«Окаянный император. Роковое путешествие»

Окаянный император. Роковое путешествие (fb2) - Окаянный император. Роковое путешествие 914K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Юрьевич Леонтьев

Илья Леонтьев Окаянный император. Роковое путешествие

Глава I

Апрель 2017 г.

Где-то внизу расстилалось бескрайнее море облаков. Они были похожи на огромные, безразмерные куски ваты. Солнечные лучи создавали причудливую игру теней: острова, горные вершины и перевалы, а разрывы походили на бездонный океан, в глубине которого лишь угадывалась далекая поверхность земли. Над всем этим синело голубое небо. Таким оно бывает только на высоте десять километров. Увидеть эту красоту можно из иллюминатора авиалайнера. Неудивительно, что места «рядом с окошком» во время регистрации разбирают в первую очередь. Мне повезло. После серой московской хмари и мороси лайнер взмыл в ночную вышину, а через несколько часов над горизонтом показалось светило.

Самолет уносил четыре сотни пассажиров на край земли. В Страну восходящего солнца. Я никак не мог до конца поверить в происходящее. В то, что студент факультета компьютерных наук и информационных технологий Саратовского университета оказался на борту красавца-Аэробуса. Он направлялся в мир, который жил в каком-то другом измерении. Меня ждали города-муравейники, ущелья улиц, заполненные людьми и машинами. Родина множества научных достижений прошлого и нынешнего века. Но самое главное — меня ждала возможность вырваться из захолустной Пензы. Стать гражданином планеты. Завтракать в одной стране, а обедать уже в другой, на берегу океана. Именно это я видел в своих мечтах, надеясь, что «смотрины» пройдут успешно. Конечно, о том, что этот визит — знакомство с потенциальным работодателем, прямо никто не говорил, но приглашение в гости после победы на чемпионате мира по программированию просто так не делают. Позади остались китайцы, поляки, канадцы и даже американцы. На волне эйфории, которая охватила группу, я как-то незаметно для самого себя принял приглашение побывать в Японии. Вечно улыбающийся и раскланивающийся Акайо Фукуда, невысокий, как и все японцы, убедил меня, что программисту с мировым именем (лесть, конечно, но очень приятная) просто необходимо побывать на островах.

— Николай-кун, ты должен посмотреть, как работают наши специалисты в области высоких технологий. Это будет полезно столь талантливому юноше, — нахваливал он меня. — И потом, разве нужно парню в 20 лет отказываться от возможности узнать мир?

В общем, я согласился. Да и в том, что такое предложение рано или поздно поступит, никто не сомневался. Очень немногие по-настоящему талантливые IT-шники России оставались работать дома. Родина могла предложить им либо ободранные стены вузов с нищенскими зарплатами и вечными попытками получить зарубежный грант, либо работу на дядю. Причем откуда был этот дядя — разобраться порой не представлялось возможным, так плотно сплелись интересы власти и бизнеса на одной десятой части суши в начале XXI века. Я же решил пойти по стопам многочисленных предшественников — отправиться за границу. Там негласный надзор за сильнейшими программистами тоже присутствует, но, во-первых, не столь явный, а во-вторых, у этой клетки золотые прутья.

— Спасибо, Акайо! Я с удовольствием побываю в вашей замечательной стране. Надо же посмотреть, как цветет сакура.

Отрезвление наступило, когда я понял, что эту новость придется рассказать родителям, точнее маме. Отец, несмотря на отсутствие высшего образования и сугубо рабочую профессию, обладал природной сметкой.

— Мы — Романовы, — любил говорить он, — хоть и из крестьян Городищенского уезда, все ж не лыком шиты. Никогда в руководители не лезли, но всегда жили неплохо.

Благодаря его золотым рукам и умению смонтировать электрическую проводку хоть в квартире, хоть в коттедже, хоть на заводе, я отправился учиться из Пензы в соседний Саратов. Там школа программирования была куда сильнее. С мамой оказалось сложнее. Умом она тоже прекрасно понимала, что в России сына ждет мало хорошего, но сердце и чувства были сильнее разума. Поэтому прощание на перроне железнодорожного вокзала вышло тяжким.

До отправления фирменной «Суры» оставалось несколько минут. Я уже забросил сумку с вещами на верхнюю полку и стоял с родителями у вагона. Мама украдкой вытирала слезы, папа, наоборот, улыбался.

— Ты там веди себя прилично. Закрутишься с какой-нибудь гейшей — и накроется карьера программиста.

— Если уж в Саратове не охмурили — куда там японкам! — улыбнулся я в ответ.

— Коленька, будь осторожен, — наверное, в пятый раз сказала мама. — До сих пор не могу поверить, что согласилась на эту поездку.

— Была бы твоя воля, — ухмыльнулся отец, — ты бы его и учиться не отпустила. — А видишь, какой самородок! Не просто программист, а победитель мирового чемпионата. Мы об этом уже не раз говорили: ничего ему тут не светит. Мы с тобой жили в надежде, что у детей все будет лучше, такую же надежду питали наши родители, деды-прадеды, и так до бесконечности. И что стало?.. Ладно, Маша, не трави душу…

— Все я прекрасно понимаю, да только одного уже отпустили… Ты, Саша, помнишь, чем это кончилось, — всхлипнула она.

После этих слов отец помрачнел. Воспоминания о моем старшем брате — молодом офицере внутренних войск, который погиб во время войны в Чечне, — были очень болезненными.

К счастью, в этот момент колокольчики вокзального громкоговорителя вечно сонным голосом пробубнили пятиминутную готовность. Я клюнул в щеку отца, прижался к маме и заскочил в вагон. Не знаю почему, но защемило сердце. Появилось чувство, что больше никогда их не увижу. Прижался лбом к окошку в коридоре и, грустно улыбаясь, смотрел на самых близких мне людей на свете. Из репродукторов грянуло «Прощание славянки», и поезд, громыхнув сцепками, поехал. Пару десятков метров родители шли за вагоном и махали руками, потом отстали.

Эти грустные воспоминания одолевали меня на борту самолета, пока не показалось светило. Оно чуть быстрее обычного вставало из-за горизонта.

— Ну, прям Перл-Харбор какой-то, — вспомнил я сцену из голливудского фильма, в которой вероломные японцы летят бомбить американский флот.

Оставшаяся часть пути прошла без происшествий. Ровный гул турбин, очередь в туалет (чтобы хоть так вырваться из опостылевшего за много часов полета кресла), коробки с фасованной авиаедой и, наконец, голос стюардессы, которая объявила о том, что самолет готовится к посадке, поэтому всем надо занять свои места, убрать откидные столики и пристегнуться.

Токио встретил меня весенними солнышком, ветерком и неизменно улыбающимся Акайо Фукудой.

— Николай-кун, как я рад видеть вас на нашей земле! Добро пожаловать в Японию! — он просто лучился от счастья.

— Здравствуйте, Акайо! — после десяти часов в воздухе мне хотелось только одного: добраться до гостиницы, принять душ и упасть на подушку.

Вероятно, он заметил это состояние. Перестав лучиться радушием, повел меня к автомобилю.

— Это хорошо, что вы приехали раньше, чем остальные приглашенные. У вас есть прекрасная возможность познакомиться с нашей страной. И даже увидеть, как цветет сакура. В этом году прохладно, поэтому насладиться чудесным зрелищем все еще можно, — последние слова японец проговорил с придыханием, правда, мне показалось, что эмоция была слегка наигранной.

— Что еще в культурной программе? — спросил я, чтобы не показаться невоспитанным.

— О! Это, конечно, наша визитная карточка — Фудзияма. Вы не будете подниматься на гору, но много от этого не потеряете. Побываете в бамбуковой роще Арасияма. Как говорят, в ней можно понять смысл жизни. Ну а начнете программу в Оцу. Это город на берегу озера Бива. Там находится храмовый комплекс Мии-дэра, в котором хранятся шесть изваяний Будды и, — Акайо понизил голос, — сокровища японских императоров…

Мне этот прием напомнил помотанных жизнью теток из областного музея краеведения. Они также закатывали глаза и говорили с придыханием. Правда, в силу привычки и многократного повторения, эмоций в их словах не было ни грамма.

— Послушайте, Акайо, — грубовато перебил я сопровождающего, — вам совершенно ни к чему изображать из себя радушного хозяина. Давайте будем откровенными: я сюда приехал не красоты разглядывать, хотя это, конечно, приятный бонус.

В глазах японца промелькнуло удивление. Похоже, у него сломалась привычная программа, ну а я испугался собственной наглости: собрался устраивать будущее, а сам хамлю представителю вероятного работодателя. И это при том, что они мне оплатили и перелет, и проживание.

— Конечно-конечно, Николай-кун. Как вы пожелаете, — быстро взял он себя в руки, — Главная встреча состоится послезавтра в Токийском университете. Там наши гости смогут познакомиться с тем, как учатся наши программисты, и пообщаться с… ними… и не только. Пока же, позвольте, я закончу про ваше индивидуальное расписание. Завтра это будет Мии-дэра, бамбуковая роща и Фудзияма, ну а в четверг вас ждет столица. Выставочный центр Toyota Mega Web и Музей Мирайкан. Это некий аналог московского ВДНХ, но, смею предположить, куда более интересный. При вашей профессии вам может быть любопытно. В этом конверте кредитная карточка — ею можно платить за проезд и еду, — а также описание предлагаемых маршрутов. В электронном виде все материалы отправлены на вашу почту. Мы не будем навязывать свое общество во время поездок в ближайшие два дня, — завершил он практически-деловым тоном.

Тем временем наша машина подъехала к отелю. Это было вполне привычное для европейского глаза здание. Вероятно, его специально выбрали для того, чтобы не отпугивать гостей-соискателей местной экзотикой.

— Я оставляю вас, Николай, отдыхайте. В пятницу, в девять утра здесь же вас будет ждать автомобиль. Набирайтесь впечатлений от нашей страны, — закончил Акайо уже привычным приторно-радушным тоном и протянул мне руку для прощания.

Процесс заселения запомнился плохо. Я протянул портье паспорт, дождался, пока он заполнит немногочисленные строчки на компьютере, получил ключи и отправился в номер. Приняв душ, растянулся на двуспальной кровати.

— Ну, вот новая жизнь и начинается, — это было последнее, что я подумал перед тем, как провалиться в глубокий сон.

Утро 29 апреля приветствовало меня лучами солнца. Лежа в постели, я наслаждался необычными ощущениями. Будет ли работа, нет ли, в данный момент меня совсем не беспокоило. Я находился на другом конце света, в Японии, а на прикроватной тумбочке лежал конверт с кредиткой, долг по которой возвращать мне не придется. Для моих бывших одноклассников и даже сокурсников это была недостижимая мечта. Прав отец, мы, Романовы, можем построить счастье своими руками. С этими мыслями, улыбаясь, я сделал разминку, умылся и отправился в ресторан.

Казавшийся вчера родным и понятным европейский стиль отеля больше не радовал. Хотелось чего-то необычного, поэтому, позавтракав, я взял планшет, быстро написал пару строк родителям и нашел письмо от Акайо. Так-так-так… не балуют меня наниматели. Все маршруты построены исключительно на использовании общественного транспорта. В Оцу к шести буддам, например, мне предстояло добираться сначала на метро, потом на аналоге нашей электрички, а затем еще и на автобусе. Впрочем, смотреть в зубы дареному японскому коню было неприлично. Закинув в рюкзак планшет и конверт с описанием маршрута, я направился в путь.

Токио оказался понятным и гостеприимным городом. Большинство вывесок было продублировано на английском, потому проблем с ориентацией не возникло. Да и смартфон исправно показывал, куда и когда надо свернуть, чтобы не запутаться в каменных джунглях. Правда, долго бродить по улицам мне не пришлось. Станция подземки оказалась всего в паре сотен метров от отеля. Терминал исправно пискнул, когда я поднес к нему выданную карточку. Из щели выскочил билет до железнодорожного вокзала.

Если бы не подробные инструкции, закончилось бы это путешествие полным фиаско. Один раз я умудрился заплутать даже в московской подземке. Дело было на пересечении нескольких линий, и нехорошие мысли появились, когда я понял, что уже третий раз прохожу мимо одного и того же взрывозащитного контейнера. В Токио все гораздо хуже. Транспортная сеть меньше московской, но куда запутаннее. Ее обслуживают две независимые компании. Разобраться в хитросплетениях маршрутов могут только местные, поэтому пошаговые рекомендации оказались очень полезными. Час пик уже закончился, штурмовать вагон мне не пришлось. Японцы чинно собирались в небольшие очереди, а потом спокойно проходили в приветливо распахнутые двери. В салоне стояла полная тишина, лишь колеса стучали по рельсам и звучал механический голос, объявляющий станции. Как любезно пояснил создатель моей памятки, разговаривать под землей не принято. Телефон нужно перевести в бесшумный режим и не брать трубку, если кто-то будет звонить.

После пары пересадок я, наконец, попал к промежуточной цели путешествия — станции Токио. Здесь меня ждал футуристический поезд до Оцу. Необычным он был, конечно, только на мой российский взгляд. Японские электрички JR летают по всей стране. В моем случае три сотни километров она преодолевала за два часа. Салон состава походил на самолетный. Те же кресла с откидными столиками, шторки на окнах, правда квадратных, и проводники с тележками, на которых навалены всевозможные закуски.

Вид за бортом неожиданно разочаровал. Если бы не иероглифы на вывесках и непривычная техника, можно было бы подумать, что мы несемся по просторам необъятной родины. Промышленная архитектура — а вдоль железных дорог преобладает именно она — строится по единым правилам во всем мире. Лишь проезжая через города я имел возможность немного полюбоваться на экзотику. Поэтому по приезду в Оцу мне очень не хотелось вновь забираться в салон теперь уже автобуса. Да и многолюдье порядком утомило. Каждый компьютерщик в душе немного мизантроп. В итоге до храмового комплекса, название которого я так и не запомнил, решил идти пешком. Понятно, что на это потребуется куда больше времени, и в бамбуковую рощу, посаженную каким-то монахом, я не попаду, да и бог с ней. На траву-переросток мне довелось не раз и не два насмотреться в Сочи, куда мы ездили на отдых с родителями и где проходили российские соревнования по программированию.

Навигатор дисциплинированно вывел в старую часть города. Здесь были узкие улочки, на которых едва разъезжались автомобили. Оцу сильно напоминал какой-нибудь приморский городок на нашем юге. Каждый свободный участок земли был покрыт плиткой и закатан в асфальт, а деревья ютились в крошечных двориках. У маленьких домиков были припаркованы малолитражки. На других машинах разъехаться здесь все равно было невозможно. На перекрестках на столбах висели сферические зеркала, чтобы водители видели, что находится за углом. Неожиданно распахнулись одни из ворот. Из них вышла пожилая японка. Увидев меня, удивилась: вероятно, туристы в эти закоулки забредают не часто.

Ну что ж, хватит с меня здешних реалий. Пора возвращаться на туристические тропы. Я достал смартфон, построил маршрут к сокровищнице императоров и решительно свернул за угол. После этого случилось то, над чем так любят смеяться пользователи Ютуба. Увлеченный изображением на цветном дисплее, я зацепился ногой за неровность мостовой, потерял равновесие и плашмя полетел на землю. Последнее, что я увидел перед тем, как померк свет, был неприметный четырехугольный столбик с иероглифами на одной из граней.

* * *

— Сара, Сара! Чтоб ты болела в свое удовольствие! Где уже горячая вода?! — голос повитухи был слышен по всему глиняному домику. В семье обеспеченного Херсонского землевладельца Давида Бронштейна ждали прибавления. И только ленивый кот не обращал внимания на суету и нежился на огромной печи, от которой распространялись волны тепла.

Глава семейства особого волнения не испытывал, жена разрешалась от бремени уже в пятый раз, да и не пристало уважаемому человеку суетиться, словно вчерашнему выпускнику гимназии. Он курил в кабинете. Это был высокий, худощавый мужчина. Хватило бы одного взгляда ему в глаза, чтобы убедиться в его самоуверенности, решимости добиться своего. Он чувствовал себя «в своей тарелке» в любом обществе, хотя и был малограмотным. Давид Леонтьевич обладал хозяйственной сметкой и трудолюбием. Эти качества позволили ему выбиться из рядового еврея-колониста в собственника 300 десятин земли, мельницы и кирпичного завода. Его продукция с клеймом «Б» считалась лучшей по всей округе. Свои черты характера он усердно прививал и детям.

— Мар Бронштейн, — оторвал Давида от воспоминай голос повитухи, — поздравляю! У вас родился сын.

— Спасибо, Соломея, — землевладелец расплылся в улыбке.

— Как назовете наследника — уже решили?

— Конечно. Лейбом!

Глава II

Май 1891 г.

— …чество! Николай Александрович! Вы меня слышите? Ваше…

— Смотрите, он открыл глаза! Николай Александрович, вы меня слышите?

Голоса доносились словно сквозь толстый слой ваты, мелькали непонятные пятна. Спустя мгновение голову прострелило острой болью. Желудок скрутило спазмом, и остатки завтрака из отеля покинули мое бренное тело. Стало немного лучше, но состояние все равно оставалось отвратительным.

Примерно так же я себя чувствовал утром после первой студенческой попойки. Вырвавшиеся из-под родительской опеки вчерашние школьники упились до потери сознания. Причем случилось это помимо желания. Гуляли в университетской общаге. Как на подбор все ботаники, которых одноклассники любя дразнили очкариками, а со злости… даже вспоминать не хочется. Лишенные опыта подростковых гулянок, мы собрались в одной из комнат. На импровизированном столе красовалось вино, пиво и пара бутылок настоек. Закуска тоже получилась разнообразной, от шоколадных конфет до малюсенького кусочка балыка.

Стесняясь самих себя, расселись. Повисла пауза. В итоге слово взял однофамилец — Ванька Романов.

— Ну что, ребята, за знакомство! Если никто не против?

Возражающих не нашлось. Разнокалиберная посуда собралась в кучу, горячительное провалилось в непривыкшее к подобным упражнениям нутро, заработали челюсти. Без пригляда взрослых напитки кончились на удивление быстро. Решение послать гонцов за добавкой созрело скорее, чем грузится операционная система.

Я оказался в составе делегации, захотелось проветриться. В супермаркете через дорогу подсчитали наличность. Ее вышло неожиданно много. Запасы, привезенные из дому, еще не истощились. До коронного блюда, сосисок с лапшой быстрого приготовления, было еще далеко.

— Ребята, а давайте купим коньяк, — млея от собственной смелости, заявил Игорь Кулькин.

— Согласен, — поддержал его Ванька.

Еды в этот раз взяли побольше. Колбасы с хлебом и готовых салатов в пластиковых контейнерах. Правда, Игорь еще зацепил банку сгущенки. По его словам, тягучая сладкая субстанция — лучшее, что может быть после рюмки. Нагруженные желтыми пакетами, мы прошли мимо сонной вахтерши. Она сделала вид, что не заметила наши горящие глаза и просвечивающие сквозь тонкую пленку бутылки. В ближайшие выходные после 1 сентября гудела вся общага.

Хохоча, мы ввалились к своим и начали готовить вторую очередь застолья. Приняв на грудь, будущие программисты оказались вполне разговорчивыми и даже горячими. Причем споры о компьютерах продолжались недолго. Как все нормальные парни, говорили о девушках, машинах и боевиках. Кто-то даже успел сцепиться, но их вовремя растащили.

Я же, запив сухое красное сначала настойкой рябины на коньяке, а потом и собственно трехзвездочным, решил попробовать покурить. Жертв этой вредной привычки на факультете было немного. Сидение перед монитором не позволяет отвлекаться на такие мелочи. Но пара курильщиков в компании была, и я решился.

— Смотри, Колька, — наставительно произнес один из них. — Хреново завтра будет.

— Ничего, переживу, — заявил я и затянулся.

«Хреново» стало сразу. Сознание помутилось, а выпитое и съеденное рвануло наружу. В себя я пришел в туалете. Кто-то из более опытных однокурсников сунул мою голову под струю холодной воды. Душа просила продолжения банкета, поэтому ноги принесли меня обратно. На естоле к этому времени возникла водка с квашеной капустой и пельменями, а в комнате появились старшекурсники. Они научили нас, что каждый грамм — за создателей программ и самый короткий тост: «Enter!». Именно после него ощущение реальности пропало окончательно.

Ну а утром я узнал, что такое жуткое похмелье. Но даже тогда, на первом курсе мне не было так плохо, как сейчас. Я не понимал, где нахожусь, кто меня окружает и что вообще происходит. В голове крутились обрывки мыслей: я в Японии, прилетел для переговоров с потенциальным работодателем, отправился на экскурсию на рикше. Каком рикше? Если не ошибаюсь, это тележка, которую тащит человек; или я все-таки ехал? Меня окружала большая толпа, причем многие говорили… на великом и могучем. Откуда в Оцу взялось так много русских? Меня подхватили и куда-то понесли. Организм тут же отреагировал на это новой вспышкой боли и рвотными позывами.

Издевательство, к счастью, продолжалось недолго. Гул стих. Меня уложили. Чьи-то руки принялись обтирать лицо. Затихшая, было, дурнота вернулась и вместе с собой прихватила очередной желудочный спазм. Обычного облегчения он не принес. «Вертолетики» вновь набрали скорость.

— Ваше императорское высочество, как вы? Вы меня слышите? — послышался чей то взволнованный голос.

— За доктором уже послали. Он будет здесь примерно через четверть часа, — подключился второй.

«О как! Тут еще какое-то пострадавшее высочество», — проскочила мысль, и сознание милосердно покинуло бренное тело.

Когда я пришел в себя в следующий раз, вокруг было тихо. Дурнота стала чуть меньше, удалось сфокусировать взгляд. Меня положили на кровать в небольшой комнате, оформленной в чисто японском стиле. По крайней мере, именно так я его себе представлял по кинофильмам. У изголовья неожиданно оказался молодой мужчина с пышными усами и оттопыренными ушами, облаченный в какую то нелепую форму, по виду похожую на морскую. «Боцманмат», — всплыло из глубин сознания незнакомое слово. Увидев, что я очнулся, он буквально подскочил на месте и побежал к выходу. Провозившись несколько секунд с непривычной сдвижной дверью, выскочил вон. И только звучали удаляющиеся шаги. Вокруг было удивительно тихо. Я попытался оглядеться вокруг и тут же пожалел об этом. Вновь накатили волны дурноты и полетели винтокрылые машины. К тому же выяснилось, что голова у меня замотана. Судя по всему, бинтами. Значит, я в больнице. Но только какой-то странной. Оцу, конечно, не Токио, но современная клиника должна выглядеть по-другому. Как конкретно, сказать бы я не смог, но явно не с дверями из деревянной решетки, оклеенной бумагой, которые к тому же сдвигаются вбок, и без боцманматов вместо медсестры. В коридоре тем временем послышались шаги. Они приблизились, и в палату вошел представительный мужчина, тоже в морской форме, но с погонами.

— Здравствуйте, ваше императорское высочество! Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Приехали, подумал я. Опять говорят о каком-то высочестве. Оно что — лежит на соседней койке? Однако взгляд неизвестного был направлен точно на меня. Не дождавшись ответа, он приблизился и, слегка сдвинув повязку, положил руку на лоб. Мне она показалась холодной. Понятно, температура подскочила. Потом достал часы из кармана (я такие только на картинках видел) и стал считать пульс. Удовлетворенный осмотром, он вновь поглядел на меня и произнес:

— Как вы себя чувствуете?

Я попытался честно ответить на заданный вопрос, но смог лишь болезненно поморщиться.

— Вы помните, кто вы и где находитесь? — продолжил он чуть более встревоженным тоном.

В ответ я закрыл глаза. Врач выдохнул и произнес:

— Ну-с, отлично! Отдыхайте. Вас, ваше императорское высочество, ударил саблей местный полицейский. У вас две раны на голове. Вы в безопасности, в доме губернатора. Надо набраться терпения и отдыхать. Все будет хорошо, — закончил он преувеличенно бодро.

После этой тирады «вертолеты» в моей голове резко увеличили скорость, и я впал в беспамятство.

Не знаю, сколько провел без сознания, но, когда пришел в себя, доктора в помещении не было, а моряк опять занял место на стуле рядом с изголовьем. Заметив, что я открыл глаза, он вскочил со стула, помялся с ноги на ногу, присел обратно. Я ободряюще улыбнулся. Боцманмат, или как его там, явно был не в своей тарелке и не знал, что делать дальше.

— Как зовут братец? — едва шевеля губами, с трудом выдавил я. Не знаю почему, но мне захотелось использовать именно это обращение.

— Боцманмат Андрей Деревенько, ваше императорское высочество, — вытянувшись по струнке, гаркнул служака.

У меня от этого крика голову тут же прострелило болью, в глазах помутилось.

— Не так громко, любезный (еще одно старорежимное словечко), не так громко… Какой сегодня день? Давно лежу?

— Третий день уж, почитай, хвораете.

— А что случилось? Почему у меня голова перевязана?

— Так ведь эта… желтая макака бросилась на вас с саблей. Пока скрутили, несколько раз успел ударить, ирод. Сам не видел, но, говорят, вы от него бежать пытались, да споткнулись, упали, — доложил моряк.

От полученной информации голова опять закружилась. Почему он считает, что я императорское высочество, откуда взялся полицейский с холодным оружием? Хорошо помню, что рядом со мной на улице никого не было. Падение было, за что-то зацепился. И почему меня отнесли в дом губернатора, а не в больницу? Почему вместо медсестры у кровати дежурит военный моряк с чудным званием. По числам все вроде совпадает… Мама дорогая! Я же еще вчера должен был отправиться в Токийский университет на встречу с потенциальным работодателем! Похоже, моя карьера в Стране восходящего солнца закончилась, так и не начавшись. Надо позвонить, хотя бы попытаться поговорить. В конце концов, не каждый день оказываешься на больничной койке с пробитой головой.

— Андрей, а где мои вещи? Рюкзак с планшетом и смартфон?

— Чего, ваше императорское высочество, — непонимающе уставился на меня боцманмат.

— Вещи, компьютер, телефон…

— Не понимаю, о чем вы, ваше императорское высочество… Телефон, кхомпютер какой-то… Давайте я лучше доктора позову, — сорвался он со стула.

— Подожди, братец, не торопись, — остановил я его. — Присядь…

Мозги, пострадавшие после нападения, работали с трудом, но не заметить все возрастающее количество несуразностей было невозможно.

— Давай начнем сначала… Я шел по улице, и на меня напала жел… напал полицейский. Так?

— Почему шли? Ехали в коляске. Рикса их тута называют…

— Рикша, — автоматически поправил я.

— Ну да, на рикше. Этот супостат стоял в оцеплении, а потом выхватил саблю и кинулся.

— Постой. В каком оцеплении? Улица же была пустая, и рикши никакого не было, я шел пешком.

На лице моего собеседника появилось непонимание, потом работа мысли, и в итоге он заявил:

— Я, ваше императорское высочество, все-таки лучше доктора позову, — и решительным шагом вышел из комнаты.

Мне только и осталось откинуться на подушку и попытаться собрать разбегающиеся мысли воедино. Похоже, у меня последствия травмы головы. Провалы в памяти. Только какие-то странные. Рикша, полицейские, загадочный моряк и порядком уже надоевшее «ваше императорское высочество». Кстати, к кому так раньше обращались? К принцам, что ли? Самым правдоподобным объяснением было самое грустное. Я действительно сильно ударился головой и сейчас лежу в больнице, а все, что происходит вокруг меня, — это бред.

Непонятно только, почему с каким-то историческим уклоном. Если учесть, сколько времени в сутки я провожу перед компьютером, то мне должно было привидеться что-то другое.

За дверью послышался шум, и перед кроватью появился давешний эскулап.

— Доброе утро, ваше императорское высочество! Как вы себя чувствуете? — завел он знакомую песню.

— Лучше, доктор. Слава Богу, лучше!

Врач автоматически перекрестился и приступил к осмотру. Поверхностному даже на мой непрофессиональный взгляд. Он пощупал лоб, посчитал удары пульса, для чего снова достал свой раритетный хронометр, а после этого заявил, что надо делать перевязку. В комнату вошел матрос с чистыми бинтами и какими-то пузырьками из толстого мутного стекла. Боцманмат, ставший для меня кем-то вроде няньки, помог сесть на кровати. Следующие несколько минут превратились в настоящую муку. Тот, кому хоть раз отдирали присохшие повязки от ран, знают, насколько это неприятно. Пока медик колдовал над моей головой, я обратил внимание на собственные руки. Они были мои и не мои одновременно! Я мог поднять и опустить их, сжать ладонь в кулак, почесаться. Но руки были не мои. Тонкие аристократические пальцы с маникюром совсем не походили на мои с наскоро обрезанными ногтями и заусенцами. Появилась нехорошая догадка.

Обессиленно рухнув на подушку после окончания манипуляций, попросил слабым голосом зеркало. Искали его довольно долго. Когда же принесли, я несколько мгновений не решался взглянуть в небольшой слегка тусклый диск. Когда же сделал это, вновь едва не потерял сознание. На меня сквозь мутноватое стекло смотрело отраженное от тончайшего слоя металла абсолютно незнакомое лицо.

Полный ступор, пожалуй, самое точное определение того, что со мной случилось в этот момент. Я погрузился в собственные мысли и перестал отвечать на вопросы. Врач почтительно удалился. Деревенько серым мышонком застыл на стуле. Мой взгляд то скользил, не останавливаясь ни на чем, то замирал, сфокусировавшись в одной точке. В голове было пусто, и даже дурнота куда-то отступила. Подобные чувства мы испытываем, когда получаем очень плохие новости о наших близких. Я же потерял самого себя…

Не знаю, сколько это продолжалось, но когда вернулась способность соображать, на улице смеркалось. Хватит, надо успокоиться! Будем считать, что передо мной стоит задача по программированию. Ее надо решить. Вариант первый: я сильно ударился и сейчас в больнице. Все происходящее вокруг — бред. С одной стороны, заманчивая версия, с другой — сомневаюсь, что в подобном состоянии человек может есть, спать и даже ходить в туалет. Версия вторая: все это кем-то подстроено. Но в этом случае возникает вопрос: кем и, самое главное, зачем? Да, Николай Романов — перспективный IT-шник, но не более того. Никаких секретов я не знаю, в крутых разработках замечен не был. Третье — я больше не я, а кто-то другой. Руки и лицо это подтверждали неоспоримо. С другой стороны, личность точно моя, воспоминания остались, в них нет провалов. Я помню близких и друзей. Допустим, произошел перенос сознания, ну, или души. Как такое возможно — даже не представляю. Я наталкивался в сети на статьи о попытках копировать память человека в суперкомпьютер, но из тела в тело?.. Это невозможно. Или возможно, но находится где-то за гранью современных знаний о мире? Ладно. Примем это за рабочую версию. Других все равно не предвидится. Какая теперь задача номер один? Понять, кому принадлежит этот организм. Явно кому-то высокопоставленному, одно обращение «ваше императорское высочество» чего стоит! Задавать такие вопросы в лоб не следует. Тут не только доктор, но даже ушастый морячок задумается. Ни к чему хорошему это не приведет. Как же быть? Откуда узнать, кто я теперь и что со мной случилось? Стоп-стоп-стоп! Лежу я в доме у какого-то губернатора, рикша вез меня или предшественника по улице, запруженной народом, не зря же на ней полицейское оцепление стояло. Это значит, что случившееся наверняка стало резонансным случаем, о нем рассказывала пресса. Судя по морской форме и методам работы медика, интернетом и телевидением тут и не пахнет, но газеты-то должны быть. С историей у меня, как у всякого технаря, плохо. Ладно, была не была!

— Послушай, Андрей, — боцманмат встрепенулся на своем стуле и изобразил живейшее внимание, — ты, братец, вот что, принеси-ка мне свежих газет. Какие только найдешь.

— Слушаюсь, ваше императорское величество, — Деревенько вышел из комнаты.

Пользуясь его отсутствием, я принялся осматривать собственное тело. Приступы слабости и дурноты отступили, поэтому мне удалось не только сесть в кровати, но даже встать, правда, держась при этом за изголовье, а ноги все время предательски дрожали. Сложно судить, сколько лет было моему… как, кстати, его называть? Ладно, пусть будет предшественник. Он — вполне сформировавшийся молодой мужчина. Судя по мускулатуре, ему не чужды занятия спортом. Причем не качалка с железом, а что-то типа легкой атлетики. Сказать что-либо определенное о росте было невозможно из-за отсутствия того, с чем можно сравнивать. Скорее, среднего. Никаких явных признаков травм или увечий я не обнаружил. Зато неожиданно нашлась татуировка. Как-то не сочетались у меня «высочество» и тату. На правом предплечье разлегся черный дракон с желтыми рожками, зелеными лапками и красным брюхом. Под носом были лихо закрученные гусарские, как я определил сам для себя, усы. Лицо, насколько я успел заметить, было вполне приятным, с правильными чертами. Рассмотреть его во всех подробностях мешала повязка на голове. Она же скрывала волосы.

Послышались шаги Андрея. Он принес в комнату целый ворох изданий. Увидев меня стоящим у кровати, он замер, а потом улыбнулся.

— Заходи, заходи, братец, — проговорил я, занимая горизонтальное положение. Эти непривычные для меня словечки выскакивали помимо воли, как будто на автомате.

— Вот, ваше императорское высочество. Правда, пока только нипонские. За другими слугу послали, а эти прочитать вам помогут. Губернатор распорядился прислать человека, который по-нашему разумеет.

Не без трепета я взял в руки первый лист. Серовато-желтая бумага плохого качества сплошь была покрыта иероглифами разного размера. Заказывая местные издания, я очень надеялся узнать, какой на дворе год. У меня отложилось в памяти, что на вывесках в Токио были привычные арабские цифры. Однако в принесенных газетах их не было. Ни одной. Фотографий, кстати, тоже. Тем временем в дверь постучались, точнее даже поскреблись. Матрос взглянул на меня и, дождавшись кивка, сдвинул конструкцию в сторону. В помещение, постоянно кланяясь, зашел средних лет японец. На нем, вопреки ожиданиям, было европейское платье. Не уверен, что это можно описать словами, но на него мое тело отреагировало совсем иначе, нежели на доктора или Деревенько. Я устроился поудобнее и занял, как мне показалось, царственную позу.

— Ваше императорское высочество пожелали, чтобы ему почитали? — согнувшись в пол, произнес гость с довольно сильным акцентом.

— Да, желаю. И начни с описания… инцидента.

— Как будет угодно, — ответил японец и, недолго порывшись в куче, вытянул листок. — «Ужасное происшествие в Оцу. Сегодня нам стало известно о нападении на почетного гостя нашей страны, наследника российского престола, Его Высочество Николая Александровича…»

Надо же, а хозяин тела-то — мой тезка. Осталось только понять, какой это Николай. Если не ошибаюсь, их в России было двое.

«Покушение произошло на улице Симо-Когарасаки. Один из полицейских, стоящих в оцеплении, внезапно бросился к Его Высочеству и нанес ему два удара саблей. Принц выпрыгнул из коляски и попытался бежать, но упал. Первым на помощь пришел греческий принц Георг, который сопровождает наследника русского престола в этой поездке. Он ударил нападавшего бамбуковой тростью. Следом на негодяя налетели рикши, и злодей был схвачен.

Перепуганная свита в один миг окружила наследника. Ему перевязали голову и на коляске отправили в дом губернатора, где он сейчас и находится.

Что толкнуло полицейского на подлое нападение, остается неизвестным. Ни один японец, не будь он безумцем, идиотом или фанатиком, не смог бы задумать такой поступок. Злодей, нанесший раны прославленному гостю, которого весь народ стремился чтить, не будет достаточно наказан, пока его тело не будет разрезано на сто частей.

В знак уважения к раненому цесаревичу на следующий день после нападения были закрыты биржа, некоторые школы, токийский театр кабуки, а также другие места развлечений».

Ошеломленный полученной информацией, я откинулся на подушку. Впрочем, необходимо было взять в себя в руки и выяснить еще один момент.

— Послушай, э…

— Сато Канаэ, ваше императорское высочество.

— Так вот, Сато, меня интересует вопрос, как в японском языке записывают числа. Арабские же у вас не используются?

— Очень редко, ваше императорское высочество. Числа мы записываем иероглифами. Позвольте вам показать, — и, дождавшись моего кивка, он приблизился к кровати.

— Вот цифра два, а вот сто, — его палец указывал на отдельные иероглифы, которые для меня лично ничем не выделялись из ряда себе подобных.

— Хорошо, ну а, допустим, где указана дата, когда выпущена эта газета? — перешел я к главному в этот момент вопросу.

— Она напечатана 12 гогацу 2551 года от основания Японии. Если перевести на европейский манер, то получится 12 мая 1891 года, ваше императорское высочество, — закончил японец и замер в поклоне.

Конец XIX века! Я оказался в теле будущего Николая II. Последнего русского императора, которого примерно через три десятка лет вместе со всей семьей расстреляют где-то в Екатеринбурге.

Глава III

Май 1891 г.

Как там у Достоевского: «Что делать?». Или это Грибоедов сказал? Неважно. Этот вопрос встал передо мной во всей красе. Пути назад в мой мир, скорее всего, нет. Уникальные события сошлись в одной точке, но в разные века. Кстати, если я здесь, то настоящий наследник что — там? Или в XXI веке мое тело осталось бездыханным? Много вопросов без ответов. Но они в этот момент не главные. Основной — что делать? Пытаться сбежать, затеряться? Нет, не получится, тем более здесь, в Японии. А с другой стороны, убегу — и что? Мои навыки программирования в это время сродни шаманским гаданиям или всякой экстрасенсорике. Хотя от них толку всяко больше. Впечатлительные граждане, готовые платить за прикосновение к неизведанному, всегда найдутся. Я же не знаю местных реалий, языка, да и с моим европейским лицом долго бегать не получится.

Вариант номер два — занять место настоящего Николая (по факту это уже произошло) и жить. Заманчиво, но финал пугает. У меня со знанием истории дела обстоят не очень. В школе, конечно, изучал, но скорее факультативно. Зачем она математику? Поэтому знания о прошлом собственной страны у меня очень смутные. Например, я помню, что с Японией мы в начале XX века воевали и даже проиграли. А сейчас вижу, что отношения просто прекрасные. Тон газетной статьи в отношении меня и полицейского был вполне однозначный. Что же произойдет в ближайшее время и дойдет ли дело до вооруженного конфликта? Еще были воспоминания про Первую мировую и революцию. Причем их вроде было две…

Да, ситуация… С другой стороны, будем реалистами. Особого выбора у меня нет. Если я попытаюсь улизнуть, рано или поздно найдут. А вот последствия будут все равно безрадостные. Враги России будут использовать ситуацию в своих целях, а сограждане, чего доброго, упекут в психушку. Травма головы в этом вопросе им очень даже на руку будет.

Значит, надо врастать в реалии. Что-то подсказывает, что путешествие наследника после инцидента закончится. Думаю, скоро из Москвы, тьфу ты — Питера, придет команда вернуться на родину. Не думаю, что царственные родители и дальше будут рисковать моим здоровьем. Правда, фора у меня приличная. Пока доберемся до столицы, времени уйдет немерено. Возможностей познакомиться с жизнью будет достаточно. Вот только бы не накуролесить до того, как разберусь, что к чему. Это на боцманмата Деревенько можно кинуть хмурый взгляд, и он испаряется из поля зрения, а с ближайшим окружением этот фокус не пройдет. Принц, судя по татуировке, нравов был довольно свободных, и друзей-приятелей у него, похоже, хватает. Они странности заметят обязательно. А в перспективе будет встреча с родителями, а уж они-то меня знают как облупленного. С этими невеселыми мыслями я забылся сном.

Утро началось с визита врача. Он провел привычный уже осмотр, поменял повязку, сегодня эта процедура, к счастью, прошла не так болезненно, как накануне. Меня же мучила проблема. Врач не представлялся, значит, я его знал. А как обращаться — понятия не имел. Варианты «голубчик» и «любезный» в этом случае явно не подходили.

— Ваше императорское высочество, ваше состояние тревог больше не вызывает. Раны затягиваются. Я полагаю целесообразным перевезти вас на «Память Азова». Там в окружении преданных подданных выздоровление будет протекать гораздо успешнее, да и свежий воздух пойдет вам на пользу, — и он выжидающе посмотрел на меня.

— Ну что ж… Если вы так считаете, давайте собираться. После завтрака это будет вполне удобно.

— Как скажете, ваше императорское высочество.

— Кстати, а что там с газетами? Я просил их доставить…

— Если не ошибаюсь, их принесли, но я бы не рекомендовал вам, ваше императорское высочество, проводить много времени за чтением. Вы еще слабы, и излишнее напряжение может сказаться самым неблагоприятным образом.

— Спасибо, доктор. Пришлите Деревенько. Я бы пока не хотел отказываться от его общества. Слабость не позволяет мне себя чувствовать вполне уверенно.

— Конечно, ваше императорское высочество.

Медик откланялся и вышел. На его месте появился матрос. Он принес поднос с завтраком и газеты. Английскую и русскую — «Правительственный вестник». К сожалению, много нового из прессы я не узнал. Газеты были старыми. После завтрака пришло время одеваться. Руки привычно потянулись к сорочке и костюму, а вот с галстуком вышла заминка. Ну не доводилось мне носить этот предмет гардероба в прошлой жизни, а мышечной памяти для того, чтобы повязать его, не хватило. Помучившись, я решил отказаться от этой идеи. В конце концов, я болен, значит, небольшой беспорядок костюма будет простителен. Позвав Деревенько, попросил его поддерживать меня (скорее чтобы придать болезненный вид, а не по необходимости), и вышел из комнаты, в которой очнулся в этом мире.

Губернаторский дом оказался небольшим и вполне соответствующим всем местным минималистским традициям в обстановке. Пространство разделяли легкие деревянные перегородки, оклеенные чем-то типа бумаги или ткани. Было тихо и не видно ни одной живой души. А вот во дворе меня встречали сразу две делегации. С одной стороны стояли японцы в национальных одеждах, с другой — члены экипажа и господа в гражданском. Вероятно, не доверяя больше властям, меня решили сопровождать до порта. Опираясь на руку боцманмата, я сначала свернул к хозяевам. В их рядах заметил давешнего переводчика.

— Ваше императорское высочество, от имени губернатора, — он показал глазами на пожилого господина, — благодарю вас за то, что стали его гостем. Его превосходительство сожалеет, что этот визит состоялся при столь печальных обстоятельствах.

— Это ничего, не думайте, что это происшествие может в чем-либо изменить мои чувства к японцам и признательность мою за ваше радушие, — проговорил я и, кивнув, повернулся к землякам.

— Господа, рад вас всех видеть! Простите, что не могу уделить вам больше времени, последствия ранения еще сильны, и мне поскорее хотелось бы отправиться в дорогу.

С этими словами я направился к стоящему во дворе рикше. По словам доктора, на коляске с человеческим приводом нам предстояло доехать из Оцу в Киото, а уж оттуда на поезде в Кобе. Экипаж с боков окружили матросы, офицеры расселись по своим местам, и процессия тронулась. Сперва я с любопытством смотрел по сторонам. Меня окружали знакомые узкие улочки, такие же пустынные, как и несколько дней назад. Вернее, много десятилетий спустя. Запутавшись окончательно, оставил попытки разобраться в этом вопросе. Рикша оказался экипажем не быстрым, но тряским. Добавляли неприятных ощущений и многочисленные повороты. Сразу разболелась голова. Я откинулся на спинку и попытался расслабиться. В итоге меня разморило, и продолжение дороги запомнилось плохо. На вокзале мы подъехали к самому вагону, и Деревенько фактически занес меня в салон. Утомленный путешествием, я лег на диван и сразу уснул.

Пробуждение было приятным. Сначала я даже не понял, где нахожусь. Стучали колеса на стыках, за окном пролетали столбы. Потянулся и только тут понял, что это не купе пензенской «Суры», а совсем другой вагон. Состав стал сбавлять ход, и в дверь постучали.

— Да-да, войдите.

— Ваше императорское высочество, прибываем, — на пороге возник Андрей.

— Замечательно. Послушай, голубчик, у меня к тебе просьба… Я рад вернуться на борт, увидеть попутчиков, но я еще слишком слаб… Мне надо побыстрее добраться до каюты.

— Конечно, ваше императорское высочество! — вытянулся матрос.

— И еще… Со всеми этими переживаниями я запамятовал, как зовут нашего капитана…

— Капитан первого ранга Ломен Николай Николаевич, — Андрей если и удивился моему вопросу, то вида не подал.

— Как дойдем до каюты, пригласи его ко мне.

От вокзала мы ехали на лошадях. Улицы в Кобе оказались шире. В порту уже ждала лодка, и буквально через несколько минут мы подплыли к совершенно нелепому кораблю. На мой взгляд, он представлял собой смесь несовместимого. Из приземистого корпуса торчали три трубы, две высокие и одна пониже. А мачты свидетельствовали, что крейсер может идти и под парусами. Нос навевал мысли о древнегреческих галерах, похоже, под водой скрывался таран. Вот такая безумная, на взгляд выходца из XXI века, эклектика.

Впрочем, вся ирония испарилась, как только я ступил на палубу. Выстроенная команда грянула троекратное «ура!». Причем довольно искренне. Глаза предательски увлажнились. Ко мне приблизилась группа офицеров и людей в штатском.

— Ваше императорское высочество, мы рады приветствовать вас на борту после столь чудовищных злоключений, — у обратившегося ко мне были золотые погоны с двумя просветами.

Черт, ну почему я не спросил у Деревенько, как выглядит Ломен?! Скорее всего, это он, но рисковать очень не хотелось.

— Спасибо, голубчик! Хвала Всевышнему — все неприятности остались позади, но последствия ранения еще сильны, и я хотел бы удалиться в свою каюту. Кстати, мне пока еще нужна помощь, пусть боцманмат останется со мной.

— Конечно, ваше императорское высочество, — склонил голову офицер.

— Господа, благодарю за теплый прием! Очень тронут, — обратился я к встречающим и тише добавил: — Веди, братец.

Устроившись в удобном кресле, я приказал Андрею позвать капитана. Через пару минут вошел тот самый офицер с золотыми погонами. Его лицо украшала буйная растительность. Вообще, как я заметил, бороды и усы у русских были в чести. В отличие от тех же японцев — они предпочитали бриться.

— Присаживайтесь, Николай Николаевич! Как обстоят дела? Что нового случилось за время моего отсутствия? Как самочувствие моих сопровождающих? — последний вопрос я задал не без опасения, но, с другой стороны, не мог же наследник престола путешествовать один, а как иначе узнать имена попутчиков, я так и не придумал.

— Благодарю вас, ваше императорское высочество, — устроившись на стуле, произнес Ломен. — Дела на корабле отлично. Запас провизии и угля принят. Больных нет. Как только будет приказ, мы выйдем в море. Ваши друзья князья Барятинский, Кочубей, Оболенский, Ухтомский, господин Волков и его высочество принц Георг в добром здравии и с нетерпением ждут общения с вами.

— Да-да… — ответил я рассеяно, запоминая имена, — это чуть позже. Сейчас последствия раны еще дают о себе знать. Меня утомляют долгие разговоры.

— В таком случае, ваше императорское высочество, разрешите откланяться, тем более что с вами очень хочет пообщаться посланник, у него последние новости из Петербурга, — и Ломен встал со стула.

— Посланник? — удивился я незнакомому в этом контексте слову.

— Дмитрий Егорович Шевич, российский посланник в Токио, — слегка недоуменно проговорил капитан.

— Ах, да! Конечно. Пригласите, пожалуйста.

В каюту вошел человек, который неожиданно напомнил мне собственного деда. Нос картошкой, прищуренные с хитринкой глаза и борода а-ля Лев Толстой. Выбивался из родного с детства образа только большой монокль в правом глазу.

— Ваше императорское высочество, как я рад видеть вас в добром здравии! Никогда не забуду зверского выражения лица злодея, когда, скаля зубы, он заявил, что он — «самурай». Глубокая неукротимая ненависть пылала в его глазах… Но, хвала Господу, вы вовремя выпрыгнули из коляски, а принц Георг и рикши пришли к вам на помощь.

— Как на случившееся отреагировали японцы?

— Они возмущены этим вероломством. В знак уважения к вашему высочеству на следующий день после нападения были закрыты биржа, школы, театр кабуки и другие места развлечений, и даже… — Шевич запнулся и продолжил, чуть понизив голос, — пять дней в публичных домах не принимали клиентов. В деревне злоумышленника совет запретил называть детей именем Сандзо и фамилией Цуда, родственники покушавшегося стали изгоями. И был даже один печальный инцидент. Надеясь искупить вину за покушение своей кровью, совершила самоубийство, заколовшись перед зданием киотской мэрии, молодая девушка. В нашу миссию тысячами поступают письма и телеграммы, а для доставки подарков, которые идут со всех концов страны в адрес вашего императорского высочества, придется нанимать повозки…

— Если дела обстоят именно так, почему бы и нам не поступить благородно, Дмитрий Егорович? Пригласите на борт рикш, которые скрутили негодяя. Их надо наградить по заслугам.

— Отличная идея!

— А какие новости из Санкт-Петербурга? Есть ли послания от… — я замялся, не зная, как назвать Александра III, не папой же, — его императорского величества?

— Есть, ваше императорское высочество. Государь требует, чтобы вы возвращались в Россию, — восторженный тон Шевича сменился на грустный. — У меня к вам будет только одна просьба, если позволите…

— Говорите, господин посланник.

— Я нижайше прошу ваше императорское высочество задержаться в Японии до вашего дня рождения. Это будет хороший знак, что вы не держите зла, и он самым благоприятным образом скажется на наших отношениях.

— Вы предлагаете сидеть здесь до сентября, — воскликнул я и тут же пожалел об этом, увидев недоумение в глазах Шевича. Это у меня день рождения 26 сентября, а вот когда оно у настоящего Николая?! Судя по всему, уже скоро.

— Не обращайте внимания, Дмитрий Егорович, это последствия травмы… — замялся я, не зная, как закончить мысль.

— Ничего страшного, ваше императорское высочество. Я все понимаю. Позвольте мне оставить вас…

— Подождите еще минутку… Я понимаю, что мой вопрос может вызвать у вас недоумение, но тем не менее… Как вы считаете, какие причины могут привести к ухудшению отношений между Россией и Японией до такой степени, чтобы вызвать вооруженный конфликт?.. Господин Шевич, — я вскинул руку, увидев, что посланник собрался возражать, — я не говорю, что это случится завтра и даже послезавтра. Речь идет об отдаленной перспективе. Подумайте, не требую ответа прямо сейчас, но до отъезда хотел бы его получить.

— Понял, ваше императорское высочество. Скорейшего вам выздоровления, — похоже, окончание разговора полностью выбило посланника из колеи. Из каюты он выходил в состоянии крайней задумчивости.

Ну а меня ждала третья и, пожалуй, самая ответственная сегодня встреча. С друзьями-попутчиками. Вот ведь закавыка — друзья ли они мне вообще или приставлены родителем, чтобы сдерживать порывы молодости. Какие отношения с четверкой князей и греческим принцем были у Николая? Хотя с Георгом все более или менее понятно. Он бросился на полицейского, который попытался зарубить меняе, будучи вооруженным только бамбуковой с тростью, что говорит о многом.

Встречать попутчиков я решил в кровати. Это позволит избежать длительных расспросов, а если я почувствую, что разговор заходит в темные для меня области, всегда можно будет его свернуть.

— Господа, прошу вас! Простите, что принимаю вас в столь неприличном виде, но…

Их было шестеро. И мне предстояло пройти по лезвию ножа, чтобы они не поняли, что я совсем не их знакомый Николай. Хотя кто из них принц Георг, я, кажется, понял. Одному из мужчин остальные оказывали чуть больше внимания.

— Как самочувствие вашего императорского высочества? — начал самый возрастной, лысеющий, но с густой бородой.

— Благодарение Богу, господа, уже гораздо лучше, чем было, но до полного выздоровления, похоже, еще далеко. Слабость, головные боли, доктор посоветовал мне больше отдыхать. Впрочем, остался в живых благодаря его высочеству, который, как рассказывали, смело кинулся мне на помощь, могло быть гораздо хуже, — произнес я, не глядя ни на кого конкретно. Однако взгляды остальных, брошенные на господина моих лет с закрученными к верху усами, подтвердили мои догадки о том, кто в этой компании принц Греческий.

— Спасибо вам, брат мой, — уже глядя в глаза Георгу, произнес я. — Если бы не ваше вмешательство…

— Оставьте, ваше императорское высочество. Надо признать, моя помощь не была бы столь эффективной, если бы не рикши. Эти простые японцы скрутили злодея.

— Этих славных людей мы отблагодарим завтра. Я попросил Шевича пригласить их на борт. Впрочем, довольно об этом. Я хотел бы слышать ваш совет вот по какому вопросу. Из Петербурга пришла депеша с приказом возвращаться на родину, но посланник очень просит отметить мой день рождения здесь, в Японии. Это продемонстрирует наши добрые намерения и поддержит отношения с императором Мейдзи.

— Ваше императорское высочество, я полагаю, что волю государя надлежит исполнить незамедлительно, — ожидаемо произнес старший.

— Владимир Анатольевич, позвольте вам возразить, — вступил в диалог мужчина с запорожскими усами, — я не вижу никакой беды в том, что мы уплывем из Кобе двумя днями позже. Завтра будет время закончить дела, 18-го отметить день рождения наследника, и — в путь!

— К сожалению, я не смогу продолжить путешествие с вами. Неотложные дела вынуждают меня отправиться в Североамериканские Соединенные Штаты. Я покину вас сразу после дня рождения его императорского высочества, — заявил Георг.

Поскольку остальные присутствующие не стали высказывать мнение, инициативу пришлось взять мне.

— Ну что ж, решено. Завтра завершим дела, послезавтра отметим праздник, а затем отправимся в дорогу! Нас ждет Россия.

Глава IV

Май 1891 г.

Где-то под палубой мерно стучала паровая машина. Из труб валил черный угольный дым. К счастью, его сносило, и он не портил чудесный вид на море. «Память Азова» шел на крейсерской скорости. Машины выдавали пятнадцать узлов. По словам капитана Ломена, переход до Владивостока займет около трех суток.

Я стоял и думал о событиях последних полутора недель. Неповторимые облака на высоте десяти километров. Муравейник в токийском метро. Скоростной поезд и узкие улочки Оцу. Все это казалось каким-то далеким. Словно случилось не в этой жизни. Всплывающие в памяти лица родителей вызывали приступы удушающей тоски. Что они узнают о сыне? В лучшем случае на моем месте оказался настоящий наследник Николай Александрович, в худшем — я для них просто умер. Невозможность изменить ситуацию сводила с ума. На меня обрушилось нечто космического масштаба. В один момент я потерял не только близких, но и страну и даже время. Было от чего взвыть и лезть на стену. В качестве альтернативы вселенная или Бог дали мне другое тело. Достаточно молодое — второго дня ему исполнилось 23 года. Не чуждое спорту. У царевича была хорошая фигура. В обозримом будущем это тело должно унаследовать престол самого большого государства на планете, а еще через четверть века быть убитым в екатеринбургском подвале. И что самое ужасное, у меня не было ни малейшего представления, как я могу изменить подобный ход событий! Мои знания истории России ограничивались крайне отрывочными сведениями. Я помнил основные войны, революции, несколько фамилий политических деятелей, и, пожалуй, все. Я привык жить в мире цифр и уравнений, логических компьютерных цепочек. Теперь же передо мной стояли совершенно иные задачи. И я не только не знал, как их решить, — даже не знал, с какой стороны к ним подступиться.

