«Ермак. Начало»

Ермак. Начало (fb2) - Ермак. Начало 1166K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Валериев

Игорь Валериев Ермак Начало

Граница родила казачество,

а казачество создало Россию.

Л. Н. Толстой

Пролог

Хунхузы появились минут через десять, после того как мы залегли в окопах. Долго, однако, собирались. К броду они подскакали плотной толпой и в таком же беспорядке стали спускаться к ручью. На том берегу осталось трое хунхузов, один из которых стал что-то кричать и размахивать плёткой.

Это мой клиент, подумал я, беря его на прицел. Начальников, которые могут привести эту толпу в порядок, нам не надо. Дождавшись залпа фланговых групп засады, перед которыми хунхузы были как на блюдечке, я мягко потянул спуск. Выстрел и нового командира вынесло из седла с разбитой головой. Перезарядка. И вижу, что для меня целей больше нет. Оставшихся двух хунхузов на том берегу сняли Лис и Леший, а из седловины ни на наш берег, ни назад никто выбираться не хочет. Фланговые группы продолжают вести огонь, но для нас целей нет. Низ седловины, где скопились хунхузы, мы не простреливаем. Ждём. Ещё несколько выстрелов и тишина. Сигнал Шаха криком-писком енотовидной собаки: «Всё закончено!».

Я встал из окопа и набил патронами магазин винтовки. Прикрепил к винтовке штык-тесак, прикупленный ещё во время зимней поездки в Благовещенск. Дослал девятый патрон в ствол. Предстояла зачистка поля боя. Грязная, но если хочешь выжить, необходимая процедура на войне. «Не выстрелит в спину только мертвый». Данному постулату боевых действий очень быстро обучались молодые бойцы-интернационалисты в Афганистане. Оставил за спиной живого духа, а иногда обычного бача (мальчика), стал трупом. А какой лучший способ узнать мертвый или живой противник? Правильно, лучшее доказательство смерти противника — твоя пуля, пробившая его череп, либо штык в сердце.

Сейчас и буду учить казачат очень грязной, но необходимой работе на войне. Патронов мало и они дорогие, а штык, как говорил Суворов — «молодец». Тем более и шашки остались притороченными к седлам лошадей, в окопах с ними лежать и воевать неудобно.

Я вышел на край спуска-подъема к броду с нашей стороны и удовлетворённо вздохнул про себя. Получилось. Внизу мешанина из человеческих тел и нескольких лошадиных трупов. Вода в ручье и белый песок по его берегам окрасились кровью. Некоторые лошади стояли, опустив к земле голову, некоторые стали разбредаться вверх и вниз по ручью. Все хунхузы были мертвы или выглядели таковыми. Как говорится: «Это им за наших. Ибо нехер…».

— Вот это мы их навалили! — за моей спиной раздался удивлённый возглас Ромки. — Неужели всё?

— Нет, Лис, не всё. В лагере человека три, максимум шесть осталось, — прикидывая про себя количество трупов, ответил я и перехватил винтовку со штыком, чтобы было удобно колоть вниз. — Сейчас здесь зачистку проведём и будем думать, что делать дальше.

— Что проведём, Ермак? — переспросил, подошедший Вовка Лесков.

— Зачистку, Леший. Я сейчас спускаюсь вниз и буду ударом штыка проверять, мертвец лежит, или кто из хунхузов притворился мёртвым. Запомните на всю свою жизнь, только мёртвый не выстрелит и не ударит в спину. Будете об этом помнить, проживёте дольше. А пока идёте за мной сзади и прикрываете меня.

Показав знаками Шаху и Туру, которые поднялись из окопов и доложили, что все целы, смотреть за дорогой, как и обговаривали при планировании засады, я с Лисом и Лешим за спиной, стал спускаться к броду через ручей. Так, первый красавец лежит, глаза остекленевшие, неподвижно смотрят в небо. Контроль, есть контроль. Удар штыком в область сердца. Мерзкий хруст ломаемых рёбер, и я с трудом выдергиваю винтовку с примкнутым штыком из недрогнувшего тела хунхуза. Обходим лошадь, которая стоит, опустив голову вниз, и перебирает мундштуки языком и губами.

Следующий. Этот лежит лицом вниз. Когда до хунхуза осталось дойти пару шагов, тот неожиданно вскакивает с земли и ударом двуручной сабли, которая лежала под ним, снизу вверх пытается располосовать меня от паха до шеи. Я на рефлексах отпрянул назад, выставив перед собой винтовку, но завязнув в песке, стал падать на пятую точку и от неожиданности нажал на курок. Грохнул выстрел, и хунхуз с третьим глазом во лбу и снесённым затылком, упал на спину, не выпустив саблю из своих рук.

Я, приземлившись на пятую точку, и чуть не выбив себе зубы затвором винтовки, оглянулся назад. Лис и Леший явно растерялись, что, собственно, вообще не удивительно. Для того чтобы мгновенно реагировать на внезапно возникшую угрозу, опыт нужен, и опыт немалый. Первым очнулся Леший, сделав несколько шагов в мою сторону.

— Ермак, ты цел? — каким-то сиплым шёпотом обратился ко мне Вовка.

Собравшись с силами, киваю и, благодарно уцепившись за протянутую им руку, встаю. Ноги — ватные, мышцы всего тела ощутимо потряхивает от переизбытка адреналина. Винтовка в руках ходит ходуном. Из разбитой затвором верхней губы кровь попадает мне в рот, и её солёный вкус приводит меня в себя.

— Вот это, господа казаки и называется зачистка, — сообщил я Лису и Лешему, и энергично замахал рукой, показывая остальным казачатам, которые выскочив из окопов, собирались нестись в нашу сторону, чтобы они оставались на месте и продолжали наблюдение за дорогой.

— Ермак, а как ты успел среагировать? — спросил меня Ромка, облизывая свои пересохшие губы.

— Был готов к тому, что кто-то из хунхузов может притворяться мёртвым и может напасть, — начал я глубокомысленным тоном, чувствуя, как всего продолжает трясти. — А если честно, то просто повезло, успел нажать на курок. А перед вами очередное подтверждение неоспоримого правила, которое доводил до вас на тренировках: «Лучший прием рукопашного боя — выстрел в голову».

— Даа, ужшь! — очень похоже на Папанова из кинофильма «Двенадцать стульев» произнёс Леший.

— Ага, — философски подтвердил Лис.

— Продолжаем зачистку! — я двинулся вперёд.

Глава 1 Ермаковская падь

Если посмотреть сверху, с высоты птичьего полета, то непроходимые леса с запада и севера ограждает неглубокую зелёную падь, тянущую с запада на восток, а с юга синеет великий Амур, за которым возвышаются маньчжурские горы Ильхурн-Алинь. В пади между кедрами и пихтой, попадаются бархат амурский, орех маньчжурский, лимонник китайский, корейская кедровая сосна. В особенности поражает вид огромной ели, обвитой виноградом, из-за которой выбегает дорога к берегу Амура и идет дальше к станице Черняева.

Если же по этой дороге зайти за ель и по тропе пройти через распадок между двух холмов, то упрешься в тесаные ворота и частокол хутора Ермаковского, на котором когда-то проживала большая семья Алениных.

На большом дворе, огражденном тыном, стоит дом-пятистенок, смотрящий квадратными окнами в белых наличниках на полдень. К дому пристроен большой амбар, крытый двор, рядом высится овин, дальше летний загон для лошадей и конюшня. У окон дома разбит небольшой садик, в котором вечнозеленые елки, игластая недотрога-боярка, воткнутые в квадратную гряду колья в хрупких колечках прошлогоднего хмеля. Только не видно на дворе ни коней, ни коров, ни иной живности, даже кур не видно и овин стоит пустым. И будто бы на двор опустились тоска и безысходность.

На лавке рядом с крыльцом сидит крепкий кряжистый старик, упершись подбородком в костыль, зажатый между ног. Небольшой ветерок развивает седую бороду и седые волосы. На изрезанном морщинами загорелом лице застыло отрешенное выражение и только блестящие черные глаза выдают внутренне напряжение старого казака Амурского казачьего войска — Аленина Афанасия Васильевича.

Знаменит казачий род Алениных, ведущий свое происхождение от алан — аорсов. Один Василий Тимофеевич Аленин-Ермак чего стоил. Ермак или «Ырмаг», то есть «бьющий стремительный источник», «прорыв» или «неудержимый» — такое прозвище Василий Аленин получил за свою неудержимость в бою. Если бы он родился в Скандинавии, его бы точно признали берсеркером.

Сильный был атаман. За услуги при взятии Казани, оказанные еще молодым Ермаком во главе отряда донских казаков в казачьем войске под общим командованием атамана Сусара Фёдорова, царь Иоанн Грозный пожаловал донскому казачеству на веки весь Тихий Дон со всеми его реками и притоками. Данная грамота до конца XVІІ века хранилась в соборе города Черкасска и была отобрана Петром Великим во время его похода под Азов.

А прозвище «Ермак» настолько прилипло к атаману, что в синодике Тобольской соборной церкви для поминовения казаков, погибших при завоевании Сибири, по повелению первого архиепископа Киприана был Василий Тимофеевич Аленин записан, как Ермак сын Тимофеев.

Ермак — неудержимый, эта неудержимость и не позволила атаману отступить во время боя на ночёвке в устье реки Вагай, когда Кучум напал на спящих казаков и истребил почти весь их отряд. Тогда Ермак, прикрывая своих побратимов-казаков, один бился против двух десятков врагов, многих их убил, но был сражен ударом копья в горло татарским батыром Кутугаем.

Посмотреть на тело мертвого атамана съехалось много знатных мурз, а также сам Кучум. Татары несколько дней стреляли в тело из луков и пировали, но, по словам очевидцев, тело Ермака пролежало на воздухе месяц и даже не начало разлагаться.

После смерти атамана его есаул Матвей Мещеряк собрал казачий Круг, на котором казаки решили идти из Сибири к Волге обратно. С ними ушла первая и последняя походная жена-наложница Ермака прекрасная Айгуль с сыном Тимофеем. Целомудрен был атаман и того же требовал от казаков в военном походе, но не устоял перед красотой и ласковостью, захваченной в бою девушки. А после рождения сына признал ее своей женой.

Вернувшись на Волгу, казаки под предводительством Мещеряка поняли, что прежней вольницы не будет из-за построенной там крепости — поселения Самара, для недопущения разбоя на Волге вольными казаками, и решили уйти на восток. Хорошее место было на реке Яик рядом с устьем реки Илек, там и хотели устроиться казаки, да в октябре 1586 года на Яике прочитали царскую грамоту, в которой говорилось о том, что казакам обещано прощение всех проступков, и они должны были вступить в отряд крымского царевича Мурат-Гирея, принявшего русскую сторону. Пункт сбора был в Астрахани, чтобы потом пойти оттуда войной на крымских татар, делавших набеги.

Атаман Матвей Мещеряк и еще сотня вольных казаков поддержали эту грамоту, и пошли сначала в Самару. Потом отряд казаков вышел из Самары в Астрахань, где было известно об их прибытии, но в пути атамана Матвея Мещеряка и четверых товарищей-есаулов снова отозвали в Самару, где их арестовали. В марте 1587 года в Самаре, на главной городской площади, был повешен атаман Матвей Мещеряк и его товарищи. Остальные казаки, узнав об этом, решили вернуться на Дон. Так, Айгуль и сын Ермака Тимофей оказались на родине отца и мужа в одной из станиц рядом с Раздорским казачьим городком.

Не обидели казаки жену и сына своего атамана. Построили им дом в станице, прикупили живности, выделили добра из привезенного дувана. Так и пошла донская Аленинская ветвь от князя Сибирского Ермака Тимофеевича.

В 1824 году родился казак Аленин Афанасий сын Васильев — прапрарапраправнук знаменитого атамана. Храбрый был казак. В 1849 году в составе 23-го Хрещатицкого донского казачьего полка в армии под командованием фельдмаршала Ивана Фёдоровича Паскевича — отпрыска Пасько, старшины в армии гетмана Богдана Хмельницкого, воевал Афанасий с народной армией венгров.

За ту компанию был награжден медалью «За усмирение Венгрии и Трансильвании», серебряной медалью «За храбрость» на георгиевской ленте и австрийской золотой медалью с изображением Франца Иосифа и надписью: «Dez Tezferkeit» («За храбрость»).

Не любил эти награды Афанасий, не считал их заслуженными. Будучи старшим казачьего разъезда, задержал адъютанта главнокомандующего войсками венгерской народной армии генерала Гёргея. Данный генерал еще до вступления русской армии в Венгрию умышленно сорвал наступление венгров на Вену, а потом, после нескольких столкновений с русскими войсками, решил вступить в тайные переговоры с фельдмаршалом Паскевичем, для чего и отправил своего адъютанта на поиски русских войск.

На равнине, между местечком Заране и деревней Сёллёш, венгерская народная армия по приказу Гёргея потом сложила оружие. Гёргей был «взят в плен» и там еще корчил из себя «патриота». Но вскоре Паскевич передал его австрийскому императору Францу Иосифу, который за услуги правительству назначил ему пожизненную пенсию.

Не знал ничего об этом казак Афанасий Аленин, но душой чувствовал, что не по заслугам награды. Сначала австрийскую золотую висюльку вручили, а потом и нашу серебряную «За храбрость» пожаловали за тот случай, сказав, что за выдающуюся храбрость. А в чем храбрость, если этот венгр-адъютант к ним как к родным кинулся — вот он я — берите меня в плен. Хотя, когда вернулся в родную станицу, то приятно было, когда станичники обсуждали его награды. Ни у кого больше в близлежащих станицах Войска Донского не было золотой австрийской награды.

А вот за Крымскую войну 1853–1856 годов полученные два Георгиевских креста Афанасий любил. Первый крест, еще до мартовского царского указа от 1856 года, когда он был разделен на четыре степени, урядник Афанасий Аленин получил за Чингильские высоты. Тогда донцы 23-го Хрещатицкого в составе Эриванского отряда барона Врангеля разгромили пятикратно превосходящего противника. Страшная рубка была. Сотника и двух хорунжих турки зарубили в первые минуты боя, и старший урядник Аленин, взяв командование на себя, повел дальше сотню в бой. Захватили два орудия и четыре знамени турок. При этом Афанасий лично зарубил трех знаменосцев и обслугу одного орудия.

Позже, в период наступления на Карс, донцы вновь отличились в сражении при Кюрюк-Даре, в ходе которого турки были полностью разбиты, захвачено 15 орудий, 26 знамен и 2 тысячи пленных. Отличился в том бою и Афанасий, только и ранение получил тяжелое в голову. Как доставили его в родную станицу и не помнил. Выходила любимая жена. А через полтора года вручили старшему уряднику Афанасию Аленину догнавший его Георгиевский крест 3 степени за Кюрюк-Даре.

Казалось бы, живи и радуйся. Заслуженный георгиевский кавалер, красавица жена, трое сыновей крепышей. Но не мог Афанасий пройти мимо неправды, потому-то и не любило его войсковое начальство за правду-матку, что резал им в глаза Аленин на казачьем круге. Не любили и богатые казаки родной станицы, которым Афанасий Васильевич постоянно говорил, что не дело наживаться на своих братьях-казаках, попавших в нужду. Поэтому, когда в 1857 году Афанасий Аленин был избран одним из уполномоченных на станичный круг для выборов нового атамана, богатые казаки потребовали созвать внеочередную сходку, и добились на ней, чтобы Афанасия заменили другим человеком.

Это был жестокий удар, нанесенный самолюбию Афанасия Васильевича. Как оплеванный ушел он со станичной сходки, на которой принадлежали ему раньше лучшее место и первый голос. С тех пор не переступала его нога порога сборной избы. Даже на соседской завалинке, где собирались по праздникам казаки, не видели его целое лето.

А по осени продав дом и скотину, выехала семья Алениных из родной станицы в далекое Забайкалье. Почти полгода добирались они до Читы, где должен был записаться Афанасий в 1-й русский полк Сибирского линейного казачьего войска, да узнал он о том, что формируется Амурское казачество для защиты границы с Китаем. А желающим служить на границе дают землицы много, да подъемные хорошие. И присоединилась весной 1858 года семья Алениных к десяти, имеющим донские корни, семьям забайкальских казаков, которым поручено было основать на реке Амур станицу Черняева, названную так в честь первого командира Амурской казачьей бригады — генерал-майора Георгия Фёдоровича Черняева, который был на момент командования бригадой войсковым старшиной.

В числе основателей станицы Черняева были семьи: Савиных, Шохиревых, Гусевских, Эповых, Луниных, Раздобреевых, Чупровых, Башуровых, Ананьевых, Чуевых, всего вместе с Алениными 43 взрослых человека. Семьи переселенцев долго готовились к отплытию: разбирали дома, стайки, зимовья. Брёвна возили на берег, из них сколачивали плоты. На плотах настраивали навесы для защиты от непогоды, делали ящики для зерна, грузили скот, домашний скарб. Старались ничего не забыть — едут-то на голое место. Много сил и времени отнял сам сплав по реке. В указанном месте (две версты ниже теперешней станицы Черняева) плоты причалили к берегу. Чиновник, прибывший вместе с казаками, приказал на берегу Амура врыть столб и на него прибить дощечку с надписью «Станица Черняева». Дома сразу собирать не стали. Жильё решили устроить прямо в яру: вырыть яму и оборудовать её в виде землянки. Противился этому только Афанасий Аленин, говоря, что затопит землянку в весенний паводок, напрасно труд казаков пропадет. Не послушал назначенный атаман Черняевской станицы зауряд-хорунжий Савва Эпов предложений Аленина, и сделали забайкальские казаки по-своему. Землянка вместила все их десять семей, а Аленины ушли версты на три в сторону по Амуру и версты на две от реки, облюбовав для строительства жилья красивую зелёную падь с небольшим озером, которую из-за большого количества волков назвали Волчьей.

По весне жилища черняевских переселенцев затопил речной паводок. И вынуждены они были также перебраться по берегу Амура повыше, основав станицу Черняева верстах в двух от хутора Алениных. Не смог переступить через себя атаман Эпов, признав правоту казака Аленина. Из-за этого и стоял хутор Алениных на особицу от станицы, будто на выселках.

Но не горевал от этого Афанасий Васильевич. За два года построили Аленины дом большой с пристроями, обзавелись скотиной, распахали большой участок земли, вывели в пади всех волков. И все чаще стали пядь называть не Волчьей, а Зелёной. А постепенно другое название пошло — Ермаковская падь. Это когда станичники узнали от кого Аленины род свой ведут.

А в окружном и станичном сходе очень скоро занял Афанасий Васильевич почётное место, как георгиевский кавалер и опытный казак. Ни одни ежегодные выборы окружного атамана не обходились без его веского слова. И самого Аленина ни один раз хотели выбрать окружным атаманом, только отказывался Афанасий Васильевич от такой чести. Не хотелось ему из своей пади в станицу перебираться. А что за атаман, который живёт вне станицы.

Прекрасное время было. В трудах и заботах годы текли незаметно. Росла станица, всё более славился своим достатком Аленинский хутор. Не успели оглянуться, как стали три сына справными казаками. По праздникам шествовал Афанасий Васильевич в станичную церковь, всегда в окружении сыновей. По правую руку от него шел большак Василий, роста среднего, но широкий в плечах казачина, песенник и гармонист; по левую — степенно вышагивал черноволосый, как и все братья — Тимофей — лучший рубака в станице. И, замыкая шествие, ступая след в след отцу, высоко нес чубатую голову меньшак Иван, грамотей и отцовский любимец. Приятно было Афанасию Васильевичу пройти с такими молодцами по улице, людей посмотреть и себя показать. Да и было на что посмотреть — все четверо черноволосые, только у Афанасия, как серебро седина в бороде, да волосах, черноглазые, нос с горбинкой, смуглые, крепкие, поджарые с длинными ногами. Походка у всех легкая, скользящая. Много казачек засматривалось на братьев Алениных.

Старший Василий давно победил сердце одной из них. Хорошая сноха Катерина в дом Алениных пришла: здоровая, работящая и внука Тимофея через год принесла — на радость деду, а через два года — внучку Алёну. Средний и младший братья еще женихались. Ивану через год на первый срок службы идти, а Тимофей, уже отслуживший первый трехгодичный срок, подыскивал невесту.

Думал Афанасий Аленин в таком довольствие и спокойствие дожить до старости, но жизнь повернула по-своему. Сначала погиб на службе во время пограничного объезда младший любимец Иван. Не захотел служить писарем при штабе Амурского казачьего полка, хотелось ему схваток с хунхузами в пограничье. Вот и нарвался в составе казачьего разъезда на шайку бандитов. Видимо много было хунхузов, но дорого отдали свои жизни три казака. Вся поляна в крови была, где нашли раздетые, порубленные и пострелянные тела казаков, и больше крови там было не казаков, а бандитов. Да только вот тела своих убитых хунхузы унесли с собой. И не известно было — какой обмен жизнями произошел между казаками и варнаками.

А через год на охоте погиб средний сын Тимофей. Для свадьбы хотел пушнины набить на продажу, да нарвался на тигра-людоеда. От тела среднего сына почти ничего не осталось.

В том же году пережил Афанасий Васильевич еще одну утрату — смерть жены. Подкосили любимую смерти двух сыновей. Почернела, высохла, а после сороковин по Тимофею легла вечером спать и не проснулась.

Кроме горя по погибшим сыновьям и жене, пришли проблемы по хозяйству. Собирая на службу младшего Ивана, надо было справить строевого коня, оружие, обмундирование да амуницию, а это 300–400 рублей в зависимости серебром или ассигнациями. Для этого пришлось продать двух быков и почти весь урожай пшеницы. Большая прореха образовалась в хозяйстве Алениных. Иван погиб, а коня его, все личные вещи и оружие забрали хунхузы.

Когда из-за неурожая в следующем году подался на промысел пушнины с артелью Тимофей и погиб, еще одного строевого коня семья потеряла, его тоже тигр задрал.

Потом пришло время Василию очередной трёхгодичный срок служить. Из-за малого числа амурских казаков в самом начале становления Амурского войска из двенадцати лет службы в строевом разряде ходили казаки на службу в полк два раза по три года, а не четыре года, как в войске донском. Остался Афанасий Васильевич с одной снохой на хозяйстве. Три года еле-еле сводили концы с концами. И только когда вернулся Василий со службы, семья Алениных вздохнула чуть свободнее. Но жить-то хотелось лучше, поэтому через два года после возвращения со службы Василия, зимой Афанасий Васильевич решил, что старший сын поедет на ярмарку в Благовещенск, чтобы продать лишнюю пшеницу, пушнину, солонину, да внесет половинный залог в 100 рублей за жеребца и кобылу башкирской породы для развода. Эти лошади и для хозяйства годны, и для строя их использовать можно. Такие качества башкирской породы, как смелость и решительность, напористость и легкость в управлении, а также способность продолжительное время передвигаться резвым галопом и резвой рысью, что позволяло всаднику эффективно вести прицельный огонь и рубить шашкой, были отмечены казаками еще во время Отечественной войны 1812 года. И должны были купцы большой табун таких лошадей в Благовещенск пригнать к лету, а пока залог набирали у будущих покупателей.

За счет разведения этих неприхотливых и морозостойких лошадей хотели лет за пять своё хозяйство Аленины окончательно поправить, тем более три кобылы, пусть амурской породы, у них уже были. Собрав все что можно, да еще заняв денег у богатого станичного казака Ивана Савина, отправил Афанасий оставшегося сына Василия с женой Екатериной, да их дочкой Алёнкой на ярмарку, оставшись на хозяйстве с внуком Тимофеем.

А через несколько дней настигла Афанасия очередная черная весть. Весь обоз казаков, ехавших на Благовещенскую ярмарку от станиц Черняева, Кузнецова, Ушакова попал в засаду банды хунхузов рядом со станицей Ново-Кумарской. Большой обоз был, да хунхузов, по словам выживших, более сотни оказалось. Соотношение сил было три-четыре варнака на одного казака. Отважно бились казаки и их жены с бандитами, да не судьба была всем выжить. Больше всего не повезло середине обоза, куда был направлен основной удар хунхузов, где и ехали на санях Аленины.

Со слов выжившего казака Прокопа Лопатина из соседней Кузнецовской станицы Василий Аленин лично зарубил трех ватажников, а его жена Катерина двоих успела из винтаря положить, пока их не порубали китайцы и маньчжуры, набросивших со всех сторон.

Самому Прокопу чудом повезло вырваться. Он во время нападения был верхом на лошади, а не в санях с братом Северьяном, поэтому и смог даже раненным верхами уйти. Его же брата и всех казаков с их семьями в середине обоза убили.

Когда примчались вооруженные казаки из Ново-Кумарской станицы к месту боя, осталось им только разбирать раздетые трупы казаков, их жён и детей, да мертвых хунхузов, которых выжившие в нападении бандиты бросили, предварительно обобрав до нитки. А все остальное добро с бандитами караваном ушло через замерший Амур в горы Ильхурн-Алинь на территории Маньчжурии. Не успели казаки их догнать до границы и отомстить.

Похоронил Афанасий Васильевич последнего сына со снохой. А внучку Алёнку нигде не нашли. Не было её ни среди убитых, ни среди выживших, ни рядом с местом засады. Видимо хунхузы с собой забрали для продажи в рабство. Не тешить же плоть с десятилетней девчушкой. Хотя всякое бывало. Но не хотелось деду об этом даже думать.

Так осталось семейство Алениных без головы. За всем приглядывать, со всем управляться пришлось Афанасию Васильевичу дальше вдвоем с двенадцатилетним внуком Тимофеем, первенцем Василия. Солоно им доставался этот догляд, а толку все равно не выходило. Известно, какая сила у стариков и сметка у ребятишек. Да еще долг пришлось Савину отдавать, аж семьдесят рублей, да ещё проценты.

Крепкий хозяин — казак Савин Иван Митрофанович. У него и табун лошадей в три косяка по двадцать голов, и стадо коров количеством пятьдесят, и своя маслобойня, и две конно-канатных мельницы, и лавка торговая с трактиром в станице Черняева. От богатства своего стал Иван Митрофанович в рост деньги давать станичникам. И хоть процент небольшой накручивал, да много уже казаков к нему в кабалу да зависимость попало — то не урожай, то еще какая беда.

Вот и Афанасию Васильевичу пришлось за долг с процентами отдать последнего строевого коня, оставшихся в хозяйстве кобылку трехлетку и корову, да еще кое-какого добра по мелочи. И остался георгиевский кавалер Афанасий Васильевич Аленин с почти пустым от живности двором и внуком на руках. Родни рядом никого.

Подумав, Афанасий Васильевич продал двух оставшихся быков, корову, купил для внука и себя двух молодых трехлеток амурской породы, и пошел наниматься в пастухи к Савину. А что оставалось делать. Вспахать двадцать десятин Аленинской земли сил не было. Афанасию Васильевичу шел шестьдесят пятый год, не было уже былой силы в руках, а после свалившихся на голову смертей близких как-то разом разболелись старые раны. А с внука какой спрос в пахоте. Вот и остался один выход, идти в пастухи. Так вот и жили третий год.

Глава 2 Тимоха Аленин

Позавчера в субботу Афанасий Васильевич и Тимофей приехали домой на побывку: в бане помыться, припасов наготовить на неделю. Отдохнули, по дому прибрались, и в ночь на понедельник решили ехать на пастбище, но скрутило спину у старика Афанасия, да так, что не вздохнуть, не охнуть. Еле с костылем по дому мог пройтись. Так и уехал в ночь Тимоха на пастбище один. Сказал, что справится.

В полдень Афанасий Васильевич сидел на скамейке у дома, грея кости на солнышке, и смотрел через открытые ворота на дорогу, положив подбородок на рукоять костыля, зажатого между ног. Сидел и думал о внуке, о том, что с ним дальше делать, а то своего здоровья и жизни осталось, кажется очень немного.

— Эх, Тимоха, Тимоха, — вздохнул старый Афанасий. — Хороший казак растет. Нашей Аленинской породы.

Тимофей или пока еще Тимоха рос крепким, высоким парнем, имел черные, кудреватые волосы, лицо продолговатое, смуглое и пригожее, нос как у всей Аленинской родни с горбинкой, глаза черные, переходящие в темно-карие. После смерти родителей взор стал строгим и каким-то пронзительным.

Постоянная верховая езда на пастбище и ежедневные занятия под руководством деда по рукопашному и ножевому бою, рубке шашкой, джигитовка закалили тело подростка, которое казалось скрученным из жил и мышц. Не было у Тимохи и капли жира, все из-за занятий сгорело до грамма, да и питание не сказать, что бы было богатым.

— Что же мне с тобой делать, внучок, — вслух произнес старик и его глаза наполнились влагой. — Совсем мне мало осталось.

Зимой ещё Афанасий Васильевич разговаривал со станичным атаманом Селевёрстовым Петром Никодимычем о возможности поступления внука в Иркутское юнкерское училище на казённый кошт, да до поступления ещё четыре года и на подготовку к экзаменам, и на учёбу деньги нужны.

— Эх-хе-хе… Грехи наши тяжкие! — вновь тяжело вздохнул старик. — Лишь бы освоил науки Тимоха. Умным растет, стервец — все книги, оставшиеся от младшего сына Ивана, уже прочитал. Только хватит ли этих знаний?

В этот момент ещё острые глаза старого Аленина заметили вдали на дороге к хутору группу всадников и его сердце тревожно заныло.

Когда всадники приблизились, и стало видно, что между двумя лошадьми приторочены самодельные носилки, в которых лежало чьё-то тело, от них отделился один конник и намётом поскакал к Аленинскому дому.

— Здрав будь, дядька Афанасий! — поприветствовал старика, въехавший во двор окружной атаман Селевёрстов. — Тимоху твоего, хунхузы сильно побили, но жив пока.

Атаман соскочил с крепкого гнедого жеребца и перекрестился:

— Сейчас доктор приедет, и за Марфой я послал.

— Что случилось? — с трудом поднялся с лавки Афанасий Васильевич.

— Тимоха твой, мой младший Ромка, да Петруха Данилов погнали станичный войсковой табун и ваш савинский косяк с Вороном на водопой к Амуру. — Селевёрстов снял фуражку и вытер ладонью пот с лица.

— Не тяни, Никодимыч!

— Хунхузы! Будь они не ладны! — сплюнул атаман. — Амур в этом году обмелел, вот они у Песчаной косы через остров Зориха и переправились верхами вплавь.

— Кто же их ждал то! — махнул рукой Селевёрстов. — Ведь ни разу рядом со станицей даже зимой не шалили. А тут, видимо, на табун, варнаки, позарились.

— Дальше то что? — судорожно сжал в руке костыль Афанасий.

— Что? Что! Когда казачата увидели, что хунхузы через Амур переплывают, твой Тимоха кричит: «Заворачивай табун. В падь его гони!». Ну и погнали, а хунхузы, переправившись, за ними.

Перед тем как в Соворовскую лощину спуститься Тимоха опять кричит: «Гоните в станицу. Казаков поднимайте!»

Тут выстрел, Ромка мой обернулся, глядит, а Тимоха из седла валится, ну они с Петрухой в станицу и припустились.

— Бросили, значит? — угрюмо произнёс старый Аленин, сверкнув глазами.

— Да погоди ты, дядька Афанасий! — атаман опять вытер пот, теперь рукавом рубахи. — Влетели Ромка с Петрухой в станицу с криком: «Караул, хунхузы!» Мы в набат. Кто в станице из казаков был — в ружьё, на конь и к Соворовской лощине. Пока скакали, казаки гутарят, что поздно уже, увели хунхузы табун, придётся за ним на ту сторону Амура идти.

— Да не тяни ты, Никодимыч! — взмолился Афанасий.

— Да… живой, живой твой Тимоха. Вона привезли уже. — Селевёрстов показал рукой на въезжающих на двор Алениных казаков.

Старый Аленин с трудом дошел до подвешенных между лошадей носилок, где лежал внук Тимофей и невольно отпрянул. Вид у Тимохи был ужасен: порванная рубаха, шаровары, сапоги — всё было в грязи и буквально залиты кровью. Лицо и волосы молодого казака были покрыты буро-коричневой коркой. Лишь на голове, да на правом предплечье белели повязки из холстины, также пропитанные кровью.

— Не бойся, дядька Афанасий, — атаман неслышно подошёл и положил старику руку на плечо, — не его эта кровь. Легко можно сказать твой внук отделался.

— А чья кровь тогда? — повернув голову к атаману, спросил старик.

— Расскажу всё, подожди. Сейчас казаки Тимоху в бане разденут, отмоют и в хату занесут. Давай быстрее, станичники! — повелительно гаркнул Селевёрстов. — Шевелись!

Четверо казаков, спешившись, осторожно сняли носилки с телом Тимохи и понесли к бане Алениных. Ещё двое бросились в дом за вёдрами. Кто-то уже черпал воду из колодца, а мощного телосложения черноусый казак кинжалом щипал лучину для розжига банной печки.

В это время на двор въехала бричка, из которой вылез окружной фельдшер Иван Петрович Сычёв. Что-то, спросив у казаков во дворе, он быстрым шагом с саквояжем в руке прошел в баню.

Старый Афанасий тяжело опустился на лавку у дома и, показав атаману Селевёрстову, чтобы тот садился рядом, устало произнёс: «Ну, сказывай далее».

— Да что сказывать то… — также тяжело опустился на лавку атаман. — Не понятно всё!

— Что не понятно?

— Да то. Получается, дядька Афанасий, что Тимоха то твой двенадцать хунхузов на тот свет отправил.

— Как двенадцать? — брови старика Аленина от удивления взлетели вверх.

— А не знаю как! — Селевёрстов поставил шашку между ног и оперся подбородком на её эфес.

— Последнего он у нас на глазах убил, — атаман разгладил пальцами свои сивые усы. — Галопом влетаем с казаками в Соворовскую ложбину, там уже нет никого. Несёмся дальше к спуску к Амуру у Песчаной косы, глядим — сверху на холме Тимоха стоит в таком вот виде: весь в кровище, а на него хунхуз верхами несётся во весь опор, визжит и своей железякой китайской машет. А у Тимохи правая рука плетью висит, а в левой только кинжал.

Атаман замолчал. Старик Аленин напряжённо ждал продолжения.

— Представляешь, дядька Афанасий, — Селевёрстов развернулся всем телом к старому казаку, — на него китаец этот летит, да здоровый такой, как бы ни больше нашего Митяя Широкого, а твой Тимоха стоит с одним кинжалом и ждет его спокойно.

— Пётр Никодимыч, не тяни ты душу! Дальше рассказывай!

— Рубанул хунхуз Тимоху сверху наотмашь, тот попытался увернуться и прикрыться кинжалом. Всё думаю — нет больше Тимохи! Такой удар сам не знаю — отбил бы или нет, да и то шашкой, а не кинжалом.

Селевёрстов задумчиво начал крутить кончик уса.

— Словом, хунхуз на нас выскочил. Мы только карабины подняли. Раньше-то стрелять не могли, Тимоха варнака загораживал, — атаман рубанул рукой. — Смотрим, а китаец с коня валится, и в спине у него кинжал торчит. Тимоха же постоял, постоял, покачнулся и упал.

Старик Аленин крепче сжал костыль обеими руками.

— Мы на холм намётом поднялись, — продолжил свой рассказ Пётр Никодимыч, — глядим, Тимоха лежит, лицо кровью залито. Мишка Лунин с коня соскочил и к нему кинулся: «Жив!!! — кричит. — И голова целая!». Да давай рубаху на себе рвать и перевязывать голову Тимохе.

Селевёрстов посмотрел в глаза Аленину:

— Я с остальными казаками стал с холма спускаться к Амуру, а там картина: у подножия холма две коняки мёртвые с взрезанными животами и два китайца с перерезанными глотками. А ещё дальше по берегу во всей красе девять мёртвых хунхузов и у всех головы прострелены. Трое почему-то поперёк седла на лошадях лежат. Ну и наш табун почти полностью по берегу разбрёлся.

— У Тимохи то с утра, когда на пастбище уезжал, только четыре патрона к его берданке было, — сказал Афанасий, не отрывая удивлённого взгляда от лица атамана.

— Собрали мы табун, Тимоху перевязали, чем смогли, на сделанные носилки положили, подвесили между лошадей, да назад подались, — продолжил Селевёрстов. — Я там урядника Башурова с двумя десятками казаков оставил, чтобы ещё пошукали, посмотрели, на ту сторону Амура быстро сходили.

— А наказному атаману не доложат? — спросил Афанасий Васильевич. — Запретили нам на ту сторону в Маньчжурию ходить.

— Ничего, Наум Башуров казак опытный. Всё по-тихому сделает. Следов не оставит. А вот и фельдшер!

— Что скажете, уважаемый Иван Петрович? — поднялся с лавки Селевёрстов, а за ним с трудом встал и старый Аленин, с надеждой смотря, на подходящего к ним фельдшера.

— Всё хорошо! — ответил Сычёв, подходя к казакам. — На удивление хорошо. На правом боку касательная рана от огнестрела, прострелено правое предплечье, но кости все целые, на голове сильный ушиб височной области с левой стороны и рассечение кожи.

Фельдшер поставил саквояж на землю, достал из сюртука коробку папиросок и, закурив, продолжил:

— Через месяц или два будет как огурчик, шрам только над левой бровью останется, да правую руку надо будет ещё с месяц другой поберечь.

— Он уже пришёл в себя? — с затаённой радостью спросил старый Афанасий.

— Пока нет. Контузия от удара по голове у него сильная и кровопотеря большая. Так что покой и пока только питье с лекарствами, которые я оставил. Потом бульона можно дать будет.

Сычёв загасил папироску:

— Завтра приеду, сменю повязки. Если вдруг его вырвет, Афанасий Васильевич, не пугайтесь. Такое бывает после сильного удара по голове. Счастливо оставаться! — доктор направился к бричке.

— А как же оплата? — вдогонку крикнул старый Афанасий.

— Потом, всё потом, — ответил Сычёв, усевшись в бричку и направляя её в ворота, выезжая со двора Алениных, где чуть не столкнулся с въезжающей телегой, запряженной небольшой кобылой, которой правила красивая, черноволосая женщина лет тридцати.

— Вот и Марфа приехала! — поправив фуражку, Селевёрстов пошел на встречу.

— Здравствуй, атаман, — спрыгнув с телеги, поздоровалась красавица. — Сто лет прожить вам, Афанасий Васильевич.

— Здравствуй, Марфа, — хором поздоровались с ней казаки.

— Зачем звал, атаман? — спросила Марфа, глядя на Селевёрстова иссини черными глазами.

— Понимаешь, Марфа, — потеребил усы, станичный атаман, не отводя глаз от взгляда женщины, — не понятно мне.

— Что не понятно?

— Не понятно, как мог четырнадцатилетний казак, ещё даже не «малолетка», двенадцать вооруженных варнаков извести.

— Чего-то боишься, Никодимыч? — спросил, подковыляв Афанасий.

— Не знаю. Пусть Марфа Тимофея посмотрит. Она ведунья сильная, душу видит. Пусть посмотрит! Только характерника нам не хватало!

Прервав разговор, к стоявшим казакам и женщине, на взмыленном жеребце подлетел казак с лычками младшего урядника на погонах и, свесившись с седла к атаману, негромко проговорил:

— Господин атаман, на том берегу Амура обнаружено двадцать наших коней, четыре мертвых вооруженных китайца и их лошади. Китайцы все убиты из винтаря. Всех лошадок перегнали на нашу сторону. С китайцев всё собрали.

Конь под урядником начал играть, перебирая ногами.

— Да сойди ты с коня, Башуров, и доложи подробно, — похлопывая жеребца по морде, сказал Селевёрстов.

Наум Башуров, соскользнув с коня, и, взяв его под уздцы, продолжил:

— В овраге, что вправо от Амура перед Соворовской лощиной уходит, нашли ещё пятерых мёртвых хунхузов и их лошадей. Двое убиты кинжалом со спины в сердце одним ударом, а у троих глотки от уха до уха перерезаны.

— Да… дела! — от изумления атаман сдвинул фуражку с жёлтым околышем на затылок, а старый Афанасий застыл столбом.

— Ещё что нашли? — спросил Селевёрстов.

— У хунхузов зарезанных, которые вооружены были винтовками Бердана подсумки для патронов пустые, — продолжил доклад урядник. — Варнаков на той стороне Амура положили с нашей стороны. Нашли лежку, откуда было сделано, судя по гильзам, четыре выстрела.

— Что скажешь, Афанасий? — атаман повернулся к старому Аленину. — Смог бы твой внук за 400–500 шагов из карабина четырьмя выстрелами попасть в четверых скачущих всадников? И не просто попасть, но и убить?

— Не знаю, Пётр Никодимыч, — старый казак с сомнением покачал головой. — Стреляет Тимоха хорошо, но чтобы так… И прирезать пятерых варнаков, да ещё таким образом… Не знаю.

— Ага, прирезали варнаков знатно, ни один и пикнуть не успел. Мы их по оврагу метрах в пятидесяти-ста друг от друга нашли, кроме двух последних, которых видимо одновременно зарезали, причем одному башку почти напрочь снесли. А предупредить друг друга они не успели! — встрял в разговор Башуров.

— Урядник, чьи-то ещё следы были?

— Никак нет, господин атаман, — вытянулся в струнку Башуров. — Только следы Тимохи Аленина. Нашли место, где он перевязку делал, там же и двух зарезанных хунхузов. Лёжку на берегу, где он через Амур стрелял и на холме позицию, рядом с которой нашли его ножны от кинжала, ремень и пустую китайскую сумку для патронов. Там же недалеко и карабин Тимохин нашли. Стреляли из него, судя по нагару в стволе, много.

— Одно не понятно, как он троих последних варнаков с одним кинжалом смог завалить! — Башуров задумчиво почесал голову под фуражкой. — Мы с казаками обсуждали: ни один из нас не смог бы такого сделать.

— Вот и мне не понятно!? — Селевёрстов внимательно оглядел стоящих перед ним казаков и женщину. — Как мне наказному атаману докладывать: «Ваше превосходительство, у нас хунхузы на днях хотели станичный войсковой табун лошадей угнать, да только четырнадцатилетний Тимоха Аленин взял да и убил их один всех. Да чего там, ваше превосходительство, их было то всего двадцать один варнак. Для наших казачат — это всё равно, что стакан молока выпить».

— Ладно, — атаман махнул, как рубанул рукой, — об этом позже будем думать. Марфа, ты иди Тимоху смотри, мы с Наумом пока ещё переговорим, а ты, Афанасий Васильевич, иди, присядь пока на лавочку.

Сказав всё это, атаман с урядником отошли в сторону и стали что-то негромко обсуждать.

— Не волнуйся, Афанасий Васильевич, — Марфа положила старику руку на плечо, — всё будет хорошо. Я чувствую.

Погладив старого Аленина по плечу, знахарка и ведунья легкой походкой пошла в дом, куда уже перенесли раненного Тимофея.

Афанасий с трудом доковылял до лавки, кряхтя, опустился на неё и застыл, глядя пустыми глазами куда-то вдаль.

Селевёрстов, переговорив с урядником, пошёл по двору, останавливаясь по очереди и разговаривая о чём-то с казаками, находящихся на подворье Алениных. Поговорив со всеми, он вернулся к старику Аленину и, присев рядом с ним на лавку, тихо произнёс:

— Вот что, дядька Афанасий, я переговорил с казаками, и мы решили, что из захваченной добычи утаим трёх лучших лошадей с полной сбруей и три хороших винтаря с патронами. Всё это пойдет тебе и Тимохе. — Атаман поднял руку, предупреждая возражения Аленина. — Пойми, дядька Афанасий, твой внук наш станичный войсковой табун спас. Сколько бы казаков в станице могло без строевого коня остаться. Да что кони, Тимоха моего Ромку, да Дмитро Данилова сына Петруху от верной смерти спас. За что всю оставшуюся жизнь буду за Тимофея твоего молиться.

— Кроме того, — атаман снял фуражку и положил её себе на колено, — мы со станичниками решили, что всю премию за хунхузов и за их снаряжение, что начальство в Благовещенске даст, тебе отдать для Тимохи. Ему деньги понадобятся, если сможет в Иркутское училище поступить. Да вам и сейчас деньги не помешают.

Афанасий Васильевич из-под густых седых бровей внимательно посмотрел на атамана.

— Да, Афанасий. Завтра повезём в Благовещенск захваченное у хунхузов оружие, амуницию и их лошадей погоним для доклада, — Селевёрстов поднялся, надел фуражку. — Там я с наказным атаманом о Тимохе и поговорю. Всё равно докладывать о том, как он отличился. Может быть, под этот случай и вопрос о его поступлении в училище решим.

Атаман направился к своему жеребцу:

— Дядька Афанасий, я твоих коней и, которых отберём для тебя, пока у себя оставлю, а вечером Ромку пришлю для помощи. Он и поснедать тебе привезёт и бульон куриный для Тимохи.

— Спасибо тебе за всё, Пётр Никодимыч! — старый казак поднялся с лавки и склонил голову.

— Тимохе твоему за всё спасибо, — Селевёрстов поклонился, затем перебросил повод на шею коню и легко, не касаясь стремян, вскочил в седло, будто и не шестой десяток шёл атаману.

На выход со двора за атаманом потянулись верхами остальные казаки, ведя в поводу несколько заводных лошадей. Из дома вышла Марфа и подошла к Аленину.

— Что скажешь, Марфа?

— Не знаю, что и сказать, Афанасий Васильевич, — женщина на несколько секунд задумалась. — Показалось мне вначале, когда Тимофея разбудила, что смотрит на меня старик. Только я попыталась вглядеться в него, как он как будто бы в скорлупу спрятался, а потом уже твой внук появился.

— Как он? — старый Аленин подался ближе к ведунье.

— Не помнит ничего. Говорит, что когда погнали табун в падь, услышал выстрел, что-то ударило в бок, и он слетел с коня, ударился головой и всё.

Марфа покачала головой:

— Не знаю, что и думать, Афанасий Васильевич. Казаки то с атаманом говорили, что Тимофей всех хунхузов убил. Других следов не было. А он не помнит ничего.

Афанасий Васильевич пригладил ладонью свою седую бороду:

— А ты что думаешь? Все знают, что ведунья ты сильная и знахарка знатная.

— Не знаю, не сталкивалась я с таким. И бабка, что учила меня, тоже не сталкивалась. А вот её бабушка, моя прапрабабушка говорила, что был у неё случай, когда в одном теле как бы два разных человека жили.

— И что делать?

— Не знаю. Смотреть буду. А может быть тот другой, что не Тимофей, появляется только в минуты смертельной опасности для них обоих? — знахарка ласково улыбнулась старику. — По сути, он же спас Тимофея, да и убить варнаков столько — это каким же воином справным надо быть?

— Да… — продолжая оглаживать бороду, протянул Аленин. — Уж насколько я в молодости был умелым казаком, но такого количества ворогов точно бы не одолел. Так что мне делать, Марфа?

— А ничего! Живите, Афанасий Васильевич, как жили. Внука выхаживайте от ранений. А я наезжать буду, смотреть. Может быть, что и прояснится.

Женщина приобняла старика:

— Всё хорошо будет, дядя Афанасий. Тимоха жив. Молодой. На поправку быстро пойдет. Да может и ошиблась я, привиделся мне взор старика. Ладно, поехала я в станицу.

Женщина подошла к телеге, села в неё и, понукая лошадь вожжами, стала разворачивать телегу для выезда со двора.

— Прощевай, дядя Афанасий! — Марфа задорно улыбнулась, показав ровные белоснежные зубы. — Завтра, ближе к обеду подъеду, посмотрю, что там докхтур наш намудрит.

Затрусила кобылка, и телега, поднимая пыль, покатила со двора. Сидевшая в ней женщина прощально махнула старому Аленину рукой.

Афанасий Васильевич немного постоял во дворе, провожая взглядом уезжающую знахарку, затем потихоньку пошёл к дому. С трудом поднявшись на крыльцо, старый казак зашёл в сени и медленно проковылял в горницу, где на кровати лежал забинтованный внук.

Склонившись над Тимофеем, дед осторожно погладил его чёрные вихры волос, торчавшие из-под перевязочной ткани. Как будто почувствовав это, Тимофей открыл глаза:

— Деда, всё хорошо?

— Хорошо, внучек. Всё хорошо, Тимоха! — по загрубелому лицу из глаз старого казака, теряясь в бороде, потекли слёзы.

Глава 3 Гвардии подполковник Тимофей Аленин

Пока внук общается с дедом, подумаем о том, что же случилось. Для начала позвольте представиться — гвардии подполковник запаса Тимофей Васильевич Аленин — полный тёзка молодого Аленина, в тело которого занесло мою грешную душу, сознание, матрицу или ещё что-то, не знаю, как это назвать. Но ощущаю я себя в этом теле почти нормально: думается легко, Тимоха мне не мешает, да и телом его, как убедили утренние события, тоже управлял нормально. Хорошее, сильное и развитое тело у паренька. Разве растяжки, резкости, выносливости не хватает, но это дело наживное. Но, обо всём по порядку.

Родился я в 1962 году в семье военного в городе Благовещенске. Учился так себе, но спортом занимался усиленно. К окончанию школы имел первый разряд по боксу и выполнил норматив КМС по биатлону. Очень хотел поступить в Дальневосточное высшее общевойсковое командное училище в Благовещенске, на факультет, где готовили офицеров для морской пехоты, но не прошёл по баллам. Завалил русский язык. Не могу писать сочинения — не Лев Толстой я, к сожалению. Поэтому вместо военного училища попал в армию, как думал, сначала, обычным «пехотным Ваней». Но всё оказалось намного интереснее.

Из военкомата с «покупателем» — молодым старшим лейтенантом с пехотными петлицами, я и еще двое ребят на самолёте совершили перелёт через всю страну из Благовещенска до Великого Новгорода. Потом на уазике нас отвезли куда-то под Псков в летние лагеря, где и выяснилось, что пехотные петлицы — это маскировка, а служить я буду в каком-то спецназе.

И прослужил я в войсках специального назначения двадцать пять лет с хвостиком, не считая учёбы в военном училище. После полугода обучения в учебке, где получил специальность снайпера, почти полтора года службы в Афганистане в 177 отдельном отряде спецназа в составе 22-й бригады СпН.

За Афганистан получил медали «За боевые заслуги» и «За отвагу», орден «Красной звезды», позывной «Ермак», славу хорошего снайпера и два ранения: в голову и правую руку.

«Почти как сейчас, — подумал я и попытался повернуть голову и пошевелить рукой, благо дед Афанасий уже из горницы ушёл, и никого рядом не было. — Терпимо. Боли почти нет. Интересно, тогда в Афгане ранение в голову осколком мины и пулю в предплечье от снайпера моджахеда в одном бою получил, и сейчас — пулю в руку и китайским мечом по голове. Тенденция, однако!»

После госпиталя в Душанбе и отпуска по ранению до моего дембеля оставалось около двух месяцев, когда неожиданно даже для себя взял и написал рапорт с просьбой отправить меня поступать в рязанское десантное училище.

Батя — командир 177 ооСпН — майор Керимбаев рапорту ход дал и характеристику написал, хоть памятник из меня делай. Потом абитура, успешно сданные экзамены и я — курсант РВВДКУ.

Четыре года обучения в спецбатальоне, красный диплом, лейтенантские погоны, право выбора места службы и 173 ооСпН в родной 22-й бригаде спецназа, которая базировалась уже в Азербайджане.

А затем поддержание конституционного порядка в Баку, Нагорный Карабах, Осетино-Ингушский конфликт, две Чеченских компании, парочка загранкомандировок, Грузинский конфликт и заслуженный дембель в 2009 году. Мог бы и дальше служить, но надоело смотреть, как армию лишают последних боевых подразделений. Лучше бы Табуреткин продолжал мебелью торговать, а не Министерством обороны руководить! Хотя, на вооружении больше заработаешь.

Выслуги, да ещё со льготами было уже по самое не могу — вот и ушёл. С жильём проблем не было: от родителей после их переезда в Краснодарский край трёхкомнатная квартира в Благовещенске осталась и от деда крепкое подворье в Ермаковской пади на Амуре, где и проживал постоянно последние годы.

Сбежал я из Благовещенска, где очень часто приглашали на торжественные мероприятия в качестве почётного гостя или «новогодней ёлки». К наградам за Афган еще два ордена «Мужества» добавились и Звезда Героя России за операцию в Первомайске против банды Радуева. А если добавить юбилейные медали, за выслугу и кучу всяких знаков за Чечню, то иконостас на парадном мундире значительный получался. Вот и «работал» в администрации города «почётным жителем» пока не надело. Уехал в дедов дом, подремонтировал его и зажил спокойной жизнью пенсионера.

Пенсии и надбавки за Героя России хватало с избытком, лес обеспечивал дичью и другими дарами, Амур рыбой, спутниковая тарелка с модемом давала связь с миром через Интернет и телевиденье. Так и жил бобылём.

Были в своё время две жены, да не выдержали они постоянного ожидания мужа с боевых выходов, которые иногда длились по полгода. Детей в обоих браках не нажил. Осталось одиночество, но оно постепенно стало нравиться. В последнее время пристрастился к чтению книг, особенно по альтернативной истории с «попаданцами», благо в электронном виде таких произведений в Инете можно было найти множество. Подумывал свои мемуары засесть писать, но всё оборвалось летним утром 2018 года. Выбежал, как обычно с утра в лес на зарядку, увидел яркий шар в небе. Успел подумать: «Всё же пиндосы ударили ядерным оружием!» Нестерпимый жар и темнота.

Очнулся и не пойму где нахожусь. Лежу на спине в траве, раскинув руки, голова разваливается, в правом боку сильная боль. Слышен топот множества конских копыт, будто табун от меня удаляется. Попытался сесть — удалось, но не могу понять, что не так. Увидел свои ноги в сапогах и в синих шароварах с желтыми лампасами, затем поднес руки к глазам:

— Нда… Приплыли! — вслух произнёс я и не узнал собственного голоса. Это был ломающийся басок молодого парня. И руки, и ноги, и всё остальное тело также принадлежало крепкому жилистому парню лет шестнадцати-восемнадцати.

— Глюки?! — тихо сказал я, но боль в голове и боку была уж больно реальной.

Скосив взгляд вправо и вниз, увидел на залитой кровью серо-белой холстинной рубахе входное и выходное пулевые отверстия. Прижал правую руку к боку и невольной дёрнулся от прострелившей меня боли.

— Похоже, по касательной зацепило, — прошипел сквозь зубы и сильнее прижал ладонь к ране.

Боль не усилилась, значит — ребра целые. Это уже хорошо! Но рассмотреть более подробно рану не удалось, так как внимание переключилось на приближающие конский топот и крики. Повернув голову, увидел, что в мою сторону где-то в метрах за восемьсот во весь опор несётся пятнадцать-двадцать всадников, одетых во что-то не понятное, с какими-то верёвками за головами, некоторые чем-то крутили одной рукой над собой, а кто-то держал в руках предметы издалека похожие на палки или ружья.

Индикатор опасности в голове забил во все колокола. Я вскочил на ноги, покачнулся из-за боли в боку и закружившейся головы, но, сжав зубы, заставил себя оглядеться вокруг.

Слева от меня метрах в ста начинался глубокий, широкий и длинный овраг с высокой травой и поросший на склонах кустарником и деревьями, вдали овраг пропадал в лесу.

Прямо на меня ещё где-то метров за восемьсот по ровному полю скакали всадники. Справа высился холм, а за мной тянулась к лесу широкая лощина с густой травой и мелкими кустарниками.

В лощине останавливал бег, переходя с рыси на шаг, большой конский табун голов в сто или в сто пятьдесят. От табуна отделились два всадника и, нахлёстывая лошадей, во весь опор понеслись к виднеющейся вдали дороге, уходящей в лес.

— Ромка и Петруха в станицу поскакали, казаков поднимать, — прозвучало в моей или не моей голове.

— Ты кто? — мысленно спросил я оппонента.

— Тимоха Аленин из Ермаковской пади, — получил такой же мысленный ответ.

— Какой сейчас год?

— Лето одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года.

— А это что за всадники?

— Хунхузы! Конец нам пришёл!

В голове и по всему телу прокатилась волна страха и ужаса, от которой дыбом встали все волосы на теле.

— Так, Тимоха, спокойно. Я тоже Аленин, и тоже Тимофей. Офицер спецназа, — я задержал дыхание, чтобы в новое тело получить взброс адреналина. — Не паниковать и мне не мешать. Затаись где-нибудь и не лезь в руководство телом.

— А вы взаправду офицер, ваше благородие?

— Взаправду, Тимоха, взаправду. Оружие у тебя было какое-нибудь?

— Кинжал дедов был за поясом, карабин Бердана был в руках, когда в бок что-то ударило, и я упал с коня. И ещё к Берданке четыре патрона в кармане шаровар было.

— Уже хорошо! — я сделал несколько шагов навстречу всадникам и увидел в траве кавказский кинжал кама с красиво отделанной рукоятью и в шикарных ножнах, а чуть далее лежало короткое однозарядное ружье.

«Надо же какой раритет! Кавалерийский карабин Бердана-Сафонова 1871 года! Жалко, что однозарядка. А кинжал — вещь!» — эти мысли я додумывал уже на бегу к оврагу, куда припустился, взяв в руки карабин и кинжал, так как расстояние между мной и всадниками стремительно сокращалось.

Не смотря на боль в боку и небольшое головокружение, до оврага я буквально долетел, а не добежал. Оглянулся. В мою сторону от группы хунхузов отделилось три всадника, а остальные, обтекая склон холма, скакали к табуну. «Ромку и Петруху, им уже вряд ли достать, — подумал я, — но подстрахуем ребят».

Зарядив карабин и зажав в зубах ещё два патрона, я произвёл, как можно быстрее перезаряжая карабин, три выстрела. Три всадника, направлявшихся в мою сторону, упали с коней, поражённые в голову. Это был мой профессиональный стиль или почерк — всегда, начиная с Афгана, если стрелял на поражение, то только в голову. Хотя в учебке инструктор учил нас: «Никогда не цельтесь в голову! Она маленькая и твердая. Цельтесь в корпус: он большой и мягкий!» Видимо чувство противоречия мнению начальства было во мне всегда сильно развито.

«Минус три!» — подумал я и увидел, как по команде высокого китайца с выбритым лбом и толстой, длинной косой сзади (вот и верёвка), пять всадников развернулись и поскакали в мою сторону.

«Встретим и вас, ребята!» — зарядив последним патроном карабин, я стал спускаться в овраг, стремясь, как можно быстрее добраться до его заросшей внизу деревьями части.

Добежав до деревьев, я обернулся и увидел, что пятёрка хунхузов попыталась спуститься в овраг верхом, но потом спешилась и стала осторожно двигаться вниз по склону, ведя коней в поводу.

«Отлично! — подумал я. — Теперь есть время, что бы заняться раной и обдумать, что делать дальше».

Углубившись в лес, я сначала умышленно оставлял как можно больше своих следов, где только можно, направляя погоню в глубину оврага, поросшую лесом. Найдя метров через пятьсот небольшой ручеёк, который струился из небольшого родника, я снял с себя рубаху и, отрезав три полосы, сделал себе перевязку раны на боку. То, что осталось от рубашки, измазал в глине и грязи, которые были на дне ручья, и натянул её на себя.

«Надеюсь, столбняк не хватит», — думал я, замазываю грязью лицо, жёлтые лампасы на синих шароварах. Затем нарвав виноградных листьев со стеблями, обмотал ими предплечья, шею и голову.

— Что ты делаешь? — мысленный вопрос Тимохи застал меня врасплох, я уже забыл, что нахожусь в чужом теле. — Ты так здорово стреляешь!

— Маскируюсь. А стрелять приходилось часто, — мысленно ответил я напарнику по телу. — Тимоха, ты сейчас опять где-нибудь спрячься и не мешай мне. Я буду делать очень неприятные вещи.

— Какие?

— Резать буду хунхузов, а то патрон только один остался.

— А ты сможешь? — по телу прошла неконтролируемая дрожь.

— Смогу, Тимоха. Ещё как смогу. Иногда мне казалось в прошлой жизни, что зарезать для меня человека куда проще, чем какую-то иную божью тварь, типа курицы. Всё, Тимоха, не мешай!

Сказав мысленно эти слова, я оставил карабин за приметным валуном у ручья и осторожно от ствола к стволу пошёл, забирая верх, по склону оврага навстречу своим противникам. Пройдя вперёд метров сто, я остановился и залёг за стволом, упавшего от времени дерева. По моим расчётам хунхузы должны были появиться через пару минут.

Чутьё не обмануло меня. Буквально через минуту внизу на дне оврага из-за деревьев показался первый китаец. В руках он держал винтовку Бердана и шёл, внимательно осматриваясь по сторонам. Шел точно по моему следу. Буквально через несколько секунд за ним появился ещё один бандит, одетый в такое же непередаваемое рваньё, как и первый, но в руках у него также была винтовка Бердана.

«Отлично! — подумал я. — Вот и боекомплект мой идёт. Где же остальные?»

Рядом с собой я услышал звук осыпавшейся земли. Скосив глаза в сторону по стволу упавшего дерева, за которым прятался, я увидел ещё двух хунхузов, которые шли по склону оврага, огибая деревья.

«Грамотно страхуют нижнюю пару. — Я вжался лицом в ствол дерева и застыл. — Надеюсь, сойду за валун или пенёк, тем более идёт эта пара ниже меня метров на десять и вверх не смотрят. Не должны заметить».

Через некоторое время, которое показалось вечностью, шаги бандитов затихли, где то впереди, куда их вели мои специально оставленные следы.

Идут парами, для меня это плохо, выглянув из-за ствола, я искал, где же пятый из хунхузов. Обнаружить его удалось с трудом на противоположной стороне оврага, по которой китаец пробирался между деревьями и кустарниками.

Достав кинжал из ножен, и измазав его землей, я осторожно двинулся за парой бандитов, которая шла по моей стороне оврага. «Как в старые, добрые времена! — Думал я, скользя между деревьев. — Ничего почти не болит: небольшое головокружение от потери крови и боль в боку не в счёт. Каждая мышца тела звенит. Лепота!»

Вскоре представился удобный момент для первой атаки. Один из китайцев в первой паре отстал, присев на корточки, что-то внимательно рассматривая между деревьев впереди.

«Очень хорошо», — подумал я, одним прыжком преодолел оставшиеся до бандита метры и всадил клинок под левую лопатку, проворачивая его. Этот удар был поставлен мне ещё в Псковской учебке. При точном исполнении противник мгновенно теряет сознание, не издавая звука, поскольку происходит мощный выброс крови внутри тела, и через короткий промежуток времени наступает летальный исход.

Хунхуз завалился вперёд, одна нога пару раз конвульсивно дёрнулась. Я резко выдернул кинжал и перевернул китайца на спину, быстро осматривая его снаряжение. «Хреново, ничего для дела нет! — Ещё раз, ощупывая ту рванину, что была одета на бандите, думал я. — Ружьё, блин, — карамультук какой-то, патроны к Берданке точно не подойдут, тесак из дерьмового железа. Хорошо хоть счёт пополнился — минус четыре!»

Второго из этой пары бандитов удалось снять также легко. Он стоял, прислонившись правым плечом к дереву, дожидаясь своего партнёра по двойке. Бандит обладал отменным слухом, потому что услышал, как я подкрадываюсь к нему, но даже не повернул головы, видимо, приняв меня за своего отставшего напарника. Удар кинжалом под левую лопатку, поворот клинка, и его вопрос, который он задал тихим голосом остался без ответа. Что спросил китаец, или может быть не китаец, а маньчжур или кореец я не узнаю никогда. В прошлой жизни знал английский, немецкий, пушту и немного чеченский.

К сожалению, и у этого хунхуза для моих дальнейших боевых действий ничего полезного не было. Какое-то старинное ружьё, причём такое грязное от нагара в стволе, что стрелять из него, по моему мнению, было, просто опасно. Из холодняка на бандите тоже ничего хорошего не оказалось, поэтому за следующим хунхузом я отправился вооруженным всё также одним кинжалом.

Быстро перебравшись на другую сторону оврага, я, как мне казалось, неслышно устремился за тем одним китайцем, который прикрывал нижнюю двойку бандитов, идущих по моему следу. Но это я думал, что продвигаюсь быстро и неслышно, как это умел раньше. Новое тело не имело, к сожалению, тех навыков, умений и мышцы не так работали, поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда из-за дерева возник, как из ниоткуда моего роста китаец и с каким-то шипением ткнул в мою сторону чем-то похожим на саблю.

Моё тело сработало на автомате. Резко присев, отводя руку бандита с саблей своим левым предплечьем вверх, правой рукой с кинжалом ударил снизу вверх. Противник, не ожидавший от меня такой прыти, провалился в выпаде и напоролся шеей на мой кинжал, который вскрыл её от уха до уха. Фонтан крови из распоротой шеи бандита окатил меня с ног до головы.

«Теперь я точно похож на обожравшегося вурдалака», — выпрямляясь и делая шаг в сторону от падающего на меня мёртвого хунхуза, подумал я.

В этот момент в моей голове раздался возглас:

— Ааа!!! — и будто на секунду выключился свет в глазах.

— Так… Тимоха вырубился, — я стёр ладонью кровь с лица.

Самого меня также ощутимо потряхивало. Всё-таки в последний раз вот так лицом к лицу и на ножах в той жизни сходился во второй Чеченской компании, почти двадцать с лишним лет назад. «Или сто с лишним лет вперёд, — нервно хохотнул про себя я. — Всё. Собрались! Работаем!»

Осматривая убитого китайца или маньчжура, я обратил внимание, что одет он был в отличие от первой пары зарезанных бандитов в целый и относительно чистый халат, хорошие штаны и сапоги. Лоб его был выбрит, а волосы сзади были заплетены в длинную косу. Холодное оружие у этого хунхуза также было на высоте. В руке он продолжал сжимать хороший клинок. Разжав пальцы у мертвого китайца, я вынул из его ещё теплой ладони саблю и, примерившись к удобному эфесу, взмахнул клинком перед собой крест на крест. Сабля рассекла со свистом воздух, а тело будто бы запросило дальнейших движений.

«Значит, Тимоха хорошо работает с шашкой, — рассматривая более внимательно саблю, думал я. — У меня таких навыков и отработанных движений по фехтованию саблей не было. А сабля всё же более похожа на китайский меч „Люйе Дао“, хотя могу и ошибаться, в китайском холодном оружие я разбираюсь плохо. Но клинок хорош: отличная балансировка, хорошая сталь и заточка. Кстати, где-то и винтовка должна быть».

Зайдя за дерево, из-за которого выскочил китаец, обнаружил там аккуратно прислонённый к стволу винтовку. Взяв её, с удивлением обнаружил, что держу в руках восьмизарядную винтовку Маузера 71/84. Передёрнув затвор несколько раз, вынул из винтовки три патрона. Вернулся к мёртвому китайцу, обыскал его, но патронов больше не нашёл.

«Они что без патронов в набег ходят?!» — Рассматривая на просвет чистоту ствола, думал я. Но потом вспомнил, что в это время покупка оружия и боеприпасов обходилась хунхузам столь недешево, что винтовочные патроны иностранного производства, к примеру, именовались на бандитском жаргоне даянами («серебряными долларами»). А уж к Маузеру 71/84 цены на патроны должны были быть вообще запредельными. Такие винтовки в Европе только три-четыре года назад появились. И путь такой магазинной винтовки из Германии в Маньчжурию должен был быть очень дорогим.

«Жаль… — подумал я. — Винтовка замечательная, но к ней только три патрона, а от Берданок к ней патроны не походят. Не тот калибр: у Маузера — 11 мм, а у Берданки — 10,75 мм. Ладно, потом её заберу, а то жаба задушит, всё-таки одна из первых магазинных винтовок в мире. Раритет!»

Поставив винтовку назад к дереву, я снял с китайца ножны от меча, надел их на себя и как-то молодцевато вложил в них клинок. Потом взяв в правую руку кинжал, ещё раз внимательно оглядев место последней схватки, отправился за последними двумя китайцами, которых определил, как свой ходячий боекомплект.

Их я нашел на том месте у ручья, где делал перевязку. Они стояли у камня, на котором я сидел, и что-то внимательно рассматривали на земле, при этом один из них держал в руках свою винтовку и мой карабин, который я спрятал за камнями.

«Лучшего случая не будет!» — подумал я, и прыжком из кустов, пролетев по воздуху метра три, оказался между хунхузами, держа в правой руке китайский меч, в левой руке кинжал, крутанулся на 180 градусов, нанося удары обеими руками, и два бандита опрокинулись, орошаю землю из разрубленных шей. Причём одному из них мечом, голову я отрубил почти полностью, и она держалась на остатках, не перерубленных сухожилий и кожи.

Я упал на колени, воткнув оружие в землю, и меня стало неудержимо рвать всем тем, что успел съесть с утра Тимоха, а потом желчью. Такое у меня было только после первой рукопашной схватки на ножах в Афганистане. Мы тогда зачищали какой-то кишлак в долине Панджера. Командир группы дал мне команду занять позицию на крыше хижины, стоящей на склоне горы, с которой весь кишлак был как на ладони.

Я короткими перебежками стал приближаться к этому строению, когда на меня из-за дувала сверху свалился «дух» — крепкий, загорелый до черноты мужчина лет сорока. Упав от неожиданного удара на землю и выронив СВД, я откатился в сторону, выхватывая из ножен на поясе трофейный афганский кинжал «клыч».

Афганец также уронил автомат, и дотянуться до него уже не успевал. Поэтому он также выхватил большой прямой тесак из-за голенища сапога, и мы с ним закружились на тропинке перед дувалом. Два или три раза наши клинки сталкивались при попытке нанести друг другу резаные раны. Потом «дух» попытался меня достать прямым ударом в живот, а я, сделав подшаг в сторону, пропуская его руку, развернулся на 180 градусов, нанося рубящий удар в область шеи. Мой острый как бритва кинжал практически перерубил шею моджахеду.

Увидев на земле тело афганца с почти отрубленной головой и дёргающимися в последних конвульсиях руками и ногами, я тогда также упал на колени и мой завтрак, и вчерашний ужин в один миг оказались в горячей пыли. Я даже не заметил, как ко мне подбежали двое страхующих меня ребят из группы и потащили ближе к глинобитной стене, ограждающей дом, чтобы не попасть под возможный огонь «душманов». А ведь на тот момент у меня уже было большое личное кладбище уничтоженных снайперским огнём «духов» и две боевые медали.

Когда в организме закончилась и желчь, я встал с колен, вытер губы тыльной стороной ладони и принялся за грязную работу войны. Обшарив убитых китайцев, я отобрал для себя девять патронов для берданки, подсумок для патронов, хороший ремень, к которому прикрепил подсумок и кинжал. Потом прополоскав рот и попив из ручья, взял свой карабин, к которому уже привык, вложил в ножны меч и пошёл к выходу из оврага.

Оставалось ещё около десятка хунхузов, которые как я понял, хотели угнать станичный войсковой табун. Этому надо было помешать. Являясь жителем другой эпохи, но в тоже время потомственным казаком, я знал, что значит строевой конь для казака, и насколько он казаку дорог.

Пробираясь по оврагу, я прикидывал, что уже могли сделать бандиты с табуном. Хунхузов осталось человек десять, а табун большой. Я бы на месте китайцев разделил бы табун на несколько частей и перегонял бы через Амур в нескольких местах одновременно. До станицы не так уж и далеко, и скоро казаки предупрежденные Ромкой с Петрухой будут здесь.

«Торопиться надо китаёзам! Торопиться!» — думал я, осторожно выбираясь из оврага и осматриваясь по сторонам.

Как я и предполагал, группа бандитов из четверых всадников гнала косяк коней голов в двадцать к Амуру.

— К Песчаной косе идут на Амуре, — тихо прошелестело в голове голосом Тимохи.

— О! Тимоха, очнулся!

— Ага! А где остальные хунхузы из оврага?

— Наверное, в аду горячие сковороды лижут. Или Будде докладывают о своей грешной жизни.

— Ваше благородие… — начал было Тимоха, но я перебил его. — Так, Тимоха, давай без чинопочитания. Ты и я теперь одно целое. И как я думаю — на всю оставшуюся жизнь, если сегодня выживем. Поэтому, ты будешь Тимохой, а меня зови — Ермак, мне так привычно.

— Хорошо, Ермак. А что дальше делать будем?

— Для начала сориентируй меня на местности.

Тимоха начал рассказывать, и я всё больше узнавал окружающую местность:

— Китайцы коней к Песчаной косе у острова на Амуре гонят. Там пологий спуск к воде и мелко в этом году. Они там и переправились на наш берег. До косы чуть более версты будет. Лощина, в которой остальные хунхузы пытаются разбить табун на части Соворовской называется. Из лощины дорога через лес к станице Черняева ведет. Тут версты две будет. Впереди холм большой. Его станичники «Могильным» называют. За ним балка с подлеском начинается, и она тоже к Амуру выходит, только полукругом, подковой изгибается.

— О кей, Тимоха!

— Какой кей?

— Всё хорошо, Тимоха. Это на английском языке. Ладно. Давай посчитаем и подумаем. Ромка с Петрухой минут пятнадцать — двадцать назад ускакали. Если всю дорогу шли галопом, то они уже в станице. Пока казаки соберутся, пока сюда доскачут минут тридцать или сорок пройдет. Берём крайний для нас вариант — станичники появятся только через час. От этого и будем плясать.

— Зачем плясать и от чего? — недоумённо поинтересовался Тимоха.

— Это присказка такая. Не обращай внимания.

Я задумался. По всему выходило, что придётся через балку бежать к косе и во время переправы гасить хунхузов, чтобы не дать им угнать табун на ту сторону Амура. Только бы успеть с первой четвёркой бандитов управиться, пока остальные узкоглазые не подошли.

— Успеем, — опять зазвучал в голове голос Тимохи, — они с Вороном долго провозятся. Вона, Ермак, смотри.

Я посмотрел в сторону табуна в лощине и увидел, как высокий, красивый, вороной жеребец, задрав хвост, носится по лощине, разгоняя табун, кусая для этого всех попадавшихся ему лошадей.

— Это Ворон — племенной жеребец казака Савина. Дорогущий!!! За него говорят, дядька Иван десять тысяч золотом отдал! На такие деньги табун в сто голов можно купить. Ворон сейчас табун разгоняет, чтобы чужих к себе не подпустить. Он последние два года только мне, да деду разрешал к себе подойти.

— Пристрелять его сейчас, и все дела!

— Да ты что, Ермак! Если хунхузы только Ворона одного за Амур угонять, уже денег немерено получат, так что они с ним до последнего возиться будут.

— Тогда всё, Тимоха, побежали. Сначала за холм незаметно, а потом по балке к Амуру.

Бежал я дольше, чем рассчитывал. Сказались и потеря крови, и рана в боку, да и Тимоха, как, оказалось, бегал плохо: казак не на коне — не казак. Когда, задыхаясь и шатаясь от усталости, я выбежал на берег Амура, четвёрка хунхузов уже выгоняла на тот берег последних из угнанного косяка лошадей, и сами выбирались из воды.

Упав за камень и восстанавливая дыхание, я зарядил одним патроном карабин, а три положил рядом.

— Ермак, очень далеко, не попадешь!

— Не мешай, Тимоха. Никуда они не денутся.

Слившись с винтовкой в одно целое, я взял на мушку первого из бандитов и мягко потянул спусковой крючок. Выстрел — минус один. Два. Три. Четыре. Все четыре хунхуза, свалившись с коней, растянулись на земле. Ни один из них больше не шевелился.

— А ты, Тимоха, говорил, что не попаду. Попал, правда, стрелять пришлось не в голову, без оптики действительно далековато было.

— Если бы не видел сам, то не поверил бы. А меня, Ермак, так стрелять научишь.

Я во весь голос расхохотался:

— Тимоха, мы же с тобой теперь одно целое: я — это ты, а ты — это я. Можешь для себя считать, что так стрелять ты уже научился. Но многому другому действительно придётся учиться. Всё. Пошли на холм перед спуском, там засаду делать будем. Жаль патронов только шесть штук осталось, я надеялся ещё у этих четверых разжиться, но не судьба.

