– Это Глашенька, супруга моя, – возбужденно запричитал купец. – Поклонись его светлости, дуреха.

Женщина, которой по комплекции кланяться было явно не с руки, попыталась исполнить просьбу мужа, но получившееся назвать поклоном можно было весьма условно.

– Пошла вон, чухонка. Учишь тебя, учишь! Никакого высокого понятия не имеешь, как с господами разговаривать.

Лис безучастно следил за этой сценой, постукивая тростью об пол.

– А вот откушайте пока. Чаек душистый, только-только закипел. Вот прянички печатные, пирожочки капустные прямо из печи. Отведайте, ваша светлость, не побрезгуйте.

Чаепитие уже близилось к концу, когда в комнату ввалился запыхавшийся от быстрого бега Прошка с отрезом ткани под мышкой.

– Как вы изволили, Прокопий Захаробич самая, что ни на есть разнаипервейшая.

Череповатов принял сукно у слуги и, осмотрев, протянул генерал-аншефу:

– Полюбуйтесь, ваша светлость. Не сукно, а загляденье! Руками его пощупайте, такого даже в Гамбурге не сыщете. – По-видимому, Гамбургом заканчивались географические познания предприимчивого торговца и в его представлении Гамбург казался местом, где можно найти все, что душа пожелает.

– Да, неплохое сукнецо. – Лис небрежно пощупал предлагаемый товар. – В Копенгагене я, правда, встречал и получше, не говоря уж о Рейкьявике, Но в Гамбурге действительно лучше не сыщешь. В общем, думаю, господам генералам на первый случай хватит. Если, конечно, в цене сойдемся. – В голосе моего напарника послышалось клацанье кассового аппарата.

– Об чем речь, господин фельдмаршал, я ж для батюшки-царя...

– Враз родил богатыря, – транслировал мне Лис по каналу закрытой связи. – Вальдар, приготовься. Как только мы сходимся на цене, я говорю «идет» и ты появляешься.

– ...Вот как для себя. Двадцать копеек за аршин.

– Чего-чего?! Прокопий, может, тебя еще усыновить за эти деньги?! Да ты белены объелся! Ты шо, не знаешь, шо в Роттердаме таким сукном уже диваны обивают? Оно ж у тебя без люрекса!

– Без чего? – не понял Череповатов.

– Темнота ты, как есть темнота. В люрексе он самый блеск. А генерал без блеска, что петух без перьев. Желаешь гривенник за аршин, на том и сойдемся.

– Не губите, княже, сам по осьмнадцати копеек брал. Отцом клянусь!

– Э, купец! Хоть божись тут, хоть не божись, почем я знаю? Может, у тебя отца-то никогда не было. А уж коли осьмнадцать копеек платил, сам себе злобный дурак. Никто тебе в мошну силой не лез. По-европейски тебе говорю, такого сукна уж, почитай, нигде не носят. Еще чуток поторгуешься и полцены не вернешь. Десять копеек с грошем за аршин – моя последняя цена.

Торг продолжался еще довольно долго. За это время я выяснил, что подобные ткани уже не в ходу у китайского императора, что Папа Римский никогда бы не согласился шить себе сутану из такого сукна, и много других подробностей из жизни великих и малых мира сего.

– Ну ладно, – махнул рукой купец. – Только из почтения к вашим боевым наградам. Хоть режьте меня, а меньше не могу. Двенадцать копеек.

– От же ж языкатый, бисов сын. – Лис укоризненно потряс пальцем. – Умеешь уговаривать. Двенадцать копеек, по рукам. Идет.

Услышав заветную команду, я выскочил из возка, в котором ожидал своего часа, и, стараясь по пути состроить как можно более грозную физиономию, преувеличенно громко затопал по ступеням купеческого крыльца.

– К кому изволите? – Дремавший в сенях Прошка попытался преградить мне дорогу.

– Я т-тебе дам «изволите»! Я тебя счас самого изволю вдребезги и пополам! – прорычал я, не разжимая зубов и для острастки бешено вращая глазами.

Дверь в светлицу распахнулась, открытая лакейской спиной, и вслед за рухнувшим слугой картинно, словно статуя Командора в спальню донны Анны, вломился я, сжимая в одной руке обнаженную шпагу, в другой, словно тореадорскую мулету, чахлый обрывок ткани неопределенного цвета и неопределяемого качества, которым нынче порадовал нас Лис.

– А-а-а, – прогремел я, – вот ты где-е-е! Отродье бешеной гиены! Ты что же этой, злодей, императорский заказ ни в грош не ставишь? На мундиры солдат ее величества ветошь поставляешь? Да я тебе сейчас. – Я театрально взмахнул клинком, словно отгоняя назойливых мух, и заскрежетал зубами. Врожденная кровожадность отпечаталась на моем лице так же ясно, как дневная сенсация в вечернем выпуске «Тайме».

– Как вы разговариваете с почтенным купцом, господин майор? – Лис резко встал и грохнул тростью об пол.

– Не вмешивайтесь, ваша светлость! Я исполняю службу императрицы, и я вспорю этому мошеннику брюхо.

– Нет, я вам не позволю этого сделать! – Лис патетически извлек клинок из ножен. – Быть может, это какая-то ошибка и вы убьете невинного человека! Господин премьер-майор, сколько можно убивать?! Ваши руки по локоть в крови!

Я, широко взмахнув, аккуратно щелкнул концом шпаги по фарфоровому чайнику, венчающему самовар. Как и ожидалось, он разлетелся на десяток осколков, забрызгивая все вокруг густой заваркой.

– Что вы себе позволяете, майор! – Лис извлек из ножен свою шпагу.

Наши клинки скрестились.

– Господин генерал, я помню, что вы для меня сделали, но этот человек вор. Как вы можете защищать его?

– Спрячьтесь пока, – через плечо кинул Лис, – и ничего не говорите. Почтеннейший купец, вы что, с ума сошли – связываться с майором Камдилом? Да это же один из опаснейших людей в России.

– Дык что же мне делать-то? – пролепетал Череповатов, стараясь забраться под стол.

– Молчите, я попробую с ним договориться миром.

Мы радостно прыгали по комнате, опрокидывая табуреты, светильни, круша мебель и приводя в полную негодность посуду.

– Капитан, давай заканчивать, а то заикание при оглашении финансовых расчетов ведет к неминуемым ошибкам в оплате.

– Полностью согласен.

– Тогда придумай какую-нибудь концовку покрасивше.

– Значит, так, я сейчас тебе наношу рубящий в левое плечо, ты смещаешься влево и становишься на одной линии с самоваром. Потом я делаю выпад, ты разворачиваешься и пропускаешь клинок мимо себя. Он пробивает самовар и в нем застряёт. Ты резко бьешь по сильной части моей шпаги, я скорбно остаюсь без оружия, и ты продолжаешь свой монолог. Идет?

– Идет.

– Тогда поехали на раз, два, три!

Спустя мгновение все было кончено, лишь толстый туляк-самовар с торчащей шпагой в боку стоял, обреченно повесив свой краник-нос.

– Господин премьер-майор, – горделиво вещал Лис. – Как видите, победа за мной. Я требую от вас не чинить зла этому достойному человеку. – Он повел рукой в сторону Череповатова, примостившегося под столом.

– Вы правы, господин генерал-аншеф. Я не стану убивать его. Я вызову поручика Ржевского, он закует негодяя в кандалы да свезет в тайную канцелярию. Я разорю его, пущу по миру! У ворот острога милостыню просить будет!

Последняя угроза, похоже, подействовала лучше остальных. С неожиданной ловкостью купец метнулся из-под стола и обвил руками длинную генеральскую ногу.

– Спасите, батюшка! Христом богом молю, спасите!

– Встань, купец, – поднял его Лис. – Я всегда был на стороне справедливости. Господин премьер-майор, вы мне доверяете? – Я развел руками. – А вы, господин купец?

– Да вот как бог свят! – Череповатов широко перекрестился на икону.

– Тогда я рассужу вас по чести. Подождите меня, господин истец, мне надлежит выслушать ответчика.

– Я буду ждать вас! – произнес я как можно более грозно, вытаскивая клинок из пробитого самовара и окатывая стол струёй крутого кипятка.

– Пойдемте, господин купец, в соседнюю комнату, поговорим.

На подгибающихся ногах купец потащился за Лисом. Понятное дело, стена – не проблема для закрытой связи, поэтому дальнейшую сцену я наблюдал так же живо, как и ту, в которой только что принимал участие.

– Да, брат. – Лис мощно опустил свою длинную руку на плечо обалдевшего торговца. – Ты, видать, и впрямь головой не горазд, коли решил самого Камдила обмишурить.

– Да ваше высочество, – Череповатов вновь осенил себя крестным знамением, – Христом богом клянусь – нет моей вины. Видать, приказчики напутали.

– Приказчики, говоришь? Ха! А на дыбе кто висеть будет, тоже приказчики? Ежели Камдил и впрямь за Ржевским уже послал, погляди на эти стены в последний раз. Запомни их такими, не видать тебе их боле. – Лис участливо похлопал купчину по загривку. – Погубит, как есть погубит.

– Государь мой батюшка, да неужели такое возможно? богом прошу, не выдавайте!

– Не выдавайте?!Да как же я тебя не выдам? Я ж из службы государевой, а он у государыни Екатерины Алексеевны... для особых поручений приставлен. Ощущаешь – для особых. Правда, есть за ним один должок. – Лис неопределенно покрутил рукой в воздухе.

– Спасите, господин генерал-аншеф! – Череповатов снова начал сползать по Лису вниз. – Век за вас молить буду. По гроб жизни буду обязан.

– Ладно, ладно. – Лис милостиво поправил сползший с купеческой лысины парик. – Уж и не знаю, чем ты мне так понравился, но замолвлю за тебя словечко. Да только давай сперва наши с тобой дела дорешаем, а то бог весть, как еще вечер пойдет, а мне завтра уже ко двору отправляться надо. Государь от меня вестей ждет. Так что уж ты, брат, будь добр, отпиши своим приказчикам, чтобы они по указанному образцу моему ординарцу отгрузили по полной мере. У тебя этого сукна сколько на складе?

– Да кто его знает, мерить надо.

– Ну, тыщ двадцать аршин будет?

– Да, поди, будет.

– Вот и пиши. Значит, задаток я тебе дал. – Указательный палец Лиса уперся в грудь купца.

– А-а-а?.. – всхлипнул торговец тканями.

– Что, разве не дал? – Лис, хмурясь, потянулся не то к карману, не то к рукояти шпаги. – Вот ведь память дырявая.

– Как же, дали, ваша светлость, дали, – засуетился Череповатов.

– Вот и мне кажется, что дал. Но если что, ты только скажи, я ж тебе верю.

– Все дали, батюшка, даже с излишком. – Купчина запустил руку за пазуху и вытянул оттуда свернутую в трубочку, перевязанную грубой нитью пачку ассигнаций. – Вот, ваша светлость, сто рублев излишку.

– Шо, разве сто? – Лис взял деньги и посмотрел сквозь трубочку на купца, как через подзорную трубу. – А мне чудилось, поболе было?

– Ой, запамятовал, господин генерал-аншеф, вот же еще сто. – Он вытянул еще одну трубочку, родную сестру первой.

– Вот что я в тебе, Прокоп, ценю, это то, что ты честный человек. Именно такой государю Петру III и нужен, – прочувствованно произнес Лис, готовый прослезиться от избытка эмоций.

– Только ты уж не забудь в поручении своем написать, что половину денег в задаток ты уже получил.

– Помилосердствуйте, батюшка, – чуть ли не навзрыд произнес купец, вписывая, однако, в поручения приказчикам требуемые строки.

– А? – Бравый генерал-аншеф сделал вид, что прислушивается к моим шагам в соседней комнате. – Что-то больно он тих. Как бы не умыслил чего. Ты, брат, еще не знаешь, на какие каверзы этот майор мастер. Я тебе как-нибудь на досуге расскажу.

Купец горестно вздохнул и поставил подпись под безоговорочной капитуляцией.

– Так, теперь вели черным ходом кому-нибудь выйти на улицу да кликнуть моего ординарца. Он там, в экипаже, ждет перед домом.

– Как изволите, ваша светлость.

Ровно через пять минут в апартаменты за стеной, гордо разворачивая плечи, вошел Петр Ребров, позванивая колодкой медалей, судя по которым, он принимал активнейшее участие и в войнах Петра, и в Елизаветинском походе на Берлин, и едва ли не в праздновании 300-летия дома Романовых.

– Вот, держи. – Лис протянул «своему ординарцу» записку несчастного купца. – Поедешь на склад моего друга Прокопия Захарыча да получишь по этому письму материю для мундиров. Сейчас отрез тебе дам. Да ничего не спутай. И расплатись, как положено. Денег у тебя хватит?

– Хватит, ваша светлость! – отчеканил Петр Ребров.

– На вот тебе, на всякий случай, – Лис влез в карман и ссыпал в сложенные лодочкой ладони ординарца выданное ему мною казенное серебро. – Ступай, да не скупись. Быстро погрузят – каждому по целковому.

– Слушаюсь, ваша светлость! – выпалил «служака», поедая глазами начальство.

– Возьми в светлице отрез и аллюр три креста на склад. А ты, Прокоша, молись. Сейчас из кичи тебя вынимать будем.

Пятнадцать минут мы тарахтели с Лисом по-французски. Мой напарник оживленно махал руками, я стучал кулаком об стол. Через пятнадцать минут в хоромы купца Череповатова приехал Ржевский с конвоем для «дальнейшего препровождения». За чуть приоткрытой дверью светлицы послышался сдавленный стон.

– Ступайте, поручик, – властно произнес я. – Мы уже во всем разобрались.

Спустя еще пятнадцать минут мы уже вовсю выпивали и закусывали за обещанным Лисом обильным столом за деньги потерпевшего.

Еще два часа спустя, растроганный гостеприимством сердобольного хозяина, я подписал бумагу, что не имею претензий к качеству товара, поставленного купцом Прокопием Захарьевым Череповатовым. Все это сопровождалось рассуждениями Лиса и без пяти минут «поставщика двора» о том, что одевать солдат в новые мундиры – это почти то же, что зарывать деньги в землю, что за морем оставшиеся в живых все равно переоденутся в заморское, что армия и сейчас не голая. К ночи эти разговоры переросли-таки в концессию, согласно условиям которой я не замечал, какое дерьмо грузят на мои склады, а взамен мы с Лисом получали по двадцать пять процентов от разницы немедленно с условием, что почтеннейший купец получает заказ на поставку мундирного сукна для всего экспедиционного корпуса.

Расставались мы лучшими друзьями, и Прокопий Захарович долго махал нам вслед, прижимая к груди патент на звание «поставщика его императорского величества», выписанный Лисом прямо за праздничным столом.

Следующее утро у «лучшего друга» Лиса началось прескверно. Ни свет ни заря, вышибая ногой дверь, в его спальню ворвался генерал-аншеф, бряцая шпагой, наградами и помавая в воздухе куском той самой рвани, которую бедолашный купец неосторожно завез ко мне на склад.

– Ты что ж это, каналья, творишь! – грохотал он, сотрясая стены сруба. – Я тебя, каналья, спасаю, из петли вынимаю! Я тебе, сволоте, верю, дело с тобой веду, а ты и меня, как майора, надурить решил! В остроге сгною! С ядром на ноге ходить будешь! – Лис метнул в лицо купцу, пребывающему в предынфарктном состоянии, принесенную грязно-голубую ряднину. – Вот тебе «поставщик»! – Он схватил лежащий возле кровати Череповатова заветный патент и, разорвав его в клочья, швырнул в жерло голландки. – Сиди, жди, паскуда, за деньгами моими полиция придет!

Лис вышел, громко хлопнув дверью.

Продолжение истории я узнал уже от Никиты Ислентьева, которому надлежало поставить торжественную точку в нашем образцово-показательном наказании торговца. На следующий день после описываемых событий я умчался по делам дальше, имея в кармане изрядный запас «оборотных средств». Лис тоже отбыл по казенной надобности. Несчастный же купец еще неделю трясся в ожидании полиции. Когда же он наконец убедился, что никаких репрессивных мер не последует, то затребовал к себе старшего приказчика и, узнав от него, что ординарец премьер-майора забрал двадцать тысяч аршин первостатейного сукна, расплатившись государственным векселем, взвыл и начал биться головой об стол. Придя в себя, Череповатов кинулся к моему складу, но застал там только Ржевского с командой, загружающего последнюю повозку драгоценной материи. Вид гусарской сабли перед носом и поток отборной ругани заставил «потерпевшего» спасаться бегством в указанном поручиком направлении, сиречь в приемную тайной канцелярии, где его и встретил с распростертыми объятиями штаб-ротмистр Ислентьев.

– Из ваших объяснений я ничего не понял, – прохаживаясь по кабинету, кинул он, не глядя на купца, чтобы не расхохотаться. – Вы говорите, что премьер-майор Камдил взял у вас сукно по шести копеек вместо пяти за аршин. Так чем же вы недовольны? Я вот смотрю, господин премьер-майор вполне доволен покупкой.

– Но вексель... – страдальчески выдавил Череповатов.

– А что вексель. Чем это вас не устраивает государственный вексель? Хотя дайте-ка, я погляжу на него поближе. Да-а, действительно, странный вексель, – продолжал он, беря вексель из рук купца. – Подпись неразборчива, бумага бледновата. Где вы, говорите, его взяли?

– Господин премьер-майор изволили расплатиться, – пролепетал растерявшийся Череповатов.

– Да ты соображаешь, что несешь?! – Усы Ислентьева встали торчком. – Премьер-майор Камдил – офицер для особых поручений при государыне, – сообщил он, опуская голос до трагического шепота. – Одно его слово – и ты на каторге. А не сам ли ты, Василий Захарьев Череповатов, сей вексель нарисовал да историйку выдумал, чтоб у казны денег своровать? А ну, отвечай! – грозно нахмурился Никита, потрясая платежным обязательством. – Кто надоумил? Кто сообщники?

– Помилосердствуйте! – взвыла жертва аферы, пускаясь наутек.

* * *

Уж и не знаю, как до широких купеческих масс доходила информация об этом похождении господ офицеров, но впредь, как и говорил Лис, вести дела с ними стало много проще. «Не то череповато будет», – шептались между собой купцы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Если у вас много времени и нечем заняться, попробуйте выбросить бумеранг.

Данди Крокодил

Весна в России наступает поздно, но все же наступает. Пришел апрель, и непролазная грязь на дорогах с каждым днем все более начала превращаться в пыль, и вскоре по ним, вздымая копытами клубы этой пыли, в подготовленный нами митавский лагерь двинулось отдохнувшее за мирную зиму войско его величества императора Петра III, «князя Заволжского». День ото дня я получал все новые известия о продвижении экспедиционного корпуса, не уставая удивляться организованности столь дальнего марша. Буквально на глазах неукротимая разбойная вольница превращалась в могучую регулярную армию.

Минула пасхальная неделя, однако ожидавшегося в эти дни отпуска так и не получилось. День отправки был все ближе, а количество проблем и вопросов, требующих немедленного решения, возрастало, словно снежный ком.

В этой сутолоке и суете мы как-то между делом восприняли приказ о производстве меня в подполковники, а Никиты, соответственно, в ротмистры. Все это было, конечно, лестно, но не выходило из ряда вон. Сказывалась близость ко двору. Иные гвардейские офицеры, известные не столько боевыми подвигами, сколько изяществом на балах, получали и по два чина в год.

Был представлен к повышению и Ржевский, однако пришедшая в Петербург слезная жалоба курляндских дворян на многие обиды от сего офицера испытанные, вновь затормозило производство в чин. Не могу сказать точно, в чем заключались обиды, одно знаю наверняка: жены жалобщиков явно были не согласны со своими мужьями.

Прибытие Пугачева в лагерь ожидалось уже со дня на день, а потому мы почти круглосуточно пропадали, инспектируя будущие бивуаки, командуя расстановкой шатров, коновязей, артиллерийских парков, проверяя, удобны ли пути подвоза, выдержат ли десятки тысяч ног, копыт и колес старинные, изящные, как на картинке, курляндские мостики.

Расположенный между Митавой и Ригой военный лагерь был готов принять двадцатитысячную армию. Вернее, ее численность была что-то около двадцати двух тысяч, включая все присылаемых и присылаемых офицеров, имевших несчастье принадлежать к масонским ложам. В ожидании подхода основных сил эти офицерские вольностроительные батальоны отдавали должное местному пиву и курляндским красоткам, вводя повсеместно такую свободу нравов, что благонамеренное бюргерство буквально осаждало мою квартиру, требуя максимально ускорить отплытие экспедиционного корпуса за море.

– Добрый день, дорогой племянничек, – раздалось у меня в голове, когда я, уставший, возвращался в свои апартаменты в доме местного предводителя дворянства Герхарда фон Рёкке. – Как ваши дела?

– С переменным успехом. Если все пойдет нормально, в первых числах мая мы отбываем.

– Прекрасно! Король Георг уже замучил меня вопросами, когда наконец обещанные казаки высадятся в колониях. Похоже, у него это новая мания. Он всерьез считает, что появление корпуса князя Заволжского моментально положит конец бунту, и потому требует максимально ускорить процесс отправки десанта. Так что даже стоянку в Англии его величество считает излишней роскошью. Жаль, был бы рад с тобой повидаться.

– Раньше мая армия все равно с места не тронется. Разве что Господь пошлет сонмы ангелов, чтобы перенести ее в Америку. Мои же полномочия заканчиваются с отправкой корпуса. Что будет далее – неизвестно. Во всяком случае, никаких распоряжений на этот счет у меня нет. Вероятнее всего, я остаюсь на берегу. Так что в любом случае в ближайшее время мы вряд ли сможем встретиться.

– Увы, увы, увы! Кстати, – словно вспоминая что-то важное, продолжил он, меняя тон с делового на светский, – недавно я встречался с нашей общей знакомой Элизабет Чедлэй, или как там ее теперь, Элен Фиц-Урс. В любом случае герцогиней Кингстонской.

– Да, и что? – напрягся я. После краткого, какого-то смазанного прощания под Москвой, когда омытая в семи водах и семи росах Бетси Чедлэй поспешила оставить пугачевский обоз и умчаться в столицу, я не слышал о ней почти ничего. Говорили, что она покинула Санкт-Петербург буквально в считанные дни после своего возвращения, что ее видели то во Франции, то в Англии, то в Голландии. Ничего конкретного, одни лишь общие слова «жива, здорова».

– Если ты не возражаешь, я не буду рассказывать все в подробностях. Она выкупила бывший замок Фиц-Урсов в Девоншире, сейчас отстраивает его согласно новым вкусам. Отыскала некоего молодого дворянина по имени сэр Артур Номенсленд, утверждает, что была с ним помолвлена, что любит его страстно и никого, кроме него, что скоро должна быть их свадьба, после чего они решили перебраться на материк.

– И как тебе этот самый Артур Номенсленд? – мучаясь недобитой ревностью, поинтересовался я.

– Да как тебе сказать? Дворянин себе и дворянин. Молодой, красивый, образованный, на тебя немного похож, но поглаже. Понимаю, что в устах дипломата это должно звучать странно, однако не могу сказать о нем ничего дурного.

– Надеюсь, Элен будет с ним счастлива, – с горечью вздохнул я, собираясь закрыть тему.

– Уж какое-то время точно будет, – хмыкнул многоопытный лорд Баренс. – Во всяком случае, до той поры, пока острые впечатления от путешествия в Россию не превратятся в воспоминания, а затем в ностальгию. Что будет дальше, кто знает? Нежные чувства от времени порою становятся только крепче и глубже, совсем как старые вина. Пока же их светлость сообщила, что хотела бы написать вам, сэр, большое письмо, но, увы, не знает адреса, а потому интересуется, нельзя ли воспользоваться услугами нашего посла в России. Я объяснил ей, что это было бы неловко, что в последнее время ты, вероятно, мало бываешь в Петербурге, а указать какой-либо адрес, по которому тебе можно писать, пока не представляется возможным.

– Пусть уж пишет прямо Екатерине. Когда в очередной раз заступлю дежурным флигель-адъютантом, может, и пошлю весточку.

– Кроме того, Элен просила передать тебе при оказии, что если ее первенцем будет мальчик, она непременно назовет его Вальдаром.

Я лишь печально вздохнул, не зная, что и ответить на столь лестное предложение.

– Понимаю, – услышав мой вздох, усмехнулся дядюшка, – ты бы хотел, чтоб и фамилия у первенца была Камдил, но уж извини, с этим вряд ли что-то выйдет. Несмотря на то что в нашей работе женщины вообще и все связанные с ними амурные дела – обязательный элемент программы, любовь, не обессудь, непозволительная роскошь. В институтских стратегмах для нее места нет. Ладно, – ощущая мою печаль, кинул лорд Джордж, – бог с ними, с прекрасными дамами. Давай поговорим о чем-нибудь приятном. Например, о боеспособности пугачевского корпуса. Насколько я понял во время зимних квартир, Орловы изрядно над этим поработали...

Перед дверью моих покоев в доме фон Рёкке я слегка притормозил. Ожидавший в прихожей почтенный краснолицый бюргер, утиравший пот со лба и щек кружевным батистовым платочком, при моем появлении вскочил со стула и бросился вперед, словно собираясь заключить меня в объятия.

– Чем обязан? – сурово поинтересовался я, внутренне понимая, что незваный посетитель наверняка явился с очередной жалобой. Такие вот гости стали уже неотъемлемой частью моих вечеров, хотя обычно их было больше.

– Ваше высокоблагородие, господин подполковник! – Бюргер поклонился, стараясь придать своим тучным телесам видимость благородной осанки. – Мое имя Генрих Вайскирхен, я член городского магистрата города Риги...

– Хорошо, хорошо, – кивнул я, прерывая ожидавшийся поток должностей и почетных званий, призванный убедить меня в важности гостя. – Что привело вас на ночь глядя в такую даль?

– Ваше высокоблагородие, я приехал к вам с жалобой на поведение одного из ваших подчиненных.

– Кого же именно?

– Поручика Ржевского.

Я отвел глаза. Если бы все жалобы на бравого гусара, полученные мной за последние месяцы, были написаны на бумаге, боюсь, что рукопись по толщине своей превосходила бы ИСТОРИЮ КУРЛЯНДИИ.

– И что же он натворил? – осведомился я.

– Он опозорил меня на всю Ригу! Видите ли, намедни в моем дому был бал в честь семнадцатилетия моей дочери Гретты, поручик был на него зван...

Подробное описание проступка грозило затянуться надолго. За именем поручика следовал долгий список высоких гостей, почтивших дом Вайскирхенов своим присутствием.

– Милейший, я полдня не слезал с коня и очень устал. Не могли бы вы говорить покороче?

– Да-да, конечно, – осекся член магистрата, – Так вот, за обедом означенный поручик опрокинул соусник на скатерть тончайшего голландского полотна.

– Нехорошо, – согласился я.

– Вот и я говорю, нехорошо, – обрадовавшись моей поддержке, повысил голос благородный отец семейства. – Моя дочь Гретта сделала господину Ржевскому замечание. Она сказала ему: «Поручик, вы не слишком-то ловки за столом».

– Простите гусара, – вздохнул я. – Походы, бивуаки. Ночевки на постоялых дворах, а то и вовсе под открытым небом. Где уж тут сохранить светские манеры.

– Да я бы и простил, – бюргер прижал руку с батистовым платочком к груди, – хотя скатерть обошлась мне в пятнадцать талеров...

– Так что же тогда?

– Поручик смерил мою дочь предерзким нескромным взглядом и заявил во всеуслышание: «Да, мадемуазель. Стол не моя мебель. То ли дело койка!»

Я отвернулся, пытаясь скрыть смешок. Это было очень похоже на Ржевского.

– И чего же вы хотите от меня? – произнес я сурово, справившись наконец с предательской улыбкой.

– Я хочу, чтобы вы приняли меры!.. – Посетитель грозно потряс жирным кулачком перед лицом. – Я требую этого!

– Непременно, – кивнул я. – Самые жестокие. А теперь позвольте мне пройти. Я очень хочу умыться с дороги и поужинать.

– Так я могу надеяться?

– Безусловно.

Я взялся за дверную ручку и прислушался. Из комнаты доносилось то ли пение, то ли речитатив.

– Господин полковник. – Маленькая аккуратненькая горничная, прибиравшая в моих апартаментах, заметив, что беседа окончена, появилась как из-под земли. – Вас дожидается граф Калиостро. Зная ваше давнее знакомство, я осмелилась пустить его. Я правильно сделала? – Девушка присела в книксене.

Я кивнул не глядя. Да и что там было глядеть, девушка была бесцветна, как водяной знак на затертой купюре. Мне было известно, что «граф Калиостро-два» находится в Митаве, что вместе с Лоренцией он время от времени устраивает сеансы чревовещания, демонстрируя нехитрые фокусы вроде поджигания политой спиртом руки и хождения по битому стеклу. Знал я также, что данный носитель громкого имени – лишь слабая тень, двойник истинного великого магистра.

Очевидно, проинструктированный Лоренцией о нашем знакомстве, он каждый раз приветливо раскланивался при встрече, а иной раз даже приглашал на свои ассамблеи. Мне было недосуг развенчивать любимца митавской публики, да и, признаться, я не видел особого смысла мешать обманываться желающим быть обманутыми. Потому визит его сиятельства несколько удивил меня. Прежде за ним такого не водилось.

Я толкнул дверь и вошел. Граф действительно что-то напевал, стоя у окна и глядя на проезжающие мимо экипажи. Услышав мои шаги, он обернулся.

– Вы? – Я подошел поближе, боясь верить своим глазам. Калиостро был без парика. Его волосы, иссиня-черные при первой нашей встрече, теперь были изрядно седы. Но, главное, теперь на лице его не было невидимой, но словно бы ощущаемой маски высокомерного всепобеждающего шарлатанства. Передо мной был самый что ни на есть истинный граф Алессандро Калиостро, Джузеппе Бальзаме, граф Феникс, маркиз Пелигрини, или как там его назвали при рождении.

– Как видите – я, – грациозно поклонился великий магистр.

– Признаться, не ожидал, – ответил я на приветствие моего гостя. – Давно о вас ничего не было слышно. Какими судьбами?

– Действительно давно. Однако значительно меньше, чем думаете вы, и значительно больше, чем показалось мне. А судьба?.. Своей судьбой или же, если хотите, нашей общей.

– И все же, чем обязан, граф? – спросил я, приглашая нежданного философа присесть.

– Ничем, – улыбнулся он, – просто я хотел сказать, что еду вместе с вами в Америку.

– А отчего вы вдруг решили, что я туда поеду? – Я непонимающе уставился на оракула.

– Послезавтра вечером, милорд Вальдар, вы получите пакет от государыни с предписанием следовать вместе с эскадрой, не упуская из виду братьев Орловых и князя Заволжского.

– Вы разыгрываете меня, граф? – настороженно спросил я.

– Вовсе нет, – покачал он головой. – Однажды я уже был в том дне. Когда-то, очень давно.

Я молча смотрел на графа, не ведая, что и ответить. Зная Калиостро, я внутренне был готов не верить ни единому его слову, воспринимая все таинственные выкрутасы его речи в качестве абстрактного словесного мусора, но взгляд... Его темные итальянские глаза были чисты, как воздух морозной ночью, поневоле заставляя вслушиваться в смысл сказанного. Конечно, мне приходило в голову, что нечто подобное может произойти. Что Екатерина отошлет своего свежеиспеченного флигель-адъютанта с глаз долой, куда-нибудь туда, где оному будет проще держать язык за зубами. Но чтоб вот так вот... У меня не было сомнений, граф знал, о чем говорил.

– Желают ли господа ужинать? – заглянула в мои апартаменты горничная.

– Да, дорогая, – кивнул Калиостро. – Господин подполковник очень устал за сегодняшний день, а потому не забудь прихватить бутылочку хорошего коньяка. Так что, милорд Вальдар, записывайте меня волонтером. Не бойтесь, я не буду вам обузой. Мои медицинские познания вам известны, к тому же я неплохо разбираюсь в военном деле. Тем более что мой патент испанского полковника может быть весьма полезен, когда через два года Испания вступит в войну против Англии на стороне Франции.

В последнюю неделю апреля армия Пугачева начала прибывать в митавский лагерь. Здесь ее ждал двухнедельный отдых и дальнейшая отправка в неведомую доселе Русь Заморскую – землю, где реки текут молоком, где краюхи хлеба растут на деревьях и где, по уверению местных сказителей, до сих пор скитается, не слезая с боевого коня, могутный казак Илья Муромец. Уж и не знаю, кто был автором этой байки, но прохаживаясь вечером между казацкими кострами, я четырежды слышал складную историю о том, как прогнал хоробрый богатырь Илья Муромец Тугарина-царя за море-окиян да обвалился под копытами его гром-коня каменный мост, держащий земли, да с тех пор и нет пути назад защитнику земли Русской от злого ворога.

Насколько я мог понять, под мостом, держащим земли, подразумевался гипотетический перешеек на месте нынешнего Берингова пролива, поскольку до того маршрут отступления Тугарина-царя пролегал через леса темные, реки широкие, мимо озера хрустального да гор огненных, по снежному полю в зелен край.

С каждым днем войск в лагере становилось все больше. Встречая идущие ровным строем с песней казачьи полки, я не мог не дивиться произошедшему за последние месяцы чуду. Особое же удивление ждало меня, когда в один прекрасный день мне довелось присутствовать на учебных стрельбах пугачевской артиллерии, возглавляемой бывшим генерал-фельдцехмейстером России, бывшим фаворитом государыни Григорием Орловым.

Еще недавно двадцать четыре разнокалиберные пугачевские пушки, вывезенные из захваченных крепостиц, стреляли больше для шуму, чем в цель. Теперь же выросшая почти в три раза корпусная артиллерия, состоявшая из двенадцати – и шестнадцатифунтовых единорогов и пудовых мортир, выполняла сложнейшие маневры, как сопровождая огнем движение полевых частей, так и массируя огонь батарей на заранее указанных целях. Я любовался, как лихо снималась с передков конно-артиллерийская батарея, в упор осыпая картечью условного противника, как сквозь еще не рассеявшийся дым с гиком и свистом бросалась в атаку неудержимая казачья лава.

Григорий Орлов, еще недавно преуспевавший в паркетных маневрах, в одной рубахе, без камзола, носился меж батарей от орудия к орудию, что-то объясняя, указывая, беседуя с новоявленными канонирами и фейерверкерами. Казалось, он был абсолютно счастлив своим положением и менее всего сейчас напоминал вчерашнего придворного баловня. Наличие же рядом с ним молодого поручика графа Алексея Бобринского, похожего на генерал-фельдцейхмейстера как две капли воды, прибавляло ему сил и без того немереных.

Калиостро не соврал, через два дня после нашей встречи взмыленный фельдъегерь привез из Петербурга пакет с именным приказом, в котором его высокоблагородию подполковнику Камдилу оказывалась высокая честь представлять ее императорское величество при экспедиционном корпусе князя Заволжского, особо при этом надзирая за известными мне персонами. «Вот уж не было печали», – пробормотал я, прочитав высочайшее повеление.

– Участь самой толстой крысы, – похлопал меня по плечу Лис, – затыкать собой пробоину в судне. Обычно после этого корабль перестает тонуть. Шо я тебе скажу: между молотом и наковальней было бы спокойней.

Я с укором посмотрел на боевого товарища. Можно подумать, мне самому это было неизвестно!

Вскоре вся армия уже находилась в лагере. В порту Риги уже покачивались на волнах десятки прибывших английских транспортов, мы ждали лишь прихода обещанной Екатериной эскадры сопровождения для того, чтобы отправиться в путь.

По вечерам в офицерском собрании, просторном, специально для этой цели выстроенном блокгаузе, скапливалась критическая масса казачьей старшины и приданное ей в усиление масонствующее офицерство. Лишенное привычных десятков частных повозок в обозе, оно как-то удивительно воспряло духом и перестало напоминать барствующих сибаритов при армии. Как я успел заметить, это вообще удивительная черта русской армии: умение переходить едва ли не в одно мгновение из состояния декоративного в состояние боеспособное.

В офицерском собрании была разрешена карточная игра. Однако, невзирая на это разрешение и на общее карточное поветрие, дело не шло. Слово за слово, понтировка перерастала в импровизированные военные советы. Порой оживленно вещавшие перед внимательной аудиторией ораторы, сопровождавшие свои речи бурной жестикуляцией, так и продолжали сжимать в кулаке игральные карты. Так было и в этот день.

– ...При благоприятной погоде, а летом погода в Атлантике на этих широтах обычно благоприятна, мы прибудем на место приблизительно через два – два с половиной месяца. Можем ли мы рассчитывать, что к этому времени Салават Юлаев уже преодолеет Берингов пролив? – вещал граф Орлов-Чесменский, вычерчивая на висевшей тут же навигационной карте пути следования нашей эскадры.

– А что с Салаватом Юлаевым? – Я наклонил голову поближе к уху сидящего рядом Лиса.

– А что с ним станется, все в порядке. Когда в последний раз виделись, был вполне здоров, – не оборачиваясь, бросил Лис.

– Я имею в виду, что еще за история с форсированием Салаватом Юлаевым Берингова пролива?

– Вальдар, ну ты какой-то странный! Сам посуди: ваш кинг Жора в своей разнарядке на поставку двадцати тыщ экземпляров казаков, видимо, по рассеянности ни словом не упомянул о башкирах. Поэтому Салавату, так сказать, загранпаспорт не оформили, отчего он впал в великую грусть и толкнул речь, что, поскольку Земля круглая, мы пойдем другим путем, так сказать, по следам дедушки Ильи Муромца.

– Кстати, откуда взялось сказание о похождениях Ильи Муромца на Северо-Американском континенте?

– Как это откуда взялось? – удивленно взглянул на меня мой напарник. – Народ сложил. В моем лице. Надо же было Салавата столкнуть в нужное русло. Идея оставаться один на один с Катериной Алексеевной, всея Руси самодержицей, его, похоже, вовсе не радовала.

– Но ведь там Сибирь! Какой может быть поход?

– Ага, белые медведи бьются с бурыми на улицах сибирских городов за недоглоданный кусок человеческой берцовой кости. Ты что думаешь, во времена Чингисхана в тех местах были проложены шоссейные дороги? Вряд ли. А Орда шастала туда-сюда со скоростью неимоверной. Да что Орда! Казаки на Камчатку ходили с завидной регулярностью. А в годы нашей Гражданской войны Красная армия Колчака задницей в самый Тихий океан уперла. Тоже, кстати, не по небу прилетела.

Так что дойдет Салават до Америки, не боись. А в Канаде его местные власти до колоний, что называется, за ручку доведут и еще вслед платком махать будут. Чтобы только не возвращался. Единственное, о чем беспокоюсь, с тем наступательным порывом, с которым башкиры двинулись в путь, по дороге он спокойно может стать основателем новой династии китайских императоров. Тут уж действительно как в древних былинах: налево пойдешь – попадешь в Русь Заморскую, направо – в Империю Поднебесную, а прямо – Великий Тихий океан, но он нам и за так не нужен.

– Вальдар Реймондович. – Я отвлекся от разговора с Лисом, чтобы обернуться на зов. Стоявший у карты Алексей Орлов явно ждал моего ответа.

– Слушаю вас, ваше сиятельство.

– Не могли бы вы пригласить сюда вашего ординарца, господина Редферна. Я бы хотел узнать у него, насколько судоходна река Святого Лаврентия.

В последние дни авторитет Питера, единственного среди нас жившего на далеком континенте, возрос многократно. К моему удивлению, его ответы были дельны и обстоятельны, так, как будто он намеренно изучал места предстоящего похода.

– Да, конечно, – кивнул я, делая знак дежурному вестовому, ожидавшему у выхода распоряжений господ офицеров. Он вскочил, собираясь бежать за нашим экспертом по Руси Заморской, распахнул дверь и едва не столкнулся с высоким стройным мужчиной в адмиральском мундире.

– Добрый вечер, господа, – приятным мягким голосом поздоровался вошедший на великолепном французском. – Прошу простить меня, граф, я невольно слышал ваш вопрос. Спешу вас уверить, река Святого Лаврентия вполне судоходна, во всяком случае, до Монреаля. Извините, господа, поскольку меня здесь некому представить. – Он обвел зал взглядом, и наши глаза на долю секунды встретились. Я мог представить этого человека, но, честно говоря, не сразу, а только после того, как вновь обрел бы способность ясно мыслить и говорить. – Я представлю себя сам, – продолжал вошедший. – Вице-адмирал российского флота Джон Пол Джонс. К вашим услугам.

Насколько я понимаю, упоминание о российском флоте было сделано специально для меня. Впрочем, мундир не оставлял сомнений в этом факте. И все же передо мной был мой давешний знакомый, североамериканский капер, год тому назад плененный на палубе королевского корвета «Феникс».

– Мне оказана честь, – продолжал Пол Джонс, – возглавлять эскадру, которая будет сопровождать караван до берегов Северной Америки. И можете мне поверить, господа генералы и офицеры, вряд ли в российском флоте есть человек, имеющий более опыта плавания в водах Атлантики, а уж тем более у берегов тех земель, куда направляетесь вы.

– Эт-то уж точно, – пробормотал я, не спуская с лица адмирала завороженного взгляда.

– Ты что, его знаешь? – заметив мое состояние, поинтересовался Лис.

– Да, – кивнул я. – Очень близко. Последний раз, когда мы виделись, его извлекли из-под меня и заковали в ручные и ножные кандалы.

– Вот как интересно! И что же натворил этот почтеннейший? Чего ж ему под тобой-то не лежалось?

– Пытался захватить корвет, на котором я плыл в Россию.

– Ага, ну, судя по тому, что приплыл ты не на корвете, а на яхте нашей подруги Бетси, отчасти затея ему удалась. Что ж, весьма солидная рекомендация. Большой души козырек. Ну и как, ты думаешь, он намерен ознаменовать эту встречу?

Я пожал плечами:

– Коварство этого человека мне доподлинно известно, как и его актерский талант. В его отваге у меня нет даже тени сомнения. О его дерзости и искусстве морехода в Англии ходят легенды, но все это хорошо, если он будет на нашей стороне, и может быть фатальным, если Пол Джонс пойдет против нас. Но откуда он здесь взялся? Последнее, что я о нем слышал, было намерение французского суда упечь его за решетку за захват французской шхуны.

– Читай Библию, Вальдар, там все сказано. По приказу коронованной головы левая рука старательно не знает, что делает правая. Французская Фемида, как и большинство других французских женщин, неравнодушна к обаятельным мужчинам. Так что заключение в тюрьме твоему знакомому заменено ссылкой в Россию, где, как мы помним, белые медведи борются с бурыми...

– Да-да, помню. И все же я хотел бы знать, откуда здесь взялся этот, с позволения сказать, адмирал. – Я вызвал Колонтарева: – Добрый вечер, Андрей.

– О Вальдар! Давно не было тебя слышно.

– Прости, весь в делах. Сам понимаешь, не сегодня-завтра отплываем. У меня к тебе как раз по этому поводу есть вопрос.

– Я весь внимание.

– Не знаешь ли ты, откуда взялся в России адмирал Джон Пол Джонс, командующий нашим эскортом?

– М-м... Тут я тебе мало чем могу помочь. Если вопросы, связанные с ним, и обсуждались с Екатериной во дворце, то не в мое дежурство. У меня информация самая поверхностная. Бывший пират, но это тебе самому известно. Вроде бы в Россию приехал из Голландии, но это, что называется, на уровне слухов. С каких таких заслуг Екатерина его сразу произвела в адмиралы, для меня самого загадка, однако факт остается фактом., Что еще? Прибыл он, по-моему, в сентябре, а в октябре императрица послала его под Очаков командовать эскадрой. Да только там вышел глобальный скандал: командовавший до этого командор Алексиано пришел в дикую ярость, когда узнал, что его подчиняют вчерашнему пирату. Ряд боевых капитанов, твоих соплеменников на российской службе, и вовсе отказались повиноваться изменнику родины. Для них ведь все восставшие колонисты – изменники родины. В общем, еще немного, и флот бы разделился на две части и пошел топить друг друга почем зря. Так что Пол Джонса из-под Очакова отозвали. А не так давно он получил назначение в вашу эскадру. Говорят, что перед этим у Пол Джонса была аудиенция у ее величества, но в любом случае не здесь, а либо в адмиралтействе, либо в Зимнем дворце. Мне об этом ничего не известно.

– А возможно ли узнать?

– Попробую, но обещать ничего не могу, – неуверенно ответил резидент.

– Ну что ж, и на том спасибо. Отбой связи.

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца, – под нос себе напевал Лис. – Йо-хо-хо, и бутылка рому!

– Чему ты, собственно говоря, радуешься? – перебил я его.

– Мал-чик, ты ро-ман-тик, – на манер механической куклы произнес аншеф Закревский.

– Ты о чем? – собрался было возмутиться я.

– Ну как же, а «пиастры, пиастры!», капитан Флинт? Ну посуди сам, у нас с тобой эксклюзивный вояж с пиратами.

Я сжал губы, демонстрируя несогласие с лисовским восторгом.

– Капитан, да не боись! Управимся мы с тобой с этим Билли Бонсом. Ну это же какая веселуха! Эх, тебе не понять!

Через несколько дней под звуки салюта наш флот уходил в море. На берегу оставалась многочисленная толпа курлянд-ских бюргеров, вздохнувших с нескрываемым облегчением после того, как последний из кораблей выбрал якорную цепь и поднял кливер. Безутешное племя местных дам и девиц, среди которых особым отрядом выделялись заплаканные подруги поручика Ржевского, было готово, кажется, броситься в воду, чтобы стоящие у фальшборта покорители неведомых далей могли еще хоть мгновение полюбоваться их тонкими и не слишком тонкими ручками, машущими вслед кораблю кружевными платочками. Ну что ж, учитывая, что ближайшие недели нам предстоит созерцать лишь морские пейзажи, это была довольно дельная мысль.

На берегу оставался цыганский хор графа Орлова. На кораблях им не было места. И ни сколоченные за последние месяцы состояния, ни вольная, данная на прощание Алексеем Орловым своим любимцам, кажется, не могли унять громогласную печаль ромал от расставания с любимым покровителем.

Мы уходили все дальше от берега, и, не знаю почему, в голове моей крутилась старинная поговорка: «Люди делятся на живых, мертвых и плывущих в море».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«Гулять, так гулять!» – сказал Моисей и завел свой народ в пустыню.

Из апокрифов

Я стоял у фальшборта, наблюдая однообразный бег волн, клочковатую пену, разлетающуюся из-под штевня флагманского корабля. Однообразная картина, повторяющаяся день за днем. Вот уже которую неделю я не видел ничего, кроме этих волн, этой эскадры, этих лиц. В голове моей вертелись аккорды композиции Вангелиса «Крестовый поход в небеса». Кажется, под эту музыку в фильме Колумб причаливал к берегам Нового Света. Сейчас мы шли практически тем же путем и почти с теми же целями, и движение наше разительно напоминало крестовый поход.

Десятки кораблей десанта плюс флотилия сопровождения – со времен золотых галеонов Атлантика не видела подобной эскадры. Сказать по правде, Екатерина не особо расщедрилась, снаряжая эскорт. По существу, один лишь флагманский линейный корабль «Торжество Богородицы» был современным боевым кораблем, полностью укомплектованным командой. Еще же три линейных корабля, на одном из которых, «Великом князе Святославе», держал свой флаг Алексей Орлов-Чесменский, плавали еще во времена Елизаветы, а то и ранее. То же можно было сказать и о сопровождавших эскадру фрегатах. В одном из них по характерной резьбе мне удалось опознать турецкий корабль, явно предназначенный для плавания в теплых морях, оставшиеся же три более всего напоминали переоборудованные германские купцы, явно бывшие моими сверстниками. Но все же, невзирая ни на что, эскадра продолжала двигаться на запад, все более приближаясь к Руси Заморской.

Я перевел взгляд туда, где на месте второго флагмана шел «Князь Святослав» с братьями Орловыми на борту. Перед отплытием Джон Пол Джонс любезно предлагал им также перебраться на «богородицу», говоря, что для него было бы чрезвычайно лестно идти вместе со столь прославленным адмиралом. Однако Алексей Орлов не менее любезно отказался, ссылаясь на то, что два адмирала на одном корабле – это слишком много для успешного командования.

«Объекты моего наблюдения» разделились, но здесь, кроме «государя-императора», находился и сам адмирал Джонс, и здравый смысл подсказывал, что следить в этой эскадре надо именно за ним. Но, невзирая на мою предубежденность, поведение вчерашнего пирата не вызывало ни малейших подозрений. Он был обаятелен и мил, как придворный французский кавалер, и, не знай я в общих чертах послужной список этого джентльмена удачи, пожалуй, невозможно было бы устоять перед обезоруживающей светскостью нашего флагмана.

– Вы все еще злитесь на меня, милорд? – Джон Пол Джонс не спеша, будто по бульвару, подошел ко мне, поигрывая инкрустированной тростью из черного дерева.

– С чего вы взяли? – кинул я через плечо, едва обернувшись.

– Ну что вы, полноте, я же не слепой.

– Просто у меня мрачный замкнутый характер, – прокомментировал я слова адмирала.

– О да. О вашем характере мне довелось много слышать и во Франции, после той знаменательной ночи, когда я имел несчастье вами познакомиться, и позже в России. И все же вы просто злитесь.

– Ну, предположим, что злюсь. Что из того?

– Да в общем-то ничего. Это ваше право. Но давайте посмотрим на вещи по-другому. Отрешитесь от впечатлений нашей первой встречи. Жизнь удивительная штука. Старик Шекспир, едва-едва начертавший лоцию ее течений, мелей и подводных скал, признан всеми великим драматургом. Но она, как и море, богаче любой лоции. И неожиданностями, и опасностями, и, слава Всевышнему, радостями.

Одна из этих радостей – встретить достойного противника. Большая часть людского племени невыносимо скучна, безразлично, идут эти люди за вами или против вас. Они ужасно потеют, когда боятся, и запах их пота настолько противен, что даже находиться рядом с ними в этот момент невыносимо мерзко. А боятся они, увы, почти всегда. Люди, подобные вам, мне да еще кое-кому из тех, кто плывет с нами, – совсем иного сорта. Мы словно специи, придаем вкус пресной жизни. А потому найти достойного противника – это почти счастье.

– Что ж, тогда смею вас уверить, я и впредь готов доставлять вам его в любых количествах, – усмехнулся я.

– Никто не знает, в чем измеряется счастье. Но одно я вам могу сказать наверняка. Вдвойне удача, когда достойный противник превращается в соратника. Заметьте, я не говорю – друга, вряд ли это возможно. Во всяком случае, пока. Но соратника...

Посудите сами, я никогда не был вам врагом. Нам не повезло с обстоятельствами знакомства, это правда, однако мои действия не были направлены против вас лично. Я был капером, и мне нужен был корабль. Тот, на котором плыли вы, подходил как нельзя лучше. Но бог свидетель, даже в ночь, когда мы с вами так близко познакомились, я не желал, чтобы столь достойный противник пал жертвой оголтелых головорезов. На свою беду, я не ошибся. – Губы адмирала сложились в ностальгическую улыбку. С таким выражением лица вспоминают школьные драки поседевшие отцы семейств, встречаясь на традиционных встречах выпускников.

Я тоже помнил ночь на «Фениксе». Это было мое крещение, своеобразный пропуск в мир, казавшийся мне почти что сказкой. И каждый раз при этом воспоминании у меня начинало ныть простреленное плечо. К сожалению, я еще не приобрел светской манеры безмятежно смотреть в глаза тем, кого еще недавно собирался проткнуть шпагой.

– И все же, – продолжал Джон Пол Джонс, – вы не можете отрицать, что и вам, и мне эта ночь принесла определенные выгоды. Вы, прибыв в Россию в ореоле мученика и героя, приобрели вполне заслуженную славу, которая помогла вам столь быстро подняться от беглого лейтенанта до подполковника и флигель-адъютанта императрицы. В определенном смысле и мне она помогла стать из беглого каторжника адмиралом российского флота. Вы не находите, что наши судьбы чем-то связаны. Даже то, что сейчас мы вместе плывем к берегам Америки, тоже предопределено. Мы с вами одной породы, милорд Вальдар.

– Судно на горизонте! – закричал марсовый. – Лево по борту, шесть кабельтовых, двухмачтовый голландец.

– Ну-ка посмотрим, – моментально забывая о нашем разговоре, встрепенулся адмирал. Лицо Пол Джонса приняло хищно-веселое выражение, какое, я уверен, бывало у него перед неистовым абордажем. Он вытащил из кармана подзорную трубу и повел ее в направлении, указанном наблюдателем. – Да, действительно голландец. Похоже, держит курс на Бермуды. Капитан Хансен, прикажите купцу остановиться и пошлите команду проверить, что там у него в трюмах, – скомандовал Джон Пол Джонс.

– Вы уверены, господин адмирал, что это входит в наши обязанности?

– Милорд, мы находимся в зоне военных действий. Вы можете силой мысли определить, кто находится на борту этого голландца, да и голландец ли это вообще? Мало ли кто может поднять нейтральный флаг. Это вполне может быть американский капер или наблюдатель, посланный проследить передвижения эскадры. Надеюсь, вы не хотите, чтобы на берегу, когда мы до него дойдем, вас встречали не салютом, а брандкугелями [5]?

– Не всегда даже осмотр помогает отличить капера от обычного рыбака, – произнес я, внутренне соглашаясь с доводами Пол Джонса. Тот улыбнулся, вспоминая старую посудину, уныло плетущуюся за гордым корветом королевских военно-морских сил.

– Вы правы. Но можете мне поверить, мои люди понимают в повадках господ этой породы много больше, чем все джентльмены из адмиралтейства вместе взятые. Я недаром лично подбирал матросов на «богородицу». Так что не сомневайтесь, если перед нами американский капер, я об этом непременно узнаю.

Грохнула пушка, настоятельно требуя у встречного голландца спустить паруса и встать на якорь. Клубы сладковатого порохового дыма поползли над шканцами [6], медленно тая в воздухе.

– А вы, милорд, подумайте над тем, что я вам сказал. Засим прошу меня простить, я должен проинструктировать командира трофейной команды. – Пол Джонс слегка приподнял свою шляпу, и, повернувшись, не спеша направился туда, где у борта уже строилась шеренга самозваных «таможенников».

Нет ничего противнее ожидания подвоха. Невзирая на все уверения Пол Джонса в искреннем почтении к моей особе, я даже не подозревал, я знал, что подвох должен быть. Иначе к чему бы Екатерина назначила флагманом именно его, первого капера Америки? Но подвоха все не было. Во всяком случае, все мои усилия найти его были тщетны.

Я старался следить за каждым шагом адмирала, но, кроме несомненного мастерства прирожденного флотоводца, не видел ровным счетом ничего. Мы ловко поймали ветер, который, словно приговоренный, послушно надувал наши паруса, ловко переходили из течения в течение, сменив Ка-нарское на Антильское, его, в свою очередь, на Северное Пассатное, надеясь в конце концов попасть в Гольфстрим, чтобы подняться по нему до Ньюфаундленда, «исконно русского острова Буяна». Чтобы затем по реке Святого Лаврентия зайти в тыл, мягкое подбрюшье североамериканских мятежников. Впрочем, сами мятежники всем плывущим виделись смутно, представляясь некой помехой в становлении Руси Заморской, не более того.

Конечно, ловя ветер и течения, мы делали немалый крюк, спускаясь едва ли не до берегов Африки, но, имея дело с океаном, приходилось помнить, что лишь карандаш по карте может идти прямо. Кораблю же, для того чтобы идти быстрее, необходимо учитывать и ветер, и течения, и сезонные шторма, и не менее сезонную сушь, в которую как раз попали и мы. Что уж тут поделаешь, природа не подряжалась заботиться о людях.

Глядя на страдания мучимых жаждой людей, Пол Джонс велел увеличить дневной рацион воды на пятьдесят граммов.

– Вот здесь, – он показывал на карту, – мы зайдем на Санта-Анну, или Сантану, как называют его португальцы. У нас будет великолепная возможность передохнуть пару дней, а заодно пополнить запасы воды и продовольствия.

– Кому принадлежит Сантана? – поинтересовался я, как всегда, ища подвох в действиях флагмана.

– До недавнего времени – испанцам. Теперь, если не ошибаюсь, по договору 1770 года, острова перешли к Португалии. Однако и те, и другие нейтральны. По моим расчетам, если мы дойдем до Санта-Анны в положенное время, у нас останется запас воды еще на четыре дня. Этого вполне хватит для возможных неожиданностей.

Высокое собрание, в том числе и адмирал граф Орлов-Чесменский, чей авторитет в вопросах мореходства был для меня непререкаем, согласилось с доводами Джона Пола Джонса, и я остался при своих пустых подозрениях в томительном ожидании подвоха. Все, что мне оставалось, разглядывать итальянскую карту маэстро Бьянко, лохматыми кляксами изображавшего островную гряду Сантана, Сальваджио и Сатанаксио, ища объяснения очевидной хитрости нашего флагмана.

Ответа не было.

Я уже знал карту наизусть, но все мои познания носили, так сказать, общий характер. Так, скажем, мне удалось узнать, что последний из островов гряды изначально именовался Сант-Анаджио, то есть Святого Афанасия на языке басков, однако итальянский картограф, очевидно, введенный в заблуждение созвучием, придал названию этого поросшего лесом гористого островка дьявольски зловещее звучание. Само по себе занятно, но не более. Я с маниакальным упорством изучал эту карту, не находя ничего, что бы могло навести на мысль о грозящей опасности.

Остров Санта-Анна, куда мы направлялись, был довольно велик. На нем, если верить мессиру Бьянко, имелась небольшая крепостица, католическая миссия и городок с тем же названием, что и остров. Всего же, согласно упомянутым на карте данным, население острова составляло порядка пятидесяти тысяч жителей, главным образом аборигенов, отличавшихся радушным и добрым нравом и занятых рыбной ловлей и собиранием плодов. Я мучительно искал подвоха, но его не было. Так шел день за днем, Сантана была все ближе, и мысль о том, что скоро, хоть на день, мы сможем ступить на земную твердь вместо качающейся палубы, наполняла нас радостью почти истерической, что в общем-то понятно всякому, кто неделю за неделей наблюдал вокруг себя волны, волны и еще раз волны.

Ночь была безлунной. Вернее, тоненький огрызок ночного светила застрявшим ястребиным когтем торчал в черном небе, но света от него было не больше, чем от золотого шитья адмиральского мундира. Сантана была уже совсем близко. Мы не дошли до нее засветло, а с наступлением темноты эскадра стала на якорь, опасаясь подводных скал, имевшихся в изобилии, если верить все той же карте в прибрежных водах.

– Вставайте, милорд, вставайте! – тряс меня за плечо Реяферн.

– Да что такое? Что случилось? – Я подскочил, выхватывая из-под подушки заряженные пистолеты, с которыми ни на минуту не расставался с начала похода.

– Мы снимаемся с якоря.

Я потряс головой, стараясь навести резкость.

– Эскадра?

– Да нет же, – недослушав меня, перебил Питер. – «богородица» уходит одна. Адмирал велел погасить все огни и сейчас дрейфует по течению, не ставя парусов.

– Что еще за новости?! – Я вскочил и начал быстро одеваться. – Беги буди наших.

– Его превосходительство генерал Закревский и его благородие поручик Ржевский еще не ложились. Они уже оповещены. Графу Калиостро его слуга передаст, а их величество изволят спать без задних ног, так что и добудиться не могут. С вечеру рому перебрамши, – пояснил мой Питер.

– Ладно, – бросил я, надевая протянутый Редфернорм камзол. – Давай зови всех, кто уже на ногах, будем держать военный совет.

– Слушаюсь. – Камердинер поклонился и исчез за дверью. «Так, – я начал мерить каюту, шагая из угла в угол, – значит, без каверзы все же не обошлось. Похоже, Джон Пол Джонс решил бежать к своим, да еще с подарочком в виде линейного корабля и нашего злополучного „императора“. Хорошо еще, что Орловы не согласились идти на „богородице“, не то конец бы настал эскадре». В каюту, поправляя на ходу абордажные перевязи, увешанные десятком короткоетвольных крупнокалиберных пистолетов, вломились Лис с Ржевским.

– Ну, как тебе все это нравится" Вальдар? – с порога бросил мой напарник.

– Никак, – отрезал я.

– Как по-вашему, господин подполковник, куда мы направляемся? – поинтересовался Ржевский.

– Мы сейчас несколько восточнее Лонг-Айленда, вероятно, туда мы и пойдем. Вот, смотрите, – я ткнул пальцем в лежавшую на столе карту, – мы примерно здесь, вот Лонг-Айленд. Меньше недели пути.

– Без воды? – внезапно выпалил поручик.

От него я ожидал этот вопрос менее всего. Насколько мне удалось заметить, отсутствие или наличие воды никоим образом не затрагивало интересов славного гусара, а винный погреб «богородицы» мог еще довольно долго снабжать экипаж живительной влагой, правда, в ее алкогольном варианте.

– Вам-то что за беда, поручик, – хмыкнул я. – До Лонг-Айленда придется помучиться с вином.

– Не придется. – Дверь каюты вновь открылась, и на пороге появился граф Калиостро. Раскланиваясь на ходу с присутствующими, он подошел к столу. – На Санта-Анну Пол Джонс, конечно же, не пойдет. Там завтра будет вся эскадра.. Но на соседних островах тоже есть вода.

– Судя по карте – нет, – буркнул я.

– Если верить карте, земля плоская. Однако, милорд, вы не хуже меня знаете, что это не так.

– Что, правда? И давно? – ужаснулся Ржевский.

– Да ты не бойся, – утешил его Лис. – Она в общем-то плоская, только по краям везде закругляется.

– А-а, – облегченно вздохнул обалдевший рубака. – Ну, тогда еще ничего.

– Господа, не время заниматься космогонией, – бросил Калиостро.

– Кого гонией?.. – непонимающе поинтересовался вконец обалдевший поручик.

– Не важно, – Лис положил руку на плечо друга, – я тебе потом объясню.

– Что будем делать, господа? – спросил я.

– Ваше сиятельство, – Лис заговорщически посмотрел на Калиостро, – помните бабулину баньку? – Калиостро невольно поежился. Видимо, это воспоминание не доставляло ему радости. – А нельзя ли команду корабля, как тогда моих казачков, отправить баиньки?

Великий магистр отрицательно покачал головой:

– Увы, не имею права. Это бы нарушило магическое равновесие и естественный порядок вещей. Можете мне поверить, господин генерал, я уже сполна расплатился за прежние шалости с Великими Законами.

– А жаль, – вздохнул Лис. – Управлять кораблем мы, конечно бы, не смогли, но уйти на шлюпках к «Святославу» – это влегкую.

– На флоте есть старинный обычай, – начал я, понимая, что среди прочих сухопутных салаг, в силу своей прошлой принадлежности к морской пехоте, являюсь самым большим водоплавающим волком. До морского, увы, мне все же было далековато. – Когда решаются подобные вопросы, все присутствующие на борту офицеры, начиная с младшего по званию, высказывают свое мнение.

Ржевский обвел глазами собравшихся и, убедившись, что ниже его чином в каюте никого нет, подкрутил свой длинный ус и произнес гордо:

– Я предлагаю атаковать.

Предложить что-либо более странное и нелепое, казалось, было невозможно. Команду на «богородицу» подбирал сам Джон Пол Джонс, а потому, даже считая с нами и нашими слугами, на стороне атакующих получалось не более тридцати человек. Если, конечно, русские матросы, входившие в экипаж, смогли бы поддержать наш натиск. Да и то, кто знает, что там творится в голове у этих самых матросов?

С палубы послышался звук боцманской дудки, призывающий экипаж на палубу.

– Паруса будут ставить, – прислушиваясь, произнес Лис. – Значит, уже отошли достаточно далеко. Не боятся, что их услышат.

– Следующее слово ваше, господин подполковник, – напомнил мне Калиостро.

– Я поддерживаю господина поручика. Конечно, у нас не хватит сил для общей атаки, но нападение – это то, чего от нас сейчас меньше всего ждут. Полагаю, необходимо сделать вылазку и захватить адмирала Джонса. Даже если нам не удастся заставить его повернуть корабль, мы сможем отвлечь мятежников от того, что будет происходить за бортом.

– А что будет происходить за бортом?

– На корме принайтован разъездной ял. Думаю, нам необходимо предупредить графа Орлова об измене флагмана. Если мы сможем отвлечь внимание команды, вероятно, нам удастся спустить ял на воду.

– Но кто же пойдет на такой утлой лодчонке в открытое море? – Лицо Калиостро передернулось. Видимо, мысль оказаться один на один со стихией, без компаса и всех остальных навигационных инструментов, вовсе не поднимала ему настроение.

– Судя по тому, что вы спрашиваете, кто пойдет на шлюпке, – начал Лис, – сама атака не вызывает у вас возражений. Относительно же того, кто пойдет на яле, отвечаю: я пойду.

– Но эскадра уже довольно далеко. А пока дело будет сделано, если нам, конечно, удастся его успешно завершить, она и вовсе затеряется. Мы ведь не знаем, в каком направлении сейчас идет «богородица».

– Это уж не извольте сомневаться. Часок на веслах, и такое количество котлов с кашей я за сто верст нюхом учую, – пообещал Лис.

Уж и не знаю, как там на лисовский нюх, но в том, что мой напарник разыщет эскадру, я был свято уверен. При помощи навигационной системы Базы отыскать в пятидесятимильном квадрате эскадру в восемь десятков кораблей так же просто, как рессору в стоге сена, имея магнит.

– Согласен, – кивнул я. – Ты и Редферн. Он старый моряк и с веслами умеет управляться лучше всех нас, вместе взятых. А теперь, господа, давайте обдумаем план атаки.

– За дверью два караульных, – шепотом сообщил Питер, охранявший вход по нашу сторону линии фронта.

– Ну что ж. – Мы с Калиостро переглянулись. – Если правда, что человека в раю погубило любопытство, здесь оно его и подавно погубит, – усмехнулся великий магистр. – Начнем. – Он поднял голос: – Нет, ни за что! Пол Джонс обязательно должен знать это!

– Вы изменник, граф! Клянусь, прежде чем вы ступите еще хоть шаг, вам придется скрестить со мной клинок!

Мы выхватили шпаги и начали усердно стучать одной об другую. Дверь тихонечко скрипнула, и в щель просунулась голова одного из стражников. Приклад питеровского штуцера что есть силы опустился на любезно подставленный затылок. Несчастный начал беззвучно оседать. Второй караульный, видя, что сотоварищ внезапно потерял равновесие, инстинктивно попытался было подхватить его и тут же уперся взглядом в два шпажных клинка у собственного горла.

– Тащи его сюда, – прошептал я. – Только очень тихо. Через минуту оба наших неусыпных аргуса, подобно поленьям, лежали в моей каюте, а их места с карабинами в руках уже занимали Лис и поручик Ржевский. За дверью в качестве оперативного резерва притаился Редферн, а дальше в коридоре Калиостро руководил нестроевой командой, заряжавшей все имеющееся в нашем распоряжении огнестрельное оружие, чтобы при случае создать на палубе эффект бесперебойной, едва ли не автоматической стрельбы.

Еще спустя пару минут я шел по палубе от юта к капитанскому мостику, неспешно созерцая суетящихся на реях матросов, поворачивающих паруса под ветер. Казалось, никому не было до меня дела. Я сложил руки на груди, нащупывая под расстегнутым камзолом рукояти пистолей. Порядок. Выхватить их в нужный момент не составляло никакого труда.

Как я и предполагал, Джон Пол Джонс вместе с капитаном, штурманом и вахтенным офицером находился на капитанском мостике. Занятые своим делом, они заметили меня, только когда под моими ногами заскрипели ступени трапа.

– А, милорд Вальдар, – начал адмирал, – вас, должно быть, разбудили...

Не говоря ни слова, я выхватил пистоли из-под камзола и спустил курки не целясь, почти в упор. Капитан и штурман рухнули, обливаясь кровью. Разряженные пистолеты тут же полетели в лицо вахтенному офицеру. Он отступил, рефлекторно пытаясь закрыться рукой. Этого мгновения мне было достаточно, чтобы «туз из рукава» мягко лег мне в ладонь и шпага, тускло поблескивая сталью, уперлась в живот адмирала.

– Не надо, – прошептал я, замечая движение руки Пол Джонса к эфесу. – А вы, любезный, – мой взгляд упал на уже пришедшего в себя вахтенного, готового, кажется, отдать жизнь за любимого командира, – убирайтесь.

– Ступайте, – мягко, без тени испуга, даже с некоторой, едва заметной, насмешкой произнес адмирал. – Нам с милордом Камдилом нужно немного посекретничать. Господин подполковник, – глядя на истекающих кровью офицеров, произнес Пол Джонс, когда мы остались на мостике одни. – У вас странная манера приветствовать собратьев по оружию.

– Не менее странная, ваше превосходительство, чем посреди ночи сниматься с якоря и, погасив огни, уходить не прощаясь.

– А по какому, собственно говоря, праву, господин подполковник, вы требуете ответа у первого флагмана эскадры?

– По праву представителя ее величества в экспедиционном корпусе. Однако если вас что-то смущает, господин адмирал, по возвращении вы тут же можете отдать меня под суд.

Над капитанским мостиком повисла гнетущая тишина. Вокруг, на палубе, привлеченные выстрелами, уже немалой толпой собрались вооруженные матросы, явно в большинстве своем сочувствующие моему собеседнику. Пол Джонс молчал, вглядываясь в предрассветный сумрак.

– Поверните корабль, адмирал, – прорычал я. – Иначе я убью вас.

– И не подумаю, – пожал плечами флотоводец. – Неужели вы думаете, что я, исконный американец, человек, снискавший себе славу под флагом борьбы за независимость, приведу орду чужеземцев к себе на родину? Чем вы меня пугаете – смертью? Да пожалуйста! Вопрос только в том, долго ли вы и ваши друзья проживете после этого.

– Пожалуй, вы правы, адмирал, – склонил голову я. – Но эскадра дойдет и без вас, и без меня. У нас же есть тема для конфиденциальной беседы. Давайте отойдем в менее людное место, где никто не помешает нам вести переговоры, как подобает джентльменам.

– Ну, это вы джентльмен, – начал Пол Джонс.

– Адмирал, сейчас мы с вами спокойно и без глупостей отправимся на ют и вместе поищем выход из создавшейся щекотливой ситуации. Мне не хотелось бы огорчать ваше благодарное отечество столь невосполнимой потерей. Не думаю, чтобы моя смерть его утешила. Так что пойдемте. Да, вот еще что, прикажите русским матросам с оружием в руках со браться на юте. Ну и, полагаю, старшему офицеру не составит труда заменить выбывшего капитана, пока мы е вами будем вести переговоры.

– Нучто ж, – улыбнулся Пол Джонс – будь по-вамему.

Двенадцативесельный баркас отвалил от борта «Богородицы» и, слитно работая веслами, направился к острову, нависающему на горизонте угрюмыми скалами над полосой прибоя.

– Велите держать правее, милорд. Там вход в небольшую бухточку. Отсюда ее не видать, вон тот мыс ее загораживает. – Джон Пол Джонс ткнул пальцем в сторону обрывистой скалы, над которой кружили стаи птиц, уже поднявшихся на утреннюю рыбалку. – На мой взгляд, вы зря предпочли высадку на острове почетному плену. Понимаю, вас тешит надежда, будто господин Закревский и ваш камердинер смогут отыскать адмирала Орлова. Но даже если это им удастся, в чем лично я очень сомневаюсь, вряд ли их удача вам поможет.

Я слегка коснулся символа веры на груди, активизируя связь.

– Лис, послушай и прими к сведению. Похоже, флагмана пробило на откровения.

– Завсегда с удовольствием. Все равно мы тут тупо веслами машем. Кстати, что там у вас за посторонние шумы?

– Это не шумы, – поморщился я. – Это император храпит.

– Вот ведь каков богатырь, – неведомо чему обрадовался Лис. – У него отчины и дедины из-под носа уводят, а ему все нипочем, знай сопи себе в две дырки. Ладно, как дела с Пол Джонсом?

– Прежде чем ваши гонцы достигнут эскадры, она дойдет до Санта-Анны. А там у графа Орлова вполне может возникнуть шанс прибавить к титулу Чесменский титул Сантанский. Так что некоторое время его светлости будет не до вас. Но даже если он решит вас после всего этого отыскать, ему понадобится несколько дней. А у местных аборигенов в отличие от жителей Санта-Анны на редкость мерзкий нрав. Почти как у вас, милорд.

– Спасибо на добром слове.

– Ну что вы, всегда к вашим услугам. Но в отличие от вас у них есть еще одна малоприятная черта. Они, как бы это помягче выразиться, весьма своеобразно решают проблему нехватки мяса.

– Вы хотите сказать, что они каннибалы?

– Ну да. – Лицо Пол Джонса расплылось в обворожительной улыбке. – Оно, знаете ли, что народ, то закон. Поэтому мой вам дружеский совет. Видите на мысе строение? Посмотрите в трубу, будет лучше видно. Остатки старого испанского форта. Туземцы туда не суются. Это место для них табу. Во время штурма крепостных стен испанцы положили несколько десятков дикарей, так что теперь руины считаются злыми. Укройтесь там, быть может, и дождетесь подхода Орлова. Правда, с водой здесь туго. Местные жители в сезон дождей собирают ее в специальные углубления, выдолбленные в камнях, собирают росу, высасывают влагу из листьев. Одним словом, безрадостная жизнь. Однако Господь милостив. Быть может, кто-то из вас и выберется из этой передряги. Да велите матросам грести быстрее, у меня нет оснований задерживаться на этом уютном островке, и я не хочу пропустить отлив и утренний бриз.

– Все слышал? – угрюмо промолвил я, слушая измывательства Пол Джонса. – Насчет «грести быстрее» это и к тебе относится.

– Да я бы и рад, – хмыкнул Лис. – Вот только не могу найти, где заводится мотор на нашем катере. Ты не подскажешь?

– Не волнуйтесь, милорд. Когда я в следующий раз буду проходить мимо сих мест, непременно высажусь справиться о вашей судьбе. И если вдруг по какой-либо причине граф Орлов не придет, я похороню останки по христианскому обычаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Талейран: А, колокола! Мы побеждаем.

Жак Боном: Кто это «мы», мой князь?

Талейран: Ни слова! Завтра я вам скажу, кто мы.

Я стоял среди руин стирого испанского форта, венчавшего мыс, наблюдая, как ловко маневрирует в волнах прибоя баркас Пол Джонса, и из головы моей не шла минута нашего прощания.

– ...Вы, наверное, считаете меня изменником, мимо лорд? – насмешливо спросил адмирал, устанавливая мачту. – Должен вас разочаровать: я чист как перед своей родиной, так и перед императрицей Екатериной. Именно она велела мне сделать все возможное, чтобы эскадра не дошла до берегов Америки.

– Вы лжете, – угрюмо бросил я. – Императрица не могла желать гибели кораблям собственного флота.

У меня не было сомнений в том, что государыня желает отделаться одним махом и от Орлова, и от Пугачева, и от самозванки, к величайшему сожалению оной, имеющей прав на престол, во всяком случае, не менее самой императрицы. Но уничтожать такое количество людей, боевые корабли – это слишком.

– Фи, господин подполковник, в нашем мире самая изощренная ложь уступает в замысловатости чистой правде. Станет ее величество жалеть изменников, будь то вчерашние сановники или же голозадые казаки? А уж до этой плавучей рухляди, купленной и зафрахтованной на английское золото, ей и подавно нет никакого дела. Можете мне поверить, английская казна всегда отличалась скупостью, но даже из этих крох государыня сохранила для своих фейерверков большую часть. Я восхищаюсь российской императрицей – ни одна женщина до сего дня не вызывала у меня столь возвышенных чувств. Когда мы с ней встретились, она спросила: «Господин Джонс, знаете ли вы, для чего я дала вам адмиральское звание?» – «Вероятно, вы повелите мне вести эскадру Пугачева в Америку», – ответил я. «Вы правы, – сказала она, – Но я хочу, чтобы эскадра не дошла до нее. Вы понимаете меня?» – «Конечно, – согласился я. – Мне эта мысль тоже пришла в голову, как только я узнал о предстоящей экспедиции». – «Вот и великолепно». – Императрица сочла было вопрос решенным.

Но видите ли, милорд, у меня тоже есть свои принципы, и первый из них гласит: патриотизм должен быть оплачен. Бесплатная любовь к родине, впрочем, как и всякая другая бесплатная любовь, расслабляет неблагодарное Отечество и в конечном счете обходится слишком дорого.

Так вот, Екатерина сочла было аудиенцию оконченной и собралась уходить, а потому я поспешил задать единственный вопрос, который волновал меня: что в результате получу я? Видимо, ее величество не думала прежде над этим вопросом, потому как ляпнула абсолютно несуразную глупость:

«Вы получите прекрасный корабль, немалую сумму денег и славу спасителя Отечества у себя на родине». Полагаю, что императрица не считала меня полным идиотом, иначе она бы не решила поручить мне столь деликатное и рискованное предприятие, просто ей хотелось поторговаться, и она не спешила называть истинную цену. Я, конечно же, подыграл государыне. «Мадам, – сказал я. – И то, и другое, и третье в любом случае будут моими в ходе операции. Это не результат ее, а всего лишь следствие. Меня же интересует, какова моя доля в этом пироге». – «Чего же вы хотите?» – гордо произнесла императрица, делая вид, что до крайности изумлена моей нескромностью. Жаль, что вы не видели этого выражения лица. Вы бы по достоинству оценили благородное негодование ее величества. Угадайте, что я у нее попросил?

– Мою голову, – вздохнул я.

– Верно, друг мой, вашу голову. Не то чтобы вы были мне ненавистны, вовсе нет. Но обиду нельзя спускать никому. Как говаривал судовой капеллан на «Пионере», Царствие Небесное им обоим, если какой-нибудь ублюдок стукнул тебя по правой щеке, подставь ему и левую, чтобы впредь не быть таким недоумком и не подставлять морду для битья.

– И Екатерина подарила вам жизнь своего флигель-адъютанта?

– Не сомневаясь ни минуты. А вы полагали, что могло быть иначе?

– Признаться, да.

– Напрасно, друг мой, напрасно. Вы странный человек, милорд Вальдар. С одной стороны, знатный дворянин старинного рода, а с другой – человек, начисто лишенный интуиции царедворца. Запомните, хотя, думаю, вам это больше никогда не понадобится, сильные мира сего ненавидят героев, которые у них ничего не просят. Этим самым они как бы равняют себя с ними, что в глазах владык абсолютно недопустимо. И в этом, милорд, ваша роковая ошибка. А теперь, дорогой мой, помогите мне, пожалуйста, оттолкнуть баркас от берега да поспешите добраться до развалин на мысе, если хотите еще какое-то время побороться за свою жизнь. Засим прощайте, господин подполковник, полагаю, мы больше никогда не увидимся.

...И вот теперь я стоял среди руин, наблюдая, как ловко управляется с баркасом верный сын Америки и России, высматривая, не появятся ли раньше времени на горизонте мачты «богородицы».

По условиям соглашения линейный корабль должен был вновь подойти к острову не ранее чем через два часа, тем самым гарантируя нас от неприятных сюрпризов. Но кто знает, что могло прийти в голову раздосадованным каперам.

– Не нравится мне это место, – вздохнул поручик Ржевский, сидевший возле меня на камне и обрабатываевший оселком клинок своей сабли. – Уж очень все напоминает игру в прятки: раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, кто не спрятался, я не виноват. Вернется сейчас господин адмирал, высадит десант, и будет нам всем полный ататуй. Мы на этой свалке, что прыщ во лбу – со всех сторон видны.

– Вы правы, – кивнул я. – Но пока «богородица» не пришла, надо осмотреться и хотя бы примерно наметить, куда идти.

– А куда здесь идти? Куда ни кинь, везде глухомань.

– Bay, капитан! Шо это у вас за картина? «На севере диком стоит одиноко сосен»?

– Лис, – укоризненно начал я.

– Ладно, ладно, из уважения к твоей породистости – не сосен, а могучий дуб.

– С чего это ты такой радостный? – возмутился я прибауткам своего напарника.

– Вдали видны мачты эскадры. Судя по направлению движения, они держат курс на Санта-Анну. Я запросил Базу, если скорость хода эскадры сохранится, они будут у острова не более чем через полчаса.

– Лис, родной! – взмолился я. – Налегайте на весла. Я уверен, что на острове засада.

– Эка невидаль, – горько усмехнулся генерал-аншеф Закревский. – Кто же сомневается? Да только все равно мы грести быстрее не сможем, мы и так еле выгребаем. Чай, вместо сердца не пламенный мотор.

– Лис, ребятки, в ваших руках спасение эскадры, – чуть не плача от бессилия, попросил я. – Быстрее!

– Весла в наших руках, – раздраженно бросил мой напарник. – Некогда мне с тобой лясы точить. Отбой связи.

– Хорошо, поручик, спускаемся. Полагаю, нам следует пробиться через джунгли и подняться на пик. Там можно оборудовать временный лагерь, пока Орлов не дойдет до острова. Там же, кстати, можно устроить и маяк.

Я не стал рассказывать Ржевскому, что эскадру на Санта-Анне, возможно, ожидает западня. Кто знает, быть может, все еще было не так фатально, как мне казалось. К чему прежде времени убивать надежду. Не важно, когда и откуда придет спасение, главное в такой ситуации занять всех делом, иначе спасать будет некого. Но чего-чего, а дел для нас тут еще был воистину непочатый край.

– Спускаемся, – скомандовал я. Поручик сделал знак сопровождавшим нас матросам, и мы начали свой путь к подножию, где ожидал остальной отряд добровольных робинзонов.

Подсчет припасов давал неутешительные результаты. Их могло хватить в лучшем случае дня на три при самом скудном рационе. Особо же туго было с водой. Двадцатипятилитровый анкерок с баркаса – вот все, чем пожаловал нас адмирал Джонс.

– Ближе к вечеру должен начаться ливень, – словно читая мои мысли, произнес Калиостро, глядя в небо. – Судя по духоте, в воде у нас скоро недостатка не будет.

Я покосился на оракула и только тяжело вздохнул. Что я мог сказать великому магистру? Все хорошо ко времени и к месту. Наш путь лежал через непроходимые дикие джунгли, кишащие уж черт знает какой живностью, к которой я по злобе относил и обещанных Пол Джонсом каннибалов. Перспектива же ко всем прочим радостям получить бесплатный душ Шарко на неизвестно какой срок меня и вовсе не радовала.

– Мы пойдем на пик, – угрюмо бросил я. – Попробуем найти какую-нибудь пещеру над джунглями. В низине оставаться нельзя.

– Верно, – подтвердил Калиостро. – Только это не пик.

Это остатки вулканического конуса. Футов девятьсот, поди, будет, – смерив взглядом высившуюся над непроходимыми джунглями гору, сообщил он.

Я тяжело вздохнул. Мне было абсолютно безразлично, пик это или остатки вулкана, но вот то, что мессир Бьянко был целиком прав, сменив этому клочку суши благопристойное имя святого Афанасия на зловещее Сатанаксио, для меня было ясно как божий день.

– Вот дьявольщина! Закревский, кто у нас тут лазит? Это где же адмирал таких клопов себе наискал, разъядрит его в тудыть!

До сей поры мирно дрыхнувший всея Великая, Малая и Заморская Руси император подскочил на импровизированных носилках, где покоилось его беспробудное тело, и начал усердно тереть щеку.

– У-у, ядрена-матрена! – выдохнул он, пытаясь сфокусировать зрение и хватаясь другой рукой за землю, чтобы не упасть. – Эт-то что это тут у нас? – Он обвел окрестность полубезумным взглядом. – Это я где? Это я что, уже в раю? – Пугачев безуспешно попытался встать. – Тогда почему клопы?

– Скорее в аду, – хмыкнул я, ловя заваливающегося набок атамана и помогая ему принять подобающее монарху вертикальное положение.

– Так это чё, ад? – уж не знаю почему, радостно воскликнул Емельян Иванович. – Ну, тогда еще ничего. Поживем. – Он довольно развел свой широкие плечи и потянулся, приветствуя новый день. – Эх, благодать Господня! Птички вон, опять же, поют. – Он ткнул в трещавшего на соседнем дереве разноцветного попугая. – Эка курица кривоносая... Да, кстати, о кривоносых, куда подевался Закревский?

– Спешит на лодке к Орлову предупредить, что Пол Джонс нас предал и эскадра движется прямо на засаду.

– Ах, чертово охвостье! – Грозный атаман схватился за саблю. – Ну, я до него еще доберусь! Ничего, Лис успеет. Он завсегда успевал.

Увы, я сомневался в том, что обычно успевающий повсюду «енерал-аншеф» поспеет и в этот раз, но не хотел расстраивать «государя» такими мелочами.

– У-у, башка как болит, – пожаловался он мне. – Есть у нас чего-нибудь выпить?

– Вода, – бросил я, – пока совсем немного. Но господин лекарь, – в походе я не слишком афишировал имя великого магистра, поступившего волонтером в наш обоз, – утверждает, что скоро ее будет более чем достаточно...

– У меня вот есть, – сознавая тяжесть положения Петра 111-бис, произнес Ржевский, доставая из кармана камзола плоскую серебряную флягу.

– Благодетель, – задыхаясь от нетерпения, вымолвил Пугачев, вырывая флягу и быстро откручивая крышку. – Ну, сударь, – он довольно крякнул, чувствуя, как расходится по жилам казенное зелье, – спас ты меня, брат, спас. Жалую тебя за то капитаном. – Я только хмыкнул, отсутствие женщин и наличие водки явно шло на пользу карьере бравого поручика. Вот только какое значение имела теперь эта самая карьера?

– Ну, что у нас тут? – оглядываясь уже явно просветлевшим взором, спросил «государь».

– Остров, тьма всяких гадов, дикари-людоеды... Того и гляди ливень ударит.

– Всего-то! – усмехнулся Пугачев. – Тьфу! Было бы о чем тужить! А ну-тка, капитан, строй коробку. В гору идти будем. Трое спереди прорубаются. По шестеро сбоку. Да трое сзади. Вы, – он ткнул денщикам Калиостро, Ржевского и своему, – понесете воду, порох и свинец. Господин лекарь со своим сундуком сам управится. Вы, господа офицеры, да я с пистолями пойдем за рубщиками во главе коробки. С боков трое задних, да последние, что спину прикрывают, идти карабины на руку. Рубщикам меняться по устатку. Все, братья мои, строиться. Пошли.

Матросы, расставляемые по местам Ржевским, послушно обнажали абордажные сабли, брали на руку карабины, даже и не думая задаваться вопросом, по какому такому праву командует этот беспробудный выпивоха. Но, честно говоря, ни у меня, ни, похоже, у Ржевского тоже не возникла мысль не повиноваться или хотя бы даже оспаривать эти четкие и в общем-то вполне дельные приказы. Что же до их экзотичности, то, как говорят в войсках, решение принятое и исполняемое считается условно правильным.

Мы тронулись в путь, прорубаясь сквозь какие-то лианы и чертовы доисторические папоротники, стуком и криками отгоняя змей, отпугивая зверье и пытаясь сколько возможно держать указанный «императором» строй.

– Видал я как-то разлив на Дону после дождя, – куда-то в пространство кинул «государь Петр Федорович», поводя перед собой пистолями. – Дрянное, я вам скажу, было дело.

– Капитан, прости, я сделал все, что мог, – раздался в моем мозгу отчаянный голос Лиса. – Смотри.

Корабли медленно, явно опасаясь подводных камней, входили в гавань Санта-Анны. На мачте «Великого князя Святослава» быстро поднимался под самый клотик сигнал «требуется лоцман». Крепость, стоявшая на берегу гавани, казалась вымершей, сдобно «Летучий голландец»; Но что это была за крепость! Она совсем не напоминала то строение из пальмовых стволов и местного камня, развалины которого красовались на Сатанаксио. Это было превосходное укрепление вобановского начертания, могучим бастионом, словно замком, запиравшее вход и выход их бухты. Вслед за «Святославом» в воды Санта-Анны вошел линейный корабль «Рюрик», за ним один за другим два фрегата, и повернуться в гавани стало невозможно. Я с ужасом понял, что сейчас произойдет. Но казалось, что на кораблях никто и не замечает, в какую ловушку они угодили. От борта «Святослава» неспешно отвалил вельбот и направился в сторону пирса. Абсолютно пустого пирса под стенами крепости. Внезапно над белокаменными куртинами протяжно угрожающе запела труба. На пустом дотоле шпиле взвился флаг Испании с львами и башнями, словно по мановению волшебной палочки, бойницы крепости ощетинились жерлами пушек, и слитный залп десятков крепостных орудий потряс округу. За ними последовал страшный грохот, взрывы и ответный бортовой залп кораблей эскадры. Бухту заволокло дымом, сквозь который ранеными змеями пробивались языки пламени. За первым залпом последовали другие, окончательно скрывая происходящее от глаз. Все, что я мог видеть, был дедовский линейный корабль «Егерсдорф», засыпавший ядрами внешний фас бастиона со стороны моря. Транспорты, лишенные единого руководства, под прикрытием оставшихся двух фрегатов да пары бригантин старались отойти подальше от острова, неловко маневрируя и едва не сталкиваясь друг с другом. Но, как видно, этому дню суждено было быть записанным непроницаемо-черными буквами в летописи нашего отчаянного предприятия. Из многочисленных бухт и бухточек Санта-Анны, словно стая пираний, почуявших кровь, поодиночке, по трое, по пятеро стали выходить небольшие хищного профиля кораблики, спеша где под парусом, а где и на веслах подойти поближе к сгрудившимся транспортам. Вот одно из этих суденышек со всего маху врезалось в борт транспорта, с него на палубу полетели крючья, намертво вонзаясь в жертву. Несколько моряков экипажа спрыгнули за борт, и суденышко запылало, спеша перебросить свое пламя на обреченный транспорт.

– Брандеры, – с болью в голосе прошептал я. Придя в себя от первоначального оцепенения, транспорты начали отплевываться из своих чахлых пушчонок, умудряясь порой поджечь ту или иную посудину. Но вот еще один транспорт вспыхнул словно спичка, за ним еще один и еще. Море наполнилось людьми, прыгавшими с бортов, ища спасения от огня в волнах. Между людских голов виднелись морды лошадей, вырвавшихся из стойл, но это была лишь иллюзия спасения. То тут, то там водную гладь рассекали акульи плавники, предвещая скорую гибель в океане бегущим из пламени пожара.

Я едва не задыхался от ужаса, наблюдая, как, маневрируя, идут по головам обреченных оставшиеся на плаву транспорты. Я видел, как выстроившиеся тремя шеренгами у бортов казаки буквально сносят огнем своих ружей экипажи с открытых палуб брандеров, тут же передавая разряженное оружие в заднюю шеренгу и подхватывая уже заряженное, чтобы произвести новый залп. Я видел, как сталкивались потерявшие управление брандеры, как вышедший на боевую позицию фрегат «Беспокойный» буквально в щепки разносит юркий каперский люгер, уже лишившийся одной из мачт. Надо всем этим кружилась, не оседая, копоть, горящие снасти вылетали будто сами собой из черных клубов дыма, падая на соседние корабли, и испуганные людской кровожадностью чайки пытались подняться как можно выше, как можно дальше от происходящего в безоблачное синее небо.

– Эй, флигель! Под ноги смотри! – окликнул меня Пугачев. – О чем размечтался?

Яркая полосатая змеюка фута в два выскользнула у меня из-под сапога и, извиваясь, метнулась в джунгли. Мы прорубались сквозь чащобу вот уже битый час, но мне казалось, что мы все еще едва отошли от берега. Наш отряд, как фреза, врезался в первозданную сельву, устилая путь останками срубленных растений, но чащоба, казалось, смыкалась за нашими спинами, будто и не замечая нанесенного урона. Под ногами что-то чавкало, вокруг жужжало и жалило, мы все уже выбились из сил, задыхаясь от душного сладковато-пряного воздуха, стоявшего буквально стеной.

– Посмотрите, – внезапно произнес Ржевский, указывая на лиану, заковыристым сучком прикрепленную к стволу дерева, – я готов поклясться, что это дело рук человека.

– Вы правы, поручик, – мягко, словно экскурсовод, одобряющий познания туриста, произнес Калиостро. – Нет, несомненно, это дело рук человека. Сучок не отломлен, а срублен. Хотя и не металлическим орудием. Посмотрите на след сруба: топор не разрезал, а как бы разрывал волокна.

– Ну и что нам с того? – пробурчал «государь», явно нуждающийся в очередной дозе горячительного.

– Мы находимся возле тропы, по которой ходят местные аборигены, – пояснил граф. – Вы позволите? – Он чуть подвинул Ржевского и приложил ладонь к лиане. – Да, безусловно. Тропа вон там. – Калиостро показал рукой направление чуть правее нашего первоначального.

– Ну и что же? – хмыкнул я. – Она приведет нас в поселок людоедов. Не думаю, чтоб там нас ждали с распростертыми объятиями. Во всяком случае, их радость по поводу появления гостей будет весьма своеобразной.

– Это они вам сами сказали? – насмешливо посмотрел на меня Калиостро.

– А что тут говорить? – поддержал меня Ржевский. – В кои-то веки обед сам придет.

– Пустое, – отмахнулся великий магистр, – мало ли что наговорят на людей. Государь, – он повернулся к Пугачеву, – в полумиле отсюда находится довольно благоустроенный поселок, где местные жители вполне радушно смогут нас принять.

– Ты че мелешь, лекарь?! – непонимающе буркнул атаман. – Они же людей жрут!

– Нет смысла спорить о разности культурных традиций, – вздохнул Калиостро. – Но я вам гарантирую, что нас они не тронут.

– А коли таки слопать захотят?

– Что ж, тогда пусть первым буду я.

– А одного-то, поди, на всех не хватит, – вздохнул Ржевский.

Внезапно джунгли вокруг нас огласились каким-то шипением, клацаньем и щелканьем, и из-за деревьев, подобно сказочным то ли гномам, то ли эльфам, стали появляться раскрашенные смуглокожие крепыши с копьями, дубинами и луками в руках. С эльфами их роднила безбородость, а с гномами – квадратное телосложение и внешняя угрюмость.

– А вот и проводники прибыли, – усмехнулся Ржевский, вскидывая пистолеты. – Боялись, что граф дорогу не найдет.

Наша коробка сомкнула строй, готовясь к обороне. Однако дистанция, разделявшая нас и количество собравшихся едоков, оставляла разве что шанс превратиться в корм для туземцев после хорошей драки. Что ж, и на том спасибо.Уж очень не хотелось-дожидаться в каком-нибудь грязном загоне, времени очередного ужина. Но, похоже, удивленные нашим появлением дикари все еще вд решались нападать. Один из них, покрытый какими-то насечками и татуировками с ног до головы, подобно японскому якудзе, вышел вперед и угрожающе зашипел на разные лады, застрекотал, да и вообще начал издавать такие звуки, которым и названия-то в обыденной жизни не было. Я почувствовал, как раскаляется от перегрева система «Мастерлинг», пытаясь перевести в словесную форму знаковую речь аборигенов. «Большая рыба... мужчина... мужчина... мужчина... мужчина... не человек... ходить...» Пока я пытался понять, что говорит неизвестный оратор, Калиостро вышел вперед, раздвинув шеренгу матросов, и что-то зашипел в ответ местному говоруну. Но как-то беззлобно, по-доброму. Они вновь обменялись шипением и присвистами, затем Калиостро вытянул вперед руку ладонью вверх, и тут началось такое!..

Я едва не поседел от пережитого кошмара. Джунгли зашипели. Но это не были звуки слышанной нами дотоле речи аборигенов, это было самое что ни на есть настоящее змеиное шипение. А вслед за этим сверху, снизу, с боков, откуда-то из-под земли, с веток деревьев, лиан, из-под корней поползли змеи. Змеи разной длины и окраски, большие и малые, ядовитые и питоны в неисчислимом количестве. Мы все замерли, как кролики на съезде удавов, но гады ползучие, похоже, попросту не замечали людей. Они окружили нас кольцом и устроили какую-то дикую вакханалию, какую-то бесовскую пляску, свиваясь и развиваясь, переплетаясь друг с другом и повисая на ветвях, наподобие праздничной гирлянды. Только огромный, более чем трехъярдовый бушмейстер, копьеголовый, как все бушмейстеры, с россыпью темных пятен по светло-коричневой с розовым отливом чешуе, обвился вокруг ног Калиостро, мягко, будто лаская, поднялся по его телу на плечи и замер в блаженном покое, положив голову на ладонь Калиостро.

Оглушенные увиденным туземцы один за другим бросались ниц, словно встретив живого бога. Впрочем, мы все тоже были близки к этому состоянию, и от скоропалительного падения на землю нас, пожалуй, удерживало лишь количество кишащих едва ли не под ногами змей. Давешний оратор, оторвав нос от земли, что-то быстро зашелестел, опасаясь, ч, п однако, поднять глаза на великого магистра.

– Господа, этот джентльмен спрашивает, не угодно ли будет нам посетить, я так понял, мое святилище, чтобы верховный жрец его народа мог оказать гостям подобающие почести.

– От-тчего не пройти, – выдавил Пугачев, окончательно трезвея и нащупывая рукой затылок, чтобы почесать его. – Только ты, лекарь, товось, аспидов с дороги прибери. Не ровен час, раздавим кого.

– Капитан, ты не поверишь, но, похоже, мы побеждаем! – Лис стоял на палубе «Князя Святослава» рядом с командовавшим боем Алексеем Орловым-Чесменским, наблюдая, что называется, во все глаза: свои и мои.

На берегу бухты, подобно мертвому киту, выставив из воды истерзанный правый борт и поросшую водорослями подводную часть ниже ватерлинии, лежал линейный корабль «Рюрик». По правую руку от «Святослава» матросы баграми и абордажными саблями срывали горящие снасти, стараясь не дать расползтись пожару. Но пушки уже не стреляли, и уносимый ветром пороховой дым становился все реже, позволяя видеть над бастионом развевающееся белое знамя. Испанский флаг уже исчез, лишь обломок флагштока огрызком кости торчал над стеной, напоминая о былом величии. На самой же куртине сбилась в кучу толпа абсолютно голых бородачей с саблями в руках, радостно приветствующих российский флагман. Один из них и размахивал тем самым белым флагом, который мы наблюдали.

– Это кто?.. Это что?.. – спросил я, дивясь подобному новшеству в ритуале сдачи крепостей. – Это в смысле того, что с них больше нечего взять?

– Капитан, ну ты и впрямь валенок какой-то. Это же казаки. А голые, потому что в одежде плавать неудобно. Не веришь, сам попробуй.

– А откуда они там взялись?

– Как это – откуда? Как говорили у нас в совке: завелись. Ты же понимаешь, когда пушки палить начали, им на этих лоханках стало невыразимо грустно, и от той тоски они начали бросаться в воду. Без одёжи. Но с саблями в зубах. А потом, выбравшись на берег, покумекали да и решили зайти спросить у хозяев, с чего, собственно говоря, такой кипиш. Ну а поскольку с этой стороны все были заняты, то братэлы подошли со стороны острова.

– Без штурмовых лестниц?

– Нет, с пожарными машинами! Конечно, без лестниц. Откуда в эскадре штурмовые лестницы? На коралях веревок набрали, пару пальм завалили, в общем, зашли на стены. А перед собой, исключительно для увещевания свихнувшихся по жаре испанцев, погнали монахов из местной миссии. Как видишь, с Божьей помощью обо всем договорились. О, вон и хозяин ласковый плывет. – Он показал пальцем на разукрашенную парусную лодку, отваливающую от пирса. Уж и не знаю, откуда она взялась, честно говоря, мне было не до того. Я увидел ладонь своего напарника, перемотанную окровавленной тряпкой, и у меня тоскливо сжалось сердце. Мне отчего-то вспомнилось веселье Лиса в вечер появления адмирала Джонса в лагере под Митавой. Да уж, что и говорить, повеселились изрядно.

– Ну а с караваном что?

– Ты знаешь, тоже как-то с Божьей помощью. Сначала из бухты удалось выйти одному из фрегатов, и они устроили каперам похохотать, а потом на горизонте показалось с десяток вымпелов наших отставших транспортников. Очевидно, нападавшие приняли их за подкрепление, потому как деру дали, шо наскипидаренные. Хотя, если серьезно, потери колоссальные. Ладно, об этом потом, давай-ка лучше поглядим на акт приемки сдачи объекта.

Разукрашенная лодка причалила к борту «Святослава», и на палубу поднялся высокий кабальеро в парадной испанской форме, с торчащими черными усами на смертельно бледном лице.

– Я хочу видеть Джонс Пол Джонса, – на ломаном французском произнес он. – Я дон Эстебан Ферейро Гомес граф де Кампоферрато, комендант Санта-Анны.

– Здесь нет адмирала Джонса, – с нескрываемым удивлением ответил ему граф Орлов-Чесменский.

– А кто же тогда командует эскадрой? – бледнея, кажется, еще больше, едва не задыхаясь, проговорил испанец. – Кому я должен сдать свою шпагу?

– Какого черта! К чему мне ваша шпага? Я граф Орлов. И я хотел бы знать, отчего вдруг вам пришло в голову открывать по нам огонь?..

– Нет, капитан, ну ты понял, как эта сука Пол Джонс нас подставил. Ладно, родной, продержись еще чуток, я сейчас быстренько найду, шо в этом гадюшнике может еще передвигаться своим ходом, и по-быстрому рулю к тебе.

– Не спеши. Тут Калиостро в раж вошел. Туземцы от него в немом восторге. Если что, я свистну.

Там, где кончались джунгли, и то, что называлось тропой, шло в горы, аборигены внезапно перешли с бесшумного крадущегося шага на приплясывание, оглашая округу ритмичным подвыванием: «Оу-оу-оу! Оу-оу-у!» Калиостро с бушмейсте-ром на плечах, несомый на руках четверкой наиболее крепких дикарей, кидал на нас извиняющиеся взгляды, словно стараясь дать нам понять, что подобный способ передвижения ему и самому малоприятен.

Вверху между валунов и живописных складок застывшей лавы виднелся вход в небольшую пещеру. Те четверо, что несли великого магистра, в своих завываниях перейдя почти на шепот, поднесли его сиятельство к темному провалу и, трепетно поставив его на скальную твердь, опрометью бросились вниз, увлекая за собой все остальное племя. Замерев у самой кромки леса за нашими спинами, они, очевидно, ожидали чего-то по меньшей мере ужасного.

Из глубины пещеры послышалось угрожающее шипение. Однако после того, что нам сегодня довелось услышать, это было жалкое подобие настоящего звука. Бездарный дилетантизм. Спустя мгновение из тьмы на свет вышел некто в весьма живописном костюмчике, сработанном, насколько я мог понять, из кожи невесть откуда привезенной анаконды. Толстый хвост тянулся за ним ярдов на пять, и мощная удавья морда, надетая в качестве капюшона, наводила на мысль, что при жизни хозяйка костюма принадлежала именно к этому отряду пресмыкающихся. И все же, на мой взгляд, изысканный Калиостро с бушмейстером на плече смотрелся эффектнее.

Жрец, а я полагаю, это был именно жрец, увидав нежданного гостя, начал что-то шипеть и чирикать, оживленно жестикулируя, но, похоже, и тут великий магистр не желал ему уступать. Не знаю уж, о чем они там общались, но когда граф выхватил висевшую на поясе шпагу, мы невольно насторожились, готовые следовать его примеру. Но наш высокоученый соратник, похоже, не спешил применять клинок по прямому назначению. Он подошел к скале, приложил к ней ладонь, наклонил голову, словно прислушиваясь, чуть сдвинул руку, опять прислушался, затем приставил клинок острием к камню, вытащил из-за пояса пистолет и, словно молотком, ударил им по шпаге. Удар был не сильным. Словно волшебный жезл, шпага вошла в камень, а затем, выбивая из стены куски базальта, словно кровь из пронзенной груди, на волю вырвалась кристально чистая струя воды.

– Чудо, – прошептал я и, будто сумасшедший, бросился обнимать Пугачева, Ржевского, матросов и туземцев, ставших как-то сразу близкими и родными.

Раскрашенная морским змеем лодка стремительно неслась, рассекая волны, под шипящие звуки боевого марша племени, Вслед за ней мчались еще две такие же, разве что чуть поменьше первой. Сердцем вестфольдинга я великолепно чувствовал, какой животный ужас должны были вселять в души жителей соседних островов эти утлые лодчонки. Они были родными братьями наших дракаров – кораблей-драконов, и, честное слово, я чувствовал к ним странную, почти родственную приязнь.

– Граф, – спросил я у живого бога племени шикоба, – у меня к вам два вопроса, если, конечно, позволите.

– Конечно, друг мой, – произнес Калиостро, поглаживая голову свернувшегося у его ног змея. – Спи, спи, все хорошо.

– Во-первых: на каком языке вы общались с местными жителями, и второе: откуда вы узнали об источнике?

– Ну, с источником все просто. Как я уже говорил, гора, с которой мы имели дело, потухший вулкан, соответственно, на вершине находится кратер. Судя по растительности, дожди здесь регулярные, следовательно, чаша кратера должна быть заполнена водой. Правда, это озеро считалось табу, видимо, оттого, что отравлено вулканической серой. Мне нужно было лишь найти точку напряжения в горной породе, а остальное вы видели. Можете не сомневаться, гора сама по себе идеальный фильтр, и вода чистая. А насчет языка, – он пожал плечами, – после жизни у волхвов само так получается: они говорят – я понимаю; я говорю – они понимают. Впрочем, думаю, вы об этом кое-что знаете.

«Интересно, что это такое известно графу о моих языковых способностях? – подумал я. – То есть да, я, конечно, разговаривал по-русски с Лисом на берегу Волги, но... Господи, Лис!»

– Ну, Сережа, как вы там? – Я включил связь.

– Да лучше всех, вот только никто не завидует. Тебя едем выкупать.

– В каком смысле?

– В военно-морском. К нам тут с неофициальным вражеским визитом пожаловал их превосходительство бывший флагман.

– Что?!

– Что-что, что видишь! – Лис включил картинку. «Торжество богородицы» покачивался на волнах, развернувшись бортом с открытыми пушечными портами в сторону входа в гавань. От корабля к берегу двигался роскошный адмиральский катер, на котором виднелась высокая элегантная фигура Пол Джонса. Навстречу ему от берега, прикрываясь орудиями «Святослава» и одного из фрегатов, шел катер адмирала Орлова, на котором в числе других официальных лиц находился Лис. Они встретились на полпути от острова до «Богородицы».

– Что вы хотите? – не приветствуя Пола Джонса, начал Орлов.

– Я желаю, чтобы вы остались на этом острове. Вы искали место, где можно начать новую жизнь, попытаться устроить мир по-своему? Пожалуйста, берите Санта-Анну. Это райский уголок. К чему вам искать чего-то другого? Да что Санта-Анна?! Берите весь архипелаг, я дарю вам его!

Лицо Орлова передернулось.

– Яне нуждаюсь в ваших подарках, господин Джонс! Я всегда поступал и впредь буду поступать так, как считаю нужным. Если я решил идти к берегам Нового Света, значит, именно это я и сделаю.

– Уменьшите свой пыл, адмирал. Я понимаю, что вам нет дела до соглядатая, приставленного императрицей, но станут ли повиноваться казаки, если узнают, что вы не пожелали спасать их великого государя? А только я знаю, где его искать.

– Это шо, адмирал, вы имеете в виду ту задрипанную развалюху на мысе острова Сатанаксио? – ни с того ни с сего вмешался в беседу вершителей судеб Лис. – Так это ж мухлеж. Они оттуда уже давно тю-тю. – Пол Джонс уставился на моего напарника, стараясь скрыть удивление.

– Кстати, капитан, а ты сейчас где?

– На трех пирогах подплываю к Сантане.

– Ну ты могута, на трех-то пирогах сразу! – поспешил вставить шпильку Лис. – Скоро будешь?

– Минут через десять, от силы пятнадцать.

– Что вы такое говорите, господин генерал? – нахмурился Пол Джонс.

– А что, разве у меня что-то с дикцией? Хорошо, постараюсь говорить почетче. Вальдар Камдил, держа шпагу у вашего брюха, заставил вас высадить русских и лекаря на острове Сатанаксш. Вы предполагаете, что они находятся в развалинах испанского форта. Так вот, сообщаю официально – их там нет. Более того, пройдет еще несколько минут, и они появятся здесь живые и невредимые.

– Вы блефуете, – бледнея, произнес Пол Джонс.

– Возможно. Давайте спорить. Скажем, на «богородицу». – Он протянул руку каперу и бросил, обращаясь ко мне:

– Капитан, гони быстрее, ты мне все кино портишь!

Орлов вопросительно посмотрел на моего напарника, стараясь понять, что происходит. Не знаю, что увидел граф в глазах генерала Закревского, но тут на лице его появилась заговорщицкая улыбка, и, махнув рукой, он бросил небрежно:

– Ну что, адмирал, спорим? «Богородица» против Америки. Не успело еще смолкнуть эхо этих слов, как пироги, весело работая веслами, появились из-за острова. На носу первой, в ожерельях из змеиных шкур и с венками на головах, стояли Калиостро и «государь-император».

Пол Джонс вскочил, хватаясь за борт, чтобы не вывалиться. Затем обессиленно рухнул на свой адмиральский табурет и, не глядя на россиян, крикнул своей команде:

– Гребите!

– Эй! Адмирал хренов! – напутствовал ему вослед Орлов. – Куда гребите? Проиграл – плати. Освободите «богородицу», канальи!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Не связывайся с теми, кому нечего терять. Поединок будет неравным.

Валтасар Грациан

Скрипя, как несмазанная телега, «Великий князь Святослав» продвигался вперед, все ближе и ближе к берегам Америки. Двухнедельная стоянка в Санта-Анне, вызванная необходимостью хоть как-то привести в порядок эскадру, подлечить раненых и похоронить убитых, не прибавила энтузиазма ни рядовым казакам, ни их командирам. Пару раз я перехватывал взгляд Алексея Орлова, и, честно говоря, мне было жутковато видеть мрачный огонь, горящий в этих глазах. Казалось, внутри его бушует вулканическая лава, ища возможность вырваться наружу и сокрушить все вокруг.

Граф считал себя виновником произошедшего. Он изволил почивать с любимой супругой, когда с рассветом вахтенный начальник обнаружил исчезновение «богородицы». Капитан же корабля, до этого плавания вот уже много лет исполнявший обязанности коменданта заштатного порта, не решившись тревожить флагмана, сам повел корабль, а за ним всю эскадру в зубастую пасть Санта-Анны. Результаты такой подобострастности были ужасающи.

Казалось, только Господнему покровительству можно было приписать нашу конечную победу. Не удайся казакам их безрассудный штурм, не задержи мы «богородицу» близ Сатанаксио, не подойди вовремя отставшие от общего строя транспорты, и столь гордо начавшееся плавание, безусловно, завершилось бы в водах безызвестных испанских островов.

Господь даровал нам победу, но девять кораблей были полностью уничтожены, семнадцать годились лишь на то, чтобы послужить для починки остальных, все же державшиеся на плаву получили различные повреждения и нуждались в ремонте. Однако главным все же были не корабли: мы потеряли почти восемь тысяч ранеными и убитыми. Вот так вот глупо и без всякого смысла, захватив никому не нужную испанскую крепость, что, конечно же, отнюдь не улучшало наших отношений с Испанией. Я часто вспоминал слова Калиостро о том, что нам еще понадобится его патент испанского полковника, когда эта держава вступит в войну. Что ж, повод к войне был уже налицо.

– ...Так вот, ты представляешь, что этот гад учудил?! – шумел Лис, наливая себе очередной стакан жуткого пойла, именуемого им «Лисовым напием». – За два дня до нас в Сан-та-Анну пришел неизвестный голландец, и некий матрос, родом испанец, сообщил коменданту, что огромная эскадра под командованием знаменитого Джон Пол Джонса идет захватывать архипелаг. А у испанцев здесь, так сказать, секретная военная база. Тут тебе и провиант, и боеприпасы, и мастерские, ну, база, одним словом. Вот этот самый дон и решил сыграть с нами в национальную игру «Родина или смерть». А я так думаю, что голландец, который на Санта-Анну заходил, как раз тот самый, которого Пол Джонс досматривал.

Он его, видать, на остров и отправил. Если только вообще этот голландец действительно голландец, а не наблюдатель, которого американеры нам навстречу послали. Уж больно мы как-то спокойно шли.

Эту историю я слышал от Лиса уже в десятый раз. Он все не мог успокоиться, начиная свое повествование анализом нашей неудачи и заканчивая, к моменту опустошения весьма вместительной бутыли, обещаниями найти подлюку и оторвать ему то, что черт между ног приделал. Не в силах больше выслушивать грозные речи своего напарника, я оставил его изливать наболевшее новопроизведенному капитану, вернее, ротмистру Ржевскому и поднялся на палубу к свежему воздуху.

Эскадра продолжала свой путь. Конечно, теперь ни о каком походе к реке Святого Лаврентия речи уже не было. Большинство наскоро залатанных кораблей до нее бы просто не дошли. К тому же, ко всем нашим бедам, теперь, после Санта-Анны, едва ли не каждый день нам приходилось отражать наскоки каперов, сопровождавших караван, подобно волчьей стае, преследующей стадо оленей. Они опасались соваться под тяжелые орудия линейных кораблей и фрегатов, но тут же появлялись на горизонте, стоило только одному из потрепанных английских транспортов замедлить ход или остановиться. Их отгоняли, и они исчезали, не принимая боя, но вскоре появлялись вновь, норовя огнем своих орудий пустить на дно или хотя бы изрядно повредить десантные суда. Нельзя сказать, чтобы это им совсем не удавалось. День ото дня мы несли новые потери, небольшие, но регулярные. Теперь нам было не до Святого Лаврентия, нам необходимо было пристать к материку так скоро, как только возможно.

– Земля! – Когда-то этим криком началась история европейского покорения нового континента. Теперь страница книги судеб перевернулась, и новая строка в истории Америки тоже началась кличем «Земля!». Все, кто был на кораблях, вывалили на палубы, чтобы своими глазами наконец увидеть долгожданную Русь Заморскую, так долго прятавшуюся за горизонтом.

Корабли начали медленно приближаться к берегу, опасаясь отмелей.

– Вот и пришли, – вздохнул, радостно улыбаясь, Алексей Орлов, спускаясь с капитанского мостика. – Слава тебе, Господи! – Он размашисто перекрестился и кивнул Пугачеву, во все глаза поедавшему вожделенную землю. – Ну что, государь-надежа, вот она, твоя землица. Вступай во владение.

– Да-а-а, – прошептал тот, не сводя зачарованного взгля да с холмов, видневшихся за кромкой полосы прибоя, – вели ка ты, Русь Заморская, казачья сторонка. – «Император» по вернулся к графу Орлову. – Как сей берег величают?

– Северная Каролина, ваше величество.

– Как? – переспросил Пугачев. – Не по-нашенски звучит. Караульна будет. Гей! – крикнул он во всю мощь своего луженого горла. – Вот она, земля наша! За дело, казаче! Закревский! Волоки штандарт. Желаю первым на землю нашу ступить.

– Мы не сможем подойти к берегу вплотную, – начал объяснять Орлов. – Судя по береговой линии, там слишком мелко.

– Тогда вели спускать лодки. Че ж нам, до зимы тут cидеть, ждать, пока лед станет?

– Дорогой брат, – обратилась к Пугачеву Елизавета Кирилловна, дотоле молча слушавшая беседу «родственников», – вам пришлось бы очень долго ждать. Здесь лед не станет никогда.

– Это как? – непонимающе посмотрел на нее «государь». – А зимой?

Госпожа Орлова обменялась с супругом насмешливыми взглядами.

– И зимой тоже.

За время нашего путешествия мне почти не доводилось видеть бывшую пленницу. Лишь только на Санта-Анне я видел ее помогающей Калиостро врачевать раненых казаков и матросов. Порой до меня доносились адресованные ей соленые словечки моряков, недовольных присутствием женщины на корабле, но вернее всего это была лишь дань традиции, а не реальная озлобленность. Сестра государя была выше мелких упреков.

– Шлюпки на воде, государь! – послышался крик одного из пугачевских командиров.

– Ну, с богом! – Емельян Иванович потянул саблю из ножен. – За мной, казаки! Здесь нас ждет земля и воля! – Он подошел к брошенному за борт трапу. – Закревский, флигель да лекарь мой пойдут со мной. Ржевский, возьми десяток стрелков, охранять меня будешь. А ты, аншеф, держи знамя, великий час настает. – Он вздохнул, словно собираясь с силами, и, махнув рукой, начал спускаться по трапу в качающийся у борта адмиральский катер.

Прибойная волна подхватила легкое суденышко. Шлюпки, наполненные десантом, двинулись к берегу. И над головой стоящего на носу императора взвился золотой флаг со знакомым мне орлом. Хотя... Я пригляделся и даже протер глаза от неожиданности.

– Лис, что это? – прошептал я, все еще не веря увиденному. Мои познания в геральдике взбунтовались все разом, отказываясь признавать открывшееся мне зрелище.

– Трехглавый орел, – гордо произнес аншеф Закревский. – Священный символ Руси Заморской. Отныне и впредь.

Я охнул и, словно ища сочувствия, посмотрел на Редферна, стоявшего за моей спиной. Однако в его глазах, обращенных к полоскавшемуся по ветру стягу, читался только немой восторг. Казалось, что он был готов сражаться и умереть под этим знаменем, не желая иного воздаяния, кроме славы нелепого трехголового мутанта.

Берег был все ближе. Уже видны были деревянные домики, приткнувшиеся то там, то сям по гребням холмов, церквушка и небольшой деревянный пирс на сваях и покачивающиеся вблизи него рыбачьи лодки.

Льется песня на просторе. Не грусти, не плачь, жена. Штурмовать далеко море Посылает нас страна, –

переполняемый чувствами, затянул Лис. И слова этой песни, разносимые над десантными шлюпками, были встречены бурей восторга так, будто они вырывались из сердца каждого, кто плыл сейчас к желанной земле. Катер Пугачева ткнулся носом в прибрежный песок, и «император», приняв у начальника своего полевого штаба развевающийся штандарт, ловко соскочил за борт. Вода доходила ему почти до колен, однако, не обращая на это никакого внимания, «государь» зашагал к берегу и, дойдя до суши, воткнул древко знамени в мокрую землю. Затем, преклонив колени, он коснулся губами зачерпнутой в пригоршню землицы и, встав, огласил замершим в ожидании казакам:

– Ходи, казаче, выгружайся. Здесь жить будем.

Разгрузка шла полным ходом, когда за холмистой грядой ударили барабаны и у крайних домов поселка развернутой шеренгой начали появляться люди в военной форме с ружьями наперевес.

– Кто такие? – глядя на нежданных гостей, поинтересовался у меня Пугачев.

– Судя по цвету мундиров, это солдаты континентальной армии.

– И чего хотят? – Пугачев взял поданную Лисом подзорную трубу и начал пристально разглядывать приближающуюся под барабанный бой стрелковую линию.

– Драки ищут, – прокомментировал увиденное Закревский.

– Это завсегда пожалуйста. Сколько нас сейчас на берегу?

– Человек до пятисот наберется, – доложил пугачевский генерал-аншеф. – Кавалерии маловато, не больше тридцати сабель, а пушек вообще нет.

– Плохо, но че делать, – нахмурился император. – Орлов нам своими пушками не поможет?

– Никак нет, государь. Там, где он сейчас стоит, до берега ему не достать. А ближе подойти – корабельная осадка не позволяет.

– Ну да ладно, Закревский, горе – не беда, – махнул рукой Емельян Иваныч. – Кулака у человека два, а морда-то одна, так что бить сподручней, чем получать. Авось отмашемся. Ты, аншеф, займись высадкой. Кому лодок не хватает, пусть вплавь добираются. Ты, флигель, командуй теми, кто уже высадился. Полчаса продержишься, мы здесь великой силой соберемся, кому хошь голову свернем. Давай действуй. Посмотрим, чему моя женка своих охфицеров учила. Ржевский, кавалерию на тебя оставляю.

– Слушаюсь, ваше величество, – гордо расправляя плечи, выпалил тот.

– Давай, брат, надеюсь на тебя. Ну а ты, лекарь, сховайся покуда где-нибудь. Для тебя здесь после боя работы хватит.

Калиостро согласно склонил голову, и покоящийся на его плече бушмейстер дружелюбно зашипел, выражая поддержку словам «государя».

– Да, Закревский, – Пугачев повернулся к Лису, уже направлявшемуся в сторону пирса, – в первую очередь распорядись переправить пушек да пушкарей. Ну а теперь с богом, друзья мои! Вломим басурманам!

Наше положение было неутешительным. Как доложили посланные разведчики, в долине за холмами скопилось не менее двух тысяч человек, судя по разнообразию одежды, местной милиции, и что-то около семисот солдат регулярной армии. Если прибавить к этому выгодную позицию, которую занимал противник, то полчаса, которые предстояло выстоять, вполне могли оказаться последними в нашей жизни. Надежда была лишь на то, что Пугачеву и Лису действительно удастся собрать на берегу значительные силы до того, как американские войска вдребезги разнесут импровизированный заслон.

– Видите эти домики, – командовал я, – занимайте их. Стреляйте из чердаков, окон, откуда только можно. Один стреляет, другой заряжает. Залповый огонь запрещаю. Цельте в знаменщиков, офицеров, словом, в тех, кто лучше одет. Убивать не обязательно. Ваша мишень – руки и ноги. Раненый – не мертвый, он своими воплями больше паники создает. А чтобы в тыл его утащить, двое здоровых нужно. Отстреливайте трубачей и барабанщиков, всех, кто может отдавать или передавать команды. Если близко подойдут или патроны кончатся, отходить на фланги. Коли ничего другого не останется – в сабли возьмем супостата. Тем же, кто не в дому, стрелять с колена или лежа, укрываясь за камнями, заборами, за всем, где можно укрыться. Врассыпную бой не принимать. Ждать приказа к атаке.

Спешенные казаки стремительно занимали отведенные им позиции. Со мной в качестве тактического резерва осталась только конная команда Ржевского да десяток стрелков пугачевского конвоя. Я не сомневался ни в мужестве, ни в боевой ловкости тех, кому предстояло сейчас принять первый удар, но этот отряд был своеобразным последним моим козырем в предстоящей битве. И пока что, увы, не только последним, но и единственным.

Американцы приближались. Их шеренги уже спустились с дальних холмов и, старательно держа строй, подходили все ближе и ближе. Десять шагов, еще десять... Грохотавшие барабаны задавали мерный такт грозному шествию, внушая невольную мысль о неотвратимости гибели, о бессмысленности сопротивления этой несокрушимой силе. И все же я знал, я был уверен, что с нашей стороны против войска исправно шагающих вчерашних фермеров и лавочников стоиу отряд прирожденных бойцов, которым нечего терять и в головах которых, нет даже места для мысли о сдаче, бегстве и тому подобных глупостях. Строй американцев, или американеров, как величал их Лис, был уже на дистанции ружейного выстрела. Еще немного, еще десяток шагов...

– Огонь! – скомандовал я. Завывший протяжно казачий рожок разнес мою команду над холмами. Дробно затрещали казачьи выстрелы, выбивая из строя то одного, то другого марширующего. Грохнул им в ответ залп континенталов, затем еще один и еще. Казалось, невзирая на потери, американеры готовы идти без остановки до самого берега, чтобы скинуть нас в воду. Что вся наша пальба для них, словно град для танка. Они маршировали, и в громких их криках уже слышалось предчувствие победы. Славной победы над неведомым врагом.

Но предчувствиям не всегда дано сбываться. Покачнулось и рухнуло знамя со свернувшейся змеей, готовой к броску. Кто-то вновь подхватил его, но тоже упал наземь лицом вниз, придавливая собой древко. Грохот выстрелов заглушал крики раненых, но в редкие секунды затишья их жуткие вопли доносились до нас так же явственно, как слова отдаваемых мной команд:

– Перенесите огонь на левый фланг, похоже, там управление уже потеряно. Дожимайте, заставьте их отступить.

Стрельба не стихала, каждый миг унося новые и новые жизни с обеих сторон. Американеры попятились и начали отступать, стараясь, однако, удерживать линию. Это, безусловно, был первый успех, но говорить о какой-либо победе было еще очень рано. И словно в подтверждение моих слов с холма, ярдах в ста от нас, ударила пушка. Взрыв разнес ограду одного из рыбацких домиков. Следующий превратил в кучу мусора сарай около него.

– Вилка, – прошептал Ржевский, стоявший рядом со мной. Третье ядро пробило крышу импровизированного форта, и ее обломки взметнулись вверх вместе с языками пламени.

– Четыре орудия, – доложил Редферн, рассматривавший в подзорную трубу батарейную позицию на холме. Между тем новые артиллерийские залпы рушили уже соседний домик, заставляя оставшихся в живых казаков отступить, покинув убежище, уже переставшее быть таковым.

– Черт подери, – пробормотал я, – однако кто-то там весьма недурственно стреляет.

– Вальдар, разреши-ка, я ее... – Он сделал жест руками, больше имеющий отношение к любовным играм, чем к боевым действиям. – Шоб аж дым из ушей пошел.

– Давай, ротмистр, – кивнул я. – Из ушей пусть идет, а из пушек ни-ни.

Лицо Ржевского приняло радостно-возбужденное выражение.

– За мной! – закричал ротмистр, поднимаясь в стременах. – Круши басурманов! – Он крутанул саблей над головой, и три десятка казаков в едином порыве полоснули нагайками своих коней, устремляясь вслед за Ржевским.

– Ура! – ревели они. – Круши басурманов! Сарынь на кичку!

Я хорошо представлял себе, как суетится сейчас орудийная прислуга, разворачивая пушки в сторону нежданной атаки, как забиваются в стволы картечные заряды, как тлеют готовые к делу пальники. Я представлял все это воочию и молил бога о ерунде, о крошечной заминке, камешке в сапоге, паре секунд, чтобы пущенная в упор картечь не скосила этот отчаянный кавалерийский отряд, ставший для нас сейчас последней надеждой. Однако вряд ли Господь прислушивается к мольбам воюющих сторон, быть может, оттого, что слишком редки в них голоса, просящие не победы, но мира.

Басовито гаркнула шестнадцатифунтовая служительница бога войны, выплевывая из своего чугунного жерла навстречу атакующим смертоносный картечный веер, и несколько казаков вылетели из седел, кто знает, убитые или раненые. Нам оставалось лишь радоваться, что наскоро повернутое орудие стреляло без должной наводки и потому потери были довольно малочисленными. Будь у артиллеристов в запасе еще хотя бы минута, и никому из всадников не избежать гибели. Но Ржевский был уже на батарее, а вслед за ним на нее ворвались и остальные пугачевцы, сокрушая безнадежное сопротивление орудийной обслуги стальными молниями сабель.

Однако пока сражение не закончено, весы богини победы редко остаются пустыми. Подобно новой напасти, сквозь расступившийся строй американской пехоты на позиции наших стрелков вниз по склону конь о конь вынеслось два эскадрона драгун континенталов. Выкинув вперед руки с тяжелыми палашами, они мчались вперед, крича что-то яростное, но невнятное в общем шуме. Казаки медленно отступали, отстреливаясь на каждом шагу, но вряд ли взятых с собой боеприпасов им могло хватить надолго. Еще немного, и мне бы пришлось идти на ту самую атаку в сабли, откуда мало кто выходит, не получив достойных отметин, если только вообще выходит.

Я обнажил клинок, готовясь отдать приказ, готовясь повести этих неустрашимых воинов, быть может, в последнюю атаку...

Ядро ударило в самую гущу драгунского строя, за ним еще два. «Ну, слава богу, – Питер подал мне подзорную трубу, чтобы лучше разглядеть происходящее, – видать, Ржевский додумался использовать заряженные пушки». Но вслед за третьим ядром последовало четвертое. «Что такое? – Я недоуменно .посмотрел на гребень холма, откуда била батарея. – Неужели Ржевскому удалось самому зарядить орудие, навести его... да как навести!» Ядра падали не впереди, не сзади, а точно в гущу всадников, вырывая клочья из плотного строя. Драгуны смешались, пытаясь повернуть на ходу, и тут...

Мы выстояли наши полчаса. Я посмотрел на свой брегет: мы выстояли сорок пять минут, и, словно победные фанфары в нашу честь, ударили во фланг поворачивающимся драгунам орудия с берега. «Ура-а-а-а!» – донеслось со стороны моря, и несколько сотен всадников, развернувшись лавой, устремились на континенталов. Впереди всех на своем соловом кракене мчался Пугачев, рядом с ним скакал Лис, и над головами у них развевалось золотое знамя с трехглавым орлом.

– Бегут, бегут американеры! – закричал стоящий у меня за спиной Редферн, готовый, кажется, пуститься в пляс при виде улепетывающих без оглядки драгун.

Строй американских войск окончательно разрушился, и континенталы, еще совсем недавно так гордо вышагивающие в атакующей линии, бежали теперь, бросая оружие, тщась обогнать казачьих коней. А вслед за Пугачевым неслась крылатая богиня победы, но и она не поспевала за безудержным натиском могутного атамана.

Вечерело. Высадка армии государя-императора подходила к концу, и в местной церквушке, менее всего пострадавшей от бушевавшего над округой свинцового града, на военный совет собирался старший командный состав нашего войска, чтобы подвести итоги первого боя в вожделенной Руси Заморской. В поселок потихоньку, по одному и семьями, стали возвращаться его обитатели, как обычно, спрятавшиеся в лесах при виде чужих кораблей на горизонте. Они горестно охали, увидев дымящиеся развалины на месте домов, ворча, собирали разметанный взрывами домашний скарб, деловито забивали чопики в продырявленные стены и, убедившись в дружелюбном настрое казаков, спешили обменять припрятанную копченую и вяленую рыбу на нитки, сукно и водку.

– Как сию деревню величают? – спросил одного из рыбаков Пугачев.

Я перевел ему вопрос.

– Слайбич, – поклонился рыбак, понимая, что человек, вопрошающий его, должно быть, весьма важная персона.

– Злой бич? – усмехнулся «государь». – Что ж, и то верно. Недобрым бичом нас сей берег встретил. Ну да ничего, коли уж мы на землю сию ступили, обратно не уйдем. Битва при Злом биче за нами осталась.

Рыбаку, похоже, все было глубоко безразлично, и то, за кем остался этот клочок суши, и то, под чьей властью ему теперь находиться. Он смерил безразличным взглядом боевой штандарт, развевавшийся посреди лагеря, и отправился, покуривая голландскую трубку-носогрейку, проверять, цела ли его лодка. Серьезный разговор все еще не начинался. Все ждали Алексея Орлова, задерживающегося на «Святославе», и потому присутствующие страстно спорили о том, что предстоит предпринять далее, и горячо, наперебой обсуждали детали прошедшего боя. – Что-то подозрительно англичан не слышно, – вставил я. – По идее, они должны быть где-то рядом.

Григорий Орлов, дотоле весело и бесшабашно рассказывавший сидевшему тут же Ржевскому, как, увидав атаку ротмистра на батарею, они с канонирами, как есть, прыгнули за борт и, добравшись до берега вплавь, мчались затем, положив язык на плечо, чтобы поддержать огнем пушек отступающих стрелков, осекся на полуслове и, посмотрев на меня, хмыкнул:

– Были твои англичане, не беспокойся. Стою я в одной рубахе, мокрый до костей, навожу орудие, вдруг на тебе, приезжает такой себе павлин краснокафтанный. От спеси чуть не лопается. Говорит, что золотыми сыплет, каждое слово считает, чтоб лишнего не передать. Я, говорит, адъютант генерала Гоу, какой-то там чертов майор. Кто у вас тут старший? Я ему отвечаю: «Я старший». Он меня взглядом смерил, как в лавке оценил, паскуда, торгашья душа. Говорит: «Я хочу видеть вашего начальника. У меня для него приказ от генерала». Я осерчал, кричу ему: «Какой такой приказ? Докладывай точно. Я начальник артиллерии граф Орлов». А он мне: «Генерал Гоу велел вашему корпусу двигаться в юго-западном направлении до берега реки Кейп-Фир на соединение с корпусом Корнуол-лиса».

– Ну а ты ему? – Лис хитро посмотрел на меня, предчувствуя, что, судя по отсутствию на этом военном совете англичан, ответ графа был достоин войти в анналы военной дипломатии.

– Ну а что я? – нахмурился Орлов. – Осерчал я на этого петуха расфуфыренного. Чего это вдруг какие-то генералы мне указывать начали, и говорю адъютанту довольно-таки пристойно: «Передайте лично от меня вашему генералу Гоу „go away“ (пошел вон)».

– А он?

– Он за палаш схватился.

– А ты? – не унимался Лис.

– А я его банником поперек хребта навернул. Хлипкие у них тут банники, с первого раза пополам треснул, – пожаловался начальник пугачевской артиллерии. – Так что потом Ржевский с казаками этого майора и эскорт его, поди, версты полторы гнали.

– Значит, вопрос с англичанами можно считать закрытым, – подытожил я. – Что ж, может, так оно и лучше. Вопросы, кто за кого, отпали сами собой. – Я хотел еще что-то добавить, но не смог. Голос, возникший в моей голове, потребовал внимания так же настоятельно, как внезапно вылезший гвоздь из сиденья стула. Судя по взгляду Лиса, его эта напасть тоже не обошла стороной.

– Эй, вы, герои войны против независимости, – безапелляционно заявил голос, – пожалуйте в ближайший к пирсу дом на исповедь. Епитимью на вас накладывать буду.

Я невольно поперхнулся. Это был голос Джозефа Рассела, Двадцать третьего герцога Бедфордского.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

И в положении меж двух огней есть своя выгода. Во всяком случае, не замерзнешь.

Джордано Бруно

Окна в хижине, где располагалась наша «исповедальня», были выбиты и затянуты кусками парусины. Рыбацкая семья, обитавшая в нем, увидев нежданных важных гостей, как-то бочком поспешила покинуть свое жилище, явно не до конца доверяя благожелательности невесть откуда взявшихся завоевателей. На полу хибары лежало несколько умирающих американцев, над которыми хлопотал Рассел в коричневом доминиканском одеянии и парике с тонзурой. Впрочем, весь этот маскарад мог ввести в заблуждение разве что голодного туземца с острова Сатанаксио. Холеное лицо Двадцать третьего герцога Бедфордского и его безукоризненная военная выправка так же вязались с монашеским одеянием, как кавалерийские сапоги с балетными пачками.

– Где вас черти носят? – набросился на нас служитель культа в выражениях, явно не подобающих его духовному сану. Со стороны, должно быть, выглядело весьма забавно, как безвестный бедный монах распекает высокопоставленных офицеров за опоздание.

– Извини, военный совет, – начал было я.

– Я тоже дам тебе совет, – перебил меня старина Зеф. – Быть может, не такой военный, но зато полезный. К тебе, Лис, он тоже относится. Если вы тут выполняете задание Института, то будьте добры помнить, что для вас главное, а что второстепенное. Я вас прождал не меньше двух часов. Все это время мобильная подводная камера переброски ждет меня у берега в состоянии готовности. А это, должен вам заметить, обходится в изрядный шиллинг...

Делать было нечего. Объяснять Расселу, что мы не могли по его вызову встать и откланяться, сообщив, что нас ожидает представитель Института, было бесполезно. Он просто не желал нас слушать. А потому нам не оставалось ничего другого, как изобразить на лицах полнейшее смирение и предоставить свою дальнейшую участь воле начальства.

– Дьявольщина! В жизни своей не отпускал столько грехов, – успокоенный нашей безропотностью, произнес герцог Бедфордский, знаменуя окончание начальственного аутодафе. – Ладно, к делу.

– Ага, – кивнул Лис, – к делу. Как говаривал один знакомый следователь, приобщая конверт с червонцами к своему карману.

Зеф метнул на него гневный взгляд.

– Шутки в сторону, господа офицеры. Я вас, конечно, поздравляю с сегодняшней победой. Главным образом, с тем, что вы остались живы. Жаль, не успеем это отметить. А я, кстати, прихватил пару бутылок прекрасного «Хенесси». Но да бог с вами, оставлю, выпьете на досуге. Сейчас же ситуация складывается буквально следующим образом: в связи с ожидающимся прибытием вашей армады в местных верхах произошел явный разброд и шатание. На данный момент дела у американцев идут неважно, в апреле к генералу Гоу подошло свежее подкрепление, и его войска нанесли мятежникам ряд ощутимых поражений. Вы же своим прибытием и вовсе мешаете континенталам все карты. Как докладывает твой дядюшка, Вальдар, группа видных представителей Конгресса уже прислала в Лондон некоего Томаса Карстена, мастера одной из здешних масонских лож, с целью поиска путей примирения, а быть может даже, и почетной капитуляции.

– А мы тут при чем? – возмутился я, собираясь заявить, что отъезд мистера Карстена в Англию к нашим действиям не имеет ни малейшего отношения.

– При исполнении служебных обязанностей, – отрезал Рассел. – Теперь они у вас будут таковы: запоминайте, это ваше новое задание. Поскольку из-за вашей экспедиции срывается подписание Декларации Независимости, а Институт считает, что в этом мире она должна быть подписана, на вас возлагается личная ответственность за то, чтобы все было завершено в кратчайшие сроки. Естественно, с необходимым Институту результатом.

– Всего-то! – хмыкнул Лис. – Может, нам еще стоит тут побороться за права человека или, скажем, за гуманное отношение к животным? Пусть ваша светлость только прикажет, мы ща тут мигом всех коней в мустанги перепишем.

– В ваши прямые обязанности это не входит. В свободное от работы время – пожалуйста, – парировал выпад моего напарника Рассел. – А с Декларацией Независимости не затягивайте. Желательно, чтоб к осени ее уже подписали.

– Точно, – не удержался от обычной своей колкости Лис. – Чтоб маленькие американские детишки, придя первого сентября в школу, на первом же уроке смогли насладиться ее текстом.

– Все, джентльмены, – пропуская мимо ушей слова Лиса, произнес Джозеф, – время идет, камера перехода простаивает. Проводите-ка меня лучше через посты. И вот что еще: можете сообщить своему «государю-императору»: по донесениям нашего канадского резидента, Салават Юлаев благополучно пересек Аляску и движется по Канаде в сторону Великих озер. В его армии более пятидесяти тысяч человек, причем полный Ноев ковчег: башкиры, буряты, тува, китайцы, манчжуры, чукчи, в общем, где шел, там и подбирал. Согласно последней информации, в Канаде к нему почти в полном составе уже примкнули аджибуэи, асеинибойны и кри равнин. Союз делаверов также готов поддержать армию «Свободных людей», как они себя величают.

– Какой впечатлительный мальчик, – внезапно усмехнулся этим известиям Лис, – а всего лишь стоило процитировать ему Фауста:

Жизнь и годы прошли недаром, Ясен предел мне мудрости земной. Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой.

– Джентльмены, летние ночи коротки, скоро начнет светать. Самое время возвращаться, чтобы не создавать ненужных легенд.

– Ненужных легенд не бывает, – вздохнул Лис, толкая дверь рыбачьей лачуги. – Ненужная бывает правда, но это к делу не относится.

Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо.

– Милорд, – будил меня Редферн, – государь велел вызвать вас в штаб. Там английский офицер дожидается. Его величеству толмач нужен.

– Да, – пробормотал я, усаживаясь на койке, сооруженной Питером из пустых ружейных ящиков и заботливо покрытых им прихваченным со «Святослава» тюфяком. Поверх тюфяка он любовно стелил тончайшее итальянское белье, заботливо стираемое при каждой появляющейся возможности. – Передай, – что, я сейчас иду.

Я был в церквушке минут через десять. Встававшее из-за горизонта солнце уже освещало холмы вчерашней битвы, спящий лагерь, лазарет, в котором под руководством Калиостро не смыкая глаз трудились имевшиеся в корпусе лекари, одним словом, все, что унаследовал день сегодняшний от вчерашнего. Новым в этой картине было, пожалуй, лишь скопление красных драгунских мундиров близ церквушки, в которой располагался штаб. Я прошел мимо рослых кавалеристов, весело обсуждавших между собой «дикость» одеяния новых союзников, и проследовал в ставку, где уже ждали меня Пугачев и представитель британского командования.

– Вы говорите по-английски? – спросил он, недоверчиво поглядывая на мой российский флигель-адъютантский мундир.

– Я англичанин. Во всяком случае, по рождению.

– О, приятно увидеть в таком месте соотечественника. Я полковник Эшли Сазерленд из штаба генерала Корнуоллиса. Я послан его превосходительством, чтобы урегулировать досадный инцидент, произошедший между майором Хокинсом и каким-то артиллерийским офицером корпуса князя Заволжского. А также для того, чтобы передать князю Заволжскому план его дальнейшей передислокации с маршрутом движения вплоть до соединения ваших войск с армией генерала Корнуоллиса.

Я пожалел, что не обладаю переводческим даром Лиса, потому как дословный текст речи этого напыщенного полковника вкупе с надменной манерой поведения вполне могли привести незадачливого британца в то самое состояние, от которого меня некогда спас удачный приезд графини Орловой-Чесменской. Я перевел слова английского посланника весьма близко к тексту, прибавив от себя лишь, что генерал Корнуоллис рад приветствовать корпус князя Заволжского и лично его начальника, а также категорично «предписанный» маршрут на более приемлемое «предлагаемый». Однако, похоже, это не сильно помогло. Пугачев нахмурился, и я уже по себе знал, что могло означать подобное выражение августейшего.

– Это че ж такое выходит, – начал он негромко, – какая-то рачья душа мне указывать норовит, что я повинен делать? Эй, Мамай, – крикнул он сидевшему тут же казаку, выполнявшему при Пугачеве функции писарчука и ординарца, – ну-тка лети, побуди старшину. А ты, енерал, – он ткнул мне пальцем в грудь, – переведи-ка пока остолопу мой титул. Дабы знал, с кем говорит.

– Его императорское величество, – начал я, – государь всея Великая, Малая и Заморская Руси, и далее, – далее, далее, герцог Голштейн-Готторский Петр Федорович.

Оглушенный титулом полковник, похоже, с трудом переваривал сыпавшийся град географических названий и связанных с ними знаков владетельного права. Как всякий английский дворянин, он вполне четко представлял себе архитектуру иерархической лестницы и, похоже, понимал, что мраморные перила на этаже, занимаемом Пугачевым, не идут ни в какое сравнение с дубовыми, за которые суждено держаться ему.

– А где же князь Заволжский? – недоуменно поинтересовался англичанин.

– Это была всего лишь уловка, чтобы скрыть отъезд государя из России, – пояснил я.

Между тем в церкви начали собираться разбуженные Мамаем генералы, ночевавшие тут же, в домике священника.

– Вот это, – продолжал рекомендовать я, – граф Орлов-Чесменский. Думаю, деяния этого адмирала вам хорошо известны. Это его брат, граф Григорий Орлов, в прошлом генерал-фельдцейхмейстер России, теперь командир артиллерии здесь. А вот этот худощавый джентльмен с перебитым носом – генерал-аншеф Закревский, начальник штаба армии государя.

– Прошу прощения, позвольте узнать также и ваше имя.

– Я Вальдар Камдил, лорд Камварон...

– Постойте, постойте! Лейтенант Камдил из полка первого лорда адмирала герцога Олбанского? Насколько я помню, вы бежали из Англии после какой-то громкой дуэли? Еще с прошлого года в штабе лежит приказ о вашем аресте в случае появления в колониях.

Я невольно усмехнулся, представляя себе попытку полковника арестовать меня посреди пугачевского лагеря.

– Чего этот индюк там лопочет? – повернулся ко мне государь всея Заморская Руси, настороженный нашей беседой c Сазерлендом.

– Он попросил меня представить ему входящих, а сейчас интересуется моим именем и званием.

– Так ты не тушуйся, прямо ему и говори: нашему величеству генерал-адъютант и войска нашему генерал-поручик... ну имя свое, поди, сам знаешь. – Произнеся это, Пугачев удовлетворенно отметил, что вся старшина в сборе, и начал вдохновенно, не дожидаясь перевода моих чинов и званий: – Братья мои и други! Прошу простить, что побудил вас в столь ранний час. Но желаю, чтоб вы все своими глазами видели и своими ушами слышали, какую каверзу над нами учинить хотят. Ни для кого из вас не секрет, что плыли мы сюда издалёка затем, чтобы рукою твердою отвоевать у супостатов вольный край, Русь Заморскую. Сей же аглицкий полковник с лескрипом к нам послан, будто повинны мы идти под знамена аглицкие и во всем енералам тамошним повиноваться.

Я едва успевал переводить Эшли Сазерленду «государевы» слова, по возможности смягчая формулировки. Англичанин кивал головой, как китайский болванчик, слушая речь «государя». В зале послышалось недоброе ворчание, но, похоже, на моего подопечного оно не произвело никакого впечатления.

– Также он желает, чтобы выдали мы головой доблестного нашего енерала и друга моего любезного Григория Орлова за то, что он какого-то ихнего офицерика поперек спины банником согрел.

– Да-да, – подтвердил радостный полковник. – А также генерал Корнуоллис требует, чтобы вы прислали в его штаб всех захваченных офицеров-мятежников.

– Чего?! – возмутился «император», выслушав мой перевод. – Чего этот недоносок требует? – Зал уже открыто шумел, и я начал всерьез опасаться расправы и над посланцем, и над драгунами его конвоя.

– Из задницы пусть своих пленных выковыривает!

Внезапно шум стих, и глаза присутствующих обратились к проходу между скамьями. По нему, опираясь на посох, в котором я без труда узнал древко сержантской алебарды, шел великий магистр. Он был в белоснежном сюртуке, шитом золотым галуном, без парика, и я невольно отметил про себя, что с первого нашего знакомства, да и с Митавы, граф изрядно поседел. Лишь темные глаза его смотрели ясно и неожиданно светло для этих почти черных итальянских угольев. Обвившийся вокруг посоха бушмейстер блаженно дремал, не обращая ни малейшего внимания на людские передряги.

– Государь, – промолвил Калиостро негромко, но в наступившей тишине его слова, казалось, были слышны в самом дальнем углу зала. – Я пришел просить вас за четырех офицеров континентальной армии, попавших в плен во вчерашнем сражении. Отпустите их. Если желаете, я готов дать слово, что они больше не поднимут против вас оружие.

Пугачев посмотрел на войсковую старшину, на посланника, затем вновь на Калиостро.

– Поступай с ними по своему разумению, – промолвил он, почтительно глядя на ученика волхвов. – А ты, – Петр III гневно свел брови на переносице и обернулся к Сазерленду, – скачи отсюда, покуда я не осерчал. Да передай енералам своим, пущай подале от меня держатся. Не бывать тому, чтобы казаки под их ярмом ходили. А коль совета моего не послушают, волей своей клянусь, отведают супостаты острой сабельки. Кровью умоются, идолы! Точно слово мое передай, а коли соврешь – самого разыщу да шкуру велю с живого спустить! С тем и ступай, откуда пришел, да боле не возвращайся. Выпроводи их, Вальдар, да проследи, чтобы наши путем не зашибли, – бросил мне Пугачев, явно теряя всякий интерес к незадачливому посланнику. – Я же с вами, други, хочу поговорить вот о чем...

– Послушайте, милорд Вальдар, – начал полковник Сазерленд, когда я уже разворачивался возвращаться в лагерь, – вы военный человек, а потому не можете не понимать, что экспедиция российского царя обречена на провал. Сколько бы вас ни было сейчас, ваша армия растает в стычках, как снег на солнце. У вас нет здесь базы, где бы вы могли пополнить свои припасы, нет людских резервов... На что вы надеетесь?

Я пожал плечами, собираясь было ответить, что все эти проблемы вполне разрешимы, но посланец Корнуоллиса, видимо, воспринял мой жест как признание верности его слов и поэтому продолжил, не дожидаясь ответа:

– Послушайте, милорд. Вы английский дворянин знатного рода. Какое дело вам до всех этих русских дикарей? Я понимаю, что угроза ареста – это почти непреодолимое препятствие для возвращения на родину, но полагаю, если вдруг генерал-адъютант Камдил согласится помочь своей стране, король бы по достоинству мог оценить подобную услугу. – Он пристально посмотрел на меня, словно ища ответа в глазах собеседника.

– Послушайте, полковник Сазерленд, – начал я, теребя уздечку своего коня, – вы парламентер и потому вернетесь в расположение армии Корнуоллиса невредимым. Во всяком случае, с моей стороны. Но вот что я вам скажу: за год, проведенный мною вне Англии, я повидал немало дикарей: и в российских степях, и на островах Атлантического океана, но все же самым мерзким, самым отвратительным дикарем являетесь вы – надутый чванливый боров.

– Что?! – взревел Сазерленд, хватаясь за палаш.

– При первом же случае буду к вашим услугам. А теперь избавьте меня от своего присутствия, сэр. – Я развернул скакуна и погнал его галопом в сторону костров пугачевского лагеря.

– ...Пиши, Мамай, – доносилось из церквушки, когда я, поднявшись на невысокое крылечко, входил внутрь. Казацкая старшина, включившая в себя теперь и Орлова, и ссыльное масонствующее офицерство, шумела, бурно выражая согласие с речью «императора». – Сего числа, сего года от Рождества Христова я, всея Заморская Руси государь и правитель, отныне и впредь повелеваю: всякий живущий в этой земле буде пожелает быть вольным – волен. Всякий, кто тому чинить препоны осмелится – против государя злодей и преступник, и покаран должен быть безо всякой пощады. Всякому вольному человеку дарую казацкие привилегии и священное отныне и впредь право стоять за волю свою оружно против супостата любого, кто на нее посягать осмелится...

– А вот теперь, – услышал я в голове слова Лиса, – можно уже поговорить о правах человека.

Наш путь лежал на северо-запад через Северную Каролину, Вирджинию и Пенсильванию в сторону Великих озер, навстречу армии Салавата Юлаева. Время от времени у нас происходили стычки то с англичанами, то с континенталами, однако преимущественно с мелкими разрозненными отрядами местного ополчения, будь то войска Конгресса или же лоялисты.

Правда, случалось и так, что вышедший нам навстречу отряд внезапно выкидывал белый флаг и какой-нибудь капитан или майор, спросив предварительно, здесь ли его сиятельство граф Калиостро, неожиданно предлагал свои услуги в качестве проводника, а то и вовсе прося дозволения вступить под знамена с трехглавым орлом. Пугачев вначале непонимающе косился на лекаря, но в конце концов любопытство взяло верх, и, разглядывая очередное пополнение, «император» в лоб поинтересовался у своего лейб-медика, чем вызвана такая популярность.

– Они масоны, – пояснил великий магистр, – а среди масонов мое имя пользуется большим уважением.

– А-а, – понимающе кивнул Емельян Иванович. – А кто такие эти масоны?

– Вольные каменщики, – пояснил Калиостро, не вдаваясь в подробности.

– Славное дело, – одобрил «император». В его голове, очевидно, сложился образ зодчего, своею волей странствующего по свету и воздвигающего по договору дома, крепости и храмы. – Как здесь осядем, нам еще много строиться придется. А среди наших-то эти самые каменщики есть?

– Да почитай все, кого Екатерина с вами отослала, – усмехнулся граф.

– Да неужто? – изумился «государь». – А вот поди ж ты! Это хорошо, коли у барина дело в руках есть. С делом, брат, нигде не пропадешь. А каменщики – вещь хорошая. Война кончится, новую жизнь строить будем.

Более, кажется, этот вопрос властителя Руси Заморской не тревожил, лишь иногда, пожимая руку очередному франкмасону, он бормотал недоуменно:

– Надо же, как люди живут! Каменщик, а ручки мяконькие. И как это они умудряются?

Мы двигались все дальше, все ближе были Аппалачи, через которые нам необходимо было перевалить. Этот маневр вызывал у меня немалые опасения. Наш маршрут пролегал через штаты, в эти времена населенные почти третью всех проживающих в колониях переселенцев. Вопреки предсказаниям полковника Сазерленда, армия не таяла, а разбухала, как на дрожжах, пополняемая белой беднотой, неграми с плантаций и индейцами, впервые после начала колонизации вновь ощутившими себя хозяевами этой земли. Армия росла и теряла свою организованность, становясь все более и более аморфной.

Что и говорить, из этого пополнения индейцы были, несомненно, лучше всех, их боевому духу, умению сражаться и применяться к местности могла позавидовать любая регулярная воинская часть. Белые приходили с семьями, принося порой дедовские мушкеты, негры чаще всего ограничивались длинными кривыми ножами для резки табака, но и те, и другие были одинаково необучены, неорганизованны и, что самое противное, вовсе не горели желанием воевать плечом к плечу.

Наша армия теряла ход, обрастая неподъемными обозами, словно днище корабля водорослями. Вчерашние поручики командовали батальонами, а то и полками, а верховное командование ломало себе голову, где раздобыть фураж для коней, продовольствие и боеприпасы, которые таяли так же быстро, как увеличивался численный состав войск. К тому же на всем-пути следования у нас постоянно возникали трения с богатыми плантаторами, до того благополучно снабжавшими и англичан, и Освободительную армию, а теперь пребывавшим явно не в восторге от необходимости кормить еще и невесть откуда взявшегося императора Руси Заморской. Впрочем, здесь были и исключения.

У самых предгорий в ставку прискакал адъютант бригадира Ржевского, посланного на разведку с передовым отрядом, с сообщением, что на плантации Эвандерсфилд нас ожидают с распростертыми объятиями и готовы предоставлять пищу, кров и все необходимое столь долго, сколь мы сочтем нужным. Однако, когда, проделав немалый путь, мы прибыли на означенную плантацию, объятия, похоже, уже захлопнулись.

– Где хозяин? – спросил я пожилого негра-слугу, встретившего нас у входа в богатый плантаторский дом, более походивший на мавританский дворец.

– Полковник Джеймс Эвандерс погиб, сражаясь против англичан, более года назад. Его вдова, миссис Мерилин Эвандерс, изволят почивать.

– Да? – Я недоуменно посмотрел на солнце, только начавшее клониться к западу. – А где офицер, прибывший сюда с отрядом? – Я указал на казаков и индейцев-чероки, отдыхавших на широкой дворцовой веранде.

Негр-дворецкий, кажется, несколько смешался, но моментально нашел слова для ответа:

– Господин бригадный генерал тоже изволят почивать. И просили, если возможно, до утра не беспокоить.

Наш наблюдательный пункт находился на скале в отрогах Аппалачей, давая возможность любоваться прекрасным видом равнин, раскиданных то там, то здесь табачных плантаций и рощ, отделяющих одно владение от другого. В тени деревьев ютились лачуги рабов, возделывавших эти опаленные солнцем почвы. Тонкими синими жилками через поля тянулись оросительные каналы, полные мутной воды, в которой, подобно гнилым бревнам, таились покрытые зеленой ряской аллигаторы. Однако сегодня вид равнины не радовал. Вдали, близ горизонта, поднимая .клубы пыли, в нашем направлении двигалась плотная красная масса полков армии генерала Корнуоллиса.

– Хорошо идут, – следя в подзорную трубу за передвижением противника, произнес Пугачев. – Сколько их там будет? – Он повернулся ко мне, ожидая ответа.

– Согласно данным разведки, – доложил я, – противник насчитывает шесть тысяч кавалерии, преимущественно драгун, восемь тысяч пехоты, в том числе хемпширский гренадерский полк, считающийся одним из лучших пехотных полков британской армии, около сорока орудий различных калибров, плюс ко всему этому тысяч до шести лоялистов. Но здесь что-то определенное сказать трудно, они уходят, приходят...

– Ясно, – махнул рукой «император», – Совсем как наше ополчение – гонору много, а толку чуть. – Он вновь приставил к глазу подзорную трубу. – Но определенно хорошо идут.

– Закревский! – позвал он начальника своего штаба.

– Слушаю тебя, государь. – Лис, дотоле дремавший на солнышке, подскочил, будто все. это время только и ждал вызова «императора».

– Надо остановить супостатов. Негоже, ежели они у нас повиснут, что ухан на медвежьем загривке, когда мы через ущелье к переправе пойдем. Как там бишь река эта называется?

– Потомак, – не отрываясь от подзорной трубы, бросил начальник пугачевской артиллерии.

– Точно, Потомак, – кивнул Емельян Иванович. – Чудное название.

– Уже сделано, – отрапортовал Лис. – Легкоконная бригада генерала Доманского встретит англичан во-он в той роще. – Лис ткнул пальцем в зеленеющую далеко впереди полосу буков. – Я приказал Михалу пропустить голову колонны и атаковать арьергард, не ввязываясь, однако, в серьезный бой.

– Зря ты, Лис, ляха на такое дело послал, – вздохнул Пугачев. – Уж я-то знаю, эти коли ввяжутся в сечу, так их за уши волоком не оттащишь.

– А уж коли бежать начнут, так только горы и остановят – буркнул в ответ мой напарник, подобно всем запорожским казакам не особо жаловавший шляхту.

– Может, и так, – примирительно произнес Пугачев. – Только Михал не из тех, что бегают. Как бы всерьез в драку не ввязался. Ладно, – он махнул рукой, – посмотрим. Раз уж послал, так послал. Ржевский из разведки не возвращался?

– Никак нет. Он с чероки утром пошел переправу проверять, да пока нету, – доложил начальник штаба.

– Я думаю... м-м, государь, – начал Григорий Орлов, – атаки улан Доманского будет недостаточно. Это, может быть, и заставит Корнуоллиса остановиться на ночь, но завтра утром он вновь бросится в погоню. И если к тому моменту мы еще не переправимся через Потомак, а мы скорее всего этого сделать не успеем, даже если начнем движение ночью, он разметает наш обоз и повиснет у нас на хвосте, как те собаки, что англичане для боя с быками разводят.

– Я поддерживаю мнение графа Григория Григорьевича, – произнес я, – на мой взгляд, арьергардного боя не избежать.

– А вот скажи мне, Камдил, – повернулся ко мне Пугачев, – какого рожна англичанам здесь надо?

Силой воли я сделал вдумчивое лицо, чтобы скрыть предательскую улыбку. Думаю, Корнуоллиса, Гоу и им подобных вопрос, какого рожна здесь надо невесть откуда взявшемуся русскому царю, занимал ничуть не меньше.

– Англичане – народ практичный, – пояснил я. – Они вложили в освоение этих земель немалые деньги и желали бы получить с этих денег прибыль.

– Ну а американеры?

– Американеры тоже народ практичный. Они считают, что поскольку им выпало здесь родиться, то земля эта безраздельно принадлежит им, а стало быть, никакого резона делиться прибылями нет.

– А мы тоже народ практичный. Мы здесь никаких прибылей не ищем. Мы сюда пришли жизнь сделать такою, какова она богом от века положена. И в том вся наша выгода, весь наш резон. Земля, вода, воздух – они Божьи и человеку Господом в дар даны. Ни одна живая душа ими владеть права не имеет. Потому как все люди единого бога дети и все его дар с благодарностью, с земным поклоном принимать должны. На том стоять будем.

– Ржевский скачет, – перебивая «государя», крикнул Лис. – Галопом идет, видать, вести недобрые, раз так торопится.

Бригадир Ржевский осадил взмыленного коня возле «государя» и, спрыгнув наземь, едва не повалился с ног от усталости.

– Что случилось, говори скорее, – нахмурился Пугачев, глядя на смертельно вымотанного гусара.

– Переправа через Потомак перекрыта, – срывающимся от долгой скачки голосом произнес тот. – Мы там с индейцами все обшарили – вроде тихо. Чероки притащили «языка», американского лейтенанта, он и сознался: сегодня в ночь склоны ущелья займут какие-то стрелки Джексона, уж и не знаю, кто это такие. А на том берегу за мостом нас будет ожидать в полном составе корпус генерала Освободительной армии Горацио Уильяма Гейтса.

– Стрелки Джексона, – пояснил я, – из своих кентуккских винтовок отстреливают с двухсот ярдов голову спрятавшейся в снег индюшки.

– Двести ярдов. – Орлов сдвинул брови на переносице. – Это почти вдвое больше дальности выстрелов наших ружей.

– Ну, вот и дождались, – пробормотал себе под нос Пугачев. – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Ладонь, полную золота, тяжело сжать в кулак.

Аксиома боксерских промоутеров

Легкоконная бригада генерала Доманского в этот день покрыла себя неувядающей славой. Уланы и коннокарабинеры под белым польским орлом обрушились на пехотe Корнуоллиса с кличем «Аще польска не сгинела!», обращая краснокафтанников в бегство, захватывая орудия и зарядные ящики. Драгуны Клинтона, посланные на выручку пехоте, отогнали было улан, но стоило им увлечься преследованием противника, не принимающего боя и разлетающегося в разные стороны, подобно фейерверку, как на потрепанную колонну с противоположной стороны с гиканьем и свистом налетели индейцы-тускарора в своих живописных пернатых головных уборах и наводящей ужас боевой раскраске. Они засыпали англичан стрелами, рубили томагавками, в общем, изо всех сил делали их жизнь безрадостной и короткой. Но стоило Корнуоллису развернуть орудия, стоило пришедшим в себя британским пехотинцам выстроить некое подобие строя, а возвращающимся драгунам попытаться атаковать индейцев, как те бросились врассыпную, оглашая округу дикими воплями.

Но торжество противника было явно преждевременным. Собравшиеся воедино эскадроны бригады Доманского уже вновь неслись на спешно перестраивавшихся англичан, подобно пчелам, отгоняемым от меда. Такая карусель продолжалась почти до самого заката, когда же солнце уже нависло над Аппалачами, генерал Корнуоллис приказал войскам остановиться и разбить лагерь, опасаясь двигаться дальше. Мы выиграли полдня и по крайней мере ночь.

Военный совет заседал в «мавританском дворце» миссис Мерилин Эвандерс. Горящие в канделябрах свечи покачивали зыбкими язычками пламени, выхватывая из полумрака то одно, то другое тревожное усталое лицо, придавая дополнительную суровость и почти таинственность этому совещанию. Вожди Великого Похода спорили наперебой, до хрипоты отстаивая свое мнение, то стуча кулаком об стол, то вновь мирясь и пожимая друг другу руки.

– ...У нас явное преимущество в артиллерии, – перекрикивая собеседников, бушевал Григорий Орлов. – Тем более что морские орудия, снятые с линейных кораблей, Корнуоллису перекрыть будет нечем. Мы можем организовать артиллерийскую засаду и обратить англичан в бегство.

– Корнуоллис не станет бегать, – возражал я. – Это очень опытный генерал, это нельзя недооценивать. Даже если вы заставите его отступить, он отойдет и будет ожидать, пока армия втянется в ущелье. Вот тогда он даст бой на выгодных для него позициях.

– Послушайте! – Григорий Орлов, багровея, сжал кулаки. – Что это вы расхваливаете своих англичан, Господин генерал-поручик?

– Тихо, Григорий! Угомонись! – Граф Орлов-Чесменский вытащил изо рта дымящуюся трубку. – Камдил прав, Корнуоллис не дурак. Он на твои пушки в штыки не пойдет, не та манера. Это тебе не русский солдат, чтоб на «ура» в самое пекло лезть. Британец подождет, пока ты к нему спиной повернешься, а затем тебя так в задницу пнет, до самого Потомака лететь будешь.

– А там тебя армия Конгресса в объятия примет, но уже скорее всего без пушек. Потому как двадцатичетырехфунтовые корабельные орудия и пудовые мортиры ты на передки не зацепишь, а стало быть, быстро не уволочешь, – добавил Лис, разгоняя рукой облако табачного дыма, висевшее в зале.

– Корнуоллиса надо заставить остановиться, – заявил я куда-то в пространство.

– Чем ты его остановишь, – словно в отместку мне басил Григорий Орлов. – Боевой магией индейцев? Завтра поутру он снимется с лагеря и начнет нас выдавливать отсюда в горы. Так что, как ни крути, боя не избежать.

Пугачев, подперев голову тяжелым кулаком, молча наблюдал за нашим спором, задумчиво переводя взгляд с одного спорщика на другого. Под стать ему вел себя и великий магистр, сидевший незаметно в углу, отрешенно наблюдая, как прыгают в унисон язычки огня на медленно оплывающих свечах.

– Бой нам никак не нужен, – покачал головой граф Орлов-Чесменский. – Даже если нам удастся одолеть англичан, что в общем-то вполне реально, Гейтс перейдет Потомак и ударит нам в спину.

– Может быть, ночью послать, скажем, мою бригаду сбить Гейтса с переправы? Ночи темные, стрелки прицельно бить не смогут. А там, глядишь, возьмем американцев в сабли, они и побегут, – вставил свое слово Ржевский.

– Нет, – покачал головой я. – Ущелье довольно узкое, здесь, куда ни стреляй, не промахнешься. А за мостом батареи континенталов встретят тебя картечью. Ты только попусту положишь всю бригаду.

– Авось не положу, – все еще ершился молодой бригадный генерал.

– Погоди с Гейтсом. – Генерал-аншеф Закревский прервал боевую песню неустрашимого гусара. – Давай, мухи отдельно, котлеты отдельно. В порядке поступления заявок. Сначала у нас англичане напросились, стало быть, им первым и вломим.

– А если они нам? – спросил кто-то из присутствующих здесь же американских командиров.

– А нам-то за что?! – с деланным недоумением уставился на него Лис.

– Англичан надо остановить, – вновь повторил я. – Боевая магия нам тут вряд ли поможет, но здесь у нас, похоже, выбора нет. Пока Корнуоллис будет стоять, мы должны перейти Потомак и занять ту самую позицию, которую сейчас занимает Гейтс. Так что если для этого нужно устраивать здесь пляски Пау-Вау [7], значит, именно это мы и должны сделать.

Григорий Орлов неодобрительно хмыкнул:

– Ты еще прыжки через костер предложи!

– Гриша, – укоризненно начал было старший из братьев Орловых, вновь выпуская клубы табачного дыма.

– Шо-шо-шо?! – Лицо Лиса приобрело вдохновенное выражение, которое случалось у него в минуты изобретения самых гениальных каверз. – Ваше сиятельство, позвольте-ка вашу трубочку. – Алексей Орлов с нескрываемым удивлением посмотрел на генерал-аншефа, но молча протянул свой курительный агрегат. – Табачок-то местный, виргинский?

– Верно, – подтвердил генерал. – Хороший табак, душистый.

– Просто замечательно. – Лис сиял, как Лас-Вегас с высоты птичьего полета. – Ржевский, брат мой, сколько там у твоей Мерилин Монро табака на складах?

– Что? – не понял Ржевский. – А, нет, ее девичья фамилия не Монро, а О'Хара.

– Да хоть Батлер, это мне без разницы! Ты мне о табаке расскажи.

– А я почем знаю. – Опешивший бригадир силился понять, какое отношение имеет табак к создавшейся оперативной обстановке. – До хрена!

– Очень верно подмечено, – усмехнулся Лис. – Дело к осени, все склады забиты. И здесь, и на соседних плантациях.

Вывоза еще не было.

– Эт-то ты к чему клонишь, Закревский? – насторожился Пугачев, знавший за своим начальником штаба способность изыскивать порою головокружительные выходы из самых, казалось, безвыходных положений.

– Твое величество, тебе не кажется, что в зале уже продохнуть нечем? – хитро глядя на «государя», поинтересовался Лис.

– И то верно, – немного подумав, кивнул Пугачев.

– А ведь, поди, всего человек двадцать трубки курят. А сколько там в той трубке табаку? Ладонью накроешь, не заметишь.

– Ну-ну! – Глаза Емельяна Ивановича вспыхнули огнем.

Он, кажется, начал догадываться о замысле своего начальника штаба.

– А ежели из тюков с табаком, скажем, редут сложить, обложить его снаружи дерниной, чтобы англичане с ходу подвох не заподозрили, а как поближе подойдут, все тюки и запалить разом. Ветер здесь постоянный, с гор в равнину, табак горит медленно. Это ж какой перекур получится?! Англичане за неделю не прокашляются. А за это время мы уже в Великих озерах купаться будем.

– Дело говоришь, аншеф. – Пугачев довольно погладил бороду. – Ну че, бригадир, уговоришь свою кралю подарить нам урожай?

– Так это... – Ржевский встал, закручивая и без того закрученный ус. – Того... позвольте удалиться, ваше величество!

– Ступай, удаляйся. Да только редут немедля надо начинать строить, так что табак сейчас, а потом удаляйся хошь до утра.

– Слушаюсь, ваше величество, – вытянулся во фрунт бравый бригадир и, развернувшись на каблуках, вышел из зала.

– Ну хорошо. – Пугачев посмотрел вслед уходящему гусару. – Положим, для англичан мы каверзу удумали. А с американерами что делать будем?

– В нашем распоряжении на сегодняшний день до двух тысяч индейских воинов. Правда, не все они в мире между собой, но сейчас их объединяет великая цель, – начал я, – желание вновь быть свободными, а не жаться по темным углам на землях своих предков. Чтобы добиться этого, они готовы идти на смерть...

– А без красивостей? – перебил меня Григорий Орлов.

– Чероки прекрасно знают горы и реку, они могут обойти посты американеров и, переправившись через Потомак, зайти в тыл генералу Гейтсу.

– Их всего шестьсот человек, – произнес граф Орлов-Чесменский. – Даже если прибавить к ним тускарора, с которыми они не воюют, все равно будет чуть больше тысячи. Этого явно маловато, чтобы заставить Гейтса покинуть такую удобную позицию. К тому же вы забыли о стрелках, которые ждут нас в ущелье.

– Слезы Дев, – негромко промолвил Калиостро, дотоле не проронивший ни слова на военном совете.

Все уставились на него, явно не понимая, о чем говорит великий магистр.

– Нам помогут Слезы Дев. Мне нужен вождь катобов Звенящий Ручей. Его отряд пристал к нам позавчера. Небольшой отряд в шестьдесят воинов. – Калиостро говорил размеренно, словно не видя никого из присутствующих в зале. Глаза его были устремлены на пламя горевших перед ним свечей, и отблески их плясали в глазах графа так, будто в зрачках его неведомым огнем бушевал скрытый от людских взоров пожар. Даже неразлучный с графом бушмейстер, дотоле мирно спавший на коленях Калиостро, проснувшись при звуке голоса хозяина, поспешил отвести свой немигающий взгляд от этих глаз.

– Мамай, – тихо позвал Пугачев, – ну-тка, пусть кто-нибудь разыщет мне этого вождя. Только мигом, некогда рассусоливать.

– Когда белые люди ступили на земли индейцев, – распевно начал великий магистр, – для вольных племен настали черные дни. Много храбрых воинов сложили свои головы в боях за земли своих предков. Много прекрасных девушек напрасно раскрашивали свои лица знаками ожидания героя, возвращающегося домой с победой. Некоторые из них сами становились воинами и искали смерть в бою. Иные же уходили сюда, в горы, в священную пещеру, чтобы оплакать погибших и горючими слезами залить свою боль. Но когда-то должен настать день, и Слезы Дев спасут из западни белых людей, пришедших дать свободу индейцам. И этот день уже близок. – Он немного помолчал, глядя на пляшущие огоньки свечей. – Нет. Этот день настал.

Минут через пятнадцать после этой сцены запыхавшийся Мамай доложил:

– Вождь Звенящий Ручей прибыл. Прикажете принять?

– Зови скорее, – кивнул Пугачев.

Звенящий Ручей, довольно высокий худощавый индеец, с тонким лицом и орлиным носом, с длинными черными волосами, забранными в две косы, перекинутые через плечи на грудь, вошел в залу и поднял руку, приветствуя собравшихся. Лицо его было покрыто красной краской из смеси охры и киновари с медвежьим жиром, лишь на впалых щеках зигзагами тянулись полоски естественного цвета кожи да от волос по лбу до правого глаза тянулась белая тонкая полоска наподобие шрама. Всю эту живописную картину довершало белое перо со срезанным наискось верхом и окрашенной в красный цвет линией среза.

Старый индеец-чероки, одним из первых прибившихся к нам, пытался объяснить мне сложную систему знаков различия и боевых наград местных племен. Признаюсь честно, осилить эту премудрость с ходу мне не удалось, но кое-что я все-таки запомнил. Так, допустим, это самое перо означало перерезанное врагу горло. Четыре параллельные линии на рубахе были свидетельством того, что носивший ее храбрый воин четырежды сделал «ку», то есть прикоснулся к груди живого противника кончиком копья, пучки же разноцветных волос, свисавшие с пояса вождя, говорили сами за себя. Вероятно, прежние обладатели этих причесок много могли бы порассказать о боевом искусстве Звенящего Ручья, когда б еще способны были говорить.

Ни я, ни кто другой из пугачевского генералитета ни на секунду не удивился, когда Калиостро заговорил с индейцем на его родном языке. Похоже, один только вождь, не ожидавший подобных познаний, мог бы быть изумлен ими, но ему было не до того. С самого начала беседы он, не спуская глаз, смотрел на своего собеседника, ласково поглаживающего голову огромной змеи. Когда же слова великого магистра достигли его сознания, вождь простерся ниц перед Калиостро, но, поднятый его словами, затараторил возбужденно и радостно, а затем, не обращая внимания, кажется, ни на кого из присутствующих, бросился прочь из пугачевского штаба.

– Что это было, почтенный лекарь? – изумленно спросил император, когда Звенящий Ручей в буквальном смысле утек бесследно.

– Вождь сказал, что сбылось предсказание великого индейского шамана Летящего Сокола, данное им полтора века тому назад. Он говорил, что настанет время племенам забыть свою вражду и обиды и выступить всем вместе. И что пещера, в которой плакали девы, находится в двух милях отсюда, и вождь почтет за честь провести нас туда. Потому что в предсказании сказано: «Белый лекарь со змеей, пришедший из-за моря, вернет индейцам мир, свободу и закон на землях предков».

Мы мыли золото на берегу Потомака. Точнее, тщательно делали вид, что моем золото. В этой картине все было фальшивым: фальшивые старатели фальшиво мыли фальшивое золото. Настоящими были только берег Потомака да солнце, поднимающееся из-за горизонта. Я старательно тряс дырявым медным тазом, в котором и без того уже колотилось несколько золотистых самородков. Слева и справа от меня так же усердно звенели тазами Калиостро, Редферн и еще несколько примкнувших к армии американских масонов.

В то время как мы тщательно симулировали кипучую деятельность, бесшумный, словно призрак, отряд Звенящего Ручья рассыпал в прибрежных водах Потомака то, что именовалось у индейцев «слезами дев», удаляясь все дальше от безмятежно спавшего лагеря генерала Гейтса. Я сидел на берегу рядом с немалой кучей самородков, насыпанных в старую солдатскую треуголку армии Конгресса, и вспоминал наше ночное путешествие к индейскому святилищу.

...Когда факелы, освещавшие узкий проход, сквозь который мы едва могли двигаться поодиночке друг за другом, выхватили вдруг из тьмы огромную подземную залу, стены которой были буквально усыпаны золотыми самородками, что мудрить, мы все обомлели, испытывая разной степени тяжести приступ золотой лихорадки.

– И что, все это богатство мы должны отдать армии Гейтса? – прошептал один из американских масонов, явно еще весьма далекий от высоких степеней масонского совершенства.

– Стыдитесь, джентльмены, – негромко осадил его Калиостро, прекрасно понимающий, что быстрый на язык американец лишь выразил общее настроение. – Золото только металл, один из многих других металлов, и само по себе оно не имеет никакой ценности для человека. Есть много вещей куда более ценных. К тому же сказано: не все то золото, что блестит.

– Но это... – Масон обвел рукой пещеру. Увиденное действительно потрясало. Был в этом зрелище размах волшебных сказок Шахерезады, так что невольно казалось, будто именно здесь обитает таинственный «сезам», отворяющий и затворяющий скальную твердь.

– Это? – Калиостро выковырял ножом из лучащегося свода небольшой самородок. – Я бы не рекомендовал вам, господа, продавать подобное золото ювелирам. Хотя наверняка найдется масса простаков, которые с охотой купят у вас эти безделушки. – Он немного помолчал, рассматривая самородок. – Не исключено, правда, что потом они захотят повесить вас на первом попавшемся суку. Это не золото, это пирит, а по-другому, серный колчедан. Ума не приложу, как индейцы наловчились отличать одно от другого. Ладно, времени немного, надо набрать побольше здешних сокровищ, чтобы войскам почтеннейшего Уильяма Горацио Гейтса было чем занять себя поутру.

...И вот сейчас группа фальшивых старателей в старых изодранных мундирах континентальной армии, больше смахивающая на банду дезертиров, чем на солдат, вдохновенно имитировала процесс извлечения драгоценного металла из вод Потомака, ожидая неизбежного появления долгожданных зрителей.

– Дорогой племянничек, – услышал я в голове, как обычно, слегка насмешливую речь лорда Баренса. – Рад тебя приветствовать. Чем вы там занимаетесь? О! Добываете средства для армии?

– Доброе утро, дядя. Это у нас тут небольшая военная хитрость.

– Вот даже как! Надеюсь, она вам удастся. Кстати, хочешь посмотреть, какой переполох вызвала небольшая военная хитрость Екатерины с походом казаков «императора Петра III» в Америку? Тогда смотри и наслаждайся.

Король Георг, восседавший на троне, производил впечатление короля не более, чем любой лондонский ремесленник, обряженный в дорогие одежды и насильно усаженный в высокое золоченое кресло монарха. Он то и дело порывался вскочить, словно собираясь куда-то бежать, вновь усаживался, придавая своему изменчивому лицу серьезное выражение, озирался и опять вскакивал. Докладчик, в камергерском камзоле и пудреном парике с косой, монотонно зачитывал список злодейств, числившихся, судя по донесениям английских генералов, за армией Пугачева.

– Что же это выходит, Баренс, – скороговоркой выпалил Георг III, какое-то мгновение задерживая свой взор на моем дорогом дядюшке.

– Ваше величество, – бархатным голосом начал лорд Джордж, кланяясь государю с непередаваемым изяществом так, что казалось, будто в одном этом поклоне царственности больше, чем во всем Георге III от мягких тапочек до короны. – К моему величайшему сожалению, я не мог лично проконтролировать отправку войск в колонии, поскольку, как всегда, послушный вашей мудрой воле, я должен был находиться подле вас при дворе.

– Да-да, верно. – Георг снова подскочил на троне, будто обнаружил кнопку на сиденье. – Я сам вас вызвал. Это все наш посол в России. Это он недосмотрел.

– Если мне позволено будет заметить, вы, несомненно, правы, ваше величество. Нашему послу следовало бы более внимательно относиться к своим обязанностям. Однако в этом деле есть некий аспект, о котором тоже не следовало бы забывать.

– И что же, что же это, мой дорогой Баренс? – торопливо бросил король, словно собираясь на бегу слушать донесения царедворца.

– Вчера я имел встречу с российским послом, ваше величество, для того чтобы заявить им протест от лица Англии по поводу несоблюдения договора, выразившемуся в том, что войска, прибывшие в колонии, отказываются повиноваться нашему колониальному командованию.

– Ну-ну, и что же сказал российский посол?

– Он сказал мне, что императрица Екатерина до буквы соблюла все условия договора; что, невзирая на все трудности и опасности столь дальнего похода, казачий корпус князя Заволжского высадился в колониях и сразу же, буквально с момента высадки, нанес поражение войскам Конгресса; что только непочтительное, а порой и просто оскорбительное поведение некоторых наших офицеров к руководству российского корпуса заставило оное отказаться от ведения совместных боевых действий. Но вместе с тем корпус князя Заволжского не вел каких-либо наступлений на позиции английской армии, кроме разве что нескольких мелких стычек, когда наши части пытались обстрелять русских. Поверьте, ваше величество, здесь мы имеем дело с вопросом чести, к которой русские относятся весьма щепетильно.

– Мне нет дела до их чести? – скороговоркой выпалил Георг III, и глаза его, казалось, налились кровью. – Нашими войсками в колониях командует генерал Гoy, и я требую чтобы князь Заволжский подчинялся его приказам! Иначе я велю разоружить этих мятежников и заковать в железо как преступников!

– Но это вряд ли возможно, ваше величество, – пролепетал ни живой ни мертвый докладчик, теребя в руках затянутую сафьяном папку с конспектом утреннего доклада. – Дело в том, что князь Заволжский отказывается повиноваться не только генералу Гoy, но и... императрице Екатерине. Он именует себя государем Всея Руси Петром III и утверждает, будто наши колонии есть его древняя вотчина Русь Заморская.

– Что-о-о?! – Георг таки сорвался с места и, бросившись к докладчику, вырвал папку у него из рук. – Это я император Петр III! – Орудие производства придворного обрушилось на его ни в чем не повинную голову. – Я – император Петр III! Слышишь меня? Я! – Он выронил папку, как-то вдруг сжался, рухнул на пол и забился в конвульсиях. На губах монарха появилась пена.

– Господа, вам лучше всем уйти, – заявил кто-то в черном, появляясь из-за шторы. – Аудиенция закончена.

– Вот видишь, дорогой племянничек. – В тоне лорда Барен-са чувствовалась обескураженность, которую он тщательно пытался скрыть под маской привычной иронии. – На роль Пугачева тоже появились самозванцы. Похоже, на этот раз король все-таки сошел с ума. – Он замолчал. – Да, кстати, сегодня я читал доклад из адмиралтейства, там есть одно весьма пикантное замечание. Хочешь узнать, чем закончилась ваша экспедиция на Санта-Анну?

– В каком смысле? – спросил я, продолжая трясти дырявым тазом.

– В самом прямом. Вы захватили Санта-Анну и ушли, оставив крепость на произвол судьбы. Понятное дело, она вам была не нужна. Но Санта-Анна – остров примечательный. Это не просто военная база испанского флота. Более того, как раз в этом амплуа он используется не слишком активно.

Туда свозится золото из испанских колоний, а раз в году за ним приходит эскадра из метрополии. Она как раз должна была прийти недели через две после вашего появления. Так вот, на следующий день после ухода русских в гавань вошли корабли под испанскими флагами, радостно встреченные графом де Кампо-феррато. Правда, вскоре выяснилось, что возглавляет эскадру Джон Пол Джонс, но бедный испанский дон узнал об этом чересчур поздно.

Впрочем, даже пожелай он организовать сопротивление, после того погрома, который вы устроили в крепости, это было абсолютно нереально. Одним словом, Пол Джонс сделал испанцу предложение, от которого тот не смог отказаться, вследствие чего на «богородицу» целый день грузили свезенные сюда со всех краев драгоценности испанской короны, а утром эскадра снялась с якоря и растаяла в океанских просторах. Так что Джон Пол Джонс при любом повороте событий в этой операции оставался не внакладе. Грандиозный человек! При встрече передай ему мое искреннее почтение.

– Непременно. Но надеюсь, что это будет последнее, что он услышит в своей жизни.

– Усерднее, друзья мои, усерднее, – напутствовал нас Калиостро. – Вон скачет разъезд. Кажется, нас заметили.

Я посмотрел туда, куда указывал граф. Десяток всадников, патрулирующих окрестности лагеря генерала Гейтса, увидев вдали у воды группу незнакомцев, начали быстрый спуск к берегу реки.

– А вдруг не поверят? – глядя на приближающихся кавалеристов, спросил Редферн.

– Обязательно поверят, – обнадежил его Калиостро. – Люди едут в эту страну в поисках лучшей жизни. Они не упустят такой шанс.

Рассматривать континенталов у меня не было времени. Едва отключилась связь с дядюшкой, как на канале возник мой напарник, радостно-возбужденный в связи с предстоящим надувательством.

– Але, капитан! Ну шо, вы уже там потрясли неокрепшие души пуритан золотыми россыпями Потомака?

– Нет еще, сейчас будем потрясать. Первые, как там ты их называешь, американеры, уже скачут.

– А у нас веселуха началась во всю прыть. Погляди, пока ваши клиенты не прибыли.

Редут, сложенный из тюков превосходного виргинского табака, снаружи вполне можно было принять за нормальное полевое укрепление. Орудия конно-артиллерийских батарей Григория Орлова, выставившие свои жерла навстречу англичанам, еще более подчеркивали это сходство. Будучи умным и опытным полководцем, генерал Корнуоллис понимал, что перед ним отнюдь не вся армия, пытающаяся уйти за Потомак, в надежде занять там гораздо более выгодные позиции, а лишь ее арьергард, пытающийся сковать английские войска бесполезным боем, чтобы выиграть время для ухода основных сил несостоявшегося союзника. Он с явным раздражением двинул свои войска вперед, собираясь как можно скорее сбить досадную преграду и всеми силами обрушиться на хвост отступающей колонны русских. Отбив вялую атаку бригады Ржевского, призванную добавить пущей правдоподобности «арьергардному бою», он сам перешел в решительное наступление с развернутыми знаменами и под барабанный бой.

– Давайте, давайте, поливайте скорее! – торопил Лис и без того взмыленных негров с плантации госпожи Эвандерс.

– Что это они льют? – поинтересовался я.

– Лампадное масло, – не останавливаясь, кинул Лис. – Религия, знаешь ли, не только опиум для народа, но и горюче-смазочные материалы для его передового отряда в лице пугачевской армии. Так, все. Закончили? Молодцы! Теперь валите отсюда бегом. А как тут все задымит, берите факелы и поджигайте лагерь англичан. Да сами под пули не лезьте! Поле подожгите, лагерь и так полыхнет.

Негры опрометью бросились вон из редута, внушая в сердце Корнуоллиса уверенность, что противник в панике бежит, сломленный одним лишь устрашающим видом краснокафтанного воинства.

– А теперь, как говаривал Гарри Гудини, следите за руками. Лучшая шутка сезона! – затараторил Лис, чуть не подпрыгивая от возбуждения. – Гриня! – завопил он Григорию Орлову, подобно заботливой мамаше хлопотавшему возле своих ненаглядных пушек. – Пора, поди! Устрой им похохотать!

Глухо гаркнули пушки, выплевывая начиненные крупнозернистой смертью бомбы. Строй англичан даже не сбавил шаг.

– Черт возьми, куда вы стреляете?! – возмущенно завопил я.

Все до единого ядра летели мимо строя, плюхаясь в оросительные каналы и вздымая в местах падения столбы воды.

– Сейчас увидишь, – прокомментировал Лис.

– Заряжай! – За спиной моего напарника яростно командовал Орлов, потрясая тлеющим пальником. – Пли!

Новые бомбы полетели в канал. И тут началось... Началось такое, чего я не мог представить себе и в страшном сне: из каналов, между которых двигались хемпширские гренадеры Корнуоллиса, полезли на берег контуженые аллигаторы. Я и представить себе не мог, что их в этих местах так много! Маленькие и большие, бурые и зеленые, с выпученными глаза-ми, с раскрытыми пастями, они расползались по скошенному табачному полю, являя собой жуткую картину Апокалипсиса.

– Давай, Гриня, увози пушки. У англичан уже танцы. А вот мы им спецэффектов прибавим... Быстрее, быстрее! – подгонял он пушкарей, стремительно цеплявших орудия на передки. – Сейчас тут будет не продохнуть.

Он поджег первый из десятка лежавших у ног заготовленных факелов. Орудия одно за другим уносились с позиций вслед отступающей бригаде Ржевского.

– Давай, Закревский, не задерживайся. – Орлов хлопнул Лиса по плечу и вскочил на последнюю уезжающую с позиции пушку.

– Уж не извольте сомневаться, ваше сиятельство! – бросая факел в табачный редут, вслед ему крикнул Лис. – Генералу Корнуоллису, – запуская вслед за первым еще несколько факелов, орал мой напарник, – от императора Петра III на долгую память! Получи, фашист, гранату! – Лис запустил в промасленные тюки последний факел. – Адье, мон женераль! – крикнул он и, удовлетворенный полученным эффектом, вскочил в седло ожидавшего его скакуна.

– Кто вы такие? – Подъехавший к нам сержант Освободительной армии сурово оглядел группу явно дезертиров, но, увидев рядом с оборванцами груды золота, заметно потерял интерес к личности неизвестных.

– Я капитан Мэнсон из отряда генерала Арнольда, а это мои солдаты. – Один из старателей поднялся и гордо расправил плечи. На нем был изрядно потрепанный офицерский мундир с капитанскими нашивками, и все, что он говорил, было чистейшей правдой. До того момента, как перейти под знамена великого магистра, говоривший действительно был капитаном в означенном отряде.

Взгляды сержанта и его спутников, завороженные зрелищем неисчислимых богатств, валявшихся без дела на берегу, с видимым трудом перевелись на невесть откуда взявшегося офицера.

– А может быть, вы шпионы? – медленно проговорил сержант, не спуская глаз с пирита и пытаясь на ощупь найти эфес болтавшейся у бедра сабли. Его желание покончить дело не то чтобы миром, но без шума и лишних свидетелей было вполне понятно, но нас оно никак не устраивало. Грохнул, сбивая с сержанта шляпу, штуцер Питера Редферна, и, словно тень смерти, поднялась у ног его коня копьеголовая змея, постукивая хвостом по прибрежному песку. Жеребец сержанта вздыбился, едва не сбрасывая седока.

– Отходим, отходим! – закричал я, стреляя из пистолетов куда-то в пространство и устремляясь со всех ног в ближайшую рощу. Калиостро и Редферн помчались вслед за мной.

– Мы сдаемся! – кричали остальные, резво поднимая руки и демонстрируя явное нежелание ни бежать, ни драться с кавалеристами.

Я готов был поклясться, что выстрелы были слышны в лагере Гейтса и что на выручку «попавшему в засаду» патрулю уже несется новый отряд. Я готов был поклясться, что теперь военнопленных, одетых в американскую военную форму, придется доставить в лагерь континенталов и весть о золоте молнией разнесется по войскам Конгресса...

Через три часа армия Уильяма Горацио Гейтса перестала существовать. Еще через три часа через Потомак начала переправляться армия государя Руси Заморской под развернутым знаменем с трехглавым орлом.

– Готово, ваше высокопревосходительство! – К начальнику артиллерии подскочил молоденький фейерверкер с табличками, наскоро прибитыми к прикладам брошенных американцами ружей.

– Так, здесь втыкай, там, там и еще во-он там, – тыкал пальцем Орлов, и расторопный артиллерист втыкал в землю ружья, украшенные табличками.

Я подъехал поближе, любопытствуя узнать, что за послание оставляет за собой генерал-фельдцейхмейстер. «Здесь могли стоять русские пушки», – гласила красноречивая надпись.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Сегодняшний противник завтра станет вашим покупателем, а послезавтра – союзником.

Следствие из аксиомы Лиддел-Гарта

Уже вторую неделю армия «императора» Руси Заморской двигалась по Пенсильвании. Двигалась ускоренным маршем, не встречая на своем пути ни малейшего сопротивления. Шла по стране, не тронутой войной, быть может, не слишком плодородной, но все же вполне способной прокормить пугачевское войско на марше. С момента нашей переправы через Потомак количество примкнувших к Пугачеву индейцев возросло почти пятикратно. Забыв о вековой вражде, к нам присоединялись индейцы равнин сиу, чейены, даже команчи из-за Ред-Ривер, все еще косо поглядывая друг на друга, они примыкали к нашему войску. По вечерам вожди племен усаживались в круг, глядя на пламя костра, забивали в калюмет [8] табак, смешанный с кинникинником [9],утверждая тем самым священный мир на вечные времена.

Местные жители, вначале с опаскою глядевшие на эту необычайную армию, как-то пообвыклись и уже как должное воспринимали отсутствие грабежей и довольно суровую пугачевскую дисциплину. Так, скажем, любого солдата, пойманного на мародерстве, по старинному казацкому обычаю привязывали к столбу посреди площади, и каждый проходящий мимо должен был нанести ему удар увесистой палкой, лежавшей тут же у ног жертвы.

Невообразимо огромная по американским меркам пугачевская армия неудержимо двигалась вперед на соединение с просто фантастической, и по численности, и по личному составу ордой Салавата Юлаева. Я все чаще пытался себе представить, что же будет, когда наконец два этих потока сольются в один, когда императорская армия по мощи своей превысит объединенную армию Конгресса и англичан, и, честно говоря, даже представить себе не мог, к каким последствиям может привести такое великое переселение народов.

Но пока что перед войском Пугачева лежал Питтсбург. Город, куда после крупных военных неудач в Нью-Йорке и Бостоне из Филадельфии, ставшей небезопасной, удалился американский Конгресс, как говорится, от греха подальше, куда сейчас, на выручку пребывающих в смятении отцов нации, шли остатки северной армии Джорджа Вашингтона.

По сути, Питтсбург был для конгрессменов большой ловушкой. Невзирая на все усилия Вашингтона, на спешно стягиваемую к городу пенсильванскую милицию, на аврально возводимые укрепления, город было не удержать, и я сомневаюсь, чтобы у кого-то из конгрессменов были иллюзии на этот счет. Однако покинуть оружейную столицу Соединенных Штатов они уже не могли. Летучие отряды индейцев, уже вовсю вышивавших бисером на своих рубахах символы пугачевской армии, контролировали подступы к городу, пропуская внутрь невидимого кольца только воинские части. Питтсбург готовился к осаде, мы же с Лисом к завершению порученного нам задания. Другого шанса подписать Декларацию Независимости ни у нас, ни у Конгресса уже могло и не быть.

Спустя две недели после перехода армии Пугачева через Потомак Питтсбург был взят в осаду. В императорском штабе царили весьма разноречивые настроения, абсолютно неизбежные в случае, когда командный состав формируется не обычным иерархическим путем, а благодаря заслугам тех или иных боевых командиров.

Партия «войны», возглавляемая Григорием Орловым, ратовала за немедленный штурм, и в этом решительном порыве ее поддерживала почти вся казацкая верхушка. Умеренная партия Алексея Орлова утверждала, что штурм – это лишние потери и никакой необходимости терять людей при попытках с ходу взять город нет. Нам с Лисом и вовсе надо было примирить враждующие стороны, о чем, похоже, ни Пугачев, ни Вашингтон даже не помышляли. Голоса на военном совете разделились ровно пополам. Пугачев, по традиции высказывавшийся последним, оглядел спорщиков и, увидав с одной стороны хитрого Лиса и мудрого Орлова-Чесменского, а с другой его горячего братца и еще более горячего Ржевского, произнес:

– Осаждать будем.

Недовольный этим решением Григорий Орлов угрюмо насупился, но, не говоря ни слова, вышел и вместе с Ржевским отправился подыскивать место для размещения штурмовых батарей. Вернулись они только под утро, оживленно переговаривающиеся и явно удовлетворенные результатами рекогносцировки. Но к этому времени славного бригадира в лагере уже поджидал изрядный сюрприз.

– Эй, Ржевский! – радостно крикнул «государь», едва заметив въезжающего в лагерь гусара. – К тебе гостья.

– Что? – Глаза кавалериста расширились, и задорная улыбка сползла, словно рисунок гуашью под проливным дождем.

– Ну эта, рыженькая, у которой мы перед переправой стояли.

Лицо Ржевского начало бледнеть на глазах. Я видел его в гибельных атаках, среди змей на острове Сатанаксио, но таким... Таким мне довелось его увидеть впервые.

– О Господи! – прошептал он. – Да неужто...

Отряд под командованием миссис Мерилин Эвандерс прибыл в пугачевский лагерь спустя пару часов после отъезда Орлова с Ржевским. Три сотни вчерашних рабов, вооруженных британскими винтовками «Браун Бесс», очевидно, оставленных хемпширскими гренадерами на полях Эвандерсфилда после штурма табачного редута, сопровождали огромный обоз с продовольствием, приобретенным хозяйкой поместья на деньги, вырученные от продажи плантации. Они примаршировали за сотни миль от родных лачуг, оглашая округу свежей строевой песней:

Хей, царь Питер государь.

Хей, Руси Заморской царь.

Негры будут без цепей.

Бог врагов его убей.

Дальше шел чуть ли не поименный список врагов, выпеваемый с таким неподражаемым энтузиазмом, что казалось, Господь должен был бы поразить молниями всех упомянутых в нем негодяев хотя бы для того, чтобы заставить этот черный батальон наконец заткнуться.

От миссис Эвандерс мы узнали, что лишенный обоза деморализованный Корнуоллис на следующий день после нашего ухода пробовал было пуститься вдогон, но на берегу Потомака столкнулся с не менее деморализованными остатками армии Гейтса, сгоняемыми в стадо безутешным командующим. Между враждующими сторонами произошла стычка, едва ли заслуживающая даже упоминания в истории военного искусства, но моментально преподнесенная местными газетами как решительная победа американского оружия. Сделав для порядка несколько залпов, Корнуоллис отступил и устремился на северо-восток к Нью-Йорку, где ждал его генерал Гоу.

– Ваше величество. – Ржевский, белый как Северный полюс после снегопада, устремил на Пугачева умоляющий взгляд. – Христом богом молю, не выдавайте! Пошлите меня, скажем, навстречу Салавату Юлаеву. Хотите, с бригадой, хотите, самого. Я ж змеей проползу, птицей пролечу, где хошь пройду, только не выдавайте!

– Да в чем дело-то, братец? – недоуменно уставился на бригадира Пугачев, явно не ожидавший столь бурной реакции на сообщение о приезде недавней возлюбленной нашего гусара. – Али плоха бабенка?

Ржевский преобразился и подкрутил усы.

– Плохи бабенки те, что не с нами, – выпалил он заученно.

– Так в чем же дело? – еще более удивился «император».

– Да видите ли, ваше величество, – обреченно вздохнул Ржевский, – как вы меня послали к Мерилин урожай табака выцыганивать, так она мне условие и поставила: женись, говорит, все здесь твое будет.

– Ну а ты?

– Я ей ответил: «Сударыня, военная дорога полна тревог и опасностей. Быть может, завтра вражеская пуля пронзит мою грудь и я паду, обливая своей горючей кровью, на обоженный солнцем камень Аппалачей. Быть может, я останусь без руки, без ноги, без глаз – такова судьба солдата. Но я не хочу, чтобы золотые дни цветения вашей молодости были погублены рядом с бессильным инвалидом. Вокруг война, сударыня, а потому я не могу вам дать того слова, которого вы желаете и которое рвется из моего сердца. Но я обещаю вам, что если когда-нибудь я женюсь, то избранницей моей души будете именно вы».

– Ну?

– Она согласилась. Да только кто ж знал, что этой бедовой бабенке взбредет в голову тащиться за мной на войну!

– Так что ты гужуешься, женись, и дело с концом. Цыкнешь: сиди у печки, пироги пеки...

– Какие пироги, государь! Она два года командовала полком через своего мужа. А я, – Ржевский, казалось, был готов разрыдаться, – я еще слишком юн, чтобы связывать себя такими узами.

– Ну ладно, – махнул рукой Емельян Иванович, хитро поглаживая бороду, – твоя взяла. Погуляй еще, сокол ясный. Закревский! Отпиши Салавату, что мы его тут ждем. А ты бери свою бригаду, индейцев из местных, да поутру ступай к тем озерам, из-за которых подмога к нам идет. Я уж как-нибудь за тебя отбрешусь. Да только ж ты смотри, боле не балуй, табак уже армии без надобности.

– Ну, так может, еще курительные трубки пригодятся, – произнес, преображаясь, Ржевский, смеривая пристальным взглядом фигуру молоденькой индианки, несущей воду. – Эта, кстати, из местных?

Утром Вашингтон предпринял вылазку, пытаясь отбить у Пугачева высоты, контролирующие русло реки Йокогейни. Вряд ли эта вялая попытка была сделана по желанию самого командующего, вероятнее всего, он был вынужден пойти на нее под давлением обезумевших от страха политиканов, со дня на день ожидавших окончания своей карьеры. Континенталы начали отступать после первых же пристрелочных залпов орловских батарей, и, на мой взгляд, подобный маневр только подтверждал военный талант осажденного полководца. Но в тот момент, когда горнист американцев начал трубить отступление, в штаб прискакал адъютант графа Ивана Орлова, командовавшего внешней оборонительной линией, с сообщением, что в нашу сторону движется генерал Гейтс.

– Ванька что там, с ума сбрендил?! – возмутился старший из братьев, грозно сдвигая брови. – Откуда здесь Гейтсу взяться?

– Не могу знать, ваше сиятельство! – выпалил адъютант. – Да только его передовая часть уже в виду наших позиций пребывает.

– Так и что с того? – Командовавший армией Алексей Орлов возмущенно стукнул кулаком об стол. – Ванька для чего там сидит, орехи щелкать? Пусть возьмет кавалерию, скажем, бригаду Доманского, проведет разведку боем...

Не успел Алексей Орлов изложить свой замысел, как в штаб примчался очередной адъютант с новым сообщением.

– Ваше сиятельство, – закричал он с порога, – генерал Гейтс со своим штабом выбросил белый флаг.

– Ничего не понимаю. Сдаются, что ли?

– Так точно! Генерал Гейтс просил проводить его к государю. Он желает сдать ему свою шпагу.

– Хм... Вот ведь как оно бывает. Ладно, – Алексей Орлов-Чесменский удивленно скривил губы и поманил первого из примчавшихся адъютантов, – скачи обратно, передай брату, чтоб привез генерала в штаб. Государь сейчас на позициях, ну да я за ним пошлю.

Приблизительно через час все участники высокого ритуала сдачи были уже в штабе. Генерал Уильям Горацио Гейтс, человек лет сорока пяти, с лицом гордым и резким, хотя и несколько мрачноватым, стоял посреди штаба, держась подчеркнуто прямо, отчего казался выше на пару дюймов, чем был на самом деле. Несколько его ближайших офицеров вытянулись в струнку за спиной своего генерала, всем видом демонстрируя готовность повиноваться любому слову военачальника.

Пугачев, только-только вернувшийся с позиций, облаченный в казачий мундир, сейчас более походил на простого хорунжего, чем на «государя». Но, невзирая на слой пыли, на усталость после которой уже бессонной ночи, было в нем теперь нечто, придававшее вчерашнему беглому донскому казаку вид царственный, и не просто царственный, а царственный по праву.

– Ваше величество, – негромко начал Гейтс, и я стал переводить его речь, стараясь не упустить ни единого слова, – я уже без малого тридцать лет на военной службе. За это время мне довелось познать и радость побед, и горесть поражений. Я знаю, что военная Фортуна переменчива, и научился стойко принимать удары судьбы. – Голос генерала прерывался так, будто каждое слово давалось ему с трудом. – К таким ударам я отношу и злосчастное золото, найденное моими солдатами в Потомаке. И хотя дезертирство армии покрыло меня несмываемым позором, я бы стойко выдержал этот удар и продолжил сражаться за независимость своей страны, пусть даже простым солдатом. Но после этого... – Гейтс извлек из-под мундира и протянул императору знакомую мне уже табличку, одну из установленных на берегу «золотоносной» реки по приказу Григория Орлова. – Ваше благородство сродни тому, что демонстрировали в древности славные рыцари Круглого стола.

– Вальдар, – прошептал мне одними губами Пугачев, – потом мне поведаешь, кто такие.

– Я не могу больше сражаться против вас, ваше величество, – завершил свою речь генерал Гейтс. – Это будет против моей чести. – Он вытащил шпагу из ножен и протянул ее Пугачеву. Офицеры его штаба поспешили последовать примеру своего начальника и передали оружие генералам армии Руси Заморской. – Располагайте нами, – с гордым видом произнес Гейтс. – Лишь об одном прошу: я готов сражаться под вашими знаменами против кого угодно, только не против своего Конгресса. – Он щелкнул каблуками и склонил голову, как бы выражая тем самым полную покорность дальнейшим распоряжениям победоносного императора.

– Справная шпага, Вальдар. Глянь-ка, и вправду справная. – Пугачев склонился ко мне, демонстрируя клинок, переданный ему американским генералом. – К такой доброй шпаге и хозяин нужен толковый. Как считаешь, братец?

– Все верно, ваше величество.

– А коли верно, так и давай вернем ее господину генералу. Чего ради, спрошу я вас, ножны пустыми-то таскать? – Он протянул оружие Гейтсу эфесом вперед. – Переведи-ка, друг мой любезный, что я говорить буду, – обратился он ко мне. – Мы в эти края чужедальние не за тем пришли, чтобы реки здешние кровью потекли. Всяка живая тварь бога хвалит, а потому губить ее без нужды – великий грех. Так меня волхвы учили, а они пустого не скажут. Мы за тридевять земель шли волю искать, чтоб своим разумением жизнь по-новому строить. О вас же я слыхал, что тоже воли и правды ищете, так что тут нам и делить-то нечего. Сесть бы рядком да поговорить ладком, авось верное слово и для нас, и для вас сыщется. Чего кровь-то попусту лить? Поди, не водица. Так что пущай генерал и офицеры будут нам гостями да пусть не думают, я, поди, не ирод какой, чтобы заставлять их на своих-то лезть. А вот покумекать бы им, как войну эту закончить, вот тут бы была им слава великая.

Я слушал Пугачева и поражался перемене, произошедшей с ним. за этот год. Каким образом этот человек из дикого разбойного атамана, едва не повесивший меня при первой встрече за отказ дать присягу, превратился в мудрого государя, буквально одной фразой обращающего в верных слуг и сторонников вчерашних врагов? Каким образом этот безграмотный человек, не умеющий сам даже правильно подписать выпускаемые им высочайшие указы, умудряется так точно понимать суть сложнейших политических проблем и порою, кажется, даже не задумываясь, находит для них решения, на мой взгляд, единственно верные?

– Да вот еще что генералу скажи, – словно что-то вспоминая, обернулся ко мне «император». – Слыхал я, что Иуда на осине удавился оттого, что сребреники, которые ему дали, фальшивыми оказались. Так вот, чем бы ни платили за измену, все фальшивым будет. А золота в Потомаке отродясь не было. Так что изменщики долгу своему удавку для себя, почитай, в кармане таскают. И дрыгать им еще в воздухе ногами, это как пить дать.

Приезд генерала Гейтса единодушно было решено почтить торжественным обедом, благо караван, приведенный миссис Эвандерс, позволял пока еще устраивать праздничные застолья. Но, как гласит старая пословица, хороший гость всегда приходит к обеду, и едва-едва мы расселись за столом, едва прозвучал первый тост за единение, дежурный адъютант «государя» доложил, что группа местных выборных людей просит разрешения – встретиться с его величеством.

– Ну что ж, – погладил бороду Пугачев, – коли пришли к еде, пущай садятся за стол. Мамай! – крикнул он своему ординарцу. – Позаботься о гостях.

Стоит ли говорить, что самые республиканские настроения торгового люда с великим трудом выдерживают прямое столкновение с каким-либо мало-мальским титулом, с приставками «де», «фон» и тому подобное. Гордые своим положением независимые фермеры, допущенные к столу государя-императора всея Великая, Малая и Заморская Руси, всю трапезу, кажется, не сомкнули челюстей, несказанно польщенные оказанной им царской милостью.

– Нуте-с, гости торговые, – обратился к делегации Пугачев между двумя переменами блюд. – С чем пожаловали? Какое у вас до нас дело?

– О, бизнес, бизнес, – оживились ведущие представители местной мелкой буржуазии, приведенные в себя ключевым еловом «дело».

– Ваше императорское величество, – начал один из них, – мы представляем окрестных фермеров, которые до недавних времен ежедневно поставляли в город свежие продукты. Насколько нам понятно, впредь вы не намерены пропускать продовольствие в осажденный Питтсбург. Однако армии, которую вы привели, тоже необходим провиант. Мы были бы рады продавать его вам, ваше величество, по самым льготным ценам из уважения к столь мудрому и благородному государю, как вы.

Пугачев внимательно посмотрел на торговцев и заговорил, коверкая английские слова.

– Постой-ка, почтеннейший купец. – Емельян Иванович поднялся из-за стола и, обойдя его, подошел к обомлевшему фермеру. – Коли правильно я тебя уразумел, в город ты боле ездить не собираешься?

– Прошу прощения, ваше величество, может быть, я не совсем хорошо понимаю ваш язык.

– И то верно. Не силен я пока в вашей речи. Понимать-то уже понимаю, да сказать не могу. Эй, Вальдар, растолкуй господам купцам, что к чему.

Я поспешил перевести вопрос Пугачева на английский.

– Но, ваше величество, – не преминул удивиться торговец, – ведь Питтсбург в осаде. Вы же сами осаждаете его.

– Осаждаю, – кивнул «государь». – И что с того? У людей, что ли, с голодухи пузо не подводит оттого, что я город осаждаю? Коли торговать хотите, торговать будете и здесь, и в Питтсбурге. Пополам.

– Но, ваше величество, – начал купец, все еще не понимая, о чем толкует государь. – Наших запасов не хватит, чтобы прокормить и Питтсбург, и вашу армию.

– Значит, пояса потуже затянуть придется. На то и война, чтоб трудно было.

– Да что ж это творится, государь! – взметнулся из-за стола Григорий Орлов. – Мы что же, своими руками еду противнику поставлять будем? Зачем тогда вообще все это стояние нужно?! – Григорий грохнул кулаком об стол, заставляя жалобно звякнуть стоящую подле него посуду.

– Ты, Григорий, умно говоришь, – кивнул ему Пугачев, – спору нет. Однако ж не мудро. А мудро вот как будет. Переводи, Вальдар, пущай эти мои слова купчины в Питтсбурге в этот самый... ну ты понял, короче, в думу свою передадут. Мы сюда пришли не кровь людскую лить, а потому народ голодом мучить не желаем. Солдаты, что супротив нас воюют, дело другое. Но лишь до той поры, пока они с нами воюют. А потому велю я всякий день половину возов с припасами в город отправлять да продавать там. Но токмо жителям. Проведаю, что обман чините, вам, гости торговые, несдобровать. Подвоз запрещу, а по фермам вашим отряды фуражиров вышлю.

Ну а коли в Питтсбурге мириться захотят, запомни, купец, да так тамошней старшине и передай: всегда милости прошу к нам пожаловать. – Он обвел рукой пиршество.

– Ваше величество. – Генерал Уильям Горацио Гейтс поднялся из-за стола, нервно сжимая и разжимая пальцы на эфесе шпаги. – Прошу простить меня, что говорю без спросу, но я... потрясен вашими словами. Поверьте мне, ваше величество, я счастлив, что военная судьба дала мне возможность сражаться с таким великим противником, и вдвойне счастлив, что она позволила мне перестать быть вашим врагом.

Позвольте мне пойти в Питтсбург. Мое имя стоит, вернее, до недавней поры стояло наравне с именем Вашингтона. Я быстрее найду слова, которые смогут убедить конгрессменов, чем простой фермер. Я прошу вас, ваше величество, заверяю, вы не пожалеете.

Пугачев окинул Гейтса долгим взглядом. Как мне показалось, в этом взгляде читалась тревога, но отнюдь не от недоверия к словам генерала.

– Ну что ж, – произнес он медленно, не спуская глаз с отважного американца, – ступай, коли то считаешь верным. Да береги себя, благородство нынче вещь нечастая.

– Слушаюсь, ваше величество, – склонил голову генерал Гейтс.

– А вы, купцы, с моим начальником штаба сговоритесь, когда ехать да поскольку. Эй, Закревский, где ты там?! – крикнул Емельян Иванович.

– Щас, величество, все организуем, обеспечим. – Лис оторвался от сочного бараньего бока и поднялся, вытирая руки о скатерть. – Щас со всем разберемся: и чего, и сколько, и кому, и во шо им это обойдется. Полетели, голуби мои сизые, будем с вас пух государю на перину собирать. – Он обвел фермеров взглядом, в котором вполне четко читалась сумма, кою представителям частного капитала надлежит заплатить за право торговли в Питтсбурге и его окрестностях.

Купцы вернулись вечером. Вернулись довольные, хотя и рассказывая весьма занятные вещи. Как оказалось, фургоны с провизией сначала долго не желали впускать в Питтсбург. Потом, когда после тщательного досмотра все же пустили, собравшийся на экстренное заседание Конгресс решил было полностью сжечь доставленное продовольствие, подозревая, что оно отравлено. Затем, когда испуганные возможной потерей товара торговцы начали демонстративно поедать плоды своих полей на глазах у почтенных конгрессменов, решение было отменено, но тотчас его сменило другое: передать весь обоз армии. Вот тут уже почтенные маркитанты встали на дыбы, в один голос заявив, что в этом случае город не увидит больше ни крошки...

Неизвестно, чем бы закончились эти дебаты, когда б не изголодавшиеся горожане, узнавшие, что привезенную для них пищу Конгресс пытается отдать солдатам. Толпа смяла стоявшие у фургонов пикеты континенталов, спеша урвать от плодов земных до того, как в головы мудрых правителей придет еще какая-нибудь мысль, скажем, отослать обратно «данайские дары».

– Да, кстати, – один из фермеров, собиравшийся уже отъезжать в родные пенаты, обернулся к стоявшему рядом с провиантской колонной Лису, словно вспомнив что-то важное, – там этого генерала арестовали, который с нами в город ехал.

– То есть как это арестовали? – удивленно уставился на него мой напарник.

– Сначала вроде бы генерал пошел к Вашингтону. Потом я их видел вдвоем, ехавших в сторону ратуши, где сейчас заседает Конгресс. А дальше смотрю, ведут его четверо солдат, уже без шпаги, в сторону питтсбургской городской тюрьмы. Так что, по всему видно, арестовали. Наверное, как изменника. – Возница пожал плечами и хлестнул кнутом пару одров, запряженных в возок.

Осада продолжалась, хотя, видит бог, это была самая странная осада, о которой мне доводилось слышать. Невзирая на требования Григория Орлова приступить к более активным наступательным действиям, Пугачев не только запретил какие-либо попытки штурма или минной войны, он велел отвести батареи так, чтобы они не могли бомбардировать город. К явному неудовольствию решительного начальника артиллерии, ему было разрешено лишь отвечать огнем на огонь американских пушек. Правда, с ними, к вящей радости Григория Григорьевича, было ведено не церемониться. Упрашивать Орлова не пришлось, и вскоре церемониться стало практически не с чем.

А осада все продолжалась и продолжалась. День ото дня мы отбивали вялые вылазки континенталов, вновь загоняя их обратно в город, день ото дня получали вести о подходящем все ближе Салавате Юлаеве. Все прибывавшие в армию отряды индейцев и негров сообщали новости издалека: что Гоу, соединившись с Корнуоллисом, взяли Филадельфию; что Джон Пол Джонс вернулся в Америку после удачного набега на Англию, где впервые после Вильгельма Завоевателя высадил иностранный десант; что юный французский маркиз де Лафайет, назначенный Конгрессом начальником штаба континентальной армии из почтения к знатности рода и рвения вчерашнего кавалерийского капитана сражаться за независимость Соединенных Штатов, теперь движется на помощь осажденному Вашингтону с могучим отрядом в триста сабель и три с половиной тысячи штыков...

Мы стояли и ждали. Ждали потому, что внутренне почти каждый из нас понимал, что то, чему суждено свершиться, – свершится здесь. Казалось, из всей нашей армии в полную меру хлопотал лишь Лис. Каждое утро он встречал провиантские возы, распределяя, кому ехать в Питтсбург, кому оставаться в лагере, снимал с торгующих местовые, прогонные, мостовые и еще бог весть какие пошлины в императорскую казну, записывал в особую книжечку количество припасов, оставляемых пугачевцам и отправляемых Вашингтону, а затем аккуратнейшим образом выспрашивал у возниц обо всем увиденном и услышанном в городе.

В этот день все было, как обычно. Неугомонный генерал-аншеф Закревский во главе дежурной комендантской роты инспектировал колонну, когда вдруг на всем ходу он остановился у фургона, доверху забитого мешками с картошкой, и скомандовал вознице:

– Разгружай.

Внезапно побледневший фермер, не смея ослушаться грозного генерала, с неохотой повиновался.

– Быстрее, быстрее, – торопил его Лис. – Помогите ему! – приказал он своим казакам.

– Что случилось? – спросил я, подходя поближе.

– Я этот фургон уже в который раз вижу. В нем никогда не было зазора между досками в задней части.

– Да мало ли, – махнул рукой я.

– Вот и посмотрим.

Мешки один за другим летели на землю.

– Вот. – Лис обрадованно ткнул в глубь фургона. Там, куда показывал мой друг, находился сколоченный из толстых досок ящик. – Давай открывай, – гневно крикнул он белому как полотно вознице. Но это было излишне. Крышка ящика поднялась, и из него, словно чертик из табакерки, появился мужчина.

– Полковник Сазерленд! – не сговариваясь, выпалили мы с Лисом. – Вот это встреча!

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Цель войны – добиться лучшего состояния мира.

Аксиома Лиддел-Гарта

Полковник Эшли Сазерленд выскочил из ящика и вместо «здрасьте» выпалил из пистолета. На наше счастье, время, проведенное им в кромешной темноте, помешало англичанину прицелиться, и пущенная им пуля, едва не проделав в моем ухе дырку, позволяющую таскать в качестве серьги звено от невольничьей цепи, впилась в стоящее рядом дерево.

– Ну ни хрена себе! – возмутился Лис и, схватив прислоненное к фургону ружье одного из казаков, участвовавших в досмотре, как тараном двинул не в меру прыткого англичанина прикладом в грудь. Ноги несчастного еще продолжали двигаться вперед, в безнадежной попытке спрыгнуть на землю и побежать, однако туловище его уже рвалось назад в ящик. Из горла полковника вырвался сдавленный квакающий звук, напоминающий прошедшую форму глагола «размножаться» на языке дикарей Сатанаксио. Пришедшие в себя казаки, возмущенные столь непочтительным обращением с их любимым командным составом, за ноги стянули полковника с фургона и принялись с применением подручных средств упаковывать его наподобие рождественского подарка.

– Я объявляю себя вашим пленником, милорд! – заорал Сазерленд.

– Вспомнил! – буркнул недовольный Лис, критически оглядывая дерево с засевшей в нем пулей на предмет подыскивания ветки, способной выдержать вес английского полковника. – Тебя что, в детстве папа сдаваться не учил? Ты шо, в натуре, не знаешь, шо ежели человеку башку продырявить, то он после этого себя так хреново чувствует, что никакую капитуляцию принять уже не может? Эй, ребятки, снимите-ка вожжи с этих кляч, – скомандовал Лис своим казакам, – ща будем поднимать сообразительность сего джентльмена на недосягаемую высоту.

Я знал, что кровожадность моего друга явно напускная, что Лис без крайней нужды старается не лишать жизней тварей Божьих, даже если они действительно твари. Если вышеозначенный субъект мог обладать ценной информацией, так уж и подавно. Но полковнику Сазерленду это было неведомо. Привычный к европейской манере ведения войны, он, очевидно, полагал, что сейчас его отведут в штаб и начнут всячески склонять раскрыть страшную военную тайну, обещая за это невесть какие груды золота.

В этом случае можно было поиграть в занимательную игру принятия благородных поз и таким образом сравнительно весело провести время. Однако метода Лиса была совершенно иной: он, не сходя с места, приговаривал оппонента к смертной казни и тут же делал вид, что это дело его больше не интересует. Перенести подобное издевательство, простить такое неуважение к своей персоне благородный Эшли Сазерленд никак не мог.

– Постойте! – завопил он, стараясь увернуться от руки дюжего казака, пытавшего вставить ему в рот свернутый из онучи кляп. – Я хочу открыть вам тайну.

– Угу, золотого ключика, – прокомментировал заявление англичанина Лис. – Погоди, Петро. Дай господину полковнику выговориться напоследок, – зевая, разрешил он.

– Да-да, у меня для вас есть важные сведения. – Обрадованный отсрочкой казни Сазерленд спешил заинтересовать своим рассказом «жестокосердного» начальника пугачевского штаба, который в глазах англичанина явно оправдывал самые страшные легенды об ужасающей жестокости этих дикий славян. – У меня письмо от английского командования американскому Конгрессу.

– Братело, – Лис всплеснул руками, – так шо ж ты раньше не сказал, что переквалифицировался в почтальоны? А я-то смотрю, ты не при мундире. Решил было, может, шпионить приехал. А почтальонов мы не вешаем. – Он сделал знак казакам развязать англичанина. – Пошли в штаб, подумаем, как половчее твою цидулу к американцам перекинуть. Вставай, полковник, вставай. До отбоя еще далеко.

В штабе кипели страсти.

– Отряд Лафайета нельзя принимать всерьез, – вдохновенно твердил один из масонствующих екатерининских офицеров, за последний год совершивший разительный карьерный прыжок от командира батальона до начальника пехотной дивизии. – Этот наскоро собранный отряд даже стыдно именовать армией. Если не считать кучки волонтеров, таких, как сам Лафайет, мало кто в этом, с позволения сказать, войске вообще имеет сколь-нибудь связное представление о том, что ему надлежит предпринимать в бою.

– Я бы не стал так говорить, вельможный пан, – едва не багровея от гнева, осаживал его овеянный ратной славой лихой кавалерист Михал Доманский. – Вместе с Лафайетом сюда идет генерал Пулавский, а это, поверьте мне, немало. Я имел честь служить под его началом и потому могу вас заверить, это выдающийся полководец. Даже ваш Суворов по достоинству оценил его.

– Господа, господа, – успокаивал их Алексей Орлов, – не стоит горячиться. Надо признать очевидное: отряд Лафайета действительно невелик по сравнению с нашей армией. А завтра, когда к ней примкнет войско Салавата Юлаева, он покажется и вовсе мизерным. Но тем не менее мы должны помнить, что его составляют люди, готовые умереть за благородные идеи свободы и независимости Америки. Да, вероятнее всего, мы сможем сокрушить их. Однако этот бой покроет павших волонтеров славой героев и мучеников, о которых деды будут рассказывать свои внукам. На наши же головы падут лишь проклятия и позор. В такой победе для нас нет ни чести, ни проку.

– В чем же ты видишь выгоду, Алексей Григорьевич? – негромко спросил Пугачев, внимательно слушавший до этого доводы спорщиков.

– Лафайет, безусловно, герой, – четко, как обычно, начал Алексей Орлов. – И что того важнее, пользуется едва ли не отцовской любовью Вашингтона, и все, что он скажет, будет, несомненно, выслушано главнокомандующим с должным вниманием. Следовательно, наша задача сделать так, чтобы Лафайет, как бы это выразиться, перестал с нами воевать.

– Вы предлагаете взять его в плен? – спросил кто-то из присутствующих командиров.

– Ни в коем случае. Он сам должен понять, что боевые действия между нами бессмысленны и, более того, вредны для торжества тех идей, за которые он сражается.

– Все это прекрасно, но едва ли возможно, – хмыкнул давешний масон, почесывая запущенный на английский манер бакенбард. – Если, конечно, не принимать во внимание вероятность явления ему во сне ангела Господня с соответствующим сообщением.

– Нет, – покачал головой Орлов-Чесменский, – на ангелов нам уповать не приходится. Но кое-что все-таки в наших руках. Государь, – граф повернулся к Пугачеву, – план, о котором я хочу говорить, довольно рискован, но он может удаться.

– Я слушаю тебя, Алексей Григорьевич, – согласно кивнул Пугачев.

– Дело в том, что несколько лет назад, когда моя супруга и ваша сестра Елизавета Кирилловна гостила при французском дворе, она была хорошо знакома и даже дружна с юным маркизом де Лафайетом. Полагаю, в память о былой дружбе. он согласится выслушать ее, если мы наделим Елизавету Кирилловну полномочиями парламентера.

– Да виданное ли дело, – усомнился кто-то из присутствующей казацкой старшины, – бабу послом отправлять?

– Цыть, дурья башка! – гневно шикнул Пугачев. – Сказал тоже, бабу! У ней в голове царский ум посажен, не то что у тебя, дырявый горшок из-под кулеша. Дело-то, может, Алексей Григорьевич, и доброе, да вот сомнение меня берет: война вокруг, как же ж мы Лизавету Кирилловну без надлежащего отряду-то пошлем. А ежели, скажем, отряд дадим, так тот же Лафайет может его за наш авангард принять. А там разберутся, не разберутся, а мертвых хоронить придется.

– Я думал над этим, государь. Почтеннейший бригадир Доманский сегодня уже упоминал, что в отряде Лафайета служит такой известный герой Польши, как генерал Пулавский. Там же, насколько мне известно, воюет и капитан Тадеуш Костюшко, с которым, если не ошибаюсь, Михал в родстве. Да и не они одни.

– О да-да, – отважный шляхтич гордо расправил плечи, – много славных сынов Польши сражаются за свободу этой земли.

– С обеих сторон, – добавил Орлов-Чесменский. – Об этом я и говорю. Пан Михал водит свою бригаду в атаку под алым стягом с белым орлом. Это знамя дорого сердцу каждого поляка. Так что вряд ли его могут спутать с каким-нибудь другим.

– Ну, положим, пошлем мы навстречу маркизу бригаду Доманского. Хорошо, коли они поладят. А коли нет? Риск велик. Да и согласится ли моя дорогая сестра ехать к старому знакомцу?

– Это ее план, ваше величество, – поклонился Алексей Орлов.

– Ну что ж, – Пугачев в задумчивости погладил бороду, – значит, так тому и быть. Михал, вели седлать коней.

– Постойте-постойте-постойте, – вмешался в совещание Лис. – Я шось не понял, я тут начальник штаба или уже шо?! Кого-то куда-то отправляют – бригада налево, бригада направо! Ежели бы я щас с гостинцем не подоспел, почитай, до конца недели на всю эту шляхетскую ораву еще б пайки выписывал. А это ж, ежели перемножить количество голов на количество сабель...

– Погоди, Лис, – одернул я своего напарника. – Генерал Закревский хотел сказать, что только что нам удалось задержать представителя английского командования, который пытался скрытно пробраться в город с тайным посланием к американскому Конгрессу.

– Вот оно как, – нахмурился «император». – О чем же таком Конгресс с англичанами переписывается? Ну-ка, волоките сюда вашу добычу, посмотрим, что за птица.

– Да птица-то знакомая, – махнул рукой Лис. – Полковник Эшли Сазерленд из штаба Корнуоллиса. – Генерал-аншеф сделал знак казакам ввести пленника. Полковник со связанными за спиной руками вышагивал гордо, демонстрируя свою отменную военную выправку.

– Я английский офицер, – начал он, оглядывая собравшихся, – и требую, чтобы со мной обращались согласно моему званию.

– Тише, Эшли, не шуми. Мы же договорились, что ты почтальон. Ты уж выбери, либо ты шпионский полковник, тогда мы возвращаемся к дереву и начинаем все сызнова, либо ты почтальон, тогда кончай базлать и давай пакет.

Очевидно, выбор полковником был сделан много раньше, поскольку, не заставляя себя упрашивать, он проговорил, стараясь придать лицу выражение благородного негодования:

– Снимите камзол и распорите подкладку под левым карманом.

Казаки не заставили себя упрашивать, и вскоре в моих руках оказался любопытнейший документ, подписанный генералом Гоу, Корнуоллисом и представителем короля в колониях графом Данмором.

"Господам Глену, Робертсу, Лоуэлу и Клеймору, – гласило письмо. – После переговоров, проведенных в Лондоне господином Карстеном, облаченным вами соответствующими полномочиями, договаривающиеся стороны пришли к следующим соглашениям.

Первое: английские колонии в Новом Свете продолжают впредь именоваться Североамериканскими Соединенными Штатами и управляться Конгрессом, впредь более не именующимся колониальным.

Второе: Конгресс, действуя согласно мандату, выданному английским правительством, назначает и собирает через формируемые им соответствующие органы пошлины, налоги и иные сборы, из которых далее выплачивает в королевскую казну оговоренный единый налог.

Третье: Конгресс распускает так называемую Освободительную армию и впредь имеет лишь отряды полиции, но не более тысячи человек на один штат. Офицеры и командиры данных полицейских сил обязательно проходят действительную военную службу в Англии и только после этого могут назначаться на командные должности..."

Письмо содержало еще двадцать четыре пункта подобного рода, и каждый из этих пунктов был траурным цветочком на скорбную могилу американской независимости. Впрочем, имея хорошо подвешенный язык, подобный документ вполне можно было выдать за глобальную победу в нелегкой борьбе и, полив вышеупомянутые цветочки крокодиловыми слезами о многочисленных жертвах, собрать впоследствии изрядный урожай золотых ягодок с дальнейшим размещением их в банках. Под проценты. Заканчивался же этот дипломатический опус тирадой, вызвавшей бурное веселье в пугачевском штабе.

«В случае, если данное соглашение будет ратифицировано Конгрессом, английское командование берет на себя обязательство дальнейшей охраны Конгресса и всех организованных им служб. В то время как Форин Офис по повелению его величества Георга III готов оказать всемерное дипломатическое давление на императрицу России Екатерину II с целью добиться отзыва армии князя Заволжского, именующего себя императором Петром III, обратно в Россию».

При этих словах гомерический хохот потряс дом, в котором размещался пугачевский штаб. Веселее всего, наверное, было нам с Лисом, живо представлявшим себе, как очередной самозваный супруг императрицы Екатерины пытается оказать на нее какое-либо давление.

Полковник Сазерленд выглядел глубоко оскорбленным столь явным проявлением непочтения к доставляемому им перлу британской тайной дипломатии. Он попытался было протестовать, что-то требовать, но утирающий выступившие от хохота на глазах слезы Пугачев только махнул казакам:

– Уведите его. Да накормите. Небось проголодался. А письмо, – начал Емельян Иванович, наконец успокаиваясь, – пусть Лизавета маркизу свезет. Самое ему время полюбоваться, как здешние бояре за волю ратуют.

– Государь, – сказал Лис, хитро прищуриваясь. – Оно бы, конечно, и верно Лафайету весточку свезти, да только нехорошо как-то выходит. Вез себе почтарь, вез письмецо заветное, а мы его хап, и переняли. Мы ж, чай, не разбойники какие.

– Вот любишь ты, Закревский, издали начинать, – мягко пожурил своего начальника штаба Пугачев. – Ну, давай уж, говори, чего удумал?

– Я вот что мыслю, – не спеша произнес Лис, – пакет тот надо в Питтсбург доставить. Да попросить, чтобы генерал Вашингтон письмецо в Конгресс передал. Он, болезный, видать, еще не знает, что его думские дядьки распускать решили. Вот, поди, обрадуется!

– Что ж, – усмехнулся Пугачев. – Хитро придумано; Вряд ли генералу таковые известия радости доставят. Ну а с маркизом тогда как?

– Ну и маркиза не обидим, – лукаво усмехнулся Лис. – Ежели мы, скажем, попросим вашего лейб-лекаря копию с того документа снять, то, поди, и сами Гоу с Корнуоллисом передерутся, какое письмо настоящее, а какое с него списано. Правда ведь, ваше сиятельство?

Калиостро, как обычно сидевший безучастно в углу со своим неразлучным бушмейстером, гневно вспыхнул.

– Ну ваше сиятельство, – заворковал Лис, присаживаясь рядом, – ну Джузеппе Бальзамович, ну пожалуйста. Для благого дела ведь. Ну такой талант в землю зарываете. Вы ж только подумайте, сколько мы этим листком человеческих жизней спасти можем.

– Хорошо, – обреченно вздохнул великий магистр. – Сейчас и больше никогда.

– Добре, – кивнул Пугачев, внимательно слушавший лисовские увещевания живого бога индейских племен. – С письмом ты лихо уладил. Только вот кто в город пойдет?

– А я и пойду, ваше величество. Кому ж еще? Чтоб с Вашингтоном разговоры разговаривать, не пацан какой нужен, а человек весомый, достойный, в чинах. Ну, одним словом, я. – Закревский попытался гордо напыжиться, что, впрочем, ему мало удалось.

– Парламентером пойдешь, с белым флагом? – осведомился «император».

– С белым флагом меня, поди, сразу в Конгресс сведут. На кой ляд мне такая честь? Я с маркитантами поеду. Утром завтра выеду, а к вечеру обратно вернусь.

– Не верю я здешним купчишкам, – вздохнул Емельян Иванович, – Они за грош блоху в поле загоняют.

– Так это ж или дождик, или снег, или будет, или нет. Сейчас издаля много фургонов идет, каждый день новые прибывают. Снарядим свой возок, возьму себе кучера из американеров, переоденусь, усы-бороду сбрею. Авось и не узнают.

– Усы и бороду брить не надо, – произнес из своего угла Калиостро, – светлые пятна останутся. Их следует подстричь и завить на голландский манер. А кроме того, я дам вам снадобье, и ваши волосы приобретут изумительно рыжий цвет. Я думаю, он будет вам к лицу, господин... Закревский.

– Конечно, – не смущаясь ни на секунду, выпалил Лис. – Но мне всегда нравился мой естественный, черно-бурый.

До работы в Институте мне не приходилось бывать в Питтсбурге. Все, что мне посчастливилось услышать об этом городе, сводилось к наличию в нем предприятий металлообрабатывающей и горнодобывающей промышленности. Население его и в наше-то время не поражает величиной, а уж-в последней четверти XVIII века и подавно обеспечивало этой временной американской столице незавидную роль захолустья, пусть даже и самого крупного захолустья в этих местах.

Если наскоро возведенные укрепления с некоторой натяжкой и позволяли именовать Питтсбург крепостью, то, глядя на местные архитектурные достопримечательности, необходимо было обладать обостренной фантазией, чтобы величать этот город центром государственной власти. Двух-, трехэтажные домишки, считавшиеся здесь символом невероятной роскоши и едва ли не главным атрибутом его городского статуса, теснились друг возле друга на нескольких главных улицах, радиально расходившихся от ратушной площади. Чуть дальше от центра «высотки» сменялись скромными одноэтажными постройками, а те и вовсе лачугами, сбитыми чуть ли не из ящиков. То же можно было сказать и о дорогах. Точнее, о дороге, поскольку, строго говоря, на этот титул пока что могла претендовать лишь одна замощенная брусчаткой тропа. Сейчас по ней катились фургоны с продовольствием, и я в подзорную трубу разглядывал один из них, внешне ничем не выделяющейся среди таких же фермерских повозок. В нем рядом с возницей сидел Лис, напевая:

Забей заряд и ставьте фитиля, Купчина лезет прямо на рожон, За тесаки, ребята, помолясь, Ведь с нами бог и штурман дядя Джон.

Все ближе и ближе были посты городской стражи.

– Лис, – вызвал я напарника, – включи картинку.

– Да завсегда пожалуйста. Капитан, давай еще раз повторим адрес Вашингтона. Улица Литейная, шесть. Правильно?

– Неправильно. Не шесть, а шестой дом от начала улицы. Там еще салун и какие-то склады. Тебя интересует дом Уолтера Блейдсмита, хозяина оружейных мастерских.

– Да, да, я помню. Вторая улица справа от ратуши. Над воротами должен висеть флаг с гербом Вашингтона: в белом поле вдоль красная лыжня, а над ней три красные звездочки, как на армянском коньяке. Кстати, капитан, а почему три, а не пять?

– Лис, потому что три. Геральдика – это наука. В ней практически все имеет смысл. Например, те червленые пояса в серебряном поле, которые ты обозвал лыжней, вполне могут означать, что предок Вашингтона, получивший этот герб, доблестно участвовал в двух кровопролитных сражениях, в которых и сам был ранен...

– Ага, а три звездочки вместо пяти означают, что ему не хватило выдержки.

Я обреченно вздохнул. Объяснять моему другу высокий язык геральдики было так же уместно, как обучать пингвинов классическому балету.

– Что везете? – Дежурный сержант городской стражи ленивым взором окинул очередную повозку, въезжавшую в город, и, скользнув взглядом по сидящим на козлах «фермерам», засунул голову внутрь фургона. – Что в бочках?

– Вино, господин офицер, – бойко отозвался Лис. – Вино и виски.

Один из солдат караула запрыгнул в фургон, постучал костяшками пальцев по бочке, словно проверяя, полна ли она, обстучал соседние пузатые емкости, а затем спрыгнул на землю, давая понять своему командиру, что все в порядке.

– Проезжайте, – кивнул сержант, теряя интерес к лисовской повозке.

Воистину, это была очень странная осада. Сколько раз Григорий Орлов и другие военачальники убеждали Пугачева, что привыкшие к ежедневным поставкам продовольствия континен-талы проверяют караван более чем поверхностно и что, пользуясь этим, мы можем ввести в город произвольно большое количество солдат и взять его практически без боя. Емельян Иванович лишь отрицательно качал головой, отвергая идею Троянского коня: «Нет, это нам не годится». Ему говорили, что армия, пусть и втридорога, перекупает продовольствие у жителей, что осада может затянуться бог знает насколько, но он лишь загадочно улыбался, поглаживая бороду: «А че спешить? Во всяком деле ум нужен. И Господь землю за семь дней создал, а не так, чтоб дунул, плюнул и нате, живите».

Крепость можно было взять голыми руками, но ее никто не брал. Более всех, пожалуй, была удивлена делегация «лучших» людей города, тайно прибывшая к Пугачеву с предложением сдать Питтсбург. «Отчего же, – встревожился император, – нешто голодно? Али хвори какие одолели? Так я вам и лекарей пришлю». – «Но ведь, ваше величество, – недоумевали горожане. – Вы же осадили наш город, значит, вы хотите его взять». – «Экие беспутные, – вздыхал Пугачев. – Хотел бы взять, нешто б не взял? Я вот жду, когда ж до бояр ваших дойдет, что супротив меня воевать все равно, что себя же самого по заднице вожжами охаживать. Ворочайтесь, люди добрые, в город да расскажите там, что Русь Заморская, как у нас ее зовут, или же Америка, как вы ее кличете, нам всем страна родная. И делить ее я не позволю, сколько сил хватит. А уж коли сказал я, что здесь всем воля будет, значит, так тому и быть».

С той поры каждое утро конгрессменов начиналось с возмущенных воплей толпы под окнами. Народ требовал сложить оружие. Отцы нации, сжав зубы, старались не слышать этих криков.

Ратушная площадь была полна народу. Как обычно, в этот час сюда стекались горожане, спешившие купить или обменять продукты на ножи, лопаты, ружья, мотыги, в общем, на то, чем был богат Питтсбург. Лис огляделся, соскочил с фургона и, подхватив на плечо крутобокий бочонок с вином, двинулся в сторону второй от ратуши улицы.

– Рассту-упись! Рассту-упись! – протяжно командовал он жителям, торговавшимся у возов.

– Куда? – едва глядя на него, дежурно спросил один из полицейских, поддерживавших порядок на площади, заметивший проламывающегося сквозь толпу рыжего верзилу.

– Вино для генерала Вашингтона, – гордо отчеканил Лис. – Прекрасное божоле от Франклина Делано Рузвельта.

– А-а, – понимающе кивнул полисмен, очевидно, принявший Ф. Д. Р. за знаменитого за пределами Пенсильвании виноторговца. – Ну, тогда неси.

Мой друг не заставил себя упрашивать. Он выбрался на Литейную улицу и, лавируя против течения людского потока, принялся отыскивать дом оружейника Блейдсмита, украшенный флагом с красной «лыжней».

– Вон он, вон! Рыжий, с бочонком! – закричал кто-то, и тяжелые солдатские сапоги загрохотали по натоптанной дороге за лисовской спиной. – Держи его!

– Капитан, похоже, у нас проблемы. Ну что, делаем ставки, кто раньше добежит до во-он того дома. Хотя а чего, собственно говоря, я буду бегать? Сейчас мы с ними игранем в интересную игру «хто кого зъисть». – Лис пошел дальше по улице, напевая лихой мотив старой пиратской песни:

На рею, фьютъ, Виси и не тужи...

Прерывистое дыхание преследователей стало, что называется, жечь затылок, когда до шестого дома на Литейной улице оставалось буквально шагов двадцать.

– Три человека, – резюмировал услышанное дыхание мой напарник. – С весьма посредственной «физухой».

Поведав мне это, он резко развернулся, как канадский лесоруб, состязающийся в национальном виде спорта «метание бревна», и запустил в голову ближайшего преследователя свою булькающую ношу. Пузатый бочонок летает хуже, чем ровное бревно, да в общем-то Лис и не ставил перед собой задачу побить рекорд дальности броска в этом специфическом виде спорта. Пущенный им снаряд поразил цель, и вино, вот уж действительно, ударило в голову начальника патруля.

Второй патрульный, ошалело взглянув на дичь, ставшую вдруг охотником, выкинул вперед руки с ружьем, пытаясь достать Лиса штыком. Но поразить моего друга подобным манером можно было, лишь застав его глубоко спящим. Сейчас же он был явно в приподнятом настроении и потому, перехватив ружье противника, резко дернул его на себя, а затем вверх, со всего маху прикладывая ружейный ствол к носу атакующего. Бедолага взвыл, выпуская оружие и закрывая ладонями то, что не следовало совать, куда не просят. Третьему континенталу удалось спастись бегством. Но с другого конца улицы, очевидно, привлеченная шумом, на помощь пострадавшим сотоварищам неслась уже группа поддержки этак в полторы дюжины солдат и полицейских, оглашая округу отнюдь лл, не криками восторга.

– Капитан, а вот теперь действительно пора стартовать.

Ставка Вашингтона была уже совсем близко. Одним движением перемахнув невысокий заборчик, Лис в три прыжка пересек ухоженный двор и на самом крыльце столкнулся с выскочившим на шум дворецким.

– В чем дело? Кто вы такой? – попытался было остановить его слуга.

– Молчи, старик. – Лис схватил дворецкого за грудки. – Красные в городе.

– Что? Англичане? Откуда?! – всполошился американец.

– Хуже. Беги на конюшню, вели седлать коней!

– Слушаюсь, сэр! – выпалил домоправитель, усиленно пытаясь сообразить, с чего бы это вдруг рыжий голландец командует здесь, как будто так и надо. Но пока он обдумывал это. Лис уже был в доме на лестнице.

– Где? Где Вашингтон? Скорее! – Ниагарским водопадом обрушивался Лис на выскочивших из комнат адъютантов и ординарцев главнокомандующего.

– На втором этаже в библиотеке, – машинально ответил один из них.

– Да что стряслось-то? – недоумевая, спросил другой.

– Вы что, ополоумели? Красные в городе! – возмущенно выпалил Лис, решительно расталкивая офицеров свиты и взлетая вверх по лестнице. – Но и это еще не самое страшное, – заговорщицким тоном произнес мой напарник, оказавшись на площадке второго этажа и не давая оппонентам опомниться. – Я проскакал двести миль. Командующий должен это знать! Клинтон сознался в связи с Моникой Левински, и это в корне меняет расстановку сил. – Он решительным жестом распахнул дверь в библиотеку. – Бедная, бедная Хилари!

Вашингтон сидел за столом, листая положенную поверх развернутых карт книгу.

– Привет. Шо читаем? – поздоровался Лис, плотно закрывая за собой двери и прикидывая, чем можно хотя бы временно обезопасить себя от несанкционированных вторжений.

– Гай Юлий Цезарь, «Записки о галльской войне», – отрываясь от чтения, произнес полководец. – А-а... Собственно говоря, кто вы такой? – Вашингтон поднялся из-за стола.

– А вы как думаете? – Лис подскочил к висевшему на стене щиту с перекрещенными за ним алебардами и потянул одну из них на себя. Заметив этот жест, Вашингтон схватился за шпагу. – Сэр, я вас очень прошу, не надо делать резких движений, – кинул через плечо Лис. – Меня тут чуть не изрубили в куски, пока я до вас добрался! Нам надо поговорить с глазу на глаз, и я не хочу, чтобы нам мешали. – Он наконец освободил алебарду из-за щита и сунул ее в дверные ручки наподобие засова. – Сэр, а теперь позвольте представиться. Я генерал-аншеф Закревский, начальник штаба государя Петра III.

– Кто? – переспросил ошарашенный столь нежданным визитом американец.

– Повторяю еще раз, я генерал-аншеф Закревский, начальник штаба государя Петра III.

Дверь в библиотеку затряслась.

– Ну, вот видите, – прокомментировал Лис, – я же говорил. Предвидение вообще весьма полезная штука для полководца.

– Ломайте дверь! – доносилось с лестничной площадки. – Он взял в плен командующего!

Вашингтон усмехнулся, не спеша обошел Лиса и, вытащив алебарду, аккуратно прислонил ее к дверному косяку.

– Ну как думаешь, капитан, сдаст? Не сдаст? – не спуская глаз с входа в библиотеку, хмыкнул Лис.

– Сейчас увидим. Во всяком случае, если сдаст, не волнуйся, через полчаса мы возьмем Питтсбург. Это я тебе обещаю.

– Господа, – произнес Вашингтон, открывая дверь, – повода для беспокойства нет. Как видите, я свободен.

– Но... он напал на наш патруль! – сообщил командующему кто-то по ту сторону дверей.

– Мы со всем разберемся. Я и генерал Закревский выйдем через несколько минут. Будьте любезны подождать нас внизу. – Вашингтон закрыл дверь и повернулся к Лису. – Господин генерал, я не знаю, зачем вы сюда пришли. Но поскольку вы прибыли не обычным способом с белым флагом в качестве парламентера, полагаю, вы желаете вести со мной какие-то тайные переговоры. Заявляю вам официально – это исключено.

Договариваться о чем-либо с противником, пусть даже столь благородным противником, как император Петр III, я буду лишь в присутствии Конгресса. Право, не ожидал, что вы осмелитесь прийти ко мне. Разве пример Гейтса вас ничему не научил? Итак, выбирайте: либо сейчас мы идем в Конгресс и то, что вы желаете сказать мне, скажете там; либо вы останетесь в Питтсбурге в качестве военнопленного, и все, что я могу обещать, это обменять вас на любого американского солдата или офицера, которого предложит мне ваш государь.

– Н-да, выбор невелик. Что ж, в Конгресс так в Конгресс. Вот только если господин генерал сочтет возможным, у меня к вам есть один вопрос и одна малюсенькая просьба.

Вашингтон внимательно посмотрел на Лиса.

– Что ж, хорошо. Однако, надеюсь, вы не будете возражать, если я вызову адъютантов, чтобы они были свидетелями нашей беседы.

– Пожалуйста-пожалуйста. Я даже не стану возражать, если вы созовете сюда весь свой штаб. Так оно было бы даже лучше.

– Ну что ж, как пожелаете. – Вашингтон вызвал одного из своих адъютантов. – Собери всех имеющихся в штабе офицеров.

– Слушаюсь, сэр! – козырнул тот и отправился выполнять приказание.

Экстренное собрание штаба состоялось минут через двадцать.

– Господин главнокомандующий, – не обращая внимания на удивленные взгляды собравшихся, обратился Лис, – я хотел бы знать, за что арестован генерал Гейтс.

– Комиссия Конгресса, обсуждавшая вопрос об аресте, пришла к выводу, что генерал Уильям Горацио Гейтс повинен в измене. Вначале он, получив от вас взятку золотом, пропустил армию императора Петра III через Потомок, потом же и вовсе перешел на вашу сторону. Вы удовлетворены?

– Вполне. Позвольте еще один небольшой вопрос, который является как бы продолжением первого.

– Хорошо, – кивнул Вашингтон.

– Были ли в данной комиссии господа Глен, Роберте, Лоуэл и Клеймор?

– Эдвард Клеймор возглавлял комиссию Конгресса.

– Даже так? Великолепно. – Лис вытащил из кармана знакомый мне листок бумаги. – Тогда самое время перейти к просьбе. Вот это письмо мы вчера перехватили у английского полковника Эшли Сазерленда, пытавшегося скрытно проникнуть в Питтсбург. Я прошу вас, прочтите его вслух, а дальше мы с вами отправимся в Конгресс для того, чтобы передать это послание упомянутым в нем господам. – Лис протянул бумагу Вашингтону.

Командующий взял ее и начал читать. Чем дальше он читал, тем тише становилось в комнате. Но когда отзвучала последняя фраза, штаб взорвался эмоциями, как спавший вулкан.

– Не может быть! Это подлог! Чем вы докажете? – неслось со всех сторон.

– Нет, – сокрушенно покачал головой Вашингтон. – Это рука Toy. Я узнаю ее. И подписи... Это действительно подписи Гоу, Корнуоллиса и Данмора. Письмо подлинно.

– Я бы не стал на этом так настаивать, – прокомментировал лично мне слова американца Лис. – Я так и не смог понять, какое писал Гоу, а какое Калиостро.

– Милорд Вальдар, – в мою каморку негромко постучал верный, как тень, Редферн. – Вас государь в штаб просит.

– Что-то случилось? – Я поднялся, чтобы идти к Пугачеву.

– Да нет, все в порядке. Салават Юлаев прибывает. Ржевский уже примчался. С ним пожилой индеец из могикан. Чингачгук звать. Все твердит, что наконец-то его день настал. Говорят, лучший проводник во всей округе. Государь велит вам, пока генерал Закревский отсутствует, исполнять обязанности начальника штаба и, стало быть, озаботиться расквартированием подходящих войск.

– Хорошо, – кивнул я, цепляя саблю к поясу. – Готовь коней.

– Слушаюсь, милорд.

– Да, вот что еще. Ты в штабе был, не слышал, Лафайета там еще не видать?

Камердинер тяжело вздохнул:

– Нет покуда вестей от Лизаветы Кирилловны. Я уж изволновался весь.

Следующие несколько часов я провел почти не покидая седло. Войско, идущее на соединение с Пугачевым, было огромно. Изрядно подъеденная нами округа наверняка бы не смогла прокормить эту объединенную армию. Уже вечерело, когда один из ординарцев Ивана Орлова, разыскав меня, сообщил:

– За Аллегейни движется отряд Лафайета.

– Доманский еще никого не прислал?

– Никак нет. Но рядом с американскими полосами и звездами развевается польский орел.

– Ладно, посмотрим, что бы это значило, – буркнул я. Если будут идти к городу, пропустить. Огня не открывать.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

– Алё, капитан! Ты будешь смеяться, но это опять я.

– Лис, дорогой, ну как там у тебя?

– Все просто восхитительно! Картина Репина «Не ждали», мягко перетекающая в картину «Утро стрелецкой казни».

– Так что можно посылать...

– Я тебе пошлю! Я те так пошлю! Ты, блин, историю делаешь или войну выигрываешь?! Капитан, я тебя, конечно, уважаю, но временами ты меня просто удивляешь. Этот день войдет в историю страны едва ли не как главный праздник. О нем будут написаны тысячи исторических исследований, а ты пытаешься внести в это эпохальное событие какую-то мышиную возню, вроде подписания никому не нужной капитуляции. Или что там у тебя на уме?..

– Лис, не томи, – отмахнулся я. – У тебя есть план?

– Да!!! Это будет грандиозно! Феерия! Это будет шоу, о котором историки станут писать, заливаясь слезами по пояс! Твоя задача проста: завтра на рассвете выставить войска, но только красиво выстроить, напротив Питтсбурга. Шоб солнце восходило над головами несметной рати, шоб птицы пели... Дай бог только, чтоб погода не испортилась. Тьфу, тьфу, тьфу! Построение на тебе, погоду, так и быть, оставим Всевышнему, остальным я займусь сам.

Бог, который, как известно, хранит пьяных, дураков и американскую армию, по просьбе Лиса дал безоблачное небо, громкоголосых птиц и легкий ветерок, вполне достаточный, чтоб развевать полотнища знамен. Встающее из-за горизонта солнце освещало ряды полков, выстраивавшихся на каменистой равнине. Белые, черные, красные, желтые лица с разным разрезом глаз и очерком скул, но все до единого полные отваги и сознания необъяснимой важности происходящего. Разбуженный боем барабанов и звуками труб, на городские окраины валил любопытствующий люд, ожидающий увидеть нечто невероятное. Полки континенталов выходили из города и, вытягиваясь в линию напротив нас, перестраивались в боевые порядки. С фланга к ним примыкала армия Лафайета.

– Господи, да где ж Лизавета Кирилловна-то? – прошептал едущий за мной Редферн.

– Не волнуйся, я думаю, с ней все хорошо, – обнадежил его я.

Построение закончилось, и армии неподвижно стояли друг перед другом. Стотысячная армия Пугачева и пятнадцатитысячная Вашингтона. Построение закончилось, и смолкли звуки мерных шагов, звуки труб и барабанов. Лишь фыркали кони и ветер хлопал шелком знамен.

– Неужто таки сражаться будут? – пробормотал Пугачев, обращаясь ко мне. – Дай-ка подзорную трубу.

Я молча протянул зрительный прибор императору.

– Так. Вон Вашингтона вижу. Вон тоит, под знаменем с лилиями, наверняка Лафайет. Под польским орлом не Михаил. Видать, Пулавский...

Со стороны континенталов одинокий горнист пропел команду «Знаменщики вперед!», предшествующую решительной атаке.

– Давай, Вальдар, и ты командуй, – мрачно кинул «император».

Я перевел взгляд на командующего армией Орлова. Он кивнул, подтверждая распоряжение государя.

Шеренги континенталов расступились, и из строя с зачехленными знаменами выехали два всадника.

– Постой, – поднял руку Пугачев, впиваясь глазом в окуляр подзорной трубы, словно не желая верить увиденному. – Это же Лис с Доманским!

Чехлы знамен изящно отлетели в сторону, словно плащи тореро, и порыв ветра раздул штандарты корабельным парусом.

– Да ведь... – все еще не веря увиденному, во весь голос крикнул «государь». – Да ведь там орел! Наш трехглавый орел! – Он вновь посмотрел в подзорную трубу. – Только средняя голова у него отчего-то белая. Ну да ладно, об этом потом.

Армии, стоявшие в идеальном равнении друг против друга, при виде этих знамен пришли в неистовство и, сорвавшись с места, ринулись навстречу друг другу, оглашая равнину приветственными криками, от которых наверняка тряслись окна не только в Питтсбурге, но и в занятых англичанами Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии. Они мчались навстречу друг другу, подбрасывая вверх шляпы и раскрывая объятия, подобно братьям, пережившим долгую разлуку.

– Вот так, судари мои, – произнес, обращаясь к нам, Пугачев, обводя подзорной трубой сцену всеобщего братания, – из многих народов единый делать будем! – Он кивнул в сторону стоявшего вдали Вашингтона со штабом. – Ну что, господа мои, поехали?

Эпилог

Уходим под воду в нейтральной воде.

В. Высоцкий

Декларация Независимости Америки Руси Заморской была подписана спустя неделю после питтсбугского братания. Правда, на мой взгляд, редакция, принятая Великим Кругом Вольных Штатов, была немного шире известной в нашем мире. Она на веки вечные запрещала рабство и даровала всем гражданам казачьи вольности. Но это уже было за рамками нашего задания. Возмущенное правительство Англии заявило яростный протест императрице Екатерине, на что Екатерина лишь помянула в сердцах словечко, услышанное, видать, в гвардейских казармах, и промолвила без тени сомнения:

– Пиши, хохол. Блокаду Руси Заморской мы не признаем и всеми силами флота и армии нашей оную сокрушать будем. Емельке же, – она поправилась, – Петру дай знать, что от лица Руси Великой его с великим деянием поздравляю. Всякая власть от бога, и не английским бумагомаракам решать, кому править, а кому нет. Отпиши ему, что вражды между нами нет и быть не может. Торговать будем, – обратилась она к Безбородко.

Благодаря неизменному Колонтареву мы слышали все это своими ушами, и наши сердца радовались такому исходу дела.

Война все еще продолжалась. Англичане удерживали часть атлантического побережья, и нашим войскам необходимо было немало потрудиться, чтобы выбить их оттуда. Однако и мне, и Лису уже было не до этого. Нам было велено возвращаться, и вот теперь на берегу безызвестной бухты мы ждали всплытия подводной камеры перехода, той самой, при помощи которой некогда навещал нас Джозеф Рассел.

Я лежал на спине среди прибрежных валунов и, печально глядя в небо, покусывал сорванную травинку.

– Черт возьми! – Лис, бросавший с обломка скалы голыши в воду, скрылся за камнем, вытаскивая из кармана подзорную трубу. – Корабли! Только этого нам сейчас и не хватало! Придется затаиться до темноты. – Мой напарник уставился на подходящие к бухте корабли. – Фрегат и транспортник. Транспортник, похоже, английский. А фрегат... фрегат – флаг не разберешь. Капер, что ли? Ну-ка, ну-ка! О-ля-ля! Надо же... Капитан, взгляни, тебе будет интересно.

– Ну, что там еще? – неохотно отозвался я, внутренне смиряясь с необходимостью подняться.

– Давай, давай, не ленись.

Я поднялся с тяжелым вздохом, принимая протянутую Лисом подзорную трубу.

– Ну и что, фрегат как фрегат. Судя по всему, недавней постройки. Хорошие обводы... м-м... сорок четыре пушки...

– Куда ты смотришь! Под бушприт посмотри.

Я перевел взгляд туда, куда указывал вчерашний генерал-аншеф. Застывший в атаке фехтовальщик, казалось, рвался вперед, вытянув вооруженную шпагой руку.

– Ну как?

– Красиво.

– А теперь название посмотри.

«Мессир Вальдар» гласила надпись на борту.

– Что? – недоуменно спросил я.

– Спорим на три щелбана, я знаю, в чью прелестную головку пришла мысль снарядить этот корабль.

Примечания

1

Аманта – любовница, возлюбленная

(обратно)

2

На Второй Адмиралтейской находилось полицейское управление

(обратно)

3

Джон Буль – общее название англичан конца XVIII века

(обратно)

4

Элиссон Гросс – английский аналог Бабы-яги

(обратно)

5

Брандкугель – артиллерийский снаряд, два ядра, скрепленных цепью. Употреблялись для уничтожения такелажа и снастей кораблей противника

(обратно)

6

Шканцы – часть верхней палубы корабля между грот – и бизань-мачтой

(обратно)

7

Пау-Вау – первоначально индейский шаман. Позднее празднество с плясками и ярмаркой

(обратно)

8

Калюмет – священная трубка мира

(обратно)

9

Кинникинник – размельченный внутренний слой коры красной ивы, в смеси с табаком используемый индейцами для курения трубки мира

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Эпилог . . . . . . . . . .