Хотя последняя встреча с посланником Шевичем вселила неожиданную надежду. Он подошел ко мне после визита на крейсер многочисленной делегации во главе с самим императором Мейдзи. По словам архиепископа Японского отца Николая, который выступал на нашей встрече переводчиком, это был уникальный случай. Еще никогда до этого монарх не ступал на иностранный корабль. Императору было около сорока лет. Он резко выделялся из толпы сопровождения массивной нижней челюстью, тяжелым взглядом и какой-то основательностью. Чувствовалось, что этот человек не просто привык повелевать, а добиваться поставленных целей без оглядки на затраченные средства. Вместе с ним на трех пароходах на «Память Азова» доставили множество подарков. Их присылали аристократические семьи, компании, органы власти, города и даже простые японцы. Палуба была завалена разнообразными подношениями. На ней нашлось место и для художественных произведений, и для продуктов.

Общение с Мейдзи ограничилось официальной частью. Хотя и довольно душевной. Император, как мне показалось, искренне был опечален инцидентом в Оцу и тем фактом, что я покидаю острова раньше срока.

— А ведь меня отговаривали приезжать сюда, — устами отца Николая рассказывал мне Мейдзи. — Некоторые придворные посчитали, что вы можете выкрасть меня. Я возразил, что русские не варвары и не способны на такую подлость.

— Ваше императорское величество совершенно правы. Я тронут той заботой японского народа, что окружила меня после этого досадного события. Никогда не забуду добрых чувств, проявленных вашим величеством и императрицей. Мои впечатления от империи ничем не омрачены. Я глубоко сожалею, что не смог нанести визит в ваш императорский дворец.

Мы расстались друзьями, и я не мог понять, куда исчезнут эти добрые отношения, что случится между нашими странами, почему их ждет война.

После прощания с Мейдзи меня ждал разговор с архиепископом. Воспользовавшись случаем, отец Николай погоревал, что я не побываю на открытии токийского собора Воскресения Христова. Оказывается, наследник должен был стать почетным гостем на этом празднике, а теперь планы поменялись. К священнику я отнесся довольно спокойно. Хотя о деяниях его был наслышан с момента возвращения на крейсер. В моем времени мне удалось познакомиться со скрытыми от публики аспектами жизни православной церкви. Приятель учился в Саратовской консерватории и параллельно пел в церковном хоре. Его рассказы о том, как попы запускают руки в кружки для подаяний, как подсиживают друг друга ради хлебного места в митрополии, как ее гараж наполняется дорогими иномарками, оставили в моей душе глубокий след. Поэтому сожаления от того, что не попаду на торжество, были неискренними. Зато я понял, что показная религиозность станет для меня хорошим щитом на родине. Для человека, побывавшего на краю гибели, — это более чем нормально. А мне таким образом удастся скрыться от старых знакомых. Тех, кто может заподозрить, что под личиной наследника престола скрывается совсем другая личность. Начав подготовку легенды, я попросил отца Николая отслужить молебен перед отправлением «Азова» к родным берегам.

В тот же день на борт были приглашены рикши, которые везли меня и Георга. Именно они скрутили злодея. Я решил вручить им по две тысячи пятьсот иен премии и по ордену Святой Анны. Эти награды посоветовал дать посланник, поскольку ими в империи было принято награждать иностранцев. Кроме того, речь шла и о назначении пожизненной пенсии, но тут верх взяла моя природная бережливость. Две с половиной тысячи в год зарабатывал член японского парламента (был, оказывается, у Мейдзи и такой, чисто декоративный, орган). Да и император обещал, что их поступок неоцененным не останется.

Уже вечером, после того, как отгремели залпы праздничного салюта, на разговор напросился посланник. Весь день он был задумчив, и я даже испугался, уж не заподозрил ли чего. Но первые же слова Шевича доказали, что я ошибался.

— Вы совершенно правы, ваше императорское высочество, — заявил он, как только мы остались наедине. — Признаться, вчера я отнесся к вашим мыслям как к ребячеству, уж простите меня великодушно, а потом задумался. Ведь у России и Японии действительно есть повод для конфликта. Император проводит в стране глобальные реформы. Его радением начался масштабный промышленный подъем, да вот незадача — сырьевой базы для него на островах нет. Если заглядывать в отдаленное будущее, как вы предлагаете, то становится очевидным, что искать ее японцы будут где-то на континенте, а учитывая их отношения к корейцам — это будут, скорее всего, их земли. Значит, интересы наших стран войдут в противоречия, ибо, как известно, в родных пенатах есть солидная партия тех, кто считает движение в направлении Кореи совершенно необходимым. Как далеко зайдут эти разногласия, не знаю, но теоретически, повторюсь — теоретически, дело может закончиться противостоянием. Да и про англичан не стоит забывать, — неожиданно добавил Дмитрий Егорович.

— А англичане-то тут причем? Где мы, а где они?

— Джентльменам есть дело до всего на нашей планете. В их империи, как вы знаете, солнце никогда не заходит. Они с легкостью меняют союзников, а вчерашние друзья сегодня делаются врагами. Если отношения между Россией и Японией начнут накаляться, эти господа попытаются извлечь из ситуации максимальную выгоду. Можно только гадать, что они будут делать, но делать это будут явно против нашего Отечества. Они не упустят возможности ослабить позиции России на Дальнем Востоке.

«А что, вполне похоже на правду», — подумал я, а вслух произнес: — Спасибо вам, господин посланник, за столь кропотливо проделанную работу. Не хочу быть Кассандрой, но, боюсь, вы заглянули на десятилетие вперед и увидели там печальную картину… Но не будем предаваться унынию. Это пока лишь прогноз, и в наших силах сделать так, чтобы события развивались в нужном для нашего Отечества русле. Вернувшись в Санкт-Петербург, я уделю этому вопросу пристальное внимание. Пока же… Нет ли у вас, случайно, с собой бумажных иен?

— Есть, вот, пожалуйста, — заглянув в бумажник, он протянул мне купюру.

Не став разглядывать банкноту, я порвал ее на две части.

— Держите, — отдал одну половину Шевичу. — Если к вам когда-нибудь явится человек и покажет вторую, окажите ему содействие. Если судьбе будет угодно, чтобы вы покинули эту страну, оставьте этот опознавательный знак и инструкции сменщику. Посланник молча склонился в поклоне.

Зачем разорвал бумажку и кому отдам свою часть, я даже не представлял. Вероятно, в этот момент мной овладели воспоминания каких-то детективов или шпионских романов. Как бы то ни было, дело сделано, первое зерно посажено. Теперь нужно рыхлить землю и поливать делянку.

— Ваше императорское высочество, — оторвал меня от размышлений голос боцманмата Деревенько, — вас приглашают в командирский салон на обед.

Как недавно выяснилось, у меня был адъютант — князь Виктор Кочубей, но моряк все равно остался кем-то вроде личного помощника. Николай Николаевич увидел, что я привязался к хитроватому хохлу и решил оставить его при моей персоне до конца плавания.

— Спасибо, Андрей, я сейчас, — и тут меня посетила неожиданная мысль. — А у команды сейчас тоже время обеда?

— А как же! Командир уже пробу снял, и баталер ендову с водкой вытащил.

— Тогда пошли, попробуем матросского варева.

Эта просьба для боцманмата оказалась настолько неожиданной, что он впал в ступор.

— Ну что же ты? Веди, — приказал я, и Андрей направился в недра корабля.

Картина, открывшаяся моему взору, была необычной. В полумраке подпалубного пространства матросы хлебали что-то из общего котла. Тарелок у них не было. Десятки ртов споро пережевывали порцию и тянулись за новой. Ложки сталкивались над котлом и боролись за лучшие куски варева. Опоздавшие протискивались в плотные кружки и присоединялись к застолью. Меня заметили не сразу, настолько они были увлечены процессом. Сначала замер один, потом другой. В итоге на меня смотрела сотня глаз. Смотрела и не верила тому, что видит. Похоже, даже офицеры здесь появляются не часто, что уж говорить о наследнике престола.

— Здорово, братцы, — наконец избавившись от наваждения, выдавил я из себя. — Пустите за свой стол?

Ответом мне было молчание. Команда не понимала, что происходит. Первым опомнился Деревенько.

— Ну, раззявы, разойдись. Уступи место его высочеству, — он бесцеремонно растолкал собравшихся за ближайшим столом и рукавом вытер лавку.

Сев на предложенное место, я понял, что мне нечем есть. Предметы сервировки у каждого были свои. На выручку, опять же, пришел боцманмат. Он достал из кармана штанов деревянное изделие неизвестного ложкаря, протер его о робу и протянул мне. Под гробовое молчание я черпнул ложкой из котла и отправил содержимое в рот. Первое, что отметили вкусовые рецепторы — большое количество перца. Остальные ингредиенты варева для меня остались непонятными. Идентифицировать удалось разве только рис.

— А что у вас на второе, братцы? — выговорил я, с трудом проглотив порцию.

— На какое второе, ваше императорское высочество? — робея от собственной наглости, спросил возрастной матрос с седыми обвислыми усами.

— Ну, это суп, потом какое-то второе блюдо и чай.

— Так нет у нас другого блюда. Водка, похлебка, хлеб да чай — вот весь наш обед, — недоуменно произнес собеседник.

— Ну что ж, в таком случае приятного аппетита, — нарушил я повисшую паузу и пошел к выходу. Все это время в помещении стояла гробовая тишина.

Мое первое «хождение в народ» с треском провалилось. Когда я смотрел подобный спектакль по телевизору, выглядело это гораздо привлекательнее. Отсюда вывод: к подобным экспромтам надо готовиться.

У трапа, ведущего на палубу, на меня едва не налетели Кочубей с Ломеном. Похоже, информация о том, куда направился наследник, долетела уже и до командирского салона.

— Господа, вы куда-то торопитесь?

— Простите, ваше императорское высочество. Нам сообщили, что вы спустились в матросский кубрик, и мы решили…

Что решили адъютант с капитаном, они так и не произнесли вслух. Пришлось прийти на помощь.

— Полноте! Что такое может произойти со мной на русском военном корабле? Пойдемте обедать. Кстати, Николай Николаевич, почему нижние чины так скудно питаются? Помнится, в Кобе нам загрузили множество продуктов — где они?

— Ваше императорское высочество! Это ваш подарок! Мы не смеем к нему прикоснуться.

— Перестаньте. Я, конечно, люблю вкусно покушать, но столько мне не съесть даже за пару месяцев. Между тем провизия будет портиться. Прошу вас, передайте кокам, что они могут располагать всеми моими запасами как своими.

Кстати, учиться поведению за столом в XIX веке я был вынужден практически заново. Пока мой рацион состоял из бульона и обедов в одиночестве, проблем не возникало, а вот в обществе… Во-первых, столовые приборы. Здесь было примерно пять видов вилок, столько же ложек, целые горы разнокалиберных тарелок и бокалов. С ними, к счастью, было просто, еду и напитки разносили официанты, они и выбирали нужную тару. С приборами было сложнее. Сперва мне приходилось начинать трапезу с воды. Я ненавязчиво присматривался к остальным участникам застолья и подмечал, чем они едят суп, чем рыбу и мясо. Во-вторых, я совершенно не попадал в существующий ритм жизни. Здесь никто никуда не торопился. Разговоры были степенными и размеренными. За стол, по крайней мере с моим участием, садились на час, как минимум. Блюда приносили с перерывами. Для меня это было очень непривычно. Я сдерживал себя и поднося ложку ко рту, и пережевывая кусок антрекота, и отпивая глоток вина. Спиртного неожиданно оказалось много. Разного рода вина, шампанское, коньяк. Его подавали начиная с обеда. По сравнению с тем, что я пробовал в своем времени, это были нектары богов. Наверное, за счет натуральных продуктов. Никакой пищевой химии, как я понял, еще не изобрели. Но налегать на алкоголь все равно не стал. Цирроз печени и в моем XXI веке не лечили, что уж говорить про здешние реалии. К здоровью вообще стоило относиться максимально серьезно. Я слабо представлял себе уровень развития местной медицины, но хорошо помнил, что антибиотики изобрели в годы Второй мировой. Без них сильная простуда и глубокий порез могли закончиться летальным исходом. Однако вернемся к теме горячительного…

— Николай Николаевич, расскажите, как часто матросам выдают водку и зачем вообще это делают?

— Охотно… Это правило ввел еще Петр Великий. Он, как известно, многое заимствовал из Европы и это тоже. Получая небольшие порции водки, нижние чины чувствуют себя бодрее и меньше болеют. Особенно это необходимо в северных, холодных широтах.

— Но здесь климат куда как мягче…

— Да, несомненно. Зато у офицеров есть хороший способ воздействия на подчиненных. За провинности их лишают чарки, а за хорошее несение службы, наоборот, поощряют.

— Послушайте, Николай Николаевич, — к разговору подключился князь Кочубей, — никто от подобного угощения не отказывается?

— Есть и такие. Согласно указу, мы их не неволим. Тот, кто не принимает водку, получает ее стоимость на руки после окончания службы. В месяц казна на это отпускает два рубля и сорок копеек. За семь лет набегает более двухсот рублей. С таким капиталом, согласитесь, матрос может неплохо устроится.

— И много тех, кто отказывается?

— Немало.

— Так, может, необходимо вообще отказаться от выдачи спиртного, а платить всем деньги? — я вновь подключился к разговору.

— Сложный вопрос вы, ваше императорское высочество, задаете, — задумался Ломен. — С одной стороны, безудержное потребление спиртного вредит здоровью. Ученые мужи на этот счет высказываются однозначно. С другой, чарка — это традиция, самим Петром Великим заведенная. А устои на флоте, как известно, чтут. И убери их… Не знаю, чем сие закончиться может.

Я сделал себе «зарубочку» на будущее и встал из-за стола. Салон капитана на «Памяти Азова» по сравнению с матросским кубриком был другим миром. Здесь висели электрические люстры, жестко закрепленные на металлических трубах, чтоб не разбились во время качки. У стены стояло фортепиано, а в буфете лежал настоящий фарфор. Стены были отделаны деревянными панелями, а на полу красовался шикарный ковер. Кубрики расположены уровнем ниже. Там в два яруса висят парусиновые койки, чуть в стороне — обеденные столы, и тут же находятся какие-то машины и механизмы. В воздухе витает стойкий запах казармы.

Именно на «Памяти Азова» я начал понимать, что Россия рубежа веков — страна очень неоднородная. Как и у большинства сверстников, представление об этом времени у меня складывалось на основе строчек известной песни: «Балы, красавицы, лакеи, юнкера. И вальсы Шуберта, и вкус французской булки». Сейчас же стало приходить осознание, что все куда сложнее. Гораздо сложнее.

Глава V

Май 1891 г.

Большую часть пути до Владивостока я провел в каюте флагмана. На «Памяти Азова» это помещение не отличалось большими размерами, но оно было отдельным. Все время, не занятое приемом пищи и сном, я проводил с газетами. Ломен немного удивился просьбе собрать все издания, что были на борту, однако попросил офицеров об этом. Мне категорически не хватало информации об окружающем мире. Даже имена «отца» и «матери» мне были не известны. Их портреты красовались на почетном месте. Вглядываясь в лица Александра III и Марии Федоровны, я пытался понять, кто они, как относились к Николаю, какой была дистанция в семье. До встречи с ними еще было довольно далеко, но именно она была самой опасной. Друзья, окружение могли что-то заподозрить, а император и его супруга с уверенностью заявить, что под личиной сына скрывается кто-то другой. Тут еще эта татуировка и травма головы. На теле появились отметины, которых не было раньше. С другой стороны, Николай путешествовал в окружении князей и греческого принца. Это делало вариант с подменой маловероятным.

Я поглощал любую информацию, связанную с положением дел в России и описанием собственного путешествия. Как выяснилось, Ухтомский вел путевые заметки, которые после недолгих колебаний согласился предоставить. Правда, читать их, как и печатную продукцию, было непросто. Дореволюционный алфавит был немного иным. Пять «лишних» букв сбивали с толку. Если твердый знак в конце слов я научился пропускать достаточно быстро, то латинская «i», фита, ижица и ять заставляли думать о смысле слова. Порой приходилось перечитывать целые предложения, чтобы вникнуть в суть.

Издания были наполнены верноподданнической чепухой. Журналисты славословили императора, министров и прочих чиновников. Вот что мне удалось понять из периодики. Российская экономика находится на подъеме. Особенно промышленность. В металлургии началась техническая революция. Регулярное повышение тарифов на импорт (некоторые авторы писали даже о «тарифной войне» с Германией) и модернизация производств вызвали резкое увеличение выплавки чугуна и стали. Активизировалась добыча нефти и угля. На страницах среди прочих встретилось имя Сергея Витте. Из глубин сознания всплыли воспоминания, что он был экономистом, и, кажется, вполне успешным. Возьмем на карандаш. Так… Недавно отменили подушную подать, зато активно вводят косвенное налогообложение. Если я правильно помню университетский курс экономики, именно оно в следующем веке станет доминирующим по всей планете. Ну и вишенкой на этом торте стал я, точнее мероприятие с моим участием. Во Владивостоке мне предстояло объявить о начале строительства Великой Сибирской магистрали. Этой железной дороге предстояло связать центр страны с Дальним Востоком. Сейчас грузы из европейской части страны в восточную проще было доставлять на кораблях. При том, что шли они, зачастую огибая Африку и через Индийский океан. А если турецкий султан по какой-то причине закрывал проливы для русских кораблей, то отплывали они из самого Петербурга. Короче, маршрут получался гигантским, но все равно более выгодным, чем сухопутный. Пожалуй, на этот вопрос надо будет обратить особое внимание. Накануне я завел небольшую записную книжку, в которую записывал «всплывающие» воспоминания, имена людей, о которых что-то знал, идеи и мысли.

Теперь к делам иностранным. Журналист «Правительственного вестника» с восторгом писал, что Россия отказалась от тайных соглашений с иностранными державами: «Император Александр III, подобно всем государям, сознающим свою силу, никогда, нигде и никому не угрожал ею и ни разу ею не воспользовался в ущерб чьих бы то ни было интересов, не удостаивая даже и вниманием своим разные задорные выходки европейской политики… Держась политики невмешательства в европейские дела и постоянно имея в виду только интересы и достоинство России, Александр III ведет свою политику открыто, не прибегая ни к каким ухищрениям, держась в отношении к другим державам безукоризненной прямоты и неуклонной справедливости». Недавно было покончено с нежизнеспособным «Союзом трех императоров», в который еще входили Германия и Австрия. А вот с Францией дружба, наоборот, налаживается. Ну, к чему это приведет, помню даже я. Союз с лягушатниками закончится Первой мировой. Этим летом в Санкт-Петербурге ждали французскую делегацию, чтобы подписать военный договор.

На первый взгляд, дела обстояли очень даже неплохо. Но я-то знал, что благоденствию этому осталось четверть века, не более, а если учесть, что в начале XX века разразится война с Японией, которую Россия проиграет, то и того меньше. И если я не хотел закончить свои дни у расстрельной стенки, то надо было что-то делать. Попытаться остановить страну на краю революционной бездны и гражданской бойни. Единственное, что мне приходило в голову по этому поводу — улучшение благосостояния моих сограждан, точнее подданных. Хотя есть у меня в тетрадочки два имени — Владимир Ленин, вернее Ульянов, и Иосиф Сталин, точнее Джугашвили (его настоящую фамилия удалось вспомнить с трудом). Если обстановка будет совсем неважной, можно будет задуматься и о силовом решении. Не зря же Сталин сказал, что нет человека — нет и проблем. Но это отдаленная перспектива. Пока меня больше беспокоило предстоящее знакомство с империей и война на Дальнем Востоке.

Ошалев от количества прочитанного, я вышел проветриться. Пятнадцать узлов — это примерно тридцать километров в час, если не ошибаюсь, но находиться на свежем морском ветерке на такой скорости не слишком приятно. Поэтому я отправился на корму, чтобы спрятаться за надстройками корпуса. Настоящий наследник, оказывается, курил, я же с этой дурной привычкой «завязал». Тем более что зависимость была только физическая, психологически я был некурящий. Спрятавшись за какой-то железкой от ветра, я наслаждался морскими видами. Еще никогда мне не доводилось путешествовать на корабле. Бесконечные гребни волн бежали до самого горизонта, где безоблачное небо сливалось с водной гладью. На палубу порой долетали соленые брызги. Не знаю почему, но качка не вызывала никаких проблем. То ли от природы у меня был крепкий вестибулярный аппарат, то ли тело привыкло к подобным испытаниям.

Мои размышления прервал шум за углом.

— Почему ты, мерзавец, от службы отлыниваешь?

— Так ведь, ваше высокоблагородие, вахта-то теперь не моя, вот и отдыхал…

— Разве у тебя нет места для отдыха? Дрых без задних ног, а вдруг тревога?! — заводил сам себя говорящий. — Или ты думаешь, что за тобой по всему крейсеру бегать будут? Искать? Скотина!

Послышалось хеканье и звуки ударов. Решив, что и дальше оставаться безучастным наблюдателем не стоит, я сделал пару шагов и вышел из своего импровизированного укрытия. Высокий жилистый офицер со злым цыганским лицом (лейтенант, если не ошибаюсь) неторопливо бил матроса. Тот держал руки по швам и стоически переносил наказание.

— Хм… Что здесь происходит? — спросил я негромко.

Офицер повернулся на голос. На его физиономии сменилась целая гамма эмоций — от злости, раздражения, что его отвлекают от приятного дела, а закончилось все изумлением.

— Я повторяю, господин лейтенант, что здесь происходит? — в моей душе забитого ботаника, над которым регулярно издевались одноклассники, поднимался вал возмущения. Вид взрослого мужика, которого бьют по лицу, а он стоит навытяжку и даже не пытается защититься, всколыхнул подзабытые подростковые воспоминания.

— Ваше императорское высочество… Матрос Вакуленчук спал на службе.

Я повернулся к избитому и сквозь размазанную кровь из носа увидел знакомые черты. Это был тот самый мужик с обвислыми усами, что рассказывал мне о нехитром меню.

— Что ж ты, братец?

— Не моя вахта была, государь… Только сменился… Сморило. У котельного прикорнул. Там переборка теплая…

— Так вся вина этого матроса в том, что он спал в неположенном месте? — спросил я, и градус внутреннего кипения начал расти.

— Для этого есть кубрик…

— Понятно… Иди, Вакуленчук… Умойся, — сказал я и, пока матрос быстро исчезал из поля зрения, окончательно развернулся к офицеру. — Потрудитесь объясниться, милостивый государь. Кто дал вам право бить подчиненного, да еще и по надуманному поводу?

По глазам лейтенанта было заметно, что он не понимает сути моих претензий.

— Как вас зовут?

— Николай Парфенович Курош из астраханских дворян, ваше императорское высочество.

— Так вот, Николай Парфенович, настоятельно прошу вас впредь воздержаться от рукоприкладства в отношении нижних чинов. Не пристало дворянину, а еще больше русскому офицеру бить подчиненных. Настоятельно рекомендую этого не делать. Идите.

Произнося свою тираду, я вдруг понял, что могу быть неправ. Перед глазами возник образ мужика, который молча сносит удары, и лицо лейтенанта, не понимающего, почему я вмешиваюсь, поэтому финал и получился немного смазанным. Черт! Надо немедленно найти капитана и прояснить этот вопрос. Однако искать его мне не пришлось. Николай Николаевич сам шел мне на встречу.

— Ваше императорское высочество, Владивосток на горизонте! Наш переход приближается к концу.

В голосе собеседника я услышал нотки радости. Я провел на корабле всего несколько дней, да и то большую часть из них в порту, а команда и мои попутчики покинули родные берега больше полугода назад. Мы подошли к борту.

— Сколько же мы прошли, капитан?

— Почти двенадцать тысяч морских миль, ваше императорское высочество.

— Однако… Соскучились по дому?

— Конечно! Только для нас путешествие пока не заканчивается. До базы в Кронштадте еще идти и идти. И неизвестно, какие у командования на нас виды… Но ничего, команда здорова, исполнена энтузиазма и готова исполнить любой приказ, — закончил он преувеличенно бодрым тоном.

— Кстати, Николай Николаевич, просветите меня по поводу телесных наказаний на флоте, что-то я запамятовал…

У Ломена приподнялись брови:

— Телесные наказания для нижних чинов были отменены высочайшим повелением в 1863 году. Ваш августейший дед, император Александр II, запретил порку кошками как в мирное, так и в военное время… — завершил он рассказ невысказанным вопросом.

— Я стал свидетелем неприятной сцены…

— Лейтенант Курош, как я понимаю?

— Вы знаете о его… упражнениях?

— Да, ваше императорское высочество.

— Так почему не прекратите? Почему на вашем корабле подобное возможно, — слово «вашем» я выделил особо.

— Лейтенант Курош потомственный моряк, сын контр-адмирала Парфения Александровича Куроша…

— Как мне кажется, это не основание для нарушения высочайшей воли… Николай Николаевич, прошу вас принять меры к тому, чтобы подобные события более не повторялись. Нельзя марать честь русского императорского флота.

Расставшись с капитаном, я отправился к себе в каюту. Дорога к нейе проходила мимо офицерской кают-компании. Дверь оказалась приоткрыта, из-за нее слышались голоса моих попутчиков. Понимая, что рискую, тем не менее притормозил и решил послушать, о чем идет речь. Начала разговора я не услышал, но он был явно обо мне.

— …после происшествия сильно изменился, — проговорил, если не ошибаюсь, Волков.

— Сие вполне объяснимо, — рассудительно сказал Барятинский, — его императорское высочество пережил жестокое покушение, несколько дней провел прикованным к постели. Полагаю, полученные травмы объясняют его желание больше отдыхать и проводить время вне компании…

— Допустим, а как объяснить тот факт, что в общении с нами он перешел на чины? Большую часть пути мы обходились без них…

— Быть может, его императорское высочество обижен на нас? Мы были рядом в тот злополучный день, однако первыми на помощь пришли простые рикши и его высочество принц Георг, — заметил Кочубей после паузы.

— Признаться, я тоже об этом думал, — подключился к разговору Ухтомский.

— Господа, в любом случае мы должны достойно продолжить это путешествие и быть опорой для его императорского высочества. Мне кажется, что особых поводов для беспокойства нет, а небольшие… чудачества — так кто из нас обходится без них? — заключил Барятинский, и я, стараясь не шуметь, поспешил к себе. Так, надо сделать выводы. У здешних аристократов есть какое-то общение «без чинов».

Сборы не заняли много времени. Хотя поломать голову все-таки пришлось: упаковывать вещи самому или переложить эту работу на кого-то другого. Проблема решилась сама собой. В каюте не оказалось ни чемоданов, ни саквояжей, ни сундуков.

В гардеробе наследника преобладали мундиры. С богатой отделкой, явно дорогие и красивые, но надевать их я категорически не хотел. Военную форму надо уметь носить. На людях гражданских она сидит как на корове седло. Я усвоил эту истину, наблюдая за студентами, которые учились на военной кафедре в университете, и курсантами Института внутренних войск. Его корпуса в Саратове находились аккурат напротив вузовского городка. Из окон аудитории мы наблюдали, как будущие офицеры и в хорошую погоду, и в дождь со снегом нарезали на плацу десятки километров. Эта муштра плюс регулярные физические нагрузки приводили к тому, что на парней заглядывались все девушки из нашего вуза. Совсем иную картину представляли слушатели военной кафедры. Казалось бы, такая же форма, но они являли жалкое зрелище, а выстроенные в строй вызывали приступы хохота и мат офицеров-преподавателей. Именно поэтому я и не хотел надевать мундиры. Надо будет поносить их в приватной обстановке, привыкнуть. Выбор пал на обычный костюм-тройку. Правда, и с ним надо было повозиться. За свои двадцать с небольшим я так и не научился завязывать галстук. Да и надевать-то его доводилось всего лишь раз, на школьном выпускном. Пришлось звать на помощь князя Кочубея. Он был явно удивлен моим выбором, но вопросов задавать не стал.

— Виктор Сергеевич, помогите. После ранения мне еще тяжело поднимать руки на уровень головы, я никак не могу завязать…

— Конечно, ваше императорское высочество, — и Кочубей взялся за дело. Сам он был облачен в как бы не парадный мундир с шикарными эполетами и аксельбантами. На груди позвякивали награды. — Все. Готово!

— Спасибо, Виктор Сергеевич! Отправляемся?

— Так точно! В путь.

«Память Азова» бросил якорь на рейде. На берег нас с попутчиками должен был доставить паровой катер. Его уже пришвартовали и опустили трап. Команда выстроилась на шканцах для церемонии прощания. Все взгляды были устремлены на меня.

— Господа офицеры и матросы! Спасибо за службу. Путешествие с вами через половину мира навсегда останется в моей памяти. Не все в дороге прошло гладко, но вы с честью выполнили свой долг. Я благодарен судьбе за то, что она переплела наши пути. Да здравствует императорский флот! Слава русскому оружию!

Ответом мне стало громовое троекратное «ура!». Причем, как мне показалось, со стороны матросских рядов оно было более искренним.

— Да, чуть не забыл. Николай Николаевич, — обернулся я к капитану, — распорядитесь выдать команде по дополнительной чарке. Она ее заслужила! — и под восторженный рев матросов спустился на баркас. Он отвалил от высокого борта крейсера и устремился в порт, а я подумал, что несколько мгновений назад заработал небольшой плюсик в карму наследника престола. Бог даст, он зачтется мне во втором десятилетии недалекого уже XX века.

Глава VI

Май 1891 г.

— Мама, я так больше не могу! Ну сколько можно!? — мысленно стонал я, рухнув на кровать. Заканчивались последние сутки моего пребывания во Владивостоке. Никогда бы не подумал, что быть свадебным генералом, точнее императорским высочеством, так тяжко. Здесь, на краю необъятной страны, гости подобного уровня бывают очень редко, поэтому программу пребывания приготовили, мягко говоря, масштабную. Плюс местное начальство, как я понял, попыталось пустить пыль в глаза в надежде засветиться перед будущим императором. Понравишься ему — авось потом и вспомнит. Правда, участие в официальных мероприятиях стало лишь одной частью моей деятельности. Другая от публики была скрыта. Знали о ней несколько человек. О сути же не догадывался никто. Впрочем, обо всем по порядку.

Церемония встречи прошла с большой помпой. Такой, что проняло даже меня, знакомого с шоу XXI века, что уж говорить о хроноаборигенах. Гремели залпы пушечных салютов с кораблей и береговых укреплений. Команды судов кричали «ура!». Звонили колокола всех храмов. Причаливший к Адмиральской пристани катер встречали сотни, если не тысячи владивостокцев. Идеальными шеренгами стояли войска. И все это укрывал легкий туман.

На берегу первым ко мне подошел типичный купчина с серебряным блюдом, на котором лежал каравай. Явно волнуясь, он произнес приветственную речь.

— Ваше императорское высочество! Население Владивостока, как и вся Сибирь, было исполнено невыразимой радости, ожидая наследника русского престола, впервые посещающего здешние далекие окраины. Простите неустроенность нашего города! Он еще новый, только что строится, многого в нем недостает. Но население его богато твердою верою во всесильного Бога, безграничною любовью и непоколебимою преданностью своему монарху и его августейшему дому, — богато именно тем, что издревле составляет оплот величия и могущества нашей родины. Добро пожаловать, ваше императорское высочество!

После этого я отломил кусок хлеба (это оказалось неожиданно легко, каравай был подрезан), макнул его в солонку и закинул в рот. Началось представление местного начальства. Нас встречали Приамурский генерал-губернатор барон Корф, военный губернатор генерал-майор Унтербергер, командир порта контр-адмирал Ермолаев. Причем последний оказался оригиналом. От имени супруги он подарил мне букет цветов. Пришлось импровизировать на ходу и отослать госпоже Ермолаевой двадцать пять горшков с цветами. Все остальные слились для меня в бесконечную череду лиц с бородами и бакенбардами разной степени пышности. Кстати, купец с блюдом оказался городским головой Игнатием Маковским.

Следующим шагом церемонии стало объявление амнистии. О том, что соответствующий указ, или Всемилостивейший Его Императорского Величества Александра III Манифест, путешествовал на «Памяти Азова» через полмира, мне накануне напомнил князь Барятинский. Ему, как самому старшему в компании сопровождения, были доверены некоторые документы. Послабление распространялось на всех, кто отбывает наказание в Сибири. Ссыльным каторжникам на треть сокращались сроки, пожизненные приговоры заменялись на двадцатилетние, осужденные несовершеннолетние преступники освобождались.

Процессия направилась в Успенский храм на благодарственный молебен. Причем путь до коляски был застелен коврами. Кое-где они были брошены прямо на землю. Толпа с криками «ура!» довольно быстро прорвала тонкие цепочки войск, и далее экипаж двигался в плотном людском потоке. Глаза всех светились неподдельной любовью. Я же, улыбаясь направо и налево, помахивая ручкой, думал о том, что же такого должно случиться, чтобы они же поставили обожаемого сегодня наследника престола к стенке.

Завершился день в доме генерал-губернатора, где продолжились знакомства. Как я понял, честь быть представленным высокому начальству была большой. Мне пришлось безропотно, с улыбкой жать бесконечные руки командиров сибирской флотилии и порта, военных частей, начальников гражданских и городских учреждений, а также железнодорожных инженеров. Запомнить, кто есть кто, я даже не пытался.

Все эти события вызывали чувство жуткого дискомфорта. Я не привык быть в местах массового скопления людей. А уж тем более быть объектом их пристального внимания. Самообладание давалось с трудом. Хотелось ссутулиться, стать меньше, спрятаться в какую-нибудь щель. Мне же приходилось вести себя степенно, двигаться плавно, говорить медленно. "Держимся царственно, держимся царственно", — как мантру, повторял я про себя.

Оставшись наконец один и выдохнув, решил заняться настоящими делами. Мне надо было решить, какие меры предпринять для подготовки к предстоящей войне с Японией. Первые шаги нужны здесь, на Дальнем Востоке. В центре страны закрутят другие заботы. Я попросил принести крепкого чаю и погрузился в размышления. Очень не хватало знаний о международных отношениях. Это в компьютерных играх-стратегиях все просто. Нажал кнопку — и готов союз, или столкновение, или перемирие. В жизни та же Британия вроде как союзник, а на деле не упустит ни одной возможности натравить на Россию кого-нибудь, чтобы ослабить. Пару недель назад в Японии меня считали почетным гостем, а через десятилетие до кровопролития дойдет.

Засидевшись допоздна, я родил только две идеи. Во-первых, надо оставить в Токио на максимальный срок в качестве посланника «дедушку» Шевича. Он проникся моей обеспокоенностью и осознал, что вооруженный конфликт возможен, а это значит, не придется тратить время на убеждения другого человека, тем более что лично это сделать я больше не смогу. Для решения данной задачи накидал письмо министру иностранных дел. В послании расписал достоинства Дмитрия Егоровича, его хорошее знание местных реалий и выразил уверенность, что он принесет много пользы империи именно на этом посту. Надеюсь, господин Гирс прислушается к моему мнению. Во-вторых, придумал, кому вручить вторую половину порванной йены. Правда, этого кого-то мне еще предстояло найти.

С чувством выполненного долга я уснул. Мне снилась грустная мама. Как ни старался, я не мог к ней приблизиться и прижать к груди. Она отдалялась все дальше и дальше, а бег мой не сближал нас ни на йоту.

Утром первым пригласил к себе генерал-губернатора барона Корфа, благо, он находился рядом, за стенкой.

— Андрей Николаевич, у меня к вам деликатное поручение, — начал я, когда барон уселся в кресло. — Мне необходимо подобрать господ, которые будут соответствовать необычным требованиям. Как бы это описать… Ну, пожалуй, давайте используем определение «заноза в заднице». Уж простите меня за столь необычный оборот, — поспешил я добавить, увидев, как у пожилого губернатора удивленно стали подниматься брови. Вероятно, он никак не ожидал услышать подобные слова от наследника.

— Позвольте, я продолжу. Мне нужны «неудобные» люди, толковые, профессиональные, но неуживчивые. Те, что перечат начальству и действуют по-своему. Наверняка в вашем ведомстве такие есть…

— Как не быть, ваше императорское высочество, — после непродолжительной паузы и поглаживания крыльев бороды ответил Корф. — Есть наверняка и такие. Надо поспрашивать, поузнавать…

— Вы уж поузнавайте, голубчик, порасспрашивайте, а я взамен освобожу вас от их общества. Составьте список оных лиц с небольшим описанием каждого. Двух дней вам хватит? — барон кивнул. — Вот и замечательно.

В это утро подобные разговоры у меня были и с остальными начальниками: военным губернатором Унтербергером и командиром порта Ермолаевым. И для них моя просьба оказалась более чем неожиданной. Еще дважды я наблюдал мучительную работу мысли, которая выражалась в ручной укладке бороды и усов. Прозвучавшее из уст наследника для них было в высшей степени странным, но возможности избавиться от «заноз» и угодить цесаревичу они явно не упустят.

В этот день по программе у меня был запланирован визит в бухту Улисс. Там находилось несколько армейских объектов. Меня водили по позициям береговых батарей, показывали, как живет личный состав. Обязательный молебен в Экипажной церкви. Я уже начал привыкать креститься и кланяться в нужных местах и не подсматривал за окружающими. А вечером военный губернатор давал в мою честь обед. Скромный, персон на двести.

Застолья XIX века все еще вызывали у меня шоковое состояние. Оказывается, я не знал настоящего вкуса многих блюд. В моем времени этому мешала пищевая химия, заморозка и засилье готовых блюд с полуфабрикатами. Здесь же продукты были не только натуральными, но и лучшими из возможных. Столы украшали цветами. Еда была такой, что первое время я объедался просто до безобразия, чем несказанно радовал хозяев. В результате пуговица на брюках очень скоро стала давать тревожные сигналы. Количество поглощаемой пищи я сократил, хотя сдерживать себя было очень трудно.

У Павла Федоровича подавали борщ и солянку с кулебякой, пирожки, отварную рыбу, целиком зажаренных молодых барашков, фазанов в соусе со сметаной, спаржу, сладкие фрукты в вине и мороженое. Причем за скромным пунктом «пирожки» скрывалась дюжина разных видов выпечки — с кислой капустой, грибами, картофелем и горохом, рыбой и мясом, а также с телячьим ливером и налимьей печенкой, с перепелками и даже раками. Чтобы их можно было различить, делались они разной формы и размеров, с особыми украшениями. Именно это блюдо внесло в довольно скучное мероприятие нотку юмора. В какой-то момент один из сидевших в дальнем конце чиновников вдруг потерял всякую степенность, засуетился, схватил графин с водой, налил и залпом выпил. Его лицо немедленно налилось краской. Присутствующие заулыбались, а покрасневший стал объектом шуток. Эта игра называлась «Сюрприз». В один из пирожков еще до выпечки добавили много жгучего перца. Пока продолжался банкет, представители местного света один за другим произносили тосты. Я поднял бокал за процветание славного города Владивостока, форпоста России на дальних берегах.

15 мая в Российской империи оказалось праздничным. Это была дата коронации их императорских величеств Александра III и Марии Федоровны. Большую часть дня я провел на благодарственном молебне и приеме поздравлений от служивых и гражданских. Признаться, эта часть жизни царевича меня стала утомлять. Улыбаться, пожимать руки, находить ответные слова и всегда быть в центре внимания…

А вот вечер порадовал. Оба губернатора и командир порта принесли мне списки своих «заноз». В общей сложности почти четыре десятка фамилий. Несколько часов я просидел над листами, пытаясь составить оптимальный набор… да, пожалуй что шпионов. Они должны будут создать в Японии сеть, которая позволит контролировать ситуацию, передавать сведения на Родину, а в идеале и влиять на события. Я прекрасно понимал, что направлять людей в империю восходящего солнца напрямую бессмысленно. После усиления конфронтации, а тем более начала боевых действий их возможности, а вероятно, и передвижение будут сильно ограничены. Агентам предстояло направиться в Североамериканские Соединенные Штаты (не знаю почему, но США в России в XIX веке называли именно так), влиться там в ряды эмигрантов, получить гражданство. Организовать американо-японское торговое общество и ехать на острова уже в качестве граждан САСШ. Ничего более оригинального придумать я не смог. Ни «Семнадцать мгновений весны», ни вся бондиана, — а мои представления о деятельности разведки строились только на них, — ответов на вопросы, как проводить внедрение, не давали.

Итак, тридцать восемь фамилий, гражданские чиновники и офицеры. Примечательно, что все на низших должностях и в небольших званиях. Вычеркиваем всех, кому больше 40 лет. Эти люди, скорее всего, семейные, и уехать за море на неопределенный срок они вряд ли смогут, корни не пустят. А вот с остальными можно работать. Надо собрать их для личного знакомства…

Следующий день вновь выдался насыщенным, с военным уклоном. Осмотр казарм, лазаретов, смотр войск, молебен в полковой церкви. Особенно впечатлил громадный двуглавый орел на склоне одной из сопок. Птичка заняла четыреста квадратных саженей (кстати, еще одна незадача — мерами исчисления величин, привычными для меня, в России XIX века даже не пахло). Ее насыпали из каменного угля, щебенки и кирпича. Как заявил автор геоглифа командира строительного батальона полковника Бубнова, на крайнем юго-восточном рубеже русских владений государственный герб покрыл самую почву. Когда пришло время возвращаться, офицеры части, которых я осматривал, выпрягли лошадей и сами повезли коляску. Причем солдаты и гражданские сопровождали это громовым «ура!».

Напряженный график пребывания объяснялся тщательной подготовкой визита. Программу поездки разработали в столице и «спустили» на Дальний Восток. Секретный циркуляр расписывал все мероприятия и дорогу от Владивостока до Уральска по часам. Для этого времени — точность невероятная. Более того, в документах было даже прописано, как надлежит украшать населенные пункты. Неизвестные составители подготовили брошюрку «От Владивостока до Уральска. Путеводитель к путешествию Его Императорского Высочества государя наследника Цесаревича». В книге, которую я проштудировал от корки до корки, содержалось множество ценных сведений о территориях, через которые пролегал маршрут. Там было все — от геологических и исторических данных, до статистической информации.

Поскольку во Владивостоке мне предстояло провести одиннадцать дней, то местная программа была наиболее насыщенной. Кстати, блюдо, на котором мне преподносили хлеб-соль, прислали из самой Москвы. До использования по прямому назначению оно было выставлено в витрине одного из магазинов, чтобы горожане могли полюбоваться. Для меня возвели несколько триумфальных арок. Основная из них была кирпичной с образом Святителя Николая Чудотворца и лампадой. Единственное, что я недрогнувшей рукой вычеркнул из программы — практически все официальные завтраки, обеды и ужины. Терять на них время, несмотря на ворчание князя Барятинского, не хотелось. Тем более что аргумент у меня был веский — последствия недавнего ранения. Я неплохо научился изображать головную боль и слабость, поэтому возражений у Владимира Анатольевича не нашлось.

Встреча с будущими агентами получилась напряженной, но полезной. В главной комнате губернаторского дома меня ждал тридцать один человек. С одной стороны, они мучились догадками, а с другой, не знали, как реагировать на слова, которые прозвучат. Тяга к «своемыслию» у них было очень сильна, но противоречить наследнику… В общем, напряжение было таким, что казалось: скоро между собравшимися начнут проскакивать искры. Я размышлял, как построить этот разговор, и начать решил со слома шаблона.

— Господа, добрый вечер! Вы здесь потому, что вы нужны России! Не буду говорить много, сразу к сути. Я хочу предложить вам очень важную работу. Она потребует максимального напряжения сил за рубежами нашего Отечества. Более того, за нее не будет ни достойного вознаграждения, ни даже признания, по крайней мере, при жизни, — по рядам собравшихся, до этого хранивших гробовое молчание, пробежал легкий шорох. — Итак, основную информацию вы получили. Все остальное только для тех, кто согласится. Если у вас есть какие-то обязательства, с которыми невозможно быстро закончить, откажитесь. Если у вас есть семьи, тоже лучше отказаться, ибо вам придется решать и за домочадцев. Я оставляю вас. Думайте. Через час мы встретимся снова, и тогда у оставшихся обратной дороги не будет.

Речь моя произвела впечатление. Глаза у многих «заноз» были круглыми. Они явно не ожидали подобных слов от члена августейшей семьи. Но спустя час в зале сидели все те же тридцать один человек.

— Рад, что вы приняли такое решение! Перейдем к сути вопроса…

* * *

Последние дни во Владивостоке, с точки зрения моего послезнания, оказались самыми плодотворными. Отдельного упоминания стоит закладка сухого дока. Его возводили в некотором отдалении от города. Дорогу до стройплощадки украсили зеленью и флагами. Началось все с очередного молебна, а потом командир порта прочел телеграмму управляющего морскими министерствами, в которой сообщалось, что государь император высочайше повелел произвести начало работ в присутствии наследника цесаревича и наименовать его именем Николая. Мне предложили уложить памятную табличку. Раздались залпы салюта. После этого главный инженер Василий Иванов показал мне чертежи сооружения.

— Отныне, ваше императорское высочество, мы не будем обращаться к дорогим услугам иностранцев для починки наших судов. Сотни тысяч рублей останутся в Отечестве нашем. А если, упаси господи, война, док позволит нашему флоту стать твердой ногой на Дальнем Востоке.

— Василий Васильевич, я прошу вас уделить этому строительству самое пристальное внимание, — об Иванове я слышал несколько добрых отзывов, поэтому решил оказать ему, точнее важному начинанию, всемерную поддержку. — Если вдруг возникнут задержки или какие-то другие сложности, пишите мне лично. Это сооружение действительно очень важно для России. Более того, подумайте о втором подобном объекте. По мере окончания очередных этапов строители могли бы переходить с одной площадки на другую, — закончил я под удивленно поднявшиеся густые брови военного губернатора Унтербергера.

— Павел Федорович, — обратился я к нему, — вы уж посодействуйте господину Иванову с поиском участка и сокращением количества разного рода проблем.

Вторым, как ебы сказали в моем времени, «инфраструктурным» проектом была закладка Великого сибирского пути — железной или, как ее называли, чугунной дороги, соединяющей Дальний Восток с центром страны. Для меня стало откровением, что в империи нет сухопутного маршрута, который шел бы из центра страны к этой окраине. Доставлять грузы во Владивосток приходилось на кораблях с Черного моря через Суэцкий канал или, если англичане закапризничают — а делали они это регулярно, — вокруг Африки, по всему Индийскому океану. Крюк получался огромный. И это еще если Османская империя пускала русские суда через проливы. В противном случае грузы вообще тащили с Балтики. Несмотря на плечо через половину мира, этот путь доставки был удобнее, чем по суше. Железная дорога доходила только до Миасса в Челябинской губернии. Потом грузы пришлось бы почти восемь тысяч километров тащить по совершенно диким территориям. Александр III эту проблему задумал устранить. Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, он решил, что старт сему делу даст наследник. Именно этим мне и предстояло заниматься в последний день пребывания во Владивостоке.

Мероприятие началась, естественно, с молебна. Как я понял, в XIX веке это неотъемлемый атрибут. После его окончания мне вновь предстояло выступить в роли свадебного генерала. В этот раз с помощью тачки и лопаты. По мысли организаторов, надо было насыпать на тележку землю и отвезти ее на место планируемого полотна. Пока я все это делал, толпа замолкла. Вид наследника, который занимается черной работой, шокировал публику. Только сверкали магнием вспышки фотографов.

Экскурсоводом выступал инженер Урсати. Судя по его возбужденному виду, стройке с руководителем повезло. Он носил купеческую бороду, но высокий лоб выдавал в нем интеллектуала.

— Александр Иванович, давайте заглянем в будущее. Когда, как вы считаете, возможно полностью завершить дорогу?

— Ваше императорское высочество, вы задаете сложный вопрос… Полагаю, что при благоприятном стечении обстоятельств речь может идти о многих годах.

— Ну а все-таки?

— Десяти, да, десяти лет должно хватить.

— Господин Урсати, вы же понимаете, насколько эта дорога важна для империи. Десять лет — это чрезмерный срок. Его императорское величество не просто так уделил ей особое внимание. Господа, — я обернулся к многочисленной свите, — настоятельно прошу вас быть помощниками в строительстве данной чугунки. Проволочки и задержки в этом вопросе совершенно недопустимы. Александр Иванович, считайте эту магистраль главным делом своей жизни. Поскольку первая тачка моя, я буду лично следить за строительством. Каждые три месяца, даже нет, лучше ежемесячно присылайте мне отчет о ходе работ. А если возникнут затруднения и вопросы, то чаще. Основная задача — всемерно приблизить дату окончания работ, причем не за счет ухудшения качества. Не будем ставить сроки, но в новый век Российская империя должна войти связанная чугункой от края до края.

Повисла секундная пауза. Чины военные и гражданские переваривали информацию и прикидывали новые властные расклады, а Урсати слегка ошалел от свалившейся на него информации. Персональный контроль со стороны наследника престола, с одной стороны, сулил преференции, а с другой — мог закончиться большими неприятностями. Впрочем, он опомнился раньше других.

— Ваше императорское высочество! Спасибо за честь! Я… мы оправдаем ваше доверие…

Завершилась церемония поездкой на поезде. Ради этого были проложены несколько верст полотна. Насыпь окружали восторженные толпы. Как мне пояснили, к местным жителям прибавились вчерашние ссыльные каторжники, попавшие под амнистию. Люди пытались рассмотреть в окне вагона мою персону, я же в очередной раз размышлял о предстоящем титаническом труде. Ведь если ничего не предпринять, то и для меня, и для страны все завершится очень плохо. Революции, войны, одна из которых братоубийственная гражданская, голод. Настоящий Николай допустил столько ошибок, что все покатилось под откос. Я знаю, к чему это приведет, но не знаю причин этого и не помню в подробностях предстоящих событий. Моя заветная книжка постепенно пополняется записями, но они далеки даже от тех фактов, с которыми мне приходилось знакомиться в школьном учебнике истории. Но, несмотря на все это, решение было принято. Я приложу все силы к тому, чтобы моя Родина не пережила весь тот ужас, что ей предстоит, и горе тому, кто встанет у меня на пути.

Глава VII

Июнь 1891 г.

— Владимир Анатольевич, будем рассуждать здраво, — в который раз произнес я. — Мы беседуем уже четверть часа, а вы не хотите меня понять!

— Как же понимать вас, ваше императорское высочество, если вы хотите волю самодержца нарушить?! — удивился Барятинский.

— Ну вот, опять! Князь, я хочу ее не нарушить, а… согласовать с местными реалиями. Согласитесь, циркуляр, регламентирующий наше путешествие, составляли в Санкт-Петербурге, а оттуда окраины эти и положение дел на них видно плохо.

— Сей документ подписал ваш царственный родитель, и противиться ему… Простите, я не могу.

— Хорошо, давайте попытаемся порассуждать. Зачем… батюшка направил меня в эти земли и путешествие в целом?

— Дабы вы могли познакомиться с Отечеством нашим, кое вам когда-то придется взять под свою руку. Дай господь здоровья его императорскому величеству, — поспешно добавил Барятинский.

— Хорошо. Из Владивостока мы уехали уже как несколько дней. Мы побывали в Никольском, Осиновке, Ляличах, Спасском. И везде программа примерно одинаковая. Торжественная встреча, хлеб-соль, ликующие толпы, застолья и молебны. И это небольшие села, а что будет в городах?! Кстати, от воспоминаний из Никольского меня, признаться, до сих пор бросает в дрожь. Молодые девушки, которые вместо лошадей тащат коляску, это, скажу вам…

— Таким образом они выказали свои верноподданнические чувства!

— Пусть так, но прошу вас, потрудитесь сообщить по нашему маршруту, чтобы подобных… изъявлений более не устраивали. Не пристало мужчине сидеть в экипаже, который тянут женщины… Впрочем, мы отвлеклись. Подскажите мне, любезный Владимир Анатольевич, как я смогу узнать о ситуации в державе благодаря таким мероприятиям? Не встречаясь с людьми самых разных занятий. За чередой торжеств и празднеств реальных дел не видно.

— В словах ваших присутствует логика, ваше императорское величество, но я не могу пойти против воли императора, — не сдавался Барятинский.

— Экий вы… упорный. Давайте сделаем так, отменять гуляний не будем. Они подготовлены заранее, люди старались. Мы поступим как наш далекий пращур — Петр Великий во времена европейского посольства (историю об этом мне рассказали во Владивостоке, после того как я повозил тачку с землей). Вы, как глава делегации, будете участвовать в официальных торжествах, а я буду находиться чуть в стороне и знакомиться с жизнью страны. Так и волки будут целы, и овцы сыты.

— Как можно? Мне подменять ваше императорское высочество! Я не могу с этим согласиться.

— Во-первых, не подменять, а представлять, и только в городах и не на всех мероприятиях. Во-вторых, вы, князь, мало того что из древнего рода, так и сами герой, — услышав эту лесть, Барятинский расправил плечи. — Участник русско-турецкой войны, кавалер золотого оружия. Кто как не вы? И, в-третьих, Владимир Анатольевич, давайте оставим эту тему. Я волен уточнять программу путешествия по собственному разумению.

— Как прикажете, ваше императорское высочество, — наконец сдался Барятинский.

Этот разговор произошел на борту очередного парохода. В этот раз речного. Колесный «Вестник» рубил воду Уссури. И это был мой «бунт» против предлагаемой программы действий. Празднествами и торжествами я «наелся» по самое не хочу уже во Владивостоке. Пора было разбираться в том, что творится за парадным фасадом империи. В казачьих станицах, которые мы посещали во время речного путешествия, действия разворачивались как под копирку. Хлеб-соль, молебен, демонстрация казачьей удали. Большую часть времени я проводил в каюте, штудируя купленные книги. Мне приобрели издания по истории, статистические сборники, географические атласы и великое множество газет. Их чтение переросло в привычку. Свита, заметив это, стала активно обеспечивать свежим печатным словом. А вот с еще одним увлечением вышла накладка. Как выяснилось, наследник курил. Поэтому окружение не стеснялось смолить в моем присутствии, и я первое время ловил взгляды, полные недоумения. Головоломка была разгадана после того, как я соотнес эти события с пачками папирос, мундштуками и трубками в своих покоях. Вредить здоровью даже ради поддержания легенды было глупо. Благо, была хорошая причина для отказа. Попутчикам пришлось объяснить, что от табачного дыма у меня теперь болит голова. После этого курить в моем присутствии прекратили.

Очередным крупным городом на пути оказалась Хабаровка. Так в конце XIX века назывался Хабаровск. Первый же день визита вызвал ощущение дежавю. Хлеб-соль на серебряном блюде, улицы, украшенные флагами и зеленью, триумфальная арка, ковры на земле, выстроенные вдоль дороги от пристани до губернаторского дома войска и ликующие толпы. Знакомство с начальством и молебен. А вот после этого я заявил Барятинскому, что далее он едет без меня. В списке еще значилось посещение инвалидного заведения, школы, артиллерийских мастерских и открытие памятника.

— Не скупитесь на медали, портсигары и наградное оружие, а с деньгами будьте бережливее, — напутствовал я князя и, переодевшись в мундир конвойной сотни, в сопровождении адъютанта князя Кочубея и пары казаков отправился в свободное плавание. Мне хотелось прогуляться, посмотреть на обычную жизнь.

В глаза сразу бросилось отсутствие мостовых и какого-либо покрытия на проезжей части. Нам повезло идти по ним летом, представляю, какой слой грязи лежит здесь весной и осенью. Если в центре дома были каменными, в два, а то и три этажа, то на окраине — одноэтажными срубами. Причем без украшений, отсутствовали даже наличники на окнах. Чем дальше, тем скромнее становились жилища, тем больше признаков бедности лежало на всем окружающем. Еще одним малообъяснимым для меня фактом стало почти полное отсутствие деревьев. Только рядом с казенными зданиями торчали саженцы.

Окрестности были пусты. Народ отправился смотреть на редкого для здешних мест гостя. Только возле одного покосившегося домика сидел древний старик. По случаю погожей погоды он грелся на солнышке.

— Здравствуй, отец! Разрешишь? — поприветствовал я его и указал место на бревнышке.

— Присаживайся, казачок, — подслеповато щуря глаза под густыми седыми бровями, ответил он. — А чего на царевича смотреть не пошли, вишь, вся округа туда припустила.

— Так мы из его свиты, видели уже…

— Вишь!.. А какой он, царевич? Красивый? — дед наклонился ко мне и дыхнул запахом гнилых зубов.

— Да как тебе сказать… Обычный. Ноги, руки, голова… Ты мне лучше расскажи, как вам живется тут на окраине земель русских?

— Ничего, коптим потихоньку, — беззубо улыбнулся старик.

— Давно здесь?

— Давно, как с Николай Николаичем, графом Муравьевым-Амурским приехал, так и живу. И до того состоял при его особе. На Кавказе горцев усмиряли. Там мне и пальцы отчекрыжило, — собеседник поднял правую руку, и я заметил, что она изуродована. — Ну а как генерал в Парижск уехал, я тут остался.

— А как живешь, отец? На какие доходы? — горло перехватило от нахлынувших воспоминаний о брате-офицере, погибшем в Чечне.

Старик непонимающе уставился на меня.

— Деньги, говорю, откуда берешь? Кормишься на что?

— А! Да много ли мне надо? Так, хлебушка горбушку в водичке размочу — вот и еда. Люди вот добрые приютили, угол дали. Живу…

— Спасибо тебе, отец, за службу! Держи, — я протянул ему несколько монет.

— Зачем они мне, казак? Ты молодой, жинке отправь. Есть у тебя, али холост?

Холост покуда… Бери-бери, — я вложил монеты в его руку и поднялся. — Негоже защитнику Отечества чужой милостью жить.

— Спасибо, казак! Бога за тебя молить буду, — донеслось мне в след. Оглянувшись, увидел слезу на морщинистой щеке старика, а секундой позже поймал одобрительный взгляд конвойного.

Впечатлений, причем не самых радужных, для начала было достаточно, и я решил вернуться к официальной программе. Мы как раз успевали на открытие памятника тому самому графу Муравьеву-Амурскому. Генерал прославился присоединением дальневосточных земель к империи и развитием края.

Монумент стоял на небольшом возвышении и был окружен толпами зевак. Взглянув на него, я испытал чувство узнавания. Где-то уже видел эту слегка отставленную ногу, руки, скрещенные на груди и устремленный куда-то вдаль взгляд… Елки! Да это же картинка с пятитысячной купюры из того времени. Студентам ее, конечно, редко доводилось щупать, но тут не спутаешь. Стоп! Я только что подумал о XXI веке как о «том времени». Все чаще перестаю ощущать себя талантливым молодым программистом и все чаще мыслю как наследник престола. Богопомазанник, блин!

Завершился визит в Хабаровку большим приемом, который в честь наследника русского престола дал приамурский генерал-губернатор барон Корф. У меня с ним сложились вполне хорошие отношения со времен знакомства во Владивостоке, поэтому после нескольких бокалов шампанского я предложил ему побеседовать конфиденциально, и просьба, естественно, была удовлетворена.

— Андрей Николаевич, завершается мое путешествие по Дальнему Востоку, но выводы уже возможны. Окраины эти богаты природными дарами, пушниной, лесом, минералами, но в то же время мало устроены.

— Да, это так, ваше императорское высочество, — старик явно осторожничал, не понимая, куда зайдет разговор. Даже крылья своей шикарной бороды гладил активнее обычного.

— Вы здесь уже семь лет, отлично разбираетесь в положении дел, посоветуйте, как изменить устройство здешних мест, чтобы улучшить их состояние?

— Да уж… Задали вы задачку, ваше императорское высочество, — Корф явно расслабился и даже закурил. — Просто на этот вопрос не ответишь. Земли эти действительно богаты, но богатство это утекает в САСШ да Японию. Купцы их здесь регулярно появляются… Пожалуй что проблемы две. Людишек не хватает, да и связи с центральными губерниями толком что и нет.

— Значит, люди и связь… Дорога, которую мы заложили во Владивостоке, решит одну проблему?

— Наверняка!

— Тогда, Андрей Николаевич, вновь попрошу вас посодействовать ее строительству. Ежели какие проволочки будут возникать, немедля пишите лично мне. Батюшка поручил контролировать этот вопрос, подвести его мы не имеем право.

— Не сомневайтесь, ваше императорское высочество, пригляжу. Чугунка нам нужна.

— Благодарю вас. Тогда вопрос второй — люди. Сюда ссылают политических, — услышав это, Корф поморщился. — Может, их стоит активнее привлекать к хозяйственной деятельности, переводить на поселение?

— Не стоит сего делать, категорически не стоит, — барон так разгорячился, что повысил голос. — Деятели эти в основной массе неисправимы. Они в заблуждениях своих готовы отказаться от самой жизни. Пару лет назад у нас была история. Эти господа, точнее девицы, вздумали начальству перечить. Их за это перевели в уголовную тюрьму и подвергли телесным наказаниям. В ответ политические из Усть-Карийского острога совершили массовое самоубийство. Шестерых откачать не смогли. А вы говорите, выпустить их на поселение. Они и сами ничего делать не будут, и людей мутить начнут.

— Ну что ж, не буду спорить. То есть вы считаете необходимым организовать переселение из европейских губерний?

— Это была бы очень хорошая идея, ваше императорское высочество, но кораблями много не перевезешь.

— Опять все упирается в чугунку… Ну что ж, уделим этому проекту все силы в столице, а вы, в свою очередь, поработайте здесь, барон.

Наутро путешествие продолжилось. И вновь на пароходе. По пути «Граф Муравьев-Амурский» останавливался в казачьих станицах. И опять нас ждали триумфальные арки, хлеб-соль, молебны и демонстрация чудес джигитовки да владения шашкой. Помня о слове, данном Барятинскому, я старательно изображал интерес и радушие, восторгался виденным уже не раз казачьим мастерством. Памятуя о необходимости укрепить любовь народную, жал руки и раздавал подарки. С ними, кстати, проблем не было никаких. Еще в Хабаровке в трюм погрузили кресты для храмов, медали за верную службу, золотые булавки, перстни, портсигары, украшения и книги. Их я велел взять втрое больше от планируемого, чтобы активно дарить станичным школам. Для этих глухих мест визит наследника престола был чем-то сродни гастролям Майкла Джексона в Саратове или Пензе. Такие события долго обсуждают, а потом передают рассказы из поколения в поколение.

Благовещенск стал последним крупным населенным пунктом Дальнего Востока, в котором мы побывали. Далее до самого Байкала раскинулись дикие земли. Несмотря на ненастье, казалось, что на берег высыпало все местное население. Церемония встречи ничем не отличалась от предыдущих и уже набила оскомину. Разве только живые цветы, по которым пришлось идти от пристани до очередной триумфальной арки, навевали нехорошие ассоциации. Из-за плохой погоды я не рискнул отправиться на самостоятельную прогулку. Улицы были покрыты слоем грязи. Но все равно это был первый большой город, в моем понимании. Двух-трехэтажные каменные дома, множество торговых заведений, столбы с проводами, широченные дороги, на которых могли разъехаться десять экипажей. На мой взгляд, не хватало автомобилей, но вместо них сновали многочисленные экипажи. Благовещенск, по крайней мере в центральной части, производил впечатление города зажиточного и основательного. Мои наблюдения подтвердил и генерал-губернатор. По его данным, достаток обеспечивали золотые прииски и контрабанда. Благо, Китай находится через реку. Оттуда в империю везли спирт, обратно — снадобья для традиционной медицины.

Мокрый Благовещенск стал грустным финальным аккордом этой части путешествия. Хотя в этот момент я не догадывался, что следующий этап будет куда как сложнее.

Глава VIII

Июнь 1891 г.

Когда коляска поднималась на пригорки, перед глазами до самого горизонта расстилался бескрайний зеленый океан. Великаны, тянущие к солнцу кроны. Кое-где темнели буреломы, через которые надо пробиваться с топором в руках. Заросшие кустарником русла ручьев. Болота. Бесконечные сосны, березы и лиственницы. Нереальная, изумрудная зелень травы. Не переставая поют птицы, а иногда белую ленту дороги, воровато оглядываясь, на полусогнутых лапах пересекает лисица или стрелой пролетает русак. И воздух. Назвать его просто свежим не поворачивается язык. Скорее это божественный нектар, который хочется пить. Он наполнен свежестью и запахами леса. Весеннего, еще не высушенного беспощадным светилом. А над всем этим синь небес.

В тайгу я попал первый раз в жизни, поэтому впечатлений было через край. Наш маленький караван двигался по тракту, на котором вскоре должно начаться строительство Великого Сибирского пути. Несмотря на красоты, путешествие получилось утомительным. В дороге мы провели больше сорока дней! По меркам моего бывшего времени — просто чудовищно, по нынешним — очень скоро. Причем, как выяснилось, ради этой поездки организовали целую спецоперацию. Генерал-губернатор Корф не без гордости рассказал о подготовительных работах.

Мы ехали по каторжному краю. Именно сюда ссылали уголовников и революционеров-террористов. Именно здесь была «страшная русская Сибирь». После утверждения маршрута властям предписывалось усилить контроль над преступниками. Приглядывать за смутьянами призвали даже население. Параллельно шло обустройство шоссе. Как обычно, к приезду большого начальства сделали лучше, чем для себя. Песком засыпали колдобины, латали мосты, через мокрые низины перестилали гати, в городках возводились арки, украшались здания. Участковые приставы и станичные правления на поселковых сходах решили, кто именно из обывателей достоин выйти на дорогу приветствовать наследника. Ну а самым сложным вопросом оказалась подготовка нужного количества лошадей. Для меня было открытием, что они быстро устают. Меняли их через каждые 3–4 часа. Во время одной из таких остановок ко мне подошел генерал-губернатор.

— Мне кажется, ваше императорское высочество, все же не стоило нам заезжать в эту тюрьму.

— Почему? Врага надо знать. Революционеры наши враги, а тут появилась возможность поговорить, попытаться понять, что ими движет.

— Разрешите вопрос, ваше императорское высочество?

— Да, конечно.

— Вы это поняли?

— Думаю, что начал, — ответил я и в очередной раз стал вспоминать наш с бароном визит в один из местных острогов. Он находился неподалеку от тракта. Мы поехали туда, несмотря на ворчание свиты и открытые протесты князя Барятинского, который категорически не хотел допускать общения наследника престола с осужденными.

— Ба! Старая знакомая, — воскликнул барон Корф, когда к нам подвели высокую женщину с резкими чертами лица и тяжелым взглядом исподлобья. — Прошу любить и жаловать, ваше императорское высочество, госпожа Елизавета Ковальская, революционерка.

Во взгляде каторжанки, до этого безучастном, разгорелось любопытство. Она принялась беспардонно разглядывать меня.

— Присаживайтесь, сударыня, — выдержав этот вызов, предложил я.

— Спасибо. Постою, — голос был под стать облику, низкий и с хрипотцой.

— Так вы знаете госпожу Ковальскую? — повернулся я к генерал-губернатору.

— К сожалению, да. Помните мой рассказ о событиях в Усть-Карийской тюрьме? Так вот, самоубийцы совершили грех из-за этой женщины.

— Как это возможно?

— Госпожа Ковальская отказалась приветствовать меня во время инспекции. Пришлось ужесточить ей условия содержания. Другие политические восприняли это как вызов и приняли морфий. Шестерых снесли на погост, — закончил Корф.

— Тиран! — воскликнула Елизавета. — Их жизни на вашей совести!

— Отнюдь, сударыня, отнюдь! Вина за сии события полностью лежит на вас!

В ответ она лишь закусила губу и отвернулась.

— Андрей Николаевич, прошу, оставьте нас. Так никакого разговора не получится.

— Но, ваше императорское высочество, как можно?! Оставить вас с этой особой наедине?!

— Господин барон, вы меня даже немного обижаете. Чем мне может угрожать эта женщина? Подождите немного в стороне…

Вздохнув, как паровоз, и состроив недовольную гримасу, Корф все-таки отошел.

— Сударыня, я хочу с вами поговорить. Присядьте.

— О чем нам с вами разговаривать?

— Ну, например, о ваших взглядах. В дворцовых стенах Санкт-Петербурга о них известно не так много, а то, что обсуждают, подается в искаженном свете.

На лице Ковальской застыла маска удивления. Похоже, ничего подобного она никак не ожидала услышать.

— Почему вы удивляетесь? Откуда там будет объективная информация, если вы и ваши товарищи предпочитаете действовать пистолетами и бомбами?

— Ложь! Это наглая ложь! Ни я, ни мои товарищи из «Черного передела» не действуют оружием! Мы осуждаем терроризм.

— За что же вы здесь, если вины на вас нет?

— Мы хотим счастья простому народу, — выкрикнула Елизавета, Корф услышал возглас и дернулся к нам, но я остановил его взмахом руки.

— Разве за это отправляют на каторгу? Тогда и мне надо подыскивать здесь место. Я тоже хочу блага простому народу!

— Так почему же не даете?

— Скажите, сударыня, что в вашем представлении счастье?

— Счастье — это когда тебе есть что поесть и не надо ждать, когда вырастет лебеда. Счастье — это когда не надо платить выкупные платежи тем, кто жирует на твоем горе. Счастье — это когда родители не надрываются в поле, а дети не умирают с голоду, — последние слова она буквально выплюнула и замолкла.

Повисла пауза. Меня поразили напор и горячность. Ковальская верила в то, что говорила.

— Ну что ж… Все вами перечисленное довольно справедливо. Более того, я лично буду заниматься этими вопросами… Сколько вам осталось… сидеть?

— После объявленной амнистии бессрочную каторгу заменили двадцатью годами.

— Большой срок, но все рано или поздно кончается. Послушайте меня. Я люблю Россию, я люблю русский народ и хочу для него всего наилучшего. Быть может, вам в это верится с трудом, но это так. У нас общая цель, как бы парадоксально это ни звучало. Подумайте об этом на досуге и обсудите с товарищами. Быть может, нашему Отечеству нужны не революционеры, а тот, кто дело делает? Прощайте, госпожа Ковальская. Бог даст, вы еще принесете пользу нашей империи, — с этими словами я встал с лавки и направился к свите. Каторжанка с задумчивым видом осталась на месте.

Меж тем многодневное путешествие по суше наконец-то подошло к концу. Нас ждал очередной пароход. В этот раз на Шилке. Испытывая определенную вину перед Барятинским за поездку в острог, я безропотно выполнял все требования программы. Вкушал хлеб-соль, проходил под триумфальными арками разного размера, любовался казачьей джигитовкой, стоял на молебнах. Двигаясь таким макаром, к середине июня наша делегация достигла Нерчинска. Здесь в стандартном наборе мероприятий появился новый пункт. Местные преподнесли мне специальный адрес. После верноподданнической чепухи были поздравления с чудесным избавлением от опасностей в Японии (дослушав до этого места, я мысленно хмыкнул) и обещание учредить в городе сельскохозяйственное училище, коему просили присвоить мое имя. Высочайше согласившись с этим, пожертвовал на нужды учебного заведения две тысячи рублей.

После приема депутации мы отправились в Нерчинский музей. Экскурсию проводил его основатель фотограф Кузнецов. Он оказался очень колоритной личностью. Член революционного кружка, сосланный на вечное поселение в Сибирь за участие в убийстве. Здесь его деятельная натура нашла себя в занятиях более конструктивных. Он увлекся краеведением, фотографией и просветительством. Пропустить общение с таким человеком было бы непростительной глупостью.

— Скажите, Алексей Кириллович, а как обстоят дела с вашими радикальными взглядами на развитие Отечества? Не пересмотрели? — вставил я вопрос, дождавшись паузы в повествовании об истории городка.

Поперхнувшись очередной фразой о богатстве края, фотограф непонимающе уставился на меня поверх пенсе. Я молчал.

— Не совсем понимаю вас, ваше императорское высочество…

— В молодости вы придерживались опасных мнений, а как сегодня? Считаете ли, что благоденствия можно достичь только радикальными методами? Можете говорить свободно…

— Вы задаете неожиданные вопросы… Пожалуй что в юности каждый из нас склонен к некоему радикализму, с возрастом это обычно проходит. Но когда не видишь изменений к лучшему, на ум приходят и опасные мысли.

— Сейчас вы наблюдаете желаемые перемены? Вашими стараниями открыта сия галерея и библиотека.

— Это лишь капля в море, — воскликнул Кузнецов, но тут же взял себя в руки. — Университеты российские лишены самоуправления, школы грамоты переданы духовенству. А циркуляр о кухаркиных детях! Он закрыл доступ в гимназии для детей из небогатых семей. Свет знаний для них померк.

— Вы считаете, что широким массам необходимо образование? Отдадут кухарки своих отпрысков в учение?

— Конечно! Сегодня в Забайкальской губернии грамотой владеет только один человек из пяти. Вдумайтесь, целая армия тех, кто не умеет читать и писать. А сколько из них талантливы, но не могут получить развития своим способностям? Несколько лет назад на Каре я организовал школу для всех желающих. Их было столько, что мы были вынуждены многим отказывать… Разрешите вопрос, ваше императорское высочество?

— Да, конечно.

— Почему наследник престола интересуется этими вопросами? Это не характерно для представителей царствующего дома, — и Кузнецов проницательно посмотрел мне в глаза.

Опа! Похоже, вляпался. Слишком я расслабился в общении с политическими.

— А что характерно для наследника?

— Ну, не знаю… Вероятно, скачки, женщины, вино.

— Все это, Алексей Кириллович, свойственно молодым людям независимо от происхождения, — улыбнулся я. — Что же касается моих интересов… В жизни бывают моменты, когда приходится оценивать, что ты сделал, каким останешься в памяти родных и общества в целом. Подобное происходит в ситуациях критических, когда балансируешь на краю… Со мной, как вы знаете, именно подобное и приключилось. Это первое. Второе. Царственный родитель отправил меня в это путешествие, чтобы я узнал жизнь России. Увидел ее собственными глазами. Разве наш разговор противен воле императора?

— С этой точки зрения, конечно, нет. Позвольте заметить, ваше императорское высочество, вы будете необычным правителем.

— Это хорошо или плохо?

— Ответить на этот вопрос пока не возможно.

Дорога от Нерчинска через Читу и Верхнеудинск до Иркутска запомнилась разве только национальным колоритом. Это были земли, населенные бурятами. Поэтому ночевали мы в шатрах и юртах. Любовались скачками и борьбой. А в Верхнеудинске застелили дорогу от въезда в город до храма, в котором проходил молебен, ковровой дорожкой. Сделали это из-за того, что покрытия на проезжей части не было, а кормить пылью дорогого гостя очень не хотелось. Мне это напомнило, как в мое время (или, наверное, уже не мое) к приезду президента кое-где черной краской красили асфальт.

Потрясением, сравнимым с тем, что вызвала тайга, стала панорама Байкала. Я не бывал на этом озере и, признаться, с сомнением относился к описанию его красот. Зря! Байкал завораживал. Он раскинулся до самого горизонта. Величественный и одновременно какой-то родной. По легкой ряби бежала дорожка от восходящего солнца. Волна лениво шевелила камушки на берегу. Этот голубой бриллиант, играющий неисчислимым количеством граней, был обрамлен зеленой оправой леса. Пока наш пароход отваливал от пристани, чистейшая вода позволяла рассмотреть дно на глубине в несколько метров. Путешествующий с нами художник Николай Гриценко лихорадочно делал зарисовки. Завороженные красотой и мощью, замолчали члены свиты. Все были зачарованы открывшимися видами.

Ближе к двум часам дня суденышко, поднявшись по Ангаре, причалило в Иркутске. Нас встречали традиционные отрезы материи цвета имперского флага, гирлянды зелени и ковры, расстеленные на улицах. Многотысячные толпы восторженных горожан заполонили обочины от берега до кафедрального собора. После молебна пришел черед знакомства с бесконечным строем гражданских и военных чиновников, а затем вручения подарков. Особенно запомнилось массивное блюдо из драгоценного металла с царской геральдикой. Его преподнесли золотопромышленники.

Куда более важным делом, с моей точки зрения, было открытие понтонного моста через Ангару. Он связал центр города с Глазовским предместьем, где начинались тракты на Москву и Кругобайкальский. Назвали переправу, естественно, Николаевской. При внешней неказистости, сооружение оказалось непростым. О его строении рассказал архитектор Владимир Рассушин.

— Прошу обратить внимание, ваше императорское высочество, каждый понтон имеет десять саженей в длину, девять с половиной в ширину. Высота двадцать четвертей, толщина днища — три вершка, а стенок-бортов — два.

— Двадцать один метр в длину, двадцать в ширину, толщина днища тринадцать сантиметров, бортов — девять, а вот высота… Четверть — это сколько? — не запнувшись, перевел я мысленно сажени и вершки в привычные величины. — Надо пометить в записной книжке, как можно скорее перейти на метрическую систему.

— Понтоны законопачены старыми смоляными канатами, — продолжил между тем Рассушин. — Подводная часть сделана из лиственницы. Между собой они соединены брусьями. Для пропуска судов их рубят, половинки раздвигает течение и проход освобождается.

— И сколько сие сооружение прослужит?

— По нашим подсчетам, не менее десяти лет, ваше императорское высочество. Лиственница, как известно, гниению не подвержена, поэтому можно не опасаться за сохранность.

— Дай бог, дай бог!

На подносе поднесли большие ножницы. Щелкнув, я перерезал ленту. Это стало сигналом для оркестра и хора. Они затянули «Боже царя храни». Гимн оказался слишком тягучим, с бесконечным повторением одних и тех же слов. До советского, а потом и российского он явно недотягивал. Кстати, надо будет дать ЦУ поэтам и композиторам. Пусть потворят на благо Отечества. Не знаю, как батюшку, а меня существующий вариант не устраивает. Я поймал себя на мысли, что впервые подумал об императоре Александре III как об отце. Медленно, но наша экспедиция движется к конечной точке, а там мне предстоит свидание с «родителями». Уж они-то отпрыска знают как облупленного. Какой будет эта встреча? Признают ли они сына? Вопросы, вопросы… Ладно, повлиять на это я не могу, не будем тратить нервы попусту.

Завершился визит в Иркутск вполне ожидаемо — военным смотром и званым обедом. Где пришлось поднять уже привычный тост: «За процветание дорогого…!» От города к городу менялось только название.

За бортом «Сперанского» вновь заплескалась речная волна. На берегах замелькали деревни и села, посещение которых превратилось в бесконечный День сурка. Караваи, молебны, триумфальные арки, восторженные жители. В итоге мне это надоело. Оставив свиту разбираться с подношениями и любоваться джигитовкой (правда, Барятинский опять не преминул поворчать, мол, опять предписания нарушаем), я переоделся в казачью форму и в сопровождении пары конвойных поехал в соседний поселок.

Дорога через тайгу заняла немного времени, и вскоре мы въехали в деревню. Залари походила на декорацию к историческому фильму. На улицах не было ни души. Не бегали даже вездесущие куры. Зато собаки, запертые по дворам, заливались от души. Похоже, все от мала до велика отправились смотреть на царевича.

— Правь потихоньку по главной, — велел я кучеру и принялся оглядываться по сторонам.

Сибирский поселок не был похож на те, что я видел в центральной России в XXI веке. Причем сравнение было явно не в пользу последних. Вдоль широкого проезда стояли настоящие терема. По большей части двухэтажные, а кое-где и с мезонинами. Рубленные из могучих стволов, они создавали чувство уверенности и основательности. От дороги постройки были отгорожены глухими заборами выше человеческого роста. В окнах красовались стекла, а над крышами торчали печные трубы. Привычных палисадников не наблюдалось, зато все остальное вызывало ощущение достатка. Чуть дальше красовался каменный храм с двумя маковками.

Лошади не спеша вышли на площадь. Из стоящего поодаль приземистого здания аж с пятью окнами на фасаде вышел молодой мужчина, одетый на городской манер. Он внимательно посмотрел в нашу сторону. Вероятно, его удивил казачий хорунжий, восседающий не в седле, а в коляске.

— Здравствуйте! — первым поприветствовал он нас.

— И вам день добрый! А где же все? Полдеревни проехали и никого не встретили.

— Так в Бархотово отправились. Сегодня там наследник престола проездом будет.

— А вы почему же остались?

— Вы, господин хороший, откуда будете? Что-то мы раньше не встречались, — сменил он резко тему.

— Да как же мы могли видеться, коли я из конвоя царевича и в сих местах ни разу не был. Разрешите представиться… Роман Александрович Николаев, хорунжий конвоя его императорского высочества, — после секундной заминки переделал я собственное имя.

— Яков Иосифович Швец, купец.

— Так что же вы, господин купец, на наследника смотреть не отправились?

— Дочь у меня хворает, жену одну не оставишь, — помрачнев, ответил собеседник. — А почему же вы не с царевичем, а здесь?

— Его высочество хочет узнать, как живет страна, так сказать, из уст простых людей. Для этого и рассылает нас. Носители пышных бакенбард обычно говорят только то, что приятно начальственному уху.

— Ну что же, спрашивайте, — улыбнувшись, предложил Швец.

— Село у вас, как мы увидели, богатое, хорошо живется в Сибири?

— Как и везде. Кто работает с рассвета и до заката, тот и живет. Лентяи тут быстро переводятся.

— А с хлебом как?

— Не очень. Не родится. Зато корма для скотины богато. Зверье в лесу, рыба. С голоду не помрешь. Да и зерно привозим, торгуем потихоньку.

— Вы здесь живете? — указал я на здание за его спиной.

— Зачем, — вроде даже как обиделся тот. — Это магазин.

— Позвольте?

— Конечно! Прошу!

Неожиданно просторный, но низкий зал был заставлен стеллажами с товарами. На полках соседствовали разнокалиберные бутылки и отрезы ткани, консервные банки и кубики махорки, одежда с топорами и косами, под потолком висели сушеные и копченые рыбины. На прилавке рядом со счетами красовалось написанное чьей-то старательной рукой объявление: «Свежее мясо».

— И что же, продадите, коли захочу? — спросил я, указывая на табличку.

— Конечно! И говядина есть, и свинина. Оленину можем предложить.

— Как же вам все это сохранять удается?

— На леднике. Зимой его заполняем, на все лето хватает.

— А это что? — на глаза мне попались стопки бумаги.

— Лубочные картинки.

На листах было напечатано что-то очень похожее на комиксы. Иллюстрации с короткими вставками текста. Некоторые были явно дешевые, черно-белые, на серой грубой основе. Другие, наоборот, поражали качеством рисунков и многоцветьем красок.

— И сколько стоит это искусство?

— По-разному. Те, что попроще, за копейку, хорошие — до полтинничка доходят.

— Покупают?

— Покупают. И для развлечения, и в других целях, например, на стены вешают.

За разговорами солнце начало клониться к закату. Пора было возвращаться. Иначе, боюсь, Барятинский пожаловал бы за мной со всей делегацией.

— Спасибо вам за рассказ, Яков Иосифович, и скорейшего выздоровления дочери.

— Спасибо, господин хорунжий. Жаль, не довелось мне встретиться с наследником престола.

— Не расстраивайтесь, порой судьба подбрасывает нам такие сюрпризы, что потом диву даешься.

Сопровождаемый задумчивым взглядом купца, я запрыгнул в коляску, сидящий на козлах казак щелкнул кнутом.

Вновь потянулись села и города. Канск, Красноярск (здесь меня попросили посадить кедр в гимназическом саду), Ачинск. Караваи на серебряных и золоченых блюдах, ковры, расстеленные на землю, потому что покрывать ее брусчаткой дорого, а асфальт до этих мест еще не добрался.

Я потихоньку привыкал к новому положению. Во время торжественных церемоний мне не хотелось спрятаться, хотя нелюбовь к большим скоплениям людей осталась. Царственно махать рукой и приподнимать фуражку получалось все успешнее. Я больше не контролировал осанку и скорость шага. Правда, садиться на лошадей верхом отказывался категорично. При неимении никакого опыта общения с этими животными подобное было чревато. Военные мундиры все чаще стали покидать свои места в саквояжах и сундуках. Кстати, это обстоятельство подтолкнуло меня заняться «изобретательством». Убедившись, что никто из окружения не знает о таком приспособлении, как плечики, «придумал» их. Новинка от наследника пришлась по вкусу. Она избавляла от необходимости часто пользоваться утюгом. Вешалку показывали торговцам и промышленникам, появилась надежда, что «устройство» пойдет в народ.

Быть наследником имперского престола оказалось очень приятно. В свиту, которую неформально возглавлял князь Барятинский, кроме моего адъютанта князя Кочубея входили еще пятеро. Компанию обслуживали два повара и семь человек прислуги. Это не считая местных возчиков, которые управляли лошадьми. Я больше не застилал постель, не заботился о чистоте и глажке одежды. Не говоря о том, что в моих руках были неограниченные суммы. Правда, тратить их было не на что. Все желаемое я получал бесплатно или в подарок. Было от чего кружиться голове. Но то ли природная стеснительность, то ли осознание висящего дамоклова меча стали отличными сдерживающими факторами. Свободное время я проводил с газетами и книгами. Подобный подход давал результаты. Я уже более или менее разбирался в системе государственного управления, внешней политике, вникал в тонкости положения различных районов империи, запоминал имена, фамилии и титулы многочисленных родственников. Огромная, раскинувшаяся на два континента страна постепенно переставала быть чем-то абстрактным, но превращалась в живой организм. Неповоротливый, коррумпированный, но живой. Мне предстояло стать его мозгом. Более того, отдавать такие команды, которые не приведут к самоубийству.

Глава IX

Июль 1891 г.

— Говорю вам, господин вахмистр, там бонба, не иначе! Они, значит, огляделись — и шасть под мост и шуршат там, а я быстро к вам, истинный крест, — вертлявый мужчина средних лет осенил себя крестным знамением.

— Так вы, господин Свечин, утверждаете, что террористы злоумышляют против наследника престола, его императорского высочества? — жандарм подался вперед.

— Истинно! Истинно так! Говорю же, стоял я у переправы через Ушайку… нужду справлял, — запнулся посетитель и тут же продолжил. — Смотрю, две подозрительные личности появились. Подошли они, значит, и через речку не идут. Оглядываются. А я за деревцем был. Осмотрелись — и под мост. Я, конечно, поближе подкрался. Слышу — шумят, как вяжут чего. А чего там вязать можно, ежели не бонбу?! Ведь наследник его императорского высочества точно там поедет, других-то путей нет.

— Вот что, господин Свечин, собирайтесь! — вахмистр задумчиво посмотрел на собеседника. — Поедем посмотрим, что там за бонба.

Через несколько минут из ворот команды вылетели всадники, а вслед за ними коляска, в которой восседал заместитель начальника и возмутитель спокойствия. В иные дни к словам ссыльного прислушались бы вряд ли, но накануне визита наследника престола игнорировать их было невозможно. О том, что в Томск приедет его императорское высочество Николай Александрович, стало известно примерно три месяца назад. С тех пор покоя не знали ни городские власти, ни полицейские чины. На пути следование кортежа уже не раз проверили инженерные сооружения, придорожные канавы и водосточные трубы. Ничего подозрительного не нашли, а тут ЧП.

К Ушайке подлетели буквально через пару минут. Жандармы перегородили подходы с обоих берегов, а вахмистр и Свечин, кряхтя, полезли под деревянную конструкцию.

— Ну и где они тут шумели?

— Да здесь где-то… А вон! Глядите! Сверток на балке примотан.

Через пару часов в Томске начались аресты. Полицейские, не церемонясь, брали всех неблагонадежных. Главным заговорщиком назначили брата местного книготорговца Владимира Посохина. Он находился в магазине родственника неподалеку от злополучного моста. Меж тем, начальник команды жандармов подполковник Козинцов решал, что делать с бомбой. Саперов в патриархальном Томске никогда не было, и как подступиться к свертку, никто не знал. Снимать его в итоге взялся отставной казак за серебряный рубль, а исследовать — ученые-химики из университета. Но даже их квалификации хватило, чтобы понять: к балке примотали не адскую машину, а муляж. Взорваться он не смог бы ни при каких обстоятельствах.

— Давайте, Свечин, вспомним еще раз, как все было, — вахмистр устало потер виски и тяжелым взглядом уставился на собеседника.

— Ну, как… — съежился ссыльный. — Я за деревом стоял. Гляжу, подходят трое. Осмотрелись — и под мост. Зашуршали там, я и побег…

— Прошлый раз вы говорили, что злоумышленников было двое.

— Попутался, господин вахмистр, как есть попутался, — Свечин сник еще больше.

— Так, господин ссыльный, вы понимаете, что все это выглядит очень странно? Может, прекратите врать или вас для этого в холодную направить? Посидите, подумаете…

— Не погуби, батюшка, — Свечин бухнулся на колени и пополз к столу. — Черт попутал! Прости! Сам я этот сверток повесил. Амнистию хотел!

Историю о горе-бомбисте мне рассказал томский губернатор Тобизен. Он встретил экспедицию на границе своих земель. Герман Августович был чистопородным немцем с приставкой «фон», однако с кавказским носом. Такое сочетание вызывало у меня улыбку, но очень быстро насмешка сменилась чувством уважения. Губернатор мягко взял меня в оборот по поводу строительства чугунки. При разработке маршрута дороги в Санкт-Петербурге решили, что ей совершенно незачем проходить через Томск. Тобизена этот факт возмутил. С несвойственной для тевтонца горячностью он взялся объяснять, что это ошибка.

— Поймите, ваше императорское высочество, чугунка нужна не только для связи всей страны. Она совершенно необходима для сообщения между крупными городами Сибири. Вы видели, насколько велики здешние края, оставлять их на откуп купцам, которые занимаются извозом, было бы неправильно.

— Согласен с вами, Герман Августович. Время лошадок с подводами проходит. Я поинтересуюсь этим вопросом в Санкт-Петербурге… Скажите, а чем закончилась история с бомбистом?

— Господина Свечина ждет суд, и, смею Вас уверить, новое наказание. Задержанных жандармы отпустили.

— Прошу вас запланировать для меня посещение книжного магазина, хозяев которого заподозрили в «заговоре».

— Позвольте поинтересоваться зачем?

— Мы обязаны не только карать виновных, но и поддерживать невинно пострадавших. Разве не это наш христианский долг?

— Конечно, ваше императорское высочество.

Не считая этого случая, программа в Томске ничем не отличалась от прочих. Триумфальные ворота, молебны, смотры войск и учебных заведений, многотысячные толпы, кричащие «ура!», торжественные обеды и бесконечный строй чиновников и офицеров разного уровня, каждому из которых мне предстояло пожать руку. В книжной лавке я купил литературы на тысячу рублей и тут же передал ее местному университету.

Далее наш путь лежал в Сургут. В этом городке меня, вероятно, решили завалить подарками. Девочки из церковноприходской школы вручили серебряное блюдо, украшенное накладными якорями. Резчик по кости — солонку из бивня мамонта в виде земного шара с маршрутом, по которому проехала наша делегация. Пожилая чета горожан, стоя на коленях, одарила старинным образом Николая Чудотворца. Дамы высшего света сплели берестяную корзину и наполнили ее кедровыми орехами. Представители коренных народов поднесли меха и живую рыбу.

В Сургуте мне со свитой вновь пришлось сесть на пароход. К счастью для меня, погода испортилась, поэтому необходимости сходить на берег не было. Мимо проплывали деревни и села. Оттуда кричали здравицы. Поэтому периодически приходилось выходить на палубу и приветственно махать рукой. В ответ толпа восторженно ревела, заглушая порой шум паровой машины. Женщины вставали на колени, крестились и клали поклоны. Я в эти моменты чувствовал себя рок-звездой. А еще пришло понимание, что мне нельзя обмануть доверие этих людей. Если вереницы представителей власти подходили для приветствия и ради меркантильных целей, то крестьяне, мелкие ремесленники и купцы стояли у реки по зову души. Их не пугало ни долгое ожидание, ни льющий дождь, ни то, что царственный пассажир может и не выйти из каюты. Благодаря этому я начал понимать причину ошибок настоящего Николая. Когда тебя воспринимают фактически как божество, голова закружится у кого угодно. Даже я, зная, чем все может завершиться, порой едва не терял критического мышления. Все собственные поступки казались идеальными, а любовь подданных безграничной. Поверить в то, что все это может исчезнуть. было архисложно. Наследник же после этого путешествия, похоже, и вовсе утратил связь с реальностью и жил в иллюзорном мире во главе с отцом-монархом и добрыми, послушными его воле людишками.

Порой крестьяне на своих челнах пытались приблизиться к кораблю. В какой-то момент я заметил человека, который, стоя в лодке, показывал гигантского осетра. Проплыть мимо было выше моих сил. Такие экземпляры мне не приходилось видеть даже на картинках. Самой крупной рыбиной, которую довелось держать в руках, был вяленый волжский лещ. Колесный сбросил ход, и сибиряку кинули веревку. Матросы помогли ему залезть. Взобравшись, он, низко поклонившись, положил рыбину у моих ног.

— Здравствуй, любезный! Вот это зверь! Сколько же он весит? Не замеряли?

— Два пуда, государь.

— Государь у нас — его императорское величество Александр III, — сообразив, что невольно прохожу небольшой экзамен, выдал я. — Не приписывай мне лишнего. Как тебя звать?

— Так Липатников Тимофей из Слинкино, государь.

— Обращайся к наследнику престола: его императорское высочество, дубина, — пришел мне на помощь адъютант.

— Не надо ругать нашего гостя, князь. Уверен, он действует из лучших побуждений… Как живется в деревне вашей, Тимофей? Всем ли довольны, не испытываете ли в чем-то нужды? Говори свободно.

— Хорошо живем, го… — Кочубей сдвинул брови, — ваше императорское высочество. Рыбу ловим, пушнину добываем. С огородами, конечно, не очень, края северные, суровые. Тракт через село идет, торговлишка имеется. Вольно тут!

— Хорошо, коли так. Держи детишкам на память, — я протянул крестьянину пару золотых монет. — Есть они у тебя?

— Как не быть? Есть, вот только… Трое их, — хитро улыбнувшись, добавил сибиряк.

— Ну, коли трое, держи, — расхохотавшись, протянул Тимофею еще один кругляш.

Вскоре за кормой остались Тобольск с 92-летним старцем (который был гребцом на лодке Александра III, когда тот, будучи цесаревичем, путешествовал по Сибири), города Тевриз и Тара. Омск был столицей Сибирского казачьего войска, поэтому программа была с военным уклоном. Служба в полковом храме, парады и смотры соединений и частей. И вновь под колесами коляски развернулась лента дороги. Ради нашего конного поезда ее засыпали песком. Это позволяло сократить количество пыли, однако пассажирам последних экипажей и всадникам из арьергарда все равно было несладко.

Однажды я попытался подсчитать, в какую сумму обошлось это путешествие, но быстро бросил эту затею. Средства выделялись и из государственной казны, и из губернских, были и пожертвования. Например, на границе Оренбургского казачьего войска меня ожидали три полка, собранные из мальчишек от 9 до 14 лет. Казачат обмундировали и вооружили, потратив на это 27 тысяч рублей. Когда я услышал об этом, то едва не поперхнулся. Благодаря газетам у меня уже появилось некоторое понимание масштаба цен в империи. За сотню кочанов капусты просили 5 рублей, за ведро томатов — 5 копеек, за сапоги — от 4 до 10 рублей в зависимости от качества. Зато внешний эффект был достигнут. Фотографы не переставая поджигали магний вспышек. Художники делали зарисовки.

На Урал наш караван прибыл в разгар лета. Исключительно знойного и жадного на дожди, а минувшая зима была холодной и малоснежной. Озимые вымерзли, яровые засохли. В стране начинался голод. В XXI веке это явление в России, к счастью, стало историей, а в XIX было страшной реальностью. Первое время я не понимал всей глубины этой трагедии. Просто в какой-то момент растительность вдоль трассы стала совсем плохой. Поля, выжженные солнцем, были пустынны. Небогатый урожай уже собрали. Кое-где стояли небольшие копны. В губернии не было больших водоемов, чугунки и промыслов, поэтому ситуация складывалась безысходная. Станицы по-прежнему встречали хлебом-солью, глотки рвали «ура!», но глаза людей изменились. Восторг и обожествление уступили место надежде. Она светилась почти в каждом взгляде. В эти мгновения рука сама тянулась к кошельку и раздавала деньги. Благо, поводы искать не приходилось. За верную службу можно было награждать почти каждого казака.

В Оренбуржье я впервые решил послать телеграмму императору. Рассказать о постигших край бедствиях. С текстом мне помог князь Барятинский. Польстив его «государственному уму», в ответ получил немного косноязычное, но соответствующее требованиям времени и статусу адресата послание. Его при первой же возможности отправили в Санкт-Петербург.

Опять потянулись бесчисленные села. Из всех запомнилась только станица Магнитная. В ней мы завтракали и меняли лошадей. В глубинах памяти шевельнулось воспоминание. Где-то это название я слышал, но где? Ладно, запишем в книжку, авось потом прояснится.

В Оренбурге вновь пришлось почувствовать себя рок-звездой, причем покойной. Девушки кидали под ноги цветы, а я дарил им свои карточки с автографами. Фотограф, который участвовал в экспедиции, штамповал их десятками, если не сотнями. Кстати, с подписью едва не вышел конфуз. Еще на «Памяти Азова», когда принесли снимки, я взял чернильный прибор и начал рисовать свою закорючку. Понимание того, что делаю, пришло на полпути. Рука выводила мою подпись, а не наследника. Пришлось якобы случайно согнуть перо и имитировать внезапно вспыхнувшую головную боль. Визитеры ушли, а я бросился ворошить бумаги Николая. Новости было две: хорошая и плохая. Автограф нашелся, но он был сложным. Царевич писал имя полностью и украшал его несколькими завитушками. К счастью, мышечная память еще не пропала, и я испортил всего пару листов, прежде чем начало получаться что-то удобоваримое. Куда сложнее оказалось приноровиться к письму чернилами. Сперва кляксы щедро украшали все мной написанное.

В Уральске к нашему визиту приурочили празднование трехсотлетия Уральского казачьего войска. Все три дня были посвящены военным смотрам и парадам. И здесь же я прокатился на русской тройке, мчащей во весь опор. Ощущения непередаваемые. Они совсем не похожи на те, что возникают в автомобиле. Там сидишь в закрытом салоне, а не в открытой коляске. Ветер бьет в лицо и шевелит волосы. Кони, закусившие удила, несутся как вихрь, роняя пену. Есть в этом что-то иррациональное, пугающее и заставляющее восторгаться одновременно.

Банкет или, как его здесь называли, прощальный завтрак проходил на берегу Урала. Перед едой нам показали так называемое плавенное рыболовство. Десятки казаков выстроились вдоль реки у своих лодок-будар. Повисла тишина. Взгляды устремились на атамана. Убедившись, что все готовы, он дает сигнал, гремит холостой выстрел из небольшой еще дульнозарядной пушки. Рыболовы стремительно с гиком и смехом спускают посудины на воду и гребут на середину реки. Там в ход идут сети. Кутцы похожи на большой мешок, горловину которого можно быстро затянуть. Сплавляясь по течению, снасть собирает или, как говорят, наслушивает рыбу. После чего ее вытягивают. В этот раз добычей стали крупные осетры. Их, естественно, преподнесли мне в дар.

Впрочем, запомнилось застолье не этим. Пока мы поднимали фужеры и закусывали, по соседству развернулось народное гулянье с качелями и каруселями. В какой-то момент со сцены раздался смутно знакомый голос. Он описывал подвиги бравого казака на Кавказе. Песня так брала за душу, что я решил подойти поближе. На помосте стоял высокий видный парень. Увидев меня, он явно разволновался, но продолжил рассказ о том, как хмельной Разин выбросил за борт персидскую княжну.

— Кто этот молодой человек, — обратился я к наказному атаману Уральского войска Шипову.

— Не знаю, ваше императорское высочество, это не наш… Сейчас выясним, — он повернулся к ординарцу, что-то негромко сказал, и тот сорвался с места.

— Член странствующей труппы малороссов Федор Шаляпин, — сообщил ординарец, вернувшись через пару минут.

Это имя было мне знакомо. Но как-то не укладывалось в голове, что этот парень станет символом российской оперной сцены. Дослушав песню о приключениях шебутного Стеньки, я присоединился к аплодисментам, а потом кивком подозвал Шаляпина к себе.

— Здравствуйте, Федор! Хорошо поете.

— Спасибо, ваше императорское высочество, — залился он краской.

— Держите, — я протянул ему небольшую горсть золотых монет, — потратьте эти деньги на учителей. Уверен, у вас большое будущее.

Стоящие вокруг сановники и казаки одобрительно загудели, а Федор стал краснее спелого томата.

На этом визит в Уральск закончился. На железнодорожной станции уже разводили пары царского поезда, который повезет нас до Санкт-Петербурга. Города, где мне предстоит самый главный экзамен — встреча с императором и императрицей, точнее отцом и матерью.

* * *

С каждой минутой очертания города становились четче. Он как бы расползался по берегу. Занимал все больше и больше места. Показались невиданные дома. Подсчитать количество этажей было пока невозможно, но их было явно больше трех или даже четырех. Гавань напоминала диковинный лес. В нем росли бесчисленные деревья-мачты.

— Ничего себе городок, — несколько обескураженно протянул прапорщик.

— Да уж… — поддержал его поручик Вогак, — наши Палестины по сравнению с этим Сан-Франциско так себе… деревенька, причем маленькая.

Американский пароход, на борту которого находилось несколько «заноз», дал гудок, матросы освободили стопоры шпиля, и якорь с громким всплеском бултыхнулся в воду. Спустили шлюпку и пассажиров повезли на берег.

Поручик Вогак уселся на лавке поудобнее и снова стал вспоминать, пожалуй, самую необычную встречу в своей жизни и полученные на ней рекомендации.

Наследник престола комфортно расположился в кресле и вытянул ноги. В домашней обстановке в нем не было ни капли надменности или величия. «Мы могли бы стать с ним друзьями», — подумал Вогак и тут же оборвал пустые мысли.

— Итак, Константин Ипполитович, давайте пробежимся по целям и задачам еще раз. Вы старший по званию в группе… «заноз», поэтому вам и руководить. Совершенно очевидно, что в обозримом будущем, лет через десять или чуть больше, интересы Японской империи и нашего Отечества пересекутся. Во время путешествия по островам, — наследник поморщился, — мне удалось увидеть многое. Япония больше не вещь в себе, а хищник. Пока еще маленький, но когти уже растут. Армия стремительно перестраивается на европейский лад, закупается вооружение, реализуется кораблестроительная программа. Японская промышленность благодаря политике императора Мейдзи активно растет. Ей нужны сырье и рынки сбыта. Очевидно, что родина дать этого не может, в отличие от континента. Корея, Китай, Манчжурия. Вот сферы японских интересов и, к сожалению, наших тоже. Мы не можем допустить появления на нашем Дальнем Востоке азиатского дракона.

Наследник престола потянулся к бокалу с вином и промочил горло.

— Задача вашей группы сделать так, что б в предстоящей схватке как можно меньше солдат и офицеров русских пролили кровь на этих рубежах.

— Но, ваше императорское высочество, — не выдержал Вогак, — мы уничтожим этих желтых макак, если они посмеют к нам сунуться!

— Вот и вы стали жертвой старого заблуждения. Недооценка сил противника еще никогда не приводила к победе. Вы же офицер и, думаю, с легкостью вспомните подобные примеры из военной истории. Еще раз напомню, речь идет о длительном отрезке времени. Учитесь заглядывать в будущее, теперь вам это пригодится… Впрочем, мы отвлеклись, итак, каким я вижу ваш дальнейшей путь. Всем членам группы надлежит уволиться со службы. С учетом их репутации, — наследник улыбнулся, — проблем с этим возникнуть не должно. После этого небольшими группами в два-три человека необходимо отправиться в Китай. Там найти пароходы, идущие в САСШ и сесть на них. В Америке вам всем надо принять местное подданство и поменять имена на что-то соответствующее местным реалиям. Выучить язык, стать настоящими американцами…

Константин подался вперед и даже открыл рот, но Николай взмахом руки остановил его.

— Конечно, это будет лишь игра. Все вы как были россиянами, так ими и останетесь… Продолжим. За океаном надо организовать торговое общество. Не бойтесь учиться новому делу. Финансовая поддержка из дома у вас, конечно, будет, но компании необходимо зарабатывать и самой. Учитесь! За несколько лет она должна наладить связи с Японией. Теперь это будет не сложно. Открывайте там магазины и склады, нанимайте на работу подданных императора. И вновь учите язык. В тот момент, когда конфликт перейдет в активную фазу, ваша группа станет ушами и глазами Отечества на островах.

— Сколько у нас времени, ваше императорское высочество?

— Это известно только Всевышнему. Но думаю, что лет десять или около того… Да! Чуть не забыл! Держите, — с этими словами Николай дал Вогаку небольшой клочок бумаги со странными знаками.

— Что это?

— Это вариант на крайний случай. Вторая половина этой купюры находится у нашего посланника в Токио Дмитрия Егоровича Шевича. Он окажет вам всю возможную помощь. Но это, напоминаю, крайний случай. Бог даст, он не наступит.

Цесаревич неожиданно встал, подошел к подскочившему со стула поручику и крепко пожал его руку.

— Россия нуждается в вас! Не подведите!

Глава X

Июль 1891 г.

С каждой пролетевшей верстой настроение членов нашей делегации становилось все лучше и лучше, а мое, наоборот, портилось. После того как мы сели на поезд, расстояние до конечной точки маршрута — Санкт-Петербурга стало сокращаться стремительно. Для состава с царевичем организовали «зеленый коридор». На станциях под парами стояли тягачи, с путей заранее убирали составы, которые могли помешать. Мои попутчики предвкушали скорую встречу с родными, с которыми не виделись около девяти месяцев, ну а я волновался все больше.

Водить за нос сопровождающих — это одно, а вот как построить общение с отцом и матерью? В каждой семье есть какие-то традиции, привычки, словечки, незнание которых может вызвать вопросы. Постоянно ссылаться на полученные раны тоже нельзя. У настоящего Николая было два брата, Георгий и Михаил, так что проблем с тем, кто займет трон в случае моей болезни, не было. Наследника, который регулярно жалуется на голову, могут и отодвинуть на второй план. Александр III, если верить моим отрывочным воспоминаниям и вычитанному из газет, человеком был довольно решительным. Вероятность того, что он не захочет оставлять на троне больного преемника, была велика. Мне все это грозило если и не палатой для умалишенных, то пожизненным заточением в одном из дворцов. Кто же будет показывать странненького родственника!

Из неведомой щели вновь засифонило. Путешествие на поезде оказалось более комфортным, чем на коляске, но хуже, чем на пароходе. Пластиковых и резиновых уплотнителей в природе еще не было, поэтому добиться полной герметичности было невозможно. На высокой скорости это доставляло неудобства. Боролись со сквозняками при помощи тяжелых портьер и гобеленов. Вагоны были завешены полностью. Но струйки прохладного воздуха все равно прорывались. Днем это было терпимо, а по ночам, когда температура падала, неприятно.

Я поежился и вернулся к записям Эспера Ухтомского. Князь скрупулезно фиксировал дорогу от самого Петербурга. Благодаря этому у меня появлялись «путевые воспоминания». До Японии, где и случилось замещение (или как еще назвать случившееся?), Николай побывал в Западной Европе, Египте, Индии, Цейлоне, Яве, Сиаме, Вьетнаме и Китае. Стран было так много, что некоторая забывчивость вполне позволительна, но общую канву надо было знать.

В дверь постучали.

— Разрешите, ваше императорское высочество? — появился адъютант Кочубей.

— Конечно, Виктор Сергеевич! Проходите, и прошу вас без чинов.

— Я хотел бы уточнить наш график. Самарская губерния позади. Впереди Кузнецк, Пенза и Пачелма… — начал Кочубей.

— Подождите, какая Пенза?

— Э… Губернский город, стоит на реке Суре…

Князь продолжал, а я впал в ступор. Я! Еду на родину! С каждой минутой все ближе и ближе город, в котором я родился и вырос. Город, где живут мои родители. Точнее, будут жить. Сейчас еще даже бабушки с дедушками не родились. А может, это знак? Быть может, два минувших месяца — это все-таки бред, последствия травмы, и очень скоро я очнусь в японской клинике. Жизнь программиста Николая Романова из XXI века стала какой-то тусклой, словно ненастоящей. Это было словно не со мной, но было однозначно! Я летел в Страну восходящего солнца для трудоустройства, я гулял по узеньким улицам Оцу, и я не был главным претендентом на российский престол!

— …Александрович! Вы меня слышите? — донеслось до меня откуда-то издалека, и, с трудом выдравшись из собственных мыслей, я увидел встревоженное лицо Кочубея. — Ваше императорское высочество, как вы себя чувствуете?

— Что? Ах, да… Нормально, Виктор Сергеевич. Голова немного закружилась… Так вы говорите, мы едем в Пензу? Какая там программа? Хлеб-соль, смотр войск и закладка храма? — не удержался я от колкости.

— Так точно… — тревога Кочубея сменилась недоумением.

— Простите, друг мой. Вероятно, это усталость. Девять месяцев в пути вымотают кого угодно.

— Понимаю вас, Николай Александрович. Скоро прибываем на станцию, — адъютант поклонился и вышел.

За окнами замелькали постройки, и я прилип к стеклу. Взгляд перескакивал со здания на здание, искал и не находил знакомых черт. Отсутствовали вечные спутники железной дороги — гаражи. Корпуса заводов и мастерских были гораздо меньше привычных. Зато зевак вдоль насыпи — хоть отбавляй. Они забирались на заборы и крыши. Все взоры были обращены на состав. Поезд начал сбавлять ход, приближался вокзал. Привычно поприветствовав людей, я сел в кресло, через мгновение вскочил и принялся поправлять костюм, захотел попить и даже взял стакан, но забыл налить воды. Меня била мелкая дрожь. От волнения тряслись руки. Хватит. Надо успокоиться, так и до медвежьей болезни недалеко. Меня ждет еще один город на просторах бескрайней страны. Не более того. Пензы, в которой я родился и вырос, больше нет. Нет моего дома, возведенного советскими строителями в конце 80-х годов XX века. Нет близких и друзей. Меня не встретят родители. С местом, в которое мы приехали, наследника престола Николая Александровича ничего не связывает, впрочем, как и программиста Николая Романова. И если я не хочу закончить жизненный путь печально, то надо учиться контролировать свои эмоции. Они вряд ли доведут до хорошего.

На вокзальный перрон я ступил уже спокойно. Обошлось едва заметной заминкой в тамбуре. Встречающие грянули «ура!». Армейский оркестр затянул «Боже, царя храни». Повесив на лицо улыбку, я повернулся к очередному обладателю пышных усов и бакенбардов.

— Начальник губернии генерал-майор Алексей Алексеевич Горяйнов, — представил его мне князь Барятинский.

— Здравствуйте, Алексей Алексеевич! Очень рад!

— Ваше императорское высочество, для меня огромная честь приветствовать вас на Пензенской земле!

Началась церемония, которая вызывала у меня стойкие ассоциации со старой комедией: «Здравствуйте, царь! Очень приятно, царь…». Потянулась бесконечная череда местных статских и военных, с которыми мне надо было познакомиться и пожать руки. Делегации дворянства, духовенства и купечества преподнесли хлеб с солью, иконы, фотоальбомы и сурских стерлядей в специальном чане.

После этого пришел черед простого народа. Перед вокзалом шумело людское море. Когда мы появились на крыльце, оно заволновалось. Солдаты, выстроенные цепью, с трудом сдерживали этот напор. Глотки орали приветствие, а я смотрел на земляков. В первых рядах шныряли вездесущие мальчишки, по большей части босые и вихрастые. Они смотрели разинув рот, не обращая внимания на тычки и давку. За ними смешалось все. Платки, чепчики, фуражки и котелки, мундиры, костюмы и какие-то невообразимые одежды, названия которых я даже не представлял. Вся эта масса ревела что-то восторженное, а я видел бедность и серость на грани убогости. Флаги и гирлянды скрывали облупившиеся стены. Отсутствие деревьев явно свидетельствовало о проблемах с топливом зимой. На площади не было твердого покрытия. За фасадом империи из мишуры скрывалось подгнившее нутро. До конца я это понял именно здесь, в центре страны. В Сибири и на Дальнем Востоке это компенсировалось природным размахом и малочисленностью населения. Неприятное открытие подвигло меня на поступок, о котором «Правительственный вестник» писал с восторгом, как об истинном шаге наследника православного престола, а я получил первое неудовольствие от императора.

— Алексей Алексеевич, а как в губернии обстоят дела с голодом? — спросил я, повернувшись к губернатору.

— По-разному, ваше императорское высочество, — после секундной паузы ответил Горяйнов. — В большинстве уездов засуха уничтожила посевы считай полностью, в некоторых местах надежда на урожай еще есть. Мной составлена депеша на имя его императорского величества с просьбой о помощи, — добавил он поспешно.

— Это хорошо, что составлена… Вот что, господин губернатор, готовьте коляски. Мы с вами проедемся по деревням, посмотрим, как там обстоят дела. Большой свиты с собой не берите.

Горяйнов молча поклонился и отошел, а его место тут же занял Барятинский.

— Простите меня, ваше императорское высочество, но данная поездка сломает нам весь график. Мы через четверть часа уже должны покинуть Пензу.

— Князь, мы с вами уже неоднократно говорили на эту тему и даже, если мне не изменяет память, пришли к соглашению. Давайте не будем тратить время на пререкания.

— Ваше императорское высочество, я буду вынужден известить об этом вашего батюшку.

— Это ваше право, князь, но я исполню свой долг наследника и христианина.

Тем временем к крыльцу подали экипажи, и под непрекращающиеся здравицы мы покинули площадь перед вокзалом.

— Послушайте, господин губернатор, давайте проедем по Московской, есть же у вас такая, — на всякий случай перестраховался я.

— Да, конечно, а куда потом?

— Какие уезды ближайшие к городу?

— Мокшанский и Городищенский.

— Вот давайте в Городищенский и съездим.

Откинувшись на подушку, я принялся рассматривать город детства. Московская неожиданно изменилась, не сильно. Только исчез асфальт, а проезжую часть и тротуары разделили невысокие столбики. Улица тянулась в гору, а вдоль нее стояли деревянные и каменные дома. Они были выкрашены в знакомые желтый и белый цвета. На первых этажах было много торговых лавок и рекламы. Конечно, она казалась немного наивной, преимущественно текстовой. Порой вывески занимали все возможные поверхности. Пензенцам предлагали купить коньяк Шустова, колониально-бакалейные товары, посетить аптекарский магазин Эпштейна и кондитерскую Кузьмина. Где-то вдалеке виднелась громада кафедрального Спасского собора. На стенах, не прикрытых флагами и гирляндами, кое-где отвалилась штукатурка и облезла краска. И, опять же, не было деревьев. Лишь в скверах тянулись к солнцу десятилетние саженцы.

Постепенно центр сменился окраиной. Улицы сузились. На земле прибавилось конского навоза. Здания стали исключительно одноэтажными. А вскоре пропали и они. Дорога потянулась между полями, мимо экипажа медленно проплывали маленькие рощи.

— Рассказывайте, Алексей Алексеевич, о ваших бедах. И говорите прямо без утайки. Все равно сейчас все увидим.

— Беда у нас одна — погода, — вздохнув начал губернатор. — В прошлом году морозы ударили уже в конце октября, а снега не было. Озимые погибли. А весной случилась засуха. Хороших дождей почитай с апреля не было ни одного. Видов на яровые тоже не осталось. В лучшем случае крестьяне соберут столько же, сколько посеяли, а то и меньше.

— То есть на губернию надвигается голод? Какие меры приняты?

— Мы подсчитываем масштабы бедствия. Предварительные данные уже отправлены в столицу. Земства составляют списки тех, кто уже голодает, и тех, кого это ждет. Начались закупки зерна для них.

— А почему крестьяне сами хлеб не покупают?

— Им не на что, ваше императорское высочество, — как мне показалось, с удивлением ответил Горяйнов.

— А почему у них нет денег?

Этот вопрос вогнал губернатора в ступор. Было видно, что он пытается подобрать слова, но у него это плохо получается.

— Хорошо, — пришел я ему на помощь, — как они зарабатывают и на что тратят?

— Получают, продавая урожай и занимаясь промыслами, а тратят на выкупные платежи за землю, аренду дополнительных десятин и покупку изделий тех же промыслов, — чувствовалось, что рассказ дается ему с трудом.

— Выкупные платежи?

— При освобождении от крепостного состояния его императорское величество Александр II определил, что крестьяне обязаны выкупить свои земельные наделы…

— То есть они платят за те участки, которые возделывают?

— Так и есть, ваше императорское высочество, — в голосе чиновника появилось недоумение.

Из всех достижений цивилизации трасса до Городищ могла похвастаться только верстовыми столбами. Правда, полосатые указатели отмечали пройденный маршрут неравномерно. Где-то вполне точно, а где-то пропадая вовсе. Летящая из под колес и копыт пыль щедро покрывала лица и одежду. Землю избороздили глубокие трещины. Меж ними торчала стерня от скошенных колосьев. И даже сорняки на обочинах выглядели вяло. Над засохшими полями дрожало марево. Жара была такой, что очень скоро, невзирая на местные приличия, я снял пиджак. Губернатор прел в черном парадном мундире, увешанном орденами и лентами. На нем под мышками появились темные пятна. Лошади, утомленные скачкой сбавили ход. А в вышине висело равнодушное солнце, сжигающее своими лучами надежды миллионов подданных российского императора.

Первым селом на нашем пути оказалась Селикса. Деревня началась неожиданно. Дорога вдруг превратилась в улицу. Вдоль нее стояли строения, назвать которые домами язык не поворачивался. В основном это были старые покосившиеся срубы с небольшими окошками. Над ними возвышались жерди стропил, на которых кое-где лежала солома. Ни палисадников с цветами, ни фруктовых деревьев не было.

Рядом с одной из хибар сидел пяток мужиков и несколько мальчишек. Они что-то мастерили. Один рубил чурки, а другие придавали им форму. Приглядевшись, я понял, что это будущие ложки. Мастера, отложив инструменты, смотрели на приближающиеся экипажи. У всех были бороды разной длинны и одинаковые прически. В моем детстве такие называли «горшок».

— Тормози, братец, — сказал я кучеру, и коляска остановилась.

Пока взрослые степенно поднимались со своих мест, пацанва успела вскочить, но к нам не подбежала, а робко жалась в сторонке. Одеты деревенские были как под копирку, в рубахи почти до колена непонятной расцветки, подпоясанные веревками, при взгляде на штаны всплыло слово «портки», на ногах были лапти, молодежь босиком. Их худые лица были обращены к губернатору. Я на его фоне явно не производил особого впечатления. Поняв, что пауза затягивается, а все смотрят на него, Горяйнов откашлялся и произнес:

— Здорово, мужики!

— Здравствуйте, ваше благородие, — недружным хором выдали они в ответ.

— Чем занимаетесь?

— Так ложки режем, — недоуменно проговорил самый старший.

— На продажу? — решил я подключиться к разговору.

— На Петропавловскую ярмарку повезем, — вздохнув, ответил собеседник. — Вот только возьмет ли кто?

— Почему сомневаетесь?

— Ноне все режут. Много их на торжище-то будет…

— А почему?

— Урожая в энтом годе нет, вот все и мастерят.

— Совсем ничего не собрали?

— А… Посеяли больше. Скотине даже сена нет. Осенью забьем кормилицу, — говорящий отвернулся и смахнул набежавшую слезу.

— Сами есть что будете? — настроение мое портилось все сильнее.

— Кору сосновую ободрали, осенью желуди соберем. Все это в муку и пойдет. Ежели совсем туго, бабы в тесто глину подмешивают. Лебеды энтим летом мало, посохла вся. Из нее хлебушек черный получается, тяжелый да горький. Иной раз бывает, что и вырвет с него, да деваться некуда…

— Сколько вы платите выкупных платежей?

— По восемь рубликов в год… барин, — после секундного раздумья добавил старик. Похоже, он начал понимать, что перед ним птица высокого полета, коль даже чиновник в мундире, увешанном орденами, не вмешивается в разговор.

— А сколько стоит, ну, к примеру, вот эта ложка? — нагнувшись, я поднял грубую шероховатую поделку.

— Так енто мы их дощанками продаем…

— Дощанками?

— Так вот же, — мужик указал узловатым пальцем на короб. — Там их тысяча штучек получается. В том годе по три рублика продавали, в энтом, бог даст, по два с полтинничком дадут. Многие сейчас режут… — добавил он со вздохом.

В этот момент меня осенило. Я понял, как можно хоть немного помочь голодающим крестьянам. План был «сырым», но это было хоть что-то.

— Господин губернатор, а почему бы нам не прикупить несколько дощанок?

— Конечно, ваше императорское высочество, — ошеломленно согласился Горяйнов.

— Я полагаю, что десять рублей за тысячу будут справедливой ценой. Послушай, отец, сколько ложек у вас уже есть?

Услышав этот диалог и поняв, кто перед ними находится, ложкари оцепенели, а потом повалились на землю. Их старшина стал целовать мои туфли. Ошеломленный происходящим, я бросился его поднимать. К счастью, подоспели казаки из конвоя.

— Батюшка, кормилец! Бога за тебя молить будем, — выл мужик, а из его глаз текли слезы.

— Хватит устраивать тут мокрое место, — не выдержал я. — Повторяю вопрос, сколько коробов у вас уже готово?

— Четыре, но один еще не полный…

— Замечательно. В таком случае вот тридцать рублей. Алексей Алексеевич, добавляйте червонец. Одна дощанка будет вашей.

Я вложил монеты в трясущиеся ладони. Мастер снова попытался упасть на колени, но казаки его удержали. В деревне началась суета. Те, кто еще не успел, бежали посмотреть на государя-наследника. Ремесленники помоложе отправились за ложками. Улица заполнялась народом. Мужики все как на подбор были бородаты, стрижены под горшок. Из одежды преобладали рубахи, портки и лапти. Женщины в длинных сарафанах и платках, причем даже девочки. Худые, изможденные лица. Неухоженные, натруженные руки. К ним очень подходило определение «забитые». В глазах смешался страх, надежда и обожание. Но сильнее всего поразили ребятишки. Худющие, с раздутыми животами. Они походили на маленьких африканцев, какими их показывали по телевизору, когда иллюстрировали жизнь черного континента.

— Хватит вам сорок рублей, чтобы дожить до следующего урожая? — вновь повернулся я к крестьянину.

— Конечно, хватит! На больше хватит, государь-наследник.

— Ну и замечательно. Да! Звать-то тебя как, а то общаемся-общаемся…

— Так Романовы мы, государь-наследник. Почитай, вся Селикса Романовы да Крючковы.

После этих слов меня словно ошпарило. Я вспомнил присказку отца о том, что мы, Романовы, хоть и из землепашцев Городищенского уезда, но не шиты лыком. Вновь посмотрел на деревенских. Среди этих людей могут быть и мои предки.

В этот момент со стороны Пензы показался всадник. Несмотря на жару, он нещадно хлестал своего коня. Через несколько минут стало видно, что это казак из конвоя. Осадив скакуна у коляски, он лихо соскочил на землю и, бесцеремонно растолкав окружающих, приблизился.

— Телеграмма вашему императорскому высочеству от его императорского величества государя Александра III!

На желтоватом листе толстой бумаги под черным двуглавым орлом слегка неровно были наклеены следующие слова: «Дорогой Ники, получил сегодня послание Барятинского и огорчился. Зачем Ты отклонился от маршрута? Разве тебе не хочется увидеться с родными? Прошу Тебя безотлагательно вернуться к поезду. Будем с нетерпением ждать скорой встречи. Христос с тобою. Твой Папа».

Похоже, с «поездкой в деревню» придется заканчивать. Впрочем, идея, как помочь крестьянам, у меня уже появилась, осталось только ее отшлифовать. Купленные ложки погрузили, и можно было отправляться в путь.

Глава XI

Август 1891 г.

Поезд начал сбавлять ход, а я почувствовал, что меня потряхивает от волнения. Буквально через пару минут мне предстоит, пожалуй, главный экзамен в жизни — общение с отцом и матерью, императором Александром III и императрицей Марией Федоровной. В Рязани мы получили телеграмму о том, что они выехали навстречу. Воссоединение семьи было назначено на станции Тосно неподалеку от Санкт-Петербурга. Подготовка к нему заняла у меня всю дорогу от Пензы. Я перечитывал письма родных, пытался сообразить, какими были отношения между Романовыми. Проблемы были даже с обращением. Говорить ли «па́па» или «папа́» (такое ударение было здесь в ходу), а может, и вовсе ваше императорское величество. В итоге решил остановиться на «государь». К императрице же буду обращаться «мама». Нежный тон ее писем позволил предположить, что это вполне допустимо.

Паровоз дал гудок и затормозил. Я в это время уже был в тамбуре и выглядывал в открытую дверь. На перроне собралась внушительная делегация обладателей шикарной растительности на лице. Солнце отражалось от шитых золотом мундиров, эполет и орденов. А перед этой блистающей толпой стояли они. Император и императрица. Хотя, судя по тому, как затрепетало сердце, скорее отец и мать. Они были странной парой. Александр походил на былинного русского богатыря, у которого на горизонте маячит пенсия. Высокий, с широченными плечами, но уже начавший заплывать жирком. Густая борода с многочисленными серебряными нитями, практически лысый, лишь на боках сохранились редкие волосы. В карих глазах с хитринкой поселилась усталость. На фоне остальных его костюм был скромным. Мария Федоровна рядом с ним смотрелась юной девушкой. Невысокая, ниже на целую голову. Худенькая, с вытянутым лицом. Если бы не пышное платье, ее можно было бы принять за подростка. Даже не верилось, что она родила шестерых детей.

Мой рывок к ним получился вполне искренним. Этого хотело тело, и разум его никак не ограничивал. Первой я заключил в объятья маму. Пронеслась мысль: «Какая она хрупкая». Отец оказался выше меня и гораздо шире.

— С возвращением, Ники! Слава господу, что твое путешествие закончилось благополучно! — голос у него был под стать фигуре, мощный и низкий.

— Спасибо, государь! Я несказанно рад возвращению домой.

— Чего это ты вдруг с чинами? — хохотнул Александр.

— С того, что благодаря этой поездке я понял, насколько велика и могуча страна наша. Насколько она богатая и бескрайняя. И какой тяжкий труд лежит на плечах государя, — закончил я.

— Хм… Воистину, вояж пошел тебе на пользу…

— Ники, как ты себя чувствуешь? Как голова? Мы все были шокированы новостями из Оцу, — вмешалась императрица.

— Благодарение богу, все хорошо. Порой еще мучают небольшие боли, — решил я перестраховаться, — но в целом все нормально.

— Ты не обманываешь нас? Быть может, нужно показаться докторам?

— Спасибо, мама! Нужды в этом нет. Немного отдыха после дороги — и все пройдет.

— Ну что ж… Может быть, действительно пора домой? — сменила она тему.

— Действительно, Минни, ты права, поедемте!

— Папа, мама, прошу вас повременить минутку. У меня для вас подарок, который я хотел бы сделать при возможно большем количестве свидетелей.

У Александра удивленно приподнялись брови, но он повернулся к адъютанту, и через несколько секунд золотоносная делегация встречающих обступила нас со всех сторон. Наступила минута, к которой я долго готовился и даже немного репетировал перед зеркалом.

— Ваши императорские величества! — поклонился я. — Сегодня завершилось большое путешествие. Мы с товарищами преодолели пятьдесят одну тысячу верст. Побывали в государствах Европы и экзотических странах Востока. Видели диковинки, в существование которых поверить сложно. Но милее Отечества нет ничего на свете. Мы пересекли его от края до края. От суровых вод Балтики до бездонного Тихого океана. Мы получали в дар драгоценные блюда и предметы искусства, породистых скакунов и национальные одежды. Уверен, что их преподнесли от души. Но для вас я привез подарок, купленный лично. Эти деревянные ложки вырезали крестьяне из Пензенской губернии. Ныне они для них — единственная возможность накормить своих детей. Над империей навис призрак голода, но в наших силах его изгнать навеки.

С поклоном я протянул по деревяшке Александру и Марии. Император во время речи смотрел на меня с все возрастающим недоумением, но ложку принял. Немного рассмотрел и неожиданно сунул в карман. Мне это показалось хорошим знаком. Мама дослушала меня со слезами на глазах. Из газет я узнал, что она основала в России благотворительные институты Императрицы Марии и Общества Красного Креста.

— Спасибо за подарок, — громко начал Александр. — Поступок сей достоин православного христианина! — и, повернувшись ко мне, добавил чуть слышно: — Гордость за своих детей — важнее всех собственных достижений во сто крат.

Похоже, первый контакт с родителями прошел вполне успешно.

Закончился день ужином в узком кругу. В Екатерининском дворце Царского села кроме парадных залов, которые я немного помнил благодаря экскурсии, нашлись и обычные комнаты. Без вычурной позолоты, с удобной мебелью. За столом собралась вся императорская фамилия. Кроме родителей, братья Георгий, Михаил и сестры Ксения и Ольга. Общались между собой августейшие родственники довольно неформально. Отец сменил парадный мундир на мешковатый костюм. Все шутили и подтрунивали друг над другом. Мне пришлось пересказывать записи Ухтомского. Особенно родных интересовали рассказы об экзотических странах. Информации о них было крайне мало. Фотография еще не завоевала планету окончательно, а радио и телевидение даже не изобрели. Кстати, поставил я себе зарубочку: надо найти Александра Попова и Владимира Зворыкина. Эти фамилии благодаря лекциям в университете я знал. Записать в книжечку надо будет и про кино. Если не ошибаюсь, его уже придумали. Негоже игнорировать искусство, которое овладеет умами в грядущем веке.

После обеда все переместились в гостиную, и мне пришлось рассказывать историю о том, почему я перестал курить. Монаршая семья, как оказалось, смолила в полном составе. Не запрещались сигареты даже шестнадцатилетней Ксении с тринадцатилетним Михаилом. Самая младшая, Ольга, дышала табачным дымом. У меня же после печального опыта он вызывал лишь отвращение.

— Ну-с, Николай, чем хочешь теперь заниматься? — спросил отец после того, как сигарета была докурена, а мать и сестры, пожелав спокойной ночи, удалились.

— Мне хотелось бы уделить силы борьбе с неурожаем, отец, — я был готов к этому разговору, поэтому вопрос императора не застал врасплох.

— С голодом? — удивился он. — Но почему? На это есть губернаторы и Комитет министров.

— Прости, государь, я буду откровенен… Проехав по империи, я увидел, как живут в глубинке. Везде по-разному. На Дальнем Востоке и в Сибири свободно. Там много леса, зверья и рыбы, а вот людей мало. В центральных губерниях наоборот. И голодовки вызваны не столько неурожаем, сколько перенаселением и бедностью, которая из этого проистекает. Бороться нужно не столько с последствиями, сколь с причинами, путем переселения землепашцев за Урал и далее. Проект этот большой, но эффект от него, пожалуй, превысит даже смелые ожидания.

В комнате повисла тишина. Только через открытое окно был слышен стрекот сверчков.

— Ты не перестаешь удивлять меня сегодня, — наконец проговорил император, внимательно глядя мне прямо в глаза. — Как будто из путешествия вернулся другой человек…

Меня бросило в жар, а внизу живота появился неприятный комок. Не знаю как, но мне все-таки удалось сохранить самообладание и не отвести взгляд. Вдруг Александр улыбнулся.

— И я очень рад этому факту. Повторюсь, поездка пошла тебе на пользу. Из Петербурга уезжал гуляка-офицер, а вернулся мудрец не по годам.

Я мысленно выдохнул: «Штирлиц еще никогда не был так близко к провалу».

— Поступим мы так, — продолжил император. — Вопрос этот вынесем на заседание Комитета министров. Оно пройдет в следующий четверг. Готовься к выступлению. Вопрос этот непростой, его надобно обсудить.

Неожиданно отец встал и подошел к буфету. В нем громоздились разнокалиберные бутылки. Он налил две рюмки водки. Увидев это, я тоже поднялся и приблизился.

— За процветание Отечества нашего! За Россию! — произнес тост император.

— За Россию! — эхом повторил я.

Пожелав спокойной ночи, отец ушел спать. Я же решил постоять у окна, привести в порядок мысли. Что мы имеем в сухом остатке? Похоже, внедрение прошло успешно. Сегодня я выдержал последнюю и, наверное, наиболее сложную проверку. И как сын, и как царевич. Это не может не радовать. Да и в моем сознании программист Николай Романов становился все более и более призрачной фигурой, ему на смену приходил наследник российского трона Николай Романов. Я больше не пытался застилать постель, искать утюг и гладильную доску, думать о том, что и где буду есть, как добираться в нужное место. Бытовые вопросы как бы испарились. А самое необычное ощущение возникало от того, что мне не требовались наличные. Мне не на что было их тратить. Все желаемое я получал просто захотев этого. Наслаждаться жизнью мешало только знание того, чем все это закончится.

Впрочем, хватит философствовать. Пора и баиньки. Зевнув от души, направился в спальню. А далее случилось вполне предсказуемое, но все равно неприятное. Я заблудился.

Екатерининский дворец в ночи казался чем-то фантастическим. Пламя трех свечей с трудом пробивало мрак коридоров. Проплутав по лестницам и переходам, оказался в парадной части комплекса. Пространство раздвинулось, потолки ушли вверх. Появилась позолота. Дрожащий свет выхватывал статуи пухлых амуров, им на смену выплывали лица с картин и барельефы двуглавых орлов. Ощущение нереальности добавляла тишина. Я слышал только скрип паркета и свое дыхание. Звуковой фон века XIX вообще был совсем иным. Здесь не шумели двигатели внутреннего сгорания многочисленных автомобилей и не было крякающих сигнализаций. Не доносилась музыка, и не гудели самолеты. В зданиях не крутились моторы лифтов и вентиляторы бытовой техники. Во дворце это усугублялось малым количеством людей. Александр III, как восторженно писали газеты, упростил придворный этикет и сократил число слуг. К тому же императорская чета предпочитала жить в Гатчине, Царское село отошло на вторые роли.

Внезапно передо мной открылся гигантский зал. По обеим сторонам его в два ряда шли огромные окна. Золото закрывало все свободное пространство. Ба! Да это же тронный! — пронеслась у меня в голове. Я был здесь на экскурсии. При лунном освещении он приобрел совершенно другой вид. Украшения не выглядели аляповато. Лица ангелов и героев сделались строгими. Они как будто смотрели на меня. Пытаясь спрятаться от этих взглядов, я закружил по залу. Величие страны материализовалось, его можно было потрогать руками. Отблески свечей создавали причудливые блики. Боковое зрение принимало их за движение человеческих фигур. Воображение дорисовывало танцующие пары. Дам в пышных платьях и кавалеров в напудренных париках. Вдоль стен прохаживались государственные мужи и, тихо переговариваясь, вершили большую политику, не забывая про собственный карман. Тысячи крестьянских и солдатских жизней были в этой игре мелкой разменной монетой. Их, не задумываясь, дарили, покупали и отправляли на убой.

Во главе зала на блистающем троне сидела императрица. Она благосклонно взирала на танцы и, чуть кивая головой, слушала верзилу в богатом мундире. Екатерина II и Потемкин. Небожители, боги. Их мало интересовало, что происходит там, за окнами. Взобравшись на Олимп, они думали лишь о себе. Все остальное было вторично. А там, на бескрайних просторах жила империя. Рождались и умирали от непосильного труда крепостные крестьяне и рабочие на казенных заводах. Набивали златом и серебром подвалы монастырей священники. Прожигали свои дни помещики. И так было из года в год, из века в век. Пока однажды чаша не переполнилась и волна не смыла миллионы жизней, правителей, саму империю. После этого все вернулось на круги своя. Только правители переехали из Зимнего в Кремль.

Наваждение схлынуло со скрипом двери. Из проема показалась рука с подсвечником, а потом мужская фигура. Старый слуга в расстегнутой ливрее, подслеповато щурясь, пытался рассмотреть того, кто бродит по дворцу в столь поздний час. Я подошел к спасителю.

— Ваше императорское высочество? — он был предельно изумлен.

— Да, это я. Решил немного прогуляться на сон грядущий… Проводи-ка братец, до моих покоев, уж коли и тебе не спится.

Старик поклонился и пошел, освещая путь. Вскоре он остановился у одной из дверей и молча распахнул ее. Это была спальня. Войдя, я понял, что этот бесконечный день еще не кончился. В кресле сидела императрица. Она дремала. Похоже, не дождалась, пока блудный сын нагуляется. А может… А может, она сообразила, что я не Николай и пришла разоблачить? Нет, не может быть. Все это бред.

Повинуясь бессознательному, я потихоньку приблизился, сел на пол и положил голову ей на колени. Мария Федоровна проснулась и запустила руки мне в волосы. По телу пробежала дрожь. Точно так же поступала моя мама, когда я засиживался допоздна за компьютером. Она тихонько подходила сзади и перебирала пряди. Я был дома.

* * *

Осенью 1891 года, когда все газеты писали о возвращении наследника престола из восточного путешествия, Леве Бронштейну исполнилось 12 лет. К сожалению, детство его сложно было назвать беззаботным. Мать часто болела и была раздражительной. Зачастую вместо слов любви он слышал упреки. Не бережет вещи, не слушается старших, слишком много шалит и играет. Особенно больно было, когда родители интересовались у детей, что им привезти в подарок из Елисаветграда или Николаева, а потом забывали. После таких случаев мальчишка убегал на мельницу, принадлежащую отцу. Ее машинист стал для него другом.

— Вот скажи, Иван Васильевич, зачем они спрашивают про желания, а потом не исполняют? — утирал слезы после очередного случая Лева.

— Не расстраивайся. У взрослых много дел, и иногда они забывают…

— Да?! Они это делают не иногда, а всегда! — с горячностью воскликнул младший Бронштейн. — Всегда. Когда я был маленький, то просил лошадку и цветные карандаши, и где же они? А коньки?! У всех ребят есть коньки, а у меня нет. Обманщики!

Вскоре после этого ватага сельских пацанов прославилась на всю округу. Земство платило за уничтожение мышей и крыс, которые портили запасы хлеба. Заветную копейку давали за каждый хвост. Поняв это, проказники принялись резать доказательства из шкурок. Так за одного грызуна можно было получить до гривенника. Правда хитрость быстро раскрыли и от мальчишек стали требовать не только хвосты, но и лапы.

В тот памятный день Лева снова прибежал посмотреть, как работает паровая машина. Огромный агрегат, пышущий жаром, изрыгающий пар и вращающий жернов, завораживал мальчишеские сердца. У Льва было преимущество. Он был сыном хозяина.

— Здравствуй, мой хороший, — с улыбкой встретил его машинист. — Смотри, что у меня для тебя!

С этими словами Иван Гребень достал из-под верстака макет пассажирского вагона. Игрушка была склеена из толстого картона, раскрашена красками и в детском воображении была практически как настоящий вагон.

— Спасибо, Васильевич! Спасибо! — Лева схватил подарок и зачарованно принялся его рассматривать со всех сторон, а уже через пару минут со двора раздавалось характерное «чух-чух-чух» и «ту-туу!».

Вагон ненадолго вытеснила из жизни мальчика главное увлечение — книги. Печатное слово производило на него магическое действие. В 8 лет, едва научившись грамоте, он придумал собственный журнал. «Обложку» разрисовал цветными карандашами, а «статьи» посвятил семейным делам. Это издание потом долго лежало в доме Бронштейнов на видном месте, а гости восторгались «развитым не по годам ребенком». Для него самого не было большой разницы, что читать и писать. С одинаковым усердием он составлял сочинения и помогал отцу с бухгалтерией. Причем настолько успешно, что сам Давид скоро признал его превосходство.

Глава XII

Сентябрь 1891 г.

Не выдержав очередной порции статистической информации, я глубоко вздохнул, встал из-за стола, потянул затекшую спину и подошел к окну. Империя катилась под откос. Пока еще медленно, переваливаясь на кочках, но уже неотвратимо, и что самое ужасное — этого, похоже, никто не понимал. Так детская шалость с огнем приводит к страшной трагедии, поскольку малыши не осознают, насколько опасен весело пляшущий огонек.

Попрощавшись с родителями и братьями-сестрами, я отправился домой. Наследник обитал в Аничковом дворце на Невском проспекте Санкт-Петербурга. Правда, перед этим мне пришлось объяснить недоумевающим близким, почему я не хочу в ближайшее время устраивать балы и банкеты по поводу возвращения. Заседание Комитета министров, на котором предложил выступить император, оказалось веской причиной. В глазах Александра уважение ко мне после этого только прибавилось.

Наученный горьким опытом блуждания по Екатерининскому, Аничкову, я в первый же день пролез от чердака до подвала, чем вызвал удивление слуг. Впрочем, как полноправного хозяина меня это мало волновало. Парадные залы от виденных в Царском селе отличались мало, все та же позолота, картины и статуи пухлых амуров. Мои покои были обставлены скромнее и куда практичнее.

Обосновавшись в новом доме и приказав объявлять всем визитерам, что их Императорское Высочество занят и никого не принимает, я вплотную занялся подготовкой к предстоящему совещанию. От этого «выхода в люди» зависело много. Рано или поздно я стану для всей России начальником, но вот авторитет по наследству не передается. На этом заседании начнет формироваться иное отношение сановников к Николаю, посему готовиться надо серьезно. Для этого я потребовал целую кучу документации.

Многочисленные справки, отчеты и докладные записки давали полное представление о том, что творится в империи. Ситуация получалась нерадостная. И это мягко говоря. Большая часть России регулярно либо недоедала, либо голодала. Даже по официальным данным в 46 губерниях, находящихся в центре, хорошо питались только 16 % населения, 32 % относительно нормально, а 52 % недоедали даже в урожайные годы. В рационе преобладали каши и хлеб. Был постоянный дефицит белков животного происхождения. Особенно мне запомнился доклад из Уфимской губернии. Неизвестный автор писал: «Оскудение народа год от года увеличивается, и теперь нам в вопросе продовольственном приходится считаться не с явлением спорадической голодовки, а с хроническим недугом постоянного недоедания».

Причина бедственного положения была известна — безземелье. После отмены крепостного права крестьяне получили определенные участки. С годами население начало расти (в этом была заслуга Александра III, который умудрился не участвовать ни в одной войне), а пашни больше не стало. Итак, небольшие участки еще и дробились между наследниками. Прокормиться с них было невозможно. Теоретически землепашцы могли арендовать десятины у крупных землевладельцев, но условия были настолько жесткими, что подавляющее большинство этого не делало.

Кроме того, даже за эти крошечные наделы мужики еще и должны были платить в казну. Ведь именно она расплатилась с помещиками после отмены крепостной зависимости.

Все эти материалы были в свободном доступе, их никто не скрывал. Однако никаких мер ни император, ни правительство не принимали. Скорее всего, они не осознавали серьезность ситуации. Было от чего впасть в депрессию. Хотя времени на меланхолию и даже спокойные размышления больше не было. Порой я с тоской вспоминал путешествие по Сибири, когда, кроме как думами, и заняться было нечем. Мне категорически недоставало помощников. Горничные и дворецкие были исполнительны, но необразованны, а привлекать аристократов из окружения мне пока не хотелось. Незачем будоражить умы необычными мыслями.

Поиск я начал по уже отработанной во Владивостоке схеме. Написал письма начальникам всех военных училищ Питера и ректору университета, попросил составить перечень вчерашних выпускников, которые отметились «малым уважением к начальствующим и своеволием, но знаниями изрядными». В итоге мне прислали списки, в которых в общей сложности значилось примерно шесть десятков фамилий. Разделив их на штатских и военных, пригласил на личную встречу. И снова в помещении висело напряжение, перемешанное с недоумением.

— Господа, рад вас видеть! Дело в том, что мне необходимы помощники. Причем не те, что, отрастив бакенбарды, только и щеки от важности раздувают, а те, кто может, пройдя сквозь огонь, воду и медные трубы выполнить любую задачу, и даже за рубежами Отечества нашего. И не всегда об этих делах можно будет рассказывать родным и близким. Естественно, что подобные поручения и вознаграждаться будут соответственно. Подумайте, хотите ли вы поменять свою личную жизнь на служение империи? Готовы ли пожертвовать всем ради нее?

И вновь ни одна «заноза» не отказалась от необычного предложения. Через час, отпущенный на размышления, все они выразили готовность служить наследнику престола.

— Ну, что же… Такое единодушие очень радует. Мне нужно понять, кто из вас способен выполнять самые дерзкие замыслы. Поэтому слушайте. Вам нужно принести мне какой-нибудь предмет из любого посольства, расположенного в Санкт-Петербурге. Все равно, что это будет, но по вещи должно быть явно понятно, что она из миссии. Вы вправе подкупать слуг, нанимать воров, лично сунуть ложечку в карман. Как видите, я с вами предельно откровенен, господа. Сентиментальные сотрудники мне не нужны. И забудьте про моральные терзания. Вы будете делать это ради России. Тех, кто справится, жду в гости через десять дней. Те, кто считает это предложение бесчестным… Считайте, что этого разговора у нас с вами не было. До встречи, ну, или прощайте!

В зале повисла гробовая тишина. Собравшиеся были настолько шокированы, что даже не сразу встали, когда я направился к двери.

Встреча с молодыми офицерами вышла как под копирку. Правда, три человека покинули ее еще до получения задания. Похожий тест был в каком то голливудском фильме. Там настоящий вор проверял настрой дилетантов пойти на преступление. Нарушив закон и моральные нормы в малом, они потом оказывались способными на большее. Вероятно, я и перегибал палку, но стоящие задачи были амбициозными и масштабными. Более того, я до конца не понимал, как изменить историю. Желание улучшить материальное положение соотечественников было слишком общим. И как его исполнить — тоже большой вопрос.

* * *

Утром 15 сентября посол Австро-Венгерской империи Алоиз фон Эренталь вошел в гостиную миссии и замер пораженный. Парадный портрет императора Франца Иосифа, который еще вчера висел на стене в окружении множества цветов, исчез в неизвестном направлении. О том, что картина недавно находилась над камином, напоминал лишь гвоздь, торчащий из стены. Учиненный лично графом допрос сотрудников результата не принес. Как и осмотр дверей. Следов взлома обнаружено не было, однако полутораметровый монарх в белом парадном мундире пропал.

Фон Эренталь отличался взрывным характером, поэтому очень быстро в здании появились полицейские в больших чинах, а вокруг особняка на Сергиевской улице замелькали филеры, которые взялись опрашивать дворников и извозчиков. Единственное, что удалось выяснить: накануне поздно вечером мужчина в партикулярном платье с большим предметом, замотанным в рогожу, поймал неподалеку от миссии лихача. Пообещав «накинуть сверху», он приказал вести себя на Лиговку. Добравшись до места, незнакомец расплатился и растворился в глубине трущоб. Ломовой же поспешил уехать из района, который пользовался дурной славой. На этом следствие зашло в тупик, и об украденном императоре вскоре забыли.

Новости о необычных кражах из посольств появлялись каждый день. Полиция сбилась с ног, агенты шерстили осведомителей, но результатов не было. Корреспонденты метко окрестили происходящее «дипломатическим переполохом». И профессионалы, и публика не могли ответить на главный вопрос, зачем кому-то нужны, в общем-то, недорогие вещи. Самым ценным из похищенного было столовое серебро с гербами Испании. Единственный шанс поймать злоумышленников был у служащих Германской миссии. К служащему на улице приблизился молодой мужчина, который рассказал, что хочет купить тарелку из парадного сервиза. Наслышанный о происшествиях слуга схватил его за рукав и принялся звать полицию. Однако удержать неизвестного не смог, тот вырвался и скрылся до того, как появились городовые.

* * *

Пока Петербург терялся в догадках по поводу неописуемых происшествий, я готовился к заседанию Комитета министров. Дни таяли, объем перелопаченной информации рос, а краски сгущались. В итоге к назначенной дате я подошел в странном настроении. С одной стороны, давило осознание происходящего, а с другой, крепли злость и желание изменить ситуацию. Поэтому в коляску, которая должна была отвезти в Зимний дворец, садился в боевом настрое. Экипаж в окружении конвойных казаков вырулил на Невский и полетел к Неве. Хотя насчет «полетел» — сказано слишком сильно. Лошади бежали рысью, и мимо медленно проплывали дома, скверы, бесконечное здание Гостиного двора. Слева неожиданно возникла громада Казанского собора. Без автомобильных парковок и туристов он казался еще величественнее. Вдали начал расти шпиль Адмиралтейства. Я беспрестанно крутил головой, наплевав на всякие приличия. В Питере мне доводилось бывать на всероссийской математической олимпиаде школьников, и, кроме решения задачек, для нас готовили и культурную программу — автобусную экскурсию по центру города. Теперь же я пытался раскопать в памяти те картинки и сравнить их с увиденным. Получалось откровенно плохо. Воспоминания о XXI веке исчезали, как снег под жарким апрельским солнышком. Жизнь поменялась радикально, новые знания затмевали старые. Да и накачка материалами о жизни империи не прошла даром.

Кортеж свернул на Двоцовую площадь. Перед глазами появились Александровская колонна и бело-зеленые стены дворца. Меня ждали. Безукоризненно вежливый дворецкий повел по бесконечным коридорам. Закончилось путешествие у небольшой двери. Постучав, точнее даже поскребя, сопровождающий отворил ее и посторонился. В покоях был отец.

— А, Николай! Здравствуй, здравствуй! — он обнял меня. Сегодня царь был в мундире, увешанный наградами. Собранный и сосредоточенный, он совсем не походил на добродушного, смешливого главу семейства, виденного мной на ужине после возвращения.

— Готов доклад? Отлично, — заключил он, дождавшись моего кивка. — Признаться, члены Комитета были удивлены твоим желанием, а уж когда узнали тему выступления… Да… Ну что ж, пойдем! Думаю, все собрались. Хотя постой, не надо ли для храбрости? — отец указал на шкаф, в котором, как я понял, хранилось спиртное.

— Спасибо, нет, — ответил я после секундного размышления. — Негоже заниматься делами во хмелю.

Император качнул головой, и мы направились на заседание. Перед самым порогом разделились. Меня провели через боковую дверь. Выдавив улыбку, я поспешил занять свободное место за столом, чтобы уже через пару секунд присоединиться к общему порыву и вскочить после громогласных слов: Божиею милостию, Александр III, император и самодержец, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Створки распахнулись, и вошел государь. Если во время нашей первой встречи на вокзале в Тосно он произвел впечатление стареющего русского богатыря, то в это мгновение от образа осталась только вторая часть. Высокий, могучий, надежный. В нем не было ни капли усталости. Только сила и мощь. Именно таким надлежит быть главе империи, которая вольготно раскинулась сразу на двух континентах. Именно таким предстояло стать мне. И дай бог, чтобы это случилось, как можно позже.

Разместившись во главе стола, Александр кивнул благообразному седому старику с дедморозовской бородкой, но живыми голубыми глазами.

— Ваше императорское величество, ваше императорское высочество, господа! Заседание Комитета министров Российской империи объявляется открытым. Сегодня в повестке у нас следующие вопросы…

Слегка поборов одолевающее меня волнение, я принялся потихоньку изучать окружающих. С речью выступал председатель комитета Николай Христианович Бунге. В газетах о нем писали как об умеренном либерале. Ему страна была обязана многим. Будучи министром финансов, он проводил налоговую реформу. Менял подушное налогообложение на косвенное. Добился снижения выкупных платежей. Инициировал законы, которые запретили детский труд в некоторых профессиях и женский по ночам. Был сторонником выкупа частных железных дорог в государственную собственность. В крестьянском вопросе выступал против сохранения общины и круговой поруки в деревне. Именно на этой почве у него возник конфликт с еще одним участником заседания.

Константин Петрович Победоносцев. В официальной прессе это имя печатали с придыханием. Чисто выбритый сухопарый старик в круглых очках был светочем всех консервативных сил. Занимая пост обер-прокурора священного синода, фактически представителя императора в церкви, он обладал колоссальным влиянием на умы современников. Победоносцев учил законоведению и Александра III, и Николая, поэтому имел влияние на императора. Именно его считали инициатором реформ, которые ограничили свободы, позволенные Александром II. Он стоял за законом о «кухаркиных детях», которым попрекал меня в Нерчинске ссыльный, краевед и просветитель Алексей Кузнецов. Обер-прокурор верил, что единственно возможная форма правления — абсолютная монархия. Крестьянская община была для него идеальной организацией. Именно на этой почве столкнувшись с Бунге, он добился его отставки с поста министра финансов. Причем решение было красивым и в то же время ерническим. Государь повысил Николая Христиановича до председателя Комитета. По факту же это была опала. Должность являлась чисто декоративной.

Само заседание произвело достаточно странное впечатление. Мое выступление было одним из последних, поэтому вникнуть в происходящее не составляло трудности. Собравшиеся обсуждали вопросы, на мой взгляд, очень локальные. Например, довольно долго решали, какие пенсии назначить собирающимся в отставку губернаторам Херсонщины и Эстляндии. Министр финансов просил императора высочайшим повелением назначить им пособие достойного размера. Каким оно должно быть, собравшиеся и обсуждали. Причем абсолютно серьезно, не жалея сил на споры. Еще одним вопросом, который занял много времени, — было утверждение уставов двух акционерных обществ. Как я понял, для организации компаний в империи нужно было одобрение самого государя, а он давал его или нет после обсуждения на Комитете. В общем, львиную долю времени руководства страны занимали вопросы рутинные и мелкие.

К концу второго часа очередь наконец-то дошла и до меня. Тон Бунге изменился с дежурного на заинтересованный, как я понял, наследник на подобных совещаниях не выступал еще ни разу.

— Ваше императорское величество, господа!..

Свой доклад я постарался сделать максимально объективным и подробным. В нем были цифры только из официальных источников, не из прессы, но и они рисовали пугающую картину надвигающейся катастрофы. Понимая, что все это может мало повлиять на вполне обеспеченных министров — сытый голодного не разумеет, — я попытался спроецировать ситуацию на обороноспособность страны. В 1890 году в войска из-за различного рода заболеваний, вызванных недоеданием, не смогли взять до половины призывников. Хотя военное ведомство постоянно снижает требования к объему их груди и росту.

Решив полюбоваться произведенным впечатлением, я обвел взглядом сидящих за столом и едва не поперхнулся очередной фразой: им было не интересно! Кто-то осоловело смотрел в одну точку, другие бесцельно разглядывали бумаги в папках, Победоносцев, казалось, дремал, даже в глазах императора появилась легкая скука. Рассказ о проблемах армии заставил встрепенуться только господина в черном мундире с золотыми погонами и крестом на шее. Он внимательно взглянул на меня сквозь маленькие круглые очки. Ага, похоже, это военный министр Петр Ванновский. Всех остальных все то, что я говорю, не интересовало. Совершенно.

Сбитый с толку, я все-таки перешел ко второй части выступления — мерам по борьбе с голодом. Основной значилось переселение крестьян из центра на Дальний Восток и в Сибирь. Таким образом решались сразу две задачи. С одной стороны, сокращалось количество людей в европейской части и, как следствие, появлялась свободная земля. С другой, на далекой окраине увеличивалась плотность населения. Программа предполагала два этапа. Первый — до завершения строительства Великого Сибирского пути. Переселенцев предполагалась перевозить на поездах до Миасса, а потом, обеспечив лошадьми, кто в этом нуждался, отправлять по тому же маршруту, что ехал я, но в обратную сторону. Для реализации задуманного вдоль тракта нужно было создать сеть постоялых дворов, заниматься которыми предстоит переселенцам первой волны. Ну а второй, основной, этап начнется после завершения возведения чугунки. С этого момента переезды должны идти по рельсам. Чем дальше на восток забирались поселенцы, тем более значительная беспроцентная ссуда и участок им полагались.

Завершив, я вновь посмотрел на собравшихся. Речь их явно не впечатлила. Они не захотели услышать о том, что телега империи начинает катиться под откос. Слово взял Ванновский.

— Ваше императорское величество, ваше императорское высочество, господа! Военное ведомство уделяет самое пристальное внимание состоянию призывников. И несмотря на то, что в последние годы мы несколько… кхм… изменили требования к их физическим данным, солдаты вашего императорского величества готовы разбить любого супостата, который дерзнет явиться в пределы наши.

Следующее слово Бунге предоставил министру финансов Вышнеградскому. Кто этот господин в гражданском сюртуке с двумя крупными звездами, я понял по обращению «Иван Алексеевич».

— Проект переселения крестьян из губерний центральных в восточные заслуживает одобрения, — начал он неторопливо. — Как известно вашему императорскому величеству, процесс этот начался в середине нынешнего века. С тех пор и по сей день на жительство туда перебрались около двух миллионов душ. Но дорога трудна, местами опасна и может занимать до двух лет. Есть проект по перевозке поселенцев на пароходах из Одессы во Владивосток. В этом случае путь занимает до пятидесяти суток, вот только цена… абсолютно чудовищная. Вдумайтесь, речь идет о тысяче трехстах рублях за перевозку одной семьи. Посему предложение его императорского высочества о сухопутном варианте с цепью постоялых дворов в необжитых местах кажется мне заманчивым. Содержатели сих заведений смогут не только помогать путешественникам, но и поддерживать в относительном порядке сам путь. План сей, мне видится вполне достойным, — закончил Вышнеградский.

Взгляды присутствующих скрестились на Победоносцеве. У меня возникло ощущение, что его мнение будет едва ли не решающим.

— Ваше императорское величество, ваше императорское высочество, господа коллегия! — начал он негромким голосом, параллельно идеальной стопкой сложив документы. — Что есть неурожай и голод? Сие есть, несомненно, испытания, посылаемые нам Господом. Испытания, чтобы проверить силу нашей веры. И как остановил Он устами ангела руку Авраама с ножом, вознесенную над сыном его Исааком, так и в бедах наших мы не будем одиноки. Государство наше держится на трех основах: самодержавии, православии и народности. Наша первейшая задача сохранять их.

В этот момент я заметил, что Александр III слушает Победоносцева очень внимательно. Он чуть подался вперед и иногда в знак согласия кивал головой. Собрались и министры, обер-прокурору Синода внимания уделяли куда больше, чем мне.

— Перевозка крестьян, — меж тем продолжал Победоносцев, — должна сопровождаться мерами не только экономическими, но и духовными. Недолжно оставлять их без общины. Лишенные поддержки общества, они погибнут, как дерева, потерявшие почву. Создание мира на новых землях — вот цель, которую нельзя забывать.

В зале повисла секундная пауза. Было ясно, что обер-прокурор завершил обсуждение и вынес вердикт: переселению быть.

— Ваше императорское величество, — повернулся Бунге к отцу, — все высказанные сегодня предложения будут изложены в обычном порядке в журнале, коий будет вам направлен на рассмотрение. После высочайшего решения можно будет приступить к выработке конкретной программы и определению ответственных за ее исполнение.

— Зачем же тянуть, господа? — прервал я председателя. — Проект сей разработан мной, и кому, как не мне, отвечать за него? Если ваше императорское величество не против, я готов взяться за это дело.

Александр III, явно не ожидавший такого натиска с моей стороны, слегка замешкался.

— Полагаю, этот шаг будет правильным и позволит решить поставленные задачи. Считаю верным назначить наследника цесаревича председателем комитета, который будет осуществлять предложенные им идеи.

Это, конечно, победа. Пусть и не полная и даже не очень весомая, но ощутимая. Я получил рычаги, которые, возможно, позволят изменить ход истории.

Глава XIII

Сентябрь 1892 г.

— Дмитрий Иванович, а правду говорят, что вы изобрели водку? — спросил я, поглядывая на собеседника с улыбкой сквозь наполненную прозрачной жидкостью рюмку.

— Кха… — поперхнулся он только что выпитым. — С чего вы это взяли, Николай Александрович?

— Ну как же? Ведь именно вы доказали, что напиток сей лучше всего употреблять сорокаградусным, разве нет? — вид при этом у меня был самый невинный.

Дмитрий Иванович Менделеев оказался человеком удивительным. Готовясь к встрече с ним, я ожидал увидеть мэтра. Этакую глыбу. Легендарную таблицу он уже составил, был обласкан вниманием всех ведущих учебных заведений и академий мира, продолжал активно работать. В гости к нему удалось напроситься через сына. Владимир Менделеев служил на «Памяти Азова» и с удовольствием взялся организовать совместный обед. С химиком надо было знакомиться обязательно. Один из столпов отечественной, да что там отечественной — мировой науки будет очень полезен. В жизни столп оказался натурой беспокойной и даже нервной. Внешне он очень походил на портрет, виденный мной когда-то в школе. Не узнать высокий лоб, растрепанные длинные шевелюру и бороду было невозможно. Визит наследника явно выбил его из колеи. Он не понимал цель моего приезда и не мог подобрать тему для разговора, особенно после того, как я предложил общаться без чинов. Пришлось брать инициативу в свои руки.

— Над чем сейчас работаете, Дмитрий Иванович?

— Над технологией выделки пироколлодийного пороха.

— Вот как? Чем же он лучше привычного?

В ответ на этот вопрос мне прочитали целую лекцию о достоинствах нового типа взрывчатки. Главными были бездымность, стабильность и возможность производить в пределах империи. Дорвавшись до любимого конька, Менделеев стал эмоционален и забыл про стеснительность. Он увлеченно жестикулировал, доказывая преимущества своей разработки.

— Все это здорово, — встрял я, дождавшись паузы. — Но какие перспективы? Как быстро изыскания лабораторные можно будет поставить на промышленные рельсы?

— Сложно сказать… Свое одобрение еще должны дать военные, а они, как известно, торопиться не любят. Разве только контр-адмирал Степан Осипович Макаров поможет. Он славится своим пристрастием к техническим новинкам, да и сам склонен к изобретательству.

— Кроме поддержки Макарова, вы можете рассчитывать и на мою, Дмитрий Иванович. С недавних пор у меня проснулась тяга к новшествам. Увидев, как живут в Европе, я понял, что Отечеству нашему их явно не хватает. У меня возникла идея основать особый технический комитет, в коий сможет обратиться любой желающий усовершенствовать существующий механизм или предложить новый. Кстати, могу ли я просить вас стать его почетным председателем? Как у вас с загрузкой? Много ли времени отнимают занятия со студентами?

— Так ведь я теперь не преподаю… — замялся Менделеев.

— Как так? По какой же причине?

Дмитрий Иванович задумался, было видно, что он подбирает слова, поскольку этот аспект беседы ему неприятен.

— В прошлом году по университету прокатились волнения. Студенты собирались, рассуждали о вопросах политических. Случайно попав на одну из подобных сходок, я предложил им разойтись, а взамен пообещал доставить составленную ими петицию министру образования Делянову. Учащиеся согласились, я выполнил свое обещание. Через некоторое время граф прислал мне письмо, — Менделеев прикрыл глаза и, судя по всему, принялся цитировать: «По приказанию министра народного просвещения прилагаемая бумага возвращается Действительному Статскому Советнику профессору Менделееву, так как ни министр, и никто из лиц, состоящих на службе Его Императорского Величества, не имеет права принимать подобные бумаги…» После сего происшествия мне не оставалось ничего, кроме как покинуть университет, — химик закончил, его глаза увлажнились.

Я сделал вид, что меня очень сильно заинтересовало происходящее за окном, а супруга ученого Анна Ивановна налила ему в стакан воды. Немного выждав, я поинтересовался отношением Менделеева к водке. В XXI веке считалось, что изобрел ее именно он.

— Как можно, ваше императорское высочество?! — от волнения он снова вернулся к титулу. — Водку придумали задолго до меня!

— Откуда же тогда взялась эта байка?

— Быть может, виной тому моя диссертация «Рассуждение о соединении спирта с водою». В этой работе изучались удельные веса спиртоводных растворов в зависимости от концентрации и температуры. Возможно, это и вызвало столь странные слухи…

— Не волнуйтесь, Дмитрий Иванович, я уверен, потомки будут помнить вас совсем за другие заслуги. Ну а теперь серьезно… Сожалею, что вам пришлось покинуть стены университета. Но не будем ворошить прошлое. Давайте во всяком деле искать положительные моменты. У вас появилось больше свободного времени. Неплохо было бы подумать о создании собственного научного центра? Не знаю, что это может быть. А во-вторых, прошу вас сосредоточится на технологии производства бездымного пороха. К сожалению, природа человека неисправима, и рано или поздно такая вещь понадобится для защиты империи.