Поднявшись на холм, с которого спуск к воде и весь берег просматривался как на ладони, я принялся искать место для снайперской позиции и быстро его нашёл. Небольшая естественная ямка на вершине холма, два принесённых камня, несколько срезанных и расставленных веток, и позиция готова. Теперь оставалось только ждать.

— Ермак, а ты как в меня попал? И почему тебя Ермаком надо звать, если тебя тоже Тимофеем зовут? А сколько тебе лет? А что такое спецназ?

Вопросы сыпались как горох из прохудившегося мешка.

— Тимоха, остановись. Слишком много вопросов. Давай по порядку. Как в тебя попал — не знаю. Когда я погиб в своём теле, мне было пятьдесят пять лет. Спецназ — это войска специального назначения, предназначенные для разведки и диверсий. С тобой мы полные тёзки, а прозвище у меня, сколько себя помню, было «Ермак», потому что род свой я веду от Ермака, который Сибирское ханство для государства Московского завоевал.

— Вот, здорово! И мы, как дед рассказывал — свой род от Ермака ведём.

— Это, действительно, здорово Тимоха, но теперь тихо, кажется табун идёт. Да, Тимоха, если выживем, ты про меня никому ни слова не говори. Хорошо!?

— А почему не говорить, Ермак?

— Такое раздвоение личности считается у врачей серьёзным заболеванием. Могут в психиатрическую больницу упечь. Одним словом: в бок ударило, упал с коня, ударился головой и больше ничего не помнишь. А дальше разберёмся. Понял, Тимоха?

— Да, Ермак, понял. Ударило, упал и ничего больше не помню. Правда, про какую-то больницу и личности, ничего не понял.

— Это не важно, главное первое запомни. И теперь тихо. Хунхузы.

Через прицел карабина я рассматривал приближающийся табун, который сопровождало девять бандитов. На трёх заводных лошадях лежали поперёк сёдел трое убитых мной ещё у Могильного холма бандита.

«Девять бандитов и шесть патронов. Хреново! — подумал я. — Точнее не хреново, а пришёл ко мне и Тимохе белый и пушистый зверёк по имени песец».

Не стал я говорить Тимохе, что вспомнил рассказ своего деда о том, что поселился он в 1946 году в Ермаковской пади после демобилизации по ранению, полученного в боях с японцами из-за того, что на этом месте жили раньше родственники донских Алениных, которые ушли с Дона осваивать Амур и сгинули все. Последним умер Аленин Афанасий Васильевич — георгиевский кавалер, которого на Дону помнили и уважали. Умер он после того, как хунхузы убили его внука Тимофея, до этого убив всех его сыновей. На месте их старого дома, который сгорел во время лихолетья Гражданской войны, дед построил свой дом. В том доме родился мой отец. Из этого дома и я выбежал на последнюю свою зарядку. Вот как оно всё завернулось!

Я погладил пальцами правой руки, лежащие рядом, пять патронов, шестой уже был в стволе карабина. Что ж, ещё за шесть мёртвых бандитов даю стопроцентную гарантию, а вот с оставшимися тремя как буду справляться — время покажет. Хотя уже сейчас счёт в нашу с Тимохой пользу с большим преимуществом: двенадцать — ноль. А по рассказу деда, в этом набеге хунхузы и Тимоху, и ещё двух казачат, видимо, Ромку с Петрухой, убили, и станичный табун успешно увели в Маньчжурию. Казаки тогда ходили за Амур, но табун не смогли отбить. Попали в засаду и ещё несколько человек потеряли. А сейчас счёт в нашу пользу. Если и погибнем с Тимохой, то о нём будут говорить, как о славном потомке великого Ермака. А трое китайцев точно не смогут табун угнать. Ромка с Петрухой живы, казаков уже подняли и скоро они здесь будут.

Тем временем, трое хунхузов, о чём-то оживлённо переговариваясь, верхами начали переправу. Один из них — высокий и мощного телосложения китаец вёл заводным Ворона. Оставшиеся шестеро, рассыпавшись по берегу, начали загонять табун в воду.

Я задержал дыхание, взял на мушку ближайшего ко мне на берегу бандита. «Огонь!» — скомандовал сам себе и нажал на спусковой крючок. Китайца с разбитой головой вынесло из седла. На ещё пять выстрелов с перезарядкой мне понадобилось меньше минуты. Что же патронов больше нет, живых хунхузов на этом берегу тоже больше нет.

Я посмотрел на трёх оставшихся в живых бандитов. Ехавший впереди бандит, который вёл заводным Ворона, пытался справиться с красавцем жеребцом, вырывавшим повод. Ворон мотал головой, то рвался назад, то пытался встать на дыбы. Другие двое хунхузов, к моему глубокому сожалению, нахлёстывая лошадей, устремились к нашему берегу.

«Что же, была, не была!» — подумал я и, выскочив из засады, побежал к ближайшему от меня убитому бандиту, в надежде разжиться патронами, либо воспользоваться его оружием. Отсиживаться в засаде смысла не было. Хунхузы за шесть выстрелов поняли, что стрелял один человек, а раз он не стреляет по ним, то у него, то есть у меня кончились патроны.

Я подбежал к убитому китайцу и чуть не завыл от досады. Винтовки рядом с ним не было, а его Росинант, к седлу которого была приторочена так необходимая мне берданка находился метрах в ста от меня, вблизи от того места, где на берег должны были выскочить из воды два хунхуза.

На быстрый обыск одежды и снаряжения убитого ушло несколько секунд. Ни одного патрона!

«Да что же они, твари, в набег без патронов ходят! — на бегу обратно к холму думал я. — Вот и писец пришел вам — товарищ гвардии подполковник Аленин!»

Где-то в голове на одной ноте завыл Тимоха, о котором я забыл.

— Не ссы, Тимоха Аленин! — я бросил бесполезный карабин. — Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Хоть ещё одного разбойника мы с тобой, Тимоха, на тот свет утащим.

Я остановился, переводя дух, и, вытащив правой рукой китайский меч или саблю, а левой рукой кинжал, развернулся лицом к противнику. Один из хунхузов вырвался вперёд и, размахивая над головой то ли саблей, то ли ещё каким-то китайским холодняком во весь опор несся на меня, а второй, чуть приотстав, пытался достать из-за спины винтовку.

Когда до скачущей на меня лошади оставалось не более одного-двух метров, я резко шагнул, приседая, вправо, прикрыв от удара сверху голову мечом. А левой рукой нанёс удар кинжалом снизу вверх, целясь в живот ничем не повинной коняке.

От удара меня опрокинуло на спину, удар сабли китайца меня не достал, а его лошадь, сделав ещё два скачка, наступив на свои вывалившиеся кишки, рухнула на бок. Хунхуз вылетев из седла плахой ударился о землю, потеряв саблю, и теперь сидел очумело качая головой и шаря рукой вокруг себя. Найти своё оружие я ему не позволил. Поднявшись на ноги, в четыре длинных прыжка подскочив к бандиту, я в выпаде нанёс ему удар в шею и повернулся, встречать второго противника.

В этот момент раздался выстрел, и тупой удар в правое предплечье швырнул меня на землю. Падая, я увидел, занесённые надо мной копыта, и инстинктивно выбросил левую руку с кинжалом вверх. «Ещё одной лошадке конец…» — подумал я, когда на меня хлынул водопад крови, слизи и кишок.

Второму хунхузу повезло меньше. Едва перескочивший меня конь рухнул с разрубленным брюхом, придавив своей тушей бандита. Когда я очухался и, протерев левой рукой глаза, сумел встать и отыскать кинжал, хунхуз всё также безуспешно пытался выбраться из-под придавившей его лошади.

Я с трудом подошёл к китайцу и, глядя в его черные, раскосые, испуганные глаза, рухнул рядом на колени, нанося удар кинжалом в грудь, но, покачнувшись, попал в шею. Отвалившись в бок от убитого хунхуза, я посмотрел вниз с холма и увидел, что последний, оставшийся в живых бандит не смог удержать Ворона. Теперь он направлялся к нашему берегу то ли для того, чтобы поймать прекрасного жеребца, который уже выскочил на родной берег и, мотая головой, скакал к своему косяку, то ли для того, чтобы посчитаться со мной, а может быть для всего вместе взятым.

Опираясь не левую руку с зажатым в ладони кинжалом, с трудом поднялся на ноги. Правая рука висела плетью, из сквозной раны в бицепсе медленно струилась кровь. Боли почти не было. «Повезло, кости и артерия не задеты», — подумал я. Но заниматься раной времени не было. Последний хунхуз направлялся в мою сторону. А одной левой рукой я винтовку Бердана последнего убитого хунхуза перезарядить не смогу и выстрелить тоже.

Матерясь сквозь зубы, начал подниматься на холм. Засунув кинжал за голенище сапога, я левой рукой с трудом снял с себя ножны от меча-сабли, расстегнув, сбросил ремень с подсумок и ножнами от кинжала. Каждый лишний грамм давил на тело, как десяток килограмм. Всё — вершина холма. «Что это?» — я присмотрелся.

В мою сторону во весь опор метрах в трехстах неслось галопом около тридцати всадников.

— Наши-и-и…! Станичники! Ура-а-а! — голову чуть не разорвало от крика Тимохи.

— Эх… Тимоха! Не успеют они, — я повернулся назад, доставая кинжал из голенища сапога. — Чуть-чуть не успеют.

Последний бандит был в метрах двадцати, намётом поднимаясь по склону холма и крутя над головой ещё какой-то разновидностью китайских мечей или саблей. Я стоял и просто ждал. Сил практически не осталось.

— Ермак! Убей его! Убей-й-й! — опять зазвенело в голове от крика Тимохи. — Ты же спецназ! Ты всё можешь!

От этого крика, уставшие до невозможности, мышцы тела получили как бы заряд энергии. Всё тело опять стало упругим.

— За спецназ!!! — крикнул я, делая прыжок вперёд влево, стараясь уйти от удара мечом. И мне это почти удалось. Спасло и то, что успел поднять над головой руку с кинжалом, поэтому меч китайца только рассёк кожу, но череп, кажется, не проломил. Залитыми кровью глазами успел увидеть спину китайца, и рука автоматически метнула кинжал. Уж что-что, а в ростовую или грудную мишень на расстояние в десять-пятнадцать метров, даже будучи подполковником, я поражал любым метательным оружием с двух рук и после бурной ночи, и недельного поноса.

Увидев, как кинжал входит бандиту под левую лопатку, я покачнулся и провалился куда-то в темноту. Очнулся от ощущения, что меня кто-то зовёт, открыв глаза, увидел, склонившееся надо мной лицо красивой черноволосой женщины, которая своими глазищами будто прожигала меня насквозь.

— Тимофей, смотри мне в глаза! Внимательно смотри мне в глаза! — произнесла красавица.

«Только гипнотизёров мне не хватает! — подумал я и мысленно построил между собой и женщиной стену из железобетона. — Тимоха, подъём! По твою душу пришли!»

— А-а… Это тётя Марфа. Она знахарка.

— И хороший гипнотизёр.

— Кто?

— Не важно, Тимоха. Сейчас я уйду в сторону. А ты поговори с тётей Марфой. Только помни, о чём мы договаривались: ударило, упал, ничего больше не помню. Всё, вперед!

Через несколько минут знахарка Марфа ушла, ничего не добившись от Тимохи. Потом пришёл дед Афанасий, и я уже без боязни отправил свое второе я общаться с ним, а сам всё это время думал, что же мне — гвардии подполковнику спецназа делать дальше в теле, как выяснилось, четырнадцатилетнего казака. Тем более, хочешь, не хочешь, а изменения в истории этого мира, а, возможно, моего прошлого мира я уже внёс — Тимоха остался жив!

Глава 4 Выбор пути

— Ха, Тимофей, а я сегодня от тебя не на много отстал! — Ромка Селевёрстов, падая рядом на землю, передернул затвор Берданки и нажал на спусковой крючок, имитируя выстрел по противнику.

— Молодец! — я, лёжа на животе, через прицел винтовки Маузера рассматривал грудную мишень, сделанную из двух чурбаков, которая располагалась на поляне метрах в двухстах впереди. — Ты сегодня просто молодец, Ромка! Всю тропу прошёл в хорошем темпе. Я поднялся с земли и посмотрел назад, где располагалась, сделанная нами полоса препятствий.

«Тропа разведчика», как я назвал полосу препятствий, занимала площадь чуть больше футбольного поля, и состояла из двадцати объектов разной категории сложности — траншеи, рвы, качающиеся брёвна, трамплины, горки, лесенки, лабиринты, стенки с гнёздами и выступами.

«Ещё бы оборудовать тропу огневыми рубежами, чтобы проходящие ее могли вести на ходу огонь по появляющимся с разных сторон мишеням, и была бы настоящая штурмовая полоса спецназа, как в Псковской учебке, — подумал я. — Только на патроны денег не напасёшь! Остаётся только помечтать».

— А помнишь, как всё начиналось два года назад?

— Помню, Ромка. Помню.

Только не два года назад всё началось, а почти три уже прошло после той схватки с хунхузами. Многое произошло за это время. К основному можно отнести то, что две личности Тимохина и моя слились в одну, сохранив знания и умения обоих. Доминировала при этом, к счастью для меня, сущность гвардии подполковника Аленина. Так что в теле молодого казака теперь «существовал» старый, матёрый спецназовец XXI века, который иногда по щенячьи повизгивал от выброса гормонов молодого тела.

Пока поправлялся от ранений, было время подумать о том, что мне делать дальше. Опираясь на опыт героев попавших в прошлое, вычитанный у альтернативчиков, попытался проанализировать своё положение. Проанализировал и понял, что «попаданец» из меня получился какой-то неудачный: великих знаний, способных изменить и потрясти мир моя память не содержала; чтобы ко мне более-менее стали серьёзно относиться, надо было ещё вырасти. К тому же социальный статус тела, в которое я попал, был если уж не ниже плинтуса, то высоким назвать его язык не поворачивался. Не дворянин, не князь, не царь-государь, а так — пастух, точнее подпасок, правда, из казаков. Какие уж тут великие свершения и глобальные изменения мира и истории.

Хотя если честно, ничего мне в истории государства российского менять и не хотелось. Да впереди русско-японская война с нашим обидным поражением, потом Первая Мировая, революции, ужасы гражданской войны, коллективизация, индустриализация, репрессии, Вторая Мировая война и такое прочее, но кто я такой, чтобы менять ход истории в ту или иную сторону. Тем более, родился, вырос и сформировался как личность я в советском обществе, которое было построено после всех этих событий. И мне нравилось то общество и то время. А вот все те события, которые произошли после развала Советского Союза, вызывали у меня сплошные негативные реакции. В общем, было о чём подумать.

Недели три, пока не мог ещё нормально ходить из-за ранений, лежал и думал о вечной философской проблеме — роли личности в истории, точнее роли своей личности в этой возможно уже альтернативной истории.

Как мне помнилось из прошлой жизни, спектр мнений по данной проблеме весьма широк, но в целом все вращается вокруг двух полярных идей. На основании первой идеи, основанной на теории марксизма: исторические законы с «железной необходимостью» пробиваются сквозь препятствия, и это естественно ведет к представлению, что в будущем все заранее предопределено, и исторический ход событий невозможно изменить.

По второй идеи: случайность всегда может переменить ход истории, и тогда, следовательно, ни о каких законах говорить не имеет смысла. Поэтому имеются и попытки крайнего преувеличения роли личности и, напротив, уверения, что иные, чем были, деятели и не могли появиться. Средние взгляды, в конечном счете, все же обычно склоняются к той или другой крайности. Таким образом, я сделал для себя вывод: от моей деятельности в данной реальности либо ничего в ходе исторического процесса не изменится, либо есть возможность изменить историю. И я буду первым человеком, который на практике проверит эти две теории.

Теперь о себе как личности. Во время второй чеченской компании попал ко мне учебник по социальной психологии, достался от раненого бойца отряда — недоучившегося студента, которого отправили в госпиталь на «большую землю». Иногда, под настроение почитывал я этот учебник, пытаясь разобраться в себе и окружающих. Так в той умной книжке прочитал, что человек рассматривается как индивид, то есть единичный человек как биосоциальное существо, особь, и как личность, то есть единичный человек, как система устойчивых качеств, свойств, реализуемых в социальных связях, социальных институтах, культуре, более широко — в социальной жизни. А индивидуальность — это характеристика уникальности, неповторимости, присущей данной личности.

Следовательно, личность — это любой человек, а не только яркий, исключительный, рассмотренный как ответственный и сознательный субъект социальной жизни; индивидуальность может быть присуща каждой личности, а не только наиболее талантливым людям.

Вот завернул. Нельзя военным читать умных книжек. Как говорил мой взводный в рязанском десантном училище: «Если ты такой умный, почему тельник не носишь и строем не ходишь?» В общем, всё, о чём подумал можно свести к выводу: я личность для исторического процесса и очень индивидуальная. Ещё бы не индивидуальная, в биологической особи Аленина находится две личности: моя и Тимохи. Правда, очень быстро после моего переноса стал замечать, что мысленного разговорного контакта с Тимохой мне уже не требуется. Он как будто растворился во мне. Всё, что мне надо было узнать о жизни Тимохи, как бы само всплывало в моей памяти, будто бы это происходило со мной. Это здорово облегчило мне три года назад общение с окружающими, особенно с дедом Афанасием и знахаркой Марфой, которые больше других видели изменения, происходящие с Тимохой Алениным.

Но вернёмся к проблеме личности в истории. Итак, я индивидуальная личность, которая участвует в историческом процессе данной реальности. По одной теории, чем больше будет моё воздействие на окружающий социум, тем больше изменится ход истории. По другой теории, чего бы я не делал, какое бы «место под солнцем» не занял, истории не изменить и всё пойдет по наезженной колее истории моего бывшего мира.

Таким образом, если верна вторая теория, то могу делать, что хочешь. А если первая? Тут надо было подумать, что и как я могу изменить в историческом процессе. На обдумывание данной проблемы и выбора пути в этом мире у меня ушло три недели моей лежки в постели. Для начала я вспоминал всё, что знал об эпохе, в которую попал.

Итак, 1888 год — время царствования Александра III. Насколько помнил, царствовать ему ещё до 1894 года, когда его место займёт последний государь из династии Романовых — Николай II.

В отличие от своего сына, Александр III правителем был жёстким и достойным. После смерти императора Александра II от рук «первомартовцев» Александр III очень быстро закрутил гайки по всем либеральным реформам отца и заявил о незыблемости Самодержавия.

На докладе Победоносцева, в котором тот призывал нового императора, ввиду ходивших среди граждан Российской Империи мыслей о возможности избавления осуждённых «первомартовцев» от смертной казни, ни в коем случае не поддаваться «голосу лести и мечтательности», начертал: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеют прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».

Да, это не его папаша — либеральный Александр II, при котором Вера Засулич во время приёма у петербургского градоначальника Трепова несколько раза выстрелила ему в живот, тяжело ранив, а затем, несмотря на неопровержимые улики, свидетельствовавшие о совершенном покушении, суд присяжных её оправдал. В зале суда Засулич была устроена овация, а на улице её встретила восторженная манифестация собравшейся у здания суда большой массы публики.

О таком террористам-революционерам XXI века в нашем демократичном и толерантном российском обществе можно только мечтать. Представьте себе, губернатор Санкт-Петербурга при проверке СИЗО даёт команду о наказании подследственного, проходящего по делу против государственной власти, за то, что тот был непочтителен к губернатору. И даже пусть это будет наказание не помещение в штрафной изолятор, а виновного высекут розгами, что уже давно не используется в виде наказания в наше время. Но за это самодурство, соратник наказанного приходит на приём к губернатору и всаживает тому пару пуль в живот, а суд его потом оправдает. Можете себе такое представить? Я нет. Но такое было.

Самодержавное же правление Александра III привело к резкому уменьшению протестных выступлений, характерных для второй половины царствования Александра II. Пошла на спад и террористическая активность. После убийства Александра II было лишь одно удавшееся покушение «народовольцев», кажется, на одесского прокурора, и одно или два неудавшихся на самого Александра III. После этого террористических актов в стране не было вплоть до начала XX века.

Большие успехи были достигнуты в развитии промышленности. В металлургии произошла настоящая техническая революция. Железные дороги перестали быть убыточными для казны и стали приносить прибыль, рекордными темпами шло строительство новых линий. Было проведено конвертирование государственных займов с понижением выплачиваемого по ним процента, введена государственная монополия на торговлю спиртными напитками. Введены новые таможенные тарифы с повышением пошлин на ввозимые товары. За счёт этих и других мер удалось значительно улучшить состояние государственных финансов. Существенно снизилась доля государственного бюджета, расходуемая на обслуживание государственного долга, замедлилось и дальнейшее увеличение самого долга.

С коррупцией Александр III в отличие от своего отца боролся жёстко, так как не переносил нечистоплотности ни в делах, ни в личной жизни. Согласно его собственным заявлениям, он мог простить чиновнику нечистоплотность в делах или в поведении лишь один раз, в случае его раскаяния, а на второй раз неизбежно следовало увольнение провинившегося. Именно так он поступил с министром финансов Абаза.

Не пожалел и своих родственников. При Александре III многие из великих князей продолжали занимать высокие посты, но некоторых он отправил в отставку, кроме того, император активно противостоял их вмешательству в работу министерств и ведомств и выдвигаемым ими различным финансовым «проектам», в которых можно было заподозрить желание прикарманить казенные средства.

Александр III также предпринял ряд мер по искоренению коррупции и злоупотреблений, усилившихся в предыдущее царствование. Им были введены запреты для чиновников, которых ранее не существовало: запрет на участие в правлениях частных акционерных обществ, запрет на получение комиссии лично чиновником при размещении государственного займа и другие.

В царствование Александра III Россия не вела ни одной войны. За поддержание европейского мира этот государь получил название Миротворца. Как читал у Витте: «Император Александр III, получив Россию, при стечении самых неблагоприятных политических конъюнктур, глубоко поднял международный престиж России без пролития капли русской крови». Подобную же оценку давали результатам внешней политики Александра III другие современники.

Одной фразой можно сказать об Александре Третьем — это был образцовый правитель и настоящий хозяин земли русской и не из-за чувства корысти, а из-за чувства долга. Жаль умер рано — в 49 лет. И его революционеры-террористы достали.

Сначала Саша Ульянов с товарищами — народовольцами убить хотели, но не вышло. Охранка хорошо сработала. Это было в 1887 году, насколько помню. А вот в год моего попаданства в эту реальность произошло крушение Императорского поезда, когда царская семья возвращалась с отдыха из Крыма в Санкт-Петербург.

Вагон с императорской столовой, в котором находились Александр III и его жена Мария Фёдоровна, с детьми и свитой, потерпел полное крушение. Смотрел фото в Интернете. Вагон был сброшен на левую сторону насыпи и представлял ужасный вид: без колёс, со сплюснутыми и разрушенными стенами, вагон полулежал на насыпи; крыша его лежала частью на нижней раме. Когда после разрушения пол провалился, и осталась одна рама, то все оказались на насыпи под прикрытием крыши. Утверждают, что Александр III, обладавший недюжинной силой, держал на плечах крышу вагона, пока семья и другие пострадавшие выбирались из-под обломков.

Во всем поезде, состоявшем из 15 вагонов, уцелело только пять вагонов. Вагон, в котором находились придворно-служащие и буфетная прислуга, был совершенно уничтожен, и все находившиеся в нём убиты наповал и найдены в обезображенном виде.

Александр III, несмотря на дождь с изморозью и страшную слякоть, сам распоряжался извлечением раненых из-под обломков разбитых вагонов. Императрица с медицинским персоналом обходила раненых, подавала им помощь, всячески стараясь облегчить больным их страдания, несмотря на то, что у неё самой повреждена была рука выше локтя, и что она осталась в одном платье. На плечи царицы накинули офицерское пальто, в котором она и оказывала помощь. Только в сумерки, когда приведены были в известность все убитые, и не осталось ни одного раненого, которому не была оказана медицинская помощь, царская семья села во второй, давно уже прибывший на место крушения, царский поезд (свитский) и отбыла.

Действительно, хозяин земли русской. Тяжело мне представить, что кто-нибудь из наших современных правителей после террористического акта, в котором они бы чудом остались живы, помогали бы вытаскивать из завалов раненых и убитых, и не уехали, пока всё не закончится.

Почему после террористического акта, а не схода поезда с рельс по техническим причинам? Потому, что по одной из версий расследования, крушение было вызвано взрывом бомбы, которую заложил помощник повара Императорского поезда, связанный с революционными организациями. Заложив бомбу с часовым механизмом в вагон-столовую, рассчитав момент взрыва ко времени завтрака царской семьи, он сошёл с поезда на остановке перед взрывом и скрылся за границу.

Император и вся его семья в том крушение остались живы, однако сотрясение при падении вагона и то напряжения, которое перенёс Александр III, когда держал на спине крышу вагона, спасая жену и детей, положило начало болезни почек. Болезнь неуклонно развивалась, и в 1894 году он умер от хронического нефрита почек.

А проживи этот богатырь (Александр III имел рост 193 сантиметра, пальцами гнул монеты и ломал подковы) ещё лет пятнадцать-двадцать, неизвестно как повернулась бы дальше история. Вряд ли случилось поражение в русско-японской войне 1904–1905 годов.

При Александре III армия и военное ведомство были приведены в порядок после их дезорганизации в период русско-турецкой войны 1877–1878 годов, чему способствовало полное доверие, оказываемое военному министру и начальнику главного штаба со стороны императора, не допускавшему постороннего вмешательства в их деятельность. В царствование Александра III было спущено на воду 114 новых военных судов, в том числе 17 броненосцев и 10 бронированных крейсеров; русский флот занял третье место в мире после Англии и Франции в ряду мировых флотов. Именно Александру III принадлежит изречение: «У России нет друзей, нашей огромности боятся… У России только два надежных союзника — её армия и флот».

А вот после смерти Александра III великие князья начнут вмешиваться в деятельность военного министерства. Будут его кроить, то по одному образцу, то по другому, постоянно менять высшие чины этого министерства, чуть ли не ежегодно делать преобразования; вследствие всего этого дела армии и флота значительно расстроятся, что будет способствовать неудачному исходу русско-японской войны.

К тому же, Александр III показал, как надо бороться с революционерами и развивать экономическую базу российского государства. Слабо верится, чтобы при нём возникла бы «революционная ситуация», когда низы не хотят, а верхи не могут. К сожалению, всё это мечты! Моё попаданство в этот мир по данному вопросу ничего уже не изменит, поэтому и думал я почти три года назад, что надо выбирать мой путь в этом мире, исходя из моих возможностей. Древние римляне говорили: «Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть».

Так что же я могу? А могу я, как профессиональный военный и офицер спецназа — Родину защищать! И не важно, как эта Родина называется: Российская Империя, Советский Союз или Российская Федерация. Тем более, Тимохе Аленину кроме как дальнейшей военной службы в Амурском казачьем полку ничего больше и не светит.

А вот здесь, поподробнее. С моими навыками и то, что уже умеет Тимоха, за шесть лет до первых трёх лет службы в полку можно будет «слепить» образцового суперказака Амурского полка Аленина Тимофея Васильевича. Но что мне это даст? Прославлюсь на уровне сотни или полка, как отличный рубака и стрелок от Бога. И всё?! Воевать то в Китайском походе и русско-японской войне придётся по той тактике и военным приёмам, которые приняты в русской армии в настоящее время. А как же мой опыт диверсионно-разведочных операций, снайперское искусство, до развития которых ещё сто лет? Кто прислушается к мнению простого казака, пусть и лихого? Никто. Не тот статус.

Опять всё упирается в социальный статус тела, в котором я сейчас нахожусь, и его как-то надо менять. Иначе все мои знания пропадут напрасно. Один в поле не воин. Надо каким-то образом внедрить эти знания массово. Но как? Над этим вопросом я ломал голову долго, пока не помог дед Афанасий, только помощь эта обернулась для меня большим горем.

Глава 5 Смерть деда Афанасия

Рано утром я вышел на крыльцо и потянулся, глядя на встающее солнце. Лепота! Раны затянулись. Ничего не болит. Фельдшер Сычёв и знахарка Марфа вчера вечером после совместного «медицинского консилиума» сказали деду Афанасию, что молодой казак Аленин полностью здоров. После этого Марфа почему-то поспешно уехала, а дед с фельдшером натрескались ханшина до положения риз, после чего я с большим трудом загрузил Сычёва в его тарантас и отвёз в станицу. Вернулся домой поздно ночью, забрав у атамана Селевёрстова своего коня.

Встав рано утром, выйдя на крыльцо и потягиваясь, я думал о том, что как прекрасно чувствовать себя в молодом теле, когда ничего не болит, не ноет, не тянет. Действительно, лепота! Сальто вперёд, что ли с крыльца сделать или колесом по двору пройтись.

Спустившись с крыльца и зайдя за угол дома, готовясь перейти на бег, я буквально наткнулся на деда, который стоял в одних шароварах и нательной рубахе, что-то внимательно рассматривая вдали.

— Баню протопи, Тимофей, — не поворачивая головы, сказал дед.

— Так сегодня не суббота?!

— Протопи. Надо мне.

Дед продолжал смотреть вдаль, но при этом глаза его были какими-то пустыми, без единой мысли.

Не говоря больше ни слова, я отправился носить воду в баню. Налив котёл и все кадушки для холодной воды, разжёг дрова в печи и пошёл к деду с докладом, думая, чем вызвана внеплановая помывка в бане. На улице деда уже не было, и я прошёл в дом. Старый Афанасий сидел в горнице за столом, одетый в одно исподнее, а на столе перед ним стояли ларец и шкатулка, в которых он хранил бумаги и разные ценные вещи.

— Садись, Тимофей, поговорить надо, — дед указал на табурет рядом со столом напротив себя.

— Что-то случилось, деда?

— Агафья моя, сыновья все трое, да сноха Катерина приснились мне сегодня. Стоят и зовут меня к себе, — дед выпрямился на табурете и положил руки на стол. — Помирать сегодня буду.

— Ты чего, деда, с ума сошёл?! — я взволновано привстал из-за стола.

— Сиди и слушай, Тимофей Васильевич. Да, именно, Тимофей Васильевич. Последним, ты, в нашем роду Алениных остаёшься. Перед смертью спросить тебя хочу, — дед Афанасий будто попытался просверлить внука своим пронзительным взглядом. — Кто ты?

Я отвёл глаза и уставился в поверхность стола.

«Всё, приплыли! — метались мысли в голове. — Видно косяков за три месяца, пока выздоравливал, много спорол, если дед не верит, что я его внук».

Поднял голову и, глядя деду в глаза, произнёс:

— Я, Тимофей Васильевич Аленин.

— Нет, не Тимоха ты! Внук иногда в тебе проглядывается, но с каждым днём всё меньше и меньше, — старый Афанасий сжал кулаки. — Не бойся, скажи. Я сегодня помру. Мне знать перед смертью надо, где Тимоха!

— Да я не Тимоха, но я действительно Аленин, и зовут меня Тимофей Васильевич. Наш род также идёт от донской ветви потомков Ермака. Кто-то из моих пращуров твой брат, только не знаю степени того родства.

— Что-то не пойму ничего!

— Понимаете, Афанасий Васильевич, я родился… Рожусь… Тьфу, ты. Появлюсь на свет ещё только через восемьдесят лет. Как бы проще объяснить. Я жил в будущем, там умер, и душа моя как-то попала сюда в тело Тимохи.

Старик откинулся назад и, быстро крестясь, произнёс: «Чур, меня. Свят, свят, свят! Изыди, сатана!»

Я грустно улыбнулся, перекрестился, достал из-за пазухи медный крестик и поцеловал его:

— Не сатана я, Афанасий Васильевич, а вот кто, теперь и сам не пойму. Там в будущем я был офицером, защищал Родину. Защищал хорошо. Если сравнивать награды, то здесь я был бы георгиевским кавалером с кучей других орденов и медалей. Потом там я умер, а очнулся в теле Тимохи и принял бой с хунхузами. Сначала мы с Тимохой как бы мысленно разговаривали между собой. Когда надо было общаться с вами, Афанасий Васильевич или с Марфой, то это делал Тимоха. Но потом мы с Тимохой стали как бы растворятся друг в друге. Я теперь знаю и помню всё, что знал и помнил Тимоха, а он знает всё обо мне. Поэтому, я — это теперь Тимоха.

— Вот оно что…!

— Да, Афанасий Васильевич, с одной стороны я сейчас сижу и разговариваю с вами как с посторонним человеком, а с другой стороны мне хочется заплакать, обнять вас и закричать: «Деда, не помирай!».

— Внучек! — из глаз старого Аленина потекли слёзы.

— И ещё, Афанасий Васильевич, там в моём будущем Тимофея хунхузы во время этого набега убили, а здесь он, хотя и таким образом, остался жив!

Старик встал из-за стола, обошёл его, подходя ко мне и, нагнувшись, прижал мою голову к своей груди: «Внучек, мой!». Я застыл, а потом моё тело затряслось от неконтролируемых мною рыданий.

— Вот и хорошо, внучек. Поплачь… — дед гладил по голове и по спине внука, который прятал лицо в нательной рубахе старика. — Сейчас полегчает, внучек. Полегчает.

Через некоторое время Тимохина сущность успокоилась, а старый Афанасий, ещё раз погладив меня по голове, вернулся на своё место за столом.

— И что там будет, в будущем?

— Страшно будет, войн много будет, крови людской реки прольются.

— Ну, не живётся спокойно басурманам! — дед Афанасий осуждающе покачал головой. — А что здесь делать будешь?

— Защищать Отечество! Что ещё казак может делать. Знания вот хочу свои из будущего о военных приёмах казакам передать. Я там до гвардии подполковника дослужился.

— Кхе… Гвардия! Подполковник! — старик довольно разгладил рукой бороду. — Так ты у нас — ваше высокоблагородие, Тимоха! Хе-хе, не зря хотел тебя в военное училище устроить.

— В какое училище?

— Заболтался я с тобой! — лицо старого Аленина потемнело. — Времени-то чуть осталось. Слушай внимательно внучек.

Дальше старый Аленин рассказал мне о своей договоренности со станичным атаманом попытаться устроить Тимофея в Иркутское юнкерское училище на казённый кошт, и о том, что Селевёрстов в Благовещенске разговаривал об этом с самим наказным атаманом и тот обещал посодействовать. При выпуске из этого училища по 1 разряду можно будет получить звание хорунжего и стать офицером. Только тяжело в него поступить обычному казаку. Мало кому удаётся. Также рассказал о том, что у Селевёрстова находятся три хороших строевых коня и оружие, которые он сохранил для Алениных после боя Тимофея с хунхузами.

Потом дед Афанасий раскрыл шкатулку достал пачку кредитных билетов по двадцать пять рублей и, развернув платок, высыпал на стол кучку золотых пятирублевок.

— Здесь восемьсот рублей, — вздохнул старик. — Семьсот атаман передал кредитными билетами. Это премия за убитых тобой хунхузов и их снаряжение от наказного атамана. Селевёрстов с казаками, сам понимаешь, всё более менее нормальное с хунхузов поменял на бросовое из станичного добра, но всё равно добре получилось. Семь сотен рублей очень хорошая премия. А сто рублей я накопил за последние годы на чёрный день. Теперь это всё твоё. На учёбу, внучек, тебе.

— Деда! Афанасий Васильевич! Да что вы, в самом деле. Прекратите! Вам ещё жить, да жить.

— Нет, внучек. Пришло моё время. Всё, отжил своё. Пора!

Старик, тяжело встав из-за стола, прошёл в угол горницы, где стоял сундук, открыл его, достал свой парадный мундир с наградами и разложил его на кровати.

— В нём меня похоронишь! Награды только перед тем как в землю опускать будете, сними. Оставь себе на память.

Я глядел на деда, и мои глаза наполнились влагой.

— Всё, внучек. Теперь в баню. К Богу на суд надо чистым приходить.

Старый Аленин взял чистое исподнее, уже лежащее на кровати и вышел из горницы.

«Чудит, старик, — подумал я. — Но хорошо, что с ним объяснился. Теперь скрывать ничего не надо. И принял всю эту невероятность дед как-то спокойно, хотя ни одной книжки фантастической не читал».

Я подошёл к столу. Завернул деньги в платок и положил обратно в шкатулку. Затем открыл ларец и долго перебирал, лежащие там бумаги. В основном это были выписки из церковных книг о рождении и смерти членов семьи Алениных, поминальная книга с датами помина умерших родных, наградные листы и прочие документы. Убрав шкатулку и ларец в сундук, взял в чулане самовар и понёс его на двор, чтобы наполнить водой и растопить. Дед после бани мог выпить чашек пять-шесть горячего и обжигающего чая.

Выйдя на крыльцо, увидел, что дед с влажными волосами и бородой, в чистом исподнем уже сидит на любимой лавке у крыльца.

— Чайку — это хорошо, — дед размашисто перекрестился. — Давай, внучек, раскочегарь самовар, да в бане приберись, а я пойду, прилягу, что-то ноги не держат.

Старый Аленин начал подниматься на крыльцо, пропустив спускающегося внука.

— Да! Тимофей, чуть не забыл. Домовина моя готовая на подволоке в сарае лежит.

— Деда, ну что ты всё заладил: умру, домовина, похоронишь меня. Как маленький.

— Цыц у меня! Ишь, голос поднял! Ещё не умер. А офицером стань, Тимоха, и науки свои полезные казакам передай. Это мой наказ тебе, Тимофей Васильевич! — с этими словами старик зашёл в дом.

Я быстро наполнил свежей водой самовар, растопил его, потом сбегал в баню, вымел листья, опавшие с веников, которыми парился дед, промыл полы, лавки, замочил в щёлоке грязное исподнее деда и пошёл в дом. Зайдя в горницу, увидел деда лежащего с закрытыми глазами, не на кровати, а на лавке и со скрещенными руками.

«Вот дед чудит! — подумал я. — Осталось только свечку зажженную воткнуть и можно отпевать».

И в тот же момент неестественная желтизна щёк на лице деда заставила меня броситься к старику и прижаться ухом к груди. Биения сердца слышно не было. Я прижал два пальца к сонной артерии на шее деда — пульса не было.

«Этого не может быть», — метались мысли в моей голове. — «Не может быть такого. Сказал, что умру сегодня, и умер. Он что сердце себе остановил?»

В это мгновение будто что-то лопнуло в моём сознании. Упав на колени перед лавкой, я уронил голову на грудь деда и в голос зарыдал. Сколько проплакал, выкрикивая какие-то слова, не помню. Успокоившись и поднявшись на ноги, я, оторвав от холстины тесёмку, подвязал подбородок деду и вышел из дома. Потом оседлал коня и поскакал в станицу, чтобы сообщить о смерти деда станичному атаману.

Глава 6 Выбор пути 2

Воспоминание о том дне наполнило меня грустью. Жалко было старого Аленина. За три месяца общения, благодаря Тимохиной составляющей моего сознания, я стал относиться к нему, как к своему деду. Тем более, Афанасий Васильевич был очень похож на моего родного деда, которого я сильно любил. Но именно смерть деда и его последние слова позволили мне окончательно определиться с моей дальнейшей жизнью в этом мире и наметить первые шаги.

Дед наказал мне стать офицером, чтобы передать мои военные знания из XXI века казакам. «А чем не смысл жизни?» — думал я в тот день, пока скакал в станицу, чтобы сообщить о смерти старого Аленина.

Дед говорил, что в юнкерское училище принимают с восемнадцати лет. У меня впереди почти четыре года. Есть время, чтобы разобраться с тем уровнем знаний, который необходим для поступления в училище. Больших проблем тут не должно быть, надо только как-то залегендировать для окружающих, где я этому выучился. С физической и военной подготовкой надо тоже не переборщить. Ладно, с этим со временем разберёмся. Идём дальше. Поступил в училище, отлично проучился, выпустился и получил первое офицерское звание — хорунжий и под командование полусотню казаков, вернее всего, в Амурском полку. Это будет где-то в 1894 году. До китайского похода в 1900 году будет ещё шесть лет. За это время можно будет обучить кое-чему казаков и обкатать новую тактику и приёмы ведения боевых действий на хунхузах, а потом против китайцев.

Если всё пройдет гладко, то возможно к началу русско-японской войны в Амурском полку будет сотня казаков, умеющих вести разведочно-диверсионные операции против противника по методикам, опережающих действительность на сто лет. Что это даст? Нанесение большего урона противнику, возможно, получится кого-то «стереть» с карты истории из генералитета японской императорской армии, что окажет стратегическое влияние на ведение наземных операции в этой войне. И благодаря этому есть вероятность распространения этого опыта в войсках через Главное управление Генерального штаба или через Главный штаб, если его не переименуют в 1905 году. Хорошо бы при этом как-то поступить в Николаевскую академию Генерального штаба, чтобы теоретически обосновать новые методики ведения данных боевых действий и найти человека, который смог бы их пропихнуть в управление боевой подготовки российской армии.

Да! Мечты. И что я не попал в тело какого-нибудь Великого князя или генерала, отвечающего за управление вооруженными силами Российской империи. Тогда бы было всё намного проще. Мы хоть академий и не кончали, но двадцать семь лет службы в элитных войсках, участие в боевых действиях и их планирование, пускай на отрядно-бригадном уровне, это опыт, который бы позволил не наломать дров в боевой подготовке новых подразделений. Тем более, если вспомнить, кто будет командовать армией и флотом в это время, то я, вообще, гений диверсионной войны и разведки.

О Верховном главнокомандующем Николае II сохранилось убийственное по сарказму высказывание генерала Драгомирова: «Сидеть на престоле годен, но стоять во главе России не способен». Министр иностранных дел Дурново считал, что Николай «обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства». По мнению контр-адмирала А.Д. Бубнова, в годы Первой мировой войны — начальника морского управления в Ставке: «Уровень его знаний соответствовал образованию гвардейского офицера, что, само собой разумеется, было недостаточно не только для управления государством, но и для оперативного руководства всей вооруженной силой на войне».

О военном министре Куропаткине, который скоро займет этот пост, в нашей военной истории сохранилось двойственное мнение. Под его руководством были проведены в жизнь многие неотложные меры: повышены оклады денежного содержания офицерам, произведено омоложение командного состава, преобразован ряд военных округов, расширены юнкерские училища и кадетские корпуса, укреплена полевая артиллерия, начато внедрение в войска пулеметов и много было сделано полезного для развития казачества в Приамурском крае.

Однако всего этого оказалось явно недостаточным, чтобы русская армия подошла к войне с Японией обновленной. А назначение Куропаткина командующим Маньчжурской армией у многих вызвало скептицизм, и не принесло ему лавров, хотя в генерала, озаренного лучами скобелевской славы, многие поначалу верили. Его военные неудачи и стратегия оборонительной войны «на истощение» вынудили Россию признать бесперспективность дальнейшей борьбы и пойти на мирные переговоры с Японией.

Следующий военный министр Сухомлинов получил прозвище «царский угодник». Его деятельность на этом посту во время Первой мировой войны завершилась судом, где ему были предъявлены обвинения в измене, в бездействии власти и во взяточничестве. Большинство обвинений не подтвердилось, однако Сухомлинов был признан виновным в «недостаточной подготовке армии к войне» и приговорён к бессрочной каторге и лишению всех прав состояния.

Морской министр вице-адмирал Бирюлев, прочтя рапорт одного из своих подчиненных, просившего выписать из Франции для подводных лодок некоторое количество свечей зажигания, недрогнувшей рукой вывел резолюцию: «Достаточно будет пары фунтов обычных стеариновых».

Драгомиров, так уничтожительно охарактеризовавший последнего русского императора, сам был не без греха. Будучи профессором по тактике, а затем и начальником Николаевской академии Генерального штаба прославился, как ярый противник скорострельного оружия и военных игр, которые при нем практически полностью исчезли из учебного курса Академии. А на испытаниях генерал Драгомиров отозвался о пулемёте Максима следующим образом: «Излишняя быстрота стрельбы вовсе не нужна для того, чтобы расстреливать вдогонку человека, которого достаточно подстрелить один раз».

Да, при таком руководстве продавить новую тактику ведения боевых действий будет очень тяжело. Без подтверждения её эффективности на практике можно даже и не пытаться. А на практике доказать полезность засылки малых групп в тылы противника для ведения разведки и совершения диверсий можно только на базе казачьих войск. Ходить за зипунами, да захватить знатного пленника у казаков в крови, а «их благородия» боюсь, сочтут такие действия варварскими и неблагородными.

Про внедрение тактики снайперской войны вообще думать не хочется. Отстреливать в первую очередь генералитет и офицеров на поле боя! Это кто такое предложил? А ну подать сюда этого казака Аленина, который «их благородиям» смерти «подлой» желает. Хотя ещё в марте 1643 года во время гражданской войны в Англии при осаде города Личфилда снайперским выстрелом был убит командир армии парламента лорд Брук. Солдат Джон Дайот, дежуривший на крыше местного кафедрального собора, выстрелил в лорда Брука, когда тот неосторожно высунулся из укрытия и попал ему в левый глаз. По меркам того времени, подобный выстрел, произведенный из длинного гладкоствольного мушкета с расстояния около 140 метров, считался незаурядным.

Петр I в воинском уставе отмечал, чтобы каждый мушкетёр особливо стрелял, а в 1711 году, после поступления на вооружение новых штуцеров, особым указом потребовал отбирать лучших стрелков, вооружать их штуцерами и использовать «особо».

В шестидесятых годах XVIII века полководец Румянцев создал в каждом пехотном полку команды егерей, вооруженных штуцерами. Для этих егерей были выработаны специальные указания об их действиях в бою: «Выбирать места наудобнейшие и авантажнейшие: в лесах, деревнях, на пассах и амбускладах (засадах). Тихо лежать и молчание хранить, и подпустив противника на выстрел — поражать его метким огнём».

Во времена наполеоновских войн британскому снайперу Томасу Планкетту удалось «снять» французского генерала Огюста Колберта и его адъютанта на расстоянии в 600 метров. У противников англичан тоже были меткие стрелки — во время Трафальгарской битвы французский унтер-офицер, заняв позицию на мачте корабля, смертельно ранил адмирала Нельсона.

Во время Гражданской войны в США был убит генерал северян Джон Сэджвик. Как нам рассказывал наш инструктор в Псковской учебке, генерал занимался управлением огнем артиллерии, когда снайперы конфедератов открыли стрельбу с дистанции примерно километра, вынудив офицеров штаба прижиматься к земле. Седжвик огляделся и сказал: «Что? Разве мужчины кланяются пулям? Что же вы будете делать, когда они откроют огонь по всей линии? Мне стыдно за вас. С такой дистанции они не попадут даже в слона». Видя, что его слова не действуют на солдат и офицеров, он повторил: «Мне стыдно за вас. С такой дистанции они не попадут даже в слона». Через пару секунд пуля пробила ему навылет голову, пройдя над левым глазом. Вот тебе и слон! Вот тебе и неблагородно кланяться пулям!

Очень долго в армиях всего мира не понимали эффективность снайперского искусства и считали его неблагородным. Во время военного противостояния между Британской Империей и североамериканскими колонистами британцы применяли общепринятую тактику открытого боя. Однако они столкнулись с неприятным сюрпризом: стрелки колонистов, облаченные в зеленые костюмы, отстреливали британских солдат и офицеров из невидимых укрытий. Во многих случаях британские солдаты, одетые в традиционные красные куртки и являвшиеся прекрасной мишенью, просто не могли понять, откуда ведется огонь. Американские колонисты, с детства привыкшие к стрельбе из ружей по всевозможной дичи, использовали длинноствольные ружья «Кентукки», «Пенсильвания» и могли без труда «снять» противника на расстоянии до 300 метров, поэтому британские мушкеты, способные вести прицельный огонь на расстоянии менее, чем 80 метров, оказались беспомощными перед американскими ружьями.

Любопытно, что британские офицеры, даже осознавая, что находятся под огнем американцев, зачастую не пытались скрыться, так как считали подобное поведение трусостью. Однако еще большей трусостью британцы считали сам процесс стрельбы на расстоянии и из укрытия. Среди британских офицеров существовал негласный кодекс поведения, согласно которому британским солдатам, вооруженным длинными ружьями, запрещалось подстреливать офицеров армии колонистов, так как подобные действия считались опять же «неблагородными».

Хотя, британцы считали данное занятие неблагородным, тем не менее, эффективность тактики ведения дальней стрельбы была очевидна и, в конце концов, бриты под давлением молодого и предприимчивого офицера (и изобретателя) Патрика Фергюсона организовали свой собственный отряд стрелков из 100 человек, которым были выданы длинноствольные ружья и зеленая маскировочная униформа. Последующая гибель Фергюсона и стереотипное мышление британского военного руководства отодвинули использование стрелков-снайперов на задний план.

Стереотипное мышление военного руководства — это проблема! А в российской армии — проблема в квадрате. Сдвинуть что-нибудь в голове наших генералов будет очень не просто. Даже Александру Ивановичу Гучкову — основателю либерально-консервативной партии «Союз 17 октября», имеющей большинство в Государственной Думе III созыва, не удалось в 1909 году, будучи председателем думской комиссии государственной обороны, через представителей генералитета внести изменения в подготовку русских войск с учетом опыта англо-бурской и русско-японской войн. Хотя на его стороне были начальник Главного штаба и помощник военного министра Поливанов и председатель Военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны Василий Иосифович Гурко — лихой командир 2-й бригады Урало-Забайкальской сводной казачьей дивизии. А сам Гучков добровольцем (вместе с братом Фёдором) был в Трансваале, где участвовал в англо-бурской войне на стороне буров, был ранен и попал в плен. Именно там Гучков увидел, как малочисленная группа рассеянных по местности искусных стрелков может противостоять частям регулярной армии противника. Именно тогда снайперский огонь впервые стал существенным фактором в боевых действиях регулярных войск.

Кстати, эта война вообще оказалась богата на смертоносные новинки — впервые были применены окопы, бронепоезда, пулеметы… Частично этот опыт пригодился потом в русско-японской войне. Но вот дальше — стереотип мышления старых генералов: этого нового не надо, наши предки и без этих игрушек били ворогов, пуля дура — штык молодец. Зачем нам пулемёты, мы штыком и прикладом разобьем врага. А то, что на дворе XX век с его бешенным развитием орудий убийств и новых способов их применения — это нас не касается. Поэтому ничего у этой троицы и не получилось по реформированию русской армии и созданию первых диверсионных и снайперских подразделений. Жаль!

Насколько помню, в России только в начале 1914 года был испытан оптический прицел на трёхлинейке, а признан пригодными для использования в войсках он был аж в конце 1916 года! Российская бюрократия неистребима! А у немцев первые штатные снайперы на уровне рот, причём в количестве шестерых снайперов на роту, появились уже в начале 1915 года. Согласно свидетельствам англичан, зимой 1915-го года любое появление британского солдата за пределами окопа гарантировало смерть от снайперской пули. Моральный эффект от таких потерь был чрезвычайно велик.

Всё это вспомнилось мне конечно не в тот день, пока скакал в станицу, чтобы сообщить о смерти деда Афанасия, а постепенно, когда обдумывал, что и как я буду делать в этом мире, чтобы внедрить спецоперации среди казачьих войск. И чем больше думал, тем меньше становился мой оптимизм. А в последнее время, с учётом опыта полученного уже в этом мире, всё чаще приходила мысль, что вернее всего всё останется на уровне очень продвинутого в военном плане казака Амурского полка Тимофея Аленина. И вряд ли смогу я исполнить наказ деда — стать офицером и передать как можно большему количеству казаков опыт проведения спецопераций из моего времени.

Тем не менее, для себя на сегодняшний день наметил три возможных варианта развития дальнейших событий.

Первый вариант — самый худший, и как я его называл сословно-экономический: я не смогу поступить в Иркутское юнкерское училище, так как «рылом не вышел». Казак-сирота — это не сын купчика или дворянина и даже не сынок зажиточного казака. С него денег не возьмешь.

В моё время многие «дерьмократы» и «либерасты» с пеной у рта доказывали, как хорошо жилось нам при царе-батюшке. Только забыли они, что хрустели французскими булками, омары трескали и запивали их шампанским самое большее процентов десять из ста семидесяти миллионов жителей Российской Империи на 1914 год, а остальные выживали в нищете и безграмотности.

Обучение в гимназии стоило от сорока до ста золотых рублей в год. Как узнал, на сегодняшний день в Благовещенской шестилетней гимназии за годовой курс в первом классе надо заплатить сорок, а в шестом восемьдесят рубликов, а это стоимость строевого коня, или всей другой амуниции и обмундирования. Мало кто из казаков в Приамурье может отдать такие деньги на шестилетнее обучение своего отпрыска. А где-то и на что-то гимназисту ещё жить в городе надо.

Так что неуважаемые господа демократы вспомните, кем были ваши предки в царской России. И если вы из крестьян и пролетариев, то с вероятностью в сто процентов можно было бы предположить, что ждал вас в конце XIX века каторжный труд по 14–16 часов в сутки без выходных и проходных. И за радость было бы пропустить граненый стакан водочки под горбушку чёрного хлеба, а не омары с шампанским вкушать.

Эти мысли, кстати, были основным камнем преткновения в рассуждениях о возможных изменениях истории этого мира из-за моих действий. В том моём мире при советской власти я получил бесплатное среднее образование и высшее военное, дослужился до подполковника, а мой отец до полковника. Таким образом, мы из простых казаков, мой прадед был простым донским казаком с небольшим земельным наделом в Старочеркасске, но большой семьей, при Советской власти выслужились по местным меркам в дворяне и в «ваше высокоблагородия». Отец, дослужившись до полковника, по Табелю о рангах вообще получил бы потомственное дворянство, после чего я весь в белом — дворянин Аленин, мля, с родовым гербом в виде АК-103 в окружении пяти гранат Ф-1 на фоне цвета «хаки»! Три раза ха-ха-ха!

А если мои подвижки в этом мире приведут к тому, что не будет революций и не будет СССР? Тогда в будущем миллионы молодых ребят из простых семей не получат образования, не станут учителями, инженерами, врачами, офицерами. Хотя не будет братоубийственной Гражданской войны и гибели миллионов на пути к «светлому будущему». Тем более, потом-то опять придём к неподконтрольным правительственным чиновникам, олигархам, опять будет разделение на «господ жизни» и «быдло». Кто-то будет за свежими устрицами на завтрак за полмира личный самолёт гонять, а кто-то будет ломать голову, где взять денег хотя бы на буханку хлеба, чтобы детей накормить.

Ладно! Это всё — лирика! Для себя я уже всё решил. Итак, возвращаемся к первому варианту — я не поступил в Иркутское юнкерское училище и через три года иду на первый срок службы в Амурский полк. Основная задача своей службой показать, что мои навыки и подготовка дают возможность выполнять все поручения более эффективно. Надо будет поставить себя так, чтобы мои сослуживцы захотели научиться от меня новым приемам повышения своей физической и боевой подготовки, ведения разведки, маскировки, захвата «языков», стрельбы…. А командование полка захотело бы это всё распространить на весь полк, либо хотя бы на сотню, ну хотя бы на один десяток. Э-э-э, всё вилами по воде писано!

О втором варианте я думал первое время после наказа деда: поступил в Иркутское училище, выпустился офицером, в Амурском полку получил полусотню, обучил её, погеройствовал с казачками в Китайском походе, русско-японской войне. Все рыдают от умиления от моих нововведений, отправляют меня в академию Генштаба, чтобы я там всё теоретически обосновал и ввёл в войска повсеместно.

На самом деле и здесь всё упрётся в военную бюрократию уже на полковом уровне, а может быть и на уровне сотника. При таком раскладе, если разрешит начальство, то смогу организовать обучение полусотни по новым методикам. А потом в боевых действиях доказать эффективность такой подготовки. А дальше опять полный вилаж. Захочет ли командование полка что-то изменять в боевой подготовке казаков или пошлёт меня с моими нововведениями далёким пешим маршрутом. При самом хорошем и мечтательном раскладе, если не в Китайском походе, то во время русско-японской войне кто-то из высокого начальства заметит эффективность действия моих бойцов и захочет применить мои методики в более широком формате. Опять, одни если!

Ну и третий вариант. Поступил в училище, закончил. Кстати, закончить тоже будет проблематично. Нет, не из-за знаний, а опять же сословных противоречий. Вряд ли я стерплю унижений со стороны более высоко сословных сокурсников. Точно кому-нибудь ряху начищу! А дальше прощай погоны. Из училища точно выпрут. Ладно, будем бить больно, но аккуратно, без телесных повреждений.

Всё, отступления в сторону. Поступил, закончил, два года в полку и потом… Не знаю пока как, но надо прорваться в Николаевскую академию Генерального штаба. Там во время учёбы как-то выйти на русскую разведку и, зарекомендовав себя, постараться попасть на англо-бурскую войну представителем от Генштаба или под видом волонтёра. Через доклады постараться доказать эффективность бурских засад, снайперского огня, действия малых групп в тылу врага, всё это теоретически и методически обосновать и настаивать на создании экспериментальной диверсионно-разведочной группы, хотя бы в полусотню казаков. А после обучения обкатать её на боевых выходах в Китайском походе. А дальше как Бог даст!

В этом варианте без высокого покровительства нельзя. А на настоящий момент из всех покровителей у меня — атаман Селевёрстов. Хотя и это уже не мало. Тем более дядя Пётр, как я его сейчас называю, подтвердил, что он о моём поступлении в Иркутское военное училище действительно разговаривал с наказным атаманом в Благовещенске. При этом наказным атаманом, оказывается, является военный губернатор Амурской области генерал-майор Беневский, который обещал посодействовать моему поступлению, если всё будет хорошо. Вот такие вот планы — одни если, да каки!

Но в любом случае надо приучать окружающих к моей нестандартности и прущих из меня нововведений в военной подготовке. Это я и начал делать почти три года назад. Мои мысли вернулись к событиям после смерти деда Афанасия.

Глава 7 Экзамен у атамана Селевёрстова

Деда хоронила вся станица. Из других станиц также много казаков приехало. Я даже и не знал, что Афанасий Васильевич пользовался таким почётом и уважением среди амурских казаков.

После похорон, казаки с кладбища потянулись в трактир Савина, где накрыли столы для помина за счёт казны Черняевской сотни. Меня как единственного оставшегося родственника посадили за общий стол с казаками. Потом пошли поминальные речи. Много хорошего я услышал о деде Афанасии. Краем уха слышал, как жалеют меня казаки, рассуждая, что же делать теперь сироте. Об этом я тоже думал, так как не представлял теперь своего статуса. Что мне можно, а что нельзя по российским и казачьим законам.

В самом конце поминок из-за стола поднялся атаман Селевёрстов и заявил, что он берёт меня в свою семью до моего совершеннолетия, так как никого из родственников у меня здесь нет, и он обязан мне спасением от смерти своего сына Романа. Казаки за столом одобрительно загомонили. Потом поднялся Савин и объявил, что за спасение от хунхузов его Ворона с лучшим косяком, он даёт мне в награду недавно родившегося жеребёнка от Ворона и Ласки, которая считалась лучшей кобылой в его табуне. После такого заявления гомон казаков поднялся до небес. Некоторые стали подходить и хлопать меня по плечам, поздравляя с таким богатым подарком. Мне ничего не оставалось делать, как подняться и благодарить Ивана Митрофановича. Подарок действительно был царским. А если жеребёнок пойдёт в отца, то такому коню будут завидовать все казаки. Савин всё потомство от Ворона продавал за очень большие деньги. Простому казаку такого коня было не купить.

Потом поминки закончились, и я вместе с Селевёрстовым вышли из трактира на улицу.

— Что казак дальше делать будешь? — спросил меня атаман, положив руку на плечо и разворачивая к себе лицом.

— До зимы, ещё месяца полтора, продолжу табун у Савина пасти. А дальше посмотрим, Пётр Никодимович.

— Зови меня теперь дядя Пётр или дядько Петро, я же тебя к себе в семью взял, — Селевёрстов поправил фуражку на голове. — Жить у меня будешь или у себя?

— У себя, дядя Петро. Запасы продуктов есть пока. Готовить я умею. Одежды много осталось. Обслужить себя я смогу. Да и не хочется родной дом оставлять без пригляда. Нежилой дом быстро рушится.

— А не забоишься один то в пади?

— А чего бояться. Мой дом — моя крепость!

— Ха… Крепость! Ну, ты завернул, Тимоха. Хотя, по сути, верно, мы казаки в своём доме как в крепости бьёмся, если враг пожалует. Ладно! Два дня тебе на обустройство хватит. Потом приедешь ко мне, будем думать, что с твоим наследством от хунхузов делать и о твоей дальнейшей судьбе. Хотя уже сейчас тебе скажу. Негоже, пусть и приёмному сыну атамана пастухом работать. Лучше бы ты у Савина дальше не пас его табун. Не к лицу мне! А то будут казаки гутарить, что куска хлеба для сироты не нашёл!

— Как скажете, дядя Петро. Только, что мне делать то дальше?

— Приедешь через два дня, обо всём и поговорим.

Так закончилась моя пастушеская карьера у казака Савина, тем более напуганный попыткой хунхузов угнать станичный войсковой табун, купец нанял пастухами к своим косякам по два башкира, вооружив их до зубов. Да и станичный войсковой табун пасли теперь не мальцы-казачата, а матёрые казаки, также вооруженные, будто на войну собрались.

Через два дня, проведя в своём хозяйстве ревизию, я приехал к Селевёрстовым. Пообедав за общим столом, мы уединились с атаманом в горнице, где я передал ему на хранение дедово наследство в восемьсот рублей. Три коня со сбруей и всё оружие, которое досталось мне после хунхузов, решили продать. Селевёрстов ожидал выручить за всё ещё рублей четыреста. Говорил, что было бы больше, если бы всё продавать в Благовещенске на ярмарке, но лучше туда с этим добром не соваться, чтобы не возникли лишние вопросы. Себе я оставил только восьмизарядную винтовку Маузера, в которую буквально влюбился, и все патроны для Берданки. Из-за маузеровской винтовки мы Селевёрстовым спорили до посинения, пока дядя Петро не сдался и не пообещал достать для неё патроны и то только после того, когда решили, что половину от вырученных денег пойдет Селевёрстовым за моё содержание «на довольствии» в их семье до моего совершеннолетия.

До зимы по уговору с атаманом я буду помогать им по хозяйству, благо у меня дома для одного до весны было уже всё запасено вместе с покойным дедом Афанасием. Также договорились с атаманом, что он возьмёт меня зимой на ярмарку в Благовещенск и выделит из моих денег сумму для покупки книг. Моё стремление поступить в Иркутское юнкерское училище дядько Петро поддержал полностью и сообщил, что обещана помощь от наказного атамана Беневского, который был поражён моими подвигами в схватке с хунхузами.

— Всё, Тимофей! Все купеческие дела завершили. Поехали на сборное место, покажешь, что ты умеешь в казачьей науке.

Выйдя на двор, Селевёрстов позвал своего среднего сына Никифора, который год назад вернулся с первого трехлетнего срока службы, за время которого выслужил звание младшего урядника и имел опыт схваток с китайскими бандитами:

— Седлай коней, возьми шашки учебные, да карабин. Поедем Тимофею проверку устроим.

— Батька, меня возьмите, — выскочил во двор рыжеволосый Ромка. — Я тоже хочу посмотреть.

— Хорошо. И тебя берём. Иди брату помоги.

Через пять минут со двора Селевёрстовых выехала небольшая кавалькада из четырёх казаков и отправилась на поле за станицей Черняева, где проходили сборы казаков-малолеток. Приехав на поле и спешившись у коновязи, атаман отправил младшего Ромку принести лозы и воткнуть её в станки на участке, отведенном для рубки, а меня вместе с Никифором повёл на место, где отрабатывались строевые приёмы.

— Давай, Никифор, командуй Тимофею, а то тебе на сборах через пять месяцев малолеток гонять. Тренируйся отрабатывать лычки младшего урядника.

Строевой меня не удивишь. Хоть и служил в спецназе, но и там шагистике отводилось немало времени. Вспоминая свои курсантские годы, как-то забылся, и все команды Никифора стал выполнять на автомате, пока не был остановлен командой: «Стой!».

— Что скажешь, Никифор? — атаман удивлённо и задумчиво поглаживал усы.

— С такой выправкой, хоть сейчас в атаманцы лейб-гвардии! Тимоха, тебя кто всему этому научил? Вот это… Да…! — только присутствие отца, не позволило Никифору заковыристо выругаться.

«Кажется первый косяк упорол, — подумал я. — Забыл, что строевой у амурских казаков начинают заниматься только с малолетками, то есть с 19 лет. А я ещё и ножку с носочком тянул, и чтобы расстояние до земли от подошвы сапога было не меньше двадцати пяти сантиметров».

— Деда, учил. Он мне говорил, что внук георгиевского кавалера должен маршировать, как лейб-гвардеец на плацу.

— Добре! Давай-ка, Тимофей, покажи, как тебя с шашкой обращаться научили, — приказал старший Селевёрстов, продолжая смотреть на меня какими-то удивлённо-задумчивыми глазами.

Я принял уставную стойку с шашкой и по командам Никифора показал «развязывания руки» и различные крутки.

— Хорошо! Молодец, Тимофей! Всё как надо выполняешь. — Селевёрстов разгладил усы. — Теперь посмотрим, как ты пешим лозу рубишь, а потом верхами. Ромка воткни вот здесь четыре лозы, а ты Тимофей пройди с рубкой направо и налево.

С этим заданием, я также легко справился, все четыре лозы были срублены под сорок пять градусов, и воткнулись рядом в землю с оставшимися стоять основаниями. Когда разрабатывал руку после ранения, то на дворе Алениных за месяц перерубал весь сухостой, имитируя конную дорожку и более сложные комбинации: рубка на две, три, и четыре стороны, как имитация боя с двумя, тремя и четырьмя противниками соответственно. Рубка камыша и яблок на подкидывание, их рубка в подкидывании с оборотом назад, в бок на один и на два удара. При этом все упражнения выполнял из исходного положения «шашка в ножнах», благо шашка, которая носится режущей кромкой клинка вверх, позволяет наносить удар сразу после ее выхватывания из ножен. Самураи, с их кендо отдыхают!

Как мне помнилось из информации своего времени, самураи в русско-японской войне были поражены той скоростью, с которой казаки осуществляли удар, выхватывая шашку из ножен. По мнению многих из тех, которые остались живы: «С этими русскими самураями невозможно сражаться, они разят быстрее смерти». При этом, настоящий мастер фехтования на катанах должен был уметь побить противника одним только движением, он должен за несколько секунд успеть выхватить катану из ножен, ударить противника и вернуть катану в ее ножны. При этом считалось «хорошим тоном» за это краткое время еще и успеть отряхнуть с меча кровь противника.

Дед Афанасий, наблюдая за моими потугами быстрее освоиться с шашкой, исправлял небольшие ошибки, ставя мне удар, учил древнему казачьему «танцу» с одной и двумя шашкам, а за неделю до смерти отдал мне свою шашку, сказав, что ему она также от деда досталась. Это была шикарная черкесская шашка терс-маймун в богато отделанных ножнах. Судя по рисункам и гравировкам и шашку, и кинжал, которым я отправлял на тот свет хунхузов, делал один мастер. Сегодня со мной была казачья, как я её называл «рабочая шашка». Она мне была более по руке. Расту ещё! Жаль йогурта «Растишки» не дают в этом мире!

— Хорошо удар поставлен, — Никифор посмотрел на отца. — Батька, может, посмотрим, как Тимофей рубиться умеет.

— А давай! Тимоха, против Никифора выйдешь на учебных? По голове и кистям не бить. До трех пропущенных ударов.

— Давайте попробуем, дядько Петро.

Я взял затупленную учебную шашку и оценивающе посмотрел на Никифора, который разминал кисть, вращая другой учебной шашкой.

«Учебная то, она учебная, но и плашмя ею получишь, мало не покажется, — думал я, прикидывая, как построить бой против Никифора. — Тот на полголовы выше, руки длиннее, привык рубить. Что ж, будем резать, как длинным ножом на противоходе. Армейский бой спецназа на ножах я ещё не забыл».

Никифор встал в правостороннюю стойку, перенеся всю тяжесть тела на левую ногу, сохраняя отвесное положение корпуса. Его клинок в согнутой в локте правой руки смотрел мне затупленным острием куда-то в районе глаз. Я принял, такую же стойку.

— Начали, — подал команду атаман Селевёрстов.

Никифор сделал быстрый выпад в мою сторону, нанося колющий удар в район груди. Я отшатнулся назад, разрывая дистанцию, а когда Никифор стал возвращаться в исходную стойку, нанёс режущий удар в выставленную переднюю ногу казака. Как я и ожидал, к такой «подлости» Никифор был не готов, всё же строевых казаков больше учили рубиться на коне. Я сделал ещё подшаг в сторону Никифора и, отводя предплечьем левой руки его кисть с зажатой шашкой, одновременно обозначил удар снизу-вверх от паха к шее, а делая шаг назад «рубанул» наискось, задев правое предплечье и грудь Никифора.

— Стоп. Убит! — старший Селевёрстов поднял руку, останавливая Никифора, который попытался что-то сказать. — Ещё раз! К бою! Готовсь! Начали!

Никифор нанёс рубящий удар справа в висок, я же увидев начало его удара, сделал, приседая, шаг вперед и вправо и, скрутившись телом на 180 градусов, обозначил круговой удар назад по ногам Никифора, еле успев остановить шашку перед его правой ногой. После чего быстро встал из приседа.

— Стоп! Никифор, а ты без ног остался! — атаман сплюнул. — Ещё раз! К бою! Готовсь! Начали!

В этот раз Никифор не стал нападать первым, а ждал, когда я попытаюсь нанести свой удар. Я не стал его разочаровывать и, в движении вперёд перекинув шашку в левую руку, поменял стойку, после чего «резанул» Никифора по локтю правой руки, случайно попав в локтевой нерв. Выдав матерную тираду в три колена, Никифор выронил шашку и схватился за негнущуюся в локтевом суставе правую руку, продолжая что-то шипеть сквозь стиснутые зубы.

— Чего стоишь? Добивай! — будто кнутом стегнул меня по ушам крик атамана.

— Дядько Петро, я нечаянно! Просто случайно в нерв локтевой ему попал!

— Причем тут чаяно-нечаянно! Ты что, Тимофей, не понимаешь? Сопляк, прости меня, Господи, лучшего рубаку станицы уже три раза «убивает». Это, что нормально?

— Батька, да случайно всё это. Просто Тимофей не по правилам рубиться. Так не делает никто!

— В бою, орясина, ты тоже будешь просить по правилам драться? Тебя уже три раза на тот свет Тимофей отправил. Что, Никифорушка, засопел обиженно, или я не прав?

— Да прав батька, только Тимоха неправильно бьётся.

— А ты что скажешь, Тимофей. Этому тебя тоже дед научил?

— Левой рукой шашкой биться дед учил. Он мне часто правую руку привязывал к телу, чтобы я в течение дня всё левой рукой делал. И этому удару левой рукой в локоть после перехвата шашки дед научил. Только он говорил, что эту ухватку можно применять в бою один на один и когда больше никто схватке не помешает.

А вот удар в ногу и потом крестом, после отвода вооруженной шашкой руки у Никифора, и приседая по ногам, я здесь придумал. Он же меня выше и сильнее. Тут только быстрота и хитрость спасти меня могли.

— Вот, Никифор, учись у младенца. Как он тебя срубил? Молодец, Тимоха! А ты чего рот разинул? Тоже учись! — подзатыльник от отца заставил Ромку закрыть действительно разинутый в удивлении рот. На его глазах, его приятель Тимоха, только что три раза победил в рубке на шашках его старшего брата, которого в станице считали лучшим фехтовальщиком, и который был для Ромки чуть ли не богом в воинском деле.

— Да! Удивил ты меня, Тимофей! — атаман Селевёрстов засунул большие пальцы рук за пояс и стал покачиваться с носков на пятки и обратно. — Удивил! Это надо же! Молокосос опытного казака как тушку разделал! Ладно, Тимофей, давай на конную дорожку по рубке лозы. Посмотрим, что ты верхами умеешь. Обратно пойдешь по кругу, покажешь джигитовку.

Вот это для меня уже было испытанием! Тимоха был, конечно, отличным наездником, а вот у меня ещё не всё получалось. Но отступать было некуда. Вернувшись к коновязи и отвязав своего коня Чалого, я, не касаясь стремян, впрыгнул в седло и выехал на начало дорожки по конной рубке лозы. Опустив левой рукой поводья и толкнув Чалого ногами, переводя его с места в карьер, я правой рукой выхватил шашку, пристав на стременах и наклонив корпус чуть вперёд. При этом, в моей голове почему то по кругу крутились две строчки песни из советского фильма 70-х годов «Я, Шаповалов»:

«А ну-ка шашки подвысь, Мы все в боях родились!»

Мах вправо-вниз, влево-вниз, вправо, влево, вкладывая в удар и вес тела, потом переброс шашки в левую руку и оставшаяся лоза была дорублена. Я остановил коня и повернул его назад. Перекинув шашку в правую руку и вложив её в ножны, я с гордостью посмотрел на дорожку. Вся лоза была срублена идеально. Большинство срубленных прутьев лозы, воткнулись в землю рядом с основанием. Такого результата у меня ещё не было ни разу. Но теперь для меня самое трудное — джигитовка! Как сын XXI века за эти полтора месяца, что уже садился после ранений на коня, никак не мог привыкнуть к тому, что на коне можно вытворять акробатические номера. Хорошо хоть мой Чалый Тимохой был выезжен отлично и при джигитовке шёл спокойным и ровным галопом.

Эх, была, не была! Вперёд! Я с места послал Чалого в галоп и, дождавшись, когда он пойдет ровно, держась обеими руками за переднюю луку седла, соскользнул с седла с левой стороны, повиснув с боку Чалого опираясь правым предплечьем на подушку седла. Поймав мах коня, когда его передние ноги коснулись земли, сам также оттолкнулся ногами от земли и мгновенно вспрыгнул в седло. Дальше с правой стороны, свесившись вниз к земле, достал срубленный и воткнувшийся стебель лозы. Потом махом развернулся в седле спиной по ходу движения коня и вернулся в исходное положение. В заключение джигитовки повёл коня к барьеру и рву, перепрыгнув через них. После этого вернулся к Селевёрстовым и, остановившись перед ними, спрыгнул, как положено с левой стороны Чалого и, взяв его под уздцы, доложил: «Господин атаман, рубку лозы и джигитовку закончил!»

— Кхм… Закончил! А почему только с одной стороны соскок и поднимание с земли сделал? — Селевёрстов с улыбкой в глазах грозно нахмурил брови.

— Дядько Петро, бицепс правой руки после ранения ещё в норму не пришёл. Не смог бы я правой рукой подтянуться.

— Тьфу, дурак старый, после твоей схватки с Никифором совсем забыл, что у тебя рука то прострелена. А ты и не напомнил! А что ещё за бицепс?

Блин, опять косяк. Надо следить за своим языком. Тем не мене бодро доложил:

— Фельдшер Сычёв мне объяснил, что в предплечье у человека две основные мышцы: сгибательная, которая по латыни называется бицепс, и разгибательная — трицепс.

— Вот, учитесь! — атаман повернулся к сыновьям. — Тимоха у нас по латыни понимает.

— Нет, дядя Петро, не понимаю. Просто запомнил, что Сычёв говорил.

— Ну, фельдшер у нас известный говорун, особенно если ханшина выпьет. Ты стрелять то с больной рукой сможешь?

— Конечно, смогу, дядя Петро. Она у меня уже не болит, только сила в ней ещё не вернулась до конца.

— Тогда давай-ка верхами на место для стрельбы и три выстрела по мишени. Конь то выстрелов не боится? Патроны есть?

— Не, Чалый выстрелов не боится, приучен, и патроны есть — пять штук. А куда стрелять то?

— Ты чего забыл, Тимоха? Вон видишь, мишень стоит, — атаман указал на щит, сколоченный из жердей, размером где-то два на три метра. — Это как бы конная фигура, а попасть надо в белую полосу, желательно посередине. Это как бы грудь врага.

Я пригляделся и увидел на щите слабо видимую белую полоску сантиметров в сорок, которая шла посередине щита сверху, заканчиваясь, не доходя метра до земли.

— Какое до мишени расстояние от нас? — вмешался в разговор Никифор.

Я чуть было не ляпнул, что метров двести будет, но потом, вспомнив, что метрическая система в России ещё не принята, ответил: «Шагов триста, триста двадцать».

— Попадешь отсюда? — Никифор ехидно улыбнулся.

Я про себя улыбнулся: «С трехсот метров в стену сарая, пусть и стоящей ко мне под сорок пять градусов. Да без проблем!»

Достав, из притороченного к седлу Чалого, чехла карабин и, быстро зарядив его, я выстрелил почти навскидку.

— Давайка, Тимофей, ещё два выстрела, — заинтересованно произнёс атаман.

Я, быстро перезаряжая, выстрелил ещё два раза.

— Давайте посмотрим! — это уже влез в разговор Ромка, притоптывая от нетерпения на месте.

— Позже посмотрим. Поезжай, Тимофей, на место для стрельбы с коня. Мы тоже туда сейчас подъедем, — атаман и его сыновья направились к коновязи.

Я доехал до огневого рубежа и, дождавшись, когда подъедут Селевёрстовы, спросил:

— Дядько Петро, сколько раз стрелять, а то у меня только два патрона осталось.

— Никифор, дай ему ещё один патрон. А ты, Тимофей, стреляй три с коня.

— Дядя Петро, а с места или на ходу?

— А ты что и на скаку попасть с трёхсот шагов сможешь? — недоверчиво спросил Никифор.

— Надо попробовать, — заряжая карабин, ответил я. — Вы чуть в сторону коней отведите, чтобы мишень не загораживать.

Сказав это, я развернул Чалого от мишени и пустил его в карьер. Проскакав метров сто, я не выдержал и, развернувшись назад, вскинул к плечу карабин и выстрелил по мишени. Остановив коня, перезарядил карабин. Затем развернул Чалого и, управляя им только ногами, поскакал к мишени, целясь в неё через голову коня. Когда до мишени осталось метров двести, я выстрелил, остановив коня, перезарядил карабин и выстрелил по мишени ещё раз. После этого подъехал к Селевёрстовым.

— Поехали, посмотрим на результаты, — атаман тронул коня в сторону мишени, а за ним потянулись все остальные.

Подъехали к щиту и встали около него полукругом.

— Вот это Тимоха дает! — воскликнул Никифор. — Батя, глянь. Четыре пули в области головы, да как кучно, а ещё две где-то в районе груди, но все в белой полосе.

— Ещё что скажешь, Никифор? — атаман, повернув голову, требовательно посмотрел на сына.

— А чего ещё скажешь? Я такой стрельбы ещё не видел.

— Эх, Никифор, Никифор, учить тебя ещё и учить. Если бы Тимофей после сборов участвовал в состязаниях как казак-малолетка, что бы было?

Никифор задумался, а потом удивлённо произнёс:

— Так призы бы получил по 1 разряду за стрельбу пешим и с коня, и за наездничество, как минимум по 2 разряду приз бы имел. Это считай — винтовка, седло или мундир с шароварами и портупея.

— Вот, Никифор. О том, что сегодня видели никому не слова. Хочется мне войсковому старшине Буревому, который приедет в этом году на зимние сборы у малолеток, нос утереть. Упрошу я его, чтобы он Тимоху к призовой стрельбе, да наездничеству допустил. Посмотрим, что он скажет, когда Тимоха покажет всем казакам, как стрелять надо. Да и тебе Тимофей это участие для поступления в училище пригодится.

— Хорошо, дядька Петро, я ещё больше заниматься буду. А когда зимние сборы будут?

— В конце февраля следующего года. Так что время ещё есть. Тренируйся и Ромку под свою руку забирай. Пускай у тебя учится всему.

Так в мою жизнь вошёл Ромка Селевёрстов, который надолго стал моим напарником в моих начинаниях в этом мире.

С учётом того, что сезонных работ по хозяйству почти не осталось, мы с Ромкой где-то за месяц оборудовали в пустом пристрое для зимовки скота теперь уже моего дома небольшой спортзал. В нём разместили сделанные самими брусья, турник, шведскую стенку, деревянную модель коня с седлом для обучения упражнениям джигитовки, передвижной станок для рубки лозы и чучело для этих же целей и, конечно же, макивару и другие приспособы для рукопашного боя.

Приехавший посмотреть на наши занятия атаман Селевёрстов, увидев все эти снаряды, только крякнул, покрутил ус, а потом молча и задумчиво смотрел на наши упражнения. В тот раз он так ничего и не сказал о нашем спортзале, но потом ещё несколько раз приезжал вместе с сыном Никифором и вахмистром Митяем Широким. Все вместе смотрели, как мы исходим потом с Романом, выполняя мною, разработанный комплекс физических упражнений с использованием имеющихся снарядов, проводим учебные схватки на пиках, шашках, кинжалах, тренируемся в рубке. Но никто опять не сказал и слова.

Потом пришла зима. Наши с Ромкой занятия прерывались только охотой на зверье и птиц, да заготовку дров. По станичному «уроку» каждый казак должен был поставить 20 брёвен в государственную казну. Для большой семьи Селевёрстовых, в которой по реестру числилось трое взрослых казаков, надо было заготовить шестьдесят брёвен. Вот и работали мы с Ромкой сучкорубами, да охотой промышляли для бивачного котла и домой что-то впрок из лесной дичи запасти.

После Рождественских праздников на святки из станицы в Благовещенск тронулся так называемый «ярмарочный обоз». По договорённости с атаманом вместе с семейством Селевёрстовых поехал и я.

Глава 8 Благовещенск

Четыреста вёрст до Благовещенска прошли за две недели, по дороге останавливаясь то в лесу, то у родственников и хорошо знакомых казаков семьи Селевёрстовых в станицах, расположенных ближе к административному центру Амурской области.

И вот ранним утром, ещё в сумерках наш обоз въехал в Благовещенск! Город, в котором я родился или ещё должен буду родиться в будущем. Я вертел головой по сторонам, проезжая по улицам и ничего не узнавал — большая станица! Где асфальтированные проспекты, окружённые многоэтажными домами в сиянии рекламы? Где проносящие машины и шум многолюдного города? Ничего этого не было! Но будет, обязательно будет!

Остановились мы в заезжем доме купца Чурина. Атаман Селевёрстов с Никифором сразу же ушли с приказчиком Чурина договариваться о продаже привезённой пшеницы, рыбы, мяса, шкур, а мы с Ромкой принялись выпрягать из трех саней лошадей и вместе с тремя верховыми, на которых ехали мы с Ромкой, да Никифор, повели их на конюшню.

Тётя Оля — жена атамана со снохой Ульяной — женой Никифора и дочерью Анфисой из распряженных саней стали таскать узлы с добром в дом, где были сняты комнаты для проживания на время ярмарки.

Вскоре вернулись довольные Никифор и дядька Пётр. Как выяснилось, им удалось очень выгодно продать почти весь свой товар Чурину, немного оставив самого ценного для ярмарочной распродажи. На радостях атаман заказал баню и обильный ранний обед, после которого мы всем семейством, принарядившись, отправились смотреть город.

Этот променад очень напомнил мои походы с жёнами по магазинам в моём прошлом мире. Я никогда не мог понять женщин, как они могут ходить по магазинам «просто посмотреть». Если мне надо было что-то купить, то я шёл и покупал, не смотря на остальной товар. У моих же жён «просто посмотреть, померить, прикинуть» могло растянуться на долгие часы моих мытарств. Особенно меня добивало, когда всё это происходило при полном отсутствии денег в нашем семейном бюджете.

Здесь происходило тоже самое. Женщины во главе с тётей Олей заходили в каждую лавку, где смотрели, приценивались, примеряли, прикидывали и т. п. Но при этом все мужчины Селевёрстовы практически не отставали от своих женщин, также что-то смотрели, ахали, приценивались. И ничего не покупали. Когда я спросил атамана, почему ничего не покупают, то был сражён его ответом: «Так на ярмарке всё дешевле будет. А тут просто посмотрим». После такого ответа я просто выпал в осадок и, наверное, умер бы от скуки, но перед заходом в очередную лавку, я увидел на соседнем доме вывеску — Городская общественная библиотека.

— Дядька Петро, я в библиотеку. Можно. В приезжий дом я сам приду, дорогу помню.

— Иди грамотей. Тебе смотрю, поход по лавкам не интересен.

— Ага. Я побежал.

Зайдя в дом и пройдя сени, я вошёл в большую комнату, где стояло довольно много стеллажей с книгами, а за столом сидела пожилая, полностью седая женщина с приветливым лицом, своим видом напомнившая мне образ интеллигентной учительницы-старушки советских времён.

— Здравствуйте. Меня зовут Мария Петровна. Я библиотекарь. Что вам угодно, молодой человек? — мягким голосом произнесла женщина.

— Здравствуйте. Хотел бы книги посмотреть, — робко ответил я.

— Книги не смотрят, а читают. Но откуда такой интерес к книгам у молодого казака?

— Меня зовут Тимофей Аленин. Мы из станицы Черняевой на ярмарку приехали. Я хочу поступить в Иркутское юнкерское училище, и зашел к вам узнать, какие книги по военному делу есть, и какие учебники сейчас издаются. А главное найти программу вступительных экзаменов в училище. Никто мне в станице не смог об этом сказать, включая батюшку станичной церкви Александра. А он к нам из Санкт-Петербурга приехал.

— Похвально, похвально. А позвольте полюбопытствовать, не тот ли вы молодой казак Аленин, который целую банду хунхузов один уничтожил.

— Да, это я, — почему-то краснея под добродушно заинтересованным взглядом Марии Петровны, ответил я. — Но откуда вы об этом знаете.

— Я вхожу в круг знакомых генерала Беневского Аркадия Семёновича — это военный губернатор и ваш казачий наказной атаман. На одном из раутов Аркадий Семёнович рассказал всем как был поражён отвагой и умелостью мальчишки-казака, который в четырнадцать лет как-то умудрился поразить насмерть двадцать одного бандита-хунхуза. При этом, по его словам, больше половины бандитов он убил одним кинжалом. Ужас!

— Мария Петровна, жить захочешь и не то сделаешь.

— Может быть, Тимофей, может быть. Тем более ты же прирождённый воин, и вот офицером хочешь стать. Хорошо, посмотри пока книги на том и на том стеллажах, — Мария Петровна указала вглубь комнаты. — А примерно через час мы с вами, Тимофей, дойдём до Алексеевской гимназии. Там работает мой хороший друг, который поможет тебе с подготовкой к поступлению в военное училище.

— Огромное спасибо, Мария Петровна. Даже не знаю, как вас благодарить.

— Что-нибудь придумаю для такого молодца, — лукаво улыбнулась старушка. — Раздевайся у вешалки и проходи к стеллажам.

Сняв и повесив на вешалку свои «парадные» полушубок и папаху, обметя веником валенки и оправив под ремешком праздничную рубаху, я прошёл к указанным стеллажам.

Боже ты мой! Чего тут только не было. Я даже и представить себе не мог, что по военному делу в конце девятнадцатого века было издано так много книг. Но особенно меня умилило, что на этом стеллаже я нашёл «Войну и мир» Льва Толстого. Взяв в руки второй том, начал пролистывать его, часто останавливаясь на некоторых абзацах.

— Тимофей, а вы очень быстро читаете. Я же вижу, что вы читаете, а непросто скользите взглядом по странице. Кто вас научил такому скорочтению?

«Вот мля, опять попал! — подумал я. — Я же почти безграмотный молодой казак, а тут скорочтение. Но надо что-то отвечать».

— Дядя Иван. Младший брат отца.

— Передайте ему от меня большую благодарность.

— Не кому передавать, Мария Петровна. Вся моя родня погибла и умерла. Сирота я уже четвертый месяц. Спасибо нашему станичному атаману Селевёрстову. Дядька Петро меня в свою семью взял до совершеннолетия. Но живу я в своём Аленинском доме один, а они мне помогают. С собой вот на ярмарку взяли. Я тут рухлядь кое-какую, оставшуюся от семьи, да шкуры лисьи и волчьи мною добытые хочу продать, а на вырученные деньги учебники и письменные принадлежности купить.

— Извини, Тимофей, что напомнила тебе о смерти близких, — Мария Петровна ласково погладила меня по руке. — А что ты читал? Надо же казак с романом «Война и мир» в руках. Удивительно! А на чём ты конкретно остановился?

Мария Петровна взяла в руки книгу и стала читать вслух с того места, куда я непроизвольно поставил свой указательный палец, когда старушка оторвала меня от чтения книги: «И благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных ситуациях, с простотою и легкостью поднимет первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».

— Ты это уже прочитал? — Мария Петровна строго посмотрела на меня. — Какие выводы сделал?

— Да. Прочитал, — ответил я. — А вывод — в войне не бывает правил. Кто воюет по правилам и ждёт этого от противника, тот проигрывает. В войне за Отечество все средства хороши, даже неблагородные. Нас казаков часто обвиняют, что мы воюем не по правилам. Наполеон вот тоже упрекал нашего государя Александра, что его подданные, особенно казаки, воюют не по правилам. Но если ты здоровее меня, в руках у тебя оружие, которым ты умеешь владеть, а я нет, то глупо ждать от меня, что я как баран пойду на убой, выходя с навязанным тобой оружием и по твоим правилам. Я возьму то оружие, которым владею хорошо, да и шарахну тебя тогда, когда мне будет удобно, без всяких правил. Это ты пришёл и напал на меня, а я тебя не звал. Поэтому буду воевать с тобой как умею. А когда одержу победу, тогда может и пожалею.

— Очень интересный вывод. Впервые слышу такую трактовку слов Толстого о «дубине народной войны». А с хунхузами ты воевал по правилам или нет?

— Конечно, не по правилам Мария Петровна. Если бы тогда стал биться как казаки конным против них, то меня сразу бы зарубили. А так я пешим скрадывал их, как зверей и нападал, когда они не ждали. Поэтому и смог их всех убить. Правда, фортуна в тот день неоднократно была на моей стороне. Везло мне в тот день сильно.

— Удивительный ты мальчик, Тимофей, — старушка-библиотекарь с какой-то грустью смотрела на меня. — Четырнадцать лет всего, а уже столько людских смертей на тебе и дальше хочешь учиться людей убивать. И при этом ты такой весь светлый, чистый!

«Ох уж эти интеллигентские сопли, — зло подумал я про себя. — Жизнь человека — это всеобщая ценность. Тьфу, наслушался всей этой бредятины в своём мире. Ладно, бабуля, сейчас я тебе дам!»

— Мария Петровна, хунхузы убили моего отца, мать, брата отца, мою младшую десятилетнюю сестрёнку увели в рабство в Маньчжурию. Когда пытались угнать наш станичный войсковой табун, они много раз пытались убить меня. Они для меня враги, смертельные враги. И я их буду убивать всегда и везде, где они мне только попадутся. И я буду учиться, чтобы убивать их с наибольшей эффективностью. И не только их, а всех врагов моего Отечества!

— Ух, раскипятился, как самовар, — Мария Петровна с усмешкой смотрела на меня. — Что я не понимаю этого? Тридцать лет была женой офицера. Два года назад умер, муж мой. Старые раны сказались. Жалко мне тебя просто! Тяжёл путь воина. А ты, судя по всему, пойдешь по нему не самой лёгкой дорогой. Дай Бог не ожесточиться тебе на этом пути!

Мария Петровна перекрестила меня и, притянув голову к себе, поцеловала в щёку:

— Бери все тома «Войны и мир» себе в подарок. У меня дома есть, принесу в библиотеку на замену. Одевайся, и пойдём в гимназию. Сегодня пораньше библиотеку закрою. Всё равно никого нет.

— Спасибо большое, Мария Петровна. И извините за мою горячность.

— Простила, простила, Тимофей. Пойдем, мой мальчик.

Через несколько минут я, спрятав за пазуху книги, вместе с Марией Петровной, направился в гимназию. Пройдя совсем немного, мы подошли к большому двухэтажному дому и, пройдя во двор, обогнув дом, зашли во флигель, где, по словам старушки-библиотекаря, проживали преподаватели гимназии. Подойдя к одной из дверей в коридоре, Мария Петровна постучалась. Услышав: «Заходите, открыто», мы вошли в небольшую комнату-прихожую, где нас встретил представительный мужчина лет шестидесяти, одетый в строгий сюртук с орденом Владимира 4-й степени на груди, на поперечных концах ордена с обеих сторон серебряная надпись: 35 летъ.

— Мария, какими судьбами, — мужчина с радостной улыбкой развёл руки в стороны. — Как я рад вас видеть. Проходите. Проходите гости дорогие. Раздевайтесь. Давайте я вам помогу.

Мужчина элегантно помог снять Марии Петровне шубу и повесил её на находящуюся рядом с дверью вешалку.

— А кто это с тобой, Мария, такой молодой и красивый?

— Ох, Ваня, так рада тебя видеть, что забыла вас представить. Знакомьтесь. Надворный советник Бекетов Пётр Иванович — полный тёзка и даже дальний родственник и потомок первопроходца Сибири и основателя Якутского острога стрелецкого сотника Бекетова. — С улыбкой начала Мария Петровна. — После окончания Санкт-Петербургского университета более тридцати пяти лет назад приехал Пётр Иванович в Сибирь нести свет знаний. Начал в Иркутске, потом в Чите и вот уже почти пятнадцать лет в Благовещенске руководит работой женской гимназии, преподавая русский язык и историю.

— А это, Ваня, — как-то помолодевшая старушка-библиотекарь указала рукой на меня, — удивительный молодой человек по имени Тимофей Аленин. Именно о нём рассказывал генерал Беневский, как победителе банды хунхузов в прошлом году.

— Очень приятно познакомиться, Тимофей, — Бекетов протянул руку и крепко ответил на моё рукопожатие. — Раздевайся, вешай всё на вешалку и проходи дальше в зал. Вон под вешалкой шлёпки войлочные стоят.

Стеснённо раздеваясь и, одевая, тапочки, я про себя мысленно перекрестился, что после бани надел шерстяные носки, а не портянки. Пройдя в следующую комнату, я увидел множество шкафов с книгами, а посередине комнаты стоял стол, накрытый скатертью, на котором возвышался сияющий золотом самовар, и лежали розетки с вареньем, бубликами, кусками сахара и чашки с блюдцами. Мария Петровна и Бекетов уже сидели за столом, и Пётр Иванович наливал из самовара кипяток в чашку. Я стоял на пороге, держа книги в руках, и не знал как мне вести себя дальше.

— Ваня, полюбуйся. Стоит молодой казак, а в руках у него три тома Толстого «Война и мир». А если бы ты слышал, какой он вывод сделал из прочитанного отрывка о народной дубине войны, то был бы очень сильно удивлён. Ой, заболталась! Проходи, Тимофей. Присаживайся за стол и наливай себе чаю, угощайся. Мы сейчас с Ваней новостями быстро обменяемся, давно не виделись, а потом о твоей проблеме поговорим.

Я подошёл к столу, сел на стул и, положив книги на край стола, налил из заварного чайника крепкой заварки, а из самовара кипятка. Потом положив в небольшую тарелку немного варенья, пару кусочков колотого сахара и несколько баранок, пододвинул всё это к себе и стал наслаждаться питьём чая, абсолютно не слушая, о чём разговаривают Бекетов и Мария Петровна.

Боже мой, какой это был чай! Такого чая я не пил с момента смерти деда. В станице и у Селевёрстовых в основном пили чай-сливан. Готовили его следующим образом: в латку (глиняный горшок) наливали горячее коровье молоко, вареное с пенками, туда же разбивали несколько куриных яиц, добавляли крепко заваренный чай (обязательно зелёный, плиточный), подсаливали, клали топлёное коровье масло и доливали кипятком. Затем чай разливали по байдарам (кружкам) поварёшкой. Брры! Ужас!

Вот у нас Алениных был самовар, и пили чай мы в основном с заваркой черного крупно листового китайского чая. Только считалось это в станице расточительством. А после смерти деда до самовара у меня руки как-то не доходили. А у Бекетова чай был заварен великолепно!

Задумавшись и, наслаждаясь, чаем, я даже не услышал, как ко мне обращается Бекетов:

— Тимофей! Тимофей! О чём задумался?

— Ой, извините, Иван Петрович. Такой замечательный чай, очень напоминает чай, который мой дед заваривал. Вот и задумался, вспоминая наши чаепития, когда все живы были.

— Жалко твоих близких, Тимофей. Мне Мария рассказала, что они все погибли. Но это судьба. Поговорим лучше о твоём поступлении в военное училище. Ты где-нибудь учился?

— У нас в станице, у батюшки Александра в его школе при церкви две зимы, и младший брат отца дядя Иван меня обучил многому.

— Хорошо, давай проверим немного, что ты знаешь?

Дальше посыпались вопросы по русскому языку, арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, физике, географии, истории. Я отвечал, на что уверенно, где-то путаясь при попытке перевести русские меры в метрическую систему, да и с формулами, особенно тригонометрическими были проблемы. Давно всё это учил. Хорошо, что совсем недавно в том мире внучатому племяннику помогал по интернету домашние задания изучать за седьмой и восьмой класс. Что-то в голове осталось. Но всё равно Бекетов был шокирован.

— Мария, это уникум! За четыре класса он экзамены легко сдаст по первому разряду. Даже по вопросам испытания на зрелость нашей шестиклассной гимназии он почти на все правильно ответил! Жалко, что с латинским, греческим и новыми языками, ты не знаком.

Бекетов о чём-то задумался, а потом произнёс:

— Завтра, Тимофей, после обеда придёшь ко мне, и будешь писать диктант, сочинение и отвечать по вопросам испытания по другим дисциплинам. Часа за три-четыре я думаю, управимся. Хорошо?

— Я приду, Иван Петрович. Только можете мне пару листов бумаги и карандаш дать. Я писать потренируюсь, а то уже года три не писал. А пером у меня и раньше плохо получалось.

«Вот попал! — думал я. — Всю ночь придётся тренироваться эти яти и твердый знак в нужные места вставлять. Хорошо хоть книги Толстого есть, будет у великого русского писателя учиться, на русском писать. Где бы ещё таблицу по переводу русских мер в метрическую систему взять?».

Моё возвращение в приезжий дом с книгами вызвало у семейства Селевёрсовых фурор. Пришлось рассказывать о своих похождениях и новых знакомствах. Заодно сразу отпросился у атамана на завтрашний день для встречи с Бекетовым. Потом был ужин и чтение вслух романа «Война и мир». Засиделись допоздна. А я ещё часа три после этого тренировался в правописании. Спать лёг уже с первыми петухами.

С утра и до обеда я помогал дядьке Петро и его жене тёте Ольге торговать на ярмарке. Никифор с женой, Ромкой и Анфисой как ушли по рядам, так и пропали. Узнав от атамана, что оружия и книг на ярмарке нет, я спокойно торговал, так как остальные товары меня не интересовали. До обеда я продал почти всю свою рухлядь и шкуры, став обладателем шестидесяти рублей с копейками. Селевёрстовы также расторговались, практически полностью, чему немало способствовала моя помощь. Я даже не ожидал от себя таких умений по навязыванию товара покупателям. В том своём мире никогда не торговался, а тут меня будто прорвало. Очень часто после моей торговли какой-нибудь покупатель отходил от нашего торгового места, недоумённо крутя головой: «И зачем я это купил?». Дядя Петро с тётей Ольгой только похохатывали над моими шутками-прибаутками во время торговли типа: «Налетай, не скупись, чтоб дохой обзавестись!».

После обеда я был у Бекетова и начался экзаменационный ад. Кроме Бекетова в роли подручных «главного дьявола» присутствовали ещё две каких-то женщины, имена которых я тут же забыл. Увидев мои мучения с пером, Бекетов разрешил мне писать карандашом, и понеслось: диктант, эссе на пол страницы о Благовещенске, задачи по арифметике, алгебре, геометрии, физике, тест по истории и вопросы по географии. Здесь я поплыл и попросил тайм-аут, сказав, что географического атласа никогда в жизни не видел. После того, как минут двадцать просидел над атласом, удивляясь названиям государств, особенно в Африке, о которых никогда не слышал, ответил на вопросы и по географии.

Пока я отдыхал от этого экзаменационного марафона, Бекетов с женщинами проверяли мои записи. Потом о чём-то совещались и, в конце концов, Иван Петрович вынес вердикт, что я будущее светило российской науки на уровне Ломоносова, так как самоучкой освоил курс четырёхлетней гимназии можно сказать на «отлично», а по алгебре и геометрии решил задачи для испытания на зрелость шестилетней и даже восьмилетней гимназии. Поэтому Бекетов поможет мне получить свидетельство об окончании экстерном шестилетнего курса Благовещенской мужской гимназии, договорившись с её директором, и будет настаивать перед всем руководством администрации Благовещенска и Хабаровки, направить на обучение меня в Иркутскую казённую восьмилетнюю гимназию за счёт государственной казны, с дальнейшим поступлением в только что открытый Томский университет. Он надеется, что с учётом опыта изучения английского языка, который я знаю, немецкий, французский, а также греческий и латинский я смогу освоить самостоятельно, имея необходимые словари и учебники.

От такого вердикта о моих знаниях я на некоторое время впал в ступор, но потом стал уверять Бекетова, что не мыслю свою жизнь без военной службы, рассказал о предсмертном наказе деда.

— Хорошо, Тимофей, я понял, что тебя не переубедить, — Пётр Иванович огорчённо покачал головой. — Жаль! Какой бы из тебя учёный мог получиться. Но свидетельство об окончании экстерном гимназии тебе нужен в любом случае. В этом году не получится, твой возраст не соответствует, но на следующий год этот вопрос мы решим. Пойдём к твоему атаману Селевёрстову, будем договариваться.

Пока мы собирались, две женщины преподавательницы вышли, но скоро вернулись, неся учебники, справочники, словари, которые торжественно мне вручили с наказом продолжить самостоятельное обучение. Растроганно поблагодарив за такие ценные подарки, я получил от них напоследок благословение и поцелуи. После этого мы с Бекетовым направились в приезжий дом для разговора с Петром Никодимовичем.

Когда мы вошли в комнату, где проживали дядько Петро с женой и дочерью, там проходил подиум красоты. Все женщины хвастались друг перед другом обновками, а мужская половина семейства Селевёрстовых «дружными аплодисментами» высказывала своё одобрение этим приобретениям.

Зайдя вместе с Бекетовым в комнату, мы некоторое время полюбовались статными казачками, а потом я произнёс:

— Дядько Петро, Никифор, попрошу минуточку внимания, — все Селевёрстовы повернулись в мою сторону. — Познакомьтесь, надворный советник Бекетов Пётр Иванович — директор Алексеевской женской гимназии, а это атаман Черняевского округа Селевёрстов Пётр Никодимович и…

Дальнейшее представление прервалось писком Анфисы и снохи Ульяны, которые бочком вместе с Ромкой проскользнули в дверь, выбегая из комнаты, а атаман с сыном вытянулись в струнку и дружно рявкнули: «Здравия желаем, ваше высокоблагородие!»

«Вот, мля! Я же забыл, что надворный советник по табелю о рангах соответствует подполковнику в войсках или войсковому старшине у казаков. Вот это чинопочитание!» — думал я, глядя, на вытянувшихся в струнку Селевёрстовых, и замершую тётку Ольгу.

Между тем, Бекетов, пройдя в комнату, присел на один из табуретов, при этом в распахнувшейся шубе стал виден крест ордена Владимира, что заставило вытянуться Селевёрстовых еще больше.

— Пётр Никодимович и вы…

— Никифор, — подсказал я.

— И вы, Никифор, — продолжил Бекетов мягким голосом. — Давайте без чинопочитания. Присаживайтесь, зовите меня Пётр Иванович. А пришёл я поговорить о Тимофее.

— Он что-то натворил? — вскочил, только присевший на табурет дядя Петро, а тётя Ольга судорожно вздохнула.

— Натворил, ох натворил, Пётр Никодимович! — Бекетов шире распахнул полы шубы. — Он сегодня играючи сдал на «отлично» выпускные экзамены по четырёхгодичному курсу гимназии, а по некоторым предметам решил задачи испытания на зрелость гимназии за восьмой класс. Вот такой у вас Тимофей — уникум!

Все Селевёрстовы чуть не открыв рты, уставились на меня, а у Никифора челюсть действительно поползла от удивления вниз.

— Я предлагал ему свою помощь в поступлении в губернскую мужскую гимназию сразу в седьмой класс, а потом в Томский университет за счёт государственной казны, — продолжил Бекетов, — но Тимофей отказался, так как не мыслит своей дальнейшей жизни без военной службы. Поэтому придётся помочь ему с поступлением в Иркутское юнкерское училище, а для этого вам надо вместе с ним приехать в Благовещенск на следующий год, чтобы Тимофей смог официально сдать экстернатом экзамены за шесть классов нашей Благовещенской мужской гимназии и получил официальный документ. Это займет дня два-три, может чуть больше. И потребуется немного денег. Хотя об этом не будем говорить. Я решу эту проблему.

Атаман Селевёрстов, вытаращив глаза, продолжал удивлённо смотреть на Бекетова, а у Никифора челюсть опускалась всё ниже и ниже. Только тётка Ольга, судорожно вздохнув, начала улыбаться.

— Я думаю, мы договорились, Пётр Никодимович, — поднимаясь с табурета, продолжил Бекетов, запахивая полы шубы. — Жду вас вместе с Тимофеем на следующий год.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — вскочил с табурета атаман. — Непременно приедем.

Бекетов повернулся ко мне, потрепал по плечу.

— В холщовом мешке, куда тебе подаренные книги сложили, сверху и мой подарок лежит. Посмотришь после моего ухода. И всё-таки жалко Тимофей, что не хочешь ты в университет поступать. Какой бы учёный из тебя вышел.

— Пётр Иванович, но будучи на военной службе я могу и наукой заниматься.

— Должен, Тимофей. Должен заниматься. Хорунжий, сотник или есаул, это не твой предел и уровень. С твоей светлой головой ты должен идти выше, чтобы сделать больше для России. Просто обязан для Отечества сделать больше! Всё! Жду тебя на следующий год.

Попрощавшись со всеми за руку, Бекетов, надев шапку, вышел из комнаты.

— Вот это — хрень! — Никифор буквально рухнул на табурет.

Пётр Никодимович, поглаживая усы, продолжал стоять, взирая на меня с каким-то не понятным выражением лица и глаз. В приоткрывшуюся дверь, предварительно заглянув, просочились Анфиса, Ульяна и Ромка.

— Батька, а что Тимофей натворил? — спросила Анфиса.

— Что натворил? Этим он стал, как его, а вспомнил — уникумом! — атаман повернулся к своей жене. — Нет, мать, ты глянь на него, на этого уникума. Мы тут с Никифором перед высокоблагородием во фрунт тянемся, а он с ним как с приятелем разговаривает. Точно — уникум!

«Всё, точно это прозвище прилипнет, — думал я, снимая папаху и расстегивая полушубок. — Ермаком тут звать не будут. Слишком уважают Ермака Тимофеевича местные казаки, чтобы какому-то сопляку такое прозвище дать. Хотя может и не приживётся незнакомое казакам слово. Но прозвище „уникум“ лучше, чем „бурундук“, как у Афоньки Гусевского. Никто уже и не помнит, почему так в детстве его прозвали».

— Есаула для Тимофея мало! — продолжал выплёскивать из себя напряжение атаман. — Да у нас в станице выше хорунжего никого из казаков не было за всю её историю. А тут есаула мало! Генералом надо стать Тимохе! Голова у него светлая!

— Успокойся! Ты чего завёлся? — тётка Ольга подошла сзади к мужу и прижалась к нему. — Радоваться надо, что Тимофея так высоко оценили. А может правда генералом станет. Его благородие вон как уверенно говорил!

— Да со страху я! — атаман присел на табурет. — Когда услышал от его высокоблагородия, что Тимофей чего-то натворил. Внутри что-то будто бы оторвалось. А он вон — уникум, оказывается. Ладно, Тимофей, неси мешок. Показывай, что за подарки там у тебя.

Я подошел к столу и положил на него мешок, раскрыл горловину и достал атлас мира в красивом и богатом переплёте. Раскрыв его, увидел конверт, из которого достал четыре банковских билета по двадцать пять рублей и записку: «На самостоятельное обучение. Жду в следующем году. Бекетов».

— Нет, Тимоха, точно уникум! — атаман Селевёрстов развёл руками, глядя на записку и деньги. — Мне шестой десяток идёт. Тридцать лет в строю. Десять лет атаманствую. Больше четверного наградных ни разу не получал. А здесь за полгода восемьсот рублей. Семьсот от генерала и сто от надворного советника. Уникум! Кстати, Тимоха, а что это слово обозначает?

— Очень редкий по своим умениям человек.

— Тогда правильно тебя его высокоблагородие назвал. Ты, Тимоха — уникум! Показывай, что у тебя в мешке ещё.

Я достал из мешка все книги и положил их на стол. Атаман быстро просмотрел ценники на всех книгах и озвучил, что здесь подарков ещё на сто с лишним рублей. Покачал головой и с усмешкой спросил:

— Ну что, уникум, тебе ещё что-то для учёбы покупать надо? А то мы всё уже купили и завтра с утра назад с казаками из Кузнецовской станицы собрались.

— Дядька Петро, мне бы ещё несколько учебников надо, бумаги, карандашей прикупить, патронов к карабину Маузера и новый устав казачьей службы приобрести.

— И всё? — хмыкнул атаман.

— Всё, больше ничего не надо.

— Вот, учитесь, охламоны! — атаман по очереди ткнул выставленным указательным пальцем в Ромку и Никифора. — Настоящему казаку надо оружие, устав и знания. А то ноют: «Батька, купи на эту красивую финтифлюшку или энту». А на кой хрен она им нужна и сами не знают. Лишь бы покрасоваться.

Так закончилась моя первая поездка в Благовещенск. На следующее утро, успев купить всё, что я хотел, мы выехали домой в станицу, куда и прибыли, слава Богу, без всяких приключений через десять дней.

Глава 9 Первая любовь

Покачиваясь в седле на Беркуте, который шел мягкой рысью, я вспоминал, как развивались события после возвращения из Благовещенска.

Разговор с Бекетовым произвел на атамана Селевёрстова неизгладимое впечатление, а моё согласие обучать Ромку всему тому, что я сам знаю, сделало его покладистым при решении вопросов, связанных с нашими занятиями. Пётр Никодимыч иногда только бурчал по поводу того, что Ромка теперь не вылезает из Ермаковской пади, постоянно пропадая у меня. Однако, когда через пару месяцев Ромка легко ответил практически на все вопросы отца Александра, который решил его проэкзаменовать, находясь в гостях у Селевёрстовых, и эти бурчания прекратились.

Отец Александр очень высоко отозвался об уровне знаний Романа, полученных за столь короткое время. И меня и покойного дядю Ивана сильно хвалил, говоря, что даже не представлял, насколько грамотен был Иван Аленин, если умудрился так многому своего племянника обучить. Но первых уважительных слов от Петра Никодимовича я был удостоен, как, это не странно, после нашей драки с Ромкой против семерых казаков-малолеток. А случилась драка, как часто бывает в таком возрасте из-за девичьих глаз.

После боя с хунхузами, оправляясь от ранений, в станице я практически не бывал. Как выяснил от Тимохи, друзей у меня там не было. Добывание хлеба насущего в роли подпаска у такого же казака, оказывается, опустило меня за два года по статусному положению среди казачат станицы на очень низкий уровень. Ниже были только дети из двух мещанских семей, переселившихся в станицу откуда-то с Поволжья. Тех казаки можно сказать за людей не считали.

«Вспомнив» всё это, я в станице практически не бывал, а когда приезжал к Селевёрстовым, то старался со сверстниками не встречаться. Больше мне нравилось общаться с взрослыми казаками, слушая их степенные рассуждения о жизни. В прошлой жизни мне было пятьдесят с хвостиком, поэтому ребячьи забавы и разборки за место под солнцем в их кругу меня как-то не прельщали. Взрослые казаки после моего боя с хунхузами приняли меня, конечно, не как равного, но относились ко мне уважительно, особенно те, кто был на берегу Амура и видел мертвых бандитов с простреленными головами и перерезанными глотками. Митяй Широкий, точнее вахмистр Дмитрий Шохирев, «Широкий» — станичное прозвище, мне как-то сказал: «Если кто попытается обидеть, мне скажи. Любому играло обломаю и скажу, что так и было».

И ему тяжело было не поверить, что обломает. Такого здоровяка надо было бы поискать: под два метра ростом, в плечах метра полтора. Ходячая гора мышц, перевитых сухожилиями! И это были не накачанные в спортзале для рельефа мышцы. В станице до сих пор вспоминают, как года четыре назад во время празднования Рождества Пресвятой Богородицы на площадь перед станичным правлением, где было полно народу, собравшегося для крёстного хода, вылетела телега, которую понесли, напугавшиеся выстрелов в воздух, впряжённые в неё две лошади. На их пути встал Шохирев и остановил взбесившихся лошадей, схватившись за заднее колесо телеги. По словам очевидцев ноги Митяя Широкого пропахали две глубокие борозды в утоптанной земле перед правлением, но лошади как не рвались дальше, продолжить свой бег не смогли.

Поддержка такого человека много для меня значила. Кроме того, воинское звание у Шохирева было самое высокое среди казаков станицы, и была вероятность, что чуть позже станет Митяй Широкий атаманом Черняевского округа. Хозяином Шохирев был справный, а молодость — дело проходящее. И хорошо, что проходящее, потому, что именно молодость моего тела привела к событиям, которые взбудоражили всю станицу.

Тимоха, как выяснилось, сохнул от неразделённой любви к Анфисе — дочери атамана Селевёрстова. Будучи на год старше Тимохи, Анфиса на него никакого внимания не обращала. Мелюзга, да ещё и подпасок! Фи! А Тимоха тяжко страдал. Анфиса уже в свои пятнадцать лет была настоящей сформировавшейся казачкой, очень похожей на актрису из моего времени Эллину Быстрицкую, которая сыграла Аксинью в «Тихом Доне». Одним словом, и коня остановит ударом в лоб, и горящую избу по брёвнышку разметает.

Я же в своём времени как-то привык к другим женским формам. Из всех женщин станицы, мне больше всех нравилась знахарка Марфа. В этой тридцатилетней, стройной с тонкой талией женщине была такая природная грация и женственность, что я просто млел, глядя на неё. Тем более, Мария, Марфой её, почему то, называли только в нашей станице, была очень похожа на мою первую жену, которую я безумно любил и был просто морально раздавлен, когда она ушла от меня, не выдержав кочевой, неустроенной в бытовом плане, жизни жены офицера спецназа. Обстановка в Баку и Нагорном Карабахе, где мы тогда служили, была очень напряжённой. Отправил её от греха подальше домой к тёще, а через некоторое время пришло письмо: «Прости, я от тебя ухожу. Нашла другого». Хорошо хоть детей не успели нажить.

В общем, я млел от знахарки, представляя мысленно наши жаркие встречи, а из-за Тимохиного тела впадал в ступор при встречах с Анфисой. После посещения семейства Селевёрстовых директором Бекетовым в Благовещенске, Анфиса на обратном пути домой стала строить мне глазки. Тимохина сущность моего тела на это отзывалась выбросами гормонов, а я тихо сатанел от того, что в эти моменты просто не мог ничего с этим телом поделать. Эх, если бы молодость знала, а старость могла! Видно же было не вооружённым глазом, что Анфиса просто играет со мной, желая, получить в свои поклонники Тимофея Аленина, как оказалось — уникума. Но, Тимохина сущность этого не понимала, как и не понимала моей влюблённости в такую старуху, как тётя Марфа.

Из-за этого непонимания и оказался я на вечерних посиделках в доме Подшиваловых, где часто зимой собиралась казачья молодёжь. Анфиса пригласила меня и Ромку пойти с ней, а то ей, видите ли, домой по темноте, да по сугробам страшно возвращаться. Будто бы проводить не кому будет! Пошли и сидели, как дураки в уголке на лавке. Ромке хоть интересно было, он по молодости первый раз на такие посиделки был приглашён. Мне, в принципе, тут тоже находиться рано было — девятнадцати лет ещё не исполнилось. Сидел и смотрел, как молодые казаки от девятнадцати до двадцати одного лет охаживают юных казачек, выёживаясь перед ними, как петухи. Особенно старался перед Анфисой старший сын Ивана Митрофановича Савина Семён, с которым у меня, точнее у Тимохи, были не простые отношения. Когда Тимоха пас табун у Савина, Семён постоянно при встречах старался его унизить, и только дедов строгий наказ удерживал Тимоху от схватки с сыном богатейшего в станице казака.

Анфиса от внимания Семёна заходилась румянцем на щеках, но при этом успевала зазывно стрельнуть глазами в мою сторону. Не смотря на все усилия удержать себя под контролем, я постепенно стал заводиться. А Семён, перехватив пару раз взгляды Анфисы в мою сторону, громко произнёс:

— А что здесь эти молокососы делают?

Я продолжал сидеть, делая вид, что ничего не услышал, хотя внутри всё кипело. Не любил я «золотую» молодежь. Оказывается, во все времена она была такой наглой и «бесстрашной», пока по рогам не получала.

— Нет, казаки, я серьёзно, а что здесь эти молокососы делают? — Семён Савин подошел к нам с Ромкой поближе. — А это же сынок атамана и наш уникум! Я правильно его назвал, Анфиса?

Анфиса как-то виновато взглянула на меня и опустила голову. Я уже хотел что-то ответить Семёну, но тут влез Ромка:

— Ты кого молокососом назвал?

Ромка, будучи на шесть лет младше Семёна, габаритами тому нисколько не уступал. А за последние пять месяцев непрерывных занятий в Ромке пропала юношеская угловатость и нескладность. По внешнему виду тринадцатилетний Селевёрстов выглядел бы лет на восемнадцать-двадцать в моём мире будущего.

— Нет, вы гляньте казаки, какие борзые молокососы в Ольгинской станице рождаются! — Семён Савин картинно повёл рукой, показывая на Романа. — Пожалуй, следует выкинуть их отсюда.

В этой фразе прозвучала старинная вражда, точнее какое-то противостояние между основателями станицы Черняева и позже поселившимися здесь казаками, которые из-за наводнений перебрались из Ольгинской станицы, Вагановского выселка и других мест.

Я ничего не успел ни сказать, ни сделать. Семён потянулся, чтобы взять за шиворот Романа и тут же получил от того хорошо поставленную двойку: левой рукой в печень, а правой в челюсть. Без звука молодой Савин бесформенным кулем осел на пол, свернувшись в позу эмбриона.

В комнате наступила звенящая тишина, а потом все остальные молодые казаки, как назло все из «потомков основателей станицы» и большие друзья Семёна Савина, что-то крича, набросились на нас с Ромкой. Я только успел крикнуть Ромке: «На смерть не бей!» И всё закружилось в хороводе рук, ног, тел. Через пару минут, когда в комнату ввалился, услышавший сильный шум, хозяин дома казак Алексей Подшивалов, всё было кончено.

Я стоял посреди комнаты, рассматривая через дыру в рубахе небольшой порез на предплечье. Ромка стоял рядом и, тихо шипя сквозь зубы, проверял целостность своего левого уха, который распухал прямо на глазах, становясь похожим на пельмень. У наших ног лежали все семь казаков-малолеток. Четверо из них находились в глубоком нокауте, двое трясли головами и, разбрызгивая кровь, из разбитых носов пытались на дрожащих ногах встать на ноги. Последний седьмой — Афонька Гусевский по кличке «Бурундук», сидел около лавки, подвывая, и баюкал левой рукой, выбитую мною в плече, свою правую руку. Это он в пылу схватки, попытался достать меня выхваченным кинжалом. Ему, уже двадцатилетнему казаку, который по весне должен был пойти на первый срок службы, видимо стало очень обидным получить от меня по сусалам.

— Что здесь произошло? — оторопело оглядывая комнату, спросил Алексей Подшивалов.

— Поспорили немного, дядька Алексей, — зажимая рану на плече, ответил я.

Тут разом загомонили девки, но весь этот гул перекрыл писклявый дискант младшего семилетнего сына Подшивалова, который откинув занавеску на печке, заверещал:

— Батька! Батька! Семён Савин захотел Ромку и Тимофея выгнать. А Ромка ему как даст. А потом на них остальные накинулись. А Ромка как даст, а Тимофей как даст, даст, даст. Они брык и лежат. А потом дядя Афанасий захотел Тимофея зарезать. А тот ему как даст, а потом руку сломал. Вот!

— Не хрена себе, погуляли-посидели детишки. Песенки, млять, попели! — Подшивалов подошёл ко мне. — Что с рукой?

— Небольшой порез. Сейчас кровь запечётся. Нормально всё будет.

Ко мне подошла Анфиса, держа в руке кусок чистого полотна. И где только найти успела. Я перетянул рану на плече и подошёл к Подшивалову, который склонился над Гусевским.

— Кажется, рука у Афони сломана, — Подшивалов выпрямился, — надо Марфу или Сычёва звать. И остальных осмотреть надо. Девки, бегом за Сычёвым и Марфой!

— Да нет, дядька Иван, я ему руку из сустава выбил. Вы его за левое плечо и шею придержите, а я ему руку назад вставлю.

После этих слов, не смотря на протесты Афанасия, я, опустившись на колени, ощупал тому плечо и, заставив Подшивалова его крепче держать, резким рывком с поворотом вставил Гусевскому плечо на место.

— Лучше бы предплечье к телу на пару дней привязать. Через неделю всё в порядке будет, — я поднялся с колен. — Только запомни Афанасий, если ещё раз на меня с кинжалом кинешься, я тебе или руку сломаю, или твоим же кинжалом тебя же вскрою.

Что-то в моём голосе и взгляде заставило Бурундука судорожно сглотнуть и молча опустить голову на грудь, спрятав глаза. Подшивалов крякнул и, положив мне руку на плечо, подтолкнул в сторону: «Пошли, дохтур, остальных смотреть. Порезвились вы с названным брательником. Ой, порезвились. Что старики скажут?»

Осмотр остальных много времени не занял. Двух казаков, которые всё ещё находились в состоянии «грогги», посадили на лавку и вставили им скрученные тряпки в ноздри, чтобы остановить кровотечение из носа. А по остальным четверым оставалось только ждать, когда они очнуться. Особенно хреново, на мой взгляд, дела обстояли у Семёна. От Ромки он получил двойной нокаут. Хороший удар в печень валит от боли с ног и более могучих противников. А тут ещё и классика бокса — апперкот снизу в челюсть. Состоянию младшего Савина я сейчас точно не завидовал. Лишь бы челюсть не была сломана. Сориться с Иваном Митрофановичем не хотелось. Он мне такого жеребёнка подарил — красавца моего Беркута — всего чёрного как антрацит, а мы его сына отоварили по полной программе. Хотя, сынок ещё тот. На мой взгляд, мало внимания уделял Иван Митрофанович своему старшему сыну. Проморгал его где-то. Большой скотиной, чувствую, Семён вырастет.

Минут через десять в комнате появился вызванный девками Сычёв со своим неизменным саквояжем. Мы с Романом, чтобы не мешать и не раздражать приходящих в себя казаков, оделись и вышли на улицу.

— Тимофей, а батька сильно ругаться будет? — нервно поеживаясь, завёл разговор Роман.

— А я знаю! Он твой отец, а не мой. Но по мне, правильно ты Савину «двоечку» провёл, и дальше действовал молодцом. Так что, не журись, Ромка. Живы будем, не помрём.

— Тимофей, а у тебя плечо сильно порезано? Я же видел, Бурундук тебе в шею на смерть бил.

— Это кто здесь помирать собрался? И кому это в шею на смерть били? — из темноты улицы на свет из окон дома Подшиваловых вышла закутанная сверху в шаль небольшая женская фигура, одетая в светлый овчинный полушубок.

— Здравствуйте, тётя Марфа, — Ромка, втянув голову в плечи, быстро затараторил. — Мы с казаками-малолетками подрались. Афоня Гусевский во время драки хотел Тимофея кинжалом в шею ударить. Вот плечо ему порезал.

Я же забыв поздороваться, смотрел на знахарку и любовался её лицом, которое очень красиво выделялось на фоне заиндевевшей шали.

— Так! Пойдем быстро в дом. Посмотрю, что у тебя с плечом.

— Да с ним нормально, всё. Небольшой порез. Я куском холстины перетянул уже. А в доме Сычёв с остальными разбирается. Им помощь действительно нужна.

— И что же вы натворили с остальными? — Марфа удивлённо изогнула правую бровь. — Порезали что ли всех?

— Да нет, тётя Марфа. Немного побили только, — ответил Ромка.

— Там Савину Семёну помочь нужно. Боюсь, у него челюсть сломана, а сотрясение мозга точно есть. Ромка немного перестарался, — вставил я.

— А много там остальных? — поинтересовалась у меня знахарка.

— Семеро. У двоих носы только разбиты. Афанасию я вывихнутую руку на место вставил уже. А четверых, включая Семёна, смотреть надо. Они уже в себя прийти должны.

— Да уж, порезвились! — вздохнула Марфа. — Чему улыбаешься, Тимофей?

— Дядька Алексей, точно такие же слова произнёс, когда всё увидел, да еще добавил: «Что старики скажут?».

— Это уж точно. Не упомню я такого случая в станице, — женщина потёрла варежкой нос. — Тимофей, ты иди ко мне домой, я, когда вернусь, осмотрю твоё плечо и надо поговорить с тобой. А ты, Роман, иди домой и расскажи всё отцу. Если у Семёна действительно сломана челюсть, то могут быть неприятности. Савин за своего сынка-оболтуса кому хочешь со своими деньгами сложности устроит.

Сказав всё это, Марфа ушла в дом, а мы с Романом пошли выполнять её указания. Придя к Марфе-Марии домой и, сняв верхнюю одежду, я зажег в комнате от лампадки, стоящую на столе свечу и стал рассматривать комнату, пытаясь по предметам определить характер хозяйки. За этим занятием меня и застала быстро пришедшая домой знахарка.

— Жильё моё рассматриваешь? — разматывая шаль и кидая её вместе с полушубком на кровать, спросила Мария. — Ну и ухари вы с Ромкой! Это надо же так отделать казачков. Над ними же вся станица теперь потешаться будет. Хотели молокососов на улицу выставить, а их как малых детишек отшлёпали. Подшивалов до сих пор в себя прийти не может. Ходит по комнате и бормочет: «Порезвились, мля, вот это порезвились, мля, Тимоха с Ромкой». А дальше загибы в три колена. Я и то много слов новых узнала. А уж чего только во время врачевания казаков не слышала.

Марфа встала передо мной и, сложив руки на груди, с каким-то вызовом произнесла:

— Ну что смотришь на меня голодными глазами? Рассказывай кто ты такой!

— Вы о чём тётя Марфа?

— Какая я тебе тётя. Ты меня за дуру не считай. По твоим глазам я тебе в дочери гожусь. Ты думаешь, я не отличу взгляд мужика, имевшего много женщин от взгляда влюблённого, сопливого мальчишки. Да ты взглядом своим уже поимел меня во всех мыслимых и не мыслимых позах.

— Не понимаю тебя Марфа.

— Тимофей, или как тебя там зовут, не знаю. Сама я не сталкивалась с таким, но от прабабушки своей знаю, что так бывает, когда в теле человека живёт как бы два человека. И если после ранения хунхузами Тимофей ещё бывал в этом теле, то потом и я, и дядя Афанасий всё больше замечали, что в теле Тимофея живёт другой человек. А сегодня ещё раз убедилась. Никто из наших казаков не смог бы так правильно вставить назад вывихнутую в плече руку. А ты сначала вывихнул, а потом назад вставил. И Селевёрстов ещё после того боя заподозрил неладное. Не мог он поверить, что четырнадцатилетний казачок мог убить двадцать с лишним бандитов, да ещё перерезая им глотки. На то, чтобы убить человека, перерезав ему глотку, очень не многие казаки в станице способны.

— Ну что опять смотришь на меня своими глазищами? — знахарка почти перешла на крик. — Напоминаю, что ли кого?

— Жену мою первую. Та, такая же красивая была.

— Ох! — Мария, прижав руки к груди, попятилась назад и плюхнулась на кровать. — Это что же — правда? Ты не Тимоха?

— Почему же. Зовут меня Тимофей Васильевич Аленин. Только родился я в 1962 году от рождества Христова в городе Благовещенске. Местные Аленины наши дальние по Дону родственники. В том моём мире местный Тимоха Аленин погиб во время этого набега хунхузов за станичным табуном. Вместе с ним погибли Ромка Селевёрстов и Петруха Данилов, и ещё пять казаков, когда станичники ходили за Амур отбивать табун. Табун, кстати, так и не отбили. А я, умерев в 2018 году, в Ермаковской пади там в моём мире очутился здесь в теле Тимохи. Мы оба живы на настоящий момент, а наше сознание слилось в одно целое. Вот такая, Мария, история. Как это произошло, я не знаю, объяснить не могу. Остается как-то жить дальше.

Дальше я ещё часа два рассказывал Марии о своей жизни, о своём мире, о том, что возможно произойдет в этом мире. Рассказывал, почти ничего не скрывая. Сказалась долгая невозможность поделиться с кем-либо моим истинным положением. Нужен был благожелательный слушатель. А слушать Мария умела, как и все настоящие врачеватели. Наконец опомнившись, она заставила снять меня рубаху и занялась моей раной. Смазала её какой-то пахучей мазью и перебинтовала.

— А с чего Семён к вам с Ромкой пристал у Подшиваловых?

— Да к Анфисе приревновал, придурок. Та, после Благовещенска мне глазки строит и у Подшиваловых этой же ерундой заниматься начала. Он и взъелся, а Ромка на молокососа обиделся, и сам задираться начал.

— А тебе, что Анфиса не нравится?

— Да она мне, Мария, действительно, в дочери, а точнее во внучки годится. Да и всю её игру, в отличие от Тимохи, насквозь вижу. Женщин у меня, ты права — много было. Жены только две было.

— Ты что мусульманин?

— Да, нет. Первая, на которую ты сильно похожая, бросила меня, когда я на Кавказе воевал. Вышла замуж за богатого купчика, если сравнивать с нынешним временем. Надоела ей нищенская жизнь офицерской жены, да ожидание убьют мужа или нет в очередной заварухе. Вторая по её же стопам пошла. Захотели спокойной и обеспеченной жизни.

— Слушай, Тимофей, а ты сколько лет служил?

— Двадцать семь лет с одной войны на другую, с небольшими перерывами.

— Господи! Спаси тебя Христос! А здесь то, что планируешь делать? Ты же многое наперёд знаешь.

— Я же тебе говорил о наказе деда Афанасия. Вот и буду его выполнять по мере сил и возможностей. Если хоть несколько казаков, которых я лучше научу воевать, живыми останутся, значит, я не зря в этом мире прожил.

— Это правильно, Тимофей Васильевич. Извини, но меня очень этот вопрос волновал! Я же за жизнь станичников как бы отвечаю! — знахарка как-то лукаво посмотрела на меня. — Давайка, господин подполковник гвардии, теперь спать ложиться. До первых петухов уже совсем ничего осталось, а завтра день трудный. И не смотри на меня такими глазами герой-любовник. Я такие заболевания, как у тебя не лечу. Ещё мне не хватало, чтобы говорили о том, что я младенцев совращаю.

Мария, хихикая, бросила мне свой и мой полушубки и указала на лавку: «Это твоё место сегодня». Сама же задула свечу и, быстро раздевшись, юркнула под одеяло на кровати.

— Всё, спать. Завтра трудный день.

— Это точно, — укладываясь на лавке, ответил я. — Завтра старики-старейшины поимеют нас с Ромкой в разных позах и не только взглядом.

Со стороны кровати раздался еще один смешок, а потом послышалось ровное дыхание.

«Не придёт и не позовёт. А жаль!» — подумал я, проваливаясь в сон.

Глава 10 Казачий суд

Утром, встав и не обнаружив в комнате Марии, позавтракал оставленными ею на столе молоком и куском хлеба, и отправился к Селевёрстовым.

Войдя к ним на двор, увидел атамана, стоящего уже одетым на крыльце.

— Явился! Где был всю ночь?

— У тётки Марфы ночевал. Она мне плечо перевязала, а потом дала чего-то выпить, я и уснул.

— Плечо не болит?

Я пошевелил под полушубком правым плечом, ничего не болело. Так и ответил атаману.

— Переодеваться некогда. Да так и лучше будет! Если что сможем показать твою рану, нанесённую Афанасием. А то боюсь все черняевские скопом на нас наваляться.

Атаман Селевёрстов был из Ольгинской станицы. Десять лет назад его избрали на сходе атаманом Черняевского казачьего округа, в который входило одиннадцать населённых пунктов: посёлок Толбузинский, почтовая станция Ваганова, станица Ольгинская, заимка Дроздова, станица Черняева, заимка Весёлая, почтовая станция Торой, станица Кузнецовская и другие. Одновременно Селевёрстов являлся и атаманом станицы Черняева, где располагалось станичное окружное правление. Все эти годы, почти все «отцы-основатели» Черняевской станицы пытались на ежегодных выборах протащить на его место кого-то из своих. Но пока это сделать, им не удавалось. Большинство казаков, в число которых входило и семейство Алениных, во всём поддерживали Селевёрстова. Эти политические страсти и тайны «Черняевского двора» я постепенно узнал из разговоров казаков.

— Ромка, сукин сын! Где ты там? Давай на выход быстро!

На крыльцо, как-то кособочась, вышел Ромка и подошёл ко мне.

— Чего смурной? От отца вчера попало? — шёпотом спросил я Ромку.

— Ага. Нагайкой вчера пару раз по спине перетянул. Болит теперь, — морщась, прошептал тот в ответ.

— Чего шепчетесь, охламоны. Повезло тебе вчера, Тимофей. Пришёл бы вместе с Ромкой, и тебе бы от меня досталось. Ладно, пошли на сбор. Будем разбираться.

Буквально через пару минут, станичная изба находилось по соседству с домом Селевёрстовых, мы с Ромкой топтались в сенях, где столпившись, стояли наши вчерашние противники. Атаман и другие казаки, вместе со стариками-старейшинами находились в сборной горнице и о чём-то совещались. Через некоторое время в сени вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы все заходили. Притормозив меня за руку и дождавшись, когда все остальные казаки, снимая папахи, зайдут из сеней в комнату, прошептал мне на ухо: «Не ссы, Тимоха! Всё хорошо будет!» И подтолкнул меня к двери.

В просторной сборной горнице вдоль стены у печки галанки на лавке разместились станичные старики-старейшины: Подшивалов Феофан, отец Алексея Подшивалова, в доме которого всё вчера и произошло, Раздобреев Афанасий, Митрофан Савин — дед Семёна, Ион Гусевский — дед Афанасия, Давыд Шохирев, Иван Лунин. Именно они, ещё оставшиеся в живых, почти тридцать лет назад основали станицу Черняева. Рядом со старейшинами на лавке сидел батюшка станичной церкви Александр Александрович Ташлыков — весьма образованный человек, который прибыл на служение в Черняевскую церковь из Санкт-Петербурга. Это был высокий, широкоплечий, красивый мужчина, который габаритами не уступал вахмистру Шохиреву и обладал огромной силой: на спор с казаками однажды вспахал десятину земли — впрягшись в сбрую, заставив сына направлять плуг.

На лавке около окна разместились атаман Селевёрстов и ещё с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд.

Сначала опросили самого младшего из нас Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семёна Савина, а потом Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил всё за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это всё они — злыдни! Ещё и ножиком тычут, окоянные!

Из семи казаков-малолеток, шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам, да ещё драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семёна Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил!

На такое заявления остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед — Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос — каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семёна Савина. Имели ли он право ударить в ответ на слова и действия казака приготовительного разряда, уже принявшего присягу или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка ещё не казак, а сын казачий. И любое слово казака, для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял в вверх правую руку с зажатым в неё костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старейшины Шохирева.

Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил:

— Митрофан, я тебя на сколько годков старше?

Савин оторопело уставился на Шохирева, потом что-то вспоминая, беззвучно зашевелил губами и, наконец, произнёс:

— Лет на шесть, вроде, или чуть больше.

— А теперь вспомни, как в Кучугай ты отреагировал, когда я на посиделках с девками тебя щенком обозвал?

— Дык, это, — Митрофан Савин, зажал бороду в кулак, — драться на тебя полез и в лоб получил.

— А ты тогда казаком был?

— Нет, присягу ещё не принимал.

— А я был?

— Да, был.

— Так что же ты на меня полез? Раз я казак сказал тебе, что ты щенок, сын казачий, значит, ты и есть — щенок!

— Э-э, Давыд, ты говори, да не заговаривайся! Сейчас как тресну костылём по башке! — дед Митрофан начал вставать с лавки.

Старейшина Шохирев, примиряюще поднял ладонь вверх:

— Не кипятись, Митрофан. Ты же тогда драться полез, честь свою защищая. Почему же другого от Ромки Селевёрстова хочешь? Или если его и Тимофея Аленина твой внук молокососами обозвал, то это не оскорбление?

— Да, вроде, всё так и, всё-таки не так! Не правильно получилось как-то.

— Правильно, Митрофан, что не правильно всё в этом случае. Ты в Кучугай от меня в лоб получил и успокоился. И за честь свою вступился, показав всем, что справным казаком растёшь, и урок от старшего получил. А здесь сыны казачьи казаков поучили, да ещё как! Вот это и неправильно!

— Давыд, любитель ты тень на плетень навести, — Савин раздраженно стукнул костылём об пол. — Делать то, что будем!

— Казаков учить лучше будем, чтобы их молокососы всякие не били. А вот чему и как учить, давайте у атамана нашего спросим. Как он Ромку своего, да Тимофея обучает. Может, кормит чем-то особенным? — ухмыляясь в бороду, прогудел дед Шохирев.

— Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, — пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан.

От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев, стал толкать Селевёрстова в бок, воспрошая: «Атаман, неужто, правда, сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?»

— Да ну его, уникума, хренова! — Селевёрстов весь красный поднялся с лавки. — Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут, да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился я и сам не знаю.

В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивлённо спросил атамана: «Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?»

— Эх, станичники! — вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. — Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали. Чего там только нет. А занимаются так, что только пар от них идёт. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоём. На их учебные схватки на кулаках, да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются.

— Тимофей, а это правду Алёшка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападёт, либо руку ему сломать или убить его же кинжалом? — раздался скрипучий голос Иона Гусевского.

— Правду, деда Иона, — я, изображая смущение, опустил голову. — Погорячился я.

— Ты, казачина, не дуркуй. Погорячился он. Пятерых казаков положил. Такое только с холодной головой сделать можно. Бери этих оболдуев, — Ион Гусевский показал на казаков-малолеток, — расставляй их и показывай, как с ними дрался. Вместо Афоньки возьми Петьку Башурова. Они комплекцией одинаковы. Казаки, кто-нибудь кинжал Петьке дайте.

— Что застыл, Тимофей? — Селевёрстов, ткнул меня в плечо, проходя мимо, подавая кинжал Башурову. — Или опять не помнишь, как вчера казаков уделал.

— Да помню всё, дядька Петро. Вы Петрухе Башурову кинжал в ножнах дайте. Он сначала на меня без него нападал. Позже уже достал.

Я расставил казаков-малолеток в те позиции, с которых они нападали на меня и стал показывать, что и как делал, отбиваясь от них, и какие удары наносил, чтобы их вырубить. Когда дошло дело до схватки с Афанасием, я на Петрухе показал, как сначала боковым ударом левой ноги в грудь отбросил от себя Бурундука, одновременно с этим правой рукой сбивая в сторону удар Гришки Батурина мне в голову. Далее в замедленном действии, добиваясь синхронности движений от Петрухи и Григория, показал, как нанёс удар коленом в печень и локтем в челюсть Батурину, а потом развернулся, чтобы встретить Афанасия, бьющего меня кинжалом в область шеи.

— Это чего же, Афонька на смерть бил? — громко озвучил этот момент Митрофан Савин. — Вот, стервец!

Я под эти комментарии показал, как чуть не успел довернуть корпус, уворачиваясь от удара, из-за чего получил порез плеча, а потом обозначил перехват руки Елизара с кинжалом и, как рычагом через своё плечо вывихнул ему руку. На этом показ закончился.

— А руку сломать, как грозился, мог вчера Афоньке? — опять проскрипел его дед.

Я попросил Петьку Башурова опять медленно нанести мне удар кинжалом в шею, а сам проделал те же движения, только рычаг его руки провёл, не через предплечье, а через локоть. Когда нажал чуть посильнее, Башуров приподнялся на цыпочки и зашипел от боли. Я быстро отпустил его руку.

— Если бы сделал так, то сломал бы Афанасию руку в локте. Мог бы и по-другому. Так ещё проще бы было.

Я попросил Башурова опять ударить меня кинжалом, а сам, сместившись влево, перехватил его руку своей правой за запястье, а левой обозначил резкий рубящий удар по его локтю.

— Неужто руку бы так сломал? Не верю! — дед Гусевский покачал головой. — Не верю.

Я прошел к печке, где в уголке стояла метёлка на длинном черенке, и взял её в руки. «Всё получится, — думал я, возвращаясь обратно. — Я смогу, главное настрой. Для моей руки нет преград. Сколько всего раньше переломал и переколотил, отрабатывая резкость и точность ударов. Я смогу!»

Всучив Петрухе вместо кинжала метёлку, черенком в мою сторону я сказал: «Бей в шею, и бей сильно!»

Петруха казалось, только этих слов и ждал, ударил как пикой, вкладывая в удар всю свою злость на меня. Я же повторил всё то, что только что показывал казакам, но удар левой рукой нанёс резко и в полную силу. Удар. Хруст. В моей руке осталась половинка черенка, а Петруха, обалдевая, рассматривал в своей руке остатки метёлки.

— Не хрена себе, — к нам подскочил, сидевший ближе всех Алексей Подшивалов, и, взяв у нас обломки метлы, показал их казакам. — Млять, как шашкой рубанул!

После возникшей тишины, вызванной удивлением от моего удара, все казаки в комнате разом загомонили. Но тут снова раздался скрипучий голос старейшины Гусевского:

— Тихо! Тимофей и убить вчера моего внука его же кинжалом смог бы?

«Ну, достал, старикан! И чего не уймется?» — подумал я, но вслух вежливо произнёс.

— Мог бы, деда Иона.

Повернулся к Петрухе и, подав ему кинжал, который до этого засунул за голенище сапога, вручая Башурову метёлку, попросил ещё раз ударить меня.

Петруха, с какой-то опаской взяв у меня кинжал, неуверенно ткнул им в область моей шеи. Я, сделав под шаг в левую сторону, перехватил его правую руку с кинжалом у запястья, а левой с внутренней стороны предплечья, выгибая руку, рванул Петруху на себя, заставляя его упасть телом на кинжал. Затем резко остановил это движение, с трудом возвращая Петруху в исходное положение, а сам развернулся к Гусевскому.

— Деда Иона, в зависимости от того, какой бы шаг назад я сделал, Афанасий или вот Петруха, напоролись бы на кинжал либо животом, либо грудью, либо шеей.

— Эк, как! Мастак! А просто выбить бы кинжал у Афоньки мог?

— Мог бы, деда Иона.

Я повернулся к окончательно обалдевшему Петрухе и попросил:

— Давай еще раз, Пётр. Только, медленно бей.

Петруха каким-то заторможенным движением обозначил удар кинжалом в мою сторону. В этот раз, я, чуть развернувшись в плечах, уходя с линии атаки кинжалом, обозначил одновременные удары навстречу друг другу левой рукой по запястью, а правой по предплечью правой руки Башурова. Несмотря на слабые удары, кинжал выскользнул из Петрухиной ладони и вонзился в пол.

— Что же так не сделал вчера у Подшивалова?

— Деда Иона, Пётр и я сейчас удары только обозначили. Если бы я вчера также сделал, когда Афанасий бил, кинжал бы до стены улетел бы, а там девки сидели. Мог бы поранить из них кого-нибудь или того хуже.

Ион Гусевский поднялся с лавки и, потрясая костылём в сторону своего внука, буквально взревел:

— Что, щенок, понимаешь теперь, почему я тебе вчера говорил о том, что Тимофей Аленин тебя пожалел? Видел сейчас! Ему тебя проще убить было, чем обезоруживать, подставляясь чуть ли не спиной под твой удар. Он и тебя, сучонка, и девок пожалел! А себя нет.

— И вас всех пожалел! — Иона направил свой костыль на казаков-малолеток, которые от его рёва сжались в тесную группу. — Ударил бы чуть сильнее и покойники. У-у-у, выблядки, несрушные!

— А вы, что скажите, станичники? — Ион Гусевский обвел всех находящихся в комнате казаков внимательным взглядом из-под густых седых бровей.

— Я больше половины ухваток и ударов Тимохи никогда в жизни не видел! — прогудел Давыд Шохирев.

— И я! И, я! И, я! — прозвучало, чуть ли не со всех сторон.

— А ногами как машет! Внучку Ваньки Лунина как в челюсть засветил! — пристав с лавки и потрясая клюкой, почти кричал Митрофан Савин. — Экий, стервец!

— И кто тебя, Тимоха, всему этому обучил? — перекрывая, стоящий в комнате гомон, опять прогудел дед Давыд.

«Прости, дед Афанасий! — подумал я. — Иначе не поймут казаки!»

— Дед Афанасий учил. Сначала как всех казачат, а после того как родителей убили и мы к дядьке Ивану Савину в пастухи подрядились, дед меня на пастбище каждый день обучал. Сначала нашим родовым ухваткам, а потом и другим ухваткам и приёмам учить начал.

— Ногами у нас так не бьются, — раздался бас Шохирева старшего.

— Так дед говорил, что эти ухватки он перенял во время Крымской войны. С ними тогда вместе кубанцы воевали. И был у них казак один, которого турки «дьяволом смерти», кажется, прозвали. Чтобы показать свою лихость, тот казак против янычар иногда с голыми руками выходил и побеждал их. Дед с ним подружился, и тот много чего из своих ухваток показал, а дед запомнил.

— Кубанцы, те да, любители ногами и руками помахать, — вздохнул Феофан Подшивалов. — Я как-то видел, как один подпрыгивал выше головы и одновременно двумя ногами удары наносил.

«Кажется, прокатило, — подумал я. — Что же будем рассказывать сказки дальше».

— А ещё я записи покойного дяди Ивана нашел, — продолжил я, когда казаки закончили воспоминания о кубанских казаках и их боевой выучке. — У него там приемы из панкратиона описаны.

— А это, что такое? — спросил кто-то из казаков.

— Панкратион — это вид борьбы без оружия древних греков, — напомнил о своём присутствие батюшка Александр. — Очень сильные войны были. Их царь Александр Македонский полмира с такими воинами завоевал за триста с лишним лет до рождения Иисуса Христа. Во время этой борьбы никаких ограничений не было, что часто приводило к смерти кого-то из бойцов во время схватки.

— Эко, как! — загомонили казаки. — Это, что же как в настоящем бою бились, батюшка?

— Ещё и «банкратион» какой-то! — протяжно и громко вздохнул атаман Селевёрстов и, повышая голос. — Ох, Господи, дела наши тяжкие. Всё, давайте, малолетки, идите отсюда. А мы решать будем, что с вами делать. А то со всеми этими «банкратионами» до ночи не разберёмся.

«Подсудимые» потянулись на выход из комнаты, и вышли на площадь перед правлением, где разделились на две группы: я с Ромкой и казаки-малолетки, которые начали, что-то горячо между собой обсуждать. Мы с Ромкой стояли и молчали. Через некоторое время в нашу сторону направился Афанасий Гусевский. Я невольно напрягся, но после первых слов Афанасия расслабился.

— Тимофей, прости меня за то, что я вчера на тебя с кинжалом кинулся. Когда ты меня ногой в грудь лягнул, у меня всё в глазах от гнева потемнело. Кинжал выхватил, не думая.

— Бывает, Афанасий. Я бы тоже, наверное, голову потерял, если бы меня кто-то из младших казачат ударил.

— Э, нет! Я сегодня убедился, что головы ты не теряешь. Мне вчера дед весь вечер твердил, что ты меня пожалел, когда я ему описал нашу драку. А я только сегодня увидел, что тебе действительно проще меня убить было. И это, Тимофей, можно я к вам с Ромкой на занятия приеду. Мне по весне в полк на службу идти. Хотелось бы твоим ухваткам научиться, а то по рассказам на службе всякое может быть.

— Конечно, Афанасий. Приезжай. Мы с Ромкой каждый день с утра и до обеда тренируемся.

— И это, Тимофей, ты Семёна Савина остерегайся. Он вам с Ромкой своего позора не простит. Он и сейчас остальных подбивает, Ромку поймать и отметелить. Остальные, правда, не особо рвутся, но поберегитесь.

— Спасибо, Афанасий.

Я протянул ему левую руку, которую он крепко пожал своею здоровой левой рукой. В этот момент на крыльцо вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы мы расходились по домам, там нам отцы и деды доведут решение казачьего круга.

Мы с Ромкой поплелись домой. Ромка, то и дело поводил плечами. Видимо представлял нагайку отца, гуляющую по его спине. Я как не хорохорился, но определённое неудобство также ощущал. Придёт атаман, да всыплет горячих. Так и тянулись к дому, еле ноги переставляя. Зашли в дом и только начали раздеваться, как следом зашел атаман.

— Что соколики головы повесили, а ну марш в светлую комнату, да за стол садитесь, — снимая папаху и полушубок сказал атаман. — Мать! Мать! Зови Никифора со Степаном, и сама в горницу приходи.

Ромка, сгорбив плечи, поплелся в горницу, а я за ним. «Кажется, впервые придётся попробовать нагайки, — подумал я. — Не драться же с атаманом. Вот, попали».

Зайдя в комнату, мы сели за стол. В течение минуты в комнату подтянулись остальные Селевёрстовы. Старший сын атамана Степан и Никифор, также сели за стол, а женщины семьи Селевёрстовых встали по стеночке. Вошёл атаман и, грозно оглядев всех, повернулся в мою сторону:

— Встань, Тимофей.

Я поднялся и, склонив голову, уставился в стол.

— Спасибо тебе, Тимофей Васильевич Аленин, за те науки, которым обучаешь моего сына. Огромное отцовское спасибо и моя благодарность.

От изумления у меня чуть челюсть не отвалилась до столешницы. Я посмотрел на атамана, думая, что он надо мной издевается, но Селевёрстов был серьёзен и торжественен.

— Никогда не думал, что мой Ромка в тринадцать лет станет таким справным казаком, — атаман покрутил головой. — Это надо же, двух казаков-малолеток, которые уже год обучения прошли смог на кулаках победить! Ладно, Сёмка Савин — этот больше купец, но Васька Чуев — один из лучших в обучении среди казаков приготовительного разряда не только в станице, но и во всём Черняевском казачьем округе. А Ромка его своим ударом в беспамятство отправил! Молодцы!

Находясь в ступоре, я прервал атамана:

— Дядька Петро, а что по драке суд решил?

— По драке? — Селевёрстов усмехнулся. — По драке решение такое. Тебе, Тимоха, и тебе Ромка сначала хотели всыпать по пять-десять горячих по мягкому месту, чтобы сидеть долго не могли, но потом решили, что участвовать тебе Тимофей Аленин в состязаниях по окончании зимних сборов казаков-малолеток, а тебе Роман Селевёрстов в шермициях со своими сверстниками. Если возьмете призовые места, то тебе Тимоха придется под своё начало взять и обучать еще десяток станичных казачат от тринадцати до пятнадцати годков.

— Вот это да! — просипел, пораженный новостью Ромка.

— А как учеба будет организована? — спросил я.

— Вы сначала выиграйте, а потом думать будем как всё организовать, — атаман хлопнул рукой по столу, — готовьтесь, у вас всего три недели осталось.

Глава 11 Состязания

Беркут шел тихой рысью, я покачивался в седле, не вслушиваясь в смысл, восторженно вещавшего Ромку, который на своем молодом жеребчике монголе по кличке Гнедко рысил рядом. А Ромка разорялся о том, как ему хочется увидеть цесаревича Николая, который завтра проплывет на пароходе мимо станицы и возможно остановится. Я же продолжал вспоминать события, которые произошли два с небольшим года назад.

Утро 25 февраля 1889 года выдалось морозным, но солнечным. В станице Черняева в этот понедельник — встречи масленицы заканчивались двухнедельные сборы казаков-малолеток, которых набралось с округа чуть более тридцати. И сегодня между ними должны пройти состязания по стрельбе и наездничеству.

На поле, где должны были пройти состязания, а потом шермиции собралась изрядная толпа, чуть ли не под тысячу человек. Кроме казаков-малолеток, которые стояли в строю, собрались почти все жители станицы Черняева, да и с других станиц округа приехало народу немало. Отдельной группой стояла свита войскового старшины Буревого Николая Петровича — заместителя командира первого Амурского казачьего полка, в который входила вторая Черняевская сотня. Буревой, говоря языком двадцать первого века, являлся куратором 1-й Албазинской сотни и 2-й Черняевской. В этом году приехал проконтролировать, как идут сборы в Черняевской сотне.

Раздался звук трубы, гомон на поле быстро затих. Отделившись от свиты, войсковой старшина в сопровождении атамана Селевёрстова вышел к строю казаков-малолеток, которые по звуку трубы застыли по стойке смирно.

— Орлы! — бас Буревого разнесся над полем. — Сегодня заканчиваются сборы казаков приготовительного разряда к службе в строю Чернявинской сотни. За две недели урядники и вахмистры вашей сотни, имеющие богатый опыт, учили вас стрельбе из винтовки, правилам сбереженья оружья владеньем холодным оружьем пешком и верхом. Занимались с вами гимнастикой и одиночной выправкой, чтобы вы верхом и на земле выглядели бравыми казаками, а не мокрыми курицами!

В толпе раздались смешки, которые быстро смолкли.

— Сейчас пройдет заключительный этап сборов. Состязания по стрельбе и наездничеству, — продолжил войсковой старшина. — Очень жаль, что трое казаков не допущены к состязаниям по наездничеству, так как их кони не признаны строевыми. Это большое упущение с вашей стороны, Пётр Никодимыч!

Буревой резко повернулся к атаману Селевёрстову.

— Надеюсь, что такого безобразия в Черняевской сотне, я больше не увижу! — развернувшись к строю, продолжил войсковой старшина. — А теперь о приятном. Объявляю о призах, утвержденных в этом году Войсковым Наказным Атаманом Амурского казачьего войска генералом Беневским Аркадием Семёновичем. За стрельбу 1-го разряда — винтовка, 2-го разряда — шинель с фуражкой или шашка, 3-го разряда — патронташ. За наездничество 1-го разряда — седло или мундир с шароварами, 2-го разряда — чепрак с подушкой или папаха. За стрельбу с лошади на скаку: фуражка, портупея, ружейный чехол или погонный ремень, по выбору получающих приз.

Над полем повис одобрительный гул толпы. Войсковой старшина поглубже вздохнул и продолжил:

— Призы за стрельбу назначаются в следующем порядке: 1-го разряда — тому, кто положил в белую полосу все пять пуль; 2-го разряда — тому, кто положил в белую полосу четыре пули и 3-го разряда — тому, кто в белую полосу положил три пули. Если из числа состязавшихся выполнят условия для получения призов более определенного числа их, то преимущество отдается тем, которые в белой полосе мишени выбьют большее число номеров. Всего на призы Чернявенской сотни выделено казной триста рублей.

На этот раз веселый шум из толпы зрителей длился намного дольше. Во время возникшей паузы, Селевёрстов, что-то быстро прошептал на ухо Буревому, после чего тот продолжил:

— Чтобы повысить накал состязаний, по просьбе атамана Селевёрстова и старейшин станицы Черняева в них будет участвовать казачий сын Тимофей Аленин. Говорят, он в пятнадцать лет отроду хорошо дерется с казаками приготовительного разряда. Посмотрим, так ли он хорош в стрельбе и наездничестве.

Буревой развернулся к атаману Селеверстову и, усмехнувшись в усы, сказал: «Зови своего героя».

Селевёрстов, повернув голову назад и, найдя меня в толпе, призывно махнул рукой. Увидев этот жест, как и обуславливались ранее я выбежал перед строем казаков и, перейдя на строевой шаг, подошел к Буревому, вскинув руку к папахе, доложил: «Господин, войсковой старшина, Тимофей Аленин по вашему приказанию прибыл».

— Становись на левый фланг, Тимофей Аленин, — улыбаясь, отдал команду Буревой.

— Есть, — развернувшись, я добежал до левого фланга строя казаков и, соблюдая все требования, встал в строй.

— Ну, что же, — над полем снова загрохотал бас Буревого. — Начнем, помолясь. Вольно. Через пять минут первые шесть казаков выходят на линию огня. Разойдись.

Строй казаков рассыпался. Буревой, взяв под руку Селевёрстова, направился к своей свите.

— Всё готово, Пётр Никодимыч, мишени, махальные, трубач?

— Так точно, господин войсковой старшина. Всё согласно требований наставления 1884 года. Мишени все новые. Махальные назначены, и укрытие для них подготовлено. За каждой мишенью на линии огня закреплены казаки в звании не ниже младшего урядника. Поле на шесть мишеней оградили еще два года назад валами. Оцепление по валам выставлено. Всё готово к началу состязания.

— Тогда пойдемте к линии огня, понаблюдаем, как твои казаки отстреляются и чем меня удивит твой Тимофей Аленин, — Буревой махнув свите рукой, направился к линии огня, где уже собирались казаки, которым выпала очередь стрелять первыми. Поближе к линии огня стала подтягиваться толпа зрителей, для которых натянутыми веревками была обозначена безопасная зона.

* * *

Я стоял рядом с казаками-малолетками, которые ждали свое очереди для выхода на линию огня. Многие из них, особенно «отметеленная» нами с Ромкой семёрка казаков за исключением Афанасия Гусевского, смотрели на меня с неприязнью, которая усилилась, когда они рассмотрели, что в руках у меня восьмизарядный карабин Маузера, который я забрал у Ромки, стоявшего с моим снаряжением в толпе зрителей. Не обращая на молодых казаков внимания, я проверил, как ходит затвор у карабина, патроны в патронной сумке и, поставив карабин к ноге, замер. Судя по прошлогодним стрельбам, ждать своей очереди мне предстояло больше получаса.

Первые шесть казаков вышли на линию огня и встали напротив своих мишеней, находящихся в двухстах шагах. К ним подошли урядники, контролирующие стрельбы, проверили оружие «малолеток» и выдали по первому патрону. Дождавшись, когда все махальные спрятались в укрытие, а старший махальный урядник Лунин поднял шест с красным флажком, прозвучала команда старшего на линии огня вахмистра Митяя Широкого: «Стрелять». Выставив прицелы и зарядив карабины, смена, из положения стоя, сделала первый выстрел, после чего взяв «ружье вольно» стали ждать показа пуль.

После подачи сигнала «перестать стрелять», старший махальный опустил флаг и шесть махальных побежали к своим мишеням, указками показали стрелявшим казакам отметки пуль, отметили их на мишени и внесли результаты в листы отметок, после чего спрятались в укрытие.

Старший махальный поднял флаг, на линии огня выдали очередные патроны, новая команда «стрелять», и всё пошло по накатанному кругу. Пять выстрелов каждого казака, и новая смена из шести казаков выходит на линию огня.

Как долго, думал я, глядя на эти перестроения. Хотя, как говорили в советской армии, все уставы написаны кровью. Если не соблюдать требования имеющегося наставления по стрельбе, недолго и до несчастного случая. Уже две смены отстрелялись. Через три моя очередь.

Минут через двадцать шестая смена, состоящая из меня и еще трех казаков, наконец-то вышла на линию огня. Я передал восемь патронов к маузеру уряднику Науму Башурову, который отвечал за мой огневой рубеж и стал ждать, когда кто-то из махальных по нашей с атаманом Селевёрстовым задумке прикрепит лист бумаги, закрыв центр моей мишени. Вахмистр Шохирев махнул рукой, из укрытия махальных выбежал приказный Данилов, и, прикрепив к моей мишени лист бумаги, опять спрятался за стеной укрытия.

* * *

— Что происходит? — войсковой старшина Буревой недоуменно посмотрел на Селевёрстова.

— Господин, войсковой старшина, вы же хотели, что бы Тимофей Аленин удивил вас. Надеюсь, ему это удастся. — Атаман вытянулся по стойке смирно. — Разрешите ему сделать еще три дополнительных выстрела.

— Разрешаю. Ну, смотри у меня, Петр Никодимыч. Я должен быть действительно удивлен. — Буревой наставил на Селевёрстова указательный палец.

— Будете, Николай Петрович. Непременно, будете. — Селевёрстов развернулся в сторону линии огня и махнул рукой.

По его взмаху взвился флаг старшего махального, урядники быстро проверили оружие у смены на линии огня, выдали по патрону, и прозвучала команда «стрелять».

Я смотрел через прорезь прицела на мишень метрах в ста тридцати от себя: «Да, не та стена сарая, в которую я стрелял на „экзамене“ у Селевёрстовых, но размеры тоже нормальные. Где-то два на полтора метра, посредине белая полоса сантиметров в сорок, а на ней по центру полоса черного цвета шириной сантиметров восемь-десять. Круг в центре закрыт листом бумаге. На контрасте цветов все хорошо видно. Начнем».

Отстреляв со сменой, пять патронов, я по разрешению вахмистра Шохирева выстрелил еще три раза и стал ждать результатов.

Махальные с листами отметок подошли к столу, где сидел секретарь станицы, который вносил результаты состязаний в журнал стрельб. К столу подтянулась свита Буревого с ним во главе.

— Удивляй, Петр Никодимыч, — войсковой старшина разгладил усы, стряхивая с них иней. — Удивляй меня.

— Вот, смотрите. — Селевёрстов передал Буревому лист бумаги с мишени Аленина, который ему только что доставил приказный Данилов.

Войсковой старшина взял в руки лист бумаги, осмотрел его, крякнул и вернул назад атаману.

— Удивил, атаман. Удивил. — Буревой задумчиво поглаживал правый ус. — Покажи господам офицерам, как стрелять надо.

Селевёрстов развернул лист, показывая его свите и казакам, которые стояли за ней. Раздались ошеломленные возгласы. По центру листа было восемь пробоин от пуль, которые образовали ровную букву «А».

— Зови сюда Аленина, — войсковой старшина, взял из рук атаман лист с пулевыми отверстиями и, сложив его пополам, спрятал в нагрудный карман шинели.

Селевёрстов мотнул головой в сторону Данилова: «Позови». Приказный, развернувшись, побежал к строю казаков, которые в двух шереножном строю стояли рядом с огневым рубежом, ожидая результатов состязания.

— А ты пока, Пётр Никодимыч, расскажи мне, откуда у безусого казака Аленина новейший восьмизарядный карабин Маузера. — Буревой взяв атамана под локоть, повел его в сторону, чтобы поговорить наедине.

— Николай Петрович, может вы слышали, около десяти месяцев назад хунхузы пытались угнать наш станичный табун и пару косяков старшего урядника Савина с его знаменитым жеребцом Вороном.

— Слышал, но без подробностей.

— А какие подробности то. Тимофей Аленин всех хунхузов и побил тогда. Двадцать одного варнака на тот свет отправил. Сам был ранен. Но выжил.

— Нет, я слышал про тот набег. Но подвиги одного казачка против тучи хунхузов посчитал домыслом. А получается, действительно молодой Аленин всех один порешил?

— Так точно, господин войсковой старшина. Один и всех. Нам строевых коней спас и Савину его Ворона с кобылицами. И не молодой, а единственный Аленин. Дядька Афанасий полгода как представился. А остальные до этого сгинули.

— Да, заслуженный казак был. — Буревой сняв левой рукой папаху, перекрестился. — Царства им всем небесного.

— Только ты мне, атаман, зубы то не заговаривай. — Войсковой старшина, надев папаху, поправил её двумя руками. — Откуда маузер?

— Да припрятал его во время боя с хунхузами Тимофей как трофей. А когда в себя пришел от ранения и сказал, поздно уже было. В Благовещенск доложились, всё с китайцев сдали. Премию получили. А Тимоха с этим карабином, чуть ли не спать ложился. Вот и оставили ему.

— Ох, темнишь, Пётр Никодимыч. Не один карабин припрятал, чую.

— Ну, так, что с боя взято, то свято, — пошутил Селевёрстов.

— Свято, свято. Ладно. Пошли назад, встречать твоего героя. Но в будущем смотри. С трофеями чтобы всё строго было! Понял?

— Так точно, всё строго будет.

* * *

Я стоял в строю на левом фланге и как все наблюдал за выдвижением махальных с листами отметок к столу секретаря. Дальше увидели, как к столу подошла свита во главе с Буревым. Затем примчался приказный Данилов и сказал, что меня войсковой старшина вызывает. А сам щерится во все тридцать три зуба, потом ткнул меня кулаком в плечо и показал большой палец. Под недоумевающие взгляды казаков-малолеток из строя, я побежал, придерживая карабин на плече к свите Буревого, который вместе с Селевёрстовым стояли чуть в стороне.

Подбежав к войсковому старшине, который вместе с атаманом вернулись к свите, хотел доложить о своем прибытии, но тот остановил меня движением руки:

— А скажи мне Тимофей Аленин, ты только букву «А» можешь, стреляя, нарисовать или другие тоже и почему именно буква «А»?

— «А» потому что Аленин, а для Вас могу букву «Н» нарисовать, Николай Петрович.

— Вот, стервец! — захохотал Буревой, которого тут же поддержала его свита.

— А давай букву «Н», а то что-то мне до сих пор не верится, что так стрелять можно, — старшина строго взглянул на меня. — Не шельмовали?

— Никак нет! — чуть ли не в один голос ответили я и атаман Селевёрстов.

— Тогда вперед на линию огня, Аленин! — повелительно махнул Буревой.

— Господин войсковой старшина, разрешите… — начал я.

— Что ещё! — недовольно прервал меня Буревой.

— Разрешите все восемь выстрелов сделать на один флаг. Заодно и скорострельность карабина Маузера все увидят, — продолжил я.

— А давай, Аленин. Посмотрим на эту хваленую немецкую механику, — улыбаясь, махнул рукой войсковой старшина.

Я развернулся кругом и побежал на линию огня.

— Что-то не очень радостен твой Тимофей? — спросил Буревой атамана Селевёрстова.

— Так по вашему приказу, он еще на четыре рубля влетел. А он у нас не жадный, но домовитый! — рассмеялся Селевёрстов.

— На какие четыре рубля? — удивился войсковой старшина.

— Так он стреляет своими патронами. А их на ярмарке в Благовещенске купил по рублю за две штуки. И то ещё ему повезло найти какого-то корейца. А так дешевле, чем по рублю за штуку не укупить было. Редкость. Так что восемь рубликов долой, а еще может при стрельбе с лошади на скаку на полтора рубля выстрелит.

— А почему не за казенный счет стреляет?

— Петр Николаевич, Тимофей в реестре еще не числится, да и кто мне списать шестнадцать патронов по пятьдесят копеек за штуку даст, когда к карабину Бердана они по шесть копеек идут.

— Да… Ладно, придумаем, как твоему домовитому помочь деньгами или патронами. Всё. Вперёд на линию огня. — Буревой энергичным шагом направился к стрельбищу. Свита потянулась за ними, а за ней все более увеличивающаяся толпа из зрителей.

Я прибежал на линию огня и направился к вахмистру Шохереву, который стоял с урядниками отдельной группой.

— Господин вахмистр, разрешите обратиться? — сказал я в спину Шохереву.

— Ну чего там, Тимоха, — Митяй Широкий улыбаясь, повернулся ко мне. — Данилов уже рассказал, какую ты букву «А» нарисовал на листке. Молодец, казак!

— Господин войсковой старшина приказал мне на один флаг восемью выстрелами букву «Н» нарисовать. Не поверил. Говорит, шельмовали.

— И ты расстроился? Нарисуй ему букву «Н», — Митяй ткнул меня в грудь своим кулачищем.

— Ага, еще четыре рубля долой, — чуть не плача сказал я. — Они то за казенный счет стреляют, — кивнул я на строй казаков-малолеток, — а я за свои.

Шохирев и урядники рассмеялись.

— Не журись, казак. За то о тебе сам заместитель командира нашего полка теперь знает. Это тебе не булка с маком! — хлопнул меня по спине младший урядник Башуров. — Со мной он ни разу за два срока службы не говорил. А Тимоху Аленина в лицо и по имени знает. А ты еще даже не казак!

— А чего ты не из берданки стреляешь? — спросил Алексей Подшивалов. — К ней патроны не дороже 10 копеек стоят.

— Да что в дедовой, что в отцовской стволы расстреляны. С них я бы так точно не попал.

— Всё, тихо! Войсковой старшина подходит. — Шохирев развернулся в сторону подходившей свиты и Буревого. Дождавшись, когда Буревой выйдет на площадку линии огня, Шохирев скомандовал «смирно» и побежал докладывать:

— Господин войсковой старшина, по вашему приказанию на линии огня готовятся к проведению стрельб восемью патронами на один флаг по одной мишени. Старший на линии огня вахмистр Шохирев. — Митяй «Широкий» сделал шаг в сторону, освобождая дорогу Буревому.

— Вольно! — кратко отдав честь, пробасил войсковой старшина и двинулся вдоль по линии огня. — Показывай, вахмистр, как готовитесь.

— Во-о-ольно!!! В настоящий момент урядник Башуров получил и осматривает восемь патронов для карабина казака Аленина, — начал Шохирев, сопровождая своего заместителя командира полка.

— Казака? — остановился Буревой, вглядываясь в лицо вахмистра.

— Так точно, господин войсковой старшина. — Вытянулся во фрунт Шохирев. — Те из казаков, кто видел, что Тимофей Аленин совершил на берегу Амура, когда отбивался от хунхузов, давно его считают казаком, не смотря на возраст.

— Хмм… Интересно. Продолжайте вахмистр.

— Сейчас кто-то из махальных вместе со старшим махальным отнесут лист к мишени, и по команде Аленин на один флаг отстреляется восемью патронами.

— Это хорошо. Только лист на мишень прикрепит… — Буревой повернулся к свите. — Корнет Блинов, не в службу, а в дружбу прикрепите лист к мишени и потом назад его принесите.

— Есть, ваше высокоблагородие! — корнет отделился от свиты и вместе с приказным Даниловым, который по знаку Шохирева прибежал от группы урядников, пошли к столу секретаря стрельб, где находились махальные. Через пару минут группа из старшего махального урядника Лунина, приказного Данилова и корнета Блинова направилась к мишеням, где корнет прикрепил лист бумаги на крайнюю мишень и вместе с Даниловым скрылись в укрытии. Старший урядник Лунин, взяв горизонтально к земле шест с флагом, стал ждать сигналы трубы.

Всё это время Буревой, остановившийся посредине линии огня на шесть мишеней, стоял заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок и обратно. За ним столбами застыли атаман Селевёрстов и вахмистр Шохирев. Свита тоже напряженно молчала. Строй казаков приготовительного разряда Черняевской сотни, который атаман Селевёрстов успел развернуть лицом к мишеням, хотя и прозвучала команда «вольно» застыл неподвижным монолитом. Группа урядников, стоявшая на линии огня, также застыли, боясь лишний раз напомнить о себе Буревому, так как не понаслышке знали о его крутом нраве.

Наконец, увидев, что мишень готова, Буревой развернувшись к Шохиреву и Селевёрстову резко произнёс: «Командуйте!».

Шохирев, козырнув, повернулся к группе урядников, с которыми стоял и Тимоха Аленин скомандовал: «Младший урядник Башуров, Тимофей Аленин на линию огня первой мишени бегом….марш!» Дождавшись, когда Башуров и Аленин займут место напротив своей мишени, вахмистр дал команду трубачу. Прозвучал звук трубы, старший махальный поднял флаг, и тут же прозвучала команда Шохирева: «Стрелять!»

Услышав команду Шохирева, я один за другим вогнал восемь патронов в подствольный магазина карабина, выставил прицел и посмотрел на мишень, выравнивая дыхание. Особо не торопясь, произвел восемь выстрелов из карабина, затратив чуть больше минуты на всё. Дождавшись сигнала «перестать стрелять», собрал свои гильзы, сложил их в подсумок, и, взяв карабин на ремень, застыл, ожидая дальнейших команд.

Через несколько минут корнет принёс Буревому лист с мишени. Войсковой старшина, рассмотрев его, направился к строю казаков-малолеток, продолжая держать лист в правой руке.

— Казаки! Я еще не знаю, как вы отстрелялись и какие результаты состязаний по стрельбе! Но уже могу сказать, кто выиграл эти состязания! — при этих словах Буревой залез за пазуху и достал второй лист с результатами первой стрельбы Аленина. — Сейчас я пройду перед строем и покажу вам всем, к чему вы должны стремиться, учась стрелять!

После этих слов Буревой, взяв в каждую руку по листу, прошелся вдоль строя, показывая аккуратные буквы «А» и «Н» выбитые пулями. Закончив обход строя, войсковой старшина дал команду: «Тимофей Аленин, ко мне!»

Услышав её, я развернулся кругом и побежал к Буревому, добежав до которого доложил о своем прибытии.

— Тимофей Аленин, ты удивил меня своей стрельбой. Теперь покажи себя в состязании по наездничеству и по стрельбе с коня. Встать в строй!

— Есть! — Через несколько мгновений я застыл в строю казаков приготовительного разряда, думая о том, что если удивить стрельбою с коня может и получится, то джигитовкой вряд ли.

Со слов Афанасия Гусевского, который уже несколько раз приезжал к нам с Ромкой на занятия, я знал, что среди казаков-малолеток есть несколько отличных наездников, которых я точно не смогу переплюнуть. Но минимум по второму разряду должен выступить.

Для получения призов за наездничество со слов атамана Селевёрстова требовалось следующее. Для первого разряда было необходимо сидеть твердо на коне, бойко управлять им, вспрыгивать без стремян на коня на месте, доставать с земли на скаку. Кроме того, исполнять правильно и ловко фланкировку пикою и рубку шашкою, скоро и ловко снимать с плеча винтовку и стрелять (имитировать стрельбу) из неё по всем направлениям, прыгать через ров и барьер, при этом делать и другие эволюции, показывающие ловкость и смелость. Для 2-го разряда было необходимо сидеть твердо на коне, бойко им управлять, исполнять правильно и ловко фланкировку пикою и рубку шашкою, ловко снимать с плеча винтовку и стрелять из неё по всем направлениям и прыгать через ров и барьер.

Хотя, со слов Никифора, сына Селевёрстова, по второму разряду я показал джигитовку, когда сдавал «экзамен» на казачьи умения ему и атаману Селевёрстову более шести месяцев назад. За это время я значительно улучшил свои умения наездника. Неплохо научился фланкировать пикой, а в джигитовке добавил несколько приемов. Научился ездить стоя в седле. Перескакивать с лошади на лошадь на ходу только начал осваивать, а вот ножницы и соскоки на обе стороны уже получались очень хорошо. Поэтому была вероятность пройти состязание в наездничестве и по первому разряду. А в первом разряде по стрельбе на скаку, я даже не сомневался. Попадал куда в меньшие размером мишени и на куда большем расстоянии.

«Попробуем еще раз удивить войскового старшину», — думал я, выходя на старт боевой дорожки, где проходили состязания по наездничеству. Суть состязаний заключался в следующем. Надо было пройти верхом в галопе метров сто пятьдесят «боевой дорожки», где стояли мишени для фланкировки пикой и рубки шашкой. Развернувшись, надо было по соседней дорожке преодолеть барьер высотой где-то восемьдесят сантиметров, ров шириной около метра и на оставшихся ста метрах снять с плеч карабин и имитировать выстрелы вперед, вбок и назад с перезарядкой. На этом состязания по 2 разряду заканчивались. Для первого разряда было необходимо дополнительно на дорожке для джигитовки поднять по два кольца справа и слева от себя и показать еще минимум два упражнения джигитовки на своё усмотрение.

Тридцать казаков-малолеток уже показали свои умения. Особо отличились в этих состязаниях молодой казак Анисим Улыбин из Ольгинской станицы, да Васька Чуев из нашей с Ромкой шестёрки «доброжелателей». Анисим показал чудеса джигитовки, раздевшись на морозе до мундира, он и под шеей и под животом своего коня пролез, а уж все соскоки, перевороты в седле вообще выполнил играючи и красиво. Чуев же показал отточенную фланкировку пикой и рубку лозы, да и через барьеры и препятствия прошел быстро и красиво. Особенно всех поразил его соскок на землю и возращение в седло, когда его конь уже начал брать барьер. Одним словом, два лидера в наездничестве появилось и мне хотелось пусть и не переиграть их, то хотя бы выступить достойно на их фоне.

Выйдя на старт боевой дорожки с верным Чалым в поводу, и дождавшись команды на старт, я, не касаясь стремян, впрыгнул в седло. Вынул из петли пику и дал шенкелей Чалому. Первая мишень — круг диаметром около 40 сантиметров для укола вниз или, как его называли «удар острогой». Перехватив пику, я ударил вниз, попав в центр мишени.

Уколы пикой направо и налево, и удар «подтоком», с перехватом, надо было наносить по мишени в виде деревянных шаров диаметром около тридцати сантиметров подвешенных на высоте около двух метров. При этом уколы и удары должны были быть явно выраженными, наноситься острием копья пики или «подтоком», не по касательной.

Я успешно прошел и эти мишени. Потом попал прямым ударом в кольцо, диаметром около 15 сантиметров и завершил фланкировку с пикой её броском с расстояния метров в шесть в центр круга диаметром около 70 сантиметров.

«Фууу! Всё! Самое сложной для меня позади!» — мысленно выдохнул я, вынимая из ножен шашку и направляясь к первой лозе, на которую сверху была одета папаха. По договоренности с атаманом Селевёрстовым вахмистр Шохирев разрешил мне перед моим выступлением надеть старые папахи на четыре лозы для рубки и обложить барьер и ров пучками соломы. Солому Ромка должен был поджечь, когда я стартану по «боевой дорожке». Прыжком через горящий барьер и ров я надеялся добавить «баллы» к своему выступлению. Чалого, правда, две недели пришлось «убеждать» прыгать сквозь и через огонь.

Чисто срубив все четыре лозы, так что папахи остались на стойках на нижней части срубленной лозы, я удачно попал шашкой в кольцо диаметром около десяти сантиметров и закончил «боевую дорожку», остановив Чалого, заставив его встать на дыбы и развернуться на задних ногах. Ромка в это время запалил солому на барьере и бежал поджигать солому, сваленную в ров. Опустив Чалого на землю всеми четырьмя копытами, я вложил шашку в ножны и, дождавшись, когда Ромка подожжёт солому во рве, намётом направил Чалого на горящий барьер. Преодолев его, а затем, перепрыгнув огонь, который вырывался изо рва, я на скаку достал из-за спины берданку.

«Экономить на патронах надо, — пронеслось у меня в голове. — Да и значительно короче кавалерийский карабин Бердана восьмизарядки Маузера».

Имитация на широком намёте выстрела назад, влево, вправо и перед собой. И эта дорожка закончилась. Теперь джигитовка. Развернув Чалого, я передал, стоящим на старте казакам карабин и шашку. Можно было бы и с оружием джигитовку показывать, но те упражнения, которые я выбрал, с карабином за спиной, пусть и в бекеше, а не в полушубке, сделать было очень тяжело. Поэтому я решил не рисковать. Передав оружие, я намётом вылетел на дорожку для джигитовки и поочередно собрал стоящие в станках на земле кольца из ивняка диаметром около двадцати сантиметров. Потом изобразил «казачий обрыв в стремени». Закрепив ноги в стременах, откинулся вниз, вытянув руки к земле. Таким образом, в фильме «Неуловимые мстители» атаман Сидор Лютый обманул Даньку, претворившись убитым.

Вернувшись в седло, я ногами, оттолкнувшись от стремян и упираясь руками в переднюю луку, подтянул ноги под себя, встал на подушку седла и выпрямился, левой рукой держась за повод, а правую вытянул вверх, постаравшись максимально выпрямить ноги в коленях. Проскакав около десяти метров стоя, я опустился в седло и выполнил соскоки на обе стороны: налево-направо-налево-сед в седло. Выполнил без посадки в седло и как мне показалось удачно. Ноги при переносах были выпрямлены, носки оттянуты. Переброс тела произвел без «зависания», хотя бекеша значительно мешала. Спасибо нашей деревянной лошадке в нашем с Ромкой спортзале, на которой занимались вольтижировкой.

Дорожка закончилась и, развернув Чалого, я поскакал назад, решив показать еще два упражнения. Махом наклонил к передней луке, подбросив тело над седлом, перекрестить ноги, и сел спиной вперед. Таким же образом вернулся в исходное положение.

После этого лег поперек седла на живот, держась за обе луки. И спиной вперёд вышел в положение обратного волочения, держась за обе луки. После выполнения упражнения поднялся в седло и, сделав соскок с седла на землю, повис, держась за переднюю луку, вдоль корпуса Чалого на руках, ногами касаясь земли. В положении «прямого волочения» проехал метров двадцать сделал заскок и сел в седло. Всё, джигитовка для меня закончилась, я вернулся на старт, забрал своё оружие и встал на левом фланге в конный строй казаков-малолеток. Будем ждать результатов.

Минут через двадцать объявили результаты состязаний по наездничеству, по которым для стрельбы на скаку с коня было допущено одиннадцать казаков, включая меня. Дождавшись своей очереди «последнего» отстрелялся, но не с двухсот шагов, как все, а где то шагов с трехсот или около двухсот метров. При этом все три пули положил в голову мишени.

* * *

— Что скажите по выступлению Аленина? — Селевёрстов обратился к Буревому.

— Ну-у-у, стрельба что стоя, что на скаку просто феноменальная, джигитовкой особо не удивил. Хотя для пятнадцати лет, очень хорошо, я бы даже сказал отлично. А прыжки через горящий барьер и ров, просто великолепно. Это говорит о том, что конь у него замечательно выезжен. Надо будет в полку такое упражнение ввести! — войсковой старшина очистил от инея усы. — Хорошо придумано.

А с награждением как быть? Аленина в реестре нет. — Атаман выжидательно смотрел на высокое начальство.

— Нда, финансовая коллизия. С одной стороны наградить молодого казака с победой и 1 разрядом во всех состязаниях надо, но с другой стороны, в реестр отчетности как казак приготовительного разряда Черняевской сотни Аленин не входит, и наградить его за счет казны мы не имеем права. — Войсковой старшина развернулся к своей свите. — Что будем делать господа? Какие предложения?

— А что этот молодой казак выиграл? — поинтересовался штаб-ротмистр Некрасов, который числился заместителем Албазинской сотни в Амурском казачьем полку.

— Винтовку, седло, портупею. По казённой цене всё на 24 рубля. — Зная чаяния Тимофея о призах, ответил атаман Селевёрстов.

— Нас здесь двенадцать свитских. — Продолжил штаб-ротмистр. — Думаю, по два рубля на призы для уникального стрелка скинемся.

— Поддерживаю, — высказался корнет Блинов. Остальные офицеры и штатские свитские Буревого молча склонили головы в знак согласия.

— Ну, а я в целях компенсации растрат из-за моего приказа 10 рубликов добавлю. — Войсковой старшина достал красненькую ассигнацию и, увидев недоумевающие взгляды своей свиты, пояснил. — Аленин стрелял своими патронами, а стоят они для восьмизарядного Маузера рубль за две штуки. Вот за мой приказ, да за мой вензель буквы «Н» на листе из восьми пуль, красненькую ему и жалую. Принимай, атаман, для своего героя. Надеюсь, карабин, седло, да портупею найдешь для награждения.

Так точно! — Селевёрстов принял от Буревого и других офицеров ассигнации. — Сейчас же всё приготовим. К моменту награждения всё будет готово.

— Атаман, иди, готовь всё к награждению. А мы пока пойдем сбитнем погреемся. А то за три часа на морозе заиндевели уже! — Буревой указал на поле рядом со стрельбищем куда подъехало более десятка саней.

С саней выгружались столы, короба с едой, угощениями. На одном из уже поставленных столов дымился самовар. Это жители Черняевского округа готовились к встрече по окончании состязаний первого дня масленицы и шермиций — древнего казачьего обряда, которое пришло на Амур с донскими казаками.

Через полчаса, когда Буревой и свитские отогрелись сбитнем и более «горячими» напитками, да под икорку амурского осётра с блинчиками и прочие закуски, что предоставила Черняевская сотня, началось награждение.

Казаки приготовительного разряда Черняевской сотни отстрелялась на «отлично», набрав шестьдесят три процента попадания пуль в мишень, вместо требуемых пятидесяти пяти. Пять казаков отстрелись по первому разряду, четыре по второму и пятнадцать по третьему. Восемь казаков-малолеток попали в мишень два раза и меньше. В состязаниях по наездничеству 15 казаков выступили по первому разряду и десять по второму. Из одиннадцати казаков допущенных для стрельбы на скаку, два раза и больше поразили мишень только четверо. Результаты были очень хорошие, можно сказать отличные, поэтому и атаман Селевёрстов, и войсковой старшина Буревой «цвели и пахли». Атаман Селевёрстов надеялся на поощрения от Буревого, а войсковой старшина надеялся на поощрения от командира Амурского полка полковника Винникова Григория Васильевича.

Глава 12 Шермиции

Был доволен и я. Новый кавалерийский карабин Бердана-Сафонова, седло и портупею вручили мне перед строем казаков-малолеток, объявив основным победителем в стрельбе стоя и стрельбе на скаку. При этом недовольство девятнадцатилетних и старше казаков-малолеток было яркими мазками нарисовано на их лицах. А как перекосилось личико Семёна Савина? Смотреть на это было приятно. Особенно, зная, что Сёмочка в мишень попал один раз. Потом, строй казаков приготовительного разряда распустили, а народ начал собираться к походному алтарю на поле, где батюшка Черняевской церкви во имя Сретения Господня протоирей Ташлыков должен был провести службу во славу русского воинства.

Свалив все призы в сани Селевёрстовых, которые стояли на краю поля, и привязав Чалого к коновязи, я вместе с Ромкой пошёл послушать службу батюшки Александра. Будучи в прошлой жизни крещённым, служб я не посещал, потому что считал, что между мною и богом не нужны посредники, да и не веровал в бога особенно. В храмах чувствовал себя как-то неуютно, на ряхи новорусских попов смотреть без брезгливости не мог. В глазах этих бизнесменов от религии видны были только доллары и евро.

Вспоминаю, как к моему другу егерю Генке Борисову, прошедшему две Чеченские компании контрактником-снайпером, в середине декабря 2015 года приезжал из Благовещенска на охоту на лося благочинный Алексей. Рождественский пост, а этот церковный служитель, здоровый двухметровый мужик лет сорока пяти, выжрал литра полтора дорогущего вискаря, который привёз с собой, заел всё это тушеной, жареной кабанятиной и лосятиной, а потом, макая свою бороду в салат, пьяно заявил: «Всем у тебя хорошо Генок, только бл…й нет!» И с такими служителями Иисуса Христа встречался в той жизни неоднократно.

Попав в это время, первое время мне как-то тяжело было соблюдать все внешние проявления православной веры. Потом незаметно втянулся, тем более казак без веры в Бога не казак. «За Веру, Царя и Отечество» — три основных столпа казачьей жизни и службы. Постепенно и службы в церкви стали нравиться, особенно когда их проводил батюшка Александр.

Вот и сейчас, сняв папаху и крестясь в нужных местах, чувствовал, как в моей памяти будто выжигаются отдельные фразы службы протоирея Ташлыкова

:

«Доколь не водворятся на земле правда и истина, дотоль необходимы вооруженные защитники Церкви и Отечества». «Звание воина, по самому существу своему, весьма близко к самой высокой степени совершенства христианского». Далее, характеризуя качества христолюбивых воинов, батюшка Александр басом вещал, что их отличает «правота побуждений, чистота намерений и прямота действий». Они, «смело поражая врагов веры, царя и отечества, обязываются не проливать крови понапрасну, не производить разрушения без цели и пользы; не нарушать уважение к тому, пред чем должны равно преклоняться и друзья и враги; быть кроткими к мирным жителям и великодушными к побежденным».

Минут через десять, с учетом крепкого мороза, служба закончилась, и казаки-малолетки потянулись гуськом к батюшке Александру на благословление. Я как еще не принявший присяги, этого сделать не имел права. Не казак ещё, не воин. Обидно, но переживем.

А потом начались шермиции. Как я узнал от деда, хоть и осуществляли сплав и устройство станиц и выселок, которые вошли в Черняевский округ в основном забайкальские казаки, но корни почти девяносто процентов забайкальцев были с Великого Дона. Поэтому традиция проведения шермиций на масленицу прижилась в Черняевском округе с начала его основания.

В центре поля образовался большой казачий круг, в середине которого на конях в шеренгу выстроились семь казачат в возрасте шести лет. Их коней под уздцы держали старейшие казаки их родов. Мы с Ромкой, с трудом пробившись почти в первые ряды, наблюдали за инициацией «посвящение в казака». Казачата Черняевского округа, которым к масленице исполнилось шесть лет, должны были проехать шагом и рысью на лошади по кругу. Кто не удержится в седле, того будут посвящать в казаки через год.

— Из наших, только Стёпка Верхотуров. — Прошептал мне на ухо Ромка. — Остальные с других станиц. А Стёпка в седле как клещ сидит. Не упадёт.

В это время казаки, державшие коней под уздцы, вывели и выстроили их вдоль круга, а сами встали в середину. Прозвучал звук трубы и кони тронулись по кругу, подгоняемые казачатами, постепенно переходя на рысь. Сделав пару кругов, казачата, из которых никто не упал, направили коней к центру, где их опять подхватили старшие родов и выстроили в шеренгу.

По звуку трубы в центр вышли войсковой старшина Буревой и атаман Селевёрстов, которые надели на шестилеток, сидящих в сёдлах, ленты из красной материи с надписью: «казачок рода такого-то». После надевания лент атаман и старшина важно всех обошли, поздравляя «посвященных в казака», и приветствуя старых казаков-воинов.

На этом закончилась торжественная часть, и начались соревнования, плавно переходящие в масленичные гулянья Черняевского округа. Как правило, в первый день шермиций проходили соревнования среди молодых казачат. Начались они с «посвящённых в казака». Шестилеток, которые слезли с сёдел, поставили перед комиссией, в которую вошёл Буревой, Селевёрстов и старейшие казаки. Начался, как я про себя подумал допуск-квалификация участников — «словесность». Старики и судьи надувшимся от важности казачатам стали задавать вопросы, касающиеся знания холодного оружия, родовых корней, истории родовых станиц, обычаев и обрядов казаков.

Казачата бодро отвечали, каких-либо заминок ни у кого не было. Старейшие казаки, пряча усмешки в усах, оглаживая бороды, продолжали задавать вопросы. Закончились первые соревнования совместной казачьей пляской казачат, смотреть на которую без улыбок было нельзя. До невозможности серьёзные, с красиво вырезанными деревянными шашками по руке, под две гармошки казачата в тулупчиках и папахах выделывали танцевальные па посреди круга под свист и хлопанье в ладоши казаков и казачек. По решению комиссии победу отдали шестилетке из заимки Дроздова, которому в награду вручили красиво отделанную казачью нагайку.

После этого стали готовить шесть дорожек для рубки мишеней в пешем строю. На первых трех дорожках должны были выступать казачата в возрасте 13–15 лет, на других трех в возрасте 16–18 лет. Дорожка представляла собой поочередную рубку на две стороны шашкой и кинжалом шести лоз, по три с каждой стороны, потом следовала одновременная рубка шашкой и кинжалом лоз, после этого надо было поочередно срубить шашкой связанные две лозы, три лозы и четыре лозы. А заканчивалось всё лозой с надетой папахой. Надо было срубить лозу несколько раз, чтобы папаха, оставалась надетой на лозу. Если она слетала, то рубка на этом заканчивалась.

Пока дорожки готовились, мы с Ромкой сбегали к саням и вооружились шашками и кинжалами. На этот раз я вооружился своей черкесской парадной парой, которая передавалась в нашем роду по наследству. И кинжал кама и шашку терс-маймун изготовил один мастер. Оба лезвия имели клеймо «бегущий волк» и две латинские буквы «Н М», выполненные глубокой инкрустацией — таушировкой медной проволокой.

В той своей жизни, я был большим любителем холодного оружия, много о нём читал. Насколько я помнил, выбивать клеймо «бегущий волк» на холодном оружии получили право в XII веке лучшие оружейники Европы из города Пассау, стоявшего на слиянии трех рек Дунае, Инне и Ильце. На гербе этого города был изображён волк. Так как клинки с этим клеймом пользовались большим спросом, то в XIV–XVI веках появились многочисленные подражания «волчкам», в первую очередь на произведениях золингенских мастеров. Но изображение волчка золингенцы наносили обычной гравировкой.

Буквы «Н М» по легенде считались инициалами одного из участников крестовых походов, представителя знатного французского рода Генри Монморанси (Henry Monmorancy), в фамильном гербе которого также имелось изображение волка. Предполагалось, что партия клинков с инициалами «Н М» была заказана в Пассау для его свиты и оруженосцев, которые по обычаю времени носили на оружии герб своего владетеля — (сюзерена). По другой легенде один из отрядов крестоносцев во время крестовых походов прибыл на Кавказ и обосновался там. Воины этого отряда имели мечи с гербом волка; со временем мечи попали к черкесам, и были ими переделаны в шашки терс-маймун, которые, таким образом, ведут свое начало от крестовых походов.

Не знаю так это или не так, но лезвия кинжала и шашки отливались узорами булата, имели клеймо «бегущий волк» и букв «Н» и «М» по бокам клейма, рукоятки и ножны обеих были богато украшены серебром, заточка на лезвиях держалась просто отменно. Что шашкой, что кинжалом я легко на тренировках перерубал даже шесть лоз, связанных в пучок. Можно было сказать, что это было дорогое, суперэлитное оружие, за которое в моём времени можно было бы получить несколько сотен тысяч евриков. А может быть и больше. Да и в этом времени на мою пару засматривались все видевшие её казаки. По словам деда, данные кинжал и шашка передавалась в нашем роду от деда к старшему внуку. Но как они попали к Алениным, дед не знал.

Стоя в строю из двадцати казачат возраста 13–15 лет, я и остальные ждал команды начать состязания. В строю казачат в возрасте 16–18 лет стояло всего шесть человек. Какой-то демографический перекос, видимо связанный со сроками службы казаков или просто не смогли с других станиц казачата этого возраста прибыть на праздник, подумал я. Хотя и в нашей станице казачат в возрасте 16–18 лет было мало, всего трое, которые сейчас и стояли в строю напротив нас.

Через некоторое время перед нашими строями вышли Буревой и Селевёрстов и дали команду на начало состязаний. Описывать их, смысла нет. Лозу рубили все хорошо, некоторые не смогли одновременно шашкой и кинжалом срубить две лозы. Четыре лозы в пучке в нашей группе перерубили, я, Ромка, Вовка Лесков, да Савва Раздобреев. Все с нашей станицы. В старшей группе четыре лозы, перерубили четверо из шести. А вот на рубке лозы с папахой отличились я и Ромка, срубив лозу по три раза не уронив папаху. Такого результата больше никто не добился в обеих группах. Третий раз рубили стоя на колене, у самой земли, кончиком сабли. Между мной и Ромкой устроили дополнительные соревнования, на которых я специально смазал третий удар, уронив папаху. Победу одержал Ромка, который чуть не лопнул от радости, получаю в награду украшенную уздечку.

Потом в кругу начались состязания по бою на «учебных» пиках, где вместо наконечника был примотан шар из мочала. Но даже такой пикой прямой удар даже через тулуп был чувствителен. Состязания проходили по олимпийской, как сказали бы в моём времени, системе. Потерпевший поражение вылетал, выигрывал состязания ни разу не проигравший.

В этих состязаниях участие приняли все казачата. Хорошо хоть первые схватки 16–18 летние казаки проводили между собой, но победитель третей пары из их шестёрки, которым стал восемнадцатилетний Иван Скоробогатов из Кузнецовской станицы, во втором своём бою вышел на Ромку Селевёрстова. По мнению судей, Скоробогатов пусть и не вчистую, но «вынес» Ромку, победив тремя уколами против двух. Самое интересное, что до финала из «старшаков» никто не дошёл. В финальном бою я встретился, как потом узнал от Ромки, с пятнадцатилетним казачком Ворониным Петькой из Ольгинской станицы.

Он был очень быстрым, но слишком прямолинейным. Поэтому мне с моим опытом рукопашного боя с автоматом и плюс к этому опыт боя на шестах и кендо, которым в прошлой жизни обучался у очень хорошего мастера, удалось его переиграть. После этого, уже я довольный получал украшенную уздечку из рук войскового старшины Буревого. При этом Буревой пошутил, чтобы я не забирал все остальные призы. Уже после окончания первого дня шермиций, когда домой поздно вернулся атаман Селевёрстов, от него я услышал, что Буревой заметил мой намеренный промах в пользу Ромки на рубке лозы с папахой.

На борьбе «на ломка», мы с Ромкой проиграли. Он во второй схватке, а я в третьей. Не моя стихия борьба, особенно когда для совершения броска одна рук обязательно должна находиться на поясе соперника. Не мой стиль, да и опыта борьбы на поясах не было. Зато на кулачках мы с Ромкой отличились. Зная мои подвиги в драке с казакми-малолетками, меня сразу перевили к «старшакам», где я провёл три боя и все легко выиграл. Что бы там не говорили в моём времени любители, возрождавшие казачий спас, но методика преподавания рукопашного боя для спецназа взяла в себя лучшее из всех мировых школ рукопашного боя, включая и казачьи ухватки. А опыт рукопашных схваток в реальном бою, когда на кону стояла моя жизнь, позволило мне легко переиграть своих оппонентов.

Ромке пришлось труднее, и боев он провел больше, да и моего опыта не было. Но полгода почти ежедневных с ним занятий, позволило Ромке выиграть кулачные бои среди «младших» казачат. Некоторые бои в той группе затягивались, и в кругу азартно разносилось: «под вздых его», «по сопатке, по сопатке бей», «в ухо ему, в ухо бей», «сопли подотри», «в лоб ему», «в скворечник», «по микиткам», «лязгни по зубам», «на локоток его, на локоток возьми» и такое прочее.

За эти победы, нас с Ромкой наградили кожаными передними и задними переметными сумками. Хорошо иметь в комиссии своего человека — атамана Селевёрстов, который точно знал мои и Ромкины чаяния о призах, и наши потребности.

Заканчивались шермиции первого дня масленицы среди молодых казачат игрой «В царя». Нас разделили на четыре команды по шесть человек в старших, в двух младших группах по семь человек. Пять или шесть казачат, вооруженные деревянными шашками должны были нанести удар шашкой по чужому «царю» и не допустить противников к своему царю. Во время боев запрещалось бить шашкой в голову и пах. «Царя» для победы надо было ударить три раза, при этом «царь» мог уворачиваться, а «смерть» бойцов во время игровых схваток на шашках определяли судьи из взрослых казаков. Четыре казака на круг диаметром около десяти метров, внутри которого и проходили бои. Выход за пределы круга также означал «смерть».

В этот раз команды создавались по станичному типу и образовались относительно возраста «старшая» и «младшая» команды станицы Черняева, «старшая» команда казачат из Ольгинской станицы и сборная «солянка» казачат из различных станиц и выселок Черняевского округа.

Первым начался бой между «старшей» командой нашей станицы и Ольгинской. У нас верховодил восемнадцатилетний Лунин Фрол, который встал во главе клина, за ним по бокам выстроились Чупров Гришка и Данилов Матвей, которым было по семнадцать лет. Младший тринадцатилетний Савин Евгений был у них в команде «Царём», и по бокам его защищали младший брат Чупрова Гришки Феофан и Филинов Устин. Против них выстроились шесть казачат из Ольгинской станицы, которых возглавлял двоюродный брат Ромки восемнадцатилетний Мишка Селевёрстов.

Прозвучала труба и бой начался. Фрол всё поставил на атаку. Он, вместе с Гришкой и Матвеем рванули вперёд, размахивая шашками, стремясь прорваться через жидкую цепь защитников Ольгинского «царя». Если они прорвутся все трое, и все смогут по разу ударить «царя» противника, то их команда выиграет. Прорваться не получилось. Мишка Селевёрстов «срубил» Фрола, Матвей «заколол» Мишку. А потом началась круговерть из оставшихся бойцов. Минут через пять в кругу остались с нашей стороны «царь» Женька Савин, которого уже дважды ударили, со стороны ольгинцев их «царь» и один боец. Полная победа ольгинцев стала лишь вопросом времени. Как быстро нанесут Женьке последний удар. И тут Савин всех удивил. Он уворачивался от последнего бойца противника, бегая по кругу, уходя от ударов шашки, минут пять, пока тот не свалил Савина вместе со своим «царем» и лишь потом смог нанести удар. Теперь наступала наша очередь. Я с шестью казачатами выходил в круг, против семи казачат из «солянки».

— Ну что всё запомнили? — Я смотрел на своих бойцов, так как меня они все единодушно выбрали командиром нашей команды.

— Запомнили, — ответил за всех Шохирев Григорий, которому досталась роль «царя». — Я стою за вами и не даю себя ударить, если кто-то прорвётся.

— Мы с Антипом охраняем «царя» с боков. — Отбарабанил свою роль Вовка Лесков, а Антип Верхотуров согласно кивнул.

Раздобреев Савва, Подшивалов Николай и Ромка Селевёрстов молча выстроились передо мной в одну шеренгу.

— Ребята на вас будет первый удар. — Я крутанул в руке деревянной шашкой. — Задача связать боем, кто на вас пойдет.

— А ты что будешь делать, Тимофей? — задал вопрос Савва.

— А я буду из-за ваших спин наносить неожиданные удары тем, кто на вас нападет.

— Как-то это не честно. — Подшивалов пожал плечами.

— Зато будет действенно, Коля. — Встал на мою защиту Ромка. — Так римское войско действовало в плотном строю. Отбивался легионер от противника, который стоял перед ним, а сам бил гладиусом того, кто стоял правее от него в подмышку или в бок, когда, тот не ожидал удара.

— Всё, заканчиваем разговоры, строимся, как договорились. — Я зашел за спину передовому отряду, за мной потянулись Шохирев, Вовка и Антип. — Ждём атаки.

По звуку трубы атака началась. Сразу четверо казачат навалились на нашу передовую тройку, и одному из них удалось пробить защиту Кольки Подшивалова. Зато я за время их атаки успел уколоть троих, а Савва «срубил» своего противника.

Судьи остановили бой и вывели «убитых» из круга. У нас осталось пятеро «живых» против двоих бойцов противника. Удержав рвавшихся в атаку Ромку и Савву, я отправил на казачат противника Лескова и Верхотурова. Когда они завязали бой, следом подтянулись и мы. Десять секунд и бой закончен. Мы потеряли Антипа, у противников остался один «царь», которого мы также быстро зажали в «угол», точнее в сегмент круг и нанесли три удара, точнее все восемь. Победа!!! Далее следовал небольшой перерыв перед боем за первое место.

— Тимофей, а с ольгинцами также биться будем? — спросил меня Савватей.

— Вряд ли также получится. — Ромка, стянув папаху, чесал свою макушку, от которой шёл пар. — Там Мишка, мой брат, и его друг Федька Носов снесут нас и не заметят. Они считай на голову нас выше и тяжелее на чуть ли не на пуд. Руки и шашки у них длиннее. Против них если только Тимофей выстоит.

— Мишка в прошлом бою Фрола считай с одного удара «срубил». — Грустно протянул Вовка Лесков.

— Не вешать нос, господа казаки. — Я покрутил плечами, разминая их. — Мишку пока он Фрола «рубил» Матвейка Данилов на шашку взял. Поэтому действуем в бою следующим образом.

Казачата встали возле меня полукругом.

— Разбиваемся на пары. Я с Ромкой, Савва с Гришкой, Вовка с Антипом. Колька — «царь». Мы с Ромкой атакуем Мишку Селевёрстова, Вовка с Антипом Федьку Носова. Кто у них еще сильный рубака?

— Петька Воронин, с которым ты на пиках бился. — Подсказал Антип.

— Тогда Савва с Гришкой атакуете Петьку. — Я поправил папаху на голове.

— Один связывает боем, второй колет или колете одновременно по разным уровням, грудь — ноги. После атаки быстро откатываемся назад. Коля, ты идешь за нами. Назад отбегаешь впереди нас. Если первая атака удастся, то у них останется два бойца и «царь». С ними как-нибудь справимся.

— Если мы победим, это будет позор для ольгинцев, — щёки говорившего Вовки Лескова горели румянцем. — У нас только Тимофею пятнадцать, а остальным по тринадцать лет. У них же младше пятнадцати никого нет, а Мишке с Федькой по восемнадцать!

— Это точно! — поддержал Вовку Шохирев Гришка. — Позор им будет. Они у нас попляшут.

Я смотрел на разухарившихся казачат и думал о том, что если мы победим, то это будет просто великолепно. На глазах Буревого и станичников разделать «в царя» «старшаков», которые уже выиграли у других «старшаков». Респект нам и уважуха, как говорила молодежь в моём времени.

Звук трубы и новый бой. Придуманная мной тактика оказалась очень успешной. Выстроившись клином для атаки на нас Мишка, Федька и Петька просто не ожидали, что на них навалится сразу по два соперника. Мы с Ромкой напали на его брата. Пока я уклонялся от рубящего удара Мишки сверху в плечо, мне за спину подтянулся Ромка, и мы с ним одновременно нанесли уколы: он в грудь, а я в ногу. Оба удара прошли, и командир противника был «убит». Вовка и Антип также без особого труда «убили» Федьку Носова. Пока Федька с улыбкой защищался от ударов шашкой маленького по сравнению с ним Вовки Лескова, ему в ноги подкатился Антип и снизу нанёс пару ударов по ногам, а затем Вовка добил противника уколом в грудь.

Савва с Гришкой вдвоём напали на Петьку, но через несколько мгновений на Савку насел ещё один боец из команды противника, и у них завязалась схватка один на один. Видя это, я решил не отступать, а продолжить атаку. Крикнув Вовке с Антипом, что бы они помогли Савве, мы с Ромкой напали на Петьку Воронова, который уже дважды задел и «ранил» Гришку Шохирева. Петька был быстр, техника владения шашкой у него была лучше, чем пикой, но биться сразу против трёх противников он не смог.

В это время судьи остановили бой. На стороне противника остались один боец и «царь», мы, потеряв Савву и Гришку, которого всё-таки «добил» Воронов, остались вчетвером и «царём». Конечно, можно было бы проявить благородство и нападать по одному на оставшегося бойца команды противника, но я дал команду Лескову и Верхотурова напасть на оставшегося бойца, а сам вместе с Ромкой напали на царя и нанесли ему три удара быстрее, чем Вовка и Антип «убили» своего противника. Победа!!! Полная Победа!!! Такого разгрома «старшаков» из станицы Ольгино от «младшей» чернявской команды не ожидал никто.

* * *

— Признаться, Пётр Никодимыч, твой Тимофей Аленин опять меня удивил. — Буревой стоял у стола, на котором лежали патронташи — награды для команды победителей в игре «В царя». — Говоришь, он в Иркутское юнкерское училище хочет поступать.

— Так точно, ваше высокоблагородие. — Атаман Селевёрстов в который раз за день вытянулся во фрунт. — Дед ему завещал. Да и сам Тимоха хочет поступить. Самоо… самообразованием занимается. Успешно. Надворный советник Бекетов в Благовещенске Тимофея сильно хвалил. Сказал, чтобы на следующий год приезжали для сдачи экзаменов за училище эк… эксс…

— Экстерном? — подсказал войсковой старшина.

— Так точно.

— Молодец. С такой целеустремленностью хороший офицер из него должен получиться. Говоришь в этом составе Тимофей и остальные казачата не играли.

— Не играли, Николай Петрович.

— Быстро тогда Аленин их в команду сбил. Быстро. Что скажите, господа? — войсковой старшина повернулся к свите.

— Насколько я понял, первый бой Аленин и его команда провела от обороны. — Первым ответил штаб-ротмистр Некрасов. — При этом удары Аленина из-за спины фехтующих казаков выглядят несколько неприглядно, но эффективно. Что-то это мне напоминает.

— Македонская фаланга, римская центурия, баталия швейцарской пехоты. Первая линия сдерживает, вторая бьет. Такая тактика применялась испокон веков. — Губернский секретарь Нилов поправил пенсне. — Но применение такой тактики в рубке на шашках. Оригинально, я вам скажу. Оригинально.

— А как они второй бой провели. — Корнет Блинов нервно теребил темляк своей шашки. — Кто-нибудь верил, господа, что казачата, которые ниже чуть ли не наголову своих противников смогут победить?

— Признаться, если бы мы заключали пари на последний бой, то на Аленина и его команду я бы не поставил и копейки! — Ответил штаб-ротмистр Некрасов.

— Я бы тоже не поставил. — Кивая головой в знак согласия, произнёс Буревой. — Но они победили и победили очень убедительно.

— Нападение двойками, одновременные уколы шашками на разных уровнях и два Давида завалили Голиафа. — Проговорил Нилов, протирая пенсне. — Опять оригинальное решение. Заметьте, господа офицера, два боя, две разные тактики.

— Спасибо за анализ, Анатолий Сергеевич. — Поблагодарил Нилова войсковой старшина. — Вы хоть и не имеете военного образования, но очень тонко подметили: два боя — две разные тактики боя, и две победы. При этом в последнюю викторию никто не верил. Удивил, Аленин, в который раз за день удивил.

— Я же говорил вам, Николай Петрович, что Тимофей Аленин удивит! — влез в разговор атаман Селевёрстов. — Вот он и удивил.

— Удивил, Пётр Никодимович, даже не так — поразил. Только я до сих пор не понял, какой твой-то интерес и старейшин станицы был в том, чтобы Аленин выступил в состязания казаков-малолеток и победил.

— Во-первых, показать казакам-малолеткам, к чему им стремиться надо в стрельбе и чтоб обида их взяла за проигрыш, да желание научится не хуже. — Атаман загнул на руке один палец. — Во-вторых, убедить казаков станицы отдать Тимофею в обучение казачат тринадцати-пятнадцати лет. В-третьих, удивить вас, чтобы потом просить замолвить за Тимофея словечко для его поступления в училище.

— Третье, было первым, — усмехнулся Буревой. — Я постараюсь убедить полковника Винникова написать письмо-ходатайство для поступления Аленина в училище на казённый кошт. Такие офицеры, да ещё из амурских казаков нашему полку необходимы. Приедете в следующем году сдавать экзамены за училище, найдите меня Пётр Никодимыч.

— Огромное спасибо, Николай Петрович.

— Пока не за что. А что за обучение вы планируете организовать?

— Да Тимофей так моего Ромку за полгода выучил, что он экзамен по знаниям батюшке Александру легко сдал, а вдвоем они семерых казаков приготовительного разряда в драке уложили. На казачьем суде по этой драке было принято решение, если Тимофей выиграет в состязаниях казаков-малолеток, а Ромка на шермициях, то им в обучение отдадут казачат в возрасте тринадцати-пятнадцати лет.

— И как будет организовано обучение?

— Пока не знаем. Тимофей решит и организует, ему учить.

— Опять вы меня удивили, Пётр Никодимович. — Задумчиво протянул Буревой. — Значит организацией и программой обучения казачат займется Аленин.

— А кто же ещё! — ответил Селевёрстов. — У него разных книг у одного больше, чем во всей станице. От дядьки его Ивана остались, да и сам он уже много прикупил. Большой дом Алениных пустует, в пристрое он с Ромкой уже гимназиум организовали, чего там только нет. Вот у себя пусть и организовывает занятия.

— А знаете, Пётр Никодимыч, я вернее всего в следующем году не к албазинцам, а опять к вам на состязания и шермиции приеду. Хочется мне посмотреть, чего Аленин в обучении казачат добьется.

— Всегда рады видеть вас, ваше высокоблагородие!

— Ладно, не тянись во фрунт атаман. — Войсковой старшина похлопал Селевёрстова по плечу. — Пойдем казачат награждать. Заслужили они награды. Заслужили.

* * *

Получив в награду за бои «В царя» патронташ, вместе с Ромкой сложил все призы за шермиции в сани Селевёрстовых, после чего, прихватив ещё по одной шашке, направились в центр поля, где готовились зажечь четыре больших костра, для прыжков через огонь. Также костры должны были освещать место для гуляний, так как начинало смеркаться.

— Тимоха, а нам скоро танцевать? — спросил меня Ромка.

— Не знаю, как скажут старейшины, — ответил я.

Победители на шермициях должны были станцевать танец с шашкой или шашками, который также оценивался. Я с Ромкой уже полгода «танцевал» разработанные мной на базе, показанного ещё дедом Афанасием казачьего боевого танца с шашкой, как я их называл ката с шашкой, шашкой и кинжалом, а также двумя шашками. В разработанные или доработанные последовательность движений я добавил концентрацию ударов холодным оружием, а также некоторые «танцы» надо было выполнять вдвоём, как в кендо.

Ромке эти «танцы» сильно нравились, да и я стал замечать в последнее время, что после третьего-четвертого повтора каты впадал в какое-то состояние боевого транса. Казалось, что время замирало, а скорость моих движений со слов Ромки увеличивалась. По его утверждению движение шашек при исполнении ката у меня чуть ли не сливались, а потом как вспышка следовал удар. А при работе в паре с Ромкой достигли такой слаженности и скорости, что со стороны наш танец смотрелся как очень быстрый бой.

Узнав о решении старейшин после драки о нашем участии в шермициях, я с Ромкой все три недели тренировал парный «танец» с двумя шашками, Когда мы его показали Селевёрстову, тот только крякнул, помотал головой и произнёс: «Только не убейте друг друга». Этот танец я с Ромкой и хотел исполнить под песню «Казачья молитва» или «Терская лезгинка».

Загорелись костры и на утоптанную площадку между ними позвали казачат победителей в шермициях. Начинался праздник «боевых танцев». Мне с Ромкой выпала честь открыть данное мероприятие. В круг вышли женщины семейства Селевёрстовых: жена атамана тётя Оля и снохи Ульяна и Елена. Под звуки станичного самодеятельного оркестра, состоящего из двух гармоник-хромок, ложкарей, бубна и пару дудок женщины начали песню.

На горе стоял казак — он Богу молился.

За свободу, за народ низко поклонился.

Ой-ся, ты ой-ся, ты меня не бойся.

Я тебя не трону — ты не беспокойся.

Ой-ся, ты ой-ся, ты меня не бойся.

Я тебя не трону — ты не беспокойся.

Я тебя не трону — ты не беспокойся.

Задорная музыка лезгинки повела меня и Ромку в нашем «боевом танце». Создав защитную завесу вращением восьмерок двумя шашками, я и Ромка вышли в круг и встали друг против друга. А потом между нами начался «бой». В рисунок этого боя-танца вошли движения для танца с шашкой, которые показывал мой дед, что-то из ката кендо, что-то из танцев ансамбля песен и плясок кубанских казаков, которых любил смотреть в том своём времени по телевидению и в интернете. В своё время в своей бригаде спецназа ставил сценарии показушных боёв спецназёров для различных комиссий и проверяющих. Поэтому надеялся, что наш танец понравится.

С каждым куплетом я и Ромка наращивали скорость атак и защит, используя и высокие прыжки, и перекаты. Шашки чертили свои узоры в миллиметрах от наших тел. Когда песня закончилась, я и Ромка, с трудом переводя дыхание, стояли напротив друг друга, опустив шашки к земле.

Меня поразила тишина, стоявшая на майдане между кострами. Когда танцевали, я слышал только ритм лезгинки, всё остальное слилось в какой-то гул. А теперь тишина. Но длилась она не долго. Ко мне буквально подлетел Митяй Широкий и, хлопнув по плечу своей ладонью-лопатой, проорал: «Любо!!! Любо, братцы!!!» И плотину тишины прорвало свистом, криками, аплодисментами. А Митяй, дождавшись, когда мы вложим шашки в ножны, приобняв меня и Ромку за плечи, повёл нас к месту, где стояли Буревой со свитой и старейшины округа.

— Тимофей Аленин, ты поражаешь меня с каждым разом всё больше и больше, — сказал войсковой старшина. — Кто же вас с напарником такому танцу с шашками научил.

— Ваше высокоблагородие, в основном это боевой танец с шашками, которому меня дед Афанасий учил, только для эффектности я туда прыжки, кувырки, удары ногами добавил и придумал, как его вдвоём танцевать, будто бы бой ведём, — ответил я.

— А ты знаешь Аленин, я уже не удивлен, что этот танец ты создал. Очень зрелищно. Кстати, господа, — Буревой повернулся к свите. — По поводу вашего спора учебные или настоящие шашки были у казачат? Посмотрите на бекеши казаков. Думаю вынимать им шашки из ножен нет смысла.

Я посмотрел на свою бекешу, которая имела три разреза на груди. У Ромки было немного взрезано правое плечо. Ладно, что бекеша у меня старая на выброс, от дядьки Ивана досталась. Да и вырос я из неё почти, а Ромке штопать придётся.

— А если бы серьёзнее пострадали? — спросил Буревой.

— Тренировались мало, всего две недели. И в сумерках расстояние обманчивое. И со скоростью переборщили сегодня. Вот немного и задели друг друга, — ответил я.

Буревой провёл голой ладонью по моей бекеше, прощупывая порезы:

— Ещё немного и до тела достало бы.

Ромка Селевёрстов стоял, виновато опустив голову, и молчал. В этот момент из группы старейшин раздался голос деда Давыда Шохирева:

— Ваше высокоблагородие, не ругайте их. Они ж старались. А за неосторожность с оружием мы их сами накажем.

Ну вот, станцевали, подумал я. Вместо похвалы, теперь накажут. Хотя старшина сказал, что танец зрелищным получился.

— Станичники, я не ругаюсь, — Буревой, отступив от меня, направился к старейшинам. — Танец мне очень понравился. Да и не только мне. Сколько народу «любо» кричали. Но про безопасность казачат, да и окружающих подумать надо. Мои свитские половину танца спорили: с учебными или боевыми шашками Аленин и его партнер танцует. Оказалось с боевыми, а темляки на руку одеты у обоих не были. Задели шашками в танце друг друга хорошо. Ещё чуть-чуть и до крови…

«Дааа… Точно горячих получим. Нашим дедам только дай молодежь поучить. А тут войсковой старшина такой прекрасный повод даёт для педагогического процесса», — думал я, прикидывая по заднице получу нагайкой вместе с Ромкой или по спине.

— Ваше благородие, — красивый грудной голос перебил мои мысли и речь старшины. — Да что же это за казак то будет, ежели у него всё привязано будет да тупое? Я когда на Тимоху с Ромкой смотрела, когда они танцевали, у меня аж кровь по жилам быстрее побежала, особенно когда видишь, как булат сверкает.

Говорившая эту защитную речь, молодая и разбитная вдова погибшего год назад казака Терентия Потехина из станицы Толбузина Алёна, подошла ко мне и, спросив разрешения глазами, вытащила из ножен мою парадную шашку. А потом, затянув высоким голосом:

Ой-ся, ты ой-ся, ты меня не бойся. Я тебя не трону — ты не беспокойся.

Алёна пошла по кругу, при этом моя шашка порхала вокруг неё. Толк в танце с шашкой казачка знала на оценку «отлично». Через пяток секунд её голос поддержала музыка «черняевского оркестра», затем в круг с шашками в руках выскочила пара казаков из станицы Толбузина, и танец продолжился в составе трёх исполнителей.

Ой-ся, ты ой-ся, ты меня не бойся. Я тебя не трону — ты не беспокойся.

Вскоре в толпе зрителей стали раздаваться выкрики «любо». Действительно, танец был завораживающе красив. Статная казачка в светлой бекеше, подбитой каракулем, цветастый ярко синий платок, утепленные синие сапожки и сверкающий булат идут по малому кругу. А перед ней два высоких, стройных казака, одетых в нарядные бекеши и папахи, каждый сверкая двумя шашками, пытаются завладеть вниманием красавицы, показывая чудеса фланкировки, а точнее мулинетов. Если мы с Ромкой станцевали хотя бы на половину также красиво, значит, мы действительно хорошо станцевали.

Закончив танец, Алёна в сопровождении танцевавших с ней казаков подошла ко мне и вернула шашку, которую я тут же вложил в ножны.

— Как-то вот так, ваше благородие должен танцевать казак, — разрумянившаяся Алёна обратилась к Буревому. — Чтобы сердце радовалось, и отточенная сталь вокруг сверкала. А если всё по предписанному, то это скучно. Мой казак вон после первого срока пришёл, так всё у него было по уставу. Даже любил по уставу, один раз и в определённое время.

Грянувший хохот, стоявших в круге казаков и казачек, не дал услышать, что продолжала говорить войсковому старшине молодая вдова. Когда хохот утих, все вновь услышали Алёну:

— Молодцы Ромка и Тимофей, что с боевым оружием танцуют. А их танец-бой зачаровывал. Мне казалось иногда, что они, правда, бьются не на жизнь, а на смерть. А чуть одежду порезали. Это мелочи. У Ромки опыта ещё маловато. А был бы Тимофей постарше, я бы за него замуж пошла. Ой, гарный казачина из него вырастет, сколько казачек по нему будут сохнуть.

По толпе опять прокатилась волна хохота и рекомендаций Алёне брать меня в мужья молодым, пока на службу не сходил, тогда любить её буду не по уставу, а когда она захочет. Когда хохот и гомон стих, слово взял Буревой.

— Господа казаки, извините, что забыл, как должен расти казак. Спасибо тебе красавица, — войсковой старшина склонил голову перед Алёной, — что напомнила и показала мне, как должен воспитываться казачий боевой дух, смелость, отвага и боевые умения. А тебе Тимофей и тебе Роман могу только пожелать продолжать также успешно осваивать казачью науку. И ещё, Тимофей, атаман потом тебе расскажет о нашем с ним разговоре о тебе.

После этих слов мне и Ромке позволили выйти из круга. Где мы на некоторое время стали объектом внимания со стороны казачат ровесников и ровесниц. Дальше были танцы других молодых победителей шермиций. Но криков «любо» больше никто не добился. А потом начались гуляния по встрече масленицы. На столах, которые выставили по краям поля, можно было угоститься блинами, пирогами, взварами, киселями, сбитнями различных вкусов, много было икры и рыбной закуски. Когда совсем стемнело, со стороны станицы в свете факелов показался обоз саней, в котором с песнями привезли чучело Масленицы и установили его на горе для катания на санках.

Я с Ромкой оторвался на этих гуляньях по полной. Мы были героями шермиций. У каждого стола, к которому мы подходили, нас ждал самый радушный приём и лучшее угощение. Столько блинов с черной стерляжьей, осетровой икрой и красной из семги, горбуши, кижуча, нерки, кеты я не ел никогда ни в этой, ни тем более уж в той жизни. Рыбы в Амуре, особенно во время нереста в этом времени было не просто много, а очень много. Главная проблема была в том, как её сохранить. Пятипудовые бочки с солёной красной рыбой и белорыбицей были в каждом доме. Икру тоже солили бочками, только поменьше.

Вовремя поедания блинов у одного из столов, узнал от его хозяйки, что я буду справным хозяином. Оказывается, по гаданию на второй день масленицы «заглянуть в рот» можно выяснить, каков характер у твоего будущего мужа или жены. Ведь не зря говорят, что «выбирают мужа по блинам, а жену — по пирогам». Блины с икрой предпочитают настоящие казаки. У такого и дом будет цел, и хозяйство крепкое, и жена, и дети обуты-одеты. А вот нежных слов и поцелуев от него не жди — все силы у такого уходят на хозяйство. Да и вообще — любовь доказывают делами, а не словами. А если казак налегает на блины с красной рыбой, то он — адреналиновый наркоман, которому вечно не хватает острых ощущений. В целом люди не плохие, но жить с такими, как на поле боя. Также ещё запомнил, что блины со сметаной едят «антиллегенты», которые обижаются по любому поводу или истерят. Одним словом не казак.

В общем, наелись, напились на встрече масленицы и уже поздно вечером на санях вернулись вместе с женщинами семьи Селевёрстовых домой. Атаман был приглашён на банкет-попойку, который организовали для Буревого и его свиты в трактире Савина, старшие сыновья атамана остались на поле, где с отъездом начальства и старейшин, казаки собрались немного выпить, отметив приход масленицы.

Так закончились для меня состязания и шермиции. Выиграл кучу призов: винтовку, седло, портупею, уздечку, патронташ, перемётные сумки. Оставил о себе хорошее мнение у заместителя командира и других офицеров амурского казачьего полка. Мой авторитет среди сверстников и не только сверстников взлетел до немыслимых мною ранее высот. Завистников конечно тоже нажил. В целом поставленной цели на эти события добился. А когда пришедший с гуляния атаман Селевёрстов сообщил мне, что Буревой постарается убедить командира казачьего полка Винникова написать письмо-ходатайство о зачислении меня в Иркутское юнкерское училище на казённый кошт, я про себя решил, что выжал из своих побед максимум. Забыв о том, какой хомут в виде обучения казачат на меня было решено повесить при моём и Ромкином выигрыше.

Глава 13 Тропа разведчика

— Тимофей, а как ты всё-таки думаешь, цесаревич остановится в нашей станице или нет? — спросил меня Ромка, расстёгивая подпругу у своего Гнедко.

— Не знаю, Ромка, не знаю! — ответил я, сняв седло с Беркута и повесив его на бревно коновязи конюшни во дворе Селевёрстовых.

Несколько минут назад я, Ромка и остальные казачата двух «учебных отделений» вернулись с полигона в станицу, где для разминки прошли «тропу разведчика», а потом почти четыре часа занимались починкой и наведением марафета на различных объектах «полигона»: полосы препятствий — «тропы разведчика», спортивного городка и стрельбища. Как сказали бы в непобедимой и легендарной: «красили траву и белили снег» перед приездом высокой комиссии. Тем более возможная комиссия ожидалась в виде второго человека Российской империи — цесаревича Николая и его свиты. Поэтому, чтобы не ударить лицом в грязь при возможном посещении царственного лица нашего полигона, наше учебное подразделение из «мальков» и «старшаков» уже дней десять приводили полигон в порядок на основании требований советской и российской армии при встрече высокого гостя: все должно быть ровным, подстриженным, покрашенным и единообразным.

Учебное подразделение, учебное отделение, полигон, тропа разведчика — эти и многие другие словосочетания вошли в обиход станицы Черняева после того, как мне в обучение вместе с Ромкой отдали ещё девять казачат станицы. Сначала их было больше, аж пятнадцать, но как то так получились, что шесть казачат в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет не захотели «чему то у такого же, как они Тимохи учится» и перестали приходить на занятия. Поэтому остался у меня в подчинении десяток казачат в возрасте тринадцати лет, только Филиппову Устину, одному из них, было четырнадцать.

Вспоминая начало наших занятий, я непроизвольно разулыбался. Шермиции в станице Черняева понедельником и выступлением молодых казачат не закончились. Вторник и среда были посвящены походам в гости, сватовству и прочим гуляньям, вот в четверг-четверток в станице был проведен общий казачий сбор, на котором атаман Селевёрстов зачитал приказ, чтобы на гульбе-шермиции не происходило бесчинства. После оглашения приказа произошло разделение казаков на несколько компаний. Первую, самую большую составили казаки-основатели станицы Черняева и их потомки, потом казаки-гости Ольгинской станицы и те, кто в своё время перебрался из Ольгинской в Черняева. Толбузинцы, дроздовцы и их родственники составили третью большую компанию. Были организованы и другие компании. Каждая компания казаков выбрала из своих ватажного атамана, двух судей и квартермистра и получили из станичного правления знамёна и хоругви. Гульба в станице продолжалась до вечера сыропустного воскресенья.

Пешие, на лошадях в полном вооружении команды компаний ездили по станице при встрече, салютуя знамёнами. Потом разделялись на партии и проводили учебные бои, по окончании которых большой толпой направлялись к кому-нибудь в гости. Во время пребывания команды у кого-либо в гостях, знамёна находились во дворе или перед двором, ставкою при часовом, по очереди наряжаемом от квартермистра, у которого основная должностная обязанность — извещать тот дом, куда ехать дальше намерена компания. Была за эти дни и большая драка стенку на стенку, и взятие снежного городка, катание на санях, сжигание чучела масленицы, запуск с горы горящих тележных колёс. Закончилось всё грандиозной пьянкой на центральной площади станицы в воскресенье вечером.

Среди площади составили из скамеек круг, в средине по кругу накрытые столы с напитками и закускою. Со всех сторон компании съехались, народ бежит толпами, атаман Селевёрстов со старейшинами, и не уехавший Буревой со свитой заняли почётные места под знамёнами. Ватажные атаманы сели возле станичного атамана, затем чиновники и старики. А потом казаки пили за Высочайшее здоровье, затем за Войскового Атамана, за командование Амурского казачьего полка и за всё казачье Войско Амурское, за Чернявский округ и честную станицу Черняева, за генерала-майора Черняева, за… Пили много, пили с выстрелами. Пили и ели. Наотмечались так, что атаман Селевёрстов, придя домой еле смог раздеться, потом перепутал стороны кровати, а под голову положил сырые валенки, в которых пришёл с улицы.

Зато в понедельник, хмурые и не похмелённые атаман Селевёрстов и старейшины станицы в наказной избе собрали ещё в воскресенье оповещенных меня и ещё пятнадцать казачат. На данном собрании было доведено, что теперь казачата поступают в моё распоряжения на обучение воинским и другим наукам, как это будет происходить никого из старейшин и атамана не интересует, но чтобы результаты были. От такой проникновенной речи атамана Селевёрстова, я помню тогда просто охренел. Все мои вопросы по системе, программе обучение, его материальной поддержке были отправлены Селевёрстовым в дальний пеший маршрут. Потом, правда, старейшины пообещали помочь, чем смогут, но не особо много в материальном обеспечении обучения, а вот, как и чему, а также где проводить обучение это уже проблемы Тимофея Аленина. Но занятия должны начаться уже завтра, а результаты, чтобы были не хуже чем у меня и Ромки на состязаниях и шермициях. Одним словом, вы в армии, я не знаю как, но чтобы завтра было, пусть безобразно, но единообразно.

Завтра так завтра. Следующим утром шестнадцать казачат в колонну по двое отправились бегом с центральной площади станицы до Ермаковского хутора. Чуть больше двух километров бега до хутора. Во дворе хутора, огражденного тыном комплекс гимнастических упражнений. В спортзале силовые на брусьях и турнике, качание пресса на шведской стенке и бегом назад. Первое занятие сразу показало, что спортзал, который я и Ромка организовали в пристрое моего дома, для шестнадцати человек мал. Во дворе хутора для нормальных занятий тоже места мало. Именно тогда в мою голову пришли мысли о необходимости создания полигона для обучения казачат, в который бы вошли полоса препятствия, спортивный городок и небольшое стрельбище. Место для такого полигона было совсем недалеко от Ермаковского хутора, на землях, которые теперь принадлежали мне. Точнее будут принадлежать мне после принятия присяги в девятнадцать лет. Самое главное, там был хороший лесок из пихт и лиственниц, которые пошли бы на обустройство полигона, а также длинный прямой овраг для организации стрельбища.

Получив разрешение атамана на использование деревьев на земле Ермаковского хутора, по весне силами приданных для обучения казачат, началась стройка придуманного мною полигона. К этому времени, на занятиях бегало в колонну по два оставшиеся младшие десять казачат и я в голове колоны. Бегали под речёвки, как морпехи США, разучивая таблицу умножения, правила правописания, исторические даты, географические названия, стихи, песни, афоризмы. Возможно, это и отпугнуло казачат постарше, не хотелось им выглядеть смешными в глазах станичников.

Не обошлось и без курьёза. Бабка Фёкла Чуева, мимо которой мы как-то раз по утру пробежали, разучивая таблицу умножения, приковыляла к отцу Александру с выпученными глазами, голося, что мы на заре призываем Антихриста, читая все вместе неизвестные заклинания. Протоирей Ташлыков встретил возвращение нашего отряда с занятий на окраине станицы и долго хохотал, узнав какие «заклинания» мы читаем. Потом похвалил меня за придуманную методику изучения предметов во время бега.

Строительство полигона мы начали со спортивного городка, где на ровной площадке, с которой только что сошёл снег, поставили несколько изготовленных из дерева турников, брусьев, длинную лавку для качания пресса.

Оборудовав спортгородок, ввёл для отделения казачат порядок зарядки и обучения почти как в «непобедимой и легендарной»: ранний подъем и сбор в шесть утра на площади перед приказной избой, двухкилометровая пробежка в среднем темпе, турники, брусья и «лавочка дружбы» — очень эффективное упражнение. По сути, то же самое качание пресса на скамье, но не в гордом одиночестве, а всем учебным отделением со мной во главе. Сели плотненько рядком на длинной скамье, обнялись за плечи, и погнали под счет. Поначалу — все как обычно, а вот когда самые слабые начинают сдавать! Даже если ты «сдох» и сил продолжать у тебя нет, соседи слева и справа все равно не дадут тебе остановиться, ведь ты словно звено в цепочке. А значит — будешь продолжать сгибаться и разгибаться. А мышцам, им все равно, что ты можешь или не можешь, они продолжают работать. А самые сильные, в итоге, чуть ли не вдвоем-троём тянут вверх всю цепочку из десяти казачат. Нагрузка у них при этом — тоже дай боже. Первые две недели после введение в утреннюю зарядку «лавочки дружбы» казачата, да и я тоже ходили слегка скособочившись и лишний раз всем вздохнуть, а не дай бог кашлянуть было больно, зато какой прогресс по физподготовке казачат с третей недели занятий пошёл!

После зарядки два часа на занятия по общим предметам и с речёвками бег назад в станицу. К десяти часам казачата возвращались в семьи и приступали к своим хозяйственно-домашним обязанностям.

В конце апреля удалось «раскрутить» правление станицы на 11 кусков брезента, из которых по моим выкройкам женщины семьи Селевёрстовых сшили одиннадцать родных советских плащ-палаток, которые первоначально применялись нами на спортплощадке как подстилка на землю для проведения теста Купера из четырех упражнений на физическую выносливость. Его я также ввёл в учебный процесс по физподготовке. Данный силовой комплекс, как его называли в спецназе состоит из четырех упражнений: отжимания от земли, поднос прыжком колен к груди в упоре лежа, подъем ног за голову в положении лежа на спине и выпрыгивания из присяда до выпрямления ног и туловища. Эти упражнения надо выполнять без остановки сериями — «кругами» по 10 повторов каждое упражнение. Чем больше «кругов» — тем лучше результат. В нашей бригаде на ежемесячных зачетах по физподготовке норма была 7 «кругов». Через год все казачата спецназовский норматив выполняли легко, а в начале мало кто и два «круга» могли пройти и «не сдохнуть».

А с плащ-палаткой вообще песня получилась. Со временем все казачата выучились использовать плащ-палатки не только как подстилку, покрывало, плащ и накидку, но и научились переносить с её помощью «раненых» и грузы, строить походные палатки на одного, двух, четырех и пять человек, осуществлять светомаскировку и простую маскировку на местности. А после того, как проверяющие процесса обучения казачат в лице атамана Селевёрстова и Митяя Широкова увидели наше занятие, на котором в течении пяти минут из десяти плащ-палаток были собраны две походные палатки на пять человек, и учебное отделение из десяти казачат с комфортом в них разместились, пошив плащ-палаток у тёти Оли Селевёрстовой стали заказывать многие казаки Черняевского округа.

Ещё одной вундервафлей в экипировке казачат стал рюкзак десантника по схеме РД-54. Его я ввел в учебный процесс в конце июня, когда в очередной раз удалось раскрутить станичную управу на брезент. За пошив РД расплатились из своей казны, которую стали формировать за счет продажи местному «олигарху» Савинову охотничьих трофеев, которые добывали во время учебных выходов. С учетом того, что младший Савинов учился с нами, деньгу за пушнину, мясо, ягоды, грибы мы получали по высшему разряду. Хватало и на учебную казну, и кое-что в семью отдавать, чтобы отцы семейств не ругались, что с каждым месяцем дети заняты учебой всё больше и больше, и времени на домашние дела по хозяйству у них нет совсем.

А родной для меня РД-54, с которым я провоевал в Афгане, потом в Баку, Осетии, Нагорном Карабахе, Чечне, Грузии, также быстро прижился среди казаков станицы, особенно у тех, кто промышлял охотой. Удобно. Ременную систему с дополнительными отделениями внутрь рюкзака и РД одна из перемётных сумок на спине лошади. Спустился на землю, РД за лямки и на плечи, на груди застегнул карабин, изготовленный в станичной кузнице и вперёд.

В комплекте РД, который назвал «ранец диверсанта», я предусмотрел дополнительные отделения, которые крепятся отдельно на ремень. Одно отделение предназначено для саперной лопаты. Эх, МПЛ-50 или малая пехотная лопата длиной пятьдесят сантиметров, или «сапёрка» сколько солдатских жизней ты спасла? Это и шанцевый инструмент — окоп лежа за 8-12 минут отрыть, и топор, и отличное холодное оружие для рукопашного боя, и сковорода. В кузне станицы хоть и посмеялись, но одиннадцать лопат из хорошей стали сковали. А что не сделать, если деньги за такую «дурь» платят. А черенки сами сделали.

В районе плеч РД расположены отделения для метательных ножей. С правой стороны находится два подсумка для патронов, а с левой подсумок для аптечки (бинты, марлевые тампоны, жгут, косынка). Небольшой бурдюк с крепким под семьдесят градусов самогоном двойного перегона, вместо антисептика кладется сверху в основное отделение рюкзака, которое закрывается на две пуговицы. Внутри рюкзака помещается сухпаек (сухари, сушёная рыба, солёное сало, крупы для кулеша) и необходимые для похода вещи. По бокам расположены отделения, закрывающиеся на пуговицы, там размещены бутыли из бересты или бурдюки с водой. А для еженедельных десятикилометровых марш бросков в полной боевой, которые начали бегать с августа, в РД упаковывали мешок с песком как балласт-имитатор необходимого для похода в военных условиях груза. Сначала десять фунтов, потом двадцать, через год казачата лосями носились по лесу с общей нагрузкой в два пуда и больше.

Параллельно с физподготовкой и обучению общим предметам вверенных мне подчиненных, занялся я еще и их боевым слаживанием. Вспоминая псковскую учебку, а особенно боевые действия в составе 459 роты СпН в Афганистане, разбил казачат на три тройки, а Ромку сделал своим заместителем. И теперь на всех занятиях и учебных выходах казачата этих «троек» и спали рядом, и ели, и на всех тренировках по боевой подготовке работали только совместно. Такие занятия через год позволили казачатам в тройках понимать друг друга с полувзгляда, жеста, знака. Именно так нас в свое время учил наш «Батя» майор Керимбаев и, думаю, те из нас, кто выжил в Афгане и дальнейшем лихолетии, очень ему за эту науку благодарны остались. Один в поле — не воин. Даже если очень крутой, умелый и везучий. Этому тоже на войне быстро учишься. Раз повезет, другой, а потом зажмут тебя грамотно, и все — сливай воду, чеши грудь. А все только потому, что спину тебе прикрыть некому было.

К концу июля 1989 года закончили «тропу разведчика». На территории размером с футбольное поле разместили чуть больше двадцати различных препятствий. Начиналась тропа с траншеи, из которой надо было выпрыгнуть, дальше бежать через воронки разной глубины метров десять, затем шёл участок глубокого песка и болота с пнями длиной двадцать метров, который заканчивался глубоким метра два с половиной рвом с земляным валом за ним высотой около полутора метров. Преодолевать данный ров можно было либо спрыгиванием в ров и вылезанием из него с помощью товарища или самостоятельно по канату, конец которого находится на высоте двух метров от дна рва.

Завал из деревьев, оплетенных верёвкой, в десять метров был следующей преградой, за ней канава с водой шириной четыре метра и глубиной до метра. Преодолеть канаву надо было прыжком при помощи шеста, подвешенного над канавой. Потом сразу падать и преодолеть ползком участок в двадцать метров под верёвками на кольях, натянутых на высоте около сорока сантиметров. И опять ров глубиной два метра с водой и шириной метров шесть, который надо было преодолеть, пробежав по перекинутому через него бревну. Потом участок в десять метров с малозаметными препятствиями (силки и спотыкачи) и дальше деревянные дзоты с амбразурами различных размеров, Их надо было преодолеть обеганием с предварительным забрасыванием их гранатами-голышами. Далее траншея с ходами сообщения и чучелами для снятия часового. Следующее препятствие надолбы и колья, расставленные на участке длиной метров десять, после которого подбегаешь к деревянной стене высотой пять метров с пазами, железными скобами или крючками и приставленной к ней наклонной доской, которую надо перелезть с использованием имеющихся приспособлений, а спуститься с помощью канатов, прикрепленных на другой стороне стены.

Затем наклонные деревянные лестницы высотой до двух с половиной метров со ступеньками разной ширины, которые надо преодолеть взбеганием на лестницу и сбеганием с нее. Потом перепрыгнуть забор высотой больше двух метров и оказаться перед бревном высотой три метра с площадками для спрыгивания. Преодолеваешь их влезанием по ступенькам на него с последующим пробеганием и спрыгиванием с бревна на площадки, а с них на землю. Далее горизонтальный канат длиной шесть метров, натянутый на деревьях на высоте четырёх метров. Влезаешь на дерево, перелезаешь по канату с помощью рук и ног, слезаешь по дереву.

Спрыгнул с дерева, а перед тобой деревянная стена высотой пять метров с отверстиями для пролезания на разной высоте. Где смог, там и перелез. А потом опять меж деревьев на высоте трех метрах деревянная лестница. Влез на дерево, перелез лестницу на одних руках, слез по дереву.

Горизонтальные и наклонные качающиеся бревна и доски высотой от одного до двух метров, которые преодолеваются передвижением по ним с перепрыгиванием с одного на другое. Наклонная платформа высотой до четырех метров с отверстиями для спрыгивания. Влезаешь по приставленной штурмовой лестнице и спрыгиваешь в канаву с песком. Всё, последний рубеж — огневой рубеж в начале оврага, где мы подготовили стрельбище. Мишени из деревянных чурбаков. Расстояния от 50 до двухсот метров. Овраг «маленький», но стенку-пулеулавливатель пришлось всё равно насыпать. После стрельбы, а чаще её имитации зигзагообразное возвращение бегом на исходную.

Наворотили, одним словом, столько, что атаман Селевёрстов и старейшины станицы, которые прибыли на показ полосы препятствия по окончании её строительства, в один голос заявили, что казакам такого не надо. Фланкировка пикой, рубка шашкой, наездничество, стрельба — это надо, а то, что построили — это глупость. На мой вопрос как будем воевать в горном Китае, еже ли война с ним случится? Так же в один голос заявили, что начальство умное и казаков в горы не погонит, на то пластуны и пехота есть. В общем, дали команду организовать занятия по наездничеству и стрельбе, но с патронами за свой счёт. Выслушав тогда славное станичное руководство, ответил: «Есть!» И продолжил делать всё по-своему. Джигитовку, фланкировку пикой, рубку шашкой решил отложить на зимний период, и падать мягче, и теплая одежда, какая никакая, а защита от ударов учебной шашкой и пикой. К тому же на материал и шитье хотя бы двух комплектов защиты на лошадь и человека надо было ещё заработать. Руководство только ценное указание дало, а про финансирование как всегда забыло. Выкручивайся Аленин Тимофей как хочешь.

Между тем «тропа разведчиков» мягко вошла в учебный процесс. Сначала изучали преодоление отдельных объектов полосы препятствия, потом стали проходить по несколько объектов за раз, и где-то через пару месяцев начали проходить всю полосу. Были падения, ушибы, растяжения, слава богу, переломов, сильных рассечений удалось избежать.

Со стрельбой было хуже. Патронов, практически не было, да и оружие у казачат было аховое. Почти все, кроме меня и Ромки были вооружены винтовками Бердана номер один или как её называли в России «стрелковая винтовка образца 1868 года». Наследие дедов. При этом стволы у этих карамультуков были из-за возраста и длительной эксплуатации не одним поколением казаков сильно расстреляны, да и откидной затвор остро реагировал на сырость, не всегда срабатывал ударник. Поэтому в большей степени на огневой подготовке изучали теорию стрельбы и с помощью, сделанных мною прицельных станков типа ПС-51, изучали на практике взятие ровной мушки и правильности прицеливания, однообразию прицеливания, выносу точки прицеливания и решению огневых задач.

В конце сентября ситуация с оружием к счастью для нас разрешилась, и разрешилась как обычно в этом времени через кровь, слава богу не нашу.

Глава 14 Охота на хунхузов

После 14 сентября на Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня в станице и округе начался этап окончания уборки гречихи и овощей, а с ним можно сказать закончились основные сельскохозяйственные работы. С учетом этого, мне хоть и с «боем», но удалось «выбить» из атамана Селевёрстова и старейшин разрешение на большой выход своего учебного отделения до Зейского склада, расположенного на правом берегу реки Зеи. Этот склад был основан в 1879 году как перевалочный пункт и резиденция Верхне-Амурской золотодобывающей компании. От этой резиденции, которая за десять лет разрослась до приличного поселения, было сообщение по реке Зея и потом Амуру пароходами, принадлежащими компании, шли колёсные дороги к многочисленным приисковым площадям. Также Зейский склад был соединен телеграфом с общею телеграфною сетью Империи. От станицы Черняева до Зейского склада было около 150 вёрст или 200 километров. И была даже не колёсная дорога, а тропа, по которой местами в лесу на коне даже в колонну по одному проехать было трудно.

Запланированный большой выход, с трудом продавленный у руководства станицы, внуки старейшин «ныли» дома с неделю, должен был уложиться в двенадцать дней конно-пешего перехода до Зейского склада и обратно. Кроме самого перехода были запланированы игры «в войнушку» на свежем воздухе. А если серьёзно, то на этот поход в обучающем плане, мною возлагались следующие основные задачи: научить казачат начальным действиям разведгруппы в тылу врага, рассказать и показать, как маскировать действия разведгруппы, устраивать засады, при этом должны были испытать маскировочные халаты типа «Гилли», которые сделали из рыбачьей сети и крашенных джута, лыка. Также планировалось показать и научить, как ориентироваться на воде и суше, распознавать следы противника и животных, маскировать свои следы и места пребывания всей разведгруппы, преодолевать естественные препятствия. На маршруте было необходимо преодолеть вброд шесть рек туда и обратно. За весь маршрут надо было организовать одиннадцать баз для ночёвки и отдыха, а питаться в основном подножным кормом. Вот такие были планы.

Но, как говорится, хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Всё случилось на третий день пути, когда ближе к обеду по времени подошли к реке Ольгакан и стали проверять брод. Занимался этим головной дозор, состоящий из тройки Верхотурова Антипа, Вовки Лескова и Данилова Петьки. Во время марша наше отделение придерживалось следующей схемы: впереди головной дозор — первая тройка, вторая тройка и я с Ромкой — основа походной колоны и основные силы, тыловой дозор — третья тройка казачат. Головные и тыловые дозоры шли в зоне прямой видимости на расстоянии пятидесяти-ста метров. На боковые дозоры, к сожалению, не хватало численности нашего войска.

Выехав на опушку леса, от которой начинался пологий спуск к реке, я увидел, что Антип, положив свою берданку поперёк седла, дал шенкеля своему жеребчику и шагом направился через реку к противоположному берегу. Вовка и Петька по сторонам въезда в реку верхами внимательно смотрели по сторонам, также положив винтовки перед собой на луку седла. Было видно, как Лесков напрягся, приподнялся на стременах, что-то рассматривая, а потом, развернув своего коня, направился к зарослям двухметровой таволги, которые росли метрах в пятидесяти по берегу реки слева от въезда на брод. Подъехав к зарослям, Вовка спрыгнул с седла и, раздвигая стебли таволги стволом винтовки, медленно вошёл в кусты. Через несколько секунд выйдя из них, развернулся в нашу сторону, краснея багровым лицом, и стал семафорить языком сигналов-жестов, применяемых в спецназе, которому я казачат успел хорошо научить за четыре месяца. Вверх раскрытая ладонь — «Внимание», два пальца к своим глазам — «Вижу», показал рукой в сторону зарослей — «Там», жест ладонью перед грудью — «Женщина» и показанный один палец — «Одна».

«Чувствую пятой точкой огромные неприятности, — подумал я. — Кажется, мы конкретно влипли».

Дальнейшие сигналы Вовки Лескова с позывным или прозвищем «Леший», так как был он в учебном отделении лучшим следопытом и охотником, подтвердили мои опасения: «Ребёнок», «Один», «Мужчина» «Пять», «Убиты». Характерный жест по горлу Вовка изобразил, как-то чересчур резко. В это момент к нему подъехал Петька и, спрыгнув с коня, зашёл в кустарник, через мгновение вывалился оттуда согнувшись пополам, меча перед собой съеденный завтрак. В отличии от покрасневшего Лескова, Петька Данилов лицом был белый, как его белокурые волосы. Похожий на скандинава, он в отделение получил позывной «Дан» от Данов — названия древнего германского племени, населявшего нынешнюю Швецию и Данию. И фамилия Данилов начиналась также.

По моему требованию, все в отделении получили свои позывные. Объяснил я это тем, что в бою по фамилии, да и по имени долго обращаться, поэтому необходим позывной максимум из пяти букв, а лучше из двух-трёх. Хотя общение по рациям в ближайшие лет сорок не предвиделось, но практика показывала, что прозвища во время наших совместных занятиях у казачат всё равно возникнут, поэтому лучше возглавить этот процесс, обозвав прозвища-клички позывными. Так я стал «Тоха» от Тимохи. Кто-то из казачат предложил мне позывной «Ермак», но я отказался, сказав, что рановато мне такой почётный позывной носить. Остальные казачата также подобрали себе позывные. Ромка стал «Лисом» из-за своих рыжих волос, да и хитростью его бог не обидел, Верхотуров Антип получил позывной «Тур», старший второй тройки Колька Пошивалов — «Шило», Раздобреев Савватей по своему имени — «Сава», Савин Евгений из-за своего умения отлично видеть в темноте получил позывной «Сыч». Жора Шохирев стал «Шахом» и командиром третей тройки, в которую вошли Филинов Устин с позывным «Ус» и «Чуб» или Чупров Феофан. Оселедец у запорожских казаков назывался чуприна, чупра, чуб.

Два раза квакнув, все-таки рядом с рекой находимся, я привлёк внимание Антипа, который уже добрался до середины брода. Показав Туру знаком, чтобы он возвращался, а Ромке и второй тройке подав рукой назад знак «Стой», направил своего Чалого к Лескову и Данилову, которые остались стоять с лошадями в поводу у зарослей.

— Что здесь, Леший? — спросил я Вовку, спрыгивая с коня.

— Женщина с ребёнком и пятеро мужчин. Все убиты и обобраны. Судя по следам, убиты сегодня утром. — Вовка отвечал рублеными фразами, сжимая руками цевье и шейку приклада винтовки так, что побелели костяшки. Дан к этом моменту опустился на колени и продолжал блевать уже только тягучей слюной.

— Пойду, посмотрю, — я раздвинул заросли кустарника и прошёл по протоптанной Вовкой и Петькой тропке.

Да! Картина Репина «Приплыли». Точнее Льва Соловьёва «Монахи. Не туда заехали». На примятых стеблях таволги в ряд лежали обнажённые женщина с ребёнком и пятеро мужчин. Женщина лет тридцати, точнее возраст было определить трудно из-за искусанных губ и застывшего на лице выражения муки и боли. Голубые глаза незряче смотрели в чистое небо, роскошные вьющиеся каштановые волосы сбились в колтун с ветками, листвой и сухой травой. Тело женщины было полностью обнажено, кроме остатков разорванных панталон на бедрах. Низ живота и внутренняя сторона бёдер были все в крови. Огромное количество синяков по всему телу. Каких либо других повреждений, которые могли привести к смерти, даже перевернув женщину на бок и осмотрев её со спины, я не обнаружил. Насиловали, долго, со вкусом, до её кончины, вернее всего сердце не выдержало, подумал я.

Рядом с женщиной застыло тело девочки лет десяти, судя по цвету волос и глаз, её дочери. Девочка была полностью обнажена, детское тельце всё в синяках, а низ живота и бёдра также в крови.

«Суки! Твари! Уроды! И другая трехэтажная латынь металась у меня в голове. Найду, зубами рвать буду! Господи, не допусти, чтобы с моей сестрёнкой Алёнкой такое же было два года назад. Господи, не допусти!» — Думал я, закрывая глаза девочки, на лице которой застыло выражение удивления. Потом закрыл глаза её матери.

Осмотр так же обнаженных тел мужчин показал, что двое: мужчина лет тридцати пяти-сорока и лет двадцати пяти вернее всего из господ офицеров. Ладони у них имели характерные мозоли от верховой езды и оружия, а вот от таких орудий труда, как топор, вилы, коса, лопата явно отсутствовали. Причёска, усы, кожа тела и лица выглядели более холеными, чем у остальных троих, в которых без труда можно было признать молодых казаков строевого разряда чуть старше двадцати лет. Ладони в мозолях как копыто, загорелая до черноты кожа как на лицах, так и по всему телу и длинные чубы надо лбами.

Двое казаков были заколоты в спину, ещё казак и младший офицер застрелены. На теле старшего мужчины я насчитал три пулевые и две колотые раны. Закончив осмотр тел, я вышел из зарослей и удовлетворённо улыбнулся про себя. Занятия по тактике ведения боя дали о себе знать. Первая тройка казачат, прикрывшись телами лошадей, ощетинилась стволами винтовок на три стороны света, оставив не перекрытой реку, но при этом Тур периодически косился и в ту сторону.

— Леший, пробегись по следам. Убитых, как мне показалось, с той стороны в заросли заносили, — я указал в сторону, начинающей метрах в ста от реки небольшой берёзовой рощи.

— Есть! — Вовка перебросил повод с темляком через шею в ноги своего коня. — Стой спокойно, Гнедко.

Погладив ноздри Гнедка и проверив патрон в патроннике, Вовка чуть пригнувшись, пошёл по краю кустарника, направляясь к берёзовой рощице.

— Дан, Тур разбираем сектора обстрела и прикрываем Лешего, — я указал ребятам ориентиры их секторов и сам стал отслеживать ситуацию в своём секторе, напряжённо следя и за Вовкой.

Лесков вернулся минут через десять, дойдя до опушки рощицы, покрутившись там и сбегав к берегу реки метров за двести от нас.

— Тоха, на опушке рощи был бивак, где на ночь останавливались убитые. Подошли к ним с той стороны вдоль реки, — Вовка показал вдоль реки в северном направлении, — сделали своё дело, занесли аккуратно тела в заросли, пытаясь особо не наследить, и ушли назад. Завтра мы уже вряд ли нашли бы в этих зарослях тела. Таволга выпрямилась бы, и следов не осталось бы. А тела потом зверье мелкое растащило бы.

— Сколько их было? — спросил я.

— Точно не скажу, — Вовка задумался, — с десяток, может чуть больше. Все на конях. Добычу погрузили на украденных коней и увезли с собой. На месте бивака ничего не осталось.

— А вещей должно было быть достаточно, для путешествия трёх их благородий, ребёнка и сопровождения из трёх казаков. — Вслух подумал я. — И куда они пёрлись?

— Да к нам в станицу и шли, — ответил оклемавшийся Петька Данилов. — От сюда до Черняева верст шестьдесят будет. Один большой переход. Это мы два дня шли с лишним. Так мы по дороге упражнения различные да вводные твои Тоха выполняли.

— Ты прав, Дан, — ответил я. — Больше им действительно идти некуда, только к нам в станицу. А зачем шли? На этот вопрос вряд ли теперь получим ответ.

Задумавшись на несколько секунд, я повернулся в сторону опушки, где застыли наши основные силы и, вытянув руку вверх, несколько раз изобразил круг над головой. «Собраться вокруг меня» — этот знак говорил о том, что казачата должны были окружить меня в круговой обороне. Данное упражнение за эти два с половиной дня похода, мы отрабатывали каждый раз, как только по дороге попадалась полянка, или прогал в лесу. Да три раза организовывали на переправах через реки. Раздался топот копыт и через несколько секунд, учебное отделение застыло на урезе воды в круговой обороне, создав какое-то подобие «вагенбурга» или «гуляй-поле», но только из коней. Темляк повода уздечки привязывали к хвостам впереди стоящего коня. Спины и бока коней хоть как-то, но защищали от пуль седла, перемётные сумки и РД. Получилась небольшая крепостица, из которой можно было отстреливаться, защищаясь телами лошадей. Такой способ обороны, ещё в шестнадцатом веке, а может и раньше, использовали донские и запорожские казаки против степняков.

— Тур, Леший, Дан, на три стороны света контролируете подходы. Остальные подошли ко мне. Доведу до вас информацию.

Казачата, оставив коней в круге, подошли ближе и встали передо мной полукругом.

— Господа казаки, головной дозор, в лице Лешего обнаружил в зарослях таволги за вашей спиной трупы благородной дамы с её дочкой лет десяти, двух офицеров и трёх казаков, — начал я. — Убиты предположительно сегодня утром. Двух казаков на страже взяли в ножи, остальных троих убили из огнестрелов. Сопротивление оказал только старший по возрасту из офицеров, предположительно, в звании есаула или выше. Женщину и девочку насиловали до их смерти. Потом спрятав трупы и забрав их вещи, напавшие ушли вдоль реки на север.

— Сколько было нападавших? — Вопрос задал побагровевший Шах.

— Предположительно чуть больше десятка, ответил я. — Что будем делать?

— А кто это мог быть, Тоха? — вопрос задал Подшивалов.

— Не знаю Шило. Могут быть и хунхузы, и местные аборигены: нанайцы, орочи, удегейцы, и китайские старатели, и наши «охотники за золотом», и любые варнаки-бандиты. Зверья в этих местах в человеческом обличии хватает. Но вернее всего «вольные старатели». Помните «Желтугинскую республику» в верховьях Амура из пятнадцати тысяч вольных старателей. Кого там из народа только не было. И казаков там хватало. Меньше трёх лет прошло, как эту республику разгромили китайские войска. Возможно, и здесь где-то лагерь кто-то из «вольных» мог организовать. Притоков, ручьев здесь полно. А золото при удаче намыть где угодно можно.

— А как давно они ушли? — поинтересовался Савватей Раздобреев.

Я не успел ответить, меня опередил Леший:

— Два, три часа назад, Сава. Может чуть-чуть больше. Хотя вряд ли.

— Так что будем делать? — вновь поднял я самый злободневный во все времена вопрос.

— По моему мнению, нагнать и наказать, — заговорим Ромка, тряхнув своим рыжим чубом. — Нас одиннадцать вооруженных казаков. Разве не справимся. Тоха вон один двадцать одного варнака положил. А мы что хуже?

Одобрительный гул других казачат показал, что все согласны с Лисом и готовы искать приключения на свои пятые точки. В общем, как один обещают всех бандитов убить и надругаться над телами или сначала надругаться, а уж потом убить. А на самом деле ситуация из разряда «не дергай дракона за хвост, вдруг тот решит оглянуться», но казачата этого не понимают.

— А ты что думаешь, Тоха? — задал мне вопрос мой названный брат Рома Селевёрстов.

— Я против.

Десять пар глаз с изумлением уставились на меня, даже Тур, Леший, и Дан развернулись в мою сторону.

— Объясняю почему. Во-первых, варнаки числом в десять или чуть больше человек убили двух офицеров и трёх казаков строевого разряда. При этом двух казаков закололи в спину одним ударом. Судя по ранениям оказать сопротивление смог только старший по возрасту офицер. Из сказанного можно сделать вывод, что варнаки хорошо умеют внезапно нападать, причём не из засады, а подкравшись к казаку, находящемуся в дозоре, и отлично владеют оружием, как холодным, так и огнестрелом. Потерь они не понесли. Еще один плюс к их умениям. Про нашу готовность к таким боевым действиям я ничего положительного сказать не могу.

Я сделал паузу, наблюдая за казачатами, которые в упор смотрели на меня, и не увидел понимания моим словам. У всех в глазах горел азарт охотника, который взял след зверя.

— Во-вторых, судя по следам, варнаки заглянули к убитым на огонёк костра их бивака. Сделали своё чёрное дело и вернулись на свою тропу. Не факт, но весьма возможно, что в конце пути или где-то на тропе в оговорённой точке их ждут товарищи. Как мне рассказывал мой дед, у хунхузов в основном их разбойничьи ватаги состоят из тридцати-пятидесяти человек. При этом, те о ком мы говорим не какие-нибудь туфей — обычные бандиты, а мацзей, то есть конные разбойники, которые у хунхузов можно сказать гвардия. Если мы столкнёмся с такой группой, то нам останется только героически погибнуть.

Смотрю в глаза казачат и понимания не вижу. Выражение на лицах «кто не с нами, тот против нас». В общем, они все мальчиши-кибальчиши, а я мальчиш-плохиш, который жаждет получить банку варенья, да корзину печенья. Ладно! Продолжим.

— В-третьих, если взять во внимание, что варнаки сотворили с женщиной и её дочкой, желающие потом могут посмотреть, то какими-либо моральными препонами они не страдают. Зная, что за совершённое преступление им грозит вечная каторга или петля, биться варнаки будут насмерть. А из вас, хоть кто-нибудь в своей жизни в человека стрелял, убивал? Сможете не задумываясь нажать на курок, глядя в глаза тому, в кого стреляешь?

После этих вопросов, смотрю, кое-кто из казачат опустил глаза в землю, задумавшись о чём-то своём очень важном и интимном.

— В-четвертых, если хоть с кем-нибудь из вас, хоть что-то случиться, ваши отцы и деды-старейшины меня сиротинушку на куски порежут и скажут, что так и было. А мне ещё пожить охота!

Тут меня прервал самый неразговорчивый из казачат Устин Филиппов:

— Тоха, мы всё понимаем. Конечно, с одной стороны нам ещё далеко до нормального казака строевого разряда, но с другой стороны за шесть месяцев ты нас очень многому научил, причём такому, что моя родня, как ты говоришь, офигевает. Когда я деду и отцу рассказываю чем мы занимались на тренировках, особенно, как ты называешь, на занятиях по тактике ведения боя, то мой батя только головой крутит в восхищении, а дед говорит, что такое не каждый старый пластун-кубанец сообразить мог бы, не говоря уж о забайкальских, да наших амурских. Видно и правда бурлит в тебе кровь твоего предка — Ермака Тимофеевича. То не мои слова, а моего деда. А выстрелить в бандита, я думаю, любой из нас сможет.

«Млять, ну я и кретин, — мысленно дал себе тумака. — Не мог додуматься до того, что казачата дома будут рассказывать о наших занятиях. А отцы и папы у них отнюдь не дураки, все нововведения сразу смогут вычленить из рассказов своих деток и внуков. Я тут основы действий групп спецназа двадцать первого века преподаю, а казаки считают, что во мне кровь Ермака бурлит. Но лестно, что не скажешь, очень лестно, но за своим лексиконом из будущего надо следить. Офигевают они! Всё, не отвлекаемся».

— И в пятых, Ус, командира, пока он не закончил свой доклад прерывать нельзя. А если серьёзно, хрен мы их без потерь возьмём. Но если не попытаемся, то занятия наши прекратятся. Не сможем мы друг другу в глаза смотреть. А по сему: «Смирно! Слушай приказ».

Десять пар, засиявших радостью глаз, уставились на меня, а я продолжил:

— Вторая и третья тройки вместе с Лисом достаёте плащ-палатки и пакуете, заворачиваете трупы убитых и перетаскиваете их к началу тропы от брода в сторону станицы к лиственницам, слева от тропы.

Кто-то из казачат, кажется Сава, судорожно вздохнул. А что вы думали? Война — это когда ты в черной бурке и папахе, с шашкой наголо летишь на белом коне, как Чапаев рубить врага. Хренушки!!! Война — это грязь на форме, теле, оружии и в душе. Война — это мокрые, вонючие портянки, слизь в промежности и сопревшее белье, заскорузлый от грязи и крови камуфляж и бушлат, которые проще выбросить, чем отстирать. Это злость, тоска и пустота в душе после неудачной операции и полный стакан неразбавленного спирта, позволяющий об этом забыть. Вобщем, война — это грязь, вонь, голод, постоянное недосыпание, боль и физическая, и моральная! Раз решили воевать, пускай учатся всему.

— Тур и Дан начинайте рубить сапёрными лопатками молодые деревца и делать слеги, из которых собрать помост на высоте около двух метров между тех двух лиственниц, — я указал на них рукой. — Лис, после того, как закончите переносить упакованные трупы, подключаетесь к Туру. На помосте должны разместиться убитые и лишние вещи. В преследование идём налегке. Я и Леший охраняем периметр. Оружие за спиной, готовое к бою. Клювом не щёлкать. Вольно. Разойдись.

Где-то через час закончив с делами по устройству трупов и не нужных в преследовании варнаков вещей на недосягаемой для основной массы зверья высоте, тронулись в путь. Я с Лешим в головном дозоре. Ромка, который вёл остальную группу, был заинструктирован до слёз. Если со мной и Лесковым, что-то случится, остальные сразу разворачиваются и намётом уходят в сторону станицы, бросая всё, включая запрятанные трупы и вещи. Назад возвращаются только в сопровождении большого отряда взрослых казаков.

Как и предполагалось, в метрах четырехстах от брода, откуда была видна опушка рощицы, где на ночь расположились убитые, обнаружились следы переправы всадников с того берега. Видимо здесь был ещё один брод. Вплавь переплавляться в конце сентября через Ольгакан, было холодновато. Дальше следы большой группы верховых вели вдоль берега реки на север. Легкой рысцой мы двинулись по ним, периодически делая остановки, во время которых Леший покидая седло, внимательно изучал следы.

Смеркалось, когда заговорила моя чуйка, которая в прошлой жизни не один раз спасала мою жизнь. Рассмотрев в стороне от проложенной варнаками тропы, которая в этот момент шла через смешанный лес, небольшую полянку, я, оставив Лешего на тропе, свернул на неё. Проверив поляну и её окрестности, вернулся на тропу и знаками дал команду следовать на поляну, где опять организовали круговую оборону.

— Что случилось? — на правах зама задал мне вопрос Лис.

— Не знаю, но почему то дальше по тропе мне верхами продвигаться не хочется. Как бы на варнаков не нарваться, — ответил я.

— Мне показалось, что дымом костра пахнуло, — встрял в разговор Леший, — я тоже уже хотел дать команду стоп, но ты, Тоха, меня опередил.

— Вот и ладушки. Сейчас я и Леший в маскхалатах уходим на разведку дальше по тропе. Остальные остаются здесь в круговой обороне. Коням торбы на морды, а то не дай бог кто из них заржёт, а варнаки услышат. Если начнется стрельба или мы не вернёмся через четыре, максимум пять часов, в седло и аллюром три креста несётесь в станицу. В бой вступать запрещаю категорически.

— Да помним мы всё, Тоха, — ответил за всех Ромка, — только это как-то не по-товарищески. Вдруг вам помощь нужна будет.

— Лис, сам помирай, а товарища выручай — эта поговорка не для этого случая, — ответил я. — При раскладе, о котором я говорил еще на броде, погибнем только я и Леший, вы, возможно, спасётесь и сможете потом с казаками нашей сотни отомстить за нас, нагнав бандитов. А вот если сунетесь, то трендец придет всем, а толку не будет. Всё! Приказы не обсуждаются, а выполняются. Сколько еще раз мне это повторять?

— Есть, если что скакать в станицу, — понурив голову, ответил Ромка.

Достав из РД костюмы «Гилли», состоящие из пончо и капюшона, мы с Лесковым натянули их на себя.

«На десять лет опережаем время, — подумал я про себя. — Насколько я помню, первые маскхалаты появились во время второй англо-бурской войны после 1900 года, когда в ЮАР из Англии прибыл шотландский полк „Скауты Ловата“, состоящий в основном из шотландских охотников. Именно бойцам этого полка приписывают первое официальное использование регулярной армией маскхалата „Гилли“, название которого было взято от шотландского мифического существа Гилли Ду, который одевался в одежду из листьев, травы и мха».

На настоящий момент мною было изготовлено только два таких простейших маскхалата. Не было в станице рыбачьей сетки с мелкой ячейкой в один-полтора сантиметра, рыба в Амуре крупная, а что было я, купив, израсходовал. Джутовых нитей от мешков и лыка, окрашенного травяными красителями в желтый, коричневый, зелёный разных оттенков и черный цвета было заготовлено за лето много, на всех, а вот с сеткой была проблема.

Попрыгав на месте, чтобы ничего не гремело, я и Леший, провожаемые взглядами казачат, двинулись вдоль тропы через лес, метрах в пяти-десяти сбоку от неё. Хорошо, что тропа шла через редколесье, и можно было даже в сумерках довольна-таки быстро продвигаться между деревьями, не боясь зацепиться маскхалатами за ветки. Такие костюмы больше предназначены для засад, скрытого наблюдения, снайперского огня, а не беготни по лесу.

Тем не менее, преодолев от дерева к дереву минут за двадцать около километра, я замер за деревом, увидев, как шедший впереди Леший подал знак: «Стоп». Вовка шёл впереди, потому что он был прирождённым лесовиком, которого отец стал брать на охоту лет с шести. Лучше его никто из нашего учебного отделения, включая меня, не ориентировался в лесу. Да и стрелял Вовка не на много хуже меня, если лежа с упора и на расстояние до двухсот метров. Тяжелой еще для его роста и массы старая берданка была.

Потом Вовка присел за деревом и знаком подозвал меня к себе.

— Что там? — спросил я Вовку, подобравшись к нему, стараясь не шуршать листвой и не хрустнуть веткой.

— Не пойму, какой-то незнакомый запах, оттуда, — Вовка показал вперёд в сторону тропы.

Я тихонько втянул в себя воздух. Запах присутствовал, но идентифицировать его я не смог. Застыв на месте, я стал внимательно всматриваться в нагромождение кустов, рядом с тропой, на которое указал Лесков. Через пару минут там мелькнул огонёк, а в нашу сторону поплыл кисло-сладковатый запах будто бы прелого сена.

Чёрт! Да это же кто-то опиум курит. А это нагромождение кустов, лёжка для дозора. Показав Вовке рукой, что обходим это препятствие по дуге и глубже в лес, двинулись дальше. Через метров триста и двадцать минут осторожного передвижения от дерева к дереву, впереди замелькали проблески от костров, а в воздухе повис запах готовящейся пищи. Последние метров двести передвигались по-пластунски. Хорошо, что сухо было.

Подобравшись к крайним деревьям, за которыми открывалась большая поляна, застыли с Вовкой двумя кучками травы и листвы и стали внимательно изучать, открывшуюся нам картину. Ничего радостного нам она не сулила. На поляне была организована база для проживания пятидесяти и больше человек. Пятнадцать хорошо сделанных шалашей на четыре-пять человек, навес для лошадей с коновязью, где с торбами на морде стояло, хрумкая, тридцать четыре рассёдланных лошади, навес с большим столом для приёма пищи, отдельно под навесом кухня, даже в стороне была организована выгребная яма с насестом для позы «гордый орёл». В общем, грамотная и хорошо организованная стоянка для тёплого времени года. В этих шалашах, максимум ещё месяц жить можно без больших потерь для здоровья. А потом будет холодно.

Среди всех этих строений ходили, сидели хунхузы, и их внешний вид мне абсолютно не нравился. На всех хунхузах, которых я видел, были однотонные, одинаковые китайские тёмно-синие куртки и шаровары из дабы и одинаковые подбитые красным мехом поддёвки, на ногах кожаные короткие сапоги без каблука из толстой свиной кожи. Большинство имело на голове соломенные шляпы с широкими полями, подбитыми синей материей. Не смотря на то, что хунхузы находились на базе, почти на всех перевязи-патронташи с патронами, которые надетые через плечи, перекрещивались на груди и спине. Вместо пояса тоже кожаная лента с патронами. За поясом ножи. У некоторых за спиной были двуручные сабли дадао.

А вот винтовки! Я чуть не присвистнул от удивления. Все у кого было оружие в руках или за спиной были вооружены однотипными карабинами. Рассмотреть их с такого расстояния было трудно, единственно, на что я смог подумать, так на пятизарядный кавалерийский карабин Маузера 71/88, который приняли на вооружение в Германии в прошлом году, а выпускать большими партиями, насколько я помню, стали весной 1889 года, то есть только четыре-пять месяцев назад.

Если моя восьми зарядная винтовка Маузера 84 года выпуска большая здесь редкость, где Германия и где Амур, то откуда такое количество новых карабинов 89 года выпуска взялось в этих местах и в одном месте, у меня не укладывалось в голове. Да и хунхузы, все как на подбор молодые, крепкие, рослые, поджарые. Бронзовые лица, маленькие раскосые глазка, практически все без кос. Весь внешний вид и вооружение хунхузов заставляло задуматься о подразделении солдат, а не о банде.

Вскоре, удалось определить главаря или командира данного отряда. Это был китаец высокого роста, сухой и жилистый. В свете костра удалось разглядеть, что он уже не молод, в его густой косе серебрились седые нити. Лицо властное, да и от всей его фигуры веяло каким-то покоем, огромным самообладанием и силой. Все его распоряжения выполнялись бегом. При этом, он не разу не повысил голоса.

«Да, судя по всему, этот дядя свою банду-войско держит в ежовых рукавицах, и оно пойдёт за ним в огонь и в воду. Поэтому гасить тебя, дядя, надо в первую очередь», — подумал я.

Минут через двадцать, как мы стали наблюдать за базой, хунхузы, после ударов поварёшки об котёл, стали собираться под навесом за столом. На кухне перед котлом образовалась очередь. Каждый хунхуз получал в свою тарелку из поварёшки раздатчика приличную по размерам порцию какого то варева и кусок то ли хлеба, то ли лепёшки. После этого все шли к столу и рассаживались, видимо, по заранее определённым местам. Во главе стола сел главарь, которому порцию принесли из того же котла. У них начался ужин, а я, показав жестами Вовке, что уходим, осторожно двинулся в обратный путь, обдумывая увиденное.

На поляну к своим мы вышли минут через сорок, предупредив их о возвращении условным криком гагары. Собрав казачат вокруг себя, внутри вагенбурга из коней, тихо отдал приказ:

— Внимание, собираемся, на конь и выдвигаемся назад на юг вдоль реки. Где то через версту будет большой ручей, который мы форсировали. На южной стороне ручья делаем остановку. В головном дозоре вторая тройка. Лис, третья тройка и Дан с Туром основные силы, я и Леший тыловой дозор. Передвигаемся очень тихо, колонной, шагом в пределах видимости. Оружие на луке седла. На остановке у ручья всё объясню. Вперёд!

Всё-таки, хорошо я выдрессировал ребят за полгода. Никаких вопросов, молча разобрали лошадей, в седло и в указанном порядке выбрались на тропу. Через десять минут, форсировав ручей-речку в ширину метров пятнадцать и глубиной в середине тёка под брюхо лошади, остановились.

Подозвав Шило с Сычом, дал им команду быстро найти дальше на юг вдоль реки полянку, где мы могли бы остановиться на ночь. Остальным дал команду спешиться и собрал их вокруг себя.

— Слушайте внимательно, браты. Дело дрянь! Ниже по реке на север, верстах в двух отсюда большой долговременный лагерь хунхузов, рассчитанный на пятьдесят человек и больше. Сейчас в нём двадцать четыре или двадцать шесть человек, не видели сколько человек в дозоре с северной стороны их лагеря, может кто и в шалаше остался спать и на ужин не вышел. Лошадей в лагере тридцать четыре штуки. Все хунхузы одеты одинаково, очень хорошо вооружены. Если я не ошибаюсь, то пятизарядными карабинами Маузера. Такие карабины только четыре-пять месяцев назад стали выпускать в Германии. Наблюдая за ними, у меня создалось впечатление, что это не хунхузы, а армейское подразделение.

— У меня тоже, — вставил свои пять копеек Леший.

— Одним словом, атаковать их, значит подписать себе смертный приговор.

— Тоха, что даже не поквитаемся? Зачем то мы здесь остановились? — подал голос мой зам Лис.

— Самым верным решением, на мой взгляд, является возвращение в станицу. Доставим трупы, сообщим результаты разведки. А дальше пускай у атамана и командования полка голова болит об этой банде. — Я оглядел стоявших передо мной казачат и уже в сгустивших сумерках не увидел в их глазах и на лицах понимания, да и не согласный со мной гул-стон восьми казачат прозвучал довольно таки громко.

Тоха, — слово опять взял, знавший меня лучше всех Ромка, — но ведь зачем то мы здесь остановились? Не за что не поверю, что ты не придумал, как нам с хунхузами сквитаться?

— Есть задумка, — не стал я отпираться, — но она очень рискованная. Её озвучу, если вы все решили воевать и если надо умирать.

— Да, мы готовы.

— Да.

— Конечно, готовы.

Зазвучало со всех сторон, при этом казачата, подтверждали своё согласие энергичными кивками головы.

Вот ведь времечко! Жаль ушедшее! Точнее прошедшее для меня из того времени! Здесь тринадцатилетние пацаны, пускай и выглядевшие как парни лет по шестнадцать-восемнадцать в двадцать первом веке, все как один, рвутся в бой, зная, что могут погибнуть. Со смертью своих близких и станичников они сталкивались уже неоднократно.

И двадцать первый век. В тринадцать лет мальчишка там маленький ребёнок, которого чуть ли не за ручку надо в школу водить, вдруг, кто обидит по дороге. В восемнадцать лет основная цель мальчишек-детишек откосить, откупиться от армии, если ты не лох. Со спины по фигурам основную массу молодёжи лет пятнадцати-восемнадцати и не различишь, парень это или девчонка. Тем более, среди той молодежи полно и парней с «конскими хвостами», и бритых наголо девчонок. Мода у них такая: «Чем чуднее — тем моднее».

А здесь парни готовы поставить свои жизни на кон только за то, что убийство своих — русских, а тем более казаков, никому спускать нельзя. И больше боятся не своей смерти, а осуждения в глазах станичников за трусость.

— Ладно, рискнём! Слушай сюда. Завтра на рассвете готовим на берегу слева и справа от брода через ручей окопы для стрельбы лежа, маскируем их. Сектора обстрела, порядок стрельбы скажу и покажу завтра. Спереди на тропе готовите ещё три окопа и маскируете их. Это на меня, Лиса и Лешего.

— А вы что будете делать? — спросил Шах.

— Мы втроём снимаем дозор у лагеря, немного постреляем там и быстро, быстро несёмся сюда. Как мне кажется, такой наглости хунхузы не вынесут и отправят за нами погоню, которую мы и приведём в нашу V образную засаду, о которой я вам раньше рассказывал. Смотрите, — я показал справа и слева от себя на берега ручья или небольшой речки, которые песчаными кручами возвышались справа и слева от тропы. — Берега брода через ручей образуют изгиб как седловина, в которую надо спуститься, причем желательно шагом, а то по песку можно рухнуть вместе с конём, перейти ручей и подняться по песчаному склону верх. Думаю, на три-четыре выстрела времени у всех хватит.

— А ты, Тоха, с Лисом и Лешим, будете группой прикрытия, против тех, кто вдруг вырвется из этой седловины? — довольно закончил Феофан Чупров. — А что? При таком раскладе, мы их всех положить сможем, главное не мазать.

— Это точно. Главное в засаде меткость стрельбы. Первым залпом необходимо положить восемь хунхузов. Дальше как получится. Но лучше один выстрел, один мертвый хунхуз. Да и нам троим, надо будет окопы отрыть так, чтобы мы вам помогали огнём, благо небольшая возвышенность местности здесь позволит нам перекрыть противоположный вход-выход из седловины. — Отметился в обсуждении Леший.

— А я вам говорил, что Ермак придумает, как нам бандитов к ногтю прижать! — сияя как самовар, заявил Ромка.

— Стоп! — Отреагировал я на эту реплику. — Какой Ермак? Мой позывной, Тоха.

— Не серьёзный какой-то позывной, тем более и мой дед, когда я ему рассказывал о наших занятиях, так же как дед Уса атамана Ермака неоднократно вспоминал и про твоё происхождение от него. — В разговор степенно вступил младший Шохирев. — Поэтому я за то, чтобы у тебя позывной был «Ермак». А то я — Шах, а ты — Тоха.

Раздавшиеся после этих слов возгласы казачат, показали, что они все поддерживают предложение Шаха. Отказываться от такого подарка я не стал. Мой позывной из жизни в будущем ко мне вернулся, пусть пока только в кругу нашего учебного подразделения.

Вскоре вернулись Шило и Сыч, которые нашли метрах в ста от брода и метрах в сорока от тропы в глубине леса небольшой овраг с ручейком, где мы смогли с комфортом разместиться. Напоили лошадей, привязали их к импровизированной коновязи из веток густого кустарника, расседлали, почистили, подвесили на морды торбы с овсом. Теперь можно позаботиться и о себе. Разожгли «полинезийский», практически невидимый со стороны костёр, проведя перед этим необходимые земляные работы, и приготовили на нём в двух походных отрядных котлах кулеш и чай. Для ночлега нарубили лапника от растущих недалеко от оврага сибирских елей, на который уложили попоны и оставшиеся плащ палатки. Оборудовали, таким образом, два спальных места: одно на меня, Лиса, Лешего и второе на четырех человек. Одна четвёрка в дозоре, одна четвёрка спит. Нам троим, по общему решению казачат, было дано распоряжение спать всю ночь и не дёргаться, так как завтра у нас троих самая сложная задача.

Поужинали, Шило со своей тройкой и, присоединившийся к ним Дан, пошли менять третью тройку Шаха и Тура, которые всё это время стояли в дозоре, метрах в десяти-двадцати по периметру от нашей стоянки по одному на все четыре стороны света. Сменившаяся четвёрка также поужинала, и мы всемером завалились спать. Не смотря на заверения казачат, ночью вставал два раза. Проверял посты. Часовые несли службу бдительно. Крепко заснул только под утро.

Утром, ещё в сумерках, подъем. Заморозка не было, но роса легла сильная, поэтому, кто не в дозоре, небольшая разминка, потом разогрели остатки вчерашнего кулеша и вскипятили чай, завтрак, смена дозора. Пока те завтракали, оседлали и взнуздали лошадей. Их решили оставить здесь же в овраге, кроме троих, на которых мы должны были выманить хунхузов на засаду. Если на броде через ручей хунхузов не положим, то уходить оставшимся в живых лучше пешим через лес. Большая вероятность оторваться от преследования и добраться до станицы. А если победим, то дойти до лошадок, можно сказать — только раз шагнуть.

Ещё солнце полностью не взошло, а наша засада уже была готова. Окопы вырыты, замаскированы, казачата в них разместились. Им теперь в течении часа, чуть больше или меньше ждать и мысленно отрабатывать огонь по противнику в своём секторе обстрела. Не завидую им. Долгий мандраж перед первым боем их ожидает. Лишь бы не перегорели.

Я в последний раз оглянулся назад, сканируя взглядом затаившихся в окопах казачат. Даже зная, где они находятся, рассмотреть что-либо было не возможно.

«Если всё удачно сложиться, — подумал я, — то на выходе получим писец врагам и их отчизне, а мы все в белом и на коне. Тьфу, тьфу через оба плеча, чтобы не сглазить».

Дав шенкеля Чалому, двинулся за Лисом и Лешим. Минут через двадцать, пройдя на лошадях около двух вёрст неторопливым шагом, остановились перед поворотом тропинки и спешились.

— Через двести метров за поворотом, — начал я последний инструктаж и постановку боевой задачи перед боем, — лёжки дозорных хунхузов, справа и слева от тропы. Леший ты с лошадьми остаешься здесь, мы с Лисом через лес по дуге заходим в тыл дозорным и берём их в ножи. Надеюсь, Лис, тренировки, как снимать часовых, когда они стоят, сидят, лежать не забыл?

— Не забыл, Ермак, — ответил Лис, покусывая от волнения нижнюю губу.

— Не трусись, Лис. Я знаю, ты всё сделаешь нормально. На тренировках, часовых ты снимал лучше всех. А то, что будешь убивать человека? Когда то всё равно придется начинать. — Я сделал паузу, а потом продолжил. — Может быть именно этот хунхуз, которому ты глотку перережешь, насиловал девчонку и именно под ним она умерла. В общем, убей эту скотину.

От моих слов в глазах Ромки Селевёрстова стало разгораться пламя ненависть, да и Вовка Лесков, который смотрел в сторону лагеря хунхузов, вслушиваясь в лес, непроизвольно сжал рукоятку кинжала, висящего на его поясе, так что костяшки побелели.

— Как снимаем часовых, выходим на тропу. — Продолжил я. — Леший шагом доводишь нам лошадей. Потом уступом на рысях скачем к лагерю хунхузов, я первый, второй Леший, третий Лис. Останавливаемся на тропе перед поляной, не перекрывая друг другу сектор обстрела. Лис стреляешь первый, тут же разворот и намётом назад к броду. Леший стреляешь вторым и за Лисом. Я вас прикрываю. Переходим брод, лошадей чуть дальше в лес и возвращаемся в свои окопы. Думаю, разрыв по времени в две-три минуты будет. Должны успеть, а дальше работаем по плану действий в засаде. Вопросы?

Лис и Леший отрицательно мотнули головой.

— Тогда действуем.

Глава 15 Большая победа

Засада удалась. Как и планировали, дозорных сняли чисто и без шума. Ромке только пришлось пощёчин надавать, чтобы он пришёл в себя, пока Леший подгонял к нам коней. Потом поляна с базой хунхузов. Почти одновременные выстрелы Лиса и Лешего. Попали оба. А я всё ждал и искал главаря хунхузов. Чуйка просто орала, что его надо убить. Наконец, через растянувшееся казалось как бесконечность время, а на самом деле через три-пять секунд от силы после первых выстрелов, он показался из самого большого шалаша. Мне показалось, что мы даже успели встретиться взглядами, и он усмехнулся, глядя в прорезь целика моей винтовки. Выстрел. Я одними ногами развернул Чалого, одновременно перезаряжая винтовку и дав шенкеля и громко свистнув, рванул с места галопом по тропе, догонять Лиса и Лешего.

Проскакав метров триста, оглянулся назад. За мной метрах в двухстах охлюпкой скакало только два хунхуза, причем только у одного в руках был карабин, чем был вооружён второй, рассмотреть не смог. Леший и Лис скакали метрах в пятидесяти впереди меня. Не воспользоваться такой ситуацией было бы грех, тем более высоко над головой пропела вражеская пуля. Развернувшись через левое плечо в седле назад, я вскинул винтовку к плечу и поймал в прицел фигурку хунхуза, который перезаряжал карабин. Выстрел. Чёрт! Промах. Перезарядка. Свист хунхузской пули, звук её удара в дерево.

Чуть сбавив скорость галопа Чалого, вновь поворачиваюсь назад. Приклад в плечо, прицел, выстрел. Хунхуза выносит из седла. Теперь можно особо не торопиться. Перезарядка. Останавливаю Чалого, разворачиваюсь и вижу попытку второго хунхуза, развернуть своего коня. Выстрел. Преследователей на тропе метров на пятьсот назад не видно, да пока и не слышно. Вновь развернув Чалого, бросаюсь догонять ребят.

Времени перейти ручей, загнать в лес лошадей и залечь в окопы нам троим, хватило с избытком. Оставалось только ждать погони. Моя детвора, слава богу, не нужной самодеятельности не проявила. Как лежала тихо в окопах, так и продолжала лежать. Никто не высунулся, пока мы форсировали водную преграду и штурмовали песок выхода из седловины. Когда мы залегли в свои окопы, старшие фланговых групп Шах и Тур, криком гагары сообщили, что у них всё в норме. Молодцы. Для молодого, не имеющего пока реального боевого опыта бойца дисциплина в таких ситуациях куда важнее умений, которые с опытом придут. Ещё один плюс ребятам.

Хунхузы появились минут через десять, после того как мы залегли в окопах. Долго, однако, собирались. К броду они подскакали плотной толпой и в таком же беспорядке стали спускаться к ручью. На том берегу осталось трое хунхузов, один из которых стал что-то кричать и размахивать плёткой.

Это мой клиент, подумал я, беря его на прицел. Начальников, которые могут привести эту толпу в порядок и дисциплине, нам не надо. Дождавшись залпа фланговых групп засады, перед которыми хунхузы были как на блюдечке, я мягко потянул спуск. Выстрел и нового командира вынесло из седла с разбитой головой. Перезарядка. И вижу, что для меня целей больше нет. Оставшихся двух хунхузов на том берегу сняли Лис и Леший, а из седловины ни на наш берег, ни назад никто выбираться не хочет. Фланговые группы продолжают вести одиночный огонь, но для нас целей нет. Низ седловины, где скопились хунхузы, мы не простреливаем. Ждём. Ещё несколько выстрелов и тишина. Сигнал Шаха криком-писком енотовидной собаки: «Всё закончено!».

Я встал из окопа и набил патронами магазин винтовки. Прикрепил к винтовке штык-тесак, прикупленный ещё во время зимней поездки в Благовещенск. Дослал девятый патрон в ствол. Предстояла зачистка поля боя. Грязная, но если хочешь выжить, необходимая процедура на войне. «Не выстрелит в спину только мертвый». Данному постулату боевых действий очень быстро обучались молодые бойцы-интернационалисты в Афганистане. Оставил за спиной живого духа, а иногда обычного бача (мальчика), стал трупом. А какой лучший способ узнать мертвый или живой противник? Правильно, лучшее доказательство смерти противника — твоя пуля, пробившая его череп, либо штык в сердце.

Сейчас и буду учить казачат очень грязной, но необходимой работе на войне. Патронов мало и они дорогие, а штык, как говорил Суворов — «молодец». Тем более и шашки остались притороченными к седлам лошадей, в окопах с ними лежать и воевать неудобно.

Я вышел на край спуска-подъема к броду с нашей стороны и удовлетворённо вздохнул про себя. Получилось. Внизу мешанина из человеческих тел и нескольких лошадиных трупов. Вода в ручье и белый песок по его берегам окрасились кровью. Некоторые лошади стояли, опустив к земле голову, некоторые стали разбредаться вверх и вниз по ручью. Все хунхузы были мертвы или выглядели таковыми. Как говорится: «Это им за наших. Ибо нехер…».

— Вот это мы их навалили! — за моей спиной раздался удивлённый возглас Ромки. — Неужели всё?

— Нет, Лис, не всё. В лагере человека три, максимум шесть осталось, — прикидывая про себя количество трупов, ответил я и перехватил винтовку со штыком, чтобы было удобно колоть вниз. — Сейчас здесь зачистку проведём и будем думать, что делать дальше.

— Что проведём, Ермак? — переспросил, подошедший Вовка Лесков.

— Зачистку, Леший. Я сейчас спускаюсь вниз и буду ударом штыка проверять, мертвец лежит, или кто из хунхузов притворился мёртвым. Запомните на всю свою жизнь, только мёртвый не выстрелит и не ударит в спину. Будете об этом помнить, проживёте дольше. А пока идёте за мной сзади и прикрываете меня.

Показав знаками Шаху и Туру, которые поднялись из окопов и доложили, что все целы, смотреть за дорогой, как и обговаривали при планировании засады, я с Лисом и Лешим за спиной, стал спускаться к броду через ручей. Так, первый красавец лежит, глаза остекленевшие, неподвижно смотрят в небо. Контроль, есть контроль. Удар штыком в область сердца. Мерзкий хруст ломаемых рёбер, и я с трудом выдергиваю винтовку с примкнутым штыком из недрогнувшего тела хунхуза. Обходим лошадь, которая стоит, опустив голову вниз, и перебирает мундштуки языком и губами.

Следующий. Этот лежит лицом вниз. Когда до хунхуза осталось дойти пару шагов, тот неожиданно вскакивает с земли и ударом двуручной сабли, которая лежала под ним, снизу вверх пытается располосовать меня от паха до шеи. Я на рефлексах отпрянул назад, выставив перед собой винтовку, но завязнув в песке, стал падать на пятую точку и от неожиданности нажал на курок. Грохнул выстрел, и хунхуз с третьим глазом во лбу и снесённым затылком, упал на спину, не выпустив саблю из своих рук.

Я, приземлившись на пятую точку, и чуть не выбив себе зубы затвором винтовки, оглянулся назад. Лис и Леший явно растерялись, что, собственно, вообще не удивительно. Для того чтобы мгновенно реагировать на внезапно возникшую угрозу, опыт нужен, и опыт немалый. Первым очнулся Леший, сделав несколько шагов в мою сторону.

— Ермак, ты цел? — каким-то сиплым шёпотом обратился ко мне Вовка.

Собравшись с силами, киваю и, благодарно уцепившись за протянутую им руку, встаю. Ноги — ватные, мышцы всего тела ощутимо потряхивает от переизбытка адреналина. Винтовка в руках ходит ходуном. Из разбитой затвором верхней губы кровь попадает мне в рот, и её солёный вкус приводит меня в себя.

— Вот это, господа казаки и называется зачистка, — сообщил я Лису и Лешему и энергично замахал рукой, показывая остальным казачатам, которые выскочив из окопов, собирались нестись в нашу сторону, чтобы они оставались на месте и продолжали наблюдение за дорогой.

— Ермак, а как ты успел среагировать? — спросил меня Ромка, облизывая свои пересохшие губы.

— Был готов к тому, что кто-то из хунхузов может притворяться мёртвым и может напасть, — начал я глубокомысленным тоном, чувствуя, как всего продолжает трясти. — А если честно, то просто повезло, успел нажать на курок. А перед вами очередное подтверждение неоспоримого правила, которое доводил до вас на тренировках: «Лучший прием рукопашного боя — выстрел в голову».

— Даа, ужшь! — очень похоже на Папанова из кинофильма «Двенадцать стульев» произнёс Леший.

— Ага, — философски подтвердил Лис.

— Продолжаем зачистку! — я двинулся вперёд.

Больше сюрпризов не было. Зачистив четырнадцать хунхузов на этом берегу и выстрелом в голову двоих на другом берегу, так как третий был убит мною в голову, я голосом дал команду казачатам спускаться вниз, оставив дальнозоркого Чуба наблюдать за дорогой.

— Тур, твоя тройка идёт и пригоняет сюда наших лошадей, — быстро оглядев подбежавших ко мне казачат, я начал раздавать указания. — Леший, наших трёх тоже не забудь.

Тур, Леший и Дан тут же развернувшись, стали карабкаться по песку вверх из седловины в сторону стоянки наших лошадей.

— Остальные сносим хунхузов вон под тот склон, — я показал рукой на подмытый ручьем нависший над водой берег, укладываем рядком и начинаем собирать с них трофеи. Берём только оружие, патроны, патронташи, поддёвки из меха красного волка, им сносу не будет, кому надо сапоги. Карманы не забудьте проверить и перемётные сумки. Вижу, что висят на некоторых лошадках. Брать только ценное.

Я перевёл дух и продолжил:

— Свои карамультуки сразу меняйте на карабины, в подсумки кладёте по две пачке, то есть десять патронов и пачку с пятью патронами в карабин. Остальное в кучу. Потом разберёмся. Кто хочет заменить лошадей, сбрую, сёдла и другое снаряжение также быстро меняйте. Времени мало. С собой под вьюки берём не больше десяти трофейных лошадей. Остальных оставим здесь.

— А почему не всех? И чего торопиться? Мы же всех хунхузов перебили? — спросил меня Раздобреев Савватей.

А по лицам остальных казачат было видно, что их всех также интересуют ответы на эти вопросы.

— Видишь ли, Савва. Судя по всему эти хунхузы — дезертиры из циньской конницы. Шао или взвод по-нашему у них состоит из пятидесяти всадников, а пэн или отделение из десяти. Лагерь у этих варнаков был рассчитан больше, чем на пятьдесят человек. Всех кого мы с Лешим видели, когда ходили на разведку, то есть двадцать четыре хунхуза мы убили. Семнадцать здесь в засаде, двоих сняли в дозоре, трёх, включая главаря в лагере и ещё двоих, которые первыми бросились нас преследовать. Но лошадей в лагере было тридцать четыре. Если шесть или больше принадлежало нашим убитым офицерам и казакам, то в лагере, возможно, осталось от трёх до четырёх бандитов.

— И что? Нам их стоит, Ермак, опасаться? — разухабистым голосом перебил меня Женька Савин, которого всё ещё трясло на адреналине после пережитого боя.

— Нет, Сыч, с этими мы справимся, тем более в лагерь хунхузов надо будет наведаться. Там трофеев думаю, будет поболее, чем здесь соберём. Но меня очень сильно беспокоит возможность нахождения, где-то рядом ещё трёх пэн хунхузов. Если эти тридцать всадников сядут нам на хвост, вернее всего мы от них не оторвёмся. Поэтому надо торопиться. Добычу надо брать, которая нам по зубам, и которую сможем унести. Не забывайте, нам ещё пять трупов в станицу везти и по дороге туда будет два места на тропе, где только гуськом и с лошадями в поводу пройти можно. Считайте это паранойей, но если хунхузы нас там догонять, то мы все трупы. Может только головной дозор уйти сможет.

— А что такое паранойя? — задал вопрос Лис.

— Это такое расстройство психики у человека, когда он очень подозрительный и во всём видит опасность для себя. Вот и я боюсь того, что существует еще тридцать хунхузов, с которыми мы обязательно столкнёмся. А чтобы этого не произошло быстро все за работу! Бегом!

Казачата, разбившись на пары, порскнули по сторонам, и стали споро перетаскивать трупы хунхузов на указанное мною место. Я, притормозив Ромку, вместе с ним, поймав по трофейной лошадке, переправились через ручей, где быстро поймали трёх коней, принадлежащих убитым на этой стороне ручья хунхузам. Взгромоздив на них поперёк седла трупы варнаков, не забыв их карабины, переправились через ручей обратно, где уже полным ходом шла экспроприация нажитого непосильным трудом бандитского добра.

Трофеев уже было взято богато: шестнадцать пятизарядных кавалерийских карабинов маузера 71/88 и одна французская магазинная винтовка системы Лебеля образца 1886 года, большое количество патронташей и патронов в них. На разложенных плащ палатках кроме набитых патронташей, дополнительно россыпью лежало большое количество патронов к карабинам, поблескивая гильзами бутылочной формы с восьми миллиметровой тупоконечной пулей. Отдельной кучей лежало больше десятка сабель дадао. Также было затрофеено двенадцать лошадей монгольской породы. Четыре было убито во время засады и одну раненную пришлось дорезать, так как пуля перебила ей ногу. Тройка Тура уже пригнала наших лошадей, и почти все казачата меняли на трофейных лошадях монгольские сёдла на свои казачьи. Почти все трофейные лошадки были высокими молодыми жеребчиками не старше пяти лет. А у Ромки его Гнедко, доставшийся от старшего брата, был уже преклонного двенадцатилетнего возраста. Да и у остальных казачат была такая же картина. Младшие в семье, которым всё, включая лошадей, достаётся от старших братьев. Исключение Женька Савин и я. Один сын богатого казака-коннозаводчика, а другому два года назад приобрели амурского трёхлетнего жеребчика, чтобы он пас лошадиные косяки этого казака-олигарха.

А монголы были хороши. Не ниже жеребцов забайкальской или амурской породы. Больше сто сорока сантиметров в холке, отличного экстерьера, холёные, со стрижеными хвостами и гривой. При этом куда менее прихотливы, более выносливы, сообразительны, дружелюбны и надежны, чем остальные породы лошадей. Чувствовалось, что за лошадьми был отличный уход, и они были великолепно выезжены. И все гнедой масти.

Ещё на одной плащ палатке, которая лежала отдельно, высилась кучка кошелей. Спрыгнув с седла и подойдя к кошелькам, поочередно взвесил их в руке, потом открыл самый легкий кошель, а потом самый тяжёлый. В первом лежало несколько серебряных юаней и несколько слитков серебра по тридцать шесть грамм. Китайские ляны. Во втором я увидел то, что и предполагал — золотой песок жёлтого цвета. Только в этом небольшом кошеле, но весом граммов шестьсот-семьсот высокопробного золотишка было рублей на пятьсот по официальному курсу, или на восемьсот и больше, если в том же Благовещенске продавать китайским контрабандистам.

— Лис, я забираю тройку Тура и с ними иду проверить лагерь хунхузов, а ты с остальными пакуешь трофеи. Используйте РД, четыре плащ палатки для организации вьюков. На пять лошадей, которые повезут трупы, сёдла пусть будут монгольскими, они очень хорошо подойдут к изготовлению волокуш.

— Да чего заморачиваться с волокушами, Ермак. Перекинем через сёдла и повезём.

— Лис, они уже окоченели. Как ты к седлу труп крепить будешь? А волокуши из жердей быстро сделаем, трупы на них и повезли. И лошадки беспокоиться меньше будут. Делай, как я сказал. Как закончите, выдвигаетесь к броду, где остались наши вещи и покойники. Там ждете нас. Мы поехали. Может, нагоним вас по дороге. Не забудь про охранение на марше.

Через десять минут я с тройкой Тура рысью подъезжали к лагерю, до которого оставалось метров двести. По дороге успели обобрать четыре трупа хунхузов и взять в повод двух трофейных лошадок. Дав команду остановиться, я и Леший спешились и через лес по дуге двинулись к лагерю, а Тур и Дан, остались на месте, съехав с тропы и спрятавшись в кустах леспедеца. Здесь они должны были дождаться нашего сигнала, что в лагере всё чисто.

Добравших до деревьев, окружающих поляну с лагерем, мы с Лешим залегли и стали наблюдать за лагерем. Казалось, что он был пуст, но что внутри меня, видимо, опять моя чуйка, не давало подняться и войти в лагерь.

Предчувствие — штука странная и не всегда надежная, но я своим научился доверять ещё в Афганистане. Бывало, что всё вроде бы спокойно на блокпосту, или в рейде за караванами или головами духов. Вокруг тишина и благолепие и вдруг, ни с того, ни с сего, противно, словно зубная боль, начинало что-то ныть внутри. Умные люди, дураки, как правило, погибали первыми, к таким проявлениям «чуйки», как своей, так и кого-то из товарищей, всегда относились с пониманием. Неоднократно лишние крюки по горам наматывали, а позже узнавали, что на утверждённом маршруте нас ждала засада духов, а позже в Чечне засада боевиков. Информацию по выходу на охоту групп спецназа начали сдавать-продавать еще в Афгане. В Чечне это просто приняло массовый характер. Двумя словами, права старая армейская мудрость: «Лучше перебдеть…». Вот и сейчас меня похожее предчувствие гложет. Что-то неладно. Не знаю, что именно, не знаю где, но входить в лагерь не хочется. В этом я уверен. Должны же были остаться в лагере хунхузы. Не всех же мы положили.

Чуйка в который раз не подвела. Минут через десять наших наблюдений из большого шатра главаря вылез хунхуз, в котором я по косе, обёрнутой вокруг шеи, узнал повара, раздававшего пищу из котла на вчерашнем ужине банды. Оглянувшись по сторонам, хунхуз достал из шалаша полупустой, но судя потому, как его держал бандит, очень тяжёлый мешок. Ещё раз, оглянувшись по сторонам, хунхуз направился к коновязи, где из пятнадцати лошадей, только две были осёдланы и увешаны перемётными сумками. Дождавшись, когда хунхуз опустит мешок в одну из перемётных сумок и вставит ногу в стремя, взял его на мушку и стал выжимать ход спускового крючка. Но выстрелить не успел. Из кустарника леспедеца, который куртинами рос по окружности поляны, почти напротив меня раздался выстрел, и хунхуз, попытавшийся вскочить в седло, рухнул на землю.

Я затаился и, вытянув руку в сторону, пригнул голову Вовки, который попытался, приподнявшись, рассмотреть, кто стрелял. Через пару минут из кустов вышел ещё один хунхуз, державший в руках карабин. Подойдя к убитому бывшему партнёру по банде, хунхуз, ногой проверив наличие жизни в теле хунхузского повара, закинул карабин за спину и стал проверять содержание переметных сумок на двух осёдланных жеребчиках. Сесть в седло этому хунхузу не дал уже я, прострелив ему голову. Потом проведя контроль в голову повару, подождал ещё минут пять и только после этого встал и двинулся в лагерь, показав знаком Лешему, чтобы он прикрывал меня.

Обойдя лагерь и заглянув во все шалаши, я убедился, что кроме только что убитых двух хунхузов, трупов бандитов, убитых Лешим и Лисом утром, и трупа главаря, который занесли в его шалаш, в лагере больше никого нет.

Выйдя по тропе из лагеря, на повороте на юг дал сигнал Туру и Дану: «Ко мне». Дождавшись их, вскочил в седло Чалого, и мы втроём въехали в лагерь. Отправив Лешего верхом метров на двести вверх по тропе на север, с Туром и Даном занялись любимым делом казаков и спецназа — сбором трофеев. Хоть и говорят, что «на халяву и хлорка творог», и нет для русского человека «ничего слаще халявы», потому что халява, по словам Мудрой Совы из мультика про Винни-Пуха: «Безвозмезддно, то есть дадом». Но сбор трофеев, кто этим занимался, слаще халявы, потому что не только безвозмездно, то есть даром, но перед данным процессом, ты еще и вражину завалил, который пытался тебя лишить жизни. Ты победитель и теперь твоё всё имущество врага. Лепота.

Отправив, Тура и Дана шерстить шалаши хунхузов, с приказом нести всё на длинный стол, где бандиты принимали пищу, я направился к перемётным сумкам на двух оседланных конях хунхузов, из-за которых произошла несколько минут назад драма со смертоубийством шеф-повара местного общепита. С трудом достав из перемётной сумки тяжеленный мешок, я развязал его и обнаружил в нём один крупный кожаный мешок колбаску размером как три моих кулака, но весящий килограммов десять-двенадцать и шесть кожаных мешков поменьше, каждый из которых весил килограммов по шесть-семь.

Развязав большой мешок, я увидел, что он набит золотыми самородками, в остальных мешках оказался золотой песок в основном жёлтого цвета. В одном из мешков песок был красноватого цвета. Завязав все мешки, я их распихал по своим передним перемётным сумкам на Чалом и задумался.

Выходит я был прав в своих размышлениях. Этот так похожий на армейский отряд хунхузов мыл золото и вернее всего посменно. Одна смена моет, другая отдыхает. Намыли прилично. Больше трёх пудов. А объём небольшой. В литровую банку входит в среднем как раз пуд или чуть больше. Это зависит от чистоты золота. Если золото 999 пробы, то в литровой банке его уместится девятнадцать килограмм.

Когда был зимой в Благовещенске специально зашёл в контору, где государственный чиновник скупал золото, намытое старателями с официальными лицензиями. Ценник на стене указывал, что за один золотник золота даётся три рубля пятьдесят с чем-то копеек или около восемьсот девяносто рублей и сколько-то там копеек за килограмм. Но там надо было отдать ещё 10–12 % налогов, плюс процент на засорённость или плотность песка. Но даже по официальной государственной цене выходило не меньше сорока тысяч. Только сдавать официально мы не сможем, а при контрабандной продаже можно было бы и больше пятьдесяти тысяч российских рублей получить. Китайские контрабандисты, как объяснил мне атаман Селевёрстов, скупали золотой песок если перевести в цену за килограмм, по тысяча сто рублей, а самородки по полторы тысячи рублей.

«Хотя нет, — подумал я про себя. — Самородки продавать не будем. Это будет мой НЗ на „черный день“, а песочек при будущей поездке в Благовещенск в новом году надо будет продать. Тысячи по три рубликов каждый из нас получит, а это просто бешенные деньги для казачьей семьи. Никаких забот и хлопот лет на десять, если не больше. А если их ещё и в дело вложить, то вообще всё в шоколаде может получиться. Только пока о данной находке, казачатам ничего говорить не буду. Если тьфу-тьфу доберёмся удачно, потом разбирательств с официальными властями будет много. Хватит с властей других трофеев и драгметаллов, что с тел в кошелях насобираем. Из них правда „премию“ казачатам надо будет выделить, а остальное сдать. А о сорока кило золота, особенно о самородках молчим».

Из задумчивости меня вывел Тур:

— Ермак, я там узел с одеждой женской нашел и нашей формой. Казаки вернее всего из Екатерининской сотни, а офицеры — подполковник и капитан из каких то инженерных частей. Каких полков не знаю. Я таких погон не видел. Берём?

— Обязательно. Что мы покойных голышом или в дерюге комиссии, которая в станицу обязательно прибудет, представим. Ускоряемся, Тур. Быстро собираем всё самое ценное и уходим отсюда.

— Ермак, а коней заберём?

— Тур, их семнадцать штук. Мы их как погоним почти семьдесят верст по тропам? Тем более уверен, что Лис и с ручья всех лошадок не смотря на запрет заберёт.

— Ермак, но ты посмотри какие красавцы! Давай их хотя бы до брода через Ольгакан догоним, а там лучших с собой отберём, а остальных, включая наших «старичков» оставим, а потом с взрослыми казаками за ними вернёмся. За два-три дня с ними не должно беды случиться. Оставим их в овраге рядом с бродом, где родник с ручьем нашли. Ну, Ермак, тут всего-то десять вёрст до брода. И тропа широкая. Быстро догоним!

— Уговорил, чёрт речистый. Меня самого вот такая жаба душит! — я развёл руки в стороны на всю ширину.

— Какая ещё жаба? — удивленно уставился на меня Антип.

— Да есть такая болезнь сердца, которую называют «грудная жаба». При этом заболевании возникают сильные боли в груди, и человеку кажется, что он не может дышать. Вот и я как подумаю, сколько всего придется бросить, что вздохнуть, что выдохнуть не могу.

— Ну, тогда, Ермак, меня жаба больше твоей душит! — хохотнул Тур. — Коней берём?

— Берём, берём. Давайте быстрее.

Управились где то за час. Под вьюками оказалось шесть коней. Из самого ценного, кроме золота, нашлись в одном из шалашей два полных ящика с патронами, каждый на полторы тысячи штук. Можно сказать, что минимум полторы тысячи рублей на патронах наше подразделение с экономило. Эти патроны в трофеи не пойдут, иначе меня жаба задушит точно. Поэтому надо думать, где запрятать то, что в трофеи сдавать не будем. Вернее всего придется по перелескам с какой-нибудь тройкой обогнуть станицу и попрятать всё на моём хуторе, и только после этого всем отрядом входить на улицу Черняева. Решив этот важный для моей жабы вопрос, выбрал в трофеях крепкий кожаный мешок, наполнил его маслом и пошёл выполнять ещё более грязную работу войны.

— Ермак, зачем ты это делаешь? — бледный как полотно Дан, смотрел, как я отрезаю у очередного трупа хунхуза правое ухо и закидываю его в мешок. Хорошо, что он не видел, как я в шалаше отрезал голову предводителю бандитов и упаковал её в этот же мешок, погрузив в кедровое масло, которого много нашлось на кухне. «Дичаю… — думал я про себя при той процедуре. — Бошку главарю отрезал как цыплёнку, никаких особых переживаний. Хотя такая практика совсем недавно присутствовала в боевых действиях на Кавказе».

— Для отчётности, Дан, — ответил я, закинув последний трофей в мешок. — Вряд ли нам поверят, что мы двадцать шесть хунхузов убили и при этом никто из нас даже не был ранен. Трофеи мы собрали, конечно, знатные, но доказательства нужны.

— Какие то они зверские доказательства, — высказался, подошедший Тур, судорожно дёрнув кадыком.

— Мне дед рассказывал, — завязывая мешок, ответил я, — что во время войны с черкесами на Кавказе, которая закончилась всего-то тридцать лет назад, была такая негласная традиция «с черкесами по черкески». Черкесы любили свои врагам головы отрубать, а потом хранить их как знаки своей доблести. Глядя на них кубанские казаки и солдаты-линейцы, убив горца, отрезал тому правое ухо или большой палец правой руки, на котором обычно черкесы носили кольцо — золотое, серебряное, медное или железное, чтобы взводить тугие курки своих кремнёвых ружей. А если же удавалось убить влиятельного горца — главу отряда или князя противника, то отрубали и голову на показ, как трофей.

— Не может быть, — не поверил Дан.

— Деду об этом кубанцы рассказывали, с которыми они вместе воевали во время Венгерского похода. — Продолжил я. — Правда или нет, но с их слов сам барон Засс, командующий Кубанской линией поддерживал черкесский обычай отрубать у мертвых неприятелей головы. А на нарочно насыпанном кургане у Прочного Окопа, где штаб линии располагался, постоянно на пиках торчали черкесские головы, и бороды их развевались по ветру.

— Что то слабо верится в эти ужасы, — поддержал Дана Тур.

— С волками жить, по волчьи выть. Правда, не правда! Я вам сколько уже говорю, что война это грязь и вонь. Мне, думаете приятно уши, да бошки резать? Да я чуть не переблевался!

— Ладно, Ермак, остынь. Надо, значит надо. Ты командир, тебе решать, — Тур примирительно поднял ладони перед собой вверх.

Покончив с трофеями, собрали всех коняшек и двинули в обратный путь, подбирая «зверские» трофеи. На переправе, где устроили засаду, остановились только затем, чтобы пополнить мешок ушами хунхузов и обрушить на их трупы песчаный откос берега, под которым их сложили. Чем меньше следов, тем лучше.

Через три часа соединились с остальным отрядом на переправе через реку Ольгакан. Отправил Ромку наблюдать за тропой, откуда прибыли, быстро соорудили волокуши типа индейских «травуа». Два срубленных небольших дерева с обрубленными ветками прикреплены к седлу и связаны между собой перед высокой передней лукой монгольского седла. Сзади на шесты, также перевязанные между собой, на подложку из веток сложили завёрнутые в плащ палатки трупы офицеров, казаков и женщины с ребёнком.

«Мда… — думал я. — Шесть волокуш, двенадцать вьючных. Караван уже в двадцать девять лошадок получается. В колонну по одному больше ста пятидесяти метров. А эти проглоты, ещё по заводной лошади требуют. Всё, принимаю волевое, командирское решение».

— Тур, Шило, Шах, ко мне! — буквально прорычал я.

Вызванные мною командиры троек подбежали ко мне, удивлённо переглядываясь между собой. Такого командирского рыка, они от меня ещё ни разу не слышали.

— Браты, слушай приказ, — начал я уже нормальным голосом. — Тур, Дана в распоряжение Шаха. Сам вместе с Лешим в головной дозор. Выходите немедленно. Находится в зоне видимости основной группы.

Получивший приказ, Тур продолжал стоять передо мной.

— Кому ждём? Тур, приказа не слышал? Вперёд!

Тур, развернувшись, побежал к своему коню, на ходу раздавая распоряжения Лешему и Дану.

— Шило, ты со своими берёшь по две волокуши заводными и выдвигаетесь за головным дозором. Дистанция не дальше пятидесяти-ста шагов. Держите Тура и Лешего перед глазами. Вперёд!

— Ермак, у меня Сыч захотел своего амурца на монгола поменять. Какой-то жеребчик, из тех, что вы пригнали, ему понравился. — Подшивалов вопрошающе уставился на меня.

— Коля, сопливых во-время целуют. Не успел, значит опоздал. Перед станицей из вьючных выберет, либо дождется, когда остатки трофеев да наших жеребчиков-стариков в станицу пригонят. Отец Женьке не откажет, отожмёт у казаков понравившегося монгола. А сейчас времени нет. Всё, разговоры закончили. Быстрее, быстрее! Вперёд! — я в нетерпении подтолкнул Шило, заставляя его быстрее поворачиваться.

— Шах, ты со своими и Дан берёте по три вьюченных и выдвигаетесь за шиловской тройкой. Где вести в поводу, где цугом, определитесь сами не маленькие. Всё, ясно?

— Ясно, Ермак. Сейчас выдвинемся. А что с остальными лошадьми? — Григорий как всегда был основательным и неторопливым.

— Остальных мы с Ромкой загоним в овраг. Где-то через две версты по тропе в сторону станицы будет глубокий овраг с родником и ручьём, мы его ещё на кроки тропы из-за этого нанесли. Вот туда оставшихся коней и загоним. По боковинам оврага они подняться не смогут, а выходы с двух сторон верёвками перекроем. Вода там есть, травы немного осталось. Три, максимум четыре дня переживут. Только бы хищники не напали.

— Хорошее решение. Вы только сёдла, на ком остались, снимите, да мундштуки выньте.

— Шах, кто два года косяки Савина пас. Не учи отца и баста!

Рассмеявшийся Шохирев, хлопнул меня по плечу и побежал к своей тройке, где его ждал ещё и Дан.

Пока я разговаривал с Шахом, Тур и Леший уже скрылись в лесу, двигаясь по тропе в сторону станицы. Шило, Сыч и Сава разбирали коней с волокушами, готовясь выступить в путь.

«Молодцы! — подумал я. — Быстро выдвигаются. Главное дать волшебный пендаль, а то еще бы целый час собирались, пока коней бы выбирали. Хорошо хоть между собой не переругались из-за добычи».

За остаток дня прошли по тропе вдоль речек Дактунак и Улаган, добрались до речки Тыгды и, форсировав её вброд, встали лагерем на ночь. Высокий берег Тыгды и её ширина с глубиной брода, позволила бы отбиться от преследователей, если таковые догнали бы нас в этом месте.

Ночь прошла спокойно и с утра, когда только забрезжило, наш караван двинулся скорым маршем дальше. Оставалось каких-то тридцать вёрст до станицы, при этом почти пятнадцать из них по удобному берегу реки Источная, от которой до станицы пара вёрст оставалось. Уже к вечеру в первых сумерках вышли к озеру Большое. Вдали виднелись дома станицы.

«Хреново, — думал я, покачиваясь в седле в такт шагам Чалого. — И надо же было в трех верстах от станицы встретиться на тропе с отцом Лешего, который отправился на охоту. Теперь он с отрядом возвращается в станицу, а мы, точнее я, не успели спрятать некоторые трофеи. Ладно, с учётом суматохи, которая возникнет при нашем возвращении, заныкаю золото и патроны на дворе у Селевёрстовых, потом перетащу к себе».

Въехали в станицу и направились к майдану у сборной избы, обрастая по дороге зрителями.

— Смотри, все на новых жеребчиках!

— Карабины то у всех какие-то не наши?!

— Двенадцать вьючных.

— А на волкушах кого везут, вроде бы все целые?

— Сумки перемётные у всех набиты!!!

— Где они были?

Гул всё нарастал. Когда въехали на площадь и разместили всех лошадей, вокруг нашего отряда в круге собралось больше половины населения станицы, а на крыльце сборной избы стояли атаман Селевёрстов, старейшины Давыд Шохирев, Митрофан Савин и Иван Лунин, да отец Дана приказный Данилов, который исполнял в станицы должность писаря.

Выехав чуть вперёд, я дал команду знаками «Внимание» и «В линию». Дождавшись, когда все казачата на лошадях выстроятся влево от меня в одну шеренгу, скомандовал: «Слезай». Сам соскользнул с седла, перебросил поводья через голову Чалого и шепнул ему на ухо: «Стой смирно». Казачата между тем также соскользнули с сёдел и застыли слева от своих лошадей по всем правилам Устава строевой казачьей службы.

Я вышел перед строем и тихо приказав стоять и ждать дальнейших распоряжений, развернулся кругом и направился к крыльцу сборной избы. Поднявшись на крыльцо, я склонился к уху Селевёрстова:

— Дядько Петро, лучше не при всех докладывать!

Атаман внимательно посмотрел мне в глаза и, ничего не сказав, направился в сени сборной избы, а из них в приказную комнату. За ним потянулись старейшины, писарь, последним зашёл я.

Селевёрстов сел за свой стол и дождавшись, когда старейшины разместятся на гостевой лавке, а Данилов за своим столом, мрачно произнёс:

— Докладывай.

— Господин атаман, на третий день похода учебного отряда по маршруту станица Черняева — Зейская пристань после полудня на броде через Ольгакан головной дозор в лице Лескова Владимира обнаружил в зарослях таволги, которые росли вдоль реки метрах в двадцати от брода мёртвые тела молодой женщины с ребёнком, двух офицеров и трёх казаков.

Селевёрстов и Данилов поднялись из-за своих столов, пытаясь что-то сказать, но тут раздался удар клюки об пол и жёсткий голос старика Шохирева:

— Продолжай! А вы тихо там!

Я продолжил:

— Осмотр места преступления и тел убитых показал, что во время бивака двое казаков были зарезаны, один казак и офицер застрелены. Сопротивление оказал только старший по возрасту офицер, у него два огнестрельных и три ранения от холодного оружия. Женщину и её, вернее всего, дочь лет десяти насиловали, пока они не умерли.

— И как ты это определил? — с какой-то неприятной ухмылкой поинтересовался Данилов.

— А ну помолчи! — повысил голос старейшина Лунин.

— Когда осмотрите покойниц, сами поймёте! — продолжил я. — Нападение, судя по следам, совершило чуть больше десяти варнаков. На общем круге было решено их преследовать. Где-то в десяти верстах по берегу Ольгакан на север был обнаружен лагерь варнаков, рассчитанный на пятьдесят и более человек, в котором находилось двадцать шесть хунхузов.

— Вот, ёк-макарёк! — это уже подал голос старейшина Савин.

— С учётом позднего времени, нападение на лагерь было перенесено на утро следующего дня.

— Какое нападение? — атаман Селевёрстов, на глазах краснея лицом, поднялся из-за стола. — Ты, что Тимоха, совсем заигрался в сказочного богатыря? На подвиги потянуло?

— А ну молчать!!! Сел на место! — такого рыка от старика Шохирева никто не ожидал. — Продолжай, Тимофей!

Атаман плюхнулся на табурет, а я продолжил:

— Не смотря на то, что я был против нападения на хунхузов, мы были вынуждены это сделать, иначе не смогли бы в глаза смотреть друг другу. В общем, на следующее утро в двух верстах от лагеря на берегу брода через ручей организовали засаду, где засели в окопах восемь казачат, а я с Ромкой и Вовкой осуществили нападение на лагерь. Сняли кинжалами с Ромкой двух часовых, потом застрелили в лагере трёх хунхузов, включая их главаря, а дальше на хвосте привели оставшихся хунхузов в засаду, где их всех и положили. Одним словом, вентерь.

— Дааа… Вентерь… — произнес Митрофан Савин и замолчал.

— И что всех двадцать шесть хунхузов убили? — с каким-то недоверием спросил старик Шохирев.

— Так точно, дедушка Давид. Всех положили. Что смогли из трофеев собрали в засаде, и в лагере, и аллюром в станицу.

— И куда же вы герои так спешили? — ехидно спросил Данилов.

— Судя по всему, эти хунхузы были дезертирами из циньской конницы. Практически все одинаково одеты, с одинаковой амуницией, вооружены все пятизарядными карабинами Маузера, которые начали выпускать в Германии полгода назад. Мне об этом карабине рассказывал зимой кореец в Благовещенске, у которого я патроны для своей восьмизарядки покупал. Каким образом, этими новейшими карабинами оказались бандиты вооружены, я не могу себе представить! А вот то, что где-то рядом еще три пэн хунхузов, судя по размеру лагеря, могло находиться, я представлял себе легко. Поэтому собрали, что смогли увезти, забрали покойных и быстрее в станицу. Главное все целые остались. Раненых нет. Жалко шестнадцать лошадей пришлось оставить в одном большом переходе от станицы, да и лагерь очень быстро осмотрели. Там добра осталось!!! — я закатил глаза к потолку и присвистнул.

— Кхе… Тимоха, а ты часом не врешь нам? — выцветшие глаза старика Шохирева, не мигая, уставились на меня.

— Дедушка Давид, да как мне врать то. Трупы найденных убитых на волокушах, трофеи во вьюках. Да коней трофейных только двадцать семь голов пригнали. Все казачата на молодых монголов-жеребчиков пересели.

— Убитые кто выяснили? — спросил старейшина Лунин.

— Нашли их обмундирование в лагере. Судя по погонам, казаки, вернее всего, из Екатерининской сотни, а офицеры — подполковник и капитан из инженерного полка, но какого я не знаю. Платья барышни и девочки также нашли. В плащ палатки покойные голышом, как мы их нашли, завернуты. Документы может быть где-то и есть, надо вьюки потрошить, да и с трофеями разобраться.

— Да, погоди ты с трофеями… — махнул рукой атаман.

— Нет уж, господи атаман. Одиннадцать карабинов и по тридцать патронов к каждому, монголы жеребчики, которых казачата выбрали, серебра по сто рублей каждому, поддевки из меха красного волка, ну и остального по мелочи мой отряд забирает! А своё старьё сдает для передачи в Благовещенск. Надо только лошадей пригнать! — Я, набычившись, уставился на Селевёрстова.

— Кхе, хе, ха, ха, ха-ха-ха… — раздался булькающий смех Шохирева, к которому вскоре присоединились старейшины Савин и Лунин. Данилов улыбался, а я с атаманом продолжал сверлить друг друга взглядами.

— Эх, — прекращая смеяться, заговорил старейшина Шохирев. — Жалко, Афанасий не дожил до сегодняшнего дня, а то увидел бы, какого внука-атамана вырастил. Ермак! Вылитый Ермак! Настоящий атаман!

Шохирев, вытер слезящиеся глаза и продолжил:

— Хватит, Петро, его взглядом бодать. Пора на круг выходить. Распускай казачат, им и так досталось. Покойных на ледник к Сычёву, трофеи в сборную горницу. Лишних лошадей пока к Савину на постой.

«Да…, вот что значит, больше десяти лет атаманствовал в своё время Давыд Шохирев. Три предложения и всем понятно, что делать», — подумал я.

Все поднялись и направились на выход. Уже около двери в сени меня нагнал вопрос в спину старика Шохирева:

— Тимофей, неужели все трофеи здесь? Или захоронку где организовали?

Я повернулся лицом к казакам и с сожалением произнёс:

— Да не успели, в трёх верстах от станицы на тропе дядьку Михаила Лескова встретили. А так, конечно, хотели кое-что во обход ко мне на хутор отвезти, до того как в станицу войти. Эх! Раньше надо было!

Мой глубокий вздох-выдох вызвал новый взрыв смеха казаков. Отсмеявшись, вышли на крыльцо, с которого увидели как Подшивалов Алексей и Анисим Чупров пытаются вывести из строя своих сыновей.

— Что значит, не положено? — немного поддатый отец Чуба стоял перед сыном, тыкая, ему указательным пальцем в грудь. — Тебе отец говорит идти домой или кто!? Что значит, Ермак приказал ждать дальнейших распоряжений? Какой Ермак?

А рядом аналогичный диалог Подшивалова с Шило под смешки окруживших площадь казаков.

— Господа станичники! — голос атамана Селевёрстова навис над площадью, застив всех замолчать. — Во время учебного выхода казачата обнаружили убитыми хунхузами трёх казаков Екатерининской сотни, двух офицеров и молодую женщину с ребёнком. Не смотря, на свою молодость, ими было принято решение нагнать по следам убийц и наказать их. Это им удалось. Двадцать шесть хунхузов было ими уничтожено, а убитых хунхузами и трофеи наши казачата привезли в станицу.

Тишина на майдане взорвалась криками, в основе которых звучали сомнения рассказу атамана.

— Станичники, я понимаю, что в это тяжело поверить, но тела убитых на волокушах и вьюки с трофеями говорят о том, что это правда. Поэтому казачата учебного отряда сейчас заносят вьюки с трофеями в сборную горницу и потом свободны.

«Фууу… — мысленно я выдохнул про себя. — Сейчас в сумерках спрячем сумки с патронами и золотом. А остальное всё в горницу».

Между тем, Селевёрстов продолжал раздавать команды. Из окружившей отряд станичников стали выходить казаки, которые взяли под уздцы лошадей с волокушами и повели их к леднику у фельдшерского дома Сычёва.

Я подбежал к строю казачат и дал команду разгружать вьюки и перемётные сумки, при этом шепнув, чтобы последним разгружали мешки с патронами. Ящики с патронами было неудобно везти, поэтому упаковки патрон и пачки переложили в четыре непромокаемых кожаных мешка, которые нашли в лагере хунхузов. В наступившей сутолке и темноте сумки с патронами и мешки золотом удалось незаметно переправить на двор Селевёрстовых и спрятать на сеновале. Отнеся трофеи в сборную горницу, казачата разъехались по домам, я же хотел остаться на дележе трофеев, но был вежливо отправлен домой, но не к себе, а к Селевёрстовым.

Плюнув на всё, вместе с Ромкой разобрали свои вещи, почистили оружие, сходили в баню, благо вернулись из похода в субботу, потом плотно поели, удовлетворив во время ужина и последующего чаепития любопытство большой семьи Селевёрстовых о наших приключениях. Так и не дождавшись атамана Селевёрстова, завалились спать.

Глава 16 Кто виноват?

Утро выдалось беспокойным. Разбудил нас с Ромкой посыльный казачек из окружного правления.

— Тимофей, поднимайся быстрее, — дергал меня за ногу двенадцатилетний Мишка Башуров. — Тебя атаман кличет! Бегом сказали!

— Чего случилось то? — почти одновременно произнесли я и Ромка, вылезая из-под шкур-одеял.

— Сегодня рано утром два парохода пришли и пристали у станицы. Какое то большое начальство прибыло. Ругается сильно. Атамана грозит на каторгу сослать! — залпом выпалил Мишка.

— Кто грозит то? — спросил я Мишку, натягивая шаровары и наматывая портянки.

— Дядька дюже строгий. Одет богато. Ему даже ротмистр, который казаками командует, не перечит.

— А меня чего зовут?

— А я знаю! Меня приказный Данилов за тобой послал. Бегом сказал, да ещё ухо крутанул. Больно!

Быстро собравшись и умывшись, я вместе с Ромкой и Мишкой побежал к сборной избе, на крыльце которой меня ждал приказный Данилов.

— Так, выглядишь нормально. — Данилов крутанул меня на триста шестьдесят градусов. — Постарайся много не говорить. Так точно. Никак нет. Понял?

— Так точно! — браво рявкнул я. — Кого хоть там принесло?

— Целого надворного советника из горной службы, да нашего командира первой Албазинской сотни ротмистра Печёнкина.

— А чего они зверствуют? Мишка сказал, что каторгой грозят?

— Ох, Тимоха! Ты знаешь, кого мёртвыми привёз?

— Откуда?

— Опознал их надворный советник. Женщина мёртвая — это баронесса Колокольцева, троюродная племянница нашего генерал-губернатора Корфа. Барон, подполковник её муж и командир отдельной Восточно-Сибирской сапёрной роты во Владивостоке. Батя у него контр-адмирал и начальник Обуховского сталелитейного завода в Санкт-Петербурге. Капитан заместитель у подполковника. Вот надворный советник рвёт и мечет. Они, оказывается, должны были к нам в станицу из Зейской пристани прибыть, чтобы на пароход сесть. По телеграфу с надворным советником договаривались, когда он ещё в Покровской был неделю назад.

— Ой-йой-ой! — выдохнул я. — Тяжко там дядьке Петро приходится! А меня чего вызвали?

— Из первых уст хотят всё услышать. Иди, давай, заждались их благородия. — Данилов подтолкнул меня к двери в сборную горницу.

«Ну, как пел Цой: „Пожелай мне удачи в бою!“» — подумал я, открывая дверь.

— Ваше высокоблагородие, Тимофей Аленин по вашему приказанию прибыл! — выпалил я, перешагнув порог и вытянувшись во фрунт.

В сборной горнице, кроме атамана Селевёрстова и вахмистра Шохирева находился есаул, точнее ротмистр в форме Амурского казачьего полка и субъект в неизвестной мне чиновничьей форме, взглянув на которого подумал: «Ой, блин, приехали. Вот это не повезло. Чуть глянул на данного господина и сразу ясно — мало того, что дурак, так еще и в образе».

— Рассказывайте, Аленин, — с какой-то барской брезгливостью произнёс чиновник.

— О чём, ваше высокоблагородие? — включил «кнопку дурак» уже я, преданно поедая глазами высокое начальство.

— Как вы обнаружили барона с баронессой и остальных.

— Двадцать четвертого сентября после полудня на броде через Ольгакан, в зарослях таволги, — бодро отрапортовал я.

— Почему вы им не помогли? — оловянные глаза чиновника, не мигая уставились на меня.

— Кому не помогли? — я в недоумении уставился на расспрашивающего меня чиновника. — Мы же их мёртвыми нашли!

— Почему не помогли раньше, когда они были живые?

От такой постановки вопроса, я впал в ступор, но спустя пару секунд, всё же ответил:

— Так мы же не знали, что они идут по тропе нам на встречу и что на них хунхузы нападут.

— Значит, атаман Селевёрстов не посылал вас встретить барона Колокольцева и иже с ним? — оловянные глаза, как сказал Данилов, надворного советника неотрывно наблюдали за моим лицом.

— Никак нет, выше высокоблагородие, мы просто вышли в поход по маршруту от станицы Черняева до Зейской пристани и обратно. Один из казачат учебного отряда с отцом ходил по этому маршруту в прошлом году, поэтому заплутать, мы не боялись. А то, что их благородия нам на встречу идут по тропе, повторюсь, мы не знали. Но потом за их смерть мы с хунхузами рассчитались.

Выслушав меня, надворный советник развернулся к атаману Селевёрстову и произнёс:

— Что ж, ваши слова о том, что вы не знали о том, что барон Колокольцев двигается с Зейской пристани в сторону станицы, этот молодой казак подтверждает. Но всё равно, атаман, я вам не завидую. В зоне ответственности вашего округа погибли барон с баронессой и их дочь, при этом баронесса племянница самого губернатора Корфа, — надворный советник покачал головой.

— Так ваше высокоблагородие с телеграфа же приносили журнал учета. Не было в наш округ телеграммы об их высокоблагородиях. Не знали мы, что они к нам в станицу вышли. — Селевёрстов, не смотря на прохладу в горнице, вытер рукавом пот со лба.

«Да, старая как мир история: поиск „козла отпущения“, — думал я, анализируя сложившеюся в горнице обстановку. — Убийство племянницы самого Приамурского генерал-губернатора повлечёт большие разбирательства и последствия. И, судя по всему, наш бравый горный чиновник уже определил на роль „за всё виноватого“ дядьку Петро — „зона ответственности вашего округа“. Хорошо придумал! Грамотный! Козёл!!!»

— Аленин. — Чиновник повернулся в мою сторону. — Что можешь рассказать о лагере бандитов.

— Летний лагерь на шестьдесят-семьдесят человек. Пятнадцать шалашей на четыре-пять человек. Большой навес для лошадей, голов на семьдесят. Длинный стол под навесом для приема пищи. Кухня под навесом с печью на два больших котла. Обустроенный родник. Даже туалет сделали. При этом все нечистоты ручей уносит в Ольгакан. В лагере было очень чисто. — В этот момент я увидел, как вахмистр Шохирев, стараясь незаметно для других, делает мне знак рукой, типа хватит, и замолчал.

— И ты с казачатами убил двадцать шесть хунхузов? Так? — его высокоблагородие опять выпучил на меня свои оловянные глаза.

— Так точно, ваше высокоблагородие!

— А может, вы просто брошенное бандитами старье собрали на покинутой стоянке, да ненужных из-за старости лошадей пригнали? Какие доказательства ещё есть?

«Оба-на угол шоу! — подумал я, глядя на семафорящих глазами Селевёрстова и Шохирева. — Это что же они в качестве трофеев показали чинуше?». В слух же произнёс:

— Есть доказательства! — чем вверг Селевёрстова и Шохирева в предынфарктное состояние. — Только их лучше на улице смотреть. Разрешите за ними сбегать? Я быстро!

Получив разрешение от горного чиновника, я метнулся за мешком со «зверскими» трофеями. Дождавшись когда позванные Даниловым гости, атаман и вахмистр спустятся с крыльца и подойдут ко мне, вывалил на пожухшую траву свои трофеи.

— Варвары! Звери! — шипел сквозь зубы надворный советник, вытирая платком рот, после того как закончил обильно освобождать желудок от завтрака, а может и ужина.

Ротмистр, изрядно побагровевший, носком сапога пошевелил несколько блестящих от масла ушей, спросил:

— Что это?

— Двадцать пять правых ушей убитых хунхузов и голова главаря этой банды, ваше благородие, — ответил я.

Чиновник, продолжавший что-то бормотать себе под нос, нетвердой походкой направился к крыльцу сборной избы, а ротмистр, закурив папиросу, попросил меня поднять голову главаря. Сдерживая рвотные позывы, я за косу поднял голову хунхуза.

— Какой у него был рост? — спросил меня ротмистр.

— Побольше церковной сажени, но чуть пониже вахмистра Шихорева. Только по ширине меньше вахмистра в два раза. Такой поджарый, легкий, лет пятидесяти. Он мне своими движениями чем-то рысь напомнил.

Ротмистр, стряхнул пепел, ещё раз внимательно осмотрел голову главаря хунхузов и произнёс:

— Я могу ошибаться, но по тем рисункам и описаниям главарей хунхузов, которые нам выдавали, вернее всего вы убили Лю Ханьцзы или «Золотого Лю». Он был сотником в циньской коннице. Около пяти лет назад он дезертировал вместе со своей сотней из китайской армии. С тех пор он и его банда специализируется на добыче золота и контрабанде спирта. Только вот трофеи не соответствуют. Хунхузы Золотого Лю славятся своим отличным вооружением и конями.

Ротмистр Печёнкин внимательно посмотрел на Селевёрстова и Шохирева.

— Опять с трофеями мухлюете, атаман? — командир Абазинской сотни затоптал выкуренную папиросу. — Голову в мешок, залить мёдом или маслом. Отправим её в канцелярию генерал-губернатора для опознания. Если подтвердится, что это Золотой Лю, то получишь Аленин за него награду в тысячу рублей. Да и генерал-губернатор Корф поменьше зверствовать будет!

Ротмистр посмотрел на бегущего к сборной избе почтового работника и продолжил:

— По трофеям позже поговорим. А теперь пойдемте к надворному советнику Мейстеру. Похоже, Алексей Викентьевич получил ответ по телеграфу из Хабаровки.

Ротмистр с атаманом и Шихиревым пошли к крыльцу, на котором господин Мейстер читал телеграмму, а я, положив голову хунхуза в мешок, собрал и сложил туда же отрубленные уши. Не оставлять же такую пакость на улице. После этого направился домой к Селевёрствоым, так как никто меня не позвал, а Мейстер в сопровождении ротмистра, атамана и вахмистра с телеграфистом скрылись в сборной избе.

Часа через два домой пришёл Селевёрстов с Шохиревым и позвали меня в горницу.

— Ну, Тимоха, ты, млять, даешь? — атаман Селевёрстов, сев на стул, стукнул кулаком по столу. — Ты чего нам вчера про свои доказательства не сказал?

— Да забыл я?!

— Хе-хе, варвар, скиф, зверь, вандал и ещё кто-то там! — вступил в разговор Митяй Широкий. — Это о тебе так его высокоблагородие говорил. Надо же уши и бошку отрезал для доказательства и забыл. Зверь, натуральный зверь. Хе-хе-хе.

— Значит так, Тимоха, — прервал смех вахмистра Селевёрстов. — По указанию генерал-губернатора назначена экспедиция для проверки лагеря хунхузов и их поимки. Старшим назначен надворный советник Мейстер.

— Дядька Петро, а он кто такой?

— Он, Тимоха, очень большой чин, целый заместитель начальника Зейского горно-полицейского округа. Чуть ли не к государю вхож по слухам. Здесь сопровождает с горной стражей два парохода, на которых драгу на царский золотой прииск везут. Механизм такой. А ротмистр Печёнкин с полусотней эти пароходы по берегу охраняет.

— В общем, в поход идёт полусотня Печёнкина, исправник и двадцать горных стражников, и я с десятком казаков. — Это уже сказал вахмистр Шохирев. — Так что рассказывай, как до лагеря добраться. Нам весь отряд вести.

Рассказал всё Шохиреву, а потом еще и отцу Лешего казаку Михаилу Лескову. Показал кроки, перерисовал их, отдав Шохиреву, отметил овраг, где спрятали лошадей и места возможных засад. На это Шохирев и Лесков поулыбались. А Лесков старший пробормотал под нос: «Яйца курицу учат».

Ближе к полудню большой отряд казаков и горных стражников вышел в поход, а станица зажила своей жизнью. Только два парохода, стоящие на якорях у станицы, говорили о свершившихся событиях.

Я после ухода отряда отвёз мешок со «зверскими» трофеями фельдшеру Сычеву с приказом от атамана подготовить голову главаря хунхузов к отправке в канцелярию генерал-губернатора. Потом, прихватив мешки с патронами и золотом, вместе с Ромкой уехали ко мне на хутор. С утра следующего дня зарядка всем отделением, уборка в нашей казарме, на полигоне, завтрак, который мы вечером приготовили с Ромкой, потом изучали новые карабины. Слава богу, никто из отцов и дедов на эти трофеи не покусился. На прицельных станках выставили мушки, потом отстреляли по два-три патрона, пристреливая оружие, потом его чистка. На этом занятия закончились. Следующий день также прошёл спокойно. А вот на третий день выхода отряда к нам на полигон верхом прилетел посыльный Мишка Башуров с известиями, что в станицу вернулись наши казаки побитые и с убитыми. Бегом рванули в станицу.

Когда прибежали к майдану у сборной избы, там собралась чуть ли не вся станица. К крыльцу было не пробиться. На площади стояло много лошадей, через спину которых были перекинуты трупы в основном горных стражников, но были и в казачьей форме. В одном из коней Ромка признал своего Гнедко. Потолкавшись в толпе, ушли с Ромкой домой, дожидаться атамана дома, чтобы узнать новости из первых уст.

Селевёрстов пришёл домой только к обеду. Собрал всю родню в горнице, рассадив за столом, и кратко обрисовал ситуацию:

— Отряд дошёл до ручья, где Тимоха с казачатами устроили засаду на хунхузов. Там что-то не понравилось Лескову, и он с тремя казаками ушёл в разведку, обходя брод через лес. Надворный советник Мейстер не стал дожидаться возвращения дозора и вместе с горными стражниками двинулся через ручей, их там всех почти и положили хунхузы. Ротмистр Печёнкин дал команду спешиться и наступать в рассыпном строю. В этот момент Лесков с казаками в тыл ударили. В общем, хунхузов с засады сбили, но потеряли убитыми восемнадцать стражников, исправника, надворного советника и трех казаков. Убитыми нашли только двух хунхузов.

В этот момент в горницу вошли Шохирев и Лесков.

— Рассказываешь, атаман? — Шохирев присел на ближайший к нему табурет, а Лесков прислонился к косяку двери в комнату.

— Рассказываю, Митяй.

— Вот так вот, Ермак, — нашёл меня глазами вахмистр Шохирев. — Как ты говорил, так нас и взяли в засаду.

— А я еще смеялся, что яйца курицу учат, — подал голос от порога Лесков. — Если бы не послушал тебя Тимофей и не пошёл в обход брода, меня там бы и положили.

— Вы чего пришли? — спросил Селевёрстов.

— Спасибо Тимофею пришли сказать. Если бы не он, то наши бы казаки первыми через ручей пошли. Тогда бы не горных стражников, а наш десяток положили. — Шохирев встал и поклонился, а за ним мне поклонился Лесков.

— Господин вахмистр, дядька Михаил, а как вы в станицу вернулись?

— Ротмистр Печёнкин дал команду нашему десятку и оставшимся стражникам собрать убитых, раненых и отправляться с ними в станицу, а сам с оставшимися казаками кинулся в погоню за хунхузами. — Митяй нервно вертел в своих лапищах фуражку. — Вот мы и вернулись. Заодно и ваших лошадей из оврага пригнали. Нда! Сходили постричь овец, а вернулись стриженными. Ладно, хоть никто из станичников не погиб. А вот трое казаков из Албазинской станицы отдали богу души, да ещё двое ранены. Хорошо, хоть легко. Сами в сёдлах до станицы добрались.

— Господин вахмистр, а в засаде хунхузов много было? — задал вопрос Митяю.

— Стреляли часто, а вот, сколько их было, не скажу. У них патроны на бездымном порохе. Не разберешь, откуда стреляют. Но стражников положили быстро. Да и по нам потом стреляли метко, да часто. — Митяй, приладив фуражку на колено, разглаживал её верх.

— Мы когда им в тыл ударили, я варнаков пятнадцать насчитал, — задумчиво проговорил Лесков. — Может, и больше было. Они сначала по берегу Ольгакан, прячась за деревьями, отбежали в сторону своего лагеря, а потом в лес отошли.

— Чего-то опасаешься, Тимофей? — задал вопрос атаман.

— Опасаюсь, дядька Петро, — я задумчиво потёр правой рукой подбородок. — Ротмистр Печёнкин говорил, что с Золотым Лю дезертировала вся его сотня. Его лагерь у Ольгакан мог вместить и сотню. В тесноте, да не в обиде. Как бы казаки не нарвались на полусотню хунхузов. Пятнадцать хунхузов двадцать стражников зараз положила. А если вся оставшаяся банда вооружена пятизарядными карабинами, боюсь, худо будет нашей полусотне. Тем более хунхузы те края знают, а наши нет. Никто же вверх по Ольгакан не ходил. Заманят ещё раз в засаду и амба всем.

— Что предлагаешь, Тимофей? — задал вопрос Селевёрстов.

— Давай, Ермак, учи куриц, — усмехнулся вахмистр.

— Предлагаю выдвинуть моё учебное отделение и десяток господина вахмистра в распадок у истока реки Дактунак. Это верст сорок от станицы. Там по распадку тысячу шагов надо идти одноконь и в поводу. Если на противоположном склоне засесть в засаду по верху сопки, то вся тропа как на ладони будет и уйти хунхузам будет некуда. Мы когда в походе были, я прикинул, что коней можно оставить в глубоком овраге за версту до распадка, рядом с ним можно речку перейти и начинать подъем на противоположный от тропы крутой склон сопки Дактун.

— И что нам это даст? — спросил Лесков, а атаман и Шохирев с таким же вопросом в глазах уставились на меня.

— Другого ближайшего пути от Зейской пристани к нам в станицу нет. Если албазинцы будут возвращаться, имея на хвосте хунхузов, мы их стряхнём и подарим все трофеи полусотне. Ротмистру Печёнкину после смерти надворного советника Мейстера кровь из носу нужна победная реляция для генерал-губернатора. Я готов ему и голову Золотого Лю подарить, лишь бы он по нашим трофеям дальше не дознавался. Да и Мейстер хотел из дядьки Петро козла отпущения за смерть племянницы генерала Корфа сделать. Так что надо будет поделиться с начальством трофеями.

— Ну, ты завернул, Тимоха! — атаман Селевёрстов в изумлении покрутил головой.

— А если полусотню побили, то лучшего места для встречи хунхузов, задумай они напасть на станицу, нет. Там мы точно всю банду удержим. Обойти тот распадок по ближайшим сопкам, не один день уйдет, да и то, только пешим, — продолжил я.

— А что, толково! — Шохирев поочередно посмотрел на меня, атамана и Лескова. — Лучшего и не придумаешь. Ну, что, атаман, командуй!

— Аааа… — Селевёрстов махнул рукой, поднимаясь из-за стола. — Командуйте сами. Прав, Тимоха, из-за смерти баронессы и этого горного чина не атаманствовать мне дальше. Снимут!

— Да ладно, Петро, перебедуем, — Лесков подошёл к атаману и положил ему руку на плечо. — Может быть, всё и хорошо закончится.

— Спасибо, Михайло, Может и обойдется.

— Ермак, я наших поднимаю! — влез в разговор Ромка.

— Поднимай, Лис.

— Ермак, ядрёно-кучерёно, — покрутил головой Лесков. А с другой стороны, почему бы и нет. Заслужил. Мой вон Леший.

— Хе-хе, а мой младшой братишка — Шах, — усмехнулся Шохирев. — Давай, Ермак, собирай своих. Собираемся у мостков на Большом озере через час. Продуктов берите дня на три-четыре.

До намеченного распадка на реке Дактунак добрались ближе к полудню следующего дня. По дороге никто не попался. Ночь прошла спокойно. Казаки, но не все, удивились нашим походным палаткам на четыре человека, которые мы на биваке собрали из восьми плащ палаток. Шесть оставалось в отряде, да две у меня в запас хранилось. И оценили наш «полинезийский» костёр для приготовления пищи, который Михаил Лесков назвал «разбойничьим».

Оставив в овраге лошадей, и Дана с Усом для их охраны, двинулись через реку, отправив Лесковых отца и сына в дозор. Через пару часов выбрались на крутой склон сопки, с середины которого просматривался весь километровый распадок, по которому текли воды реки Дактунак. Быстро соорудили из камней замаскированные и защищённые лёжки для стрельбы метров через десять друг от друга, перекрыв почти двести метров противоположной тропы. Выставили дозоры и в глубокой ложбине на склоне сопки организовали стоянку. Оставалось ждать, неизвестно чего.

Когда солнце начало скрываться за сопкой на стоянку прибежал Чуб, который как самый зоркий стоял в дальнем дозоре.

— Кто-то идет по тропе, — запыхавшись, сообщил он. — Птицы над деревьям поднялись. Минут через двадцать эти кто-то должны появиться в распадке.

— Так, все в укрытия, — начал распоряжаться вахмистр Широкий. — Стрелять только по моей команде. Цели разбираем, как договорились. Первым стреляют казачата. Мы следом. Всем всё понятно.

Казаки и казачата закивали головами.

— Тогда по местам и замерли, — закончил инструктаж Митяй Широкий.

Как и предсказал Феофан Чупров, где-то через двадцать минут на тропе появились первые казаки албазинской сотни.

«Хорошо потрепали казаков, — думал я, глядя на проходивших мимо нас остатки албазинской полусотни. — Двенадцать убитых или тяжело раненых перекинуты через спины лошадей, казаков двадцать перевязанных, но сидящих в седле, включая ротмистра с перебинтованной головой, без фуражки. Целых не больше десятка осталось».

По ранней договорённости, мы никак не проявили себя при прохождении по тропе мимо нас казаков первой сотни. Надо было выяснить идёт кто за ними или нет, не демаскируя засаду. Узнали об этом быстро. Не успели ещё последние казаки выйти из распадка, углубившись в лес, как с другой стороны появились первые хунхузы. Передвигалась первая пятёрка бандитов пешком, ловко лавируя между камней на тропе.

Со стороны углубившихся в лес казаков раздался выстрел, и пятёрка хунхузов залегла за камнями. В ответ из них никто не выстрелил. Не заметно было, что бы кого-то из них зацепило. Хунхузы пролежали минут пять, потом разом, видимо по команде, поднялись и начали движение вперёд по тропе. Со стороны ушедших казаков по ним больше никто не стрелял.

Когда пятёрки хунхузов достигла середины распадка, в нём появились конные хунхузы. Достаточно быстро первый варнак из конной цепочки хунхузов в тридцать бандитов достиг середины распадка, а пешая пятёрка уже готова была войти в лес. В этот момент прозвучала команда Шохирева: «Стреляй!».

Находясь на левом фланге нашей засады, я уже пару минут держал одного из пятёрки пеших бандитов. Услышав команду, мягко потянул спуск. Один готов. Сто пятьдесят метров для меня идеальное для стрельбы расстояние. Быстрая перезарядка. Ищу глазами вторую цель. А хунхузы молодцы. Быстро сориентировались. Оставшиеся четыре бандита залегли за камни и целились в нашу сторону.

«Это, что же, кроме меня никто по этой пятёрке не попал? — подумал я. — Смотреть вправо от себя, нет время. Так, вот она — цель! Спрятался, говоришь, за большой валун, но голова и правое плечо мне-то видны».

Выстрел. Минус два. В этот момент, пуля ударила в камень моей амбразуры и с визгом ушла рикошетом.

Перезарядка и смена позиции. Посмотрел как дела у остальных. Очень не плохо! Из тридцати конных хунхузов отстреливался, дай боже, десяток. Остальные лежали на камнях бесформенными кучками. Заполз в запасную лёжку и стал искать того хунхуза-снайпера, который заставил меня покинуть прежнюю позицию. Выстрел и визг рикошета от амбразуры моей прежней лёжки. Нашёл. Между двух валунов. Молодец, китаёза, наверняка отличный охотник.

«Высунулся, целишься. Ну-ну. До свидания», — я мягко выбрал ход курка. Выстрел, минус три. Оставшиеся двое из пеших хунхузов, которых обстреливали Лис и Шах, не выдержали и побежали к лесу. Нет, ребята, бегать от пули, это умереть уставшим. На этот раз Лис и Шах не промахнулись.

Стрельба постепенно стихала. На правом фланге щёлкнуло ещё пару выстрелов и тишина. По перекличке установили, что все целы, кроме казака запасного разряда Петра Гусевского, он не ответил. Позже выяснилось, что Гусевский был тяжело ранен в грудь.

Казаки стали подниматься со своих лёжек, казачата же продолжали лежать, ожидая моей команды. Как оказалось не зря. Раздался выстрел, и отставной казак Василий Ананьев упал с простреленной головой. Затрещали выстрелы. Вставшие во весь рост казаки стреляли в сторону валуна, за которым спрятался выстреливший хунхуз.

Вдруг раздался выстрел со стороны начала распадка, куда ушли албазинцы, и убитый хунхуз вывалился из-за валуна.

«Чёрт, отвлёкся!» — подумал я, наблюдая, как в распадок въезжают казаки албазинской полусотни. Впереди был ротмистр Печёнкин. Рядом с ним какой-то казак опускал от плеча карабин.

«Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве, — хмыкнул про себя я. — А казак молодец, метров с двухсот с седла положил хунхуза. Мне-то отсюда его не достать было».

Вот на этом и закончилась наша эпопея в борьбе с хунхузами, результатом которой стало вооружение всех казачат учебного отряда пятизарядными карабинами Маузера. Удалось сохранить и всех монголов-жеребчиков, заныканные патроны к карабинам, поддевок на меху красного волка досталось по две штуки на брата, даже по сто рублей, но ассигнациями каждому дали. Как и о чём договорились с ротмистром атаман Селевёрстов и другие казаки не знаю, но официальная версия стала выглядеть так.

Казачата станицы Черняева отправились на длительную охоту и на переправе реки Ольгакан нашли мертвых барона с баронессой и их сопровождение. Привезли трупы в станицу, куда в это же время прибыл на двух пароходах надворный советник Мейстер и охранявшая пароходы полусотня албазинцев во главе с ротмистром Печёнкиным. По распоряжению из канцелярии генерал-губернатора полусотня албазинцев, десяток черняевцев и двадцать горных стражников под руководством господина Мейстера вышли на поиски хунхузов. Около реки Ольгакан были обнаружены следы хунхузов, но при преследовании банды, отряд попал в засаду, в которой погиб надворный советник Мейстер и большинство горных стражников. Отправив десяток казаков из станицы Черняева с убитыми назад в станицу, ротмистр Печёнкин продолжил преследование банды. В результате умелого командования командиром первой албазинской сотни, не смотря на потери в пятнадцать казаков, была уничтожена банда Золотого Лю в количестве шестидесяти двух хунхузов. Как доказательства данного успеха в канцелярию генерал-губернаторства были представлены голова Золотого Лю, правые уши шестидесяти хунхузов, большое количество трофеев. В общем, Печёнкину досталась слава и награда, а нам большинство трофеев.

Жалко только дядьку Петра с атаманства сняли. Не в открытую, но была рекомендация сверху о замене атамана на выборах. И с января 1890 года после выборов атаманом Черняевского округа стал Савин Иван Митрованович.

Особой поддержки от него нашему учебному отряду не было, но и не мешал. Правда и цену за лесные трофеи перестал давать высокую, но это нас особо не волновало, так как к концу января каждый из казачат нашего учебного отделения получил от меня по две с половиной тысячи рублей. Удалось удачно съездить в Благовещенск.

Глава 17 Золото

Когда я поражал надворного советника и директор Благовещенской женской гимназии Петра Ивановича Бекетова своими знаниями, даже не предполагал с какими трудностями мне придётся столкнуться при сдаче экзаменов за шестилетний курс Благовещенской мужской гимназии.

Как выяснилось из программы экзаменов, которую мне представил Бекетов, необходимо было сдать экзамены: по русскому языку, по истории всех разделов, то есть древнего мира, отечественной, всеобщей; арифметике, алгебре, геометрии, физике, географии, Закону Божьему. И самое страшное для меня по немецкому, французскому, латинскому и древнегреческому языках.

Как мне рассказал протоирей Ташлыков для поступления в военное училище, нужен был аттестат об окончании полного курса восьмилетней гимназии. Поэтому основной контингент юнкерских училищ составляли дворянские дети, которые желали служить в офицерских званиях, но в силу своих умственных способностей завалившие в седьмом классе гимназии латинский язык или в восьмом классе древнегреческий. При этом даже без древнегреческого, с аттестатом за 6 классов можно было поступать сразу на второй выпускной класс юнкерского училища.

Кандидаты для учебы из проходящих службу солдатских унтер-офицеров и казачьих урядников поступали, как правило, в подготовительный класс юнкерского училища с экзаменом по особым облегченным программам и учились три года.

Окончившие двухгодичное юнкерское училище по первому разряду производились при выпуске в офицеры по XII классу табеля о рангах: подпоручик в пехоту, корнет в кавалерию и хорунжий в казачьи войска.

Окончившие курс по второму разряду выпускались в свои полки в старших унтер-офицерских званиях: подпрапорщиками, эстандарт-юнкерами и подхорунжими. Дальнейшее производство в офицерские звания производилось не иначе как по удостаиванию непосредственного начальства.

В общем числе оканчивающих юнкерское училища, выпускаемые по I разряду составляли весьма незначительный процент, а большинство выпускаемых по II разряду не имели требуемого образовательного ценза. В результате этого, долгие годы ожидали в «подофицерах» производства в офицеры, достигая первого офицерского чина тогда, когда их сверстники по выпуску из военных училищ успевали далеко уйти вперед по пути служебной карьеры.

При этом, необходимо было отметить, что если своей служебной подготовкой и знанием быта нижних чинов выпускаемые из юнкерских училищ, особенно из числа унтер-офицеров и урядников, значительно превосходили офицеров, окончивших курс военных училищ, то по своему общему образованию и теоретической военной подготовке они значительно им уступали.

Вследствие этого, в пехотных и кавалерийских войсках состав офицеров распадался на две группы — окончивших военные и юнкерские училища. Выпускники юнкерских училищ назначались на ответственные должности командиров отдельных частей сравнительно редко, и обыкновенно заканчивали свою карьеру чином подполковника или войсковой старшина у казаков.

Вот и пришлось мне в течении года основательно засесть за учебники и иностранные языки. Благо опыт изучения не родного языка в прошлой жизни был: английский на отличном уровне, пушту, фарси дари или таджи и чеченский на уровне нормально допросить пленного. Как мне говорил преподаватель английского языка в рязанском училище: «Курсант Аленин, у вас феноменальная память на лексику и грамматику иностранного языка, а произношению может позавидовать выпускник иняза». И это подтверждалось на практике сначала в Афганистане, ещё до училища, где у меня как-то само собой пошли и пушту, и таджи, а потом на первой Чеченской войне чеченский.

Моим учителем в станице стал протоирей Ташлыков. Закончивший Санкт-Петербургскую семинарию с отличием Сан Саныч все необходимые четыре языка знал очень хорошо. Педагог из него оказался также отличным. Бекетов и те две замечательные женщины, которые у меня принимали экзамен, все необходимые учебники, словари, справочники мне предоставили, положив в мешок. Новых знаний я никогда не боялся и к новому 1890 году все четыре языка и другие дисциплины я освоил, по мнению Ташлыкова, если и не по первому разряду, то на неплохом уровне для сдачи экзаменов.

В Благовещенск после нового года и Рождества Христова в большом обозе поехали без бывшего атамана Селевёрстова. Хотя и старался Пётр Никодимович не показывать своей обиды из-за своего смещения с должности, но со стороны это было хорошо видно. Поэтому, чтобы не отвечать на расспросы знакомых и родни во время поездки на ярмарку в Благовещенск, старшиной обоза семьи Селевёрстовых им был назначен старший сын Степан. Я и Ромка ехали на отдельных санях, в которых везли добытые нами меха и шкуры, а также различное имущество семьи на продажу. Отдельно в санях ехал запрятанный мешок с золотым песком.

В этот раз обоз без происшествий дошёл до Благовещенска за двенадцать дней. Остановились опять у купца Чурина. На следующий день, я отпросился у Степана и на Гостинодворскую ярмарку не пошёл, а направился решать золотой вопрос. Для этого, я в первую очередь нашёл Митяя Широкого, который с членами обоза семейства Шохиревых остановился в соседних номерах заезжего дома. Митяй сидел в харчевне и, судя по его виду, поправлял испорченное накануне здоровье в гордом одиночестве и за дальнем от стойки столом.

— Здоровья, господин вахмистр, — обратился я к Митяю.

— Ааа…, Ермак, — Дмитрий Шохирев поднял на меня мутный взгляд. — Мы же с тобой ещё в распадке на Дактунак договорились, что можешь меня звать Дмитрий, для Митяя молод ещё. Так какого…? Садись!

Я сел за стол и продолжил:

— Дмитрий есть выгодное дело.

— И на сколько выгодное? — усмехнулся вахмистр.

— Если выгорит, то ты и два или три помощника, которых ты подберешь, получат три тысячи рублей или больше.

— Что за дело? — взгляд Шохирева стал жёстким и внимательным. Весь хмель с него мгновенно слетел.

— Мне надо контрабандистам сдать золотой песок. Много. Нужна защита и желательно не из наших станичников. Чтобы на станичный обоз не навести.

— Много, это сколько?

— Побольше двух пудов.

— Сколько?! — казалось, глаза Митяя от изумления сделались в два раза больше. — И где же ты столько нашёл? Хотя чего спрашивать, у хунхузов в лагере. Больше негде.

— Там и нашёл, — я усмехнулся. — Теперь надеюсь продать и по три тысяче рублей каждому из казачат моего отряда выдать.

— Ну, Ермак, за ноги тебя и об угол. Два пуда! Охренеть. Вот это, я понимаю затрофеил. И что никто не знает?

— Здесь уже Ромке сказал.

— А почему Селевёрстовым не открылся?

— Побоялся, Дмитрий как бы столько золота всё добро, что они для меня сделали, не перевесило.

— Да уж! — Митяй обеими ладонями растёр лицо. — Это же с ума сойти. Два пуда. Ух ты, боже мой. Это какие же деньжища?!

— При хорошем раскладе тридцать шесть тысяч, из которых мне и десяти казачатам по три тысячи и три тысячи или чуть больше тебе и ещё паре или тройке казаков за охрану.

— А почему ты ко мне обратился? — Митяй пристально посмотрел мне в глаза.

— Да я от казаков в станице слышал, что ты года два назад помогал дядьке Смирных золото продать в Благовещенске, который тот в верховьях реки Гербелик в каком-то ручье намыл. Вот и подумал, что у тебя есть место, где золотой песок без лишних вопросов купят.

— Да что там золота было то, чуть больше пятидесяти золотников и набралось. — Вахмистр пренебрежительно махнул рукой. — И продали его хозяину этого заезжего дома Чуприну. Как и то золото, которое вы с хунхузов сняли в кошелях. А выхода на контрабандистов я не знаю.

— А что Чуприн и золотом занимается?

— Ермак, его торговый дом, чем только не занимается. Он же первогильдейский купец, миллионщик. На него, говорят, тысяча человек работает.

— И как же ты с дядькой Смирных к нему попали, чтобы золото продать? — я с огромным интересом уставился на Митяя.

— Скажешь тоже, Тимоха. К Ивану Яковлевичу не всякие высокоблагородия на прием попадают. Тем более он живет в основном в Иркутске или Хабаровке. А вот к его управляющему в Благовещенске Александру Васильевичу Касьянову, я могу зайти по-свойски. Пять лет назад я ему жизнь спас.

— Расскажи.

— Я тогда третий год служил, но уже был старшим урядником. По тракту со своим взводом сопровождал пароход с каким-то ценным грузом из Хабаровки в Благовещенск. Около станицы Нагибова увидели, как какие-то варнаки на обоз нападают. Мы на помощь. Вот я тогда и застрелил варнака, который уже готов был зарубить Александра Васильевича. С тех пор, он меня всегда привечает, да и послабления по цене дает.

— Дмитрий, а он сможет столько золота купить по хорошей цене?

— Не знаю, Ермак. Не знаю. Золото Смирных и ваше трофейное он у меня по три рубля двадцать пять копеек за золотник взял. Но лучше с ним дело иметь, чем к контрабандистам лезть. Для этих ускоглазых, что обмануть, что прибить казака самое первое дело.

Я задумался. Перевёл озвученную Шохиревым стоимость золотника в цену за килограмм, получилось чуть больше семисот шестидесяти рублей. Вряд ли Касьянов даст за наше золото большую цену, но если он купит, то риска практически никакого, хотя и сумма значительно меньше.

До этого я планировал, думая, что Митяй знает места скупки золота контрабандистами, пройтись по трём-пяти скупкам, лучше пяти и сдать золото частями по тысяче или даже тысяча сто рублей за килограмм. При этом хотел изменить свою внешность, нарядившись гимназистом и вахмистра как-то переодеть, чтобы его тяжело узнать было. Казаки из других станиц по моим планам также должны были сбить со следа бандитов, если бы они захотели захватить золото или полученные от его продажи деньги. Теперь же получалось, что выхода на тайных скупщиков золота у меня нет. Самому их искать, слишком опасно. Сплошная авантюра. А вот поговорить с господином Касьяновым стоило. За разговор денег не берут. Заодно узнаем, какую максимальную цену даст местное купечество.

— Что решил, Ермак, — задал вопрос Шохирев, увидев, что я опустился с небес на землю.

— Давай, Дмитрий, попробуем поторговаться с Александром Васильевичем. Если он нас, конечно, примет и захочет выслушать.

— Примет, Ермак. Примет. Он мне ещё вчера с приказчиком передавал приглашение посетить его сегодня к завтраку. Вот я хотел чуть подлечиться после вчерашней встречи со своими сослуживцами, а потом к нему в гости идти. Так что сейчас и пойдём.

Минут через двадцать по улице Большой мы подходили к дому купца первой гильдии Касьянова. Шикарный домина из кирпича с парадным входом, войдя в который, были встречены слугой. Сняли шапки, полушубки, поддевки и валенки, получили гостевые кожаные полусапожки, после чего были препровождены слугой в гостиную. В этом мире я в первый раз попал в богатый дом и был раздавлен его великолепием. В том времени на экскурсии в Эрмитаже и Русском Музее в Санкт-Петербурге я никак не мог себе представить, что Эрмитаж это дом, где жила семья российского императора. Михайловский дворец, где в этом времени скоро и разместится Русский музей, построен для сына императора Павла I Великого князя Михаила Павловича. И в этом доме, также как и в Эрмитаже люди жили, спали, кушали, влюблялись, ссорились, играли в прятки. Жуть!

Дом Касьянова внутри блистал богатством и великолепием, а его хозяин, встретивший нас в гостиной, внушал уважение и почтение. Высокий, подтянутый, с ухоженными бородкой и усами, одетый в брюки, сюртук и рубашку с платком на шее Александр Васильевич Касьянов в свои почти пятьдесят лет больше походил на английского аристократа, чем на купца. Как я узнал от Шохирева, 11 летний Саша Касьянов поступил к Чурину на работу «магазинным мальчиком» как в те времена называли ребятишек, которых хозяева брали в свои лавки и магазины на подхват. Хлопчик оказался весьма смышленым и хватким в торговых делах. И уже в 1878 году в двадцать семь лет становится полноправным компаньоном у Чурина. В настоящее время Касьянов руководил делами торгового дома «Чурин и Ко» на Дальнем Востоке, включая деятельность дома в Китае, Кореи и Маньчжурии. Очень большой человек по дальневосточным меркам.

— Дмитрий Михайлович, приветствую вас, — Касьянов с добродушной улыбкой подошёл к вахмистру и трижды по русскому обычаю облобызался с ним. — Очень рад вас видеть. А это твой младший брат, с которым ты обещал меня познакомить.

— Крепкого здоровья вам, Александр Васильевич, — смущённо ответил станичный гигант, став как-то меньше ростом. — Рад вас видеть. А это не брат.

Митяй взял меня за плечо и выставил перед собой.

— Это Тимофей Аленин. Помните, я вам рассказывал о нём и его учебном десятке.

Касьянов внимательно и с интересом осмотрел меня, а потом протянул для пожатия руку.

— Приятно познакомиться с человеком, который лично отрезал голову Золотому Лю. Вы, наверное, молодой человек не знаете, но за голову уже подполковника Печёнкина, которому предписали это деяние, глава самой большой банды хунхузов Ян Юлин по прозвищу Шисы Яньван, то есть «Четырнадцатый Владыка Ада» назначил награду по её весу в тысячу лянов.

— Восемь с половиной фунтов серебра! Большая награда. Но откуда вы знаете…

— Хороший купец должен обладать достоверной информацией о многом, если не хочет разориться. Там шепнули, здесь сказали. Дмитрий Михайлович, кое-что рассказал, когда реализовал мне десять фунтов золота, да шесть серебряными лянами. А умный человек может сделать из этого правильные выводы.

— Вы, безусловно, правы, — выдавил я из себя, не зная как себя вести и что сказать. А в голове ещё и мысль летала: «А не хило на наших трофеях атаман и иже с ним поднялись. Побольше двух тысяч рублей себе оставили только на драгметаллах. Об остальных трофеях вообще молчу».

— Итак, прошу к столу. Сейчас завтрак подадут, — Касьянов сделал приглашающий жест к столу персон на двадцать, покрытый белоснежной скатертью. — Заодно и обсудим проблему, которая привела ко мне столь достойного молодого человека.

Шохирев и я стали отнекиваться, говоря, что мы уже поели в харчевне, но Касьянов лично проводил и меня, и Митяя к столу, усадил за него и сам уселся во главе стола.

— Господа, не знаю как вы, а я привык в это время плотно кушать, можно сказать обедать перед продолжительным рабочим днём. И как вы можете себе представить такую картину, я завтракаю, а мой спаситель и его друг стоят и смотрят на меня?! Увольте от этого. Мы хоть и многого в этой жизни достигли, но я ещё помню, как в юности брюхо от голода сводило. Поэтому никаких стеснений.

Касьянов поднял со стола звонок-колокольчик и потряс им. В дверях показался слуга.

— Никифор, попроси накрывать, — Александр Васильевич поставил колокольчик на стол.

Как будто ожидая этой команды, в гостиную вошли две молодых женщины, в длинных почти до пола платьях темно-коричневого цвета, белоснежных фартуках и чепчиках, похожих на белый бант на голове. Их униформа настолько напомнила мне школьную форму для девчонок из моего времени, что я непроизвольно улыбнулся. Платья только мои одноклассницы носили тогда гораздо выше колен. Стиль мини был в моде.

Пока разглядывал горничных, на столе появились приборы, глядя на которые испытал невольный трепет. Ложка, вилка, столовый нож и чайная ложка мне, конечно, были знакомы, не совсем дикарь. В какой руке держать вилку, а в какой нож и как ими управляться я знал. Только вот за этим столом вилок слева от двух тарелок одна в другой было три, а с правой стороны два ножа и большая ложка. Сверху над вилками ещё одна небольшая тарелка с ещё одним ножом, а над тарелками еще вилка и ложка. Рюмка, два фужера, бокал в ряд. Здесь, по-моему, и основное правило столового этикета «от центральной тарелки в стороны» не сработает. «Будем смотреть на Касьянова, и действовать как он, — подумал я. — Гвардия и за столом умирает, но не сдается».

Второй волной горничные-официантки внесли хлебницу и с десяток замысловатых вазочек с грибами, квашеной капустой, огурчиками, горчицей, хреном, мочеными яблоками, тарелки с фаршированными блинчиками, мясной, рыбной и сырной нарезками и еще чем-то мне неведомым. Постепенно на столе места перед нами оставалось все меньше и меньше. Из принесенной парящей супницы доносился умопомрачительный запах.

Митяй с вожделением уставился на два привлекательных графинчика. Один с коричневой маслянистой жидкостью, а второй, на глазах покрывающийся каплями, с жидкостью чистой как слеза младенца.

— Как говорится «аристократов здесь нет», поэтому дальше, господа, сами! — проговорил Касьянов, заправив развернутую салфетку одним концом за ворот рубашки, и потянулся за графинчиком с коньяком.

Митяй аккуратно отодвинул салфетку в сторону и, взяв в руки графин с водкой, набулькал себе почти полный фужер, в отличие от купца, налившего в фужер коньяка на палец.

— А ты что, Тимофей, ничего себе не наливаешь? — спросил меня Касьянов, делая небольшой глоток коньяка.

Я наконец-то заправил угол салфетки за тугой ворот своей теплой рубахи, сшитой тёткой Ольгой Селевёрстовой из армейского сукна, и ответил:

— Извините, Александр Васильевич, но я только брагу да пиво пробовал. Крепких вин ещё не пил.

— Давай я тебе водочки немного налью. — Шохирев быстро налил мне в рюмку водки. — У нас в станице такой не попробуешь. У Александра Васильевича, она уж больно вкусна.

— Я думаю, от одной рюмки водки тебе худо не будет, — улыбнулся Касьянов. — Хунхузов вон сколько на тот свет отправил, не смотря на молодые годы. Поэтому немного водочки или коньяка, да под холодное с горячим, вреда здоровью не принесут.

«Это точно, — подумал я, опрокидывая следом с вахмистром рюмку в рот. — А то в моё постсоветское время, когда ещё действовали нормативные акты „сухого закона“ пацанам в восемнадцать лет государство дало в руки оружие и официально разрешило убивать, а вот водку и другие спиртные напитки пить можно было, только с двадцати одного года. Помню, как ржал, услышав, что в Ханкале во время первой чеченской компании менты оштрафовали хозяина магазина, продавшего водку солдатам срочникам, которые только что вернулись с боевого выхода и в полной боевой выкладке подвалили к прилавку. Ага! Попробуй им не продай! Хотел бы я тогда посмотреть, что осталось бы от этого магазина».

Эх, хорошо пошла! Взяв крайнюю вилку, потянулся за пытавшимся спрятаться в сметане с луком рыжиком. По горлу потекла волна тепла, гриб хрустнул на зубах. Все как я любил в прошлой жизни. Потом закусил квашеной капустой и, увидев, что Касьянов начал с рыбы, а не с овощей, положил в тарелку кусок свежей, посыпанной специями белорыбицы.

— Попробуйте, Тимофей, это нельма. В Амуре не водится, привезли с реки Лена. Очень вкусная рыба. Особенно только что посоленная. — Купец отрезал кусок белорыбицы и отправил его в рот.

Я попробовал. Такого нежнейшего мяса рыбы я в той жизни не пробовал, да и здесь не с чем было сравнивать. Осётр рыба отличная, но в жареном и пареном виде, в соленом и копчёном суховат. А здесь ломтик рыбы просто растаял на языке. Бесподобно! Буженина и сыр со слезой. Блинчики с икрой, слой черной и слой красной. Солёные, хрустящие корнишончики, которые в станице называли детками. Митяй их после фужера водки, отправлял в рот большой суповой ложкой и с азартом хрустел.

Пока я наслаждался невероятно вкусной закуской, купец и вахмистр опрокинули еще по пару емкостей горячительных напитков. Я от этих возлияний отказался, но под горячую рыбную солянку не стерпел и попросил Митяя налить рюмку водки и мне.

Лепота! Супер насыщенный горячий бульон приготовленный, как выяснилось из головы осетра, большие куски осётра, тайменя, сёмги, копчёного сома, ещё какой-то рыбы, соленые огурчики, маслины, полукольца лука. Всё это сутки настаивалось. И сверху горка желтоватой настоящей сметаны. Какая вкуснотища. М-м-мы…!

Осётр с грибами в сливочном соусе в меня уже еле влез, поэтому от десерта пирожков, печенья и чего там засахаренного просто отказался. Живот раздулся как барабан, казалось ещё чуть-чуть и поясной ремень лопнет. И это завтрак! Какой же обед у купцов первой гильдии подают?

Из кулинарных возвышенных мечтаний меня на землю вернул вопрос Касьянова:

— Так что же, Тимофей, вас привело в мой дом?

Я посмотрел на Шохирева, который успокаивающе мне кивнул.

— Александр Васильевич, я хочу предложить вам приобрести у меня золотого песка где-то два пуда и десять фунтов.

— Получается, Тимофей, ты не только Золотого Лю убил, но и его золото нашёл.

— Нашёл. Все или часть не знаю. Искать в лагере было некогда. Ноги бы унести.

— А что с деньгами делать будешь?

— Какой-то процент за посредничество Дмитрию Михайловичу, — я кивнул в сторону Шихирева. — А остальное поровну на одиннадцать долей, то есть на меня и десять казачат нашего учебного отряда.

— Они об этом знают? — Касьянов усмехнулся. — Я просто удивлён, что сведения о таком количестве золота за полгода после разгрома банды Лю нигде не всплыли.

— Нет, Александр Васильевич, не знают. Как я нашёл золото, никто не видел. А не сказал им, чтобы в искушение не вводить. Такое количество золота кому хочешь способность нормально мыслить, отобьёт. Могли глупостей натворить. А так получат свои деньги, и пусть делают с ними, что хотят.

— Расскажи, Тимофей, как вы с хунхузами Лю Ханьцзы воевали, как золото нашли. Хочется узнать всё из первых уст, а не анализировать множество слухов, — попросил Касьянов, прикуривая сигару.

Слушая мой рассказ о наших приключениях на реке Ольгакан, купец изредка кивал головой, будто соглашался со своими мыслями. Особенно внимательно выслушал эпизод о смерти бандитского шеф-повара, который вылез из шалаша Золотого Лю с мешком золота. Поинтересовался, что я видел в шалаше главаря бандитов. После этого, до конца моего рассказа Касьянов молчал. Когда я закончил, купец затушил в серебряной пепельнице сигару и произнёс:

— Тимофей, я куплю у тебя золото по три рубля тридцать копеек за золотник. Если у вас действительно девяносто фунтов золота, то этого хватит на одиннадцать долей по две тысячи пятьсот рублей и Дмитрию Михайловичу на премию в тысячу рублей. Что скажите?

Митяй замахал руками, показывая, что ему вообще ничего не надо, но было видно, что такой премией он очень доволен.

— Я согласен, Александр Васильевич, — произнёс я. — Хотелось большего, но и эти суммы для нас просто заоблачные, тем более трофеи, которые нам оставили уже были очень богатыми.

— По делам и награда, — улыбнулся мне Касьянов. — И ещё один вопрос, Тимофей. Почему ты не оставил золото себе?

— С братами так не поступают. Войну делили на всех, награды тоже на всех делить надо, — ответил я.

Моя совесть, что-то вякнула о мешке самородков, который я заныкал для себя, но тут же получила пару ударов по почкам и отправилась в свой угол, стеная о не справедливой доле. Я её успокоил тем, что эти самородки пойдут на развитие войск спецназа в Российской Империи.

— Достойная жизненная позиция, рад за тебя. — Касьянов чуть наклонился в мою сторону, сцепив руки на столешнице. — Чтобы не привлекать внимания, через час приносите с Дмитрием Михайловичем золото сюда. К этому времени здесь уже будет ювелир нашего дома, который взвесит и оценит золото. Полный расчет сегодня вечером. В кассе торгового дома надеюсь, необходимая сума наберётся.

Вечером получили от Касьянова оговоренные суммы денег. Золота оказалось чуть больше 90 фунтов, но мешок с красноватым золотым песком был оценён за меньшую сумму. Александр Васильевич внимательно рассмотрел золото во всех мешках, поинтересовался у меня, не было ли в мешках самородков, на что я честно ответил, что только заглядывал в мешки с золотом и не высыпал золото из них. На это купец сделал совершенно правильный вывод, что Лю вернее всего собирал самородки из добычи золота отдельно.

— Понимаешь, Тимофей, больше тридцати лет наш дом занимается поставками всего необходимого для старателей. В песке, добытом ручным способом, всегда есть самородки. Не бывает их, если добычу сортируют. Значит, не всё золото ты нашёл. А точнее повар бандитов не нашёл, — купец был задумчивым.

— Вернее всего, вы правы, — я опять мысленно пнул по почкам свою совесть.

— Тимофей, ты можешь на карте показать, где был лагерь хунхузов? — обратился ко мне Касьянов, расстилая передо мной лист с картой Приамурья и Дальнего Востока.

«Да… Не пачка „Беломора“, по которой летчики в анекдоте летают, но где-то рядом», — подумал я, рассматривая карту и, пытаясь найти реку Ольгакан. В течении минуты и с помощью вахмистра Шохирева определил на карте примерное место расположения лагеря хунхузов.

— Тимофей, а ты хорошо читаешь карту, — похвалил меня Касьянов.

— Готовился по географии, для сдачи экстерном экзаменов за шесть классов мужской гимназии, — ответил я.

После этого пришлось рассказывать купцу свою прошлогоднюю эпопею о предварительных экзаменах Бекетову, моей мечте и наказе деда поступить в Иркутское юнкерское училище, о предстоящем экстернате за шесть классов Благовещенской мужской гимназии. Также прошёл мини экзамен на знание немецкого и французского, а заодно и английским похвастал. В результате получил предложение от Касьянов устроится на работу в торговый дом «Чурин и Ко».

— С твоими знаниями и умениями, Тимофей, я думаю, ты быстро свой первый миллион заработаешь, — начал убеждать меня Касьянов, озвучив своё предложение. — Впереди у дома большая работа по развитию торговли в Китае, Кореи и Манчьжурии. Твое знание языков, умение обращаться с оружием и храбрость, помогут тебе в продвижении по служебной лестнице в нашем доме.

— Огромное спасибо, Александр Васильевич, но я слово дал деду. Да и не прельщает меня торговая стезя. А вот подработать на проводке ваших караванов и я, и мой десяток всегда готовы. Снаряжены мы для этого очень хорошо. И родители казачат я думаю, не будут против.

Касьянов обещал подумать и, обсудив с ним кое-какие моменты нашего возможного сотрудничества, я, наконец, вместе с Шохиревым покинул этот гостеприимный дом. Ещё бы не гостеприимный, если я оставил до своего отъезда в личном домашнем сейфе купца большой мешок с одиннадцатью упаковками кредитных билетов в основном в 25 рублевых «фунтовках» и «алексеевках» на общую сумму двадцать семь тысяч пятьсот рублей. Шохирев, получивший свой процент в тысячу рублей, еле запихнул пачку ассигнаций во внутренний карман своей бекеши.

На следующий день я с утра нашёл Бекетова, который очень обрадовался моему приезду. После обеда и окончания занятий в женской гимназии Пётр Иванович отвёл меня на угол улиц Большой и Графской, где располагалось двухэтажное здание Благовещенской мужской гимназии. В новом каменном пристрое нас в своём кабинете встретил директор мужской гимназии надворный советник Соловьёв Константин Николаевич.

— Вот, Константин Николаевич, прошу любить и жаловать, — Бекетов выставил меня перед собой. — Тот самый уникум — Тимофей Аленин.

— Здравствуй, добрый молодец, — кряжистый и коренастый Соловьев с силой пожал мне руку. — Значит, хочешь экстерном экзамены за 6 классов гимназии сдать.

— Так точно, ваше высокоблагородие.

— Молодец, казак. В середине марта принесёшь ко мне документы, а именно, прошение, метрику, послужной список отца, собственноручное жизнеописание. Оплатишь 10 рублей в кассу гимназии, так сказать «в пользу экзаменаторов». После этого в середине апреля пройдешь предварительные испытания, а в мае добро пожаловать на выпускные испытания.

«Вот это не хрена себе, — подумал я про себя, — сдал экстерном экзамены за два-три дня».

— Константин Николаевич, но мы же договаривались по Тимофею, вступил в разговор Бекетов.

— Я всё помню, Иван Петрович, но ситуация изменилась. Во-первых, специальный циркуляр министра образования Делянова от 1887 года, дошедший до нас, можно сказать запретил приём в гимназию детей низшего сословия за исключением «одаренных необычными способностями». — Соловьёв сделал паузу. — Во-вторых, данный же циркуляр определил, чтобы испытания зрелости проводились только один раз: в конце учебного года. Сдача экзаменов до или после сроков теперь не допускается. Поэтому рад бы помочь, но пойти против вновь установленных правил не могу. Прошу правильно понять меня.

— Костя, ну что-то можно придумать? — Бекетов взял Соловьёва под руку. — У этого казака действительно необычные способности, поверь мне! Он легко решает задания по алгебре, геометрии и физике за восьмой класс гимназии!

— Ваня, да я бы рад. Знаю, что ты не стал бы просить за какого-нибудь балбеса. Но пойми меня, не могу я теперь обойти этот циркуляр. Доброжелатели враз наверх доложат. Аннулируют выданное свидетельство об испытаниях и больше его твой протеже не получит никогда!

— Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться? — оба надворных советника повернулись ко мне. — Константин Николаевич, а можно документы в апреле перед испытаниями сдать, а то больше двух месяцев в Благовещенске жить для меня накладно будет, да и негде пока.

— На это нарушение я смогу пойти, — Соловьёв опустил голову под укоризненным взглядом Бекетова. — Но большего от меня не требуйте!

— Спасибо, ваше высокоблагородие. Тогда я прибуду в середине апреля, напишу прошение и сдам необходимые документы и оплату. И ещё один вопрос, а в какой одежде мне экзамены сдавать?

Соловьёв задумался, внимательно оглядел мою одежду и произнёс:

— Я думаю, новой формы казака Амурского казачьего полка без погон будет достаточно. Не мундир же гимназиста тебе шить.

На этом и закончилась моя первая попытка сдать экстерном экзамены за шесть классов Благовещенской мужской гимназии. Свидетельство о данном испытании зрелости давало мне право поступать в восемнадцать лет на службу и сдавать экзамены в юнкерское училище.

Расстроенный Бекетов предложил мне проживать у него, пока буду сдавать испытания экстерном, но я данное предложение с благодарностью отклонил, объяснив, что в это время буду, вернее всего, состоять на службе в торговом доме «Чурин и Ко». После этого заявления пришлось рассказывать о договорённостях с купцом Касьяновым, чем в очередной раз «удивил» Бекетова. По его словам дом Чурина не всяких взрослых казаков брал в сопровождение своих караванов и обозов. Тут же в охрану берут даже не казаков-малолеток, а казачат.

Расстались с Бекетовым по-доброму, так же как и с Касьяновым. Получил от последнего оставленные на сохранность деньги и первый контракт на проводку с конца февраля по начало апреля его санного обоза от станицы Черняева до Шилкинского завода и обратно. Нанимал он меня с моим десятком казачат на сорок дней с очень хорошей оплатой и довольствием на время службы. С этим же обозом я планировал вернуться в Благовещенск для сдачи экзаменов.

Свои деньги в сумме три с половиной тысячи рублей, к двум с половиной за золото добавилась тысяча, которая хранилась у Селевёрстова, я вложил в деятельность торгового дома. По стандартному договору дома мне шло пять процентов годовых, если я не забирал из оборота деньги раньше условленного срока. Это было на процент с небольшим больше, чем по билетам Государственного казначейства 1887 года выпуска. По ним можно было получить свои проценты через четыре года, начиная с 1891, а у Чурина и Касьянова ежегодно. Мне показалось вложение в торговый дом более выгодным, чем, если бы деньги просто лежали у Селевёрстовых. Поэтому я свою тысячу к неудовольствию Петра Никодимыча забрал перед поездкой в Благовещенск. Первоначально хотел купить билеты Государственного казначейства, но предложение Касьянова оказалось более выгодным и удобным. До поступления в училище оставалось ещё два с лишним года. Около двухсот рублей у меня оставалось, плюс заработок за проводку, шкуры и меха. Для жизни, на форму и на сдачу экстерном экзаменов этих денег хватит, а получить через два года дополнительно триста пятьдесят рублей ничего не делая, было заманчиво. Это же годовой заработок высокооплачиваемого рабочего или денежное содержание хорунжего в Амурском полку за пять месяцев. Халява, то есть «дадом», как говорила мудрая Сова!

В станицу наш ярморочный поезд пришёл в конце первой декады февраля. На следующий субботний день я собрал мой десяток у себя на хуторе и раздал деньги. Интересно было смотреть на выражения лиц казачат, перебиравших свои стопки казначейских билетов размером с половину носового платка в моём времени. Недоумение, недоверие, замешательство, озадаченность, оторопь, раздумье, нечаянная радость. Жадности и алчности, слава богу, не увидел ни у кого. Минут десять ушло на объяснение, откуда взялись эти деньги, каким образом обменял золото на ассигнации. Так же рассказал о первом контракте на проводку обоза торгового дома «Чурин и Ко». После длительного ликования казачат, отпраздновали эти события обедом, который я накануне приготовил в печи.

После похода на Ольгакан и боя с хунхузами, нашему десятку разрешили заниматься боевой подготовкой хоть круглосуточно. Поэтому в моём доме, состоящего из трёх комнат, провели перестройку, в результате чего одна комната превратилась в спальное помещение с шестью двуярусными самодельными кроватями-полатями, шестью тумбочками и двенадцатью табуретами, которые также сделали самостоятельно, и печкой «голландкой». Тесновато для двадцати квадратных метров, но терпимо. Кто жил в тесных кубриках-казармах, легко представит такую картину.

Во второй комнате был самодельный длинный стол, за которым питались и учились всем отрядом, для чего ещё по весне были закуплены за счет окружной казны аспидные доски и грифели для казачат. А прошлой осенью привезли сделанную по моему заказу и за счёт нашей отрядной казны большую аспидную доску, и теперь казачата часто покрываются холодным потом и зарываются носом в свои грифельные доски когда слышат от меня ужасную, леденящую душу фразу: «А сейчас к доске пойдёт…».

Кроме стола в этой комнате были ещё полки с моими книгами, учебниками, справочной литературой, большая вешалка на всех для верхней одежды, полка для сушки обуви с боку русской печи и тумбочка дневального. Армия, она везде армия без дневального никуда. Третья комната представляла собой небольшую кухню с русской печью, в которой дневальные, назначаемые на сутки по очереди, готовили в чугунах пищу для всего отряда, а также убирались в доме. Получилось три в одном, казарма, учебный класс и кухня в одном здании. Нам очень нравилось. Поэтому пять дней в неделю казачата жили здесь постоянно, если не было по дому какой-то срочной работы, а в субботу прибегали на зарядку и парково-хозяйственный день. В остаток субботы и всё воскресенье я оставался дома один и занимался своими делами.

После осеннего боя с хунхузами Золотого Ли, разгрома албазинской сотни мои отношения с Петром Никодимычем стали какими-то натянутыми. Он ждал, и, в конце концов, дождался своего снятия с атаманства. И в этом подсознательно обвинял меня. Еще более натянутыми стали взаимоотношениями с молодыми казачками станицы. В их глазах я превратился в какого-то монстра, который головы и уши режет направо и налево. Анфиса, которая всё последнее время пыталась заполучить меня в свои ухажоры, резко перешла на охмурение Семёна Савина. Даже Марфа-Мария, единственный человек, который знал о переносе моего сознания, увидев, как я показываю голову Лю надворному советнику Мейстеру и ротмистру Печёнкину, высказала мне наедине: «Не ожидала я, что в будущем все такие душегубы». Поэтому я ушёл от Селевёрстовых и вернулся в свой дом, который вскоре превратился в казарму. И потекла обычная для меня, можно сказать, армейская жизнь.

Закончив обед, на котором я разрешил выпить по кружке крепкой медовухи, небольшой бочонок которой прикупил в трактире у Савина, казачата в колонну по два под командованием Ромки довольные потянулись в станицу, я остался в наступившей тишине один. Попарился, помылся в бане, допил медовуху и завалился спать. Завтра, не смотря на воскресенье, ожидался тяжёлый день.

Так оно и случилось. С утра прискакал Ромка с известием, что меня срочно ждут в сборной избе. Ждут, значит ждут. Когда я вошёл в горничную сборной избы, на меня уставились все старшие представители семей моих казачат, включая четырёх старейшин станицы.

— Ну, голубь сизокрылый, — обратился ко мне, стукнув клюкой по полу, Давыд Шохирев, — рассказывай. Всё рассказывай.

Я и рассказал всё. Почти всё. Опять пришлось пинать совесть по почкам из-за мешка с самородками.

— Почему сразу не рассказал и золото не отдал? — обратился ко мне, когда я замолчал, старейшина дед Афанасий Раздобреев.

— И чего бы нам досталось? — вопросом на вопрос ответил я. — Мне купец Касьянов сказал, что ему сдали золота и серебра, что с кошелей убитых нами хунхузов собрали, больше чем на три тысячи рублей. А нам по сто рублей только выделили, про долю с остальных трофеев что-то никто и слова не сказал. Ладно, хоть лошадей успели поменять, да карабины взять, а то бы вообще ничего не получили.

— Ты бы не дерзил Тимофей, — попытался одёрнуть меня старый Савин.

— Какая же дерзость, Митрофан Семёнович? — ответил я Савину. — Из шестидесяти семи уничтоженных хунхузов, о которых генерал-губернатору доложили, почти сорок наш десяток положил. Золотого Лю я убил. А где все награды?! Выложил бы тогда всё золото, и его бы ротмистр Печёнкин, который уже подполковник, забрал или большую его часть. А теперь всё честно. Одиннадцать равных долей все в учебном отряде получили. А что с этими деньгами делать вы в своих семьях решите, это уже не мои проблемы. Я сделал всё по правде.

— Действительно по правде сделал! — Дед Феофан, старейшина рода Подшиваловых резво поднялся с лавки. — Много ли из нас так поступить смогли? Ась? Как золото нашёл, никто не видел. Полгода молчал. А потом раз и всем, включая себя равные доли!

Подшивалов прошёлся по горнице, вернулся на своё место и энергично закончил свою речь:

— Молодец! По нашей казачьей правде поступил! Настоящий казак!

Дальнейшее обсуждение внезапного богатства десяти семей в станице, привело к тому, что решили об этом не распространяться. Хотя информация уже наверняка ушла на сторону. На охрану обоза по контракту с купцом Касьяновым нас с общего благословения отпустили. Прав был Бекетов, многие из казаков мечтали попасть на такую работу. Платил торговый дом за охрану изрядно и содержал во время службы богато, хорошее трёхразовое питание и корм для лошадей.

Всё оставшееся время до прихода в станицу купеческого обоза усилено готовились к длительному походу, проверяя и подгоняя обмундирование, верхнюю тёплую одежду, оружие, патроны, снаряжение. Пройти за сорок дней туда и обратно почти полторы тысячи километров — это вам не шутка. Хорошо, конечно, что по Амуру к этому времени путь наезжен, но погода в марте изменчива. Как говорится «марток надевай сорок порток» и «на Евдокию (14 марта) сидячую собаку заносит». Поэтому готовились в дорогу тщательно, стараясь не забыть чего то важного. Много полезных советов дал вахмистр Шохирев. С Митяем у меня после событий в Благовещенске, связанных с золотом, отношения стали ещё более дружественными и тёплыми.

Найм нашего отряда в охрану купеческого обоза к самому Чурину, ещё больше повысил мой авторитет в его глазах. Поэтому общались я и вахмистр Шохирев, можно сказать на равных. Именно по его совету, один из проживающих в станице мастеров-орочей сшил из доставшихся нам в качестве трофеев вторых поддёвок из меха красного волка и меха оленя отличные высокие унты. А из оставшегося меха и поддёвки сотворил для казачат по моим указаниям гибрид короткой дохи и плаща с капюшоном.

Надоело мне морозить себя на ветру и выставлять свои конечности особенно верхом под дожди и снега. С учетом моих требований, сметливый кожевенник ороча сначала вообразил, а потом и создал вышеуказанный одежный мутант. Полученный гибрид выгодно отличался от одежды, принятой у казаков.

Большой ворот в застегнутом виде закрывал лицо по самые глаза. Пристяжной капюшон, вместо башлыка, и охотничья шапка-орогда, сшитая из шкуры, снятой целиком с головы гурана — самца косули и воротник полностью защищали голову и лицо от сильного мороза. А пристёгивающиеся к дохе удлиненные пола закрывали ноги до середины унт, по каковой причине, сидя в седле, можно было не беспокоиться о коленях, выставленных под мороз и хлесткий снег.

Глава 18 Красные волки

В двадцатых числах февраля в станицу пришёл чуринский обоз, состоящий из пятидесяти груженых саней. Сопровождали обоз двенадцать казаков, которые охраняли его от Владивостока. Обычно смена обозных и охраны на маршруте от Владивостока до Шилкинского Завода и обратно происходила в Благовещенске, разделяя маршрут пополам. С учётом нашего найма у этого обоза смена обозных произошла в Благовещенске, а смена охраны в Черняева.

На следующий день, за неделю до окончания сборов казаков приготовительного разряда обоз под нашей охраной вышел на тракт. Тракт по Амуру был хорошо накатан, поэтому в день проходили по пятьдесят-семьдесят километров. Первая ночёвка на реке привела к первому конфликту по обустройству лагеря. Обозники не хотели слушать какого-то сопляка охранника, который пытается заставить их на ночной бивак сбить сани в вагенбург. Никогда этого не делали, и делать не собираются. Пришлось апеллировать к приказчику торгового дома, который был старшим над обозом. Приказчик хоть и поартачился, но всё же принял мою сторону. Привести обоз в целости и сохранности была его основной задачей. А в станицах ночевать за весь путь туда и обратно придется, дай бог с дюжину раз. А остальные ночевки на льду Амура и Шилки или в ближайшем от рек лесу, где берега позволяют.

Старшина купеческого обоза крепкий ещё казак отставного разряда дядька Антип Плотников из станицы Буссе знал все эти места стоянок и рассчитывал дневные переходы в зависимости от них. В этой связи, старшина считал, что сводить сани в вагенбург — это лишняя морока, которая, во-первых никому не нужна, а во-вторых занимает много времени, из-за чего на отдых его намного меньше останется.

Через шесть дней, когда прошли хутор Бекетова, введённый мною новый способ ночёвки, оправдал себя на все двести процентов.

— Ермак, Ермак, проснись, — тихо звал меня Чуб, теребя за левую ногу.

— Что случилось? — я сел на лежанке из елового лапника, пытаясь быстро очнуться от сна.

— Не знаю, — как-то смущённо произнёс Феофан Чупров, который должен был дежурить в последней смене вместе с Шахом и Усом. — Что-то непонятное происходит. Посмотри сам.

Я поднялся с лежанки возле костра нодья, который перекрывал вход под навес, изготовленный из плащ-палаток, и вылез наружу. Первое, что отметил, было беспокойство лошадей, которые были распределены внутри вагенбурга из саней. И обозные, и наши лошади нервно пряли ушами, поджимая их. Некоторые, фыркая, передними копытами копали снег. Я пошёл за Чубом, который подвёл меня к саням, наиболее близко стоящих к тракту.

— Смотри в ту сторону, Ермак, — Чуб вытянул руку, указывая на наезженную дорогу, которая стала проявляться в начинающемся рассвете.

Где-то в версте от стоянки на дороге мелькали какие-то тени. Теней было много. Иногда то тут, то там вспыхивали какие-то мелкие искры-точки желто-зеленого цвета. А потом раздались звуки, отдаленно похожие на пение.

«Влипли, млять, влипли! — думал я, поднимая по-тихому тройки Тура и Шило. — Надо же, как повезло в кавычках, нарвались на „поющих горных волков“ или красных волков. Их же в этих местах не осталось практически, а тут попались, да ещё такой большой стаей».

Со слов деда, который обучал внука не только воинским, но и охотничьим умениям, Тимоха, а теперь и я знал, что чаще всего красные волки охотились стаями по семь — десять особей. Но иногда, они по какой-то причине сбивались в большие стаи от ста голов и более. В этом случае становится на их пути, не стоило никому. Действуя по принципу «не умением, а числом», красные волки отваживались нападать и на гораздо более крупных хищников, даже, на медведей. По рассказам деда, были в Уссури известны случаи, когда в кровопролитной схватке тигр все-таки был разорван стаей, хотя и уничтожил несколько нападавших зверей и многих покалечил.

В отличие от обычных волков красные убивают дичь, не хватая за горло, а нападая сзади. Двое-трое красных волков способны убить сто килограммового пятнистого оленя менее чем за две минуты. Один красный волк хватает добычу за нос, в то время как остальные тянут животное вниз за бока и задние конечности. Прыжок красного волка может составлять до шести метров в длину с места. Поедать жертву красные волки начинают сразу, как повалили на землю с живота и боков. При этом часто жертва ещё жива. По описанию деда красные волки, чем-то напомнили мне красных псов из мультфильма «Маугли». И как мне показалось, большая стая этих красных дьяволов готовилась напасть на наш обоз.

Когда рассвело, перед защитой из саней метрах в двухстах от нас на льду шевелилось темно-красное море волков. На первый взгляд их было очень много, но присмотревшись, я оценил стаю где-то голов в пятьдесят. В основной массе это были взрослые самцы весом килограмм по двадцать.

Разбуженные обозники были к этому времени разделены на две группы, тех, которые должны были удержать лошадей, и тех, которые должны были стрелять вместе с нами. Казачата, вооруженные карабинами, с шашками и кинжалами на поясе, встали за санями в первой цепи метров через пять друг от друга. Между ними в основном с берданками встали обозники, которые по их словам умели хорошо стрелять.

— Внимание, отделение, — громко заорал я, — разбираем цели от флангов к центру. Огонь по моей команде. Приготовились!

Я осмотрел своё войско. Казачата, приложив карабины к плечу и, взяв в распор ремень карабина, выбирали цели. Обозники в большей степени казаки из отставного разряда, но были и обычные мужики-крестьяне, со страхом смотрели на клубящееся метрах в двухстах красное марево из тел волков.

— Господа казаки, мужики! — продолжил я громким голосом. — Вы открываете огонь по готовности. У кого берданки с двухсот шагов, из дробовиков со ста шагов. Один выстрел — один волк.

— Иж, какой командир! — вылез старшина обоза. — Хочешь сказать твои сопляки с трехсот шагов попадут? А может, волки и не нападут, если по ним не стрелять?

Никаких дискуссий, стоит дать слабину, и в принципе, хороший дядька Антип начнёт давить своим авторитетом, и до добра это не доведёт. Красные волки заминки не простят.

— Отставить разговоры!!! — взревел я, сажая голосовые связки. — Отделение! Цельсь! Стреляй!

Прогрохотал сложенный залп казачат и в толпе волков упало шесть-семь тел, один из волков взвился вверх над землей метра на два, а также в воздухе повис пронзительный визг вой.

— Отделение цельсь! Стреляй! — я продолжал командовать своими ребятами, не давая влезть кому-то из старших казаков и приказчику.

Ещё один слитный залп и стая дополнительно поредела на пять-шесть волков. Но тут от неё отделился крупный волк и бросился в нашу сторону, а за ним сначала тонким ручейком, а потом валом понесли остальные волки.

— Отделение! Стреляй! — крикнул я, выцеливая головного волка.

Выстрелы, мой выстрел и вожак кувыркнулся через голову. Раздавшийся вой крик множества волков поднял у меня дыбом все волосы на теле.

— Отделение! Самостоятельно! По готовности! Стреляй!

Выстрелы казачат защелкали вразнобой. Я также сделал пару выстрелов, будучи уверенным, что попаду. Стая уменьшилась ещё на полтора или два десятка особей. До неё уже было шагов сто пятьдесят или чуть больше ста метров.

— Господа казаки, мужики! По готовности! Стреляй! — надсаживая горло, проорал я.

К нашим выстрелам присоединились обозники, и позиции заволокло дымом. «Чёрт! Сколько же можно забывать?! — зло подумал я. — Это у наших патронов к карабинам Маузера относительно бездымный порох. А у остальных то дымный! Ни хрена не видно теперь! Где волки? Сколько их осталось?!»

Дальнейшая стрельба шла по мелькавшим в дыму силуэтам, пока эти силуэты не перемахнули защиту из саней. Сквозь разрывы дыма я увидел, как мимо меня пролетело красное ядро, и прыжком очутилось на плечах обозного старшины, вцепившись ему в загривок. Не задумываясь, я выстрелил навскидку, благо стрелял и командовал в положении для стрельбы с колена, укрывшись за грузом в санях. Волка снесло с плеч дядьки Антипа. Разворачиваясь назад, я понял, что поздно делаю это, так как увидел перед самым носом широкую голову, небольшие мохнатые стоячие уши, притупленную морду, мощную грудную клетку, стоящий трубой вверх пушистый хвост и оскал зубов.

«Так вот ты какой „северный олень“, а точнее красный волк», — подумал я, прикрывая подбородком шею, так как уже не успевал ничего сделать. Но сухое и поджарое тело волка, почему то взмыло вверх, перепрыгивая меня. Рядом хлопнул выстрел из дробовика и «мой волк» рухнул на землю изорванной кучкой меха и мяса. «Картечью саданул», — с облегчением подумал я, кивая благодарно обознику из мужиков, не зная даже как его зовут.

Меньше чем через минуту всё было кончено. Как выяснилось позже, защиту из саней смогло преодолеть только семь волков, которых практически тут же убили. Из самого большого вреда, который они успели принести — прокушенное бедро одного из обозников, да пара укушенных лошадей. А перед санями, как перед линией обороны насчитали пятьдесят четыре тушки красных волков в разной степени целости, тридцать шесть из которых, можно было смело отнести на наш счет, а к ним пять из семи, перепрыгнувших сани. Так что прибарахлились мы славно!

В Забайкалье, куда шли с обозом, мех красного волка не ценился, а вот в Китае и Маньжурии за него платили серебром в лянах, до десяти рублей при переводе на российские казначейские билеты в зависимости от качества шкуры. Но при этом китайцы и маньчжуры, не смотря на такие цены, не решаются стрелять в красного волка, опасаясь мести этого хищника, якобы «высасывающего кровь из пойманных жертв».

Поменять красную шкуру на красненькую десятку, конечно, не получится, но рублей по шесть сдать приказчику Тарала Арсению, думаю, сможем. А это двести сорок рубликов, то есть по двадцать два рубля на брата. Очень хорошая прибавка к заработку. За проводку по сорокадневному контракту казачатам положили по шестьдесят рублей, мне восемьдесят как старшему. Для сравнения атаман Черняевского округа получал сто рублей в месяц, а писарь только тридцать рублей.

Как говорится, помяни о чёрте, он тут как тут. Ко мне быстрым шагом подошёл приказчик Тарала. Арсений Георгиевич был старше меня лет на восемь-девять. Выпускник Благовещенской мужской гимназии, окончивший её по первому разряду с похвальным листом, был сразу по её окончании принят на работу в торговый дом Чурина. И уже восемь лет выполнял различные поручения торговой компании. Долгое время служил в представительстве дома в Хабаровке. Последнее время был порученцем Касьянова. Кроме немецкого, французского и английского языков, за восемь лет выучил разговорный китайский, северный диалект маньчжурского и корейский. И если пару первых дней пытался показать мне, какой он большой начальник, то потом мы с ним как то быстро сошлись накоротке. От него я много узнал о Благовещенской гимназии, о том, как в ней происходят испытания на зрелость, ху есть ху из учителей. В общем можно было сказать, что, не смотря на разницу в возрасте, мы подружились.

— Ермак! Отбились! — Арсений с размаху хлопнул меня по плечу. — Даже не верится! Такая стая была! И без потерь! Представь, Ермак?! Никто же не поверит?!

— Совсем без потерь? — спросил я.

— Кого то из обозников волк покусать успел, но его кто-то из твоих уже перевязал. Вроде бы ничего страшного. А что вы со шкурами будете делать?

— Знаете, Арсений, — менторским тоном начал я, но увидев ошалевшие глаза приказчика расхохотался. — По шесть рублей хорошие шкуры сдадим тебе. В Албазино их можно будет оставить на обработку. По возвращению заберешь уже готовые к продаже.

— Таки по шесть рублей? — поддержал мой шутливый тон Арсений. — Не делайте мине смешно.

— Нэ мэньше. Я ж не могу обидеть вас! И вообще, таки ви будете покупать, или мне забыть вас навсегда?

— Только по четыре рубля.

— Шоб ви так жили, как ви прибедняетесь!

Мы оба расхохотались.

— А если серьёзно, сколько ваших шкур будет, и сколько вы хотите?

— Как мне доложили, сорок один волк за нами. Ещё не знаю, в каком они качестве. Но за всё хотелось бы получить двести сорок два рубля, по двадцать два рубля на нос.

— Я согласен, — Арсений протянул мне руку.

— И где ви меня обманываете? — пожимая руку, закрепляя сделку, удивлённо спросил я.

— Не обманываю. Просто от Сибирского регионального отдела Императорского Русского Географического Общества был заказа на целую тушу, а лучше две красного волка. Платит общество по сто рублей за тушу. Морозы стоят сильные, так что до Иркутска две лучших тушки доставим в целости.

— Ну, ты и жук, Арсений! — я ткнул кулаком в плечо приказчика. — Вот что значит владеть информацией. А вдруг уже кто-то отправил обществу тушки волков? Прогоришь!

— Нет, Ермак. Общество уже третий год даёт объявления в своих альманахах. Пока никто не смог предоставить. Большая редкость горный волк. Можно сказать, что нам повезло.

— Да уж, повезло! — в наш с Арсением разговор вклинился, подошедший старшина обоза. — Спасибо тебе, Ермак. От всех спасибо. Если бы не составили сани вкруг, да не твои стрелки, порвали бы нас волки. Я только слышал о таких стаях. А теперь бог сподобил, увидел. А второе спасибо от себя лично. Если бы не ты, вряд ли живым я остался. Вот смотри…

Старшина повернулся ко мне спиной, поднимая воротник дохи, в котором сияла здоровая дыра.

— Второй раз если бы хватанул, — дядька Антип вновь повернулся к нам лицом, — точно бы шейные жилы перекусил. Так что, за жизнь спасибо. Должник я теперь твой и вся семья моя твои должники.

Старшина обоза, сняв с головы шапку-орогду, низко поклонился мне.

— Да, ладно, дядька Антип, — смущенно ответил я, — свои же люди, казаки. Нам друг друга держаться надо.

Плотников натянул на голову орогду и спросил:

— Тимофей, я ещё, что хотел спросить. А чего тебя и твоих волки не тронули?

— В смысле не тронули?

— Нуу, я видел, как волк перед тобой стоял, но не бросился на тебя, а перепрыгнул через тебя. И того вон здорового, — старшина показал на Антипа Верхотурова, — волк не тронул. Подбежал сзади, хотел за ногу тяпнуть, а потом в сторону кинулся. Вы что, какие то слова знаете против этих горных духов?

— Не знаю, дядька Антип, но могу предположить, что волки так себя повели из-за того, что у нас и унты, и дохи из шкур красных волков сшиты. Другое ничего в голову не приходит.

— Это где же вы столько красных волков набили, — влез в разговор Арсений.

— Места надо знать, — отшутился я.

— Вон оно что, — протянул Плотников, а я то думал, откуда вы повадки красных волков так хорошо знаете. Встречались, значит?

— Встречались, — не стал я спорить. Пусть будет ещё один кирпичик в легенду о нашем отряде. Слухов о нас среди казаков Приамурья уже много ходило.

В этот день тронулись в путь только ближе к обеду. Пока сняли шкуры с тушек волков пластом, то есть, оставляя лапы с когтями и голову. Потом провели первичное мездрение, убирая мышечные отложения и жир со шкур. А закончили всё консервированием шкур сухосолёным способом. Хорошо, что в обозе было много соли, пересыпали шкуры солью и свернули их. В основной массе шкуры получились отличные. Зимой волчий мех имеет хорошую подпушь и блеск, мягкий и пышный.

Дальнейший трехдневный путь до станицы Албазина прошёл без приключений, за исключением того, что пришлось делать операцию обознику, которого покусал волк. На остановке на ночь через два дня после нападения волков среди обозников, началась какая-то суета. Позже к моему навесу из плащ-палаток, где я располагался с тройкой Тура и Лисом прибежал посыльный от старшины обоза с известием, что казак-обозник по имени Трофим, которого покусал волк, потерял сознание и бредит.

Прихватив свой рюкзак, я с Ромкой пошёл к обозникам. Около костра нодья на лапнике и шкурах лежал казак лет пятидесяти и тяжело с хрипами дышал. Вокруг него собрались полукругом обозники.

— Что случилось, дядька Антип? — спросил я обозного старшину.

— Да, Трофим, вона с получас назад сказал, что ему что-то плохо, прилёг, а потом слышим, бредить начал. Жену, дочек зовёт. А потом метаться начал, одежду всё хотел с себя снять. Приказчик сказал, что это бешенство, — старшина, сняв шапку, перекрестился. — Жалко, Трофима, только внуки пошли.

— Он воду пил? — спросил я окружающих обозников.

— Пил, много. Жарко говорил, а потом на ногу ещё жаловался. Дёргает, да ноет, говорил, — ответил мне один из обозников.

«Это уже лучше, раз воду пил в большом количестве, может и не бешенство», — подумал я. Да и мечется, будто в горячке, а не от судорог. Я наклонился и пощупал лоб казака. Жар опалил мою ладонь.

— Он перевязки делал? — вновь я обратился к окружившим нас обозникам.

— Да нет, — ответил прежний голос из темноты. — К нему ещё два дня назад вечером хлопчик твой подходил. Предлагал по-новому перевязать. Так, Трофим отказался, сказав, что всё у него хорошо.

«Господи, прости меня, что же за идиоты, — думал я, склонившись над телом Трофима и расстёгивая на нём одежду. — Его волк укусил, а он даже повязку за трое суток не поменял».

— Так, господа казаки, — обратился я к окружению. — Берем его за руки и за ноги, осторожно разворачиваем, чтобы раненая нога напротив костра оказалась. И ещё сделайте пару факелов. Мне свет понадобится.

— А ты, что дохтур? — спросил кто-то из темноты.

— Нет, но раны дед учил лечить, — ответил я, стягивая штаны и исподнее с Трофима, которого уже повернули, как мне было надо.

Достав из крепления на РД метательный нож, вспорол перевязку и отшатнулся от открывшейся картины. Бедро на месте укуса вспухло гнойниками, некоторые уже с черной каймой, а само бедро рядом с укусом сильно покраснело.

— Антонов огонь начался, — выдохнул через зубы старшина. — Отжил на этом свете, Трофим.

Дядька Антип снял шапку и перекрестился. За ним стали снимать шапки и креститься другие казаки и мужики.

— Это мы ещё посмотрим! — рявкнул я. — Хватит сопли жевать. Три факела сделать быстро. Лис мухой метнулся и принёс ещё как минимум пять штук перевязочных тканей и столько же наборов с паутиной.

Ромка Селевёрстов умчался в темноту в сторону нашего расположения. Я же дожидаясь факелов, положил все три метательных ножа в угли костра. Потом достал из РД баклагу с двойным перегоном, бинты и набор с паутиной. После переговоров с фельдшером Сычёвым и Марфой-Марией в нашу аптечку в РД были добавлены как антисептик и ранозаживляющее средство смесь паутины и коры калины, как противовоспалительное средство различные наборы из сушеных трав и ягод.

Склонившись над раной Трофима, я принюхался, но кроме запаха грязного тела и конского пота, слава богу, других запахов не почувствовал. Гниение ещё не началось, и это давало не малый шанс на удачный исход. Достав из кармана аптечки деревянный кляп-палку, я с трудом раздвинул зубы Трофима и вставил его в рот больному.

— Это ты чего делаешь? — поинтересовался старшина.

— Чтобы зубы не поломал от боли. Палка из липы. Не перекусит и зубы не обломает, — ответил я. — Дядька Антип, где факела. Начинать надо, а то Трофим быстрее замерзнет, чем от антонова огня помрёт.

В этот момент вспыхнули четыре факела, озарив округу. Я вздохнул и, намочив крепким градусов в восемьдесят самогоном бинт, стал протирать рану, а потом протёр один из обожжённых на углях ножей.

— Господа казаки, кто по здоровее, двое держат за руки больного, двое за ноги. Не давайте Трофиму дёргаться, Держите крепко. Начнём, помолясь.

Дождавшись момента, когда четверо крупных казаков-обозников зафиксируют Трофима, я резким движением вскрыл первый гнойный нарыв. Трофим даже не дернулся. На вскрытие остальных пяти гнойников, он также никак не отреагировал. Но вот когда я начал чистить кончиком ножа раны от гноя и гнойных головок, Трофим забился в руках казаков.

— Держать, млять! Держать!!! — заорал я на казаков, видя, что они не могут удержать больного. Когда Трофим вырвал одну из своих рук, я резко ударил его ребром ладони по шее, чуть ниже уха, целясь в сонную артерию. После удара Трофим обмяк, вновь потеряв сознание, а казаки смогли зафиксировать его. После этого я быстро дочистил гнойники, прижег двумя раскаленными ножами две самые большие раны от верхних клыков и промыл всё самогоном, услышав тягостные вздохи казаков, увидевших такую нерачительную трату алкоголя. Потом накрыл все бывшие гнойники «гнездами» из смеси паутины и коры, наложил на них тампоны и сделал перевязку. После того, как натянули на Трофима исподнее со штанами и застегнули одежду, я вытащил изо рта больного едва не перегрызенный кляп и стал собирать вещи в РД.

— И что теперь? — обратился ко мне дядька Антип.

— Укройте его шкурами. Очнется, дайте выпить, — я протянул старшине баклажку с остатками самогона. — Потом какой-нибудь горячей похлебки жидкой. Жалко рассола капустного нет. Он бы здорово помочь мог.

— Так вроде бы не с похмелья, Трофим. Зачем ему рассол? — старшина вопросительно уставился на меня.

— Понимаешь, дядька Антип, в капустном сквашенном рассоле много полезных веществ, которые помогают больному организму выздороветь.

— Это точно. С похмелья иногда как башка трещит. А попьешь рассольчику, и всё прошло, — согласился со мной старшина.

На следующий день ближе к обеду температура у Трофима спала. Вечером он уже порывался вставать. Но я ему это запретил, сделав новую перевязку. В станицу Албазина Трофим въезжал выздоравливающим, но в ней ему пришлось остаться. Приказчик Тарала не стал рисковать и оставил Трофима выздоравливать до обратного пути обоза.

В Шилкинский Завод обоз пришёл, как по расписанию. В этом большом селе нас уже ждал обоз торгового дома, который мы поведём обратно. Тарала дал два дня на отдых, во время которого я с казачатами помылся в бане, постирался и отоспался. Получив от Арсения аванс за шкуры и две наиболее целые тушки красных волков, сходили на местные торги, где купил себе новенькие мундир, шаровары, сапоги, ремень и фуражку. Обошлось мне всё это в десять рублей и раз пять дешевле, чем в Благовещенске или у нас в станице. Поэтому взял ещё одну пару сапог и комплекты исподнего в запас.

За время доставки товара на Дальний Восток из центра России он дорожал в несколько раз. Так сапоги на торгах в Шилкинском Заводе я купил за три кредитных рубля, а в Благовещенске они шли по пятнадцать кредитных рублей или за один золотой империал, или за три «штуки» золотого песка. «Штука» примерно равнялась по весу «золотнику», то есть чуть более 4 граммов. В тайге аптекарских весов не было и «штуку» торговцы со старателями отмеряли народным способом — при помощи спичек или стандартных игральных карт. Один «золотник», или одна «штука» золота, примерно весил как 4 атласных игральных карты или 48 обычных спичек. Более мелкие покупки оценивались в «таракашках», так именовали крупинку золотого песка размером примерно с четверть ногтя на мизинце.

Обратный путь обоза запомнился остановкой в станице Албазина, где приказчик Тарала дал обозу двухсуточный отдых. В обед на следующий день отдыха в комнату заезжего дома, где я расположился с Туровской тройкой и Ромкой зашёл Арсений и пригласил меня в трактир пообедать, чем бог послал. А бог послал немало: наваристые щи с говядиной, буженину под луком, говяжую студию с квасом, сметаной и хреном, жареную осетрину с гречкой, утку под рыжиками, блины с икрой, соленые огурцы, маслины, квашеную капусту и мочёные яблоки.

Арсений под такую закуску пропустил пару гранёных стопок водки, граммов по сто, я же ограничился кружкой медовухи. Наш обед и застольная беседа ни о чём по окончании двух часов подходили к концу, когда со второго этажа заезжего дома из лучших номеров в трактир спустились трое господ офицеров. Двоих из них я узнал, это были корнет Блинов и штабс-ротмистр Некрасов, которые в прошлом году приезжали к нам в станицу на сборы казаков-малолеток. Третий офицер лет тридцати с погонами есаула был мне не знаком. К петлице его мундира с левой стороны груди был прикреплён маленький золотой крест ордена Святого Станислава третьей степени.

Офицеры сели через два стола с боку от нас и заказали водки с закуской. Через пару минут из-за их стола раздались звуки азартного потребления алкоголя и пищи. Арсений, с опаской посмотрев на господ офицеров, подозвал полового и расплатился с ним, но когда мы начали подниматься, я услышал:

— Аленин?! Тимофей!

Я повернулся на голос и увидел, что меня зовёт к себе корнет Блинов. Показав Арсению гримасой своё недоумение, я направился к столу офицеров.

— Ваше благородие, Тимофей Аленин по вашему приказанию прибыл! — глядя куда-то над головами офицеров, доложил я.

— Вот, господин есаул, — дирижируя перед собой вилкой с насаженным на неё солёным рыжиком, проговорил корнет Блинов. — Это тот самый молодой казак, который на прошлогодних состязаниях между казаками приготовительного разряда из своего карабина выбил на мишени буквы «А» и «Н».

— Молодец! Настоящий казак! Люблю таких! — есаул поднял на меня взгляд, и я понял, что господа офицеры опохмеляются с большого бодуна. Взгляд есаула был стеклянным.

— Садись! — есаул показал мне рукой на свободный стул за их столом. — С таким молодцом не грех и за одним столом выпить!

Я беспомощно оглянулся и посмотрел на Арсения. Мой взгляд заметил штабс-ротмистр Некрасов.

— А это кто там? Подойди! — штабс-ротмистр махнул приказчику рукой.

— Управляющий торгового дома «Чурина и Ко» в Благовещенске купец третьей гильдии Тарала Арсений Георгиевич! — представился Арсений подойдя к столу.

— И ты садись, — приглашающе махнул расслабленной рукой есаул.

Позвольте представиться, поднялся из-за стола Блинов:

— Корнет Блинов Сергей Николаевич — командир полусотни второй Черняевской сотни, штабс-ротмистр Некрасов Александр Николаевич — заместитель командира Албазинской сотни, — корнет сделал паузу. — И, новый командир Первой Албазинской сотни — есаул Кононович Николай Казимирович.

Некрасов и Кононович изобразили кивки головой, а Арсений с достоинством склонял свою голову по мере представления офицеров.

— Подполковник Печёнкин на повышение пошёл после прошлогодних событий, кстати, с участием этого молодца, — штабс-ротмистр Некрасов пьяно погрозил мне пальцем. — А к нам прибыл новый командир! Вот знакомимся с Албазинским округом, а потом в Благовещенск.

В тоне Некрасова звучала затаённая обида. Штабс-ротмистр выглядел значительно старше есаула и, видимо, сам рассчитывал на продвижение по службе. Но пришлось по воле командования остаться в замах.

— Садись! — есаул повелительно махнул мне и Аркадию рукой. — Половой, посуду и водки!

Как из-под земли возникли двое молодых половых в холщовых подпоясанных рубахах и штанах, которые мгновенно расставили передо мной и, оказывается, купцом и управляющим Тарала, а не приказчиком, как я считал, посуду, успев налить в гранёные стопки водки.

— За ПЕРВУЮ Албазинскую сотню! — поднял стопку Кононович и, дождавшись, когда все поднимут свои стопки, одним махом выпил её. Я свою чуть пригубил и спрятал за высокой тарелкой.

— А каким образом, вы оказались в Албазина? — поинтересовался корнет.

— Я контролирую прохождение обоза чуринского дома от Шилкинского Завода до Благовещенска, а Тимофей командует десятком казачат, которые осуществляют охрану обоза, — ответил Арсений.

— У господина Чурина денег не хватает на оплату нормальной охраны? — удивлённо и ехидно спросил Некрасов.

— Господин штабс-ротмистр, с Алениным и его казачатами заключён стандартный договор со стандартной оплатой на проводку обоза, — обстоятельно начал отвечать Тарала. — Я не знаю, чем руководствовался Александр Васильевич Касьянов, нанимая их, но он не прогадал. Ребята отбили нападение на обоз больше шестидесяти красных волков, а Тимофей спас от антонова огня одного из казаков, которого укусил волк. И это была бы единственная потеря за всё время.

— Так это ты со своим казачатами столько волков убил? — корнет с восторгом уставился на меня. — Мы пока в станице живём, только о вас и слышим со всех сторон. А откуда такие казачата-умельцы взялись?

— Ваше благородие, после прошлогодних состязаний и шермиций в станице Черняева, на которых вы присутствовали, — подбирая слова для ответа, осторожно начал я. — Старейшины станицы отдали мне в обучение десять казачат, которые на пару лет меня моложе. Видимо чему-то за год научил, раз торговый дом «Чурин и Ко» взял меня и моё отделение в охрану обоза. А с волками просто повезло.

— Сколько волков убил ты со своим казачатами? — спросил меня есаул, взгляд которого на мгновение стал трезвым.

— Сорок один из шестидесяти одного, — быстро ответил я.

— С какого расстояния начали стрельбу? — продолжил расспросы Кононович.

— С трехсот шагов я и казачата, с двухсот и меньше шагов обозники, — отрапортовал я.

— Сколько волков добралось до обоза?

— Семь.

— Изрядно, казак, изрядно, — Кононович смотрел на меня уже абсолютно трезвыми глазами. — Чем были вооружены казачата и обозники?

— Мой отряд весь вооружен пятизарядными карабинами Маузера, обозники берданками, сибирскими штуцерами и ижевскими двустволками, бодро отвечал я.

— И откуда у вашего отряда такое вооружение. Это же новейшие карабины?

— Удалось приобрести по случаю, — опустив глаза к столу, ответил я.

— Александр Николаевич, — есаул повернул голову в сторону Некрасова, — а в моей сотне есть казаки, вооружённые таким карабинами?

— Насколько мне известно, около десятка есть, — ответил штабс-ротмистр. — Корейцы везут с той стороны. Говорят, пятизарядки Маузера на вооружение корейской армии Германия поставила.

Дальнейший разговор, часто прерываемый тостом и возлиянием очередной порции водки, вертелся вокруг оружия, повадок волков и других зверей. Не смотря на то, что я только пригублял водку и на сытый желудок, через пару часов я почувствовал себя с непривычки хорошо выпившим, точнее пьяным. Корнет и Арсений ещё сидели за столом, пьяно улыбаясь окружающим, а Некрасов и Кононович, были хоть и остекленевшими, но речь их лилась без задержек и логично.

«Вот это опыт, — пьяно подумал я, глядя на штабс-ротмистра и есаула. — Пожалуй, они и в моём времени всех моих знакомых перепили бы».

В этот момент есаул потребовал гитару, а когда её принесли, взяв несколько аккордов, запел хорошо поставленным голосом:

Где друзья минувших лет, Где гусары коренные, Председатели бесед, Собутыльники седые? Деды, помню вас и я, Испивающих ковшами, И, сидящих вкруг огня, С красно-сизыми носами.

Закончив романс и переждав аплодисменты, собравшейся в трактире в значительном количестве публики, есаул Кононович поинтересовался у меня:

— Казак, знаешь, чей это романс?

— Дениса Давыдова, ваше благородие, — я пьяно улыбнулся есаулу. — «Песня старого гусара» называется.

— Хмм! Молодец! Следующий романс.

Следующим прозвучал романс также Дениса Давыдова «Не пробуждай, не пробуждай», потом ещё пару романсов, авторов которых я не знал и слышал впервые. После исполнения последнего, есаул положил гитару на стол и у него завязался какой-то спор с Некрасовым. Я же взяв в руки гитару, попытался взять несколько аккордов. В том времени, я хорошо играл на шестиструнной гитаре. Курсов, школ не завершал, начал с дворового обучения, а потом по жизни попадались хорошие учителя. Голос и манеру исполнения слушатели тоже хвалили, иногда сравнивая с Александром Малининым. В этом же мире, куда я попал более полтора лет назад, гитару в руках держал первый раз, да и пел только про себя, чтобы никто не слышал.

Увидев мои потуги с гитарой, есаул с ухмылкой поинтересовался:

— Умеешь музицировать, казак?

Я с пьяной бесшабашностью кивнул головой, ударил по струнам и, подражая голосу Розенбаума, затянул:

Под ольхой задремал есаул на роздыхе, Приклонил голову к доброму седлу. Не буди казака Ваше благородие, Он во сне видит дом, мамку, да ветлу. А на окне наличники, Гуляй да пой станичники. Черны глаза в окошке том, Гуляй да пой Амур и Дон. Он во сне видит дом, да лампасы дедовы, Да братьев-баловней оседлавших тын, Да сестрицу свою девку дюже вредную, От которой мальцом удирал в кусты.

После второго куплета, припев стал подпевать Кононович, а в конце песни припев пели все, находящиеся в трактире, причём пару казаков пустились в пляс.

— Ээээхх! — есаул от избытка чувств жахнул кулаком по столешнице. — Любо! Чья песня, казак?

— Моя.

Извини, Александр Яковлевич, но такая песня нужна казачеству и в это время. Никак я не мог понять в том мире, как еврей смог написать такие замечательные казачьи песни. Видимо, кто-то по материнской линии Розенбаума точно согрешил когда-то с казаком.

— Любо! А почему Амур и Дон? — продолжил опрос есаул.

— Мой дед с семьей пришел на Амур с Дона. И в станице Черняева много семей, чьи корни идут с Дона. Поэтому для меня Амур — батюшка, а Дон, получается, дедушка!

— Ой, любо! Молодец, казак! Ох, не зря я тебя к нам за стол посадил! Ещё какие у тебя песни есть? — взгляд есаула светился искренним интересом и хмеля в нём не было ни грамма.

Некрасов, Блинов и Тагала смотрели на меня, как неведомую зверушку, а народ в трактире орал: «Любо!!!»

— Ещё одна есть, — ответил я и взял первый аккорд песни Розенбаума «Казачья».

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит, Все что было не было знали наперед, Только пуля казака во степи догонит, Только пуля казака с коня собьет. Только пуля казака во степи догонит, Только пуля казака с коня собьет.

На третьем куплете этой песни в пляс пустились пять или шесть казаков, ещё трое или четверо, как опытные ложкари стали отбивать на ложках зажигательный ритм песни и танца. По окончании этой песни от криков «Любо», казалось, рухнет потолок трактира, потом помню ещё две полные стопки водки, требования петь ещё, а потом наступила тьма.

Ранее утро следующего дня встретило меня мучительной головной болью, рассказами Ромки и Антипа Верхотурова о том, как я вчера погулял с господами офицерами за одним столом, какие ПЕСНИ пел, как потом пил с господами офицерами на брудершафт, это я понял из описания Ромкой сего действия. Дальше я заснул, прямо за столом у офицеров, и он с Туром ели смогли меня утащить в комнату из трактира. А народ в трактире гулял чуть ли не до утра. Благовещенье! Можно. Совсем недавно, угомонились. Приказчика Тарала они тоже отнесли в его комнату, тот отрубился по времени почти вместе со мной.

Когда я лечился через десять минут кислыми щами в трактире, ко мне за стол сел помятый Арсений, которого Лис и Тур еле смогли поднять. Глядя на мой потный лоб и идущий пар из моей миски со щами, Арсений заказал того же самого плюс стопку водки, а потом попросил меня срочно написать ему слова «Есаула» и «Казачьей». Оказывается, именно так народ назвал исполненные мною песни. Абсолютно одинаково с названиями в моём мире. Про себя при этом я решил, что больше не буду заниматься плагиатом. Каждому времени свои песни. А эти две песни, надеюсь, скоро станут народными, и никто не вспомнит кто их автор, точнее первый исполнитель.

Через семь дней обоз под вечер входил в станицу Черняева. Впереди ехал мой десяток, лихо с посвистом и на два голоса распевая «Казачью». Потом произошла сдача обоза новой охране, получение причитающейся оплаты и десяток разбежался по домам. Я же двинулся к себе на хутор. Завтра обоз пойдет дальше в Благовещенск, поэтому до утра надо было сделать много дел. Меня ждал экстернат за шесть классов мужской гимназии, и надо было успеть собраться.

Не успел я доехать до хутора, как меня нагнал Ромка с наказом его отца собрать, что нужно мне в Благовещенске будет, а потом сразу к ним, благо баня натоплена, изба тем более, а всё необходимое из продуктов в дорогу мне соберут. Так что до утра ещё и отдохнуть успею. Я подумал и согласился. Дома из готовой еды шаром покати, да и в избе со слов Ромки топили уже три дня назад. Это часов пять ждать, пока дом прогреется. А на улице уже темнеет. Поэтому собрав в РД и перемётные сумки всё, что мне, на мой взгляд, должно было понадобиться в Благовещенске, отправился с Ромкой к Селевёрстовым.

После бани, где с Ромкой хорошо попарились и быстро постирались, сытно поужинали всей семьей, а потом дядька Петро позвал меня в дальнюю комнату для разговора с глаза на глаз.

— Тимофей, сначала вопрос к тебе, — опускаясь на стул, начал Пётр Никодимович. — Ты из Благовещенска в станицу собираешься возвращаться или у Чуриных служить останешься до сборов малолеток. У тебя ещё два года впереди?

Я несколько опешивший от такого вопроса, уверенно ответил:

— Конечно, собираюсь, дядька Петро. До конца мая сдам все экзамены, а потом с ближайшим караваном или ещё какой оказией домой в станицу. У меня ещё дел здесь много.

— Дел у тебя действительно много, — облегченно выдохнул Селевёрстов. — Войсковой старшина Буревой, как и обещал, в этом году опять на состязания казаков приготовительного разряда приезжал. Был недоволен, когда узнал, что вашего десятка не будет. Потом, правда, отошёл, и даже похвалил, когда атаман Савин ему сообщил, что вас Чурин на охрану своего обоза нанял. А уж когда до него в конце шермиций и масленицы весть дошла, что вы огромную стаю красных волков перебили и никого не потеряли при этом, опять в восторг, как прошлый раз пришёл.

— А причём здесь дела, дядька Петро, — поинтересовался я у Селевёрстова.

— А притом, Тимофей, что по приказу войскового старшины, тебе ещё один десяток в обучение брать, которые на год твоих младше будут. Мы уже со старейшинами подобрали мальков, тем более от них отбоя не было. О ваших подвигах уже всё Приамурье гудит.

— Даа…Не знала баба горя, купила баба порося, — я ожесточенно стал чесать затылок. — О таких делах я и не думал. Ладно, решим проблему. Придётся Ромке брать на себя руководство занятиями, пока меня не будет. А командиры троек ему помогут.

— Эк, ты, раз, два и всё решил, — усмехнулся в бороду Селевёрстов.

— А чего тут думать, дядька Петро, наиболее эффективно учишься, когда учишь других. Вот пускай Ромка и другие казачата из первого набора учат новеньких мальков. Опыта у них уже много, не у всякого взрослого казака такой есть. Не по одному убитому в бою варнаку числится за плечами.

— Это уж да. Мало у кого из казаков в нашей станице есть такой боевой опыт. Если только у стариков, — согласился со мной Селевёрстов.

— Вот пускай и передают.

— Первый вопрос закрыли. А теперь ещё один. — Бывший атаман замолчал, как бы, не решаясь, продолжить. Но потом с натугой произнёс. — Ты как к Анфисе моей относишься?

— Нормально отношусь. Она мне как сестра, а Ромка как брат, — произнёс я, задавливая внутри себя слабые поползновения сущности Тимохи, которая проявлялась теперь очень-очень редко. Любовь Тимохи к Анфисе как-то слабо трепыхалась в моём, можно сказать, подсознании, но моё сознание воспринимало Анфису как чёрта в юбке. Десять изменений настроения за час, все виноваты в её бедах, главное мнение только её, ну может быть ещё отца. В общем, вечная фраза Шурика из будущего «если бы вы были моей женой, я бы повесился», полностью характеризовало моё отношение к Анфисе. Как сестру терпеть можно, как жену, лучше удавиться или удавить.

— Ну и, слава богу, — Селевёрстов размашисто перекрестился. — А то пока вас не было, у неё как-то всё с Семёном Савиным сладилось. После Пасхи в мае запой с Савиными учинить договорились, а по осени свадьбу сыграть.

— Совет им, да любовь, — ответил я довольному Селевёрстову, задавливая в душе нарастающие протест и недовольство Тимохиной сущности.

«Бедный Йорик! Бедный Сёма! Я знал его…, - злорадно подумал я про себя. — Надеюсь, что всю оставшуюся жизнь Семёну придется соглашаться с единственно правильным мнением Анфисы, потому что как он сможет обратать мою названную сестрицу, я не представлял».

— И ещё, Тимофей, ты прости меня, что я тебя стал виновным считать в том, что меня с атаманства сняли. Правильно ты всё делал, а во мне обида сыграла. А что с атаманства сняли, так и слава богу! Невмоготу уже стало во всех этих дрязгах станичных и окружных участвовать. Пускай теперь Савин мучается.

— Да я и не обижался, дядька Петро, — ответил я.

— Ну и хорошо, — Селевёрстов поднялся из-за стола. — Иди ко мне, я тебя обниму. Ты же мне как сын стал.

Через мгновенье мы стояли, обнявшись, и на душе моей стало необыкновенно тепло и уютно. Я за эти почти два года привязался к семье Селевёрстовых, как к родной семье. А следующим утром с обозом ушел в Благовещенск, почти до утра инструктируя Ромку по проведению занятий с мальками.

Глава 19 Экстернат

Через двенадцать дней обоз прибыл в Благовещенск. Арсений предложил мне на всё время экстерната остановиться у него на снимаемой им квартире, где молодой купец проживал один, так семьей ещё не обзавёлся, но с прислугой, приходящей домработницей и кухаркой.

Съемная квартира купца третьей гильдии Тарала впечатляла: кухня, комната для прислуги, гостиная, каминная, кабинет, спальня, гостевая и даже ванная комната с туалетом. Данный доходный дом, в четыре квартиры для богатых квартиросъемщиков был оборудован местной канализацией.

— Арсения, если не секрет, а сколько тебе платят? — спросил я Тарала во время знакомства с квартирой, когда мы зашли в отведенную для меня гостевую комнату.

— Ермак, я уже второй год на проценте от прибыли работаю, плюс мои деньги в обороте дома крутятся. Поэтому истратить в месяц двести-триста рублей я могу без всяких потерь для себя. Но стараюсь особо не шиковать, много не пью, в карты не играю, хобби пока не завёл. А за квартиру вместе с прислугой шестьдесят рублей в месяц плачу.

— Не слабо! Почти месячное содержание хорунжего в полку. А почему тебя, а не какого-нибудь младшего приказчика с обозом отправили?

— Груз важный был в обозе, который в Россию отправили. Если ты заметил, то я возле трех саней постоянно находился. В этих санях очень ценный китайский фарфор везли, еще династии Мин, на умопомрачительную сумму. Поэтому меня господин Касьянов и попросил лично сопровождать этот обоз. А так, ты прав, я уже из таких поручений, как из коротких штанишек вырос.

— Рисковый у вас, Александр Васильевич. Такой груз и охрана из молодых казачат.

— У нашего дома каждый обоз с товаром больших денег стоит. А что касается вашей охраны. Не прогадал Александр Васильевич, не прогадал. И обоз целый, и на шкурах красных волков и их двух тушках для географического общества дом прибыль получил. И дополнительную известность. Завтра, кстати, нас Александр Васильевич к завтраку ждёт. Сейчас воду для тебя нагреют, ты ванну прими и ужинай без меня. Я приду поздно. Дела.

«Принять ванну», как много сокрыто в этих двух словах в 1890 году. Почти два года я в этом мире и сегодня впервые за всё это время принимаю ванну. И пускай она не чугунно-эмалированная, а из оцинкованной жести и укрыта по дну простыней, какой же кайф полежать и понежится в горячей воде. А потом ужин и сон в кровати с простыней на перине, пододеяльником и наволочкой на подушке. До этого всё больше на тюфяке с сеном, вместо одеяла шкура, а вместо подушки мешок с лузгой гречи. А после почти двухмесячной дороги по морозу, да в спартанских условиях, сон в такой кровати был не передаваемо прекрасным.

На следующее утро одетый в отутюженный китель, ушитые брюки с лампасами, начищенные до зеркального блеска форменные сапоги и перепоясанный новеньким поясным ремнём, я дождался в гостиной Арсения и, одевшись в верхнюю одежду, мы направились на завтрак к Касьянову. В уже знакомом вестибюле нас встретил слуга, который проводил в гостиную одного из богатейших купцов Благовещенска. Ласково встреченные Александром Васильевичем, мы приступили к завтраку-обеду, который как всегда был на высоте. Суп раковый, цыплята под белым соусом, котлеты говяжьи рубленые, кисель и морс клюквенные, шарлотка яблочная, желе лимонное со свежими и отварными фруктами, не считая всякой мелочи в виде солений, мясных и рыбных нарезок.

По окончании завтрака, Тарала доложил Касьянову о нашем походе, приключениях с красными волками, о которых уже гудел Благовещенск. Я получил кучу комплиментов и похвал, также пришлось спеть «Есаула» и «Казачью» под принесённую гитару. Касьянов попросил Арсения на время моего экстерната взять надо мной шефство и помочь всем, чем можно. На мой вопрос, почему они так со мной нянчатся, Касьянов заявил, что кому суждено быть генералом, в поручиках не засиживается и напророчил, что быть мне генералом, с которым у их торгового дома будут добрые отношения. После всего этого, я был облобызан и отправлен в мужскую гимназию сдавать документы и платить деньги за экстернат.

Надворный советник директор Благовещенской мужской гимназии Соловьёв Константин Николаевич встретил меня как старого знакомого, принял документы и заявление, а потом ознакомил меня с расписанием экзаменов. Через пять дней начинались письменные испытания, считающиеся более важными, чем устные. Проходить они должны были в гимназии ежедневно в течение недели, с десяти утра до трех часов пополудни.

Первым, 28 апреля было назначено русское сочинение. На письменные экзамены давали две темы: одна по пройденному курсу, другая на отвлеченную (вольную) тему. Гимназист сам выбирал тему из двух предложенных. Мне на экзамене пришлось выбирать между темами: «Какие услуги оказали нашей литературе русские писатели ложно-классического направления?» и «Онегин и Чацкий».

29 апреля — перевод с латинского языка на русский, текст для перевода 308 слов или 2000 знаков.

30 апреля — перевод с греческого языка на русский, текст для перевода 260 слов, 1500 знаков.

1 мая — задачи по математике.

2 мая — арифметика для посторонних лиц, то есть для экстернов.

3 мая — переводы с русского языка на латинский для посторонних лиц.

4 мая — перевод с русского языка на греческий для посторонних лиц.

«Не любят здесь экстернов, — подумал я, знакомясь со списком экзаменов. — На три письменных и на два устных экзамена больше, чем сдают гимназисты, проучившиеся в родной гимназии шесть лет. Но будем сдавать, благо в устных экзаменах перерывы между ними большие, есть время на подготовку, а до письменных экзаменов больше недели осталось».

Следующая неделя была единообразной. Ранний подъем, утренний туалет и получасовая разминка, помощь горничной и кухарке в колке дров, растопке печей, плюс воды натаскать. Потом ранний завтрак вместе с Арсением и получасовое занятие под его руководством. Занятия до обеда, Арсений разрешил пользоваться его кабинетом и библиотекой, если его не было дома, а дома с утра до вечера он не бывал. Обед на кухне вместе с прислугой. Мы люди простые, да и времени меньше занимает, потом поход с кухаркой на рынок за продуктами на следующий день. Потом еще самостоятельные занятия. Ужин вместе с Арсением в гостиной и еще получасовые, а иногда и дольше занятия-консультации с Арсением, а дальше самостоятельно.

Всю эту неделю, я неоднократно возносил хвалебные молитвы богу за то, что мне так посчастливилось познакомиться с Тарала. В отличии от протоирея Ташлыкова, который закончил семинарию со своей спецификой изучения языков, Арсений за эту неделю буквально переформатировал мои знания по латинскому и греческому языках. В первую очередь он заставил меня ознакомиться с учебниками по логике и риторике, которые изучали в восьмиклассной классической гимназии, объясняя, что это позволит более глубоко осмыслить латинский и греческий языки, так как база для логики и риторике заложена именно в этих мёртвых языках. И я уже к концу недели почувствовал, насколько Арсений был прав. Действительно, произошло какое-то изменение в моём сознании, точнее в логике мышления, порядке восприятия внешнего и внутреннего мира. Знакомство с произведениями Вергилия, Овидия, Цезаря на латинском и Гомера на греческом языке, дало почувствовать, какую красоту и эффективность обучения мы потеряли в будущем.

Как мне объяснил Аркадий: «Мертвые языки — объект, который уже не изменится, на их примере легче научиться внутренней логике языка, понять его структуру. Изучая греческий и латинский, ты учишься учиться, и впоследствии никакие новые предметы или знания в любой области не страшны для изучения, потому что ты научился учиться и понимать, точнее, познавать суть изучаемого».

Похоже, как только в России в конце XIX века сократили часы, а потом в начале XX века перестали преподавать в гимназиях мертвые языки и этим самым приводить мозги молодёжи в относительный порядок, правильное классическое обучение в России и закончилось, что привело к помутнению сознания большинства грамотного населения и Революции. Только этим можно объяснить, как легко различные демагоги от революции, кстати, закончившие гимназии с двумя мёртвыми языками, изменяли мировоззрение толп людей без всякой логики и последовательности, основываясь на одних чувствах и красивой риторике.

Неделя подготовки прошла, и наступило 28 апреля 1890 года. В девять тридцать утра всех гимназистов допущенных к испытаниям зрелости в количестве пятнадцати человек и четырёх экстернов, включая меня, собрали в двухшереножном строю в актовом зале Благовещенской мужской гимназии. Гимназисты в парадных мундирах, из экстернов я один в казачьей форме, остальные в костюмах. Судя по всему, ребята из купеческого сословия. Это значит, что папаши у них не ниже купцов первой гильдии. Денежки есть, поэтому костюмы у них из дорогого сукна, да и рубахи с обувью не дешёвые. Я один как бедный родственник. Это я так прикалывался про себя и над собой, чтобы сбить мандраж перед экзаменом.

В зале у торцевой стены под портретом императора Александра III стоял длинный стол под зеленым сукном для экзаменационной комиссии и педагогического совета гимназии.

Сейчас вся эта группа лиц стояла перед нашим строем, и директор гимназии Соловьёв поздравлял нас с началом испытания на зрелость и прочее бла-бла-бла.

По окончании речей Соловьёва, главы педагогического совета, попечительского совета гимназии и ещё кого-то, нас рассадили каждого за свою парту. Между партами дистанция, которая исключает всякую возможность подсказать или переписать, не говоря уж о том, что во время письменных экзаменов между партами все время буду дефилировать, по другому и не скажешь, инспектора и преподаватели, которые наблюдают за порядком испытаний.

Итак, тема сочинения, которую я выбрал — «Онегин и Чацкий». Арсений, прямо ясновидящий, чётко угадал с возможной темой. Пушкина и Грибоедова я вчера почитал, но о чём писать? Чуть не прыснул вслух, вспомнив анекдот про тупых, по мнению гражданских обывателей, военных «красивых, здоровенных».

Два лейтенанта выпускника общевойскового училища имени Кирова прощаются с Питером, обходя памятные места. В какой-то момент застыли перед памятником Пушкину на площади Искусств перед Русским музеем. Один летёха говорит другому:

— Да… Пушкин самый великий поэт во все времена и среди всех народов.

Второй летёха:

— Согласен, но Дантес стреляет лучше.

Вот и у меня проблема, Чацкий симпатизирует мне тем, что «прислуживать» не хочет, а Онегин тем, что стреляет хорошо. Шутка.

За пять минут до десяти часов всем экзаменуемым раздали пронумерованные и с печатью листы для черновика и беловика. Ровно в десять по звонку экзамен начался. Пять часов для меня оказалось много. Закончив насиловать свой мозг в четвёртом часу от начала экзамена, я переписал сочинение набело, проверил грамматику, лексику и под роспись сдал и черновик, и беловик комиссии. После этого удалился из зала и с чувством выполненного долга и ощущениями в теле, будто вагон угля разгрузил, двинулся на квартиру Тарала.

На следующий день был перевод с латинского языка на русский. Мне достался текст из поэмы Вергилия «Энеида». Справился быстро. Две страницы моим, не побоюсь сказать, очень хреновым почерком заполнил часа за два. И уже под удивлённые взгляды гимназистов и некоторых преподавателей покинул зал.

С греческим на следующий день провозился дольше. Пятая часть слов попалась незнакомая. Поэтому перевод писал больше на интуиции. Будем надеяться, что угадал.

Задачи по математике, которые выдавались каждому индивидуальные, чтобы нельзя было списать, мне показались несколько сложнее, чем я решал, готовясь к экзамену. Например, «купец смешал табак двух сортов в 30 рублей и в 54 рубля за пуд соответственно в отношении 7:5. Полученную смесь он смешал с табаком в 70 рублей за пуд и получил, таким образом, смесь в 180 пудов, ценою по 56 рублей за пудъ. Сколько табаку каждого сорта вошло въ первую смесь».

Сначала я подумал, что придется решать систему уравнений с тремя неизвестными, но такая система имеет множество решений. Потом пришла на помощь новая логика мышления и, разбив задачу на две подзадачи, я получил для решения систему из двух уравнений с двумя неизвестными, и задачу с долями. В конце концов, получил ответ в 49 пудов по 30 рублей и 35 пудов по 54 рубля.

На экзамене по арифметике на следующий день тоже столкнулся с интересными задачами, именно на логику мышления, а не на арифметические действия. Например, «учительница биологии вывела в лаборатории новое существо — мамбу-ямбу. Каждую минуту мамбу-ямба делится на две. На уроке учительница посадила одну мамбу-ямбу в стакан. Ровно через час стакан был полон мамбу-ямб. Через какое время стакан наполнится, если в него посадить не одну, а две мамбу-ямбы?» Если бы не Арсений и его пояснения, то я смело бы ответил за тридцать минут, но теперь написал 59 минут. Почему? Если первоначально в стакане была одна мамбу-ямба, то через минуту их станет две. А значит, процесс в первом (в начале одна мамбу-ямба) и втором случае (в начале две мамбу-ямбы) отличается на одну минуту. Поэтому правильный ответ: если первоначально в стакане было две мамбу-ямбы, то стакан заполнится через 59 минут.

Или другая задача на логику. «Жил был червяк, который очень любил грызть книги. На полке в правильном порядке стояло собрание сочинений Пушкина. Толщина одного тома — 2 сотки, толщина одной обложки — 1 линия. Какой по протяженности путь пройдет червяк, пока прогрызет от первой страницы первого тома до последней страницы второго тома?»

Сразу скажу, что 4 сотки и 2 линии, это неправильный ответ. Чтобы дать правильный ответ, нужно вспомнить, как располагаются на полке книги. У книги, стоящей на полке, первая страница находится справа, а последняя — слева. Значит, чтобы пройти от первой страницы первого тома до последней страницы второго тома червяку нужно прогрызть только 2 обложки. Правильный ответ: червяк пройдет 2 линии. Вот такое форматирование мышления.

Эти задачи и ещё два испытания по переводу русского текста на латинский и греческий языки сдавали только экстерны. Потом для нас был четырёхдневный перерыв между испытаниями.

Седьмого мая Закон Божий принимал у нас высший иерарх православной церкви в Благовещенске настоятель Кафедрального собора епископ Мартиниан Муратовский. Серьёзный такой дядя, разбойничьего вида. Ему бы армяк на плечи, кистень в одну руку, топор в другую и на большую дорогу. Был бы очень убедительным просителем поделиться материальными ценностями с ближним своим.

Гимназистов, которые из строя по одному выходили к столу с экзаменаторами, епископ на испытаниях буквально изводил своими вопросами. Я сдавал самым последним и насмотрелся на его моральные издевательства над экзаменуемыми. Некоторые бледнели так, что казалось ещё мгновение, и рухнут в обморок.

Когда подошла моя очередь, благодаря знаниям, полученным от протоирея Ташлыкова, отбарабанил с чувством, с толком и расстановкой молитвы, которые попросил прочесть епископ, потом ответил на вопросы по истории церкви, благожелательно был допущен до лобызания руки и получил напутствие иерарха, дальнейшие экзамены сдать успешно.

Двенадцатого мая нас собрали на оглашение результатов письменных экзаменов. Я получил оценку «отличные знания» по математике, арифметике, за переводы с латинского и греческого языков на русский и по Закону Божьему.

Как «хорошие знания» оценили моё сочинение. Надо же, здесь сочинение написал лучше, чем в своём мире. Там я при поступлении в Дальневосточное высшее общевойсковое командное училище имени Рокоссовского сочинение завалил и пошёл в армию служить.

Переводы с русского языка на латинский и греческий оценили как «достаточные», то есть на «троечку».

Из четырех экстернов, кроме меня дальнейшее испытание продолжил только один, двое вылетели. Из гимназистов, один был уличён в списывании у соседа, и лишён права продолжать начатое испытание. Теперь ему только через год, экстерном и платно можно будет попытаться сдать испытания по-новому.

Дальнейшие экзамены прошли в каком-то учебном угаре. Математику, физику, историю и географию я сдал на «отлично». Все языки: русский, латинский, греческий, французский и немецкий на «хорошо». Надо же, раньше в совершенстве говорил на командно-матерном и чуть-чуть на русском, английском, таджи и чеченском. Теперь ещё четыре языка на «хорошо» добавились.

Второго июня на торжественном выпускном акте и в «актовом зале», откуда и пошло название зала, я единственный из четырёх экстернов получил свидетельство о сдаче испытаний на зрелость за шестиклассную мужскую гимназию, что дало мне право поступать, как я узнал, сразу во второй класс Иркутского юнкерского училища. По результатам испытаний, я вошёл в первую десятку, точнее закончил восьмым в этом выпуске. Для экстерна это был очень хороший результат. Строй гимназистов потерял ещё троих бойцов, двое, как и последний экстерн, вылетели за «1» или «слабые успехи» по двум испытаниям, а один за «пользование на испытаниях недозволенными пособиями», по нашему «шпорами».

Поддержать меня на этом торжественном мероприятии пришли надворный советник Бекетов, купец 1 гильдии Касьянов и купец 3 гильдии Тарала. Почтил меня своим отдельным вниманием и директор гимназии Соловьёв, который сообщил Бекетову, что мои знания математики просто великолепные, так как я на испытаниях, оказывается, по его настоянию решал задачи за испытания на зрелость восьмилетней классической гимназии. И все решил на «отлично», включая задачи по тригонометрии.

«Экспериментатор хренов, — подумал я раздражённо. — А если бы я завалил испытания? Хотя было интересно наблюдать выражения лиц гимназистов, когда я попросил преподавателей представить мне для решения задачи с тригонометрическими функциями логарифмическую линейку. Я же не знал, что тригонометрию только в седьмом классе начинают изучать. А формулы я на всякий случай повторил. У Арсения был учебник по тригонометрии в библиотеке и логарифмическая линейка, с которой по- новому познакомился, так как с рязанского десантного училища в руках не держал».

Касьянов пригласил Бекетова и Соловьева, Тарала само собой подразумевался, отпраздновать получение мною свидетельства у него дома, где уже собралось немного гостей. Соловьёв с сожалением отказался, свои гости в гимназии, а Бекетов присоединился к нам.

Дома у Касьянова меня познакомили с его женой, очень миловидной женщиной лет сорока и двадцатилетней дочерью Татьяной, очень импульсивной студенткой второго курса Томского университета. Позже за столом, увидев какими глазами Арсений глядит на Татьяну, я понял, что амур высадил в молодого купца весь колчан. Пропал парень.

Кроме семьи Касьянова в гостиной также присутствовали Ельцов Иван Петрович купец 1 гильдии, золотопромышленник, Львов Николай Степанович, построивший и запустивший два года назад первый на Дальнем Востоке чугунно литейный завод со своей дочерью Светланой единственной наследницей, а также Патрин Алексей Фёдорович, также купец 1 гильдии, судовладелец и золотопромышленник, из амурских казаков, с женой. Про всех этих купцов можно было сказать одно, они сделали себя сами, self-made man, так будут говорить в будущем американцы. От них просто веяло аурой властности, напора и ещё чего-то такого, что заставляло относиться к ним с большим уважением.

После знакомства, Касьянов пригласил всех за стол. Обед прошёл изумительно. В этот раз стол ломился от изысканных кушаний. О том, как они называются и из чего приготовлены большая часть блюд, я узнал лишь к концу обеда. До этого чинно кушал всё, что мне подкладывала прислуга в тарелки.

На первое подали суп куриный с гренками и борщ по-польски с ушками. Оказывается, этот национальный борщ подаётся прозрачным наваристым красным от свеклы бульоном, но без грамма овощей, а в дополнение к нему идут отдельно сваренные симпатичные пельмешки-ушки с грибной начинкой. Непривычно, но вкусно!

Второе холодное на столе представляли: сиги, фаршированные шампиньонами, волованчики с пюре из дичи, крокеты из яиц под бешамелью, шофруа из куропаток по-французски. Бешамель это соус с мускатным орехом, а шофруа оказалось очень вкусным заливным из филе куропатки.

Второе горячее оказалось не менее изысканным и также очень вкусным: телятина по-мещански, филейчики из куропаток с трюфелями, паштет из рябчиков с трюфелями и жаркое из тетерева. В качестве антреме на столе предлагались пирожки, кулебяки, расстегаи, блины с начинкой, соленья, нарезки мясные и рыбные.

Третьи блюда, представляющие сладкий стол, составили шарлотка яблочная, крем баварский с мараскином, компот из персиков (горячий) и бланманже миндальное, то есть желе из миндального молока. Спиртное на столе было представлено русской водкой «Смирновъ», французским коньяком «Реми мартен», испанскими и французскими винами. Сколько денег на всё это потратил Касьянов, я мог представить себе с трудом, так как в ресторане, пока еще единственном в Благовещенске не бывал и какие там цены не знал.

По рассказам деда на приисках «Желтугинской республики» в 1885 году ведро «ханшина» — плохой китайской водки стоило 30 граммов золота. На рынке, куда ходил с кухаркой, работающей у Тарала, я видел как из-под полы штоф «ханшина» продавали за два кредитных рубля. Сколько могла стоить водка, проделавшая путь до Благовещенска из Москвы, а коньяк и вина из Франции и Испании, не поддавалось моему исчислению. И если все эти затраты были сделаны только для того, чтобы отпраздновать получение мною свидетельства об испытаниях на зрелость, то такое торжество сильно льстило моему самолюбию, но и заставляло серьёзно задуматься. Зачем и почему Касьянов это сделал?

Основной темой для беседы за столом во время обеда стал конный переход сотника Амурского казачьего полка Дмитрия Пешкова, который в начале ноября 1889 года выехал в одиночку на своём коне монгольской породы по кличке Серый из Благовещенска и 19 мая этого года въехал в Санкт-Петербург, преодолев верхом 8300 вёрст.

«Казачий телеграф» уже донёс до Благовещенска новости о том, что перед въездом в Петербург Пешкова ожидала торжественная встреча из двух эскадронов лейб-гвардии Казачьего и Атаманского полков с трубачами и хорами полковых оркестров. По своей инициативе рядом с эскадронами сотника встречали несколько сотен конных офицеров.

27 мая, неделю назад, на параде лейб-гвардии Конногренадерского и Уланского полков император Александр III вручил Пешкову орден святой Анны 3-й степени, а потом пригласил на завтрак во дворец.

Больше всех об этом вещал купец Патрин, он оказывается, как и Пешков был из станицы Албазина.

— Молодец, Дмитрий, — раскрасневшийся Патрин, потряс кулаком в воздухе. — Столько вёрст пройти одноконь. Не забоялся. А я его ещё бесштанным пострелёнком помню, как он голоногий по станице на прутике скакал. А теперь с самим императором завтракал!

— А что нам на это скажет, Тимофей? — Татьяна Касьянова с благожелательной улыбкой, но бесятами в глазах обратилась ко мне. — Почему герой сегодняшнего дня молчит?

— Уважаемая Татьяна, дамы и господа, я считаю конный переход сотника Пешкова победой человеческого духа и мужества над силами природы, — я сделал небольшую паузу. — Награждение императором господина сотника орденом — это высокая оценка данного, не побоюсь сказать, подвига. Но сам бы я на такое не пошёл, так как считаю такой риск неоправданным.

— Поясните, молодой человек, — купец Патрин, набычившись, уставился на меня, а по лицам молодых дам скользнула гримаса пренебрежения.

— Постараюсь, — я на пару секунд замолчал, собираясь с мыслями. — Господа, все присутствующие за этим столом неоднократно участвовали в дальних переходах, сопровождая грузы.

Все мужчины, сидевшие за столом, синхронно кивнули головами.

— Все вы знаете, сколько опасностей подстерегает всех в таких походах, особенно в зимнее время. Но эти опасности возрастают многократно, если ты путешествуешь один по суровому зимнему Приамурью, Восточной Сибири. Погибнуть можно в любой момент.

— Это так, — прервал меня купец Ельцов. — Вот помню недавно…

— Иван Петрович, давайте дослушаем Тимофея, — вступилась за меня Светлана Львова.

— Вас, господа, на эти рискованные коммерческие переходы толкает выбранная профессия, но при этом ваши действия приводят к экономическому развитию Дальнего Востока, — продолжил я. — Казаки, солдаты совершают длительные переходы по Восточной Сибири и Дальнему Востоку по приказам вышестоящего командования и по требованиям присяги. Погибнуть в этом случае я считаю оправданным, а в случае перехода сотника Пешкова, который он предпринял, выпросив полугодовой отпуск, его возможную гибель считал бы бессмысленной, так как никакой пользы ни для государства, ни для армии, человек давший присягу не принёс бы. Я такого риска не приемлю.

— А может — это просто трусость? — спросившая Татьяна, с вызовом глядела на меня.

— Татьяна, погибнуть, выполняя свой воинский долг, я считаю естественным. Ты давал присягу, которую я приму через два года, и поэтому в любой момент обязан по присяге «телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление» врагам Веры, Царя и Отечества. А ставить на кон свою жизнь только для того чтобы доказать возможность перехода одноконь от Благовещенска до Санкт-Петербурга, извините, мадмуазель, но я этого не понимаю. И смелость или трусость, здесь не причем.

— Дочка уж кого-кого, а обвинять Тимофея в трусости я бы не стал, — вступил в разговор Касьянов. — Перед тобой человек, который два года назад в возрасте четырнадцати лет в одиночку уничтожил банду из двадцати одного хунхуза, был во время этого боя тяжело ранен. После этого, Тимофей ещё несколько раз вступал в бой с варнаками, а совсем недавно он и его друзья уничтожили стаю красных волков больше, чем в шестьдесят голов и спасли обоз нашего дома.

За столом наступила тишина, большинство гостей Касьянова с удивлением таращили на меня глаза.

— Молодой человек, позвольте поинтересоваться, а какое количество скальпов хунхузов у вас на счету в настоящее время? — раздался в тишине вопрос купца Львова.

Я прикинул количество убитых мною в походе на Ольгакан, потом в распадке, получилось ровно тридцать.

— Тридцать, Николай Степанович.

— Однако… Целый взвод! И это в шестнадцать лет, — купец Ельцов задумчиво покачал головой. — Большое будущее вас ждет, молодой человек, если шею не свернёте.

— Сашка, слушай, так это же автор «Есаула» и «Казачьей», — несколько превысивший норму спиртного судовладелец Патрин укоризненно покачал указательным пальцем перед собой. — И ты молчал?! Никому не рассказал?!

Отвертеться не удалось, и после того, как принесли гитару, я исполнил обе песни. После моего выступления вступила в бой тяжёлая артиллерия в виде дочки Касьянова. Какой уж тут домострой! Феминизм в чистом виде. Посыпались вопросы, а какие песни я еще написал, есть ли романсы про любовь. Мой ответ, что про любовь я ничего не написал, так как не встретил ещё её, привел Татьяну в ещё большую словесную активность, где-то слов сто в минуту. Присутствующие за столом услышали историю о том, как в Томске её подружка-сокурсница познакомила Татьяну со своим братом, который служит в Кавалергардском полку, а тот такие романсы исполняет. После этих слов сильно взгрустнулось Тарала. Желая его поддержать, а также выпитые мною за обедом два бокала вина, заставили меня взять в руки гитару снова. Хотя, вернее всего, на продолжение исполнения песен меня подвигло желание, чтобы девушка немного помолчала. Я взял несколько аккордов и, вспоминая кадры из прекрасного фильма «Звезда пленительного счастья», запел:

Кавалергарда век недолог, И потому так сладок он. Труба трубит, откинут полог, И где-то слышен сабель звон. Еще рокочет голос трубный, Но командир уже в седле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле.

Шум за столом стих ещё при первых аккордах, взятых мною. Во время исполнения первого куплета я увидел, как у мужчин и женщин выражения лиц менялись от задумчивых до мечтательных.

Напрасно мирные забавы Продлить пытаетесь смеясь. Не раздобыть надежной славы, Покуда кровь не пролилась. И как, не сладок мир подлунный, Лежит тревога на челе. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле.

Во время второго куплета в гостиную тихонько прошмыгнули обе горничные и застыли у стены, теребя пальцами свои белые накрахмаленные фартуки.

Течет шампанское рекою, И взор туманится слегка. И все как будто под рукою, И все как будто на века. Крест деревянный иль чугунный Назначен нам в грядущей мгле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле.

Спасибо Исаак Шварц и Булат Окуджава за эту чудесную песню. С этой мыслей я замолчал, замолчала гитара и в гостиной повисла вязкая тишина, которая прервалась полузадушенным вздохом-всхлипом одной из горничных.

— И он сказал, что не сочинил романс про любовь, — нарушила тишину Елена Николаевна Касьянова, с нежностью смотря на своего мужа.

— Талантливый человек, талантлив во всём, — задумчиво произнёс надворный советник Бекетов. — Тимофей, как тебе пришла мысль написать такой романс?

— Я когда готовился к экзамену по истории, прочитал, что в битве под Аустерлицем Кавалергардский полк потерял треть офицеров и треть нижних чинов, а на Бородинском поле, когда атаковали кавалерию маршала Груши почти половину офицерского состава. Так родилась первая строчка о том, что кавалергарда век не долог.

— У казака на войне тоже век недолог, — амурский казак-купец Патрин, вытер пальцем собравшуюся в краях глаз влагу. — Ты бы, Тимофей ещё такую же душевную песню про казаков сочинил.

— Постараюсь, Алексей Фёдорович, мне уже задачу поставили сочинить песню про любовь казачки к казаку.

— Тимофей, а как же ваши слова, что вы ещё не встретили своей любви? — спросила Светлана Львова.

— Это заказ моей названной сестры на её день свадьбы, — улыбнулся я. — После «Есаула» и «Казачьей» пристала буквально с ножом к горлу. Сочинить и никаких слов отказа. Такого подарка в станице ещё никому не дарили. И как отказать? Мне же тогда в станице можно не появляться.

Гости, сидевшие за столом, рассмеялись. Когда смех смолк, ко мне вновь обратился Бекетов:

— Тимофей, а ещё что-нибудь ты сочинил?

— Иван Петрович, — я был в каком-то благодушно-счастливом состоянии, когда хочется дарить добро окружающим. — Есть ещё одна песня, но она ещё не закончена.

— Просим, просим! — зазвучало со всех сторон.

Мысленно извинившись перед Инной Гофф и Яном Френкелем, под перебор струн я запел.

Поле, русское поле… Светит луна или падает снег — Счастьем и болью связан с тобою, Нет, не забыть тебя сердцу вовек. Русское поле, русское поле… Сколько дорог прошагать мне пришлось! Ты — моя юность, ты — моя воля. То, что сбылось, то, что в жизни сбылось!

По щеке купца Львова потекла слеза, да и у остальных присутствующих в гостиной глаза были на мокром месте.

Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря. Ты со мной, моё поле, студит ветер висок. Здесь Отчизна моя, и скажу не тая: «Здравствуй, русское поле, Я твой тонкий колосок!» Поле, русское поле…

— Извините, но это пока всё…, - произнёс я после того закончил петь припев. — В голове что-то вертится, но в рифму пока не складывается.

— Как необычно и как сильно звучит эта песня, — Иван Петрович Бекетов, встал из-за стола и, подойдя ко мне, погладил мои волосы. — Спасибо, Тимофей, давно не чувствовал такой гордости, что я русский. Да… Здравствуй русское поле, я твой тонкий колосок. Сколько же боли у тебя в душе, Тимофей?!

После слов Бекетова гостей Касьянова будто прорвало, и я услышал в свой адрес много похвалы, пожеланий. Петь, слава богу, больше не заставляли. Где то через час гости стали расходится. Когда я уходил с Арсением, Касьянов попросил меня заглянуть к нему на следующий день в контору к одиннадцати часам.

Так закончилось «празднование» получения мною свидетельства об испытаниях на зрелость. На следующий день в кабинете конторы Касьянова состоялась беседа с ним и с золотопромышленником Ельцовым, во время которой договорились, что мой десяток во главе со мной сопроводит под охраной в начале июля поисковую партию Ельцова в лагерь разгромленных нами хунхузов на Ольгакан, а потом будет охранять золотоискателей в течении месяца. Оплату и кошт на время службы Ельцов предложил очень хорошие. Касьянов заключил со мной договор на проводку первого зимнего обоза на тех же условиях, по которым мы охраняли обоз по первому контракту. Таким образом, мой первый десяток казачат должен был заработать по этим двум контрактам по сто шестьдесят рублей, а я двести. Очень хороший заработок для четырнадцати-пятнадцати летних казачат. Таких денег на стороне и взрослые казаки за год редко зарабатывали. Основной вид заработка станичных казаков был вырученные деньги от продажи выращенных зерновых, овощей, живности, охотничьих трофеев.

Попрощавшись с Благовещенском, через два дня я с грузом Чуринского дома по протекции Касьянова бесплатно отплыл с Чалым на арендованной торговым домом барже, которую тянул пароход-буксир «Ермак» против течения в сторону станицы Черняева.

Глава 20 Ли Джунг Хи

— Ермак, как ты думаешь, цесаревич остановится в станице? — спросил меня Ромка, который на своём трофейном монголе по кличке Гнедко стоял слева от меня в первой шеренге нашего двухшереножного конного строя.

— Остановится, Ромка, специально для тебя, — я на своём черным как антрацит Беркуте стоял на левом фланге.

Первая шеренга, кроме меня, была на гнедых монголах с черными гривой и хвостом, казачата в одинаковом обмундировании и портупеях с двумя плечевыми лямками и подвесами для шашки и кинжала представляла первое старшее учебное отделение, за ними в шеренге выстроилось второе младшее отделение. Кони во второй шеренге были разномастные и разных пород, но обмундирование на мальках было новое с иголочки, также как и портупеи, которые ещё должны были ввести для офицеров в 1912 году. А у меня в них уже щеголяли казачата.

Когда в апреле 1891 года из генерал-губернаторства атаману Савину пришла информация о том, что станицу Черняева с большой вероятностью в июне посетит цесаревич Николай со свитой, я воспользовался удачным стечением обстоятельств. Арсений Тарала на теплоходе по делам торгового дома шёл из Благовещенска в Нерчинск и обратно, через него и закупили по смешным ценам новую казачью форму, включая сапоги и фуражки на весь отряд, а также кожу на ремни и портупеи, которые изготовили нам в станице по моим эскизам. Теперь казачата в идеально подогнанной форме выглядели как заправские казаки.

— Ермак, а как ты думаешь, цесаревич нас как-нибудь отметит?

— Лис, ты уже достал, откуда я знаю его мысли. Теплоход, на котором он плывёт в версте от станицы, через пятнадцать минут причалит к нашей пристани, и увидишь ты цесаревича, который наградит тебя персонально орденом Святого Ебукентия первой степени с закруткой на спине.

По строю казачат прошёлся сдерживаемый смех, а Ромка обиженно забурчал:

— Спросить уже нельзя! Интересно же.

— Ромка, я тебе уже минут десять пытаюсь донести, что не знаю я, как будет происходить встреча, что собирается делать цесаревич. Мне приказали построить наш отряд верхами в двухшереножном строю на этом месте при полном параде. Я это выполнил. Всё ждём цесаревича и мечтаем.

— Ага, кто-то о своей принцессе, небось, мечтать будет, — пробурчал Ромка.

— О принцессе, Лис, о принцессе, — отозвался я, представляя перед глазами облик той, которая действительно являлась настоящей принцессой государства Великий Чосон или «утренней свежести», или, как его назовут позже, Кореи. Чуть меньше года назад свела меня судьба с той, которую я мог бы назвать своей любовью, но между нами стояла огромная пропасть в социальном положении: я казак, а она пусть и беглая, считающаяся мёртвой, но принцесса. Я опять окунулся в воспоминания, благо время до прибытия цесаревича было.

В конце июля 1890 года я вместе с первым старшим отделением вернулся из почти полуторамесячного похода с поисковой партией золотопромышленника Ельцова. Первоначально, со всей осторожностью и разведкой посетили разгромленный в прошлом году лагерь хунхузов на Ольгакан. Золота в нём мы не нашли, но кое-что для дальнейшей продажи нашему десятку досталось. С нами не пошел Дан. После боя с хунхузами на Ольгакан и засады в распадке Петра Данилова будто бы оглушило, а нападение красных волков на обоз видимо совсем его сломало психологически. Особо это в глаза не бросалось, но когда мы собирались в охрану поисковой партии купца Ельцова, Дан лично попросился у меня остаться для обучения мальков. В его глазах я тогда увидел страх смерти. Его решение устроило всех, тем более у Петра был педагогический талант по обучению различным дисциплинам, включая и воинские.

Поисковая партия, возглавляемая одним из управляющих купца Ельцова, после лагеря хунхузов дошла до устья Ольгакан и вышла на каскад небольших озёр, где на ручье, которое назвали Медвежьим, нашли следы старательской стоянки. На этом ручье буквально за месяц старатели намыли около тридцати фунтов золота в песке и самородках. По самым скромным государственным ценам более чем на десять тысяч рублей. С учетом такого успеха, Иван Петрович Ельцов на радостях расщедрился и добавил нам при расчёте ещё по двадцать рублей премии. Все казачата получили по сто двадцать рублей, мне перепало сто сорок. Всю премию мы скинули в казну отряда. Надо было финансово простимулировать педагогическую деятельность Дана, и решать вопрос с экипировкой мальков. Последние пришли в отряд собранные по вековому принципу «младшего в семье», одежда, снаряжение и вооружение если ещё не развалилось, то скоро это произойдет. Эта проблема и заставила всех «старшаков» через три дня пойти на охоту. Надо было пополнить запас мяса для школы и шкур на продажу. Теперь в моём доме-казарме в течении пяти дней проживало младшее отделение, старшаки же прибегали на зарядку, разминались на полосе препятствия, тренировалось в стрельбе (условно), фехтовании, рукопашном бое. Учились сами и учили мальков. Завтракали и обедали вместе. И накормить двадцать рыл было проблематично. Атаман Савин, как в своё время Селевёрстов относились к снабжению школы по принципу «нужда научит калачи печь». Вот мы и учились выживать в основном за счёт даров леса. В тот день разъехались на охоту привычными тройками и двойками.

Я и Ромка решили проехаться до поляны в лесу недалеко от острова Разбойный, где часто появлялись семейства кабанов, так как там росли немногочисленные дубы. На одном из этих дубов я и Ромка ещё в прошлом году сделали хороший лабаз и уже неоднократно добавляли в рацион школы кабанятину. А сейчас по временным срокам как раз молодые поросята вес нагуливали.

Оставив метрах в трехстах от поляны лошадей, мы уже почти добрались до поляны, когда услышали выстрелы, по звуку похожие на выстрелы из карабина Маузера, а вот последующие частые глухие выстрелы заставили насторожиться.

— Кто это, Ермак, — шёпотом спросил Ромка.

— Не знаю, Лис, — также тихо ответил я, передёргивая затвор карабина и досылая патрон в патронник. — Похоже на выстрелы из револьвера, а у нас в станице такого оружия нет. Вперёд! Только тихо и осторожно.

Роман, дослав патрон в патронник, по-кошачьи тихо двинулся за мной, отставая на пару шагов и фиксируя взглядов правую полусферу, я же контролировал левую. Когда подошли к деревьям, за которыми открывалась поляна, впереди нас снова раздалось два выстрела, вернее всего, из револьвера, а потом четыре хлёстких выстрела из винтовки. Затаившись за деревьями, я и Ромка внимательно наблюдали за поляной.

Через пару минут на поляну выбежали двое мужчин, одетых в корейскую одежду. За несколько посещений Благовещенска, я уже научился различать китайцев и корейцев, а также японцев по их национальной одежде.

Высокий в возрасте мужчина и низкий подросток лет десяти-двенадцати были одеты в широкие штаны паджи, заправленные в кожаные сапоги-поршни или качжуксины, чогори-рубашки и чокки-куртки. Головы мужчин покрывали повязки из чёрной ткани. За плечами у обоих были небольшие мешки. Старший мужчина держал в руках револьвер, пытаясь на ходу перезарядить его, при этом он сильно припадал на правую ногу. Мальчишка шёл-бежал рядом то и дело, оборачиваясь назад. Пара успела добраться до середины поляны, когда вслед за ними из леса вышли десять или двенадцать вооруженных карабинами типов, в которых я как в дежавю узнал цинских конников. Одинаковые китайские тёмно-синие куртки и шаровары из дабы, заправленные в короткие кожаные сапоги. На голове шляпы с широкими полями, подбитыми синей материей. В руках карабины, на поясе сабли, на груди перевязи-патронташи.

Старший из беглецов повернулся, вытянул руку с револьвером и выстрелил. Нет, я, конечно, понимаю, что если ты голливудский Клинт Иствуд можно и со ста метров из револьвера, судя по всему русского Смита-Вессона, попасть, но реально метров с двадцати пяти. Как вспомню родной макаров, так плакать хочется. Кажется, кинь им в мишень, которая стоит в двадцати пяти метрах от тебя, и попадешь, а из пистолета стреляешь и не попадаешь. Потом, конечно, стрелять научили, попадать тоже и в движении, и с двух рук. Но первые мои впечатления от стрельбы из пистолета Макарова можно охарактеризовать, как полная беспомощность.

Стрелок из револьвера ожидаемо ни в кого не попал, а вот три ответных выстрела китайских конников привели как минимум к двум попаданиям, и стрелок кулём повалился в траву. Пацанёнок, который убежал вперёд, развернулся и бросился к упавшему, добежав до которого встал перед ним на колени.

От стоящих на краю поляны двенадцати китайских солдат к лежащему на земле мужчине и стоящему перед ним на коленях мальчишке направился, судя по вышитой куртке танчжуан и тюрбану на голове, цинский офицер, за которым потянулись остальные китайцы. Офицер подошёл к подростку и снял рывком повязку из черной материи с его головы. По плечам подростка рассыпались длинные темно-каштановые волосы. Солдаты что-то со смехом залопотали, но резко затихли после грозного окрика офицера, который потянул из ножен саблю. Когда офицер занёс саблю для удара по шее, стоящей на коленях девочке, меня будто перемкнуло, представив, что там стоит на коленях моя пропавшая сестра, которая как все в роду Алениных была темноволосой, я выстрелил в офицера навскидку, а затем выпустил ещё четыре пули по солдатам. Рядом стрелял Ромка. Из-за несогласованности и торопливости наших с ним действия трёх солдат я и Ромка поразили одновременно, поэтому, когда в обойме у меня и Лиса закончились патроны, на ногах оставалось ещё шестеро китайцев. Каждый из них успел выстрелить в нашу сторону и теперь пятеро, лёжа на земле, перезаряжали свои винтовки, а шестой направился к девчушке, вынимая из ножен широкий палаш.

Я понял, что перезарядиться не успеваю, сумбурно крикнув Ромке, чтобы тот прикрывал, понесся в сторону девчонки, доставая на ходу из плечевого ремня РД ножи для метания. Норматив бега на 60 метров для мастера спорта около семи секунд, мне показалось, что я это расстояние пробежал быстрее, успев по дороге метнуть два ножа в двух солдат, которые успели перезарядиться и выцеливали меня. Выстрелить успел только один и, слава богу, мимо. Третий метательный клинок вошёл в горло солдату, который занёс для удара по девочке палаш.

Гася скорость, я упал грудью на землю, прокатившись, как футболист по траве, по пути подобрав саблю убитого офицера и пропустив над собой две просвистевши пули. Вскочив на ноги, я оказался лицом к лицу с бойцом, который растерянно ловил меня такого близкого на мушку из карабина. Наклон корпуса в одну сторону, перекат в другую — и сабля снизу вверх вонзился в пах этого кривоного кавалериста. Первый есть!

Вскочил на ноги и ушел прыжком в сторону. Выстрел, пуля взрыла землю в том месте, где я только что стоял. Вновь уход в сторону. Зря только патроны тратите. Неудобно в ближнем бою стрелять из винтовки. Ещё раз качнул маятник, быстрый проход вперёд и сабля рубанула по пояснице прозевавшего мой обходной манёвр китайца. Отличный клинок, даже не почувствовал, как кончик сабли перерубил позвонки. Второй готов!

Опять уход в сторону — и мои два оставшихся противника оказались выстроены в линию передо мной. Тот, который стоял первым, бросил разряженный карабин и достал палаш, а вот второй, в которого я не попал метательным ножом, а только заставил промахнуться, пытался быстрее перезарядиться. Всё-таки, мне сильно повезло в том, что эти солдаты были вооружены однозарядными карабинами Маузера 1871 года выпуска или как их называли «Гевер». Тем нам лучше и продолжим. Подшаг вперед, и я снимаю саблей со своей головы нисходящий удар палашом. Шаг в сторону, и колющий удар цинского кавалериста проходит мимо меня. Ошибка, мой узкоглазый друг, шаг вперед, ещё вперед, удар саблей с поворотом корпуса по горлу. А за ошибки нужно платить! Третий есть!

Инерция удара развернула меня к пытающемуся в панике зарядиться солдату. Шаг вперед, выпад и сабля пронзает горло мертвеца. Последний! Все!!! На все мои действия, начиная со старта из-за дерева, ушло не больше пятнадцати секунд. Я с трудом перевожу дух, показалось или нет, но кажется, всё это время я не дышал. Вот это была скорость! В этот момент девочка подняла голову и посмотрела на меня, а я, увидев её лицо и глаза, понял, что погиб полностью и безвозвратно. Амур высадил в меня не один, а два колчана стрел.

Попробуйте описать девушку, в которую влюбились с первого взгляда. Кроме фраз «она вся такая…, вся такая нежная, милая, она такая красивая, она такая…», вряд ли что другое услышишь. Вот и меня спроси в тот момент, что заставило меня подумать, что это девушка моей мечты, я бы не ответил. Две жены из той жизни были русских кровей, с европейским типом лица, обе голубоглазые, первая тёмно-русая, на неё Марфа-Мария была похожа, вторая вообще натуральная блондинка-скандинавка. А здесь на меня уставилась пара вопросительных тёмно-карих глаз, а маленькие ярко красные губки бантиком на кукольном азиатском личике, обрамленного волнистыми волосами шоколадного цвета что-то спросили.

— Не бойся, всё закончилось, — я отвел правую руку с саблей за спину, начал наклоняться, чтобы левой рукой коснуться волос девочки, точнее сказать молодой девушки. В этот момент я ощутил сильный удар под лопатку, затухающим сознанием услышал звук выстрела, и, падая на девушку, увидел перед глазами всепоглощающую черноту.

«Ермак, очнись, ну пожалуйста, очнись, Ермак. Я тебя очень прошу», — эти слова прорвались через муть забытья, после того, как я почувствовал влагу, льющейся на моё лицо воды.

— Отставить панику, Лис, Доложить обстановку, — еле просипел я, ворочая в пересохшей глотке распухшим языком.

— Всё хорошо, Ермак. Очнулся? Здорово-то как! — зачастил Ромка. — Тебя последний хунхуз от края поляны достал. А я его потом снял, когда он из-за деревьев вышел. Я, Ермак, обойму выронил, поэтому так долго перезаряжался. Сука! Хотя того, кто в тебя выстрелил, всё равно не видел.

— Что со мной?

— Тебе справа под лопатку по касательной прилетело, а потом пуля под ключицу вошла и внутри застряла. Я как нас Сычёв и Марфа учили, тампоны наложил и рану замотал, но одного бинта мало. Кровь продолжает сочиться. А остальные бинты пришлось на китаёзу, что с девчонкой бежал и отстреливался потратить. У него правая нога прострелена, ключица левая перебита и в спину с правой стороны ближе к пояснице пуля вошла. Спереди не вышла. Но живой! Не знаю, как долго ещё жить будет?!

— Лис, скачи в станицу, веди помощь, — я с трудом выталкивал из себя слова. — Мне под руку положи револьвер. И торопись, я долго не продержусь. Отрублюсь.

Ромка засуетился, подобрал в траве револьвер, проверил наличие патронов, провернул барабан и взвел курок, после чего положил его рядом со мной, а потом припустился бегом в сторону леса, где мы оставили своих коней. Проводив взглядом Ромку, я повернулся в сторону молодой девушки, которая сидела на траве рядом со мной, устало опустив голову между окровавленных по локоть рук.

— Как тебя зовут? — обратился я по-русски к девушке. На мой вопрос она вскинула голову и посмотрела на меня испуганно-вопрошающим взглядом. Потом покачала головой и руками показала, что не понимает меня. Я стал задавать этот вопрос по порядку на французском языке, немецком и, дойдя до английского, услышал ответ: «Ли Мэй Лин».

— Мэй, возьми в руки револьвер. Если кто-то приблизится к нам, стреляй, — с трудом проговорил я и потерял сознание.

В следующий раз пришёл в себя уже в больничной палате станичного фельдшерского пункта. Ещё по весне были выделены деньги из канцелярии генерал-губернаторства, на которые рядом с фельдшерской избой был возведён пристрой из трёх комнат: палаты на четыре койки, помещения для приема больных и комнаты, которую можно было назвать операционной.

Я лежал на набитом свежем сене тюфяке, покрытом самотканой льняной простыней, под головой под наволочкой ощущалась подушка с гречишной лузгой, накрыт я был ещё одной простыней. На груди и правом плече ощущалась плотная повязка. Кроме неё на теле были только штаны исподнего.

«Живой! Опять повезло! — были мои первые мысли. — Ещё повоюем. Только часто что-то меня дырявят. И пить сильно хочется». Я открыл глаза, во рту была песочная Сахара. Попытался позвать кого-нибудь, но исторг только какое-то мычание. Краем глаза заметил какое-то движение. Повернул голову и буквально остолбенел. Ко мне приближалась Мэй Лин, одетая в яркий красно-белый казачий сарафан, что придавало ей невероятно милый вид.

В Черняева проживали в основном казаки русской наружности, так как основу переселенцев составили семьи с Дона и Сибири. В других же станицах, основанных забайкальцами, намного чаще можно было видеть казаков и казачек с наружностью бурят, эвенков, нанайцев, орочей, удэгейцев, маньчжуров и китайцев. В последние годы казаки всё чаще и чаще привозили жён с другого берега Амура. Женщин в станицах не хватало, мужчин рождалось больше, плюс к этому в казачье сословие переводили солдат Забайкальского гарнизона, которые приходили на Амур бессемейными. А без женщины хозяйство, не хозяйство.

Мэй Лин подошла ко мне и вставила в губы носик заварного чайника.

— Пей, Тимохей, — с очень забавным акцентом на английском произнесла она. — Я сама эти травы заваривала. Тебе они нужны, ты много крови потерял.

В рот мне полилась божественная при моей жажде жидкость — чуть тёплый травяной сбор, во вкусе которого преобладал шиповник. Оторвавшись от носика чайника, я перевёл дыхание.

— Как себя чувствует твой спутник, — с трудом ворочая языком, спросил я девушку.

— Это мой дедушка, — глаза Мэй наполнились слезами. — Ему очень плохо. Надо пулю доставать, иначе начнётся заражение, а ваши целители мужчина и женщина этого не делают. А я им объяснить не могу, они меня не понимают. Никто здесь не понимает.

Мэй Лин закрыла лицо руками и заплакала громко и навзрыд. В это время в палату вошла Мария-Марфа.

— Очнулся, казак? Опять в шаге со смертью разминулся? — Мария подошла ко мне и положила руку на лоб, проверяя температуру. — Пулю из плеча тебе извлекли. Повезло, она сначала в рюкзак тебе попала, покрошив там содержимое и только потом уже на излёте до тела добралась. Глубоко и не вошла. Сычёв пулю достал, рану хорошо прочистили. Жара у тебя нет сейчас. Так что глядишь, через пару недель на ноги встанешь, а месяца через два о ране и забудешь. Везучий ты, Тимофей. Бог тебя любит! А девчонку, зачем до слёз довёл?!

— Это не я. Она плачет, что деду её помощь не оказывают, пулю не вынимают. А её здесь никто не понимает.

— А ты что же её понимаешь? Отец Александр пытался с ней объясниться, но не смог. Китайского языка он не знает, а тех, что батюшка знает, девчушка не понимает.

— Она не из Поднебесной, а из королевства Чосон. Разговариваем мы с ней на английском языке, который она знает. И что там с её дедом?

— Что с дедом, что с дедом?! Боится Сычёв пулю из него извлекать. Глубоко сидит рядом с почкой и позвоночником. Телеграфировали в Благовещенск о ваших с Ромкой очередных подвигах и о раненом. Но не думаю, что кто-то врача пришлёт. Да и не доживёт дед до приезда врача.

Внимательно слушающая наш разговор Мэй попросила рассказать ей, о чём мне поведала Мария. Услышав мой пересказ, Мэй решительно сказала, что пулю достать можно. Она видела рану у деда, когда помогала его перевязывать. Дед у неё был известным врачом и многому её как внучку научил. Она готова помочь сделать операцию по извлечению пули. Всю эту сумбурно изложенную информацию я довёл до Марии.

Сычёва удалось уговорить на проведение операции с дедом Мэй через час, при этом основным аргументом был факт, что раненый всё равно умрёт, если ему не вынуть пулю. Но при операции он умрёт быстро, а если пулю не вынуть, то от сепсиса — «заражения крови» будет умирать долго и мучительно.

Ещё через час, который ушёл на подготовку, в операционной собрались Сычёв, Марфа, Мэй. На операционном столе, на животе лежал обнаженный по пояс дед девушки, которому Мэй влила в рот и заставила проглотить несколько минут назад какую-то настойку, сказав, что это опиум. В качестве переводчика Сычёв и Мэй дотащили в операционную меня и разместили полулёжа на лавке, подложив под спину и голову несколько подушек. Инструмент для операции по необходимости был заточен, прокипячён, нить с иглой лежали в крепком самогоне двойного перегона.

Операция началась. Я переводил слова Мэй, которая руководила операцией, а через некоторое время она отобрала нож и щипцы с вытянутыми зажимами у Сычёва, и сама продолжила ковыряться в спине деда. Через несколько мгновений с торжествующим криком она подняла вверх щипца с зажатой в них пулей. После этого в дело вступила Марфа, зашив рану, а дальше я уже не видел, так как потерял сознание. Крови, видимо, я потерял много, переводил слова Мэй, находясь в каком погранично-плавающем состоянии. А как она пулю вытащила, расслабился и уплыл.

Следующие пару дней я то приходил в себя на короткое время, то уплывал в какой-то сон забытье. Как позже узнал, Мэй давала мне с питьем немного опиума, которое и приводило меня в такое состояние. Дед Мэй лежал на соседней кровати, и девушка ухаживала за нами обоими. Единственно, мои естественные надобности обслуживала пожилая женщина из орочей, которая за совсем мизерную плату убиралась в фельдшерском пункте, ухаживала за больными, обстирывая, обмывая и вынося утки за ними.

Через три дня, когда дед Мэй отошёл от воздействия опиума, я с ним впервые поговорил. Кроме английского языка Ли Джунг Хи, так звали деда девушки, хорошо изъяснялся на немецком и французском. Кроме этого говорил на китайском, двух или трёх его диалектах, корейском и японском. Немного изъяснялся на русском. Продвинутым дед оказался. Для общения мы выбрали английский, который был мне наиболее знаком, а также на нём понимала и говорила Мэй.

Из разговоров с Джунг Хи я узнал, что он был придворным врачом в королевском дворце двадцать шестого короля династии Чосон вана Коджона. Это тёплое местечко ему удалось получить по протекции друга детства отца Коджона Ли Хаын, более известный по своему почётному титулу Тэвонгун или Великий принц. Пятнадцать лет длилась спокойная служба Джунг Хи, пока он не попал в жернова дворцовых интриг королевы Мин.

В 1866 году пятнадцатилетнюю девчушку сироту из рода Мин выдали замуж за вана Коджона. Инициатором этого замужества был Великий принц. Основная причина, почему выбор Тэвонгуна пал именно на неё, заключалась в том, что у Мин не было близких родственников-мужчин, которые могли бы претендовать на власть.

Более пяти лет Коджон не обращал внимания на жену никакого внимания. Мин не сверкала красотой, а во дворце вана было более ста служанок и наложниц. В 1870 году одна из наложниц родила Коджону первого сына, которому был рад не только король-отец, но и дед-Тэвонгун, объявивший внука принцем-наследником. Королева Мин «от всего сердца» поздравила мужа с рождением наследника, чем обратила на себя внимание мужа. После этого демарша королевы ван Коджон разделил с ней постель, и через положенный срок королева Мин родила сына, но тот умер на следующий день. В 1873 году у неё родилась дочь, но и она не выжила. «Виновницами» в смерти королевских детей объявили двух наложниц Коджона, от которых он имел детей. Этих фавориток казнили после ужасных пыток, а их дети-девочки умерли через некоторое время от неизвестных причин. При дворе короля Чосон, по словам Джунг Хи, всегда существовала система наложниц. Никто не удивлялся, если придворная дама или служанка пользовалась «милостями» вана и рожала ребёнка. Но королева Мин не собиралась с этим больше мириться. Она начала жестко расправляться с соперницами. В 1878 году от неизвестных причин в возрасте десяти лет умер первый сын вана Коджона.

О своих подозрениях Джунг Хи имел неосторожность рассказать вану. Дед Мэй не знал какой был разговор между ваном Коджоном и королевой Мин, но своему королю Джунг Хи был обязан предупреждением и временем, которые позволили ему бежать из Чосон в Поднебесную с сыном, снохой и грудной внучкой. Пройдя по территории Китая более полутора тысячи километров на север, его семья осела в небольшом китайском посёлке Синьан на китайском берегу Амура, недалеко от станицы Албазина.

Джунг Хи занимался врачеванием и созданием лекарственных средств, которые реализовывал его сын на русской стороне. Жили не богато, но нужды не знали. Внучка Мэй со временем стала верной помощницей в изготовлении лекарственных средств и сборе компонентов для них.

Спастись от смертельной мести королевы Мин, которая не забыла ничего за двенадцать лет, Джунг Хи и Мэй смогли только благодаря тому, что отправились на встречу с русским охотником, который должен был привезти на китайский берег для продажи корни женьшеня. В устье реки Амуэрхэ, которая впадала в Амур, у Джунг Хи была оборудована мостками небольшая скрытая камышом и осокой заводь, где проходили его встречи с добытчиками с русского берега. До этой заводи от дома в посёлке Синьан было около пяти вёрст.

В тот день Джунг Хи уже заканчивал торговлю со своим постоянным клиентом пожилым казаком из станицы Албазина, который уже лет десять снабжал его различными ингредиентами для лекарственных средств: корни женьшеня, кости, усы, пенис, сердце, желчь и другие внутренности амурского тигра, секреция мускусной железы кабарги, которая использовалась в двухстах видах лекарств. В китайской и корейской медицине считалось, что мускус кабарги лечит от малокровия, стимулирует сердечную мышцу и работает как противовоспалительное средство. Тигр в восточной медицине — просто ходячая аптека: считается, что порошок из его костей продлевает жизнь человека на 15–20 лет, отвар из пениса укрепляет потенцию, настой из сердца предохраняет от инфаркта.

Казак уже собирался отплыть в обратный путь, когда в заводь вломился сын Джунг Хи по имени Чхон Пок, неся на себе несколько мешков, в которых Джунг Хи хранил самое ценное имущество своего семейства. Из слов сына Джунг и Мэй узнали, что в Синьан вошёл большой отряд циньской конницы с приказом арестовать Джунг Хи и всех членов его семьи. Об этом Чхон Пок сообщил, прибежавший к ним домой маленький китайчонок, сын главы посёлка, которому два года назад Джунг Хи спас жизнь, вылечив от ран, полученных на охоте. Чхон Пок прихватив мешки, где хранились все самые ценные вещи семьи, бросился из дома к реке, где его жена Чжу полоскала бельё. Увидев на берегу арестованную циньскими всадниками Чжу, Чхон, прячась за домами, побежал в заводь.

Потом был долгий путь по реке на купленной у казака лодке. Целью беглецов была Япония. В последние годы, королева Мин, по словам Джунг Хи, в своей внешней политике сделала резкий разворот от сотрудничества с Японией к сотрудничеству с Китаем и Россией. Поэтому оставаться в Китае или Российской империи Джунг Хи и его семейству было нельзя. Если королева Мин договорилась об их аресте с китайской императрицей Цыси, что помешает ей договориться с императором Александром III. Поэтому решили тихой сапой добираться до Владивостока, а там дождаться корабля в Японию. Деньги были. По реке сплавлялись не спеша. В станицах Албазина, а затем Бекетова и Толбузина закупали всё необходимое для путешествия. Лето стояло тёплое, и Джунг Хи надеялся, что к осени они доберутся до Владивостока. Но, как говорится «хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах», рядом с островом Разбойный им наперерез вышли две лодки с китайскими солдатами. Спасаться пришлось на русском берегу, на котором преследователи убили сына Чхон Пок, а самого Джунг Хи и внучку Мэй циньские солдаты догнали на той поляне, где я и Ромка не дали солдатам их убить. Вот такая история!

Десять дней мы пролежали в палате вместе. Джунг Хи много рассказывал о своей жизни, руководил действиями внучки, которая готовила отвары для быстрого заживления ран и стимуляции организма, направленной на быстрое восстановление сил. В тех двух мешках, что были у беглецов, находилось множество всяких ингредиентов для изготовления лекарственных средств. Мэй всё время была с нами, уходила к Селевёрстовым только переночевать и за едой для нас болезненных. Тётка Ольга кормила нас вкусняшками, как на убой. Ромка, который помогал Мэй доставлять посуду с пищей, принёс в первый же приход радостные новости. Старейшины в станице решили десять карабинов и десять комплектов амуниции с двенадцати убитых нами солдат и одного офицера передать в нашу школу для вооружения мальков. Всё же старье, которым они были вооружены, передавалось в трофеи. Нахождение в палате на лечении для нас с Джунг Хи по решению старейшин стало бесплатным. Из плохих новостей было известие, полученное по телеграфу о скором приезде комиссии из Благовещенска для расследования нашей стычки с китайскими солдатами.

Через две недели после ранения, когда рана затянулась и перестала кровоточить, я перебрался к себе домой, где как говорится и стены помогают. Также надо было разобраться с процессом обучения мальков, два месяца они были в самостоятельном плавании под руководством Дана, а теперь Лиса.

Начал с парково-хозяйственного дня. За две недели дом-казарму мальки при попустительстве Лиса откровенно зас…ли, а это как минимум, понос, а то и дизентерия. Вот чего-чего, а заполучить этот мерзкий и позорный недуг к имеющей ране, совершенно не хотелось. Так что: «чистота — залог здоровья, порядок — прежде всего». Лис, получивший хороших трендюлей, вызверился, и за световой день мальки и старшаки навели в доме идеальный порядок.

В понедельник, когда вёл третий час занятий с мальками по математике в доме, а старшаки тренировались на стрельбище, раздался звук одиночного удара сигнального колокола. Над верхним ярусом овина во дворе хутора была построена наблюдательная вышка, где во время занятий находился дневальный, наблюдающий за окрестностями. Хутор был огражден тыном из высоких бревен, который обновили ещё весной 1889 года. На время занятий, ворота и калитка в частоколе запирались. Нападения мы не ждали, но организованная служба приучала казачат к дисциплине и осторожности.

Из-за стола, за которым занималось девять казачат-мальков, выскочил дежурный и выбежал из избы. Я продолжил занятия. Минут через пять в комнату, склонив голову в проёме двери, зашёл атаман Савин, а за ним снимая с головы фуражку, проскользнул поручик в синей форме Отдельного корпуса жандармов.

— Смирно! — скомандовал я и рубанул строевым шагом к поручику. Встав за два шага перед ним и вытянувшись во фрунт, доложил. — Ваше благородие господин поручик, в классе проходит занятие младшей группы в количестве девяти учеников казачьей школы станицы Черняева, старшая группа в количестве десяти учеников занимается на стрельбище. Больных и отсутствующих по неуважительной причине нет. Доложил старший по школе Тимофей Аленин.

Поручик, оказавшийся мужчиной лет тридцати, невысокого роста, худощавого телосложения, смотрел на меня внимательными и какими-то пустыми или стылыми серыми глазами. От всей его фигуры веяло какой-то не брезгливостью, а я бы сказал отстранённостью. Так смотрит исследователь на лягушку, готовясь её препарировать. Очередная грязная, но необходимая работа.

— Вот, ты какой, Тимофей Аленин! — практически не разжимая узких губ, произнёс поручик. — А это твоя знаменитая школа?!

Поручик, пройдя через комнату-класс, заглянул в комнату-спальню.

— Изрядно… Очень практично всё продумано.

Поручик вернулся в класс, где застывшими истуканами стояли ученики, я и атаман Савин. Оглядев ещё раз весь класс и, находившихся в нём, поручик, наконец-то, соизволил дать команду: «Вольно!».

— Пошли, Тимофей, на двор, поговорим, — поручик приобнял меня за плечи, направляя к двери.

— Башуров, продолжить занятия, — повернув голову через левое плечо, скомандовал я Мишке Башурову, которого назначил командиром десятка мальков за его сообразительность и активность.

Выйдя на двор, поручик присел на лавку у избы и заставил присесть меня.

— Представлюсь, Тимофей, я Савельев Владимир Александрович поручик Отдельного корпуса жандармов, заместитель начальника отделения при канцелярии Приамурского генерал-губернатора.

Я судорожно сглотнул, такого внимания к последним событиям я не ожидал. Жандармы в последние годы занимались делами, которые несли угрозу трону и государству. Нарушениями границы по Амуру обычно занималось руководство Амурского казачьего полка, Горная стража, городские исправники, да полицейские урядники в станицах, в зависимости от того, на чьей территории произошло нарушение границы.

— Удивлён, Тимофей?

— Да, ваше благородие, — я предельно честным взором уставился в переносицу поручика.

— Рассказывай, Тимофей.

— О чём, ваше благородие?

— Почему ты напал на представителей китайской армии?

— Для меня они были хунхузами, которые незаконно пересекли границу Российской Империи! — я прямо и твёрдо взглянул в глаза жандарма.

— Ты, что не видел, что на них одинаковая форма? Вооружение? Что с ними офицер? А понимал, что нападение на них может привести к дипломатическим осложнениям между нашими государствами?

— Ваше благородие, когда в прошлом году в наших краях уничтожили банду Золотого Лю, в ней тоже все были в форме циньских всадников.

— Я в курсе этой истории, — жандарм ухмыльнулся. — Причём в курсе того, как на самом деле всё было. И меня, честно говоря, не волнуют все те махинации, к которым прибегло командование полка, чтобы достойно выглядеть в глазах генерал-губернатора из-за гибели его родственников. Но сейчас ты и твой названный брат Роман Селевёрстов могли спровоцировать конфликт между двумя государствами. Ты меня понимаешь?

— Никак нет, ваше благородие! Любой бандит или вражеский солдат, творящий безобразия на российской земле подлежит минимум задержанию, максимум уничтожению.

— Ты, дурака то мне не включай, — поручик с раздражением посмотрел на меня. — Всё ты прекрасно понимаешь. Не просто так солдаты пересекли границу, преследуя спасенных тобою старого корейца и молодую девушку. Презрев границу между двумя государствами, преследовать могут только очень важных преступников, за которых ты, кстати, оригинально заступился, уничтожив всех преследователей. Ты понимаешь, что вы убили солдат, которые исполняли свой долг, и теперь возможны осложнения с императрицей Цыси?

— С такой точки зрения прошедшие события я не рассматривал.

«Слабоватый наезд, — отвечая, думал я про себя. — Нашего бы особиста подполковника Лазарева, который курировал отряд в Афгане. Вот это зверь был. Запугать мог так, что не только солдаты, офицеры у него в ногах валялись, моля о прощении. А здесь детский сад, младшая группа».

— Что тебе стало известно о спасённых тобой? Что они рассказали о себе? — продолжил сыпать вопросами жандарм.

Я предельно честно рассказал поручику всё то, что мне рассказал о себе Джунг Хи, так как не видел причины скрывать эту информацию.

— Интересно! — произнёс жандарм, внимательно выслушав мой рассказ. — Получается, Джунг Хи личный враг королевы Мин.

— Получается так, — согласился я. — Двенадцать лет назад сделал ставку не на того человека. Потерял всю семью. Теперь пытается спасти внучку и свою жизнь. Поэтому и хочет пробраться в Японию, в надежде, что там королева не сможет их достать.

— Хорошо. Спасибо за информацию. — Поручик поднялся с лавки. — Последний вопрос. Почему ты ввязался в бой? Их было тринадцать, вас только двое.

— Ваше благородие, — я также встал с лавки. — Когда китайский офицер достал саблю и приготовился отрубить голову Мэй, я представил, что это моя сестра, которая пропала пять лет назад при нападении хунхузов на казачий обоз. Я и сам не понял, как начал стрелять, а потом, увидев, что не успеваю перезарядиться, бросился на солдат с метательными ножами, чтобы не дать убить девчонку. А дальше повезло. Отличная офицерская сабля попала в руки, а солдаты оказались плохими фехтовальщиками. Потом, правда, фортуна повернулась филейной частью. Точнее, лопухнулись, не увидели одного солдата, оставленного в охранении.

— Да… Филейной частью, говоришь? Кхм… Оригинально. Собирайся, поедем в станицу. Мне и Мэй надо будет опросить, а я английского языка не знаю. Поможешь.

Беседа жандарма с Мэй Лин, где я поработал переводчиком, не затянулась, а вот общение поручика и старого корейца в конфиденциальной обстановке длилась с перерывами три дня. Как я понимаю, господин Савельев не мог упустить такого шанса, как вербовка пусть и бывшего, но высокого сановника королевства Чосон. Во всяком случае, у нашего станичного полицейского урядника после отъезда жандармского поручика Джунг Хи и Мэй были записаны как жители станицы Албазина, следующие во Владивосток. Я же получил от жандарма задание наблюдать за стариком с внучкой, после выздоровления Джунг Хи поспособствовать их доставки во Владик. Как сказал, ухмыляясь, поручик: «Твои друзья из компании Чурин и Ко помогут». Отказать целому заместителю начальника отделения Отдельного корпуса жандарм при канцелярии Приамурского генерал-губернатора в такой «просьбе» я, конечно же, не мог.

Через две недели, когда Джунг Хи стал потихоньку вставать и передвигаться, я и Ромка на телеге перевезли его и Мэй ко мне на хутор. Занятия из-за этого теперь проводились до обеда, на ночь из казачат никто не оставался. Для Мэй Лин отгородили в спальной комнате её половину с тремя двуярусными кроватями, а я и дед Джунг ночевали на второй половине.

Как то незаметно до окончательного выздоровления Джунг Хи пробежало четыре месяца. За неделю до Рожественского поста в станицу должен был вернуться из Шилкинского Завода обоз купца Касьянова со знакомым мне старшиной обоза дядькой Антипом, который мне был обязан спасением при нападении на него красного волка. Когда этот обоз чуть больше месяца назад пошёл вверх по реке и его в станице взял под охрану по раннее заключенному контракту с Касьяновым наш первый десяток под командованием Ромки, я с дядькой Антипом договорился, что он на обратном пути до Владика возьмёт с собой Джунг Хи и Мэй. А в Благовещенске передаст от меня рекомендательные для них письма и Касьянову и Тарала.

За время пока мы жили на хуторе вместе, я очень сблизился с Джунг Хи и Мэй Лин. Этому способствовали наше обоюдное обучение языкам. Я учил старого корейца и Мэй русскому языку, а они меня корейскому, китайскому и японскому. Также Джунг Хи обучал меня приёмам корейского рукопашного боя «тхэккён», которые передавались в его семье из поколения в поколение, начиная с XIII века. Более семисот лет назад молодой воин Ли покорил императора страны Корё своим владением техники «тхэккён», победив тогдашнего чемпиона по технике рукопашного боя «субак». За это Ли был возведён императором в офицерское звание и дворянское сословие. С тех пор все члены семейства Ли в обязательном порядке изучали технику рукопашного боя «тхэккён». А ещё Джунг Хи ознакомил меня со своей семейной реликвией — четвертой книгой «муедоботхонджи», озаглавленной «Техника рукопашного боя», которая включала 38 изображений, напоминающих стойки и удары в тхэквондо в моём будущем мире. По его словам, данная книга писалась по приказу 14 вана Чосон в XVII веке одним из предков Джунг Хи, каким то его пра- пра- пра- и ещё несколько раз прадедом.

В общем, когда в середине сентября рана перестала беспокоить меня, а мальки и старшаки после занятий до обеда убегали домой, Джунг Ли брался за мою тренировку. Скажу об этих тренировках следующее: режиссёры — сценаристы, которые создавали китайские фильмы про кунг-фу с участием молодого Джеки Чана, удавились бы от зависти, наблюдая за теми упражнениями, которыми меня нагружал добрый дедушка Джунг. Убил бы этого садиста! Только добрая и сожалеющая улыбка Мэй останавливала меня от того, чтобы не послать Джунг Хи куда подальше с его тренировками.

Отношения между мной и Мэй со стороны можно было назвать нейтрально-дружескими. Девочка-девушка имела живой и открытый характер, была любознательна и приветлива от природы. Её непосредственность и весёлость в общение заставляли любовно трепетать как душу старого, битого и циничного спецназовца, так и теперь очень редко появляющегося в моём сознании Тимохи.

На Рождество Богородицы была сыграна свадьба между Семёном Савиным и Анфисой Селевёрстовой. Тимохино сознание это событие пережило очень спокойно, так как моя любовь к Мэй Лин вызывала и у него активный положительный отклик. На свадьбу я был приглашён вместе с Джунг Хи и Мэй. Места на лавке в трактире Савина, где играли свадьбу, нам отвели рядом. Посадив Мэй между мной и дедом Джунг, я ощущал правым боком тепло, которое исходило от неё.

Мэй была одета в специально пошитый для этого случая праздничный корейский хонбок. Этот наряд состоял из длинной шёлковой бело-голубой юбки, расшитой цветами, белоснежной рубашки свободного кроя, расшитых чогори и жакета. Когда она в этом наряде и с какой-то умопомрачительной причёской вышла из своего огороженного закутка в комнате, я смог только выдохнуть слово: «Принцесса!». Ромка, который в тарантасе приехал за нами, застыл истуканом, глупо улыбаясь. Ни для кого не было секретом, что в Мэй Лин втрескались поголовно, что мальки, что старшаки. Новое, да ещё экзотическое всегда притягивает. Амур потратил не один колчан на учебный состав школы. Только на меня два.

В станицу мы прибыли, когда под выстрелы новобрачные отправились из дома невесты на венчание в церковь. Батюшка Александр провёл красивую службу, по окончании которой все вернулись к дому Селевёрстовых, где новобрачных, а точнее нововенчанных поздравили отец и мать Анфисы, потом её крестные, затем братья с женами и все остальные по степени родства.

По окончании поздравлений родственников Анфисы, сваха тётка Лукерья приступила к повиванию, то есть переплетению одной косы девушки в две для замужней женщины. Когда сваха почти расплела у Анфисы косу, на сцену вышел Ромка и со зверским видом тупой стороной ножа начал пилить основание косы у сестры. К нему тут же подбежал дружка жениха-мужа Лунин Фрол с криком: «Стой — постой, не режь косу, серебра тебе за неё несу». Дальше Ромка и Фрол долго торговались, и, в конце концов, Ромка косу сестры продал. Дальше были поздравления, благословление венчанных дядькой Петром и тёткой Ольгой, после чего молодые и гости отправились в трактир, где их встретили родители Семёна Савина.

Атаман Савин, как местный олигарх, немного подправил традиции свадебного обряда и вместо своего довольно большого дома, решил играть свадьбу в трактире, где уместилось значительно больше народу, чем в доме, да и гостей обслуживать было куда удобней. Тем более на свадьбу кроме станичников приехали компаньоны Савина по торговому делу — гильдейские купцы.

Когда гости расселись в трактире за столы, начались поздравления и вручение подарков с отдарками. Я подарил названной сестре красивый бизилик — серебряный браслет с травленым орнаментом, а Семёну вручил черкесский кинжал, богато отделанный серебром. Этот кинжал мне достался как трофей с убитого хунхуза из засады в распадке у истока реки Дактунак.

Джунг Хи и Мэй вручили Анфисе красивое и дорогое ожерелье из белого жемчуга, а Семёну револьвер, тот самый в 4,2 линии Смит-Вессон тульского производства, которым Джунг пытался отбиться от цинских всадников. Это подарок вызвал дикий восторг у Семёна Савина и дружную зависть всех казаков. В Приамурье такое оружие практически не поступало, и было на вооружении только у офицеров. Джунг Хи данный револьвер достался по случаю, как оплата за услуги лечения, и как выяснилось, метко стрелять он из него не умел. В преследователей стрелял больше для того, чтобы их задержать, а не попасть. Поэтому по моему совету Джунг Хи легко с ним расстался в качестве подарка для жениха, при этом приобрёл хорошую репутацию у казаков: понимающий и не жадный.

Не меньший восторг на свадьбе вызвал ещё один подарок от меня. Когда Анфиса спросила меня после получения всех подарков, не забыл ли я об обещании написать для неё песню о любви казачки к казаку, пришлось радовать молодых музыкальным подарком. Тётка Ольга Селевёрстова и её снохи Ульяна и Елена, с которыми я разучивал этот музыкальный подарок, смогли удержать его в тайне. Поэтому когда они после моего объявления о новой песне, написанной мною специально для названной сестры к дню её свадьбы втроём вышли перед столами, куда степенно выходили гости и поздравляли молодых, в трактире наступила тишина. Песню начала тётка Ольга своим низким грудным голосом:

Каким ты был, таким остался, Орел степной, казак лихой!

Здесь вступили вторыми голосами Ульяна и Елена, и песня взмыла вверх:

Зачем, зачем ты снова повстречался, Зачем нарушил мой покой?

Казачки пели мощно, красиво и завораживающе. Когда к третьему куплету песню поддержали все играющие на свадьбе музыканты, то исполнение зазвучало ничуть не хуже исполнения этой песни в кинофильме «Кубанские казаки» или кубанским хором в моём времени. Эта замечательная мелодия, созданная Исааком Дунаевским на стихи Михаила Исаковского и Михаила Вольпина, завоевала в начале 1950-го года сердца миллионов советских людей. Особенно сердца женщин. Сколько себя помню, когда приезжал к деду и бабушке в посёлок Черняево, так станицу переименовали в советские времена, за праздничным столом данная песня звучала обязательно. После свадьбы Семёна и Анфиса песня стала суперхитом казачек станицы Черняева и быстро распространилась по Приамурью. А в день свадьбы, когда тётка Ольга и её снохи закончили песню, сначала наступили звенящая тишина и только через несколько секунд трактир взорвался криками восторга.

Не хорошо заниматься плагиатом, но некоторые песни, по моему мнению, могли бы зазвучать и намного раньше, даря радость людям в этом времени. Я же не искал какой-то материальной выгоды. Такими мыслями я успокаивал свою многогрешную душу за очередной грех. Простите меня будущие авторы и композиторы за то, что я украл ваши песни.

День свадьбы Анфисы и Семёна запомнился мне ещё одним событием, которое сильно повлияло на моё сознание и душу. Когда я с Джунг Хи и Мэй поздним вечером первого дня свадьбы на тарантасе вернулись домой на мой хутор, Джунг Хи после того как Мэй засопела в своём отгороженном углу, попросил выйти меня на улицу, где у нас на лавочке состоялся непростой разговор.

— Тимофей, мне тяжело начать говорить, — начал Джунг Хи, когда мы сели рядышком на лавку перед домом. — Ты спас жизнь мне и моей внучке, и с горы прожитых лет я вижу твои чувства к ней и её ответные чувства. Но как бы мне не было тяжело, я вынужден сказать — нет!

Я, повернув голову, посмотрел в глаза Джунг Хи, который продолжил говорить, не отводя своих глаз.

— Ты плохо знаешь наши обычаи, поэтому не смог рассмотреть определенной информации, которая содержалась в одежде Мэй Лин. В Чосон одежду белого цвета запрещено носить простым корейцам, а вышивка золотыми нитями или аппликация кымбак из золотой фольги разрешена только членам королевской семьи. Я не всё тебе рассказал, Тимофей.

Как-то постаревший на глазах Джунг Хи замолчал и более тихим голосом продолжил.

— Мэй Лин, мой «весенний цветок» действительно моя внучка, но она не дочь погибшего Чхон Пок и его жены Чжу. Мэй ребёнок моей дочери придворной дамы Ли ранга гвиин из павильона Нэандан, одной из любимых наложниц вана Коджон двадцать шестого короля династии Чосон.

«Вот это номер, — промелькнуло у меня в голове. — Это получается, что Мэй корейская принцесса?!» В подтверждение моих мыслей Джунг Хи продолжал тихо-тихо говорить, чуть ли не шепотом.

— Мэй дочь вана Конджон. Когда я выступил против королевы Мин и проиграл, мне не удалось вывести из королевского дворца дочь, но я смог выбраться вместе с годовалой внучкой. Благословенное небо спасло моего сына Чхон Пок и его жену Чжу, их не было в тот день во дворце. Нам удалось объединиться и бежать из страны. Для всех посторонних Чжу стала матерью Мэй, а Чхон отцом. Своих детей они не могли иметь из-за неудачных первых родов Чжу. О своём настоящем происхождении Мэй Лин ничего не знает.

В этот момент мне послышался какой-то шум, а краем левого глаза отметил смытое движение за углом дома.

«Кажется, Мэй подслушивала!» — подумал я, но вслух ничего не произнёс. Между тем, Джунг Хи, ничего не заметив, продолжал своё повествование.

— Я не знаю, что нас ждёт в Японии, Не знаю, сможем ли мы укрыться от гнева королевы Мин. Но если случится чудо, и нас призовёт к себе король, я не смогу противиться его приказу и не смогу оставить отца без дочери. Хотя роль дочерей вана от наложниц не особенно завидная.

Джунг Хи положил свою левую ладонь на мое правое колено и сильно сжал его.

— Тимофей, если бы Мэй не была дочерью вана, я тебе сказал бы — ДА! Я тебя сильно уважаю как воина и люблю как сына. Если сможешь, прости меня.

Джунг Хи замолчал. Молчал и я, переваривая полученную информацию. Надо было, что-то сказать, но я не знал что говорить. В конце концов, я, положив ладонь свою сверху, на державшую моё колено ладонь корейца и чуть сжав её, сказал:

— Спасибо за доверие, Джунг Хи. Я никому не скажу об этом. Как только по реке пойдёт оказия до Благовещенска или Владивостока, я помогу вам с Мэй уехать. А любовь? А любовь, пусть останется!

Через три месяца после этого разговора, когда я провожал с касьяновским обозом Джунг Хи и Мэй, последняя порывисто обняла меня за шею, и, неумело поцеловав в губы, прошептала на ухо: «Я буду ждать тебя, мой Тимохей».

Я, махая рукой в след саням, увозивших Мэй с дедом, думал о том, что чем чёрт не шутит, может быть, мы когда-нибудь и встретимся. Как говорил один мой хороший знакомый: «Земля квадратная. За углом встретимся». И с тех пор в моей душе жила грустная любовь к маленькой корейской принцессе.

Кроме этой любви, в подполе моего дома хранился прощальный подарок Джунг Хи — аптекарская банка объемом в четверть, в которой настаивался корень панцуя или женьшеня весом в полтора фунта и возрастом около двухсот лет. Обычно сборщики женьшеня выкапывают только зрелые корни десятилетнего возраста, потому что только с десятилетнего возраста корень считался целебным. Чем старше корень, тем целебнее он считается.

По словам Джунг Хи пятнадцать лет назад в Шанхае был продан корень возрастом в сто пятьдесят лет и весом чуть больше фунта за пять тысяч американских долларов. А за настойку из него великий принц Хынсон, у которого начались некоторые проблемы со здоровьем, готов был уплатить золотом эквивалентно десяти тысячам американских долларов. Джунг Хи тогда не успел помочь другу, когда он прибыл в Шанхай, корень и настойка из него уплыли в Америку. Чтобы я понял, на сколько это дорого, Джунг Хи сказал мне, что средняя заработная плата за месяц простого корейца в те дни составляла 5-10 американских долларов.

Вот такой подарок сделал мне за два месяца до отъезда Джунг Хи, сказав, что настойкой можно будет пользоваться через год. Одна чайная ложка утром. Тридцать дней пить. Тридцать дней перерыв. Настойка эта будет панацеей от всех болезней. Когда я пытался отказаться от такого дорогого подарка, Джунг Хи доверительно сообщил мне, что ему повезло в своё время найти два таких корня, и один останется с ним. Будет чем обеспечить свою жизнь в Японии. Только после этой информации я пошел в лавку приобретать аптекарскую банку и спирт.

Эпилог

— Ермак! Смотри, пароходы к пристани подходят!

Я вынырнул из омута воспоминаний от возгласа Ромки и его тычка в бедро. К пристани подходили пароход «Вестник» под штандартом цесаревича и конвоир-пароход «Ермак» с сопровождающими лицами.

Как уже сообщил «казачий телеграф» ритуал посещения станиц Цесаревичем Николаем был единым. Два парохода с наследником и сопровождающими его лицами приставали к берегу, все жители станиц от мала до велика приветствовали гостя, преподносили хлеб-соль. Цесаревич проходил через специально выстроенную арку и приветствовал казаков. Казачий отряд станицы показывал свои умения в джигитовке. Затем Цесаревич проходил в церковь, где слушал краткий молебен, после которого вновь поднимался на пароход и тот отчаливал.

На берегу, рядом с построенной для встречи цесаревича аркой собралось больше пятисот человек встречающих. Кроме жителей Черняева, приехали делегаты из станиц Толбузина, Ольгино, Кузнецова, со всех выселок и заимок, входящих в Черняевский округ. Все в нарядных одеждах. На конях два моих десятка казачат, да десяток лучших казаков наездников, отобранных со всего округа. Все остальные пешие.

Четырехсот-сильные заднеколесные пароходы в деревянных корпусах «Вестник» и «Ермак» аккуратно притерлись к причалу у станицы. После небольшой паузы на доски причала по трапу вышел цесаревич, а за ним по «табелю о рангах» стала выстраиваться свита.

Я, сидя на Беркуте, смотрел как к атаману Савину с хлебом-солью на цветном рушнике, покрывающем поднос, неторопливым шагом подходил худощавый молодой мужчина с усами, но без запомнившейся мне по тому миру бородке. Одет цесаревич был в белый френч с золотыми погонами с царским вензелем, белую фуражку, темно-зелёные брюки-галифе, заправленные в сапоги. Подойдя к склонившемуся в поклоне атаману, цесаревич, сняв фуражку, перекрестился, затем отломил кусок хлеба и, макнув его в соль, отправил в рот. За цесаревичем к караваю подошёл приамурский генерал-губернатор, командующий войсками Приамурского военного округа, а также наказной атаман Приамурских казачьих войск генерал-адъютант Корф. Сверкая золотыми адъютантскими погонами и аксельбантами, Корф также снял белую фуражку, перекрестился и, разгладив свою знаменитую бороду-бакенбарды на две стороны, вкусил хлеб-соль. После чего, надев фуражку, забрал у атамана поднос с хлеб-солью и передал назад кому-то из свитских. В этот момент раздался приветственный рёв собравшихся на берегу казаков и казачек.

Я же глядя на эту картину, думал о том, что через двадцать семь лет в моём прежнем мире этот молодой цесаревич за двадцать три года правления придёт к двадцати трём ступеням в подвал Ипатьевского дома. Что же случилось в стране за столь короткое по историческим меркам время, чтобы вот эта боготворящая царского сына толпа спокойно воспримет отречение от трона императора и его убийство вместе с семьей.

В настоящее время помазанника божьего и всю его семью почти все в Российской Империи олицетворяют с властью бога на земле. Но вскоре после смерти Александра III политическая, социальная и религиозная обстановка резко изменится. Почему это произойдет? Как много вопросов «почему?» возникает в мозгу, когда видишь купающегося сейчас в народной любви цесаревича.

Почему вопреки родительской воле цесаревич женится на истеричной «гессенской мухе», которая не могла дать здорового наследника? Почему случилась трагедия на Ходынском поле? И почему Николай никак не отреагировал на неё? Почему газеты встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте? Почему произошло «Кровавое воскресенье»? Почему командующие армиями в Первой мировой войне интересовались нарастанием антимонархических настроений в тылу армии больше, чем победами над немцами на фронте? Почему после отречения Николая II лишь командир Гвардейского кавалерийского корпуса хан Нахичеванский созвал командиров полков и от их имени и от себя лично направил царю телеграмму о готовности выступить на его защиту? Поддержали хана только командующий западным фронтом генерал от кавалерии Гурко и командир кавалерийского корпуса граф Келлер. Почему? Почему? Почему? Неужели во всём этом вина этого молодого человека, который оказался не на своём месте? Или оказался слишком слабым для того чтобы быть капитаном корабля под названием «Российская Империя» во время шторма? Или в этот шторм он корабль-империю по глупости и завёл?

Я задумался, вспомнив своего восьмидесяти шести летнего прадеда, у которого только один раз в тринадцатилетнем возрасте прожил лето в Старочеркасске. У прадеда с дедом были какие-то трения, в результате которых дед после Великой Отечественной войны и войны против Японии в 1945 году на Дон не вернулся, а остался на Амуре. Поэтому к прадеду меня отправили на лето только один раз и по личной просьбе прадеда за полгода до его смерти.

Прадед Тимофей, в честь которого меня назвали, за расказачивание ненавидел советскую власть люто, хотя в своё время после Первой мировой войны принял Власть Советов всем сердцем и защищал её от врагов до 1922 года, закончив Гражданскую войну командиром эскадрона разведки в первой конной армии Будённого. Прадед, рассказывая мне историю Аленинского рода и донского казачества, не однократно с теплом отзывался о императоре Николае II, вспоминая, как хорошо при нём жили казаки на Дону.

Но один раз прадед с какою-то тоскою в глазах произнёс, что если бы Советы не расказачили казаков, не раскулачили народ, загнав в колхозы с одними трудоднями без хлеба, как каких-то крепостных. Если бы поприжали своих партийных начальников-бюрократов, что дури много несли, дав людям спокойно вздохнуть, то о другой власти можно было бы и не мечтать. После чего, слеповато щурясь на солнце, стал загибать пальцы на левой руке, перечисляя достижения советского государства: образование всем бесплатно дают, только не ленись и учись хоть в институте, хоть в университете; детишек в детских садах, школах и лагерях кормят бесплатно, а студентам стипендии платят и общежитие дают. Рабочему человеку почёт и уважение, премируют и награждают. Петьке Яшину, который в этом году больше всех в станице хлеба на комбайне намолотил мотоцикл «Урал» бесплатно вручили.

Жилье получить в городе можно, отработал какое-то время на заводе, квартиру отдельную дают. У них в колхозе новую линию начали из домов, которые бесплатно дают молодым специалистам, приезжающим в колхоз на работу по распределению. Агроному дали, бухгалтеру дали, счетоводу дали, механику дали, двум учителям молодым дали. А при царе только богатые могли купить дом.

Квартплата небольшая, врачам платить не нужно. Много хорошего Советская власть дала, и если бы коммунисты-начальники крови столько не лили, да дали бы возможность на себя трудиться, как при НЭПе, то жить стало бы намного лучше. И добавил, что ум за разум заходит, как выбрать тут добро и зло, если они вперемешку.

Вот и я смотрел на подходящего к нашему строю будущего императора Всея Руси и не мог выбрать для себя, как мне относиться к этому человеку. И если доведётся пообщаться, какую линию поведения выбрать. Попытаться намекнуть на грядущие события, или промолчать. Рассказать о своей задумке по созданию подразделений спецназа или молчать в тряпочку. Так и не выбрав, решил положиться на русское авось, которое обязательно к счастливому решению вопроса выведет.

Между тем цесаревич Николай со свитой и окруживших их жителей Черняевского округа направились к нашему конному строю. Не дожидаясь их подхода, я дал казачатам команду: «Слезай».

А когда мои орлы застыли с левой стороны своих коников, подал команду: «Смирно-о-о!».

Докладывать к цесаревичу не вышел, так как мне такого указания не было, а всё руководство станицы вертелось рядом с будущим императором.

Николай отделился от свиты и в одиночку пошел вдоль первой шеренги, останавливаясь перед каждым казачком, внимательно его разглядывая. Строй казачат, кажется, перестал дышать. Скосив влево взгляд, я увидел, как старшаки и мальки, перед которыми останавливался цесаревич, как будто вырастали на пару-тройку сантиметров. Начав с левого фланга, через некоторое время цесаревич Николай дошёл до меня. Внимательно осмотрев спокойным взглядом меня с ног до головы, таким же спокойно-скучающим голосом произнёс:

— Так вот ты какой, Тимофей Аленин. И что ты и твои ученики могут мне показать…

Оглавление

Пролог

Глава 1 Ермаковская падь

Глава 2 Тимоха Аленин

Глава 3 Гвардии подполковник Тимофей Аленин

Глава 4 Выбор пути

Глава 5 Смерть деда Афанасия

Глава 6 Выбор пути 2

Глава 7 Экзамен у атамана Селевёрстова

Глава 8 Благовещенск

Глава 9 Первая любовь

Глава 10 Казачий суд

Глава 11 Состязания

Глава 12 Шермиции

Глава 13 Тропа разведчика

Глава 14 Охота на хунхузов

Глава 15 Большая победа

Глава 16 Кто виноват?

Глава 17 Золото

Глава 18 Красные волки

Глава 19 Экстернат

Глава 20 Ли Джунг Хи

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg