Александр Михайловский, Александр Харников Крымский излом: Крымский излом. Прорыв на Донбасс. Ветер с востока
© Александр Михайловский, 2018
© Александр Харников, 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
Крымский излом
Авторы благодарят за помощь и поддержку
Юрия Жукова и Макса Д (он же Road Warrior)
Часть 1. Заря над Евпаторией
28 декабря 2012 года. Средиземное море, где-то в треугольнике Родос – Кипр – Александрия, борт учебного судна «Смольный»
Тамбовцев Александр Васильевич
Солнце огромным багровым шаром садилось в воды Средиземного моря. Ласковый морской ветерок нежно овевал лицо. По сравнению с зимним Питером пятнадцать градусов тепла – это лето, даже тропики. Я оставил в своей каюте куртку, шапку и шарф.
А все началось недавно, каких-то две недели назад. Меня неожиданно вызвал шеф питерского отделения Агентства и сделал предложение, от которого я не смог отказаться. А именно – отправиться в очередную командировку в очередную горячую точку на борту одного из кораблей объединенной эскадры Северного, Балтийского и Черноморского флотов.
Корабли следовали в Сирию, где давно уже шла гражданская война и лилась кровь. Эскадра должна была «показать флаг» соседям Сирии, мечтавшим под шумок урвать от раздираемой смутой страны лакомые кусочки ее территории. А у нас в Сирии были свои интересы плюс база в Тартусе, единственное заграничное место базирования российских кораблей. Командировка должна быть интересной и, скажем прямо, опасной.
Отправиться в этот «круиз» я должен был на учебном корабле Балтфлота «Смольный». Порт отправления – Усть-Луга. Вместе со мной в группе информационного обеспечения оказалась съемочная группа телеканала «Звезда». Среди телевизионщиков обнаружился и мой старый знакомый – оператор Андрей Романов.
Были на «Смольном» и другие мои коллеги, правда, еще по старой службе. Ведь до того, как стать журналистом, я занимался совсем другой работой. Хотя иногда приходилось для прикрытия изображать из себя журналиста. Служил я в одной тихой конторе, трехбуквенная аббревиатура которой была известна всему миру. К началу «катастройки» я дослужился до капитана, впереди уже маячили майорские погоны, но… Грянул роковой девяносто первый год, и великой страны не стало. А тому, что возникло на ее месте, уже были не нужны такие, как я.
Кто-то из моих бывших коллег подался в начальники коммерческих «служб безопасности», кто-то – в бандиты, кто-то в бизнес… А я пошел в журналистику. Но, несмотря на вполне успешную карьеру, меня не покидала тоска по молодым годам и работе в конторе…
На «Смольном» я встретил не только своего одноклассника, подполковника медицинской службы Игоря Петровича Сергачева, но и бывшего коллегу по конторе Колю Ильина.
Рядом со «Смольным» грузились войсками и боевой техникой учебный корабль «Перекоп», плавучий госпиталь «Енисей» и транспорт «Колхида». На траверзе Усть-Луги к нам присоединились сторожевой корабль Балтфлота «Ярослав Мудрый» и танкер «Дубна».
Коля Ильин нашел меня почти сразу же после отхода «Смольного». Да и какой он теперь Коля? Подполковник Службы внешней разведки России Ильин Николай Викторович. Он сообщил мне, что на корабле находится группа его коллег во главе с полковником Антоновой Ниной Викторовной. С ней мне тоже приходилось встречаться в Цхинвале в августе 2008 года.
А потом мы встретили подошедшие из Балтийска два больших десантных корабля 775-го проекта: «Калининград» и «Александр Шабалин» – и морской буксир, кажется СБ-921, который на фоне «больших парней» выглядел несколько забавно. Из Калининграда вертолетом на борт «Смольного» перебросили группу спецов из «племени ГРУ», «тотемом» которых была летучая мышь, парящая над земным шаром. Возглавлял ее полковник Бережной. Вячеслав Николаевич тоже был мне знаком, только по новогоднему штурму Грозного в 1994 году, где он был еще майором.
Бережной рассказал мне, что из Североморска вышла эскадра во главе с тяжелым авианесущим крейсером «Адмирал Кузнецов» с отрядом кораблей, а из Севастополя отряд кораблей Черноморского флота во главе с флагманом – гвардейским ракетным крейсером «Москва». Командовал объединенной эскадрой контр-адмирал Ларионов. Сила собиралась нешуточная. Похоже, что предстоял не просто обычный дальний поход, а нечто большее.
В разговоре с Бережным я услышал от него вполне прозрачное предложение – вспомнить то, чем я занимался в годы молодости, и тряхнуть стариной. Я не дал с ходу ответ, хотя и намекнул полковнику, что он будет скорее да, чем нет. А для себя я давно уже решил, что если мне будет предложено снова надеть погоны, то я от этой чести отказываться не стану. Так мы дошли до Гибралтара, потом до Мальты, потом… А потом мы встретились с черноморцами. До берегов Сирии оставалось, что называется, рукой подать. И тут произошло это…
Солнце зашло, и вокруг нашей эскадры стал сгущаться странный желтоватый туман. Лучи прожекторов вязли в нем, как в густом киселе. Незадолго до полуночи соединение начало сбавлять ход. По какой-то причине ослепли радары и оглохли сонары. Соединение будто зависло в пустоте между черной водой и черным небом. В ушах у моряков и пассажиров, повторяя удары сердца, начал стучать метроном, будто отсчитывая последние минуты жизни. В ушах у всех зазвучал Голос…
Нигде и никогда, вне времени и пространства
Голос звучал, перекатываясь в головах людей громовыми волнами:
– Службе обеспечения эксперимента приступить к созданию темпоральной матрицы!
– Докладывает Служба обеспечения эксперимента, трассировка темпоральных узлов инициирована. Первый доступный узел-реципиент – 4 января 1942 года от Рождества Христова, координаты сорок четыре дробь тридцать один в Гринвичской системе координат. Второй доступный узел-реципиент – 11 октября 1917 года, координаты пятьдесят девять дробь двадцать. Третий доступный узел-реципиент – 9 февраля 1904 года, координаты тридцать семь дробь сто двадцать пять. Четвертый доступный узел-реципиент – 5 июня 1877 года, координаты тридцать девять дробь двадцать пять. Остальные энергетически доступные темпоральные узлы-реципиенты заблокированы логическими запретами первого и второго уровней.
– Выявленные темпоральные узлы-реципиенты санкционированы, Службе обеспечения эксперимента приступить к процессу копирования матрицы.
– Служба обеспечения эксперимента к процессу копирования матрицы приступила. Первая копия – готово, копирование успешно! Вторая копия – готово, копирование успешно! – Потом Голос посуровел и в манере диктора еще того, советского, телевидения произнес: – Выявленные темпоральные узлы-реципиенты санкционированы, Службе обеспечения эксперимента приступить к процессу копирования матрицы.
– Служба обеспечения эксперимента к процессу копирования матрицы приступила. Первая копия – готово, копирование успешно… – потом Голос хихикнул и в манере хорошо вышколенной стюардессы продолжил: – Товарищи, наш рейс прибыл в 1942 год, за бортом 4 января означенного года по григорианскому календарю, двести километров юго-западнее Севастополя. Командир корабля и экипаж прощаются с вами и просят сохранять спокойствие и мужество. О своих семьях не беспокойтесь, о них позаботятся ваши оригиналы. – Голос посуровел: – Делайте, что должно, и да свершится, что суждено! Аминь.
Узел первый. День Д. Четвертое января 1942 года.
Черное море, двести километров юго-западнее Севастополя
День уже склонялся к вечеру. «Хеншель-126», он же «костыль», прикомандированный к 3-й группе 77-й штурмовой эскадры, базировавшейся на аэродроме Саки, совершал свой последний за этот день разведывательный полет. Через полтора часа сядет солнце и наступит долгая зимняя ночь. Наблюдатель до рези в глазах вглядывается в горизонт в поисках русских кораблей.
Примерно месяц назад комиссары на двух катерах совершили хулиганский набег на Евпаторию, освободили из лагеря своих, разгромили полицейское управление и взяли пленных. Поэтому внимание и еще раз внимание. В любой момент может повториться нечто подобное и в куда больших масштабах.
Вот расслабились камрады на Керченском полуострове, и пожалуйте – десять дней назад большевики высадили свои дикие славяно-монгольские орды и теперь продвигаются вперед, грозя уничтожить на своем пути все живое. Внезапно самолет ощутимо тряхнуло, будто под ним разорвался зенитный снаряд. Но не было слышно грохота взрыва, не пробарабанили по обшивке осколки. Наблюдатель машинально бросил взгляд вниз и от удивления обалдел. Прямо под ними на поверхности моря быстро расползалось облако грязно-желтого тумана. Наблюдатель по внутренней связи вызвал пилота:
– Курт, глянь вниз, видел когда-нибудь такую штуку?
Несколько минут пилот вглядывался в расползающийся туман.
– В первый раз вижу, Отто. Но сдается мне, это похоже на дымовую завесу. Да и цвет какой-то… Специфический… Обычный туман таким не бывает.
– Тогда давай посмотрим на это чудо поближе, – ответил Отто, – если это дымовая завеса, то она должна прятать что-то чертовски большое…
– Яволь, камрад! – Курт сострил. – Конечно же Сталин прячет там подводную лодку в три километра длиной. – Герои люфтваффе отсмеялись, и маленький самолетик, заложив вираж, начал снижение.
А туманный блин, достигнув примерно пятикилометрового диаметра, прекратил расти, вздрогнул и, истончаясь, начал распадаться на клочья. Вот в прорехах между грязно-желтыми клочьями показалась палуба громадного корабля.
– Майн гот, – пробормотал ошеломленный Отто, – что это, Курт, неужели авианосец?!
– Конечно, Отто, это авианосец, – огрызнулся Курт, – немедленно докладывай! – Оберлейтенант люфтваффе Курт Зоммер уже прикидывал, как красиво будет смотреться на его парадном кителе Железный крест за обнаружение русского авианосца, который парни из 77-й штурмовой эскадры конечно же потопят.
В этот момент там, внизу, лейтенант Сергеев опустил бинокль и коротко бросил в переговорное устройство:
– Немец, разведчик, – он достаточно хорошо разглядел на крыльях белые кресты и не испытывал никаких иллюзий. Поскольку, если Голос не лгал и тут действительно 1942 год, ни советские, ни немецкие самолеты не оборудованы ответчиками системы «свой – чужой», и перед открытием огня требовалось визуально удостовериться, что перед ними враг.
Что же, как говорится, бойтесь своих желаний. В детстве Леха Сергеев хотел попасть на эту войну, чтобы… Чтобы… он и сам не знал, для чего точно. Но знал, что так было бы правильно. И вот он здесь, не на игрушечной войне своей детской мечты, а на самой настоящей, где каждую секунду гибнут люди, которые этой войны не хотели, но теперь вынуждены ценой своей жизни останавливать взбесившегося германского зверя.
Но кажется, он уже убил своего первого немца. Запрет на поражение цели был отменен, и ожила одна из башен зенитного ракетно-артиллерийского комплекса «Кортик-М». По ползущему на высоте восемьсот метров с заунывным воем «костылю» не было истрачено ни одной ракеты – слишком жирно для такой мелюзги. Два шестиствольных автомата выбросили в его сторону по полусекундной очереди в сорок снарядов. Задача для автоматики детская, цель движется по прямой на небольшой скорости и высоте и не маневрирует…
Доля секунды, и во все стороны брызгами полетели изувеченные обломки. Несчастный «хеншель» будто пропустили через мясорубку. Герои люфтваффе умерли мгновенно, даже не успев ничего понять. Они так и не успели ничего передать в эфир.
Тогда же и там же. Тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал флота Советского Союза Кузнецов»
– Сорок второй год, январь! – В голове у контр-адмирала что-то щелкнуло, и он вдруг стал спокоен, как система наведения, направляющая боеголовку на цель. Только мелькнула мысль: а ведь дед-то в Севастополе еще жив… Внешне же контр-адмирал Ларионов являл собой пример хладнокровия и невозмутимости.
Первым делом звонок на ГКП. Капитан 1-го ранга Андреев уже находился на боевом посту.
– Антон Иванович, доложите обстановку.
– Немецкий разведчик визуально опознан и сбит!
– Молодцы! Запишите в журнал и от моего имени передайте на другие корабли: с этой минуты корабельное соединение Военно-морского флота Российской Федерации находится в состоянии войны с фашистской Германией. Да, кстати, на кораблях действуют законы военного времени.
Немного помолчав, он добавил:
– Пошлите борт на «Смольный», пусть заберут группы полковника Антоновой и полковника Бережного, нечего им там прохлаждаться… Журналисты, пожалуй, тоже пусть будут под рукой.
Оперативному отделу выяснить обстановку на берегу и доложить. Связистам приступить к прослушиванию эфира и локализации каналов связи советской и немецкой группировок со своим командованием.
И еще, Антон Иванович, мне срочно нужен прямой канал связи с Москвой. Передайте всем: через час оперативное совещание штаба в расширенном составе. И Иванцова ко мне, срочно. Обязаны присутствовать командиры кораблей и приданных соединению частей. Все, исполняйте!
Повесив трубку, адмирал перевел дух. Вот и пришло время, когда надо решать, брать на себя ответственность и отвечать за свои решения. Но эта война – дело святое.
Оперативное совещание собрали в адмиральском салоне. На плазменный экран вывели карту советско-германского фронта на четвертое января 1942 года. Докладывал начальник штаба соединения капитан 1-го ранга Сергей Петрович Иванцов.
– Обстановка на четвертое января тысяча девятьсот сорок второго года на советско-германском фронте складывается следующим образом.
На Северном участке фронта затишье, Тихвинская наступательная операция советских войск успешно завершена, угроза двойной блокады Ленинграда сорвана. Любаньская операция пока не начата.
На Центральном участке фронта продолжается контрнаступление советских войск под Москвой, которое вот-вот должно войти в стадию Ржевско-Вяземской наступательной операции.
На Южном участке фронта в результате контрударов Красной Армии освобождены Ростов-на-Дону и Керченский полуостров с Феодосией.
А теперь о стратегической обстановке, товарищи. Несмотря на завершившуюся мобилизацию и начало формирования резервов, фашистская Германия до сих пор обладает количественным и качественным перевесом в авиации. Из-за утраты стратегических запасов боеприпасов и эвакуации промышленности за Урал, Красная Армия испытывает острый дефицит в вооружении и боеприпасах. У командиров всех уровней недостаточная квалификация, а у большинства бойцов Красной Армии отсутствует боевой опыт.
Немного о положении в Крыму. Второго января сего года завершилась Керченско-Феодосийская наступательная операция. Войска вышли на рубеж Киет – Новая Покровка – Коктебель. Дальнейшему продвижению мешает плохое снабжение из-за неустойчивой погоды и действий вражеской авиации. В порту Феодосии люфтваффе потопило четыре крупных транспортных судна и тяжело повредило флагман Черноморского флота крейсер «Красный Кавказ». И самое главное – через несколько часов советское командование приступит к высадке в Евпатории тактического десанта. Из-за шторма, который разыграется в ночь с пятого на шестое января и продлится три дня, десант окажется без помощи и будет полностью уничтожен противником.
Капитан 1-го ранга Иванцов вывел на плазменную панель схему Евпаторийского десанта.
– Как вы видите, десантникам удалось захватить набережную и Старый город. Морской порт, курортная зона и Новый город остались в руках немцев.
К десяти часам утра пятого января немцы подтянули резервы со стороны Севастополя и Симферополя и перешли в контрнаступление. Против десанта весь день пятого января активно действовала немецкая авиация…
– Подожди минутку, Сергей Петрович, – контр-адмирал подошел к изображенной на плазменной панели схеме и задумался. – Времени на размышления очень мало. Товарищи, если верить истории, через сутки начнется шторм, и тогда помочь десанту не сможет не только командование в Севастополе, но даже и мы. Решать надо сейчас же!
Сергей Петрович, записывайте, а вы, товарищи морские пехотинцы, подойдите к карте.
Из группы офицеров, стоящих чуть поодаль плазменной панели, вышло два майора. Оба невысокие, коренастые, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Только один брюнет, с намеком на предков с Кавказа, а второй – типичный уроженец средней полосы.
– Майор Осипян, – сказал контр-адмирал, – черноморский батальон будет высаживаться вместе с бронетехникой в районе города Саки. Задача – захватить одноименный аэродром и оседлать дороги Евпатория – Симферополь и Евпатория – Севастополь.
Один взвод обязательно направьте вдоль Симферопольского шоссе в сторону Евпатории. Его задача – примкнуть к десантникам капитан-лейтенанта Бузинова и помочь им продвинуться вдоль Эскадронной улицы. Владимир Вазгенович, после занятия рубежа основным силам вашего батальона необходимо оборудовать оборонительные позиции из траншей нормального профиля. Рассчитывайте, что вам придется отражать массированные атаки пехоты противника при поддержке артиллерии. Последний пункт мы у немцев постараемся аннулировать, но вы на это не очень-то и рассчитывайте. Действуйте так, будто на вас попрет вся эта проклятая 11-я армия генерала Манштейна.
«Адмирал Ушаков» прикроет вашу высадку своей артиллерией. Основная задача вашего батальона на первом этапе операции – не пропустить к Евпатории немецкие подкрепления. Сергей Петрович, в нашей истории немецкие части подходили на помощь гарнизону организованно или россыпью?
– Россыпью и как попало, товарищ контр-адмирал, – ответил начальник штаба, – генерал Манштейн исполнял директиву Гитлера о «горизонтальной» переброске резервов к угрожаемому участку и снимал их со спокойных мест линии осады – где роту, где батарею.
– Ну, вот и хорошо, – адмирал повернулся к майору Осипяну: – Владимир Вазгенович, замаскируйте позиции. В глубине обороны, на дороге, организуйте засаду и первые мелкие группы ликвидируйте, стараясь не поднять у немцев тревоги.
Теперь о балтийском батальоне. Гвардии майор Юдин, ваша задача – взять морской порт и курортную зону. Вас будут поддерживать артиллерийским огнем крейсер «Москва» и БПК «Североморск». Обращаю особое внимание командиров боевых кораблей, осуществляющих артиллерийскую поддержку. Портовые сооружения в Евпатории и аэродром в Саках нужны нам в полной целости и сохранности. В Евпаторийском порту в течение дня пятого января нам надо постараться максимально разгрузить «Колхиду». Пока не начался шторм, на берегу должна оказаться вся тяжелая техника с необходимым запасом боеприпасов.
Антон Васильевич, у вас самая тяжелая задача – уличные бои во взаимодействии с местными частями морской пехоты. Против вас будут воевать… – контр-адмирал заглянул в ноутбук, который стоял на столе рядом с плазменной панелью, – …смесь из немецких и румынских частей, а также жандармерия, набранная из числа изменников крымско-татарской национальности.
– Теперь дальше, – контр-адмирал снова заглянул в ноутбук, – полковник Бережной, Вячеслав Николаевич, по вашему особому статусу я не могу вам приказывать, а могу только просить…
– Приказывайте, товарищ контр-адмирал, сделаем, – полковник Бережной внимательно посмотрел на своих офицеров, стоящих в углу отдельной группой. – Любой из нас скажет вам, что всю жизнь мечтал повоевать с фашистами. А тут прямо как в рекламе: «Газпром – мечты сбываются».
Командир роты ГРУ майор Гордеев посмотрел на Бережного и согласно кивнул.
– Ставьте задачу, товарищ контр-адмирал, и не беспокойтесь, все будет исполнено по высшему разряду.
– Значит, так, – сказал контр-адмирал, – ставлю вашей группе пока две ближайшие задачи. В ночь с четвертого на пятое января, за два часа до начала операции, скрытно высадиться с вертолетов на северной окраине города, а затем мелкими группами выдвинуться в сторону побережья, ликвидируя патрули, уничтожая командный состав немецких и румынских частей и нарушая оборону города. Основная цель – здание гестапо. Этот гадючник желательно захватить без лишнего шума. Местных деятелей связать, при подходе бойцов РККА скрытно покинуть здание, оставив пленных в подарок. В серьезный бой не ввязываться. После выполнения задачи скрытно выходить навстречу батальону майора Юдина. Второе задание – авантюра из авантюр, разгромить и уничтожить штаб 11-й армии. Всю осаду Севастополя он находился в одном и том же месте в поселке Сарабуз. В дальнейшем вы и ваша вертолетная группа будет дислоцироваться на аэродроме Саки. Задание понятно?
– Так точно, понятно, – сказал майор Гордеев, – товарищ контр-адмирал, разрешите задать вопрос?
– Спрашивайте.
– Что нам делать в случае контакта с командирами и бойцами Красной Армии? Им что про нас говорить? Ведь не скажешь же, что мы из будущего?
– Говорите, что мы группа спецназначения и подчиняемся напрямую Ставке, – ответил контр-адмирал. – Надеюсь, к вечеру пятого, самое позднее утром шестого это уже не будет враньем. Все, товарищи, все свободны. А вот товарищей журналистов я попрошу остаться.
Тогда же и там же
Журналист Александр Тамбовцев
Нас, журналистов, оказалось четверо. Я, специальный корреспондент ИТАР-ТАСС и съемочная группа телеканала «Звезда». Из них на оперативное совещание пригласили руководителя группы Сергея Лосева, журналистку Ирину Андрееву и моего старого знакомого – оператора Андрея Романова.
Задумавшись, контр-адмирал прохаживался перед нами. Вот он остановился и обвел нас взглядом.
– Товарищи журналисты, как известно, все современные войны ведутся не только на поле боя, но и в информационном пространстве. Я не могу вам приказывать, вы люди штатские (во всяком случае, в большинстве своем). Я могу вас только просить.
Вам надо идти и делать свою работу, показывать будни войны и рассказывать о них. Только должен вас предупредить, что эта война начисто лишена всяких признаков гуманизма и политкорректности. На этой войне убивают всех: солдат, журналистов, медиков, раненых, женщин, стариков и детей. Адольф Гитлер освободил своих адептов от такого понятия, как совесть. Я хотел бы просить о двух вещах.
Во-первых, нужна съемочная группа, которая пойдет в десант вместе с батальоном майора Юдина. Подумайте хорошенько. Хотя мы и выделим вам в сопровождение отделение морской пехоты, все равно это будет очень опасно.
Во-вторых, нужно, чтобы вы собрали все хранящиеся у вас материалы по плану «Ост» и зверствам фашистских захватчиков. Материал предполагается передать в Москву для использования в пропагандистских целях. Вот вы, товарищ Тамбовцев, не могли бы взять на себя эту задачу?
Я вздохнул.
– Товарищ контр-адмирал, мне хотелось бы отправиться на берег вместе с десантом…
– И сколько вам лет, товарищ капитан? – остановил меня контр-адмирал. – Откручивать немцам головы лучше получается у молодых. Доверим же им это ответственное дело. От вас, товарищ Тамбовцев, мне нужен журналистский опыт и профессионализм в сочетании с пониманием военно-стратегических перспектив происходящего.
Вы, в силу двойственности своего положения, можете не только увидеть и описать происходящее, но и определить его место и роль в складывающейся картине мира. Ну как, я вас убедил?
– Товарищ контр-адмирал, у меня на этот счет есть свое мнение, но как человек военный я выполню ваше приказание. Разрешите идти?
– Погодите, Александр Васильевич, мы еще не закончили. – Адмирал повернулся к моим коллегам из «Звезды»: – Ну что, товарищи телевизионщики, вы приняли решение?
– Да! – Ирочка Андреева тряхнула черными кудряшками. – Я пойду с десантом и буду делать то, что нужно, – она повернулась к оператору: – Андрей Владимирович, вы со мной?
Не успел мой старый знакомый кивнуть, как руководитель группы вскричал петушиным голосом:
– Ира! Что ты делаешь, это же опасно!
– А в Сирии было бы не опасно? – прищурилась журналистка. – Они же там такие же фашисты. Им точно так же плевать на неприкосновенность прессы. Только и того, что они мазаны другим цветом.
– Но работать на Сталина – это невозможно! Господин контр-адмирал, как вы можете, после всего, что было в нашей истории, даже подумать о сотрудничестве с этим режимом…
Я тихонько шепнул на ухо Андрею:
– Общечеловек, что ли?
– Ага, – так же тихо ответил тот, – прислали в последний момент на нашу голову из Министерства обороны.
– У кого режим, а у кого страна! – громко отпарировала Ирочка, задрав нос и топнув ногой. – Либераст недорезанный.
– Ах, ты… – господин Лосев грязно выругался.
– Тихо! – рявкнул контр-адмирал Ларионов. – Молчать!
Наступила гробовая тишина.
– Значит, так. Товарищ Тамбовцев, ваш первый материал я жду к завтрашнему утру. После налаживания канала связи передадим его в Москву. Вас, Ирина, и вас, Андрей, благодарю за содействие, – адмирал черкнул пару слов на листке из блокнота. – Соберите все, что вам надо для командировки на берег, найдите майора Юдина и передайте ему эту бумагу. Он вам поможет и поставит на довольствие. Думаю, борт на «Калининград» еще не ушел. Да, вот еще. Конечно, никакого телеканала «Звезда», естественно, еще не существует, и вы – корреспонденты газеты «Красная звезда», которые выполняют особое задание редакции. Понятно?
Взяв у адмирала листок из блокнота, Ирочка очаровательно улыбнулась.
– Спасибо за доверие, товарищ контр-адмирал, ну, мы… Разрешите идти?
– Идите! И вы, товарищ Тамбовцев, тоже.
– А я?.. – пробормотал оставшийся в одиночестве руководитель съемочной группы.
Вместо ответа адмирал нажал на столе кнопку, и в дверях материализовался адъютант.
– Витя, вызови сюда кого-нибудь из людей Самарцева, пусть отправят господина Лосева на гауптвахту. По Российскому УК его деяние ненаказуемо. Но здесь не Российская Федерация, а СССР, а по местному законодательству это статья 58-10 УК РСФСР. В мирное время – десять лет без права переписки. Ну, а в военное время… А посему при первой возможности мы и передадим его местным властям. Нам тут предатели не нужны.
И адъютант Витя с погонами старшего лейтенанта вывел из адмиральского салона некогда вальяжного, а теперь скукожившегося и потерянного господина Лосева.
Пробираясь к каюте, которую мне выделили на «Кузнецове», я наткнулся на подполковника Ильина. Тот был с красными от усталости глазами, но возбужден и даже весел.
– Васильич, ты где ходишь?! Тебя Антонова ищет, с ног сбилась! Идем! – он потащил меня куда-то вглубь «Кузнецова», туда, где чужие обычно не ходят.
Полковник Антонова в брючном костюме и рубашке защитного цвета словно помолодела – боевая обстановка, по всей видимости, подействовала на нее, как звук трубы на старого коня.
– Нина Викторовна, привел! – выдохнул Коля, втянув меня внутрь кубрика.
– Александр Васильевич, вы нам во как нужны! – обрадованно воскликнула полковник Антонова. – Я знаю, вы всерьез занимались историей этой войны, а для нас сейчас любая информация бесценна. Короче, наши спецы нащупали каналы связи, по которым общается с Москвой местное командование в Севастополе, и сломали их шифры. Каналов несколько, и некоторое время мы не могли разобраться, кто есть кто. Но теперь более или менее поняли по содержанию сообщений.
Есть каналы связи командования Приморской армии и Севастопольского оборонительного района с Генштабом и Ставкой. Эти все время ноют про тяжелое положение и все время просят денег, пардон, подкреплений. Есть канал связи Разведупра армии с Москвой. Эти на связь выходят редко и только по делу.
Управление НКВД по Севастополю имеет прямую связь с нашей родной конторой. Ну, и связь с командованием Кавказского фронта… Ужас, столько начальников. А еще ведь есть и связь флотская! Как вы считаете, что мы должны предложить адмиралу, с кем в первую очередь связаться и что сообщить?
В это время в углу ожил громкоговоритель системы общего оповещения:
– Всем сверить часы, точное местное время – восемнадцать часов, тридцать две минуты, повторяю – восемнадцать часов, тридцать две минуты.
4 января 1942 года, 18:32.
ТАКР «Адмирал Кузнецов». Разведотдел штаба соединения
Подполковник СВР Николай Ильин
Как только громкоговоритель прокаркал точное время, все присутствующие начали проверять и подводить свои часы. С минуту стояла полная тишина. Обнаружилось, что, к сожалению, на компьютерах было невозможно выставить такую дату – сорок второй год, минимум тысяча девятьсот восьмидесятый, максимум – две тысячи девяносто девятый. Ну, не рассчитывали системные программисты в Штатах на наш случай.
– Так, Нина Викторовна, что вы там говорили про вскрытые каналы связи? – Александр Васильевич застыл в позе роденовского мыслителя перед картой Крыма, на которую была нанесена обстановка на сегодняшний день.
– Наша контора, ГРУ, местные военные начальники – все это отпадает в силу причин временного характера… Слишком много его уйдет на перепроверку, да и полномочия у них крайне невелики. Вы знаете, история – мое хобби, так вот фамилии Октябрьский и Козлов до сих пор вызывают у меня стойкую неприязнь. С этими товарищами каши не сваришь и большую музыку не сыграешь. Необходимо выходить на самый верх.
– Вы имеете в виду, – полковник Антонова ткнула пальцем вверх, – на самого…
– На Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами Советского Союза Иосифа Виссарионовича Сталина. – Александр Васильевич хитро прищурился: – Вы, уважаемая Нина Викторовна, сядьте и подсчитайте боевой потенциал нашего соединения и при этом не забудьте все то, что спрятано у нас в трюме «Колхиды». А как подсчитаете, то сами поймете, что место нашего соединения – быть в прямом подчинении у Ставки.
– Вы действительно так думаете, Александр Васильевич?
Я обернулся на голос. В дверях стояли контр-адмирал Ларионов, командующий авиагруппой «Кузнецова» полковник Хмелев, начальник штаба соединения капитан 1-го ранга Иванцов и полковник Бережной.
– Так точно, товарищ контр-адмирал, – ответил мой бывший коллега. – Только Верховный, и только Ставка! Тем более что на местных начальников надежды нет… Еще те кадры. Николай, – повернулся он ко мне, – вы сегодняшнее расположение немецких частей на карту уже нанесли, или это за вас Пушкин делать будет? Я вам Залесского зачем давал?
– Нанесли, товарищ капитан, – ответил я, разворачивая к нему ноутбук. В какой-то момент мне показалось, что этих двадцати лет словно и не было, и капитан Александр Тамбовцев снова мой начальник. – Как вы и сказали, мы начали с авиации…
– О! Шикарно! – Александр Васильевич вгляделся в экран. – Товарищ полковник, посмотрите, – подозвал он командира авиагруппы «Адмирала Кузнецова». – Вот радиус действия ваших «сушек»… – Александр Васильевич наложил на карту круг с центром в Евпатории и радиусом в тысячу километров, в который попала вся группа армий «Юг» и часть группы армий «Центр». – Сколько вылетов ваши парни успеют сделать за ночь?
– Если не есть и не спать, то три… – полковник Хмелев помял подбородок. – В крайнем случае четыре… Вы предлагаете устроить «птенцам Геринга» 22 июня, только наоборот? – В глазах полковника появилось понимание, сменившееся азартом. – Ну-ка, дайте-ка… – он сел за ноутбук и начал набрасывать примерный график полетов.
– Товарищ контр-адмирал, по три вылета каждой машиной можно гарантировать точно. Из расчета три тройки «сушек» и две пары «Мигов». Одну «сушку» с самым опытным пилотом использовать для ведения воздушной разведки в обозначенном радиусе…
– Сергей Петрович, – контр-адмирал Ларионов склонился над плечом полковника Хмелева, – оставьте в графике два окна. Одно примерно часовое, для сборки и выпуска в воздух вертолетов Ми-28. Другое – в районе двух часов ночи – примерно на двадцать минут: для запуска Ка-52. Не забывайте, группе полковника Бережного этой ночью работать и по Евпатории, и по штабу Манштейна. – Контр-адмирал повернулся к Тамбовцеву: – Александр Васильевич, а не перейти ли вам в мой штаб, в оперативный отдел? У вас неплохо получается…
– Не стоит, товарищ контр-адмирал, – ответил Тамбовцев, – у вас достаточно молодых и талантливых офицеров. Зачем вам нужен пенсионер? Я просто выдвинул вполне очевидную идею, которую они тут же довели до рабочего состояния.
Теперь смотрите – мы дадим по каналу СОР радиограмму в Ставку о своем присутствии и тут же начнем крушить немецкие аэродромы в пределах нашей досягаемости. Если мы не будем валять дурака, то завтра утром обстановка на южном участке советско-германского фронта может резко измениться. Германские панцерваффе за летне-осеннюю кампанию выработали практически весь моторесурс. Боеготовых машин в танковых группах остались единицы. Советские контрудары парируются только за счет превосходства в воздухе.
– И вы предлагаете это превосходство у немцев отобрать. – Адмирал задумался. – А если сделать это хотя бы здесь и сейчас, то толк все равно будет. Немцам придется зашивать дыру резервами, а они у них и так невелики. Теперь, товарищ Тамбовцев, насчет радиограммы… Каковы у вас мысли на этот счет?
– С радиограммой несколько сложнее, товарищ контр-адмирал. С одной стороны, если код вскрыли мы, то почему это не смогут сделать немцы или англичане… Есть и еще один фактор. Сколько вообще времени мы сможем хранить тайну о своем происхождении? Я думаю, что не больше полугода – год. Когда мы начнем участвовать в Великой Отечественной войне на стороне СССР – а мы фактически уже в ней участвуем – и включимся в структуры РККА и РККФ, то мы будем вынужденно контактировать с тысячами людей. Утечки в таком случае просто неизбежны…
Короче, если шифр продержится полгода, то значит, он выполнил свою задачу. Теперь по тексту. Начать надо примерно так: «Товарищ Сталин. Мы, личный состав сводного соединения Военно-морского флота Российской Федерации, вышедшего на учения в Средиземное море в конце декабря 2012 года…»
– А может, не надо про 2012 год и Российскую Федерацию, по крайней мере сразу так? – засомневалась полковник Антонова. – А то как-то неуютно. Вот пришлет Берию разбираться – кто тут дурака валяет…
– А вы, Нина Викторовна, попробуйте как-то иначе объяснить наши возможности и наш Андреевский флаг, – отпарировал Тамбовцев. – Тут столько всякого накручено и наверчено, что в своей радиограмме мы должны быть кратки и максимально близки к действительности. А все остальное Ставке должна сказать та «ночь длинных ножей», которую устроит летчикам люфтваффе полковник Хмелев со своими орлами… Ну, и Евпаторийский десант.
Кстати, товарищ Сталин крайне не любит, когда его вводят в заблуждение или морочат голову. Так что, товарищи, давайте держаться фактов яко путеводной нити. И еще. Наш с вами любимый нарком и так здесь скоро будет – не с первой партией визитеров, так со второй точно. Ведь он не только нарком внутренних дел, но и куратор всех КБ, в которых разрабатывается почти весь местный хайтек. А наши корабли этим хайтеком забиты от киля до клотика. Но сейчас это к делу пока не относится…
А теперь давайте дальше, примерно так: «Мы переместились во времени и пространстве и оказались в Черном море 4 января 1942 года».
– Не стоит «Мы переместились», – сказал я, – можно подумать, что для нас такие перемещения в порядке вещей. Лучше написать: «По независящим от нас причинам произошло событие, которое перенесло нас…»
– Да, а про благодетелей-экспериментаторов мы расскажем уже в личной беседе, если таковая состоится, что называется, тет-а-тет. – Контр-адмирал задумался. – И обязательно надо вставить про самое совершенное и разрушительное оружие. Ну, и продемонстрировать его наглядно. Например, станция Джанкой – ключ к крымской логистике. Если снести ее ОДАБами, то это не только предотвратит маневр противника, но и произведет нужное впечатление на своих.
– Не годится, товарищ контр-адмирал, – возразил начальник штаба соединения, – в качестве демонстрационной выберите другую цель. В случае благоприятного развития ситуации, на второй – третий день Джанкой будет в наших руках, и весь этот склад на колесах окажется в распоряжении Красной Армии. На этом направлении мы с полковником Бережным сходимся на необходимости вывода из строя мостов на Чонгарском перешейке и одной из железнодорожных станций за линией Турецкого вала.
– Хорошо, тогда замените станцию Джанкой на железнодорожный узел Донецка, или как его сейчас называют, Сталино. – Контр-адмирал Ларионов посмотрел на часы. – Вы, товарищи, пока составляйте свое послание. Товарищ Тамбовцев, я надеюсь, что оно будет вылизано и безупречно по форме и содержанию, как заявление ТАСС в старые добрые времена. Закончите, занесите мне, я подпишу. А сейчас товарищи Иванцов, Бережной и Хмелев идут со мной.
Уже с порога контр-адмирал, пропустив вперед полковников, обернулся:
– Александр Васильевич, мое предложение пока остается в силе…
4 января 1942 года, 21:10.
Черное море, Стрелецкая бухта Севастополя
Уже в темноте началась погрузка десанта на корабли Черноморского флота. Для проведения операции флотское командование выделило из сил охраны водного района быстроходный тральщик Т-405 «Взрыватель», буксир СП-14 и семь катеров типа МО-4.
Каждый из катеров вмещал до пятидесяти человек десанта, остальные десантники, три противотанковые сорокопятки и два плавающих танка Т-37 были погружены на буксир СП-14.
В первый эшелон десанта входили: батальон морской пехоты – пятьсот тридцать три бойца под командой капитан-лейтенанта Бузинова. Отряд специального назначения разведотдела штаба Черноморского флота – шестьдесят бойцов под командой капитана Топчиева. Отряд погранохраны НКВД – шестьдесят бойцов. Группа разведчиков капитан-лейтенанта Литовчука – сорок шесть бойцов. Группа разведчиков Опанасенко – двадцать два бойца и отряд евпаторийских милиционеров во главе с капитаном Березкиным.
Всего в первой волне десанта должны были пойти семьсот сорок человек. Кроме того, в десанте участвовали партийные и советские работники, которые по прибытии в город должны были возглавить восстановленную советскую власть в Евпатории.
Ровно в 23:00 с тральщика «Взрыватель», флагмана десантной флотилии, был дан сигнал о начале движения. Корабли, выйдя из бухты, перестроились в кильватерную колонну – впереди тральщик, за ним пять катеров. Позже к ним присоединился буксир СП-14 в охранении еще двух морских охотников. Корабли, миновав траверз Стрелецкого поста, легли на курс в Евпаторию.
Шли без огней, соблюдая полную светомаскировку. Погода была тихая, ветер слабый, направление норд-ост, волны почти нет, двигатели переведены на подводный выхлоп и работают приглушенно. Справа багровым заревом проплывал осажденный Севастополь. Пока корабли шли к цели, начался инструктаж личного состава, подразделениям ставились конкретные задачи. Например, разведгруппа капитан-лейтенанта Литовчука должна была захватить здание гестапо. Группе разведчиков Опанасенко, путем разведки боем, была поставлена задача выявить огневые точки и расположение сил противника. Батальон капитан-лейтенанта Бузинова после разгрома вражеского гарнизона должен был удержать город до подхода главных сил. Потом на кораблях начались митинги.
А в это время…
4 января 1942 года, 21:31.
Черное море, пятьдесят пять километров западнее Евпатории.
Тяжелый авианесущий крейсер «Николай Кузнецов»
Самолетоподъемник один за другим выталкивал на полетную палубу из глубины ангара хищные силуэты Ми-28Н, похожие на огромных стрекоз. Извлеченные на палубу ударные вертолеты спешно готовили к вылету. Пока прикомандированные с базы в Торжке техники монтировали к ротору снятые на время транспортировки лопасти, вооруженцы подвешивали к пилонам блоки НАР Б-8 и вставляли в них длинные «карандаши» авиационных ракет. Охрану штаба 11-й армии вермахта ожидал хитрый коктейль из осколочно-фугасных, объемно-детонирующих и осветительных боеприпасов. А команду, готовящую вертолеты к вылету, чем дальше, тем больше трясло от возбуждения. Ведь подготовленные ими машины через пару часов пойдут в настоящий, а не учебный бой. А эти вот самые снаряды взорвутся не на полигоне в окружении мишеней, а среди лютых врагов, собрав с них обильную дань кровью.
Тем временем внизу, глубоко под палубой, спецназовцы готовились к рейду, надевали черную униформу без знаков различия и эмблем, которые могли бы указать их принадлежность государству, пославшему их в бой. Бойцы подгоняли снаряжение, чистили и проверяли оружие и средства связи. Тут атмосфера была спокойней, разговоры вполголоса, перебиваемые лишь тихим лязгом и щелчками деталей при сборке оружия.
Дело было даже не в том, что они не были возбуждены всем произошедшим. Нет, просто они были профессионалами, рабочими войны, и умели контролировать свои чувства. Здоровые, взрослые мужики, средний возраст бойцов двадцать восемь – тридцать лет. Они повоевали в Чечне, Южной Осетии, были признаны медиками и психологами годными к спецоперациям в Сирии. Таких бойцов, с сопоставимым опытом Испании, Халхин-Гола и финской войны, в данный момент в РККА были единицы.
В соседнем помещении совещались командиры. Полковник Бережной скинул свой щегольской серый цивильный костюм и теперь, с полуседой головой, одетый в полевую униформу, напоминал Акелу, возглавляющего стаю перед большой охотой.
Он сам поведет группу, состоящую из двух усиленных взводов, на захват штаба генерала Манштейна. Рядом с ним командиры взводов и адъютант – тот самый Бес, он же старший лейтенант Бесоев – спарринг-партнер и боевой напарник полковника. Впрочем, старлею предстоит не менее трудная работа в Евпатории. На столе расстелили план села Сарабуз, где квартировал генерал, который никогда, наверное, уже не станет фельдмаршалом. Полковник обвел карандашом два объекта.
– Смотрите и запоминайте: вот здесь при советской власти была школа. Теперь там штаб 11-й армии. По ней работает третий взвод. Оттуда вы, капитан Зайцев, должны любой ценой вытащить все документы – все до последней бумажки. Здание не поджигать и не взрывать. Насколько я знаю контр-адмирала Ларионова, через пару дней там снова будет школа.
Теперь… Вот правление плодоовощного колхоза. Тут немецкие офицеры устроили себе квартиры. Объект работает четвертый взвод старшего лейтенанта Голикова. Товарищ старший лейтенант, задача тебе такая. Обязательно надо взять живьем самого Манштейна, его начальника штаба и начальника армейского узла связи. Интенданта армии я от вас не требую, поскольку эта служба расположена в самом Симферополе, и здесь он бывает наездами. Но подвернутся под руку чины гестапо, СД, абвера или других спецслужб – хватайте живьем, не задумываясь.
Сначала вертушки подвесят десяток осветительных «люстр», и лишь после того как проявившие себя огневые точки противника подавят «ночные охотники» – повторяю, лишь только после этого, – начнете десантироваться. Всем все понятно?
Офицеры дружно закивали. Полковник посмотрел на часы.
– Двадцать два сорок два – время минус тридцать восемь минут. Выводите личный состав на исходную.
Ровно в двадцать три пятнадцать четыре ударных вертолета Ми-28Н и четыре транспортно-штурмовых Ка-29 поднялись с палубы «Адмирала Кузнецова» и ушли в направлении Симферополя. На полпути к цели они выберут тихую уединенную поляну, вышлют в сторону Сарабуза группу доразведки и будут ждать условленного сигнала. Первый ход был сделан. Началась операция под кодовым названием «Ночная гроза».
День Д. 4 января 1942 года, 23:20.
Черное море, тридцать пять километров западнее Евпатории.
Тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов»
Лишь только успели растаять в туманной полутьме силуэты вертолетов группы полковника Бережного, как на освободившейся палубе снова началась суета. Из ангара начали поднимать истребители-бомбардировщики Су-33. Второй, после уничтожения командования 11-й армии, задумкой адмирала Ларионова была операция под кодовым названием «Длинная рука». Это была схема поэтапного уничтожения люфтваффе на южном крыле советско-германского фронта путем регулярных ночных налетов на аэродромы противника. По информации, найденной в военно-мемуарной литературе, было установлены аэродромы немцев, на которых в течение войны базировались самолеты люфтваффе. Для уточнения этой информации в 23:55 в воздух поднялся первый Су-33, оснащенный подвесными топливными баками и контейнером с разведывательной аппаратурой. Говоря более понятным языком, эта машина, пролетая на семнадцатикилометровой высоте, видела по сто километров в стороны и три метра вглубь земли. Пилотировал самолет-разведчик майор Коломенцев.
Поднявшись в воздух, разведчик с набором высоты направился в сторону Севастополя. Адмирал Ларионов и оперативный отдел соединения хотели уточнить линию фронта вокруг города-героя. Особо ценными были съемки германских позиций в инфракрасных лучах. В зимнюю погоду такие фото есть прямое целеуказание для нанесения бомбоштурмовых ударов с целью поражения живой силы противника, ибо четко выявляет месторасположение окопов и блиндажей.
Сделав над Севастополем «круг почета», Коломенцев направился далее по маршруту. После более чем часового полета он должен был приземлиться обратно на «Кузнецов».
Не успел гул двигателей одиночной «сушки» затихнуть вдали, как на старт уже начали выкатывать первую тройку бомбардировщиков. Из-за двадцати восьми РБК (разовые бомбовые кассеты), боевые самолеты казались домохозяйками с переполненными авоськами, возвращающимися с рынка. Их цель – аэродром в Николаеве, на котором базировалась 3-я группа 51-й бомбардировочной эскадры люфтваффе, бомбардировщики Ю-88A, штаб эскадры и штаб 4-го авиакорпуса.
Но прежде чем «сушки» поднимутся в воздух, в эфир была передана следующая радиограмма, закодированная шифром, используемым для связи Ставки Верховного Главнокомандования со штабом Севастопольского оборонительного района.
«Хронос» – тов. «Иванову».
Отправлена 00:05 05.01.1942
Принята, расшифрована и зарегистрирована 02:15 05.01.1942
Верховному Главнокомандующему
Вооруженными силами СССР
товарищу Сталину И. В.
Товарищ Сталин. Мы, личный состав сводного соединения кораблей Балтийского, Северного и Черноморского флотов Российской Федерации, вышли на учения в Средиземное море в конце декабря 2012 года. По независящим от нас причинам, мы переместились во времени и пространстве и оказались в Черном море в окрестностях Севастополя 4 января 1942 года.
Как ваши прямые потомки, мы считаем себя обязанными принять участие в войне советского народа с немецко-фашистскими захватчиками и потому намерены оказать Советскому Союзу всю возможную помощь.
Наше соединение состоит из кораблей, оснащенных самым совершенным на наше время оружием. В том числе и таким, аналогов которому в вашем мире еще нет и долго еще не будет. Флагманом соединения является тяжелый авианесущий крейсер, на борту которого базируется авиакрыло, состоящее из четырнадцати многоцелевых боевых самолетов и более двадцати вертолетов. В состав соединения входят четыре больших десантных корабля и два батальона морской пехоты Балтийского и Черноморского флотов, оснащенные бронетехникой и средствами усиления. На грузопассажирском лайнере «Колхида» для участия в учениях по высадке десанта складировано большое количество сверхсовременного, даже по нашим временам, тяжелого вооружения.
Сегодня в ноль часов тридцать минут командование Севастопольского оборонительного района начинает Евпаторийскую десантную операцию, которая в нашем прошлом закончилась тяжелым поражением советских войск. Имея в своих руках такую мощь, мы не можем спокойно смотреть, как сражаются и погибают наши деды и прадеды. Мы пойдем в бой плечом к плечу с бойцами капитан-лейтенанта Красной Армии Бузинова. В операции примут участие палубная авиация, корабельное соединение и подразделения морской пехоты.
Кроме военной мощи и желания сражаться, мы обладаем информацией не только о текущих событиях этой войны, но и о планах немецкого и союзного командования на ближайшее время, и о многом другом, что мы, из-за конфиденциальности информации, не можем сообщить по радио даже в зашифрованном виде.
Мы просим Вас прислать своего представителя, которому Вы полностью доверяете, на флагманский корабль нашей эскадры для передачи сведений, имеющих особую государственную важность, и согласования дальнейших операций в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
Командующий сводным соединением контр-адмирал Ларионов В. С.Передатчик еще отправлял в эфир последние группы цифр, а с трамплина «Адмирала Кузнецова» один за другим срывались в небо тяжелые машины. Первым на взлет пошел майор Садыков со стартовой позиции номер два, за ним с позиции номер один в небо поднялась машина капитана Гордина. Пока он взлетал, газоотбойник на второй позиции успел опуститься, и через тридцать секунд с третьей позиции стартовал старший лейтенант Ганочкин, один из пилотов так называемого молодого пополнения.
Они ушли, растворились в темноте, а неугомонные техники готовили к вылету следующую тройку, которую возглавлял майор Хамбурдыкин. Ее целью являлся аэродром в Херсоне, на котором базировалась 3-я группа 27-й бомбардировочной эскадры люфтваффе, бомбардировщики Хе-111Н. Группа майора Хамбурдыкина начала взлет ровно в полпервого, а в ноль часов тридцать пять минут последняя машина группы оторвалась от родной палубы.
Предпоследней в воздух была поднята тройка, возглавляемая самим командиром авиакрыла полковником Хмелевым. Ее цель одна из самых ответственных – это одна из узловых железнодорожных станций Донецкого (Сталинского) узла, под завязку забитая эшелонами с горючим, боеприпасами, войсками. Задача – снести эту станцию с лица земли, ну а потом, в ходе последующих налетов, и несколько ее соседок. Пусть у Клейста тоже немного поболит голова. Тем более что он единственный, кто хоть что-то способен перебросить на выручку 11-й армии в Крыму. Просто средство предосторожности.
Под каждый самолет подвешено по восемь полутонных объемно-детонирующих боеприпасов. Они будут у цели примерно через двадцать минут после взлета. Немецкие солдаты и офицеры, спящие в своих землянках, теплушках или стоящие на постах, еще не знали, что они уже умерли. Их смерть была уже измерена, взвешена и висела под крыльями самолетов XXI века. Оставшиеся минуты жизни их – это не более чем отсрочка исполнения приговора.
Вот тройка Су-33 снизилась до малых высот и, совершив пологий вираж, вышла на станцию вдоль железнодорожных путей. Автопилоты отрабатывают режим огибания местности. Немцы, стоящие у зенитных орудий, абсолютно ничего не слышат. Их смерть мчится впереди собственного звука.
Вот он, рубеж атаки. Бомбы отделяются от самолетов, позади них раскрываются маленькие парашюты, и на станцию горной лавиной обрушивается страшный грохот. Но это не сама смерть, это всего лишь ее герольд, возвещающий пришествие костлявой дамы в саване и с косой. А смерть бесшумно накрывает станцию ковром из длинных продолговатых предметов.
Немецкие зенитчики еще трясут контужеными головами, но все уже кончено. Взрыв единого поля из синхронно сработавших двадцати четырех ОДАБов был такой силы, что эту вспышку в полнеба видели даже советские бойцы на Миус-фронте. Следом громыхнули эшелоны с боеприпасами, предназначенные для 1-й танковой армии. Загоревшиеся эшелоны с горючим превратили станцию в настоящий ад.
Полковник Хмелев, обернувшись, посмотрел на полыхающее зарево, расплывающееся на том месте, где только что была железнодорожная станция, и которое стало братской могилой для сотен немецких солдат.
– Ну что, с-суки, мы вам покажем, что такое настоящая война!
Им еще надо было вернуться на авианосец, заправить и осмотреть машины, подвесить бомбы и совершить еще один вылет, а за ним еще и еще…
А на аэродромах Херсона и Николаева началось светопреставление. Если по-честному, то в январе 1942 года единственным врагом немецких солдат в этих краях был только Генерал Мороз. Советские самолеты давно уже туда не залетали, а партизанское движение еще только начало развертываться, и всех прелестей горящей под ногами земли немецкие солдаты еще не успели узнать.
А этот русский мороз щипал уши, хватал пальцами за нос и холодными, б-р-р-р, руками лез под тонкую шинель из эрзац-сукна. Фельдфебеля на него нет, чтоб он пропал. Так что немецкие солдаты, поеживаясь, ходили вокруг выстроенных рядами самолетов с черными крестами на крыльях и паучьими свастиками на хвостовых оперениях. Расчеты зенитных пушек дежурили на своих постах. Хотя налетов советской авиации не было уже давненько, но орднунг есть орднунг!
Хваленый немецкий порядок однако не помог, когда над аэродромами люфтваффе совершенно бесшумно появились по три стреловидные краснозвездные тени. Потом на летное поле с неба свалился страшный грохот! А из-под крыльев нежданных ночных визитеров посыпались бомбы, разлетаясь по пути веером сотен маленьких боевых элементов. Секунду спустя стоянки самолетов, позиции зенитных батарей, склады боеприпасов и ГСМ утонули в тысячах взрывов. На каждый аэродром было сброшено по двенадцать тысяч шестисоткилограммовых боевых блоков осколочно-фугасного действия. То, что осталось на стоянках от самолетов, выглядело так, будто боевые машины тщательно пропустили через шредер, а местами и не по одному разу. Крики раненых заглушались гулом пожара и грохотом рвущихся боеприпасов.
В соседних частях завыли сирены воздушной тревоги, наводчики зенитных орудий внимательно вглядывались в темное небо. Но они ничего не заметили. А «сушки», обогнув горящие немецкие аэродромы по широкой дуге, легли на обратный курс. В этом мире их никто не смог бы догнать.
5 января 1942 года, 03:00.
Рейд Евпатории. Борт катера МО-4 (бортовой номер СКА-042)
Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Петр Борисов
Как я попал в десант? Да вот так и попал, молча. Вызвали меня в штаб и приказали – пойдешь в Евпаторию. Капитан Топчиев собрал нас, разведчиков, и сказал, что командованию Севастопольского оборонительного района поступил приказ – произвести высадку тактического десанта на Евпаторию, откуда в дальнейшем можно будет нанести удар на Симферополь, в тыл основной немецкой группировке. Какими силами, никто не знает, но наша задача – захватить Евпаторию и восстановить там советскую власть. Ну, а за нами должен пойти полк морской пехоты, который и доведет дело до конца.
Скажу честно, стало как-то не по себе – страшновато было высаживаться так далеко в тыл врага. Но по нашим разведданным, в Евпатории немцев не было, только румыны и татарские изменники. А вояки они еще те.
Вечером четвертого января началась погрузка на корабли десанта. Флагманом у нас там был БТЩ (быстроходный тральщик) «Взрыватель». На нем и шли основные силы. Ну, и еще семь «мошек» (катеров МО) и один буксир. Всего десантников было человек семьсот. Были среди них и моряки с Дунайской флотилии, и пограничники, и наш брат-разведчик. Были даже милиционеры из Евпатории.
На буксир СП-14 погрузили две плавающие танкетки Т-37 и три 45-миллиметровые пушки.
Уже ближе к полуночи корабли с десантом вышли из Севастопольской бухты. Шли без огней, соблюдали светомаскировку. Да и за звукомаскировкой следили – катера шли с подводным выхлопом двигателей. Волнения практически не было. В районе Севастополя что-то гремело, взрывалось и горело.
Пока мы шли, командиры провели инструктаж, где каждой группе поставили задачу. Мы, разведчики, с приданными нам бойцами должны были захватить и удержать Товарную пристань, а потом продвигаться в город, где захватить артиллерийскую батарею на мысе Карантинный и электростанцию. Ну, а далее, как сказал нам капитан Топчиев, мы броском продвинемся в сторону кладбища и освободим наших военнопленных, которых в лагере охраняли румыны.
После был короткий митинг, где мы пообещали нашему народу и лично товарищу Сталину бить немецко-румынских захватчиков до последней капли крови.
Где-то в час ночи, когда мы были уже на полпути, на море опустился туманный кисель. Видимость сократилась метров до ста. С неба посыпалась мелкая морось, не пойми что – не то дождь, не то снег.
В два часа сорок минут наш катер подошел к точке развертывания. Согласно плану, буксир с танкетками, наш СКА-042 и еще две «мошки» с десантом пошли налево. Тральщик «Взрыватель» с тремя МО пошел по центру, а еще два катера повернули направо.
Вот мы подошли к Торговой пристани. Сердце забилось сильнее.
«Сейчас начнется высадка!» – подумал я. Катер мягко ткнулся в причал, и я, подхватив свою «светку», вместе с остальными товарищами бросился на берег. Что удивительно, по нам никто не стрелял. И тут в центре высадки, на пассажирской пристани, кто-то сдуру выпустил в небо красную ракету.
Сразу такое началось, что и вспомнить страшно. На всех высоких зданиях города: на куполе мечети Джума-Джами, на колокольне храма Святого Ильи, на соборе Святителя Николая Чудотворца, на крышах гостиниц «Бо-Риваж» и «Крым» – зажглись прожектора. Стало светло, как днем. Оглянувшись, я увидел, как с буксира выгружают пушки. Часть причала была разрушена, и наши бойцы, стоя по грудь в ледяной воде, руками придерживали мостки, по которым на берег артиллеристы спускали сорокапятки.
Я зажмурился от обиды. Стало понятно, что немецкое командование ждало наш десант и успело основательно подготовиться. Отовсюду по нам ударили вражеские пулеметы. Почти тут же к ним присоединились минометы и артиллерийские батареи, расположенные на мысе Карантинном, на улице Эскадронной, возле складов «Заготзерно» и на Пересыпи. Но недолго музыка играла.
Позади нас в море раздался пульсирующий гром и рев. Я оглянулся назад и увидел, как сквозь туман пробиваются бело-оранжевые сполохи, будто там заработала грандиозная электросварка. Прямо на наших глазах румынскую батарею на мысе Карантинном, которая и была нашей целью, накрыл лес артиллерийских разрывов. Неизвестные корабли накрыли артиллерийским огнем и минометную батарею у складов «Заготзерна». По румынской батарее на Пересыпи ударили чем-то страшным, по сравнению с которым наши «Раисы Степановны» – реактивные снаряды РС-13, – действие которых я видел в Одессе, это просто детская хлопушка. Пламя взрывов, казалось, поднималось до самых небес. От стоящего в воздухе грохота туман почти распался, и стали видны темные силуэты стоящих на рейде Евпатории крупных кораблей, ведущих беглый артиллерийский огонь по вражеским позициям.
«Какие еще корабли, и откуда они?!» – подумал я. И тут прямо над нашими головами со свистом и воем пронеслось нечто напоминающее большой винтокрылый автожир. Еще до войны я читал о них в журнале «Техника – молодежи». Почти над нашими головами эта машина выпустила реактивный снаряд по румынскому прожектору, находящемуся на крыше гостиницы «Бо-Риваж» и освещавшему пассажирскую пристань и буксир СП-14. Пламя ракетного выхлопа высветило на голубом брюхе винтокрылого аппарата большую красную звезду. Крыша гостиницы поднялась вверх, и обломки ее, медленно кружа в воздухе, стали падать на стоящие рядом домики.
Другие винтокрылые машины обнаружили себя, выпустив ракеты и открыв огонь из пушек по немецким и румынским пулеметам, которые в этот момент обстреливали корабли десанта из окон жилых домов, гимназии, гостиницы «Крым». Мы все, сорок здоровых глоток, единодушно заорали «ура», когда от каких-то удивительно, снайперски точных попаданий эрэсов вражеские огневые точки стали замолкать одна за другой.
И в этот момент прожектора с пулеметами, расположенные в мечети и церквях, вдруг развернулись в сторону опорных пунктов противника – зданиям гимназии и гостиниц «Бо-Риваж» и «Крым», залив их как потоками света, так и перекрестным пулеметным огнем. Уже после боя я узнал, что проникшие заранее в город осназовцы взяли в ножи расчеты румынских огневых точек и по команде открыли огонь по противнику.
Капитан Топчиев хлопнул меня по плечу:
– Шевелись, Борисов, ишь рот открыл, как в цирке. Это товарищ Сталин для немцев с румынами такую баню устроил, чтоб мы не скучали. А у нас еще одно задание есть – занять мыс Карантинный.
Бойцы тихо засмеялись, и отряд перебежками направился к подавленной артиллерией неизвестных кораблей румынской батарее.
Живых румын мы по дороге так и не встретили, так что и повоевать нам не пришлось. Сама батарея была разбита в хлам. Повсюду валялись обломки зарядных ящиков, разбитые станины и исковерканные стволы орудий. Дополняли картину изуродованные тела румынских артиллеристов. Ужас. Делать тут нам было уже нечего.
Правда, вид на эскадру, стоящую на Евпаторийском рейде, открывался великолепный. В сполохе разрывов и отблесках пламени было видно, как два больших корабля идут к берегу в сторону курортной зоны, да так быстро, будто они собирались со всего хода выскочить на берег. Но вот они сбросили скорость. Неожиданно их носовые части стремительно раскрылись, словно ворота средневековых замков. И из внутренностей кораблей, рыча двигателями и окутанные сизыми клубами выхлопов, выехали танки неизвестной мне конструкции с приплюснутой маленькой конической башней. Я поднял к глазам бинокль. Интересно, из башни торчали сразу два орудия – одно большое, второе поменьше.
Нырнув в воду, танки поплыли в сторону ближайшего пляжа. За ними из подошедших к берегу кораблей вышли еще несколько таких же машин. Когда с берега по ним ударила пара румынских пулеметов, в ответ загрохотала пушка головной машины, калибром этак в восемьдесят пять миллиметров, а может, и все сто. Пулеметы заткнулись и больше не возражали против высадки. Короче, на наши плавающие танкетки Т-37 эти танки были так же похожи, как автомобиль ЗИС-5 на телегу.
Сняв фуражку, капитан Топчиев провел рукой по коротко остриженной голове.
– Вот так надо воевать! – сказал он. – Ну, а мы продолжим выполнение своего задания.
Следующей нашей целью была электростанция. Когда мы уходили с разбитой береговой батареи, я оглянулся на пассажирскую пристань. Бой на улице Революции почти угас, здание гимназии и гостиница «Бо-Риваж», очевидно, уже были в наших руках, и только гарнизон гостиницы «Крым» продолжал вялое сопротивление. Неподалеку разъяренными осами крутились два винтокрылых аппарата, время от времени выпуская по обнаружившей себя огневой точке реактивный снаряд. Там все шло нормально, было очевидно, что с такой поддержкой румынский гарнизон скоро додавят.
Нам беспрепятственно удалось дойти почти до самой электростанции. Но когда мы уже вплотную приблизились к ее ограде, вдруг в голове колонны из темноты послышался срывающийся на фальцет голос:
– Стой, кто идет?!
– Свои! – ответил наш командир. – Идет капитан Топчиев, разведка Черноморского флота.
Ответ часового был странным:
– Свои ночью дома сидят! Пароль!
Не успел капитан Топчиев подумать о странном часовом и что-то ответить, как в разговор басом вмешался новый голос:
– Кто там шастает, Еремин?
– Моряки, товарищ сержант, местные… – ответил фальцет. Тут у меня, знаете, от сердца и отлегло. А то тут наши бойцы успели договориться до того, что мол, беляки это, снова в Крыму высадились, а корабли у них из Америки, потому что у нас таких нет.
Так вот, ответственно заявляю, что любому беляку наше слово «товарищ» – как острый нож по языку. А этот Еремин так спокойно говорит – «товарищ сержант». Нет, наши это. Только вот как этот Еремин в такой темноте увидел, что мы моряки? И почему мы местные? А впрочем, действительно местных, евпаторийских, среди нас немало.
– Чудак ты, Еремин! – продолжил сержантский бас. – Откуда они наш пароль знать могут? Спасибо, что не стрельнул сдуру. Товарищ капитан, все в порядке, идите сюда, с вами наш командир поговорить хочет.
В темноте вспыхнула ярко-синяя точка, указывающая нам путь.
Электростанция уже была захвачена бойцами, одетыми в невиданную нами ранее пятнистую полевую форму без знаков различия. Бойцы, что занимали посты по периметру, были вооружены незнакомыми нам короткими карабинами с длинным изогнутым рожком снизу. У ворот стоял давешний плавающий танк, возле него совещались командиры, разглядывая карту при свете таких же синих фонариков. Еще два танка стояли в глубине двора. Во дворе кое-где валялись мертвые румыны, а также несколько трупов в гражданской одежде и с белыми повязками.
Капитан Топчиев резко остановился.
– Кто это? – спросил он у сопровождавшего нас сержанта.
– Общество добровольных вооруженных татарских помощников Третьего рейха. Предатели, одним словом, – пожал плечами тот.
– Понятно! – передернув плечами, капитан двинулся дальше, оглядываясь по сторонам.
Когда мы подошли к совещающимся командирам, сержант отрапортовал:
– Товарищ капитан, прибыла группа разведчиков Черноморского флота во главе с капитаном Топчиевым.
От группы командиров отделился коренастый командир средних лет. Странная круглая каска была сдвинута на затылок, из-под расстегнутого на груди бушлата была видна наша морская душа – тельняшка. Он был значительно старше нашего капитана и, очевидно, уже успел повоевать. Лицо его пересекал тонкий шрам, как от осколочного ранения. Козырнув, он представился:
– Капитан Рагуленко, командир второй роты морской пехоты отдельной десантно-штурмовой бригады особого назначения. И не задавай лишних вопросов, капитан Топчиев, бригада подчинена напрямую Ставке Верховного Главнокомандования, и все, что вам нужно о нас знать, вам расскажут уже после операции. А пока нам нужна прямая связь с командующим вашего отряда капитаном 2-го ранга Буслаевым Николаем Васильевичем. Нам необходимо согласовать дальнейшие действия, во избежание потерь от огня своих же.
– Товарищ капитан, – сказал наш командир, – капитан 2-го ранга Буслаев находится на тральщике «Взрыватель», и прямой связи с ним у нас нет.
– Вот черт! – выругался командир осназовцев. – Я так и знал, что где-то здесь зарыт каменный топор! Товарищ Топчиев, прошу вас, – командиры осназа расступились, давая нам место возле карты города. – Вот, смотрите. Тут, в центре, высадился батальон капитан-лейтенанта Бузинова. Фронт высадки первого эшелона вашего десанта фактически совпадает с набережной и улицей Революции. Ваша группа находится на крайнем левом фланге высадки… – Капитан Топчиев кивнул, и Рагуленко продолжил: – Наш батальон в составе двух рот морской пехоты с техникой и батареи плавающих самоходных гаубиц высадился на пляжах курортной зоны. В центре, на набережных, наши машины просто не смогли бы выйти на берег.
Сейчас мы с вами на самом правом фланге нашего батальона. Наша задача: взаимодействуя с вашим левым флангом, то есть с вами, капитан, занять курортную зону, освободить лагерь военнопленных и в районе Нового города соединиться с третьей ротой, которая будет высаживаться в районе Пересыпи.
Общая задача – захват и удержание Евпатории. И ни один немец, румын или пособник фашистов не должен уйти из города. Ну, если только под конвоем.
Как мне показалось, капитан Рагуленко явно что-то недоговаривал. Но услышав слова «отдельная бригада особого назначения», я решил не задавать лишних вопросов. У них служба такая. Сказано взаимодействовать – будем взаимодействовать, а об остальном пусть у начальства голова болит.
В этот момент наш командир кивнул. Он явно пришел к такому же выводу. Товарищ Рагуленко махнул кому-то рукой, и моторы танков завелись, стрельнув в нашу сторону горячим солярным выхлопом.
– Ну что же, товарищи, добро пожаловать на броню. И вперед, на врага.
5 января 1942 года, 01:35
Корреспондент ИТАР-ТАСС
Тамбовцев Александр Васильевич
Я таки сбежал на войну. Как мальчишка, которому не сидится дома. Произошло это следующим образом. Прикинувшись ветошью, я стал помогать своим коллегам из съемочной группы канала «Звезда» подтаскивать кофры и баулы к вертолету Ка-27ПС, который должен был доставить тележурналистов на БДК «Калининград». А потом, когда вертолет уже был готов оторваться от палубы «Адмирала Кузнецова», внаглую забрался на борт «вертушки». Андрюха Романов, увидев мой рывок, жизнерадостно заржал и похлопал меня по плечу. А Ирочка Андреева растерянно пробормотала:
– Александр Васильевич, и вы с нами?
– Ага, – коротко ответил ей я, устраиваясь поудобней на сиденье вертолета.
Лететь было всего где-то пять минут. Вот мы уже зависли над палубой БДК. Бортмеханик распахнул боковой люк и приготовил люльку. Поскольку на палубе десантного корабля нет места для посадки вертолета, то нам предстояла малоприятная процедура спуска.
Первой за борт, тонко пискнув, отправилась наша Ирочка. Я взглянул вниз. Поднятый винтами смерч растрепал ее черные вьющиеся волосы. Я шел вторым. Уж не помню, в каком году последний раз я так болтался в воздухе. Кажется, это было в 2003-м, на Кавказе. Только тогда меня не спускали, а поднимали, и над головой у меня висел увешанный вооружением Ми-8АМТ. Спустив Андрюху вместе с его драгоценной камерой, вертолет наклонил нос и быстро ушел в сторону крейсера «Москва».
Кроме нас на борту были еще пассажиры, только вот на «Москве» есть посадочная площадка, и они прибудут на место с определенным комфортом, как белые люди.
Пока Ирина приводила в порядок свои растрепанные кудри, к нам подошел офицер морской пехоты.
– Товарищи журналисты, командир роты морской пехоты капитан Рагуленко Сергей Александрович, – представился он. – Прошу следовать за мной.
По крутым и узким трапам мы спустились в просторные недра этого железного монстра-танковоза. Воздух пах солярой, машинным маслом и еще чем-то неуловимым, отчего у настоящего мужчины начинает щекотать в носу, и ему хочется встать по стойке смирно. Перед дверью одного из кубриков офицер остановился.
– Значит, так, товарищи журналисты, согласно приказу нашего адмирала, я отвечаю за вашу жизнь, здоровье и безопасность. Так что прошу слушать меня, как отца родного.
С этими словами он распахнул дверь кубрика, который оказался импровизированной ротной каптеркой. Чего там только не было: маскхалаты, каски, бронежилеты и прочий необходимый бойцу для войны инвентарь.
Через пятнадцать минут мы были экипированы, как настоящие морские пехотинцы: бронежилеты, береты, каски, маскхалаты… Угу, это мои спутники думали, что они похожи на морпехов, но я-то прекрасно понимал, что все мы сейчас выглядим ряжеными на дешевом маскараде.
– Товарищ капитан, – пискнула Ирочка, когда мы вышли из каптерки – бедняга задыхалась под тяжестью бронежилета и каски, – а без этого всего нельзя было обойтись?
– Нет, – коротко ответил капитан, – там, на берегу, стреляют по-настоящему, а береженого, как известно, и бог бережет.
– А не береженого – конвой стережет, – вспомнил я старую уркаганскую пословицу.
Остановившись, капитан Рагуленко указал на трап, который вел еще ниже.
– В кубрик вам идти не обязательно – все равно ребята уже грузятся на машины. Прошу!
Мы спустились на самое дно трюма и пошли вдоль ряда БМП.
– В бой пойдете вместе со мной, на командирской машине есть свободные места, – сказал капитан и повел нас дальше вперед.
Морские пехотинцы, мимо которых мы проходили, в своих камуфляжных комбезах и в бронежилетах были похожи на робокопов. Они занимались непонятными для нас делами, лишь изредка бросая в нашу сторону любопытные взгляды. В основном они постреливали глазами в сторону симпатичной Ирочки.
Наконец мы пришли на место. Боевая машина с большим номером «100» на корме стояла самая первая в ряду. Дальше нее были только плотно закрытые створки десантного люка. Внутри было темно и тесно, под потолком синеватым светом горела лампочка. Я глянул на часы. Два тридцать пять ночи – спецназ ГРУ уже действует в городе. Да и с Манштейном уже должны были начать решать дела. До начала десанта осталось всего тридцать – сорок минут.
Стараясь рационально использовать отпущенное время, я привалился головой к броне и задремал. Солдат на войне спит все то время, которое ему дает на сон противник и собственное начальство. А если он не стремится заснуть по любому поводу – значит, нагрузки недостаточны и надо их добавить еще.
Проснулся я от резкого рывка. Работал двигатель, и машина начала движение. Вот она наклонилась носом вперед и нырнула. Ирочка взвизгнула, мне показалось, что мы вот-вот камнем пойдем ко дну. Но все кончилось хорошо. Выровнявшись, БМП погребла к берегу. Я приник к бортовому триплексу. Открывшаяся по левому борту Евпатория светилась, как новогодняя елка. На улицах города вспыхивали огоньки разрывов, небо расчерчивали цепочки трассеров, кое-где ярко горели дома. Шел бой.
Вот несколько трассирующих пуль пролетели и над нашей головой. Свиста их я, конечно, не слышал… Но все равно неприятно.
– Кандауров, – донесся голос капитана Рагуленко, – пулеметные гнезда видишь?
– Так точно, тащ капитан, – ответил из башни наводчик.
– Дай ему осколочно-фугасным прямо в лоб…
Их переговоры едва были слышны из-за шума двигателя, но я все равно все понял. Два раза бухнула стомиллиметровая пушка, и настырный пулемет оставил нас в покое. Еще несколько минут, и гусеницы БМП зацепили дно Каламитского залива. Резко рванувшись, командирская БМП выскочила на пляж. Вслед за ней на берег вышли и остальные машины роты. Распахнулись десантные люки, и морпехи горохом посыпались на берег. Спешились и мы.
– «Скала», я «Слон», вышел на берег в точке Д. Прием.
Капитан Рагуленко чуть склонил голову, видимо, слушая в наушниках ответ.
– Так точно, вас понял, действую по плану.
Отключив связь с командиром батальона, капитан вызвал своих взводных.
– Первый взвод со мной, остальные по параллельным улицам. Контакта друг с другом не терять, вперед не вырываться и не отставать.
Опустив на глаза ноктоскопы, бойцы короткими перебежками, от укрытия к укрытию, двинулись вперед. Следом за ними тронулись с места и БМП.
Мне тоже выдали такой приборчик, слегка похожий на театральный бинокль. Ночь в нем превращалась в мутные сероватые сумерки. Тихо урчащие на малых оборотах БМП ползли следом за нами.
Нашим объектом для захвата была портовая электростанция. Кривая улочка Старого города вывела нас, считай, к самым ее воротам. Электростанцию охраняли румыны. Их легко было узнать по высоким кепи, похожим на недоделанные буденовки. Перед проходной из мешков с песком было сложено пулеметное гнездо, в котором в полной боевой готовности сидели три мамалыжника.
– Поехали! – выдохнул капитан и взмахнул рукой. На фоне артиллерийского обстрела, который вела «Москва» по каким-то целям в городе, выстрелы из «калашей» с пэбээсами прозвучали неслышно. Румыны бесформенными кулями осели в пулеметном гнезде. Первые две пары морских пехотинцев рванули к воротам, словно олимпийские спринтеры. Вот они уже под стеной проходной. В деревянной будке светилось окно. Очевидно, внутри находился парный пост. Что было дальше, нам с Ириной рассказывали сами участники событий, потому что ни на какой штурм капитан, конечно, нас не отпустил. Это от адмирала можно удрать на войну, а от такого волчары – нет.
Убедившись, что все спокойно, сержант Тамбиев тихонько подергал дверь проходной – заперто. Недолго думая, он постучал, и что вы думаете – румыны открыли. Ну как же можно не открыть, ведь прямо перед дверью сидят их пулеметчики. И кругом все тихо, поблизости не было никакой стрельбы.
Увидев вместо боевого товарища размалеванное жутким ночным камуфляжем лицо уроженца далекой Бурятии, молоденький румынский солдатик с перепугу сомлел, словно институтка, увидевшая гусара. Что, в общем-то, и спасло ему жизнь. Предназначенная ему пуля из пистолета с глушителем угодила в лицо толстому борову, сидевшему за конторкой. По всей видимости, тот был унтером или даже фельдфебелем – нижних чинов с такими габаритами не бывает ни в одной армии мира.
Еще одна пуля досталась смуглому типу в штатском, с белой повязкой на рукаве, дремавшему в углу в обнимку с винтовкой. Сержант прислушался. Стояла тишина. За его спиной в помещение беззвучными тенями проникали товарищи. Полицаю для контроля выстрелили в голову. Сомлевшему румынчику затолкали в рот его же кепи и стянули за спиной руки его собственным ремнем. Немного подумав, сержант расстегнул ему штаны и опустил их до колен. Теперь если он очнется и попробует бежать, то со связанными руками и спущенными штанами далеко не уйдет.
Ну, а дальше все было делом техники. Бойцы рассыпались по плохо освещенному двору, убивая всех, кто был одет в румынскую форму или кто носил на рукаве белую повязку «шуцмана». Ночью, молча, без криков «ура», но с ледяной яростью людей, которые знают, что делают святое дело. Да и немного там было: еще один румынский офицер и пара солдат, а остальные полицаи.
Тем временем БМП взвода въехали во двор. Капитан Рагуленко обвел взглядом собравшихся во дворе рабочих электростанции.
– Значит, так, товарищи. Пункт первый: поздравляю вас с освобождением от оккупантов и с восстановлением советской власти. Пункт второй: организация отряда рабочей самообороны. Мы тут с бойцами немного намусорили. На территории вашего предприятия и в окрестностях валяется некоторое количество румынского и немецкого стрелкового оружия. Прошу собрать все это стреляющее железо, среди которого имеются два пулемета, и самостоятельно охранять электростанцию до полного восстановления советской власти. На этом торжественный митинг разрешите считать закрытым.
– Что, вот так просто взяли и освободили? – спросил высокий худой техник средних лет.
– Да, просто освободили! Нас, понимаете ли, сложно освобождать не научили, – усмехнулся капитан. – Может, ты, приятель, знаешь, как это – сложно освободить?
Двор грохнул дружным смехом.
– Значит, так, товарищи, разбирайте оружие и занимайте посты. У вас своя работа, у нас своя. По городу еще не убитые немцы с румынами бегают, да предатели всякие. Они еще и жить хотят. А это совсем неправильно… Товарищи командиры и сержанты, собираемся у моей машины, маленький разбор полетов.
И в этот момент за забором послышался крик:
– Стой, кто идет?
5 января 1942 года, 03:35. Евпатория
Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Петр Борисов
Я подошел к подрагивающей и тихо урчащей командирской машине. Кто бы знал, как надо на нее забираться? Но была не была – глянул, как ловко запрыгивают на броню «пятнистые» осназовцы, поставил ногу на гусеницу, уцепился за протянутую руку в странной кожаной перчатке с обрезанными пальцами и…
Вот я уже наверху, грею свою задницу на теплой крышке моторного отсека. А приятно, черт побери, особенно в такую холодную ночь.
Рядом устраиваются бойцы осназа. Оказывается, они только кажутся такими широкоплечими, потому что на них надето что-то вроде противопульной кирасы и очень любопытные жилеты со множеством карманов, набитых всякой всячиной. Но в основном они нагрузились боеприпасами. Это какой же умный человек придумал такую удобную вещь? Ведь в подсумках на ремне много всякого не утащишь, а тут, считай, втрое-вчетверо носимый боекомплект увеличить можно. За такую выдумку и Сталинской премии не жалко.
Пригрелся я, сидя на теплой броне, и уже начал было кемарить и тут слышу звонкий девичий голос:
– Товарищ командир, будьте добры, руку дайте!
Смотрю вниз, и что я вижу! Стоит красавица писаная, щеки румяные, глаза черные, каска эта круглая чуть ли не на нос съезжает. И говорит она мне:
– Да, да, молодой человек, это я вам! Подайте, пожалуйста, руку девушке.
Тут мне краска в лицо бросилась, прижал я к себе свою «светку» левой рукой, чтоб не выронить, а правую подал этой красавице. Коротко пискнув, она взлетела наверх.
– Андреева Ирина, военный корреспондент газеты «Красная звезда», – представилась девушка и протянула мне свою узкую ладошку.
– Петр Борисов, старший лейтенант, – я торопливо стянул с руки шерстяную варежку, чтобы пожать ее руку. – Будем знакомы.
Я уже хотел было спросить, кто это у них в редакции додумался посылать с десантом девушку, да к тому же такую красавицу, но тут с оглушительным гулом над нами низко пролетел один из винтокрылых аппаратов. В этот момент кинооператор, который снимал своей камерой все происходящее, опустил аппарат, в два прыжка добежал до нашей машины и запрыгнул на броню, усевшись рядом с корреспонденткой. Стало очень тесно, острый локоток Ирины уперся мне в бок, прямо под ребро. Мотор взревел, машина дернулась, и мы поехали…
Я огляделся. Кроме меня на этой машине оказалось еще восемь моих разведчиков, три корреспондента и три осназовца. Остальные осназовцы быстрым шагом, иногда переходящим в бег, плавно, как кошки, перемещались вдоль заборов и стен домов. Я попытался вспомнить план города, который нам показывали перед операцией.
Точно, мы двигались к улице Революции на соединение с главными силами десанта. Проехали мы не больше двух кварталов, как нас обстреляла группа румын на перекрестке, кажется со Школьной улицы. Мы все моментально спрыгнули с брони, укрывшись от огня за бортом машины. Я уже собрался было открыть огонь из своей «светки» в сторону врага, но не успел. Наш танк моментально развернул свою башню и… То, что я считал длинным накатником, оказалось скорострельной автоматической пушкой. Пульсирующее оранжевое пламя на срезе ствола, бьющий в уши грохот. На моих глазах очередь из осколочных снарядов буквально вымела румынское пехотное отделение из подворотни, в которой они укрывались. Группа осназовцев перебежками, прикрывая друг друга, вдоль стен бросилась в сторону румын. В наступившей тишине прозвучало несколько одиночных выстрелов.
Тем временем я заметил, как метрах в двухстах от нас на следующий перекресток выехал еще один такой же танк. Стало понятно, что бригада осназа методично, словно железной цепью отжимает фашистов от берега. Они все делали так: вроде бы спокойно и не торопясь, но если присмотреться внимательнее, то получалось, что все делалось быстро, просто эти люди не суетились, так как каждый из них знал, что ему делать в данную минуту.
Внезапно стрельба в городском квартале впереди нас стала заполошной. Взрывы гранат перемежались с криками «ура!» и «полундра!». Капитан Рагуленко, стоявший рядом со мной, как-то странно наклонил голову, как будто к чему-то прислушивался, потом огляделся по сторонам.
– Так, товарищи, командиров ко мне, и сержантов тоже! – отдал он команду. Через пару минут все командиры, включая и командира нашего отряда, собрались у головной машины.
– Значит, так, товарищи, – сказал капитан, – обстановка следующая. Впереди, на углу проспекта Ленина и улицы Дмитрия Ульянова, в капитальном доме закрепилось до взвода румын, а может даже и больше, кто их сейчас сосчитает. Наши уже несколько раз атаковали, но пока безрезультатно. Наши несут большие потери. У «аллигаторов» БК на исходе, так что они пока нам помочь ничем не могут.
Задача: выдвинуться к указанному перекрестку и уничтожить опорный пункт противника, при этом часть второго взвода ударит вдоль проспекта румынам в тыл. Все понятно?
Он повернулся к капитану Топчиеву:
– Товарищ капитан, я, конечно, не могу вам приказывать, у вас свое начальство… Но есть просьба. – Наш командир кивнул. – Не могли бы вы послать вперед своих людей, чтобы ваши орлы не открыли с перепугу по нам стрельбу?
– Конечно можно. – Взгляд командира упал на меня. – Борисов, бери свою группу и пулей вперед. Предупреди там кого надо, что мы идем на подмогу.
Когда я со своими разведчиками добежал до места схватки, то там как раз захлебнулась очередная, третья атака. Лейтенант, командовавший ротой, штурмовавшей перекресток, был тяжело ранен, его замещал старшина первой статьи, очевидно из сверхсрочников.
Увидев три моих кубаря, он приободрился и подтянулся, очевидно рассчитывая, что я приму командование и сниму с него этот тяжкий груз.
– Товарищ старший лейтенант… – начал было он свой доклад, но у меня были совсем другие планы, хотя выяснить, что происходит, совсем не помешало бы.
– Представьтесь, как положено, и доложите обстановку! – одернул я его.
– Временно исполняющий обязанности командира роты старшина первой статьи Иван Антонов. Роте поставлена задача овладеть перекрестком проспекта Ленина и Дмитрия Ульянова и двигаться дальше в сторону Нового города. Противник оказывает сильное сопротивление, мы никак не можем взять этот дом. Румыны отбили уже три наши атаки. До половины личного состава роты убито и ранено.
– Атаки временно прекратить, сюда идет подкрепление – осназ с танками, – приказал ему я.
– С какими такими танками, товарищ старший лейтенант? – не понял старшина. Но в это время за спиной раздался шум, лязг гусениц, и позади нас на улицу выползла первая машина. Вряд ли румыны что-то видели, и пулеметный огонь они открыли, скорее всего, больше на шум.
– Нашими танками, товарищ старшина.
Мы оба прижались к стене, а над головами у нас засвистели пули, с противным визгом рикошетируя от стен. В ответ сверкнула оранжевая вспышка выстрела, и грянул гром.
Секунду спустя разрыв снаряда заставил пулемет замолкнуть. Вслед за первым на перекресток выдвинулся второй танк, и они попеременно повели обстрел дома, превращенного во вражеский опорный пункт. Гремели артиллерийские выстрелы, взрывы снарядов проламывали в стенах сквозные дыры. Тем временем осназовцы под прикрытием артиллерийского огня и густых клубов известковой пыли своей плавной рысью, перебежками, не торопясь приближались к зданию.
– Действительно же танки, наши танки, – старшина присел на корточки, опершись спиной на пыльную стену. Я опустился рядом на одно колено, держа мою «светку» наизготовку. Но моя помощь не понадобилась – как раз в это время осназовцы подобрались к дому метров на пятьдесят, после чего пушки замолчали. Наступила оглушительная тишина. Собравшиеся вокруг нас бойцы десанта завороженно наблюдали, как стремительным броском коренастые фигуры нырнули в клубы пыли. Потом из дома раздалось несколько коротких очередей и одиночных выстрелов. Опорный пункт был взят. После трех минут обстрела и совсем без потерь.
Я потряс старшину за плечо.
– Слышь, старшина, скажи своим бойцам, что кроме нашего десанта тут целая эскадра. В городе высажена кадровая штурмовая бригада осназа с плавающими танками. Румынам и немцам теперь каюк.
Тем временем пыль потихоньку осела, и через несколько минут из дома вышел осназовец и пошел к нам. По чуть сдвинутой на затылок каске и расстегнутому бушлату я узнал капитана Рагуленко. Так это он, получается, сам повел в атаку штурмовую группу?! В этот момент мне отчаянно захотелось иметь такого же командира.
Нет, не могу сказать, что капитан Топчиев плохо командует. Но ротный у осназовцев – это что-то запредельное. Тем временем из разрушенного здания вышли и остальные бойцы осназа, все восемь. Они перебили румын совершенно без потерь. И так же не торопясь они направились в нашу сторону. В наступившей тишине стали слышны стоны раненых. В трех бесплодных атаках наши товарищи потеряли не менее полусотни бойцов и младших командиров. Многие, чуть ли не половина из них, были еще живы… Товарищи перевязывали их, хотя для многих это, очевидно, было лишь продление мучений.
Когда Рагуленко подошел к нам, вдруг заговорила журналистка:
– Товарищ капитан, этих раненых надо немедленно эвакуировать. Ну, пожалуйста!
– Знаю, Ира, – капитан устало присел рядом с нами у стены, – только здесь узкие улицы, и вертушка не сядет, слишком мало для нее места… Ближайшая пригодная для посадки площадка – это тот пляж, откуда мы пришли. По законам войны, один раненый забирает у армии двух здоровых, которые нужны, чтобы эвакуировать раненого с поля боя. А у воюющих своя задача.
– Вы выполнили нашу задачу, товарищ капитан, – прохрипел старшина.
– Тогда уже легче, – командир осназовцев поднялся на ноги, – выделите людей для доставки раненых в порт, оттуда их направят в госпиталь. А у нас еще есть дела…
Как там было все у гостиницы «Крым», я не знаю точно, потому что капитан Топчиев оставил меня для помощи в эвакуации раненых. Мы сопровождали бойцов, переносивших носилки на пляж, откуда их забирал маленький пузатый винтокрылый аппарат, сразу прозванный бойцами «бегемотиком». Он совсем не был похож на те грозные машины, что подавляли врага огнем, но быть может, он спас не меньше жизней наших бойцов, чем они. Около пяти часов ночи, когда мы отправляли последнюю партию раненых, нам сообщили, что Евпатория полностью очищена от оккупантов и в ней восстановлена советская власть.
5 января 1942 года. Евпатория, около четырех часов утра
Спецкор ИТАР-ТАСС Александр Тамбовцев
Вот так вот, на броне БМП морских пехотинцев, мы и въехали в город. Какие впечатления? Да в общем-то, все было похоже не на бои за город, а на зачистку во времена Второй чеченской. Правда, это была «зачистка-лайт». Тут не было гранатометчиков со снайперами, растяжек и прочих взрывающихся подлянок.
Да и румыны – вояки еще те. С чеченцами их не сравнить. «Чехи» были умелыми бойцами, обучение наше, еще со времен Советской Армии, да и не такие бздиловатые, как «храбрые потомки римлян». Эти или сразу драпали, или дожидались, пока их как следует уконтропупят огнем из БМП или «граников», после чего дружно сдавались.
Не успел капитан Рагуленко со своими бойцами буквально размазать по земле румынский опорный пункт в будущем помещении городской администрации на подступах к Театральной площади, как мы услышали короткое сообщение по радио о захвате здания гестапо, которое немцы разместили в курортной поликлинике. Нашей Ирочке прямо-таки вожжа под хвост попала посетить сие злачное место. Но капитан Рагуленко ни в какую не хотел отпускать нас из-под своей опеки.
– Товарищ капитан, – кричала на него Ирочка, – вы же понимаете, как это важно с политической точки зрения!
– Нет, нет и нет, товарищ Андреева, – с легкой улыбкой отвечал наш ангел-хранитель, – мне вас доверили, и никуда я вас не отпущу, пока не сдам обратно с рук на руки. Мало ли какая недобитая шваль по городу болтается, румыны, татары, да и уголовничков, говорят, немало. А вас же только ленивый не обидит.
– У нас, между прочим, тоже свое задание, а вы нам мешаете его выполнять, – Ирочка схватила капитана за руку, – Сергей Александрович, нам нужно туда, понимаете?
– Хорошо, – вздохнул тот, – я попробую связаться с адмиралом. Но ничего не обещаю…
На удивление, ответ адмирала был прост и крайне короток:
– Капитан Рагуленко, дай им одну БМП с отделением понадежнее, и пусть ездят по городу, делают свое дело. И чтобы закрепленный «комод» постоянно отчитывался лично тебе, где они и что они. Задание понятно, товарищ капитан? Исполняй!
Надеясь на отрицательный ответ, капитан переключил рацию на громкую связь и теперь выглядел… мягко говоря, немного ошарашенным.
Но приказ есть приказ. Так мы получили свободу передвижения и личную охрану. Теперь перед нами стоит командир самого надежного отделения, старшина контрактной службы Ячменев. Невысокий, с широкой бочкообразной грудью и сильными длинными руками. А еще у него были рыжий чуб, выбивающийся из-под каски, и какое-то волчье чутье на опасность. Вот с ним и его ребятами мы, журналисты, и колесили по всему городу. Вдобавок два капитана посоветовались, и, во избежание лишних недоразумений, от группы капитана Топчиева к нам был прикомандирован старшина Потапенко. Мужчина солидный и основательный, как чумацкая повозка, запряженная волами.
Помню, проезжали мы мимо сквера, который был превращен в импровизированный пункт сбора военнопленных. Там в детской песочнице сидело на корточках десятка два до смерти перепуганных румын под охраной всего трех гражданских с винтовками. От пленных остро воняло потом, мочой и фекалиями. Они дрожали от ужаса, ожидая жуткой расправы.
Я попросил механика-водителя остановиться около пленных и спросил у них, знает ли кто русский язык. Они немного пошептались, после чего с разрешения конвоиров от группы отошли двое расхристанных рядовых. Вояки сказали, что они не румыны, а молдаване, что их насильно мобилизовали в армию. После чего жалостливыми голосами затянули песню про то, что «сами они нездешние, папы нет, мамы нет, дети голодные, документы украли, а дедушка на вокзале…» Тьфу, это уже из другой оперы, но удивительно похоже.
Более или менее серьезное сопротивление оказывали лишь немногочисленные немцы и некоторые татары-шуцманы. Татары уже каким-то образом пронюхали о том, что ни моряки черноморцы, ни наши морские пехотинцы их в плен стараются не брать, и дрались с яростью обреченных.
Где-то в районе санатория «Ударник» мы встретились с группой разведчиков Черноморского флота, возглавляемой капитан-лейтенантом Литовчуком. Оказалось, что им нужно туда же, куда и нам. Вообще-то штурм гестапо был их основной задачей, но суета этой ночи сделала свое дело, и они слегка отклонились от маршрута. С помощью старшины Потапенко мы быстро нашли общий язык и двинулись дальше.
Несмотря на потери, моряки десанта воевали азартно и храбро. Как удивительно действует кураж на людей! Видя бегущего противника, видя нашу технику, которая громила противника, не давая тому высунуть носа, видя наших грозных морских пехотинцев, без потерь с нашей стороны уничтожающих румын, немцев и татар, десантники почувствовали себя как бы тоже причастными к нашей грозной силе и шли в бой лихо, как все черноморские моряки. Приходилось иногда даже придерживать их азарт, чтобы не было лишних потерь.
Что запомнилось? Запомнилось здание гестапо – до и после войны в нем размещалась курортная поликлиника. Мы вышли к нему после того, как лихим наездом выгнали из близлежащих домов группу «потомков гордых римлян». Они особо не сопротивлялись. Было достаточно одного выстрела из пушки, чтобы они побросали винтовки и задрали руки, оставив в воздухе характерный запах Великой Румынии.
И вот один из них на довольно неплохом русском языке стал рассказывать о жутких русских упырях, которые продали души дьяволу, получив взамен от нечистого невидимость и неуязвимость от пуль. Я понял, что румынам посчастливилось издали посмотреть на то, как работают наши спецы из «племени летучих мышей». Почему издали и почему посчастливилось? Да потому, что те, кто видел это вблизи, уже ничего никому не расскажут.
И действительно, здание гестапо уже было тихо захвачено бойцами спецназа ГРУ еще до начала основной фазы операции. И если разведчики Литовчука круглыми глазами смотрели на экипировку наших морских пехотинцев, то при виде спецов глаза у них стали квадратными. Еще бы – заваленное трупами здание гестапо и разгуливающие по его коридорам фигуры в сферических шлемах, брониках и с автоматами, оборудованными ПБС и ПНВ. Командовал ими мой новый знакомый старший лейтенант Бесоев – так, во всяком случае, полковник Бережной отрекомендовал его мне в свое время. Увидев меня, тот приветливо помахал рукой:
– Принимайте товар! Все сделано со знаком качества!
Действительно, «летучие мышки» дело свое знали хорошо. Все высшие чины гестапо так и остались сидеть в кабинетах, связанные по рукам и ногам и с заклеенными скотчем ртами. Как с усмешкой выразился старший лейтенант Бесоев: «С целью дальнейшей передачи компетентным органам по акту».
Вся прочая шушера – всякие там охранники, надзиратели, секретари – своими телами устилали двор и коридоры здания.
Услышав про пленных, разведчики капитан-лейтенанта Литовчука сразу же нырнули в захваченное здание, для того чтобы, так сказать, увидеть своими глазами «товар». Ну, а мы не стали им мешать. Тем более что съемочной группе канала «Звезда» было что снимать. К примеру, подвалы с людьми, которых должны были завтра расстрелять. Спасенные от смерти, они не верили в свое спасение, глядя на спецов, которые их освободили, как на ангелов небесных.
А при виде комнаты, где следователи гестапо проводили дознание, Ирочке, которая все это время держалась молодцом, снова едва не стало плохо. Видимо, кто-то из гестаповцев работал в «ночную смену», и очередного человека, заподозренного в нелояльности к оккупантам, пытали накануне высадки десанта.
Отсняв все увиденное на видеокамеру, мы вышли на улицу. Уже светало. Над городом кружил одиночный «крокодил», но работы для него не было. Кое-где на окраинах раздавались еще одиночные выстрелы, но всем уже было ясно – Евпатория взята. И только на востоке, под Саками, гулко гремела канонада. Старшина Ячменев сказал, что он должен доставить нас в гостиницу «Крым», где обосновался штаб десанта, и присоединиться к своей роте, которая через час выдвигается на Саки.
Проезжая по улице Революции, мы увидели, как с ошвартованной в морском порту «Колхиды» на причал спускают хозяйство автороты. На причале выстроилась вереница тентованных «Уралов» и автозаправщиков. Тут же из вскрытых контейнеров кузова машин загружались ящиками с боеприпасами. Судя по разнообразному обмундированию, работали там и моряки с «Колхиды», и солдатики из хозяйственной и комендантской рот несостоявшейся базы в Тартусе, и местные моряки черноморцы. Да и гражданские пиджаки мелькали тоже.
Всем было сообщено, что идет шторм и от того, сколько техники и боеприпасов удастся выгрузить до его начала, зависит конечный успех операции и жизнь всех и каждого. В случае захвата города противником разъяренные гитлеровцы не пощадят никого.
У соседнего причала с танкера «Дубна» перекачивали авиакеросин для «вертушек» и соляр для бронетехники. А канонада под Саками грохотала все сильнее и сильнее. Стало понятно, что с Евпаторией уже все. Ну, а следующий удар, после перегруппировки, будет нанесен по Симферополю – в сердце 11-й армии вермахта.
5 января 1942 года, 02:00.
Лесная поляна неподалеку от пос. Сарабуз
Полковник ГРУ Вячеслав Бережной
Ну, вот мы и в «Хопре»! Шутка такая. А серьезно – сразу по прибытии мы замаскировали технику, выставили секреты и выслали к селу группу доразведки. Неподалеку было сельцо одно татарское, так что расслабляться опасно. Собачки там брешут… Вот что удивительно – для немца собака хуже еврея получается, читал я в свое время, что как только немец в село входил, так сначала собак всех изничтожал, а потом уже евреев.
Нет, это сельцо не Сарабуз, тот дальше и в другой стороне. Да и в Сарабузе все, что есть татарского, так это его название, а население стопроцентно русское.
Ну, что мы еще про него еще знаем? Знаем, что в школе – штаб 11-й армии, а в правлении совхоза офицерская гостиница. Ну, и что на окраине села аэродром. Там после войны Симферопольский аэропорт построят.
Заслали туда разведку и сидим на попе ровно, ждем. Потребовался час для того, чтобы наши глаза и уши уже добрались до Сарабуза и начали там работу. Подобрались они туда тихо, на кошачьих лапках, так что ни одна веточка не шевельнулась и снег не скрипнул. Нам помогла глухая канонада, доносившаяся со стороны Севастополя.
Разведчикам необходимо вскрыть вражескую систему охраны и обороны, точное местоположение ключевых объектов и огневых точек. А также заминировать вероятные пути подхода подкрепления минами МОН. Мы ждем их сообщений, чтобы окончательно утвердить план захвата и приступить к работе. Вертолеты стоят, готовые немедленно подняться в воздух, бойцы напряжены и собраны, готовы к любому развитию событий.
Большинство людей, насмотревшись голливудских боевиков, считают, что бойцам элитных подразделений нужнее всего на свете накачанные мышцы и умение палить от бедра из шестиствольного, монструального вида, пулемета. Конечно, и физическая подготовка и навыки меткой стрельбы – вещи сами по себе нужные. Но самое главное для наших бойцов – голова. Надо нестандартно мыслить и в критической обстановке принимать единственно верное решение. И при этом решение должно быть принято очень быстро, импровизации – это наш метод.
Вот и бойцы капитана Зайцева и старшего лейтенанта Голикова сейчас в Сарабузе не режут глотки фрицам, а прикидывают – как тихо, без шума и пыли, снять охрану и повязать генерала, которому в этой реальности, похоже, не светит стать фельдмаршалом. При этом желательно не забыть и про много знающих офицеров его штаба. С ними тоже жаждут побеседовать охочие до истины товарищи.
Кстати, к моему великому удивлению, на вещевых складах «Кузнецова» нашлись даже белые полярные маскхалаты. Дело в том, что два дня назад выпал довольно плотный снеговой покров. Да и стены домов, сложенные из местного ракушечника, требуют, чтобы маскировочным цветом считался именно белый.
Откуда на «Кузнецове» белые маскхалаты? Конечно, вспомните, с какого флота сей корабль и в скольких учениях он участвовал в последнее время! То-то же… «Хомяк» (пардон, мичман) – он и на флоте «хомяк». То есть ничего никогда не выбрасывает. А то некоторые горячие головы уже предлагали пошить из простыней нечто вроде маскировочных пончо. Но обошлось.
Уже начали поступать сведения от разведчиков. Бойцы незаметно просочились в село, добрались до объектов, которые мы намерены захватить, и выявили систему их охраны. Кроме того, удалось обнаружить огневые точки, прикрывающие штаб армии, казармы комендантской роты, узел связи, позиции батарей ПВО, электроподстанцию, а также установить режим патрулирования улиц и охранного периметра вокруг штаба.
Ну, вот и все – время. Я отдал команду, и к цели начали выдвигаться основные силы. «Племя летучей мыши» вышло на тропу войны. Некоторое время спустя в воздух поднялись и вертолеты. Их время придет позже.
Сказать прямо, нам повезло в том, что Манштейн, начисто лишенный мобильных резервов, вынужден был бросить против наступающих советских войск, высадившихся в Керчи и Феодосии, все, что у него было под рукой. Ему пришлось отправить на фронт даже большую часть батальона охраны. Так что, по данным разведки, в самом Сарабузе нам противостоят лишь рота пехоты, батареи ПВО плюс до взвода фельджандармерии.
Но если мы затянем нашу операцию и дадим Манштейну возможность сообщить о нападении на штаб, то нам придется несладко – слишком уж нас мало. Конечно, Сарабуз – не дворец Амина, но и немцы не афганцы. Поэтому в первую очередь необходимо обезвредить расположенный при штабе узел связи с радиостанциями и телефонными коммутаторами. Это при том, что на узле связи навалом распутных, как жрицы Венеры, немецких связисток. Так было, есть и будет во всех армиях мира, кроме разве что исламских. Ну, ничего, посмотрим, как ребята справятся с искушением.
Так, все на исходных. Даю сигнал: «Готовность-1». Разведка доложила, что Манштейн, допоздна заработавшийся в штабе армии, все же ушел к себе в резиденцию отдохнуть. У казарм роты охраны, батарей ПВО и узла связи уже заняли свои позиции авианаводчики, которые лазерными целеуказателями готовы обеспечить ударным вертолетам Ми-28Н «подсветку» целей.
Группы обеспечения выставили мины МОН на путях возможного подхода подкреплений к штабу 11-й армии и резиденции Манштейна, а также у входа в казарму комендантской роты. Снайперы взяли на мушку выявленные огневые точки и батареи ПВО.
А самое главное, наши специалисты по взрывам и поджогам заложили небольшой, но симпатичный фугас под главным силовым трансформатором. И теперь я поглаживаю кнопку на пульте дистанционного управления, готовую погрузить весь поселок во тьму. И нахрена фрицы с таким остервенением отстреливают местных собак? Я уже говорил о том, что это у них прямо ритуал какой-то. А ведь были бы живы местные шарики и тузики, мы бы так спокойно под носом у охраны ходить не могли.
Смотрю на часы: все, 03:00 – время «Ч». Четыре ударных вертолета Ми-28Н и четыре транспортно-штурмовых Ка-29 уже в воздухе, в зоне ожидания. Со стороны Евпатории долетают первые раскаты канонады – это «Ушаков» и «Москва» ровняют с землей румынские береговые батареи. Я давлю на кнопку пульта, вижу бело-голубую вспышку, а потом слышу оглушительный хлопок короткого замыкания. Во всем поселке разом погас свет. Уничтожение трансформатора было условным сигналом к началу штурма.
По этому сигналу бойцы штурмовой группы быстро и аккуратно завалили из оружия с приборами БС и ПНВ караульных у дома, где находится Манштейн, а группа захвата, действуя преимущественно холодным оружием и пистолетами с глушителями, проникла в здание.
Одновременно вторая штурмовая группа ворвалась в помещение узла связи, бросив туда предварительно светошумовую гранату в расчете на то, чтобы после отключения внешнего электропитания не дать времени немцам перейти на аккумуляторы. От применения систем РЭБ решили временно отказаться, ибо сам факт появления помех мог подсказать противнику, что творится что-то не то. Тем более что с началом Евпаторийской операции на «Кузнецове» и «Москве» заработали стационарные глушилки-вопилки, и немецкой связи от этого вообще страшно поплохело.
Самое же главное, что попытки запеленговать источник помех приведут немцев не к нам, маленьким и слабым, а к «большим парням» контр-адмирала Ларионова. И вряд ли обнаружение источника помех доставит немецким связистам много удовольствия.
Собственно, вся операция была разбита на три основные части. Это захват штаба армии (здание школы), захват офицерского общежития (правление совхоза) и подавление внешнего периметра охраны.
С внешним периметром было просто – авианаводчики подсветили лазерами пулеметные гнезда, и в момент подрыва трансформатора по ним отработали НАРами «вертушки». Одновременно одна пара Ми-28Н начала полноформатную штурмовку расположенного по соседству аэродрома Сарабуз, создавая дополнительный шум и гам и отвлекая на себя внимание противника.
Выбегающие из казарм солдаты охраны попадали под перекрестный снайперский огонь, подрывались на минах, а в случае особо удачного скопления, накрывались залпами неуправляемых ракет с вертолетов. Короче, веселье было в разгаре.
Сам же захват штаба армии и ее командующего длился всего несколько минут. В погруженном во тьму здании штаба бойцы капитана Зайцева с помощью ножей и пистолетов с ПБС первым делом уничтожили всех, кто имел неосторожность оказаться у них на дороге и не имел на плечах погон из витого шнура – признаков старшего офицера. В здании штаба из старших офицеров удалось обнаружить только начальника узла связи армии и армейского квартирмейстера. Правда, начальника узла связи взяли вместе с половиной его подчиненных, оглушенных и ослепленных взрывом гранаты «Заря-2». Когда немецкие связистки очнулись, то рты их были заклеены скотчем, руки крепко стянуты за спиной. Тем временем группа захвата выгребала из сейфов все находившиеся там бумаги. Уже потом можно будет разобраться – что из них представляет ценность, а что нет.
Быстрее, быстрее, быстрее… В школьном подвале, превращенном в армейскую гауптвахту, бойцы обнаружили не сладкую парочку германских дезертиров или мародеров, а избитого до полной неподвижности и к тому же раненного в обе ноги молодого парня в форме советского военного моряка. Нашивки на рукаве черт знает что значат, но похоже, что командир. Раздался крик: «Ребята, тут наш!» – и свирепые бойцы, только что стрелявшие во все, что шевелится, тут же превратились в нежных нянек.
Впрочем, оказывая освобожденному из плена медицинскую помощь, они не забыли дочистить здание до конца. А над поселком уже снижались вертолеты, готовые забрать пленных и документы. Два из них сели на футбольное поле позади школы, еще один – на предназначенную для пионерских линеек площадку перед парадным входом. Третий вертолет опустился перед зданием правления совхоза – там тоже была своя добыча.
Стрельба на улице потихоньку затихала. Остатки охраны штаба, которым повезло уцелеть, поняли, что для сохранности собственной жизни лучше спрятаться в кустах и не отсвечивать, потому что даже на Ка-29 установлен четырехствольный пулемет винтовочного калибра – штука для простого пехотинца крайне неприятная. А уж если на тебя обратит внимание Ми-28Н с его тридцатимиллиметровой пушкой, тогда вообще кранты. Винтокрылые машины не стеснялись возражать короткими очередями даже на одиночные винтовочные выстрелы.
С захватом же Манштейна не все прошло гладко. Самое смешное, он чуть не сорвался из-за любимой собачки генерала. Эта смешная такса в момент захвата подняла истошный лай. К тому же мною был отдан приказ – брать Манштейна живьем. Поэтому в резиденцию командующего армией первой влетела светошумовая граната. Оглушенный и ослепший Манштейн мешком осел на пол, а такса стартовала из спальни генерала с круглыми глазами и с воем, причем прямо через закрытое окно. Тот, кто это видел, говорил, что это было похоже на пуск тяжелого НАРа с подвески «крокодила».
С нашей стороны «двухсотых» не было, но двое бойцов получили легкие ранения – в плечо и в ногу. К концу операции я получил сообщение о том, что наши морские пехотинцы уже захватили аэродром в Саках. Решение пришло мгновенно. Я прикинул, что восемь минут туда – восемь обратно, десять на месте – вертушки обернутся за двадцать пять – тридцать минут. За это время…
Вопрос заключался лишь в том, занимать ли оборону здесь, или, выставив максимальное количество взрывающихся сюрпризов, отходить к известной нам поляне. Там мы точно будем минут через сорок.
Решено – отходим. Здесь мы как вша на пупе. А в поросших лесом холмах нас надо еще поймать. Эвакуация захваченного Манштейна, его адъютанта и имевшихся при генерале бумаг прошла с площади перед зданием правления, на которой перед войной проводились собрания и митинги. Одновременно в воздух поднялись вертолеты от здания школы. Часть бойцов улетела вместе с пленными и грузом, остальные же скрылись в поросших лесом холмах.
Не обошлось без пиротехники и шумовых эффектов. Кто-то из немецких начальников, встревоженный отсутствием связи со штабом армии, поднял тревогу. Не исключено, что это был начальник штаба 11-й армии, которого нам так и не удалось обнаружить. Минут через пятнадцать после нашего отхода в селе начали весело взрываться оставленные нами сюрпризы. Но весь этот шухер был уже стрельбой в белый свет. Мы уходили во тьму «волчьим шагом», и нас им было уже не догнать даже без учета расставленных на пути растяжек. Бросятся бегом – собьют дыхание и быстро выдохнутся. Кроме всего прочего, ночь, темнота, и не видать ни черта.
Запомнился один момент. Когда освобожденного из плена командира грузили в вертушку, он уже в салоне, при свете тусклой лампочки, наконец, разглядел тех, кто вытащил его из немецких застенков.
– Ребята, вы кто? – удивленно спросил он.
Ответ одного из рядовых меня потряс:
– Кто, кто – дед Пихто. Сам не видишь, что ли: мы Вооруженные силы Коммунистического Марса и оказываем братскую помощь, выполняем интернациональный долг. Шутка!
Напрягшийся было раненый расслабился.
– А вообще, земляк, это самая большая тайна СССР, – сказали ему. – Не задавай лишних вопросов и будешь счастлив. Выздоравливай, пока!
Люк вертолета захлопнулся, и машина стала медленно подниматься в черное небо.
5 января 1942 года, 07:00. Москва, Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего
Подходила к концу ночь с 4 на 5 января 1942 года. Обстановка на фронтах была хотя и не катастрофической, но напряженной.
На севере стиснут железным кольцом немецко-финской блокады сражающийся Ленинград. На центральном участке фронта продолжается сражение за столицу Советского Союза. Наступающая Красная Армия кровью оплачивает каждый квадратный метр освобожденной земли. В войсках не хватает боеприпасов, большие потери в технике и людях. Но несмотря на это, наступление продолжается. Красная Армия гонит немцев от Москвы.
На юге хуже, Кавказский фронт вот уже два дня буксует под Феодосией. Сказывается господство немцев в воздухе. В порту Феодосии погибли под немецкими бомбами пять транспортов, крейсер «Красный Кавказ» едва дотянул до Туапсе. На сегодняшний день Кавказский фронт потерял более сорока тысяч человек убитыми, замерзшими, утонувшими при высадке, пропавшими без вести. А ведь туда Ставка отправила кадровые дивизии мирного времени, выведенные из Ирана. Если так пойдет и дальше…
Сталин встал и, разломав одну за другой две папиросы «Герцеговина Флор», начал набивать свою трубку.
«Почему задерживается Василевский? – думал он, уминая табак пожелтевшим пальцем. Взглянув на часы, Сталин отметил: – Уже семь пятнадцать».
Взгляд его упал на развернутую на столе карту Крыма с нанесенной на нее обстановкой на вчерашний вечер.
«Неужели наши генералы опять где-то обгадились?» – подумал Верховный.
В этот момент в кабинет заглянул Поскребышев.
– Товарищ Сталин, к вам товарищ Василевский.
– Зови! – чиркнув спичкой, «лучший друг советских физкультурников» стал раскуривать трубку.
Вошедший в сталинский кабинет генерал-лейтенант был бледным и слегка осунувшимся. Несмотря на признаки явного утомления, вождь машинально отметил, что заместитель начальника Генерального штаба чем-то сильно взволнован.
– Товарищ Сталин, генерал-лейтенант Василевский прибыл по вашему…
– Почему задержались, товарищ Василевский?.. – грозно начал Сталин, но потом махнул рукой с зажатой в ней трубкой. – Докладывайте, что там у вас стряслось.
– Вот именно стряслось, товарищ Сталин, и нечто неординарное, – генерал Василевский развернул на столе принесенную с собой карту Юго-Западного фронта. – Этой ночью Черноморский флот должен был высадить в Евпатории тактический десант с целью отвлечения немецких войск от Севастополя и Феодосии…
– Ваш Октябрьский потерял Евпаторийский десант? – от волнения в речи Сталина прорезался грузинский акцент. – Их потопила германская авиация?
– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил генерал-лейтенант Василевский, вытянувшись в струнку, – час назад поступило сообщение, что Евпатория полностью освобождена, и в ней восстановлена советская власть.
– Тогда в чем же экстраординарность? – понемногу успокаиваясь, Сталин начал прохаживаться по кабинету. – Я же вижу, товарищ Василевский, что вы что-то недоговариваете.
– Товарищ Сталин, в ноль часов пять минут Узел связи Ставки принял вот эту странную радиограмму, адресованную на ваше имя, но переданную почему-то по каналам Ставки.
Василевский протянул Верховному Главнокомандующему бланк телеграммы контр-адмирала Ларионова. На радиограмме не было кода срочности, да и абонент «Хронос» никому из шифровальщиков не известен, так что расшифровывали эту радиограмму в последнюю очередь.
Верховный стал читать радиограмму, и его брови поползли вверх, выражая крайнее удивление, обычно не свойственное этому человеку.
– Товарищ Василевский, раз вы нам принесли эту бумагу, значит, только этой радиограммой дело не ограничилось?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил генерал-лейтенант, – сначала я решил, что это чья-то шутка, весьма неумная, кстати. Но у нас шутить так не принято. На короткий запрос шифровального отдела Ставки в штаб СОРа, шифром которого была зашифрована эта радиограмма, там ответили, что в пять минут первого пятого января никаких радиограмм в Ставку они не посылали. Тогда радиограмму все-таки доставили мне, и мы начали с ней работать.
По ходу разбирательства, дело стало обрастать удивительными и местами даже жуткими подробностями. Позволите? – Сталин кивнул, и Василевский взял со стола Сталина указку и обратился к карте.
– Вот смотрите. Красный цвет – это план высадки десанта, разработанный штабом Черноморского флота. Надо заметить, что, по словам капитана 2-го ранга Буслаева, осуществлявшего общее руководство высадкой, и капитан-лейтенанта Бузинова, командовавшего десантным батальоном, сама высадка прошла вполне успешно.
Но немцы явно ожидали наших десантников, поэтому сразу после обнаружения кораблей на подходе к берегу, они включили прожектора и открыли по нашим морякам мощный перекрестный пулеметный и артиллерийский огонь.
Но тут появились наши таинственные «гости». Их корабли к этому времени находились уже на рейде Евпатории.
На недоуменный взгляд Сталина Василевский ответил:
– Дело в том, что над морем в эту ночь стоял довольно густой туман, видимость не превышала ста метров, и в такой обстановке тот, кто хотел остаться незамеченным, легко мог это сделать.
До самого последнего момента их не видели ни наши, ни немцы. Корабельная артиллерия «гостей» в считаные минуты уничтожила немецкие береговые батареи. Их боевые винтокрылые аппараты, по назначению схожие со штурмовиком Ил-2, нанесли ракетные удары по опорным пунктам противника в гостиницах «Бо-Риваж» и «Крым», а прожектора и пулеметные точки на колокольнях и мечети уже были захвачены их армейским осназом, заранее проникшим в город. По команде эти пулеметы начали обстрел узлов вражеской обороны. Также их осназовцы захватили здание гестапо, где освободили из фашистских застенков арестованных: подпольщиков, партийных и советских работников, а также тех, кто был просто недоволен оккупантами.
Кроме того, в их руки попало все руководство гестапо Евпатории и все документы, которые не успели уничтожить из-за внезапности нападения.
– И конечно, они отказываются передавать нам эти документы и этих негодяев? – Сталин пристально взглянул на Василевского.
– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – со слов капитан-лейтенанта Литовченко, который должен был, по первоначальному плану, захватить здание гестапо, все уже передано нашим компетентным органам. Правда, после составления подробнейшей описи… Товарищи из наркомата товарища Берии ходатайствуют о правительственных наградах для тех, кто сумел добыть эти документы.
– В таком деле, товарищ Василевский, бюрократия в разумных количествах не помеха, – сказал повеселевший Сталин, – как говорил Владимир Ильич, «социализм – это учет». Товарищ Василевский, я уже почти поверил в 2012 год, но меня смущало и продолжает смущать словосочетание «Российская Федерация». Хотите, я скажу вам, какие флаги на их кораблях? Андреевские, товарищ Василевский, ведь так? Очевидно, что в Советском Союзе после моей смерти произошел контрреволюционный переворот. Но с этим вопросом мы разберемся позже, продолжайте докладывать обстановку по Евпатории.
– Кроме осназа, кораблей и авиации, – сказал Василевский, – в операции была задействована их морская пехота. Четыре корабля в эскадре оказались носителями механизированных подразделений морского десанта.
Товарищ Сталин, представьте себе плавающий легкий танк, вооруженный одной стомиллиметровой пушкой и одной автоматической тридцатимиллиметровой пушкой. И, кроме всего прочего, он перевозит до отделения пехоты.
Двадцать таких машин – две роты – вышли на берег в курортной зоне западнее нашей полосы высадки. Еще одна рота – десять машин – вышла на берег в районе Пересыпи, восточнее нашей полосы высадки. Последняя рота атаковала город Саки и одноименный аэродром, где перекрыла дороги на Севастополь и Симферополь. К пяти часам утра сопротивление немцев и румын в Евпатории было подавлено, зато стало нарастать их давление на заслоны в районе города Саки.
Тогда же капитану 2-го ранга Буслаеву был предъявлен немец в генеральском мундире, которого «гости» представили как генерала пехоты Эриха фон Манштейна, командующего 11-й армии вермахта. Они заявили, что передадут его в руки представителям нашей разведки не менее чем армейского уровня. А пока с ним пообщается разведотдел их соединения…
– Ничего странного, товарищ Василевский, – меланхолически заметил Сталин, – это их разведка поймала Манштейна, а не наша. Это их добыча, а следовательно, у них и право первой ночи. Только вот вы смогли выяснить, как это им удалось?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил генерал Василевский, – это рейд их осназа на летательных аппаратах, как они их называют – «вертолетах». Цель – полный разгром штаба 11-й армии с захватом высшего командного состава и документов. Только начальник штаба армии ускользнул. Он находился в это время в штабе одной из дивизий под Севастополем.
– Счастье никогда не бывает полным, – Сталин, на какое-то время забывший о уже набитой и зажатой в руке трубке, потянулся за спичками. – Товарищ Василевский, у вас есть еще что-то?
– Да, товарищ Сталин, – сказал генерал, – последнее и наиболее важное – это то, что около часа назад мне принесли вторую радиограмму, подписанную «Хроносом», где сообщалось об итогах всего сделанного ими за ночь и давался список немецких аэродромов, уничтоженных в течение ночи с 4 на 5 января их авиацией. Они назвали это операцией «Длинная рука».
Я немедленно связался по ВЧ со штабом Юго-Западного фронта и Черноморского флота и приказал выслать воздушную разведку в район указанных ими в радиограмме объектов. Я задержался, ожидая рапорты от летчиков-разведчиков и результаты обработки и расшифровки фотоматериалов. Товарищ Сталин, вся немецкая авиация в полосе Юго-Западного фронта практически уничтожена. Фотографии сейчас везут в Москву самолетами. Но понятно одно – на юге у немцев сейчас просто не осталось авиации…
Сталин решительно подошел к столу с телефонами и снял трубку аппарата ВЧ.
– Мне Юго-Западный фронт, товарища Тимошенко. Товарищ Тимошенко, доложите, как там у вас с активностью немецкой авиации? Нет, ничего, все хорошо… Значит, сегодня с утра не летают, не бомбят и не обстреливают. Что, не заболели ли немцы?.. Я вам, товарищ Тимошенко, потом расскажу, чем заболели эти немцы…
Вы мне лучше скажите, а наша авиация что, летает, бомбит, обстреливает? Так вот, пока немцы «болеют», наши, здоровые, пусть летают. Все ясно?!
Положив трубку, Сталин прошелся по кабинету.
– Эта самая «Длинная рука» схватила за горло люфтваффе, а для наших войск она оказалась просто-таки рукой помощи. Это они сделали не для себя, потому что они, наверное, могут легко сбивать любое количество вражеских самолетов. Это они сделали для наших солдат, которые такой возможности не имеют. Такой командир мне нравится, как там его, контр-адмирал Ларионов?
– Так точно, товарищ Сталин, Ларионов, – подтвердил Василевский.
– Товарищ Василевский, вы храбрый человек? – неожиданно спросил генерала Сталин, садясь за свой стол.
– Наверное, да, товарищ Сталин, – ответил тот, заметно нервничая, – хотя надо понять – что мы считаем храбростью.
– Это хорошо, товарищ Василевский, что вы храбрый человек, – присев за стол, Сталин что-то быстро писал синим карандашом на листе бумаги, – потому что я хочу направить вас представителем Ставки в самое пекло, в штаб этого самого контр-адмирала Ларионова. Вот, отдайте это товарищу Поскребышеву, он оформит вам мандат. У вас будут все необходимые полномочия для решения любых вопросов на месте. Если что-то пойдет не так – немедленно связывайтесь со мной лично. Ну, и без этого постоянно держите меня в курсе событий.
– Когда мне вылетать, товарищ Сталин? – спросил Василевский.
– Если судить по тому, что происходит в Крыму, то, товарищ Василевский, вылететь вы должны были еще вчера, – ответил Сталин. – Но раз так все получилось, то вылетайте как можно быстрее. Мы на вас очень надеемся, товарищ Василевский!
5 января 1942 года, 14:00.
Небо в окрестностях Новороссийска.
Борт транспортно-пассажирского самолета ПС-84
Мерно гудели моторы самолета. Генерал-лейтенант Василевский перебирал фотографии, полученные на аэродроме под Ростовом от представителя Разведуправления Юго-Западного фронта. Эти фотографии были весьма любопытными. На них были видны груды исковерканного металла, которые еще вчера числились боевыми самолетами люфтваффе. Аэродромы Сталино, Таганрога, Мелитополя, Днепропетровска. По докладам из Севастополя, то же самое творилось на аэродромах Сарабуза, Николаева, Херсона. Немецкие самолеты выглядели так, будто их долго и старательно крошили огромной шинковкой.
Кроме того, таким же мощным ударам с воздуха подверглись несколько узловых станций Сталинского железнодорожного узла. На фотографиях было видно месиво из разбросанных во все стороны обломков, а иногда и целых вагонов и даже паровозов, отброшенных на десятки метров от железнодорожных путей. Кое-где пылали пожары. Генерал-лейтенант пытался прикинуть – сколько боеприпасов, топлива и продовольствия потеряли немецкие войска. В любом случае получалось очень много.
Информация о ходе десанта в Евпатории пока была словесной. Но вот эти фото стали для Василевского первым материальным подтверждением существования гостей из будущего. Кстати, самолет-разведчик, направляясь на Николаев, прошел над Евпаторией и эскадрой гостей. Товарищ Сталин был прав – в рапорте летчиков было особо отмечено, что над кораблями поднят Андреевский флаг. И в то же время все летательные аппараты несли на крыльях и фюзеляжах красные звезды. Сочетание дикое и немыслимое, почти как жареный лед.
«Гости… какие они, к чертовой матери, „гости“, – подумал Василевский, убаюкиваемый шумом моторов, – ведут себя, как хозяева в доме. Сразу же дали понять, что „это наша война, и мы будем ее воевать“. И ведь не откажешь им. Тут каждый штык на счету, и вдруг привалило такое вот счастье…»
Александр Михайлович глянул в иллюминатор – берег Тамани остался справа, а под крылом тянулись покрытые белыми барашками темные воды Понта Евксинского. Рядом с самолетом представителя Ставки летели два истребителя Як-1 сопровождения – это все, что сумело выделить командование Кавказского фронта для прикрытия столь важного перелета.
К убаюканному шумом моторов Василевскому подошел бортмеханик.
– Товарищ генерал, командир корабля просит вас пройти в кабину.
– Что там стряслось? – представитель Ставки встал и, пригнувшись, начал пробираться в сторону кабины пилотов.
Командир спецборта, не отрываясь от штурвала, доложил Василевскому, вошедшему в кабину:
– Товарищ генерал-майор, смотрите, я такого никогда раньше не видел.
Чуть выше горизонта в небе появилась пара черных точек. Пять, четыре, три, два, один… В последнее мгновение точки разошлись в стороны и, заложив крутой вираж, превратились в два стремительных стреловидных силуэта, которые зависли по обе стороны и чуть выше транспортника. В кабину ПС-84 проник протяжный гул и свист реактивных двигателей.
Генерал-лейтенант Василевский жадно всматривался в покрытую серо-голубой камуфляжной раскраской краснозвездную машину непривычных очертаний. На его глаз, эти похожие на наконечник стрелы самолеты были лишь чуть меньше транспортного ПС-84. Практически все место под узкими стреловидными крыльями было занято угрожающе выглядящими реактивными снарядами.
«Красные звезды – значит, свои», – подумал Василевский. С непривычки он долго не мог понять – где у этого монстра двигатели. Потом вспомнил об агентурных сообщениях о разработке англичанами самолета с турбореактивными двигателями, и сразу все встало на свои места. «Яки», шарахнувшиеся было в сторону при приближении «гостей», снова заняли свои привычные места в ордере.
Некоторое время полет продолжался в полной тишине. Справа Керченский полуостров, уже освобожденный Красной Армией, сменился южным берегом Крыма, который пока еще занимали немецко-румынские войска.
Где-то на траверзе Алушты на связь вышел неизвестный, представившийся майором Скоробогатовым, одним из пилотов самолетов «гостей»:
– ПС-84, какой у вас конечный пункт назначения – Херсонес? Предлагаем вам сесть в Саках. Аэродром еще с ночи захвачен нами. Там вас встретят те, с кем вы должны связаться по приказу товарища «Первого».
Василевский, поняв, что разведка у людей из будущего работает на высшем уровне, велел передать майору Скоробогатову:
– Хорошо, я согласен!
И скомандовал пилоту транспортника взять курс на Саки.
5 января 1942 года, 16:05.
Аэродром Саки.
Борт транспортно-пассажирского самолета ПС-84
Со снижающегося над Каламитским заливом самолета была прекрасно видна панорама битвы. Через иллюминатор левого борта можно было наблюдать лежащую в дрейфе эскадру из будущего. Особенно выделялся громадный авианосец, по сравнению с которым все остальные корабли выглядели детьми-подростками. Василевскому даже на мгновение показалось, что он видит заходящий на посадку на палубу авианосца самолет… А может и не показалось, может он и в самом деле его видел?
Бросив беглый взгляд на выходящий из порта на внешний рейд белоснежный лайнер, генерал-лейтенант на минуту задумался…
Что там насчет этого красавца – как его там, ага «Колхида» – сообщал в своем донесении капитан-лейтенант Бузинов? Вот: «Выгружают на берег боевую технику, вооружение и боеприпасы».
Раз «Колхида» покидает порт, значит, выгрузка закончена, или угроза шторма стала вполне реальной. Нет, чтобы разобраться со всеми этими военно-морскими делами, сюда надо будет вытребовать товарища Кузнецова, он Главком ВМФ, ему в данном случае и карты в руки. Нам бы с сухопутной тактикой и стратегией разобраться.
Чтобы лучше видеть происходящее внизу, Василевский снова прошел в кабину пилотов. Впереди и слева, почти на пределе видимости, по дороге из Евпатории в сторону Сак пылило несколько десятков огромных грузовиков и внушительно выглядящих даже с такой дистанции танков. Из-за большого расстояния, не имея возможности детально рассмотреть технику будущего, Василевский перевел взгляд направо.
Там шел бой. Особенно хорошо были видны позиции обороняющихся на подступах к селу Ивановка, перекрывающие дорогу Евпатория – Севастополь. Изломанные линии траншей нормального профиля, знакомые штабс-капитану Василевскому еще по Германской войне. Очевидно было наличие большого количества автоматического оружия у обороняющихся, потому что подступы к траншеям были буквально усеяны телами в серых немецких шинелях.
И танки, множество танков. Врытые в землю на линии обороны по самые башни, сконцентрированные в группы за домами…
А вот это что такое? Выглядят как танки, но развернуты там, где бы сам Василевский поставил гаубичную батарею или даже дивизион. Да и огонь эти странные машины ведут, задрав стволы подобно гаубицам или даже минометам. А еще при взгляде на поле боя поражало почти полное отсутствие огня германской артиллерии.
Генерал-лейтенант Василевский еще не знал, что станция артиллерийской разведки «Зоопарк» очень эффективно помогала огневым средствам «гостей» подавить немецкие минометные и артиллерийские батареи сразу же после того, как они успевали сделать один или два залпа.
Самолет снизился уже почти на уровень вершин холмов. Под правым крылом промелькнули позиции какой-то бронетехники, одновременно похожей на танки и на самоходные орудия.
Еще несколько секунд, толчок, и колеса самолета коснулись взлетно-посадочной полосы. ПС-84, опустив хвост, катится по бетонке. Самолеты «гостей», сделав над аэродромом круг, ушли на авианосец, «маленьким» Василевский приказал садиться в Севастополе, на мысе Херсонес. Слишком много лишнего могут увидеть на земле два обычных фронтовых лейтенанта.
Аэродром не пустовал. В конце полосы, справа, выстроились несколько машин с громадными винтами сверху. Они отдаленно напоминали экспериментальные автожиры, испытания которых проходили перед самой войной. С другой стороны сиротливо приткнулись Хе-126 и Ю-87 – все, что осталось на аэродроме из немецкой техники. Человек с флажками привычными жестами показал командиру экипажа, куда заруливать на стоянку. Моторы замолкли, и, после шести часов гула двигателей, наступила звенящая тишина. Василевскому показалось, что уши у него словно заложило ватой. Бортмеханик открыл люк и опустил на землю трап.
Генерал-лейтенант спустился на бетон и глубоко втянул в себя свежий январский воздух. Первый вдох на крымской земле пах только морем. Резкий порывистый ветер гнал по земле мелкую поземку из смеси снега и песка. По взлетной полосе к самолету направлялась большая машина, слегка похожая на американский вездеход «Бантам». Вот именно, что слегка похожая, поправил себя Василевский. На американца она была похожа, как тигр на кота.
Человек, вышедший из машины, был чуть старше Василевского, одет в пятнистую куртку защитного цвета без знаков различия и такие же штаны. Кроме того, все в его облике говорило генерал-лейтенанту, что перед ним кадровый командир с большим стажем службы и с еще большим боевым опытом.
Встречающий козырнул:
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант. Полковник ГРУ Генштаба Вооруженных сил Российской Федерации Бережной Вячеслав Николаевич. Временно исполняю обязанности командира сводной отдельной механизированной бригады особого назначения. Готов ввести вас в курс дела.
– Генерал-лейтенант Василевский Александр Михайлович, – ответил представитель Ставки, – хотя, как я понимаю, вы меня прекрасно знаете.
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант – из учебников истории, там про вас много хорошего написано.
Бережной указал в сторону моря, на две черные точки, появившиеся со стороны моря:
– О, товарищ генерал, смотрите, МиГи возвращаются – значит, шторм уже разыгрался и посадка на авианосец запрещена.
– И что это значит? – встревожился Василевский.
– Ничего особенного, – пожал плечами Бережной, – МиГи сядут здесь, двух километров бетонной полосы им вполне хватит. Кстати, советую посмотреть – весьма впечатляющее зрелище. Это значит, что примерно на тридцать шесть часов мы отрезаны от эскадры. Именно столько в нашей истории длился этот шторм. Но не беспокойтесь, об этом мы знали заранее и хорошо подготовились.
Аэродром – не совсем подходящее место, чтобы вести серьезные разговоры, – Бережной показал Василевскому рукой на стоящий на ВПП автомобиль. – Давайте посмотрим посадку МиГов и проедем на мой КП. Там и поговорим.
В это время мимо них со страшным грохотом пронесся по взлетно-посадочной полосе МиГ с раскрытым тормозным парашютом.
Василевский, едва успев придержать генеральскую папаху, которую чуть не сдуло, пробормотал:
– Действительно впечатляет… – И добавил: – Да, кстати, товарищ полковник, а как же мои командиры?
– Я думаю, что им лучше остаться здесь, – Бережной внимательно посмотрел на генерала. – Мне кажется, что вы получите всю возможную информацию о нас и наших возможностях, а уже потом сами решите – кому и в каком объеме ее следует знать.
– Разумно, товарищ полковник, разумно. – Василевский повернулся к своим сопровождающим: – Товарищи командиры, со мной поедет только майор Санаев. Остальных прошу обождать здесь.
Генерал-лейтенант обратился к Бережному:
– Я надеюсь, что вы дадите им возможность отдохнуть и поесть – ведь мы, что называется, прямо с корабля на бал прибыли. Ну, а майор Санаев – он из наркомата товарища Берии. Секреты – это по его части.
– Ну, если так, то пусть едет. Сейчас приедет еще одна машина, которая отвезет ваших офицеров – простите, но у нас, как и у вас с 1943 года, снова в употребление это старорежимное слово, – в столовую… – Бережной вытащил из кармана коробочку размером с половину пачки папирос и сказал в нее: – Капитан Приходько!
– Слушаю, товарищ полковник, – хрипло отозвалась коробочка.
– Сергей Сергеевич, возьми машину и подъезжай к самолету из Москвы. Тут четыре старших командира и экипаж. Отвези их в столовую, накорми и дай отдохнуть с дороги.
– Будет сделано, товарищ полковник, – коробочка хрюкнула и замолкла.
В это время к машине подошел майор Санаев с черным чемоданом в руках. Увидев эту картину, полковник Бережной вздохнул, усмехнулся и сказал непонятную для Василевского фразу:
– И здесь тоже черный чемоданчик…
Часть 2. Час истины
5 января 1942 года, 16:12. Аэродром Саки
Исполняющий обязанности командира сводной механизированной бригады полковник ГРУ Бережной
Так вот ты какой, товарищ Василевский – человек и пароход!
Защелкиваю дверцу машины и коротко бросаю водителю:
– На КП!
«Тигр» плавно трогается с места, быстро разгоняясь, да так, что совершенно не ощущаются все семь с половиной тонн его веса. Нас плавно прижимает к спинкам сидений. Ехать тут недалеко, но наш водитель решил блеснуть и показать, так сказать, мастер-класс. Навстречу выворачивает трофейный автобус «Опель». Вот, оказывается, как капитан Приходько понял мои слова насчет машины повместительней.
В салоне молчание. И генерал-лейтенант Василевский, и майор Санаев пытаются осмотреться, не выдавая своего любопытства. Подруливаем к капониру, затянутому маскировочной сетью, уже присыпанной снежком. Там внутри стоит штабной «Урал». В двух соседних капонирах, от греха подальше, заняли позицию два «Панциря» на танковом шасси. Серо-желтый пустынный камуфляж кое-как заляпан пятнами известки. Пусть у фрицев почти не осталось авиации, но «почти» не значит «совсем».
– Все, товарищ генерал-лейтенант, приехали.
Я выхожу из машины и вижу, что ветер-то разгулялся не на шутку. Открыв дверь в кунг, приглашаю своих гостей.
– Командный пункт бригады, – сказал я. – Товарищ Василевский и вы, товарищ майор, проходите, пожалуйста, не задерживайтесь. Погода на улице далеко не курортная.
Внутри кунга тепло и светло. Светятся экраны компьютеров. Тут весь мой штаб. Подполковник Ильин из группы товарища Антоновой исполняет обязанности начальника штаба. Майор Гальперин из начальника штаба самоходного артдивизиона стал начальником артиллерии бригады. Командир роты спецназа майор Гордеев исполняет обязанности начальника разведки. Тут же бывший журналист, капитан Тамбовцев – отозванный из запаса бывший пэгэушник, который в моем хозяйстве занимается «связями с общественностью». А в это понятие можно включить весь советский народ – от товарища Сталина до самого последнего колхозника.
При виде входящего генерал-лейтенанта Василевского офицеры вскочили.
– Товарищи офицеры! – подал команду мой начштаба. На лице Василевского мелькнула усмешка, словно он вспомнил что-то очень забавное и давно забытое. Майор госбезопасности Санаев еле заметно поморщился.
– Здравия желаем, товарищ генерал-лейтенант, – приветствовал гостей подполковник Ильин, – разрешите доложить обстановку?
– Это мой начальник штаба, подполковник Ильин, – пояснил я.
Василевский кивнул и начал расстегивать шинель – в кунге было довольно жарко. Какой мерзляк выкрутил регулятор отопления на максимум? Найдя взглядом вешалку с теплыми куртками, Василевский пристроил там свою шинель и папаху и, приглаживая волосы, подошел к столу.
– Докладывайте, товарищ Ильин, – сказал он. Потом обвел взглядом всю честную компанию. – Кстати, товарищи, почему вы все без знаков различия?
Ильин вздохнул.
– Товарищ генерал-лейтенант, в нашем прошлом указом Президиума Верховного Совета СССР с нового 1943 года в Красной Армии в качестве знаков различия снова были введены погоны. В настоящий момент использование погон считаем политически неоправданным шагом, который может вызвать к нам недоверие. А действующими на данный момент петлицами с треугольниками, кубарями и шпалами пока обзавестись не успели, на этой войне мы воюем меньше суток.
– Понятно! Давайте рассказывайте все по порядку, что вы, кто вы и чего тут навоевали. – Расстегнув воротничок кителя, он сказал, словно в оправдание: – Жарко тут у вас.
– Давайте начнем с последнего пункта, товарищ генерал-лейтенант, – я кивнул Ильину. – Доложите обстановку.
Подполковник Ильин повернул к генерал-лейтенанту большой 19-дюймовый ноутбук с боевой тактической информационно-управляющей системой.
– Товарищ генерал-лейтенант, – сказал он, и на экране появилась карта Евпатории и окрестностей с нанесенными на нее текущими позициями войск, – обстановка на настоящий момент следующая. От захватчиков полностью освобождены города Евпатория и Саки. В городе Евпатория уже восстановлена советская власть. Гарнизон Евпатории в настоящий момент составляет сводный отряд капитана милиции Березкина, собранный из евпаторийских милиционеров, подпольщиков и освобожденных из концлагеря военнопленных. Гарнизон поддерживает порядок и осуществляет зачистку города от бандитских элементов и пособников фашистов.
Батальон капитан-лейтенанта Бузинова находится в резерве в городе Саки, а также занимает рубежи на северном направлении, на котором противник пока не обнаружен.
Теперь перейдем к позициям нашей бригады. Позиции под селом Ивановка занимает сводный батальон Черноморского флота из нашего времени. Это две моторизованные роты, имеющие на вооружении по десять гусеничных боевых машин пехоты, вооруженных каждая одной 100-миллиметровой и одной 30-миллиметровой пушками, и одна артиллерийская батарея, вооруженная легкими самоходными гаубицами калибра 120 мм. Батальон оборудовал позиции на юго-восточной окраине села Ивановка и с рассвета отразил больше десяти атак противостоящей ему 22-й пехотной дивизии противника. Потери немцев первоначально оцениваются как значительные.
– Спасибо, товарищ подполковник, – Василевский отвел взгляд от экрана, – мы видели их позиции, когда подлетали к Сакам. Количество уничтоженных немецких солдат впечатляет даже зрительно. Только вот что мне скажите – как вам удалось добиться полной нейтрализации немецкой артиллерии? Вы говорите, что бои там идут с рассвета. Но я совершенно не видел признаков артиллерийского обстрела с немецкой стороны.
Из-за стола поднялся грузный офицер.
– Разрешите, товарищ генерал-лейтенант. Майор Гальперин, исполняю обязанности начальника артиллерии сводной бригады. – В его скрипучем голосе чуть был слышен восточный акцент. – Основная должность – начальник штаба самоходного артиллерийского дивизиона гаубиц «Мста-С», калибр орудий – шесть дюймов.
В комплект оснащения нашего дивизиона входит комплекс артиллерийской разведки «Зоопарк», который позволяет определить позиции вражеской артиллерийской или минометной батареи после первого-второго выстрела.
Майор прошелся по кунгу.
– Также эта аппаратура позволяет проконтролировать, куда именно падают наши снаряды. Полагая, что с отражением атак пехоты, не поддержанных танками, авиацией и артиллерией, морская пехота справится самостоятельно, мы всю имеющуюся у нас артиллерию собрали в один кулак для контрбатарейной борьбы. Отсутствие вражеских артобстрелов – эта наша лучшая помощь морской пехоте.
А артиллерийский кулак у нас, товарищ генерал-лейтенант, не слабый – дивизион самоходных шестидюймовых гаубиц «Мста-С», восемнадцать орудий, и две батареи 120-миллиметровых гаубиц-минометов «Нона-С» – еще двенадцать орудий.
Большую помощь нам оказали работающие по ближним немецким тылам и коммуникациям ударные вертолеты. Вы видели эти машины на аэродроме. Еще к полудню обе пехотные дивизии вермахта, которые бросило на нас командование 11-й армии – 22-я и 50-я, – потеряли почти всю свою артиллерию и минометы.
Тогда же утром зенитным огнем самоходных ракетно-пушечных зенитных установок «Панцирь-С» были сбиты два «мессершмитта», пытавшихся штурмовать позиции нашей бригады. Скорее всего, они пересидели «ночь длинных ножей» где-то на аэродроме подскока, но не пережили первого же вылета на штурмовку. Больше вражеская авиация в воздухе не появлялась. О дальнейшем вам доложит подполковник Ильин.
– Погодите, – Василевский достал из кармана трубку, – интересно у вас получается, батальон противостоит пехотной дивизии…
– Товарищ генерал-лейтенант, – вмешался я, – эти пехотные дивизии неполного состава, уже потрепанные под Севастополем. К тому же в наших частях морской пехоты бойцы и командиры так вооружены и обучены, что их, образно говоря, можно сравнить с волками, а их противника – с овцами. А батальон волков всегда справится с дивизией баранов, к тому же лишенных танков, авиации и артиллерии. Ну, и кроме того, боевой дух и моральное превосходство сначала русского, а потом и советского солдата над всякими европейцами. Если хотите, можем проехать на позиции, увидите все своими глазами…
– Спасибо за приглашение, товарищ полковник, – Василевский встал и потянулся за своей шинелью.
– Извините, товарищ генерал лейтенант, но в таком виде вам на позиции идти нельзя! – остановил его я и краем глаза заметил, как напрягся Санаев. – Ваша генеральская шинель и папаха слишком заметны и представляют отличную цель для вражеского снайпера. Мы в ответе перед товарищем Сталиным за жизнь и безопасность его представителя. Да и не стоит информировать немецкое командование, что на плацдарм прибыл военачальник высокого ранга. Чем меньше они знают, тем спокойней спать нам. Правильно, товарищ майор госбезопасности? – обратился я к Санаеву. Тот только развел руками, подтверждая мою правоту.
Я снова вытащил из кармана рацию.
– Капитан Приходько, срочно доставить на КП два бронежилета, две каски и два комплекта зимнего офицерского камуфляжа! – Я оценивающе посмотрел на гостей из Москвы. – Один комплект примерно того же размера, как на подполковника Ильина, второй – как на майора Гальперина…
Приходько, немного помявшись для порядка, отрапортовал:
– Через десять минут, товарищ полковник, усе будет готово в лучшем виде.
Я отключил рацию и повернулся к Василевскому.
– Товарищ генерал-лейтенант, пока доставляют обмундирование, разрешите подполковнику Ильину закончить свой доклад.
Василевский кивнул.
– Продолжайте, товарищ подполковник…
Умнейшего человека прислал нам товарищ Сталин – с тем же Мехлисом было бы куда труднее. Ну, да и мы не Козловы, нас пришпоривать не надо.
Подполковник Ильин продолжил:
– На северном участке фронта по дороге от Симферополя на Червоное наступает 50-я пехотная дивизия вермахта. Точнее, пытается наступать, поскольку, после первого боестолкновения утром, немцы и румыны не смогли потеснить наши части ни на метр. Червоное обороняет сводный батальон морской пехоты Балтийского флота, имеющий такую же численность личного состава и боевой техники, что и батальон черноморцев, обороняющий Ивановку.
В связи с тем, что через Червоное проходит дорога Евпатория – Симферополь, в тылах батальона сосредоточены наши резервы тяжелой техники. Это танковая рота – десять мощных танков Т-72, и одна батарея из шести машин тяжелых огнеметных систем «Солнцепек». На этом участке противник проявлял куда большую настойчивость, чем под Ивановкой, и поэтому понес более значительные потери.
В этот момент ноутбук пискнул, и в правом нижнем углу экрана замигала иконка с изображением почтового конверта, – Извините, товарищ генерал-лейтенант, у нас почта из разведотдела.
К ноутбуку подошел майор Гордеев и в ответ на запрос ввел пароль. Сообщение раскрылось.
– Поздравляю, товарищи, – прокашлявшись, сказал он, – по сведениям, полученным от наших секретов, немецкое командование отправило по дороге из Симферополя на Червоное свой последний резерв – моторизованный полк СС и румынский кавполк. Все, до трусов проигрались, больше мобильных частей в запасе у них нет. Кроме того, служба радиоперехвата эскадры сообщает, что записана и расшифрована радиограмма исполняющего обязанности командующего 11-й армией вермахта. Вот что он сообщает в ОКВ генералу Гальдеру: «Части большевиков, обороняющиеся на подступах к городу Саки, находятся при последнем издыхании под могучими ударами германских войск… Еще один решительный натиск, и они рухнут перед нами. Ввожу в бой моторизованный полк СС и румынский кавполк и даю вам честное слово германского офицера, что к ночи положение в Евпатории будет восстановлено…»
Мои офицеры не удержались, и громовой хохот потряс штабной кунг. Даже я, как ни старался соблюдать серьезность, не мог не рассмеяться.
– Ой, господи, на последнем издыхании… – стонал майор Гальперин, – этот полковник фон Штольц зажигает не хуже Петросяна…
Генерал-лейтенант Василевский и майор госбезопасности Санаев с некоторым недоумением смотрели на наше веселье. Когда все немного успокоились, пришлось пояснить:
– Товарищ генерал-лейтенант, за день боев бригада еще не понесла потерь в боевой технике, а потери в личном составе? Подполковник Ильин, напомните мне…
Начштаба открыл страничку рабочего блокнота.
– Согласно докладам командиров подразделений, общие потери бригады, включая потери при освобождении Евпатории, составили двадцать два убитых и около полусотни раненых. Из них восемнадцать ранено тяжело. Легкораненые не уходят с передовой, изъявляя желание продолжить бой. Кстати, что будем делать с эсэсовцами?
Майор Гальперин, внимательно изучающий карту, поднял голову.
– Эсэсовцев, товарищи, надо сжечь «Солнцепеками», эта зараза только так и лечится. Анекдоты про «хрустящую корочку» и «сгорел на работе» помните? Вот здесь шоссе пересекает глубокий овраг – значит, в боевой порядок они будут разворачиваться прямо за ним. Надо нанести удар по походной колонне. Я сделаю расчеты, учитывающие штормовой ветер. Все должно получиться.
– Товарищ майор, что такое «Солнцепек»? – спросил Василевский.
– Очень мощное оружие, товарищ генерал, дальний потомок ваших БМ-13. На каждой машине по двадцать четыре направляющих для реактивных снарядов калибром 220 миллиметров. Боевые части снаряжены очень мощной огнесмесью. В зоне поражения, которая для одного снаряда составляет тысячу квадратных метров, сгорает все живое. Вот вам, товарищ Василевский, эффект понравится, а немцам не очень.
В этот момент в дверь кунга постучали. Это двое рядовых принесли приготовленные каски, бронежилеты и камуфляжи. Еще несколько минут и генерал-лейтенант РККА Василевский с нашей помощью надел бронежилет и российский армейский камуфляж. То же самое проделал и майор госбезопасности Санаев. Единственно, что они сделали не по уставу, так это оставили открытыми петлицы со знаками различия. Это для того, чтобы наши бойцы видели, что перед ними генерал-лейтенант РККА в сопровождении майора госбезопасности.
С генерал-лейтенантом Василевским на позиции морских пехотинцев с Балтфлота отправлюсь я вместе с капитаном Тамбовцевым. У остальных есть дела и на командном пункте. Правда, Ильин посмотрел на меня обиженно, но дело начштаба управлять бригадой, а не бегать по передовой. Все, надеваю каску и киваю головой гостям:
– Пошли, товарищи!
5 января 1942 года, 16:47. Аэродром Саки
Капитан Александр Тамбовцев
Когда полковник Бережной сказал, кто будет с ним сопровождать генерала Василевского на передовую, то я чуть не поперхнулся. Но что поделаешь, приказ есть приказ, сам ведь напросился на возвращение в контору, точнее, на фронт. Надел броник, взял автомат и каску – капитан Тамбовцев годен к употреблению. Полковник Бережной тоже вооружился автоматом, только у него, по старой памяти, АКМ калибра 7,62 мм, машинка посолидней, чем моя «ксюша» – недомерок.
Стали рассаживаться. Майора ГБ Санаева посадили впереди, рядом с водителем, мы же с полковником разместились сзади, взяв генерал-лейтенанта Василевского в «коробочку».
Когда машина уже была готова тронуться с места, Бережной вежливо кашлянул, привлекая внимание наших гостей.
– Товарищи, прошу запомнить правила действия в чрезвычайных ситуациях. Если мы наткнемся на немцев, что совсем не исключено, то надо знать, что эта машина может выдержать огонь всех видов стрелкового оружия, которое есть в настоящий момент у противника. Чтобы достать нас, им понадобится противотанковая пушка или граната аналогичного назначения.
Товарищ Санаев, посмотрите – рядом с вами в лобовом и боковом стеклах имеются амбразуры, стекла бронированные, так что безопасность представителя Ставки гарантирована. Ваш ТТ, мягко говоря, несерьезное оружие. Автомат Калашникова вам пока еще незнаком. – Бережной задумался. – А с МП-40 вы дело имели?
Майор Санаев вполоборота повернулся к Бережному и ответил с усмешкой:
– Приходилось.
Полковник кивнул:
– Вот и отлично. Семеныч, отдай товарищу майору свой трофей. Да не жадничай, тут этого добра навалом.
Водитель, кряхтя, вытащил из-под сиденья немецкий автомат и подсумок с магазинами.
– Вот, товарищ майор, держите. Было бы неплохо, если бы эта штука нам в пути не понадобилась. А для хорошего человека ничего не жалко. – Он повернулся к Бережному: – Товарищ полковник, ну что, поехали?
– Погоди, Семеныч! – Бережной посмотрел на Василевского: – Товарищ генерал-лейтенант, поймите меня правильно – мы обязаны сделать все для обеспечения вашей безопасности. Вы для нас особо охраняемый объект. Кроме всего прочего, нас сопровождает еще одна такая же машина с охраной. Я вам гарантирую, что это самые лучшие специалисты в этой области нашего времени. Теперь, Семеныч, поехали. Давай сначала до Червоного, а там мы уже сами, пешочком.
На въезде в Червоное наш путь пересекла броня. Рота танков Т-72БА1 на марше и на наших современников производит неизгладимое впечатление. А уж на людей того времени… Для непросвещенных в боевой технике поясню – шифр Т-72БА1 означает, что старенькая 72-я модель прошла глубочайшую модернизацию и доведена до уровня современного Т-90.
Конечно, генерал-лейтенант Василевский, да и майор ГБ Санаев видели кое-что поболее, чем наши «семьдесятдвойки». Достаточно вспомнить пятибашенные монстры Т-35, на которых москвичи насмотрелись на парадах. Т-72 хотя и были скромнее по размерам, но их длинноствольные пушки, приплюснутые башни, навеска приборов и активной динамической защиты вызывали уважение. Тяжелые машины, приземистые и окрашенные в серо-желтый пустынный цвет, были похожи на стадо доисторических ящеров, каким-то чудом попавших в 1942 год. Броню танков густо облепили моряки из батальона капитан-лейтенанта Бузинова. Позади Т-72 двигались «Уралы» с боеприпасами, заправщики и опять машины с моряками… Семеныч остановил машину, и мы молча наблюдали проходящую мимо нас колонну техники.
– Кранты фрицам! – сказал Семеныч, выруливая на шоссе вслед за замыкающим «Панцирем». Ага, хотя немецкая авиация и считается подавленной, но колонну нашей невосполнимой техники мы обязательно сопровождали зенитным прикрытием.
Наши машины мы оставили в центре села, рядом с притормозившими танками. Еще полсотни метров, последние хаты, и мы спрыгнули в ход сообщения, который выводил нас прямо к передовой. Впереди шел полковник Бережной, за ним майор Санаев, потом генерал-лейтенант Василевский. Замыкал процессию ваш покорный слуга. Насколько поворотов, и вот мы в зигзагообразной траншее. Встреченные нами бойцы морской пехоты были одеты в такие же, как у нас, камуфляжные куртки. Проходя мимо, они устало козыряли начальству.
Майор Санаев посмотрел под ноги и присвистнул от удивления: дно окопа было сплошь усыпано зелеными плакированными гильзами, в основном от автомата АКС-74 калибра 5,45 мм. В сплошной серо-зеленой массе нет-нет, да и мелькали ярко-желтые гильзы «мосинок». Чуть дальше, на изломе траншеи, находилась позиция тяжелого пулемета «Корд» и груды гильз калибра 12,7 мм. Покачав головой, майор привстал на приступочку, с которой бойцы вели огонь, отбивая атаки.
– Ну, ничего себе! – вырвалось у него, когда он осмотрел поле боя. – Товарищ генерал-лейтенант, вы только посмотрите!
Я тоже выглянул из-за бруствера. Все подступы к нашим позициям были усеяны трупами, одетыми в серо-зеленые шинели. В некоторых местах убитые лежали в несколько слоев. На глаз было сложно определить, сколько немцев полегло здесь, пытаясь взять этот рубеж, но их было много, очень много. И ни один из них не сумел подойти к траншее ближе ста метров. Казалось, что здесь в полном составе лежит 50-я пехотная дивизия вермахта, хотя, конечно, это было не так. Ее остатки занимали позиции примерно в полутора километрах впереди, как раз по тому самому оврагу, который должен был стать рубежом развертывания для эсэсовского моторизованного полка и румынских кавалеристов.
Нас заметили, и над головами просвистело несколько пуль. Бережной спрыгнул на дно окопа и отряхнул руки.
– Лепота! Еще одна-две такие атаки, и у немцев просто не останется солдат.
Василевский только кивнул. Он-то прекрасно знал еще по Германской войне, что такое позиционный тупик. Как об этом могли забыть немецкие генералы – не укладывалось у него в голове. Скорее всего, они гнали вперед свои войска на пушки и пулеметы морских пехотинцев из XXI века, рассчитывая на очевидную малочисленность обороняющихся и повинуясь грозным приказам из штаба группы армий «Юг», которых в свою очередь пинали в спину ОКХ и лично Адольф Алоизыч. Василевский посмотрел на Бережного.
– Товарищ полковник, с ротным командиром бы поговорить…
– Товарищ генерал-лейтенант, это несколько своеобразный ротный, – полковник Бережной замялся, – даже для нашего времени… В бою он выше всяких похвал, но вот после… И шутки у него, мягко сказать, специфические, и начальство, бывало, пошлет далеко и надолго. Потому и начальство тоже отвечало ему взаимностью.
Генерал-лейтенант Василевский повернулся к полковнику Бережному и вежливо заметил:
– Самое главное, товарищ полковник, что он немцев послал далеко и надолго.
Полковник Бережной остановил пробегающего мимо рядового, жующего на ходу кусок хлеба с салом:
– Боец, где ваш ротный?
– А, кхаппитан Рахулэнко? Он там! – солдат неопределенно махнул рукой вдоль траншеи. Услышав знакомую фамилию, я вздрогнул. Видимо, судьба не случайно раз за разом сводила нас.
Капитана Рагуленко мы нашли там, где в пехотную траншею был врезан выступающий окоп для БМП. Капитан сидел в приоткрытом десантном люке и меланхолически курил, видимо, мерзкую на вкус трофейную немецкую сигарету. Увидев полковника Бережного, он отбросил сигарету в сторону и спрыгнул на землю.
– Товарищ полковник, во вверенной мне роте все нормально. Убитых трое, раненых двенадцать, в том числе эвакуированных пятеро. С рассвета и по сей момент отбито двенадцать атак противника, потери которого точному подсчету не поддаются. Боекомплект, в среднем, израсходован на две трети. Личный состав в тонусе, боевой дух высок. Докладывал капитан Рагуленко. – закончив рапорт, капитан пошатнулся, ухватившись за створку десантного люка.
Полковник Бережной с подозрением посмотрел на капитана.
– Ты что, пьян?
– Никак нет, товарищ полковник, – ответил капитан, – просто устал как собака. На ногах уже почти двое суток. В другое время после такого пара шотов – и в люлю. Но это война, увы. Вот ребята тоже кемарят, кто как может, пока затишье и фриц не шевелится. Люди очень устали. Прошу вашего разрешения с наступлением темноты разместить личный состав в хатах, за исключением, естественно, караула.
– В хатах, говоришь? – Бережной махнул рукой. – А, ладно, вот только караулы выставляй на один час и двойные. И будь постоянно на связи, возможны резкие изменения обстановки. Вот еще что, с тобой хочет поговорить представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-лейтенант Василевский Александр Михайлович.
– Товарищ генерал-лейтенант! – те, кто раньше знал капитана Рагуленко по прозвищу Слон, ни за что бы не поверили, что он встал навытяжку хоть перед генералом, хоть перед фельдмаршалом. Но тут перед ним стоял не тучный обитатель «Арбатского военного округа». Эту породу, как и тараканов, не вытравишь никакими реформами. Тут стоял один из легендарных маршалов Победы.
Василевский кивнул:
– Вольно, товарищ капитан, от лица командования Красной Армии благодарю вас за службу.
– Служу Советскому Союзу! – ответил подтянувшийся капитан, пожимая протянутую Василевским руку. – Ну, или трудовому народу – не помню точно, с какого года служить стали Советскому Союзу…
– С тридцать шестого, – мягко поправил его майор Санаев, – вам простительно.
– Ну, тогда все правильно, – полковник Бережной пожал плечами. – Просто мы, как люди старой советской закалки, отвечаем как умеем.
– Товарищ полковник, – с прорезавшимся вдруг кавказским акцентом сказал Санаев, – вы еще в штабе обещали рассказать нам о том, почему «товарищи» вдруг оказались под Андреевским флагом?
– Товарищ майор, – вполголоса произнес полковник Бережной, – расскажу, только не здесь. Сначала вернемся в штаб. Эта информация только для… – Бережной ткнул пальцем вверх. – Потому что имеет важность не меньшую, а может, даже и большую, чем чисто военные вопросы. А тут не только наш личный состав, но и прикомандированные бойцы из морской пехоты Черноморского флота.
– Согласен, товарищ полковник, – майор ГБ осмотрелся по сторонам, – вы совершенно правы.
Генерал-лейтенант Василевский, с интересом выслушав обмен мнениями между Бережным и Санаевым, снова повернулся к ротному.
– Товарищ капитан, меня интересует, что вы можете сказать о сегодняшнем бое? Как вы оцениваете свои действия и действия противника?
Надо сказать, что даже в такой экстремальной ситуации капитану Рагуленко не изменило его обычное специфическое чувство юмора.
– Бой был как бой, товарищ генерал-лейтенант. Такое чувство, что немец еще не понял, что произошло. И если в Евпатории организованная оборона рассыпалась за полчаса, то здесь… Позиции нашей роты немец атаковал нагло, в рост, большими массами. А у нас, товарищ генерал-лейтенант, простите за сравнение, огневой мощи… Ну, в общем, как у дурака махорки. Станкачи, крупняки, пушки БМП, станковые гранатометы – утвари для убийства просто завались. Сами же видите. Да и окопы к первой атаке отрыть успели, а это, сами знаете, не пузом на снегу лежать. Ну, мы их и наказали за наглость. Одна атака – мы их покосили! Вторая, третья, четвертая… И так двенадцать раз. С час назад была их последняя атака, и пока тишина.
– Знаю, товарищ капитан, – кивнул генерал-лейтенант Василевский, – сам был на вашем месте четверть века назад.
– Сюда прямо по шоссе идет моторизованный полк СС и румынский кавполк, – сухо сказал полковник Бережной, – это последний резерв 11-й армии.
– За что я люблю вас, товарищ полковник, умеете придать бодрость всего двумя словами. – Рагуленко потер ладони. – Как говорил Василий Иванович Чапаев, «хрен с ним, подавай и СС…» Только боеприпасов нам подбросили бы, а?
– У нас несколько другие планы. Если все пройдет как надо, то они до тебя просто не дойдут. Но бдительности не теряй. – Полковник Бережной посмотрел на часы. – Товарищ генерал-лейтенант, вы здесь хотите еще что-нибудь посмотреть, или мы вернемся в штаб?
Василевский кивнул:
– Давайте вернемся, товарищ полковник, я видел достаточно, и обстановка мне ясна. Теперь мы готовы к очень серьезному разговору. Пойдемте, товарищ Санаев.
5 января 1942 года, 17:35. Аэродром Саки.
Штаб сводной механизированной бригады
– И как вы только таскаете на себе эту тяжесть, – генерал-лейтенант Василевский со вздохом скинул с себя тяжелый бронежилет. Рядом разоблачался майор ГБ Санаев.
– Дело привычки, товарищ генерал-лейтенант, – пригладил ладонью седеющие волосы полковник Бережной, – а если еще и марш-бросок в тридцать кэмэ, бегом и при полной выкладке… Но, товарищи, давайте займемся делами. Майор Гальперин, что у нас слышно про эсэсовцев?
– По данным разведки, они будут на рубеже атаки примерно в 22:00. Продвигаются крайне медленно, их мобильность связывают румынские кавалеристы. Сводная колонна противника находится в поле зрения трех наших разведгрупп, так что данные постоянно уточняются, – майор пощелкал клавишами на своем ноутбуке. – И вот еще что. По данным синоптиков, к тому времени нас ожидает глобальное потепление в локальном масштабе, температура поднимется до плюс пяти и снег перейдет в дождь. Результаты можно предсказать заранее – начнется распутица. Наша техника-то пройдет, а вот у немцев даже танки застрянут.
– Товарищи, – раздевшись, генерал-лейтенант Василевский подошел к столу, – то, что я видел во время выезда на позиции, и то, что услышал сейчас, говорит, что вами запланировано наступление на Симферополь. – В голосе заместителя Генштаба РККА появились саркастические нотки. – Может, вы все-таки поделитесь своими планами с командованием Красной Армии? А то партизанщина сплошная получается!
– Товарищ генерал-лейтенант, – полковник Бережной посмотрел в глаза Василевского, – а разве всего час назад вы могли бы поверить в то, что мы реально собираемся, а главное, способны наступать всего четырьмя ротами на всю 11-ю армию вермахта?
– Нет, товарищ полковник, не мог! – генерал-лейтенант Василевский сделал короткую паузу, что-то обдумывая, после чего продолжил: – А вот теперь, знаете ли, могу! Так что там у вас с ударом на Симферополь? Судя по потерям в живой силе и артиллерии, противостоящие вам части серьезно потрепаны и дезорганизованы. Если вам удастся уничтожить их последний мобильный резерв, то контрудар становится просто насущной необходимостью, чтобы не дать противнику времени для перехода к обороне. А если вспомнить тяжелые танки, которые мы с вами видели фактически сразу же за боевыми порядками пехоты, то…
– Вы совершенно правы, товарищ генерал-лейтенант, – полковник Бережной улыбнулся, – удар наносить надо, и это однозначно. Утром командование группы армий «Юг» придет в себя и начнет перебрасывать в Крым все, что сможет найти под рукой.
Есть вариант, что, почуяв нашу малочисленность, нас просто попробуют тупо завалить мясом. На Перекопском рубеже после разгрома остатков 11-й армии у нас есть реальный шанс последовательно перемолоть все, что бросит против нас Гитлер. А вот на этих позициях шансов у нас нет, противник просто обойдет нас по флангам.
Генерал-лейтенант Василевский задумался.
– Согласен с вами, товарищ Бережной, но мне все равно как-то не по себе от такого лихого кавалерийского налета. И кроме того, у вас крайне мало живой силы, и это при в общем-то достаточном количестве бронетехники. Ведь эта ваша БМП сравнима с нашими средними танками. В общем же они превосходят тот же Т-34 по огневой мощи и многим другим характеристикам.
– Хотелось бы уточнить один момент, товарищ генерал-лейтенант, – прервал Василевского Бережной, – как-то очень странно слышать от вас местоимения «вы» и «мы». Вы нас за англичан каких-то держите, или, в самом деле, за белоэмигрантов? СССР – наша Родина, и воевать за нее мы будем насмерть. Единственно, с чем мы не согласны, так это с героическим забиванием гвоздей микроскопом и с заваливанием немецких пулеметов телами наших бойцов. Как вы уже заметили, пока у нас получается наоборот – заставить немецкое командование заваливать наши пулеметы телами своих солдат.
– Да уж! – решительным жестом Василевский заставил замолчать собиравшегося что-то сказать майора ГБ Санаева. – Обескровить немецкие пехотные части – это у вас получается. Да и результаты десанта в Евпатории – тоже выше всяких похвал. Как представитель Ставки я могу принять ваше соединение под свое личное командование и обеспечить ваше взаимодействие с Кавказским фронтом и Севастопольским оборонительным районом.
Но, товарищ полковник, извините, но я весьма смутно представляю ваши боевые возможности. Что, конечно же, затруднит управление вашими частями. И еще одно… Политический вопрос тут тоже немаловажен. Вот вы говорите, что СССР – это ваша Родина. Но в то же время, насколько нам стало известно, Советского Союза там у вас уже нет, а есть какая-то Российская Федерация, причем не Советская и не Социалистическая, к тому же с дореволюционной символикой. Вот и майор Санаев справедливо волнуется – не будет ли лекарство страшнее болезни.
– Понятно, – Бережной повернулся к своему начальнику штаба, – Николай Викторович, сколько у нас есть времени?
Подполковник Ильин, задумавшись, поднял глаза к потолку.
– Часа полтора, товарищ полковник, но это крайний срок…
– Хорошо! – Бережной вздохнул. – Итак, товарищ генерал-лейтенант, и вы, товарищ майор, садитесь и смотрите. Мы предвидели неизбежность такого разговора и поэтому подготовили для советского руководства специальный фильм. – Он повернулся к капитану Тамбовцеву: – Александр Васильевич, у вас есть ровно один час и пятнадцать минут.
Тамбовцев поставил на стол мягкую матерчатую сумку и расстегнул застежку-молнию. На столе появился еще один ноутбук.
– Товарищ майор госбезопасности, – обратился он к Санаеву, – как человек работавший в одной с вами организации – только полвека спустя – могу сказать, что информация, записанная на этот прибор, предназначенный для передачи советскому правительству, просто бесценна.
Фильм, который вам сейчас будет показан, это только самая верхушка айсберга. В нем лишь одни голые факты и не дается анализ причин. Ибо сколько людей, столько и мнений, а анализ вашим коллегам придется делать самостоятельно. Если пожелаете, то, конечно, мы окажем вам всю возможную помощь.
Тамбовцев включил ноутбук и запустил фильм.
– Смотрите, как развивалась история после 5 января 1942 года в нашем мире.
Сразу же пошел эпизод, посвященный гибели Евпаторийского десанта. Потом контрудар немцев под Феодосией. Великий 1942 год разворачивался перед генерал-лейтенантом Василевским, ужасая трагическими подробностями. Здесь был и страшный разгром Крымского фронта, и гибель 2-й Ударной армии под Мясным Бором, и провал контрнаступления под Харьковом, и окружение ударной группировки Юго-Западного и Южного фронтов, и третий штурм Севастополя, и гибель и пленение десятков тысяч бойцов Красной Армии, брошенных своим командованием на мысе Херсонес. Все это сопровождалось документальными кадрами и анимированными картами.
Потом был июльский прорыв Южного фронта и стремительный бросок немецких танков на Сталинград и Кавказ. Будто снова вернулось лето сорок первого года. Кровавая Ржевская мясорубка и ожесточенное Сталинградское сражение, растянувшееся почти на полгода. Город на Волге, превращенный в гигантское пепелище, и кадры ожесточенных уличных боев. Потом план «Уран», совместно разработанный Жуковым и Василевским, окружение 6-й полевой армии вермахта. Попытка фельдмаршала Манштейна деблокировать окруженную группировку и ее провал. Было видно, что Василевский просто шокирован открывшейся ему картиной. По жесту полковника Бережного Тамбовцев приостановил фильм.
Полковник прокашлялся.
– Товарищ генерал-лейтенант, в наших с вами силах не допустить развития событий в 1942 году по указанному здесь сценарию. Более того, считаю своей главной задачей недопущение подобного развития, что может сэкономить нам год-полтора войны и спасти не один миллион жизней советских людей. Продолжайте, Александр Васильевич.
Тамбовцев снова запустил фильм, и по экрану побежали события победных 1943, 1944 и 1945 годов. Девятое мая 1945 года и День Победы.
И общее число потерь СССР в этой войне, разоренные села и сожженные города, заводы, которые надо будет строить заново, поля, которые нужно разминировать перед тем, как бросить в землю зерно.
Взрыв атомной бомбы над Хиросимой, возвестивший начало ядерной эры, и речь Черчилля в Фултоне; 1949 год, оружие сдерживания – советская атомная бомба. План «Дропшот» и Корейская война. Реактивные Миг-15 с опознавательными знаками КНДР и советскими пилотами, сбивающие над Пхеньяном американские «Сверхкрепости». Казалось, повторяется Испанская история, но война закончилась вничью.
Год 1953-й – год смерти товарища Сталина, рыдающие толпы на улицах Москвы и начало холодной войны. События внутри СССР, арест армейскими генералами и расстрел Берии, воцарение Хрущева. Год нашего позора – 1956, ХХ съезд КПСС; 1957 год – год нашей славы – первый спутник.
Потом вынос тела Сталин из Мавзолея и волюнтаризм Никиты. Пресловутый хрущевский ботинок на трибуне ООН и взрыв термоядерной супербомбы над Новой Землей. Отставка Хрущева и Вьетнамская война.
Незабвенные брови «дорогого Леонида Ильича», и «многосисячные массы соетских деушек». Застой и война в Афганистане, непонятно за что и непонятно зачем.
«Гонка на лафетах» – череда похорон престарелых генсеков и постепенное превращение СССР в сырьевой придаток Запада. Гласность, перестройка, демократия и Миша Меченый в обнимку с ухмыляющимся Рейганом. Антиалкогольная кампания и ощущение того, что великая страна, как подтаявшая льдина, разламывается на части и расползается под ногами.
Год 1990-й – Фергана, Тбилиси, Сумгаит и Карабах; 1991 год – ГКЧП и пьяный раздел СССР в притоне в Беловежской пуще; 1993 год – расстрел из танков Верховного совета и чмокающее, бледное от страха мурло Гайдара. «Семибанкирщина», хаос, шабаш, деньги с шестью нулями, нищета тех, кто трудится, и куражащиеся над ними бывшие секретари горкомов и обкомов. «Братки» в золотых цепях и малиновых пиджаках, перестрелки на улицах и ведущие инженеры космических КБ, торгующие на барахолках американским «секондхэндом».
Зюганов и Жириновский «как зеркало социального протеста». Шахтеры, стучащие касками по Горбатому мосту, и перекрытые железнодорожные магистрали. Натовские бомбардировки Ирака и Югославии, резня сербов под крики западных «провозатычников» о гуманизме.
Первая чеченская 1996 года. Горящие танки на улицах Грозного и ухмыляющиеся «борцы за свободу и независимость», перерезающие глотку пленному русскому парню.
Кризис 1998 года, дефолт и отставка Ельцина: «Я устал, я ухожу…»
Медленное, капля по капле, восстановление суверенитета в начале нового тысячелетия и война «трех восьмерок».
Мировой кризис 2008 года и арабские революции. Бомбежки Ливии и смерть Каддафи. Попытки Запада свергнуть пусть буржуазную, но уже непослушную и неподконтрольную им власть в России. Вопли десталинизаторов с экранов ТВ и военный парад на Красной площади в честь 67-летия Победы. На трибунах седые, но еще бодрые духом ветераны, последние из последних. Лязгающая по брусчатке перед Мавзолеем мощь Российской армии. Все – декабрь 2012 года, календарь остановился. Экран погас.
Майор ГБ Санаев тупо смотрел на черный экран монитора, обхватив голову руками.
– Такую страну просрали, сволочи! – он обвел взглядом окружающих. – Мы тут в нитку тянемся, жилы рвем, а оно вот как получается!
– Когда сволочи просрали страну, те пацаны, что сидят и умирают сейчас в окопах, еще не родились, – сухо ответил майору Тамбовцев. – Зато они четко знают – кто прав и кто виноват, на чьей стороне воевать и против кого.
– Да я не о ваших бойцах. И даже не о вас, товарищи командиры, разговор, – Санаев немного успокоился. – Нам уже известно, что в бой с фашистами вы вступили сразу же, как только оказались у нас. И то, что вы немедленно начали искать канал связи с руководством СССР. На момент нашего вылета из Москвы, у Советского правительства к вам претензий не было, и думаю, что и дальше не будет. Вы уже делом доказали, на чьей вы стороне.
Я назвал сволочами тех «товарищей», которым очень захотелось стать господами. О чем-то подобном мы догадывались, поскольку вы прямо назвали свою государственную принадлежность – Российская Федерация. Только реальность оказалась хуже наших предположений. Мы думали, что это государство включает в себя всю территорию СССР. А оказалось, что осталась только РСФСР, – майор помолчал. – Но союзнички-то, союзнички… Мы, конечно, не особо обольщались насчет их любви к нам, но чтобы так нас ненавидеть!
– Таких союзников в мешках топить надо, как котят, – вступил в разговор полковник Бережной. – Мое личное мнение, что лучше уж иметь дело с явными врагами. Но высокой политикой пусть занимается товарищ Сталин. А мы предоставим ему такую возможность, продолжив ударно истреблять гитлеровцев. Считаю, товарищи, что нам сейчас надо сосредоточиться на чисто военных вопросах скорейшего разгрома немецко-фашистских войск, чтобы дать возможность советскому руководству спокойно решать политические вопросы. В том числе и с союзниками. Чем быстрее закончится война, чем меньшие потери мы в ней понесем, тем легче и быстрее можно будет разобраться и с капиталистическим окружением.
– Вы совершенно правы, товарищ Бережной, – было видно, что майор ГБ Санаев собирается с мыслями, – действительно, вам и вашим командирам лучше будет вместе с товарищем Василевским заняться чисто военными вопросами. А мы с товарищем Тамбовцевым побеседуем отдельно, на, так сказать, общеполитические темы. Чувствую, что нам еще предстоит много сделать для того, чтобы у нас никогда не произошло то, что случилось у вас. Надо будет сделать определенные оргвыводы, в том числе и по нашему ведомству. Что вы думаете, по этому вопросу, товарищ генерал-лейтенант?
Василевский, до того задумчиво сидевший, встрепенулся.
– Думаю, что именно так и надо поступить, товарищ майор госбезопасности, – он надавил пальцами на глаза, снимая усталость. – Так, значит, Симферополь, товарищ полковник?
– Так точно, товарищ генерал, Симферополь, – ответил Бережной. – Этот город – последняя крупная железнодорожная станция перед Севастополем, а также узел шоссейных дорог. Там расположены все тыловые склады 11-й армии и даже армейское интендантство расположено не в поселке Сарабуз, вместе со штабом армии, а в самом Симферополе. Таким образом, мы сейчас нависаем над тылами 11-й армии, как меч над головой. И немцы это тоже прекрасно понимают. Потому-то они и атаковали весь день наши позиции с таким остервенением, несмотря на большие потери. Кстати, с генералом Манштейном побеседовать не желаете?
Василевский отрицательно покачал головой.
– А что нового сможет сказать мне этот Манштейн? Вы же за последние сутки смешали все его карты, и я и без него вижу, что единственный выход для 11-й армии – срочно отводить войска как минимум до Джанкоя. Иначе – окружение и гибель армии.
А раз они этого делать не собираются, то то ли ума не хватает, то ли Гитлер не разрешает. Нам нужно решить – как лучше использовать этот шанс, которым для нас не воспользоваться просто преступление. Так что поговорим с этим пленным как-нибудь потом, товарищ Бережной, хотя он первый командующий армией вермахта, попавший к нам плен. А сейчас на этого деятеля у нас просто нет времени.
Василевский снова впился взглядом в экран ноутбука, рассматривая карту с нанесенной на нее оперативной обстановкой. Поморщившись, он отвел взгляд от экрана.
– Я понимаю, товарищи, что обычных оперативных карт у вас нет?
– Вообще-то мы готовились действовать на несколько ином ТВД, – ответил полковник Бережной, – не думаю, что сейчас будет актуален комплект карт Малой Азии и стран Ближнего Востока. Ну, а в этом прибор, именуемый ноутбуком, заложен комплект топографических карт на весь земной шар.
– Понятно, – Василевский что-то чиркнул на листе из именного блокнота. – Вместе со мной прибыл полковник Генерального штаба Андреев. Передайте ему это, и он выдаст вам комплект карт Крыма и Северной Таврии.
Полковник Бережной передал записку Василевского подполковнику Ильину.
– Займись, Николай Викторович, это как раз по твоей части.
– Товарищ генерал-лейтенант, – подполковник Ильин остановился в дверях, – а может, лучше пригласить полковника Андреева прямо сюда?
– Не стоит, – не поднимая головы, ответил Василевский, – тут у нас кипят прямо шекспировские страсти, и на каждом шагу – сплошные чудеса. Так зачем же смущать ум неподготовленного к этому человека?
Василевский снова погрузился в изучение тактико-технических характеристик боевых машин будущего. Сейчас перед ним лежало «личное дело» танка Т-72БА1. Машина, способная в одиночку уничтожить танковый полк вермахта, потом перезарядить боекомплект и уничтожить еще один, просто завораживала. Правда, от удара стокилограммовой авиабомбы, сброшенной с пикирующего бомбардировщика, не защитит никакая броня. Но в него надо еще попасть, да танки прикрывают самоходные зенитно-артиллеристские установки «Панцирь-С», способные сбивать эти пикировщики в любых количествах.
А эти четыре роты морской пехоты на БМП-3… Настоящий танк со стомиллиметровой пушкой, плавает, да еще и перевозит внутри отделение пехоты.
Даже как-то жалко стало мелко разменивать все это здесь и сейчас на какой-то Симферополь. Хотя сутки ожесточенных боев, а бригада почти не понесла потерь, истрачены только боеприпасы. Генерал-лейтенант Василевской сделал пометку в своем блокноте: необходимо попытаться наладить выпуск боеприпасов необходимых типов и калибров.
Лучше всего обратиться в НКВД. В их КБ и секретность соблюдут, и сделают все, что возможно. Да, пусть так и будет – Отдельная тяжелая механизированная бригада. А для повышения уровня секретности все же придется передать ее в структуру НКВД или передать в прямое подчинение Ставки, то есть товарища Сталин. Зато и вопросов у всех встречных и поперечных резко поубавится. Товарищ Берия, как и товарищ Сталин, излишне любопытных не любят.
Кроме того, в бригаде, наряду с хорошей обеспеченностью техникой, имеется некомплект живой силы. В наличии только четыре полнокровных роты морской пехоты с бронетехникой и еще две роты, правда без техники, но с полным вооружением, разбросаны по кораблям эскадры. Вместе получается два батальона, а желательно четыре-пять.
И при этом необходимо как-то решить вопрос с транспортом для дополнительной живой силы, Эти самые БМП не резиновые, да и возможности танков в смысле перевозки десанта тоже не безграничны. Может, в Симферополе удастся захватить трофеи. Или надо будет ставить вопрос о получении американских бронетранспортеров по ленд-лизу. Не танков – танки у них значительно хуже наших, а именно бронетранспортеров. Ну, а на будущее надо поставить перед каким-нибудь КБ задачу по копированию БМП. Вопрос с вооружением можно еще обдумать: 76-мм танковая пушка, или 37-мм автоматическая авиационная пушка Нудельмана…
– Товарищ генерал-лейтенант…
Василевский очнулся, протер покрасневшие глаза.
– Выпейте чайку, поздно уже, – майор Гальперин придвинул к нему стакан с черным, как ночь, чаем.
– О-ох! – хлебнув горячего, крепкого и густого ароматного напитка, Василевский едва смог перевести дух. – Из чего вы его завариваете, товарищ майор, из волчьей ягоды и дубовой коры?
– Ну, что вы, – улыбнулся Гальперин широкой татарской улыбкой. – Много натурального черного цейлонского чая, сахар и немного травушек по бабушкиному семейному рецепту.
Василевский допил чай и прислушался к чему-то внутри себя.
– А бодрит, определенно бодрит. Ну, что, товарищи, продолжим?
В это время полковник Бережной оторвался от своего ноутбука.
– Товарищ генерал-лейтенант, наблюдатели на передовой отмечают повышенную активность немецкой пехоты на позициях. Похоже на концентрацию сил перед атакой.
Василевский вопросительно посмотрел на Бережного, и тот понял вопрос без слов.
– Приборы ночного видения, товарищ генерал-лейтенант, всего лишь приборы ночного видения – мы их видим, они нас нет. Ну, еще и противопехотный радар в разведывательной аппаратуре, на ровной местности засекает одиночного человека километров за двадцать. Местность здесь неровная, но мы на высотах, а немцы внизу, да и двадцать километров нам не нужно.
– Сколько у нас времени до подхода эсэсовцев? – поинтересовался Василевский.
– Примерно полчаса, товарищ генерал, – откликнулся майор Гальперин.
– Ну что ж, товарищи, – Василевский встал, – я думаю, что одновременно с атакой эсэсовцев немцы решили начать общий штурм позиций. Каковы ваши мнения?
– Скорее всего, так оно и есть, – ответил Бережной, – думая, что мы их не видим, они попробуют тихо сблизиться с нашими окопами на дистанцию гранатного броска. Крайне опасная тактика в наших условиях.
– Тогда, товарищи, – генерал-лейтенант потянулся за пятнистой курткой, – нет ли у вас для меня места на НП, откуда мы могли бы наблюдать за боем? С условием сохранения связи с подразделениями?
– Конечно есть, – кивнул Бережной, – и мы как раз успеем к началу «концерта по заявкам». Товарищ майор, – обратился он к Гальперину, – предупредите все роты: подпустить противника на сто – сто пятьдесят метров и постараться, чтоб ни одна тварь не ушла живой.
5 января 1942 года, 19:00. Аэродром Саки.
Штаб сводной механизированной бригады
Капитан ПГУ КГБ Тамбовцев
Мы с майором ГБ Санаевым переглянулись, кивнули и тихо встали из-за стола.
– Товарищ майор, давайте пройдемте туда, где нам никто не помешает, – сказал я Санаеву, – есть здесь недалеко одно спокойное местечко. Побеседуем обстоятельно и не торопясь, ведь мы с вами коллеги, хотя и работали в разное время. Вообще-то я уже на пенсии, но, как вы знаете, обстоятельства сложились так, что мне пришлось снова встать в строй.
Мы прошли в соседний кунг, где в данный момент никого не было. Все офицеры разведотдела находились на передовой, и полковник Бережной отдал мне от него ключи. Мы сели за стол друг напротив друга, как гроссмейстеры перед матчем. Рядом с собой я поставил «политический» ноутбук, который прихватил для этого разговора из штабного кунга. Наступила тишина. Первым молчание нарушил Санаев.
– Александр Васильевич, теперь я знаю, что вы чекист, хотя и бывший… Скажите мне честно – вам лично не стыдно за то, что произошло с нашей страной?
Я вздохнул.
– И да, и нет, Иса Георгиевич, – я жестом попросил его позволить мне высказаться до конца. – Мне очень стыдно перед теми, кто воевал, умирал, но не пропускал врага, стыдно перед теми, кто строил и восстанавливал нашу страну. Ну, а с другой стороны, известный вам персонаж с фамилией сельскохозяйственного вредителя, когда пришел к власти, первое что сделал – запретил органам госбезопасности и внутренних дел проводить оперативные мероприятия в отношении партийной верхушки от уровня горкома и выше… И партия загнила с головы.
Товарищ майор, я коренной ленинградец. Мне стыдно будет посмотреть в глаза своему деду, который погибнет годом позже, обороняя родной город. Мне стыдно будет смотреть в глаза отцу и матери, которые сейчас пухнут от голода в блокаде, стыдно перед дядей, пацаном фэзэушником, который сейчас умирает от голода и обморожений в Иваново после эвакуации по Дороге Жизни (для многих она стала Дорогой Смерти). Вы смогли в самую страшную из войн отстоять СССР от фашизма, а мы допустили, чтобы наши вожди сдали страну без единого выстрела.
– Но почему, почему же так все случилось? – майор ГБ Санаев вытащил из кармана пачку «Казбека» и стал взволнованно прохаживаться по кунгу, разминая в пальцах папиросу.
– Я же вам уже сказал, руководство партии в лице первого секретаря КПСС товарища Хрущева освободило себя и ближних своих от контроля органов госбезопасности и внутренних дел. Ну, и конечно, тут же ударилось во все тяжкие. А то шельмование, которому товарищ Сталин посмертно подвергся на ХХ съезде КПСС в 1956 году, подорвало международный авторитет как Коммунистической партии Советского Союза, так и самого Советского государства. Именно тогда у СССР резко ухудшились отношения с Социалистической Югославией и Китайской Народной Республикой, в Иране пало просоветское правительство товарища Моссадыка. А Иран, как покажут дальнейшие события, это было серьезно, как, впрочем, и Китай с Югославией.
– Измена?! – резко развернулся ко мне Санаев.
– Именно так! – ответил я. – Сам Хрущев был одним из скрытых троцкистов, которого как-то умудрились пропустить при чистках. Наверное, потому что казался он безобидным клоуном. И в случае праволиберального излома при Горбачеве, который являлся внуком расстрелянного троцкиста. Как он позже рассказывал западной прессе, разрушение СССР было делом всей его жизни. Инсайд, мать его!
– Что, что?! – не понял майор ГБ Санаев. – Какой инсайд?!
– Есть там у нас такой английский термин, – пояснил я, – обозначает воздействие изнутри.
Ответом мне была эмоциональная фраза на смеси русского и осетинского языков, все русские слова в которой были нецензурными.
– Как это? – возмутился майор Санаев, немного успокоившись. – Ладно, органы госбезопасности отстранили, а где же были рядовые коммунисты, секретари парткомов, армейские комиссары, наконец?
– Мнение рядовых коммунистов в данном случае никого не интересовало – в Кремле принимают решения, а широкие партийные массы за них голосуют. Секретари парткомов всех уровней скурвились первыми, ибо карьерный рост по партийной лестнице был обеспечен только под полным контролем системы. Иса Георгиевич, вот тут, – провел рукой по крышке ноутбука, – только факты, что называется адреса, пароли, явки, кто как выступал, кто за что голосовал. Но давайте о персоналиях поговорим потом. Сейчас же главное – это то, что превратило партию времен товарища Сталина в партию времен «лучшего из немцев».
– Как, глава Коммунистической партии продался немцам? – возмущенно воскликнул Санаев.
– Нет, не продался немцам, а продал наших немцев западным, – ответил я ему. – Немцы ведь тоже были разными. После разгрома фашизма в той части Германии было построено немецкое социалистическое государство – ГДР. И сказать по совести, немцы оказались лучшими нашими союзниками. Все остальные наши «братья» с легкостью необычайной перебежали на сторону противников. А вот немцев мы сдали, подло и позорно.
Мой друг, служивший в те годы в ГДР, а до самого краха СССР в Германии стояли советские войска, рассказывал, что уходящие эшелоны с нашей военной техникой немцы провожали со слезами на глазах. Тем немцам мне тоже стыдно смотреть в глаза.
– Ну, а что делали рядовые коммунисты? – спросил меня Санаев.
Мне стало горько.
– А ничего не делали. А что может сделать армия, когда ее предали все генералы? Спрятали партбилеты в тумбочки и стали ждать изобилия, которое обещали им новые руководители. А один мой знакомый, парторг, тот вывозил партбилеты за границу, где продавал любителям сувениров по десять долларов за штуку.
Санаев бросил мне вопрос, как камень:
– И дождались изобилия?
– Дождались… – я скрипнул зубами. – Ага, щаз! Только изобилия не продуктов и товаров, а преступности, нищеты, голода, бандитизма и приватизации, то есть разграбления всенародной собственности новыми хозяевами жизни…
– И что, никто не пытался сопротивляться этому контрреволюционному перевороту? – не поверил майор ГБ.
– Сначала никто. – Я криво усмехнулся. – Ни в одном парткоме тамошние коммунисты не встали насмерть, защищая те идеалы, которым клялись служить. Все разошлись по домам, как дети, которых родители отправили спать. А некоторые так и наоборот – жгли свои партбилеты прямо перед кинокамерами, торопясь переквалифицироваться из секретарей коммунистической партии в «демократические губернаторы».
Потом некоторые опомнились, но было уже поздно. Эпизод с расстрелом Верховного совета из танков гвардейской ордена Ленина Краснознаменной Кантемировской дивизии вы уже видели. Правда, если сказать честно, там смешались в кучу все силы – от коммунистов до откровенных националистов.
– Товарищ Тамбовцев, – Санаев почти кричал, – но в чем причина того, что партия стала сборищем проходимцев и карьеристов?
– Уважаемый Иса Георгиевич, давайте по порядку. – Я постарался еще раз собраться с мыслями. – Все началось с тех пор, когда быть коммунистом перестало быть опасным и стало выгодным. Началось это после войны, но пока был жив товарищ Сталин, все как-то держалось в рамках нормы. Тем более что в последние годы его жизни центр тяжести в политике начал переноситься с партийных органов на советские. А вот после смерти товарища Сталина в 1953 году все понеслось кувырком. Скажите спасибо Никите Хрущеву, который сделал все, чтобы втоптать в грязь имя товарища Сталина.
– Хрущев? – майор ГБ Санаев побарабанил пальцами по столу, я видел, что он едва себя сдерживает. – Это не тот, который сейчас член военного совета Юго-Западного фронта?
– Именно он. Никита Сергеевич, который… В народе прозванный Хрущем, Кукурузником и Лысым Хреном. Впрочем, о подвигах его на ниве сельского хозяйства, промышленности, армии и флота можно будет поговорить потом, отдельно.
– Ну, а вы, чекисты послевоенные, вы-то куда смотрели? – простонал Санаев, обхватив голову руками.
– А мы смотрели туда, куда нам разрешали смотреть. Я же вам уже говорил. Ведь после убийства Хрущевым товарища Берии и разоблачения «культа личности Сталина», – при этих словах Санаев скрипнул зубами и выругался, – руководству органов государственной безопасности было запрещено заводить агентурные дела на высшую партноменклатуру. Оттуда-то и поперла вся гниль, которая довела СССР до бесславного конца.
Майор ГБ Санаев сидел и в раздумьях методично постукивал о стол папиросой.
– Александр Васильевич, да это что ж получается, страну сдали с потрохами из шкурных интересов, так сказать за «корзину печенья и бочку варенья»?
– Нет, Иса Гергиевич, шкурный интерес, конечно, был, но исчислялся он не корзинами и бочками, а миллиардными счетами в иностранной валюте в западных банках. Каждый секретарь в союзной республике становился ее президентом, при этом подгребая под себя заводы, фабрики – словом, все, что строил советский народ, недоедая, отрывая от себя последний кусок.
Ну, или не становился, и тогда его свергали демократичные оппозиционеры, устраивая в отдельно взятой республике филиал ада. Таджикистан, Азербайджан, Армения, Грузия, Молдавия, Киргизия – вот очаги второй гражданской войны на территории бывшего СССР. Литва, Латвия, Эстония входят во враждебные России блоки НАТО и ЕС. Когда мы отбыли сюда, доведенная до нищеты за двадцать последних лет Украина все быстрее и быстрее двигалась к развалу, после которого в ней неминуемо вспыхнет гражданская война.
– Да, в страшное время вы жили, товарищ Тамбовцев, пострашней, пожалуй, чем сейчас. Помните, как у поэта Некрасова: «Бывали хуже времена, но не было подлей».
– Помню, конечно! – меня снова взяла злость. – Действительно, хотя я и честно исполнял свой долг, но и на мне есть вина за то, что произошло с нашей страной. Так что считайте мое участие в войне с фашистами своего рода искуплением вины кровью. Как в штрафбате…
– Штрафбат? А что это? – удивился майор ГБ.
– Так вы до этого еще не дожили, – пояснил я, – Это подразделение для командиров, которые совершили преступление воинское или чисто уголовное, и им дается шанс в бою искупить вину кровью. В моем прошлом штрафбаты были созданы согласно не вышедшему еще из-под пера Верховного летом этого года приказу № 227. Его еще называли «Ни шагу назад!».
Майор ГБ Санаев был в недоумении.
– Ни шагу назад? Странное название, товарищ Тамбовцев. А почему он так был назван?
Я тяжело вздохнул.
– А потому, что летом 1942 года страна оказалась в критическом положении. Стоял вопрос о ее существовании как государства. Но я расскажу вам об этом позднее, тем более что тут такого, скорее всего, не случится.
А пока, наверное, стоит закончить беседу на сегодня и вернуться к нашим военным. Но сперва, товарищ майор госбезопасности, – я положил руку на ноутбук, – надо научить вас пользоваться этим прибором. И с ним вы поедете обратно в Москву к товарищу Сталину. Информация, которая тут хранится в зашифрованном виде, в принципе не имеет цены в этом мире, и большая часть ее выходит за пределы вашей компетенции. Так что уж простите, пароль на открытие документов высочайшего уровня секретности будет сообщен товарищу Сталину сразу после установления радиоканала связи, по своей устойчивости многократно превышающего уровень телефона ВЧ.
Майор ГБ Санаев согласно кивнул.
– Я понимаю, товарищ Тамбовцев, давайте приступим?
Я сел с ним рядом и открыл крышку ноутбука.
– У вас есть с собой блокнот? Доставайте и записывайте… Это кнопка «Пуск»…
5 января 1942 года, 21:20.
Пос. Червоное. НП сводной механизированной бригады
Командир бригады полковник Бережной
Наблюдательный пункт батальона «Балтика» расположился на колокольне заброшенной церкви в поселке Червоное. Обзор отсюда был просто замечательный – вот что значит «высота, господствующая над местностью».
Правда, сейчас, по причине ночи, низкой облачности и дождя, сопровождаемого ураганным ветром, видимость не так хороша. Но нам ее хватит.
Поднимаемся с генералом Василевским на самый верх. Колоколов тут давно уже нет, так что места всем должно хватить. Впрочем, это не совсем так. Несмотря на темноту, видно, что у прибора артиллерийской разведки толпятся четыре командира в нашем камуфляже и двое местных моряков. Вместе с нами это уже восемь человек, так что толчея на колокольне – как в трамвае в час пик.
Кто тут у нас? Видно плохо, но разобрать можно, тем более что товарищи, обернувшись, тоже пытаются понять, кто к ним пожаловал. Так, комбат «Балтики» майор Юдин – все правильно именно здесь его НП, и он просто обязан тут находиться. Рядом с ним капитан Буданцев, тоже комбат, но только командир батарей САУ «Нона-С», входящей в состав батальона «Балтика», и два его бойца из отделения артиллерийской разведки батареи. ПАР, кстати, тоже их. У командира батальона электронный бинокль с фотоумножителем, но в такую погоду он вряд ли сильно поможет. А вот и двое местных…
Один мне уже знаком, это капитан Топчиев, разведка Черноморского флота, а вот второй… Невысокий, коренастый, на рукаве нашивки. Сухопутные звания РККА я еще как-то помню, а вот во флотских нашивках путаюсь. Да, точно, кажется капитан-лейтенант. Бузинов, что ли? Ну, не сподобился пока лично познакомиться.
Тут орлы-командиры углядели, кто стоит рядом со мной, точнее его генеральские петлички в расстегнутом воротнике камуфляжки, и вытянулись перед представителем Ставки в ниточку.
– Доложите обстановку.
Кажется, эта мизансцена, похожая на похождения халифа Гарун аль Рашида, Василевского даже немного забавляла. А я-то все ломал голову – каким позывным обозначить Александра Михайловича в эфире. Быть ему «Халифом», пусть, если что, немцы голову ломают – что за араб тут завелся.
Первым пришел в себя майор Юдин, что вполне естественно – ведь это участок его батальона, и он отвечает за все здесь происходящее. Да и о прибытии представителя Ставки мы заранее предупредили всех своих командиров.
– Товарищ генерал-лейтенант, докладывает майор Юдин, командир сводного батальона морской пехоты Балтийского флота. На участке батальона противник проводит скрытую подготовку к ночной атаке. Ну, это они думают, что подготовка скрытая и атака будет для нас внезапной… – майор сделал шаг в сторону, освобождая Василевскому место возле ПАРа. – Товарищ генерал-лейтенант, взгляните сами.
Вообще-то, если смотреть невооруженным глазом, то перед нами кромешный мрак, в котором не видать ни зги. Но в поле зрения прибора артиллерийской разведки XXI века, работающего сейчас в режиме ночного видения, немецкие цепи, бредущие по нейтралке, сейчас наверняка видны как на ладони. Несколько минут генерал Василевский, приникнув к наглазникам, молча обозревал окрестности. Потом, нехотя оторвавшись, поднял голову.
– Какие крас-с-савцы, товарищ Бережной! Действительно думают, что их никто не видит. – Он повернулся к командиру батальона: – Докладывайте, как думаете отражать атаку, товарищ майор.
– Разрешите еще раз глянуть, товарищ генерал-лейтенант? – ответил тот, нагибаясь к ПАРу. – Так, еще сто метров, и готово! – Майор распрямился. – Личный состав батальона и приданных ему подразделений скрытно выведен на позиции. Когда немцы приблизятся к окопами на сто пятьдесят метров, мы ударим по ним из всех стволов. Одновременно артиллеристы поставят заградительный огонь, отсекая немцам путь назад.
И вот еще что. Немцы будут наступать против бьющего им в лицо ветра с дождем, и в таких условиях много не постреляешь. А мы еще направим им в лицо свет всех имеющихся у нас фар и прожекторов. Тогда они вообще ослепнут. А наши бойцы будут ко всему этому безобразию спиной, и стрелять им ни ветер, ни яркий свет не помешают. – Он еще раз нагнулся к прибору и больше от него не отрывался. – Почти готово! Еще чуть-чуть… Да, кстати, и эсэсовцы тоже уже на подходе. Товарищ генерал-лейтенант, по дороге на Симферополь видно зарево. Готово! Разрешите, товарищ генерал-лейтенант?
– Действуй, майор! – едва успел сказать Василевский, и майор Юдин поднял к губам рацию и три раза повторил:
– Заря! Заря! Заря!
Началось настоящее светопреставление. Ночную штормовую тьму разорвали яркие лучи фар и прожекторов, вспышки выстрелов самоходных гаубиц и орудий БМП. Заработали автоматические гранатометы, пулеметы «Корд» и «Печенег». Почти тут же к ним присоединились ручные пулеметы и автоматы.
Теперь можно было наблюдать и невооруженным глазом. С высоты колокольни нам хорошо было видно, что огнем осветились и позиции батальона, обороняющего Ивановку. Там фашисты тоже пошли в атаку. Картина получалась прямо-таки библейская – «Избиение младенцев».
Генерал-лейтенант Василевский с удовлетворением наблюдал за тем, как немцы сначала попытались под огнем рывком добраться до окопов. Но огонь оборонявшихся оказался слишком сильным и беспощадно точным. Большая часть наступавших полегла в первые же секунды боя. Особенно тяжелые потери были среди офицеров и унтер-офицеров вермахта.
Еще перед высадкой с нашими морпехами был проведен специальный инструктаж. Всем было сказано: немец с пистолетом-пулеметом МР-40 или, как его еще неправильно называют, «шмайсером» – это или офицер, или унтер. Убив такого, вы не ошибетесь. И вот теперь командный состав был выбит прицельным снайперским огнем в первые же секунды. А дальше начался хаос.
Сначала, ослепленные бьющим в лицо дождем и ярким светом, немецкие солдаты попытались залечь под огнем. Но этого мало, потому что над их головами начали рваться снаряды, начиненные не старомодной шрапнелью, а готовыми поражающими элементами, рассчитанными и на поражение легкой бронетехники. Каждый такой разрыв выбивал все живое в радиусе полутора десятков метров. А «Ноны» продолжали бить упорно и методично, прореживая и без того не густые ряды немецкой пехоты. Автоматические минометы засыпали немецких пехотинцев минами. Добавили жару и агээсы.
А морские пехотинцы перешли от непрерывного автоматно-пулеметного огня к прицельному отстрелу тех, кто пытается подняться на ноги. При этом было неважно, хотел ли немецкий солдат броситься в атаку или отступить. В любом случае его ждала смерть. А ведь и отступать немцам пришлось бы больше километра по открытой, как стол, местности под ураганным орудийно-пулеметным огнем. С высоты колокольни все перипетии боя были видны прекрасно…
Майор Юдин между тем не забывал поглядывать в сторону дороги на Симферополь.
– Товарищи командиры, эсэсовцы подходят к рубежу…
В этот момент все мы ощутили, как колокольня задрожала и завибрировала. Это со своих позиций с басовитым режущим воем ударили «Солнцепеки». И снова ночь превратилась в день. В течение примерно полуминуты почти полторы сотни тяжелых реактивных снарядов пошли на цель. А впереди, где моторизованный полк СС вместе с румынскими кавалеристами пересек роковую черту, вспыхнуло настоящее адское пламя. Показалось, что земля раскололась, выпуская на свободу все силы зла, а штормовой ветер подхватил их и бросил на колонну эсэсовских танков, бронетранспортеров и румынских кавалеристов. Кажется, даже сюда донеслись вопли заживо сгорающих людей и лошадей. Хотя нет, скорее всего, нам показалось. И расстояние слишком велико, и ураганный ветер уносит звук в другую сторону. Этот же ветер избавил нас от «аромата» горелого человеческого мяса.
По Василевскому было видно, что он по-настоящему потрясен: всего тридцать секунд – и два полка как корова языком слизнула. Хотя, конечно, такие случаи бывают нечасто. Это немцы сами подставились из-за непременного желания искупать нас в холодном январском море. Остатки немцев, увидев, что стало с эсэсовцами и румынами, вскочили на ноги и под вновь вспыхнувшим шквальным огнем в спину, рысью ломанулись обратно к спасительному оврагу.
Было видно, что добрались до него единицы. Стрельба стихла. Лишь заваленное трупами поле боя напоминало о том, что здесь всего несколько минут назад смерть собрала свою очередную жатву. Вскоре вышел на связь майор Осипян, командир батальона «Севастополь». У него атака так же была отбита с большими потерями для противника. Только там немалое число фрицев утонуло в жидкой грязи, пытаясь форсировать под обстрелом местную заиленную речку-говнотечку, впадающую в Черное море рядом с Ивановкой.
А Василевский будто только сейчас вспомнил про двух местных командиров, забившихся в угол, как мыши на кошачьей свадьбе.
– Капитан-лейтенант Бузинов, если не ошибаюсь? – кивнул он в сторону моряка.
– Так точно! – дернулся тот. – Командир десантного батальона Черноморского флота.
– Поступаете со своим батальоном на усиление бригады полковника Бережного, – Василевский посмотрел на часы, – к двадцати двум тридцати быть готовыми к маршу. А вы? – посмотрел он на Топчиева.
– Капитан Топчиев, разведка Черноморского флота, – хрипло отрапортовал тот.
– Вы, товарищ капитан, тоже придаетесь к бригаде полковника Бережного… – Василевский немного помолчал. – Вы взаимодействуете с ними с начала высадки?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант, – браво отрапортовал Топчиев, – вошли во взаимодействие с первых минут.
– Ну, и какие у вас впечатления? – устало поинтересовался Василевский.
– Фантастика, товарищ генерал-лейтенант, – Топчиев махнул рукой, – все как в сказке.
– Приказываю вам продолжить взаимодействие и дальше, – Василевский сделал паузу, – но помните, подробности вашей совместной работы, без личного разрешения товарища Сталина, не подлежат никакому разглашению. Ну, вы разведчик, и не мне вам рассказывать о том, как надо хранить секреты. Вам следует тоже быть готовыми к выдвижению в двадцать два тридцать.
Я глянул на часы: было без семи минут десять.
Уже в машине, когда мы собрались ехать в штаб, генерал-лейтенант сказал мне:
– Да, товарищ полковник, не ожидал я от вас такой прыти, не ожидал… Не завидую я немцам. Но это, товарищи командиры, определенно к лучшему!
5 января 1942 года, 21:35.
Окраина пос. Червоное, позиции сводной мехбригады
Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Петр Борисов
Кажется, я только успел опустить голову на солому, как за плечо уже трясут:
– Эй, братишка, вставай, гансы идут…
– Кто-кто? – не понял я спросонья. В хате, куда нас отвели на постой, темно было, как… ну, в общем, хоть глаза выколи. В темноте с трудом можно было разглядеть стоящую надо мной тень.
– Ну, фрицы, дойчи, гунны, швабы – немцы, одним словом, – ответила тень. – Вставай, боевая тревога! Не спится им, сукам, сто болтов им в рот и якорь в зад!
Я машинально глянул на часы – хорошие, трофейные, еще в первый день в бою под Килией снял их с убитого румынского офицера. Двадцать один тридцать пять, поспать удалось почти два часа. А если учесть, что перед постоем нас вместе с осназом плотно накормили сытным ужином, то воевать можно, и очень даже вполне.
А в дверях еще одна тень, выражается хоть и вполголоса, но так, что заслушаться можно.
– А ну, орлы, подъем! Собираемся, выходим. И чтоб ни стука, ни бряка, кто хоть бзднет без команды, лично без суда из рогатки расстреляю… – и такой речитатив минут на десять, пока мы в полной темноте собирались и выходили из хаты.
А мне что, я воробей стреляный, спать лег – вещмешок под голову, «светку» обнял, как дивчину, и все. Так что теперь все просто: встал, вещмешок на одно плечо, винтовку на другое, и на выход.
В окопах тьма, не видать ни зги, спичку зажечь или фонарик – боже упаси. Засада, одним словом. Тут не только немцев, пальцев собственной руки не увидишь. Команда:
– Приготовиться!
Вскидываю свою СВТ на бруствер, готовясь стрелять в белый, а точнее, в черный свет, как в копеечку.
– Огонь!
Вспыхнувшие лучи нескольких десятков прожекторов, мощных фар и чего-то еще невыносимо яркого четко и контрастно высветили поле прямо перед нашими окопами. И вот же они, саранча в фельдграу, метрах в ста пятидесяти впереди.
От неожиданности бабахаю. Первый выстрел почти наугад, потом приноравливаюсь и четко, как на стрельбище, начинаю выпускать одну пулю за другой. А вокруг все будто взорвалось. По немецким цепям сухими двухпатронными очередями бьют автоматы моих соседей по окопу. Гулко грохочут тяжелые пулеметы, автоматические пушки и автоматические же гранатометы – страшная штука, видел я один такой вблизи в Евпатории.
Мне некогда смотреть по сторонам – куда смотрю, туда и стреляю. В первые же секунды немцы рванулись было вперед, но напоролись на бьющую в лицо свинцовую метель и залегли. Стрельба почти утихла, по лежащим не стреляем, ибо не отличить, кто из них залег, а кто уже убит.
В этот момент среди немцев начали рваться мины. Земля внутри промерзла, мина рвется на поверхности, осколки стригут вдоль земли. А некоторые из них каким-то образом рвутся метрах в пяти над землей, что тоже не добавляет немецкой пехоте счастья – осколки конусом идут прямо вниз.
Некоторые «герои вермахта» вскакивают на ноги, не зная, куда бежать – то ли в тыл к своим, то ли в атаку. Вот таких-то непонятливых мы и отстреливаем, чтобы остальным неповадно было. Нам хорошо – и свет, и ветер с дождем бьют нам в спину, а вот немцам не позавидуешь – им все это вместе со свинцом летит прямо в лицо.
Вдруг чувствую, земля под ногами задрожала крупной дрожью, по ушам ударил режущий вой. Прямо над нашими головами по небу плотной стаей понеслись огненные стрелы тяжелых эрэсов. Впереди нас, километрах в двух, через тьму полыхнуло багровым пламенем, словно из мартена выпустили сталь – видел один раз в Запорожье на заводе.
Зарево стало подниматься все выше и выше, как будто на свободу из-под земли вырвалось адское пламя. Несмотря на всю эту огненную свистопляску, оттуда не доносилось ни звука, ураганный ветер сносил все в сторону немцев. Вот метеором пронесся по небу последний эрэс, взметнулось в небо зарево последнего взрыва.
Немецкие цепи, залегшие под нашим огнем, сначала беспокойно зашевелились, потом вскочили и бегом, в паническом ужасе, бросились обратно к своим исходным позициям. Я стрелял, стрелял, стрелял, пока видел мелькающие в лучах прожекторов фигуры, и даже, кажется, в кого-то попадал. Особенно сильно покосили бегущих тяжелые пулеметы и автоматические пушки танков, которые осназ называет боевые машины пехоты. Со своим острым носом и маленькой башенкой, эта машина с виду кажется смешной. Но я свидетель – в деле она действительно страшна.
До оврага, из которого началась эта атака, из немцев не добежал почти никто. Прозвучала команда прекратить огонь. И тишина… Нет, ветер, конечно, воет, проносясь со страшной силой над нашими головами, но к нему мы уже привыкли.
Опускаюсь на дно окопа, в тишину и благодать, достаю из-за отворота шапки последнюю заначенную папиросу. Хлопаю себя по карманам. Ой, блин, а вот спички где-то посеял. Может, выпали, пока спал в хате? Рядом присел осназовец, автоматический карабин меж колен, в зубах белая дымящаяся сигарета.
– Эй, братишка, – окликнул я его, – будь другом, дай прикурить!
– Пожалуйста, дедуля, – сложив ладони лодочкой, он щелкнул зажигалкой. Торопливо прикурив свой «Казбек», я втянул горячий и ароматный дым. Закружилась голова.
– Хорошо мы им дали! – выдохнул я вместе с дымом.
– Угу! Хорошо! – мой сосед зажал папиросу зубами в углу рта. – Мы немного отдохнем и опять давать пойдем! – его пальцы быстро-быстро набивали патронами странный сдвоенный магазин карабина. – Была команда, – прохрипел он, затягиваясь между словами, – быть готовыми к маршу к двадцати двум тридцати, – он постучал себя пальцем по уху. – Наш капитан сообщил только что.
Я был настолько удивлен, что не успел ему ничего ответить. У этого осназа что, рации есть у каждого бойца? И такие маленькие, что их просто не видно. Так вот почему они иногда вроде бы разговаривают сами с собой!
А как это должно быть удобно командиру: не надо надрываться и повышать голос. Как жаль, что таких раций совершенно недостаточно для того, чтобы снабдить ими все части Красной Армии. С этими мыслями я, по примеру своего соседа, сдвинул папиросу в угол рта и начал набивать патронами опустевшие в бою магазины. Ничего, пригодится воды напиться. За этим занятием меня и застал товарищ Топчиев.
– А, Борисов, как дела? – остановился он рядом со мной. – Где остальные?
– Товарищ капитан, атака противника отбита. Тьфу ты! – выплюнул я окурок папиросы. – Те из наших, у кого ППД, остались в резервной группе, во второй линии. Капитан осназа сказал, что пока они держат немца дальше ста метров, стрельба из ППД – это напрасный перевод патронов, еще пригодится чего-нибудь штурмовать. Те, у кого «светки» и «авээски», как и я, в первой траншее…
– Значит, так, лейтенант Борисов, готовьтесь, – капитан Топчиев махнул рукой. – Приказом представителя Ставки генерал-лейтенанта Василевского, наш разведотряд придан для усиления сводной бригаде осназа. Готовность к наступлению в двадцать два тридцать.
– Василевский? Здесь? – я растерянно посмотрел в спину убегающему капитану Топчиеву.
– Да был он здесь, часа два назад! – мой сосед закончил набивать последний магазин, сунул его в один из множества карманов странного жилета и встал. – С ним еще комбриг наш был и другие шишки из штаба. А это значит, что товарищ Сталин уже в курсе вопроса, и все будет тип-топ!
Я тоже поднялся.
– Товарищ Сталин всегда в курсе…
В этот момент откуда-то сзади докатился грохот, лязг, и по дороге, что была метрах в двухстах севернее нас, пошли танки. В слабых отблесках еще полыхающего на немецкой стороне пожара были видны только их уплощенные силуэты с длиннющими пушками чуть ли не корабельного калибра. И тяжкое дрожание земли под ногами тоже подсказывало – идут отнюдь не легкие танкетки. Один раз в жизни мне довелось видеть роту КВ-1 на марше, так вот, судя по массе, шло нечто ничуть не меньшее, а судя по орудиям, даже и значительно большее.
Услышав команду «К машинам!», я сперва пошел быстрым шагом, а потом побежал туда, где стоял командирский танк капитана Рагуленко, с которым мы уже прошли весь путь от высадки в Евпатории до этого самого момента.
Мне уже временами казалось, что так оно все и должно было случиться, что мы воюем вместе не девятнадцать часов, а чуть ли не с самого начала войны. Вот взревел один двигатель, за ним другой… Рота готовилась к маршу.
6 января 1942 года, 06:25.
Первая рота батальона «Балтика»
Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Петр Борисов
До конца жизни не забуду этот головокружительный ночной марш. От наших позиций под Червоным до Симферополя сорок километров. Прошли их мы как на параде, за полтора часа. Ровно в полночь передовые танки мехбригады с бойцами из батальона капитан-лейтенанта Бузинова на броне уже вошли в город. Что самое интересное, немцы нас совершенно не ждали. Говорят, что бойцы на двух передних танках были одеты в немецкую форму, что позволило без шума, не поднимая тревоги, уничтожить пост фельджандармерии на въезде в город.
Разведка бригады, можно сказать, осназ в квадрате. Благодаря им различные тыловые учреждения гитлеровцев были застигнуты врасплох. И не только они. Войдя в город, рота, к которой была прикомандирована наша группа, повернула на юг и, не пересекая железной дороги, двинулась вдоль путей в направлении Севастополя. У нас был приказ – закрепиться на правом берегу реки Альма, с удержанием на левом берегу плацдарма вокруг железнодорожного моста.
Но на подъезде к станции Чистенькая – это на окраине Симферополя – навстречу нам вывернул немецкий воинский эшелон. Нам, разведчикам, было известно, что немцы сейчас спешно пытаются залатать две дыры в своем фронте. Первую – под Феодосией, а теперь еще и под Евпаторией. Хотя этот эшелон, скорее всего, вез войска на Керченский полуостров. Для переброски войск под Евпаторию немцы использовали исключительно автотранспорт – слишком уж невелики тут расстояния.
Хотя о чем я? Мы уже в Симферополе, а значит, сбылся кошмар немецких генералов, и их группировка, осаждающая Севастополь, отрезана от основных сил. Теперь бы еще нашим – в Севастополе – прорваться навстречу. И все будет вообще замечательно. Но это я забегаю вперед, а тогда все выглядело совсем не так.
Представьте себе ночь, штормовой ветер, вытянул руку – и не увидел пальцев… И вдруг прямо в лицо яркий свет – это из-за поворота навстречу нам вывернул паровоз и светит своим прожектором. Мгновенная команда спешиться, и мы горохом посыпались с притормозивших боевых машин. Ну да, осназовцы научили нас – как говорить правильно. Это боевые машины пехоты. А танки – настоящие танки – прошли впереди нас. Я думал, что отражение ночной атаки под Червоным было самым страшным эпизодом, который я видел на этой войне. Ага, щаз, как любит говорить капитан Ругуленко, разогнались!
БМП чуть отвернули башни в сторону путей и ударили вдоль состава шквалом огня и металла. В отсветах снарядных разрывов было видно, как во все стороны полетели обломки вагонов. Конечно, будь на нашем месте линейная стрелковая рота РККА, вооруженная сотней «мосинок», десятком ППД и тремя-четырьмя «дегтярями», то немцы, скорее всего, отделались бы легким испугом.
Но здесь был не тот случай. При такой огневой мощи, как у этого механизированного морского осназа, у немцев был только один путь к спасению – выпрыгивать из движущегося на приличной скорости состава на дальнюю от нас сторону насыпи и пытаться скрыться между домами. Я не знаю, скольким из них удалось это сделать, но мне кажется, что они все так и остались в вагонах, не успев даже схватиться за оружие.
Ситуация усугубилась еще и тем, что при обстреле по какой-то причине включилась система экстренного торможения. Проще говоря, кто-то сорвал стоп-кран. Или шальной снаряд перебил воздушную магистраль – бывает! Паровоз, свистя изрешеченным котлом, нехотя остановился, не доезжая буквально нескольких метров до нашей машины. Состав пылал по всей длине от первого до последнего вагона. Гудящее пламя пожирало деревянную обшивку вагонов. Если там и оставались раненые, то им было суждено сгореть.
После того, как на моих глазах в порту Одессы немецкие пикировщики потопили санитарный транспорт с ранеными и эвакуируемыми семьями комсостава, жалости к немцам у меня не осталось. Теперь вот они мертвы и больше никого не убьют, не ограбят и не изнасилуют. Наше созерцание горящего поезда было прервано командами: «Рота на броню!» и «Вперед, марш!»
У реки Альма, к которой мы вышли около двух часов ночи, повторилось все то же самое, что уже было под Червоным. Выслать вперед передовой дозор в составе одной машины и усиленного отделения, а остальным лопаты в зубы и копать – отсюда и до рассвета, ибо утром начнется. Что начнется? Да немцы со страшной силой будут рваться на волю из той мышеловки, в которую для них превратились позиции под Севастополем. А там осаждала город ни много ни мало хотя и потрепанная, но армия. Мы по сравнению с ней – как бульдог рядом со слоном. А посему – копать, копать, копать! Особенно тщательно укреплялся и маскировался тет-де-пон на левом берегу реки.
Но мы успели. Перед самым рассветом, когда покрытое тучами небо уже стало на востоке сереть, капитан Рагуленко собрал всех средних и младших командиров.
– Итак, товарищ Суворов сказал, что каждый солдат должен знать свой маневр, – начал он, – а посему…
– Товарищ капитан, – раздался голос старшины Осадчего из моей группы, – а ведь генералиссимус Суворов нам не товарищ…
– Во-первых, товарищ старшина, – назидательно сказал капитан Рагуленко, – перебивать командиров нельзя. А во-вторых, какие у вас претензии к Александру Васильевичу Суворову? Всю свою жизнь он честно служил России, от капрала Семеновского полка дослужился до генералиссимуса. Ел из солдатского котла. Воевал так, что одного его имени до расслабления кишечника боялись все окрестные короли и султаны. Вот послушай, старшина, что говорил Александр Васильевич: «Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию». Хорошо сказано? А вот как он умер, так сразу у царя случилась незадача – Аустерлиц.
Но исторические экскурсы отложим на потом, – подвел итог капитан Рагуленко, – а сейчас текущая обстановка. Как вам уже известно, таких механизированных рот в составе бригады четыре. Наша с вами задача удерживать атаки противника на Симферополь вдоль линии железной дороги. Наши соседи справа, в составе двух рот, вытеснили остатки разбитых 22-й и 50-й дивизий вермахта вдоль морского побережья за линию реки Альма. Наш сосед слева, вторая рота нашего же батальона, час назад оседлала Салгирский перевал и теперь спешно укрепляется.
И самая хорошая новость – ветер начинает стихать. И пусть волна еще не позволяет работать самолетам с «Кузнецова», но с аэродрома Саки ударные вертушки в воздух уже подняты. Так что без поддержки сверху мы не останемся. Короче, товарищи, держать хвост пистолетом!
Да, а ведь до наших в Севастополе осталось километров тридцать, не более. Уже отчетливо слышен хриплый гул канонады, усилившейся перед самым рассветом. Это товарищи стараются прорваться навстречу нам.
6 января 1942 года, 06:05.
Немецкие позиции в Бельбекской долине
До рассвета осталось каких-то полчаса. Немецкому часовому хочется спать. Как только станет светло, иваны начнут свои сумасшедшие, изматывающие атаки на позиции германской армии. Но пока на той стороне все спокойно. Монотонно воет ветер, и дождь барабанит, как заведенный, по брезентовому пологу. Под ногами хлюпает жидкая грязь. За ночь резко потеплело, и теперь все вокруг раскисло. Еще немного, и начнется проклятая русская распутица. Солдат зевает и пытается очистить сапоги от налипшей на них глинистой дряни. Кажется, что к каждой ноге привязали по гире. Непривычное ухо не уловило, что в вой ветра добавился еще один свистящий звук. Это Смерть уже взмахнула своей косой.
Пилотам ударных вертолетов в приборы ночного видения хорошо просматриваются все землянки и блиндажи, в которых сейчас отдыхают немецкие и румынские зольдатики. Машины разошлись широким веером, выбирая цели. Первый залп 80-мм фугасно-объемно-детонирующими НАРами был как небесный огнь и вихрь, сошедшие на Содом и Гоморру.
Скользящие в полумраке над землей хищные винтокрылые тени были везде. Они оставляли за собой развороченные воронки вместо блиндажей и трупы немецких солдат. Гулкий грохот разрывов докатился и до советской стороны, одновременно с приказом представителя Ставки генерал-лейтенанта Василевского немедленно провести на Бельбекском направлении разведку боем. Восьмая бригада морской пехоты стремительным рывком ворвалась на разбитые вражеские позиции.
Немецкая артиллерия, которая сначала открыла по атакующей советской морской пехоте довольно интенсивный огонь, быстро сбавила темп, а потом и вовсе замолчала. Видя успех морских пехотинцев, в наступление перешли 95-я и 25-я стрелковые дивизии. Правый фланг немецкого фронта треснул и начал разваливаться, тем более что ударные вертолеты к ним возвращались не раз и не два. Обстановка под Севастополем стала меняться каждую минуту, пока примерно в десять утра не стало ясно, что немецкий фронт разорван и советские войска быстро продвигаются к Бахчисараю на соединение с Евпаторийской группировкой.
6 января 1942 года, 07:15.
Первая рота батальона «Балтика»
Капитан морской пехоты Сергей Рагуленко
Час назад с позиций за нашей спиной открыл огонь самоходный артдивизион. Судя по звуку выстрелов, «Мсты» били полным зарядом куда-то, чуть ли не по немецким позициям под Севастополем.
Твою мать! Вдребезги и пополам! Всю ночь ребята, как сумасшедшие кроты, рыли окопы, крепили, так сказать, оборону – и вот вам пожалуйте, приказ перейти в наступление. Оказывается, час назад, воспользовавшись ослаблением ветра, наши вертушки поднялись с аэродрома Саки и нанесли фашистам визит вежливости на позиции в Бельбекской долине. Все шестнадцать штук.
Такой «вежливости» гитлеровцы не выдержали. Это же какой живодер придумал – объемно-детонирующими НАРами врезать за полчаса до рассвета по блиндажам со спящими солдатами. Как я понимаю, все, кроме часовых, в этих блиндажах так и остались.
Потом наши героические деды пошли в атаку. И что они увидели? Немецкие позиции разгромлены, всюду изуродованные трупы, бегает пара сошедших с ума недобитков с криками: «Рус, нихт шиссен!»
Короче, немецко-румынский фронт в Бельбекской долине разрезан пополам. Пятая румынская горнопехотная прижата к морю между реками Бельбек и Кача. Остатки 22-й пехотной отжаты к востоку в сторону горы Яйла-Баш, влившиеся в разрыв части Приморской армии захватили возвышенность Кара-Тау и наступают на Бахчисарай. А наши самоходки, стрелявшие час назад, подавили последние дееспособные гитлеровские батареи.
Тут, конечно, поучаствовали и вертушки, как без них, но на северном фасе фронта ни у немцев, ни у румын артиллерии больше нет. Это медицинский факт. Короче, идем на соединение с нашими!
Но есть проблема. Видел я, какими глазами смотрел на нас этот местный лейтенант Борисов – как на полубогов. Это после дня боев под Червоным, а особенно после того, как мы за сорок секунд смолотили в фарш эшелон с двумя пехотными батальонами. Но мы не полубоги и даже не герои. Мы чернорабочие, которым выпало убирать все то немецкое дерьмо, которым сейчас завалена наша земля. Наша работа – убивать: максимум вражеских смертей при минимальном расходе боеприпасов. Нас не устроит их отступление, они должны быть или в плену, или мертвы. А посему только разгромы и окружения. Пусть на нашей земле будет больше крестов, под которыми будут покоиться Курты, Фрицы, Гансы и Паули с Михелями. Железные кресты им ни к чему, обойдутся и деревянными. Во, креативный слоган: «Лучшая награда герою вермахта – крест из русской березы». Все, взревели моторы БМП – мы выступаем!
Крутые горные дороги. Машины с ревом берут каждый поворот. Как положено, колонну сопровождает пара вертушек. Сейчас это «Серийные убийцы», то бишь «Ночные охотники». «Стингеров» у фрицев нет, а из эрликона такую штуку не сразу и собьешь. Скорее она эрликон раздолбает.
В наушниках звучит Высоцкий, военные песни как раз в тему… Вот сейчас в точку – «Солдаты группы Центр». Ну и рожа у меня, наверное, стала! Борисов косится подозрительно. А что он косится? Так я не в машине на командирском месте, а вместе со всеми на броне. С машиной меня связывает только удлиненный шнур шлемофона. Так и обзор получше, и командовать проще. Хрен бы я тогда с эшелоном успел среагировать изнутри машины. Раздолбать бы их мы все равно раздолбали, но вот такого эффекта бы не было, а может, были бы и потери.
Внезапно музыка прерывается и в наушниках звучит:
– Товарищ капитан, Пегас-3 на связи…
Ага, Пегас-3 – это, значит, ведущий той пары Ми-28, что нас прикрывает в этом нелегком пути.
– Давай! – говорю я, поворачивая голову вслед за двумя хищными силуэтами.
Наушник захрипел:
– Боб-1, я Пегас-3. Как слышите? Прием!
Ответил им:
– Я Боб-1, слышу вас хорошо. Прием!
– Боб-1, за поворотом мураши, засада, – ответил вертолетчик, – мы их сейчас дустом, но и вы тоже не зевайте.
– Спасибо, Пегас-3! Только чур дуста не жалеть! – Меня переключили на внутренний канал. – Рота, спешиться! К бою!
Пока бойцы спрыгивали с брони, занимая позиции по обочинам дороги, вертушки сделали «горку», и куда-то в сторону вершины за поворот потянулись дымные жгуты НАРов. Рассыпавшись в цепь, мои парни нащупали слева метрах в десяти над дорогой козью тропу. Все правильно, человек вытеснил зверье с самого удобного пути, но и зверью тоже надо бегать по своим делам. Мне довелось повоевать в горах еще там, дома, и я знаю, что в горах всегда параллельно человечьим дорогам есть звериные.
Но надо быть осторожным – в рейхе тоже есть горы. И люди, которые в них живут. На тропе, выводящей в тыл немецкой засады, может быть своя засада или в крайнем случае мины. Но Пегас-3 заверил нас, что ничего живого впереди нет, а вот мины… Из немецкой гранаты приличной растяжки не сделаешь, хотя у них есть такая мерзкая штука, как Sprengmine-35, или «лягушки».
Тем временем на склоне горы отгремели взрывы НАРов.
В ответ длинной очередью ударил пулемет, кажется «эмгач», и нестройно застучали винтовки. Ну, сбить Ми-28 – винтокрылый танк, из винтовки – это даже не смешно. А вот тем, кто посмел что-то вякнуть, явно не поздоровится.
И точно, мгновением спустя в эту какофонию влились короткие очереди двух авиационных пушек. Ну, пока все заняты таким весельем, мы тоже времени зря терять не будем. Один рывок, и цепь залегла у самого поворота. Взвод, который я послал по обходной тропе, уже срезал угол, обогнув бугор, из-за которого дорога делала поворот. По их словам, зрелище им открылось феерическое. Засада состояла из самоходки StuG III, двух 37-миллиметровых ПТО, или «дверных колотушек», и примерно полуроты пехоты.
В настоящий момент обе «колотушки» валялись, задрав станины, а вокруг них были разбросаны тела расчетов. Самоходка пятилась, держа на прицеле поворот дороги, из-за которого должны были появиться наши БМП. Часть немецкой пехоты залегла в кюветах по обе стороны дороги. Как там было в книге? «Противник выдвигает наспех собранный заслон, стремясь притормозить стремительный бросок панцеваффе…»
А своего дерьма досыта поесть не желаете? Вот вам взаимодействие мотопехоты и авиации и вот вам наспех собранный заслон, наверняка из состава гарнизона Бахчисарая.
Задачу с самоходкой порешал рядовой Осадчий, засандалив в нее сверху гранату из РПГ. Считаем, что ихнего пикового валета покрыла наша козырная шестерка. По обнаружившему себя обходящему взводу нестройно ударило несколько немецких винтовок. Пулемета не слышно, и это приятно. В ответ ударило три пулемета и два десятка автоматов. Еще несколько секунд, и головная БМП форсировала злосчастный поворот, взяв кюветы под продольный огонь. А тут еще и вертушки, описав восьмерку, вернулись устранить недоделки.
Короче, остатки немецко-фашистских войск не выдержали суровой реальности, вскочили на ноги и, обогнув горящую самоходку, рванули в тыл на третьей скорости. Скажу сразу – это у них ни хрена не получилось. Ибо мы никакие не гуманисты, расстреляли их к чертовой матери. Если ты хочешь жить, вкалывая потом на лесоповале где-нибудь в «солнечной республике Коми», то, как человек, подними руки и выходи к нам с паролем «Гитлер капут». Не хочешь, фриц? Ну, тогда гнить тебе в каменистой крымской земле!
Не успели мы разобрать трофеи, подобрать тот самый МГ и пару коробок лент к нему, как нам другой приказ. Оставаться на месте и ждать вертолета. Минут через десять прилетит наш старый знакомый – генерал-лейтенант Василевский. И все для того, чтобы встреча с нашими героическими предками прошла без недоразумений. Обалдеть!
У меня тут «меринов» или «бумеров» нет, чтобы возить генералов, даже советских. Или он что, вместе с нами поедет на броне?! Не знаю, но надеюсь, что он сам знает, куда летит.
А наше дело солдатское – выполнить приказ. Сказано вывести навстречу к нашим войскам – значит, выведем!
6 января 1942 года, 6:35. Аэродром Саки
Генерал-лейтенант Василевский прохаживался по летному полю аэродрома в Саках. В ПС-84, на котором он сюда прилетел, грузили ящики и коробки с радиоаппаратурой из будущего. Полковник Бережной заверил его, что в настоящий момент никто не сможет не только перехватить и расшифровать работу этой аппаратуры, но и вообще понять, что это была радиопередача, тем более в телефонном режиме. Вместе с аппаратурой в Москву полетят майор Санаев со спецдонесением и двое связистов из будущего.
– Ну что, Константин Геннадьевич, сумеете взлететь? – обратился Василевский к командиру корабля подполковнику Ольховичу.
Подполковник пожал плечами.
– Ничего особенного, товарищ генерал-лейтенант, справимся. Когда на северах с товарищем Мазуруком летали, там даже тяжелее было. А тут видимость приличная, обледенения нет. А ветер – так этот ветер тоже далеко не выдающийся. Не беспокойтесь, доставим в Москву ваш спецгруз и за вами вернемся.
– Значит, так, товарищ подполковник, – Василевский посмотрел на часы, – я договорился, майор Скоробогатов с напарником проводят вас до Тамани… Да, да, товарищ Ольхович, здесь мы не командуем, здесь мы пока договариваемся. Но на самом деле это не очень сложно. С учетом важности операции, я вам обеспечил самый лучший эскорт, какой смог найти. Вы уж тоже не подведите. Надеюсь, к трем часам дня вы будете уже в Москве. За дальнейшую часть операции отвечает уже товарищ Санаев.
– Товарищ генерал-лейтенант, – встрепенулся подполковник, – а если мы пойдем напрямую – сразу на Ростов? Вы же сами сказали, что немецкий аэродром в Таганроге разбит вдребезги. Вот мы и проскочим мимо, пока там никого нет. Тем более что и ветер попутный, километров семьдесят в час он нам добавит. Тогда получится пару лишних часов сэкономить.
– Не о том думаете, товарищ подполковник! – рассердился Василевский. – Вы не время должны экономить, а обеспечить гарантию и секретность доставки особо важного груза в Москву. И никак иначе!
Стоявший рядом майор Скоробогатов, неожиданно поднял руку:
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите высказать соображение?
– Высказывайте, товарищ майор.
Майор Скоробогатов прокашлялся.
– Товарищ подполковник прав. Идти на Ростов напрямую не только быстрее, но и безопаснее. Вот смотрите: в Сарабузе уже наши, и оттуда на перехват никто не взлетит. Аэродром в Таганроге после бомбового удара… Ну, вы сами видели фотографии – летать на том хламе уже невозможно.
А вот на южном берегу Крыма вполне могут остаться аэродромы подскока с боеспособными истребителями. Конечно, мы отобьем любую атаку, но именно там они нас и ждут. Единственная неприятность – это полет над Азовским морем. Но с учетом попутного ветра, все продлится недолго, меньше часа. Над Черным морем на Тамань, огибая южный берег Крыма, лететь даже дольше. И предсказуемей для противника.
Василевский вздохнул.
– А вы, товарищ майор, можете гарантировать безопасность перелета в таких условиях?
– Товарищ генерал-лейтенант, абсолютную гарантию может дать только сами знаете кто. Но с учетом нашего с ведомым личного опыта и технического превосходства над люфтваффе, могу обещать, что никакие немецкие, румынские, итальянские истребители товарищу подполковнику угрожать не будут.
– Понятно! – Василевский повернулся к подполковнику Ольховичу: – На вашу ответственность, товарищи командиры. Не хочу пугать, но масштабы ответственности крайне велики.
– Так точно! – почти синхронно ответили летчики. – Разрешите идти?
– Идите! – отпустил их Василевский и повернулся к подошедшему майору ГБ Санаеву. – Ну, как там, Иса Георгиевич?
Несмотря на то что майор только что вернулся из Симферополя, он уже успел переодеться. На нем снова была зимняя полевая форма РККА, правда с васильковыми петлицами, выдающая его ведомственную принадлежность.
– Прекрасно! – довольно сообщил Санаев. – Симферополь уже точно наш. Потомки наступают так быстро, что немцы ничего не успевают понять. В Симферополе был на месте разгрома немецкого воинского эшелона. Одна рота меньше чем за минуту в капусту искрошила два батальона. Ужас! Я до сих пор не могу привыкнуть к этой чудовищной огневой мощи. Да, все, что требует Москва, у меня с собой, – Санаев показал Василевскому большой портфель из желтой кожи. – Правда, все это само по себе содержит новых вопросов больше, чем дает ответов. Ну, да ладно, эти вопросы – это уже уровень Самого. Мне в такое совать нос откровенно страшно, да и не по чину.
Один за другим оба мотора ПС-84 чихнули и заработали с негромким гулом. Бортмеханик с трапа крикнул, перекрывая рокот двигателей и свист ветра:
– Товарищ майор, время!
– Ну, товарищ генерал-лейтенант, до свидания, – Санаев козырнул, – дайте тут фашистам так, чтоб при имени Севастополь они еще лет двести икали и вздрагивали!
– Давайте, товарищ майор госбезопасности, удачи вам, чтоб добрались без приключений. И берегите потомков. – Василевский махнул рукой: – Ну, ни пуха!
– К черту! – майор ГБ повернулся и побежал к самолету. Вот он уже нырнул в дверь, бортмеханик втянул трап и захлопнул люк. Тон работы моторов изменился, и машина резво покатилась, набирая скорость. Почти одновременно с резким хлопком запустили свои двигатели самолеты потомков.
Василевский понимал, что тут он сделал все, что мог. А точнее, все сделали за него полковник Бережной и контр-адмирал Ларионов. Сейчас здесь было необходимо вмешательство самой высокой власти в стране, Верховного Главнокомандующего. Были необходимы еще люди, которым можно доверить эту тайну, и которые смогут организовать взаимодействие с пришельцами из будущего. Генерал-лейтенант уже знал, какие кандидатуры он назовет товарищу Сталину. Для управления соединенным флотом нужен не меньше, как Николай Герасимович Кузнецов.
– А Октябрьский? – спросил Бережной. Василевского передернуло, он вспомнил, как Бережной нашел ему несколько «особо избранных» цитат из исторических справочников, и коротко подытожил: – Трус он, а не адмирал. Я бы таким сортиры мыть не доверял.
– Гальюны, товарищ полковник, – меланхолически заметил Василевский. – На флоте гальюны, а не сортиры.
– А какая разница? – ответил Бережной, – дерьмо и там, и там одинаковое!
И они невесело засмеялись.
На суше дела тоже обстояли не лучшим образом. Наскоро пролистав историю Великой Отечественной войны, Василевский понял, что ни Петров, ни Козлов никакими успехами в будущем похвастаться не могли. Даже наоборот. Если бы дела шли так, как они шли в их прошлом, то Крым был бы потерян уже к середине лета. И вернуть его стоило бы огромной крови. А от мысли вручить любому из них под командование бригаду из будущего, у Василевского по коже пошли мурашки. Нет, нет и нет.
Для пользы дела надо выдергивать сюда кого-нибудь из тех, кто в том прошлом показал себя с наилучшей стороны. Жукова? Слишком заметен, да и самомнение у него огромное. Конева? Ему товарищ Сталин, кажется, до конца не доверяет после той октябрьской истории. Черняховский еще никто, Ватутин нужен в Генштабе. А если Рокоссовский?! Да, лучше именно его. На 16-ю армию другого командующего найти можно, а здесь он будет на своем месте.
Только надо обдумать, как все это подать товарищу Сталину. Решение должно быть принято быстро и без проволочек. Полковник Бережной прав, когда говорит, что здесь, как в колхозе – один день целый год кормит.
Василевский проводил взглядом сначала взлетевший ПС-84, потом пару Миг-29.
«Счастливого пути вам, товарищи потомки, – подумал Василевский, – ваш груз очень нужен в Москве».
6 января 1942 года, 05:55. Позиции 8-й бригады морской пехоты Черноморского флота
Комбриг полковник Владимир Львович Вильшанский
Ночь. В штабной землянке темно. Только чуть тлеет на столе коптилка, сделанная из обрезанной гильзы трехдюймового снаряда, да рдеют почти прогоревшие угли в буржуйке. Штормовой ветер мартовским котом воет в трубе, да барабанит снаружи дождь. Полковник Вильшанский, сидящий за столом, не спит, несмотря на то что его голова упала на скрещенные руки.
Он смертельно устал. Почти три месяца непрерывных и изнуряющих боев при обороне Севастополя, два отбитых штурма и могилы сотен черноморских моряков, оставшихся в этой земле.
Когда началась Керченско-Феодосийская десантная операция, бригада непрерывно атаковала немецкие позиции. Удалось продвинуться на несколько километров, поливая кровью каждый метр земли.
Второго января атаки прекратились, бригада была обескровлена. Но вот на столе перед комбригом снова лежит приказ – атаковать. Атаковать любой ценой. Правда, целью операции названа «разведка боем». Но комбриг не обольщается – права отступить без приказа, как всегда, нет. А приказ пришел с самого верха и подписан не генерал-майором Петровым или контр-адмиралом Октябрьским, а генерал-лейтенантом Василевским, который вчера прибыл в Крым в качестве представителя Ставки.
Против всех ожиданий, его самолет приземлился не в Севастополе, а на Евпаторийском плацдарме, на только что захваченном у немцев аэродроме в Саках. Хотя если вспомнить слухи о том, что в Евпатории высадился не только десант, вышедший из Севастополя, но и еще какая-то фантастическая механизированная бригада осназа, напрямую подчиненная Ставке… Тогда да, прилет представителя Ставки напрямую туда, где действует эта бригада, выглядит вполне правдоподобно.
По данным разведки, весь вчерашний день немцы снимали солдат с линии осады – там роту, там батальон, – и бросали их под Саки, как кочегар бросает в топку уголь, лопата, за лопатой. У полковника были знакомые в разведотделе армии, которые кое-что знали о том, что творится под Евпаторией – очень много разведчиков ушло в десант, и теперь от них приходили истории одна невероятнее другой.
Трезвый еврейский ум полковника не верил в сказки. А так хотелось поверить… Но Евпаторийский десант был суровой реальностью, и реальностью успешной. Весь вчерашний день, то разгораясь, то затихая, под Саками гремела артиллерийская канонада.
А за два часа до полуночи черное штормовое небо осветило багровое зарево – казалось, что там горит целая колонна бензовозов. Потом канонада стихла и больше не возобновлялась.
Все ходили в жуткой тревоге, но около двух часов ночи солдатский телеграф разнес невероятную новость – мехбригада осназа разгромила, буквально раздавила немецкую группировку под Саками и без боя взяла Симферополь. Еще чуть-чуть, и…
И вот оно, это чуть-чуть – приказ, в котором черным по белому написано:
«После нанесения по противнику бомбоштурмового удара 8-й бригаде морской пехоты Черноморского флота 6 января в 06:30 провести разведку боем немецких позиций.
Представитель Ставки ВГК генерал-лейтенант Василевский А. М.»Полковник вздохнул и, приподняв голову, посмотрел на трофейные часы. Светящиеся в темноте зеленоватым фосфорным огнем стрелки показывали 06:05. Где-то вдалеке загремел гром…
– Товарищ полковник, товарищ полковник, – в землянку заглянул стоящий возле штаба часовой, – идите посмотрите, там тако-о-ое… – от волнения окающий псковской акцент стал заметнее.
«Хороший боец, – подумал полковник, застегивая плащ-палатку, – только молод еще, весной призван. Ну, ничего, это пройдет, если, конечно, уцелеет».
Интересно, что он там такое увидел, что его так взволновало? – снаружи землянки, в окопах, были слышны топот ног и возбужденные голоса. Но стрельбы не было.
– Значит, не атака, – решил полковник. Тем не менее он снял с гвоздя висевший на стенке блиндажа свой верный ППД.
Снаружи было темно. Резкие порывы ветра горстями бросали в лицо дождевую пыль. Но зрелище, происходящее по ту сторону нейтралки, стоило всех неудобств.
В багровых отблесках разрывов низко над землей скользили узкие хищные тени. Тьма была перечеркнута пушечными трассами и огненными росчерками эрэсов. До советских моряков донесся гулкий гром разрывов и треск автоматических пушек. Вся эта вакханалия продолжалась еще минут пятнадцать или двадцать. Винтокрылые штурмовики неизвестных морякам марок будто поставили перед собой цель – вбить немцев в севастопольскую землю, размолоть их в пыль.
Острые глаза корабельных сигнальщиков разглядели, что в налете участвовали три разных типа винтокрылых машин. И еще они видели на них красные звезды… Ну, это пусть останется на их совести – в таком случае человек всегда выдает желаемое за действительное.
Когда последний винтокрыл исчез во тьме, уходя на свой неведомый аэродром, полковник Вильшанский глянул на часы: 06:27 – пора!
И, перебросив свое тело через бруствер окопа, он встал во весь рост с ППД наизготовку.
– А ну, товарищи, пойдем посмотрим, кто там из гансов живой остался.
И так же в полный рост зашагал к немецким окопам.
Вслед за ним, сначала пригибаясь, а потом так же в полный рост двинулась вся бригада. Все те, кто прошел горнило жесточайших боев и выжил, те, кто научился побеждать врага, несмотря на его техническое и численное превосходство. Уцелей у немцев хотя бы один пулемет с пулеметчиком, тогда бригада недосчиталась бы многих и многих. Но уцелевших не было – винтокрылые штурмовики сделали свое дело на совесть.
Шаг за шагом советские моряки пересекали некогда смертельно опасную нейтралку. Повсюду лежали не похороненные тела товарищей, убитых во время атак первого и второго января, когда бригада не могла продвинуться ни на шаг. Тогда даже раненых удавалось вытащить не всех. А убитые так и оставались лежать холмиками на мерзлой земле.
И вот бойцы дошли до того рубежа, дальше которого еще не был никто из них, ни живой, ни мертвый – метров пятьдесят до немецких окопов. Но самих окопов на месте не было, был только какой-то лунный пейзаж.
Блиндажи, превращенные в огромные воронки, толстенные бревна, разбросанные и поломанные, как спички. На дне воронок что-то чадно тлеет, а ветер сносит удушливый дым на юго-восток. Всюду исковерканное оружие и мертвые тела. Некоторые из них были изуродованы до неузнаваемости. От такого инфернального зрелища кого-то из бойцов даже вырвало. Другие же рассыпались по уничтоженной позиции: кто-то пытаясь найти хоть одного выжившего, кто-то в поисках трофеев. Ведь у многих были немецкие автоматы МП-40 и МП-38, и бойцы использовали каждую возможность для того, чтобы разжиться парабеллумовскими патронами.
Полковник задумался. Формально приказ он выполнил, занял немецкую позицию и убедился – она уничтожена на всю глубину. В немецком фронте осады образовалась дыра. А если учесть, что все свои резервы немцы угробили вчера под Саками, то заткнуть эту дыру им будет затруднительно. После недолгих раздумий полковник направил один батальон вперед – захватить и удержать старые, еще октябрьские позиции на горе Азиз-Оба. А остальными силами он начал давить на открытые фланги противника, расширяя прорыв.
Это было верное решение. Немцы и румыны оказались полностью деморализованы событиями последних суток. Ведь у них, несмотря на все усилия фельджандармерии, не хуже нашего работал «солдатский телеграф». Они не выдержали давления и начали отступать. Маленькая дырочка превращалась в зияющую брешь, тем более что немецкая артиллерия, с рассветом открывшая огонь по наступающим морякам, довольно быстро замолкла и больше не стреляла.
Убедившись, что разведка боем оборачивается прорывом, в 06:50 полковник Вильшанский отправил донесение генерал-лейтенанту Василевскому, чей приказ он уже выполнил и перевыполнил. Оставалось только ждать – какое решение примут наверху.
6 января 1942 года, 09:05.
Первая рота батальона «Балтика»
Капитан морской пехоты Сергей Рагуленко
На дорогу, в пустое пространство между боевыми машинами, опускался вертолет, трудяга войны Ка-29. Он и БШУ наносит, и десант возит, и раненых, и боеприпасы, и даже, как выяснилось, и генералов, будущих маршалов Победы. Подготовившись к приему спецборта, мы поставили свои БМП «коробочкой», перекрывая все сектора обстрела и оставляя внутри защищенное пространство. Но все обошлось, никакие немецкие окруженцы или татарские коллаборационисты не обстреляли идущую на посадку машину, и шасси вертолета благополучно коснулись земли.
Как и в прошлый раз, генерал-лейтенант был одет в нашу камуфляжную куртку и зимнюю шапку. Вслед за ним спустился немножко нервничающий адъютант, между прочим, его и в прошлый раз в окопах с Василевским не было. В руках лейтенанта – два кубаря в петлицах – наш огромный десантный баул, в котором, как я полагаю, находится полный комплект генеральского обмундирования.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – козырнул я Василевскому, – разрешите доложить: вверенная мне рота к маршу и бою готова.
– Орел! – будущий маршал Победы огляделся вокруг. – Скажите-ка мне, капитан, какой транспорт у вас есть для представителя Ставки?
– Самый лучший, товарищ генерал, – ответил я, – командирское место в моей машине.
– А сами-то как? – поинтересовался Василевский, запрыгнув на броню и заглядывая в люк.
– А я на этом месте и не езжу, все больше с бойцами на броне, – ответил я. – Тут и обзор получше, и соображалка работает будь здоров. А для связи с машиной у меня специальный шлемофон с удлинителем.
– Тесновато у вас здесь, – проворчал Василевский, спустившись внутрь. – А адъютанта моего куда?
– Да на этой же машине в десантное отделение, товарищ генерал, – и я махнул рукой вертолетчикам, чтобы те поднимались и уходили домой.
– Годится, – Василевский до пояса высунулся в люк, – ну что, поехали?
– Одну минутку, товарищ генерал, – я указал на отрывающийся от земли вертолет. – Вот теперь можно, – я прижал ларингофоны к горлу: – Вперед!
Машина дернулась и с лязгом покатилась по узкой крымской дороге. Впереди был древний Бахчисарай.
6 января 1942 года, 09:42.
Окраина Бахчисарая. Первая рота батальона «Балтика»
Капитан морской пехоты Сергей Рагуленко
– Стой! – БМП, дернувшись, замерла как вкопанная. Перед городом, на ровной площадке у дороги, сооружение, так хорошо знакомое по фотографиям и кинофильмам всем нашим современникам: колючая проволока, вышки, бараки. Короче, лагерь военнопленных.
Ярость, затуманивающая голову. Тогда, с эшелоном, в голове был холодный расчет, а сейчас горячая, как кровь, ярость.
– Твою мать! Рота, спешиться! Наводчики – огонь по вышкам. Только скорострелки и пулеметы. Бойцы, охрану в плен не брать! В атаку, вперед!
Скидываю шлемофон, обматывая шнур вокруг основания антенны и, нахлобучив холодную, как лед, каску, спрыгиваю с брони. И вовремя! Машины взревели моторами, выбросив в воздух густой соляровый выхлоп. Трассы скорострельных 30-мм пушек скрестились на вышках. Во все стороны полетели дымящиеся обломки.
– А вы, гады, как думали, для чего нам нужны лазерные прицелы, баллистические вычислители и система стабилизации? То-то же!
Только с двух или трех дальних вышек успели ударить пулеметы. Причем стреляли не по нашим бойцам, а по баракам.
– С-суки!
Ну, ничего, наводчики их быстро заткнули. И наступила тишина.
А потом рывок метров в пятьсот, от поворота до дороги. Про товарища Василевского я, честно даже говоря, и забыл своей затуманенной злобой башкой – так хотелось дотянуться руками до горла этих гадов. Потом из длинного низкого барака начали выбегать фигуры в серой униформе, и у наводчиков появилась новая забава – расстреливать их из пушек, пулеметов и АГС метров со ста, то есть почти в упор.
БМП одна за другой врезаются в заграждение, слышны гитарный звон разрываемой проволоки и хруст сминаемых столбов. Темным зевом распахнута дверь барака охраны, в нем огненной бабочкой бьется пулемет, МГ. Пули с визгом рикошетят от лобовой брони, заставляя вжимать голову в плечи. Лишь бы Василевский не высунул голову из люка!
Глухо бьет «сотка», и фугасный снаряд превращает деревянный барак охраны в подобие мартеновской печи. Пламя с гудением взлетает к небесам. Молодец Кандауров, хорошую смерть подарил этой сволочи. И дальше тишина, гробовая…
Рота рассыпалась по лагерю, но сопротивляться тут больше уже некому. Нет, вру. Сухой щелчок пистолетного выстрела, и две двухпатронные очереди из «ксюхи» в ответ. Теперь уже точно тишина. Останавливаюсь, чтоб вытереть лоб. Соленый привкус крови во рту. Когда это я успел прокусить губу, не помню. Оглядываюсь уже трезвым взглядом. Все, бля, как в кино… В том самом – про лагеря.
Потом приглядываюсь повнимательнее, и возникает жуткое желание завыть диким зверем. Обнаженные тела в «поленнице» за бараками – женские, и на виселице возле аппельплаца тоже. Хочется воскресить всех тех гадов, которых мы так неосмотрительно убили, и казнить их по новой, на этот раз с применением особо негуманных средств. Вроде сожжения на медленном огне и посажения на тупой, толстый и плохо оструганный кол. Бр-р-р. А мои ребята?! Они же теперь немцев в плен брать не будут, отныне и навсегда! Нет, такое прощать нельзя!
Василевский выбирается из командирского люка БМП, слегка обалдевший и весьма грозный. Козырнув, с ходу рапортую:
– Товарищ генерал-лейтенант, во время марша был обнаружен объект, идентифицированный как немецкий лагерь для советских военнопленных. Во избежание попыток охраны уничтожить заключенных, принял решение атаковать немедленно, с ходу. Мои опасения оправдались: несколько не подавленных нами сразу вышек открыли огонь не по нам, а по баракам с пленными. Наши потери подсчитываются, охрана лагеря уничтожена полностью. Докладывал капитан Рагуленко.
Василевский кивает и молча осматривается по сторонам. Из дверей бараков робко-робко появляются пленные. Невероятно худые, кто в затрепанных армейских гимнастерках, кто в штатских ситцевых платьях. В плен они попали еще в октябре, а сейчас, простите, уже январь.
– Вы все сделали правильно, товарищ капитан! Приняли быстрое и единственно верное решение. – Василевский жестом подозвал своего адъютанта. – Пиши, с момента принятия присяги СССР – капитану Рагуленко…
– …Сергею Александровичу, – подсказал я.
– …Сергею Александровичу, – повторил Василевский, – присвоить звание майора! Кстати, расстрел немецкого эшелона в Симферополе – это тоже ваша работа?
– Так точно, то есть не моя, а моей роты, мы там тоже все вместе работали, один бы я не справился, – пошутил я.
– Добавь, – бросил Василевский адъютанту, – …и наградить орденом Боевого Красного Знамени. А теперь давай пойдем и посмотрим в лицо этим героическим женщинам.
– Слушаюсь, товарищ генерал, – я устало козыряю. Кстати, дело полный сюр, бабоньки, по-моему, еще не врубились, что они уже свободные, и смотрят на моих камуфлированных бойцов испуганно-непонимающе.
Да, такой формы одежды, в какую одеты мои парни, им явно видеть не доводилось. Но постепенно до них начинает доходить: пылающий барак охраны, разбитые пулеметные вышки, порванная проволока и разбросанные повсюду трупы немецких охранников и татарских шуцманов. И мои суровые, брутальные парни с «калашами» наизготовку. И чей-то выкрик:
– Бабоньки, да ведь это наши, наши, бабоньки, фронт вернулся!
Нас окружили, стремясь прикоснуться, пощупать, удостовериться, что мы не призраки, навеянные голодным бредом, а самые настоящие. Только вот есть во всем этом ликовании одна проблема: как бы на какого-нибудь рядового Васечкина не запала сердцем его родная бабушка? Шанс есть, хоть и не очень большой.
– Одну минуту, товарищ генерал! – я нахожу взглядом лейтенанта Борисова, вокруг него самая густая толпа, того и гляди разорвут парня. За рукав вытаскиваю его из окружения. – Значит, так, лейтенант, мы сейчас пойдем дальше согласно приказу, а ты со своими бойцами останешься здесь. Назначаю тебя временным комендантом лагеря освобожденных военнопленных. Я сейчас доложу в бригаду, они пришлют помощь, а ты уж продержись. Обеспечь безопасность, уход за больными и ранеными – короче, сам знаешь. Отвечаешь за все только перед полковником Бережным! Понятно?
– Так точно, товарищ капитан, понял, но все же… – взмолился тот.
– Выполнять приказ, товарищ лейтенант! Война не завтра кончится, и немцев на твою долю еще хватит, – отрезал я, – а сейчас твой отряд способен выполнить поставленную мной задачу, и в то же время ваше отсутствие минимально ослабит наши силы. Ничего личного – только холодный расчет, понимаешь?
– Так точно, товарищ капитан, – все еще с обидой произнес тот, – разрешите идти?
– Идите! – я повернулся к Василевскому и козырнул: – Товарищ генерал-лейтенант, разрешите продолжить выполнение боевого задания? – Немного помедлил и добавил: – А то нас здесь женщины или на куски разорвут, или насмерть зацелуют, что, впрочем, одно и то же.
– Да, капитан, выполняй, – коротко ответил Василевский, и мы пошли обратно к моей машине.
На полпути генерал неожиданно заговорил вполголоса:
– А ведь мне там у вас в штабе капитан Тамбовцев говорил о таком. План «Ост», зверства фашистов. Я не верил, точнее верил, но не до конца, думал – преувеличивает. А нет, он даже преуменьшал. А ведь это мы виноваты… Не смогли спланировать, отразить…
– Товарищ генерал-лейтенант, вы лично ни в чем не виноваты, кто же знал, что генерал Павлов – предатель, – заметил я.
– Павлов не предатель, товарищ капитан, он просто дурак! – резко возразил мне Василевский.
– Ах, не предатель… Тогда, товарищ генерал-лейтенант, почему немцы, по натуре ужасные педанты, скрупулезно рассчитывающие каждый свой шаг, смогли всерьез поверить в смешную цифру в шесть недель, которые им понадобятся, чтобы пройти от границы до линии Архангельск-Астрахань? Это только в том случае, если они были уверены, что на одном или двух главных направлениях перед ними рухнет фронт. Такое у них получилось в Литве и Белоруссии, так что делайте выводы сами.
И этот же план войны в течение шести недель позволил немцам перед ее началом сделать все, чтобы не насторожить нашу разведку. Сами знаете, что не было отмечено подготовки к зимней кампании в России. Ни теплых вещей, ни специального топлива и смазки… А уж после разгрома Западного фронта и прорыва немцев через Минск на Смоленск, мы заимели то, что имеем. Понимаете, товарищ генерал?
– Понимаю! – Василевский поднял голову. – А что это за план войны в течение шести недель?
– Будете в нашем штабе, увидите сами. Спросите у полковника Бережного, что такое «план Барбаросса». – Я вспрыгнул на броню. – У него есть на эту тему специальная литература, вам как генштабисту это будет весьма интересно.
Василевский молча кивнул и полез через люк на командирское место.
6 января 1942 года, утро.
Женский лагерь для советских военнопленных под Бахчисараем
Старший военфельдшер Алена Лапина
Вот уже больше суток канонада гремит не только с юга, со стороны Севастополя, но с северо-запада, примерно там, где расположены Евпатория и Саки. По лагерю ходят самые разные слухи, в том числе и о том, что всех нас при подходе Красной Армии немедленно расстреляют. Но большинству женщин-военнопленных было уже все равно, лишь бы прекратились эти пытки голодом и холодом.
Шум моторов и лязг гусениц – танки. Конечно же немецкие, какие еще танки могут быть здесь, в тылу. Вчера мимо лагеря весь день шли немецкие войска. Шли от Севастополя на север, туда, где сутки назад загрохотала канонада. Неужели наши высадили десант?
Но надежды на освобождение таяли с каждым часом. А вчера в полночь канонада стихла. И тогда наши женщины в бараках заплакали. Они поняли, что наш десант уничтожен. Сейчас немцы, покончив с нашими бойцами, наверное, возвращаются – сытые, возможно пьяные, довольные собой.
Слышим – танки свернули с дороги в сторону лагеря. Что бы это значило? Неожиданно затарахтели пулеметы, судя по звуку, это были немецкие пулеметы МГ. Моя соседка по нарам и подруга, сестра медсанбата Майка Селиванова, толкнула меня на земляной пол барака – и откуда только силы взялись! – потом упала следом. Вовремя – по тонкой дощатой стене дробью простучала очередь. Пронзительно закричали раненые, сверху посыпался какой-то мусор. Пулеметчик бил сверху, с вышки, и даже те, кто успел подобно мне и Майе упасть на пол, не могли чувствовать себя в безопасности. Стало страшно, вот сейчас меня убьют…
В ответ на стрельбу с вышек раздался залп из множества автоматов и пулеметов. Потом грохнули орудийные выстрелы, от которых вздрогнули тонкие стены барака. На головы опять посыпался мусор. Пушки били почти в упор. Женщины лежали на холодном земляном полу тихо, как мыши. Потом заполошная стрельба стихла. Со звоном лопнула проволока, сминаемая гусеницами танков. Лязг траков и урчание моторов совсем близко. Кто-то пронзительно завопил на русском с татарским акцентом:
– Жить хочу, пощадите, жить… – одиночный выстрел оборвал крик на полуслове. Тишина.
Мамочка, думала я, вжимаясь в утоптанную глину пола барака, неужели наши? Иначе с чего бы это немцам убивать своих холуев?
И тут где-то рядом, прямо за стеной, раздается хрипловатый мужской голос:
– Товарищ капитан, смотрите… – а дальше прошла ни разу не повторяющаяся шестнадцатиэтажная словесная конструкция, в ходе которой боец выразил свое сожаление о том, что охрана лагеря умерла так легко и быстро.
Сердце у меня от волнения прыгнуло к самому горлу. Все-таки наши! Слова «товарищ капитан» – они как пароль. Откуда здесь наши, почему на танках – это сейчас не так уж важно, главное, что это наши.
Со скрипом распахивается дверь в барак, вместе с неярким светом утра в надышанную полутьму врывается ледяной январский воздух, и голос, правда уже другой, чуть постарше:
– А ну, товарищи женщины, будьте любезны – выходите по одной, не задерживайтесь!
Свет ударил мне в глаза, заставив зажмуриться. Ледяной ветер легко пробил гимнастерку и истрепанное нижнее белье, обжег тело. Постепенно глаза привыкли, и стали различимы детали. Я увидела дымящиеся руины барака охраны и изломанные трупы людей в серо-зеленых шинелях. Разбитые вышки и свешивающееся с одной из них тело пулеметчика. Запах сгоревшего пороха и тротила и сладковатый соляровый перегар работающих танковых дизелей.
Бойцы в одинаковой странной пятнистой униформе, лица разрисованы диагональными черными полосами, как у дикарей – даже сразу не поймешь, кто они такие и где их командир. Все они вооружены ранее не виданными короткими карабинами с длинными изогнутыми магазинами. Пусть я была всего лишь военврач, но в оружии худо-бедно разбираюсь.
Танки, по-зимнему заляпанные полустертой известью, были мне тоже незнакомы. Но из-под белых пятен проглядывал не проклятый угольно-серый цвет, а привычный советский. Среди «пятнистых» были и черные бушлаты военных моряков. Оружие у них более привычное: СВТ, ППД, немецкие МП-40. Но видно было, что с «пятнистыми» они держатся запросто, обмениваются куревом, пересмеиваются о чем-то своем. На женщин смотрят с жалостью и сочувствием.
Я и мои подруги по несчастью, конечно, не верили немецкой пропаганде, будто нас как изменников Родины расстреляет НКВД, но все же, а вдруг…
У одного из танков совещались два морских командира и пятеро «пятнистых». Обрывок фразы, долетевший оттуда вместе с ветром:
– Товарищ генерал-лейтенант… – заставил всех дернуться. Пожилая санитарка, баба Маша, не иначе как чудом дотянувшая до освобождения, душа и мать барака, с трудом доковыляла до группы морячков в черных бушлатах.
– А кто енто, сынки?
– Осназ РГК, мамаша! – ответил коренастый тоже немолодой старшина, отбросив в сторону цигарку. – Правильные бойцы, немцев душат, как удав кроликов.
И почти тут же раздался голос командира моряков:
– Старшина Еременко, нас оставляют для защиты лагеря. Возьми бойцов, пораздевай дохлых фрицев и полицаев. Им уже все равно, а женщины мерзнут.
Тем временем «пятнистые», торопливо побросав курево, порысили к танкам. Взревели на повышенных оборотах моторы. Пятясь задним ходом, с запрыгнувшими на броню бойцами, танки стали выбираться из лагеря.
– Оставляют, – вздохнул старшина, – запомните, хлопцы, мудрую мысль: как сказал товарищ Рагуленко, хоть всех фрицев и не убьешь, но к этому надо стремиться. Но, увы, сегодня не наш день. Будем няньками при женском поле. Хлопцы, – крикнул он своим подчиненным, – слыхали, что лейтенант сказал? А ну, бегом марш!
Когда оставшиеся в лагере моряки направились к бараку охраны, старшина повернулся к женщинам:
– Вы, дамочки, главное, ничего не бойтесь…
Сзади подошел лейтенант.
– А ты что тут делаешь, Еременко? Я же ясно сказал: возьми бойцов… Да, и поищи там в развалинах что-нибудь съедобное, что-то эти гады ведь жрали. Надо хотя бы раз по-человечески накормить женщин перед эвакуацией.
– Так точно, товарищ лейтенант, – козырнул старшина, – приказ понятен, разрешите идти?
– Иди, старшина, – лейтенант посмотрел на столпившихся перед ним женщин и представился: – Петр Борисов, разведотдел штаба Черноморского флота, лейтенант. Бояться, действительно, не надо. Скоро придут машины, и вы поедете в Евпаторию, в госпиталь. Там особист, конечно, поспрошает, это само собой, но если совесть чиста, то вам ничего не грозит…
– Товарищ лейтенант, – я сделала шаг вперед, – старший военфельдшер Лапина. Нельзя нас сейчас кормить «по-человечески». Хоть и хочется, но нельзя. Нам сейчас есть понемногу надо и лучше всего жидкое, а иначе так можно и умереть.
– Понятно! – лейтенант озадаченно сдвинул на затылок шапку со звездочкой. – Спасибо, товарищ старший военфельдшер, просветили.
И тут мы увидели, что это обыкновенный, пусть и опаленный войной, двадцатичетырехлетний мальчишка с проседью на висках.
Уже позже, когда всех нас накормили горячим жидким бульоном, сваренным из немецких консервов, когда невиданный винтокрылый автожир привез в лагерь врачей и почему-то кинооператоров, когда нас сажали в огромные тентованные грузовики неизвестной марки, наверное американские, у меня вдруг шевельнулось предчувствие чего-то непонятного, что ожидает нас впереди. Обычная жизнь кончилась, началась неизвестность.
Тогда же и там же
Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Петр Борисов
Лязгая гусеницами, последняя боевая машина пехоты скрылась за поворотом дороги. До нас уже перестал доноситься надсадный гул дизелей. Наступила тишина. Слышались только свист штормового ветра да чей-то тихий плач. Мне говорили про зверства фашистов, а я не верил. Думал, что это пропаганда. Не могут же люди быть хуже диких зверей! Ведь даже зверь не убивает бессмысленно. Оказывается, могут, только вопрос, можно ли называть фашистов людьми.
Штабеля раздетых женских трупов, сложенные за бараками, говорят об обратном. Нелюди они. Там и есть самое настоящее место скорби. Это мы, мужчины, виноваты, что не смогли остановить врага и защитить наших женщин. Но нечего стонать, ребята уже раздевают трупы охранявших лагерь эсэсовцев и полицаев. Надо составить список оставшихся в живых женщин.
Закончил, попросил их вернуться в бараки. Там хоть немного теплее. Девяносто пять человек осталось в живых – негусто. Примерно вдвое больше тел в штабелях за бараками. Еще пятеро было убито при обстреле бараков немецкими пулеметчиками с вышек. И тринадцать человек ранено, из них четверо тяжело. Подзываю к себе бойца с ранцевой рацией:
– Антонов, ко мне!
Эта рация по компактности, конечно, не идет ни в какое сравнение с обычными для осназа ручными рациями, но зато имеет больший радиус действия и позволяет связаться со штабом бригады в Симферополе и госпиталем в Евпатории. В придачу ко всему имеет форму плоского металлического ящика с двумя лямками и весит двенадцать килограмм.
Связываюсь со штабом бригады. Дежурный связист переключает меня на начальника штаба подполковника Ильина. Докладываю обстановку. Все сухо, точно, строго по делу. В ответ поступает сообщение о том, что к нам из Симферополя вышла колонна трофейных грузовиков, а с аэродрома Саки уже вылетел транспортный вертолет с врачами и журналистами. Наша задача – оставаться на месте и обеспечить порядок и безопасность.
Командую своим бойцам, не задействованным в наблюдении за местностью, чтобы они оттащили с плаца тушки эсэсовцев и полицаев. Ворчат, но делают. Ведь транспортный вертолет вот-вот прилетит. Вот ведь придумали люди, никакого сравнения с У-2. Сесть может хоть прямо на голову, а перевозит четыре тонны груза или два отделения пехоты. Слышен рокот двигателя, его не спутаешь с самолетом. Кажется, вертушка летит к нам! Точно, из-за поворота ущелья выныривает эдакий серо-голубой бегемотик с размазанными кругами винтов над фюзеляжем. Ага, пилоты увидели лагерь и теперь берут курс в нашем направлении.
Тогда же и там же.
Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников
Капитан Тамбовцев Александр Васильевич
И чего мне только не доводилось делать в жизни! Хотя Буденновск и Беслан вроде обошлись без моего участия, в Кизляре был, но уже после бегства оттуда Радуева. Хотя то, что происходило там, больше всего в нашем времени подходит под определение фашизм. А тут весь Крым – один большой Беслан. Нацизм – это людоедство, поставленное на индустриальную основу.
Не успели мы проводить в Москву Санаева и двух наших связистов, как на связь с Саками вышел полковник Бережной. И конечно же, обрадовал новостью о моем назначении руководителем комиссии по установлению и расследованию фашистских злодеяний. Товарищ Василевский, перед самым его отлетом в войска, добавил в название комиссии слова «чрезвычайная государственная» и как представитель ИВС выписал мне вызывающий почтение у предков мандат. С такой бумагой уж тыловых начальников я мог вертеть в любой позе, лишь бы на пользу дела. Хорошо хоть в Керчь ехать не надо, на Багеровский ров смотреть, там наверняка уже свои чекисты этим делом занимаются.
И вот первый вызов в женский лагерь военнопленных под Бахчисараем. Первый, потому что в Евпатории и Саках и без нас все запротоколировали. В лагере есть выжившие, поэтому в чрево вертолета бойцы из комендантской роты торопливо забрасывают стопки шерстяных одеял. Вылетаем в таком составе: ваш покорный слуга, съемочная группа телеканала «Звезда» – журналистка и оператор, доктор Сидельникова из состава госпиталя МЧС. На месте приказано привлечь к сотрудничеству старшего лейтенанта Борисова из разведки Черноморского флота.
Подлетаем, дверь в кабину пилотов открыта, через нее как на ладони виден сам лагерь. Наша Ирочка подобралась, как кошка перед прыжком, и я ее понимаю. Если бы этот материал можно было переправить обратно в 2012 год, он бы позатыкал чьи-то не в меру раскрытые рты про добрых немцев и ужасных русских чекистов. Помнится, все некий свидомый из Львива Грыц Нигилюк старался, про «доброго пана Хитлера» распинался.
Вертолет идет на снижение. Сейчас приземлимся.
Мы сели на плац – немцы его называют аппелем – перед бараками, спускаемся на грешную землю. Ого, а старлей-то знакомый, мы с ним той ночью в Евпатории пересеклись. Козыряет:
– Здравия желаю, товарищ… – ну да, мы, как всегда, без знаков различия.
– Капитан, товарищ старший лейтенант, – помогаю ему я, – капитан Тамбовцев Александр Васильевич. Товарищ Борисов, доложите обстановку на настоящий момент.
В ответ он мне протягивает тетрадку, в которой карандашом, аккуратным ученическим почерком записаны фамилия, имя, отчество, звание и должность в РККА. Если есть, то и возраст… Почти в половине случаев вместо должности стоит сокращение «ЧСКК». Напрягаю свой могучий ум и получаю – «член семьи красного командира». Да и остальное, мягко сказать, зашифровано. Например, «вв 3р» означает – военврач 3-го ранга, «в. ф-р» – военфельдшер, «м-с» – медсестра, «с-н» – санитарка…
– Пять человек немцы убили во время освобождения лагеря, – печально сказал Борисов, – пока вы летели – еще двое умерли… Перед самым освобождением немцы обстреляли бараки с вышек из пулеметов, – старлей смотрит куда-то мне за спину и краснеет.
Что же ты краснеешь, седой мальчик, старший лейтенант Петя? Оборачиваюсь. Ага, причина понятна, наша Ирочка тут как тут. Она бы и каблучками поцокала для вящего эффекта, но не ходят в поле на каблуках. Обычные резиновые сапоги, заляпанные грязью. Подходит, стаскивает варежку и, очаровательно улыбнувшись, сует ему свою узкую ладонь, представляется:
– Ирина Андреева, корреспондент «Красной звезды». Товарищ старший лейтенант, расскажите, как все было?
Мой старый знакомый по кавказским делам, оператор Андрей Романов, возвышаясь за ее спиной с видеокамерой, вообще вводит бедного юношу в ступор. Есть такой эффект камеры, который заставляет некоторых людей замирать, подобно кролику перед удавом.
– Подожди, Ириша, – отмахиваюсь я от корреспондентки, одновременно делая Андрею знак прекратить съемку, – одну минуту, сейчас мы со старшим лейтенантом разберемся с делами насущными…
Я поворачиваюсь к старлею, тот потихоньку отходит от гормональной атаки.
– Значит, так, товарищ Борисов. Вопрос первый: в вертолете доктор, у нее носилки, всех тяжело- и среднераненых немедленно к машине. Они в первую очередь улетят в госпиталь обратным рейсом. Кроме того, там в машине полторы сотни одеял, надо бы раздать их женщинам – на улице не месяц май.
Лицо у Борисова светлеет, и он кивает уже вполне осмысленно.
– Еременко!
Откуда-то появляется старшина, и старший лейтенант вполголоса объясняет ему задачу. А старшина сообразительный попался. В одну сторону к баракам на носилках понесли стопки с одеялами, в другую – раненых женщин. Одна из них совсем девочка, шестнадцать лет, дочь командира. Куда ранена – не видно, завернута в одеяло с ног до головы, но лицо бледное – ни кровинки. Минут через тридцать они уже будут в госпитале МЧС, развернутом в здании санатория имени Ленина.
Убедившись, что все идет как надо, я поворачиваюсь к старшему лейтенанту Борисову.
– А вот теперь, товарищ старший лейтенант, вы все спокойно и не торопясь расскажете на камеру и покажете, что здесь и как. Потом мы побеседуем с вашими бойцами и освобожденными из плена…
– А зачем это, товарищ капитан? – не понял Борисов. – Ведь мы уже охрану того…
– А затем, что кроме охраны существует еще и их начальство, которое тоже бы неплохо привлечь к ответственности, когда оно попадет к нам в плен. Генерал Манштейн уже у нас в плену, а за остальными тоже не заржавеет. Так что, товарищ старший лейтенант, начинайте.
Ирочка еще раз очаровательно улыбнулась, Андрей поднял к плечу камеру, старший лейтенант вздохнул и начал рассказывать.
6 января 1942 года, 12:15.
Пос. Дуванкой. Позиции 8-й бригады морской пехоты Черноморского флота
Полковник Владимир Вильшанский
Этот день запомнился полковнику Вильшанскому надолго. Сначала, в ответ на его донесение, поступил грозный приказ контр-адмирала Октябрьского отступить на исходные позиции и грозящий полковнику трибуналом за самовольные действия.
Правда, несколько минут спустя к командиру бригады, совершенно запыхавшись, примчался другой посыльный с приказом генерал-лейтенанта Василевского сдать участки на флангах соседям и продолжать наступление, имея общей целью соединение с передовыми частями отдельной мехбригады особого назначения в районе Бахчисарая. Подумав, Вильшанский выполнил приказ Василевского. Долгая служба в армии научила его – выполняется последнее приказание.
Сдав соседям свои участки на флангах немецких войск, бригада к девяти часам дня сосредоточилась напротив поселка Дуванкой, последнего населенного пункта перед Бахчисараем. Задача – атаковать и захватить. Как будто не было изнуряющих двух месяцев боев.
Задача наступательная, и она подняла боевой дух моряков и как будто даже вселила в них дополнительные силы. А еще надежда на помощь с неба. И она не заставила себя ждать. Лишь только советские моряки поднялись для отчаянного рывка в рост на пулеметы, как вдруг в небе снова появились винтокрылые штурмовики. На этот раз всего четыре штуки. Но немцам и этого хватило с избытком. Сверкнув ярко-голубым брюхом с большой красной звездой, винтокрылые пошли в атаку двумя парами, на перекрещивающихся курсах. В немецкие пулеметные точки, бьющие по советским морякам с окраины села, снова огненными кометами полетели эрэсы. Увидев красные звезды, полковник Вильшанский слегка усмехнулся и отвесил легкий подзатыльник своему начальнику штаба.
– Эх, Петрович, а ты говорил – англичане! Наши это, как есть наши!
На немецких позициях повторилось то же самое, что было ночью, но в несколько меньшем масштабе и не с такими разрушительными последствиями. Лунного пейзажа не наблюдалось. Но пулеметные точки нежданные помощники подавили с первой же атаки. Потом их внимание переключилось на что-то в глубине немецкой обороны, а моряки почти беспрепятственно сумели ворваться на окраину села. Начался штурм, бестолковый уличный бой, зачастую на пистолетной дистанции. Вместе с немцами в поселке отчаянно оборонялись вояки крымско-татарского отряда самообороны, а попросту – полицаи. К этому моменту винтокрылые успели вернуться и теперь кружили над селом на небольшой высоте.
– Что же они не стреляют?! – скрипя зубами, бросил Вильшанский, посмотрев на небо. – Видят же все!
– Так какой там видят, Львович, – ответил начальник штаба, – вишь, каша какая, в своих боятся попасть!
– Ах, в своих боятся попасть! Ну, так я щас им покажу, где свои, а где чужие!
И, повинуясь какому-то наитию, полковник вытащил из-за пояса ракетницу и выстрелил красной ракетой в дом старосты, превращенный немцами и татарами в хорошо укрепленный опорный пункт.
И, о чудо, как говорится – «заклинание сработало». Обе пары резко развернулись и буквально снесли указанный дом эрэсами. Тут полковник волей-неволей вспомнил старого еврейского боженьку своего детства. Под немецкими бомбами не вспоминал, а тут вспомнил, ага! Потому что когда эрэсы начали попадать в цель, все вокруг заходило ходуном и начало подпрыгивать.
От дома во все стороны брызгами полетели куски ракушечника и черепицы. Когда все успокоилось и дым с пылью рассеялись, полковник, как и все его бойцы, поднял голову и увидел, что большого дома с толстыми стенами из ракушечника, дома, который выпил у них столько крови, – этого дома больше нет. Просто нет. На его месте громоздятся груды неровно обколотого камня и битой черепицы с торчащими тут и там балками-стропилами.
Еще минута, и во всем поселке наступила тишина, потом то там, то тут из окон домов начали высовываться белые тряпки, простыни, наволочки, привязанные то к стволу винтовки, то на ручку швабры. Немцы сдались, Дуванкой был взят. Не менее роты немецкой пехоты сложили оружие. А винтокрылые мстители с двойным винтом над кабиной продолжали выписывать круги в покрытом рваными облаками небе. Будто говоря немцам, стоящим на коленях и дрожащим от страха и пронизывающего ветра: «Смотрите, одно ваше неверное движение, и…»
Полковника переполнило какое-то незнакомое чувство, в нем была и радость от выигранного боя и осознание того, что дальше все будет хорошо, и счастье от того факта, что он дожил до поворотного момента в войне, когда мы будем бить, а немец только отбиваться. Очень волнительное и незнакомое чувство.
Его бойцы тоже нет-нет да и поглядывали на небо. А кое-кто из пожилых даже украдкой крестил стремительные тени, проносящиеся на фоне облаков.
В половине одиннадцатого рота в пешем порядке выступила из Дуванкоя по направлению к Бахчисараю. До моста через речку Качу надо было идти восемь километров. Бригада прошла их форсированным маршем примерно за час пятнадцать. А что не пройти, если над головой висят винтокрылые ангелы-хранители. Правда, когда вышли из Дуванкоя, первая четверка куда-то улетела, но зато ей прибыла смена – два коротких пузатых аппарата с двумя килями.
У станции Сирень им пришлось немного пострелять, но немецкий взвод, не принимая боя, отступил по дороге на восток. Ничего не понимая, моряки почти бегом вышли к брошенному мосту через Качу и увидели…
С той стороны, от Симферополя, лязгая гусеницами, двигались танки незнакомой полковнику Вильшанскому конструкции. Он поднял к глазам бинокль. Пыль из-под гусениц порывистый ветер сносил на восток, и в оптику было отлично видно, что танковую броню густо облеплял десант в форме незнакомого полковнику покроя. Винтокрылый эскорт не проявлял к приближающимся танкам никакой враждебности и, несмотря на выпущенную в ту сторону красную ракету, ну просто отказывался атаковать их и обстреливать.
Полковник не знал, что и думать – встречные не были похожи ни на немцев, ни на румын, ни на итальянцев. На советских они тоже похожи были мало. Но вот то, что кружилось сейчас в небе над головой полковника, не было вообще похоже ни на что знакомое, и поэтому он рискнул, приказал:
– Без команды не стрелять!
На той стороне головная машина тоже подошла к мосту и остановилась. Из люка вылез высокий военный, с него сняли какой-то явно тяжелый жилет, потом пятнистую куртку. Полковник Вильшанский поднял к глазам бинокль. Нет, зрение его не подвело – на той стороне среди пятнистых бойцов с карабинами незнакомой модели в руках стоял человек, одетый в советскую генеральскую шинель и папаху. Вот он властным жестом отстранил окружающих и быстрым шагом пошел через мост к морякам. По тому, как он шел, было видно, что это действительно генерал, а не просто человек, одетый в генеральскую шинель.
Снова повинуясь какому-то наитию, полковник сделал вперед шаг, другой. Потом встряхнулся и, раздвинув первые ряды своих моряков, зашагал навстречу генералу.
Они встретились примерно на одной трети моста со стороны Севастополя. Генерал сунул руку за отворот шинели, и полковник вздрогнул, представляя, как сейчас на свет появится маленький офицерский вальтер… Но вместо пистолета генерал вытащил свои «корочки» и протянул их Вильшанскому.
– Генерал-лейтенант Василевский, представитель Ставки ВГК, – сказал незнакомый генерал.
Это было сказано таким уверенным тоном, что полковник понял, что все это правда. И перед ним стоит человек, чья власть здесь превышает власть генерал-майора Петрова и контр-адмирала Октябрьского. Представляющий тут самого… Полковник раскрыл книжку и похолодел, все точно – настоящая! Вот и мандат представителя Ставки вложен, коротко подписанный даже не Шапошниковым, а – «И.Ст.»
– А это кто? – внезапно охрипнув, полковник кивнул в сторону противоположного берега.
– Осназ Ставки, – генерал-лейтенант улыбнулся и, обернувшись, махнул рукой. – Вопросов им не задавать, в разговоры не вступать, все, что связано с этой бригадой, имеет наивысший гриф секретности.
– И это тоже?! – полковник показал на кружащие над головой винтокрылые аппараты.
– И это тоже! – кивнул генерал, будто не замечая, что к ним сзади, лязгая броней, подходит бронированное чудовище со странно сдвоенной пушкой. – Но, товарищ полковник, если вы будете держать язык за зубами, то проживете долго и счастливо. А сейчас, – генерал показал на остановившуюся прямо у них за спиной машину, – полезайте на броню, у нас еще много дел.
Часть 3. Процесс пошел
6 января 1942 года, 16:25.
Москва. Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего
В кабинете Верховного царил хаос. Бойцы в форме полка Кремлевской охраны вносили в него ящики, коробки, связки книг. Верховный и сам не утерпел, спустился, постоял, посмотрел, как у подъезда разгружают два ЗИС-5. Среди кремлевских бойцов в белых полушубках и таких же шапках выделялись двое в черных стеганых куртках странного покроя.
Большие металлические ящики, завернутые в прозрачную пленку, заносили в подвал. Тут же суетился начальник Кремлевского узла связи. Но погода не способствовала длительному наблюдению – с низкого серого неба сыпался мелкий снежок, да морозец был градусов под двадцать. Вождь махнул рукой и снова поднялся в тепло кабинета.
Там уже все закончилось, бойцы ушли, а в приемной вместе с Поскребышевым его ждал майор госбезопасности Санаев. Выглядел майор неважно. Будто не в Крым слетал, пусть и в январе, а на тот свет. Сталин сделал майору жест проходить и уже на пороге коротко бросил Поскребышеву:
– Меня нет, ни для кого! Вы поняли, товарищ Поскребышев?
Тот кивнул, и дверь в кабинет закрылась.
– Почему вы не выходили на связь, товарищ Санаев? Где товарищ Василевский? Что творится в Крыму? Отвечайте!
– Товарищ Сталин, – не дрогнув лицом, майор Санаев вытянулся по стойке смирно, – информация была настолько сверхсекретной и важной, что мы не рискнули передавать ее в эфир по обычным каналам. Сейчас в Крыму творится такое, что должно привлечь к себе самый жгучий интерес со стороны как германских, так и британских спецслужб. Из Крыма до Багдада не дальше, чем до Москвы, так что прослушивать наши радиопередачи они могут прекрасно.
Товарищ Сталин начал понемногу успокаиваться.
– И что же такое сейчас происходит в Крыму?
– Сегодня ночью, товарищ Сталин, была разгромлена немецкая группировка, выделенная для блокирования и ликвидации Евпаторийского десанта, – майор Санаев тоже немного расслабился. – А часом спустя наши механизированные части уже входили в Симферополь. К утру, когда мы вылетели с аэродрома Саки, немцы потеряли все свои тыловые службы, их коммуникации перерезаны. До полного окружения их группировки оставались считаные часы.
– Вы сказали, что в Симферополь вошли наши механизированные части. Так наши, или… – Сталин вытащил из пачки одну папиросу и взял со стола трубку. – Выражайтесь яснее, товарищ Санаев.
– Наши, товарищ Сталин, – ответил майор Санаев, – более «наших» людей, чем потомки, найти трудно.
– Так вы считаете, что им можно безоговорочно доверять? – Пальцы Сталина методично трамбовали табак в трубке. – Вы в этом полностью уверены, товарищ Санаев?
Майор госбезопасности Санаев кивнул.
– Так точно, товарищ Сталин, в целом как соединению отдельной механизированной бригаде доверять можно безоговорочно. Доверия заслуживает и ее командир – полковник Бережной. Именно им спланирована и осуществлена Евпаторийско-Симферопольская десантная операция.
– Хм, – Сталин чиркнул спичкой, – а контр-адмирал Ларионов?
– С ним я еще не встречался, товарищ Сталин, шторм помешал нам побывать на флагмане эскадры. По радио мы поговорили один раз. Но учитывая действия палубной авиации, которая подчиняется именно командующему эскадрой, думаю, что он тоже заслуживает доверия. Только, товарищ Сталин, есть одна просьба полковника Бережного…
– Говорите, товарищ майор госбезопасности, – пыхнул трубкой Верховный.
– Нельзя ли, товарищ Сталин, придать этой бригаде постоянный статус? С приказом о формировании, вручением боевого знамени – словом, все как положено. Он, товарищ Сталин, просто настаивает на необходимости ритуала вручения боевого знамени, совмещенного с принятием советской присяги личным составом…
– Мы подумаем, товарищ Санаев, – Сталин, задумчиво пыхая трубкой, прошелся по кабинету. – Хотя есть мнение, что просьбу товарища Бережного нужно удовлетворить. Бригада сдала свой экзамен боем и достойна называться 1-й Отдельной тяжелой механизированной бригадой РГК. Да, именно так! – Вождь снял трубку: – Товарищ Поскребышев, запишите: «Спецпошиву» в течение суток изготовить боевое знамя 1-й Отдельной тяжелой механизированной бригады РГК. Да, срочно! – положив трубку, Сталин внимательно посмотрел на Санаева. – Товарищ майор госбезопасности, я же вижу, что вы еще чего-то недоговариваете. Мне что, из вас каждое слово клещами тянуть?
Майор госбезопасности Санаев встрепенулся:
– Извините, товарищ Сталин, устал. Есть еще два вопроса. Первый касается безопасной в отношении прослушивания и надежной связи с нашими потомками. Поскольку все, что с ними связано, имеет наивысший уровень секретности, доставленная мною аппаратура дальней связи из будущего с автоматической приставкой ЗАС…
– Что такое ЗАС, товарищ Санаев? – прервал Сталин своего собеседника, хотя особого раздражения в его голосе слышно не было, скорее интерес.
– ЗАС, товарищ Сталин, это аппаратура, автоматически зашифровывающая голосовые переговоры. И это, между прочем, уже третий барьер на пути тех, кто желает подслушать, о чем вы, к примеру, будете разговаривать с генерал-лейтенантом Василевским или контр-адмиралом Ларионовым. И уж поверьте, и в Абвере, и в МИ-6, да и в американской военной разведке отдадут все, чтобы узнать подробности того, что произошло в Крыму.
– Третий барьер – это хорошо, – Сталин положил трубку на стол, – и что такое секретность, особенно в таком деле, это тоже товарищу Сталину объяснять не надо. Так, может, вы поясните, каковы первые два барьера?
– Товарищ Сталин, это неиспользуемый в настоящее время радиодиапазон, слишком высокая частота для современных приемников, и это новый для нашего времени способ модуляции – частотный… Извините, я не связист, но это что-то вроде ВЧ связи, только беспроводной.
– Понятно… – Сталин снова прошелся по кабинету взад-вперед. – И когда, товарищ Санаев, будет готов к работе этот ваш чудо-аппарат?
– Примерно часа через полтора, товарищ Сталин, аппаратура должна с мороза немного согреться в теплом помещении. Тем более что антенну к станции мы с собой не привезли, и теперь все необходимое нужно срочно доставить со складов МВО. Если везти «родную» антенну, так нам понадобился бы еще один такой самолет. Начальника кремлевского узла связи я уже, как говорят потомки, озадачил.
– Хорошо, товарищ Санаев, товарищ Сталин полтора часа подождет, он ждал и подольше… – Сталин с тяжелым чувством посмотрел на майора госбезопасности Санаева. – А теперь… Какой третий вопрос вы оставили напоследок?
– Самый тяжелый, товарищ Сталин, – майор Санаев опустил глаза, – тот самый, почему над кораблями наших потомков Андреевский флаг, а их документы заверены печатями с двуглавым орлом.
– Мы проиграли эту войну? – резко повернулся к ему Сталин.
– Мы выиграли эту, может быть, самую тяжелую войну в нашей истории, но проиграли мир, товарищ Верховный Главнокомандующий, – с горечью ответил майор ГБ Санаев. – Но сначала… Лучше я ничего не буду говорить, просто язык не поворачивается. Прочтите все сами. Позволите? – Сталин кивнул, и майор ГБ Санаев, разорвав бумажный шпагат на картонной коробке с наклейкой «важное», достал толстую книгу в зеленой обложке. «История СССР, 1995 год» – золотом было оттиснуто на зеленой коже. Передав книгу Сталину, он сказал: – Там есть закладка.
– Спасибо, товарищ Санаев, – Сталин открыл книгу. Закладкой служила тысячерублевая купюра Государственного банка Российской Федерации. Сталин еще раз хмыкнул, поднял глаза на майора и неожиданно спросил: – Товарищ Санаев, вы обедали?
– Никак нет, товарищ Сталин, еще не успел, – вытянулся тот.
Сталин положил книгу на стол и нажал кнопку. В дверях появился секретарь.
– Товарищ Поскребышев, распорядитесь, чтобы накормили товарища Санаева и тех двух человек, которые прилетели с ним с фронта.
Потом Сталин перевел взгляд на майора.
– Товарищ майор, жду вас для продолжения разговора ровно через час, то есть ровно в 18:00.
Кивком отпустив майора, Сталин сел за стол и погрузился в чтение.
6 января 1942 года, 17:15.
Москва. Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего
Сталин оторвался от книги в зеленой обложке и скрипнул зубами. Попробовал набить трубку, но папироса раскрошилась в пальцах, и табак рассыпался по столу.
– Маймуно виришвило, – выругался Сталин и подошел к окну. За плотной черной шторой ветер нес все тот же бесконечный снег. Вернувшись к столу, вождь снял трубку телефона, дождался усталого «алло» и сказал: – Лаврентий, зайди, ты мне нужен!
Потом вождь снова начал мерить ногами кабинет. Читать эту проклятую книгу больше не хотелось. Хотя при чем тут книга? Книга не виновата, ее авторы изложили историю такой, какой они ее знали. Сталин остановился. А не заглянуть ли в эту коробку с надписью «важное»? Интересно, что еще туда положили товарищи потомки?
Сталин сунул внутрь руку и извлек толстенный том размером в четыре обычных книги. На обложке значилось: «Геологический атлас СССР», 1988 года издания. С трудом донес до стола и открыл первую страницу. В книгу был вложен не заклеенный почтовый конверт, подписанный: «тов. Иванову. Лично в руки. «Воздух». Хмыкнув в усы, Сталин вытащил два сложенных вдвое листка, развернул первый и начал читать машинописный текст.
Одно из писем было от контр-адмирала Ларионова.
В четкой и ясной форме командующий эскадры пришельцев из будущего рассказывал о предыстории похода к берегам Сирии, подробно описывал момент появления эскадры в 1942 году. В письме был перечислен полный состав эскадры, наличие военной техники, средств материально-технического обеспечения, топлива и боеприпасов. Был также указан радиус действия боевой авиации.
В конце письма была аккуратно выражена надежда, что помощь потомков в этой войне будет совсем не лишней, и, несмотря на то что свой СССР у них бессовестно украли, за этот потомки будут воевать с кем угодно – хоть с Гитлером, хоть с Черчиллем, хоть с Рузвельтом. Письмо было датировано полуднем пятого числа.
Сталин подошел к карте и провел циркулем радиус в тысячу двести километров, хмыкнул. Можно использовать и против немцев под Москвой, только надо соответствующим образом подобрать цели, чтоб не получилась пальба из пушек по воробьям.
Второе письмо, с изложением сил и средств, задействованных в Евпаторийской операции, было от полковника Бережного.
К удовлетворению товарища Сталина, полковник Бережной подтвердил, что командующий 11-й армией вермахта, генерал Эрих фон Манштейн, уже больше суток находится «в гостях» у потомков.
Сталин задумался, потом сделал на полях письма пометку – наградить участников захвата вражеского командарма. Вообще же все окончательно выяснится лишь после установления надежной связи с Василевским и Ларионовым, а пока…
Верховный Главнокомандующий, усмехнувшись в усы, убрал оба письма в личный сейф, где он хранил документы с грифом «особой важности».
Дав себе слово «не откладывать кота в долгий ящик», Сталин вернулся к атласу, нашел по оглавлению карту полезных ископаемых и перелистнул на разворот семьдесят седьмой – семьдесят восьмой страниц. Вгляделся. Перехватило дух от обилия значков полезных ископаемых на карте СССР. Оказывается, в наших недрах есть все, даже алмазы! Выдохнув, Верховный захлопнул том: этой книге надо будет уделить отдельное время, это по-настоящему царский подарок. Сколько денег и времени смогут сэкономить геологи, даже страшно подумать. Но пока отложим. Потом подумаем, кому все это поручить…
Хотя известно кому. Лаврентию – кому же еще. Но все потом, завтра. Сегодня у них другие вопросы. Хотя почему бы и нет? Коротко обрисовать задачу – пусть от моего имени поставит вопрос перед Вознесенским.
В первую очередь обращать внимание на нефть, алмазы и золото. Особенно точные данные по месторождениям нефти в Татарстане и на Севере. Нефть нужна фронту, нужна каждый день, и чем больше – тем лучше. Особенно если ее не надо будет возить из Баку.
А вот золото и алмазы, до которых так жадны капиталисты, можно безо всякого ленд-лиза превратить в новейшие машины и оборудование для заводов и фабрик.
Настроение у Сталина сразу улучшилось. Но все равно, скакнула мысль, проблему с Никиткой надо решать немедленно. Киев ему простили – тогда все хороши были. А тут, оказывается, дело куда как серьезнее. Дело жизни и смерти всего СССР.
Резким движением ладони Сталин смахнул в пепельницу рассыпанный табак и останки безвинно погибшей папиросы. Уже не спеша, спокойно, набил трубку и закурил, размышляя над проблемой.
Никитка ведь тоже не просто так. Большинство его назначило, оно же его, в конце концов, и сняло. Значит, думал Сталин, это было неправильное большинство, не наше, не советское. Вопрос Никитки можно решить одним движением пальца. Вопрос большинства так не решишь, пальцев не хватит. Спасибо, проходили в тридцать седьмом. Сколько потом Лаврентий за Ежовым разгребал! И, кажется, так до конца и не разгреб. Тут только кадровая работа нужна, кропотливая, ежедневная и ежечасная.
В дверь постучали, заглянул Поскребышев.
– Товарищ Сталин, товарищ Берия.
– Пригласи! – кивнул Сталин.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – блеснули известные всему миру стекла пенсне.
– Здравствуй, Лаврентий, здравствуй, – Сталин дождался, пока Поскребышев плотно закроет дверь. – Долго тебя ждать приходится. Что много, дел? Хочешь, еще добавлю? Помолчи пока, Лаврентий, дело серьезное, дальше некуда. Просто так я тебя от работы бы отрывать не стал. Помнишь, я попросил у тебя надежного доверенного человека для одного важного дела?
Берия кивнул:
– Помню, товарищ Сталин, майор госбезопасности Санаев…
– Хорошо, что помнишь, – Сталин прошелся туда-сюда по кабинету, обвел рукой царящий вокруг беспорядок, – ты, наверное, думаешь, что товарищ Сталин собрался переезжать? Ты ошибаешься. Это все привез твой майор ГБ из одного интересного места.
– Насколько мне известно, – Берия протер платком запотевшие стеклышки пенсне, – вы, товарищ Сталин послали майора Санаева в Крым?
– Тебе правильно доложили, Лаврентий, – произнес Сталин, – и это все оттуда, из-под Евпатории.
– Так подтвердилось? – Берия снова водрузил пенсне на нос.
– Более чем, Лаврентий, более чем: 2012 год, восемнадцать боевых и вспомогательных кораблей, в том числе один авианосец и две подлодки, причем одна из них новейшая даже по тому времени. Почти пять тысяч человек личного состава, из них тысяча отборных головорезов, а остальные – высококлассные специалисты. – Сталин обвел рукой кабинет: – Это все дар советскому правительству от благодарных потомков, или, если хочешь, вступительный взнос в советское гражданство.
Это если не считать почти разгромленной одиннадцатой армии. Теперь слушай, что я хочу тебе поручить, – Сталин сунул в руки Берии «Историю СССР», – читай внимательно, Лаврентий. Как сказал твой майор: «У меня язык не поворачивается сказать это». Храбрый человек, другой, узнав такое, застрелился бы…
Сталин уже будто разговаривал сам с собой, не обращая внимания на быстро читающего Берию.
– Но только мы с тобой, Лаврентий, стреляться не будем, а вот насчет кое-кого – стоит подумать.
– Товарищ Сталин, – Берия поднял голову от книги. По лицу наркома пошли красные пятна. – Лысого клоуна исполнить?
Сталин взял со стола трубку.
– Лаврентий, Никитка тут не главный! Хотя стоит подумать насчет несчастного случая, в котором он может погибнуть. Только вот что – пусть это будет действительно несчастный случай, троцкисты с немецкими и британскими шпионами нам сейчас не нужны.
Главное – то, что мы сами допустили в ЦК и Политбюро столько троцкистской мрази. Присмотрись ко всем, кто в 1953–1956 годах состоял в списках ЦК. Чтобы никто из них не пошел на повышение. В случае малейших нарушений социалистической законности – карай их по всей строгости. Военных привлекать только с моей санкции, особенно Жукова. Победим – он сам тебе повод даст, вполне уголовный, хоть под высшую меру подводи. По партийным бюрократам – вопрос жизни и смерти. Понятно?
– Так точно, товарищ Сталин, – Берия кивнул на книгу, – разрешите еще раз перечитать? Надо запомнить особо избранные фамилии…
Сталин посмотрел на часы.
– Скоро ко мне придет твой майор Санаев со связистами оттуда, делать мне прямую связь с Крымом. Для дела будет лучше, если он не будет знать, что ты в курсе операции. У тебя есть еще десять минут…
6 января 1942 года, 18:25.
Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего
Поскребышев открыл дверь, и майор госбезопасности Санаев, сделав знак двум связистам следовать за собой, набрался мужества и шагнул через порог. В каком настроении будет сейчас Верховный? Ведь за последний час ему пришлось узнать много крайне неприятных вещей.
Товарищ Сталин сидел за столом и внимательно читал книгу. Другую книгу, как понял майор госбезопасности Санаев. В пепельнице дымилась трубка. На мгновение оторвавшись от чтения, Сталин сделал пометку в лежащем рядом письме и поднял голову.
– А, товарищ Санаев, ну заходи, заходи, – судя по всему, настроение товарища Сталина было вполне нормальным. Санаев показал рукой на пришедших вместе с ним молодых людей в темно-синих комбинезонах без знаков различия:
– Разрешите вам представить лейтенантов связи Манкина и Овсянкина. Им поручено смонтировать в вашем кабинете спецаппаратуру связи.
– Здравия желаем, товарищ Сталин, – почти хором сказали лейтенанты, – разрешите приступить к монтажу?
– Приступайте, товарищи лейтенанты, – Сталин отодвинул в сторону книгу и встал из-за стола. Взяв из пепельницы трубку, он с огорчением увидел, что пока он увлеченно работал, она прогорела и погасла.
Один из лейтенантов втащил в кабинет некое устройство. Больше всего это напоминало какой-то телефонный аппарат-переросток. Второй внес еще один ящик, поменьше, и небольшой моток провода.
– Товарищ Сталин, куда это можно поставить? – отдуваясь, спросил тот из лейтенантов, что нес аппарат. Сталин молча показал на стол рядом с аппаратами ВЧ. Майор госбезопасности Санаев помог чуть сдвинуть телефоны в сторону, и аппарат из будущего занял свое место среди коллег.
Сталин наблюдал, как ловко и почти без слов работают связисты из будущего. Спросив, где находится розетка, один из них сунул в нее провода от какого-то приборчика. Посмотрел показания, покачал головой и коротко бросил своему напарнику:
– Сто пятнадцать.
Тот повернул малый аппарат задней стороной к себе и щелкнул каким-то рычажком.
– Готово!
Еще минута, и малый аппарат был включен в розетку, а уже к нему в свою очередь был подключен телефон-переросток. Еще один щелчок, и на лицевой панели засветились два зеленых огонька и несколько красных.
– Готово, товарищ Сталин, разрешите проверить связь?
Верховный Главнокомандующий кивнул, лейтенант нажал кнопку «1» и снял с аппарата трубку.
– Алло, лейтенант Овсянкин, проверка связи… – и после короткой паузы: – Да, так точно, товарищ полковник, из Кремля, – и, закрыв микрофон трубки ладонью: – Есть связь, товарищ Сталин!
– Кто на линии, товарищ Овсянкин? – медленно спросил Сталин.
– Полковник Бережной, товарищ Сталин.
– Покажите, как пользоваться вашим чудом техники, – Сталин протянул руку за трубкой. – На что тут надо нажимать?
Лейтенант в двух словах объяснил вождю народов, как нужно пользоваться аппаратурой ЗАС.
– Алло, товарищ Бережной? – произнес Сталин и в ответ услышал четко и ясно, как будто из соседней комнаты:
– Здравия желаю, товарищ Сталин!
– Здравия желаю. – Сталин придвинул к себе блокнот. – Доложите текущую обстановку в Крыму.
– Обстановка на данный момент такова, – начал Бережной. – Сегодня, примерно в полдень, был деблокирован Севастополь. Остатки 11-й армии, бросившие в ходе отступления тяжелое вооружение, отодвинулись в горную часть Крыма и на Южный берег. Все объекты материально-технического снабжения немецких частей вместе с армейским интендантством захвачены нами в Симферополе. Таким образом, наши войска обеспечены топливом и продовольствием за счет трофеев, а немцы имеют на руках только носимый НЗ. Салгирский перевал надежно удерживается нашим заслоном. Кроме того, около трех часов дня, батальон морской пехоты капитан-лейтенанта Бузинова и рота тяжелых танков вышли на линию Турецкого вала.
– Ваших тяжелых танков? – переспросил Сталин.
– Так точно, товарищ Сталин, наших, – ответил Бережной.
– Продолжайте, товарищ Бережной, – кивнул Сталин, – или у вас по этому вопросу все?
– Никак нет, товарищ Сталин, не все. В смысле, не все так приятно, как хотелось бы. Товарищу Василевскому так и не удалось сдвинуть с места Кавказский фронт. Генерал Козлов просто уперся – и ни в какую. А тут, товарищ Сталин, дорог каждый час, если не каждая минута. Нас же все-таки не так уж много – мы не армия и не корпус, а всего лишь бригада, и иметь в своем тылу остатки немецких войск – для нас непозволительная роскошь.
После совещания с генералом Василевским, мы пришли к единому мнению, что нужно как можно скорее ликвидировать окруженные немецкие и румынские части и срочно собирать ударный кулак напротив Перекопа. Гитлеровское командование тоже сложа руки сидеть не будет и попробует восстановить положение, чтобы деблокировать остатки 11-й армии.
Товарищ Сталин, у нас имеются многочисленные факты зверских преступлений на территории Крыма немецко-румынских оккупантов и их крымско-татарских пособников против мирного населения и советских военнопленных. Нельзя ли в связи с этим для производства следственных действий прислать некоторое количество соответствующих специалистов из НКВД и прокуратуры? Сейчас специальная группа из сопровождающих наше соединение военных журналистов и юристов тщательно фиксирует все факты. Юридически безупречные доказательства деятельности европейских «цивилизаторов» были бы крайне полезны как для внутреннего, так сказать, употребления, так и для внешней пропаганды.
– Хорошо, товарищ Бережной, мы подумаем над теми вопросами, которые вы озвучили, особенно над последним, – Сталин чиркнул карандашом в блокноте несколько строк, – кстати, где сейчас товарищ Василевский?
– Час назад товарищ Василевский выехал из Севастополя, ждем его прибытия в течение ближайшего времени, – ответил Бережной.
Сталин кивнул.
– Хорошо, как только он появится, пусть сразу позвонит. И еще – где сейчас ваш КП?
– Пока не решилась проблема с Кавказским фронтом и остатками 11-й армии, мы разместили временный КП в Симферополе, товарищ Сталин. Как только местные части надежно блокируют окруженную группировку, то бригада и ее штаб немедленно передвинутся на позиции на Перекопе. Пока же просто опасно оставлять здесь все без контроля – немцы могут попробовать вырваться из мышеловки и наломать дров. А на Перекопе пока против нас – оперативная пустота.
– Раз так, товарищ Бережной, – Сталин потянулся за трубкой, – может быть, стоит двинуться дальше? К примеру, на Мелитополь.
– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил Бережной, – сейчас выгоднее укрепить Перекоп и принять немецкий контрудар на заранее подготовленную оборону. Авиацию на южном направлении мы им выбили и, как только стихнет шторм, продолжим эту работу дальше.
У нас есть надежные способы ведения контрбатарейной борьбы. Именно так мы вывели из строя немецкую артиллерию под Саками. И кроме того, сейчас, по приказу товарища Василевского, на территории Крыма собирают все брошенные немецкие орудия.
В Симферополе, как я уже говорил, захвачены в числе прочих трофеев и армейские снарядные парки. Сколько будет орудий крупных калибров, я точно сказать не могу, но никак не меньше двух – трех сотен стволов. На станциях Симферополь и Джанкой удалось в целости и сохранности захватить немецкие эшелоны с боеприпасами. Расчеты сформируем из наших освобожденных военнопленных и бойцов СОР и Кавказского фронта.
И пусть тогда немецкая пехота и танкисты наносят контрудар без авиации и поддержки артиллерии. Так, как это делали бойцы Красной Армии летом сорок первого. А когда они выдохнутся, вот тогда мы и пустим вперед собранную в ударный кулак свою бронетехнику. А это…
– Понятно, товарищ Бережной, мы обдумаем этот вопрос. – Сталин сделал паузу. – А скажите, товарищ Бережной, вы принимали присягу СССР?
– Так точно, товарищ Сталин, принимал, еще в 1982 году, при прохождении срочной службы.
– Тогда, товарищ Бережной, поздравляем вас с подтверждением звания полковник, утверждением в должности командира бригады и награждением орденом Ленина за освобождение Крыма по совокупности. Но последнее мы отложим на недельку, тогда станет окончательно ясно, в какую сторону сложилась эта самая совокупность. До свиданья, товарищ полковник.
– До свиданья, товарищ Верховный Главнокомандующий.
С бешено бьющимся сердцем Бережной положил трубку. Ну и что, что ему однажды Путин руку жал… Это же Сталин, если он руку пожмет, потом ее месяц можно не мыть.
А товарищ Сталин, положив трубку на аппарате потомков, взялся за аппарат ВЧ, соединяющий его с Генеральным штабом.
– Борис Михайлович, здравствуйте. Распорядитесь там, чтобы Козлов срочно передал управление войсками Кавказского фронта генералу Василевскому и немедленно вылетал в Москву. Да, дело срочное. Спасибо, я надеюсь, что вы сделаете все как положено…
6 января 1942 года, 21:05.
Симферополь, аэродром Сарабуз. КП Первой Отдельной тяжелой механизированной бригады ОСНАЗ РГК
Генерал-лейтенант Василевский вошел в штабной кунг, на ходу расстегивая промокшую насквозь шинель. Шторм плавно перерастал в проливной дождь. Как и предсказывал хронопрогноз погоды, началась распутица.
– Ну, как дела, товарищи? – Василевский сунул в руки адъютанту сначала мокрую насквозь папаху, потом и шинель. – Погода мерзкая, ветер, и льет как из ведра!
– Дела, как в сказке, – буркнул полковник Бережной, оторвавшись от монитора, – чем дальше, тем страшеннее. «Вертушки» всем кагалом второй раз румынские позиции под Карагозом проштурмовали. Хорошо отработали, на совесть. А этот Козел… простите, генерал Козлов будто клятву дал – ни шагу вперед! Кажется, нам удалось нащупать штаб румынского генерала Аврамеску. Именно его части сейчас держат наш Крымский фронт. Как стемнело, я вышлю туда группу своих орлов, пусть навестят генерала. Если не получится взять его живым, ребята обещали привезти голову в пакете.
Да, кстати, – Бережной встал, – недавно установлена постоянная прямая радиотелефонная спецсвязь с Москвой. Звонил товарищ Сталин, просил вас перезвонить, сразу как вы приедете.
– Отлично, товарищ полковник! Давно?
– Да уж больше двух часов назад, – полковник Бережной заглянул в свой блокнот, – примерно в полседьмого. Вон, товарищ Василевский, в углу стоит аппарат – прямая линия на Москву, Кремль, товарищ Иванов.
Немного помедлив, генерал-лейтенант Василевский подошел к аппарату. Снял трубку и дождался, пока длинные гудки не сменились знакомым голосом:
– Алло, слушаю… – слышно было до невозможности хорошо.
– Здравия желаю, товарищ Сталин, генерал-лейтенант Василевский на проводе.
– Как там у вас дела, товарищ Василевский? – было слышно, как Сталин хмыкнул. – А то мне тут доложили, что товарищ Козлов игнорирует представителя Ставки…
– Так точно, товарищ Сталин, игнорирует, – Василевский тряхнул головой. – В настоящий момент в центральной части Крыма нами достигнут полный успех. Разгромлена немецко-румынская группировка под Саками, нами взяты Симферополь, Джанкой, Бахчисарай. Деблокирован Севастополь.
На данный момент мы имеем несколько групп немецких окруженцев. И самая сильная и боеспособная из них – это как раз та, что противостоит Крымскому фронту. Остальные части 11-й армии подверглись сильным ударам, утратили тяжелое вооружение и крайне деморализованы. А эти пока не ощутили на себе удар товарищей потомков.
Правда, пока я был в Севастополе, они нанесли… – Василевский вопросительно посмотрел на Бережного, и тот показал генералу два пальца, – два бомбоштурмовых удара по немецко-румынским позициям под Карагозом.
Я был там, где в свое время был нанесен аналогичный удар под Севастополем. По идее, под Карагозом живого места не должно остаться, но войска Крымского фронта по-прежнему ни с места.
– Товарищ Василевский, вам не нужно ни в чем убеждать меня. Товарищ Сталин и сам понимает, что в Крыму замечательно проведена одна из тех операций, когда, как говорится, готовить – только портить. Мне уже известно, какую роль сыграли товарищи потомки в деле освобождения Крыма. Товарищ Сталин понимает, что товарищ Козлов, неверно оценив обстановку, ставит столь многообещающую операцию под угрозу срыва.
В своем кремлевском кабинете Сталин сделал паузу, чтоб затянуться трубкой.
– Мы приняли решение отозвать товарища Козлова в Москву в распоряжение Ставки. Вы, товарищ Василевский, должны временно принять управление Крымским фронтом на себя и довести эту операцию до конца.
Немедленно вылетайте в Феодосию и принимайте дела. Но не забывайте и про остальное. Угроза со стороны остатков 11-й армии должна быть ликвидирована в течение двух суток. Пользуйтесь своими полномочиями по полной программе. А они у вас немаленькие. Вам все понятно, товарищ Василевский?
– Так точно, товарищ Сталин, все! – Василевский перевел дух. – Товарищ Сталин, у меня есть несколько просьб…
– Говорите, товарищ Василевский.
– Товарищ Сталин, а как насчет приведения потомков к присяге и официального приказа о формировании бригады и вручения боевого знамени? Бойцы и так дерутся неплохо, но признание их статуса должно устранить почву для недомолвок. А то в наших частях опять пошли слухи, будто в Крыму высадились белогвардейцы. И что самое плохое, распространяют слухи некоторые тыловые политработники Черноморского флота и Приморской армии. Так и до беды недалеко…
– Спасибо за предупреждение, товарищ Василевский, я попрошу товарища Берию внимательно разобраться с этими отдельными товарищами – действительно они нам товарищи, или это только кажется.
С приказом на формирование спешить не будем, подождем до завершения активной фазы операции, тогда и приведем наших потомков к присяге и подписке о неразглашении по уровню ОВ. Ведь каждый из них секретоноситель самого высшего уровня. Боевое знамя срочно изготовят, завтра в Крым возвращается майор госбезопасности Санаев, он и привезет. Что еще?
– Товарищ Сталин, я плохо разбираюсь в военно-морских делах. Нельзя ли сюда, хоть на несколько дней, прислать товарища Кузнецова? Все равно все флоты, кроме, пожалуй, Черноморского, фактически бездействуют. Ну, разве что воюет Северный флот. Но товарищи потомки говорят, что адмирал Головко там хорошо справлялся всю войну, а вот товарищ Октябрьский мне здесь, в связи с новыми обстоятельствами, очень не нравится. Ну, и, товарищ Сталин, не вечно же я буду в Крыму… Нельзя ли генерала Козлова заменить на генерала Рокоссовского? Я думаю, что он вполне созрел для должности комфронта.
– Кузнецов и Рокоссовский… – Сталин помолчал, – не слишком ли много просите, товарищ Василевский? Хотя, – снова последовала пауза, – мы полагаем, что к вашему пожеланию надо прислушаться.
Я совсем недавно разговаривал с товарищем Ларионовым. Он тоже просил прислать товарища Кузнецова. Только, пожалуй, надо добавить к двум названным вами фамилиям третью. Пусть это будет товарищ Берия. Ненадолго, дня на три, или на недельку. Ведь наши новые друзья – это самый большой секрет СССР. И именно товарищу Берии этот секрет охранять. Вы согласны со мной?
– Так точно, товарищ Сталин, согласен, – генерал-лейтенант Василевский вытер платком мокрый лоб.
– Ну, вот и хорошо, товарищ Василевский, выполняйте, – и Сталин повесил трубку.
Генерал-лейтенант опустился на жесткую скамью рядом с аппаратом. Кажется, ему удалось добиться всего, чего только возможно, но было ощущение, что что-то идет не так. И дело даже не в визите Берии, а в чем-то еще. Хотя это может быть всего лишь глупая мнительность и надо начинать действовать.
– Вячеслав Николаевич, – обратился он к Бережному, – мне срочно нужно вылететь в Феодосию.
7 января 1942 года, 07:00.
Москва. Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего
Раннее утро, за окнами еще темно. Сталин читал. Читал всю ночь. Круг света от настольной лампы с зеленым абажуром падал на книгу, а по углам кабинета таилась полутьма. За пределом круга света лежал с закрытой крышкой аппарат потомков, именуемый ноутбуком. Его очередь еще придет, хранимая на нем информация безбрежнее любого океана. Просмотрев только оглавление библиотеки, Сталин пришел в легкую оторопь от обилия книг. А ведь были еще и фильмы.
После пары часов работы начали болеть глаза. Лейтенант Овсянкин, обучавший вождя работать на этом американском приборе китайской выделки, предупреждал, что поначалу так оно и будет, пока глаза не привыкнут к новому способу чтения.
Последовав совету, Сталин закрыл крышку и отодвинул ноутбук в сторону. Выпив крепкого чая с лимоном и немного походив в раздумьях по кабинету, вождь взялся за книги, благо они тоже несли очень важную информацию. Чувство осознания того, как много этой информации надо получить и переработать в самые кратчайшие сроки, было сродни самому настоящему физическому голоду. Поэтому вождь дал себе слово, что ближайшее время посвятит насущному – году 1942-му, который довольно-таки неплохо начался, но кто его знает, что будет дальше.
По мере чтения «Хроники Великой Отечественной войны», волосы у Верховного буквально зашевелились. Он ощутил себя человеком, который шел в тумане по горной тропе, и вдруг налетевший порыв ветра разогнал туман, и путник увидел в двух шагах от себя бездонную пропасть.
Еще поздним вечером, сразу после разговора с адмиралом Ларионовым, вождь вызвал к себе кремлевского врача и потребовал таблетку американского препарата фенамина. Врач попытался было возражать, ссылаясь на то, что это лекарство небезопасно, а сам товарищ Сталин совсем не молод. Но Верховный посмотрел на него таким взглядом, что тот замолчал, потом убежал и через несколько минут принес требуемое.
После таблетки спать расхотелось совершенно. Он положил перед собой раскрытый том, два листа бумаги и два остро отточенных карандаша – синий и красный. Верховный методично, не пропуская ни одного дня, пополз по хронике, выписывая в красный список виновников катастроф, а в синий список авторов побед. Если фамилия в этом списке уже была, то товарищ Сталин ставил рядом жирный плюс. Красный список выходил довольно солидным, как и перечень тех несчастий, которые ждали СССР в течение ближайшего года.
Сталин прикрыл глаза, размышляя. Набил трубку, закурил, прошелся по кабинету. Покосился на аппарат связи с потомками – молчит. Потом на раскрытую книгу с картой боевых действий на 1942 год. В той истории немцы рвались на юг, к Бакинской и Грозненской нефти. Как будет в этот раз, еще неизвестно, но пускать их дальше совершенно не хочется. Как и терять пару миллионов штыков в очередных котлах. Немцев нужно упредить и сорвать их планы. Шиш им, а не Сталинград и Баку.
Эх, не зря генерал-лейтенант Василевский попросил назначить на Крымский фронт Рокоссовского. Его фамилия в синем списке с четырьмя жирными плюсами. Верховный Главнокомандующий подошел к большой карте, висящей на стене, и застыл перед ней в раздумье. А что если вот так…
Использовать 1-ю Отдельную тяжелую механизированную бригаду ОСНАЗ РГК как таран – Верховный чиркнул карандашом от Перекопа до Изюма. Под прикрытием авиации потомков. И потом обратно! Вместе с 57-й, 9-й и 37-й армиями. Изюм-Лозовскую операцию как таковую отменить. Но подготовку к наступлению на этом участке фронта не прекращать.
Эти силы и понадобятся для новой операции по окружению и уничтожению 1-й танковой группы генерала Клейста. Сложность в том, что особой мехбригаде надо будет проделать пятисоткилометровый путь дважды. Один раз как рейдирующему соединению, а второй раз – после дозаправки – как лидеру Юго-Западного фронта. Или возвращать их не стоит? Посмотрим, может, пополним техникой и используем на другом участке фронта.
Командующий Южным направлением, товарищ Тимошенко… Сталин опять задумался. Стоит ли одному из виновников Харьковского разгрома летом 1942 года доверять проведение столь ответственной операции?
Этот вопрос можно решить и позже, но решить его обязательно надо. Риск в таком деле недопустим. Вон он красный список, буквально вопиет о том, что Красная Армия в основном перестала терпеть неудачи, когда эти товарищи были удалены с фронта.
Верховный сделал запись в свой блокнот: в течение недели подыскать для Южного направления и Юго-Западного фронта нового командующего.
Сделал и задумался – а кого? Снимать туда Конева, так Калининский фронт втянут в отчаянные бои под Москвой, и Конев нужен там. Разве что прямо перед операцией, когда Рокоссовский полностью войдет в курс дела в Крыму, перебросить туда Василевского. Вот это мысль! Василевский справится!
По завершении операции у нас будет на один фронт меньше. А Тимошенко отправить в Ташкент – ТуркВО командовать?
Верховный вытащил из сейфа листок со списком подразделений, из которых состояла мехбригада, и сел за стол. Еще раз вчитался и взялся рукой за голову. Ну почему мы перед войной не проектировали эти самые бронетранспортеры, не говоря уже о боевых машинах пехоты как у потомков! А самоходные орудия! Сколько было жалоб на то, что артиллерия отстает. А самоходная не отстанет! Так, что там такое было: наши разработанные в ходе войны СУ-76 на базе Т-60, СУ-122 на базе Т-34 и СУ-152 на базе КВ. Пока только для механизированных частей.
Что у них с личным составом? Батальон капитан-лейтенанта Бузинова товарищ Василевский своей властью в бригаду влил – это хорошо. Но вот потомки, чтобы этот батальон их не связывал, посадили его на броню танков и в грузовики, которые должны были перевозить боеприпасы. А вот это плохо – грузовики эти там не просто так. И если добавить туда еще хоть одно подразделение, то и грузовики кончатся. А пехоты в составе бригады очень мало, чего не скажешь про технику, кстати крайне зубастую.
На будущее надо будет дать поручение на базе танка Т-70 разработать легкий гусеничный транспортер открытого типа, вооруженный, – пулемета ДШК на зенитной турели пока хватит. И пехоту, если что, поддержать сможет, и от налета авиации прикроет, и дополнительного усложнения техники не будет.
Но это задача на будущее, чтобы через полгода-год мы смогли сформировать другие, аналогичные мехбригады. Потомки показали, что тактика блицкрига отнюдь не монополия немцев. Надо только иметь соответствующую технику и обученных и подготовленных бойцов. Там, где пеший красноармеец будет брести сутки, мотострелок домчит до цели за два часа.
Пока еще у СССР нет возможности сделать механизированной всю армию. Но вот сформировать несколько подобных бригад для выполнения особо важных задач нам уже по силам.
Сталин прошелся взад-вперед по кабинету, посасывая трубку. Потом снял трубку телефона.
– Борис Михайлович, как там Рокоссовский? Что, сдал армию своему заму и едет в Москву? Хорошо, как только приедет, сразу же ко мне. Дело особой важности. Да, по вновь открывшимся обстоятельствам, есть мнение назначить товарища Рокоссовского командующим Крымским оборонительным районом вместо генералов Козлова и Петрова. Да, Борис Михайлович, выяснилось, что товарищ Козлов не оправдывает нашего доверия. Как, кстати, есть о нем какие-нибудь известия? Никаких?.. А подтверждение о получении приказа имеется? Хорошо, когда товарищ Козлов объявится, будем разговаривать с ним по-другому…
Не успел Верховный повесить трубку, как неожиданно запиликал аппарат потомков. Недоумевая о причинах внезапного звонка глубокой ночью, товарищ Сталин поднял трубку:
– Слушаю!
– Здравия желаю, – заговорила трубка, – товарищ Сталин, докладывает генерал-лейтенант Василевский. Товарищ Козлов не хочет сдавать фронт, он требует вашего личного письменного распоряжения.
В голову Верховного ударила горячая волна гнева.
– Дай его сюда, он там у тебя рядом?
– Так точно, товарищ Сталин, рядом, – ответил Василевский.
Сталин начал медленно и размеренно говорить в трубку:
– Послушайте, товарищ Козлов. Вы что, решили в генерала Стесселя поиграть? Так ведь вы не Стессель, и я вам не Николай. Немедленно сдавайте фронт и вылетайте в Москву за новым назначением, а иначе… Иначе отправитесь несколько дальше и в сторону Севера. Вам все понятно?!
Неожиданно в трубке сухо щелкнул выстрел, потом послышалась короткая возня, и упало что-то тяжелое.
– Что там у вас, товарищ Василевский? – недовольно спросил Сталин.
– Да, товарищ Сталин, тут у генерала Козлова начальник охраны чересчур нервный оказался, за пистолет схватился, – ответил Василевский, – бойцы товарища Бережного его и скрутили. Никто, к счастью, не пострадал.
– Хорошо, что никто не пострадал, – Сталин сделал паузу, – генерала Козлова арестовать за невыполнение приказов Ставки. Возьмите его с собой в Симферополь и оттуда отправьте в Москву первым же самолетом. Все! И, товарищ Василевский, вы где сейчас находитесь?
– В Феодосии, товарищ Сталин, – ответил Василевский.
– А как вы говорите со мной – по линии бригады?
– Товарищ Сталин, я говорю по мобильной рации через коммутатор узла связи бригады.
– Понятно, товарищ Василевский, желаю вам успеха, до свиданья.
Сталин положил трубку. В дверь заглянул Поскребышев.
– К вам товарищ Берия.
В это время часы на Спасской башне пробили семь утра – вот-вот должны были подойти Кузнецов и Рокоссовский…
– Зови, – сказал Сталин.
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – Берия снял пенсне и глянул на вождя покрасневшими от бессонницы глазами, – что-нибудь случилось?
– Доброе утро, Лаврентий, – товарищ Сталин махнул рукой в сторону стола, показывая то ли на стопки книг, то ли на аппарат для связи с потомками.
– Как всегда, появились вопросы в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Есть мнение, что тебе, товарищ Берия, необходимо съездить в Крым, посмотреть на месте, что там и как. Основной твоей задачей будет оценить морально-идейное состояние наших потомков. Василевский Василевским, он военный, и этим все сказано. Тут надо будет копнуть чуть поглубже.
Но на верность коммунистической идее налегать не стоит, товарищ Хрущев и его последователи сумели так эту идею опоганить в глазах потомков, что теперь нам долго придется отмывать ее от этой грязи.
Надо подумать о выделении в бригаду хороших политработников, можно, к примеру, направить туда «дорогого Леонида Ильича». А мы посмотрим, что с ним сделают благодарные потомки – прибьют на месте, или расцелуют в губы.
Также необходимо определить потребности в материально-техническом снабжении потомков. Понять, что мы сможем им дать непосредственно со складов, и что необходимо производить специально, учитывая при том, чтобы это производство было нам по силам.
И наконец, что из необходимого им мы произвести не сможем, и когда и насколько от этого снизится их боеспособность. Именно тебе – «лучшему менеджеру всех времен и народов» – предстоит возглавить работу по воспроизводству технологий потомков в наших условиях.
И не смотри на меня так… Там ты потянул ракетный и атомный проекты. И это тогда, когда никто не мог подсказать тебе – что и как. Лаврентий, я считаю, что в этих условиях ты способен на большее. Ты же у нас почти инженер. И не мотай головой, как конь – все равно мне больше не на кого взвалить этот груз. А делать это дело все равно надо.
– Так точно, товарищ Сталин! – Лаврентий Павлович нацепил на нос пенсне и поднял голову. – Я готов выполнить любое задание партии и правительства.
– Ну, вот и молодец, – Сталин прошелся по кабинету. – Вместе с тобой поедут Рокоссовский и Кузнецов. Но у них свои задачи. Рокоссовский примет командование Крымским оборонительным районом, а Кузнецов будет разбираться, как мы наилучшим способом можем использовать флотскую группировку потомков. Пока в деле только их авианосец, который служит плавучим аэродромом. Впрочем, оставим флот морякам. Но ты, Лаврентий, одним глазом все равно присматривай за всеми…
В дверь тихонько вошел Поскребышев.
– Товарищ Сталин, там…
– Кузнецов или Рокоссовский? – быстро спросил Сталин.
– Оба, – ответил Поскребышев.
– Зови, – сказал вождь, делая Берии знак пока помолчать.
Военачальники вошли и замерли у порога. Что они могли подумать, увидев рядом со Сталиным Берию? Но ни у того, ни у другого на лице не дрогнул ни один мускул. Нервы у них и в самом деле были железные. Сталин дождался, пока оба отдадут ему честь и отрапортуют, потом кивнул. Сделав шаг назад – так, чтобы Берия, Кузнецов и Рокоссовский оказались вместе, – Сталин негромко сказал:
– Товарищи, есть мнение поручить вам миссию особой важности.
По выражению лица Кузнецова и Рокоссовского было видно, что они отчаянно пытаются сообразить – какая именно задача может соединить столь разных людей.
Николай Герасимович Кузнецов – тридцатисемилетний адмирал и нарком Военно-морского флота, один из самых успешных русских и советских адмиралов после Макарова и фон Эссена.
Константин Константинович Рокоссовский – сорокапятилетний генерал-лейтенант, талантами не уступающий знаменитому Жукову и в то же время лишенный его хамства и мародерских замашек.
Ну, и Лаврентий Павлович Берия – сорокатрехлетний партийный и советский деятель, нарком внутренних дел, куратор множества секретных проектов.
Ничего общего.
– Но, товарищ Кузнецов и товарищ Рокоссовский, порученная вам миссия связана с делом особой важности. В случае нарушения режима секретности… Словом, вы понимаете, какую ответственность на себя берете. У вас, товарищи, есть последний шанс отказаться.
Кузнецов мотнул головой:
– Товарищ Сталин, лично я никогда не отказывался ни от выполнения приказов командования, ни от поручений партии.
Рокоссовский кивнул, соглашаясь:
– Товарищ Сталин, сейчас идет война, и любое ваше поручение я воспринимаю как боевой приказ. А его нужно выполнять любой ценой.
Сталин взял со стола два уже заполненных Поскребышевым бланка расписок.
– Товарищи, вот подпишите это и приступим, – он внимательно посмотрел на Кузнецова, да так, что тому стало не по себе. – А вам, товарищ Кузнецов, категорически запрещается без моего личного разрешения передавать нашим западным союзникам любую информацию, еще раз повторяю: любую! А то может произойти… несчастье. Ладно, надеюсь, что в этот раз… Подписали? Ну и отлично!
Верховный взял со стола большой пакет из плотной бумаги и протянул его Кузнецову.
– Посмотрите, товарищ нарком. Может быть, это вас заинтересует.
В пакете были фотографии, четкие, яркие, цветные. Корабли незнакомых футуристических очертаний под старорежимным Андреевским флагом. И среди них – огромный авианосец, на широкой корме которого надпись большими бронзовыми буквами: «Адмирал Флота Советского Союза Николай Кузнецов». И всегда невозмутимый и сдержанный адмирал, пожалуй, впервые в жизни был близок к обмороку. Ноги у него подкосились, и он без разрешения Верховного присел на краешек стула. Сталин понимающе усмехнулся и чубуком трубки разгладил прокуренные усы.
Пока адмирал, с трудом вышедший из ступора, дрожащими руками перебирал фотографии, генерал-лейтенанту Рокоссовскому был вручен другой пакет. Хищные бронированные машины с острым носом и сдвоенной пушкой в маленькой конической башне, а под ними подпись: «БМП-3Ф».
Большие приземистые танки, опирающиеся на могучие гусеницы, из широких плоских башен торчат длинноствольные пушки почти корабельных калибров. Подпись под фотографией: «танк Т-72».
Нечто на танковом шасси, увенчанное коробчатой конструкцией, напоминающей пчелиные соты. Подпись: «ТОС-1А Солнцепек».
Большой грузовик с массивными колесами, с пакетом труб вместо кузова, отдаленно напоминающий систему залпового огня БМ-13, и подпись: «РСЗО Смерч».
Бойцы в окопах в незнакомой форме грязно-оливкового цвета, странно бочкообразные в груди и с ног до головы увешанные оружием. У нескольких в распахнутом вороте тужурок видны полосатые тельняшки. Ни одной знакомой модели оружия: ни карабины с длинными изогнутыми магазинами, ни пулеметы нельзя привязать ни к одной стране мира.
Правда, среди них как свои среди своих привольно расположилось несколько краснофлотцев с самозарядными винтовками Токарева в руках. Подпись под фото: «Позиции батальона морской пехоты «Балтика» под Саками 05.01.42».
Еще одно фото. На нем немецкий генерал в кителе, фуражке и, о конфуз, в кальсонах, в окружении бойцов в черных комбинезонах, странных круглых шлемах с забралами. И подпись: «Генерал Манштейн в гостях у спецназа ГРУ».
Сталин прервал затянувшуюся паузу:
– Товарищи, должен вас заверить, что все это не шутка и не фотомонтаж. Это есть! И именно вам с этим теперь предстоит работать. Именно эта сила, внезапно появившаяся в нашем мире из две тысячи двенадцатого года вечером четвертого января, разнесла в пух и прах 11-ю германскую армию и практически уже освободила Крым.
Вы, товарищ Рокоссовский, назначаетесь командующим Крымским оборонительным районом, который будет включать в себя все наши части, дислоцированные в Крыму. Но главной ударной силой должна стать Отдельная тяжелая механизированная бригада ОСНАЗА РГК.
В вашу задачу будет входить не только окончательная очистка Крыма от немецких оккупантов. Используя свои таланты и мощь наших потомков, вы, товарищ Рокоссовский, должны провести операцию стратегического значения по разгрому и окружению южного фланга группы армий «Юг».
Все материалы по планируемой операции находятся здесь, – Верховный передал Рокоссовскому еще один пакет. – В нем пока только общие цели и задачи – детальный план операции вам необходимо разработать в недельный срок.
Для разработки операции приказываю привлечь товарища Василевского и командира ОТМБ-1 полковника Бережного. У полковника, может быть, и нет вашего военного таланта, товарищ Рокоссовский, но зато у него много знаний, которых нет у вас. Соедините свой талант и его знания и дайте нам большую победу.
Теперь вы, товарищ Кузнецов. Ваша задача – прибыв на эскадру из будущего, выяснить боевые возможности как каждой отдельной боевой единицы, так и эскадры в целом. Как нарком ВМФ СССР вы должны разработать максимально эффективные способы применения этой силы в войне с фашистской Германией. В общем, примите эти корабли под свое руководство.
Контр-адмирал Ларионов, командующий этой эскадрой, очень хорошо о вас отзывался. Да и их флагманский корабль носит ваше имя. Не опозорьте такого доверия и уважения к себе.
На этом все. Товарищ Берия инструкции от меня уже получил. Если что – штаб особой мехбригады и флагман эскадры имеют со мной прямую связь. Поскольку дело масштаба ОВ, то, – Сталин провел рукой по аппарату связи, – при любой проблеме выходите на связь немедленно. А теперь все, товарищи, самолет уже ждет вас!
7 января 1942 года, 15:15.
Примерно на полпути между Констанцей и Севастополем
Мерно гудят моторы бомбардировщиков. Целых три девятки грозных Хе-111 первой группы 100-й бомбардировочной эскадры мерно месят винтами воздух в заоблачной восьмикилометровой выси. Перед ними поставлена задача – утопить пережидающую шторм на траверзе Евпатории большевистскую эскадру. В составе которой – вы только подумайте! – даже авианосец.
Ведет асов люфтваффе к цели командир группы майор Гельмут Кюстер. Над головами пилотов, стрелков и штурманов вечно голубое на такой высоте небо. Слепящее полуденное солнце, сейчас, в январе, стоит довольно низко над горизонтом по правому борту. С той стороны немецкие стрелки не ждут никакой угрозы. Там, в двух сотнях километров, турецкий берег.
Внизу бушует шторм, и большевистский авианосец сейчас беспомощен. Налет будет, как всегда, внезапным и уничтожающим.
Позавчера в полдень группа приземлилась на аэродроме под Констанцей, потому что конечный пункт назначения – Саки – оказался захваченным большевистским десантом. Вчера весь день погода была нелетная, над Констанцей бушевал ураганный ветер. И только сегодня, когда все немного стихло, метеорологи разрешили вылет.
Никто из немецких пилотов, даже Кюстер, не знал, что они уже стали жертвенными барашками. Еще тридцать пять минут назад двадцать семь отметок появились на радарах «Кузнецова». Большая высота – это еще и высокая радиозаметность. Пятнадцать минут назад от взлетной полосы аэродрома Саки оторвались два истребителя Миг-29К…
Две появившиеся на горизонте черные точки стрелки бомбардировщиков не заметили, потому что те зашли со стороны солнца. Экипажи «хейнкелей» оставались в полном неведении до самого последнего мгновения, когда, как им показалось, из солнечного диска на головную девятку брызнули очереди из пушек. Техники подвесили под крылья истребителей по две спаренные контейнерные пушки ГШ-23-2 калибром двадцать три миллиметра. В результате получился шквал пушечного огня.
Немецкие самолеты не загорались, нет. Они просто рассыпались на части от попадания одного-двух снарядов. Надо еще сказать, что майор Скоробогатов вместе с ведомым зашли на цель с такого ракурса – справа, чуть сзади и сверху, – чтобы головная девятка состворилась в единую цель, когда каждый снаряд находил свою жертву. Ну, а радар и прицельно-навигационный комплекс сделали их стрельбу убийственно-точной.
Пилоты и штурманы следующих девяток сначала увидели только плотный поток пушечных трасс рубинового цвета, которые перечеркнули небо и обрушились на головную группу. Два бомбардировщика из крайней правой тройки – ведущий и правый ведомый – сразу же камнем пошли к земле.
Один, крутясь в беспорядочном штопоре, с оторванным почти у центроплана правым крылом, другой – с развороченной пилотской кабиной. Немецких летчиков не спасло хваленое бронестекло-флинтгласс, рассчитанное только на пули винтовочного калибра.
Еще секунда, и тридцатимиллиметровый снаряд попал ведущему левой тройки в район кабины нижнего стрелка. Взрыв оторвал хвостовое оперение вместе с куском фюзеляжа по самый центроплан. Вы видели, как падает топор? Бомбардировщик с оторванным хвостом идет вниз столь же изящно.
Потом в одной точке пространства-времени совместились немецкая бомба в бомболюке самолета майора Кюстера и русский тридцатимиллиметровый пушечный снаряд, выпущенный майором Скоробогатовым. В результате бурной страсти, вспыхнувшей при этой встрече, самолет Кюстера превратился в огромный огненный шар.
Когда немецкие летчики второго и третьего штаффеля снова обрели способность видеть, то впереди уже не было ни одного самолета.
Хотя нет, один «Хейнкель», густо дымя поврежденным правым двигателем, быстро снижался. Ослепленные вспышкой взрыва командира группы, немцы не успели рассмотреть – ни кто их атаковал, ни куда нападавшие скрылись. Штурманы и стрелки бомбардировщиков встревоженно крутили головами в поисках безжалостных убийц, но видели только безмятежную голубизну неба да белопенную поверхность облаков.
Два стреловидных силуэта выпали из белой пелены слева-снизу и из мертвой зоны пошли в атаку на второй штаффель. На этот раз немцы видели, кто и как их убивал. На атакующих самолетах затрепыхались огненные светлячки стреляющих пушек и пулеметов. Эфир заполнили проклятия и крики отчаянья. Кто-то ругался, кто-то молился, а кто-то безумно хохотал.
Все это с ужасом слышали офицеры штаба группы, оставшиеся на аэродроме в Констанце. Минули длинные, как вечность, пятнадцать секунд, и второго штаффеля тоже не стало. Командир третьего штаффеля гауптман фон Конрад отдал, казалось бы, единственно верный в такой ситуации приказ:
– Снизиться, уйти в облака и пробиваться к цели поодиночке.
– Хайль Гитлер!
Резко опустив нос, немецкие бомбардировщики быстро преодолели те восемьсот метров, что отделяли их от белоснежной поверхности облачного одеяла. И началась народная русская забава – веселая игра в жмурки. Только вот ищущий имел радар и был зряч. А вот тот, кто пытался спрятаться, оказался слепым простаком.
Майор Скоробогатов и его ведомый лейтенант Галкин, стреляя по отметке ИЛСа, уничтожали немецкие бомбардировщики один за другим. Экипаж гауптмана фон Конрада остался в воздухе последним, и теперь он летел неизвестно куда, стараясь маневрировать.
Что угодно, думал гауптман, только бы от него отстали. Крым совсем недалеко, они выбросятся с парашютами, лишь бы только ветер отнес их на землю.
Ужасные воздушные ямы кидали самолет вверх и вниз. Чтобы облегчить машину, штурман давно уже высыпал в море бомбовый груз – не до него сейчас.
Вот в разрывах облаков показалась покрытая белопенными барашками поверхность моря. А впереди, в нескольких километрах, благословенная полоска берега. Еще чуть-чуть. Две русские стрелы вывалились из облаков вслед за ними. Трасса одиночного снаряда слева, сдвоенная трасса справа. «Хейнкелю» был четко указан желаемый курс. Русские самолеты, как назло, находились в мертвой зоне сразу для всех огневых точек, и немецким стрелкам осталось только скрипя зубами от злости разглядывать удивительные стреловидные силуэты.
– Курт, куда они нас ведут? – коротко бросил гауптман своему штурману, как только убедился, что вырваться не получится.
– На аэродром Саки, герр гауптман, – ответил тот. – Скажи, Герман, мы сможем что-нибудь сделать?
– Только застрелиться, Курт. Нас предупреждали уже два раза, на третий раз, по русскому обычаю… – гауптман рассмеялся и щелкнул языком.
– Откуда ты знаешь, Герман? – не поверил штурман своему командиру.
– От отца. Он приехал в Германию из России в двадцатом. Он был одновременно немцем и русским офицером, как и бесчисленные поколения фон Конрадов до него. Знаешь, первый из фон Конрадов в России служил еще Петру Великому, а это вполне почтенная история, больше двухсот лет.
– Может, ты, Герман, и язык знаешь? – обернулся штурман к своему командиру.
– Конечно, моя матушка, Ольга Ивановна, урожденная Титова, немного научила меня разьговиаривать по-рюсски. Смотри вперед, Курт, кажется, уже видна полоса?
– О, да, герр гауптман. Тогда, если что, может, попробуешь договориться с русскими, чтобы нас не расстреляли? По крайней мере сразу, – пошутил штурман.
– Попробую, но ничего не обещаю, – ответил фон Конрад, выворачивая тяжелый бомбардировщик в створ полосы. Порывы бокового ветра швыряли машину, как пьяную, не давая точно прицелиться для захода на посадку.
– Ведь мы вполне можем банально разбиться из-за плохой погоды. И как эти русские рискнули взлететь в такую круговерть?
– Сплюнь через левое плечо, Герман, мы на верном курсе.
– Если я плюну через левое плечо, то попаду не в черта, а в ефрейтора Земана, нашего стрелка… Ха-ха-ха. – Гауптман сдвинул вниз рычаг выпуска шасси, и на приборной панели зажглись две зеленые лампочки. Осталось совсем немного, еще чуть чуть… С замершим от ужаса сердцем пилот опустил свой «хейнкель» на полосу и заглушил оба мотора. Будь что будет!
К остановившемуся примерно посредине полосы бомбардировщику уже бежали солдаты в незнакомой форме, не похожей ни на советскую, ни на немецкую. В лоб гауптману уставился черный зрачок автоматного ствола.
– Вылазь, фриц, и хенде хох!
– Я не Фриц, я Герман! – так же по-русски попробовал пошутить фон Конрад.
– Да хоть Йозеф, все равно вылазь, – ответил русский, сдобрив, впрочем, свою фразу многоэтажной матерной конструкцией. – Приехали, трамвай дальше не идет…
7 января 1942 года, 15:35.
Борт транспортно-пассажирского самолета ПС-84. Фронтовой аэродром в пригороде Ростова
Спецборт Ставки совершил незапланированную посадку на фронтовом аэродроме. Когда спецборт миновал Воронеж, поступил приказ забрать на этом аэродроме еще одного пассажира – бригадного комиссара Брежнева Леонида Ильича, назначенного на должность комиссара ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК. Чуть позже, когда спецборт уже подходил к Ростову, из Симферополя пришло сообщение, что вылет истребителей сопровождения задержится минут на сорок. К Евпатории на заоблачной высоте приближалась неожиданная неприятность. Спецборт Ставки должен был ожидать прибытия истребительного прикрытия на земле.
Транспортник приземлился на небольшом аэродроме в пригороде Ростова. Базировалась там сборная солянка из истребителей. И-16 и МиГ-3 стояли в капонирах, укрытые маскировочными сетями. ПС-84 отогнали в сторону от полосы, но маскировать не стали. В связи с событиями двух последних суток, внезапный налет немецкой авиации был бы чем-то вроде ненаучной фантастики. Летчики этого полка сами летали на разведку в Сталино и видели мелкий винегрет из алюминия и стали, изготовленный из немецких самолетов.
Бортмеханик распахнул дверь и спустил трап. В салон ворвался уличный воздух. После московского морозца, погода тут была сырая, температура воздуха – около нуля.
Минуты через две возле самолета остановилась покрашенная в грязно-белый цвет «эмка». Из нее вылез высокий, худой бригадный комиссар в белых комсоставовских полушубке и шапке. С собой у него был только маленький фанерный чемоданчик. Подбежав к самолету, бригадный комиссар обратился к бортмеханику:
– Товарищ, этот борт летит в Симферополь?
– Да, этот борт летит в Симферополь, – в проеме самолетной двери сверкнули знаменитые стеклышки пенсне. Нарком внутренних дел спускался по трапу размять ноги. Да и по технике безопасности не положено находиться в самолете во время заправки. – А вы, товарищ бригадный комиссар, кто такой?
– Бригадный комиссар Леонид Брежнев, товарищ народный комиссар внутренних дел, два часа назад получил приказ срочно прибыть в Симферополь и вступить в должность комиссара Первой Отдельной тяжелой механизированной бригады ОСНАЗ РГК.
– А, «дорогой Леонид Ильич», – протянул Берия, и в душе у Брежнева, только что гордого и самоуверенного, шевельнулись страшные подозрения, – вот вы-то нам и нужны!
– Вы все людей пугаете, Лаврентий Павлович? – вслед за Берией по трапу спустился майор госбезопасности. – Товарищ бригадный комиссар, будьте добры, расписочку ОВ.
– А вы кем будете, товарищ майор госбезопасности? – начал приходить в себя после начальственной шутки Брежнев.
– А я в этой бригаде начальник особого отдела. Товарищ бригадный комиссар, если буквы ОСНАЗ РГК вам о чем-нибудь говорят, то вы и сами должны понимать, что вся бригада находится под грифом ОВ.
– Понимаю, не маленький, – широко улыбнувшись, Брежнев взял уже заполненный бланк и, бегло прочитав, подписал. Эх, где наша не пропадала!
Тем временем из самолета на землю спустились Рокоссовский и Кузнецов. Последними самолет покинули командир транспортника полковник Ольхович и штурман капитан Лапочкин. И, как водится у русских людей, когда нечего делать и надо ждать, все отошли в специально отведенное для курения место, где и закурили. Контролировать заправку у самолета остался бортмеханик.
Не успело высокое начальство выкурить по папироске, как к ним подошел летчик в звании майора.
– Иванов Виктор Петрович, командир этого полка. Чем-нибудь кроме заправки могу вам помочь? Может быть, обед?
– Да нет, товарищ майор, спасибо. – Берия поежился под полушубком. – Заправимся, дождемся нашего эскорта из Симферополя и полетим. – Он повернулся к Ольховичу: – Ведь так, товарищ полковник?
– Эскорт задерживается, товарищ нарком. Пара Скоробогатова отражала попытку налета немецкой авиации на Евпаторию. Пополнят боекомплект, дозаправятся и вылетят.
– Ну, и как там? – с интересом спросил Берия.
Ответ полковника Ольховича ввел майора Иванова в ступор:
– Все в порядке, товарищ нарком. Хейнкели-111, полная группа – три девятки. Результат – двадцать шесть сбито, один принудительно посажен в Саках. Судя по эмблеме на самолете – из сотой бомбардировочной эскадры. Их как раз ждали в Крыму примерно в это время.
Летчик-истребитель, услышавший рассказ полковника, минут пять не мог понять – всерьез тот говорит или так шутит?
Потом он решился и осторожно спросил:
– Товарищ нарком, а может, вам в эскорт мои ребята подойдут? У меня сейчас как раз есть свободное звено, ведущий – старший лейтенант Покрышкин…
Майор Санаев показал тремя пальцами себе на грудь и кивнул. Берия сначала нахмурился, потом просветлел лицом:
– А, майор, понял, тот самый Покрышкин, – чем опять ввел майора Иванова в недоумение: откуда всесильный Берия знает никому не известного старшего лейтенанта?
Но на этом день чудес для майора Иванова не закончился. Берия внимательно посмотрел на командира истребительного полка и сказал:
– Знаете, что, товарищ Иванов, мы возьмем ваш эскорт. Но только вместе с нашим. У меня прямой приказ другого «товарища Иванова» – лететь дальше только с эскортом из Симферополя. Но мы не сразу вернем вам товарища Покрышкина, возможно, что там, в Симферополе, с ним кое-кто захочет поговорить. Я надеюсь, что завтра утром ваше звено сможет вернуться в полк после выполнения особого правительственного задания.
Майор Иванов тяжело вздохнул. По его лицу было видно, что он в очередной раз убедился в правильности фразы «инициатива наказуема» – сам предложил помощь, и вот теперь полк может лишиться хорошего летчика. И взять свои слова назад уже никак нельзя.
Минут через двадцать, когда заправка была закончена, а бортмеханик успел осмотреть, казалось, каждую заклепку, к группе командиров и генералов, подбежал бортрадист спецборта.
– Товарищ нарком, получено сообщение от майора Скоробогатова, они будут над нами примерно через пять минут.
– Отлично, – ответил Берия и повернулся к командиру борта.
Полковник Ольхович растоптал унтом недокуренную папиросу и, указав рукой на самолет, сказал:
– Ну что, товарищи, пора в путь-дорогу.
7 января 1942 года, 16:05.
Симферополь, пос. Сарабуз. КП ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК
Командир бригады полковник Бережной
Настроение в штабе царило приподнятое. Только что пришло сообщение о том, что батальон «Балтика», внезапно для противника ударивший от Салгирского перевала при поддержке 8-й бригады морской пехоты, в ходе скоротечного и ожесточенного боя взял Алушту. Окруженная 11-я армия вермахта теперь была разрезана на две части. Наступающие от Балаклавы советские войска уже вышли к мысу Сарыч, все дальше и дальше отгоняя немцев от Севастополя.
Неоправданно пассивно вел себя только Черноморский флот. Но адмирал Октябрьский генералу Василевскому не подчинялся и пока чудил, как мог. Пока – это потому, что на фоне всех прочих успехов, как мне кажется, Верховный и с Октябрьским разберется и, скорее всего, пошлет его вслед за генералом Козловым, который в данный момент сидит у нас на «губе» рядом с Манштейном. Правда, есть и неприятности – румынский генерал Аврамеску, сволочь такая, застрелился при попытке захвата. Но ничего, кобыла с возу – бабе легче. Зато теперь румынские солдаты дезертируют и сдаются пачками, тем более что и заместитель генерала, полковник Раду Корне, был убит при бомбоштурмовом ударе.
Но время не ждет, и мы бежим с ним наперегонки. Сегодня утром батальон «Севастополь» был снят с позиций под городом своего имени, погружен на станции Бахчисарай в состав, и сейчас движется к станции Армянск. Уже поступили сообщения, что немцы уже пытались прощупать позиции батальона капитан-лейтенанта Бузинова на Перекопе. Правда, пока силы были не очень серьезные, всего пара рот. Но в скором времени надо ожидать настоящей истерики. Наверняка прямо сейчас в немецких тылах, путем снятия со спокойных участков, с бору по сосенке формируется вражеская группировка, которая, по замыслу Клейста, должна будет восстановить положение и разгромить нас. Ага, щаз! Мы еще посмотрим, кто кого разгромит!
Но часы тикают, и действовать надо быстрее. Если быть честным, то «Балтику» тоже надо снимать из-под Алушты и гнать на Перекоп. Но под рукой нет части, способной заменить балтийцев – от 8-й бригады полковника Вильшанского после штурма Алушты хорошо, если осталась пара рот. А сам полковник тяжело ранен и лежит в нашем госпитале в Евпатории. Как сказал главврач госпиталя профессор Антонов, его жизнь сейчас вне опасности.
Тут звонок с узла связи – получено сообщение: спецборт Ставки со спецпассажирами вылетел из Ростова в направлении Симферополя. Посадка на аэродроме Сарабуз – семнадцать часов, плюс-минус пять минут. Это что же, интересно, за спецпассажиры такие?
Снимаю трубку и звоню Василевскому.
– Товарищ генерал-лейтенант, здравия желаю. Получено сообщение о том, что возвращается ваш спецборт, полковник Ольхович и с ним товарищи из Москвы. Кто именно – не знаю. Как я понял, Верховному наш план понравился, и теперь его будут воплощать в жизнь. Что значительно хуже, так это то, что немцы, как и ожидалось, активно стягивают резервы к Перекопу. Вы, товарищ генерал-лейтенант, как хотите, но бригаду в течение суток необходимо сосредоточить на линии Турецкого вала. Один батальон я туда уже отправил. Теперь вот сижу и думаю – как забрать из-под Алушты второй. Да так, чтобы немцы не отбили ее обратно.
Что 8-я бригада морской пехоты? Бригада полковника Вильшанского, считайте, полностью уничтожена, теперь ее надо отправить в тыл на пару месяцев и ждать, пока раненые из госпиталей вернутся, да пополнение обучение пройдет… Сам Вильшанский в госпитале, а бойцов от силы на пару полнокровных рот осталось. Если бы нас флот с моря поддержал, то сломать можно было слабейшую группировку немцев – Судакскую. Так Октябрьский не мычит, не телится и вообще ведет себя как-то очень странно. Я думаю, приезд москвичей поможет разобраться в его командной «импотенции». У него, видите ли, шторм… А что товарищ Ларионов? Так ему товарищ Сталин запретил тратить невосполнимый пока боекомплект на нестратегические цели. Только для самообороны или по его прямому приказу. У них, у моряков, видите ли, стандарты боекомплекта поменялись, под автоматическое заряжание. Вроде калибр тот же, а выстрел другой, в казенник только кувалдой забить можно.
Ну ладно, товарищ генерал-лейтенант, вот спецборт прилетит, тогда и поговорим. Вы сейчас где находитесь? Во Владиславовке… Так я за вами «вертушку» вышлю, должны успеть. Все, товарищ генерал-лейтенант, до встречи.
7 января 1942 года, 17:05.
Симферополь, аэродром Сарабуз. КП Первой Отдельной тяжелой механизированной бригады ОСНАЗ РГК
Генерал-лейтенант Василевский Александр Михайлович
Спецборт Ставки плавно снижался над ВПП аэродрома Сарабуз. Бойцам комендантской роты потомков и пленным немцам уже удалось расчистить летное поле от остатков того, что еще недавно было истребителями Ме-109Ф. Теперь этот металлический хлам, украшенный крестами и свастиками, кучами громоздился за пределами летного поля. Лепота, как любит выражаться полковник Бережной.
А вот и он сам идет, в цифровом камуфляже. И те головорезы, что шагают вместе с ним, на почетный караул похожи весьма мало. А вот разделать прибывших на шашлыки за пятнадцать секунд или защитить от всех ведомых и неведомых напастей – так это они могут сделать вполне. Того количества автоматического оружия, которое здесь носит отделение, в РККА хватило бы на роту, а то и на батальон. Потому и немцы от них до сих пор в ужасе, ну никак не сопоставимы – видимая численность и огневая мощь. Да и их тактическая подготовка тоже превосходна. Немецкие панцергренадеры – молокососы рядом с нашими морпехами из будущего. Видели мы их, во всех видах видели – ничего похожего и близко нет. Прав полковник Бережной – не прохлопали бы первый удар, будь на месте Павлова другой человек, так все было бы по-другому. А сделали бы в мирное время упор на боевую подготовку, тогда и война была бы совсем другая. Но поздно после драки кулаками махать, надо делать выводы и извлекать уроки.
Двухмоторный транспортный самолет коснулся колесами бетона и покатился по полосе. Истребители сопровождения – три МиГ-3 и два МиГ-29, убедившись, что все закончилось нормально, сделали над аэродромом круг и, покачав крыльями, удалились в сторону аэродрома Саки.
Бойцы Бережного, не торопясь, построились напротив того места, куда диспетчер БАО запарковал ПС-84. Нас так не встречали, но и за эти двое суток много чего поменялось. С посадки этого же ПС-84 на аэродром Саки прошло ровно двое суток, а кажется, прошла целая вечность. Пусть не все это видят, но обстановка успела измениться до неузнаваемости. Теперь немцы терпят необъяснимые поражения, а Гитлер в Рейхсканцелярии, как моль, жует ковры. Я не поверил в то, что фюрер катается в истерике по полу и грызет ковры. Тогда капитан Тамбовцев показал мне мемуары его адъютанта. Да-с.
Наши потомки вообще относятся к германскому фюреру странно, ласково называют его Алоизычем и говорят, что после войны, если выживет, надо поместить его в московский зоопарк, в клетку с надписью «гамадрил-людоед». Шуточки у них.
Но ладно, вот открылась дверь самолета и вслед за бортмехником на крымскую землю спустился Он – человек в пенсне. Следом вышел адмирал Кузнецов, за ним генерал-лейтенант Рокоссовский… Майор госбезопасности Санаев с этим, с бригадным комиссаром Брежневым, пока остались в самолете. Наступила немая сцена, ну прямо как у Гоголя. Стоим и смотрим друг на друга. Кто кому должен рапортовать? С Берией мы в одном ранге спецпредставителей Ставки. Кузнецов – целый нарком, но ему мы не подчиняемся. Рокоссовский, хоть мы и оба генерал-лейтенанты, но он вчерашний командарм, завтрашний комфронта – в любом случае стоит на ступень ниже моей должности.
Затянувшуюся паузу прервал Берия. Не спеша он прошел перед строем бойцов, на ходу заглядывая в их лица. Потом повернулся к полковнику Бережному, сверкнув стеклами пенсне.
– Товарищ Бережной, это те самые бойцы, что взяли в плен генерала Манштейна?
– Да, те самые, товарищ народный комиссар, – козырнул Бережной, – спецподразделение Главного разведывательного управления Генерального штаба.
– Отлично! А почему не из моего наркомата? – удивился Берия. – Наши что – хуже?
– Так правило там такое, мы не берем работу на дом, а ваши не ездят на гастроли, – пояснил Бережной. – По крайней мере, в так называемое «мирное время».
– Понятно, – сказал Берия. – Но все равно, молодцы! Вопрос о государственных наградах для всех участников Крымской операции рассматривается. Я вам тут на днях пришлю кое-кого на стажировку, а то, понимаешь, канальи, не только генерала, завалящего ефрейтора поймать не могут! – и рассмеялся быстрым смехом.
Потом лицо его стало серьезным, он снова повернулся к Бережному.
– Советское командование выражает вам глубокую благодарность за помощь в разгроме 11-й армии. Ваша с контр-адмиралом Ларионовым просьба о восстановлении для всего личного состава советского гражданства и зачислении в ряды РККА и РККФ решена положительно. Кроме того, положительно решен вопрос о придании вашей бригаде постоянного статуса. У майора госбезопасности Санаева с собой все документы и новое боевое знамя бригады. Все те военнослужащие, которые принимали военную присягу во времена СССР, зачисляются на службу автоматически. Остальные торжественно присягнут в тот день, когда бригаде будет вручено боевое знамя. И день этот не за горами.
У меня пока все, чуть позже я побеседую с каждым из вас по отдельности, а пока позвольте представить вам наркома военно-морского флота адмирала Николая Герасимовича Кузнецова и генерал-лейтенанта Константина Константиновича Рокоссовского – вашего будущего комфронта.
Берия повернулся к Бережному.
– Товарищ полковник, нам с товарищем Кузнецовым срочно нужно на ваш флагманский корабль. Как это можно сделать?
– Одну минутку, товарищи наркомы, – Бережной вытащил из кармана жилета портативную рацию. Я-то тут уже привык ко всяческим чудесам из будущего, а вот у товарищей Берии, Кузнецова и Рокоссовского глаза вспыхнули прямо-таки волчьим блеском.
– Сергей Петрович, добрый вечер, что там у вас с погодой? Через час начнете? Ну, вот и отлично, мне нужен один борт от вас, тут к товарищу контр-адмиралу товарищи Кузнецов и Берия. Да-да, тот самый Николай Герасимович и Лаврентий Павлович. А что мои? Трое суток боев. Парни держатся исключительно на упрямстве и немного на таблетках и трех часах сна в день. Твои же отдохнули, сил набрались и готовы к труду и обороне. Хорошо, жду.
Бережной сунул рацию в карман.
– Товарищ нарком, я разговаривал с командиром авиагруппы авианесущего крейсера полковником Хмелевым. Борт за вами придет примерно через полтора часа. Раньше просто опасно из-за плохой погоды.
Полковник Бережной кивнул в мою сторону, и я взял инициативу на себя:
– А пока, товарищи, прошу всех в штабную машину. Там мы с товарищем полковником сможем изложить вам обстановку, сложившуюся на текущий момент в Крыму и на прилегающих ТВД, а также обсудить наши дальнейшие действия.
Как только мы ввалились в штабной кунг, там сразу стало тесно, как в вагоне метро в час пик. Внимание генерал-лейтенанта Рокоссовского сразу привлек тактический планшет, отражавший обстановку десятиминутной давности. А вообще глаза у московских товарищей с непривычки разбегались во все стороны. Что будет с товарищем Кузнецовым на корабле его имени – мне вообще представить сложно. Так можно получить и вывих глазных яблок со смертельным исходом.
Поэтому я сразу же подошел к тактическому планшету.
– Товарищи, обстановка в настоящий момент такова. Час назад, в результате массированного бомбоштурмового удара особой вертолетной группы по немецким позициям под Судаком, немецкий фронт прорван. Судакская группировка противника разгромлена, и от нее осталось только несколько разрозненных подразделений. Части Кавказского фронта форсированным маршем движутся в направлении Алушты, где должны сменить на позициях моторизованный батальон отдельной бригады.
– Всего лишь батальон? – не понял генерал-лейтенант Рокоссовский.
– Да, – кивнул я, – и к тому же двухротного состава: вместо третьей роты – 120-мм самоходная универсальная артбатарея. Завтра с утра, если будет время, съездим с вами на поле под Саками. Тут час езды – туда и обратно. Вы сами убедитесь, что морская пехота из будущего в обороне – это каменная стена. Это чтобы вы знали и понимали – какая сила находится в вашем распоряжении.
Я лично присутствовал на НП бригады в момент отражения массированной ночной атаки. Константин Константинович, как и вы, я повоевал и в Германскую, и в Гражданскую, но такое побоище видел в первый раз. Там как раз вдоль дороги есть место, где наши потомки одним залпом установок «Солнцепек» сожгли походную колонну моторизованного полка СС и румынских кавалеристов. Если вы хотите глянуть на кусочек ада, тогда вам туда!
Я сделал паузу и отхлебнул содовой воды из стоящей на столе пластиковой бутылочки.
– В настоящий момент идет сосредоточение особой бригады в район перешейков. В ближайшее время следует ожидать попыток немецкого командования восстановить положение. Как вы уже знаете, с 18:00 возобновляет полеты палубная авиация. И первое задание, на которое вылетят самолеты, это воздушная разведка прилегающего ТВД.
В этот момент загудел телефон. Подполковник Ильин снял трубку, выслушал короткое сообщение, потом поднял руку, привлекая к себе внимание.
– Товарищи наркомы, генералы и адмиралы, только что поступило сообщение, что подводная лодка «Алроса» из состава нашего соединения торпедировала румынский танкер водоизмещением в пять тысяч тонн, шедший курсом на Николаев. Судя по силе взрыва, танкер перевозил авиационный бензин…
Шум голосов прервал возглас Берии, от избытка чувств хлопнувшего в ладоши:
– Ай, как хорошо, ай, порадовали! Молодцы. Передайте товарищам, пусть продолжают в том же духе радовать немцев своими полновесными подарками.
7 января 1942 года, 17:45.
Аэродром Саки Старший лейтенант А.И. Покрышкин
(глава из книги «Небо войны», 1985)
Последние несколько дней мы в полку все были в приподнятом настроении. То, что происходило совсем рядом с нами, в Крыму, внушало нам гордость и оптимизм. Наша армия била фашистов в хвост и в гриву.
Евпаторийский десант, высаженный в ночь с четвертого на пятое января, внезапно поставил немецко-фашистские войска на грань полного уничтожения, став верхом тактического мастерства и военного искусства.
Ранним утром пятого января, еще до рассвета, меня вызвал командир нашего полка. Виктор Петрович был страшно взволнован.
– Покрышкин, тебе необходимо совершить вылет на разведку аэродрома Сталино. Фотоаппарат на твой МиГ сейчас устанавливают. Я знаю, что это почти верная смерть, но я верю в тебя. Для любого другого это верная смерть безо всяких «почти». Командование провело операцию «Длинная рука» и теперь требует подтверждения результатов.
Я пожал плечами – надо так надо. Позавчера пара с нашего полка летала туда на разведку. Им даже близко не дали подойти к аэродрому, наши товарищи едва вернулись домой на изрешеченных машинах. Решил, что пойду на цель на малой высоте, так безопасней. Самое главное было предварительно осмотреться, чтоб не подставить машину под зенитный огонь.
Взлетел я тогда еще в темноте, почти нормально. Только изношенный до предела за полгода войны мотор сначала работал с небольшими перебоями, потом звук стал нормальным, и я перестал обращать на него внимание.
К Сталино мой МиГ подошел на рассвете. В сером свете зимнего утра я увидел на летном поле огромную свалку, состоящую из обломков гитлеровских «юнкерсов» и «мессершмиттов». Зенитные батареи на аэродроме тоже были изрядно потрепаны. По моей машине никто не стрелял. Чудом уцелевшие немцы бродили среди разбитых вражеских машин и шарахались от моего МиГа, как пугливые зайцы.
Да уж… Чтобы так все разворотить, нужно не меньше штурмовой авиадивизии, да и то, если ей не будут мешать ни зенитки, ни перехватчики. Я набрал высоту – весь этот «натюрморт» на аэродроме нужно было сфотографировать. С высоты в окрестностях аэродрома я не заметил ни одного нашего сбитого самолета. Это означало, что удар по аэродрому был не только уничтожающим, но и внезапным.
На свой аэродром я летел в радостном настроении. Значит, можем мы их бить, когда захотим!
На аэродроме меня ждала радостная новость об Евпаторийском десанте и освобождении от захватчиков этого замечательного курортного города. Я доложил командиру полка о полностью уничтоженном немецком аэродроме. На вопрос о том, кто это сделал, Виктор Петрович ответил, что операцию «Длинная рука» проводила отдельная авиагруппа особого назначения. И что удар наносился не только по Сталино, но и по всем прифронтовым немецким аэродромам в полосе Южного и Юго-Западного фронта.
Меня тогда ошарашил масштаб и, если можно так выразиться, качество проведенной операции. В этой особой авиагруппе должны быть собраны асы масштаба Валерия Чкалова. Вот бы встретиться с ними, поговорить, обменяться опытом!
Но особо долго думать над этим вопросом было некогда, весь день мы, по приказу командования, группа за группой летали на аэродром Сталино, стремясь добить и окончательно разрушить все, что уцелело после удара авиагруппы осназа.
К вечеру погода резко испортилась, задул резкий штормовой ветер, потеплело, и пошел проливной ледяной дождь. На аэродроме бойцы БАО крепили оттяжками самолеты к вкрученным в землю кольям. Вот тогда-то я снова вернулся к своим размышлениям, но так ни до чего и не додумался. Единственный вывод, к которому я сумел прийти самостоятельно: все произошедшее как-то связано с Крымской операцией. Позднее оказалось, что я был прав.
Весь день шестого января над аэродромом бушевал шторм, а мы сидели на земле и с завистью слушали сообщения Совинформбюро об освобождении Симферополя, Джанкоя, Бахчисарая и деблокаде Севастополя. Как в этот момент мы хотели оказаться в кабинах своих МиГов в небе над Крымом! Громить врага так, чтобы никогда он больше не посмел напасть на нашу Родину!
К полудню седьмого шторм начал стихать, и появилась надежда, что метеорологи наконец дадут добро на полеты. Но раньше их разрешения на наш аэродром приземлился спецборт Ставки, пассажирский ПС-84. Управлял им полковник Ольшанский, полярный летчик, летавший некогда с самим Ильей Мазуруком. То, что у нас считается штормом, на северах это так, легкий ветерок. Как стало известно по вездесущему солдатскому телеграфу, на нашем аэродроме самолет должен был дозаправиться, взять еще одного пассажира и, дождавшись истребителей сопровождения из Крыма, вылететь дальше в Симферополь. Мы с ведомыми, Лукашевичем и Карповичем, стояли в курилке, травили анекдоты, ждали разрешения на вылет. Тут прибегает Виктор Петрович, бледный, как бумага.
– Покрышкин, – кричит он, – срочно к спецборту, там тебя Берия требует! – Потом тихо так, вполголоса: – Ты извини, я им эскорт предложил и фамилию твою назвал как ведущего звена. А майор там один гэбэшный, кавказец, знает тебя, оказывается. Пальцами себя в грудь ткнул и сказал: «Лаврентий Палыч, все сходится, тот самый это Покрышкин».
А глаз у этого майора, как рентген, насквозь видит. Хоть совесть и чиста, а все равно стоять перед ним неуютно. Иду вперед, ноги ватные, в голову всякие мысли лезут: это откуда же меня такие «особые» майоры знают? Сзади ведомые плетутся, как на расстрел, их тоже непонятно зачем вместе со мной замели.
Берия посмотрел на меня через пенсне каким-то непонятным взглядом, ну вроде как на подающего надежды школьника, и говорит:
– Это вы, товарищ Покрышкин, лучший летчик дивизии?
Я вытягиваюсь в струнку и со вздохом отвечаю:
– Никак нет, товарищ нарком, лучший летчик дивизии – мой друг капитан Фигичев.
– А мне доложили, что вы, – Берия под пенсне прищурился, и стало ясно, что он смеется. – Надежные люди доложили, достойные доверия. Как тут можно работать, когда тебя все время обманывают? – Он глянул прямо мне в глаза. – Товарищ старший лейтенант, вам предстоит сопровождать наш самолет в Крым до объекта специального назначения, имеющего особую важность.
Вы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны как летчик, боец, коммунист и просто советский человек. Именно поэтому вы и допущены к выполнению этого задания. Не бойтесь, товарищ майор, – повернулся он к командиру нашего полка, – вернем мы вам ваших соколов. Если они сами, конечно, захотят вернуться.
Интересно, что там такое на этом спецобъекте, подумал я, чтобы в свой полк мне возвращаться не захотелось?
Но долго думать мне не дали. Сначала тот самый майор ГБ взял у всех троих расписки о неразглашении, действительно по высшей форме – об информации особой важности. Потом подготовка к вылету, и вот я уже сижу в кабине истребителя, мотор работает, перед нами на взлет идет спецборт.
Вот он оторвался от полосы и пошел вверх – значит, и нам пора. Даю полный газ и отпускаю тормоза. Мотор МиГа ревет, разбежавшись, машина отрывается от земли и повисает в воздухе.
Кручу головой по сторонам. Оба мои ведомые тоже взлетели, не как в прошлый раз. Вслед за спецбортом ложимся курсом на Симферополь. Интересно, что же это у них за сопровождение, что мы тут вроде бесплатного приложения? Набирая высоту, ныряем вслед за спецбортом в облака. Три, четыре, пять, шесть минут летим в сплошном молоке. Но вот облака пробиты, но солнца и голубого неба над головой нет. Там, сверху, еще один слой облаков, а мы летим как бы между ними.
Спецборт прямо перед нами и выше. Теперь надо занять свои места в ордере. Не успеваю крутануть головой, как мимо моей машины проносится нечто стреловидное, окрашенное в серо-синий камуфляж.
«Ну, ни фига ж себе, – подумал я, – что это за чудо техники!» Форма – как наконечник копья. Промчался он мимо меня между прочим, как мимо стоячего, а скорость у меня не маленькая – километров четыреста пятьдесят. Вижу красные звезды на двух высоких килях, и у меня отлегает от сердца.
А где ж у него винт или винты? Чуть в стороне проносится напарник первого истребителя. Отчетливо видно, что никакого винта у него нет.
И кстати, почему товарищ Берия на аэродроме называл это прикрытие истребителями? По размеру они ничем не уступают тому транспортнику, который мы сопровождаем. Длина фюзеляжа почти такая же, только размах крыльев в два раза меньше.
Покачивает крыльями – значит, приветствует, качаю в ответ. Все, все, поняли, летим дальше.
По дороге целый час продолжаю любоваться красотой новых самолетов. Неужели это те самые реактивные, о которых вроде бы ходили смутные слухи перед войной? Ну да, вон те две трубы, на которых укреплены кили, – это, наверное, и есть двигатели? А форма крыльев – никогда такой не видел. Они немного похожи на оперение эрэсов. Так на какие же скорости рассчитана эта машина?
Полет до Симферополя прошел без приключений. Мы убедились, что спецборт сел благополучно, и вместе со спецсамолетами направились в сторону аэродрома Саки. Скорость тут же увеличилась до пятисот километров в час. Еще в Ростове майор ГБ Санаев нас предупредил, что истребительное прикрытие садится именно там. А вот никогда не пожалею, что лететь пришлось именно в Саки, потому что на подлете к аэродрому открылось зрелище, достойное богов.
Сначала дорога из Симферополя в Саки, вся забитая обугленными немецкими грузовиками и бронетранспортерами. Потом огромное поле, сплошь заваленное трупами немецких солдат. Мышастые серо-зеленые шинели хорошо видны на фоне рыжей крымской земли. А кое-где из-за этих шинелей земли и не было видно вовсе. Далее странно изломанные линии траншей – как я догадался, именно тут десантники держали оборону против всей одиннадцатой армии. А это что за прямоугольные ямы? Неужто у них в первой линии вместе с пехотой стояли и танки? Да вот точно – следы гусениц.
Закладываем вираж и заходим на посадку. Хозяева пропускают нас троих вперед, делая над аэродромом еще один круг. Где-то впереди сверкнуло серое море и на нем корабли, много кораблей. Но отвлекаться некогда, выравниваю истребитель и аккуратно касаюсь колесами полосы. Только не хватало в гостях «дать козла»! Но ничего, все нормально: теряя скорость, самолет катится по полосе. Вслед за мной садятся ведомые. Полет окончен.
На стоянке пусто, только стоят, похоже, оставшиеся от предыдущих хозяев одинокая «штука» со снятым мотором и такой же одинокий Хейнкель-111.
Заруливаю на указанную мне диспетчером стоянку, глушу мотор. Рядом останавливаются мои ведомые. И тут, с шумом и грохотом, мимо нас проносится один из спецсамолетов. За его хвостом трепещет странный крестовидный парашют. Следом садится и его ведомый.
Вот я и на секретном объекте. Что дальше? Что-то еще не дает покоя, и после некоторых раздумий понимаю – корабли на горизонте. Один из них по силуэту весьма напоминает авианосец, только почему-то с загнутым вверх, как у турецкой туфли, носом.
Расстегиваю ремни и вылезаю из кабины. Техник, только что подложивший башмаки под колеса моего МиГа, как-то странно смотрит на меня, потом спрашивает:
– Товарищ Покрышкин?
Оказывается, и тут все меня знают, даже техники. Киваю:
– Покрышкин я, Покрышкин…
А он как завопит:
– Ребята, к нам сам Покрышкин прилетел!
И что я вижу – в нашу сторону бегут какие-то люди в технических комбинезонах и совершенно не похожей ни на что незнакомой форме, с криком:
– Качать Покрышкина!
Стоим вместе с моими ведомыми, Карповичем и Лукашевичем, на полосе, и в голове мелькают мысли: форменный дурдом! куда бежать? как спасаться? куда мы попали?!
Внезапно гремит командирский рык:
– А ну отставить!
На небольшой открытой машине в нашу сторону мчится человек, одетый примерно так же, как в фантастическом фильме тридцать восьмого года «Полет на Луну». Бегущие к нам, заслышав этот голос, начинают резко тормозить и перестают быть похожими на толпу индейцев, жаждущих снять с меня скальп. Машина останавливается, похожий на героя фантастического фильма человек соскакивает на землю и козыряет:
– Майор Скоробогатов Виктор Сергеевич, ведущий звена.
Козыряю в ответ:
– Старший лейтенант Покрышкин Александр Иванович, тоже ведущий звена…
– Ну, вот и познакомились, – хлопает майор меня по плечу, – а на ребят ты внимания не обращай, они такую знаменитость, как ты, в первый раз видят.
Опять я ничего не понимаю – почему и откуда я тут знаменитость…
Но, что называется, утро вечера мудренее, и все мы идем в столовую БАО на ужин. Надеюсь, там никто не бросится меня качать.
7 января 1942 года, 18:35.
Внешний рейд Евпатории, ТАКР «Адмирал Кузнецов»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
Когда товарищ Сталин сказал про эскадру из будущего, я, честно говоря, не поверил. Уж слишком невероятной была эта новость. Даже фотографии меня до конца не убедили – мало ли чего могут нарисовать в фотомастерских НКВД. Вдруг это им надо для стратегической дезинформации? Даже то, что мы срочно вылетели в Крым, причем группу возглавлял сам Берия.
Я не знал что и думать. Первым шоком для меня были никогда не виданные мною истребители сопровождения, которые выслали нам навстречу из Крыма. Я, конечно, не летчик, но все равно видел, что здесь нечто запредельное, рассчитанное на совершенно другие скорости и высоты.
Потом был аэродром Сарабуз в Симферополе и мобильный КП Первой отдельной тяжелой механизированной бригады ОСНАЗ РГК, который по сути выполнял функции штаба фронта при генерал-лейтенанте Василевском.
Я в сухопутных делах разбираюсь слабо, но ведь получилось же у него с помощью командиров из будущего совершенно мизерными силами разгромить 11-ю армию Манштейна.
Товарищ Сталин поставил передо мной не менее важную задачу – объединить под своим командованием то, что осталось от Черноморского флота, и эскадру из будущего, после чего установить на Черном море господство нашего флота. Чтобы немцы из страха перед нашей новой десантной операцией держали бы по побережью такую же плотность войск, как и на фронте.
Потом за нами с товарищем Берией с эскадры прилетел маленький винтокрылый аппарат. То есть маленьким он был лишь для местных масштабов, а так вполне себе ничего аппарат, по сравнению с У-2 и Р-5, на которых мне уже доводилось летать. По крайней мере, разместились мы там почти с комфортом. Полет в облачную беззвездную ночь похож на висение в черной темноте. Вертолет, казалось, жужжал на месте, как муха, влипшая в черную смолу, ни на метр не приближаясь к нашей цели.
Потом впереди загорелся огонек, за ним другой. Вскоре перед нами открылась освещенная по-походному эскадра из будущего. Нельзя сказать, что тут все сияло и переливалось, как в городах Европы. Но и особой светомаскировки тоже не было. Это какое же у них должно быть ПВО, чтоб совершенно не бояться немецких налетов!
Вертолет заложил вираж, и перед нами оказался расцвеченный посадочными огнями настоящий плавучий аэродром. У меня захватило дух. Корабль был величав и огромен, и самое главное – он жил. По палубе перемещались острокрылые самолеты, вроде тех, что сопровождали нас от Ростова до Симферополя, и, подобно муравьям, двигались фигурки людей.
Мы с Берией, как по команде, прилипли носами к иллюминаторам. Протерев иллюминатор, я увидел стоящие в носовой части палубы авианосца три самолета, похожие на те, что я уже видел, но по габаритам все же крупнее. Точно, тех называли МиГами, а эти – Су.
Их двигатели уже работали – в темноте были видны голубоватые струи раскаленного газа, ударяющие в поднятые щиты. Самолет на левой передней позиции начал разбег. Удивительно, но ста метров стартовой дорожки хватило для взлета машине, которая, как я потом узнал, по своей массе не уступала тяжелому бомбардировщику ТБ-7. Я затаил дыхание, когда, подскочив на трамплине, тяжелая машина чуть просела, а потом устремилась в небо. Подобно эрэсам опираясь на два столба огня, машина продолжила карабкаться ввысь. Когда она только-только стала отрываться от палубы, я успел разглядеть под ее крыльями гроздья бомб. Значит, это уже не разведка, которая могла вылететь, еще когда мы были в Симферополе, а самая настоящая ударная группа.
Вслед за первым самолетом на взлет пошел его сосед справа, в то же время я обратил внимание, что на первой позиции начал опускаться щит, открывая дорогу на взлет третьему самолету. Взлетев один за другим, тройка собралась в боевой порядок и, обогнув нас по широкой дуге, с набором высоты ушла куда-то в сторону Одессы.
После того как самолеты скрылись из глаз, наш аппарат быстро пошел вниз. Когда мы снижались, краем глаза я успел заметить, что на стартовую позицию выдвигают следующую тройку самолетов. Да, у немцев будет веселая ночь! Пока мы летели от Ростова до Симферополя, я успел узнать от майора Санаева, какой погром эта авиагруппа учинила люфтваффе в ночь с четвертого на пятое января. Потом им мешал работать шторм, а вот сегодня у немцев, похоже, будет еще один ночной «праздник».
Вертолет ударился о палубу всеми четырьмя колесами, спружинил, и вот свист двигателей над головой стих. Распахнулась дверь, и в ее проеме, в лучах прожекторов, показался… золотопогонник, будто шагнувший сюда из времен до семнадцатого года.
Хорошо, майор госбезопасности Санаев заранее провел со мной инструктаж по тем порядкам, какие царят у потомков. Оказалось, что через год товарищ Сталин снова введет в армии и флоте погоны в знак единства прошлой и будущей истории и окончательного завершения Гражданской войны. А у моряков погоны на парадной форме как раз золотого цвета.
Я напряг свою память – две маленькие звездочки при одном просвете – лейтенант. А нарядился этот мальчик как раз для нас, уже один раз бывших для него историей. Козырнув ему в ответ, я ступил на палубу корабля, носившего мое имя. Обернувшись, я увидел, как лейтенант так же старательно козыряет Берии.
М-да-с! Это что же должно было произойти в будущем, чтоб Берия вызывал у молодых командиров чуть ли не щенячий восторг? А вот Лаврентию Павловичу такая встреча понравилась, стекла пенсне сверкнули одобрительно.
Я стоял на палубе этого прекрасного корабля, и ком застрял у меня в горле. Значит, я не зря прожил жизнь, если моим именем через столько лет назовут авианосец. Не зря мы отрывали от людей их последние копейки и рубли, строили новые и ремонтировали старые корабли. И вот на том самом Севере, где я впервые вышел в море еще совсем мальчишкой, теперь несет службу корабль моего имени!
Старший помощник командира корабля проводил нас наверх, в главный командный пункт. Оттуда, с высоты пятиэтажного дома, весь корабль был как на ладони. Он был прекрасен и грозен. У меня снова замерло дыхание…
Контр-адмирал Ларионов оказался невысоким, чуть плотноватым мужчиной, с редеющими, зачесанными набок волосами. Особенности добавляли быстрые точные движения крупных рук и прищуренный оценивающий взгляд серых глаз.
Я служу на флоте всю жизнь, дослужился до адмирала и наркома военно-морского флота. Так вот, эта работа требует умения мало-мальски разбираться в людях. Увидев контр-адмирала Ларионова, я не удивился, что с первых же минут пребывания в нашем времени он, убежденный в ценности советского государства и правильности курса товарища Сталина, начал наносить немцам удары сокрушающей силы. Это же можно сказать и о других командирах и бойцах соединения из будущего, которые своим участием помогли сломать хребет фашистской гадине и перенести войну в ее логово в Германии.
Все они – моряки, летчики, морские пехотинцы, разведчики-осназовцы, танкисты, артиллеристы – скоро стали настоящим ужасом для немецко-фашистских захватчиков. Ну, а мы, командование Красной Армии и Рабоче-Крестьянского флота, со своей стороны, делали все, чтобы и остальные советские бойцы были для врага так же страшны, как наши потомки. Разрабатывалось и принималось на вооружение новое оружие, совершенствовались уставы и боевые наставления. В минуты затишья войска проходили боевую учебу.
Но все это будет потом. А пока мы стояли в главном командном пункте авианосца моего имени, и у меня зрела уверенность, что если в прошлом наших потомков мы победили фашизм без их помощи, то теперь наша победа должна прийти быстрее и с меньшими для нас потерями. Сколько жизней наших людей сберегли с их помощью – трудно даже сосчитать.
– Товарищи, этой ночью нам многое предстоит сделать, но сперва… – контр-адмирал Ларионов сделал паузу, – но сперва, товарищ Берия и товарищ Кузнецов, должен поставить вас в известность о том, что полчаса назад со мной на связь выходил товарищ Сталин. Верховный Главнокомандующий интересовался обстановкой и просил, как только вы прибудете, немедленно с ним связаться.
Контр-адмирал Ларионов снял трубку большого красного телефона.
– Здравия желаю, товарищ Сталин. Так точно, товарищи Кузнецов и Берия прибыли. Спасибо, товарищ Сталин, справимся. Вы прислали нам на помощь самую тяжелую артиллерию. – Потом адмирал протянул трубку Берии: – Вас!
– Лаврентий, – донесся до Берии знакомый голос вождя, находящегося за две тысячи километров, – этот Октябрьский совершенно вывел меня из терпения своей пассивностью. Он не выполнил прямой приказ Ставки вывести флот в море и подвергнуть обстрелу Ялту. Ссылается на плохую погоду и возможность налета немецкой авиации. То, в какую дыру товарищ Ларионов и его авиагруппа засунули немецкую авиацию, знают все, кроме товарища Октябрьского. А вот теперь ты скажи мне, как там с погодой?
Берия вздохнул и ответил:
– Самолеты с авианосца летают, товарищ Сталин, уже где-то в течение часа – значит, товарищи потомки считают эту погоду вполне приемлемой для боевых действий.
В воздухе повисла пауза.
– Товарищ Берия, передайте трубку товарищу Кузнецову.
Всем абсолютно было понятно, что идут последние минуты, когда адмирала Октябрьского называют еще «товарищ», а не «гражданин». Отчего все испытывали определенную неловкость, даже Берия. С таким вот тяжелым чувством трубку взял и я, непосредственный начальник проштрафившегося адмирала.
– Слушаю вас, товарищ Сталин.
– Это я вас слушаю, товарищ Кузнецов, – ответил Сталин и четко, с нажимом выговаривая каждое слово, спросил: – Так как, можно в такую погоду воевать на море, или нет? Да или нет, товарищ Кузнецов?
– Так точно, товарищ Сталин, можно! – словно бросаясь в ледяную воду, ответил я. Ведь эта непонятная пассивность Октябрьского каждую минуту уносит жизни наших бойцов и командиров.
– Хорошо, товарищ Кузнецов, – ответил Сталин, – и довольно об этом. Передайте трубку товарищу Берии.
Вообще этот аппарат из будущего говорит достаточно громко, и мы все слышали, что говорил товарищ Сталин.
– Товарищ Берия, арестуйте бывшего командующего флота Октябрьского за неоправданную и преступную пассивность в боевой обстановке. Выясните, эта пассивность вызвана его личными качествами, или… – в воздухе снова повисло тяжелое молчание. – Если вы не уверены в сотрудниках Севастопольского управления НКВД, то попросите людей у полковника Бережного. У них очень хорошо получилось с Козловым. Дураки и предатели в нашем командовании хуже врага, потому что они бьют нашей Красной Армии в спину. Товарищ Кузнецов!
– Слушаю, товарищ Сталин, – я схватил трубку дрожащей от волнения рукой.
– Товарищ Кузнецов, немедленно примите командование Черноморским флотом, – услышал я голос Сталина, – но помните, что от обязанностей наркома вас никто не освобождает. Крымская операция должна быть завершена в кратчайшие сроки. На ликвидацию окруженной ялтинской группировки противника даю вам двое суток. Я вам доверяю, а товарищи Берия, Ларионов, Василевский, Рокоссовский, Бережной вам помогут. У вас там собралась такая сильная команда, что с ней можно войну выиграть, а не только Крым освободить. Вы все поняли?
– Так точно, товарищ Сталин, понял, – подтвердил я полученное приказание Верховного. – Разрешите выполнять?
– Разрешаю, и чем вы быстрее все это сделаете, тем будет лучше. Удачи вам, товарищи, и успехов! И вот еще что… Товарищи командующие, краснофлотцам и командирам соединения, попавшего к нам из будущего, знаков различия не менять, над кораблями флаги РККФ не поднимать, временно оставить на мачтах Андреевский флаг. У нас тут появилась идея, как использовать этот факт для политической дезинформации противника. Пусть поломают головы, что бы это значило, и в Лондоне, и в Берлине. Пока вы в море, торопиться вам некуда. До свиданья, товарищи…
На главном командном пункте повисла глухая тишина.
Первым прервал ее Берия:
– Ну, вот и поговорили, товарищи, – блеснули стекла его пенсне, – как будем исполнять поручения Верховного Главнокомандующего?
Мы с Ларионовым непроизвольно переглянулись, почувствовав какую-то нутряную солидарность флотских перед чекистом. И неважно, что когда он родился, я был уже глубоким стариком. Сейчас-то он, пожалуй, и постарше меня будет.
– Ну, Виктор Сергеевич, – посмотрел я на адмирала, – какая у нас программа?
– Программа у нас, Николай Герасимович, простая, – ответил тот, – мы их дерем, они визжат! – Все улыбнулись, даже Берия. – На рейде Евпатории мы оставляем отряд из вспомогательных судов и двух эскаэров. Транспорт «Колхида» вот-вот снова встанет под разгрузку. Там еще осталось много приятных сюрпризов для германского командования. Дизель-электрическая подлодка «Алроса» находится на боевой позиции на траверзе Констанцы. Как вы знаете, она уже открыла свой счет на этой войне…
– Товарищ контр-адмирал, а что это за название такое странное – «Алроса»? – задал вдруг вопрос Берия.
– Лаврентий Павлович, можно из уважения к тому, что вы сделали для страны и еще сделаете, я буду обращаться к вам по имени-отчеству, как принято у нас, у моряков?
Берия кивнул, по его лицу было видно, что он ошарашен и польщен таким отношением к себе. Ведь до сих пор его, всесильного наркома внутренних дел с весьма специфической репутацией, все только боялись. Так все же что у них там случилось в будущем такого? Ведь Ларионов это не из страха сказал, а с истинным уважением. Жаль, что я не воспользовался возможностью расспросить майора госбезопасности Санаева обо всем еще в самолете.
А Ларионов, выдержав паузу и, как истинный ценитель, полюбовавшись на все оттенки эмоций на обычно непроницаемом лице Берии, продолжил:
– Так вот, Лаврентий Павлович, «Алроса» – это название горнодобывающей акционерной компании «Алмазы России». Эта самая компания вела над лодкой шефство, финансировала ремонтные работы, ну и делала много чего полезного. А взамен лодке было присвоено личное имя, совпадающее с названием компании.
Сама лодка относится к классу дизель-электрических подводных лодок пониженной шумности проекта 667В «Палтус», именуемые еще «Варшавянка». У вероятного противника этот класс проходил под прозвищем «Черная дыра». Были известны случаи, когда такие лодки внезапно всплывали посреди англо-американского флота. Например, у матроса приступ аппендицита, просьба принять в госпиталь. А потом снова погружались и исчезали. И хоть ты бей акустика гаечным ключом по голове, вот она была – и нету.
Я улыбнулся, представив себе истерику на акустическом посту, уж очень бы хотелось на это взглянуть, а Виктор Сергеевич тем временем продолжал:
– Я думаю, что немцы с румынами вообще не поняли, что это была атака подлодки, потому что стреляла «Алроса» бесследной и малошумной электроторпедой. Я ответил на ваш вопрос, Лаврентий Павлович?
– Да, – Берия улыбнулся, – ответили, Виктор Сергеевич. Продолжайте, пожалуйста.
– Итак, в действующий отряд войдут: авианесущий крейсер «Кузнецов», ракетный крейсер «Москва», большой противолодочный корабль «Североморск» и эсминец «Адмирал Ушаков». Этого вполне достаточно, чтобы в случае мало-мальски вероятного немецкого налета организовать непробиваемую систему зенитного огня.
– Откуда налет? – не понял я. – Вы же вроде…
– Эх, Николай Герасимович, Николай Герасимович, – покачал головой контр-адмирал Ларионов, – вы забыли про немецкие авиабазы в Греции и на Крите. Они для нас недосягаемы по двум причинам. Во-первых, удар через территорию формально нейтральной Турции должен решаться совсем не на моем уровне. И во-вторых, зачем облегчать жизнь нашим заклятым друзьям англичанам?
А вот Берлин вполне может выкрутить президенту Иненю руки, чтобы тот разрешил пролет немецких самолетов над турецкой территорией. Так что налет маловероятен, но вполне возможен.
Это же касается и Евпатории. Два эскаэра плюс уже выгруженные там самоходные зенитки «Панцирь» быстро отобьют у асов люфтваффе желание летать. Теперь понятно, Николай Герасимович?
Я кивнул, и контр-адмирал продолжил:
– Кроме ударных кораблей в действующий отряд будут включены все четыре больших десантных корабля. Без техники, по поговорке – в тесноте, да не в обиде, каждый из них сможет поднять не менее двух тысяч штыков.
Мой план такой. Сейчас в районе Феодосии находятся линкор «Парижская Коммуна», крейсер «Красный Крым», эсминцы «Незаможник», «Железняков», «Шаумян». Корректировать огонь группировки можно будет с «Ушакова», там есть специальная радарная система управления артиллерийским огнем. От эсминцев как от кораблей артиллерийской поддержки толку будет не особо много, зато для подавления береговой группировки немцев будут крайне полезны «чемоданы» с «Парижской коммуны». Но это уже ваша епархия, Николай Герасимович, это вам решать. Все, что я хочу вам предложить, – это артиллерийский удар перед рассветом, с высадкой десанта на заре непосредственно на причалы в Ялте. Как только немцы втянутся в бой с десантом, вдоль берега от Фороса и Алушты ударят сухопутные части. Как вам мой план, товарищи?
Я не знал, что сказать. Конечно, жаль, что боекомплект кораблей потомков нельзя пополнить с наших складов. Но, в конце концов, у нас тоже силы не маленькие. Если к соединению «А», которое сейчас находится на траверзе Феодосии, добавить корабли, находящиеся в Севастополе, то немцам будет несладко. Переподчинить себе соединение «А» я смогу и отсюда как нарком военно-морского флота. За всем прочим надо идти в Севастополь и разбираться с Октябрьским. Я посмотрел на Ларионова и кивнул:
– Примем это как возможный вариант, Виктор Сергеевич.
Мы посмотрели на Берию, тот тоже кивнул.
– Теперь в Севастополь?
– В Севастополь! – контр-адмирал Ларионов вызвал по телефону своего начальника штаба и отдал ему соответствующие указания. Некоторое время спустя вибрация корпуса корабля стала сильнее – мы набирали ход.
7 января 1942 года, 20:05.
Симферополь, пос. Сарабуз. КП ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК
Старший лейтенант СПН ГРУ Бесоев Николай Арсеньевич
Напротив меня сидит майор госбезопасности Санаев, глаза усталые, настроение – как в понедельник.
– Товарищ старший лейтенант! – майор задумчиво перебирает бумаги, потом поднимает голову и смотрит мне в глаза. – Перед вашей группой поставлена ответственная задача. Вы должны немедленно выехать в Севастополь и оказать содействие в задержании бывшего командующего Черноморским флотом гражданина Октябрьского Филиппа Сергевича, 1899 года рождения, уроженца деревни Лукшино Старицкого уезда Тверской губернии.
Содействие в смещении с поста и аресте бывшего командующего ЧФ будете оказывать лично наркому внутренних дел Лаврентию Павловичу Берия и наркому Военно-морского флота Николаю Герасимовичу Кузнецову. Для чего не позднее двадцати двух ноль-ноль вы вместе с вашей группой должны прибыть на аэродром Херсонес. С задержанным обращаться вежливо, излишней грубости не допускать, физическое воздействие – по необходимости. Вам все понятно?
Козыряю:
– Так точно, товарищ майор госбезопасности, все!
Я тоже, считайте, не спал трое суток, и у меня тоже гудит голова, но очевидно – это еще не финиш. Вопрос, за что арестовывают Октябрьского, я задавать не стал. Это было известно всей бригаде.
Та поза лежачего камня, которую он принял, наверняка наконец-то вывела Иосифа Виссарионовича из равновесия. Первая молния ударила в командующего Кавказским фронтом генерала Козлова. Да это я со своими парнями сопровождал тогда генерал-лейтенанта Василевского в Феодосию, в штаб Кавказского фронта. И стрелял начальник охраны Козлова не в кого-то из нас, а именно в генерал-лейтенанта Василевского – сей факт, надеюсь, еще станет предметом тщательного изучения следствием.
И вот очередь дошла и до Октябрьского. Ведь в нашей истории, несмотря на все художества, к примеру, при эвакуации Севастополя, его так и не репрессировали. А зря! Хорошие репрессии тут совершенно не повредят. А то распустились, понимаешь!
А майор-то смотрит на меня внимательно, не отпускает. Потом он все-таки решается заговорить:
– Товарищ старший лейтенант, у меня к вам личный вопрос. Я понимаю, что мы никак не могли встречаться раньше, но у меня постоянно такое ощущение, что я вас где-то видел…
Я вздыхаю.
– В зеркале вы меня видели, товарищ майор, ну, или почти меня. Особенно когда были моложе, примерно лет десять назад. – Майор уставился на меня непонимающим взглядом. – Ведь вы же Санаев Иса Георгиевич, тысяча девятьсот пятого года рождения? – Майор машинально кивнул. – Ваша младшая сестренка Нина, двадцать четвертого года рождения, приходилась матерью моей матери, а вы мне, Иса Георгиевич, соответственно двоюродный дед.
С остолбенелого майора можно было с натуры писать картину про библейский соляной столп. Было так тихо, что, казалось, было слышно, как в голове майора ворочаются шестеренки.
Я лично его не знал, да и не мог знать. Его, полковника госбезопасности, расстреляли вслед за Берией в пятьдесят третьем. Но у бабушки Нино был альбом с фотографиями времен ее молодости… Я узнал своего двоюродного деда сразу, как только увидел его вместе с генерал-лейтенантом Василевским на КП бригады. Тогда он не заметил нашего сходства – лицо у меня было перемазано боевым гримом.
Что-то я отвлекся. Дедушка-то, кажется, хоть еще и держится за голову обеими руками, но уже начал приходить в себя. Эх, дед, дед… А еще кровавая гэбня!
Кашлянув, майор поднял на меня глаза.
– А ведь точно, стервец, похож! А я-то голову ломал! А Бесоевы – это какие будут: владикавказские или…
– Алагирские! – вздохнул я и постучал пальцем по циферблату часов. – Время, товарищ майор госбезопасности.
– Ах, да, – встрепенулся тот и, вскочив, начал быстро одеваться. – Поеду с вами, а то не ровен час… – чего не ровен час он не уточнил, а вместо этого спросил: – Ну и как там?
– Плохо там, товарищ майор, – ответил я. – Опять была война, опять горе, опять кровь. Не надо об этом, тут этого своего хватает.
– Да, хватает! – майор госбезопасности надел полушубок. – Но все-таки, так вот какие у нас внуки, холодные и безжалостные! Манштейна брал?
Я мотнул головой.
– Нет, товарищ майор, в это время я со своей группой брал Евпаторийское гестапо. Поверьте, после этого любой Манштейн – это такая преснятина.
– Оба-це! – Санаев остолбенел. – Так Евпаторийское гестапо – это твоя работа?! Не знал! Вы что, в самом деле там всех в ножи взяли?
– В ножи не в ножи – не в этом суть. Есть такие девайсы для бесшумной стрельбы…
– Что, что? – не понял майор. – Какие такие девайсы?
– Ну, устройства по-аглицки! – я показал ему глазами на часы. – Товарищ майор госбезопасности, времени же совершенно нет!
– Ах, да! – он затянул ремень, снял с крюка трофейный МП, и мы вышли в коридор.
Это была та самая школа, в которой еще двое суток назад размещался штаб Манштейна. Мои парни квартировали в самом конце коридора, в угловом классе. После давешней шутки с подрывом подстанции, резервные генераторы едва справлялись с освещением, вольфрамовые волоски в лампочках едва рдели. Так, в багровой полутьме, почти на ощупь, мы дошли до нужной двери. Я распахнул ее и рявкнул внутрь:
– Парни, подъем, выходи строиться, есть работа срочная и вполне не пыльная!
Ну, а дальше было все как всегда. У нас же не пехота какая-нибудь. Парни понимают, что ради забавы после трех суток боев я их от отдыха отрывать не буду. Вышли и построились как миленькие.
Пока они обмундировывались и экипировались, я связался с дежурным по бригаде и договорился взять для выполнения задания особой важности два «Тигра» и один тентованный КамАЗ. Во-первых, понадобится возить товарищей Берию и Кузнецова. Во-вторых, арестованного, в-третьих, для целого взвода моих головорезов в полной боевой экипировке КамАЗ – это самое то.
Короче, со всеми делами, выехали мы в сторону Севастополя в 20:28. Сто километров за полтора часа езды? Успеем! Хорошо, что шоссе Симферополь – Севастополь при советской власти держали в более-менее приличном виде, да и водители у меня сами понимаете какие. Так что получилась не езда, а смертельный номер – «Только у нас и только для вас».
Машины – тоже звери: моторы ревут, скорость за сто. На что майор ГБ Санаев боевой мужик, но и он, побледнев, сидел на заднем сиденье «Тигра», прихваченный ремнем безопасности. Было видно, как перегрузки на виражах швыряют его из стороны в сторону. Да, такие гонки для местных – слишком много адреналина. Отсюда, наверное, и общий успех наших действий. Немцы просто не успевают ничего понять, когда мы их начинаем месить.
Короче, домчались до Севастополя ровно за час и пять минут. Майор госбезопасности сунул под лобовое стекло картонку с энкавэдэшным «вездеходом», так что на блокпостах нас вовсе и не останавливали, только завистливо провожали взглядами большие мощные машины незнакомых очертаний.
Первым делом мы заехали в городское управление НКВД, там Санаев предъявил страшную ксиву личного порученца ЛПБ, чем произвел эффект разворошенного муравейника. Туда-сюда забегало все городское управление. Вскоре к нам присоединилась еще одна полуторка с бойцами НКВД и капитан госбезопасности Осадчий.
Следующий пункт назначения – аэродром. Не тот, который на мысу Херсонес, а второй – поближе. Капитана Осадчего посадили в нашу машину рядом с майором Санаевым. Гонки по ночному городу были не такими крутыми, но все равно впечатляющими.
Ровно в двадцать два ноль пять наша автоколонна ворвалась на окраину аэродрома. С юга, в облачной мгле, уже довольно близко были видны фары заходящего на посадку вертолета, и был слышен довольно специфичный, ни на что не похожий свист турбин. Фары поставленных полукругом машин высветили площадку на окраине аэродрома. Пилот все понял и плавно опустил вертолет в самой середине светового пятна. Из раскрытого люка на землю спустились два человека, придерживая от ветра головные уборы. Майор госбезопасности Санаев шагнул вперед, прикладывая руку к шапке:
– Товарищ народный комиссар внутренних дел…
Я непроизвольно бросил взгляд в сторону капитана ГБ Осадчего. Боже ж ты мой, с человека можно в натуре писать картину «Приплыли»: трепет и благоговение во взоре. Пока мой двоюродный дед рапортовал, капитан Осадчий просто млел от присутствия столь высоких особ.
– Товарищи, – выслушав рапорт, Берия быстро оглядел собравшихся, – не будем зря терять времени. Николаю Герасимовичу как можно быстрее надо принять командование, – он посмотрел на майора ГБ Санаева. – Товарищ майор, на какой машине мы поедем? А то, гляжу, вы здесь целую автоколонну собрали.
– Сюда, товарищ нарком, – майор показал на наш «Тигр». – Товарищ Кузнецов поедет во второй машине с капитаном госбезопасности Осадчим.
– И много у вас людей? – Берия бросил быстрый взгляд на стоящие чуть в стороне КамАЗ с полуторкой.
Майор Санаев козырнул:
– Товарищ нарком, к операции привлечены: взводная тактическая группа Осназа РГК, командир старший лейтенант Бесоев и опергруппа Севастопольского отдела НКВД, командир – капитан НКВД Осадчий.
– Так, так, – Берия сделал шаг в мою сторону и прищурился, – слушай, товарищ майор, мне кажется, что старший лейтенант Бесоев чем-то на тебя похож?
Мой двоюродный дед тяжело вздохнул.
– Так точно, товарищ народный комиссар, он внук моей младшей сестры, Нины.
Тут челюсть капитана НКВД Осадчего совершенно отвалилась и осталась висеть на специальных страховочных веревочках, придуманных как раз на такой случай. А то грохоту бы было! А в НКВД лишнего шума не любят.
Берия одобрительно посмотрел на меня, потом на майора и, проходя к машине мимо остолбеневшего капитана Осадчего, вдруг не удержался и выдал фразу почти по Райкину:
– Товарищ капитан, закройте рот, мы уже все сказали!
Потом взялся за дверцу, задумался и добавил:
– И вообще, вам лучше забыть все, что вы здесь услышали. Это я вам как ваш прямой начальник говорю.
С этими словами милейший Лаврентий Павлович из пронзительной сырости январской севастопольской ночи переместился в жарко натопленный салон «Тигра», в комфорт и уют. Это, конечно, не представительский «Паккард», но и не «эмка».
– Коля, – сказал я своему водителю, садясь на переднее сиденье, – ты особо не гони. Помни, что везешь не дрова, а лично товарища Берию. Веди аккуратней, тщательнее, можно сказать… Тут недалеко, мы успеем.
– А почему не гнать? – вмешался в разговор Берия. – Время дорого, так что давайте без нежностей. Товарищ сержант, – это он к Коле, – вообразите, что у вас на заднем сиденье не товарищ Берия, а эти, как его – дрова. – Во, блин, юморист!
Майор ГБ Санаев повернулся к нему:
– Товарищ нарком, вы извините, но этот Коля, если дать ему волю, вытрясет из вас душу. Мне эти ночные гонки из Симферополя в Севастополь на всю жизнь запомнятся. Я чуть не поседел раньше времени.
Тем временем мы выехали с окраины аэродрома в Николаевке и направились в сторону Южной бухты. Быстро, но без всяких каскадерских штучек.
– Товарищ майор госбезопасности, – в зеркало заднего вида было видно, как Берия одним глазом посмотрел на моего двоюродного деда, – ранняя седина – это наше с вами профессиональное заболевание. Обыкновеннейшая вещь. Единственное спасение от нее – это лысина.
Потом «лучший менеджер всех времен и народов» через зеркало встретился взглядом со мной. Сказать честно, это было как удар током.
– Товарищ старший лейтенант, я уже где-то слышал вашу фамилию, только не могу вспомнить, где.
Ой, подумал я, хитрит ЛПБ – с его-то памятью и не запомнить! Но если он так хочет, подыграем! Но вслух ничего сказать не успел.
Вмешался мой дорогой двоюродный дед:
– Товарищ народный комиссар, старший лейтенант Бесоев командовал штурмовой группой, которая в ночь с четвертого на пятое января захватила Евпаторийское гестапо.
– Ой, как хорошо! – всплеснул руками Берия. – Вы, товарищ старший лейтенант, просто замечательный человек. От лица Советского правительства выражаю вам благодарность за спасение жизней наших граждан и захват опасных военных преступников. Вы и вся ваша группа по линии нашего наркомата уже представлены к правительственным наградам.
Берия хотел еще что-то спросить, но тут мы уже приехали. Командный пункт флота, пристроенный к подземной АТС, был врезан в склон горы на берегу Южной бухты рядом с железнодорожным вокзалом. Небольшой бункер, площадью всего сто квадратных метров, поражал своим эстетическим минимализмом.
Не успели машины остановиться, как бойцы НКВД горохом посыпались из полуторки, оцепляя вход в сооружение по периметру. Правильно – ибо нефиг! Поскольку нам было известно, что АТС и ФКП сообщаются под землей коридором, я послал внутрь АТС одно отделение в сопровождении местных сотрудников с приказом заранее заблокировать этот ход и не дать никому избежать нашего настойчивого внимания.
Еще одна группа в темпе разоружила охрану у входа, не дав закрыть массивную стальную дверь. Товарищам не сделали ничего плохого, только аккуратно зафиксировали. Но все равно некоторые из них продолжали обзывать нас «проклятыми беляками».
Я вполголоса сказал Берии:
– Товарищ народный комиссар, боюсь, что здесь и есть самое гнездо скорпионов и ехидн. До людей что, вообще никакую информацию не доводили?
– Товарищ старший лейтенант, боюсь, что вы правы, – Берия чуть заметно кивнул и брезгливо посмотрел на отчаянно матерящегося начальника караула с нашивками капитан-лейтенанта на рукавах. Потом он повернулся к подошедшему Кузнецову. – Ну что, товарищ Кузнецов, пойдемте, побеседуем с вашим подчиненным, для которого война с мифическими беляками важнее войны с реальными фашистами.
Мои бойцы тут же взяли двух наркомов в бронированную «коробочку», и мы быстрым шагом вошли внутрь объекта. Почти сразу же, прямо перед нами, в подземном коридоре, уходящем вглубь горы, послышался топот ног и невнятная возня. Выстрелов же, слава святому Георгию, не было. Некоторое время спустя мой «засадный полк» вытолкнул нам навстречу из-за поворота коридора трех человек. Одним из этих троих и был адмирал Октябрьский. Еще один являлся его адъютантом, третий же был пока непонятным типом в штатском.
Вперед выступил Берия.
– Гражданин Октябрьский, – сказал он, – решением Ставки Верховного Главнокомандования вы отстранены от исполнения обязанностей командующего Черноморским флотом и арестованы по обвинению в неисполнении приказов Верховного Главнокомандующего. Временно, до назначения нового командующего, обязанности командующего Черноморским флотом решением Ставки возложены на адмирала Кузнецова Николая Герасимовича, наркома ВМФ. Приступайте, товарищ Кузнецов, со странной пассивностью наших моряков надо покончить как можно скорее!
Берия кивнул моим парням:
– Всех троих в Симферополь, в ваш штаб. Вернусь – еще побеседую. – За какие-то несколько секунд «клиенты» были «упакованы», то есть руки скованы за спиной наручниками, а рты заклеены липкой лентой.
Кузнецов в сопровождении пары бойцов ушел в узел связи – поднимать корабли по тревоге и брать под контроль флотское хозяйство, а мы уложили «клиентов» в багажное отделение одного из «Тигров». Тут наши пути расходились.
Кузнецов и Берия на лидере «Ташкент» в сопровождении крейсера «Молотов» уходили в море на соединение с нашей эскадрой. Правда, сперва они должны были обеспечить погрузку на наши БДК двух свежих полков 336-й дивизии, только недавно прибывших в Севастополь из Новороссийска и до сих пор находившихся в резерве. Решить этот вопрос с Василевским и Рокоссовским с нашей связью не составило никаких проблем. Надо было видеть, с каким уважением смотрел после этого адмирал Кузнецов на маленькую черную коробочку.
Капитан НКВД Осадчий с бойцами возвращался в свое управление с приказом забыть все, что он видел и слышал. Ну, а мы, вместе с очередными «жертвами сталинских репрессий», отправлялись обратно в Сарабуз с надеждой, что нам все-таки дадут поспать сегодня хоть три-четыре часа.
7 января 1942 года, 23:15. Севастополь.
Северная бухта. Лидер «Ташкент»
Командир корабля, капитан 2-го ранга
Василий Николаевич Ерошенко
Телефонный звонок из штаба флота, прозвучавший за час до полуночи, был для нас полной неожиданностью. Мой комиссар, Григорий Андреевич Коновалов, в это время тоже был на главном командном посту. Сняв трубку, я неожиданно для себя вместо голоса контр-адмирала Октябрьского услышал нашего наркома Николая Герасимовича Кузнецова. Уж его-то я ни с кем не перепутаю. Нарком спросил:
– Капитан 2-го ранга Ерошенко?
– Так точно, товарищ нарком! – браво ответил я.
Кузнецов поинтересовался:
– Сколько времени вам надо, чтобы выйти в море швартовы?
Я задумался.
– Полчаса, товарищ нарком, – потом добавил: – Товарищ адмирал, я не получал никаких указаний насчет выхода в море от штаба флота или от комфлота Октябрьского…
Адмирал Кузнецов громко хмыкнул в трубку.
– Считайте, что получили – Черноморским флотом временно командую я.
– А товарищ Октябрьский? – не понял я.
– А товарищ Октябрьский уже не товарищ. Гражданин Октябрьский решением Ставки за пассивность в боевой обстановке при выполнении стратегической наступательной операции снят с должности и арестован. И теперь товарищи из НКВД будут выяснять у него, как он дошел до жизни такой. Вам все понятно?!
– Так точно, товарищ адмирал, понятно! – я сделал своему комиссару, который стоял рядом и слушал наш разговор, жест, который должен был означать: «Вот видишь, а я тебе говорил!»
– Ну, отлично, если все понятно. Ждите. Буду у вас через десять минут. И самое главное – ничему не удивляться! – и адмирал Кузнецов отключился.
– Что значит – ничему не удивляться? – не понял я, положив трубку. Но приказ получен, и надо его исполнять, тем более что, вон, командующий флотом уже загремел под фанфары за «неоправданную пассивность».
Быстро отдал команду командиру БЧ-5 поднять пары до полных, а командирам БЧ-2 и БЧ-3 готовность номер один через тридцать минут.
До этого мы поспорили с комиссаром и со старшим помощником – кто слетит со своего поста после того, как вчера днем страшно поскандалили Василевский и Октябрьский. Октябрьский флот в море так и не вывел, ссылаясь на шторм и немецкую авиацию. Правда, той немецкой авиации в Севастополе не видели с вечера четвертого числа. Уже утром пятого – как отрезало. Три дня ни налетов, ни бомбежек. Ни даже одинокого разведчика. Тишь и благодать.
Что-то я задумался, а на стоящем у причала рядом с нами крейсере «Молотов» началась суета. Значит, не нас одних подняли по тревоге. Правильно, хватит нам бегать от немцев, теперь пусть немцы побегают от нас.
А комиссар мой стоит рядом задумчивый-задумчивый. Это что же делается – сняли с должности и арестовали, пусть и полного дурака, но зато дурака политически правильного и идеологически выдержанного. Который даже свою безыдейную фамилию – Иванов – сметил на революционную Октябрьский. А эти рассказы, что в Крым прорвались беляки, как в двадцатом, и сейчас…
А вот что «сейчас», никто так сказать и не смог, а «беляки» оказались Осназом РВГК. Весь Севастополь видел тот танк с двухствольной пушкой, на котором Василевский приехал на ФКП ругаться с Октябрьским. И тех головорезов, которые сидели на том танке, в пятнистых куртках и штанах, обвешанные оружием с ног до головы. Наши это, а никакие не беляки. Знакомый рядом был там, рассказывал. У этих, у пятнистых, каждое третье-четвертое слово – товарищ. Товарищ боец, товарищ сержант, товарищ капитан, товарищ Иванов, товарищ Сталин. А беляков, даже перековавшихся, вы этому не научите. Это у них самое грязное ругательство. А если и говорят, то тянут так, словно рот полон слюны.
Минут через десять на набережной со стороны Южной бухты вспыхнули синеватые огни двух маскировочных фар. Мы с комиссаром только охнули, когда из широкой и мощной даже на вид легковой машины выбрались Николай Герасимович Кузнецов и известный всей стране человек в пенсне. С другой стороны машину обошел осназовец. Никем другим этот высокий военный в черной, как ночь, униформе и круглом шлеме быть не мог. Обменявшись с нашими гостями парой слов, он пожал им обоим руки и, дождавшись, пока они по трапу поднимутся к нам на борт, уехал куда-то по своим делам.
– Интересно, – сказал мне мой комиссар, – товарищ Берия – это весь сюрприз, который нам обещал товарищ Кузнецов, или будут еще?
– Не знаю, Гриш, – ответил я, одергивая китель и готовясь к встрече сразу с двумя наркомами. – Обстановка сейчас такая, что я бы не зарекался. Так что был приказ ничему не удивляться, а мы с тобой люди военные – приказы должны выполнять. И попомни мое слово – сегодня будет на что посмотреть. Мы или сгинем бесследно, или войдем в историю вместе с нашим «Ташкентом».
Не успел комиссар ничего ответить, как вахтенный ввел на главный командный пост товарищей Кузнецова и Берию. Зажмурив глаза, я шагнул вперед.
– Товарищ народный комиссар военно-морского флота, лидер «Ташкент» приводится к состоянию «Готовность № 1» и будет готов выйти в море, – я посмотрел на часы, – через двенадцать минут. Докладывал командир корабля, капитан 2-го ранга Ерошенко.
– Вольно, товарищ Ерошенко. – Николай Герасимович выложил перед нами карту. – Ваша первая задача на эту ночь – встретить вот в этой точке, юго-западней мыса Херсонес, четыре больших десантных корабля и сопроводить их в бухту Стрелецкая для погрузки на борт личного состава десанта. Все понятно?
Мы с комиссаром кивнули, а в голове метались мысли. Большие десантные корабли – звучит грозно. Но в РККФ нет кораблей такого класса, как, кажется, нет и ни в одном флоте мира. И откуда они тут взялись, да еще и четыре штуки сразу? Это случайно не те, с которых высаживалась мехбригада полковника Бережного под Евпаторией? А как же, наслышаны – шок и трепет. Но только вот как высаживать десант, прямо на плавающих танках, кажется, еще никто толком не догадался.
Мою мысль опередил комиссар:
– Товарищ нарком, а это случайно не корабли из состава той эскадры под Евпаторией? Так ходили слухи, что над ними Андреевский флаг…
Ответил моему комиссару не наш нарком, а человек в пенсне:
– Вы, товарищ батальонный комиссар, должны знать, что все, что относится к этой эскадре и особой мехбригаде, имеет гриф «Особой важности». Вы, товарищи, находитесь у нас на хорошем счету, а иначе составили бы уже компанию гражданину Октябрьскому. Ведь верно, товарищ Кузнецов?
Наш нарком оторвал взгляд от карты и кивнул:
– Да, товарищ Берия, верно. Это один из самых лучших кораблей Черноморского флота. Я надеюсь, что мы не дадим погибнуть ему так нелепо, как в тот раз.
– Товарищ Кузнецов, – укоризненно покачал головой Берия, – вот вы сами и нарушаете. А ведь товарищ Сталин вас предупреждал…
У меня вдруг возникло ощущение, что совсем недавно произошло какое-то событие, в корне изменившее мир, который уже не будет прежним. И разгром 11-й армии – это какой-то побочный эффект этого явления.
Вот Кузнецов с Берией в обнимку ходят. Арестован Козлов, который при высадке десанта угробил народа и техники больше, чем в боях. Арестован «идейный» Октябрьский, потому что его пассивность была просто неприличной на фоне чужих успехов. Да еще в наши палестины пожаловали одновременно заместитель начальника Генштаба и два наркома. Делаем выводы…
7 января 1942 года, 23:15.
ТАКР «Адмирал Кузнецов»
Старший лейтенант А.И. Покрышкин
(из книги «Небо войны», 1985)
Неужели так бывает? Я стою растерянный и смущенный на палубе тяжелого авианесущего крейсера и не могу разобраться в себе. Хорошо это, что к нам на помощь пришли потомки из далекого будущего или плохо?
С одной стороны, сколько жизней наших товарищей они уже сохранили, и это за какие-то три дня. А сколько сохранят еще! Нет, тут, пожалуй, счет пойдет на миллионы. С другой стороны, а как же мы сами, в их-то истории мы победили и без помощи из будущего? Но, наверное, мы там недостаточно победили, со слишком большими потерями. Кажется, это называется пиррова победа. И вот кто-то решил подправить ситуацию, сделать потери меньше, а результаты победы больше. Чтоб война закончилась, к примеру, не в Берлине, а в Париже. Не в сорок пятом, а сорок третьем. И народу чтоб погибло вдвое меньше. А кто же такой этот кто-то? Так недолго и до Бога договориться.
И вообще, мысли путаются. Лучше не задумываться о причинах, а принять все, как оно есть. Я уже один раз был великим летчиком, трижды Героем Советского Союза и маршалом авиации.
А начиналось все вот так. Когда мы вошли в аэродромную столовую, меня приветствовали возгласом: «Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин ист ин дер люфт!» – «Внимание! В небе Покрышкин!» Ну, я сначала не понял, о чем идет речь, но потом мне пояснили. Оказывается, так орали гитлеровские авианаводчики, когда я вылетал на задание.
Еще чуть позже ребята сознались, что такую славу среди фрицев я должен обрести только через полтора года, когда буду драться с фрицами над Кубанью на американском истребителе Р-39 «Аэрокобра», у которого огневой мощи, как у дурака махорки.
Да, приятно узнавать о себе такое. Но еще приятней это оттого, что значит – не зря я веду дневник, записывая в него все свои находки и идеи, не зря стараюсь придумать что-то новое. Ведь недаром сказал один великий полководец: «Удивить – победить!»
Но сперва был сытный ужин, правда без ста грамм… Я спросил – почему? Майор Скоробогатов сощурил левый глаз и с легкой усмешкой сказал:
– А я знаю научный способ продления жизни летчика – не пить! Особенно для летчиков на таких машинах, как у нас. Зевнул малехо у земли, и все – Митькой звали.
И тут я вспомнил, что собственно за всей суетой не спросил названия их машин, и кроме того, почему нельзя пить за ужином, ведь ночь впереди, до утра все выветрится. Майор опять сощурился – ну чисто наш комполка, Виктор Петрович, когда на вопрос не хочется отвечать, но надо:
– Знаешь, что, Александр Иванович, раз уж ты здесь – значит, и подписку ОВ, как я понимаю, давал?
Я не понял, какая связь между подпиской ОВ и моими вопросами про название самолета и сто граммов, но все равно согласно кивнул.
Майор хмыкнул, пододвинул поближе пепельницу и достал пачку американских сигарет. Ну, понятно, у осназа снабжение по первому разряду, им махру на курево не выдают. Но сказать честно, свой паек они вполне отрабатывают. В Крыму с их появлением ситуация с головы встала на ноги и бегом побежала в нужном направлении.
Но и мы не лыком шиты, поэтому предложенную сигарету я взял как должное. Прикурил от зажигалки, затянулся, прищурился – ничего себе табачок, нормальный.
Потом одернул себя, ведь передо мной не какая крыса тыловая сидит, а летчик-истребитель, осназовец. Вот уж не знал, что есть авиационный осназ, но почему бы и нет. Например, для испытания новейшей секретной техники в боевых условиях – как раз то, что мы имеем сейчас. Тем более что и по званию он меня старше – совсем как наш командир полка, да и по возрасту тоже.
Подумав об этом, я как-то подтянулся и посмотрел на майора. Тот одобрительно кивнул, и вдруг мне его лицо показалось полным такого всезнания, такой вселенской грусти, что стало даже немного страшно.
– Саш, – начал он свой разговор, – можно мне тебя так называть? Ведь мы все-таки, что говорится, вне строя, и вещи тебе я сейчас буду объяснять не совсем обычные. – Я кивнул. – Тогда я – Виктор, или Виктор Сергеевич, как хочешь, так и называй.
– Командир полка у нас Иванов Виктор Петрович, – не знаю почему, сказал я, – тоже майор.
Тут майор Скоробогатов сказал странную фразу:
– Хороший командир, и человек тоже, читал про него. Жаль… Хотя еще ничего не предрешено, жизнь еще всяко может повернуться.
Заметив мое растерянное лицо, майор прищурился, будто прицеливаясь.
– Ты, Сань, погоди буянить, до конца выслушай… Ты думаешь, мой самолет новый, да, новейший можно сказать? – Я завороженно кивнул. – Ты даже не представляешь, насколько он новейший. – Майор последний раз глубоко затянулся и загасил окурок в пепельнице. – Как ты думаешь, в каком году он принят на вооружение, а какого года та машина, на которой летаю лично я? Не гадай, не надо, все равно не догадаешься. – Майор Скоробогатов вздохнул. – Машина марки МиГ-29, постановка на боевое дежурство первого авиаполка – это восемьдесят пятый год. Тысяча девятьсот, разумеется. Данная конкретная машина, на которой летаю я, выпущена в две тысячи двенадцатом году и является совсем новой, сюда прямо с госиспытаний.
Это он меня убил и закопал. Насмерть! Я сидел как громом стукнутый. Попадалась мне как-то в руки книжка английского писателя Уэллса еще дореволюционного издания. «Машина времени» называется. Но не впечатлила она меня, нет.
А тут тебе в лицо говорят: «Я человек из будущего, верь мне!» А почему, собственно, ему не верить?
А майор как будто прочел мои мысли:
– Не веришь? Машину мою видел – и не веришь? Ну-ну!
Он вытащил из кармана маленькую коробочку, которая на поверку оказалась рацией, выдернул антенну, щелкнул на передней панели каким-то рычажком, лицо его озарилось хитрой улыбкой.
– Алло, товарищ полковник, доброй ночи. Тут у меня гость – известный вам Александр Иванович Покрышкин. Да-да, тот самый. Аэродром их полка здесь рядом, в Ростове. Нет, не стоит благодарностей – это товарищ Берия подарок сделал, от широкой кавказской души: с собой прихватил товарища Покрышкина. Так вот этот самый будущий трижды Герой и маршал авиации не верит в наше происхождение из будущего, думает, что я ему сказки рассказываю! Зачем?! Так вы же, товарищ полковник, говорили про резервных летчиков из местных – с кого же начинать, как не с него? Ага, понятно. Да, ждем!
Затолкав антенну, майор убрал рацию в карман.
Именно в этот момент я понял вдруг, что майор со мной не шутит. Рация такого размера, с таким качеством связи… Не знаю, но слова майора уже не выглядели такой уж фантастикой. А потом прилетело это – странный аппарат с двумя винтами над кабиной, способный сесть где угодно и взлететь оттуда с четырьмя тоннами груза…
Майор Скоробогатов сказал, что командование авиагруппы приглашает меня посетить тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов». И тут, уже у борта этого вертолета, я вспомнил, что майор так и не ответил на мой второй вопрос, про сто грамм…
В ответ майор Скоробогатов широко улыбнулся:
– Ночь для нас – это самое рабочее время, ибо со своими навигационно-разведывательными приборами, мы – ужас, летящий на крыльях ночи. Пусть крепче спят фашисты, а некоторые из них не проснутся никогда.
И вот я стою на палубе самого настоящего авианосца и понимаю – не врал товарищ Скоробогатов, ох не врал. Не врал хотя бы потому, что на мне уже надета полная экипировка пилота XXI века: полный компенсационный костюм, шлем, кислородная маска.
Оказывается, без этой экипировки перегрузки способны сделать меня инвалидом после первого же вылета. Мой командир – капитан Гуссейн Магомедов, внук известного в те времена летчика-испытателя Магомеда Толбоева. Сам я полечу во второй кабине Миг-29 КУБ простым пассажиром. Моя задача – примерить эти скорости и перегрузки к себе. И, если что, то на обратном пути капитан даст мне попробовать, почувствовать машину в горизонтальном полете. Маленькими шажками – к великой цели.
Но все равно я счастлив и горд, потому что уверен – у меня все получится! Я одолею сверхзвук и сумею выполнить пока невероятные для меня фигуры высшего пилотажа: «Колокол» и «Кобру Пугачева». Говорят, их и тогда можно было сделать только на этом уникальном самолете, созданным гением советских авиаконструкторов и инженеров.
А сейчас наше боевое задание – налет на один из немецких аэродромов под Киевом. Там на ночь приземлилась немецкая бомбардировочная авиагруппа, срочно перебрасываемая на юг к бреши, которую сделала авиация наших потомков. Командир авиагруппы полковник Хмелев показался мне стариком. Ведь ему уже сорок два, почти физиологический предел. Так вот он, излагая задание группам, сказал такую фразу: «Летят, как мотыльки на огонь. А мы светим только своим, а чужих жжем».
«Свои» – волшебное, сладкое слово, означающее семью, дружбу, помощь… месть, в конце концов. Кого не смогли спасти, за них теперь надо отомстить. Совсем недавно, над аэродромом Сталино, я задумался о том, сколько самолетов могло устроить такой разгром. Я думал, что работало не меньше дивизии.
Оказалось, удар наносили всего три самолета, три Су-33, которые, конечно, чуть крупнее и тяжелее, чем Миг-29, но не намного. Зато каждый из них несет шесть с половиной тонн бомб – больше, чем хваленая американская «Летающая крепость» Б-17!
В числе бомб, которые поднимает Су-33, и двадцать восемь 250-кг кассет, каждая из которых содержит сто пятьдесят осколочных бомбочек, снаряженных сотнями пятимиллиметровых стальных шариков. Когда их сбрасывают одну за другой, то за это отвечает специальное умное устройство, именуемое компьютер. И получается настоящий ковер смерти. При этом неважно – в капонирах стоят самолеты, или открыто, обвалованы штабеля бочек с бензином или нет. Эффект один – смерть дождем падает с неба.
Подходим к нашей машине. Консоли крыла подняты – это одна из особенностей палубных самолетов – для более компактного хранения. Под коренными частями крыльев и под фюзеляжем в развале двигателей подвешено восемнадцать бомб с тупым коническим носом. Это они и есть – РБК-250. Пытаюсь почесать затылок и натыкаюсь рукой в перчатке на шлем – неловко, однако. Мой нынешний командир и пилот обходит машину, заглядывая в самые потаенные места. И это правильно, потому что закон – доверяй, но проверяй – ничуть не изменился за прошедшие семьдесят лет.
Поднимаемся в кабину по специальной приставной лестнице. Механик пристегивает нас ремнями и подсоединяет кислородный шланг и разъем СПУ. Осматриваюсь. Ничего знакомого, кроме ручки управления. Повсюду электронные экранчики, окошки с цифрами и прочие приборы далекого будущего. Чувствую себя селедкой, закатанной в консервную банку, – не пошевелиться.
Капитан Магомедов поднимает вверх большой палец.
– Как самочувствие, второй?
– Нормально, товарищ капитан, – отвечаю.
– Ну, тогда мы начинаем, – прозвучал в наушниках голос моего пилота, – устройства управления я пока заблокировал, но ты, товарищ старший лейтенант, все равно ничего не трогай.
Честное слово, как первый вывозной полет в аэроклубе. Только вот подо мной не тарахтелка У-2, а такая зверюга, для которой и слов подобрать не могу. Девятнадцать тонн тяги на двух двигателях на взлетном режиме – ужас! Посмотрим, как они с этим управляются, это же настоящая скачка на тигре.
Вот маленькие тягачи выкатили наши машины на стартовые позиции. Оглядываюсь. За хвостом нашего самолета палуба встает дыбом. Это поднимаются газоотбойные щиты, которые защищают все прочее на палубе от ярости выхлопных струй наших двигателей.
Тройку ведет в бой сам полковник Хмелев на своем Су-33. У него нагрузка в полтора раза больше. Его машина слева от нас, на позиции номер два, но как ни странно ему первым идти на взлет.
Поворачиваю голову в его сторону. Отчетливо видно, как из дюз в газоотбойный щит бьет бело-голубое в ночи пламя. В наушниках звучит: «Первый пошел!» – и грохот становится совсем нестерпимым.
Потом полковник отпускает тормоза, и его машина сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее начинает свой разбег. Впереди у нее только сто метров палубы и трамплин. Су-33 с выдвинутой до упора механизацией крыла подпрыгивает, зависает в воздухе и продолжает упрямо карабкаться вверх, преодолевая земное притяжение.
Сейчас наша очередь. Слышу в наушниках: «Второй пошел!» Стрелки на тахометрах обоих двигателей резко прыгают от первой четверти сразу за красную черту. Мама! Как больно! На грудь навалилась неимоверная тяжесть. Наверное, тройная-четверная перегрузка.
Меня буквально расплющивает в кресле, теперь уж точно не пошевелить ни рукой, ни ногой. Трудно дышать. А ведь наши потомки еще и умудряются управлять машиной.
Скосил глаза на зеркальце заднего вида. Ой, а ведь мы уже в воздухе. Палуба авианосца проваливается куда-то, стремительно удаляясь назад. Отсюда она кажется такой маленькой, как спичечный коробок. И как только они на нее садятся, даже со всеми их приборами? Не представляю!
Мы ложимся в левый вираж, перегрузка чуть ослабевает. Я смог чуть повернуть голову и увидеть, как на взлет идет третий наш ведомый.
Красивейшее зрелище. Вот вся тройка в воздухе. Догоняем ведущего и пристраиваемся к нему справа и сзади. До цели примерно шестьсот километров – это половина боевого радиуса, тридцать минут лету.
Вот нас догоняет последний из тройки – вся группа в сборе. На оставшемся где-то далеко позади авианосце сейчас на взлет идет следующая тройка. У нее своя цель – аэродром, набитый «юнкерсами», «хейнкелями» или «мессершмитами». Как сказал полковник Хмелев, наша работа – ломать кости люфтваффе!
Кстати, это не первая серия вылетов за эту ночь. Полтора часа назад четыре аэродрома, на которых были обнаружены свежие немецкие авиагруппы, уже подверглись авиаударам. Итог неизменно положительный для нас и катастрофичный для немцев.
Перед вылетом, в курилке, я немного поговорил с местными пилотами. Оказывается, люфтваффе – это единственный костыль, на котором сейчас держится вермахт. Вышиби его, и Восточный фронт рухнет, как карточный домик. С точки зрения потомков, зря я тогда в тумане искал танки Клейста. Тот рывок был для него последним. Моторесурс техники почти полностью исчерпан, и даже немецким ремонтникам, при наличии запчастей, не восстановить его до весны. А запчастей-то нет, так как на немецких танках и бомбардировщиках стоят одни и те же моторы, и запчасти со страшной силой пожирает люфтваффе. Боеготовых танков в танковых группах единицы.
Бросаю взгляд на высотомер – двести метров, потом на стрелку спидометра – она вплотную подползла к отметке в 1М. Легкий хлопок, и вот мы обогнали звук. Перегрузка спала – значит, крейсерская скорость достигнута.
Мне стало страшно мчаться на такой высоте с такой скоростью в абсолютной темноте. Малейшая ошибка пилота – и все, костей не соберешь. Но зато я понял секрет их внезапности. Если обходить населенные пункты и скопления войск, да еще ночью, то группа останется не обнаруженной до того самого момента, пока по земле не покатится огненный вал разрывов.
Снова оживают наушники:
– Ты как там, Второй, нормально?
– Нормально, товарищ капитан, – я постарался улыбнуться, а сам подумал: ничего себе нормально, будто слон в грудь лягнул. До сих пор дышать трудно.
А товарищ капитан будто прочел мои мысли:
– Ты, Второй, не храбрись, я ведь себя на первом вылете помню. Но как говорил мой дед: «Ты, внучок, тренируйся, тренируйся, и все получится!» Короче, Второй, до рубежа атаки двадцать минут. Ты пока расслабься немного, осмотрись в кабине. И для поднятия бодрости духа – концерт по заявкам, – что-то щелкнуло, и в наушниках зазвучали песни. Такие наши, советские, пронзительные, и в то же время абсолютно незнакомые.
Сначала я услышал хриплый голос, который пел под гитару: «Мы взлетали, как утки с раскисших полей, восемь вылетов в сутки куда веселей». Потом его же песни: «Я, Як-истребитель…», «Он вчера не вернулся из боя», «От рассвета мы землю вращали назад».
Честное слово, у меня даже слезы на глазах выступили. Значит, раз там поют такие песни, то мы тут не зря воюем и умираем…
Я поднял забрало шлема и рукой вытер лицо. Вроде полегчало. И тут меня снова вызвал капитан Магомедов:
– Второй, приготовиться – рубеж атаки.
Я заглянул ему через плечо, благо второй пилот сидит в кабине на голову выше первого.
Подсвеченный мертвящим зеленоватым светом, к нам стремительно приближался аэродром. Разогретые моторы готовых к вылету самолетов светились нежно-зеленым. Мне рассказывали про БРЭО с элементами ночного видения, но так, наскоро. Наблюдать это воочию было жутковато.
Всю эта картинку я видел не дольше пары секунд, потом аэродром скользнул под нас, и капитан выкрикнул:
– Аллах акбар! За Родину, за Сталина!
Машина начала вздрагивать – каждый раз, как от нее отделялась бомбовая кассета. Две кассеты в секунду… Полоса сплошного поражения двойной плотности – примерно шестьсот на двести метров. Одна полоса из трех.
А всего, с нахлестами – четыреста на шестьсот. А я-то думал – вся атака продолжалась даже не две минуты, а всего пять секунд.
Я бросил взгляд назад. На месте аэродрома будто ожил вулкан. Пылали и взрывались заправленные самолеты и пирамиды бочек с бензином на окраинах аэродрома. Когда мы, уже развернувшись по широкой дуге, начали набирать высоту, на аэродроме стали рваться сброшенные самолетами бомбы. В наушниках прозвучал голос полковника Хмелева:
– Вовремя! Еще чуть-чуть, и опоздали бы.
Капитан Магомедов ответил:
– Зато накрыли всех разом: и самолеты, и летчиков, и техников, и штабистов. Теперь эту группу Герингу придется формировать с нуля.
– Это вы, товарищ капитан, точно заметили, – добавил наш второй ведомый, старший лейтенант Рюмин, – будет теперь у Алоизыча опять коврик на завтрак.
– Отставить разговорчики, – вмешался полковник Хмелев, – возвращаемся на высоте двенадцать тысяч, скорость два сто. Магомедов, на высоте можешь дать Покрышкину чуть порулить. Но только, товарищ старший лейтенант, осторожно у меня. С этой машиной надо ласково, как с юной девицей…
Я попробовал. Как и говорил полковник – осторожно. Машина – зверь! Причем дикий. Учиться, учиться и еще раз учиться – товарищ Ленин не зря говорил эти слова. Причем для начала на чем-то мощнее моего МиГа, но и более простом, чем эта машина. До сверхзвука мне еще расти и расти. Однако важен первый шаг, и я его сделал. После посадки надо будет поговорить с товарищем полковником. Интересно, что он мне посоветует?
8 января 1942 года, 00:45.
Севастополь, Северная бухта. Лидер «Ташкент»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
Флаг я решил держать на лидере «Ташкент». Мне почему-то вспомнился адмирал Макаров с его страстью к легким крейсерам. А ведь погиб-то он как раз не на «Новике» или «Аскольде», а на тяжелом «штабном» броненосце «Петропавловск».
Но не будем о грустном. Погибать мы не собираемся, даже наоборот. Как сказал товарищ Ларионов, пускай теперь немцы погибают за своего фюрера, а мы будем жить долго и счастливо.
Надо было видеть лицо товарища Ерошенко, когда на траверзе мыса Херсонес из туманной дождевой мороси нам навстречу вынырнули пять темных силуэтов. Четыре больших десантных корабля и сопровождающий их БПК «Североморск». Его я опознал по двум маленьким артиллерийским башням. У «Ушакова» же на баке башня только одна и побольше. Других похожих кораблей в природе нет и пока не предвидится.
С помощью ратьера обменявшись с нами опознавательными, «Североморск» заложил крутую левую циркуляцию, уходя обратно в открытое море и уступая «Ташкенту» место мателота.
Капитан 2-го ранга Ерошенко повернулся ко мне.
– Кто это был, товарищ адмирал? Не припомню что-то таких крейсеров в нашем флоте. Тоже, как мы, заграничной постройки? Американец или англичанин?
Ну да, сто тридцать метров и семь тысяч тонн водоизмещения – вполне себе легкий крейсер по нашим временам. Но по сути это не так, и надо все объяснить командиру «Ташкента». Смотрю на товарища Берию, тот кивает. К тому же товарищи Ерошенко и Коновалов подписку ОВ уже дали…
Я поворачиваюсь к Ерошенко, который пристально смотрит в сторону уже скрывшегося в дождевых зарядах корабля.
– Товарищ капитан 2-го ранга, это новый тип корабля – большой охотник за подлодками…
– А что это он такой большой, товарищ адмирал? – это уже военком «Ташкента», батальонный комиссар Коновалов. – Обычно охотники за подлодками совсем маленькие. А этот такой огромный – не дороговато ли он для нашего флота обошелся?
– Еще дороже этот корабль обойдется немцам, – и тут меня осенило: – Если мы, конечно, сумеем перебросить его на Северный флот. Видите ли, товарищи, «Североморск» – не обыкновенный корабль, а экспериментальный. – Я вдохновенно врал, впрочем, в основном стараясь придерживаться того, что рассказывал мне адмирал Ларионов. – Это фактически специальный противолодочный гидроакустический комплекс «Полином», одетый в корпус корабля. От этого комплекса, превосходящего по возможностям обнаружения все американские, немецкие, итальянские и британские аналоги, не может скрыться ни одна подводная лодка. Но, увы, этот комплекс очень громоздкий, и уменьшить его размеры без уменьшения возможностей никак не получается. Кроме того, этот корабль оснащен восемью торпедными аппаратами калибра 533 мм, мощной системой ПВО и специальными реактивными бомбометами, способными швырнуть глубинную бомбу на шесть тысяч метров. Короче, пираты Деница для него всего лишь добыча…
Комиссар кивает с таким видом, дескать, если экспериментальный, тогда да, посмотрим.
В этот момент мы как раз завершаем циркуляцию, занимая место мателота перед десантными кораблями. Мне кажется, что в Стрелецкой бухте на погрузке им будет тесновато. Тем более что части, которые они должны принять на борт, пока еще находятся в самом Севастополе. Конечно, смущает Андреевский флаг. Но тут же рядом со мной стоит товарищ Берия, как раз специалист по скользким политическим вопросам. Может, товарищ Сталин посвятил его в свой замысел насчет эскадры под Андреевским флагом?
– Лаврентий Павлович, разрешите вас на минутку, – я отвожу его в сторону и кратко излагаю свой вопрос. Времени у нас совершенно нет – от Херсонеса до Стрелецкой бухты всего минут десять ходу.
Нарком дел внутренних, а теперь, как я полагаю, и потусторонних, на минуту застывает в раздумье.
– Николай Герасимович, если для пользы дела надо ввести десантные корабли в Севастополь – вводите. Андреевский флаг при этом спускать, разумеется, не нужно. Как я понимаю, для военных моряков это большое унижение. Насколько я знаю, товарищ Сталин имеет планы большой политической игры, в которой Андреевскому флагу над этими кораблями будет уделена большая роль. Как, собственно, и погонам на плечах товарищей офицеров.
Одним словом, хватит прятаться по углам. Если товарищу Сталину надо, чтобы в Севастополе были замечены корабли под Андреевским флагом, то их заметят. И при этом без всякой лишней нарочитости, строго и по делу. Командуйте, товарищ народный комиссар Военно-морского флота, если товарищ Сталин спросит, скажите, что я санкционировал.
Используя такое маленькое и такое удобное радио потомков, удалось очень быстро утрясти изменения планов. Я представляю, в какую неразбериху вылилось бы изменение места погрузки при наших способах связи. Но все прошло крайне удачно. Когда корабли только-только швартовались у причальной стенки на Корабельной стороне, первый из тех свежих стрелковых батальонов, что недавно прибыли с Кавказа, уже маршировал к месту погрузки вдоль набережной. Пока они там грузились, «Ташкент» встал на якорь ровно посредине Северной бухты, неподалеку от плавучей зенитной батареи номер три. Наши шутники называли ее «Коломбиной», или «Не тронь меня».
Тем временем товарища Берия одолело любопытство относительно погрузки войск на БДК. Взяв на «Ташкенте» командирский катер, он отправился к месту погрузки. И не зря.
Хоть было и темно, но Андреевский флаг был замечен и вызвал некоторое смущение в умах. Еще немного, и вместо погрузки на корабли на берегу мог вспыхнуть стихийный митинг, как в 1918 году. И тут в бурлящей толпе появляется разъяренный Лаврентий Палыч с его знаменитым пенсне.
Еще через десять минут туда же влетел на полуторке капитан Осадчий и опергруппа Севастопольского УНКВД. А им все равно, какие там флаги – с синим косым Андреевским крестом или с черепом и костями. Есть приказ наркома – обеспечить погрузку, они ее обеспечат.
Кстати, оказывается, не только мне контр-адмирал Ларионов вручил компактную рацию. Или это постаралась полковник Антонова, снабдив Берию связью, так сказать, как своего нынешнего наркома. Ведь в нашем времени их Служба внешней разведки проходит именно по ведомству НКВД, как его Первое главное управление.
Пока Лаврентий Павлович геройствовал на берегу, я сел в уголке, открыл ту папку, которую мне передал товарищ Ларионов, и начал думать. Мне не давала покоя мысль, пришедшая во время рассказа товарищу Ерошенко о БПК «Североморск». Есть время подумать о дне завтрашнем.
Там, в приполярных водах СССР, ведет бой с противником очень тяжелый и ответственный фронт. Там отчаянно нужна помощь. Я отложил в сторону несколько листков и закрыл папку. У меня получилась группа надводных кораблей из БПК «Североморск», СКР «Ярослав Мудрый», СКР «Сметливый», танкера «Дубна». Я закрыл глаза, задумавшись. «Алросе» и «Северодвинску» тоже в Черном море делать нечего. Их путь будет лежать туда же – на север. И если «Северодвинск», пройдя Проливы, становится свободен, как птица, то «Алроса» должна будет идти вместе с группой надводных кораблей.
Или, может быть, лучше выйти в Средиземное море заранее, например, под прикрытием группы наших торговых кораблей, направляющихся на Дальний Восток. И уже в Атлантике встретиться с основной группировкой для дозаправки.
Эту идею еще надо будет пробивать у товарища Сталина, а потом и через турецкое правительство. Но совершенно очевидно – то, что в прошлом наших потомков происходило с Арктическими конвоями, не должно повториться в нашей истории. Головорезы Деница должны от всей нашей широкой души получить по зубам. Что делать со стервятниками Геринга, мы с Виктором Сергеевичем уже знаем. Нужен один аэродром подскока под Мурманском, только один…
Но этот вопрос мы решим чуть позже. Ведь, по словам товарищей потомков, положение там осложнится только ближе к лету.
8 января 1942 года, 08:25.
На траверзе Ялты. Лидер «Ташкент»
Капитан 2-го ранга Василий Николаевич Ерошенко
Объединенный флот грозовой тучей навис над ялтинской группировкой немцев. Даже без всяких приказов я перестал чему-либо удивляться. Корабли, корабли, корабли… Корабли под флагами РККФ и боевым Андреевским флагом бывшей Российской империи. Но стволы их орудий направлены не друг на друга, а на берег, где окопался враг. Совершеннейшее смешение эпох и стилей.
Из-под Феодосии сюда пришло наследие былой эпохи – линкор «Парижская Коммуна», в девичестве «Севастополь», заложенный еще в 1909 году, заслуженный ветеран еще дореволюционной постройки. Такой же привет из прошлого и его напарник – крейсер «Красный Крым», заложенный как «Светлана» в 1913 году. Из Севастополя подошли корабли предвоенной постройки: наш лидер «Ташкент» и крейсер «Молотов».
А вот из Евпатории пришли корабли, которых еще четыре дня назад в природе не было и быть не могло. Построенные в конце ХХ века – да-да, я не сошел с ума, именно так. Николай Герасимович, разговаривая с каким-то контр-адмиралом Ларионовым по карманной рации, проговорился. Да и сама эта рация, которая меньше пачки папирос, а дает устойчивую связь на десяток миль, вызывает оторопь.
Правда, впоследствии товарищ Кузнецов «успокоил» меня, сказав, что такая дальность возможна только при связи маленького аппарата и большой станции с антенной на высокой мачте. Если карманные радиостанции связываются между собой, то расстояние выходит меньше, всего одна-две мили. Но главное-то, суть не в этом, а в том, что вместе с нами против фашистов воюют наши потомки, кому внуки, а кому и правнуки. И как воюют!
За три дня сплошных боев вместе с нашими товарищами оставили от 11-й немецкой армии только жалкий огрызок – Ялтинскую группировку, ликвидировать которую мы и должны совместными усилиями армии и флота. Но больше всего меня и моего комиссара удивил Андреевский флаг над кораблями потомков. Особенно был потерян мой Григорий Андреевич: ведь получается, что вся его комиссарская работа… как бы это сказать помягче… Тяжело выходит.
А что ему краснофлотцам говорить, они же ждут его слов. И тут товарищ Берия показал себя с неожиданной стороны:
– Вы, товарищ Коновалов, не волнуйтесь, спокойно делайте свое дело. И не переживайте за товарищей потомков – они сражаются с фашизмом так яростно потому, что понимают – что потеряли с гибелью СССР.
Ни мы, ни они не намерены допустить повторения той истории. Это наши люди, товарищ Коновалов, на сто пятьдесят процентов наши. В отличие от некоторых, которые только прикидываются нашими товарищами, а на самом деле в любой момент готовы ударить нам в спину.
А потом нам стало не до разговоров: отпущенное ультиматумом время истекло. Орудия «Парижской Коммуны», «Молотова», «Красного Крыма», «Ташкента» издали громовой рев. Ликвидация Ялтинской группировки немецких войск началась.
Первый залп своими чемоданами «Парижская Коммуна» сделала по отелю «Бристоль», в котором, по данным нашей разведки, располагался штаб 72-й пехотной дивизии. Ее командир, сумевший вывести дивизию в относительном порядке от Балаклавы, собрал вокруг себя разрозненные немецкие и румынские части и организовал бешеное сопротивление нашим войскам. По словам адмирала Кузнецова, именно там расположена радиостанция, которая уже второй час призывает на наши головы кары земные и небесные – то есть самолеты люфтваффе.
Только вот эта крылатая саранча, которая уже принесла столько бед нашей армии и флоту, сегодня не прилетит, потому что авиация потомков с авианосца имени нашего наркома – да-да, знаем мы и такую интересную подробность – сегодня ночью опять сделала им больно прямо на аэродромах.
Ну, это прямо праздник какой-то – ни один наш корабль на этой войне не погиб в честном морском бою или от огня вражеской артиллерии. Все, исключительно все потоплены фашистской авиацией.
А вот сегодня на отчаянные вопли германских пехотных командиров просто некому прилетать. Так вот, после первого же залпа «Парижской Коммуны» по «Бристолю» эта радиостанция навсегда заткнулась и перестала засорять эфир своими истошными воплями.
Наши снаряды рвутся и на набережной, и в глубине прибрежной полосы, на южнобережной дороге. Крейсер потомков «Москва» поднял в воздух винтокрылый аппарат, именуемый вертолетом, который корректирует огонь нашей артиллерии. Оттуда, примерно с километровой высоты, вся немецкая оборона как на ладони. А у немцев нет средств ни чтобы сбить его, ни чтобы прогнать.
Хотя, честно говоря, жутко вот так стоять и вести огонь по вражеским позициям среди бела дня на виду у всех. Один раз, под Одессой, такая история для нашего «Ташкента» чуть не закончилась очень плохо. Но у нас есть приказ, и мы его выполняем.
В трех кабельтовых слева по борту от нас морские волны качают корабль, который потомки называют эсминцем. Он не ведет огня. Как сказал Николай Герасимович, товарищ Сталин прямым приказом запретил потомкам расходовать боекомплект. Открытие огня допускается только по его прямому приказу или для самообороны.
Сейчас, когда на траверзе Ялты собрался весь цвет Черноморского флота, четыре 130-мм ствола «Ушакова» и два «Москвы» совершенно ни на что не влияют. Это у них двоих, как у одного «Ташкента». Правда, наш нарком сумел развеять мои предубеждения одной фразой. Николай Герасимович каждую свободную минуту отдает изучению кораблей потомков и сейчас просто набит цифрами, как какой-нибудь бухгалтер. Оказывается, скорострельность на ствол у этих башенных установок АК-130 составляет сорок пять выстрелов в минуту. Особенности охлаждения стволов позволяют расстрелять все пятьсот снарядов на ствол одной очередью длиною одиннадцать минут. Хотел бы я когда-нибудь посмотреть на такое море огня. При таких характеристиках этим орудиям требуется целая прорва боеприпасов.
Но сейчас мы справляемся и без прямой помощи кораблей под Андреевским флагом. Чемоданы «Парижской коммуны» творят чудеса. Крейсер «Молотов» тоже не отстает. На пляжах, где все серо от немецкой пехоты, настоящая бойня.
Еще в первые минуты обстрела наши морские охотники с авангардными группами десанта на борту осиным роем устремились к берегу, что заставило немецкую пехоту выйти из укрытий и занять свои места в траншеях и пулеметных гнездах, устроенных прямо на пляже. Но «москитный флот» десант высаживать не стал. На полном ходу он совершил циркуляцию и вернулся под защиту больших кораблей. Зато те несколько уцелевших немецких батарей, что открыли огонь по охотникам и мотоботам, в свою очередь попали под огненный каток с «Молотова» и «Парижской Коммуны». Ну, а что стало на открытых пляжах с немецкой пехотой – это просто жуть!
Совершив в море широкую циркуляцию, «москитный флот» вернулся к берегу минут через пятнадцать. Только теперь его настоящей целью были не пляжи в курортной зоне, а мол-волнолом в центре города, рядом с той самой гостиницей «Бристоль», и прибрежное село Отрадное.
Несколько десятков маленьких суденышек сбросили десант прямо на бетонные набережные, и на берегу завязался бой. Кроме управления огнем своего лидера я успеваю видеть всю панораму боя – завершающего сражения Крымской наступательной операции.
Рядом со мной ровно тем же самым занимаются, находясь на положении наполовину командующих, наполовину зрителей, товарищ Кузнецов и товарищ Берия.
Сейчас наступает главный момент операции. Большие десантные корабли из будущего, загруженные свежими пехотными батальонами, на полном ходу идут к захваченным причалам. Два в центр Ялты, и два к Отрадному. Нет, на это стоит посмотреть – корабли не швартуются к причальной стенке, а упираются в нее носовой частью под углом примерно в сорок пять градусов.
Наша позиция восточнее траверза «Бристоля», и нам хорошо видно, как в носовой части двух кораблей распахиваются огромные десантные ворота и из трюмов на берег хлынула живая, ревущая и матерящаяся волна. Впереди этой волны, как пена на ней, немногочисленные камуфляжные куртки пехотинцев из будущего.
В полуразрушенной гостинице «Бристоль» на мгновение вспыхивают ожесточенные схватки. Корабельная артиллерия вмешаться не может – перемешались свои и чужие. Но туда уже нырнули штурмовые группы в пятнистом камуфляже. И вот уже красный флаг на крыше говорит, что гостиница наша. Все, десант на берегу, и доставившие его корабли отходят от берега задним ходом. Всего за пятнадцать минут высажено более трех тысяч штыков. И плацдарм постоянно расширяется.
В воздухе, подобно рою разъяренных ос, появляются винтокрылые штурмовики из будущего, и корабли переносят огонь на фланги за Ливадию и в сторону Гурзуфа, отсекая от десанта немецкие резервы.
Эти самые вертолеты буквально повсюду и везде по-хозяйски суют свой любопытный нос, тяжелыми эрэсами истребляя последние очаги сопротивления. Город, кажется, наш.
И тут, через некоторое время, товарищ Берия меня еще раз удивил. Достал из кармана маленькую рацию, ткнул пальцем в кнопку и…
– «Кузнецов», связь с товарищем Сталиным, пожалуйста. Товарищ Сталин, доброе утро, это Лаврентий Берия. Докладываю: Ялтинская десантная операция завершилась успешно, город наш. Из-под Фороса и от Гурзуфа сообщают, – товарищ Кузнецов молча кивнул, – что там фронт тоже прорван, немцы частью бегут в горы, а частью бросают оружие и сдаются.
Главный калибр «Парижской Коммуны» и «Молотова» отработал на «отлично». Операция по освобождению Крыма переходит в фазу ликвидации мелких банд немецких окруженцев и татарских националистов. Да, товарищ Сталин, спасибо, но я тут ни при чем, это товарищи Кузнецов и Ларионов. Да, все прошло выше всяких похвал. Передаю товарищу Кузнецову.
Что там говорил Верховный нашему наркому, я уж и не слушал. В голову ударило одно – победа, первая победа нашего флота в этой войне! Еще несколько часов, и части, наступающие на сухопутном фронте, соединятся с десантом, после чего все побережье Крыма будет под нашим контролем.
8 января 1942 года, полдень.
Евпатория, госпиталь особого назначения
(санаторий имени В.И. Ленина)
Военврач 3-го ранга Алена Лапина
С того самого памятного утра, когда в лагерь военнопленных под Бахчисараем ворвался армейский осназ, прошло уже два дня. Алену и ее подруг подхватил и понес бурный поток событий, в котором ее главная задача была не трепыхаться.
Сначала за ними в лагерь из Симферополя пришел конвой, состоящий из четырех трофейных штабных автобусов и двух больших четырехосных бронеавтомобилей, вооруженных пулеметами большого калибра. Бойцы, прибывшие на бронеавтомобилях, хоть и не выглядели так угрожающе, как освободившие лагерь осназовцы, но так же, как и те, были вооружены с ног до головы. Быстрая погрузка без паники и суеты, и вот колонна быстро движется по дороге в сторону столицы Крыма.
У моста через реку Альма из придорожных кустов колонну обстреляли. То ли немецкие или румынские окруженцы, то ли татарские бандиты. Но первые же ответные очереди крупнокалиберных пулеметов, прямо с колес вырубающие засаду вместе с кустами, заставил нападавших изменить свои планы и отойти. А автомобильный конвой, не сбавляя скорости, покатил дальше.
В Симферополе машины не остановились. Попетляв по окраинным улочкам, они свернули на дорогу, ведущую в Евпаторию. На Крым спускалась темнота. Убаюканная мерным урчанием автомобильных моторов и покачиванием автобуса Алена не заметила, как задремала. Проснулась она от удивленного оханья соседок. Вдоль подсвеченной тусклым светом фар дороги в полутьме рядами тянулись обгорелые коробки немецких бронетранспортеров и обугленные трупы людей и лошадей. Воздух пах дымом, жженым железом и горелой человеческой плотью.
– Моторизованный полк СС это, – в ответ на удивленные возгласы пояснил сидящий рядом с водителем морской старшина, оглаживая висящий на груди ППД, – как зажигательными эрэсами дали, так и целый полк как корова языком слизнула.
А автобусы шли мимо сброшенных на обочину железных коробок, мимо трупов захватчиков, нашедших здесь свою смерть. Потом по обеим сторонам дороги потянулось чуть всхолмленное поле, усеянное почти незаметными в полутьме бугорками цвета фельдграу.
После того как позади осталась изломанная линия траншей, спать Алене расхотелось совершенно. Короткая остановка на КПП при въезде в большое село, потом еще один небольшой городок, кажущийся покинутым из-за отсутствия света в окнах даже в этот, еще не поздний час. За городком дорога свернула к морю. Алена догадалась, что их привезли в Евпаторию. Проехав вдоль набережной и свернув налево, колонна оказалась напротив больших ворот.
Дальнейшее Алена запомнила плохо. Баня и санобработка, в ходе которой у них отобрали всю одежду, выдав взамен комплекты трофейного шелкового немецкого белья и больничные халаты. Потом, несмотря на позднее время, полный медосмотр, анализы и койка в отдельном карантинном блоке. Как приятно было наконец лечь в чистую постель на белую простыню и укрыться теплым шерстяным одеялом! Немного настораживали запертые двери и решетки на окнах. Но все понимали, что этот карантин не только санитарный.
Утром, еще до завтрака, пришел врач в сопровождении двух бойцов и отделил от их группы два десятка человек с подозрением на инфекционные заболевания – в основном сыпной тиф. Оставшимся же сказали, что больных переводят в инфекционное отделение, расположенное в отдельном здании. После завтрака освобожденных из плена женщин начали по одной вызывать к особисту госпиталя. Через некоторое время настала очередь и Алены.
Девушку привели в небольшую казенного облика комнатку и усадили на табурет. В помещении было всего два человека – особист и его помощник. Особист – лейтенант ГБ, прихрамывая, прохаживался возле стола. Алена увидела, что его правая нога ниже колена была заключена в странную конструкцию из металлических колец и спиц. Помощник особиста в полувоенной форме незнакомого покроя обмотал вокруг ее головы резиновую ленту с отходящими от нее проводами. Потом расположился сбоку и чуть за спиной Алены у небольшого черного ящика, своей откинутой крышкой напоминающего патефон.
– Готово, товарищ лейтенант!
Непроизвольно охнув, лейтенант ГБ опустился на свое место и раскрыл папку.
– Исполняющий обязанности начальника особого отдела госпиталя лейтенант госбезопасности Спиридонов Алексей Петрович. Приступим. Старший военфельдшер Лапина Елена Николаевна, 1916 года рождения, из крестьян, член ВЛКСМ, не замужем?
– Да, – чуть слышно ответила Алена.
Лейтенант госбезопасности бросил быстрый взгляд за спину Алене на своего помощника, потом кивнул.
– Хорошо, расскажите мне об обстоятельствах, при которых вы попали в плен…
Алена стала рассказывать про то, как одним холодным ноябрьским утром их не успевший эвакуироваться медсанбат окружили немецкие мотоциклисты. Как были расстреляны все раненые и все, кого немцы посчитали евреями. Лейтенант ГБ внимательно смотрел ей в лицо и не перебивал, только изредка задавая наводящие вопросы. Послушно, как автомат, Алена рассказала и о двух месяцах своего лагерного заключения, о том, как из более чем трехсот человек в живых осталось меньше ста. Закончив свой рассказ, она так и осталась сидеть, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.
За спиной что-то зажужжало, и помощник особиста подал своему начальнику листок бумаги. Потом Алена почувствовала, как ее голову освободили от резиновой ленты. Лейтенант ГБ подшил в папку поданный помощником листок и написал на нем свою резолюцию. Потом поднял голову, взгляд его стал заметно теплее.
– Товарищ Лапина, вы свободны. Желаю вам скорейшего выздоровления, врачи нам нужны, так же как и танкисты, артиллеристы, летчики, саперы и пехотинцы. В ближайшее время мы с вами еще встретимся.
На выходе, после минутной заминки, совершенно обалдевшей Алене выдали закатанный в прозрачный целлулоид прямоугольник белого картона с ее фотографией, номером, указанием фамилии, имени и отчества, группы крови и номера палаты. И объяснили ей, что эту карточку необходимо прикрепить на левый нагрудный карман халата. Еще минута, и она свободна, как птица. Правда, пока в пределах госпиталя и в рамках правил внутреннего распорядка.
Потянулись медосмотры, процедуры, уколы, таблетки. Молодой организм, подстегнутый инъекциями специальных препаратов и витаминов, довольно быстро брал свое. И вот на очередном медосмотре ее состояние признали удовлетворительным.
Почти тут же Алена получила предписание убыть к месту дальнейшей службы в медсанбат новой, только что сформированной механизированной бригады особого назначения. Вместе с ней туда направлялось еще несколько десятков выздоравливающих бойцов и командиров и таких же, как она, освобожденных из плена медработников. Перед выпиской Алену, как и всех прочих бывших военнопленных, полностью экипировали в зимнюю форму одежды.
Принимал их у госпиталя лично командир бригады полковник Бережной. Личность, надо сказать, среди всех участников Евпаторийского десанта вполне легендарная. Невысокий, худощавый, он напомнил Алене Акелу из рассказов Киплинга о Маугли. Не дряхлого старика Акелу, а полного сил вожака, который в очередной раз поведет свою стаю на Большую охоту. Алена подумала, что служить в осназе, пусть даже в медсанбате – это большая честь, которую она ничем еще не заслужила. И что или она оправдает оказанное ей доверие, или умрет. Третьего не дано.
Часть 4. Мы вернулись, мама!
9 января 1942 года, 10:05.
Перекоп. Станция Армянск
Майор Сергей Александрович Рагуленко
Вся бригада выстроена на ровном вытоптанном поле перед зданием МТС, недалеко от станции Армянск. До войны тут стояли мирные советские тракторы и комбайны. А сейчас ровными рядами выстроились наши БМП, самоходки и танки. Отдельно в дальнем углу площадки находятся боевые вертолеты. Экипажи, расчеты и десант выстроены перед машинами. Отдельной коробкой включенные в состав бригады батальон капитан-лейтенанта Бузинова и бывшая 8-я бригада морской пехоты, сведенная в четвертый батальон. Несмотря на то что люфтваффе находятся в глубоком нокауте, по периметру площадки бдят установки ПВО «Панцирь-С».
Зрелище прекрасное и грозное. Трибуну с высокими гостями поставили прямо под стеной чудом уцелевшего двухэтажного здания конторы. На стене прямо за трибуной растянут подарок моряков с «Кузнецова»: огромный плакат «Родина-мать зовет». И прямо напротив, над рядами нашей морской пехоты, как ответ, такой же большой транспарант – «Мы вернулись, мама!»
Пробивает невольная слеза. Сегодня самый лучший день, несмотря даже на то что ветер с Сиваша несет гнилую промозглую сырость. Сегодня нашей бригаде вручают боевое знамя. Нас отвели с Турецкого вала в ближний тыл еще прошлым вечером, когда по железной дороге из-под Севастополя начали прибывать высвободившиеся там части.
Вот на трибуну поднимаются почетные гости. Ее, в смысле деревянную трибуну, ребята нашли тут же, в здании. Очевидно, эмтээсовское начальство устраивало митинги на 1 мая, 7 ноября, а также по всяким прочим торжественным поводам. Так скажем же им спасибо за запасливость и предусмотрительность.
От обилия «звездных» лиц на трибуне рябит в глазах. Малоизвестны широкой публике из присутствующих только полковник Бережной и контр-адмирал Ларионов. Остальные же имена звучат как гром литавр: генерал-лейтенант Василевский, генерал-лейтенант Рокоссовский, нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов, нарком внутренних дел Берия. Ну, и тут же, скромно, чуть в сторонке, военком бригады, бригадный комиссар Брежнев.
Ну, пересеклись мы с ним вчера. Как только штаб бригады перекочевал из Симферополя в Армянск, он, молодец, тут же пошел по ротам знакомиться. Короче, вот что я вам скажу, поздний Брежнев примерно так года после семьдесят пятого – это уже не Брежнев, а только его болезнь. А так нормальный мужик, которого в нашей роте с его же легкой руки начали называть «просто Леня». О том, что он Ильич, он сейчас даже и не вспоминает. Наверное, возраст не тот.
Но вот заиграл «Интернационал», все встали по стойке смирно. Кстати, до утверждения в качестве гимна стихов Михалкова на музыку Александрова еще целых два года. Хотя, может, ИВС и, впечатлившись готовым вариантом, примет решение чуть раньше. А может, и нет. Я хоть и солдафон солдафоном, но тоже понимаю, что все расклады мы уже спутали капитально. А дальше будем путать их еще больше. Так что может, после войны и не будет никаких «стран народной демократии», а просто в составе СССР добавятся новые союзные республики: Германская, Французская, Датская, Норвежская, не говоря уже о всяких мелких восточно-европейских.
А это почти что победа мировой революции, половина мирового промпотенциала в составе СССР.
Вот тогда мы с ними и посоревнуемся, у кого жизнь слаще и постель мягче. Ну, и конечно, чтоб без Хруща, а то один дурак за год запросто разбазарит то, что сто умных сто лет собирали. Знаем, плавали-с…
«Интернационал» стих, но сразу после него заиграла музыка Александрова. Конечно, никакого оркестра у нас здесь нет, флотские замвоспиты скинулись из своего хозяйства и устроили нам праздник. На кораблях присягу приняли еще вчера, сразу же после завершения Ялтинской десантной операции.
Вот знаменная группа выносит завернутое в брезентовый чехол знамя. Товарищ Василевский зачитывает постановление ГКО о формировании нашей бригады. Кстати, в постановлении прописан особый статус бригады, для основного состава которой в особых случаях допускается ношение парадной формы при погонах. Так вроде в РККА парадной формы не было как класса! Еще одно нововведение.
Потом майор Санаев снимает чехол и торжественно вручает знамя полковнику Бережному. Мы стоим, мягко выражаясь, не в самом центре строя, поэтому и видно мне не очень хорошо. Ну-ка, ну-ка, кажется, товарищ Бережной больше уже не полковник – на петлицах видны две большие звезды генерал-майора. Значит, не одного меня за Крымскую операцию повысили в звании.
Потом нам преподнесли сюрприз – к нам обратился сам Сталин. Я, как и все, понимаю, что это была запись, но все равно – мороз по коже. Как его слушали, тишина была такая, что стало слышно вялую перестрелку на линии фронта километрах в пяти от нас. Не знаю, чья это была идея, как Сталин вообще согласился, при его-то занятости, но это было сильно, пробрало до самых печенок.
А потом к знамени по одному начали выходить бойцы и молодые командиры-офицеры из тех, что присягу принимали уже буржуазную, при РФ. История это была долгая. Но все равно торжественность момента от этого никуда не делась. Рядом со мной стоит лейтенант Петя Борисов. Прошел с нами весь наш славный боевой путь от Евпатории и до сего момента. Надежный боевой товарищ. В той истории он был бы уже гарантированно мертв. А тут стоит и, закусив губу, слушает речь Сталина. Это для нас ИВС – «красный император» и «гениальный организатор». А для них, для местных, это или предмет обожания, великий вождь и полубог, или предмет такой же животной ненависти. Попался нам в последний день боев в Бахчисарае один полицай. Русский, между прочим, не татарин какой-то. Ох, и наслушались мы от него, пока к стенке не поставили. Только вот тех, кто ИВС обожает, явно большинство, иначе войну бы мы и не выиграли.
Вызвали и меня. Нет, не присягу принимать, она у меня, к счастью, и так советская. Оказывается, что кроме второй майорской шпалы мне за дело под Саками положен орден Боевого Красного Знамени. Ага, товарищ Василевский тогда нашу работу видел и впечатлился по самое «не могу». Кстати, не я один такой награжденный. Мои бойцы и сержанты все получили медали «За отвагу», а лейтенанты, включая Борисова, как и я, получили «Боевик».
Спецуру ГРУ, кстати, за Манштейна и здание гестапо в Евпатории щедро облагодетельствовали орденами Красной Звезды и Ленина. Объявили, что генерал-майор Бережной и капитан Бесоев как руководители этих двух операций представлены к званию Героев Советского Союза.
Ну, а эту награду вручают только в Кремле, или «дедушка» Калинин, или Сталин лично. И напоследок – когда все уже закончилось, торжественное прохождение под «Прощание славянки».
9 января 1942 года, 12:05 СЕ.
Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, глава Абвера адмирал Вильгельм Канарис
Фюрер был вне себя от ярости. Какие-то невнятные донесения о «трудностях», с которыми столкнулись немецкие войска в Крыму, вчера приобрели вполне реальные очертания. Гитлер пинком начищенного ботинка опрокинул стул, который попался ему на пути.
«Трудности»! Какие, в задницу, трудности! Это полный разгром! И эти подонки в генеральских мундирах столько времени морочили ему голову! Ему, фюреру великой Германии! Сегодня он выскажет все, что о них думает!
Для объяснения в «Вольфшанце» из Берлина были вызваны глава ОКВ и руководители военной разведки и службы безопасности рейха. У фюрера к ним было тоже немало вопросов.
В назначенное время вышколенный адъютант впустил в кабинет всех приглашенных для показательного разноса.
Первым вошел генерал-фельдмаршал Кейтель, который смертельно боялся фюрера, открыто холуйствовал перед ним, за что в своем окружении получил кличку Лакейтель. Вслед за главой ОКВ вошел седоватый человек в черном военно-морском мундире – Вильгельм Канарис, глава военной разведки. За привычку смотреть на собеседника искоса, слегка наклонив голову с расчесанными на пробор редкими волосами, он получил кличку Кикер – Подсматривающий.
Фюрер вспомнил, что ему уже не раз докладывали о том, что адмирал не только «подсматривает», но и заглядывает не туда, куда нужно. К тому же он имел подозрительные контакты с кругами, близкими к Британии. Хорошо, что у фюрера есть люди, которые в свою очередь приглядывают за адмиралом и его командой.
Вот и тот, кто руководит этими людьми – молодой, крепкий и энергичный обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих. Правда, ходили слухи о не совсем арийском происхождении Гейдриха. Но о ком только завистники не распускают слухи…
Выстроившись в ряд перед фюрером, как нашкодившие школьники перед грозным учителем, адмирал, фельдмаршал и обергруппенфюрер ждали, с кого из них Гитлер начнет экзекуцию. Первым под горячую руку попал глава ОКВ.
– Кейтель, что с 11-й армией?! Где генерал Манштейн?! – задал фюрер генерал-фельдмаршалу самый неприятный для всех присутствующих вопрос.
– Мой фюрер, – Кейтель так разволновался, что выронил монокль, – по последним данным нашей разведки, остатки войск 11-й армии после героического сопротивления почти полностью погибли. Количество вырвавшихся из Крыма солдат и офицеров вермахта ничтожно. Генерал Эрих фон Манштейн, по всей видимости, попал в плен.
– Что вы сказали, Кейтель! – фюрер подскочил к генерал-фельдмаршалу и схватил его воротник мундира. Испуганный Кейтель снова уронил монокль. Со стороны это, наверное, смотрелось даже смешно – невысокого роста фюрер трясет, как бульдог тапок, длинного и физически крепкого Кейтеля, который от ужаса закатил глаза и побледнел, как покойник. Еще немного, и генерал-фельдмаршал хлопнулся бы в обморок.
– Кейтель, как вы могли допустить, чтобы столько доблестных воинов рейха оказались в ловушке?! Что вы сделали для их спасения?!
– Мой фюрер, ситуация в Крыму развивалась стремительно, и мы практически были лишены возможности сделать что-либо для спасения 11-й армии. Этот десант, высаженный в Керчи и Феодосии… И этот преступный, если не сказать больше, приказ командующего 42-м армейским корпусом…
– Да, я уже знаю об этом. Граф Шпонек, приказавший отступить 46-й дивизии с Керченского полуострова и тем самым положивший начало неудач, которые закончились катастрофой 11-й армии, арестован по моему приказу, и вскоре он предстанет перед судом. Кстати, Гейдрих, вы не проверили – действовал ли этот подлец Шпонек по собственной инициативе, или за ним стояли лица, которые сознательно ведут дело к военному поражению вермахта?
– Мой фюрер, – неожиданно тонким, почти женским голосом ответил глава РСХА, – мы работаем с бывшим командующим 42-м армейским корпусом. В свете некоторых странных событий, произошедших во время катастрофических для 11-й армии событий, у нас появились основания предполагать, что в немалой степени они были обязаны предательству некоторых высокопоставленных чинов вермахта.
Гитлер, услышав эти слова, подпрыгнул на месте и, брызгая слюной, бросился к Кейтелю. Тот в испуге шарахнулся в сторону.
– Дерьмо! – заорал фюрер. – Вы недостойны командовать моими храбрыми солдатами! Вы, чей кругозор не шире отверстия в унитазе, сейчас докатились до предательства! Гейдрих, проведите тщательную проверку всех фактов, которые могли бы вызвать подозрение о сотрудничестве с противником командиров любого ранга, и через неделю доложите мне о результатах проверки.
– Яволь, мой фюрер, – ответил Гейдрих и, вытянувшись в струнку, щелкнул каблуками начищенных сапог.
– Кейтель, так вы мне скажете, что же произошло в Крыму, и почему так удачно начавшаяся операция по полному очищению полуострова от противника закончилась так печально?
– Мой фюрер, все началось с высадки крупных сил противника в Евпатории. Точнее, с появления в Черном море накануне этой высадки русского военно-морского соединения, в составе которого был авианосец. Именно с этого момента события начали приобретать катастрофический для нас оборот.
– Канарис, откуда появились это чертово соединение и этот авианосец? Ведь, насколько я помню, у русских нет кораблей этого класса. Более того, всего три страны в мире способны строить авианосцы, всего три! Это наши союзники – японцы, и проклятые лаймиз и янки.
Не будем подозревать нашего доброго союзника в том, что он помогает большевикам. Англичанам сейчас тоже не до подарков Кремлю. Адмирал, поднимите на ноги всю свою агентуру и выясните – нет ли в этом деле американского следа.
– Мой фюрер, – адмирал Канарис почтительно склонил голову перед Гитлером, – по нашим данным, у русских на Черном море есть значительные военно-морские силы, но авианосца в их составе до самого последнего времени не было – это точно.
– Так что же, этот авианосец призрак, вроде «Летучего голландца»? Но пилоты люфтваффе рассказывают о нем как о материальной силе. Вот донесения тех, кому посчастливилось увидеть этот авианосец и успеть радировать. Насколько мне известно, унести от него ноги не удалось никому. Русские играючи уничтожают наши самые лучшие эскадры пикировщиков и торпедоносцев, имеющие большой опыт борьбы с британскими кораблями на Средиземном море. Ко мне также поступили донесения о совершенно жутких вещах – о реактивных самолетах большевиков, летающих с огромной скоростью. Канарис, откуда у русских такие самолеты? Что вам сообщают о них ваши разведчики?
– Мой фюрер, мои агенты не сообщали мне о существовании у противника подобных самолетов. Мы получили информацию о них лишь после того, как они появились в небе над Крымом. Кстати, вполне вероятно, что именно эти самолеты фактически уничтожили всю авиацию на южном фланге Восточного фронта.
– Как, и наша авиация потерпела полное поражение?! – воскликнул Гитлер, задыхаясь от ярости. Не зная, на чем еще сорвать злость, он схватил со стола папку с документами и швырнул в стоявших перед ним Кейтеля, Канариса и Гейдриха. Папка раскрылась, и документы, кружась в воздухе, разлетелись по всему кабинету.
– Вы олухи, кретины, которые по недоразумению надели на себя мундиры нашей великой армии! – в ярости кричал фюрер. – Вы понимаете, что после катастрофы в Крыму весь наш фронт на юге России может начать разваливаться?
После того как в декабре 1941 года войска 1-й танковой группы были отброшены от Ростова, нам с большим трудом удалось остановить русских на реке Миус. А теперь, когда освободившиеся в Крыму русские войска выйдут в Таврию, ничто уже не спасет нашу группу армий «Юг» от полного разгрома. У нас нет резервов, которые бы остановили русский паровой каток. А с Крыма, этого непотопляемого русского авианосца, русские самолеты будут летать на бомбежку нефтяных полей Плоешти.
Вы понимаете, чем грозят рейху эти ваши «маленькие неприятности» в Крыму?!
И Гитлер, не выдержав, произнес одно из длинных и замысловатых солдатских ругательств, которым он научился в 1914 году под Ипром.
Наступая на разбросанные по роскошному ковру документы, фюрер прошелся по кабинету, потом, немного успокоившись, повернулся к стоявшим перед ним навытяжку Кейтелю, Канарису и Гейдриху.
– Канарис, немедленно, вы слышите – немедленно! узнайте все о таинственном военно-морском соединении русских. Мне нужны данные об их новой военной технике, о реактивных самолетах. Ищите, где хотите – в Америке, в Москве, в Крыму! Срок – неделя! И ни днем больше! Невыполнение этого задания будет считаться актом саботажа со всеми вытекающими из этого последствиями.
Гейдрих, вам задание я уже дал. При его выполнении действуйте решительно, в случае открытого или тайного противодействия вашей работе докладывайте немедленно лично мне.
А вы, Кейтель, совместно с Гальдером, немедленно начните формирование кампфгруппы для восстановления положения в Крыму. Прикиньте, откуда и сколько вы сможете снять дивизий для укрепления южного фланга, чтобы отразить возможное наступление русских. Забирайте войска из Франции и Греции, перебрасывайте резервы из Германии.
Приступ бешенства прошел, и фюрер немного успокоился.
– Сейчас, после победы над 11-й армией, большевики должны были понести большие потери и выдохнуться. Доблестные солдаты рейха перед своей гибелью должны были предельно ослабить врага. Я вам разрешаю бросить туда наш единственный бронетанковый резерв – недавно сформированные 22-ю и 23-ю танковые дивизии.
Направьте туда генерала Гудериана, хватит ему прохлаждаться в тылу, пусть искупит кровью свое позорное отступление под Москвой. Передайте ему, что Германия ждет от него только победы! Лишь в этом случае он заслужит честь снова считаться первым танкистом рейха.
К 16 января ваши войска уже должны штурмовать Перекоп. И помните – каждый час, который мы упустили, большевики используют для укрепления своей обороны. В противном случае они вошли бы в Таврию еще вчера.
Все свободны! И помните, что неисполнение моих требований будет приравниваться к измене рейху!
9 января 1942 года, 15:25. Перекоп, ст. Армянск.
КП ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Совещание в штабе бригады, который пока де-факто исполнял функции штаба фронта, начал генерал Василевский. Коротко поздравив всех награжденных и тех, кому были присвоены очередные звания, он перешел к вопросам по существу.
– Итак, товарищи, освобождение Крыма завершено. На повестке дня стоит следующая фаза операции по разгрому группы армий «Юг» – план «Полынь». Для его выполнения в состав бригады из резерва передается еще сорок танков – двадцать КВ-1 и двадцать Т-34, вчера выгруженных с транспорта в Севастополе и по железной дороге направленных на станцию Армянск. После этого доукомплектование ударного соединения техникой считаю законченным…
Я встал.
– Товарищ генерал-лейтенант, считаю необходимым заметить, что после включения в состав бригады немеханизированных подразделений, мобильность бригады в целом упала до опасного уровня, не позволяющего выполнить поставленную задачу… – во загнул, аж самому стало интересно.
Берия пристально посмотрел на меня через свои стеклышки, а Рокоссовский только хмыкнул. Александр Михайлович Василевский, умница, вздохнув, спросил:
– Товарищ генерал-майор, я же вас за эти дни изучил, как облупленного. Когда вы вот так задаете вопрос, то это значит, что и ответ у вас тоже готов. Давайте выкладывайте, только учтите – больше ничего Ставка вам добавить не сможет, у самих техники не хватает.
– А я, товарищ генерал лейтенант, ничего у Ставки и не прошу, – усмехнулся я, – позаимствуем технику у немцев. По всему Крыму немцами брошено большое количество полугусенечных артиллерийских тягачей и четырехосных полноприводных разведывательных автомобилей. Это некоторое количество исчисляется сотнями единиц, поскольку каждое трофейное орудие комплектовалось тягачом. Для восстановления мобильности бригады считаю необходимым передать в ее состав из числа трофеев от ста двадцати до ста пятидесяти единиц трофейных полугусечных тягачей и для укомплектования разведроты – два-три десятка бронеавтомобилей, желательно восьмиколесных Бюссинг-НАГ.
Считаю, что если сделать это в течение двух-трех дней, то этого будет достаточно, чтобы выполнить поставленную перед нами задачу. Кроме того, для повышения боеспособности вверенной мне бригады считаю необходимым провести переформирование ее внутренней структуры.
Василевский вопросительно посмотрел в мою сторону, и я продолжил:
– Предлагаю четыре механизированных роты морской пехоты развернуть в механизированные батальоны с одновременным расформированием прикомандированных частей. Вот примерная структура организации механизированного батальона, – я передал Василевскому лист бумаги.
– Хм, – Александр Михайлович вгляделся в схему. – Оригинально, – он протянул листок Рокоссовскому. – Посмотри, Константин Константинович, в батальоне сохраняется старый костяк из первых отделений каждого взвода, и в то же время в каждое новое сформированное отделение товарищ Бережной включает по два бойца из своих бывших немеханизированных рот. Четыре отделения во взводе… Интересно.
– Именно столько людей, товарищ генерал-лейтенант, вы прикомандировали к бригаде. Не могу же я всем лишним сказать – идите вон, вы нам не нужны. Мы же все-таки не буржуи какие!
– Хорошо, товарищ генерал-майор, действуйте, – Василевский одобрительно кивнул. – Как я понимаю, включение двух ваших людей в каждое отделение преследует цель сохранения высокой степени управляемости в бою через использование ваших индивидуальных раций?
– Не только, товарищ Василевский, не только, – сказал я, – кроме этого, бойцы из нашего времени должны стать инструкторами по тактической, боевой и физической подготовке. Если подходить к вопросу нормально, то для полноценной учебы и боевого слаживания нам надо бы еще полтора-два месяца. Но, увы, у нас их нет, и придется учить людей прямо в бою.
Еще и потому во взводах четыре отделения. Когда закончится план «Полынь», боюсь, что из-за потерь в живой силе и технике придется свести четыре отделения в три, если не в два. Но, как говорил товарищ Суворов, чем тяжелей в учении, тем легче в бою. Сегодня у людей праздник, а завтра… А завтра с подъема начнем такие тренировки, что им настоящий бой праздником покажется.
– Хорошо, товарищ Бережной, спасибо за детальные разъяснения, – Василевский обвел взглядом собравшихся. – Товарищ Берия, я прошу вас оказать содействие по линии своего наркомата в организации сбора трофейной техники и ее отправке на станцию Армянск. Только ваши люди могут уложиться в заданные сроки.
Берия кивнул. По его лицу было видно, что он польщен. Потом его взгляд остановился на мне.
– Товарищ Бережной, скажите, а зачем вам германские бронеавтомобили? Про полугусеничные транспортеры я все понял, а с бронеавтомобилями непонятно. Там же экипаж всего четыре человека. Чем таким особенным они усилят бригаду?
– Товарищ Берия, в моей команде СПН ГРУ больше сотни отборных бойцов, из которых треть в совершенстве владеет немецким языком. Я переодену их в форму противника и пущу на этих бронеавтомобилях впереди наступающей бригады. Пусть вносят беспорядок и уничтожают блокпосты. Должны же мы рассчитаться за художества немецких диверсантов в июне-июле прошлого года.
– Хорошо, товарищ Бережной, – Берия на секунду задумался, – пока у нас тут затишье, я думаю, что стоит прислать к вам двух человек с целью обмена опытом. Вы про них наверняка слышали… Павел Судоплатов от моего наркомата и товарищ Старинов – от ваших коллег из ГРУ. Примите их как родных и ничего от них не скрывайте, – и он засмеялся собственной шутке.
Дождавшись, пока Берия отсмеется, Василевский продолжил совещание:
– С подготовкой прорыва бригады генерал-майора Бережного навстречу Юго-Западному фронту все понятно. Теперь, товарищ Рокоссовский, доложите, что у вас делается на перешейках.
Генерал-лейтенант Рокоссовский раскрыл блокнот.
– Оборону на Чонгарском перешейке и на Арабатской стрелке держат части бывшего Кавказского фронта. Непосредственно на берегу Сиваша занимает позиции 236-я стрелковая дивизия, усиленная трофейной артиллерией. Спасибо товарищу Бережному за хорошую идею – артиллеристы быстро отучили немцев лезть к нам через Сиваш. В районе станции Джанкой в оперативном резерве находится 63-я горнострелковая дивизия, готовая двинуться оттуда в любом угрожаемом направлении. Понесшую большие потери в боях за Феодосию 157-ю стрелковую дивизию решено разукомплектовать. Штаб вместе с документами и боевым знаменем будет отправлен на Большую землю для повторного формирования. А личный состав боевых подразделений восполнит потери в 236-й и 63-й дивизиях. Пусть лучше будет меньше, да лучше.
Части бывшей Приморской армии занимают позиции на Перекопе. На Турецком валу держат оборону 172-я и 25-я стрелковая дивизии. А остатки 95-й стрелковой и 40-й кавалерийской дивизий вместе со сводным полком морской пехоты находятся во второй линии обороны. Как и на Чонгаре, оборона усилена большим количеством трофейной артиллерии и пулеметов, – Рокоссовский исподлобья бросил взгляд в мою сторону, – в некоторых подразделениях количество пулеметных стволов на отделение достигло трех. Спасибо товарищу Бережному – его люди передали стрелковым частям уже спланированную оборону с тщательно размеченными секторами стрельбы. Без поддержки танков и авиации немцы на этом рубеже попадают в позиционный тупик.
Картина на Перекопе примерно такая же, как и под Саками. Последние два дня немецкое командование било в нашу оборону растопыренными пальцами. Сегодня весь день тишина. После подхода разгружающихся в Севастополе 39-й и 40-й танковых бригад, имеющих на вооружении по двадцать пять танков Т-60, будет создана мобильная конно-механизированная группа, пригодная для активных действий в зоне ответственности Крымского фронта. Также ожидается прибытие из Новороссийска 226-го отдельного танкового батальона, имеющего на вооружении шестнадцать танков КВ-1. Учитывая, что нам противостоит разрозненный и деморализованный неожиданными неудачами противник, считаю нашу оборону устойчивой. Но несмотря на это, также считаю, что расслабляться преждевременно. Войскам поставлена задача по постоянному усилению обороны и, в связи с затишьем, по боевой учебе. У меня все.
– Хорошо, товарищи! – генерал-лейтенант Василевский встал. – Считаю нужным сообщить вам, что час назад я разговаривал с товарищем Сталиным. Завтра утром мы вместе с товарищем Берией вылетаем в Воронеж, в штаб Юго-Западного фронта. С учетом вновь открывшихся обстоятельств, товарищ Сталин не уверен, что товарищ Тимошенко сможет на надлежащем уровне провести свою часть операции «Полынь». – Берия кивнул. – Зато насчет вновь сформированного Крымского фронта есть полная уверенность, что дела пойдут так, как надо. Все, товарищи, все свободны.
10 января 1942 года, 8:25. Перекоп, ст. Армянск. Расположение ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК
Поэт, писатель, журналист Константин Симонов.
Из «Крымской тетради»
Табличка, установленная у дороги метрах в ста от ворот МТС, гласила: «Хозяйство Бережного. Секретный объект. Товарищ, будь осторожен – часовой сначала метко стреляет, потом смотрит, в кого!»
– Шутники! – проворчал капитан Олейников, остановив свой танк КВ-1 у таблички. Я спрыгнул с брони, разминая ноги. Где-то в районе Турецкого вала загромыхала канонада. Нет, вру – орудия били исключительно на нашей стороне. А в ответ, кажется, немцами не было сделано ни одного выстрела.
Через несколько минут стрельба умолкла так же неожиданно, как и началась. Тем временем в воротах приоткрылась калитка, и из нее выглянул часовой в накинутой на плечи и голову плащ-палатке.
– Эй вы, товарищи танкисты, старший с документами ко мне, остальные на месте!
Пожав плечами, капитан двинулся к воротам, разъезжаясь сапогами в липкой грязи. Я двинулся вслед за ним и получил предупредительный окрик часового:
– Я что, невнятно сказал? Старший ко мне, остальные на месте!
– Что ты так орешь, Тарасов? – вслед за часовым из калитки показался разводящий в такой же плащ-палатке. – Танкисты это, мы их с вечера ждем.
– Товарищ сержант, – возразил часовой, – пусть сначала докажут, что они не германский «Бранденбург», а потом уж поговорим. Я про тех кино смотрел – ну их нафиг.
– Щаз вызову товарища майора, пусть он и разбирается, – закончил диалог сержант и, взяв у подошедшего к нему капитана Олейникова документы, к моему глубочайшему удивлению, никуда не пошел, а поправил что-то у себя на шее и заговорил прямо в никуда: – Товарищ майор, тут у нас танки… Какие? На Т-34 похожи мало – значит, КВ. Рядовой Тарасов их пускать не хочет, подозревает «Бранденбург». Да, так точно, товарищ майор, жду вас. Конец связи.
Тогда я еще не знал, в какую глубокую историю я попал. Через несколько минут из калитки появился типичный сотрудник госбезопасности, в фуражке с синим верхом. Наскоро просмотрев документы капитана и его предписание и, наверное, увидев там что-то понятное только ему одному, он козырнул капитану:
– Майор госбезопасности Санаев, начальник особого отдела бригады. Добро пожаловать, товарищ капитан. Ничему не удивляйтесь и ничего не пугайтесь – это приказ. Тарасов, открывай!
Не успел у меня пройти шок от столь странного напутствия, как двое бойцов распахнули давно не крашенные ржавые ворота. А там…
Двор МТС был битком набит боевой техникой. Я был в Испании, на Халхин-Голе, на этой войне чуть ли не с первого дня – словом, повидал всякое. Но вот такое…
Первое, что бросилось в глаза – прямо на нас из другого конца двора смотрел танк. Нет, не танк – танчище! По сравнению с этим приземистым широколобым монстром, вооруженным пушкой огромных размеров и крупнокалиберным зенитным пулеметом, наши кавэшки смотрелись как-то… В общем, не очень.
Чуть поодаль в ряд выстроилось еще несколько таких же машин. Кроме них двор был буквально забит разнообразными «танкообразными». Тут были и машины с огромными, как гора, сдвинутыми назад башнями, вооруженные длинноствольными пушками чуть ли не шестидюймового калибра. Были и остроносые боевые машины, судя по всему, плавающие, в маленьких конических башенках которых умещалось аж по две пушки: одна большого и одна малого калибра.
Были и огромные грузовики с широкими колесами, рядом с которыми ЗиС-5 выглядел игрушечным автомобильчиком. А в конце двора, закутанные в брезент, стояли машины вообще неизвестного назначения. И еще – все буквально кипело жизнью, несмотря на раннее утро. Экипажи были рядом со своей техникой, копались в моторах, простукивали пальцы на гусеницах. В углу двора несколько бойцов перекрашивали два немецких полугусеничных тягача в наши родные цвета.
Капитан Олейников сдвинул шлем на затылок.
– Ну, дела! И куда нам тут, товарищ майор госбезопасности, приткнуться в эдаком Вавилоне?
Особист махнул рукой куда-то внутрь двора:
– А вон идет командир танкового батальона майор Деревянко вместе с зампотехом. Они вам все и растолкуют.
Майор Деревянко, седоватый мужчина средних лет, невысокий, широкоплечий, чуть косолапый, только махнул рукой, показав, куда капитан Олейников должен загнать свои танки.
Увидев, что майор госбезопасности освободился, я козырнул ему:
– Интендант 2-го ранга Симонов, – и протянул свои документы, в том числе и редакционное предписание. – Редакция «Красной Звезды» дала мне задание сделать очерк о героической мехбригаде и ее командире, полковнике Бережном.
– Симонов, Константин Михайлович? – как-то исподлобья посмотрел на меня особист, бегло просмотрев мои документы. Я кивнул. – Вот те номер! А ведь только вчера товарищ Бережной вспоминал о вас, говорил, что первого января вы были в Феодосии, а потом след потерялся. Он большой ваш поклонник, между прочим, ставит вас выше Твардовского…
Я с недоумением сказал майору:
– Первого и второго я действительно был в Феодосии, третьего с редакционным заданием прибыл в Севастополь. Четвертого вечером вышел на подводной лодке к Констанце. Вернулись вчера, – я вздохнул, – а в Севастополе все вверх дном. Немецкой осады нет, 11-я армия разбита, пленные румыны улицы метут, как заправские дворники…
А в Северной бухте стоят на якорях корабли под Андреевским флагом и – представляете мой шок! – среди них авианосец. И тут в политотделе Севастопольского района я узнаю, что все это наворотила мехбригада полковника Бережного.
Там же мне и передали вот эту бумагу с редакционным заданием и сказали, что сейчас бригада находится в районе Перекопа. На станции встретил капитана Олейникова, который грузил свои КВ на платформы. Я знал его еще лейтенантом на Халхин-Голе. Разговорились. Он мне и сказал, что их передают в мехбригаду ОСНАЗа и как раз в районе Перекопа. В его эшелоне доехал до Армянска, ну а там и выяснилось, что нам в одно и то же место. А что, что-то не так, товарищ майор госбезопасности? Может, вы все-таки объясните – что происходит?
– Все так, товарищ Симонов, и объяснить тоже можно… Только вот попали вы в такое место, в котором автоматически становитесь секретоносителем высшей категории. Мы еще выясним, кто дал вам это задание, и поверьте, разговор с этим человеком будет очень серьезный. Вас же не пустили на те, «царские» корабли, в Севастополе?
Я кивнул, и майор госбезопасности невесело усмехнулся:
– Они и эта бригада на настоящий момент и есть самый большой секрет СССР.
Он достал из планшета стандартный бланк.
– Так что, товарищ интендант 2-го ранга, расписочку о неразглашении будьте любезны написать. Фамилию, имя, отчество, воинское звание, и расписаться вот здесь и вот здесь!
Спасибо, теперь мы с товарищем Берией вам начальство главнее любого вашего самого главного редактора. И вот еще что… Товарищ Бережной со вчерашнего дня генерал-майор. Родина высоко оценила его заслуги в разгроме Манштейна. А вот и он, кстати, легок на помине…
С крыльца конторы МТС спускалось несколько человек. Некоторых из них я уже видел на приемах в Кремле. Тут был товарищ Берия, заместитель начальника Генштаба, генерал-лейтенант Василевский, недавно назначенный командующий Крымским фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский, нарком военно-морского флота и временно исполняющий обязанности командующего Черноморским флотом адмирал Кузнецов. Пятым был неизвестный мне генерал-майор с жестким, волевым лицом, одетый в пятнистую камуфлированную куртку с новенькими орденами Красной Звезды и Ленина. Наверное, это и был Бережной.
Тут я понял, что обычной мехбригадой, пусть даже и из резерва Ставки, здесь и не пахнет. Со всей этой кучей никому не известной и без сомнения секретной техники и всеми известными генералами и адмиралами тут пахнет тайной государственного масштаба. Действительно, здесь можно легко загреметь под трибунал за неосторожное слово, которое, как известно, не воробей, вылетело – не поймаешь.
Тем временем Бережной и Рокоссовский, попрощавшись с Кузнецовым, Василевским и Берией, остались на крыльце. А те трое пошли не к легковым машинам, стоящим у ворот, а совсем в другую сторону – туда, где бойцы уже снимали брезент со странного аппарата с двумя винтами над кабиной, отдаленно напоминавшего автожир.
– Присаживайтесь, товарищ Симонов, – майор госбезопасности Санаев придвинул мне стул, а сам отошел к окну. – Вы хороший поэт и писатель, в этом я полностью согласен с товарищем генерал-майором…
– Товарищ майор госбезопасности, я журналист, поэт, но не писатель, – возразил я.
– Писатель, писатель, – мягко проговорил генерал-майор Бережной. – Пусть даже пока вы этого и не знаете.
Я боялся заглянуть в его глаза, этот человек с повадками тигра меня пугал. Наверное, я должен был больше опасаться майора госбезопасности Санаева. Но он был насквозь понятен, он был свой, как и военком бригады, бригадный комиссар Брежнев, что оперся спиной о стену рядом с раскаленной буржуйкой.
Я задумался, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Вот он – генерал-майор Бережной… Чувствовалось в нем что-то такое… чужое. Трудно представить себе войну более страшную, чем Испания с ее бомбежками Мадрида и Герники, чем Халхин-Гол, чем Финская война, чем эта война, уже названная Великой Отечественной, с сотнями тысяч погибших советских людей.
Но похоже, что за спиной генерал-майора Бережного и его бригады была более страшная война. Страшная не столько силой оружия, а бессмысленностью и беспощадностью. Я видел, как наши красноармейцы и краснофлотцы искренне ликовали в Севастополе при сообщении о победе под Ялтой и освобождении Крыма. Фактический же автор этой победы был собран и напряжен, как сжатая пружина. Я размышлял над загадкой Бережного, когда воздух потряс внезапный выкрик такой силы, что звякнули стекла:
– Ха!!! – кричало не менее сотни мужских глоток.
– Подойдите, подойдите, товарищ Симонов, это очень интересно, – подозвал меня майор госбезопасности Санаев. Зрелище за окном, выходящим на противоположную от машинного двора сторону, было фантасмагорическим. Представьте себе – температура воздуха от силы плюс пять, дует ветер и моросит дождик. Несколько сотен молодых людей, голых по пояс, мускулистых, в сдвинутых на ухо черных беретах, выполняли странные упражнения. На привычную армейскую гимнастику это было не похоже. Скорее, это какая-то разновидность восточного кулачного боя. Вместе с ними тренировались и краснофлотцы в нательных рубахах и бескозырках с зажатыми в зубах ленточками.
– Рукопашный бой, тренировка, – ответил генерал-майор на мой невысказанный вопрос. – Знаете, немцы всех тех, кто участвовал в рукопашных схватках с нашими моряками и выжил, награждали особым знаком…
Когда же немцы встретятся с бойцами, прошедшими нашу подготовку, то награждать им будет некого, ибо не выживет никто. Не подумайте ничего дурного, но наши красноармейцы и краснофлотцы – это отважные, упорные, героические бойцы. Честь им и слава в веках. Но им и их командирам очень не хватает боевого опыта. Это дело, впрочем, наживное, и у нас есть возможность дать им его… – генерал майор задумался. – Поймите, товарищ Симонов, двадцать шесть миллионов потерь – это астрономическая цифра.
И тут я не выдержал:
– Товарищ генерал-майор, какие двадцать шесть миллионов? В конце концов, кто вы и откуда?
– Товарищ майор, – Бережной повернулся к майору госбезопасности Санаеву, – объясните товарищу журналисту – кто мы и откуда, а также то, какова будет поставленная перед ним боевая задача. У нас так, Константин Михайлович, – повернулся он ко мне, – попал к нам – будешь сражаться в общем строю, и не важно, кто ты: журналист, особист или политработник… Все работают на Победу. Ведь так, Леонид Ильич?
Военком бригады мрачно кивнул. Круги под глазами и осунувшееся лицо показывали, что доставалось ему здесь немало. Но, в конце концов, кому сейчас легко?
– Товарищ Симонов, – майор ГБ Санаев сел напротив меня и провел ладонью по лицу, снимая усталость, – вы присаживайтесь, так будет лучше, можно сказать безопаснее. То, что вы сейчас услышите, является, может быть, самой большой тайной СССР на ближайшие несколько лет. Потом это уже не будет играть какой-либо роли: или мы сумеем победить наших врагов, или нет – важность этой информации будет уменьшаться с каждым часом. Но сейчас это самая большая тайна… Вы поняли меня?
Я кивнул.
– Ну, и отлично! Слушайте.
И генерал-майор Бережной, тогда еще полковник, и вся его бригада со столь поразившей вас техникой, и корабли под Андреевским флагом, что вы видели в Севастополе – все это пришло к нам из мест настолько далеких, что вам, наверное, трудно будет поверить. Чтобы прийти нам на помощь, все эти люди преодолели не пространство, а время… Товарищ Симонов, еще совсем недавно нас и их разделял семьдесят один год. Тому вперед, разумеется.
Я сидел, как громом пораженный, не зная, что сказать…
– Молчите? – продолжал майор ГБ. – Ну, и ладно. Теперь самое тяжелое, про Андреевский флаг… – он замолчал, видимо собираясь с мыслями. – В 1991 году той реальности СССР прекратил свое существование.
Нет, не надо вскакивать, мы не проиграли войну. Можно сказать, что мы проиграли, проиграли нашим нынешним союзникам послевоенный мир… Было там все, в том числе и предательство верхушки, захотевшей стать новыми капиталистами, – генерал-майор Бережной мрачно кивнул. – Но не это важно. Вся информация предоставлена нынешнему руководству СССР, и оно примет к предателям надлежащие меры.
Ваша задача, товарищ Симонов, заключается в том, что нам нужна книга… Ваша книга об этой бригаде. Не делайте, пожалуйста, такое лицо – вы это можете. Сразу после нашего разговора вам дадут роман «Живые и мертвые», написанный неким Константином Симоновым по его записям о командировке на фронт в июле сорок первого. Могилев – вспомнили? Ну, вот и хорошо. Конечно, там не должно быть никаких намеков на пришельцев из будущего. Цель у этой книги, честно скажу, двоякая. Во-первых, надо поднять дух наших бойцов, показав, что немцев можно бить, причем со страшной силой. Во-вторых, нам надо сбить со следа наших врагов, и нынешних и завтрашних, чтобы они не знали – где искать причину своих поражений. Надеюсь, что Константин Симонов, советский человек и настоящий коммунист, оправдает доверие партии и народа?
От такого предложения, да и от самого факта, что я разговариваю с человеком, который жил в мире, отстоящем от нас на семьдесят один год, у меня закружилась голова. А эти молодые парни за окном, разгромившие 11-ю армию? Они не просто еще не родились… Скорее всего, не родились еще и их родители. Вот он, генерал-майор, смотрит на меня чуть прищурившись своим испытующим взглядом. И от этого взгляда у меня по коже бегут мурашки… Он верит, что я справлюсь, и значит, я должен справиться. Решившись, я кивнул:
– Я согласен. Товарищи, скажите, что конкретно нужно делать?
– Отлично! – широко улыбнувшись, генерал-майор хлопнул в ладоши. – Я в вас верил! – на мгновение сквозь маску уставшего военного проглянул другой человек, веселый и жизнерадостный, любящий дружескую компанию и красивых женщин. Но его лицо тут же снова стало серьезным. – Следующие две-три недели вы проведете в нашей бригаде. Скучно вам не будет, обещаю. – Он подмигнул майору госбезопасности, и тот утвердительно кивнул.
Они что, черт побери, готовятся к следующему наступлению? А почему бы и нет? Об этом говорит и пополнение техникой, и тренировки личного состава. Прямо такое, конечно, никто не скажет. Но имеющий глаза, как говорится, да увидит.
А генерал-майор продолжал:
– Что же касается десанта в Евпаторию и боев в Крыму, то мы познакомим вас с вашими коллегами из XXI века, корреспондентами «Красной Звезды». У них есть все необходимые материалы по тем боям. Сейчас они как раз монтируют фильм, – генерал-майор посмотрел на военкома бригады: – Леонид Ильич, вы сообщили Ирочке, чтобы бросала все в Симферополе и срочно вылетала к нам обратным рейсом?
Бригадный комиссар кивнул.
– Ну, вот и хорошо. Познакомитесь с нашей звездой журналистики, а также вашей большой поклонницей. С ней вместе и придумаете, чем в легенде заменить наше иновременное происхождение. Она у нас большая выдумщица.
На этом и закончилась моя первая беседа с генерал-майором Бережным, человеком из будущего. На следующий день во время очередной тренировки, я увидел их всех троих: Бережного, Брежнева и Санаева с обнаженными торсами под моросящим дождем вместе с бойцами, отрабатывающими приемы рукопашного боя. Но это уже была немного другая история.
10 января 1942 года, 12:45.
Севастополь, Южная бухта, КП ЧФ
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
Присутствуют: командир ЛК «Парижская Коммуна» капитан 1-го ранга Кравченко Федор Иванович, командир КР «Молотов» капитан 1-го ранга Зиновьев Юрий Константинович, командир КР «Красный Крым» капитан 2-го ранга Зубков Александр Илларионович, командир лидера «Ташкент» капитан 2-го ранга Ерошенко Василий Николаевич, командир лидера «Харьков» капитан 2-го ранга Мельников Пантелеймон Александрович, командир РК «Москва» капитан 1-го ранга Остапенко Василий Васильевич, командир ЭМ «Адмирал Ушаков» капитан 1-го ранга Иванов Михаил Владимирович, командир БПК «Североморск» капитан 1-го Перов Алексей Викторович, командир СКР «Ярослав Мудрый» капитан 2-го ранга Юлин Виктор Петрович, командир СКР «Сметливый» капитан 2-го ранга Гостев Алексей Викторович.
Оперативное совещание я собрал на командном пункте Черноморского флота. Делать это на корабле, который носит мое имя, я считал неприемлемым по двум причинам. Во-первых, это грубое нарушение высшего уровня секретности. Любой человек, попавший на борт кораблей из будущего, сразу поймет, что тут что-то не так. И во-вторых, это элементарно неудобно, товарищи могут подумать, что я зазнался.
Я уже просил товарища Сталина переименовать авианесущий крейсер, дав ему другое, более подходящее имя, но получил вежливый отказ:
– Товарищ Кузнецов, в будущем вам было оказано высокое доверие, вашим именем назван лучший корабль флота. Мы можем переименовать его, только если вы сильно проштрафитесь… Подумайте над этим.
Ну, кто сказал, что у товарища Сталина нет чувства юмора, а? Нет, он будет ждать, пока я проштрафлюсь. Не дождетесь, товарищ Сталин!
Тем более что уже были вопросы от товарищей черноморцев – а кто такой адмирал Кузнецов, и кем он мне доводится. Приходилось отшучиваться, что никем, даже не однофамильцем.
Вот и пришлось собирать совещание на командном пункте флота в Южной бухте. Тем более что сам ТАКР «Адмирал Кузнецов» останется на якорной стоянке. Подлетное время его истребителей к Констанце, если что, составит всего пятнадцать минут. А с аэродрома Саки – так и того меньше. Тем более что туда перевели вторую пару легких – по их понятиям – истребителей МиГ-29.
Пара этих «легких» истребителей играючи смахнула с неба три девятки Хе-111, и все окрестное люфтваффе слышало по радио вопли избиваемых.
А вчера случился курьез – я про себя улыбнулся, – тот самый майор Скоробогатов с ведомыми взлетел на перехват двух троек Ю-88 и одной тройки Хе-111, каким-то чудом уцелевших в мясорубке предыдущих дней, которые германское командование послало на бомбежку наших позиций на Перекопе.
Увидев наши атакующее МиГи, немцы заорали в эфире: «Ахтунг – Хищники!», и стали покидать на парашютах абсолютно целые и исправные самолеты. У них теперь, оказывается, такой приказ – в бой не вступать, а спасаться, по возможности. Жаль, что это случилось не над нашей территорией.
Командиры собрались. Тех, что с погонами, и тех, что с нашивками на рукавах, ровно поровну. Поглядывают друг на друга с настороженностью и недоверием. Не вина последних, что в небе господствовала немецкая авиация, а ими командовал человек, который явно не соответствовал своей должности. Вот, к примеру, даже два новейших британских линкора месяц назад не смогли устоять перед массированной атакой японских торпедоносцев и топмачтовиков. И первые тоже не виноваты, что неким неведомым нам силам пришлось бросить их в этот прорыв, чтобы заткнуть зияющую дыру, которая образовалась не по их вине. Что ж, начнем!
– Итак, товарищи, командованием, – я кивнул в сторону портрета товарища Сталина, намекая, кем лично был отдан этот приказ, – перед нами поставлена задача – уничтожить торговый порт и военно-морскую базу Констанцы.
Силы, в данный момент способной помешать нам в этом деле, не существует. Противодействовать нам могут только два устаревших румынских эсминца и несколько торпедных катеров. Германские береговые батареи, обороняющие порт, имеют калибры 105 мм – 127 мм.
Первая фаза операции начнется еще до рассвета с их подавления, – я посмотрел в сторону выходцев из 2012 года. – Товарищ Сталин разрешил нам истратить для этой цели до тысячи осколочно-фугасных снарядов калибра 130 мм из вашего боекомплекта. Больше ни один корабль не должен стрелять по тем целям, которые выделены для «Москвы» и «Адмирала Ушакова», это собьет с толку автоматику корректировки огня. Ведь так, Василий Васильевич? – обратился я к командиру «Москвы» капитану 1-го ранга Остапенко.
– Так точно, товарищ адмирал, – ответил он мне, – чужой разрыв – это все равно что под руку толкнуть. И получится: «хотели, как лучше, а получилось, как всегда».
– Слышали?! – я обвел собравшихся взглядом. – С наступлением рассвета, на внутренний рейд входят «Парижская Коммуна» и «Молотов» и устраивают румынам в порту хорошенький кордебалет. Но сперва, во избежание международных инцидентов, попросим удалиться восвояси суда нейтральных государств. Для непонятливых перевожу – болгарские и турецкие. Товарищ Сталин очень просил, чтобы нейтралы не пострадали в этой экзекуции, но в то же время смогли сполна насладиться огненным цирком.
После разгрома Констанцы мы, медленно и торжественно, совершаем круг почета вдоль границ территориальных вод Болгарии и Турции. Это крайне необходимо товарищу Громыко, который в ближайшее время направится в эти страны с визитом особой важности.
Командиры из будущего заулыбались.
– Андрей Андреевич, мистер Нет, – пробормотал товарищ Остапенко. – Мне уже почти жалко президента Иненю, чего бы там от него ни хотел товарищ Сталин.
– Нечего его жалеть, товарищ капитан 1-го ранга, – проворчал я. – Он нас не жалеет, а мы его с чего? Идем тремя колоннами. В центре «Москва», «Парижская Коммуна», «Молотов», «Красный Крым». В правой – «Адмирал Ушаков», «Ташкент», «Ярослав Мудрый». В левой – «Североморск», «Харьков», «Сметливый». Флагман – крейсер «Москва».
Итак, сверим часы, сейчас, – я бросил взгляд на запястье левой руки, – 13:07. Выход из базы в 21:00, формирование походного ордера в 21:45.
10 января 1942 года, 15:40.
Авиабаза авиагруппы особого назначении РГК Саки
Старший лейтенант Покрышкин Александр Иванович
– Саш, товарищ старший лейтенант, есть новости, – капитан Гуссейн Магомедов отвлек меня от изучения новой машины. Как временную ступень между МиГ-3 и МиГ-29 полковник Хмелев дал мне «летающую парту» с авианосца Су-25УТГ. – Сегодня ты пойдешь со мной на спарке в одиночный вылет на Констанцу. Ты уж извини, что из истребителя делаем то ли бомбардировщик, то ли штурмовик.
Я оторвался от книжки с описанием машины.
– Товарищ капитан, так ведь я тоже все понимаю: господство в воздухе для истребителя – это такая штука. К ней он стремится, но как только достигает – так сразу остается без работы. Ты мне лучше скажи, что бомбить-то будем?
– О, джигит! То речь не мальчика, а мужа! – воскликнул Гуссейн. – Слушай, бомбить будем батарею береговой обороны «Тирпиц» возле Констанцы, которая серьезно беспокоит флотских товарищей. Такого ты еще не видел. Решено применить против нее управляемые бомбы КАБ-500 ОД. Там три орудия и радарно-дальномерный пост, и мы их одним залпом…
Работа будет ночью, так что давай сейчас слетаем на твоей птичке, посмотрю, чему ты успел научиться. Потом ранний ужин, и спать до часу ночи.
– Куда пойдем? – спросил я, когда мы, уже в полетных комбинезонах, подошли к стоянке.
– Давай до Херсона, потом на Мелитополь и домой… – Гуссейн показал мне на мою машину: – Ну, разве не красавица?
Сначала я не понял, о чем он. Больше меня занимало то, что основная часть полета будет проходить над территорией противника. Потом присмотрелся к машине и остолбенел. Это больше не была голая «летающая парта»: под крыльями были задействованы шесть точек подвески из восьми. Два пятисоткилограммовых подвесных топливных бака и четыре двухствольных пушечных контейнера калибром 23 мм. Я прикрыл глаза, пытаясь сообразить, какую же огневую мощь имеет теперь этот самолетик. При беглом подсчете, с учетом скорострельности, получилось, что он один имеет секундный залп целого истребительного авиаполка.
Взлетели нормально. Машина чуть потяжелела, конечно, но тяга на двух движках все равно сумасшедшая. Развернулись над Евпаторией и легли на курс к Херсону. Скорость на маршруте – 750 км/ч, высота – полтора километра. Облачность переменная, средней паршивости. Но при желании можно спрятаться в облака и подглядывать оттуда через радар. На полпути к Херсону над Черным морем…
В наушниках предупреждающе запищало, а на радарном экране переднего обзора появились зеленые точки. Километрах в ста двадцати от нас на одной с нами высоте на встречном курсе обнаружена группа самолетов. Две тройки – шесть машин.
– Товарищ капитан, немцы. Атакуем?! – взмолился я.
Капитан Магомедов покрутил головой, потом вдруг сказал:
– Сами в руки идут! Так, товарищ старший лейтенант, набери еще метров пятьсот и возьми чуть левее. Сейчас будем учить их уму-разуму. – И добавил: – Ну, немчики, не обижайтесь – вас сюда никто не звал. Товарищ старший лейтенант, забывай об упреждении и целься внимательно, не спеши. Так, еще немного…
В кольцах прицела росли странные, никогда не виданные мною четырехмоторные силуэты.
– Ох! Сань! Мать их за ногу! Это же «Кондоры»!
– Что за «Кондоры»? – не понял я.
– Германские дальние бомбардировщики, – откликнулся Гуссейн. – Ты не отвлекайся, не отвлекайся, эти господа как раз по нашу душу… Огонь! Огонь же, огонь!
Я вдавил гашетку на пару секунд, и Су-25 затрясся от отдачи аж восьми пушек. Густой веер трасс разлетелся перед носом моего самолета, на мгновение закрывая обзор. Действительно, зря я так тянул. Тот бомбардировщик, в который я целился, буквально смело с неба. Он взорвался, рассыпался, разлетелся на куски. Факелом вспыхнул и тот немец, который проецировался следующим.
– Так, набирай, высоту, разворачивайся, будем бить вторую тройку справа-сверху-сзади, – похоже, капитана охватил азарт. – Только, Саш, во имя Аллаха, больше так не тяни. У тебя в тот раз конус рассеивания просто не успел раскрыться.
– Конус-шмонус, – процедил я сквозь зубы, заходя во вторую атаку, – понял я, сейчас попробуем чуть-чуть по-другому, – на этот раз я заставил себя открыть огонь с вдвое большей дистанции, чем привык. Ну и ну! Всего две секунды я вел огонь, а строй вражеских самолетов буквально осыпало сотнями трасс. Мощь снаряда этой пушки была такова, что одно-два попадания валили тяжелый бомбардировщик с неба. Я потряс головой, приходя в себя, и оглянулся. Скольких же я достал? На месте шестерки остался только один вражеский самолет. И тот, заложив вираж, развернулся на обратный курс, вывалив в море свои бомбы. Я впервые за всю войну наблюдал «Дранг нах куда глаза глядят» в исполнении немецких асов.
Гуссейн хихикнул и переключил канал на радио. В уши ворвались немецкие панические: «Alarm, Alarm, Alarm – Super Raubvogel im flug!»
– Ты теперь пернатый суперхищник, великий и могучий, – сдерживая смешки, сказал мне капитан. – Они бы и с парашютами попрыгали, как те придурки вчера, только вот море внизу, мягко выражаясь, не для купания. Январь не август.
Я представил себе, как выглядела моя машина со стороны в момент открытия огня, и содрогнулся. Извержение вулкана и то, наверное, выглядит не так страшно.
Заложив вираж, я начал выходить в хвост удирающему фрицу. Заметив начало моей атаки, он начал шарахаться из стороны в сторону, пытаясь сбить мой прицел. Только вот тяжелый четырехмоторный бомбардировщик – это не легкий истребитель, поэтому вместо энергичных маневров у него получалось лишь какое-то вялое переваливание с крыла на крыло.
В третьей атаке я бил уже наверняка. Короткая очередь, и пушки замолчали. В две предыдущие атаки я умудрился расстрелять почти весь боекомплект. Но и того коротенького остатка снарядов хватило моей жертве с гарантией. Сначала во все стороны полетели обломки, потом фюзеляж переломился сразу за крылом, и дальше то, что осталось от самолета, падало, разваливаясь по дороге на мелкие куски.
– Саня, домой! – совершенно спокойно сказал мне капитан Магомедов. – А тебя я поздравляю с реактивным боевым крещением. Теперь-то ты понял, что значит бой хотя бы на таких скоростях?
Я кивнул скорее самому себе.
– Понял, товарищ капитан, – и мысленно поблагодарил этого неукротимого горячего бойца, который наверняка сам хотел пострелять по немцам, но не попытался перевести управление на себя или самостоятельно открыть огонь. Наверное, если бы нам угрожала настоящая опасность, он бы так и сделал. Но и без этого он дал мне возможность осваивать эту машину самостоятельно. Спасибо тебе за это, товарищ капитан!
11 января 1942 года, 02:45.
Авиабаза авиагруппы особого назначении РГК. Саки
Старший лейтенант Покрышкин Александр Иванович
Наш КУБ к полету готов. Заправлен, пушка заряжена, бомбы подвешены. Лететь тут до Констанцы минут пятнадцать. Остальные наши товарищи будут обрабатывать румынский аэродром к северу от Констанцы. Я иногда с грустью вспоминаю о своих ведомых, которые вчера улетели в полк. Ну, не подошли они для реактивной авиации, не хватает им для этого скорости реакции.
В общем, ребята улетели домой как раз после моего возвращения из «учебного» полета. Специально ждали, чтоб попрощаться. Поручкались, обнялись на прощанье. Наказал привет ребятам передать, а больше других Вальке Фигичеву. Да и командиру нашему майору Иванову благодарность за сватовство. Что бы там дальше ни было, но скучно не будет.
Улетели. Помахал я им рукой и пошел в столовую, на обед.
Майор Скоробогатов сидит напротив меня, стремительно уничтожая гречку с мясом. А у нас с Гуссейном ночью боевое задание, а спать не хочется ничуть. Но приказ есть приказ, и товарищ капитан послал меня к местному врачу. Тот дал мне таблетку и предупредил:
– Водкой не запивать. А то знаю я вас!
– Что, могу не проснуться? – спросил я его.
– Проснуться-то проснешься, но неизвестно когда, может в следующем столетии, – ответил тот и улыбнулся: – Шутка!
Шутники хреновы. Пришел я в казарму, таблетку водичкой из титана запил, лег и не заметил, как провалился в сон. Что мне точно снилось, не помню, какой-то кошмар, типа что летаю я абсолютно голый безо всякого самолета и стреляю по «мессерам» из пулеметов, которые у меня вместо рук. Сбиваю их, сбиваю, а они все не кончаются. Жуть!
И вот меня будят – пора! Время полтретьего. Наскоро умылся, зубы почистил, во рту после той таблетки как кошки ночевали, и побежал надевать летный костюм.
И вот я в кабине МиГ-29КУБ. Успокаивающе светятся шкалы приборов. Задание подтверждено, и Гуссейн поднимает машину в воздух. К цели пойдем на высоте, над облаками. КАБы – управляемые авиабомбы, можно применять с высот до пяти километров. Мы пойдем к цели на трех с половиной. Оказывается, эта бомба после сброса с самолета еще около девяти километров способна пролететь сама, используя для наведения внешнее управление и встроенную телекамеру. До Констанцы нашей машине минут двенадцать лета. Я в данном случае только пассажир, или, если угодно, запасной игрок.
Выходим на рубеж атаки, загорается экран системы наведения бомб. Цель в зоне видимости. Гуссейн передает мне управление и просит держать машину прямо. Рубеж сброса приближается с каждой секундой. Все, время! Машина четыре раза вздрагивает, освобождаясь от бомб, которые продолжают лететь во тьме в сторону цели. Товарищ капитан принимает управление и закладывает правый разворот. Тикают секунды, отметки бомб на экране сближаются с целями. Ослепительная вспышка рассекает ночь, за ней еще одна, и еще, и еще… Ложимся на обратный курс в Саки.
Гуссейн выходит на связь по СПУ:
– «Москва» сообщила: цели уничтожены, этого «Тирпица» больше нет. Вот и все. Давай, Сань, бери управление и по приборам домой, на Саки.
11 января 1942 года, 03:55. Черное море, 35 миль на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
За остеклением рубки густая непроглядная ночь. Объединенная эскадра идет вперед, не обращая внимания на шквалистый ветер и пятибалльную волну, Черное море опять решило побуянить. Обычно я не решился бы на такую авантюру, как ночной поход в плохую погоду к вражескому берегу. Но на «Москве» одних радаров больше десяти штук. Под водой стоит мощнейший гидроакустический комплекс, от которого не укроется ни одна подлодка. Он также помогает команде обнаруживать мины заграждения и подводные банки и скалы. Любой командир БЧ-1 с корабля из нашего времени на месте капитана 2-го ранга Афанасьева давно бы превратился в нервное задерганное существо. А тут работает инерциальная система навигации, радары видят все, что делается над водой, а ГАК все, что под водой. Так воевать можно.
– Товарищ адмирал, – повернулся ко мне вахтенный командир, – докладывает «Витязь», цель номер один уничтожена, корректируемые объемно-детонирующие бомбы поразили как сами орудия, так и радарно-дальномерный пост. Есть подтверждение от наших систем РЭБ: радар цели прекратил свою работу.
Я посмотрел на стоящих рядом контр-адмирала Ларионова и капитана 1-го ранга Остапенко.
– Ну, что же, товарищи, к операции «Бора» приступить! Передать на все корабли: увеличить ход до двадцати пяти узлов и действовать по плану. Виктор Сергеевич, – обратился я к адмиралу Ларионову, – что там у нас с минными полями?
Адмирал указал на прикрепленную магнитиками к стене рубки карту, на которую были нанесены все данные, полученные в результате разведки района:
– Подводная лодка «Алроса» находилась на позиции в виду Констанцы в течение пяти дней. В результате гидроакустического сканирования моря удалось получить более-менее достоверную карту минных полей. Правда, после шторма часть мин может быть сорвана с якоря и свободно болтаться на поверхности. Но операторам скорострельных установок АК-630 отдан приказ расстреливать все плавающие предметы соответствующих размеров.
– Хорошо, – я потер глаза, снимая усталость, – когда будем на рубеже открытия огня?
Капитан 2-го ранга Афанасьев сверился со своими расчетами.
– Если сохранится заданная скорость движения, примерно через час пятнадцать, товарищ адмирал. Плюс-минус две минуты. До рассвета как раз успеем потопить румынские эсминцы и подавить береговую оборону.
– Вы уверены, что эти эсминцы там? – повернулся я к нему.
– Так точно, товарищ адмирал, – ответил мне капитан 2-го ранга Афанасьев, – «Витязь» подтверждает, что эсминцы находятся на внешнем рейде.
– Ну, значит, сегодня мы оставим Антонеску без флота, – рассмеялся контр-адмирал Ларионов. Потом подумал и добавил: – Передайте на «Сметливый» и «Мудрый», чтобы не возились с ними. Пусть засадят по одному «Урану» в каждый эсминец. Этого добра на «Колхиде» еще достаточно. Заодно и проверим их действие по реальной цели.
11 января 1942 года, 04:07. Черное море, 34 мили на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
– Товарищ адмирал, – доложил вахтенный, – «Юпитер» начинает операцию «Аллегро». Просит поднять в воздух вертолет для ретрансляции, к пуску в первом эшелоне готово двенадцать ракет. Первая ракета с беспилотником, остальные боевые. Второй удар уже по зрячему.
Я помнил, что операция «Аллегро» – это удар дальнобойными эрэсами по нефтяным промыслам в Плоешти. Честно говоря, я очень слабо представлял возможности этого оружия. Тогда слабо представлял. Ну что смогут сделать двенадцать, или даже двадцать четыре эрэса с кучей мелких нефтяных вышек, которыми буквально усеяны все холмы под Плоешти! Но действительность превзошла все мои ожидания.
Выслушав вахтенного, я только кивнул, ну а командир «Москвы» капитан 1-го ранга Остапенко добавил:
– Конечно, поднимайте немедленно. Подайте картинки с позиции и с беспилотника сюда к нам.
11 января 1942 года, 04:15. Где-то западнее Евпатории. Позиции ракетной батареи комплекса «Искандер-М»
В командно-штабной машине три офицера склонились над дисплеем компьютера. Все шесть машин батареи были готовы к пуску. Осталось только отдать команду. Координаты целей получены и введены в систему наведения. Командир батареи, полковник Шалимов, отдал команду.
Пошел обратный отсчет. Потом раздался оглушительный грохот, и первая ракета поднялась в небо на столбе огня. За ней еще, еще и еще, пока в небо не ушел весь залп батареи, все двенадцать ракет.
До Евпатории грохот не долетал, зато зарево, да и сами стартующие ракеты видели многие. По дороге к цели, примерно на минуту, ракеты оказались в околоземном космическом пространстве. Потом неумолимая гравитация потянула их вниз, к окрестностям той точки на поверхности Земли, которую люди называют Плоешти. А к разряженным установкам подъехали ТЗМ. Предстояла новая работа.
11 января 1942 года, 04:15. Черное море, 33 мили на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
Абсолютно черный экран озарился каким-то неземным светом. Оставляя за собой дымный след, тяжелая ракета поднималась в небо на огромном шаре огня. Вот она нырнула в облака, и их высветило изнутри постепенно гаснущим багровым светом. Не успел он погаснуть, как на старт пошла следующая ракета. Все повторилось сначала.
– Лишь только восемь минут летит ракета в ночи, – процитировал-пропел капитан 1-го ранга Остапенко. – Все, приплыли румыны, теперь кричи не кричи…
– Что это, Василий Васильевич? – не понял я.
– Слова из одной песни, – пояснил контр-адмирал Ларионов, – довольно широко известной во времена нашей молодости. Румынам действительно осталось только кричать, ибо, как говорил Чингисхан, пущенную стрелу не остановишь. Хотя восемь минут – это для ракет средней дальности. А тут у нас малая дальность, ей и трех минут хватит…
И, действительно, через некоторое время ожили еще несколько экранов. Небольшой радиоуправляемый самолетик, который доставила к Плоешти первая ракета, освободился от связывающей его оболочки, раскрыл крылья и кругами начал набирать высоту.
Секунд двадцать ничего не происходило, потом по группе нефтяных вышек, стоящих на холме, прокатилась волна мелких разрывов. Мгновение спустя в небо взметнулось ревущее пламя. Секунд через тридцать это повторилось на другой возвышенности. Вниз по склонам потекли ручейки огня, поджигая вышки, которые не были задеты ракетными ударами. Через пять минут самолетик нарезал круги уже над самым настоящим морем огня.
Стало светло, как днем, камера ночного видения отключилась от перегрузки. Некоторое время спустя в небо взметнулись огромные огненные столбы – это в пригороде Плоешти ракеты поразили нефтехранилища и перегонные колонны нефтяного завода. Пламя разливалось по железнодорожной станции, охватывая цистерны с бензином и сырой нефтью. Зарево пожарища должно быть видно за сотню километров.
Не знаю, показалось мне или нет, но через стекла рубки справа по курсу у горизонта высветилась грязно-розовая полоса. Неслабо же там полыхает! Ничего, примерно через час мы подойдем к Констанце, и там тоже будет праздник.
11 января 1942 года, 05:42. Внутренний рейд Констанцы. Танкер «Шипка» (Болгария)
Старший помощник Николай Кайгородов
Сквозь сон мне послышалось глухое бухание орудий. Перевернувшись на другой бок, я постарался уснуть, но мне не дали этого сделать.
– Господин старший помощник, господин старший помощник, проснитесь! – матрос Мирко тряс меня за плечо. – Там ваши пришли, русские…
– Какие, к черту, русские?! – не понял я спросонья. Выстрелы орудий усилились и стали отчетливее.
– Господин старший помощник, русский флот бомбардирует Констанцу, – чуть не плакал Мирко, – господин капитан зовет вас в радиорубку, там на международной волне что-то передают, похоже по-английски, по-турецки и по-русски…
И тут я окончательно проснулся. Зарево, пробивающееся через иллюминаторы, не оставляло сомнений – горел нефтеперегонный завод.
Наскоро одевшись, я выскочил на палубу. От открывшегося мне зрелища защемило сердце. По берегу бил линкор типа «Севастополь». Были отчетливо видны яркие вспышки полных бортовых залпов. В районе железнодорожного вокзала вздымались исполинские разрывы. Похоже, красные все же научились делать приличные фугасные снаряды для двенадцатидюймовок, не то что в наше время с восемью фунтами пироксилина – считай что болванки.
Снаряды рвались и там, где у румын были береговые батареи, только туда явно били калибры поменьше. Бросив взгляд на северо-запад, я присвистнул от удивления. Там, подсвечивая снизу облака, полыхало яркое зарево, охватывающее два-три румба по горизонту. Похоже, судный день был не только у Констанцы. Это горели нефтяные поля Плоешти с Бухарестом в придачу. Значит, отметился не только большевистский флот, но и авиация. Румыны, наверное, уже не рады, что ввязались в эту войну.
В рубке трясущийся от нервного тика капитан Благоев передал мне наушники. Пропустив конец турецкого текста, я дождался передачи на русском языке:
– Всем судам нейтральных стран. Говорит народный комиссар военно-морского флота СССР. Просьба покинуть гавань Констанцы и выйти на внешний рейд. После краткого досмотра на предмет наличия военной контрабанды и подданных государств, находящихся в состоянии войны с СССР, вам будет обеспечено безопасное возвращение в порт приписки. После восьми часов ноля минут по московскому времени порт Констанца и оставшиеся в нем суда будут полностью уничтожены. Повторяю, всем судам нейтральных стран выйти на внешний рейд и лечь в дрейф для приема досмотровой партии… – Дальше радио заговорило по-английски: – To all neutral ships… – и я снял наушники с головы.
Я повернулся к Благоеву.
– Господин капитан, официально заявляю, что нам предложено покинуть гавань и лечь в дрейф на внешнем рейде для проведения досмотра. Отказ от этих действий равносилен уничтожению. И кроме того, никакой нефти мы тут не дождемся, а дождемся только того, что нас поджарят, как кебаб. Так что запускаем машину, поднимаем якорь и резво уносим отсюда ноги. Вот смотрите, турки уже все поняли, – я показал на стоящий по соседству танкер под турецким флагом. Там зажгли полное освещение, показывая себя и свой государственный флаг. Кроме того, суета матросов на палубе не оставляла никаких сомнений – танкер готовится к экстренному выходу в море.
С берега по туркам открыла огонь артиллерийская батарея, скорее всего одна из немецких 75-миллиметровых, которые недавно стали прибывать на побережье из Франции и Германии для усиления противодесантной обороны после катастрофы 11-й армии под Севастополем. Похоже, Гитлер снял свой шикарный китель, чтобы прикрыть голый зад. Но получилось у него плохо.
В ответ на беспорядочные немецкие выстрелы с берега в море засверкали яркие вспышки. Создалось впечатление, что короткими очередями били несколько пулеметов, причем не менее чем пятидюймового калибра.
На позиции немецких артиллеристов, проявивших столь ненужную и неумную храбрость, обрушилась лавина снарядов. После того огненного катка на позициях наверняка не осталось ничего живого. Было видно, как на турецком танкере матросы подпрыгивают, словно обезьяны, и грозят кулаками в сторону берега. Хотя больше никто по ним и не стрелял. Если там еще и оставалась неподавленная полевая артиллерия, то румынские и немецкие командиры поняли столь тонкий намек и больше никак себя не проявляли.
– Господин капитан, шевелитесь быстрее, у нас остался только час… – напомнил я застывшему в ступоре капитану. В конце концов, именно он нес ответственность за корабль и команду. После моего толчка господин Благоев наконец начал командовать, и на нашем танкере поднялась суета.
Но как старший помощник я должен с гордостью сказать, что хоть готовиться к выходу мы начали минут на пятнадцать позже турок, на внешний рейд мы вышли первыми. Сказалась лучшая выучка нашей команды, в чем вижу и свою неоспоримую заслугу, и легкий в запуске дизельный двигатель, работающий на сырой нефти.
Мы вышли на внешний рейд и легли в дрейф. Занимающийся на востоке рассвет высвечивал грозные силуэты боевых кораблей. Похоже, здесь был весь Черноморский флот красных.
Я поднял к глазам бинокль. Русские корабли были, что называется, каждой твари по паре. Эсминцы типа «Фидониси», хорошо знакомые мне по прошлой жизни офицера российского императорского флота, линкор «Севастополь», тоже как привет из прошлого, теперь именуемый «Парижская Коммуна». Один новый крейсер предвоенной постройки, то ли «Молотов», то ли «Ворошилов». Два новых полукрейсера-лидера разных проектов, один итальянского, другой оригинально-большевистский.
А среди них корабли, которые не лезут ни в какие рамки. Абсолютно не похожие ни на что. Во всяком случае, их силуэты я не видел ни в одном справочнике. Господи, что это за наклонные трубы у того большого крейсера! И зачем им столько антенн на мачтах? И у того корабля, который идет прямо к нам, тоже какие-то ящики, установленные между надстройкой и носовой башней. Выглядит все это так, будто это и есть их главный калибр. И если глаза меня не обманывают…
В изумлении опускаю бинокль. То, что я увидел, оказалось боевым Андреевским стягом. У меня аж резануло по сердцу: как град Китеж, восставший из морских вод, к нам шел корабль под флагом Российского императорского флота, не существовавшего уже почти четверть века. Господи, откуда это?!
Я еще раз поднял бинокль и пробежался взглядом по кораблям. Все «незнакомцы» были под Андреевским флагом. А на самом крупном из них, вот сюрреализм, развевался брейд-вымпел красного наркомвоенмора Кузнецова. Вот тут-то я чуть на палубу не сел. Это как понимать прикажете?!
А крейсер, что пошел нас досматривать, уже совсем рядом. Из порта, кроме нас, считайте, никто и не вышел… Ан-нет, тянется еще один… С белой тряпкой вместо флага. Это итальянцы на «Августе» решили сдаться большевикам – не захотели, значит, гореть в порту. А «Августа» ведь под погрузкой была, не пустая.
Перевожу взгляд на русский корабль и читаю безо всякого бинокля его имя: «Адмирал Ушаков». Добротное имперское название, а не какой-нибудь там жидо-большевистский «комиссар Блюмкин». Я Россию люблю, и воевать с ней, хоть с красной, хоть с белой, ни за что не стану. И в Гражданской войне я не участвовал. Еще в восемнадцатом перебрался сначала в Румынию, а потом в Болгарию. Но ведь обидно же… Была великая страна, раз – и нет ее. Или все же есть?
С «Ушакова» спустили катер, который идет к нам. Вот сейчас мы и выясним, кто там, наши или все же «товарищи». А русско-большевистская эскадра, как и обещали, начала крушить порт, только куски бетона и камня полетели от причалов и портовых складов. С новой силой взметнулось пламя над нефтяным портом. Странно, что нет в небе ни румынской, ни немецкой авиации. Но это им, наверное, теперь все равно, ведь и такого порта, как Констанца, тоже больше нет.
С катера к нам на борт поднялась весьма странная компания. Первым по трапу взбежал молодой лейтенант не с нашивками на рукавах или кубарями в петлицах, а с самыми настоящими погонами на плечах.
Правда, погоны были стилизованные – матерчатый хлястик на пятнистой куртке с двумя маленькими звездочками. Но это были погоны! Вводили в ступор морская тельняшка в распахнутом вороте кителя и красная звездочка на щегольском черном берете. Даже специально не придумаешь такую смесь морского и сухопутного, белого и красного.
Вслед за офицером на борт поднялись трое нижних чинов весьма мрачного вида, вооруженные компактными автоматическими карабинами с большими кривыми магазинами. А вслед за ними на палубу полезли пограничники НКВД в зеленых фуражках с красными звездочками, ватниках и с автоматами ППШ. Тоже четверо: лейтенант и три бойца. Хоть совесть в отношении советской власти у меня и чиста, но сердечко екнуло. А ну как расстреляют сейчас без суда и следствия раба божьего Николая Кайгородова, лейтенанта растерзанного революцией Российского императорского флота, подданного несуществующей Российской империи. Ведь я ни болгарского, ни сербского, ни какого иного подданства так и не взял. Вместо документов у меня «паспорт иностранца».
Козырнув, лейтенант НКВД обратился к капитану Дмитру Благоеву:
– Лейтенант пограничной службы Николаев. Господин капитан, попрошу предъявить судовую роль, документы на груз и на судно, – по тому, как он уверенно держался, было видно, что такие процедуры ему привычны. Я сам не ходил ни в Одессу, ни в Новороссийск, ни в Батум, но торговля у СССР через черноморские порты шла оживленная.
– Товарищ лейтенант, – с легкой ехидцей заметил земноводный офицер, – вы забыли спросить о наличии подданных враждебных держав, лиц без гражданства и участников незаконных вооруженных формирований. Мы же с вами договаривались. Тут война идет, а это непорядок. – Лицо офицера озарила мечтательная улыбка. – Вдруг в гальюне по шею в дерьме сидит какая-нибудь важная птица Третьего рейха?
К моему удивлению, всесильный энкавэдэшник не затопал ногами, не закричал на наглеца, а наоборот, покраснел и смутился:
– Рановато им еще по шею в дерьме сидеть, вы тут, товарищ лейтенант, еще меньше недели орудуете… Вот через полгодика-годик замучаемся их перед судом от дерьма отмывать.
– Отмывать их от дерьма будем не мы, а адвокаты, – назидательно заметил офицер, – а наша с вами задача, товарищ лейтенант, будет заключаться в том, чтобы их поймать.
Я абсолютно ничего не понял в этом диалоге, как будто и не на русском языке говорили эти двое. Зато для себя кое-что понял наш капитан, господин Благоев. В мозгах у него все перемешалось.
– Господа-товарищи, – проговорил он дрожащим голосом, – вот этот человек, – он указал на меня, – мой старший помощник, он есть подданный бывшей Российской империи, который не взял никакое другое подданство. Он есть ваш государственный преступник – хватайте его. Больше никаких других чужих подданных на борт мой судно нет.
Вот ведь паскуда, а казался таким приличным человеком! Зато матросы, среди которых, не побоюсь сказать, я был любим и уважаем, застыли как громом пораженные. Зачем ему это было надо, непонятно. Ведь из-за отсутствия подданства я даже не мог занять его место.
– Не надо никого хватать! – с некоторой ленцой сказал офицер в погонах дернувшимся было бойцам НКВД. – Один момент, товарищи. Если сей господин не брал иностранного подданства, то он наш человек. Что мы сейчас и проверим.
– Николай Никифорыч, – обратился офицер к командиру НКВД, – ты погляди, чтобы капитан ничего с собой не сделал. В море там не сиганул, или лобик о палубу не разбил случайно. А то ведь напорется фейсом о чей-то кулак, и будет бо-бо.
Потом офицер чуть вразвалочку двинулся в мою сторону. Я раскрыл ладони, показывая, что в них ничего нет.
– Отлично! – кивнул тот. – Предъявите документы, господин…
– Кайгородов, – сказал я, вытаскивая из-за отворота кителя свой паспорт иностранца, – Николай Кайгородов.
– О, как интересно, – сказал офицер, с легким кивком принимая у меня документ. – Я тоже Николай, и он Николай, – кивнул он на энкавэдэшника. – Тут кругом одни Николаи. – Потом он сурово посмотрел мне в глаза: – Офицер? Пехота, кавалерия, артиллерия, флот?
– Бывший офицер, – вздохнул я, – флотский, разумеется.
Лейтенант чуть исподлобья посмотрел на меня.
– Бывших офицеров не бывает, господин Кайгородов, – сказал он с усмешкой. – Так говорил мой батя, которого я очень уважаю, поскольку он потом и кровью дослужился до бог знает каких высоких чинов. Бывают офицеры на действительной службе, в запасе, мертвые… Бывших не бывает, – он бегло просмотрел бумаги. – На Родину вернуться не думали?
– На расстрел? – я гордо задрал голову. Теперь признаюсь – жест был глуповат.
– Нужны вы кому, чтоб вас расстреливать, – загадочно сказал лейтенант. – После двадцать пятого года, надеюсь, в борьбе против советской власти не участвовали?
– Я, господин лейтенант, собственно, в борьбе против советской власти никак не участвовал. Выехал за пределы Российской империи в марте восемнадцатого и о сем ничуть не жалею. Стрелять в таких же русских, как я – нет, увольте. Вот в германцев или турок – это совсем другое дело…
– Слышь, Коля, – повернулся офицер к чекисту, который в это время проверял документы у других членов команды, – человек белый и пушистый, а все туда же – на расстрел. Запугал Геббельс вами людей, ой запугал.
– Я этого Геббельса, крысеныша, когда поймаю, тоже до смерти запугаю, – отозвался тот.
– Не выйдет, – вздохнул офицер, – он уже сам так запуган, что живым в руки не дастся. Своим шестерым малолетним детям цианистый калий введет, жену из автомата порешит, а сам застрелится. Вот тебе и крысеныш. Ну, ладно, – он взял меня под локоток и отвел в сторону. – Вы мне, Николай Александрович, вот что скажите, что мне дальше с вами делать? Ведь этот ваш капитан как пить дать доложит в гестапо о нашем с вами разговоре. И все, пропал господин Кайгородов бесследно.
– В Болгарии нет гестапо, – возразил я.
– Есть, есть, – с легкой иронией ответил мне лейтенант, – только действуют они негласно. Если уж в нейтральной Швейцарии настоящее осиное гнездо, то в Болгарии сам бог велел быть им понаглее. Коля, – окликнул он своего партнера из НКВД, – подойди сюда на секунду, – и после того как красный пограничник подошел к нам, вполголоса сказал ему: – Слушай, ты до их капитана докопаться сможешь? Наверное, не забыл еще, как это делается?
– Что, завербовал? – ухмыльнулся тот. – Поздравляю. И кстати, а зачем до него докапываться? Есть у меня подозрение, что он ведет шпионаж против СССР в военное время. Вот и задержим его по этому подозрению. Подозрения – это такое дело, что разбираться с ним можно до ишачьей пасхи.
– Отлично! – кивнул лейтенант. – Я так и знал, что ты настоящий друг. Не думай, – сказал он мне, – это не вербовка в обычном смысле слова, просто нам нужен человек, который в определенных кругах наших соотечественников за рубежом смог бы без прикрас и недомолвок рассказать все, что он тут видел и слышал. И слушайте советское радио. Как только объявят о единстве нашей истории, разрешении носить дореволюционные награды и восстановлении гражданства СССР для тех подданных Российской империи, которые, подобно вам, не принимали иностранного гражданства либо подданства… Тогда мы вас ждем в наших рядах. Вот эти бумаги, – из-за отворота кителя лейтенант достал толстый пакет, – я попрошу вас передать в румынское консульство в Варне. Здесь списки солдат и офицеров, что попали в плен. Сбор тел убитых пока продолжается, так что с этим ничего определенного. Но пусть будут уверены: кто не в плену, тот давно мертв. К примеру, от отдельного кавалерийского полка после удара батареи ТОСов остался только пепел…
– Хорошо, – я взял у него бумаги, – скажите мне, господин лейтенант, только честно. Почему вы воюете за большевиков?
Лицо молодого офицера потемнело, и я подумал, что он меня сейчас убьет.
– Мы, господин Кайгородов, воюем не за большевиков. Мы воюем с ордой людоедов, которая пришла на нашу землю с единственной целью убить всех мужчин, а женщин и детей сделать рабами. Это наша земля и наш народ, кто бы в данный момент ни сидел в Кремле. И не смотрите, что они цивилизованны и культурно одеты. Это все те же людоеды, смотреть на которых можно только через прорезь прицела, а прикасаться только штыком. И за то безобразие, что они задумали, мы ворвемся в их чистенькую и культурную Европу и натянем им глаз на задницу. А после этого заставим моргать, вот так, – он рукой показал мне, как будет моргать этот глаз, – и после этого, смею надеяться, наступит мир во всем мире! Если ты русский, не дебил, не ребенок, не старик и не калека, то твое место с нами! В наших рядах! Честь имею!
Я стоял, как громом пораженный, и в голове моей ворочались мысли. В последнее время ходили упорные слухи, что в Крыму на стороне Красной Армии воюет прекрасно вооруженный и обученный легион из «бывших» и их детей. Оказалось, правда. Это стоит того, чтобы рассказать обо всем увиденном нашим. Вернуться на Родину не из милости нынешнего правителя, а как воины-освободители.
А лейтенант, немного успокоившись, шепнул мне на ухо:
– Если вы, Николай Александрович, и ваши друзья до чего-то додумаетесь, то зайдете в советское консульство в Варне и скажете, что у вас есть сообщение по теме «Пилигрим». Там вам сообщат, что делать дальше. Желаю принять правильное решение, и удачи! – лейтенант пожал мне руку и присоединился к группе своих, которые спускались по трапу в катер.
Капитана Благоева, как и обещали, красные забрали с собой. Ну что ж, теперь до самого порта мне исполнять его обязанности.
11 января 1942 года, 16:25.
Черное море, 15 миль на траверзе Босфора. ГКП РК «Москва»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
В береговой линии, которая проплывает по нашему правому борту, будто кто-то проделал дыру. Это Босфор – заветная мечта всех правителей России, начиная от князя Владимира Красно Солнышко и до Николая Последнего.
Но сегодня мы мирно проходим мимо, никого не трогая. Сегодня наша задача – людей посмотреть и себя показать. Последнее особо. Ибо вопль ярости немецкого командования, который то издало после разгрома, что мы учинили в Констанце, может сравниться только с ревом иерихонской трубы. А если вспомнить полыхающие нефтяные поля Плоешти…
Что там конкретно творится – достоверно не известно никому. Низкая облачность мешается с жирным черным дымом нефтяных пожаров. Инфракрасная камера на самолете-разведчике показывает на месте нефтяных полей сплошной пожар, который бушует уже несколько часов и не собирается утихать. На месте железнодорожной станции и нефтеперегонных заводов – тлеющее пепелище. Скрыть эту катастрофу немцы не в силах, и по сему поводу на радио уже успел отметиться Геббельс. Товарищи, которые прослушивают эфир, доложили, что теперь все мы считаемся дикими варварами и личными врагами фюрера. Ну, и черт с ним! Как говорил бессмертный Василий Иванович, наплевать и забыть.
Товарищу Сталину уже доложено о предварительных результатах операции. Окончательные же будут ясны тогда, когда станет понятно, с какой скоростью немцы с румынами смогут восстановить все то, что мы сегодня им порушили. Тушить десятки и сотни горящих нефтяных скважин – еще та задача. На сердце покой и глубокое удовлетворение, как от хорошо сделанной работы.
Но торжествовать еще рано. Мы будем это делать, когда вернемся в Севастопольскую базу. А пока, после всех безобразий, мы демонстрируем наш двойной российско-советский флаг. У офицеров турецкой военной разведки, которые наблюдают за нами в бинокль со скал Босфора, наверняка от удивления отвисают челюсти. Ну и пусть. Вот они мы, смотрите на нас и запоминайте.
Но похоже, что я и накаркал! Как молния, по эскадре пролетает известие: «Воздушная тревога!» На радарах ПВО видна масса самолетов, приближающихся к нам вдоль побережья со стороны Болгарии. Противно квакают ревуны, разгоняя команду по боевым постам. Немцы идут на высоте пяти-шести километров, то есть где-то по верхней кромке облаков. Пока непонятно, кто это – пикирующие Ю-88 или горизонтальные Хе-111, отметки на радаре от них почти одинаковые.
Но фактом является то, что на нас готовятся совершить налет три девятки немецких бомбардировщиков. Сила немалая. Они будут здесь минут через двадцать, так что эскадра без особой суеты перестраивается в оборонительный порядок.
В средней колонне корабли из нашего времени: «Парижская Коммуна», «Молотов», «Красный Крым», «Ташкент», «Харьков». Со стороны берега их прикрывает группа из большого противолодочного корабля «Североморск» и двух сторожевиков – «Ярослава Мудрого» и «Сметливого».
Со стороны моря эскадру прикрывает «Москва» и эсминец «Адмирал Ушаков». Хотя какой он, к черту, эсминец: 956-я серия по нашим временам – это крейсера, причем далеко не легкие. Мало ли, что он не бронирован…
А вот настоящие эсминцы из нашего времени, наоборот, рассыпались по поверхности моря и на полной скорости нарезают круги вокруг эскадры. Попасть в них бомбой невозможно даже для пикировщика, рулевые там тоже зевать не будут. Их основная задача – подобрать с воды упавшие туда в ходе боя «одуванчики». Если таковые, конечно, будут.
Все, отпущенные нам минуты спокойствия оттикали безвозвратно. Эскадра совершила циркуляцию и, вопреки очевидной логике, устремилась навстречу немцам. Так эффективнее будет действовать зенитная артиллерия, пояснил мне контр-адмирал Ларионов. Он знал, что надо делать, а я вот нет. Поэтому адмирал Кузнецов безропотно уступил право командовать хотя и младшему по званию и должности, но более опытному командиру.
Мне в этом стыдно признаться, но в душе мандраж и беспокойство. Лишь немного утешает и успокаивает ледяная выдержка капитана 1-го ранга Остапенко и контр-адмирала Ларионова. Да и остальные командиры на крейсере «Москва» суровы и сосредоточены, как шахматисты на турнире.
И вот бомбардировщики противника пересекли некий Рубикон, невидимую границу, за которой жизни для них уже не было. Идущий прямо за нами «Адмирал Ушаков» оглушил грохотом стартующих зенитных ракет. Две установки, выбрасывающие каждые три секунды по ракете. Задача – выбить ведущих «девяток» и заменить немецкий орднунг хаосом. Оставляющие за собой дымные хвосты девять ракет скрылось в облаках.
Тем временем немцы тоже пошли вниз, стремясь пробить облачность и визуально обнаружить наши корабли на поверхности моря. Судя по всему, на берегу у них был авианаводчик. Это поработали турки или немцы сами держали на Босфоре службу наведения – об этом нам пока ничего не известно. Только вот эффект получился крайне любопытный. Никто не видел, как ракеты поразили цели, просто из облаков посыпались горящие обломки, а с экранов радаров исчезли десять целей. Какая-то из ракет за счет большого количества готовых осколков поразила не одну, а две цели. Сказать честно, было очень приятно видеть пылающий остов бомбардировщика, беспорядочно кувыркающийся и падающий в море. От иных не осталось и того – просто рой мелких обломков, покрывающих воду мелкой рябью. А ведь эти немцы так и не вышли на рубеж атаки. Сколько наших товарищей погибло при бомбежках, и вот теперь разбойники Геринга наконец-то нарвались на достойный ответ. В небе под облаками появились первые жирные хвосты, соединяющие небо и воду, и первые купола парашютов. Как сказал Виктор Сергеевич, «процесс пошел».
Не успели отгрохотать взрывы в облаках, как навстречу приближающимся разбойникам отправилась новая партия ракет. На этот раз комплексом ближнего боя «Кинжал» отработали «Ярослав Мудрый» и «Североморск». Я ознакомился с характеристиками зенитных систем рубежа XX и XXI веков. По сравнению с ними наши 37-мм и 45-мм полуавтоматы – это просто детская рогатка. Но одно дело читать технические документы, и совсем другое – видеть своими глазами, как стартующий рой ракет, подобно обычным эрэсам, ныряет в облака, а в ответ оттуда падает мусор в виде обломков самолетов и немецкие летчики-парашютисты. Ох, не зря контр-адмирал Ларионов попросил меня как можно шире рассредоточить эсминцы. Работы у них по сбору с воды неудачливых немецких асов было хоть отбавляй. Не успевали они подобрать одного, как на смену ему с неба спускалось трое новых.
Вот, наконец, едва ли треть бомбардировочной группы немцев пробила облака и увидела наши корабли. А мы увидели их. Как и предполагалось, это были пикировщики Ю-88. Высота – тысяча двести метров, удаление полтора километра. До точки входа в пикирование им осталось всего пятнадцать-двадцать секунд, потом их удар остановить будет невозможно. Так думали, наверное, и немецкие асы. Так думал и я. Пришла очередь последнего средства нашей самообороны – зенитной артиллерии. На «Молотове», «Красном Крыме» и «Парижской Коммуне» часто-часто захлопали зенитные полуавтоматы. Среди немецких бомбардировщиков начали распускаться первые клубки зенитных разрывов. Правда, никакого влияния на полет немцев это не оказало, они по-прежнему приближались к нам плотным роем.
И тут я краем глаза увидел, как стремительно взметнула стволы вверх башня главного калибра «Москвы». Частый грохот залпов, ураган огня. Позади нас в таком же темпе из обеих башен лупит «Ушаков». На той стороне кильватера из 100-мм автоматических пушек стараются «Североморск» и «Ярослав Мудрый». За несколько секунд до атаки немецкие пикировщики будто нарвались на стену. Как сказал мне товарищ Ларионов, для этой показательной порки в виду турецкого берега применяются только снаряды с радиовзрывателями, которые дают значительный процент поражений. Вырвавшиеся из этого ада несколько «юнкерсов» смогли отправиться в пике.
Но это был еще не конец. Им навстречу ударили шестиствольные зенитные автоматы. Вы можете представить себе автоматическое наведение по радару и минимальную очередь в двести снарядов? И это при технической скорострельности в четыре-пять тысяч выстрелов в минуту. Тут как в том анекдоте про кота, который рассказал мне кап-раз Остапенко, «до балкона доехали только уши».
Те пикировщики, что все-таки пошли в атаку, операторы зенитных установок перебили с ярко выраженным садизмом. Отыгрались за всех погибших под немецкими бомбами, в том числе беженцев и раненых. Парашютов в этот раз не было совсем, ибо двести снарядов, из которых в цель попадет минимум двадцать, разбирают «юнкерс» на мелкие запчасти. Тридцать семь граммов взрывчатки и надежный взрыватель в каждом снаряде рассчитаны на аппараты с совсем другими характеристиками.
Все, тишина! Лишь дымятся стволы и звенит напряжение в нервах. Радар ПВО девственно чист, на поверхность моря опускаются последние парашюты. Хороший спектакль мы устроили немецко-турецким зрителям. Немцы призадумаются, а турки, надеюсь, станут вести себя поскромнее.
И тут сообщение с «Североморска»: сто кабельтовых впереди обнаружена подводная лодка. Выходит на позицию атаки на встречных курсах. Акустический портрет не совпадает ни с одним типом советских подлодок. Предположительно – немецкая «семерка». Командир «Североморска» капитан 1-го ранга Перов просит разрешения уничтожить неизвестную лодку. Ну, если это немцы или итальянцы, то хорошо, пустим их на дно с полным правом. А вдруг это турки? Хотя если лодка заняла позицию для атаки, то она сама подписала себе смертный приговор. Других подлодок «Североморск» поблизости не обнаружил, а это значит, что их и нет.
Даю добро. Минуту спустя с площадки на корме «Североморска» в небо поднимается вертолет и направляется туда, где была обнаружена подлодка. При его приближении она пытается уйти на глубину и затаиться. Но уже поздно. С вертолета вниз летит противолодочная самонаводящаяся авиационная торпеда. Еще несколько минут увлекательнейших подводных кульбитов и пируэтов, и «смертельный номер» кончается предсказуемым финалом. Гремит подводный взрыв, и воздушный пузырь выталкивает жирное соляровое пятно и кучу мелкого плавучего мусора. Туда стрелой мчатся эсминцы в надежде на какой-нибудь сувенир, способный прояснить национальную принадлежность лодки. Номер «Фелькише беобахтер», примерно десятидневной давности, служит доказательством того, что была утоплена все-таки «немка».
Если турки пропустили одну лодку, то могут пропустить и еще, и с этим надо будет что-то делать. Теперь джинн выпущен из бутылки, и придется срочно усилить противолодочную оборону флота, особенно баз. Надо будет поговорить с товарищем Ларионовым. Может, посоветует нам что-нибудь по этой теме.
12 января 1942 года, 08:20. Москва. Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего
Верховный с удовольствием обозрел лежащий на столе ворох бумаг. Были там и расшифровки фотоснимков, и донесения разведки, и выдержки из иностранной прессы. Несомненно одно – вчера Советский Союз нанес своему врагу если не нокаутирующий, то крайне болезненный удар. А потом, в виду Босфора, еще и усугубил это дело хлесткой пощечиной. Это надо же – почти три десятка бомбардировщиков, только что переброшенных из Франции, сгорели без остатка, наткнувшись на объединенную эскадру советских и русских кораблей. По крайней мере, это так должно было выглядеть с берега. Замечательная и наглядная демонстрация советской мощи для турецких властей.
Сталин вернулся к столу, на котором лежали доставленные вечером из Крыма фотографии разгромленной Констанцы. Уничтожена вся береговая инфраструктура, железнодорожная станция и губернаторский особняк. Это предложил товарищ Ларионов: пусть, говорит, власти предержащие в Румынии и других странах знают, что несут полную ответственность за свои действия собственным имуществом, да и самой жизнью.
– Есть мнение, – сказал товарищ Сталин сам себе, – что товарища Ларионова надо наградить. Не меньше чем звездой Героя Советского Союза. Вот, например, рапорт товарища Кузнецова: «…умело и хладнокровно руководил действиями соединения при отражении воздушного нападения. Командный и рядовой состав грамотен, хорошо обучен и имеет высокий боевой дух…»
Сталин закурил трубку и прошелся по кабинету из конца в конец, размышляя.
– Матросам-краснофлотцам – медали «За отвагу», а командирам – Боевое Красное Знамя или Красную Звезду. Молодцы, все молодцы. И наши, и внуки-правнуки. А может, поставить товарища Ларионова командующим Черноморским флотом? Справится? Должен справиться! Дадим ему начальника штаба из наших, чевээса хорошего… И Кузнецов не загордится, будет знать, что на нем свет клином не сошелся. Да и нарком Военно-морского флота из Москвы должен руководить своим хозяйством, а не из Севастополя.
Так, – Сталин взял со стола еще одну бумагу – рапорт об отражении 10 января попытки налета германской авиации на Крым. До Крыма не долетел ни один… На поиски выживших были направлены два эсминца, гидросамолеты МБР-2 и спасательный вертолет с авианосца «Адмирал Кузнецов». Ему-то и удалось вытащить из воды двух живых пилотов с бомбардировщиков. Со слов пленных, им дали приказ – найти и уничтожить эскадру кораблей под Андреевским флагом.
Кстати, у товарищей из будущего там госпиталь развернут. Хороший госпиталь, говорят, чуть ли не руки-ноги обратно пришивают и мертвых в того света вытаскивают. Надо позвонить товарищу Бурденко, пусть направит сотрудников для обмена опытом.
А с Евпаторией непорядок, необходимо усилить охрану. Немцы уже что-то пронюхали, – Сталин вздохнул, выколачивая в пепельницу потухшую трубку, – да и это немудрено. Слона не спрятать под ковер, – он усмехнулся, – по любимой поговорке Уинстона Черчилля, там и бульдоги-то едва-едва помещаются… Значит, операция «Туман» начата вполне своевременно…
Верховный Главнокомандующий взял со стола тонкую папку, которую рано утром доставили из НКИДа – поздравление того самого Уинстона Черчилля с освобождением Крыма и успешным ударом по Плоешти и Констанце. Мелочь, а приятно.
– Что он там еще пишет? Желает дальнейших успехов в совместной борьбе. Посмотрим, голубчик, что ты запоешь после «Полыни». Шуму-то будет! Так, корабли под Андреевским флагом успели заметить в Болгарии и Турции. Не могли не заметить. Для того и была придумана эта морская прогулка после шумного погрома. Турция пока делает непроницаемое лицо и отмалчивается, а вот Болгария кипит, как чайник на плите. Братушки мы им или нет, в конце концов?
Вот рапорт нашего посла в Софии. Царь Борис пытается завязать с нами неофициальные контакты. Естественно, втайне от своих берлинских кураторов. А вот это уже интересно. В тот раз, в 1944 году, Болгария пала перед СССР после первого же касания, как перезрелый плод. В этот раз может получиться еще лучше, тем более что мы еще всяким Черчиллям-Рузвельтам никаких обещаний по устройству Европы не давали. А если и дальше так пойдет, то и не дадим, потому что… – Сталин усмехнулся, вспомнив слова контр-адмирала Ларионова, – мы девушку будем ужинать, нам ее и танцевать.
Мысль вождя перескочила на послевоенное устройство Европы. Победить надо так, чтобы иметь возможность диктовать всем этим так называемым «союзникам» свои условия. А посему вернемся к делам сегодняшним.
Перебирая бумаги, товарищ Сталин с удовольствием прочел перевод стенограммы вчерашней речи Геббельса по берлинскому радио. Удар действительно был болезненным. В речи главного брехуна Рейха из всех щелей пер уязвленный эгоцентризм. К стенограмме прилагалась записка начальника ГлавПУР товарища Мехлиса с вопросом, как на эту речь реагировать.
Товарищ Сталин снял трубку телефона.
– Алло, ГлавПУР, товарища Мехлиса. Товарищ Мехлис? Добрый день! Нет, не утро, а именно день, у нас вся страна от Тихого океана и до самого фронта давно и напряженно трудится.
Получил вашу записку с переводом речи Геббельса. Ваш вопрос считаю дурацким. А вот никак не надо реагировать, товарищ Мехлис! Переругиваться с шакалом – это только унижать свое достоинство. Мы должны объяснять нашим бойцам и всему миру, что счастье для фашистов кончилось. Мы будем их бить, а они будут орать – на это они имеют полное право. Чем сильнее мы их будем бить, тем громче и злее будут их вопли. – Верховный подумал и добавил: – Объясните всем, что весь наш советский народ – это личный враг Гитлера. Надеюсь, вы все поняли? Ну и хорошо! Желаю вам успехов, до свиданья!
Положив трубку на рычаг, товарищ Сталин продолжил разбирать накопившиеся за время недолгого отдыха документы. Ага, папочка с утренней сводкой из Разведупра. Что там пишет товарищ Панфилов? Немцы интенсивно перебрасывают к Перекопу войска, снимая их отовсюду, в том числе и из-под Ленинграда, и из-под Москвы. Разведгруппы на Украине докладывают, что госграницу пересекли эшелоны с танками вновь сформированных 22-й и 23-й танковых дивизий. Агент Миша сообщает, что конечным пунктом всех эшелонов является станция Каховка. Информация подтверждена самолетами-разведчиками Черноморского флота. Такое впечатление, что реванш в Крыму стал кое для кого идеей фикс. Известно, для кого.
Верховный опять взялся за телефон.
– Разведупр, генерал-майора Панфилова. Товарищ генерал майор, мы прочли вашу докладную записку о концентрации немецких сил на южном участке фронта. Очень хорошо. Но там не хватает одной маленькой детали: почему ваши люди не сумели установить дату начала наступления? Что значит предположительно? А вот точную дату, товарищ генерал майор, не назовет сейчас и сам Гитлер. Поскольку сам ее не знает.
Помните, сколько мы мучились, пытаясь понять, какая из дат нападения на СССР является верной? По появившимся у меня сведениям из сверхнадежного источника, они все были верными. Просто немцы, понимая, что не успевают подготовиться к определенной дате, элементарно переносили сроки. Вы меня поняли? Давайте ваши предположительные даты. С пятнадцатого по восемнадцатое – это уже лучше.
Да, и передайте все материалы по этому делу товарищу Василевскому и абоненту «Пилигрим». И держите в курсе по всем изменениям на этом направлении не только меня, но и их. До свиданья, товарищ генерал майор. – И тут Иосиф Виссарионович, не смог удержаться от шутки: – С наступающим праздником вас, со старым Новым годом, – и повесил трубку.
Впереди было еще много напряженной работы. Тяжелым камнем лежало на душе вождя дело «Клоуна». Каждый день Иосиф Виссарионович уделял этой теме два-три часа, стараясь выстроить для себя четкую непротиворечивую картину. И чем больше он разбирал материалы по будущей истории потомков, тем больнее было сознавать – насколько он был слеп, терпя возле себя Никитку, этого клоуна-недоумка.
Вот и сейчас он думал, вчитываясь в списки его «соратников»: «Все, что я строил тридцать лет, разбазарили, распылили, изломали и уничтожили… Гитлер столько не наломал, сколько вы! Бояре! Как после Ивана Грозного, устроили Смуту, разорили страну, деля власть. После Гитлера страну восстановить можно, а после таких дураков – увы, нет. Как бы с ними так поступить, чтобы и по заслугам вышло, и смущения в народе не вызвать в военное время?»
Сталин еще раз перелистал свои заметки по этому вопросу, означавшему разницу между жизнью и смертью для первого в мире советского государства.
«Хм, – подумал он, – многие из этих товарищей крайне нескромны в материальном отношении. Надо будет дать указание Лаврентию, пусть привлекает их по уголовным мотивам. Да и товарищ Мехлис что-то мышей не ловит – куда только смотрит его Госконтроль? Интересно было бы выяснить, чьи там внуки с высоты птичьего полета на страну гадили. Тимошенки они как – родственники, или просто однофамильцы?
Всю эту шушеру давно пора было разогнать, да только вот руки все не доходили, – товарищ Сталин укоризненно покачал головой, пососал погасшую трубку. – Или создать все-таки эту, как его, ОБХСС, или точнее, выделить соответствующую службу из НКВД в отдельный наркомат. Дело важное, особенно в военное время. Всякого разгильдяйства у нас и так хватает.
Вон что пишут, что продукты и лекарства, поступившие по ленд-лизу, оказывались на черном рынке. Такую частную инициативу необходимо пресекать беспощадно. Самое главное, правильно подобрать наркома, например, товарищ Мехлис категорически не подходит, в связи с пятым пунктом большинства будущих клиентов этого ведомства». Сталин записал себе этот вопрос на память и подчеркнул два раза.
«Кстати, а где сейчас Никитка? На Юго-Западном фронте у Тимошенки? То есть уже у Василевского… Надо бы его оттуда отозвать, чтобы опять дров не наломал. Только вот куда? Нет сейчас в стране неважных участков. Если такого назначить председателем колхоза, у него скоро люди безо всякой войны с голоду перемрут. Так что наркомом водного транспорта – упаси боже. Но с фронта его надо отзывать. А куда – это неважно. Пока в резерв Ставки, для поправки здоровья, ну а потом с Лаврентием решим, каким будет диагноз…»
Сталин снял трубку телефона ВЧ.
– Юго-Западный фронт, Василевского. Добрый день, товарищ генерал-лейтенант, ну как, приняли дела у Тимошенки? Как обстановка на фронте? Набрались вы, товарищ Василевский, нехороших словечек у товарища Бережного. Знаю, знаю, у него по этому поводу и похлеще слова есть, сам иногда удивляюсь, какие прилипчивые.
Товарищ Василевский, должен напомнить, что у каждого бардака есть фамилия, имя и отчество, потому что просто так, на ровном месте, бардак не проявляется, особенно в армии. Ну, товарищ генерал-лейтенант, слушаю вас. Хрущев – тот, который Никита Сергеевич? – Сталин сделал паузу, разыгрывая раздумья. – А передайте-ка вы ему, что с сегодняшнего дня он временно переводится в резерв Ставки и должен немедленно прибыть в Москву. Да, в целях поправки здоровья и укрепления расшатанных после обороны Киева нервов. Так ему и передайте.
Теперь, товарищ Василевский, о делах военных. По данным нашей разведки и той, которая в Крыму, и той, которая в Москве, немецкое командование собирает против Крымского фронта сводную группировку. По-немецки, кажется, это называется кампфгруппой. Ее основу составляют две свежих, только сформированных танковых дивизии полного состава и сборная солянка со всего Восточного фронта, оттуда рота, отсюда батальон. Я думаю, что немцы до сих пор свято верят в несокрушимую мощь своего танкового кулака. Вот мы и посмотрим, чьи кулаки тяжелее.
Начало наступления на Перекоп возможно с пятнадцатого до восемнадцатого числа. Я приказал товарищу Жукову временно приостановить наступление, переходя к обороне на выгодных рубежах. Пусть немцы думают, что мы выдохлись, пусть перебрасывают войска на юг. Чем страшнее для них будут идти дела у вас, тем больше сил они снимут с якобы спокойных участков.
Короче, вы поняли, что одной из задач «Полыни» является ослабление до предела группы армий «Центр» и «Север» за счет переброски части их сил на юг. Насчет Любанской операции тоже не беспокойтесь. Пока решено ее не проводить, поберечь людей и боеприпасы. Ударим тогда, когда немцы максимально ослабят эти направления.
Как заместитель начальника Генштаба что вы скажете о таком плане? От этой должности вас, между прочим, еще никто не освобождал. Сколько сил они оттуда снимут, зависит от вас с товарищами Рокоссовским и Бережным. Чем лучше вы сделаете свое дело, тем более куцым будет для Гитлера его «тришкин кафтан». И скажите спасибо товарищам Кузнецову и Ларионову. Теперь Черноморский флот у нас не бесплатное приложение к Красной Армии, а грозный боевой инструмент, тяжелая гиря в стратегическом балансе.
Вы представляете, сколько дивизий понадобится немцам, чтобы надежно прикрыть побережье Черного моря от Перекопа до границы Болгарии? А если учесть прорусские и просоветские настроения в Софии, то, наверное, даже турецкой.
Все, товарищ Василевский, генерал-майор Панфилов будет непрерывно информировать вас о развертывании вражеской группировки. Надеюсь, вы оправдаете оказанное вам высокое доверие. До свиданья, товарищ Василевский.
Положив трубку, товарищ Сталин встал и подошел к окну. На улице опять шел снег. К концу подходит седьмой месяц войны. Советский Союз уже понес огромные потери. И понесет еще большие, если он, Сталин, не сумеет правильно воспользоваться подарком неведомых сил.
На сколько удастся сократить войну? На год, на два – вряд ли больше. Фашистская Германия еще сильна, и нужно еще не одно поражение, чтобы она рухнула. Чтобы сократить войну, не надо гнать немца с нашей земли. Надо окружать и уничтожать их, как под Ялтой. Тогда эти полки и дивизии не будут воскресать и отправляться снова и снова против нас. Нужно учиться этому мастерству у самих немцев.
Ведь что такое ночные удары авиагруппы «Адмирала Кузнецова» по немецким аэродромам? Это, строго говоря, повторение приема люфтваффе, который помог им завоевать господство в воздухе 22 июня минувшего года. И только внезапность нападения заменена техническим превосходством. Господство в воздухе – это ключ к победе в этой войне.
Товарищ Сталин подошел к столу. Недаром тут лежит график выпуска самолетов, по которому директора авиазаводов отчитываются ежедневно. Да, самолеты, вчера пришлось особо настоять, чтобы товарищ Петляков не торопился и выехал в Москву поездом. Тот вопрос, который его так волновал – возвращение с фронта авиационных специалистов, был решен положительно заранее. Но осталось еще одно дело…
Пока остальные авиаконструкторы будут совершенствовать поршневые машины, товарищ Петляков совместно с Архипом Люлькой займутся созданием первого советского реактивного двухмоторного истребителя, построенного по интегральной схеме. Да, пора… Чтоб любую летающую «суперкрепость» он мог разнести вдребезги. А товарищи практики из будущего помогут ему избежать ошибок, которые были сделаны в их истории.
Скопировать их самолеты вряд ли удастся, а вот срезать угол, сэкономив лет пятнадцать-двадцать, наверное, получится. Да, Королева тоже надо освободить из его шарашки. Тогда товарищ Сталин считал, что космические полеты – это просто забава. Но теперь, после разговоров с товарищами Бережным и Ларионовым, стало очевидно, что это не так.
Там спутники используют везде, от прогноза погоды и связи до военной разведки и пропаганды. Космос делает земной шар маленьким, а ту страну, которая им владеет, великой. Это пострашнее господства в воздухе, потому что на пролетающий над головой спутник не заявишь протест и не собьешь его из зенитки.
Серьезно мы займемся этим вопросом после войны, но вот готовиться к полетам в космос надо начинать уже сейчас. Ну и, конечно, Курчатов… Правда, это чуть позже, когда из Севастополя в Москву доставят людей с подлодки «Северодвинск». Они тоже помогут нашим ученым избежать множества ошибок.
Или просто поломать американцам их Манхеттен?
Так то или другое? Надо еще хорошенько подумать над тем, что делать в первую очередь, а что потом. Ведь времени прошло всего ничего, меньше недели, а мир уже изменился безвозвратно, хоть этого еще и не знает.
12 января 1942 года, 09:30.
Анкара. Кабинет президента Турецкой Республики
Присутствуют: президент Турции Исмета Иненю и начальник военной разведки генерал Азим Гюндус
Президент Турции был обеспокоен тем, что сегодня утром начальник военной разведки испросил у него экстренной аудиенции. Исмета Иненю давно уже мучили кошмары. Днями и ночами он вспоминал тот проклятый день – 8 июня 1941 года, когда Турция подписала с Германией договор о дружбе, взаимной помощи и ненападении. Тем самым он выбрал, на чьей стороне быть его стране в мировой войне, которая уже второй год полыхала в Европе и Северной Африке.
Президент дал отмашку, и в Турции развернулась кампания по пропаганде идей пантюркизма, призывавшая к созданию «Великого Турана». В случае разгрома СССР должна была быть создана новая Османская империя, куда вошли бы тюркские народы, живущие на Кавказе, в Крыму, Средней Азии, Поволжье, в том числе в Башкирии и Татарии. Апологеты «Великого Турана» даже облизывались на некоторые регионы Сибири. В газетах публиковались географические карты нового государственного образования – Великой Турции. И вот теперь…
А теперь наступило время не спеша подумать – в ту ли арбу сели турки? Похоже на то, что быстроходная и надежная германская карета, в которую они взгромоздились, крепко увязла в России.
Иненю вспомнил, как по приглашению Гитлера осенью 1941 года на Восточном фронте побывала военная делегация Анкары во главе с начальником военной академии генералом Али Фаудом Эрденом. После его возвращения в Турцию печать стала восторженно рассказывать о небывалых успехах вермахта, полагая, что Москва падет в скором времени и надо как можно быстрее присоединиться к победителям.
Но Москва устояла, «непобедимый вермахт» оказался очень даже победимым, в заснеженных северных лесах разгорелась страшная мясорубка, в которой, как кизяк в очаге, сгорали целые полки и дивизии вермахта. Теперь черные мысли все чаще посещали ум 56-летнего президента.
Еще больше его огорчали новости, приходившие в последние дни из Крыма. У турецкой разведки была хорошо налаженная агентурная сеть. В основном на Анкару работали агенты из числа крымских татар. Правда, теперь они так же сотрудничают и с ведомством адмирала Канариса. Но это турецких кураторов не очень-то расстраивало – союзники как-никак.
Так вот, татарские агенты сообщили о появлении в Крыму свежих, прекрасно вооруженных и обученных сил русских, которые несмотря на свою относительную малочисленность, играючи разгромили 11-ю армию вермахта и деблокировали Севастополь. Остатки немецких и румынских войск на полуострове были окружены в районе Ялты и впоследствии либо уничтожены, либо пленены.
А сейчас, похоже, начальник турецкой разведки принес новые сведения и, судя по тому, как спешно он собирался их доложить, они были далеко не радостными.
– Добрый день, господин президент, – сказал генерал Гюндус, входя в кабинет главы государства.
– День-то добрый, но судя по вам, генерал, известия, которые вы мне принесли, вряд ли можно назвать добрыми, – ответил Иненю.
– Да, господин президент, – поклонился генерал, – я пришел вам сообщить подробности появления главных сил Черноморского флота русских у входа в Босфор.
– Надеюсь, они не попытались прорваться в Проливы, чтобы вырваться из Черного моря и присоединиться к Средиземноморскому флоту англичан? – желчно заметил Иненю. – Я знаю, что в Болгарии у немцев крупные силы авиации, которые не упустили бы возможности уничтожить этих наглецов. Надеюсь, что асы Геринга показали кораблям русских, рискнувшим появиться у Босфора, кто хозяин Черного моря?
– Господин президент… – начал было свой доклад генерал Гюндус, но потом замолчал и достал из кожаного портфеля, который был у него в руках, пачку фотографий. – Вот, посмотрите. Это снимки сражения русского флота с немецкими самолетами, которые сделали офицеры военной разведки, несущие службу у входа в Босфор. Все произошло среди бела дня, так что фотографии получились весьма красноречивые.
Иненю взял фотографии и начал их внимательно рассматривать. Удивлению его не было предела. Снятые с помощью телеобъектива фото были немного нерезкими, но все же силуэты русских кораблей были хорошо видны. Были среди них и знакомые. Иненю как глава государства время от времени листал военно-морской справочник, чтобы знать о силах своего соседа и врага.
Вот русский линкор еще царской постройки, вот русские крейсера, один из них старый, второй – построенный по итальянскому проекту. Вот эсминцы, тоже еще тех годов… А это что?! Иненю с удивлением рассматривал большой крейсер со скошенным вперед носом, с мачтами, больше похожими на пирамиды, и с какими-то большими трубами вдоль борта.
– Обратите внимание на флаг, – заметил генерал Гюндус. – Российской империи не существует уже более четверти века, и вдруг у наших берегов появляются не числящиеся ни в одном справочнике корабли под Андреевским флагом.
У президента Иненю от странного предчувствия прихватило сердце. На следующих фотографиях с этого странного русского крейсера срывались в небо огненные стрелы. Потом были фото еще нескольких абсолютно неизвестных кораблей, которые, как и крейсер, извергали в небо огонь и стреляли из задранных в небо орудий главного калибра. Ни один известный президенту военный корабль в принципе не мог позволить себе ничего подобного. Турецкий линкор «Султан Явуз Селим», в девичестве немецкий «Гебен», казался рядом с этими кораблями ржавой лоханкой. На следующих фотографиях небо над морем было, словно полосами зебры, расчерчено черными полосами.
– Это следы дыма, который оставили падающие и горящие немецкие бомбардировщики, – пояснил стоявший рядом генерал Гюндус. – Так бывает, когда сбивают сразу много самолетов…
– И сколько немецких самолетов уничтожили русские? – изумленно спросил президент.
– По нашим данным, на перехват русской эскадры вылетели примерно тридцать бомбардировщиков, только что переброшенных из Голландии, – ответил генерал. – Как проходил бой, точно сказать невозможно, так как была низкая облачность, и количество сбитых самолетов, участвовавших в налете, визуально установить не удалось. Но на свой аэродром не вернулся ни один из них. Господин президент, это было что-то вроде Синопа в воздухе.
– Этого не может быть! – воскликнул потрясенный Иненю и опустился на стул, продолжая сжимать в руках стопку фотографий.
– Однако это правда, господин президент, – ответил начальник турецкой военной разведки. – Более того, эти русские ухитрились утопить немецкую подводную лодку, которая имела глупость попытаться атаковать их эскадру.
– А какие потери понесли русские? – спросил президент. – Не может же такого быть, чтобы их корабли не понесли никаких повреждений!
– К большому сожалению, господин президент, все произошло так быстро, что немцы не успели сбросить ни одной бомбы, не выпустили ни одной торпеды. Русские корабли не получили и царапины. Они выловили немногих уцелевших летчиков со сбитых немецких самолетов, после чего отправились по направлению к Севастополю.
Кроме того, господин президент, – добавил начальник разведки, будто добивая своего начальника, – эта самая эскадра незадолго до этого посетила «с дружеским визитом» Румынию, после чего Констанца и Мангалия перестали существовать как порты. В Констанце в это время был один наш танкер. Русские вежливо выпроводили его оттуда, прежде чем начать погром. Они превратили порт Констанцы в груду дымящихся развалин.
И еще вот что. Прошлой ночью неизвестным способом были уничтожены нефтяные поля Плоешти. Было спокойно, ничто не предвещало трагедии, и вдруг все начало взрываться. Сейчас там пылает пожар до неба.
Так же были уничтожены железнодорожная станция, нефтеперегонные заводы и терминал на Дунае. Мой человек в румынской разведке сообщил, что как минимум два месяца никто не получит из Румынии ни нефти, ни бензина. Немцы остались без бензина. Это катастрофа, господин президент, и не только для них. Турция получала нефть и горюче-смазочные материалы тоже из Румынии. Ближайший альтернативный поставщик – Иран. Но он находится под властью англичан и русских, и кроме того, оттуда ничего невозможно вывезти из-за отсутствия дорог по суше и войны на море.
Президент Иненю тупо уставился на стоящего перед ним генерала. Он был близок к обмороку. Мысли в его голове крутились, словно белка в колесе.
– Генерал, а нет ли тут какой-нибудь ошибки? – с надеждой спросил он Гюндуса. – Может, ваши люди напутали?
– Господин президент, – ровным голосом сказал генерал, – мои люди готовы отвечать за свои слова. Аналитики из Генерального штаба считают, что Германия как никогда близка к поражению. Тем более с учетом новых факторов, – Гюндуз кивнул головой на лежащие на столе фотографии. – Господин президент, необходимо сделать все, чтобы успеть выпрыгнуть из арбы, с огромной скоростью несущейся к пропасти. Иначе мы рискуем оказаться вместе с Гитлером в числе побежденных. Дальше медлить опасно! Мои люди считают, что избиение немецкой авиации у Босфора было специально спланировано русскими, чтобы наглядно показать нашей армии, что с ней сделают ветераны Крыма.
– Хорошо, генерал, можете идти, – сказал президент Турецкой республики тусклым безжизненным голосом. – Кисмет – судьба, мы должны сделать все, чтобы сохранить свою свободу и свои границы. Я дам соответствующие распоряжения министру иностранных дел.
Когда генерал вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, Иненю подумал: действительно, дальше медлить нельзя. Похоже, что мечты о Великом Туране так и останутся просто мечтами.
12 января 1942 года, 22:35.
Перекоп, ст. Армянск. Расположение ОТМБ-1 ОСНАЗ РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Самый странный русский праздник – старый Новый год. Не понять иностранцам загадочную русскую душу. Сейчас, в последние дни затишья, мы отпразднуем этот праздник по полной. На Новый 2013 год мы не успели, на Новый 1942-й – опоздали. Ну, что же, тогда оторвемся сейчас. Только что закончился импровизированный праздничный киносеанс. С эскадры нам одолжили проекционный аппарат, а уж фильм мы подобрали сами. Давали мы не «Карнавальную ночь» и не «С легким паром». У товарища Тамбовцева на ноутбуке нашелся «Горячий снег». Пусть и не празднично, зато Юрий Бондарев, писатель-фронтовик, оказался в самую масть и командирам, и бойцам.
Но праздник праздником, а сухой закон – сухим законом. Нафиг, ибо нефиг. Вижу я, с какой тоской «дорогой Леонид Ильич» смотрит на графины с отечественным компотом из сухофруктов и трофейным лимонадом, разведенным из таблеток. Оказывается всякие там юпи-гупи и напитки зуко были придуманы задолго до лихих девяностых. А мы как-никак гробанули штаб 11-й армии. Так что живем и празднуем!
Хозяйки нашего праздника – наша Ирочка Андреева и военврач второго ранга Алена Лапина. Крупная светловолосая молодая девушка, так похожая на одну поп-диву начала 90-х, что все время хочется назвать ее Апиной. Но это пройдет, ибо характер у Алены совсем другой – скромный, даже застенчивый. Она только-только начинает отходить от пребывания в немецком лагере под Бахчисараем.
Да, весь наш бригадный медсанбат укомплектован бывшими военнопленными. Они нас уже видели в деле, особенно этого башибузука – майора Рагуленко. Бабы к нему так и льнут. Но ничего, я на него не обижаюсь, он и воюет так же горячо и изобретательно, как и охмуряет женский пол. Правда, с врачихами он не связывается, промышляет по сестрам и санитаркам.
Вот они, его пассии, хлопочут у стола, мечут все наше продуктовое богатство. Тут и те деликатесы, что остались с XXI века, тут и трофеи нашего рейда по немецким тылам. Ну, и конечно, мы уже успели получить свой первый паек от щедрот местных интендантов и подарки местных жителей, русских и украинцев.
Да, особая история – музыка к празднику. Майор Санаев и капитан Тамбовцев несколько часов просидели над фонотекой, прослушивая песни нашего времени и позднего СССР. Сами-то мы можем слушать и смотреть все, что хотим, но вот местных товарищей смущать не стоит.
Поэтому музыка играет или сугубо военно-патриотическая, вроде «Батяни-комбата», или просто «про лубовь». Среди местных дам неожиданный успех имела та самая Апина, о которой я упоминал раньше, со своим «Лехой». Девоньки пригорюнились, призадумались и даже пустили слезу. Правильно, ибо жизненно. У мужчин имел успех Кобзон с хором Советской армии, отгрохотавший басом «Хотят ли русские войны?».
В самый разгар праздника нас посетил Константин Константинович Рокоссовский. Красавец мужчина, храбрец, трижды краснознаменец, генерал-лейтенант, побывавший в подвалах НКВД и посидевший в Крестах, но так никого и не сдавший, а потому полностью реабилитированный.
Вообще товарищ Рокоссовский был приглашен на наш праздник официально. Но задержался в своем вновь сформированном штабе фронта на станции Армянск. И правильно, мы ему помогли, чем могли, а уж дальше он сам. Тем более что наша бригада в прямом подчинении у Ставки, то есть лично у Сталина, а значит, в любой момент может поменять место дислокации.
Генерал-лейтенанта тревожит концентрация немецких сил в районе Каховки. Поэтому он делает все, чтобы укрепить оборону по перешейкам. В этом он видит двойной плюс. Надежная оборона – это крепкая тыловая позиция, уходя к Лозовой, мы будем спокойны за Крым. Да и немцы просто уверены, что никого наступления в Таврии не будет, а будет… что? Правильно: после подвига наших моряков у Констанцы и на траверзе Босфора, в ОКХ должны быть уверены, что будет десант в любую уязвимую точку Черноморского побережья. Правда, неизвестно, какая шлея попадет под хвост лично Гитлеру, но надеюсь, что та же самая. Уж слишком аппетитно разложена приманка, чтобы ефрейтор спокойно прошел мимо.
Взял я Константина Константиновича так аккуратно под локоток и отвел в сторонку.
– Вы, товарищ генерал лейтенант, в деле нашей бригады не видели, и что мы с немцем можем сделать, не знаете. Вон, видите, стоят капитаны 3-го ранга Бузинов и Литовчук, они вместе с нами в Евпаторийском деле были, видели, как мы воевать можем. Вы поспрошайте, если что, как выглядит зажаренный целиком моторизованный полк СС.
А сейчас, Константин Константинович, не извольте беспокоиться, и давайте веселиться, пока на фронте затишье, на столе вкусная всячина, и вам и нам улыбаются прекрасные женщины.
Рокоссовский подозрительно прищурился:
– Что-то вы, товарищ генерал-майор, по-старорежимному заговорили? Или у вас там так принято?
– Никак нет, Константин Константинович, просто товарищ Сталин придумал нам легенду и попросил ей соответствовать, хотя бы временно. Вот на старости лет и приходится вживаться в роль старорежимного офицера, что служит России, а не царям… Хотя не такая уж это и роль. Насчет семнадцатого года ничего сказать не могу. Но в любом другом роковом году не глядя выступил бы на защиту отечества. И плевать, кто в России правит, и кто на нее войной пошел, хоть Батый, хоть Мамай – на нас напали людоеды! Это вам так, в порядке информации.
Рокоссовский крепко пожал мне руку. А дальше… Дальше были песни и танцы до упаду. И это при полном отсутствии алкоголя. Когда собираются действительно хорошие люди, то им совсем не нужно пить для поднятия настроения.
И именно тут я ощутил, что все эти мужчины и женщины, которые в нашей истории были уже мертвы, стали для меня своими. И горячие губы Алены, прижавшей меня к стене в темном коридоре – это, знаете, пьянит сильнее любого вина.
Я, считавший себя стариком, прошедшим огонь, воду, медные трубы и сам ад, тут вдруг снова почувствовал себя юным лейтенантом и ответил ей на поцелуй с пылом давно минувших лет.
– Знаете, девушка, – сказал я, отдышавшись, – если ваши намерения серьезны, то должен сказать, что никаких ППЖ у меня в бригаде не будет. Так что идем к Леониду нашему Ильичу и распишемся, как положено, и пусть только смерть разлучит нас.
В ответ она снова повисла у меня на шее. Вот и пойми после этого женщин!
12 января 1942 года, вечер.
Окрестности Симферополя
Капитан Тамбовцев Александр Васильевич
По приказу генерал-майора Бережного мне пришлось отправиться из штаба нашей бригады в Симферополь. Было необходимо повидаться с нашими телевизионщиками, которые после освобождения города временно обосновались там и по поручению товарища Сталина монтировали телефильм, рассказывающий о зверствах немцев, румын и их татарских прихвостней на территории Крыма. Вещь должна получиться убойной. Озвучивался фильм на двух языках: на русском и на аглицком, – для воздействия на аудиторию наших союзников. Сталин довольно быстро вник в смысл понятия «информационная война» и дал зеленый свет подобным мероприятиям. Как я понимаю, над этим вопросом теперь работаем не только мы, но и вся пропагандистская машина Советского Союза.
Поехал я туда на трофейном «опель-капитане», который любезно дал мне напрокат капитан Борисов. Другой свободной техники в бригаде просто не было. В степных районах Крыма было относительно спокойно, но на всякий случай я прихватил с собой броник и немецкий МГ с солидным запасом патронов. Это помимо штатного вооружения и сопровождения в лице сержанта морской пехоты Кукушкина, который должен был в Симферополе принять под свое командование группу морских пехотинцев, выписавшихся из госпиталей, и препроводить их в бригаду.
Поездка, в общем-то, прошла без приключений. Только уже в сумерках, на подъезде к Симферополю, у «опеля» спустило колесо. Пока водитель менял его, совсем стемнело, и я не рискнул соваться в город. В темноте можно было запросто съехать с дороги и наскочить на шальную мину, к тому же я не знал пароля и не имел ночного пропуска. Местные орлы из бывших партизан могли сдуру шарахнуть по нашей машине со всех стволов – ведь мы ехали на немецком «опеле».
Поэтому я велел водителю свернуть во двор заброшенного дома, чтобы переночевать там, а утром, как белый человек, въехать в Симферополь.
Мы с сержантом Кукушкиным обошли дом и подворье, убедившись, что там нет ни одной живой души. На кухне мы разожгли огонь в плите, поставили на нее большую кастрюлю и стали варить гречневую кашу из сухпая. Вот тогда-то я и познакомился с Николай Николаевичем.
Когда каша уже почти сварилась, и хозяйственный водитель, ефрейтор Костюк, бросил в нее мелко порезанное сало, я услышал за окном подозрительный шорох. Кивнув сержанту, я вместе с ним на цыпочках вышел из дома и в темноте увидел у окна чью-то маленькую фигуру.
– А ну, стоять! – грозно крикнул сержант Кукушкин и для пущего эффекта передернул затвор своего «калаша».
– Ой, дяденька, не стреляй! – отозвался из темноты испуганный детский голос. – Это я, Николай… Николаевич.
Николай Николаевич оказался пацаном лет двенадцати, худым и грязным. Он был одет в рваный и замасленный ватник, стоптанные ботинки и грязный поношенный треух. Узнав, что перед ним свои, советские, он очень обрадовался. Как оказалось, дом, в котором мы остановились переночевать, принадлежал до войны и оккупации его родителям. А теперь Николай Николаевич остался единственным его жильцом.
Мальцу наложили каши, налили сладкого чая. Костюк, порывшись в своем бездонном сидоре, извлек завернутый в тряпицу кусок трофейного немецкого шоколада. Насытившись, Николай Николаевич рассказал нам печальную историю своей семьи.
– Немцы вошли в Симферополь первого ноября сорок первого года. На другой день расклеили везде бумаги, где говорилось, что жители города и окрестностей должны сдать в комендатуру все продовольствие, имеющееся в семье. Кто не сдаст и спрячет еду – тому расстрел.
Второй приказ был о том, чтобы все немедленно зарегистрировали в городской управе всю живность: кур, петухов, уток, гусей, овец, коз, свиней, коров и телят. А также лошадей, у кого они были. Без разрешения управы пользоваться своею живностью тоже было запрещено под угрозой расстрела. Через несколько дней немцы с татарскими полицаями пошли с обысками по домам. У моего друга Петьки мать спрятала козу – у Петьки была маленькая сестренка. Но козу нашли – донес сосед-татарин, и мать забрали. Потом пришел тот татарин, Хасан его звать, и сказал, что мать Петькину немцы «оформили» – расстреляли, значит, а козу он заберет, потому что немцы отдали ее ему как их верному помощнику. А Петькина маленькая сестренка все время плакала, звала маму и есть хотела. А потом она умерла, – тут Николай Николаевич не выдержал и всхлипнул. – А потом немцы собрали всех евреев, вывели их за город и расстреляли. Они вообще каждый день кого-нибудь расстреливали. А румыны ходили по домам и отбирали у людей вещи, которые им казались ценными. Они тащили все, что попадалось под руку. Даже один раз уперли старое мамкино полотенце, а со стола на кухне – четыре картофелины и головку лука.
Правда, с румынами можно было и подраться. Вон, тетка Наталья взяла ухват и прогнала из дому трех румын. Те пошли, пожаловались двум немецким фельджандармам, а те только рассмеялись и похлопали румын по плечу.
А потом немцы начали лютовать. Их самый главный, генерал… Зас… Зап… Зал… – Николай Николаевич почесал давно не стриженную грязную голову, пытаясь вспомнить фамилию немецкого генерала.
– Может, Зальмут? – подсказал я ему.
– Во-во, Зальмут, – вспомнил пацан, – так этот гад издал приказ о том, что за каждого убитого немца или румына будут расстреливать заложников. За убитого солдата – десять человек, за раненого – одного человека.
Вот моего отца и взяли в заложники. Он и в армии-то не служил, у него болезнь была, астмой называется. Его и еще несколько человек из нашего поселка немцы забрали и отправили в концлагерь. Тут недалеко он был.
Мать собрала узелок с продуктами и сказала, что пойдет к лагерю, попробует передать отцу поесть. Заложников в лагере не кормили. Немцы велели, чтобы местные носили в лагерь еду. Назад мать не вернулась. Соседка потом рассказала, что маму убили два татарина-полицая. Одному из них понравились ее сережки, и он велел маме их снять. А она отказалась – это был подарок отца. Тогда татарин ее застрелил, а сережки снял уже с мертвой, – тут Николай Николаевич снова заплакал. Слезы потекли по его лицу, оставляя светлые дорожки на грязных щеках.
Мы сидели на кухне, и сердца сжимались от жалости к этому пацану, который в свои двенадцать лет повидал столько горя, сколько не видал иной взрослый. Потом Николай Николаевич немного успокоился и вытер слезы.
– А отца расстреляли где-то в конце ноября. Вместе с ним немцы убили еще девять человек. А все из-за одного фельдфебеля, который погнался за курицей и за огородами подорвался на мине. Немцы сказали, что в его смерти виноваты местные жители, которые якобы знали, где заминировано, но не предупредили фельдфебеля об опасности. Взяли из концлагеря десять человек и расстреляли неподалеку от того места, где подорвался немец. И еще три дня запрещали их хоронить. Мы потом с Петькой взяли тележку, отвезли отца на кладбище и там похоронили. – Глаза Николая Николаевича снова наполнились слезами.
– И что ж, у тебя теперь никого-никого не осталось? – спросил у мальчишки ефрейтор Костюк.
– Никого, – ответил Николай Николаевич. – Дядька, брат матери, живет в Ростове, только жив ли он?
– Хочешь, я отправлю тебя к своим, на Кубань? – предложил сироте Костюк. – Там хорошо.
– Нет, дядя, спасибо тебе большое, – ответил Николай Николаевич, – только пока немцам не отомщу за родителей, я в тыл не поеду. Дяденьки, возьмите меня с собой! – жалобно попросил пацан. – Я, честное слово, больше не буду плакать. Я многое умею делать, буду вам помогать немцев бить.
Я почесал затылок. Надо было куда-нибудь пристроить парня. Только вот куда? Немного подумав, я решил передать его телевизионщикам. Они хотя и сопровождают наши части, но в огонь не лезут. И пацан будет под присмотром. Опять же научат его делу полезному, которое Николаю Николаевичу в жизни наверняка пригодится.
Решившись, я сказал мальцу:
– Хорошо, поедешь с нами, только, чур, слушаться нас беспрекословно, иначе отправим к дяде в Ростов. Договорились?
– Договорились! – обрадовался Николай Николаевич. – Я буду вас слушаться. А пистолет мне дадут?
14 января 1942 года.
Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, рейхсмаршал Герман Геринг, командующий кригсмарине адмирал Эрих Редер, команующий подводными силами адмирал Карл Дениц, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, глава абвера адмирал Вильгельм Канарис, министр вооружений Фриц Тодт, министр пропаганды Йозеф Геббельс.
Адольф Гитлер сидел один в зале для совещаний за большим круглым столом. Он был мрачнее тучи. За дверью ждали приглашения Геринг, Редер, Дениц, Кейтель, Гейдрих, Канарис, Геббельс и Тодт. Они знали, что сегодняшнее совещание может стоить некоторым из них карьеры. А может быть, и не только карьеры – Гитлер под горячую руку бывал жесток и беспощаден. Поэтому они не торопились входить в зал, ожидая, когда их пригласит туда адъютант фюрера. Но Гитлер не спешил. Он думал.
Проклятые русские в очередной раз испортили ему настроение. Удар, нанесенный по нефтяным полям Плоешти, мог грозить большими бедами рейху. Ведь нефть – это кровь войны. Это горючее для моторов самолетов, танков, автомобилей, кораблей. И его нехватка могла вызвать анемию вермахта и люфтваффе. Со всеми катастрофическими последствиями.
Фюрер лихорадочно думал, как и где найти новые источники горючего. Надо было срочно искать выход из создавшегося положения.
Гитлер еще раз посмотрел на часы и нажал на кнопку. Появившемуся в дверях адъютанту он кивнул, после чего в зал по одному стали заходить приглашенные на совещание.
Первым вошел рейхсмаршал Герман Геринг. «Толстый Герман», весельчак и жизнелюб, сегодня был не похож на себя. Он ожидал публичного разноса и старался лишний раз не рассердить фюрера. Такими же поникшими и скучными были два адмирала – Редер и Канарис. Дениц, напротив, был невозмутимо спокоен. Так же подчеркнуто бодро и деловито выглядели Гейдрих, Кейтель и Тодт. Геббельс, как преданный пес, смотрел в глаза фюреру, готовый в любой момент разбиться в лепешку, но выполнить приказ вождя рейха.
Хмуро глядя на своих подчиненных, Гитлер кивком предложил им занять места за круглым столом. Сам садиться не стал, начал речь стоя, словно выступая на митинге.
– Итак, господа, я хочу выслушать ваши объяснения создавшегося нетерпимого положения на фронте. Господин рейхсмаршал, как получилось, что большевики сумели безнаказанно разгромить всю авиацию на южном фланге Восточного фронта, разбомбить Плоешти и нефтяные терминалы в Констанце, лишив нас так нужного сейчас на фронте горючего?
Геринг, с обреченной решимостью глядя на фюрера, приступил к ответу, больше похожему на последнее слово осужденного:
– Мой фюрер, я понимаю, вина моя во всем случившемся огромна. Я готов понести любое наказание. Но я хочу сказать, что преданные делу национал-социализма летчики люфтваффе сделали все, что смогли. И не их вина, что противник применил новейшую технику, которая превосходит нашу в скорости, огневой мощи и маневренности. Десятки пилотов истребительной и бомбардировочной авиации погибли в схватке с большевистскими летающими монстрами. Они не дрогнули и не свернули с боевого курса.
– Геринг, но вы-то живы! И вы не имеете права ссылаться на верную гибель крылатых героев рейха, оправдывая свою бездеятельность и нерасторопность. Что вы сделали для того, чтобы наконец разделаться с таинственной эскадрой русских и обуздать их авиацию?
– Мой фюрер, мы пытались массированным бомбовым ударом разгромить или на худой конец ослабить эту эскадру. У входа в Босфор разыгралось настоящее сражение, в котором наши бомбардировщики понесли большие потери. Им удалось потопить и повредить несколько кораблей большевистской эскадры.
– Геринг, вы лжете! – выкрикнул Гитлер, и «душка Геринг» сжался, как от удара. – У меня есть несколько другие сведения! – и Гитлер выразительно посмотрел на Гейдриха. – По информации, полученной из достоверных источников, были уничтожены все бомбардировщики, вылетевшие на перехват русской эскадры к Босфору. А все корабли этой проклятой эскадры, не получив никаких повреждений, преспокойно вернулись в Севастополь. Вот так, Геринг! Я хочу спросить у вас – зачем вы меня обманываете?! Я вижу, что охота за шедеврами живописи для вашего замка в Каринхалле для вас важнее, чем руководство люфтваффе. Может, тогда лучше вам, Герман, отдать маршальский жезл более достойному, а самому удалиться на покой?
Геринг покраснел, как помидор, и машинально спрятал свой жезл, усыпанный бриллиантами, за спину. Когда к нему вернулся дар речи, он хриплым голосом заявил Гитлеру:
– Мой фюрер, я готов отправиться рядовым в окопы на Восточный фронт, чтобы кровью смыть свою вину перед рейхом! Дайте только команду!
Гитлер вяло махнул рукой и стал выцеливать среди присутствующих новую жертву. Следующую порцию своего гнева он обрушил на Редера.
– Ну, а вы, господин адмирал, что скажете в свое оправдание? Почему ваши корабли так ничего и не сумели сделать этой русской эскадре?
Редер одернул китель и, стараясь сохранить на лице достоинство, ответил:
– Мой фюрер, на Черном море у нас нет флота. Все, что мы можем противопоставить там русским – это несколько катеров, которые не могут бороться даже с вражескими тральщиками, не говоря уже о более крупных кораблях. Через Босфор, по устной договоренности с турками, из Средиземного моря прошла одна подводная лодка кригсмарине. Но она была почти сразу уничтожена, как сообщили турецкие наблюдатели, торпедой, сброшенной с геликоптера. Эти летательные аппараты базируются на некоторых кораблях вражеской эскадры.
Гитлер прекратил бегать по залу и остановился рядом с начальником абвера, адмиралом Канарисом. Елейным голоском фюрер спросил у адмирала:
– Ну, а каковы ваши успехи, господин адмирал? Если мне память не изменяет, несколько дней назад вы обещали мне разузнать все о таинственном русском соединении и о технике, которой оно вооружено. Что вам удалось узнать?
– Мой фюрер, – Канарис усилием воли старался сохранить спокойствие, – моим сотрудникам удалось узнать кое-что об эскадре и о спецбригаде Ставки, которая причинила так много неприятностей нашей 11-й армии в Крыму. Удалось выяснить, что эскадра, в составе которой есть авианосец необычной конструкции, состоит из десятка кораблей, которые несут на своих стеньгах Андреевский флаг Российской империи…
– Что вы сказали, Канарис?! – воскликнул изумленный Гитлер. – Вашим агентам можно доверять? Может, им со страху померещились эти флаги?
– Нет, мой фюрер, не померещились. Это подтверждает как минимум дюжина незнакомых друг другу агентов, которые работают в Крыму, Румынии, Болгарии и Турции. Все они слово в слово повторяют одно и то же. Причем корабли под флагом Российской империи преспокойно ходят в одном строю с кораблями большевистского Черноморского флота.
– Бред какой-то, – фюрер был обескуражен, – я отказываюсь что-либо понимать…
– Мой фюрер, скажу больше, – продолжал Канарис, – офицеры – да-да, именно офицеры – так себя именуют командиры на этих странных кораблях, так вот, они носят погоны…
Фюрер обвел невидящим взглядом зал, потом снова уставился на Канариса, продолжавшего бесстрастным голосом свой доклад:
– Мой фюрер, такие же удивительные части обнаружены в составе русских войск в Крыму. Они тоже носят погоны, по своему поведению резко отличаются от обычных частей Красной Армии и вооружены необычной военной техникой. По нашим данным, это соединение сейчас сосредоточено в районе станции Армянск. К сожалению, нам не удалось узнать никаких подробностей об их численности и вооружении. Известно только, что это соединение морского десанта, которое приписано к четырем большим десантным кораблям под Андреевским флагом, которые базируются в настоящее время в Севастополе.
– Достаточно, Канарис, – устало произнес Гитлер. – Авианосец, морской десант из царских офицеров… Господа, вы узнаете знакомый портрет? Сдается мне, что это проделки американских плутократов, которые вооружили этот русский легион и вдобавок подкупили Турцию, чтобы она тайком пропустила эти корабли в Черное море. – Он махнул рукой: – Оставьте мне все данные об этих частях и эскадре. Я должен подумать об этом новом факторе в войне. Возможно, появление его изменит дальнейшее течение боевых действий на Восточном фронте.
Тодт, сейчас, после разгрома нефтепромыслов в Плоешти, особенно остро перед нами встанет вопрос снабжения войск горючим. Расскажите, насколько сильно скажется нехватка горючего на боеспособности наших войск?
Рейхсминистр вооружения Фриц Тодт, достав из папки листок с колонками цифр, с видом профессора, читающего лекцию студентам, начал свой доклад:
– К началу Восточной кампании Германия имела запас восемь миллионов тонн горюче-смазочных материалов. Это без учета трофейного горючего, захваченного в Греции и Югославии. Какое-то количество бензина и дизельного топлива было обнаружено нами на складах Красной Армии после 22 июня 1941 года.
Но кампания в России затянулась, и уже к осени 1941 года стала сказываться нехватка горючего. Причин для этого было много, и одна из них – бездорожье. Бензовозы застревали в русской грязи, и порой горючее приходилось доставлять в передовые части даже на танках. В настоящее время на фронт поступает лишь одна шестая необходимого для нормального ведения боевых действий горючего.
Чем грозит нам потеря нефти из Румынии?
Мы лишились значительного количества натурального горючего, которое будет трудно заменить синтетическим, произведенным из угля. Нефть добывается в самой Германии – в районе Ханигсена и Ольхейма. Там ее начали добывать еще в XIX веке. Но добыча незначительна – всего двести тысяч тонн в год. Какое-то количество нефти добывается в Австрии, Венгрии и Закарпатье. Но это капля в море, по сравнению с потерянными нефтяными источниками в Румынии.
Конечно, частично мы восполним нехватку горючего синтетическим бензином, который изготовляем из угля. Нам повезло в том, что по инициативе рейхсфюрера еще до войны мы начали строить заводы по производству синтетического горючего. В 1941 году мы изготовили четыре миллиона тонн ГСМ. Например, люфтваффе обеспечивает синтетическим горючим 84 % своих потребностей в нем.
Как мы сможем компенсировать потерю румынских источников нефти?
Во-первых, необходимо резко ускорить строительство новых заводов по производству синтетического горючего. Во-вторых, надо начать экономию ГСМ. На автомобили надо будет установить газогенераторы. Больше использовать гужевой транспорт. Словом, по максимуму сократить потребление горючего в тылу для того, чтобы в нем не нуждалась боевая техника на фронте.
Гитлер внимательно выслушал министра. Ему стало понятно, что время стремительных рывков бронетанковых и моторизированных соединений вермахта кончилось. Теперь надо было думать не о том, как выиграть войну, а о том, как ее не проиграть.
Махнув рукой, он отпустил всех участников совещания, а сам, сев за стол, начал внимательно читать те документы, которые оставил ему адмирал Канарис.
Прорыв на Донбасс
Авторы благодарят за помощь и поддержку Юрия Жукова и Макса Д (он же Road Warrior)
Пролог
Вот и прошли те «десять дней, которые потрясли весь мир». Всего десять дней – а как много сделано. Эскадра кораблей Российского флота, отправившаяся в 2012 году к берегам охваченной войной Сирии, неожиданно перенеслась в начало 1942 года к берегам Крыма, практически полностью захваченного немцами. Держался лишь героический Севастополь, да в результате дерзкой десантной операции был освобожден Керченский полуостров.
Командующий эскадрой адмирал Ларионов ни минуты не колебался – вмешаться в войну против нацистов или остаться нейтральными. И уже с первой волной Евпаторийского десанта морские пехотинцы из будущего вышли на берег и вступили в схватку с врагом.
А потом были бои за освобождение всего Крыма, разгром сил люфтваффе на южном фланге советско-германского фронта, уничтожение нефтепромыслов в Плоешти и терминалов с горючим в Констанце.
Пришельцы из будущего вышли на связь с Верховным Главнокомандующим вооруженными силами СССР Сталиным, который в качестве своего личного представителя послал в Крым генерала Василевского. Так была спланирована наступательная операция, целью которой был полный разгром немецких захватчиков на юге страны.
Часть 1. Операция «Полынь»
16 января 1942 года, 05:25. Перекоп, ст. Армянск. Расположение ОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Все, вышло время нашего недолгого отдыха. Вчера ночью звонил Сталин и подтвердил – начало операции «Полынь» ровно в 6:00. В районе Каховки, как гнойный нарыв, собирается кампфгруппа генерала Гудериана. Ее ядром являются две новые танковые дивизии, 22-я и 23-я, а пехота – сборная солянка. Если верить донесениям разведки, все это напоминает группировку российских войск в Чечне в году так в 2000-м. Нашей истории, естественно. Довелось участвовать в той кампании, так что я сейчас Быстроходному Гейнцу не завидую. Даже немцы в таких условиях способны организовать немалый бардак. Ну, а уж если мы поможем…
Оставляем машинный двор МТС, который неделю был нам временной воинской частью. Все вещи уложены, распиханы по машинам. С нами и наши женщины в медсанбате, который мы разместили в немецких полугусенечных вездеходах, и специалисты НПО «Рубин» и МКБ «Кристалл», которые присутствовали на борту «Северодвинска» в этом походе. Конечно, это не первый состав этих организаций, скорее второй-третий. То есть совсем юные гении и пожилые середнячки, эрудированные и упертые, как кони, которые тянут свои темы благодаря усидчивости. Но и это будет диким пинком советскому НИОКРу. Сталин сказал, что в смысле их безопасности и одновременно сохранения секретности он больше полагается на их путешествие вместе с нашей бригадой, чем на какие-то окольные маршруты через Новороссийск или их перевозку самолетами. Кроме того, пусть они посмотрят своими глазами на оккупированную территорию, потом будут работать не за страх, а за совесть.
Так что вся эта научная братия, вместе со всеми своими записями, компьютерами и прочим багажом, едет в нашем обозе. Константин Константинович, чуть посмеиваясь, называет наше хозяйство ордой, только не уточняет, какой. Даже вертолетная группа с нами, все ее бензовозы, БАО и прочее хозяйство.
Первым за ворота выходит танковый батальон. Рота «семьдесятдвоек», потом по две роты КВ и Т-34. В интервалах между ротами идут ЗСУ «Панцирь-С». Пусть люфтваффе на юге и разгромлено, но береженого и Бог бережет. Каждый день они пытаются подтянуть сюда новые силы. Как сказал мне контр-адмирал Ларионов, Толстый Герман сейчас внедряет такую штуку, как полевые мини-аэродромы, на которых сидят по три бомбардировщика или четыре «мессера». Заманаешься их бомбить. Правда, пока они не очухались после того, как наши соколы их капитально проредили. И теперь немецкие асы способны только на мелкие пакости, массированные налеты остались в прошлом. Они не лезут туда, где могут огрести по зубам, то есть в Крым, а стараются тиранить наши тылы на других направлениях.
Их тактикой стали ночные удары малыми группами по железнодорожным станциям, госпиталям и прочим тылам. А ночных истребителей в советских ВВС еще нет – у них и обычных-то едва хватает. Эвакуированные заводы только-только дали первую продукцию.
Вслед за танкистами временное расположение покидают механизированные батальоны морской пехоты, по десять БМП-3Ф и тридцать полугусеничных тягачей. Для усиления огневой мощи, стрелковые роты до предела насыщены трофейными немецкими пулеметами. Что поделать, если «дегтярь», мягко выражаясь, не дотягивает до необходимого уровня, а «максим» – это целая артсистема, которой нужен по уму расчет из четырех человек, как для сорокопятки.
Есть еще одна проблема – всех вновь зачисленных в штат бригады надо обмундировать по-нашему, то есть в камуфляжку. Товарищ Сталин как бы между прочим сообщил мне, что образец ткани передан на одну известную ткацкую фабрику. Советские ткачихи обещали выполнить задание партии в срок. Какой этот срок, я спрашивать не стал, все равно он от этого не изменится. Зачем это? Просто бывают моменты, когда осназ РГК должен быть заметен, как манекенщица на подиуме. В противном случае мы все должны носить красноармейское х/б и бесследно растворяться в толпе. Ага, плавали, знаем.
Кроме того, униформа имеет крайне высокий психологический статус – это как перевод из кандидатов в действительные члены. А они этого достойны – настоящие бойцы. Кто воюет полгода – с Одессы и Дунайской флотилии, а кто – три месяца на обороне Севастополя. Мы учим их только тактике и рукопашному бою, а боевой дух, отвага и упорство у них свои. Я горжусь, что Сталин доверил мне этих людей, и я сделаю из них таких рейнджеров, что американцы в своем Техасе будут дрожать от ужаса. Да, морская пехота тоже аккуратно прослоена зэсэушками, так что асам люфтваффе не светит и здесь.
Вслед за морской пехотой двигаются штабные службы, авторота, груженная боеприпасами и топливом, медсанбат, БАО, и замыкают все это комендачи на БТР-80, которые тоже оказались в трюме «Колхиды». Берия добавил в комендантскую роту своих волкодавов и преобразовал ее в батальон. Теперь это наш резерв и одновременно инструмент для зачистки освобожденных территорий от шпионов, изменников, вражеских пособников и прочих нехороших людей.
Последним за ворота выезжает мой «Тигр». Вместе с нами двигается дивизион «Смерчей» и батарея «Солнцепеков». Но их я могу использовать только в самом крайнем случае, их боекомплект нужен Сталину для другой очень важной операции. Хотели двинуть и «Искандеры», но потом передумали. Они и из-под Евпатории много до чего могут дотянуться в Румынии, или даже Венгрии. Один-два пуска в ночь по свежевыявленным объектам приводят немецкое и румынское командование в мистический ужас и недоумение… Как так, все было спокойно, и вдруг внезапно все взлетело на воздух.
Обгоняю колонну по обочине, «Тигр» – это такая зверюга, везде пройдет. Прокатил как-то раз на передовую Константина Константиновича Рокоссовского – это когда мы рекогносцировку полосы прорыва делали. Он весьма впечатлился увиденным. Причем не столько комфортом (на него генерал не обратил внимания), сколько проходимостью и надежностью «Тигра».
Бригада выходит на исходную. Смотрю на часы – ровно в шесть ноль-ноль, за полтора часа до рассвета, артиллерия Крымского фронта начинает артподготовку, расчищая нам дорогу огневым валом. Бьют не только орудия РГК, ранее входившие в состав СОРа и Крымского фронта, но и захваченные трофеи. Каждый ствол будет стрелять, пока для него есть хотя бы один снаряд, и лишь потом отправится на переплавку. Или нет – ведь должны же у нас быть еще трофейные боеприпасы. Я читал, что в июне-июле сорок первого года немцы захватили столько наших корпусных гаубиц 152-мм и дивизионных 122-мм, что даже развернули выпуск боеприпасов для них. Должен сказать, что эти гады и нашими танками не брезговали. Причем не только Т-34 и КВ, но и Т-26 и бэтэшками. Сам видел в Крыму. И не только нашими – в панцерваффе есть батальоны, укомплектованные трофейными английскими и французскими танками. Я уже не говорю про серийно выпускающиеся чешские 35(t) и 38(t). Сегодня или завтра наши танкисты попробуют на зуб этих зверей – ведь по данным разведки, таких танков у Гудериана больше половины.
А артиллерийская канонада все гремит и гремит. Как мы и договаривались, дирижирует этим концертом недавний майор, а теперь подполковник Гальперин, командир всей артиллерии нашей бригады. Раз за разом он огненным утюгом проходится по немецким окопам, выжигая солдат вермахта. Его самоходный дивизион последним двинется за бригадой, готовый в любой момент развернуться и поддержать нас огнем. Гудериану наверняка уже доложили, что мы пошли на прорыв, и он должен двинуться нам навстречу. Ну, не тот у него характер, чтобы отсиживаться в обороне, да и гонору все еще хоть отбавляй.
16 января 1942 года, 13:05.
Северная Таврия, окрестности поселка Чаплинка
Командир танкового батальона майор Деревянко
Сегодняшнее утро началось просто на «отлично». Ровно в 7:00 смолкла артподготовка, и над нашими позициями разнесся заунывный вой тысяч сирен ПВО. Генерал-майор Бережной рассказал Рокоссовскому о задумке Жукова, примененной тем при штурме Берлина. Ну, той самой, с сиренами и прожекторами. Рокоссовскому идея понравилась.
Немецкие пехотинцы, те, что уцелели после часовой артподготовки, едва лишь подняли головы, как из предутренней темноты на них обрушился новый ужас. Слепящий свет и сводящий с ума вой. Да, даже немецкая психика имеет пределы выдержки, солдаты вермахта выскочили из окопов и помчались в степь.
Вы когда-нибудь охотились на зайцев, ослепляя их автомобильными фарами? Так вот, тут было то же самое – немецкий солдат, задыхаясь, убегает от танка, в свете прожекторов мотаются туда-сюда полы тоненькой мышастой шинели… Короткая пулеметная очередь, и еще один холмик появляется в морозной степи. Были и такие, что поднимали руки, этим тоже доставалась пулеметная очередь. Здесь и сейчас в плен не брали. Ну, недосуг было нам с ними возиться.
Всего через полчаса бригада насквозь прошла тоненькую ниточку немецкой обороны, раздавив по пути какой-то штаб, и, свернувшись в походную колонну, вышла на оперативный простор.
Теперь наш маршрут зависел только от предварительных планов и приказов из Москвы, а не от хотелок германского командования. Оно, это самое командование, в тот же момент, когда мы начали артподготовку, двинуло нам навстречу панцеркампфгруппу генерала Гудериана. Встреча с которой лоб в лоб должна была произойти примерно в полдень где-то в окрестностях поселка Чаплинка.
Мы успели, вошли в Чаплинку раньше Гудериана, и, получив предупреждение от вертолетчиков, сразу за ее окраиной начали разворачиваться в боевой порядок. А вообще нам только встречного танкового сражения в условиях населенного пункта не хватало. Причем нашего населенного пункта, с нашими мирными людьми в нем. Но бог миловал, мы успели!
Завидев наши танки, Гудериан тоже начал развертывать свои танки стандартной «свиньей». Впереди «углом» полсотни PzKpfw IV с короткоствольной пушкой, а на каждом фланге, чуть приотстав, примерно по сотне легких «чехов» PzKpfw 38(t). В середине, как пехотинцы внутри рыцарского клина, легкие PzKpfw II и бронетранспортеры с пехотой. Ну и пусть.
Я приник к окулярам своего командирского перископа, осматривая окрестности. Мы выбрали совсем другой ордер. В центре, по оси дороги, рота на «семьдесятдвойках» в одну линию. Справа и слева от нее сначала по роте КВ-1, потом по роте Т-34, на флангах по двадцать БМП-3Ф со своим родным десантом из первых рот батальонов, остальные роты на трофейных транспортерах развертываются примерно в километре позади нас. Всё, мы начинаем!
16 января 1942 года, 13:05.
Северная Таврия, окрестности поселка Чаплинка
Генерал Гейнц Гудериан
Командующий сводной панцеркампгруппой разместил свой командирский «Ханомаг Sd. Kfz.251/6» на вершине скифского кургана. Дул ледяной северный ветер, по земле мела снежная поземка. Вид отсюда открывался на многие десятки километров во все стороны. Поставив до блеска начищенный сапог на поваленного каменного истукана, генерал поднял к глазам бинокль. Русские разворачивались в какую-то странную конструкцию, охватывая его войска полукругом. В центре десяток широких приземистых танков с длинноствольными пушками чуть приотстал, будто опасался вступать в схватку с полусотней его «четверок». По обе стороны от него наблюдалось по десятку КВ и Т-34. Совсем далеко на флангах, выдвинутые вперед, две группы остроносых танков с маленькими башенками. Что ж, сражение выиграет тот, кто прорвет центр вражеской позиции и уничтожит его штабы и тыловые подразделения… И, кроме того, у противника, как и докладывала разведка, не больше девяноста танков против его трехсот. Оставалось выиграть сражение и на плечах бегущих ворваться на Перекоп. Отсюда видно, что в Чаплинку только что втянулся большой обоз русских. Вот с этого мы и начнем. Пока танки сближаются на дистанцию действительного огня, обстреляем Чаплинку, обычно это приводит у русских к нарушению управления.
– Курт, – обратился Гудериан своему радисту, – передай Шмуцке, пусть немедленно открывает огонь по Чаплинке. Пусть стреляет до тех пор, пока я не прикажу ему: «Заткнись!»
– Не могу, господин генерал, – отозвался тот, высунувшись из машины, – в эфире черт знает что творится!
– Дай сюда! – Гудериан почти силой вырвал гарнитуру из рук солдата. И в самом деле, на всех волнах был слышен вой, мяуканье и дикий хохот. Собираясь отдать приказание о том, чтобы ему сюда, на холм поскорее протянули телефонную линию, Гудериан обернулся и похолодел. На позициях его артиллерии творился ад. Восемь странных аппаратов с винтами, расположенными сверху, а не спереди, как у обычных самолетов, утюжили эти позиции, словно заправские штурмовики. Были видны трассы русских эресов, цветы разрывов и разбегающиеся во все стороны фигурки солдат. Серые шинели на белом снегу очень хорошо видны, и фигурки падали одна за другой, усеивая собой русскую степь. А прямо с тыла на генерала летели еще два таких же аппарата. Еще два нацелились на остановившиеся у подножья кургана штабные автобусы и грузовики. Бронетранспортер стоял к ним кормой, его пулемет был повернут совсем в другую сторону.
Выглянувший было из кабины на крик генерала водитель немедленно метнулся обратно. Но было уже поздно. Гудериан, повинуясь какому-то наитию, бросился на землю. Он слышал, как забарабанили по броне пули, как страшно закричал раненый Курт. Потом вокруг поднялся настоящий ураган.
Когда Быстроходный Гейнц поднял голову, то понял, что все уже кончено – вокруг него полукругом стояли русские осназовцы в белых зимних маскировочных балахонах. Руки генералу без особых церемоний стянули за спиной, из кобуры вытащили «вальтер». Когда Гудериану позволили встать, он огляделся. Чадно дымил подожженный «Ханомаг». Рядом, на испятнанном кровью снегу, лежал верный Курт. Мертвый водитель скрючился за рулем. Как же его звали? Кажется, Фриц. Русские пули с легкостью пробили немецкую броню. А под холмом, среди горящих машин, такие же вооруженные до зубов русские, как баранов, сгоняли в кучу его штабных. Штаб кампфгруппы был уничтожен еще до начала сражения. Его ошибка – искать себе удобный НП в стороне от войск.
А там внизу, в метельной степи разыгрывалась трагедия. Ему позволили стоять и смотреть, как русские, прикинувшиеся невинными овечками, сбросили овечью шкуру и устроили его дивизиям кровавую бойню. И именно он, Гудериан, завел своих солдат в эту западню. Такого позора он не мог пережить. Если бы у него был пистолет, Гудериан непременно бы застрелился, здесь и сейчас. Но пистолет у него отобрали, так что чашу позора предстояло испить до дна.
– Смотри, – на ломаном немецком языке сказал ему один из русских, скорее всего командир, силой повернув его голову в сторону поля битвы. – Смотри и запоминай! Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!
16 января 1942 года, 13:15.
Северная Таврия, окрестности поселка Чаплинка
Командир танкового батальона майор Деревянко
Прижимаю ларингофоны к горлу и произношу:
– Я Первый, немецкие трубачи нейтрализованы, концерт начинается!
Меня слышат все, и танкисты в Т-34 и КВ, и морские пехотинцы в БМП-3Ф.
У морпехов сегодня особо ответственная задача. Только они на скорости в пятьдесят километров в час могут охватить фланги гитлеровского соединения и поставить его ядро под перекрестный огонь своих пушек. Преимущество в скорости должно сыграть решающую роль.
Пока я смотрел, как, поднимая вихри снежной пыли, рвут вперед бээмпэшки, наводчики открыли огонь по центру немецкого строя. Оперенные бронебойные снаряды с вольфрамкерамическим сердечником для немецких «четверок» – безумная роскошь. Поэтому в ход пошли учебные болванки из того комплекта, который мы рассчитывали потратить на тренировки сирийских коллег. Точно такие же Лаврентий Палыч обещал нам изготовить на советских заводах. Болванка запросто срывает с немецких танков башню или проламывает лобовой лист. А суперпупербоеприпасы дождутся первых «Тигров».
Один за другим в центре немецкого строя вспыхивают танки. Огонь с двух тысяч метров – это в нынешнее время что-то запредельное. Но двухплоскостная стабилизация орудия, хорошая оптика, лазерный дальномер и баллистический вычислитель дают нам возможность не мазать по серым коробкам с крестами на броне. Всю жизнь мечтал об этом. Конечно, лучше всего сейчас наводчикам, которые с азартом бьют это зверье, но и мой командирский глаз радует эта картина.
Всего минута, и средние танки у немцев кончились, совсем. Осталось только полсотни горящих гробов. Тем более что КВ и Т-34 сблизились с «чехами» на полкилометра и тоже открыли огонь. В лоб ни один из советских танков 37-мм пушка «чеха» не берет. А вот 76-мм бронебойный снаряд КВ и Т-34 на этой дистанции пробивает броню «мыльницы» от ЧКД.
Вспыхнули первые костры. Но их пока меньше, чем у нас, поскольку единственным дальномерно-вычислительным инструментом в танках того времени служит глаз командира экипажа, да и стрелять приходится с коротких остановок. Но пока еще не подбит ни один советский танк, а вот замерших со сбитой гусеницей или окутавшихся рыжим пламенем PzKpfw 38(t) – хоть отбавляй.
Не очень-то пока помогает им численное превосходство – больший калибр орудий советских танков и их мощная броня пока дают нашим несомненное преимущество. Видны искры рикошетов от лобовой части башен и корпусов наших машин. Рациональные углы бронирования порой играют не меньшую роль в защите от снарядов, чем бронирование.
Легкие PzKpfw II и бронетранспортеры с пехотой начинают пятиться, понимая, что они следующие в очереди на уничтожение. Но их уже взяли в два огня обошедшие по флангам БМП-3. «Чехи» тоже получают «гостинцы» от БМП. Правда, целиться им уже сложно – лазерный дальномер сбоит и отказывает из-за затянувшего поле боя чада. И я принимаю решение. Прижимаю ларингофоны к горлу поплотнее.
– Я Первый, идем на сближение. Пегасы, на транспортеры и «двойки» снаряды тратим, только если по несколько штук сразу, а в остальном – КПВТ вам в помощь. Прочие бьют гадов чем могут!
Идем прямо в чад и угар. Тут, в центре, затаившихся немцев нет. Бить мы их начали с задних рядов, на флангах же с этим делом похуже. Отдельные PzKpfw 38(t) пятятся, пытаясь отстреливаться. Ну, так дело не пойдет! Вот уже несколько Т-34 и КВ неподвижно замерли, сбросив с катков сбитую снарядами «гусянку». Разворачиваем башни и начинаем бить «чехов» в борт болванками. Это смертельный номер. Летят сорванные с погона башни, снаряды проламывают клепаные борта «чешских перебежчиков». С внешней стороны им в борт летят 100-мм «подарки» от БМП. Болванок у них нет, снаряды только осколочно-фугасные, а это еще красивее – мгновенно вспыхивающий костер на месте танка. «Двойки» и передовой отряд панцергренадер на бронетранспортерах смахиваем с доски, даже не заметив.
Мы пробили чадное облако сгоревшего бензина и выскочили на чистый воздух. Дорога поднимается…
И вот мы на перевале. В небольшой низинке перед нами огромное скопление грузовиков, полугусеничников и колесных бронемашин. Они ничего не знают о том, что творится впереди – эфир на немецких частотах забит хаосом помех. Последний их приказ был – стоять здесь, ожидая, когда танки прорвут фронт большевиков, проложив дорогу для тылов. И вот она свободна, дорога. Но не для них.
Немцев охватила паника – как же так, ведь мы о таком не договаривались! Теперь они не могут идти вперед, потому что спереди мы, и они не могут отступить, потому что сзади дорога забитая, как МКАД в час пик. Начинается суета, хаос нарастает, кто-то пытается развернуть машины, кто-то спрыгивает на землю и бежит в степь. Придерживаю пока своих на гребне. Мы бьем по скоплению техники из орудий и пулеметов, но похоже, что здесь требуется более увесистая дубинка.
Вызываю артиллеристов.
– Орган, я Пегас. Отметка плюс восемь, скопление техники и пехоты – это просто биомасса какая-то, нужен огневой вал.
– Вас понял, – и через минуту перед нами встает высокое дерево разрыва шестидюймового снаряда. Во все стороны летят обломки полугусеничника, что-то переворачивается, что-то вспыхивает чадным пламенем. – Так нормально?
– Годится! – отвечаю я, и на немецкую колонну обрушивается лавина снарядов. Все скрылось за сплошной пеленой летящих камней, пыли и гари. Мы прекращаем огонь – пусть пушкари тоже повеселятся от души, тем более что теперь нам просто не видно, во что стрелять.
Сзади подтягивается наша пехота на трофейных бронетранспортерах. Парни спешиваются и пешком поднимаются к линии танков. Здесь морские пехотинцы, те, которые обороняли Севастополь и высаживались вместе у Евпатории. Те, что насмерть стояли под Саками и освобождали Симферополь. Некоторые из них начали войну вообще с Одессы и с Дунайского лимана.
Зрелище, открывшееся их глазам, было достойно богов.
В броню постучали, открываю. На гусеничную полку запрыгнул капитан 3-го ранга Бузинов. Мы с ним были в одном деле, когда его ребята на броне моих танков рванули от Симферополя на Перекоп. Правда, тогда он был капитан-лейтенантом, но ничего, звания и награды – это дело наживное. Тот, кто с нами связался, без своего не останется.
Высунувшись из люка, пожимаю ему руку. Все понятно и без слов. Огневой вал покатился вдаль от нас, и сейчас мы не спеша двинемся вперед, добивая тех, кто выжил в этом аду. Это рейд, а в нем нет места для пленных. Крик снизу из люка:
– Товарищ майор, Орел передает, что «мышки» Гудериана повязали, взяли тепленьким.
16 января 1942 года, 17:35.
Северная Таврия, окрестности поселка Чаплинка
Командир бригады генерал-майор Бережной
Снимаю трубку телефона. На том конце может быть только один абонент – Сам. Длинные гудки, и вот усталый голос с чуть заметным акцентом:
– Слушаю вас, товарищ Бережной.
– Товарищ Сталин, только что завершился бой, в котором бригада полностью разгромила панцеркампфгруппу генерала Гудериана. Уничтожен танковый кулак и сводный передовой отряд пехоты и артиллерии численностью до полутора дивизий. Гудериан и его штаб захвачены в плен. Остальные части противника, бросая технику и вооружение, в беспорядке отступают к Новой Каховке. Веду преследование.
Томительная минута молчания, и голос Сталина, уже с резким кавказским акцентом, произносит:
– Повторите, товарищ Бережной, только короче.
Начинаю снова доклад, стараясь, чтобы голос был ровным и спокойным:
– Товарищ Сталин, моторизованная группа Гудериана полностью разгромлена, сам Гудериан попал в плен. Продолжаем выполнять план «Полынь».
– Молодцы! – голос у Сталина сбивается. – Ай, какие молодцы!
Повисла пауза, потом Сталин громко и ясно сказал в трубку:
– С этого дня ваша бригада – Первая Гвардейская, ордена Боевого Красного Знамени, Отдельная тяжелая механизированная бригада осназа РГК. Подготовьте наградные листы на всех участников боя и особо на тех, кто командовал захватом Гудериана и разгромом немецкой танковой группировки.
16 января 1942 года, 17:55.
Северная Таврия, окрестности поселка Чаплинка
Поэт, писатель, журналист Константин Симонов.
Из «Крымской тетради»
Я не первый раз на войне, но первый раз я шел по кладбищу металлолома, в которое превратились две фашистские танковые дивизии. Шел долго, а оно все не кончалось. Здесь, где танки дрались против танков, тягачи рембата уже убрали с дороги горелые бронированные коробки. Сейчас они работали дальше, где под уничтожающий артиллерийский огонь попала германская пехота и артиллерия. Вот там было истинное крошево металла, воронка на воронке, а трупы лежали штабелями. Кажется, что легче было не прокладывать путь через эту долину смерти, а обойти ее степью. Быстрее было бы.
Сегодня война повернулась к немцам страшным лицом и оскалила зубы. Я надеюсь, что так будет и дальше, и что это не последнее такое смертное поле, приготовленное для них. Южнее нас, у Клейста, втрое больше танков и самоходок, чем было в этот раз у Гудериана. Но они не готовы к бою, потому что нет запчастей и двигатели выработали свой ресурс.
Генерал-майор Бережной говорит, что Гитлер поставил на кон свой последний бронетанковый резерв – и проигрался до трусов. Теперь все зависит только от нас. Чем обернется для фашизма это поражение – легкой неприятностью или тяжелейшей катастрофой? Я знаю, что товарищ Сталин намерен устроить немцам именно последнее. Но лишь бы все получилось…
Неподалеку слышны удары кувалдой о металл – это спешно чинятся экипажи нескольких машин, у которых немецкими снарядами были сбиты гусеницы. У меня кружится голова – всего два с половиной часа боя, и группировка Гудериана прекратила свое существование. Вот прямо передо мной сгоревшая «четверка». Лобовой лист проломлен ударом снаряда потомков. Изнутри тянет сладковатым запахом сгоревшей плоти. Судя по всему, экипаж немецкого танка так и остался внутри.
Мимо, откозыряв, проходит патруль из четверых морских пехотинцев – унтер и три бойца. Вообще-то они сержанты, но за их беспощадную придирчивость и изнуряющие каждодневные тренировки наши бойцы прозвали их унтерами. До самого начала операции по шестнадцать часов в день: тактика, огневая, марш-броски, физподготовка и рукопашный бой. Но питание шестиразовое, по специальным рецептам.
Вместо политзанятий – кино… «Обыкновенный фашизм» и тот фильм, что их журналисты сняли во время освобождения Крыма. Он, кстати, так и называется. От всей этой агитации бойцы буквально звереют. В бой пошли как на прогулку, еще, говорят, некоторых удерживать приходилось, чтоб пехота раньше времени на танки не бросилась.
Танкистам от инструкторов тоже досталось изрядно. Командир их батальона майор Деревянко и зампотех бригады, командир ремонтного батальона, капитан Искангалиев, выжали за эту неделю с них семь потов. Тактика, вождение… И восемь часов копаться в моторе. Восемь дней – крайне мало, даже если учить по шестнадцать часов в день. Но, как мне сказали, эффект уже есть. Еще бы – вот он, эффект, разбросан горелым железом, в котором ковыряются трофейщики из рембата. Скручивают с обломков все, что в хозяйстве пригодится.
– Константин Михайлович, Константин Михайлович! – доносится издалека женский голос. Кажется, это их журналистка, Ирочка Андреева. – Константин Михайлович, – слышу я, – едем!
Отчаянная особа эта Ирочка. Каска, бронежилет, блокнот, диктофон – и в передовую линию. Рядом оператор с камерой. Все как у нас. Ведь сколько лет прошло, а ничего не поменялось, все так же наш брат военный журналист настырен и храбр до безумия. Ну что же, ехать так ехать, завтра будет новый бой и новый день.
16 января 1942 года, 18:05.
Северная Таврия, дорога на Каховку
Майор морской пехоты Сергей Рагуленко
После того как остатки немецкой группировки были окружены, генерал бросил вперед два батальона, костяком которых были балтийцы из 2012 года. Мой и майора Франка. Вася Франк, несмотря на немецкую фамилию, был чистейшим русаком. Здоровый флегматик, чем-то похожий на носорога. Но язык предков – это святое, его он знает отлично. Задача, которую поставил нам генерал, проста, как три копейки. Двигаться вперед вдоль дороги, уничтожая все живое. Каховку желательно захватить с ходу. Не получится – провести разведку боем и ждать подкреплений.
Но пока до Каховки еще далеко. Последнее из отставших подразделений – 75-мм артбатарею на автотяге – мы вдавили в жирную грязь полчаса назад, и теперь впереди бесконечная лента шоссе, которая то поднимается в этой волнистой степи, то спускается.
Темнеет. Это хорошо. Приказываю водителям переключиться на ПНВ, фар ни в коем случае не включать. Водители трофейных транспортеров должны держаться габаритных огней впередиидущих машин. Этот режим «колонна-призрак» мы отрабатывали на тренировках перед операцией. И вот поднимаемся на очередной увал, а перед нами немецкая автоколонна. Свет фар в глаза, задыхающийся рык моторов, машины идут на подъем. Интересно, кто такие? Темно нахрен, ничего не видно, а ПНВ ничего, кроме силуэта, не дает, уж слишком сильно слепят фары.
Полугусеничники назад. БМП расходятся по степи вилкой, готовые в любой момент прочесать колонну продольным огнем. У двух свеженьких грузовиков и перегораживающих дорогу тягачей, с еще несмытой немецкой маркировкой, прикомандированные «мышки». При полном параде они изображают патруль полевой жандармерии. Взмах жезла с кружком, и передовой грузовик покорно останавливается. Наблюдаем за этой картиной метров с тридцати. Подходит, очевидно, старший колонны, о чем-то спорит, размахивает руками, потом забирает документы и поворачивается, чтобы вернуться к своей машине.
– Медики это, – докладывает старший разведчиков, пока немец идет обратно, – полевой госпиталь. А в хвосте у них рембат 23-й танковой дивизии – задержались с разгрузкой.
Смотрю на Франка, а тот только сопит. Были бы солдаты – разговору нет, а тут госпиталь, бабье… Мы ж не фашисты, потом до смерти грех не замолишь.
– Василий Владимирович, – говорю я ему ласково, – возьми мегафончик и скажи людям на родном языке Шиллера и Гёте, чтоб поднимали руки и дурью не маялись. Дело их фашистское проиграно, так что дальше только плен. Сибирь, балалайка и прочая экзотика. Если в преступлениях не замараны, кровь людскую не лили, то и бояться им нечего.
Майор Франк берет мегафон, и летят над степью слова на вполне себе литературном немецком:
– Ergeben Sie sich. Legen Sie ihre Waffen nieder und kommen Sie raus mit hochgehobenen Hдnden. Wer keinen Widerstand leistet und keine Sabotage betreibt, dem garantieren wir das Leben[1].
Одновременно в ночной степи вспыхивают десятки фар, с обеих сторон заливая светом замершую немецкую колонну. Ловушка, выхода нет.
Минута, и из открывшейся двери головного грузовика, четко видимая в свете фар, на землю брякает первая винтовка, за ней еще и еще. Запомнились германские врачихи, их выпученные от ужаса глаза, полные икры, плотно обтянутые чулками, пилоточки на кокетливых прическах. И это при минус пяти и ветре десять метров в секунду! Б-р-р-р. Выходят из машин, руки за голову, лицом к борту.
Короче, собрали мы брошенные стволы, оставили взвод для охраны и рванули дальше к Каховке. А куда этим немецким врачихам деваться было – впереди наши, позади мы, по краям ночная зимняя степь с оврагами и буераками, сто лет будешь ехать, и никуда не приедешь.
В Каховке же мы с ребятами оторвались от души, даже майор Франк веселился, как настоящий русский человек… Но это уже совсем другая история.
16 января 1942 года, 23:55.
Северная Таврия, станция Каховка
Майор морской пехоты Сергей Рагуленко
Облака немного рассеялись, но на небе нет никакой луны, что очень приятно. Прямо перед нами станция Каховка. Та самая, которая «родная винтовка». Ночь абсолютно безлунная, в разрывах облаков проглядывают звезды. Станция битком забита составами. Сейчас там разгружается второй эшелон кампфгруппы. Они еще не знают о той катастрофе, что постигла их генерала, и спешно сгружают с платформ артиллерию и машины.
Станция ярко освещена электрическим светом и заполнена суетящимися солдатами. У нескольких эшелонов на запасных путях не видно суеты, только лениво прогуливающиеся патрули с собаками. Вот разгадка того, почему наша авиация еще не разнесла станцию вместе с немцами вдребезги и пополам, несмотря на все нарушения светомаскировки. В эшелонах несколько тысяч пленных, наших пленных. Кулаки сжимаются, и в глазах темнеет. Разведка уже провела экспресс-допрос пленного генерала и доложила о том, что это была его идея с пленными.
Рассматриваем станцию в бинокли. Вот она, Каховка, осталось только пойти и взять ее. Есть еще одна идея, но это потом, когда возьмем станцию. Разделяем батальоны. Я пойду по дороге от Чаплинки, а Франк отрежет немцев от Днепра. Весь расчет на внезапность. На головные машины обоих батальонов натягиваем трофейные красные «фартуки» со свастикой. Ребята надевают немецкие каски, а белые маскхалаты и так у всех одинаковы. Ну, вот вроде маскарад и готов. В первую минуту примут за своих, а потом – пофиг! Отыграемся за их «Бранденбург».
Команда:
– Вперед!
Гремящая и лязгающая колонна приближается к шлагбауму у КПП. Высовываюсь по пояс из командирского люка, демонстрируя всем свое мужество и лихость. Тут уместно вспомнить еще одно мое «погоняло» – герр гауптман. Сейчас, конечно, так не шутят, но все же имидж пригодился. Придерживая винтовку, навстречу нам выбежал молоденький солдатик. Не знаю, может, спросить чего хотел? Стреляю ему из ПМ в голову.
Понеслась! Броня сносит шлагбаум. Кандауров, мой наводчик, разворачивает башню и дает очередь из 30-мм по охранной вышке. Летят обломки досок. Соскальзываю внутрь машины. Высшая дурь – схлопотать шальную пулю или осколок. Для этого много ума не надо.
На станции поднимается паника. Немцы бегают, как наскипидаренные, слышны исторические вопли: «Алярм! Алярм! Алярм! Руссише панцер!»
На подъездные пути вламывается десяток БМП и, ведя огонь, проходит станцию из конца в конец, сметая все на своем пути. Неожиданно гаснет свет, но нам с нашими ПНВ так даже лучше. Сонное царство на зенитных батареях, прикрывающих станцию, уже проснулось.
Двадцатимиллиметровые «флаки» пытаются открыть огонь, но снаряды 100-мм пушек БМП разбрасывают их словно игрушечные. От уцелевших орудий перепуганные расчеты прыскают в темную степь, словно зайцы. Мы их не ловим, пусть побудут там до утра.
Мечущихся между путями солдат и офицеров расстреливаем из пулеметов и давим гусеницами. Пехотинцев среди них не так уж много, в основном это артиллеристы и тыловики. Кто-то поднимает руки, кто-то пытается залезть под вагоны. Но сегодня нам не до пленных. Морпехи, наступающие вслед за нашими БМП, жестко зачищают станцию. Внезапно со стороны Днепра тоже начинается стрельба.
Как раненая корова, кричит простреленный навылет паровоз. Пытавшийся сбежать эшелон застрял на выходной стрелке. Что-то ярко горит у водокачки, выбрасывая в небо багровые отблески… Сутолока ночного боя бессмысленна и беспорядочна. И только наши приборы ночного видения да надежная связь вносят в бой некое подобие порядка.
Станция нами захвачена. Захвачена за счет дерзости, неожиданности и превосходства в огневой мощи. Ну, и дозированного нахальства. Осталось лишь подавить оставшиеся очаги сопротивления и подсчитать трофеи. В здании вокзала наши новички сначала забросали немцев гранатами, а потом сошлись с ними врукопашную.
Выпрыгиваю из люка БМП. Внутри здания слышны жуткий мат и звуки ударов. Внезапно одно из окон вылетает вместе с рамой на улицу, и в снег вниз головой втыкается жирный оберст. Да, не обижен был силушкой тот, кто сумел вышвырнуть в окно такую тушу. В здании вдруг все затихло, очевидно русская народная забава – стенка на стенку – закончилась вместе с немцами. Лишь бы наши там не сильно пострадали, ведь операция только началась, и лишние потери нам ни к чему. Их же учили, как нужно зачищать объект с наименьшими хлопотами и наибольшими потерями для противника. Тем более что противник у них – тыловые крысы, с которыми вообще можно было справиться одной левой. Ладно, оставим разбор полетов на потом, сейчас нас ждут другие дела.
– Старший лейтенант Борисов, за мной!
Со взводом разведчиков быстрым шагом, почти бегом, направляемся в сторону теплушек, на боках которых намалеваны крупные белые буквы RUS. Во тьме мечутся круги света от ручных фонарей. Борисов передает свою неразлучную «светку» бойцу, подбирает с земли брошенный кем-то немецкий «кар-98» и со всей дури бьет прикладом по замку. Жалобно звякнув, замок улетает куда-то во тьму, створка вагонной двери отъезжает в сторону, и в темном проеме появляются белые лица пленных.
Они смущены и испуганны. Ведь внешне мы мало похожи на обычных бойцов Красной Армии – слишком уж хорошо обмундированы и обильно вооружены. У половины к тому же трофейное оружие. Кроме того, в интересах политической целесообразности, товарищ Сталин настоял, чтобы нашим морпехам вернули погоны. Но в то же время знаки различия на петлицах тоже никто не отменял. Так что я теперь дважды майор – две «шпалы» в петлицах и по одной большой звездочке защитного цвета на погонах. Сделано, что называется, для введения в заблуждение «японской» разведки. Чем больше разной информации, противоречащей друг другу, получат орлы адмирала Канариса и прочие МИ-6, тем труднее будет из этого сумбура выудить зерно истины. А тот, который случайно это сделает, решит, что это грубая дезинформация.
Я киваю, и Борисов командует:
– Выходите наружу по одному. Стройтесь у вагона… – наверное, ему хочется броситься к этим людям, обнять их, сказать, что они свободны… Но мы успели переговорить с ним в пути и намекнули, что среди пленных могут быть предатели и прочие морально неустойчивые личности. Посмотрим, кто и как отреагирует на наши погоны.
Люди по одному спрыгивают на насыпь и строятся вдоль вагона. У большинства шинели и ватники были без ремней. Но оказались и такие, кто был одет в одни гимнастерки. По всей видимости, в плен они попали еще ранней осенью. Все пленные давно не мыты и истощены до крайности. Удивительного в этом мало – ведь плен далеко не курорт. Наверное, они уже не захотят попадать в неволю во второй раз.
Высокий и худой, как ручка от швабры, мужик в мешком висящей на нем командирской шинели с ненавистью посмотрел на меня и процедил сквозь зубы:
– Все здесь, господин офицер, внутри остались только больные… Старший вагона лейтенант Листьев.
Я уже хотел было сказать какую-нибудь глупость, что, типа, все вы свободны, но в этот момент откуда-то из второго ряда под ноги мне выкатился давно забытый персонаж – молодой креакл. Или не очень молодой, кто его разберет.
– Господа офицеры, никакие это не больные, а просто симулянты! А этот Листьев – главный большевик… Сволочь красна-а-а-а!.. – Он дико заорал, не закончив фразу. Конечно, еще не так заорешь, когда тебе руку возьмут на болевой.
– Вот видишь, товарищ старший лейтенант, – посмотрел я на Борисова, – а вот и он, старинный русский персонаж, подпольная кличка «в семье не без урода». Потомок Гришки Отрепьева и Мазепы, правдами и неправдами доживший до наших дней. Ребята, – кивнул я разведчикам, – позаботьтесь об этом ублюдке.
Дико верещащего иуду отвели в сторону. Короткий рывок, хрип, и тело со свернутой шеей упало на землю. На такую сволочь и патрона было тратить жалко.
За этой скоротечной расправой с одобрением смотрели пленные и из других вагонов. Я поднял руку.
– Товарищи, внимание! Я майор осназа Красной Армии Рагуленко. Не смотрите на мои погоны, наша часть особая. Смотрите лучше на петлицы майора Красной Армии. Мы освободили вас из немецкого плена, но никто, даже товарищ Сталин, не может освободить вас от исполнения воинского долга перед Родиной.
Утром мы уйдем дальше в рейд. Вы не сможете сопровождать нас, на это у вас просто не хватит ни сил, ни умения. Но вам вполне по силам взять на себя оборону этой станции от попыток немцев отбить ее. Здесь остается много бесхозного немецкого вооружения, от винтовок до полевых гаубиц. Я думаю, что вы справитесь, ведь у немцев сейчас практически не осталось ни авиации, ни танков. Их тяжелая артиллерия тоже изрядно потрепана. Скоро мы снова сюда вернемся, и не одни, а с частями Юго-Западного фронта. Продержитесь здесь где-то дней десять, прошу вас. Есть вопросы?
Я оглядел строй бывших пленных. Они переваривали то, что я им сейчас сказал. Всё, больше времени на агитацию не осталось. Я скомандовал:
– Командиры и комиссары, шаг вперед!
17 января 1942 года, 8:15.
Северная Таврия, станция Каховка
Лейтенант РККА Семен Листьев
Бригада вошла в Каховку в два часа ночи. Ревели моторы тяжелых танков, лязгали гусеницы, тряслась под ногами земля. Сверкая фарами, колонна спустилась к станции. Она была длинная, как змея. Машин было столько, что мне и моим товарищам казалось, что никакая это не рейдовая бригада, а целый танковый корпус. Но вот мимо нас прокатились последние броневики на восьми огромных колесах. И степь снова стала темной и пустынной, зато на станции поднялась суета.
Первыми и весьма ошеломившими нас новостями стали известия о наших контрнаступлениях под Москвой и в Крыму. Немцам не только не удалось взять Москву, как врал нам жирный оберст Редель, но они там потерпели сокрушительное поражение и отброшены на двести – триста километров. Под Ржевом окружена 9-я армия Моделя, и ей, наверное, из этого капкана уже не вырваться. А тут, совсем рядом, в Крыму, разгромлена и полностью уничтожена 11-я армия Манштейна. И та канонада, что мы слышали вчера днем, оказалась разгромом танковой группы Гудериана, которая выгружалась в Каховке всю последнюю неделю.
Майор Рагуленко с усмешкой рассказал нам про глупых немцев, что поперли на «консервных банках» против «настоящих танков». Потом я увидел входящие в Каховку «настоящие танки», и мне даже стало немного жаль немцев. Широкие приплюснутые боевые машины с длинноствольными пушками большого калибра были, подобно древнерусским витязям, одеты в чешуйчатую броню. Правда, и КВ и Т-34 тоже выглядели весьма солидно и уверенно в своей зимней пятнистой окраске.
Это сколько же техники нагнали! Причем вся или трофейная, или вообще ранее неизвестная – может, американская? Из наших машин я видел только танки, те самые КВ и Т-34.
Теперь я снова лейтенант и снова командир, правда не взвода сорокапяток, а батареи германских 75-мм полевых пушек. Есть еще легкие 105-мм гаубицы, но к ним подыскали другого лейтенанта-артиллериста, который до плена имел дело с нашими 122-мм гаубицами. Командиров среди пленных оказалось мало, так что в пехоте сержанты командуют взводами, а кое-где и ротами.
Но для начала всех нас, бывших пленных, собрали у здания вокзала. Нет, не всех сразу, собирали повагонно. Сразу всех собрать было просто невозможно, ведь было нас две – три тысячи человек, из тех, кто попал в окружение под Мелитополем в октябре. Заводили в здание вокзала в один заход человек по десять. Внутри, несмотря на глухую ночь, все работало как хорошо отлаженная машина. Худые, чем-то похожие внешне на нас санитарки из бригадного медсанбата стригли нас наголо, брили, выдавали каждому большую кружку остро пахнущей лекарством сладкой воды. Потом я узнал, что их самих вот так же освободили из лагеря военнопленных под Бахчисараем десять дней назад.
Потом короткая, буквально два слова, беседа с особистом бригады. Майор госбезопасности скользнул по мне невидящим, безразличным взглядом и только попросил надеть на указательный палец что-то вроде наперстка с выходящим из него тонким проводком. Он задал мне несколько вопросов, посмотрел на человека, который сидел рядом с ним с небольшим ящичком, тот кивнул…
И все, я свободен, секретарь внес мои данные в большой гроссбух и попросил пройти дальше, получить оружие и назначение. А вот человека, который был в очереди сразу передо мной, отвели в отдельную комнату. Не знаю, что с ним стало, но больше мы его уже не видели.
Бригада встала у нас на двенадцать часов, как раз до следующей ночи. Их механики тут же полезли в моторы, а генерал-майор Бережной собрал всех освобожденных из плена командиров. Разговор был недолгим.
Наша задача – держать станцию и небольшое предмостное укрепление на правом берегу Днепра. В тылах у немцев практически пусто, так что серьезными силами они нас атаковать не смогут. Командир нашего сводного отряда, капитан Железнов, получил от генерала рацию, по которой в крайнем случае можно было вызвать авиационную поддержку. О нашей авиации, которая буквально две недели назад внезапно начала свирепствовать в небе над Южным фронтом, мы знали из рассказов конвоиров. Именно от этих ударов с воздуха немцы и прикрыли станцию живым щитом из пленных. Теперь они пожалеют об этом. Чтобы еще раз не попасть в немецкий ад, каждый из наших бойцов будет драться насмерть.
Оберста Ределя повесили в полдень. За водокачкой, где были сложены покрытые ледяной коркой обнаженные тела наших товарищей, умерших от голода и болезней, расстрелянных, повешенных, насмерть забитых охраной. Под водяной трубой уже стоял один из немецких грузовиков с откинутыми бортами. К трубе была привязана веревка с петлей, болтающейся над кузовом. Там же, в кузове, стоял связанный оберст Редель и два сержанта-осназовца.
Там собрали не только нас, бывших пленных с оружием в руках, причем с трофейным оружием. Были там и те немногочисленные «счастливцы» из числа немцев, попавшие к нам в плен. Их врачи, персонал армейского госпиталя и санитарного поезда, что застрял на станции в момент нападения. Механики одного из дивизионных рембатов, внезапно захваченные передовым отрядом по дороге, ну еще те из гарнизона станции и выгружавшихся на ней частей, что в момент нападения умудрились хорошо спрятаться и были обнаружены лишь потом, когда накал боя уже спал.
Майор госбезопасности зачитал приговор, сначала на русском, потом на немецком:
– «За военные преступления, совершенные в отношении советских граждан, массовые убийства и пытки, военным трибуналом к смертной казни через повешенье приговаривается полковник германской армии Отто Хайнрих Редель». – Майор ГБ махнул рукой: – Повесить его за шею, и пусть висит так, пока не умрет!
Когда переводчик дочитал немецкий текст, два здоровенных сержанта, которых все почему-то звали унтерами, подтащили связанного и извивающегося, как червяк, немецкого полковника к петле.
Грузовик тронулся, и вскоре «жирный боров», как называли его наши товарищи, бессильно задергал в воздухе ногами. Когда конвульсии прекратились, особист бригады осназа продолжил свою речь:
– Товарищи, за тех, кого мы не сумели спасти, мы отомстим. Мне даже страшно подумать, что будет, когда наша армия войдет в Германию. Каждый советский солдат должен помнить: как минимум за него отомстят. Каждый немец должен знать: сражаясь на стороне гитлеровской своры, он только увеличивает счет, который будет предъявлен немцам после войны. Как сказал их Бисмарк, русские всегда взыскивают свои долги. Все, товарищи, разойдись!
Генерал-майор Бережной, который вместе со своими комбатами стоял недалеко от нас, заметил кому-то:
– Хорошо, но мало. Теперь так же Гиммлера с Герингом, и порядок.
Командиры засмеялись и продолжили разговор о чем-то своем, мне непонятном.
Я отвернулся, чтоб не подумали, что подслушиваю. Вечером бригада уйдет дальше, а мы останемся в круговой обороне. Но мы не одни, мы не брошены и не забыты. У нас есть рация, по которой можно вызвать на подмогу авиацию, а днем транспортными геликоптерами в Крым были отправлены все, кто не мог держать в руках оружие.
А еще бригада скинула на нас всех пленных, кроме танкового рембата. Как сказал командир танкового батальона, майор Деревянко, нам они нужнее.
В общем, я думаю, что мы продержимся и дождемся, когда сюда придет фронт. Наверное, как это было и во время войны с Наполеоном – настало время гнать их туда, откуда они пришли.
18 января 1942 года, 05:05.
Северная Таврия, пятьдесят километров до станции Запорожье
Командир бригады генерал-майор Бережной
Воет метель, мерно рычат дизели. Бригада идет на север по степям Таврии, все дальше удаляясь от Крыма. Впереди крупный железнодорожный узел и промышленный центр – Запорожье. Из-за метели пришлось оставить вертолетную группу в Каховке, хотя их мобильный БАО идет с нами. Когда все это кончится, они уже заправленные и обслуженные смогут или вернуться в Крым, или нагнать нас в любой точке маршрута. А вот колонну автомобилей и тягачей по вражеским тылам в одиночку не пустишь.
Так и идем, пробиваясь сквозь снежные заряды. Час назад мы разгромили станцию Федоровка. Передовая группа в составе роты танков КВ-1 и роты морской пехоты на трофейных полугусеничниках выскочила на нее глубокой ночью. Немцы не ждали, что мы будем двигаться ночью, да еще и в такую погоду, и банально спали.
Короткий бой с гарнизоном больше напоминал резню. Да и что там за гарнизон – немецкие нестроевые тыловики и полицаи. Ребята порезвились там на совесть: заминировали и взорвали стрелки, вывели из строя маневровый и два линейных паровоза, уничтожили водокачку, полили маслом и подожгли кучи угля. На станции были обнаружены четыре теплушки с уже знакомыми буквами RUS. Но внутри бойцы нашли только трупы. В трех вагонах военнопленные, в четвертом дети – похоже, что детский дом. Одно дело читать о таком в книгах, и совсем другое дело – видеть воочию. Если завтра Сталин прикажет спалить в термоядерном пламени, к примеру, Берлин, то скорбь моя дольше тридцати секунд не продлится. Да, наверное, так думали и наши бойцы, когда шли к Берлину. А потом кормили немецких детишек из своих полевых кухонь.
А пока мы идем на север, уничтожая все немецкое, что встречается на нашем пути. Если бы тот немецкий полевой госпиталь попался нам сегодня, то не знаю, сумел бы я удержаться от соблазна или нет…
Постукиваю карандашом по карте. Запорожье если возьмем, то как отдать его обратно? С другой стороны, попытка его удержать приведет к распылению бригады, или даже к остановке рейда. Запорожье, Синельниково, Павловград, Лозовая… Все крупные транспортные узлы, разгром которых будет для немецкого командования крайне неприятен. Тогда против нас будут бросать все, что найдут, невзирая на лица. Чем ближе мы к Василевскому, тем злее будут немцы.
Разведка доложила, что у каждой крупной станции есть живой щит из пленных. Но вопрос в другом – живы ли они, или давно погибли, как это случилось в Федоровке? И еще, найдем ли мы чем их вооружить? В Каховке были тылы кампфгруппы Гудериана, да и на поле боя наши трофейщики подобрали все до последнего карабина и последнего патрона. Кое-какие излишки мы везем с собой. Но этого очень мало, не хватит даже еще на один Каховский отряд. Безоружные пленные нам не подмога, а лишь обуза. Задерживаться же в немецких тылах совсем не хочется. У операции «Полынь» есть свои сроки. Разве что…
Поднимаю голову, напротив меня сидит Алена и, подперев щеку рукой, смотрит на меня жалостливо, по-бабьи. Провожу рукой по щеке – точно, щетина, уже вторые сутки не нахожу времени, чтоб побриться. Алена вздыхает и кладет свою руку поверх моей, шепчет:
– Милый мой… – потом смотрит в глаза и молчит, аж мурашки по спине. Да будет он благословен, век натуральных женщин, без синтетики в теле и без фальши в душе.
Усилием воли возвращаюсь к делам. Выход с нашими пленными, которых мы освободим на промежуточных станциях, все же есть. Не выгружать их из эшелонов и двигаться вместе с нами до Лозовой. А там посмотрим, может быть, создадим там базу бригады. Оттуда до фронта всего километров пятьдесят – семьдесят… А пока степь, метель, влюбленная женщина… Следующая станция – Запорожье – через три, нет, простите, через два с половиной часа…
18 января 1942 года, 08:15.
Севастополь, Северная Бухта, ракетный крейсер «Москва»
Командир корабля капитан 1-го ранга Остапенко
Приказ контр-адмирала Ларионова: «Поднять крейсер по тревоге!» Квакают ревуны, мигают транспаранты. Сообщение с нашей ПЛ «Алроса», что дежурит у входа в Босфор: пролив форсирует итальянская эскадра – два линкора, «Литторио» и «Джулио Чезаре», четыре крейсера и эсминцы.
– Твою мать! Вот так всегда – как только что-то налаживается, так незваные гостьи лезут через забор. Неплохо, наверное, Алоизыч на Иненю наехал, раз тот пропустил итальянские линкоры в Черное море. Да и у дуче наверняка седых волос прибавилось. Хотя вряд ли – он лысый, как коленка…
Ветер, метель. Наверняка они думают, что наши самолеты не смогут вылететь. Смочь-то они смогут, но не надо. Есть инструкция Сталина о применении наших тяжелых вооружений. Адмирал Кузнецов сейчас на командном пункте Черноморского флота. Наверняка его тоже уже подняли на ноги.
Звонок на КП флота:
– Николай Герасимович, вариант «Вьюга», прошу разрешения на применение главного калибра.
Адмирал Кузнецов, слава богу, человек решительный, поэтому ответ следует сразу же:
– Действуйте! Норма расхода – две единицы на линкор, – ага, наверное, ему уже доложили все расклады, – крейсера пока не трогайте, посмотрим, что они будут делать, когда мы прихлопнем их больших парней. Пойдут они к Севастополю одни или повернут назад на свои базы.
Стремительно несутся секунды, палуба опустела, задраены все люки, команда на боевых постах. Целеуказания введены, пошел отсчет. Десять, девять, восемь… Мой замвоспит, по-здешнему военком, толкает меня локтем в бок, показывая куда-то назад.
Оборачиваюсь. Через боковое остекление рубки видны маленькие фигурки командиров и адмиралов на площадке перед входом на КП флота. Ну, точно – начальство вышло полюбоваться, когда еще какой-нибудь дурак подставится под наш «большой молоток». Интересно всем. И «Молотов», и «Ташкент», не говоря уже о «Парижской коммуне», наверняка ощетинились биноклями, вон как мостики и надстройки почернели от народа.
Отсчет продолжается: …два, один. Пуск!
С оглушительным грохотом первый «Вулкан» выпрыгнул из своего гнезда, в котором он сладко спал всю свою жизнь. Отгорел и нырнул дымным хвостом в море твердотопливный ракетный ускоритель. Лишь бы не зашиб кого-нибудь ненароком.
Получив поправку с самолета целеуказания, ракета довернула влево и легла на боевой курс. Восемь секунд спустя все повторилось. Перед нами все затянула сплошная белая пелена. Дальнейшие два пуска можно было понять только по грохоту и содроганию палубы под ногами. Почти полная дальность, четыреста пятьдесят километров, время полета ракеты к цели – двенадцать минут. Пуск-то, бля, не учебный, других «Вулканов» у нас нет, за каждый потраченный зря спросят по всей строгости. Командир БЧ-2 смотрит на секундомер.
Все правильно рассчитали итальяшки. Интересно, кто там у них командует, Карло Бергамини, что ли? Шторм, волна, авианосец не сможет поднять свою авиагруппу, а без нее наши корабли беззащитны перед двумя мощными линкорами. «Парижская коммуна» им не конкурент. От подлодок крупные корабли защитит стая эсминцев. Только вот на наши «Вулканы» они не рассчитывали. На экране маленькие зеленые точки одна за другой приближаются к красно-оспенной сыпи итальянской эскадры. Среди точек поменьше выделяются две жирные красные кляксы. Еще немного. Слились!
– Ну, что там?!
Доклад с самолета целеуказания:
– Первая и вторая – попадание в головной линкор. Третья и четвертая – во второй! Повторяю, все ракеты попали в цель…
Победный крик моих офицеров оглушает.
Доклад с «Алросы»:
– Оба линкора тонут. Головной – после взрыва погребов. Тот, который шел за ним, тоже, кажется, не жилец, но на дно идти не спешит. Командир «Алросы» кавторанг Павленко не удержался, сунул одному крейсеру под винты торпеду. Теперь у итальянцев кроме двух утопленников еще один безногий инвалид. Они, кажется, даже не поняли, что это была подлодка.
Покрутившись вокруг эскадры, эсминцы помчались спасать тонущих. Ну, кого можно спасти в шторм и метель… Все, вариант «Вьюга» сработал, теперь вряд ли итальянцы рискнут послать в Черное море хотя бы один свой корабль.
19 января 1942 года, вечер.
Лондон, бункер премьер-министра Англии
Премьер-министр Уинстон Черчилль и глава SIS Стюарт Мензис
Черчилль вызвал начальника британской разведки в свой бункер, расположенный в пяти минутах ходьбы от Биг-Бена. Сэр Уинстон хорошо знал Стюарта Мензиса еще до того, как стал премьер-министром. Поэтому он решил быть с ним откровенным. Поступающая по разным каналам информация о странных событиях, происходящих в районе Крыма, не давала покоя Черчиллю. Внутреннее чутье опытного политика подсказывало ему, что там творится нечто такое, что со временем скажется на ходе боевых действий на всем советско-германском фронте.
Поначалу ничего необычного там замечено не было. Советы решили деблокировать осажденный немцами Севастополь и освободить весь Крымский полуостров. Для этого они, со своей обычной неумелостью, в конце 1941 года высадили десант в Керчи и Феодосии. Причем, согласно достоверным данным, при высадке потери были больше, чем непосредственно во время боевых действий.
Затем в январе 1942 года командование Красной Армии провело еще одну десантную операцию, на этот раз в Евпатории. Черчилль хорошо знал историю Восточной войны 1853–1856 годов, в которой участвовали и его родственники. Под Балаклавой в рядах бригады легкой кавалерии был убит среди прочих лорд Мальборо – дед Черчилля. Поэтому Уинстон хорошо представлял местоположение частей 11-й армии вермахта и район высадки русского десанта.
А вот с этого момента и началось нечто, удивившее штабных аналитиков британской армии и смешавшее все расчеты английского премьер-министра.
Из источников, заслуживающих доверия, через Москву, Анкару и Берлин в Лондон стала поступать информация об эскадре кораблей неизвестных типов, появившихся у Евпатории. Всех, имеющих доступ к этой информации, шокировал тот факт, что корабли несли на мачтах Андреевский флаг. Особенно удивляло Черчилля то, что среди этих кораблей был огромный, не менее трехсот пятидесяти ярдов в длину, авианосец с загнутым вверх носом. Зная досконально боевой состав флотов стран – участниц Второй мировой войны, он был на сто процентов уверен в том, что среди боевых единиц Рабоче-Крестьянского Красного Флота нет ни одного корабля, даже отдаленно похожего на авианосец.
Тем не менее корабль такой на Черном море имеется, и самолеты с него взлетают исправно. Именно эти самолеты с фантастическими боевыми характеристиками устроили люфтваффе настоящий террор, фактически уничтожив германскую авиацию на южном фланге советско-германского фронта. Они, словно играючи, смели с неба бомбардировщики люфтваффе, специально предназначенные для атак боевых кораблей.
В свое время бомберы этой эскадры попортили немало крови кораблям королевских ВМС. Но стоило им прибыть на Черное море, как они понесли просто ошеломляющие потери во время первого же боевого вылета.
А история с попыткой люфтваффе совершить налет на русскую эскадру, курсирующую в виду Босфора? Где это видано, чтобы зенитный огонь был такой плотности, что ни один германский бомбардировщик не смог прорваться к кораблям и сбросить хотя бы одну бомбу на цель! И это после разгрома Констанцы и Плоешти. Сталин запугал турок насмерть. Иненю дрожит, как осиновый лист, при мысли, что немцы когда-нибудь кончатся, а аппетит при таком ходе дел у русских будет только расти.
При этом те летчики, кому посчастливилось вовремя покинуть разваливающиеся в воздухе самолеты и раскрыть парашюты, уже никому ничего не расскажут. Они или подобраны русскими кораблями, или утонули в ледяной январской воде. В это время года даже на Черном море далеко не курортные условия.
А на Крымской земле десант, высаженный с кораблей этой таинственной эскадры, легко разгромил 11-ю армию генерала Манштейна, и вместе с частями РККА освободил весь Крым. Агенты докладывают, что бойцы этого подразделения… носят погоны. Не совсем такие, какие носили офицеры и солдаты Российской императорской армии, но очень и очень похожие. Поражает уровень подготовки солдат и оснащенность десанта новейшей боевой техникой, в составе которой есть даже боевые геликоптеры. Когда бригада громит армию, у многих появляются в голове нехорошие мысли. И главная из них: «Что будет дальше? Что хочет дядюшка Джо? Кто будет следующим после Адольфа?»
Все эти, да и многие другие вопросы премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль задал несколько дней назад начальнику своей разведки. С тех пор случилось еще много чего интересного. Затаившаяся было бригада выскочила из Крыма, как чертик из табакерки, походя смахнув кампфгруппу бедняги Гудериана. Итальянская эскадра адмирала Карло Бергамини сунулась было в Черное море, но потеряв с ходу, по невыясненным пока причинам, два линкора и крейсер, подобно своре побитых псов убралась обратно. Адмирал, кстати, остался на дне вместе с флагманским линкором «Литторио».
Турки в переговорах стали уклончивы до невероятности… Неужели и тут Сталин? Появились сведения о скором визите в Анкару советского высокопоставленного дипломата. Генерал Деникин выступил с обращением к соотечественникам забыть все прошлые обиды и, по примеру героев, громящих сейчас германских захватчиков, идти и сражаться вместе с Красной Армией.
Во французском Алжире, по полученным данным, формируется Новая Добровольческая армия. Генерал Краснов с кучкой прогерманских лакеев оказался в подавляющем меньшинстве. Сэра Уинстона просто трясло. Сталин сказал: «Родина-мать зовет!» – и седые волки снова вспомнили запах крови. Псу под хвост пошли все британские старания заставить русских убивать русских. Как, как ему это удалось?!
Стюарт Мензис прибыл точно в назначенное время. Черчилль решил переговорить с ним в Большом зале для заседаний. Глава МИ-6 уже успел подобрать документы, которые могли бы пролить свет на происходящее в Крыму и вокруг него. Впрочем, достоверной информации было мало, а вот слухов и домыслов, наоборот, в огромном количестве.
Поздоровавшись с Мензисом, Черчилль непринужденно развалился в своем любимом кресле в зале заседаний, после чего с удовольствием закурил душистую гаванскую сигару.
– Стюарт, мы с вами знакомы уже не один год, – начал Черчилль, – скажите как на духу, вас не настораживает возня вокруг этой странной эскадры, словно с неба свалившейся в Черное море?
– Сэр, я служу короне уже много лет, – ответил Мензис, – и от всего происходящего в Крыму у меня буквально шерсть на загривке встает дыбом. Сейчас мы не можем предугадать и половины ходов русских, отчего просто голова идет кругом. Я думаю, что нашему коллеге Канарису ничуть не легче. Он уже обратился к нам по неофициальным каналам с предложением сотрудничества в этом вопросе. Особенно большой шок и у нас, и у гуннов вызвал Андреевский флаг на мачтах кораблей эскадры, погоны на плечах у офицеров и матросов. И в то же время совершенно бесконфликтные отношения между офицерами этой эскадры и командирами Красной Армии и Черноморского флота СССР.
Больше того, по нашим данным, эти корабли посетил сам глава их НКВД Лаврентий Берия, причем уехал оттуда чрезвычайно довольным. Командует сейчас этим Объединенным флотом нарком ВМФ Кузнецов. А те командиры и комиссары, что попробовали возбудить враждебность к этой эскадре, были арестованы НКВД и вскоре расстреляны. Обвинение – троцкизм. Что-то тут нечисто.
– А что говорят по этому поводу ваши аналитики? Ведь они, наверное, уже успели проанализировать всю полученную информацию и сделать предварительные выводы?
– Сэр, они непрерывно работали в течение нескольких суток. Для анализа использовались не только материалы, полученные нашими спецслужбами. Сэр, вы, наверное, помните, что я вам докладывал о доверительных отношениях, установленных нашей службой с адмиралом Канарисом… – Черчилль утвердительной кивнул, не вынимая сигары изо рта. – Так вот, мы получили от его фирмы дополнительную информацию, что называется, из первых рук. Она использовалась при анализе. Скажу честно, мои ребята работали с полным напряжением. Несколько человек оказались на грани умопомешательства… Мы поместили их в специализированную закрытую клинику.
– И к чему они пришли, Стюарт? – Черчилль с нескрываемым интересом посмотрел на своего главного разведчика.
– Сэр, материалистических объяснений происходящему на Черном море нет. Эта эскадра появилась ниоткуда. Через Гибралтар она не проходила, через Суэцкий канал – тоже. Не зафиксирован ее проход и через Дарданеллы и Босфор. Так как же она оказалась в Черном море?
– Может, это происки наших заокеанских друзей? – озадаченно спросил Черчилль. – Хотя я не понимаю – зачем им это надо?
– Действительно, янки сейчас не до этого. Японцы захватили Филиппины, не сегодня-завтра они займут Батаан, половина Тихоокеанского флота США лежит на дне бухты Перл-Харбор… Да и что американцы забыли на Черном море?
– Тогда, Стюарт, скажите, наконец, на чем сошлись ваши аналитики? – спросил Черчилль, совершенно сбитый с толку. – Откуда, черт возьми, взялась эта проклятая эскадра, и кто они – эти люди в погонах?
Стюарт Мензис посмотрел в растерянные глаза премьер-министра Великобритании и, чеканя каждое слово, сказал:
– Сэр, не существует ни одной версии, которая может с материалистической точки зрения объяснить появление этой эскадры на Черном море. Единственная версия, которая имеет право на существование, – начальник SIS скрестил за спиной пальцы левой руки, – это вмешательство потусторонних сил…
При этих словах премьер-министр чуть не выронил сигару. Мензис первый раз в жизни увидел испуганного Черчилля. Лицо Уинни стало бледным, как бумага.
– Нет, Стюарт, нет, – испуганно замахал он руками, – только не это! Вы считаете, что большевики заключили договор с дьяволом, и он прислал им на помощь свое адское воинство?!
Мензис вполне серьезно ответил:
– Сэр, я думаю, что дьяволу по духу ближе Гитлер, поэтому он не станет играть на стороне противника гуннов… Кроме того, нам стало известно, что неделю назад дядя Джо встречался с местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Сергием… О чем они говорили, мы не знаем, но уже на следующий день вышел указ, разрешающий открывать ранее закрытые церкви, а священники стали возносить молитвы об одолении врага и о здравии товарища Сталина, причем по императорскому чину…
– Значит, тогда дяде Джо помогает сам Всевышний?! – воскликнул Черчилль. – Второе прише… – он неожиданно схватился за сердце и откинулся на спинку кресла.
Стюарт Мензис выскочил в коридор и испуганно заорал:
– Помогите! Врача! Премьер-министру плохо! Врача, скорее!
Но все было напрасно. Уинстон Черчилль, премьер-министр Великобритании, был мертв – мертвее не бывает. Врачи констатировали инфаркт. Упавшая на пол сигара продолжала дымить. Противно воняя, тлел дорогой персидский ковер.
При подготовке тела к погребению так и не удалось убрать исказившую лицо покойного предсмертную гримасу страха и отчаянья.
20 января 1942 года, утро.
Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего
Сталин подошел к лежащей на столе карте советско-германского фронта. Жирная красная черта, начавшаяся на Перекопе, уперлась в станцию Лозовая. До города Изюм по кратчайшему расстоянию – всего семьдесят километров. С некоторой задержкой первая фаза «Полыни» вступила в завершающую фазу. Но есть и тревожные сигналы. В сводке Разведупра специально выделена переброска к Лозовой частей 6-й армии немцев. О том же самом сообщает и воздушная разведка особой авиагруппы.
От размышлений о сложившейся на фронтах ситуации товарища Сталина отвлек звонок внутреннего телефона, связывающего его кабинет с приемной. Это был Поскребышев.
– К вам товарищ Берия со срочным докладом!
– Зови! – Верховный Главнокомандующий невольно напрягся. Неизвестно, какие именно известия заставили Лаврентия примчаться в такой спешке, даже без предварительного звонка.
Берия ворвался в кабинет, как метеор, поблескивая стеклышками пенсне.
– Доброе утро, товарищ Сталин, вы знаете, вчера умер британский боров! Вы понимаете, что это значит? Сколько он там должен был еще прожить, до 1965 года? А отдал концы сейчас…
Пытаясь осознать услышанное, Сталин взял со стола трубку.
– Лаврентий, ты думаешь, что наши потомки нас обманывают? – медленно произнес он.
Берия замахал руками.
– Да нет, товарищ Сталин, с этим как раз все нормально, ложь бы я заметил. Я с ними глаза в глаза говорил, и с Бережным, и с Ларионовым. Тут другое… В их истории все так и было… И Черчилль прожил до 1965 года.
Но там был разгромлен наш Крымский фронт и пал Севастополь. А Крым мы освободили только весной сорок четвертого. Понимаете, товарищ Сталин, у нас теперь своя история, которая все дальше и дальше отходит от их варианта…
– Это радует, – Сталин чиркнул спичкой, – товарищ Берия, а может, вам известно – от чего умер старина Уинни?
В ответ блеснули стеклышки пенсне.
– Мой источник сообщает, что старина Уинни умер от инфаркта. Более того, перед самой смертью он обсуждал с моим британским коллегой, Стюартом Мензисом, наши крымские дела…
– Плохо работаете, – меланхолично заметил Сталин, посасывая трубку, – дожили, британский премьер обсуждает со своим главным шпионом самый большой секрет СССР.
– Работаем хорошо, – возразил Берия, – несколько моих человек были в этой самой аналитической группе, которую британцы собрали по Крымскому вопросу. Им известны только случаи, когда спецтехника была задействована во фронтовых операциях, и те слухи, что мы распускали вокруг бригады Бережного и эскадры Ларионова. Я ведь вам сразу говорил, что такого слона невозможно спрятать под ковер. Если сложить в кучу все, что стало известно об эскадре, то получается бред сумасшедшего.
– А, ладно, – Сталин взмахнул рукой с зажатой в ней трубкой, – поздно плакать над разлитым молоком. Надо будет сказать Вячеславу, чтобы послал королю официальное соболезнование. От лица товарища Сталина и всего советского народа. Это был враг, но он был достоин уважения, не то что некоторые. Кстати, кто там у них после Черчилля?
– Пока его заместитель, Климент Эттли, – ответил Берия. – Британия в смятении, устраивать выборы сейчас…
– Ладно, Лаврентий, пока они в смятении, мы должны действовать. – Сталин прошелся взад-вперед по кабинету. – Что там у нас с Турцией?
– На Иненю давят со всех сторон – и мы, и немцы. После потопления двух итальянских линкоров и повреждения крейсера, последовавших сразу после форсирования Босфора, Берлин временно вышел из игры. Они получили и то, чего хотели, и то, чего не ждали. Теперь просто не знают, что им еще потребовать от бедных турок.
Теперь по нашим делам… Вчера товарищ Громыко прилетел в Севастополь, а сегодня он на крейсере «Молотов», в сопровождении эсминца «Адмирал Ушаков», отправится в Стамбул. Переговоры решили проводить там. Если книги потомков нам не врут, то товарищ Кузнецов прав – арктические конвои станут главным путем снабжения нашего фронта всем, что сейчас не может произвести наша промышленность. Оборудование для спецпроизводств мы тоже планируем закупить у Рузвельта. Обе подлодки, сторожевики и противолодочный корабль будут нужны нам в Мурманске.
– Хорошо, Лаврентий, – Сталин бросил взгляд на закрытую крышку стоящего на столе ноутбука. – Что у тебя со специнститутом? Чем раньше мы начнем работу, тем легче нам будет потом.
– Все готово, товарищ Сталин, – отрапортовал Берия, – здание института в Куйбышеве освобождено, электричество 220 вольт на 50 герц подведено. Ждем дорогих гостей.
С нашей стороны начат подбор ключевых сотрудников. В первую очередь думаем сделать упор на электронику и радиолокацию, причем в перспективе не только на цифровую полупроводниковую, но и на аналоговую ламповую. Тут предел модернизации тоже далеко не достигнут. А в некоторых специфических условиях лампы значительно надежнее транзисторов.
Самое главное – мы получили их компьютеры и специалистов по работе с ними. Один такой специалист с соответствующей техникой способен заменить миллион расчетчиков с арифмометрами. Если использовать этот ресурс централизованно, то можно получить резкое ускорение всех конструкторских работ, не связанных с воплощением изделия в металл. Любого изделия…
На рабочем столе Верховного Главнокомандующего загудел телефон ВЧ. Сталин снял трубку.
– Алло?!
– Товарищ Сталин, докладывает генерал-лейтенант Василевский. Двадцать минут назад передовые части ОТМБ осназа РГК под командованием генерал-майора Бережного прорвали немецкий фронт со стороны Лозовой, уничтожив при этом несколько вражеских опорных пунктов. В настоящий момент ширина прорыва составила восемь километров и все время расширяется. На нашу сторону проследовала колонна специального назначения со спецтехникой и спецперсоналом. На станцию Купянск поданы эшелоны…
Разрешите ввести в прорыв приготовленную для развития успеха маневренную конно-механизированную группу маршала Буденного! Под Лозовой идут тяжелые бои, а со стороны Харькова постоянно контратакуют части 6-й армии Паулюса. Бригаде осназа срочно нужна помощь…
– Дэйствуйте по заранее разработанному плану, товарищ Василевский. – Верховный немного помолчал. – И помните, на вас смотрит весь советский народ. Если что надо, звоните, не стесняйтесь.
Положив трубку, Сталин повернулся к Берии.
– Все, Лаврентий, началось. Список наших конструкторов, привлекаемых к работе в специнституте, через три дня мне на стол.
20 января 1942 года, утро. Юго-Западный фронт, пять километров севернее Изюма
Все положенные команды прошли по линиям полевой связи, и громада конно-механизированного корпуса была готова двинуться в путь. Семен Михайлович Буденный, садясь на коня, поплотнее запахнул бурку. Он вспоминал вечер седьмого января, когда его вызвал к себе товарищ Сталин…
Старый соратник по Гражданской войне встретил его как радушный хозяин, усадил к столу, угостил чаем. А глаза у него были внимательные, как у кота, караулящего мышь. В чем-то Коба был не уверен и сейчас хотел проверить свои сомнения.
Последний раз Буденный был в этом кабинете больше месяца назад, перед самым началом контрнаступления под Москвой. И теперь он заметил перемену обстановки. Странный прибор с открытой крышкой на рабочем столе вождя, потом нечто вроде небольшой радиостанции с телефонной трубкой странной формы и рядами кнопок.
Стопки книг и топографических карт в кабинете Сталина были явлением обычным. Но тогда было такое впечатление, что в этот кабинет переехал целый книжный магазин, причем букинистический. Присутствовали как старые истрепанные тома, аккуратно завернутые в газеты, так и новенькие книжки, судя по ярким кричащим обложкам, явно заграничного издания. Товарищ Сталин был утомлен, но в то же время доволен. Действительно, почти завершено второе после Москвы контрнаступление, завершается освобождение Крыма, остатки немецких войск теснятся на Ялтинском пятачке.
Но хозяин кабинета не дал маршалу времени для размышления.
– Семен, – сказал Сталин, допив чай, – есть мнение забрать тебя из резерва Ставки и поручить одно ответственное дело… Дело высочайшей секретности и государственной важности. Ты согласен?!
На осторожный вопрос Буденного с просьбой объяснить суть дела, Сталин заметил:
– Э, нет, Семен, так не пойдет. Дело настолько важное и ответственное, что или ты, как храбрый человек, соглашаешься не глядя, и тогда сразу получаешь всю информацию, или идешь и дальше кукуешь в резерве до следующей оказии.
Дело настолько важное и секретное, что даже я не имею права рассказывать тебе о нем без твоего согласия на участие в этом деле. Ну?! – видя нерешительность Семена Михайловича, он добавил: – Не бойся, ни на Кушку, ни на Чукотку мы тебя загонять не будем, дело боевое, это я тебе сразу говорю. Тем более что ты в Гражданскую в тех краях уже воевал.
И тогда маршал Советского Союза Буденный Семен Михайлович, 1883 года рождения, русский, по-кавалерийски махнул рукой, как рубанул шашкой, и сказал:
– Я согласен! – В резерве Ставки герою Гражданской войны сидеть надоело, хотелось настоящего дела.
– Хорошо, Семен, слушай… – Сталин вытащил из коробки папиросу «Герцеговина Флор» и стал медленно крошить ее в трубку. – Обстановка на фронтах требует срочно сформировать конно-механизированный корпус нового типа… Ты не ослышался, не конный, не механизированный, а именно двойной… Конно-механизированный. Возьмешь из резерва Ставки на юго-западном направлении три кавалерийских дивизии и две танковые бригады из легких танков Т-60. Корпус должен быть готов к бою через десять дней. Перед ним будет поставлена задача особой важности, приравнивающая его действия к фронтовому масштабу.
Нет, Семен, фронт тебе прорывать не придется – это за тебя сделают другие люди, причем с обратной стороны. Твоя задача будет войти в чистый прорыв и устроить немцам такую же веселую жизнь, какую ты устроил полякам в двадцатом, помнишь?
– Глубокий рейд, – кивнул Буденный, – скажи, Коба, где и на какую глубину?
Сталин подошел к висящей на стене карте и ткнул остро отточенным карандашом сначала в точку под названием Изюм, а потом в Мелитополь.
– Вот отсюда и сюда… Твоя задача состоит в том, чтобы Клейст не смог отвести за Днепр ни одного танка, орудия или солдата. Вся его Первая танковая группа должна навечно остаться в наших степях. В этом тебе поможет бригада полковника Бережного, которая очень успешно показала себя при освобождении Крыма…
– Коба! – воскликнул Буденный, от возмущения встопорщив усы. – Как бригада может помочь корпусу, тем более усиленному почти до армии?!
– Эта – может, Семен! – чеканя каждое слово, сказал Сталин, выбивая пепел из трубки. – Рано или поздно ты все равно узнаешь, так что слушай. Вечером четвертого января нежданно-негаданно в Крыму объявились наши дальние родственники, троюродные внучатые племянники… – Дальше Семен Михайлович услышал краткую фантастическую историю, которые обычно приходят в головы писателей-фантастов вроде Герберта Уэллса.
Утром восьмого января Семен Михайлович уже прибыл в район станции Купянск, куда к полудню подошел первый эшелон одной из кавалерийских дивизий, прибывшей из района формирования, расположенного где-то в Сибири. Даже будучи занятым процессом сколачивания корпуса, Семен Михайлович не забывал о том разговоре в Кремле и внимательно ловил любую информацию о том, что происходило в Крыму и на Черном море вообще. Плюс к тому, маршалу СССР в ходе войны удалось узнать то, что простые граждане СССР смогут узнать через двадцать, пятьдесят или семьдесят пять лет соответственно…
Картина получалась и захватывающей, и пугающей одновременно.
А уж когда этот Бережной, со своим ОТМБ-1 осназа РГК, выскочил из Перекопа и пошел на север, по дороге походя затоптав Гудериана вместе со всеми его дивизиями, в этот самый момент Семен Михайлович понял – пора! И точно – теперь Сталин звонил ему по два раза на дню, вникая в каждую мелочь подготовки корпуса к рейду. По его же приказу танковым бригадам были приданы мобильные мастерские, укомплектованные рабочими автозаводов и механиками машинно-тракторных станций.
Шестнадцатое, семнадцатое, восемнадцатое, девятнадцатое числа прошли в страшной суете. Бережной шел на север, громя немецкие тылы, проткнув немецкий фронт, как кавалерийская пика, воткнутая в живот супостата. Ну, а Василевский, сменивший Тимошенко, Буденный, Малиновский и сотни тысяч людей, сами того не зная, готовились к первой операции Красной Армии на окружение и полное уничтожение противника.
Вечером девятнадцатого в штаб юго-западного направления пришло известие: бригада Бережного заняла Лозовую. По прямой от Лозовой до Изюма всего шестьдесят пять километров. Остался последний рывок. В течение ночи 1-й конно-механизированный корпус маршала Буденного скрытно покинул район сосредоточения в районе Купянска и занял исходные позиции в непосредственной близости к фронту.
В шесть часов утра, еще в полной темноте, Семен Михайлович прибыл на НП дивизии, оборонявшейся южнее Изюма. Чуть позже туда же подъехал генерал-лейтенант Василевский. Все ждали семи часов утра.
Прорыв фронта «с обратной стороны» не походил ни на что, ранее известное. Просто в сероватой предутренней мути на воздух взлетел один из немецких дотов. За ним второй, третий, четвертый… Невидимые отсюда самолеты накрывали немцев тяжелыми бомбами с высоты в несколько километров. Необъяснимым образом все они точно попадали в цель, разрушая самые мощные очаги немецкого сопротивления.
Через четверть часа самолеты улетели, оставив после себя три десятка дымящихся воронок на месте дотов. Далее операция по прорыву фронта продолжилась налетом винтокрылых штурмовиков, которые еще разок прошлись по руинам опорных пунктов огненной метлой… Потом в кармане у генерал-лейтенанта Василевского что-то запищало, и он вытащил продолговатую коробочку из черного эбонита, чуть побольше пачки сигарет. Неожиданно коробочка рявкнула сиплым простуженным басом с мягким южнорусским акцентом:
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, здесь майор Рагуленко. Будем на месте через пару минут!
«Рация? – подумал Буденный. – Неужели возможно сделать такую маленькую? Наверняка от «внучатых племянников».
– И ты будь здоров, товарищ майор, – чему-то улыбнулся Василевский, – много немцев-то перебил?
– Та, я от самой Чаплинки в головном дозоре прошел, товарищ генерал-лейтенант, у меня с немцами получается право первой ночи. – Коробочка засмеялась. – Это как в анекдоте: «Меняем третий забор». Короче, товарищ генерал-лейтенант, мы начинаем. Конец связи.
Через несколько минут полуразрушенные и приведенные к молчанию вражеские опорные пункты с тыла атаковала подъехавшая на танках и немецких полугусеничных тягачах пехота в белых камуфляжных халатах. Причем Буденный не поверил своим глазам – на танках были красные немецкие «фартуки» со свастиками…
Генерал-лейтенант Василевский, наверное, тоже не понял происходящего. Он снова вытащил свою рацию.
– Майор, что за дрянь ты напялил на свои БМП?
– Новая фишка сезона, – ответил майор Рагуленко, – товарищ генерал-лейтенант, это называется: «Верни немцам долг за Бранденбург». Сейчас, через пять минут, быстренько всех вырежем, и готово…
Добивание гарнизонов опорных пунктов продолжалось чуть больше пяти минут. Еще через несколько минут на той стороне возле небольших железных ящиков начали возиться люди… Потом с грохотом в немецких и наших минных полях возникли четыре широких прохода примерно десятиметровой ширины. Полоса, свободная от мин, была отмечена черной взорванной землей.
Пора! Поправив на боку шашку, Семен Михайлович Буденный пошел в прорыв, навстречу своей новой судьбе.
20 января 1942 года, вечер.
США, Вашингтон, Белый дом
Президент Франклин Рузвельт и его помощник Гарри Гопкинс
Президент США обращался к своему другу и личному представителю Гарри Гопкинсу чаще всего тогда, когда предстояло принять важное решение. Так было и на этот раз. Пару дней назад Рузвельт получил очень важную информацию из России. В донесении исполняющего обязанности посла Соединенных Штатов в СССР шла речь о событиях, которые коренным образом могли изменить ход боевых действий на советско-германском фронте. А следовательно, и повлиять на судьбы всего мира.
Для президента не было секретом то, что только русские могли сокрушить мощь чудовищной военной машины Гитлера. Английская мышиная возня в Северной Африке, где томми играли в пятнашки с джерри вокруг пальм и барханов, не могла идти ни в какое сравнение с тем, что происходило зимой 1941–1942 года под Москвой. Именно там решалась судьба всего мира. Об этом Рузвельт мог судить по рассказам Гарри Гопкинса, который в самый трудный для Советов момент побывал в Москве, где встречался с самим Сталиным.
Именно поэтому Рузвельт решил срочно вызвать в Белый дом Гарри, чтобы в беседе с ним попытаться разобраться в своих сомнениях, возникших у него после прочтения послания второго помощника американского посла Льюэллина Томпсона. Сам посол, Лоуренс Штейнгарт, напуганный немецким наступлением, сначала сбежал в Куйбышев, а потом, после серии панических телеграмм, был отправлен послом в Турцию.
Гарри Гопкинс выглядел неважно. Похоже, что несмотря на то что два года назад операция по удалению раковой опухоли прошла успешно, смертельная болезнь не оставила Гарри и медленно подтачивала его силы. Но Гопкинс был человеком сильным. Нет, не в физическом плане, а в духовном. Он не сдавался и боролся со своим недугом.
– Как твое самочувствие, Гарри? – участливо спросил президент у своего друга.
– Фрэнки, надеюсь, что ты вызвал меня в Белый дом не для того, чтобы поговорить о состоянии моего здоровья, – ответил Гарри Гопкинс.
– Конечно, Гарри, ты не ошибся. Ведь ты прекрасно знаешь, что к твоей помощи мне приходится обращаться тогда, когда нужно разузнать то, чего не смогут заметить эти надутые индюки из Госдепа. Вот почитай, что прислал мне из Москвы Томпсон. И вот еще. Это раздобыли наши парни из военно-морской разведки через Турцию. Ознакомившись в первый раз с этими документами, я подумал, что все они тронулись рассудком, или начали злоупотреблять крепкими напитками. Почитай, Гарри, и скажи, что ты обо всем этом думаешь? – с этими словами Рузвельт протянул Гопкинсу пакет из плотной бумаги.
Гарри Гопкинс сел за столик в Овальном кабинете, достал из пакета текст донесения помощника посла, несколько довольно неразборчивых фотографий и сопроводительную записку, написанную военно-морским атташе США при посольстве в Турции. Отложив фото в сторонку, он стал читать. По ходу чтения Гарри несколько раз удивленно хмыкал, озадаченно тер затылок, а закончив изучать бумаги, полученные из Москвы, принялся рассматривать фото и читать приложенное к ним донесение. Потом Гопкинс пристально посмотрел на президента.
– Слушай, Фрэнки, а не подсунули ли русские нашим парням очередную дезу? Я знаю, что они большие мастера пускать пыль в глаза. Уж больно тут все смахивает на сказку. Что-то вроде волшебной страны Оз, из которой появились корабли под военно-морским флагом Российской империи и моряки с погонами, от которых большевиков должно трясти, как раввина, увидевшего кусок ветчины.
– Нет, Гарри, все это есть, – сказал Рузвельт, – мы перепроверили эти данные по каналам нашей разведки. Все сходится. Эта таинственная эскадра существует, от нее крепко досталось парням Геринга и 11-й армии Манштейна, которая совсем уже была готова взять Севастополь. И вот вместо блестящей победы эта армия потерпела полное поражение, а сам Манштейн сейчас сидит в подвале на Лубянке, где с ним ведут душеспасительные беседы «богословы» из ЧК.
– Из НКВД, – машинально поправил президента Гарри Гопкинс. – Слушай, Фрэнки, но если это все правда, то тогда Советская Россия за год – полтора сможет окончательно победить Гитлера и стать полной хозяйкой в Европе.
Англия не в счет. Ей уже никогда не быть достойной соперницей России. Франция – та с задранной до ушей юбкой покорно лежит под немцем и лишь иногда слабо попискивает голосом маршала Петэна, заклинающего своих почитателей беречь семейные ценности и покорно выполнять все требования оккупантов.
Ну, а мы… мы просто не сумеем и не успеем что-либо сделать в Европе для того, чтобы нас пригласили за стол победители в войне. Тем более сейчас у нас есть куда более насущные вопросы – проклятые джапы с удивительной легкостью захватывают колониальные владения британцев, французов и голландцев. Да и нам от них достается изрядно. Боюсь, что Филиппины мы уже потеряли. На очереди Гавайи.
Нас спасает только то, что у японского командования глаза разбегаются во все стороны: Индия, Австралия, Гавайи, Аляска… У русских есть поговорка, что-то вроде «за двумя кроликами погонишься, ни одного не поймаешь». Если они и дальше продолжат в том же духе, то у нас есть шанс успеть мобилизовать всю нашу промышленность и задавить джапов. Но без помощи русских война на Тихом океане затянется года до сорок восьмого – пятидесятого. А если им удастся выбить кузенов из Индии, то и того больше…
– Гарри, ты, как всегда, прав. Поэтому я прошу тебя как своего друга снова слетать в Москву и попытаться разговорить Сталина. Я хорошо понимаю, что это нелегкая задача и дядюшка Джо умеет хранить тайны. Кстати, Гарри, – Рузвельт достал длинный мундштук, вставил в него сигарету и закурил, – после ознакомления с примерно такой же информацией старина Винни схлопотал инфаркт. – Гопкинс удивленно посмотрел на президента. – Да-да, Гарри, я не знаю, чего там напридумывали аналитики из SIS, но сэр Черчилль не смог пережить всего этого. А ведь он много чего повидал на свете, воевал, был в плену у буров, готовился к расстрелу. А вот этого не пережил. Нашей разведке удалось узнать, что его последние слова были о Втором Пришествии.
Поэтому-то ты должен точно выяснить – что происходит на Черном море, откуда взялись там новейшие корабли, включающие авианосец, самолеты с совершенно фантастическими летными характеристиками и что кроется за этим маскарадом с погонами и царским военно-морским флагом. Например, джерри на полном серьезе подозревают нас в организации всего этого. Можешь обещать Сталину все, что угодно. Во-первых, обещания – это только слова, и потом можно будет от этих слов отказаться под любым благовидным предлогом. А во-вторых, как мне кажется – а ты знаешь, Гарри, интуиция меня редко подводит, – все затраты потом окупятся сторицей, если мы разгадаем секрет этой эскадры и сможем получить доступ к новейшим технологиям.
Но пряником их помани лишь тогда, когда они, как тебе покажется, пойдут нам навстречу. А если нет, покажи кнут – намекни, что помощь по ленд-лизу может быть ограничена. Или прекращена вообще – ссылайся при этом на наши трудности на Тихом океане. Хотя, черт, без русских нам с джапами в разумный срок не справиться. Если они не поддадутся на твой шантаж, тогда начинай разговаривать с дядей Джо серьезно.
В крайнем случае, меня устроит, если по итогам этой войны Россия и Америка станут равновеликими государствами. Мы в западном полушарии, они – в восточном. Доктрину Монро официально еще никто не отменял.
– Но, Фрэнки, – возразил Гопкинс, – тогда мы должны списать кое-что с баланса наших английских кузенов. Если война в Европе не принесет нам дивидендов, то зачем вкладываться в нее?
– После кузенов останутся Канада и Австралия – выморочное имущество. – Рузвельт затянулся папиросой, – Индию дядюшка Джо наверняка захочет для себя за помощь против джапов. В общем, пора в дорогу, Гарри. Сегодня вечером тебя ждет самолет, на котором ты вылетишь в Москву. Короче, торгуйся за каждый цент, и да пребудет с тобой Господь.
21 января 1942 года, раннее утро.
Юго-Западный фронт, станция Лозовая
Командующий 6-й армией РККА
генерал-майор Авксентий Михайлович Городнянский
После почти суточного марша передовые части 6-й армии вошли в Лозовую. Было раннее утро, еще не рассвело. Станцию обороняли всего два батальона мехбригады осназа генерал-майора Бережного. Но еще вчера вечером введенные в прорыв в первом эшелоне части 6-го кавкорпуса перерезали железную дорогу в тылу у немецкой группировки, штурмующей Лозовую. Почуяв запах паленого, немецкая пехота, бросая тяжелое вооружение, стала стремительно откатываться на рубеж реки Орель. Дорога на Павловград для них была закрыта, станцию и железнодорожный мост оборонял арьергардный комендантский батальон НКВД из состава все той же мехбригады.
А вот у осназовцев этого самого тяжелого вооружения – горы. Пока ехал по станции, видел, что все свободное место заставлено техникой. Обычной пехоты нет, только моторизованная. И не на полуторках или Зис-5, а на новейших пехотных танках и трофейных немецких полугусеничных тягачах. Даже артиллерия у них не на конной и не на механической тяге, а самоходная. Способна идти прямо в боевых порядках танков и мотопехоты. По названию – бригада, а присмотришься – по мощи корпус или даже поболее того… Да и люди особенные – ведут себя спокойно, не суетясь, кажется, что у половины бойцов немецкие ручные пулеметы. Победители Манштейна и Гудериана как-никак.
«Эмка» остановилась у здания станционного вокзала. Именно здесь, как мне сказали на КПП, и находится штаб бригады. Часовой в белом камуфляжном масхалате проверил мои документы и привычно козырнул. На вопрос, как найти генерал-майора Бережного, часовой только махнул рукой:
– Зайдите, товарищ генерал-майор, и сами все увидите. В крайнем случае, спросите.
Внутри было светло, людно, шумно, где-то тарахтел дизель. Я остановился, не понимая, куда я попал. Дело в том, что почти половина присутствующих имели вполне белогвардейский вид из-за наличия на плечах погон. Тем не менее другая половина состояла из командиров РККА, которые не обращали никакого внимания на снующих повсюду поручиков, подпоручиков и штабс-капитанов. Более того, я увидел в этой плотной группе и нового командующего юго-западным направлением генерал-лейтенанта Василевского. Он-то как сюда успел попасть? Василевский разговаривал с невысоким худощавым офицером возле стены, где до войны висело расписание поездов, а сейчас была растянута огромная карта района боевых действий.
Штабные операционисты со стремянок наносили на карту текущую обстановку. Вглядываюсь в карту – и дух захватывает. Да, плохи дела у немцев. Семнадцатую армию Гота бригада осназа нашинковала мелкими ломтиками. Разгромлена станция Синельниково, захвачены и удерживаются станции Павлоград и Лозовая. А ведь там были все немецкие армейские тылы. Подъезжал, видел – все пути на станции забиты вагонами с германской маркировкой. И судя по карте, конно-механизированный корпус Буденного, форсировавший фронт прямо перед нами, уже подходит к Павловграду, форсируя реку Самару по удерживаемым осназовцами мостам, и после краткого отдыха двинется на Синельниково.
Следом за ним движется 5-й кавкорпус Гречко, который за Павлоградом должен повернуть на Сталино вдоль левого берега реки Самары. Все это я ухватил за какие-то секунды, лишь только увидев карту. А уже в следующее мгновение генерал-лейтенант Василевский поднял глаза и заметил меня.
– Авксентий Михайлович, – подозвал он меня, – знакомьтесь, генерал-майор Бережной Вячеслав Николаевич, командир мехбригады осназа. – Мы пожали друг другу руки. – Авксентий Михайлович, необходимо как можно быстрее сменить людей Вячеслава Николаевича на позициях. Здесь они свое дело сделали и позарез нужны нам в другом месте. В кратчайший срок необходимо перебросить не меньше полка на Павлоград…
– Товарищ генерал-лейтенант, – вскричал я, – люди устали, просто с ног валятся. Сутки на ногах, сюда шли, думали, дойдем – хоть отдохнем…
– Александр Михайлович, – как-то по-свойски обратился Бережной к Василевскому, – а что, если я дам товарищам сотню трофейных тягачей? С отдачей, разумеется. Думаю, часа за два – два с половиной доставим полк до Павлограда. По пути еще и выспятся. Вон, у Буденного конники на марше в седлах спать умудряются. Или другой вариант – тут на путях пустой немецкий товарняк. Пути мы не разрушали. Прицепим паровоз и домчим вообще за час…
Василевский кивнул.
– Второй вариант лучше, Вячеслав Николаевич, ваша бригада, причем собранная в кулак, срочно нужна под Славянском. Пока там, под Новоявленкой, только ваш танковый батальон и один механизированный батальон морской пехоты. А этого мало. Один мехбатальон еще не вернулся после обеспечения прорыва 6-го кавкорпуса из-под Савинцов. Штаб, артиллерийское хозяйство и два мехбатальона пока здесь. Майор Санаев со своими вообще застрял в Павлограде. Так что сдавайте позиции Авксентию Михайловичу и переносите тяжесть операции в район Краматорск – Артемовск. Тридцать седьмую армию надо тоже выпускать на простор. Да, у вашей разведки есть какие-нибудь известия о том, куда передислоцировался штаб 17-й армии, да и сам генерал Гот?
– А никуда… – Бережной махнул рукой. – В ночь перед прорывом, через Барвенково, где дислоцировался штаб Гота, прошел батальон майора Рагуленко, который в своей излюбленной манере – не глядя – набросал трупов и умчался дальше, вскрывать для Красной Армии линию фронта. Дело было в два часа ночи, и Гот со своими штабными так и остались валяться на огородах в одних подштанниках. У этого Рагуленко недаром прозвище еще со старых времен – Слон, давит не глядя… – и оба засмеялись.
А потом генерал-майор Бережной вызвал подполковника Юдина и прикрепил его ко мне для содействия на время передачи позиций. Как наша армия те позиции в районе Лозовой – Павлограда заняла, так и сражалась на них, пока после ликвидации группировки Клейста в середине февраля к Днепру не начал выходить весь Южный фронт.
Бригаду осназа, как мне стало известно, перебросили под Славянск, который был взят к исходу 22 января, когда конно-механизированный корпус Буденного уже рубил и давил немцев под Запорожьем, а перешедший в наступление Крымский фронт занял левобережье Днепра южнее Каховки.
Очень сильно нам помог совет генерал-майора Бережного собирать на поле боя и брать на вооружение немецкие пулеметы. Благодаря этому наша пехота легко отбивала атаки немецкой пехоты, которую в силу крайнего истощения не могли поддержать их танки и авиация. В те горячие дни нас так и не смогли сдвинуть с рубежей, которые нам оставили бойцы осназа. Наши бойцы их еще расширили и углубили, в результате чего смогли вполне успешно выполнить боевую задачу, отбивая одну атаку немцев за другой.
21 января 1942 года, утро, 07:55.
Окрестности поселка Новоявленная
Майор морской пехоты Сергей Рагуленко
Вместе с танкистами майора Деревянко мы ворвались в этот населенный пункт на рассвете. Со стороны Барвенково вот-вот должны были подойти передовые части 1-го кавкорпуса генерал-майора Пархоменко, может, того самого, который герой гражданской войны. Вспоминаю – нет, не того. Того звали по-другому, да и погиб он в 1921 году в бою с махновцами. Но и этот на Гражданке у Буденного до комполка дослужился, а значит, тоже, того, герой. Хотя, по моему скромному разумению, на такой паскудной войне, как Гражданская, не может быть героев. То ли дело сейчас!
Кроме 1-го кавкорпуса в наш район должна выйти и 15-й танковая бригада полковника Колосова. Именно им мы и открыли дорогу, с дальнейшей задачей совершить охват Славянской группировки противника через Краматорск и Артемовск.
День обещает быть жарким, естественно в чисто боевом смысле. Мы тут должны перекурить, осмотреть технику, дождаться товарища Пархоменко, чтобы в село в наше отсутствие не проникла какая дрянь, и к полудню перерезать железную и шоссейную дорогу Краматорск – Константиновка в районе разъезда Дружковка. Из Сталино, которое в наше время именуется Донецком, в направлении Славянска все время идут подкрепления. А вот это безобразие командование требует прекратить любой ценой.
Ночью по колоннам работали вертушки, да так, что любо-дорого смотреть – зарево было видно километров за пятьдесят. Мы думали – бензовозы горят, а оказалось – танки. Какой дурак привязывает над моторным отсеком бочки и канистры с бензином?
Спросил майора Деревянко – так и есть, немцы возили горючее таким экзотическим способом, по крайней мере в начале войны. Когда канистры, а когда и бочки.
Вот наши летуны их и наказали за нарушение правил пожарной безопасности – просто прочесав колонну с кормовых углов из пулеметов… Говорят, все «Штурмы» обратно привезли, ни один не понадобился, сгорели немцы на собственном горючем.
Но это не последняя колонна, да и пехоту с артиллерией так просто не возьмешь. Пока ждем кавалеристов, механики проверяют ходовую часть, а мы с ребятами решили прогуляться по поселку.
Первое впечатление – мертвая тишина. Нет обычного для деревенских мест собачьего лая. Ведь как это бывает обычно: пробежала кошка, и весь собачий бомонд в полный голос обсуждает это событие. А тут нет ничего. Проклятые фашисты перебили всех тузиков и шариков. И правду писали, что немцы собак ненавидят больше, чем евреев и комиссаров, вместе взятых.
Под сапогами хрустит снежок, мороз градусов десять. На площади перед сельсоветом обычный для истинных арийцев «аттракцион» – виселица. Вот она культура, которую нам несут европейские цивилизаторы. Обычно мы снимали казненных подпольщиков, красных командиров и просто людей, недовольных новым порядком и отдавали тела для погребения местным жителям.
А их место на виселице потом занимали всякие бургомистры и полицаи. Причем доказательств их преступной деятельности было более чем достаточно. Так что трибуналу не особенно много приходилось напрягаться. Время военное, сотрудничество с оккупантами налицо, так что – милости просим в петлю. Прочувствуйте на своей шее, что чувствовали те, кого вы с таким холуйским рвением казнили, выслуживаясь перед хозяевами. И не получат они за это десять лет лагерей, как другие «жертвы сталинизма», и не будут потом рассказывать доверчивой молодежи об «ужасах ГУЛага».
Особую ненависть вызывали всякого рода «переметнувшиеся», то есть бывшие сотрудники партийных и государственных органов СССР, перешедшие на службу нацистам. Танкисты мне рассказали, что после нас в Барвенково одного такого подвесили не за шею, а за ноги. Долго подыхал, падла.
Там же был штаб 17-й армии Гота, а я и не заметил. Темно было, проехал, всех подавил, пострелял и двинулся дальше к фронту. А танкисты Деревянко туда после нас вышли и навели порядок. В этом населенном пункте находился офицерский бордель, куда фрицы собрали наших самых красивых женщин из числа военнопленных. Насиловали их там страшно.
Подходим к сельсовету, а стало быть, и к виселице. С сельсовета немецкая тряпка уже сорвана. И развевается над ним наш советский флаг. Под виселицей рядком на снегу четверо казненных. Двое мужчин, женщина и ребенок. У женщины с ребенком таблички «юде», у мужчин – «партизан». Европейская культура во всей ее красе. Даже трудно понять, как долго они тут провисели – зима.
Капитан Топчиев, командир разведвзвода в моем батальоне, а по совместительству военный дознаватель, приносит нам на подпись три дела. Вот они, голубчики, топчутся под виселицей, двое в штатском с белыми повязками и немецкий офицер, длинный, как жердь. Они по идее и должны занять под перекладиной место честных советских граждан. Но нельзя – таков закон, который требует, чтобы этих гадов судили. Хорошо хоть пгавозащитников тут нет. А немец-то как попал в эту компанию? Читаем. Так, бургомистр, начальник полиции, показания односельчан… В топку обоих, в смысле под трибунал. Подписываем дела почти не глядя. Так, немец… Рихард Ратцингер, обер-лейтенант, изнасиловал тринадцатилетнюю Люду Афанасьеву, а когда мы ворвались в село, то застрелил ее и попытался скрыться. Был опознан среди военнопленных родителями девочки.
Конечно и безусловно герр Ратцингер никакой не военнопленный, а банальный убийца и насильник малолетних. И ничего, что в РФ для этих уродов нет смертной казни – здесь-то есть.
Подписываем и эту бумагу. И теперь, «по уставу», мы должны доставить этих уродов в Лозовую, где сейчас находится штаб Юго-Западного фронта и все его службы, включая и трибунал. А это, простите, шестьдесят километров по прямой, и больше ста со всеми дорожными загогулинами. Транспорта для перевозки арестованных у меня вообще нет. Что, мне теперь для этих гадов вертушку вызывать? А не жирно будет? Подзываю к себе капитана и излагаю свои соображения. В ответ он кивает – согласен, значит, что с доставкой арестованных в трибунал у нас напряженка.
Тогда я сделал капитану предложение, от которого он не мог отказаться:
– Товарищ капитан, не лучше ли будет, если немец, к примеру, нападет на конвой, а эти два холуя немецких попробуют в это время бежать?
Капитан кивнул. Решительным шагом Топчиев подошел к обреченной троице и приставил свой ППД к солнечному сплетению обер-лейтенанта.
Ух, как завыл, задергался юберменш, когда понял, что его сейчас того… Ему-то фюрер совсем другое обещал. Ничего – придет час, мы и его фюрера достанем. Бойцы Топчиева распутывают герру Ратцингеру руки, тот пытается немеющими пальцами схватиться за ствол автомата… Короткая очередь в упор – готов! Бойцы пинками посылают двух изменником в забег без финиша и через несколько секунд стреляют им в спину. Все, приговор приведен в исполнение. Мы только начали свой освободительный поход, а по пути до Ла-Манша у ребят будет богатая и обширная практика. Надо перебить еще столько всякой сволочи, что выслуживалась перед оккупантами!
Через несколько минут читаю объяснительную капитана о произошедшем ЧП с арестованными. Он там пишет, что эти гады напали на конвой с целью захвата оружия и пытались бежать. Подписываюсь. Трибуналу меньше работы, да и лишние бумаги плодить ни к чему.
Конники Пархоменко, их передовой кавполк, вошли в поселок ближе к десяти часам утра. Сам генерал-майор Феофан Агапович Пархоменко был в первых рядах. Обменявшись с ним приветствиями, мы передали кавалеристам позиции, а сами на полном ходу рванули к Дружковке. Двадцать пять километров по снежной целине.
Вышли мы на позиции удачно, то есть своевременно. Со стороны Сталино к полустанку подходит огромная колонна мотопехоты, самоходок, артиллерии. Жирная черная змея из грузовиков и тягачей четко была видна на белом снегу. Разворачиваемся в боевой порядок, сначала танки, потом БМП, а уж потом тягачи с пехотой. Танки и БМП открывают огонь по немцам с двух километров. «Ахт-Ахтов» в этой каше, кажется, нет, так что занятие сие почти безопасно. Рвутся снаряды, пылают грузовики. Немецкие расчеты пытаются отцепить и развернуть орудия, но попадают под прицельный огонь наших автоматических пушек. Стреляют из своих 30-мм пушек по наземным целям и сопровождающие нас «Панцири».
Несколько минут такого обстрела, и вот звучит команда «вперед». Танки рвут с места, следом трогаются БМП и полугусеничники. Несколько уцелевших «колотушек» открывают по нам огонь, но их быстро давят. Кажется, у одной тридцатьчетверки сбита гусеница, еще одна застыла неподвижно, но не горит. Стараемся выжигать эту дрянь из автоматических пушек. По счастью, фаустпатрон немцами еще не изобретен, так что пехота перед нашими танками почти бессильна, а позади нас разворачивается родная пехотная в цепь и ревет флотская «полундра».
Танки дошли до дороги, и начинается бойня. Суки! А как они наших так же в сорок первом давили? Потом туда же сваливаемся мы, начинается куча-мала. Убегающих и отстреливающихся перебили, сдавшихся почти не было. На небольших бугорках справа и слева от дороги начали оборудовать опорные пункты. Ротные саперы трофейными тротиловыми шашками рвали мерзлую землю, глубина промерзания – до тридцати сантиметров. Дальше стало легче, бойцы вгрызались в землю по уши, ибо только это сделает нашу оборону неприступной, если Клейст бросит сюда еще подкрепления. В конце концов, он только начал скрести у себя по сусекам. Здесь, на этих позициях, мы будем ждать сбора бригады, потом сдадим их 255-й стрелковой и рванем дальше.
21 января 1942 года, 20:45.
Разъезд Дружковка
Командир бригады генерал-майор Бережной
Сражение за Дружковку теперь должно войти в анналы военной истории. Вообще-то я шучу, но в каждой шутке есть доля истины. Рубка идет страшная, пожалуй блекнет даже наше дело под Саками. Клейст бросает к Славянску все, что может найти под рукой. Но в нашей редакции событий времени и сил у немцев куда меньше.
Операция развивается значительно быстрее, а ночной разгром штаба 9-й армии в Барвенково привел к тому, что управление войсками было утеряно, и начался хаос. При этом наши умудрились потерять командующего армией генерала Гота. То, что он не ушел живым – это точно. Скорее всего, его неопознанный труп лежит в чьем-то огороде в одной ночной рубахе. Кроме того, в захваченной нами Лозовой находились все тыловые службы армии Гота. В том варианте истории у немцев было почти две недели на эвакуацию тылов в Павлоград и Синельниково. А наш удар из глубины их собственных тылов лишил их всех запасов.
Зато мы пополнили свои запасы патронов под трофейные пулеметы, рембатовцы разжились запчастями к трофейной технике. У нас со Сталиным уже был разговор на эту тему. Трофеи – это паллиатив, вынужденная мера. Необходимо иметь свою технику аналогичного назначения, приспособленную к нашим условиям. По снежной целине этот полугусеничник не идет – вязнет. Сначала трассу для него должны укатать танки и БМП, а уж потом он сможет по ней пройти. Наступит весна, и, как я понимаю, станет еще веселее. Но сейчас речь идет не о мобильности.
Уже двенадцать часов мы насмерть стоим под этим разъездом, перемалывая все, что бросит против нас Клейст. Передо мной лежит карта, и синие стрелы на ней направлены в сторону Славянска. Как и в тот раз, Клейст перебрасывает резервы на север, чтобы удержать за собой этот железнодорожный узел. Только мы опередили его в темпе и сумели перерезать и шоссейную, и железную дороги. Сейчас на позициях… Нет, смотреть это дело надо своими глазами.
Набрасываю на плечи свою осназовскую утепленную куртку и выхожу из штабного кунга. Если верить пленным, то немцы нас уже начали узнавать именно по нашему камуфляжу. И если свидетелей наших крымских похождений почти не осталось, то тут масштаб совсем иной, мы слишком заметны. Надо будет или всю Красную Армию переводить на нашу форму, или нам примерять их ватники и командирские полушубки. Три бойца личной охраны, закрепленные за мною майором госбезопасности Санаевым, тенью двинулись следом. Положение обязывает.
Комбата-4 я нашел на его НП, который находился прямо перед разъездом у железнодорожной насыпи. Несмотря на наступившую темноту, а может быть, и благодаря ей, бойцы с тяжелым хеканьем продолжали зарываться в землю. Бойцы, бойцы, бойцы… Пятнистые куртки морпехов из будущего, черные бушлаты черноморских моряков. Но больше всего ватников цвета хаки бойцов из подкрепившего нас после полудня полка 255-й стрелковой дивизии.
Мы вместе отбивали немецкие атаки, а ближе к вечеру один раз даже дошло до того, что пришлось резаться на штык с озверевшими немецкими гренадерами. Это была их последняя атака. Никогда не верил, что немцы ходили в атаку пьяными. Теперь убедился – ходили. А вот ответная контратака была откровенной дуростью. Когда немцы, не выдержав схватки, дрогнули и побежали, бойцы нашей бригады, подхватив своих раненых и убитых, заученно скатились в окопы, готовые проводить противника свинцом. Мы не зря готовились к этой операции – прошедшие наш учебный лагерь под Армянском черноморские моряки нас не подвели, не поддались первому порыву, а дисциплинированно выполнили команду.
Когда наши бойцы уже были готовы открыть огонь, то с ужасом и отчаяньем увидели, что наша героическая пехота, двадцатилетние стриженые пацаны, уставив перед собой винтовки с примкнутыми штыками, погнались за убегающими фашистами. Немецкие пулеметчики на флангах не упустили своего шанса. Пулеметный перекрестный огонь – это страшно. Особенно страшно то, что с военной точки зрения эта дурацкая контратака была ни к чему. Из более чем сотни бойцов вернулось не больше десятка. И среди них – тот самый капитан, который и устроил этот кошмар.
Как сейчас помню, прямо в окопе, на глазах у бойцов, я его по морде – хрясь! С моей спецподготовкой мог бы убить сразу, поэтому старался сдерживаться.
– Тебе, – спрашиваю, – сука позорная, кто такой приказ давал?
Поднял за шиворот. Глаза шальные, морда в крови… И еще раз добавил – с другой стороны, для симметрии.
Тут и Санаев прибежал на шум, Леонид наш Ильич тоже. А где майор ГБ появляется, там шум прекращается и сразу наступает тишина и благолепие.
Майор вежливо поинтересовался, в чем тут дело, что за шум. Я, честно говоря, так впервые сорвался. Наши выучены, а у моряков с дисциплиной куда лучше – на море без этого нельзя. Ну, я и сорвался, говорю, каждого бойца берег, даже одного за сотню немцам жирно будет! А этот козел свежую роту непонятно зачем под пулеметы… Герой хренов!
Через час был трибунал, и капитана расстреляли. И поделом! Будь на его месте молоденький лейтеха, ну, дал бы в морду, ну, обматерил бы, ну, заставил бы писать восемьдесят шесть похоронок с приложением высокохудожественного письма. Но капитан – кабан матерый, должен понимать, что не в войну играет. Такому если власть дать – потом наплачемся. Ладно, помер Трофим, ну и хрен с ним!
С командиром полка я потом поговорил серьезно. Или он пляшет вместе с нами, или никакого дела не выйдет. Их нам придали для усиления, а не для исполнения номеров художественной самодеятельности со смертельным исходом. Пусть спасибо скажут, что выпал глубокий снег и без дорог немец вязнет.
Вы спросите, откуда снег? Отвечу. Дожди, которые шли под Саками, здесь обернулись снегом по пояс, и немец вынужден тупо переть вдоль дорог. Тем более что все попытки движений по целине тут же засекались нашей авиаразведкой, и хитрецы получали «горячий привет» с воздуха. Причем не обязательно от наших.
По моему совету, Ставка, а точнее Сталин, перебросили из Средней Азии несколько штурмовых авиаполков, вооруженных И-153 последних серий. Как истребитель И-153 устарел в корне, но как штурмовик он еще на что-то годился. Восемь РС-82, четыре скорострельных пулемета ШКАС. По бредущей в колоннах пехоте самое то… Бронирование никакое, зато по маневренности у земли эти бипланы уступают только ударному вертолету. И одно правило, которое вбивалось командирам полков и эскадрилий – только одна атака на предельно малой высоте! Обкидали колонну эресами, простегали из пулеметов, и домой. На второй или на третьей атаке вас запросто собьют к чертовой матери. А завтра кто полетит бомбить и штурмовать – Пушкин? Если остался БК, то лучше найди еще каких-нибудь непуганых несчастных и оторвись на них.
Тот, кто следовал этому нехитрому правилу, тот выжил и летает. Остальным – не повезло! Ведь летчик-штурмовик он, во-первых, атакует на такой высоте, что парашют использовать нельзя – слишком низко. А во-вторых, приземляться придется рядом с только что атакованными немцами… Лучше сразу застрелиться – над сбитыми пилотами фрицы лютуют страшно.
Правда, бывают и счастливые случаи. Вот вчера пара из Ка-52 и Ка-29 возвращалась с охоты: командирские легковушки, штабные автобусы, посыльные мотоциклисты – эти особенно. Ведь наша РЭБ работает, радиосвязь мы Клейсту глушим капитально.
И вот возвращается такая пара с охоты, ребята злые, как собаки, ибо все цели только внутри колонн. Не как в первый день, когда саперного полковника с адъютантом внаглую украли. Я ведь этот рапорт утром читал. Осторожен стал немец, осторожен.
Ну, наши летуны НАРами легковушку разнесли, но ни пленных, ни бумаг с этого не получили. Взяли обратный курс на временную базу в Барвенково, и тут сюрприз… Километрах в полутора от дороги подбитый «курносый» чадит, и герой-летчик из табельного нагана собирается отстреливаться от наседающего немецкого пехотного полка.
Ну, наши летуны быстро объяснили немцам, что «здесь вам не тут», и пока капитан Кратов с «Аллигатора» крыл залегших немецких топтунов короткими очередями из своей 30-мм пушки, экипаж Ка-29 мастерски снизился и подхватил прятавшегося за своим аэропланом лейтенанта. Растерянным немцам осталось только нюхать конский топот да собирать из сугробов своих убитых и раненых. Хорошо то, что хорошо кончается…
Расстреляв все эрэсы, лейтенант Семенов Василий Васильевич решил добавить немцам из пулеметов. А это уже было совершенно лишним. Именно на втором заходе и подловили его немецкие зенитчики. Втык он от своего командования получил страшный – ведь каждый самолет, даже такой, как И-153, на счету. Будет теперь вечно дежурить по аэродрому, как лейтенант Кузнечик в одном широко известном в наши времена фильме.
Вот и НП, он же сейчас КП. Вхожу в дверь, пригнув голову. Смотровые амбразуры прямо под потолком, наблюдение только через перископы и стереотрубы. Фантасмагорическое сочетание – коптилка, заправленная трофейным керосином, и запитанный от аккумулятора пучок светодиодов под потолком. Командир батальона, капитан Хон, окончательно похудел и стал похожим на змею. Тут же мой начальник разведки, капитан Бесоев. Перед ними, на немецком бочонке из-под керосина, связанный немецкий офицер. Судя по всему, идет допрос по схеме «ужасные восточные варвары сейчас живьем съедят бедного европейского мальчика». Европейский мальчик, кажется, того – в шоке! Права коренного арийца нарушены, и мир перевернулся.
Я кашлянул.
– Пытаете истинного арийца, кровавые сталинские сатрапы?
Капитан Бесоев обернулся и расплылся в улыбке.
– А как же, товарищ генерал-майор! Разрешите продолжать?
– Продолжайте, – присев на край стола, я с интересом посмотрел на немца, – откуда это чудо, товарищи капитаны?
Бесоев кивнул:
– Как стемнело, выслал в разведпоиск несколько смешанных групп, наших пополам с местными. Вот Степанов одного притащил. Остальные пока в поле.
– И что глаголет эта белокурая бестия? Грозит гневом фюрера и карой Нибелунгов? – усмехнулся я.
Бесоев прищурился.
– Сначала вроде того… Но вот Паша, простите, капитан Хон, показал, что иголки можно совать не только под ногти… В общем, клиент был впечатлен. Вы не поверите, товарищ генерал-майор, но немца зовут Пауль Греф, обер-лейтенант, артиллерист. В результате первого допроса удалось выяснить, что немцы снимают артиллерию с южного фланга, с Миус-фронта, и перебрасывают к нам. Причем в колоннах все идет вперемешку, как уже готовый колбасный фарш. Пехотные взводы россыпью, отдельные боеготовые танки, артиллерийские батареи. Мне кажется, что Клейст запаниковал.
По дороге их изрядно пощипали наши «курносые» и ужасные «летающие мясорубки». Клиент говорит, что едва остался жив, когда в зарядный ящик орудия попал реактивный снаряд… – Бесоев отхлебнул чая из кружки. – Теперь дальше, – лицо капитана стало серьезным. – Остальные наши группы пока ползают. Сведения, полученные воздушной разведкой, частично подтверждены. Наблюдение за перебрасываемыми войсками показывает, что основной удар немцы наносят по кратчайшему пути через нас на Краматорск, вдоль железной дороги. В контрударе участвует сборная солянка, готовых резервов у Клейста нет. Часть его сил мы перемололи, когда вырывались из Крыма, часть после нашего рейда он веером направил на Павлоград, Синельниково, Запорожье, Каховку и снова к Перекопу, пытаясь восстановить контроль над железной дорогой. Распыление сил получилось великолепным, а нас там уже нет.
– Выводы, товарищ капитан? – усмехнулся я.
– Выводы простые, товарищ генерал-майор. Опираясь на наблюдаемую картину и результаты расшифровки радиоперехвата, считаю, что если разгром Гудериана и наша пробежка по тылам в стиле его же имени была для немцев неожиданными, то наш поворот от Барвенкова на Краматорск был неожиданным вдвойне. По всем канонам мы должны были встать в районе Барвенково – Лозовая на неделю, не менее, для пополнения и отдыха.
Да, подумал я, сейчас «херр генерал» в шоке и бросает в костер все, что найдет под рукой. Наши же части подходят и садятся в оборону по правому берегу реки Самара, и на участке Дружковка – Артемовск. Мы не рвемся любой ценой к Красноармейскому – зачем, если эта рокада уже перерезана у Павлограда. Сегодня ночью наши неугомонные майоры Рагуленко и Деревянко ударом с тыла вскроют немецкий фронт в полосе нашей 37-й армии, и немцы в Славянске попадут в кольцо. Бойня, конечно, будет страшная – опыта уличных боев у наших еще нет. Но, без сомнений, через несколько дней Славянск будет взят…
А это значит, что наши получат возможность снабжать войска в Барвенково – Лозовском выступе по железной дороге.
Я хлопнул в ладоши.
– Паникуют – так это очень хорошо! Отбери людей – устроить немцам темную и танец с саблями. Они, наверное, еще к нашим ночным концертам не привыкли – значит, будем приучать…
Тогда же и там же
Командир пулеметного взвода старший сержант Кукушкин Игорь Андреевич
Вот пуля пролетела, и ага! Пулеметный взвод – это вам не шутки, это три десятка бойцов, мое старое отделение. И два десятка черноморских моряков, два немецких полугусеничника, два пулемета «Утес», один АГС «Пламя» и десять трофейных МГ-34. Если первое слово нам почти никогда сказать не удается, то второе и третье точно будет за нами.
Чем хорош «немец»? Ну, до «Печенега» он, конечно, не дотягивает, но расчет с ним куда мобильнее того же «Утеса». Или, упаси бог, «максима». А бегать приходится частенько. Что же касается патронов, то этого добра у немцев навалом. Восемь из десяти немецких зольдатиков бегают с винтовкой Маузера, патроны от которой подходят и к пулемету. Какая лажа, когда в нашем времени в каком-нибудь кино немецкая цепь поголовно вооружена шмайсерами. Увидишь шмайсер, или, если правильно, МП-40 – это значит, унтер или офицер, что равносильно смертному приговору. В первую очередь сие довели до снайперов и до нас – пулеметчиков.
Но разговоры разговорами, а то, что стреляные гильзы дно окопа в дцать слоев застилают, так это не дело. Ведь на всем этом и навернуться недолго. Вот мои ребята взяли веники и метут. У одного уже гильзы под ногами покатились, сел с размаху на копчик. Пока заметаем в отнорок траншеи, а там дальше видно будет.
– Товарищи бойцы…
Оборачиваюсь, а у меня за спиной мужик. Посветил под ноги фонариком – полушубок, шапка ушанка, по шпале в петлицах, носатый. Где-то я его видел… Или его портрет? Блин, он там еще с трубкой был! А кто это с ним? Замполит наш бригадный, который «просто Леня». Обалдеть!
– Здравия желаю, товарищ комиссар 3-го ранга, пулеметный взвод четвертого батальона производит уборку рабочих мест после трудового дня. Расход боеприпасов – сверхплановый. Жалоб и замечаний со стороны противника не имеется. Докладывал исполняющий обязанности командира взвода старший сержант Кукушкин.
– Вольно, товарищ старший сержант! – Брежнев повернулся к своему спутнику. – Смотрите, Константин Михайлович, какие шутники?! В гильзах по колено стоят.
Носатый заговорил:
– Товагищ стагший сегжант, – такого прононса я не слышал даже в самых крутых одесских анекдотах моего времени, – скажите, что вы думаете о сегодняшнем дне?
Я впал в ступор.
– Не понял вопроса, товарищ капитан.
На помощь носатому пришел Брежнев:
– Это товарищ Симонов, журналист, корреспондент «Красной Звезды». Он хочет знать, что думаете о войне вы, ее простые рабочие.
Моему удивлению не было предела. Я, конечно, знал, что Симонов намертво прицепился к нашей бригаде. Но чтобы вот так, запросто, по окопам в сопровождении Ильича… Нет, сам товарищ бригадный комиссар в первой линии бывал постоянно, и не только в минуты затишья. Личной храбрости, боевого духа и способности сказать бойцам «делай, как я» у этого человека не отнимешь. Хотя и Симонов в Белоруссии в окружении был, выходил в боевой поход на подлодке. Скажу ему, может, поймет?
– Товарищ военный корреспондент, – я махнул рукой в направлении нейтральной полосы, – вон там, в степи, лежат немцы. Еще утром они жрали, гадили, считали себя расой господ, а свои трудности – временными. Теперь они лежат в снегу, и им больше ничего не надо. Они уже получили свои полтора квадратных метра украинского чернозема, и им его вполне достаточно.
Чуть дальше окопались их кригскамерады. Они пока живы, пьют шнапс и жрут консервы, но это ненадолго, вы поверьте. Завтра мы успокоим и этих. Они, товарищ Симонов, не защищают свою Родину, своих матерей и невест. Они пришли сюда грабить, грабить и еще раз грабить. Грабеж – вот высшая форма существования арийского организма…
Опустив глаза, я увидел, что присевший на дно траншеи Симонов зажал между плечом и щекой маленький фонарик и что-то яростно строчит карандашом в блокноте.
– Пгодолжайте, товарищ Кукушкин, пгодолжайте, – промычал он, поднимая на меня глаза.
И тут на меня буквально навалился Брежнев, пытаясь раздавить в объятьях, правда целоваться не стал, видно ему уже объяснили, как это воспринимается в наше время.
– Как сказал, сержант! Прямо припечатал! Грабеж – высшая форма существования арийского организма… В гранит, в бронзу, в мрамор!
Эх, с мысли сбил, товарищ Брежнев, тайный гомосек ты наш. Да и Симонов, видно, понял, что продолжения не будет. Хотя… Нет, не надо. Или надо?
– Товарищ Симонов, послушайте… – я напряг память, как-никак он один из моих любимых поэтов.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина, –
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
– Замечательно! – всплеснул руками Симонов. – Кто написал такие замечательные стихи?
Я посмотрел на Брежнева, тот утвердительно кивнул.
– Вы, товарищ Симонов, вы и написали! – ответил я, отвернувшись, чтобы не видеть его ошарашенной физиономии.
Из-за поворота траншеи, чуть не сбив Брежнева с ног, выскочил командир первого отделения моего взвода сержант Алешин. Наверное, что-то случилось?! Я-то посылал его к комбату с донесением и заявкой на патроны. А он обратно несется так, будто за ним гонится сам Гитлер с Герингом в придачу.
Даже не переведя дух, Алешин торопливо козырнул Ильичу:
– Товарищ бригадкомиссар, разрешите обратиться к товарищу взводному!
Дождавшись утвердительного кивка, Леха выпалил на одном дыхании:
– Птиц, то есть товарищ старший сержант, тебя там комбат на НП зовет. Срочно! – он оглянулся и, видя, что Брежнев с задумчивым Симоновым пошли дальше по траншее, яростно зашептал мне прямо на ухо: – Слышь, Игорех, я не я буду, если папа что-то там не задумал. Ночью немцам, кажется, будет концерт…
– Так, – я осмотрелся по сторонам, – Лех, остаешься за старшего. В первую очередь набивайте ленты, сколько хватит патронов. Если ты прав, они нам понадобятся.
– Немкам тоже? – шепотом переспросил Алешин.
– Им в первую очередь, – ответил я, – если будет вылазка, то «Утес» с собой тяжеловато тащить будет, а вот МГ в самый раз… – хлопнув старого друга по плечу, я почти бегом направился в сторону НП.
22 января 1942 года, 03:35.
Сталино, штаб 1-й танковой армии вермахта
– Господа, положение просто катастрофическое, – генерал-полковник Эвальд фон Клейст обвел собравшихся тяжелым взглядом. – Только что получено донесение разведки о том, что конно-механизированный корпус Буденного с ходу взял Синельниково и движется к Запорожью. Впрочем, обстановка наверняка уже снова изменилась, и не в нашу пользу. Синельниково было захвачено почти двенадцать часов назад, а известие об этом получено только сейчас. Русские научились создавать весьма эффективные помехи радиосвязи.
Но, господа генералы, это лирика. А суровая реальность заключается в том, что в результате решительных и дерзких ударов большевиков мы оказались окончательно отрезаны от 6-й полевой армии генерал-полковника Паулюса. Кроме того, полностью разгромлена 17-я полевая армия. Генерал Гот пропал без вести. Оставим пока в стороне вопрос, как такое могло произойти. Хотя… Хотелось бы послушать мнение наших многоуважаемых коллег из абвера… Я спрашиваю: как так могло получиться, что рейд большевистской механизированной группы оказался для нас абсолютно внезапным? Про накопление сил красных в районе Изюма и Славянска мы знали, и ждали удара именно оттуда. Как же могло получиться так, что сводная кампфгруппа генерал-полковника Гудериана оказалась полностью уничтоженной? – Стек фон Клейста указал на начальника разведки 1-й танковой армии. – Молчите, герр Лозе? Ну, молчите дальше!
Полковник абвера вскочил и вытянулся в струнку.
– Герр генерал, нашей службе удалось узнать, что сводная механизированная группа полковника Бережного впервые начала действовать в начале января на Евпаторийском плацдарме. Сведения крайне отрывочные. После успеха у Евпатории большевики берегут тайну этой группы, как зеницу ока. Тем более что абверкоманда 11-й армии погибла полностью…
– Хватит! – зло выкрикнул Клейст, развернувшись в сторону группы танкистов. – Оберст-лейтенант Клозе лично побывал на том месте, где русские уничтожили кампфгруппу Гудериана. Расскажите этим господам, что вы видели!
– Это страшно, господин генерал-полковник, – с дрожью в голосе сказал Клозе, – судя по расположению сгоревшей техники, наши танки только начали развертывание из походной колонны. Русские расстреляли их из чего-то калибром в десять – двенадцать сантиметров и пошли дальше.
Ни одного сожженного русского танка, хотя мои люди нашли следы того, что некоторым из них пришлось ремонтировать перебитые гусеницы. Следы, господа, следы могут рассказать многое, даже если земля промерзла и звенит, как камень. У этого Бережного не так много техники, но он мастерски ее использует. Мы думаем, что это человек из эмигрантов, офицер старой школы, может даже наполовину или полностью немец. В его бригаде царит жесткий порядок, столь нехарактерный для военных частей большевиков. Только истинный ариец мог спланировать и провести такую операцию.
– И об этом вам тоже рассказали следы, – скептически заметил командующий 14-м моторизованным корпусом генерал от инфантерии Густав фон Вительсхайм.
– Именно следы, герр генерал, я не зря командовал когда-то разведбатальоном 1-й танковой дивизии. Иначе, как объяснить, что многоопытнейший генерал Гудериан попался в его ловушку? Пока он разворачивал свои «ролики» против головного отряда большевиков, две большие группы танков обошли его основные силы по целине и ударили по неприкрытой колонне с мотопехотой и артиллерией.
Стреляли с расстояния почти в полтора километра. Именно там мы нашли гильзы калибром десять и три сантиметров неизвестного доселе образца. Вы знаете, что делает с «двойкой» десятисантиметровый фугас? Разрывает на куски, герр генерал! У наших артиллеристов и панцергренадер не было ни одного шанса.
И еще, господа, обратите внимание – шестнадцатого утром его группа прорывает оборону нашей 100-й легкопехотной дивизии на Перекопе и начинает движение в сторону Каховки. В полдень она ведет бой с выступившей ей навстречу кампфгруппой Гудериана и полностью ее уничтожает. К вечеру шестнадцатого мы теряем связь с Каховкой. Теперь там сводный большевистский полк из бывших пленных, которых этот Бережной вооружил нашим же оружием. Врачи в наших полевых лазаретах вытаскивают из тел немецких солдат наши же пули.
А уже в ночь с девятнадцатого на двадцатое они громят тылы и штабы 17-й армии и выходят к Изюму. Такой марш по нашим тылам за четыре дня, в метель, – это просто невероятно!
– Здесь, под Краматорском, творится то же самое, – пожал плечами командир 3-го моторизованного корпуса генерал-полковник Эберхард фон Маккензен. – Мои части, выдвинутые к Славянску, на полпути напоролись на полевую оборону, кстати весьма толковую. Там у большевиков в цепи просто до неприличия много наших же пулеметов, и они совершенно не жалеют патронов, стреляя из них в наших солдат. Скорее всего, вы правы, герр оберст-лейтенант, этот Бережной должен быть из старых офицеров, тех, кто помнит траншейные бои и то, как в Великую войну за четверть часа пулеметами целые полки сдувало в преисподнюю.
– А чего им жалеть наши патроны, – проворчал фон Клейст, – ведь в Лозовой и Барвенково к ним в руки попали все армейские склады 17-й армии. К сожалению, мы уже не можем наказать тех, кто повинен в таком вопиющем разгильдяйстве.
Но я собрал вас не для этого. Подкреплений не будет из-за угрозы большевистских десантов в Румынии и Болгарии. Все резервы перебрасываются на побережье Черного моря, в котором сейчас хозяйничает русский флот.
Вы все уже слышали о разгроме Констанцы. Эти варвары не оставили от города камня на камне. Итальянский флот, получив хорошего пинка, больше за Босфор не сунется. Так что рейх остался с русскими один на один.
Не смейтесь, господа, наше счастье в том, что эти корабли в море, а мы здесь. Разрешения отступить, кстати, тоже не будет. Фюрер в ярости. И поскольку выхода у нас нет, то придется побеждать. Побеждать, господа офицеры и генералы, любой ценой.
Задача номер один – деблокировать Славянск. Связи с гарнизоном нет, но отдельные узлы обороны держатся, передовые части слышат канонаду. Командование сводной кампфгруппой, сконцентрированной у Константиновки и состоящей из танковой дивизии СС «Викинг», 1-й моторизованной дивизии Лейб-штандарт СС «Адольф Гитлер» и 60-й моторизованной дивизии, я возлагаю на генерал-полковника фон Маккензена. Я знаю, что в частях по тридцать – сорок процентов условно исправной техники и ее моторесурс на исходе. Фюрер обещал перебросить запчасти по воздуху, но вы видели, в каком состоянии наши аэродромы. Ждать моторов нельзя, наступать необходимо сегодня.
Я держу генерала Василевского за горло в Славянске, а он меня в Павлограде. Если большевикам удастся захватить Славянск и восстановить работу железной дороги, то их войска сразу получат снабжение, которого лишены наши солдаты. А если мы будем сидеть сложа руки, то это станет всего лишь делом времени.
Наступление назначено на завтра, за час до рассвета. Удар наносится по линии Дружковка – Краматорск. По данным разведки, вражеских танков в полосе вашего прорыва нет, они сейчас находятся где-то за Артемовском и быстро прибыть не смогут. Так что против вас будет только небольшое количество русских легких самоходок. Надеюсь, оберст-лейтенант Клозе не опозорит панцерваффе и в первых рядах ворвется на русские позиции. Хайль Гитлер!
Примерно в то же время. В районе станции Барвенково
Район сосредоточения немецкой техники был выявлен воздушной разведкой заранее. Клейст, еще в десятых числах января обнаружив концентрацию советских войск в районе Изюма и Красного Лимана, сделал соответствующие выводы, создав в районе Сталино мощную моторизованную группировку. В эти части была передана вся исправная техника, а личный состав по возможности доведен до штата. Кампфгруппа должна была ударить во фланг нашим войскам, теснящим части 17-й полевой армии.
Но все пошло не так, как планировали, и 17-я армия не была теснима с фронта, а была разгромлена ударом с тыла. Но цель для кампфгруппы все равно нашлась – несколько советских батальонов, упрямо перекрывающих непобедимому вермахту путь к победе.
И вот настал звездный час немецких танкистов. Поступил приказ, и механики-водители запустили масляные печки на прогрев. Но эта процедура имела последствия, о которых немецкие танкисты и не подозревали.
Где-то высоко-высоко в небе разведывательная аппаратура патрульной «сушки» засекла россыпь новых источников тепла, не являющихся открытым огнем. Маскировка немецких танкистов полетела к черту, и слово «район сосредоточения» обрело координаты с точностью до метра. Из тяжелого беспокойного сна в штабном автобусе был поднят генерал-лейтенант Василевский. И военная машина завертелась. Пятнадцать минут потребовалось, чтобы срочно связаться с Москвой и получить у абонента «Иванов» разрешение на применение изделия «Тайфун».
И вот уже восемнадцать установок медленно поднимают к небесам пакеты пусковых. Есть разрешение вождя на один залп дивизиона термобарическими боеприпасами.
Не выспавшиеся, а потому злые, как собаки, офицеры дивизиона готовят данные для стрельбы. Морские пехотинцы, танкисты, летчики, моряки воюют с самого первого дня. А вот они, офицеры и бойцы тяжелого дивизиона РСЗО, не сделали по врагу ни одного выстрела. Но теперь подошла и их очередь.
Вот уже все готово, наступила тишина. Нет, не совсем, где-то вдалеке артиллерия РГК, сведенная в один кулак, по одному давит немецкие узлы обороны в Славянске. В небе над городом нарезает плавные круги окрашенный в черный цвет БПЛА. Рядом с оператором коробка полевого телефона. Вот так, с помощью высоких технологий, каменного топора и такой-то матери разрушается хитроумная система немецкой обороны. Главное – не торопиться и как следует пристреляться, а потом не жалеть снарядов.
Генерал-полковник фон Клейст беспокоился не зря – немецкий гарнизон Славянска уже обречен. Два – три дня такой работы, в крайнем случае неделя, и в городе не останется ни одного немецкого солдата.
Но сейчас задача другая – предотвратить, остановить немецкий контрудар, перехватить руку, уже замахнувшуюся ножом. Секундная и минутная стрелки совместились, на командном пункте дивизиона подполковник Андреев повернул ключ. Команда на открытие огня, централизованно поступившая на все восемнадцать машин, обрушила на врага адское пламя.
Генерал-лейтенант Василевский, начальник артиллерии Юго-Западного фронта, командующий 57-й армией вышли из автобуса и подняли к глазам бинокли. Земля вздрогнула и завибрировала мелкой дрожью, хоть до огневых позиций было несколько километров. Потом через все небо косо понеслись раскаленные добела огненные шары, а все вокруг затопил яркий свет, превращающий ночь в день.
Несколько минут спустя.
Сталино, штаб 1-й танковой армии вермахта
Генералы и офицеры уже стали расходиться, когда в подвальное помещение ворвался глухой низкий гул, словно наверху началось землетрясение. С потолка посыпалась пыль, и закачалась на голом проводе разбитая лампочка. Выскочив на свежий морозный воздух, генерал-полковник фон Клейст увидел, как в небо, подобно театральному занавесу, поднимается багровое пламя, прорезаемое ярчайшими бело-голубыми вспышками. Это была катастрофа.
Еще через час командующий 1-й танковой армией узнал, что кампфгруппа «Макензен» понесла невосполнимые потери от огня русской артиллерии и фактически прекратила свое существование. Деблокировать Славянск было некому и нечем. Фон Клейст пока еще не знал, что на следующий день рано утром навстречу Буденному из Крыма двинется Рокоссовский, и это сделает положение окруженной 1-й танковой армии полностью безнадежным.
24 января 1942 года, поздний вечер. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего
Поскребышев приоткрыл дверь.
– Товарищ Сталин ждет вас, – сказал он сидящему в приемной военному.
Майор госбезопасности Санаев шагнул через порог. Сталин в кабинете был не один. Кроме него там был еще генеральный комиссар государственной безопасности Лаврентий Берия. Санаев молча передал Верховному Главнокомандующему запечатанный сургучными печатями пакет из плотной бумаги и бегло взглянул на висящую на стене карту южного участка советско-германского фронта, всю исчерченную синими и красными стрелами и испятнанную условными значками.
Точно такие же карты были в штабе юго-западного направления на станции Лозовая и в штабе ОТМБ-1 осназа РГК. Изменения обстановки докладывались в Кремль каждые полчаса, и, судя по почерку, вождь делал пометки лично, не доверяя никому.
Даже при беглом взгляде на эту карту становилось ясно, что для германской группы армий «Юг» складывается весьма напряженная обстановка. На севере 6-й кавалерийский корпус достиг Днепра в районе Днепропетровск – Новомосковск и занял позиции по левому берегу реки Самара.
Двигающиеся следом за кавалеристами пехотные части 6-й армии генерал-майора Городецкого, используя выгодный рельеф местности, создавали устойчивый глубоко эшелонированный фронт обороны от Новомосковска до Балаклеи. Участок, непосредственно прилежащий к немецкому «шверпункту» Балаклея, был передан 38-й армии и в настоящий момент усиленно укреплялся.
На карте были отмечены две линии обороны и третья как строящаяся. Майор госбезопасности подумал, что если генерал Паулюс в своей излюбленной манере попробует ударить туда, где, как он считает, находится стык между армиями, то получит много новых и очень сильных впечатлений.
Южнее конно-механизированный корпус Буденного взял Запорожье. При этом было отмечено, что под контролем советских войск находятся плотина Днепрогэса и небольшой плацдарм на Правобережье.
На полсотни километров к югу и юго-востоку степь контролировалась конными разъездами и моторизованными патрулями. Пятый кавалерийский корпус занял Чаплино. С юга войска Крымского фронта вышли на линию Херсон – Каховка – Мелитополь. На севере, под Славянском, остались только отдельные синие точки блокированных опорных пунктов немцев. Железнодорожный узел Славянска был отмечен как полностью находящийся в руках советских войск. Южнее Славянска линия соприкосновения советских и германских войск проходила через Артемовск, Константиновку и верховья реки Самары. Как сказал при расставании генерал-майор Бережной, «Клейст и его армия пока еще живы, но гробы для них мы уже приготовили».
От Сталино до Днепра двести – двести пятьдесят километров. Даже если Клейст прямо сейчас получит разрешение Гитлера отступить, во что я лично верю с трудом, то им придется бросить артиллерию и обозы и идти пешком. А у Днепра, между прочим, их будут ждать Буденный с Рокоссовским, имеющие свежие корпуса и действующую железную дорогу. Ничем иным, кроме тотального истребления, такой анабазис закончиться не может.
Тем временем Сталин вскрыл пакет и, благожелательно кивнув, начал быстро читать докладную записку, подписанную Василевским и Бережным. Оторвавшись от чтения, он внимательно посмотрел на Санаева.
– Так, значит, генерал-лейтенант Василевский считает, что цели операции «Полынь» достигнуты полностью и бригаду Бережного можно выводить из боя? – спросил он.
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Санаев, – товарищ Василевский считает, что план «Полынь» закончился полным успехом. Достигнуты все поставленные перед операцией цели.
– А вы что об этом думаете, товарищ Санаев? – прищурился Верховный, потянувшись за пачкой «Герцеговины Флор». – В конце концов, вы не просто свидетель и участник событий, а еще и лицо, облеченное определенным доверием…
Майор бросил взгляд на своего прямого и непосредственного начальника, глубоко вздохнул и ответил:
– Я, товарищ Сталин, разделяю точку зрения товарищей Василевского и Бережного. Задачу по проведению рейда и взлому вражеской обороны изнутри бригада выполнила на «отлично» с незначительными потерями. В плане стратегии достигнут решающий результат, и группа армий «Юг» потерпела тяжелое поражение, и фактически от нее осталась только 6-я полевая армия Паулюса. Дальнейшие задачи в виде добивания окруженной в Сталино группировки Клейста и стабилизации фронта обороны по Днепру могут быть решены и без ее участия. Бригада, конечно, может вести и позиционную войну. Но при этом не могут быть использованы ее основные преимущества – высокая мобильность и большая пробивная мощь.
– Возможно, вы и правы, товарищ Санаев, – Сталин медитативно, медленными движениями утрамбовывал табак в трубке, – у нас не так много генералов, способных навязать немцам свою волю… А что нам скажет товарищ Берия?
Генеральный комиссар госбезопасности ответил:
– Я полностью согласен с товарищем Василевским. По имеющимся у меня сведениям, большая часть техники отечественного производства нуждается в капитальном ремонте с заменой двигателей и трансмиссии. Да и спецтехника, так же как и техника немецкого производства, тоже нуждаются в техническом обслуживании. Было бы неплохо для этого временно передислоцировать бригаду на один из танковых заводов, например в Сталинград.
– Мы сделаем лучше, – вождь чиркнул спичкой, – эту героическую бригаду необходимо направить сюда, к нам в Кубинку, на 22-й полигон. Товарищ Берия, вы должны позаботиться о том, чтобы туда вне всякой очереди были доставлены все необходимые запчасти и оборудование.
Кроме того, пригласите туда наших замечательных конструкторов – Морозова, Астрова и других. Пусть товарищи танкисты поговорят с ними, выскажут свои замечания и претензии. Почему только товарищу Сталину приходится слушать о недостатках нашей техники?
Да, и покажите товарищам конструкторам, к чему им надо стремиться. В тот раз мы прозевали начало массового применения противником тяжелых танков и дорого за это заплатили. Товарищ Берия, вы понимаете, что история не должна повториться? Прошу вас проконтролировать процесс улучшения уже существующей техники и разработки новой.
– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул Берия, – сделаем.
Сталин снова посмотрел на Санаева.
– А вообще, все вы молодцы. Это я, товарищ Санаев, вас за всех благодарю. И товарищей Ларионова, Бережного, Кузнецова, Василевского, Рокоссовского, и каждого командира и рядового бойца. Такую операцию провернули – шум на весь мир стоит.
Кстати, есть мнение, что товарища Ларионова следует назначить исполняющим обязанности командующего Черноморским флотом с дальнейшим утверждением в должности после истечения испытательного срока. У нас не так много способных адмиралов. А по данным нашей разведки, активно действующий Черноморский флот способен оттянуть на себя двадцать – тридцать дивизий, которые противник будет вынужден снять с фронта для обороны побережья от наших десантов.
Гражданин Октябрьский-Иванов, будучи командующим, полностью игнорировал эту задачу флота. – Вождь повернулся в сторону Берии: – Да, Лаврентий, что там была за история с обороной мостов у Павлограда? И кто там ходил в контратаки с пулеметом наперевес?
Сталин взял со стола листок бумаги и стал читать:
– «Когда командующий обороной мостов майор Петров был тяжело ранен, занял его место и успешно руководил отражением вражеских атак. В критический момент поднял бойцов в контратаку против противника, просочившегося в мертвую для огня тяжелых пулеметов зону. На ходу вел по вражеской цепи огонь из пулемета „Печенег“ с примкнутой патронной коробкой. Сумел продержаться до подхода передовых частей Красной Армии, сохранив в целости мост через реку Самара и станцию Павлоград. За этот подвиг представлен генерал-лейтенантом Василевским к ордену Боевого Красного Знамени».
– Ну, товарищ майор госбезопасности, что скажете? Может, вас в пехоту перевести, или в десант – уж вы там погеройствуете!
Санаев покраснел, а Берия философски заметил:
– Геройство – это в нашем деле для персонального употребления, ночью, под одеялом. Для наших сотрудников вообще-то ум нужен… Мне кажется, товарищ майор просто погорячился, неправильно оценил ситуацию.
– Все он правильно оценил! – Сталин бросил трубку в пепельницу. – Если бы их смяли… Немцы могли бы уничтожить мост, и наши войска оказались бы в весьма сложном положении. Короче, Лаврентий, этому герою – дать Героя. И майору Петрову тоже – заслужил.
Санаев опустил голову.
– Умер Петров, до санбата не довезли. Пуля рядом с сердцем была, пулю из маузера в упор их бронежилет не держит.
– Дать Героя посмертно, – отрубил вождь, – достоин. Значит, так, товарищ майор госбезопасности, возвращайтесь обратно и можете сказать товарищам Василевскому и Бережному об отводе бригады с фронта и о передислокации ее в Кубинку. Но никому больше об этом ни слова.
Проработайте операцию прикрытия, в которой пунктом назначения эшелонов будут Куйбышев, Сталинград, Магнитогорск и, возможно, даже Омск. Надо немного дать работы вражеским шпионам – пусть побегают. Все, товарищ Санаев, можете идти.
В приемной майор нос к носу столкнулся с человеком, которого знала вся страна. Шапошников Борис Михайлович, маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба, и прочая, прочая, прочая… Внешний вид прославленного советского военачальника был далек от идеального – серая кожа и мешки под глазами показывали, что маршал болен, и болен тяжело. Машинально откозыряв Шапошникову, Санаев вдруг подумал, что маршал пришел уже после него и ждал, пока Верховный поговорит с майором госбезопасности, пусть и не простым. Да, все становится чудесатее и чудесатее.
А тем временем хозяин кабинета, по кавказскому обычаю, пожал руку гостю и первым поздоровался:
– Добрый вечер, Борис Михайлович. Как ваше здоровье?
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – ответил маршал Шапошников, – пока без особых изменений.
– Очень плохо, что без особых изменений, – вздохнул товарищ Сталин, – вы не передумали?
– Никак нет, товарищ Сталин, – упрямо сказал маршал, – в сложившихся условиях, когда мне было выказано такое недоверие, я считаю невозможным свое дальнейшее нахождение на посту начальника Генерального штаба.
– Это вы зря так, Борис Михайлович, – вождь прищурил желтые тигриные глаза, – конечно, я понимаю, что вы возмущены тем, что вас не поставили в известность об операции «Полынь»… Но у нас было вполне обоснованное мнение, что число причастных к этой операции необходимо максимально ограничить. И тем более мы помнили о состоянии вашего здоровья. Товарищ Василевский вник в эту историю с самого первого дня. Вот мы и решили дать ему возможность полностью проявить себя. Погодите, не возражайте, выслушайте все до конца… Сказать честно, я тоже предпочел бы остаться неосведомленным, ибо многие знания – многие печали. Но у товарища Сталина нет такого права. Вот и товарищ Берия, к примеру, считает, что настало время, когда и начальник Генерального штаба должен быть посвящен во все происходящее… Но прежде чем мы начнем… Лаврентий?
Берия взял со стола толстую папку в коленкоровой обложке и кивнул на стул у края стола:
– Присаживайтесь, товарищ Шапошников. Как гласит русская поговорка, в ногах правды нет. Такие документы положено читать, не вынося из этого кабинета и только сидя.
Маршал взял в руки папку, но тут Сталин остановил его:
– Погодите, Борис Михайлович… Я попрошу вас отнестись к этой информации предельно серьезно. Это не беллетристика и не вражеская дезинформация. Это есть!
Маршал Шапошников удивленно кивнул. Он открыл папку, на обложке которой был наклеен квадратик белой плотной бумаги с надписью: «Боевой путь частей особого назначения: Отдельной тяжелой механизированной бригады, Отдельной истребительно-бомбардировочной авиагруппы, Отдельного корабельного соединения».
Листы в папке были прошиты, пронумерованы и скреплены двумя сургучными печатями. На одной из них, к огромному удивлению Шапошникова, красовался двуглавый орел, правда в несколько мутированном виде, а на другой – нормальный герб СССР. В углу каждого листа, как и положено, стоял бледно-фиолетовый штамп «ОВ» – особой важности.
После первых прочитанных строк глаза маршала стали круглыми от удивления. Но тот, сделав над собой усилие, сдержался и, видно, вспомнив предупреждение вождя, продолжил чтение.
На листах отличной финской бумаги четким шрифтом лазерного принтера была изложена крайне фантастическая история.
Шапошников все же был начальником Генерального штаба и имел достаточно полную информацию обо всем, происходящем на фронтах. Но ему были известны только конкретные результаты, а не средства, с помощью которых они были достигнуты. Убывший в Крым генерал-лейтенант Василевский отчитывался обо всем лично Верховному. В Генштаб шли сухие сводки без разъяснения подробностей: «Достигли… Разбомбили… Уничтожили… Разгромили… Пленили…»
Сейчас же маршал читал полную историю всех этих событий. Это не была рутинная для РККА того времени история массового героизма и самопожертвования. Это была история повседневной, обычной боевой работы, когда противника подавляли оперативным искусством, четкой организацией, техническим превосходством и огневой мощью. Героизм и личное самопожертвование бойцов и командиров, конечно, тоже имели место быть, но они присутствовали на заднем плане и ключевого значения не имели.
«Особая авиагруппа»… Краснозвездные самолеты, внезапно засыпающие спящие немецкие аэродромы ковром из тысяч мелких осколочных бомб и оставляющие за собой пожарища и кучи искореженного дюраля, некогда бывшего боевыми самолетами люфтваффе.
Делая свое дело, пришедшие из будущего пилоты истребляли асов Геринга и надежно защищали бойцов РККА. Тут же были рекомендации по применению существующей и разрабатываемой техники, подготовке летного состава, тактике ведения воздушных боев и нанесения бомбоштурмовых ударов. Все четко и ясно, видна рука профессионала. И подпись: «Полковник Хмелев С.П.»
«Отдельное корабельное соединение» было не его епархией, но инстинктом профессионального военного маршал понимал, что такие силы в Черном море избыточны, тем более что задача на захват Босфора и Дарданелл пока не поставлена – не до них сейчас.
Значит, в ближайшее время следует ожидать операции по переводу части сил на более важные ТВД. Но об этом пусть болит голова у адмирала Кузнецова, тем более что он сам там, в гуще событий. Нашел объяснение и удивительный разгром итальянского флота при попытке прорыва в Черное море. Гибель двух линкоров и тяжелое повреждение крейсера вне видимости противника было вызвано применением оружия особой корабельной группы. И теперь сия великая тайна покоится на дне, на глубине почти два километра.
«Особая тяжелая механизированная бригада». Путь ее отмечен победами, удивившими мир. И еще личный состав этой части после переформирования только на одну треть состоял из «инструкторского состава». А остальные две трети – обычные краснофлотцы и командиры Черноморского флота. И уже после этого та самая операция «Полынь», сломавшая хребет группе армий «Юг». Значит, можно и нужно перенимать опыт и тактику пришельцев из будущего, совершенствовать технику, обучать личный состав.
Из анализа итогов операции маршалу стали понятны, правда не до конца, аресты и переводы некоторых военачальников. А ведь ему казалось, что снова вернулись беспощадные репрессии тридцать седьмого года. Но ничего, обошлось. Кого-то, как Тимошенко и Власова, неожиданно перевели в тыловые округа. Кого-то, как Козлова и Октябрьского, сняли с должности и отдали под суд за противодействие решениям Ставки. Получив сообщение об отстранении от должности и о немедленном вызове в Москву, застрелился ЧВС юго-западного направления Хрущев. Все – последний лист.
Закрыв папку, маршал Шапошников поднялся со стула. Сталин и Берия, которые о чем-то вполголоса говорили по-грузински, замолчали и посмотрели на маршала.
– Товарищ Сталин, какие будут приказания? – спросил маршал Шапошников.
– Все-таки передумали, Борис Михайлович? Молодец! – Сталин еще раз переглянулся с Берией. Верховный помнил, что Борис Михайлович в той истории должен был умереть от тяжелой болезни, не дожив всего сорок четыре дня до Победы. У него сжалось сердце. Нет, в этой реальности такого не должно произойти. И Победа наступит раньше, и Шапошников проживет много дольше – до Парада Победы, и не только до него.
– Есть мнение, – сказал Сталин, – что товарищу Шапошникову необходимо предоставить отпуск для поправки здоровья. Сдадите Генштаб своему второму заму. Генерал-лейтенант Василевский будет у нас в ближайшее время заниматься юго-западным направлением и персонально фон Клейстом.
Завтра утром вам необходимо вылететь в Крым, в Евпаторию. Там вы пройдете полное медицинское обследование у их врачей. Мы знаем, что с ранеными они творят настоящие чудеса, чуть ли не мертвых воскрешают. Так что надеемся, что и вам смогут помочь.
А пока вы будете находиться на обследовании и лечении, вам будет предоставлена возможность изучить дальнейший ход этой войны, как она протекала в их истории. Также вам будет поручено систематизировать и наш, и их боевой опыт и составить свои рекомендации по внесению изменений в наши боевые уставы и наставления. Мы должны знать, какие виды боевой техники необходимо разработать и производить для того, чтобы парировать вероятные угрозы как со стороны немцев, так и со стороны англо-американцев.
Шапошников нахмурился.
– Товарищ Сталин, скорее всего, наша промышленность пока не в состоянии обеспечить всю Красную Армию техникой, какая стоит на вооружении отдельной мехбригады. У нас нехватка даже обычных грузовиков, а для механизированных частей необходимо еще и большое количество колесной и гусеничной техники. Заводы просто не справятся с их производством в нужном количестве.
Сталин с Берией опять переглянулись.
– Видите ли, Борис Михайлович, часть необходимой нам техники мы сможем получить у американцев по ленд-лизу. Но и это не главное. Нам предлагается разделить Красную Армию на три неравные части…
Первая, и самая малочисленная из них, это мобильные рейдовые механизированные и конно-механизированные бригады и, возможно, отдельные корпуса, предназначенные для решения особых стратегических задач. Например, разгром вражеских армий на всю глубину стратегического построения с выходом в глубокий тыл.
Вторая часть нашей армии должна состоять из механизированных штурмовых бригад, предназначенных для прорыва эшелонированной вражеской обороны и ведения боевых действий в густо застроенных населенных пунктах. Тут предполагается сделать упор не на мобильность, а на выучку личного состава и огневую мощь. Не забывайте, нам в любом случае еще Берлин штурмовать.
– В старой армии такие части называли гренадерскими, – заметил Шапошников, – но не важно.
– Мы хотели, – Сталин огладил усы, – назвать их отдельными штурмовыми бригадами. По-моему, так будет лучше.
– Можно и так, – кивнул маршал. – Тоже звучит очень грозно. А как быть с обычной пехотой?
– Как вы сказали, обычная пехота – это самый многочисленный род войск в любой армии мира. Поэтому линейные пехотные части предназначены для ведения оборонительных боев в чистом поле и для занятия территории, уже оставленной противником.
Для таких частей рекомендуется усилить огневую мощь за счет производства носимых единых пулеметов типа немецкого МГ-34 или пулемета из будущего «Печенег». Два пулемета на отделение – это огневая мощь, способная остановить наступательный порыв вражеской пехоты. В качестве ручного противотанкового средства предлагается производить одноразовые и многоразовые ручные гранатометы с кумулятивными и осколочно-фугасными боевыми частями.
Шапошников задумался.
– То есть мобильность обычной пехотной части не изменится, а только увеличится ее огневая мощь…
– Вы правильно все поняли, – кивнул Верховный, – только надо будет составить для командиров такие наставления, чтобы все свободное от наступления время пехота совершенствовала бы свою оборону. А то вопиющие вещи выясняются. Стоят, понимаешь, в обороне неделю, а окопы только по пояс, сектора стрельбы не размечены, НП и КП не замаскированы, дескать, послезавтра все равно наступать. А когда завтра немец наносит упреждающий удар – имеем разгром и повальное бегство. Такое больше не должно повториться!
– Товарищ Сталин, – кивнул маршал, – я обратил внимание на то, что особая бригада на каждом промежуточном рубеже вкапывалась в землю, как немцы и французы в ту войну под Верденом. Потому-то и их потери в людях были минимальные, а противнику наносился существенный урон.
– Кроме того, – сказал Берия, – вам необходимо определить потребность в чисто танковых частях и соединениях, которые могут быть применены для встречного удара по вражеским моторизованным частям, уже прорвавшим наш фронт. В той истории, знаете ли, были прецеденты, когда недооценка этого момента приводила к большим потерям. Мы не имеем права наступить на эти грабли еще раз.
Шапошников кивнул, и Сталин с довольной улыбкой подвел итог всему сказанному:
– Вот видите, Борис Михайлович, вы все правильно поняли. Поезжайте в Крым, лечитесь и заодно займитесь этим вопросом вплотную. Мы с нетерпением ждем от вас результатов. Чем быстрее и с меньшими потерями мы разгромим фашистов, тем лучше будет наше положение в послевоенном мире.
Товарищ Берия позаботится, чтобы вы как начальник Генштаба даже там получали всю оперативную информацию по фронтам, на этот раз полностью и без купюр.
Все, товарищ Шапошников, идите и готовьтесь к отъезду. А ваш рапорт я порву как написанный в момент резкого ухудшения самочувствия.
Когда маршал Шапошников вышел, Сталин посмотрел на Берию и удовлетворенно кивнул. Была решена судьба еще одного хорошего человека.
Часть 2. Бросок на Север
26 января 1942 года, утро.
Севастополь, Северная бухта, крейсер «Молотов»
Посол по особым поручениям
Андрей Андреевич Громыко
Палуба крейсера подрагивала под ногами. Свежий морской ветер пополам с мелким, как пыль, дождем хлестал в лицо. Берега прикрывали бухту от крутой волны, но море впереди все было покрыто белопенными барашками.
Позади был внезапный вызов в Москву и многочасовой перелет на пилотируемом прославленным полярным летчиком майором Энделем Пусэпом четырехмоторном бомбардировщике Пе-8 по маршруту Вашингтон – Галифакс – Рейкьявик – Лондон – Москва. Заунывный гул моторов, белый облачный ковер далеко внизу. Избегая капризов погоды, майор Пусэп забрался на звенящую двенадцатикилометровую высоту. Самолет не был оборудован герметичной кабиной, поэтому от того перелета на всю жизнь осталось ощущение сушащей глотку кислородной маски. Вместе с посадками для дозаправки – сорок восемь часов в воздухе…
В конце перелета Андрей Андреевич, шатаясь, как пьяный, сошел на московскую землю, точнее на снег. Последний участок перелета проходил над захваченной фашистами Европой, но двенадцатикилометровая высота и ночь – достаточная гарантия того, что самолет даже не будет обнаружен. Гарантия гарантией, но все равно как-то не по себе.
Но на аэродроме приключения не кончились. Там его уже ждал «Паккард» из гаража Совнаркома, на котором он был немедленно доставлен в Кремль, по засыпанной снегом Москве, синеватой в бледном предутреннем свете.
В приемной известного всей стране кабинета Андрея Андреевича уже дожидался нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. В кабинет Верховного Главнокомандующего они вошли вместе.
Громыко был потрясен тем, что несмотря на столь ранний час, Верховный был на рабочем месте. Андрей Андреевич уже встречался со Сталиным осенью 1939 года перед отъездом в Соединенные Штаты в качестве советника при постпредстве в Вашингтоне. Сейчас же было видно, как устал этот уже немолодой человек, несущий на своих плечах ответственность за самую тяжелую войну в истории России.
Сталин внимательно посмотрел сначала на Молотова, потом на Громыко.
– Товарищи, буду краток, ибо времени нет совершенно. Ситуация на фронтах требует, чтобы Турция пропустила отряд наших боевых кораблей через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Они уже впустили в Черное море итальянскую эскадру и знают, чем это закончилось для итальянцев. Мы хотели бы поручить вести переговоры с турками нашему молодому, но весьма перспективному дипломату товарищу Громыко.
Кстати, о нем заслуживающие доверия люди мне говорили много хорошего. Так что же товарищ Громыко должен передать президенту Иненю? Наверное, то, что мы готовы забыть о его необдуманном поступке в случае пропуска через Проливы наших кораблей. В противном случае мы будем считать Турцию враждебным нам государством со всеми вытекающими из этого последствиями. Товарищ Громыко, вы пойдете к Стамбулу на крейсере «Молотов». Очень символично. Можно сказать, что Вячеслав Михайлович в своем стальном воплощении тоже будет рядом с вами.
Корабли, которые должны выйти в Средиземное море, будут сопровождать вас в качестве почетного эскорта. Всю дополнительную информацию для переговоров, находящуюся в настоящий момент под грифом ОВ, вы получите в запечатанном пакете уже на борту самолета.
Сталин посмотрел на наркома иностранных дел.
– Товарищ Молотов, вы должны были подготовить для товарища Громыко все необходимые документы. Приготовили?
В ответ на вопрос главы государства нарком иностранных дел передал Андрею Андреевичу толстую картонную папку, перевязанную белыми тесемками. На этом прием у Сталина был закончен, и сотрудники НКВД, разлучив Андрея Андреевича с наркомом, повезли его уже на другой машине на другой аэродром.
Он и не знал, что, когда они с Молотовым вышли, Сталин прошептал, откладывая в сторону так и не раскуренную трубку:
– Посмотрим, каков ты в деле, Мистер Нет!
В последнее время люди, встречавшиеся с Иосифом Виссарионовичем, стали замечать, что вождь начал меньше курить. Он вертел трубку в руках, набивал ее табаком, но почти никогда не закуривал, в последний момент кладя ее в пепельницу.
Уже когда самолет поднялся в воздух, командир экипажа подполковник Ольшанский с улыбкой передал Андрею Андреевичу большой пакет из плотной бумаги, запечатанный большими сургучными печатями. Этому экипажу уже не раз и не два доводилось отвозить в Крым самых разных людей. Вот и сейчас попутчиком Андрея Андреевича был Борис Михайлович Шапошников. И у него был свой секретный пакет, содержимым которого оказалась толстая книга, обернутая газетой «Правда» от 14 января 1942 года. То ли книгу обернули для того, чтобы не попортить ценный экземпляр, то ли для того, чтобы никто не мог прочесть название и автора на обложке.
Вздохнув, Громыко разорвал плотную бумагу пакета. Внутри оказалась толстая кожаная папка, набитая документами. Первый же лист в папке привел Андрея Андреевича в шок. Это была его биография, заканчивающаяся смертью в январе 1989 года, и полный послужной список. Громыко с удивлением узнал, что целых двадцать восемь лет, с 1957 по 1985 год, он возглавлял советский МИД и вел его от победы к победе. И тут же приписка на полях, сделанная рукой Сталина: «Проверить в деле».
Продолжая недоумевать, Андрей Андреевич вытащил на белый свет еще один листок, который оказался картой южного участка советско-германского фронта с этапами развертывания некоей операции «Полынь». На самой карте красовалась надпись красным карандашом, опять же сделанная сталинской рукой: «Отдать Иненю, пусть ему по ночам не спится, разбойнику».
А еще к карте были приложены несколько листков бумаги с описанием того, что предшествовало столь грандиозным событиям.
В начале операции у 17-й полевой армии Гота и 1-й танковой армии Клеста присутствовало около семисот тысяч боеспособных солдат. Через девять дней 17-й армии не стало, а у Клейста в окопах вокруг Сталино осталось не более тринадцати – пятнадцати тысяч солдат, почти без боеприпасов и продовольствия. Вся левобережная прибрежная полоса Днепра была занята советскими войсками и контролировалась конными разъездами. Бегло пролистав описание операции «Полынь», Андрей Андреевич решил, что самые душераздирающие моменты, особенно разгром Гудериана, он обязательно доведет до турок. Чтобы были помягче и слушали повнимательнее.
А вот следующие несколько фотографий повергли Андрея Андреевича в шок. Корабли, пропуска которых надо добиться у турок, несли Андреевский флаг. По решению Ставки, в Средиземное море должен был перейти отряд, состоящий из ракетного крейсера «Москва», большого противолодочного корабля «Североморск» и двух ракетных фрегатов: «Ярослава Мудрого» и «Сметливого». Кроме того, в состав конвоя входили большой танкер снабжения «Иван Бубнов» и несколько пароходов ЧМП, которые должны были усилить транспортную группировку советских кораблей на линии американских поставок через северные моря.
Откинувшись на жесткую спинку сиденья, Андрей Андреевич прислонился к борту самолета и начал раздумывать, как побыстрее и в полном объеме выполнить поручение товарища Сталина.
Громыко сам участвовал в подготовке документов, согласно которым США в самое ближайшее время начнут массовые поставки по ленд-лизу. Пока же фашистская Германия почти не обращала внимания на транспорты, везущие из Северной Америки все необходимое для сражающейся страны. Он понимал, что, спохватившись, немцы всеми силами попытаются пресечь поставки, топить и захватывать транспортные суда. Так что было совершенно ясно, что корабли и их команды идут не на курорт, а на войну.
Во время посадки в Воронеже для дозаправки, поступило известие об освобождении войсками Крымского фронта Мелитополя, причем немецкие части отступили в сторону Сталино, что позволяло установить прямое железнодорожное сообщение между Большой землей и Крымским оборонительным районом.
И вот сутки спустя Громыко уже находится в боевой рубке крейсера «Молотов», готовящегося к выходу к Босфору. Их сопровождает почти весь объединенный Черноморский флот, за вычетом линкора «Парижская коммуна» и первого советского авианосца.
Андрей Андреевич надеется, что султан… Да нет, президент Иненю впечатлится и положением на фронтах, и видом флота, и не будет особо упираться в решении столь важного для нас вопроса.
26 января 1942 года, утро.
Станция Краматорск
Майор Сергей Александрович Рагуленко
Вчера вечером нам был зачитан приказ командования. Наша бригада выводится в тыл для пополнения личным составом и проведения капитального ремонта техники. А ведь действительно, «устали» даже наши новенькие БМП и сверхнадежные трофейные вездеходы. В танковом батальоне так там вообще, говорят, полный кошмар, ходовая на «тридцатьчетверках» и «кавэшках» изношена настолько, что техника держится в строю только чудом и неустанной заботой спецов из рембата. Даже надежнейшие Т-72БА2, то есть машины прямо перед нашим приключением прошедшие глубокую модернизацию до уровня Т-90, требуют вдумчивой совместной заботы механика-водителя и уже упомянутых спецов из рембата.
Патроны к акэсэушкам почти закончились, и почти каждый из нас обзавелся кто трофейным МП-38/40, а кто и советскими ППД или ППШ. На ближней дистанции сгодится, ну а на дальней и средней работают в основном пулеметы. Этого добра, включая трофеи, у нас навалом. Но, простите, товарищи, пистолеты-пулеметы после «лучшего автомата всех времен и народов» – это просто каменный век. Но погуляли мы лихо. Интересно, в рейхе теперь объявят траур, как тогда из-за Сталинграда, или нет?
Железнодорожная станция Краматорск во время погрузки – просто филиал ада. Начать с того, что технику надо загрузить на платформы, закрепить и замаскировать. В это же время на станции разгружается танковая бригада, прибывшая из резерва Ставки. Десять Т-34, тридцать Т-60. Они освобождают платформы и вагоны, мы их занимаем. При этом нам не надо забывать об опасности авианалетов. Люфтваффе наши летуны раздраконили в хвост и в гриву, но не везде. Геринг перебрасывает потихоньку сюда своих асов, частично из-под Москвы и Ленинграда, а в основном из Европы.
Сегодня рано утром, прямо на рассвете, к станции сунулась девятка Хе-111. «Птенцы Толстого Германа», видимо, были не местные, а потому поперли, как похмельный алкаш на прилавок винного отдела. Те немецкие асы, которые уже знают, что почем, предпочитают в нашу сторону вообще не соваться, ибо можно с ходу угодить в Валгаллу. Эти же зашли на станцию с севера и вели себя, как дома. Наглость не осталась без возмездия. Еще за пять минут до этого налета «хейнкели» были обнаружены радаром дежурного «Панциря». Пять минут – прорва времени для тех, кто знает и умеет.
Завыли сирены, воздух разорвал пронзительный рев паровозных гудков. По протоптанным в снегу дорожкам к своим орудиям побежали девчонки-зенитчицы из состава прикрывающего станцию ЗенАПа. Кстати, нас сочли настолько ценными, что приказом Верховного этот ЗенАП прикомандирован к нам вплоть до нашего прибытия в конечный пункт назначения. Каждый эшелон, не считая трех «Панцирей», будут сопровождать по две платформы с 25-мм и 37-мм автоматическими зенитными пушками. Да, как я уже говорил, контингент в этом полку почти чисто женский, и на бойцов во внеслужебное время зенитчицы действуют убойно. Не знаю, как они стреляют из пушек, но глазками стреляют вполне прицельно – эти Маши, Даши и Наташи уже имеют на своем счету немало «подбитых» сердец наших парней. А ведь в пути представится еще немало поводов для знакомств…
Пока же все развивалось по совершенно фантастическому сценарию – девочки еще бежали к своим орудиям, а пять «Панцирей» из батареи, непосредственно прикрывающей станцию, уже выдвинулись на огневую. Лязгая гусеницами, они выбрались на заранее намеченные позиции на возвышенных точках в окрестностях станции. Началась показательная экзекуция немецких бомберов, под названием «Зенитно-ракетно-артиллерийские комплексы при противовоздушной обороне стационарного объекта». Мои парни тоже не остались в стороне от веселья и вытащили на свет божий несколько «Игл». Береженого и Бог бережет. Это на тот случай, если операторы на «Панцирях» облажаются, и немцы сумеют прорваться к станции…
К постановке заградительного огня по маловысотной цели изготовились пулеметчики и операторы-наводчики БМП. Это на тот случай, если какие-нибудь нахалы, например на «мессерах», зайдя на цель на низкой высоте, попытаются нас проштурмовать. Ну, заградительный огонь по маловысотной цели – это мы могём, или могем, не знаю, как и сказать. Хорошо, что даже местные бойцы, за наше недолгое знакомство, усвоили, что если «батя Слон» что-то сказал, то надо метнуться исполнять, а не спрашивать, зачем – Батя знает.
Мы все успели. Когда на фоне горизонта наблюдатели разглядели серые черточки идущих на бреющем «мессеров», башни БМП были развернуты веером по горизонту, пулеметчики достали свое оружие и приготовились к стрельбе по низколетящей цели. Нас навестили три пары с трех разных сторон. Но помощь зенитчикам не понадобилась. Два крайних «Панциря» переключились с приближающихся бомберов на непосредственную угрозу и встретили «мессеров» хлебом-солью, то есть короткими пушечными очередями. Похоже, им это очень понравилось – «мессера» один за другим вспыхивали и клубками огня врезались в землю. Один истребитель задымил и полез вверх, набирая высоту. Наверное, немецкий ас хотел выброситься с парашютом… Но не судьба. Его оприходовали тут же, что называется, не отходя от кассы, срезав еще одной пушечной очередью. Крылышко влево, крылышко вправо, а посреди – дырка от бублика.
Пока зенитчики двух установок развлекались стрельбой по низколетящим истребителям, четыре других «Панциря» выпустили по приближающейся группе «хейнкелей» по две ракеты земля-воздух. Как говаривал мой дед, «Серега, запомни – сала много не бывает».
Ракеты, разматывая за собой белые дымные нити, похожие на пучок спагетти, и словно притягиваемые магнитом, приближались к строю немецких бомберов. Вот дымные хвосты внезапно оборвались… Непосвященным показалось, что у ракет закончилось топливо и сейчас они упадут на землю. Томительные секунды радиокомандная система наведения вела к цели отделившиеся от ракет боевые части. Внезапно в воздухе среди черных точек немецких бомбардировщиков стали распускаться багрово-черные цветки взрывов. Вниз посыпались горящие обломки самолетов.
На станции весело загалдели бойцы и железнодорожники, наблюдавшие за воздушным налетом. С начала войны самолеты люфтваффе чаще всего творили свои безобразия безнаказанно. Зенитчики скорее отпугивали крылатых убийц, чем сбивали их. По статистике этих лет, для того чтобы сбить один самолет, ПВО должно было выпустить по врагу тридцать пять тысяч зенитных снарядов. Истребители были в этом смысле куда эффективней. Но после 22 июня в советских ВВС осталось очень мало современных истребителей, да и те повсюду, как правило, не успевали.
Сейчас же в воздухе и не могло быть советских истребителей. Для облегчения работы «Панцирям» любая воздушная цель должна считаться по умолчанию вражеской. Ибо «Яки» и «МиГи» никаких приборов «свой-чужой» не имеют, а посему могут за милую душу угодить под дружеский огонь.
Примерно через полминуты над местом побоища в воздухе один за другим начали распускаться купола парашютов – на местном жаргоне, «одуванчики». За сбитыми фрицами пришлось посылать своих орлов на БМП, а то местным бойцам все едино: что люфтваффе, что СС – до штаба не доведут. А нефиг развлекаться стрельбой по беженцам и госпиталям, господа юберменьши!
Примерно через полчаса привели пленных, один летчик – обер-лейтенант, и два унтера – воздушные стрелки. Остальные, говорят, оказали вооруженное сопротивление и были уничтожены на месте. Ну и ладно, уничтожены так уничтожены, я им что, мамка, что ли? А этих, говорю, героев люфтваффе проведите через всю станцию, как есть – с битыми мордами. Для поднятия боевого духа прибывшей на фронт части.
Так и повели их к станционному особисту – сдавать под расписку. Аншлаг был полный, куда там Петросяну. Народ пришел в такой восторг, что чуть было этих гадов не линчевал. Но вроде все обошлось. На шум из того, что осталось от вокзала, выскочил особист, сделал страшное лицо – даже нагана доставать не потребовалось – и уволок бедных фрицев в свое логово, аки дракон. Наверное, для употребления их в пищу…
Хорошо то, что хорошо кончается. Пришла и наша очередь ставить технику на платформы. У выходной стрелки на Славянск уже нетерпеливо орет паровоз. Танковый батальон Деревянко убыл еще ночью, так что теперь наша очередь. После рейда даже теплушка с буржуйкой кажется номером в пятизвездочном люксе.
Кстати, по приколу, то, что у нас в бригаде называется усиленным танковым батальоном, у местных считается танковой бригадой полного состава. А все вместе мы по технике на корпус тянем, и только по личному составу – на бригаду. Вот так, мы маленькие, но ужасно зубастые!
Свистнул паровоз, и, лязгнув сцепками, состав дернулся. Поехали! Куда лежит наш путь, нам не сообщают – секретно, но слухи ходят совершенно разные. Называют города – от Сталинграда и Челябинска до Ташкента и Новосибирска. В деле явно видна чекистская рука – никто другой так не умеет играть в наперстки. Мы люди военные, приедем на место, там все и узнаем.
26 января 1942 года, полдень.
Черное море. Лидер «Ташкент»
Командир корабля капитан 2-го ранга
Василий Николаевич Ерошенко
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Всю прошедшую неделю проверяли механизмы, перебирали, чистили, налаживали. Полностью перекрасили корпус и надстройки. Получился не лидер «Ташкент» – или, как его называли немцы, «Голубой крейсер», – а какой-то пятнистый, бело-серо-голубой «леопард». То же самое проделали с лидером «Харьков», а также с частью кораблей из тех, что пришли к нам из будущего. Было видно, как на якорных стоянках красились ракетный крейсер «Москва», большой противолодочный корабль «Североморск» и сторожевики «Сметливый» и «Ярослав Мудрый». Также к походу готовился большой морской танкер «Иван Бубнов».
Вчера матросы с утра до вечера таскали с берега продукты. Забили все провизионки, под пробку заполнили танки для питьевой и технической воды. И вот когда мы уже вышли в море, то узнали новость – нас, сводную корабельную группу осназа, переводят в Арктику для усиления Северного флота.
Солидное, я вам скажу, усиление, особенно если знать, что даже там у себя в будущем «Североморск», «Сметливый» и «Ярослав Мудрый» были предназначены для борьбы с американскими подводными лодками, куда более совершенными, чем современные немецкие субмарины тип VII и тип IX. Да и крейсер «Москва» имеет полный комплект противолодочного вооружения.
Полярное обмундирование для команд наши доблестные чекисты скрытно привезли и заскладировали на «Иване Бубнове». По кораблям оно будет роздано уже после Гибралтара. Прощайте, ласковая Одесса, суровый Севастополь, пляжное Туапсе и фруктовый Батум. Здравствуй, ледяной Мурманск.
Только вот интересно, примерно неделю назад куда-то делись обе подлодки из будущего. Вечером тихо-мирно стояли на бочках, а утром пропали, как будто их никогда и не было. И, что интересно, за сутки до того у стенки тоже принимали продукты и воду. На ту, которая поменьше, даже соляр завезли, а на большую – почему-то нет. Непонятно, на чем она тогда ходит, неужели, как «Пионер» из книжки Адамова, на подводном электричестве? Вот я сейчас и думаю: может, эти лодки и через Проливы могут скрытно проходить? Не знаю, не знаю…
Во время перехода командование над эскадрой принял сам нарком военно-морского флота, адмирал Кузнецов. Флаг свой он держит у нас, на «Ташкенте». В связи с его отбытием из Севастополя, врио командующего Черноморским флотом назначен контр-адмирал Ларионов. Не думаю, что те мои товарищи, что остаются в Черном море, будут при нем скучать. Черта с два! Для «Парижской коммуны» в Сталинграде заказано аж два комплекта новых стволов к орудиям, один на замену нынешнему изношенному, а другой в резерв.
Для нее также заказано несколько десятков боекомплектов фугасных двенадцатидюймовых снарядов, – а это значит, что работать ей придется в поте лица, радовать румын и немцев своими увесистыми подарками. К ней присоединится крейсер «Молотов» и, после выхода из ремонта, его собрат «Ворошилов». Если огонь этой троицы будут корректировать с «Ушакова», а это, скорее всего, так и будет, ибо «Ушаков» остается, то всем немцам в пределах досягаемости их орудий можно будет заказывать себе гробы.
Как это бывает, мы собственными глазами наблюдали в деле под Ялтой. Кроме того, в Севастополе много разговоров о том, что на базе переформированного после завершения обороны полка морской пехоты сформирован четырехбатальонный механизированный полк морской пехоты, состоящий из тысячи двухсот штыков и сорока танков БТ-7М с дизельными двигателями. Сразу после формирования полк был приписан к четырем большим десантным кораблям из будущего и приступил к боевому слаживанию и тренировкам с высадкой десанта на берег и обратной амбаркацией.
У Ларионова это серьезно. Необученную часть в бой не пошлет, да и товарищ Сталин не торопит – есть, значит, определенный срок. Но тренируется полк без дураков, по шестнадцать часов в сутки.
И вот еще что. Раз все об этом знают и говорят, а бдительные органы даже не почесываются, то мой комиссар сделал вывод о том, что имеет место специальная операция, когда один-единственный полк, даже не сделав ни единого выстрела, сумеет сковать на охране побережья черт знает сколько румынских и немецких дивизий. А также заставит задуматься руководство Турции и Болгарии – стоит ли так прислушиваться к приказам из Берлина.
Вот и задумайся тут, когда секретность нужна, а когда – не очень. И ведь до самого последнего момента никто точно не сможет сказать, где и когда Черноморский флот нанесет удар. Конечно, кроме командующего Ларионова и самого товарища Сталина. Эту манеру сообщать о конечной цели операции уже в море мы уже поняли: чего не знаешь, то и не сможешь выболтать.
И что самое интересное – на всех кораблях из будущего товарищ Сталин приказал оставить на своих местах Андреевский флаг. Пусть немцы, итальянцы и англичане с американцами в недоумении чешут в затылке и думают, что бы это значило. Много думать – полезно для здоровья. Мы уже с этой целью ходили к берегам Румынии, Болгарии и Турции, теперь пойдем вокруг всей Европы.
До Босфора еще несколько часов хода, но расслабляться нельзя, а посему бдим. Могут быть разные провокации вроде подводных лодок и авиации. Хотя это больше забота наших потомков. У них есть техника, которая щелкает немецкие подлодки, как семечки, вот им и карты в руки.
26 января 1942 года, вечер.
Куйбышев, здание НИИ ОС (особого назначения) № 1
Инженер СПМБМ «Малахит»
Алексей Петрович Малышкин
Вот и закончилась наша дальняя дорога. Этот институт станет нашим домом не на год и не на два. Ой, не зря нас не вывезли из Крыма самолетами, а послали по немецким тылам вместе с бригадой генерал-майора Бережного. Умен товарищ Сталин и мудр, аки Муаддиб из книги про планету Дюна…
Посмотрели мы на научное воплощение европейских ценностей, и затошнило даже тех из нас, кто при той жизни исповедовал демократические убеждения. Такие уроды, как «Снегурочка» с двойным гражданством или Баба Лера, в общем-то, рождаются один раз на два – три миллиона.
Ну, в общем, я отвлекся, товарищи. Перед поездкой со всеми нами собственнолично побеседовал сам «кровавый палач» Лаврентий Палыч Берия. Инженерные вопросы, кстати, понимает очень хорошо. Чувствуется, что не зря закончил механико-строительное училище в Баку и отучился несколько курсов Архитектурно-строительного института.
Вообще, я считаю, что от инженерного образования хуже не будет. Точные науки они, знаете ли, приучают сознание к порядку, когда дважды два равно четырем, а не пяти и не трем с половиной. И совсем не удивительно, что именно он стал тем самым лучшим менеджером всех времен и народов.
Каждому из нас в соответствии со специальностью были розданы отпечатанные на машинке списки вопросов, какая именно помощь нужна от нас СССР. А ведь мы первоначально выходили в испытательный учебно-боевой поход, и было нас на «Северодвинске», как у Ноя на его Ковчеге – каждой твари по паре. И «малахитовцы», разрабатывавшие собственно лодку, и представители с МКБ «Радуга», разработавшие стратегическую крылатую ракету Х-101/102, и инженеры из ОКР «Бирюза», чей ракетный комплекс «Калибр» среднего радиуса действия впервые должен был быть запущен с подводной лодки из подводного положения.
Вообще же наша группа с «Малахита» была самой многочисленной, ибо впервые в условиях дальнего похода предстояло проверить всю головную лодку проекта целиком, чтобы потом вносить изменения в следующие строящиеся АПЛ. Можно сказать, что проверили. Теперь лодка пошла в одну сторону – по некоторым сведениям, обратно на Север – делать кирдык гитлеровскому кригсмарине и топить «Тирпицы» и «Шарнгорсты», а мы поехали в другую сторону – передавать местным товарищам технические секреты.
Кстати, пока мы сюда ехали, местные на попе ровно тоже не сидели. От громких, овеянных славой имен нашей науки темнеет в глазах. Базилевский Сергей Александрович и Перегудов Владимир Николаевич приехали из Ленинграда по нашу «малахитовскую» душу. Игорь Васильевич Курчатов, Анатолий Петрович Александров, Юлий Борисович Харитон и Яков Борисович Зельдович будут пытать разработчиков силовой установки «Северодвинска» из ОКБМ имени Африканова. Сергей Павлович Королев и Валентин Петрович Глушко командированы к ракетчикам из «Радуги» и «Бирюзы». Стране Советов нужно как можно скорее обзаводиться своим собственным мощным и современным ракетным оружием.
Но это будет завтра. А сейчас нам показали жилой этаж института, достаточно уютные комнаты на четырех человек. Есть проводка на двести двадцать вольт, а значит, можно распаковать ноутбуки и прочую аппаратуру. Система, правда, коридорная, как в общаге универа во время оно. Но зато все чисто и стерильно, как в пятизвездочном отеле. Комендант нам сказал, что по строжайшему распоряжению ЛПБ на сегодня только ужин и отбой. Ну, а местным светилам науки будет разрешено пытать нас только завтра с утра.
27 января 1942 года, полдень. Турция, Анкара. Площадь Кызылай. Дворец президента Турции «Чанкая»
Президент Турецкой республики
Мустафа Исмет Инёню
Глава Турции стоял у окна своего кабинета и смотрел на площадь. Только что к входу во дворец подрулил лимузин советского постпредства с красным флажком на крыле.
Президент пребывал в глубокой задумчивости. Над Турецкой республикой сгущались черные тучи. Ему уже доложили, что у входа в Босфор находится мощная корабельная группировка русского Черноморского флота. Будь проклят дуче и его флот, который за все годы войны уверенно шел от поражения к поражению, и из-за которого у Турции одни только неприятности. Подумать только, потерять два линкора и так и не понять – отчего.
На одном из кораблей Черноморского флота в Стамбул прибыл личный посланник главы СССР Андрей Громыко. По наведенным справкам, тридцатидвухлетний дипломат был срочно вызван Сталиным из США, где исполнял должность советника посла Литвинова, с которым, как говорилось в той же справке, Громыко не ладил.
Но из США его отозвали, скорее всего, на повышение. Во всяком случае, Сталин направил его в Турцию в качестве своего личного представителя. А Сталин – это личность. Ни один из российских императоров, за исключением разве что Петра Великого и Екатерины II, не мог сравниться с ним. Правда, и другие русские цари не давали покоя Османской империи. И если бы не Ленин со своей революцией в 1917 году, Турция, наверное, вообще бы перестала существовать как государство.
Инёню вздохнул. Он догадывался о том, что привез ему этот посланец из Москвы. Русские будут требовать разрешения от Турции на проход через Проливы своих боевых кораблей. И будут ссылаться на то, что совсем недавно такое разрешение получили корабли итальянского флота. Правда, славы этот поход итальянцам не принес. Скорее наоборот. Русские каким-то чудесным образом утопили два линкора и повредили еще несколько кораблей дуче.
Вообще же то, что происходило сейчас в СССР, нравилось турецкому президенту все меньше и меньше. Немцы уже потерпели поражение на южном фланге советско-германского фронта, который рассыпался прямо на глазах. Армии Василевского, Малиновского и Рокоссовского тугой петлей сдавили 1-ю танковую армию Клейста в степях Задонья. Когда русский паровой каток набирал скорость, никто не мог его остановить.
Инёню, до того как стать политиком, был военачальником. И неплохо разбирался в том, что сейчас творилось в заснеженных степях юга России. Похоже, что Гитлеру не удастся победоносно закончить свой поход. Скорее наоборот. И он повторит судьбу императора Наполеона, который еле унес ноги из пределов этой огромной страны. Только вот бежать немцам некуда, Европа маленькая, и русские придут в Берлин так же, как до этого, почти сто тридцать лет назад, они пришли в Париж.
Достанется не только Германии. Плохо будет и тому, кого русские сочтут немецкими союзниками. Так что если Сталин будет жестко требовать пропуска своих кораблей в Средиземное море, то лучше всего согласиться на его требование. Естественно, что потом этот «жест доброй воли» зачтется Турции в будущем, когда победители усядутся за стол переговоров и будут делить добычу. Тогда и Турция может попытаться урвать что-то для себя. Ну, к примеру, кусочек Болгарии – ведь болгары нынче сражаются на стороне Гитлера и будут в числе побежденных. Если, конечно, вовремя не переметнутся в стан победителей. Ведь в политике главное – все время держать нос по ветру и вовремя оказаться на стороне сильнейшего.
Пока турецкий президент размышлял о большой политике, к остановившемуся посольскому автомобилю подскочил вышколенный чиновник турецкого министерства иностранных дел. Согнувшись в полупоклоне, он приветствовал постпреда СССР в Турции Сергея Виноградова и его спутника. Потом гостеприимным жестом он предложил гостям проследовать во дворец.
Инёню проследовал в приемную, чтобы лично встретить там посланца Сталина. Можно было бы дожидаться его в своем кабинете, но кажется, что настало время изображать из себя гостеприимного хозяина…
Андрей Андреевич Громыко, которого представил турецкому президенту советский постпред, оказался худощавым молодым человеком с непроницаемо серьезным лицом и немного глуховатым голосом. Похоже, что пребывание в США приучило этого личного представителя Сталина к чисто американскому деловому стилю общения. После традиционных приветствий Громыко достал из своей папки послание советского вождя и его перевод на турецкий язык. Инёню внимательно прочитал письмо Сталина.
Глава СССР предлагал Турции определиться с позицией в длившейся уже третий год мировой войне и оказать странам антигитлеровской коалиции посильную помощь. В частности, пропустить через Проливы корабли Черноморского флота, которые в данный момент крайне необходимы на северных морях, где проходят трассы конвоев, доставляющих в СССР боевую технику и военные материалы – поставки союзников по ленд-лизу. Таким образом, усиление советского Северного флота поможет снизить потери, которые несут СССР и его союзники от авиации и подводных лодок нацистов.
Сталин прямо и недвусмысленно намекал, что отказ Турции от пропуска советских кораблей в Средиземное море будет считаться крайне недружественным шагом и скажется на ее дальнейших взаимоотношениях не только с СССР, но и другими странами антигитлеровской коалиции. Пока есть время, Турция должна выбрать – на какой она стороне.
В общем, вежливое, хотя и неприкрытое давление. Или, как любят говорить в США, предложение, от которого невозможно отказаться.
Турецкий президент посмотрел на посланника Сталина. Было видно, что этот молодой человек ведет себя так уверенно потому, что знает – за его спиной сила. Сила миллионных армий, огромной страны, сила победителей. Инёню знал, что русские сделали с Констанцей и Плоешти. Констанцу придется отстраивать заново, а нефтепромыслы Плоешти до сих пор горят, да так, что, по донесениям дипломатов, днем в Бухаресте вся восточная часть неба затянута черной пеленой, а ночью озарена отблесками пламени. Президент подумал и решил не отказываться от полученного им предложения.
Прочитав еще раз перевод послания Сталина, а потом посмотрев в подлиннике на энергичную и размашистую подпись советского вождя, турецкий президент положил бумаги себе на стол и взглянул на Громыко. Тот все это время невозмутимо наблюдал за бывшим соратником Ататюрка, словно читая, как в открытой книге, то, что творилось в душе Инёню.
– Господин Громыко, – сказал турецкий президент, – я очень огорчен тем, что нынешние взаимоотношения между Турецкой республикой и Советским Союзом далеки от тех, которые существовали между нашими странами во времена Кемаля-паши. – Инёню невольно посмотрел на портрет Ататюрка, висевший на стене его кабинета. – Я не хочу сейчас искать правых и виноватых в случившемся и считаю, что надо сделать все, чтобы вернуть то доверие и дружбу, которые были когда-то между нашими странами.
– Я тоже всецело за это, господин президент, – ответил Громыко с легкой улыбкой. – Да и мое руководство считает, что первым реальным и практическим шагом к возвращению доверия советского правительства стало бы разрешение на проход наших кораблей в Средиземное море. Ведь доверительные отношения поддерживаются не красивыми словами, а добрыми делами. Проход наших кораблей – это реальная помощь нам и нашим союзникам в нелегкой войне против тех, кто мечтает о мировом господстве.
Президент Турции помолчал, а потом, посмотрев в глаза посланнику Сталина, твердо сказал:
– Господин Громыко, передайте главе вашего правительства, что Турция разрешит вашим боевым кораблям пройти через Босфор и Дарданеллы. Турецкие военные корабли будут сопровождать их до границ наших территориальных вод. Я полагаю, что это разрешение покажет СССР, Британии и США – на чьей стороне симпатии Турции в этой войне. Я напишу ответ на послание господина Сталина и передам его в ваше постпредство.
– Скажите, господин Громыко, – спросил вдруг турецкий президент, – а почему часть ваших кораблей, ждущих разрешения на проход через Проливы у входа в Босфор, несут не военно-морские флаги СССР, а флаги бывшей Российской империи? Значит ли это, что команды этих кораблей, столь блестяще показавших себя в сражении с немецкой авиацией у турецких берегов, сформированы из эмигрантов, которые в роковой для их родины час решили сражаться бок о бок с кораблями военно-морских сил СССР?
Громыко посмотрел на Инёню, и на его невозмутимом лице появилось что-то отдаленно похожее на улыбку.
– Видите ли, господин президент, – сказал он, – с общим врагом сейчас сражаются люди самых различных политических взглядов. Недаром эта война в народе уже названа Великой Отечественной. И для нас не так уж важно, под каким флагом идут они в это сражение, главное – это то, что это наши люди и они сражаются за нашу страну. А то, что над некоторыми кораблями подняты старые русские флаги, так в этом мое руководство не видит никакой крамолы. Как сказал товарищ Сталин седьмого ноября прошлого года во время парада на Красной площади в Москве: «Пусть в этой войне вдохновляет вас мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова». Скажу больше – товарищ Сталин планирует снова ввести старые знаки различий русской армии – погоны. И учредить новые ордена: Александра Невского, Кутузова, Ушакова, Суворова и Нахимова.
Услышав четыре последние фамилии, турецкий президент невольно поморщился. Слишком хорошо турки запомнили троих из них. Кутузов же на русско-турецких войнах прошел путь от юного прапорщика до генерала, был тяжело ранен при штурме Очакова и чудесным образом выжил. Наверное, для того, чтобы в 1812 году поставить жирную точку в карьере Наполеона Бонапарта. Остальные были известны каждому турку главным образом по тем сокрушительным поражениям на суше и на море, которые в прошлом веке нанесли туркам русские под командованием этих военачальников. Имена Топал-паши и Ушак-паши наводили ужас на турецкую армию и флот. С такими именами СССР из источника революций может превратиться в нечто иное, куда более опасное.
– А не захочет ли потом господин Сталин возродить снова Российскую империю? – осторожно поинтересовался Инёню. – Ведь ваши цари всегда мечтали отвоевать у Турции Стамбул и снова водрузить крест на куполе Айя-Софии.
– Товарищ Сталин сказал, – ответил Громыко, – что таких планов у него сейчас нет. Советскому Союзу вполне достаточно той территории, которая у него уже есть. Возможно, что после победного окончания войны у стран – союзниц нацистской Германии изменят границы в пользу стран антигитлеровской коалиции. – При этом посланец Сталина внимательно посмотрел на Инёню. – Но Турции нечего бояться. Ведь вы, господин президент, уже обозначили – на чьей стороне находится ваша страна в этой войне. Ну, а наши противники пусть помнят римскую пословицу Vae victis – «Горе побежденным».
Громыко еще раз изобразил на своем лице некое подобие улыбки, от которой у Инёню почему-то побежали мурашки по коже.
Дальше задавать вопросы посланнику Сталина турецкому президенту расхотелось. Попрощавшись со своим гостем, Инёню снова подошел к окну кабинета и стал наблюдать за тем, как русские дипломаты садятся в посольский автомобиль. Вот он тронулся с места и, поднимая клубы пыли и дыма, скрылся из вида.
Инёню вздохнул. Так буднично и просто решилась судьба его страны. И похоже, что он не прогадал, сделав правильный выбор. Впрочем, на все воля Аллаха, подумал турецкий президент. Или, как любил говорить его друг Кемаль-паша, кысмет…
28 января 1942 года, утро. Москва, Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего
Сегодня в кабинете Сталина собрались не совсем обычные люди. Так получилось, что Верховный знал о них то, что они сами о себе даже и не подозревали. Это отнюдь не наполняло вождя самодовольством, скорее наоборот, напоминало об ответственности и заставляло сосредоточиться. Получив помощь из будущего, он не имеет права даже на малейшую ошибку.
Что бы о нем ни говорили, вождь с самого детства был человеком глубоко верующим. Только эта вера была внутренняя, не напоказ. Обычно личные убеждения Иосифа Виссарионовича Джугашвили проявляли себя только в делах. Теперь Сталин был убежден – именно судьба или Бог выбрали его для того, чтобы принять огромную, разрушенную революцией и Гражданской войной страну с сохой, а оставить ее с атомной бомбой. И страна поверила ему. Нет и не было у нее более великого властителя.
Используя знания, полученные от потомков, Сталин убрал от греха подальше за Урал человека, чья фамилия в той истории стала символом предательства. Генерал Власов был отправлен командовать крупным учебным центром. В его личном деле появилась пометка, обязательная для вышестоящего командования и сотрудников НКВД – не оставлять без внимания ни один, даже малейший проступок опального генерала, и каждому из них давать надлежащую оценку. Ведь у нас нет никакого политического заговора – у нас есть моральные разложенцы и нечистые на руку чиновники.
Кстати, под такой же пресс попал формально третий человек в партии Георгий Маленков. Специальный отдел собирает все, что можно найти на попутчиков и приспособленцев, окопавшихся в руководстве партии и государства. При этом, невзирая на то что эти люди являются членами ЦК и Политбюро, за ними уже числится немало больших и маленьких грешков. Скоро штрафные части – помнится, были в Гражданскую такие подразделения, созданные по приказу Троцкого, – пополнившись новыми бойцами, пойдут штурмовать вражеские укрепления. А отцы-командиры проследят, чтобы искупление вины было полным, до последней капли крови.
Но сегодня в кабинете у Сталина находятся те, кого потом назовут Маршалами Победы. На стене висят три оперативные карты. Две из них открыты и представляют собой детальное отображение битвы под Москвой и операции «Полынь». Третья задернута плотной черной шторой, и что за ней – известно только хозяину кабинета и разработчикам плана «Молния».
Из присутствующих наиболее колоритно выглядит один из старейших представителей советского комсостава маршал Буденный. Его конно-механизированный корпус решительным ударом захватил Запорожье. Спешенные бойцы пробрались по остаткам разрушенной плотины Днепрогэса на правый берег и захватили там небольшой плацдарм. Эта операция окончательно отрезала 1-ю танковую армию Клейста от тылов и поставила ее на грань уничтожения.
Сейчас корпус сдает свой участок фронта пехотным частям и выводится в тыл для пополнения и переформирования. Также от линии соприкосновения с противником в тыл отводятся 1-й, 5-й и 6-й кавалерийский корпуса, и их место занимает более подготовленная для действия в обороне пехота. У товарища Сталина есть особые виды и на Семена Михайловича и на его любимую кавалерию. А сейчас герои-конники пусть отдохнут, подлечат раненых и приведут в порядок конский состав.
Генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский только на один день оставил вверенные ему войска, ведущие тяжелейшие бои по ликвидации Сталинского котла. Эту операцию поручили Южному фронту, которым командует генерал Родион Малиновский. Большую роль в тяжелейших уличных боях сыграли экстренно обученные и оснащенные штурмовые батальоны. Часть из них, так называемые тяжелые, были созданы путем переформирования саперных частей, а часть, обычно именуемая легкими – из обычных стрелковых. Потери в них были в несколько раз ниже, чем в обычных стрелковых подразделениях.
И что особенно важно – они неизменно выполняли поставленную перед ними задачу. В эти батальоны, сведенные в несколько штурмовых бригад, в качестве младшего комсостава были направлены ветераны Первой мировой войны, имевшие опыт рукопашных схваток во вражеских окопах, а также инструкторы по самбо, рукопашному и штыковому бою – словом, все, кого после седьмого января смогли найти на Южном и отчасти Юго-Западном фронте.
Обычно штурмовая бригада включала в себя один-два тяжелых саперно-штурмовых батальона и три-четыре легких стрелково-штурмовых. И все равно времени на подготовку было очень мало, и потому зачастую обучение проходило уже во время боя. Но Александр Михайлович, сам имевший опыт той войны, которую сейчас принято называть Империалистической, понимал, что именно эти бригады, впоследствии доведенные до численности корпусов, усиленные полками самоходной артиллерии, будут потом штурмовать Будапешт, Вену, Берлин и, может быть, Париж.
Но это будет позже, а пока на юге шли обычные наступательные бои, в которых несли большие потери и атакующие, и обороняющиеся. В одну метельную ночь, в полном составе, открыв фронт по реке Миус, перешла на сторону Красной Армии словацкая «Быстрая» дивизия, что позволило полностью занять побережье Азовского моря от Бердянска до Таганрога и окончательно замкнуть кольцо блокады группировки Клейста. На душе у генерал-лейтенанта Василевского было неспокойно, душа рвалась обратно туда, где гремела битва, по размаху уже многократно превзошедшая битву под Москвой.
Был тут и еще один, никому доселе не знакомый генерал-майор с жестким и волевым лицом. Этот человек был не кто иной, как ставший недавно легендарным командир тяжелой механизированной бригады – Бережной Вячеслав Николаевич. За исключением Сталина, Буденного и Василевского, никто из присутствующих еще никогда не видел его в лицо. Ватутин один раз разговаривал с ним по ВЧ, а Мерецков, Конев и Жуков, так те вообще знали о нем больше из сплетен и баек, которые рассказывали о новой восходящей звезде на армейском небосклоне.
Многие из них поначалу подозревали, что это был псевдоним одного из якобы расстрелянных в тридцать седьмом году генералов. Увидели и убедились – ничего общего, никто этого человека в РККА до 4 января 1942 года не видел. Оставались две противоположные версии: либо товарищ Бережной ранее делал карьеру по линии НКВД – что было маловероятно: ну не нужны в этом ведомстве навыки и таланты военачальника маневренной войны и активной обороны. Или, что более вероятно, еще совсем недавно товарищ Бережной был совсем не товарищем, а белым эмигрантом и участником Гражданской войны с противоположной стороны. Одним из тех, кто в тяжелый для Родины момент предложил России свой меч, свою честь и свою верность. Орден Боевого Красного Знамени на его груди и Золотая звезда Героя говорили сами за себя – за Крым и за Сталинский котел.
Выждав паузу, точно по Станиславскому, Сталин представил его присутствующим, сказав:
– Мы знаем, что товарищ Бережной вырыл могилу для генерала Клейста, товарищи Василевский и Рокоссовский немцев в эту могилу столкнули, а товарищ Малиновский теперь ее закапывает. Мы, в общем-то, приветствуем такой бригадный подряд, поскольку он приносит успех. – Тут лицо вождя стало жестким, и из его голоса исчез шутливый тон. – Должен напомнить всем присутствующим, что операция «Полынь» имела такой успех потому, что товарищи Василевский, Рокоссовский, Бережной и Малиновский серьезно отнеслись к подготовке операции, сохранению ее в секрете от противника и организации взаимодействия всех трех фронтов и отдельной механизированной бригады осназа. Все было налажено на самом высоком уровне. Дело дошло до того, что «отец немецких бронетанковых частей» генерал Гейнц Гудериан сейчас сидит в камере Лефортовской тюрьмы и дает показания нашим следователям.
К сожалению, ничего подобного я не могу сказать про контрнаступление под Москвой. Взаимодействие между фронтами было организовано плохо, наступление развивалось медленно, маневренные части вводились в прорыв с запозданием и по частям. С большим трудом, при привлечении особой авиагруппы, товарищам Жукову и Коневу все же удалось окружить Моделя под Ржевом.
Сталин внимательно посмотрел на вечных генералов-соперников… Хотя когда в октябре 1941 года неутомимые в поиске врагов народа товарищи Молотов и Ворошилов уже собирались арестовать и расстрелять Конева, то именно Жуков спас опального генерала, доложив Сталину, что ему нужен толковый заместитель на Калининском направлении. А может, и действительно не было никакого благородства, а Конев был еще нужен, и поэтому товарищи Молотов и Ворошилов по просьбе Жукова были посланы товарищем Сталиным далеко и надолго.
Сталин продолжал:
– Горячие головы призывали нас идти на Смоленск и Рославль, выбросить под Вязьмой воздушные десанты. Но мы вовремя отказались от этих авантюр. – Жуков набычился и опустил голову, неподвижно глядя прямо перед собой – ведь речь сейчас шла именно о нем. – Группа армий «Центр» насчитывает почти два миллиона солдат и обладает значительной боеспособностью, чтобы мы вот так кидались на нее в лоб. Наша армия пока еще не имеет соответственной пробивной мощи. Вместо воздушного десанта под Вязьму Ставка спланировала операцию «Град», исполнение которой идет уже неделю.
Вот, вижу, что на лице товарища Мерецкова недоумение – как это так, операция идет, а он о ней даже не подозревает. Более того, о начале операции «Град» не подозревают даже немецкие генералы. А узнают они только тогда, когда будет уже поздно. Против группы армий «Центр» Ставка спланировала операцию на истощение. Поэтому Западному и Калининскому фронтам необходимо создать устойчивый оборонительный рубеж, восполнить потери в живой силе и технике и довести запасы боеприпасов до штатных норм. Но, товарищи генералы, задачи по ликвидации Ржевской группировки противника с вас никто не снимал.
Особо напоминаю – из котла не должен вырваться ни один танк или самоходное орудие и ни один солдат вермахта. Немцы хотели получить истребительную войну – они ее получат. Из-под Ржева у немецких солдат должно быть два пути – в могилу или в плен. Третьего не дано.
Товарищу Ватутину то же самое по образующемуся котлу в районе Демянска. И обратите особое внимание на то, чтобы железная дорога Валдай – Старая Русса на всем протяжении была в наших руках и находилась в рабочем состоянии. Если там есть какой-нибудь особо зловредный немецкий «шверпункт», то не стесняйтесь – обращайтесь за помощью к товарищу Сталину. Товарищ Сталин сможет помочь вам специалистами, которые уже решали подобную проблему в Славянске.
Товарищ Мерецков, подчиненные вам армии пусть продолжают совершенствовать оборону. Ставке известно, что наличие как самой артиллерии, так и боеприпасов для нее в ваших войсках в два – три раза меньше самых заниженных норм. В связи с чем лобовые атаки нашей пехоты на немецкую оборону просто обречены на неудачу при крайне высоких и неоправданных потерях.
Запомните все – высокие и неоправданные потери будут означать для вас трибунал, будь вы хоть генералами, хоть маршалами. Сейчас не царское время, когда любили говорить: «В России солдат много, если надо – бабы еще нарожают». Не нарожают – поэтому берегите людей и лучше тратьте побольше снарядов, чтобы подавить вражескую оборону.
Далее, еще раз обращаю внимание товарищей генералов: в ходе наступательных операций необходимо полностью брать под контроль все коммуникации. Все – это значит все. Немцы не глупее нас с вами, а иногда бывают даже умнее. Если они цепляются за какой-то пункт – значит, он крайне важен, как для них, так и для нас.
– Так, – Сталин обвел генералов внимательным взглядом, – все, свободны. – Короткая пауза. – Кроме товарищей Ватутина, Василевского и Бережного. Товарища Буденного жду у себя в шестнадцать ноль-ноль.
Сталин взял со стола трубку и кивком дал понять, что совещание закончилось. Вопросов у присутствовавших на совещании генералов было больше, чем ответов на них. Единственное мнение, которое разделяли все собравшиеся, было таким: вождь представил им нового полководца фронтового масштаба и намекнул всем, что после Москвы и Сталино масштабные наступательные операции будут продолжаться.
Пять минут спустя, там же
Генерал-майор Бережной
Поскребышев кивнул и закрыл за собой дверь. Наступила тишина. Товарищ Сталин прошелся по кабинету и, потянув за шнурок, отдернул черные шторки, скрывавшие последнюю, третью карту, видеть которую было доверено только избранным. За один взгляд на эту карту Адольф Алоизыч наверняка отдал бы новенький, еще ни разу не жеванный половичок и половину Голландии в придачу. Операция «Молния» – плод ночных бдений советских генштабистов.
– Очень хорошо, – сказал вождь, – что товарищ Василевский помнит о том, что он не только командующий юго-западным направлением и фронтом, но еще и заместитель начальника Генштаба. А если вспомнить, что товарищ Шапошников в настоящее время находится в отпуске по болезни, то товарища Василевского можно считать исполняющим обязанности начальника Генерального штаба.
Мы попросили товарища Василевского, с учетом тех специальных знаний, которыми он уже обладает, представить нам план снятия блокады с колыбели революции, города Ленинграда. И что мы вместо этого видим? Мы видим фактически план полного разгрома группы армий «Север». После успеха операции «Полынь» у нас нет причин сомневаться в реальности этого плана. Но обоснуйте его, товарищи. И для меня, и для товарища Ватутина, которому придется воплощать ваш план в жизнь.
Василевский кивнул.
– Товарищ Сталин, суть плана изложит генерал-майор Бережной. Как вы знаете, он обладает специальными знаниями в куда большем объеме и на практике показал, что способен применять их с большим эффектом.
– Хорошо, товарищ Василевский, – кивнул вождь, – только сначала надо сказать, что до нас дошла информация о том, что товарищ Бережной в фашистской Германии объявлен личным врагом номер один Адольфа Гитлера и всего Третьего рейха… Что скажете по этому поводу, товарищ Бережной?
Я пожал плечами и кивнул.
– Ну, что тут можно сказать, приму к сведению. Добавлю только, что меня это радует – атаман бандитской шайки нацистов оценил наши труды должным образом. К тому же Адольф Гитлер не только мой личный враг, но и всего советского народа. Если «Молния» будет утверждена, то двух-трех генералов и полтора десятка дивизий с довольствия мы снимем точно… – я посмотрел на Ватутина: – Товарищ Сталин, а Николай Федорович посвящен в наши тайны мадридского двора? Ведь мне придется быть с ним предельно откровенным…
Сталин взял со стола трубку.
– Мы проинформировали товарища Ватутина о вашем, скажем прямо, необычном появлении в нашем мире. Вы оказались правы, товарищ Ватутин все понял правильно и готов познакомиться с техникой будущего и тактикой ее применения. Лишь бы это способствовало нанесению врагу максимального ущерба. – С этими словами Сталин протянул мне тонкую указку. – Начинайте, товарищ Бережной.
Я кивнул.
– Итак, операция «Молния» имеет своей целью полностью снять блокаду с Ленинграда и нанести поражение группе армий «Север». В связи с тем, что немецкие позиции на Ленинградском фронте сильно укреплены – на отдельных участках их глубина достигает двадцати километров, – основной удар должен наноситься значительно южнее, в полосе Северо-Западного фронта, по линии Старая Русса – Дно – Псков. Залогом успеха данного плана может быть только абсолютная внезапность для противника и быстрота проведения операции. План предусматривает использование специальных возможностей ОТМБ осназа РГК с целью совершения ночного марша по немецким тылам и внезапного захвата Пскова вместе с расположенным там штабом группы армий «Север». Как вы правильно сказали, товарищ Сталин, у противника наша бригада уже имеет определенную репутацию. Предстоит разработать ряд мер, чтобы о нашем присутствии на данном участке фронта противник узнал только после освобождения Пскова.
Также планом предусмотрено проведение вспомогательной наступательной операции в направлении Чудово – Любань. В операции участвуют силы 2-й ударной, 59-й и 4-й армий. Основной проблемой на данном участке является отсутствие маневренных соединений, а также практически полное отсутствие артиллерии корпусного и армейского уровня. Немцы же создали долговременную оборону с использованием двух доступных в тех краях материалов: дерева и земли. Дерево хорошо горит, но, к сожалению, Красная Армия не имеет сейчас необходимых зажигательных средств.
К счастью, успешно завершившиеся наступательные операции на южном участке советско-германского фронта сделали валентной значительное количество артиллерии РГК. Также за счет быстроты и решительности наступательных действий сэкономлено от полутора до двух боекомплектов на орудие. Товарищ Василевский считает возможным перебросить с юго-западного на северо-западное направление до пятисот орудий калибром 122–152 мм. Теперь, товарищ Сталин, вы меня извините, но я буду ругаться…
Вождь сверкнул желтыми глазами и нацелил мне в грудь чубук своей трубки:
– Ругайтесь, товарищ Бережной, если это нужно для дела, но только не матом!
Что-то Иосиф Виссарионович весь вечер эту трубку в руках крутит, но так ни разу и не закурил. Неужто беседа с нашим доктором так подействовала? Типа: «Иосиф Виссарионович, вы для меня только пациент, но скажу вам честно, если вы не бросите курить – проживете двенадцать лет, бросите – тридцать». Хорошо бы, если так…
Я собрался с духом и сказал:
– Товарищ Сталин, простите, каким местом думал человек, планировавший наступление для Волховского фронта? Даже безо всякой войны, пешком пройти от Волхова до Луги по лесам и болотам без дорог – это подвиг неимоверный. Да еще когда командующие выполняют и перевыполняют планы и укорачивают сроки. Понятно, что там, в нашей истории, Вторая ударная за два месяца довоевалась до котла. Даже немецкая педантичность и, скажем так, тугодумность в сложных ситуациях имеют свои пределы.
Конечно, Черняховский – это не Соколов, не Клыков и не Власов, но армия осталась той же самой, в основном пехотной. Ладно, в тот раз ее послали в бой второпях, без артиллерии, но в этот раз такого быть не должно. Но и артиллерия на три четверти состоит из противотанковых сорокопяток. А все остальное, как я понял, типичный французский калибр в три дюйма.
– Ви предлагаете не наступать? – рассерженный вид и появившийся грузинский акцент Верховного показывали, что он с трудом сдерживается, чтобы не взорваться.
– Наступать, но не так, – я подошел к карте, – основной удар на Волховском фронте наносится вдоль железной дороги Ленинград – Москва. Да, там у противника самые мощные укрепления, но и мы имеем транспортную возможность для сосредоточения и снабжения ударной группировки.
Новгородское направление становится вспомогательным, 2-я Ударная армия растягивает свой фронт до места впадения в Волхов реки Полисть, что позволит 59-й армии уплотнить фронт на направлении главного удара, до десяти километров. Две танковые бригады из состава 2-й Ударной по плану передаются в 59-ю армию.
Отвлекающая операция начнется, как это и положено, с артподготовки. Но с целью экономии боеприпасов и повышения точности огня, предлагаю использовать в прорыве часть артиллерийских сил из состава нашей бригады. Для управления огнем артиллерии фронта план предусматривает задействовать артдивизион САУ «Мста-С» вместе со службами артиллерийской разведки и управления. Аналогичным образом дивизион уже применялся в самом начале операции «Полынь» при прорыве бригады из Крыма, и второй раз – в самом ее конце, при подавлении немецкой обороны в Славянске. Оба раза отмечался прекрасный результат. Для очистки от немцев первой полосы обороны будут задействованы тяжелые огнеметные системы «Солнцепек». Танки Т-72 должны будут подавить уцелевшие доты, стреляя по амбразурам осколочно-фугасными снарядами.
И теперь самое главное. Операция должна начаться не утром, когда уже рассвело, а вечером, когда стемнело. Если огнем артиллерии будут управлять наши специалисты, то им все равно, днем это происходит или ночью. Кроме всего прочего, с первых же минут операции план предусматривает нанесение воздушного и ракетно-артиллерийского удара по станции Любань, где, по нашим сведениям, расположены штабы 28-го и 1-го армейских корпусов. Предполагаем использовать для этой цели одну-две машины системы залпового огня «Тайфун». Возможен вертолетный десант с целью устранить остатки того, что останется после этого точечного огневого удара.
В связи с тем, что 59-я армия, являющаяся основной ударной силой в этом наступлении, имеет крайне низкую мобильность, то задачи данной операции могут быть только вспомогательными – захват узловой станции Чудово и организация устойчивого фронта обороны по реке Равань.
Одновременно будет проведена еще одна тактическая операция. По немецкой обороне в районе станции Погостье будет нанесен сначала артиллерийский удар термобарическими боеприпасами, а потом проведена контрольная штурмовка ударными вертолетами нашей бригады. После чего 54-я армия генерала Федюнинского должна будет перерезать железную дорогу и поставить в крайне сложное положение 269-ю, 93-ю и 21-ю дивизии вермахта, обороняющие железнодорожный узел в Киришах. Данная операция призвана имитировать прорыв блокады Ленинграда и отвлечь на себя резервы 18-й армии. В нашу пользу играет и то, что ни о какой переброске дивизий с запада для поддержки группы армий «Север» речь даже не идет. Сейчас немецкому командованию по сути необходимо восстановить изрядно побитую группу армий «Юг».
– Хорошо, – кивнул Сталин. – Что у вас там с Псковским направлением? Оно ведь у вас главное? Помнится, у командования Северо-Западным фронтом были такие планы, но они показались нам невыполнимыми…
Я обменялся быстрыми взглядами с Ватутиным.
– По сути наступление на Псковском направлении уже идет. Старая Русса находится в полуокружении, и идущие там бои могут стать прикрытием для развертывания сил. В плане подготовки операции «Молния» перед войсками Северо-Западного фронта стоит только одна задача – отбросить на юг 30-ю пехотную дивизию вермахта и сделать возможным движение по железной дороге Валдай – Старая Русса. Без выполнения этого условия будет просто невозможно сконцентрировать силы и средства, необходимые для второго этапа операции.
Надо еще учесть, что в настоящий момент на нейтральной полосе находится железнодорожный мост. Его восстановление тоже потребует времени. При этом, чтобы не насторожить немецкое командование, нежелательно использование каких-либо специальных средств. Все вооружение должно быть аутентичным уже имеющемуся на вооружении Красной Армии. Все наши следы должны вести в район Волховского фронта.
Я посмотрел на Ватутина:
– Николай Федорович, я понимаю, что немцы особо обращают внимание на удержание за собой таких точек. Так вы должны их с не меньшим упорством отбивать. Иначе как в кратчайшие сроки сосредоточить в исходных районах необходимые для наступления силы и средства?
– Он все понимает и потому справится, – коротко бросил Сталин. – Заберем у Жукова один гаубичный полк артиллерии РГК – он не обеднеет – и дадим вам на Северо-Западный.
– Товарищ Сталин, в таком случае для более эффективного использования этих орудий мы откомандируем в распоряжение командования Северо-Западного фронта свою группу артиллерийской разведки со всем необходимым снаряжением. Обычно их не видно и не слышно, но мало немцам не покажется, это я вам обещаю.
Я снова поднял указку.
– Теперь давайте перейдем к группировке, непосредственно наносящей главный удар, и которую необходимо скрытно сосредоточить в окрестностях Старой Руссы. Во-первых, это ОТМБ-1 осназа РГК. Во-вторых, сводную конно-механизированную группу, включающую 1-й гвардейский кавалерийский корпус, 1-ю гвардейскую танковую бригаду, 21-ю танковую бригаду. В третьем эшелоне, для занятия рубежей и создания устойчивой обороны, предполагается использовать 1-ю и 3-ю ударные армии.
Первый этап операции «Молния» начинается ровно через семь суток после начала наступления на Ленинградском направлении. За это время по железной дороге в район Старой Руссы в первую очередь должна быть доставлена техника и личный состав нашей бригады. Во вторую очередь необходимо доставить артиллерию РГК, предназначенную для подавления немецких узлов обороны в Старой Руссе. Прорыв обороны будет осуществлен ночью, в полосе 5-й пехотной дивизии вермахта. Немецкие укрепления будут обработаны ТОСами, уцелевшие блиндажи и доты подавят ударные вертолеты и артиллерийские орудия. После чего немецкие позиции занимают части 1-го гвардейского корпуса, а наша бригада вводится в прорыв.
Одновременно, с целью нарушения у противника управления войсками, начинают работу системы радиоэлектронной борьбы, а заброшенные в немецкий тыл разведывательно-диверсионные группы массово нарушают проводную связь и отстреливают посыльных. Сводная конно-механизированная группа входит в прорыв вслед за нами, но имеет значительно меньший темп движения. Если нашей бригаде, следующей вдоль железнодорожных путей, перед рассветом надо быть в Пскове… – Ватутин посмотрел на меня немного ошалевшими глазами. – Николай Федорович, это всего-то каких-то сто семьдесят километров. У меня бригада пятьсот двадцать километров по Украине прошла, и теперь мы, как вы слышали – личные враги фюрера.
Временные рамки операции таковы: сразу после заката мы прорываем фронт, а через двенадцать часов головной дозор должен войти в Псков. Поскольку там одновременно расположены штабы группы армий «Север» и 18-й армии, потеря управления немецкими войсками на Ленинградском направлении гарантирована.
Первым пунктом данной операции является скорейшее освобождение Старой Руссы, что по аналогии со Славянском должно разблокировать снабжение нашей ударной группировки. Второй ключевой точкой является станция Дно. Ее захват разрывает рокаду между группами армий «Центр» и «Север». Третья ключевая точка – это Псков, через который идет восемьдесят процентов снабжения войск, осаждающих Ленинград. Ну, и возможность одновременно уничтожить штаб группы армий «Север» и 18-й армии тоже не стоит сбрасывать со счетов.
В ту же ночь начинается активная фаза операции «Град». Десантники-диверсанты, вместе с партизанами и окруженцами, должны всячески портить жизнь немецким тыловикам. Такие действия должны сковать немецкую реакцию на наше наступление и позволить нам завершить операцию.
Примерно через сутки после ОТМБ осназа в районе Пскова должна начать подходить сводная конно-механизированная группа, после чего наша бригада совершает форсированный марш на север и в районе Ивангорода перерезает железную дорогу. После этого в мешке оказываются четыре армейских корпуса немцев.
Надо учесть, что это почти все их части на данном направлении. В Прибалтике, к примеру, в наличии только полицейские и карательные части. Если советское командование сможет найти резервы для ликвидации всей группировки, состоящей из полумиллиона человек, то вермахт понесет потери, возместить которые ему будет практически невозможно. Внутри кольца у немцев почти исключительно пехотные соединения, а значит, и они тоже не способны на мобильные действия.
Можно устроить немцам блокаду наоборот. То есть если мы будем удерживать Псков, Дно и Ивангород, то уже через месяц-другой немецким солдатам нечего будет есть и нечем будет стрелять. Разворот фронтом на север группы армий «Центр» заставит фон Клюге растянуть свой фронт. А по времени это будет довольно долго – до месяца. Сроки же операции рассчитаны нами так, что сразу по ее завершении наступит весна и распутица, что отложит немецкие контрдействия до середины мая. А к тому времени мы фрицам еще немало новых забот организуем, и им уже будет не до 18-й армии.
– Хорошо, – кивнул Сталин, – звучит заманчиво. Поскольку товарищ Рокоссовский и товарищ Бережной уже доказали, что способны осуществлять подобные планы, то есть мнение принять план операции «Молния» за основу. Датой начала наступления для Волховского фронта будет 18 февраля, а датой начала основной фазы операции – 25 февраля. Ставка Верховного Главнокомандования рассчитывает, что блокада с города Ленина будет снята, а гитлеровским захватчикам нанесено очередное поражение. – Вождь посмотрел на Василевского: – Вы согласны со мной?
– Да, товарищ Сталин, согласен, – ответил Александр Михайлович.
– Тогда все свободны…
Я уже повернулся в сторону двери, когда услышал сакраментальную в данной ситуации фразу:
– А вас, товарищ Бережной, я попрошу остаться…
Пять минут спустя, там же
Генерал-майор Бережной
– Ну, товарищ Бережной, здравствуйте. – Сталин прошел на свое место и жестом гостеприимного хозяина предложил мне присесть на стул, стоящий напротив. – Давно мечтал увидеть вас лично. Думал, что за люди такие, наши потомки, о чем думают, чем дышат? Товарищ Ларионов слишком далеко, да телефон не дает того, что можно понять, общаясь с человеком с глазу на глаз. Я представлял вас немного другим – былинным героем, а вы, оказывается, обычный человек, ничем не примечательный, только слегка усталый.
Я невесело улыбнулся.
– Товарищ Сталин, поверьте, что сейчас на войне, когда знаешь, за что сражаешься и против кого, намного легче, чем мне было в мирное время, когда сразу и не поймешь – кто враг, а кто друг, и откуда ждать удара. Поверьте, было у нас такое проклятое время, когда мы уже не чувствовали себя хозяевами в своей стране, а наши «заклятые друзья» глумились над нами, как над побежденными. Глава американской разведки даже прошелся по Красной площади, хвастливо заявив снимавшим это западным корреспондентам, что «здесь на площади, возле Кремля и Мавзолея, совершаю я одиночный парад победы». Дальше уже ехать было некуда… А здесь совсем все по-другому.
Сталин улыбнулся в прокуренные усы.
– Тут, товарищ Бережной, тоже немало замаскированных врагов. Совсем недавно, благодаря полученной от вас информации, мы выявили целую сеть затаившихся троцкистов. Не буду называть фамилий, вы их и сами прекрасно знаете…
Если вождь этим заявлением решил проверить меня на вшивость, то я ничего, кроме чувства удовлетворения, не испытал. Понятно, что речь идет о ныне покойном товарище Х и террариуме его партийных единомышленников. Я устало пожал плечами.
– Товарищ Сталин, должен сообщить вам, что когда я узнал о кончине главного фигуранта, то скорбь моя не продлилась дольше одного мгновения. Только немного жаль, что все так быстро кончилось. Я понимаю, война, не время для шумных процессов.
Вождь покрутил в руках трубку.
– Мы не рассчитывали на такой эффект. Было мнение перевести его в какую-нибудь глушь, подальше от фронта, присмотреться к его связям… А он – бац, и застрелился. – Сталин в сердцах выругался по-грузински, а я сделал вид, что не понял им сказанное. – Но давайте не будем об этом, товарищ Бережной… Меня интересует ваше мнение о советской власти. Вы ведь были уже взрослым и опытным человеком, когда она пала. Почему так произошло, и кто в этом виноват? От Гитлера отбились, от Трумена отбились, а тут какой-то Горбачев. Товарищ Берия выяснил, все перестройщики – это дети явных и тайных троцкистов. – Голос вождя задрожал от с трудом сдерживаемого гнева. – Товарищ Бережной, скажите мне, почему так случилось?
– Товарищ Сталин, – сказал я, взглянув прямо в глаза вождю, – я ведь тоже много думал об этом. В конце 1989 года стало мне понятно, что мы катимся в пропасть. По роду службы мне довелось прочитать аналитическую записку тогдашнего главы КГБ СССР Крючкова. Вот, что он писал: «По достоверным данным, полученным Комитетом государственной безопасности, в последнее время ЦРУ США на основе анализа и прогнозов своих специалистов о дальнейших путях развития СССР разрабатывает планы по активизации враждебной деятельности, направленной на разложение советского общества и дезорганизацию социалистической экономики… Американская разведка ставит задачу осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферу управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза… Руководство американской разведки планирует целенаправленно и настойчиво, не считаясь с затратами, вести поиск лиц, способных по своим личным и деловым качествам в перспективе занять административные должности в аппарате управления и выполнять сформулированные противником задачи. При этом ЦРУ исходит из того, что деятельность отдельных, не связанных между собой агентов влияния, проводящих в жизнь политику саботажа в народном хозяйстве и искривление руководящих указаний, будет координироваться и направляться из единого центра, созданного в рамках американской разведки… По заявлениям американских разведчиков, призванных непосредственно заниматься работой с такой агентурой из числа советских граждан, осуществляемая в настоящее время американскими спецслужбами программа будет способствовать качественным изменениям в различных сферах жизни нашего общества и, прежде всего, в экономике. И приведет в конечном счете к принятию Советским Союзом многих западных идеалов».
К сожалению, именно так все и произошло. Так называемый ГКЧП – это, скорее, провокация, ускорившая падение социалистического строя в СССР, чем попытка исправить сложившуюся ситуацию. О чем-то подобном вы, Иосиф Виссарионович, писали в вашей работе «О политической стратегии и тактике русских коммунистов». А именно… Простите, цитирую по памяти, – я наморщил лоб и начал: – «…удар не только не послужит исходным пунктом нарастающих и усиливающихся общих атак на противника, не только не разовьется в громовой сокрушающий удар, а…»
Сталин, улыбнувшись, продолжил:
– «…наоборот, может выродиться в смехотворный путч, угодный и выгодный правительству и вообще противнику в целях поднятия своего престижа и могущий превратиться в повод и исходный пункт для разгрома партии или, во всяком случае, для ее деморализации».
– Именно так, товарищ Сталин, именно так. – Я еще раз удивился прозорливости этого человека. – А что касается Ельцина и прочих заговорщиков, то скажу вам научным языком: партия, лишенная механизма самоочищения и пополняемая путем кооптации, сгнила в течение одного-двух поколений.
То же касается и комсомольских структур. Именно из комсомольцев вышло большинство новых финансовых магнатов, именуемых у нас олигархами. Скажу одно – вы были правы, говоря про усиление классовой борьбы при социализме. Должен быть четко зафиксирован и научно описан процесс выделения из однородной массы советских партийных и комсомольских активистов новых супербуржуев, стремящихся заполучить в личную собственность всю страну.
И вообще, я считаю, что советское государство должно быть построено в строгом соответствии с учением старца Пелагия о спасении добрых и наказании злых. Тогда для людей все будет в рамках государственной целесообразности и практической морали.
По-моему, упоминания старца Пелагия, жившего во втором веке нашей эры, очень удивило Сталина. Он не ожидал, что в нашей конторе изучают и богословские труды. Но, что называется, noblesse oblige – положение обязывает. Мы оперативники ГРУ, и по долгу службы должны знать не только о старце Пелагии, но и о многом другом. Дураков в нашей конторе не держат, не то место.
В горле у меня заметно пересохло, и заметивший это Сталин сделал жест, чтобы я перевел дух. Снял трубку телефона, коротко бросил в нее:
– Два чая!
Потом он посмотрел на меня.
– Вы, товарищ Бережной, не горячитесь, мы и сами все это понимаем. Только вот в органах есть горячие головы, которым чем проще, тем лучше… Мы вас поняли. Давайте вернемся к нашим баранам. Поговорим вот о чем. Я тут прочел несколько статей о вас в «Красной звезде». Этот журналист, Симонов, хорошо пишет. Многое, конечно, недоговаривает, но вы сами понимаете – иначе нельзя. Скажите, что вы чувствовали, когда поняли, что попали к нам на эту войну? Чисто по-человечески.
Я задумался.
– Не знаю, товарищ Сталин. В первые минуты я был немного ошарашен. Такие Голоса – это не простое переживание. В первые минуты в бой вступили моряки и летчики. А потом… Потом, когда получен приказ и ты встаешь в строй, места для эмоций уже не остается. Бойцы подгоняют снаряжение, авианосец сотрясается в грохоте, отправляя в вылет очередной самолет… Словом, трудно все это описать. Потом, когда вертушка шла на цель, только повторял себе: «Тебя этому учили, ты все сделаешь как надо…»
Сталин слушал меня внимательно, время от времени делая какие-то пометки карандашом в лежащем перед ним блокноте.
– Потом, когда бойцы явили передо мной Манштейна-Левински, в одной ночной рубахе и обгадившегося… Тут я понял, что могу все. Это страшное чувство, такое же страшное, как чувство полного бессилия.
Дело в том, что истина где-то посредине. Ведь немец – солдат серьезный. Сейчас я понимаю, что не смогу закрыть грудью каждого нашего солдата, не смогу спасти от голодной смерти каждого ленинградца. Ведь они умирают прямо сейчас. Блокаду же реально мы сможем прорвать месяца через полтора, а полностью ее снять – не раньше капитуляции остатков осаждающей город армии. За это время погибнут десятки тысяч наших людей, и от этого болит душа. И не только у меня одного. Леонид Ильич докладывал, наверное, по партийной линии, – я отхлебнул остывшего чая. – Вот так вот, товарищ Сталин.
Сталин поднял голову.
– Товарищ Бережной, есть мнение, что вы наш человек и мы с вами сработаемся. Сейчас товарищ Поскребышев вызовет для вас машину, и вас отвезут в гостиницу к товарищу Василевскому, тут недалеко. Будут ли у вас еще какие-либо просьбы?
Я вздохнул.
– Если можно, товарищ Сталин, то выделите для «Молнии» как можно больше подвижных соединений…
– Вы не торопитесь. Еще раз обсудите все с Василевским, пока он в Москве, и с Ватутиным. Мы вам верим, и для «Молнии» выделим все, что сумеем. Только товарища Буденного с его корпусами не просите, у него весной будет своя сольная партия. – Сталин пожал мне руку. – До свиданья, товарищ Бережной, жду вас здесь через неделю с окончательным вариантом плана.
28 января 1942 года, полдень. Станция Воронеж
Гвардии майор Сергей Александрович Рагуленко
Утром по эшелону зачитали Указ Верховного Совета СССР. Согласно ему наша бригада стала 1-й гвардейской ордена Боевого Красного Знамени Отдельной тяжелой механизированной бригадой осназа РГК. По этому поводу приказываю разлить личному составу после завтрака «по писят» из НЗ. Награждение всей бригады – это дело святое. Мы теперь не хухры-мухры, а круть неимоверная, и вкатываемся в историю, как по рельсам.
Но, блин, война ведь только начинается. В первую очередь для немцев, которым предстоит на собственной шкуре узнать, что такое русский солдат, доведенный до состояния ярости. Ну, и для нас тоже, потому что немец – мужчина серьезный, и подходить к нему надо во всеоружии. Чует моя пятая точка, что мы уже успели так отравить жизнь Алоизычу, что скоро на нас начнется персональная охота с помощью диверсантов, массовых налетов авиации и прочих фрицевских понтов.
Конечно, та хохма, что официально мы уехали в Сталинград, может, и собьет парней Канариса со следа, а может, и нет. То, что мы туда и не собираемся – к гадалке не ходи. За Красным Лиманом эшелон свернул на север, а не на юг, и теперь каждый удар колес по стыкам рельсов приближает нас к столице нашей Родины, Москве.
Настроение у народа приподнятое, мы опять уходим с места сражения победителями. Командование и штаб батальона едет в одном вагоне со взводом разведки и управления, которым командует капитан Борисов. С ним и его бойцами мы вместе прошли весь путь – от набережных Евпатории до позиций под Краматорском. За это время паренек изменился даже внешне, как и его бойцы. С лица куда-то исчезло выражение растерянного недоумения и отчаянного упорства, сменившись на осознание своей силы и мастерства. Мы можем их побеждать, побеждать в их же стиле, нагло врываясь в ничего не подозревающие города со спящими гарнизонами. Можем, одетые в форму противника, тихо снимать часовых, открывая тем самым дорогу бронетехнике. Можем выйти с немецкой панцеркамфгруппой баш на баш и, оставив от нее только груду изуродованного металла, пойти дальше, выполняя задание Родины.
Мы – это не только бойцы, пришедшие из нашего, навеки потерянного 2012 года, мы – это вся бригада. Честно говоря, чем дальше, тем я больше начинаю забывать, кто есть кто. С начала боев мы потеряли двенадцать человек из исходного, как здесь принято выражаться, инструкторского состава моей старой роты, ставшей костяком батальона. Инютин, молодой взводный лейтеха, словил шальную пулю в лицо под Саками. Его заменил старшина Гаврилов, которому при переаттестации дали мамлея. Еще три контрактника легли, когда мы деблокировали Севастополь. Восемь парней при разных обстоятельствах погибли во время рейда по степям Таврии. Раненых два десятка, но комбриг нас заверил, что все они вернутся к нам до начала переброски на фронт.
У местных потери еще больше – тридцать семь убитых и более полусотни раненых. Да, но ведь их вдвое больше, чем инструкторов, так что относительный результат не так уж плох. И главное, не подбита и не сгорела ни одна БМП. Техника в исправности и на ходу.
Правда, сильно напрягают немецкие тягачи. Все время надо помнить, что по сравнению с нашей бронетехникой это жуткий эрзац, не обладающий ни настоящей проходимостью, ни достаточным бронированием и огневой мощью. По сути это только транспорт для перевозки пехоты на марше. Колесные броневики у немцев лучше, но этих трофеев хватило только на роту разведки. Ах, как было бы хорошо иметь более-менее стандартную технику, а не эту сборную солянку! Уж мы тогда бы показали немцам, что такое настоящий «боевой биатлон».
Что-то мальчики мои погрустнели, задумались. Каждый из них уже терял боевых друзей. Разведчики-черноморцы отступали от Измаила к Одессе, потом два месяца боев и эвакуация в Крым. Это было время, когда над их головами непрерывно висели немецкие самолеты, когда Красная Армия терпела поражения и отступала. Да, может показаться, что мы пришли и в одночасье все изменили. Но на самом деле все совсем не так. Мы только, говоря боксерским языком, сбили немцам дыхание и перехватили инициативу.
А еще, как говорят, с нашей помощью было обезврежено несколько суперидиотов, окопавшихся на командных должностях. И, как говорил мой дед, чо маемо, то маемо! Он, Петро Рагуленко, сейчас, кстати, где-то там, в той мясорубке, что мы закрутили вокруг Сталино… Надо будет отослать бабке, жене его, фото и денежный аттестат, пусть своего сыночка, который вырастет и станет моим батей (с ума сойти!) получше кормит. Морда лица у меня вполне фамильная, так что я могу назваться их дальним родичем.
Ну вот, сейчас я и сам впаду в грех тоски и уныния… Нет, надо развеивать эту нечисть немедленно.
Я посмотрел на Борисова.
– Товарищ капитан, гитару в студию… Вон, брезентовый чехол, прямо за вами. Ага, она самая…
Капитан подал мне гитару и улыбнулся:
– Товарищ майор, давайте нашу, бригадную… – седой, а в душе все еще мальчишка. За матерчатой занавеской, отделявшей большую часть вагона от «кубрика» девушек-зенитчиц, как-то подозрительно замолчали.
Я вынул гитару из чехла, взял несколько аккордов, подкручивая колки.
– Итак, товарищи, – я кивнул в сторону занавески, – и еще раз товарищи. Гимн Гвардейской Отдельной тяжелой механизированной бригады осназа РГК… – Видно, заклинание было произнесено верно, и из-за занавески выглянула забавная конопатая мордашка. Это была девичья разведка, подносчица боеприпасов Даша. Мне кажется, что она вообще малолетка и приписала себе пару лет в военкомате. Но это не важно, в нашей истории через полгода весь полк должен был героически погибнуть, стреляя прямой наводкой по немецким танкам. Теперь этого, наверное, уже не будет.
Я ударил по струнам, стараясь подстроить ритм под стук колес…
Здесь птицы не поют,
Деревья не растут,
И только мы к плечу плечо
Врастаем в землю тут…
Сначала один, потом еще и еще, ребята начали подпевать.
Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим,
Одна на всех, мы за ценой не постоим.
Глаза разведчиков загорелись, некоторые начали отбивать ритм на котелках, добавляя к мелодии грозный рокот.
Нас ждёт огонь смертельный,
И все ж бессилен он,
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,
Особый наш тяжелый батальон,
Особый наш тяжелый батальон.
Девушки, осмелев, полностью отдернули занавеску и расселись на нарах, как воробушки на жердочке. Ну, прямо концерт в сельском доме культуры…
Лишь только бой угас,
Звучит другой приказ,
И почтальон сойдет с ума,
Разыскивая нас.
Закончили песню мы грозным пророчеством:
Когда-нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим,
А нынче нам нужна одна победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим,
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Вагон грохотал аплодисментами. Потом Петя Борисов забрал из моих рук гитару и сбацал «Комбата». И когда только выучил, да еще втайне от любимого командира. Тут хошь не хошь, а слеза на глаза накатила. Потом гитара пошла по кругу – концерт народной самодеятельности, блин.
Потом были еще «любэшные» песни, потом «Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой», «Орлята учатся летать»… Потом были «Дороги», «Землянка», «Жди меня»… Тут уже глаза влагой стали наполняться у зенитчиц… Высокая сероглазая москвичка Маша Калитина протянула было руку за гитарой… На нее особо подействовала песня про не вернувшихся с войны московских парней. Это для нас, не москвичей, просто слова, а для таких, как она, это конкретные имена и лица. Мальчики, ушедшие на войну прямо с выпускных вечеров. Это было. Потом на войну пошли девочки. В зенитчицы, санитарки, радистки. И сколько из них сгорело в этом огне, тоже не счесть. Не более трех процентов из них воротились домой. В нашей истории это было поколение, почти подчистую выбитое свинцовым военным градом. Но мы так и не узнали, что хотела исполнить нам Маша, потому что завыла сирена воздушной тревоги, смешавшаяся с паровозным гудком. Налет.
Мы уже почти подъехали к Воронежу. Немецкое крылатое зверье здесь было еще не пуганное и довольно многочисленное. Так что угроза немецкого авианалета была вполне реальной. Зенитчицы полезли на платформу к своим орудиям, а мы распахнули боковую дверь. Впереди и чуть справа горел Воронеж. Над ним, будто стая воронья, кружили самолеты люфтваффе. Полсотни, а может, и сотня бомбардировщиков. МЗА, а именно они составляют пока основу советской ПВО, до них не доставали. По численности это должны быть одна-две бомбардировочные эскадры полного состава. Кажется, бомбили станцию, возможно авиазавод и какие там еще в городе. А может, асы Геринга просто занимались привычным для них делом – ровняли город с землей.
Но у немцев в этот раз все прошло не так гладко. На станции Воронеж сейчас должен был находиться эшелон с танками майора Деревянко. Его «Панцири» посылали немцам горячие приветы, отгоняя их от станции. Появляющиеся время от времени над горизонтом инверсионные следы и взрывающиеся в воздухе самолеты говорили немцам, что они нашли приключений на свою пятую точку. Короче, ледовое побоище в разгаре. Воленс-ноленс, мы тоже должны были попасть в эту мешанину. Но не успели. В небе появилась пара «лесников». Два МиГ-29, недавно перебазировавшиеся на аэродром под Москвой, доказали, что для них 350 км – не крюк.
Две тройки немецких бомбардировщиков, пытаясь обойти станцию с юга и оттуда прорваться к городу, подошли к нашему эшелону на расстояние восемнадцати километров. Это они зря… Дело в том, что «Панцири» умеют работать в автоматическом режиме интегрированной группой. Шесть ракет – шесть пораженных целей…
Логику нашего командования, отдавшего приказ при возможности открывать по немецким бомбардировщикам огонь на поражение, я понимаю. Сбитый немецкий бомбардировщик – это не только выведенная из строя вражеская боевая единица и пара тонн дефицитного для СССР дюралюминия, который пионеры с удовольствием приволокут на сборный пункт металлолома. Это еще от трех до пяти высококвалифицированных членов экипажа, которые в случае, если самолет будет подбит над советской территорией, или будут убиты, или отправятся пилить лес или класть шпалы. Для нас – чистый плюс, для немцев – чистый минус.
МиГ-29 начали качать маятник, сделав пару заходов на основную группу немецких бомбардировщиков. Результат показался немцам достойным классического расстройства желудка, и они бросились врассыпную.
И именно в этот момент к городу начали подтягиваться местные истребительные силы на «ишачках», «яках», «лаггах» и «мигах». Очевидно, что матерные послания из Москвы достигли ушей местного начальства и пробудили местную истребительную авиацию к действию.
Кто-то сказал, что рубка бегущей пехоты – это самое увлекательное занятие для кавалерии. Могу сказать, что для истребителей панически удирающие в одиночку бомберы – цель не менее заманчивая. Конца этой драмы мы так и не увидели, потому что вся эта карусель удалилась на запад. Могу сказать одно – у товарищей из местного НКВД наступила страдная пора. Небо просто кишело куполами медленно опускающихся парашютов. Есть, конечно, среди них и наши истребители, которым не повезло. Но большинство – это все же парни Толстого Германа, на которых клейма некуда ставить.
Плохо, конечно, лишь то, что теперь даже самому тупому немецкому генералу станет понятно – ни в какой Сталинград наша бригада не поехала…
29 января 1942 года, утро.
Восточная часть Средиземного моря, сто миль на траверзе Латакии, пароход «Гаронна»
Бывший штабс-капитан ВСЮР Петр Петрович Одинцов
Тяжек наш крестный путь обратно на Родину. Один раз мы уже прошли по нему – из Севастополя в Галлиполийский лагерь, в Бизерту, Марсель, Париж, во Францию, что стала русским сынам и дочерям злой мачехой. Теперь Родина снова вспомнила о нас и позвала, скорее всего на смерть. Но лежать-то мы будем уже в родной земле.
На пароходе нас, русских добровольцев, почти две тысячи. Кроме русских здесь почти семь десятков французов – летчики. Они подсели к нам в Бизерте, говорят, что им тоже надо в Россию. Ходят слухи, что Сталин обещал дать оружие каждому, кто приедет биться с фашизмом. Летом на этот призыв, наверное, никто и не откликнулся бы. Вся Европа была уверена, что еще до холодов немцы войдут в Москву и Петербург, как уже вошли в Прагу, Варшаву, Копенгаген, Осло, Париж и Белград. Мол, немецкая армия непобедима…
Я говорил этим глупцам, что мы, русские, медленно запрягаем, но уж если поехали, то нас не остановить. Наполеон тоже вошел в Москву, но, после недолгого пребывания в ней, еле унес ноги. А через два года русские армии нанесли ответный визит. Правда, в отличие от Наполеона, французскую столицу жечь не стали. А Наполеон? Есть такой остров в Атлантике – Святая Елена называется…
И я оказался прав – где они сейчас, эти записные пророки? Вот уже два месяца на Восточном фронте у немцев творится что-то невероятное. У самых стен Кремля красные остановились, напряглись и погнали немцев обратно на запад. И как погнали – вермахт драпал, бросая технику и оружие. Не медленно и степенно отступали, а бежали. Так еще австрийцы бежали от армий Брусилова летом 1916 года.
Потом невероятное началось на юге, точнее в Крыму. На сцену будто вышел опытный цирковой престидижитатор. Движение руками, взмах платком… Была немецкая армия Манштейна – и вот ее уже нет. Зато, как по волшебству, на рейде Евпатории и в бухтах Севастополя снова появились корабли под Андреевским флагом, и среди них – о господи! – тяжелый авианосец. Будто опытный гроссмейстер сделал противнику мат в два хода. Потери немецкой армии были огромными, уничтоженной и плененной оказалась вся 11-я армия вермахта.
Но это было лишь начало. Не успело эмигрантское общество прийти в себя за нервными разговорами в кафе под сигарету и рюмку коньяка, как мир потрясло еще одно известие. Черноморский флот вышел из своей базы и разнес в щебенку Констанцу. Причем корабли под Андреевским флагом шли в одном строю с кораблями красных. После приведения к молчанию береговых батарей и полного разгрома порта объединенная эскадра медленно продефилировала вдоль берега до самого Стамбула, будто нарочно подставляясь по удар немецких бомбардировщиков. Немцы не поскупились, послали в бой три десятка бомберов, которые и были уничтожены все до одного в виду турецких берегов. Это был шок. Наши записные авгуры прикусили свои длинные языки.
Мы с товарищами, откликнувшись на призыв Антона Ивановича Деникина, тогда тряслись в поезде Лион-Марсель и обо всем случившемся узнали уже 13 января в Марселе. Среди собравшихся там русских офицеров были люди небедные, и мы смогли зафрахтовать целый пароход. Но эта старая посудина, наверное, помнила еще Крымскую войну. Ну, а если не Крымскую, то русско-турецкую 1877 года точно. Она готова была развалиться от первой же приличной волны. Как объяснил мой знакомый моряк, шестьдесят четыре года – крайне почтенный возраст. Месье Трикупис, полугрек-полуфранцуз, получив с нас деньги, спокойно может теперь оставить пароход в Севастополе или продать его красным на слом.
Из Марселя курс наш лежал в Бизерту. Там мы были 16 января. В порту Бизерты на борт поднялось еще несколько сотен говорящих по-русски крепких мужчин самого разного возраста. По пароходу прошел слух, что это дезертиры из французского Иностранного легиона, решившие сменить нанимателя. Кроме них на пароходе оказались и чистокровные французы, в основном летчики и авиамеханики. Возглавлял группу летчик, писатель, журналист и авантюрист капитан Антуан де Сент-Экзюпери. Граф, между прочим. Он и показал нам затертую до дыр газету, в которой был напечатан перевод речи Сталина, обращенной ко всем желающим сражаться с фашизмом. Так мы узнали, что советский вождь услышал призыв генерала Деникина и откликнулся на него.
Каждый иностранец или русский эмигрант, ступивший на землю Советского Союза, получит в руки оружие в зависимости от умения им владеть. Самолет, танк, коня с шашкой, винтовку – все это советское правительство гарантирует каждому добровольцу. Советское правительство не имеет претензий к тем эмигрантам, которые не участвовали во враждебных действиях против СССР после 1925 года. Там же был подчеркнутый французами пункт о формировании в составе Красной Армии национальных освободительных частей и соединений из граждан стран, находящихся в настоящий момент под немецкой оккупацией…
Там же, в Бизерте, с нашим пароходом произошло некое волшебное изменение – за одну ночь «Гаронна» стала «Измиром», а французский флаг сменился турецким. Чудеса, да и только! Похоже, что наш шкипер ранее промышлял контрабандой не только жаждущими вернуться на Родину эмигрантами.
Восемнадцатого, загрузившись углем, водой и провизией, мы вышли в море. Шкипер старался держаться подальше от берега, несмотря на нейтральный турецкий флаг. Сейчас нам были опасны все. Немцы, итальянцы, англичане – всем показалось бы подозрительным присутствие на борту парохода такого большого количества мужчин призывного возраста, причем говорящих по-русски. А тут еще и дезертиры из французской армии – греха не оберешься. Но Бог миловал – все обошлось. Мы спокойно миновали Тобрук, не нарвавшись ни на итальянский, ни на британский конвой. Остались позади Мальта и Александрия.
Вчера вечером, на траверзе Тира, мы стали свидетелями странного небесного явления – перед закатом облака разошлись, и мы увидели яркую блестящую точку, ползущую высоко-высоко в небе с востока на запад, оставляющую за собой белый след, четко делящий небо пополам. Капитан Сент-Экзюпери долго рассматривал это явление в бинокль.
– Странно, – сказал он, – слишком высоко даже для высотного разведчика… Километров пятнадцать, если не больше. Да и скорость, если я не ошибся с высотой, как минимум тысяча километров в час. Этого не может быть, но вот оно, летит.
Теряясь в догадках, мы все наблюдали за блестящей точкой, пока она не скрылась за горизонтом. А белая полоса медленно расплывалась над нашими головами в быстро темнеющем небе. Дальнейшие события подтвердили догадки французского летчика. Когда уже почти полностью стемнело, на высоте, там, где пролетел самолет, лучи заходящего солнца продолжали окрашивать его след в волшебные ярко-розовые тона, напоминающие по цвету перья фламинго. Это было высоко, очень и очень высоко.
А сегодня утром мы увидели другое удивительное зрелище. Это было как видение из прошлого. Встречным курсом к нашему пароходу шли военные корабли. Много кораблей. Сначала восходящее солнце слепило нам глаза, и мы не могли разглядеть флаги, под которыми эти корабли шли. Потом будто пелена упала с наших глаз – назло всему на их мачтах развевались стяги. Только головной и замыкающий корабли несли большевистские флаги. А все остальные были под нашим старинным Андреевским флагом.
Комок в горле и слезы в глазах – значит, это все-таки правда! Один из кораблей покинул походный ордер и направился в нашу сторону. На его мачтах вверх поползли флажные сигналы. Среди нас были и морские офицеры. На пароходе тут же стало известно, что получен приказ лечь в дрейф и приготовиться к приему досмотровой партии… Господи, неужели мы сейчас увидим тех, кто ходит под Андреевским флагом через четверть века после гибели Российской империи!
С корабля спускают катер. Даже без бинокля на его борту видно выведенное славянской вязью такое обычное для русского флота название: «Сметливый». Катер идет к нам…
У борта парохода толпится народ. Взрослые мужчины в возрасте сильно за сорок и молодые люди, зачастую просто мальчики, с нежным пушком на верхней губе. Наши сыновья, выросшие на чужбине. Как плакали их матери, посылая своих детей, как они считали, на верную смерть. Но разве могли они остаться, когда Родина в опасности, когда Родина зовет?
Есть, конечно, и такие, которые надели форму СС и пошли вместе с немцами «свергать большевизм». Пусть они будут прокляты – Краснов и Шкуро. Они не русские и не немцы, они – выродки. Их немного, но, как говорят, ложка дегтя портит бочку меда. Генерал Деникин проклял их в своем послании, проклянем их и мы.
Вместе со мной на пароходе мой старший сын Олег, и Бог миловал, он не успел попасть во французскую армию, которая так быстро подняла руки перед нацистами. Двое младших сыновей и дочь остались в Лионе с матерью. И да помогут им Бог и добрые люди, если мы не вернемся. Война в России идет страшная, не на жизнь, а на смерть…
Как раз Олег и отвлек меня от этих мрачных размышлений. Указывая рукой на катер, он сказал:
– Папа смотри, у них погоны…
Гул удивления прошел волной по пароходу.
Я напряг зрение – это у сына глаза молодые, а я после сорока пяти начал уже сдавать. Хотя что тут непонятного – если над кораблем развевается Андреевский флаг, то матросы и офицеры на нем должны – просто обязаны! – носить погоны. Это просто чудо из чудес – среди матросов с погонами чекист-пограничник с зелеными петлицами. Один. И при том, что странно, не плюется ядом и не смотрит на погоны с ненавистью, как раввин на свиное ухо. И еще интересно: переговаривается он с офицером и вроде как дружески. Прости меня, Господи, и вразуми – что же это такое деется на свете?
Проклиная судьбу, свою жадность и этих непонятных русских, которым не сидится дома, шкипер приказал опустить трап. Как матерый контрабандист, он даже не думал препираться с командиром военного корабля. Знал, что все это может закончиться для него крупными неприятностями.
К трапу, по которому уже поднимались офицер с матросами, через толпу протиснулся генерального штаба полковник Игнатенко. Он самый старший в нашей компании. Ему уже за пятьдесят. В Гражданской войне не участвовал – был в составе Русского экспедиционного корпуса во Франции. Поскольку мы не махновская банда, то офицерское собрание назначило его нашим командиром как самого старшего по званию и опыту. Отчетливо помню, как волновался он тогда из-за оказанного доверия, как тряслись его руки.
Сейчас же полковник подтянут и собран, сапоги начищены до зеркального блеска, гражданская кепка сидит на голове почти как офицерская фуражка. Толпа чуть отхлынула от трапа, оставляя полковника один на один с уже поднявшимися на борт гостями.
Офицер, судя по звездам на погонах – поручик. Фигуры его не видно совершенно. Этому мешает странный, явно форменный жилет, карманы которого битком набиты разнообразным снаряжением. На правом плече, прижатый локтем, висит короткий то ли карабин, то ли пистолет-пулемет со складным прикладом. Лицо у поручика волевое, жесткое, свежий шрам на щеке. Он смотрит на нас доброжелательно, но в то же время словно на ожившие экспонаты в музее. Видно, что это не первая его война. Если Манштейна в Крыму разбили такие же, как он, то я не завидую немцам.
Второй – чекист. Молодой, чуть старше моего Олега. Он насторожен. Но старательно делает безразлично-равнодушный вид. Кобура нагана расстегнута, но и только. Руку он старается держать подальше от рукояти. По мелким движениям, выражению лица и прочим, почти незаметным признакам видно, что мы внушаем ему легкое опасение. А поручик со шрамом – какое-то непонятное уважение, смешанное с робостью.
Матросы, унтер и два рядовых – внешне полная копия своего командира. Такая же форма со снаряжением, такие же карабины, такие же жесткие лица, смотрят – как целятся.
Немая сцена – прямо как у Гоголя. Потом поручик прикладывает руку к черному берету:
– Старший лейтенант Никитин, морская пехота Черноморского флота. С кем имею честь?
Рука, приложенная в ответ к кепке, слегка дрожит. Но полковник старается держать марку, внешне сохраняя спокойствие.
– Генерального штаба полковник Игнатенко Виктор Петрович, – говорит он. – Скажите, старший лейтенант, что все это значит? Чекист и офицер, чуть ли не в обнимку! Андреевский флаг рядом с советским!
Поручик таинственно улыбнулся.
– Уважаемый Виктор Петрович, вы же закончили Академию Генерального штаба, и не мне вам объяснять, что есть вещи, которые знать должны далеко не все. Начальная причина всех последних событий – это секрет, который опасен для тех, кто его узнает. Вон, к примеру, Черчилль помер, узнав нечто… А ведь такой живучий был, собака.
– Гм, – прищурился полковник, – а я вот грешным делом думал, что Англия ваш союзник… А вы так о Черчилле…
– Союзники бывают разные, господин полковник, иные – такие, что и врагов не надо, – усмехнулся поручик.
Полковник Игнатенко, очевидно, был того же мнения, потому что пожал плечами и кивнул:
– Наверное, вы правы, поручик, эти «джентльмены» ищут лишь для себя выгоду и ради нее могут ударить союзника ножом в спину. Попомните мое слово, с господином Сталиным, как только пропадет в нем нужда, они поступят точно так же.
– С товарищем Сталиным, господин белый полковник! – вдруг нервно выкрикнул чекист дрожащим от ярости голосом.
Мы все напряглись, но поручик быстро разрядил обстановку:
– Товарищ младший сержант госбезопасности, – сказал он спокойным, почти равнодушным голосом, – прошу вас запомнить на будущее – здесь нет белых или царских офицеров. Здесь есть только русские офицеры. Вы помните, что недавно сказал товарищ Сталин: «Гражданская война закончилась, забудьте. Все, кто хотят сражаться с фашизмом, должны получить возможность это сделать», – так что задумайтесь над словами Верховного Главнокомандующего.
Это нравоучение поручика подействовало на чекиста как ушат холодной воды. Он отошел к трапу и больше участия во происходящем не принимал. А мы были удивлены и озадачены.
Поручик тем временем снова повернулся к полковнику Игнатенко.
– Виктор Петрович, надеюсь, я не ошибся: среди здесь собравшихся все русские офицеры?
– Нет, господин поручик, вы не ошиблись, мы все русские офицеры и хотим защищать Россию от напавших на нее германцев. Как сказал Антон Иванович Деникин, во искупления греха Гражданской войны. Мы хотим попасть на Родину вместе с нашими сыновьями… У кого они есть, конечно. Мальчики, понятно, еще не офицеры, и мы считаем их кем-то вроде вольноопределяющихся.
Поручик пробежал взглядом по лицам собравшихся. На некоторых из них отчаянье, упрямство, надежда, наивная решимость «искупить кровью». Видимо, довольный увиденным, он кивнул:
– Хорошо, господин полковник. Скажите, какова ваша конечная точка назначения?
Ответ полковника Игнатенко был коротким, как последняя затяжка сигаретой приговоренного к расстрелу:
– Севастополь!
– Отлично, – кивнул поручик. – В Севастополе вас встретят. Мы предупредим кого нужно. – Он как-то странно прижал ухо к плечу, будто вслушиваясь в нечто, что было внутри него. – Да, так точно. – Потом поручик снова посмотрел на полковника: – Виктор Петрович, на сборном пункте в Севастополе все желающие настоящего дела пусть спросят гвардии майора Тамбовцева. Он вас определит в бригаду генерал-майора Бережного. За сим, господа, позвольте пожелать вам благополучного плавания. Нам пора. И не бойтесь, все будет хорошо.
Сразу после этих слов по трапу в катер спустился сначала сержант-чекист, потом матросы, а последним поручик Никитин. Взвыл мотор, и, оставляя за собой белопенный след, катер рванулся к кораблю. Мы все стояли, как громом пришибленные.
– Да, дела, – сказал кто-то. – Ничего не пойму. Дело ясное, что дело темное.
– Ничего не сказал, – ответил другой голос, – но обнадежил.
А я вспомнил, что когда-то году этак в шестнадцатом, довелось мне встретиться на фронте со штабс-капитаном Василевским. Хоть и было то знакомство шапочным, но вырос Александр Михайлович в Красной России в большого человека. Генерал-лейтенант, фронтами командует…
Эх, может, в восемнадцатом не к белым надо было идти на Дон, а к красным – в Москву? Кто знает, может, и лежал бы я сейчас в сырой земле, как поручик Тухачевский? А может быть, и армиями и фронтами бы командовал? Размечтался ты, Петр Петрович, жизнь ведь уже не переиграть…
Одно ясно – кто на свою землю под чужим знаменем придет – проклят будет, кто за свою землю ляжет – свят. Может, потому мы, белые, красным проиграли, что связались с Антантой и, поверив щедрым обещаниям «союзников», призвали в Россию на помощь всякую заморскую дрянь – англичан, французов, японцев, турок, германцев, американцев и даже поляков… Где-то, говорят, даже греки отметились. Потому и проиграли ту войну, что, ослепленные ненавистью, землю свою предали. А те, у которых и по сей час пелена с глаз не спала, Гитлеру в СС служат, с большевизмом воюют…
Пароход начал набирать ход, стремясь скорее приблизиться к безопасному для нас турецкому берегу. А я все стоял на корме и смотрел на запад, куда ушла русская эскадра. И думал: как нам теперь жить дальше-то?
29 января 1942 года, вечер.
Атлантика, сто миль западнее Лиссабона. АПЛ «Северодвинск»
Сегодня ночью радиооператоры БЧ-4 перехватили «квитанцию» немецкой подводной лодки, направляющейся из базы 2-й флотилии подводных лодок в Лорьяне на коммуникации союзников в Центральной Атлантике. Спустя два часа сообщение было расшифровано, а местоположение подводной лодки, идущей в позиционном положении, точно определено. «Северодвинск» догонял свою жертву со скоростью тридцать узлов. Операция «Подводный гром» началась.
Ровно в пятнадцать часов семнадцать минут по местному времени подводная лодка U-129 из флотилии «Зайцведель» и ее командир, корветтен-капитан Асмус-Николай Клаузен, стали бестелесными призраками, существующими только в радиоэфире. Выпущенная с тридцатиметровой глубины бесшумная самонаводящаяся электроторпеда УСЭТ-80 разворотила корпус немецкой субмарины. Взрыв трехсот килограммов взрывчатки произошел в районе рубки, так что из команды U-129 не спасся никто, даже стоявшие на мостике командир и штурман. В противном случае «Северодвинск» должен был всплыть, и бойцы СПН ГРУ зачистили бы оставшихся в живых. Убедившись, что дело сделано, капитан 1-го ранга Верещагин направил свой подводный крейсер в сторону Лиссабона.
А началась эта история в ночь с 10 на 11 января операцией «Аллегро», когда по главному источнику горючего для боевой техники Третьего рейха – нефтяным полям в окрестностях Плоешти – был нанесен внезапный и страшный удар. В течение нескольких минут главная бензоколонка вермахта и люфтваффе превратилась в море огня. Прошло уже почти три недели, но стянутым со всей Германии пожарным, вместе с их румынскими и венгерскими коллегами, до сих пор не удается укротить пожар. Полковнику Шалимову и подчиненной ему батарее комплексов «Искандер-М» удалось предвосхитить огненный ад Кувейтских нефтепромыслов 1991 года.
Сразу же после катастрофы руководству рейха стало ясно, что бензоколонка в Плоешти закрылась надолго, если не навсегда. В первую очередь было решено резко увеличить производство синтетического горючего. Но у этого решения было пару неприятных моментов. Во-первых, заводы, которые перерабатывали каменный уголь в нефтепродукты, в один день не строятся. От принятия решения до получения первой продукции пройдет как минимум год. Во-вторых, таким способом невозможно решить проблему дефицита высококачественных смазочных масел и высокооктанового бензина для люфтваффе. Для их производства нужна натуральная нефть. Если досуха выжать все хранилища, то авиационного бензина оставалось только на месяц войны, а если учесть режим экономии и те ужасные потери, что понесло люфтваффе, то авиации бензина должно было хватить до первого марта.
Это стало ясно утром двенадцатого января, а уже пятнадцатого в Берне в одной гостинице встретились вполне респектабельные господа. Это были представители министерства промышленности рейха и американского нефтяного концерна «Стандарт Ойл». Уже к вечеру был решен вопрос об экстренной разовой поставке полумиллиона тонн авиационного бензина марки «сто» и тридцати тысяч тонн смазочных масел (спецификация прилагается). Большую часть автомобильного парка в рейхе планировали перевести на газогенераторы.
Семнадцатого января германо-швейцарскую границу пересекли грузовики, груженные несколькими десятками тонн золота. Советская разведка уже вечером 18 января доложила об этом в Москву. Эту информацию ждали. Еще при подготовке удара по нефтепромыслам был проведен анализ тех путей, которыми Германия может восполнить ущерб. Одним из этих путей и была поставка в рейх сырой нефти и готовых нефтепродуктов концерном «Стандарт Ойл» с ее венесуэльских нефтепромыслов. Детище старого Рокфеллера функционировало по принципу «ничего личного, только бизнес». Да и бензин немцам обошелся примерно вдвое дороже, чем армии США – большой риск должен приносить большую прибыль. Ошарашенные такой наглостью плутократов немцы почти не торговались. Ну как тут поторгуешься, когда речь идет о жизни и смерти. Можно, конечно, заправить «юнкерсы» водой из ближайшего колодца, но они от этого не полетят…
Когда на стол Сталина легло донесение с информацией о крупной поставке немецкого золота в Швейцарию, вождю стало понятно, что Гитлер договорился с американцами. Ну, по крайней мере, с теми из них, кто категорически не желал превращения Европы в подконтрольную зону Советов. Торговля с врагом стратегическим товаром во время войны – деяние наказуемое, но «Стандарт Ойл» была слишком могущественной корпорацией, чтобы ей могли повредить судебные иски или шум в прессе.
В той истории, которую мы знали, эти поставки бесперебойно осуществлялись до весны 1944 года и прекратились только в канун операции «Оверлорд». То есть когда США решили поучаствовать в европейской бойне лично. Неизвестно, крови скольких сотен тысяч советских солдат стоили тогда те сотни тысяч тонн бензина, полученные люфтваффе от американцев, но в этом варианте истории советское командование, получив шанс, решило пресечь это безобразие самым радикальным образом.
К тому времени, как было принято решение приступить к операции «Подводный гром», обе подводные лодки, попавшие из XXI века в 1942 год, уже скрытно форсировали Черноморские проливы и уходили все дальше и дальше в Средиземное море. Случилось это в ту же самую метельную ночь, когда бригада генерал-майора Бережного пробивалась через бураны от Запорожья к Павлограду.
Правда, в Стамбуле метель была совсем беспросветная. Лучи прожекторов вязли в этой мути через пятьдесят метров. Первой, опираясь на заложенную в памяти навигационного компьютера скан-карту рельефа дна Проливов, шел «Северодвинск». В пяти кабельтовых за ним следовала «Алроса», которая, собственно, еще в XXI веке, за время неоднократных проходов Проливами эту карту и составляла.
За пятнадцать с половиной часов темного времени лодки миновали Босфор, Мраморное море, Дарданеллы и исчезли на просторах Средиземного моря. Дизель-электрическая «Алроса» тихо-тихо погребла к точке рандеву с отрядом адмирала Кузнецова, расположенной в Центральной Атлантике, а атомный «Северодвинск», получив кодовый приказ, на тридцатиузловой скорости рванул к Лиссабону.
Операция «Подводный гром» заключалась в пресечении канала поставок нефтепродуктов. Американские танкеры, везущие ее в Португалию, должны быть уничтожены в море, или у причалов, береговые сооружения нефтеналивных комплексов по обеим сторонам маршрута подвергнуты обстрелу и сожжены. И все это должна проделать одна из немецких подводных лодок 2-й флотилии «Зайцведель».
Первый пункт плана команда «Северодвинска» выполнила – нашла, идентифицировала и уничтожила субмарину U-129 типа IXC. Из расшифрованного радиообмена лодки с командованием флотилии в Лорьяне стали известны ее позывные и фамилия командира. Теперь призрак корветтен-капитана Асмус-Николая Клаузена будет регулярно отчитываться о своих подвигах перед командующим флотилией корветтен-капитаном Виктором Щютце и самим вице-адмиралом Карлом Деницем. Ведь именно в Лорьяне расположена его штаб-квартира. Со временем сии отчеты добавят этим господам немалого количества седых волос.
Лодка находилась на позиции с двадцать четвертого числа. За это время было зафиксировано прибытие в Лиссабон четырех танкеров под американским флагом. Два встали под разгрузку двадцать шестого числа, два прибыли вчера, двадцать восьмого. То есть «Стандарт Ойл» организовала настоящий танкерный конвейер, стремясь скорее выполнить контракт с рейхом. Для начала операции «Северодвинску» не хватало только маски, и вот когда подвернулась злосчастная U-129, все было готово к «большой музыке». Осталось лишь найти первых, подлежащих к утоплению, нефтяных контрабандистов. Если верить графику, то они должны быть где-то здесь, на подходе к Лиссабону.
Два танкера под флагом США в сопровождении старого португальского миноносца были обнаружены почти на закате. Скорость пятнадцать узлов, курс прямой, как стрела – на Лиссабон. По нынешним временам к танкерам можно было применить приставку «супер» – дедвейт сорок тысяч тонн. Сидят глубоко. Если сейчас там действительно стооктановый авиабензин…
Оптика перископа резко приблизила картинку. Когда-то давным-давно стоящие в Центральном командном посту лодки офицеры мечтали вогнать торпеду под «матрас». И долго-долго смотреть, как тонет воплощение мирового зла. Сейчас их мечта осуществится. Первый аппарат, из которого была потоплена U-129, уже перезаряжен. В нем снова электрическая УСЭТ-80.
Командир минно-торпедной БЧ-3 капитан 3-го ранга Рогов склонился над планшетом. Сейчас его задача – так проложить курс торпед, чтобы их ССН не зацепились бы за совершенно ненужный португальский миноносец – нехай живет. Наконец, командир БЧ-3 поднимает голову и смотрит на командира.
– Готово, Владимир Анатольевич, можно стрелять.
Лодка заняла позицию для атаки левее и позади идущих правым уступом транспортов. Команда – «Торпедная атака». Легкий толчок – торпеда вышла. Следом – еще одна. Лодка разворачивается и проваливается на глубину. В отличие от подводных лодок 30–40-х годов, торпеды на «Северодвинске» запускаются не сжатым воздухом, а водой, по этой причине отсутствует демаскирующий воздушный пузырь.
На миноносце, кажется, так ничего и не поняли, он продолжает идти прежним курсом, да и далеко был этот странный звук, по местным понятиям с таких дистанций не стреляют. Взрыв, следом еще один. Через пять минут, когда все офицеры уже обгрызли ногти до локтя, следует доклад оператора ГАС:
– Тащ капитан первого ранга, слышен только миноносец… Ходит кругами…
Лодка отходит еще дальше в сторону и подвсплывает под перископ. У всех, включая командира, мандраж. Ведь это первый реальный боевой поход первой АПЛ типа «Ясень». На горизонте, к югу от позиции «Северодвинска», происходит нечто инфернальное – смешиваясь с закатом, к небесам вздымается зарево от тысяч тонн сгорающего бензина. Метания и стоны португальцев никому не интересны, и «Северодвинск» уходит в сторону от места трагедии, сообщив от имени U-129 в Лорьян о двух потопленных американских танкерах. Представляю, как схватится за голову папаша Дениц, когда узнает, какую дичь скрали его мальчики.
Но еще не вечер. Горючее, находящееся в танкерах, стоящих под разгрузкой, и то, что уже перекачано в береговые емкости, тоже не должно достаться врагу. Для обычных подводных лодок этого времени задача была бы невыполнима. «Алроса», по кличке «Черная дыра», используя свою малозаметность, могла бы прокрасться ко входу в гавань и выпустить торпеды по стоящим у нефтеналивных причалов танкерам.
Но «Северодвинску» это не требуется. В его распоряжении запускаемые через торпедный аппарат ракето-торпеды «Калибр» – экспортное наименование Clab-S. Дальность – более трехсот километров, подтип 3М-54Э1 поразит ошвартованные у терминалов танкеры, подтип 3М-14Э для поражения береговых целей с кассетной боевой частью прольет огненный дождь над терминалами. Пусть португальцы думают, что их разбомбила британская авиация…
Шесть часов спустя.
АПЛ «Северодвинск», там же
Никто не видел, как в полной темноте, в абсолютно пустынном квадрате, из-под воды парами, с интервалом в две минуты, вырвались стремительные, как молния, снаряды. Получив команду от инерциальной системы наведения, раскрывшие крылья ракеты на высоте двадцати метров повернули на Лиссабон.
Первой шла пара 3М-54Э1, нацеленная на танкеры. По всем расчетам, их емкости должны быть пусты на две трети. В эти времена еще не применяются такие хитрости, как вытеснение топлива чистым азотом, и даже до углекислотной защиты додумываются только отдельные светлые головы.
Так что танкеры должны рвануть, как два огромных ОДАБа чуть ли не ядерной мощности. Взрыв должен не только уничтожить все следы примененного вооружения, но и повредить береговые сооружения и инициировать пожар на терминалах.
Но ничего не оставлено на волю случая. Идущие следом две группы 3М-14Э нанесут удар кассетными боевыми частями по нефтеналивному комплексу и железнодорожному терминалу, на котором топливо переливается в цистерны.
Ничего личного, господа португальцы, это война, причем мировая. Если вы хоть чем-то помогаете Гитлеру, тогда мы идем к вам. Как говаривала императрица Елизавета Петровна: «То, что содеяно тайно, карать тоже надобно тайно». Правда, матушка-императрица секла розгами своих гуляющих на стороне фрейлин, а мы собираемся высечь целую страну Португалию, вступившую в богопротивный адюльтер с Адольфом Гитлером.
Капитан 1-го ранга Верещагин наблюдал за горизонтом в перископ. Первый раз рвануло через двенадцать минут, заревом осветило полнеба. Почти тут же второй взрыв, такой же мощный. Ну, а потом вспышки пошли значительно слабее, но очень частые, небо на востоке осветилось так, будто вот-вот должно было взойти солнце.
Но «Северодвинску» все это уже не было интересно. Он удалялся в Атлантический океан. Ведь где-то в семистах милях к западу должна была быть еще одна пара американских танкеров. «Подводный гром» в Атлантике прогремит еще не раз.
30 января 1942 года, утро. Станция Кубинка-1
Командир ОТМБ осназа РГК генерал-майор Бережной
Сцепка из двух мощных паровозов, отбрасывая в небо клубы густого угольного дыма, с натугой втягивает на станцию сверхдлинный по здешним временам состав – шестьдесят пять вагонов. Танковый батальон первым отбыл из Краматорска и первым же прибывает в Кубинку. Танки на платформах, с повернутыми назад башнями, затянуты в беленые брезентовые чехлы. Для искажения формы, под чехлами тюки из соломы. В начале, середине и конце состава – расчехленные и приведенные в боевое положение «Панцири».
Я уже знаю, что в Воронеже состав попал под бомбежку, но этот налет дорого обошелся асам Геринга. Обожженные, покрытые волдырями вздувшейся от жара краски пусковые трубы зенитных ракет говорят о том, что дело было горячим. Пыхая паром, паровозы подтянули состав к разгрузочной рампе, последнее усилие, и все – эшелон на месте.
Вместе со мной батальон майора Деревянко встречает целая комиссия, во главе с начальником 22-го Полигона автобронетанкового управления РККА генерал-майором танковых войск Иваном Константиновичем Романовым. Кроме начальника главного танкового полигона страны присутствует целое созвездие конструкторов, составляющих элиту советской военно-технической мысли. Рядом со мной стоят самые знаменитые в своих областях танкостроители. Конструктор танка Т-34 Александр Александрович Морозов. Конструктор легких танков Т-60 и Т-70 Николай Александрович Астров. Конструктор множества пушек разных типов, в том числе и танковых, Василий Гаврилович Грабин. Отцы танкового дизеля В-2 Тимофей Петрович Чупахин и Иван Яковлевич Трашутин. Отдаленные потомки их изделия, между прочим, установлены и на наших Т-72. Здесь же Николай Федорович Шашмурин, человек, который вылечил наши тяжелые танки от их главной болезни – ненадежной коробки передач.
Вчера вечером, перед выездом нашей команды на полигон, Сталин собрал всех нас в Кремле, чтобы, как он выразился, «придать общее и конструктивное направление нашей работе». На встрече присутствовал и Берия, который, между прочим, по линии ЦК курировал всю военную промышленность. Должен сказать, что Сталин, прежде чем дать кому-то поручение, сам старался досконально разобраться в вопросе. Благодаря доставленной нами литературе из будущего, разбираться в некоторых вопросах он иногда стал значительно лучше, чем признанные корифеи.
Первым делом собравшимся был показан короткий пятнадцатиминутный фильм «Разгром Гудериана под Чаплинкой». Нет, конечно, еще раньше товарищи инженер-генералы дали соответствующие расписки в соблюдении и неразглашении, тут и к гадалке не ходи. Хотя пусть эти люди занимались и не атомным проектом, но все равно они были носителями такого количества государственных и военных секретов, что одним больше, одним меньше – это уже никакой роли не играло.
А вот им за компанию еще один секрет особой важности, поскольку без этого они не сумеют правильно оценить и использовать полученную информацию. Задача стояла ни много ни мало: не снижая ни выпуска танков, ни выпуска пушек, ни выпуска двигателей, поэтапно внести такие изменения в их конструкцию, чтобы наши танковые войска все время на один шаг качественно превосходили немецкие панцерваффе. Не должна была повториться ситуация 1943 года нашей истории, когда советские танкисты оказались не готовы не только к встрече с «Тиграми», «Пантерами» и «Фердинандами», но и с модернизированными танками PzKpfw-III с длинноствольной 50-мм пушкой, PzKpfw-IV с длинноствольной 75-мм пушкой и самоходками Stug-III, а также САУ «Мардер».
Тогда только мужество советских танкистов и большие потери, понесенные ими в самоубийственных атаках, позволили переломить ситуацию на Курской дуге в нашу пользу. Сейчас такого не должно повториться – хребет немецкой танковой армады надо ломать без тех запредельных потерь с нашей стороны.
А пока товарищи конструктора смотрели на широком плазменном экране фильм, снятый техникой XXI века. Зрелище их заворожило, казалось, что с экрана до нас доносится запах сгоревшего тротила и горящей человеческой плоти. Я-то хорошо помню это тошнотворное амбре после завершения побоища. Снят фильм был с той самой высоты, на которой разведчики захватили в плен Гудериана. Снимал оператор телеканала «Звезда». Помнится, Сталин, когда первый раз вместе со мной просмотрел сие произведение, спросил:
– Так как, вы сказали, фамилия оператора, снявшего такой замечательный фильм?
– Романов Андрей Владимирович, товарищ Сталин, – подсказал я.
– Есть мнение наградить товарища Романова, несмотря на его контрреволюционную фамилию, орденом Красной Звезды… – Сталин что-то чиркнул карандашом в своем блокноте. – После удаления некоторых кадров, которые не следует знать тем, кому это не положено, мы сможем показать фильм во всех кинотеатрах Советского Союза, во всех частях и соединениях. Нашему народу он наверняка понравится.
Да, фильм впечатлял. Снятый с возвышенного места, под удачным ракурсом, он достоверно передавал всю картину сражения. Не зря же Гудериан, признанный эксперт танковой войны, выбрал эту высоту для своего наблюдательного пункта.
После завершения просмотра инженеры были под сильным впечатлением картины разгрома двух немецких танковых дивизий. Но они пока не понимали, зачем их пригласили в этот кабинет. А как же. Мы громим немца, у нас все хорошо, можно и дальше почивать на лаврах, занимаясь мелкими усовершенствованиями. Но Сталин, получив информацию из будущего, придерживался совсем другого мнения.
Прохаживаясь по кабинету и вертя в руках трубку, он начал:
– Товарищи инженеры. Вот вы подумайте сами, если у нас все хорошо, то, значит, у немцев все плохо. А раз так, то они, имея в своем распоряжении промышленность всей Европы и мощнейший инженерный потенциал, начнут искать выход их этой ситуации… И найдут его. Вот вы, товарищ Морозов, скажите нам, что бы вы сделали на месте немецких конструкторов, Порше или Андерсена?
Ответом ему было молчание. Тогда Сталин посмотрел на меня.
– Хорошо! Вот сидит вместе с нами товарищ Бережной, генерал-майор, командующий бригадой особого назначения, победившей Манштейна, Гудериана, Гота и Клейста, пришедший к нам вместе со своими людьми из будущего и сражающийся за СССР! Товарищ Бережной, объясните нам, пожалуйста, что будут делать немцы после того, как вы нанесли им столько тяжелых поражений?
Ну что же, мой выход, подумал я и встал.
– Во-первых, Гитлер соберет своих танковых генералов и конструкторов. Потом он закатит им истерику. У немецкой разведки есть уже примерные ТТХ наших Т-72. Если в моем прошлом, встретившись всего лишь с Т-34 и КВ-1, – мой легкий поклон в сторону Морозова, – немцы создали «Тигр», «Пантеру» и «Фердинанд», то мне сложно даже сказать, на что будет способен сейчас их сумрачный гений. Я могу предположить, что если в тот раз для создания своего тяжелого танка они взяли в качестве вооружения для него 88-мм зенитное орудие Flak 36, то сейчас калибр пушки нового немецкого тяжелого танка может быть повышен до 105 или даже 127 мм.
У немцев в 1944 году появились такие монстры, как противотанковое самоходное орудие «Ягдтигр» с орудием 128 мм. На дистанции двух километров оно поражало все типы советских танков. Будет и танк «Королевский тигр» весом в семьдесят тонн, с лобовой броней 150 мм и пушкой 88 мм, снаряд которой на дистанции четыре километра пробивает 80 мм броню.
Я вижу на лице товарищей Астрова и Морозова скепсис. Конечно, учитывая огромный вес подобной машины и сопоставив его с имеющимися в распоряжении немцев двигателями, получится чрезвычайно маломаневренная боевая машина с тяжелой башней, имеющей очень низкую скорость вращения. Это если следовать инструкции Гитлера.
Но, к сожалению для нас, немецкие конструктора и генералы отнюдь не дураки. Пока суть да дело, пока будет разрабатываться танк-монстр, они начнут выпуск модернизированных танков PzKpfw-III, PzKpfw-IV и самоходок Stug-III. Вся модернизация будет заключаться в увеличении толщины лобовой брони – именно туда чаще всего попадают снаряды танковых пушек и орудий ПТО – все сведется к установке пушек того же калибра, но с увеличенной длиной ствола.
Модернизированный танк PzKpfw-III с орудием калибром 50 мм и длиной ствола в 55 калибров, сравняется по боевым возможностям с Т-34-76, а танк PzKpfw-IV с орудием калибром 75 мм и длиной ствола все в те же 55 калибров будет способен поражать все наши танки. Не надо забывать и о возможности появления «Пантеры», танка, в котором творчески переработаны сведения, полученные немцами при изучении наших трофейных Т-34. «Пантера» – это опять-таки длинноствольная 75-мм пушка, сдвинутая назад башня, корпус с рациональными углами наклона брони. Вот только в весовые параметры Т-34 немцам вписаться не удалось – танк выйдет слишком тяжелым. Но все равно крови он нашим танкистам попортит немало.
– Спасибо, товарищ Бережной, – неожиданно прервал меня Сталин. – Ко всем этим немецким новинкам наша армия должна быть готова уже заранее. Поэтому…
Товарищ Грабин, вам поручается создать длинноствольную танковую 76-мм пушку, аналогичную по характеристикам немецкой пушке 75-мм и длиной ствола 55 калибров. Назовем ее условно Ф-42. Одно условие – замена нынешней пушки Ф-32/34 на Ф-42 должна быть возможна в условиях полевой армейской мастерской. У нас много танков с пушками старого образца, и мы должны иметь возможность их модернизации. Для уменьшения отдачи используйте дульный тормоз. Товарищ Грабин, мы вас знаем как хорошего специалиста, поэтому первые экземпляры длинноствольной пушки должны поступить на испытания через месяц. Товарищ Берия проконтролирует.
Побледневший Грабин кивнул, но решился возразить:
– Товарищ Сталин, но такая пушка при марше по сильно пересеченной местности может зацепить концом ствола за землю.
Сталин взглядом отфутболил этот вопрос ко мне. Я сказал:
– Василий Гаврилович, переделайте стопор, крепящий пушку в походном положении, так, чтобы угол возвышения при этом был около пятнадцати – двадцати пяти градусов. Этого хватает, чтобы не цеплялись за землю пушки наших Т-72, длина ствола у которых примерно равна восьми с половиной метрам. Кстати, длина вашей следующей 85-мм танковой пушки составляла как раз 55 калибров, и смею заметить, никто ни за что не цеплялся. Ну и, в конце концов, на марше можно повернуть башню стволом назад.
– Понятно?! – Сталин повернулся к конструктору. – Кстати, упомянутая товарищем генерал-майором пушка будет следующей вашей задачей, как только вы справитесь с Ф-42. Наши новые танки должны иметь новое мощное оружие.
Дальше, товарищ Морозов, новые танки – это ваша забота. Внимательно изучите опыт боевого применения как Т-34 и КВ-1, так и Т-72. Выслушайте мнение товарищей танкистов, как наших современников, так и из будущего. Хорошенько подумайте, какие изменения вы можете внести в конструкцию наших танков, чтобы, с одной стороны, не снижать их выпуска, а с другой – поэтапно увеличивать боевые возможности. Ваш первый доклад в этом кабинете через две недели.
Товарищ Астров, ваш танк Т-60 хорошо зарекомендовал себя, но скорее всего, его время ушло. Немцы будут переделывать свои t-35/38 в самоходные орудия, зенитные установки и бронетранспортеры. Вы должны поступить так же. В первую очередь наши рейдовые механизированные части нуждаются в бронетранспортерах и самоходных зенитках. Дошло до того, что товарищам пришлось использовать трофейную технику. Пехоте нужны самоходные орудия поддержки с пушками ЗИС-3 и УСВ. Вы получите в свое распоряжение как конструкцию и опыт эксплуатации боевой машины пехоты из XXI века, так и аналогичные данные на различные модели немецких полугусеничных транспортеров и тягачей. Первый доклад с предварительным проектом гусеничного бронетранспортера тоже через две недели.
Товарищи Чупахин и Трашутин, мы с товарищем Бережным искренне надеемся, что наши танкисты вас не будут бить. Ресурс вашего дизеля В-2 непозволительно низок, хотя конструкция является родоначальником всей линии танковых дизелей в СССР. Дизель В-46-6, установленный на танках Т-72, является прямым наследником вашего изделия. Терпеливо выслушайте, что вам скажут механики-водители из нашего времени, которые, между прочим, вели танки с вашими дизелями от победы к победе. Потом вы выслушаете военинженеров из рембата особой бригады, потом мнение пленных немецких специалистов по ремонту танков…
После всего сегодня сказанного я надеюсь больше никогда не услышать о том, что дизель В-2 имеет низкую надежность и часто ломается. Как мне сказали, в хорошем дизеле ломаться нечему. Ваш первый совместный доклад тоже через две недели.
Товарищ Шашмурин, вам особое задание. Я узнал, что вы смогли разработать способ отливки картеров танковых трансмиссий из чугуна, что считалось невозможным в принципе. Кроме того, вы нашли способ отказаться от дефицитных легированных сталей, используя закалку обычных углеродистых сталей низкого качества токами высокой частоты. Наконец, действуя вопреки всем конъюнктурным установкам и часто идя на риск, вы спроектировали скоростную коробку передач под габариты МТО танка КВ-1, способную обеспечить надежную работу машин весом до ста тонн. Только благодаря этой коробке передач тяжелый КВ обрел как бы второе дыхание, более того, он стал передвигаться на поле боя со скоростью Т-34. Так постарайтесь в те же самые две – три недели довести ваши заделы до готовности к использованию в массовом производстве танков.
Еще раз осмотрев присутствующих, Сталин кивнул себе.
– Всем все понятно? – и после нестройных ответов добавил: – Ответственный за передачу опыта от потомков к предкам – генерал-майор Романов. Через две недели встречаемся здесь же. Все, товарищи, можете расходиться, – его взгляд остановился на мне. – Товарищ Бережной, задержитесь на пару минут.
Когда все вышли, Сталин искоса посмотрел на Берию.
– Товарищ Бережной, есть мнение после «Молнии» развернуть вашу бригаду до корпуса, усиленного отдельного тяжелого механизированного корпуса. Ваши батальоны будут развернуты в бригады. Одна танковая бригада, пять батальонов по тридцать модернизированных танков Т-34 и КВ-1. Четыре механизированные бригады, один танковый батальон из Т-34 и четыре механизированных батальона на бронетранспортерах товарища Астрова. Продумайте штаты, в том числе самоходной и зенитной артиллерии, транспорта для перевозки топлива и боеприпасов, и прочего. В будущих наступательных операциях Красной Армии нужен мощный кулак, способный наносить удары огромной силы. В этом мы рассчитываем на вас, готовьтесь! Перед началом «Молнии» мы еще раз встретимся, тогда вы нам и доложите о результатах. Все, товарищ Бережной, можете идти…
И вот утром следующего дня вся та же команда конструкторов встречает на станции Кубинка-1 эшелон с нашим танковым батальоном. Немного неуместным чувствует себя Астров, подшефные ему БМП-3 и немецкие полугусеничники прибудут только к вечеру. Но даже его лицо загорается любопытством, когда танкисты начинают сворачивать чехлы и убирать тюки соломы. Да, такого здесь живьем еще не видели…
Лязг открываемых люков. Протяжный вой запускаемых масляных печек. Первым запустил двигатель один из «Панцирей». Скорее всего, механик-водитель поддерживал двигатель всю дорогу теплым, на случай возникновения возможных неприятных неожиданностей. Расчет убрал крепление и откинул борт платформы. Взвыв на высоких оборотах, двигатель выбросил в нашу сторону густую струю дыма. Лязгнули гусеницы, и, несколько тяжеловесно развернувшись, «Панцирь» сполз с платформы.
– Что это, товарищ генерал-майор? – проорал мне в ухо начальник полигона Кубинка. Танки Т-72 на платформах уже запустили печки, еще два «Панциря» двигатели, так что шум был такой, что приходилось не говорить, а кричать.
– Это, товарищ генерал-майор танковых войск, – так же официально и так же громко ответил я, – самоходный зенитный ракетно-пушечный комплекс «Панцирь-С». Предназначен для сопровождения в бою танковых подразделений, поэтому и исполнен на базе основного танка Т-72. Считайте, что ниже пояса – это самый настоящий танк, полностью отвечающий всем необходимым требованиям по проходимости, маневренности и защите МТО от поражения противотанковыми средствами. Это та самая мысль, которую до всех вас пытался довести товарищ Сталин: ударные мобильные танковые группировки должны сопровождаться такой же мобильной пехотой, самоходной артиллерией и средствами ПВО.
– А это не слишком рискованно? – перекрикивая пронзительный вой танкового пускача, спросил меня генерал Романов.
– Никак нет, Иван Константинович, – так же громко ответил ему я, – вы же изучили всю историю нашей бригады. Сорвать планы противника, перерезать коммуникации, ухудшая снабжение его войск. А потом выйти на выгодный для обороны рубеж и начать зарываться в землю.
Тут очень сильно помогает наше преимущество в огневой мощи, когда у вас, к примеру, на отделение по два пулемета. Если такая пехота зарылась в землю, то все попытки атаковать ее позиции дорого обойдутся противнику. Весь секрет в том, что у нас пехота, артиллерия, ПВО, ПТО, танки как бы составляют одно целое. Если в первой фазе операции главным действующим лицом являются танки, поддерживаемые пехотой и всеми средствами усиления, то во второй фазе операции главным действующим лицом становится пехота, а танки должны играть роль мобильного резерва. Поэтому так важно поддерживать в рейдовом соединении однородную мобильность. – Я стал загибать пальцы. – Танки, пехота, ПВО, артиллерия, ПТО… По отдельности они мало что значат. Но вместе, сжатые в кулак, способны разбить любого противника.
Мы, конечно, имеем техническое превосходство в семьдесят один год, но вы поверьте, при относительно небольшой доработке наши Т-34 и КВ могут иметь перед немцами большое техническое преимущество. Вот этот отрыв и надо сохранять, стараясь все время его увеличить, попутно избавляясь от слабых мест в конструкции. Вон Николай Федорович, – я кивнул на конструктора Шашмурина, – работает над закалкой деталей токами высокой частоты. Архинужно и архиважно, как выразился бы товарищ Ленин. Но в любом случае на повышенный износ двигателей и трансмиссий надо было обратить внимание еще два года назад. А у нас же, как всегда, спохватываются, лишь когда начинается война и жареный петух клюет в задницу.
Конструкторы окружили нас, даже в таком страшном грохоте стараясь прислушаться к разговору.
– Но вы-то прошли на наших танках свои то ли пятьсот, то ли семьсот километров, – вступил в беседу Александр Александрович Морозов, – для тяжелых КВ это подвиг.
– А мы, Александр Александрович, – откликнулся я, – готовились к этому подвигу заранее. В штате бригады есть такое подразделение, как рембат, и такая должность, как зампотех. Их обязанность – поддерживать технику в состоянии боеготовности. Одновременно с танками из резервов Ставки был получен их полный ремкомплект. На нашей эскадре все шестерни в КПП и фрикционах из ремкомплектов были подвергнуты закалке токами высокой частоты по методу товарища Шашмурина.
Первый комплект был буквально убит за шесть дней боевой учебы перед рейдом. Танкисты водили, стреляли, ремонтировали свои танки. Потом, за двое суток до начала рейда, на всех Т-34 и КВ были заменены КПП и фрикционы на те, что прошли закалку. Если бы не это, мы бы, наверное, уже у Запорожья бросили половину нашей техники. Удивительно, но после такой предварительной подготовки мы имели больше проблем с трофейной техникой, чем с нашей. Поэтому, товарищи, тщательнее надо готовиться. Кстати, запчасти, убитые в ходе учебы, рембатовцы не выкинули, а загрузили в особый тягач. С целью, так сказать, разбора полетов.
А, ладно, – я махнул рукой, – о чисто технических подробностях мы поговорим, когда прибудет вся бригада и вся техника будет в парке, а рембат приступит к ТО. И вообще, – кивком я показал на подходящего к нам офицера, – позвольте представить вам гвардии подполковника Николая Владимировича Деревянко. Он, собственно, и есть победитель Гудериана и наш кадровый танкист. Так что все вопросы лучше задавать именно ему.
Подполковник, невысокий, широкоплечий, одетый в зимний танковый комбез, который делал его похожим на медведя, подошел вразвалку и чуть наискось приложил ладонь к козырьку танкового шлема.
– Товарищ генерал-майор, танковый батальон прибыл на станцию Кубинка-1 и приступил к разгрузке согласно плану. Докладывал майор Деревянко.
– Не майор, а гвардии подполковник, – поправил я его. – Приказ вчера вышел. – Я повернулся к собравшимся вокруг товарищам. – Знакомься, начальник полигона генерал-майор танковых войск Иван Константинович Романов. В ближайшее время наш гостеприимный хозяин.
Вот конструкторы нашей бронетехники: Александр Александрович Морозов, Николай Александрович Астров и Николай Федорович Шашмурин. Артиллерийский конструктор Василий Гаврилович Грабин. Отцы знаменитого дизеля В-2: Тимофей Петрович Чупахин и Иван Яковлевич Трашутин.
Товарищ Сталин поручил всем им перенять наш опыт и подготовить программу по перевооружению бронетанковых войск. – Дождавшись, пока конструкторы пожмут руку Николаю Владимировичу, я продолжил: – Товарищи, все специальные танковые вопросы – к гвардии подполковнику Деревянко. Если товарищ подполковник не сможет ответить на ваш вопрос, то послезавтра, с предпоследним эшелоном, сюда прибудет наш ремонтный батальон и его командир капитан Искангалиев Марат Азизович. От него вы точно узнаете много интересного, я вам это гарантирую. А пока одну минуту…
Я отвел Деревянко чуть в сторону и достал из внутреннего кармана шинели запечатанный пакет.
– Все-таки местная обмундировка, даже генеральская, не так удобна, как наша. Но ничего не поделаешь – режим секретности. А то было бы, как в анекдоте: «Штирлиц шел по Берлину и не знал, что его выдавало: то ли буденовка, то ли волочащийся сзади парашют…»
Отделываясь от глупых мыслей, я тряхнул головой и передал пакет подполковнику.
– Ты, Николай Владимирович, дорогу к полигону знаешь. Помню, говорил мне как-то, что уже бывал тут во время оно. Чуть не доезжая, будет маяк от капитана ГБ Плотникова, он укажет дорогу к лагерю. Этот пакет лично в руки капитану и никому более. Зенитчиц забирай с собой, их полк выведен из состава Южфронта и прикомандирован к нам. Пусть сразу делают нормальную схему ПВО, куда войдут не только «Панцири», но и местные зенитки. Немец тут еще дерзкий, почти не пуганный. Чуть расслабишься, и он отвесит столько, что не сможешь унести.
Насчет ПВО. Завтра утром в Кратово придет эшелон с нашим БАО. А уже к вечеру прилетит основная группа Су-33. Ребята чуть поработают с «коллегами» из люфтваффе, и тогда всем станет полегче.
Все, удачи, подполковник. Сегодня на разгрузку еще придут эшелоны с 1-м и 2-м батальонами. Пока штаб не прибыл, в лагере ты старший. У меня дела в Москве, и сам я буду у вас завтра с утра, вместе с 3-м батальоном Борисова. Пора!
Мне действительно нужно было спешить. Вчера со станции Краматорск ушел наш последний эшелон. Штаб бригады ночью вылетел в Москву самолетами. Четыре ПС-84, которые нам привычнее было называть Ли-2, должны начать приземляться на Ходынском аэродроме через два часа. Там же меня будет ждать группа офицеров Генерального штаба, выделенная генерал-лейтенантом Василевским. Для нас уже приготовлено место на одной малоизвестной «даче». Именно там планируется разгрузить наш пятый (комендантский) батальон.
Основу его составляет прибывшая из XXI века рота, оснащенная бронетранспортерами БТР-80. Именно на эту роту первоначально планировалось возложить охрану базы в Тарсе. После освобождения Крыма рота была развернута до батальона за счет бойцов осназа НКВД и пограничников. Над батальоном взял шефство майор ГБ Санаев. Передача опыта там шла интенсивней, чем в других подразделениях.
Понятно, что Лаврентий Палыч имеет большие виды на выпускников нашей «школы». А пока эти люди будут обеспечивать тайну плана «Молния». А ведь сроки сверхсжатые.
Уже 5 февраля окончательный план должен лечь на стол Верховному. Части, которые предполагается задействовать по предварительному плану, командование уже начало выводить из боев на отдых и пополнение. Создаются запасы боеприпасов для отвлекающей операции на Волховском фронте и основного удара на Северо-Западном. Задействованы десятки тысяч людей, и скоро эта цифра возрастет на порядок. Мы не имеем права на ошибку, ведь в Ленинграде каждый день умирают люди, наши люди.
Скользя по натоптанному снегу, я подошел к выкрашенной в белый цвет «эмке». Водитель открыл передо мной дверь. На переднее пассажирское место сел сержант ГБ с автоматом ППД. Еще двое живым щитом зажали меня с боков. Иногда осторожность Берии переходит в настоящую паранойю, но ничего не поделаешь – такая у него работа, да и война тоже сказывается. Ну вот, своим все время долблю не расслабляться, а тут на тебе, люди реально не расслабляются, а я все ворчу.
Машина тронулась. Надвинув папаху на глаза, я постарался задремать. Когда приедем, спать будет уже некогда.
31 января 1942 года, 11:45 СЕ. Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце». Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, глава абвера адмирал Вильгельм Канарис, конструкторы танков Фердинанд Порше и Эрвин Адерс
– Поздравляю вас, Кейтель! Вы опять оказались в дураках! Кто мне докладывал, что угроза русских, окопавшихся в Крыму, локализована и Гудериан вот-вот решит эту проблему?! Черта с два локализована!
Фюрер был в ярости и готов был порвать злосчастного Кейтеля на части.
– Ваш «танковый бог» Гудериан сидит в подвалах НКВД на Лубянке и уже, как нашкодивший школьник, выкладывает все, что знает о наших секретах. Русские разбили его, имея втрое меньше танков. И не просто разбили, Кейтель, а смешали с дерьмом и размазали по земле. Как мне доложили, при этом они понесли минимальные потери! Как такое могло произойти, я спрашиваю?! – тяжело дыша, покрасневший от гнева Гитлер рывком расстегнул тугой ворот рубашки.
– А вы, наш уважаемый сухопутный адмирал Канарис, – шипящим шепотом обратился Гитлер к главе абвера, – не вы ли мне докладывали, что под Харьковом большевики планируют операцию лишь с ограниченными целями? И это, по-вашему, ограниченные цели?! – фюрер вдруг взорвался, перейдя от шепота к крику: – Семнадцатая армия разгромлена, генерал Гот погиб в бою, как викинг, не то что эти трусы – Манштейн с Гудерианом, которые ради спасения своих никчемных жизней подняли руки перед ордой славяно-монголов! Из-за вашей бездарности и тупости солдаты рейха сейчас героически сражаются в полном окружении возле города, названного именем коммунистического вождя! Господа, я хочу назвать этот город Клейстбургом – в честь генерала, который, как я верю, принесет Германии великую победу!
«Конечно, принесет… – подумал про себя стоящий навытяжку перед Гитлером Кейтель. – Клейст сидит сейчас в ловушке, и еще неизвестно – жив ли он вообще. Последний раз на связь с ОКВ штаб 1-й танковой армии выходил три дня назад. В самом городе идут тяжелые уличные бои, большевики дерутся как черти. Переданное сообщение было прервано на полуслове, и связь со штабом Клейста так и не была восстановлена».
У адмирала Канариса, надевшего на лицо маску ужаса, мысли были совсем другие: «Смерть Черчилля дает нам шанс начать сепаратные переговоры с Британией. Но вот фюрер… Для англосаксов он „инфант террибль“, человек, с которым невозможно сесть за стол переговоров. Пока он жив, соглашения с англичанами и американцами не будет. Но это пока он жив…»
Слушая о новых победах большевиков, Канарис чувствовал дрожь в коленках. Его люди оказались бессильны предугадать хоть одну из этих операций.
Взять, к примеру, этот случай с высадкой русского десанта в Евпатории. Локальная операция, которую штаб 11-й армии не воспринял всерьез. И вдруг, в считаные дни, эти чертовы русские разгромили Манштейна и полностью освободили Крым. И никто из агентов не мог сказать толком – почему так произошло. Сведения, которые он получил из Крыма, отрывочные и противоречивые.
Вот, к примеру, сведения о неких «супертанках», появившихся у большевиков. Эксперты по бронетанковой технике в один голос говорят, что таких танков просто не может быть. Но они есть! Еще раньше были «суперсамолеты» и боевые «хеликоптеры»…
Но главное не это. Главное то, что там, где большевики разрабатывают свои новые операции, у него нет информаторов. Все, что удалось узнать, слишком обще. Известно, что разгромом армии Манштейна и окружением армий Гота и Клейста руководил генерал-лейтенант Василевский. Про бывшего офицера царской армии, перешедшего на службу большевикам, Канарис знал немало. Но кто такой генерал-майор Бережной?! Об этом человеке не известно вообще ничего! Он словно выскочил со своим войском из пекла. Операция против армии Манштейна в Крыму выглядела как испытание нового оружия, нового подразделения, новой тактики.
Убедившись, что все это работает, большевики снова применили крымские наработки, только в гораздо больших масштабах. И, что самое страшное, бригада Бережного стала чем-то вроде пугала для частей вермахта. И вот теперь это ужасное порождение большевиков снова исчезло с фронта. Оно словно растворилось в бескрайних просторах России. Где оно? Что делает? Где и какими силами будет нанесен новый удар? Адмирал Канарис не мог дать вразумительного ответа на эти вопросы.
Канариса оторвал от размышлений очередной истерический вопль фюрера:
– Адмирал! Вы что, спите?! Я вас спрашиваю, почему абвер не может выполнить свою работу – заранее предупредить нас о появлении новых образцов техники у большевиков?! Танк с двенадцатисантиметровой пушкой ведь не сделали в велосипедной мастерской за пару месяцев. Откуда они взялись, черт возьми, эти монстры?! Танки, самолеты, геликоптеры…
Я могу поверить, что русские собрали солдат с опытом войны с Финляндией и Японией. До такого оказались способны додуматься даже унтерменши. Тогда их природная злоба и безразличие к смерти способны доставить много проблем доблестным солдатам рейха. Но как, как вы могли не заметить того, что большевики прямо у вас под носом создают совершенно новые образцы боевой техники, которые я бы назвал чудо-оружием? Молчите?! Хорошо, молчите и дальше! Я уже задавал вам подобные вопросы, но вам, очевидно, нечего на них ответить! Возможно, придется поискать человека, который сможет дать мне ответ. Вы засиделись на своем месте, Канарис…
– Господа, – фюрер повернулся к молча взирающим на все происходящее, конструкторам танков, – Германии нужен танк! Танк, который внушал бы ужас врагу, неуязвимый и способный расстреливать с дальней дистанции большевистских монстров. Мы должны показать, что все большевистские потуги в танкостроении – ничто перед германским техническим гением.
Большевики ставят на свои танки двенадцати- и пятнадцатисантиметровые пушки. Возьмите и вы орудия соответствующих калибров. Я не ограничу вас ни в чем – ни в средствах, ни в материалах. Требование мое только одно, или скорее два: ваш танк должен быть могуч и неуязвим. Если не хватит мощности одного мотора, то ставьте два! Почему на самолетах это возможно, а на танках нет? Идите и дайте Германии танк, с помощью которого она победит большевистские орды и дойдет до Урала и Индии. Помните – весь рейх смотрит на вас с надеждой и ждет от вас подвига!
Когда Порше и Адерс вышли, Гитлер посмотрел на Гейдриха.
– Рейнхард, возьмите под свой контроль все, что связано с бригадой Бережного. Надеюсь, что ваши люди будут более опытными и удачливыми, чем эти бездельники из абвера. Да, и пусть ваши люди выяснят, разгром порта в Лиссабоне и потопление американских танкеров «мальчиками» Деница – это трагическая случайность или?.. Вы поняли, что имею в виду. Ведь это был уже наш бензин. А эти недоумки, увидев американский флаг, кинулись зарабатывать Рыцарские кресты. Пусть лучше топят корабли большевистской эскадры, которые скоро появятся в Атлантике. Кстати, Рейнхард, что это за слухи о том, что над большинством кораблей этой эскадры подняты флаги Российской империи?
При этих словах Канарис дернулся, но Гейдрих успокаивающе кивнул:
– Это не слухи, мой фюрер. Мои люди в Стамбуле наблюдали проход эскадры и докладывали мне о том же самом. Только два небольших крейсера – русские называют их лидерами – несут большевистские флаги, над остальными кораблями – флаги Российской империи.
– Надо проследить, чтобы все они отправились на дно! – нервно выкрикнул Гитлер. – Ни один корабль не должен дойти до Мурманска, куда они направляются, ни один!
– Мой фюрер, – решился вдруг сказать Гейдрих, – у нас есть сведения, что находящийся в эмиграции в Париже русский генерал Деникин призвал своих соотечественников во Франции и других странах отправляться в Россию и сражаться там на стороне большевиков против Германии. Мы тщательно перепроверили эту информацию. Она подтвердилась, и я приказал арестовать генерала Деникина. Сейчас им занимается гестапо.
– Отправьте в концлагерь этого старого дурака, а если он и там не успокоится – казните! – Гитлер обратился к присутствующим: – Господа, я жду вас через неделю с более приятными новостями. Все, все свободны.
Часть 3. Обманчивая тишина
2 февраля 1942 года, утро.
Неподалеку от полигона Кубинка, полевой лагерь ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Ну, вот мы и в полном сборе. Наш полевой лагерь разбит для нас саперами неподалеку от полигона, и он на три недели станет нашим домом. Правда, только я знаю об этом, остальным пока еще ничего не известно. Штабные, планирующие операцию, находятся в другом месте и присоединятся к бригаде лишь в момент погрузки в эшелоны. Поверьте, так надо – эффект внезапности многократно усилит наш удар.
Пока же, даже если немецкое командование и обнаружит место нашей дислокации, оно должно быть уверено – бить мы будем здесь, бесхитростно, по прямой – на Смоленск. Мы же будем стараться делать вид, что, да, мы такие олухи. А потом ударим там, где нас совсем не ждут.
Пока же, кроме командира бригады, то есть меня, бывающего в бригаде наездами – Фигаро там, Фигаро тут – самые главные люди – это зампотылу и командир рембата, он же зампотех бригады. За это время нужно провести ТО на всем, что ремонтировать не надо, и восстановить все, что ремонтировать возможно. А что отремонтировать невозможно, то следует заменить.
Копаться в моторе при минус двадцати – это еще то удовольствие. Никаких боксов под рукой нет и не предвидится, даже в виде сооружений МТС. Поэтому наш зампотех капитан Искангалиев вынужден натягивать между деревьями полотнища беленого брезента, сооружая из них нечто вроде палаток таких размеров, что под ними можно спрятать танк, а то и два. Первая такая, на два танка, уже готова, и там сейчас находится «вся королевская рать»: от нас – Деревянко с Искангалиевым, от конструкторов – Морозов, Шашмурин, Грабин, Чупахин и Трашутин. Выражения, которые доносятся из-под полога, весьма далеки от парламентских. Для сравнительного анализа в бокс загнаны Т-72 и один из многострадальных Т-34. Как я понимаю, сейчас их начали разбирать, чтобы добраться до ключевых узлов.
Заглядываю. Пока механики-водители и мастера из рембата снимают крышку МТО на Т-34, разговор идет о компоновке танка. Морозов мотает на ус. Ему вспомнили и люк механика-водителя в лобовой броне, и шаровую пулеметную установку стрелка-радиста. Но честно говоря, компоновка танка была придумана не им, а покойным Кошкиным.
Морозов сам лезет на место механика-водителя Т-72. Был я там, и даже во время оно сдавал зачет по вождению этой грозной боевой машины. А что, при моей-то специализации это вполне могло пригодиться. Так вот, еще в Армянске я полазил и по Т-34, и по КВ. После Т-72 место механика-водителя на тридцатьчетверке явно выглядит убого. Это если вы в зимнем комбезе все же умудритесь на него протиснуться. Похоже, что Морозов сделал соответствующие выводы. Погодите, еще придет очередь и знаменитой командирской башенки.
Но до конца проникнуться картиной «обмена опытом» нам не дали. От КПП, заглушая вялое бормотание радио-тарелок, донесся отчаянный вопль старшего наряда:
– Товарищ Верховный Главнокомандующий!..
В голове мечутся мысли. Неужели к нам приехал лично Сталин? Выскакиваю из танковой палатки на свежий воздух и быстрым шагом иду к КПП – бегать генерал-майору как-то несолидно. Вон, в ту же сторону торопится и старший майор Санаев. Дождь наград и повышений после благополучного завершения «Полыни» не обошел и его.
Возле КПП знаменитый «Паккард», несколько «эмок» и полуторка. Точно, вождь решили посетить нас с официальным визитом. Берия вчера вечером, к примеру, заехал вообще без всякой помпы. На одной «эмке», водитель, ЛПБ и два порученца. Ага, вон и сам ИВС, стоит возле машины. Все на КПП в состоянии легкого обалдения. Капитан ГБ Плотников, начальник внешней охраны лагеря, вытянулся в струнку. Ага, смотрю, тут и генерал Власик, и Берия, ну как же без них.
Подхожу, отдаю честь:
– Товарищ Верховный Главнокомандующий…
Сталин терпеливо выслушивает мой рапорт и кивает:
– Здравствуйте, товарищ Бережной. Вот заехал к вам, так сказать, по-соседски, а часовой не пускает. Пропуск, говорит, нужен особый… – Сталин оглянулся. – Власик его уже арестовать хотел, но я запретил, боец правильно действует, по уставу.
– Пропуск?! – я достал из планшета чистый бланк и вписал: «Иосиф Виссарионович Сталин», в графу «цель визита» – обмен опытом. Расписался и протянул бланк старшему майору Санаеву: – Иса Георгиевич, завизируй!
Наш особист черканул свою закорючку, и я протянул пропуск дежурному по КПП:
– Ну как, товарищ сержант, теперь все в порядке?
– Так точно, товарищ генерал-майор! – дежурный наколол пропуск на штырь. – Все в порядке!
Сталин повернулся к дернувшемуся было Власику:
– Оставайся со своими людьми здесь! Меня проводят товарищи Бережной и Берия, – потом, оставив позади растерянного начальника своей охраны, взял меня под локоток: – Ну, Вячеслав Николаевич, показывайте свое хозяйство.
И мы пошли по главной аллее лагеря, на всем протяжении укрытой растянутой между деревьями маскировочной сетью. Справа и слева входы в землянки, над которыми не вьется ни дымка. В светлое время суток в целях маскировки печи топить запрещено, но сколько сейчас того светлого времени, шесть часов – с десяти утра до четырех вечера.
А пока вокруг нас кипит обычная жизнь полевого лагеря. Вот мимо нас на стрельбище топает взвод. Обычный наш сборный взвод. Камуфляжи морпехов, ватники и шинели красноармейцев, черные бушлаты краснофлотцев. Идут герои, победители Манштейна, Гудериана, Гота и Клейста. Идут отчаянные головы, которые уже нагнали страху на вермахт в боях под Одессой и Севастополем.
Судя по всему, взвод идет на стрельбище. Все в разгрузках, при оружии. Бросаются в глаза немецкие пулеметы МГ с примкнутыми патронными коробками. Пулеметов много, пулемет – это друг, товарищ и брат пехотинца, хоть в обороне, хоть в наступлении.
При виде Сталина глаза бойцов округляются, взводный дает команду, и бойцы, сделав зверские лица, переходят на строевой шаг. По утоптанному снегу глухо топают подошвы ботинок, валенок и кирзовых сапог. Тридцать глоток на одном дыхании выдают:
– Здрав… жел… тов… Верх… Главн…
Сталин в ответ улыбается отеческой улыбкой и прикладывает руку к козырьку своей знаменитой фуражки. Взвод проходит мимо, пожирая вождя глазами, все четко, по уставу. Только это все не наигранно, парни и в самом деле запомнят встречу с Верховным на всю жизнь.
Сталин поворачивает голову в мою сторону.
– Скажите, товарищ Бережной, а почему у вас бойцы так неодинаково одеты? Мы понимаем, бои и все прочее, но внешне выглядит все это как-то не очень…
Я кивнул.
– Товарищ Сталин, мы подавали заявку, но она где-то застряла. Поскольку вы распорядились не выдавать форму установленного для РККА образца, а велели изготовить спецпошивом реплики с наших зимних камуфляжей, то началась канитель. Комбинат спецпошива каждый день обещает показать образцы, но каждый раз «сегодня» переносится на «завтра».
Сталин бросил тяжелый взгляд в сторону Берии.
– Лаврентий, разберись. Если это просто глупость, то сними виновных с должности и пошли на фронт. А если что другое, то накажи по всей строгости, вплоть до трибунала. И рассмотрите там вопрос о пошиве такой же формы для других спецчастей. Помнится, товарищ Василевский говорил о том, что форма очень удобная, теплая и не сковывает движений. Чтобы послезавтра в бригаде были образцы, а еще через десять дней все бойцы и командиры должны быть одеты как положено. – Он снова посмотрел на меня: – Товарищ Бережной, а что вы скажете о том, чтобы снова ввести в армии погоны? Там у вас мы, кажется, пришли к аналогичному решению?
Я вздохнул.
– Товарищ Сталин, я думаю, что в полевой форме необходимо оставить все, как есть. Вы видели бойцов. Те жилеты с карманами, что были надеты на них, называются разгрузки. Но если на бойце или командире надета разгрузка, то никто никаких погон не увидит, а вот петлицы – пожалуйста. Я бы высказался за то, чтобы, оставив петлицы, одновременно ввести и погоны, как знак преемственности с русской армией Румянцева, Суворова, Кутузова и Скобелева. Но и…
Сталин на лету подхватил мою мысль:
– …но и революционные традиции забывать не надо, так? Я вас правильно понял?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил я, – любой разрыв традиций – это катастрофа в сознании людей. Чем меньше будет таких разрывов, тем меньше шансов у тех, кто захочет объяснить народу, что капитализм – хорошо, а социализм – плохо. И заморочив всем голову, украсть страну. Традиции – это фундамент общества, и любой, подкапывающий его, должен считаться преступником.
Сталин немного помолчал, видимо обдумывая мои слова, потом медленно сказал:
– Я полагаю, что эта тема нуждается в дальнейшем развитии и углублении. Мы займемся этим вопросом позже, в более спокойной обстановке. А теперь, пожалуйста, покажите мне ваши знаменитые супертанки.
– Сюда, товарищ Сталин, – а сам подумал: человек он умнейший, трудоголик, плюс семинарское образование. Остроту момента чувствовал, как никто другой, и при этом никогда не был догматиком. Поговорить, конечно, надо в спокойной обстановке, а не как древнегреческие философы на прогулке. Тем было хорошо, у них были храмы и оливковые рощи, а у нас снег и елки. При минус двадцать вести философскую беседу как-то несподручно.
В танковом парке Сталина по-настоящему потрясли даже не Т-72, а САУ МСТА-С, огромные, как деревенская изба. Нет, можно сказать, что и у танка КВ-2 уже была 152-мм гаубица, но боже ж мой, какой это уродец! Короткий ствол, стрельба только прямой наводкой и только уменьшенным зарядом. А тут длиннющий ствол с набалдашником дульного тормоза.
Когда Сталин попросил полковника Искангалиева показать, как высоко самоходка может его поднять, то ствол по зенитному уставился в небеса. Шестьдесят восемь градусов – это вам не шутки. Еще чуть круче, и снаряд прилетит вам обратно на голову.
Не надо говорить, что Сталин не разбирался в военном деле. Разбирался он достаточно для Верховного. Посмотрев сначала на меня, потом на полковника Искангалиева, он сказал:
– При нынешнем уровне нашей промышленности мы, наверное, не сможем скопировать такое замечательное самоходное орудие. – Он повернулся к Берии. – Ведь так, Лаврентий?
Берия только кивнул. На невозмутимом лице полковника не промелькнуло и тени эмоции, Сталин же, прищурившись, посмотрел на меня, ожидая, сдамся я или буду отстаивать свою идею.
Тогда я пожал плечами:
– В таком случае урежем требования к ТТХ. Возьмем за базу шасси танка КВ. Перекомпонуем ее, как на МСТЕ, двигатель спереди-справа, механик-водитель – спереди слева, боевое отделение – сзади. За основу артсистемы можно взять серийно выпускающуюся пушку-гаубицу МЛ-20. Угол поворота башни можно ограничить тридцатью или сорока пятью градусами в обе стороны. Если это сложно из-за слишком широкого погона башни, то как вариант можно предложить комбинацию неподвижной рубки и подвижного артиллерийского щита со скосами. Вот так примерно, – я набросал эскиз на снегу. – Тогда все обойдется установкой готовой МЛ-20 на самоходное шасси на базе танка.
Хотя, конечно, хотелось бы иметь самоходку с полноценной поворотной башней, а не паллиатив, – я задумался. Сталин и Берия тоже пока молчали. – Оборудование для расточки погона большого диаметра должно быть на судостроительных заводах, где до войны строили крейсера с башенным артиллерийским вооружением. Николаев пока для нас потерян, остается Ленинград. Крейсеров сейчас не строят – значит, оборудование простаивает.
Заказать им даже не бронекорпуса, а крышу боевого отделения с расточенным погоном. Так можно ускорить и выпуск среднего танка с 85-мм орудием и тяжелых танков со 100–122-мм орудием. Это на то время, пока не появятся дополнительные расточные станки большого диаметра для каждого танкового завода.
Я вздохнул: ну вот вроде и все. А может, зря я так разговорился. Как в тот раз, наделают рубочных САУ, пригодных лишь для стрельбы прямой наводкой, фактически противотанковых, и будут ходить счастливые, что есть самоходное орудие. Наклепали их тогда и на базе КВ-1С, и на базе ИС-1 более трех тысяч восьмисот штук… Но эту задачу прекрасно могли решить и специализированные самоходные противотанковые пушки калибром в 100–122 мм. Делать их можно на шасси средних танков, и обойдутся они куда дешевле.
Сталин кивнул:
– Мы подумаем над вашим предложением, товарищ Бережной. Наверное, вы правы, таким мобильным частям и соединениям, как ваше, нужна именно полноценная самоходная артиллерия. Скажите, сколько орудий вам нужно на корпус?
Я решил – наглеть так наглеть, и брякнул:
– Думаю, что для решения профильных для нас задач в составе корпуса должна быть тяжелая артиллерийская бригада пятидивизионного состава.
Но, товарищ Сталин, когда я говорю дивизион, я имею в виду по привычным мне штатам восемнадцать орудий, а не шесть. Итого девяносто орудий калибра 152 мм и столько же более легких самоходных орудий калибра 122 мм для непосредственной поддержки пехоты и танков.
Вон, товарищи, посмотрите туда. Это плавающие самоходные орудия поддержки десанта «Нона-С». Кроме того, когда у немцев появятся более совершенные танки с мощными пушками и более толстой броней, то для корпуса понадобится самоходный противотанковый артполк четырехдивизионного состава. Противотанковые самоходки могут быть классической схемы, без башни, и с передним расположением рубки. Делать его желательно с орудием калибра 85–100 мм и уже на базе танка с поперечным расположением двигателя. Тогда рубку можно будет отнести ближе к центру корпуса и установить лобовой лист под острым углом…
Я говорил, зная, что и Берия и Сталин обладают абсолютной памятью и ничего не забывают. Записи они сделают потом, уже вернувшись в свои кабинеты, когда надо раздавать поручения исполнителям.
Берия вдруг спросил:
– А почему противотанковый артполк должен быть именно четерехдивизионного состава?
– Товарищ Берия, в корпусе четыре механизированные бригады. В случае ведения оборонительных действий можно будет закреплять один противотанковый дивизион за каждой бригадой, или использовать весь полк на самом опасном направлении.
Разговаривая на артиллерийские темы, мы дошли до конца парка, где стояли БМП-3Ф.
– Ведь те бронетранспортеры, что смогут поставить союзники или произвести наша промышленность, не будут иметь такого мощного вооружения, как те, что пришли с нами из XXI века. Крупнокалиберный пулемет, максимум авиационная пушка, вот и все вооружение. Значит, при встрече с вражескими танками их должны будут поддерживать противотанковые средства.
– А как же гранатометы? – Берия поправил пенсне. – Мы уже начали над ними работу.
– Гранатометы не панацея, – ответил я, – дальность стрельбы танковой пушки до двух километров, а граната даже в наше время летела только на восемьсот метров, причем только сто пятьдесят из них прицельно. Гранатомет хорош в городе, или на пересеченной местности, где гранатометчику легко укрыться. В чистом поле гранатомет, как и ручная противотанковая граната, всего лишь средство противотанковой самообороны пехоты, оружие последнего шанса. А вот ПТО способно выбивать немецкие танки с замаскированных позиций на дистанции в два – три километра. Это совсем другая песня, так как на долю пехоты может ничего и не остаться…
Тем временем мы дошли до конца ряда с гусеничной техникой из XXI века, обогнули крайнюю БМП, прошли мимо Т-34 и вышли туда, где стояли герои этих лет – Т-34 и КВ-1, потрепанные, но непобежденные. Было тихо, между зачехленными танками посвистывал ветерок. Лишь слышно, как поскрипывает снег под ногами часового и где-то за танками о чем-то спорят несколько человек. Голоса доносились как раз оттуда, где располагалась танкоремонтная палатка.
Сталин прислушался к неразборчивым словам.
– Кажется, наши инженерные светила? Интересно тут у них. Лаврентий, пойдем – посмотрим?
По узкому проходу между двумя КВ-1 мы пробрались к ангару. Я еще подумал: а ведь в Сталине до сих пор сидит лихой джигит, который устраивал забастовки и ходил на эксы… Вон как крадется – мастерство не пропьешь. Только снег по-предательски скрипел под ногами. Но ничего, наши глухари так токуют, что ничего и никого, кроме себя, не слышат.
Так, Морозов, Чупахин и Трашутин о чем-то спорят с капитаном Искангалиевым и подполковником Деревянко. Наших также изредка поддерживает Шашмурин.
Огибаем палатку и входим. Сталину сегодня и так хватило бронетанковых впечатлений. Но тут картина маслом (или в масле?). Несчастная тридцатьчетверка выпотрошена уже почти полностью. На земле расстелен брезент, а на нем в лужах масла элементы ходовой, фрикционы, КПП, сцепление…
Немая сцена, прямо как у Гоголя. Увидев вождя, коллеги-инженеры оцепенели. И было отчего. Даже на мой дилетантский взгляд, то, что этот танк доехал до места своим ходом, было чудом. Износ деталей был таким, что ни о каком ремонте и речи быть не могло. Еще лучше меня это понял Берия. Он-то по образованию был инженером. На соседнем брезенте были разложены запчасти от КПП и сцепления Т-72. На мой взгляд, их никак нельзя было отличить от новых.
Явно назревает грандиозная разборка. Сталин был в курсе, что перед рейдом на танки были установлены новые запчасти, прошедшие предварительную закалку. У меня получилось нечаянно показать вождю, что с надежностью двигателей и трансмиссии у танков явно не все в порядке. Почему в РККА по спискам танков много, но боеготовы из них единицы? Кстати, это же касалось и авиации.
– Товарищи Деревянко и Искангалиев, – спросил Сталин, – я не ошибся?
– Так точно, товарищ Сталин, – хором ответили оба.
– Хорошо! – Сталин еще раз посмотрел на разложенное на брезенте убожество. – Ваш командир сказал, что вы перед рейдом поставили новые запчасти, это так?
– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул Искангалиев, – все комплекты шестерней были дополнительно закалены на ремонтно-спасательном корабле «Алтай».
– И почему тогда они в таком состоянии, товарищ капитан?
– Металл некачественный, товарищ Сталин, мягкий, закалку берет очень плохо, – ответил Искангалиев. – Из такой стали нельзя делать элементы ходовой.
– Другого нет, – выдавил из себя Морозов.
– Молчите! – почти выкрикнул Верховный. – Вы ведь знали, что наши танки делают из дерьма, и молчали! Так молчите и дальше, сейчас я не с вами говорю. – Он снова повернулся к Искангалиеву с Деревянко: – А если бы вы их не закалили, тогда что?
– Не дошли бы даже до Запорожья, товарищ Сталин, – ответил подполковник Деревянко.
– Отлично, товарищ подполковник! В смысле, отлично, что вы сделали все, что могли, и выполнили задание командования. – Сталин перевел дух. – Товарищи из будущего, скажите мне, что надо делать в такой ситуации?
Капитан Искангалиев ответил:
– Товарищ Сталин, товарищу Шашмурину к весне 1943 года удалось решить проблему путем закалки деталей токами высокой частоты.
– Да я понял, – кивнул Сталин, – и ми сразу стали побеждать немцев, так? – Искангалиев кивнул, и Сталин продолжил: – Спасибо, товарищ капитан. Только ми не можем ждать целый год. Товарищ Берия, обеспечьте товарищу Шашмурину все условия для работы, если надо – обратитесь в Куйбышев, вопрос крайне важный. А вы, товарищ Морозов, отстраняетесь от проектирования нового среднего танка. Танк будет делать коллектив товарища Шашмурина… – Потом взгляд вождя снова упал на моего зампотеха. – С дизелем то же самое, товарищ капитан?
Капитан пожал плечами.
– Еще не открывали, товарищ Сталин, не успели, но думаю, что да.
– Хорошо, товарищ капитан, проведете полную ревизию техники, составите рапорт. Все вот такие случаи должны быть изложены, с указанием причин. – Сталин задумался. – Сколько времени вам для этого надо?
Мой зампотех пожал плечами:
– Наверное, неделя, товарищ Сталин, мы только начали, пока трудно сказать.
– Понятно, – Сталин уже почти успокоился, – как только закончите, рапорт сразу ко мне. Все, Лаврентий, пошли, пусть товарищи работают.
В полном молчании мы дошли до КПП. Перед тем как сесть в машину, Сталин пожал мне руку:
– Спасибо вам, товарищ Бережной, и вашим людям. За то, что вы не боитесь ни Гудериана с Манштейном, ни товарища Сталина. Особенно товарища Сталина. Мы скоро опять увидимся и поговорим.
2 февраля 1942 года, полдень. Гибралтарский пролив. Объединенная эскадра особого назначения
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
Адмирал Николай Кузнецов стоял на мостике лидера «Ташкент». Атлантика встретила русские корабли штормовым ветром и проливным дождем. Так даже лучше, ведь чем хуже видимость, тем легче нашим кораблям затеряться в океанских просторах.
Средиземное море эскадра прошла без особых приключений. Четыре дня штормовой погоды. Циклон удачно накрыл центральное Средиземноморье, и на всем пути от Тира до Бизерты корабли трепал жестокий шторм. Низкая облачность при штормовом ветре не самая подходящая погода для полетов авиации, но системы ПВО на кораблях находились в полной готовности. В общем, пронесло. Хотя это смотря кого пронесло. Боевых возможностей эскадры хватило бы, чтобы отбить еще несколько таких налетов, как то памятное всем побоище у Стамбула. А может, асы Рихтгофена потому и не прилетели, что молва о бесславной гибели бомберов, натасканных на морские цели, дошла до большинства пилотов люфтваффе и их командиров. Желанием совершать групповые самоубийства немецкие летчики никогда не страдали. Кроме того, оправданием им служили плохая погода и то, что разведчики так и не смогли найти цель.
Уже за Мальтой, когда погода чуть улучшилась, двум летающим лодкам все же удалось увидеть таинственную эскадру. Ничем хорошим для них это не кончилось. Сначала куда-то внезапно пропала связь, наглухо забитая помехами. Потом две зенитные ракеты поставили точку в карьере асов люфтваффе.
А эскадра уходила все дальше и дальше на запад, с каждым часом удаляясь от немецких аэродромов в Италии и приближаясь к Гибралтару. На пути от Дарданелл к Гибралтару гидроакустические системы эскадры засекли двенадцать объектов, идентифицированных как подводные лодки. Четыре из них прошли на безопасном расстоянии от эскадры, а остальные были уничтожены глубинными бомбами с противолодочных вертолетов. Может быть, впервые с момента вступления в строй, «Североморск», «Сметливый» и «Ярослав Мудрый» занимались той работой, для которой они и были созданы.
Также при помощи корабельных радаров из XXI века эскадре удалось благополучно разминуться на безопасном расстоянии как с британским конвоем из Мальты в Александрию, так и с итальянским конвоем из Неаполя в Триполи. Кто его знает, что на уме у этих англичан?
Перед самым началом похода адмиралу Кузнецову была передана толстая папка с копией доклада, анализировавшего политическую и военную обстановку по маршруту следования эскадры. Судя по пометкам, первым этот доклад просматривал сам Сталин. Потом, при помощи машины из будущего, именуемой ксерокс, с доклада была снята копия, которая и была передана адмиралу. Основное внимание доклад уделял возможным действиям Британской империи. После внезапной смерти Черчилля власти Британской империи находились в состоянии растерянности. Вновь раздались, пока еще немногочисленные, голоса в пользу заключения сепаратного мира с Германией. Британия не имеет союзников, Британия имеет только свои интересы.
Но подобные разговоры заглушал вой немецких бомб, падающих на английские города. Кроме того, немаловажную роль играли неудачи Британии на Тихоокеанском театре военных действий и позиция американских союзников, для которых основной головной болью была все-таки не Европа, а Тихий океан. По большому счету к началу 1942 года ситуация сложилась так, что ни у кого не было выбора. Германия и Япония сами нашли себе врагов. Соответственно, у Британии, САСШ и СССР тоже был выбор только между объединением усилий или гибелью.
Вот и сейчас. Неизвестно, что было на уме у британских адмиралтейских лордов, но эсминец типа «Трайбл» под флагом Роял Нэви, встретивший эскадру на подходе к Гибралтару, сопроводил ее в открытый океан, не делая никаких враждебных движений и следуя на безопасном расстоянии по правому борту от крейсера «Москва». Никаких переговоров, «вы смотрите на нас, мы смотрим на вас».
Несомненно, что на борту эсминца были офицеры разведывательной службы, которые в бинокли неотрывно разглядывали корабли непривычных очертаний. Потом британский эсминец, видимо убедившись, что эскадра следует строго на запад, поднял сигнал «Счастливого плавания», круто развернулся и на полной скорости направился в сторону Гибралтара. Примерно час спустя над эскадрой появился английский дальний разведчик «Сандерленд».
Обстановка была напряженной. Неизвестно, что предпримут англичане и какие приказы германское командование отдало своему флоту, находящемуся сейчас в Бресте. Операция по прорыву «Принца Ойгена», «Шарнгорста» и «Гнейзенау» из Бреста в Норвегию уже готова, но не направит ли Гитлер свои линкоры против так досадивших ему кораблей под Андреевским флагом, и что при этом будут делать англичане? Не зря же «Сандерленд» продолжает нарезать круги вокруг эскадры. Он явно кого-то наводит, но кого?
Мучаясь от неизвестности и дурных предчувствий, адмирал Кузнецов вышел на связь с «Москвой»:
– Василий Васильевич, – обратился он к командиру крейсера, – что-то мне этот липкий англичанин не нравится. Ну, посмотрел на нас, и лети дальше по своим делам. А этот уже три четверти часа круги нарезает. Вот я и думаю, что у вас там радары показывают? Не обзавелись ли мы случайно какой-нибудь неприятной компанией?
– Чисто на радарах, товарищ адмирал, – спустя некоторое время ответил капитан 1-го ранга Остапенко. – Если кто и есть, то он дальше тридцати миль.
Кузнецов немного помолчал.
– Тогда, значит, так, товарищ капитан 1-го ранга, поднимите в воздух вертолет ДРЛО, этот, как его, Ка-31, пусть осмотрится с высоты. И поставьте англичанину помехи, нечего ему болтать со своим начальством, у меня предчувствие, что англичане что-то такое придумали, не совсем честное.
– Так точно, товарищ адмирал, будет сделано, – подчеркнуто старорежимно ответил капитан 1-го ранга Остапенко.
Минут через пятнадцать над «Москвой», подобный гигантскому майскому жуку, в небо начал карабкаться вертолет. У британских пилотов в этот момент челюсти отвисли до самых педалей. Скотчем надо закреплять, господа, ценную вещь, чтоб не потерять. Одна печаль у радиста – эфир ноет, воет и гугукает, никак не дает сообщить по команде о важном наблюдении.
Когда вертолет поднялся на штатные три километра и выпустил антенну, «Москва» снова вышла на связь:
– Товарищ адмирал, – капитан 1-го ранга Остапенко кашлянул, – вы были совершенно правы, в ста милях к осту от нас курсом на вест четыре крупных боевых корабля с сопровождением. Над британским соединением замечено истребительное прикрытие. Так что можем предполагать наличие минимум одного авианосца.
– Вас понял, товарищ капитан 1-го ранга. – Отключив связь, адмирал Кузнецов подумал: «Странное поведение англичан должно иметь под собой какое-то основание. В армии и на флоте таким основанием может быть только приказ».
Приказ эскадре под командованием вице-адмирала может отдать только первый морской лорд или премьер. Что бы они ни приказали вице-адмиралу Тови, советским морякам от этого ничего хорошего не светит. Нужно отрываться и уходить. Через четыре часа наступит полная темнота, и «Сандерленд» будет слеп, как крот. Тогда надо будет, отключив все огни, полностью задействовать системы РЭБ, увеличить эскадренный ход до максимальных шестнадцати узлов и отвернуть на три румба к югу.
Это гарантия, что англичане, потеряв нас, пойдут на север, по маршруту, огибающему Англию. Мы, конечно, тоже пойдем на север, но по большему кругу, на пару тысяч миль. Семь верст не крюк для бешеной собаки. Дальше, но зато безопаснее.
А еще в восьмистах милях севернее – «Принц Ойген», «Шарнгорст» и «Гнейзенау» и шесть полукрейсеров типа «Нарвик», под общей командой вице-адмирала Отто Цилиакса, ложились на курс перехвата русской эскадры. Приказ фюрера гласил: «Русские корабли должны быть уничтожены любой ценой». В случае успеха даже последующая гибель всего соединения Цилиакса не будут считаться большими потерями. Также к югу от Бискайского залива были стянуты все немецкие подлодки, которые смог направить туда Карл Дениц. Операция кригсмарине «Искупление» началась.
3 февраля 1942 года, утро. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего
Генерал-майор Бережной Вячеслав Николаевич
Сегодня вождь был сама любезность.
– Садитесь, товарищ Бережной, сейчас чайку попьем, а потом уже займемся делами.
Явно Виссарионыч вчера хорошо кое-кому намял холку. Кто там сейчас занимается военной промышленностью? Вознесенский – Госплан, Ванников – военная промышленность, Мехлис – Госконтроль, Ворошилов – куратор от ЦК… Да и Лаврентию Палычу наверняка досталось на орехи.
А то как же, семь нянек, а дите-то хроменькое и придурошное. Люди на заводах стараются, работают по шестнадцать часов в сутки, спят прямо у станков, а в результате чьего-то разгильдяйства их адский труд уходит впустую.
Но Сталин среагировал резко. Судить об этом можно по тому, что уже вчера вечером наш главный особист, дважды майор Советского Союза Иса Георгиевич Санаев, принес мне на подпись интересную бумажку – циркуляр всем работникам особых отделов танковых, механизированных, автомобильных и авиационных частей с требованием провести анализ причин небоевых потерь и поломок техники и вооружения, а также наличие боевой техники по штату, отчет о ней же, потерянной и поврежденной в ходе БД, а также потери и повреждения по небоевым причинам. Если за это дело взялся наркомат Лаврентия Павловича, то вся картина будет вскрыта довольно быстро. Эти люди долго возиться не любят. Ну и, конечно, оргвыводы, как же без них.
Я достал из сумки с ноутбуком несколько скрепленных степлером листков.
– Товарищ Сталин, вчера вы поручили капитану Искангалиеву составить сравнительный анализ износа дизелей В-2 и В-46-6. Вот, пожалуйста, – я протянул листки вождю, – тут все изложено.
Наскоро полистав рапорт, Сталин внимательно прочитал только последний лист с выводами и рекомендациями по повышению надежности. Хмыкнул и посмотрел на меня.
– Просто, коротко и понятно. Передайте товарищу Искангалиеву, что мы обязательно прислушаемся к его мнению. – Сталин хитро прищурился, – Но почему он ни разу не упомянул ни Маркса с Энгельсом, ни товарища Ленина? – увидев недоумение на моем лице, он вздохнул. – Знали бы вы, товарищ Бережной, как наши местные кадры, желая показать свою политическую грамотность, всюду к месту и не к месту вставляют основоположников марксизма-ленинизма. Иногда упоминаний о товарищах Марксе, Энгельсе, Ленине и Сталине столько, что в них теряется смысл документа. Хотя без идеологии все-таки никуда. А вы как считаете в своем XXI веке?
Так, подумал я, товарищ Сталин решил продолжить нашу беседу на идейно-философские темы. Вслух же сказал:
– Без идеологии, товарищ Сталин, никуда. Если отбросить мишуру, то идеология говорит нам, что есть добро, и что есть зло, и как человек должен поступать в каждом конкретном случае.
– Товарищ Бережной, – Сталин взял в руки трубку, – я читал, что у вас там вообще запретили идеологию. Это так?
Я улыбнулся.
– Отсутствие идеологии тоже идеология. Идеология потребительства для большинства и обмана, грабежа, беспардонной наживы для избранного меньшинства. Причем меньшинство обманывает и грабит это большинство. Я думаю, вам эта картина должна быть знакома по трудам тех же классиков.
– Первоначальное накопление капитала, – кивнул Сталин, – действительно знакомо. Но скажите мне, почему наш народ так легко отказался от социализма и решил снова вернуться в капитализм? Ведь налицо явный регресс, причем во всех отношениях.
– Товарищ Сталин, у большей части народа никто ничего и не спрашивал. Как и в феврале семнадцатого, все решила столица. Людей убедили, что вступая из развитого социализма в недоразвитый капитализм, они сохранят все социалистические завоевания. Кончилось все махровым социал-дарвинизмом. Но мне кажется, товарищ Сталин, начинать надо не с последствий, а с причин.
– И в чем же, по-вашему, причины, товарищ Бережной? – прищурившись, спросил Сталин. – Ведь идея социальной справедливости, лежащая в основе советского строя, это, как говорится, вещь на все времена.
– Первая причина, товарищ Сталин, заключается в том, что внутри бесклассового советского общества вырос новый класс, класс чиновников и партийных бонз. Которые выступали за социальную справедливость, а в свободное от борьбы за идеалы коммунизма время гребли под себя то, до чего могли дотянуться. Чем хуже работала советская экономика, тем большее влияние приобретали эти люди.
Потом количество, в соответствии с теорией, перешло в качество, и мы получили на руки класс паразитов, которые стали позиционировать себя как некую элиту общества. Из обычных спекулянтов и казнокрадов выросла прослойка мелких и средних буржуа.
Но это, товарищ Сталин, было только началом. Мелкая буржуазия, если она взята в жесткие государственные рамки – это даже полезное социальное явление. Ибо государство не может заниматься каждой парикмахерской и каждым газетным или табачным ларьком.
Хуже всего было то, что внутри комсомольских, партийных и советских органов зародилась буржуазия крупная. Поскольку известный вам персонаж Х. в нашей истории вывел руководящие структуры из-под надзора органов госбезопасности, то болезнь эта развивалась быстро и распространялась со скоростью эпидемии. Лишь порой подковерная борьба кланов выплескивалась на поверхность ворохом уголовных дел, посадками и расстрелами.
Но это была не системная санация, а всего лишь замена одних паразитов другими. Аппетиты этих господ, почему-то именующих себя товарищами, простирались на всю страну, со всеми ее богатствами.
И когда во власть пришло новое поколение, не знавшее ни революции, ни войны, то количество перешло в качество, и страна узнала слова «эффективный менеджер».
Как сказал герой одного писателя, «все неприступные крепости берутся именно изнутри, и высший шик, чтобы защитники этого даже и не заметили».
Крепость по имени СССР уже пала, а мы еще пару лет этого даже и не замечали. Вы можете себе представить, чтобы в мирное время в СССР была введена карточная система фактически на все? Люди, находящиеся у власти, имеют тысячи возможностей эту власть дискредитировать.
Не будем далеко ходить. Анатомия процесса вам самому неплохо известна. Все то же самое было проделано в феврале семнадцатого. Но тогда была мировая война, а эти люди умудрились загнать страну в штопор в мирное время.
С резким хрустом, больше похожим на пистолетный выстрел, сломался карандаш, который Иосиф Виссарионович во время разговора вертел в руках. Отбросив обломки в пепельницу, Сталин кивнул и сказал, скорее всего себе, чем мне:
– Я так и знал! – потом посмотрел на меня. – Скажите, товарищ Бережной, а где же были те люди, которые отвечали в партии за идеологию? Они-то должны были видеть, что творится что-то не то. Почему не били тревогу и не поднимали вопрос?
Я кивнул.
– Во времена Леонида нашего Ильича был такой человек, Михаил Андреевич Суслов, заведовавший идеологическим отделом ЦК. Его еще называли серым кардиналом при генсеках. За время своей долгой трудовой деятельности он превратил живое учение в засушенную мумию, забальзамированную догматикой и схоластикой. Теория перестала отражать жизнь.
С трибун в речах говорили одно, а делали совсем другое. Люди видели, что наступательный порыв советской системы иссяк, и пар по большей части уходил в свисток. Нет ничего хуже для комиссара, если люди ему не верят. А не верят ему они тогда, когда человек говорит одно, а делает другое…
Вы знаете, почему наши бойцы верят тому же самому Леониду Ильичу? Все очень просто – он сам не один раз участвовал в боях, и не было такого, чтобы в начале боя он уходил в тыл. Скорее наоборот. Один раз он забрал у раненого эсвэтэшку с примкнутым штыком и поднял роту в рукопашную. Правильно поднял, вовремя.
Но тогда у нас примеры были как раз противоположные, когда люди говорят одно, а делают совершенно другое. Кроме этого, страна пережила несколько сломов сознания. Сначала, в 1917 году, от «самодержавия, православия и народности» – к советской власти, атеизму, диктатуре пролетариата. Угнетенное меньшинство дорвалось до власти. Разрушали все, что говорило о связи России советской с Россией имперской. Но люди, которые живут на территории одной шестой части суши, остались прежними, и на месте царской империи появилась империя советская. Потом война бросила на весы тяжелый меч. Чтобы поднять дух народа, потребовалось прямо признать преемственность с прошлой историей России ее славными победами. Разлом вроде бы зарос, но шрам остался.
Остались и люди в партии, которым это врачевание было как серпом по одному месту. Кроме того, залечивая одни раны, создавали другие. Отмена петлиц и введение погон ослабила преемственность с силой, совершившей Великую Революцию и победившей в Гражданской войне. Именно в этом заключается смысл моего предложения о совмещении в рамках одной системы петлиц и погон. Не реванш белых, а окончательное примирение.
То же самое и в примирении с Русской Православной церковью. Как общественный институт, РПЦ в начале века находилась в крайне запущенном состоянии. Бал правили фарисеи, часто священники сами не верили в то, что проповедуют, и, хуже того, личным примером отвращали своих прихожан от евангельских идей христианской любви и братства. Да вы и сами об этом прекрасно знаете. – Сталин молча кивнул, подтверждая мои слова. – Кстати, структурно это очень похоже на КПСС образца восьмидесятых. То же срастание с государством, тот же догматизм в идеологии и двуличие тех, кто был призван нести коммунистическую идею в массы. Я уже вам говорил, что если советская власть делает шаг навстречу церкви, то и церковь должна сделать шаг навстречу советской власти. Но все это мелочи. Главная катастрофа с советским строем произошла на ХХ съезде партии.
Слушая меня, Сталин что-то быстро писал карандашом на листе бумаги. После этих моих слов он поднял голову:
– Благодаря вам и вашим товарищам, мы в курсе этого заговора, составленного некоторыми нашими якобы товарищами. Есть мнение, что тогда под фундаментом СССР была взорвана самая настоящая бомба.
– Вот именно, – сказал я, – бомба. По стенам государства пошли трещины, и когда с политической сцены сошли люди, лично помнившие, как оно было на самом деле, то все рухнуло.
Было видно, что мои слова и задели, и заинтересовали вождя.
– Так вы считаете, что сохранение любых традиций – это благо?
Я пожал плечами.
– Есть Традиции, и есть традиции, товарищ Сталин. Нельзя трогать грязными руками истины, на которых покоится самосознание народа. Чеканная формула графа Уварова «самодержавие, православие, народность» в советский период преломилась в народном сознании таким образом, что место самодержавия занял сакральный культ личности товарищей Ленина, а потом и Сталина.
Да, был культ, но и личности тоже были первой величины. Не Николай II и не Мишка Меченый. Место православия заняла священная вера в наступление коммунизма – будущего общества высшей справедливости, аналога Царства Божьего. Я уже вам говорил, что идейно коммунистические идеи очень близки к раннему христианству. Воплотись Христос в России в ваше время – быть ему коммунистом. Дилемма атеизм – теизм тут вообще лежит в стороне от идеи справедливости и означает лишь наличие или отсутствие веры. Причем не только в Бога и традиции, но и веры властям, веры в людей. Ну, а народность она как была народностью, так ею и осталась. Александр III говорил: «Хочешь быть русским – будь им». Сейчас, наверное, это можно сказать по-иному: «Хочешь быть советским…» – поскольку понятие «советский» включает в себя понятие «русский» плюс что-то еще. Советская нация невозможна без русского народа, составляющего ее костяк.
Вот вам альфа и омега СССР, победившего в тяжелейшей войне, разгромившего самый жуткий, людоедский режим в мировой истории и несущего всем народам планеты лучшее будущее…
Потом как в плохом анекдоте – пришел Хрущев и все опошлил. Истины перестали быть истинами, вера – верой, и даже историю каждый генсек начал переписывать под себя. Все вокруг начало расползаться жидкой грязью, и потому позднее случилось то, что случилось. Тому, как надо использовать чужие сакральные ценности в своих интересах, надо поучиться у православной церкви в ту эпоху, когда она находилась в момент становления. Храмы строились на месте древних капищ, а языческие боги вдруг оказывались христианскими святыми. Положительная языческая сакральность была утилизирована почти полностью, а отрицательная по возможности уничтожена.
И нам тоже надо поступить как-то так. Не отрицать преемственность с Российской империей, а, наоборот, особо подчеркивать ее. При этом необходимо акцентировать те моменты, которые потребовали смену общественной формации. СССР на порядок мощнее своей царской предшественницы, а значит, является суперимперией. Наш народ в своем большинстве согласен терпеть некоторые бытовые неудобства, лишь бы жить в государстве, которым можно гордиться. Все, товарищ Сталин, не знаю, что еще можно сказать на эту тему.
– Хорошо, товарищ Бережной, мы вас прекрасно поняли. – Верховный Главнокомандующий посмотрел на часы. – Последний вопрос. Как вы считаете, что надо сделать, чтобы не повторилась так называемая Холодная война?
– Товарищ Сталин, в тот раз СССР оказался в окружении американских военных баз. Южная Корея и Япония – на востоке, Германия, Италия, Голландия, Бельгия, Дания, Норвегия, Англия – на западе. С юга – Пакистан, Иран, Турция. Неразумная политика ваших преемников сделала враждебным коммунистический Китай. Это – с военной точки зрения.
В экономике американцы, заключив Бреттон-Вудское соглашение, получили под свой контроль четыре пятых всего мирового производства. Даже в самом лучшем 1975 году производство в СССР и странах соцлагеря составляло около пятидесяти пяти процентов от производства США и около двадцати процентов от мирового. Я человек военный и могу сказать только одно, лучшее ПВО – это наши танки на их аэродромах. Чтобы избежать угрозы, мы должны включить окраины Евразии в состав СССР. Тем самым мы убьем двух зайцев – лишим американскую военщину плацдармов для разжигания войны и обеспечим экономический паритет между системами.
Сталин бросил на меня быстрый взгляд.
– Вы считаете, что это возможно с военной точки зрения?
– Да, товарищ Сталин, я так считаю. В нашей истории Красная Армия в основном проводила операции не на окружение и уничтожение, а на вытеснение противника с советской территории. В противоположность ей вермахт с самого начала вел войну на уничтожение, стремясь окружить советские войска и принудить их к капитуляции. Вы помните, что при такой тактике немецких войск осталось от нашей армии мирного времени примерно к середине октября? Это когда вы сказали советским генералам, что они просрали СССР. Помните?
– Помню, – угрюмо сказал Сталин и посмотрел на меня. – Так вы предлагаете нам обернуть немецкую тактику против самих же немцев?
Я кивнул.
– Товарищ Сталин, мы не просто предлагаем. Операция «Полынь», как и освобождение Крыма, были целиком и полностью скомпонованы из немецкой доктрины мобильной войны. Это же касается планируемой «Молнии». Ни один немецкий солдат не должен вернуться в Европу иначе, чем отработав десять лет на лесоповале. Тогда мы на фронте задолго до сорок пятого года увидим немецких стариков и подростков из фольксштурма. Да и война кончится гораздо быстрее. Надо только правильно соразмерять силы и ловить немцев на фланговых контрударах.
– Мы вас поняли, – Сталин встал и прошелся по кабинету, – вы считаете, что Гвардейский мехкорпус осназа – это подходящий инструмент для подобных операций, но одного мехкорпуса мало… Нужно два, три или четыре, как у немцев.
Я тоже встал.
– На первом этапе предлагаю переформировать в рейдовый мехкорпус 1-ю гвардейскую танковую бригаду Катукова.
– Хорошо, товарищ Бережной, – Сталин пожал мне руку, – мы обдумаем ваши слова.
3 февраля 1942 года, полдень.
Атлантический океан, сто миль на траверзе Лиссабона
Боевая рубка линкора флота его величества «Родней»
Атлантика сегодня явно была не в духе. Еще с вечера погода начала портиться, а ночью разыгрался самый настоящий шторм. Огромный линкор мотало на волне, как миноносец, на которых сэру Эндрю Брауну Каннингему довелось послужить в прошлом. Но хуже всего было то, что ночью воздушная разведка потеряла русскую эскадру. Ее командир, мальчишка и сопляк по сравнению с сэром Эндрю, как-то умудрился обмануть всех и раствориться в просторах Атлантики.
Около полуночи, в точке, где русские должны были повернуть на норд, экипаж дежурного дальнего разведчика «Сандерленд» обнаружил, что его радар не показывает ничего, кроме сплошной засветки. Связь с базой и командованием тоже отсутствовала, вместо привычного воя помех в эфире стояла гробовая тишина. Радиокомпас перестал принимать сигналы приводных станций и стал бесполезен. И тогда командир экипажа кэптэн Мэтфорд принял самое правильное решение. Ориентируясь только по полугирокомпасу, он развернул самолет строго на восток. Где-то там был берег и родная база.
Примерно через пятнадцать минут полета связь восстановилась. Сэр Эндрю лично приказал кэптену Мэтфорду совершить еще одну попытку найти русскую эскадру и в случае повторной неудачи возвращаться на базу, чтобы вылететь на поиски уже утром. Так и получилось, что стоило самолету повернуть на запад, как снова пропала связь и сигналы радиомаяков, а радар не показывал абсолютно ничего.
Ночью плохая погода стала немного лучше. Но из-за дождя и низкой облачности визуально корабли можно было обнаружить, только наткнувшись на них в море, что называется, в упор. Все утро «Сандерленд» и две «Каталины» галсами утюжили море у побережья Португалии, и ближе к полудню нашли. Но не русских, уходящих на север, а немцев, спускающихся к югу.
Соединение вице-адмирала Циллиакса вылезло из своей брестской берлоги и направилось в море на поиски приключений. Сэр Эндрю был шокирован – его провели, как простака на ярмарке. План британского Адмиралтейства, который заключался в том, чтобы со стороны посмотреть на схватку немцев с русскими, а потом затащить поврежденные русские корабли «для ремонта» в один из портов Южной Англии – этот план полетел ко всем чертям. Вместо этого будет сражение в открытом море, где тихоходные британские линкоры «Родней» и «Рамиллиес» в сопровождении тяжелого крейсера «Девоншир», авианосца «Викториес» и дивизиона эсминцев типа «Трайбл» будут вести бой с быстроходными германскими линкорами «Шарнгорст», «Гнейзенау» и тяжелым крейсером «Принц Ойген».
Первый лорд Адмиралтейства сэр Дадли Паунд в подобном случае приказал бы командующему Средиземноморским флотом уклоняться от сражения, сказав на прощание: «Разве что немцы сами не навяжут вам бой». Оговорка была существенной – у старика «Рамиллиеса» максимальная скорость была двадцать три узла, крейсерская – пятнадцать узлов, в то время как «Шарнгорст» и «Гнейзенау» выжимали из своих машин тридцать один узел в рывке и двадцать пять в крейсерском режиме.
Зато немцы сильно уступали британцам в орудиях главного калибра. Девять 16-дюймовок «Нельсона» и восемь 15-дюймовок «Рамиллиеса» против восемнадцати орудий в 28 см на двух немецких линкорах.
«Девоншир» и «Принц Ойген» с 8-дюймовой артиллерией и тридцатью двумя узлами скорости по этим параметрам стоили друг друга. Но надо учитывать, что «Девоншир» был «вашингтонским» крейсером с тонкой броней, из-за чего его водоизмещение удалось сократить на четверть.
Водоизмещение-то сократили, но зато его броня пробивалась даже 128-мм универсальными орудиями «Нарвиков». Немцы плевали на все соглашения, потому что их не подписывали, и «Принц Ойген», наоборот, носил шкуру нормальной толщины и мог выдержать достаточное число попаданий орудий, равных калибру его ГК.
Минусом для англичан была и картузная система заряжания орудий. Малейшее возгорание в пороховом погребе, и корабль взлетал на воздух. Авианосец в такой шторм из-за качки не мог выпустить в воздух авиагруппу и превращался в большую и чертовски уязвимую плавучую мишень. Именно так эти два разбойника – «Шарнгорст» и «Гнейзенау» – уже потопили в Норвежскую операцию британский авианосец «Глориес» и два эсминца сопровождения. В тот раз это прошло для них почти безнаказанно, если не считать торпеды, которую «Шарнгорст» получил от одного из обреченных эсминцев.
Сэр «Эй-Би-Си» – так в британском флоте называли Эндрю Брауна Каннингема – впрочем, считал, что Дадли, как всегда, перестраховывался, и 16-дюймовки «Роднея» запросто уделали бы оба немецких линкора.
В эфире уже звучали соответствующие приказы на немецком языке, и германская эскадра увеличила скорость до тридцати узлов, уходя в сторону Бреста… И ушли бы, если бы не этот проклятый авианосец.
С палубы «Викториеса», несмотря на качку, поднялось полтора десятка старичков-торпедоносцев «Альбакор». Они вылетели на перехват немецких кораблей. Выйдя в голову эскадры Циллиакса, они в условиях низкой облачности атаковали немецкие линкоры. Да так удачно, что двумя торпедами поразили «Шарнхорст» и одной – «Гнейзенау». Повреждения были для немецких линкоров далеко не фатальными, но неприятными. Но «Шарнхорст» захромал – одно из попаданий было в носовую часть линкора, и он стал зарываться носом в воду. Пришлось сбавить ход. У «Гнейзенау», наоборот, одна торпеда, попавшая в корму, вывела из строя два винта.
В общем, немецкая эскадра была вынуждена сбавить ход до четырнадцати узлов. А это поставило их в весьма опасное положение – британцы начали догонять хромые линкоры кригсмарине.
Но немцы сумели нанести ответный удар. Командир подводной лодки U-125 корветтен-капитан Ульрих Фольтерс получил приказ из Лорьяна занять позицию в завесе у португальского побережья. Ему повезло – прямо на него выбежал британский авианосец, шедший по прямой против ветра, готовясь принять заходящие на посадку «Альбакоры».
Корветтен-капитан не стал отказываться от такого подарка. Когда в перекрестье перископа вползала жирная туша самой завидной для подводника цели – авианосца, – он не задумываясь дал залп почти в упор под острым курсовым углом из четырех торпедных аппаратов. Три попадания и три взрыва. Авианосец повалился на правый борт. В ангаре загорелись самолеты, приготовленные для повторной атаки немецкой эскадры. После серии взрывов британский авианосец перевернулся. Корветтен-капитан Фольтерс радостно потирал руки. Он понимал, что Рыцарский крест ему теперь обеспечен.
А «Альбакоры» – победители, лишившись своего плавучего аэродрома, вынуждены были садиться на воду. В условиях сильного волнения они практически сразу шли ко дну. На волнах заколыхались оранжевые спасательные жилеты пилотов. Британские эсминцы сумели выловить далеко не всех.
Эскадра сэра ABC медленно, но уверенно догоняла немецкие корабли, уходившие в Брест. Адмирал Циллиакс принял решение драться до последнего, раз уж им не удастся оторваться от противника. Он понимал, что британцы сильнее. Но адмирал решил дорого продать свою жизнь и жизни доблестных моряков фюрера.
Две эскадры сошлись уже ближе к вечеру. Первыми огонь открыли немцы, сделавшие британской эскадре «Кроссинг Т». По темно-серым силуэтам немецких кораблей пробежал ряд вспышек – это линкоры кригсмарине дали первый пристрелочный залп. Восемнадцать водяных столбов, подобно огромной изгороди, встали перед «Роднеем» с недолетом порядка десяти кабельтовых.
Сэр Эндрю был шокирован – происходило нечто непонятное. Это было, словно если бы болонка кинулась вдруг на бульдога. Адмирал Каннингем приказал линкорам лечь на параллельный немцам курс, а «Девонширу» и дивизиону эсминцев сопровождать линкоры, следуя вне досягаемости орудий германских тяжелых кораблей. В свою очередь, Циллиакс приказал «нарвикам» отойти полным ходом вместе с «Принцем Ойгеном» и атаковать британские легкие силы.
Линкорам его величества было не до них, потому что второй залп немецких комендоров дал накрытие по «Роднею». Броня боевой рубки, рассчитанная на защиту от попаданий шестнадцатидюймовых снарядов, от удара только загудела, как колокол. Снаряд угодил в бронированную крышу под углом примерно сорок пять градусов, отрикошетил и разорвался в воздухе над «Роднеем». Еще один снаряд ударил британский флагман в левую скулу, как раз за носовым траверзом, но не смог пробить брони.
В ответ «Родней» дал залп по замыкающему («Гнейзенау»), а «Рамилиес» по головному немецкому линкору («Шарнгорсту»). Перелеты. За это время «Шарнгорст» и «Гнейзенау» успели дать по «Роднею» два залпа.
Более современные германские орудия были в два раза скорострельнее английских, и броня «Роднея» снова загудела, подобно пустой бочке, от германских попаданий. И не только броня – один из одиннадцатидюймовых снарядов попал в небронированную носовую оконечность и разорвался внутри корпуса. В полуподводную пробоину внутрь корпуса хлынула вода. Спустя несколько минут появился чуть заметный, в пару градусов, дифферент на нос. Но в общем хорошо забронированный британский линкор неплохо держал вражеский огонь. Сейчас он был похож на медведя, отмахивающегося от роя пчел. Сэр Эндрю недоумевал – на что рассчитывает этот безумец Циллиакс?
А безумец Циллиакс ни на что не рассчитывал. Он знал, что от берегов метрополии на помощь сэру Каннингему уже спешит сэр Джон Тови с двумя новейшими линкорами «Кинг Джорж V» и «Дюк оф Уэллс». От этих не скроешься даже в тумане или в ночи, поскольку их орудия наводятся при помощи радиолокатора. Кроме того, небо буквально кишело британскими самолетами-разведчиками.
Все это до боли напоминало картину девятимесячной давности, когда вот так же, как сейчас, британцы затравили германский линкор «Бисмарк». Вице-адмирал Циллиакс понимал, что для него и его подчиненных так же не было выбора, как и у команды «Бисмарка».
Еще мгновение, и это подтвердилось. В очередном ответном залпе «Родней» вскрыл «Гнейзенау» борт напротив нефтяных танков. Над волнами потянулся угольно-траурный шлейф. Еще одно, ответное, попадание с «Гнейзенау» в многострадальную носовую оконечность заставило «Родней» ощутимо клюнуть носом, а снаряд с «Шарнгорста» пробил бронепалубу над котельным отделением и разорвался на уровне дымовых коллекторов. Лаки-шот?
Котельное отделение стало стремительно наполняться смесью дыма и перегретого пара из разошедшихся от сотрясения паропроводов, превращаясь в грандиозную душегубку. Почти никто из тех, кто нес там вахту, не смог покинуть боевые посты.
Тем временем «нарвики» подошли на дистанцию открытия огня к британскому крейсеру и эсминцам, и вокруг них начали вставать высокие и тонкие водяные столбы. Крейсер «Девоншир» огрызался по нахалам из кормовых башен, но без особого успеха. Адмирал Каннингем отдал дивизиону эсминцев приказ атаковать германских «гончих». Лихо развернувшись крутыми правыми циркуляциями, британские эсминцы пошли наперерез наглым «гуннам». Моряки королевского флота на эсминцах и крейсере тоже не страдали от отсутствия мужества. Никто не хотел уступать.
Тем временем «Рамилиес» влепил «Шарнгорсту» пятнадцатидюймовый снаряд в башню «Бруно». Крупповская броня выдержала, но от сотрясения башню заклинило. Весь ее расчет был убит, ранен или контужен. По счастью для немцев, в стволах уже не было снарядов – за пятнадцать секунд до попадания башня дала залп. Спустя положенное время один из трех снарядов вернул англичанам долг, попав «Роднею» в подводную часть борта, аккурат между бронепоясом и ПТЗ. В результате – подводная пробоина примерно метрового диаметра и растущий крен на левый борт. Все последующие корабли этого класса имели в этом уязвимом месте достаточно надежную защиту. На линейных крейсерах типа «Монтана» она была выполнена как продолжение вверх противоторпедного пояса. На «Саут Дакотах», «Ямато» и «Айовах» это был продленный вниз главный бронепояс. Британское Адмиралтейство пока еще не решило, по какому пути модернизации броневой защиты им пойти. Теперь, если «Родней» не утопнет, лорды будут думать быстрее.
Пару минут спустя британский шестнадцатидюймовый снаряд с «Роднея», попавший «Гнейзенау» под многострадальную башню «Антон», заставил немецкий крейсер вздрогнуть от клотика до киля. Снаряд весом в тонну на скорости, в два раза превышающей звуковую, пробил 95-мм бронепалубу и лопнул в подбашенном отделении. На этот раз взрыва погреба избежать не удалось. Сорванная с места башня взлетела к небесам в угольно-черном султане взрыва. Немецкий линейный крейсер внезапно повалился на правый борт и спустя несколько минут затонул. Командир «Шарнгорста», капитан цур зее Курт Цезарь Хоффман, видя гибель боевого товарища, понимал, что когда его корабль остался один против двух британских линкоров, шансы на счастливое окончание дела стали не просто нулевыми, а даже со знаком минус.
Команда была простой: штурвал на левый борт, башне «Антон» огонь по «Роднею» с максимальной скорострельностью.
Флагманский британский линкор с каждой минутой терял скорость и управляемость. Несмотря на полностью включенную вентиляцию, в котельном отделении творился ад. От резкой встряски работа механизмов котельной нарушилась, да и часть паропроводов была повреждена. И теперь давление пара в системе постоянно падало. К тому моменту, как «Шарнгорст» пошел в свою самоубийственную атаку, скорость британского линкора упала с двадцати до восьми узлов.
Из собачьей схватки легких сил победителями вышли немцы. Большее водоизмещение и конструкционная надежность обеспечили им повышенную живучесть. Кроме того, их было в полтора раза больше. У немцев после боя на ходу остались «Принц Ойген», «нарвики» – «Z-29», «Z-25» – и «Фридрих Инн». Английские эсминцы пошли на дно все. «Девоншир» не выдержал поединка с хорошо забронированным «Принцем Ойгеном» и быстро превратился в пылающую развалину.
Командир германского крейсера собрал вокруг себя уцелевшие эсминцы и на полной скорости направился в Брест по широкой дуге, огибая то место, где в последней схватке сцепились линкоры. Ни помочь, ни помешать им он ничем не смог. Зато он сообщит, что кригскамрады пали героями, нанеся тяжелый ущерб британской эскадре.
«Шарнгорст» до «Роднея» не дошел. Несколько тяжелых снарядов разворотили ему бак, и он все глубже и глубже садился на нос. К тому времени в его боевой рубке были только трупы, но это никого не смущало. Башня «Антон» продолжала стрелять частыми залпами и без команды. Без команды стояли на своих постах трюмные машинисты. Без команды аварийный дивизион стремился оттянуть гибель корабля. Без команды корабельный врач оперировал раненых, которым все равно суждено было погибнуть.
Когда пятнадцатидюймовым снарядом разбило и носовую башню, дифферент на нос вырос настолько, что винты начали выходить из воды. Все, конец, линкор валится на левый борт и тонет, своим видом показывая, что гусь свинье не товарищ, а линкор, который в сущности был линейным крейсером, в бою настоящему линкору не противник.
Сэр Эндрю Браун Каннингем, адмирал флота его величества, тоже не пережил этого дня. В самом начале боя шальной осколок брони, отколовшейся от внутренней поверхности боевой рубки, ужалил сэра Эндрю в шею над ключицей, задев сонную артерию. Адмирал истек кровью на глазах подчиненных.
Уже в ночи к покалеченным британским линкорам сбежались «мальчики Деница», подобно стервятникам, собирающимся на запах падали. «Рамилиес» сопровождал ковыляющий на пяти узлах «Родней», только-только наскоро устранивший повреждения в котельном отделении и запустивший свою силовую установку. В ночной темноте британские линкоры, оставшиеся без прикрытия, были расстреляны торпедами немецких субмарин спокойно, словно на полигоне.
А те, кто стал причиной этого побоища, спокойно удалялись на юго-запад, считая свою задачу выполненной в полном объеме.
3 февраля 1942 года, вечер. Крым. Кача. Учебный центр отдельной механизированной бригады осназа РГК
Гвардии майор Тамбовцев Александр Васильевич
Завтра будет ровно месяц, как мы тут воюем. История миновала развилку и на всех парах понеслась по новому пути. Но прошло всего ничего, а уже сейчас военная судьба разнесла многих из нас в разные стороны. Собрал механизированную бригаду из армейцев, морпехов, местных бойцов и ушел громить вермахт Вячеслав Николаевич Бережной, полковник российской и генерал-лейтенант Красной Армии. Как докладывает радиоразведка, теперь его имя стало для немцев синонимом больших неприятностей.
Вчера абвер таки выяснил, что бригаду Бережного перебросили на Западный фронт к Жукову. Теперь уже второй день бедные фрицы верещат так, словно их с официальным визитом посетил сам сатана. Группа армий «Центр» требует подкреплений, боеприпасов, резервов и черт его знает чего, как будто там и так не скопилось больше половины всех сил вермахта на Восточном фронте. Всего-то месяц человек резвится во всю широту славянской души, а уже такая репутация. Не знаю, если бы ему дали развернуться там, то чем бы это все могло кончиться?..
Тогда же, двенадцатого января, вместе с Лаврентием Павловичем улетели в Москву мои коллеги, бойцы невидимого фронта из СВР. Их ждет работа в центральном аппарате нашего наркомата, скорее всего на американском направлении. Наша прекрасная Нина Викторовна теперь уже не полковник, а комиссар госбезопасности третьего ранга.
Мой бывший подшефный, подполковник СВР РФ Николай Викторович Ильин, теперь старший майор ГУГБ НКВД. Виктор Сергеевич Ларионов, контр-адмирал ВМФ РФ и вице-адмирал РККФ, назначен командующим Черноморским флотом вместо уже почти покойного Октябрьского.
Почти покойным я его назвал, потому что в СССР в военное время с такими обвинениями долго не живут. И если при «почти покойном» наш Черноморский флот не доставлял неприятных минут немецкому командованию, то уже за месяц при участии товарища Ларионова он стал фактором, равносильным целому фронту.
Почти шестьсот километров побережья от Херсона до болгарской границы стали для фюрера одним незаживающим геморроем. Их Верховное командование пытается натянуть одно общеизвестное резиновое изделие № 2 на глобус, прикрывая и Черноморское побережье, и новообразованную линию фронта по Днепру…
А тут еще вопли от маршала Клюге: «Ахтунг, Бережной!» Если вспомнить тот фортель, который «братушки» выкинули в нашей истории, то я знаю, где лежит хитрый лаз в гитлеровский курятник.
Почему я об этом вспомнил? Как раз вчера у нас был первый выпуск. Курс обучения был сокращенный, ввиду срочности задания и немалого боевого опыта курсантов.
Готовили мы отдельный механизированный полк морской пехоты, собранный из лучших представителей частей, участвовавших в Керченской операции и зарезервированных для несостоявшегося Судакского десанта. Он представлял собой небольшое мобильное, но очень мощное конно-механизированное соединение. Механизированную основу полка составляли шестьдесят четыре танка БТ-7М, того самого с дизелем В-2, как у Т-34. На севастопольском морзаводе эти танки были превращены местными умельцами в некие эрзац БМП. А может, и не эрзац, поскольку в наше время внутри БМП в боевых условиях ездят только самоубийцы.
Короче, так. С каждой стороны танка на надгусеничные полки приварили по шесть решетчатых сидений, разделенных поручнями. Спереди, с каждой стороны добавили по фиксатору для перевозки одного трофейного пулемета МГ-34 в походном положении. Во время длительных маршей боец может зафиксировать себя между поручнями привязным ремнем. Все дальнейшее зависит от погоды, скорости движения и того обмундирования, в которое одеты бойцы. И от самих бойцов, конечно.
Ведь мало оттюнинговать танки и вооружить людей нужным количеством автоматического стрелкового оружия. Нужно еще и обучить их правильному взаимодействию в бою, отработать все задачи в ходе десантирования, на марше, в атаке и в обороне. Учить их не бояться ни бога, ни черта не надо, эти люди и так забыли, что такое страх. Надо научить их снова и снова побеждать и возвращаться живыми после выполнения задания. Пусть в доме врага плачут над похоронками их матери, пусть их жены седеют раньше времени, а дети забывают, кто был папа. Пусть. Мы их сюда не звали.
Хороших парней мы выучили. Молодых, гордых, злых. И хоть я сам не обучал ни тактике, ни десантированию с танков на ходу, ни рукомашеству-дрыгоножеству, ни быстрой стрельбе в сложных положениях. Не бегал я с бойцами и многокилометровые марафоны по пересеченной местности в полном боевом снаряжении. Слишком стар я для этого.
Я обеспечивал учебный процесс, цельный и неразрывный, когда жизнь в учебном центре не затихала ни на минуту, ни днем, ни ночью. График занятий в подразделениях сдвигался по скользящей схеме на три часа каждые сутки. Это из-за того, что при восьмичасовом сне и двух часах на прием пищи, занимались бойца по семнадцать часов подряд, на износ. Гоняли не только пехоту, гоняли и танкистов, превращая танк и дюжину пехотинцев в боевую слаженную единицу. Эти бойцы не допустят, чтобы под гусеницу их танка бросили гранату или бутылку с бензином на моторную решетку. Их глаза вовремя обнаружат притаившуюся в кустах «колотушку» или зенитку и прижмут ее расчет к земле пулеметным огнем. Танк же не только быстро доставит бойцов к месту боя, но и поддержит их огнем своего орудия, уничтожая группы противника и огневые точки.
Вот этому и много чему еще, что нужно во время операций во вражеском тылу, наших курсантов учили сержанты-контрактники морской пехоты и спецназовцы ГРУ из XXI века. Хорошо учили, на совесть, применяя принцип «повторение – мать учения». За общее злобство, требовательность и тяжесть тренировок инструктора получили почтительно-неприязненное прозвище «унтера» и «шкуры». Некоторые из курсантов, возрастом постарше, утверждали, что царские унтера, по сравнению с этими, были самыми настоящими белыми и пушистыми толстовцами-вегетарианцами.
Ничего, после первого же настоящего боя, когда тело само начнет помогать им выжить, и не только выжить, но еще и победить, они придут и поклонятся этим самым «унтерам» в ножки. За науку и за суворовское «тяжело в учении – легко в бою».
Они выживут, потому что новый командующий не бросит их неизвестно куда и неизвестно зачем. Они выживут, потому что в каждой операции на них будет работать разведка, артиллерия и авиация, объединенные общим командованием. Выживут и снова придут сюда, потому что от Севастополя до Качи совсем близко. Кто-то из них сам станет «шкурой» и будет учить новичков нелегкому боевому мастерству. Я надеюсь, что мы обучили наших воинов самому главному – тому куражу, который позволяет навязать противнику свою волю, заставить его делать не то, что надо ему, а то, что надо нам. Это и есть самое настоящие умение побеждать.
Сейчас мы все, и офицеры, и сержанты, то есть постоянный состав, сидим в столовой и отмечаем это знаменательное событие – первый выпуск. Негромко играет музыка, бесшумно скользят между столиками официантки. Поскольку курсанты тренировались в том адском режиме, о котором я вам уже рассказал, никаких дежурств на кухне, нарядов на чистку картошки и прочих прелестей службы в советской армии они не знали. Все это тихо и незаметно делал обслуживающий и технический состав, в основном женщины и бойцы старших возрастов, непригодные к строевой службе.
И в курсантов весь курс вбивалось только одно: «У тебя не должно возникать никакого чувства преимущества перед этими людьми. Будь им благодарен за то, что они делают для тебя. У этих, большей частью пожилых мужчин и женщин тоже есть бессонные ночи и тяжелый труд для того, чтобы ты мог хорошо воевать».
Может быть, нам и удастся таким образом выучить и сформировать новую элиту Красной Армии? По крайней мере, мы на это надеемся. С завтрашнего дня у нас начинается новый набор, прибудут новые курсанты. На этот раз срок обучения два с половиной месяца, но и курсантов будет много, очень много. На этот раз работаем в интересах бригады Бережного, а если точнее, в целях ее расширения в корпус.
Прибудет почти пять тысяч человек, причем танкистов, артиллеристов и прочих технарей будут учить где-то в другом месте. Придется вводить принцип «горячей койки». Кроме того, сегодня утром меня сильно «обрадовал» адмирал Ларионов. Оказывается, завтра утром в Севастополь прибудет пароход, на борту которого почти тысяча бывших белых эмигрантов. Приказано принять и обеспечить…
Требуются условия для работы особистов и жесточайший режим тренировок. А главное – сохранение Великой тайны. Ее положено хранить и от курсантов из красноармейцев и краснофлотцев. Но те – люди дисциплинированные. Скажешь им, что это тайна ОВ, и они тут же исчезают, будто их и не было. А белые эмигранты, я думаю, не такие, намаемся мы еще с ними.
4 февраля 1942 года, утро.
Севастополь. Северная бухта. Пароход «Гаронна»
Бывший штабс-капитан ВСЮР Петр Петрович Одинцов
Вот мы и в России. Северная бухта, памятник затопленным кораблям. Крики чаек, мечущихся над волнами, военные корабли на якорях. Даже издали видно, как сильно город пострадал от немецкой осады. Много разрушенных и сгоревших домов, повсюду следы бомбежек и обстрела.
Но давайте обо всем по порядку. На рассвете, едва только на горизонте показался берег, все пассажиры нашего парохода высыпали на палубу. В Стамбуле эта старая лохань уже в третий раз сменила флаг. На этот раз на американский. И теперь стала зваться «Чарльстоном».
Прямо перед нами из зимнего утреннего тумана вырастал берег Красной России, загадочной и ужасной. Меня опять взяли сомнения, правильно ли я поступил, взяв с собой в этот вояж сына. Но уже было поздно сожалеть о том, что свершено. Мы были почти на месте.
На границе минных заграждений наш пароход застопорил ход и лег в дрейф. Ждать пришлось недолго. Из полосы тумана навстречу нам выскочил небольшой катер под советским военно-морским флагом. Сейчас я каждый раз старательно заменяю привычные слова «большевистский» и «красный» на «советский» и учу тому же моего мальчика. Как-то не хочется, чтобы каждый встречный по моему разговору понимал, что я «беляк»…
Двое советских военнопленных, сумевших бежать из рабочего лагеря в Северной Франции на юг и потом прибившиеся к нашему исходу, рассказали всем желающим много интересного про советские порядки. От них же мы более подробно узнали про порядки немецкие, особенно в лагерях для военнопленных. Мы поняли, что немцы стали куда хуже, чем в ту войну, хотя и тогда они не могли похвастаться человеколюбием.
Выбросив какие-то сигналы, катер пошел впереди нашего парохода, показывая дорогу через минные заграждения. Мы медленно плелись следом за ним, приближаясь к Севастополю. Перед глазами будто запустили в обратном порядке кинопленку двадцатилетней давности. Вот по правому борту осталась за кормой бухта Стрелецкая, где у причалов во множестве стоят такие же катера, как и наш провожатый. И вот главная база Черноморского флота, на якорях корабли, много кораблей.
Приглядевшись, мы ахнули от удивления. Ближе всех к выходу в море на бочке стоял авианосец под Андреевским флагом, огромный, как плавучий ипподром. Чуть дальше, прямо за ним на якорях стоял линкор, построенный еще в те времена. «Севастополь!» – вздохнул один из нашей компании, бывший морской офицер.
Справа от нас у причала один за другим, носом в сторону моря, стояли два крейсера. Один под боль… простите, советским флагом назывался «Молотов», а над другим развевался Андреевский стяг, и название кораблю было «Адмирал Ушаков». Правда, от такого пасторального соседства красных и белых, простите, веяло такой нарочитостью, что невольно вызывало подозрения.
Кроме того, название корабля под Андреевским флагом было написано по правилам новой орфографии. И кроме всего прочего, что это за восемь наклонных труб стоят у него между рубкой и носовой башней? Я хотя и не моряк, но мне показалось странным то, что все «новые» корабли под Андреевским флагом – и те, что стоят в Северной бухте Севастополя, и те, что мы встретили в Средиземном море, – все они имеют эти странные «украшения». Причем ни на одном корабле красной, простите, Черноморской эскадры такого «украшения» нет. Загадка, над которой ломают головы не только такие сухопутные крысы, как я, но и кадровые военные моряки.
Буксир ткнул нас под скулу, разворачивая поперек фарватера. Вон кусок причала, оцепленный солдатами, рядами стоят крытые грузовики и даже автобусы. Нас явно ждут, слышен лай собак… Куда мы попали, господи! Неужели слова «мы предупредим, кого надо» означали именно вот это?
Команда вывалила кранцы, еще минута, и на берег брошены швартовы. Брошен якорь, и пароход замер, возможно на своей последней стоянке. Мы все совершенно пали духом – неужели наше стремление положить живот на алтарь отечества оказалось глупым, смешным и совершенно не нужным поступком? Зачем так с нами?!
К нашему удивлению, к нам по трапу быстро поднялся очень подвижный, несмотря на солидный возраст, красный офицер. Седоватая бородка, прищуренные умные глаза. Кого-то он мне напоминает, никак не могу вспомнить. Сопровождавший его советский пограничный чин, как-то уж слишком привычно поздоровавшись с капитаном Трикуписом, ушел вместе с тем в рубку. Неужели старый лис и до войны ходил в СССР, обделывая свои темные делишки? Неудивительно, что здесь его знает каждая пограничная собака.
Пожилой господин некоторое время оглядывал нашу компанию. Потом это занятие ему, видно, надоело, и он заговорил:
– Доброе утро, господа соотечественники, и добро пожаловать в СССР. Я – гвардии майор Тамбовцев Александр Васильевич, начальник учебного центра особого назначения Резерва Главного командования. На ближайшие три месяца я для вас и царь, и бог, и воинский начальник, а также и проводник по так называемому «большевистскому аду».
– Учебного центра?! – присвистнул кто-то в толпе. – А что это такое?
Майор Тамбовцев усмехнулся.
– А вы думали, господа, вам с ходу вручат винтовку и бросят в бой? Говоря словами одного известного персонажа, не дождетесь! – Он обвел нас прищуренным взглядом. – Нет, господа бывшие офицеры, вас будут учить современному военному делу самым настоящим образом. По-суворовски, до седьмого пота и кровавых слез.
Вы будете падать на койку совершенно без сил, чтобы через пару часов снова вскочить с нее по команде сержанта, потому что поступила новая вводная. Вы проклянете все, но дороги обратно не будет, и вам останется только умереть или победить.
Зато те из вас, что все-таки закончат обучение и попадут на фронт, поймут, что у них есть вполне реальный шанс дожить до конца войны.
Глядя на наши приунывшие лица, майор добавил:
– Да, господа, я забыл сказать. Те, что заранее убоятся трудностей, могут остаться на борту и вместе с кораблем вернуться в Турцию, Алжир, Францию – хоть к черту на кулички. Настоящие же мужчины, после трех месяцев изнурительнейшей учебы, составят собою гренадерскую бригаду особого назначения… – майор Тамбовцев наугад ткнул пальцем куда-то в толпу. – Или вы надеялись, что вас поставят охранять склад с портянками?
В ответ на эту немудреную шутку многие засмеялись.
Через плотную людскую массу к трапу протолкался наш «дядька», полковник Игнатенко.
– Господин майор, позвольте представиться, генерального штаба полковник Игнатенко Виктор Петрович, до вашего появления исполнял обязанности старшего офицера среди собратьев по несчастью. Слагаю, так сказать, свои полномочия…
Майор неожиданно горячо пожал руку нашему «дядьке».
– Виктор Петрович, уважаемый, вас мне сам Бог послал. Позвольте с этой самой минуты назначить вас временно исполняющим обязанности командира учебного батальона.
Полковник Игнатенко протестующе вскинул руки:
– Господин майор, может, не надо, я ведь надеялся…
Майор Тамбовцев наставительно заметил:
– Во-первых, господин полковник, у нас здесь не принято обсуждать приказы… – Дождавшись, когда Виктор Петрович покраснеет, словно юнкер, получивший замечание от ротного фельдфебеля, наш новый «царь, бог и воинский начальник» добавил: – А во-вторых, умереть за Россию, подобно рядовому, с винтовкой в руках, почетно, но это не для вас. В вашем-то возрасте и с вашим опытом можно гораздо больше принести пользу Отечеству.
И не смейте отказываться. Орудийным прицелом тоже гвозди заколачивать можно, но умным такого человека никто не назовет. Если ваши люди, которые добровольно пошли на эту войну, сами выбрали вас своим командиром, то и мы тоже пока не будем с ними спорить. Разберемся сперва в ваших делах, а потом посмотрим. И кроме вашего у меня будет еще пять таких же учебных батальонов. У меня и так забот полон рот, так что не осложняйте мне работу своим отказом.
Полковник Игнатенко гордо вскинул подбородок.
– Благодарю за доверие, господин майор, разрешите приступить к исполнению обязанностей!
– Приступайте, Виктор Петрович, – кивнул господин Тамбовцев, – и позвольте поставить перед вами первую задачу.
Полковник Игнатенко кивнул, и майор продолжил:
– Отделите убывающих в расположение части от остающихся на борту, если, конечно, таковые найдутся. Далее обеспечьте погрузку людей вон в те крытые грузовики. Оцепления не бойтесь, только во внешнем кольце стоят бойцы НКВД, с внутренней стороны находятся ваши будущие инструктора по боевой подготовке.
По нашим сведениям, на вашем корабле находится группа французских летчиков и авиамехаников во главе с капитаном Антуаном де Сент-Экзюпери. Я сам по-французски ни в зуб ногой, вы уж объясните им, что их ждут вон те четыре автобуса с краю. Их сразу отвезут на аэродром в Саках, откуда они вылетят в Липецк, в такой же учебный центр, только для летчиков, где пройдут подготовку к войне на Восточном фронте. Все, господин полковник, выполняйте…
Майор Тамбовцев подтянулся и уже строгим командным голосом обратился к нам:
– Господа, сейчас нет времени на долгие беседы. Уже в части в течение некоторого времени я поговорю с каждым из вас лично. Кроме того, с вами будут беседовать офицеры из особого отдела. Сразу предупреждаю, что их не интересует ваше прошлое и то, что вы делали во время Гражданской войны. Все это предано забвению.
Им поручено выявить тех, кто из вас в эмиграции сотрудничал с любыми, кроме советской, разведками и службами безопасности. Такая у них работа, они тоже не собираются впускать в страну иностранных шпионов. Никогда не лгите им, они нюхом чуют ложь. Всегда говорите только правду. И, если за вами нет вины перед СССР, то вам нечего бояться.
На этом импровизированный митинг был закончен, и мы, пропустив вперед французов, начали спускаться по трапу.
4 февраля 1942 года, вечер.
Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, глава РСХА обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих
Гейдрих стремительно вошел в кабинет фюрера Третьего рейха и, прищелкнув каблуками, протянул Гитлеру тонкую кожаную папку с бумагами.
– Мой фюрер, как это ни печально, но из информации, полученной нами из Москвы через Лондон, следует, что группу Клейста уже не спасти. Увы. Наш источник в британской разведывательной службе сообщил, что, по их данным, бои идут уже в центре города. Весь вопрос в том, сдастся ли Клейст большевикам в плен, или падет, сражаясь с оружием в руках.
Гитлер быстро раскрыл папку и перелистал бумаги.
– Как такое могло случиться, Рейнхард?! Они что там, на Восточном фронте, все разом поглупели? Манштейн, Гудериан, Гот, а теперь вот и Клейст! Поражение под Москвой меркнет в сравнении с катастрофой на юге. – Тут его мысль скакнула в сторону: – Рейнхард, у тебя есть сведения о том, что происходит под Ржевом и Демянском? У тебя везде есть свои люди, и мне очень важно знать, что там происходит в действительности. От генералов я не могу добиться ничего, кроме детского лепета!
Гейдрих немного помолчал, драматизируя обстановку.
– Там тяжелые бои, мой фюрер, но положение лучше, чем на юге. Наше доблестное люфтваффе даже пытается снабжать окруженные группировки продовольствием и боеприпасами. Но мы понесли большие потери, и в общем все напоминает Верден. Затяжные позиционные бои.
Наши части вне колец окружения, чрезвычайно измотанные предыдущими событиями, пытаются прорвать фронт, чтобы вызволить своих товарищей. А большевики отбивают все их атаки, зарывшись по уши в землю. Русская тяжелая артиллерия успешно ведет контрбатарейную борьбу и не дает покоя нашим полевым частям. Очень плохо со снабжением, дорог мало, и все они в очень плохом состоянии. Леса вокруг Смоленска кишат диверсантами и партизанами. Охранные части сбиваются с ног – каждый день нападения на обозы и автоколонны. Партизаны пускают под откос эшелоны с боевой техникой.
Вторая и четвертая танковые армии обескровлены, укомплектованность танковых и моторизованных дивизий техникой составляет тридцать – пятьдесят процентов от нормы. А та техника, что имеется в наличии, не боеготова. В основном исчерпан моторесурс двигателей.
Мой фюрер, раньше середины марта восстановить боеспособность танковых частей не удастся. Проблемы со снабжением еще больше замедляют темпы восстановления техники и пополнение личным составом.
Гитлер резким движением бросил папку на стол.
– Пусть Кейтель перебросит туда резервы и восстановит положение! У нас есть войска во Франции, Италии, Греции и Югославии…
– Мой фюрер, – пожал плечами Гейдрих, – в России Генерал Мороз убьет эти части раньше, чем они доберутся до фронта. У нас не хватает теплой одежды даже для действующих там частей. Морозы в России сейчас доходят до минус тридцати. Госпиталя переполнены обмороженными.
– Да, мой фюрер, чуть не забыл, – Гейдрих хитро улыбнулся, – моей службе, кажется, удалось обнаружить потерянного людьми Канариса нашего злого гения, генерала Бережного. Сведения проверяются, но по имеющейся у нас информации, в настоящий момент его бригада находится во втором эшелоне войск Западного фронта.
Гитлер оживился.
– Рейнхард, вы думаете, что следующий удар большевики нанесут в направлении Смоленска?
– Вполне возможно, – не стал спорить с фюрером Гейдрих, – но мои специалисты выдвинули другую версию. Бригада обнаружена в окрестностях Главного автобронетанкового полигона Красной Армии. Поэтому мои люди выдвинули версию о том, что именно там проводятся войсковые испытания как новой экспериментальной техники, так и серийно выпускающейся…
– Одно другому не мешает! – воскликнул Гитлер. – Скажите, Рейнхард, как вы думаете, раз уж положение этой зловредной бригады установлено, сможем ли мы нанести по ней такой удар бомбардировщиками, чтобы после него она уже не оправилась?
Гейдрих пожал плечами.
– Мой фюрер, попробовать, конечно, можно, только наша разведка обнаружила в окрестностях полигона несколько полевых лагерей с танками. Мы предполагаем, что только один из них настоящий, а остальные – пустышки, в которых установлены фанерные макеты боевой техники, а пехоту изображают статисты из ополченцев. НКВД в прифронтовой зоне свирепствует, абвер теряет агентов, да и моя служба понесла потери. Надо ехать и разбираться на месте.
– Рейнхард, – Гитлер отвернулся к окну, – не смею вас удерживать, только будьте осторожны. Это дикая Россия, а не культурная Франция или Чехия. Вас там могут убить.
– Мой фюрер, – сказал Гейдрих, – я возьму с собой лучших специалистов, как для обеспечения собственной безопасности, так и для разгадки тайны генерала Бережного. Все тайное когда-нибудь становится явным!
– Ну что ж, Рейнхард, в добрый путь. – Гитлер обернулся. – В этом сумасшедшем мире я могу надеяться только на вас. Остальные меня все время обманывают и пытаются свалить на меня свою вину. Оказывается, это я виноват, что они не подготовились к русской зиме…
– Мой фюрер, все то время, которое прошло между завершением французской кампании и началом русской, разведка Сталина интересовалась только двумя вещами: наличием на складах вермахта теплых вещей и зимней смазки для оружия и техники. Если бы наши генералы заранее подготовились к зимней кампании, то фактор внезапности был бы утерян, и начало войны могло быть совсем другим. Сталину и в голову не приходило, что план «Барбаросса» будет рассчитан только на шесть недель.
– Откуда вам это известно, Рейнхард? – встрепенулся Гитлер.
– Все очень просто, мой фюрер, – кивнул Гейдрих, – за первые месяцы войны наша армия взяла в плен большое количество большевистских старших командиров и генералов. Кроме того, по долгу службы я постоянно должен был знать, что именно интересует противника. У меня накопилось достаточное количество материала, чтобы подтвердить сказанное ранее.
– Хорошо, – кивнул Гитлер, – только вот что получается: не подготовились – плохо, и подготовились – тоже плохо. Запомните, Рейнхард, искусство правителя – это выбирать меньшее из двух зол. Большим злом была бы позиционная война на линии Сталина.
– Да, мой фюрер, – прищелкнул каблуками Гейдрих, – я запомню это.
Гитлер пожал Гейдриху руку.
– Все, Рейнхард, идите, я надеюсь, что вы и ваши люди сумеете покончить с этим Бережным. Только не пытайтесь там состязаться с новыми самолетами большевиков. Геринг недавно жаловался мне, что теперь они все чаще и чаще встречаются, причем как раз в полосе группы армий «Центр». Наши летчики не могут с ними ничего поделать.
– Мой фюрер, командование люфтваффе наконец-то приказало рассредоточить самолеты по небольшим аэродромам. Теперь аэродромы на три – шесть бомбардировщиков и четыре – восемь истребителей не подвергаются ударам с воздуха – слишком мелкая добыча это для русских «хищных птиц». Это очень хорошо. Зато плохо то, что теперь у люфтваффе не хватает аэродромных служб, средств связи и охранных частей. У меня есть вполне достоверные сведения, что на такие небольшие аэродромы стали активно нападать партизаны. Что же касается лично меня, то я просто храбрый человек, а не самоубийца, и не полезу в драку, если этого можно избежать…
– Рейнхард! – воскликнул Гитлер. – Я запрещаю вам садиться за штурвал самолета на Восточном фронте. Нарушить мой запрет вы можете только в том случае, если на земле будет опаснее, чем в небе. Ваша главная миссия – генерал Бережной, а не состязания с русскими асами. Когда вы вылетаете?
Гейдрих склонил голову.
– Мой фюрер, ваш приказ будет выполнен. Я немедленно лечу в Берлин и в течение завтрашнего дня соберу необходимых людей. Уже завтра вечером мы вылетим в Варшаву, с таким расчетом, чтобы, взлетев оттуда утром шестого, к вечеру добраться до Смоленска.
– Ступайте, Рейнхард, – сказал Гитлер, дружески похлопывая по плечу начальника РСХА и тем самым давая ему понять, что аудиенция окончена. – И, как всегда, возвращайтесь только победителем. Если вам что-то надо – берите это. Все, что угодно. Скажете, что я приказал. Ради победы ничего не жалко. Я с нетерпением буду ждать ваших сообщений.
Четким шагом обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих вышел из кабинета. Мысли его были уже далеко. Ему предстоит собрать команду, какой еще не было в истории немецкой разведки. Фюрер прав, в любой момент на Восточном фронте может разразиться гроза. В тот раз генералу Бережному хватило всего восьми дней, чтобы после операции в Крыму подготовиться к рейду по тылам Клейста. Это значит, что сейчас Сталин в любой момент сможет бросить его против фон Клюге. Неделя, максимум две, и на Восточном фронте случится очередной кошмар, на этот раз с группой армий «Центр». Надо спешить. Необходимо разгадать направление главного удара противника и точные его силы. Лишь тогда появится шанс свести потери к минимуму.
Даже себе Рейнхард Гейдрих боялся признаться в том, что чувствовал интуицией профессионального разведчика – русских не удалось повергнуть наземь с одного удара, и теперь война фактически проиграна. Русские умеют вести затяжные войны. Вся их история от татаро-монголов и до наших дней – это одна сплошная затяжная война. Весь вопрос в том, насколько рейху удастся оттянуть неизбежный конец. Но о таком было страшно даже думать, а уж высказать такие мысли вслух – боже упаси. Не помогут ни мундир СД, ни симпатии фюрера.
4 февраля 1942 года, поздний вечер.
Полевой лагерь ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Генерал-майор танковых войск Катуков вошел в барак, служивший нашей бригаде столовой, и остановился, не понимая – куда он попал. Помещение было забито возбужденными веселыми бойцами и командирами, одетыми в полевую форму РККА, в черные тужурки моряков и в незнакомое для Катукова пятнистое обмундирование при погонах… Играла негромкая музыка – то ли хороший радиоприемник, то ли патефон.
Такое зрелище, да еще в феврале 1942 года, кого угодно бы удивило. Но что поделаешь, праздник у нас сегодня – ровно месяц нашему боевому пути. Тут были не только выходцы из XXI века, но и те, кто принял вместе с нами первый бой в Евпатории и под Саками. Для присутствующих здесь капитана 3-го ранга Бузинова, майора Топчиева, капитана Борисова и многих и многих бойцов и командиров, четвертого января навсегда станет вторым днем рождения. В нашей истории все участники Евпаторийского десанта погибли. Те же, кто выжил в бою и раненым попал в плен, были расстреляны немцами на месте. Правда, не надо забывать, что сперва наши вырезали в Евпатории немецкий госпиталь…
Но не будем сегодня об этом. В новой истории, которая вот уже ровно месяц развивается своим, немного фантастическим путем, Верховный приказал создать Отдельную тяжелую механизированную бригаду из всех частей, участвовавших в Евпаторийском десанте. Так что это и их праздник. А товарищ Катуков должен был приехать к нам в расположение завтра утром. Их 1-ю гвардейскую танковую бригаду вывели с фронта примерно одновременно с нами – 25 января.
Выяснилось, что и расквартированы они по соседству, в десяти километрах от нас. Планирование «Молнии» продвигается своим чередом, и сегодня утром я имел со Сталиным короткий телефонный разговор на эту тему. Я получил разрешение на подключение 1-й гвардейской танковой бригады к процессу подготовки. А то придет час, и выяснится, что бригаду Катукова готовили не к тому, а к совсем другому. «Если уж я отвечаю за „Молнию“, то позвольте, товарищ Сталин, и товарища Катукова ввести в курс дела». Вождь позволил и даже провел с коллегой профилактическую беседу по телефону. Представьте, что вы всего лишь командир танковой бригады, хоть и гвардейской, пусть и очень успешной, а потому гвардейской, а тут вам звонит сам товарищ Иванов! Некоторых от такого и кондрашка может хватить.
Правда, приказ был всего лишь приехать в нашу бригаду «для обмена опытом»… Я, со своей стороны, написал записку с приглашением и приложил к ней пропуск. Я-то думал, что Катуков посетит нас завтра с утра, но видно, Виссарионыч так раздраконил в нем любопытство, что он примчался на ночь глядя. Надо выручать человека, а то еще убежит.
Я подхожу и представляюсь ему:
– Генерал-майор Бережной Вячеслав Николаевич, командир Отдельной тяжелой механизированной бригады особого назначения из Резерва Главного командования.
– Генерал-майор танковых войск Катуков Михаил Ефимович, командир 1-й гвардейской танковой бригады, – в свою очередь представляется мне гость. – Вячеслав Николаевич, – Катуков крепко пожал мою руку, – не могли бы вы мне объяснить, что тут происходит?
– Михаил Ефимович, а что тут объяснять? – я взял генерала под руку. – Сегодня ровно месяц с начала нашего боевого пути. Так что происходит стихийный народный праздник. Неужто товарищ Иванов вам даже не намекнул – кто с вами будет обмениваться опытом?
Катуков пожал плечами.
– Нет, Вячеслав Николаевич, товарищ Иванов сказал, что мне все объяснят на месте.
– Товарищ Иванов – мудрый человек, – сказал я, увлекая собеседника к своему столу, – такие сведения не для радио и не для телефона. Только при личном контакте, и никак иначе. А насчет объяснений…
Вот, товарищ генерал-майор танковых войск, позвольте представить вам нашего начальника особого отдела, комиссара госбезопасности 3-го ранга Ису Георгиевича Санаева. Герой боев под Павлоградом, вместе с арьергардным батальоном НКВД удерживал железнодорожный мост через реку Самара, пока наши ударные части не вскрыли немецкий фронт в районе Барвенкова, благодаря чему конно-механизированный корпус маршала Буденного сумел в три дня преодолеть путь от Северского Донца до Павлограда.
Вот наш дивкомиссар Брежнев Леонид Ильич, в боях под Краматорском личным примером воодушевлял бойцов, поднимая их в рукопашную. Там он заработал шрам от скулы до уха и свою первую Звезду Героя Советского Союза. Так что, Михаил Ефимович, вы не сомневайтесь, господ тут нет, одни товарищи…
В этот момент Санаев незаметно для Катукова подозвал меня к себе.
– Вячеслав Николаевич, – шепнул он мне на ухо, – вариант два.
«Вариант два» означал, что товарищу Катукову я могу озвучить всю информацию о нашем происхождении, кроме той, которая касается краха СССР и сомнительного, с точки зрения материализма, способа нашего переноса в прошлое. Зачем лишний раз смущать малых сих.
Мы попали в прошлое в результате случайного сбоя при ударе молнии в аппаратуру противорадарной маскировки – всё!
К примеру, «вариант один» приказывал раскрыть всю информацию полностью. А «вариант три» объяснял нашу технику штучной сборкой в секретных лабораториях НКВД. Так что…
– Таможня, Михаил Ефимович, а точнее, особый отдел дал добро, – я повернулся к Катукову, – так что садимся за стол, раз уж вы приехали в такой час, и начинаем беседу. Серьезную беседу.
Народ на лавке немного уплотнился, и мы с Михаилом Ефимовичем втиснулись аккурат… Ага, между Брежневым и Санаевым. Первым делом я набулькал Катукову медицинскую норму в «писят» грамм. Слишком человек напряжен. Со стопки он не опьянеет, а вот зажатость уйдет, говорить будет легче.
– Значитца, так, – сказал я, протягивая стопку генералу, – давайте выпьем за знакомство и перейдем на «ты».
Люди мы, товарищ Катуков, нездешние. Ты помолчи и на погоны не косись. В смысле, не из другой страны, а из другого времени, из 2012 года. Хочешь верь, а хочешь – нет. А погоны в нашем прошлом товарищ Сталин через год от этого момента ввел, так что про отсутствие «господ» я не соврал. Тут, наверное, все по-другому уже будет, но это сейчас к делу не относится…
Сразу говорю, в войне мы победили. Второго мая 1945 года наши войска взяли штурмом Берлин, а уже 9 мая фашистская Германия капитулировала. Кстати, 1-я гвардейская танковая армия, которой командовал генерал-полковник Катуков, захватила берлинский аэродром Темпельхов и Ангальтский вокзал. Но, как говорится, победы бывают и пирровы. Если мы победили в Великой Отечественной войне, то американцы выиграли Вторую мировую. Образовавшийся после войны соцлагерь примерно вдвое уступал по промышленной и военной мощи американцам и их сателлитам.
Новой войны не случилось, потому что уже было изобретено оружие ужасной разрушительной силы. Одна бомба могла стереть с лица земли целый город, или даже небольшую страну. Единичная мощность таких зарядов исчислялась сначала десятками тысяч, а потом и миллионами тонн тротила. Ущерб от подобной войны был для буржуев неприемлем. Больше тебе ничего сказать не могу, но ситуация у нас дома зашла в тупик. У нас качественные преимущества советского строя, а у них контроль за ресурсами трех четвертей планеты.
– Погоди, погоди, – остановил меня Катуков, – ты говорил про две трети?
– Две трети – это только промышленная мощь, – ответил я ему. – Вот, к примеру, Африка, контролируется европейскими колониалистами, промышленной мощи не имеет, а вот ресурсов там хоть отбавляй. То же самое и другие недоразвитые территории. Промышленная мощь капитализма в наше время – это, грубо говоря, США, Япония и Европа западнее реки Эльба. Соцлагерь – это СССР, Восточная Европа, Китай, Северная Корея и Вьетнам. Из них серьезная промышленность есть в СССР и нашей половине Германии. Все.
– И что дальше? – заинтересовался Катуков, налив себе еще «писят» граммов.
– А дальше товарищ Иванов, когда узнал обо всем этом безобразии, поставил задачу, чтобы СССР не только победил Гитлера, но и выиграл Вторую мировую войну как таковую. И то, что мы уже проделали за этот месяц, это часть выполнения поставленной нам задачи.
В нашей истории Крым не был освобожден в январе сорок второго года, а все десанты погибли. В нашей истории танковая группа Клейста не была окружена, а Барвенково-Лозовская операция не решила ни одной стратегической задачи и оказалась напрасной тратой резервов. И сборную панцеркампфгруппу Гудериана никто не разгромил во встречном бою.
Вон, Михаил Ефимович, видишь того молодого командира кавказской внешности? Это гвардии капитан Бесоев, начальник разведки нашей бригады. Это он со своими бойцами перед самым началом боя под Чаплинкой взял за мягкое место генерала Гудериана вместе с его штабом. И ведь, что характерно, заставил смотреть, как танкисты гвардии подполковника Деревянко перемалывают его группировку в мелкую муку…
Вон, обрати внимание, гвардии майор Рагуленко, его механизированный батальон ночью ворвался в Барвенково, где располагался штаб 17-й армии вермахта. Они там так побуянили, что тело генерала Гота не обнаружено до сих пор. Про окружение Клейста я молчу. Ради этого вся операция и затевалась. Это пока только начало… А теперь о том, почему ты здесь. Следующую операцию такого типа сейчас разрабатывают мои штабисты и особая группа офицеров Генштаба.
Катуков посмотрел мне в глаза.
– Моя бригада в ней тоже задействована?
– Да, Михаил Ефимович, – так же твердо ответил я ему, – и более того, мы с тобой должны будем… как тебе это сказать… В общем, согласованность наших действий должна быть такая, чтобы все было как по нотам. Поэтому и опытом мы должны обменяться, и бригаду твою придется доукомплектовать под поставленную задачу.
Давай так – о делах мы с тобой поговорим завтра с утра, сейчас в парк все равно идти бессмысленно. Что тут у нас и как, лучше растолковывать на наглядных примерах. Ехать обратно тебе тоже не надо – слишком поздно. Водителя твоего сейчас накормим, переночует он у комендачей. Для тебя тоже место в «гостинице» выделим, там между прочим интересные для тебя люди живут: Грабин, Астров, Шашмурин, Чупахин, Трашутин…
Катуков помотал головой.
– Впервые слышу эти фамилии, товарищ Бережной, ну-ка просвети!
Я вздохнул.
– Грабин – это вон тот дядя, с квадратным и сердитым лицом римского легионера. Он конструктор танковых, да и не только танковых пушек. По крайней мере, на Т-34 и КВ стоят его изделия. Астров – это конструктор самоходки СУ-76 и легкого танка Т-60. Он тоже где-то здесь, но я его сейчас не вижу. Шашмурин – это конструктор средних и тяжелых танков. У вас его пока еще не знают, но он сделает так, что КВ забегают, как легкие бэтэшки. Чупахин с Трашутиным – конструкторы дизеля В-2… – Я задумался. – Если интересно, поговори с ними, лишним не будет. А то до товарищей ведь крайне редко доходят вести с полей, отчего они, бывает, чудят не по-детски.
– Хорошо, завтра так завтра, – тряхнул головой Катуков, – очень хочется взглянуть на танки, которые прошли через Гудериана, как раскаленный нож через масло. Я с этим гадом в свое время столько намучился!
А сейчас, Вячеслав Николаевич, скажи мне, что это за прекрасная незнакомка со знаками различия военврача 2-го ранга, которая смотрит на нас таким строгим взглядом?
Я улыбнулся.
– А это, Михаил Ефимыч, моя половинка – жена Алена. Ты не подумай, не ППЖ, а самая законная. Вон, Леонид Ильич нас лично расписывал, по всем правилам. Да, чего хочет женщина, того хочет Бог. Одну минуту… – Я подозвал к себе подполковника Деревянко. – Николай Владимирович, перед тобой генерал-майор танковых войск Михаил Ефимович Катуков, тот самый, настоящий. Ты же у нас главный танкист. Расскажи ему во всех подробностях, как ты под Чаплинкой отрихтовал шустрого Гейнца. Обменяйся опытом встречного танкового сражения и глубокого рейда.
Потом покажи товарищу генерал-майору, где проживают конструктора. Морозов съехал, так что койка его свободна. Пусть дежурный с интендантом выдадут белье и прочее, все как положено. А я пойду, побеседую с начальником нашей медицинской службы – может, скажет чего интересного?
4 февраля 1942 года, 23:00.
Москва. Посольство США в СССР
Помощник и личный представитель президента США
Гарри Ллойд Гопкинс
Вот и снова я в столице Советской России. Только мое нынешнее путешествие в Москву не было похоже на то, которое я совершил летом 1941 года. Большую часть суточного перелета над Арктикой я тогда пробыл в хвостовом отсеке летающей лодки «Каталина», в кресле пулеметчика. Слава богу, что меня не заставили тогда вести наблюдение за воздухом и стрелять из пулемета. Продрог я качественно и был еле жив, когда наша летающая лодка приводнилась в Архангельске.
В этот раз мой маршрут был более комфортным, но и более долгим. Четырехмоторный бомбардировщик В-24 «Либерейтор» с несколькими промежуточными посадками доставил меня в Москву через Аляску, Камчатку и всю Сибирь. Я даже не упомню все те города, в которых мы совершали посадки. Маршрут через Лондон, в связи с последними изменениями в британской политике, был сочтен неуместным. Это дело только между нами и Советами.
Зимой русская столица выглядела так же величественно-прекрасно, как и летом. Я отметил лишь, что по сравнению с прошлым годом москвичи стали выглядеть не такими озабоченными. По всей видимости, это связано с поражением немцев под Москвой и на юге России. Кстати, как мне сказали перед вылетом, активность немецкой авиации над Британией тоже упала. Вероятно, сказались большие потери люфтваффе на Восточном фронте. Встречавший меня на аэродроме в Москве второй помощник посла Льюэллин Томпсон шепнул на ухо, что, по его данным, немецкое военно-морское командование весьма встревожено прорывом из Черного моря в Средиземное, а оттуда – в Атлантический океан эскадры русских кораблей. Самое удивительное заключалось в том, что часть этих кораблей шла под военно-морскими флагами СССР, а часть… под флагами царской России. Объяснения такому феномену пока не получены.
Из американского посольства, расположенного в двух шагах от Кремля, в Китай-городе, я отправил в советский МИД просьбу о встрече со Сталиным. Помимо всего прочего, в этой просьбе говорилось о том, что я привез с собой послание мистеру Сталину от президента Рузвельта, которое я должен вручить адресату лично. Ответ из советского МИДа пришел в тот же день через несколько часов. Сталин назначил мне аудиенцию на следующее утро.
5 февраля 1942 года, 08:05. Москва, Кремль.
Кабинет Верховного Главнокомандующего вооруженными силами СССР Иосифа Сталина
Помощник и личный представитель президента США Гарри Ллойд Гопкинс
Советский вождь поздоровался со мной и пожал руку коротко, твердо и любезно. На правах старого знакомого он поинтересовался моим здоровьем и приветливо улыбнулся, узнав, что боли в прооперированном желудке меня уже не так сильно беспокоят.
Я передал Сталину личное послание президента Рузвельта с приложенным к нему русским переводом. Советский вождь, извинившись, отошел в сторону и внимательно прочитал письмо. Потом вопросительно посмотрел на меня и произнес своим низковатым твердым голосом:
– Итак, мистер Гопкинс, я готов дать вам все возможные разъяснения по поводу обстановки, сложившейся на советско-германском фронте. Что вас интересует в первую очередь?
– Мистер Сталин, – начал я, – нас очень удивили и обрадовали известия о славных победах ваших войск над войсками противника в Крыму и на юге России. По нашим данным, во многом такому благоприятному для вас развитию событий способствовало появление новых советских кораблей, обладающих мощным оружием, и авианосца. Кстати, ни в одном из военно-морских справочников я не встречал упоминания о том, что в СССР идет строительство авианосца…
– Мистер Гопкинс, – сказал Сталин, при этом хитро прищурившись, – сие означает в первую очередь лишь то, что мы умеем хранить военные и государственные тайны. Не более того. А корабли, о которых вы говорите, построены в России. Кстати, вас, наверное, интересует то, что на некоторых кораблях поднят дореволюционный флаг российского флота…
Я кивнул, когда мне перевели последнюю фразу.
– Так вот, – продолжил Сталин, – в этом нет никакого секрета. Просто мы решили вернуть славные традиции старой русской армии и флота. Скажу больше, в самое ближайшее время выйдут указы Президиума Верховного Совета СССР о введении в вооруженных силах погон в качестве знаков различий, командиры снова станут офицерами, а те военнослужащие, кто был награжден во время Первой мировой войны царскими наградами, получат право на их ношение наряду с советскими наградами.
Я стоял потрясенный, не веря своим ушам. Значит ли все сказанное Сталиным, что СССР возвращается к тому, с чем так легко расстался во времена революции?
А советский вождь, улыбнувшись, посмотрел на меня, не спеша подошел к столу, повертел в руках свою знаменитую трубку и со вздохом положил ее обратно. Еще одна странность, неужели дядюшка Джо бросил курить? Не может такого быть!
– Мистер Гопкинс, – продолжил он, – я хочу сообщить вам, что прорвавшаяся в Атлантику советская эскадра направляется на Север, где она будет защищать караваны с грузами для СССР, идущими в Мурманск и Архангельск. Я думаю, что американские моряки там смогут ближе познакомиться с кораблями нашей эскадры.
– Мистер Сталин, – спросил я, – а эти корабли не приняли участие в недавно состоявшемся морском бою между английской и германской эскадрами, в ходе которого обе стороны понесли ужасающие потери?
– Нет, – коротко ответил советский вождь, – в этом сражении советские корабли участия не принимали. Как я уже сказал, у них была совсем другая задача. – При этом он опять с улыбкой посмотрел на меня, и я так и не понял, действительно ли было все так, как он сказал, или он мне чего-то недоговаривает.
– Мистер Сталин, – я задал ему новый вопрос, – мы были недавно опечалены неожиданной и странной смертью нашего коллеги по Антигитлеровской коалиции Уинстона Черчилля. Не повлияет ли его кончина на взаимоотношения между союзниками в борьбе с нацистами?
– Мы тоже очень скорбим о кончине сэра Уинстона Черчилля, – сказал Сталин, – при всех сложностях его характера он был последовательным противником Гитлера. И я сомневаюсь, что мистер Эттли, который сменил мистера Черчилля у руля руководства Британской империи, сумеет так же решительно и твердо держать этот руль, как делал это покойный.
Я сделал в уме пометку: Сталин чуть ли не в открытую выразил сомнение в способности мистера Эттли сохранить верность обязательствам, данным союзникам Британии. Между прочим, такие сомнения были и у меня. Слишком уж он, как бы это сказать помягче, сговорчивый. Надо будет учитывать этот фактор во время дальнейших переговоров с советским вождем.
– Видите ли, мистер Гопкинс, – продолжил Сталин, – если говорить честно, то именно СССР в настоящее время несет основную тяжесть борьбы с гитлеровцами и их сателлитами. При этом мы ценим ту помощь, которую нам оказывают союзники. Именно для того, чтобы эта помощь поступала к нам своевременно и без потерь, мы и отправили на Север новейшие корабли Черноморского флота. Но нам бы хотелось, чтобы эта помощь была, если так можно выразиться, более целевой. Ведь часто к нам поступают образцы боевой техники, которые просто невозможно использовать на советско-германском театре боевых действий.
Взять, к примеру, английские легкие танки «Тетрарх». Нам предложили партию этих машин. Но мы отказались от них – машина абсолютно не приспособлена к нашим дорогам, со слабой броней и 40-миллиметровой пушкой. А истребители «Харрикейн»? Они уже изрядно устарели, но те же англичане продолжают их присылать к нам.
– А к американской технике, присылаемой в СССР в качестве военной помощи, у вас есть претензии? – спросил я.
– Мы получили от вас ее слишком мало, – ответил Сталин, заглянув в один из листков, лежащих на столе. – Примерно треть от того, что было нам обещано. Нам хотелось бы, что ленд-лиз был, так сказать, управляемый. То есть нам присылали утвержденную нами номенклатуру грузов в утвержденном нами количестве. И еще, помимо поставок военной техники, горючего и продовольствия, мы бы хотели покупать у вас заводы по производству автомобилей и другой техники «под ключ». Мы согласны оплачивать их строительство золотом. Думаю, что американских предпринимателей заинтересует наше предложение.
– Мистер Сталин, – ответил я, – ваше предложение, несомненно, очень привлекательное для наших бизнесменов, но вы не забывайте о том, что США ведет напряженную борьбу с японской агрессией на Тихом океане. А эта борьба требует огромных сил и средств. Наши заводы работают в три смены, чтобы обеспечить армию и флот США всем необходимым.
– Мистер Гопкинс, мы знаем о трудной для вас ситуации на Тихом океане. И мы готовы оказать вам всестороннюю помощь. Естественно, когда мы справимся с германской агрессией. Как глава СССР я хочу сообщить президенту Рузвельту о том, что через несколько месяцев после окончания боевых действий в Европе, мы начнем войну с империалистической Японией. У СССР накопилось к ней немало счетов. Мы не желаем, чтобы и дальше на наших восточных границах существовал очаг агрессии.
Я чуть не подпрыгнул от удивления. Лидер советской страны, которая в настоящий момент находится в весьма трудном, я бы даже сказал, смертельно опасном положении, делает такие заявления. Да, похоже, Сталин имеет в запасе какие-то сильные козыри, которые он еще не выложил. Надо срочно сообщить о нашем разговоре Фрэнки, а самому попробовать поискать дополнительную информацию о том, что же произошло в СССР со времени моего первого визита в эту страну.
Видимо, заметив сомнение в моих глазах, дядюшка Джо добавил:
– В ближайшее время мы организуем вам и вашей делегации экскурсию по местам боевой славы Красной Армии – в Подмосковье и на юг. Там вы сами убедитесь, какой сокрушительной силы удары научились наносить врагу наши войска. Потом мы с вами снова встретимся и поговорим.
Сердечно распрощавшись со Сталиным, я вышел из его кабинета и поспешил к своей машине. Быстрее в посольство – надо срочно передать президенту то, что я услышал сегодня в Кремле от советского лидера.
5 февраля 1942 года, утро.
Полевой лагерь ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Генерал-майора Катукова я нашел в землянке, гордо именуемой «наше КБ». Нашел в теплой компании с подполковником Николаем Владимировичем Деревянко, капитаном Маратом Азизовичем Искангалиевым, Николаем Федоровичем Шашмуриным и Иваном Яковлевичем Трашутиным. На столе перед ними стоял ноутбук, а рядом – кипа чертежей. Сбоку, никому не мешая, совершенно забытый, остывал большой закопченный чайник литров на пять. Люди были заняты увлекательнейшим делом – они творили концепт нового танка, и заодно – саму историю.
– Здравия желаю, товарищи, – я повесил на гвоздь уже поднадоевшую мне папаху. – Как я понимаю, экскурсию по парку для нашего дорогого гостя успели провести и без меня?
– Здравия желаем, товарищ генерал-майор, – одновременно вскочили Деревянко с Искангалиевым, – мы…
– Вы сделали все правильно, – я по очереди пожал руки всем присутствующим, – в конце концов, вы вдвоем разбираетесь в танках значительно лучше меня. – Я повернулся к Шашмурину: – Николай Федорович, новый танк новым танком, а как у нас дела с установкой по закалке деталей трансмиссии по методу ТВЧ?
– Готовимся, товарищ генерал-майор, – кивнул Шамшурин, – после звонка товарища Берии на нашем заводе все забегали как наскипидаренные. Мы тут посоветовались на самом высоком уровне и решили, что первую экспериментальную установку будем собирать прямо здесь, на базе полевого лагеря вашей бригады. Иначе мы можем не успеть с подготовкой к следующему вашему походу. Электрики уже тянут сюда временную ЛЭП.
– Ну, раз так, значит, все в порядке. – Я сел за стол рядом с Катуковым. – Ну, что, Михаил Ефимович, посмотрели вы нашу технику и, наверное, поняли, почему мы без танковых засад обошлись, а просто и без затей врезали Гудериану в лоб?
– Понял, – повел плечами Катуков, – вот товарищ подполковник сказал, – он кивнул в сторону Деревянко, – что PzKpfw IV с острия немецкого клина они вымели минут за пять.
– Так и есть, даже быстрее, – кивнул наш главный танкист, – причем с такой дистанции, что немецкие танкисты нас только матом могли крыть.
– Товарищи, – посмотрел на нас Катуков, – я, похоже, чего-то не понимаю. Зачем нам абсолютно новый танк, если вот товарищ Деревянко говорит, что у нас все хорошо?
– Это не у нас все хорошо, товарищ генерал-майор танковых войск, – спокойно сказал Николай Владимирович, – это у немцев пока все плохо. Они-то, бедолаги, думали разгромить СССР одним ударом и пройти парадным маршем по Красной площади. Дальше у них была по плану война с Англией и США, а там мощные танковые войска не нужны, там нужен флот и авиация. Вот Гитлер и приказал своим конструкторам свернуть все работы по танкам, мол, все – хватит.
А в ноябре-декабре 1941 года стало ясно, что факир был пьян и фокус не удался, из-за чего война будет затяжной. Вот уже пару месяцев немецкие танковые конструктора спущены с цепи и лихорадочно ищут ответ на наши танки, Т-34 и КВ.
А тут еще мы в Чаплинке показали им свою новинку – Т-72, и теперь они озадачены еще и этим вопросом. Я могу вам рассказать, как в нашем прошлом, в июле 1943 года, 5-я гвардейская танковая армия пошла в самоубийственную атаку на окопавшийся в курских степях танковый корпус СС: Т-34, который мы сейчас имеем, своей 76-мм пушкой брал немецкие тяжелые танки Т-VI «Тигр» в борт с трехсот метров, а немецкая 88-мм пушка, установленная на «Тигре», поражала Т-34 в лобовую проекцию с тысячи двухсот метров. Потери были страшные – где-то около двух третей списочного состава людей и боевой техники. Правда, и немцы не продвинулись вперед ни на шаг. Но это была уже совсем другая история. Если мы не хотим повторения подобных атак, то нам надо к этому заранее подготовиться. Товарищ Сталин в курсе проблемы и дал задание нашим конструкторам, чтобы немецкие генералы лихорадочно искали ответы на наш вызов.
– Все это правильно, Михаил Ефимович, – завершил я дискуссию, – теперь давайте пойдем и посмотрим, какой вопрос мы будем задавать примерно через полгода немецким танковым генералам.
Шашмурин покосился на меня и вздохнул.
– Товарищ Деревянко говорит, что таким вопросом может стать разработанный в вашем прошлом в самом конце войны танк Т-44. Масса тридцать две тонны, торсионная подвеска, монолитный лобовой лист, поперечное расположение двигателя, литая башня и пушка от 85 до 122 мм.
– Да, все правильно, – подтвердил я, – именно так эта машина и называлась. Теперь напомню еще несколько условий, поставленных товарищем Сталиным. Во-первых, переход с Т-34 на Т-44 не должен привести к уменьшению валового выпуска танков, поэтому машинокомплекты Т-44 должны быть максимально совместимы со своим предшественником.
Во-вторых, с Т-44 должны быть совместимы самоходное орудие ПТО калибром 100 мм, самоходная гаубица калибром 122 мм и самоходные автоматические установки ПВО 4х23 мм или 2х37 мм.
– Вячеслав Николаевич, – сказал мне Шашмурин, – над самоходными артсистемами мы уже думали. И поскольку все они должны иметь заднее расположение боевого отделения, то у меня есть предложение – спроектировать универсальное шасси, на которое при необходимости можно будет монтировать специализированные башни. Главное, чтобы у них совпадал диаметр погона.
Подполковник Деревянко почесал в затылке.
– Добавьте в этот список многоцелевой легкобронированный тягач для прицепных артсистем крупного калибра. Если я не ошибаюсь, то ваше шасси в безбашенном варианте запросто потянет даже такую бандуру, как Б-4.
Шашмурин кивнул, а я подвел итог дискуссии:
– Ну, вот и хорошо. Михаил Ефимович, – посмотрел я на Катукова, – если у вас нет возражений против предложенных нашими специалистами идей, порешаем проблемы не столь вселенского масштаба. Не будем мешать товарищам, они создадут эскизный проект и без нас. Пойдемте ко мне, обсудим вопрос доукомплектования и переформирования вашей бригады.
Катуков встал.
– Вы правы, Вячеслав Николаевич, наша бригада понесла в боях под Москвой большие потери, а это значит, что перед предстоящей серьезной операцией переформирования и доукомплектования не избежать. Только вот…
Понимая, что сейчас Катуков спросит о будущей «Молнии», я увлек его к выходу.
– Михал Ефимыч, – прошипел я ему в ухо, – о том что, где, когда и как – знают только Верховный Главнокомандующий, я, мой начштаба и группа специально отобранных генерал-лейтенантом Василевским офицеров Генштаба. Все! Чем меньше знаешь, тем крепче спишь и дольше живешь.
Могу сказать одно, операция будет крайне серьезной, куда серьезнее, чем наша прогулка по югам. Так что пойдем в мою землянку и под чашечку настоящего кофе подумаем о том, как бы нам, используя ту технику, что серийно выпускается в СССР, если не уровнять, так хотя бы сделать сопоставимым наш бронетанковый потенциал и потенциал противника…
После нескольких часов споров и размышлений мы пришли к следующей структуре для 1-й гвардейской танковой бригады: батальон тяжелых танков, состоящий из десяти КВ-2 и двадцати КВ-1. Два батальона средних танков, каждый по тридцать Т-34. Рота разведывательных легких танков – десять БТ-7 и разведрота. Мотоциклистов зимой не надо, а вот летом лишними они не будут. Мотострелковый батальон на трофейных полугусеничных тягачах – тридцать штук в исправном состоянии в подмосковных завалах трофейной фрицевской техники найти можно. Самоходный артдивизион на астровских СУ-76. Их уже выпускают, и с нашим первоочередным снабжением мы вполне можем их получить. Разумеется, рембат и автобат для своевременного восстановления техники и снабжения бригады всем необходимым.
Пока все, составим заявку, и сегодня вечером я отвезу ее Верховному. Планы боевой подготовки Михаил Ефимович обсудит с подполковником Деревянко. Времени в обрез, пусть об этом знаем только мы с товарищем Сталиным, но до начала операции осталось всего три недели. И если в нашей бригаде процесс сдвинулся с мертвой точки, то у катуковцев считай что и конь не валялся.
6 февраля 1942 года, утро.
Таврия, окрестности пос. Чаплинка
Помощник и личный представитель президента США
Гарри Ллойд Гопкинс
Вождь большевиков сдержал свое слово. Не прошло и суток с того разговора, а наша делегация уже бродит по полю битвы под Чаплинкой. Общее впечатление ужасное – в смысле ужасное для немцев. Всюду трупы, трупы, трупы… Убитые одеты в серые шинели солдат вермахта, черные комбинезоны панцерваффе.
Ледяной ветер и низкая поземка, я зябну даже в теплом русском полушубке и меховой шапке. Эту одежду выдали всем членам делегации перед поездкой на фронт. В том тонком модном пальто и шляпе, в которых я прилетел из Вашингтона, я бы давно околел на таком ветру. А каково было немцам? Сопровождающий нас русский полковник Иванченко заявил, что у Красной Армии пока еще не дошли руки до расчистки этого поля от трупов немецких солдат и обломков техники.
Видно, что полковник горд оказанной ему честью сопровождать нашу делегацию, и кроме того, он сам удивлен представшей перед нами картиной. Стоя на этом поле, я вижу, что дядюшка Джо совсем не блефовал – русские способны самостоятельно разгромить немцев, не за год, так за два точно. Наши же дела на Тихом океане совсем плохи, и все ресурсы идут туда. С каждым днем обстановка все хуже и хуже, проклятые джапы готовятся к высадке в Новой Гвинее, бои идут в джунглях Бирмы, пала Манила, и положение нашей армии на Филиппинах безнадежно, японские войска подступили к Сингапуру. Прекрасно обученная и фанатичная армия японского императора стоит уже на пороге Индии и Австралии.
Мы, англосаксы, сами себе создали этого монстра, который, вкусив крови, обрушился на своих создателей. Вероломное нападение на русский флот в Порт-Артуре 9 февраля 1904 года стало прологом к Дню позора 7 декабря 1941 года. Наши правители были слепы, как кроты. Ведь сколько волка ни корми, тот однажды вспомнит, что он хищник, и вцепится клыками в твое горло. Что мне докладывать Фрэнки, когда мы вернемся в Москву?
Я пнул гусеницу сгоревшего немецкого танка. Когда-то он был обычным PzKpfw IVD, с короткой, как гаванская сигара, пушкой. А сейчас он всего лишь обгорелый кусок металлолома. Русский крупнокалиберный снаряд пробил лобовой лист и, пройдя через боевое отделение, выбросил исковерканный мотор через корму на закопченный снег. Что бы мне сказали души тех пяти немцев, которых этот снаряд в мгновение ока отправил в лучший мир? Я горько усмехнулся. Что они могут сказать, кроме самого простого: «Гарри, не связывайся с этими парнями. Да, они кажутся добродушными увальнями, любящими баню, водку и грудастых баб. Но на самом деле это не так, Гарри, на самом деле это люди-оборотни, по зову военной трубы превращающиеся в беспощадных берсерков. Не связывайся с ними, Гарри».
Деликатное покашливание отвлекло меня от общения с душами немцев. Я обернулся. Это был полковник Рендолл, возглавляющий военную часть нашей делегации.
– Сэр, мы можем говорить?
– Да, полковник, – кивнул я, – вы что-нибудь выяснили?
– Так точно, сэр! – ответил полковник. – Русские довольно разговорчивы, а первый лейтенант Томпсон, мать которого родом из России, прекрасно говорит по-русски. Кроме того, сэр, мы с ним облазили все это чертово поле буквально на четвереньках.
– Слушаю вас, Рендолл, – сказал я. – Это поле просто подавляет своей монументальностью.
Полковник почесал гладко выбритый подбородок.
– Сэр, со всей ответственностью могу заявить, дело тут нечисто.
– Что вы имеете в виду, полковник? – насторожился я.
– Вот смотрите, сэр, – мой собеседник кивнул на подбитый немецкий танк, возле которого мы стояли. – Этого парня приголубили из двенадцатисантиметровой танковой пушки.
– Полковник, а почему вы считаете, что пушка была танковой? – усомнился я. – У русских есть прекрасная пушка-гаубица примерно такого же калибра.
– Да, сэр, это так, но… – полковник Рэндолл кивнул в сторону русского села, – мы с Томпсоном облазили там все, и не нашли следов гаубичной батареи указанного калибра, выдвинутой на прямую наводку. Зато прямо по оси дороги мы нашли место, с которого велся огонь… Сэр, это или полноценный танк, или, по крайней мере, казематная самоходная пушка. Русские собрали гильзы, но подтаявший и окаменевший снег сохранил отпечатки.
– Вы уверены?
– Так точно, сэр, уверен, – кивнул полковник. – Более того, Томпсон считает, что соплеменники его матери нарочно не стали затирать все следы. Они хотят, чтобы мы знали… сами. Помните, во вчерашнем фильме…
– В каком именно, полковник? – переспросил я. Дело в том, что вчера в посольстве мы смотрели два фильма, фактически на одну и ту же тему. Один был специально для нас доставлен из Кремля и назывался «Разгром сводной танковой группы Гудериана», а другой был привезен на самолете из Анкары, его снимали сотрудники нашего посольства в Турции во время прохождения по Босфору русской эскадры.
– В первом, сэр, который о разгроме Гудериана. Там на мгновение мелькнула группа слишком уж необычных танков, – полковник замялся, – буквально несколько кадров, и очень издалека. Такие низкие, широкие машины, со сплющенными башнями и длинноствольными пушками. А дальше оператор снимал только, как один за другим вспыхивают немецкие танки. Сэр, я думаю, что это все-таки дело рук «старших братьев».
– Что за «старшие братья», Джеймс? – встрепенулся я. – Никогда не слышал о них!
Рэндолл вздохнул.
– Это все мой начальник, сэр, генерал Билл Донован, это его гипотеза.
– Какая гипотеза, полковник, можно поподробнее? – Неожиданно у меня закололо в боку. – Я тут в потемках должен разгадывать русские ребусы, а армия скрывает от меня и президента какие-то сведения?
– Никак нет, сэр, ничего мы не скрываем, – полковник изобразил на лице маску оскорбленной невинности. – Просто мы немного лучше разбираемся в военных делах, чем гражданские. Ведь удивителен не только этот показательный погром, который русские устроили джерри, удивительны все события, случившиеся в этих краях после четвертого января. Волосы дыбом встают, когда начинаешь понимать масштабы событий. Одно уничтожение всего люфтваффе на южном фронте за одну ночь является величайшей тайной. Знаете, что русские отвечают на этот вопрос? Что, мол, действовала авиагруппа особого назначения Резерва Ставки Верховного Командования.
Потом Гудериану не повезло на этом поле лоб в лоб встретиться с тяжелой механизированной бригадой того же особого назначения из резерва той же Ставки. Через Босфор в Средиземное море, потом в Атлантику вышла эскадра того же особого назначения…
Сэр, это все внешнее, но русские со своим плановым хозяйством тяготеют к порядку и классификации. Что может быть общего между флотской эскадрой, авиационной частью и механизированным соединением, маркированными «осназ РГК»?
– Не знаю, полковник, – пожал плечами я, – просветите.
– Общим может быть назначение и… – полковник поднял вверх палец, – происхождение.
– Хорошо, – кивнул я. – И, кстати, вы до сих пор ничего не сказали про этих ваших «братьев».
– Сэр, – как-то странно посмотрел на меня полковник, – «старшие братья» – это и есть ответ на вопрос с происхождением.
Как считает мой начальник, люди, сотворившие все эти военные чудеса, не принадлежат нашему миру и пришли извне. До четвертого января этого года такие люди, как контр-адмирал Ларионов, или генерал-майор Бережной, просто не существовали. Но это факт, что сейчас они есть, а мистер Ларионов даже назначен командующим Черноморским флотом вместо несчастного Октябрьского.
К тому же совершенно точно, что корабли, идущие сейчас на Север под Андреевским флагом, на русских верфях не строились и Черноморские проливы не пересекали. За это, сэр, наша служба может ручаться. Из какого «извне» они пришли – это уже другой вопрос. Можно сказать только одно: по сведениям, имеющимся у нашей службы, пришельцы искренне считают себя русскими. И более того, местные русские их за таковых признают.
– Полковник, пришельцы извне – это понятно, – я пожал плечами, – теперь следующая задача вашей службы узнать – откуда именно. Но скажите, почему именно «старшие братья»?
– Сэр, представьте себе, что вы мальчик, которого постоянно обижает банда малолетней шпаны с соседней улицы. Бьют, отнимают карманные деньги, по-всякому унижают. Каждый из них не сильнее вас. Но их много, а вы один, и поэтому они делают, что хотят. И вот, отслужив в армии, предположим в морской пехоте, в отчий дом возвращается ваш старший брат. Уличная шпана ведет себя нечестно, нападая толпой на одного, и ваш старший брат начинает выравнивать шансы. «Деритесь честно», – говорит он, ломая ноги главарю банды, который все время ходит с кастетом. «Мой кастет, – говорит он, – в два раза тяжелее вашего».
Хороший старший брат не будет драться вместо младшего, он просто приведет ситуацию к такому состоянию, что младший сам сможет справиться с проблемой.
Но не стоит его злить, потому что тогда может появиться и дробовик, и автомат Томпсона. С таким старшим братом и его семьей лучше жить на разных улицах, сэр, и раскланиваться при встрече. Теперь вы поняли, сэр, почему именно мы назвали их «старшими братьями»?
– Понял, Джеймс. – Я задумался. – И вы считаете, что небольшая группка людей, пусть даже очень умных и хорошо вооруженных, в состоянии изменить всю ситуацию на Восточном фронте?
– Сэр, исходя из сил, примененных в Евпаторийском десанте и возможной численности команд кораблей, их немного – три, возможно две тысячи человек. Боеприпасы у них когда-нибудь закончатся, а техника придет в негодность. Все это действительно так, но… – полковник наклонился к моему уху и продолжал вполголоса: – Но черт его знает этих русских – нам их никогда не понять. Вот Томпсон иногда простой американский парень, а иногда я не знаю просто, что с ним делать…
Нам известно, что при высадке в Евпатории численность их наземного отряда едва превышала шестьсот человек. Сейчас в той самой бригаде больше трех тысяч. Мой генерал считает, что сейчас людей, которых можно было бы назвать «старшими братьями», значительно больше, чем было в самом начале. Возможно, что не каждый русский способен стать «старшим братом», но они не испытывают проблем с обучением неофитов. Успех их последних действий на юге подтверждает эту мысль.
Последовательный рост масштаба операций требует такого же увеличения числа вовлеченных людей, и при этом каждый раз они достигают успеха. Немцы – противники серьезные, и случайностью это быть не может. Мы думаем, что к сегодняшнему моменту кроме нескольких десятков тысяч рядовых бойцов и командиров в число новообращенных «старших братьев» входят такие люди, как генералы Василевский и Рокоссовский, глава НКВД Берия, адмирал Кузнецов и многие другие, которые уже инициированы, но пока себя никак не проявили.
Кстати, о Кузнецове. Совершенно непохожий на современных русских иезуитский тактический ход, в результате которого его эскадра осталась в стороне, а в смертельной схватке сцепились подглядывающие за ним «кузены» и охотящиеся на него джерри. Ничего личного, только бизнес. Я бы поставил мистеру Кузнецову «А» с плюсом за хитрость и сообразительность.
Как происходит сам процесс посвящения, нам пока неизвестно, просто в один прекрасный момент на горизонте возникает новый «старший брат». А тех, кто не способен на такое превращение, отстраняют от командования и их арестовывает НКВД, которым руководит уже упомянутый Лаврентий Берия. – Неожиданно он посмотрел на меня испытующим взглядом. – И кстати, сэр, лично встречаясь с дядей Джо, вы случайно не заметили ничего странного?
Уппс! Мне неожиданно стало плохо, и я прислонился к обгорелому борту немецкого танка. В голове что-то щелкнуло, и те мелочи, которые раньше проскакивали мимо сознания, вдруг встали на места. Нет, несомненно, это был все тот же Сталин, но во-первых, он бросил курить. Сумел бросить. Такому заядлому курильщику, как он, легче бросить дышать.
Потом эти странные приборы у него на столе. Нечто, напоминающее телефонный аппарат-переросток, и плоский черный ящичек, крышку которого дядя Джо закрыл при моем появлении. И самое главное было не в кабинете, самое главное – в другом. Все эти стратегические и политические шаги последнего месяца: изменение стиля войны, отставка, а иногда и арест многих видных фигур, в основном придерживающихся крайне радикальных политических взглядов, и одновременно примирение с белоэмиграцией.
Полковник придержал меня за руку, и я выпрямился.
– Спасибо за откровенность, Джеймс, – сказал я, осматриваясь по сторонам, – и хоть полная ясность еще не наступила, но все стало намного понятней. По возвращении в Москву я немедленно доложу ваши соображения президенту. Теперь задачей вашей службы будет выяснить, откуда именно пришли к нам столь богатые талантами гости. Я думаю, что мир, в котором строят танки с двенадцатисантиметровыми пушками и самолеты, против которых бессильно все люфтваффе, это не самое приятное для жизни место. И кстати, что означает «жить с этими парнями на разных улицах»?
Полковник кивнул.
– В разных полушариях, сэр. Я… – он всмотрелся куда-то мне за спину, в нагромождение обломков немецкой техники, сброшенной русскими на обочину шоссе, когда они освобождали проезд. – Сэр, что-то мой Томпсон мчится сюда, как будто за ним гонится дюжина апачей с томагавками. Наверное, что-то случилось.
Я обернулся. Помощник полковника бежал по дороге, спотыкаясь с непривычки в этой русской обуви, именуемой валенки. Если бы не они, то наши ноги давно бы превратились в кусок льда. Но бегать в этих валенках по утоптанному снегу – это все равно, что скакать на бешеной корове. Вот он повернул, огибая подбитый танк, и чуть не упал с непривычки, смешно взмахивая руками. Еще пара минут, и весь растрепанный, покрасневший и запыхавшийся первый лейтенант предстал перед нами.
– Эндрю, – строго сказал ему полковник Рэндолл, – сначала приведите себя в порядок, вы позорите нас перед союзниками. Потом четко и ясно доложите, ради чего вы устроили весь этот забег?
– Сэр, – сказал Томпсон, – победа! Только что московское радио сообщило, что генерал Клейст капитулировал вместе со всем своим штабом. Сопротивление немецкой группировки сломлено, идет массовая сдача в плен. В честь этого завтра вечером в Москве будет артиллерийский салют в двенадцать залпов…
Мы с полковником Рендоллом переглянулись. Лавина, сорвавшаяся с горы, набирала ход. Я на минуту задумался.
– Эндрю, пойдите, соберите всю нашу журналистскую публику, только никого не забудьте, нам в Вашингтоне за них головы оторвут. А нашему доброму ангелу, мистеру Иванченко, скажите, что мы желаем посмотреть места недавних боев в городе Сталино. В конце концов, нам было обещано показать все, что мы пожелаем увидеть. Ступайте.
Лейтенант убежал, а я посмотрел на полковника:
– Знаете, что, Джеймс, у меня вдруг возникло желание своими глазами взглянуть как на победителей, так и на живых побежденных. Если повезет, то нашим писакам могут разрешить даже взять интервью у немецких пленных и у советских солдат. Дядюшка Джо снабдил нас бумагой, способной проломить любые стены. Президент должен получить от нас с вами самую свежую и точную информацию. Возможно, что от этого зависит сама судьба Америки.
– Да, сэр, – кивнул полковник, – я тоже так думаю.
6 февраля 1942 года, около полудня.
Аэродром люфтваффе недалеко от Минска
– Герр обергруппенфюрер, – толстый майор люфтваффе стоял перед Гейдрихом навытяжку, – мы не можем выпустить ваш самолет. Командира вашего истребительного прикрытия гауптмана Шмидта увезли в госпиталь. Наш врач считает, что у него аппендицит. Приступ начался прямо в воздухе, он едва дотянул до аэродрома.
Рейнхард Гейдрих с тоской оглядел заснеженное поле, на котором сиротливо стояли две «тетушки Ю» с его людьми и восьмерка истребителей Ме-109F из состава авиакорпуса «Германия». По приказу фюрера они должны были сопроводить трехмоторные транспортные самолеты до Смоленска и вернуться.
«Проклятая страна, – подумал Гейдрих, – все не как в Европе. В Варшаве сейчас плюс пять тепла, зеленеет трава, и паненки ходят в легких демисезонных пальто. А тут – минус двадцать, ветер, снег, глушь. Говорят, что в лесах даже завелись какие-то партизаны. Надо было срочно собрать лучших специалистов и самых опасных головорезов, чтобы долететь до этой дыры, и застрять из-за не вовремя заболевшего животом пилота гауптмана. Черт бы побрал этого формалиста! Но, видимо, его предупредили о моем визите и хорошенько накрутили хвост, так что он теперь боится, как выпустить меня, так и не выпустить. Теперь придется ждать сутки, пока из Варшавы пришлют замену…»
– Нет, так не дело не пойдет! – приняв решение, Гейдрих резко повернулся к коменданту аэродрома. – Значит, так, герр майор, самолет гауптмана Шмидта поведу я лично. Я боевой летчик, прошел всю польскую кампанию. Несите сюда свой журнал полетов, я лично напишу в нем, что беру ответственность на себя, находясь в здравом уме и трезвой памяти. И помогите надеть парашют, черт вас возьми.
Час спустя «тетушки Ю» и сопровождающие их истребители оторвались от заснеженного поля и взяли курс на восток. В кабине одного из истребителей Ме109 вместо штатного пилота сидел обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих. Вслед им в эфир полетели радиограммы, предупреждающие командование люфтваффе и группы армий «Центр» о визите особо важного гостя.
6 февраля 1942 года, 14:04.
Штаб ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
День начался как обычно: утром – полевой лагерь, в полдень – штаб, вечером – опять полевой лагерь. Жизнь бьет ключом и, к счастью, не по голове. Слава всем богам и основоположникам марксизма-ленинизма – сегодня не надо ехать в Кремль.
Зато прошлым вечером нас с конструктором Шашмуриным и генерал-майором Катуковым вызывали в Кремль к Верховному. Именно в такой комбинации. Вчера утром, после разговора с Катуковым, и еще одного – с Николаем Федоровичем Шашмуриным, я отправил с нарочным пакет в Кремль. В этом пакете была срочная заявка (надо было еще вчера!) на технику для пополнения 1-й гвардейской танковой бригады и эскизные проекты будущего танка Т-44, самоходной платформы на его основе под гаубицу-пушку 122 мм, противотанковую пушку 100 мм, самоходные зенитные установки 2х37 мм и 4х23 мм. Хитом сезона был проект тяжелого БМП на той же базе, способного перевозить десять человек десанта и вооруженного автоматической авиационной пушкой НС-45, которая была признана слишком мощной для авиации. Ну да, для авиации это монстр. «Яшка» после очереди из этой пушки начинает буквально пятиться, а тряска при стрельбе такая, что только первые два снаряда летят в цель, а все остальные – на кого бог пошлет. Но вот на 17-тонной БМП эта зверюга будет вполне к месту, особенно если ей будут ассистировать два пулемета калибра 7,62. Но все это надо еще утвердить. На этих эскизах должна появиться надпись знаменитым красным карандашом «И. Ст.», и лишь после того эскизы станут проектами…
Первое, что спросил вождь, выложив на стол нашу с Катуковым заявку:
– А почему так мало просите, товарищи? Мы можем дать вам значительно больше.
– Больше и не надо, товарищ Сталин, – ответил я. – Наша промышленность пока не выпускает необходимые нам самоходные системы на гусеничном ходу. А разбавить парк колесной или прицепной техникой местного производства – это значит серьезно снизить мобильность, необходимую рейдовым соединениям.
– Я вас понял, – Сталин положил руку на пачку листов с эскизами Шашмурина, – вы имеете в виду именно эту технику. Согласен, впечатляет. – Он посмотрел на конструктора. – Скажите, а почему среди предложенных вариантов отсутствует самоходная гаубица калибром 152 мм?
Николай Федорович встал.
– Товарищ Сталин, 152-мм гаубицу планируется делать на базе тяжелого танка ИС, который еще подлежит разработке, то есть фактически с нуля. Предложенная сейчас техника на семьдесят – восемьдесят процентов совместима по узлам и агрегатом с уже выпускающимся танком Т-34, что ускорит как проектирование, так и запуск в производство и освоение в войсках.
Сталин прошелся по кабинету.
– Семьдесят – восемьдесят процентов, вы говорите? Да вы садитесь, товарищ Шашмурин, и не надо волноваться. Нам известны те сложности, которые создавало вашей работе бывшее начальство. Не успеет закончиться ваша командировка к товарищу Бережному, как мы уже решим этот вопрос.
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Шашмурин, – Т-34 хороший танк, просто он немного неудачно скомпонован. Например, на нем нет возможности установить башню с длинноствольной пушкой калибром больше ста миллиметров, в этом случае смещение вперед центра тяжести станет просто неприличным. Подвеска Кристи тоже исчерпала свои резервы. Как мы уже знаем, в будущем все танки будут проектироваться с торсионной подвеской, которая при той же массе танка значительно надежнее и не отбирает так много места у боевого отделения.
– Хорошо, – Сталин начал задумчиво перебирать эскизы, и его рука уже потянулась к красному карандашу, – за какое время вы сможете завершить проектирование, постройку опытного образца и испытание новой техники? Ну, и запуск в серию…
– Если будут свободные производственные мощности, то месяц – полтора на сборку и обкатку шасси, и в варианте танка и в варианте самоходной платформы. Потом еще месяц на сборку и испытание предсерийных машин.
– Хорошо, – кивнул вождь, – когда закончите свои работы по подготовке к рейду техники в бригадах товарищей Бережного и Катукова, то поедете на Сталинградский тракторный, чтобы там заниматься темой Т-44 и самоходных систем.
Я встал.
– Товарищ Сталин, у меня предложение…
– Слушаю вас, товарищ Бережной, – кивнул вождь.
Я прокашлялся.
– Товарищ Сталин, быть может, лучше направить группу товарища Шашмурина не на Сталинградский тракторный, который и без того загружен работой по восполнению потерь нашей армии в танках. Судостроительному заводу в Молотовске после начала войны был отменен заказ на строительство линкоров типа «Советский Союз», и сейчас они строят малые суда. В то же время оборудование, способное обрабатывать броневые листы, на нем простаивает. Я уже как-то говорил, что судостроительные заводы могут взять на себя часть нагрузки по обеспечению нашей армии танками, в особенности такими, диаметр погона башен которых превышает имеющийся у Т-34-76.
– Интересный вариант, – задумчиво произнес вождь, – мы никогда не рассматривали судостроительные заводы, пусть даже и простаивающие, как площадки для производства танков, – он сделал пометку на листе бумаги. – Мы пошлем запрос, и если для того нет никаких технических препятствий, то воспользуемся ценным советом товарища Бережного. Теперь дальше, к заботам сегодняшнего дня. – Сталин внимательно посмотрел на меня. – До того момента, когда бригады товарищей Бережного и Катукова будут находиться в полной боевой готовности, у нас осталось около двух недель. Товарищ Шашмурин, ваша установка по закалке деталей токами высокой частоты готова?
Николай Федорович кивнул.
– Так точно, товарищ Сталин. По совету товарищей из будущего, походный вариант установки смонтирован на шасси двух грузовиков ЗИС-5, что обеспечит ее работу в полевых условиях. Сегодня днем мы, можно сказать, провели пуско-наладочные испытания. А завтра приступим к работам по подготовке техники бригады товарища Бережного. Дальнейшие корректировки будут вноситься по ходу работ.
Сталин кивнул, и мы еще немного обсудили перспективы развития бронетанковой техники, тактику глубоких рейдов и прочие нюансы предстоящих событий.
Атмосфера была праздничной. Совинформбюро уже разнесло по стране весть о капитуляции группировки Клейста. Мы все, и выходцы из XXI века, и люди XX века, сделали это! Фактически это была Сталинградская операция, проведенная на год раньше и с несравнимо меньшими потерями. Мы с Верховным понимали, что теперь нам предстоит последняя стратегическая операция в зимней кампании этого года, после чего и мы и немцы будем вынуждены взять тайм-аут на время распутицы до мая-июня. Остальные присутствующие пусть и не владели всей информацией в полном объеме, но чувствовали то же самое.
Наверное, именно поэтому в самом конце разговора Сталин попросил Николая Федоровича сосредоточить свою работу не на танке Т-44, а на самоходных платформах. Лишние полгода на Т-34 для нашей армии некритично, тем более что у немцев «Тигры», «Пантеры» и прочий «зверинец» в массовом количестве появится только весной-летом 1943 года, и время у нас пока еще есть.
А вот в БМП и в самоходных зенитных и артиллерийских установках наша армия нуждается уже сейчас. Тогда же Сталин, видимо приняв окончательное решение, разрешил отвезти Михаила Ефимовича в штаб бригады и ознакомить его с планом операции. Хотя какой он Михаил Ефимович, это я его так называю про себя, исходя из того, что знаю то, что родился он примерно за полвека до меня. Вслух он просто Миша, а я для него скорее наоборот – Вячеслав Николаевич. И это не только из-за того, что по прожитым годам я на пятнадцать лет его старше, но из-за моей славы «пленителя Манштейна». Гудериана я, слава богу, аккуратно уступил подполковнику Деревянко и капитану Бесоеву. Пропавший неизвестно куда Гот – это дело рук «хулигана-героя» подполковника Рагуленко. Сам немецкого генерала потерял, пусть сам и ищет. Надо ведь смотреть под гусеницы – кого ты там давишь.
Короче, приехали мы на штабную дачу. А там покой и благорастворение духа. Сосны до неба, птички чирикают, штабные кунги под усыпанной снегом масксетью стоят. Тишина, будто и войны уже нет. Только за домом кто-то дрова хакает – завтра суббота, а значит, и баня будет, как положено.
Прошлая суббота пришлась на тридцать первое января, штаб только выгрузился с эшелона и прибыл в расположение. Но комендант дачи был уже наготове, сверху его тоже предупредили, что товарищи прибудут с фронта. Знаем мы, кто у нас такой заботливый – вождь и учитель, а остальные и не почешутся. Так что пока есть возможность, то надо пользоваться на всю катушку.
Но не успели мы с товарищем Катуковым войти в дом и поздороваться, как прибегает начальник нашей службы радиоперехвата – там он проходил по моей епархии, а здесь я включил этих ребят в штат бригады и никому не отдал. Облезут. Немцы на свою «Энигму» надеются и не понимают, что с нашими компьютерами эта «Энигма» все равно, что открытый текст.
А на капитана смотреть страшно – лицо красное, сам весь в мыле. Ну, я и пошутил. Посмотрел на Катукова и сказал:
– Миша, глянь, неужто к нам в гости сам Гитлер едет?..
– Не Г-гитлер, – заикаясь, проговорил капитан, – но тоже на «Г» – Г-гейдрих.
Катукову сия фамилия ни о чем не говорила, но вот я взволновался до невозможности и сделал охотничью стойку: Гейдрих, да еще в сопровождении свиты, для перевозки которой требуется две «Тетушки Ю», – хоть убейте меня, но дело пахнет большой пакостью. Этот человек не повезет берлинских шансонеток на случку в штаб группы армий «Центр». Это или инспекция в связи с событиями на юге, либо какая-то пакость персонально в наш адрес.
Слава богу, ВЧ-связь на этой даче есть. Так что первым делом был звонок в Кремль. Такие гости в дом, а Хозяин и не в курсе. Опять же, к счастью, не пришлось объяснять Хозяину, кто такой Гейдрих, – и сам прекрасно знал. По всем остальным вопросам наши мнения тоже совпали на сто пятьдесят процентов. Неизвестно, чего тут этот Гейдрих забыл, но ничего хорошего для нас его визит не обещал. Мочить эти гниду надо, однозначно.
Согласился вождь и с тем, что единственная часть наших ВВС, которая с гарантией достанет Гейдриха – это особая авиагруппа, временно перебазировавшаяся на аэродром ЛИИ ВВС в Кратово. Получив санкцию товарища Иванова, я немедленно позвонил туда.
Гвардии полковник Хмелев сообщил мне, что авиагруппа в разгоне, все Су-33 ушли бомбить авиабазу Банак в Норвегии. Скоро туда, совершив суперкруиз по Атлантике, прибудет эскадра адмирала Кузнецова. В таких условиях лучшее ПВО – это бомбовый ковер, раскатанный над их аэродромом. Все четыре МиГ-29К вернулись в Саки и действуют с этого аэродрома в интересах Черноморского флота и Крымского фронта генерал-лейтенанта Рокоссовского. На аэродроме в Кратово остался – сирота-сиротой – лишь учебно-боевой Су-25УТГ, и два «курсанта»: капитан Александр Иванович Покрышкин и – я чуть не упал со стула – подполковник Василий Иосифович Сталин. Я сунул трубку начальнику службы радиоперехвата и, сказав: «Объясняй!», отошел в сторону.
«Бадан, бадан, бадан», как говорил один мой приятель. Вот и «советский принц» на горизонте нарисовался, да еще и в одной компании с лучшим советским асом всех времен и народов. Александр Иванович, несмотря на имидж «апаша» и некоторую хулиганистость, мужчина серьезный. В аморалках и пьянках до упаду в нашей истории замечен не был.
А Василий, конечно, узнал по своим каналам о существовании авиачасти невиданной престижности и не мытьем так катаньем перевелся туда. Кроме того, он ведь у нас романтик – выше, дальше, сильнее, быстрее… Может, в этом мире Василий Сталин не останется в памяти людей как бледная тень своего отца и оболганный Хрущевым неудачник, а совершит что-то достойное своей фамилии. Да и Никишка, который его тогда сжил со света, уже покоится в могиле. А вождь, прочитав, что Василий не предал его памяти, предпочтя смерть, тоже, может быть, и переменит свое отношение к сыну. Тогда его перевод к Хмелеву в особую авиагруппу – это особая форма психотерапии.
Когда все необходимые данные радиоразведки были переданы в Кратово, и нам оставалось только ждать, я, приказав слушать эфир с утроенным вниманием, взял под руку Катукова и направился в столовую. Уже наступило время обеда, и нам неплохо было бы перекусить. Я понимал, что если «Акела промахнется», то исправлять недоделки придется моим ребятам из группы капитана Бесоева и разбросанным по смоленским лесам как раз для таких случаев разведывательно-диверсионным группам десантников. Эти парни быстро учились, на глазах превращаясь в ночной кошмар вермахта.
6 февраля 1942 года, 14:33.
Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово
Гвардии капитан Александр Иванович Покрышкин
Итак, завтра ровно месяц, как я сражаюсь в одном строю с потомками. Или, точнее, нет, я учусь сражаться, как они, чтобы в любой момент заменить раненого или заболевшего пилота. Но даже моя учебная лошадка Су-25УТГ по своим техническим характеристикам на две головы превосходит все, что имеется у нас, у немцев и американцев. Да, это штурмовик, ну и что?
Скорость – восемьсот пятьдесят на прямой, так меня ни один форсированный «мессер» не поймает. Кроме того, говорят, что ее дубовые штурмовые движки наилучшим образом подходят для копирования в наших условиях. Остается только молиться, чтобы товарищ Архип Люлька бросил маяться дурью и приступил к копированию уже проверенных образцов. Я понимаю, что это не так интересно, как создавать свое, но нам, летчикам, такие движки нужны побыстрее и в большом количестве. Потому что как только появится двигатель, товарищи Петляков, Яковлев, Микоян-Гуревич, Лавочкин, Туполев, Ильюшин, Сухой наперегонки начнут делать под этот двигатель самолеты. А тогда у нас, авиаторов, наступит, как говорят потомки, счастье.
Я почему это говорю – все вышеозначенные товарищи сейчас в Кратово днюют и ночуют. Обмен опытом идет со страшной силой. Вы им, товарищ Люлька, только двигатель дайте, а уж дальше они сами.
А сейчас мы с напарником пока загораем на аэродроме, он еще зеленее меня, с нами всего три дня… Остальные ребята сегодня вылетели в Норвегию, как они говорят, «на пальцах объяснять немцу политику партии».
Никак не могу привыкнуть к тому, что для них и тысяча верст не крюк. Объекты у них то в Норвегии, то в Румынии, то в Восточной Пруссии. Напарник у меня, кстати, тоже не простой…
Но обо всем по порядку. Прилетели мы в Кратово тридцать первого… нет, стоп, это ребята на Су-33 прибыли тридцать первого января – у них дальности хватало не только до Москвы, но и до Мурманска. А я со своей каракатицей добрался до Кратово с промежуточной просадкой в Воронеже только утром первого февраля. В Воронеже, на аэродроме авиазавода меня хотели упоить вусмерть. У них перед тем немцы большой налет хотели сделать. Но случился облом-с у гансов. Сначала выяснилось, что через окрестности города по «зеленой улице» плотно, один за другим, идут железнодорожные эшелоны с частями мехбригады генерала Бережного.
Зенитчики на «Панцирях» всыпали немцам для острастки. Потом, пока «юнкерсы» метались испуганными воронами, уже отсюда, из Кратово, прилетела пара наших, Скоробогатов – Галкин, на двадцать девятых Мигах и еще раз врезали немцам, приведя их в полное расстройство.
А под конец со всех окрестных аэродромов в небо полезли наши истребители и довершили разгром. Местные по поводу чудесного избавления пребывали в состоянии поросячьего восторга. Бомбить-то немцы должны были в первую очередь авиазавод. Как особисты ни свирепствуют, но слона под ковер не спрячешь – самолеты нашей особой авиагруппы узнают сразу. Да и не похожи они ни на что иное. И топливо у нас особое, при каждой бочке по чекисту приставлено.
К моему прилету водки было заготовлено столько, что мне показалось, в ней меня хотели просто утопить. Но не вышло у них споить гвардейца. Отбрыкался, сказав, что самолет учебный, а я всего лишь стажер. О моих делах летом-осенью сорок первого года местная публика, к счастью, ничего не знала. Так что выпил я тогда наркомовские сто грамм и на боковую. Но все-таки жаль, что меня там не было. Ну, что стоило вылететь на два дня раньше, как раз бы в свалке поучаствовал.
А как прилетели в Кратово, так на второй день полковник Хмелев подводит ко мне невысокого такого, чернявого подполковника.
– Знакомься, – говорит, – твой новый напарник, подполковник Железняк Василий Иванович.
Это потом я узнал, что Василий-то он Василий, но не Железняк, и даже не Иванович, шила в мешке не утаишь. Ребята потом сказали, что его отца зовут Иосифом, а дальше вы и сами догадаетесь.
Василий нормальным парнем оказался, с закидонами, правда, – так у кого их нет. Подрался из-за официантки в столовой. Нет, не с нашими, тут еще бомберы на Пе-8 сидят. На губе сутки отмотал. Мог бы и больше, но драка была так, одни смехи, больше на петушиный бой похоже.
А вчера машину его соперника за сердце Танечки сбили над Брянском. Говорят, что из горящего бомбардировщика никто не выпрыгнул. Танечка плачет, Василий чернее тучи. Не стоит нам, летчикам, Вася, из-за официанток собачиться, сегодня ты жив, а завтра или пал смертью храбрых, или пропал без вести.
Короче. Сидим, загораем, причем в буквальном смысле. Солнце яркое, небо голубое, елки зеленые, снег белый, аж глазам больно. Зона прифронтовая, время военное, так что «сушка» наша в капонире под масксетью стоит в полной готовности, заправленная, с подвешенными и заряженными пушками.
И тут крик дежурного по аэродрому:
– Покрышкина и Железняка – в штаб, к полковнику Хмелеву!
Твою мать, думаю я, быстро-быстро переставляя ноги. И чего случилось-то?!
А случилось у нас с Василием нежданное-негаданное боевое задание. Минут через сорок на аэродроме под Смоленском должны приземлиться две немецкие «коровы», то есть транспортных самолета Ю-52/3 м, и их истребительный эскорт. Задание Родины – уничтожить оба транспортника любой ценой. Истребители нам неинтересны. Короче – времени в обрез.
Конечно, по самому банальному советскому обычаю нам забыли сказать – кого мы с Василием должны уничтожить. А может, это забыли сказать даже нашему командиру. Не знаю.
Техник махнул рукой, и «сушка», свистя турбинами, легко выкатилась из капонира и, раскачиваясь на ходу, направилась в сторону старта. Уже привычным движением дав турбинам полный газ, я поднял свою пташку в небо. Наскоро посовещавшись перед вылетом, к цели мы решили идти огородами, то есть на бреющем полете над лесными массивами.
А что, не смотрите, что у Василия фамилия громкая, но он тоже боевой летчик, как и мы грешные. Пороли его просто в детстве мало, отцу некогда было, а мать… Ну да ладно, не будем о грустном…
Я пилотировал машину, а Вася сегодня был за штурмана. Этот район, в отличие от меня, он знал хорошо. На место мы вышли аккуратно, еще издалека заметив цели на радаре. Подойдя поближе, разглядели два транспортника в сопровождении восьмерки «мессеров». Хорошая штука – радар на истребителе, интересно, когда он у нас появится?
Пройдя чуть дальше на запад, я повернул свою машину, заходя на немецкий строй слева-сзади. Транспортники шли правым пеленгом, так что можно будет попытаться свалить сразу обоих. Оружие с предохранителя. «Мессеры» нас еще не видят, идут по сторонам от транспортников как приклеенные, – орднунг!
Сбивать их я решил все-таки с одного захода – состворились они удачно, да и четыре пушки по 23 мм – это не шутка! Ловлю заднего в прицел. «Мессы» из эскорта нас нагло игнорируют. Ясно, что пилоты на них не местные, те давно уже знают, что на Восточном фронте головой нужно крутить во все стороны. А уж силуэт самолета без винтов вызывает панику, сравнимую только с переполохом при неофициальном визите лисы в курятник.
Воспользовавшись беспечностью противника, огонь я открыл, когда до концевого «юнкерса» было метров триста. Дал очередь секунд на пять – семь и слегка поддернул ручку на себя, чтобы не врезаться в немца, точнее в его обломки. Ближайший ко мне «юнкерс» вспыхнул, как бенгальский огонь, и развалился в воздухе, кажется прямо перед фонарем кабины моей машины. Я успел заметить, как головной транспортник, которому достались мои промахи по замыкающему, кувыркнулся через полуоторванное левое крыло и, оставляя черный след, камнем пошел вниз. Оглянувшись, Вася заорал:
– Есть!
И точно, сзади поднимался жирный столб черного дыма. Кажется, мы слегка зацепили и один «мессер». Но это случайно, просто бедолага тоже оказался в створе пушечного огня. Оставляя белый след, немецкая машина пошла на снижение. Хочется его добить, но есть приказ не отвлекаться на истребители, и мы его выполним, тем более что кроме подранка, «мессеров» еще семь штук, а мы в одиночестве.
Пушечные же контейнеры должны быть пусты уже на две трети – слишком длинную очередь я дал, стремясь достигнуть результата с гарантией.
Догнать же нас по дороге домой они не смогут. У нас 850 км/час, у них – 650… Разница в две сотни километров делает погоню не только бесполезной, но и глупой.
Вернувшись на аэродром, мы узнали, кого именно атаковали. Но, как доложила радиоразведка, Гейдрих остался жив. В «юнкерсах» сгорела только его свита. Сам он был в том самом подбитом «мессере», на котором осколки нашего снаряда повредили радиатор. Ему удалось дотянуть до аэродрома и посадить «месс» на брюхо. Отделался, сволочь, легким испугом и шишкой на лбу. Но все равно полковник сказал, чтобы мы крутили дырки на кителях, задание мы выполнили четко и немецкую спецгруппу завалили. А без нее Гейдрих нам и вполовину не страшен.
6 февраля 1942 года, 15:45. Смоленск.
Три километра к западу от аэродрома «Северный»
Обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих
Оставляя за собой жирные огненные трассы, русские снаряды пронеслись мимо истребителя обергруппенфюрера. Один беглый взгляд через правое плечо, и сразу же внизу живота шевельнулся ледяной ком. От последней «тетушки Ю» остался лишь жирный клубок черного дыма. Изрыгающее огонь, похожее на крылатую акулу русское летающее чудовище буквально разорвало транспортник на куски огнем четырех скорострельных пушек, подвешенных под крыльями. Еще одно мгновение, и у головного «юнкерса» взрывом оторвало часть левого крыла, отчего он повалился налево. Гейдрих догадывался о том, что сейчас может произойти.
На мгновение у обергруппенфюрера мелькнула мысль о том, что русский хищник охотился на него. И именно его обгорелый труп должен был сейчас валяться на закопченном русском снегу. И как раз в этот момент один из последних снарядов, выпущенных русским самолетом-убийцей, попал в его самолет. Возможно, что это произошло случайно. Конус рассеивания оставался конусом рассеивания, да и теорию вероятности тоже никто не отменял. Гейдрих почувствовал сильный удар, мотор его Ме-109G-2 начал работать с перебоями. Почти сразу после этого русская «акула» проскочила мимо него и ушла в сторону фронта с небольшим набором высоты, оставляя за собой шлейф копоти. «Никаких повреждений, – с разочарованием подумал Гейдрих, – это просто форсаж».
Первым делом обергруппенфюрер попытался оценить степень повреждения своей машины. На легкие движения ручкой и педалями истребитель реагирует – это хорошо, значит, тяги не перебиты. Спереди никаких повреждений он не заметил. Рейнхард Гейдрих оглянулся. И точно – за его самолетом тянулся быстро исчезающий в воздухе белый след. «Поврежден радиатор, – подумал он, – и теперь вода из системы охлаждения вытекает из него в атмосферу».
– Обергруппенфюрер, – раздался в наушниках голос его временного ведомого, обер-лейтенанта Питера Майстера, – вы подбиты, за вами тянется белый след.
– Знаю, – прорычал Гейдрих, поворачивая нос машины, быстро теряющей скорость, в сторону аэродрома. – Если не долечу, то буду садиться на вынужденную, на брюхо. Прикройте меня, на всякий случай.
Несмотря на минимальные обороты мотора, стрелка указателя температуры масла давно заползла в красный сектор. Тут одно из двух – или двигатель заклинит, или он загорится. Высота менее пятидесяти метров, прыгать невозможно – парашют просто не успеет раскрыться. Группенфюрер посмотрел вниз. Лес под крылом кончился, внизу тянулось ровное заснеженное поле, покрытое растущими тут и там низенькими хлипкими деревцами и пучками прошлогодней осоки.
«Шайзе, это же болото», – подумал Гейдрих. А где-то впереди уже виднелась взлетно-посадочная полоса аэродрома.
– Что за мерзость, – скрипнул зубами Гейдрих, – утонуть в болоте меньше чем за километр до цели…
Когда в кабину начал проникать запах паленой изоляции и жженого металла, обергруппенфюрер резким движением перекрыл кран подачи топлива, после чего тут же обесточил самолет. Мотор заглох, наступила тишина, нарушаемая только свистом ветра. Будто налившийся свинцом, истребитель клюнул носом. Резким движением ручки управления Гейдрих парировал и эту угрозу и выпустил шасси. Ме-109, с его тонким узким крылом, планирует чуть лучше топора. Но как раз чуть-чуть и оставалось для того, чтобы болото под крылом кончилось, и после узкой полоски минного поля и ограждения из колючей проволоки, внизу оказалась укатанная посадочная полоса аэродрома.
Посадка была шумной. Поднимая тучи снежной пыли, истребитель с остановившимся винтом плюхнулся на аэродром, потом, накренившись на левый борт, заскользил к финишу.
Весь мокрый от пота, Гейдрих откинулся в пилотском кресле. Кажется, все закончилось, и он остался в живых. Если бы у гауптмана Шмидта не заболел живот… Да, от каких только случайностей зависит жизнь человека…
Отстегнув ремни, обергруппенфюрер рывком откинул в направо-вверх остекление фонаря кабины и на ватных ногах выбрался наружу. Его истребитель застрял примерно на середине полосы. И теперь сюда неслась целая кавалькада автомобилей. Аэродромное начальство уже было в курсе, кто именно так изящно упал к ним прямо на голову. Наверняка все подробности сегодняшнего происшествия уже были доложены в штаб группы армий «Центр» генерал-фельдмаршалу Гюнтеру фон Клюге по прозвищу Умный Ганс. Так что теперь надо было прекратить мандражировать и начать изображать из себя мужественного солдата СС, которому все нипочем.
6 февраля 1942 года, 18:05.
Смоленск. Штаб группы армий «Центр»
Обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге
В кабинете командующего группы армий «Центр» попахивало озоном. Прибором, наэлектризовавшим воздух, был телефон, соединявший штаб группы армий «Центр» с бункером фюрера.
Снимая трубку, Гейдрих немного волновался. Как-никак он нарушил запрет Гитлера садиться в кабину боевого самолета. Сейчас, когда верные клевреты уже все доложили наверх, причем каждый в соответствии со своими интересами и наклонностями, фюрер сам будет решать – насколько поверить и кому.
Гейдрих прокашлялся.
– Мой фюрер, меня спасло только то, что в Минске, из-за внезапного приступа аппендицита у командира нашего истребительного эскорта, я был вынужден занять его место и пересесть из пассажирского кресла транспортного самолета в кабину боевого истребителя. Каюсь, я нарушил ваш запрет. Но именно из-за этого я остался в живых. Русская «акула» подловила нас при заходе на посадку в Смоленске. У моих людей не было ни одного шанса – против них были четыре скорострельные пушки при огромной скорости. На нас напал настоящий ас. Всего одной атакой этот русский развалил обе «тетушки Ю» на части, после чего беспрепятственно ушел. Истребители его не интересовали, иначе бы я сейчас с вами не разговаривал.
– Все ерунда, Рейнхард, – растрогался Гитлер, – главное, что ты жив. В конце концов, в кабине истребителя для тебя оказалось безопаснее. Так ты говоришь, предатели?.. Я так и знал! Последние события были просто невозможны без предательства. Ничего, возвращайся, мы вместе найдем изменников и с новой силой навалимся на большевиков.
Подобный вариант Гейдриха не устраивал.
– Мой фюрер, разрешите мне продолжить мою миссию. То, что мои люди погибли, – это тяжкий для меня удар. Но это фронт, и думаю, что тут найдется достаточно храбрых и опытных солдат и офицеров вермахта и СС.
– Разрешаю, Рейнхард, – согласился Гитлер, – а сейчас дай трубку нашей «умной лошади». Я скажу ему пару ласковых.
Гейдрих передал трубку побледневшему фон Клюге, а сам, сложив руки на груди, застыл, подобно статуе.
– Генерал-фельдмаршал, – Гитлер начал разговор тихо, но тон все время повышался, и вскоре фюрер сорвался на крик, – вы найдете и дадите обергруппенфюреру Рейнхарду Гейдриху все, что ему необходимо для выполнения его миссии. В первую очередь это в ваших личных интересах. Или вы хотите, чтобы с группой армий «Центр» произошло то же, что и на юге?
– Никак нет, мой фюрер, не желаю, – отчеканил фон Клюге.
Но Гитлера уже несло:
– Нет, наверное, вы мечтаете выйти навстречу большевикам с поднятыми руками, как сделал этот гнусный предатель фон Клейст? А может, вам по душе судьба Гудериана, которого русские взяли за шиворот прямо на его НП? Или вы тайный гомосексуалист и, подобно Манштейну, хотите быть сфотографированным без порток в компании здоровенных большевистских полевых жандармов? У одного только генерала Гота хватило мужества пасть в неравном бою, как и подобает истинному арийцу.
Из-за досадных промахов, а может быть, и прямого предательства этих господ, с завтрашнего дня Германия погружается в трехдневный траур. За месяц боев мы потеряли свыше полумиллиона солдат и офицеров. Вы понимаете, фон Клюге, что Германия не в силах будет перенести еще одно такое поражение?
– Так точно, мой фюрер, понимаю, – фон Клюге прищелкнул каблуками. А в голове у него была только одна мысль: «Неужели допрыгался?»
– Ну, а если понимаете, то тогда проявите, черт возьми, настоящее усердие. Обергруппенфюрер Гейдрих имеет право взять у вас все, что ему потребуется. Вплоть до танковой дивизии полного состава. Я знаю, что таковой у вас сейчас нет, но по его требованию вы ему ее обязаны предоставить к указанному им сроку. Ясно?! – выкрикнул Гитлер. – А сейчас дайте трубку обергруппенфюреру.
– Так точно, мой фюрер! – выкрикнул фон Клюге и протянул Гейдриху трубку, будто это была граната с выдернутой чекой. – Вас, герр обергруппенфюрер!
Гейдрих небрежно взял у фельдмаршала телефонную трубку и поднес ее к уху:
– Да, мой фюрер?
– Рейнхард, мой мальчик, с предателями в Берлине, решившими устранить тебя руками большевиков, я разберусь сам. Твоя забота – выяснить подробно и во всех деталях, что именно затевают большевики, и по возможности устранить угрозу. Фон Клюге можешь посвятить в самых общих чертах. Если же этот умник покажется тебе подозрительным и склонным к предательству, то разрешаю тебе пристрелить его не задумываясь и без соблюдения формальностей. Все, обергруппенфюрер, за дело.
Гейдрих положил трубку и с иронией посмотрел на фон Клюге.
– Да не тряситесь вы так, генерал-фельдмаршал, фюрер понимает, что лично вы к этому делу совершенно не причастны. Теперь о сути моей миссии. Здесь на вашем участке фронта… Нет, давайте по порядку.
Примерно месяц назад на южном участке фронта большевики бросили в бой довольно странную элитную часть. Не буду утомлять вас описаниями их евпаторийских, симферопольских, ялтинских и прочих похождений. Но могу сказать точно, что их командующий – это наш злой гений.
Крах группы армий «Юг» спланирован и большей частью осуществлен именно этим человеком. Примерно десять дней назад его Отдельная тяжелая механизированная бригада особого назначения исчезла с южного участка фронта. Большевики предприняли беспрецедентные меры маскировки и дезинформации, чтобы скрыть новый пункт дислокации этой бригады. Люди Канариса, по-моему, до сих пор ищут их то ли в Омске, то ли в Ташкенте.
Я же, поставив себя на место Сталина, после долгих размышлений, пришел к выводу, что такой части нечего делать в глубоком тылу. Три дня назад мои люди обнаружили эту элитную большевистскую часть прямо у вас под носом – во вторых эшелонах Жукова, в Кубинке. Так что, мой дорогой генерал-фельдмаршал, скорее всего, вы и есть их следующая жертва. Вы только не волнуйтесь – по самым пессимистическим прогнозам, у вас еще есть месяц-полтора для подготовки к отражению наступления русских.
Эта часть только что вышла из тяжелейшего сражения и нуждается в пополнении живой силой и техникой. Но, – при этих словах Гейдрих поднял палец, – никогда нельзя надеяться лишь на предварительные расчеты. Мне нужны люди, которые смогут заменить мою команду, погибшую от рук большевистских убийц. В первую очередь мне понадобятся фронтовые разведчики, потом опытные следователи и эксперты-криминалисты СД и гестапо… Вы уже слышали, что я имею право потребовать от вас все, что мне будет необходимо для работы.
Генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге встрепенулся:
– Обергруппенфюрер, я думаю, что вы совершенно правы. Давайте сделаем так – сегодня вечером мы соберем вам всех необходимых специалистов. А завтра утром выедем в штаб 4-й полевой армии, расположенный в прифронтовом Юхнове. Я немедленно дам распоряжение собрать там лучших фронтовых разведчиков. Как правило, эти люди воюют здесь с октября месяца прошлого года и прекрасно изучили эту местность. А пока, не откажите мне в любезности, отужинайте вместе со мной. Как мне сообщили, последний раз вы ели еще утром, в Варшаве.
«Умный, – подумал Гейдрих про себя, – уже примазывается. Хотя, как ни странно, в пустом животе началось урчание только после его напоминания. Так, стоп! Сейчас он сказал что-то еще, что резануло по ушам, но что же? Проклятый голод! А, вот! Вспомнил!»
Он повернулся к своему собеседнику:
– Генерал-фельдмаршал, вы сказали «поедем», значит ли это?..
– Значит, обергруппенфюрер, – сказал фон Клюге, – в связи с тем, что вы мне сейчас сообщили, я вместе с вами поеду, сначала в 4-ю армию к Хейнрици, потом во 2-ю танковую армию к Шмидту, потом в 3-ю танковую армию к Рейнгарту. Пожалуй, воздержусь только от посещения 9-й армии Моделя – в последнее время это, знаете ли, стало не совсем безопасно…
– Ваше служебное рвение весьма похвально, – Гейдрих посмотрел на часы – берлинское время 17:25, а это значит, что в этой варварской России уже почти полвосьмого вечера. – Давайте ваш ужин, а потом приступим к делам.
– Идемте, – фон Клюге подхватил шинель и фуражку, – офицерский ресторан в соседнем здании, там я и представлю вас всем необходимым людям. СД и гестапо мне не подчиняются, но вы, как я думаю, действительно сможете найти для их руководства необходимые слова…
Часть 4. Все страшнее и страшнее
6 февраля 1942 года, 21:35.
Штаб ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Да, неудобно как-то перед вождем получилось. Гейдрих-то, как колобок из сказки, и от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Даже лучший ас всех времен и народов товарищ Александр Иванович Покрышкин вкупе с самим Василием Сталиным не смогли его уконтропупить. Ничего. На каждого хитрого колобка есть… В общем, лиса, которая его с аппетитом скушает.
Но к счастью, и думать ничего особенно не надо, по данным все того же радиоперехвата, завтра утром в сопровождении конвоя Гейдрих отправится из штаба группы армий «Центр» в Смоленске в штаб 4-й полевой армии, располагающийся в городе Юхнове, фактически на линии фронта. Немцы так надеются на свою «Энигму», что в радиопереговорах совсем не стесняются, сообщают мельчайшие подробности своих планов.
Но вы не думайте, что наше Большое ухо работает сугубо в наших бригадных узкоэгоистических интересах. Для разведупра Генштаба Красной Армии мы «абонент № 202», для генерала Голикова на Брянского фронте – «абонент № 98», для генерала Жукова на Западном фронте – «абонент № 33», для генерала Конева на Калининском фронте – «абонент № 16».
Один раз, почти сразу после нашего прибытия в Кубинку, Георгию Константиновичу с подачи нашего радиоперехвата удалось поймать немцев на горячем при попытке деблокировать 9-ю полевую армию Моделя. Никакого внезапного прорыва на участке, считавшемся второстепенным, у Гёпнера не получилось. Относительно легко прорвав первую линию окопов, немецкая кампфгруппа сама влезла в огневой мешок, примерно похожий на тот, в который попала банда Басаева при попытке отойти из Грозного в январе 2000 года.
Эффект был тот же: многослойная система огня, в которой учтено все – от могучих гаубиц Б-4 до грамотно расположенных минных полей и умело расставленных пулеметов. Ну да, проконсультировали мы немного Маршала Победы, а что такого? Зато по результатам той бойни героем стал товарищ Жюков, а нас там как бы и не было. Наградой нам стала устная благодарность Сталина, а это, поверьте, тоже дорогого стоит. Как и тот мат-перемат, которым обменялись Алоизыч, ОКХ и фон Клюге. Кто-то с нами точно наживет язву на нервной почве задолго до Нюрнбергского или какого еще иного трибунала.
Ну вот, потому-то мы все свои планы передаем только исключительно из рук в руки и посвящаем в них ограниченное количество лиц. А все по той же причине, по какой у японцев получился Перл-Харбор. Операция была абсолютно внезапной, поскольку готовилась и осуществлялась в режиме полного радиомолчания. Немцы же так носятся со своей первоклассной радиосвязью, что используют ее и к месту, и не к месту.
Да, летом сорок первого радиосвязь с шифрованными каналами давала им огромные преимущества перед РККА, у которой такой роскоши не было. Но сейчас перед ними уже совсем другой противник, который их плюс запросто превращает в минус.
Болтливость в эфире – это половина их бед. Любо-дорого было смотреть, как немецкие командиры превращались в слепых котят, когда мы на участке прорыва включали системы радиоподавления. Ни тебе совет от начальника получить, ни разведданные, ни помощи запросить. Из рации только свист и вой.
Короче, немцы в очередной раз превратили свою тайну в секрет Полишинеля, разболтав ее по радио. Но что же им делать? Ведь парашютисты из 4-го воздушно-десантного корпуса, разбитые на разведывательно-диверсионные группы и действующие от Брянска до Пскова, регулярно режут вражеские проводные линии. И не просто режут, а утаскивают полевой провод с собой, чем вводят Третий рейх в разор. Медь она, знаете ли, денег стоит. Да и в военное время – страшный дефицит.
В этот раз нам удалось избежать больших потерь воздушно-десантного корпуса под Вязьмой. Конечно, и в этом варианте многие из них погибли. Но не привязанные к одному месту, свободные в своих перемещениях, они устроили немецким охранным дивизиям «собачью карусель», совершая диверсии на железной дороге, обстреливая автоколонны и уничтожая тыловиков. В свое время я читал у Вершигоры, про партизан Ковпака, о том, что зимой партизанский батальон на лыжах может играть в кошки-мышки с охранной дивизией на машинах. Так оно и есть, вот только не надо отдавать идиотские приказы, заставляющие партизан вступать в абсолютно ненужный им бой. С разведывательно-диверсионными группами то же самое, только масштабы чуть поменьше.
Вот эти-то парни нам и помогут разобраться с Гейдрихом. Но поскольку сами они вряд ли смогут атаковать колонну, в составе которой обязательно будут танки и бронетранспортеры, то всю основную работу должны будут сделать мои люди из разведроты бригады. Конечно, с опорой на местные силы, не без того.
Жаль, что нет с нами майора Гордеева вместе с двумя десятками бойцов роты СПН ГРУ. Он убыл куда-то на Урал создавать войска специального назначения для Красной Армии. Но место убывших заняли лучшие местные бойцы из состава разведывательного управления Черноморского флота. Вместе с нами они прошли от Евпатории до Изюма и Славянска. А вместо майора Гордеева у нас есть капитан Бесоев Николай Арсеньевич, ему и карты в руки.
Полчаса спустя, полевой лагерь ГОТМБ-1 осназ РГК
Гвардии капитан осназа РГК Бесоев Николай Арсеньевич
Вот тебе, бабушка, и сюрприз, да еще на ночь глядя… Полковник, то есть генерал-майор Славян по-настоящему жжет: «Бес, пойди туда, не знаю куда, и непременно поймай нам живого Гейдриха».
Быстренько собираю «консилиум». У многих командиров групп опыта много больше моего. Все десятеро мамлеи и гордо отзываются на обращение «товарищи командиры». Трое местные, остальные пришли с нами оттуда. Вот они, кругом стоят у стола с расстеленной картой и ждут, что я им скажу. Василий Сорокин, по кличке Птиц, с двенадцатого года. Леха Матвеев, по кличке Кот, с восемьдесят пятого. Марат Зиганшин, по кличке Змей, с восемьдесят седьмого. И тоже Марат, но Хамидов, позывной Ласка, с шестнадцатого. Говорят, что не братья, но очень похожи. Генка Попов, Крест, – с восемьдесят четвертого. Серега Бодров, Молчун, – с шестнадцатого. Валера Битенко, Кнут – с восемьдесят седьмого, Артур Можайский, Брат – с восемьдесят восьмого. Еще один Серега, но Еремин, позывной Тихий – с восемьдесят пятого. Стоят ровесники Первой мировой и ровесники Перестройки. Люди, родившиеся в странах, которые почти сразу после их появления на свет скинули старую кожу, сменив и название и суть. Но сейчас мы в одном строю, если нужно сделать невозможное, то мы сделаем это.
Поднимаю руку, призывая к вниманию.
– Товарищи командиры, – ребята заулыбались, – хочу сообщить вам преприятнейшее известие, к нам едет…
– Ревизор? – почти на автомате подсказал Кот.
– Работа к нам едет, – поправил его я, – непыльная и по специальности. В наши края с визитом занесло наци номер четыре, ну или пять – кто их там разберет, – обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха. Если кто не понял, то его чин в переводе с эсэсовского на человеческий – целый генерал-лейтенант. Но и это еще не всё. Гейдрих – любимчик Гитлера, руководитель службы безопасности СД и спец по всяким разведывательным и контрразведывательным делам.
– Серьезный дядька, – кивнул Птиц, – и мы его должны того?
– Естественно, товарищ Сорокин, – кивнул я, – когда вокруг околачиваются такие люди, то жди беды. Или вещи пропадать начнут, или вообще пожар случится. Предполагать, для чего он прибыл, можно все, что угодно, вплоть до покушения на товарища Сталина. В нашей истории такого не было, но тут мы столько всего наворотили, что у немцев вполне могла поехать крыша. Известно, что при нем была какая-то «команда», для перевозки которой потребовалось аж две транспортных «коровы». Но могу вас утешить, эти архаровцы уже не наша забота. На подходе к Смоленску оба транспортника были сбиты нашими истребителями. Сам Гейдрих уцелел только потому, что был не в одном из транспортников, а пилотировал истребитель сопровождения.
Итак, по данным радиоразведки, завтра утром он выезжает из Смоленска в Юхнов в сопровождении солидного эскорта. Танки будут обязательно, хотя бы потому, что сейчас идет снег и без предварительного укатывания дороги любая машина на ней скоро сядет на пузо.
Ребята расстилают на столе карты. Совершенно очевидно, что дороги через Вязьму ему нет, потому что линия фронта проходит через город. У Гейдриха только один вариант – сначала примерно 130 км от Смоленска до Рославля, – в наше время эта трасса будет называться А141. Потом от Рославля до Юхнова еще 180 км по трассе А101.
Сейчас они, да еще после хорошего снегопада, не дороги, а направления. А это значит, что немцы будут едва ползти. Нужно хорошее место для засады, причем надо учитывать, что А141 – это сейчас рокада, параллельная железной дороге, а вот А101…
– Товарищ капитан, – Марат Хамидов ткнул пальцем в карту, – тут мост через Десну. А что, если мы немного обнаглеем, и скрытно возьмем объект…
– Ласка, это риск, большой риск! – покачал я головой. – Одно неверное движение, один выстрел, и Гейдрих, развернувшись, укатит по своим делам. Кстати, мы должны еще как-то выяснить, где именно в колонне он будет находиться. Думаем еще!
– Товарищ капитан, – поднял руку «Змей», – а ведь «юнкерсы» со спецгруппой СД наши из особой авиагруппы завалили?
– Да, – кратко ответил я, не став раскрывать фамилии пилотов.
Марат покачал головой.
– Вот тут дорога проходит через лесной массив, рядом есть поляны, где могут сесть вертушки. Еще один вопрос, товарищ капитан. Если случится авианалет, ведь немцы вылезут из машин и залягут? И самое главное будут смотреть не по сторонам, а вверх, на самолеты…
Ребята загалдели, поняв мысль Змея. Атаковать во время отвлекающего авианалета – это, конечно, может дать нам фору, но лишь в том случае, если летчики сработают точно по плану. Они должны атаковать колонну в нужном нам месте, на что местные ВВС органически не способны. Во-первых, по причине крайне дурного состояния связи, во-вторых, из-за отсутствия реального опыта подобных дел. Су-33 с аэродрома в Кратово способны размолотить все в пыль, причем вместе с нашей засадой… Эврика! Кто его в первый раз упустил, тот нам завтра и подсобит.
– Тихо! – сказал я. – Будет вам правильный налет. В операции участвуют группы Птица, Змея и Тихого. Остальные – резерв. Нечего идти туда всем колхозом. Разведку местности и подготовку засады обеспечивает… – я посмотрел схему, с разбивкой по зонам ответственности РДГ, – группа капитана Серегина. Они там уже месяц шастают, должны выучить, что и где лежит.
Бойцы РДГ отходят вместе с нами, поэтому возьмем вместо двух – четыре вертушки… Так, не забудьте, полная зимняя экипировка, лыжи, гранатометы обязательно, пулеметы с БК. Птиц берет «Утесы», его группа будет группой огневой поддержкой. Змей и Тихий – «Печенеги». На месте с транспортировкой помогут бойцы Серегина. Все, парни, вылет в ноль часов ноль минут. Разошлись готовиться.
Они-то разошлись, а мне еще предстояло отправиться в роту связи и решить все вопросы с Кратово насчет вертолетов и завтрашнего вылета Су-25 на штурмовку и, использовав специальный пароль и шифр, пообщаться с капитаном Серегиным, чтобы его люди тоже зря время не теряли. А самое главное, необходимо доложить о наших планах начальству, а то ведь оно оставаться в неведении не любит.
7 февраля 1942 года, 11:45.
Где-то на шоссе между Рославлем и Юхновым
Обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих
Бескрайние заснеженные леса сменялись такими же бескрайними заснеженными полями. После вчерашнего снегопада замело дороги, и скорость колонны едва превышала двадцать километров в час. В поездке в штаб 4-й армии обергруппенфюрера СС и командующего группой армий «Центр» сопровождало не менее батальона охраны, при нескольких танках. Впереди, уминая снежную целину и превращая ее в некоторое подобие дороги, шли два средних танка T-III, потом легкий танк T-II, два полугусеничных бронетранспортера с пулеметами и два грузовика с солдатами. За грузовиками шел еще один бронетранспортер, на этот раз командирский, с мощной радиостанцией, а за ним, в самом центре колонны, заляпанный белой известковой маскировкой, генеральский «Хорьх». Следом за «Хорьхом» в двух «Опель-капитанах» ехали адъютанты, ординарцы и другие офицеры рангом пониже. За «Опелями» следовал еще один радийный БТР, потом снова грузовик с солдатами, и замыкали колонну два бэтээра и легкий танк T-II. Короче, все как в русской сказке: заяц в сундуке, утра в зайце, яйцо в утке, а игла в яйце… Про дуб, то есть про немецкий тыл, мы сейчас даже и не будем вспоминать.
Но все это лирика. Пока конвой полз по бескрайним русским просторам, самое интересное происходило внутри генеральского «Хорьха». Звуконепроницаемая перегородка, отделяющая пассажиров от водителя, была поднята, и две «очень важные персоны» рейха вели довольно занимательный разговор.
Генерал-фельдмаршал фон Клюге меланхолично смотрел в окно, рассуждая вслух о том, что мелькало за окнами автомобиля.
– Обергруппенфюрер, все эти заснеженные леса живут своей загадочной жизнью. Люди, которые скрываются в них, желают нам лишь одного – смерти. Каждый день происходят нападения на колонны и обстрелы постов, но посланные в погоню охранные части не находят ничего, кроме россыпи гильз и лыжных следов.
Вы думаете, почему я взял с собой такую большую охрану? Совсем не из трусости, нет. Точно так же мы вынуждены охранять любые перемещения в наших тылах, будь то грузовики с продовольствием и боеприпасами, или санитарные колонны. Эти варвары не щадят ничего и никого. Я уже просил у ОКХ перебросить к нам для борьбы с бандитами хотя бы несколько батальонов финских лыжников, но пока не получил ответа.
Эти бесконечные заснеженные просторы угнетают наших солдат. Может быть, даже больше, чем морозы и отсутствие теплых вещей. Если посмотреть на карту, то видно, что, несмотря на все наши успехи, мы лишь только надкусили с краю бесконечно огромный русский пирог.
Гейдрих хрустнул костяшками пальцев.
– Герр генерал-фельдмаршал, не буду вас успокаивать. Скорее, наоборот, я честно и прямо должен сказать, что трудности у нас еще впереди. Адмирал Канарис и его ведомство сделали свою работу весьма поверхностно и неаккуратно, недооценив многие аспекты большевистской военной машины, а некоторые весьма прискорбные вещи и вовсе проглядели. Мы сейчас мало понимаем в том, что творится по ту сторону фронта. Одни люди исчезают бесследно, зато вдруг появляются совершенно другие, нам до того не известные. Как чертик из табакерки выскакивают целые армейские соединения, по выучке как минимум не уступающие лучшим частям нашей доблестной армии, а по техническому оснащению превосходящая самые лучшие наши образцы.
Очень точно все рассчитав, Сталин применил свои элитные части как раз в тот момент, когда в наших войсках наступил кризис из-за неправильной оценки сроков русской кампании.
У русских нашлись генералы, не уступающие талантами нашим прославленным полководцам. Кроме того, по некоторым признакам можно судить о том, что в Кремле этим генералам выдан карт-бланш, лишь бы их действия приносили успех. Фюрер поручил мне до конца разобраться с этим вопросом и окончательно устранить источник угрозы нашим планам.
Поскольку эта самая пресловутая тяжелая мехбригада, от одного имени которой у армейцев трясутся поджилки, расположилась в полосе ответственности вашей группы армий, я надеюсь, герр генерал-фельдмаршал, на полное ваше содействие. Что же касается ваших проблем с лесными бандитами, то вернувшись в Берлин, я обещаю посодействовать тому, чтобы фюрер надавил на маршала Маннергейма.
Правда, тут есть одна тонкость. Финны хотят себе Архангельск, а мы не отдаем – хватит с них и Карелии. Из-за этого-то они и уперлись, как бараны, не желая увеличивать свое участие в этой войне. Я думаю, что мы найдем для них правильные слова.
Ну, а если… Так Маннергеймом больше, Маннергеймом меньше… Неполноценные народы, такие как финны, должны еще заслужить свое место под солнцем после того, как Третий рейх станет владыкой всего мира. Вы же, генерал-фельдмаршал, безусловно не сомневаетесь в том, что в конце концов Великая Германия одержит победу? Ведь наш фюрер сказал, что все наши трудности временные и в летнюю кампанию 1942 года мы добьем этот большевистский колосс на глиняных ногах.
– Обергруппенфюрер, – кивнул фон Клюге, – я окажу вам максимальное содействие в выполнении вашей миссии, а также выполню любой приказ фюрера, адресованный ко мне как к солдату. Пока же мы просим только одного – подкреплений, и не получаем ничего. Более того, у нас даже забирают самые боеспособные части и подразделения, чтобы заткнуть огромную дыру на юге. Кроме того, в ОКХ мне заявили, что есть еще и Румыния и даже Болгария, которым постоянно угрожают русские десанты.
У нас есть полки, в которых ротами командуют унтера, а батальонами – лейтенанты. Чтобы избежать катастрофы, необходимо любой ценой заранее определить направление главного удара противника и принять все необходимые меры к недопущению повторения того, что произошло на юге. Вы можете хотя бы примерно сказать, когда русские могут начать свою операцию?
– Исходя из наших расчетов, они будут готовы к сражению не раньше чем через месяц, – несколько пренебрежительно ответил Гейдрих. – Мое мнение таково: их план предусматривает наступление примерно между первым и двадцатым марта. Позже начнется распутица. Но вы, герр генерал-фельдмаршал, не беспокойтесь, мы, солдаты партии, справимся с поставленной задачей, и победоносный германский дух, как всегда, восторжествует.
Дальше они ехали молча, и каждый думал о своем. Гейдрих размышлял над загадкой Бережного и о том, что же все-таки могло произойти месяц назад в окрестностях Евпатории. Если появление на фронте танков и самолетов неизвестных конструкций хоть как-то можно было объяснить войсковыми испытаниями штучно собранной техники, то вот корабли неизвестных типов под Андреевским флагом не лезли в эту картину абсолютно. И то, что среди них был авианосец… Германия уже два года не может закончить постройку своего единственного авианосца «Граф Цеппелин», хотя причины этого больше в склоках между Герингом и Редером, но все же…
А тут вдруг у большевиков появляется огромный авианосец. Причем и загадочные корабли, и загадочная «бригада Бережного» появились в одном и том же месте и в одно и то же время… Поневоле начнешь верить в чудеса.
Гейдрих глянул в окно машины, и ему вдруг стало неуютно, показалось, что из-под каждой ветки на него смотрят чьи-то внимательные недобрые глаза. Захотелось выхватить пистолет и стрелять, стрелять, стрелять…
«Рейнхард, Рейнхард, – подумал он про себя, – ты явно переутомился, и тебе надо отвлечься. После возвращения с фронта нужно будет на несколько дней съездить в Швейцарию отдохнуть. А что, тишина, горы, и никакой войны…»
Командующий группой армий «Центр» думал совсем о другом. Именно ему, генерал-фельдмаршалу Гюнтеру фон Клюге, предстоит следующим оказаться на острие главного удара большевиков. Выдержат ли его армии, измотанные зимой, морозами, болезнями и почти тремя месяцами жестоких боев? Надутый, как индюк, эсэсовец даже не представляет, что у люфтваффе с каждым днем все меньше транспортных самолетов, а армия Моделя каждый день требует продовольствия, боеприпасов, эвакуации раненых и доставки хоть каких-нибудь подкреплений. Модель просил разрешения на прорыв из кольца, но фюрер с ослиным упрямством запретил ему делать это. «Держитесь, мы выручим вас» – вот каким был его ответ на просьбу Моделя.
Но не один Модель находится в таком исключительно тяжелом положении. Последние танки 4-й танковой армии сгорели во время попытки деблокировать 9-ю армию, и теперь по сути от армии осталось лишь название, штабы и немного личного состава. Обученные танкисты, сражающиеся в качестве пехотинцев – это нонсенс.
Армию нужно расформировывать, пехотные части передавать в 4-ю полевую армию генерала Хейнрици, а танкистов направить для формирования новых частей.
Но он, командующий, не может снять с фронта ни одного человека, потому что тогда этот фронт рухнет. А тут еще на горизонте появился человек, который уже поставил точку в карьере Манштейна, Гудериана, Гота и Клейста. Значит ли это, что у большевиков завелись специальные охотники за головами вражеских генералов? Невероятное предположение, но оно вполне может быть верным. Если в самый канун решающей битвы армия утратит своего командующего и весь его штаб, то оставшиеся без управления солдаты станут легкой добычей противника.
Гюнтеру фон Клюге стало как-то неуютно. Значит ли это, что новая операция русских начнется с попытки убить или пленить его, командующего группой армий «Центр»? Или удар в первую очередь будет нанесен по штабу армии, находящейся на направлении их главного удара?
Надо будет в первую очередь предупредить Хейнрици, не забыв, конечно, про Шмидта и Рейнгарда. Хотя вряд ли большевики будут наступать, не ликвидировав Ржевский котел, как они только что ликвидировали Сталинский. Надо будет усилить наблюдение за их железнодорожными перевозками, ибо если сюда повезут части, уже разгромившие армию Клейста, то и по Моделю можно будет заказывать панихиду.
Генерал-фельдмаршал не обольщался. Полгода назад у русских совершенно не было опыта. Части, которые Сталин отправлял на фронт, тут же попадали в «котлы» и погибали. Вдогонку им шли необученные резервисты, и они, как и их предшественники, гибли под гусеницами немецких танков. Теперь же все пошло по-другому.
Наступления под Москвой и на Юге дали большевикам массу бойцов, закаленных в боях и почувствовавших вкус победы. И если в свое время вермахт «тренировался» на поляках и французах, массами сдававшихся в плен, то русские «тренировались» на самом вермахте, до сей поры лучшей армией мира. И кое в чем они сумели превзойти своих учителей.
Сейчас они победили, поймали кураж и с любопытством приглядываются, выбирая – кто станет их следующей жертвой. Фон Клюге начинал воевать еще в ту, Великую войну. Уже тогда русские были самым неудобным из всех противников Германии. В конце концов, они сами победили себя, предпочтя войне империалистической войну гражданскую.
Но сейчас такой исход исключен. Сталин – это не мягкотелый Николай II. Да и сражаются сейчас русские не «за свободу славян» и не за интересы Англии и Франции, а за свое собственное выживание как народа. Их сопротивление растет с каждым днем, сжимая невидимую пружину, и… Боже, спаси Германию! Эта стальная пружина, распрямившись, отбросит вермахт туда, откуда он пришел – на запад, вглубь Европы.
Генерал-фельдмаршал выглянул в окно. Растянувшаяся колонна, миновав мост через заснеженную реку, снова углубилась в лесной массив.
7 февраля 1942 года, 15:05.
Лесной массив на шоссе между Рославлем и Юхновым
Гвардии капитан осназа РГК Бесоев Николай Арсеньевич
Везде, где немцы появлялись со своей «цивилизаторской» миссией, они цивилизованно вырубали лес на пятьдесят метров по обеим сторонам дороги.
Тут тоже было что-то подобное. Лес вырублен, но местами ширина просеки не превышала пятнадцать метров. Здоровенная тридцатиметровая ель, упав после взрыва накладного заряда, должна с гарантией перекрыть проезжую часть. Танк через такую преграду прорвется, хотя и с трудом, а вот легковушка наверняка застрянет. Особенно «Хорьх»…
Вспоминаю инструкцию для британских и американских парашютистов времен высадки в Нормандии: «Если вы видите „Хорьх“ – немедленно стреляйте, в девяносто девяти случаях из ста вам попалась важная птица». В трех десятках метров от этой ели стоит еще одна, почти такая же высокая. У ее комля притаился такой же накладной заряд. Так сказать, импровизированная мышеловка для Гейдриха.
Парни уже с самого утра расставлены по местам, там, где должны остановиться голова и хвост колонны. Выставлены гранатометчики, которых прикрывают люди капитана Серегина. Вот слышен далекий звук мотора. Все, засада замирает…
К капитану Серегину мы прилетели уже за полночь. Большая поляна со всех сторон была окружена высокими елями. Там, под разлапистыми ветвями и натянутыми масксетями мы до поры до времени и укрыли наши вертушки. Капитан Серегин оказался невысоким коренастым офицером в заношенном белом маскхалате. Его люди казались копией своего командира, такие же суровые и немногословные. Этот район они «окучивали» уже больше трех недель, и поэтому им был знаком каждый куст и каждое дерево. Без лишних эмоций выслушав суть нашего задания, капитан Серегин не выразил никаких эмоций, будто он и его люди каждый день таскают этаких Гейдрихов пачками в штаб фронта. На самом же деле он уже решал про себя, какое место для засады будет наиболее подходящим.
По зимнему лесу передвигаться можно было только на широких и коротких охотничьих лыжах. Примерно в этих же местах в начале XXI веке была наша база. Мы, конечно же, осваивали лыжи, как узкие спортивные, так и широкие охотничьи, подбитые шкурой северного оленя. Биатлон для людей нашей профессии – естественный вид спорта. Но я не припомню, чтобы тогда, спрыгнув с лыж, можно было провалиться в снег по пояс или по грудь. Максимум по колено или чуть выше. Сдается мне, что природа за эти семьдесят лет изрядно потеряла в размахе и великолепии. Или же эта зима особо выдающаяся в смысле снежного покрова, и весной надо ждать бешеного половодья.
Из чего можно сделать два вывода. Во-первых, немцы практически не имеют шансов догнать нас на своих двоих. Во-вторых, любой из нас, кто потеряет или поломает лыжи, тут же сразу и безнадежно отстанет.
Для перевозки важных пленных мы имеем с собой четверо специальных саней-волокуш. В каждые сани могут впрячься два-три бойца. К счастью, нам не надо умыкать Геринга – на эту тушу потребовалась бы волокуша, которую тянет как минимум танк. Почему четверо саней, когда Гейдрих один? Гениальная фраза генерал-майора Бережного:
– Один пишем, три в уме… Товарищ капитан, там не только Гейдрих может быть достоин похищения – мало ли с какой важной шишкой он едет в одной машине. Обычный полковник из штаба группы армий «Центр» тоже тянет как минимум на «Красную Звезду». Даже если кроме Гейдриха никого не удастся поймать, то у тебя или у Серегина могут быть раненые. Это война, а не учения, и даже в состоянии крайней необходимости бросать своих нехорошо.
Ну, а уж если меня заставили взять эти санки, то по дороге к засаде мы по полной загрузили их оружием, боеприпасами и взрывчаткой.
– Тихо, – сказал я и прислушался – колонна приближается. Уже ясно был слышен лязг гусениц головного танка. Радист протянул мне гарнитуру с микрофоном, и я сказал в него: – Первый звонок.
Где-то далеко в небе эту фразу услышал капитан Покрышкин, и его Су-25, прекратив кружить в зоне ожидания, лег на курс, который должен был привести его к рубежу атаки над дорогой. Подкрыльевые пилоны Су-25 были оснащены блоками 80-мм НАРов. У пилота был только один категорический запрет – он не должен был обстреливать легковые машины. Как мы узнали от высотного разведчика, предполагаемое место нахождения нашей цели – середина колонны. Будет обидно, если Гейдриха разорвет на куски реактивный снаряд прямо на наших глазах.
Головной немецкий танк прошел мимо нашей засады, и я дал следующую команду:
– Второй звонок.
Вскоре в ответ прозвучало:
– Цель вижу, – и я вернул гарнитуру радисту. Теперь «третий звонок» прозвучит для немцев в исполнении лучшего советского аса всех времен и народов.
Покрышкин атаковал, догоняя конвой курсом с запада на восток и приглушив двигатели. Поэтому, пока не разорвался первый НАР, немцы оставались в счастливом неведении о его намерениях. Потом по немецкой колонне прокатилась волна взрывов, и все окутал плотный белый дым. Каждый пятый снаряд в блоке был дымовым. Выждав еще секунд пять, я вдавил кнопку подрывной машинки, и две огромные ели, подняв облако снега, легли на дорогу.
Картина получилась фантасмагорическая. Через густой белый дым было видно, как ярким веселым пламенем горит следовавший прямо перед «Хорьхом» БТР. Еще что-то такое горело в голове колонны, и кажется, не в единственном экземпляре. Туда же, под шумок, полетели граната из РПГ и две «мухи». Одновременно длинными очередями вдоль колонны ударили «Утесы», прижимая к земле все живое. Надеюсь, головной бронированный кулак немцев уничтожен и пехота к земле прижата. Сзади должно было происходить то же самое.
Ну, Господи, благослови! Я и ребята из группы Змея, вскакиваем, суем ноги в лыжи и большими белыми птицами несемся к дороге. Белые маскхалаты, белый снег, белый дым. К счастью, он пока не рассеялся, и немцы бродят в нем, как слепые.
«Хорьх» до половины ушел в сплошную мешанину еловых ветвей. Из него выбирается водитель и еще двое. Водитель нам совершенно не нужен, поэтому один из ребят Змея дает короткую очередь, неслышную в царящей вокруг какофонии, и водитель падает. Высокий худой человек в черном кожаном эсэсовском плаще не спеша, как в замедленном кино, поворачивается в мою сторону и поднимает руку с пистолетом. Первый выстрел – мимо! Это точно Гейдрих! Я ухожу вниз и в подкате сбиваю его с ног. Еще секунда, и навалившиеся на него парни бьют наци номер четыре в морду, обезоруживают, заламывают руки и защелкивают на запястьях браслеты. Все за какие-то секунды.
На губах вкус крови. Нет, кажется, ничего серьезного, просто, когда уходил от пули, неудачно прикусил губу. Рядом ребята пакуют еще одного типа в генеральской шинели. Это как раз тот случай, про который говорил мой друг и наставник полковник Бережной. Что это за тип, разберемся уже дома, а сейчас – ноги!
Откуда-то рядом, от двух легковушек, едва видных в дыму, хлопает несколько пистолетных выстрелов и звучит очередь из МП-40. А ну вас на фиг! Змей поднимает свой любимый аргумент – пулемет «Печенег», и, как Рэмбо в известном фильме, прямо с рук проходится длинной очередью по фрицам. Ребята тащат добычу к лесу, а пулеметчики прикрывают наш отход. От легковушек больше не стреляют – «герои» то ли убиты, то ли до упора впечатлились широтой русской души. Второе вернее.
Все, мы у кромки леса, дело почти сделано, теперь надо только сбить со следа погоню. Пока мы привязываем нашу добычу к волокушам, саперы ставят растяжки. Пусть гонятся! С одного из уцелевших БТР бьет МГ. Но прицел взят слишком высоко, и пули только стряхивают на наши головы снег и мелкие веточки. Пулеметчики уже свернули свой «оркестр» – значит, и нам пора.
Капитан Серегин тоже летит с нами – в ближайшие несколько дней в этих лесах будет весьма неуютно. Но это ничего, пусть немцы позанимаются прочесыванием. Физические нагрузки на свежем воздухе полезны для здоровья и одновременно вредно влияют на моторесурс и запас топлива. Мы снова подселим капитана и его людей на то же место, но пусть сначала немцы перебесятся и все утихнет.
Наше возвращение по воздуху прикрывали аж два Су-33 – невиданный почет и уважуха! Причина этого почета была упакован в меховой спальник, подобно «Кавказской пленнице», и совсем не разделял нашего восторга. Да и хрен с ним!
А вот генерал вел себя вполне прилично, что вызывает в дальнейшем надежду на плодотворное с ним сотрудничество.
8 февраля 1942 года, полдень. Москва, Кремль
Помощник и личный представитель президента США
Гарри Ллойд Гопкинс
Вот уже трое суток я и мои люди мечемся по необъятной России, собирая для Френки всю необходимую информацию, на основании которой он сможет принять то самое единственно верное решение. Наша делегация облазила эти чертовы русские прерии, промерзла насквозь и насквозь же пропиталась запахом смерти.
Мне навсегда запомнится дорога Славянск – Сталино, по которой брели тысячные толпы немецких пленных, охраняемые немногочисленными кавалеристами монгольского вида на низких мохнатых лошадках. Тут же аккуратные штабеля трупов в фельдграу, сложенные их же товарищами из похоронных бригад. Повсюду мы видели кладбища сгоревшей немецкой техники.
Но мы видели не только это. Мы бродили по обугленным руинам Сталино, еще пахнущим сгоревшим тротилом. Мы знакомились с победителями. Я видел русских солдат во время своего прошлого визита в Россию, и должен вам сказать, что сейчас они совсем другие. О нет, они не походили на бравых солдат с вербовочного плаката, они были чертовски уставшими, многие в бинтах… Я долго не мог вспомнить, кого они мне напоминали… Потом я вспомнил! Средневековая картина, святой Георгий стоит, попирая ногой шею убитого дракона. Он изранен и устал, его оружие иззубрено, но дракон мертв. Он победитель. Так же и эти бойцы, разгромившие и уничтожившие две германские армии, после чего (как нам уже доложили) в Германии был объявлен недельный траур.
– Ну, что скажете, Джеймс? – тихо спросил я полковника Рэндолла, когда наша машина разминулась с идущим по дороге русским батальоном.
– Сэр, – так же тихо ответил он мне, – это пока не «старшие братья», но они ими непременно будут. Обратите внимание, как много у них трофейного оружия и особенно пулеметов. И учтите, это была первая немецкая армия, полностью уничтоженная в ходе этой злосчастной войны. Полякам и французам в тридцать девятом и сороковом годах не удалось ничего подобного.
Те же русские в течение лета отчаянно сопротивлялись, иногда отбрасывая зарвавшиеся немецкие части контрударами, но иначе как катастрофой итоги той кампании назвать нельзя. Контрнаступление под Москвой было несомненным успехом, но решительной победы в этой операции Сталину достичь не удалось. Немцам удалось отступить в относительном порядке и закрепиться на рубежах, не таких уж далеких от большевистской столицы.
Хотя, – полковник кивнул в сторону оставшегося за нашими спинами батальона, – кто-то из этих солдат непременно мог встретиться со «старшими братьями». Говорить с ними о своих военных делах, пожимать руку, пить чай, как это принято у русских, из одного котелка…
– Джеймс, – спросил я его, – вы считаете это инфекцией?
– Почти, – ответил мне он, – только инфекцией не биологической, а скорее идейно-информационной. Ведь что такой большевизм? Это своего рода идейно-информационный вирус, который заставляет его носителя совершать невозможные вещи.
Есть народы, подверженные воздействию этого вируса, а есть устойчивые. Русские относятся к первым, а мы, англосаксы, ко вторым. Немцы стоят как раз посредине. Но у них, по счастью, свой набор вирусов. Борьба против союза большевистской России и большевистской Германии была бы для нас безнадежной. И вообще, картина распространения таких идей, как христианство, ислам, большевизм, фашизм, имеет сходство с течением эпидемии. Только вот заболевшие при этом не всегда делаются слабее, в некоторых случаях наоборот. «Старшие братья» – это своего рода супербольшевики.
– Откуда вы все это знаете, Джеймс? – без всякой задней мысли спросил я и добавил: – Как вы думаете, у нас, у американцев, есть свои «старшие братья»?
– Что касается эпидемий, – улыбнулся полковник Рэндолл, – в наш подлый ХХ век и они тоже могут быть оружием. Особенно идейные эпидемии, перевернувшие в 1917 году Россию, а в 1932 году Германию. Не стоит их недооценивать. Что же касается наших «старших братьев», то я на эту тему пока не думал. Если будет такая возможность, наши люди в Москве попробуют навести справки и составить для президента отдельный доклад.
Этот разговор состоялся больше суток назад. После него мы побывали еще в нескольких местах, включая разбомбленные русскими железнодорожную станцию и крупный аэродром. Увиденное утвердило нас в понимании масштабов той катастрофы, что постигла вермахт в этих краях.
И ведь после таких потерь немцы еще отчаянно сопротивлялись, дрались до тех пор, пока у них не кончились патроны. А некоторые группы эсэсовцев и сейчас продолжают скрываться в развалинах, ведя с русскими совершенно уж безнадежную борьбу. Эти дикари, русские и немцы, друг друга стоят в своем упрямстве. Не зря же до самой Революции немцы были единственной европейской нацией, представители которой охотно селились среди русских.
Вечером того же дня, засыпая под шум моторов в салоне самолета, я вдруг подумал, что теперь мир ждет совершенно другая история. И мне приснились мифические «старшие братья» русских – трехметрового роста, с горящими, как фары «Кадиллака», глазами и страшными клыками, торчащими изо рта.
Сразу же после полуночного прилета в Москву и прибытия в посольство я ознакомился со всей поступившей на мое имя информацией, а потом снова завалился спать. Полковник Рэндолл же прямо с аэродрома куда-то исчез и появился в посольстве только с утра.
Первое, что сказал ему я при встрече:
– Собирайтесь, полковник, и наденьте все свои побрякушки. Мы с вами идем на прием к Сталину. Меня предупредили, чтобы я взял с собой военного представителя моей миссии. – Я сделал паузу. – И подготовьтесь, будет обсуждаться практический вопрос наших военных поставок по ленд-лизу и прямых закупок промышленного оборудования за золото.
– Интересно, – покачал головой полковник. – А я вам могу кое-что сказать про «старших братьев»…
– Ну, Джеймс, не томите, – поторопил его я.
– Во-первых, сэр, их здесь нет, мой источник утверждает это абсолютно точно, – сказал полковник, – а во-вторых, сэр, ни я, ни вы, скорее всего, не подали бы руки этим мерзавцам. – Он вздохнул, – Я не знаю, можно ли вызвать на откровенность дядюшку Джо, но он наверняка что-то знает…
И вот сейчас в кремлевском коридоре, на полпути к кабинету Сталина произошла одна интересная встреча. Прямо навстречу нам попалась странная процессия. Первым шел гордый, как призовой петух на ярмарке, какой-то чин НКВД. Ну не разбираюсь я во всех этих ромбах, шпалах, звездах, нашивках, мне простительно, я человек штатский. Следом за чекистом, – как сказал мне позже Рэндолл, это был полковник, равный армейскому генерал-лейтенанту, – шел высокий белокурый тип в потрепанном и рваном парадном мундире СС. Мой взгляд скользнул по нему и уперся в его конвоиров. Крепкие, хорошо развитые парни, одетые в доселе не знакомую мне зеленую пятнистую форму. Штаны и куртка довольно свободного покроя, на голове кепи, немного похожие на те, что были в нашей армии во время Гражданской войны. На куртках слева в ряд были закреплены какие-то значки или медали.
Следом за двумя солдатами, конвоирующими эсэсовца, шел молодой офицер кавказской наружности. Его чуть скучающее выражение лица и множество наград говорили, что это опытный вояка, который наверняка и захватил в плен этого эсэсовца. Что-то внутри меня вздрогнуло, хоть встречные и скользнули по мне равнодушными взглядами, эсэсовец затравленным, а его конвоиры скучающими. За что-то еще уцепился мой взгляд…
И тут я понял – на тех людях в пятнистом, что конвоировали эсэсовца, были погоны!!! В самом логове большевиков разгуливают люди в погонах, и на них никто не обращает внимания! В этот момент первым оправившийся от ступора полковник шепнул мне на ухо:
– Сэр, это они…
– Кто они? – сначала не понял я.
– Сэр, те, в пятнистых куртках, – сказал Рэндолл, – это и есть «старшие братья»! Господи! Это же сущие демоны! Из какой преисподней дядя Джо вызвал их в наш мир?! – Потом он перевел дух и добавил: – А тот наци, что попался в их когти, не кто иной как четвертый человек в рейхе, любимец Гитлера, обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих. Не знаю, как им это удалось, сэр, но теперь Гитлер будет в бешенстве. В таком состоянии как раз и делаются все самые крупные политические ошибки.
– Джеймс, – в ответ я торопливо прошипел ему на ухо, ибо мы почти пришли, – подумайте сами, зачем дядя Джо показал нам эту компанию? Не думайте, что это получилось случайно, ибо это не так. Думайте, зачем ему надо, чтобы мы знали, что у него есть… тс-с, думайте. Мы пришли.
Еще несколько шагов, и сопровождающий распахнул перед нами дверь в приемную рабочего кабинета дядюшки Джо. Не мешкая, нас с полковником пропустили внутрь, и массивная дубовая дверь закрылась за нами.
В кабинете кроме советского вождя было еще два человека, не считая незаметного, как тень, переводчика. Первым был невысокий, плотненький кавказец в пенсне. В нем я сразу же узнал наркома внутренних дел Берию. Высокая и крепкая женщина средних лет была одета в военную форму обычного для Советов вида. То есть, конечно, вместо обычных для чекистов синих галифе на даме была синяя юбка. Волосы, собранные в пучок, и массивные очки в роговой оправе придавали ей вид строгой школьной учительницы. Но несмотря на показную обыденность, я чуял, что в этой леди сидит такой же демон, как и у тех головорезов, что мы встретили в коридоре.
– Добрый день, мистер Гопкинс, – приветствовал меня дядюшка Джо, – рад вам представить генерального комиссара госбезопасности Лаврентия Павловича Берия и комиссара госбезопасности 3-го ранга Антонову Нину Викторовну.
– Сэр, – ответил я, – позвольте представить вам моего личного помощника по военным вопросам полковника армии США Джеймса Рэндолла. – Дождавшись, пока полковник поприветствует большевистского лидера, я продолжил: – Сэр, если не секрет, почему вы решили познакомить нас с руководителями советской тайной полиции? – и пошутил: – Мистер Сталин, разве во время нашей поездки мы совершили что-то противозаконное?
Дядюшка Джо ухмыльнулся в усы.
– Нет, во время вашей поездки на фронт вы никаких советских законов не нарушали. Не буду скрывать, нам известно, в какой именно службе армии США работает полковник Рэндолл, – Берия при этом довольно ухмыльнулся, а Сталин продолжил: – Дело в другом. Товарищ Берия, помимо своей основной работы, курирует у нас вопросы вооружений и военной промышленности, и следовательно, именно он будет с нашей стороны заниматься ленд-лизом и оборудованием для военной промышленности. Товарищ Антонова является моим личным помощником по вопросам, связанным с Североамериканскими Соединенными Штатами. Именно она посоветовала отправить вас в эту поездку на фронт. Ведь, как говорят у нас, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. – И вдруг Сталин, в нарушение всех протоколов, обратился прямо к моему помощнику: – Вы довольны этой поездкой, мистер Рэндолл, вы увидели все, что хотели?
– Да, сэр! – честно ответил тот.
– Отлично, – сказал дядя Джо и прошелся по кабинету. – Теперь вы верите, что мои слова, о том, что СССР способен самостоятельно разгромить нацистскую Германию, не являются простым блефом.
– Теперь мы в это верим, – ответил я вместо полковника, – места прошедших боев внушают ужас, а Красная Армия выстояла и победила в схватке с сильным и коварным врагом. Еще несколько таких поражений, и вермахт покатится назад, в свою Германию.
– Не торопитесь, мистер Гопкинс, – сказал Сталин, – эти поражения вермахт потрясли, но не уничтожили. Ведь нацисты подмяли под себя ресурсы всей Европы, с которой нам тяжело тягаться в области промышленного производства. Кроме того, мало отбросить нацистов в Германию, надо их еще и уничтожить. И для этого необходима высадка войск союзников в Европе и полная ликвидация нацизма.
– Поскольку ленд-лиз теперь распространен и на СССР, – сказал я, – то мы, американцы, поможем вам с поставками вооружений. – Я повернулся к Рэндоллу: – Полковник…
Тот раскрыл папку и передал советскому вождю предварительный список того, что планировалось поставить в 1942 году. Сталин взял несколько листов бумаги и, к моему удивлению, передал их комиссару Антоновой. Та раскрыла их, бегло пробежала взглядом и посмотрела на меня, как учительница на шалуна, не выучившего урок.
– Это не серьезно, мистер Гопкинс, – неожиданно низким голосом, но на прекрасном английском языке сказала она. – Мы один на один ведем тяжелейшую войну в истории, а вы что нам предлагаете?!
Я растерялся, потому что сейчас на меня из-под стекол очков смотрел тот самый демон из преисподней, и еще неизвестно, кто был опаснее, те головорезы в коридоре или эта женщина.
– Скажите, что же вы хотите? – оторопело проговорил я.
Антонова вопросительно посмотрела на советского вождя, и тот одобрительно кивнул, ухмыляясь в усы.
– Мистер Гопкинс, – сказала она, подходя к столу, – вот наши требования. Это то, что нам действительно нужно… – она начала быстро что-то чиркать в нашей заявке красным карандашом.
Я подошел и посмотрел. Русские резко увеличили запросы на броневой лист от 30 до 50 миллиметров, листовой дюралюминий, авиационные и пехотные рации, скорострельные зенитные установки для кораблей. Само собой, война требовала большого количества латуни, артиллерийского и ружейного пороха, взрывчатки. Фронт, как ненасытное чудовище, пожирал все это в огромных количествах.
Кроме того, русских интересовали американские тяжелые грузовики и бронетранспортеры. Примерно так же обстояло дело с новейшими истребителей Р-39 «Аэрокобра» и средних бомбардировщиков А-20 «Бостон».
Однако, губа не дура! Зато они совершенно отказались от наших танков всех типов и моделей и от устаревших истребителей Р-40 «Китти-Хоук» с их ненадежными моторами и слабым вооружением. Как жестко сказала комиссар Антонова, «янки не умеют делать танки».
Переданный мне в конце разговора Берией список промышленного оборудования, которое СССР желало закупить за золото, больше бы годился в качестве каталога крупной промышленной выставки.
Приобретались не только отдельные станки, хоть и этого хватало, приобретались целые заводы, которые наши фирмы должны были поставить и смонтировать под ключ. Будто снова наступил 1928 год, и СССР опять начал свою индустриализацию. В каталоге были указаны не только производители оборудования, но и примерные цены на него. Я взвесил список в руке. Если все это будет реализовано, то окажется крупнейшим контрактом для нашей промышленности. Еще я обратил внимание на то, что все поставки были рассчитаны до середины 1944 года… Над этим надо подумать отдельно.
Сказав, что мы такие вопросы решать не уполномочены и нам необходимо посоветоваться с Вашингтоном, мы с полковником Рэндоллом откланялись и вышли из кабинета дяди Джо. У меня по спине ручьем тек пот. Такого мне еще пережить не доводилось. Полковник тоже был не в лучшем состоянии.
Немедля, сразу из Кремля, мы отправились в посольство. Если раньше стоял вопрос, что большевики слишком быстро рухнут перед натиском немцев, то теперь все было наоборот – СССР угрожал стать самой могущественной державой мира. Если бы не эти японцы…
8 февраля 1942 года. Москва, Кремль.
Кабинет тов. Сталина. Вскоре после ухода мистера Гопкинса, полковника Рэндолла и переводчика
– Ну, товарищи, – сказал Сталин, в раздумьях прохаживаясь по кабинету, – не слишком ли мы сильно насели на наших американских партнеров?
– Не сильно, товарищ Сталин, – ответила Нина Викторовна Антонова, – янки они такие – понимают только язык силы. И еще натуральный обмен – ты мне, я тебе. Вот случится битва в Коралловом море, и тот же Гопкинс станет как шелковый, – при этих словах Антонова посмотрела на Берию, и тот загадочно кивнул, блеснув стеклами пенсне.
Это означало, что разоблаченный и работающий под нашим контролем агент японской военно-морской разведки уже переправил в Токио информацию, что американцы имеют возможность читать японские шифры. Ответный сигнал, что этот слив был воспринят японцами совершенно серьезно, уже поступил на Лубянку. Теперь оставалось ждать, с каким результатом закончится на Тихом океане первая в мире битва авианосцев.
Если японцы не дураки, то США еще долго будет не до Европы. Просчитав эту комбинацию, Сталин снова довольно улыбнулся в усы. Тайная война – тоже война. И не говорите, что против союзника. С такими друзьями нам никаких врагов не надо.
– Ничего, товарищ Антонова, – сказал он, – сейчас они свяжутся с Вашингтоном, согласуют списки… Как раз времени останется аккурат узнать, чем закончилось дело у порта Морсби. И куда они потом денутся с подводной лодки-то… До свидания, товарищи, мне надо еще поработать.
Действительно, в кабинете, а еще больше в ноутбуке, его ждали горы непрочитанных книг из будущего. Товарищ Сталин уже убедился, что даже обычная литература несет множество ценнейшей и полезнейшей информации, как, например, идея писателя Владислава Конюшевского о попаданце Лисове, о формировании разведывательно-диверсионных террор-групп. Вождь отвел себе на чтение такой литературы по полтора часа в день. Во-первых, прекрасный отдых для головы, а во-вторых, на многие вопросы потомки смотрели с несколько иной стороны. Сейчас товарищ Сталин включил ноутбук и щелкнул мышкой по папке библиотеки «Влад Савин. Морской Волк».
9 февраля 1942 года, утро. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, генеральный комиссар ГБ Берия Лаврентий Павлович, и. о. начальника Генштаба Василевский Александр Михайлович, генерал-майор Бережной Вячеслав Николаевич, вице-адмирал Ларионов Виктор Сергеевич, комиссар ГБ 3-го ранга Антонова Нина Викторовна
Сегодня в этом кабинете собрались, может быть, и не самые могущественные, но зато уж точно самые осведомленные люди на планете, уже знающие, что слова Молотова, сказанные в обращении к советскому народу еще 22 июня 1941 года: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами», оказались пророческими.
А вот знание вполне возможно перековать на могущество, чем они и собирались заняться. Это были суровые, уставшие люди, на плечах которых лежит ответственность за исход войны, будущее страны и всего мира. Даже единственная женщина среди них выглядела сейчас такой же суровой, такой же усталой и такой же закаленной. Но даже через эту несмываемую усталость пробивалась простая человеческая радость.
Невероятными усилиями как присутствующих здесь, так и других советских людей враг не только был остановлен, не только отброшен назад, но и потерпел одно из страшных поражений в истории. Все присутствующие хорошо знали название битвы-аналога из другой истории. Битвы, которая должна была завершиться только через год на Волге, у города Сталинграда. Специалистам она была известна как операция «Уран».
Последним из приглашенных на встречу вошел Александр Михайлович Василевский, и тогда, повинуясь повелительному кивку Сталина, Поскребышев тихо закрыл массивную дубовую дверь, отрезав от внешнего мира и кабинет, и всех присутствующих в нем.
Первым взял слово Хозяин.
– Итак, товарищи, с победой вас. Уже очевидно, что ваша «Полынь», товарищ Бережной, привела немцев прямо к «Большому Урану». Вы, а также ваши бойцы и командиры, внесли достойный вклад в эту победу, который еще получит оценку истории. Товарищ Ларионов и руководимый им Черноморский флот также внесли свой достойный вклад, их выпады в стиле лучших фехтовальщиков так затерроризировали немцев, что по побережью Черного моря от Херсона до самой болгарской границы они уже вынуждены держать почти такую же плотность войск, как и на фронте.
При том дефиците резервов который испытывает немецкое командование, эти, с позволения сказать, «примороженные» полки и дивизии не смогли оказаться на нашем фронте. Но на товарища Ларионова постоянно поступают жалобы.
Товарищи старшие флотские командиры во главе с контр-адмиралом Горшковым жалуются и в ЦК и непосредственно товарищу Сталину, что вы совершенно загоняли их со своей боевой учебой и походами к берегам Румынии. Оказывается, из-за службы некоторым товарищам некогда поспать. – Сталин немного помолчал. – Имейте в виду, товарищ Ларионов, если эти товарищи находят время писать жалобы, то значит, что вы даете им совершенно недостаточную нагрузку. А то обленились, понимаешь, при Октябрьском, и думают, что война – это прятаться в базе от немецких самолетов… – Вождь повернулся к «лучшему менеджеру всех времен и народов»: – Вы что-то хотели сказать, товарищ Берия?
Берия кивнул.
– Да, товарищ Сталин, если вы дадите нам имена и фамилии этих несознательных товарищей, то мы проведем с ними профилактические беседы, предупредим, так сказать. Армейские командиры на фронте совершенно не жалуются на усталость, хоть им и приходится в тысячу раз тяжелее.
И еще, у меня есть одна приятная новость для товарища Ларионова. Мы смогли воспроизвести первую пробную партию в пять тысяч осколочно-фугасных выстрелов к 130-мм автоматической артиллерийской установке. Примерно через неделю эта партия боеприпасов поступит в Севастополь, и после пробных стрельб можно будет частично отменить режим экономии боеприпасов для столь ценной боевой единицы.
– А почему частично? – поинтересовался Сталин. – Если мы уже можем производить боеприпасы, то почему бы не воспользоваться возможностями этого корабля по полной программе?
– Износ стволов, товарищ Сталин, – коротко пояснил вице-адмирал Ларионов. – Пока мы не научимся производить точно такие же по характеристикам стволы, пользоваться ресурсом надо будет вдумчиво.
– Ну, хорошо, товарищи, – подвел итог военно-морской теме Сталин. – После полного завершения всех действий по операции «Полынь» есть мнение отозвать товарища Василевского с юго-западного направления для руководства Генеральным штабом. Товарищ Шапошников сейчас находится в госпитале, и неизвестно, сколько еще он там пробудет… Вы что-то хотите сказать, товарищ Ларионов?
– Товарищ Сталин, – сказал вице-адмирал, – перед вылетом я заезжал в госпиталь и интересовался здоровьем Бориса Михайловича. Ему уже сделана операция, которая улучшила его состояние. Но болезнь зашла слишком далеко. Теперь врачи могут лишь продлевать пациенту жизнь, выигрывая для него годы, месяцы, дни… Всякое возвращение к активной работе полностью исключено. Максимально, что допустимо для Бориса Михайловича, это написание мемуаров и анализ операций первых месяцев войны.
Сталин немного помолчал, тиская в руках неизменную трубку, которая из приспособления для курения превратилась у него в некий талисман. Потом посмотрел на Василевского.
– Тогда, товарищ генерал-лейтенант, вам как можно скорее надо сосредоточиться на работе Генерального штаба. Кстати, кого бы вы рекомендовали на должность командующего юго-западным направлением и, соответственно, Юго-Западным фронтом?
– Генерал-майора Толбухина Федора Ивановича, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – сейчас он совершенно бесполезно проводит время на Кавказском фронте. Угроза нападения Турции стала маловероятной, и держать в тылу одного из лучших советских полководцев совершенно излишне.
– Мы подумаем над вашим предложением, товарищ Василевский. – Сталин вразвалку прошелся по кабинету. – Что-нибудь еще?
– Товарищ Сталин, – продолжил Василевский, – мы предполагаем, что, как и в прошлый раз, немцы выберут южное направление для нанесения главного удара в летней кампании 1942 года. В связи с этим целесообразно было бы освободить командующего юго-западным направлением от сиюминутных забот по командованию фронтом и дать ему сосредоточиться на решении чисто стратегических задач. Вот смотрите…
Василевский развернул на столе контурную карту с размеченными зонами ответственности фронтов и предполагаемыми фамилиями командующих.
– Значит, так. Расформировываем нынешний Южный фронт, он свою задачу выполнил, Клейста ликвидировал. Его части можно использовать для усиления других фронтов юго-западного направления, или вывести в резерв для отдыха и пополнения, как, например, хорошо показавшие себя штурмовые батальоны.
Крымский фронт переименовываем в Южный. Командующим фронтом оставляем генерал-майора Рокоссовского. Зоной ответственности для нового Южного фронта будет Крымский оборонительный район и фронт по Днепру от Николаева до Днепропетровска. Зоной ответственности для Юго-Западного фронта предлагаю назначить полосу от Днепропетровска до стыка с существующим Брянским фронтом. Командующим Юго-Западным фронтом предлагаю назначить освободившегося Родиона Малиновского.
Сталин машинально погладил усы.
– Вы хотели что-то сказать товарищ Бережной?
– Да, товарищ Сталин, – генерал-майор посмотрел на схему, – товарищ Василевский нарезал фронтам очень широкие полосы ответственности, по триста-четыреста километров. В случае серьезной нагрузки такой фронт будет плохо управляем. Сейчас, когда структура еще не устоялась, сформировать один новый штаб фронта будет не так сложно, да и немецкое командование сейчас находится не в самой лучшей форме и не сумеет подловить нас на оргмоментах.
Сталин, задумавшись, прошелся по кабинету.
– Товарищ Бережной, будьте добры, покажите нам ваше предложение на карте.
Генерал-майор подошел к столу с картой.
– Предлагаю переименовать юго-западное направление в Украинское и разбить его на четыре фронта. Для 1-го Украинского фронта нарезаем полосу от Курска до станции Балаклея, то есть тот отрезок бывшего Юго-Западного фронта, в полосе которого не проводились действия по плану «Полынь». Второй Украинский фронт возьмет полосу от Балаклеи до Днепропетровска, 3-й Украинский – от Днепропетровска до Запорожья, а 4-й Украинский – от Запорожья до Херсона. Персоналии возможных командующих товарищ Василевский знает лучше меня. Только вот полосу 1-го и 2-го Украинского фронтов следовало бы усилить особо. Есть предположение, что именно там, от Харькова и Полтавы, немцы начнут свой летний поход за нефтью.
– Хорошо, – кивнул Сталин, – мы вас поняли, товарищ Бережной, и ваши предложения кажутся нам разумными. Мы немного подумаем и сообщим вам окончательный результат.
Этим летом на Юге мы должны будем показать немцам мнимую слабость, там, где у нас слабостью и не пахнет. Подумайте, как это лучше сделать, учитывая то, что их фюрер будет просто жаждать мести за зимние поражения. Мы еще поговорим на эту тему, но предупреждаю – сразу после завершения операции «Молния» внимание к южному направлению снова должно стать приоритетным. Товарищ Бережной, как протекает ваша подготовка к операции?
– Вот, товарищ Сталин, – генерал-майор передал вождю план-график ремонтных работ и проведения учебно-тренировочных занятий с отметками об исполнении, – тут и мои данные, и бригады Катукова.
– Взаимодействуете, значит? – сказал Сталин, пролистав бумаги, и удовлетворенно кивнул.
– Можно сказать, дружим семьями, – ответил генерал-майор, – и штаб, и командиры батальонов у Михаила Ефимыча очень хорошие. Думаю, что к часу Ч мы успеем полностью подготовить обе бригады к действиям в условиях глубокого рейда. Первый и второй гвардейские кавкорпуса, также готовящиеся к «Молнии», пока в план операции не посвящены и готовятся по своим программам.
– Очень хорошо, – Сталин бросил косой взгляд на Берию, – теперь мы хотели бы немного отвлечься от насущной военной повседневности и поговорить на перспективу. О науке и технике, о том, что нам разрабатывать самим, и что лучше купить у буржуев. О политике и религии, а также о партии и ее роли в истории. – Сталин вздохнул и взял в руку трубку. – Товарищ Берия, вы начните, а я пока послушаю…
– Товарищи, – сказал Берия, – мы хотели бы знать, какой итог войны нам необходим, чтобы не повторилась история вашего мира с затяжной Холодной войной и последующим распадом советской системы.
Выходцы из XXI века переглянулись.
– Давайте сделаем так, – начал генерал-майор Бережной, – я начну, а товарищи, если что, меня поправят…
– Пожалуйста, товарищ Бережной, – кивнул Сталин, – мы вас слушаем.
Генерал-майор обвел взглядом собравшихся.
– Давайте начнем с того, что независимо от того, на каких рубежах завершится Вторая мировая война, СССР войдет в число стран-победительниц. После войны нашим главным геополитическим и идеологическим противником будут Соединенные Штаты Америки. Этот факт определяется даже не пожеланиями тех или иных советских или американских политиков, а фундаментальными различиями в этнокультурных доминантах русских и англосаксов, являющихся основами для советского и, соответственно, американского обществ.
– Что вы имеете в виду под различными этнокультурными доминантами? – спросил Берия.
– Различные способы мышления и различный набор ценностей, – ответил Бережной. – В частности, американское общество – это общество воинствующего индивидуализма, который делает для этих людей абсолютно неприемлемым социалистический путь развития. Немногочисленные исключения только подтверждают правило, мы имеем дело с мощным империалистическим государством, имеющим поддержку собственного населения.
Один раз их общество уже было поставлено на грань краха Великой депрессией, и ради выживания они были вынуждены несколько отступить от своих принципов. Теперь они попытаются использовать Вторую мировую войну для установления своего контроля за большей частью промышленных мощностей и материальных ресурсов планеты. В нашей истории им это удалось. Соотношение между социалистическим и империалистическим блоками в течение второй половины XX века колебалось как один к трем – один к двум. Мы держались, пока в нашей экономике давали себя знать преимущества социализма.
Берия внимательно посмотрел на генерала.
– Товарищ Бережной, скажите, а куда они делись, эти преимущества социализма?
– Товарищ Берия, об этом вам немного попозже расскажет товарищ Антонова. Могу сказать одно. В 1990 году, без всякой войны, в СССР была введена карточная система на основные продукты питания и предметы первой необходимости, а также проведена конфискационная денежная реформа с изъятием вкладов населения в сберегательных кассах.
В этот момент в полной тишине раздался хруст сломавшегося карандаша и произнесенное вполголоса замысловатое грузинское ругательство.
– Извините, товарищ Бережной, – сказал Сталин, бросая обломки в плетеную корзину для бумаг, – не сдержался. Вы предоставили нам достаточное количество разной литературы, где описывался этот, с позволения сказать, процесс, но таких подробностей там не было. Продолжайте, пожалуйста.
– Товарищ Сталин, – сказал Бережной, – с вашего позволения, я вернусь к внешним аспектам нашего существования в послевоенном мире, ибо один и тот же человек с удавкой на шее и без нее – это все-таки два разных человека.
– Интересная мысль, – заметил Сталин, – прямо подтверждающая марксистский тезис о том, что бытие определяет сознание.
Бережной кивнул, признавая правоту вождя, и продолжил:
– Удавкой на шее я назвал цепь военных баз, которыми Соединенные Штаты окружили СССР и его союзников. Благодаря экономическому господству над большей частью мира, американцы могли себе это позволить.
Во второй половине ХХ века военные расходы США регулярно превышали совокупные военные расходы всех стран мира. Единственно, что останавливало их стремление развязать новую мировую войну, это страх взаимного ядерного уничтожения. Но давайте по порядку.
– Александр Михайлович, – обратился Бережной к Василевскому, – вы как начальник Генштаба не подскажете нам – какие рубежи обороны самые устойчивые?
– Товарищ Бережной, – несколько раздраженно ответил Василевский, – наиболее устойчив рубеж обороны, опирающийся на естественную водную преграду, например крупную реку.
– Теперь, товарищ генерал-лейтенант, рассмотрим в качестве естественных водных преград три океана: Северный Ледовитый, Тихий и Атлантический. Для того чтобы после войны разговаривать с Соединенными Штатами на равных, СССР должен вобрать в себя фактически всю Евразию, может быть за исключением малайских джунглей. В ходе войны совершенно точно необходимо сделать две вещи: установить наш контроль над всей континентальной Европой, а не только над половинкой Германии, и вызвать искусственный крах Британской империи.
В конце концов, не только немецкие нацисты ответственны за развязывание этой, самой страшной войны в мире, но и находящиеся у власти французские и британские политики, решившие руками Гитлера уничтожить СССР.
– Вы совершенно правы, товарищ Бережной, – сказал Сталин, крутя в руках новый карандаш, – но разве из этого следует, что мы должны оккупировать Европу?
– Не оккупировать, товарищ Сталин, а освободить, – сказал Бережной, – освободить и от фашизма, и от капитализма одновременно. Да и с точки зрения политических перспектив, или мы это сделаем, или СССР будет жить в условиях постоянной угрозы с этого направления.
Это как с Крымским ханством. Пока оно было независимым, то было для России ужасным незаживающим геморроем. Но как только Суворов взял Бахчисарай, присоединил Крым к России, то все сразу успокоилось. Правда стоит туда попасть каким-нибудь оккупантам, так в татарах ретивое играет, но это уже вопрос внутренней, а не внешней политики. Вот товарищ Берия дока по части объяснения правила социалистического общежития, ему и его людям там и карты в руки.
– Мы вас поняли. – Сталин прошелся по кабинету. – Мы всем обещали, что будем строить социализм в отдельно взятой стране. Но никогда мы не говорили о том, каковы будут границы этой страны.
Товарищ Василевский, есть мнение утвердить конечной целью войны на Западном направлении линию побережья Атлантического океана, включая сюда и Скандинавию. Именно Красная Армия и никто другой должна освободить Норвегию от немецких оккупантов. Что делать с Англией, мы решим позже. Теперь, товарищ Бережной, каким образом вы предлагаете достичь этой в высшей степени полезной цели?
– В нашем прошлом во второй половине войны Красная Армия проводила наступательные операции, направленные по большей части на вытеснение армии противника с нашей территории, а не на решительное окружение и уничтожение. Тому было несколько причин объективных и субъективных.
Почти до самого конца войны Красная Армия не имела бронетехники, способной на равных сражаться с новыми немецкими танками. Как вы помните, этот вопрос мы поднимали еще десять дней назад. Тогда вами было принято положительное решение. Ибо десятью танками Т-72 войну не выиграть, еще одна, максимум две такие операции, как «Полынь», и машины встанут на прикол. Но перед этим у них должны появиться достойные наследники. У товарища Шашмурина уже готов эскизный проект тяжелого танка со 100-мм пушкой на основе морского орудия Б-34, который он предварительно решил назвать ИС-1.
Сталин кивнул.
– Решение по поводу Молотовского судостроительного завода принято, пока у нас снова не возникнет нужда в океанском флоте, он будет выпускать бронекатера для нашего Северного флота и бронетанковую технику для частей особого назначения.
– Тогда, товарищ Сталин, – сказал генерал-майор Бережной, – у нас есть шанс, используя фору в развитии, наносить вермахту одно окончательное поражение за другим, не давая Германии скопить стратегические резервы для крупной битвы вроде Курской дуги, произошедшей в нашей истории.
Самое главное – выбивать у немцев не танки и самолеты, а солдат и офицеров с опытом ведения победоносных кампаний в Европе и на Восточном фронте летом-осенью 1941 года. Поступившие вместо них на фронт новобранцы окажут нам значительно меньшее сопротивление.
– Товарищ Василевский, – Сталин посмотрел на своего начальника Генерального штаба, – что вы на это скажете?
– Стратегия понятная, товарищ Сталин, – ответил генерал-лейтенант, – в принципе именно из-за таких действий немецкого командования в летне-осеннюю кампанию прошлого года мы фактически потеряли всю нашу армию мирного времени. Если еще наши ВВС с помощью товарищей добьются господства в воздухе, то я считаю предложенную стратегию вполне осуществимой и вполне способной привести к достижению поставленной цели.
Только вот один вопрос: неужели, поняв, что мы можем в одиночку занять всю Европу, американцы не постараются опередить нас?
– Товарищ Бережной, – кивнул Сталин, – ответьте на этот, как нам кажется, ключевой вопрос.
– Для того чтобы американцы не вмешивались в европейские дела, необходимо, чтобы все их ресурсы были связаны войной на Тихоокеанском театре боевых действий. В нашей истории первым неуспехом Японского императорского флота была битва в Коралловом море в мае этого года, а первым сокрушительным поражением – сражение у атолла Мидуэй.
Опять же, сокрушительными эти поражения сделали не сбитые самолеты и не потопленные авианосцы, а потеря костяка палубных летчиков, имевших высококачественную довоенную подготовку. Если американский флот потерпит поражение в Коралловом море и потеряет свои последние авианосцы, то битва у Мидуэя просто не случится.
Срок, в который американская промышленность сумеет восстановить потери, а флот – освоить новую технику и привести ее в боеготовое состояние, исчисляется полутора-двумя годами. До этого момента американцам на Тихом океане будет крайне туго, и они не смогут вмешаться в ситуацию в Европе. – Бережной остановился и посмотрел на улыбающегося в усы вождя. – Товарищ Сталин, я сказал что-то смешное?
– Совсем нет, товарищ Бережной, – улыбнулся вождь, – просто мы пришли к тому же выводу, и товарищ Берия уже принял соответствующие меры. Теперь мистер Рузвельт вместо победы под этим самым Мидуэем получит дырку от бублика.
Потом есть мнение, что после нашей победы в Европе мы, как и в вашем прошлом, развернем свою армию на восток и нанесем поражение не ожидающим этого японским милитаристам. Пусть не думают, что только они могут начинать войны первыми. Вы это имели в виду, когда говорили об освобождении от удавки?
– Именно так, товарищ Сталин, – ответил Бережной, – для окончательного снятия угрозы американского вторжения необходим наш контроль над Британскими островами на западе и Японскими на востоке. Не стоит оставлять потенциальному противнику возможность создать у нас под боком непотопляемый авианосец.
– Мы рассмотрим этот вопрос позже, – кивнул Сталин, – сейчас достаточно и того, что мы в общих чертах определились с нашими действиями на сухопутном фронте. Товарищ Василевский, вы что-то хотите сказать?
Генерал-лейтенант кивнул.
– Сейчас на повестке дня стоит определение направления удара немецких войск в летнюю кампанию этого года. Гитлер непременно попробует взять реванш за зимнее поражение. Срыв этого наступления, разгром и уничтожение созданных для него войсковых группировок может оказаться следующей после «Молнии» операцией по решающему разгрому вермахта. Своего рода аналогом вашей Курской дуги, товарищ Бережной, только у немцев еще не будет «Тигров» и «Пантер», а наши войска уже получат усовершенствованные Т-34-76 и КВ-1.
– Совершенно правильная мысль, товарищ Василевский, – кивнул Сталин. – Конечно, окончательное решение Гитлер примет уже ближе к лету. Но на немецкие планы неизбежно повлияет результат нашей операции «Молния». Какие бы планы Гитлер ни имел сейчас, после ее завершения они могут полностью поменяться. Грядущее лето будет достаточно дождливым, что затруднит немецкие операции на Ленинградском и Московском направлениях.
Напротив, на юге сложится вполне благоприятная обстановка для действий моторизованных войск. Пока товарищ Бережной будет заниматься операцией «Молния», Генеральный штаб не должен глаз спускать с перемещений немецких войск, именно в них скрыт ответ, по крайней мере на вопрос «где». Вам все понятно?
Генерал-лейтенант Василевский кивнул, и Сталин посмотрел на комиссара госбезопасности 3-го ранга Антонову.
– Теперь мы заслушаем доклад товарища Антоновой по вопросу исчерпания преимуществ социализма в экономике… – заметив, что начальник Генерального штаба собрался уходить, Сталин остановил его: – Э-э-э, товарищ Василевский, останьтесь. Лишних знаний не бывает, а если и бывают, то, может, они совсем не лишние. Может, окажетесь на моем месте, и вам тогда однажды пригодится… – сказано это было как бы в шутку, но в воздухе повеяло чем-то таким, эдаким… Преемником, короче. Сталин уже знал, что в той истории были люди, которые не предали ни его, ни его памяти, а значит, на них можно полагаться по полной программе.
Почуяв это самое веяние, Александр Михайлович молча кивнул и остался.
Нина Викторовна Антонова глубоко вздохнула. Сейчас, как в далекие студенческие времена, она вдруг почувствовала себя на экзамене перед строгими профессорами.
– Товарищ Сталин, начнем с того, что в настоящий момент социалистическая экономика СССР является многоукладной. Крупные и средние предприятия полностью находятся в государственной собственности, мелкие и большая часть сельскохозяйственных предприятий в артельно-кооперативной собственности. Кроме этого, имеются кустари-одиночки, которые заполняют тот сегмент экономики, который не выгоден для более крупных предприятий. В предвоенные и первые послевоенные годы Госплан СССР проводил планирование выпуска продукции в натуральном исчислении, ведь люди, в отличие от банкиров, денег не едят. Такая структура экономики как раз и позволяет реализовать все преимущества социалистического строя, не разрушая основ народного хозяйства.
Сталин кивнул.
– Именно так и должно быть, товарищ Антонова. Но вы не сказали, почему преимущества социалистической системы перестали действовать.
– А потому, товарищ Сталин, что Хрущев, который пришел после вас к власти, с какого-то перепуга решил за следующие двадцать лет прийти к коммунизму. Ради этого он отобрал у колхозников приусадебные участки, зарезал весь скот, находившийся в личном подворье, уничтожал деревни и свозил колхозников в эдакие мини-города, поселки городского типа.
Колхозы из сельскохозяйственных производственных артелей превратились в точную копию совхозов, лишенных всяческой самостоятельности. В результате всего этого, несмотря на освоение целинных и залежных земель, с конца 60-х годов СССР начал закупать за границей зерно и другие продукты питания.
В промышленности и сфере услуг он уничтожил артельно-кооперативное движение и кустарей-одиночек. К началу 60-х годов экономика СССР превратилась из социалистической в государственно-капиталистическую.
Но и это еще было не всё. Госплан в своей работе перешел на планирование в денежном исчислении. И каждый год планы автоматически индексировались на три процента без учета реальных возможностей предприятий. Невыполнимые планы привели к тому, что, с одной стороны, предприятия стали изыскивать пути для увеличения издержек, тем самым выполняя план по затратам средств, а с другой стороны, пышным цветом расцвели приписки и коррупция, подпольные частные цеха производили продукцию и легализовывали ее через государственные предприятия. Страну начала разъедать самая настоящая ржа.
Для того чтобы восполнить недостающее производство, СССР начал все больше и больше товаров закупать в капиталистических странах. Чтобы добыть необходимую для этого валюту, на экспорт продавались нефть и природный газ.
Некоторое время это работало. А потом власти США вступили в сговор с государствами Персидского залива, являвшимися основными поставщиками нефтепродуктов, и цены на нефть резко упали. Вот тогда-то экономика СССР, уже совсем не социалистическая, и потерпела крах. А вслед за ней исчез и сам СССР.
– Спасибо, товарищ Антонова, – кивнул Сталин, – мы все поняли. В ближайшее время подготовьте расширенный доклад на эту тему, если надо, то привлеките кого-нибудь из своих товарищей, возьмите товарища Косыгина. Это не должно повториться. Так нам никакой Америки не надо будет. На этом все, товарищи, все свободны… А вот вас, товарищ Ларионов, я попрошу остаться для отдельного разговора.
Сталин едва дождался, когда уходящие товарищи покинут кабинет, потом прошелся из конца в конец, посмотрел на карту советско-германского фронта и повернулся к единственному оставшемуся визитеру.
– Ну, товарищ Ларионов, какое у вас ко мне «совершенно важное» дело?
Вместо ответа вице-адмирал расстегнул портфель и, достав оттуда папку с бумагами, протянул ее Сталину.
– Товарищ Сталин, вот это письмо вам от болгарского царя Бориса III было передано на борт «Адмирала Ушакова» во время визита корабля в Варну. Кроме того, независимо от этого мои разведчики по своим каналам в Болгарии установили связи с проживающими там бывшими русскими офицерами. Вот послание вам от имени организации бывших воинов русской армии.
Сталин быстро взял письмо болгарского царя и начал его читать:
Его высокопревосходительству господину Сталину
По независящим от нас причинам, народы Болгарии и России оказались во враждебных военных лагерях. К счастью, Россия и Болгария пока не воюют друг с другом, но это может в любой момент измениться.
Фюрер Германии Адольф Гитлер постоянно требует от меня, чтобы я послал болгарские войска на Восточный фронт. Как государь, заботящийся о благе своих подданных, я не могу допустить их участия в братоубийственной войне. Но в таком случае германское командование угрожает оккупировать нашу маленькую несчастную страну. Мы знаем, чем это грозит болгарскому народу, и заранее скорбим о нем. Всем хорошо известны зверства немцев в Греции, Югославии, Польше, России.
Взвесив все обстоятельства, я решил, что если нам предстоит выбирать между немецкой или русской оккупацией, то мы выбираем русскую и готовы вверить себя и наш народ Вашему высокому покровительству. В случае если Вы решите прислать в Болгарию свои войска, то им будет оказано всяческое содействие и весь болгарский народ встанет на защиту своей Родины от немецкой оккупации. В противном случае мы умоляем Господа о том, чтобы Он проявил свою милость к Нашему народу и спас его от гибели.
Передаю это письмо через людей, которые, как Нам известно, пользуются полным Вашим доверием. Если изложенное здесь станет известно за пределами России, то Болгарию постигнут величайшие бедствия, несравнимые даже со зверствами турецких орд.
Царь Болгарии Борис III
Писано 03.02.1942
Несколько раз прочитав послание болгарского монарха, Сталин вздохнул, медленно положил бумагу на стол и прошелся по кабинету.
– Эка его проняло! Нет, товарищ Ларионов, как говорил в свое время Владимир Ильич, это действительно архинужное и архиважное письмо! Это тоже победа советского оружия, причем достигнутая без единого выстрела. Вы сделали совершенно правильно, что передали это письмо лично мне в руки, минуя обычные для такого рода переписки каналы. У вас есть что-то еще?
– Да, товарищ Сталин, – кивнул вице-адмирал. – Болгарский царь был с вами не до конца откровенен. На самом деле его волнуют не столько угрозы Германии оккупировать его страну, сколько планы соседней Турции войти в состав антигитлеровской коалиции и на этом основании напасть на Болгарию, входящую в число союзников Третьего рейха. Турецкие зверства там были упомянуты совсем не зря. Сведения о подготовке турецкого вторжения в Болгарию были получены путем радиоперехвата. Кроме того, самолеты-разведчики зафиксировали переброску турецких войск с Кавказского ТВД на Европейский.
– Значит, не все так просто, товарищ Ларионов? – быстро спросил Верховный Главнокомандующий.
– Совсем не все так просто, товарищ Сталин, – вздохнул вице-адмирал Ларионов. – Кроме всего прочего, все это крайне несвоевременно. Не та фаза войны.
Сейчас Болгария для нас – как чемодан без ручки. И нести тяжело, и бросить нельзя. Как мне известно, у нас сейчас нет в наличии свободных войск, которые у нас просит царь Борис. Две армии, которые сейчас выводятся из Ирана, наверняка понадобятся на другом участке фронта. Образно говоря, у нас сейчас нет лишних четверти миллиона солдат, а если они и есть, то они совсем не лишние.
Сталин некоторое время молча ходил по кабинету, потом посмотрел на вице-адмирала Ларионова.
– Вы совершенно правы, действительно сейчас у Красной Армии нет ни одного лишнего бойца, ни одного. Но и бросать Болгарию на произвол судьбы мы тоже не можем, потому что тогда ни одна страна не захочет быть союзником СССР. Придется нам им помочь.
– Товарищ Сталин, тут надо подходить, как говорится, тщательнее. С одной стороны, мы должны предотвратить удар Турции по Болгарии…
Верховный кивнул.
– Вы правы, товарищ Ларионов, турки для нас не союзники, а скорее шакалы, которые почуяли запах добычи и теперь стремятся присоединиться к сильному. Между прочим, всего пару месяцев назад эти войска готовились напасть на наше Закавказье, а сейчас поворачиваются совсем в другую сторону. Мы должны удержать их от этого шага, но без того, чтобы показать наш интерес к самой Болгарии. Что говорит об этом ваш иновременной опыт? Ведь ваше соединение готовили как раз против Турции.
Вице-адмирал Ларионов сначала задумался, потом сказал:
– Товарищ Сталин, как было сказано в одной хорошей комедии, «тот, кто нам мешает, тот нам поможет». Угроза нападения Турции станет основанием для того, чтобы Болгария не посылала свои войска на фронт, а напротив, требовала для их усиления новейшее немецкое оружие и боеприпасы. Пусть Риббентроп устроит истерику президенту Иненю, тому полезно.
А наш НКИД, в свою очередь, должен заявить, что любые действия, предпринятые Турцией самовольно, без согласования с нами, будут предприняты ею на свой страх и риск. У нас свои планы операций на советско-германском фронте, и мы совсем не собираемся их менять в угоду турецкой военщине.
Кроме того, никакого формального союза между нами нет, а в таких условиях их вступление в войну будет выглядеть чистой авантюрой. Но мы его обязательно заключим, и тогда, разумеется, предпримем совместные наступательные операции. Турецкий пес должен сидеть на цепи, время от времени гавкать, и ждать, пока ему не бросят кость. Это что касается Турции.
Болгария в таком варианте будет увеличивать армию, выпрашивать у Германии танки, самолеты, артиллерию и вообще всячески демонстрировать обеспокоенность. Пусть царь Борис потребует размещения немецких частей вдоль турецкой границы…
– И какая в этом для нас выгода? – скептически спросил Сталин.
Вице-адмирал Ларионов кивнул.
– Все достаточно просто. Ввод нашего экспедиционного корпуса в Болгарию надо приурочить к летнему немецкому наступлению. Точнее, к его разгрому.
Товарищ Сталин, есть одно слово, которое действует на Гитлера как запах валерьянки на кота. И это слово – нефть! Ближе к лету по перемещению войск станет ясно, какой именно вариант наступательной операции выбрали немцы. Но совершенно очевидно, что главный удар будет нацелен на Кавказ. В том, что они еще будут наступать и на Сталинград, я сейчас совершенно не уверен. Сил, по сравнению с нашим прошлым, у немцев значительно меньше, но с бесноватым фюрером все может быть – подпишет директиву, и будут наступать как миленькие.
Но, товарищ Сталин, обсуждать сейчас детали этой операции бессмысленно. Товарищи Василевский, Жуков, Конев, Бережной справятся с этим лучше меня. Главное, чтобы это сражение сыграло здесь ту же роль, что и разгром немецкой «Цитадели» в нашей истории. Но на год раньше. А если одновременно с этим ввести войска в Болгарию, то, пожалуй, можно будет попробовать одновременно заставить Румынию сменить сторону в войне.
Если дела у немцев пойдут скверно, то достаточно будет убить или арестовать Антонеску, после чего король Михай совершит государственный переворот и повернет штыки своей армии против немцев и венгров. По крайней мере, в нашей истории он именно так и поступил. А пока мы должны тянуть время, выяснять немецкие планы и готовиться, готовиться, готовиться. Лето сорок второго года решит, сколько всего лет продлится война – пару, или четыре-пять. Если наши генералы повторят все свои ошибки прошлой истории, то не будет нам прощения.
– Согласен с вами. – Сталин покрутил в руках карандаш. – Поскольку царь Борис так доверяет вам, то придется возложить на вас как переписку с ним, так и руководство этой операцией. Все доклады – только мне лично и в этом кабинете. Подготовьте необходимые расчеты по высадке сил и средств, необходимых для обороны Болгарии. В качестве ложной цели для десанта для отвлечения германского командования в документах пусть фигурирует Одесса. Мы ее, конечно, тоже освободим, но по-другому – с суши. – Сталин немного помолчал, держа паузу. – Вы меня поняли, товарищ Ларионов?
– Так точно, товарищ Сталин, понял, – ответил вице-адмирал, – довести до болгарского царя Бориса наши пожелания по внешней политике Болгарии и приступить к планированию десантной операции.
– Правильно, товарищ Ларионов, – кивнул вождь, – а турок немного придержит НКИД. Пока Громыко на это дело поставим, а потом посмотрим. – Сталин прошелся взад-вперед по кабинету. – Скажите, как вы видите будущее нашего флота на послевоенный период?
– Товарищ Сталин, если будет выполнена программа максимум, которую нам тут изложил генерал-майор Бережной, то вот что нам будет необходимо для сдерживания американского флота на рубежах Атлантики и Тихого океана.
Во-первых, сильная противолодочная оборона. Как ближней зоны, по охране непосредственно побережья и портов, так и дальней зоны, вынесенная далеко вперед. Корабли должны быть дополнены противолодочными самолетами, способными длительное время барражировать над морем. Это могут быть как летающие лодки, так и обычные сухопутные самолеты морской авиации.
Во-вторых, основой противокорабельной обороны должны стать торпедные подводные лодки, самолеты с противокорабельным вооружением и береговые установки, как ракетные, так и ствольной артиллерии соответствующих калибров. Все это должно быть сверху прикрыто истребительной авиацией, зенитными батареями и зенитно-ракетными комплексами…
Неожиданно Сталин спросил:
– Скажите, товарищ Ларионов, а что нам делать с уже заложенными линкорами типа «Советский Союз» и линейными крейсерами типа «Кронштадт»? Как я понимаю, они уже устарели?
– С одной стороны, да, – честно признался вице-адмирал, – побоище у португальских берегов, знаете ли, заставляет задуматься. С другой стороны, линкоры и тяжелые крейсера необходимы в составе ударной и десантной эскадр, действующих на большом удалении от наших берегов, крупные корабли – это важный элемент их боевой мощи.
Кроме того, и на «Советском Союзе», и на «Советской Украине» пока все застопорилось на стадии корпусных работ. Как я догадываюсь, товарищ Курчатов уже начал работу над Бомбой и Реактором?
В ответ Сталин только молча кивнул, подтверждая догадки собеседника.
– Тогда пусть у СССР будут первые в мире линкоры и крейсера с атомной силовой установкой. Надо будет проверить, можно ли адаптировать существующие проекты «23» и «69» к новому типу силовой установки, в случае невозможности сделать это, лучше разобрать имеющийся технический задел и начать все сначала. На крупном надводном корабле не такие жесткие требования по габаритам, как на подлодке, так что начинать можно и на реакторах первого поколения.
Кроме всего прочего, необходимо пересмотреть комплекс вооружения. В качестве главного калибра линкоров желательно иметь такие орудия, чтобы они могли стрелять как обычными снарядами, так и управляемыми или самонаводящимися составными комплексами противокорабельного и зенитного назначения, состоящими из собственно снаряда и отдельного ракетного двигателя. За образец можно взять наши гладкоствольные танковые пушки для стрельбы снарядами с отделяемым поддоном. Стреляем снарядом, имеем относительно дешевое поражение целей на дальности сорок – пятьдесят километров. Стреляем составным ракетным комплексом, тогда дальность увеличивается до сто пятьдесят – двести километров, но каждый выстрел будет влетать в копеечку. Также возможно создание облегченных снарядов, которые позволят увеличить дальность более чем вдвое и без использования ракетного двигателя.
Для линейных крейсеров лучше всего было бы иметь главный калибр в виде четырех трехорудийных башен калибра 305 мм. Вместо отдельного противоминного калибра в 152 мм и отдельного зенитного калибра в 100 мм, использовать на всех крупных кораблях флота универсальный калибр в 130 мм. За основу при проектировании системы взять нашу универсальную башенную установку АК-130.
В комплексе линкор, линейный крейсер и авианосец превратятся в автономное ударное соединение, способное длительное время действовать на большом удалении от своих берегов. Для начала будет необходимо два таких соединения, одно – на Атлантический ТВД, другое – на Тихоокеанский.
Все это для отработки технологий и натаскивания команд. Если у нас будет военное кораблестроение всей Европы, то в случае острой необходимости два таких соединения превратятся в двадцать или даже сорок.
Сталин прошелся по кабинету, потом посмотрел прямо в глаза Ларионову.
– А почему бы нам не использовать ваш опыт и опыт вашего прошлого и не построить большое количество ракетных крейсеров типа «Москва»? Ведь у вас там пошли именно по этому пути, прекратив строительство крупных артиллерийских кораблей.
Адмирал выдержал взгляд вождя.
– Головокружение от успехов ракетно-ядерных технологий, которое во второй половине 50-х годов охватило одного известного персонажа, чуть было полностью не уничтожило наши флот, авиацию и армию. Считалось, что для надежной обороны нам было бы достаточно только ракетных войск.
Но ракеты – это не панацея. В частности ракета «Вулкан», которой вооружен крейсер «Москва», имеет боевую часть весом в одну тонну, и ровно столько же весит снаряд 406-мм орудия. «Вулканов» на борту «Москвы» шестнадцать штук, перезарядка контейнеров только в базе. После полного израсходования боекомплекта крейсер превращается в плавучую мишень. Снарядов на борту линкора по сто штук на орудие, всего – девятьсот.
Как раз перед попаданием сюда мне было поручено организовать прикрытие союзника России Сирии от возможного нападения со стороны США и их союзников. Скажу честно, нас выручало только то, что мы находись в пределах радиуса действия российских ВВС, которые могли бы оказать нам немедленную помощь. А если заменить Сирию на Чили, Вьетнам, Венесуэлу, Анголу или Кубу – товарищ Сталин, вы понимаете мою мысль?
– Я вас понял, товарищ Ларионов, – кивнул Сталин. – Это меняет всю концепцию линейного флота. Не корабли, сражающиеся в линии, а своего рода глубокие рейдеры.
– Так вы считаете, что на первом этапе опыт инженеров и моряков будет важнее количества? – переспросил Сталин.
– Так точно, – ответил Ларионов, – немцы нам смогут наклепать большое количество кораблей и очень качественно. Но если мы не будем знать, что им заказывать… – немного помолчав, Ларионов продолжил: – В качестве образца авианосца необходимо использовать «Кузнецов». Для него только надо будет создать подходящую авиагруппу, ибо эта не дотянет и до конца этого года. Просто выработает моторесурс. Авиагруппа может быть как поршневой, так и реактивной, хотя, впрочем, это тема отдельного разговора. Для начала две ударные эскадры, одна на Тихом и одна на Атлантическом океане, должны обеспечить СССР возможность вести активную политику на большом удалении от своих берегов. В общем, для этого их американцы и создавали в нашем прошлом. Схватка за Третий мир, вдали как от наших, так и от американских берегов, неизбежна, и СССР должен быть к ней готов.
– Понятно, товарищ Ларионов, – Сталин пожал адмиралу руку, – теперь мы будем думать над этим вопросом, ибо думать на перспективу крайне полезно. Когда нам еще понадобится ваш совет, мы вас обязательно позовем. Всего наилучшего, до свиданья.
10 февраля 1942 года, полдень. Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, рейхсмаршал Герман Геринг, командующий кригсмарине адмирал Эрих Редер, команующий подводными силами адмирал Карл Дениц, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, министр вооружений Фриц Тодт, министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, министр пропаганды Йозеф Геббельс
Три дня, прошедшие после пленения Гейдриха и фон Клюге русскими парашютистами, Гитлер вообще не показывался на людях. В подземелья Вольфшанце медленно, подобно ядовитому газу, вползал страх. Страх перед тем, что Россию не удалось разгромить одним ударом. Страх перед необъяснимым поражением армий фон Манштейна, Гота, Клейста. Страх перед тем грозным затишьем, что наступило на фронтах в первых числах февраля.
Никто не сомневался, что еще до начала весны Восточный фронт снова взорвется серией разящих ударов – но где и когда? Штабисты часами просиживали над картами, пытаясь понять – какое же направление выберет противник для своей зимней наступательной операции. ОКХ разделился на сторонников Ленинградского направления, то есть предполагаемого удара Волховского фронта вдоль железной дороги Москва – Ленинград.
Другая часть справедливо указывала на то, что самую большую группировку моторизованных частей русские собрали против группы «Центр», а значит, последует наступление на Смоленск. Вот и Гейдриха с фон Клюге русские похитили именно там.
Склоки между двумя группами штабистов разгорелись не на шутку, ибо свои совсем скудные резервы Третий рейх мог направить только на одно направление, либо к Москве, либо к Петербургу, как упрямо называли немцы город Ленина.
Сейчас же в зале для совещаний собрались почти все бонзы фашистской Германии. Не хватало только Бормана. Но все знали, что все сказанное здесь будет ему известно. Настроение у собравшихся было похоронным. Они если не понимали умом, то чувствовали задницей, что речь идет не о неудачах на советско-германском фронте. Речь сейчас шла о том, жить им всем или умереть после поражения Германии. Правда, возможно, что для кого-то конец в подвале гестапо наступит несколько раньше, чем для остальных. Как-то так получилось, что все присутствующие перед приходом Гитлера выстроились в один ряд, как провинившиеся школяры перед появлением строгого учителя.
Гитлер вошел, почти вбежал, и тут же, у порога, остановился как вкопанный, внимательно оглядывая собравшихся, будто выбирая, с кого начать.
– Генрих! – обратился он к Гиммлеру. – Как РСХА могла допустить, чтобы в нашем тылу произошло такое? Почему эти болваны не сумели защитить одного из лучших наших людей? О фон Клюге я не говорю, но Гейдрих! Генералов у нас и так слишком много. А такие люди, как Гейдрих – наперечет. Теперь любой из нас, выезжая на Восточный фронт, может стать жертвой бандитов.
Перед своим исчезновением Рейнхард сообщил мне, что самолеты с его командой были атакованы перед самой посадкой на аэродром в Смоленске. Тридцать лучших специалистов ОКХ, абвера, СД, гестапо, крипо погибли в ужасной катастрофе. Он считал, что такое возможно только в том случае, если большевики заранее получили всю информацию о его перелете. А это значит, что измена проникла на самый верх.
Генрих, я разрешаю вам принимать самые строгие меры – но взамен требую, чтобы вы очистили нас от скверны. Та дерзость, с которой большевики начали действовать в последний месяц, говорит только об одном – мы гнием заживо.
Гитлер резко развернулся в сторону начальника ОКХ.
– Чего ждать дальше, Кейтель? Большевистского десанта прямо нам на голову? Это я вас спрашиваю!
У вас украли командующего самой крупной группой армий, а вы ведете себя так, будто потеряли носовой платок. Кто следующий из ваших хваленых генералов, подняв руки, пойдет в большевистский плен? А?! Не слышу! И вы, и они только и можете, что жаловаться на погоду, износ техники, нехватку горючего и большие потери в живой силе. Что вы будете делать, когда большевики ударят в следующий раз? Молчите. И кстати, раз должность командующего группой армий «Центр» стала вакантной, то чуть позже я сам назначу человека на этот важнейший участок работы.
Гитлер шагнул к Герингу.
– Теперь вы, рейхсмаршал… Русские истребители в нашем тылу чувствуют себя как дома. Всего один самолет во время всего лишь одной атаки сбил два транспортных «юнкерса» и скрылся безнаказанным. Вот это ас, с холодной головой и твердой рукой. Ваши мокрые курицы из авиакорпуса «Германия» не смогли даже обстрелять его.
Я оставил бы их на Восточном фронте. Большевистские асы быстро научат их вертеть головой и думать тоже ею, а не задницей.
Вас, Геринг, тоже неплохо бы отправить на Восточный фронт простым пилотом, так сказать вспомнить молодость. Только, к нашему несчастью, такого, как вы, не поднимет в небо ни один истребитель.
Махнув рукой, Гитлер сменил тему:
– Да, мне докладывали, что Вилли Мессершмитт работает над новым перспективным реактивным истребителем, преимуществом которого должна стать большая скорость. Господин рейхсмаршал, вы, вместе с Тодтом, должны как можно скорее наладить серийный выпуск этой машины. Люфтваффе в ней очень нуждается.
Я сказал, как можно скорее, потому что германские самолеты должны стать самыми лучшими. И вооружите этот истребитель самым мощным оружием, какое только найдете. Он должен очистить небо от русских и английских самолетов…
И ответьте мне еще на один вопрос… – Неожиданно Гитлер заорал: – Почему вы до сих пор не разбомбили к чертовой матери этот проклятый аэродром, с которого взлетают эти русские реактивные монстры?!
– Мой фюрер, – пропыхтел тяжело дышащий Геринг, – мы пытались. В течение последнего месяца несколько раз наши бомбардировщики атаковали этот аэродром. Кроме секретных самолетов, у большевиков там базируется эскадра тяжелых бомбардировщиков ТБ-7. Но каждый раз большевики каким-то образом заранее узнавали о наших планах. Мы потеряли более пятидесяти самолетов всех типов, но ни один наш самолет не сумел даже близко подойти к этому аэродрому. Потеряно множество опытных экипажей, поскольку большевики сбивают наши самолеты над своей территорией.
– И что вы предлагаете, Геринг, – выкрикнул Гитлер, – оставить их в покое? Соберите сто, двести, пятьсот, тысячу бомбардировщиков, пусть их оборона просто захлебнется. Разнесите это гнездо вдребезги, чтобы там не осталось и камня на камне. Снимайте бомбардировочные эскадры из Франции и Голландии, на Восточном фронте они нужнее. Вы должны концентрировать свои силы на главном направлении, а Англия пусть подождет, пока мы разбираемся с большевиками. Вам все ясно?
Геринг мертвой хваткой вцепился в свой рейхсмаршальский жезл, вытянулся и громко рявкнул:
– Так точно, мой фюрер!
– Вот то-то же! – Нервным движением Гитлер поправил спадающую на глаза челку. – Господа! С этого момента мы начинаем новый этап в нашей кампании на Восточном фронте – тотальную войну. Мне сообщили, что банды русских, польских и сербских повстанцев взрывают в нашем тылу дороги и мосты, убивают немецких солдат. Никакой жалости к упрямым русским унтерменшам! В конце концов, если нам потом понадобятся рабы, то мы сможем привезти негров из Африки.
Герр Тодт, составьте план, где и сколько рабочей силы вам понадобится. Поскольку тех, кто окажется лишним, мы обязательно уничтожим.
Мой дорогой Генрих, – обратился он к Гиммлеру, – подготовьтесь к окончательному решению славянского вопроса. Поскольку мы не сможем перемещать такие массы недочеловеков к местам их уничтожения, то все должно быть сделано прямо на месте. Для исполнения акций старайтесь использовать местные отбросы, с расчетом на то, что позднее и они тоже будут подвергнуты экзекуции.
Очистку территории начнете с генерал-губернаторства, после чего методично двигайтесь на восток – в Вайсрутению и Украину. Ни один славянин не должен остаться в живых, за исключением тех, кого герр Тодт отберет для производства самых простых и тяжелых работ.
Вы, Редер, переведите все ваши крупные корабли в Нарвик. Большевики начали получать из Америки военные грузы – это надо немедленно пресечь. То же самое касается и вас, Дениц. Англия после смерти Черчилля теперь не опасна. Нацельте свои лодки на русский север, на маршрут, по которому Сталин может получать помощь от Рузвельта. Ни один корабль не должен добраться из Америки до Мурманска или Архангельска. Наши японские друзья обещали проделать то же самое в отношении блокады Владивостока.
Да, Карл, ваши мальчики пока не обнаружили в Атлантике пропавшую большевистскую эскадру?
– Никак нет, мой фюрер, – отрапортовал главный подводник рейха, – никаких сообщений об обнаружении этой эскадры не поступало! – а сам подумал: «Видимо, никто из тех, кто увидел эти проклятые корабли в свой перископ, не прожил столько, чтоб успеть радировать об этом».
Несколько лодок исчезли в центральном районе Атлантики одна за другой. Район примерно известен, и он смещается к Северу. Русские идут туда же, куда фюрер только что послал весь германский флот. И говорить об этом Гитлеру нельзя, иначе он прикажет искать и атаковать эту эскадру. А это – не расстреливать торпедами беззащитный британский транспорт.
Поиск красной эскадры приведет только к напрасным потерям. «Пусть с ней потягаются парни Редера, – думал Дениц, – а мы посмотрим». Не зря же с самого начала войны за ними не водилось никаких подвигов, кроме утопленного в том безумном рейде британского линейного крейсера «Худ». Правда, англичане потом отквитались, поймав «Бисмарк» всем флотом метрополии. Но это была уже совсем другая история, не бой один на один, а целая свора охотничьих псов против одинокого волка.
А тем временем Гитлера несло:
– Вы, Кейтель, обеспечьте переброску резервов к Смоленску. Последние события показывают, что именно там и будет нанесен следующий удар. Пусть войска строят оборону и готовятся стоять насмерть. Вы что-то хотите сказать?
– Так точно, мой фюрер! – вытянулся Кейтель. – Фронтовая разведка докладывает о переброске на их Западный фронт большого количества войсковых резервов, как доставленных из Сибири, так и переброшенных с южного участка фронта и Ирана.
– Вот видите! – как ребенок, обрадовался Гитлер. – Я был прав, и напоследок большевики постараются отогнать наши войска на сотню-другую километров. Как будто это что-то решит в окончательном споре, кому жить под этим солнцем, а кому умереть. Оттяните с фронта то, что у вас осталось от 2-й и 4-й танковых армий, пополните части техникой и людьми. Нам нужно иметь наготове броневой кулак, который опрокинет большевиков, измотанных штурмом неприступных позиций нашей пехоты, и решительным ударом наконец возьмет Москву.
Все, господа, вы все свободны, надеюсь, вы надлежащим образом послужите Третьему рейху. Нет, нет, Генрих, – окликнул хозяин кабинета Гиммлера, – а вы останьтесь. У меня к вам отдельный разговор.
11 февраля 1942 года, 02:00.
Норвежское море, траверз Нарвика, сводная эскадра особого назначения. РК «Москва»
Адмирал Кузнецов Николай Герасимович
Шестнадцать суток в пути находились корабли сводной эскадры особого назначения. Более шести тысяч миль прошли они дорогой из Черного моря в море Норвежское. Сразу за Гибралтаром адмирал Кузнецов перенес свой флаг на ракетный крейсер «Москва». Визуальных контактов с так называемыми союзниками больше не предвиделось, а «Москва» предоставляет командующему куда больше возможностей для управления соединением, чем лидер «Ташкент».
Здесь, за Полярным кругом, сейчас царит вечная полярная ночь. Северный ветер периодически швыряет в корабли снеговые заряды. В такую погоду самолеты люфтваффе сидят на своих базах, и лишь шальная подлодка немецкой 11-й флотилии может оказаться на пути у каравана. Но адмирал Кузнецов убедился, не подводная лодка страшна каравану, а он ей. «Североморск», «Ярослав Мудрый», «Сметливый» – это настоящие охотники за подлодками. Да и ракетный крейсер «Москва» хоть тяжеловат для погонь за субмаринами, но тоже неплохо вооружен для борьбы с ними.
А вообще, смысл его присутствия в составе эскадры не только как штабного и флагманского корабля, но и как носителя двенадцати противокорабельных ракет «Вулкан», тихо дремлющих в стартовых контейнерах. Смертельно опасные подарки для немецких тяжелых кораблей – линкора «Тирпица», тяжелых крейсеров «Адмирала Хиппера», «Адмирала Шеера», «Лютцова». «Шарнгорст», «Гнейзенау» – покоятся на дне Бискайского залива, а «Принцу Ойгену» после Лиссабонского побоища предстоит длительный доковый ремонт в Бресте. А ведь кроме «Москвы» в самое ближайшее время сюда подтянутся дизель-электрическая лодка-невидимка «Алроса» и АПЛ «Северодвинск», которая поделывает какие-то абсолютно секретные дела у берегов Северной Америки.
С самого начала этот корабль хоть и был включен в операцию, но под непосредственным руководством Самого. Адмирал Кузнецов мог только догадываться, какие задачи могли ставиться в Кремле столь совершенному боевому кораблю и его команде. Но в случае проведения операции стратегического уровня адмирал четко знал, что Верховный ему не откажет, если, конечно, в это время «Северодвинск» не будет занят решением еще более масштабных задач.
Пока особая эскадра шла в Северные моря, три немецкие лодки типа VIIC в Атлантике и одна в Норвежском море не сумели вовремя с ней разминуться и нашли свой конец в морских глубинах. Чуткие уши гидроакустических комплексов, изготовленных в конце ХХ – начале XXI века, обнаруживают противника еще на дальних рубежах. А потом в ход идет или артиллерия, если лодка находится в надводном положении, или реактивные бомбометы.
Один раз лодка заняла позицию прямо по курсу эскадры. Немецкий подводный ас думал, что надежно затаился. Но вылетевший в район ее предполагаемой позиции противолодочный вертолет очень быстро поставил точку в его карьере. Фантасмагорическая картина – зависнувший в воздухе вертолет по одной аккуратно укладывает в волны противолодочные бомбы. Причем точно на подлодку, находящуюся на перископной глубине и поэтому отчетливо видимую с высоты, словно шевелящий плавниками сом.
Серия взрывов, среди них один особенно сильный… И вот на поверхности воды уже расплывается жирное масляное пятно, а акустики докладывают, что лодка получила повреждение прочного корпуса и теперь идет на дно.
Впрочем, и атака реактивными бомбометами, и пуск противолодочной торпеды – тоже зрелище весьма эффектное. Но куда больше, наверное, впечатлились попавшие под раздачу немцы. Впрочем, это уже их проблемы, сами выбрали себе Гитлера в рейхсканцлеры, сами пусть и расхлебывают.
Сейчас, когда до Мурманска осталось около шестисот морских миль, соединение должно было приступить к одной из главных своих задач – морской блокаде корпуса генерала Дитля, ведущего сейчас бои на подступах к Мурманску.
Сухопутная дорога, соединяющая Финляндию и Петсамо, труднопроходима летом и почти непроходима зимой. Генералу Дитлю немцы вынуждены везти морем каждого солдата, каждый патрон, каждую пару сапог и каждую шинель. Немецкие морские конвои регулярно ходят по маршруту Гамбург – Тронхейм – Нарвик – Киркинесс. Туда корабли везут все, что необходимо для войны, а обратно норвежский никелевый концентрат из Киркинеса и шведскую железную руду из Нарвика.
Большие потери немецкой армии в танках на юге и под Москвой резко обострили так называемый «железный голод» для германской промышленности. Подбитые танки – это не такая большая беда, на заводах Рура металл переплавят и изготовят из него новую, еще более совершенную технику для вермахта.
Но случилось так, что почти полторы тысячи обгорелых железных коробок остались на территории, освобожденной советскими войсками. И теперь этот металл, пройдя через мартены Магнитки, будет воевать против своих бывших хозяев.
Адмирал Кузнецов знал, что только советский Северный флот, усиленный эскадрой особого назначения, сможет накинуть удавку на шею группировки Дитля и обеспечить спокойное прохождение конвоев от Исландии к Мурманску. Еще немного времени, и то же самое поймет Гитлер, приступив к переброске всех наличных крупных кораблей кригсмарине в Арктику. Не стоит забывать и про отстаивающихся в Тулоне французов.
Правда, о них Редер с Гитлером могли бы подумать, если бы спаслись команды «Шарнгорста», «Гнейзенау» и, год назад, «Бисмарка». Но так как корабли обычно тонут вместе с обученными командами, а желание французов воевать за Третий рейх чуть меньше, чем никакое, то отстаивающиеся в Тулоне корабли не более чем мертвый металл. Германия никогда не обладала ни крупным морским флотом, ни значительным кадровым резервом. Поэтому французов можно пока не опасаться. Как и итальянцев, которые, воспользовавшись гибелью двух британских линкоров, развернули в Средиземноморье лихорадочную деятельность. Роммель пока еще не взял Тобрук и не двинулся к Эль-Аламейну, и черт его знает, как оно пойдет у англичан на этот раз, после смерти Черчилля.
В той истории им удалось отбить итало-немецкое наступление в направлении Суэцкого канала. Но совершенно неясно, что у них получится теперь. Нет, итальянский флот на север не придет, случиться это может, только если Гитлера совсем уж одолеет Арктический зуд.
Полуночные размышления адмирала о стратегической ситуации на морях были прерваны экстренным звонком из ГКП. На протяжении всего похода вертолет ДРЛО регулярно поднимался в воздух над «Москвой» ради выяснения обстановки на дальних подступах к эскадре. Именно он помог Кузнецову благополучно разминуться с парой американских крейсеров, бог знает кого разыскивавших в центре Атлантики.
Вот и теперь именно этот вертолет, взлетевший с палубы «Москвы», несмотря на мерзкую погоду, обнаружил впереди, в ста двадцати километрах, и почти под самым норвежским берегом группу из более чем десятка крупных морских целей с эскортом, состоящим из более мелких кораблей. Это мог быть только один из конвоев судов снабжения армии Дитля. То есть цель для эскадры особого назначения вполне законная. Его выход в море из Тронхейма с заходом в Нарвик был обнаружен путем радиоперехвата еще тогда, когда эскадра особого назначения проходила между Фарерскими островами и Исландией.
Еще тогда Николай Герасимович решил, что армия Дитля получит вместо ожидаемых грузов дырку от бублика. Ну и, в конце концов, как только он доведет эскадру в Мурманск, то сдаст командование над ней контр-адмиралу Головко, а сам вылетит в Москву исполнять свои основные обязанности главкома флота. А ведь так хочется самому принять участие, пусть не в настоящем морском сражении, так хоть в охоте на конвой. И вот теперь этот час настал.
Через четверть часа Кузнецов поднялся на ГКП. Из прочитанных книг он помнил, что, как правило, немцы прокладывали свои маршруты под самым берегом, на самых угрожающих участках прикрывая их со стороны моря завесой особых противолодочных минных полей. К моменту его прихода тактическая ситуация уже была нанесена на планшет, а дистанция до цели сократилась на три километра.
Двенадцать транспортных судов, выстроенных в две нитки по шесть, возглавлялись-сопровождались военным кораблем – скорее всего, эскадренным миноносцем типа «Нарвик». А с тыла и стороны моря конвой прикрывали суда поменьше, предположительно восемь тральщиков-восьмисоттонников. Десять узлов скорости хода немецкого конвоя против шестнадцати узлов у особой эскадры.
Через десять часов немецкие корабли должны были оказаться в пределах досягаемости артиллерии ракетного крейсера «Москва», а еще полчаса спустя – и остальных кораблей эскадры. Но никто не собирался ждать так долго. На «Ярославе Мудром» и «Североморске» было еще одно оружие, способное поразить немецкие транспорты прямо с такой дистанции.
Ракеты «Уран» обладали не только достаточной дальностью и боевой частью, достаточной для потопления транспортного судна, но и еще одним неоспоримым достоинством. Эти ракеты малого радиуса действия класса «корабль – корабль» были специально спроектированы так, что их пусковые установки было возможно перезаряжать прямо в море. Да что там перезаряжать пусковые установки – поставленная в Индию на экспорт, эта система была смонтирована на нескольких индийских эсминцах прямо во время несения теми боевого дежурства в Индийском океане. Было это во время очередного индо-пакистанского обострения, и индийское командование не рискнуло отзывать корабли в базы для переоборудования. И ведь получилось у российских спецов.
А тут на «Борисе Бутоме», который, как известно, не просто танкер, но комплексный корабль снабжения, имеется в наличии еще два боекомплекта ракет для пусковых установок «Ярослава Мудрого» и «Сметливого». Еще несколько контейнеров, находившихся в трюмах «Колхиды», были направлены в Мурманск по железной дороге.
Этого не хватит, чтобы утопить весь немецкий транспортный флот, но вполне хватит, чтобы смешать им карты здесь, на Севере. Например, в той истории за весну 1942 года группировка люфтваффе была увеличена более чем вдвое и сумела завоевать полное господство в воздухе. Но какой смысл гнать самолеты туда, куда для них невозможно доставить ни топливо, ни боеприпасы? И это при том, что в тылу советских войск остается действующая Кировская железная дорога, связывающая Кольский полуостров с остальной страной.
Вот отданы все необходимые команды, и мрак полярной ночи разрывает багровое пламя стартовавшей из пусковой установки «Ярослава Мудрого» ракеты. Отгорел и упал в воду пороховой ускоритель, дальше ракету понес к цели обычный турбореактивный двигатель. От своих братьев, установленных на самолетах, он отличался только размерами, и еще тем, что был рассчитан только на один, максимум десятиминутный полет. Головка самонаведения ракеты должна была выбрать из всех целей самую крупную. Подлетное время – восемь минут.
Оставалось только ждать и через полчаса выполнить второй пуск. К тому времени цель уже должна была уйти на дно, что сводило к минимуму риск двойного попадания. Тратилось только время, но времени в запасе было достаточно. Кроме того, восемь часов издевательства, когда ровно каждые тридцать минут что-то поражает очередной транспорт, должны были окончательно свести с ума эскорт. Первое, что они подумают, это о подкравшейся на дистанцию прямого выстрела советской или британской подлодке, и начнутся «танцы» по ее обнаружению и потоплению. Что, конечно же, будет совершенно бессмысленно, потому что этой кошки в темной комнате просто нет.
Перенесемся вместе с первым «Ураном» на сотню километров вперед и посмотрим на немецкий конвой, который пока не подозревает о том, что он обнаружен, измерен, взвешен и признан «годным к употреблению».
Ракета поразила идущий третьим со стороны берега переоборудованный в плавучую казарму пассажирский пароход «Карл Бромберг». Более двенадцати тысяч тонн водоизмещения и отсутствие на борту взрывающихся и горючих грузов делали его малоуязвимым для ракет типа «Уран».
Но на его борту было три с половиной тысячи альпийских стрелков, а взрыв боевой части ракеты, угодившей в борт всего в метре над ватерлинией, вызвал повреждения в машине, пожар и течь в разошедшихся от взрыва клепаных швах подводной части. Поврежденный транспорт, замедляя ход, выкатился из колонны в сторону берега.
Командир конвоя не решился бросить на произвол судьбы транспорт с войсками, и остальные транспортные суда тоже легли в дрейф, а тральщики начали напрасную суету в поисках подводной лодки. Пока палубная команда тушила разгорающийся пожар и подкрепляла переборки, локализуя повреждения подводной части, механики пытались восстановить паропроводы.
Но все было напрасно – еще одна ракета угодила в тот же «Карл Бромберг», по-прежнему остававшийся самой крупной целью в ордере. Это случилось уже тогда, когда до немецких моряков, наконец, стало доходить то, что надводная пробоина никак не могла стать результатом попадания торпеды. Дальше все пошло по безнадежному для немцев сценарию.
Второй взрыв рядом с первым, усиление течи, крен, надводные пробоины стали подводными. Потоки ледяной воды заливали угольные ямы и стремительно растекались по котельному отделению, гася топки. Взрыв котлов, оверкиль, взметнувшиеся в небо неподвижные винты и руль. И вот уже на поверхности черных вод не осталось никого и ничего.
Только немцам удалось понять, что спасать некого, и, собрав транспорты, начать движение, как яркое пламя озарило небосклон. Это ракета поразила транспорт, перевозящий бочки с авиационным бензином для авиабаз люфтваффе Банак и Хекбутен. В этом случае можно было бы сказать, что с горящим бензином не спорят. Конвой даже не стал замедлять ход, чтобы попытаться хоть кого-то спасти.
Третьим стал транспорт, перевозящий обмундирование и снаряжение, четвертым ракету в борт схлопотал лидер эскорта, эскадренный миноносец Z-24. Проклятие кригсмарине – котлы на высоких параметрах пара, крайне ненадежные в эксплуатации и нестойкие к боевым повреждениям. Лопнувшие при взрыве паропроводы заполнили машинное отделение паром с температурой четыреста градусов. Стерилизация и фумигация в одном флаконе. Из находящихся там на вахте моряков не выжил никто.
Пока отдыхающие смены машинного и котельного отделений на эсминце пытались устранить повреждения, караван опять застопорил ход. И тут как раз взлетел на воздух транспорт, перевозящий боеприпасы. Бада-бум-с получился такой знатный, что через положенное время его услышали даже на настигающей немецкий конвой эскадре особого назначения.
Радиовопли с избиваемого конвоя наконец-то достигли берега. После долгих согласований командование люфтваффе наконец выпустило в воздух на поиски обидчиков несколько поплавковых гидропланов He-115C с авиабазы Тромсё. Это были немногочисленные пилоты, которые уже имели опыт полетов в условиях полярной ночи. Два самолета все-таки совершенно случайно умудрились наткнуться на эскадру особого назначения. Но счастья это им не принесло. Если система ПВО способна обнаружить и уничтожить самолет раньше, чем его пилот визуально сможет разглядеть идущие в режиме светомаскировки корабли, то шансов у такого самолета уцелеть нет. Такой самолет просто бесследно исчезает, становясь еще одной жертвой бескрайней Арктики.
В восемь часов утра, конечно условного утра – полярная ночь остается полярной ночью – до остатков немецкого конвоя стали долетать 130-мм снаряды с «Москвы». К тому времени в его составе осталось всего два транспорта и шесть тральщиков.
Еще через два часа все было кончено, конвой был полностью уничтожен. Не спасся ни один корабль, ни один человек. Потом волны еще долго выбрасывали на побережье Норвегии обломки судов и трупы немецких матросов и солдат. А егеря Дитля, когда им сократили пайки, вдруг узнали, что такое костлявая рука голода. То, чего они пока еще не знали вообще, так это того, что больше в Киркинесс не придет ни один немецкий караван…
13 февраля 1942 года, 10:05.
Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово, летное поле
Сегодня утром на аэродром ЛИИ ВВС неожиданно приехал сам Сталин. Особая атмосфера чувствовалась на аэродроме уже с самого утра. Люди Берии бегали по всему аэродрому, как растревоженные муравьи, караулы были удвоены, а пилотам 746-го БАП ДД и отдельной авиагруппы осназ РГК, базировавшихся на аэродроме в Кратово, было ненавязчиво предложено привести свой внешний вид в порядок.
Около десяти утра к воротам аэродрома подрулила полуторка, набитая бойцами НКВД, за ней две «эмки» с офицерами охраны, «паккард» Сталина, штабной автобус и еще одна полуторка. Немедленно началась суета, примерно как в индийской мелодраме, когда все происходящее оценивается словами «все бегают и поют».
В тот момент, когда суета достигла кульминации, из «паккарда» появился Сам, а из автобуса тем временем начали выходить одетые в партикулярное платье люди.
И были это не художники и артисты, и не прочая творческая интеллигенция, ненавязчиво именуемая в наше время медиаклассом. Это были нынешние и будущие гении советской авиапромышленности: Владимир Михайлович Петляков, Андрей Николаевич Туполев, Семен Алексеевич Лавочкин, Сергей Владимирович Ильюшин, Артем Иванович Микоян, Михаил Иосифович Гуревич, Павел Осипович Сухой, Виктор Федорович Болховитинов, Олег Константинович Антонов, Владимир Иванович Мясищев.
Вслед за Сталиным из «паккарда» вышел Лаврентий Палыч Берия. Так уж получилось, что именно он с самого начала курировал проект, который носил странный для непосвященных шифр «20-12», похожий на служебный телефонный номер. Однако тех, кто пытался любопытствовать по этому поводу, быстро отправляли далеко и надолго.
Поздоровавшись с конструкторами, Сталин направился на территорию аэродрома, сопровождаемый Лаврентием Палычем, начальником охраны генералом Власиком и авиаконструкторами.
Снег звонко поскрипывал под теплыми валяными сапогами. Быстро миновав стоянку стратегических бомбардировщиков ТБ-7, с первого февраля переименованных в Пе-8, Сталин подошел к затянутым маскировочными сетями капонирам, в которых стояли самолеты, попавшие в 1942 год из далекого будущего. Авиаконструкторы, собравшись в тесную группу, заглядывали под маскировочные сети. Отсюда можно было разглядеть только острые, как наконечники копий, носы. Пилоты особой авиагруппы выстроились перед своими машинами. Первый капонир занимал скромный учебно-тренировочный Су-25 УТГ.
Полковник Хмелев, как полагается, отдал рапорт:
– Товарищ Верховный Главнокомандующий, личный состав отдельной авиагруппы осназа РГК построен. Четыре пилота самолетов МиГ-29К, вместе с боевой техникой, находятся на авиабазе Черноморского флота в Саках. Командир авиагруппы полковник Хмелев.
– Вольно, товарищи, – Сталин потряс головой, показывая, что рапорт полковника его оглушил. – Скажите, товарищ Хмелев, вы в танкистах никогда не служили? Это они обычно такие громкоголосые.
– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил полковник, – только это сейчас тут тихо. А стоит запустить турбины хоть на одной машине, и танковый парк покажется детским криком на лужайке.
– Хорошо, – кратко ответил Сталин и вместе с командиром авиагруппы подошел к капониру с Су-25. Его взгляд остановился на подполковнике Железняке. При этом на лице Василия не дрогнул ни один мускул.
Сталин повернулся к полковнику Хмелеву и спросил:
– Скажите, товарищ полковник, а что может сказать командир авиагруппы о летчике Железняке? О его напарнике, капитане Александре Ивановиче Покрышкине, мы слыхали много хорошего. Как я понимаю, попав в состав вашей авиагруппы, он только подтвердил свою репутацию расчетливого и опытного пилота. А вот товарищ Железняк ранее совершал поступки, несовместимые с его высоким званием и положением. А как сейчас обстоят у него дела с дисциплиной?
– Товарищ Сталин, – ответил подполковник Хмелев, – если не считать нескольких мелких происшествий, подполковник Железняк вполне соответствует занимаемой должности.
– Драку с пилотом соседнего полка вы считаете мелким происшествием? – нахмурился Верховный Главнокомандующий.
– За нее он был наказан согласно дисциплинарному уставу, – отрезал полковник Хмелев, – и отсидел на гауптвахте ровно столько же, сколько я назначил бы любому другому подчиненному. Тем более что это была и не драка, а так, выяснение отношений с рукоприкладством.
– Ладно, – махнул рукой Сталин, – если он уже наказан… – и обратился к подполковнику: – Смотри, Василий, если ты и здесь опозоришься, то можешь мне больше не показываться на глаза. Бери пример со своего командира. Мне докладывали, что он тоже любит побезобразничать, но страдают от его проделок исключительно немцы. А вас, товарищ Покрышкин, мы благодарим за образцовое выполнение боевых заданий особой важности. Пора присвоить вам очередное воинское звание – гвардии майор.
– Служу Советскому Союзу, товарищ Верховный Главнокомандующий, – ответил Сталину гвардии майор Покрышкин, который еще полтора месяца назад был старшим лейтенантом. – Благодарю за доверие.
– Ви его вполне оправдываете, – кивнул Сталин и повернулся к строю: – Товарищи, от лица партии и правительства выражаю вам благодарность за тот неоценимый вклад, который вы внесли в нашу будущую Великую Победу. Благодаря вашим грамотным и умелым действиям люфтваффе за последние полтора месяца понесло на фронте сокрушительное поражение.
С вашей помощью наши ВВС, сильно пострадавшие от вероломного нападения фашистов, смогут оправиться и переломить ситуацию в небе войны в нашу пользу. Поскольку все вы делали одно дело и делали его настолько хорошо, насколько могли, Указом Президиума Верховного Совета СССР всем вам присваивается очередное воинское звание и звания Героев Советского Союза с награждением медалью Золотая Звезда и орденом Ленина. В дальнейшем вы будете все реже подниматься в небо, ибо ресурс техники не безграничен. Но помните, что каждое задание, которое вам доведется выполнять, будет носить гриф «особо важное». И еще раз, дорогие товарищи – спасибо вам за всё.
Над аэродромом повисла тишина, которая через несколько секунд взорвалась бурными аплодисментами и криками ура.
– Товарищ генерал-майор авиации, – сказал Сталин командиру особой авиагруппы, когда наступила тишина, – распускайте людей, нечего держать их на морозе. И скажите, где тут у вас есть место, где с вашим начальником инженерной службы мы могли бы устроить небольшое совещание с прибывшими со мной товарищами конструкторами? Вы не беспокойтесь, они уже дали все необходимые расписки, поскольку и сами каждый день творят что-то секретное.
– Товарищ Сталин, – сказал новоиспеченный генерал-майор авиации Хмелев, – давайте пройдем в наш штаб. Там можно поговорить с соблюдением режима секретности. Правда, будет тесновато, но надеюсь, все уместимся…
13 февраля 1942 года, 10:45.
Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово.
Штаб авиагруппы осназа РГК
В доме, выделенном авиагруппе осназа РГК под штаб, места хватило всем. Да и как его могло не хватить, если вся авиагруппа в сборе составляла сейчас шестнадцать человек, и в случае необходимости для обсуждения задания перед совместным вылетом они все собирались именно здесь. Сталин и Берия демонстративно отказались садиться в «президиум», а вместо этого поставили свои стулья в дальнем углу.
– Товарищ Хмелев, это собрание будете вести вы, – сказал Сталин, – а мы с товарищем Берией будем смотреть и делать выводы. Мы собрали здесь самых лучших конструкторов и хотим, чтобы, учтя ваш опыт, они создали для СССР самые лучшие самолеты. Всё, товарищ Хмелев, вы можете начинать.
Свежеиспеченный генерал-майор авиации вздохнул и подошел к висящей на торцевой стене черной ученической доске.
– Товарищи, та техника, которую вы видели сейчас на летном поле, на настоящий момент является завтрашним и даже послезавтрашним днем нашей боевой авиации. Но всему свое время. Для начала давайте поговорим о дне сегодняшнем. А он, что называется, не блещет.
Начнем рассматривать ситуацию с истребителей. Созданные в начале 30-х годов самолеты моделей И-15, И-15бис, И-153 и И-16 на 1941 год уже не соответствовали требованиям, предъявляемым как к истребителям ПВО, так и к истребителям поля боя. Причиной этого является низкая скорость и слабое вооружение. Единственным преимуществом этих самолетов является высокая маневренность на малых и сверхмалых высотах. То есть их нишей в современном воздушном бою является исключительно перехват в нижней точке траектории выходящих из пикирования вражеских бомбардировщиков. Ну, в крайнем случае еще их можно применять в качестве своего рода импровизированных штурмовиков, основным недостатком которых будет слабое вооружение и отсутствие броневой защиты.
С новыми самолетами тоже не все гладко. У истребителя Як-1 слабый двигатель и недостаточно мощное вооружение. Но его конструктора среди нас нет, поэтому детально разбирать его достоинства и недостатки мы пока не будем. Как-нибудь в другой раз. Скажу одно: при некоторой модернизации из «Яшки» получится целое семейство неплохих и при этом достаточно дешевых в производстве самолетов поля боя.
Возьмем для примера истребитель МиГ-З, конструкции присутствующих здесь товарищей Микояна и Гуревича. Прекрасная машина на горизонтах в семь тысяч метров и выше. Там она превосходит всех соперников. Но основной горизонт воздушных боев лежит на высотах от двух до пяти километров, а там преимущество в маневренности переходит к немецким Ме-109.
Это совсем не значит, что товарищи Микоян и Гуревич должны сломя голову прямо сейчас броситься делать истребитель поля боя. Совсем нет. Возможно, товарищ Сталин, есть необходимость сразу разделить КБ на рабочие и перспективные. Именно КБ Микояна и Гуревича можно сразу нацеливать в день завтрашний, и в паре с товарищем Люлькой поручить им создание наших первых реактивных самолетов. По формуле «скорость, высота, маневр, огонь». В нашем прошлом они дали нам целую плеяду реактивных истребителей: МиГ-15, МиГ-17, МиГ-19, МиГ-21, МиГ-23, МиГ-25, МиГ-29, МиГ-31. В качестве летающей лаборатории, пока не готов двигатель, можно использовать наработки КБ товарища Болховитинова по БИ-1…
Сталин кашлянул в своем углу, привлекая к себе внимание.
– Товарищ Хмелев, мы обдумаем ваше предложение. Предложенное вами разделение КБ на занимающиеся доводкой существующей техники и на те, что работают на перспективу, значительно ускорит конструирование самолетов следующего поколения. Большевики должны думать не только о сегодняшнем дне, но и заглядывать на годы вперед. Но о реактивной авиации речь у нас зайдет немного позже. Могу лишь вам сказать, что товарищи Королев и Курчатов уже приступили к теоретическому этапу работ над своими задачами.
– Спасибо, товарищ Сталин, – кивнул Хмелев, – это действительно важная новость. Так что, товарищи, к теме реактивной авиации мы вернемся чуть позже, а пока продолжим разговор об истребителях с поршневыми двигателями.
Товарищ Лавочкин сейчас имеет в своем активе самолет, именуемый в полках «лакированным авиационным гарантированным гробом № 3». Недостаточная мощность двигателя, отягощенная большим весом конструкции из дельта-древесины, и слабое вооружение делают этот самолет достаточно легкой добычей немецких летчиков. Куда более легкой, чем упомянутый мною ранее МиГ-3.
Лекарство от этой болезни лишь одно – самолету надо заменить двигатель и вооружение. Лучший авиационный мотор воздушного охлаждения всех времен и народов – это АШ-82ФН. И, товарищи авиационные конструкторы, прекратите вооружать свои самолеты пулеметами винтовочного калибра, пусть даже и такими скорострельными, как ШКАС. У противника почти не осталось самолетов, кроме, может быть, транспортных и курьерских, которые можно было бы поразить из таких вот пулеметов. Идеальное сочетание оружия – это одна пушка калибром тридцать – тридцать семь миллиметров, стреляющая через вал винта, и две авиационные пушки калибром 20 мм в корне крыла или на капоте. Для звездообразного мотора воздушного охлаждения пушка, стреляющая через вал винта, естественно, исключена. Пилот должен иметь возможность выбора: стрелять только из пушки, только из пулеметов, или же давать залп из всего имеющегося вооружения.
Такой быстрый маневренный самолет с мощным вооружением, предназначенный для завоевания господства в воздухе, нужен советским ВВС еще вчера. В нашем прошлом – надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю – эти ваши самолеты, в куда более тяжелых условиях, позволили сломить хребет люфтваффе и завоевать победу в воздухе. Авиацией войны не выигрываются, но именно авиация определяет, чья пехота и танки в конце концов окажутся победителями на поле боя.
– Товарищ Лавочкин, – обратил на себя внимание Сталин, – вы поняли то, что сказал товарищ Хмелев?
– Так точно, товарищ Сталин, понял, – встал со своего места авиаконструктор.
– Что вам нужно для того, чтобы уже к первому апреля вы смогли представить новую машину на государственные испытания, а в конце мая наша промышленность смогла бы приступить к ее серийному производству?
– Товарищ Сталин, – ответил немного побледневший Лавочкин, – когда мы не смогли получить для модернизации ЛаГГ-3 двигатели водяного охлаждения М-107, мы самостоятельно приняли решение об установке на наш самолет двигателя М-82 с воздушным охлаждением. Но…
– Что это за «но», товарищ Лавочкин? – недовольно спросил Сталин.
Хмелев решил рискнуть использовать свое особое положение и пришел на выручку Семену Алексеевичу Лавочкину:
– Товарищ Сталин, – сказал он, – возможно, товарищ Лавочкин хочет сказать, что его КБ испытывает административное противодействие со стороны ГКО и НКАП, организуемое одним хорошо знакомым вам и не присутствующим здесь авиаконструктором. Именно под производство его самолетов будут переданы заводы, выпускающие сейчас ЛАГГ-3. Должен сказать, что ровно та же политика проводится этим конструктором и в отношении фронтового пикирующего бомбардировщика Ту-2.
Сталин был вне себя от гнева. Несмотря на то что роковая фамилия Яковлев так и не была названа, он сразу догадался, о ком идет речь.
– Товарищ Берия, разберитесь, и если факты подтвердятся, то примерно накажите товарища Яковлева за то, что, отстаивая, как говорят наши потомки, «узкокорпоративные интересы» своего КБ, он опустился до самого настоящего вредительства. Модернизировать свои самолеты он сможет и находясь под арестом.
А вы, товарищи авиаконструкторы, не должны были мириться с таким положением. Нашим ВВС нужны действительно самые лучшие самолеты. Товарищу Лавочкину приступить к работам по модернизации ЛаГГ-3 немедленно. Всех недовольных этим фактом и хоть как-то препятствующих работе, тут же посылать подальше, то есть к товарищу Берии. Он им все разъяснит. Только результаты государственных испытаний могут быть основанием для запуска модели в серию, или для отправки ее на доработку. Надеюсь, что нам больше никогда не придется возвращаться к этому вопросу. Продолжайте, товарищ Хмелев.
– Спасибо, товарищ Сталин, – кивнул генерал-майор. – Теперь перейдем к бомбардировщикам. На Ту-2 я уже бегло останавливался. Оборудованный моторами АШ-82, он стал лучшим фронтовым бомбардировщиком Второй мировой войны и использовался в строевых частях советских ВВС вплоть до 1950 года. Бомбардировщик Пе-2 сохранил черты своего предка, высотного истребителя ВИ-100, и уступает Ту-2 по всем параметрам, кроме двух. Он способен выполнять фигуры высшего пилотажа, что немыслимо для бомбардировщика, и он дешевле в производстве.
Товарищ Сталин, должен заострить ваше внимание на том, что и Ту-2 и Пе-2 являются пикирующими бомбардировщиками, предназначенными для нанесения мощных высокоточных ударов по позициям противника. Но бомбежка с пикирования, она и без всякой войны связана с риском повышенной аварийности, а посему командиры в войсках этот прием не отрабатывают, а наносят бомбовый удар с горизонтального полета. Кстати, та же самая картина и в люфтваффе. Бомбардировщики Ю-87, сведенные в эскадры, именуемые штурмовыми, наносят свои удары только с пикирования, и делают это мастерски. Бомбардировщики Ю-88А, тоже именуемые пикирующими, находятся в составе бомбардировочных эскадр и бомбят, как и наши пилоты, тоже в основном с горизонтального полета.
– Товарищ Хмелев, – спросил Сталин, – вы считаете, что нам нужно выделить пикирующие бомбардировщики в отдельный подвид ВВС, подобно истребителям и штурмовикам?
– Так точно, товарищ Сталин, дивизии и корпуса легких пикирующих бомбардировщиков Пе-2 должны находиться в распоряжении командующих фронтами. А полки и дивизии тяжелых пикировщиков Ту-2 вместе с авиацией дальнего действия лучше передать в распоряжение Ставки Главнокомандования и использовать только в ходе стратегических операций.
И еще, желательно изменить соотношение выпущенных Пе-2 и Ту-2 в пользу последних. В нашей истории за весь период войны на одну выпущенную с завода «тушку» приходилось пятнадцать «пешек». Но мы думаем, что это соотношение лучше довести до один к пяти.
Еще одно применение Ту-2, которое надо сделать по возможности массовым, это высотный разведчик. На высоте почти одиннадцать километров практически бессильна зенитная артиллерия и крайне проблематичен перехват Ту-2 немецкими истребителями.
Теперь должен сказать о бомбардировщиках дальнего действия ТБ-7, они же Пе-8. Моторы АМ-35 на этих машинах необходимо заменять на все те же АШ-82, что увеличит дальность полета с трех с половиной тысяч километров до пяти тысяч восьмисот километров, а масса бомбовой нагрузки возрастет до пяти тонн. Если товарищ Берия сможет добиться от нашей промышленности изготовления объемно-детонирующих боеприпасов, то тогда гитлеровская Германия получит крайне неприятный сюрприз, по разрушительной мощи мало уступающий даже спецбоеприпасам. И никаких крайне ненадежных авиационных дизелей.
– Скажите, товарищ Хмелев, а почему вы считаете, что авиационные дизели невозможно довести до того же уровня надежности, как и танковые? – неожиданно спросил Берия.
– Товарищ Берия, танки не летают на десятикилометровой высоте, и их двигатели не испытывают в течение одного полета сильнейших перепадов температуры и давления. Соляр – один из самых вязких видов двигательного топлива и на морозе сильно густеет. А на высоте десять километров всегда стоит мороз минус сорок градусов. В то же время, если заправлять баки самолета зимним топливом, то работа двигателя будет неудовлетворительной на малых высотах.
Но и это еще не всё. При наборе высоты происходит падение атмосферного давления, и через стыки трубок топливной системы в рабочий объем мотогондолы начинает просачиваться горючее. Просачивается немного, какие-то капли. Но если бензин и реактивное топливо тут же бесследно испаряются, то соляр остается на месте, образуя липкую пленку, загрязняющую поверхность двигателя. После возвращения на землю на эту липкую пленку прилипает большое количество пыли. И так вылет за вылетом. К началу пятидесятых годов, с появлением турбовинтовых двигателей, СССР полностью отказался от экспериментов с авиадизелями, как в военной, так и в гражданской авиации.
– Понятно, товарищ Хмелев, – кивнул Берия, – вы упомянули об этом, чтобы мы не тратили время и средства на разработки, оказавшиеся в конце концов бесперспективными?
– Так точно, – кивнул Хмелев, – лучше отдать эти ресурсы товарищу Люльке для ускорения создания первых турбореактивных и турбовинтовых двигателей.
Берия что-то записал в лежащий на коленях блокнот, и генерал-майор авиации Хмелев подумал, что теперь потомки конструктора Чаромского, эмигрировав в Америку, будут всем рассказывать, как кровавые тираны Сталин и Берия зарезали гениальное изобретение их отца.
Дождавшись кивка Сталина, он продолжил:
– Теперь, товарищи, что касается особенностей мотора АШ-82. Они нам нужны в как можно большем количестве. И существующая сейчас модификация имеет детскую болезнь в виде чрезмерного нагрева головок цилиндров, требуя маслорадиатор повышенной площади.
Теперь пару слов о знаменитом Ил-2. Товарищ Сталин, штурмовику необходим стрелок, который мог бы отражать атаки противника с задней полусферы, – при этих словах Ильюшин бросил быстрый взгляд на Сталина. – В полках для снижения потерь со стороны вражеских истребителей извращаются, как могут. Кто имитирует пулемет воткнутой палкой, а кто засовывает за спину пилоту скрюченного вдвое бортмеханика с пулеметом Дегтярева.
Кроме этого, штурмовику необходимо скорострельное вооружение. Весь боекомплект он должен суметь выпустить во время первого захода, пока немецкое ПВО еще не приведено к бою. Крайне полезны были бы многоразовые подкрыльевые кассеты для пятикилограммовых противотанковых кумулятивных или зажигательных, а также килограммовых осколочных бомб. В остальном машина лучшая в своем классе… – Генерал майор подумал и добавил: – Товарищ Ильюшин, для применения в ночное время и в условиях Крайнего Севера, необходимо удлинить выхлопные патрубки двигателя и оборудовать их пламегасителями. Тогда выхлоп в ночное время не будет слепить пилота и не демаскирует штурмовик. Теперь, с позволения товарища Сталина, о том, какую специализацию имело каждое КБ в нашем прошлом.
– Правильно, – кивнул Сталин, – расскажите товарищам о том, кто они такие, чтобы не теряли зря время и не экспериментировали, а занимались тем, что у них лучше всего получается.
– Хорошо, – кивнул Хмелев и продолжил: – КБ, созданное товарищами Микояном и Гуревичем, специализировалось исключительно на боевой истребительной авиации. КБ товарища Сухого кроме истребителей создавало фронтовые бомбардировщики и штурмовики. КБ товарища Лавочкина было переключено на космическую тематику. КБ Петлякова в нашем прошлом не существовало, но мы надеемся, что, получив вторую жизнь, он нас не подведет. КБ Туполева – это дальние бомбардировщики и созданные на их основе такие же дальние пассажирские самолеты. КБ Ильюшина – это дальняя транспортная и пассажирская авиация. КБ Мясищева – это стратегические бомбардировщики, тут он немного конкурировал с Туполевым, как Сухой с Микояном в истребителях. КБ Антонова – это ближняя пассажирская и дальняя транспортная авиация, в основном способная использовать необорудованные и слабо оборудованные аэродромы. КБ товарища Болховитинова в наше время было почти неизвестно. В основном о нем помнят то, что на самолете его конструкции в Арктике пропал знаменитый летчик Леваневский. Не самая лучшая память.
И еще один совет. Никогда не испытывайте БИ-2 на максимальную скорость в горизонтальном полете. На скорости больше семисот километров в час аэродинамический фокус прямого крыла с толстым профилем смещается назад, создавая пикирующий момент. А горизонтальное хвостовое оперение при этом попадает в мертвую зону от ударной волны, создаваемой фюзеляжем, и теряет свою эффективность. С первым эффектом борются применением стреловидного крыла, меняющего соотношение вдоль воздушного потока ширины крыла к его толщине. А против второго эффекта либо размещают горизонтальное оперение в верхней части киля, подобно букве «Т», либо делают поворотными не только рулевые поверхности, но и все оперение целиком.
В нашем прошлом во время таких испытаний на максимальную скорость разбился экспериментальный самолет № 2 и погиб очень хороший летчик-испытатель товарищ Бахчиванджи. Результатом этой катастрофы стало закрытие программы и уничтожение уже построенных первых серийных ракетопланов. Прямое и толстое крыло – это для семисот километров в час. Для больших скоростей крыло самолета должно приобретать все большую и большую стреловидность.
Мои слова вы можете проверить в ЦАГИ, там, кажется, уже имеется аэродинамическая труба, способная создавать воздушный поток требуемой скорости. К этой работе было бы желательно подключить товарищей Микояна, Гуревича, Сухого, Мясищева – то есть всех тех, кто начнет прямо сейчас работать на завтрашний день реактивной авиации.
– Хорошо, – кивнул Сталин, – мы сможем создать такую группу. Но чем бы вы предложили заняться самому товарищу Болховитинову после того, как эта совместная работа будет закончена? Ведь у вас он себя ничем и никак не проявил.
– Товарищ Сталин, – ответил Хмелев, – из темы БИ-2 логично вытекают дистанционно управляемые самолеты, снаряды воздушного базирования, а затем и крылатые ракеты. Не всем же делать самолеты, кому-то надо заняться и оружием для них.
– Это тоже верно, – сказал Сталин и подвел итог: – Ну что, товарищи, на первый раз информации предостаточно. Поезжайте в свои КБ и приступайте к работе. Примерно через месяц мы с вами опять встретимся, только уже с каждым в отдельности, и снова переговорим. Все свободны…
14 февраля 1942 года, полдень.
Полевой лагерь ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
Наше пребывание в ближнем Подмосковье подходит к концу. Пару дней назад бригада Шашмурина закончила обработку токами высокой частоты элементов ходовой наших Т-34 и КВ-1 и в полном составе убыла в расположение гвардейской танковой бригады генерал-майора Катукова. Его бригаду, кстати, так переформировали, что Михаил Ефимович до сих пор с удивлением качает головой. Структуру танковой бригады и ее штатное расписание готовили при моем участии, и напоминает оно скорее не танковую бригаду образца начала 1942 года, а усиленный танковый полк начала 80-х годов.
Судите сами. Во-первых, четыре танковых батальона, один из которых тяжелый, состоит из десяти танков КВ-2 и двадцати КВ-1, а остальные три средних укомплектованы каждый тридцатью Т-34-76, образца 1941 года, изготовленными на Сталинградском тракторном. Это уже сто двадцать средних и тяжелых танков, то есть больше чем половина танкового корпуса по штатам 1942 года. Во-вторых, разведрота на боевых аэросанях с легким бронированием. Легкие – РФ-8, и тяжелые – НКЛ-26. Все они вооружены пулеметами ДТ.
Есть в составе разведроты и кавалерийский взвод – раскосые кривоногие люди на небольших лохматых лошадках. Это цирики – братское алаверды благодарной Монголии за советскую помощь при Халхин-Голе.
В-третьих, для охраны штаба и закрепления позиций, сформирован мотострелковый батальон, использующий все те же немецкие полугусеничные тягачи и имеющий на вооружении немецкие трофейные пулеметы МГ-34 по две штуки на отделение. После битвы за Москву этого добра, брошенного фрицами, тут как грязи. Остальное вооружение мотострелков – это СВТ-40 и ППШ-41.
Ну, и на сладкое – самоходный артдивизион: восемнадцать самоходок Су-76. Конечно, ее не сравнить с нашими «Нонами» и «Мстами», но все в мире относительно. Сейчас Су-76 – это единственный образчик самоходной артиллерии в РККА.
После переформирования Верховный, зная, кто такой Катуков, недолго думая повесил на 4-ю гвардейскую танковую тот же лейбл, что и на нас грешных, и стали они тоже осназ РГК. Опять же дезинформация для вражеской разведки – ведь по документам она проходит как бригада, а по боевой мощи равняется недокорпусу.
Тем временем, день за днем, подготовка к «Молнии» шла своим чередом. Собиралась и обкатывалась техника, рембат работал по двадцать часов в сутки.
Утром четырнадцатого были полностью закончены профилактические работы на Т-72, закончена сборка и обкатка всех двадцати КВ-1 и более чем половины Т-34. Николай Федорович Шашмурин после спецобработки обещал нам тысячу километров марша для КВ-1 и полторы тысячи для Т-34. Подверглись закалке и трущиеся детали танковых дизелей, что тоже увеличило их ресурс и хоть немного приблизило местную техническую базу по надежности к нашей.
Но техника техникой, а воюет-то не железо, а люди. И поэтому самым жестким тренировкам подвергались экипажи танков, особенно наводчики и механики-водители и мотострелки. Пехота – это вообще наше всё. Ведь именно она должна будет удерживать тот ключевой пункт в глубине немецкой обороны, который с налета должны взять танки. От них зависит итоговый успех операции – сумеем ли мы не только взять Псков, но и удержать его до ввода в прорыв подкреплений.
Поэтому, к удивлению бойцов, большая часть учебных задач касается не наступательных, а как раз оборонительных задач. Как выяснилось, генерал-лейтенант Василевский, уже приступивший к исполнению обязанностей начальника Генерального штаба, не забыл о наших нуждах. И двенадцатого февраля в наш полевой лагерь прибыл сводный инженерно-штурмовой батальон майора Горового. Батальон – это громко сказано: в строю сто пятьдесят два человека. Это и не удивительно – при ликвидации группировки Клейста батальон прошел пекло уличных боев в Сталино (Донецке), и именно на его участок вышли немецкие парламентеры с предложением о капитуляции.
Уменьшившись в ходе этих боев почти вдвое, батальон приобрел бесценный опыт уличных боев и вкус к победам. Я видел этих бойцов, разговаривал с ними. Это уже другие люди, совершенно не похожие на тех бойцов, которых мы встретили под Евпаторией всего сорок дней назад. Те местные бойцы и командиры, что сражались вместе с нами в Евпатории и после, стали другими с нашей помощью. Эти же бойцы, пройдя жестокие наступательные бои и победив в них, изменили себя сами. Тем больше им чести и славы. Самоходной техники для них пока нет, и в бой они пойдут десантом на броне танкового батальона.
А сегодня случилось еще одно знаменательное событие. В полдень к воротам КПП подрулила колонна полуторок. Из кабины головной машины вылез коренастый командир с квадратным лицом и, предъявив свои документы, попросил вызвать командира бригады. Это был «император всея артиллерии» Василий Гаврилович Грабин. В кузовах машин, упакованные в грубо сколоченные ящики, лежали два десятка удлиненных с 41 до 56 калибров пушек ЗИС-5 для наших танков КВ-1, и столько же аналогично «подросших» орудий Ф-34 для Т-34. Все орудия были снабжены дульным тормозом от пушки ЗИС-3, уменьшающим отдачу и вскидывание орудия при выстреле. Грабин вообще был известен тем, что смело использовал не нуждающиеся в изменениях детали от своих старых систем в новых разработках.
– Вот, товарищ генерал-майор, – пожал он мне руку, – готово. Сказать честно, если бы не маршал Кулик, будь он неладен, орудия сразу пошли бы в войска именно в таком виде. А то кое-кто из наших танковых генералов был уверен, что длинный ствол орудия будет цеплять землю.
– Знаю, – сказал я, – но все равно спасибо. Нам это мало пригодится. Со следующего круга мы переходим на машины с орудиями другого калибра. Но линейные танковые части РККА, Василий Гаврилович, будут вам весьма благодарны, ибо им на Т-34 с 76-мм пушкой еще воевать и воевать.
– Знаю, – кивнул Грабин, – об этом у меня был подробный разговор с товарищем Сталиным, и задачу на разработку удлиненных танковых и противотанковых орудий калибра 85 и 100 миллиметров я от него уже получил. В начале марта надеюсь выйти с прототипами на полигон.
– Быстро у вас, – кивнул я. – Будет фашистам приятный сюрприз. – И тут в голову мне пришла одна мысль. – Кстати, а как там у вас поживает орудие ЗИС-3?
– Нормально поживает, – нахмурился Грабин, – пошла в серию. А что с ней не так?
– С ней-то все в порядке, – ответил я, – просто я вспомнил, как немцы модернизировали трофейные Ф-22 в противотанковые пушки, получившие у наших танкистов прозвище «гадюка». Они воспользовались тем, что ствол у вас запроектирован с запасом, и растачивали каморы орудия. В 1942 году и первой половине 1943 года самой мощной противотанковой пушкой вермахта была ваша Ф-22. Летом и осенью 1941 года несколько сотен этих пушек были захвачены целыми и невредимыми. Пятьсот шестьдесят пушек Ф-22 были переделаны в буксируемые противотанковые 7,62-см пушки РАК 36(r). Немцы расточили камору Ф-22, увеличили заряд почти в два с половиной раза, установили дульный тормоз, уменьшили угол возвышения и исключили механизм переменного отката.
Надо отметить, что немцы просто исправили капризы Тухачевского и ряда других военных, в свое время заставивших вас в таком мощном орудии использовать гильзу образца 1900 года, ограничивавшую вес заряда, и ввести угол возвышения 75 градусов, дабы из него можно было вести стрельбу по самолетам. Передок у пушки немцы, естественно, исключили, так как они использовали в основном механическую тягу. Вес РАК 36(r) в походном и боевом положениях составлял около 1710 кг, а угол вертикального наведения от минус шести до плюс восемнадцати градусов.
Для РАК 36(r) немцы спроектировали четыре снаряда: бронебойный калиберный Pz.Gr.39 весом 7,54 кг и начальной скоростью 740 м/с, подкалиберный Pz.Gr.40 весом 4,05 кг и начальной скоростью 990 м/с, кумулятивный HL.Gr.38 с начальной скоростью 450 м/с и осколочный Sp.Gr.39 весом 6,2 кг и начальной скоростью 550 м/с. Всего таких снарядов в 1942–1945 годы было изготовлено более четырех миллионов штук. Эти снаряды предназначались не только для буксируемых 7,62-см пушек РАК 36(r), но и для самоходных установок, оснащенных вашими переделанными Ф-22.
Бронебойный снаряд 76 мм имел начальную скорость около километра в секунду и очень высокую настильность и бронебойность. А если учесть, что масса орудия от таких изменений совершенно не изменилась… Попробуйте предвосхитить немецких коллег и сделать нечто подобное.
В нашем прошлом ваша ЗИС-3 не могла взять в лоб танки «Тигр» под любым углом попадания снаряда с броней на дистанции больше ста метров. В борт дистанция пробития была не больше трехсот метров. А уж наши танки с 76-мм пушками шли на немецких тяжеловесов чуть ли не в штыковую атаку, при этом подвергаясь расстрелу из их 88-мм зениток с километровых дистанций. Именно поэтому речь у нас сразу зашла и о 85- и 100-миллиметровой танковой и противотанковой артиллерии. Но вес прицепных артсистем крайне критичен для пехоты, основную тягловую силу которой, как правило, составляют сами солдаты…
– Я понял вашу мысль, – Василий Гаврилович почесал свою бородку, – конечно, мы попробуем сделать то, что вы сказали, расточив камору ЗИС-3 под удлиненную гильзу. Только вот из-за своих гибридных боеприпасов такое орудие станет чисто противотанковым и не сможет получить широкого распространения…
Я пожал плечами.
– Василий Гаврилович, самая очевидная мысль, которая приходит мне в голову, это то, что пусть в наших войсках будет хотя бы одна относительно компактная чисто противотанковая пушка высокой убойности. Тот же самый принцип немцы использовали, когда создавали орудие для своей самоходки «Ягдпантера», применив ствол своего родного 75-мм калибра длиной в семьдесят калибров и с удлиненной до 640 мм зарядной каморой. Тоже, сволочь, немало попортила крови нашим танкистам. Если такими стволами модернизировать астровскую СУ-76, то может получиться очень интересный вариант. Эдакий мобильный «барбос», который пусть и не загрызет насмерть, но серьезно покусает.
– Мы посмотрим, – кивнул Грабин, – а сейчас давайте поставим на ваши танки то, что я вам привез. Товарищ Сталин особо настаивал, чтобы войсковые испытания нового орудия проходили именно в вашей бригаде.
Я посмотрел на лежащие в кузовах грузовиков длиннющие ящики. Вот, кажется, и все. Это последнее перед началом плана «Молния». Больше бригаду принципиально ничем усилить нельзя. Установим новые орудия, несколько дней интенсивных учений, ну а потом нам надо будет покинуть это место так, чтобы об этом не догадалась ни одна разведка мира.
Секретность – залог успеха. Именно поэтому уже сейчас готовятся фанерные макеты техники, а неподалеку расквартирован только что выведенный из боев танковый батальон. Они займут место нашей бригады, когда она убудет в район прорыва. И дай-то бог, чтобы немцы не раскусили нашу хитрость. Хотя бы до той поры, пока мы не окажемся на исходной позиции…
Ветер с востока
Авторы благодарят за помощь и поддержку Юрия Жукова и Макса Д (он же Road Warrior)
Пролог
«Будет и на нашей улице праздник», – сказал в нашей истории Сталин, выступая 6 ноября 1942 года на торжественном заседании в честь 25-й годовщины Октябрьской революции. А в этой реальности такой праздник уже наступил. Немцы не дошли до Сталинграда, а были разбиты в Крыму, на Донбассе и под Питером.
А все началось с того, что эскадра кораблей Российского флота, отправившаяся в 2012 году к берегам охваченной войной Сирии, неожиданно перенеслась в начало 1942 года к берегам Крыма, практически полностью захваченного немцами. Держался лишь героический Севастополь, да в результате дерзкой десантной операции был освобожден Керченский полуостров.
Командующий эскадрой адмирал Ларионов ни минуты не колебался – вмешаться в войну против нацистов или остаться нейтральными. И уже с первой волной Евпаторийского десанта морские пехотинцы из будущего вышли на берег и вступили в схватку с врагом.
А потом были бои за освобождение всего Крыма, разгром сил люфтваффе на южном фланге советско-германского фронта, уничтожение нефтепромыслов в Плоешти и терминалов с горючим в Констанце.
Пришельцы из будущего вышли на связь с Верховным Главнокомандующим Вооруженными силами СССР Сталиным, который в качестве своего личного представителя послал в Крым генерала Василевского. Так была спланирована наступательная операция, целью которой был полный разгром немецких захватчиков на юге страны.
А далее – бесконечные бои с войсками немецкой группы армий «Север» под Ленинградом, прорыв части эскадры из будущего через черноморские проливы, Средиземное море и Атлантику, кишащую немецкими подлодками, в Баренцево море, где на подступах к Мурманску сражался с врагом молодой, но зубастый Северный флот СССР. Война продолжалась…
Часть 1. Перед бурей
15 февраля 1942 года, полдень.
Мурманск. Сводная эскадра особого назначения.
Гвардейский ракетный крейсер «Москва»
Дошли. Обогнули охваченную войной Европу, оставив позади изумленных итальянцев, разъяренных немцев, до смерти напуганных англичан и ничего не понявших американцев. Хмурым зимним утром эскадра особого назначения вошла в Мурманск.
Первым, вслед за эскортным сторожевиком, на внутренний рейд вошел гвардейский ракетный крейсер «Москва», кроме Андреевского флага несущий и вымпел главкома РККФ. Этот факт сам по себе был способен вызывать фурор. Но вслед за «Москвой» у бочек пришвартовались «Североморск», «Ярослав Мудрый», «Сметливый», также несущие на своих мачтах Андреевский флаг. Все это вызывало у очевидцев ощущение какого-то сюрреализма. Рядом с этими кораблями лидеры «Ташкент» и «Харьков» под флагами РККФ казались небольшими и совершенно обыденными, хотя их корпуса тоже были раскрашены футуристическим цифровым камуфляжем.
Практически одномоментно Северный флот обрел совершенно другие качество и мощь. До прихода особой эскадры его силы состояли всего лишь из эсминца типа «Новик» дореволюционной постройки «Валериан Куйбышев» и четырех эсминцев «семерок» советской постройки: «Грозный», «Громкий», «Гремящий», «Сокрушительный». Еще два «новика» – «Карл Либкнехт» и «Урицкий» – находились на долговременном ремонте на 402-м заводе в Молотовске.
За всем этим парадом внимательно наблюдали не очень доброжелательные глаза с борта британского легкого крейсера «Нигерия», который должен был выйти в море вместе с обратным конвоем QP-7 еще два дня назад, но задержался под предлогом неисправности машин.
Этот факт показывал, что, возможно, не все ладно в датском королевстве, ибо и сроки прихода особой эскадры в Мурманск, и сама информация об эскадре держались в строжайшем секрете и были известны только узкому кругу лиц в штабе СФ. В данный момент Британская империя после скоропостижной смерти ее премьера Уинстона Черчилля находилась в тяжелом положении. Сменивший его лидер оппозиции Клемент Эттли не обладал таким политическим капиталом, как усопший Уинни, и формула антигитлеровской коалиции – «США и Британия плюс СССР» – стремительно превращалась в «США и СССР плюс Британия».
И не надо быть кадровым офицером Роял Нэви, чтобы понять, что русские привели сюда это соединение с неизвестной до конца боевой мощью только лишь для того, чтобы полностью обезопасить от немецкого воздействия трассу северных конвоев.
Этой зимой русская армия уже изрядно потрепала вермахт под Москвой и на юге, а русский флот мощным ударом разгромил сунувшихся в Черное море итальянцев, потопив два линкора и принудив к капитуляции крейсер. Причем английской разведке так и не удалось установить, каким образом русским удалось почти одновременно уничтожить два огромных и мощных итальянских корабля. Пугала как сама неизвестность, так и то, что в следующий раз на месте итальянских могли оказаться британские линкоры.
Кроме того, англичане знали, что американцы будут с большей охотой иметь дела с тем партнером, который покажет большую платежеспособность. Именно русские, а не британцы сейчас правили бал. Лиссабонская бойня легла на репутацию британского флота несмываемым черным пятном. И там тоже были замешаны эти, появившиеся однажды ниоткуда корабли под Андреевским флагом. Надо было что-то делать. Но слишком мало имелось достоверной информации, слишком хорошо русские берегли свои секреты. Любопытные и настырные островитяне были готовы использовать любую возможность для того, чтобы сунуть свой длинный нос не в свое дело. Урок Лиссабона ничему их не научил.
Сразу же после того, как «Москва» встала к бочке, от пристани отошел адмиральский катер. Командующий Северным флотом контр-адмирал Головко торопился на встречу со своим флагманом. Но спокойно поговорить им не дали. Действительно, где-то что-то в штабе флота сильно «текло».
Сперва на «Москве», а потом и на других кораблях особой эскадры взвыли сирены воздушной тревоги. Несколько секунд спустя отозвались «Ташкент» и «Харьков», а вслед за ними сигнал об опасности подхватили стоящие на рейде советские и английские эсминцы, а также силы ПВО Мурманска. Последними зашевелились англичане на «Нигерии».
С севера, со стороны Баренцева моря, и с северо-запада, со стороны линии фронта, к Мурманску, скрываясь за облаками, приближалось несколько больших групп германских самолетов. Категорическое требование Гитлера «уничтожить любой ценой» оставалось в силе. Еще два часа назад, когда тральный караван только вышел навстречу эскадре, германский агент, работавший в Мурманске, успел передать шифрованное сообщение. Работа радиопередатчика была запеленгована, но радист при попытке ареста застрелился.
Его сигнала давно уже ждали. Примерно неделю назад большая часть немецкой авиации, действующей в Арктике, была сосредоточена на передовых авиабазах Банак и Хебуктен. Первоначальный план операции «Морской сокол» предусматривал атаку эскадры в открытом море. Но гидросамолеты Не-115С, вылетавшие на разведку из Тромсе и Билле-фиорда, либо ничего не находили, либо бесследно исчезали.
Теперь же, когда эскадра была обнаружена, не оставалось ничего иного, как попробовать уничтожить ее массированным налетом прямо в Мурманске, находящегося в пределах досягаемости немецких самолетов. В налете участвовали пять групп бомбардировщиков и торпедоносцев. Со стороны Баренцева моря базу атаковала группа торпедоносцев Не-111Н6 в количестве сорока шести машин, а со стороны Норвегии на город заходили три группы дальних бомбардировщиков Ю-88А4 – по тридцать шесть машин каждая, и группа из сорока двух пикирующих бомбардировщиков Ю-87D.
Немецкому командованию в Арктике, еще не знающему о катастрофах коллег на Черном море, казалось, что этих сил с лихвой хватит на то, чтобы уничтожить наглых русских. «Птенцы Геринга» летели навстречу своей судьбе. Им казалось, что летя над облаками, они полностью невидимы и неуязвимы.
Но это было не так. Первая группа «юнкерсов», идущая к городу на большой высоте, была обнаружена за двадцать пять минут до их подхода к цели. Именно это и стало причиной объявления тревоги. С кормовой площадки «Москвы» в небо поднялся вертолет ДРЛО. Как только он набрал высоту, советскому командованию полностью стал ясен замысел противника. Вертолет снова опустили на место, а прибывший в ГКЦ «Москвы» контр-адмирал Головко тут же начал отдавать команды.
Все четыре «семерки» и единственный «новик» разместили так, чтобы они имели возможность поставить заслон торпедоносцам с помощью главного калибра. К ним же присоединились лидеры «Ташкент» и «Харьков». Дистанцию и направление на цель каждому кораблю диктовали с «Москвы». Николай Герасимович решил пока поберечь зенитные ракеты, и на эскадре особого назначения поднялись к небу стволы универсальных орудий и зенитных шестиствольных автоматов АК-630. ПВО города по команде контр-адмирала Головко должно было поставить на пути немецких самолетов плотный заградительный огонь.
Обычно налеты на главную базу Северного флота происходили следующим образом. Немецкие бомбардировщики, приглушив моторы, подходили к городу со снижением. Пока бойцы ПВО занимали свои позиции, а командиры лихорадочно рассчитывали установки для стрельбы, все уже заканчивалось. Немцы успевали сбросить бомбы и, понеся минимальные потери, выйти из зоны огня зениток.
Но сегодня все было по-другому. Бойцы заняли свои места у орудий заранее, а установки для стрельбы рассчитывались совсем в другом месте и передавались на зенитные батареи уже в готовом виде.
Первой вступила в бой «Москва», чья башенная установка АК-130 по дальнобойности лишь немногим уступала зенитным ракетным комплексам.
Немецкие бомбардировщики еще только готовились пробить облака и выйти на цель, когда она закашляла пятиснарядными очередями. Стотридцатимиллиметровый зенитный снаряд с радиовзрывателем, наведенный на цель АСУ с радиолокационным наведением – для самолета штука страшная.
Первая же очередь точно накрыла ведущую девятку «юнкерсов», уничтожив в числе прочих и бомбардировщик командира группы. Но эти четыре сбитых и два поврежденных бомбардировщика были только началом, заставившим асов люфтваффе потерять всю самоуверенность. Следующая очередь проредила еще одну девятку, потом еще. «Юнкерсы» начали нести потери еще до того, как увидели цели. Где-то километрах в восьми от бухты небо прочертили дымные черные полосы – следы падающих самолетов, заканчивающиеся в белых снегах тундры.
Спустя несколько минут к голосу «Москвы» подключились две АК-100 «Североморска» и одна – «Ярослава Мудрого». Бомбардировщики стали падать чаще, но их было еще много, и они упорно рвались к цели.
И тут, на рубеже пяти километров, по целеуказанию с борта «Москвы» к зенитному огню кораблей эскадры особого назначения подключилась и зенитная артиллерия ПВО Мурманска. Это была сплошная стена разрывов, которую надо было или пробивать, или отступать. Потеряв до половины участвующих в налете самолетов, немецкие асы отступили, сбросив бомбы, не долетев до цели.
Такая же судьба ждала и группу более тихоходных пикирующих бомбардировщиков, которые были рассеяны и отогнаны заградительным зенитным огнем еще на подходе к Кольскому заливу.
Последними к Мурманску подошли торпедоносцы Хе-111Н6. Их встретила стена огня, на этот раз с советских лидеров и эсминцев. Эскадра особого назначения участвовала в отражении этой атаки, лишь передавая данные для стрельбы. На этот раз сплошная стена разрывов встала на море, и, потеряв два десятка машин, эта группа прекратила атаку и, сбросив в море торпеды, повернула на свой базовый аэродром Бардурфосс. Операция «Морской сокол» с треском провалилась, а арктическое соединение люфтваффе понесло большие потери и надолго потеряло боеспособность.
Советское же командование, после недолгого организационного периода, намеревалось полностью взять под свой контроль арктические воды. Требовалось полностью обезопасить советских рыбаков, ведущих в этих водах лов рыбы, а также обеспечить безопасное прохождение северных конвоев. Чтобы немцы не скучали, советское командование решило провести предложенную товарищем Сталиным операцию «Мгла», о которой будет рассказано чуть позже.
Свои выводы сделали и наблюдавшие за избиением люфтов англичане. Хотя им и было абсолютно непонятно, как русские сумели без потерь отразить массированный налет такого большого количества бомбардировщиков, но они сделали вполне определенный вывод – применение авиации против русских кораблей малоэффективно. Разведку его величества ждала большая работа, и не меньшие разочарования.
Немцы же на своих аэродромах с ужасом подсчитывали потери. Они поняли, что время полного господства в воздухе в Заполярье безвозвратно прошло. От новых русских кораблей надо было держаться подальше. Немецким войскам в Норвегии и их командующему генералу Дитлю предстояли веселые денечки…
16 февраля 1942 года, 00:05.
Северо-Западный фронт, 45 км от Валдая.
Позиции 202-й стрелковой дивизии, напротив немецких шверпунктов Кневицы и Лычково
Зима 1941/42 годов была самой холодной в России первой половины ХХ века. Но зима в России – это не только холод, метели и глубокие снега. Зима в России – это еще и длинные ночи. Такими ночами, при умении, можно творить настоящие чудеса, которым позавидует даже опытный цирковой престидижитатор.
Все началось с того, что в первых числах февраля на прифронтовой станции Любница выгрузились шесть окрашенных белой маскировочной краской диковинных гусеничных машин, в которых даже опытные солдаты с трудом распознавали самоходные зенитки. Так или иначе, но вскоре этот район стал для и без того потрепанного люфтваффе чем-то вроде Бермудского треугольника. Немецкие самолеты, которые, на их горе, заносило в тот район, исчезали без следа. Попытки командования II армейского корпуса вермахта выяснить обстановку с помощью разведгрупп также не увенчались успехом. Потерпели фиаско и эсэсовские разведчики из дивизии «Мертвая голова».
Еще раньше советские войска прекратили активные действия против зажатой в Демянском котле немецкой группировки, лишь продолжая укреплять оборону. Командующий окруженными войсками генерал пехоты граф Вальтер фон Брокдорф-Алефельд был в недоумении. Он понимал, что большевики что-то замышляют, но что именно? Он чувствовал подвох. Генерал Горбатов, недавно сменивший на посту командующего Северо-Западным фронтом вялого и безынициативного Курочкина, явно готовил новое наступление. Отсюда и затишье на фронте, и те меры, которые русские предпринимали в своем тылу для того, чтобы скрыть подготовку к внезапному удару. Но где именно и какими силами?
Немецкое командование не знало, да и не могло знать, что при подготовке операции «Центавр» для обеспечения режима секретности и скрытности развертывания войск использовался 1-й истребительный батальон вновь сформированной контрразведки СМЕРШ. Ставки были очень высоки, и советское командование не собиралось рисковать.
Станция Любница – это единственное место рядом с фронтом, где русские могли выгружать свои войска прямо из эшелонов. Обращение к люфтваффе с просьбой массированной бомбежки пристанционного района вызвало у собеседников лишь нервный смех. После всех неудач последнего месяца действующие на Восточном фронте бомбардировочные эскадры понесли большие потери в самолетах и опытных летчиках, и таким образом были сильно обескровлены. Кроме того, в командовании люфтваффе опасались, что массированный налет приведет лишь к повторению Воронежской трагедии. И кстати, что это за дыра Lubnica и почему это ее надо так срочно бомбить? Тем более что по приказу фюрера большая часть боеспособной авиации стянута под Смоленск для отражения возможного русского наступления на центральном направлении. «Крепость Демянск» же это дыра третьестепенного значения, на крики из которой можно не обращать особого внимания. Тем более что в тот момент, когда не хватает буквально всего – самолетов, летчиков, горючего и боеприпасов. Снабжают их там по воздуху, и пусть будут этим довольны.
Попытки же окруженных войск подвергать окрестности подозрительной станции обстрелам корпусной артиллерии привели к катастрофическим результатам. Огонь можно было вести только наугад и по квадратам, поскольку ни артнаводчик с рацией, ни самолет-корректировщик так и не смогли проникнуть в интересующий немцев район. Даже при отсутствии противодействия противника, такая стрельба – просто напрасная трата снарядов. А со снарядами у окруженной группировки была большая проблема. Ведь каждый выстрел к 150- или 105-миллиметровым пушкам везли самолетами из Пскова. Хорошо, если это было при отсутствии противодействия противника. На самом же деле противодействие было, да еще какое.
Немецкие батареи, открывавшие огонь по станции, мгновенно подавлялись невероятно точным и концентрированным огнем тяжелой русской артиллерии. А в ночь на десятое февраля, при попытке транспортной авиации люфтваффе установить воздушный мост с окруженной группировкой, внезапному артиллерийскому удару подверглись оба действующих аэродрома в Демянском котле. По данным немецких звукометристов, из района той самой станции Любница вели огонь 180-миллиметровые железнодорожные транспортеры.
Сверившись с полученными данными, командование окруженных немецких частей с ужасом поняло, что с этой позиции советская тяжелая артиллерия способна простреливать весь «котел» насквозь. На аэродроме Демянск было уничтожено и повреждено двадцать четыре транспортных самолета Ю-52, а на аэродроме Пески – восемь. Оба летных поля были приведены в полную негодность, уничтожены и повреждены почти все поступившие по воздушному мосту грузы. Погибло большое количество раненых солдат и офицеров, приготовленных к отправке в тыловые госпитали.
Воздушный мост рухнул. В последующие дни немецкая транспортная авиация ограничивалась лишь сбрасыванием грузов на парашютах по ночам, не рискуя совершать посадку в кольце окружения. О вывозе раненых и получении подкреплений больше не могло быть и речи. Кроме того, грузовые контейнеры, сброшенные со значительной высоты, сильно разбросало на местности, что затрудняло поиск и сбор грузов.
На следующую ночь огневой налет был предпринят уже непосредственно по штабу II АК в Демянске. Полтора десятка тяжелых снарядов с дьявольской точностью угодили и в само здание, в котором располагался штаб, разнеся его вдребезги, и перепахали ближайшие окрестности.
А дальше начался террор. Тяжелыми снарядами большевики не разбрасывались, но каждый подвергшийся обстрелу объект был для немецкой группировки действительно ценен. Добивало немцев и то, что последний снаряд в серии обязательно был агитационным. Он лопался в воздухе над покрытыми воронками руинами уничтоженного объекта и разбрасывал сотни тонких бумажных листков, на которых вместо призывов к пролетарской солидарности и сознательности, обычных для большевистского агитпропа, жирным готическим шрифтом была отпечатана только одна фраза: Ihr werdet alle sterben! – «Вы все умрете!».
Отчаянная попытка отбить Любницу силами моторизованной дивизии СС, предпринятая в период с одиннадцатого по тринадцатое февраля, не привела ни к чему, кроме катастрофических потерь. Бесплодные атаки голодных солдат – в тридцатиградусный мороз, без поддержки артиллерии и авиации, на заранее подготовленные рубежи – были просто самоубийственны.
Несколько случайно уцелевших к началу февраля «троек» и бронетранспортеров были сразу же подбиты русскими орудиями ПТО, и дальнейшие атаки вдоль дороги Демянск – Любница велись уже в пешем строю. Исступленные атаки прекратились только после того, как командир дивизии «Мертвая голова» обергруппенфюрер СС Теодор Эйхе, знаменитый своей службой в Дахау, получил тяжелое ранение во время артиллерийского обстрела штаба дивизии. К тому моменту оставшихся в строю эсэсовцев едва ли хватило на полнокровный батальон, и командованию окруженного корпуса пришлось срочно стягивать на том направлении все свои резервы и укреплять оборону. В сложившейся обстановке удар большевиков от Любницы на Демянск становился почти неизбежным.
Два дня немецкое командование лихорадочно перегруппировывало свои силы, стягивая к селу Лужино собранную с миру по нитке кампфгруппу. Но русские молчали, ограничиваясь плотными, но эпизодическими артиллерийскими налетами по отдельным скоплениям немецких войск. Никто не знал: сколько они успели перебросить туда пехоты, сколько танков, сколько артиллерии. В ОКХ эту операцию советских войск посчитали широкомасштабным блефом, призванным отвлечь внимание от центрального направления. И даже когда в ночь на шестнадцатое февраля началась операция «Центавр», никто из немецких генералов так и не сумел понять ни ее истинного смысла, ни цели.
Чуть в стороне от поселка Лычково, превращенного немцами в опорный пункт, в воздухе, едва слышно жужжа, кружился покрытый черной краской беспилотник. В семи километрах от этого места у поселка Липняги на опушке леса под раскинутой маскировочной сетью притаились два заляпанных известкой в целях маскировки грузовика-кунга. Дирижировал там всем хозяйством капитан Лютый Петр Андреевич, командир взвода артиллерийской разведки сводного артдивизиона Отдельной тяжелой механизированной бригады особого назначения. И контрбатарейная борьба с использованием станции «Зоопарк» – это он, и раздолбанные вдрызг немецкие аэродромы и штабы – это тоже он.
Но то была только увертюра, главная симфония еще не прозвучала. В эту ночь капитану Лютому предстояло дирижировать настоящим симфоническим оркестром в составе приданного 1-й Ударной армии сводного арткорпуса РВГК, имеющего на вооружении сто сорок четыре 203-мм гаубицы Б-4, сто сорок четыре 152-мм гаубицы-пушки МЛ-20. Четыре 180-миллиметровых железнодорожных артиллерийских транспортера, имеющих дальнобойность до сорока пяти километров, находились в резерве и были готовы вступить в дело после отдельной команды.
Беспилотник закончил работу, отлетел чуть в сторону, чтобы не попасть под мчащиеся к цели снаряды. Положен последний мазок на картину маслом, и теперь схема вражеских укреплений и артиллерийских позиций, выявленная с помощью инфракрасной камеры, стала известна советскому командованию. Теперь должны были заговорить пушки и гаубицы.
Первый стокилограммовый 203-мм осколочно-фугасный снаряд, сердито что-то пробормотав в воздухе, воткнулся в землю с небольшим недолетом до намеченного в качестве первой цели деревоземляного укрепления у моста через реку Полометь. Огромный столб мерзлой земли поднялся в небо, возвестив о начале операции «Центавр».
Небольшая поправка, и следующий снаряд черед две минуты вместе с мерзлой землей швырнул в небо обломки бревен и куски человеческих тел. А дальше заработали все три полка артиллерии особой мощности. От восьми дюймов не защищали перекрытия в три, шесть и даже в девять накатов. Толстые бревна ломались как спички, промерзшая земля покрывалась огромными воронками.
Что им дерево и земля – на Карельском перешейке такие гаубицы крушили финские доты, сложенные из огромных глыб гранита и бетона, превращая их в переплетенные стальной арматурой куски железобетона. Недаром финны называли эти орудия «Сталинскими кувалдами».
Пушки-гаубицы МЛ-20 тем временем прошлись огненной метлой по линии окопов и поставили огневой заслон на дороге, ведущей к Лычково из Ямниц. Там было замечено какое-то подозрительное шевеление. Через полчаса артиллерийская стрельба стихла, и из советских окопов беззвучно поднялись цепи 87-го полка 26-й стрелковой дивизии. В атаку шли молча. По ним никто не стрелял, некогда мощные укрепления, отбившие не один яростный штурм, превратились в подобие лунного пейзажа. По немецким укреплениям прицельно, с корректировкой, было выпущено более двух тысяч восьмидюймовых и около десяти тысяч шестидюймовых снарядов. Красноармейцам нужно было лишь смотреть под ноги, стараясь в полном мраке не навернуться в воронку и не переломать себе ноги.
Четвертьчасовая пауза была необходима для того, чтобы пехота заняла обработанный «богом войны» кусок вражеских укреплений, в небе над целью сменили друг друга на вахте два беспилотника, а на артиллерийских позициях расчеты пробанили и охладили стволы орудий. Так сказать, на всякий случай.
А потом началась вторая артподготовка, на этот раз по Лычкову, чуть более длинная – минут на сорок – сорок пять. Опять огонь велся «по-зрячему», с корректировкой, и до полного прекращения шевелений с немецкой стороны. Занимали руины шверпункта уже части 202-стрелковой дивизии из состава 1-й Ударной армии. Последней, третьей частью этой ночной симфонии был разгром и захват несколько меньшего по размеру шверпункта Кневицы, после чего 202-я дивизия продвинулась еще на семь – десять километров к югу от линии железной дороги и начала занимать оборону по удобным естественным рубежам.
Собственно, все это была уже чистая забава, поскольку к часу ночи 87-й стрелковый полк у деревни Белый Бор перерезал и оседлал единственную дорогу, по которой в район шверпунктов Лычково – Кневицы могла поступить помощь противнику. Приданные полку саперы сразу же начали взрывать в мерзлой земле толовые шашки, намечая изломанную линию траншей. В воздухе замелькали лопаты и киркомотыги. К рассвету очнувшихся немцев тут встретит подготовленная и усиливающаяся с каждым часом линия обороны. Любая попытка немецкого командования наличными силами снова заблокировать железную дорогу Валдай – Старая Русса обязательно нарвется на соответствующий отпор.
Операция «Центавр» прошла вполне успешно, а вот намеченная на вторую половину марта немецкая операция по деблокированию группировки могла уже и не состояться по причине отсутствия необходимых для этого сил и средств. РККА получила прямой транспортный коридор к Старой Руссе и возможность быстро нарастить свою группировку южнее озера Ильмень. А вот вермахт продолжал удерживать, пусть и важный, но все же второстепенный узел шоссейных дорог, для которых у Красной армии имелись пути-дублеры. Это был первый гвоздь в крышку гроба Группы армий «Север». Но на тот момент эту истину никто, кроме разработчиков операции «Молния» и Верховного Главнокомандующего, не понимал.
16 февраля 1942 года, 17:35.
Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, и. о. начальника Генштаба Василевский Александр Михайлович, генерал-майор Бережной Вячеслав Николаевич.
– Товарищи, – сказал вождь, – судя по донесению товарища Горбатова, операция «Центавр» завершилась успешно. Настолько успешно, что Лев Захарович Мехлис рвется на Северо-Западный фронт, выявлять приписки и карать обманщиков. Что вы на это скажете, товарищ Бережной?
– Пусть едет, товарищ Сталин, – пожал плечами командир отдельной тяжелой мехбригады осназа, – ничего такого, что могло бы подтвердить его подозрения, он не увидит.
– Хорошо, – кивнул Сталин, – мы вас поняли и верим вам. Мы попросим товарища Мехлиса, чтобы он пока никуда не ездил, чтоб не трепать напрасно нервы товарищу Горбатову. А что нам скажет товарищ Василевский?
– Наши железнодорожные части уже приступили к ремонту полотна и станционного хозяйства, поврежденного немцами. Саперы в двухдневный срок должны завершить ремонт железнодорожного моста через реку Полометь. Считаю, что нам удастся выдержать график подготовки и провести «Молнию» раньше, чем немецкое командование сумеет адекватно отреагировать на случившееся. Кроме того, операции «Гобой» и «Игла», запланированные на двадцать третье февраля и с учетом даты, отвлекут внимание противника от Псковского направления.
– Вы уверены, что немцы не перебросят под Ленинград силы из-под Смоленска? – спросил Сталин, медленно прохаживаясь по кабинету. – Может, лучше для начала ударить на Псков, а уже потом проводить операции местного значения, добивая противника?
– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – у немцев, а точнее, лично у Гитлера просто навязчивая идея насчет нашего наступления на Смоленск. В конце концов, именно здесь мы украли у него Гейдриха и фон Клюге, и именно сюда он стягивает остатки своих резервов. Нашей разведке удалось узнать, что новым командующим Группы армий «Центр» назначен рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, которого Гитлер считает самым надежным своим соратником. В ответ на возможные протесты Кюхлера о том, что началось наше наступление на Ленинград и он не может оставаться без резервов, Гиммлер и Гитлер просто прикажут ему замолчать, предложив обойтись собственными ресурсами. А поскольку усилить 18-ю армию можно только за счет шестнадцатой…
– Я вас понял, товарищ Василевский, – кивнул Сталин, – конечно, после того, как Калигула назначил своего коня сенатором, мир уже ничем нельзя удивить. Но, товарищ Бережной, как вы думаете, значит ли это назначение Гиммлера, что Гитлер сейчас в таком же отчаянии, в каком он был в вашей истории летом 1944 года? Ведь фронт все еще под Москвой, а не под Варшавой?
Генерал-майор Бережной пожал плечами.
– Я не специалист и плохо разбираюсь в психологии Гитлера и ему подобных. Могу сказать лишь одно. Все происходит слишком быстро, и поражения врага следуют одно за другим. Гитлер вообще неуравновешенный тип, в свое время отравленный газами и дважды контуженный. Ситуация, при которой он станет совсем неадекватным, вполне возможна, и мы в любой момент должны быть к этому готовы.
– Что вы имеете в виду? – заинтересовался Сталин.
– Сумасшедший Гитлер, – ответил Бережной, – считая, что высшее командование вермахта готово ему изменить, вполне может инициировать в Германии новую «ночь длинных ножей». Это может сильно помочь нам на завершающем этапе войны. Но, спятив окончательно, Гитлер может развернуть на наших оккупированных территориях самый настоящий геноцид. Вот это очень плохо. И назначение Гиммлера командующим группой армий «Центр» – это сигнал о том, что такое развитие событий вполне возможно.
– Товарищ Сталин, – голос Бережного дрогнул, – в случае такого развития событий я предлагаю нанести по фашистской Германии удар возмездия имеющимися в нашем распоряжении спецбоеприпасами. Уверен, что товарищ Ларионов в этом меня поддержит.
Сталин, помрачнев, покачал головой, а потом сказал:
– Мы обдумаем ваше предложение, товарищ Бережной. Но в первую очередь мы должны думать не о возмездии, а о том, как быстрее освободить наш народ и нашу землю от фашистского рабства. Мы очень рассчитываем на вашу помощь и поддержку в этом деле. Ведь вы и ваши товарищи всего за какие-то сорок дней сумели внести в дело нашей Победы неоценимый вклад.
– Итак, товарищи, – Сталин подошел к столу и что-то записал в блокноте, – план операции «Молния» должен быть выполнен в те же сроки и в том же объеме, как и намечалось ранее. На сегодня все. Вы свободны, товарищи.
19 февраля 1942 года, 00:35. Мурманск, аэродром Ваенга, 2-й гвардейский (72-й) смешанный авиационный полк Северного флота
Днем 18 февраля на аэродроме Ваенга приземлились два прибывших из Архангельска транспортника ТБ-3, из которых под наблюдением сотрудников НКВД были выгружены полтора десятка больших деревянных ящиков. Через час после прилета «туберкулезов» на том же аэродроме приземлился пассажирский ПС-84 с двумя десятками секретных специалистов на борту, которых немедленно поселили в отдельный барак, возле которого опять же стояли бойцы НКВД.
Еще сутками ранее на аэродром Ваенга из мурманского порта привезли столитровые железные бочки, на которых какой-то шутник краскопультом под трафарет нанес надписи большими белыми буквами: «ТС-1. Яд – не пить», и череп с костями для вящей доходчивости. Ну, не надо никому знать, особенно в кишащем англичанами и американцами Мурманске, что ужасно секретные буквы ТС-1 обозначают самый обыкновенный керосин, только тщательно очищенный. А так, почему бы слегка и не потроллить коллег из «союзных разведок» – пусть попытаются выяснить состав этой «ужасной дряни».
А специально выделенные товарищи, откомандированные во вновь сформированный СМЕРШ из ведомства Лаврентия Павловича, пусть посмотрят, кто, кому и какие вопросы будет задавать в связи со всем происходящем. И в самом деле, товарищи Сталин и Берия весьма интересуются – есть ли у нас в доме «кроты», и где именно они водятся?
И вот уже неделю аэродромная команда выравнивала и трамбовала взлетно-посадочную полосу, доводя ее длину до двух тысяч метров. Смысл всех этих действий был изначально малопонятен. Ходили слухи, что СССР закупил в Америке тяжелые четырехмоторные бомбардировщики В-17, и аэродром готовят для приема именно этих самолетов. Но действительность была фантастичнее любых даже самых невероятных слухов.
Дело в том, что все эти события были лишь прелюдией перед осуществлением основной части операции под кодовым наименованием «Мгла», решение о проведении которой было принято девятью днями ранее. Выходящие на новый уровень советско-американские отношения требовали бесперебойного функционирования трассы арктических конвоев. Именно этой цели и служила переброска на Север Эскадры особого назначения. Немцы в Норвегии должны быть тише воды, ниже травы. И для этого у Северного флота теперь были все возможности.
Но, чтобы снять все опасения американских партнеров о безопасности грузов, нужно было выбить из рук Гитлера еще один козырь. И этим козырем был притаившийся где-то в норвежских шхерах линкор «Тирпиц». В принципе, особого стратегического значения он уже не играл. Стоит ему лишь высунуть нос из Тромсе, где он сейчас отстаивался, и находящаяся поблизости «Москва» тут же успокоит его двумя-тремя своими «Вулканами». Судьба двух итальянских линкоров, сгинувших в Черном море, еще у многих на слуху. И пусть немцы строят свои корабли куда качественнее, чем итальянцы, но подрыв проникающей боеголовки в погребах уконтропупит даже такого монстра, как «Тирпиц».
Но все это теория, а для гарантии безопасности конвоев «Тирпиц» надо прихлопнуть уже сейчас. Другие крупные немецкие корабли, которые были направлены Гитлером на север, пока находятся в длительном ремонте после полученных ими повреждений и будут отсутствовать на Арктическом ТВД от двух до четырех месяцев. А потом милости просим, господа, приходите на наше Баренцево море по одному и с вещами. Но «Тирпиц» при всем при том надо выводить из игры уже сейчас, не дожидаясь, пока в Арктике развернутся основные события. Пусть в Берлине побесятся, а в Лондоне и в Вашингтоне задумаются.
В сложившихся условиях выполнить такую задачу способна только авиация будущего, а точнее, истребители-бомбардировщики МиГ-29К. По плану операции «Мгла», пара этих машин должна была, взлетев с аэродрома в Кратово, совершить промежуточную посадку в Ваенге, где дозаправиться, подвесить по четыре КАБ-500Кр и вылететь к Тромсе, где в данный момент отстаивается главное пугало Третьего рейха. В дальнейшем аэродром Ваенга, наряду с аэродромами в Саках и Кратово, становился одной из трех опорных баз для действий Авиационной группы особого назначения на Советско-германском фронте.
Ровно в ноль тридцать минут ночи 19 февраля 1942 года у ВПП авиабазы Ваенга зажглись огни посадочных прожекторов. Как бы в ответ им, в черном вечернем небе низко над горизонтом вспыхнули две яркие точки. Еще несколько минут, и при полном обалдении местной аэродромной команды, по ВПП один за другим в серебристых вихрях снежной пыли промчались два стремительных стреловидных силуэта. Как только последний самолет остановился в конце полосы, прожектора тут же погасли.
Летный состав 2-го гвардейского смешанного авиаполка, разбуженный непонятным шумом, выскочил из бараков, но не смог разглядеть ничего, кроме смутной суеты и мелькания ручных фонарей в двух стоящих на отшибе капонирах. Тем более что товарищи, по привычке называемые особистами, попросили летчиков не любопытствовать, а идти и досматривать сны. Кто там делает и что, это не их ума дело. Когда будет надо, то все и все узнают.
Тем временем прибывшие спецрейсом специалисты извлекали из деревянных ящиков длинные, как гвозди, корректируемые противобункерные бомбы и подвесные топливные баки, а также заправляли основные и подвесные баки керосином под пробку. Сделав свое дело, эти самолеты сюда уже не вернутся. С тремя ПТБ им вполне должно хватить топлива прямо до Кратово, и еще останется кое-какой запасец. А здесь в Мурманске с рассветом должен начаться самый настоящий ад.
Получивший нахлобучку от Гитлера Геринг погонит своих асов в новые самоубийственные атаки. Но это уже работа для совсем других летчиков, в том числе и прославленных асов 2-го гвардейского (72-го) смешанного авиаполка Северного флота. Поэтому пусть товарищи летчики спят спокойно – завтра у них будет трудный день.
Ровно в четыре часа тридцать минут капитан Гуссейн Магомедов оторвал свой МиГ-29КУБ от ВПП Ваенги и пошел на взлет. Вслед за ним поднялся и МиГ-29К старшего лейтенанта Сергеева. Набор высоты до эшелона в пятнадцать тысяч и курс на Тромсе. Следом за ними взлетел и ПС-84 с аэродромной командой на борту. Только курс они взяли в другую сторону – их ждала Москва.
На заднем сиденье кабины МиГ-29КУБ сидел не простой пассажир, а сам командующий Авиацией дальнего действия и доверенное лицо Сталина генерал-майор Александр Евгеньевич Голованов. Он обязан был зафиксировать результаты бомбометания и лично доложить о них Верховному. Голованову Сталин доверял, и его доклад мог оказать влияние на очень многое в разработке вооружений, в первую очередь для авиации дальнего действия.
Ну, не могли советские дальние бомбардировщики накрывать свои цели сплошным ковром тяжелых фугасок. Самолетов, способных нести тяжелые авиабомбы на большие расстояния, было не больше сотни, а одной авиагруппой осназа войну не выиграть. Да, в Кратово уже переоснащают один Пе-8 двигателями М-82 с высотными нагнетателями. Но ему нужно будет соответствующее вооружение, чтобы сотня советских Пе-8 по боевому воздействию не уступала тысячам американских летающих крепостей.
Перед самой войной в СССР уже велись работы по созданию дистанционного управляемого оружия. Можно вспомнить неудачную королевскую зенитную ракету, за которую он сел, как растратчик, или вполне удачный вариант переделки устаревшего бомбардировщика ТБ-3 в дистанционно управляемый самолет-«брандер». В пятисоткилограммовую бомбу оборудование для дистанционного телеуправления от ТБ-3 не влезет. Но, как обещали разработчики, с бомбами весом от двух тонн и выше можно попробовать поработать.
Сказать честно, Александр Евгеньевич эту идею воспринял положительно. Дело оставалось за испытанием. Тут и подвернулся тот самый «Тирпиц», чтоб он был неладен. Несчастливое название для немцев. Береговую батарею под Констанцей, носившую то же название, МиГи уже разбомбили. Теперь настала очередь линкора.
От Мурманска до Тромсе по прямой всего-то около пятисот километров. Ну, а линия фронта, считай, вообще рядом. Поэтому оба МиГа сперва взяли курс на север, намереваясь по широкой дуге обогнуть мыс Нордкап, чтобы раньше времени не всполошить немецкое ПВО.
Во время полета пилоты молчали. Говорить было не о чем – надо было работать. Норвегию обогнули благополучно. Специалисты службы радиоперехвата на «Москве» доложили, что об обнаружении советских самолетов вражеских сообщений не поступало. В пять утра, примерно в сотне километров от цели, оба МиГа форсировали двигатели, и зашли на цель в пологом снижении обгоняя свой собственный звук. КАБы положено бросать с высоты не больше пяти километров. Этот прием, уже столько раз применявшийся нашими летчиками против немцев на юге, делал их первую атаку абсолютно внезапной и неотразимой. Зимняя ночь в Арктике может быть либо звездной и морозной, либо такой же морозной, но метельной. Третьего не дано. Сейчас как раз был первый вариант. Колючие звезды, пляшущие в небесах всполохи северного сияния и видимость – миллион на миллион.
Там внизу спали ничего не подозревавшие фрицы на «Тирпице», спал в своей каюте первый и последний командир линкора капитан цур зее Фридрих Карл Топп. Дремали дежурные расчеты зенитных батарей, дубели от мороза на своих постах наблюдатели, вслушивались в тишину полярных просторов немецкие звукометристы. Но ни звука не доносится с небес. А смерть уже рядом. Помните, фрицы, 22 июня – тогда ваши летчики тоже убивали спящих…
Когда до «Тирпица» оставалось всего восемь километров, корректируемые бомбы отделились от своих держателей и нырнули вниз. Били дуплетом. Бомбы, сброшенные капитаном Магомедовым, были нацелены в район носовых башен ГК А и В, старший лейтенант Сергеев ударил по кормовым башням C и D. Именно там удар относительно небольших по калибру пятисоткилограммовых корректируемых бронебойных авиабомб мог вызвать детонации боекомплекта.
Бомбы приближаются к цели, направляя свой полет движениями рулей. Потом, почти одновременно, видны четыре яркие вспышки на палубе «Тирпица». А еще мгновение спустя носовая часть линкора превратилась в настоящий вулкан. Только одна бомба из четырех ударила в палубу сразу за барбетом башни Bruno, разворотив элеваторы, прошила наискосок подбашенное отделение, и лопнула в снарядном погребе. Взрыв полного боекомплекта разорвал переборки, подкинул башню Bruno вверх и вызвал вторичную детонацию в башне Anton. Из трех других бомб одна поразила боевую рубку, вторая – крышу башни D, третья – пробила палубу в кормовой части, и взорвалась под килем, вызвав хотя и значительные, но не смертельные повреждения.
Но вот взрыв двух полных погребов ГК – это уже не лечится. Линкор «Тирпиц» повалился на левый борт и лег на грунт с креном в сорок пять градусов, выставив на поверхность часть палубы и надстройки.
Немецкие зенитчики спохватились лишь спустя несколько минут, паля из всех стволов в белый, то есть в черный свет как в копеечку. Но, как говорит народная цыганская пословица, поздно запирать конюшню после того, как мы в ней уже побывали. Auf Wiedersehen…
Тот из немецких моряков, кто не был убит сразу, захлебнулся в кромешной темноте от хлынувшей внутрь ледяной воды. Из двух тысяч шестисот человек экипажа спастись удалось лишь двумстам тридцати двум матросам и пятнадцати офицерам. Погибли командир корабля, старший офицер и главный механик. Еще двадцать восемь человек из числа спасенных впоследствии скончались в госпитале от переохлаждения. «Тирпиц» же восстановлению не подлежал и годился лишь на патефонные иголки…
Увидев внизу яркую вспышку, капитан Магомедов по СПУ вызвал пассажира:
– Товарищ генерал-майор, цель поражена. Разрешите вместо второго захода атаковать запасную цель!
Генерал-майор Голованов еще раз посмотрел вниз и принял решение. Действительно, делать второй заход на груду металлолома, в которую превратился германский линкор, не имело никакого смысла. Особенно, если учесть цену, а точнее, бесценность каждой такой управляемой бомбы. В то же время посадка самолета с бомбами на борту абсолютно исключена. Для того чтобы с пользой освободиться от бомбового груза, который стал излишним, и был составлен список запасных целей.
Генерал-майор подумал и сказал в СПУ:
– Курс на Турку, товарищ капитан. Тем более что это нам почти по пути. Порадуем господина Маннергейма, утопив у него последний броненосец береговой обороны – как там его, «Вяйнемяйнен». Пусть радуется, как и его союзник – Гитлер.
Ровно в шесть тридцать пять оба МиГа благополучно приземлились на аэродроме в Кратово. Операция «Мгла» была выполнена на сто пятьдесят процентов. В пучине полярных вод исчезло вечное пугало британского флота, а в гавани Турку перевернулся кверху дном финский броненосец. Капитан Магомедов и старший лейтенант Сергеев были награждены орденами Ленина, а советские разработки корректируемых планирующих бомб получили поддержку руководства страны. Новому оружию авиации дальнего действия быть.
В Европе же царили совсем другие настроения. Гитлер в очередной раз проистерил перед своими бонзами в «Вольфшанце». По итогам двухчасового разноса гросс-адмирал Эрик Редер переехал в тюрьму «Моабит», а командующим немецким флотом был назначен гросс-адмирал Дениц, «папа» всех немецких подводников.
Велика была также и растерянность первого лорда британского Адмиралтейства сэра Дадли Паунда. Русские опять умудрились незаметно снять с шахматной доски еще одну немецкую фигуру, причем на этот раз ферзя. Что он теперь должен докладывать новому премьеру Клементу Эттли?
Как в новых условиях должен действовать Роял Нэви, ослабленный после сражения у Лиссабона и потерь на Дальнем Востоке? Все шло по какому-то жуткому плану, составленному в Москве. И в Лондоне буквально кожей ощущали, что Британии в этом плане совсем не было места. Разбуженный русский медведь вылезал из берлоги и под красным знаменем коммунизма намеревался прошагать по всей Европе.
В Вашингтоне Рузвельт, узнав об уничтожении «Тирпица», только удовлетворенно хмыкнул и поставил галочку в лежащем на столе блокноте.
– Дядя Джо держит слово, – сказал американский президент своему помощнику, – кажется, с ним можно иметь дело.
Время стремительно неслось вперед, словно горная лавина, и остановить ее уже было невозможно.
22 февраля 1942 года, полдень. Нью-Йорк.
Джулиус Роберт Оппенгеймер, профессор Университета Бэркли (Калифорния)
И зачем только я послушал эту глупую Китти, которая настояла, чтобы я поехал с ней в этот проклятый Нью-Йорк. Но как известно, женщина может своим нытьем заставить любого мужчину сделать именно то, что ей хочется. Тем более, если эта женщина – твоя супруга. Спорить в подобных случаях просто бесполезно.
Единственно, что меня утешило – в Нью-Йорке был в это время мой старый знакомый, физик-эмигрант из Германии Лео Сциллард, который вместе с Ферми занимается «цепной реакцией». Чертовски интересная штука, надо обязательно поболтать об этом с Лео.
В Нью-Йорк мы отправились поездом, поскольку сейчас, из-за войны, введены не только карточки на продукты, но и ограничения на продажу бензина и резины для автомобиля. Просто смешно – радио и газеты ежедневно призывают граждан Соединенных Штатов пользоваться личной автомашиной только для поездок на работу. А также рекомендуют брать попутчиков, чтобы экономить бензин. Вон, в сегодняшнем номере «Нью-Йорк таймс», к примеру, написано, что «каждое незанятое место равносильно тому, что оно занято японцем». Бред какой-то!
Тут же в газете напечатаны не менее бредовые заметки, вроде этой: «Супруга подала на развод из-за того, что ее муж, обожая бифштексы, съел всю говядину, которая была получена на семью по карточкам». А вот заметка про таинственное убийство какого-то полковника Лесли Гровса, занимавшегося в военном министерстве строительными подрядами. Репортер полагает, что это дело рук мафии – ворочая огромными деньгами, этот полковник наверняка имел дело с «крестными отцами» и не смог поделить с ними украденные у налогоплательщиков деньги. Обычная история. Такова судьба всех тыловых крыс.
Перечитав хронику боевых действий, я задумался. Сводки с фронтов не очень радовали, но все же… Джерри, например, напирали на русских, но те не оставались в долгу и давали им сдачи. Совсем недавно авиация русских каким-то образом дотянулась до Норвегии и вдребезги разбомбила там самый мощный немецкий линкор «Тирпиц». Говорят, этот людоед Адольф до сих пор в шоке. Это был самый сильный нацистский корабль на сегодняшний день, брат-близнец того самого «Бисмарка», который перепугал до смерти британцев год назад и потребовал для своего уничтожения целой британской эскадры.
На Тихом океане, после позора Перл-Харбора, джапы продолжают теснить наших доблестных морских пехотинцев, как чума расползаясь от острова к острову. Уже пала британская крепость Сингапур, японский флот нацелился на Яву. Вопрос с нашими войсками на Филиппинах остается открытым, но похоже, они уже выдыхаются.
Я бросил на стол газету. Конечно, надо сделать все, чтобы победить нацистов и их японских союзников. Но британцы пока сидят безвылазно на своем острове и воюют с немцами и итальянцами в Северной Африке. Причем похоже, этот хитрый лис Роммель переигрывает их вчистую. Тем временем в Азии японцы договорились с королем Таиланда – так теперь стали называть Сиам, и уже лезут в Индию, отчего англичане трясутся от ужаса, опасаясь, что «жемчужина британской короны» безвозвратно уплывет из их жадных рук.
Только русские всерьез воюют с нацистами, в обледеневших степях и засыпанных снегом лесах одну за другой перемалывая дивизии гуннов и нанося им огромные потери. В газетах пишут о страшных сражениях в тридцатиградусные морозы, когда голая кожа в одно мгновение пристает к промерзшей танковой броне. Если честно, то я симпатизирую этим русским. И не только потому, что они воюют против нацистов, поставивших своей целью истребить всех евреев в мире. Мне нравятся их политические взгляды.
Нет, я, конечно, не член коммунистической партии, но многие мои друзья – коммунисты. Даже родной брат Фрэнк недавно сказал мне, что собирается вступить в компартию. И при этом все мои знакомые коммунисты – глубоко порядочные люди. К тому же некоторые реформы нашего нынешнего президента были очень похожи на те, о которых говорили мои «красные» приятели.
Даже моя Китти, второй муж которой погиб, сражаясь с нацистами в Испании, тоже, кажется, коммунистка. Впрочем, ложась с ней в постель, я меньше всего думаю о ее политических взглядах. Мы с ней поженились в ноябре 1940 года, и в мае 1941 года у нас родился сын, которого мы назвали Питером. Я ни о чем не жалею. Вот и сейчас я смотрю на нее и не могу нарадоваться.
Прибыв в Нью-Йорк, мы расположились в одной небольшой, но уютной гостинице на Манхэттене. Китти думала отвести меня в Метрополитен-музей и посмотреть на небоскребы на Уолл-стрит, но я хотел немного отдохнуть, и она одна умчалась делать покупки. Я же позвонил по телефону, который мне сообщил в телеграмме Лео Сциллард, и сообщил тому о своем приезде.
Через полчаса он был у меня. Правда, приехал не один. С ним был незнакомый мне мужчина – среднего роста, плотный, с улыбкой на лице и свежим шрамом над левой бровью. По манерам держаться и по не скрываемой под обычным костюмом строевой выправке, мне стало ясно, что приятель Лео, назвавшийся Майклом, военный. Он, правда, этого и не скрывал. По его акценту было понятно, что мой новый знакомый – иностранец. Действительно, Майкл оказался русским офицером, который воевал против джерри в Крыму и после ранения на фронте и излечения был направлен в командировку в США.
В октябре прошлого года наш президент распространил на Россию действие закона о ленд-лизе, и русские прислали специальную комиссию, которая должна была вместе с нашими военными определить – что им нужно в первую очередь для войны с нацистами. Одним из членов этой комиссии был и капитан Михаил Крылов. Или Майкл, как он просил называть себя на американский манер.
Мы поговорили о боевых действиях против немцев, о том, как нацисты истребляют мирное население на захваченной ими территории. То, что рассказал Майкл, меня потрясло. Я, конечно, уже знал из сообщений нашей прессы о расстрелах евреев и пленных, которые практикуют джерри, но одно дело прочитать об этом в газете, другое – услышать от человека, который видел все эти ужасы своими глазами.
У меня сжались от гнева кулаки. По натуре я человек добрый, иногда даже слишком, но тут я не выдержал:
– Надо разбомбить всех этих мерзких нацистов, да так, чтобы ни один из них не уцелел! – воскликнул я. – Если их не остановить, они погубят весь мир!
Майкл вздохнул и как-то странно посмотрел на меня. Немного помолчав, он перевел разговор на более мирную тему. Из этого я сделал вывод, что все, что нам известно о зверствах джерри, чистая правда.
Тут пришла Китти, а вслед за ней вошел бой в гостиничной ливрее, неся пакеты с покупками. Похоже, что Китти все-таки совершила свой большой поход по нью-йоркским универмагам.
Она с ходу включилась в нашу беседу. Майкл, несмотря на то что был военным, оказался галантным кавалером. Он просто очаровал мою супругу. Китти даже начала строить ему глазки, но заметив мой неодобрительный взгляд, стушевалась и стала вести себя более сдержанно. Ну, в самом деле, ей не надо забывать, что она далеко не девочка, а солидная замужняя женщина.
Уловив заминку в разговоре, Майкл предложил совершить сегодня вечером небольшую морскую прогулку. В гавани Нью-Йорка, неподалеку от Статен-Айленда мы должны были пересесть на уже переданный советскому военно-морскому флоту спасательный катер и отправиться на нем в небольшой – три-четыре часа – прибрежный вояж, не отходя далеко от самой гавани. Погода была хорошая, и мне захотелось подышать свежим морским воздухом в компании приятных мне людей. Лео, кстати, тоже решил присоединиться к нам. Китти, естественно, мы брать с собой не стали – я знал, что ее сильно укачивало, к тому же женщина на борту корабля – это плохая примета.
На такси мы быстро добрались до гавани и там пересели на паром, который регулярно ходил до Статен-Айленда. Мы благополучно доплыли до острова и там поднялись на борт советского корабля. Признаюсь честно, мне было волнительно познакомиться с теми, кто уже успел повоевать с нацистами, – а судя по наградам и лицам моряков, которые нас встретили, им уже довелось понюхать пороху. Майкл о чем-то переговорил по-русски с капитаном, катер отдал швартовы и вышел в море.
Стоя на палубе, я с гордостью смотрел на остров Либерти и взметнувшую в небо факел статую Свободы – славный символ нашего государства. Но тут ко мне подошел Майкл и, взглянув на меня, спросил, не холодно ли мне, после чего пригласил в кубрик, где можно было выпить горячего чаю или чего покрепче. Вообще я не любитель спиртного, но подумав, решил, что рюмка виски или хорошей русской vodka сегодня бы мне не помешала.
Лео уже был в кубрике и с интересом рассматривал военный журнал на русском языке, где были фотографии трофеев, захваченных у нацистов, и снимки военной техники русских на фоне нескончаемых колонн немецких военнопленных, уныло бредущих в русский тыл. Должно быть, им очень не хотелось попасть прямиком в Сибирь. Но в Россию их никто не звал, так что они получили то, что заслужили.
Были там и фотографии тех их приятелей, которым повезло куда меньше. Горы трупов в серых шинелях, которых русские собрали со всей округи, чтобы захоронить в братских могилах. Как сказал Майкл, глядя на эту кучу мертвых джерри, «кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет».
Тыкая пальцем в журнал, Лео начал задавать вопросы, и Майкл стал нам рассказывать о новой русской военной технике. Причем оказалось, он неплохо разбирался не только в военном деле, но и в физике. В том числе знал он и о последних открытиях в области строения ядра атома и в квантовой теории. Удивительно, этот русский капитан спокойно рассуждал о таких вещах, о которых в Америке знает не каждый университетский профессор!
Меня разбирало любопытство – что это за военный такой, и откуда он знает то, что является пока тайной за семью печатями?
Майкл, заметив мой недоуменный взгляд, неожиданно подмигнул мне:
– Джулиус, вы удивлены? – спросил он. – Вы думаете про себя – откуда простой русский капитан столько знает – не так ли?
Я вынужден был сознаться, что действительно ломаю голову, пытаясь разгадать эту загадку.
– Дружище, – сказал мне Майкл, подмигнув, – как говорил принц датский Гамлет: «There are more things in heaven and earth, Horatio, than are dreamt of in your philosophy». – Потом он вдруг стал необычайно серьезным и произнес: – А что, если я скажу вам, Джулиус, что уже существуют двигатели, работающие на энергии деления ядра атома?
Я ошарашенно посмотрел на Майкла, не понимая, то ли он шутит, то ли говорит всерьез. Лео тоже бросил рассматривать журнал и начал прислушиваться к нашей беседе.
А Майкл тем временем продолжил:
– Мистер Оппенгеймер, в СССР уже построен реактор, в котором выделяемая во время цепной реакции энергия деления ядра атома совершает работу, достаточную для того, чтобы неограниченно долго двигать в толще воды с огромной скоростью большую подводную лодку. Подводную лодку, которой не надо заправляться топливом, и которой не требуется всплывать на поверхность, для того чтобы глотнуть воздуха, так как она способна добывать кислород прямо из морской воды. Подводную лодку, дальность которой не ограничена ничем, кроме границ суши и моря.
– Не может этого быть! – не сговариваясь, воскликнули мы с Лео. – При нынешнем уровне науки такой двигатель и такую подводную лодку просто невозможно построить в этом мире!
– А если он был построен не в этом мире? – с усмешкой посмотрел на нас Майкл.
У меня подкосились ноги. Я понял, что или этот странный русский капитан так неудачно шутит, или… Поверьте, кроме физики я занимался еще кое-чем. Например, в 1933 году выучил санскрит и перечитал всю «Бхагават-гиту». В этой священной книге индуистов я узнал о множественности миров, о путешествии во времени и пространстве. И то, что говорил мне сейчас этот странный русский…
Внезапно появившееся в Черном море корабельное соединение под Андреевским флагом, стремительные, как молния, таинственные самолеты, за наделю поставившие на колени люфтваффе, неуязвимые танки, которым не страшны снаряды немецких пушек, и армейские офицеры, по уровню знаний физики превосходящие нашего профессора…
– Майкл, – сказал я, облизывая пересохшие вдруг губы, – скажите мне, ради всего святого – вы пришли к нам из будущего?
Капитан как-то странно посмотрел на меня. В его взгляде мелькнуло даже что-то вроде уважения.
– Да, Джулиус, – спокойно ответил он, – вы правильно догадались, я, точнее мы, из будущего. Мы уже бросили свой меч на весы войны, и теперь крах нацизма произойдет быстрее, чем это случилось в нашем прошлом. Многие из тех, кто погибли в той истории, которую мы знали, останутся живы, и это заставляет нас сражаться еще яростнее.
– Майкл, – взмолился я, – скажите мне, какое оно это будущее?
Русский капитан печально посмотрел на нас, и только сейчас я понял, что перед нами сидит смертельно уставший человек.
– Джулиус, Лео, а вы уверены, что хотите это знать? – спросил он нас. Мы с Лео закивали головами, и Майкл продолжил: – В этом будущем, господа физики, по всему миру работают атомные электростанции, производящие огромное количество энергии, по северным морям плавают ледоколы с атомными двигателями, способные расколоть любые льды. В этом будущем ученые могут заглянуть в такие тайны, в которые даже такие гениальные физики, как вы, Джулиус, и вы, Лео, еще не заглядывали.
И в то же время в этом будущем по всему миру миллионы людей живут впроголодь, а ваша страна развязывает войны ради выгоды кучки дельцов с Уолл-стрит. Да что там мир, в самой Америке, если вы помните времена Великой депрессии, сотни тысяч людей теряют работу и умирают с голоду. И все это под сенью статуи Свободы и звездно-полосатым флагом. Немыслимое богатство одних и немыслимая нищета других – вот что такое мир нашего будущего.
Мы с Лео ошарашенно молчали, та горечь, с которой говорил этот русский, свидетельствовала о его искренности.
– Ради всего святого! – воскликнули мы оба. – Мы хотим знать, как это все получилось! Позвольте нам познакомиться с вашими знаниями.
– Джулиус, – сказал мне русский капитан, – вы должны понять, что поведав о нашем существовании и о тех открытиях, которые будут совершены в будущем, мы уже просто не имеем права вас отпустить назад. Тем более что там, в вашем прошлом, вы уже создали для Америки оружие страшной разрушительной силы, которое она попыталась использовать для достижения мирового господства. А когда вы стали протестовать против этого, то вас обозвали «красным» и выкинули вон как подозрительный элемент. Ну, а ваши ученики, не испытывавшие таких сомнений, продолжали делать для Америки одну бомбу разрушительнее другой.
– Что, была еще одна война? – спросил я. – Между Америкой и Советами?
– Да нет, – отмахнулся Майкл, – бог миловал. Но еще неизвестно насколько. Сейчас советское правительство осознает угрозу, которую несет военное применение секретов атома, и намерено избежать ее любым путем.
– Вы хотите сказать… – начал было Лео, но Майкл перебил его:
– Да, мистер Сциллард, вы совершенно правы, мы можем предложить вам лишь одно. Или вы получаете доступ ко всем знаниям будущего и вместе с советскими учеными работаете над их мирным применением. Только при этом вы будете вынуждены до конца дней своих находиться под контролем наших спецслужб, дабы не сообщить доверенное вам кому-то постороннему, или…
Я даже вспотел от всего услышанного.
– Но как же моя жена? – спросил я. – Ее я тоже никогда не увижу?
– Нет, почему, мы все прекрасно понимаем, – спокойно ответил мне Майкл, – вы сейчас напишете ей письмо, мы перевезем ее и вашего малыша к вам, и вы будете жить вместе, как обычная советская семья, – он усмехнулся, – а вот с Джин вы уже вряд ли увидитесь…
Я чуть не поперхнулся от неожиданности – откуда Майкл знал о моей любовнице? Потом, вспомнив, что он из будущего, и, следовательно, наше прошлое и настоящее ему хорошо известно, успокоился.
– Я готов, Майкл, пусть будет так. Как доктор Фауст, я готов отдать свою душу за знания, которые не известны еще никому в этом мире. Станьте же моим Мефистофелем!
Лео с одобрением посмотрел на меня и кивнул, словно соглашаясь с моими словами.
– Хорошо, – сказал нам капитан из будущего. – Только мы не губим души, а спасаем их. В этом мире вашу совесть уже никогда не будет мучить мысль о трехстах тысячах мирных японцев, заживо сгоревших в атомном пламени ради того, чтобы Америка смогла продемонстрировать всему миру свои ядерные мускулы, – Майкл посмотрел на часы. – Ну, а сейчас мы выйдем на палубу и будем ждать, когда всплывет атомная подводная лодка, на которой мы отправимся в Россию. Там вы узнаете всё…
22 февраля 1942 года, полночь.
Ленинградская область. Северо-Западный фронт, 11-я армия РККА. разъезд Крюково
Командир ГОТМБ-1 осназ РГК генерал-майор Бережной
Вот и кончился наш недолгий тыловой отдых. Техника прошла полную ревизию и средний ремонт. Стоящие на вооружении бригады Т-34 и КВ перевооружились на новую удлиненную 76-мм пушку, а новобранцы, прибывшие вместо убитых и раненых, прошли первичные тренировки. Бригада стала еще сильнее и сплоченнее. Леонид Ильич говорит, что бойцы рвутся в бой. Что есть, то есть, наш отдых уже всем изрядно поднадоел, и люди просто рвутся в бой.
Четыре дня назад первые подразделения бригады начали грузиться в эшелоны на станции Кубинка. Это танкисты и мотострелки. Артиллеристы убыли для поддержки отвлекающих операций раньше. За сутки до начала погрузки основной части бригады бойцам в клубе показали нарезку из фильмов про блокаду Ленинграда. Куски леденящей душу хроники из наших архивов и то, что снимали фронтовые операторы в этой реальности. Теперь все уверены, что нас отправляют именно туда – освобождать от блокады колыбель революции. Это и так, и не совсем так. Конечный замысел операции «Молния» предусматривает снятие блокады Ленинграда, но только как составную его часть.
На самом же деле замысел ее гораздо шире и подразумевает нанесение группе армий «Север» такого же тяжелого поражения, как то, что уже понесла группа армий «Юг». У нас есть еще месяц, пока вермахт, истощенный летне-осенним рывком на восток, окончательно не восстановит свою боеспособность. Мы воспользовались этим фактором во время проведения «Полыни», воспользуемся им и сейчас. Как там учил Суворов: маневр, быстрота и натиск. Ну, и огонь, конечно, причем максимальный.
Поскольку скрытность передвижения – это наше все, то техника вывозится из Кубинки в специальных вагонах-обманках, где вокруг платформы с танком или самоходкой, сооружен дощатый макет теплушки. Для разведки противника мы по-прежнему находимся в Кубинке. Чтобы в ведомстве Канариса ничего не заподозрили, по мере того как наша бригада оставляет базу, на ее место переводятся выводимые на переформирования и пополнения танковые части Западного фронта. Потрепаны они сильно, некоторые танковые батальоны существуют лишь на бумаге, поскольку в них не осталось ни одного танка. Здесь они будут ремонтироваться и пополняться. А до тех пор, пока не получат новую технику, в танковом парке будут стоять закрытые брезентом фанерные макеты. Мы же идем на фронт для того, чтобы побеждать.
Сейчас на разъезде Крюково военные железнодорожники организовали временную станцию разгрузки. Благо что от морозов земля звенит, как железо, и рельсы со шпалами на нее можно класть без балласта. Все это, конечно, временно. Придет весна, и здешние болота поплывут, как кисель. Но мы не собираемся ждать до весны.
Полночь. Тусклые огоньки светомаскировочных фонарей. Тяжелый паровоз ФД, окрашенный известкой в белый цвет, фыркает, будто не верит, что дотянул свой груз до конечной станции. В первом эшелоне со мной следует штаб бригады и первая рота комендантского батальона. Остальные составы с техникой вытянулись в нитку от самой Кубинки до этого разъезда, расположенного в десятке километров от Старой Руссы.
Раз прибыли, значит надо идти знакомиться с местным начальством. Времени на сантименты нет – как всегда сроки сосредоточения предельно жесткие. Даже если противник узнает о нашем присутствии в этих лесах и догадается об его истинном смысле, из-за отсутствия времени у него не останется никакой возможности принять соответствующие меры. Ну а дальше, как говорится, смелость города берет.
Эшелон только-только остановился, а вдоль насыпи уже вытянулась цепочка одетых в белые полушубки сотрудников НКВД, вышколенных теперь уже старшим майором Санаевым. Вот ведь как оно бывает – прошло всего полтора месяца, как мы воюем вместе с этими людьми, а нам они уже как родные. Не деды – братья. Большая часть из них была с нами с Евпатории, меньшая – присоединилась к нам в лагере под Армянском, остальные – в Кубинке. Последних сейчас бьет мандраж – это их первая операция в составе мехбригады осназа. Они еще не испытали пьянящего чувства победы.
Кстати, по внешнему виду станции видно что, недавно на ней разгружались эшелоны. Снег истоптан конскими копытами, забросан заиндевевшими комками навоза, и покрыт следами гусениц артиллерийских тягачей и танков. Насколько мне известно, бригада Катукова убывает к месту сосредоточения раньше нас. Также понятно, что совсем недавно тут выгружался артполк РВГК и, возможно, не один. Старая Русса – это ключ, который откроет ворота, в которые хлынут части Красной армии, и окончательно разгромят Группу армий «Север».
К штурму города командование РККА готовится основательно. По плану сюда должны быть переброшены артиллерийские части, высвободившиеся после завершения активной фазы операции «Центавр». Тут советские сверхтяжелые гаубицы Б-4 должны будут, как орехи, колоть немецкие укрепления. Ведь при наличии наших систем управления огнем и корректировке с помощью беспилотников, потребность в количестве орудий и в боеприпасах падает сразу на два порядка.
Не успели мы с Леонидом Ильичом отойти от вагона на несколько шагов, как нарвались на «комитет по встрече». Командующий 11-й армией генерал-лейтенант Василий Иванович Морозов внешне был очень похож на киношного генерала Серпилина в исполнении артиста Папанова. Такой же трагической, как и в кино, была и его судьба в начале войны находящейся под его командованием 11-й армии.
Утром 22 июня на не успевшую развернуться армию обрушилась немецкая 3-я танковая группа генерала Гота, наступавшая с севера через Вильнюс на Минск. А в тылах армии вспыхнуло антисоветское восстание литовских националистов, и частей бывшей буржуазной литовской армии. Кстати, не все литовцы оказались гнидами. Около четырех тысяч бойцов и командиров вышли из окружения вместе с остатками 11-й армии, и в дальнейшем составили костяк 16-й Литовской стрелковой дивизии, ставшей в нашей истории Краснознаменной, и получившей почетное наименование Клайпедской.
Рядом с ним был командующий Северо-Западным фронтом генерал-майор Горбатов. Нередкий сейчас случай, когда подчиненный старше званием, чем начальник. Вот, например, еще, во время проведения второй части операции «Полынь», маршал Буденный, командовавший 1-м конно-механизированным корпусом, подчинялся генерал-лейтенанту Василевскому. И ничего.
Генерал-майор Горбатов личность весьма примечательная. Был посажен при Ежове в 1938-м, освобожден из заключения в ходе бериевской реабилитации в марте 1941-го. В начале войны командовал 25-м стрелковым корпусом. После его разгрома под Витебском генерал вместе со сводной маневренной группой еще четыре дня удерживал Ярцево. Потом был тяжело ранен и эвакуирован в Москву.
После излечения с 1 октября 1941 года командовал 226-й стрелковой дивизией на Харьковском направлении. Дивизия отличалась дерзкими маневренными действиями. Потом, в середине января по нашей наводке был из комдивов переведен сразу в командующие Северо-Западным фронтом. Вот так просто, раз – и в дамки. Хотя товарищ Сталин больше судил не по нашим словам, а по тому боевому пути, который этот человек прошел в нашей истории. Для того, чтобы операция «Молния» увенчалась таким же успехом, как и «Полынь», было необходимо, чтобы Северо-Западным фронтом командовал человек той же формации, что и осуществлявшие «Полынь» генералы Василевский с Рокоссовским. Горбатов же для этой роли подходил почти идеально. Мы с ним оба дерзкие и удачливые, что называется – два сапога пара.
Сошлись мы в двух шагах от насыпи.
– Здравствуйте, товарищи генералы, – сказал я, по очереди пожимая им руки. – Я командующий 1-й гвардейской тяжелой механизированной бригадой осназа, генерал-майор Вячеслав Бережной. А это мой заместитель по политчасти и правая рука – бригадный комиссар Леонид Брежнев.
– Здравствуйте и вы, товарищ Бережной, – пожал мне в ответ руку командующий 11-й армии, – скажите, а операция «Центавр» – это была ваша идея?
– Решение принимал лично товарищ Сталин, – ответил я, – а идея была моя. Без разблокирования транспортных путей в направлении Старой Руссы планируемое нами в дальнейшем наступление просто не могло состояться.
Генералы переглянулись, а потом Василий Иванович Морозов сказал:
– Мы тут с товарищами сразу об этом догадались. Уж больно все аккуратно было сделано. Не наш стиль. У нас если наступление, так это свежие маршевые роты со штыками наперевес на пулеметы пустить, авось кто-нибудь да и прорвется, – он посмотрел на Горбатова, – это я не про тебя, Александр Васильевич, говорю, ты как раз не из этих. А тут и дорогу от немцев освободили, и людей потеряли мало. – Генерал-лейтенант Морозов снова пожал мне руку. – Не могу вас не поблагодарить, Вячеслав Николаевич, нам эта железная дорога была нужна как воздух.
– Не стоит благодарить, – ответил я. – А на будущее стоит помнить, что при наших наступлениях немцы всегда стараются удерживать за собой опорные пункты с проходящими через них коммуникациями. Так было со Славянском на юге, так было со шверпунктами Лычково – Кневицы, ликвидированными при проведении операции «Центавр». Таким же опорным узлом, только для шоссейных дорог, является Демянск.
А самое главное то, что подобную же роль для немецкой обороны играют укрепления, возведенные ими вокруг Старой Руссы. Через них проходит стратегически важная для нас железная дорога Валдай – Старая Русса – Дно – Псков.
Я достал из планшета лист бумаги с директивой Верховного и отдал ее генералу Горбатову.
– Должен вам сообщить, что концентрирующиеся под Старой Руссой одна механизированная и одна танковая бригады осназа, а также 1-й и 2-й кавалерийский корпуса не будут участвовать в операции «Вега» по освобождению Старой Руссы, а должны уйти в глубокий рейд в направлении Дно – Псков. Задача 11-й армии и поддерживающих ее частей Северо-Западного фронта состоит в том, чтобы как можно скорее уничтожить обороняющую Старую Руссу немецкую 18-ю пехотную дивизию и обеспечить нашим резервам прямой доступ с помощью железной дороги к Псковскому плацдарму. Товарищ Сталин считает, что «концерт должен состояться точно по расписанию».
Прочитав директиву, генерал Горбатов кивнул и, сложив бумагу вчетверо, спрятал ее за отворот полушубка.
– Получив сообщение о вашем прибытии, я ожидал что-то подобное. Ваша бригада, Вячеслав Николаевич, совсем не штурмовая, а, как бы это сказать, мобильная. Вот штурмовые батальоны, которые к нам тоже перебрасывают с юга – это совсем другое дело. Ну что же, так даже лучше. Как дойдете до Пскова, так передайте привет генерал-полковникам Георгу Кюхлеру и Эрнсту Бушу.
– По нашим данным, штаб 16-й армии расположен на станции Дно, – заметил я. – Если все пойдет, как надо, то уже через несколько часов после начала операции эта армия будет обезглавлена. В настоящий момент главной задачей при разгрузке частей осназа на разъезде Крюково и переброске их на плацдарм за рекой Полисть, а также в сосредоточении у деревни Вороново, является полная скрытность.
Эшелоны будут прибывать по ночам вплоть до ноля часов двадцать пятого февраля. Об истинной цели операции до ее начала вы не имеете права говорить даже начальникам своих штабов. Для всех, кроме нас троих, это должен быть только штурм Старой Руссы, и только. Должен вам сказать, что в Москве всей информацией по стратегическому замыслу операции владеют лишь два человека. Это исполняющий обязанности начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Василевский и Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин.
То, что по этому поводу будут думать прочие армейские начальники, не должно иметь для вас никакого значения.
– Понятно, – кивнул генерал Морозов, – каждый солдат должен знать свой маневр. Но кроме него больше никто. Поскольку о районе сосредоточения вашей бригады нас предупредили заранее, инженерно-саперный батальон уже проложил просеку и подготовил ледяную гать через реку Полисть.
Обернувшись, командующий 11-й армией махнул рукой, и от ожидающей в стороне кучки командиров, загребая валенками снег, к нам подбежал плотный низенький тип в белом командирском полушубке.
– Вот, – сказал командарм Морозов, – это командир того батальона, майор инженерной службы Жерехов. До завершения сосредоточения вашей бригады на исходных позициях передаю его батальон в ваше распоряжение. Если что не так, то пусть исправляют…
23 февраля 1942 года, ночь.
Ленинградская область, 54-я отдельная армия РККА.
Линия фронта под Синявино. Операция «Игла»
Пятьдесят четвертую отдельную армию с полным правом можно было бы назвать забытой. Дальний медвежий угол советско-германского фронта; местность, не приспособленная для ведения активных боевых действий: реки, леса, болота, бездорожье… Скверное снабжение и сильная, противостоящая ей группировка немецко-фашистских войск, осаждающая Ленинград. Выстроенные немцами долговременные оборонительные сооружения на шлиссельбургско-синявинском выступе не оставляли советской пехоте никаких шансов на прорыв.
Но однажды все изменилось. В битве, развернувшейся далеко на юге, без остатка сгорели две полевых и одна танковая армии вермахта. Еще одна армия была вдребезги разгромлена и, потеряв командующего, отошла к стенам Харькова.
Результатом этой эпической битвы стало то, что немецкому командованию пришлось решать, чем заткнуть дыру протяженностью почти в пятьсот километров и возместить потери личного состава в триста тысяч солдат и офицеров. Резервов не было, все, что ОКХ сумело накопить к середине января, было отдано Гудериану и бесславно сгорело в кровавой бойне под Чаплинкой. Части, спешно переброшенные из Франции на Восточном фронте, буквально за несколько дней вымерзали от лютых морозов, да и сколько их было в этой самой Франции? На фронт были брошены учебные батальоны пехотных дивизий, но и этого оказалось мало. Тогда командующий группой армий «Юг» пошел с шапкой по соседям – подайте, мол, нищему на пропитание…
На пропитание подали, но за счет снятия боеспособных частей, в первую очередь с Ленинградского направления, которое в ОКХ считалось спокойным. Собранные с миру по нитке двести тысяч немецких солдат вытянулись редкой цепочкой шверпунктов от Днепропетровска до Херсона. Еще примерно столько же окапывались по линии берега от Херсона до Варны и далее до турецкой границы.
Черноморский флот, который уже провел успешные десанты в Керчи, Феодосии, Евпатории, внушал немецкому командованию ужас грядущих поражений. Поэтому береговая линия Черного моря укреплялась, так же как и линия фронта. А тут еще Гитлеру попала вожжа под хвост, и он, напуганный советским механизированным осназом, стал обирать уже обобранных, создавая так называемый «смоленский резерв» на случай внезапного советского наступления в полосе группы армий «Центр». Здесь взвод, там рота, тут артиллерийская батарея. С миру по нитке… На все стоны командующего 18-й полевой армией вермахта генерала от кавалерии Георга Линдеманна, из Берлина следовал только один ответ: «У вас спокойный участок фронта».
Но ничто не вечно под луной. В начале февраля командующего 54-й армией генерала Ивана Федюнинского вызвали в Москву к товарищу Сталину. Кроме Верховного Главнокомандующего в знаменитом кабинете присутствовали еще два человека: и. о. начальника Генштаба генерал-лейтенант Василевский и «личный враг Гитлера» генерал-майор Бережной. Поговорили хорошо. Командующему 54-й армией был представлен план операции «Игла», целью которой был захват станции Мга, важного для немцев логистического узла, и жесточайшее требование советского командования соблюдать этот план с немецкой пунктуальностью. Чтоб выполнить все предписанное, и при этом без особых лишних потерь, армия должна была прорвать долговременную оборону 1-го АК вермахта и продвинуться вперед на десять километров.
При этом генерал-майор Бережной больше молчал, сказав только один раз, что если Федюнинский возьмет Мгу, то вся Шлиссельбургско-Синявинская группировка повиснет в воздухе. Других дорог там нет, так что придется немцам или отступать через болота, или сдаваться.
Для выполнения поставленной задачи 54-ю армию усилили не только обычными маршевыми пополнениями, но и четырьмя прибывшими с юга саперно-штурмовыми батальонами, гвардейским минометным полком РВГК и отдельной артгруппой осназа в составе двух батарей Нона-С и дивизиона установок ТОС-1М «Солнцепек». ПВО обеспечивала батарея из шести машин «Панцирь-С».
Вы скажете, что двенадцать Нон-С – это немного… Но если учесть, что в боекомплект самоходок вместе с обычными осколочно-фугасными снарядами и 120-мм минами входили и корректируемые снаряды «Китолов», а также мины «Грань», то помощь была весомая. Штурмовые батальоны с помощью маневрового паровоза и нескольких блиндированных вагонов протолкнули к самой линии фронта, а вот всю технику пришлось выгружать в Войбокало и вести к фронту своим ходом. Тридцать километров вдоль железной дороги – это полтора часа хода.
Глубокой ночью от станции Войбокало к линии фронта вдоль железной дороги по глубокому снегу шла колонна невиданной ранее боевой техники, размалеванной белыми маскировочными полосами. Тяжелые, 50-тонные «Солнцепеки» и их транспортно-заряжающие машины, созданные на шасси танка Т-72, плавно раскачивались на ухабах, как тяжелые крейсера. Напротив, легкие, авиадесантируемые самоходки 2С9 Нона-С и их кашеэмки с системами артиллерийской разведки и целеуказания подпрыгивали на буграх, как непоседливые школьники на переменке. Кроме них в колонне шли шесть зенитных самоходок «Панцирь-С», на танковом же шасси, а также радиолокационная станция обнаружения 1РЛ-123Е для ЗРПК «Панцирь-С1», несколько грузовиков «Урал» с боеприпасами и четыре БТР-80 с бойцами НКВД на броне.
Колонна из девяноста единиц боевой техники растянулась почти на четыре с половиной километра. Выступив из Войбокало в восемь часов вечера, уже до полуночи колонна была на исходных позициях перед ПГТ Апраксино.
Гвардейский минометный полк РВГК ушел к фронту без разгрузки. В километре от линии фронта, у берега реки Черная военные железнодорожники положили триста метров временных железнодорожных путей. Вот с этой позиции и ударят по врагу знаменитые «Катюши» БМ-13. А потом, отстрелявшись, сразу обратно, и будто не было там никого. Отсутствие видимой подготовки к наступлению, стягивания артиллерийского кулака, концентрации резервов должны были обеспечить операции полную внезапность. Две свежие стрелковых дивизии в резерве у Федюнинского есть, только они не подтянуты непосредственно к фронту, а сидят в эшелонах в Волхове. Сразу же после захвата Мги, уже в следующую ночь, они будут переброшены к месту событий и сразу с колес вступят в бой. Мгу надо будет удерживать во что бы то ни стало.
На временном КП 54-й армии, расположенном напротив Апраксино, в нетерпении прохаживался Иван Иванович Федюнинский. Артиллерии осназа он в деле еще не видел и потому сомневался. Бойцы штурмовых батальонов уже были в окопах и ждали своего часа. С точки зрения классической военной науки операция выглядела авантюрой. Но немцы отбили уже две «классические» попытки деблокировать Ленинград, в которых наши войска понесли большие потери.
Ровно в полночь в блиндаж спустился командир дивизиона «Солнцепеков» подполковник Остапенко Андрей Юрьевич, который по совместительству был и командующим артгруппой. Отдав генералу честь, он сказал:
– Товарищ генерал-майор, у нас все готово. Разрешите поздравить фрицев с праздником?
– С каким еще праздником? – встрепенулся Федюнинский, который, честно говоря, с того самого вызова в Москву спал не более двух часов в день.
– С нашим, товарищ генерал-майор, с двадцать третьим февраля, – ответил подполковник.
– Ах, с нашим праздником… – Федюнинский немного помолчал. – Поздравьте. Но первыми должны быть ленинградцы, а потом уже вы. Только когда будете поздравлять, поздравьте горячо, с огоньком, я слышал, что вы это умеете…
Когда секундная стрелка пересекла рубеж, отделяющий 22 февраля от 23-го, где-то вдалеке заиграли багровые отсветы. Установленные у поселка Пески направляющие для запуска 300-мм реактивных снарядов почти одновременно отправили в полет до цели тысячу трехсоткилограммовых смертоносных «поздравлений». Объектом их внимания стали укрепления вокруг станции Мга, а также укрепленные поселки Горы и Келколово, расположенные на господствующих над местностью высотах.
Запущенные реактивные снаряды были еще в воздухе, когда со стороны 54-й армий в небо взмыли первые НУРСы «Солнцепеков». Повинуясь введенной в компьютер программе, ТОСы за десять секунд выбросили в небо первую серию из четырехсот тридцати двух ракет. Линия фронта озарилась отблесками адского пламени. Тем временем ТЗМ приступили к перезарядке «Солнцепеков». Следующими немцев «поздравляли» гвардейцы-минометчики РВГК, отработав по объятым дымом и пламенем вражеским позициям из своих БМ-13. Их «подарок» был не менее горяч. Они не могли вести прицельный огонь, но уцелевшие немецкие солдаты, которые попытались занять свои места в окопах, попали под огненный каток «сталинских органов». Праздник удался – горело все. Когда штурмовые батальоны пошли в атаку, ожившие огневые точки были уничтожены корректируемыми минами и снарядами, выпущенными Нонами-С.
Дело в том, что все немецкие укрепления в этих краях были построены из местных материалов, те есть из дерева. Дзоты, которые надежно защищали от огня советской легкой артиллерии, сейчас горели погребальными кострами.
Уже без четверти час генералу Федюнинскому сообщили, что фронт прорван, а специально подготовленные к ночному бою штурмовые батальоны, заняв Апраксино, быстро продвигаются вперед. При этом уже закончившая перезарядку артгруппа осназа сопровождает их, подавляя очаги сопротивления.
Сняв трубку полевого телефона, Федюнинский назвал пароль и отдал короткий кодированный приказ. Раз фронт прорван так быстро и войска продвигаются вперед быстрее графика, то, пока немцы не очухались, можно выдвигать «резервы на колесах» прямо ко Мге. Это тоже было предусмотрено одним из вариантов плана. Пока первый эшелон дойдет от Волхова до Мги, пройдет как минимум четыре часа.
Еще нужно учесть время на прохождение команды и подготовку. К этому моменту или штурмовые батальоны захватят Мгу, или операция провалится. Зато если еще до рассвета удастся посадить в оборону две свежие дивизии, то это будет означать полный успех операции. Отдав все необходимые указания, генерал-майор приказал перебазировать НП вперед – туда, где идет бой.
В шесть часов утра к заваленному обломками и телами в мышастых шинелях перрону станции Мга прибыл первый эшелон с резервами. Здание вокзала ярко пылало, и от этого было светло, как днем. На территории станции и в прилегающем к ней поселке еще были слышны звуки перестрелки, но все понимали, что это уже конвульсии вражеского гарнизона.
Штурмовые батальоны вели бой за Келколово и Гору. Артгруппа осназа, сказавшая свое веское слово в ходе сражения, расстреляла два боекомплекта, выделенных на эту операцию, и оттянулась на исходные позиции. Но дело свое она сделала. Праздник удался. Две батареи Нон-С с практически нетронутым боекомплектом остались во Мге. Кроме всего прочего, эти орудия могли вести огонь 120-мм минами от полкового миномета образца 1938 года, а значит, имели возможность пополнять боеприпасы из местных источников. А этот миномет и в своем несамоходном исполнении был для немцев далеко не подарком.
К рассвету понесшие большие потери штурмовые батальоны выбили наконец противника с Горы, получив прекрасный, господствующий над местностью наблюдательный пункт для артиллерии. Подошедшая следом пехота тут же начала окапываться на выгодных для обороны рубежах. Начинался новый день, и до прорыва блокады оставалось буквально полшага. Но прежде чем эти полшага будут сделаны, немцы должны будут растратить свои силы в бесплодном штурме своих же бывших оборонительных рубежей, которые займут советские пехотинцы. Их уже готовились встретить. Трофейные команды собирали на захваченных позициях противника брошенное оружие, в первую очередь – пулеметы. Они могли стать хорошим подспорьем для обороняющихся.
Немецкий натиск будет ослаблен еще и тем, что по соседству 2-я Ударная и 52-я Отдельная армии начали свою наступательную операцию. Теперь немецкие генералы в штабах группы армий «Север» и 18-й полевой армии будут ломать голову, какой же из двух ударов главный, а какой – отвлекающий.
23 февраля 1942 года, ночь.
Новгородская область, 2-я Ударная армия РККА.
Линия фронта в районе Чудово. Операция «Гобой»
В начале января 1942 года со 2-й Ударной армией начали происходить странные пертурбации. Сперва был отменен приказ о проведении Любанской наступательной операции, а сама армия, получив приказ сдать фронт в районе поселка Мясной Бор частям 52-й армии, начала сосредотачиваться во втором эшелоне, сразу за частями 59-й армии в районе станция Большая Вишера. Десятого января командующий до сего момента армией генерал-лейтенант Соколов был отозван в распоряжение кадров центрального аппарата НКВД, откуда он, собственно, и пришел в войска. Лихой пограничник оказался никудышным военачальником.
Вместо него, неисповедимыми для простых смертных путями господними, на должность командующего 2-й ударной армией был назначен бывший командир 241-й стрелковой дивизии полковник Черняховский, которому, впрочем, 15 января было присвоено очередное воинское звание генерал-майор. Там, под Большой Вишерой, находясь в резерве, 2-я ударная укреплялась как кадрово, так и материально. Она получала снабжение не в пример лучше, чем имела в болотах волховского правобережья.
Двадцать второго января в состав армии был включен вновь сформированный 13-й кавалерийский корпус, которому были также переданы 160-й и 162-й отдельные танковые батальоны, после чего корпус стал называться конно-механизированным. Прибывшие по отдельности 6-й, 44-й, 108-й, 203-й отдельные гвардейские минометные дивизионы были переформированы в 31-й гвардейский минометный полк.
В начале февраля к ним присоединился 24-й гвардейский минометный полк, вооруженный сорока восемью установками залпового огня БМ-13. Гаубично-пушечный артиллерийский кулак армии составляли 18-й и прибывший позже 442-й пушечные артполки, вооруженные каждый тридцатью шестью 152-мм пушками-гаубицами МЛ-20 и 839-й гаубичный артполк, вооруженный таким же количеством гаубиц Д-30.
Тем временем происходящие на юге эпические события вытягивали из германской группы армий «Север» последние резервы. В середине января срочно снялись с позиций и были переброшены на юг последние механизированные соединения немцев. Пехотные части вермахта тоже не избежали изъятия части средств усиления, и теперь противостоящие 2-й ударной армии немецкие дивизии имели значительный некомплект личного состава и техники.
В начале февраля в штаб 2-й ударной армии была передана шифровка из Генштаба, согласно которой части армии пришли в движение, скрытно выдвигаясь в прифронтовой район. Одновременно частями НКВД была проведена операция прикрытия, имитирующая активную погрузку войск на станции Большая Вишера и их отправку по железной дороге в направлении Москвы. А в ночь с 20-го на 21 февраля в адрес 2-й Ударной армии прибыли и обещанные Черняховскому лично Сталиным особые части непосредственной поддержки.
Выгрузившиеся в Большой Вишере восемнадцать огромных, как дом, самоходных установок «Мста-С» произвели на артиллерийских командиров Красной армии ошеломляющее впечатление. Кроме них прибыла батарея зенитных самоходок, эшелон с восемнадцатью РСЗО «Торнадо» и их транспортно-заряжающими машинами, а также десять танков Т-72, удивившие уже местных танкистов. Командующий армией знал, что эти силы будут находиться в его распоряжении ровно сутки с момента начала операции. Обеспечив массированный огневой удар по противнику и обозначив свое присутствие, части осназа должны скрытно отойти на станцию погрузки, для того чтобы в дальнейшем вступить в бой на другом участке фронта.
Одновременно с выгрузкой в Большой Вишере бронетехники на аэродром базирования 704-го ближнебомбардировочного полка, вооруженного самолетами Ил-2, были переброшены шестнадцать винтокрылых машин разных типов и штурмовой батальон особого назначения под командованием подполковника Василия Маргелова.
И вот наступила «ночь перед Рождеством». Где-то далеко на юге шли бои, и немецкое высшее командование, купившееся на ложную активность советских войск под Москвой, готовилось отражать воображаемое наступление на Смоленском направлении. Тут же, на Волховском фронте, в полночь с 22-го на 23 февраля немецкие солдаты были в полном неведении о своей дальнейшей судьбе, а части РККА застыли в напряжении, готовясь перейти в наступление.
За четверть часа до полуночи с аэродрома 704-го ближнебомбардировочного полка поднялись в воздух все шестнадцать вертолетов. В восьми Ка-29 в полной боевой готовности находилось сто сорок четыре бойца. В небо взметнулись рельсовые направляющие БМ-13, пусковые трубы «Торнадо» и стволы гаубиц. Бойцы стрелковых частей в окопах, с вечера сменившие бойцов 59-й армии, докуривали последнюю самокрутку перед боем, а кавалеристы в последний раз проверяли амуницию и седловку.
И вот ровно в полночь тишина над Волховом была разорвана грохотом гаубиц и жутким воем реактивных установок. В отличие от прошлой версии событий, Черняховский не раздергивал артиллерию по батареям, а танки по взводам. Огневой удар был нанесен мощным огневым кулаком и по самой важной цели. Девяносто шесть машин БМ-13 одномоментно выбросили по немецким укреплениям в районе прорыва более полутора тысяч реактивных снарядов калибра 132-мм, смешивая с землей первую и вторую полосы обороны. Между прочим, каждая такая установка одним залпом накрывала территорию площадью около семи гектаров.
Тем временем гаубичные полки, управляемые с командного пункта артдивизиона осназа, открыли огонь по находящейся в глубине немецкой обороны станции Чудово, где располагался штаб 215-й пехотной дивизии. Одновременно с этим дивизион «Тайфунов» выпустил по расположенному на станции Любань штабу 1-го армейского корпуса двести шестнадцать 300-мм реактивных снарядов.
Вертолетная группа пересекла линию фронта в районе станции Грузино в тот самый момент, когда южнее, у железнодорожного моста на западном берегу Волхова бушевал шквал огня и земля сотрясалась от ярости «катюш». Именно поэтому появление шестнадцати вертолетов в немецком тылу осталось незамеченным для немецкого ПВО.
К Любани они подлетели через двадцать минут, когда перезарядившиеся с ТЗМ «Торнадо» второй раз отработали по станции. Последовавший за этим десант и точечные удары с барражирующих в воздухе вертолетов огневой поддержки поставили на управлении 1-м армейским корпусом немцев жирную точку.
К трем часам ночи, сделав еще три рейса, вертолеты доставили на любанский плацдарм еще четыреста тридцать бойцов штурмового батальона. При этом они вывезли на «большую землю» обратными рейсами семьдесят шесть своих раненых и пятнадцать убитых бойцов и командиров, а также доставили в распоряжение штаба армии двадцать четыре пленных штабных офицера различной степени важности. Среди попавших в плен этой ночью был и командующий 1-м армейским корпусом генерал пехоты Куно фон Бот. В тяжелом состоянии его обнаружили наши бойцы под развалинами здания, в котором располагался штаб корпуса.
До рассвета на любанский плацдарм по воздуху вертолетами были переброшены еще 44-й отдельный лыжный батальон и две четырехорудийные батареи, вооруженные пушками Ф-22 УСВ. Орудия были перевезены под вертолетами на внешней подвеске, лошадей и ездовых пришлось оставить на аэродроме. Очистив Любань от остатков немецких штабных и тыловых частей, высадившийся советский десант начал готовиться к длительной обороне в полном окружении.
На линии фронта, после того как замолкли разрывы «катюш», на какое-то время наступила относительная тишина, нарушаемая лишь частыми залпами советских гаубиц, беглым огнем бьющих по станции Чудово. Но так продолжалось недолго. Минуты через три из советских окопов поднялись пехотные цепи, и загремело громкое «ура».
На самом же деле, пока на немецком берегу бушевал шквал разрывов, одетые в белые маскхалаты бойцы 39-й, 40-й, 41-й, 42-й и 43-й отдельных лыжных батальонов, без криков, по-тихому перевались через бруствер и, добежав до берега Волхова, по-пластунски поползли по льду.
Поднявшиеся же в атаку «пехотные цепи» изображали полторы тысячи сделанных из соломы чучел, обряженных в шинели и шапки-ушанки третьего срока носки. С немецкого же берега эта атака и это «ура» выглядели вполне грозно и убедительно, вызвав шквальный огонь всех огневых средств, что уцелели при артподготовке и могли стрелять в направлении советских окопов.
Это-то и было нужно советскому командованию. Маневрирующие по правому берегу Волхова танки Т-72 один за другим подавили уцелевшие немецкие доты и дзоты осколочно-фугасными снарядами, после чего участь первой, да и второй линий обороны была решена, поскольку подкравшиеся незаметно бойцы лыжных батальонов ворвались в немецкие окопы.
В небо взметнулись красные ракеты, и через реку густыми цепями пошла советская пехота. Тем временем выполнившие свою задачу и засветившиеся на данном участке фронта подразделения ГОТМБ-1 осназа РГК под покровом темноты начали оттягиваться в направлении станции Большая Вишера. Последними с позиций уходили установки «МСТА-С», успевшие подавить управляемыми снарядами «Краснополь» несколько опорных пунктов в глубине немецкой обороны. Самое главное было сделано – 215-я пехотная дивизия была частично отброшена и частично уничтожена, и к рассвету взявшие Чудово части 327-й и 366-й стрелковых дивизий начали закрепляться на достигнутых позициях, выстраивая фронт в южном направлении.
Тем временем советские саперы настелили на льду Волхова деревянные гати и начали переправу на левый берег сначала вводимого в прорыв 13-го кавалерийского корпуса, включающего в себя два танковых батальона, а потом и полков реактивной и ствольной артиллерии. Основной проблемой для 2-й Ударной армии был находящийся на правом фланге хорошо укрепленный шверпункт в Киришах. Правда, это была проблема местного значения, поскольку с потерей немцами Чудова и Любани, окопавшаяся там 254-я пехотная дивизия лишалась связи со своими войсками и отдавалась на милость люфтваффе, которое в последнее время было и так малонадежно.
С наступлением рассвета операция продолжалась. Введенный в прорыв кавкорпус, встречая по пути вялое сопротивление немецких гарнизонов, быстро продвигался к Любани.
Бронепоезд, подтянутый немцами со стороны Тосно для штурма внезапно захваченной станции, неожиданно напоролся на огонь советской артиллерии, а потом его в полном составе проутюжил 704-й легкобомбардировочный полк на штурмовиках Ил-2. Будь это два-три самолета, как до того часто практиковали советские командиры, то немцы отделались бы легким испугом. Но тут на них в атаку пошли все двадцать находящихся на тот момент в строю самолетов, выпустившие в цель сто шестьдесят реактивных снарядов РС-82. Не все они пришлись на долю бронепоезда, изрядно досталось и немецкой пехоте, чью атаку он поддерживал.
Немецкие истребители, вылетевшие на перехват советских штурмовиков, вместо них наткнулись на вертолетную группу, совершавшую очередной рейс к Любанскому плацдарму. И тут «мессершмитты» быстро поняли, что даже неуклюжие с виду, внешне напоминавшие пузатых майских жуков, транспортные вертолеты, способны ловко крутиться на месте, увертываясь от атак, и при этом больно кусаться из своих четырехствольных пулеметов винтовочного калибра. А что касается сопровождающих их стройных и сверхманевренных, как хищные осы, ударных вертолетов, то даже единичное попадание снаряда из его поворотной 30-мм пушки превращало «худого» в тучу обломков.
Тем временем в штабе 18-й армии, расположенном на станции Сиверская, кипела работа и плавились мозги. Поднятые в неурочный срок с мягких постелей немецкие штабные офицеры во главе с командующим 18-й армией генерал-лейтенантом Георгом Линдеманном, решали задачу буриданова осла – какой из двух большевистских ударов главный, а какой отвлекающий. С одной стороны, перехват коммуникаций в районе Мги делал вполне реальной прорыв блокады Ленинграда в самые ближайшие дни, но с другой стороны, на направлении Чудово – Любань количество сил, задействованных большевиками при наступлении, было в разы больше.
Эти колебания и привели к тому, что в момент, когда немецкое командование опомнилось и начало стягивать силы для отражения советского прорыва, части 2-й Ударной армии уже установили связь с любанской группировкой и перешли к обороне на линии Трегубово, Сенная Кересть, Кривино, разъезд Полянка, Любань, и дальше по руслу реки Любань. Выдвинувшаяся следом 59-я армия заняла оборону по реке Тигода. Таким образом, советское командование загнало 61-ю, 269-ю и 254-ю немецкие пехотные дивизии в узкий, шириной всего двадцать километров, лишенный коммуникаций аппендикс, вытянувшийся от Киришей до уже взятой советскими войсками Мги. Все это, при категорическом приказе Гитлера «Ни шагу назад», создавало командованию 18-й армии дополнительную головную боль. Тем более что непосредственно у стен Ленинграда в такую же ловушку в Синявинском мешке попали 374-я, 227-я и 223-я пехотные дивизии.
Командование группы армий «Север» начало скрести по сусекам, пытаясь собрать силы на то, чтобы восстановить положение. Ради этого еще раз была ограблена 16-я армия, а также взяты резервные части и полицейские батальоны из оккупированной немцами Прибалтики.
Но скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается, Советское командование готовило эту операцию полтора месяца, а вот немцам пришлось мастерить свой ответ на коленке, в условиях крайнего дефицита сил и средств. В результате завязались затяжные, как застарелая зубная боль, оборонительные бои в районах Мги, Любани, Полянки и Трегубова, то есть везде, где немцы имели под рукой коммуникации для переброски резервов. Но все это для немцев было уже безнадежно.
В отличие от прошлого раза, этот вариант Любанской операции был подготовлен куда лучше. Советское командование не ставило перед войсками нереальных задач, а сами войска имели за спиной восстановленную железную дорогу, а не узкие болотистые тропки. Артиллерия при этом не испытывала недостатка в снарядах, а пехота и кавалерия – в патронах, продовольствии и фураже. Успевшие окопаться советские войска, под истеричные приказы Гитлера восстановить положение, отбивали не поддержанные бронетехникой немецкие атаки, перемалывая и без того скудные резервы группы армий «Север».
А не растраченные на этот раз на юге советские резервы продолжали все сильнее и сильнее менять стратегический баланс в пользу Красной армии. Назревал коренной перелом в войне. Основные события, ставящие точку в зимней кампании 1941/42 годов, должны были развернуться чуть позже и несколько южнее. Для того чтобы узнать о приготовленном для них командованием Красной армии сюрпризе, немцам оставалось подождать всего несколько дней.
24 февраля 1942 года, поздний вечер.
Молотовский судостроительный завод № 402
«ТАНКИ РЕШАЮТ ВСЁ» – вот что было написано на красном транспаранте, растянутом поперек цеха, отданного судостроительным заводом под производство опытной бронетехники. Прочитав транспарант, Берия покачал головой и полюбовался на стенгазету, где кроме статьи о передовиках производства была заметка «Освобождена Мга! Ура, товарищи!», и, попросив сопровождающих остаться на месте, прошел дальше один в это работающее в три смены царство рабочих, кующих оружие победы. В цеху лязгало, свистело, гремело. Завод, после остановки строительства линкора «Советская Белоруссия» перешедший на достройку подводных лодок, а с начала войны в основном выпускавший небольшие корабли типа «морской охотник», снова менял свой профиль.
Первый танк, стоявший в углу цеха, показался Лаврентию Павловичу очень похожим на Т-34. Похожим, да не очень. Более короткий, чем у Т-34, корпус, крупная башня, сдвинутая к центру, что позволило перенести люк механика-водителя с лобового листа на крышу корпуса. Покряхтев, генеральный комиссар госбезопасности вскарабкался на броню и заглянул в открытый командирский люк. Точно, это он, средний танк Т-44, который на 75 % должен был быть совместим с уже освоенной промышленностью тридцатьчетверкой, но в то же время был лишен ее детских болезней и недостатков.
Так уж сложилась жизнь, что главный советский чекист по совместительству был пусть и не состоявшимся, но инженером. И вот сейчас, когда товарищ Сталин назначил его ответственным за выпуск «новых образцов техники», это инженерное образование очень помогало в работе. Самым главным сейчас для Страны Советов было пресечь распустившийся пышным цветом технический авантюризм и идиотизм и направить конструкторскую мысль по единственно верному пути. А еще должна была быть унификация, унификация и еще раз унификация. Сменив модель, танковые заводы должны были, не останавливаясь, гнать на фронт танки. Возможно, что в этой войне танки действительно решали всё. После потерь минувшего лета и осени танков нужно было много, очень много.
Нельзя сказать, что в цеху никто не заметил появления неожиданного гостя. Но кто и что скажет человеку, чей портрет известен всем и каждому! Просто стоящий у одного из рабочих на подхвате фэзэушник молнией метнулся вглубь цеха, и не успел Лаврентий Павлович спрыгнуть с брони, как, на ходу вытирая руки ветошью, к нему подошел сам хозяин этого железного царства.
– Здравствуйте, Николай Федорович, – запросто поздоровался Берия и кивнул в сторону танка, с которого только что слез: – Это Т-44?
– В принципе да, – ответил Николай Федорович Шашмурин, – только по документам машина проходит как Т-42.
– Погодите, погодите, – заинтересовался Берия, – вроде танк с таким наименованием уже был? Или я ошибаюсь?
– Был, – подтвердил конструктор, – только тот пятибашенный стотонный монстр помер, даже не родившись, и мы сочли возможным позаимствовать его название.
– Очень хорошо, – Берия стал обходить танк по кругу. – Как я понимаю, подвеска торсионная? – генеральный комиссар госбезопасности попинал сапогом гусеницу.
– Да, товарищ Берия, торсионная, – кивнул конструктор, – практически без изменений взятая с серийного танка КВ-1. За счет изменений в трансмиссии и того, что Т-42 в полтора раз легче, чем КВ-1, надежность ходовой части значительно увеличилась.
– Очень хорошо, – Берия задрал голову, – пушка 85 миллиметров, но это не зенитка, которая была в задании, или я не узнаю орудия?
– Это танковая и противотанковая пушка Ф-30, спроектированная товарищем Грабиным и прошедшая заводские испытания еще год назад, – ответил танковый конструктор, – за все это время ГРАУ так и не удосужилось провести ни государственных, ни тем более войсковых испытаний. У товарища Кулика любимый противотанковый калибр – 45 миллиметров, а все остальное имеет «избыточную бронепробиваемость». Даже 57-миллиметровую пушку ЗИС-2 с производства сняли. Наверное, некоторые товарищи хотят, чтобы наши противотанкисты рубили немецкие танки саперными лопатками.
– С товарищем Куликом и прочими его коллегами мы поговорим отдельно, – криво усмехнувшись, сказал Берия, – но сейчас, товарищ Шашмурин, очень хорошо, что столь нужная нам машина уже изготовлена. Скажите, этот танк готов к испытаниям?
– Да, товарищ Берия, – кивнул конструктор, – готов.
– Очень хорошо, – сверкнул стеклами пенсне Берия. – Со мной прибыли танкисты, так что завтра с утра и приступим. Сначала здесь, потом в Кубинке. Фронт ждет новую технику. И, кстати, что это у вас за транспарант в цеху? Типа «танки решают всё».
– Товарищ Берия, – устало сказал Шашмурин, – люди недоедают, работают по двенадцать часов в день. Они должны быть уверены, что делают очень важное дело. Немцы, скорее всего, сейчас готовят свой ответ на наши КВ и Т-34. Но когда они увидят это, – он похлопал по броне Т-42, – и наши новые тяжелые танки, то сказать им будет уже нечего.
– С этого момента поподробнее, пожалуйста, – оживился Берия, – у вас что, и тяжелый танк готов?
– К сожалению, нет, – вздохнул конструктор, – тяжелый танк под условным названием «ИС» под танковое орудие 107 мм ЗИС-6 товарища Грабина полностью готов у нас пока только в чертежах. По расчетам машина выходит массой между сорока пятью и пятьюдесятью тоннами, и поэтому до получения форсированного танкового дизеля в семьсот пятьдесят – восемьсот лошадиных сил мы занимаемся этим проектом, так сказать, по остаточному принципу.
Для этого проекта главное – мощный двигатель и надежная, устойчивая трансмиссия. В противном случае это будет не танк, а ползающая по полю боя со скоростью черепахи мишень для вражеских орудий. Для этой машины пока отрабатываются отдельные технические решения, вроде монолитной отливки башни и лобовой части корпуса, которые мы планируем применить и при дальнейшей модернизации Т-42. Но кроме танков у нас готовы и другие боевые машины, о которых так просили товарищи из тяжелой механизированной бригады генерал-майора Бережного…
– Ну, и что же вы молчали, – оживился Лаврентий Павлович, – показывайте, показывайте, что у вас тут еще есть!
– Пожалуйста, – Николай Федорович Шамшурин обогнул Т-42, и они с Берией оказались перед машиной, сильно смахивающей на БМП-2 своим острым носом-«стамеской» и длинной тонкой пушкой с дульным тормозом в небольшой башне.
– Знакомьтесь, товарищ Берия, боевая машина пехоты, наиболее близкая по справочным ТТХ к БМП-2 наших потомков. Каюсь, не желая изобретать велосипед, делали ее со справочником в руках, по возможности используя местные комплектующие. Двигатель – дизельный В-2В от тягача «Ворошиловец», трансмиссия и механизмы поворота – от Т-34, все доработано с учетом замечаний уже известных вам товарищей. Пушка наша, автоматическая, авиационная – НС-37У, со стволом, удлиненным до восьмидесяти калибров. Боевая масса машины с десантом в одно отделение – около пятнадцати тонн.
Берия застыл перед боевой машиной пехоты как вкопанный.
– И это вы успели сделать всего за месяц…
Николай Федорович Шашмурин устало вздохнул.
– Еще раз повторяю: мы фактически скопировали переданный нам готовый проект, приспособив его под уже производящиеся в СССР комплектующие. Самое трудоемкое было сделано за нас и до нас, а нам оставалось лишь списать все без помарок, если вам будет угодна подобная школьная аналогия. При заводских испытаниях в условиях местной архангельской зимы машина показала результаты по проходимости значительно выше средних. Плевать она хотела на любые сугробы. Что же касается боевой машины пехоты как боевого инструмента, то ни у одной армии в мире сейчас нет ничего подобного.
Берия молча обошел вокруг машины, потом посмотрел на конструктора:
– Вы сказали, что она уже сама ездит?
– И стреляет, – кивнул тот, – так что сейчас, для того чтобы выявить и устранить огрехи, для этой машины в первую очередь необходимо провести полный цикл государственных и войсковых испытаний.
Берия кивнул.
– Испытания в Кубинке мы вам обеспечим, а в войска ваши изделия в первую очередь поступят вашим старым знакомым. Если они дадут добро, будем считать, что и войсковые испытания прошли успешно. Это все?
– Из полностью готовых изделий пока все, – сказал Николай Федорович.
– А это что? – Берия показал в сторону нескольких облепленных рабочими корпусов, внешне весьма напоминающих БМП без башни.
– Это наш следующий этап, – ответил конструктор, – на основе уже готовой ходовой части БМП мы решили изготовить самоходную 122-мм гаубицу, самоходную противотанковую 85-мм пушку с орудием Ф-30 от танка Т-42 и самоходные зенитные установки в вариантах: с двумя пушками НС-37У или четырьмя авиационными пушками ВЯ-23. Для упрощения производства и обслуживания в войсках мы хотим добиться наибольшей унификации различных изделий. Поэтому, оставляя ходовую часть у отделения механика-водителя абсолютно неизменной, мы меняли только конфигурацию башни и боевого отделения.
– Это вам даже очень хорошо хочется, – потер руки Берия, – даже очень хорошо. А то у нас некоторые товарищи любят оригинальничать, кто во что горазд. Вам бы сюда некоторых на обучение… Что-то еще, товарищ Шашмурин?
– Пока все, товарищ Берия, – пожал плечами конструктор, – тяжелые самоходные установки под пушку-гаубицу МЛ-20 калибром 152 миллиметра, противотанковую пушку Ф-42 калибром 107 миллиметров и безбашенную установку под гаубицу Б-4 калибром 203 миллиметра планируется делать на едином шасси уже после завершения государственных испытаний среднего танка Т-42… И только потом мы будем готовы сделать по-настоящему тяжелый танк прорыва.
– Единое шасси – это вы хорошо придумали. – Генеральный комиссар госбезопасности принялся протирать платком свое пенсне. – Мало ли что еще сконструируют наши артиллеристы или ракетчики. Не вдаваясь в подробности, скажу, что не вас одного, как это там у них говорят, «озадачили».
– С единым шасси – это не я придумал, – честно признался Шашмурин, – товарищи подсказали. У них там, в будущем, такая штука в ходу, называется «единая боевая платформа». Получается как бы три весовых категории: легкая, единая с БМП, в пятнадцать – двадцать тонн весом; средняя, единая с танком Т-42 в двадцать пять – тридцать тонн весом; и тяжелая, единая с тяжелым танком, в тридцать пять – пятьдесят тонн весом…
– Тем лучше, – кивнул Берия, возвращая пенсне на место, – как там говорится, умный учится у других, а дурак – на своих ошибках? – главный чекист СССР пожал конструктору руку. – Значит, так… Завтра с утра, Николай Федорович, с двумя вашими готовыми изделиями я жду вас на заводском полигоне. Там и поговорим. Надеюсь, хорошо поговорим…
25 февраля 1942 года, 21:05.
Севастополь, Северная бухта
Ударное соединение Черноморского флота в составе крейсеров «Молотов» и «Красный Крым», эсминца «Адмирал Ушаков» и всех четырех БДК, с недавно сформированным ударным механизированным полком морской пехоты на борту, покидало Северную бухту Севастополя. Эскорт соединения составляли эсминцы-«новики» еще дореволюционной постройки: «Железняков», «Шаумян», «Дзержинский», «Незаможник» – и построенные уже в советское время эсминцы серий «7» и «7-У»: «Бодрый», «Бойкий», «Безупречный», «Бдительный», «Свободный», «Способный», «Смышленый», «Сообразительный».
На борту каждого эсминца помимо штатной команды находилось по усиленной штурмовой роте морской пехоты. Каждая такая рота состояла из ста двадцати пяти бойцов, специально обученных с учетом опыта боев в Сталино и Славянске и вооруженных пистолетами-пулеметами Шпагина, самозарядными винтовками Токарева и автоматическими винтовками Симонова.
Огневую поддержку штурмовым группам должны были оказывать два трофейных пулемета МГ-34 на одно отделение, полученных Черноморским флотом после разбора трофеев, оставшихся от 11-й армии вермахта. Ротный взвод огневой поддержки включал в себя четыре батальонных 82-мм миномета БМ-37 и столько же тяжелых 12,7-мм пулеметов ДШК, переведенных с колесного хода на трехногие станки, изготовленные на Севастопольском 201-м морзаводе по образцу станков от пулемета НСВ.
Задачей ударного соединения Черноморского флота в ходе запланированной на 26–28 февраля 1942 года операции «Черноморский экспресс» было внезапным ударом захватить и полностью уничтожить инфраструктуру румынского порта Констанца, восстановительные работы в котором после рейда, проведенного Черноморским флотом 10 января, были в самом разгаре. По данным советской разведки, на разбор завалов в Констанцу румыны согнали большое количество советских пленных, в основном из числа тех, что еще в самом начале войны попали в знаменитое окружение под Уманью. После ухода из Черного моря эскадры особого назначения румынское и немецкое командование стало потихоньку расслабляться и даже позволило себе снять некоторые части береговой обороны на усиление других участков фронта. А вот это безобразие советское командование решило полностью пресечь.
Страх получить еще один десант в мягком Черноморском подбрюшье должен был сковать высшее немецкое командование не меньше, чем ужас перед рейдами знаменитой тяжелой механизированной бригады генерала Бережного. Таким образом, операция «Черноморский экспресс» приобретала еще и характер очередной показательной порки вермахта, а заодно и румынской армии.
Кстати, с точки зрения стратегии и геополитики «Черноморский экспресс» должен был стать для засевших в Проливах турок очевидным напоминанием о том, что все они смертны, а русские только-только начали показывать, на что они способны. Не Констанцей единой, как говорится…
Покинув пределы оборонительных минных полей Севастопольской базы, где-то в 21:35 по московскому времени соединение развернулось в походный трехколонный ордер. Среднюю колонну под флагом командующего ЧФ вице-адмирала Ларионова возглавлял эсминец особого назначения «Адмирал Ушаков» как корабль соединения, имеющий самое совершенное радиолокационное и акустическое оборудование. За ним следовал крейсер «Молотов», а в середине ордера находились все четыре БДК. Замыкал колонну крейсер «Красный Крым».
Эсминцы сопровождения составили правую и левую колонны ордера, причем старички «новики» замыкали походный порядок. Крейсерская скорость соединения по плану составляла восемнадцать узлов, время в пути – девять с половиной часов.
26 февраля 1942 года, 05:15 СЕ.
Констанца
На ближних подступах к Констанце ударное соединение начало готовиться к десантированию, перестраиваясь из походного порядка. Флота у румын не осталось еще с прошлого визита советских кораблей, восстановить береговые батареи румыны тоже не успели, так что, повинуясь командам с нащупывающего минные поля «Адмирала Ушакова», эсминцы направились вслед за ним прямо в гавань. В воздух с «Адмирала Ушакова» поднялся вертолет дальней радиолокационной разведки, а на крымском аэродроме в Саках изготовилась к вылету переброшенная туда с вечера авиагруппа особого назначения в составе всех десяти Су-33. В общем, визит лисы в курятник со словами: «Не ждали?»
В предутренней тьме орудийные залпы советских кораблей прозвучали громом с ясного неба. Одновременно с первыми выстрелами на «Адмирале Ушакове» включили систему радиоэлектронного подавления, а городская телефонная станция была выведена из строя артиллерийским огнем в самом начале вторжения.
Тем временем все двенадцать эсминцев подошли к пирсам и под прикрытием пулеметно-артиллерийского огня разом выбросили в порту десант. На флангах, у городков Текиргол на юге и Лумина на севере, с БДК высадились по два батальона механизированного полка морской пехоты. При первых лучах восходящего солнца танки БТ-7В с десантом на броне с двух сторон начали обходить Констанцу, блокируя город со стороны суши. В самом городе штурмовые роты морской пехоты под прикрытием корабельной артиллерии завязали бой с румынским гарнизоном и охраной импровизированных лагерей для пленных и жандармерией.
Единственно, чего им не хватало для правильного ведения уличного боя с точки зрения военной науки конца XX – начала XXI века, было отсутствие у них на вооружении ручных, подствольных и станковых гранатометов. Попытки использовать в качестве подствольника советский 37-мм миномет-лопату наталкивались на крайнюю громоздкость этого девайса для данного применения, довольно большую отдачу и невозможность произвести выстрел при малых возвышениях ствола для стрельбы по настильной траектории. Хотя, как говорят, на безрыбье и рак рыба, и некоторое количество таких минометов у бойцов штурмовых рот имелось.
Но и без этих дополнительных средств усиления советская морская пехота быстро задавила плохо организованное сопротивление гарнизона Констанцы, и к полудню, выйдя на западную окраину города, соединилась с механизированным полком морской пехоты, занявшим оборону по линии объездной дороги.
Свою роль сыграло и то, что пригнанные на работы советские военнопленные, размещенные во временных лагерях как раз на западной окраине города, взбунтовались при приближении советских танков и тем самым окончательно дезорганизовали оборону города. Бежать разбуженным конвоирам и остаткам разбитого гарнизона сразу стало некуда. Пленных тут не брали.
Фактически адмирал Ларионов повторил схему вполне удачно прошедшей Евпаторийской операции. Единственным отличием была значительно меньшая неразбериха. Иной была и задача. Город надо было удерживать в течение двух-трех суток, а потом, произведя обратную амбаркацию, эвакуировать десант в Севастополь. За это время было необходимо по возможности отправить на Большую землю всех освобожденных советских военнопленных, а также захваченных при штурме немецких и румынских специалистов, привлеченных к восстановительным работам.
Кроме того, саперы должны были подготовить к взрыву все восстановленные портовые сооружения, НПЗ, железнодорожный вокзал и депо, а также все имеющиеся в городе каменные строения, в которых находились казармы и государственные учреждения. Привет, так сказать, маршалу Антонеску.
Поэтому захватившая город морская пехота сразу после завершения зачистки Констанцы от остатков гарнизона начала окапываться, отрывая по линии объездной дороги сплошную траншею. А БДК в сопровождении четырех эсминцев-«новиков», взяв на борт около двухсот раненых десантников и более двух тысяч освобожденных пленных, пошли в свой первый челночный рейс на Севастополь. Обратно из Севастополя через сутки они должны были доставить боеприпасы для продолжения операции, саперов и взрывчатку для минирования в Констанце. При отсутствии в распоряжении румынского командования механизированных частей, держаться под прикрытием корабельной артиллерии десантники могли очень долго.
Разрозненные попытки румынской авиации и отдельных истребительных частей люфтваффе атаковать десант и флот пока не приносили ничего, кроме потерь. Ме-109 и Хе-112 – это все, что немецко-румынское командование могло задействовать для ударов с воздуха. Перебазирование в Румынию бомбардировочных эскадр, хоть с Восточного фронта, хоть с Греции или Крита, требовало не менее недели. Также дополнительного времени требовал сбор к Констанце всех находящихся на территории Румынии боеспособных частей румынской армии. Времени, которого у немецко-румынского командования уже не было.
Слова, которыми в телефонном разговоре, случившемся по этому поводу, обменялись Адольф Гитлер и румынский диктатор (кондукатор) маршал Ион Антонеску, никогда не публиковались ни в немецких, ни в румынских словарях. Особую пикантность этой истории придало то, что в Констанце попала под удар советского десанта и бесследно сгинула группа высококвалифицированных немецких инженеров, прибывшая пять дней назад в Констанцу для скорейшего проведения пусконаладочных работ на местном НПЗ. Бензиновый голод, продолжавший терзать фашистскую Германию, с каждым днем лишь усугублялся. И конца ему пока видно не было.
Советский вождь, напротив, получив известие об успешном начале операции, находился в наилучшем расположении духа и, поздравив адмирала Ларионова, попросил его лишь:
– Не поддавайтесь эйфории, товарищ Ларионов, и не зарывайтесь. Как говорил Владимир Ильич Ленин, лучше меньше, да лучше.
Лучший друг советских физкультурников знал, о чем говорил. Зимняя кампания 1941/42 годов, начавшаяся контрнаступлением Красной армии под Москвой и продолжившаяся разгромом группы армий «Юг», должна завершиться еще одним сокрушающим ударом по немецко-фашистским захватчикам. Вызволить из блокады Ленинград и на полную мощь использовать для достижения победы его промышленный потенциал – вот та задача, которая в первую очередь стоит сейчас перед РККА.
А Констанца… Констанца – это всего лишь отвлекающий удар и полигон для отработки «современных» высокотехнологических десантных операций. Когда-нибудь Красной армии пригодится и этот опыт. Поэтому, выполнив задачу, десантное соединение должно отойти, по возможности без потерь…
26 февраля 1942 года, вечер.
Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, рейхсмаршал Герман Геринг, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, министр вооружений Альберт Шпеер, министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, министр пропаганды Йозеф Геббельс
Возмущенные вопли рейхсканцлера оглушили всех приглашенных к нему на аудиенцию. Истерика фюрера была вызвана неблагоприятным развитием событий на фронте. С самого начала кампания на Востоке пошла не так, как планировалось. Но в последнее время высшее руководство рейха было окончательно сбито с толку.
Немецкой разведке никак не удавалось установить место будущего зимнего наступления большевиков, последнего перед началом весенней распутицы. А в том, что такое наступление неминуемо, не сомневался никто. По данным абвера, после завершения наступления под Москвой и ликвидации окруженных частей группы армий «Юг», у большевиков оставалось еще достаточно резервов для того, чтобы осуществить как минимум одну наступательную операцию фронтового масштаба. Но пока ничего подобного не происходило, Красная армия перегруппировывалась и чего-то выжидала. И чем дольше длится предгрозовое затишье, тем ужасней будет грядущая буря. Вопрос «где» становился для Гитлера ключевым. Вермахт, понесший в Восточной кампании ужасные потери и теперь вытянувшийся в нитку от Херсона до Петербурга, был не в состоянии отразить русский удар наличными силами без дополнительных резервов.
К тому же немецкая армейская разведка неожиданно обнаружила, что из поля их зрения исчезла тяжелая механизированная бригада генерала Бережного, сыгравшую роковую роль в окружении немецких армий под Сталино. Исчезла, растворилась, растаяла в воздухе, а в ее полевом лагере как-то вдруг внезапно обнаружилась отведенная с Волховского фронта 4-я танковая дивизия, не имеющая в своем составе ни одного танка.
– Вы идиот, Кейтель! – кричал Гитлер на начальника Верховного командования вермахта. – Большевики готовят наступление, но вам даже не дано понять – где именно. Русские в который раз бьют ваших генералов, а вы только разводите руками! Как долго это будет продолжаться?! Что могут означать русские удары под Петербургом, приковавшие к себе столько наших резервов?! Что может означать, черт вас побери, русский десант в Констанце? Линдеманн просит подкрепления, Антонеску просит подкреплений, фон Бок тоже просит подкрепления. Если дела так пойдут и дальше, Кейтель, то скоро у нас уже не останется резервов для того, чтобы их можно было перебросить к месту прорыва русских по их отвратительным дорогам.
– Мой фюрер, – попытался оправдаться Кейтель, – измученные голодом и холодом немецкие солдаты сражаются как львы, отражая бешеный натиск большевистских орд.
– Сколько у вас боеспособных танков, Кейтель?! – крикнул Гитлер, наставив на своего фельдмаршала указательный палец. – Двести, сто, десять, или ни одного? Или вы думаете, что я не знаю истинного положения дел? Большевики творят на фронте все, что хотят, потому что вы, мои генералы, не сумели подготовиться к зимней кампании. Вы обещали мне лично и всему немецкому народу взять Москву в сентябре и закончить войну. Вы, а не немецкие солдаты, по полной программе обделались в России, и теперь вы же говорите мне, что не можете предугадать направления следующего русского удара! Где ваши коллеги: Манштейн, Гудериан, Клейст, Гот? Они разгромлены русскими! Кто мне говорил, что Красная армия – это колосс на глиняных ногах? Где ваша хваленая разведка, где ваш сухопутный адмирал Канарис? Вы, Кейтель, постоянно дезинформировали меня, и теперь Германия вынуждена вести тяжелую изнуряющую войну на уничтожение. Молчите, Кейтель? Молчите и дальше… Думаю, что на скамье подсудимых военного трибунала вы будете более разговорчивыми!
Пока ошарашенный Кейтель прилагал все силы, чтобы не грохнуться в обморок, Гитлер повернулся к Толстому Герману, следующему фигуранту разноса.
– Скажите, Геринг, почему я ежедневно получаю с Восточного фронта жалобы на неоправданную пассивность люфтваффе? Почему наши солдаты порой сутками не могут увидеть над головой немецкий самолет? И что это за история с прекращением полетов к нашим окруженным солдатам под Демянском? Что значит «неоправданный риск»? Семь наших дивизий, в том числе дивизия СС, взяты русскими в кольцо и гибнут из-за отсутствия боеприпасов, продовольствия и медикаментов, а вы говорите о неоправданном риске! Раненые немецкие солдаты умирают прямо в госпиталях из-за невозможности обеспечить им соответствующий уход, а храбрые немецкие летчики отказываются лететь за ними в Демянск. Второй армейский корпус удерживает важнейший узел шоссейных дорог, Геринг, а вы отказываете его доблестным солдатам в помощи!
– Мой фюрер, – заплывшая жиром туша рейхсмаршала возмущенно колыхнулась, – мы прекратили помощь Демянску только после того, как потеряли там больше сотни транспортных самолетов. Оба аэродрома на Демянском плацдарме разбиты русской артиллерией, а в воздухе свирепствуют их ночные истребители. Надо учесть, что часть наших сил отвлечена на помощь 9-й армии Моделя, которую русские точно так же зажали в Ржевской мышеловке.
Кроме того, русские неоднократно наносили бомбовые удары своими новейшими бомбардировщиками по аэродромам под Псковом и Смоленском, с которых осуществляются полеты нашей транспортной авиации к Демянску и Ржеву. При этом, как докладывают зенитчики, эти самолеты совершенно невозможно сбить, потому что летают они быстрее скорости звука.
Оправдания Геринга только сильнее разозлили Гитлера.
– Что значит, что вы потеряли больше сотни самолетов? Вы болтун и бездельник, Геринг. Почему русские, а не немецкие самолеты летают быстрее скорости звука? Где прославленный гений немецких авиаконструкторов, где наши «Мессершмитты», «Фокке-Вульфы», «Хейнкели» и «Юнкерсы»? Где ваша воздушная разведка? Если эти тупицы из абвера не могут ответить на вопрос, где начнется русское наступление, то почему этот ответ не могут дать пилоты люфтваффе? Чем занимается эскадрилья Ровеля, Геринг? Где вообще само люфтваффе?
Почему немецкие солдаты в окопах на Восточном фронте вдруг оказались один на один с большевистскими ордами? Почему русские смогли высадить десант в Констанце, а вы не смогли направить против них ничего, кроме нескольких истребителей?
Возьмите бомбардировочные части из Италии и с Крита и перебросьте туда хоть что-нибудь! Русские, укрепившиеся в Констанце, угрожают нефтеносному району Плоешти, так что этот десант должен быть сброшен в море любой ценой. Берите, где хотите и кого хотите, хоть с Восточного фронта, но поддержите румын, которые штурмуют сейчас русские полевые укрепления вокруг Констанцы.
Начните перебазирование немедленно. Чтобы через неделю русский десант был уничтожен вместе с их Черноморским флотом. Вам ясен приказ, Геринг?
– Так точно, мой фюрер, – вытянулся в струнку рейхсмаршал, машинально пряча за спиной свой украшенный драгоценностями жезл.
– То-то же, – проворчал немного успокоившийся Гитлер и посмотрел на министра иностранных дел: – Вы, Риббентроп, так до сих пор и не смогли добиться того, чтобы наши японские союзники начали наступление против России на Дальнем Востоке. Вместо этого они начали совершенно не нужную нам войну с США. А для нее очередь должна была подойти позже.
Теперь же из Сибири к Сталину дивизия за дивизией идут свежие подкрепления. Это ваш провал, Риббентроп, и вам за него отвечать. Теперь, когда наши солдаты сражаются и умирают на Восточном фронте, вы должны надавить на всех наших союзников в Европе. Пусть свои войска на восток пошлют Италия и особенно Испания. Намекните Франко, что долг красен платежом, и поэтому раз немецкие солдаты помогли ему справиться с испанскими большевиками, то теперь он должен помочь нам справиться с русскими большевиками.
Озаренный неожиданной мыслью, Гитлер, до этого бегавший по кабинету, вдруг остановился как вкопанный:
– Кстати, пригрозите шведам вторжением наших войск, пусть вступают в наш антикоминтерновский пакт. Кейтель, достаньте из своих архивов план «Поларфукс». И намекните этим вечным нейтралам, что нельзя бесконечно отсиживаться, прикрываясь своим нейтралитетом. Сейчас, когда решается судьба Европы, потомки викингов не могут безучастно смотреть, как лучшие сыны Германии гибнут в сражениях с большевиками.
Кто не с нами, Риббентроп, тот против нас. Сейчас, когда русский большевизм и англо-американская плутократия готовы удушить арийскую цивилизацию, не может быть нейтральных и безучастных. Объявите шведам, испанцам и португальцам, чтобы они побыстрее определились со своей позицией в этой великой битве. Следующий год будет решающим для судеб рейха и Европы. Вам все ясно, Риббентроп?
– Да, мой фюрер, мы немедленно займемся выполнением вашего поручения, – ответил министр иностранных дел рейха, уже попавший в историю благодаря заключению пакта, получившего его имя.
– Теперь вы, Йозеф, – с Геббельсом Гитлер был уже не так официален, – нам нужна самая неистовая пропаганда, направленная на датчан, голландцев, бельгийцев и прочих норвежцев, по злой иронии природы числящихся арийскими народами. Нам требуется возместить наши потери на Восточном фронте, и немцев уже не хватает. Именно поэтому нам нужны добровольцы. Причем добровольцы не только для вспомогательных войск, но и в части ваффен СС, которые формирует рейхсфюрер Генрих Гиммлер. Не забывайте про латышей, эстонцев и литовцев. Пусть они и недочеловеки, но ненавидят русских, а значит, мы тоже можем и должны их использовать. Пообещайте им, что после войны мы признаем всех солдат СС истинными арийцами – тех, кто выживет, конечно. И не морщитесь так, Йозеф, вы же знаете, обещание, данное унтерменшу, ничего не значит. Тем более что ставить эти части ваффен СС мы будем на самые опасные участки фронта, предварительно повязав их всех кровью русских пленных.
Такую же активную пропаганду, Йозеф, вы должны развернуть среди французов и поляков. Пусть думают, что они тоже смогут стать когда-нибудь рядом с нами, истинными арийцами. Ха! Чем больше их погибнет на Восточном фронте, тем больше жизней немецких солдат мы сохраним. Не забывайте то, что я только что говорил, и пусть знают в Европе: Германия в России сражается не только за германскую расу, но и за всю европейскую цивилизацию. Поэтому вся Европа должна напрячь свои силы в борьбе с азиатскими ордами. Те, кто не вступит добровольно в ваффен СС, будут мобилизованы для работы в германской промышленности. Сейчас, когда остро не хватает рабочих рук, на счету каждый.
Я говорю это и для вас, Альберт, к первому апреля у вас должна быть готова программа: когда и сколько рабочих вы сможете задействовать в интересах рейха. Если французские, чешские, бельгийские, голландские заводы и так работают на нас, то рабочих надо будет всего лишь перевести на казарменное положение. Если же нет, то вы вольны распоряжаться этими предприятиями и рабочей силой по своему усмотрению. К черту адвокатов, журналистов, художников, писателей и театральных критиков, если они не немцы. Никто в Европе не имеет права бездельничать, когда немецкая армия истекает кровью на Востоке. Пусть все запомнят: война с большевизмом – это тотальная война… Все наши силы должны быть брошены на Восток!
После этих слов у Гитлера пересохло в горле, потому что он вдруг замолчал и обвел выпученными глазами присутствующих. Кейтель, первым сообразивший, что случилось, пшикнул из стоявшего на столике сифона воду в стеклянный стакан и подал его фюреру. Гитлер сделал несколько глотков, благодарно кивнул фельдмаршалу и махнул рукой:
– На сегодня все, господа, вы свободны. И вы, Кейтель, тоже. Идите и думайте – что вы еще можете сделать полезного для рейха и немецкого народа. Я вас больше не задерживаю…
26 февраля 1942 года, поздний вечер. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Сталина
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, генеральный комиссар ГБ Берия Лаврентий Павлович, начальник Генштаба Василевский Александр Михайлович
– Товарищи, – Верховный Главнокомандующий медленно, чуть вразвалку прошелся по кабинету, – что мы имеем на текущий момент? Начнем с вас, товарищ Василевский, докладывайте.
– Товарищ Сталин, – начал свой доклад начальник Генерального штаба, – обстановка на фронтах следующая… Отвлекающие операции, проводимые в полосе 54-й и 2-й Ударной армий, вызвали перегруппировку частей группы армий «Север» в нужном нам направлении. По данным радиоперехвата, генерал-полковнику Кюхлеру, командующему группой армий «Север», верховным германским командованием было отказано в передаче части резервов от группы армий «Центр». Противник обеспокоен переброской на Западный фронт части наших сил, высвободившихся после завершения операций на юге и выводимых из Ирана. Согласно плану проведения зимней кампании, мы всячески демонстрируем передислокацию войск в направлении Москвы. Но при этом, напротив, тщательно скрываем как отвод потрепанных соединений в тыл, так и переброску свежих сил в направлении Валдая или Тихвина.
– Вы полагаете, что кампания по дезинформации немецкой разведки удалась? – спросил Сталин, прохаживаясь по кабинету.
– Так точно, товарищ Сталин, – подтвердил Василевский. – Более того, немецкое командование даже не остановило передислокацию на юг части сил, снятых для усиления разгромленной группы армий «Юг», чему, скорее всего, способствовала и отвлекающая операция Черноморского флота в Констанце. В результате Мгу и Любань сейчас остервенело штурмуют части, снятые из-под Ленинграда, а также полицейские и охранные батальоны, переброшенные из Прибалтики. В отсутствие у противника механизированных частей, сражения за Мгу и Любань приобрели позиционный характер, эдакие маленькие вердены. Немцы имеют мизерные результаты при огромных потерях в живой силе. Нашим же войскам позволяет держаться не только осознание правоты своего дела, но и своевременная разведка и нормальное снабжение продовольствием, боеприпасами и медикаментами по действующим железнодорожным веткам.
Сталин загадочно улыбнулся в усы.
– Товарищ Мерецков жаловался в ЦК на вас, товарищ Василевский, что вы отстранили его от планирования и проведения наступательных операций этих двух армий. Мы понимаем, что это было вызвано вашим стремлением сохранить режим секретности при планировании и подготовке операции, но скажите, что нам ответить товарищам из ЦК, беспокоящимся, как бы товарища Мерецкова не постигла судьба генерала Козлова и адмирала Октябрьского?
Вместо Василевского ответил Берия:
– Мы знаем о таких опасениях, товарищ Сталин. В связи с тем, что товарищ Мерецков был привлечен к планированию и проведению нескольких крайне неудачных для РККА операций, в отношении него проводится негласная проверка органами госбезопасности на предмет выяснения – были ли эти неудачи следствием измены Родине, или же товарищ Мерецков по своим деловым и моральным качествам просто не соответствует своей высокой должности. И в том и в другом случае, товарищ Василевский со мной в этом полностью согласен, было бы верхом легкомыслия допускать товарища Мерецкова к разработке операций, даже косвенно связанных с подготовкой к действиям по плану «Молния».
– Так точно, товарищ Сталин, – поддержал Берию Василевский, – освобождение Крыма и успешно осуществленный план «Полынь» уже поставили вермахт в крайне тяжелое положение и приблизили нашу окончательную победу не менее чем на полгода. План «Молния», к осуществлению которого в настоящее время все готово, может иметь для сроков завершения войны и конечного рубежа продвижения не меньшее значение, чем «Полынь». Действия противника, обнаруженные нашей разведкой, говорят о том, что наш замысел остается неизвестен противнику, и тот до сих пор ожидает нашего наступления на Смоленск и начала ликвидации блокированной в Ржеве группировки генерала Моделя.
– Я понимаю ваше желание не рисковать, – задумчиво сказал Сталин, – также мне известно и то, что наше преимущество над немцами, связанное с наличием подготовленных резервов, может закончиться в самое ближайшее время.
Гитлер просто зарвался и, начав войну против СССР, не рассчитал наличия живой силы, запасов топлива и ресурса техники. В тот раз наши командиры не смогли грамотно воспользоваться этим обстоятельством и, за исключением контрнаступления под Москвой, бездарно растеряли все преимущества. Этого ни в коем случае не должно повториться. Кроме того, мы не сможем выиграть всю войну с помощью техники бригады товарища Бережного, какой бы мощной и совершенной она ни была. Товарищ Берия, вы только что вернулись из Молотовска, как там продвигается работа у товарища Шашмурина?
– Вот, – Берия раскрыл большую кожаную папку, достал из нее стопку фотографий и передал их Сталину. – Танк Т-42, в прошлой жизни известный как Т-44. Вооружен 85-мм танковой пушкой конструкции Грабина, бронирование относительно Т-34 усилено в самых поражаемых местах. По комплектующим и технологиям на восемьдесят процентов совместим с Т-34, на десять процентов с КВ-1. Готов к массовому производству. Прошел заводские испытания, в настоящий момент моим распоряжением направлен на полигон в Кубинке. Обкатку машины на заводском полигоне производил имеющий боевой опыт экипаж, прибывший на завод вместе со мной. Отзывы о танке самые превосходные.
– Красавец, – сказал Сталин, перебирая фотографии, – думаю, что при массовом появлении этих машин на фронте немецкие танкисты будут неприятно поражены. Это все?
– Нет, товарищ Сталин, не все, – Берия вытащил из папки новую пачку фотографий. – К государственным испытаниям готова полностью изготовленная из советских комплектующих боевая машина пехоты образца 1942 года. То есть БМП-42. Прототипом для этой машины послужила компоновочная схема и обводы корпуса разработанной в конце 70-х годов советской БМП-2. Двигатель от тягача «Ворошиловец», ходовая и трансмиссия от Т-34, пушка НС-37, забракованная нашими авиаторами как слишком мощная и имеющая чрезмерную отдачу. Но как показали первые испытания, для пятнадцатитонной машины, твердо стоящей на гусеницах, эта пушка подходит как нельзя лучше. Экипаж машины два человека – водитель и командир-наводчик. В десантном отделении помещается восемь стрелков. Единственный минус машины – из-за низкого потолка десантного отделения стрелки желательно должны быть вооружены оружием, имеющим длину без примкнутого штыка не более одного метра.
– Очень хорошо, – только и смог сказать Сталин и повторил: – Это просто очень хорошо. А вы как думаете, товарищ Василевский?
– Я тоже так считаю, товарищ Сталин, – согласился начальник Генерального штаба РККА. – В Крыму я видел такие машины в действии и думаю, что они очень пригодятся нашей Красной армии при проведении наступательных операций. Все части РККА мы ими вооружить не сможем, но вот механизированные и танковые соединения осназа должны получить такую технику обязательно. В механизированных частях на один танк – три-четыре БМП, а в танковых – наоборот. В бригаде Бережного ресурса трофейных полугусеничных транспортеров должно хватить только на одну операцию…
Сталин опять прошелся по кабинету.
– Товарищ Василевский, вы же планировали после завершения плана «Молния» развернуть бригады товарищей Бережного и Катукова в полноценные механизированный и танковые корпуса осназа?
– Так точно, товарищ Сталин, планировали, – подтвердил Василевский.
– Ну, вот и хорошо, – кивнул Сталин. – Товарищ Берия, вы уверены, что новый танк и БМП пройдут государственные испытания без особых замечаний? Подумайте хорошенько, такие машины нам очень нужны, и чем быстрее мы приступим к их производству, тем будет лучше.
– Да, товарищ Сталин, – немного подумав, кивнул Берия, – риск внесения изменений в конструкцию на ходу стоит упреждающего развертывания производства.
Сталин снова прошелся по кабинету.
– Очень хорошо, товарищи. Тогда есть мнение чертежи и прочую техдокументацию срочно отправить в Сталинград. Танки будем делать на тракторном, а БМП на судоверфи… Кстати, товарищ Василевский, сколько техники понадобится для оснащения одного танкового и одного механизированного корпуса осназа?
Василевский прокашлялся.
– Для комплектования механизированного корпуса потребуется двести сорок танков и пятьсот десять БМП, для танкового корпуса наоборот. Кроме танков и БМП при комплектовании понадобятся самоходные зенитные установки, гаубицы и противотанковые пушки, а также большое количество грузовых автомобилей или гусеничных транспортеров для обеспечения снабжения соединения.
Сталин кивнул:
– Совершенно верно, товарищ Василевский. Товарищ Берия, так как обстоят дела у товарища Шашмурина с разработкой самоходных орудий и зенитных установок?
– С использованием шасси БМП-42 разрабатываются 122-мм самоходная гаубица, 85-мм самоходная противотанковая пушка, гусеничный транспортер и два вида ЗСУ, – ответил Берия, доставая из своей, казалось, бездонной папки фотокопии эскизов и фотографии находящихся в работе корпусов.
– Хорошо, товарищ Берия, – кивнул Сталин. – Значит, пока пусть завод освоит выпуск БМП, а потом его будет можно переключить на производство другой самоходной техники. Есть мнение, что, по аналогии с тем вариантом истории, гитлеровцы к середине июня соберутся с силами и попробуют перехватить у нас стратегическую инициативу. Этого ни в коем случае нельзя допустить.
Поэтому к тому времени мы должны будем иметь в резерве как минимум полностью оснащенные два танковых и два механизированных корпуса осназа. Это не считая прочих танковых и механизированных частей, которые тоже нуждаются в пополнении новой, качественной техникой. Имейте это в виду, товарищи, мы ни в коем случае не должны снова отдать инициативу немцам. Любой ценой нужно будет выяснить направления их ударов и разгромить их ударные группировки. Вам все ясно, товарищи?
– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул генерал-лейтенант Василевский, – мы приложим к этому все усилия.
– Приложите, – сказал Сталин и повернулся к Берии: – А вас, товарищ Берия, я попрошу взять под свой особый контроль процесс испытаний и принятия на вооружение любой новой техники, а не только танков, БМП и самоходных орудий. Надо сделать так, чтобы принятию на вооружение и внедрению в производство по-настоящему хороших образцов не мешали бы ничьи интриги, замешанные на шкурном интересе и узковедомственном эгоизме, – Сталин кивнул в сторону заваленного книгами стола: – А то я тут читаю – столько полезного загубили наши интриганы, что волосы дыбом встают. Как говорится, не танком единым должна быть выиграна война. Тому же осназу и штурмовым батальонам крайне нужны единый пулемет, автомат и гранатомет. Кроме того, нужно обратить внимание на авиацию, а то, как мне доложили, товарищ Яковлев в личных интересах слегка превысил полномочия порученца товарища Сталина. Вы поняли меня, товарищ Берия?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил лучший менеджер всех времен и народов, – я немедленно займусь этим вопросом.
Вождь аккуратно сложил фотографии и чертежи новой бронетехники в папку, сказав:
– Товарищи, спасибо, на сегодня всё.
Часть 2. Операция «Молния»
28 февраля 1942 года, полночь.
Новгородская область, Северо-Западный фронт, 11-я армия РККА, поселок Вороново
Командир ГОТМБ-1 осназ РГК генерал-майор Бережной
Я лежал и курил в темноте. Простите, нервы разыгрались. Рядом, обняв меня, сопела в плечо Алена. Она только что сказала мне:
– Слав, знаешь, кажется, я беременна.
Сказала так просто, как будто для нее это обычное дело – быть беременной.
Теперь, после завершения операции, Алену надо демобилизовать. Беременной женщине не место на фронте, даже в медсанбате. Очень жаль, что невозможно сделать это сейчас, слишком поздно она мне это сказала. А еще через шесть-семь месяцев у меня здесь появится сын или дочь. Мое продолжение, которое будет ответственно за все, что я не смог или не успел сделать. Я уже почти забыл все то, что было в прошлой жизни, все подернулось туманом и стало нереальным, как давно виденное кино. Там у меня уже были жена и выросшие взрослые дети, но теперь до них так же далеко, как до соседней галактики.
Иногда мне кажется, что я родился прямо на «Кузнецове», когда надевал свою снарягу перед знаменитой охотой на Манштейна. И прошло-то всего ничего, меньше двух месяцев, а оглядываешься назад и думаешь: ни хрена себе, ребятки, сходили за хлебушком.
Я осторожно освободился из Аленкиных объятий, встал с постели и стал быстро одеваться. За занавеской, на печи беспокойно завозились хозяева. Накинув бушлат, я вышел из избы на мороз и полной грудью вдохнул чистый зимний воздух. Возле избы, переминаясь на морозе, стоял парный пост. У одного часового «калаш», у другого ППШ. В последнее время Санаев при охране места дислокации стал прибегать к смешанному комплектованию караулов. Откозыряв командиру, бойцы, как мне показалось, с завистью посмотрели на тлеющую в моей руке папиросу. На посту им курить не положено, вот сменятся, тогда в караулке и подымят вволю.
Все вокруг кажется затихшим и замершим. Но это впечатление обманчиво. Сегодня, после наступления темноты, сюда, в район сосредоточения бригады, прибыли последние части бригады, обеспечивавшие прорыв на вспомогательных направлениях. Самыми последними были выведенные из-подо Мги две батареи Нон-С. Части, участвующие в прорыве на Любань, и «Солнцепеки» соединились с нами еще сутками ранее.
Плацдарм между Старой Руссой и Ильменем сейчас кишел тщательно замаскированными войсками, и только пониженная активность люфтваффе и бдительность лыжных батальонов СМЕРШа не дают немецкому командованию вскрыть нашу дислокацию.
Тут и наша механизированная бригада, наконец получившая новую технику, бригада Катукова, пополненные и усиленные легкими танками Т-60, гвардейские кавалерийские корпуса Исы Плиева и Павла Белова. Сила немалая, тем более что приготовившаяся штурмовать Старую Руссу 11-я армия генерала Захарова также пополнена и усилена выведенными с юга штурмовыми батальонами. Все готово к тому, чтобы ровно через сутки попробовать еще раз изменить историю.
Никаких шапок набекрень, никакого разбазаривания резервов, только точные и сильные удары по самым уязвимым для противника местам.
Докурив папиросу, бросил ее в сугроб. Возвращаться в постель к Алене не хотелось. Сразу за хатой под завесой маскировочных сетей стояли штабные кунги. Разведка, связь, оперативный отдел. Чувство какого-то внутреннего беспокойства само понесло меня в ту сторону. Может, мне просто захотелось очутиться среди людей, занятых своим делом, а может, я слишком перенервничал перед началом операции.
Разведка и связь – это альфа и омега при планировании военной операции любого масштаба. Если ты не имеешь понятия о замыслах и действиях противника и не имеешь связи со своими подразделениями, не владеешь обстановкой и не можешь ими управлять, то никакой ты не полководец, а самый обыкновенный дилетант. Трагедия сорок первого года по большей части и была замешана на таком дилетантизме. Части Красной армии сражались каждая сама по себе, не зная положения противника, своих соседей справа и слева, а также обстановки в тылу. И то, что при этом бойцам и командирам сорок первого фактически удалось сорвать немецкую «Барбароссу», вечная им слава и вечная память. Но мы так воевать не будем, просто не имеем права. Не наши еще не целованные мальчики должны ложиться в мерзлую землю за свою Советскую Родину и товарища Сталина, а их белокурые бестии должны толпами подыхать за фюрера и фатерлянд…
В оперативном отделе мне сразу же предоставили журнал донесений. Обстановка в частях, доклады наблюдателей, еще неделю назад выдвинутых к линии фронта на направление прорыва, донесения разведывательных и диверсионных групп из вражеского тыла. Вроде бы все нормально, все готово, подразделения на своих местах, и нет никаких признаков, что немцы разгадали наш план. Но все-таки тревога не отпускает. Может, это просто я старею? Меньше чем через сутки наша бригада, «гремя огнем, сверкая блеском стали», опять рванет во вражеские тылы – добывать стране чести, а себе славы.
От успеха этой операции зависят жизни сотен тысяч ленинградцев: женщин, детей и стариков. Говорят, с высот у Мги просматриваются немецкие позиции на двадцать километров во все стороны, и вытащенные туда вопреки всем канонам полки артиллерии РВГК месят немцев непрерывным огнем днем и ночью от поселка Ивановское до Шлиссельбурга включительно. И это приводит немцев в бешенство, заставляя раз за разом штурмовать позиции Федюнинского. Но танков у них нет, а осадная артиллерия не очень эффективна против развитой системы полевой обороны. Тем более что с возвышенности ее позиции видны как на ладони. Да и с контрбатарейной борьбой в 54-й армии все более-менее налажено. Сейчас, и на 54-ю армию под Мгой, и на 2-ю Ударную армию под Любанью немцы давят изо всех своих сил, бросая в атаку резервы, которые Кюхлер смог наскрести по сусекам со «спокойных» участков фронта. Сейчас ему не до деблокирования Демянского котла и не до вызволения из западни его доблестных сидельцев. Похоже, эти семь дивизий уже списаны как неизбежные жертвы войны.
По данным радиоперехвата и сведениям наших разведчиков, в эти две горячие точки стянуты даже полицейские и охранные части. А это значит, что завтра, когда мы вступим в игру, противник сперва какое-то время будет очень сильно удивлен, а потом его измотанным непрерывными атаками частям, после спешной переброски на новый участок фронта, придется опять выполнять невыполнимые приказы своего командования, типа «любой ценой восстановить положение».
И вот тогда-то Федюнинский с Черняховским, используя нерастраченные резервы своих армий и их выгодное положение, смогут одним мощным ударом прорвать блокаду Ленинграда и разгромить осаждавшие город на Неве части вермахта.
Надо подумать, как одновременно с командующим группой армий «Север» Кюхлером и командующим 16-й армией генералом Бушем нейтрализовать и генерала Линдеманна, командующего 18-й армией. Мы, дети XXI века, никогда не пренебрегаем ударами по штабам. Немецкая армия во главе с командующим и без оного, по силе сопротивления – это две совершенно разные субстанции. Всех немецких командующих не переловишь, но к этому надо стремиться.
А потом, сдавив 18-ю армию кольцом окружения, мы начнем уничтожать ее медленно и мучительно – так же, как немцы уничтожали наши части, окруженные в «котлах» под Смоленском и Вязьмой, и как они планировали уничтожить все население Ленинграда. Долг платежом красен, и до начала выплаты этого долга осталось уже меньше суток.
Пока я читал документы, дежурные офицеры нацедили мне в кружку из термоса крепкого сладкого чаю и сделали бутерброды с колбасой. А вот это лишним не будет. Надо будет сейчас как следует подкрепиться и еще раз пройтись по всем пунктам завтрашней операции. И сделать это надо именно сию минуту, ибо когда войска выйдут на исходные позиции, то менять что-либо будет уже поздно.
28 февраля 1942 года, поздний вечер.
Новгородская область, Северо-Западный фронт, 11-я армия РККА, район поселка Вороново
С наступлением темноты вдоль всей линии фронта, дугой охватывающей Старую Руссу, от деревни Нагово на севере до деревни Утошкино на юге, постепенно стала разгораться артиллерийская канонада. Редкий, но мерный обстрел передовых позиций ни в коем разе не должен был вызывать у противника подозрений. Последние дней десять такое тут случалось регулярно, и немцы привыкли.
Параллельно с артиллерийской канонадой начинались пулеметные дуэли, имеющие своей целью выявить систему пулеметного огня в обороне противника. Примерно за полчаса до полуночи обстрел стихал, чтобы на следующую ночь начаться вновь.
Действующая после наступления в районе Лычково – Выдерцы железная дорога позволяла 11-й армии дышать полной грудью и не экономить снаряды. Но на этот раз на участке фронта в районе Вороново огонь, пусть и редкий, но велся последними управляемыми снарядами, имеющимися в боекомплектах самоходчиков, танкистов и мотострелков, пришедших на эту войну из другого мира.
Задача была поставлена – взломать вражескую оборону, не привлекая к прорыву внимания вражеского командования и перепахивая все артогнем крупных и особо крупных калибров. С целью дезориентации вражеского командования, советские разведовательно-диверсионные группы, часть из которых была подтянута почти непосредственно к линии фронта, с наступлением темноты приступили к нарушению проводной связи между полками и штабами 81-й и 18-й пехотных дивизий, а также между дивизиями и штабом 16-й армии вермахта. В используемом немцами радиодиапазоне завыла, заголосила широкополосная система постановки помех, причем аппаратура была уже местного производства. Фиг вам, херрен генерален, а не нормальная радиосвязь на этой войне. Вой помех в наушниках немецких радистов смешивался с грохотом разрывов советских тяжелых снарядов и мин.
В основном этот огонь был беспокоящим. Гаубичный снаряд, пролетевший двенадцать – пятнадцать километров, мог угодить в блиндаж или пулеметное гнездо лишь случайно. Но на направлении прорыва мехбригады осназа, чудесным для немцев образом прямо в цель попадали каждый второй снаряд или мина. С другой стороны фронта советские диверсанты – щелк, щелк, щелк! – резали немецкую проводную связь, изымая десятки, а порой и сотни метров провода, и ставили на пути у германских связистов минно-взрывные ловушки типа «растяжка».
Отважные советские десантники, в той истории героически, но бесполезно погибшие в десантах под Вязьмой и Демянском, в этом варианте истории, пройдя дополнительную разведывательно-диверсионную подготовку, стали для германского командования настоящей головной болью, наряду с пресловутым генералом Морозом и не менее знаменитым русским механизированным осназом.
Тем более что в январе-феврале 1942 года, когда в немецких тылах впервые массово появились советские РДГ, лишних частей, которые можно было бы снять с фронта для поимки диверсантов, у немецкого командования не было. Немногочисленные же полицейские части, сформированные из изменников Родины, после кровавого разгрома так называемой Локотьской республики, при одном упоминании о советских диверсантах впадали в ступор, и их начинала бить мелкая дрожь. Ибо попавших в их руки изменников советский спецназ вешал на месте после недолгого разбирательства. Поэтому и действовали советские диверсанты в немецких тылах уверенно и решительно. Сейчас, получив по радио сигнал «готовность ноль», они начали резать связь, отлавливать посыльных и пускать под откос поезда с немецкими войсками и техникой.
Таким образом, последняя, завершающая советская наступательная операция зимней кампании 1941–42 годов началась. Но об этом пока никто не знал, за исключением ее разработчиков и непосредственных исполнителей. Примерно через час после того, как начался беспокоящий огонь вдоль линии фронта, на направлении главного удара 11-й армии на Старую Руссу наконец-то заговорили подтянутые сюда особо крупные калибры, а штурмовые батальоны приготовились к рывку вперед.
Тем временем в районе Вороново непосредственно к линии фронта вышли и передовые части мехбригады осназа. Когда в небо взметнулись ленточные заряды системы дистанционного разминирования «Тропа-2», немецкая сторона линии фронта представляла собой жуткое зрелище. Вывернутые наизнанку воронки на месте блиндажей и выжженные дотла пулеметные гнезда, развороченные взрывами амбразуры дзотов.
Как только стихла серия взрывов на минных полях и проволочном заграждении, уцелевшие к тому времени немецкие солдаты увидели выдвигающиеся из леса, расположенного сразу за советскими окопами, размытые силуэты длинноствольных тяжелых танков, окрашенных в бело-зеленый зимний камуфляж.
Снабженные противоминными тралами десяток Т-72 с ротой десанта на броне должны были окончательно расчистить проходы в минных полях и создать условия для ввода в прорыв основных сил. Следом за ними, можно сказать, гусеница в гусеницу, двинулись в прорыв так же облепленные десантниками двадцать КВ-1 и столько же Т-34-76, принадлежавших все тому же танковому батальону мехбригады осназа.
Генерал-майор Бережной в этот момент находился на наблюдательном пункте стрелкового полка, державшего оборону под Вороново весь последний месяц. Сейчас он вслушивался в разгоревшуюся со стороны Старой Руссы артиллерийскую канонаду, наблюдая одновременно за форсирующими нейтральную полосу танками подполковника Деревянко.
– Ну, товарищи, с почином нас! – сказал он командиру 1-й гвардейской танковой бригады генерал-майору Михаилу Катукову и командующим 1-м и 2-м гвардейскими кавалерийскими корпусами генерал-лейтенантам Павлу Белову и Иссе Плиеву.
– Одиннадцатая армия Василия Морозова тоже начала свою партию как по нотам, – сказал Бережной. – Стрельба и взрывы в районе Старой Руссы, штурм которой начали войска армии, как и планировалось, должны были скрыть начало основной операции.
Войска в прорыв вводим согласно предварительному плану, – продолжал он, – сперва идут мои орлы, а следом за ними танки товарища Катукова. Мы с ним будем бить немцев двумя кулаками. За нами, двумя колоннами пойдет кавалерия. У вас, товарищи, тоже все по плану… – генерал-майор Бережной еще раз прислушался к звукам боя и со вздохом сказал: – Ну, все, кажется, нам пора… По коням, товарищи.
Тем временем первые танки Т-72 дошли до линии немецких окопов, и в редкую винтовочно-пулеметную перестрелку влилась частая автоматная трескотня. Несколько выстрелов почти в упор из противотанковых «колотушек» были просто проигнорированы, не БМП, чай. А пару минут спустя пушки были вмяты танковыми гусеницами в мерзлую землю.
На исходных позициях мехбригады, прогреваясь, истошно взревели дизеля БМП-3 и трофейных полугусеничников. Несколько минут спустя в тон им отозвались «тридцатьчетверки» и КВ-1 первой гвардейской танковой бригады.
А канонада под Старой Руссой все не утихала. Наоборот, к голосу шестидюймовых пушек-гаубиц МЛ-20 добавился хриплый рев восьмидюймовых гаубиц Б-4, со всей дури крушащих немецкие шверпункты. На остальных же участках фронта, в том числе и под Вороново, артиллерийский огонь почти одновременно затих, как бы намекая немецкому командованию, что все это «жу-жу-жу» было лишь для отвода глаз, а главная цель наступающих – Старая Русса.
Тем временем, отрезанный от связи со своим командованием, был полностью уничтожен узел немецкой обороны в деревне Нагово. Тем самым 81-я пехотная дивизия оказалась рассеченной надвое. Еще четверть часа спустя советские танки перерезали железную и шоссейную дороги Старая Русса – Новгород, а вошедшие в прорыв вслед за танками Бережного и Катукова кавалеристы превратили узкий пролом фронта в широкую кровоточащую рану. Первый гвардейский кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Белова, сразу после ввода в прорыв, повернул на юг, отрезая обороняющуюся в Старой Руссе 18-ю пехотную дивизию вермахта. Второй гвардейский кавкорпус, напротив, свернул на север и, вдоль дороги Старая Русса – Новгород, нацелился в тылы блокирующей Ленинград 18-й армии противника.
Дальше, как это обычно бывало у генерала Бережного, счет пошел не на часы, а на минуты. Задача была проста, как мычание – через десять часов после прорыва фронта и за час до рассвета головная застава бригады должна была войти во Псков и захватить врасплох штаб группы армий «Север». Пятью часами ранее, в глухую зимнюю полночь, та же судьба должна была постигнуть штаб 16-й немецкой армии, расположенный на железнодорожной станции Дно. Теперь все – успех или неудачу – решало время, выиграть которое можно было только за счет организации.
Поэтому часть заброшенных в немецкий тыл РДГ, с задачей заранее разведать пути движения, стояла сейчас цепью живых маяков, не дающих передовому механизированному батальону гвардии майора Рагуленко сбиваться с дороги в хитросплетении просек и проселков. Эти люди были способны идти вперед, и только вперед. А уже вслед за ними катилась бронированная лавина советских механизированной и танковой бригад. Ночь, снегопад, даже метель – что может быть лучше для советского механизированного рывка по немецким тылам?
К десяти часам вечера стало очевидно, что удар мехбригады осназа пробил немецкий фронт на всю глубину оперативного развертывания. План «Молния» сработал, и судьба группы армий «Север» была предрешена.
1 марта 1942 года. Час ночи.
Станция Дно
Станция жила своей обычной прифронтовой жизнью – принимала и отправляла воинские эшелоны, составы со снарядами и санитарные поезда. И вдруг на подъездных путях внезапно появились русские танки. Шок сменился ужасом, а ужас – паникой.
Артиллерийская канонада грохотала в семидесяти километрах восточнее. Зарницы, словно молнии, метались по горизонту. Но дислоцированный на станции штаб 16-й немецкой армии чувствовал себя в полной безопасности, так как никаких сообщений о прорыве русскими фронта не поступало, а «греметь посудой» русские пробовали уже не один раз.
Собственно говоря, вот уже три часа ни от 18-й, ни от 81-й дивизий не поступало никаких сообщений. Но непрекращающийся артиллерийский огонь русских внушал командующему 16-й армией генерал-полковнику Эрнсту Бушу надежду, что немецкие войска удерживают свои рубежи. На всякий случай генерал-полковник приказал собрать сводную кампфгруппу из солдат тыловых учреждений: писарей, обозников, а также выздоравливающих из числа раненых. Надо было срочно погрузить весь это сброд в вагоны и отправить в качестве подкрепления в Старую Руссу. Опытному вояке было совершенно очевидно, что если большевики сумеют овладеть этим, пусть и не самым значительным городом, то перед ними откроется возможность для удара во фланг и тыл блокирующей Петербург 18-й армии. Такого развития событий необходимо было избежать любой ценой. Только вот ему мешало в этом лишь одно – нехватка резервов и боеприпасов. Шестнадцатую армию ограбили дважды. Нет, даже трижды.
Первый раз это было осенью, когда ОКВ собирало ударный кулак для наступления на Москву. Второй раз генерал-полковник Буш был ограблен в конце января, когда понадобились резервы для заделывания огромной бреши, образовавшейся после краха группы армий «Юг». Третий раз – неделю назад, его грабил уже собственный командующий группой армий «Север», генерал-полковник фон Кюхлер. Русские начали наступление под Петербургом, и опять понадобились резервы для блокирования новых прорывов. И вот сейчас – русское наступление под Старой Руссой. Как раз там, где вермахт полностью обескровлен и обезжирен.
Генерал-полковник Буш только что связался со своим начальством, тем самым командующим группой армий «Север» генерал-полковником фон Кюхлером, и сделал при этом два взаимоисключающих поступка. Он заявил, что завтра утром русское наступление непременно будет отбито с большими потерями для противника, а далее командующий 16-й армии попросил у начальства подкреплений. Первое его заявление было воспринято с пониманием и поддержкой, а вот второе вызвало у генерал-полковника фон Кюхлера нотки протеста.
– Эрнст, – сказал командующий группой армий «Север», – вы думаете, только вам одному тяжело? Постарайтесь продержаться с тем, что у вас есть, снимайте войска со спокойных участков фронта. У меня резервов нет.
– Но, Георг… – попробовал возразить командующий 16-й армией.
– Никаких но, Эрнст! Я же сказал – резервов нет! Хайль Гитлер! – резко возразил ему фон Кюхлер и бросил трубку.
– Хайль Гитлер! – машинально ответил генерал Буш коротким гудкам, абсолютно не понимая, что именно он должен сейчас предпринять для достижения победы… Резервов нет, связь с дивизиями пропала, обстановка неизвестна, отход без приказа равносилен измене и влечет расстрел, несмотря ни на какие прошлые заслуги. Связисты тоже ничем не могут помочь. В эфире на немецких частотах царит настоящая свистопляска, а проводная связь изрезана диверсантами в клочья.
Но семьдесят километров до линии фронта – это семьдесят километров. И поэтому лично для себя генерал Буш посчитал, что он находится в полной безопасности. Отдав распоряжение дежурному офицеру немедленно доложить, когда будет восстановлена связь со штабами дивизий, генерал-полковник уже было направился в спальный вагон своего штабного поезда. Но заснуть ему в эту ночь так и не довелось.
Стрельбу, которая внезапно вспыхнула на восточной окраине пристанционного поселка, немцы сперва посчитали каким-то недоразумением, на худой конец набегом группы дерзких диверсантов-лыжников, о которых все уже были наслышаны. Но когда среди пулеметных и автоматных очередей несколько раз громко выстрелила пушка немалого калибра, боевой клич «русские диверсанты!» тут же сменился паническим воплем: «Русские танки!»
А вот и они – черные силуэты (они же были вроде выкрашены в белый маскировочный цвет?) в ночной темноте, стреляющие то из автоматической трехсантиметровой пушки, то из десятисантиметрового орудия главного калибра. Единственная боеспособная и бодрствующая часть на станции – это зенитчики. Но и им небходимо время, чтобы привести стволы своих «эрликонов» и Flak-36 в горизонтальное положение и прицелиться.
Но этого времени им как раз никто давать и не собирается. Пулеметные очереди, орудийные выстрелы, гусеницы давят пушки вместе с расчетами. Русская пехота, кажется, повсюду и ведет редкий, но точный огонь по мечущимся в лучах прожекторов немецким солдатам. А с восточной окраины на станцию врываются все новые и новые русские танки, которые сплошной колонной идут и идут дальше на запад, на Порхов и Псков.
Очнувшийся от ступора и пока никем в этой суете не замеченный, генерал Буш бросился в вагон к связистам. Надо немедленно предупредить начальство, сообщить о русском прорыве генералу фон Кюхлеру. Они там, во Пскове, еще ничего пока не подозревают. И лишь потом можно будет разбираться, где, чего и как было упущено, и что это за русский внезапный прорыв в стиле лихих рейдов полугодовой давности танкистов Клейста, Гудериана, Гота и Гепнера.
Но никого и ни о чем генерал Буш предупредить уже не успел. В вагоне у связистов кисло воняло сгоревшим порохом, аппаратура была вся изрешечена пулям и осколками, провода искромсаны умелой рукой, а на полу повсюду валялись живые еще или уже мертвые штабные связисты. Генерал понял, что тут явно поработали русские диверсанты, так как танков поблизости видно не было. Вдобавок ко всему в спину оцепеневшему от такого ужасного зрелища немецкому генералу уткнулось что-то твердое, и хриплый голос с рязанским акцентом произнес:
– Хенде хох, герр генерал, и без глупостей…
Эрнст Буш был обезоружен, а его руки связаны за спиной. В таком виде, нахлобучив до ушей ему фуражку на голову, русские солдаты вывели его на мороз и повели куда-то на окраину села.
Бой уже закончился. Уцелевших и побросавших оружие немецких солдат русские сгоняли в кучу, как баранов. Генерал впервые видел такую форму и в первый раз столкнулся с русскими, которые действовали с такой уверенностью и решительностью. Весь бой на станции длился меньше пяти минут, а сопротивление уже было подавлено, и основные силы противника без задержки ушли на запад. А там находились ничего не подозревающий штаб группы армий «Север», тылы и склады. Генерал Буш уже кое-что начал подозревать и подумал, что если все обстоит именно так, то его сейчас же расстреляют… Но пока он понял лишь одно – что его жизни ничто не угрожает…
По взмаху руки одного из солдат большая грузовая автомашина остановилась рядом с ним, в кузове открылась дверь, и генерала Эрнста Буша грубо втолкнули в небольшой, ярко освещенный штабной фургон. Едва он оказался внутри, как машина тронулась с места.
– Доброй ночи, герр Буш, – обратился к нему на довольно хорошем немецком языке невысокий худощавый человек с волевым лицом профессионального военного. – Кто вы такой, мы уже знаем, так что давайте знакомиться. Я – генерал-майор сил особого назначения Вячеслав Николаевич Бережной.
Услышав это, Буш вздрогнул. Дело в том, что о русском осназе и его командире генерале Бережном среди германских генералов уже ходили жутковатые легенды, имеющие под собой вполне реальные основания. Манштейн, Гудериан, Гот… Рассказывали, что похищение Гейдриха и генерал-полковника Клюге тоже было делом рук головорезов генерала Бережного.
Неделю назад немецкая разведка потеряла из виду как самого его, так и его овеянную жуткой славой механизированную бригаду. Потом их находили, снова теряли, и снова находили совсем уже в другом месте. И вот наконец русский осназ в полном составе неожиданно объявился здесь, ночью, в глубоком немецком тылу. Это была железная лавина, неудержимо рвущаяся на запад.
Эрнст Буш понял, что группа армий «Север» обречена, так же, как после прорыва этой же бригады из Крыма была обречена группа армий «Юг». Тут даже нет своего Гудериана, который с двумя свежими танковыми дивизиями мог хотя бы попытаться затормозить эту массу танков. Пока группа армий «Центр» догадается прийти на помощь, все уже будет кончено. Кроме того, наступит русская весна, и все здесь утонет в грязи и болотах. До следующей зимы. А лично для него, генерала Буша, все уже кончено раз и навсегда. Теперь ему на собственной шкуре придется узнать, что такое ужасный русский плен.
Немецкий генерал поднял голову и задал, может быть, немного глупый в данной ситуации вопрос:
– Герр Бережной, скажите, а что со мной будет дальше?
В ответ он увидел улыбку на лице русского генерала. Похоже, что никакого «дальше» у генерала Буша уже не будет. Его ждал русский плен, черное небо и белый сибирский снег, чистый воздух лесоповала и строй таких же, как он, пленных высших офицеров вермахта. И ожидание неизбежного разгрома Германии, который, как понял Буш, неизбежен, как утренний восход солнца.
1 марта 1942 года, 01:35.
Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина
– Товарищ Сталин… Товарищ Сталин, – Поскребышев старался будить вождя по возможности осторожно, опасаясь вызвать неудовольствие Красного монарха. – Товарищ Сталин, проснитесь.
– Да, – нехотя раскрыл глаза Верховный Главнокомандующий, – в чем дело?
– Вы просили разбудить, – осторожно сказал секретарь, – радиограмма от товарища Бережного…
– И что там? – Сталин рывком сел на кушетке. – Читай.
Поскребышев развернул бланк радиограммы, с треском сорвав бумажную заклейку секретного отдела, и, откашлявшись, произнес:
– «Линию фронта форсировали согласно плану. Внимание противника отвлечено штурмом Старой Руссы, вследствие чего тот был застигнут врасплох и серьезного сопротивления не оказал. В час ночи выходом на коммуникации захвачена станция Дно, где был разгромлен штаб шестнадцатой армии. В ходе боя захвачен генерал Буш. Генерал Линдеманн в Пскове, пока ничего не подозревает, противодействие противника рейду практически отсутствует. Продолжаем операцию по плану. Генерал-майор Бережной».
– Так, – сказал Сталин, надевая сапоги, – значит, у товарища Бережного все получилось?
– Так точно, товарищ Сталин, – послушно подтвердил Поскребышев, – все получилось…
– Вот, а кое-кто не верил… – вождь вышел в кабинет и подошел к висящей на стене карте советско-германского фронта и минут пять изучал обстановку. – Позвони Василевскому и Берии, – сказал он. – Думаю, что в эту ночь они тоже не спят, так что пусть едут немедленно. Будем ковать железо, пока горячо. И вызови ко мне товарища Голованова.
После того как руководитель секретариата вышел, Сталин подошел к письменному столу и зачем-то подвигал по кругу три стоящих на краю обыкновенных швейных наперстка.
– Так, значит, вот оно как, – пробормотал вождь себе под нос, – наперстки, полезная вещь, надо запомнить.
1 марта 1942 года, 02:15.
Ленинградская область, город Порхов
Забывшаяся тяжелым сном после очередного трудного военного дня страна еще не знала, что в два часа десять минут ночи советские танки вошли в Порхов. Посты фельджандармерии на въезде в город были расстреляны в упор из бесшумного оружия людьми, одетыми в обмундирование, очень похожее на полевую форму войск СС, и умерли почти мгновенно. Из подъехавшего к посту легкового автомобиля вышел чем-то похожий на итальянца человек в щегольской офицерской шинели и, сунув правую руку за отворот, с кошачьей ловкостью вытащил длинноствольный пистолет с глушителем и – хлоп, хлоп, хлоп – мгновенно завалил всех трех фельджандармов. Три выстрела – три трупа. Секунду спустя с остановившегося чуть поодаль полугусеничного транспортера прямо на снег начали спрыгивать люди в белых камуфляжных куртках, осматривая позиции фельджандармов. И вот он сигнал – все чисто.
Капитан Бесоев посмотрел на часы – два часа пятнадцать минут, Порхов – это еще один промежуточный финиш. А за поворотом дороги уже рычат моторы танков и БМП. Железная лавина мехбригады осназа катилась на запад, не останавливаясь ни на мгновение. Несколько минут спустя разведчики уже вытряхивали из теплой постели жирного порховского коменданта и его шлюху из местных. Страшен ночной набег диверсантов, заранее знающих, где и что находится. Но еще страшнее, когда они чувствуют у себя за спиной силу накатывающейся в ночи железной лавины.
У Порховского отделения ГФП сначала пристрелили из бесшумной снайперки стоящего под фонарем часового, а потом, бросив внутрь пару светошумовых гранат, взяли всех находившихся внутри здания живьем. Повязали скотчем в интересных позах и оставили прямо на рабочих местах дожидаться коллег из СМЕРШа. Адреса, пароли, явки, провокаторы, осведомители, сочувствующие «новому порядку» – ведомству товарища Берии все это будет очень интересно.
С расквартированной по соседству айнзацкомандой, напротив, обошлись без всяких церемоний. Как говорится – без суда и следствия! Заряд из «Шмеля» в выбитое ударом локтя окно – и деревянный, еще дореволюционной постройки домик вспыхнул, как факел.
А город уже дрожал от слитного шума моторов и лязга гусениц. Голова механизированной колонны, растянувшейся почти на пятнадцать километров, уже вползала в Порхов. Разбуженные этим неистовством металла и заревом пожара горожане тихонько выглядывали в щели меж ставен и никак не могли понять, то ли это Красная армия вернулась, то ли опять немцы куда-то свои танки перебрасывают. И почему именно ночью, а не днем? А танковое стадо все шло и шло, и нежно звенели чудом уцелевшие в окнах стекла, а также чайные сервизы в старинных, еще дореволюционных буфетах.
Утром огромная страна проснется и услышит ликующий голос Левитана: «От Советского Информбюро…»
1 марта 1942 года, 02:40. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина
Ни Василевский, ни Берия в эту ночь действительно не спали. Каждый из них по своим каналам внимательно следил за ходом битвы, развертывающейся под Старой Руссой. К половине третьего стало ясно, что не только бригадам Бережного и Катукова удалось прорвать фронт, но и Северо-Западный фронт генерала Горбатова сумел окружить Старую Руссу и, при поддержке тяжелой артиллерии и минометов, начать ее штурм.
Корректировщики артполков РВГК особой мощности шли вместе со штурмовыми батальонами, и по их наводке огромные гаубицы Б-4 и пушки-гаубицы МЛ-20 в пыль разносили огневые точки немцев. В прошлой реальности до такой тактики Красная армия дошла только к Будапешту, Вене и Берлину, а тут – почему бы и нет. Опробованная при штурме Сталино и Славянска, под Старой Руссой смычка «царицы полей» и «бога войны» была доведена до совершенства. А где-то шли по вражеским тылам кавалеристы Павла Белова и Иссы Плиева.
Удара под основание прорыва можно было не опасаться, узкий прокол с первых же часов превратился в зияющую рану. Дальше все упиралось в разблокирование проходящей через Старую Руссу железной дороги и восстановление по ней движения поездов. И самое упорное сопротивление фашисты оказывали как раз в районе железнодорожного вокзала, и там же советские войска были наиболее скованы в применении знаменитых «сталинских кувалд».
Обо всем этом и доложил Верховному смертельно уставший и хронически не высыпающийся Василевский. Держали его на ногах только осознание своей причастности к еще одной грандиозной победе и то природное упорство, с которым русский мужик держится на ногах в страду лишь потому, что один такой день кормит целый год.
Лаврентий Берия был утомлен и вымотан не меньше начальника Генштаба, но в общем-то недоумевал, почему и его вызвали на это ночное совещание в узком кругу. Его основной деятельностью уже давно была не борьба с изменниками и вредителями, а разработка и внедрение в производство новых видов вооружения, появившихся в РККА вместе с пришельцами из будущего. В настоящий момент Берия занимался не только Шашмуриным с его «бронированной семейкой», но и автоматом АК с подствольным гранатометом, пулеметом ПК, аналогами реактивного гранатомета РПГ-7 и реактивного огнемета «Шмель», вакуумными и напалмовыми бомбами, будущим истребителем Ла-5 и многим другим.
Под его руководством работали десятки институтов, сотни лабораторий, тысячи ученых, и только единицы из них знали конечные цели и задачи. Конечно, все это было очень важно, но практически ничего из вышеперечисленного еще не было готово к практическому применению. За одним маленьким исключением. Вот об этом исключении и зашла речь, когда в кабинет Сталина вошел чуть запоздавший генерал-майор Голованов.
– Товарищ Василевский, – неожиданно спросил Сталин, отвлекшись от обсуждения планов развития наступления, – если Гитлер решит деблокировать окруженную под Ленинградом группировку силами группы армий «Центр», то каким именно путем будет осуществляться переброска его механизированных войск?
– Товарищ Сталин, – ответил генерал-лейтенант, – расстояние от Смоленска, где сосредоточены резервы группы армий «Центр», до Пскова составляет примерно триста пятьдесят километров. По дорогам – в полтора раз больше. Пусть даже немецкие танки и лучше наших, довоенных, но такое расстояние своим ходом по зимнему бездорожью им не преодолеть.
Соответственно, можно ожидать железнодорожных перевозок через Витебск, Невель, Новосокольники с выгрузкой в пятидесяти или тридцати километрах от станции Дно. Например, в Дедовичах. И уже оттуда наступление механизированных частей на Дно и Псков. Это чуть ли не единственный маршрут с юга на север, прочие коммуникации в этом районе в основном имеют направление запад – восток. Для удара непосредственно по Пскову немцам придется добираться аж через Прибалтику. Кроме того, скоро весна, а реки, являющиеся для нас естественные рубежами обороны, тоже текут с востока на запад…
– Очень хорошо, – кивнул Верховный Главнокомандующий, – значит, если мы нарушим немецкие перевозки от Витебска к Дедовичам, то никакого удара во фланг Бережному у немцев не получится?
– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул Василевский, – с началом немецкой перегруппировки мы планировали резко увеличить активность наших разведывательно-диверсионных групп в районах железнодорожных узлов Невель и Новосокольники…
– Отлично, – кивнул Сталин, – но этого недостаточно, так можно лишь замедлить и ослабить удар, но не предотвратить его. У нас есть средство куда лучше, – вождь повернулся к Берии, – Лаврентий, ты говорил, что твои люди закончили работу по этому, как его, напалму…
– Так точно, товарищ Сталин, закончили, – подтвердил «лучший менеджер всех времен и народов», – только наши специалисты говорят, что это оружие эффективно лишь при значительных концентрациях войск противника.
– Концентрацию войск противника мы создадим, – Сталин подошел к висящей на стене карте, – вот тут, в окрестностях Невеля, наши диверсанты взорвут мосты севернее станции и создадут пробку. Когда железнодорожный узел будет забит немецкими войсками, наши летчики устроят оккупантам настоящие Содом и Гоморру. Слышите, товарищ Голованов? Авиагруппа особого назначения подавит на станции зенитную артиллерию, после чего задача вашей дивизии – сжечь эту станцию вместе с немцами в пепел. Чем больше их там соберется, тем сильнее будет эффект…
1 марта 1942 года, раннее утро. Псков
Утро 1 марта 1942 года выдалось для генерал-полковника фон Кюхлера полным хлопот. Как раз в стиле древнекитайского проклятия: «Чтоб ты жил в интересное время». Где-то на востоке, в районе Старой Руссы глухо грохотали тяжелая артиллерия русских, здесь же в Пскове, в месте дислокации штаба группы армий «Север», было тихо, подозрительно тихо. Псков находился в глубоком тылу, в ста пятидесяти километрах от линии фронта. И лишь глухое ворчание «сталинских кувалд» подсказывало его жителям, что фронт еще есть и Красная армия пока еще воюет.
Древний Псков, построенный по типичному для древних славян принципу основания крепостей при слиянии двух рек, видел многое за свое тысячелетнее существование. Под его стенами побывали литвины князя Ягайло и немецкие крестоносцы, в злосчастную двадцатипятилетнюю Ливонскую войну его осаждали войска польского короля Стефана Батория, а чуть позже мушкетеры и драгуны шведского короля Густава Адольфа.
А сейчас по улицам древнего русского города мерно вышагивали обутые в подкованные сапоги патрули оккупантов. Ночь. Новый порядок. Комендантский час. Любого застигнутого вне своего жилища горожанина ждал в лучшем случае арест и заключение в концлагерь, а в худшем – расстрел. Концлагерь, кстати располагался тут же, на восточной окраине города у поселка Кресты. «Оставь надежду всяк сюда входящий» – опутанный колючей проволокой забор, бараки, пулеметные и наблюдательные вышки… Все как положено, для полноты привычной картины не хватает только крематория.
Но не каждый концлагерь мог похвастаться таким замечательным техническим творением сумрачного германского гения. В большинстве лагерей трупы казненных и погибших от голода и болезней узников просто закапывали. В зимнее же время, когда мерзлая земля требовала даже не лопаты, а лома с киркой, тела погибших просто складывали в жуткую поленницу. Кажется, в античности это и называлось гекатомбами.
Охрану по периметру лагеря несли литовские националисты. Не то сейчас время, чтобы отвлекать немецких солдат, которых и так не хватает на фронте, на охрану концлагерей.
Разведгруппа капитана Бесоева, свернув с Ленинградского на Крестовское шоссе, проскочила концлагерь в Крестах не задерживаясь. Легковая машина неизвестной марки не привлекла к себе внимания часовых. Тем более что следовавший за ней полугусеничный транспортер был вполне немецким и нес опознавательные знаки дивизии СС «Мертвая голова», находившейся в составе 16-й армии вермахта.
Следом за ними с разрывом в десять минут в ордере походной колонны следовал передовой батальон гвардии майора Рагуленко с приданной в его состав танковой ротой. А товарища Слона хлебом не корми, дай чего-нибудь раздавить. К тому же танк Т-72 и БМП-3Ф под немецкую технику не маскируются никак – слишком длинные у них стволы орудий.
При виде приближающейся танковой колонны, когда в ночной полутьме стали уже видны силуэты боевой техники, охрана в концлагере всполошилась и забегала. Но было уже поздно. Головная «семьдесятдвойка» прибавила газу и, вырвавшись вперед, прорвала проволочное заграждение и сбила лобовой броней угловую пулеметную вышку. Крутой разворот на месте, и вот уже танк идет вдоль Крестовского шоссе прямо по линии проволочного заграждения. С хрустом ломаются деревянные столбы, а колючая проволока собирается перед танком эдакой гармошкой. С треском на землю рухнула еще одна вышка. Когда буйствуют сорок две тонны и восемьсот лошадей силы, то лучше не попадаться на пути.
– Вторая рота, – скомандовал комбат, – противник слева. Охрану в плен не брать. За Родину, ребята, за Сталина! Остальные роты прямо.
Вторая рота в первом батальоне за глаза числилась «янычарской» и была укомплектована людьми, преданными своему командиру, но бедовыми по характеру, в том числе и прошедшими через немецкий плен… Таких же им подобрали и сержантов с инструкторами. Майор Рагуленко знал, что уж эти выполнят его распоряжение «пленных не брать» без всякого сомнения.
В то время как танки и БМП-3Ф первой роты повернули направо, двигаясь в направлении вокзала, следующие за ними десять полугусеничных тягачей проскочили через сорванную «колючку» и, как много раз до того делали на учениях, сбросили десант.
Охрана концлагеря не была обучена противодействию «механизированному, хорошо вооруженному противнику силами до роты». А вот в бригаде Бережного во время переподготовки тема освобождения пленных хоть и не была основной, но все же несколько раз отрабатывалась на занятиях. К тому же одно дело охранять истощенных безоружных людей, по сути живые трупы, и совсем другое – столкнуться во встречном ночном бою с хорошо укомплектованными, оснащенными, тренированными и донельзя злыми советскими бойцами. К тому же за полгода войны и за два месяца специальных тренировок ставшими настоящими профессионалами, повидавшими всякое. Встреча с такими, как они, в бою для любой западной армии – это полный кирдык.
А тут даже была не армия, а просто литовские националисты из отрядов «Гележинас вилкас» («Железный волк»), мобилизованные Третьим рейхом для борьбы с большевизмом. Всякое подобие организованного сопротивления было сломлено в первую же минуту, когда меткий выстрел снайпера из темноты заставил заткнуться оживший на дальней вышке пулемет. Всего и дел-то – не суетиться и целиться чуть выше и правее вспышек пламени. Не надо даже никакого ПНВ.
Дальше пошла просто резня, о которой потом вам не смогут рассказать даже ее непосредственные очевидцы, потому, что человеческий мозг устроен так, что просто не сохраняет такие воспоминания в памяти, чтобы потом не спятить. Если кто-то говорит, что помнит все свои рукопашные, то этот человек, мягко говоря, выдает желаемое за действительное.
Чисто военный итог этой схватки выражался сухими цифрами. Потеряв трех человек убитыми и двенадцать ранеными, рота уничтожила пятьдесят два охранника и освободила более полутора тысяч заключенных. Тем временем, раз уж тревога была поднята, танкисты и первая – третья роты батальона майора Рагуленко устроили хорошенький кордебалет на железнодорожном вокзале. Те из немцев, кто сумел выжить, запомнят этот «танковый биатлон» надолго.
Вообще-то Псков – это узел железных дорог: на Остров – Вильнюс, на Ригу, на Ленинград и на Старую Руссу. По линии Остров – Псков – Сиверская шло основное снабжение осаждавшей Ленинград 18-й армии генерала Линдеманна. Эшелоны с боеприпасами, продовольствием, зимним обмундированием – туда, и санитарные составы, и вагоны с награбленным из музеев и царских дворцов имуществом – обратно.
И в эту-то кашу, когда диспетчера и так не знают, как разрулить трафик, вломился в своем фирменном стиле с неполным батальоном и приданными десятью «семьдесятдвойками» гвардии майор Слон. Там, собственно, и воинских частей на станции не было, а были возвращающиеся к месту службы выздоравливающие из госпиталей и солдаты, прибывающие из учебных подразделений – сборная солянка. Как раз про такие команды, только на советской стороне фронта, писали «одна винтовка на пятерых».
Так вот, тут картина была такой же, только стороны поменялись местами. Прорвались советские танки, а безоружные немецкие солдаты пытались от них спастись, кто как мог. Ну и санитарные поезда, естественно, куда же без них. Только, конечно, тут никто пленных раненых гусеницами не давил и врачей с медсестрами не насиловал.
Минуты за две до того, как начался шум на железнодорожной станции, к зданию штаба группы армий «Север» подкатила легковая машина в сопровождении полугусеничного транспортера. Если бы охрана успела понять, что происходит, и занять оборону, то возможно, разведчикам пришлось бы отступить и дожидаться подхода «больших парней с большими пушками». Но все обошлось, и они успели.
Стрельба в районе концлагеря, расположенного в двух с половиной километрах от штаба, хоть и привлекала внимание, но не была чем-то из ряда вон выходящим. К тому же она быстро утихла. Поэтому начальник караула даже не разбудил отдыхающую смену… Придет время, и немцы будут пугаться тени от куста и дуть на воду. Но сейчас они пока еще считают себя юберменшами и покорителями Европы, к тому же находящимися в глубоком тылу. Поэтому и захват штаба группы армий «Север» советским осназом прошел легко и свободно.
Надо, конечно, помнить, что подразделение капитана Бесоева было обучено в совсем другие времена и совсем под других противников. Новички же, вступившие в бригаду после боя под Евпаторией, по своим морально-деловым и боевым качествам ничем не уступали ветеранам и требовали лишь практической обкатки.
Вспомните советского разведчика Николая Кузнецова. То-то же. Нахальство – второе счастье, а смелость берет города.
Короче, генерал-полковник Георг фон Кюхлер, прикорнувший на уютном диване после резкого разговора с командующим 16-й армии, проснулся от того, что в грудь ему уткнулся ствол автомата.
– Вставайте, герр генерал, вы мой пленник, – отстраняя солдата, на неплохом немецком языке сказал ему молодой офицер в пятнистом мундире, чем-то похожем на мундир ваффен СС. – Сейчас сюда подъедет мой командир, генерал Бережной, и я думаю, что вам будет, о чем с ним поговорить. Должен вам также сообщить, что механизированная бригада особого назначения, в которой я имею честь служить, только что освободила Псков. Вверенные вам силы дезорганизованы и подавлены, и еще до рассвета будут пленены или уничтожены. Честь имею!
Немецкий генерал-полковник, кавалер Железного креста 1-й и 2-й степени, кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями, награжденный медалью в память об оккупации нацистами Мемеля 22 марта 1939 года, награжденный британским орденом Рыцаря Справедливости ордена Святого Иоанна, стоял посреди собственного кабинета в расстегнутом мундире и с болтающимися у колен подтяжками, обезоруженный и до конца еще не пришедший в себя. Он понимал только то, что если большевики вдруг начали воевать так, то для Германии уже все кончено. Безумный ефрейтор завел немецкий народ в ловушку, из которой нет выхода.
А за окнами занимался тусклый серый рассвет. И гремел над огромной страной голос Левитана: «От Советского Информбюро…» Скоро эту новость узнают и в Берлине, Риме, Стокгольме, Лондоне, Вашингтоне и Токио. И тогда на немецкую армию и на него лично ляжет несмываемый позор такогопоражения. Он бы застрелился, если б мог, только оружие у него отобрали, а вешаться или вскрывать вены – это не по-солдатски. Теперь ему до конца придется испить эту горькую чашу позора.
1 марта 1942 года, вечер.
Старая Русса
Генерал Горбатов вместе с сопровождающими его штабными шел по Старой Руссе. Темнело. В южной части города еще громыхал бой, ухали орудия и заливались длинными очередями пулеметы. Но здесь, в районе железнодорожного вокзала, все уже стихло. Среди воронок и разбитых станционных строений бойцы штурмовых групп уже разожгли небольшие костры из валяющихся повсюду обломков вагонов и ящиков, и по очереди грелись возле них.
В сторонке аккуратными рядами лежали убитые – отдельно наши, отдельно немцы. Похоронная команда уже начала свою скорбную работу, стараясь не пропустить никого из погибших. Седой пожилой сержант откинул в сторону брезент, и генерал Горбатов снял папаху. Жизнями этих мужиков, среди которых были русские, татары, украинцы, белорусы, казахи, узбеки, армяне, оплачена победа над группой армий «Север».
С одной стороны, побед без потерь не бывает. Но в память генерала Горбатова запали слова генерала Бережного, сказанные позавчера: «Наша армия должна иметь возможность расстреливать противника с безопасного расстояния. Не мы должны заваливать своими трупами немецкие позиции, а как раз немцы должны отважно тысячами умирать под нашими пулеметами за своего любимого фюрера и рейх. Если им так нравится героическая смерть во имя фатерлянда и за будущие поместья с русскими рабами, то кто мы такие, чтобы им в этом мешать? Пусть идут на смерть, вперед и с песней».
Собственно на железной дороге и на обломках моста через реку Полисть работали саперы и бойцы железнодорожного батальона, стремясь как можно быстрее восстановить движение по временной переправе. Рядом с мостом, восстановление которого тоже уже началось, рельсы временно укладывались прямо поверх армированного клетями из бревен специального ледяного моста. Самое главное – как можно скорей, пока немецкое командование не очухалось, пустить первый поезд в направлении станций Дно и Псков. Находящиеся сейчас в резерве на станции Валдай стрелковые бригады должны быть срочно переброшены на запад для развития успеха и закрепления результатов операции.
Чуть в стороне от железнодорожных путей экипаж штурмового танка КВ-2 чинил сбитую в бою гусеницу. Танкистам помогали несколько бойцов штурмового взвода. Еще несколько человек варганили немудреный ужин из пшенных концентратов НЗ и мяса убиенной немецкой обозной лошади. Тылы, как это всегда бывает в наступлении, отстали, а конина, тем более в зимнее время, еще долго сохранит свою пригодность к пище. Аж до самой весны.
Кашевар следил за булькающим в котле мясным варевом, время от времени помешивая его поварешкой. Удары кувалды, загоняющей пальцы в гусеничные траки, перемежались с громким русским матом, без которого, как известно, не совершается ни одно великое дело.
Махнув танкистам рукой, чтоб не отвлекались на начальство и продолжали заниматься гусеницей танка, генерал Горбатов подошел к КВ. Даже в слабых отсветах костра было видно, как испещрена его бронированная шкура следами попаданий немецких снарядов и пуль из противотанковых ружей. Часть их была уже заварена и грубо зашлифована. Но этот бой добавил немало новых отметин. Если бы не до предела слабая для такой массы трансмиссия, эта машина стала бы кошмаром на гусеницах для врага. И хоть таких танков в Красной армии оставались считаные единицы, именно на них отрабатывалась тактика будущих сражений. Несмотря на все свои недостатки, ничего подобного этому танку не было ни в одной из армий мира.
Именно этот тяжелый механизированный штурмовой батальон, выгруженный из эшелона в Пыталово перед самым началом наступления, и решил исход боя за станцию. Вся идея была построена на взаимодействии тяжелого, неуязвимого для немецкой противотанковой артиллерии танка КВ-2 и взвода специально обученной пехоты. Танк огнем своей крупнокалиберной пушки должен подавлять огневые точки противника, а бойцы штурмового взвода не должны были подпустить близко к танку немецких отморозков со связками гранат, а уж тем более с ведрами бензина. Особый упор делался именно на взаимодействие солдат и бронетехники при штурме населенных пунктов и укрепленных позиций.
После того как первая волна атакующих под прикрытием артиллерийского огня затемно сумела форсировать реку и отбросить противника от берега, саперы тут же приступили к наведению ледово-бревенчатых переправ через замерзшую Полисть в районе взорванного железнодорожного моста. К полудню залитые водой гати уже могли выдержать вес 55-тонных танков. Тяжелые КВ-2 вместе с пехотой наконец пошли в бой.
Именно этому батальону удалось разгромить глубоко эшелонированный узел немецкой обороны вокруг вокзала и обеспечить успех всей операции. При этом один танк все-таки немцы сожгли, и восстановлению он не подлежал. А еще один вышел из строя по причине поломки трансмиссии из-за излишней спешки мехвода, и две машины получили боевые повреждения, вполне устранимые в полевых условиях. Примерно сопоставимыми были и потери батальона в живой силе: из двухсот пятидесяти бойцов, числившихся в строю до боя, тридцать пять человек погибли и семьдесят восемь были ранены.
С рассветом отведенный от линии соприкосновения с противником и отдохнувший батальон продолжит зачистку узлов сопротивления немцев в южной части Старой Руссы. Сражение за город, точнее за то, что от него осталось, еще не завершено.
«Это отдавать города было легко, – подумал Горбатов, – а брать их у немцев обратно очень трудно».
Еще многим и многим советским бойцам и командирам придется сложить головы для того, чтобы товарищ Левитан мог торжественно объявить на всю страну: «От Советского Информбюро! После упорных и кровопролитных боев наши войска разгромили противника и полностью освободили древний русский город Старую Руссу».
Генерал Горбатов тогда еще не знал, что это был первый механизированный штурмовой батальон такого типа. После успеха боев в Старой Руссе, когда именно эта часть смогла решить задачу, поставленную перед 11-й армией и всем Северо-Западным фронтом, создадут еще множество подобных механизированных батальонов прорыва. Конечно, они уже будут вооружены принципиально иной техникой. Но тактика останется той же, что была отработана в последних боях.
А впереди было еще много таких городов. И враг еще успеет поумнеть и заматереть. Но именно сейчас в зимнюю кампанию 1941/42 годов был заложен фундамент будущих побед. Именно эти стриженые вчерашние мальчишки, которых лишь случай уберег от смерти во время бессмысленных наступлений и плена в безнадежных окружениях, именно они, вооруженные самым лучшим на свете оружием, сокрушат фашизм, пройдут всю Европу из края в край и водрузят красное знамя на берегах Атлантики, для того чтобы больше никогда на земле Европы не началась очередная мировая бойня.
А он, генерал Горбатов, будет ими командовать. Северо-Западный фронт, затем Прибалтийский, потом 2-й Украинский, потом 1-й Пиренейский – и так до скал Гибралтара. И тогда народы Европы смогут сами решать, без заокеанского дяди, что есть хорошо, что есть плохо, и навечно забыть о том, что такое война.
Но все это и у него, и у них еще впереди… А пока новый бой, новые победы и новые потери…
2 марта 1942 года, раннее утро.
Станция Сиверская, штаб 18-й армии вермахта
В ночь с 1-го на 2 марта на правом берегу Невы, за плацдармом у Невской Дубровки немецкими наблюдателями была обнаружена подозрительная активность советских войск. В ночи стучали топоры саперов, рычали двигатели и лязгали гусеницы тракторов и танков. Это насторожило немецкое командование. Началась переброска войск на помощь 1-й пехотной дивизии, державшей оборону против советского плацдарма.
Собственно командование 18-й армии событиями последних нескольких дней было деморализовано и дезориентировано. Прорывы русских на Мгу и на Любань оказались хорошо спланированными отвлекающими ударами, в пользу чего говорило быстрое закрепление на выгодных рубежах и, несмотря на наличие значительных резервов, отсутствие попыток развить дальнейший успех. Кстати, захват высот в районе Мги и расположенного там железнодорожного узла поставил находящийся в Шлиссельбургско-Синявинском выступе 28-й армейский корпус на грань поражения. И хоть формально немецкие части там не были окружены, но уже почти неделю подвоз к ним всего необходимого был ограничен. Русская артиллерия открывала огонь даже по отдельным грузовикам. Ведь в самом узком месте, напротив Невской Дубровки, коридор был шириной всего около пяти километров.
Несколько попыток отбить Мгу не привели ни к чему, кроме огромных потерь. Русские, имеющие в своем тылу действующую железную дорогу, вцепились во Мгу мертвой хваткой и с каждым часом совершенствовали оборону, наращивая там свою группировку. Еще тяжелее обстановка была под Любанью. Там к Ленинграду угрожала прорваться свежая армия, которая опять же, наступая вдоль железной дороги, имела нормальное снабжение и пополнение. Она тоже закрепилась на выгодных рубежах и отбивала одну немецкую атаку за другой.
По данным разведки, в резерве у молодого русского командарма Черняховского оставался еще целый кавалерийский корпус. А русский кавкорпус, усиленный к тому же легкими танками и введенный в прорыв в той ситуации, когда немецкие танковые и механизированные части из-за огромных потерь в технике практически перестали существовать – это по-настоящему страшно.
Все это было пока просто неприятно – до самого вчерашнего дня. Вчера русские, внезапно объявившись в глубоком немецком тылу, взяли Псков. Генерал-полковник Кюхлер, непосредственный начальник Линдеманна, или погиб или попал в плен. То же самое можно сказать и о командующем 16-й армией генерал-полковнике Буше. Его штаб русские разгромили походя – во время движения походной колонны от Старой Руссы к Пскову.
Новые русские механизированные части, выходя в рейд, движутся быстро, очень быстро. Кажется, Сталин опять достал из рукава свой любимый джокер, который один раз уже принес ему победу на юге. А когда в игре находится джокер, молчать вынуждены даже козыри.
Линдеманн еще раз посмотрел на карту с нанесенными на ней обозначениями предполагаемого расположения русских войск. Они вызывали даже не пессимизм, а тихую панику. Связь с группой армий «Центр» потеряна окончательно, русские уже перерезали обе рокадные дороги, изолируя 18-ю армию под Ленинградом. По сообщениям авиаразведки, от Пскова их танки движутся на север к Ивангороду и Ямбургу. Пару часов назад последний раз вышел на связь гарнизон Гдова – города, расположенного на полпути к Финскому заливу. Разгромленные остатки левого фланга 16-й армии в беспорядке отступают к Новгороду, который русские почему-то называют Великим. Какой он Великий – в Германии даже обычная деревня выглядит куда культурнее.
Где сейчас находятся части правого фланга 16-й армии, отброшенные на юго-запад, не знает, наверное, и сам дьявол. Но это должно быть интересно командованию группы армий «Центр». Короче, одним сильным ходом на этой огромной шахматной доске большевики поставили его армии шах, с последующим матом в три хода.
Связавшись с Берлином, командующий 18-й армией получил только одно вполне ожидаемое указание: удерживать занимаемые позиции, без приказа не отходить, ждать помощи.
Только какая, к черту, помощь? Сейчас еще можно, если немедленно начать отход с занимаемых позиций, быстро закрепившись под Ямбургом, не дать большевикам захлопнуть мышеловку и создать условия для отвода 18-й армии в направлении на Ревель. Но увы, такого приказа отдать генерал Линдеманн не мог. Все прекрасно помнили печальную участь командующего 18-м армейским корпусом графа фон Шпонека, тоже отступившего без приказа и спасшего корпус от окружения и уничтожения. Теперь этот талантливый командир и честный генерал сидит в тюрьме Моабит, и ему грозит расстрельный приговор.
Кроме того, наличие значительных резервов во вторых эшелонах русских армий может означать то, что в ближайшее время ими планируется возобновить наступление. Причем как раз в тот момент, когда немецкие части начнут отход к Ямбургу. Чем это все может закончиться, генерал знал – всеобщей неразберихой, переходящей в панику, и бегством. Дороги будут забиты отступающими, на плечах которых повиснут русские кавалеристы. Немецким войскам придется бросить обозы и тяжелую технику.
Все это генерал Линдеманн уже видел прошлым летом. Только тогда это были русские солдаты, спасавшиеся от победоносных частей наступающего вермахта. Тем более что 38-й армейский корпус под Новгородом уже наполовину охвачен русскими легкими кавалерийскими частями, и если дать ему приказ на отход, то это ни к чему, кроме полного разгрома, не приведет.
Помощь в виде удара во фланг прорвавшейся русской группировке может оказать только группа армий «Центр», имеющая значительные резервы, в том числе и боеспособные механизированные части. Ведь в ОКХ русского наступления ожидали именно на центральном направлении.
Но что сможет сделать в такой ситуации эсэсовец Генрих Гиммлер? Георг фон Линдеманн задумался. «А что я сам мог бы сделать, чтобы помочь 18-й армии?» Ровным счетом ничего. От Смоленска до Пскова семьсот пятьдесят километров, до Ленинграда – почти тысяча. Никаких крупных соединений, которые можно было бы развернуть на север, в этих забытых богом местах нет. Для того чтобы принять решение, погрузить танки и солдат в эшелоны, перевезти их в достаточном количестве под Псков и Дно, выгрузить, накопить, заправить и загрузить боеприпасами и бросить в бой, у Гиммлера уйдет не меньше месяца.
Генерал еще раз посмотрел на карту. За этот месяц большевики смогут как следует укрепиться. А через месяц наступит весна, все поплывет, и тогда ни о какой маневренной войне речи уже не может быть. Соответственно, и помощь к 18-й армии не подойдет. А тут еще и явная подготовка большевиков к прорыву блокады. Если это произойдет, то стратегическое положение 18-й армии станет совсем невыносимым. Уже не она будет давить на Ленинград, а русские войска в Ленинграде, получив подкрепления, станут давить на нее. Так, может быть, так и сделать? Немецкий генерал склонился над картой с карандашом, но продумать пришедшую в голову мысль ему не удалось…
Где-то далеко на севере загремела нарастающая с каждой минутой артиллерийская канонада.
Встревоженный фон Линдеманн еще не знал, что в северной столице русских часы отсчитали последние минуты до начала операции «Искра». Еще два дня назад, по каналу, пробитому ледоколом в невском льду, на позиции между мостом Лейтенанта Шмидта и Дворцовым мостом, напротив Медного всадника, буксиры привели крейсера «Максим Горький» и «Киров». Для уменьшения их осадки, из топливных танков откачали почти весь мазут, а на берег выгрузили все, что не нужно было для ведения артиллерийского огня главным калибром. За счет этого осадка кораблей уменьшилась почти на метр. В 05:55 стволы 180-миллиметровых орудий главного калибра крейсеров поползли вверх.
Ровно в 06:00 оглушительный грохот орудийного залпа возвестил ленинградцам о начале прорыва блокады. Восемнадцать 180-миллиметровых «чемоданов» ушли в сторону немецких позиций в район поселка Ивановское. По той же цели били и орудия батареи № 1 Научно-исследовательского морского артиллерийского полигона, в том числе и единственное в СССР 16-дюймовое (406-мм) экспериментальное орудие Б-37, каждый снаряд которого весил 1186 килограммов. Как раз для этой операции для «самой большой кувалды СССР» была изготовлена партия из двадцати пяти опытных осколочно-фугасных снарядов, несущих по 450 килограммов специальной тротил-гексоген-алюминиевой смеси. Взрыв одного такого снаряда делал в мерзлом грунте воронку глубиной в десять и радиусом в тридцать метров. По тем же целям били и расположенные на высотах у Мги полки РГК. Дал один залп и полк гвардейской реактивной артиллерии, вооруженный установкой БМ-13.
Одновременно по целям в Урицке и Красном Селе, а также по позициям и тылам 212-й и 68-й пехотных дивизий вермахта из Торгового порта открыли огонь двенадцатидюймовки линкора «Октябрьская Революция» и две башни линкора «Марат», а также тяжелые орудия «хранителей Ораниенбаумского пятачка» – фортов «Красная Горка» и «Серая Лошадь».
Несколькими минутами позже советские орудия и минометы загрохотали уже по всему фронту, уничтожая заранее разведанные цели на позициях немцев и в тылу врага. Особенно впечатляли единичные разрывы 16-дюймовых снарядов, сотрясающие землю на километры вокруг и выбрасывающие в небо подсвеченные огнем столбы земли высотой с десятиэтажный дом. Там, под тяжелыми снарядами советских морских орудий, сейчас умирали немецкие солдаты.
Выйдя из штабного вагона и в отчаянии наблюдая это феерическое зрелище, Георг Линдеманн еще не знал, что за ним и его штабом тоже уже пришли. С южного направления на предельно малой высоте к станции Сиверская уже приближалась авиагруппа особого назначения. На этот раз под крыльями Су-33 были подвешены не авиационные кассетные боеприпасы XXI века, а стандартные для этого времени ФАБ-500 и экспериментальные стокилограммовые зажигалки, начиненные местной версией напалма.
Именно по причине меньшей мощности применяемых боеприпасов для уничтожения штаба 18-й армии были задействованы все десять Су-33. Еще два МиГ-29К должны были выйти к цели чуть позже и произвести контрольную съемку результатов бомбометания.
Удар идущих со скоростью звука бомбардировщиков оказался неожиданным для немецкого ПВО. Грохот, стремительные острокрылые силуэты, мелькнувшие в небе, и вслед за ними сплошная полоса разрывов, накрывшая станцию. И вспыхнувший при этом яростный, неистовый пожар, охвативший не только личный поезд генерала Линдеманна, но и стоящие на запасных путях эшелоны с топливом и боеприпасами.
Штаб 18-й армии вместе со своим командующим погиб почти мгновенно. Были уничтожены находящиеся в вагонах армейские запасы горючего, снарядов и патронов, огромные потери в живой силе и технике понесла находившаяся на свою беду на станции 18-я мотодивизия, являющаяся главным мобильным резервом армии.
Пожар на станции бушевал несколько часов. В огне сгорело все, что могло гореть. Потеряв командующего и штаб, 18-я армия на время превратилась в своего рода «всадника без головы».
2 марта 1942 года, раннее утро.
Ленинград
Советская артиллерия еще выпускала снаряд за снарядом, перенеся огонь вглубь обороны противника. А в серой предрассветной мути над окопами, окаймляющими измученный, но непобежденный Ленинград, уже зазвучало громовое «ура». Матерящейся волне пехоты в рыже-серых шинелях нужно было пробежать по перепаханному снарядами полю два километра, чтобы соединиться со своими товарищами, наступающими от Мги. Атаку поддерживало несколько танков КВ-1, производства Кировского завода. Но даже они вынуждены были сбавить ход перед полосой земли, вдоль и поперек изрытой во время артподготовки. Участок три километра по фронту и километр в глубину огнем морской и сухопутной артиллерии был превращен в лунный пейзаж.
Чуть больше месяца назад генерал-лейтенант Хозин неожиданно был снят с должности командующего Ленинградским фронтом и убыл в распоряжение Главного управления кадров Наркомата обороны. Вместо него приказом Верховного Главнокомандующего был назначен бывший командующий 5-й армией генерал-лейтенант артиллерии Говоров Леонид Александрович. Практически на полгода раньше, чем в прошлой версии истории. Перед убытием в Ленинград генерал-лейтенант Говоров имел длительную беседу с Верховным Главнокомандующим. Три часа с глазу на глаз за закрытыми дверями. О том, что именно поведал советскому генералу товарищ Сталин, точно никто не знает. Но вышел Леонид Александрович из того кабинета изрядно уставшим, но просветленным. Теперь он знал, что мы обязательно победим, только сделать это надо быстрее и с меньшими потерями.
К задаче нанести решающее поражение группе армий «Север» Сталин подошел серьезно. Именно поэтому генерал Хозин, пухлый любитель сочных телеграфисток и водки, поехал в глубокий тыл, на ничего не значащую, фактически интендантскую должность. А в Ленинграде его сменил генерал Говоров, волевой и грамотный командующий, артиллерист от бога, умеющий переломить в свою пользу самую безнадежную ситуацию. Артиллерия при проведении операции «Заря» решала многое, если не все.
Базирующийся в Кронштадте Балтфлот был до особого распоряжения передан в полное подчинение Ленинградскому фронту. Именно командующий фронтом решал – по какой цели и сколько снарядов должен выпустить тот или иной корабль.
Одновременно с прибытием генерала Говорова на ленинградские аэродромы перелетели две эскадрильи самолетов-корректировщиков артиллерийского огня Су-2. Несколько таких машин под прикрытием истребителей сейчас кружились над полем боя. И пусть им было еще очень далеко до беспилотников из будущего, но свою роль дирижеров огненного концерта они выполняли успешно.
Командир 1-й пехотной дивизии, державший оборону напротив Невского пятачка, понял смысл всего происходящего и срочно направил к месту предполагаемого прорыва несколько свежих батальонов пехоты из резерва. Но не успели немецкие пехотинцы пройти и треть пути, как попали под ураганный артиллерийский огонь из Ленинграда и с высот у Мги, что заставило их рассыпаться и залечь. «Чемоданы» крейсеров туда уже не долетали, поэтому с правого берега Невы работала артиллерия Невской оперативной группы. Из района Мги били орудия артиллерии 54-й армии, а из района Колпино орудия 55-й армии. Треугольник: Невская Дубровка – Мга – поселок Ивановское превратился для солдат вермахта в настоящий огненный мешок.
Чуть позже со стороны Ленинграда к месту прорыва, чтобы поддержать огнем пехоту, подошел бронепоезд «Балтиец», вооруженный среди прочих одним 130-мм орудием, снятым с легендарной «Авроры». Его огонь был направлен против частей 122-й пехотной дивизии вермахта, пытавшихся контратаковать прорывающиеся советские войска с юга, от Ям-Ижоры в направлении поселка Ивановское.
В призрачном свете занявшегося утра серые шинели немецких пехотных цепей были хорошо видны на фоне белого снега. По параллельной ветке к Ям-Ижоре выдвинулся бронепоезд «Народный мститель», обстрелявший атакующие немецкие цепи с фланга и тыла. Несмотря на этот убийственный обстрел, немецким солдатам несколько раз удалось сойтись врукопашную с защитниками Ленинграда и солдатами 54-й армии. Но сегодня был не их день, и эти схватки только увеличили счет немецких потерь, не принеся атакующим ощутимого результата. Примерно к полудню стало ясно, что блокада прорвана, войска 54-й и 55-й армии соединились, а Шлиссельбургско-Синявинская группировка немецких войск полностью окружена и изолирована.
Линия фронта проходила в десяти – двенадцати километрах южнее железной дороги Мга – Ленинград, которая полностью контролировалась частями РККА. Несмотря на ожесточенные контратаки немецкой пехоты, Красной армии удалось успешно перейти к обороне, не дав противнику восстановить положение. Еще не стихли бои, а железнодорожные и саперные батальоны уже приступили к ремонту путей. Вместе с железной дорогой в город должна была прийти жизнь.
Одновременно с прорывом блокады, после массированного обстрела немецких позиций в районе Петергофа и Красного Села 12-дюймовыми орудиями линкоров и фортов с Ораниенбаумского плацдарма, вдоль берега Финского залива навстречу друг другу ударили части Приморской оперативной группы войск и 42-й армии. Флотская артиллерия стреляла не жалея снарядов, что называется, на износ стволов. Шквал огня и металла буквально перепахал немецкие позиции. Весящие почти полтонны 12-дюймовые фугасные «чемоданы» выворачивали из земли, разносили вдребезги немецкие укрепления.
В ночь на 2 марта, по приказу тогда еще здравствующего генерала Линдеманна, находящаяся в резерве в районе Красного Села дивизия СС «Полицай» начала переброску в район Нарва – Ямбург (Кингисепп). Дело в том, что по расчету немецких штабистов, к полудню туда должны были выйти танки бригады Катукова с десантом на броне. Таким образом, 50-й армейский корпус, оборонявшийся на этом участке, в решающий момент оказался без оперативных резервов.
Находящиеся же на направлении главного удара 42-й армии и Приморской оперативной группы войск 68-я и 212-я пехотная дивизии были сильно измотаны и обескровлены в боях и изрядно «раскулачены» для ликвидации многочисленных прорывов немецкой обороны. И потому, не выдержав артобстрелов и натиска советской пехоты, немцы отошли до линии Пушкин – Красное Село – Оржицы. К полудню бои затихли и здесь. Советские и немецкие войска, обессиленные боями, торопливо окапывались на новых позициях. Советские – закрепляя успех сегодняшнего дня, немцы – стремясь предотвратить новые поражения.
В наступившей вдруг тишине стала слышна далекая канонада на западе, востоке и на юге. Для немецких солдат и офицеров это был очень плохой знак – они были полностью окружены. Под ударами советских войск к исходу 2 марта лишенная централизованного управления 18-я армия разделилась на несколько почти не связанных между собой частей.
Тридцать восьмой армейский корпус в районе Новгорода был с одной стороны полуокружен Гвардейским кавалерийским корпусом Белова, а с другой стороны – 2-й Ударной армией Черняховского. Приказа на отход 38-й корпус не получил и вряд ли получит, вследствие чего уже через несколько дней он окажется в глубоком тылу советских войск.
Если учесть тот факт, что всю последнюю неделю самые боеспособные части 38-го АК были сосредоточены против 2-й Ударной армии, активно ее атакуя, то можно себе представить, какое отчаяние вызвал у немецких солдат прорыв в их глубокий тыл советской кавалерии. Несмотря на это, корпус еще сохранял боеспособность и некоторое время мог сражаться в полном окружении.
В районе Киришей были полностью окружены остатки разгромленной 254-й пехотной дивизии вермахта, а в районе Шлиссельбург – Синявино – части 1-й, 374-й, 227-й, 223-й пехотных дивизий. И если судьба 254-й дивизии должна была решиться уже в ближайшее время, то Шлиссельбургско-Синявинская группировка могла еще некоторое время посопротивляться.
Основная же часть 18-й армии, состоящая из остатков 1-го, 28-го и 50-го армейских корпусов, оставаясь на ближних подступах к Ленинграду, пыталась выполнить директиву ОКХ «Об удержании существующих позиций». Временным командующим 18-й армией был назначен командир 50-го армейского корпуса генерал кавалерии Филипп Клеффель.
В районе Ямбурга (Кингисеппа) дивизия СС «Полицай» и присоединившаяся к ней чуть позже сборная кампфгруппа с переменным успехом вели маневренные бои с танковой бригадой Катукова за контроль над железной дорогой Гатчина – Кингисепп – Нарва – Таллин. Теперь это была «дорога жизни» 18-й армии. У нее есть шанс, что если в ОКХ очнутся, дав разрешение на отход, эта дорога позволит немецким войскам, хотя бы частично сохранив боеспособность, отступить в Прибалтику.
Советское же командование могло констатировать, что хотя осада с Ленинграда и не была снята, но кольцо вражеской блокады оказалось разорванным, и город теперь имел прямое транспортное сообщение с Большой землей. Потери – примерно десять тысяч бойцов и командиров убитыми и тридцать тысяч ранеными – были сочтены советским командованием сравнительно умеренными.
Шел двести пятьдесят третий день войны…
3 марта 1942 года, утро.
Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, генеральный комиссар ГБ Берия Лаврентий Павлович, начальник Генштаба Василевский Александр Михайлович
С утра Верховный Главнокомандующий находился в особенно приподнятом настроении, появившемся после прослушивания утренней сводки Информбюро. Левитан, сообщивший стране о прорыве блокады Ленинграда, был особенно хорош. Страна, только сутки назад узнавшая об освобождении Старой Руссы и Пскова, теперь ликовала при известии о прорыве блокады Ленинграда.
– Товарищ Василевский, – сказал вождь, – докладывайте. Как дела у товарищей Говорова, Федюнинского, Черняховского, Горбатова и Бережного?
– Товарищ Сталин, – начал генерал-лейтенант Василевский, – если сказать просто, то немцы попались. Основную роль в успехе операций по прорыву блокады Ленинграда и окружению основных сил группы армий «Север» сыграли мероприятия по стратегической дезинформации противника, внушившие вражескому командованию ложную уверенность в том, что наше генеральное наступление начнется в полосе Западного фронта и станет продолжением контрнаступления под Москвой.
– Товарищ Жуков, – заметил Сталин, – тоже считал, что наступать придется именно его фронту. И это правильно – в противном случае он бы не смог так хорошо сыграть свою роль перед некоторыми товарищами, в лояльности которых мы, честно говоря, теперь сомневаемся. Но, товарищ Василевский, продолжайте. Ваша мысль о важности сохранения в тайне наших стратегических планов и проведения мероприятий по дезинформации противника нам понятна. Скажите, что собирается предложить Генштаб. Ведь окруженные немецкие армии – это что-то вроде тигра, пойманного за уши. И не дать немецким солдатам вырваться из окружения – это отдельная и очень важная задача.
– Мы, товарищ Сталин, уже думали над этим вопросом, – ответил Василевский, – поскольку противник растерян и пока не оказывает почти никакого давления на Псков и на Дно, мы предлагаем развернуть бригаду генерала Бережного в общем направлении на Лугу, в тыл основной группировки 18-й армии. На смену частям осназа туда уже начали прибывать стрелковые бригады из резерва фронта. Также для развития и закрепления успеха мы можем использовать дислоцированные сейчас в районе Москвы две резервные армии полного штата: 44-ю и 47-ю, которые в январе-феврале 1942 года были выведены из Ирана.
Первоначально планировалось использовать эти части для освобождения Крыма. Но товарищи Бережной и Ларионов оставили их без работы. Сорок четвертая армия приняла участие в завершении разгрома 1-й танковой армии противника. Но серьезных потерь в ходе операции она не понесла и в пополнении не нуждается.
Передислокация двух этих армий в зону ответственности Западного фронта была отчасти вызвана стремлением создать мощный резерв, а отчасти стремлением дезинформировать противника. Части 44-й армии мы предлагаем перебросить на Ленинградский фронт к товарищу Говорову, а дивизиями 47-й армии укрепить Северо-Западный фронт товарища Горбатова, который уже начал занимать оборону по линии Старая Русса – Дно – Псков.
– Очень хорошо, – Сталин прошелся по кабинету, – товарищ Василевский, если я вас правильно понял, вы считаете, что если мы используем эти две резервные армии при ликвидации окруженных немецких частей, то успех операции будет гарантирован?
– Да, товарищ Сталин, – ответил генерал-лейтенант Василевский – мы в Генштабе так считаем. В любом случае одна из наших основных задач – не дать немецкой группировке, осаждавшей Ленинград, вырваться в Прибалтику. Судя по тому, что происходит в настоящий момент под Ленинградом, приказ на отход от Гитлера пока еще не поступил, и вряд ли такой приказ вообще будет. Позиции танковой бригады Катукова вчера безуспешно атаковали всего лишь дивизия СС «Полицай» и сводная, собранная с миру по нитке кампфгруппа.
Сегодня с утра атаки не возобновились, а противник занял оборону по восточному берегу реки Луги. Остальные немецкие части спешно укрепляют свои позиции, очевидно готовясь к боям в полном окружении.
Напротив, в расположении частей противника, расположенных во втором эшелоне группы армий «Центр», авиаразведка засекла действия, которые не могут трактоваться иначе, чем подготовка к переброске механизированных войск и пехоты железнодорожным транспортом на другой участок фронта. По данным агентурной разведки, по всей цепи станций от Смоленска до уже предсказанных нами как исходный рубеж для наступления Дедовичей, интендантская служба срочно развертывает полевые пункты по обеспечению перебрасываемых войск горячим питанием. У немцев война войной, но обед пока еще строго по расписанию.
На данный момент немецкое командование ведет себя точно так, как мы и предполагали два дня назад. Шок и неверие в произошедшую катастрофу сейчас сменились запоздалыми лихорадочными действиями, имеющими целью восстановление исходного положения на фронте.
Мы, например, не уверены, что задача переброски на исходные позиции 2-й танковой армии до начала весенней распутицы в принципе решаема, даже при отсутствии противодействия с нашей стороны. А противодействовать переброске войск противника мы будем изо всех сил, используя как авиацию, так и диверсионные действия на вражеских коммуникациях.
– Хорошо, – сказал Сталин после некоторого молчания, – есть мнение, что переброска 44-й и 47-й армий на Ленинградский и, соответственно, Северо-Западный фронты, а также удар механизированной бригады товарища Бережного в тыл осаждающих Ленинград немецких войск позволят быстрее ликвидировать немецкую группировку и ускорить нашу окончательную победу над фашистскими захватчиками.
– Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий, – ответил Василевский, устало улыбнувшись, – мы немедленно выполним решение Ставки.
– Выполняйте, – задумчиво сказал вождь, машинально шаря по столу в поисках своей знаменитой трубки. Вот уже больше месяца железная воля этого человека боролась со старой дурной привычкой и понемногу ее побеждала.
Немного помолчав, Сталин спросил:
– Товарищ Берия, вы что-то хотите нам сказать?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил генеральный комиссар госбезопасности, – я не силен в стратегии и не взялся бы командовать не то что фронтом, но и даже обычным батальоном, но в людях я разбираюсь, – тут Берия неожиданно улыбнулся. – Это я по поводу назначения Гиммлера командующим группы армий «Центр».
С этой стороны нас ждет еще немало приятных моментов. Мои сотрудники, совместно с подчиненными товарища Василевского, уже разрабатывают планы стратегической дезинформации противника, в которых немалая роль отводится именно этому человеку.
Но это еще не все. Есть и неприятные моменты, которые могут быть связаны с личностями наших некоторых генералов. Конечно, кое-кого мы наказали по всей строгости закона, а иные честным трудом в местах лишения свободы искупают свою вину перед народом. Но все равно человеческую натуру не переделаешь, и головокружение от успехов неизбежно. Из усвоенного мной прошлого варианта истории следует, что как раз такое головокружение и шапкозакидательские настроения у некоторых товарищей и привели СССР к стратегическому поражению в весенне-летней кампании 1942 года.
Мы не должны повторить ошибок прошлой реальности, тем более что мы о них уже знаем. Германия и работающая на нее Европа пока еще превосходят СССР по возможностям промышленного производства. Я и мои сотрудники твердо уверены, что Гитлер, восстановив резервы, неизбежно запланирует новое крупное наступление на одном из участков советско-германского фронта. Наша основная задача – разгадать время и место нанесения немецкого удара и суметь подготовиться к нему.
Сталин мгновенно посерьезнел и спросил:
– А вы что скажете по этому поводу, товарищ Василевский?
– Мы полностью согласны с товарищем Берией, – ответил начальник Генерального штаба, – шапкозакидательские настроения среди некоторых наших товарищей присутствуют. Многие командиры и генералы до сих пор пренебрежительно относятся к разведке и не знают, да и, если сказать честно, знать не хотят о том, что происходит у противника прямо у них под носом. Они считают, что немецкая армия уже разгромлена и деморализована. Но это далеко не так.
Неизбежная оперативная пауза, которая возникнет в конце марта из-за весенней распутицы, даст немецкому командованию возможность выйти из шока и привести себя в порядок. Мы сейчас не можем знать, что думают Гальдер, Кейтель и сам Гитлер, но мы знаем примерно, в каком направлении они будут мыслить. Им нужны две вещи: во-первых, реванш за поражения, понесенные этой зимой, а во-вторых, нефть, дефицит которой может самым серьезным образом сказаться на боеспособности их армии. Удары, нанесенные в январе по германской нефтяной индустрии, оказались очень тяжелыми. И сейчас немецкая военная машина снабжается горючим, что называется, прямо с колес.
К примеру, 1-й воздушный флот, части которого были нацелены на поддержку группы армий «Север», сразу же после освобождения нами Пскова, из-за нехватки авиабензина, был вынужден снизить свою активность до минимума. И так везде…
– Как сообщили наши товарищи в Америке, – добавил Берия, – нефтяная компания «Стандарт Ойл» не собирается возобновлять поставки горючего для Третьего рейха через Лиссабон. Показательная порка, которую товарищ Верещагин устроил американским танкерам, возымела свое действие, и Рокфеллеры больше не хотят рисковать ценным имуществом. Так что определенная фора у нас есть. Мы тоже думаем, что Гитлера потянет на запах нефти. Хотя не исключены и другие варианты.
– Очень хорошо, – сказал Верховный Главнокомандующий, – только не спускайте глаз с этого мерзавца. Ну, и с некоторых наших товарищей, которые так любят помахать шашками. На сегодня все, все свободны. До свиданья.
3 марта 1942 года, поздний вечер.
Дорога Псков – Луга
Генерал-майор осназа Вячеслав Николаевич Бережной
Мы снова на марше. На разбитой фронтовой дороге покачивается штабной кунг, а за окнами воет мартовская метель. Погода та самая, наша, когда немцы носа не высунут из своих гарнизонов. А мы, неугомонные, идем вперед, оставляя позади километр за километром. Впереди, скорее всего, новые бои. То, что нам с малыми потерями удалось взять Псков, удивило даже меня. Расслабились немцы, расслабились. Теперь, наверное, больше так уже не будет. Хотя кто его знает.
Мы оставили Псков на кавалеристов Исы Плиева и стрелковых бригад, прибывающих из резерва Ставки. И, воспользовавшись паузой для технического осмотра и дозаправки техники, поздно вечером 3 марта, по приказу Верховного выступили в направлении Луги. Попавшего в капкан зверя надо добить. Где-то далеко впереди глухо ворчала канонада, шли бои. Там сражались и умирали советские воины.
Именно там решалась судьба сражения, карта которого лежала сейчас передо мной. Гвардейский кавкорпус генерала Белова, взяв Шимск, обошел с юга озеро Ильмень и начал охват с фланга и тыла позиций 38-го АК вермахта. Входящий в состав 2-й Ударной армии 13-й кавкорпус генерал-майора Гусева ударил не от Любани на Тосно, как предполагало немецкое командование, а двинулся от станции Сустье Полянка к узловой станции Еглино. Там он сегодня в полдень и перешел к обороне основной своей частью, разбросав по округе конные разъезды. С этого момента немецкие части в районе Новгорода оказались в так называемом техническом окружении… То есть сплошного кольца вокруг них еще не было, но все основные транспортные магистрали оказались надежно перехваченными.
Командующий корпусом генерал пехоты Фридрих Вильгельм фон Хаппиус, попробовал развернуть 58-ю пехотную дивизию фронтом на северо-запад и выбить из Еглино советских кавалеристов. Но несколько поспешных атак окончились неудачей. Последние десять дней эта дивизия провела в таких же изнуряющих атаках на советские позиции под Сустьем и Спасской Полистью и теперь была укомплектована личным составом от силы на треть от своей штатной численности. К тому же 158-й артполк, входящий в ее состав, не смог оказать атакующим огневую поддержку, поскольку в ходе ряда безуспешных попыток ликвидировать Любаньский выступ были истрачены практически все боеприпасы.
Нынешнее положение немцев можно было сравнить с произошедшей в прошлом варианте истории Харьковской катастрофой Красной армии в начале лета 1942 года. И результат, скорее всего, будет тот же – техническое окружение и последующая попытка вывести из котла хотя бы часть личного состава при полной утрате материальной части. И не факт, что немцам удастся это, ибо их бредущая по лесным тропам пехота сильно уступает в маневренности нашей кавалерии.
Но хуже всего было положение другой дивизии корпуса, занимавшей позиции в районе Новгорода – 250-й пехотной, она же – «Голубая дивизия» испанских добровольцев. Оказавшиеся в мешке испанцы потеряли последний шанс снова увидеть родину. В Россию их никто не звал, и пощады франкистам ждать не приходилось. Тем более что передовые разъезды двух советских кавкорпусов уже должны были встретиться и, оседлав проселочные дороги, сформировать фронт окружения. А вслед за кавалерией вскоре должна подтянуться и пехота.
Прямо перед нами обстановка не менялась уже больше суток – с того момента, как была прорвана блокада и части Ленинградского фронта соединились с войсками, находящимися на Ораниенбаумском плацдарме. На левом от нас фланге, в междуречье Луги и Нарвы, периодически продолжались попытки немецкого 50-го армейского корпуса пробить коридор в Прибалтику через боевые порядки танковой бригады Катукова. Не имея возможности держать сплошной фронт, Михаил Ефимович одним батальоном занял Кингисепп, блокировав тем самым железнодорожный узел, а остальными частями начал маневренную войну по своим правилам с превосходящим его по численности противником. Целью этой игры в кошки-мышки был не захват и удержание какой-либо территории, а нанесение противнику максимального ущерба в живой силе и технике, выход из-под ответного удара и последующая атака в другом месте.
Подобным же образом в октябре бригада Катукова остановила и заставила попятиться танкистов Быстроходного Гейнца под Мценском. Сейчас же надежды немцев вырваться из мешка под Ленинградом тают с каждым часом, но при этом потери бригада Катукова несет тяжелые, по большей части из-за недостаточного количества пехоты и отсутствия в составе бригады самоходной артиллерии. Как говорится, товарищи генералы, делайте выводы. Для глубоких прорывов и рейдов пригодны только механизированные части, где органически сочетаются танки, мобильная пехота, самоходная артиллерия и такое же ПВО, а также мощный автопарк, способный снабдить все это хозяйство топливом и боеприпасами.
Позади нас, в пятнадцати – двадцати километрах южнее линии Псков – Дно – Старая Русса – Холм развертывается Северо-Западный фронт под командованием генерала Горбатова. Насколько мне понятно из сводок, кавалеристы Исы Плиева выдвинуты в качестве боевого заслона к Острову на юге и к Печорам – на самой границе с Эстонией – на западе. Если немцы начнут наступление большими силами, то Плиев должен будет, не ввязываясь в затяжные бои, определить направление главного удара, а затем отступить за линию обороны Северо-Западного фронта. В настоящий момент он у Горбатова занимается что-то вроде силовой мобильной разведки.
Сегодня днем перед нашим выходом из Пскова мы с товарищами немного поговорили… Ну, в общем, провели обмен опытом. Просто удивительно, год вроде еще не сорок четвертый и не сорок пятый, а командиры уже вполне компетентны и все понимают. Скажу честно, это в основном их и только их победа, а мы тут сработали только как детонатор, инициировавший процесс.
Еще когда мы стояли под Москвой, Александр Михайлович Василевский шепотом и по секрету поделился словами Сталина, сказанными в тот момент, когда вождь прочел положенный ему на стол список возможных «гинденбургов», проходящих сейчас службу в РККА на разных должностях. Потому и Горбатов оказался на Северо-Западном фронте вместо Курочкина, и Черняховский на 2-й Ударной вместо Власова, и Говоров попал на Ленинградский фронт на полгода раньше. Кстати, Горбатов в наше время выше командарма так и не поднялся – слишком уж он был самостоятелен и резок на язык. Но тут он вместе с Говоровым – победоносные командующие фронтами, решившие главную задачу операции. А Сталин, что бы о нем ни говорили, уважает как раз именно тех, кто умеет добиваться реального результата.
Кстати, как говорит армейское «шу-шу-шу» про самого Александра Михайловича, маршал Шапошников уже после того, как выйдет из нашего госпиталя в Евпатории, станет начальником Академии Генштаба, а исполняющий его обязанности генерал-лейтенант Василевский будет окончательно утвержден в должности начальника ГШ. Скорее всего, это правильно. Теория – это его призвание.
Есть у Бориса Михайловича при всех его достоинствах один маленький недостаток, полностью отсутствующий у Василевского. Нельзя при планировании операции не учитывать наличие транспортных коммуникаций и личности исполнителей. Такие ошибки дорогого стоят. Война-то не на картах идет, а на местности, а местность – штука суровая, ошибок не прощает.
Загнали тогда 2-ю Ударную по уши в болота, где вместо путей снабжения – две тропки. Вот и получили в итоге Мясной бор и тысячи трупов. А тут еще Власов, не к ночи будь помянут.
А сейчас сменили Власова на Черняховского, сдвинули полосу наступления на двадцать километров к северу, оседлав железную дорогу, и вместо трагедии 2-й Ударной получили вполне успешное наступление.
После Луги, где нас, скорее всего, ждет 285-я охранная дивизия – если ее еще не сняли под Мгу или Любань, – мы пойдем на Гатчину. А вот там уже начнутся настоящие танцы с саблями. Будем отсекать 50-й корпус от 28-го. Как сказал мой НШ, «пополам, потом еще раз пополам, потом еще… и так пока противник не будет тонко нашинкован». По дороге полюбуемся на то, что осталось от Сиверской и от штаба Линдеманна. Там, говорят, хорошо поработала наша авиация.
Все-таки сидит во мне диверсант. Старшие командиры противника в полосе моей операции должны быть или пленными, или мертвыми. Врожденный немецкий пиетет в отношении начальства и чинопочитание имеют свою обратную сторону в виде полной утраты инициативы при непредвиденном изменении обстановки и потере связи. До получения первого осмысленного приказа сверху нижестоящее командование будет находиться в полном ступоре. Ничего, нам так проще. Правда, получив накачку из Берлина, немецкие генералы начнут метаться как наскипидаренные, но как правило, к этому моменту уже ничего изменить нельзя. Вот так.
Сворачиваю карту и зеваю. Невыносимо хочется спать. Я заметил, что во время операций отсутствие нормального сна – это главная проблема. Времени в сутках катастрофически не хватает, и я все опасаюсь, что случится что-то важное как раз тогда, когда ты спишь. Вот и сейчас, пусть даже мы и на марше, но где-то впереди головной дозор уже мог столкнуться с немецким заслоном. Поднимаю глаза. Напротив меня так же героически сражается со сном, по-бабьи положив подбородок на ладони, Алена. По ней видно, что и она гордится мной, и любит, и немного жалеет. Как говорится, все сразу.
В груди становится горячо. Господи, все мы под тобой ходим! Впереди еще многие месяцы войны, хотя мы и будем изо всех сил стараться сделать ее как можно короче. Господи, если меня убьют, пусть у нее все будет хорошо!
4 марта 1942 года, 02:15.
Станция Луга
Майор осназа Сергей Александрович Рагуленко
В Лугу, где располагался штаб немецкой 285-й охранной дивизии, мы ворвались около двух часов ночи. К нашему счастью, укрепления на въезде в город были противопартизанскими – обычный блокпост фельджандармерии, сложенный из мешков с песком, усиленный двумя пулеметными гнездами. На этот раз без боя не обошлось. Немцы уже знали, что с юга к ним сегодня мог прийти только веселый полярный зверек, то есть мы. Едва головная машина приблизилась к немецкой заставе метров на сто, как оба пулемета блокпоста ударили по ней длинными очередями. Немного погодя к ним присоединился припаркованный чуть поодаль полугусеничный БТР. По броне моей командирской машины противно зацокали пули. Ну, если нас тут так встречают…
– Кандауров, – скомандовал я своему наводчику, – заткни их!
Старший сержант у меня мастер: два 100-мм осколочных снаряда – два разбитых вдребезги пулеметных гнезда. Правда, пылающий, как факел, БТР, который после первого нашего ответного выстрела попытался развернуться и удрать, это была уже не его работа. Следующая за нами машина приняла чуть влево, выйдя на встречную, и всадила немецкой жестяной коробке 100-мм осколочный снаряд в борт. Извращенцы. Там же броня такая, что со ста метров ее мосинка пробивает. А уж после нашего главного калибра… Кому-то довелось видеть консервную банку, по которой рубанули топором? Так вот, этот немецкий БТР был точь-в-точь как та консервная банка.
Но мы не поперли дальше парадным ходом. Кто так поступает, тот до Победы не доживет и Александер-плац не увидит. Засядет в руинах блокпоста какой-нибудь арийский герой с противотанковой гранатой или «теллер» – миной, и большего вам уже не надо.
Машины остановились метрах в двадцати от цели, за пределами дальности броска противотанковой гранаты, и матерящиеся парни в белых маскхалатах под прикрытием орудий и пулеметов попрыгали на снег – размять ноги.
Пара выстрелов в блокпост, короткая перестрелка, и путь дальше был свободен. Против регулярной армии, вооруженной артиллерией и минометами, годятся только траншеи полного профиля, и никаких баррикад. Основные потери фрицам нанес третий снаряд, тот самый, который раскурочил бронетранспортер. Его осколки хлестнули по героям рейха с обратной директрисы в незащищенные спины. Да и было там этих героев не больше отделения, и ни у кого из них противотанковых гранат и мин не нашлось.
Обидно, однако – зря, выходит, останавливались, но береженых и бог бережет. А нам надо двигаться дальше. Смотрю на карту – блокпост немцы устроили там, где дорога проходит меж двух озер и раздваивается – левый путь ведет прямо в центр города на железнодорожную станцию, а правый обходит Лугу по восточной окраине и снова соединяется с трассой на Гатчину километрах в пяти севернее станции.
Нам налево. Докладываю обстановку генералу и получаю добро. Пехоту на броню, в голову колонны становится приданный батальону Т-72. Подбить его из местного ПТО – это все равно, что подстрелить слона из мелкашки. Но отдаю на всякий случай приказ смотреть в оба и вперед. Наша артиллерийская стрельба наверняка уже переполошила весь немецкий курятник, и теперь те, кому положено, спешат навстречу, а остальные с визгом удирают в сторону Гатчины, и нам их уже не догнать.
Танк лобовой броней сворачивает в сторону обломков бронетранспортера, и вот мы снова идем дальше, готовые в любой момент вступить в бой. Но ничего пока не происходит.
У въезда в город на железнодорожном переезде через линию Луга – Новгород еще один блокпост, пара больших грузовиков и суета вокруг них. Мне это не нравится, и ради разнообразия я приказываю открыть по противнику огонь первыми, не дожидаясь, пока они изготовятся. Один из грузовиков вспыхивает, как факел, от второго немцы прыснули во все стороны, словно тараканы. А вот и ПТО – при ярком свете видно, что к грузовикам прицеплены две небольшие пушки, которые немцы сейчас лихорадочно отцепляют и пытаются развернуть в нашу сторону. А вот фиг вам! Очередь из автоматической пушки, следом несколько пулеметных, и уцелевшие фрицы начинают, отстреливаясь, отходить, бросая такой важный рубеж обороны, как железнодорожная насыпь.
Сборная солянка, что с них возьмешь: местные полицаи, пехота – небось, маршевая рота со станции, противотанкисты тоже сами по себе – переброшенные с фронта «на усиление». Читал я в мемуарах наших ветеранов, как в 1941 году немцы легко сбивали передовыми отрядами вот такие наши сборные заслоны. Сейчас происходило то же самое, только наоборот. Плюс на нашей стороне была родная земля, а значит, проводники из местных партизан, темное время суток и свирепствующий вовсю генерал Мороз.
Наши, в свою очередь заняв эту позицию, выпустили в небо несколько немецких же осветительных ракет, в изрядном количестве захваченных нами во Пскове, и немного постреляли отступающим фрицам в спину, в том числе не только из наших АК-74 и советских СВТ-40, но и из трофейных пулеметов МГ-34. В магниево-белом свете серое фельдграу на фоне снега – очень хорошая мишень, а били мои ребята прицельно, на выбор. Так что далеко не все немцы, отступившие с позиции, смогли укрыться между домами.
Вступив в город, я приказал десанту спешиться. Впереди техники я пустил веером пеший дозор из бойцов, пришедших с нами из XXI века. У них – спецподготовка, персональная связь, ПНВ и «ксюхи» с ПБС, что давало им дополнительный шанс в скоротечных ночных стычках на городских улицах. И поэтому хоть скорость нашего передвижения теперь значительно снизилась, но небольшие группы противника наши дозоры находили и уничтожали раньше, чем противник в свою очередь сам мог обнаружить их. А уже затем вперед двигались приданные танки и БМП…
Когда мы уже почти достигли городского вокзала и нам осталось пройти всего пару кварталов, вспыхнула заполошная пальба правее и чуть позади нас. Это второй батальон, обходящий город по объездной дороге, начал сбивать немецкие посты на восточной окраине Луги. Шума было предостаточно, растерянность от внезапного ночного нападения переросла в панику…
Скажу одно – штаб 285-й охранной дивизии мы застали в момент лихорадочной погрузки всего ценного на имеющийся в наличии транспорт.
Могу представить себе: я командир немецкой охранной дивизии, барон Вольфганг Мориц фон Плотто, и вдруг меня среди ночи будят и орут в ухо: «Герр генерал, русские в городе!» – или: «Русские танки прорвались!»
И тут следом пушечная стрельба из калибров, наводящих на мысль даже не о танках, а о чем-то размером с крейсер. И при этом большая часть дивизии не охраняет тыл, как ей это положено, а не спеша и со вкусом перемалывается в мясорубке под Любанью. Нужно добавить к этому растерянность от внезапного ночного нападения и от той скорости, с которой приближается стрельба. А потом лязг гусениц совсем рядом, орудийный выстрел, от которого вылетают стекла из окон, и русский танк-монстр, как картонки одну за другой давящий припаркованные у штаба легковые машины.
Немцы – прекрасные солдаты, но от неожиданности и непредвиденных действий противника они впадают в ступор, и вывести их из этого состояния можно только хорошим пинком. Генерал-лейтенант, лихорадочно застегивая мундир, с ужасом смотрел на перебегающих внизу русских солдат в белых зимних балахонах и на разбросанные на снегу тела немецких воинов. Начальник штаба дивизии подполковник Герхард фон Арнтзен выбил оконное стекло и открыл по русским солдатам огонь из МП-40. Затем был взрыв и темнота. Навсегда.
Но это, так сказать, лирика. Труп немецкого генерала в залитом кровью мундире мы нашли в развалинах его штаба, когда бой уже кончился. А от начальника его штаба осталась только фуражка с вышитой монограммой GA. Истинный ариец, блин, с автоматом решил повоевать против взвода наших орлов, поддержанного БМП-3.
Бригада ушла вперед, обойдя город по восточной объездной дороге. А наш батальон остался удерживать Лугу как важный узел коммуникаций. Ну и зачистка, само собой, вкупе с восстановлением советской власти.
Поставив нам эту задачу, генерал-майор добавил, что именно через нас может попробовать вырваться из окружения на соединение с главными силами испанская добровольческая «Голубая дивизия», и что товарищ Сталин будет очень доволен, если мы окончательно прищучим здесь этих «борцов с большевизмом», отправленных Франко в Россию… Очень многообещающее заявление – батальон против дивизии. Хотя где наша не пропадала. Пусть эти испанцы дадут мне пару дней на подготовку, и тогда еще надо посмотреть, кто кого. А быстрее у них и не получится, потому что пешим порядком от Новгорода к Луге – это налегке два-три дня. А если с обозом, то и все четыре-пять. Да еще кавалеристы Белова у испанцев на хвосте повиснут. Людей бы еще подбросили, окопы копать, но думаю, что так и так успеем! Или я не майор Слон?
4 марта 1942 года, ночь. Станция Луга
Сергеева Дарья Васильевна, 22 года, воспитатель детского дома
Мамочки родные, страшно-то как! Сама я уже устала бояться, но детишки плачут тихо-тихо. Прижались, как птенчики, друг к другу от холода, а мне снова становится страшно. Все мы уже, считайте, что мертвые. Наши на фронте снова начали наступление, у фашистов большие потери, и для их госпиталя нужна кровь, детская кровь. Так хочется жить, а еще больше хочется, чтобы жили эти детишки. Проклятые фашисты! Проклятые немцы! Сколько они людей уже убили и все им мало! А деток отбирали специально, все белокурые и синеглазые – «арийская кровь», говорят.
В вагоне темно, только чуть тлеют угли в буржуйке. Холодно. Второй день вагон стоит на станции Луга. От пожилого немецкого солдата, который вчера вечером приносил нам еду и немного говорил по-русски, я узнала, что наши прорвали фронт под Старой Руссой и освободили Псков. По нему было видно, что этот немец был сильно напуган.
– Фройлян Дарья, – сказал он, беспокойно оглядываясь, – наша армия окружена, ваши войска взяли Псков и Дно. Я простой солдат, фройлян, и воевал с вами еще в ту войну. Фройлян Дарья, я… – в этот момент позади него раздались чьи-то шаги, и немец, умолкнув, быстро сунул мне ведро с жидким супом и мешок с несколькими буханками черного хлеба. Дверь вагона-теплушки захлопнулась. Через тонкое дерево было слышно, как подошел еще один немец. Я затихла, стараясь не дышать. В школе по немецкому языку у меня было только «хорошо» и «отлично». Живой разговор, конечно, отличается от того, что нам преподавали, но немцев я все-таки понимала…
– Дай закурить, Курт, – сказал подошедший. – Ты должен мне еще две сигареты.
– Помню, Франц, – отозвался немец, который со мной разговаривал, – Держи пока одну. Давай скорее, пока Ворчун не видит.
Было слышно, как чиркнула и зажглась спичка.
– О чем ты болтал с этой русской, Курт? – спросил Франц, очевидно сделав одну или две затяжки. – Неужели договорился с ней по-доброму? У меня давно не было женщины, так, может, ты и за меня замолвишь словечко? У меня есть одна надежно припрятанная железная корова…
– Заткнись, Франц, – беззлобно ответил Курт. – Эта русская девочка так похожа на мою Лотхен…
– А ты у нас сентиментален, – засмеялся немец, которого звали Францем, – хотя, может, ты и прав. Многие местные больше похожи на истинных арийцев, чем некоторые наши – например, этот засранец Петер.
– Да ну его, – ответил тот, которого звали Куртом, – лучше скажи, что нам сегодня сорока на хвосте принесла?
– Плохи наши дела, Курт, – Франц сплюнул, – прибежали наши, те, что успели унести ноги из Пскова. Сейчас этих парней допрашивают в ГФП, но наболтать всякого они успели…
– Ну, – нетерпеливо переспросил Курт.
Ответ Франца последовал так тихо, что я едва расслышала:
– В Пскове не просто русские, Курт. В Пскове их танковый осназ. Это тот самый, который расколошматил 11-ю армию, а потом мимоходом раздавил кампфгруппу быстроходного Гейнца. Начальство в панике, пакует чемоданы…
– Откуда они там взялись? – удивленно спросил Курт.
– А черт их знает! Парни говорят, что эти проклятые русские просто появились из темноты перед самым рассветом. Кто не успел убежать – был тут же убит. Это уже не те деревенские увальни, с которыми мы имели дело летом, – Франц сплюнул. – Ну ладно, пошли, а то Ворчун Шульц опять разорется.
Лейтенант говорит, что у командования уже есть приказ – завтра утром расстрелять всех пленных и заложников, поджечь город и отступать на север к основным силам. Против русских танков мы тут не продержимся и получаса. Так что я думаю, что зря все-таки мы принесли еду этим русским. Все равно утром их расстреляют…
– Это же дети, Франц, – ответил Курт.
Честно говоря, этот пожилой дядечка нравился мне все больше и больше, несмотря на то что он был немец.
– Это унтерменши! – убежденно сказал Франц. – Ты думаешь, что они принесут еду твоим детям, если и в самом деле когда-нибудь ворвутся в рейх, как об этом кричит их пропаганда?
Что ответил Курт, я уже не слышала, потому что, подобрав свои ведра, немцы пошли дальше вдоль вагонов, и их голоса уже не были слышны.
Я села на пол. Зачем я их подслушивала? Не знаю, наверное, просто женское любопытство и желание узнать хоть что-нибудь. Ведь немцы старались держать нас в полном неведении… Теперь я знала, что жить нам оставалось всего лишь до утра. Надежды, что придут наши и спасут, у нас не было никакой. Но комсомолка не должна предаваться отчаянию. До утра еще было время, а значит, оставалась и надежда…
Я собрала вокруг себя плачущих детей, как могла, успокоила их. Прижавшись друг к другу, мы постарались уснуть. Хорошо, что они не понимали того, о чем разговаривали немцы.
Проснулись мы глубокой ночью. Где-то совсем рядом шел бой. Стреляли не только из винтовок и пулеметов, но и из пушек, причем близко. При каждом таком выстреле старый вагон вздрагивал, и с потолка сыпалась какая-то труха. Случилось невероятное – нас вот-вот должны были освободить. И было бы совсем обидно погибнуть за минуту до спасения. Бабушка, темный человек, говорила, что Бог помогает тому, кто сам стремится себе помочь.
– Мамочки! – взвизгнула я. – Дети, быстро на пол, под нары!
Едва только мы растянулись на холодных досках, как по вагону простучала пулеметная очередь – будто палкой провели по забору. Потом еще раз, и еще. Пули крошили доски примерно на уровне моего пояса. Если бы мы не легли на пол…
Взрыв снаряда где-то совсем рядом… Вагон качнуло, и мы услышали жуткий нечеловеческий вопль умирающего человека. Топот ног, ругань по-немецки, и где-то уже совсем неподалеку шум моторов и пулеметные очереди.
Теперь пули летели вдоль вагона и значительно ниже. Я лежала, сжав зубы, и молча просила Бога, в которого я никогда не верила: «Только бы никого не задело, Господи, только бы никого не задело. Прошу Тебя – они же еще дети, Ты же их почти спас. Господи, ну еще немножко…»
Прогремел еще один выстрел из пушки, еще один разрыв снаряда, теперь уже не у нашего вагона, а значительно дальше. Немцы отступали, только слышно было, как где-то совсем рядом стонет умирающий.
Теперь выстрелы и топот ног с другой стороны. Мимо нашего вагона проехал танк… Еще один выстрел из пушки, только теперь кажется, что прямо над самым ухом. Вагон вздрагивает, сверху опять сыплется всякая дрянь. И вдруг, к моему удивлению, внезапно наступает тишина.
Неужели бой закончен и мы живы? Мотор танка работает где-то рядом, и я слышу, что кто-то совсем близко говорит по-русски…
Вскакиваю, бегу к двери и начинаю отчаянно колотить в нее кулаками и ногами:
– Товарищи, родненькие, выпустите нас, пожалуйста! Мы наши, русские, советские, выпустите нас!
Я стояла, кричала, колотила, снова кричала и снова колотила, пока наконец дверь со скрипом не сдвинулась в сторону, и я от неожиданности чуть не упала наружу. В глаза мне ударил яркий электрический луч, а в затхлую духоту вагона ворвался свежий морозный воздух.
Я зажмурилась и только повторяла:
– Товарищи, миленькие, тут дети, дети тут, пожалуйста, миленькие, товарищи…
– Да поняли мы уже, поняли, – пробасил чей-то голос, – не немцы, чай. Давай их сюда, – и тут же, похоже, куда-то в сторону: – Товарищ лейтенант, здесь дети в вагоне, санинструктора позовите.
Открыв глаза, я увидела… Ужас! Лица солдат, столпившихся у вагона, были размалеваны косыми черными полосами. С непривычки на них было страшно смотреть. Прямо черти какие-то, вырвавшиеся прямиком из пекла.
А еще мне показалось, что все они были буквально увешаны оружием с ног до головы. Но на их шапках я увидела красные звездочки, а значит, несмотря на устрашающий вид, это были свои. На перроне валялись убитые немцы, и это было хорошо. Они хотели убить невинных детишек и меня саму, а теперь уже никому не причинят зла.
Так вот ты какой – ужасный осназ, подумала я, подавая из вагона детишек, одного за другим, вниз, в руки наших солдат. По моим щекам текли слезы, и я никак не могла остановиться. Но это было не стыдно, ведь я же женщина, мне можно и поплакать…
4 марта 1942 года, утро. Станция Луга
Сергеева Дарья Васильевна, 22 года, воспитатель детского дома
Ну, вот и кончились мои страдания. Бойцы, которые спасли меня и моих деток от верной смерти, действительно оказались из механизированной бригады особого назначения, подчиненной лично товарищу Сталину. Молодые, крепкие парни, вооруженные до зубов и видевшие на войне всякое, приняли меня и моих детишек как родных. Говорят, что люди на войне черствеют. Это неправда, наш советский боец наоборот – становится еще более чутким ко всем слабым и беззащитным. Надо было видеть, как осторожно бойцы брали на руки самых маленьких, как они боялись их уронить или сделать нечаянно больно. И как в ответ детки доверчиво прижимались к своим спасителям. Одно лишь слово «наши» заставило оттаять маленькие сердца.
Нам выделили протопленное еще немцами помещение начальника станции, где я и мои детки смогли наконец согреться, туда же бойцы принесли чистых, не завшивленных матрасов из немецкой караулки. После того как детей накормили – правда, еды для начала им дали немного, после длительной голодовки это опасно, – их уложили спать. Впервые с момента нашего пленения детки заснули спокойно, не голодные, в тепле и под защитой наших бойцов. Развязав платок, прикорнула рядом и я, тут же провалившись в глубокий черный сон без сновидений.
Но поспать от души мне так и не пришлось. Под утро меня разбудил боец осназа, красноармеец или командир, не знаю. Ну, не разбираюсь я в их званиях. Подождав, пока я окончательно проснусь, этот товарищ сказал, что со мной хочет побеседовать начальство. Помню, что как раз в это время в той стороне, где Ленинград, началась сильная артиллерийская стрельба.
Идти, правда, пришлось совсем недалеко. Рядом со зданием вокзала стояла большая машина, вроде грузовая, а на самом деле как дом на колесах. У машины стоял часовой, но когда мой провожатый сказал ему несколько слов, тот пропустил меня внутрь без проволочек.
В кузове машины, похожем на маленькую комнату, сидели два командира. Один из них сразу мне понравился, высокий и чернобровый. Улыбнувшись и подмигнув, он назвался бригадным комиссаром Леонидом Ильичом Брежневым. Второй, хмурый, сильно уставший, чернявый, похожий больше не на русского, а на кавказца, сказал, что он старший майор госбезопасности Иса Георгиевич Санаев.
Посмотрев на меня, он сказал, чтобы я ничего не боялась и говорила ему все как есть. Потом товарищи командиры начали задавать мне вопросы. Их интересовало то, как жили детки в немецком лагере под Вырицей. Оказывается, товарищ Сталин отдал приказ – тщательно документировать все зверства, которые творили и творят на нашей земле фашистские нелюди. Это, чтобы потом, после Победы, судить всех виновных судом народа и покарать их строго и справедливо.
Прикрыв глаза, я начала вспоминать все, что с нами было, и рассказывать товарищам командирам. Сначала про то, как летом 1941 года наш детский дом пытался уехать в Ленинград из-под Пскова, но по дороге пассажирский состав разбомбили в районе Луги. Часть детей погибли, а оставшихся в живых красноармейцы посадили на полуторки, которые шли в Ленинград.
Но далеко нам уехать не удалось. Где-то в районе Вырицы 30 августа 1941 года нас догнали немецкие мотоциклисты. Они расстреляли наши полуторки, убив больше половины ехавших в них детишек. Оставшиеся в живых разбежались по кустам. После того как немцы уехали, я собрала тех, кто уцелел, и повела дальше пешком.
Нас поймали через два дня. Немцы к тому времени уже заняли все деревни и поселки вокруг. Их патрули отлавливали детей, запирали их на ночь в сараи, а днем выводили к железной дороге и заставляли сидеть на насыпи, когда по рельсам шли поезда с горючим и боеприпасами. Это они делали для того, чтобы наши самолеты не бомбили немецкие составы. Тех, кто пытался сбежать, немцы избивали палками, а некоторых детишек постарше расстреляли.
Потом, когда уже стало холодно и дети начали замерзать, сидя на насыпи, немцы отправили всех уцелевших в детский концентрационный лагерь. Он находился в бывшем доме отдыха на берегу реки Оредеж. Большой двухэтажный каменный дом превратили в жилой барак, а рядом, в деревянном коттедже жили немцы и комендант лагеря.
– И что же вы там делали, Даша? – спросил у меня комиссар Брежнев, давно уже переставший улыбаться и с трудом сдерживая себя слушавший мой рассказ. – Просто жили?
– Если бы, – мне стало даже смешно, хотя при воспоминании о тех днях у меня сердце кровью обливалось. – У немцев просто так не посидишь. Для начала они нас всех остригли наголо и поместили в бараки, где были старые ржавые железные койки с какими-то бумажными матрацами, без подушек и без одеял. А потом нам сказали, что мы должны работать, если хотим жить.
– И где вас заставляли работать? – хриплым, простуженным голосом спросил меня Иса Санаев.
– Ну, где прикажут, там и работали, – ответила я. – Из лагеря нам выходить запрещалось. На работу нас гоняли под конвоем. Дети старше десяти лет должны были работать под надзором немецких солдат: в овощехранилище, в лесу – где прикажут.
К обеду всех нас приводили в лагерь. Мы усаживались за длинные деревянные столы. Три раза в день нам выдавали турнепсовую похлебку, едва подбеленную мукой, иногда с кусочком протухшей конины.
Детки быстро научились сначала съедать жидкость – это было первое, потом гущу – это было второе. А на третье они сосали маленький кусочек хлебца как конфету. Все были голодными, но надо было идти на работу, потому что если не выполнишь определенную норму, то тебя лишат пайки.
– А если кто-то все же не выходил на работу? – спросил комиссар Брежнев. Он сидел за столом с окаменевшим лицом, и было видно, как по его щекам ходили желваки.
– Отказы от работы принимались за саботаж против германского правительства. Норму должен выполнять каждый рабочий. Не исполняющий норму будет привлечен на более длительную работу, обложен штрафом или арестован, так говорил нам комендант лагеря, – ответила я.
– А как вас наказывали? – спросил меня старший майор Санаев.
– По-разному, – сказала я, – чаще всего били плеткой и сажали в бункер. – Заметив вопросительный взгляд комиссара Брежнева, я добавила: – Это такой погреб в бараке, где всегда было холодно и спать приходилось на голой земле.
– Даша, а тебе приходилось попадать в этот бункер? – спросил меня комиссар.
– Да было один раз, – ответила я ему. – Помню, как работая на картошке, мы решили взять несколько картофелин для малышей. Когда возвращались мимо немецкой комендатуры, несколько немцев вышли и стали нас обыскивать. За украденную картошку нас и отправили в холодный бункер. Помню тот ужас, когда мы ожидали, что с нами теперь будет, думали, что самое худшее. Но вскоре нас выпустили и погнали на работу, ведь наш труд был нужен германскому командованию.
А у самых маленьких немецкие врачи брали кровь для своих раненых офицеров. Я слышала, как они говорили между собой, что детская кровь самая лучшая. Приезжали они в лагерь раз в неделю, а если было много раненых – то и чаще. А детки были голодные, кровь плохо у них шла, и врачи за это давали им пощечины… Как раз из-за крови меня с детишками и хотели отправить в Смоленск, немцы говорили, что ждут там большого советского наступления и что будет много раненых.
– А откуда ты это знаешь? – спросил меня товарищ старший майор.
– В школе у меня по немецкому были только пятерки, – ответила я, – а потом, сами понимаете, товарищ старший майор…
– Понимаю, – кивнул он и спросил: – А кто из немцев больше всех лютовал?
– Был там такой Бруно или Адольф – так его звали, имя у него двойное, – сказала я и тут же вспомнила перекошенное от злости лицо этого изверга. – Он ходил по лагерю, такой весь холеный, в пенсне и с кожаной плеткой, и, как стервятник, выискивал тех, кого можно было наказать за малейшее нарушение. Бруно-Адольф стегал плеткой даже самых маленьких деток и приговаривал при этом: «Швайн! Русиш швайн!»
Старший майор не спеша разложил передо мной несколько фотографий немцев и попросил меня посмотреть – нет ли среди них Бруно-Адольфа.
Я этого гада сразу узнала. Ткнула в фотографию пальцем и сказала:
– Вот он, товарищ старший майор, я его морду на всю жизнь запомнила.
А потом я спросила:
– Товарищ старший майор, а вы его найдете?
– Уже до нас нашли, девочка, – недовольно буркнул Санаев, – пристрелили этого Бруно-Адольфа наши бойцы вот здесь совсем рядом, сегодня ночью. Хотел удрать на машине, но от наших ребят еще никто не уходил. Жаль, что так вышло, надо было за все злодейства публично повесить этого Бруно-Адольфа на первом же столбе.
– А еще была такая надзирательница, звали ее Вера – русская была, сволочь, – сказала я и покраснела. Ну, не люблю я ругаться вслух, а тут не выдержала. – Помню, как утро у нас начиналось с того, что по бараку бежит надзиратель Вера в черной форме с широким ремнем, осматривает постель, и кто провинился, того нещадно бьет плеткой. Некоторые детки, застудившие почки, писались по ночам. Но разве можно было их за это так избивать?
Когда эта Вера пробегала по бараку, все стояли вдоль стены, прижавшись, каждому из деток хотелось, наверное, врасти в эту стенку, скрыться в ней. Так все ее боялись, так было страшно. Некоторые прятались еще до обхода. Помню, как к Рождеству Вера всех заставляла учить на немецком языке песню о елочке «О, Танненбаум», а кто плохо запоминал, била плеткой.
И потом голодные детишки развлекали немецких солдат и офицеров, распевая эту песенку. А те гоготали и бросали им под ноги кусочки колбасы и сало. Им было смешно наблюдать, как бедные детки бросались на пол и совали в свои рты немецкие объедки.
Тут я не выдержала и расплакалась, как маленькая.
Товарищ Брежнев дал мне стакан воды и начал успокаивать:
– Даша, ты больше ничего уже не бойся. Немцев прогнали, и мы больше никогда вас им не отдадим. А всех виновных мы обязательно накажем. И эту сволочь Веру мы найдем. Она за все ответит.
– Товарищ Сергеева, – добавил старший майор, – вот распишись в протоколе. Мы записали все, что ты нам рассказала. А теперь, девочка, иди к своим деткам. Отдохни. А мы будем дальше освобождать нашу землю от таких вот Бруно-Адольфов и разных там Вер. Спасибо тебе за помощь и до свидания.
– Спасибо и вам, товарищ комиссар и товарищ старший майор, – сказала я. – Желаю вам дойти до Берлина и добить там фашистов, чтобы о них больше никогда и нигде слышно не было.
– Иди, иди, – махнул рукой старший майор и повернулся к комиссару: – Ты, Леня, только Бережному не говори о том, что Даша сейчас рассказала. А то он и так уже на пределе. Будет лютовать так, что эту самую проклятую Восемнадцатую армию всю здесь закопаем.
– Да знает он уже, Иса, – отмахнулся комиссар.
– Просто знать – это одно, Леня, – ответил старший майор, – а вот так, как рассказала Даша… Через душу – это совсем другое. Не знаю, не знаю.
Выйдя из машины, я поспешила к своим любимым деткам. Пусть пока они поспят, отдохнут и как можно быстрее забудут все то, что им пришлось пережить в немецком плену. Теперь все будет хорошо.
4 марта 1942 года, утро.
Дорога Сиверская – Гатчина
На рассвете головные подразделения гвардейской механизированной бригады осназа сбили заслоны 18-й мотодивизии вермахта и, обойдя разгромленную два дня назад авиаударом железнодорожную станцию Сиверская, двинулись в направлении Гатчины. Впервые с начала войны и вермахту и РККА был продемонстрирован мастер-класс наступательной операции с использованием танков, мотопехоты, самоходной и реактивной артиллерии, БПЛА и систем радиоэлектронной борьбы.
Гатчина была выбрана целью удара не только потому, что там дислоцировался временный штаб 18-й армии – теперь им стал штаб 50-го армейского корпуса, но и потому, что этот узел коммуникаций в окрестностях Ленинграда служил фашистам главным логистическим узлом. Именно в Гатчине по большей части осуществлялась перевалка грузов из железнодорожных вагонов на автотранспорт, именно там, а не в Сиверской, находилось интендантское управление 18-й армии, и именно в окрестностях Гатчины располагались склады армейского подчинения.
Главной особенностью построения оборонительных порядков немецких войск в окрестностях Ленинграда было то, что все их рубежи были ориентированы для обороны фронтом на север. О том, что противник может подойти с юга, до самого недавнего времени никто и не задумывался. Как и о том, что механизированная часть большевиков может за одну ночь пройти больше двухсот пятидесяти километров и с ходу вступить в бой. Теперь немцы уже знали, что может, но толку от этого знания для них было мало…
Когда в два часа ночи в штаб армии поступило паническое сообщение из Луги о прорыве в город крупной механизированной части, предпринимать что-то было уже поздно.
Конечно, генерал кавалерии Филипп Клеффель пытался предпринять отчаянные меры. Были срочно подняты по тревоге дислоцированные в окрестностях Сиверской батальон моторизованной пехоты и батарея 75-мм пушек из 18-й механизированной дивизии. Кстати, это было все, что оставалось в армейском резерве после потерь в предыдущих боях и растаскивания на заплатки командованием армии и вышестоящим начальством.
Этой, с позволения сказать, кампфгруппе был отдан запоздалый приказ занять позиции у деревни Выра, там, где дорога Луга – Гатчина пересекала речку Вырку. Успей они вовремя, возможно, немецкому командованию удалось бы выиграть час или два. Тем более что со стороны Гатчины к рубежу Вырки уже спешили подкрепления. Но реакция немецких генералов безнадежно запоздала. Механизированная бригада осназа передвигалась по дорогам вчетверо быстрее, чем механизированные соединения РККА, с которыми немцы имели дело прежде.
Когда немецкие солдаты еще грузились в деревне Межно в свои «бюссинги», первый танк бригады уже проследовал через Выру. Как говорится, поздно запирать конюшню, из которой уже украли лошадь. Ситуация для немцев получилась даже хуже, чем если бы они попытались укрепиться на месте или просто отступить.
Второй батальон мехбригады под командованием гвардии майора Франка, следовавший сразу за головным танковым дозором, у деревни Выра свернул направо и двинулся по дороге в сторону Сиверской. Русские и немцы неизбежно должны были столкнуться лоб в лоб.
Было около шести утра, по местным понятиям для марта еще глубокая ночь. Встречный ночной бой на узкой дороге – это страшно. Особенно в том случае, когда противник не выдает себя светом фар, поскольку пользуется приборами для ночного вождения. Сколько советских стрелковых полков и батальонов уничтожили таким образом танкисты германских панцерваффе!
Но в этот раз карта для немцев легла плохо. Майор Франк был заранее предупрежден, что по дороге навстречу ему движется противник. В тот момент над районом операции в воздухе находились два беспилотника бригады и один Су-33, работающий как высотный разведчик. Приближалась развязка трагедии всей 18-й армии.
В шесть часов семь минут утра на полдороги между Вырой и Межино, там, где дорога огибает холм, в полной темноте противники столкнулись, внезапно сойдясь на дистанции около пятидесяти метров. Командир немецкого батальона, дремавший в кабине водителя, успел увидеть лишь пульсирующее пламя на дульном срезе автоматической пушки. Спустя секунду несколько тридцатимиллиметровых осколочно-фугасных снарядов разорвали его машину на части.
Вторая БМП в колонне приняла вправо и очередью из автоматической пушки поразила грузовик, следующий за головным. А потом положила один 100-мм осколочно-фугасный снаряд в хвост колонны. На дороге вспыхнул еще один факел.
С этого момента начался форменный ад. Застигнутые врасплох немецкие водители, пытаясь развернуть свои машины, сталкивались, попадали под пушечные и пулеметные очереди, их сталкивали в кювет лобовой броней и давили гусеницами. Единственная пушка, которую расчет под командой не потерявшего голову фельдфебеля вручную попытался развернуть на дороге, была разбита очередью автоматической пушки.
Немецкие солдаты были опытными бойцами, прошедшими французскую кампанию и лето сорок первого года. Но сейчас против них играли ночь, внезапность нападения и превосходящая огневая и броневая мощь противника. Ведь истребляющие их БМП-3 по огневой мощи и броневой защите превосходили любой танк вермахта, существовавший в 1942 году. Если бы пехота смогла занять оборону, а артиллеристы успели бы развернуть свои орудия, то разговор мог получиться совсем иным, но… Советский командир, грамотно пользуясь более высокой подвижностью своего соединения, застал противника в самое неудобное для того время и в самом неудобном месте.
Вот так и делается победа, когда используя разные тактические приемы, своим войскам создаются все преимущества, а противнику не оставляют никакого шанса.
Не выдержав этого побоища, остатки немецкой пехоты обратились в бегство. Им нужно было перевалиться через кювет и со всех ног мчаться через поле к спасительному, близкому – всего метров пятьсот – лесу. Это был самый очевидный, но в то же время самый безнадежный путь. Зажглись фары БМП и трофейных полугусечных тягачей, в небо взлетели немецкие же осветительные ракеты, и солдаты вермахта в своих серых шинелях на фоне ослепительно-белого снега оказались живыми мишенями в этом тире.
Пулеметы ПКТ, «Печенег» и трофейные МГ-34, автоматические пушки БМП-3, автоматы АКС морских пехотинцев из XXI века и самозарядные винтовки СВТ-40 их коллег из 1942 года; минут десять сплошной прицельной стрельбы людьми, которые не были приучены тратить патроны попусту – одним словом, бойня.
А против них действовали маузеры Kar-98 и MP-40 унтеров и офицеров. Хорошая подсказка снайперам, или точнее, старшим стрелкам, которые в осназе были в каждом отделении. С автоматом? Размахивает руками и командует? Вали его, гада!
Короче, до леса не добежал никто. Батальон имел потери в виде одного убитого шальной пулей и пятерых раненых. Среди брошенного бегущими хлама были подобраны семь исправных пулеметов, десять пистолетов-пулеметов и четыре легких полевых 75-мм орудия LelG-18.
Сказать честно, комбата-2 просто душила жаба бросать вот так, в чистом поле, готовую к действию и исправную боевую технику, к которой к тому же имелись снаряды. Его смешанная русско-немецкая натура говорила, что кашу маслом не испортишь, а огневой мощи слишком много не бывает. И что прежде чем пусть в дело невосполнимые БМП-3, лучше сначала раскрыть врагу позиции трофейных пушек и лишь после исчерпания их возможностей выкладывать на стол козыря.
Жаба победила, причем с разгромным счетом. Ведь задачей второго батальона было, пройдя через Сиверский, выйти в район Вырицы и, заняв там оборону, не допустить контрудара со стороны частей 28-го немецкого армейского корпуса во фланг основным силам мехбригады, атакующим Гатчину. Через полчаса короткоствольные пушки-«окурки» были прицеплены к тягачам, десант был изгнан на крыши, а все свободные места в десантных отделениях загружены ящиками со снарядами. После чего батальон двинулся дальше, стремясь увеличенной скоростью наверстать упущенный график.
Тем временем основные силы бригады, легко сминая выставляемые против них заслоны, приближались к Гатчине. Временному командующему 18-й армией надо было решать – снимать ли дополнительные силы из-под Ленинграда, и в каком количестве.
Но времени ему на это не дали. Ровно в семь ноль пять, дивизион МСТА-С, развернувшийся у той самой деревни Выра, открыл огонь по цели на территории Гатчины, идентифицированной как штаб армии или штаб корпуса. А нефиг было собирать в одном месте все штабные машины и пищать оттуда морзянкой в десяток раций, да так, что слышно было аж в Москве.
Разведывательная аппаратура, висящая в контейнере под крылом Су-33, вообще все видит. Так что тщательнее надо, господа генералы, тщательнее. Когда в окрестностях штаба армии рвутся русские «чемоданы», командующему сразу становится не до стратегических построений, и он, если его еще не накрыло шальным фугасом, тут же стремится сменить позицию, перебравшись в более надежное место. При этом возникает определенное количество как потерь ценных штабных офицеров, так и нелюбимого немцами, но неизбежного бардака.
Пока все переберутся, расположатся, наладят связь, противник, если он не дурак, конечно же попробует изменить диспозицию в свою пользу. Положение усугубилось и тем, что спустя десять минут к налету артиллерии мехбригады осназа подключились орудия крейсеров Балтфлота, которые к утру 4 марта уже успели вернуться на свою якорную стоянку в Торговой гавани. На максимальной дальности они доставали центр Гатчины. Имевшие меньшую дальнобойность 12-дюймовки линкоров пока молчали. Их время придет позже.
4 марта 1942 года, утро.
Ленинградский фронт. Окрестности Красного Села.
Временный НП 42-й армии на высоте у поселка Дудергоф
Только что рассвело. Генерал-лейтенант Говоров через стереотрубу обозревал поле сражения, которое должно было начаться с минуты на минуту. В глубине немецкой обороны, за Гатчиной, там, где Киевское шоссе огибает поросшую лесом возвышенность, из-за леса у села Никольское в серое небо поднимались несколько столбов жирного черного дыма. У немцев там что-то горело, и горело хорошо. Потом из-за леса на Киевском шоссе появились герои дня…
– Раз, два, три, четыре, пять… – вполголоса считал генерал Говоров покрытые бело-зелеными пятнами приземистые коробочки. Одновременно с их появлением в окрестностях Большого Гатчинского дворца взметнулись в небо дымные султаны разрывов фугасных снарядов примерно шестидюймового калибра. Там, по достоверным данным разведки, в правом крыле на первом этаже располагался штаб 50-го армейского корпуса и временный штаб 18-й армии вермахта.
Две минуты спустя, почти на пределе дальности, по той же цели из Торговой Гавани отработали главным калибром крейсера Балтфлота. Надо было намекнуть немецким штабистам, что бессмысленно прятаться в подвал, а лучше попробовать сменить дислокацию. Все, скоротечная операция «Гатчина» началась.
Когда сутки назад генералу Говорову сообщили план этой операции, то он сначала посчитал ее откровенной авантюрой. Механизированная бригада, пусть и полного штата, атакует, по сути, целую армию… Но бригада Бережного подчинялась не Ленинградскому фронту, а напрямую Ставке, и у товарища Сталина на эту операцию были свои резоны. Тем более что Ленинградскому фронту для завершающего этапа по снятию блокады тоже были выделены дополнительные силы.
Из-под Москвы под Ленинград по «зеленой улице» уже были переброшены 157-я, 236-я стрелковые дивизии и 74-я бригада морской пехоты, ранее входившие в состав 44-й армии. Выгруженные в районе Красного Села, эти части должны были составить ударный кулак, с помощью которого будет нанесен удар навстречу прорывающейся к Ленинграду бригаде Бережного.
Вчера генерал выбрал время и съездил на станцию глянуть на выгружающееся пополнение. В основном это были уже обстрелянные, уверенные в себе бойцы, принимавшие участие сначала в Феодосийском десанте, а потом в уничтожении окруженной армии Клейста. Они собственными глазами видели, как сдаются окруженные немцы, и этот опыт стоил дорогого. Да и экипированы прибывшие были очень даже неплохо: теплые, не сковывающие движений «осназовские» бушлаты, поверх которых были надеты белые маскировочные чехлы. Такими же матерчатыми чехлами были обшиты каски, а вместо шапок-ушанок имелись вязаные круглые шапочки по типу лыжных, хорошо подходящие для ношения вместе со шлемом. Командиры своей экипировкой ничем не выделялись среди бойцов, если не считать кубари и шпалы в петлицах. Вооружены прибывшие были тоже по принципу «кашу маслом не испортишь».
Особо бросалось в глаза наличие двойного комплекта пулеметов во взводах, включая ДШК на новых треногих станках и имеющиеся в каждой роте взводные штурмовые группы, полностью вооруженные автоматами ППШ. Было видно, что для того, чтобы добить попавшего в капкан фашистского зверя, Ставка отдала Ленинградскому фронту лучшие части.
Сейчас вся эта сила, две дивизии и бригада, уже выдвинуты на исходные позиции для атаки в передовые окопы, где сменили утомленных полугодовой битвой за город Ленина и истощенных блокадой бойцов 42-й армии. Так что Ленинградскому фронту было чем ударить навстречу штурмующей Гатчину мехбригаде осназа. Осталось совсем немного.
Тем временем бой, за которым генерал Говоров наблюдал через стереотрубу, развивался по своим законам. Танки начали сходить с шоссе, развертываясь в боевой порядок, а на окраинах Гатчины, в районы поселка Большие Колпаны, куда и было нацелено острие ударной группировки, началось шевеление гитлеровцев, которые стали лихорадочно окапываться. Кроме того, с высоты НП было заметно оживление во второй линии окопов 121-й и 68-й пехотных дивизий противника. Немцы явно занимались своим любимым занятием – собирали сводные камфгруппы для отправки на угрожаемый участок. Бисмарк называл это «попытками настричь шерсти со своих яиц», но кто же из немцев сейчас помнит про Бисмарка. Он им и в Россию советовал не соваться ни в коем случае. И вот надо же, второй раз за полвека, и на те же грабли.
Когда от ударной группировки мехбригады, развернувшейся в боевой порядок, до немецких позиций у Больших Колпанов осталось всего километра два, от Никольского беглым огнем по немцам ударили самоходные 120-миллиметровые минометы. По крайней мере, генерал Говоров, посчитал минометами эти маленькие юркие машины с круто задранными вверх стволами. В том, что огонь по немцам ведется именно минами, тоже не было никаких сомнений. Уж больно характерная, почти отвесная, траектория падения снарядов. Говоров, кадровый артиллерист, в этом не сомневался. Только ни о чем подобном он никогда раньше не слыхал.
В огневом налете участвовали две батареи – двенадцать машин, и ад на недостроенных немецких позициях продолжался минут пятнадцать. За это время на поле боя трофейные полугусеничные тягачи на расстоянии примерно километра от немецкого переднего края сбросили десант и отступили в тыл, а танки с ходу начали бить прямой наводкой по каким-то только им известным целям. Немецкие солдаты стали покидать позиции и отходить в тыл…
И их можно было понять. На доблестных солдат вермахта неудержимо прут малоуязвимые для немецкого ПТО два десятка тяжелых танков КВ-1 и столько же средних Т-34. Причем все русские танки вооружены новыми длинноствольными пушками.
Но и это еще не все. Вместе с уже знакомыми немцам советскими танками вперед движутся еще какие-то неизвестные машины. Среди них были и такие монстры, рядом с которыми даже КВ кажутся недомерками. На перекресток у Больших Колпанов нацелилось не менее семидесяти советских танков разных типов и до тысячи человек пехоты. Пехоты, хорошо обученной и одетой в зимнюю маскировочную одежду. Надо очень сильно напрячь зрение, чтобы заметить отдельного бойца.
А еще ураганный обстрел из минометов и пушек, страшный вой мин, свист снарядов и грохот разрывов, переворачивающих небо и землю. Своя легкая артиллерия молчит, ибо на почти необорудованных позициях ей досталось не меньше, чем пехоте. Ржут раненые кони, задрала колесо в небо перевернутая пушка. Все тяжелые батареи при этом нацелены на Ленинград, и чтобы развернуть громоздкие орудия на сто восемьдесят градусов, для которых к тому же не было тягачей, нужно много времени, которого у немецких артиллеристов как раз и не было. Еще совсем немного, и советские танки, ворвавшись на огневые позиции, уничтожат их. Вот они неумолимо надвигаются железной стеной, и нет от них никакого спасения.
Неизвестно, кто первый из немецких солдат, вскочив, помчался в тыл, петляя, как заяц, но вскоре таких были уже десятки. От блокпоста фельджандармов на железнодорожном переезде в Малых Колпанах по беглецам ударил пулемет, чуть позже к нему присоединился второй. Попав меж двух огней, бегущие с поля боя немцы залегли, чтоб больше уже никогда не подняться. Смерть была со всех сторон. Часть беглецов попыталась отойти с шоссе вправо и укрыться в развалинах деревни. Нескольким из них посчастливилось, подняв руки, своевременно сдаться в плен, бормоча о том, что, дескать, когда-то они голосовали за коммунистов.
Тем временем минометный обстрел перекрестка прекратился, советские танки и мотострелки сблизились с немецкими позициями на критические двести метров, и самоходным минометам было уже пора менять позиции. Говоров понял, что еще несколько минут, и Бережной ворвется в Гатчину всем своим бронированным кулаком. Наступил тот момент, когда немецкое командование находится в достаточной степени на взводе, чтобы от отчаяния начать делать глупости. Ведь в вагонах на станции и пристанционных пакгаузах хранятся армейские запасы продовольствия, амуниции и боеприпасов, без которых немецкие солдаты превратятся в толпу голодных оборванцев. Смутить, сбить с толку и нанести разящий удар – сейчас или никогда.
– Георгий Федотович, – сказал Говоров стоящему рядом с ним командующему артиллерией Ленинградского фронта генерал-майору Одинцову, – пора. Давайте, как договаривались, с дымком.
Одинцов снял трубку полевого телефона, связывающего НП и штаб артиллерии.
– Иванов! Зрители в сборе, начинайте концерт, вариант «Сосна».
– Вас понял, товарищ генерал, вариант «Сосна», – ответил Иванов и отключился.
Подобно нервным импульсам, по телефонным проводам помчались команды, приводящие в действие сложный план артподготовки. Сведенная в единое целое артиллерия Ленинградского фронта разом выдохнула в первом залпе сотни снарядов, через несколько секунд обрушившихся на передний край противника. Даже крейсера отвлеклись от обстрела Большого Гатчинского дворца и окрестностей штаба армии, чтобы отсыпать «гостинцев» немецким воякам.
Среди снарядов, засыпавших немецкие позиции, каждый третий был дымовым. Вскоре между Пушкиным и Красным Селом расплылось бесформенное серое облако, скрывающее все происходящее там от глаз немецких наблюдателей. Кроме того, фронт тут установился совсем недавно – всего два дня назад, – и немцы еще не успели привести инженерные заграждения к своим обычным стандартам. Тут не было ни сплошных минных полей, ни линий проволочных заграждений и прочих фортификационных изысков. Они успели лишь отрыть первую и вторую линию траншей и оборудовать пулеметные гнезда. А пулемет – это альфа и омега пехотной обороны. Именно пулеметчики наносят наступающим цепям самое большое опустошение, прижимая атакующих к земле и заставляя устилать каждый метр поля боя своими телами. Но если пулеметчик не видит ни цели, ни местности, ни даже линии горизонта, то его эффективность резко падает.
Когда советская артиллерия перенесла огонь вглубь немецкой обороны, то немецкие солдаты, занявшие свои места в окопах, до рези в глазах вглядывались в серое дымное облако. Видимость в десять – двадцать метров – слишком малая для пулемета. На такой дистанции уже эффективны ручные гранаты и пистолеты-пулеметы штурмовых групп.
Немцы не знали, что сразу же после того, как немецкие позиции затянуло дымом, советские части разом поднялись из окопов и быстрым размашистым шагом, молча, без криков «ура», пения гимнов или стрельбы двинулись в сторону немецких позиций. Впереди шли штурмовые группы, за ними следом остальная пехота, выставившая перед собой токаревские самозарядки с примкнутыми штыками.
Противники увидели друг друга одновременно с расстояния тех самых пятнадцати метров. В немецкие окопы и в пулеметные гнезда градом полетели тяжелые «феньки». А отдельные выстрелы немецких карабинов утонули в безумном реве, где слилось все: и «ура», и «полундра», и самый забористый русский мат. Сразу после взрыва гранат первую траншею затопила людская волна. Пленных не брали, и даже успевший поднять руки немецкий солдат тут же падал, прошитый очередью из ППШ, проколотый штыком или с головой, раскроенной саперной лопаткой.
Бой сразу же переместился во вторую траншею. Часть подкреплений немцы уже успели отправить под Гатчину, но больше половины солдат, предназначенных для формирования кампфгрупп, были еще на месте.
Через полчаса генералу Говорову доложили, что в результате ожесточенного боя атакующие советские войска понесли потери, но полностью прорвали фронт противника. Почти не встречая сопротивления, 157-я стрелковая дивизия форсированным маршем продвигается в направлении Гатчины, где ведут бой на уничтожение вражеского гарнизона механизированные батальоны бригады Бережного.
Танковый батальон той же бригады обошел Гатчину по объездной дороге и сейчас движется по Киевскому шоссе навстречу авангарду 157-й дивизии. Сражение было выиграно, командование противника явно потеряло управление войсками и не предпринимало каких-либо осмысленных действий. Восемнадцатая армия вермахта, утратив штаб и интендантскую службу, прекратила свое существование как боевая организованная единица, превратившись в десятки окруженных и изолированных друг от друга групп, капитуляция которых была лишь вопросом времени.
Часть 3. Заря победы
5 марта 1942 года, вечер.
Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце».
Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, рейхсмаршал Герман Геринг, глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, рейхсфюрер СС и командующий группой армий «Центр» Генрих Гиммлер, министр пропаганды Йозеф Геббельс
– Мой фюрер, – дрожащим от волнения голосом сказал Кейтель, – сегодня днем была окончательно потеряна связь с двадцать восьмым армейским корпусом. Последнее сообщение, полученное нами в час дня, гласило, что со стороны Гатчины к Ульяновке подходят русские тяжелые танки. Потом связь прервалась. Мы предполагаем, что генерал артиллерии Херберт Лох и его штаб геройски пали в бою за рейх. Никаких достоверных данных о том, что командование корпуса попало в плен, у нас нет.
– Кейтель, что это! Разгромлена еще одна моя армия, а вы говорите об этом так, будто потеряли на улице ваш кошелек, в котором пусто, как и в вашей голове! – Гитлер орал и брызгал слюной. – Как вы вообще могли пропустить очередное успешное наступление большевиков?! Как вообще такое могло случиться?! Еще три дня назад вы уверяли меня, что в недельный срок восстановите положение под Псковом. А теперь сообщаете, что большевики не только сняли осаду с Ленинграда, но и уничтожили две наших армии! Две армии ветеранов, прошедших Польшу, Францию, летне-осеннюю кампанию в России! Вы понимаете, чем нам грозят такие невосполнимые потери в солдатах и офицерах, уже имеющих боевой опыт? Молчите, Кейтель?! Вам нечего сказать! Сколько мы уже безвозвратно потеряли наших солдат с начала русской кампании?
– Примерно около миллиона солдат и офицеров, мой фюрер, – заметил Гиммлер, мрачно нахохлившийся за столом, словно сыч, – причем большая часть этих потерь пришлась на период с декабря прошлого года по настоящий момент.
Гитлер резко обернулся.
– Да, Генрих, ты прав, мы действительно понесли большие потери. Необъяснимо большие. Ты можешь что-либо еще сказать по этому вопросу? Ведь мы не просто терпим поражения – каждое наступление русских стоит нам одной, а то и двух армий!
Гиммлер, как талантливый актер, немного помолчал, подчеркивая драматизм ситуации.
– Мой фюрер, с контрнаступлением русских под Москвой мне уже все понятно. Там мы просто зарвались, как наши генералы, шагавшие победным маршем на Париж в ту войну. Как и французы в четырнадцатом, русские подтянули последние резервы и начали контрнаступление, отбросив наши войска примерно на столько же – на сто километров. Не нужно было тогда рваться к Москве из последних сил, и все было бы нормально.
Мы, немцы, всегда побеждали, опираясь на тщательную подготовку и точный расчет. Войска в обороне в землянках и блиндажах куда лучше переносят холод, чем те же солдаты, находящиеся в чистом поле. Лично побывав на Восточном фронте, я понял, что такое Россия и как жестока и беспощадна к нам, немцам, эта суровая холодная земля. Немецкие солдаты, сражающиеся там за будущее нашего рейха – настоящие герои.
– Продолжайте, Генрих, – кивнул Гитлер, – а вы, Йозеф, слушайте внимательно. Ведь именно вам придется объяснять германскому народу, как и почему так обгадились их генералы.
– Мой фюрер, – сказал Гиммлер, – я не армейский офицер и не имею опыта командования войсками. Поэтому как только я был назначен командующим группой армий «Центр», то сразу начал подбирать себе нужных специалистов. Разумеется, мой фюрер, все офицеры, привлеченные мною для сотрудничества, являются стопроцентными арийцами и преданными идее национал-социализма членами партии. При этом все они начали свою службу с нижних чинов и понимали то, что не всегда понимали титулованные ничтожества, кичащиеся своим происхождением. Сказать честно, мне не хотелось разделить судьбу Манштейна, Клейста или несчастного Гота.
– Почему вы называете его несчастным, Генрих? – заинтересованно спросил Гитлер.
– Его нет ни у нас, ни у русских, это уже известно точно, – ответил Гиммлер. – Также известно, что штаб семнадцатой армии был застигнут врасплох и полностью уничтожен в скоротечном ночном бою механизированной бригадой генерала Бережного. У этого большевика просто безумная страсть к нашим генералам. Начиная свои операции, он в первую очередь стремится тем или иным способом уничтожить или взять в плен наших командующих и тем самым нарушить управление войсками. Но сейчас разговор не об этом…
– А о чем же, Генрих? – нервно переспросил Гитлер.
– Мой фюрер, – сказал Гиммлер, – отчаявшись искать причину поражений в наших собственных генералах, я решил обратить внимание на русских. Конечно, следственная комиссия, выявляющая случаи измены, разгильдяйства, халатности и непрофессионализма в рядах нашего армейского командования, продолжает свою работу. Но этой рутиной я попросил заняться партайгеноссе Мюллера. Тем более что большая часть следственных бригад и так состоит из его людей.
Если заговор генералов существует, то люди Мюллера его выявят, по крупинкам просеяв ту кучу навоза, которую представляет собой наш прославленный генералитет. Меня же в первую очередь интересовал вопрос, который вы, мой фюрер, только что задали генерал-фельдмаршалу Кейтелю. Почему русские, совершенно не блиставшие в ходе летне-осенней кампании тысяча девятьсот сорок первого года, вдруг, совершенно неожиданно для нас, начали побеждать с таким разгромным счетом…
– Ну, и к чему пришли эти ваши расово чистые специалисты? – спросил Гитлер, нервно меряя шагами кабинет. – Генрих, вы же понимаете, что для рейха ответ на этот вопрос может быть жизненно важен.
– Поражение под Москвой было вполне объяснимо, – сказал Гиммлер, – как я уже говорил, моя следственная бригада сделала вывод, что мы просто зарвались. Но вот потом начались события, необъяснимые с точки зрения материалистических взглядов на окружающий мир.
– Что вы имеете в виду, Генрих? – встрепенулся Гитлер.
– Два месяца назад, вечером четвертого января, – мрачно начал Гиммлер, – наша воздушная разведка засекла в Черном море авианосец под Андреевским флагом. Связь с разведчиком почти немедленно прервалась. Все дальнейшие невероятные события, которые можно было задокументировать, детально изложены в докладе, находящемся этой папке.
Могу сказать лишь одно: ни один из кораблей так называемой эскадры Ларионова не был построен ни на одной верфи мира. Этого мира. Американская версия продержалась дольше всего, но совсем недавно и оттуда были получены совершенно достоверные сведения, что ничего подобного на верфях США не строилось.
Мой фюрер, невозможно скрыть постройку авианосца трехсотметровой длины, особенно в Америке, где из-за продажной и болтливой прессы все и все знают обо всех. Это было бы нонсенсом.
Но самое главное не в кораблях, а их боевых возможностях. Исходя из опыта летчиков люфтваффе, которые несколько раз пытались атаковать эту эскадру и в базе, и в походе, можно сказать, что если бы в Перл-Харборе седьмого января вместо эскадры Киммеля находилась бы эскадра Ларионова, то адмиралу Нагумо пришел бы конец. Американцы же таких сверхвозможностей не демонстрируют, даже когда речь идет об их жизни и смерти.
И так во всем, начиная с самолетов, демонстрирующих удивительную скорость, дальность полета и огневую мощь, и кончая неуязвимыми для нашего ПТО тяжелыми танками. Но это все, что называется, железо. Прошлым летом мы разгромили большевиков, даже несмотря на то, что в их распоряжении уже были тяжелые неуязвимые для нас танки типа КВ и Т-34, которые ведомство Канариса, между прочим, преступно прозевало.
На стороне вермахта были боевой опыт, тщательное планирование и организация операций, высокий воинский дух и уверенность в победе. В то время как противник был растерян, дезорганизован и откровенно слаб духом. Доказательством тому являлись миллионы русских, находящихся сейчас в нашем плену. Меня интересовало – стали ли русские после четвертого января воевать по-другому? Ответ, который дала моя комиссия, был однозначным: да, стали!
Гиммлер перевел дух.
– Мой фюрер, самые большие чудеса показывает все та же механизированная бригада Бережного. Их тактика не просто копирует немецкую, в ней есть нечто, что делает ее на голову лучше нас. Но дело не только в тактике, которой у большевиков не было еще совсем недавно, и даже не в начавшейся в самых верхах большевистского руководства перетасовке генералов.
Собрав воедино все факты, я обратился в Анненербе за разъяснением. Ответ был довольно пространным, но трактуемым однозначно. В данном случае мы имеем дело с пришельцами извне, не настолько чуждыми нам, как уэллсовские марсиане, но все-таки во многом иными, чем обыкновенные русские. Также есть сведения, что об этом факте кое-что знают и в Лондоне и в Вашингтоне. По нашим сведениям, британский Боров скончался от удара как раз в тот самый момент, когда начальник СИС делал ему доклад по все той же эскадре адмирала Ларионова…
– Говорите яснее, Генрих, – обеспокоенно сказал Гитлер, – я вас не понимаю.
– Мой фюрер, – бесстрастно сказал Гиммлер, – адмирал Ларионов, генерал Бережной, а также все их офицеры, солдаты, матросы, корабли, самолеты, танки, боевые машины для перевозки пехоты и все прочее – все они пришли в наш мир из будущего. В этом будущем нет Третьего рейха. Он был разгромлен, смят, уничтожен, повергнут в прах союзом Советской России, Великобритании и США, и русские считают себя главными победителями в той войне. Именно этот дух грядущей победы, который сейчас так стремительно утрачивает вермахт, есть у каждого русского, который хотя бы раз соприкоснулся с пришельцами. Не заметить это могут только слепцы. Мой фюрер, Сталин уже заранее знает, что победит, и теперь со всем своим азиатским коварством будет играть с нами, как кот с мышью. Жестоко и неумолимо он будет загонять нас в угол, из которого нам уже не будет выхода. Мой фюрер, мы должны или найти какое-то гениальное решение, или опять уйти в небытие…
Гиммлер закончил говорить, и наступила гробовая тишина. У всех присутствующих появилось чувство, что перед ними разверзлась бездонная пропасть. Путь, которым они так уверенно шли за фюрером, вел их прямиком в ад. За своим столиком тихонько попискивала стенографистка. Особенно неуютно было Кейтелю, который, в отличие от молодой девушки, понимал, что он-то совершенно точно может не дожить до конца Третьего рейха. Так сказать, в целях сохранения государственной тайны.
– Генрих, вы абсолютно уверены в том, что сейчас сказали? – нервно спросил Гитлер, когда прошел первый шок.
– Мой фюрер, – спокойно ответил Гиммлер, – стопроцентную гарантию дать невозможно. Но это единственная версия, более или менее разумно объясняющая все происходящее. В версию большевиков о том, что они втайне от всех обогнали все мировые державы по уровню техники, я просто не верю.
– Генрих, а как же их новые танки Т-34 и КВ? – взвился Гитлер. – Они тоже ведь были сделаны втайне от всего мира, и наша разведка их прозевала.
– Мой фюрер, – сказал Гиммлер, – эти танки – совершенно другой случай. В них гениальные технические находки сочетаются с низкой общей культурой проектирования и производства, что влечет за собой крайне низкую надежность и живучесть русской техники.
В начале кампании много новых русских танков оказались брошенными из-за массовых технических неисправностей и элементарных поломок, говорящих как о крайне низком техническом уровне производства, так и недостаточной грамотности механиков-водителей. По этому поводу у меня есть заключение инженеров фирмы Порше, исследовавших захваченные нами образцы.
С бригадой же генерала Бережного все совершенно иначе. Его совершенная с нашей точки зрения техника не ломается. По крайней мере, нами не были зафиксированы такие случаи. Хотя, по заключению комиссии, состоявшей из опытных офицеров панцерваффе, одна установка на средний танк длинноствольной пушки калибром в десять сантиметров должна была повлечь за собой множество пока еще не решенных проблем. А ведь в этой бригаде есть танки с пушкой калибром в двенадцать сантиметров. Такое для нас вообще удивительно! Непонятен и смысл такого авангардизма, когда, по мнению все тех же офицеров, для решения любых разумных задач в современных условиях хватило бы пушки калибром в семь с половиной сантиметров, или в крайнем случае – восемь-восемь.
– И к какому же выводу пришли эти ваши специалисты? – спросил Гитлер.
– Мой фюрер, – сказал Гиммлер, – вывод может быть только один – они там все такие. Наши офицеры опасаются, что это понимание войны пришельцы будут внушать местным большевикам. Это же касается авиации и флота, только в значительно большей степени. Например, конструкторы Вилли Мессершмитта, занимающиеся у нас в Германии реактивными истребителями, говорят, что самолеты пришельцев демонстрируют недоступный для нас сейчас технический уровень, примерно соответствующий будущему тысячелетию.
– Хорошо, Генрих, – Гитлер устало опустился в кресло, – вы меня убедили. Скажите, что мы должны сделать, чтобы победить в этой невыносимо тяжелой борьбе с большевизмом? То, что вам удалось узнать, только увеличивает нашу ответственность за будущее немецкого народа. Большевики, получившие в свои руки такую мощь, не остановятся ни перед чем, чтобы превратить в развалины всю Европу. Будущее цивилизации в наших руках.
Гитлер презрительно посмотрел на Кейтеля:
– Не стойте, как болван, фельдмаршал, партайгеноссе Гиммлер только что подтвердил вашу невиновность. Наконец выдохните и, будьте любезны, принесите мне воды.
– Ну, Генрих, – Гитлер снова посмотрел на Гиммлера, – скажи мне – мы можем что-нибудь предпринять, или сопротивление бессмысленно?
– Мой фюрер, – ответил Гиммлер, протирая платком пенсне, – как я уже говорил, у большевиков крайне слабая промышленная база и мало хороших инженеров. Поэтому мы надеемся, что они не сумеют в полной мере воспользоваться достижениями своих потомков. Для этого им понадобится не меньше десяти лет. Десятком танков и самолетов, какими бы совершенными они ни были, войну не выиграть…
– Генрих! – взвизгнул Гитлер. – Вы же сами сказали, что один раз они выиграли эту войну с Германией без всяких подсказок извне. Что может помешать проделать им это еще один раз?
– Мой фюрер, – ответил Гиммлер, – по некоторым имеющимся у нас сведениям, англосаксы ударили Германии в спину, высадив во Франции несметные армии с Британских островов. Германия, как и в ту войну, была вынуждена сражаться на два, или даже три фронта. В первую очередь мы любой ценой должны предотвратить такое развитие событий… Если мы будем уверены, что не получим удар в спину, то сможем, объединив против угрозы большевизма силы всей Европы, полностью сосредоточиться на борьбе с Советами.
– Что вы имеете в виду, Генрих? – встрепенулся Гитлер. – Вы же знаете, что у нас не хватит сил, сражаясь с большевиками на Востоке, одновременно провести десантную операцию против Англии.
– Мой фюрер, – ответил Гиммлер, – я думаю, что нам и не потребуется там высаживаться. После весьма своевременной смерти Черчилля британское правительство ослабло духом. Я предлагаю объявить англосаксов арийским народом и, используя влияние наших сторонников, вернуть на трон вашего доброго друга, бывшего короля Англии Эдуарда VIII, сделать премьером одного из наших многочисленных почитателей и, наконец, склонить Англию к выходу из войны и ее вступлению в Антикоминтерновский пакт. Еще раз повторяю, то, что было безумием в мае сорок первого года, становится абсолютно реальным сейчас, после смерти британского Борова. Мы же понимаем, что это настоящая трагедия, когда Германия и Великобритания, две арийские страны, вынуждены сражаться друг с другом за интересы московских жидобольшевиков и нью-йоркских плутократов.
– Хорошо, Генрих, – было видно, как Гитлер повеселел, – в какие сроки вы планируете осуществить эту… э-э-э-э… дипломатическую операцию?
– Поскольку определенные круги в Лондоне уже и так встревожены столь неожиданными успехами Сталина, то думаю, что к началу летней кампании на Восточном фронте нам уже нечего будет беспокоиться об ударе в спину и о бомбардировках наших промышленных центров. К тому моменту мы должны будем объединить вокруг себя всю Европу и, объявив священную войну против большевизма, погнать эти толпы недочеловеков в кровавую мясорубку Восточного фронта. В конце концов, у нас в лагерях сидит вся французская, голландская и бельгийская армии. Поставим их перед выбором – или расстрел, или Восточный фронт. В конце концов, даже такие солдаты лучше, чем никакие.
Гитлер пригладил растрепавшиеся волосы.
– Генрих, это замечательная идея! Возможно, что такой ход действительно спасет Германию. Дикие восточные варвары просто не выдержат натиска западной цивилизации и падут, несмотря на все их ужасные танки и самолеты. Но вот скажите, что нам делать с Америкой? Пока янки помогают русским, мы не можем спать спокойно.
Гиммлер вскинул голову, блеснув стеклами пенсне.
– Мой фюрер, с Соединенными Штатами Америки все гораздо сложнее. Нападение Японии на Перл-Харбор привело их в такую ярость, что они не успокоятся, пока не вбомбят японцев обратно в средневековье. Франклин Делано Рузвельт, сильный духом, но слабый телом, за лишних десять лет жизни продаст душу самому дьяволу, или тому же Сталину, что в принципе одно и то же.
По нашим данным, у пришельцев очень хорошая медицина, и старина Фрэнки уже получил предложение, от которого нельзя отказаться. Увы, нам нечего предложить ему, а посему Америка для нас пока недосягаема. Мы, конечно, будем стараться решить и эту задачу, но не ждите скорого успеха. Скорее уж наши солдаты встретятся с японской армией где-нибудь на Урале. Без плацдарма и непотопляемого авианосца в виде Британских островов Америка нам не опасна. И эту проблему вполне можно пока отложить на будущее.
– Очень хорошо! – воскликнул Гитлер. – Я утверждаю ваш план, Генрих, приступайте!
Гиммлер кивнул, и фюрер повернулся к Геббельсу:
– Йозеф, вы все слышали. Немедленно разверните самую активную пропаганду по вопросу принадлежности британцев к арийской расе, о едином европейском рейхе и о кровавой сущности жидобольшевиков и плутократов. При этом не жалейте ни елея, ни дерьма. Ну, вы поняли.
– Да, мой фюрер, – кивнул Геббельс. – Министерство пропаганды сделает все так, как вы сказали.
– Ну, а вы, Кейтель, – сказал Гитлер, недовольно посмотрев на генерал-фельдмаршала, – должны через неделю положить мне на стол план летней кампании. Удара второй танковой армии на Дно я пока не отменял. Мы должны попытаться спасти все, что возможно. Весь мир должен увидеть, что немцы своих не бросают. Всем войскам, находящимся в окружении, приказ держаться до последнего солдата и ждать, когда их деблокируют.
Вы, Герман, назначаетесь ответственным за скорейший ввод в строй реактивных истребителей. Делайте, что хотите, но у Германии должна быть своя скоростная авиация. На этом пока все, господа. Я верю в нашу победу!
5 марта 1942 года, поздний вечер.
Деревня Раковно в десяти километрах восточнее города Луга
Майор осназа Сергей Александрович Рагуленко
Почти сутки испанская «Голубая дивизия», она же 250-я пехотная дивизия вермахта, подобно упорному дятлу, долбилась в оборонительные позиции нашего батальона. Дорога от Новгорода до деревни Раковно, находящейся примерно в девяти километрах от центра Луги, стала для благородных донов настоящей дорогой смерти. Выбитая в предыдущих боях до примерно трети полного состава, испанская дивизия растянулась на марше в длинную нитку. Когда первые испанские части уже уперлись в наши передовые позиции на правом берегу одноименной речки, последние подразделения только-только покидали Новгород. Ориентиром им служила узкая накатанная лента дороги, сойдя с которой, человек проваливался в снег по пояс, а то и по уши.
Зима 1941/42 годов была особенно сурова и безжалостна к пришельцам с теплого Иберийского полуострова. Метели, морозы, глубокие снега. А в общем-то, их сюда никто и не звал.
Позицию у деревни Раковно я выбрал для главного оборонительного рубежа потому, что здесь, пересекая одноименную речушку, почти в одной точке сходились шоссейная и железная дороги из Новгорода в Лугу. Правый фланг позиции у меня упирался в слияние речки Раковны и реки Луги, а левый фланг упирался в деревню Сырец, через которую проходила объездная проселочная дорога. Вот, собственно, опорный пункт на левом фланге и был главной фишкой позиции. Для того чтобы просто пройти к мостам, испанцам понадобилось бы примерно два – два с половиной километра идти по совершенно открытой местности на расстоянии около восьмисот метров от наших позиций у Сырца. При том количестве пулеметов, которое имелось у нас на вооружении, это было самоубийством.
Там же, у Сырца, были сосредоточены и шесть из десяти имевшихся в наличии БМП-3 моего батальона. Еще три боевые машины занимали временную передовую позицию, выдвинутую примерно на полтора километра от мостов прямо по главной дороге, там, где у озера Гольтяево входит в лес шоссе Новгород – Луга. В случае же если противник начнет выдвигаться к мостам по линии железной дороги, то гарнизон временной позиции должен был быстро отступить к Раковно, предварительно поставив на боевой взвод несколько размещенных вдоль дороги МОНок.
Если же испанцев не удастся удержать на основной позиции, примерно в полутора километрах позади Раковно протекала еще одна похожая речка со странным названием Удрайка. В случае чего, там у нас с генералом Августином Муньос Грандесом ожидался второй раунд «корриды».
В принципе, несмотря на почти пятнадцатикратное численное превосходство, я испанцам не завидовал. Вступать в бой их дивизия будет вынуждена по частям, прямо с марша по зимней дороге без возможности отдохнуть и обогреться. А с левого фланга их колонны уже начали беспокоить конники генерала Белова на маленьких лохматых монгольских лошадках. Ну, и партизаны, само собой.
Сами по себе эти небольшие отряды из десяти-пятнадцати человек, вооруженные в основном дедовскими охотничьими ружьями и трехлинейками, регулярным частям испанцев большой угрозы не представляли. Их роль заключалась в другом.
Взаимодействуя с нашим батальоном, беловскими кавалеристами или севшими испанцам на хвост частями 52-й армии, местные лесовики, знающие каждую просеку, каждый ручей и даже пень, становились глазами и ушами регулярной Красной армии. Так что испанским фашистам надо было поторапливаться, пока их прямо на дороге не начали рвать на части.
Один такой отряд вышел и в наше расположение. Командовал им некто с никнеймом Дед Семен. Угу, если я не буду бриться полгода и отпущу такую же рыжую бороду лопатой, то тоже стану «дедом», без каких-либо дополнительных усилий. На двадцать четыре бойца и Фросю-повариху в отряде имелось восемь винтовок Мосина, две СВТ-40, дюжина гладкоствольных охотничьих двустволок и однозарядных берданок и четыре револьвера системы Нагана. Кроме того, имелся один пулемет «Максим» без щитка, установленный на сани со смирной рыжей лошадкой. Такая вот северная «тачанка» в зимнем варианте.
Судя по отсутствию в отряде трофейного оружия, даже завалящего «вальтера» или винтовок Kar 98, которых вокруг как грязи, никаких особых героических подвигов отряд не совершал, а лишь занимался вопросами собственного выживания.
И что мне прикажете с ними делать? Ни от его «максима», ни от бойцов с допотопным оружием в предполагаемом бою толку никакого не предвиделось… Разве что заманить в засаду головной кавалерийский дозор испанской колонны. Правда, для этого дела весь отряд был не нужен, хватало и саней с пулеметом, а также троих-четверых самых бедовых из этих горе-партизан.
Пойти вызвались сам Дед Семен, один из молодых партизан по прозвищу Васька-балалаечник и, что самое удивительное, Фрося-повариха. Дед у пулемета, Василий – второй номер, а Фрося за ездового. Была там еще лошадь с незатейливым именем Рыжуха, но ее согласия, разумеется, никто не спрашивал. А вот Фросю я бы не пускал – хватает там здоровых лбов и без нее. Но не моя епархия, там свой командир есть, и похоже, этот командир – предмет Фросиного сердца. Ах, скажете вы, военная мелодрама. Они любили друг друга так сильно, что умерли в один день и час. И так бывает, но только нам этого совсем не надо.
– Сделаем как надо, товарищ майор, – хмуро сказал Дед Семен, выслушав мои детальные указания, – не беспокойтесь, выполним ваш приказ в лучшем виде. Самое главное, что по целине им нас не обойти, а в остальном – лишь бы патронов хватило.
Дальше дело было так. Еще с вечера четвертого числа партизаны на санях с пулеметом отправились в деревню Жегжичино, что стоит у дороги на выезде со станции Батецкая. От нашей позиции до деревни километров десять-одиннадцать. Час рысью на лошадях или полтора часа на санях. Примерно через полчаса после того, как рассвело, в утренней тишине раздалось едва слышное татакание пулемета. Игра на выживание началась.
Время от времени «максим» замолкал, и были слышны резкие, как щелчок кнута, винтовочные выстрелы. Это Дед Семен делал вид, что в пулемете закончились патроны, и они с Василием брались за свои СВТ. Горячие испанские кабальеро, настегивая лошадей, пытались сблизиться накоротко, и тут снова оживал пулемет, роняя в придорожные сугробы самых дерзких. На самом деле стреляя из карабина со спины скачущего коня, ну метров с двухсот, попасть во что-то можно только в американском вестерне. Карабины даны кавалеристам в основном для того, чтобы они могли спешиться и после этого вести бой.
Пулемет «максим» на тех же двухстах метрах действует, как фирменная газонокосилка, особенно если догоняющий противник ограничен в маневре глубоким снегом по обочинам дороги. Тут главный вопрос, что кончится быстрее – преследователи или патроны у преследуемых. И хоть патронов у Деда Семена должно быть вполне достаточно, но червячок беспокойства меня все равно точил. А вдруг?
Но обошлось. Примерно через час после первого выстрела из-за поворота дороги показались наши герои, мужественно отстреливающиеся от изрядно прореженного разведывательного эскадрона испанцев. То есть эскадроном это подразделение было в момент формирования, в настоящий же момент сани Деда Семена преследовало чуть более двух десятков всадников, то есть менее взвода. Если хотя бы часть этих потерь на совести сегодняшнего дня, то горячие испанские парни сейчас не думают ни о чем, кроме как о «догнать и отомстить» ненавистным русским бородачам. Я бы на их месте отстал, но я не они, и этим все сказано.
Уже на наших глазах Дед Семен срезал еще двух преследователей, один из которых мешком свалился наземь, а второй рухнул в снег вместе с конем. Развязка первого акта приближалась, мои парни в засаде, прикрывшись маскировочными сетями, затихли, как мыши под веником. Сани, вроде бы и не спеша, проехали мимо нас и скрылись от взглядов испанцев за опушкой леса. Успел заметить, что у Василия левый рукав в крови, рука висит плетью, но он по-прежнему продолжает подавать ленту в пулемет. Остальные вроде целы.
Вроде и знаю их меньше суток, и совсем это не мои люди, а вот дал им задание и теперь переживаю, как за родных. Нам с тобой, Дед Семен, еще Берлин брать и Европу от фашизма освобождать. Придем еще в эту Испанию и спросим – чего им понадобилось на чужой для них войне.
Испанцы, не глядя по сторонам и поддавшись азарту, нахлестывают коней, пытаясь сблизиться с ускользающими санями. Еще минута, другая, третья, и они на полном скаку влетают в лес, где для них приготовлен особый сюрприз, на русском языке именуемый «спотыкач». В один момент перед скачущими во весь опор всадниками как бы сами собой возникают несколько веревок, туго натянутых на высоте тридцати-сорока сантиметров. Избежать такой ловушки невозможно, и из преследователей с их конями в один момент образуется куча-мала. Выживших и сохранивших возможность сопротивляться мои ребята взяли в ножи.
По замыслу операции не должно было прозвучать ни одного лишнего выстрела, и они не прозвучали. Для командования пешей передовой испанской колонны, слышащего звучащие в отдалении короткие пулеметные очереди из «максима» и одиночные выстрелы из немецких винтовок, передовой кавалерийский дозор по-прежнему продолжал преследовать наглых русских партизан, не встречая при этом советских войск. Никакого лишнего шума, все тихо и спокойно.
А у нас уже все было готово ко второму акту драмы испанской «Голубой дивизии», который должен был наступить примерно через час с небольшим. Ничего не подозревая, испанский авангард шел прямо в ловушку.
Минут через сорок после того, как мы уничтожили головной дозор, из-за поворота дороги показалась походная колонна пехотного полка: три батальонные коробки, возглавляемые восседающими на лошадях командирами, и конные упряжки, волокущие за собой четыре 75-мм легкие полевые пушки с зарядными ящиками.
Походный порядок был довольно плотным, испанцы на ходу не растягивались, но боже мой, что это было за воинство! Когда колонна немного приблизилась, в бинокль стало хорошо видно, что солдаты, что называется, «утеплены по возможности» и больше напоминают толпу уже сдавшихся пленных, чем доблестную испано-германскую армию. Разномастные немецкие и русские шинели, гражданские пальто и ватники придавали испанцам вид какого-то сброда. Мне вспомнилась фраза генерала Гальдера, сказанная им про бойцов «Голубой дивизии»: «Если вы увидите немецкого солдата небритого, с расстегнутой гимнастеркой и выпившего, не торопитесь его арестовывать – скорее всего, это испанский герой».
Только не стоит забывать, что эти «герои» были одеты в штатскую одежду, которая была не пожертвована сердобольными бабушками, а насильно отнята у наших женщин и стариков, обрекая их на смерть от холода. Мародеры, одним словом.
Шаг за шагом голова испанской колонны приближалась к нашей засаде. Мы все напряглись, стараясь не выдать себя. А за спинами испанцев в серое зимнее небо поднимались дымные столбы от горящих деревень. До конквистадоров ХХ века осталось триста метров, двести, сто… Уже слышен скрип снега под множеством ног, передние ряды испанцев слились в одну сплошную серую массу на фоне проходящей через заснеженное поле дороги, белые пятна лиц, закинутые башлыками, поднимающийся вверх пар от дыхания. Приказ открыть огонь по головному батальону я дал, когда было уже можно разглядеть поблескивающие стеклышки на носу у офицера, восседающего на худой, как «конь блед», лошади.
Огневой удар механизированной роты осназа страшен, особенно если он ведется в упор. Три 30-мм автоматические пушки БМП, один 12,7-мм пулемет «Утес», один 30-мм АГС-30, три 7,62-мм пулемета «Печенег» и столько же трофейных 7,92-мм МГ – и все это, не считая трех десятков автоматов Калашникова, полусотни симоновских самозарядок и двух десятков ППД, ударило в упор по головному батальону.
Благородные идальго, по-моему, даже удивиться не успели. Наши тоже. Впервые они вели огонь не по развернутым для атаки цепям, а брали в огневой мешок походную колонну, идущую плотным строем.
Две-три минуты сплошного ураганного огня, и батальон, покрошенный в фарш, лег на месте. С дороги на обочину почти никто не успел отбежать. Не буду вам рассказывать, что способен сделать при прямом попадании с человеком 30-мм осколочный снаряд из автоматической пушки или такая же граната из АГС-30. Результат же больше напоминал не верещагинское поле сражения с грудами мертвецов, а мясную лавку.
Секунду спустя после первого нашего выстрела, по соблюдающим при движении положенные интервалы второму и третьему батальонам испанского головного полка, ударили наши бойцы с фланговой позиции под Сырцом. Дистанция у них была от километра и более, поэтому Сырец работал только из тяжелого вооружения. Зато им можно было применять главный калибр БМП 100-мм орудие 2А70, чем они и воспользовались, с первой же минуты боя превратив всю испанскую артиллерию в груду исковерканного железа. Досталось и пехоте, по которой прошлись крест-накрест очередями из автоматических пушек, крупнокалиберных пулеметов и станковых гранатометов.
Правда, стопроцентных потерь нанести противнику не удалось – расстояние было побольше, да и отсутствие в «концерте» стрелкового вооружения сказалось. Понеся потери примерно на треть от первоначальной численности личного состава и до ста процентов техники, испанцы храбро залегли в придорожных канавах. Пушки и пулеметы свой огонь прекратили, и одни лишь агээсы упрямо пытались нащупать навесным огнем испанцев, чтобы отсыпать прячущимся донам дополнительную порцию русских пряников.
И вот после примерно десяти минут обстрела, когда одна особо удачная очередь, – бах, бах, бах, бах, бах, бах – все же легла прямо по испанской пехоте, у какого-то храброго идальго из Ла-Манчи все-таки что-то, похоже, перемкнуло в заднице, и он решил повоевать со зловредными ветряными мельницами.
Уцелевших от первого обстрела испанцев он поднял в лобовую атаку на Сырец. Степень идиотизма такого решения зашкаливала. Атакующим нужно было пройти тысячу – тысячу двести метров по слегка пересеченной открытой местности, покрытой примерно метровым снежным покровом, под перекрестным огнем хорошо вооруженного противника, сидящего в окопах полного профиля.
Ну, сперва было даже интересно посмотреть, как, повинуясь команде, испанские солдаты встали и пошли в направлении Сырца, выставив перед собой ножевидные штыки немецких винтовок. Рассредоточенные цепи – это не плотные походные колонны, и пулеметы с автоматическими пушками не могли снимать такую же богатую жатву, как и в первые минуты боя. Конечно, ребятам в Сырце было неудобно вести огонь по развернутым к ним фронтом испанским цепям. Зато наша позиция оказалась у противника точно на фланге, и мы сумели вволю пострелять из автоматических пушек и АГС, вправляя мозги пришельцам с Пиренеев.
Тут уж прямых попаданий почти не было, так что количество раненых у испанцев резко превысило количество убитых. А раненый, как известно, не только сам выбывает из боя, но требует для своей транспортировки в тыл еще двух здоровых солдат. Короче, лишь когда испанцы прошли полпути до Сырца, они поняли всю глубину своих заблуждений. Дело в том, что с дистанции в полкилометра ребята, сидящие у Сырца, прицельным огнем подключили к делу все свои СВТ и АКС.
От такого афронта, а они, наверное, думали, что в Сырцах вообще нет пехоты, испанские вояки тут же залегли. В снег. Что называется, с головой. А в их обмундировании на «рыбьем меху», да еще без какого-нибудь завалящего коврика долго не полежишь – верная смерть от холода. Кто на ноги поднялся, того – цвик-цвик, цвик-чпок – тут же подстреливают.
Бойцы наши, кроме тех, что пришли из XXI века, были в основном из морской пехоты Черноморского флота. Тактически грамотные, обстрелянные, мотивированные, имеющие солидный боевой опыт по обороне Одессы и Севастополя. В смысле выдержки в бою и отсутствия пощады к врагу будут они куда жестче наших современников. Конечно, не боевые терминаторы, но все же. Мы дали им броню, огневую мощь и тактические схемы XXI века. Получившийся сплав, скорее всего, загрузит военную науку напряженным трудом примерно так лет на пятьдесят.
Но это все лирические отступления. Немного полежав на холодке пусть под редким, но дьявольски точным огнем, испанские герои начали потихоньку пятиться. В бинокль было хорошо видно, что отступающие почти не выносят раненых, предпочитают спасаться сами. Судьба тех, кто потерял подвижность и не может идти или хотя бы ползти, была незавидна. В ближайшие два-три часа они должны истечь кровью или замерзнуть насмерть. И мне их ничуть не жалко, сюда их никто не звал.
Отползали уцелевшие не обратно к дороге, а почти параллельно ей, к опушке леса, где они, скорее всего, планировали закрепиться и попросить помощи. Ну а мы прекратили огонь. Из примерно тысячи двухсот человек пехоты при четырех легких орудиях, вышедших на наши позиции утром, к полудню боеспособными оставалось не более трех сотен испанцев.
Примерно в три часа дня к противнику подошел еще один пехотный полк. Наученный горьким опытом своих предшественников, его командир попробовал устроить с нами артиллерийские пострелушки. Результат был понятен сразу. Дистанция в две тысячи метров для немецкой пехотной пушки, имеющей ствол длиной в одиннадцать калибров, была почти на пределе прицельной дальности. Нет, максимальная дальность пехотного орудия составляла три с половиной километра, но тут уж, как говорится, на кого бог пошлет. Дозвуковой снаряд, на максимальном заряде вылетающий из ствола со скоростью двести двадцать метров в секунду, сносится ветром так, что мама не горюй.
Короче, несколько пристрелочных выстрелов с опушки леса вынудили нас всерьез заняться этими пушечками и ответить им из 100-мм орудий БМП. В результате одно уцелевшее орудие испанцы откатили вглубь леса и примерно через час попробовали примерно одним батальоном атаковать Сырец по обходной дороге.
Результат был известен заранее. Примерно полчаса активной перестрелки, и испанцы снова откатились на ту же самую опушку, откуда пришли. Наступила мрачная тишина, прерываемая лишь одиночными выстрелами полевой пушечки противника, которая на максимальной дальности пыталась нащупать наши позиции.
Первый день обороны подступов к Луге прошел довольно удачно. Но я помнил, что в составе «Голубой дивизии» был и артполк полного штата характерного для вермахта состава – сорок восемь 105-мм легких полевых гаубиц и тридцать шесть 150-мм тяжелых полевых гаубиц. Когда дон Августин Муньос Грандес подтянет их в окрестности деревни Ташино, нам реально станет не до смеха. Поэтому каждую свободную минуту бойцы занимались тем, что совершенствовали оборону. Чем глубже и извилистее окоп, тем длиннее жизнь – можете мне поверить.
Испанская артиллерия подтянулась незадолго до заката. Пока не спеша, через пень-колоду, враги оборудовали позиции, окончательно стемнело. Наказывать нас благородные идальго, не приученные воевать ночью, видимо, решили уже с утра. Я знал, что отправиться на ночевку они могли только в одно место – стоящую прямо у дороги деревню Ташино. И тут у меня возник план…
06 марта 1942 года, 03:30. Деревня Раковно в десяти километрах восточнее города Луга
Майор осназа Сергей Александрович Рагуленко
Еще с вечера прошлого дня два десятка моих орлов из батальонного разведвзвода встали на лыжи и в сопровождении местных партизан отправились в поиск на Ташино в гости к испанцам. Задача, которая перед ними была поставлена, заключалась в изучении системы охраны места расквартирования испанских частей и выяснении возможности нанесения по ним внезапного ночного удара. Еще одна разведгруппа отправилась из Сырца прощупать испанские позиции на опушке леса. В случае успеха они должны были дойти до деревни Щепы, расположенной в том самом месте, где объездная дорога на Сырец отходит от трассы Новгород – Луга.
На стороне наших разведчиков были опыт, ночь, приборы ночного видения, индивидуальная радиосвязь, бесшумное оружие, а также то, что, по воспоминаниям немецких очевидцев, испанские солдаты относились к караульной службе, мягко выражаясь, формально, а если быть более точным, то просто наплевательски. И у нас, и у немцев солдат, который ушел с поста, моментально загремел бы под трибунал, а вот у испанцев это было в порядке вещей.
Из-за того, что на главном направлении соприкосновения с противником напуганные нами испанцы все время кидали в небо осветительные ракеты, разведгруппа, вышедшая из Раковно, обошла испанские позиции с юга по опушке леса, а группа, вышедшая из Сырцов, взяла по полям далеко к северу, чтобы потом войти в лес за пределами контролируемой испанцами зоны.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Разведгруппы идут на лыжах, а не летят на крыльях. Был бы я интеллигентом, давно бы ногти сгрыз до локтей, но простите, невместно сие гвардии майору осназа по прозвищу Слон. Командир должен быть невозмутим, спокоен и уверен в окончательной и бесповоротной победе. Ведь если мы сами не предпримем что-нибудь этакое, то завтра с утра нас начнут давить мясом при поддержке стоящего на закрытых позициях гаубичного артполка. А это совсем не тот вид боя, который мне нравится.
Наши пушки с БМП-3 для контрбатарейной борьбы не предназначены. Бригадная артиллерия сейчас вся под Ленинградом, у станции Ульяновка вместе с основными силами добивает 28-й армейский корпус, и будет здесь не раньше чем три-четыре дня. На 52-ю армию рассчитывать сложно. В ее составе нет ни лыжных, ни аэросанных батальонов, а ее командарм генерал-лейтенант Яковлев Всеволод Федорович проходит у нас по статье учета как ни рыба ни мясо.
По данным нашей разведки, задержка с форсированием Волхова после оставления испанцами своих позиций, а также крайне вялое продвижение вперед стрелковых дивизий позволили «Голубой дивизии» оторваться от преследования со стороны 52-й армии на целых двадцать-тридцать километров. Такими темпами – это сутки или двое ленивого продвижения измотанной предыдущими боями советской пехоты. Кавалеристы Белова, конечно, охватили южный фланг испанской дивизии, но никакой серьезной помощи нам они оказать не смогут в силу своей малочисленности и отсутствия тяжелого вооружения. Пока что они зачищают район южнее дороги Новгород – Луга, уничтожая и выдавливая на север полицейские гарнизоны, зондеркоманды, фуражиров и прочую оккупационную шушеру. С другой стороны, представляю, сколько этого дерьма прибилось бы сейчас к испанцам.
Вывод из всего этого один – наши проблемы нам придется решать самим, без всякой поддержки извне. Постараемся сделать все по суворовским заветам – не числом, а умением. Ну, еще кое-где внезапностью, огневой мощью, опытом и техническим превосходством.
Около часу ночи пришло сообщение от южной группы: младший лейтенант, в прошлом прапорщик, Селиверстов, позывной «Гроза», сообщал, что обходу испанских позиций бронетехникой с юга препятствует глубокий овраг, проходящий параллельно реке Удрайке. Поскольку перекинутый местными через препятствие мостик не вызвал доверия у командира, то группа выдвигается на север, для того чтобы форсировать овраг под прикрытием лесного массива. Овраг ломал все мои планы обходного удара бронетехникой. Нужно было снова на ходу изобретать велосипед.
Минут через десять после Грозы на связь вышел командир северной группы старшина Кафтанов с позывным «Ветер» и доложил, что пересек речку Черную и вошел в лесной массив примерно на полкилометра севернее испанского блокпоста.
Еще полчаса спустя Гроза сообщил, что форсировал овраг в лесном массиве, прямо напротив Ташино, обнаружены позиции вражеской артиллерии на поле за лесом. Судя по силуэтам, это 105-мм легкие пехотные гаубицы. Орудия частично окопаны и приведены в боевое положение. От окраины деревни до огневых примерно метров сто. Ящики с боеприпасами складированы прямо у орудий. Охраняется позиция четырьмя часовыми, больше на огневых никого нет. Дисциплина у часовых низкая, собрались вместе, курят и болтают.
Передал Грозе, чтобы он пока не трогал артиллеристов, а выдвинул бы группу к главной дороге. Необходимо выявить расположенные в том районе испанские позиции. То, что они там есть, было понятно по постоянно взлетающим в небо осветительным ракетам. Там же должны находиться и уцелевшие в дневном бою пехотные орудия, которые испанцы могли использовать в качестве ПТО.
Почти сразу же как Гроза ушел с канала, на связь вышел Ветер. Они тоже вышли в тыл передовой испанской позиции и обнаружили дивизион 150-мм тяжелых полевых гаубиц, стоящий на поле напротив деревни Щепы. Отдал Ветру приказ – разведать ПТО и охранение испанцев по дороге на Сырец. Если разведчики и там и там смогут снять посты и обезвредить пехотные пушки, то задуманная мною авантюра вполне может и прокатить.
Ожидание – нервотрепка страшная. Лучше бы пошел сам, причем в оба места сразу. Почти ровно в три связь, сначала с Ветром, потом с Грозой. Не обманула меня чуйка. Вся испанская, с позволения сказать, «оборона» была сосредоточена у дорог. Там были кое-как отрытые пулеметные гнезда и даже не окопанные, а просто замаскированные еловыми ветвями пехотные пушки. Поля и леса из-за глубокого снежного покрова испанцы явно считали непроходимыми.
У обеих наших групп были при себе тепловизоры, а с ними зимой, а особенно ночью, искать вражеские посты и секреты – одно удовольствие. И там и там солдаты, чуть отойдя от дороги в лес, развели небольшие костерки и грелись у них. Причем не только у огня, но и, судя по всему, местным самогоном, который они называли «русским газолином». Партизаны рассказывали, что поначалу испанцы не могли поверить, что это можно пить. А потом ничего, втянулись, акклиматизировались.
На переднем крае оставалось по два-три сменяемых солдата-наблюдателя, время от времени пускавших в небо осветительные ракеты. Перерезать этих баранов моим разведчикам было ну как два пальца об асфальт.
Ровно в три двадцать команда:
– Батальон, подъем, механикам – запустить печки и начать прогревать движки.
Не лето, чай. Только, запустив дизель, сразу вперед не двинешься. На позициях началась та сдержанная суета, которая обычно предшествует началу любого большого дела.
Механики-водители полезли на свои места, и на БМП приглушенно заурчали печки. Столбы сконденсировавшегося от выхлопов пара белыми струйками поднялись над машинами. Но те испанцы, которые могли бы их увидеть, были в тот момент уже мертвы. Здесь к такому бесшумному ночному бою еще не привыкли. Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, и хрип из перерезанного от уха до уха горла – все произошло так быстро, что испанцы даже и не поняли, что их убивают. А тот, кто понял, не успел скинуть с плеча винтовку.
Дальше все понеслось в темпе вальса – на раз, два, три. Оставив по одному человеку пуляться ракетами вместо покойников, чтобы расквартированные в деревнях испанцы ничего не заподозрили, разведчики обеих групп подхватили трофейные МГ с запасом патронов, попутно выматерив испанцев за ржавое оружие, и бегом помчались к расположению испанских артдивизионов. А БМП уже выруливали из своих капониров с десантом на броне, готовясь совершить рывок вперед.
Дальше все происходило на автомате. Когда БМП уже вышли на дорогу, вдали раздался винтовочный выстрел, потом один за другим гулко заработали пулеметы. Наши успели, почти успели. Один из часовых на артиллерийских позициях у Ташино заметил непонятное шевеление и успел поднять тревогу. Он даже выстрелил вверх из винтовки. Но было уже поздно.
Набегающая волна испанских артиллеристов огнем трофейных пулеметов в упор была остановлена и опрокинута обратно. На вторую атаку времени у них уже не было, поскольку по дороге уже мчались наши БМП с десантом, за которыми кое-как ковыляли немецкие трофейные полугусеничники. Еще несколько минут, и так и не начавшийся ночной бой перешел в беспорядочный разгром не успевшего очухаться противника.
Выгнанные из домов в чем были, дезориентированные и частично безоружные испанцы с первых же минут ночного боя сначала по одному, а потом пачками начали сдаваться в плен. До последнего отстреливались только члены испанской Фаланги, пошедшие на войну против СССР из идейных соображений, да и некоторые ухари, которым сам черт был не брат.
А в одном из домов деревни Щепы отчаянное сопротивление нам оказали приставшие к испанцам части добровольческой эстонской полиции. Выяснив у пленных, кто это там такой храбрый, и убедившись, что выгнанные ночевать в хлев хозяева дома огородами покинули опасное место, я, не желая зря терять своих людей, приказал расстрелять бревенчатую избу из 100-мм пушек БМП. Ну, а если кто выживет – в плен не брать. Ибо нефиг ходить потом маршами ветеранов СС. Собакам – собачья смерть.
В результате этого боя мы взяли в плен больше тысячи испанцев, в том числе и командиров 263-го пехотного и артиллерийского полков «Голубой дивизии».
Выделив для конвоирования одну роту – ох, как бы сейчас пригодились мне здесь кавалеристы Белова! – я приказал гнать это стадо в Лугу. Сто метров быстрым шагом, сто метров бегом. Тут всего десять километров, доберутся за полтора часа и не замерзнут. Бежать им некуда, безоружного, да еще в немецкой форме, в любой деревне мужики моментом на вилы поднимут. Евроинтеграция тут нынче не в моде, народ отсталый и дремучий. А всех бойцов и командиров моего батальона ждал рывок на Батецкую. Пора бы познакомиться поближе и с героем испанской Гражданской войны генералом доном Грандесом.
6 марта 1942 года, вечер.
Ленинградский фронт, станция Ульяновка
Фельдмаршал Кейтель отчасти ошибался, докладывая пятого марта фюреру о предполагаемой гибели командующего и штаба 28-го армейского корпуса. Внезапный артиллерийский налет полностью уничтожил корпусной узел связи. Большие потери были и среди штабных офицеров. Но командующий корпусом генерал артиллерии Герберт Лох в этот момент выезжал на позиции 122-й пехотной дивизии, а потому уцелел вместе с частью своего штаба.
После перехода 2-й ударной армии в наступление утром пятого марта от Любани общим направлением на Тосно положение 28-го армейского корпуса стало просто безнадежным. Остатки частей корпуса оказались сжатыми со всех сторон на насквозь простреливаемой советской артиллерией территории, напоминающей по форме бублик. Восемнадцать километров с юго-запада на северо-восток от Форносова до Войтолова и двенадцать километров с юго-востока на северо-запад от Тосно до Феклистово. И все.
Центром же позиции была все та же станция Ульяновка, которая к утру 6 марта уже находилась под круговым артиллерийским обстрелом.
Самым страшным врагом немецких тылов оказалась сосредоточенная в районе станции Горы и подчиненная 54-й армии Мгинская сводная артгруппа РВГК. Сначала ее целью была оборона Мгинского выступа, потом непосредственное обеспечение прорыва блокады. Ну, а далее – поддержка артогнем штурма Синявинских высот. С каждым днем мощность сосредоточенного там артиллерийского кулака только увеличивалась. Бригады РВГК, вооруженные семьюдесятью двумя 122-мм гаубицами М-30 каждая, сейчас вели огонь по передовым позициям германских войск, поскольку их максимальная дальнобойность не превышала одиннадцати километров.
В то же время артиллерийские полки РВГК, вооруженные 152-мм пушками-гаубицами МЛ-20, были уже по-настоящему «длинной рукой» советского командования, так как были способны поражать цели, пусть и не особо точно, на дистанции до двадцати километров. Кроме того, обстрел Ульяновки и немецких оборонительных позиций со стороны Колпино вела артиллерия 55-й армии, а со стороны Тосно били тяжелые орудия артгруппы РВГК, подчиненные 2-й ударной армии.
Эта изматывающая и изнуряющая душу артиллерийская канонада длилась уже сутки, и немецким солдатам казалось, что ей не будет конца. Время от времени по особо важным целям на переднем крае отрабатывали полки гвардейских реактивных минометов, вооруженные установками БМ-8 и БМ-13. Именно так, удар полком, а то и двумя.
Наиболее опасным для командования окруженной германской группировки был открытый левый фланг в районе станции Форносово. Именно там сосредотачивались для удара на Ульяновку тяжелая механизированная бригада осназа и 157-я стрелковая дивизия, только что выполнившие задачу по очистке Гатчины от остатков немецко-фашистских оккупантов.
Генерал Лох не зря выезжал в район Форносово. Спешно создаваемый там шверпункт был еще слабо укреплен и имел малочисленный гарнизон. А сосредоточенная напротив него группировка русских выглядела более чем внушительной.
В тот самый момент, когда залп «Смерчей» множил на ноль штаб корпуса и узел связи, генерал наблюдал в бинокль несколько русских танков, покрытых бело-зеленым зимним камуфляжем. На этот раз русский генерал, уже прославившийся своими стремительными действиями, чего-то выжидал и не рвался в бой с ходу, вместо этого подвергая и так плохо оборудованные немецкие позиции прицельному обстрелу из минометов, танковых орудий и гаубиц. Причем ночью огонь был не менее прицельным, чем днем. Командир сводной кампфгруппы, оборонявшей шверпункт, оберстлейтенант Ганс Шойбле, доложил генералу, что когда ночью немецкие саперы произвели несколько взрывов с целью закладки котлованов под дзоты и блиндажи, то места работ были незамедлительно обстреляны из русских крупнокалиберных минометов.
Самое ужасное было в том, что как только немецкие солдаты возобновляли земляные работы, так тотчас с русской стороны возобновлялся прицельный минометный огонь. И так всю ночь, ни минуты покоя. Кроме того, абсолютно не установлена точная численность противостоящей русской группировки. Две группы опытных разведчиков, посланные ночью в тыл к большевикам, сгинули бесследно. Зато русским в своем поиске удалось уничтожить пост передового охранения и утащить к себе командовавшего им фельдфебеля. Про тела убитых солдат вермахта заминированные гранатами с мгновенными взрывателями оберстлейтенант и вовсе не знал, что сказать. А еще снайперы, стреляющие ночью на огонек зажженной спички или тлеющей сигареты. Варварская страна, господин генерал.
Тогда, уезжая назад в избиваемую артиллерией Ульяновку, генерал Герберт Лох на мгновение вдруг ощутил на левой стороне шеи неприятный холодок. Будто подул прохладный сквознячок, или кожи невзначай коснулось отточенное до бритвенной остроты лезвие меча. Генерал Бережной за большое количество плененных и уничтоженных немецких генералов получил прозвище Охотник за головами. Достоверно известно то, что это его люди похитили и отправили в Москву главу РСХА Гейдриха и генерала Клейста. Когда этот русский головорез поблизости, ни один немецкий генерал не может спать спокойно, ибо может проснуться или в подвале Лубянки, или в аду.
Вернувшись в Ульяновку, генерал Лох узнал об уничтожении штаба корпуса и центра связи и понял, что чудом избежал очной встречи с апостолом Петром. Кроме того, была утрачена связь не только с Берлином, но и с обороняющимися на фронте дивизиями. Уцелевшие радиостанции не могли никуда пробиться, на всех каналах стоял оглушительный вой, а проводную связь регулярно повреждали русские снаряды.
На самом деле задача, поставленная Верховным Главнокомандующим командующему Ленинградским фронтом генералу Говорову, а также взаимодействующим с ним командармам Федюнинскому, Черняховскому и командиру мехбригады осназа Бережному, была проста, как коровье мычание. В кратчайшие сроки, при минимальных потерях личного состава и материальной части подавить организованное сопротивление остатков 18-й армии и приступить к переброске высвободившихся сил в район Псков – Дно – Старая Русса для отражения ожидающегося контрнаступления 2-й танковой группы.
Переброска на север частей германских 24-го и 47-го моторизованных и 53-го армейского корпуса была подтверждена как данными воздушной разведки, так и немецкими офицерами, взятыми в плен партизанами и советскими РДГ.
Путем расшифровки радиоперехвата, а также при помощи данных, полученных оперативным путем, советскому командованию стало известно, что 2-я танковая армия должна завершить сосредоточение на исходных позициях к двадцатому марта. Двадцать четвертому моторизованному корпусу назначена станция выгрузки Дедовичи. Перед командиром корпуса, генерал-лейтенантом бароном Вилибальдом фон Лангерманом унд Эрленкампом была поставлена задача нанесения таранного удара в направлении станции Дно; 47-му моторизованному корпусу под командованием генерала танковых войск Йоахима Лемельзена было назначено выгружаться на станции Остров с последующим ударом на Псков.
Там же, в Острове, должен был выгрузиться из эшелонов и 53-й армейский корпус под командованием генерала пехоты Хайнриха Клёсснера, которому была поставлена задача наступать в направлении Порхова. Операция «Медвежий лес» должна была начаться не позднее 21 марта, поскольку в случае наступления весны немецкие танки утонут в тамошних болотах по самые башни, а может, еще и глубже.
Не зря же летом сорок первого года немецкие офицеры назвали район между Псковом и Старой Руссой «медвежьим углом, где Господь позабыл разделить землю и воду». По обе стороны фронта верховное командование понимало, что любая задержка с передислокацией ставит операцию на грань срыва. И если в ОКХ надеялись на немецкую пунктуальность и отлаженную логистику, то в Ставке ВГК рассчитывали на действия партизан, разведывательно-диверсионных групп и массированные удары с воздуха.
Кроме того, советское командование заставлял торопиться тот факт, что мелкие группы немецких окруженцев части НКВД и истребительные батальоны – в прошлом партизанские отряды – могут вылавливать по лесам хоть до весны, но движение по основным железным дорогам из Ленинграда в направлении Москвы должно быть восстановлено как можно скорее. Город Ленина, колыбель Октябрьской революции, должен был в ближайшие сроки полностью восстановить свой научный и промышленный потенциал. Война была далеко еще не закончена, и многочисленные заводы и институты помогут приблизить ее окончание.
9 марта 1942 года, полдень.
РСФСР, город Невель
Длинный и худой, как палка, генерал танковых войск Иоахим Лемельзен с отчаяньем издали смотрел на забитую немецкими воинскими эшелонами станцию Невель-1. Его штабной поезд отогнали в лес на полукольцевую ветку, и вышедший размять ноги генерал получил возможность без помех подумать о дальнейших планах.
В этой проклятой России все пошло наперекосяк, и теперь кадровый прусский офицер находился в состоянии, близком к отчаянию. Да, он прошел от начала до конца всю Первую мировую войну, участвовал в Польской кампании в должности командира 5-й танковой дивизии, громил французов и англичан в сороковом году.
На Восточном фронте 47-й моторизованный корпус, которым командовал тогда еще генерал артиллерии Лемельзен, находился с самого первого дня. В составе 2-й танковой группы Гудериана он форсировал Сан, сражался с большевистскими танковыми армадами в приграничных сражениях, брал Минск, Бобруйск, Смоленск. А потом, повернув в сторону Киева, помог этим бездельникам из группы армий «Юг» разгромить полчища Буденного. Это были славные денечки…
Потом лето кончилось, опали пожелтевшие листья, и Россия явила пришельцам всю свою мерзкую сущность. Холодные дожди превратили дороги в непроходимые болота, в которых по самые оси вязли немецкие грузовики. Корпус барахтался в грязи под Брянском. Моторесурс техники стремительно таял, и к боевым потерям добавились многочисленные технические – техника не выдерживала эксплуатации в варварских русских условиях. Не хватало всего: запчастей, горючего, теплого обмундирования и многого другого. Германия была не готова к так любимой русскими войне «на износ».
Но все это были лишь цветочки. Ударили лютые морозы, и как раз в тот момент, когда вермахт попытался совершить последний отчаянный рывок к Москве. Наверное, в этот раз ефрейтор, ранее считавшийся непогрешимым, все же ошибся. Холод и метели останавливали немецких солдат не хуже русских укреплений. Хотя были и сами укрепления, спешно возведенные во время распутицы, и неизвестно откуда переброшенные резервы, и ярость большевистских фанатиков, сражавшихся до последнего патрона.
Русские больше не сдавались тысячами в плен, как это было в Белоруссии. Они дрались, словно дьяволы бросались на танки с гранатами и коктейлями Молотова в руках. В этих боях 47-й корпус таял, как кусок сахара в стакане кипятка. Но надежда на победу Германии еще жила. Казалось, еще одно, последнее усилие, еще один рывок, и победоносные части немецкой армии ворвутся в Москву.
Жуков ударил 4 декабря, точно подловив момент кризиса наступления. И вермахт покатился от стен Москвы на запад. На горизонте замаячила тень погибшей Великой армии Наполеона. Сорок седьмому корпусу повезло – он находился на дальнем фланге русского наступления и смог отступить в относительном порядке.
Другие отделались не столь легко. Соседи из 24-го моторизованного корпуса под Тулой были разгромлены, потеряли большую часть техники, и вскоре они убудут в рейх на переформирование. Заводы работают, танки выпускаются, еще несколько месяцев, и потери будут восполнены.
Тогда, празднуя новый 1942 год, еще никто не знал, что наступление под Москвой – это только увертюра в задуманной Сталиным большой и грозной симфонии. Массированные десанты русских в Крыму опрокинули прежнюю уверенность в том, что худшее уже позади. Каким-то образом, буквально за одну-две ночи, русские смогли уничтожить прямо на аэродромах сначала 4-й авиакорпус люфтваффе, а потом почти весь 4-й воздушный флот. Лишившись поддержки с воздуха, армия Манштейна полегла под натиском русских десантов, освободивших Крым, – «непотопляемый авианосец» на Черном море.
К середине января 1942 года командованию вермахта показалось, что вражеское наступление выдохлось. Но это было далеко не так. Русские имели на этот счет особое мнение. Их механизированная кампфгруппа вдруг вырвалась на оперативный простор, по пути легко разгромив численно превосходящие силы вермахта, спешно собранные для того, чтобы под командованием опального Быстроходного Гейнца вернуть Крым. Вернули… Гудериан и Клейст в плену, Гот пропал без вести, русские освободили Донбасс, установив сухопутное сообщение с Крымом, а фон Бок спешно перенес свою ставку из Полтавы в Кривой Рог.
Дальше было еще веселее. Умники в Цоссене почему-то решили, что после побед на юге большевики постараются еще дальше отодвинуть фронт от Москвы и ударят на Вязьму – Смоленск. Возможно, этому способствовали вопли избиваемого в Ржевском котле Моделя, которого русские молотили всем подряд, вплоть до поставленной на железнодорожные платформы артиллерии чуть ли не линкорных калибров.
Правда, с точки зрения генерала Лемельзена, у этого решения был несомненный плюс. Его 47-й корпус пополнили боевой техникой и личным составом, снабдили запасными частями, новыми моторами, и уже к концу февраля он вновь представлял собой грозную силу. Хотя не все было так радужно, ведь чуть больше половины танков его корпуса были средние Pz Kpfw III и Pz Kpfw IV. Остальные были легкими: Pz Kpfw II и чешские Pz Kpfw 38(t). И на этих консервных банках танкисты должны были выходить против русских КВ?
Хотя удалось убедить некоторых твердолобых в том, что ему необходимо заменить пехотные 7,5-сантиметровые пушки на батареи штурмовые орудия Stug III, более пристойные для моторизованного соединения. Тем более что с кумулятивными снарядами они могли сражаться и с новыми русскими танками. Впрочем, уже дошли слухи о появлении у противника быстроходного сверхтяжелого танка с двенадцатисантиметровой пушкой и непробиваемой броней. Они вгоняли в панику немецких танковых генералов.
Сосредоточенный у Рославля 47-й моторизованный корпус со дня на день ожидал начала русского наступления и приказ о контрударе. Впрочем, и тут умники из Цоссена и абвер оказались в дерьме. Русские ударили в указанные в разведданных сроки, только не на Смоленск, а сначала два раза на Ленинград, потом на Старую Руссу и Псков. А потом снова на Ленинград… Ранее обобранная до нитки в пользу московского направления и для затыкания дыр на юге группа армий «Север» крякнула и развалилась на части.
Когда вечером 2 марта генерал Лемельзен получил приказ грузить свои танки в эшелоны, еще теплилась надежда на то, что удастся деблокировать окруженную 18-ю армию. От Рославля до Дедовичей, которые были назначены в качестве станции выгрузки, более семисот километров по железным дорогам через Смоленск, Бобруйск и Невель. Для перевозки корпуса вместе со всем тыловым хозяйством потребуется более полутора тысяч вагонов и не менее недели времени. Если гнать танки своим ходом, то расстояние увеличится до тысячи километров, а сам марш займет две недели. Все это сожрет моторесурс техники, только что прошедшей капремонт. Нет, никакой альтернативы железной дороге не было. Надо было только решить, что отправлять в первую очередь.
Недолго думая, генерал Лемельзен выделил в передовую кампфгруппу разведывательные батальоны обеих дивизий на «двойках», танковые роты на «тройках» и «четверках», все три батареи «штугов» и первые батальоны мотопехотных полков, посаженные на бронетранспортеры. Кроме того, было необходимо взять с собой обоз, запас боеприпасов, продовольствия и топлива из расчета ведения боев в течение двух недель. Все остальное железнодорожники должны были подвезти по мере возврата в Рославль порожняка. Командовать остающимися в Рославле частями, а также руководить погрузкой второй волны, был назначен начальник штаба корпуса полковник Генштаба Рудольф Бамлер.
Сейчас, когда стало понятно, что спасать под Петербургом уже фактически некого, передовая кампфгруппа во главе с генералом Лемельзеном плотно застряла в этом проклятом Невеле.
С самого начала все пошло не так. Перевозимый по железной дороге корпус неожиданно подвергся нападениям лесных бандитов. Диверсии, обстрелы, подрывы путей, мелкие пакости вроде песка, насыпанного в вагонные буксы. За Витебском два эшелона были пущены под откос, а место крушения обстреляно из пулеметов и снайперских винтовок. Попытка преследования бандитов завела солдат в глубокие, незамерзающие даже самой лютой зимой болота. И немало истинных арийцев упокоилось там навечно. По счастью, тогда пострадала только пехота со своими бронетранспортерами, но еще никто не знал, что те происшествия были только вестниками большого несчастья, вроде полуночного крика баньши.
В Невеле эшелоны корпуса встали – большевистские бандиты взорвали мост через одну из многочисленных речушек. Мост начали ремонтировать, но тут был подорван еще один, а затем еще. Невель – край лесов, озер, рек, болот, где местные чувствовали себя как дома. И даже составленным из всякой прибалтийской сволочи айнзацкомандам в кишащий партизанами и советскими парашютистами лес лучше не соваться.
Генерал Лемельзен начинал нервничать. Приближение весны грозило сделать местность абсолютно непроходимой до мая-июня и тем самым сорвать планируемую операцию. Каждый день задержки работал на большевиков, давая им подтянуть резервы, укрепить позиции, подвезти боеприпасы и еще лучше изготовиться к обороне. Кроме того, пользуясь слабостью того, что осталось от 16-й армии, русские совершили рейд на Дедовичи, сожгли станцию, взорвали водокачку, уничтожили стрелки и специальным устройством поломали шпалы на всех станционных путях.
Тем временем на станциях Невель-1 и Невель-2 накапливались прибывающие один за другим эшелоны, в том числе с топливом и боеприпасами. Эшелонами была забита даже соединяющая обе станции полуторакилометровая ветка.
Кампфгруппа была уже почти в сборе, но до назначенной станции выгрузки оставалось еще почти двести километров. Несмотря на это, генерал уже подумывал о том, чтобы осуществить выгрузку здесь, а дальше гнать технику уже своим ходом. Тем более что сообщение о взрыве мостов в направлении Полоцка, Витебска и Великих Лук вызывало острое, почти физическое предчувствие ловушки, готовой захлопнуться в любой момент. Вся эта возня с взорванными мостами неспроста.
Но что им смогут сделать русские вдали от фронта? Пусть люфтваффе последние два месяца было в глубоком нокауте, но у русских с авиацией тоже очень плохо, Невель хорошо прикрыт зенитной артиллерией, и бояться налетов отдельных русских самолетов совершенно не следовало.
Внезапно, будто в ответ на его мысли, раздался гул множества авиационных моторов. Судя по звуку, это были русские самолеты, и шли они где-то на заоблачной высоте. Гул нарастал. Казалось, он шел сразу со всех сторон. На станции забегали расчеты зениток, приводя к бою свои 20-, 37- и 88-миллиметровые орудия.
Но все было бесполезно. То, что генерал Лемельзен увидел в следующие несколько минут, он запомнил на всю жизнь. Внезапно, с ужасным грохотом, прямо над ним, одна за другой пронеслись две тройки стреловидных самолетов. Секунда-другая, и позиции открыто стоящих зенитных орудий вскипели сотнями разрывов мелких осколочных бомб. Не успел генерал отвести глаза от творящегося на земле ужаса, как, пробив облака, над его головой появились большие русские четырехмоторные бомбардировщики, которые вывалили вниз крупные цилиндрические бомбы, которые, взрываясь, разметали вокруг себя жидкий огонь.
Как завороженный, генерал смотрел на новые Содом и Гоморру, на пылающие танки, на разлетающиеся со стоящих на платформах грузовых машин горящие бочки с бензином и с дикими криками катающихся по земле, охваченных пламенем немецких солдат. После того как отбомбилась первая волна русских самолетов, огонь зениток прекратился. Лишь было слышно, как рвались в огне снаряды и патроны.
Вслед за первой волной русских самолетов пришла вторая. На этот раз бомбили двухмоторные самолеты. Они уже не заливали огнем все подряд, а прицельно бомбили то, что чудом уцелело. Досталось и штабному поезду. Но главным было то, что большая часть корпуса, включавшая в себя сто восемьдесят танков T-III, тридцать танков T-IV, сто двадцать танков T-II, тридцать самоходок Stug III и почти двести бронетранспортеров, а также почти три тысячи солдат и офицеров, была уничтожена полностью.
Контрудар вермахта на Дно был сорван окончательно и бесповоротно. С этого дня в лексикон военных всего мира вошло понятие «напалм», он же «сталинский кисель».
А генерал танковых войск Лемельзен, отделавшийся лишь легким испугом и несколькими царапинами, угодил в госпиталь с нервным расстройством, и в дальнейшем ближе чем на сотню километров к Восточному фронту не приближался.
Ему еще повезло – многие из чудом выживших при этом налете солдат и офицеров вермахта испытали такой психологический шок, что никакие усилия медиков так и не смогли вылечить их. Пропаганда Геббельса трубила про ужасное бесчеловечное оружие большевиков. Но советский народ знал, что нет ничего ужасней и бесчеловечней самого фашизма и в борьбе с ним хорошо любое оружие.
10 марта 1942 года, полдень.
Норвежское море, трасса арктических конвоев, неподалеку от острова Медвежий
Флотилия германских эсминцев выскочила из Тромсё вечером 9 марта, после того как в полдень того же дня патрульный Хейнкель-115С принес сообщение об обнаружении западнее острова Медвежий большого конвоя союзников. Самое главное, что капитан цур зее Пениц понял из расшифрованной радиограммы, было то, что эскорт конвоя состоял только из легкого крейсера, нескольких эсминцев и противолодочной мелочи. Отсутствие в составе эскорта линкоров, тяжелых крейсеров или, упаси боже, авианосцев внушало немецким морякам здоровый оптимизм. Операция «Волчья охота» могла оказаться успешной и, в силу подавляющего превосходства сил кригсмарине, должна была обойтись без больших потерь.
В то же время выход из Мурманска ударного соединения Северного флота остался незамеченным для командования Арктического флота Третьего рейха, что впоследствии и привело к срыву операции и катастрофическим потерям для кригсмарине.
Одной из причин такой оплошности стало то, что покинув Мурманск, корабли под Андреевским и флагами РККФ легли на курс норд-ост, как бы удаляясь от района предполагаемых боевых действий. И только в пять утра 8 марта, выйдя на широту Медвежьего, соединение легло на курс вест, навстречу конвою.
Кроме того, в составе советского соединения находились профессиональные убийцы субмарин и корабли, для которых проще пареной репы было обнаружить подлодку в надводном положении.
Рано утром 7 марта, почти сразу после выхода из Мурманска, радарами крейсера «Москва» была обнаружена находящаяся на расстоянии двадцати пяти миль, почти прямо по курсу, надводная цель небольшого водоизмещения. Никаких своих или британских надводных кораблей и подлодок в данный момент в районе Кольского залива не должно было находиться, поэтому цель была опознана как вражеская субмарина. Это был находящийся на позиции в надводном положении немецкий подводный минзаг U-214, выдвинутый командованием 11-й флотилии непосредственно к Мурманску для наблюдения и постановки минного заграждения.
Затем крейсер «Москва», сблизившись с U-214 на дистанцию двенадцать миль, обстрелял ее артиллерийским комплексом АК-130. Вероятность прямого попадания была незначительной, но нужный эффект был достигнут. Когда вокруг начали рваться снаряды, командир U-214 капитан-лейтенант цур зее Гюнтер Редер, не успев отправить радиограмму в штаб, скомандовал срочное погружение. Тем временем два советских эсминца и один лидер, получив приказ адмирала Головко, форсировали котлы и разгонялись с крейсерских пятнадцати узлов до боевых сорока. Больше субмарину U-214, для которой этот боевой поход был первым, никто и никогда не видел.
Минут через десять прилетел противолодочный вертолет Ка-27ПЛ и сбросил в месте ее погружения несколько мелких глубинных бомб, вынуждая немецкую подлодку оставаться на глубине. Потом, еще через какое-то время, подобно паровому катку, над несчастным минзагом промчались эсминцы «Гремящий», «Сокрушительный» и лидер «Ташкент», которые, ориентируясь по командам с вертолета, в два захода втоптали немецкую субмарину в глубины Баренцева моря. Сильный взрыв, произошедший после второго бомбометания, совсем не похожий на взрывы глубинных бомб, подтвердил, что с вражеской субмариной покончено.
Самолет-разведчик Хейнкель-115С, случайно обнаруживший советское соединение днем 9 марта, был сбит ракетой зенитно-ракетного комплекса «Кинжал» с «Североморска», так и не сумев что-либо передать на свою базу в Бардуфоссе из-за поставленных помех.
Напротив, немецкая флотилия эсминцев, покинувшая Тромсё вечером 9 марта, сразу после выхода на большие глубины за линией минных полей, не только была обнаружена противником, но и подверглась атаке неизвестной подлодки. Сначала немецкие гидроакустики на эсминцах услышали шум приближающихся торпед. В то время как ДЭПЛ «Алроса», выставленная на позицию у Тромсё ради такого случая, уже нырнула на запредельную для местных средств обнаружения глубину, шесть торпед 53-65К, модернизированных незадолго до отправки соединения адмирала Ларионова в Сирию, на сорокапятиузловой скорости веером влетели в строй немецких эсминцев, следующих тремя кильватерными колоннами. Интервал между колоннами – миля, дистанция в колонне – пять кабельтовых.
Пересекая кильватерные следы немецких эсминцев, торпеды захватили их своими ССН. Надо было видеть лица немецких сигнальщиков, когда как бы промахнувшиеся торпеды начали закладывать циркуляции, вихляя, словно полицейские овчарки, идущие по следу, и по синусоиде начали догонять свои жертвы.
Панические крики «алярм! алярм!» были заглушены грохотом взрывов. Следующие в правой колонне эсминцы проекта 1936А – Z-23, Z-24, Z-25, Z-26, Z-27 и Z-29 – получили попадания с интервалом в несколько секунд. Ведь после того, как головки самонаведения торпед взяли след, сбросить их с хвоста было уже невозможно. А полтонны взрывчатки, причем сработавшей не у борта, как это было принято в те времена, а под днищем, не оставляли никакого шанса остаться на плаву кораблям, полное водоизмещение которых было три с половиной тысячи тонн.
Из всех кораблей этой новейшей серии уцелел только эсминец с номером Z-28, возглавлявший среднюю кильватерную колонну, поскольку он был достроен по особому проекту, и как на лидере отряда эсминцев именно на нем был размещен штаб флотилии.
Первым и самым верным решением капитана цур зее Пеница, решившего, что его флотилия была атакована целой группой советских или британских подводных лодок, было решение дать команду «полный вперед» с приведением источника угрозы прямо за корму. Конечно, потеря шести эсминцев из семнадцати имеющихся в наличии ставила весь план под угрозу. Но об отмене операции «Волчья охота» не могло быть и речи.
Катера-шнельботы, обеспечивавшие вывод из базы эсминцев, рванулись туда, где должна была бы, по мнению их командиров, притаиться стая подводных хищниц. Но они так ничего и не обнаружили.
Пока одни катера глушили глубинными бомбами норвежскую треску, другие вылавливали из воды уцелевших моряков из экипажей потопленных эсминцев. К тому времени уже наступила ночь, до крайности осложнившая спасательные работы, и катера, еще немного покрутившись на месте катастрофы, ушли на базу. А море потом еще долго выбрасывало на берег исклеванные чайками трупы в униформе моряков кригсмарине с надетыми на них пробковыми жилетами. Из почти двух тысяч немецких моряков, числившихся в командах потопленных эсминцев, спасти удалось только двести пятьдесят два человека, из которых тридцать пять позже скончались от переохлаждения. Норвежское море в начале марта еще неласковое: десять минут в ледяной воде – и готов покойник.
Несмотря на успешную атаку, подлодка из будущего не спешила возвращаться на базу. Дождавшись, пока в прилегающих к Тромсё-фиорду водах утихнет нездоровая суета, «Алроса» снова вышла на боевую позицию. Это было сделано на случай, если хотя бы одному из немецких эсминцев все-таки удастся вырваться из расставленной западни. И хоть эти ожидания не оправдались, без добычи бывшие российские, а ныне советские подводники тоже не остались.
Впоследствии, когда стало ясно, что возвращаться некому, подводная лодка из будущего развязала на морских коммуникациях армии генерала Диттля настоящий террор. Она вернулась к причалам Ваенги только после окончания срока автономности, и при этом имея в остатке всего семь торпед. По совокупности за этот поход все члены команды ДЭПЛ «Алроса» были награждены орденами Красной Звезды, а его командиру, капитану 2-го ранга Павленко было присвоено звание Героя Советского Союза.
К полудню 10 марта 1942 года конвой PQ-12 находился в точке с координатами 74 градуса северной широты и 18 градусов восточной долготы, двигаясь курсом ост, со средней скоростью в двенадцать узлов, как раз в направлении находящихся на удалении тридцати-сорока миль позиций субмарин 11-й арктической флотилии.
В двенадцати милях от конвоя в направлении на северо-запад находился остров Медвежий. Ударное соединение СФ, двигаясь на удалении двадцати пяти миль от конвоя в том же северо-западном направлении, в настоящий момент огибало с севера все тот же остров Медвежий. Уже изрядно прореженная немецкая флотилия эсминцев «Арктика», развернутая строем фронта, находясь в пятнадцати милях северо-западнее, догоняла конвой, держа при этом скорость тридцать пять узлов, и ориентировалась на повисший над горизонтом шлейф густого черного дыма из труб множества кораблей, некоторые из которых были ровесниками еще русско-японской войны. Игра в пятнашки началась.
Капитан цур зее Пениц с мостика лидера Z-28 прекрасно видел конвой, который, как он надеялся, станет его добычей. Но он даже не подозревал о надвигающейся на него с востока опасности.
Контр-адмирал Головко с главного командного пункта ракетного крейсера «Москва» прекрасно видел и флотилию «Арктика», и настигаемый ею PQ-12. А благодаря данным, полученным от противолодочных вертолетов с «Североморска», «Ярослава Мудрого» и «Сметливого», он знал – где именно расположены позиции немецких подводных лодок 11-й флотилии. Одну, самую нахальную субмарину U-101 под командованием кавалера Рыцарского креста обер-лейтенанта Карла-Гейнца Марбаха, вертушки из будущего уже успели отправить на дно с помощью гидроакустической аппаратуры, точного расчета и глубинных бомб. Взрыв, пузырь воздуха, лопнувший на поверхности, расплывающееся по воде нефтяное пятно и, как подтверждение, звук разрушения прочного корпуса. Несчастная U-101 занимала самую западную позицию, наиболее опасную для конвоя.
Сам же конвой, точнее его охрана, возглавляемая легким крейсером «Кения», даже и не подозревала о готовившемся на них нападении. Гордо шествовали в ближнем эскорте крейсер и эсминцы, густо дымили трубами корветы ПЛО и ПВО. Машины у них были обычными, паровыми, такими же, как и на гражданских судах. В трюмах же транспортов находился бесценный груз. И пусть сам исход войны был предрешен еще 22 июня 1941 года, но то, что везли эти неказистые с виду пароходы, могло заметно сократить время, оставшееся до Победы, и уменьшить потери.
Когда американцы очнутся и поймут – что именно они продали Советам… появятся КОКОМ, Джексон с Веником и прочие изобретения времен Железного занавеса. Не продавали же американцы Сталину в нашей истории, несмотря на все его просьбы, бомбардировщики Б-17 и прочие высокотехнологичные образцы вооружений и приборов. Нет, все корабли конвоя PQ-12 в этот раз до Мурманска должны дойти обязательно.
10 марта 1942 года, 13:25. Норвежское море, ГКЦ гвардейского ракетного крейсера «Москва»
Командующий Северным флотом контр-адмирал
Арсений Григорьевич Головко
Бывают такие минуты, когда в виски бьет не ток крови, а пульс времени. Арсений Григорьевич помнил тот шок, который он пережил, когда в Кольский залив вошли корабли эскадры особого назначения и нарком Военно-морского флота товарищ Кузнецов коротко и четко объяснил ему, командующему Северным флотом контр-адмиралу Головко, про Андреевский флаг, международную обстановку, положение на фронтах, текущие задачи и новую политику партии…
Объяснил, конечно, в рамках текущей боевой задачи, не более того. Но и от этой малости голова шла кругом. Северный флот совсем недавно был самым малочисленным флотом в составе советских ВМС. В случае массированных попыток проникновения немецких кораблей в советскую зону ответственности, сдержать их натиск было возможно только с помощью союзного британского флота.
Все изменилось с приходом эскадры особого назначения. Теперь перед контр-адмиралом Головко были поставлены совсем иные наступательные задачи. Не немцы должны прерывать арктические коммуникации, по которым шли в СССР полярные конвои, а напротив, советский Северный флот, завоевав господство в Баренцевом и Норвежском морях, должен был не только обезопасить северные трассы арктических конвоев, но и заблокировать морские коммуникации армии генерала Диттля.
Как стало известно советской разведке, немцы собрали в Арктике все, что смогли. Не далее как пару месяцев назад Гитлер сказал, что любой немецкий корабль находится не на своем месте, если он находится не в Арктике. «Тирпиц», базирующийся в Тромсё с начала января, был для нас огромной угрозой. Ни нам, ни британцам нечего было бы ему противопоставить, даже если бы только он один вошел в Баренцево море. Но наша авиация наконец до него добралась на защищенной якорной стоянке в Тромсё.
Конечно, нам ничего заранее не сообщали, но однажды ночью на аэродроме Ваенга в обстановке абсолютной секретности приземлились для дозаправки и подвески бомб два сверхсекретных самолета из эскадрильи особого назначения. А еще через два часа нас оповестили об уничтожении главного военно-морского пугала Гитлера.
Что там и как было, что это за самолеты и какими бомбами был потоплен «Тирпиц» – тайна особой важности. Причем охраняют ее, как я понял, не столько от немцев, сколько от наших британских и американских союзников. НКВД как с цепи сорвался. Секретность и меры безопасности на аэродроме при подготовке к этой операции были такими, что кое-кто в моем штабе всерьез предположил, что к нам должен прилететь сам товарищ Сталин.
Вся эта секретность и буквы «осназ» в наименовании эскадрильи наводят на мысли о том, что те самые самолеты, которых никто и не видел, зато отлично слышал, взялись оттуда же, откуда и пришедшие в Мурманск корабли под Андреевским флагом.
Как бы то ни было, почин положен и даже продолжен. Подлодка «Алроса» доложила о потоплении предположительно шести вражеских эсминцев на выходе из Тромсё-фиорда. Для кого-то из наших «щук» или «катюш» лезть туда было слишком опасно. А вот потомки справились с эти делом на отлично. Нарком Кузнецов уже пообещал нам, что скоро и у нас появятся торпеды, наводящиеся на звук винтов или на кильватерный след. Но это не сейчас, чуть позже. Пока же мы будем воевать тем, что у нас есть, и тем, что принесли к нам из будущего потомки. Тем более что гвардейский ракетный крейсер «Москва», и как штабной корабль, и как боевая единица, на голову превосходит мой предыдущий флагман. Плохо только то, что у него всего четырнадцать тяжелых противокорабельных ракет, и когда они будут израсходованы или закончится гарантийный срок их эксплуатации «на носителе», убийца линкоров и авианосцев превратится просто в хороший штабной корабль. Но сейчас не их час, в прицеле дичь не для этого калибра.
– Рубеж ракетной атаки, товарищ контр-адмирал. Цели распределены, «Сметливый» и «Ярослав Мудрый» доложили о готовности, – доложил стоящий рядом со мной командир «Москвы» и добавил не по уставу: – Пора, Арсений Григорьевич.
Я кивнул:
– Отдавайте приказ на корабли, Василий Васильевич.
– Не так-то и просто сразу разобраться во всей этой премудрости. Словно я тренькал всю жизнь на балалайке, а сейчас передо мной концертный рояль. Вы рассказывали, что где-нибудь в XXI веке, когда цели подсвечены космическими спутниками и висящими в воздухе самолетами ДРЛО, залповую стрельбу ПКР «Уран» можно было произвести и с втрое или впятеро большего расстояния. Но и тридцать миль, разделяющих сейчас советские и германские корабли, это очень и очень много.
Я посмотрел влево. Там, за покрытым мелкой моросью остеклением рубки, взрывая седые волны Норвежского моря, выстраивались в отдельную кильватерную колонну корабли противолодочного дивизиона Северного флота, целиком укомплектованного кораблями из будущего. Большой противолодочный корабль «Североморск» – по нынешним меркам почти крейсер в семь тысяч тонн водоизмещением, из состава еще того, 2012 года, Северного флота, и два фрегата, то есть сторожевика – «Ярослав Мудрый» и «Сметливый», один с Балтики, другой с Черного моря. Все трое – убийцы подводных лодок. Но кроме того, на «Ярославе Мудром» и «Сметливом» установлено оружие, которое могло бы сделать честь любому линкору. Противокорабельные ракеты Х-35 «Уран» были предназначены для поражения небронированных надводных кораблей водоизмещением до пяти тысяч тонн. В общем…
Открылись крышки пусковых контейнеров, и с «Ярослава Мудрого» с оглушительным ревом пороховых ускорителей, от которого заложило уши, стартовала первая ракета. После набора скорости, где-то далеко впереди, пороховой ускоритель отделился и, кувыркаясь, упал в море. За первой ракетой последовала вторая, за ней еще одна, и еще. После того как свои пять ракет отстрелял «Ярослав Мудрый», в дело вступили пусковые установки «Сметливого». Одна за другой уходили вдаль противокорабельные ракеты, чтобы поставить точку на господстве фашистского флота в Северных морях.
Залповая стрельба «Уранами» – это зрелище, которое не часто можно видеть, и в XXI веке лишь на учениях. А уж для 1942 года это вообще нечто фантастическое. Поэтому все свободные от вахты командиры и краснофлотцы еще долго провожали растаявшую в нависшей серой хмари последнюю стартовавшую ракету.
Самое главное, чтобы этой картины не увидели наши «заклятые друзья» – англичане. По плану «Антарес», вышедшая на охоту за кораблями арктического конвоя флотилия немецких эсминцев, должна была бесследно исчезнуть. Еще было рано демонстрировать всему миру новые возможности советского военно-морского флота.
Как только последняя ракета, выпущенная со «Сметливого», легла на курс, «Североморск» заложил налево крутую циркуляцию и, увлекая за собой «Ярослава Мудрого» и «Сметливого», пошел наперерез конвою завершать разгром затаившейся на его пути «волчьей стаи» субмарин адмирала Деница. Здесь им больше делать было нечего – со своими 100- и 76-миллиметровыми пушками эти корабли будут излишни для добивания покалеченных германских эсминцев. Зато вражеские субмарины для них – лакомая дичь. Остальные же корабли соединения начали разворачиваться из кильватерных колонн в строй пеленга.
Ракетный удар настиг немецкие эсминцы в тот момент, когда на горизонте уже были видны верхушки мачт судов конвоя и аэростаты ПВО, висящие над транспортами, словно воздушные шарики. Из всех немецких эсминцев радар был только на флагманском Z-28. Но и он большую часть времени был неисправен. Ракета «Уран» атакует свою цель на скорости 950 километров в час, скользя на высоте всего четыре – пять метров над гребнями волн, ниже любого торпедоносца или топмачтовика. Так что не имеющая дымного хвоста ракета с диаметром корпуса всего сорок сантиметров и идущая прямо на свою цель, почти незаметна невооруженным глазом. Смерть, пришедшая из ниоткуда…
Первой ее жертвой стал Z-16 «Фридрих Экольдт», получивший удар со стороны левого борта в районе мидельшпангоута, прямо напротив котельного отделения. Взрыв, к которому присоединились боеголовки четырех торпед в левом аппарате, облако дыма и пара – это все, что осталось от эсминца…
Несколько секунд спустя другая ракета ударила в кормовую часть эсминец Z-20 «Карл Гальстер». Шестьдесят мин заграждения, рядами стоящие на минных салазках, и восемнадцать глубинных бомб в бомбосбрасывателях – это такой груз, который сможет отправить на дно даже линкор. Рвануло так, что по поверхности моря побежала рябь, а корма пораженного германского эсминца просто исчезла.
Пока команды остальных кораблей пытались понять, что же произошло, очередной «Уран» достал один из самых старых эсминцев в составе флотилии «Арктика» – Z-4 «Рихард Битзен». Опять взрыв, огромная пробоина в полубаке, в которую тут же на полном ходу начала захлестывать вода. В котельном отделении от сотрясения разошлись паропроводы, и пар давлением в семьдесят атмосфер и температурой пятьсот градусов Цельсия вырвался на свободу, обварив находившихся на своих постах моряков.
И опять удар был нанесен со стороны левого борта. Накренившийся на правый борт по причине контрзатопления отсеков, эсминец вывалился из строя и, теряя скорость, стал понемногу отставать от флотилии.
И тут, наконец, сигнальщики разглядели в сером небе мелкую сыпь быстро приближающихся черных точек. Крики «алярм!», отчаянные попытки развернуть и нацелить зенитные автоматы… Но уже не было ни времени, ни шансов отразить нападение.
Стая ракет настигла то, что осталось от флотилии «Арктика». Далеко не всегда попадание ракеты уничтожало немецкий эсминец, и даже не все из них потеряли боеспособность. Строили свои корабли немцы крепко, на совесть, чего-чего, а этого у них было не отнять. Но даже избежавшие полного уничтожения немецкие эсминцы, еще совсем недавно бывшие грозными боевыми единицами, превратились в полуинвалидов, отчаянно сражающихся за свое спасение.
Погиб Z-28 со всей командой, капитаном цур зее Пеницем и штабом флотилии при взрыве артпогребов. И теперь шесть оставшихся на плаву эсминцев были предоставлены самим себе.
Где-то в стороне чадным пламенем полыхал потерявший ход Z-16 «Фридрих Экольд», и отчаявшаяся команда уже сбрасывала за борт плоты и пыталась спустить на воду шлюпки. Накренившись, боролся с поступающей водой Z-4 «Рихард Битзен». На Z-7 «Германе Шёмане» удар пришелся в баковую надстройку. Уничтожен носовой КДП, рубка, искорежена первая труба, сильный пожар угрожает погребам. При этом корабль пока оставался частично боеспособным.
В Z-14 «Фридрих Инн» ракета попала в баковую часть корпуса, перед носовым орудием. Оторванный нос – не самая страшная потеря. Но корабль теперь мог двигаться только кормой вперед. И упаси боже ему было открыть огонь. Сотрясения от выстрелов в таком положении были не менее опасны, чем вражеские снаряды.
В корпус под вторую трубу получил ракету Z-8 «Бруно Хайнеманн». Взрыва торпед не случилось, но повреждения все равно были тяжелыми. Отчаянные усилия команды были направлены лишь на устранение повреждений паропроводов и локализацию распространяющегося в кормовую часть пожара. Инженер-механик доложил командиру, что оборудование левого турбозубчатого агрегата сдвинулось с фундаментов, и что хода более двенадцати узлов он не обещает. Во всем прочем этот эсминец оставался частично боеспособным, если не считать того, что расчетам трех кормовых артустановок сильно мешали дым и жар от полыхающего на корме пожара.
Принявший на себя командование командир наименее пострадавшего эсминца Z-8 «Бруно Хайнеманн» корветтен-капитан Герман Альбертс понимал, что ни о какой внезапной атаке конвоя теперь уже не может быть и речи – настолько велики были потери флотилии. В придачу ко всему пропала связь, и в эфире творилось что-то невообразимое – он был забит каким-то мяуканьем и кваканьем.
Самым лучшим выходом мог стать приказ снять команды с наиболее поврежденных кораблей из числа тех, кто не сможет самостоятельно дойти до берега, и незаметно отползать в сторону норвежского берега, молясь о том, чтобы англичане не заметили эту толпу подранков. Вопрос о том, кто и чем их так приложил, Герман Альбертс решил оставить на потом. Сейчас самым главным для него было спасение для рейха того, что еще можно было спасти.
Но едва только немцы пришли в себя и начали снимать с изуродованных эсминцев команды, как на горизонте показалась новая угроза… Ракетный крейсер, два лидера и шесть эсминцев пришли довести дело до конца – полностью уничтожить флотилию «Арктика».
11 марта 1942 года, полдень.
Норвежское море, Конвой PQ-12, пароход «Днепрострой»
Журналист, писатель, авантюрист
Эрнест Миллер Хемингуэй
Идущий северными морями конвой выглядит со стороны огромной силой. Три колонны транспортов, затягивающих горизонт дымами, корветы и вооруженные траулеры, готовые забросать бомбами нацистскую субмарину, рискнувшую приблизиться к конвою. Спасательные суда, морские буксиры, а также находящийся чуть в стороне британский военный эскорт, состоящий из крейсера и шести эсминцев, вызывали уважение своей мощью… Мы шли в Мурманск. Но давайте все по порядку…
Все началось в Гаване, в один из первых дней февраля, когда я готовил к выходу в море мой катер «Пилар». Сразу после начала войны мне пришла в голову отчаянная идея – и я присоединился к компании таких же сорвиголов, которую называли «хулиганским патрулем». На своих личных катерах мы охотились за германскими подлодками, забрасывая их ручными гранатами, перехватывали суденышки контрабандистов, спасали моряков с торпедированных кораблей. Что поделать, если наше правительство, как это всегда бывает, оказалось не готовым к массовому нашествию в наши воды германских субмарин.
Количество потопленных в водах Мексиканского залива торговых кораблей было ужасающим. Только в январе от рук нацистских пиратов погибло более тридцати кораблей, и пышнотелые красотки в вызывающих купальниках недоуменно смотрели на распухшие трупы утонувших моряков, которые прибой выбрасывал на пляжи Флориды.
Пострадала даже всемогущая «Стандарт-Ойл» – жемчужина в короне американской нефтяной империи Рокфеллеров. Несколько ее танкеров были потоплены в Атлантике, а нефтяные вышки и перегонные заводы в окрестностях Каракаса обстреляны с моря артиллерией нацистских субмарин. Потом, уже в России, я узнал, что немцы назвали эту операцию по террору против американских танкеров Paukenschlag – «Удар в литавры».
Так вот, в тот день я привычно возился на своем катере с мотором, который, как всегда, не вовремя начал барахлить. Чернокожий бой с причала на жуткой смеси испанского и английского языков крикнул мне, что какой-то «белый масса» просил передать для меня письмо… Когда я вышел из кабины, вытирая руки ветошью, того «белого массы» уже и след простыл. По невнятным описаниям мальчишки, это был среднего роста и без особых примет мужчина, с явно выраженной военной выправкой. Больше ничего толком от мальчишки, путающего испанские и английские слова, мне добиться не удалось. Пожав плечами, я взял у него конверт и спустился в каюту.
Конверт из белой плотной бумаги, предназначался мне – на нем было написано «Мистеру Х. М. Хемингуэю». Для защиты от влаги он был обернут в целлофан и заклеен липкой лентой. Я сорвал заклейку, вытащил конверт из пакета и вскрыл его деревянным ножом для разрезания бумаг. Мне вдруг пришла в голову мысль, что странный джентльмен, несомненно, моряк. Ни одному сухопутному человеку подобный способ предохранения корреспонденции от влаги, скорее всего, не пришел бы в голову.
Сам лист бумаги, на котором было написан текст письма, оказался разделен пополам, сверху вниз. Текст слева был напечатан по-русски, справа – по-английски.
Я начал читать письмо. Вот, что в нем было написано:
«Дорогой мистер Хемингуэй.
Помня о вашем писательском таланте и благожелательном отношении к нашей стране, Советское правительство приглашает Вас посетить СССР в качестве военного корреспондента в любое удобное для Вас время. Надеемся, что узнав поближе наш народ и нашу страну в годину страшных испытаний, Вы полюбите их еще больше. Надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество.
Председатель Совета труда и обороны,
Верховный Главнокомандующий Иосиф Сталин».
Внизу листа стояли большая печать и подпись, сделанная красным карандашом: «И. Ст.»
Кроме письма, из конверта выпал еще маленький прямоугольник белого картона с напечатанным на нем нью-йоркским телефоном и фамилией человека в советском торгпредстве, с которым я должен был выйти на контакт, если соглашусь на эту поездку.
Ясно, подумал я, на горизонте нарисовался милейший дядюшка Джо. Я и так собирался отправиться куда-нибудь поближе к фронту, изначально выбрав в качестве такого места Лондон. Только вот после смерти старины Уинни британский лев стал выглядеть весьма уныло и больше не показывает бойцовых качеств. Клемент Эттли, при всем к нему уважении, скорее парламентский демагог, чем вождь воюющей страны. При нем в Англии снова подняли голову сторонники сепаратного мира с Гитлером и Муссолини, считающие, что Британия должна выйти из войны или даже присоединиться к Третьему рейху в его антибольшевистском походе на Восток. Отвратительная идея.
Русские же, напротив, как только настала так любимая ими зима, сумели несколько раз нокаутировать джерри, да так, что всем сразу стало ясно, что эти парни, что бы с ними ни случилось недавно, будут стоять на ринге до полной победы. Это вам не хлипкие французы и не наши островные самодовольные кузены. Недаром все американские газеты сейчас забиты фотографиями огромного количества сожженной нацистской техники, разгромленных с воздуха аэродромов и бредущих на восток несметных колонн пленных, конвоируемых раскосыми казаками на маленьких монгольских мохнатых лошадках.
«Интересно, интересно, – подумал я, откинувшись в кресле, – интерес к России сейчас огромный, а сведений о происходящем в ней фактически никаких». И если уж дичь сама бежит навстречу охотнику, то я не откажусь от возможности пострелять. Об этой поездке я напишу книгу и назову ее, допустим, «Война на Востоке», или «Неизвестная война». Действительно, а что рядовой американец знает о русских, кроме того, что все они бородатые, играют на балалайках, дрессируют медведей, носят красные рубашки и черные мешковатые штаны в полоску? Решено – я еду в Россию!
Позвонив из гостиницы в Нью-Йорк по оставленному мне телефону, я узнал, что через неделю в Мурманск идет пароход «Днепрострой» с грузом для воюющей Красной армии, и что, если я успею к его отходу, то место мне обеспечено.
«За дело! – решил я, поднимаясь в номер, для того чтобы собрать вещи. – Пусть мой визит в Россию начнется прямо в Нью-Йорке…»
На следующий день я сел в пассажирский DC-3 авиакомпании «Пан-Ам», и он быстро перенес меня из Гаваны сначала в Майами, затем в Чарльстон, потом в Ричмонд, и вот я в Нью-Йорке. Почти двое суток изматывающей болтанки, промежуточных посадок для дозаправки и прочей прелести.
Пароход «Днепрострой» оказался старой американской паровой галошей постройки 1918 года, до 1930 года носивший название «Даллас». Несмотря на свой изрядно потрепанный вид, он был в довольно хорошем состоянии, тем более что совсем недавно – около трех лет тому назад, прошел полную переборку механизмов на одном из судоремонтных заводов. А сейчас портовые краны опускали в его трюмы большие ящики с упакованными в них разобранными американскими истребителями Белл Р-39 «Аэрокобра». Мне сказали, что английские летчики были весьма разочарованы этой машиной, зато русские просили таких самолетов – чем больше, тем лучше.
«Отлично! – подумал я. – Это будет просто замечательно – американский писатель отправится в Советскую Россию вместе с американскими боевыми самолетами».
В нью-йоркской гавани мы были не единственным пароходом, отправляющимся в Мурманск. Не менее десятка судов под советскими, американскими, британскими, панамскими, голландскими, норвежскими флагами принимали на себя самые различные грузы, чтобы отправиться затем в далекую Россию. Как мне сказали, то же самое творилось и в других американских портах: Филадельфии, Бостоне, Балтиморе, а также в канадском Галифаксе. Это все носит название «ленд-лиз». Как сказал в свое время один полководец, война требует трех вещей – денег, денег и еще раз денег… А русские уже доказали, что они способны отлично отработать вложенные в них инвестиции.
Из Нью-Йорка, под охраной британских вооруженных тральщиков, к концу февраля мы добрались до Исландии. Именно там, в Рейкьявике, формировался очередной конвой в Мурманск. К моему удивлению, при ближайшем рассмотрении команда «Днепростроя» почти наполовину состояла из женщин. И справлялись они со своей работой не хуже мужчин. А что еще приходится делать, когда вся их страна воюет? Я ничуть не пожалел, что отправился в Мурманск вместо Лондона. Ну где вы еще увидите такое!
Из Рейкьявика мы вышли только 3 марта, вместо запланированного первого. Конвой ждал прибытия двух отставших пароходов с каким-то особо ценным грузом, которые русским срочно надо было провести в Мурманск, и пары эсминцев из британского эскорта. Ведь идти предстояло через контролируемые нацистами полярные воды.
Кстати, ровно через сутки после того, как мы вышли из Нью-Йорка, было получено известие, что русским еще раз удалось опечалить Гитлера. Германский линкор «Тирпиц» был уничтожен советской авиацией прямо на якорной стоянке. Уже в Рейкьявике, разглядывая в газетах фотографии, сделанные британскими самолетами-разведчиками, я понял, что теперь главное пугало британского флота годится лишь на металлолом.
Жить сразу стало легче, стало веселее. Теперь, когда с доски был снят нацистский ферзь, вероятность того, что наш конвой успешно дойдет до Мурманска, резко увеличилась. Тем более что если верить слухам, к русскому Северному флоту прибыло сильное подкрепление из Черного моря.
Поход каравана PQ-12 из Исландии в Россию, конечно же, не был безопасным морским круизом. Северные моря и в мирное время опасны. Шторма, туманы, метели, пронизывающий ледяной ветер – все это совсем не похоже ласковую синеву Мексиканского залива. И русские женщины, мужественно исполняющие свои обязанности, совсем не хуже их воюющих мужей и братьев.
Набираясь впечатлений, я каждый вечер заносил все увиденное в рабочий блокнот. Первая глава книги начала обретать более-менее четкие очертания. Единственно, чего не было, так это ожидаемых атак немецких подводных лодок и бомбардировщиков. Один или два раза прилетали, правда, немецкие самолеты-разведчики и, покружившись над конвоем, улетали обратно.
По сигналу воздушной тревоги русские мисс и миссис вставали за единственную на этом корабле зенитную пушку Лендера, стрелявшую по германским аэропланам еще в ту, Великую войну, и за пару счетверенных пулеметных установок. Но все обходилось, стервятники Геринга не рисковали напасть на конвой, и тревогу отменяли.
Зато вчера где-то далеко за нашей кормой гремела канонада и вздымались в небо столбы дыма. Несколько раз рвануло так сильно, что весь мой предыдущий фронтовой опыт подсказал мне – там идет нешуточное сражение.
Сегодня утром нас нагнали победители – два слегка потрепанных русских легких крейсера и шесть эсминцев. А немецкие корабли, первоначально числом почти вдвое превосходившие русскую эскадру, как нам сообщили, пошли на дно. Еще один русский крейсер, водоизмещением примерно вдвое крупнее предыдущего, шел в арьергарде на значительном удалении от конвоя. На таком расстоянии было трудно разглядеть что-либо даже в мощный бинокль.
Говорят, что группа германских эсминцев собралась атаковать конвой, подкравшись сзади, и узнавшие об этом русские устроили им классическую засаду, превратив охотника в жертву. Интересно, как можно устроить засаду в море? Как только окажусь в Мурманске, так сразу займусь этой историей. Надеюсь, что лежащее у меня в бумажнике приглашение Сталина откроет передо мной любые двери…
12 марта 1942 года, поздний вечер.
Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, генеральный комиссар ГБ Берия Лаврентий Павлович, начальник Генштаба генерал-лейтенант Василевский Александр Михайлович, командующий АДД генерал-майор Голованов Александр Евгеньевич
– Все в сборе? – Верховный Главнокомандующий, бесшумно прошелся по пушистому мягкому ковру. – Товарищ Василевский, доложите обстановку.
Генерал-лейтенант Василевский кивнул.
– Положение на фронтах складывается для нас достаточно благоприятно. Наша стратегическая дезинформация по поводу наступления Западного фронта вполне удалась.
– Гитлер и его хваленые генералы опять остались в дураках, – заметил Сталин, – и это очень хорошо. Должен напомнить, что еще совсем недавно в дураках оставались наши генералы, и нам даже пришлось решать, что это – случайность или чей-то злой умысел. Не так ли, товарищ Берия?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил генеральный комиссар госбезопасности, – некоторые сомнения не рассеялись и по сей день. Показания, данные следствию бывшим адмиралом Октябрьским и генералом Козловым, недвусмысленно указывают на нездоровые настроения среди некоторой части высшего командного состава РККА и РККФ. Могу сказать, что…
– Погоди, Лаврентий, – прервал Верховный Берию, – не сейчас. Не надо торопиться с выводами. Следствие должно быть одновременно скрупулезным и, как бы это сказать – незаметным. С одной стороны, мы должны вычистить из рядов Красной армии всех дураков и предателей, а с другой стороны – нельзя нанести вред боеспособности наших армии и флота. А то, ты ведь знаешь, есть у тебя любители арестовывать всех подряд, а уж потом разбираться. Так и передай своим держимордам, что в случае выявления фактов нарушения социалистической законности карать их будем беспощадно. – Сталин посмотрел на начальника Генерального штаба: – Продолжайте, товарищ Василевский. Каковы ваши дальнейшие планы?
– Кхм, – только и смог сказать генерал-лейтенант, – товарищ Сталин, после успешного проведения контрнаступления под Москвой, а также Крымской, Донбасской и Ленинградско-Псковской наступательных операций мы израсходовали почти все стратегические резервы. Кроме того, в тылу наших войск до сих пор остаются значительные окруженные группировки немецких войск, сковывающие значительные наши силы. Генеральный штаб считает необходимым в первую очередь заняться ликвидацией 9-й армии генерала Моделя, окруженной на стыке Калининского и Западного фронтов…
– Хорошо, – Сталин взмахнул рукой с зажатой в ней трубкой и снова прошелся по кабинету. – Интересно, какие аргументы вы, товарищ Василевский, приведете в пользу именно такого варианта развития событий? Почему, к примеру, не начать с Демянского, или Шлиссельбургско-Синявинского котлов? Кроме того, большое количество «диких» немцев до сих пор бродит в треугольнике между Новгородом, Любанью и Гатчиной.
Василевский на минуту задумался, потом ответил:
– Контроль над Ржевским железнодорожным узлом значительно улучшит позиции Калининского фронта, и в то же время другие окруженные группировки находятся в стороне от нужных нам транспортных узлов и не оказывают серьезного влияния на наше фронтовое снабжение. За исключением Шлиссельбургско-Синявинской группировки, остальные немецкие окруженцы не имеют снабжения со стороны своего командования и вскоре будут вынуждены капитулировать. Операция по ликвидации Ржевского котла должна предотвратить растаскивание сосредоточенных под Смоленском немецких резервов. Пусть думают, что после ликвидации группировки Моделя наше наступление на Смоленск все-таки состоится. Это развяжет нам руки на других участках фронта.
– Хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Верховный. – Пусть будет Ржев. Но… – Сталин сделал паузу, – необходимо так провести линии разграничения между фронтами, чтобы Моделем занимался кто-то один, или Жуков, или Конев. А то, как известно, у двух нянек дитя все время будет без глазу.
– Генерал Конев, товарищ Сталин, – быстро ответил Василевский.
– Пусть будет Конев, – немного подумав, сказал Верховный, – отдайте ему все части артиллерии РВГК, высвободившиеся после прорыва блокады Ленинграда. Пусть лучше выкуривает немцев артиллерией, чем несет напрасные потери. Люди нам еще понадобятся, – Сталин внимательно посмотрел на Василевского, – и все-таки, товарищ генерал-лейтенант, нам кажется, что вы что-то не договариваете…
Начальник Генерального штаба вздохнул.
– Товарищ Сталин, есть возможность нанести немцам еще одно поражение… Поскольку нам удалось предотвратить отступление 18-й армии из-под Ленинграда в направлении Таллина, в настоящий момент в Прибалтике у противника отсутствуют значительные силы, за исключением немногочисленных тыловых гарнизонов и полицейских частей.
С другой стороны, готовясь отражать немецкие контрудары на Псков и Дно, мы несколько дней назад вывели во вторые эшелоны 1-й и 2-й гвардейские кавалерийские корпуса, а также танковую бригаду Катукова и мехбригаду Бережного. В связи с полным успехом воздушной операции «Огненный шторм» – спасибо товарищу Голованову – переброска каких-то серьезных резервов противника на этот участок фронта в ближайшее время маловероятна. По данным разведки, Невельский железнодорожный узел выведен из строя как минимум на месяц. В сложившихся условиях сами собой напрашиваются удары конно-механизированного соединения из состава 1-го и 2-го гвардейских кавкорпусов генералов Белова и Плиева, при поддержке мехбригады Бережного от Пскова на Ригу и 13-го кавкорпуса генерала Гусева от Нарвы на Таллин…
Верховный подошел к висящей на стене карте и какое-то время молча изучал нанесенные на ней пометки.
– Товарищ Берия, – задумчиво сказал он, повернувшись к присутствующим, – что вы думаете по поводу предложенной нам сейчас авантюры?
– Товарищ Сталин, – ответил генеральный комиссар госбезопасности, – сведения, полученные по моей линии, в общем совпадают с тем, что сказал сейчас товарищ Василевский. Железнодорожный узел Невель надолго выведен из строя, а потому переброска противником резервов в северном направлении серьезно затруднена. А среди оккупационных частей и националистических формирований в Прибалтике преобладают панические настроения.
Сталин покачал головой.
– Кроме военных аспектов здесь есть еще и некоторые политические нюансы, которые нельзя не учитывать при планировании подобного рода операций. Вы меня понимаете? В отличие от других районов СССР, в Эстонии и Латвии не все местное население видит в Красной армии освободителей. Есть немало и тех, кто думает совсем наоборот.
Я ничуть не сомневаюсь в том, что генерал Бережной, при поддержке кавалеристов, сумеет взять Ригу, а Катуков – Таллин… Но взять города мало, надо их еще удержать, и это при ожидаемом враждебном настроении местного населения. Подумайте, товарищ Берия. Как и в Крыму, чекистские мероприятия на освобожденной от немецко-фашистских оккупантов территории будут возложены на ваше ведомство. Вашим людям надо будет суметь очень четко отделить своих от чужих. Все мероприятия должны быть проработаны предельно тщательно и согласованы с армейскими товарищами. Вам понятно?
– Так точно, товарищ Сталин, понятно, – сказал Берия. – Выполним. – И от этого «выполним» вдруг так повеяло ледяным сибирским ветерком, что где-то далеко-далеко поежился еще не арестованный рядовой конного обоза Солженицын. Бывают совпадения, знаете ли…
– Очень хорошо. – Верховный посмотрел на начальника Генерального штаба: – Теперь вы, товарищ Василевский. Освобождение Риги и Таллина было бы хорошим завершением зимней кампании 1941/42 годов. Но не стоит зарываться. Товарищи генералы, немец – противник серьезный. На окончательное обдумывание вашего предложения даю вам сутки. Да – да, нет – нет. Все, товарищи, все свободны…
Присутствующие уже подошли к дверям в приемную, когда, усмехнувшись в усы, Верховный произнес сакраментальную для многих потомков фразу:
– А вот вас, товарищ Голованов, я, пожалуй, попрошу остаться…
Несколько минут спустя.
Там же
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, командующий АДД генерал-майор Голованов Александр Евгеньевич
После того как закрылась дверь за Берией и Василевским, выражение лица Сталина изменилось. Теперь перед генералом Головановым стоял не вождь, а просто пожилой усталый человек, на плечи которого лег неподъемный груз войны.
Сталин прошелся по кабинету и указал Голованову на стул:
– Присаживайтесь, Александр Евгеньевич, поговорим с вами по душам.
– О чем, товарищ Сталин? – осторожно поинтересовался Голованов.
– Об авиации, Александр Евгеньевич, об авиации, – усмехнулся вождь. – Летчики у нас есть, самолеты тоже, а вот авиации что-то не видно. Вы пока посидите, товарищ Голованов, подумайте, а я сейчас…
Сталин снял трубку одного из телефонов.
– Товарищ Поскребышев, пригласите, пожалуйста, капитана Покрышкина и полковника Хмелева. Да, и будьте добры, распорядитесь, чтобы принесли чаю и все необходимое для четырех человек. И еще, постарайтесь, чтобы никто нас не беспокоил – разговор будет долгим.
Когда разговор возобновился, Голованов попробовал возразить Верховному:
– Товарищ Сталин, наши летчики дерутся на пределе возможного.
– Знаю, – кивнул Сталин, – о летчиках, Александр Евгеньевич, речь сейчас не идет. Вечная им слава за то, что они делают все, что могут, и даже больше того, и вечная память тем, кто погиб, сражаясь за Родину. Летчики у нас в массе своей неплохие, а вот организация дела хромает на все четыре ноги. Как был бардак при Смушкевиче и Рычагове, так и остался.
Разве это порядок, когда фронтовая авиация «выводится из-под удара маневром в глубину», а дальние бомбардировщики вынуждены с бреющего полета бомбить немецкие танковые колонны? Или порядок то, что вместо объектов в глубоком немецком тылу Пе-8 бомбят линию фронта под Брянском? Так и микроскопом можно гвозди заколачивать. Он большой и тяжелый. Только вот может выйти так, что и микроскоп сломаем, и гвоздь не забьем. Вы думаете, я не знаю, чего вам, моему порученцу и чекисту, стоило организовать этот налет на Невель? Знаете, сколько доносов было написано на вас в ЦК и в НКВД? Кому вы там за пререкания по морде съездили? Молчите, товарищ Голованов? То-то же…
Сталин взял со стола трубку, нервно повертел ее в руках, борясь с желанием закурить, а потом положил обратно.
– За то, что вы и ваши летчики сделали с Невелем, большое спасибо. Только вот теперь пришло время навести в вашем хозяйстве надлежащий порядок.
Верховный Главнокомандующий помолчал, раздумывая.
– Вы, главное, не бойтесь, новый тридцать седьмой год никто устраивать не собирается. Просто надо кое с чем разобраться… – Сталин похлопал ладонью по сложенной на краю стола стопке книг. – Вот здесь вся та война во всей ее красе. Командующие армиями и фронтами, генералы и маршалы: Жуков, Конев, Василевский, Рокоссовский, Черняховский, Малиновский, Толбухин, Ватутин, Горбатов. Танковые генералы: Лелюшенко, Рыбалко, Катуков, Ротмистров… А у нас еще вдобавок и Бережной. Кавалеристы генералы и маршалы: Буденный, Белов, Плиев. Адмиралы: Кузнецов, Горшков, Головко, Зозуля, Дрозд.
Сталин снова взял в руки трубку.
– А в авиации один лишь маршал Новиков один за всех, да известный вам уже капитан Покрышкин у истребителей. Ну, и полковник Полбин у пикировщиков.
Любой, даже самый лучший самолет без подготовленного летчика – это всего лишь куча фанеры и металла. Но даже самолет вместе с летчиком ничто, если его правильно не использовать по назначению. А вот это дело, как я уже сказал, у нас хромает. Мы даже не можем вовремя определить – какие самолеты нам нужны и для чего. Конструкторы работают, средства, причем немалые, тратятся, а получается пшик. Что промышленность фронту дает, то и берем. Хвост вертит собакой. Все вместе это значит – и авиации как рода войск у нас по сути нет… – Вождь глубоко вздохнул. – Теперь вам понятно, о чем я говорю, Александр Евгеньевич?
– Понятно, товарищ Сталин, – Голованов покачал головой. – Но неужели действительно все так плохо?
– Александр Евгеньевич, возможно, что все еще хуже, чем мы думаем, – вождь похлопал ладонью по толстой книге с ворохом закладок, – вот мемуары известного вам капитана Покрышкина. Волосы дыбом встают…
Получив согласие Сталина, Голованов взял со стола книгу и наскоро пробежал глазами несколько отчеркнутых мест. По мере чтения лицо его бледнело все больше и больше.
– И что, все это правда? – спросил он, подняв глаза на Верховного.
– Лаврентий проверил изложенные здесь факты, – кивнул Сталин, – в основном все подтвердилось.
– М-да… – только и смог сказать Голованов. – Это черт знает что!
В этот момент на столе у вождя зазвонил телефон. Сняв трубку, Сталин выслушал неведомого собеседника, а потом сказал в ответ:
– Да, пусть войдут.
Генерал Голованов закрыл книгу, отодвинул ее в сторону и повернулся к входной двери. Приглашенных летчиков он уже раз иди два мельком видел на аэродроме в Кратово, где с конца января базировалась отдельная авиагруппа осназа. Конечно, кое-что об этих людях ему уже было известно. Только уровень секретности вокруг этого соединения был такой, что праздное любопытство могло дорого обойтись даже ему.
Достаточно сказать, что разрешение на каждый их боевой вылет поступало из кабинета, в котором он сейчас находился. Ресурс боевых самолетов из будущего хоть и значительно превосходил все мыслимые и немыслимые пределы, но все ж когда-нибудь должен был закончиться. Потому-то вот товарищ Сталин и давал разрешение на такие вылеты крайне неохотно, не желая тратить нежданно свалившееся ему из будущего богатство по пустякам.
– Добрый вечер, товарищи, – произнес Верховный, вставая из-за стола. – Я позвал вас сюда обсудить несколько очень важных для развития нашей авиации вопросов. Товарища Голованова вам, наверное, представлять не надо. Так что садитесь, и приступим к делу.
Следом за приглашенными в кабинет бесшумно вошли два сержанта НКВД и внесли подносы со всем необходимым для чаепития.
– Итак, – сказал вождь, когда все расселись и приготовились внимательно его слушать, – приступим. В связи с тем, что сражения зимней кампании 1941/42 годов в ближайшее время заканчиваются, а наши эвакуированные в тыл авиазаводы уже начали давать продукцию, то нам необходимо определиться с дальнейшими действиями. Я слышал, что вот вы, товарищ Покрышкин, очень хороший летчик истребитель. То, что нельзя воевать так, как мы сейчас воюем, я уже понял. Но может быть, вы нам скажете, как воевать нужно?
– Товарищ Сталин, – вскочил с места Покрышкин, на лице которого было написано выражение «а меня-то за что», – мы воюем как можем. Техника изношена, вооружение слабое, строй троек устарел, радиосвязи нет…
– А командуют вами идиоты… – подхватил мысль вождь. – Ладно, сделаем все по-другому. Скажите, каким, по вашему мнению, должен быть пусть не идеальный, а просто хороший фронтовой истребитель?
Покрышкин на секунду задумался.
– Товарищ Сталин, в первую очередь нужны скорость и маневр. Без этого истребитель не истребитель. Немцы все время навязывают нам бой на вертикалях, атакуют, имея преимущество по высоте и, закончив атаку, тут же стараются снова уйти вверх. С «МиГом», на котором я воевал, такой фокус у немцев не проходит. Но для «ишака» или «чайки» этот прием очень опасен. С другой стороны, если тот же «ишак» сумеет втянуть «месса» в виражи, то скорее всего, этот немец будет сбит. Поэтому нужен самолет, сочетающий в себе достаточно высокую скорость и горизонтальную маневренность…
Заговорив на любимую тему, Покрышкин совершенно перестал стесняться Верховного и, по авиационной привычке, начал иллюстрировать свои слова характерным движением рук. Один за другим пошли примеры из личного фронтового опыта. Голованов с интересом наблюдал, как в воздухе сталинского кабинета в отчаянной схватке сплелись «МиГи», «ЛаГГи», «Яки», «Илы», «ишаки», «мессершмитты», «юнкерсы» и «хейнкели»…
– Так-так, товарищ Покрышкин, – Сталин постучал по столу карандашом, – достаточно. Насколько я понял, вас в полной мере не устраивает ни один тип наших новых истребителей?
– Так точно, товарищ Сталин, – не задумываясь, ответил летчик. – МиГ-3 труден в управлении, тяжел и неповоротлив на малых высотах. Як-1, хоть и доступен любому начинающему пилоту, но очень слабо вооружен. ЛаГГ-1 и ЛаГГ-3 – неплохие машины, но тоже слишком тяжелы для своего двигателя и недостаточно вооружены.
Сталин кивнул.
– Хорошо, товарищ Покрышкин. На днях к вам в Кратово доставят один новый самолет. Вы как боевой летчик поработайте, пожалуйста, рука об руку с товарищем Лавочкиным, чтобы уже известный вам Ла-5 появился у Красной армии на полгода раньше. В отличие от заводских испытателей, вы имеете хороший боевой опыт, и поэтому постарайтесь не забыть очевидных для вас мелочей. Товарищ Хмелев тоже окажет вам посильную помощь. В конце концов, вам и вашим товарищам потом придется воевать на этом самолете. Товарищ Покрышкин, вы ведь собираетесь вступить в ряды партии большевиков? – спросил Сталин. Увидев утвердительный кивок летчика, он продолжил: – Тогда считайте эту мою просьбу вашим первым партийным заданием. Вам все понятно?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил летчик.
– Ну, вот и хорошо. – Сталин обвел присутствующих внимательным взглядом. – Сейчас, товарищи, давайте выпьем чаю, после чего продолжим наш разговор об авиации. Нам еще много чего надо будет обсудить…
Когда все те же безмолвные сержанты вынесли из кабинета принадлежности для чаепития, Сталин сказал:
– Итак, товарищи, продолжим. Есть вопрос к товарищу Хмелеву, или скорее, даже два вопроса. – Вождь сделал паузу, и в кабине повисла напряженная тишина. – Нам хочется узнать у товарища Хмелева, как он оценивает причины блестящего успеха своей первой операции «Длинная рука». Мы понимаем, что решающую роль сыграло ваше огромное техническое превосходство над противником, но кроме этого было еще что-то, о чем мы и хотим сейчас услышать.
Полковник ненадолго задумался, потом начал говорить:
– С нашей стороны сыграло огромную роль послезнание. То есть, определившись с текущей датой, мы заранее знали расположение всех частей люфтваффе. Уже через неделю этот эффект сошел на нет, но имеющееся у нас разведывательное оборудование позволяет обнаруживать немецкие аэродромы, где бы они ни находились. Кстати, непосредственной доразведкой целей мы, просто на всякий случай, не пренебрегли и в первый день.
А дальше, товарищ Сталин, как вы уже правильно заметили, дело было лишь за грубым техническим превосходством и четырьмя боевыми вылетами за одну ночь. Что же касается немцев, то против них сыграло то, что в связи с неразвитостью дорожной инфраструктуры и опасением нападения партизан, они сосредоточили большую часть своих самолетов на наших же довоенных аэродромах. Немцы же никак не ожидали ночной маловысотной атаки на сверхзвуковых скоростях кассетными бомбами. Мы лишь постарались использовать все эти обстоятельства с максимальной эффективностью. Вот и все причины успеха.
– Очень хорошо, – кивнул Сталин, – значит, вы просто правильно сумели использовать особенности своей техники, места, времени и знание организационной структуры люфтваффе?
– Да, товарищ Сталин, – кивнул полковник Хмелев, – можно сказать и так.
Верховный посмотрел сначала на генерал-майора Голованова, потом снова на полковника Хмелева.
– Тогда, товарищ Хмелев, к вам второй вопрос. Что именно надо менять в советских ВВС, чтобы они по эффективности хотя бы немного приблизились к вашей авиагруппе особого назначения?
Хмелев пристально посмотрел Сталину в желтые тигриные глаза и коротко сказал:
– Товарищ Сталин, за исключением пилотов, которых надо просто учить, в советских ВВС надо менять абсолютно всё.
– Поясните свою мысль, товарищ Хмелев, – с трудом сумев сдержать себя, сказал Сталин. – Неужели у нас так все плохо?
Полковник Хмелев кивнул.
– Можно и пояснить. Товарищ Сталин, давайте, так сказать, разбор полетов начнем с процесса управления ведением боевых действий в воздухе. В отличие от боевых действий на земле, ведущихся вдоль линии фронта, война в воздухе происходит не на плоскости, а в объеме, ограниченном от пяти до семи километров по вертикали и пятью-семью сотнями километров по обе стороны фронта.
Задача по своей сложности превосходит управление наземными войсками как минимум на порядок. И, видимо, в силу этой же причины, вообще никак не решается. Вспомните недавний внезапный массированный налет немецких бомбардировщиков на Воронеж. Удался он противнику только в силу того, что, за исключением Москвы, Ленинграда и Баку, системная организация у советской ПВО отсутствует напрочь. В силу отсутствия достаточного количества радаров и постов ВНОС, а также нормальной связи между частями, не только каждый самолет оказывается предоставленным сам себе, но и командиры авиационных полков и дивизий не имеют никакого представления о том, что происходит в воздухе.
А вот немцы, развернув вдоль линии фронта сеть наземных наблюдательных пунктов и узлов управления, имеют довольно четкое представление о том, что творится в воздухе, и могут довольно уверенно маневрировать своими силами в воздухе. Но нам надо не просто скопировать готовую немецкую схему управления силами ВВС и ПВО…
– И что вы предлагаете? – спросил Сталин. – Только, пожалуйста, конкретно.
– Конкретно? – переспросил Хмелев. – Хорошо. Необходимо разбить все протяжение линии фронта на оперативные участки, подчиненные непосредственно главному штабу ВВС в Москве. Все посты ВНОС, пункты радарного обнаружения, силы зенитной артиллерии и истребительной авиации на оперативном участке подчинить оперативным дежурным, находящимся на специально оборудованных командных пунктах.
Если подходить к вопросу наблюдения за обстановкой в воздухе со всей серьезностью, то на линии фронта наблюдатель ВНОС вместе со своими средствами связи должен присутствовать на КП каждого стрелкового полка. При проведении наступательных операций то же самое должно касаться идущих в прорыв механизированных соединений.
Необходимо обеспечить связь фронтовых оперативных командных пунктов с постами ВНОС, истребительными авиаполками, между собой и тыловыми округами ПВО.
Связь, связь и еще раз связь, товарищ Сталин. Связь поста ВНОС с командным пунктом, связь командного пункта с аэродромами и командирами находящихся в воздухе авиагрупп. Связь тех же командиров авиагрупп с постами ВНОС. Если каждый самолет будет находиться строго на своем месте, где он больше всего необходим, то потребность в общем количестве этих самолетов сократится, а ситуации, когда «наши улетели, немцы прилетели», перестанут происходить. Ни один немецкий самолет не должен проскочить за линию фронта незамеченным. Как вы уже как-то раз говорили, у каждого такого случая обязательно должны быть фамилия, имя и отчество, поскольку оперативные дежурные обязательно должны нести персональную ответственность за все, что произошло в их зоне ответственности за время дежурства.
– Очень хорошо, товарищ Хмелев, – сказал Верховный, сделав в рабочем блокноте несколько пометок. – В общих чертах я вас понял. Пожалуйста, представьте мне все то же самое, только в письменном виде и более подробно, с обоснованием необходимых для исполнения вашего плана сил и средств. Особое внимание уделите потребному количеству радаров. Будем решать вопрос увеличения их выпуска на уровне ГКО. Сколько времени вам надо для составления такого доклада?
– Трое суток, товарищ Сталин, – немного подумав, ответил полковник Хмелев.
– Передадите бумаги через товарища Голованова, – кивнул Верховный. – Но, товарищ Хмелев, истребительная авиация и силы ПВО – это, так сказать, щит нашей Красной армии, оружие сугубо оборонительное. Теперь, что вы можете сказать о советской бомбардировочной и штурмовой авиации?
После некоторой паузы полковник Хмелев ответил:
– Товарищ Сталин, успешные действия фронтовой ударной авиации невозможны без предварительной разведки целей и своевременной постановки задачи. Как и что можно бомбить, если неизвестна дислокация частей противника?
Опять же вернемся к немцам. У них воздушная разведка поставлена на должный уровень, и если самолет-разведчик обнаружил что-то стоящее бомбежки, то «юнкерсы» и «хейнкели» появляются над целью через считаные минуты.
Наши же части, оказавшись без воздушного прикрытия, несут большие потери, что возвращает нас к тому, о чем мы с вами говорили только что. Когда немецкие бомбовозы были выбиты в ходе проведения нами операции «Длинная рука», то немецкий фронт рухнул при первом же серьезном натиске.
Кстати, товарищ Сталин, воздушная разведка в прифронтовой зоне может вестись не только в интересах бомбардировочной и штурмовой авиации, но для корректировки огня артиллерии. С этой целью было бы неплохо озаботить авиаконструктора Сухого проектированием советского аналога немецкого самолета-разведчика ФВ-189, иначе именуемого еще «рамой» или «совой». В нашем прошлом такая копия под названием Су-12 появилась в советских ВВС уже после войны, когда надобность в нем уже отпала. Желательно сделать так, чтобы из-за разных бюрократических проволочек процесс проектирования и испытания опять не затянулся бы до конца войны, как было с его же штурмовиком Су-6, который так и не стал конкурентом Ил-2.
Что же касается разведки во вражеских тылах на глубину до тысячи километров, то лучше всего для этого подходит переделанное под моторы воздушного охлаждения М-82 туполевское «изделие 103», будущий бомбардировщик Ту-2Р.
Полковник Хмелев сделал паузу, собираясь с мыслями.
– Товарищ Сталин, я должен особо обратить ваше внимание на то, что разработка многих типов нужных фронту самолетов неоправданно затянулась, или была прекращена из-за того, что авиаконструкторы неоправданно делали ставку на хотя и перспективные, но еще находящиеся в стадии разработки авиадвигатели. Ненадежная работа безредукторного мотора М-88 убила истребитель Поликарпова И-180, который должен был стать наследником знаменитого «ишака». По той же причине, из-за ненадежной работы двигателя М-71, который так и не смогли запустить в серию, не были завершены разработки истребителя И-185 и штурмовика Су-6. На Ту-2 двигатель М-120ТК после долгих мучений пришлось заменить на М-82ФН, из-за чего этот очень нужный нашим ВВС самолет попал на фронт только к концу войны. То же самое коснулось и дальнего бомбардировщика ТБ-7, он же Пе-8.
Первоначально на нем устанавливались самые разные двигатели водяного охлаждения, в основном АМ-35А. При установке на эту машину двигателя М-82, дальность полета с бомбовой нагрузкой в две тонны увеличилась с трех с половиной до почти шести тысяч километров, а максимальная высота полета с девяти до одиннадцати тысяч метров.
– Вы предлагаете переоборудовать все наши самолеты на эти радиальные двигатели воздушного охлаждения, спроектированные товарищем Шевцовым? – спросил Сталин. – А что мы тогда будем делать с моторами, сделанными в КБ товарищей Микулина и Климова?
– Выпуск двигателей КБ Микулина АМ-35А можно полностью прекратить, – ответил Хмелев, – поскольку с серийного производства снят их основной потребитель – истребитель МиГ-3. Вместо них на тех же предприятиях можно выпускать совместимые с ними на восемьдесят процентов двигатели АМ-38Ф, необходимые для производства штурмовиков Ил-2, о выпуске которых, как я знаю, докладывают вам ежедневно. Кроме того, товарищ Микулин доводит сейчас двигатель АМ-42, который в нашем прошлом применяли на штурмовике Ил-10.
Что же касается климовских двигателей М-105, то их устанавливают на пикирующие бомбардировщики Пе-2 и истребители КБ Яковлева, где они никоим образом не конкурируют с двигателями М-82.
Сталин постучал карандашом по столу.
– То есть, товарищ Хмелев, вы предлагаете заранее прекратить работы по проектам, оказавшимся неудачными в вашем времени, и сосредоточиться на тех направлениях, которые у вас оказались наиболее перспективными? Например, на реактивной авиации.
Хмелев задумался.
– Можно сказать и так, товарищ Сталин. Насколько я понимаю, существует физический предел для верхней границы мощности надежной работы поршневых авиационных двигателей, что воздушного, что водяного охлаждения, который составляет в номинальном режиме 1500–1700 лошадиных сил. В основном это связано с проблемами охлаждения поршневых моторов. Возможностей мотора М-82 хватило нашей военной авиации до самого конца поршневой эры, а потом он долго и непорочно служил самолетам «Аэрофлота».
– А американцы, – неожиданно спросил Голованов, – у них, как я слышал, есть авиационные двигатели мощнее двух тысяч лошадиных сил?
– Действительно, – хмыкнул Хмелев, – только американской фирме Pratt & Whitney на своем двигателе R-2800 удалось потеснить этот барьер до 2100 лошадиных сил за счет применения сверхтонкой фрезерованной рубашки охлаждения цилиндров, вместо обычной в таких случаях литой или штампованной…
– Мы можем сделать так же? – прервал Хмелева Сталин.
– Можем, – ответил полковник, – но из-за резко увеличившейся трудоемкости производства будем выпускать один двигатель вместо четырех.
– Один вместо четырех – это никуда не годится, – покачал головой делавший в блокноте какие-то пометки вождь. – Не будем изобретать велосипед. Если двигатель М-82 так хорошо показал себя в вашем прошлом, значит, так тому и быть. А работа на будущее… Кто у нас сейчас лучший специалист по реактивным моторам? Если я не ошибаюсь, кажется, это товарищ Люлька?
– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул Хмелев, – именно Архип Люлька. Хотел бы добавить вот еще что – сейчас в академии имени Жуковского есть молодой кандидат наук Николай Кузнецов. В нашем прошлом он оказался очень талантливым и успешным конструктором именно турбореактивных и турбовинтовых двигателей.
– Хорошо, – сказал Верховный и написал в своем блокноте, подчеркнув два раза: «Арх. Люлька + ак. Жуков. Ник. Кузнецов = реакт. двиг.», потом перелистал заполненные пометками страницы, поднял голову и обвел взглядом присутствующих. – Ну, товарищи, есть мнение, что на этом у нас всё. Товарищ Хмелев, ваш доклад по системе управления фронтовой авиацией я жду, – Сталин бросил взгляд на часы, – не позднее чем утром шестнадцатого числа. На этом все свободны.
Полковник Хмелев вдруг вскинул голову:
– Товарищ Сталин, позвольте пять минут времени для обсуждения еще одного имеющего государственную важность вопроса.
– Пять минут? – Верховный усмехнулся в усы и чуть заметно пожал плечами. – Пять минут у нас с вами, пожалуй, еще есть…
– Товарищ Сталин, – начал Хмелев, – в сегодняшнем разговоре мы совершенно не затронули АДД – авиацию дальнего действия, которой в настоящий момент командует генерал-майор Голованов. Я понимаю, что ведущий тяжелую войну СССР не имеет возможности, подобно американцам, тысячами строить тяжелые бомбардировщики Пе-8, что совсем не отменяет необходимости воздействия по глубоким тылам противника. Ведь после всех изменений, произошедших в истории за последние два месяца, англо-американских бомбежек немецкой промышленности может и не случиться…
– Допустим, что это так, – кивнул Сталин. – И что же из этого следует, товарищ Хмелев? Стоит помнить о том, что мы не имеем возможности построить одну-две тысячи этих самых Пе-8.
Полковник Хмелев вздохнул.
– Существует оружие, которое в наше время называли высокоточным. К примеру, Пе-8 способен поднять до пяти тонн бомбового груза, а для бомб такого калибра ошибка в десять-пятнадцать метров – это не промах.
Дело в том, что еще в 1937 году, в ГИРД, делась попытка создать управляемые зенитные ракеты. Причиной неудачи стали отказы системы управления ракетами, которая нормально работала на испытательном стенде, но выходила из строя в полете, не выдерживая перегрузок. Конструктор ракет Королев тогда был осужден как вредитель и растратчик именно по той причине, что проектировщик системы управления заранее предупредил о ее неработоспособности в условиях реального полета.
Но если сделать все наоборот и установить эту уже один раз сконструированную систему управления на тяжелую авиабомбу весом от двух до пяти тонн, то конструкция должна оказаться вполне работоспособной.
Сделав короткую паузу, Верховный переглянулся с чуть заметно кивнувшим ему генералом Головановым и спросил:
– Вы, товарищ Хмелев, предлагаете сбрасывать эдакие сверхточные супербомбы с дальних тяжелых бомбардировщиков на промышленные объекты на территории Германии? Рациональное зерно в этой идее, конечно, есть, поскольку в этом случае для решения стратегических задач действительно не нужно будет строить тысячи таких самолетов. Ведь даже относительно небольшое количество самолетов Пе-8 сумеет нанести германской промышленности тяжелейший ущерб, – Сталин повертел в руках трубку, – но в этом случае возникает еще один вопрос. Германия – это очень далеко, и свое истребительное сопровождение мы с бомбардировщиками послать не сможем. Истребителей, способных сопровождать Пе-8 до цели, у нас просто нет. Как нам в таком случае защищать наши дальние бомбардировщики от атак немецких перехватчиков?
Хмелев ответил:
– Для повышения потолка и грузоподъемности на Пе-8 можно установить уже упомянутые здесь двигатели М-82. Высота в одиннадцать километров – это уже почти безопасно. Если я не ошибаюсь, то первый сданный в этом году в войска авиационной промышленностью Пе-8 как раз должен был иметь именно такие моторы.
Генерал Голованов снова чуть заметно кивнул. Он уже понял, к чему клонит потомок. Если правильно использовать его идею, то АДД из бедного родственника может превратиться в один из инструментов победы.
Хмелев же продолжил свою мысль:
– Одиннадцать километров высоты – это не предел. Можно попробовать закупить в США те самые сверхмощные двигатели R-2800. Насколько я помню, оборудованные такими двигателями американские самолеты в горизонтальном полете могли забираться на неуязвимую для зенитной артиллерии и вражеских истребителей высоту в тринадцать километров.
Верховный не спеша встал из-за стола и, медленно прохаживаясь по кабинету, произнес:
– Мы думали, что на данном этапе развития техники невозможно было создать что-то подобное вашим управляемым бомбам. Но похоже, что мы ошибались. Что ж, у нас появилась возможность исправить эту ошибку. Разумеется, в случае успеха мы получим крайне точное и очень мощное оружие. – Немного помолчав, вождь спросил: – Кстати, товарищ Хмелев, скажите, каким образом в ваше время применяли оружие подобного типа? Как там у вас оценивали мысли итальянца Дуэ о тотальных бомбежках?
– Как показала практика, доктрина Дуэ годится только против итальянцев и прочих арабов, – ответил Хмелев, и его ответ вызвал у вождя улыбку. – У немцев не получилось таким способом победить Британию и СССР, у англичан и американцев не получилось сломить сопротивление немцев и японцев. Убийства беззащитного мирного населения обычно вызывают в обороняющейся стороне только одно желание – стоять до конца.
История Второй мировой войны доказала, что наибольший эффект при наименьших усилиях достигается при точечных бомбардировках крупных транспортных узлов, железнодорожных и шоссейных мостов, нефтеперегонных заводов и предприятий по производству синтетического горючего. В случае необходимости можно избрать в качестве целей и другие объекты: например, крупные боевые корабли – линкоры или авианосцы.
– Очень хорошо, – сказал вождь, сделав еще несколько пометок в блокноте. – Как только у Красной армии появится это новое мощное оружие, то мы найдем способ намекнуть кое-кому, что для советских летчиков нет ничего невозможного. А теперь, – сказал Сталин, подняв голову, – надеюсь, что это уже действительно все. До свиданья, товарищи.
Когда пилоты вышли из его кабинета, Верховный взглянул на часы и вздохнул – почти два часа ночи. Но стоит ли жалеть время, украденное у сна, когда у него не сделано еще столько дел! Сталин взял блокнот и начал намечать список неотложных дел.
– Сперва, необходимо позвонить в ГРУ Голикову, – подумал он, – пусть еще раз уточнит насчет обстановки вокруг Риги. Окончательное решение все равно принимать не Василевскому и не кому еще, а именно ему. Потом надо связаться с Лаврентием – управляемые бомбы – это по его ведомству. Пусть он выяснит, кто это такой у него умный работал с Королевым. Самого Королева тоже давно пора привлечь к работе по профилю.
Надо выяснить, что у потомков есть по ракетам, и пусть Королев потихоньку начинает с ними возиться. Туда же Люльку с Кузнецовым. Сегодня это детские игрушки, а завтра – вполне серьезное и грозное оружие.
Пе-8 с американскими моторами – это, пожалуй, тоже к Лаврентию. Хотя и Петлякову стоит тоже позвонить – обрадовать человека. Звонок Лавочкину – чтоб скорее вез свой будущий Ла-5 в Кратово. Да, кстати, заодно и Яковлеву, что он никакой теперь, к чертовой бабушке, не референт Сталина и не замнаркома авиапромышленности. Пусть проектирует свои самолеты и не лезет в промышленность. Интриговать он вздумал. Доиграется до Магадана.
Покрутив в пальцах карандаш, вождь решил:
– Ну, вот, кажется, вроде и все, – и протянул руку к телефонной трубке.
Часть 4. Операция «Аврора»
15 марта 1942 года, вечер.
Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте
Присутствуют: рейхсканцлер Адольф Гитлер, рейхсмаршал Герман Геринг, главнокомандующий кригсмарине гросс-адмирал Эрих Редер, командующий подводным флотом контр-адмирал Карл Дениц
Фюрер метался по кабинету, изрыгая проклятия и ругательства, словно пьяный фурман. Встревоженные секретарши испуганно жались по углам, а личный адъютант Гитлера очень жалел, что не способен, прижавшись к стене, сделаться невидимым, словно хамелеон. В последнее время поводов для подобных вспышек ярости появлялось все больше и больше, и подбрасывали их, как правило, русские. После Нового года положение на Восточном фронте с каждым днем становилось все хуже и хуже. На этот раз почти одновременно, хоть и в разных местах, по полной обделались летчики, моряки и подводники.
Подскочив к рейхсмаршалу, Гитлер фальцетом завизжал:
– Геринг, большевики опять оставили вас в дураках. Из-за вашего разгильдяйства сорвана важнейшая наступательная операция, и тысячи доблестных солдат вермахта погибли, даже не увидев врага. Из-за вас, Геринг, полностью уничтожена передовая кампфгруппа 47-го моторизованного корпуса – единственное боеспособное соединение наших панцерваффе. Это триста шестьдесят танков и самоходных орудий, двести бронетранспортеров, две тысячи отборных панцергренадеров и почти тысяча лучших танкистов.
– Но, мой фюрер… – неуверенно промычал рейхсмаршал, – потери, которые понесло люфтваффе в последнее время…
– Молчите, Геринг, – в ярости прошипел Гитлер, – слушайте, что я вам говорю, и не смейте оправдываться… Я дал вам все, сделал вторым человеком в рейхе, а вы, вы, вы не оправдали моего доверия. Я дал вам прекрасные самолеты, сделанные руками трудолюбивых немецких рабочих на наших замечательных авиационных заводах. Я дал вам храбрых и дисциплинированных немецких летчиков, способных победить даже дьявола. Где все это, Геринг, скажите мне? Где обещанные вами великие победы? Сначала вы не смогли после Дюнкерка поставить на колени британцев, а теперь вот большевики делают с вами что хотят. Спрячьте ваш дурацкий жезл, Геринг, вы с ним выглядите словно шут со своей дурацкой погремушкой!
Выкрикнув эту фразу, Гитлер неожиданно закашлялся. Пересохшее горло запершило. Адъютант фюрера схватил со стола стакан с минеральной водой и поспешно, едва его не расплескав, подал Гитлеру…
Сделав несколько жадных глотков, фюрер вернул стакан и огляделся. Приступ ярости, которых так боялись его приближенные, прошел. Весь запас злобы, ненависти и разочарования он выплеснул на беднягу Геринга. Адмиралы, можно считать, отделались легким испугом, хотя в их епархии дела тоже обстояли, мягко говоря, неважно.
Но прорвавшийся в Мурманск конвой с ленд-лизовскими грузами и потеря нескольких эсминцев и подлодок были сущей мелочью по сравнению с тем, что большевики сумели отбросить немецкую армию от Москвы, снять блокаду Ленинграда и вернуть себе промышленные районы Донбасса. Плоды летних побед оказались в значительной степени утрачены, и все это из-за тупости, косности и предательства германских генералов. А может быть, все это действительно связано с тяжелыми потерями люфтваффе, фактически тащившим на себе львиную долю военных тягот? Но важно не это, важно то, что большевики быстро учатся воевать. И вот теперь…
Русский анекдот про «пойманного медведя» Гитлер не знал, но зато он четко понимал, что результатом затеянного им похода на Восток может быть только победа или смерть. Эта смерть грозила не только лично ему, но и построенному по его замыслам тысячелетнему рейху… Поражение – это крах всей его борьбы за власть, за первенство Германии в мире, которая, скорее всего, не переживет нашествия большевиков или второго Версаля.
Геринг, стоявший в двух шагах от фюрера и чувствовавший, как струйки пота текут по жирному загривку, думал сейчас совершенно о другом. Рейхсмаршал не был глупым человеком и прекрасно понимал, что изменить сложившуюся ситуацию будет крайне сложно. В отличие от частей вермахта, получивших фактически годовую передышку между французской и русской кампаниями, люфтваффе ни на минуту выходило из ожесточенных сражений. Смешно сказать, но несмотря на действующие с полной отдачей авиационные заводы, в мае-июне сорок первого года количество находящихся в строю боевых самолетов было меньше, чем годом ранее, перед началом операции против Франции.
Один только бог знает, сколько опытных летчиков довоенной закалки сожрал тот проклятый год. И если над Францией люфтваффе теряло в основном самолеты, то во время битвы за Британию, именуемой еще Днем Орла, несли огромные потери опытные пилоты, штурманы, стрелки-бомбардиры. Британия – это остров, и у немецких летчиков, выбросившихся над ней с парашютом, не было иного выхода, кроме как сдаться в плен. А сколько первоклассных асов утонуло в холодных водах проклятого Ла-Манша? Как их потом не хватало на Восточном фронте!
Сейчас авиационные заводы работают на полную мощность, с их конвейеров каждый день сходят новенькие, постоянно модернизируемые «Юнкерсы», «Хейнкели», «Мессершмитты» и «Фокке-Вульфы». С каждой новой моделью растет мощь двигателей, а следовательно, и скорость, высота полета, бомбовая нагрузка и огневая мощь.
Но опытных ветеранов польской, французской, норвежской и критской кампаний сменяют зеленые новички, которые ранее видели противника лишь на картинке. Да и большевики тоже не стоят на месте. Вместо старых и хорошо знакомых СБ-2, И-16 и Су-2 в небе России начинают появляться совершенно новые машины, большинство из которых способно драться с «мессершмиттами» на равных.
Но самая главная проблема – это появившиеся у большевиков крылатые машины, словно вырвавшиеся из преисподней. Везде, где они появляются, люфтваффе ждет немедленный разгром. Вот и при налете на Невель они тоже отметились, нанеся первый удар и выведя из строя ПВО. Счастье только в том, что таких машин у Сталина очень мало и используют их крайне ограниченно.
Вилли Мессершмитт обещает сделать свой реактивный истребитель только через год, и то абсолютно неизвестно, насколько его изделие сможет противостоять русским реактивным монстрам, которые, по данным абвера, способны вдвое превысить скорость звука и, забравшись на высоту семнадцати километров, чувствовать себя там как дома. Из-за этого потеряна уже почти половина высотных разведчиков Ю-86. Зато большевики ведут воздушную разведку совершенно безнаказанно.
Единственное, что можно сделать – это приказать избегать контакта и не вступать с русскими реактивными истребителями в открытый бой. Что же касается потерь люфтваффе прямо на аэродромах – явно ошибочным был приказ атаковать их базовые аэродромы в Крыму и под Москвой. Большевики не дураки, и во время этих бесплодных атак было потеряно немало немецких самолетов, а самое главное, опытных летчиков. Ведь покидать сбитые самолеты пилотам приходилось над контролируемой русскими территорией, попадая прямо в объятия кошмарного русского НКВД.
Вообще же, на тот период, пока люфтваффе ослаблено, необходимо временно перейти к стратегической обороне. Тяжесть основных операций желательно перенести на Средиземное море, против англичан, а на Восточном фронте оставить заслон из примерно тысячи опытных летчиков и на самых современных машинах. Гальдер и все ОКХ, конечно, будут недовольно вопить, что мы бросаем вермахт без поддержки. Но иначе нельзя – оставить все, как есть – значит погубить люфтваффе окончательно.
Пусть зеленые новички пока набираются опыта в бою с британцами для того, чтобы в решительный момент их можно было вернуть в Россию уже настоящими экспертами. И наращивать, наращивать выпуск пилотов в летных школах. Необходимо срочно увеличить количество учебных самолетов, выделить для этого дополнительное горючее, а также перевести инструкторами в школы наиболее опытных фронтовых пилотов. Судя по общему состоянию дел, Восточный фронт – это надолго.
Геринг вздохнул и поудобнее перехватил свой жезл рейхсмаршала. Мало выработать просто план, надо еще и убедить в его истинности фюрера, в такие моменты считающего себя непогрешимым. Попытка отразить тот налет не принесла бы люфтваффе ничего, кроме дополнительных потерь. Сухопутные генералы сами залезли в эту дурацкую ловушку, а теперь виноватым пытаются сделать его, Геринга. Нет уж, нет уж… Сами влипли, сами и отвечайте.
К счастью, ни одного из этих ослов сейчас здесь нет, так что разговор вполне может получиться. Надо только дождаться подходящего момента, когда с выпустившим пары фюрером можно будет поговорить спокойно. Правда здесь моряки, но и им тоже можно бросить кость, подсказав, что не обязательно лезть в Мурманск к черту в зубы. Пока британский флот ослаблен после Лиссабонской бойни, необходимо предпринять на Западе решительные действия. Главное, чтобы это было подальше от этих бешеных русских.
Захват Фарерских островов не потребует слишком много сил и позволит в дальнейшем предпринять наступательные действия против Исландии, являющейся главным транзитным пунктом между американскими плутократами и большевиками. Один или два аэродрома, база подлодок… Если они получат базы на Фарерах, то будет проще навредить Сталину и Рузвельту и склонить Британию к миру, а возможно, и к союзу. Эттли – это не Черчилль, он долго ломаться не будет. Если же нынешнее правительство не поймет своей выгоды, то в Британии есть и другие силы, вполне готовые к тому, чтобы присоединиться к антикоминтерновскому пакту. И это тоже серьезный фактор.
– Мой фюрер, – торжественно заявил Геринг, – у меня есть план… Для победы на Востоке нужно сперва вывести из игры Запад. А потому просто необходимо заставить запросить мира Британию, нанеся ей сокрушительный удар в том месте, в котором она этого меньше всего ожидает.
Услышав слово «Британия», Дениц с Редером насторожились. Эти джентльмены с Острова туманов были для них основным противником. Постулат «Британия – главный враг» помнил каждый немецкий моряк. И если армия, кайзеровская или гитлеровская, готовилась воевать в первую очередь с Францией и Россией, то флот – только и исключительно с Британией. Ну, и немножко с САСШ.
– Ну-ка, ну-ка, Герман, – оживился Гитлер, уже забывая о своей недавней вспышке ярости, – расскажите-ка, что вы там придумали? Эти англичане и в самом деле сидят у нас как кость в горле – ни выплюнуть, ни проглотить…
16 марта 1942 года, утро.
Ленинградская область. станция Ульяновка
Генерал-майор осназа Вячеслав Николаевич Бережной
– Товарищи, – я обвел взглядом присутствующих на совещании командиров, – наше временное бездействие закончилось. Ставка поставила перед нашей бригадой новую боевую задачу…
После этой преамбулы в помещении чудом уцелевшего на станционных путях немецкого штабного вагона наступила, что называется, гробовая тишина. Бои за Ульяновку были действительно ожесточенные, и впервые за все наше пребывание в этом времени бригада понесла ощутимые потери. Последний узел немецкого сопротивления был подавлен только 9 марта, несмотря на то что еще 6 марта сама станция уже находилась под контролем бригады. После потери Мги Ульяновка, расположенная в ближних тылах XXVIII армейского корпуса вермахта, оказалась для осаждающих Ленинград немцев вторым по важности железнодорожным узлом после Гатчины. Слишком много различных запасов находилось на ее территории в импровизированных складах на колесах. Утрата этих запасов сразу же ставили остатки 122-й, 96-й, 29-й пехотных дивизий в положение безоружных и голодных оборванцев.
Первым же ударом, который, собственно, и решил судьбу операции, нам удалось захватить саму станцию вместе со всеми ее запасами. Немцы отчаянно сопротивлялись, как загнанные в угол крысы. Лишь только их командование опомнилось после нокдауна, тут же контратаки пошли одна за другой. В тот раз, на юге, кровавая каша боев за Сталино обошла нашу бригаду стороной. Отчаянно сопротивляющихся солдат Клейста добивали специально сформированные штурмовые батальоны.
Теперь же, под Ленинградом, штурмовиков под рукой не оказалось, и Ульяновку пришлось брать нашей бригаде как лучше всех вооруженной и обученной. По крайней мере, во время нашего краткого отдыха в Кубинке боевые действия в городских условиях и штурм укрепленных пунктов на занятиях все же отрабатывались, а мотострелковые подразделения были вооружены куда лучше, чем линейные стрелковые части Красной армии. Наш взвод, даже без учета включенной в его состав одной БМП-3, мог создать перед своим фронтом такую же примерно плотность огня, как и полнокровный стрелковый батальон РККА.
С самого же начала боев в Ульяновке подтвердилось то, что теоретически мне было известно и ранее. Еще на полях сражений русско-японской войны стало ясно, что трехдюймовое орудие обладает совершенно недостаточной мощностью снаряда для разрушения даже простейших полевых укреплений. Кроме того, пулемет в шаровой установке у стрелка-радиста Т-34 и КВ-1 обладает очень малым углом обстрела, а тот самый стрелок-радист, считай, совсем ничего не видит. Делали, короче, товарищи танкисты что могли – и за то спасибо.
Выручили нас только Т-72, почти неуязвимые для немецкого ПТО, а также вооруженные 100-мм пушкой БМП-3. И те, и другие были способны практически с одного снаряда уничтожить любую немецкую огневую точку. Но такое применение БМП-3 было делом вынужденным – они должны были держаться подальше от вражеских позиций и стрелять издали, ибо вблизи их броня пробивалась даже немецкими «колотушками». Были, знаете ли, прецеденты. О немецких полугусеничниках в этом смысле и вовсе нельзя было сказать доброго слова. Бронирования на них считай что и не было, а поддержать атакующую пехоту они могли максимум огнем установленного на вертлюге единого немецкого пулемета.
В этих боях мы потеряли до десяти процентов личного состава безвозвратно и примерно четверть с ранениями разной степени тяжести. При этом фактически до конца был расстрелян имевшийся запас гранат к подствольным и автоматическим гранатометам, выстрелов к РПГ, а также одноразовых «Мух» и «Шмелей». Надеюсь, товарищ Берия нас не подведет хотя бы в части самого простого – 40-мм гранат и выстрелов различного назначения к РПГ.
По бронетехнике, за исключением немецких полугусеничников, безвозвратных потерь, по счастью, у нас не было. Все остальные повреждения на местной бронетехнике устранялись ремонтными бригадами, присланными в Ульяновку с Кировского завода. Правда, случилось это только после того, как бывшего товарища Зальцмана увезли в направлении Полярной звезды добрые люди из НКВД и на заводе появился новый директор.
Как мне стало известно, сейчас такие же бригады рабочих с Кировского завода под Кингисеппом в срочном порядке помогают восстановить боеспособность понесшей тяжелые потери 1-й гвардейской танковой бригады генерал-майора Катукова. Потери танкистов Катукова были куда значительнее, чем у нас, – сказалось отсутствие в составе бригады мотострелковых подразделений, самоходных крупнокалиберных минометов и гаубичной артиллерии. Это еще один аргумент в пользу использования в глубоких операциях механизированных, а не чисто танковых ударных соединений.
Насколько я помню, в нашем прошлом в течение весны-лета 1942 года советское командование снова начало формирование крупных механизированных соединений взамен разгромленных в приграничных сражениях мехкорпусов. Увы, недостаток опыта у командиров, несбалансированный состав бронетанковых частей, не устраненные дефекты техники, а самое главное – авантюризм наступательных операций не позволили тогда добиться коренного перелома в ходе боевых действий на советско-германском фронте. Дела тогда, конечно, шли лучше, чем летом 1941 года, но… В результате летних поражений под Харьковом, в Крыму и у Ростова, в степях между Доном и Волгой разразилась катастрофа, которая еще раз поставила Советский Союз на грань выживания.
На этот раз все должно быть совершенно не так. Никаких сбитых набекрень шапок, а иначе все, что мы тут уже сделали, окажется напрасным. Надеюсь, что нам удалось внушить Сталину чувство осторожности по отношению к товарищам, которые одним махом семерых побивахом. По крайней мере, Верховный достаточно долго колебался перед тем, как дать свое разрешение на эту, последнюю в зимней кампании, наступательную операцию.
Пустота, образовавшаяся в Прибалтике в результате окружения и разгрома 18-й армии вермахта, была по своей природе сродни тому положению, которое сложилось под Москвой осенью 1941 года, когда войска Западного фронта попали в котел под Вязьмой. Только вот ни на резервные войска из Сибири, ни на дивизии народного ополчения немцы, по известным причинам, рассчитывать не могли. По нашим данным, имеющиеся в распоряжении командования вермахта полицейские формирования эстонских и латышских националистов малочисленны, плохо вооружены и недисциплинированны. А тыловые гарнизоны немцев большею частью состоят из нестроевых солдат старших возрастов. Дело дошло до того, что передовым подразделениям Северо-Западного фронта удалось блокировать немецкий гарнизон города Остров.
Но если дать немцам время, фюрер еще раз поскребет по сусекам, и через три-четыре недели мы получим против себя полноценный фронт, который снова придется прорывать с большим трудом и огромными потерями. А посему…
Я отвлекся от мыслей и еще раз посмотрел на сидящих передо мной людей. Моих людей. С ними мы прошли Крым, степи Донбасса, от Старой Руссы дошли сначала до Пскова, а потом вместе приняли участие в разрыве блокадного кольца, душившего Ленинград. Рядом сидят командиры, родившиеся и в самом начале ХХ века, и те, что увидели свет во второй его половине. Деды и внуки – поколение победителей фашизма и их прямые наследники.
Сдержанно-невозмутимый, непробиваемо спокойный, как Чингачгук, «недреманое государево око» в нашей беспокойной компании, старший майор госбезопасности Иса Санаев.
Импульсивный, храбрый, любящий выпить и побалагурить «дорогой Леонид Ильич», бригадный комиссар Леонид Брежнев.
Мое второе я, моя тень, мой начальник штаба, точный, как компьютер, гвардии полковник Николай Викторович Ильин.
Ужас всех механиков-водителей и гроза рембата, наш технический бог и неугомонный повелитель всего, что ездит на колесах или гусеницах, военинженер 2-го ранга (гвардии майор) Марат Искангалиев.
Чем-то похожий на старшего майора Санаева, такой же гордый, невозмутимый, как вождь апачей, мой ученик и начальник разведки нашей бригады гвардии капитан Николай Бесоев, по прозвищу Охотник за головами. Чести быть объявленным личным врагом Гитлера он пока не удостоился, но это только потому, что фюрер пока что плохо информирован.
Начальник артиллерии бригады и командир сводного самоходного артдивизиона, бог войны, гвардии полковник Иса Искалиев. Командир танкового батальона, такой же основательно непробиваемый, как и его Т-72, гвардии подполковник Николай Деревянко, тот еще хохол, себе на уме.
Командир первого мотострелкового батальона, коренастый, по-немецки пунктуальный и запасливый, гвардии майор Василий Франк. Пробовали тут некоторые комиссары выступать, что, мол, немец – и майор… Ну, и что, что немец? Послал я этих «некоторых» в пешее эротическое путешествие… к товарищу Санаеву. Недобитые троцкисты – это как раз по его части.
Второй мотострелковый батальон во главе с неугомонным гвардии майором Сергеем Рагуленко, по прозвищу Слон, находится сейчас в Луге и присоединится к нам по пути во Псков. Погеройствовали ребята из второго батальона преизрядно, и потерь у них не так много, как в других подразделениях.
Тут же и командир третьего мотострелкового батальона гвардии майор Борисов, а также «врун, болтун и хохотун», командир четвертого батальона гвардии капитан Борис Хон. Ах да, вот прибыл и последний персонаж. Рядом со старшим майором Санаевым командир комендантского батальона НКВД, капитан госбезопасности Алексей Петров. Если в рейде по вражеским тылам на марше разведчики гвардии капитана Бесоева всегда идут в авангарде, то арьергард – это всегда батальон НКВД, он же охрана штаба и последний резерв. После моих первых слов, как говорят моряки-подводники, тишина в отсеках – если бы не зима, то было бы слышно, как бьются о стекло случайные мухи.
– Итак, товарищи, – еще раз повторил я, – командованием перед нами поставлена задача немедленно сняться с места и, следуя своим ходом, скрытно, форсированным маршем к рассвету семнадцатого числа прибыть в район сосредоточения в районе города Псков. Бойцам и командирам вплоть до командиров рот настоящую цель маршрута не сообщать. Ложная цель маршрута для сообщения личному составу и местному населению – станция Дно. Порядок марша: разведрота, танковый батальон, мотострелковые батальоны, самоходный артдивизион, штаб, рембат, санбат, арьергардный батальон. Марш на триста километров, так что необходимо полностью заправить машины и иметь дополнительный запас топлива в канистрах. Выступаем ровно в четырнадцать ноль-ноль.
Я еще раз оглядел присутствующих.
– Вопросы есть? Если нет, то все свободны. Времени у нас почти нет, так что работы будет много.
Тишина тут же сменилась гулом голосов, народ начал расходиться по своим подразделениям, чтобы немедленно приступить к накручиванию хвостов. За примерно шесть часов, оставшихся до выступления, надо было дозаправить машины, еще раз все проверить, прогреть моторы, чтобы ровно в два пополудни все было готово к маршу. Ну, командиры у меня не маленькие, и эта операция у меня не первая и не последняя. Брежнев тоже куда-то намылился, причем так резко, что я едва успел прихватить его за локоть. Бойцы обойдутся сейчас и без его зажигательных речей, а вот у меня к Леониду Ильичу есть вполне конкретное дело, которое проще выполнить сейчас, чем потом.
– Леня, – сказал я, – погоди, у меня есть к тебе дело.
– Да? – ответил он, тормозя, как разогнавшийся по саванне носорог.
– Леня, – снова повторил я, – моя Алена беременна.
– А, что?! – даже невооруженным глазом было видно, как в голове у нашего бригадного комиссара сцепляются шестеренки. – Так это очень хорошо, поздравляю, – наш будущий генеральный секретарь потер руки. – Кстати, Слава, после того как все закончится, это дело надо будет обмыть!
Ну вот, кому что, а Леониду Ильичу – обмыть. Потом обмоем, когда отойдем на переформирование, ибо в боевой обстановке – чревато.
– Товарищ бригадный комиссар, – сказал я строго, – обмыть мы это дело всегда успеем. Сейчас разговор о другом…
– Да? – не понял Брежнев. – О чем же?
– Леня, – сказал я, – фронт не место для беременной женщины. Мы, мужики, каждый день можем ходить туда, а потом обратно. А вот нашим женщинам, какими бы крутыми они себя ни мнили, а тем более беременным быть там не положено.
Я огляделся вокруг. Пока мы болтали, помещение опустело, и я сказал вполголоса:
– Товарищ Брежнев, скажу тебе как комиссару. Это не просто марш. Там, под Псковом, уже сосредоточились наши старые приятели, 1-й и 2-й гвардейские кавкорпуса. Как только, так сразу… Ага, «гремя огнем, сверкая блеском стали»…
– Понятно, – присвистнул Брежнев, – повеселимся. Кто еще знает?
– Я, Санаев, Ильин, а вот теперь и ты, – ответил я. – Комбаты узнают об операции за шесть часов, все остальные за час.
– Понятно, – еще раз повторил Брежнев, сдвигая на затылок шапку, – только я твою Алену хорошо знаю – она в тыл не поедет.
Я прищурился.
– Даже если ты как комиссар дашь ей партийное задание сопровождать наших раненых в наш бригадный госпиталь в Евпатории? Мы тут наломали столько дров, что командование позволило мне этот маленький каприз – лечить наших раненых в нашем же госпитале. Во избежание, так сказать, неконтролируемого расползания информации. Санитарный поезд уже ждет на станции Мга, заодно он прихватит самых тяжелых из бригады Катукова. И детишек из Вырицы. Не чужие, чай, люди.
– Ясно, – сказал «дорогой Леонид Ильич». – Удружил ты мне, Слава, удружил. Свалил на меня свои семейные проблемы.
– Леня, – ответил я, – комиссар – это звучит гордо. Семейная проблемы бойцов и командиров – это и есть главная забота комиссара. Чтобы ничто не отвлекало нас от подвигов во славу Родины.
– Хорошо, – кивнул товарищ Брежнев, – приказ написал?
– Вот, – я достал из планшета лист бумаги. – Все чин чинарем: «Откомандировать военврача 3-го ранга Лапину-Бережную…» Ага, «для сопровождения ранбольных в расположение спецгоспиталя № 1». Вот дата, подпись. Ставь свою визу, что не возражаешь, и вперед.
– Ясненько, – сказал комиссар, – Иса знает?
– Да, – ответил я, – и не возражает.
Брежнев вздохнул и забрал у меня приказ.
– Пойду, Слава, попробую решить твою проблему. Только жена у тебя упрямая. Угораздило же тебя…
– Я, знаешь, тоже не подарок, – ответил я комиссару, – так что можно сказать, что два сапога пара. Один – правый, другой – левый…
С Аленой мы увиделись уже перед самым ее отъездом. Леонид Ильич поработал на славу, все прошло тихо. Обнялись, ничего не говоря, постояли пару минут. Потом я ее поцеловал в лоб и отпустил – пусть живет. А наше дело будет трудное и кровавое.
18 марта 1942 года, утро.
Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово.
База авиагруппы осназа РГК
Все произошло так внезапно, что и генеральный конструктор Семен Алексеевич Лавочкин, и вся его команда из ОКБ-21, работавшая по теме, условно именуемой «ЛаГГ-5», вот уже несколько дней были в шоке. Тихое и скрытое сопротивление, оказываемое в верхах НКАП созданию варианта истребителя ЛаГГ-3 с мотором М-82, постепенно переросло в неприкрытый прессинг, за которым стоял прямой конкурент Лавочкина, авиаконструктор Яковлев, бывший по совместительству замнаркома авиационной промышленности и референтом товарища Сталина по авиационным вопросам. Своим привилегированным положением Александр Сергеевич пользовался мастерски, и от рассказываемых им вождю сказок пострадал не один Лавочкин. Досталось от него всем конструкторам: и Петлякову, и Туполеву, и Поликарпову. Товарищ Яковлев, расчищая производственные мощности для своих детищ, не брезговал при этом никакими грязными приемами, используя административный ресурс.
Но вот однажды где-то высоко-высоко, куда залетает не каждая увешанная звездами или ромбами птица, вдруг прогремел нежданный гром, и положение непризнанных гениев из ОКБ-21 изменилось до неузнаваемости. Еще вчера гонимые и униженные, отлученные от аэродрома и готовящиеся отправиться в ссылку на Тбилисский авиазавод, сегодня они вместе со своим детищем вдруг оказались в святая святых советской авиационной науки – на летном поле аэродрома ЛИИ ВВС в Кратово.
Предвестником перемен стал капитан НКВД Давыдченко, прибывший сутки назад на Горьковский авиазавод № 21 во главе команды из двух десятков бойцов на трех тентованных грузовиках ЗиС-5 и трофейном штабном автобусе «Мерседес». Из бумаги, предъявленной директору завода и подписанной самим товарищем Сталиным, следовало, что инженерно-конструкторский и технический состав ОКБ-21 вместе с экспериментальным изделием ЛаГГ-5 должны немедленно отбыть из Горького, но не в Тбилиси, а совсем в другом направлении – в Кратово, в распоряжение ЛИИ ВВС.
Перепуганный директор завода Паншин, конечно, тут же попытался дозвониться в НКАП Шахурину и выяснить смысл всего происходящего. Пообщавшись с секретарем наркома, он вдруг неожиданно узнал, что Алексей Иванович к телефону подойти сейчас не может, ибо в настоящий момент беседует со следователем, а его заместитель, товарищ Яковлев, отстранен от должности в наркомате авиационной промышленности и вместе со всем своим КБ уже переведен на казарменное положение.
По тогдашним советским реалиям, такой исход посещения наркомата людьми из конторы на Лубянке считался «легким испугом», ибо следственная группа расследовала широкомасштабный обман высшего руководства страны, факты очковтирательства и многочисленных приписок.
Пока перепуганный насмерть директор нервно хлебал валерьянку и глотал валидол, с ужасом вспоминая, что в свое время по поручению того же Яковлева он прессовал истребитель И-180 конструктора Поликарпова, рабочие и техники ОКБ-21, действуя под присмотром бойцов из спецгруппы НКВД, приступили к частичной разборке опытного образца самолета.
После того как рабочие отстыковали плоскости и сняли винт, хвост истребителя был погружен в кузов одного из грузовиков и закреплен за стойку хвостового колеса. Еще полчаса, и только очень опытный глаз смог бы разглядеть боевой самолет под грудой брезента. В другую машину сложили отстыкованные плоскости, винт и весь необходимый техникам и рабочим инструмент, после чего конструктора-техники-рабочие погрузились в автобус, а бойцы НКВД заняли свое место на скамейках третьего ЗиС-5.
Небольшая автоколонна выехала с территории летно-испытательной станции авиазавода № 21 на закате. По трассе через Владимир до поселка Стаханово было примерно четыреста километров. Ехали всю ночь, три раза останавливаясь для дозаправок в Вязниках, Владимире и Ногино. В тускло освещенном и промерзшем насквозь салоне автобуса, откинувшись на спинки сидений и закутавшись в полушубки, дремали инженеры и техники. Среди всего этого сонного царства сон не шел лишь к одному человеку. Им был сам генеральный конструктор Семен Лавочкин. Уж слишком неожиданными и энергичными были эти внезапные ночные сборы. И еще было непонятно – к добру ли они… А если учесть, что аэродром в Кратово был помечен на немецких картах как «осиное гнездо», поскольку там базировалась авиагруппа осназа, то мысли в голову товарищу Лавочкину приходили самые разные.
Капитан НКВД Давыдченко от вопросов Лавочкина решительно уклонялся, ссылаясь на то, что его задача – лишь как можно быстрее доставить его и членов его КБ вместе со всеми их причиндалами на аэродром в Кратово. А вот конкретную задачу им будут ставить совсем другие люди. Это и радовало, и пугало. Судя по тому, что происходило сейчас в наркомате, было ясно, что всесильный Яковлев вдруг стал одним из многих. А на него, на Лавочкина и на его истребитель с мотором воздушного охлаждения сделана какая-то весьма серьезная ставка. Большинство людей пугаются неизвестного. Семен Алексеевич отнюдь не был исключением из этого правила. Да, он верил в себя, своих помощников и в созданную им машину, но как говорится, кому много дано, с того много и спросится.
На аэродром ЛИИ ВВС колонна прибыла примерно через час после рассвета. Сам Лавочкин уже один раз был здесь, примерно месяц назад, и сразу узнал встречающих. Справа и слева само собой особисты. А чуть впереди собственной персоной генерал-майор Голованов, командующий авиацией дальнего действия, и командир авиагруппы осназа полковник Хмелев. Люди, понимающие в авиации и пользующиеся абсолютным доверием товарища Сталина. Чуть позади еще двое: известные всей стране гвардии капитан, пардон, уже майор Покрышкин и подполковник Железняк, про которого штатный летчик-испытатель ОКБ-21 Василий Мищенко, увидев портрет в газете, говорил, что это никакой не Железняк, а сам сын товарища Сталина – Василий.
«Приехали! – подумал Лавочкин. – Теперь понятно, откуда ветер дует».
– Доброе утро, товарищ Лавочкин, – генерал-майор Голованов приветствовал прибывшего авиаконструктора, – а мы вас тут заждались. Как добрались, надеюсь, все нормально?
– Спасибо, товарищ генерал-майор, – ответил Лавочкин, – добрались без приключений.
– Это хорошо, – сказал Голованов и посмотрел на своего соседа. – Сейчас полковник Хмелев объяснит стоящую перед вашим КБ боевую задачу…
– Семен Алексеевич, – полковник Хмелев начал говорить неожиданно тихо, но при этом не менее внушительно, чем громогласный генерал Голованов, – с прошлого вашего визита к нам вы уже знаете, кто мы и откуда, поэтому давайте обойдемся без лишних преамбул. Договорились?
– Хорошо, товарищ полковник, – кивнул Лавочкин, уже понимая, что сейчас ему скажут нечто такое, от чего в его жизни, возможно, многое изменится. Для того чтобы известить его, что он и его ОКБ-21 бездельники и неудачники, не надо было тащить их в Кратово. Достаточно было, как и планировалось, отправить их в Тбилиси, или еще куда подальше…
– Тогда начнем, Семен Алексеевич, – полковник Хмелев достал из планшета сложенный вчетверо лист бумаги. – Первое, что я хотел бы вам сказать, это то, что установив двигатель М-82 в фюзеляж истребителя ЛаГГ-3, вы как конструктор находитесь на правильном пути. Именно такой, чисто пушечный истребитель с мощным двигателем воздушного охлаждения и нужен сейчас позарез нашей авиации. Не скрою, что именно мы с товарищем Головановым порекомендовали товарищу Сталину обратить особое внимание на ваш самолет. Требования, можно сказать, взаимоисключающие. Машина должна пойти в серию как можно скорее, и производиться должна как можно более полная модификация истребителя, наилучшим образом приспособленная к боевому применению.
Полковник перевел дух.
– Поэтому в вашем распоряжении, – сказал он, – будут все ресурсы ЛИИ ВВС, аэродинамическая труба ЦАГИ и помощь наших технических специалистов. А это, поверьте мне, дорогого стоит. Параллельно товарищ Швецов, забросив все прочие дела, будет совершенствовать двигатель М-82. Для того чтобы избежать претензий боевых летчиков на неудобство в бою, вместе с вашими штатными летчиками-испытателями новую машину будут облетывать майор Покрышкин и подполковник Железняк. Поверьте мне, товарищ Лавочкин, это очень хорошие летчики. Вот, держите, – и полковник передал конструктору тот самый лист бумаги, который держал в руках, – тут все наши предложения и пожелания по тем изменениям, которые должны быть внесены на первом этапе в первоначальную конструкцию вашего истребителя.
Лавочкин развернул бумагу и впился в нее глазами. По мере прочтения морщины на его лбу постепенно разглаживались.
– Вы сказали, что это ваши пожелания на первом этапе? – спросил конструктор. – А что, будут еще какие-то этапы?
– Да, Семен Алексеевич, – коротко ответил полковник Хмелев, – чтобы напрасно не мучить вас, скажу, что ваш цельнодеревянный Ла-5, который мы имеем честь здесь наблюдать, впоследствии за восемь лет эволюционировал в цельнометаллический Ла-11, лучше вооруженный и оборудованный более совершенной модификацией мотора М-82. Но сейчас из-за дефицита авиационного алюминия об этом пока не может быть и речи. Составляя эти требования, мы, как я уже сказал ранее, исходили из параметров «как можно более совершенный самолет за минимальное время и максимальной партией». В настоящий момент люфтваффе находится, если так можно сказать, в контуженом состоянии. Но к лету немцы снова наберут силы, и мы ожидаем большую драку за господство в воздухе. К началу июня нам нужно суметь преподнести птенцам Геринга большой и весьма неприятный сюрприз.
– К началу июня? – с недоверием переспросил Лавочкин.
– Именно так, сроки очень сжатые, – кивнул Хмелев, – но поскольку речь идет лишь о модификации уже готового истребителя, с нашими подсказками и поддержкой задание это считается вполне выполнимым. Вам все понятно, Семен Алексеевич?
– Понятно, – кивнул Лавочкин, пряча сложенный лист в карман. – Когда и где можно приступать к работе?
– Приступать к делу надо немедленно, – вместо полковника Хмелева ответил генерал-майор Голованов, – к вашему рабочему ангару вас сейчас проводят. Там уже все оборудовано. В случае каких-либо проблем или задержек обращайтесь прямо ко мне, в любое время дня и ночи. К первому апреля ваша новая машина должна уже пойти в серию.
19 марта 1942 года, полдень.
Мурманск, Полярное (Североморск), лидер «Ташкент»
Командир корабля, капитан 2-го ранга
Василий Николаевич Ерошенко
Да, Север – это не наше Черное море. Тут, говорят, лето точь-в-точь как наша крымская зима. Ну, почти точь-в-точь. И море тут седое, суровое, и все не как у нас. А вот Кольский залив Северную бухту в Севастополе напоминает один в один. Разве что размером побольше, и такой совсем закрытой со стороны моря якорной стоянки, как в Ваенге, в Севастополе нет. Сейчас, правда, Ваенга отдана под стоянку англичанам. После прихода конвоя там творятся самые настоящие Содом и Гоморра, а наш Северный флот теперь базируется в Полярном.
Мы теперь тоже североморцы. По крайней мере до конца войны лидеры «Ташкент» и «Харьков» получили прописку на Северном флоте. За прорыв из Черного моря на Север через Атлантику команды наших кораблей были представлены к правительственным наградам. Командиры кораблей и комиссары будут награждены орденами Ленина, прочий командный состав орденами Красной Звезды, а рядовые краснофлотцы медалями «За отвагу». И правильно. И переход через Атлантику был совсем не легким, и важная стратегическая задача усиления нашего Северного флота была решена практически без потерь.
Как и чем наградили товарищей потомков – нам неизвестно. Общаемся мы с ними в неслужебной обстановке мало. И это понятно – секретность. Находясь в оперативном подчинении командующего Северным флотом контр-адмирала Головко, по большому счету эти корабли из будущего считаются резервом Главного Командования, и решение по ним принимает лично товарищ Сталин. Таким вот особым решением были задержаны в портах Исландии и прямой конвой PQ-13, и обратный – QP-9. Метеорологи предрекают грандиозный шторм, с которым, как известно, шутки плохи и воевать бессмысленно.
Вчера вечером на борт был доставлен пакет из штаба флота. Командованием нам поручено задание особой важности. В течение ночи с 18 на 19 марта мы должны принять на борт груз специального назначения вместе с его сопровождающими, после чего доставить все в Нью-Йорк. Ну, нам не впервой, задача понятная, наш «Ташкент» в том числе и под огнем противника уже возил боеприпасы и людей и в Одессу, и в Севастополь.
Погрузка шла всю ночь. Грузом оказались небольшие, но очень уж тяжелые ящики, похожие на ящики из-под боеприпасов. Двести пятьдесят тонн всего. И мне, и моему комиссару товарищу Коновалову было очевидно – что именно грузится на борт в такой спешке и в обстановке чрезвычайной секретности. В противном случае просто не было бы смысла гонять через океан не пароход с его необъятными трюмами, а быстроходный и хорошо вооруженный военный корабль. Не все то, что нам нужно для войны с фашистами, американские буржуи готовы поставлять по так называемому ленд-лизу. Самые ценные и необходимые материалы и оборудование по-прежнему продаются Советскому Союзу исключительно за золото. Как говорил в свое время товарищ Ленин, «если мы предложим буржуям достаточно денег, то они продадут нам даже веревку, на которой мы их потом повесим»…
Никаких других особых причин для нашего похода в Нью-Йорк и обратно просто нет. Наш корабль – самый современный, быстроходный и хорошо вооруженный в своем классе во всем Рабоче-Крестьянском Красном флоте, за исключением, может быть, крейсера «Молотов», на котором даже имеется своя радиолокационная станция ПВО «Редут-К». Но мы не крейсер, а всего лишь лидер эсминцев, хотя нам радар бы тоже не помешал. У потомков, говорят, мол, эти самые радары только посуду на камбузе не моют, чуть ли не у каждого орудия там своя отдельная система управления.
Именно по причине несовершенства систем управления нашей зенитной артиллерии в этот поход мы идем не в полном одиночестве. Как следует из того же пакета, с целью обеспечения нашей противовоздушной и противолодочной обороны до острова Ян-Майен нас будут сопровождать сторожевые корабли потомков «Сметливый» и «Ярослав Мудрый». Защита вполне серьезная и к тому же необходимая, ведь люфты, как выражаются потомки, тут на Севере хоть и сильно потрепаны, но до конца не уничтожены. А мы уже не раз видели эти корабли в деле. Эффект применения зенитных ракет и наводящихся радаром пушек впечатлял до глубины души и запомнился надолго, если не навсегда.
Вот и сейчас на «Сметливом» и «Ярославе Мудром» кипит такой же предпоходный аврал, как и у нас. Надо обогнать шторм, да так, чтобы корабли потомков сумели вернуться до его начала. А потому покинуть Кольский залив мы должны как можно быстрее. Девятьсот миль туда, девятьсот обратно на крейсерской скорости в восемнадцать узлов. За четверо суток с небольшим потомки должны успеть обернуться. Мы же на «Ташкенте» к двадцать четвертому марта планируем быть уже у берегов Ньюфаундленда.
Да, и еще одно событие. Ночью с места стоянки тихо и незаметно исчезла большая подводная лодка потомков «Северодвинск». Мы даже не знаем, связано ли это как-то с нашим рейсом в Америку. Секретность высочайшая, у нас эту лодку даже называют «Летучим голландцем». В штабе флота говорят, что кап-раз Верещагин получает приказы напрямую от товарища Сталина, а контр-адмирала Головко ставят в известность лишь о самом факте получения этого приказа. Правильно: чем меньше знаешь – тем крепче спишь. Да и лучший способ сохранить тайну – сократить до минимума круг лиц, ее знающих. Да и бывает этот странный подводный корабль здесь крайне редко, тихо приходит, берет на борт снабжение и так же тихо уходит. Действительно, самый настоящий «Летучий голландец».
Тогда же. Баренцево море, тридцать миль к северу от Кольского залива, АПЛ «Северодвинск» Командир корабля капитан 1-го ранга Владимир Анатольевич Верещагин
Приказ Сталина прост и однозначен. Лидер «Ташкент» должен дойти до Нью-Йорка, несмотря ни на что. По данным разведки, не исключены вооруженные провокации со стороны американцев, и особенно англичан. Без Черчилля британскую политику ломает и колбасит. Есть даже подозрение, что во внутриполитической лондонской грызне верх смогут взять прогерманские круги, готовые заключить союз с Гитлером.
Даже сейчас, когда Британия по-прежнему считается членом антигитлеровской коалиции, не исключены приказы английским подлодкам атаковать корабли, идущие под советскими флагами. Если в нашем прошлом американцы топили советские транспорты на Тихом океане, сваливая все на японцев, то почему в Атлантике то же самое не могут проделать британцы? Ведь все будет списано на «пиратствующие в Атлантике волчьи стаи адмирала Деница».
В связи с этим мы должны обеспечить «Ташкенту» скрытное сопровождение до самой гавани Нью-Йорка и топить любую подводную лодку или надводный корабль, пытающиеся занять по отношению к «Ташкенту» позицию, выгодную для атаки. Ну, и шальные немецкие субмарины тоже нельзя снимать со счетов. Именно так, нарвавшись на торпедный залп U-456, в нашем прошлом 2 мая этого года и погиб перевозивший золото британский крейсер «Эдинбург». Сейчас количество золота на борту «Ташкента» во много раз больше, а политические риски и возможная цена неоплаты заказов значительно выше.
После того как будет выполнена задача по сопровождению «Ташкента», мы скрытно высадим на американском берегу находящуюся у нас на борту «группу бойцов невидимого фронта» и тихо удалимся на другую сторону Атлантики по направлению к Бискайскому заливу. В прибрежной зоне Европы у нас есть еще и другие, не менее секретные и ответственные с политической точки зрения задания. Причем я даже еще и не знаю, какие. В моем сейфе запечатанные сургучом пакеты лежат отдельной стопочкой, и разрешение на их вскрытие должен давать лично Сталин.
Потом, по пути домой, когда основные миссии будут выполнены, мы немножечко «похулиганим» на немецких коммуникациях у берегов Норвегии. Главное, чтобы цель стоила потраченных на нее боеприпасов. А то стоящие у нас на вооружении тепловые торпеды «Физик» и в наше время стоили бешеных денег и выпускались малыми сериями. Отчетность по расходу боеприпасов у нас строжайшая.
В нашем случае использование торпед из будущего оправдано только для выполнения основных миссий, или для потопления подвернувшегося крупного боевого корабля, большого транспорта с боеприпасами или войсками, а также груженного бензином танкера. Но, так сказать, официально мы имеем право топить немецкие корабли не далее тысячи морских миль от Мурманска, поскольку в любой другой точке Мирового океана нас никогда не было и быть не могло.
Такая вот у нас насквозь секретная жизнь, тайна, завернутая в секрет, с грифом «Перед прочтеньем сжечь». Если все остальное новоприобретенное богатство, включая танки, реактивные самолеты, дизельную подлодку и авианесущий крейсер, Сталин не стесняется показывать во время боевых действий, то атомная подлодка пока не засвечена и остается козырным тузом в рукаве… Пока «Алроса» водит за собой эскадру крейсерских лодок СФ, рвет немецкие морские коммуникации и увеличивает свой личный счет, участь «Северодвинска» – оставаться в тени. Наградами нас, конечно, тоже не обходят, но вряд ли мы когда-то сможем рассказать своим внукам, как именно и где их дедушки заработали свой «иконостас». Ибо, как я уже говорил, нас там никогда не было и быть не могло.
Хоть мы еще ни разу по-настоящему не сходили на берег, могу сказать, что дети и внуки у нас тут будут – это само собой разумеется. Вот только свернем окончательно шею германскому фашизму и сделаем так, чтобы его место потом не смог занять американский империализм. А иначе вся наша работа будет насмарку.
Все, акустики докладывают, со стороны Кольского залива шум винтов. Судя по сигнатуре, это «Ташкент» в сопровождении двух наших СКР. Началось.
20 марта 1942 года, поздний вечер.
Ленинградская область, деревня Моглино
Генерал-майор осназа Вячеслав Николаевич Бережной
Псковская область. Точнее, Ленинградская область – Псковская область появится лишь в 1944 году. Леса. Болота. Редкие деревеньки. И прямое, как стрела, «шоссе» на Ригу, в наше время именовавшееся автодорогой А-212. Первого марта, когда внезапным ударом был взят Псков, советские войска основным рубежом обороны сделали протекающую через город реку Великую. При этом передовые части Красной армии продвинулись на запад еще на десять-двенадцать километров, заняв деревню Моглино и одноименную железнодорожную станцию. Ближайший немецкий гарнизон располагался в Изборске, но его пока никто не тревожил, поскольку основные силы Северо-Западного фронта были развернуты на выгодных для обороны рубежах в пятнадцати – двадцати километрах южнее железной дороги Псков – Дно – Старая Русса.
В последнюю неделю положение на фронте радикально изменилось. На левобережном плацдарме, за исключением частей 236-й стрелковой дивизии из состава Северо-Западного фронта и нашей бригады, были сосредоточены и оба гвардейских кавалерийских корпуса. Три недели назад они уже «ассистировали» нам при прорыве немецкого фронта от Старой Руссы по направлению к Пскову. Оба корпуса за последнее время понесли немалые потери в людях, конском поголовье и технике, но все еще сохраняли боеспособность. И это при том, что кавалерийские части расформированной 47-й армии были «раскулачены» как раз в их пользу. Такое решение было принято для того, чтобы еще не бывавшие на фронте новички, влившись в ряды закаленных в боях ветеранов, могли как можно быстрее перенять их боевой опыт. Полнокровный кавалерийский корпус – это страшная сила. Если бы в январе, при нашем прорыве из Крыма, вместе с нами шли бы кавалеристы Белова и Плиева, то для немцев «веселья» в степях Северной Таврии было бы куда больше.
С Павлом Беловым и Иссой Плиевым я с моим начштаба полковником Ильиным встретились как старые знакомые. И я был очень рад этой встрече. Из глубоких рейдов в тыл противника не всегда возвращаются живыми даже генералы. Достаточно вспомнить хотя бы Льва Михайловича Доватора, светлая ему память. Не успели мы поздороваться и пожать друг другу руки, как вдруг в штабном кунге, подобно чертику из табакерки, появился наш «дорогой Леонид Ильич».
– Товарищи генералы, – громко и торжественно произнес он, – а знаете ли вы, что вчера вечером, 19 марта 1942 года, в Демянском котле капитулировали части 2-го армейского корпуса вермахта?
– Ну, вот и все, – подумал я, – песец котенку – то есть гитлеровской «Крепости Демянск». Похоже, что немцев окончательно добили, если не атаки частей Красной армии, то голод, холод, нехватка боеприпасов. А также постоянные артобстрелы тылов из тяжелых дальнобойных орудий. Теперь командование Красной армии, установив контроль над Демянском и окрестностями, получило в свое распоряжение важнейший узел шоссейных и железных дорог, крайне важный в этом бедном коммуникациями регионе. Опять Гитлеру половичок грызть? У него у бедного от такой диеты уже изжога, наверное. Мелочь, черт возьми, а приятно…
Я смотрел на посветлевшие лица товарищей. В этой победе была и их доля участия. А мысли мои, тем временем бежали дальше, как говорится, от общего к частному.
Теперь, думал я, высвободившаяся 34-я общевойсковая армия переходит в резерв Верховного Главнокомандования, и после пополнения и переформирования может быть использована для последующих активных действий. Командует армией, если мне память не изменяет, хорошо известный в нашей истории генерал-майор Николай Берзарин. Да-да, тот самый генерал Берзарин, который в 1945 году стал первым советским комендантом Берлина, и чья 5-я гвардейская армия брала в столице нацистской Германии штурмом правительственный квартал, и водружала над Рейхстагом Знамя Победы.
Конечно, на обстановку в районе Пскова это, несомненно приятное, событие особого влияния не оказало. Только вот такие, с виду неосязаемые категории, как моральное состояние и боевой дух войск, по словам наших политработников, «поднялись на недосягаемую высоту».
Брежнев дотянулся до радиостанции и включил ее. Левитан, зачитывая сводку Совинформбюро, оторвался по полной программе, перечисляя номера и названия разбитых и плененных немецких дивизий. Пусть даже после кровопролитнейших боев численность каждой дивизии не превышала и полнокровного батальона – это было не важно. Важно то, что враг в очередной раз был разбит, а победа осталась за нами.
– Итак, товарищи, – сказал я после того, как Левитан окончил читать сводку и по радио зазвучали бодрые военные марши, – нас можно поздравить с успехом. Но, – я подошел к карте, которую расстелил на столе полковник Ильин, – в ближайшее время мы должны еще раз порадовать советский народ и до крайности огорчить немецкого фюрера и его прихлебателей.
– Рига? – с ходу определил генерал Белов, едва бросив на карту взгляд.
– Она самая, Павел Алексеевич, – кивнул я и задал встречный вопрос: – Готовы?
– Всегда готовы, – бодро ответил Белов, – как пионеры…
В кунге наступила тишина. Белов с Плиевым некоторое время внимательно разглядывали расстеленную перед ними карту. В принципе, грамотным командирам не надо было лишних слов – значки и линии на карте, кажущиеся непосвященным китайской грамотой, говорили им о многом. Уж я-то точно мог увидеть на карте этапы запланированной операции, привязанные к местности и некоему часу Ч.
Для проведения операции «Альтаир» были выделены мехбригада осназа и два почти полнокровных гвардейских кавкорпуса. Кроме того, на псковский аэродром Пески переброшена наша вертолетная группа, и вместе с ней десантный батальон осназа полковника Маргелова, уже отличившийся при захвате Любани. Соседи справа тоже не будут сидеть без дела. Ленинградский фронт нанесет вспомогательный удар от Нарвы на Таллин гвардейской танковой бригадой генерал-майора Катукова и 6-м кавалерийским корпусом генерал-майора Гусева.
По данным разведки, противнику пока не удалось сколь-нибудь значительно усилить свою группировку в Прибалтике. Лежащее за Изборском до самой Риги пространство на языке военных характеризовалось двумя словами – «оперативная пустота».
Но главной целью операции был все же не Таллин, а Рига. Этот город не только являлся важнейшим узлом коммуникаций, но еще и местом, где по приказу Гитлера расположилась штаб-квартира рейсхкомиссариата «Остланд». Это означало и то, что политика в предстоящей операции будет иметь едва ли не меньшее значение, чем стратегия.
Вслед за армейскими частями на территорию Латвии и Эстонии придут подразделения и следственные органы НКВД. Все будет так же, как уже было в Крыму – или я плохо понимаю товарища Сталина и Лаврентия Берию. Надо же будет весьма любознательным сотрудникам советских карательных органов разобраться и узнать – кто восемь месяцев назад встречал цветами и бутербродами с маслом немецких «освободителей». Кто вырезал семьи советских командиров, кто добивал наших раненых, кто убивал евреев, кто, высунув язык, бегал в ГФП и стучал на всех, кто сочувствовал коммунистам. И будет этим пособникам фашистов воздаяние по их кровавым делам, и да восторжествует принцип справедливости и неотвратимости наказания.
Как говорил великий Суворов, «недорубленный лес вырастает». Пусть Новая Земля заговорит по-эстонски, а остров Врангеля – по-латышски, но маршей ветеранов СС ни в Риге, ни в Таллине не будет. Как не будет бесновалищ вокруг памятника нашим погибшим воинам и истерик бывших секретарей горкомов и райкомов партии, которые, по их словам, всю жизнь ненавидели советскую власть и партию, в рядах которой они сделали карьеру.
Понятно, что именно для этого здесь понадобится товарищ Маргелов. Ни верхушка оккупационной администрации, ни местные квислинги, ни так называемая «команда Арайса», ни прочая антисоветская сволочь, которой сейчас переполнена Рига, не должны успеть сдристнуть на Запад. Отловить, осудить, привести в исполнение…
Все это было отдельно и подробно изложено в специальном секретном приложении к плану операции, о котором не следовало знать никому, кроме меня и товарища Санаева. Это была, конечно, программа-максимум. Но с учетом привлеченных средств, а также в связи с тем, что противник не располагает иными силами, кроме тыловых гарнизонов, полицейских и карательных частей, все должно получиться в лучшем виде.
Как говорил сын турецкоподданного Остап Ибрагим Сулейман Берта Мария Бендер-бей, «как в лучших домах Филадельфии».
Оставался только один вопрос, который на этот раз задал Исса Плиев:
– Когда?
– Завтра, – коротко ответил я, – время Ч назначено на двадцать ноль-ноль по Москве. Сверим часы, товарищи.
Теперь самое главное, чтобы враг раньше времени ничего не понял и не сбежал ненароком, а то ведь свинтят, гады, лови их потом по разным там америкам и канадам…
21 марта 1942 года, утро.
Рейхскомиссариат «Остланд». Рига. Рижский замок
Присутствуют: рейхскомиссар рейхскомиссариата «Остланд» обергруппенфюрер СА Генрих Лозе, генеральный комиссар округа «Леттленд» оберштаффельфюрер СА Отто-Генрих Дрекслер, начальник военной администрации рейхскомиссариата «Остланд» обергруппенфюрер СС Фридрих Еккельн, бригаденфюрер СС Петер Хансен
– Я собрал вас, – туша рейсхкомиссара Лозе высилась над столом подобно неолитическому мегалиту, – для того, чтобы сообщить крайне неприятное известие – нашей 18-й армии как организованной силы более не существует. Попытка частей XXVIII армейского корпуса прорваться из окружения в направлении Ревеля закончилась его полным разгромом. Мне сообщили, что авиаразведка нашего доблестного люфтваффе, – Лозе поморщился, – или точнее, то, что от него осталось, обнаружила перемещение большевистских резервов в направлении Пскова и Ямбурга. Танки и много кавалерии. Вы не хуже меня знаете численность наших тыловых гарнизонов. Того, что мы наскребли по гарнизонам и собрали у Нарвы и Изборска, до поры до времени хватало. Но только пока против них было лишь боевое охранение, а основные силы красных были развернуты в направлении Ленинграда. Теперь все изменилось.
Лозе сделал паузу.
– Этой ночью у меня состоялся разговор с рейхсминистром по восточным территориям Альфредом Розенбергом. Войск для защиты территории рейхскомиссариата от большевистских орд нет и не предвидится. Финны тоже ничем не могут нам помочь, так как ожидают русское наступление в Карелии. После поражений этой зимы вермахт и ваффен СС обескровлены.
В связи со всем изложенным, наш фюрер сменил свою точку зрения на участие неполноценных народов в нашей эпохальной борьбе с большевизмом. Благо Советы летом так и не успели провести здесь свою мобилизацию. Нам приказано мобилизовать местный сброд и попытаться сформировать из него полноценные воинские части. Латыши, эстонцы, литовцы будут сражаться с русскими, так как возвращение комиссаров для них будет подобно смерти.
В гробовой тишине рейхскомиссар вышел из-за стола и, шаркая ногами, подошел к окну. Отдернув тяжелую светомаскировочную штору, Лозе долго смотрел куда-то вдаль. Мертвенно-серый свет пасмурного прибалтийского утра проник в кабинет.
– Тишина, царящая сейчас за окном, – сказал он, – не более чем иллюзия. Где-то там, на востоке, собираются кровожадные большевистские орды, готовые уничтожить европейскую цивилизацию. События этой зимы показали, что начиная наш поход на восток, мы, немцы, серьезно недооценили злобу и животное упорство этих недочеловеков и переоценили наши силы. Сейчас у меня такое чувство, господа, будто меня выставили голым на мороз.
А посему, – Лозе резко повернулся к присутствующим, – рейхсминистр Розенберг приказал сформировать из местного контингента добровольческий легион территориальной обороны «Остланд». Не пугайтесь слова «добровольческий». Мы должны провести тотальную мобилизацию всего мужского населения в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет. У этих недочеловеков будет право добровольно выбрать, где им издохнуть: на фронте от рук большевиков или в тылу на наших шахтах или рудниках. Никакой жалости и никакого снисхождения. Ни латышам, ни эстонцам, ни литовцам не будет никакого места в будущем Тысячелетнем рейхе. Лишь ничтожная часть из них пригодна для германизации. А посему чем больше мы их уничтожим в ходе этой войны, тем проще будет решать эту проблему потом. В первую очередь мы должны позаботиться об уничтожении местной интеллигенции. Журналистами, врачами, адвокатами и учителями должны трудиться только те, в чьих жилах течет истинно арийская кровь.
Лозе вернулся к своему столу и опустился в отчаянно скрипнувшее кресло.
– Положение очень серьезное, а поэтому легион «Остланд» необходимо сформировать в самые кратчайшие сроки. Директива о проведении тотальной мобилизации мною уже подписана. Руководить мобилизацией призывного контингента на территории рейхскомиссариата входит в обязанности начальника военной администрации обергруппенфюрера СС Фридриха Еккельна.
Рейхскомиссар посмотрел на своего подчиненного. Несмотря на то что уже много лет прошло с Ночи длинных ножей, в руководстве Третьего рейха все еще сохранялся глубокий и застарелый антагонизм между «коричневыми» в форме штурмовых отрядов СА и «черными» в форме отрядов партии СС. Само руководство рейха в лице Адольфа Гитлера и его ближайшего окружения мастерски пользовалось таким положением для контроля ситуации в рядах НДСАП и ведения разного рода внутрипартийных интриг. Вот и при создании рейхскомиссариатов к их руководящим кадрам, набранным из функционеров СА, были приставлены подчиняющиеся рейхсфюреру Гиммлеру опекуны и кураторы из структур СС. А посему скучать поклонникам Ницше не приходилось. Закон курятника «Пододвинь ближнего, обгадь нижнего, ибо нижний воспарит над тобой, обгадит тебя и возрадуется» был руководством к действию в партийных джунглях РСХА.
А уж уязвить представителя враждебного клана, поручив ему невыполнимое задание, считалось в порядке вещей.
– Фридрих, – с сарказмом сказал Лозе, – прошу вас немедленно приступить к делу и отнестись к этому со всей серьезностью. Полгода назад после того, как наш доблестный вермахт сумел окружить основные силы большевиков у города Вязьма, их руководство в считаные дни сумело сформировать в Москве десять дивизий из разного рода обывателей, которые и не дали нам с ходу захватить большевистскую столицу. То, с чем, пусть и с трудом, но справились большевистские комиссары, не должно вызвать у нас никаких затруднений. В конце концов, большевики при отступлении не успели уничтожить арсеналы литовской и латышской армий. Ну, а местное население ненавидит красных и боится их прихода. Осталось добавить к этому известный на весь мир талант немцев к организации всего и всех, необходимый для того, чтобы соединить одно с другим, и поставленная цель будет достигнута. Мы все надеемся на вас, потому что никаких других способов остановить вторжение большевиков у нас нет.
Рейхскомиссар перевел взгляд на Отто-Дрекслера, который с холодком в груди смотрел на Лозе.
– Должен предупредить всех, – сказал он, – что фюрер категорически запретил сдавать территорию рейхскомиссариата «Остланд» большевикам. В случае, если это произойдет, то все присутствующие здесь будут считаться изменниками, со всеми вытекающими из того последствиями. Мы можем только победить или умереть – третьего не дано. Объясните это всем вашим подчиненным. Любой, кто бросит свой пост без приказа, подпишет себе смертный приговор.
Вернемся к главному. Для создания видимости добровольности официальным командиром легиона будет назначен генерал-полковник бывшей русской и латышской армий Рудольф Бангерский, а начальником штаба – бывший русский полковник и латышский генерал Оскар Данкерс. Но, господа, не обращайте внимания на двух этих унтерменшей – это только ширмы. На самом же деле командовать легионом будет присутствующий здесь бригаденфюрер СС Петер Хансен.
В первую очередь надо взять на учет все полицейские и противопартизанские формирования, которые должны стать организационным ядром легиона. Поскольку для этих людей возвращение красных означает гарантированную смерть, то сражаться с русской армией они будут отчаянно. К несчастью, численность этих формирований довольно невелика, и большая их часть, обеспечивавшая тылы 18-й армии, также попала в окружение у Петрограда. Поэтому нам необходимо взять на учет всех отставных офицеров и унтер-офицеров бывших литовской, латышской и эстонских армий и использовать их в качестве кадровой основы при развертывании легиона. Отказывающихся сотрудничать с германским командованием немедленно арестовывать и вместе со всей семьей отправлять в концлагерь. Любой, не желающий сражаться за интересы Великой Германии, является нашим врагом и должен знать, что за этим последует немедленное наказание. В этом вопросе не должно быть никакого снисхождения. Все должны помнить о том, что те, кто не с нами, те против нас.
После того как будет создан кадровый костяк легиона, нужно будет приступить к тотальной мобилизации. Все необходимые указания в другие округа рейхскомиссариата «Остланд» мною уже отданы. Петрас Кубилюнас в округе Литауэн и Хяльмар Мяэ в округе Эстланд включатся в нашу общую работу.
– Простите, – поинтересовался обергруппенфюрер Еккельн, – а как нам поступить с находящимися на нашей территории лагерями русских пленных? Мы их должны вывезти в Германию или уничтожить?
– Хм, Фридрих, – Лозе откинулся на спинку кресла, – вопрос сложный. Ведь там, кажется, не только русские, но и всякие там татары и прочие азиаты? Да и русские тоже далеко не единая нация, особенно после того, что большевики творили во время Гражданской войны. Надо провести среди них агитацию. Тех, кто согласится сотрудничать с нами, повяжите кровью. Сейчас к нам из рейха по приказу фюрера начали массово завозить евреев. Используйте русских добровольцев для их ликвидации. Всех остальных, кто не захочет воевать за Германию, направьте на строительство оборонительных рубежей. С целью последующей экономии патронов, урежьте им пайку настолько, чтобы они сами со временем загнулись с голода. Это же касается и тех, до кого у нас еще не дошли руки. Любой из них, кто не работает на Великую Германию, не имеет права жить.
Рейхскомиссар тяжело поднялся из-за стола и тусклым взглядом обвел подчиненных.
– На этом все, приступайте к работе немедленно. Через месяц, когда большевики начнут свое наступление, мы должны оказать им достойный отпор и нанести сокрушительное поражение, – Лозе вскинул руку в нацистском приветствии: – Хайль Гитлер!
21 марта 1942 года, вечер.
Ленинградская область. Псков, аэродром Кресты
Гвардии полковник осназа Василий Маргелов
В вечерней полутьме аэродрома происходило незаметное со стороны движение. Там стояла дюжина трофейных Ю-52 с опознавательными знаками финских ВВС, рядом с ними – наши старые знакомые из 704-го ближнебомбардировочного полка со своими Ил-2 и, конечно же, специальный батальон осназа со своими секретными винтокрылыми машинами.
В трофейные «юнкерсы», три недели назад захваченные танкистами на этом самом аэродроме, грузятся бойцы первого эшелона 201-й воздушно-десантной бригады. Задача десантников – используя трофейные Ю-52 с финскими опознавательными знаками, приземлиться на немецких аэродромах, расположенных в черте Риги, и захватить их. Там всего два аэродрома, и оба они находятся на левом берегу Западной Двины.
Один расположен почти в центре города, в районе Спилве, как раз напротив порта, другой – на окраине, у поселка Скулте. Отвлекать огонь немецкого ПВО и прикрывать действия десантников после высадки должны будут «горбатые» 704-го полка. Именно с этим самым штурмовым полком мы уже неплохо сработались под Любанью. Поддержка действий осназа в тылу врага – это задача не для новичков.
– Боевой опыт, – говорит, поднимая палец, мой зам по боевой подготовке гвардии подполковник Гордеев, – это самое сильное оружие солдата.
Я с ним полностью согласен. Удар с воздуха по своим нам не нужен, особенно если учесть ту мрачную славу, которую «горбатые» заработали у немецкой пехоты. Они для немцев и «Чума», и «Мясники», и «Железный Густав», и даже «Бетонный самолет»… Видел я результат работы полка по немецкому бронепоезду. Как пошутил Александр Александрович: «Теперь через него макароны отбрасывать можно – чистый дуршлаг».
Что касается бойцов 201-й десантной бригады, то это ребята хорошие, отлично подготовленные, хотя не осназ ни разу. Необстрелянных новичков среди них много, а у тех, что прошли бои под Орлом, а затем на рубеже реки Нара, опыт скорее годный для действий пехоты в обороне, чем для специальных операций в тылу врага. Но обстреляны ветераны качественно, немца не боятся, и к тому же они все же прошли краткий недельный ликбез с нашими инструкторами. Если выживут в этом деле – станут настоящими волкодавами.
А при успехе всей операции шансы выжить у них немалые. Вооружены они неплохо, оружие стопроцентно автоматическое: «Светки», ППШ, переделанные под парабеллумовский патрон с новыми надежными рожковыми магазинами и двойной комплект трофейных единых пулеметов МГ-34. Да и наше новое осназовское бело-серое зимнее камуфлированное обмундирование дает ребятам дополнительный шанс выжить. У ваффен СС почти такое же. Пока немцы и их прихвостни разберутся, кто есть кто, то воевать у них будет уже некому.
Нагруженные под завязку «Тетушки Ю» первыми отрываются от полосы и, ревя моторами, уходят в черноту ночи. Им до цели лететь и лететь, почти целых два с половиной часа. Сначала километров семьдесят на север, потом оттуда триста километров строго на запад до середины Финского залива, и лишь там разворот прямо на Ригу. Типа действительно финны прилетели, помощь доблестному немецкому союзнику привезли. Ну, а «горбатые» их подстрахуют, чтобы в решающий момент немчики на аэродромах не на высадку нашего десанта глаза пялили, а смотрели на атакующие их наши штурмовики.
До нас довели информацию, что по данным разведки, в Риге сейчас царит паника, подобная той, что изображена на картине Брюллова «Последний день Помпеи». Гестапо и ГФП зверствуют, а местные – кто чемоданы пакует, кто нору поглубже ищет. Знают ведь, не с цветами вернемся, все припомним тем, кто летом «европейских освободителей» хлебом с солью встречал. Мы теперь злопамятные, руки у нас длинные, и все ходы записаны.
Пришла и наша очередь грузиться в «вертушки». Наш вылет позже, крюк меньше, а над Ригой мы должны оказаться почти одновременно с десантниками. Только наша цель не аэродромы, а расположенный в самом центре города Рижский замок, резиденция нацистской верхушки Прибалтики, и расположенный рядом с замком шоссейный мост. Если учесть, что за подкреплением вертушки будут оборачиваться за два с половиной часа, то передовой роте даже при полном начальном успехе будет не скучно. Весь расчет лишь на растерянность противника и на панику. Немцы настолько заорганизованный народ, что при любом непредвиденном изменении обстановки впадают сначала в стопор, потом наоборот – в лихорадочную суету. Вопли их ефрейтора из берлинского подвала, как правило, лишь усугубляют этот эффект.
Вот и все, вертушки начинают раскручивать винты – значит, пора. Сразу после нашего вылета на соседнем аэродроме в тяжелые ТБ-3 начнет грузиться второй эшелон десантной бригады, уже с тяжелым вооружением, крупнокалиберными пулеметами ДШК и 82- и 120-мм «самоварами».
Вой, свист, грохот, тряска – и мы в воздухе. Следом за нами в черное ночное небо поднимаются винтокрылые ударные машины прикрытия, в бою более страшные, чем прославленные «горбатые». Фрицы зовут их «косой смерти» и боятся до икоты. Жаль только, что таких винтокрылых машин у нас слишком мало, и действуют они только по личному распоряжению товарища Сталина. А то бы мы тут развернулись. В это время в моих ушах вместо рева и гула двигателей как-то сама вдруг зазвучала песня. Наша песня…
Лишь только бой угас, звучит другой приказ,
И почтальон сойдет с ума, разыскивая нас.
Взлетает красная ракета, бьет пулемет неутомим.
Ведь нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим…
Воистину именно так и никак иначе, думаю я. И ракета взлетела, и нас уже не остановить. Можно сказать, что эта песня стала пока неофициальным гимном осназа. Неважно – хоть механизированного, хоть десантно-штурмового. Все одно люди в тельняшках. У генерала Бережного герои обороны Севастополя и Крымских десантов с Черноморского флота, а у нас прославленные под Ленинградом и на Карельском фронте моряки-балтийцы. А моряк моряка, как говорится, видит издалека.
Внизу погруженная в ночь земля, леса, болота, редкие деревни. До Риги чуть больше часа лета. Подойти к ней мы должны точно в тот момент, когда начнется бой на аэродромах и местной публике будет не до нас. Изборск обходим стороной. Внизу видны редкие зарницы. Там прямо по шоссе ломится вперед конно-механизованная группа из мехбригады осназа и двух кавкорпусов. В рейд пошли танки, САУ, мотопехота и кавалерия. Это страшная сила. Но им, даже когда вырвутся на оперативный простор, до Риги идти целую ночь. Сейчас мы не видим их, а они нас. У каждого своя война и своя задача. Но победа будет действительно общая и одна на всех.
Сейчас вся эта земля, эти села и леса погружены во мрак и засыпаны снегом по самые крыши. Но скоро все изменится. Придет и сюда рассвет, а за ним вернется весна, наша, советская весна.
Василий Филиппович напрасно беспокоился об отсутствии у СССР собственных вертолетов. Вот уже месяц в поселке Билимбай Свердловской области работало первое в СССР вертолетное ОКБ Камова-Миля. Успехи были пока скромные, но на чертежный ватман уже легли эскизы нескольких машин под двигатели воздушного охлаждения М-82. Основным лоббистом и заказчиком проекта вертолета соосной схемы конструкции Николая Камова являлся адмирал Николай Герасимович Кузнецов. Недаром же говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Николай Герасимович не раз видел в деле и теперь хотел для флота такие же машины и числом поболее.
Более простые в производстве и доступные в управлении винтокрылые машины классической схемы с хвостовой балкой, сторонником которой был Михаил Миль, должны были прийтись ко двору во всех остальных случаях, когда не надо было экономить жизненный объем. В то время как Камов работал над единственным проектом вертолета ПЛО, у Михаила Леонтьевича Миля в планах уже были и ударный бронированный Ми-2, винтокрылая версия Ил-2, в просторечии именуемая «Крокодильчик», и транспортный вертолет Ми-4, пригодный для перевозки отделения бойцов с полным вооружением или шести раненых на носилках с фельдшером. А на подходе была прорабатываемая КБ Люльки копия турбовального двигателя ВК-1500. Но дорога ложка к обеду. А потому для первых советских винтокрылов использовался уже проверенный и модернизированный в соответствии со спецификой М-82. Курировал вертолетную тему «лучший менеджер ХХ века» Лаврентий Палыч Берия.
22 марта 1942 года, утро.
Рейхскомиссариат «Остланд». Рига. Замок крестоносцев
Гвардии полковник осназа Василий Маргелов
Как писали раньше в книгах о деяниях великих полководцев, «они пали на головы супостата стремительно и внезапно, как божья кара». В прошлый раз в Любани нам не было ни так страшно, ни так весело. Ведь десантировались мы тогда на твердь земную, а не на крыши и двор старинного замка. А с чего веселиться? Представьте себе – полночь, у главного фашистского заправилы в этом рейхскомиссариате «Остланд» по фамилии Лозе идет совещание. Они сидят и чешут головы – что им делать после падения Изборска и выхода наших на финишную прямую… Мол, в бою за Изборск были замечены и опознаны танки, несомненно принадлежащие особой бригаде генерала Бережного…
Как нам позже рассказал один из пленных, у товарища Бережного уже сложилась среди фашистских вояк вполне определенная репутация. Как у Фигаро, который только что был там, и вот он уже здесь. Именно по этому поводу рейхскомиссар Лозе и собрал у себя весь синклит, включая совсем уже ветхого белогвардейско-латышского генерала Бангерского. Но ничего решить они так и не успели, потому что прямо на голову им свалились мы.
Был шок и трепет. Явление нас, как тени отца Гамлета. Прямо во время заседания оконное стекло вылетает, и в оконный проем на тросе влетает один из моих сержантов с размалеванным тактическим гримом лицом, весь увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками. Очередь из ППШ поверх голов на полрожка, и толстопузые нацистские бонзы падают на пол, стараясь укрыться под столом.
Сунувшиеся было в дверь эсэсовцы охраны получили на уровне пояса вторую половину рожка и в придачу наступательную гранату РГД-42. Грохнуло – мама не горюй! Правда, уже в коридоре. По кабинету от сквозняка закружились бумаги, лежавшие до этого на столе.
Вы когда-нибудь видели бегемота, ползущего по-пластунски по паркету? Уверяю вас, рейхскомиссар Лозе в тот момент выглядел именно так. Его тушу не в каждый окоп спрячешь. А его помощник Дрекслер, так тот от неожиданности просто обгадился, после чего в кабинете рейхскомиссара сразу стало ароматно, как в нечищеном солдатском сортире.
Когда мы с подполковником Гордеевым добежали до кабинета, все уже было кончено. Клиентов тщательно связали и выложили в ряд у стены. Секретные бумаги собраны в мешки для дальнейшего изучения теми, кому положено. Короче, ребята выполнили свою задачу на все сто двадцать процентов.
Рижский замок был захвачен в считаные минуты. Я даже не ожидал такого, ведь в Любани задание было все же проще – там мы не падали прямо на головы врагов. В первую очередь это заслуга винтокрылых машин, которые и здесь показали себя на «пять». Конечно, на результате операции сказались и специальная подготовка, и улучшенная экипировка, и специально для нас переделанное оружие. Чего стоили одни только автоматы ППШ калибра 9 мм с удобными ручками под стволом, пистолетными рукоятками и особыми сдвоенными прямыми магазинами на сорок пять парабеллумовских патронов с каждой стороны. У калибра девять миллиметров отличное останавливающее действие. Для нас, где дистанции боя минимальны, это самое то. В карманы удобной разгрузки помещалось шесть таких магазинов, седьмой находился в автомате. Итого носимый бойцом запас достигал 630 патронов. Кроме того, действующий в тылу врага осназ должен иметь возможность пополнять боекомплект на месте, поэтому и пулеметы на вооружении мы имели трофейные – МГ-34. В первый раз всю экипировку в сборе мы испробовали в деле именно здесь в Риге, во время боев в Любани, месяц назад батальон все же был оснащен еще на скорую руку.
Но тут до пулеметов дело как-то не дошло – обошлись автоматами и гранатами. Все решила внезапность. Охрана замка от нашей дерзости просто остолбенела и не сумела оказать нам серьезный отпор. Все же, несмотря на все прекрасные боевые качества, немец, пусть даже из частей СС, попав в нештатную обстановку, теряется и, пока не получит сверху дополнительные указания, находится в состоянии боксера, получившего нокаут. Ну, не приучены они к импровизации. В четком планировании и выполнении приказов их сила, но и их слабость.
Пока мы захватывали замок, десантники атаковали аэродромы. Там тоже получилось все, как мы задумали. Дерзость была невероятная. В тот самый момент, когда первые «тетушки Ю» уже катили по посадочной полосе, внимание зенитчиков и аэродромной обслуги отвлекли на себя «горбатые», имитировавшие штурмовку аэродрома. Тем более местных немцев смутило то, что экипировка десанта не походила на обычную советскую. К тому же приземлялись финские самолеты, а форму одежды своих союзников немцы знали плохо. Минута-другая, и там тоже все было кончено.
А потом вовсю заработал воздушный мост, трофейные Ю-52 улетели обратно к Пскову, а вслед за передовыми подразделениями, захватившими аэродромы, специально собранные по всему советско-германскому фронту ТБ-3 начали доставлять к Риге остальной личный состав 201-й десантной бригады. Среди переброшенных через линию фронта грузов и подразделений был даже дивизион пушек ЗИС-3 и отдельная рота тяжелых пулеметов.
Нам тоже досталось, в смысле подкреплений. Пушек нашему батальону, правда, никто не обещал. Но все прочее, включая весь оставшийся личный состав, дополнительные боеприпасы и несколько ДШК на треногах и с боекомплектом, вертушки доставили нам исправно. Все прибыло «с доставкой на дом». Посадку винтокрылы совершили прямо во дворе замка. К тому же появились немалые трофеи, как в виде автотранспорта, так и в виде немецкого вооружения. Но мы в осназе не гордые – трофейному коню в зубы не смотрим.
В течение ночи левобережные районы Риги практически полностью были захвачены десантниками 201-й бригады. Под контролем немцев на левом берегу оставался пока только Усть-Двинск, он же Динамюнде, он же Даугавгривс. К утру, когда на плацдарм перелетели сначала истребители, а потом и «наш» 704-й легкобомбардировочный полк, положение немцев стало совсем безнадежным.
Наш батальон к утру контролировал плацдарм на правом берегу где-то километр в глубину и четыре по фронту. На его территории было расположено три моста из четырех через Западную Двину, включая железнодорожный. Единственный мост, который мы не успели захватить, был расположен километром выше по течению, считая от самой крайней точки нашего продвижения. К утру он был взорван самими немцами, которые боялись, что мы его непременно захватим.
Но он нам, собственно говоря, уже был не так уж и нужен. Где-то часам к семи утра на окраину Риги вышли передовые дозоры механизированной бригады генерала Бережного, и на наши позиции прекратилось даже то незначительное давление, которое пытались организовать потерявшие управление части гарнизона Риги и полицейские националистические формирования вроде команды Арайса. Вся эта публика, прощупывавшая возможность прорыва на левый берег Двины, вдруг стала бросать оружие, переодеваться в штатское и разбегаться кто куда. Затаиться, лечь на дно, переждать тяжелые времена, попытаться любой ценой спасти свою шкуру – других желаний у этих ублюдков не было. Никто из них не желал бросаться с гранатами под советские танки.
В самом начале операции нам удалось захватить здание на улице Вальдемара, 19 – это неподалеку от железнодорожного вокзала. В нем располагалась штаб-квартира команды Арайса, а также вербовочный пункт для национально ориентированных добровольцев. Теперь ни одна эта сволочь не уйдет от расплаты, так как платежные ведомости и отчеты о проведенных карателями акциях будут немедленно переданы в распоряжение НКВД. Один только расстрел 8 декабря прошлого года пациентов детской больницы на улице Лудзас ставит всю эту банду вне любого закона. Единственное наказание для них – расстрел, а еще лучше – виселица.
Кстати, сам Виктор Арайс, палач и детоубийца, штурмбанфюрер СС и лейтенант бывшей латышской полиции, тоже оказался в наших руках, так как он был правой рукой, однокашником и сослуживцем по латышской армии генерального комиссара округа «Леттленд» оберштаффельфюрера СА Отто Дрекслера, остзейского немца и уроженца Риги. Самого Виктора Арайса, как и его начальников: Дрекслера, Еккельна и Лозе, опознал сначала мой заместитель подполковник Гордеев, а потом и прибывший вместе с авангардом бригады генерал-майор Бережной. Ненависть и брезгливое презрение были написаны на их лицах, когда они рассматривали пленных фашистских главарей. Неплохо владеющие русским языком Дрекслер и Арайс из наших разговоров очень быстро поняли – в чьих руках они оказались. К моменту появления генерал-майора Бережного их страх уже успел превратиться в панический ужас. Раньше немцев пугали «дикими касаками», потом НКВД, а теперь – ужасным русским осназом, который казнит захваченных «истинных арийцев» самыми жуткими азиатскими способами. Ну, ничего, будет им полный набор страшилок, потому что казаки тоже скоро будут здесь, а представитель НКВД, товарищ Санаев, вот он, стоит рядом с нами, далеко за ним ходить не надо.
– Спасибо, Василий Филиппович, – сказал он мне, пожав руку, – все вышло даже лучше, чем мы рассчитывали. Товарищ Сталин будет очень доволен.
23 марта 1942 года, утро.
Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово.
База авиагруппы осназа РГК
В понедельник, 23 марта 1942 года, на аэродроме ЛИИ ВВС в Кратово состоялся первый испытательный полет истребителя ЛаГГ-3 с двигателем воздушного охлаждения М-82. Никаких неожиданностей не произошло. Взревев мотором, самолет, в кабине которого сидел шеф-пилот «фирмы» Василий Яковлевич Мищенко, легко оторвался от полосы и, как почетный чукча, не убирая лыж, совершил круг над аэродромом. Выбежавшие на шум из ангаров техники и летчики провожали самолет внимательными взглядами. Все закончилось благополучно. Завершив четвертый разворот, самолет снизился, выровнялся над самой полосой и, чиркнув лыжами по плотно укатанному снегу, совершил аккуратную посадку.
Но на этом полеты первого дня не прекратились. Когда самолет подрулил к позиции старта, к нему подошло несколько человек, среди которых были подполковник Железняк, гвардии майор Покрышкин и сам Семен Лавочкин. Василий Мищенко вылез из кабины и минут пять что-то рассказывал им, размахивая руками. В конце этого рассказа Семен Алексеевич кивнул, и Покрышкин забрал у Мищенко летный шлемофон, хлопнул испытателя по плечу и полез в кабину «этого пылесоса». Все повторилось вновь, самолет взлетел, сделал круг и аккуратно приземлился, после чего опять последовал обмен мнениями. Все же летчик-испытатель и опытный ас-истребитель машину чувствуют немного по-разному.
– Норовистая машина получилась, Семен Алексеевич, – сказал Покрышкин Лавочкину, неуклюже вылезая из кабины истребителя, – но ничего, мы с ней управимся, – он хлопнул ладонью по крылу. – Скорей бы ее на фронт отправить. Но, товарищ конструктор, нельзя ли убрать гаргрот? А то сейчас обзор задней полусферы совершенно никакой. А так – выше всяких похвал…
Вслед за гвардии майором Покрышкиным в кабину истребителя полез и подполковник Железняк. Пришла и его очередь поднимать «малышку» в воздух. По-другому он бы просто не смог – обычный полет по кругу на фактически серийной машине, да еще после двух опытных летчиков… Нет, риск при этом полете был куда меньшим, чем при обычном боевом вылете.
Когда сын Сталина поднял истребитель в воздух, Покрышкин проводил его внимательным взглядом, вспоминая собственное ощущение машины. Для Александра Ивановича как для летчика-истребителя первый полет на новой машине был чем-то вроде первого свидания с девушкой, которая потом должна стать законной супругой на долгие-долгие годы. Такие моменты в жизни не забываются. Гвардии майор хотел еще раз поднять машину в воздух, на этот раз по-настоящему, без ограничений, увести истребитель в пилотажную зону и покувыркаться там от всей своей широкой русской души среди белых, как пуховые перины, облаков, добиваясь полного единения человека и машины.
Василий Сталин, поднимая в воздух новый самолет, в мыслях был от него довольно далеко. Последние два месяца не прошли даром и довольно сильно изменили его жизнь. Он почти бросил пить, показывая при этом довольно твердую волю. Если предыдущие «воспитатели» стремились споить сына вождя для получения через него всяческих благ, то общество Александра Покрышкина, генерала Голованова, летчиков авиаэскадры осназа из будущего, наоборот, укрепляло его волю и дух. Вести себя здесь подобно избалованному барчуку было просто неприлично, и Василий потихоньку перенимал манеры майора Покрышкина, который вовсе не был комнатным ботаником. Как там пел Утесов: «Я веселый, озорной гуляка…»
Хулиганом, короче, был Александр Иванович, но при этом чертовски обаятельным хулиганом. Была еще одна не очень красивая история, в которой поучаствовали оба наших героя и еще двое их хороших знакомых…
Одним темным мартовским вечером Василий, то есть подполковник Железняк, гвардии майор Покрышкин, гвардии майор Магомедов и присоединившийся к ним гвардии капитан медицинской службы Воробьев, в служебное время отвечавший за медицинское обеспечение авиаэскадры осназа – так сказать, четыре мушкетера – собрались теплой компанией и на личной машине Василия поехали в Москву. Там они в тихом переулке отловили некоего режиссера Алексея (Лазаря) Каплера, после чего весьма долго и интенсивно расспрашивали его о подробностях личной интимной жизни, и о том, какого хрена он подбивает клинья к несовершеннолетней дочери товарища Сталина. По ходу самодеятельного допроса доморощенными следователями применялись руки, ноги, солдатский ремень, а также специальные медицинские препараты.
По счастью, зубовный скрежет, буцкающие звуки и тихое повизгивание жертвы не привлекли к себе никакого постороннего внимания, так что все осталось шито-крыто. Кстати, некоторые необратимые последствия у этой истории все же были. Алексей-Лазарь после этой встречи довольно быстро развелся со своей второй женой Таисией Гольдберг, но так больше ни разу никогда и не женился. Возможно, причиной тому была одна хитрая, почти не оставляющая следов операция, которую капитан Воробьев провел клиенту прямо в полевых условиях.
Сколько молоденьких девочек после этого могли спать спокойно, так никто и не узнает, ибо о наклонностях педофила стало известно только потому, что он выбрал себе не ту жертву. Да и особым преступлением это тогда не считалось. Не то что в XXI веке, когда за то же самое Каплер мог получить до десяти лет пребывания в «петушином углу», будь даже на месте Светланы обычная несовершеннолетняя девица.
Ну, для чего еще нужны по жизни друзья, если не для того, чтобы отшить от шестнадцатилетней Светланы Сталиной опытного педофила. Одно дело, когда историю раскручивает НКВД, при этом вынося сор из избы и травмируя девочку-подростка. Другое дело, когда ухажер сам сбегает из Москвы в Ташкент, Читу, Владивосток, хоть в Анадырь, хоть к черту на кулички, лишь бы подальше от этих сумасшедших, готовых за невинный флирт изрезать интеллигентного человека финками. О том, что он, мягко выражаясь, уже не мужчина, гражданин Каплер узнал далеко не сразу. А когда понял, что к чему, было уже поздно. Финита ля комедия – поезд ушел.
Отношения с отцом у Василия тоже постепенно налаживались. Отчасти причиной тому было то, что он отказался от многих своих вредных привычек, отчасти потому, что информация, поступающая к вождю по другим, независимым каналам, не содержала привычных сведений об очередной попойке и скандале сына самого. Таким Василий больше нравился товарищу Сталину.
Насчет дальнейшего устройства жизни сестры у Василия было особое мнение. В общем, с кем поведешься, так тебе и пусть. Неперебесившуюся девку такого опасного возраста надо было бы держать под замком. Только что скажет об этом «прогрессивная общественность», которая, если разобраться, ничуть не лучше любого педофила?
Но тут помогло одно обстоятельство. Шла война, множество детей потеряли родителей, детдома были переполнены, Красная армия шла вперед, освобождая оккупированные территории, а это означало новые потоки сирот, которых надо было одеть, обуть, обогреть… Среди них были не только дети, но и подростки того скользкого возраста, позже именуемого тинейджерами. Детский дом им был не по душе – уж слишком взрослыми были эти подростки, пережившие жизненную катастрофу и слишком рано ставшие самостоятельными.
Кому первому пришла в голову эта мысль – неизвестно. Но кто-то, чье имя так и не было установлено, вспомнил о суворовских училищах, в прошлой истории в одна тысяча девятьсот сорок третьем году организованных по инициативе генерал-лейтенанта (графа) Игнатьева, того самого, что «Пятьдесят лет в строю» написал. И о Смольном институте благородных девиц, где дисциплина немногим отличалась от армейской. В тот раз «красный граф» думал только о мальчиках, как о будущих офицерах. Но ведь в современной армии (да и не только армии) женщинам тоже есть место, тем более что в СССР равенство полов было не только формальным. Женское суворовское училище – хороший оселок для закалки духа. Ну, а кто не хочет надевать форму – пусть под присмотром опытных педагогов готовятся к работе на государственной службе.
Василий увлекся этой мыслью и думал, как бы преподнести эту идею отцу, который со своей стороны в свободное от своих государственных обязанностей время тоже ломал голову над вопросом – как бы уберечь своих детей от той гнили, что поразила их в прошлой истории. Не чужие, чай, люди.
Завершив последний, четвертый разворот, Василий повел истребитель на посадку. Он твердо решил, что вернувшись с аэродрома, немедленно сядет за составление докладной записки «касаемо устроения десяти мужских и пяти женских суворовских училищ, а также институтов для девочек-сирот, по подобию Смольного института, для воспитания тех, кто потерял родителей. Возраст воспитанников и воспитанниц – от двенадцати до семнадцати лет».
24 марта 1942 года, полночь.
Франция, побережье Бискайского залива неподалеку от Бордо, курортный поселок Мимизан
Порывистый ветер, дующий со стороны Бискайского залива, нес с собой холодное и влажное дыхание штормовой Атлантики. Временами из-за густых потоков дождя ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. В такую погоду, как говорится, добрый хозяин не выгонит из дому собаку. Кстати, сторожевые псы были и на вилле, где под контролем немецкой комендатуры и гестапо проживал бывший Главнокомандующий вооруженными силами Юга России генерал Деникин вместе с женой и дочерью.
Обитатели виллы уже спали, когда на ее территорию вторглись незваные визитеры, обряженные в бесформенные, обшитые ленточками балахоны. Первыми умерли взятые в ножи часовые на наружных постах, не услышавшие и не увидевшие нападавших из-за капюшонов своих прорезиненных дождевиков. Вскоре к ним присоединилась сначала бодрствующая, а потом и отдыхающая смена караула. Нападение было настолько неожиданным, что никто из немецких солдат так и не успел крикнуть. Тыловые части – третий сорт, то есть подразделения, укомплектованные пожилыми бойцами и теми, кто был признан ограниченно годными к армейской службе. Они так радовались, что попали служить не на Восточный фронт, а в спокойную мирную Францию! Но вот Восточный фронт сам пришел за ними.
Покончив с караулкой во флигеле и из пистолетов с глушителями перестреляв собак, незваные гости вошли в дом. В первую очередь был найден и обрезан телефонный провод, ибо явление на виллу чего-то вроде группы быстрого реагирования совсем не входило в планы пришельцев. Не зажигая света, трое из нападавших поднялись на второй этаж. Остальные остались внизу.
Наверху первой была обнаружена комната, в которой отдыхал приставленный к семье Деникиных сотрудник гестапо. Криминальинспектор Кранц успел проснуться от едва заметного скрипа двери в комнату и с ужасом увидеть возникшую посреди комнаты похожую на призрак фигуру. Словно подброшенный катапультой, гестаповец вскочил с кровати и схватился за кобуру с пистолетом. Но на этом попытка оказать сопротивления закончилась. В лицо ему что-то пшикнуло, и потерявший сознание криминальинспектор криво рухнул на свою же кровать.
– Вот падла, – злобно прошипела стоящая в дверях фигура в балахоне. – Ворончук, ты олух царя небесного! Тебе что, жить надоело?
– Так кто ж знал, товарищ старший лейтенант, – так же шепотом ответил провинившийся, подбирая выпавшее из руки гестаповца оружие. – Такой шустрый, гад, оказался, словно вода в унитазе…
– Заруби себе на носу, Ворончук, – наставительно сказал командир, – недооценка противника и утеря бдительности – это прямая дорога на тот свет.
– Я понял, товарищ гвардии капитан, – сказал Ворончук и показал на герра Кранца, лежавшего поперек кровати: – А с этим что будем делать?
– Упаковать, – махнул рукой командир, – потом прихватим с собой. Смотри у меня, Ворончук, головой за него отвечаешь.
В этот момент спокойное течение операции прервалось. В конце коридора тихо раскрылась дверь, и в проеме появилась освещенная зыбким светом свечи фигура молодой женщины, одетой в бежевый байковый халат. Эта особа была Мариной, единственной дочерью генерала Деникина. Увидев в коридоре незваных гостей, она от неожиданности чуть не уронила свечу. Еще мгновение, и она грохнется в обморок.
– Тс-с-с, тихо, барышня, – прошептал из темноты командир, – не бойтесь нас, никто не собирается причинить зла ни вам, ни вашим близким.
– Ой! – невольно вскрикнула девушка, когда подошедший к ней вплотную боец задул свечу, горевшую в ее руке.
– Я же вас просил не шуметь… – повторил командир, но было уже поздно. От шума в коридоре проснулся сам Антон Иванович Деникин.
– Марина, кто там? – встревоженным голосом спросил он из-за двери.
– Антон Иванович, – негромко ответил ему командир пришельцев, – вам привет от полковника генерального штаба Виктора Петровича Игнатенко. Он сказал, что вы его хорошо знаете, и попросил передать для вас письмо.
– Что? – воскликнул удивленный Деникин. Потом послышался шорох надеваемой одежды, и некоторое время спустя, запахнув ночной халат, генерал вышел в коридор.
– Кто вы такие, и что это что за маскарад? – удивленно спросил Деникин, увидев стоящего у двери его комнаты командира с размалеванным тактическим гримом лицом и одетого в мокрую «кикимору». Непроизвольно рука генерала поднялась ко лбу, словно он хотел перекреститься. Потом Деникин окончательно пришел в себя и спросил: – Скажите же вы, наконец, молодой человек, что тут происходит, и откуда вы взялись?
– Позвольте представиться, господин генерал, – сказал командир, – гвардии капитан Федорцов Иван Леонович, силы особого назначения.
– Что?! – удивление Деникина было неподдельным. – Так вы большевики, что ли?
– Так точно, господин генерал, что ни на есть самые настоящие большевики, – жутковато улыбнувшись, сказал пришелец. – Но не будем терять время и давайте перейдем к тому делу, по которому мы прибыли сюда.
– Да-да, папа, – сказала дрожащая Марина, – пусть эти люди побыстрее все закончат и уходят отсюда. Мне холодно и страшно…
Деникин огляделся по сторонам. Два таких же, как капитан Федорцов, воинов в странной лохматой одежде стояли в разных концах коридора и, как понял генерал, страховали себя от каких-либо случайностей. А из комнаты гестаповца вышел здоровенный боец, на плече которого, словно невеста, украденная женихом-абреком, покоился связанный по рукам и ногам криминальинспектор Кранц.
– Хорошо, – сказал Деникин. – Да, я действительно неплохо знаю генерального штаба полковника Виктора Петровича Игнатенко. Он не так давно виделся со мной и сказал, что собирается…
– …в Россию, – закончил за генерала капитан Федорцов. Потом он извлек из складок «кикиморы» запаянный в пленку пакет и протянул его Деникину. – Виктор Петрович просил передать вам это.
Деникин осторожно взял в руки конверт.
– Вы хотите сказать, что прибыли сюда прямиком из Совдепии?
– Именно так, господин генерал, – ответил Федорцов, – прямо из Мурманска, – он вежливо кашлянул. – Антон Иванович, мы тут с вами ведем беседы, словно кумушки на базаре, а ведь мы не на прогулке, да и время-то идет.
– Извините, – сказал Деникин, открывая конверт и доставая из него сложенный вчетверо лист бумаги. Генерал развернул письмо, и капитан достал из кармана и включил небольшой, размером с карандаш, но очень мощный электрический фонарик. На бумагу упал круг яркого бело-голубого света.
– Благодарю вас, – сказал генерал и быстро пробежал глазами послание. При этом на его лице сменялись самые разные эмоции, от глубокого скепсиса до не менее глубокого раздумья. Закончив читать, он поднял взгляд на капитана.
– Я понимаю, что это оформленное по всем правилам рекомендательное письмо, – задумчиво произнес Деникин, – что ж, как бы ни были невероятны те вещи, о которых здесь написано, но Виктору Петровичу я верю как себе. Господин капитан, Виктор Петрович пишет, что у вас ко мне должно быть еще одно послание?
– Да, Антон Иванович, вот оно, – сказал Федорцов, доставая второй конверт, на этот раз чуть побольше первого и опечатанный сургучом. На конверте крупными буквами было написано: «Антону Ивановичу Деникину». И подпись красными чернилами: «И. Ст.».
– Да уж, сподобился, никогда бы в жизни не подумал, что может быть такое… – пробормотал генерал, вскрывая и разворачивая послание. Потом на некоторое время наступила тишина. Генерал читал письмо Сталина, и по его лицу снова пробегали различные эмоции.
– По сути это амнистия мне и моей семье, а также предложение – наконец закончить Гражданскую войну, и приглашение посетить Совдепию, – генерал внимательно посмотрел на капитана Федорцова. – Даже не знаю, что и сказать. Да-с! Поставил меня Виктор Петрович в сложное положение, прислав вас сюда… Как я понимаю, если мы тут с вами стоим и спокойно разговариваем, то немцы, что квартировали на этой вилле, уже мертвы?
– Разумеется, – подтвердил капитан Федорцов, – нам не нужны те, кто узнает о нашей встрече…
Деникин напрягся.
– Ну, а нас в случае отказа вы тоже не оставите в живых?
– Отчего же, – пожал плечами капитан, – мы передали вам письма – следовательно, основная часть нашего задания выполнена. Отрицательный результат – это тоже результат. Если вы решите остаться здесь, то мы откланяемся и тихо уйдем, разумеется, приняв меры, чтоб до утра здесь больше никто не появился.
А потом, Антон Иванович, утром сюда заявится гестапо. Да, мы понимаем, что подставляем вас с семьей, но в конце концов, сейчас, когда под угрозу поставлено само существование России и русского народа, мы, русские офицеры, должны забыть о прошлых разногласиях и встать единым строем против германского фашизма.
– Так-то оно так, – Деникин в раздумье поглаживал свою седую бороду, – Иван Леонович, вы можете дать слово, что у нас в Совде… простите, в Советском Союзе не тронут хотя бы Марину?
– Антон Иванович, – сказал Федорцов, – я могу дать вам слово, что вы, ваша супруга и ваша дочь в СССР будете находиться в полной безопасности и вы будете обеспечены всем необходимым. Только решайтесь быстрее, время идет…
– А, ладно, была не была! – Деникин посмотрел на дочь, которая, затаив дыхание, слушала эту беседу. – Марина, иди, буди маму. Обе быстро одевайтесь, вещи брать не надо. Мы уходим сейчас же…
24 марта 1942 года, утро.
Бискайский залив, АПЛ «Северодвинск»
Капитан 1-го ранга Верещагин Владимир Анатольевич
На максимальной скорости отойдя от французского берега, «Северодвинск» погрузился на практически недоступные для местных субмарин глубины, нырнув под проходящую через Бискайский залив ветвь Гольфстрима, именуемую потоком Ренелла. С того самого момента, когда лодка оказалась ниже границы, разделяющей теплый поток Гольфстрима и холодные подстилающие воды Атлантики, она стала недоступной для существовавших в сороковых годах средств обнаружения. Перед этим препятствием пасовали даже сонары британских эсминцев, обычно легко обнаруживающие германские субмарины, прорывающиеся в Южную Атлантику из Сен-Назера или Лориана.
Все наши дела у берегов Франции завершены, пора возвращаться домой. Кого нужно было тихо высадить на испанский берег, тот высажен. Человек без лица, железная маска ХХ века. Мы не знаем, куда именно направляется этот «Максим Максимыч Исаев» и какое у него задание, но точно понимаем, что каждый из нас сражается там, где ему положено. Тем более что Победа у нас будет одна на всех.
И теперь настало время для предметного разговора с интереснейшим историческим персонажем, генералом и русским патриотом. Я имею в виду Антона Ивановича Деникина, бывшего вождя Белого движения и главнокомандующего вооруженными силами Юга России. После событий минувшей бурной ночи он и его близкие пришли в себя, успокоились, привыкли к своему новому положению. Теперь можно и поговорить…
Промокшему под проливным дождем генералу была уже подготовлена у нас на лодке офицерская камуфляжная форма с парадными генерал-лейтенантскими погонами российского образца. Кстати, мы болтались у Бордо два дня, выжидая, когда пойдут те самые обещанные прогнозом проливные дожди. При другой погоде нашим диверсантам было бы на порядок труднее работать.
Смешно, конечно – форма полевая, а погоны парадные, но в Совместном Постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиума Верховного Совета СССР специально указывалось, что для восстановления преемственности истории знаки различия (погоны) вводятся только для ношения с парадной и повседневной формой одежды. Для полевого (камуфляжного) обмундирования частей РККА остаются старые различия образца 1938 года. И в самом деле, при ношении полевой формы с разгрузочным жилетом, введенным в употребление с 1 марта этого года, погоны закрываются этим самым жилетом и оказываются недоступными для употребления в качестве знаков различия. Предлагать же Антону Ивановичу петлицы генерал-лейтенанта РККА, тем более что называется с ходу, мы посчитали своего рода авангардизмом.
Если в нашем прошлом введение погон было приурочено к победе в Сталинградской битве, то в этой истории поводом к возвращению хорошо забытого старого стало снятие блокады Ленинграда. В Рабоче-Крестьянском Красном флоте погоны были введены для парадной, повседневной и рабочей формы одежды. Исключение составляли только части морской пехоты, которые экипировались в соответствии с нормами, принятыми для штурмовых и десантно-штурмовых частей РККА.
Так что я встретил Антона Ивановича с семьей у главного люка при полном параде, сверкая звездами на погонах. Офицеры и мичманы, занимающиеся своим делом, тоже были при погонах. Впечатление это произвело соответствующее, особенно на дам.
Но главное значение имели не они, а капитан Федорцов и его ребята. В самом начале, когда мы выходили из Мурманска в 2012 году, взвод подводного спецназа считался на нашей лодке прикомандированным подразделением. Пусть сама конструкция проекта 885 «Ясень» предусматривает штатную возможность использовать подводных диверсантов, но ведь поход предполагался испытательно-боевым, и лишь в крайнем случае мы могли принять участие в боевых операциях.
Но с тех пор много воды утекло, и морской спецназ стал нам воистину родным. Мы остаемся здесь, в относительно безопасной сверхсовременной субмарине, а они уходят на берег, чтобы встретить врага лицом к лицу. Пропуская через люк, я пожал каждому руку. Все, что могу лично, как говаривал генерал из одного хорошего фильма о войне. Все целы и невредимы, и слава богу. Люк задраен, команда на погружение, курс – домой.
Набирая ход, лодка провалилась во мрак глубин, туда, куда не пробиваются лучи даже полуденного солнца. Глубина сто пятьдесят, на компасе норд-вест, скорость двадцать восемь узлов. Впереди Мурманск…
Кроме генерала, его жены и дочери, спецназ притащил к нам на борт трофей – гестаповца, охранявшего, а точнее сторожившего Деникина. Криминальинспектор – мелкий чин, примерно соответствующий лейтенанту. Но Иван Леонович объяснил мне, насколько теперь, после исчезновения герра Кранца, интересно будет его коллегам из гестапо расследовать историю побега или похищения генерала Деникина. Пусть поломают голову, был этот гестаповец соучастником акции или невинной жертвой. Чем меньше немцы поймут из того, что произошло на самом деле, тем будет интересней. Ради секретности нам было категорически запрещено каким-либо образом обозначать свое присутствие южнее широты Бергена. Не было нас в Бискайском заливе, и быть не могло – а все остальное от лукавого.
И вот она – встреча с легендарным вождем Белого движения. Сидящий напротив меня Деникин был похож на нахального, седого, наголо бритого воробья, по недоразумению обряженного в генеральский камуфляж. И первые же сказанные им слова тут же подтвердили это впечатление.
– Молодой человек, – сказал генерал, разглядывая скромное убранство моей каюты, – извольте объясниться! Или вы думаете, что я не вижу, что вы похожи на правоверного большевика не больше, чем я на апостола Петра? Воюющие на стороне красных невиданные корабли под Андреевским флагом уже стали у наших людей притчей во языцех. Ваша-то подводная лодка – не один ли из этих самых кораблей? Что вы на это скажете?
– Гм, – я чуть не подавился от такой откровенности, можно даже сказать наглости. Но отсутствием ума Антон Иванович Деникин никогда не страдал, избытком скромности и застенчивости тоже. Резал правду-матку в глаза встречным и поперечным, потому и жизнь имел такую яркую и неоднозначную.
– Вы правы, Антон Иванович, – ответил я, приглашая генерала присесть, – люди мы не здешние и пришли не по своей воле из иных времен. Но не проездом, а для того, чтобы остаться жить в этом мире, вместе со всеми его печалями и радостями.
– Вот так-так! – удивленно произнес Деникин, уставившись на меня ошарашенным взором. – Выходит, что раз на ваших кораблях Андреевский флаг, там, в иных временах, большевизм был все же свергнут восставшим народом?
– Отчасти это так, – ответил я, – но только много радости народу это свержение не принесло. Как в феврале семнадцатого, страну снова погрузили в бездну хаоса и национального унижения. По счастью, обошлось без войны, но чашу позора Россия испила до дна. Запомните, Антон Иванович, даже в большевистских вождях внутри нет, нет, да и сидит маленький Рябушинский или Гучков. Получив свободу, они и растащили страну на частные вотчины. Все чувства преходящи, лишь алчность у них вечна.
– Вот оно как… – пробормотал Деникин, – вообще я думал, что именно этим все в Совдепии и закончится лет так через десять…
– Но пришел Сталин и начал выжигать перерожденцев каленым железом, – закончил я мысль Деникина. – Антон Иванович, я знаю, что вы человек либеральных убеждений, но поверьте – либерализм подходит России не больше, чем зайцу рыбий хвост. По сути своей, многонациональному составу населения и огромности территории, Россия естественным образом является империей, нуждающейся в сильной, твердой и умной руке Правителя. Когда на ее троне оказывается слабый человек, то все кончается, как в феврале семнадцатого или как в августе девяносто первого. Кровь и хаос, на радость заморским шейлокам, вот что это такое – демократия.
Генерал Деникин внимательно слушал меня, приглаживая машинально седые усы и лишь изредка кивая головой. Да, меня несло. Наши деды лили кровь на войне, строили и восстанавливали заводы, прокладывали линии ЛЭП, нефте- и газопроводы только лишь для того, чтобы кучка наглых и алчных партийных и комсомольских функционеров потом объявила это все своей священной и неприкосновенной частной собственностью.
Перед этим походом Сталин пригласил меня к себе на дачу. Поговорить. Не я один из наших был таким счастливчиком. Там уже побывали адмирал Ларионов и, ставший уже здесь генералом, полковник Бережной, а также и спецура, пачками отлавливавшая для Лефортовской тюрьмы немецких генералов.
Я полагаю, что в ходе таких вот встреч Сталин пытался понять – что мы за люди, и составить о нас свое мнение. Скорее всего, именно во время той встречи со мной он и принял окончательное решение – приглашать генерала Деникина в СССР или нет.
Разговор получился насыщенным и интересным. Сталин пытался узнать – как в нашей истории поступили с белоэмигрантами, которые после войны решили вернуться в СССР. Я честно сказал, что многие из них были репрессированы, что отбило охоту у тех, кто не принял окончательное решение о возвращении на Родину.
Сталин нахмурился, отошел к столу, взял свою трубку, долго ее раскуривал, а потом тихо, словно извиняясь, сказал:
– Неправильно поступили тогда. Кто сотрудничал с немцами и боролся с советской властью во время войны, должны были понести заслуженное наказание. А невиновных наказывать не следовало. Советской стране нужны талантливые, грамотные специалисты. Пусть они или их родители когда-то не приняли революцию и уехали за рубеж. Этот их выбор. Но теперь, когда страна находится в смертельной опасности и на карту поставлено само существование русской нации, только откровенный мерзавец и выродок не захочет помочь России. Пусть даже советской…
Я знаю, что некоторые эмигранты после нападения на нас Гитлера наперегонки бросились помогать фашистам, за что заслужили ненависть и презрение со стороны остальных белоэмигрантов, у которых осталась еще совесть и любовь к своей Родине. С такими мы разговаривать не будем. Пусть ими займется ведомство товарища Берии.
А вот те, кто будет оказывать нам посильную помощь, или как минимум останется нейтральным, может рассчитывать на возвращение в Советскую Россию. С ними у нас будет разговор, хотя и не простой. Многое нас разделяло в течение четверти века. За рубежом выросло новое поколение, которое никогда и не видело Россию. Но если они чувствуют духовную связь с Родиной – это тоже наши люди.
Я вспомнил этот разговор со Сталиным и вкратце пересказал его Деникину. Генерал задумчиво слушал меня, изредка кивая головой, словно соглашаясь со словами вождя Советской страны.
– Вы знаете, Владимир Анатольевич, – сказал Деникин, – что я долгие годы был противником Советской власти и считал большевиков узурпаторами, которые силой захватили власть в России и проводят над нашей бедной страной свои чудовищные эксперименты. Но теперь, когда враг топчет русскую землю, а солдаты Красной армии, мои бывшие враги, бьются не за Советскую власть, а за Россию, я не могу остаться в стороне от схватки. Как русский офицер, я просто обязан быть на стороне этих самых большевиков. Парадокс, но это именно так…
Если Сталин сказал вам то, что вы мне сейчас поведали – а я вижу, что вы не лжете мне, – то в сказанном им я нахожу реальный шанс объединить Россию – ту, которая советская, и ту, которая считала Совдепию исчадием ада. Я надеюсь, что из этой смертельной схватки с нацистами новая Россия выйдет совершенно другой, такой, которой будет гордиться русский человек, где бы он ни находился.
Я внимательно прочитал письмо своего старого друга полковника Игнатенко. И, если сказать честно, завидую ему. Он имеет возможность сразиться с врагом, напавшим на Россию, а я – нет. Я буду просить Сталина дать мне возможность снова пролить кровь за свою страну. Как вы считаете, Владимир Анатольевич, он разрешит мне пойти на фронт хотя бы рядовым?
Я внимательно посмотрел на Деникина. Старый вояка с надеждой смотрел на меня – ведь я лично беседовал с человеком, который сегодня является олицетворением той России, которая сражается с Гитлером, подмявшим под себя всю Европу.
– Антон Иванович, – сказал я, – полагаю, что товарищ Сталин пойдет вам навстречу и даст возможность применить ваши знания и опыт для борьбы с врагами России. И не только в качестве рядового…
25 марта 1942 года, утро.
Прибалтийский край, Рига, Усть-Двинская крепость
Генерал-майор осназа Вячеслав Николаевич Бережной
Баста, карапузики, кончилися танцы! Указ Президиума Верховного Совета СССР… В общем, нет больше Эстонской, Латышской и Литовской Советских республик. Есть Прибалтийский край в составе РСФСР без всякого там национального колорита. В едином порыве, товарищи народные депутаты, ага, по достоинству оценили выдающийся вклад трех маленьких, но гордых народов в дело нацизма-фашизма и воздали всем и каждому по мазку зеленкой на лоб. Да и не было никогда ни у Латвии, ни у Эстонии своей государственности. А Литва отдалась в доверительное управление польским магнатам. Пусть с поляками теперь и разбираются, потому что еще неизвестно, что станет с самой послевоенной Польшей.
Такова теперь новая национальная политика вождя и возглавляемой им партии. Статус автономии или союзной республики теперь еще надо будет заслужить. И наоборот, как рассказал нам на политинформации бригадный комиссар Брежнев, с учетом уроков сорок первого года, опережающим, ударным путем теперь будут развиваться внутренние территории СССР, от Днепра до Урала в европейской части и от Урала до Енисея в Сибири.
Помнится, средневековый азиатский владыка Амир Тимур, он же Тамерлан, также известный миру под именем Железный хромец, называл территории, лежащие между реками Сырдарья и Амударья, основой своей державы, сердцевинными землями Мовароуннахр, считая все остальные подчиненные ему территории всего лишь стратегическим предпольем. Все добытое на войне или заработанное торговлей вкладывалось в ядро державы. Базары, мечети, оросительные каналы и торговые тракты – на все это не жалели средств. На окраинах же по приказу владыки Тимура строились лишь крепости да дороги для быстрой переброски войск…
Настроение весеннее. Припекает солнце и звенит капель. Снег тает, превращаясь в жидкую грязь. Бегут ручьи. Новообразованный Прибалтийский фронт после взятия Риги стабилизировался. Командовать им Сталин поручил только что произведенному в генерал-майоры Ивану Даниловичу Черняховскому. Между прочим, это самый молодой генерал в РККА. Ему сейчас всего тридцать шесть лет.
Генерал Черняховский вместе со своим штабом, бывшим штабом 2-й Ударной армии, срочно выехал в Ригу. Тем временем части 2-й Ударной, 4-й, 58-й и 52-й армий спешно перебрасываются в Прибалтику по железной дороге.
Положение осложняется тем, что по лесам в треугольнике между Новгородом, Любанью и Лугой еще бродят голодные и злые остатки немецких окруженцев. Их гоняют истребительные батальоны НКВД, то есть вышедшие из лесов партизаны, и пока еще не ставшие пешими лыжбаты бывшего Волховского фронта. Сдаваться окруженные немцы не собираются, и война сейчас идет на полное физическое истребление противника. Личные жетоны немецких солдат мешками свозятся в Москву, длиннющие списки, похожие на выигрышные номера тиража лотереи «Спортлото», каждый день публикуются в шведских газетах. В Германии траур, пока еще неофициальный. Подсчет не закончен, и Молох Восточного фронта еще потребует себе кровавых жертв.
Немецкая группировка, окруженная под Шлиссельбургом, пока еще держится. Но у советского командования уже лопнуло терпение. Третий день деревоземляные укрепления немцев обрабатываются напалмовыми бомбами и выливными приборами. Днем с бронированных штурмовиков Ил-2, ночью с фанерных тихоходов У-2. Вдобавок, практически не переставая, бьет вся артиллерия Ленфронта, от восьмидюймовых гаубиц Б-4, прозванных финнами «Сталинскими кувалдами», до трехдюймовых полковых пушек. Над Шлиссельбургом и Синявинскими высотами, превращая день в ночь, плотной пеленой висит густой, сладковато-маслянистый дым, в котором перемешались запахи сгоревшего напалма, торфа, дерева и горящей человеческой плоти. И пока еще живые немецкие солдаты 227-й и 223-й пехотных дивизий уже завидуют своим мертвым камрадам. Тем уже не больно и не страшно, а для тех, кто еще жив – ад на земле только начинается.
У нашего «Солнцепека» появился местный младший братишка. Говорят, довольно страшная и уродливая с виду конструкция на шасси устаревшего танка Т-28. Но его двадцать новых снарядов РС-220 с горючей начинкой показали себя в деле как нельзя лучше. Плюющаяся огнем тяжелая зверюга получила в войсках прозвище «Горыныч», и теперь, после его дебюта под Шлиссельбургом, чую я, что ждут финнов на Карельском перешейке горячие денечки.
У нас же тут – затишье, немцы и их холуи из местных окопались в Елгаве, Екабпилсе, Пыталово и Острове. Дальше зона ответственности Северо-Западного фронта генерала Горбатова. Пока еще нет Черняховского, сижу в Риге вроде как и. о. комфронта, пугаю собой немецких великовозрастных детишек в ОКХ. Им все кажется, что сейчас мы рванем от Риги через Шауляй к Кенигсбергу. Дурачки.
Немецким генералам невдомек, что в данный момент наступать моя бригада не смогла бы, даже если бы и захотела. Из техники на ходу только изделия из XXI века. Немецкие полугусеничники разбиты в хлам из-за беспощадной эксплуатации на наших раздолбанных дорогах, танки Т-34 и КВ-1 требуют серьезного заводского ремонта, ходовая – опять же в хлам. Нет, пройти маршем километров сто и вступить в бой мы еще можем. На это у нас есть и порох в пороховницах, и ягоды в ягодицах. Но не более того, ибо моторесурс именно в этих ягодицах и находится.
Надо учесть еще и то, что побегали мы в последнее время тоже изрядно, и все время, как это ни удивительно, своим ходом. Сначала из Старой Руссы во Псков, потом из Пскова к Ленинграду, потом бои под Гатчиной и у Ульяновки, потом от Ульяновки обратно к Пскову, потом от Пскова к Риге… И не бросили из-за поломок ни одной боевой единицы. Больше тысячи километров пробега. Величайшее достижение, если сравнивать с тем, что было всего полгода назад – не более ста пятидесяти километров пробега до капремонта для Т-34 и КВ. Правда, стоя под Ульяновкой, мы хорошенько все перебрали, но если по уму, всю ходовую на советской технике надо выбрасывать и ставить новую. Ни на что серьезное с этой техникой мы уже не способны. Сидим, загораем на солнышке, приводим в порядок истрепанные нервы.
Культурная программа – опять же посещение арийских зрелищ. Вместе с Брежневым и комиссаром ГБ Санаевым привлекался в качестве свидетелей эксгумации евреев, расстрелянных в Бикерниекском лесу, а также расстрелянных восьмого декабря командой Арайса пациентов детской больницы на улицу Лудзас. Последнее было хуже всего. Зима. Детские тела в промерзшей земле сохранились так, как будто расстреляли их только на днях. Беспощадный реализм германского нового порядка, сохраненный зимним холодом для потомков.
Я и раньше не страдал излишним гуманизмом по отношению к носителям «высокой европейской культуры», но теперь я готов видеть их только мертвыми. И чем больше, тем лучше. К счастью, и самого Арайса, и Лозе, и Дрекслера, и Еккельна к тому времени уже успели отправить в Москву, на Лубянку. А то я с ними сделал бы то, что в этом мире еще и в голову не приходит.
Вместе с пленными ублюдками в Москву отправился и полковник Маргелов со своими ребятами. Все они любимы вождем и обласканы. По солдатскому телеграфу ходит «шу-шу-шу», что из его батальона будут делать десантно-штурмовую бригаду осназа.
Когда стало ясно, чьи могилы мы тут разрыли, из Москвы самолетом экстренно привезли журналистов. Наших и союзных. Был даже знаменитый американец Эрнест Хемингуэй. Колоритнейший дядька. Если кто сумеет взорвать в Америке эту бомбу, так это только он. Тем более что мы свозили их еще и в Саласпилский лагерь, захваченный кавалеристами Иссы Плиева в полной сохранности. Все происходило так стремительно, что никто не успел сбежать и почти никого не успели расстрелять.
Приехал с делегацией и наш старый знакомый Константин Симонов. У него успех. Его новый, еще неоконченный роман «Звезда Полынь» по главам печатается в «Красной Звезде». На фронте газету зачитывают до дыр. Все завуалировано, никаких особых секретов не выдается, все персонажи под псевдонимами. Но для нынешних времен это почти «война в прямом эфире».
Возрожденные по всей освобожденной территории края органы НКВД сбиваются с ног в поисках лиц, сотрудничавших с оккупантами. В помощь им выделяются воинские части, в основном из состава кавкорпусов. Аресты, допросы, новые аресты и новые допросы. Всего-то с полгода погусарствовали тут немцы и их пособники, а дел хватит на несколько лет работы советских карательных органов.
Уже разрытые нами могилы потрясают. На то, чтобы окончательно покончить с нацистской заразой, понадобится несколько лет. Уже сейчас вагоны доставляют на фронт солдат, а обратно, в Сибирь и на Урал, отправляются те, для кого немцы были новыми хозяевами и кто по-собачьи преданно служил им. Короче, те, кого и повесить особо не за что, и на свободе оставлять нельзя. Один только захваченный нами архив команды Арайса помог заполнить несколько эшелонов.
Есть тут и такие персонажи, с которыми наше командование до сих пор не может понять, что делать. Это доставленные немцами в Латвию для работ или просто для уничтожения евреи из оккупированных стран Европы: Франции, Бельгии, Голландии, Дании. Как я уже говорил, расстрелять из них никого еще не успели, немцам было просто не до этого. Некоторые все же умерли сами от холода, истощения и побоев, остальные сейчас напоминали живые скелеты. Их подкармливали в наших воинских частях. Чужие они здесь, никому не нужные. Вопрос с их вывозом в тыл пока еще не решился. Было неясно, куда их везти и что дальше делать. Многие из них могли просто не перенести дальнюю дорогу.
Мне даже иногда кажется, что нас, русских, эти евреи боялись даже больше, чем своих немецких мучителей. Мы для них «ушасные касаки», внезапно ворвавшиеся в Саласпилс рано утром и прямо на их глазах шашками порубившие охрану лагеря. В том числе и «членов еврейской полиции лагеря». Вот как оно бывает – одни евреи стерегли в лагерях других евреев. А эти дикие русские не стали разбираться. И поделом! Никому этих подонков с белыми повязками на рукавах и желтым магендовидом на груди не было жаль.
Были из этого правила и свои исключения. Все же мы живые люди, и ничто человеческое нам не чуждо. Например, мой ученик и крестник Коля Бесоев уже на второй день в Риге подобрал на обочине дороги умирающее от истощения существо женского пола и отвез его (ее) в наш бригадный медсанбат. Существо, больше похожее на живой скелет, не понимало ни по-русски, ни по-английски и едва что-то «шпрехало» по-немецки. Немецкий был на уровне лагерного суржика, а французского у нас никто не знал. Но Коля навестил свою крестницу раз, два, три… Он же у нас романтик, хотя это уже совсем другая история.
27 марта 1942 года, полдень.
Прибалтийский край. Рига. Усть-Двинская крепость
Гвардии капитан осназа РГК Бесоев Николай Арсеньевич
Все точно как в песне: «Лишь только бой угас, звучит другой приказ, и почтальон сойдет с ума, разыскивая нас».
Не успели мы завершить рижскую операцию и настроиться на блаженный отдых в резерве, как тут же, и недели не прошло, последовал приказ, вызывающий меня в Москву. И не просто вызывающий, а требующий прибыть «конно, людно и оружно», имея при себе до взвода специалистов, знающих, что нужно делать, по обе стороны от мушки. Приказ был подписан Василевским, но мы знаем, что без ведома вождя ни одного из нас просто так не побеспокоят. А значит, зовут не для того, чтобы наградить в торжественной обстановке, а снова понадобился наш опыт по превращению невозможного в возможное.
Кстати, советских наград у меня и так до неприличия много. В нормальном обществе даже шинель снимать неудобно. Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина – это за Гейдриха с Клюге. Две Красные Звезды – за Евпаторию и Гудериана. Тут у фронтовиков такой иконостас пока редкость – не избалованы они еще победами и наградами. Зато девки млеют, как те, что на службе, так и штатские. Да и сам я парень хоть куда, этого не отнять, хотя теперь все это, наверное, уже не важно…
Я не могу спокойно ни есть, ни пить. Сердце сжимается от щемящей боли. Мари… Мари… Мари… Кажется, я влюбился, и к тому же на ровном месте. Ну, страшненькая она, и к тому же рыжая. Нос торчит вперед, как таран у боевой галеры. А худоба у нее такая, что, как говорят девочки в санбате, она вполне может работать анатомическим пособием – видно каждую косточку. Вполне им поверю – когда я подобрал ее на обочине и нес к машине, она мне показалась не тяжелее кошки. Думал, что до санбата живой не довезу, такая она была слабая и истощенная.
Я довез, а девчата откачали, дай Бог им здоровья и чтобы их женихи дожили до Победы. Теперь у Мари 23 марта второй день рождения. Выяснилось, когда она пришла в себя, что по-русски или по-латышски моя «крестница» ни в зуб ногой. Немного лепечет на каком-то странном испорченном немецком. А в основном говорит по-французски. Ну, уж извините меня – на языке Мольера и Дюма я ни бельмеса. Нет чтобы девушка эта разговаривала бы по-русски, по-английски, по-немецки, по-турецки или на фарси. Немецкий же ее оказался на поверку фламандским, а сама Мари бельгийкой, еще в октябре была арестована в Бельгии за антинацистскую пропаганду.
Сосед-нацист, поклонник Леона Дегреля, написал на нее донос в гестапо. Дескать, Гитлера ругает и о победе русских мечтает. Ее не расстреляли, как поступали с антифашистами у нас, на территории СССР. Нацисты в Европе тогда еще не особенно лютовали. Мари отправили на принудительные работы в рейхскомиссариат «Остланд». На свое несчастье, она угодила в качестве дармовой рабсилы на хутор одному из «хозяев» – так здесь называют кулаков.
Историю жизни Мари на хуторе неподалеку от Риги мы выслушивали уже на ломаном немецком, в присутствии замотанного и задерганного донельзя сержанта госбезопасности с чисто русской фамилией Иванов. Там, на этом хуторе, Мари, оказывается, из подневольных батраков была не одна. Кулак был не просто кулак, а вроде бы фольксдойче, вернувшийся с немцами в Латвию, откуда его еще в 1920-х изгнали латыши.
Потому Ганс – так звали хозяина – так и лютовал. Кроме Мари на хуторе на положении рабов были еще советские военнопленные и несколько русских женщин, работавших до войны в советских учреждениях Риги. Когда наши части захватили Ригу, Мари, которая была послана хозяевами в лес за хворостом, сбежала. А что стало с остальными ее товарищами, она точно сказать не может.
Тут я и предложил сержанту госбезопасности Иванову взять с десяток моих людей и в этой теплой компании съездить вместе с ним на хутор, чтобы разобраться с этим самым Гансом на месте. Предложение, разумеется, с благодарностью было принято. Ну, не было тогда у НКВД «пятьсот миллионов кровавых палачей», как в свое время втирал народу демократический брехун с характерной фамилией Солженицын.
У Иванова в подчинении был только личный наган одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года выпуска да пара собственных ног в качестве транспорта. Слишком мало их еще было на освобожденной территории, и слишком много им предстояло сделать. Когда НКВД была нужна вооруженная сила, то сотрудники обращались в военную комендатуру или напрямую в части. Но тут я, собственно, сам и вызвался, тем более что мне это сам Бог велел. Осназ – он и в Африке осназ.
– Ну что ж, товарищ гвардии капитан, съездим, – хриплым простуженным голосом сказал мне сержант, посмотрев на меня красными от недосыпа глазами, – заодно я и гляну лично, что там творится на этих хуторах.
А увидев новенький трофейный немецкий БТР и моих славных «охотников за скальпами», увешанных оружием, как новогодние елки игрушками, сержант госбезопасности только присвистнул от удивления. Парни у меня серьезные, половина – спецура из XXI века, другая половина прошла всю войну в разведке от 22 июня в дельте Дуная. Одесса, Севастополь, Евпаторийский десант – и дальше уже с нами… И обе этих половины уже обменялись опытом, и друг за друга порвут кого хошь, как тузик грелку. Вот в такой теплой компании я и сержант ГБ и поехали на тот самый хутор.
Вообще, буржуазная Латвия между восемнадцатым и сороковым годом была страной, где вся власть принадлежала таким вот «хозяевам». Латышский кулак был опорой режима Ульманиса. Он же двумя руками поддержал немецкую оккупацию, совершая зверства, в которых сами немцы предпочитали не участвовать.
Короче, мы опоздали. Тела четырех красноармейцев в истрепанных донельзя гимнастерках и двух женщин средних лет со связанными за спиной руками были обнаружены в небрежно засыпанной яме на скотном дворе. Уж чего-чего, а искать такие вещи мы умеем. Все они были убиты ударом тяжелого предмета по затылку.
Схватившегося было за двустволку старшего хозяйского сынка мы пристрелили на месте. Почти не глядя. На короткой дистанции последний писк армейской моды – девятимиллиметровый ППШ с пистолетной рукоятью и ручкой под цевьем – машинка удобная и убойная. А реакция у моих ребят всяко получше, чем у кулацкого сынка, который ранее стрелял только по воронам да по безоружным пленным.
Все же мы не на пикник ехали, и были готовы ко всему. Мелькнул в окне неясный силуэт с чем-то похожим на оружие в руках, легким движением взлетел ствол автомата, раздался звук рвущегося брезента – тр-р-р-р, – брызнуло во все стороны стекло, и одним потенциальным «лесным братом» стало меньше. Ну, что поделать, злые мы, и память у нас крепкая. А у кого нет памяти о будущем, тому ее заменяет пролетарское чутье и фронтовая закалка. Да и нет между нами разницы, мы – это они, а они – это мы. Фронтовое братство.
После того как были найдены трупы убитых рабов Ганса, мои ребята просто озверели. Сержант Иванов только головою крутил. Хозяев и работников из местных положили мордой в жидкую грязь, перемешанную с навозом. Всех без разбора. Туда же бросили нафаршированную свинцом тушку старшего сынка. Перевернули дом и сараи вверх ногами, вывернув все наизнанку. Нашли и золото в мешочке – выдранные зубы, кольца и сережки, пачки советских рублей и немецких рейхсмарок, серебряный портсигар и две пары часов. Сержант составил соответствующий акт и опись. Пока в доме и во дворе шел обыск, я связался с замполитом Брежневым и попросил выслать транспорт за конфискуемой скотиной. Хозяевам она теперь без надобности. Свиньи, бычки, коровы – все это по акту отправили в санбат. Нашим раненым и интернированным иностранным гражданам, среди которых были и дети, свежее мясо и молоко не повредят. Прислали машину и за арестованными. Сержант Иванов увез их в Ригу на улицу Валдемар, где лично устроит им персональный ад, беседуя с ними по душам. Потом трибунал, и адью, аллюр три креста в центр мирового равновесия. Мы же, выполнив задачу, с чувством исполненного долга вернулись на нашу базу в Усть-Двинскую крепость.
На следующий день я снова заехал в санбат проведать «крестницу». Так и прикипел я к ней – есть в Мари какой-то животный магнетизм. Как прикасаюсь к этой девице, так меня каждый раз будто током бьет. И ведь не мальчик-то. И не беда, что мы друг друга почти не понимаем. Она потихоньку учит русский, а я французский. Вдруг еще пригодится воды напиться, если наступать в этот раз будем не до Эльбы, а до самой Атлантики.
Любовь ли это? Не знаю. Наверное, это нормальная реакция организма на почти три месяца тяжелых боев и пребывания между жизнью и смертью. Любовь – это как бы протест души против ужаса войны. А тут еще, как поется в песне, «дан приказ ему на запад…» Но вдруг это все ж любовь, которую потеряешь? Ведь потом всю жизнь жалеть будешь. К тому же она иностранка, зашлют куда-нибудь к черту на кулички, ищи ее потом. «И только через пятьдесят лет в передаче Игоря Кваши „Жди меня“ они встретились вновь…» Нет, такого мне не надо.
Короче, отдал я распоряжение своему заму Пете Борисову готовить к отъезду первый взвод и собираться самому, а пока он там суетится, пошел к генералу Бережному – искать ответы на вечные вопросы. Николаич – человек опытный, может, чего и подскажет. Да и присмотрит, чтобы с моей любимой не случилось чего неприятного.
– Знаешь, Коля, – немного подумав, сказал он мне, – любовь это или нет, ни я, ни кто другой не скажет. Этот вопрос вы сами должны для себя решить. Только вы двое, и никто иной. Чтобы с твоей Мари ничего плохого не случилось, я, конечно, прослежу. Если уж ты к ней так прикипел, то лучше всего будет отправить ее вместе с нашими ранеными в Крым, в Евпаторию. Это я обеспечу. А там доктор Сергачев ею займется, поставит на ноги.
Леонид Ильич тяжело вздохнул и задумался.
– Ты, Коля, лучше вот о чем подумай, – сказал он, – ты гвардии капитан сил особого назначения Красной армии. Тебя лично знают такие люди, как Василевский, Рокоссовский, Шапошников, Сталин, Берия. Сегодня капитан, завтра майор, подполковник, полковник… А там и до генерала недалеко. На войне люди растут быстро, если они только не превышают предел полномочий и если их не убивают. Предела твоих возможностей не знаю даже я, а для того, чтобы тебя убили, ты слишком везучий. В нашем деле это тоже кое-что значит. Так что все у тебя впереди, причем в ближайшее время…
Теперь посмотри на свою Мари. Она иностранка – и это не есть хорошо. Впрочем, как я слышал, политика меняется. Но все же тут есть один момент… Причем очень скользкий. Представь, что закончилась война, ты и она остались живыми, и вы поженились… Ты уже генерал или полковник, в твоей голове государственных секретов – как блох на бродячей собаке. Представил?
Я в ответ кивнул, ибо так себе дальнейшую жизнь и представлял.
– И вот, – продолжил Бережной, – в этот самый момент наивысшего счастья к твоей жене приезжает кто-нибудь из родственников. Ведь она не сирота? Нет, вот видишь… Ну, в общем, начинает он ее охмурять, рассказывать о родном Льеже или Генте… откуда она, не помнишь? Из Брюгге? Ну, пусть будет из Брюгге…
И твоя Мари может растаять, не выдержать… Нет, она не будет выпытывать в постели военные и государственные секреты. Но кое-что, то, что она увидит и услышит, хотя бы краем уха, она может рассказывать «родственнику». Ты понимаешь, о чем я веду речь?..
Может быть, я ошибаюсь и возвожу напраслину на Мари. Но я просто по должности своей обязан об этом думать. И ты подумай об этом, Коля. Сумеешь сделать так, чтобы она полностью порвала с тем миром, стала русской фламандского происхождения – тогда все замечательно и ты вытянул счастливый билет. А если ты в этом не уверен, тогда вам лучше расстаться, пока еще между вами ничего не было. И ваша разлука даст тебе время понять, кто ты для нее и кто она для тебя. Время и расстояние не только лечат, но и укрепляют духовно. Вот тебе и весь мой совет. А сейчас иди, собирайся, труба зовет – пора в путь дорогу.
30 марта 1942 года, полдень.
Полигон ГАБТУ в Кубинке
Присутствуют: Верховный Главнокомандующий Сталин Иосиф Виссарионович, генеральный комиссар ГБ Берия Лаврентий Павлович, начальник Генштаба генерал-лейтенант Василевский Александр Михайлович, генеральный конструктор Шашмурин Николай Федорович, нарком вооружений Устинов Дмитрий Федорович, нарком танковой промышленности Малышев Вячеслав Александрович
На покрытом подтаявшей грязью испытательном полигоне стоял оглушительный рев танковых моторов. Будущая мощь бронетанковых частей РККА с рассвета совершала трехсоткилометровый марш. Летела из-под гусениц грязь, смешанная с талым снегом, вздрагивала земля под тяжестью многотонных машин. Высокой комиссии были представлены четыре новых танка Т-42, четыре – боевые машины пехоты БМП-37 и изготовленные на универсальном шасси БМП: одна гусеничная бронированная разведывательно-дозорная машина, две САУ-122 и две ЗСУ-4-23. Фактически это был весь набор техники, необходимый для вооружения механизированных частей осназа.
Представленный на испытания танк Т-42 людям непосвященным казался естественным и разумным компромиссом между КВ и Т-34. Чуть более тяжелый и лучше бронированный, чем Т-34, он был лишен его главных недостатков в виде сдвинутой вперед башни и чрезмерной нагрузки на передние катки. В то же время новый танк был вооружен длинноствольной 85-мм танковой пушкой Грабина и при этом был почти на десять тонн легче КВ, что положительно сказалось на его проходимости и моторесурсе. Последнее – немаловажное, кстати, требование, которым товарищи конструкторы предвоенной поры откровенно манкировали.
Для людей, знакомых с техникой будущего, было видно, что танк Т-42 частично копировал своего собрата Т-44 из иной реальности, а частично испытал сильное влияние Т-72. Отличия начинались с лобового листа, который у Т-42 был скошен под более острым углом, нежели чем у Т-44, и имел характерную шашмуринскую форму «щучий нос». Курсовой пулемет из лобового листа был удален, а вместо смотровой щели механика-водителя, как и на Т-72, были установлены зеркальные перископы-триплексы. Отличался Т-42 от своего прототипа и более низким общим силуэтом, что, конечно, накладывало ограничение на рост членов экипажа, но при этом значительно уменьшалась площадь поражения огнем противника. Образно говоря, танк как бы вжал голову в плечи, чем тоже больше походил на Т-72, чем на Т-44. Таким образом, лобовая проекция нового танка была максимально защищена от огня вражеской артиллерии.
И вытянутая вперед острым клином башня с длинноствольной танковой 85-мм пушкой – не подвел товарищ Грабин! – и корпус были сварены из 20–90-мм листов гомогенной катаной брони, поверх которой в самых уязвимых местах были наварены 25-мм навесные экраны. Своими приземистыми, плавными, устремленными в атаку формами новый танк напоминал хищного зверя, приготовившегося к прыжку.
На вождя Т-42 произвел сильное впечатление. Конечно, внешне новый танк не шел ни в какое сравнение с такой советской многобашенной «вундервафлей», как Т-35 или СМК. Но у товарища Сталина теперь был в бронетанковом деле совсем другой жизненный идеал, и новая машина соответствовала ему куда больше.
Но эти танки хоть отдаленно были похожи на что-то, уже имеющееся на вооружении в армиях мира. Концепция БМП, если бы не пример из будущего, должна была бы пробивать себе дорогу еще целых двадцать лет. БМП-37 больше всего походила на советскую БМП-2, принятую на вооружение в 1977 году. Вооружили БМП удлиненной 37-мм авиационной пушкой Нудельмана – Суранова с дульным тормозом, не прижившейся в авиации из-за высокой отдачи. Оружие мощное и, при грамотном использовании, страшное. Против тяжелых и средних танков эта пушка, конечно, будет бесполезна, но вот против всего остального, включая легкую бронетехнику и пехоту, пойдет за милую душу. Тем более что действовать БМП должны были не самостоятельно, а взаимодействуя с новыми тяжелыми и средними танками, такими как ИС-2 и Т-42.
В свое время Красная армия выиграла Курскую битву «по очкам» только потому, что советские танки могли поражать «Пантеры» и «Тигры» на пятистах метрах, в то время как у противника убойная дальность против Т-34 и КВ была 1200–1500 метров. Немецкое панцерваффе несло потери больше от действий советской штурмовой и бомбардировочной авиации, минных полей и противотанковой артиллерии, чем от огня еще совсем недавно грозных советских танков. Спохватились товарищи генералы и конструкторы, что называется, только потом, сперва заплатив за самоуспокоение сотнями сожженных советских танков и жизнями тысяч танкистов. В результате появились Т-34-85 и ИС-2, с которыми у «Тигров» и «Пантер» игра пошла уже почти на равных. Но все имеет свою цену, каждая упущенная возможность затягивает войну и увеличивает число ее жертв.
История уже изменила свой ход, устремляясь по новому маршруту, и новая техника в РККА начала появляться не в ответ на успехи вермахта, а с опережением. По крайней мере, трое из присутствующих сейчас на полигоне знали, что лето сорок второго года станет решающим. Все зависит от того, сумеет ли советская разведка заблаговременно вскрыть направления вражеских ударов, а Красная армия отразить натиск, сокрушить, окружить и уничтожить врага. Советскому руководству было также совершенно очевидно, что авиазаводы Германии и оккупированных стран только наращивают выпуск новых самолетов, и, компенсировав зимние потери, в ходе летней кампании люфтваффе попытается вернуть себе господство в воздухе.
Войны Третий рейх не выиграет ни при какой погоде, а вот условия существования послевоенного СССР в случае неудачи летней кампании могут ухудшиться значительно. Кроме того, что бы там потом ни писали «дерьмократичные» историки и журналисты, Сталин и его команда отнюдь не были кровожадными маньяками, миллионами отправлявшими на смерть советских людей.
Потери лета – осени сорок первого года, когда фактически погибла Красная армия мирного времени, а враг оккупировал Прибалтику, Украину и Белоруссию, и так уже были чрезмерно велики. Даже если гитлеровцы не дойдут до Воронежа, Сталинграда и Новороссийска, материальные и людские потери от этой войны уже превысили все мыслимые и немыслимые цифры. За океаном считают, что СССР будет восстанавливаться не меньше пятидесяти лет. Пусть считают – придет время, и русские снова удивят всех. А пока… Пока битву за будущее ведут конструкторы. Лавочкин, Шашмурин, Петляков, Туполев, Ильюшин, Грабин, Швецов, Климов, Королев, Миль и Камов… Несть им числа.
– Очень хорошо, товарищ Шашмурин, – сказал Верховный, когда техника закончила кружение по полигону и из забрызганных грязью машин начали выбираться уставшие экипажи. – Мы видим, что вы выполняете свои обещания. Есть мнение считать, что государственные испытания ваши танки уже прошли в полном объеме… Мы надеемся, что вы и дальше продолжите работать на благо нашей Родины с таким же старанием и энергией. Следующая задача, которую ставит вам партия и советское правительство, будет новый тяжелый танк. По-настоящему тяжелый, именно для противника, а не для наших собственных войск. А представленные сегодня вами образцы необходимо немедленно запускать в опытное серийное производство для проведения испытаний в условиях реального боя…
Сталин повернулся к стоящему рядом начальнику Генерального штаба:
– Товарищ Василевский, сколько техники вам надо для начала проведения войсковых испытаний?
– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – на первом этапе мы планировали заново оснастить техникой механизированную бригаду особого назначения генерал-майора Бережного. Для замены вышедшей из строя нашей и трофейной техники и для укомплектования по штату ему необходимо передать пятьдесят танков Т-42 и пятьдесят боевых машин пехоты. На втором этапе мы планировали оснастить новой техникой по штату механизированной бригады 1-ю гвардейскую танковую бригаду генерал-майора Катукова. А это еще шестьдесят танков, девяносто боевых машин пехоты и почти столько же самоходной техники на ее базе. Бригада Бережного все же в значительной степени оснащена собственным вооружением.
– Товарищ генерал-лейтенант, – недовольно сказал Сталин, – вы уверены, что из танковой бригады необходимо делать механизированную?
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – уверен. Избыточные потери 1-й гвардейской танковой бригады в боях под Кингисеппом объясняются не только упорным сопротивлением противника, но несбалансированным составом техники и отсутствием достаточного пехотного сопровождения. Мы сейчас как раз обобщаем опыт этих боев для внесения изменений в наши боевые уставы. Лучшее соотношение танков и мотострелков на настоящий момент – это когда на два танковых батальона в механизированной бригаде приходится три мотострелковых. Товарищи Катуков и Бережной поддерживают это мнение.
– Хорошо, – сказал Сталин, в связи с удачными испытаниями новой техники находящийся в прекрасном настроении. – Будем считать, что вы правы. Лучших специалистов, чем генералы Катуков и Бережной, у нас сейчас нет. Но две эти механизированные бригады, полностью оснащенные и экипированные, нужны будут нам через месяц… Мы с вами, кстати, уже об этом говорили несколько дней назад…
– Так точно, товарищ Сталин, – сухо кивнул Василевский, – мы об этом помним…
– Итак, товарищи, – подвел итог смотрин Верховный, внимательно посмотрев на наркомов Малышева и Устинова, – всё все слышали? Сводки о выпуске техники докладывать мне ежедневно. И обратите особое внимание на качество продукции. Да, да, товарищ Малышев, это я вам говорю.
На заводах, подчиненных вашему наркомату, нередки случаи нарушения технологии и производственной дисциплины. Брак на фронте недопустим. Используйте внутренние резервы, премируйте лучших инженеров, техников и рабочих, но не смейте давать фронту некачественную продукцию. Товарищ Берия за этим проследит.
Лучший менеджер всех времен и народов многозначительно кивнул. Не сказавший еще ни слова, он явно имел обо всем свое мнение, и последние слова вождя никак не могли быть сказаны без его влияния. Тем более что ГКО именно ему поручило контроль за выпуском новой техники.
Верховный тоже воспользовался моментом и сделал паузу, дожидаясь, пока его мысли запомнятся присутствующим.
– На этом все, товарищи. Что хотите делайте, а через месяц две механизированные бригады должны быть укомплектованы и полностью готовы к бою. Но на этом ваши страдания не закончатся, поскольку через три месяца две механизированные бригады должны быть развернуты в два мехкорпуса нового образца. А это… Товарищ Василевский, напомните, пожалуйста…
Начальник Генерального штаба приоткрыл свою папку.
– Это, товарищ Сталин, тысяча танков Т-42, тысяча боевых машин пехоты и еще тысяча единиц различной самоходной техники на базе шасси Т-42, БМП и танков Т-70, – Василевский кашлянул. – А также еще тысяча трехтонных автомобилей высокой проходимости.
Верховный кивнул.
– Все, товарищи, цели определены, задачи поставлены – за работу. И держите меня в курсе всехваших дел…
Сноски
1
Сдавайтесь, вы окружены. Положите оружие и выходите с поднятыми руками. Тому, кто не окажет сопротивления и не займется саботажем, мы гарантируем жизнь.
Комментарии к книге «Крымский излом: Крымский излом. Прорыв на Донбасс. Ветер с востока», Александр Борисович Михайловский
Всего 0 комментариев