— Это очень неожиданное предложение, Николай Александрович, — заволновался Менделеев. — Надо поразмышлять, все взвесить.

— Не буду вас торопить, но и не затягивайте. Я буду ждать от вас письмо.

* * *

Министр государственных имуществ господин Островский мне не понравился сразу. Бывают такие случаи, когда видишь человека второй раз в жизни, а он уже вызывает антипатию. Никаких поводов для этого Михаил Николаевич не давал. Наоборот, он рассыпался в любезностях и был очень приветлив. Встретил меня у дверей ведомства и всю дорогу до кабинета то забегал вперед, указывая направление, то семенил позади, подсказывая, где находятся ступеньки и порожки. Вероятно, эта нарочитая услужливость и стала причиной неприязни.

— Ну, рассказывайте, Михаил Николаевич, — попросил я, устраиваясь поудобнее в кресле. — Как обстоят дела с переселением на окраины Отечества нашего?

— По-разному, ваше императорское высочество, по-разному. Крестьяне темны, поэтому на новые места перебираются неохотно. Не верят, что получат там большой земельный надел и ссуду. Да и сам путь могут осилить немногие. Сие накладно.

— Разве переселенцы сами оплачивают все расходы?

— Конечно. Казна на это не отпускает.

— Получается, что дорога доступно только тем, кто располагает деньгами, а они и здесь себя неплохо чувствуют.

— Так и есть, ваше императорское высочество.

— Систему надо менять. Перенастраивать ее под бедняков, под тех, кто остался без земли и не имеет средств к существованию.

— На это нужны ассигнования…

— Об этом не беспокойтесь. Какой срок вам понадобится на разработку предварительного плана по организации массового переселения за казенный кошт. Необходимо предусмотреть сеть постоялых дворов на Сибирском тракте и в Забайкалье, чтобы процесс мог быть круглогодичным или хотя бы приближенным к оному. Там, где возможно, надо везти людей по рекам. А в центре страны нужно организовать переселенческие конторы, которые будут разъяснять людям, что и как будет происходить. Итак, сколько времени на это необходимо?

— Полагаю, что к декабрю управимся, да-с, к декабрю.

— Помилуйте, Михаил Николаевич! Август на дворе!.. Договоримся так: через неделю наброски должны лежать у меня на столе.

— Но, ваше императорское высочество, сие совершенно невозможно! Такие сроки! — с лица Островского даже пропала улыбка.

— Для предварительного плана вполне достаточно. Приступайте. Ответственность за сей проект возложил на меня сам император, вы, впрочем, это знаете, мы не можем обмануть его доверие.

— Да, конечно, ваше императорское высочество, — согласился Островский, однако уверенности в его голосе не было.

* * *

В Аничковом меня ждали куда более приятные встречи. Вышел срок, отпущенный претендентам на вхождение в ближний круг. Правда, они сами об этом не догадывались, а лишь выполняли сомнительное поручение. Вероятно, именно его характер и привел к тому, что из шести десятков справились с поручением всего четырнадцать человек.

В этот день я получил в подарок предметы столового серебра и сервизов из посольств Австро-Венгрии, Германии, Франции и Греции. Письменные принадлежности из Французского и Испанского. Послы Нидерландов и Великобритании лишились фотографий своих детей. Из американского мне принесли звездно-полосатый флаг, ну а вишенкой на этом торте стал портрет Франца Иосифа. Газеты писали о скандале, который разразился после его исчезновения, и мне очень хотелось узнать подробности того, как он покинул гостиную миссии. Похищение полотна провернул Иван Манасевич-Мануйлов. Ему было всего 22 года, но глаза выдавали неугомонный характер и жизненный опыт. Даже робости, войдя в мой кабинет, он испытывал меньше, чем остальные.

— Здравствуйте Петр! Присаживайтесь.

— Благодарю вас, ваше императорское высочество.

— Итак, хочу услышать рассказ о том, как прошло похищение века, — улыбнулся я.

— Купить можно любого. Деньги любят все. Пару дней я понаблюдал за посольством со стороны входа для прислуги. Потом заявился туда под видом бродячего торговца. Служат там в основном мужчины, поэтому я предложил им соответствующие товары подешевле. В общем, удалось присмотреть две кандидатуры с жадным блеском в глазах. Ну а далее все просто. Подкараулил одного из них на улице, прикинулся австрийским эмигрантом и возжелал приобрести какое-нибудь полотно с изображением дорого моему сердцу императору. Кто же знал, что он вынесет эту махину, — Манасевич с улыбкой кивнул на картину.

— А разве этот служащий не опознал в вас торговца?

— Нет. Во-первых, разная одежда. Во-вторых, немного грима и, в-третьих, кто будет присматриваться к небогатому лоточнику, когда предлагаемый им товар дешевле обычного?

— Какие расходы вы понесли? Готов их возместить.

— Спасибо ваше императорское высочество, не надо. Служить вам — честь. И, мне кажется, деньгами Вы не обидите.

— Это действительно так. Но, Петр, давайте договоримся сразу: обмана и воровства я не потерплю. При возникновении необходимости, смело приходите ко мне. Если же будете… своевольничать — это закончится… плохо.

— Я понял вас, — склонил голову Манасевич.

— И еще… Не люблю быть обязанным, поэтому возьмите, — с этими словами я протянул собеседнику несколько ассигнаций. — Этого хватит для компенсации ваших расходов?

— Вполне!

— Вот и отлично! У вас есть какие-либо служебные обязательства? Нет? Тогда слушайте первые задания. С завтрашнего дня вы с другими отобранными поступаете ко мне на работу. С формальностями определимся позже. Вам выделят помещение здесь же, во дворце. Дело номер один — мне нужны предложения, как организовать переселение возможно большего количества землепашцев на Дальний Восток. Не удивляйтесь, — сказал я, заметив, как брови Манасевича поползли вверх. — Традиционные подходы в этом вопросе работают неважно. Земледельцы из центральных губерний не хотят покидать насиженные места, несмотря на безземелье, бедность и регулярные голодовки. Их не привлекают ни большой надел, ни беспроцентная ссуда. А скоро и само переселение будет осуществляться за казенный счет. Мне нужны нестандартные идеи, как сагитировать крестьян, не тратя при этом много денег…

Задача номер два — присмотреться к своим товарищам, кто из них на что способен и чего стоит. В перспективе у вас будут поездки за рубеж, там действовать придется и в одиночку и, быть может, даже нелегально.

— Я понял, ваше императорское высочество… Можно ли последнее поручение воспринимать как назначение на должность руководителя эм… группы?

— А вот это зависит только от вас. Если завоюете авторитет, поставите себя, так тому и быть…

— Спасибо за доверие.

Подобные разговоры у меня состоялись с каждым претендентом. Я решил, что разделение на руководителей и подчиненных должно произойти естественным путем. К чему создавать причины для конфликтов, если их можно избежать?

Оставшись в одиночестве, я первым делом растопил камин. Дрова в него заложили еще утром. В топку полетело украденное из посольств. Сначала фотографии, потом серебро и предметы сервировки. Последним в огонь отправился холст с изображением бравого австро-венгерского императора. Посомневавшись, стоит ли уничтожать полотно, все-таки сделал это. Язычки пламени сначала лениво, а потом все активнее и активнее охватили фигуру монарха. Скоро от величественной персоны в белом мундире осталась лишь горстка пепла. Было жалко, но оставлять компрометирующие материалы чревато. Где и как они в итоге могут всплыть — один бог ведает. Поработав кочергой, сгреб в кучу головешки от рам. Пусть тлеют до конца. Вечерком, как стемнеет, надо будет прогуляться и потихоньку выкинуть обугленный металл в Фонтанку, благо, течет она почти под окнами дворца.

Сегодня, как мне кажется, я сделал очень важный шаг. Начал формировать команду. Причем такую, которая будет предана мне лично и готова решать любые вопросы. В крайнем случае фамилии главных революционеров я помню. Кстати, пора уже поближе познакомится с директором департамента полиции Петром Николаевичем с неоднозначной для моего слуха фамилией Дурново. Надо узнать, попали ли в поле его профессионального зрения господа Ульянов и Джугашвили. Да и как вообще работает система политического сыска. В обозримом будущем страну начнет лихорадить, к этому надо готовиться. В моей истории блюстители порядка с ростом революционных настроений не справилась, и это закончилось плохо.

Так же пора как-то систематизировать и применять на благо страны мои послезнания в технической сфере. Единственное, что мне пришло в голову — учреждение Специального комитета его императорского высочества наследника престола. По официальной версии, этот орган создавался для поддержки изобретателей российских. Письмо с призывом к ним я запланировал разместить во всех газетах. Так мне хотелось найти талантливых людей и поддержать проекты, у которых есть перспективы. Понятно, что в комитет будет приходить море прожектов, но если даже некоторые письма окажутся толковыми, их авторам можно выделить средства и помочь в борьбе с бюрократией. Тем более что информация об «изобретенных» мной плечиках уже стала достоянием общественности. Так что увлечение наукой и техникой в этом свете будет вполне объяснимо.

Составив план действий, я занялся рутиной. Ежедневно наследнику поступали десятки посланий. Это были приглашения на балы и коктейли, письма с просьбой о помощи от обедневшей аристократии, предложения стать участником акционерных обществ, те самые прожекты, для анализа которых создавался комитет, поздравления с завершением путешествия и счастливым выздоровлением после нападения в Японии и откровенная реклама, та, которую в XXI назовут спамом. Но попадались в этом ворохе и действительно важные документы. Например, отчеты инженеров Иванова, который строил сухой док во Владивостоке и Урсати, отвечающего за прокладку Великого Сибирского пути. Пока их послания были полны оптимизма. Дела продвигались, и даже с опережением графика. Похоже, заряд бодрости от визита Цесаревича пока производил на местных чиновников большой эффект. Посмотрим, что будет через год-другой.

Иногда приходили депеши от российского посланника в стране Восходящего солнца Шевича. Министр иностранных дел Гирс прислушался к моей просьбе и решил не переводить Дмитрия Егоровича на другую должность. Посол писал о тревожных моментах, которые стал подмечать после нашего доверительного разговора. От переустройства императорской армии и флота на европейский лад, активного развития промышленности до усиления экспансионистских настроений и жадных взглядов, кидаемых с островов на материк в сторону Кореи и Китая. Похоже, посол окончательно осознал весомость моих опасений и начал перестраивать с учетом них свою деятельность. Ждал я депеши и из САСШ. Было очень любопытно узнать, как там устроились мои «занозы». Оправдалась ли ставка на талантливых, но непослушных. Смогли ли они начать работать единой командой, или никак не могут наладить диалог.

Кстати, с письмами из-за рубежа первое время возникали проблемы. В бумагах наследника я обнаружил послания на английском, немецком и французском. Получается, он эти языки знал. В моем же арсенале был только разговорный американский, да международный сленг программистов, но от всего этого в XIX веке было столько же толку, сколько от навыков работы на компьютере. Пришлось обратиться за помощью к ректору Санкт-Петербургского университета. Его я попросил прислать мне молодого человека «склонного к изучению языков и знающего большое их количество». Просьба моя была удовлетворена, но несколько неожиданно. В один прекрасный день на пороге дворца появилась молодая девушка с рекомендациями. В них Александре Михайловне Домонтович давались самые лестные характеристики. Дочь генерала, из аристократической семьи. Прекрасно знает английский, немецкий, французский, шведский, норвежский и финский языки. Александре было всего девятнадцать, но стержень в ней уже чувствовался. Даже авантюристы из моего окружения относились к ней с уважением. В обязанности госпожи Домонтович входил перевод иностранных писем и ответов на них при необходимости. Однако в этот раз один из конвертов остался нераспечатанным. Пришлось звать переводчицу.

— Александра Михайловна, вы пропустили.

— Это личное, ваше императорское высочество, — слегка смутившись, проговорила девушка.

— Разве я делил послания на категории, когда брал вас?

— Его написала принцесса Гессен-Дармштаадтская, — не сдавалась Домонтович.

— И что?

— Все знают, что вы с ней влюблены друг в друга, — заявила Александра и залилась румянцем.

— Подождите, так это та самая Гессенская муха, что наградила сына Николая Алексея гемофилией? — вырвалось у меня, и я тут же очень пожалел о сказанном.

— Простите, я не понимаю ваше императорское высочество, — Александра уставилась на меня непонимающим взглядом.

— Видите ли, в аристократических кругах ходит такая история… Как бы вам сказать… В общем, есть слухи, что принцесса не совсем здорова… И… давайте оставим эту тему. Переводите, а я пока выйду на балкон подышу, здесь что-то… жарко.

Объяснение было более чем странным, но мне надо было срочно побыть в одиночестве. Сведения о заболевании сына Николая II имелись в моем небольшом багаже исторических знаний. В университете на одном курсе со мной учился парень, который страдал от этой болезни. Тайны из болезни он не делал, даже немного бравировал своим «царским недугом». Мол, поражает он только представителей монарших фамилий. Причем несвертываемость крови бывает только у мужчин, а женщины ее лишь переносят и передают по наследству. И одним из самых известных гемофиликов был отпрыск Николая и его супруги, в девичестве принцессы Гессен-Дармштаадтской, к которой в России прицепилось неприятное прозвище Гессенская муха. И, похоже, роман с будущим императором у нее уже закрутился, более того, о нем многие знают.

Порывистый ветер бросил в лицо водяную пыль, проник за ворот костюма. Так, с любовью надо завязывать, сейчас надиктую ответ, что касается переводчицы, то будем надеяться, что она мало поняла из моей реплики. Про себя я говорил в третьем лице, а Алексея не существует даже в проекте. В крайнем случае будет еще одна маленькая сплетня о странностях наследника.

— Ну что, Александра Михайловна, вы справились? — спросил я, вернувшись в кабинет.

— Да, ваше императорское высочество, — и она протянула мне листок бумаги с текстом.

Строчки, написанные не очень аккуратным почерком, запрыгали перед глазами. Принцесса интересовалась, почему «милый Ники совсем забыл свою Аликс», «как она страдает без вестей от меня», и «как мало вокруг людей, которые понимают ее так же, как Ники». Мда… Чувства у этой пары сильные. Вряд ли молодая девушка могла играть так натурально. Но вариантов нет. Придется расставаться…

— Госпожа Домонтович, вы готовы писать ответ?

— А разве вы не сделаете этого лично? — мне показалось, что в ее взоре появилось осуждение. Ладно, переживу.

— Нет. Начинайте.

В максимально вежливых выражениях я попытался объяснить принцессе, что жизнь моя изменилась. Оказавшись на краю бездны (на этих словах переводчица посмотрела на меня влажными глазами), понял, что миссия, возложенная на меня — служение империи, и отвлекаться на что-то еще будет ошибкой. Надеюсь, что мы останемся добрыми друзьями и сохраним хорошие отношения. Опыта общения с противоположным полом у меня было немного, поэтому фразы подбирались с трудом. В завершение пожелал Алисе найти себе достойного друга.

Закончив с письмами, я решил прогуляться по набережной Фонтанки. Погода для этого была не самая подходящая. Ветер гнал тяжелые темные тучи, из которых сыпал противный мелкий дождь. Несмотря на это, день выдался плодотворный. Порвал с возлюбленной, озадачил команду, придумал Технический комитет, пообщался с министром. Правда, по последнему пункту уверенности в благополучном исходе не было. Не понравился мне господин Островский. Сложно с ним будет. Впрочем, поживем-увидим…

Стоп! А ведь сегодня 26 сентября! День рождения программиста Николая Романова. Вот я стал думать о себе, как о другом человеке. Найдя просвет между баржами и дебаркадерами, облокотился на парапет. Вниз одна за другой улетели обгоревшие серебряные вилки, ложки и тарелка. Последней бултыхнулась чернильница. Все. Улики уничтожены, а в месте с ними в стылой невской воде растворился и простой пензенский парень, навсегда уступив место наследнику престола самой большой континентальной монархии из когда-либо существовавших на планете.

Глава XIV

Август 1892 г.

Впереди показалась очередная низина, заполненная грязью, и дед Тимоха мысленно выругался. Телега вязла в них так, что лошадь не могла сдвинуться с места. Нет, он не жалел о принятом решении, но дорога давалась все сложнее. В эти минуты он вспоминал встречу, которая перевернула всю его жизнь. Она случилась прошлым летом, но уже обросла легендами. Как рассказывали бабки малышам, замершим от ужаса на печках, однажды в знойный полдень над деревней засверкали молнии и на огромном вороном коне прискакал царевич. В руках он держал вострый меч, а на голове его блистала корона. Наследник строго поговорил с Тимофеем Романовым, которого все деревенские почему-то звали дед Тимоха. Наказав чтить Господа и государя, Николай Александрович купил у мастеров дощанки с ложками и ускакал. Заплаченные им деньги спасли от голода всю Селиксу.

Старухи, конечно, врали. Царевич на богатыря походил мало, да и меча с короной у него не было вовсе. Но сорок уплаченных рублей крестьян от голода действительно спасли. Ни коры, ни глины, ни даже сушеной лебеды в тесто селексинцы, в отличие от соседей, не добавляли. Поэтому, несмотря на внешнюю простоту, впечатление Николай на Тимоху произвел неизгладимое. И когда зимой до Пензенской губернии долетел его призыв к православным переселяться за Урал, дед неожиданно для самого себя решил: поеду. И чем больше возражала семья и соседи, тем тверже становилась его мнение. Еще будучи отроком он отличался необъяснимой упертостью, может, за это его дедом и прозвали, ворчит и ворчит.

Сразу после Крещения Романов отправился в Пензу. Как рассказывал батюшка во время проповеди, в губернских городах появились особые вербовочные конторы. Там помогали крестьянам, которые желали перебраться на край империи. Ранним утром под причитания жены (разревелась дура, как над покойником) и неодобрительные взгляды сыновей отправился он в путь. Путь был недалекий, верст двадцать, дорога замерзла, поэтому добраться планировал засветло. Да подсобил сосед, подвез до Чемодановки на розвальнях. С тех памятных событий Тимофей пользовался у сельчан авторитетом и уважением. Дорогу коротали за разговорами.

— Болтают Тимофей, собрался ты из Селексы уехать?

— Собрался, да.

— Не боязно? Чай места далекие, дикие. Слыхал я, кошки там живут, не то что человека — быка живьем сгрызут.

— Ты это, Никодимка, брось! Болтают бабы, и ты понес… Живут там люди православные. Царевич там бывал, а после к нам заехал. Да ты же помнишь. Видел же его!

Вспомнив о неожиданном визите наследника престола в Селиксу, мужики синхронно перекрестились. Ничем, кроме как чудом, объяснить те события они не могли. Да и настоятель церкви во имя Рождества Христова отец Владимир о том же говорил.

— И что же, бросишь все? — после паузы вновь начал Никодим.

— А много ль нажито? Земли две десятины, избушка-развалюха. Всего богатства корова, да и той девятый год идет. Сынам то — Лешке осьмнадцать, Аникею на год меньше, уж выросли. женить пора. Как жинок приведут, еще два рта появятся, а там детишки. Эх… — Тимоха махнул рукой.

— То так, но вот смотри, приедешь туда, и чаво? Мир-то там, мож, и есть, да примут ли тебя? Своих, поди, хватает.

— Без мира плохо, — мрачно согласился дед. — Да только здеся и с ним не важно. Подумай сам, не появись у нас царевич, чего бы ели ноне?

— Не поминай, — махнул рукой Никодим. — А все ж таки подумай, погано там, небось…

На этом разговор увял, а вскоре мужики расстались. Тимоха вышел на тракт и двинулся в сторону Пензы.

В город, как и планировал, он успел до вечера. Недолго поплутав, нашел двор бывшего односельчанина. Тот был сапожником, и пару лет назад переехал в Пензу. С тех пор, кого за несколько копеек, кого бесплатно, привечал селиксинцев, которых нужда приводила на берега Суры. Хозяина дома не было, а разговаривать с бабой Тимоха не стал. Отправился на боковую. Утром, помолившись и перекусив захваченным хлебушком, пошел искать переселенческую контору. Язык и ноги довели до большого каменного здания. Тимоха подивился окнам в три ряда и, набравшись духу, направился к двери, у которой толпилось люди в полушубках. Он сразу опознал в них своего брата-крестьянина.

— А что, мужики, здесь ли контора для пере… периси… — незнакомое слово никак не хотело сходить с языка.

— Здесь-здесь! Иди, земеля, не робей! — обрадовано загомонили голоса.

— А вы чего ж стоите?

— Да так… Стоим… Иди уже! — замялись крестьяне и буквально затолкнули Тимоху.

В небольшом помещении под строгим ликом государя-императора оказался молодой скучающий чиновник. Увидев посетителя, он зевнул и кивнул на стул.

— Проходи, садись, отец! Рассказывай…

— Так вот узнать хотелось бы по поводу переселения…

— Дело сие, как ты знаешь, высочайшим повелением завел царевич-наследник Николай Александрович. Всем землепашцам российским, кои испытывают нужду он, предлагает ехать за Урал и далее. В местах тех получат они землю и ссуду беспроцентную.

— А как же добираться-то туда? Чай, далеко…

— Всех пожелавших переехать с пожитками бесплатно повезут на поезде до Миасса, ну а далее своим ходом…

От воспоминаний Тимоху отвлекла необходимость вытаскивать телегу из грязи. Привычно кряхтя, он скинул лапти, размотал обмотки и закатал портки. Не дожидаясь, пока то же сделают и сыновья, полез к задку.

Не выдержав напора трех мужиков и лошадиной силы, грязь, неохотно чавкая, телегу отпустила. Вытолкнув ее на пригорок, дед Тимоха растянулся на жухлой траве. Недавно минул Ильин день, лето клонилось к закату.

— Батя, — вдруг подал голос старший сын, — гляди!

Он взволнованно указывал куда-то вдоль дороги. Вдалеке виднелась прибитая к дереву доска со смутно знакомыми закорючками. Такими были отмечены места, в которых предстояло возвести постоялые дворы. Тимоха трясущимися после напряжения руками полез за пазуху. Там лежала заветная бумажка, выданная в пересыльной конторе в Миассе после того, как дед согласился осесть на хуторе. На обратной стороне листа крупно были начертаны две цифры — «3» и «2». Такие же красовались и на табличке.

— Мать, — дед обернулся к жене. — Похоже, добрались. Конец пути-то…

* * *

— Разрешите, Николай Александрович, — в дверь кабинета просунулась голова моего секретаря Саши.

— Да, конечно, заходи.

— Послание от государя, — он протянул мне конверт из плотной бумаги.

— Спасибо.

Гарязин вышел, а я погрузился в чтение. Отец приглашал на семейный обед в Царское село. За минувший год мне удалось достаточно хорошо изучить императора. Он был удивительно цельной натурой. Никогда не лукавил, говорил, что думает, был прямолинейным. Александр III искренне желал стране добра, вот только набор способов для достижения этой цели был у него очень ограниченный. Он видел свою миссию в успокоении и консервации существующих порядков. На этом же настаивал его духовный авторитет Победоносцев. Они с удовольствием поддерживали все мои идеи, которые укладывались в эти рамки. В лице обер-прокурора я неожиданно получил союзника в деле переселения землепашцев на Восток. Он увидел в этом возможность переноса на окраину империи крестьянской общины. Сильная в центральных губерниях, она была слаба на востоке. Константина Петровича это волновало.

Существенным плюсом оказалось то, что он возглавлял Священный синод. Для меня было открытием, что православной церковью в империи руководит чиновник. Патриарха не избирали со времен Петра Великого. С одной стороны, в этом были плюсы, власть духовная работала на светскую, с другой, как и все государственные институты, она требовала финансирования из бюджета. Пока же обстоятельства сложились так, что батюшки сельских церквей принялись агитировать мужиков за смену места жительства.

Мои «занозы» после бурных обсуждений, едва не переросших в драки (сказались все-таки неуживчивые характеры), разродились парой неожиданных идей. Во-первых, об обращении наследника престола к русским землепашцам с призывом перебираться за Урал. Отец после размышлений решил, что ничего роняющего честь императорской фамилии в этом не будет, и манифест появился на свет. Витиеватыми фразами, присущими современным официальным документам, там говорилось о том, что царевич призывает крестьян переселяться на дальние окраины. Там их ждали щедрые земельные наделы и беспроцентные ссуды. И чем дальше они забирались, тем большими были участки и суммы. Во-вторых, предложили платить работникам переселенческих контор премию за каждую семью, добравшуюся до нового жилья. У чиновников появлялся стимул всемерно увеличивать миграционный поток.

Дорогу теперь частично оплачивать казна. На удивление, даже это не вызвало особых споров. Перевозка семей по железной дороге до Оренбуржья, выделение там лошади с телегой и строительство цепи постоялых дворов выходило дешевле, чем возить людишек на кораблях с Черного моря до Тихого океана. Причем «сервис в пути» обеспечивали те же переселенцы. Семьям с взрослыми детьми предлагали размещаться на жилье вдоль тракта. Им помогали отстроить большое подворье, взамен же они обязались размещать проезжающих на постой по фиксированным ценам и следить за состоянием дороги. Располагались такие импровизированные гостиницы примерно через каждые 180 верст, лошадь не спеша преодолевала их дней за шесть. Седьмой был предназначен для отдыха. По расчетам, на весь путь крестьяне должны были тратить не больше десяти месяцев, а не полтора-два года, как было раньше.

Однако все предпринимаемые шаги не дали ожидаемого, по крайней мере мной, эффекта. По данным Министерства государственных имуществ за тот год, когда я взял программу под свой контроль, в Сибирь и на Дальний Восток отправилось примерно сто тысяч человек из почти девяноста пяти миллионов проживающих в центре страны. Это была даже не капля, процент на уровне погрешности. С другой стороны процесс только начинался. И была надежда, что поток год от года будет увеличиваться.

Я вполне освоился в новой роли и в новом-старом времени. Программист окончательно стал наследником престола. На заседаниях Комитета министров и Государственного совета мне не приходилось ломать голову над тем, кто держит речь. А их участники перестали удивляться моему присутствию. Александр III был рад тому, что сын заинтересовался делами государства. Но, судя по тому, что на обед меня приглашал в Екатерининский, он был чем-то недоволен. Обычно семейные трапезы проходили в Гатчине или у меня в Аничковом. Царское село и Зимний император недолюбливал за излишнюю помпезность. Впрочем, в этом вопросе взгляды наши совпадали.

За столом не было мамы и сестер с братьями, зато оказался Победоносцев. Похоже, отцу для разговора понадобилась его поддержка, или недоволен мной был именно Константин Петрович. В полном молчании мы съели закуски, суп, горячее. Император не отказал себе в нескольких рюмках водки, мы с Победоносцевым не пили. Кстати, с недавних пор во дворцах и во многих аристократических домах к застольям подавали исключительно простые деревянные ложки. На фоне изящного фарфора и серебряных вилок с ножами они смотрелись нелепо, но мода возникла. Ее основоположником выступил император. Он не забыл про подаренную поделку и произвел настоящий фурор, когда достал ее на одном из званых обедов. Увидев это, такими же ложками обзавелись и многие придворные.

Поддержала отца и мама. Однажды после того, как он порубил дрова (так Александр старался поддерживать физическую форму) и умылся, она поднесла ему для утирания полотенце из домотканого полотна. Как рассказывали свидетели, его императорское величество принял подношение с легкой улыбкой. Естественно, что после такой рекламы «игра в народность» не могла не стать популярной. Очень скоро цены на деревянные ложки и грубые изделия деревенских ткачих начали расти. Я воспринимал это как собственную маленькую победу. Не знаю, сколько жизней удалось спасти от голодной смерти благодаря этому проекту, но то, что село получило больше денег, чем в реальной истории, — это факт. Было понятно, что увлечение предметами крестьянского быта долго не продлится, но и это было достижение. Обед закончился. Отец откинулся на стуле и закурил.

— Николай Александрович, — начал обер-прокурор Синода, — по Петербургу ходят разного рода нехорошие… слухи.

Я решил не приходить к нему на помощь и промолчал. Победоносцев продолжил.

— Говорят, во время путешествия по Сибири вы охотно встречались с политическими ссыльными и даже посещали один из острогов.

— Какие же это слухи, Константин Петрович? Все это правда.

— Позвольте спросить, Николай Александрович, зачем вы это делали? Негоже члену императорской фамилии общаться с теми, кто подрывал устои и покушался на членов августейшей семьи.

— Во-первых, ни один из тех, с кем я разговаривал, в покушениях не участвовал. Это я уточнял особо (это был блеф чистой воды). А во-вторых, скажите, господин обер-прокурор, что вы знаете о революционерах?

В глазах Победоносцева возникло удивление. Не смогли его скрыть даже стекла очков.

— Эти господа преступники, коим самое место на каторге. Они подрывают основу государства нашего.

— И это все?

— Зачем же более? И этого достаточно.

— Разрешите с вами не согласиться, любезный Константин Петрович. Вы изучали право. Из-под вашего пера вышло множество книг и несчитанное количество статей, посвященных этому вопросу. Зачем все это? Коль можно было ограничиться университетским курсом?

Подобная трактовка вопроса загнала Победоносцева в тупик, но конфликтовать с ним мне не хотелось.

— Повторюсь, что мы знаем о революционерах? Очень мало. Меж тем они, к сожалению, являются заметным фактором нашей жизни. Благодаря мудрости государя, — я поклонился императору, — распространение этой заразы удалось остановить, но искоренена ли она до конца? Думаю, однозначно положительного ответа на этот вопрос дать никто не сможет. А потому данное явление надлежит изучать со всем тщанием, ибо только знание причин болезни даст лекарство к излечению. Помните, мы рассуждали о том, надо ли пускать в деревни докторов и неравнодушных горожан, которые хотели оказать помощь в борьбе с голодом? В результате они поехали, как эмиссары верховной власти. Подданные узрели руку монарха, протянутую им в трудную годину. Несомненно, были среди них и те, кто использовал эту возможность для пропаганды своих вредных идей, но что с ними произошло? Крестьяне сами же сдавали их полиции. Представьте, если бы хлебопашцы оказались с бедой наедине? В какую бы благодатную почву упали семена смуты!

Я мысленно выдохнул и удивился собственному красноречию. Похоже, регулярное присутствие на разного рода заседаниях пошло на пользу.

Победоносцев и Александр III слушали меня внимательно. Но если первый, казалось, искал ответы на заданные самому себе вопросы, то во взгляде второго было заметно одобрение. Император сильно сдал с момента нашего знакомства. Как я узнал, за три года до этого он пережил крушение поезда. Состав, который ехал из Крыма в Санкт-Петербург, сошел с пути.

Тринадцать человек погибли, десятки были ранены. У вагона, в котором находилась вся семья, сорвало крышу, и она могла придавить императрицу и детей. Александр держал конструкцию на собственных плечах, пока близкие выбирались наружу. Это событие подорвало его здоровье. Государь начал жаловаться на боли, он быстро уставал. Со временем это происходило все чаще, а после моего возвращения и перемен в характере, у него как будто исчез еще един стержень. Увидев, что сын повзрослел, отец расслабился. Он все еще производил впечатление богатыря на людей незнакомых, но те, кто его окружал, видели, что император слабеет. Помочь ему я был не в силах. Каких-то медицинских познаний, больших, чем имели доктора XIX века, у меня не было. Разве только о существовании антибиотиков, которые получают из какой-то плесени.

В этот раз государю снова нездоровилось. За обедом он ел мало, а инициативу беседы полностью отдал Победоносцеву.

— С вашими доводами сложно спорить, ваше императорское высочество, — наконец проговорил он. — Но есть и другие сомнения. Простите, но вы окружили себя странными людьми. Их репутация… Меж тем есть много достойных молодых людей из круга куда более близкого августейшей фамилии. Мне приходилось слышать разговоры о том, что наследник их избегает.

— Хм… Поправьте меня, если ошибаюсь, ваш батюшка профессор, а дед священник?

— Это так.

— Однако отсутствие дворян в числе предков не помешало вам добиться больших высот. Вы надежнейшая опора батюшке, да и я вспоминаю уроки ваши с теплотой. А неоценимая помощь в деле переселения крестьян? Если бы не вы, Константин Петрович, сколько из них погибло бы от голода?! — к подобным упрекам я был готов, поэтому подготовился заранее, биографию Победоносцева изучал в качестве примера, а оказалось, попал в кон.

— Ники, все же пообещай, что подберешь себе больше помощников из благородных семей, — подключился к разговору Александр. — Не стоит игнорировать тех, кто веками служил престолу.

— Это совсем несложно. Я непременно последую твоим рекомендациям.

— Есть еще один момент… — слегка замялся император. — Я рад, что ты прислушался к моим словам и порвал с Алисой Гессенской (Вот это новость! Оказывается, отец был против этого союза). Но тебе надо искать жену. Империи нужен наследник…

— Необходимо помнить о том, какой пример вы подаете подданным, — подключился Победоносцев. — Ваше высочество уже не мальчик, и необходимо озаботиться розыском достойной пары для союза.

— Признаться, я не думал об этом… В последнее время навалилось столько дел, что времени на это не хватало. Но обещаю, займусь этим вопросом непременно!

— Ники, — мягко, но властно перебил меня отец, — мы тебе поможем. Поиск подходящей супруги для наследника престола — задача не столько личная, сколь государственная. Мой друг, мы подберем тебе пару. Пока же ты можешь общаться с этой… балериной. Кшесинская Матильда ее зовут? — и император неожиданно лукаво подмигнул.

Я автоматически кивнул, но успел заметить, как тень досады пробежала по лицу Победоносцева.

Матильда Кшесинская… Я слышал это имя совершенно точно… Конечно! Накануне моего провала разгорелся скандал из-за художественного фильма «Матильда» о романе Николая II и балерины. Теперь понятно, от кого мне недавно пришло письмо, подписанное «ваш друг». Его автором была влюбленная женщина, но установить адресата не удалось. Я даже подумывал отрядить для этого парочку «заноз», но в суматохе позабыл. Внизу живота возникла приятная пустота, и, похоже, лицо залило краской. По крайней мере, Александр, хмурый весь вечер, улыбнулся и еще раз подмигнул.

— Итак, Ники, решено! Ищем тебе невесту.

Ошарашенный информацией и новыми чувствами, я только и смог кивнуть в ответ.

Глава XV

Декабрь 1892 г.

— Ну что ж, Иван Федорович, подведем итог для лучшего понимания темы. Что у нас по линии эм… внешней разведки, давайте уж будем называть вещи своими именами?

— Да, конечно, Николай Александрович (с недавних пор я отказался от чинов в общении с «занозами»), — Манасевич-Мануйлов улыбнулся и, взглянув в бумаги, продолжил. — Группа, отправленная Вами в САСШ из Владивостока, обустроилась в Сан-Франциско. Мой человек вышел на связь с Константином Ипполитовичем Вогаком. Вернее, его теперь зовут Коста Вуд. Сейчас «занозы», — ввернул он услышанное от меня словечко, — активно ищут способы получить гражданство. Недавно организовано Торговое общество Сан-Франциско. Пока особыми результатами похвастаться они не могут. Люди осваивают язык и местные реалии. Им пришлось столкнуться с таким явлением, как коррупция. Представители городских властей настолько продажны, что с помощью денег можно решить любой вопрос. С одной стороны это удобно, с другой, конкуренты тоже не дремлют.

— Да, я слышал об этих особенностях североамериканской жизни. Посоветуйте господину Вуду озаботится созданием охранной конторы. Пусть она будет оформлена как самостоятельное предприятие. Мне кажется, силовое прикрытие не помешает. Кстати, пока не забыл, как осуществляется связь с Сан-Франциско?

— Обычные депеши идут по почте, срочные посредством телеграфа.

— Они как-то кодируются?

— Простите, я вас не понимаю…

— Если кто-то посторонний вскроет письмо, он поймет, о чем оно?

— Да, конечно, но кто посмеет?..

— Это абсолютно недопустимо! Подробнее подумаем об этом позже, а пока купите две одинаковые книги. Используйте цифровой код. Первое число означает номер страницы, второе — строки, третье, соответственно, слова. Причем пусть книга будет на английском языке, незачем им держать у себя в офисе русскую. И все послания необходимо переправлять не напрямую, а через какую-нибудь небольшую европейскую страну. Допустим, через Швейцарию. До этого момента все сношения прекратить. Не хватало еще засыпаться в самом начале.

— Простите, Николай Александрович, чего не сделать? Не засыпаться?

— Это эм… Такая фигура речи. Используют ее… кочегары. — Я придумывал буквально на ходу. — Значит она, что надо соблюдать осторожность, иначе засыплет углем… Впрочем, мы отвлеклись. Что у нас с группами, которые будут работать в Германской и Британской империях?

— Они полностью сформированы и отправились в САСШ. Как вы и предлагали, будем переводить их в американское подданство, а уж потом переправлять по назначению. На это понадобится два-три года.

— Я уже говорил, Иван Федорович, но повторюсь: не торопитесь. В этом деле спешка совершенно не нужна. Если надо для дела, подготовка может занять и четыре года. Давайте так, все подготовительные работы надо закончить к концу 96-го года. После этого люди могут перебраться в страны назначения и начать внедрение. На это отведем еще лет восемь. Японию исключим из этого плана. Там система должна заработать на полную мощность с началом нового века. Будьте внимательны. Никто и никогда даже заподозрить не должен, что они российские агенты… Да! И почему-то мы забыли собственно о САСШ! Пусть мистер Вуд ориентируют часть своих людей на работу в Вашингтоне. Мне кажется, заокеанская кошечка еще покажет зубы.

— Понял Вас Николай Александрович! Разрешите идти?

— Да, пожалуйста.

Как только Манасевич вышел, дверь вновь открылась и показался секретарь.

— Николай Александрович, прибыл ковенский предводитель дворянства господин Столыпин. Приглашать?

— Зови, — сказал я громко и про себя добавил: «Посмотрим, похож ли он на собственный памятник».

Об этом политическом деятеле мне было известно больше, чем о других. В Саратове в центре города стояла статуя, изображающая Петра Аркадьевича. Потомки были ему благодарны за руководство губернией. Покопавшись в памяти, вспомнил еще про столыпинский вагон и галстук. Первый был полутоварным-полупассажирским. Одну часть занимала скотина, а другую — крестьянская семья. Так они и ехали по Великому Сибирскому пути на восток. Кстати, хорошая идея, надо будет заранее заняться их производством, чтобы к завершению строительства чугунки парк был готов. Ну а столыпинским галстуком, если не ошибаюсь, называли петлю виселицы. Их активно одевали смутьянам, чтобы притушить революционный пыл.

В кабинет вошел импозантный молодой мужчина. У Столыпина было приятно лицо, высокий лоб и большие залысины. На лице выделялись щегольски закрученные усы. Таких «колечек» мне еще не приходилось видеть.

— Здравствуйте, Петр Аркадьевич! Проходите!

— Здравствуйте, ваше императорское высочество! — рука у него была крепкой, взгляд открытый, но в глазах застыл немой вопрос.

— Ну что, мучаетесь вопросом, зачем я вас позвал, господин предводитель дворянства? — улыбнулся я.

— Не скрою, есть такое, — с улыбкой же развел он руками. Похоже, он быстро понял, что придворный этикет наследника волнует мало.

— Я наводил справки о подающих надежды чиновниках. В числе прочих оказалась и ваша фамилия. Вашему карьерному росту многие завидуют. Только 30 лет, а вы уже при должностях. Поделитесь секретом успеха.

Похоже, манера разговора и мои вопросы все-таки сбили его с толку. Столыпин задумался.

— Не думаю, что знаю точный рецепт, но трудолюбие, рассудительность и освоение перспективных методик позволяют достигнуть значительных высот.

— Вот вы рассуждаете о современных методах, меж тем в обществе нашем сильны идеи о том, что они и образование в целом вредны для государства русского. Мол, лучше по старине, как деды-прадеды.

— Бояться грамоты и просвещения? Бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не приведет к анархии.

— Хм… Неожиданные рассуждения от молодого человека… Чем вы занимаетесь, как предводитель дворянства?

— Предмет моих забот ныне — сельское хозяйство. Просвещение крестьян и, как следствие, увеличение производительности их хозяйств. Внедрение передовых методов и новых сортов зерна.

— Похвально, похвально… Будем считать, что знакомство наше состоялось. Работайте, Петр Аркадьевич и впредь с такой же отдачей, и, я уверен, мы еще встретимся.

— Спасибо, ваше императорское высочество!

Подумав, приглашать Столыпина в свою команду я не стал. Несмотря на ухудшающееся здоровье императора, он оставался во главе страны. В этой ситуации формальной власти у меня не было. Голос цесаревича был, несомненно, важным, но только совещательным. Это стало понятно после того, как министр государственных имуществ Островский сорвал срок подготовки плана по переселению землепашцев. Ни через оговоренную неделю, ни через две он у меня так и не появился. В ответ на письмо с вопросом «где документы?» Михаил Николаевич рассыпался в извинениях, жаловался на скудный министерский штат, плохое финансирование и бестолковость подчиненных. В итоге бумаги появились, как он и обещал первоначально, только в ноябре.

Разозленный таким подходом, я при первой же возможности обсудил этот вопрос с императором. Его реакция оказалась неожиданно сдержанной.

— Понимаешь Ники, рубить с плеча в таких делах нельзя.

— Но почему?! Он же не выполнил важное поручение!

— Понимаешь, в чем дело, — задумчиво проговорил отец, — нам с тобой право на власть дано с рождения. И никто, никогда оспорить его не сможет. Наша власть осенена божественным провидением. Но вспомни уроки истории. Век восемнадцатый. Какая чехарда была на троне. Гвардия меняла императоров по своему желанию. Неугодных… Впрочем, ты все знаешь. Ответь, почему такое было возможно? Почему правители были слабы, а аристократия наоборот?

— Никогда не думал об этом…

— Она была сильна, поскольку значительная часть ее смогла объединиться. Тебе же известна притча о том, как легко сломать отдельный прутик и невозможно их пучок. Так и с людьми, когда они конкурируют между собой за внимание патрона — они ничто. Как только они объединяются, становятся силой.

— Так ты не хочешь увольнять Островского потому, что у него есть противники во власти?

— Это так. Островский метит на место министра внутренних дел, а Дурново оставлять его вовсе не стремится. Вот тебе конфликт, который не позволит им договориться. Поддерживать такие отношения и должно государю. Один из величайших кесарей римских Юлий Цезарь изрек: Разделяй и властвуй. Слова эти не устарели до сих пор.

— Я понял тебя, батюшка. Но позволь вопрос. Если сановники будут заняты склоками, разве не пострадает направление, за которое они отвечают?

— Это непростой вопрос. С одной стороны, такое может быть, но с другой… Разве не неустанным трудом подданный может заслужить расположение монарха? Разве не достижениями по служебной части чиновник строит свою карьеру? Вот если он занят только интригами и дела его находятся в запустении, такому надо искать замену. Но, опять же таки, не среди друзей его врагов.

— Государь, все это очень сложно, — я был предельно искренен — Смогу ли я освоить науку управления?

— Тебя готовили к этому с рождения, да и потом, я на покой пока не собираюсь, — император улыбнулся, но было видно, что глаза его грустят.

— Спасибо, отец. Наш сегодняшний разговор открыл мне много больше, чем годы обучения.

— Не торопись, Ники. Есть у меня предчувствие, что Отечество наше ждут бури. Чем лучше будешь к ним готов, тем лучше будет для всей империи.

Благодаря этим откровениям я начал вникать в суть такого явления, как политика. До этого я был твердо уверен, что достаточно найти толковых людей, объяснить им, что надо делать, и ждет успех. Наивный. Честолюбие — очень сильная черта характера. Даже в команду университета по программированию (Господи, это было как будто не со мной) попасть было затруднительно. Кроме обладания знаниями, нужно было уметь договариваться с руководством факультета и вуза. Халявные поездки по всему миру привлекали многих. Во властной вертикали, как объяснил император, с каждой новой ступенькой уровень амбиций увеличивается все больше. И пока глава государства силен, министры в его тени, а если нет?

Я не поленился и почитал про дворцовые перевороты XVIII века. Их творили почувствовавшие силу, вкус власти аристократы. Императорская фамилия большая. Найти покладистого на смену неугодному не проблема. У меня, например, два брата. Георгий болен чахоткой, а потому будет легко управляем. Михаилу всего четырнадцать, но характер у него мягкий, он добрый парень. Вертеть им при необходимости будет несложно. Плюс у отца четыре брата. В общем, в случае переворота выбор будет.

Впрочем, меня занесло. Никакого гвардейского мятежа в обозримом будущем не случится, а вот революция будет точно. По большому счету для ее предотвращения сделано пока немного. Заметного улучшения жизни населения империи не произошло. Крестьяне мрут от голода. Подготовка к войне с Японией только началась.

Впрочем, как говорится, береженого бог бережет. По-хорошему, надо начать формирование тех органов, которые начнут работать после воцарения. Кадры для этого есть. «Занозы» питерского набора друг друга не очень любят, вот и будут конфликты, о которых говорил отец. Добавим людей типа Витте, Столыпина и Менделеева, чтобы договориться уж точно не смогли. Ну а первым делом мне необходима информация. Необходимо знать, чем живут родственники, что у них за мысли. Надо формировать… Ну, пусть будет тайная полиция…

— Николай Александрович, разрешите? — от размышлений меня отвлек секретарь. — Простите, но тут к вам посетитель. Ему не назначено, но он очень просится. Пустить или выгнать?

— Кто это и что ему нужно?

— Инженер Василий Титов, а повод для разговора… — Гарязин замялся и закончил едва слышно, — подземная железная дорога.

— Не понял… — мне показалось, что я ослышался.

— Подземная железная дорога, Николай Александрович! — отчеканил секретарь. — Гоним в шею?

— Почему же? Пусть проходит, послушаем.

В кабинет стремительно зашел мужчина с щегольскими усиками и всклоченной шевелюрой. Он буквально бросился к моему столу.

— Ваше императорское высочество, прошу вас, выслушайте меня!

— Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, давайте знакомиться.

— Покорнейше прошу простить, ваше императорское высочество, — одернул пиджак гость. — Василий Титов, инженер.

— Присаживайтесь, господин инженер, говорите, почему вы так возбуждены и что за сказочный план предлагаете?

— Он абсолютно реалистичный, ваше императорское высочество, абсолютно, — вновь загорячился Титов.

— Хорошо, хорошо, — я примирительно поднял руки, — рассказывайте.

— Мой проект должен решить проблему транспортного сообщения больших городов. Например, в Москве сейчас проживает более восьмисот тысяч человек. Вдумайтесь в это гигантское число! И каждый день им необходимо добираться на работу или службу. Конка с таким наплывом пассажиров едва справляется, а город еще и расти будет. Я предлагаю перенести артерии транспорта под землю, чтобы освободить улицы от вагонов и лошадей, кои их загрязняют.

— Хм… Звучит заманчиво, но фантастически. Возможно ли сие с практической точки зрения?

— Несомненно, ваше императорское высочество. Например, в Лондоне подобная система действует скоро уже как тридцать лет.

— Так почему же вы пришли ко мне? С такими предложениями надо к властям московским…

— Обращался, — поник собеседник. — И получил отказ. А к вам я обратился, поскольку слышал об учреждении Технического комитета. Дать ход этому проекту можете только вы.

— Почему в Москве его забраковали?

— Причины две. Во-первых, стоимость оного. Она довольно высока. Ну и протесты церкви. Иерархи посчитали, что подземелья — чертоги диавола, и смертным там не место.

— Я подкину Вам еще одну проблему — удаление дыма из тоннелей. Мне кажется, из-за него поездки будут малоприятными. Хотя… — я сделал вид, что задумался. — А почему бы не перевести вагоны на электрическую тягу? Этот вид энергии с каждым днем становится все популярнее.

Титов замер, а потом чисто рефлекторно запустил руку в шевелюру. Подумав несколько секунд, он выдал:

— Конечно, нужны расчеты, но теоретически подобное возможно…

— Давайте поступим так. Делайте подробные выкладки, потом представите их на заседании Комитета. Сможете доказать полезность и реалистичность своих идей — получите мою поддержку, а нет… Не обессудьте.

— Ваше императорское высочество, — инженер вскочил со стула, — не сомневайтесь, я вас не подведу! Проект сей будет полезен империи как никакой другой!

Посетитель ушел, и я, наконец, встал из-за надоевшего сегодня письменного стола. У меня нет никакой официальной должности, а проводить за ним порой приходится по несколько часов в день. Количество документов и встреч уже зашкаливает.

В окно барабанил надоедливый питерский дождь. Впрочем, скоро подморозит, а там и новый 1893 год не за горами…

— Николай Александрович, — в дверном проеме показалась фигура Александра, — посыльный доставил букет. Прикажете подавать экипаж?

Коленки предательски дрогнули, но я быстро взял себя в руки:

— Да, конечно, сейчас спущусь.

Всю дорогу до Мариинского меня ощутимо потряхивало. Я ехал на первое в своей жизни свидание. Не знаю, как наследник, программист Николай Романов подобным опытом похвастаться не мог. В школе был ботаником, а они вниманием девушек обделены, в университете же было не до романов, все свободное время занимала учеба.

Фонари не рассеивали мрак. Их тусклые желтые лучи лишь вырывал из тьмы куски стен и ветви деревьев. Громада театра надвинулась из хмурой мороси улиц. Ветер кидал в лицо капли воды и норовил забраться под пальто даже за те несколько шагов, что я сделал от экипажа до дверей. Военную форму я по-прежнему носил редко, хотя минувшим летом и был произведен в полковники. Мне казалось, что надевать мундир не совсем честно. Золотые погоны с двумя просветами были незаслуженными.

— Ваше императорское высочество, мы несказанно рады вновь приветствовать вас в нашем храме, — склонил голову директор императорских театров Иван Всеволожский. Мне уже доводилось встречаться с ним в официальной обстановке, и каждый раз пенсне и пробор посередине головы вызывали у меня улыбку.

— Здравствуйте-здравствуйте, Иван Александрович! Поздравляю вас с премьерой! В газетах были восторженные отзывы о «Щелкунчике».

— Это будет не скромно, но это так. Господа, Чайковский написал удивительную музыку, а Петипа и Иванов создали прекрасный рисунок танца. Впрочем, прошу вас в ложу!

Я специально приехал к самому началу спектакля, чтобы избежать общения с представителями высшего света. Балет был одним из немногих доступных развлечений. Не было свободных мест в партере и на ярусах и в этот раз. Мелькали бакенбарды, расшитые золотом мундиры, дамы щеголяли в шикарных платьях, играли гранями бриллианты.

Взяв программку, я принялся читать. Партии и танцовщики были напечатаны в типографии, но чей-то карандаш вычеркнул имя исполнительницы роли феи Драже, и вывел рядом «Матильда Кшесинская».

— Да вы большой хитрец, Иван Александрович, — с улыбкой повернулся я к Всеволожскому.

— Ваше императорское высочество? — глаза его были честны, как у ребенка. Похоже, не врали журналисты, которые писали, что в прошлом господин директор и сам был неплохим актером.

— А что же госпожа? — я заглянул в картонку. — Дель-Эра не выступает?

— Ей, к сожалению, нездоровится. После вчерашнего выступления и нервного потрясения, вызванного премьерой, Антониетта почувствовала себя дурно. Ее решили заменить. Уверяю вас, госпожа Кшесинская в этой партии прекрасно вас удовлетворит, — мне показалось, что в его словах промелькнула ирония.

— Что же это у вас, господин директор, балерины такие нервные? Вы не можете создать им достойные условия? — поставил я его на место.

— Что вы, ваше императорское высочество, что вы, — заволновался Всеволожский, — Госпоже Дель-Эра уже гораздо лучше. Просто мы решили… Эм… Оградить ее от излишних волнений.

— Ну что ж, давайте наслаждаться творчеством…

Первые несколько минут я вполне искренне пытался вникнуть в происходящее на сцене. Однако удовольствия не испытал. Балет не складывался у меня в целостное произведение. Хотя отдельные элементы танца впечатляли. Потом попытался понять, которая из балерин Кшесинская. Но сердце промолчало, а разобраться, кто из них фея, так и не смог.

Меж тем спектакль, судя по ощущениям, перевалил за половину. Коленки начали предательски подрагивать. Я волновался, как мальчишка, а впрочем, в вопросе взаимоотношения полов и был им. Пришлось прибегнуть к проверенному средству. Пара бокалов шампанского на пустой желудок прибавили и уверенности, и напора. Финал я еле высидел, постукивая ладонью по подлокотнику кресла. Заметив мое состояние, директор, едва опустился занавес, прямо в ложе открыл неприметную дверь и поклоном предложил пройти. Мы оказались в закулисье. Здесь не было золота, дорогих тканей и блеска камней.

По известным, пожалуй, только ему коридорам Иван Александрович повел меня в глубь театра. Встречные артисты и рабочие его узнавали и почтительно отступали в сторону. Меня же провожали полные любопытства взгляды. Путешествие быстро закончилось. Всеволожский постучался в филенку и, дождавшись приглашения, нажал на ручку.

— Матильда Феликсовна, к вам гость!

Я сделал шаг в полумрак комнаты и дверь за мной медленно закрылась.

Глава XVI

Лето 1893 г.

Окрестности потряс мощный взрыв. В воздух взлетели тонны породы. Испуганно закричали птицы. Хозяин здешних мест тигр прижался к стволу давно упавшего дерева и замер, лишь подергивание хвоста выдавало наличие хищника. Выждав несколько секунд, грациозная кошка отправилась в глубь тайги. Подальше от шума и грохота. Камни успели упасть, а клубы пыли окутали деревья, кустарники, потные лица людей. В ожидании, пока все уляжется, они покидали лопаты с кирками на землю.

Главный строитель Великого сибирского пути и военный губернатор Приамурья наблюдали за происходящим в тени могучей лиственницы. Урсати вообще был частным гостем на тракте. Вагон, в котором он организовал свой штаб, постоянно находился в движении. Унтербергер бывал на стройке не часто, и чем дальше она удалялась от Владивостока, тем реже. Однако в этот раз приехал. Подрыв скалы обещал стать незабываемым зрелищем.

— Каждый раз смотрю и удивляюсь, как взрывчатка может не уничтожать, а созидать. Я, признаться, привык применять ее для другой цели.

— Такова человеческая природа: одни и те же предметы могут быть использованы и для созидания, и для разрушения. Например, банальный топор. Предки наши с его помощью удивительной красоты терема возводили, и с ним же супротив власти бунтовали. Все зависит от устремлений.

— Это точно. Бунтовать у нас любят, — задумчиво произнес губернатор. — Подойдем поближе?

— Прошу вас, Павел Федорович, — приглашающе взмахнул инженер.

После визита на Дальний Восток царевича Александр Иванович стал в крае фигурой не просто заметной, а весомой. Шутка ли, каждые три месяца пишет отчеты самому наследнику. Местные чиновники, понадеявшись, что после отъезда Николая все будет по-старому, переменам были неприятно удивлены. Урсати же, почувствовав силу, взялся за возведение чугунки с удвоенной энергией. По его милости, как злобно шептались в присутствиях, два уважаемых столоначальника лишились своих постов. Уволили их по указу из самого Санкт-Петербурга. Причем, с точки зрения крючкотворной братии, ничего плохого они не сделали. Ну, положили бумажку под сукно. Так на то она и бумажка, что бы вылежаться, а Александр Иванович в тонкости вникать не пожелал и пожаловался. Послание из далекой столицы двоякого толкования не допускало: выгнать со службы, без перевода на другую должность и даже с понижением. С тех пор все документы, связанные со строительством, оформлялись молниеносно. Связываться со «скандальным инженеришкой» никто не хотел.

— Как у вас со сроками? — глядя на копошащихся рабочих, которые уже начали разгребать завалы, спросил Унтербергер.

— Напряженно, — вздохнув, ответил строитель. — Как вы знаете, Николай Александрович по какой-то причине запретил нанимать много китайцев. Он требует, чтобы их было не больше трети и только на самых простых работах. В итоге людей не хватает. Наследник пообещал решить эту проблему, но как — не приложу ума. В очередном послании буду писать ему об этом. Либо мы увеличим производительность труда, либо сроки придется увеличивать.

— Его императорскому высочеству это не понравится, а учитывая, что жалуются на вас в последнее время активно… — губернатор покачал головой.

— Позвольте! Жалуются на меня?! Но кто? Мне казалось, после тех неприятных историй с увольнениями мы с чиновниками поняли друг друга…

— С чиновниками, может быть, и поняли, а вот с собственниками земли не очень. Они говорят, что вы Александр Иванович, собственность у них буквально за копейки отнимаете.

— Ах, вот в чем дело! Так я вам объясню. Эти господа скупили участки, по которым пройдет дорога, как только прояснился ее маршрут. Скупили дешево, а продают задорого. Сами при этом ничего на ней не сделали. Спекуляция чистой воды.

— Однако эта, как вы изволили сказать, спекуляция ни законом, ни циркулярами не запрещена.

— Может быть, однако такой подход истощает ресурсы, отпущенные на стройку, а с этим я смириться не могу. Господа землевладельцы должны подумать. Полуторную, ну, может быть, двойную цену от заплаченной при покупке отдадим, но больше ни копейки! — возбужденно закончил Урсати.

— Напрасно вы волнуетесь. Послушайте добрый совет. Заплатите людям то, что они хотят — и дело с концом, тем более деньги-то не ваши, а казенные, — делано вздыхая, предложил губернатор.

— Никогда! Пусть они… — начал инженер, но его прервало появление мальчишки-посыльного. Он бежал сломя голову со стороны готового участка, а когда увидел главного строителя, заголосил.

— Александр Иваныч, Александр Иваныч! Тама состав из Владивостока прибыл, — задыхаясь, затараторил он.

— Ну и что? Чего частишь-то?

— Так он энти эксва… экско… Короче, паровых землекопателей привез. Ох, и чудовища! — выпалил мальчишка на одном дыхании.

— Экскаваторы? — спросил Урсати, чувствуя, как от радости перехватило дыханье.

— Во-во! Они самые. Кскаваторы ажна из самой Америки!

— А вот, похоже, и обещанное наследником решение проблемы с нехваткой рабочих. Прошу меня простить! — уже на ходу улыбаясь, проговорил инженер губернатору и побежал к видневшейся вдали насыпи.

Он не увидел, как Унтербергер задумчиво смотрел ему в след.

— Ладно, зайдем с другой стороны, — пробормотал он чуть слышно.

* * *

— Заседание Технического комитета объявляю открытым, — Менделеев обвел взглядом собравшихся.

Компания в Аничковом собралась представительная. Я сидел в сторонке, в обычном костюме, поэтому не привлекал внимания и в то же время прекрасно видел всех. Кроме Дмитрия Ивановича за столом был Александр Попов. В данный момент он работал над приемником и передатчиком радиоволн. Уже придумавший легендарную трехлинейку Сергей Мосин и несколько ученых и изобретателей, мне пока не известных. Еще одной «звездой» стал контр-адмирал Степан Осипович Макаров. Его вовлечение стало целиком и полностью заслугой автора периодической системы. Они давно дружили, и когда я заикнулся о необходимости найти толкового моряка (война с Японией была не за горами), всплыло его имя. Все эти господа с удовольствием откликнулись на предложение Менделеева войти в состав общества. После общения со мной у столпа мировой науки как будто выросли крылья. Он активно занимался разработкой технологии производства бездымного пороха и анализом присылаемых идей. Их оказалось неожиданно много. После того как объявления о поиске новинок и финансировании лучших из них опубликовали все газеты, письма пошли потоком. Причем не только из России, но и из-за границы. Подумав немного, я решил, что отвергать их не стоит. Правда, непременным условием финансирования был переезд изобретателя в империю. Западноевропейские издания уже начали создавать мне образ чудака, падкого на технические новинки. Разрушать его я не собирался. Тем более что окончательное решение о том, оплачивать ту или иную работу, оставалось за мной.

— Первым мы сегодня послушаем, — Менделеев взглянул в бумаги, — Федора Абрамовича Блинова. Он представит вагон с бесконечными рельсами для перевозки грузов по шоссейным и проселочным дорогам на гужевой тяге. Господин Блинов уже получил привилегию на оное изобретение, а теперь хочет его воплотить в жизнь. Прошу вас!

Место за кафедрой занял дородный возрастной мужик. Крестьянин — а Блинов был из бывших крепостных — чем-то напоминал Маркса. Наверное, огромной окладистой бородой.

— Господа члены Комитета! Представляю вашему вниманию вагон с бесконечными рельсами. Оные представляют собой замкнутые железные ленты, состоящие из отдельных звеньев. У него четыре опорных колеса и четыре ведущие звездочки. Приводится в движение конной тягой. По расчетам, таковую платформу можно нагрузить более чем пятью сотнями пудов, а утащить ее сможет всего лишь пара лошадей. Если же установить на нейе паровую машину, то грузоподъемность станет гораздо больше и запас хода больше. Машину, как вы знаете, овсом кормить не требуется, — даже пошутил напоследок Блинов.

— Для чего же надобна подобная механика? — первым вопрос задал Мосин. Он, как я успел заметить, отличался практицизмом. — Лошади прекрасно тянут телеги и без рельсов, а на чугунке они и так не кончаются.

— Оно, конечно, так, вот только для телеги нужна какая-никакая дорога. Вагон же способен ехать и без оной, что существенно повышает его проходимость.

— Не знаю, господа, — вступил Макаров. — Воля ваша, уродец какой-то получается.

Вопросы иссякли, повисла пауза, Блинов понурил голову. Я решил, пора вступать.

— Скажите, Федор Абрамович, а почему вы рассматриваете в качестве основного движителя лошадей и паровую машину?

— А что ж еще бывает? — бесхитростно развел руками Блинов.

— Господа, я слышал, что разрабатываемые ныне двигатель внутреннего сгорания и дизель — довольно многообещающие разработки. Представьте, если поставить их, какая будет проходимость! На наших бескрайних бездорожных просторах сие будет очень ценное качество.

— Ваше императорское высочество, про двигатель внутреннего сгорания слышал, но что такое дизель? — задал мне вопрос Менделеев, и я прикусил язык. Кто же знал, что его еще не изобрели или он не получил известность.

— К сожалению, многоуважаемый господин академик, ответить я вам не смогу. Мне хоть и приписывают большие технические знания, владею лишь некоторыми начатками. Мне кажется, вопрос этот нужно поручить помощникам, пусть выяснят. Что же до изобретения господина Блинова, давайте поступим так. Начинайте, Федор Абрамович, строить машину с паровым двигателем. Полагаю, что мы сможем договориться с Путиловским заводом. Докажете делом, что изобретение ваше достойное — отлично, а нет — вернетесь к себе домой и будете предаваться пустым мечтаниям и дальше.

Обращаясь к изобретателю, я специально слегка перегнул палку. Мне надо было, чтобы он разозлился и строил свой вагон не годы, а месяцы. Какое будущее ждет бесконечные рельсы, точнее гусеницы, мне было понятно, поэтому затягивать решение вопроса не стоило.

Ошарашенный Блинов вышел, Менделеев пригласил следующего «кулибина» (сам Иван Петрович, к сожалению, умер еще в начале века), а я стал вспоминать разговор с отцом. Он приезжал накануне. Неожиданно и без приглашения. Император сдал еще больше. От былого богатыря осталось мало, но держался он мужественно. Мы вышли прогуляться в парк, но фактически все время просидели на скамейке.

— Как твои дела, Ники? — начал Александр.

— Хорошо, отец. Процесс переселения крестьян активизируется. Спасибо Победоносцеву. Церковь агитирует землепашцев перебираться на окраину. На всем протяжении создана сеть постоялых дворов. Раз в неделю путешественники могут ночевать под крышей, помыться в бане, дать отдых лошадям. Уже сократилась смертность в пути. Раньше редкая семья не хоронила в дороге одного, а то и двух человек. Теперь же могилок стало меньше. А как запустим Сибирский путь, их вообще не станет. Кстати, государь, хочу попросить тебя лично открыть движение по оному.

— Спасибо за предложение, — император грустно улыбнулся, — но боюсь, что это невозможно. К тому времени меня не будет на этом свете.

— Что ты такое говоришь, отец! — от эмоций у меня перехватило горло. — Ты будешь жить.

— Хватит, Николай! Ты не ребенок, ты сильно повзрослел. Мне нелегко говорить на эту тему, но чувствую, осталось недолго. Да и профессор Лейден сказал о том же, точнее не сказал, я понял… Хватит об этом, — в голосе отца послышался металл. — Не затем я приехал. Мне не дает покоя наш разговор о роли монарха и конфликтах из-за его внимания. Меня к восшествию на трон не готовили, его должен был занять твой дядя Николай, царствие ему небесное. Но судьба распорядилась иначе… Мне пришлось учиться не в стенах классов, а на практике. Допускать ошибки и исправлять их. Не знаю, каким мое правление войдет в историю, но я был искренен, — мою попытку вмешаться, он остановил властным взмахом руки. — Мне хочется беседовать с тобой, Ники, отвечать на твои вопросы. Чтобы, когда меня не станет, тебе не пришлось повторять моих ошибок, — император замолк и отвернулся. Его как будто что-то привлекло в глубине парка.

Я терпеливо дожидался, пока он успокоится и хранил молчание, хотя на душе было муторно. Мне стало понятно, что в обозримом будущем мне придется отвечать за все, в буквальном смысле. Контроль над строительством Великого сибирского пути, борьба с голодом, работа Технического комитета, по большому счету, были играми. Взрослыми, но играми. Где-то на подсознательном уровне я понимал, что в случае чего неправильное решение будет исправлено, есть высшая сила, которая меня поправит и, если надо, поддержит. Скоро такого бонуса не станет. Отвечать придется мне, без оглядки на кого бы то ни было. А знаний для этого категорически не хватало. Та же международная политика была одной большой загадкой. Несмотря на теплый день, по телу пробежала дрожь.

— Государь, объясни мне про самодержавие. Ты считаешь его лучшей формой правления для нашей страны, между тем Британская империя покорила полмира, имея монарха, ограниченного парламентом. И если быть до конца справедливым, держава эта всегда являлась для нас примером во многих сферах.

— В твоем вопросе заложен и ответ, — улыбнулся Александр. — Ты спрашиваешь о Британии, а я говорю про наше Отечество. Большая часть народа нашего никогда не жила свободно. О крестьянах веками заботились помещики. После освобождения они оказались брошены на произвол судьбы, остались без отеческого пригляда. Если ослабить еще и власть монарха… Природа не терпит пустоты, на наше место тут же придут другие. Кто это будет, не мне тебе рассказывать, не просто же так ты общался с политическими во время поездки по Сибири. Ответь мне, хотят ли они власти?

Перед моим мысленным взором тут же возникло злое лицо Елизаветы Ковальской. Ее горящие ненавистью глаза поводов для сомнений не оставляли.

— Несомненно, отец. Их не пугает ни собственная смерть, ни окружающих. Ради своих идей они готовы взойти на эшафот и повести с собой страну.

— Вот видишь! Для Отечества нашего уместно исключительно самодержавие. Не забывай и про огромность державы. Ее боятся. В политике внешней держись независимой позиции. Помни, у России нет друзей. Избегай войн. Они губительны.

— В этом вопросе другого мнения и быть не может, государь.

— В политике внутренней укрепляй семью, потому что она — основа всякого государства, и покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед… Кстати, слышал, что из-за твоего участия в закладке Сибирского в столице некоторые ворчали? — задал неожиданный вопрос император.

— Откуда? Конечно, нет.

— Пока вы добрались до Петербурга, прошло почти полгода, поэтому не удивительно. Так вот, по мнению ревнителей старины, тебе не стоило брать в руки лопату и везти тачку. Богоизбраннику сие невместно. — Помолчав, император добавил: — Тревожно мне на душе… Хочется тебе помочь, а как, не знаю…

— Не переживай, отец! Все будет хорошо! — ответил я, хотя уверенности в этом у меня не было.

В тот день общение с отцом затянулось на несколько часов. Сначала мы гуляли по парку, потом переместились под крышу и говорили, говорили, говорили. О том, что всем не угодишь. Каким бы хорошим ни был правитель, всегда найдутся недовольные. Одни будут ратовать за развитие, другие — за сохранение старого, говорить о том, что подданные в основной своей массе вовсе не стремятся к просвещению. Причем правило это распространяется не только на крестьян с мещанами, но и на аристократию. Поговорили и о многом другом. Во время прощания у меня создалось впечатление, что тревога императора немного улеглась.

Тем временем закончился доклад очередного претендента на грант. Если вопрос касался сугубо технологических вопросов, то я отдавал его на откуп ученым. Моей подготовки и даже послезнания для анализа докладов не хватало. На сегодня выступающих не было, зато на личное общение напросился Менделеев. Когда мы договаривались, мне показалось, что он слегка смущается от темы предстоящего разговора. Даже обычная горячность покинула его.

— Ваше императорское высочество, я не рискнул выносить эту беседу на всеобщее обсуждение, ибо предмет ее довольно неожиданный. Вам же решил довериться, поскольку, как мне кажется, у вас прекрасное чутье на технические новинки.

— Спасибо, Дмитрий Иванович, право, вы мне льстите.

— Нет. Это действительно так… Так вот, я хотел бы обсудить покорение… воздушного океана, — великий химик сделал паузу, ожидая моей реакции, и, не получив ее, продолжил. — В настоящий момент полеты на аэростатах осуществляют лишь в научных целях, для изучения состояния воздуха и для развлечений. Я же уверен, что за этим направлением большое будущее. В конце восьмидесятых мной была разработана программа высотных исследований. Полеты должны осуществляться на управляемом аэростате с герметичной гондолой, рулями и специальным винтом. Однако денег на реализацию проекта не нашлось…

— О какой сумме идет речь?

— Примерно о 30 тысячах рублей.

— Однако!

— Ваше императорское высочество, часть уже собрана! Ее дала продажа моих книг. И значение этих опытов будет неоценимым.

— Хорошо, Дмитрий Иванович. Считайте, что деньги у вас есть, но с одним условием. Изучение атмосферы — дело, несомненно, нужное, но мне куда важнее практическое применение сих аппаратов. Империя наша бескрайняя, а с дорогами беда. Представьте корабль, парящий в атмосфере, который, забрав груз или пассажиров в Санкт-Петербурге, везет их на Урал и далее. Понимаю, что случится это не завтра и даже не послезавтрашнего, но думать об этом надо. Постойте! Если не ошибаюсь, в Германии живет граф Цеппелин, он увлекается этими вопросами. Спишитесь с ним. Быть может, сие полезным будет.

— Обязательно займусь этим вопросом, ваше императорское высочество, — пожилой ученый буквально светился, покидая мой кабинет. Похоже, сбылась его мечта.

Я же, вооружившись карандашом и бумагой, погрузился в расчеты. Экономика никогда не входила в сферу моих интересов, но постичь хотя бы азы ее было совершенно необходимо. Для начала собрал информацию о финансировании царской семьи. Как оказалось, в империи ее члены получали что-то типа зарплаты просто по праву рождения. Тонкости этого вопроса были прописаны в указе Александра III. Принять его решили после того, как число Романовых, имеющих право на выплаты, увеличилось с пяти до 23 человек, а по прогнозам должно было перевалить за сотню. Отец по этому поводу высказался предельно жестко: «Оставить все так — значит пустить по миру свое собственное семейство. Я знаю, что все это приведет к неприятностям, но у меня их столько, что одною больше нечего считать».

Размер выплат зависела от степени родства. Чем ближе императору был родственник, тем на большую сумму он мог рассчитывать. Императору с женой причиталось по двести тысяч рублей в год и содержание ихе двора. Мой бюджет составлял сто тысяч и средства на содержание двора. Кроме прямых перечислений были предусмотрены разовые и постоянные средства на обустройство жилья, приданное и другое. Деньги в итоге набегали вполне внушительные.

После возвращения, точнее переноса, я тратил свои тысячи на содержание «заноз» и премии изобретателям. И часть средств даже оставалась. Очень быстро по столице пошли разговоры о том, что в денежных вопросах наследник пошел в отца. Император не гнушался носить штопаные вещи, был бережлив, а вот многочисленные родственники жили на широкую ногу. Кроме поддержки из казны они получали оклады за службу, входили капиталами в разного рода акционерные общества, а потом лоббировали их интересы. Да и финансы возглавляемых ведомств зачастую путали с собственными карманами. И даже особо это не скрывали. Александр III на эти «шалости» почему-то смотрел сквозь пальцы.

Одним из главных героев отчетов, которые регулярно готовил прообраз будущей контрразведки, были «семь пудов августейшего мяса». Так злые языки называли члена Государственного совета, главного начальника флота и Морского ведомства, генерал-адмирала и прочая, прочая, прочая, великого князя, моего дядю Алексея Александровича. По мнению света, он был баловнем судьбы, который занимал совершенно неподходящие ему посты. Как шушукались в аристократических салонах, одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку. Он не был моряком, однако руководил всеми морскими силами. Адмирал Макаров вскользь упоминал о деяниях дядюшки, и все они подтверждались со стороны.

Сбором информации в моем окружении занимался мой тезка Николай Степанович Батюшин. Выпускник Михайловского артиллерийского училища сам явился в Аничков дворец и предложил свои услуги. Мне понравилась его целеустремленность, и Николай возглавил группу, которая пока занималась сбором данных о ситуации в империи. Поставленные им сведения полностью подтвердили слова Степана Осиповича. Российский флот находится в упадке: корабли устарели, команды от адмиралов до матросов имеют плохую выучку, в стране нет собственной кораблестроительной школы. Суда либо покупаются за границей, либо копируются с иностранных образцов. Причем по ходу работ проект может не раз меняться. Великий князь на сии «мелочи» внимания не обращал. Он был любимцем женщин, проводил дни в развлечениях и праздниках. Досье дядюшки пухло день ото дня. Не мог не знать о происходящем и император, но он молчал.

— Ничего-ничего, ваше императорское высочество, ждать я умею. А пока есть время, подумаем, как ваши «маленькие» слабости использовать себе на пользу.

Глава XVII

Октябрь 1893 г.

Охваченный блаженством, я выпал из реальности. Рядом со сладким стоном упала на подушки Матильда. Ее торчащий сосок оказался на уровне моего рта, где немедленно и оказался.

— Ники, какой ты ненасытный, — простонала девушка, но даже не попыталась отодвинуться.

Впрочем, мне нужен был отдых. Протянув руку, я подхватил бокал с вином и отдал ей, потом взял свой.

— За тебя, мой ангел! За человека, которого послало мне провидение!

— Ваше высочество, вы говорите такие вещи, которые могут вскружить голову!

— И пусть она кружится! Разве это плохо?

— Не плохо, но… Знаешь, нам придется расстаться.

— Но почему? — от неожиданного заявления я даже приподнялся.

— Ты принц, наследник трона, а я балерина. Тебя ждет династический брак, а я буду страдать в одиночестве.

— Я наследник и когда-нибудь стану императором, разве есть на этом свете вещи, которые мне не подвластны?!

Вместо ответа Матильда накрыла мои губы своими, и разговор прервался.

Я был влюблен и счастлив. Впервые в этом времени. Кшесинская представляла собой хрупкое создание. Это удивительным образом уживалось с развитым телом. Мне безумно нравилось целовать ее в тонкую шею и зарываться в шелк волос.

Встреча после премьеры «Щелкунчика» прошла неожиданно легко. То ли ударило в голову шампанское, то ли верх взяла мышечная память, в гримерке я быстрым шагом подошел к ней и впился в губы. От нахлынувших чувств исчез счет времени. В конце концов она меня оттолкнула.

— Как можно!? Ваше императорское высочество компрометирует бедную девушку.

— Компрометирует? — был сбит я столку. — А как же ваши письма?

— Разве они были подписаны? Почему вы решили, что они от меня? — лукаво приподняла она брови.

— Вам неприятно мое общество? Могу уйти.

— Отчего же? Оставайтесь… Как вам балет?

— Балет? Ах да, балет. Чайковский написал удивительную музыку, а Петипа и Иванов создали прекрасный рисунок танца, — старательно повторил я сказанное недавно Всеволожским.

— При чем здесь Чайковский и Петипа? Вы разве пришли смотреть на них?

— Ваша партия была неповторима! — мне стало понятно, что Матильда играет. — Как и ее исполнительница!

— А вы действительно изменились, ваше императорское высочество. Молва не врет.

— Вот как! И в чем же эти изменения?

— Вы как будто стали старше…

— Такое бывает, когда переживаешь трагические моменты. Когда долго не видишь родных и близких, свою… любовь.

— И все бы вам шутить…

— Ну почему же только шутить? Например, я хочу угостить фею ужином. Как она на это смотрит?

— Ужином?

— Ну да. Выбирайте ресторан!

— Ресторан? Вы хотите выйти в свет со мной?

— А почему бы и нет?

— Не знаю… Тогда, быть может, к Кюба?

— Полностью доверяюсь вашему вкусу. К Кюба, так к Кюба.

— Тогда прошу меня простить, — Матильда юркнула за ширму и начала переодеваться.

Воодушевленный, я опустился в кресло, и тут же проснулся червячок сомнений. Пристало ли наследнику престола появляться на публике в обществе балерины? Вон как она замялась при упоминании о ресторане. А впрочем, бог с ним! Царевич я или нет!

В компании Кшесинской даже мерзкая питерская погода перестала быть таковой. Хотя долго ехать не пришлось. Буквально через несколько минут мы оказались перед услужливо распахнутой швейцаром дверью. То, что заведение первоклассное, стало понятно после того, как перед нами материализовался улыбающийся француз. Он терпеливо дождался, пока мы разденемся, а потом произнес с характерным акцентом:

— Добро пожаловать в мой ресторан, ваше императорское высочество, сударыня!

— Здравствуйте, мэтр Кюба! Вот решили перекусить и сразу вспомнили о вас.

Я ограничился кивком.

— Очень правильно, что вспомнили про мэтра Кюба. Я имел честь кормить их императорских величеств Александра II и Александра III, надеюсь, и вам у нас понравится.

— Я уверен в этом, мэтр. Есть ли у вас свободные кабинеты?

— Ваше императорское высочество, вы меня обижаете! Конечно, есть! Прошу! — склонившись в поклоне, он указал нам путь.

Матильда была болтушкой, поэтому за столом говорила в основном она. Правда, мне пришлось ответить на множество вопросов о диковинных странах востока (спасибо Ухтомскому) и покушении в Японии. Когда я дошел непосредственно до нападения, ее глаза округлились от ужаса.

— Ваше высочество могли погибнуть!

— Благодаренье богу, этого не произошло. Давайте сударыня не будем о грустном. Расскажите мне лучше, что происходит в творческих кругах столицы.

Сев на любимого конька из театральных сплетен, Кшесинская оживилась и затараторила с удвоенной скоростью. Я улыбался, кивал головой в нужных местах, а сам решал дилемму: везти ли Матильду во дворец для… продолжения банкета или пока не стоит. Впрочем, проблема разрешилась сама собой. После ужина девушка попросила доставить ее домой, но в гости «на чашечку кофе» не пригласила. Это случилось после третьего свидания.

К этому моменту я сделался завзятым театралом. Всеволожский епо-прежнему учтиво встречал меня у порога и проводил в так называемую семейную ложу. Она, в отличие от царской, располагалась не в центре зала, а у сцены, и именно из нее за кулисы вел потайной ход. Маршрут до гримерки Матильды мне теперь давался и без провожатого. Появление наследника больше не возбуждало активного шушуканья. Похоже, в высшем свете переварили новость о том, что я зачастил в Мариинку. Даже дела — и те отошли на второй план. Тщетно ждал моего визита на завод Сергей Мосин (его я надумал озадачить самозарядным вариантом винтовки), инженер Василий Титов никак не мог представить новые расчеты по строительству подземки. Использовать явно иностранное слово «метро» мне показалось неудачной идей. Даже письма от «заноз» и строителей заботить стали меньше.

В один из мокрых октябрьских вечеров я зашел в привычную для себя ложу и неожиданно увидел, что одно из кресел уже занято. В нем оказалась императрица. На публике — а к нам были обращены взоры всего театра — она была предельно сдержанна. Лишь улыбнулась и протянула руку для поцелуя.

— Матушка, какая приятная неожиданность? Тоже надумали насладиться «Щелкунчиком»?

— Говорят, постановка настолько достойная. Вот и ты частишь на спектакли, хотя раньше подобного не замечалось, — и Мария Федоровна внимательно посмотрела мне в глаза.

— Да, это действительно так… Точнее, балет отличный. Чайковский, Петипа…

— И балерины прекрасно справляются с партиями, — не отрывая взгляд, продолжила она.

— А как же иначе? Это же русский балет, — удалось мне наконец вернуть самообладание. — Как самочувствие отца?

— Без изменений, — вздохнула мама. — Он быстро устает. Государственные дела занимают много сил, а верных помощников немного.

Мне показалось, что в этих словах прозвучал легкий упрек в мой адрес. Тем временем музыканты закончили настраивать инструменты, дирижер под аплодисменты занял место за пультом, свет в зале потух. После секундной паузы скрипки затянули нежную мелодию, чуть позже подключились духовые, и шикарный занавес, которым так гордились в Маринке, пошел вверх. На скудно освещенной сцене предстала зимняя улица с хлопьями бутафорского снега.

Разговор с императрицей прервался, но я почувствовал, что он не окончен. Так и случилось. После первого акта матушка поднялась и, протянув мне руку, предложила прогуляться. Мы вышли в фойе. Оно было заполнено мужчинами во фраках, парадных мундирах и женщинами в вечерних нарядах. От обилия золотого шиться, блеска камней в украшениях и на орденах в глазах запрыгали «зайчики». Это тоже была Россия. Она совсем не походила на дальневосточную, уральскую, поволжскую. Там были бедность и труд, здесь богатство и праздность. И положения эти были константами. Очень и очень немногим счастливчикам удавалось пробиться оттуда сюда. Ну а те, кому судьба подкинула счастливый билет родиться с серебряной ложечкой во рту, ни при каких обстоятельствах не могли оказаться на дне. Этот порядок к концу века XIX себя уже изжил. Однако социальные лифты в России не работали.

Неторопливо и величаво императрица вела меня куда-то. Благосклонно принимая поклоны и даря в ответ легкие улыбки, она избегала разговоров и уверенно шла к своей цели. В итоге мы оказались в длинном помещении, вдоль стен которого стояли кресла, кушетки и диваны. «Вагон какой-то», — пронеслось у меня в голове.

— Располагайся, Ники, здесь нам не помешают, — жестом отпустив слугу, произнесла Мария Федоровна.

Привычно она взяла со столика приготовленные для нее сигареты. Мне пришлось чиркнуть спичкой, а потом, чувствуя себя нашкодившим школьником и понимая, о чем пойдет речь, устроиться на соседнем стуле.

— Как твои дела, Ники? — после затяжки произнесла она. — Как идет переселение крестьян? Говорят, твои предложения по борьбе с голодом помогли многим выжить…

— Мои усилия без вашей с батюшкой поддержки были бы тщетными. Идея с домотканым полотенцем была прекрасной!

— Да уж! — улыбнулась она. — Мне рассказывали, как некоторые наши дамы царапали свои нежные щечки, но упорно просили подавать себе холстины, не желая отставать от моды.

— Простой люд пользуется ими постоянно…

— Да? Быть может… Впрочем, я хотела поговорить о другом. При дворе судачат, что ты слишком много времени стал уделять балету, точнее даже постановкам, в которых танцует одна дама…

— Вас часто видят вместе, — продолжила она, не дождавшись ответа.

— Ты о Матильде, мама?

— Ее зовут Матильда? — она удивленно приподняла брови.

— Да. Матильда Кшесинская. Послушай, мама, она прекрасная девушка и…

— Остановись, Ники, достаточно! Я знаю, что ты говорил о ней с отцом, но также знаю, что ты наследник престола, и однажды, — она слегка запнулась, но потом приподняла голову и продолжила жестким тоном, — тебе предстоит занять трон.

— При чем здесь это?

— При том, что твоя репутация должна быть безупречной. Связь с балериной компрометирует будущего императора.

— Но, мама…

— Подожди! — властно перебила она меня. — Как будут относиться к правителю, который связался с женщиной не из своего круга и, более того, не скрывает эту связь… Твой дед Александр II не был образцом верности. Его супруга Мария Александровна очень страдала и раньше срока покинула этот мир. У императора были внебрачные дети…

— Об этом не принято вспоминать, но это так, — продолжила она, увидев мои округлившиеся глаза. — Однако никто не посмел обвинить его в изменах. Об этом много судачили, но не осуждали. Все его избранницы были дамами из высшего света.

— Мама, я не собираюсь делать Матильде предложение!

Императрица взглянула на меня так, словно увидела первый раз в жизни.

— Я говорю о вреде, который может нанести тебе бравада этой связью… Не буду кривить душой. Мужчинам в молодости, до свадьбы нужно набраться опыта. Но эти увлечения не должны перерастать во что-то большее и становиться поводом для пересудов. Николай, тебя ждет династический брак. Ты будущий правитель, это предопределено. Древние римляне не просто так сказали: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». Царевич не волен над своими желаниями в этой сфере…

— Довольно! Матушка, я достаточно взрослый для того, чтобы принимать решения, связанные с моей личной жизнью. Я благодарен вам за этот разговор и заботу, но, позвольте, буду сам выбирать, что лучше. Пойдемте в ложу. Второй акт уже начался.

«Щелкунчика» мы досмотрели молча, и, как только прозвучали последние аккорды, императрица покинула ложу, даже не протянув руку для поцелуя.

* * *

Коста поерзал, поудобнее устраиваясь в кресле, и со скрытой насмешкой посмотрел на посетителей. Он хотел и ноги закинуть на стол, но в последний момент все-таки передумал. Простота нравов — вот что ему нравилось в Америке без всяких оговорок. В стране эмигрантов не было аристократии и отношения между людьми были куда проще. Здесь поклонялись золотому тельцу, и уважением пользовались успешные финансисты, промышленники, торговцы. Одним из них и стремился стать бывший поручик русской императорской армии Константин Ипполитович Вогак, точнее Коста Вуд. Запрет настоящих имен был тотальным. Их не вспоминали даже в своем кругу, как и язык.

Первый год на чужбине для владивостокских «заноз» царевича выдался сложным. Даже навскидку задача была непростой. Переехать в другую страну, выучить английский, освоить новую профессию, стать своим в чужом мире. Коста до сих пор помнил, как два года назад с тревогой подходил к таможенному чиновнику в порту Сан-Франциско. О чем его спросят? Что он будет отвечать? Однако представитель власти лишь мазнул по нему взглядом, дежурно задал вопрос о наличии заболеваний и, даже не дожидаясь заученного «ноу», шлепнул штамп в паспорт. На этом бюрократические формальности закончились, и очередная волна эмигрантов оказалась на улицах святого Франциска.

Он не был похож ни на один из городов России. Даже «занозы», бывавшие в Москве и Санкт-Петербурге, признавались, что подобного не видели. Сан-Франциско стремился вверх. Небоскребы достигали двух десятков этажей. Первое время Коста заходил в эти гигантские коробки не без опаски. Еще более чудным оказалось устройство под названием «лифт». Небольшая комната сновала на стальном тросе, доставляя людей. В действие ее приводили гидравлические приводы. Более привычные взгляду особняки в САСШ тоже были, но строили их стена к стене, а крыльцо вело не в парк, а сразу на улицу. И только позади дома был небольшой участок земли. А вот американские трущобы очень походили на владивостокские. Их также населяли в основном китайцы. Все как один в шляпах-котелках, длинных рубашках на выпуск, с косичками, они бродили, курили, пытались устроиться на черную работу. Дороги были замощены камнями, поэтому пройти-проехать по ним можно было в любое время года.

Если у тебя в кармане лежали монеты, то Сан-Франциско был вполне гостеприимен. Гостиницы — от дешевых до шикарных. Многочисленные курсы и школы для изучения языка и бизнеса. Вот только с быстрым получением гражданства вышла заминка. По закону, поменять паспорт можно было только через пять лет. Поэтому, как ни хотел Константин побыстрее стать Костой, в документах он числился под собственным именем. Решение проблемы нашлось само собой и в настоящий момент сидело напротив резидента русского царевича. Это были посланцы местной фермерской партии. Приближались выборы, и ее лидер Адольф Сутро претендовал на пост мэра. Вуд уже достаточно хорошо изучил местные реалии, чтобы понимать: Сутро — болтун, или, как говорили здесь, популист. Он обещал явно невыполнимое, но избирателям это нравилось. Однако для победы нужны были еще и деньги, именно за ними посланцы кандидата и прибыли в офис Торгового общества Сан-Франциско.

— Итак, джентльмены, слушаю вас максимально внимательно.

— Мистер Вогак… — начал тот, что пониже, но хозяин кабинета его перебил:

— Я бы предпочел обращение Вуд.

— Да, конечно, как будет угодно. Кстати, если мы придем к соглашению, это имя скоро появится и в документах…

Коста понимающе кивнул.

— Как вы знаете, мистер Сутро собирается на пост мэра. Его поддерживают широкие массы избирателей. Он считает, что в городе пора наводить порядок. Бороться с мафией, обеспечить работой американцев, а не узкоглазых. Эти идеи пользуются поддержкой, однако избирательная компания — мероприятие довольно затратное. Сейчас идет активное формирование избирательного фонда. Все здравомыслящие бизнесмены Фриско вносят посильную лепту.

— Спасибо, что считаете меня здравомыслящим, — хмыкнул Коста.

— Не только здравомыслящим, — не смутился посетитель, — но и очень успешным, несмотря на недавнее появление в наших краях. Вы приехали, если не ошибаюсь, пару лет назад, а уже развернули торговлю через океан.

— Ну, это был первый опыт… Хотя не скрою, поставка строительной техники в Россию принесла мне неплохие барыши.

— Вот поэтому мы к вам и обратились. Этому городу нужны успешные люди. Он погряз в проблемах.

— Хорошо. Допустим, я соглашусь поучаствовать в компании, что это даст мне?

— В нашей стране довольно долгий срок для тех, кто хочет получить гражданство. Надо ждать. Мы понимаем, это так неудобно. Если нашего кандидата изберут мэром, он мог бы ходатайствовать в суде, чтобы в вашем случае время ожидания было сокращено. Это вполне законно, и суд пойдет на встречу.

— Любопытно. Джентльмены, считайте, вы меня убедили… О каком взносе идет речь?

— Мы были бы благодарны, если бы внесли в фонд двадцать тысяч долларов.

— Не скромные у вас запросы, — расхохотался Коста. — Найти такую сумму я не могу. Давайте сойдемся на десяти, и кроме меня вопрос с получением гражданства будет решен еще для нескольких господ.

— Пятнадцать тысяч — и будущий мэр поддержит вас и ваших людей на процессе.

— Ну что ж, мы пришли к соглашению. Передайте мистеру Сутро, что я рад присоединиться к его команде.

— Спасибо, мистер Вуд, сегодня вы сделали правильный выбор.

Пожав руки хозяину кабинета, посетители вышли. Их место занял заместитель Косты Джон Смит.

— Ну что? Информаторы не обманули?

— Ни грамма! Адольфу нужны деньги. Он чувствует, что стоит на пороге власти, и ему очень хочется распахнуть эту дверь. А тут мы благодаря поставке экскаваторов в Россию прославились. Вот его помощники и решили нас подтянуть. Они хотят пятнадцать тысяч, в обмен поддержат в суде.

— Не обманут?

— А смысл? Наша проблема для него незначительна, вот если бы мы попросили землю или подряды на городские работы, другой разговор. Да и потом, выборы-то будут не последние. Сутро еще придется к нам обращаться… Ладно, бог с ними! Как обстоят наши дела?

Смит подобрался, его взгляд стал строже, а на плечах как будто появились погоны прапорщика.

— Система сношений отлажена и запущена. Для кодировки сообщений мы используем Библию. Американцы набожны, поэтому она очень удобна. Послания идут во Францию, а потом через посредника его императорскому высочеству, точнее Манасевичу. Разоблачить этот канал непросто. Тем более что шифровки пишутся симпатическими чернилами между строчками с обычными коммерческими предложениями. Далее. Все приехавшие «занозы» прошли обучение в школах бизнеса и осваивают язык. Некоторые занимаются сразу и японским. Мы сделали это, чтобы не терять потом время.

— Молодцы. Предусмотрительно.

— Благодарю. В саму Японию пока не суемся. Пока не станут незаметны наши корни, делать этого не будем.

— Согласен. Незачем давать поводы для подозрений. Что с джентльменом, которого просил найти наследник? Если память не изменяет, Тесла?

— Так точно, нашли, — Смит заглянул в папку с бумагами, — Николо Тесла — инженер, занимается изучением электричества. Живет в Нью-Йорке. Достаточно заметная фигура в кругах промышленников и изобретателей.

— То есть карьера у него успешная?

— Вполне.

— Ну что ж… В таком случае следуем инструкции: наблюдаем и ждем, не возникнут ли у него проблемы. Попутно в тех газетах, что читает Тесла, закажите пару статей о технических увлечениях его высочества и том, как хорошо живется ученым в России. Кстати, как обстоят дела с обоснованием на восточном побережье?

— Пока присматриваемся. Мне кажется, устраиваться там нужно не раньше, чем мы получим местное подданство. Сейчас же собираем информацию. Анализируем открытые источники.

— Согласен. Спешка нам не требуется. Главное — качество.

Глава XVIII

Декабрь 1893 г.

— Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя! — трижды разнеслось под сводами древней церкви, и литургия, посвященная Введению во храм Пресвятой Богородицы, завершилась. Прихожане начали выстраиваться в очередь к Святой Чаше. Несмотря на то, что простых москвичей в Успенском соборе Кремля не было, первым возле нее оказался неприметный пожилой господин в черном старомодном мундире. На носу у него блестели круглые очки, за которыми прятались умные, но уже слегка подернутые поволокой старости глаза. И лишь осанка выдавала человека, привыкшего повелевать. «Победоносцев», «царский наставник», «обер-прокурор Святейшего синода», — пробежали шепотки по церкви.

Константин Петрович неторопливо поклонился, осенил себя крестным знамением и, сложив руки на груди, подошел к священнику. Подать вино и хлеб Победоносцеву взялся митрополит Московский Сергий. После таинства они вместе покинули храм и по случаю хорошей погоды отправились на прогулку. День выдался солнечным и умеренно морозным. Под ногами похрустывал недавно выпавший снег. Встречные миряне и служители, завидев спутников, загодя отступали в сторону.

— Хорошо у вас в белокаменной, владыка. Снежок, морозец. На берегах Невы, почитай, уж с сентября солнышка не видели.

— На все воля божья, Константин Петрович. Да и место тут благостное. Уж сколько веков звучат молитвы православные. Петербург подобным похвастаться не может.

— Истину говорите, — подержал священника Победоносцев. — Как ситуация в митрополии?

— Благодаренье господу, хорошо. Вашим радением удалось расширить сеть церковно-приходских школ. Все больше детишек постигает начатки веры и нравственности, верности царю и Отечеству. В Скорбященском монастыре заканчивается возведение храма Спаса Всемилостивого. Бог даст, в следующем году будем освящать. Приглашаю вас на этот праздник.

Обер-прокурор и митрополит не спеша пересекли Соборную площадь и попали на дорожки Тайницкого сада. Над их головами склонились украшенные белыми шапками ветви деревьев. Было необыкновенно тихо, только где-то вдалеке каркали вездесущие вороны.

— Отрадно слышать, что дела идут достойно. Что же касается освещения, то обещать не буду, но постараюсь, — после недолгих размышлений ответил Победоносцев.

— Простите, но, к сожалению, не все безоблачно…

— Вот как?! Что беспокоит вас, владыка?

— Некоторое время назад в Москве вновь появился инженер Титов.

— Титов? — обер-прокурор непонимающе нахмурил лоб.

— Автор богомерзкого проекта о подземных поездах. Как вообще можно допустить сию греховную мечту? Не унизит ли себя человек, созданный по образу и подобию Божию, спустившись в преисподнюю?

— Ах, этот! Так что же? Его предложение было отвергнуто властями.

— Однако он говорит всем, что идеи эти одобрил его императорское высочество Николай Александрович! Титов вновь проводит и-зыс-ка-ни-я, — это слово Сергий произнес по слогам, показывая свое негативное отношение к нему. — Смущает православные умы греховными беседами. Вы же знаете, что появилось множество так называемых сторонников наук и просвещения, они их охотно поддерживают.

— Хм… — нахмурился Победоносцев. — Мне ничего об этом не известно. Царевич действительно заинтересовался техническими новинками, быть может, Титов добился его аудиенции и смог увлечь… Впрочем, если мне не изменяет память, там речь шла о совершенно невозможной сумме, в которую выльется сия затея… Давайте так, вернувшись в столицу, я уточню этот вопрос, вы же, владыка, держите меня в курсе московских событий.

— Конечно, Константин Петрович! Дело сие никак нельзя оставлять без внимания!

Два старика — один в гражданском, другой в священническом одеянии — продолжили прогулку по заснеженным тропинкам сада.

* * *

Неприятный разговор с императрицей оставил в моей душе глубокий след. С одной стороны, сложно было не признать весомости ее доводов. Она была опытнее и лучше понимала местные реалии. С другой, я потерял голову от выплеска гормонов. Правда, понимание всего этого пришло потом. В тот момент все мысли были заняты любимой женщиной.

Первая привязанность, как правило, одна из самых крепких. Я считал часы до вечера, а потом минуты до окончания спектакля. Отправлял букеты, конфеты и даже заехал на фабрику к Карлу Фаберже. Немец уже много лет выполнял заказы отца, и именно ему я решил заказать подарок для Матильды. Перед тем как обсудить детали, он устроил небольшую экскурсию.

Особой гордостью Фаберже были шкатулки в виде пасхальных яиц. Мне приходилось слышать о них, и вот судьбе было угодно, чтобы одно из них попало мне в руки. К празднику Воскресения Христова в будущем году мастера готовили «Ренессанс». Работа еще не была закончена. Основу из агата пока не покрыли эмалью и не инкрустировали драгоценными камнями.

— Прошу вас обратить внимание на крышку, — с интонациями продавца из дорогого магазина произнес Карл. — Здесь появятся алмазы. С их помощью будет написан год создания яйца — «1894», а всю поверхность украсят цветы из алмазов же и рубинов. Ну и, конечно, золото.

Не знаю, понравится ли «Ренессанс» родителям, мне она показалась вычурной. Под стать аляповатым интерьерам дворцов. Изделия, продемонстрированные ювелиром, были в основном из золота, с большим количеством разноцветных камней, которые создавали причудливые букеты, фигурки насекомых и животных. Роскошь, выставленная на показ.

Для любимой мне хотелось чего-то более утонченного, под стать ее натуре. Фаберже, как выяснилось, был не только толковым продавцом, но и художником. Он быстро понял желание клиента. Через несколько минут он показал набросок кулона в виде золотого сердца, усыпанного небольшими бриллиантиками. На изящной цепочке он будет прекрасно смотреться на тонкой шее балерины.

Воодушевленный выбором и предстоящим свиданием, я отправился на Английский проспект. Кшесинская снимала там квартиру. Погода выдалась на редкость приличной. Солнце на небе, конечно, не показалось, но было безветренно, легкий морозец, и тучи словно приподнялись над городом, а не цеплялись за шпиль Петропавловки, как обычно. Все как и обещал Менделеев. Идею сегодняшнего развлечения подкинул именно он. Точнее, Дмитрий Иванович хотел продемонстрировать, что деньги, выделенные на программу воздухоплавания, пошли на дело, а я придумал, как совместить полезное с приятным.

— Добрый день, мой ангел! — проговорил я, едва горничная открыла дверь, и Матильда предстала передо мной, готовая к выходу.

— Ты оделась достаточно тепло?

— Ники, какой же сюрприз ты приготовил? Я сегодня не спала всю ночь. И зачем одеваться тепло? Сегодня же не очень холодно?

— Увидишь! Осталось совсем немного, нас уже ждут на Дворцовой.

— На площади? Совсем меня заинтриговал!

— Поехали скорее, — накинув ей на плечи шубку, произнес я.

Маршрут наш пролегал мимо Исаакиевского собора и Александровского сада. Деревья скрывали происходящее перед Зимним. На Дворцовую стремились не только мы. Туда же двигались экипажи и многочисленная публика. В итоге подъезд к площади был запружен людьми, и казакам конвоя пришлось расчищать дорогу.

— Ники, что это?! — вырвалось у Матильды, как только мы выехали на открытое пространство.

На фоне Александровской колонны в воздухе висело нечто. Шар Менделеева был круглым, приплюснутым с полюсов, какого-то неопределенного грязноватого цвета, опутанный паутиной канатов. Под ним находилась небольшая плетеная корзина. Мне конструкция показалась немного странной, но за что именно зацепился глаз, я так и не понял. Вокруг копошились несколько человек, от толпы зевак их ограждала жидкая цепь городовых. Сам Дмитрий Иванович был возбужден больше обычного, даже борода растрепалась. Он активно жестикулировал и раздавал указания, а заметив наш экипаж, словно подросток, рванул на встречу.

— Ваше императорское высочество, сударыня! Добро пожаловать на испытания стратостата «Исследователь»!

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович! Не бережете вы себя, так и простудиться недолго. Вы, судя по всему, уже летали, — улыбнулся я.

— Что? Ах, да! Конечно! Дирижабль довольно устойчив и позволит провести все необходимые замеры. Сегодня мы достигали полутысячи саженей, выше, к сожалению, не позволяет облачность. Но он поднимется и на полторы тысячи, и больше. Исследование воздушного океана, его течений теперь возможно! И именно благодаря вам, ваше императорское высочество!

— Не нужно принижать свои заслуги, господин академик. Если бы не вы, то вряд ли бы это дело сдвинулось с мертвой точки. Так что же, мы можем занять места?

— Конечно! Погода сегодня чудесная, можно отправляться.

— Ники, ты хочешь, чтобы мы полезли в это? — с расширенными от ужаса глазами спросила молчавшая до этого Матильда.

— Ну да! Я же обещал тебе уникальное путешествие!

— Но не такое же! Пятьсот саженей — это же безумно высоко! А вдруг он упадет?

— Не бойся, дорогая! С ним ничего не случится. Дмитрий Иванович уже поднимался и, как видишь, жив и здоров.

— Уверяю сударыня, — подключился Менделеев, — это совершенно безопасно. При этом вас ждет незабываемая картина. Узреть столицу с высоты птичьего полета дано не многим.

— А вдруг он улетит?

— Не беспокойтесь. Он крепко привязан к земле, и мы успешно им управляем.

— Матильда, — вновь вступил я, — не забывай, мы будем вместе.

В итоге сопротивление было сломлено. Вернее, сильно поколебалось. В корзину, которую держали несколько мужчин, взобрался первым я. Запрыгнуть по-молодецки не удалось из-за ее скромных размеров. Потом по специальной лесенке поднялась и балерина. Под шаром было так тесно, что разместиться мы смогли только обнявшись. Девушку била мелкая дрожь. Она чувствовалась даже сквозь теплую одежду.

Менделеев пожелал удачи и дал отмашку двум дюжим мужикам за воротом лебедки. Они принялись травить трос. Аэростат дернулся, выскользнул из удерживающих его рук и медленно пошел вверх. Было видно, как в толпе многие начали креститься, раздался свист. Матильда вздрогнула, прижалась ко мне еще плотнее и, кажется, зажмурилась. Помощники Дмитрия Ивановича размеренно крутили ручки, мы парили все выше и выше. Мерное движение и покачивание подействовали на мою спутницу успокаивающе. Она подняла голову с моей груди и с любопытством галчонка, смешно вытянув шею, начала озираться по сторонам.

Линия горизонта отодвигалась все дальше. В итоге она пропала в дымке и облаках. На этом фоне тускло поблескивали золотые купола многочисленных храмов. Видимость была так себе, но с высоты хорошо просматривались питерские каналы. Они разрезали весь город. Между ними стояли дома-колодцы: квадратные, круглые, треугольные или вовсе непонятной формы. Не избежал этой участи и Зимний дворец. Наряду с большими было несколько маленьких и совсем крошечных двориков.

Закованную в лед Неву то тут, то там пересекали следы переправ, где-то были протоптаны тропинки, а где-то полноценные санные дороги. На зиму понтонные мосты развели, поэтому горожане перебирались, где им вздумается. Из печных труб тянулись хвосты дыма. Поскольку на улице был штиль, они стояли вертикально.

В городе преобладал белый цвет лежащего на крышах снега. Люди с такой высоты казались либо букашками, либо безликой массой. Меня эта картина особенно не впечатлила, но прелесть моя затаила дыхание. Пар едва-едва вырывался из приоткрытых губ. Глаза были широко распахнуты, взгляд скользил по земле, не останавливаясь ни на секунду. Я же любовался ее прекрасным профилем. Чуть вздернутым носом. Выбившимся из-под шапки завитком волос. Затекшие ноги дали о себе знать, и мне пришлось переступить с одной на другую. Корзина качнулась.

— Ники, это просто божественно красиво! Люди могут летать, как птицы. Господи, я даже представить себе не могла, что такое возможно. Отсюда и театр видно?

— Не знаю, он должен быть где-то там, — указал я чуть левее Исаакиевского собора. Но не думаю. Он не так высок, а расстояние здесь приличное.

— А твой дом?

— Аничков? Давай посмотрим. Вот Невский, Казанский, а вон, похоже, и дворцовый парк. Здания за ним. Ты не замерзла, мой ангел?

— Что ты?! Как можно замерзнуть, когда вокруг такая красота. Смотри, какая туча! Царь-туча — не иначе, — с детской улыбкой произнесла она, протягивая руку в сторону Финского залива.

— Да уж, действительно, царь, — рассмеялся я. — И этот государь недоволен нашим вмешательством в свои владения. Давай спускаться. Кажется, погода портится, лучше вернуться.

— Ах, Ники, все прекрасное в этой жизни когда-нибудь закончится, — произнесла Кшесинская, и мне показалось, что голос ее дрогнул.

Приземление принесло гораздо меньше эмоций. Шар плыл вниз к нам, постепенно приближалась грязная площадь, заполненная массой народа. Как только корзина приблизилась к земле, ее снова подхватили помощники известного ученого. Мне удалось вылезти первым, а потом принять девушку.

— Как впечатления, ваше императорское высочество? — рядом тут же возник Менделеев. Он светился словно ребенок, не только получивший долгожданную игрушку, но и успевший похвалиться ею приятелям.

— Чудесно, Дмитрий Иванович! Чудесно и незабываемо, — улыбнулся я в ответ. — Но вы же помните мою тягу к, так сказать, практицизму. Мне кажется, из вложенных в программу воздухоплавания денег не пропала ни одна копейка, но какова перспектива отдачи?

— Самые радужные! Я нашел Цеппелина! Это действительно аристократ из Германской империи, и он занимается вопросами конструирования дирижаблей. Мы с ним списались. Граф недавно представил проект воздушного поезда из соединенных меж собою аэростатов. Сия работа подверглась острой критике. Фердинанд обижен, поэтому обещал подумать над возможностью поработать в России.

— Хорошие новости. Покорение небесного океана — важнейший для нашей родины вопрос. Пока ее бескрайние просторы свяжут железные дороги! Дирижабли и даже поезда из оных мне кажутся отличной альтернативой. Если понадобится моя помощь с привлечением Цеппелина, обращайтесь смело. Уверен, ваши разработки, помноженные на его практические опыты, дадут нам поразительный эффект.

— Не сомневайтесь, ваше императорское высочество, приложу все силы.

— Еще раз спасибо вам за незабываемые эмоции, — произнес я, собираясь прощаться, и только в этот момент понял, что мне показалось странным в аэростате.

— Дмитрий Иванович, а как же летает сия машина? Если не ошибаюсь, это должно происходить за счет теплого воздуха, но где же тогда горелка?

— Это более совершенная конструкция. Здесь вместо горячего воздуха используется чистый водород. Он позволят поднимать корзину без нагревания, — с улыбкой произнес Менделеев, а я почувствовал, как между лопатками побежала холодная струйка. В памяти всплыли черно-белые кадры документального кино. Дирижабль или цеппелин «Гинденбург» горит как спичка при заходе на посадку. Собственно, именно благодаря этому видео мне и было известно про германского конструктора. Немцы являлись лидерами в покорении неба, а американцы им завидовали и не продавали безопасный гелий, вот тевтоны и заправляли баллоны горючим водородом. Что именно сгубило «Гинденбург», так и не выяснили. Была ли виной тому бомба или искра статического электричества — гигант сгорел.

— Сей газ опасен, не лучше ли использовать гелий? — выпалил я и в очередной раз прикусил язык: известно ли это вещество в конце XIX века?

— Гелий? — Дмитрий Иванович был явно озадачен. — Ваше императорское высочество меня вновь удивили. Ваши познания столь обширны, что даже порой чувствую себя мальчишкой… Пожалуй, что вы правы, и замена возможна, не уверен только, что существует технология по получению сего газа в промышленных объемах…

— В этом вопросе, господин профессор, я полностью вам доверяю. Если оной нет, о ней стоит задуматься. Не буду кривить душой. Вполне возможно, что у стратостатов будет в перспективе и армейское будущее, а в этом случае безопасность экипажа выходит на первое место.

— Я понял. Еще одна заманчивая цель. Умеете вы их ставить, — было видно, что идея о военном применении его детища Менделеева не обрадовала, но искушение оказалось сильнее.

— Вот и замечательно. До встречи на заседании Комитета.

— Всего наилучшего, ваше императорское высочество!

Чудесный день закончился не менее чудесным вечером. У Кюба мы уже стали завсегдатаями. Мэтр всегда держал наготове наш кабинет. Не знаю, в какую сумму ему это обходилось, быть может, само мое присутствие давало эффект, покрывающий все расходы. Тем более что природная бережливость не позволяла мне заказывать шампанское ящиками и черную икру ведерками. Хозяин же понял это по-своему, чем дал мне очередной козырь. Дождавшись, пока Матильда отправится в дамскую комнату, он сначала поинтересовался качеством блюд, а потом предложил стать моим кредитором.

— Ваше императорское высочество, в случае необходимости я готов ждать с оплатой, сколько вам будет угодно.

— Вот как?! Вы хотите отпускать мне в долг?

— Это достаточно распространенная практика. Мне это ничего не стоит, а вам будет лишний повод зайти в заведение старого Кюба.

— Мэтр, вы кокетничаете. Вы в самом расцвете сил, — улыбнулся я. — И что же, сия услуга пользуется, так сказать, популярностью?

— Их мы оказываем только самым почетным гостям.

— Спасибо за предложение, но я вполне способен расплатится по счетам. Что можете посоветовать сегодня? Мы будем пить шампанское!

Возбужденная от переполняющих ее впечатлений Матильда, и так отличающаяся разговорчивостью, в этот раз щебетала как птичка.

— Я думала, что третий ярус — это высоко… Куда там! Завтра же расскажу в театре, как человек может парить подобно птице. Такое зрелище! Безмерно благодарна, Ники, за неповторимый день!

— Он еще не закончен, мой ангел!

— Конечно, ваше императорское высочество, как прикажете, — расхохоталась она.

— Прикажете? О нет, предпочитаю взаимность. После ужина еще можно будет покататься по городу, если ты не устала.

— Конечно, нет! На сцене куда сложнее. Кстати, придешь в пятницу на «Спящую красавицу»? Партия Авроры прекрасна.

— К сожалению, не получится. Я уезжаю в Сестрорецк к Мосину. Надо самому увидеть, как делают оружие для нашей армии.

— Мужчины все такие! — надула щеки балерина. — Дела-дела… Когда же тебя ждать?

— Не раньше вечера субботы, а то и утра воскресенья. Но обещаю, что привезу тебе сюрприз.

— Какая прелесть! — и Матильда выстрелила в меня лукавым взглядом своих прекрасных глаз.

Глава XIX

Декабрь 1894 г.

Уже который день тракт заметало снегом. Он то падал большими красивыми хлопьями, то превращался в злую колючую крупу, которая так и норовит поцарапать лицо, забраться за воротник. Тайга замерла. В укромных уголках попрятались зайцы, лисы и волки. А хозяин здешних мест — медведь уже давно посапывал в своей берлоге. Пропали даже птицы. Многочисленные ручьи сковало льдом, застыли под сугробами болота. Деревья накрыло шапками. Растворился без следа санный путь в ближайшую деревню.

Постоялый двор оказался не только посреди леса, но и в ледяной пустыне. Последний раз живую душу здесь видели в начале октября. Когда запоздавшие переселенцы, погоняя лошаденок, стремились скорее достичь пересыльных пунктов, чтобы зимовать пусть и в казенных бараках, но у печек. Ждать, пока мороз схватит осеннюю распутицу, в дороге было накладно, землепашцы же считали каждую копейку. Несмотря на фиксированные цены, они упорно торговались из-за стоимости постоя, норовя сэкономить то на продуктах, то предпочитая крыше над головой ночевку в палатке.

За минувший год с гаком жизнь деда Тимохи изменилась до неузнаваемости. Разбирая поклажу у таблички с цифрой «32», он даже не представлял, что его ждет. На сердце царила радость от окончания длинного пути. Даже скромный ужин, разбитый на дерюжке, воспринимался как праздничное застолье. На второй день Тимоха, оставив жену с младшим Аникеем, обустраивать оседлый быт отправился с Лешкой в ближайшую деревню. Она была в трех днях пути. Местные, как заверили его в переселенческой конторе, помогут выстроить ему подворье.

Ночевки в тайге для Романовых были уже привычными. Скрип деревьев, тревожно всхрапывающая лошадь и крики диких зверей больше не будили посреди ночи. Костер, горящий от заката до рассвета, был хорошей защитой от живности. Имелась у Тимохи и берданка. Любовно завернутая в тряпицу вместе с патронами, она лежала в глубине телеги.

Винтовки вручали переселенцам в Миассе. Там на окраине появился целый городок. Вдоль импровизированных улиц стояли бараки и юрты. В них размещали прибывающих по чугунке и своим ходом крестьян. Пару дней давали на отдых и починку имущества, а потом начинались занятия. Баб собирали у печки, возведенной на небольшой площадке. Просвещали о премудростях, кои пригодятся им на новом житье. Показывали плоды, коренья, да грибы, пригодные в пищу, и те, что есть не стоит ни людям, ни скотине. Рассказывали о том, как можно приготовить русака и другую таежную дичь. Успокаивали голосящих крестьянок после того, как они узнавали, что с хлебушком будет едва ли не хуже, чем прежде.

Но наибольший ступор вызывали уроки гигиены. Большинство даже слова такого не слышали, не говоря уж о премудростях предмета. Крестьянкам объясняли, зачем надо кипятить воду, почему важно регулярно мыться в бане (это предложение, впрочем, сопротивления не вызывало), о пользе свежего воздуха и солнца. Показывали корешки и травки от общей слабости и ломоты, от боли в горле и голове. Говорили о тонкостях, которые в деревнях знали только повитухи. А порой и вовсе произносили такое, от чего лицо заливала краска, а рука непроизвольно клала крестное знамение. Впрочем, настоятель храма, который уже начали возводить в лагере, заверил, что ничего крамольного в словах доктора нет.

— Крепитесь, бабоньки! Господь послал вам испытания большой дорогой и поддержать мужей своих на новом месте. Чтобы и там воссияла вера наша и вознесли купола храмы православные.

У мужиков занятия проходили куда степеннее. Первые дни, собравшись в кружок, слушали агронома. Тот делился секретами земледелия в суровых таежных краях. Там родились редис, салат, зеленый лук да репа. Из зерновых можно было надеяться только на ячмень, овес и рожь. А вот скотину можно заводить без ограничений. Травой земли эти богаты. Большинство слушало лектора с усмешкой, мол, нашел кого учить. Сами на землице сидим и кого хошь научить могем. Тимоха же внимал со всем старанием. Дело сие затеял царевич, а ему он верил безоговорочно. После той памятной встречи, что спасла Селиксу от голодной смерти, большего авторитета у деда не было. Поэтому ежели Николай Александрович велел, то надо. Тем более занятие было не бог весть какое новое. А вот с начатками арифметики и грамоты дела не шли, считай, ни у кого. Как оно в жизни, то пересчитать курей али пуды пшеницы проблем не возникало, с цифирью же на бумажке было сложнее. Но без нее хозяину постоялого двора было никуда. В этом вопросе Тимоха надеялся на Аникея. Младший оказался парнем смышленым и нехитрую науку впитывал как сухой песок водицу.

Самое запоминающееся случилось незадолго до отправки. Всем переселенцам старше восемнадцати наказали прибыть к уездному исправнику. Во дворе каменного дома, который занимало присутствие, стояли две груженые подводы под охраной пожилых солдат. От этого зрелища мужики, уже ученые дорогой и разными чинами, враз оробели, иные стянули шапки. На крыльце показался усатый зауряд-прапорщик. Он обвел взглядом собравшихся и, откашлявшись, спросил:

— Все здесь, кого вызывали?

— Все батюшка, все, — наперебой зазвучало в ответ.

— А коли так, то подходи к телеге по одному, — и унтер направился к ближайшей.

Не зная, чего ждать от начальства, крестьяне оробели.

— Ну, чего топчетесь? Чай не в холодную вас забираем, кончай телиться! Вот ты, — и грубый от въевшегося табачного дыма палец уперся в грудь щупленького мужичонки, — иди сюда! Толпа облегченно выдохнула и выдавила «счастливчика».

— Фамилия твоя какая? Откуда родом?

— Так это… Гагарин я. Звать Иоанн. Из Костромской губернии.

— Ишь ты, Иоанн… — улыбнулся прапорщик, и его взгляд заскользил по списку. — Есть такой! Ефрейтор, выдай ему все, что положено.

Полностью обалдевший от происходящего, мужичок застыл столбом, но руки протянул. (Сработало магическое слово «выдать».) Через минуту в них оказалось оружие, пара патронных сумок и ремень.

— Чего стоишь, деревня? Иди в тенечек, жди, покуда все получат, — гаркнул унтер, и Иоанна словно ветром сдуло.

Увидев, что ничего плохого с их сотоварищем не произошло, крестьяне загалдели и потянулись к телеге. Примерно через три четверти часа каждый получил винтовку, которую служивые ласково называли «берданкой», патроны и ремни.

— Слушай сюда, — вновь загремел голос прапорщика. — Сейчас опоясываетесь патронташами, стволы на плечо и — маршируем за город. Учиться будем.

Началась неразбериха. Крестьяне долго не могли понять, как крепятся сумки и держится берданка. Делавшие суровый вид солдаты вовсю заулыбались, а в итоге начали ржать. Привлеченный хохотом, на крыльце появился уездный исправник. Посмеявшись до слез, унтер наконец не выдержал. Поставил одного из переселенцев рядом и показал, что надо делать. Через пару минут возня закончилась, и воинство даже сгруппировалось в жалкое подобие строя.

— Мужики, покуда не ушли, предупреждаю по хорошему, — сделал шаг вперед исправник. — Ежели шалить начнет, мало тому не покажется. Берегите винтовки эти, как чад малых. Ежели у кого своруют, отвечать придется. Золото у нас тут моют, всякое бывает, так вы это… не озоруйте.

Под напутствие местных властей переселенцы отправились на импровизированное стрельбище, где мученье для одних и веселье для других продолжились. С горем пополам разобравшись в строении оружия, новобранцы даже сделали по три выстрела. Больше казенных патронов на это не полагалось, а тратить свои желающих не нашлось. На этом наставники с учениками попрощались, и мужики побрели в свой лагерь. Завтра их ждали последние приготовления, а через день дорога в несколько тысяч верст.

В деревню, жители которой должны были помочь со строительством хутора, дед с сыном въезжали не без опаски. Миасс, где обещали поддержку, далеко, а осень не за горами.

— Гляди-ка, батя, хоромины какие, — восторженно проговорил Лешка, осматриваясь по сторонам. — Дома-то в два жилья и крыты не соломой. Богатенько живут…

Из-за заборов слышалось мычание скотины и хрюканье свиней. По улицам бродили куры. А за опушкой раскинулась тайга. Это сильно контрастировало с привычной Романовым сельской жизнью. Рядом с одними из ворот застыла женщина. Она с любопытством разглядывала незнакомцев, прикрыв глаза ладонью от солнца.

— Доброго здоровьичка, — поприветствовал ее Тимоха.

— Здравствуйте, гости дорогие. Откель вы?

— Издалека, матушка. Из Пензенской губернии.

— Далеко! А к нам зачем?

— Теперича тут бедовать будем. На постоялом дворе на тракте.

— Ну, значит, соседями будем, — улыбнулась собеседница.

— Дальние соседи-то получаемся.

— А тут места такие. Широкие.

— Нам бы старосту…

— Живет вон тама, зовут Фомич.

— Спасибо, — поблагодарил дед и слегка хлопнул лошадь поводьями. Подвода тронулась, а женщина побежала делиться новостями.

На звук подъехавшей телеги из указанного дома вышел огромный мужичина. Высокий, с широченными плечами, на которых покоилась бычья голова с бородищей-лопатой.

— Здорово, — он первым сделал шаг вперед и протянул ручищу. — Я здешний староста. Зовут все Фомичом.

— Тимоха, а энто сын мой Лешка. На постоялом, значится, будем.

— А! Пожаловал наконец-то! Мухи белые скоро полетят, а его все нет да нет…

— Да как-то так… — смутился дед.

— Ты не тушуйся, сосед, — рассмеялся богатырь. — Нравы тут у нас простые, людишек мало, начальства и того меньше, а места суровые. Поодиночке никак.

— Так у вас и общество имеется?

— Ты про общину? Нет, чего нет, того нет. Хозяйство кажный держит сам. Земельку не меняем. Но ежели беда какая приключится, то помогаем. Ты нам теперича сосед ближайший, жить-то будем в мире?

— А то! — обрадовался дед. — Конечно в мире!

— Ну, тогда загоняй телегу во двор. Повечеряем, чем бог послал, дела обсудим.

* * *

По ушам ударил звук выстрела, приклад чувствительно толкнул в плечо. Уже почти привычно я потянул рычаг затвора с шариком и дослал новый патрон. В XXI веке мое знакомство с оружием ограничилось компьютерными играми. Битвами на полях танковых сражений и схватками кораблей в виртуальных океанах. Я гонял пехотинцев в шутерах и безжалостно расстреливал врагов. В реальности все оказалось гораздо интереснее. Не уверен, что думал бы так же, если бы мне пришлось постоянно таскать винтовку и маршировать по плацу. А так мне нравился запах сгоревшего пороха, власть над выстрелом и маленьким кусочком металла, который летит в цель. Нравилось изделие Сергея Мосина. Правда, он сам называл оружие исключительно официально — «винтовка образца 1891 года», но я-то знал, что она увековечит имя изобретателя в веках, пережив и империю, и коммунистов.

— Пойдемте прогуляемся, Сергей Иванович, посмотрим, как я пострелял.

— Зачем же, ваше императорское высочество? Сейчас пошлем человека, он принесет мишень… — начал конструктор, но замолк, остановленный взмахом моей руки.

— Вы действительно хотите продемонстрировать всем, насколько точен наследник? — вполголоса спросил я, кивнув на свиту. — Нет уж. Сходим сами, а заодно послушаю, как обстоят дела на заводе, из первых уст. Господа, прошу вас нас не сопровождать.

— Дела идут успешно. Перевод мощностей на новую продукцию завершен. Сестрорецкий начал выпускать винтовки. Ту, из которой вы изволили стрелять, собрали наши мастера.

— Так уж прямо и с конвейера?

— Покорнейше прошу простить, но я не совсем вас понимаю…

— Чего не понимаете?

— Что такое конвейер?

— Как бы вам объяснить… — сознавая, что в очередной раз влип, я стал подбирать слова. — Это такой метод производства. Когда оное делится на простые операции, за которые отвечает конкретный человек, и происходит это непрерывно. Допустим, один рабочий обрезает чурку под размер приклада, второй ее грубо обрабатывает, а третий доводит до нужной кондиции, ну, и так далее, покуда не получится готовое изделие. Причем мастеровым ходить никуда не надо. Все полуфабрикаты привозят им помощники. Таким образом увеличивается производительность труда, поскольку операции простые, и рабочие достигают в них совершенства.

— Хороший способ, — подумав, согласился Мосин. — Пожалуй, я предложу его опробовать начальнику завода. Из этого определенно выйдет толк.

— Бог в помощь, Сергей Иванович… Ну, что у нас тут… — и я остановился рядышком с мишенью, которую усердно дырявил последние полчаса. — Не пропало у вас еще желание звать свидетелей? Любоваться на мой позор?

На темном поле листа было всего несколько сквозных отверстий. Чуть больше по краям. Большая часть пуль явно ушла «в молоко».

— Вашему императорскому высочеству совсем не надо расстраиваться, — попытался подсластить пилюлю Мосин. — Для первого раза достойно. И потом, вы же останетесь у нас до завтра? Еще будет возможность поупражняться.

— Теперь уж даже и не знаю… Давайте отправимся обедать, а там посмотрим.

На самом деле я был не столько огорчен результатами, сколько соскучился по моему ангелу и задумал сделать для нее сюрприз. Идея с конвейером вброшена, причем совершенно вне плана, про самозарядные стволы можно и за десертом поговорить, что же касается экскурсии — ну что я на этом заводе не видел?

За столом кроме самого Мосина оказалась его супруга Варвара Николаевна. Поэтому о делах не говорили. Я искренне нахваливал ее стряпню, обсуждали театральные новинки. В этом вопросе мои познания неожиданно оказались вполне на уровне. Дали свои плоды регулярные походы в Мариинку и общение с Матильдой.

К вопросам насущным перешли после сладкого, расположившись в мягких креслах гостиной. Для начала я принялся отвешивать оружейнику комплименты за трехлинейку, ее надежность и простоту.

— Вот только перезарядка… Постоянное передергивание затвора, как мне кажется, будет мешать вчерашнему крестьянину успешно целиться. Залповая стрельба, по мнению военных теоретиков, уходит в прошлое, на первый план выходит меткость.

— Совершенно с вами согласен ваше императорское высочество. Но и тут винтовка показала прекрасные результаты. Она бьет на более чем девятьсот саженей. Энергии патронов для этого хватает.

— Может быть, вы и правы, Сергей Иванович, но скажите, как часто, по-вашему, солдатам приходится вести огонь на девятьсот саженей?

— Пожалуй, что не часто, — после непродолжительного раздумья ответил Мосин.

— И я о том же… Как вы считаете, возможно ли в перспективе отказаться от ручной перезарядки в пользу автоматической. Сие позволит облегчить прицеливание.

— Честно говоря, не думал об этом… Но в этом случае резко увеличится расход боеприпасов. В войсках возможен их дефицит.

— У меня, Сергей Иванович, есть твердая уверенность, что экономия на патронах — дурная затея. Сберегая на малом, можно потерять большее. Так что вы думаете про перезарядку?

— Теоретически сие возможно. Правда, существующие ныне конструкции ненадежны и довольно громоздки. Взять тот же пулемет Максима. Там перезарядка идет за счет отдачи. В ручном оружии подобное покуда не реализуемо…

— А если использовать для этого часть энергии самого выстрела? Смотрите, — я подошел к столу и взял карандаш, — вот ствол, и где-то здесь мы делаем отверстия, по которым пороховые газы отводим обратно в затвор. Как вам такая мысль?

— Хм… Любопытно. Но надо провести расчеты, подумать о материалах… Разрешите поздравить вас, ваше императорское высочество, отличное предложение!

— О нет! Не приписывайте мне чужих заслуг. Схема совсем не моя. Просто, как говорит Дмитрий Иванович, у меня чутье на технические новинки. Попалась эта и показалась перспективной. Кстати, как вы оцениваете изделие господина Максима? Оно уже не первый год испытывается в войсках, но решения покуда нет…

— К сожалению, не могу ответить на ваш вопрос. Схема британца мне немного знакома, но вот что касается применения… Если память меня не подводит, пушка инженера Барановского способна послать в сторону неприятеля до пяти зарядов картечи в минуту, а это четыреста сорок пуль. Скорострельность пулемета шестьсот выстрелов в минуту. Вот только надежность его куда скромнее.

— Да? Не знал об этом… Вот что, Сергей Иванович, есть у меня задумка превратить ваш завод в опытное производство. До сего дня как изобретают оружие в Отечестве нашем? Самородки типа вас, не возражайте, я нисколько не лукавлю, лишь констатирую факты, придумывают что-то, а потом начинается тернистый путь внедрения. В итоге армия получает новые образцы с задержкой. Сие недопустимо. Мне кажется необходимым собрать всех талантливых оружейников в одном месте и дать им возможность творить. Причем тут же апробируя придуманные образцы на практике.

— Это очень ценное предложение, ваше императорское высочество.

— Спасибо. Прикиньте, что вам нужно для реализации сего плана, господин полковник. В ближайшее время жду бумаги. Луну с неба не обещаю, но силы приложу. И изучите пулемет Максима. Причем не просто разберите по винтику, а подумайте, как усовершенствовать. Сделать точнее, легче, надежнее. Что-то мне подсказывает, в будущих войнах сия машинка будет ох как востребована!

— А как быть с привилегиями? Максим тут же обратится в суд, как только узнает, что мы занялись производством.

— Сергей Иванович, когда речь идет о сохранении жизней подданных империи, их свободы, защите их дома и собственности, условности в виде авторских прав отходят на второй план. И потом. Коли в том будет необходимость, привилегии можно и купить. Другой вопрос — стоит ли? Быть может, вы с учениками на основе лучших европейских образцов создадите такое, что они у нас покупать будут. Пусть эти вопросы вас не беспокоят. Дерзайте! Россия рассчитывает на новые идеи.

— Служу царю и Отечеству, ваше императорское высочество, — воскликнул Мосин, вскочив из кресла. Я последовал за ним и крепко пожал руку конструктора.

Восторженные глаза оружейника, его воодушевление полностью вернули мне хорошее расположение духа. Несмотря на первоначальные планы и уговоры, я решил возвращаться в Санкт-Петербург. Если гнать лошадей, успею к началу балета. Матильда меня не ждет, приятнее будет сюрприз ей. Тем более что я попросил дать телеграмму в Аничков с просьбой купить букет и подвезти его к театру.

Под дробный стук копыт прекрасно думалось. Похоже, сегодня был хороший шаг для будущего перевооружения российской армии. Не знаю, как в той истории, но, судя по всему, изделие Хайрема Макисма генералы недооценили. О его производстве пока даже не задумывались. Купили пару сотен и отправили на испытания в войска. Причем не в пехоту, а зачем-то в артиллерию. Этакими темпами их на вооружение и до войны с Японией не примут. Делать же это надо обязательно. Страна восходящего солнца будет воевать вдали от баз. Да и поставить под ружье больше полумиллиона солдат, по мнению Шевича, там вряд ли смогут. Если придерживаться оборонительной тактики и выкашивать их пулеметами, то самураи очень скоро почувствуют себя кисло. Плюс рейдерские действия флота по срывам поставок. Другой вопрос, что потом. Вторгаться на острова? Не думаю, что японцы сдадутся. Камикадзе же не просто так у них появились. Ладно, оставим эти головоломки золотым погонам. Пусть устраивают военные игры, планируют, а я посмотрю и посоветую. Теперь основная задача встретится с адмиралом Макаровым, подкинуть ему несколько идей и прикинуть, что мы успеем до начала вооруженного противостояния.

«Память Азова» в боевом отношении произвел на меня удручающее впечатление. Орудия без какой бы то ни было защиты для расчета, скорость семнадцать узлов. И это новейший крейсер империи?! До столкновения, по моим прикидкам, еще лет десять, время вроде бы есть, но тянуть не стоит. Дела в России быстро не делаются. Одна работа с министром Островским чего стоила.

Погруженный в мысли о будущем, я не заметил, как пролетели три с половиной десятка верст. За полчаса до спектакля карета остановилась у главного подъезда Мариинки. Подхватив цветы, направился к главному входу. Всеволожский меня явно не ждал. Когда мы буквально столкнулись в фойе, он улыбнулся, но по лицу скользнула тень.

— Добрый вечер, ваше императорское высочество!

— Здравствуйте, Иван Александрович! Вот решил устроить небольшой экспромт. Заехать в гости.

— Ах, боже мой! Какие гости? Вы здесь хозяин! Прошу вас в зал для великих князей. В буфет привезли шампанское «Голицын». Наш российский сорт. Усиленно рекомендую.

— Спасибо, господин директор! Непременно опрокину с вами несколько бокалов. Но сперва хотел бы навестить одну особу. Она на месте?

— Да, ваше императорское высочество, — после секундной заминки ответил Всеволжский.

— Сегодня прекрасный вечер, давайте обойдемся без чинов. Дорогу можете не показывать. Охлаждайте покуда «Голицына», — проговорил я и нырнул в неприметный проход, ведущий за кулисы.

За несколько минувших месяцев театральные закоулки мне стали знакомы немногим меньше Аничкова дворца. Более того, появились истории, связанные с Матильдой. Она не раз устраивала мне экскурсии по скрытым от публики помещениям и пересказывала забавные случаи. Мы целовались в царской ложе, над сценой и в темных переходах меж цехами. В гримерке предавались взаимным ласкам. Одухотворенный, я шел к заветной цели.

Дверь распахнулась тихо, без скрипа. После того, как мы стали близки, Кшесинской выделили новое помещение. В большой комнате помещалось зеркало от пола до потолка, столик для помады и пудры. За раскладной ширмой скрывалась оттоманка, на которой мы занимались любовью. Она была там и смеялась. Звук был подобен звону колокольчиков. Я пошел вперед. Толстый ковер заглушал мои шаги. Матильда больше не смеялась. За деревянной рамой с плотной тканью целовались. Мгновеньем позже раздался знакомый сладкий стон.

Я превратился в камень, и лишь глаза распахивались все шире и шевелились волосы. Дальнейшее происходило словно без участия разума. Шаг вперед, ногти согнутых пальцев впиваются в кожу ладоней, и тут же разворот и — вон из комнаты.

У стены маячила фигура Всеволожского. Он молча взял протянутый букет и склонил голову, словно ожидая меча инквизитора. После секундной паузы ноги понесли меня по знакомым переходам на улицу, к служебному крыльцу. Директор, стараясь не шуметь, следовал за мной.

Частично прийти в себя мне удалось лишь под козырьком подъезда. Морозный воздух полз под костюм, лохматил шевелюру, по телу пробежала дрожь. Немного отдышавшись, я повернулся к тени.

— Господин директор, вам нравится ваша работа и… жизнь? — голос вдруг стал глухим.

Увидевший мои глаза Иван Александрович отшатнулся и кивнул.

— В таком случае о произошедшем не должен знать никто. И даже… Никто. Выполните эту просьбу, и, клянусь, наследник престола не забудет об оказанной услуге.

Не дожидаясь ответа, я развернулся и пошел к коляске.

Глава XX

Декабрь 1893

— Батюшина, ко мне. Срочно! — бросил я дежурному адъютанту и направился в кабинет. — Да, и пусть подадут коньяк, бокалы и какую-нибудь закуску.

Заметив, что хозяин не в духе, слуги засуетились по дворцу серыми мышами. Один подобрал брошенное пальто, второй принял шляпу, рванул гонец на кухню.

В крайнем возбуждении я принялся мерить комнату шагами.

— Вот сучка! Обманула! И кого — наследника престола?! Ох, зря ты это, Матильда, сделала, ох, зря. Со сломанными ногами на сцене не потанцуешь… Хотя нет, выгнать ее к чертям из Мариинки в провинцию. Там небось нравы попроще. А то и вовсе сослать куда-нибудь в Сибирь… Как можно было предпочесть другого мне?

В большом зеркале отражался красивый молодой мужчина. Развитая фигура, не перекачанная, а то что надо. В постели вроде было все отлично. Хотя, говорят, женщины большие актрисы в этом вопросе. Неужели я ее не удовлетворял? Ну, ничего, будет строить любовь в каком-нибудь Мухосранске. И ведь мерзавка специально узнавала, когда вернусь из Сестрорецка. Подгадывала, чтобы меня в городе не было. Я признавался в чувствах, на воздушном шаре катал, подвеску заказал, а что в ответ? Неблагодарность!

Чувствуя, что волна злости накрывает с головой, рванул дверь и вышел на балкон. Надо хоть чуть-чуть остыть. Незачем демонстрировать окружающим, как сильно меня ранили. Надо будет и Батюшину сказать как-то аккуратно, не надо ему знать всю правду. Содержимое рюмки, обжигая горло, словно паленая водка, провалилось в желудок. По телу пошло приятное тепло. Алкоголь начал действовать на нервную систему.

А мать?! Ах, как же она была права, отговаривая меня от этой связи! Я же повел себя как глупый мальчишка. Ну ничего, государыня, впредь ваш сын будет в этих вопросах куда послушнее. Надо в ближайшие дни съездить в Гатчину. Навестить родителей. А Кшесинская пусть готовится. Будущего со мной она не видела, зараза.

В филенку постучались, и на пороге возник лакей.

— Николай Степанович пожаловал. Просить?

— Конечно!

— Добрый вечер, господин Батюшин. Располагайтесь, — указал я на кресло у столика с бутылкой и снедью. — Плесните себе немного.

— Спасибо, ваше императорское высочество, — внешне глава службы безопасности был спокоен. Волнение от неурочного вызова выдавали лишь подрагивающие руки. — Что-то произошло?

— Случилось. Да… — я вдруг понял, что не могу признаться в том, что несколько часов назад застал Матильду с другим. Мне было стыдно. Пауза затягивалась.

— Внимательно вас слушаю, ваше императорское высочество.

— Ммм… Вот что, Николай Степанович, расскажите мне пока, как обстоят наши дела.

— Все идет по графику, — собеседник быстро справился с недоумением, лишь тень мелькнула по лицу. — С чего начать?

— Давайте с информации об указанных мной господах.

— Пожалуйста. Итак, первый Владимир Ульянов. Из мещан. Родился в Симбирске. Сейчас ему 23 года. Младший брат казненного шесть лет назад Александра Ульянова. Этот господин был участником народовольческого заговора с целью покушения на жизнь его императорского величества Александра III. Случившееся стало трагедией для семьи, ибо она о наклонностях молодого человека не подозревала. Похоже, это событие повлияло на жизнь Владимира. В Казанском университете он стал участником подпольных групп, принимал участие в беспорядках, за что отчислен и выслан в деревню Кокушкино Казанской же губернии. Состоит на учете в полиции, как неблагонадежный, потому данных о нем достаточно. Жил в Самаре, работал помощником у присяжного поверенного. Ныне обитает в Петербурге.

— Так мы казнили его брата?

— Повесили.

Я вспомнил собственного брата Константина. Он был ранним ребенком, и у нас была большая разница в возрасте. Когда я только окончил начальную школу, он уже поступил в военный институт внутренних войск. Пять лет в казарме, а потом молоденький летеха попал на Северный Кавказ. Восстанавливать конституционный порядок. Война к тому времени кончилась, по крайней мере, так вещали рожи из телевизора. А потом другие рожи из военкомата произносили дежурные фразы над деревянным ящиком, изнутри оббитом цинком. После тех событий мама постарела лет на десять, а отец ушел в запой. С тех пор я ненавидел всех кавказцев лютой ненавистью. И не переходил к активным действиям лишь из-за нерешительности и физической слабости. Я и на математику с программированием налегал в том числе и потому, что «носатых» в этой сфере практически не было. Понятно, почему Владимир, пока еще Ульянов, решил противостоять царизму. Месть — отличный мотиватор.

— Так, а что второй?

— К сожалению, пока информацией о нем мы не располагаем. Подданные с именем Иосиф Джугашвили на Кавказе имеются, но внимание полиции они не привлекали. Следить за всеми сразу невозможно, но мы держим ситуацию под контролем. Если бы были еще какие-нибудь данные…

— Обидно, но их нет. Продолжайте держать руку на пульсе. Как только появятся новости, сообщайте.

— Понял, ваше императорское высочество. По Ульянову будут такие же указания?

— Нет. С ним все понятно. Его надо арестовать, но тихо, чтобы никто не заметил. После этого поместить в Петропавловскую крепость. Я предупрежу генерала Веревкина, он не будет задавать вопросов. Ульянова от связей с внешним миром отрезать полностью. Ни писем, ни сообщений. О том, где он находится, знать никто не должен.

Мне показалось, что после этих слов по лицу Батюшина пробежала тень.

— Вас что-то смущает, Николай Степанович?

— Простите, ваше императорское высочество, но такое действо будет не совсем…

— Вы хотите сказать законно?

— Да.

— С формальной позиции с вами сложно спорить, но давайте попробуем посмотреть чуть шире… У вас нет сомнений в том, что господин Ульянов враг и будет действовать, пока его не схватят?

— Нет, нисколько.

— А теперь вспомните, пожалуйста, покушение на моего деда, кое вызвало его безвременную кончину.

— Простите, ваше императорское высочество…

— Что? Нет, я не об этом… Как вы знаете, государь был не единственной жертвой бомбистов. Не назовете остальных?

— Если я помню правильно, тогда погибли казак лейб-гвардии и мальчик-подросток. Ранения же получили еще два десятка человек.

— Революционеры, осуществившие сие злодейство, привлекали внимание полиции, но законных поводов задержать их не было. Итог известен. Вернемся к Ульянову. Вы все еще полагаете, что задерживать его не стоит?

— Получается, что он будет наказан за преступление, коего не совершал…

— Николай Степанович, представьте, что ведете этот разговор с женой и детьми убиенного казака и родителями подростка. Вы смогли бы привести им те же возражения? Прошу вас, будьте честны.

— Пожалуй, что нет…

— Несмотря на это, я принимаю ваши доводы. Вопрос пересмотра законов, их приведения к реалиям жизни решен будет всенепременно.

Отдав распоряжение, я увидел стакан с коньяком в руке, а секундой позже осознал, почему он оказался там. Матильда мне изменила! Но говорить об этом в слух по-прежнему не хотелось.

— Что у вас еще, Николай Степанович?

— Информация о строительстве Великого сибирского пути.

— Так, если новости у вас, значит, что-то случилось.

— К сожалению, это так, ваше императорское высочество…

— Не томите!

— Инженер Урсати оказался нечист на руку.

— Вот как! Странно. Он произвел на меня хорошее впечатление.

— Мы анализировали расходы на строительство дороги. В начале осени они резко увеличились. Как показала проверка, произошло это вследствие выкупа участков под прокладку полотна по завышенным ценам. Прямых доказательств нет, но решение принимал он, и, как докладывают осведомители, Александр Иванович в последнее время стал тратить денег больше, чем обычно. Вероятно, это благодарность за выкупленные земли.

— Обидно… А как вообще продвигаются работы.

— В целом ситуация стабильная. Экскаваторы, — непривычное слово Батюшин проговорил с заминкой, — оказались вполне полезны. Они с успехом заменили кирки и лопаты. Тем более что свободных рук в тех краях немного.

— Похоже, инженера купили. Жаль, толковый специалист. Менять его сейчас… Вот что, подготовьте-ка Урсати письмо.

— Письмо?

— Да. От моего имени. В нем укажите на выявленный факт и способ загладить свою вину. Я готов забыть этот досадный инцидент, если Александр Иванович приедет в столицу не позже 31 декабря 1899 года, причем весь путь от Владивостока до Санкт-Петербурга он должен проделать на поезде. Если же подобного не случится… И еще напишите ему, что мне более читать его отчеты не хочется, пусть шлет вам.

— Разрешите заметить, остроумное решение, ваше императорское высочество.

— Таковым оно будет, если он приедет вовремя.

И вновь повисла пауза. Я задумался о том, стоит ли вообще рассказывать Батюшину о происшествии с Матильдой. От былой решимости не осталось и следа. Привлекать его для мести, наверное, не нужно. Мужчина, который воюет с женщиной… Удар по авторитету будет ощутимым. Ладно, обойдемся без него. Хотя не обойдемся. Мне нужен собутыльник.

— Спасибо, Николай Степанович, за службу. Основное мы обсудили. Берите стакан, и я жду от вас рассказ о петербургских сплетнях. Как там мои любимые родственники поживают.

— Все по-прежнему. Те, кто уже прославился… — собеседник запнулся, — вольным поведением так и живут.

— Ну, ничего-ничего… Придет срок.

Мы продолжили малозначительный разговор об императорской фамилии и представителях высшего света. Причем Батюшин в основном говорил, а я пил и слушал. Алкоголь никогда не действовал на меня возбуждающе, скорее наоборот. Бокал уходил за бокалом, а в голове вновь появились мысли о мести. Правда, теперь они приобрели форму рассуждений. Как хорошо было бы наказать Матильду, да и ее кавалера тоже надо найти. Он не мог не знать, кому рога наставляет. Всеволожский его имя точно назовет. Упиваясь грустью и жалением самого себя, я отпустил посетителя. Поняв, что его не слушают, Николай Степанович откланялся. Надо будет запомнить, что он не набивается в друзья.

Процесс перехода ко сну получился на удивление незаметным. Мягкое удобное кресло обеспечивало максимум комфорта, потрескивающие дрова в камине убаюкивали.

— Здорово, Колька! Ты чего же, парень, делать-то собрался, — вдруг донесся до меня смутно знакомый голос. Я начал озираться, но туман не позволял разглядеть фигуру.

— Какой я тебе Колька?! Не забыл, с кем разговариваешь?

— Я — нет, а вот ты, похоже, охренел. Разуй глаза, салага, — клубы колыхнулись, и показался брат. Не один из великих князей, а лейтенант внутренних войск Константин Романов. Он был в парадной форме. В такой же, как вернулся домой в Пензу после окончания училища.

— Узнал?

— Конечно… Костя!

— Да, вот смотрел за тобой и стремно стало. Тебе страну доверили, а ты?! Бабенке ноги ломать собрался.

— Да она!.. — говорить дальше не позволило чувство стыда.

— А что она? Она тебе не раз говорила, что будущего у ваших отношений нет. Взять в жены ее не сможешь, а кувыркаться дальше просто так… Тут, братец, все-таки XIX век.

— Она предала меня!

— Она спасла тебя, дубина. Дала возможность закончить роман, отойти в сторону, заняться делами.

— Не знаю… Может, ты и прав… Кость, у меня куча вопросов. Что с тобой случилось? Как я сюда попал?

— Ответы на них узнаешь, но позже, — произнес брат, и его фигура начала удалятся.

— Постой, не уходи! — заорал я.

— Ты это, братец, брось, — покачал головой лейтенант, и на его плечах блеснули звездочки. — Ты же теперь наследник, ваше императорское высочество…

— …Ваше императорское высочество, — вновь произнес уже совсем другой голос, — проснитесь, пожалуйста.

— А… — с трудом разлепив глаза, я увидел секретаря.

— Ваше императорское высочество, простите, что беспокою. Письмо от ее императорского величества, сказали срочно.

В груди колыхнуло нехорошее предчувствие. Схватив бумагу, вскочил из кресла, в котором спал, и едва не рухнул обратно. Мышцы после ночи, проведенной полусидя, отказывались повиноваться. Перед глазами запрыгали строчки, написанные рукой матери: «Добрый день, мой сын! К сожалению, у меня дурные вести. Его Императорскому Величеству стало хуже. Пару дней назад он застудился. Берлинский профессор Лейден нашел у него острое воспаление почек. Как только императору станет лучше, мы сразу же отправимся в Крым. Ему показан морской воздух. Любящая Вас мать».

Прежде чем до меня дошел смысл написанного, записку пришлось читать еще два раза. Господи, неужели конец близок? Но я же совершенно не готов! Нести ответственность за целую страну? Меня мутило от выпитого накануне и тревожных новостей из Гатчины. Голова совершенно отказывалась работать.

— Так вот что, Александр, велите-ка топить баню и ликвидировать весь этот беспорядок, — махнул я на остатки пиршества. — Гонцу от матушки на словах передайте, наследник прибудет во дворец как только сможет быстро. Сегодня точно. И… Вчера после возвращения я отдавал какие-нибудь распоряжения, кроме вызова Батюшина и требования конька?

— Никак нет, ваше императорское высочество.

— Ну и прекрасно! Впредь прошу вас не доставлять мне письма от… известной вам особы. Я для нее умер.

— Это понятно?

— Конечно.

— Ну и прекрасно. Готовьте парилку, мне надо срочно прийти в себя.

* * *

То, что во дворце лежит высокопоставленный больной, стало понятно уже на подъезде. Мостовую устилал толстый слой соломы. Она заглушала цокот копыт и грохот колес по брусчатке. Огни в здании почти не горели. Светились лишь некоторые окошки. Лица у слуг были подчеркнуто скорбными. По залам и коридорам разносилось шарканье. Отказавшись от провожатого, я направился к покоям отца.

Император лежал в спальне. Это была так называемая жилая часть. В отличие от парадной, она была обставлена куда скромнее, но гораздо больше приспособлена для людей. Залы с гигантскими будуарами, кабинетами, столовыми и гостиными были предназначены в основном для приема гостей. В них приглашали посторонних, большую же часть времени августейшая чета проводила в обычных комнатах.

Мать сидела у изголовья. При моем появлении она молча кивнула и вновь вернулась к чтению. Император же открыл глаза.

— А, Ники, ты приехал. А я, вот видишь, прихворнул. Сведут меня в могилу эти порошки с микстурами.

— Крепись, батюшка, — улыбнулся я в ответ. — Теперь главное — набраться терпения. Как ты себя чувствуешь?

— Получше. Только быстро устаю… Не будем об этом, как твои дела?

— Неплохо. Вчера был на оружейном заводе в Сестрорецке. Общался с Сергеем Ивановичем Мосиным. Полковник мне показался толковым человеком.

— Это так. Сейчас готовится указ о назначении его начальником завода.

— Прекрасная новость! Мы с ним как раз обсуждали будущее оружейного дела.

— Какое тебе будущее? Новую винтовку вот только начали производить.

— Винтовка и правда отличная. Пострелял я знатно. Вот только кроме нее в войсках требуется и многое другое. Судя по всему, эпоха плотных колонн пехоты уходит в прошлое. Предстоящие войны будут другими. Царить на поле боя станут скорострельные винтовки и артиллерия. Есть и перспективные идеи, например, недавно Дмитрий Иванович Менделеев демонстрировал возможности аэростата. Пока они, конечно, довольно скромные, но способность парить над сражением сулит большие перспективы.

Краем глаза я заметил, что в момент упоминания о полете на шаре мать в кресле шевельнулась.

— Опять ты, Ники, со своими идеями, — слабо проговорил отец, было видно, что он устал. — А впрочем… Грядет новый век и новое царствование, нам, старикам, молодежь не понять.

— Государь, — смысл сказанного дошел до меня не сразу, — ты русский богатырь! Не надо торопить грядущее.

— Ладно, иди, — махнул рукой Александр. — Попозже пообщаемся.

— Конечно… Батюшка, могу ли я ненадолго похитить у вас еее императорское величество?

— Идите оба, — и он прикрыл глаза.

— Матушка, уделите мне, пожалуйста, немного времени.

Мария Федоровна встала и направилась к двери. В полном молчании мы прошли в соседнюю комнату.

— Слушаю Вас.

— Простите меня, ваше императорское величество! — произнес я, опустившись на колени и обняв ее ноги. — Ваш сын глупый мальчишка, который возомнил о себе слишком много. Мне не следовало говорить в подобном тоне. Это была ошибка.

Похоже, слом шаблона прошел вполне успешно. Подобного развития событий императрица явно не ожидала.

— Сын… Ники! Встань! Негоже наследнику престола опускаться на колени, даже перед матерью.

— Не встану, пока вы меня не простите.

— Ох, неразумный, давно уже простила, — императрица неожиданно опустилась рядом и обняла меня. — Как может мать держать обиду на свое дитя?

— Спасибо. Я не понимал, что делаю, словно пелена какая-то… — Да пропала, — выдержать взгляд матери я не мог.

— Ладно, оставим это. Главное, что ты сделал выводы… Любовь — прекрасное чувство, но она туманит разум, — продолжила императрица, пока мы перемещались с пола на кресла. — Она может дарить вдохновение, благодаря ей люди творят удивительные произведения искусства. Но она же не позволяет трезво оценивать происходящее. Влюбленный не видит недостатков своего предмета обожания. Не способен рассуждать здраво… Я рада, сын, что ты переболел.

Пока она говорила, я внимательно смотрел на мать. Она была красива. На слегка вытянутом лице выделялись крупные умные глаза. Губы были, быть может, слегка тонковаты, но впечатления совсем не портили. Изгибы миниатюрной фигуры скрывали складки пышного платья. Как я понял, Мария Федоровна была еще и мудрой женщиной. Она не вмешивалась в управление страной открыто, но советами Александру помогала. История их любви заслуживает отдельного рассказа.

Изначально датская принцесса Мария София Фредерика Дагмар была невестой цесаревича Николая Александровича, старшего сына Александра II. Они были помолвлены. Но, путешествуя по Европе, наследник подхватил инфекцию и скончался. Невеста и будущий император познакомились у постели умирающего. Несмотря на обстоятельства, вспыхнули чувства. Через год отец предложил ей руку и сердце. Похоже, с тех пор любовь не угасла. По крайней мере, со стороны казалось именно так.

— Весной, когда его величество станет чувствовать себя получше, мы отправимся в Крым, а может быть, и в Грецию. Нас зовет туда двоюродная сестра государя, королева Ольга. Поедешь с нами?

— Конечно, матушка. Я присоединюсь к вам, но чуть позже. Есть еще незаконченные дела, а весной начнется очередной этап переселения крестьян. Мне надо его проконтролировать.

— Хорошо, Ники. Ступай отдыхай.

— Спасибо. И еще раз прошу прощения.

Глава XXI

Май 1894 г.

Прозвучали последние слова молебна, и тяжелая черная туша, словно нехотя, двинулась из-под крыши ангара на воду. Вздымая кучи брызг, броненосец «Сисой Великий» выкатился со стапелей и величаво закачался на балтийской глади. В воздух полетели картузы, шляпы и бескозырки, тысячи глоток грянули громовое «ура!», а хор затянул заунывное «Боже царя храни!». Спустя мгновения гимн подхватили и остальные.

Взоры собравшихся были обращены к императору. Александр III стоял на специальном помосте, украшенном флагами и еловыми ветвями. Он оправился от болезни, хотя близкие видели, что государь похудел и церемония дается ему непросто.

— Смотри, Ники, какой красавец! Истинная гордость русского флота.

У меня же громада вызывала смешанные чувства. С одной стороны, чувствовалась мощь, а с другой, он мало походил на военный корабль в моем представлении. Скорее на какой-то гигантский утюг. Благодаря компьютерным играм я знал, как будет развиваться кораблестроение. На смену броненосцам придут линкоры. Но властвовать в морях и океанах они будут очень недолго. С развитием авиации и подводных лодок эти монстры сразу же устареют. Вершина эволюции — «Ямато» уйдет на дно, потопленный американскими торпедоносцами. А Гитлер, переживая из-за того, какой моральный вред может нанести затопление «Бисмарка» и «Тирпица», почти всю войну будет прятать их от сражений в бухтах. Российский же броненосный кулак погибнет в предстоящей войне с Японией.

— Да, отец, впечатляет. Вот только говорят, строили сего гиганта с непозволительными перебоями.

— Что есть, то есть, — погрустнев, согласился император. — То адмиралы никак не могли договориться, то военное министерство с заводом спорило. Впрочем, все это в прошлом. С такими красавцами нам никакой супостат не страшен…

— Скажите, дядя, — повернулся я к стоящему рядом брату отца, генерал-адмиралу Алексею Александровичу. — А по какой причине наши корабли красят преимущественно в черный цвет?

— На этом фоне не видно угольной пыли. Ежели красить в другой, то она будет портить облик судна. Оное станет некрасиво.

— А разве военные суда создаются для красоты?

Мой вопрос сбил его с толку.

— Почему же? Но красота — одна из особенностей флотской жизни, как раньше парусники украшались громадой белых парусов, так и теперь броненосцы должны радовать взгляд.

— А разве эта радость не облегчает работу вражеским наводчикам и не помогает им топить императорский флот?

— Что, Алекс, уел тебя вьюноша? — засмеялся Александр.

— Быть посрамленным от наследника престола не обидно. Сие скорее даже честь, — выкрутился опытный царедворец.

— Ну, ладно… Ники, в какой же цвет надо?

— Не знаю, государь. Наверно, в тот, что позволит ему стать менее заметным на равнине моря. Вероятнее всего, это серый.

— Господин генерал-адмирал, вы слышали это? — приподняв правую бровь, спросил император.

— Да, государь. Необходимые указания будут отданы незамедлительно.

— Если это «незамедлительно» будет таким же, с какой скоростью строили «Сысоя», то, боюсь, новую расцветку мы увидим не быстро, — не удержался от колкости Александр.

У командующего флотом начала багроветь шея, но отец, не дожидаясь ответа, уже повернулся ко мне.

— Ты останешься на праздничный обед?

— Если возможно, я бы хотел избежать этой участи. Я не люблю подобные… мероприятия.

— Такими испытаниями неволить слишком жестоко, — рассмеялся он. — Куда же ты торопишься?

— В небольшой поход по Балтике. Проветрить мозги, подышать свежим воздухом. А заодно побеседую с контр-адмиралом Макаровым. Он пользуется славой среди флотоводцев, мне кажется, это будет полезно.

— Ну что ж, отправляйся. На банкете мне придется отдуваться за двоих.

Паровая машина сотрясала корпус катера словно крупная дрожь. Зато суденышко летело по волнам. Периодически палубу окатывало брызгами. Стоящий рядом Макаров был похож на диковинную птицу. Крылья носа хищно раздувалась, а раздвоенная борода тоже напоминала крылья. Передо мной был не облаченный властью контр-адмирал, а покоритель стихии. Моряк до мозга костей.

— Степан Осипович, да вас прям на картину можно, — улыбнулся я.

— Вот и вы туда же!.. — на автомате проговорил Макаров. — Ох, простите, ваше императорское высочество!

— О чем вы, адмирал?

— Да старый мой приятель художник Верещагин пристает ко мне с такой же просьбой. Мол, надо твой портрет писать.

— А что же вы?

— К чему это? Скромнее надо быть.

— Скажите, если бы Верещагин стал советовать вам, как управлять кораблем, что бы ему ответили?

— Что ему не стоит вмешиваться в дело, в котором он не разбирается…

— Так почему вы ему с живописью помогаете?

Вопрос поставил Макарова в тупик, но потом лицо его просветлело.

— А ведь вы правы, ваше императорское высочество… Ладно, обрадую Василия и расскажу, кому он обязан.

— Бросьте, адмирал, оно того не стоит.

Тем временем суденышко приблизилось к цели нашего путешествия — «Полярной звезде». Эта крейсерская яхта в мирное время выполняла функцию «борта номер один». Пожалуй, это было первое плавсредство XIX века, которое вызвало у меня восхищение. Под сотню метров длиной, темно-синее с золотым кантом по боку, дополняли образ две белоснежные трубы.

На палубе нас встретили ровные шеренги офицеров и нижних чинов.

— Рад приветствовать вас, ваше императорское высочество! — сделал мне шаг навстречу капитан первого ранга Николай Толстой.

— Здравствуйте, Николай Михайлович, господа. Здравствуйте, братцы!

Над морем полетело громовое «ура!». Рядом с капитаном материализовался матрос с подносом. На блюде стояла рюмка и тарелочка с нарезанным лимоном.

— Извольте, ваше императорское высочество, по флотскому обычаю.

Содержимое стопки провалилось в горло, попало в желудок, по телу разлилось тепло. Хлебное вино (особенно царское) было абсолютно не похоже на тот же напиток из века XXI. После рюмки не требовалось срочно закусывать, чтобы перебить запах сивухи. Более того, она оставляла приятное послевкусие.

— Степан Осипович, хотел спросить вашего совета, — повернулся я к Макарову. — Как вы относитесь к подобному явлению? Говорят, у него есть и сторонники, и противники…

— Сложный вопрос. С одной стороны, традиция, с другой, вредит здоровью. Хотя в северных морях вопрос сей спорный. Водка помогает оставаться здоровым и работать под брызгами и ветром. Да и заведено сие еще Петром Великим.

— Ладно, оставим эту тему… Кстати, капитан, сегодня праздник. Отдайте приказ принять напитки и провизию. Сегодняшний обед должны запомнить не только господа офицеры, но и матросы. Выдайте им от меня двойную порцию спиртного.

— Слушаюсь, ваше императорское высочество.

— Да, и еще один момент. Прошу вас, спросите у собрания разрешения на мое присутствие в офицерской кают-компании. Этот славный день для нашего флота мне хотелось бы отметить с моряками.

— Ни толики не сомневаюсь, что приглашение будет получено.

— Спасибо… Кстати, мне чудится или откуда-то слегка пахнет эм… навозом?

— Простите, ваше императорское высочество. Очень въедливый запах. Стойло отдраили до блеска, но все равно иногда бывает.

— Стойло!? Здесь!?

— А разве вы не помните? Держать корову на борту повелела ее императорское величество, чтобы поить великих князей и княжон парным молоком во время путешествий. Сейчас скотины нет, а запах вот остался.

— Боюсь, что рогатая на яхте появится не скоро. Мы выросли и теперь предпочитаем иные напитки… Командуйте, капитан, пора пройтись по Финскому заливу.

— Слушаюсь!

Через пару мгновений на яхте засвистели боцманские дудки. Матросы кинулись по местам. Слаженная работа команды завораживала меня еще на «Памяти Азова». Возникало впечатление, что сотни разных людей превращаются в некий точный механизм, ну или муравейник, где каждый знает свою роль и исполняет отданный приказ. Их выполняют бегом, но никто не сталкивается и не мешает другим. Дым из белых с черной окантовкой труб стал гуще, и судно медленно двинулось.

Погода на удивление была ясной, и уходить в каюту не хотелось.

— Не желает ли ваше императорское высочество посмотреть на забавы юнг? — спросил вернувшийся капитан.

— Отчего же? С удовольствием!

На открытом участке началась суета. Свободные от вахты притащили длинную жердь и закрепили ее с двух сторон на высоте примерно метра. Нехитрые приготовления были завершены почти мгновенно. И вскоре два первых юнги, вооруженные подушками, с помощью матросов уселись на бревно. Прозвучала команда, и мальчишки принялись дубасить друг друга. В разные стороны полетели пух и перья. Собравшиеся вокруг подбадривали своих любимчиков.

— Акиша, ты чего!? Подлавливай его, подлавливай.

— Федька, обормот! Чего ж ты сидишь, как петух на шесте? Увиливай!

Победителем из этой схватки вышел Акиша. Он в итоге исхитрился и догнал подушкой Федьку, который и так потерял равновесие. Под общий хохот ребенок едва не грохнулся, но был подхвачен сильными руками. Матросы заулюлюкали, приветствуя победителя. Я поманил его.

— Поздравляю вас, молодой человек, пусть и с маленькой, но победой!

— Рад стараться, ваше императорское высочество! — заорал он ломающимся голосом и покраснел.

— А всякая победа должна быть по достоинству вознаграждена. Держи! — и в руке Акиши оказался рубль. — Служи достойно, моряк!

— Буду, буду непременно! — забыв про устав, затараторил он, чем вызвал новый взрыв хохота.

— Ладно, юнга. Идите. Вам еще предстоит множество схваток.

Пока мы наблюдали за потешными боями, «Полярная звезда» миновала Маркизову лужу — так моряки называли устье Невы до острова Котлин. Яхта вышла на простор Финского залива. Угадываемые берега пропали окончательно. Свежий морской ветер напомнил, что май в здешних широтах — совсем еще не лето.

Покои для членов августейшей семьи располагались на корме. К услугам монарха был вестибюль с курительной комнатой и огромный столовый зал на четырнадцать окон. Они были привычно-прямоугольными, а не круглыми. И это не считая нескольких спален и кабинета.

— Проходите, Степан Осипович, будьте моим гостем, — повернулся я к Макарову.

— Благодарю, ваше императорское высочество.

— Рассказывайте, адмирал, что там у вас за идея по улучшению сношений с нашими дальневосточными рубежами. Менделеев мне говорил, что нечто феноменальное.

— Дмитрий Иванович преувеличивает масштаб моих предложений.

— Давайте перейдем к делу.

— С удовольствием. Прошу вас пожаловать к карте. Ныне доставка грузов и переброска судов на Камчатку и в прочие тамошние земли осуществляется через Балтику, Северное море, Атлантику, Средиземное и Красное моря, далее по Индийскому океану, через два Китайских и Японское моря, и только потом они попадают в Охотское, — карандаш обрисовал дугу через половину мира.

— И это если британцы не будут капризничать и пустят через Суэцкий канал. В противном случае им придется идти еще и вокруг Африки. Можно, конечно, грузиться в Черном море и не огибать Европу, но придется миновать Босфор и Дарданеллы. Таким образом весь путь занимает не менее семи месяцев.

— Можете не объяснять, я прошел по нему три года назад.

— Да, конечно. Ваше императорское высочество отлично представляет себе условия этого перехода. Между тем существует гораздо более близкий путь — Северный. Из Архангельска по Баренцеву, Карскому, Лаптевых, Восточно-Сибирскому, Чукотскому морям и в Тихий океан, — в этот раз Макаров провел по «макушке» империи. — Если идти во Владивосток через Суэцкий канал, это двенадцать с половиной тысяч морских миль, а если через Северный, то уже семь с половиной.

— Заманчиво, Степан Осипович, очень заманчиво, однако есть большое «но». Ежели не ошибаюсь, описанные широты очень холодные. Поверхность морей скована там льдом.

— Я не сомневаюсь в том, что сие возможно. Многочисленные путешественники в разные годы преодолевали его части. Правда, полностью сквозного путешествия пока не было. Что касается холода, то, полагаю, бороться с ним поможет — ледоход. Это специальное судно, которое наползает на лед и крошит его своим весом. По образовавшемуся каналу свободно пройдут корабли с грузом.

— Что и говорить, многообещающая перспектива, адмирал. Но сразу видно, проект сопряжен с гигантским количеством трудностей. Например, строительство ледокола. Если не ошибаюсь, ничего подобного еще никто не делал…

— Не совсем так, ваше императорское высочество. Еще в 1864 году судовладелец Бритнев приказал переоборудовать пароход «Пайлот». Сие решение позволило возить пассажиров и грузы между Кронштадтом и Ораниенбаумом еще несколько недель после того, как вставал лед. Более того, чертежи «Пайлота» купили власти Гамбурга, их разрушитель льда прекрасно справляется со своими обязанностями и ныне. Как мне стало известно, в настоящий момент Рязано-Уральская железная дорога ведет переговоры с британской фирмой «Армстронг» о строительстве парохода. Он будет предназначен для расчистки пути железнодорожным паромам на Волге у Саратова.

— Хм… — Я сделал вид, что задумался. — Будем считать, вы меня убедили. Почти… Упомянутые суда ломают лед на реках, а северный путь идет по морям. Толщина панциря там будет совсем другая.

— Совершенно верно. Ледокол морской должен быть гораздо больше и тяжелее.

— Степан Осипович, я, кажется, знаю, как решить эту проблему?

— И как же?

— Идея эта пришла, когда я ознакомился, скажем так, с особенностями постройки «Сисоя».

— Постоянные коррективы, вносимые в проект, создали ненужную путаницу, затянули сроки сдачи и вытянули из казны лишние деньги. Я полагаю, что произошло это от того, что в Отечестве нашем нет единого центра, который решает, какие суда нам необходимы. В итоге заводчики тянут в одну сторону, ученые в другую, у моряков и вовсе у каждого собственное мнение.

— Печально признавать, но это истинная правда, ваше императорское высочество.

— Так почему бы не создать этот центр? Я вижу его в масштабах не менее университетских. Империи нужны и военные суда, и торговые корабли. Их строительство усложняется год от года. Предмет сей стоит изучать и отказаться от следования в фарватере других держав. Так флот российский всегда будет в отстающих.

— Совершенно с вами согласен! Я давно ратую за то, чтобы выделить непотопляемость в отдельную научную дисциплину.

— Вот и прекрасно. Поручаю вам, господин адмирал, заняться этим вопросом. Надеюсь, что кораблестроительный университет под вашим началом станет флагманом не только отечественной, но и мировой науки.

После этих слов лицо Макарова вытянулось. На нем промелькнула целая гамма чувств. Справиться с волнением ему удалось спустя лишь несколько мгновений.

— Ваше высочество, это… столь неожиданно. Право, я не хотел бы оседать на берегу. Кабинетная работа не для меня. И потом, боюсь, вопрос организации университета решить будет затруднительно из-за ограниченности финансов морского ведомства.

— Степан Осипович, кому же, как не вам, поручать эту работу?! Ретроградам с черными орлами на золотых погонах? Не удивляйтесь, читал я сочинения некоторых господ. Их мнение о том, что главным оружием кораблей будущего станет, подобно галерам прошлого, таран, — не выдерживает никакой критики. Во что превратится судно, идущее в ближний бой, под выстрелами двенадцатидюймовых орудий?!

— К сожалению, идеи вице-адмирала Копытова действительно распространились в среде флотских начальников.

— Копытова? Возможно, не столь важно, кто автор… Что же касается финансов и базы, не переживайте. Я поговорю с дядюшкой, и вопрос этот будет решен непременно. Его императорское высочество с недавних пор внимательно слушает мои советы. Ну и последнее — боязнь кабинетной работы. Никто же не говорит, что вы осядете в ректорате до окончания дней своих. Запустите процесс, наберете толковых преподавателей, подготовите себе смену — и добро пожаловать на палубу обратно.

— Вы умеете уговаривать, ваше императорское высочество. Так быстро принимать такие важные решения… — Макаров взъерошил волосы.

— Буду с вами предельно откровенен… У меня есть ощущение, что эпоха мирных лет заканчивается. Противоречия между ведущими державами обостряются. Не избежит участия в конфликтах и Россия. Как мудро сказал государь, у нас есть только два верных союзника: армия и флот. И надобно, чтобы к године испытаний они были сильны, терять время на политесы в этих обстоятельствах будет непростительно.

— Простите, что уточняю, — подобрался Макаров. — Ваши ощущения — это плод интуиции или под ними есть и некоторые факты?

— И то и то. Простите, пока не буду раскрывать вам все подробности, но, уверяю, они получены из заслуживающих доверие источников. Так мы договорились?

— Да, мы договорились, — Макаров встал и вытянулся. — Спасибо за доверие, ваше императорское высочество.

— Спасибо за согласие, адмирал! — пожал я его руку.

* * *

Этим вечером кают-компания «Полярной звезды» походила на ресторан месье Кюба. По случаю праздника по стенам висели разноцветные отрезы материи: желтый, черный, белый и голубой, символизирующие государственный и андреевский флаги. Ими же были украшены портреты государя с императрицей. На столе, застеленном тяжелой скатертью, до боли в глазах сверкало начищенное столовое серебро и хрусталь. Темнели кожей стулья и диваны. Матовые плафоны заливали все вокруг ярким электрическим светом.

Офицеры прибыли в белых парадных мундирах. На царской яхте и экипаж был соответствующий. Князья, графы и лишь один барон, потомственные моряки, цвет флота. У меня на них были особые планы, поэтому на катере, который привез нас с Макаровым, доставили богатые запасы деликатесов и еще больше спиртного. Бутылки всевозможных размеров уже заняли свое почетное место в баре.

— Здравствуйте, господа! Разрешите? — спросил я, распахивая дверь.

Посещение кают-компании, как, впрочем, и многое другое, было обставлено целым рядом традиций. Офицеры — полноправные хозяева этого помещения. Без их приглашения его не мог посещать даже капитан, не говоря уж о гостях. Формально я не был его гостем, скорее — сыном хозяина, но решил польстить их чувствам.

— Прошу вас, ваше императорское высочество!

— Спасибо! Если мне не изменяет память, чины и звания остаются за этим порогом. Теперь я просто Николай Александрович и рад отметить в вашей компании праздничный день в истории русского флота. Если все готово, просите к столу!

Собравшиеся расселись, а корабельный священник забубнил слова молитвы.

— Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки. Аминь!

За нашими спинами неслышными тенями заскользили вестовые с бутылками и блюдами. То тут, то там между сидящими возникали их руки в перчатках, чтобы наполнить фужер или тарелку.

— Господа! — я поднял фужер с вином. — Ныне славный день. Сегодня наш флот пополнился новым кораблем. Этот броненосец будет гордо нести стяг святого Андрея на морях, омывающих наше Отечество и в мировом океане. Уверен, его команда с достоинством будет носить форму, овеянную славой предков. Петр Великий изрек: «Все воинские корабли российские не должны ни перед кем спускать флага, вымпелы и марсели под страхом лишения живота». Биться насмерть ради империи — вот высшая доблесть! В истории нашей было уже три «Сисоя Великих», и ни один из них не сдался неприятелю. Поднимем же бокалы за славное будущее четвертого!

— Ура! — прокричали офицеры, вставая и поднимая бокалы.

Пригубив напитки, собрание приступило к обеду. Говорить о политике, религии и личных отношениях в кают-компаниях было не принято, поэтому речь вполне ожидаемо зашла о развитии флота. Тем более и повод был отличный. Именно на это я и рассчитывал.

— Мне кажется, господа, за броненосцами будущее кораблестроения, — начал капитан. — Шутка ли — орудия в двенадцать дюймов! Перед этой мощью мало кто устоит.

— Почему же? — возразил молодой офицер с погонами лейтенанта. — При таких калибрах у противника сам броненосец становится уязвим пред его артиллерией.

— В этом случае калибр можно и увеличить, — подключился мичман.

— В оном случае, господа, получится гонка орудий и брони, — заявил Макаров. — Оружейники будут увеличивать пушки, а корабелы толщину брони. Не тупик ли это?

— Если не ошибаюсь, с увеличением размеров стволов падает скорострельность? — решил я подлить масла в огонь. — В итоге левиафаны обретут зубы, коими не смогут пользоваться часто.

— У этой проблемы есть еще один аспект — скорость хода, — продолжил адмирал. — Чем тяжелее судно, тем оно медленнее и хуже маневрирует. В итоге становится легкой целью для вражеских наводчиков.

— А для этого как раз таки существует броневой пояс, коий предохранит судно от повреждения.

— И опять же начинается гонка брони и калибров.

— Господа, — решил я задать им правильное направление мысли, — а что вы предполагаете по поводу самодвижущихся мин Уайтхеда? Некоторые считают, что они способны изменить ход боевых действий на море…

— Не знаю, не знаю, Николай Александрович, — подключился к беседе еще один лейтенант. — С одной стороны, это быть может и так, а с другой, есть противоминная артиллерия. Она прекрасно борется с миноносцами, расстреливая их до того, как они выходят на дистанцию выстрела.

— Но техника не стоит на месте, как усовершенствуются орудия с броней, так и мины будут увеличивать скорость и запас взрывчатки. Если не ошибаюсь, нынешние модели способны преодолеть треть мили на двадцати семи узлах. Вообразите, что будущие модели будут проплывать в десять-двадцать раз больше и гораздо скорее.

— Это действительно станет проблемой… Вот только сие отдаленная перспектива.

— Наука в последнее время движется вперед все быстрее… А что по этому поводу думаете вы, Степан Осипович?

Макаров на мгновение замялся, словно решался, говорить ли дальше, или лучше промолчать.

— Я полагаю, что нам надо рассмотреть перспективы внедрения в наш военный флот безбронных судов.

— Безбронных?.. Но как?… Военный корабль без защиты — разве подобное возможно? — послышались возгласы с разных концов.

— Господа, господа, к порядку! — повысил голос старший по кают-компании. — Степан Осипович, несомненно, пояснит свою идею, пока же предлагаю тост за здоровье его императорского высочества, наследника престола!

— Спасибо, господа! Но мне, как и вам, не терпится услышать доводы адмирала, — проговорил я, пригубив вина.

— Предложение простое, как мы с вами выяснили, судно, утяжеленное защитой, становится медленным и неповоротливым. Не лучше ли этот вес употребить на другое, например, на дополнительные орудия или самодвижущиеся мины.

— Но позвольте, — не выдержал лейтенант, — а как же оно будет защищаться? Одно единственное попадание нанесет непоправимые потери.

— С помощью скорости и маневра! Представьте себе миноносец, достигающий сорока узлов, вооруженный несколькими пушками малых калибров и установками самоходных мин. Непрестанно маневрируя, он сможет выйти на дистанцию и нанести смертельный удар любому противнику. А теперь представьте, что таковых судов в эскадре десяток или два. Справится ли враг с таким роем и сможет ли избежать попадания нескольких десятков торпед, которые будут по нему выпущены?!

За столом воцарилась тишина. Перед мысленным взором офицеров гремели морские баталии с невиданными кораблями. Изрыгали огонь стальные гиганты, а между ними сновали москиты, которые наносили этим титанам смертельные раны.

— Простите, Степан Осипович, вы не ответили про защиту. Что будет, если в такое судно попадет неприятельский снаряд?

— Бронебойный может и не взорваться, поскольку не встретит достойного сопротивления, а фугасный… На все воля Божья! Разве есть для моряка что-то почетнее, чем смерть в бою за царя и Отечество. Тем более что размен даже нескольких миноносцев на один броненосец для нас выгодным получается.

Глава XXII

Август 1894 г.

По случаю хорошей погоды окна в зале заседаний были распахнуты настежь. Издалека с улицы доносился стук копыт и шум повозок. Порой ветерок приносил с Мойки натужные гудки буксиров, тянущих баржи. Летняя жара уже прошла, а осень еще не наступила.

На повестке был вопрос строительства подземной железной дороги. На комитете его обсуждали уже не первый раз, но этот должен был стать последним. Автор проекта — инженер Титов несколько раз ездил в Москву (подземку решили возводить там), перевел кучу бумаги на расчеты и заработал седину на висках. От первоначальной идеи затолкать под город паровозы он отказался легко. Придумать, как быстро и эффективно удалять дым из тоннелей, так и не получилось. Некоторое время в качестве двигателей рассматривался дизель, к счастью для меня, его уже придумали, но еще не построили. Сошлись на электрической тяге. Чтобы узнать, как работает система, Титов путешествовал в Будапешт. В двуединой империи уже приступили к первой линии нового вида транспорта. И двигать составы там планировалось именно с помощью электромоторов.

— Ну что, господа, если вопросов больше нет, давайте предоставим господину инженеру возможность подвести черту, — объявил Менделеев.

— Благодарю вас, господин председатель! Представленный проект предусматривает возведение подземки (однажды оброненное мной слово прижилось) от Курского вокзала через Лубянскую и Трубную площади до Марьиной рощи. Таким образом будут соединены жилые кварталы с промышленным районом. Прокладка тоннелей будет осуществляться под землей, без вмешательства в городскую застройку. Для приведения вагонов в движение необходимо будет возвести электростанцию. Оные меры позволят начать модернизацию транспортной системы Москвы, которую сейчас представляют двадцать пять линий конки. Обслуживающие их две тысячи лошадей существенно загрязняют улицы. У меня все!

— Ну а теперь давайте перейдем к самому интересному вопросу, — я подключился к разговору. — Кто и за чей счет все это будет строить?

В зале повисла тишина. Только где-то жужжала настырная муха. Ученые мужи попрятали глаза, а Титов беспомощно закрутил головой.

— Господа, как вы знаете, я всегда ратую за крепкую сцепку науки с практическим применением. Теоретические исследования, несомненно, важны, но требует средств, а получить их можно только от внедрения новинок в жизнь. Понимаю, что продвижение собственных разработок, их представление потенциальным заказчикам — дело для вас необычное, но осваивать его надобно. Государственная казна, как вы знаете, очень ограничена, и есть множество более необходимых проектов… Что касается подземки, давайте поступим так: подготовьте и разошлите предложение для наших и зарубежных промышленников. Причем не стесняйтесь отправить бумаги и за океан. Я же при случае выскажусь в его поддержку. Полагаю, это позволит создать акционерное общество и привлечь финансы.

Воспрянувший духом докладчик энергично закивал головой.

— Засим, ежели вопросов нет, заседание Технического комитета объявляется закрытым, — громогласно объявил Менделеев.

Участники задвигали стульями и поспешили на выход. Мне очень хотелось последовать за ними. Вырваться куда-нибудь на море, подышать свежим воздухом, понежиться на песочке, поплескаться в теплой пока еще водичке. Но Дмитрий Иванович попросил о личном рандеву, пообещав, что запомню я его надолго.

В мой кабинет Менделеев вошел в сопровождении лысого господина с пышными седыми усами.

— Ваше императорское высочество, разрешите представить, его превосходительство граф Фердинанд фон Цеппелин.

— Здравствуйте, ваше императорское высочество, — степенно поклонился немец.

— Здравствуйте, граф! Рад приветствовать вас в России! Отрадно, что вы приняли приглашение Дмитрия Ивановича.

— Профессор закинул мне такой крючок, который было невозможно пропустить. Он рассказал о том, что интерес к воздухоплаванию в вашей стране проявляется на самом высоком уровне.

— Это действительно так. Пределы империи безграничны, поэтому развитие средств сообщения для нас очень важно. Дмитрий Иванович заметил вашу работу по созданию воздушного поезда и решил пригласить в Россию.

— Не буду скрывать, ваше императорское высочество, у меня на Родине не все восприняли это изобретение положительно, — закатил пробный шар немец.

— Вы знаете, граф, в русском языке есть такое выражение: «Нет пророка в своем Отечестве»… Тевтонский гений, вне всяких сомнений, занимает одно из главных мест в мировой науке, но разве он не ошибается? Как известно, лучшим мерилом теории является практика, только она способна продемонстрировать ценность идеи, — отбил я его мяч и сделал очень заманчивое предложение.

— Позвольте поинтересоваться практической стороной вопроса. На какие средства будет осуществляться этот проект?

— Сразу видно настоящего европейца, — я повернулся к Менделееву. — Вот чего так не хватает нам с вами.

Ученый вскинул было голову, но промолчал.

— Что же касается финансов, поступим следующим образом. Исследования и постройку масштабных моделей оплачу я, а вот когда очередь дойдет до строительства готовых изделий и их практического применения, будет создано акционерное общество, половина акций в котором будет принадлежать мне. Судьбу остальных решат переговоры. Но в накладе не останетесь, даю слово. Удовлетворяют вас такие условия?

— Несомненно, ваше императорское высочество.

— Ну и отлично! Прошу вас взаимодействовать по всем вопросам с Дмитрием Ивановичем, он же окажет всю необходимую поддержку. Рад был знакомству!

Цеппелин встал и начал раскланиваться, последовал за ним и Менделеев.

— Профессор, прошу покорно, задержитесь… Как обстоят дела с технологией производства гелия в промышленных масштабах? — вопрос прозвучал после того, как за немцем закрылась дверь.

— Как мне удалось установить, в настоящий момент ее не существует. Работы идут в нескольких лабораториях. Дальше всех продвинулись американцы. Мы связались с ними, но они отказываются от сотрудничества.

— Вот как? Что же, давайте я попытаюсь разрешить эти противоречия. Перешлите мне все материалы по этому вопросу… И еще один аспект…

— Слушаю, ваше императорское высочество.

— Граф Цеппелин — несомненно, талантливый изобретатель, но в то же время он преданный подданный кайзер и генерал-лейтенант его армии. Не знаю, как будут складываться отношения между нашими державами в будущем, воздушные же суда можно использовать и в военных целях. Посему, Дмитрий Иванович, граф не должен узнать ничего такого, что бы могло использоваться против нашего Отечества.

— Ну и задачка… — промолвил Менделеев, запуская руку в шевелюру, — стесняться в моем присутствии он перестал окончательно.

— Я понимаю, что она сложная, но требования безопасности… Вот что, я попрошу Николая Степановича Батюшина помочь вам. У него есть некоторые наработки в этой области. Уверен, что у вас все получится.

— Приложу к этому максимум усилий!

* * *

Отправляясь на Путиловский, где были назначены смотрины вагона с нескончаемыми рельсами, проще говоря, гусеничного трактора, я был готов к чему угодно, но увиденное поразило до глубины души. Посмотреть на чудо техники собралось множество рабочих, инженеров и руководство завода. Федор Блинов выглядел как именинник, к которому пожаловали долгожданные гости с дорогими подарками. Он встретил меня у проходной и, не сдерживая улыбки, рассыпаясь в комплиментах, проводил до ангара. В его ворота после кивка конструктора юркнул мальчишка. Через мгновение послышалось шипение пара, к которому вскоре присоединился металлический лязг, и на площадь выполз диковинный агрегат. Он походил на гибрид дачного сортира и самогонного аппарата (по крайней мере, у меня возникли именно такие ассоциации). Вся эта конструкция была установлена на платформе с четырьмя большими колесами с каждой стороны и гусеницами. Из трубы валил черный дым. Самое любопытное, что тракторист располагался в самом конце машины и совершенно не видел, куда едет. Направление ему подсказывал давешний паренек. Проехав с десяток метров, махина остановилась, машинист дал гудок, механизмы окутало паром.

На хроноаборигенов увиденное произвело гораздо большее впечатление. Над площадкой зазвучали вопли восторга, в воздух полетели картузы.

— Извольте подойти поближе, ваше императорское высочество, — Блинов просто светился от счастья.

Мы приблизились к платформе. Так она казалась еще внушительнее. Длинной метров пять, высотой все три.

— Данный вагон приводят в движение два паровых котла. Питаются оные сырой нефтью, — начал Блинов. — От машин через шестеренные передачи вращение передается к ведущим колесам, кои зацеплены с лентами гусениц. Скорость движения четыре с половиной версты в час, мощность 25 лошадиных сил.

— Немного, — вырвалось у меня помимо воли.

— Что вы, ваше императорское высочество, — Блинов выглядел как ребенок, игрушку которого отец назвал никчемной. — Это уже второй образец. Он ездит куда быстрее.

— Вполне возможно, не буду спорить… А что по поводу перевода на дизельный двигатель? Помнится, мы обсуждали такую возможность…

— К сожалению, у германцев покуда нет рабочего образца, работы еще идут, поэтому было решено использовать уже испытанную технологию.

— Быть может, вы и правы… Ладно, Федор Абрамович, собирайтесь. Я отправляю вас на Урал.

Выражение удовольствия смыло с лица Блинова, словно ушатом холодной воды, он побледнел.

— Помилуйте, ваше императорское высочество! — полушепотом зачастил он задрожавшим голосом. — Все ваши повеления, со всем тщанием…

— Окститесь, господин изобретатель! Вы в ссылку, что ли, собрались? Я посылаю вас на тамошние заводы. Конструкция сия, — я кивнул на трактор, — имеет большое будущее. И не только мирное. Заниматься такими разработками лучше подальше от чужого пригляда.

Физиономия Блинова начала приобретать нормальный цвет.

— Разрешите, ваше императорское высочество, хотя бы на родину съездить. С женой, детьми попрощаться.

— Зачем же прощаться? Берите их с собой. Полагаю, Урал станет для вас новым местом жительства надолго, — проговорил я, терзаемый какой-то смутной мыслью. — Запамятовал, а где вы живете?

— Так под Саратовом, в Вольске.

— В Вольске — это хорошо…

И тут меня накрыло. Теплый весенний ветерок приятно обдувает кожу. На деревьях появились первые листочки, и изумрудно-зеленая травка под ними. По бескрайнему чистейшему небу плывут барашки облаков, а между ними висят разноцветные купола парашютов. В День космонавтики мы, студенты университета, обеспечивали массовость праздничного мероприятия в поле под Саратовом. На Волге учился Юрий Гагарин, сюда же он вернулся с орбиты. Поэтому каждый год двенадцатого апреля чиновники устраивают торжества. Для меня это было в новинку, поэтому пока с трибуны лились формально-праздничные речи, я усиленно крутил головой. Над площадью возвышался памятник самому космонавту, а рядом с ним уродливые барельефы покорителям безвоздушного пространства. Особняком среди них оказались изображения Сергея Королева и Константина Циолковского. Как заявил пузатый мужичок с хитрыми глазками, представляющий то ли местные, то ли столичные власти, «именно этот сельский учитель из Калуги, живший еще при царе, проложил нам дорогу к звездам». Мы с ребятами тогда знатно поржали, воображая, как будет выглядеть скафандр для колобка со сцены. Учитель из Калуги — Циолковский, надо его найти.

— Поезжайте, господин Блинов, на родину, — проговорил я, возвращаясь в реальность, — но долго не тяните, работы еще много. Этот вагон с бесконечными рельсами еще надо доводить до ума. У меня есть кое-какие мысли на этот счет, вы их получите… А в целом поздравляю вас, Федор Абрамович! Важное дело сегодня сделали. Вы даже не представляете, насколько важное.

Всю дорогу от Путиловского завода до Министерства государственных имуществ меня терзали сомнения. Уж слишком было не похоже детище Блинова не только на привычные трактора, но и на те, что видел в хронике. Точнее, оно на трактор не походило вовсе. В перспективе же из этого уродца должны были получиться танки. Причем не те страшила, что выползли на поля Первой мировой, а что-то более продвинутое. Хотя бы на уровне 30-х годов ХХ века. Игра по интернету в танчики наряду с кораблями была моей слабостью, поэтому историю развития этого оружия я представлял. До большой войны оставалось двадцать лет. С одной стороны, срок солидный, а с другой, сделать предстояло много. Внешний вид и технические возможности механизма в стиле стимпанк произвели удручающее впечатление. Тем более что машину мало построить, ее надо освоить. И рядовым, и генералам. И вторым придется едва ли не сложнее. Понять, как воевать новым оружием, всегда непросто. В общем, вопросы, вопросы, вопросы…

В январе 1893 года отец отправил-таки в отставку министра государственных имуществ Михаила Островского. Повлиял ли на решение императора разговор со мной, или какие-то другие доводы, не знаю. Факт в том, что Островский занял почетную, но маловлиятельную должность в Государственном совете. Его преемник Алексей Сергеевич Ермолов оказался человеком совершенно иного склада. Он не был замечен в придворных интригах, зато прекрасно разбирался в сельском хозяйстве и даже защитил кандидатскую диссертацию. Он быстро проникся моей идеей о необходимости массового переселения на Дальний Восток. После его назначения у меня появился единомышленник, которого не надо было подгонять.

— Ваше императорское высочество, господа, объявляю наше заседание открытым, — провозгласил Ермолов, призывая собравшихся к тишине. — Мы собрались, чтобы обсудить промежуточные итоги программы, наметить пути для ускорения оного и поиска решения существующих проблем.

Несмотря на все меры, положение в центральных губерниях оставалось напряженным. Наделы, которыми владели крестьяне, вынуждали их жить впроголодь. Подобная ситуация была в семидесяти пяти процентах хозяйств. У двадцати процентов земли не было вовсе. Зерна хватало едва-едва, даже в урожайные годы. Участки продолжали дробиться и мельчать. В деревнях сокращалось поголовье лошадей и коров. Обедневшие землепашцы отправлялись в города, где становились пролетариями и попадали под влияние разного рода революционеров.

Несмотря на все тяготы, деревенские неохотно покидали насиженные места. Даже обездоленные, они могли рассчитывать на какую-то поддержку общины, на новых же землях только на свои силы. Поэтому с начала реализации программы по переселению на Дальний Восток перебрались около двухсот тысяч человек из девяноста пяти миллионов проживающих в центре страны.

— Алексей Сергеевич, — начал я, дождавшись окончания доклада министра, — давайте поговорим о проблемах и, что самое главное, путях их решения.

— Да, конечно, ваше императорское высочество. Первый круг сложностей — тяготы, которые испытывают крестьяне в дороге. Благодаря переселенческим центрам и постоялым дворам путешествие стало более простым, но сложности сохраняются. Например, высокая детская смертность. Путешественники скрывают больных ребятишек, не показывают их врачам, чтобы не терять время, не тратить лишние средства в дороге. Зафиксированы случаи, — Ермолов заглянул в бумаги, — когда их прятали в мешки, лишь бы чиновники не увидели.

— Мне кажется, этот вопрос можно решить, если выделять семьям с больными во время лечения продовольствие. Посчитайте, в какую сумму это выльется, вряд ли затраты будут велики.

— Мы займемся этим вопросом, ваше императорское высочество. Второй блок проблем связан с взглядами крестьян на жизнь. Оное сословие отличается крайней косностью, боязнью перемен, традиционализмом. Они не верят, что на окраине их ждут значительные наделы. Сегодня это минимум пятнадцать десятин.

— Похоже, у меня есть микстура и от этой болезни. По крайней мере, мы сможем попытаться. Господа, представляю вам Ивана Дмитриевича Сытина. Хотя, полагаю, это имя вам и так знакомо.

Издатель встал из-за стола и поклонился. Сытину было чуть больше сорока, но он уже успел прославиться на всю империю. Его типографии печатали продукцию на любой вкус — от дорогих подарочных фолиантов до лубочных картинок по полкопейки за штуку. Они-то и привлекли мое внимание, когда стало понятно, что землепашцы не горят желанием сниматься с насиженных мест. Иван Дмитриевич оказался не только хорошим бизнесменом, но и просветителем. Он быстро уловил мою идею о том, как создать в крестьянской среде положительную репутацию переселенческому движению. Более того, он предложил объявить сбор средств на реализацию проекта среди интеллигенции, а все работы сделать по себестоимости.

— Господа, прошу полюбопытствовать — цикл лубочных картинок про приключения крестьянина.

По рукам собравшихся разошлись предшественники комиксов. Они были напечатаны на самой простой бумаге и без цвета. Зато приобрести их можно было по полкопейки за штуку. Картинки повествовали о судьбе мужика, который откликнулся на призыв царевича и направился на берега Тихого океана. После испытаний в дороге, которые были приуменьшены, он добирался до нового жильяе и обзаводился большим участком. В плане сюжета произведение было абсолютно незатейливым, но, учитывая культурный уровень аудитории, вполне доходчивым.

— Иван Дмитриевич, — подал голос Ермолов, — а почему в разных лубках героя зовут по-разному и он из разных губерний?

— Это задумка его императорского высочества. Он рассудил, что у землепашцев будет больше доверия к рассказу, ежели его герой родом из соседней деревни. Соответственно этому по губерниям мы рассылаем и издания.

— И как пользуются оные спросом?

— Первый тираж в миллион экземпляров уже разошелся по магазинам. И мы готовы в любой момент допечатать нужное количество.

— Господа! — я вновь взял слово. — Наш нынешний труд, несмотря на весь масштаб, — лишь репетиция, создание минимальной базы. Основная фаза начнется, когда будет завершен Великий сибирский путь. Как только чугунку достроят, мы перенаправим поток переселенцев на нее. Посему уже сейчас можно задуматься о том, как это будет происходить. Например, о конструировании особых вагонов, которые смогут перевозить и людей, и домашнюю скотину. Проблем будет много, и надобно готовиться к их решению. Господин министр, вашему ведомству поручена реализация программы, жду от вас инициативы и предложений. Засим давайте прощаться. Сегодня или завтра я отбываю вслед за императором в Крым. Ежели будут вопросы, прошу телеграфировать туда.

* * *

Добравшись до своего купе, Урсати со стоном опустился на полку и кряхтя вытянул ноги на соседнюю. Сил развязать шнурки на ботинках уже не было. Если бы полгода назад ему кто-нибудь рассказал, как он будет работать, Александр Иванович расхохотался бы ему в лицо. Но то было раньше. Жизнь круто поменялась после того, как на пороге его дома появился неприметный человек с посланием от цесаревича. Он узнал о том, что инженер покривил душой и поддался на уговоры Унтербергера. Тогда в его кармане оказался весомый мешочек с золотыми монетами, а казна очень щедро заплатила за несколько земельных участков для дороги.

В письме Николай Александрович не ругал Урсати, не грозил, а сухо предупредил, что у него есть только один способ избежать кары — достроить чугунку раньше срока. Гораздо раньше. Осознавая, что задача эта не простая, наследник командировал в помощь Урсати чиновника по особым поручениям, того самого почтальона. По какому ведомству проходил его новый компаньон, Александр Иванович даже не догадывался. Во время знакомства тот лишь попросил ставить его в известность обо всех проблемах, которые возникают на строительстве.

Ошарашенный свалившимися новостями, строитель впал в ступор и от помощи сначала отказался. Дела шли своим чередом, пока через пару недель не грянул гром. Военный губернатор Приморской области Павел Федорович Унтербергер неожиданно для всех подал прошение об отставке «по состоянию здоровья». До этого дня генерал на болезни не жаловался. Более того, в кассу строительства от него поступило щедрое пожертвование.

Урсати был одним из немногих, кто знал о реальных причинах увольнения. Точнее, догадывался. Тогда же он обратился к неприметному человеку с первой просьбой. Рабочие давно страдали от плохого питания. Что власти ни делали, призвать купцов к ответу не получалось. И были веские основания полагать, что те, кто принимает от них продукты, закрывают глаза на гниль не просто так. Чиновник Александра Ивановича внимательно выслушал и попросил вопросом этим больше не тревожиться.

Через несколько дней произошло событие, о котором потом долго судачила вся округа. Одного из главных поставщиков еды купца Полушкина на тракте остановили молодцы в черных масках. Сопровождавшая его пара дюжих приказчиков не успела даже пикнуть, как оказалась лежащей носами в мягкой траве. Один из неизвестных спокойно и даже ласково посоветовал им не дергаться, а подождать немного. Полушкина увели за кусты. Сначала оттуда слышалась его громкая речь, потом свист кнута, потом все стихло. Примерно через два часа купчина, охая, вернулся. Развязал помощников, и они продолжили свой путь. Ни денег, ни других ценностей злоумышленники не взяли.

Весть о необычных разбойниках скоро стала достоянием общественности. В полицию торговец не обращался, и чем он занимался за деревьями, говорить отказывался наотрез. Спустя короткое время строительных снабженцев словно подменили. Как церберы они стали следить за поступающими продуктами и материалами. В котлах с варевом для рабочих перестало переводиться мясо, а на столах начал появляться невиданный по местным меркам деликатес — ситный хлеб.

Вздохнув в очередной раз, Урсати все-таки поднялся с дивана и направился в салон на ужин. Его собственная жизнь тоже значительно изменилась. Персональный вагон постоянно курсировал между стройкой и городами по соседству. Он лично наблюдал, как американский экскаваторщик готовит местных машинистов. Проверял качество шпал и рельсов. Боролся с извечной русской неторопливостью. Сократилось количество перекуров, а стоило кому-то из работников хотя бы отойти в сторонку, как на него тут же коршуном налетал десятник. Деньги платили вовремя, питание было отличное, поэтому замену проштрафившимся находили быстро.

Поужинав в гордом одиночестве, инженер решил подышать перед сном. Спрыгнув с подножки на насыпь, пошел вдоль состава. На площадке одного из вагонов сидели плохо видимые в темноте мужики. Они лениво о чем-то переговаривались. Урсати прислушался.

— Эх, а Федюшку все-таки жалко, — произнес молодой голос.

— Зелен ты еще Петро, вот околесицу и несешь, — возразил ему более зрелый.

— Чаво это околесицу?! Ну, умаялся, прилег отдохнуть, а его в шею!

— То и околесицу. Когда Федюшка твой прилег, работу кто за него справлял? Молчишь? А я скажу, артель евойная. Копейку же потом все получат одинаковую.

— За первый раз-то можно было и простить, — не сдавался молодой.

— За первый, — хохотнул мужик. — Это тебе так Федюшка, что ль, наплел? Не первый энтот случай. И ведь предупреждали, работай, мил человек, не отлынивай. Нет, не послушал. Пускай теперича прикладывается вольготно.

— Строгие у вас тут порядки.

— Зато справедливые. Смотри сам, урок делаешь справно, не отлыниваешь, в кусты не прячешься — никто тебя не тронет. Тяжеловато, зато деньжата платят и кормежка от пуза.

— Это да. Ноне мне две порции стряпуха не пожалели, — мечтательно проговорил молодой.

— Хватит лясы точить, — решительно подвел черту собеседник. — Пошли на боковую, а то завтра и нам прилечь захочется.

Невидимые собеседники слезли с площадки и растворились в ночи. Вслед за ними отправился спать и инженер.

Глава XXIII

Октябрь 1893 г.

Часы на кирхе пробили два часа по полудню, и сразу же в расположенном по соседству здании реального училища имени святого Павла зазвонил колокольчик. Это была самая любимая мелодия для учащихся за весь день, она означала конец занятий. Лютеранский переулок Одессы наполнился звоном детских голосов. Первыми из распахнутых настежь дверей вырвались малыши. Пихая друг друга, в форменных фуражках с желтым кантом набекрень, они делились планами на вечер и обсуждали занятия. Вслед за мальками показались старшеклассники. Они расходились куда более чинно. Шуметь завтрашним выпускникам не пристало. И было это не старанием преподавателей, а возмужанием юношей.

— Лев, ты пойдешь с нами в спортивный зал? — крикнул парень с характерной для одесситов внешностью приметному сверстнику. Он выделялся длинной всклоченной шевелюрой и каким-то пронзительным взглядом. Скрыть его не могли даже стекла пенсне.

— Нет, Абрам, не пойду. У меня дела, — и молодой человек направился в сторону моря. По дороге он достал из портфельчика бутерброд с сыром в чистой тряпице, развернул и принялся жевать.

Лев Бронштейн шел на улицу Гоголя. Там в доме номер 13 в одной из квартир было назначено очередное собрание членов кружка социалистов. Он примкнул к ним, потому что с детства не мог терпеть несправедливость. Родители, обещающие, а потом забывающие привезти подарки, оставили в его душе глубокий след. Скорее даже царапину. Семена разговоров приятелей о том, что есть люди, стремящиеся к равенству и справедливости, попали в благодатную почву. Найти их оказалось не сложно. Через знакомых ему назначили первую встречу. И, оказавшись на ней, Лева сразу же понял, что нашел дело всей жизни. Он, все также заслуживая похвалу педагогов, отлично учился в реальном, помогал отцу с бухгалтерией, но коммерческое будущее его больше не интересовало.

Социалисты рассказывали об удивительном мире, в котором не будет бедных и богатых. Где каждый сможет реализовать свои таланты. Трудиться за достойную зарплату и не платить хозяину штраф за каждый проступок. Об обществе, в котором правит не кучка аристократии, а лучшие представители народа. О неизбежности перемен писал Карл Маркс. Лев прочитал некоторые его сочинения. В засаленной, потрепанной книге он нашел ответы на множество вопросов. Бронштейн, в отличие от ровесников и некоторых старших товарищей, разбирался в коммерческих делах, понимал, как появляется прибыль и от чего она зависит, поэтому произведение далось ему легко.

Другой вопрос, что большинство единомышленников чтением и ограничивалось. Им было достаточно собраться узким кругом на какой-нибудь квартире и обсуждать порочность мироустройства. Льва такой подход не устраивал. Ему не хотелось быть наблюдателем, характер требовал решительных шагов. И один из них он и собирался сделать сегодня.

На Гоголя уже все собрались. На квартиру пришли двое рабочих с верфей, инженер, несколько студентов и поэт. В этой молодой компании выпускник реального был самым младшим, но и одновременно одним из самых активных.

— Товарищи, давайте по существу. Мы уже с весны ходим вокруг да около. Достаточно. Будущее не придет само, его надо завоевывать!

— И что же вы предлагаете, юноша, — подчеркнув интонацией последнее слово, поинтересовался поэт. В компании он был наиболее возрастным.

— Необходимо идти в массы, общаться с пролетариатом. Именно он будет движущей силой революционных преобразований! Крестьяне темны, забиты. Вы знаете, что они сдают агитаторов властям. Поэтому обратим свои взгляды на заводы и фабрики.

— Что конкретно вы хотите делать?

— Надо встречаться с рабочими. Надо объяснять им принципы марксизма и всю губительность царизма.

— Поймут ли?

— Поймут. Я уверен в этом однозначно!

— А если после подобной беседы вас сдадут в полицию?

— Я не боюсь. Гораздо опаснее и дальше заниматься говорильней, а не делами. Тираны должны сгинуть!

* * *

В Крыму штормило четвертый день подряд. Порывистый ветер гнал волны, которые с шумом обрушивались на побережье. Уходя, вода тащила за собой гальку, чтобы через несколько секунд вновь подхватить ее и бросить. Хлопья грязной белой пены забили все пляжи. Море было пустынно, как и дорожки дворцового парка. Садовники убирали листву и ветки, но все их усилия становились незаметными буквально через пару часов. Природа увядала, готовилась к зиме. А над всем этим низко висело свинцовое небо. Порой из пробегающих туч начинало моросить.

Убедившись, что начавшийся день не будет отличаться от предыдущих, я задернул занавес и отошел от окна. Даже дрова, потрескивающие в камине, не могли развеять гнетущую атмосферу, царящую в Ливадийском дворце. В одном из его покоев умирал император Всероссийский, царь Польский, князь Финляндский Александр Александрович Романов.

Отец почувствовал себя хуже примерно месяц назад. Это совпало с моим приездом на полуостров. С мая, когда мы последний раз виделись на спуске «Сисоя», он сильно сдал. Встреча произошла на одной из многочисленных террас. Император полулежал в кресле, подставив похудевшее лицо скудным лучам сентябрьского солнца. Беспокоить его мне не хотелось, поэтому я постарался максимально тихо присесть по соседству. Он все-таки услышал и открыл глаза. На губах промелькнула улыбка.

— Ники, наконец-то ты приехал! Здравствуй, мой мальчик.

— Государь, — я помог ему приподняться и обнял. Руки наткнулись на кости. Раньше такого не было.

— Вот опять, — он снова улыбнулся, — государь да государь. Какой уж я теперь государь?

— Вне всякого сомнения, великий, — сказал я совершенно искренне. — За годы твоего правления на поле брани не пролилось ни капли русской крови.

— Если бы все было так просто… Понимаешь, сын, хорошее обычно быстро забывается, а вот дурное наоборот. Человек слаб по своей природе, в своих ошибках и неудачах он склонен обвинять кого угодно, но только не себя. В России же сие усугубляется тем, что крестьяне всегда были за барином. Он все решал за них.

— Но это же плохо!

— Плохо или хорошо — другой вопрос. Данность такова, что большая часть подданных не привыкли к самостоятельности. Да что крестьяне! Министры на заседаниях, во время обсуждения сложных вопросов и те смотрят, ждут, когда я вынесу решение. Никто не хочет нести ответственность. Боятся! По пальцам можно пересчитать тех, кто готов. В итоге монарх ответственен за все.

— Но он не может делать этого физически! Никакого здоровья не хватит.

— Вот мне и не хватило, — он откинулся на спинку, а я прикусил язык.

Теплый ветерок лениво шевелил листья пальм, с моря доносился ровный гул прибоя.

— Страна наша, Ники, велика и удивительна. Она очень разная. Под сенью короны обитают и самовлюбленные поляки, и мятежные горцы, великороссы, и по-детски наивные народы севера. И всех их пытаются растащить в разные стороны, натравить друг на друга, подорвав тем самым величие государства.

В этот момент я вспомнил крушение другой империи — советской. Я родился после ее развала, но знал по воспоминаниям родителей и видел, с каким остервенением некоторые «куски» некогда единого целого набросились на Россию. Для прибалтийских «карликов» антирусская риторика вообще стала государственной идеологией. Грузия под руководством президента, жующего галстук, решилась напасть на российских миротворцев. А гордые укры за американские деньги нагородили столько, что разгребать им это придется очень-очень долго. Гадили и остальные, кто больше, кто меньше.

В империи обстановка была еще более сложной, чем в СССР, там хотя бы все республики признавали себя частью единого целого. Здесь же поляки и финны, с одной стороны, пользовались всеми возможностями, которые давало им государство, а с другой — считали, что живут независимо, и никаких особых обязательств перед центром нести не желали.

— Враги внешние, — между тем продолжил Александр, — не успокоятся никогда. Европейские монархии двуличны. В начале века мы им были нужны для борьбы с Наполеоном, и вот они же явились к нам с мечом в годы Крымской войны. Те, кто исторгал вопли о помощи, лил кровь русских солдат. Британский премьер-министр лорд Палмерстон изрек как-то, что у них нет ни постоянных союзников, ни постоянных врагов, есть только постоянные интересы.

— Я наслышан про деяния лаймов…

— Лаймов? — удивленно уточнил отец. — Откуда это словечко?

— Островитян так называют за традицию использовать эти плоды в длительных плаваниях для профилактики цинги.

— Остроумно… По этому принципу бритты живут уже много веков. И тебе придется с этим столкнуться.

— Прошу тебя, остановись! Тебе нет и пятидесяти. Не надо так говорить…

— Вот и ты страшишься ответственности, — грустно улыбнулся отец. — Ники, тебя готовили к этой роли с пеленок. Негоже наследнику престола допускать слабости… Расскажи мне лучше о своих делах, порадуй хорошими новостями.

— Начну давай с флота. Макаров деятельно занялся созданием кораблестроительного университета. Пока он базируется в Адмиралтействе, но, зная напор Степана Осиповича, не удивлюсь, если дядюшка выделит ему отдельное здание. Иметь под боком адмирала он вряд ли захочет. Сплавит его куда-нибудь подальше.

— Алексей, к сожалению, так и не стал настоящим флотоводцем, — покачал головой император.

— В числе первоочередных задач у Макарова — строительство ледокола. Это судно проложит северный морской путь на Дальний Восток.

— Наслышан. Дело важное.

— Есть подвижки в стрелковом оружии. Мосин разрабатывает любопытную идею о самозарядной винтовке. Сие решение позволит увеличить темп и точность стрельбы. И по моей просьбе разбирается с пулеметом системы Максима. Я попросил его модернизировать данную модель.

— Думаешь, от сей игрушки будет толк? — нахмурился Александр. — Слыхал я, что, кроме как переводом патронов, машинка эта ничем похвастаться не может.

— Прости, государь, но я с тобой не соглашусь. Оружие, производящее шесть сотен выстрелов в минуту и обслуживающееся расчетом из одного-двух человек, непременно будет востребованным.

— Шесть сотен? На испытаниях ни одной ленты на двести пятьдесят патронов сей пулемет не отстрелял. А, впрочем… продолжай.

— Переселение крестьян идет своим чередом. Раскачать их на смену места жительства удается с трудом. Но мы предприняли ряд шагов, надеюсь, они дадут плоды.

— А не боишься, что с отъездом крестьян казна потеряет на выкупных платежах? Откуда средства брать станем?

— Это, пожалуй, самый острый вопрос… Но нет, не боюсь. Недоимки по оным и так растут год от года. Деньги эти все больше становятся фикцией, нежели реальным предметом. Полагаю, даже с переездом нескольких миллионов землепашцев существенно финансовая обстановка не изменится. Признаться, я не учитывал такую вероятность…

— Вот видишь. Предвидеть надо все, по крайней мере стараться. Решения государственные слишком важны, чтобы принимать их необдуманно.

— Прости, государь.

— Да что ты! Брось извиняться… Еще хотел тебя спросить, — он вдруг сделался серьезным. — Мне тут письмо от митрополита Московского Сергия доставили. Зачем церковь православную обижать надумал?

— Я?! Совершенно не понимаю, о чем речь. Наоборот, Константин Петрович мне помощь с переселением оказывает…

— Вот видишь! А ты дело богохульное затеял. Видано ли, живых людей загнать под землю?

— Но, батюшка, послушай…

— Нет, Николай, послушай ты меня. Пока я жив, — император слегка запнулся, но голос мгновенно вновь стал твердым, — сему проекту не бывать. И завещать тебе буду — церковь не обижай. Без силы православной империя развеется, как дым.

— Слушаюсь.

— Вот и прекрасно. Ступай сын, устал я что-то.

После этого разговора виделись с отцом мы все реже. Он практически сразу перестал выходить к столу, и семейные обеды превратились в тяжелую церемонию с пустующим стулом во главе стола. Когда столовую заливали яркие лучи солнца, было видно, что мать проводит ночи без сна и часто плачет. Впрочем, это было заметно лишь близким. Для всех прочих она оставалась все такой же невозмутимой.

Георгий, Ксения и Михаил были достаточно взрослыми для того, чтобы осознавать суть происходящего. Ольга же поддалась влиянию гнетущей атмосферы. Перестали звучать шутки и дружеские подколы. Мы регулярно спрашивали мать о его самочувствии, но ничего ободряющего сказать она не могла.

Где-то в середине октября в коридоре я столкнулся с Лейденом. Он попытался ограничиться дежурным поклоном и пройти дальше, но я загородил ему дорогу.

— Профессор, я хочу знать, как здоровье его императорского величества.

— К сожалению, не могу порадовать ваше императорское высочество. У государя обострение воспаления почек и слабость, из этого проистекающая.

— Можно ли что-то сделать? Он молод и всегда был богатырем.

— На все воля божья, — картинно вскинул руки немец. — Его величество получает все необходимое лечение, но прогноз пока что неблагоприятный.

— Вы хотите сказать…

— На все воля Божья, — повторил Лейден. — Покорнейше прошу прощения у вашего императорского высочества, но мне нужно бежать.

Ошарашенный новостями, я отошел в сторону. Александр III болел и раньше, но речи о печальном исходе не было. Меня терзали противоречивые чувства. С одной стороны, за эти годы император действительно сделался для меня близким человеком. Я привязался к нему как к настоящему отцу. Тем более они были очень похожи: степенностью, рассудительностью, властностью, и в то же время оставляли свободу выбора. Заботясь о благе империи, я всегда помнил, что нахожусь у него за спиной, и если будет ошибка, мне помогут. Теперь же пришло понимание, что скоро может стать иначе. Жизнь изменится радикально. В первую очередь неизмеримо возрастет степень ответственности. Не будет ни одного человека, на которого можно переложить решение. Я буду последней инстанцией. Это откровенно пугало. Настоящий Николай закончил печально, мне бы такой судьбы не хотелось.

Опустошенный, с путающимися мыслями я гулял по дорожкам дворцового парка до самого вечера. Слуги звали на ужин, но кусок все равно не полез бы мне в горло. В тот момент, когда диск солнца коснулся края моря, за спиной вновь прозвучали шаги. Это была императрица. Она приблизилась ко мне, прижалась. Мы стояли рядом и смотрели, как светило ныряет в водную гладь. Как меркнут его последние лучи. Как день сменяется ночью.

— Пойдем сын, становится зябко.

Не спеша мы вернулись во дворец и разместились в одной из гостиных. Мария Федоровна взяла из шкатулки сигарету, я чиркнул спичкой.

— Ники, я понимаю, как это прозвучит, но ты, именно ты в эти минуты должен быть опорой для всех нас, для своего народа, для всей страны. Тебе необходимо быть сильным.

— Но как, мама? Как?

— Помнишь смерть своего деда Александра II?

Этот неожиданный вопрос сбил меня с толку. Прикинув годы, я понял, что Николаю тогда было тринадцать. Уже не ребенок. И воспоминания должны быть…

— Плохо. Я был тогда мал…

— Это случилось неожиданно. Государю было чуть больше шестидесяти, но он был здоров и бодр. И тут эти взрывы… Твой отец не был первым наследником. Но судьбе было угодно распорядиться по-своему, — императрица задумалась, похоже, воспоминания разбередили душу.

— Так вот, — продолжила она после секундной паузы совсем другим тоном, — государь принял Россию из рук истекающего кровью, истерзанного бомбами отца. Представь, каково ему было?! Он нашел в себе силы достойно вынести этот крест. Ты его сын. В тебе его кровь. Ты наследник престола и обязан быть твердым даже в такие минуты. Монархам слабость не позволительна, от них слишком много зависит.

В это мгновение я чувствовал себя словно удав перед кроликом. Передо мной стояла не мать, а императрица самой большой империи на свете. Слова ее падали как чугунные гири. Но после каждого из них спина моя выпрямлялась и росла уверенность.

— Спасибо, ваше императорское величество!

— Благослови тебя бог!

После этого разговора мне стало гораздо легче. Терзающая тоска отступила на второй план. На смену ей пришло спокойствие.

Через пару дней государь позвал меня. Он не был похож на человека, которого я знал. В кресле полулежала его высохшая копия. Одежда, сшитая на богатыря, собралась в многочисленные складки. Глаза ввалились. Из глубины души потянула холодные щупальца паника и отчаяние. Услышав звук шагов, Александр III открыл глаза.

— Здравствуй, Ники…

— Отец, как чувствуешь себя? — проговорил я с трудом, беря верх над эмоциями.

— Неважно, но я не хочу говорить об этом. Достаточно с меня скорбных взглядов… Ники, конец мой близок…

— Отец!..

— Молчи. У меня не так много сил, чтобы тратить их на пустые споры… Я хочу извиниться перед тобой.

— Извиниться? Но за что?! — ошарашено спросил я.

— Я… недооценивал тебя. Мне казалось, что ты не вытянешь государеву ношу. У меня были мысли просить тебя уступить престол Мишке. Но я ошибался… Последние годы это доказали.

— Не надо. Не нужно извиняться. Ты государь, и только тебе решать, что лучше для Отечества.

— Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы так же, как его нес я. Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от революционеров бомбу… В тот трагический день встал передо мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество, зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывали мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг государя и моя совесть… — Александр с трудом протянул руку и взял стакан с водой, кадык на тощей шее отсчитал глотки.

— Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай бог, тогда с ним и Россия рухнет. Падение исконной власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит к благу, чести и достоинству России.

Александр откинулся на подушку. Его лоб покрывали крупные бисерины пота. Беседа отняла слишком много сил.

— А самое главное, выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и свою совесть, — произнес он совсем тихо.

В кабинете повисла тишина, только из-за закрытого окна шумело штормящее море и раздавалось тяжелое дыхание больного.

— Ступай, Ники, — проговорил он, глядя куда то в пустоту. Его глаза, до этого безумно уставшие, но живые, заволокло туманом. Как будто он только что сделал крайне важное дело, которое держало его на этом свете. Я прижался к его руке. Кожа была сухой и горячей.

— Иди… — из носа императора побежала тонкая струйка крови…

Этим вечером на службе в дворцовой Крестовоздвиженской церкви я, пожалуй, впервые разговаривал с Богом. До этого молитвы были для меня чем-то вроде необременительного, но скучного ритуала. После общения с отцом я искренне просил Господа о его здравии. Причем в эти минуты он был для меня не государем, а человеком. Родным и смертельно больным. Осознание собственного бессилия вгоняло в тоску, поэтому губы шепотом повторяли за священником слова сорокоуста, а персты творили крестное знамение. Колеблющийся свет свечей, запах ладана, пение хора создавали иллюзорную атмосферу. Рядом возносили молитвы мать, братья и сестры, чуть поодаль маячила фигура Победоносцева. Все остальное свободное место заняли великие князья и княгини. Они слетелись в Крым, словно вороны, как только до них дошли известия, что монарху стало хуже.

Была ли в том заслуга церкви или измученному душевными переживаниями организму требовался отдых, этой ночью я заснул, едва лег на кровать.

* * *

20 октября 1894 года в 2 часа 15 минут пополудни император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский Александр Александрович Романов и прочая, прочая, прочая умер. Это случилось в кресле, в котором он фактически провел последний месяц жизни. Рядом с ним в этот момент была любимая супруга Мария Дагмара, в православии Мария Федоровна.

В книге российской истории закончилась очередная глава. И сразу же началась новая. На престол взошел император Николай II. Волею судеб им оказался программист из XXI века Николай Александрович Романов.

Январь — июль 2018 г.

Саратов

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg