«Операция «Слепой Туман»»

Операция «Слепой Туман» (fb2) - Операция «Слепой Туман» (Никто кроме нас - 1) 1254K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Борисович Михайловский - Юлия Викторовна Маркова

Александр Михайловский, Юлия Маркова ОПЕРАЦИЯ «СЛЕПОЙ ТУМАН»

Часть 1. Стоящие на пороге

13 августа 2017 года 08–15, Владивосток, 178 судоремонтный завод.

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Вот и приехали! Вчера на 178-й судоремонтный завод загнали «наш эшелон» — двенадцать платформ, груженных контейнерами с модульными блоками и комплектующими к «Туману». Армен Амосович квохтал над ними, как наседка над цыплятами. Впрочем, он квохчет и сейчас. Профессорский голос, с сильным армянским акцентом, слышен примерно за сотню метров. Судя по всему, погрузка оборудования на корабль уже началась. Береговой кран зацепил первый контейнер — и тот повис в воздухе, между бортом и причалом, а наш академик бойко наскакивает на невысокого крепкого военного моряка.

На меня налетела наша мадам Лисовая.

— Вы не представляете, Алексей Иванович, как тут обращаются с нашим оборудованием!

Даже удивительно, как у этой бабы совпадает фамилия и внешность. Или она красится хной? Как-то не возникало даже желания проверить, все ли волосы на ней рыжие. Отодвигаю в сторону этот оживший пожар.

— Армен Амосович, уважаемый, ну не надо так кричать…. Товарищ офицер не глухой, он вас и так прекрасно слышит.

Ну никак я не научусь разбираться в этих морских погонах, две большие звезды при двух просветах — это как? У сухопутных вроде это подполковник… Офицер представился:

— Капитан второго ранга, Ольшанский Петр Сергеевич, командир большого десантного корабля «Николай Вилков».

— Доктор технических наук, Тимохин Алексей Иванович, руководитель темы и начальник всего этого технического бедлама.

Петр Сергеевич окидывает взглядом стильный светло-серый костюм, который был бы уместен и в тридцатые, и в пятидесятые, и в семидесятые годы прошлого века, уместен он и сейчас. Что поделать — я консервативен, тем более что знакомые дамы не раз говорили мне, что такой стиль мне идет и скидывает минимум десять лет с моего возраста. Немного поколебавшись, он пожимает мне руку.

— А это? — Ольшанский взглядом показывает на профессора Баграмяна.

— А это наш генеральный конструктор, секретный до невозможности, человек пожилой, рассеянный и очень уважаемый, но с горячим кавказским характером, между прочим.

— А это что еще за явление Христа народу? — Ольшанский показал на морских пехотинцев, бегущих к нам вдоль пирса колонной по два и возглавляемых мускулистым лейтенантом небольшого роста. — Между прочим, они при полном боевом.

— Так все правильно, — я показал на остановившийся в начале пирса УАЗик. — Вот и их начальство…. Только место разгрузки должны были взять под охрану, ДО ТОГО как сюда подгонят состав с оборудованием…

И в этот момент прямо рядом с нами (ведь умеют же люди!) будто прямо из причала или из воздуха, возник худощавый офицер дальневосточной национальности и неопределенного возраста. У местных аборигенов, наверное, из-за отсутствия бороды и усов, мужчины почти всю свою жизнь выглядят похожими на мальчиков, пока как-то разом не превращаются в седых старичков.

— Капитан федеральной службы безопасности Ким Максим Оскарович, особый отдел Тихоокеанского флота, — с подозрением оглядел присутствующих этот персонаж. — Ваши документы, товарищи.

Достаю паспорт, служебное удостоверение и командировочное предписание. Особист смотрит документы внимательно, чуть ли не обнюхивает. Потом удовлетворенно кивает.

— Все в порядке, товарищ Тимохин, нас предупредили. — Бегло просматривает документы Ольшанского. — Все в порядке. «Товарищ Тимохин» или лучше «господин»?

— Давайте «товарищ» — так привычнее, товарищ капитан.

— Поскольку, как я понимаю, вы руководите группой от организации-разработчика Изделия, должен вам представить товарищей. Капитан второго ранга Степанов Василий Иванович, ваш куратор на испытаниях от РТВ штаба флота. Полковник Шкловский Лев Борисович, представитель Главного военно-медицинского управления Министерства Обороны. Он и его группа будут исследовать влияние длительного применения вашего Изделия на здоровье людей. Майор морской пехоты Новиков Александр Владимирович, его рота осуществляет охрану и оборону кораблей группы от недружественного проникновения. И ваш покорный слуга также прикомандировывается к вам на время данного учебно-боевого похода. Вот и весь штаб по проведению испытаний.

Тем временем морские пехотинцы с оружием наизготовку, вытянулись редкой цепью вдоль пирса, делая вид, что происходящее их совершенно не касается. Внутри меня закипела злость.

— Товарищ капитан, вы забыли одну очень маленькую, но важную вещь. Наше оборудование следовало взять под усиленную охрану сразу после прибытия на 178-й судоремонтный завод. Нам пришлось договариваться о задержке на сутки караула от внутренних войск. И поскольку информация уже прошла по инстанциям, то полетят головы или затрещат чубы. Потому как вон там, — я показал на подъехавший вслед за военными черный «круезер», — должен быть наш московский куратор.

Из «круезера» с грацией разозленного медведя вылез здоровенный мужик, коротко стриженный, при взгляде на которого приходило на ум только одно слово — «носорог». Вслед за ним появилась стильная, рослая, сероглазая девица, примерных габаритов сто восемьдесят при девяносто-шестьдесят-девяносто. Вслед за девицей нарисовались типичные «трое из ларца, одинаковы с лица». Какие бы дорогие костюмы ни носили эти накачанные парни, опытный глаз всегда узнает в них питомцев девятого управления.

Умеет же товарищ Одинцов напустить на себя важный вид; помнится, он в нашем КБ так проверяющего генерала опустил ниже плинтуса.

— Одинцов! — небрежно сунул он в нос особисту свои красные корки и обернулся к телохранителям, — парни, у нас разговор…

Парни поняли и, не теряя достоинства, покинули зону слышимости.

— Товарищи офицеры, мы будем работать серьезно или валять дурака? Для желающих повалять дурака есть дурка, могу обеспечить путевку всерьез и надолго. Со всеми прелестями карательной психиатрии — вроде уколов аминазина или холодных обливаний. Для тех, кто хочет работать всерьез — добро пожаловать в команду.

Он сделал вескую паузу, затем продолжил:

— Первое. Товарищ майор, один взвод в оцепление на пирс, второй на корабль. Установить контроль за периметром — как по суше, так и по морю. При попытке несанкционированного проникновения со стороны моря — огонь на поражение без предупреждения. При попытке проникновения со стороны суши — действовать согласно устава караульной службы. Третий взвод пусть находится в резерве.

Второе. Товарищ Тимохин, всех ваших людей, которые не нужны на разгрузке, направить на борт, пусть размещаются в кубриках и не мельтешат на палубе. Капитан второго ранга Ольшанский выделит ответственных из свой команды.

Третье. Капитан второго ранга Степанов и товарищ Тимохин создают из своих специалистов сводную бригаду для погрузки и монтажа оборудования. Не исключено, что следующие испытания служба РТВ Тихоокеанского Флота будет проводить самостоятельно. Оборудование разгружаем согласно схеме, дизель-генераторы — первый трюм, непосредственно «Туман» — во второй, все прочее, включая контейнеры товарища Шкловского — в третий. Товарищу Шкловскому принять на борт свое оборудование, разместить людей в кубриках, и в течении суток развернуть свою службу и произвести первичное обследование людей.

— А вас, уважаемый Армен Амосович, я попрошу не волноваться, поезжайте в гостиницу, Алексей Иванович и без вас прекрасно справится.

— Семен, — подозвал он одного из своих телохранителей, — отвезешь Армена Амосовича в гостиницу, если по дороге надо куда заехать, не стесняйся, время у тебя до вечера. Будешь нужен раньше — вызову.

— Погодытэ, Павэл Павлович… — старик подошел ко мне. — Удачи тэбэ, сынок… — и заплакал.

А ведь у него, в девяностом, всю семью в Сумгаите убили — жену и трех сыновей…. Я пришел в его отдел после Бауманки в том же девяностом. Действительно, он был мне как второй отец; получается, он просто усыновил меня….

— Я не подведу, Армен Амосович, вы не зря меня учили. Поезжайте в гостиницу, отдыхайте. Вернемся мы к вам со щитом, только с победой.

Уехал….

* * *

13 августа 2017 года, Утро, Владивосток, 178 судоремонтный завод.

Майор морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

Сидим, значит, с ребятами вчера вечером у меня на квартире, кушаем водочку по поводу успешного возвращения из командировки в одну южную солнечную страну. На столе сальце, балычок, икорка черная, икорка красная… в холодильнике ящик беленькой. Расслабляемся. Удачно съездили. Только, значит, разлили по первой, закусили (слава Богу, поминать никого не пришлось, и даже трехсотых не было) — тут звонок на сотовый… штаб бригады. И на тебе — новость!

— Майор Новиков? Говорит дежурный по штабу майор Хамбурдыкин. Согласно приказу командира бригады, завтра утром убываете в командировку в должности командира третьей роты сто шестьдесят пятого полка.

У меня даже все слова в глотке застряли, а этот кадр продолжает:

— Ваши документы уже готовы, вы должны забрать их до двадцати двух ноль ноль.

Вот меня ошарашило, я уж настроился оттянуться по полной, а тут такое творится. Секунд двадцать вообще ни слова сказать не мог.

— Ээ… майор, товарищ дежурный, а какие распоряжения для моей группы?

Голос у штабного был как у петуха, вещающего с забора о наступлении утра:

— В связи с особой важностью задания ваша группа спецназначения временно прикомандировывается к роте как спецкоманда усиления. Товарищ комбриг сказал, что не исключены провокации наших заклятых партнеров.

«Нифига себе поездочка, — подумал я про себя, — из одной командировки прибыли, и тут же — на тебе, явно кто-то в штабе снова хочет моей героической, но безвременной гибели…»

Однако вслух я лишь спросил:

— Товарищ майор, можете объяснить мне, что за задача нам предстоит?

— Задачу объясним устно, при встрече, имеет место участие в учебно-боевом походе Тихоокеанского флота. Длительность похода около тридцати суток. После Сирии это будет вам вместо курорта…

Прикрываю трубку рукой и излагаю мужикам все своими словами. В ответ — возбужденный гул…. А что вы хотите — из одной командировки да в другую. Парни тоже не педальные кони. Пришлось немного разрядить обстановку.

— Так, мужики, мы в армии или где; наверное, командование опасается, что любимые племяннички дяди Сэма будут грубить нашим морячкам. Кто как не мы, сможет на пальцах разъяснить им международное право в нейтральных водах? Так, Стас, ты достаточно трезв, чтоб сгонять со мной до штаба и обратно? Только без твоих каскадерских штучек.

До штаба сгоняли без приключений; Стас в нашей группе штатный водила, а город знает, как свои пять пальцев. Выбрал такие закоулки, что нашей древней «Каролле» не встретился ни один жадный дядька с полосатой палкой. От дежурного по штабу узнал, что, во-первых — их прежний ротный в госпитале — перешел дорогу в неудачном месте или съел чего нехорошего, Бог знает. Или чутье у него, по поводу таких ситуаций, в которые неподготовленному человеку лучше не попадать. Тут сам себе ногу сломаешь, лишь бы оказаться подальше. А мы чо? А мы ничо. Мы привычные. Во-вторых — выяснилось, что нашей задачей будет сопровождение во время похода секретного экспериментального объекта. Все. Вернувшись, продолжили догуливать; эх, где наша не пропадала.

Уже под утро мужики убыли в расположение, получив мой наказ — собрать вещички, полный набор всякой утвари для убийства при двойном боекомплекте. А я, почистив зубы и приняв душ, стал собираться на выход.

Роту я перехватил недалеко от заводского КПП, пришлось даже немного подождать. Пока ждал, подъехала «Газель» с ребятами. Сказал им, чтоб дождались ротной колонны и до объекта следовали за ней. Только покурили — смотрю, из-за поворота едут. Ну, я, значит, торможу головного и показываю сидящему рядом с водителем лейтенанту свое предписание…. Ать-два.

— Лейтенант Жуков, — говорит, — командир первого взвода. Нас предупредили….

— Ну вот и славненько, товарищ Жюков, что вас еще не расстреляли, — говорю я, вспомнив старый анекдот. — Подвинься-ка, и поедем с ветерком.

А у КПП завода нас уже ждут… Комитет по встрече, так сказать. Пренеприятнейший тип из особого отдела, капитан ГБ, да еще, блин, корейская морда. Как мы из машины вылезли, так он мое амбре и унюхал… Но только зашипел: «Я с тобой после разберусь!» — и кулаком погрозил (мол, не до тебя сейчас), и сам моими морпехами командовать начал. Потом манит меня за собой вдоль причала пройтись. А кроме него, там целый комитет — представитель от РТВ, от медслужбы; ну и я четвертый, значит.

А на причале куча народу и страшный бедлам; какой-то кавказец-аксакал на рабочих кричит, баба рыжая суетится, и присутствует еще один тип — в шляпе, весь из себя фешенебельный — рядом с ним капитан второго ранга. Ну, с этим все понятно — командир ошвартованного тут же БДК, пересекались мы с ним как-то раз. Ольшанский (кажется, Петр) — нормальный мужик, не из этих.

И тут на этот самый БДК как раз и перегружают контейнеры с железнодорожных платформ. А эти контейнеры, верно, и есть тот самый секретный объект, который мы с товарищем Кимом должны пасти. А старенький ара и неприятный тип в сером костюме — и есть секретные конструктора, измыслившие очередную техническую гадость на погибель нашему вполне вероятному противнику. Только вот у наших вождей все равно не хватит духу пустить эту штуку в дело. Да мне ж самому довелось после войны трех восьмерок полюбоваться на эту тварь Конди через оптический прицел. Стоило чуть шевельнуть пальцем — и то дерьмо, которым набита ее голова, мелкими брызгами разлетелось бы по окрестностям. И что вы думаете — отмена операции.

Пока я находился в грезах о прошлом, произошло еще одно «явление Христа народу». На причал вкатился черный «лендкрузер». Раз вкатился — значит, на КПП предъявил какую то страшную бумагу, значит — наблюдаем. За таким вообще положено наблюдать лежа, из кустов, но где мы вам тут возьмем кусты на бетонном пирсе? А события развиваются — из «круезера» вылезает здоровенный мэн (явно в спортзале груши околачивает). Широченные плечи уравновешивают укрощаемый живот. Одет а-ля Путин — то есть водолазка под пиджак и черные очки. За мэном из машины появляется фемина неземной красоты и с серыми волчьими глазами. Батюшки, девушка! А я вас знаю (точнее, про вас слышал)! Это же Даша Спиридонова. В августе восьмого, в мои лейтенантские годы, когда мы давали грызунам обнюхать монтировку, их группа работала по соседству с нашей. И когда стало по-настоящему жарко, отвлекла внимание на себя. Она тогда совсем девчонкой еще была. В точке эвакуации вертушка забрала двух бойцов и ее, тяжело раненую в грудь, а остальные сгинули в тех горах бесследно…. По телохранителям мой глаз скользнул привычно — обычные бодигарды; ну не совсем обычные, из «девятки», но если что, для меня и моих ребят не проблема.

А этот здоровяк из джипа подваливает прямо к нам и сует в нос особисту свою красную корку.

— Одинцов.

А у меня что-то екнуло — вроде где то я уже слышал этот голос, с эдакими командно-административными интонациями. Он тем временем поздоровался с остальными и смотрит на меня, прищурившись, и мнет рукой плохо выбритый подбородок.

— Так-так постой… две тысячи восьмой, девятое августа, Южная Осетия, Зарская дорога, лейтенант Новиков….

Или я чего-то не понял, или этот московский гость из породы больших начальников меня откуда-то знает?

— Извините, майор, товарищ…. — решил я прояснить положение дел.

— Знаю, молодец, — кивнул здоровяк, — сам представление писал — и на «Георгия», и на очередное звание… а сейчас как увидел знакомую фамилию, так специально попросил, чтобы в прикрытие определили именно тебя.

Тут меня как прострелило.

— Товарищ «Одиннадцатый»?!

Я точно вспомнил, где слышал этот рокочущий голос — это же был наш «поводырь», он вел нашу группу через паутину засад и ловушек по грузинским тылам, наводя на самые ценные для грызунов объекты. А в самом конце, когда нам на хвост упала рота наемников из УНА-УНСО, навел на них пару Сушек, которые и помножили негодяев на ноль с привычной бесцеремонностью. Почему именно УНСОвцев? А вы где-нибудь рыжих голубоглазых грузин со славянской внешностью видели? То-то! Мы почти торжественно пожали друг другу руки. Кстати, как и многие авторы той победы, он потом тихо ушел в небытие — началась известная всем «перезагрузка» или точнее «перегрузка».

Кстати, когда особист понял, что наше знакомство с товарищем Одинцовым хоть и шапочное, но вполне обязывает ко многому, его даже перекривило. Ну, что ж поделаешь, дарагой, такова судьба.

— А ты, майор, не теряйся, — хлопнул Одинцов меня по плечу, — кончится вся эта сарабанда, сядем, возьмем по рюмочке зеленого чая, поговорим. Ведь ты со своими орлами будешь там же, где и мы — на «Николае Вилкове». Вот и ладно, свидимся.

Погрузка закончилась ближе к трем часам. По ходу пьесы выяснилось, что на камбузе Вилкова во всей этой суете про нас забыли — ужин будет вовремя, а уж обед — извините, замотались. Я уже было собрался послать гонцов в магазин — пусть хоть хлеба и молока принесут на всю роту (парни голодные как волки — их, оказывается, еще до завтрака отправили), как тут, неожиданно, из расположения пришла «хозяйка», груженная термосами, с обедом на всю роту. Потом выяснилось, что был опять «товарищ Одиннадцатый». В присущей ему манере он навел у нашего местного начальства такой шорох, что сразу нашелся и обед, и машина, и триста двадцать коробок с суточными рационами, как положено. Лейтеха из второй роты, который прибыл вместе с машиной, посмеиваясь, рассказывал, как после звонка из штаба, приправленного начальственными матами, маленький толстенький начпрод летал по своему складу аки перепуганный голубь, и хорошо, что при этом не гадил.

* * *

13 августа 2017 года, Вечер, Владивосток, борт БДК «Николай Вилков».

Майор морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

Так. Вроде все устаканилось — бойцы повзводно разведены по кораблям группы, размещены по кубрикам, накормлены ужином. Оказывается, в Специальной Корабельной группе три боевых (или почти боевых) единицы. Тот самый БДК «Николай Вилков», на котором будут монтировать то самое секретное ни пойми что, там же разместился штаб группы, и туда я направил первый взвод под командой того самого лейтенанта Жукова. Молод лейтенант, молод и горяч. Но ничего, тут буду я сам, и тут же спецгруппа усиления, если что — подстрахуем. На флагман спецгруппы БПК «Адмирал Трибуц» я направил второй взвод, командиром там старлей Рагуленко со смешным прозвищем Слон. Говорят, что это у него за то, что он частенько наступает не на те ноги — ему по возрасту давно майором пора быть, если не подполом, а он до сих пор старлей. Кстати, слышал, что еще месяц назад он был капитаном. Интересно бы выяснить, за что его так? Третьим номером в нашей корабельной компании был большой морской танкер «Борис Бутома». Его включили в группу, как мне кажется, по принципу «Бог троицу любит» или «как бы чего не вышло». На сем танкере запас топлива для учений на всю эскадру. И тебе «мазут флотский» для корабельных движков, и тебе соляр для дизельных генераторов, и тебе «керосин авиационный» для палубных вертолетов. Туда я направил третий взвод во главе со старшиной роты; выяснилось, что комвзвод три тоже внезапно пострадал, как и ротный. То ли они вместе попали под одну машину, то ли вместе пили паленую водку — непонятно, но пришлось срочно назначать старшину И.О. взводного и отправлять на танкер. А тут еще, прямо перед ужином, в кубрик к моим ребятам завалили военные врачи из группы полковника Шкловского и устроили моим парням форменную медкомиссию. Только что рентген не сделали. Общий осмотр, температура, давление, анализ крови, координация движений. Это у морпехов-то проверять координацию — с ума сойти можно! Вот ребятки пока тихонько, но забухтели — мол, это непонятно чего на людях будут испытывать… Пришлось зловредные слухи немедленно пресекать, а то и до греха недалеко. Ну и высказал я парням в том духе, что нечего бздеть, вместе с нами на корабле будет и само начальство; на суше, мол, испытания были и раньше, но никто не пострадал, так что советую добросовестно нести службу и стойко переносить тяготы. А кто будет думать не о том и учинит ЧП, остаток жизни того может стать очень неприятным.

И вот все, как положено — на палубах и у трапов выставлены парные посты; хоть мы и в своей базе, но бдим. Вот, парней чуть успокоил, но у самого на душе тревожно. Во-первых, из небытия вылез Одинцов, про которого слыхал еще в Осетии, что он крут и при ВВП близко, а потом его опять куда-то затерли — вроде много знает товарищ. Во-вторых — контингент, подобранный в этот поход, был несколько специфический. Большинство офицеров уравновешенные, стойкие ко всяким стрессам и… неугодные, ибо смеют иметь свое мнение, да еще и высказывают его начальству. Причем я тоже такой. Явно не простили мне того мордобития в штабе, хоть дело и замяли. А то как же — только что были статьи в газетах, Аркадий Мамонтов сказал про меня пару добрых слов. Только-только я вернулся из Москвы, с новеньким орденом и майорскими погонами — а тут такой казус. Да, этот подпол-козел, может, подтолкнул под локоток кого надо, тихонько так. Но что сие означает — риск выше среднего, даже при нашей профессии? В то, что «товарищ Одиннадцатый» пойдет на риск в первых рядах, охотно верю. Но он и не самоубийца, так что, скорее всего, все в рамках. Вероятнее всего, именно так. Ну ладно, это нам не в первый и не в последний раз.

Итак, что мы имеем? Отделение разведки, профессионалы — ничем не хуже всяких там морских котиков, и с водолазно-диверсионной подготовкой у них нормально, а уж огневой бой и рукопашная, так вообще на «ять». Кроме того, у нас полная рота морской пехоты — больше сотни рыл; парни тоже не пальцем деланные и хоть куда пригодные. Большинство хоть по пол-разу, но сходили в Аденский залив — пиратов гонять или как мы поучаствовали в Сирийских делах, а тут задачи будут аналогичные, беспокоиться не о чем. Надежные парни; я тут успел после особистов еще раз личные дела пересмотреть — все ребята грамотные, год отслужившие, почти половина контрактники. Ротный старшина у них, по кличке «Куркуль», тоже с боевым опытом — кажись, с первой чеченской, если не с афганской. Потому и мыслит со мной одинаково. Выгреб ротную оружейку до последнего ствола, и тоже, что интересно, взял двойной боекомплект. Он бы и тройной взял, да не дали. Он и так забрал из ППД все до последней сапожной щетки, будто и не надеялся вернуться. К чему бы это? Но молодец, одобряю, пусть будет. Да, пока мы в базе, надо вытребовать на каждого по запасной тактической рации, уж раз пошла такая пьянка. Да было бы невредно ноутов с индивидуальными тактическими тренажерами — видал я такую вещь, забавно. Вроде бы и игрушка-стрелялка, а вот тактические схемы отрабатывать — самое милое дело, особенно когда под ногами палуба, а под палубой, да и вокруг, безграничный океан, и ни о какой тактике на местности не может быть и речи; а то Бог его знает, насколько все затянется. Да, надо заранее проверить акваланги на всю мою группу, да и запчастями запастись, а то мало ли что. Да и вообще прикинуть, чего бы еще на базе вытребовать, после похода замотаю — глядишь, и нормально запасемся имуществом, а то потом хрен чего выбьешь из этих самок собачьих. Вот он, товарищ мичман — на ловца и зверь бежит, и козыряет к тому же.

— Здравия желаю, товарищ майор, вверенный мне взвод размещен, происшествий и приключений нет, больные отсутствуют, то есть здоровы все.

— Товарищ мичман, Андрей Борисович, тут такое дело, — протягиваю старшине лист бумаги со своими «хотелками», — вот список того, что надо выдрать из окровавленной пасти наших интендантов. Есть, нет — ничего не знаю, пусть найдут.

Старшина пробежал беглым взглядом мою писульку.

— Тащ майор, все взято с запасом. И баллоны ваши, и компрессор с отдельным генератором, и даже бензин к нему… А так все в порядке, даже дали новые комплекты повседневной и полевой формы, но ребята еще старые не сносили, так что я их и захомячил. Здесь у вас под каптерку целый кубрик отвели, роскошно живем, все загрузил и разместил. Да, я в вашу каюту притащил терабайтный жесткий диск, выносной, да еще ноут, это бригадный замподушам велел вам отдать — типа кина там всякие, что дозволены к показу личному составу в походе. Намекнул еще, что психолога у нас нет, обещали прислать.

— Молодец, Андрей Борисович, куда б я без тебя, без хорошего старшины и рота не рота, а так … позор один. Только вот на кой нам психолог, товарищ прапорщик? Хороший старшина бойца знает лучше всякого психолога, что известно еще со времен римских легионов.

И тут прапор возьми да и брякни:

— Я, товарищ майор, короче, дочку к бывшей своей отправил, и деньги с карточки все снял и тоже перевел. Если что, она дочку примет. Неспокойно мне, зудит что-то — не вернешься, говорит…

Тут я и подумал: «Ну что я говорил, старый пес добре чует драку», — а вслух спросил, глядя в глаза:

— Думаешь?

Прапорщик только вздохнул:

— Чуйка у меня нехорошая, товарищ командир. Да и обстановка в мире тревожна; не на рыбалку идем, чай, анчоуса ловить.

— Так вот и у меня такая же, — медленно произнес я, продолжая смотреть ему в глаза. — Ты у нас на танкере идешь, с третьим взводом. А сколько у тебя, прапорщик Качур, Кордов?

— Девять…

— Забирай из них шесть, на танкере вооружение полностью демонтировано, так что большинство того, что у нас есть тяжелого, твое. «Иглы» бери, минимум половину. Гранатометы. Противотанковое отделение пусть тоже будет при тебе, так что «Корнеты» три штуки тоже за тобой. Если что, на танкере топливо для всей группировки, поэтому его и сунули под нашу охрану. Я буду тут, вместе с Жуковым и первым взводом, на БПК Рагуленко со вторым взводом, он и сам справится, я про него много хорошего слышал, тоже волк битый, да и ребята у него больше половины контрактники, много чего прошли и испытали.

— А психа куда? Человек новый, непонятный…

— А будет ли еще тот псих? Если появится, то оставлю его здесь, со мной. А если будет мешать, то угомоню своими методами, но это уже вряд ли.

* * *

14 августа 2017 года. Утро Владивосток, борт БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Сегодня на рассвете мы, ни с кем не прощаясь, покинули бухту Золотой Рог и вышли в Залив Петра Великого, на внешний рейд. Я надел свой фирменный рабочий комбез, про который наши МНСы и техники говорили, что у него «мильен карманов», и после восьми часов утра мы приступили к монтажу оборудования. Модули «Тумана» надо было соединить толстыми питающими кабелями с дизель-генераторами. Через специально выведенные разъемы в переднем грузовом люке вывести на верхнюю палубу гофрированные выхлопные шланги. Потом требовалось соединить генераторы шлангами с топливными емкостями, надежно закрепленными в носовой части. Собственные баки дизель-генераторов есть неприкосновенный запас. Проверка дизелей. Есть контакт. Ф-фух, не заметили, как и солнце забралось почти в зенит.

Сели перекусить с ребятами товарища Степанова — в большинстве своем это мичманы и старшины сверхсрочной службы, по обязанностям и уровню подготовки, это примерно как техники в нашем КБ. Руководили ими два старших лейтенанта с «нехорошими» фамилиями — Смурной и Злобин. Бросили на пол трюма «скатерть-самобранку» — кусок чистого полотна, которое команда специально возит с собой для таких вот случаев. Чисто по-русски — каждый выставил свое, что у него осталось из дорожного. Ну там бутерброды с сыром, еще из дома, домашние малосольные огурчики и помидорчики, банки с которыми любящие жены заботливо положили в сумки перед отъездом, термосы с кофе. Военные переглянулись и выставили на стол тушенку из сухпайков и местные морские деликатесы. Слаживание коллектива происходит не только за совместной работой, но и за совместным столом. Совместное распитие спиртных напитков мы с Василием Ивановичем пока запретили, впрочем, пообещав, что после завершения всех работ и отбоя можно будет пропустить по сто, вроде винной порции в царском флоте. А сейчас нам все нужны с острым глазом и верной, как у хирурга, рукой.

Да, сегодняшний я не похож на вчерашнего меня. Сегодня я не в дорогом костюме, а в джинсовом комбезе, правда, он тоже обошелся мне в копеечку. Но что поделаешь, удобство в работе превыше всего, а от синтетики у меня начинает чесаться кожа, причем везде.

После перекуса полезли подключать к дизель-генераторам питающие блоки «Тумана» — их у нас два, по одному на каждый дизель-генератор. Соединили кабели, снова запустили ДГшки, с ручного пульта прогнали тест… Работает.

— Ай! Етить твою налево… Мать ее так, наперекосяк… — это один из РТВ-шных старшин слишком близко подошел к незакрытому изолирующей заглушкой гнезду с надписью «высокое напряжение» — и оно стрельнуло в него электрической искрой в несколько десятков киловольт. Запахло озоном. Мужика спасло только то, что он был в резиновых ботах, а пол в трюме перед установкой оборудования, согласно технике безопасности, выстелили резиновыми коврами.

Сначала у меня потемнело в глазах от ужаса — нам еще тут поджаренной тушки не хватало — потом русская душа раскрылась и наружу вырвалось:

— Какая, ексель-моксель, падла сняла заглушку? Там же десятки киловольт — убьет нахрен и фамилии не спросит! Хорошо, мужику повезло, да и про резину не забывает…

Я закончил гневную тираду и вижу — наше существо по прозвищу «Яга» замерло как кролик перед удавом. О-о-й, опять она — вечно растрепанная, худая, сутулая, в больших очках (без них она была похожа на школьницу). Эх, Лейла… Ну ведь гениальный же математик, лучше нее форму поля никто обсчитать не сможет, потому и взяли в эту командировку. А как возьмется что-нибудь руками делать, так все, прости Господи, «сует не в ту дырку»….

Тут я уже сорвался на Лисовую, ведь было же ей сказано: «Суфиеву к оборудованию близко не подпускать, хотя бы в гигиенических целях!».

— Алла! Ты мой зам или как? Как она вообще здесь оказалась? Она должна была сидеть в вашем «дамском» кубрике и обсчитывать конфигурацию поля…. Что, уже обсчитала? Вызвалась помочь? Помощница, епть! Мужик из-за ее помощи чуть покойником не стал или инвалидом. А у него семья, дети… наверняка. — Тут я перевел взгляд на виновницу происшествия, застывшую молчаливым скорбным изваянием: — Значит, так, Лейлочка… Теперь ты должна ему два раза — нет, двадцать два раза — в качестве моральной компенсации. Алла! Перед женским коллективом ставится задача — помыть, постричь, побрить во всех нужных местах, надушить — и в койку…. Бац! Да не реви ты так, я пошутил, точнее, почти пошутил, — чуть сбавил я тон, видя, как побледнела и запричитала Ягуша. — Но от следующей жертвы твоих шаловливых рук тебе не отвертеться. Задание насчет мытья, бритья и стрижки не отменяется. Все, брысь в кубрик, тебе здесь делать нечего. Поставьте на место эту дурацкую заглушку, и снова работаем.

Провели еще один контрольный пуск дизель-генераторов — с питающих блоков идут сигналы, так что все ОК.

— Василий Иванович, — сказал я, — в третьем контейнере с комплектующими кабельное хозяйство… Я показал ему схему, соединяем здесь и здесь. Петр Николаевич, сходите с товарищами военными, покажите им, где что, проложите несущие тросы и начинайте вязать. Да, макароны экономьте, обвязка испытательная, через каждый сантиметр хомуты бросать не надо. А то есть у вас привычка, изводите пачку на погонный метр. И слабину оставляйте, качка, то да се, тросы ослабнуть могут, а вот кабели и жгуты лопнуть не должны. А мы с вами, Василий Иванович, пока покурим. Пока все идет как по маслу, за исключением мелких происшествий. Вот подключим «Туман» к питанию, контрольные тесты прогоним, а там, глядишь, и обед…. А после обеда начнем вытаскивать на палубу и монтировать антенное поле.

* * *

Тогда же и там же.

Доктор технических наук Лисовая Алла Викторовна, 42 года.

Лисовая — туда, Лисовая — сюда, Лисовая — кругом, Лисовая — бегом. Ну, я и выполняю, что ж мне остается-то. Стараюсь, как могу. Ведь если что — господин Тимохин будет в сером с блестками, а ответственность понесет бедная Лисовая, которая не доглядела, не додумала, не запланировала. В этом и суть зама «великого и гениального» генерального. Собственно, я хоть и ворчу, но знаю — без этой работы не смогу. Мое любимое детище «Туман» — единственное, что наполняет смыслом мою жизнь. Тут, на работе, я хотя бы чувствую свою значимость, понимаю, что нужна. Когда я занята выполнением своих обязанностей, мне некогда думать о собственной личной жизни, которой у меня, собственно, и нет. Не назовешь же личной жизнью связь с мои же подчиненным, с юнцом, который мне в сыновья годится и которому, кажется, вообще все равно, живая женщина перед ним или резиновая баба. Он молод, горяч, у него кавказский темперамент, и ему необходимо сбрасывать напряжение. Даже сама не знаю, почему я продолжаю эту нелепую связь — ему ведь нет до меня никакого дела, у него только сексуальный интерес.

А у меня? А у меня это просто от скуки. Когда я с ним делаю «это», то притворяюсь, что что-то чувствую, а на самом деле вся эта возня не доставляет мне особого удовольствия. Наверное, я фригидная, но секс я и вправду не люблю, и вполне могла бы обойтись без него. Так зачем же я это делаю? Наверное, для того, чтобы заполнить пустоту и убежать от одиночества. Почувствовать себя живой, желанной… Мало кого интересует моя умная голова, тело привлекает гораздо больше. С телом у меня все в порядке, хотя мне самой и трудно судить об этом. На мой взгляд, грудь могла бы быть немного поменьше, я всегда стеснялась ее. Но мужчинам она нравилась, и всегда я с горечью понимала, что остальное, что важно для меня самой, оценить они не способны…

Почему так все у меня сложилось? Не нахожу ответа. Умом понимаю, что не во внешности дело, а все ж кажется, что все-таки по большей части в ней. Иногда, оставшись наедине с собой, смотрю в зеркало. Я никогда себе не нравилась. Узкое лицо, тонкий нос, маленький рот — невыразительное лицо с бледной кожей и мелкими чертами. Собственно, обычное лицо, не уродливое, но только портили его опушенные уголки губ и грустные глаза. Даже когда я изредка позволяла себе посмеяться, глаза оставались грустными — не сиял в них тот блеск, та чертовщинка, что так нравится противоположному полу. Совершенно неудивительно, что видные и привлекательные мужчины никогда не обращали на меня внимания.

Сначала, по молодости, я наивно полагала, что можно что-то исправить. Я думала, что, возможно, привлеку достойного мужчину, если стану ярче. Цвет своих волос я всегда ненавидела, с самого детства — блеклый, тусклый, какой-то мышиный. Да и густотой шевелюры Бог меня не наградил. И я стала краситься в рыжий цвет. Хна, которую я использовала, укрепила мои волосы и добавила им густоты, кроме того, перемена имиджа действительно сделала меня немного привлекательнее для мужчин… Да только ничего путного из этого не вышло. На меня все равно обращали внимание не те, что надо. Так что к сорока двум годам я пришла к печальному результату, заимев за плечами два неудачных замужества с разводами. Мужья мои были полными ничтожествами. Вот только разглядела я это не сразу… Видно, такова моя карма — быть несчастной в личной жизни. Даже ребенка родить не получилось… Хотя по этому поводу я не особо страдаю. Матерью-одиночкой оставаться мне бы не хотелось… Куда бы я пристраивала свое чадо, уезжая в командировки вроде этой? Так что все, что у меня есть — это любимая работа и свобода. Я привыкла. Также привыкла раз в месяц красить волосы. Я уже и не вспоминаю о том отвратительном сером цвете, что раньше делал меня похожей на мышь. Теперь я похожа на лису… на унылую немолодую лису. Шутки по поводу соответствия волос и фамилии сношу спокойно. И также довольно спокойно реагирую на окрики своего начальника, который иногда бывает слишком уж эмоционален.

В такие моменты мне даже нравится украдкой наблюдать за ним — о, он становится похож на горячего латиноса — размахивает руками, ругается, и глаза его при этом горят сатанинским блеском; просто заглядение — не мужчина, а вулкан страстей. Его возбуждение каким-то образом передается и мне — и мое сердце начинает биться чаще. Вот такая странная эмпатия у меня к моему начальнику… Ну, шутки у него, когда он злится, конечно, идиотские, но я привыкла, и уже не краснею и не возмущаюсь в душе, как раньше. Чего не скажешь о Лейле… Ну мог бы быть чуть сдержаннее по отношению к ней, не делал бы таких похабных выпадов насчет койки и прочего… Она, бедняжка, аж зашаталась от ужаса, когда все это услышала. Бедное дитя совершенно не понимает мужского плоского юмора и все воспринимает всерьез. Она настоящая дикарка. Порой такое отчебучит — хоть стой, хоть падай. Ну вот кто мог подумать, что она полезет снимать эти дурацкие заглушки, которые и снимать-то положено в самый последний момент при подключении фидеров высокого напряжения для питания эффекторного поля… Вот и нарвалась.

Шеф в пылу гнева все ей высказал; правда, боюсь, она не учтет его «рекомендаций». Или мне действительно следует привести эту девицу в порядок? Представляю, как она будет сопротивляться… Насколько я понимаю странные убеждения Лейлы, неряшество для нее — оплот добродетели. Ну как можно иметь такую светлую, почти гениальную голову, и при этом быть настолько погрязшей в предрассудках? Даже нет — не в предрассудках. У ее, хм, соотечественников, весьма своеобразное представление о морали. Похоже, она свято уверена, что уход за собой — страшно развратное действие, учитывая, что девушка вращается в смешанном, но по преимуществу мужском, коллективе. И стоит ей стать попривлекательней, начать расчесываться, мыться и подкрашивать губы — как тут же мужчины наперебой начнут делать ей непристойные предложения, подкрепленные действиями эротического характера. И потому она старательно отпугивает потенциальных воздыхателей запахом пота и неопрятным внешним видом. И плевать ей на насмешки. Она их даже не замечает, или не понимает. Она вся погружена в свой внутренний мир, где властвует царица всех наук — ее любимая математика.

Вообще, глядя на Ягушу (вот честное слово, она даже не догадывается, что это за слово и почему ее так называют), хочется помочь ей стать свободной, освободить свое «Я». Хочется по-матерински поговорить с ней, наставить на путь истинный. Да вот только нелюдимка она, трудно ее разговорить, а уж дать наставления — об этом нечего и мечтать… А все же хочется верить, что настанет тот день, когда расцветет наша Лейла, преобразится, и откроет для себя мир, полный пленительных тайн и захватывающих приключений…

Впрочем, это меня уже на лирику потянуло. У самой-то не особо много в жизни было этих тайн и приключений. В основном — сидение в лаборатории, подсчеты, расчеты, отчеты, формулы, опыты, анализы… Все это, конечно, интересно, но не выходит за рамки обычной рутины и серой повседневности. Раньше, будучи помоложе, я все мечтала, что вот однажды произойдет со мной что-нибудь экстраординарное… и окажусь я волей судьбы на каком-нибудь таинственном острове или в другом загадочном месте… Вот тут-то и посыплются приключения! Как в песне поется: «Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, лежат без пользы тайны, как в копилке…» Но сейчас, в сорок два (о ужас!) года я все реже и реже позволяю себе помечтать, каждый раз одергивая свою устремляющуюся вдаль фантазию: «Хватит дурью маяться, сиди уж спокойно, старая дура, твой поезд дааавно ушел…» И снова становлюсь я холодной стервой с поджатыми губами, снова бегу выполнять распоряжения начальства, снова предаюсь не греющим меня любовным утехам, и снова, как могу, пытаюсь заглушить эту пустоту и неудовлетворенность жизнью…

* * *

14 августа 2017 года. Вечер, Владивосток, борт БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Вечер, закат. Все умаялись, теперь на палубе корабля вырос индейский домик «вигвам», издали похожий на панели солнечных батарей. Да, так и было задумано — что, мол, испытывают эти русские? Конечно, новую модель солнечных батарей, и ничто другое….

Стоим с Василием Ивановичем и курим, глядя на солнце, заходящее в туманную дымку, висящую над Владивостоком.

— Аллочка, крикни там кому-нибудь — термос с кофе нам, вниз. Мы пошли делать контрольный запуск.

В выгородке, отделенной от остальной части трюма пластиковыми щитами, обстановка была донельзя аскетичной — стол, два стула и предельно навороченный сервер НР, шнур USB подключен к блоку сопряжения, откуда уже разбегаются десятки разноцветных жгутов…. Удалось выбить это чудо только под испытания, после них техника должна пополнить компьютерный парк отдела.

— Ну, Василий Иванович, с Богом!

Включаю комп. Жужжания терабайтного винта почти не слышно…. Появляется заставка Линукса. Ну, навязало нам ФСБ эту операционку, чтобы враг не разобрался. Появляются пиктограммы программ, и среди них вот она, пирамида с глазом — изделие «Туман». Запускаю ее. Появляется окно о процентах тестирования оборудования.

— Ну, Василь Иваныч, держи кулаки… — тест завершен, 100 % ОК. Переходим в основное окно. Так схема вся зеленая — значит, исправная, дизель-генераторы на 20 % мощности, в дежурном режиме. Готовность к работе.

— Давайте, товарищ капитан второго ранга, давите на «Пуск», ваше право первой ночи с этим агрегатом, — затягиваюсь я сигаретой. — Ни пуха, ни пера!

— К черту! — Степанов подводит курсор мыши к кнопке и затаив дыхание нажимает. Даже на слух гул дизель-генераторов изменяется — они разгоняются, набирая обороты. На индикаторах столбик вырабатываемой мощности движется к 95 % отметке, переваливают за нее и останавливаются на цифре 97,2 %. Столбики отдаваемой мощности на антенных эффекторах чуть отрываются от нуля и начинают расти рывками. Выпрыгивает всплывающее окно, и лазерный датчик-аналайзер начинает рисовать на нем нечто похожее на поставленную ребром линзу.

Читаю графики.

— Ну, форма поля почти идеальна, — прерываю я молчание, — за минуту тридцать пять набрана номинальная плотность…. Поздравляю вас, товарищи — установка к полевым испытаниям готова. Отключайте, товарищ Степанов, нечего зря соляр жечь.

Что странно — питание антенного поля мы погасили, уже и дизеля вышли на дежурный режим, а по данным аналайзера, маскировочное поле за счет остаточных явлений держалось еще почти минуту….

— Ну что, товарищи! — я потер руки. — По поводу полного успеха положено шампанское. Конечно, варварство пить благородный напиток из граненых стаканов… но да ничего, отметить все равно надо. Витя, вот ключи, в Термокинге ящик шампанского, возьми две бутылки. Алла, с девочек стаканы, празднуем.

Такое гадство — только мы разлили шампанское, как врывается товарищ Ким с круглыми глазами. Вы видели корейца с круглыми как блюдца глазами? Я до этого тоже нет. Говорить не может, только мекает….

— Вы, вы-ы…

Девочки ему остатки шампанского из второй бутылки налили и стакан в руку сунули — выхлебал как лимонад.

— Вы вырубили всю связь во Владивостоке…. Штаб флота до меня только пробился, они не сразу поняли, чьи это штучки. Во всем городе нет сотовой связи, не работают телевидение, радио и мобильный Интернет. Вы хоть на палубу выходили? У вас, трах вас и тибидох, СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ над Владивостоком зажглось!

— Лейла, детка, дай-ка мне свои расчеты по форме поля… — Беру распечатанный на принтере листок, смотрю… ешкин кот! — Убить тебя мало, почему вертикальная шкала до двенадцати километров?! Беги к себе, сделай расчет на шкале в сто двадцать километров!

Но, кажется, я уже знаю ответ….

— Интересно… — Василий Иванович взял у меня листок, — и на двенадцати километрах поле почти не сужается и имеет достаточную плотность. Мы вполне могли зацепить этим гребнем по нижним слоям ионосферы и перевозбудить всю тамошнюю электронную братию. А мне ваш агрегат нравится все больше… В целях маскировки конфигурацию антенных эффекторов придется чуть менять — к примеру, еще больше наклонить верхний ряд панелей навстречу друг к другу, но как устройство РЭБ… А нельзя ваши панели скомпоновать так, чтоб получился узкий пучок, и направлять его, к примеру, в точку ионосферы над Лос-Анжелесом? И им пакость, и нам, к примеру, приятно.

— Можно подумать… — усмехнулся я, — но, потом, а сейчас нам с вами надо пойти в свои каюты и написать рапорта о сегодняшнем испытании. Все равно начальство не слезет ни с нас, ни с товарища Кима, пока не удовлетворит свое любопытство. Рапорта сдадим ему же. Пусть сам решает, кто и какой информации имеет допуск. А товарищу Одинцову доложу сам.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Суфиева Лейла Рустамовна, 27 лет

Да что ж это такое… Я ж как лучше хотела… И, как всегда, опять сделала что-то не то, и начальник на меня наорал. Конечно, ему следовало отчитать меня, ведь из-за моей неуместной инициативы мог погибнуть человек, но он сделал это в такой форме… В оскорбительной. Наверное, он думал, что это очень остроумно. Я же готова была умереть на месте, когда он заявил, что я должна лечь в постель с пострадавшим… Испугалась я. Никогда не знаешь, что на уме у мужчин. Я стараюсь с ними поменьше общаться. К счастью, они тоже стараются меня избегать. Вот и прекрасно. Только надоело слышать: «Лейла, прими душ!» Женщины, с которыми я живу в комнате, морщат носы и заставляют меня мыться. Да вовсе ни к чему так часто мыться, как они! Раз в две-три недели — вполне достаточно. Ну, запах… А что запах? В крайнем случае можно духами побрызгаться. А если я начну мыться каждый день, мужчины подумают, что для них стараюсь, и пойдет потом обо мне слава… Дома узнают, скажут, что Лейла шлюха, перед чужими мужчинами красивая ходила, улыбалась им — и никто меня замуж не возьмет. А кому в ауле нужен гениальный математик? Прачка — нужен, повариха — нужен, ублажалка мужа — нужен, рожалка детей — нужен, нянька — нужен, а математик — не нужен. Но жена с дипломом — это престиж, вроде белого мерседеса, да еще люди думают, что если мать почти профессор, то и дети от нее тоже умные пойдут, в большие люди выбьются. Да откуда же взяться умным детям, если их отец ишак? Но против родни не пойдешь. Замуж выходить когда-нибудь придется. Я, конечно, уже старая для замужества, но все-таки есть неплохие шансы, потому что некоторым женихам уже за пятьдесят. Большие люди, однако. Очень надеюсь, что жениха мне подберут хотя бы симпатичного. Но я тяну до последнего… Уже два раза брат приезжал, говорил — поехали, сестра, мы тебе хорошего мужа нашли. Кое-как отбиться получилось[1]…

Если в третий раз брат приедет и узнает, что я улыбалась, наряжалась — совсем плохо будет, никакая милиция не поможет… Поэтому не буду красоваться перед мужчинами, и мыться тоже не буду. Не станут же насильно меня в душ тащить… Ну, это я сейчас так думаю, что не станут, а тогда, когда начальник орал на меня и приказывал своему заму Лисовой провести со мной гигиенические процедуры, я подумала, что она с остальными женщинами так и сделает — свяжут они меня и поволокут мыться и избавляться от лишней растительности. В этом случае я бы, наверное, смирилась. Когда орудуют бритвой в твоих интимных местах, лучше не дергаться…

Однако, на мое счастье, в этот день всем было не до меня. На вечер был запланирован пробный запуск нашей установки. Все готовились к этому важному событию. Разумеется, присутствовать при запуске должны были все, в том числе и я, которая тоже важный участник проекта.

Конечно же, все мы испытываем благоговение каждый раз, когда включают наше детище. Вот и сейчас каждый из нас застыл и затаил дыхание, когда Василий Иванович нажал на «Пуск» и все заработало.

Все прошло нормально. Потом мы пили шампанское в честь успеха. Ну, я, конечно, не пила, а так, пригубила слегка, как говорит Алла Викторовна — понюхала пробку. Не хватало мне еще прослыть выпивохой. И тут врывается этот ужасный человек по фамилии Ким, очень возбужденный, и кричит, что, оказывается, из-за нашего запуска во Владивостоке на полчаса отключилось электричество и пропала сотовая связь. Тут-то я и поняла, что что-то было не совсем так, как нами планировалось. А это Ким еще сообщил, что теперь над городом стоит Северное Сияние. Первым моим побуждением было выскочить на палубу, чтобы посмотреть, правда ли это (я никогда не видела Северного Сияния). Но тут Алексей Иванович потребовал у меня расчеты по форме поля.

Посмотрев графики и расчеты, он опять начал меня ругать, на этот раз сказав, что хочет меня убить. Пусть убивает, совсем не жалко… Бедная я бедная, несчастная я несчастная — сперва меня хотят уложить в постель к первому встречному, а потом убивают. Да. Оказывается я неправильно сделала расчеты до высоты всего в двенадцать километров, а надо было в десять раз выше. Тогда бы я увидела, что при данной конфигурации эффекторов поле задевает нижний край ионосферы. Дура я, дура. Так нельзя, потому что от этого может случиться много неприятностей. Все надо переделать, а меня наказать, но не так, как этого хотел Алексей Иванович.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Ничего у нас, у русских, правильно получиться не может. Ну почему я родился не в Америке? Вот уж действительно страна больших возможностей. Ценят там хороших специалистов, и не просто ценят, а поощряют финансово. Все там по уму устроено, не то что здесь, в Рашке. Не было порядка у нас, и не будет. Такой он, видимо, русский народ — все у него через одно место, потому что триста лет монгольского ига даром не прошли. Нет, не люблю я свою Родину. За что ее любить-то? Чушь это все и высокие слова, что Родину любую надо любить и не изменять ей. Придумали это те, которые хотят, чтобы лохторат, тупое быдло, которое они еще высокопарно называют «народ», терпело все унижения, тяготы и невзгоды — и не просто терпело, а еще и песни бодрые распевало о том, что нет на свете лучше нашей любимой и могучей страны. Лохи и распевают, и убеждают себя, что им несказанно повезло родиться в Рашке. По мне же, Родина — это то место, где тебе хорошо. О своей стране я этого сказать никак не могу… Я вижу вокруг несправедливость, бедность, коррупцию, хамство и наглость; и, самое главное, то, что тут почти невозможно добиться настоящего успеха.

Мне лично эта страна ничего хорошего не дала. Союз, последние годы существования которого пришлись на мое ранее детство, я помню плохо, но все воспоминания о нем у меня связны с беспокойством. Очереди, дефицит всего и вся, продукты по карточкам и мыло по талонам. Запомнились люди, сбирающие на улицах «бычки» — у них не было денег на покупку сигарет у спекулянтов. Да-да, мальчик в шесть-семь лет много что видит и еще больше понимает. Вот отец докуривает сигарету без фильтра с иголки, чтобы «не досталось врагам». Тогда я решил, что у когда-нибудь меня будет очень много денег, но я никому их не дам — все заберу себе.

Начало девяностых в памяти как-то четче — вседозволенность, разгул бандитизма, нищие на улицах, безработица, сумасшедшая инфляция — и вечная тревога в глазах матери, ночные разговоры родителей на кухне. Отец проклинал «этих деятелей» на чем свет стоит. Именно от него я в первый раз услышал, что все умные люди уезжают в Америку, потому что там им обеспечивают достойную жизнь. Мать горестно вздыхала и поддакивала, озабоченная моим будущим. Так и сложился у меня образ Заокеанья — страны всеобщей справедливости, стабильности и достатка. Мне нравились их улыбчивые президенты и звездно-полосатый флаг, их ментальность и образ жизни.

Америка! Да неужели же один я мечтал о том, чтобы стать одним из твоих граждан? Неужели только меня манила эта баба с лучами на голове, обещая свободу, настоящую свободу — быть собой и иметь свое мнение? А самое главное — свободу от страха за завтрашний день, страха стать изгоем, страха бедности. Нет, нас всегда было достаточно много — тех, что не желали гнить в проклятой всеми богами стране, тех, что желали для себя и своего потомства лучшей доли, чем пустое и бессмысленное прозябание под бодрые лозунги и лживые выкрики политиков.

А вообще-то настоящую свободу дают только деньги, деньги и еще раз деньги. Но разве здесь, в Рашке, я когда-нибудь смогу иметь столько денег, сколько мне нужно на все мои желания? Конечно, нет. Мне всегда было невыносимо больно осознавать это, и еще больнее становилось от мысли, что я, возможно, никогда не смогу покинуть свою «Родину» и жить достойно где-нибудь в другом месте. И я знал, что если мне выпадет хоть маленький шанс воплотить свою мечту, я воспользуюсь им, пусть даже это будет связано с определенным риском.

Вообще с некоторых пор мне стало казаться, что, устроившись на работу в это НПО «Радиант», я потихоньку приближаюсь к воплощению своей мечты. Пока что все это носит смутные, неопределенные черты, но какой-то промысел в свою пользу я в этом угадываю. Доступ к секретной информации — а точнее, к секретному проекту — это вам не хухры-мухры. Сейчас я могу похвалить себя за то, что не особо рьяно декларировал свои взгляды. Конечно, бывало, что проскакивало, но не думаю, что кто-то всерьез обратил на это внимание. Собственно, предъявить мне в случае чего будет нечего. А разговоры… Это несерьезно.

Конечно, теперь мне следует быть осмотрительнее. Как я понимаю, мне выпала редкая удача (и шанс — вот он, один на миллион!) участвовать в испытаниях охренительно секретной штуки. Надо смотреть в оба и стараться разузнать побольше об этом проекте, чтобы потом, собрав всю информацию, бежать с ней на Запад. Ну, вы меня поняли. Там я за эти секретные разработки получу кучу денег и заживу так, как положено жить такому умному человеку, как я. Копии всех расчетов есть в ноутбуке у Лейлы. Ей по должности положено, я узнавал. Когда вернемся из похода во Владик, надо будет подсыпать ей в чай снотворного, схватить ноутбук — и бегом на паром в Японию. Ну и что, что она может не проснуться. Кому она нужна — страшная, как смертный грех, и вонючая, как помойное ведро.

Правда, этот Одинцов — тот еще упырь; как вижу его, так холодные мурашки по коже пробегают. И мурашки эти с хорошо откормленную мышь. Ведь он монстр, палач, кровавая гебня, хищник и убийца, с клыков которого еще капает кровь замученных жертв. Хоть и не было у меня с ним никаких столкновений, а вот просто интуицией чувствую в нем идейного врага; и он, видимо, тоже чует то же самое, старый волчара… В этом смысле он даже как-то неприятней, чем этот узкоглазый особист — товарищ Ким просто констатирует факты, «берет на карандаш», словом, всего лишь добросовестно выполняет свою работу; а «товарищ Одинцов» — нееет… у него глаза как два дула, и вся его суть — душить таких, как я… И сделает он это не задумываясь ни на секунду, стоит ему лишь точно убедиться в том, что я — враг. Пока он это только подозревает, но любому «пока» отмерен свой срок.

Но я не воспринимаю себя врагом. В смысле врагом народа. Мне вообще наплевать на всю эту идеологию. Я — за мир и дружбу между всеми странами. Пусть они будут сами по себе, а я хочу лишь спокойно и в достатке жить, и не видеть вокруг себя разное быдло. Хочу быть по-настоящему богатым, иметь виллу, яхту, личный самолет и счет в банке, чтобы больше никогда не работать, ведь это удел неудачников. Но между мною и счастьем стоит Одинцов, поэтому я постоянно продумываю варианты по его устранению, но понимаю, что, к сожалению, у меня ничего не получится. Слишком опытный он человек, и слишком насторожен все время его телохранитель. Да и не нужно мне это, ведь моя цель — украсть что-нибудь ценное и быстро убежать, чтобы не успели поймать.

* * *

14 августа 2017 года. Вечер, Камчатка, Бухта Крашенинникова, г. Вилючинск, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Еще утром ничего не предвещало беды, и команда занималась боевой учебой по заранее сверстанному плану, но еще до полудня в штабе дивизии кого-то укусила за задницу жареная свинья — и штабные забегали как ошпаренные, будто вспомнив о давно запланированном, но хорошо позабытом деле. А может, это из штаба флота неожиданно пришла начальственная указивка о проведении «внезапной проверки боеготовности»? Короче, в результате всей этой суеты примчавшийся к нашему причалу на УАЗике дежурный офицер передал мне приказ комдива, чтобы лодка была готова к выходу в поход на полный срок автономности. Боевое задание на поход было заключено в «красный» пакет, который следовало вскрыть в точке погружения. Развели, понимаешь, секретность, ни проехать, ни пройти.

А я, как командир, команде задачу как ставить должен — идем туда не знаю куда, выполнять не знаю какое боевое задание, но на полный срок автономности? Между прочим, полный срок — это больше трех месяцев. Хотя нет, слова о полном сроке автономности могут оказаться полной дезинформацией, чтобы не догадался враг, а реальности мы пойдем в поход на недельку или на две… Мы будем совсем рядом, а натовские «Посейдоны»[2] будут искать нас у мыса Горн, в южной Атлантике или у Бермудских островов.

Но нет, сразу же после отъезда УАЗика к нашему пирсу один за другим начали подъезжать тентованные грузовики, и нашему снабженцу мичману Покальчуку пришлось изрядно покрутиться, чтобы принять все привезенное и распихать по выгородкам принятое. Главное, что боекомплект у нас был уже загружен, и в этом смысле мы находились в полной боевой готовности и могли выйти в поход в любую минуту; то что грузилось на борт сейчас, должно было обеспечить на подводном крейсере комфорт, а отнюдь не создать условия выполнения боевого задания.

Пока продвигались погрузочно-разгрузочные работы, я собрал вокруг себя на крыше рубки старшего офицера, замвоспита, особиста, а также командиров боевых частей — чтобы коротко объяснить смысл всей этой текущей суеты и о том, что идем мы сам не знаю куда, сам не знаю надолго ли. Мы лодка-истребитель, самостоятельного значения почти не имеющая, по существующей тактической схеме мы должны действовать в паре с РПКСН[3] проектов 667БДР и 955, или же ПЛАРК проекта 949А[4], прикрывая их от вражеских субмарин-охотниц при выходе на боевую позицию. Таким образом, возник законный вопрос — кого мы будем опекать, и какую задачу этот кто-то будет выполнять — обычную учебно-боевую, или по тягости нынешнего времени мы примем участие в чем-то таком, о чем еще лет пятьдесят придется молчать во избежание негативных последствий.

В ходе общения с командным составом выяснилось, что команда полна бодрости и ревется в бой (замвоспит и старший офицер); шпионов и врагов народа среди нас нет (особист); техника исправна и готова к походу (командир БЧ-5[5]). Но все равно, несмотря на бодрость докладов, командный состав нашего «Кузбасса» находился в состоянии некоторого мандража, ибо неизвестное всегда пугает, а неизвестное задание пугает вдвойне. В ходе обсуждения сошлись на мнении, что идти придется на другую сторону планеты, в Атлантику, а вот с кем идти и что там придется делать — сей вопрос остался сугубо интересным. Вы никогда не сможете догадаться о том, о чем вам совсем ничего не известно. Вот так и мой командный состав перебирал наугад самые разные варианты — как потом выяснилось, ни на йоту не сумев приблизиться к такой ветреной и непослушной истине. Единственное, что нам было понятно — это то, что больше ни на одной лодке из числа тех, что находились в базе, больше не наблюдалось признаков экстренной подготовки к походу.

* * *

15 августа 2017 года. 08–05 одна из гостиниц Владивостока

Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года

Звонок, Господи, а я уже собрался уходить. Снимаю трубку.

— Паша? — голос, до боли знакомый всем россиянам.

Делаю знак своим, чтоб все исчезли и не отсвечивали и отвечаю:

— Да, Владимир Владимирович, это я, Вы чудом меня застали. Нога уже была на пороге. Сотовых же телефонов, сами знаете, там куда я иду нет и быть не может.

— Паша, — вздохнула трубка, — у меня есть к тебе предложение….

— Знаю, — ответил я, — но работать в этом гадюшнике, именуемом Вами правительством, не собираюсь. Вы же знаете, как меня прозвали и за что, зол я и нерукопожатен?!

— Знаю, Паша, — хихикнул президент, — мне докладывали, зовут тебя Полярный Лис, и жутко плюются. Да я и сам от них тоже не в восторге.

— Эх, товарищ Президент, разогнал бы ты этих клоунов к чертям собачьим… — я ухмыльнулся, — Дворковича, да, в дворники. Все равно они ничего не могут делать, кроме как гадать на кофейной гуще. Плывем как известная субстанция по течению.

— Паша, не все так просто…. — возразил президент, — Но ты же знаешь, что говорил классик по похожему поводу… Это когда вчера было рано, а завтра будет поздно. Так вот, пока рано. Не время еще, подожди полгодика или чуть побольше, пройдут выборы, тогда и случится: «которые тут временные — слазь».

— И это знаю, Владимир Владимирович, — ответил я — впрочем, вернусь, поговорим. Хотя всякое может быть. Лишь бы не стало слишком поздно.

— Что, так серьезно? — встревожился президент.

— А то я Вам не докладывал? — хмыкнул я в ответ, — Их генеральный, профессор Баграмян, дает нам семьдесят процентов….

— А остальное? — в голосе президента прозвучало неподдельное беспокойство.

— А что угодно, — ответил я, — от пустого пшика до летального исхода. Пока не проверим — не поймем. Для того и идем.

— Может, отменить? — засомневался голос на том конце провода.

— Ага, отменить! Отменишь тут. А с НАТО-й, не приведи Господь, случится конфликт из-за хохлов, чем воевать будем? Или даже не из-за хохлов, а просто так, за красивые глаза. Сам знаешь, какая истерика там сейчас творится. Мы этим американцам сами по себе как кость в горле. Пока мы живы — не будет у них никакого мирового господства. И нет у нас, товарищ Президент, пицотмильенов солдат с винтовками Мосина! И лишнего времени тоже нет. Теперь опять через технику выкручиваться надо и как можно скорее.

— Ну, ладно, удачи тебе, Паша! Ни пуха! — говорит в ответ мой собеседник.

Кладу трубку и мысленно добавляю:

— К черту, Володя, к черту! Если вино налито, то надо его пить. Поехали.

Подхватываю со стула большую спортивную сумку и чемоданчик с ноутбуком — время не ждет. В коридоре мои люди — три охранника и референт. Охрана — три коротко стриженных мускулистых парня. Обычно они носят исключительно строгие деловые костюмы, но сегодня вся компания будто собралась на рыбалку.

Референт у меня посложнее этих живых механизмов для убийства себе подобных. Дашенька Спиридонова — старший лейтенант запаса ВДВ, комиссована по ранению после войны трех восьмерок. Экспансивная пуля раскромсала половину левого легкого. Подобрал, ее, как бездомного котенка, по просьбе приятеля из ее части. Три года по госпиталям и санаториям, а потом вердикт врачей — к службе негодна. Выпихнули со службы с нищенской пенсией по инвалидности и выселили из служебной квартиры. Паскудный Медведьевский Табуреткин… будь моя воля — пристрелил бы как собаку, хотя собаки намного благородней и человечней.

Ребята попросили о помощи бедной девушке и я снял для нее квартиру и послал на курсы секретарей-референтов, а потом взял к себе. И вот она уже почти четыре года со мной…

Вскочила, кусает губы… Рослая сероглазая блондинка с параметрами модели. Нет, мы не любовники, скорее, она мне вместо дочери; хотя, будь я на двадцать лет моложе — пал бы к ее ногам. А у нее в глазах — собачья преданность и тоска…. Она уже выбрала — и безнадежно…. Подобрал, обогрел, сказал ласковое слово — и вот результат. Старый я для тебя, девочка, старый.

Дашу беру с собой, потому что она без меня засохнет и убьется, а мне этого не надо. Спускаемся на рецепшен. Спортивные сумки, удочки — рыбачить поехали…. У входа ждет черный «крузер» с краевыми номерами — это прикрытие от местного Управления. Едем.

В машине Дашенька плотно прижалась ко мне горячим бедром, туго обтянутым бледной джинсой. Чувствовалось, что ее бьет крупная дрожь.

— Что с тобой, Даша? — беру в свою руку ее ледяные, сжатые в кулак, пальцы. Рядом бодигард, тактично отвернувшись, смотрит в окно. А может просто высматривает возможную опасность.

— Н-не знаю, — она понемногу успокаивается, — но тогда, под Цхинвалом, было так же…. Чувство, что идешь прямо в засаду, на верную смерть…. Но у нас был приказ — и мы пошли.

— Теперь у нас тоже есть приказ, — негромко говорю я, — впрочем, если хочешь, можешь остаться. Ничего тебе за это не будет. Я обещаю.

— Ни за что, Павел Павлович, я только с Вами… — тихо проговорила она и и вцепилась в мою руку как клещ. Ну, другого ответа я от нее не ждал.

В удаленной бухточке, у бревенчатого причала, нас ждал катер. Нас — это меня, Дашу и Вадима, одного из охранников. Остальные останутся здесь и будут весь месяц изображать рыбачий лагерь. Накрапывает мелкий дождик — это хорошо, за его пеленой не будет видно, что мы направились не к каменистым отмелям, а к маячащим на внешнем рейде военным кораблям. Я поплотнее затянул молнию на кожаной куртке — середина августа, а погода вполне осенняя.

— Застегнись! — показываю я Дашеньке на расстегнутую до пупа куртку. — Простынешь еще, а тебе это вредно.

— Ерунда! — раздраженно дергает она головой, но язычок молнии все-таки поднимает до середины груди.

Дождь, ветер, туманная дымка, затягивающая берег; неласково прощается с нами Владивосток. Смотрю на приближающийся серый борт с большими белыми цифрами «081». Наш новый временный дом на волнах… Устал я от временного, хочу постоянного. Но таков долг моей службы.

* * *

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Иногда мне кажется, что я скоро не выдержу. Что брошусь перед ним на колени с криком: «Я люблю тебя!» — и буду рыдать, заходясь в истерике… И тут же меня передергивает — ффу, ужас, какая дешевая мелодрама… Точнее, индийский фильм. Когда-то девочкой я их любила — да-да, хоть и стыдно признаться…

Я вообще была тогда сентиментальна. И слишком чувствительна. Решила в себе это искоренить. Для этого и пошла на такую службу… Ломала себя, воспитывала, сквозь слезы, боль, тяжелые тренировки. Я лезла вперед, стиснув зубы. Каждая победа над собой прибавляла мне уверенности. Да — я становилась крутой… Ловкой, сильной, стремительной и опасной, как гремучая змея. От собственной крутизны моя самооценка просто зашкаливала. Поклонники? О да, я сама выбирала парней, упиваясь тем, что контролирую свои чувства и без труда расстаюсь со своим любовниками, как только они мне надоедают. Конкурс был по пятьсот человек на место — девочка с обложки журнала, гордость разведполка ВДВ. Собственно, не так уж много их и было, этих любовников. Уточню — не так много, чтобы это повлияло на репутацию, но и не так мало, чтобы вызвать подозрения в нетрадиционной ориентации. И еще никогда среди них не было начальства, хотя желающих было хоть отбавляй. В такие игры я никогда не играла, и играть не собиралась. Наверное, потому потом и погорела. А может, иначе было бы еще хуже.

Я нравилась себе все больше и больше. Я была солдатом, я хладнокровно убивала врагов моей родины. С каждым убитым стальной блеск в моих глазах становился все ярче и холодней. Одновременно с этим я стала забывать, что я женщина. К этому-то я и стремилась — избавиться от всего того, что делало меня слабой по сравнению с мужчинами. Я была на пике, на вершине своей самодостаточности, которая, благодаря трагической случайности, оказалась просто фикцией.

Конечно же, я могла предполагать, что со мной может произойти нечто подобное. Это война… Никакой гарантии, что выйдешь из очередной переделки целой или живой. Но все же я верила в свою счастливую звезду. Или это так кружила мне голову моя шальная самоуверенность… Я была убеждена, что являюсь неуязвимой. Кто угодно может пострадать, погибнуть — но только не я… В худшем случае меня может просто царапнуть — но от этого ничего не изменится…

И вот мне был преподнесен урок. Пожалуй, самый важный за всю мою жизнь. Он показал мне, что я — не сверхсущество, как мне хотелось бы думать, а обычный человек, и, более того, обычная, из плоти и крови, женщина…

Приложило нас тогда здорово. Несколько месяцев я валялась в госпитале между жизнью и смертью, но наши военные врачи хорошо постарались — и вытащили меня из неминуемой могилы. Потом были два с половиной года попыток реабилитации по санаториям и вердикт врачей — негодна! Боль, страх, растерянность, одиночество — все это навалилось на меня так внезапно, что я просто окаменела под этим непосильным грузом. Я задавала себе лишь один вопрос: «Кто я теперь?» Только недавно я была бойцом, я выполняла трудные задачи, я брала — и оправдывала — ответственность, от меня многое зависело, со мной считались, советовались, меня ценили и уважали. А теперь я — бессильная, с подорванным здоровьем, ничего не значащая человеческая единица, и никакая служба мне больше не светит; да, я просто кусок плоти — страдающей и слабой, слабой, и это самое ужасное, ведь я вернулась к тому, от чего пыталась уйти… С ужасающей ясностью я вновь почувствовала себя БАБОЙ, женщиной… И особенно больно было это осознание потому, что врачи, пряча глаза, сообщили, что у меня наверняка будут проблемы с вынашиванием детей…

И вот — месяцы тяжелейшей депрессии, когда я пыталась научиться просто жить обычной жизнью. Это удавалось плохо. И дело было даже не в бытовой неустроенности. Мне все время казалось, что когда-то я упустила что-то очень важное. Я снова хотела найти это важное, но в то же время боялась. Но оно стало возвращаться само, постепенно…

Я пыталась быть женственной. Я стала ходить в парикмахерскую и пользоваться косметикой… И теперь мне хотелось тепла и любви, хотелось постоянного мужчину, семью, но почему-то мужчины меня избегали. Избегали в том смысле, что не желали заводить со мной длительные отношения. Один из них как-то признался, будучи слегка под хмельком: «Глаза у тебя жуткие, Дашка… Холодные… Так и кажется, что вот внезапно схватишься за нож и прикончишь…»

С этим надо было что-то делать. Но я знала, точнее, интуитивно чувствовала, что нелегко будет растопить этот лед — пожалуй, только тот справится, кто полюбит меня вот такой, какая я есть…

А потом появился Одинцов… Ворвался в мою жизнь со стремительной грацией носорога — когда я уже думала, что она совсем кончена и я на самом дне — взял за руку и повел за собой. Не знаю, как это объяснить, но я сразу поняла, что это именно ему суждено отогреть мое сердце. Рядом с ним всегда было тепло, как у жерла вулкана. Он позаботился обо мне. Это, конечно, была отеческая забота, но я полюбила его — мучительно и безнадежно. Первое время мне даже было все равно, ответит ли он мне взаимностью. Я ощущала, как любовь меняет меня — удивленно я прислушивалась к тому, что шепчет мне моя душа. А она говорила, что ей хорошо, и она почти счастлива… Ведь это же самое важное — когда рядом человек, которому ты веришь и на которого можешь опереться в трудную минуту.

Я послушно выполняла все, что он мне говорил, и одновременно оживала, оттаивала, будто после долгой зимней спячки. Находясь возле Одинцова, я острее ощущала краски этого мира. И еще во мне просыпалось что-то такое, необъяснимое — наверное, это можно назвать женской сутью… Такое было со мной впервые.

Но он… Он считает себя слишком старым. Я-то вижу, и точно знаю, что он тоже любит меня по-своему, но не может дать себе волю, потому что убежден, что я непременно найду кого-нибудь получше — в смысле, помоложе. Вот такой у нас с ним странный тандем… Я тоскую, не смея признаться, а он сдерживает себя, думая, что таким образом оказывает мне добрую услугу… Не знаю, к чему это все в итоге приведет. Говорю же, иногда на меня просто безумие какое-то накатывает, когда хочется выплеснуть свои эмоции и во всем признаться. Порыдать, заламывая руки… Может, тогда он наконец поймет хоть что-то… Но, конечно же, я никогда этого не сделаю. И не потому, что это было бы «так по-женски», точнее «по-бабски». Просто, не будучи уверенной в результате такой демонстрации, я не хочу ломать то теплое и трепетное, что есть между нами сейчас… А там видно будет.

* * *

15 августа 2017 года. 12–00, Залив Петра Великого, борт БДК «Николай Вилков».

Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года

Звуки «Прощанья Славянки» рвутся из динамиков. На ровной глади моря выстроились в кильватерную колонну уходящие в поход корабли — практически все, что осталось от былой советской роскоши. Три больших противолодочных корабля — «Адмирал Трибуц», «Адмирал Виноградов» и «Адмирал Пантенлеев», наш БДК «Николай Вилков» и танкер «Борис Бутома». На траверзе Фокино к нам присоединятся эсминец «Быстрый» и флагман Тихоокеанского Флота, ракетный крейсер «Варяг», которых сопровождают малые ракетные корабли океанской зоны типа «Овод». Все корабли еще советской постройки, и их недостаточно — а значит, фактически флот надо строить заново. А для этого еще работы … начать и кончить. И в экономике, и в политике. Вот давеча я предложил ВВП разогнать правительство — а что будет, если он так и сделает, если вместо Медведевых и Дворковичей наберет во власть Рагозиных и Холманских, о чем разговоры идут уже два года?

Люди-то найдутся, не оскудела Россия ни талантами, ни патриотами. Но что в таком случае будут делать наши заклятые «партнеры» из НАТО? При слове «партнеры» у меня из сознания выскакивает только одно прилагательное «половые»… В честное деловое партнерство с Европой я не верю — все время, еще с эпохи Петра, с Северной войны, Европа стремилась решать за счет России какие-то свои крупные или мелкие меркантильные интересы. И недовольно морщилась, когда в результате этих комбинаций Россия тоже имела территориальные приращения. Потом была Семилетняя война, Наполеоновские войны, эпоха Венского конгресса, которая закончилась катастрофой Крымской войны и Парижским трактатом. Потом Александр II поднял Россию с колен, и после русско-турецкой войны старушка Европа снова бросилась всей толпой укрощать Россию на Берлинском конгрессе. Даже Германия, воссоединение которой произошло не без участия Александра II, и та присоединилась к врагам России. У Царя-Освободителя было полное право воскликнуть: «И ты, Брут?!».

А потом он был убит народовольцами…. Ха! Исполнителями, может, были народовольцы, но вот ослиные уши британских спецслужб во весь рост торчат в этом деле из-за занавески…. Потом была позорно проигранная русско-японская война, где даже союзная России Франция и набивающаяся в союзники Германия, тайно помогали Японии. А что уж говорить об англосаксонских кузенах США и Британии… те только что сами не стреляли в русских солдат. А вот английское и американское золото щедрой рекой лилось в японскую экономику, в пополнение военного бюджета и на организацию «Первой Русской Революции». Сбылась извечная мечта британских сэров, чтобы русские убивали русских. Потом случился кошмар Первой Мировой, где Англия с Францией, не желая делиться добычей, просто принесли Россию в жертву. В жертву не Богу (пусть даже и языческому), а Сатане хаоса и разрушения.

В результате Мировой Войны, Революции, Гражданской войны, Разрухи страна потеряла минимум двадцать миллионов населения и пятнадцать лет времени. Чтобы снова начать подъем, потребовалась такая неоднозначная фигура, как Сталин — ни у кого другого не вышло бы и близко ничего похожего. И вот на Мюнхенской конференции в тридцать восьмом году Россию-СССР опять приговаривают к уничтожению объединенными силами всей Европы. И не вина Чемберлена и Даладье, что история пошла другим путем. Не зря они так лают на пакт Молотова-Риббентроппа, который порушил Мюнхенскую конструкцию. Потом была Вторая Мировая, в которой СССР была отведена роль сокрушителя гитлеровского фашизма, а США — роль главного бенефициара (выгодополучателя) той войны.

А потом США и Европа давили нас шестьдесят семь лет подряд. И сейчас, опираясь на почти бессильные руки, мы только-только смогли приподняться на одно колено. Средств хватает только на РВСН, да с недавних пор на сухопутные силы и на ВКС. До флота, тем более такого удаленного, как Тихоокеанский, руки не дойдут еще долго. В планах пока только ремонт и модернизация кораблей, находящихся в отстое. Тем более что флот необходимо увеличивать численно и улучшить качественно, лучше всего путем замены устаревших кораблей…. Все держится на энтузиазме, почти фанатизме, людей, носящих военную форму. Кто не выдерживает этого, тот уходит…. Флот — это не только корабли, флот — это еще и живые люди, сплав стали и человеческой плоти.

На галерее левого борта, под надстройкой, я не один. Тут и Алексей Тимохин со своей командой с «Радианта» — для них это экзотика. Пока они участвовали только в испытаниях на сухопутных полигонах. Тут и офицеры РТВ штаба флота и морской пехоты, а также прикомандированные на испытания медики. Они прощаются с родным городом, исчезающим в дымке… Ведь там у них осталось все — родители, жены, дети… у кого-то, может, и внуки. И все равно они раз за разом уходят за горизонт, зная, что однажды могут не вернуться. Но все мое, кроме Родины, я везу с собой…

Дарья стоит рядом; наши руки, будто ненароком, чуть соприкасаются. Как мало нужно женщине для счастья… «Был бы милый рядом…» — так, кажется, пела Татьяна Буланова? У мена нет к ней никаких чувств, кроме отеческих, и мы оба играем в игру «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Боюсь, что она так и проведет впустую рядом со мной самые цветущие свои годы. И рад бы дать ей то, что она хочет, но пуст внутри, выгорел дотла еще двадцать лет назад. Осталась только холодная функциональность в работе и чуть-чуть сентиментальности вне ее.

Нахожу глазами майора Новикова, делаю шаг и слегка касаюсь его руки.

— Александр Владимирович, зайди ко мне вечерком, после ужина, посидим за рюмочкой холодного игристого зеленого чая, поностальгируем о былых временах, когда мы были молоды и красивы.

* * *

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Стоя рядом с предметом своего обожания, я захлебываюсь от сладкой муки, едва касаясь кончиками пальцев Его запястья, и от этого касания меня будто пронзает сладкий ток, и я, как ни странно, чувствую себя счастливой (тьфу, как приторно звучит, но ведь мои мысли никто все равно не услышит… По-другому думать я пока не научилась. Вот — это и есть мои ощущения, по-другому и не выразишь их словами). Итак, мой герой смотрит на уходящий куда-то назад берег, постепенно тающий в туманной дымке, на корабли, на зелено-голубую морскую воду и белые барашки облаков где-то в небесной лазури… И его мысли в это время понятны мне, как будто это я сама так думаю — мы ведь одно целое с ним, и в такие моменты я ощущаю эту связь особенно остро. Сейчас в его уме мелькают сцены из истории, он думает о том, как часто и сильно ошибалось наше руководство и каких ужасных усилии стране стоило исправление этих ошибок. И пока мой милый мыслит о чем-то таком глобальном и великом, я имею право подумать о нашем с ним будущем. Редко-редко я позволяю себе это, но в последнее время это становится сильнее меня. Я даже одергивать себя перестала, вдруг осознав, что все побуждения совершенно естественны. Да, думаю о «нас», как о едином целом… И глядя на уплывающий вдаль Владивосток, верю, что такое будущее — одно на двоих — у нас с Павлом Павловичем обязательно будет и, более того, оно обязательно будет счастливым.

У этого замечательного человека не менее замечательная душа, и неважно, что она обгорела и обледенела за годы суровых испытаний. Я возьму его сердце в свои теплые руки и буду смотреть, как тает обволакивающий его лед, стекая на землю солеными каплями слез. Я сделаю так, чтобы его суровые стальные глаза снова могли смеяться, ведь нет ничего сильнее, чем любящее сердце женщины. Ведь когда я исполняю свои обязанности секретаря-референта, я делаю это не только потому, что это моя обязанность и мне платят за это деньги, но и потому, что мне приятно доставлять ему удовольствие и слышать низкий, как львиный рык, голос: «Спасибо, Даша».

Вообще, у меня сейчас такое чувство, будто мы плывем не на важное и опасное и ответственное задание, а в свадебное путешествие… Такое необычное и экстремальное путешествие. Каким оно будет и изменится ли что-то на самом деле? Да, я, конечно, тешу себя надеждой, что мой суровый герой наконец оттает — не могу не тешить. Ведь не бывает так, чтоб в человеке все умерло? Не бывает. Я ведь не смогла искоренить в себе свои «слабости», как ни старалась. Все-таки пришла в конце концов к пониманию, что и не стоило их искоренять. Но я не жалею. Видимо, через все это мне необходимо было пройти. Сейчас я чувствую себя зрелым человеком, который хорошо понимает себя и свои желания.

Итак, наше путешествие началось, и мой герой, сурово хмурясь, задумчиво смотрит на уплывающий город, и я едва касаюсь его руки, отчего на меня накатывают волны счастья. Я знаю, что он справится с любыми опасностями, что могут ожидать нас в пути. И я никогда не оставлю его, я готова поддержать его во всем, чтобы он ни предпринял, и разделить с ним все его идеи. Кстати, я и так разделяю его идеи, потому что я уже проливала за них свою кровь. Милый, ну не будь же таким упертым… Посмотри на меня, увидь во мне женщину — теплую, живую, любящую. Родина, которую ты защищаешь, станет еще краше и ценнее оттого, если рядом с тобой будут любящие тебя и любимые тобой люди.

* * *

Тогда же, Авачинский залив, 10 морских миль восточнее Петропавловска-Камчатского, перископная глубина, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Все положенные команды отданы, люки задраен — и лодка ныряет под толщу океанских вод. Это еще не экстренное погружение, но все равно на поверхности как-то неуютно и даже перископная глубина не дает никакой гарантии. Со спутника или с пролетающего самолета наша лодка будет видна как на ладони, но у спутников сейчас окно, а чужой противолодочник в окрестностях нашей собственной базы, да еще в пределах российских территориальных вод, можно было бы считать нонсенсом, который следует пресечь парой взлетевших по тревоге истребителей. Таким образом, настало время вскрыть красный пакет, а то в штабе развели вокруг этого похода секретность, так что и не продохнуть. Тем более, что в ГКЦ[6] уже собрались офицеры, обязанные присутствовать при вскрытии пакета.

Разумеется, в обязательном порядке наличествует мой старший помощник, мое второе я, капитан третьего ранга Николай Васильевич Гаврилов, которого экипаж (срочников, слава Всевышнему, нет) зовет просто «Гаврилычем». Но что поделать, если у старшего помощника такая собачья должность[7], при которой он несет ответственность за все происходящее на корабле фактически наравне с командиром. Вот кто у нас тут настоящий раб на галерах. Экипаж убежден, что «Гаврилыч» вездесущ, всемогущ и всеблаг, и никак не менее. Я в должности командира «Кузбасса» совсем недавно, а кап-три Гаврилов — совсем наоборот, съел тут на камбузе пуд соли. Однако в штабе дивизии поговаривают, что в ближайшем будущем нашего «Гаврилыча» ждет должность командира одной из новеньких черноморских «Варшавянок», что на фоне его достоинств совсем не удивительно.

Заместитель по воспитательной работе кап-три Кальницкий — это человек из совсем иного теста, чем старпом. Наверное, это потому, что должность его с советских времен сохранилась для галочки. Ну как ты будешь воспитывать команду, состоящую исключительно из офицеров, мичманов и старшин сверхсрочной службы? Мужики все достаточно взрослые, ответственные, да к тому же запертые в относительно небольшой стальной коробке, погруженной под толстый слой океанской воды, и, бывает, неделями не всплывающей на поверхность. Вот и замвоспит у нас, как Карлсон: «Спокойствие, спокойствие и только спокойствие», своим тихим голосом он любого заговорит так, что человек, только что метавшийся по отсеку разъяренной тигрой, вдруг становится вменяем и вполне спокоен. Но на этом чудеса заканчиваются. Приворот-отворот замвоспит не снимает и энурез наложением рук не лечит. У экипажа проходит под прозвищем «Сергеич». Помимо основных обязанностей на общественных началах занимается художественной самодеятельностью. Будем пересекать экватор — знайте, что Нептун это Сергеич, и никто другой. Только там он слегка замаскирован. Но, несмотря на всю свою малозначимость, замвоспит присутствует — как-никак он тоже мой заместитель, а это должность одного ранга со старпомом.

Особиста мы пока опустим, тем более что его в ГКЦ и нет, пошел в свою каюту, где в сейфе лежит тот самый пакет, поэтому перейдем сразу к командиру БЧ-1, нашему главному штурману кап-три Максенцеву Сергею Антоновичу по прозвищу «Циркуль». Всем хорош наш главный штурман и как специалист и как боевой товарищ, но, скорее всего, это его последний поход, а потом списание на берег по состоянию здоровья. Годы идут, поэтому у нашего КБЧ-1 понемногу начинает сбоить сердце и играет давление. Именно из-за состояния здоровья Сергея Антоновича не отправляют на курсы помощников командиров, а может, это происходит потому, что к командно-административной работе кап-3 Максенцев мало пригоден, и должность КБЧ для него потолок. Возможно, что с управление своими архаровцами он справляется только потому, что те уважают за высочайший профессионализм и стараются не раздражать любимого командира, а на лодке, так сказать, в общем, со всей командой это вряд ли сработает. По поводу скорого списания на берег Сергей Антонович в печали и мы все ему сочувствуем. Как же мы будем обходиться без специалиста такого высокого класса и такого надежного товарища?

А вот и наш особист, он же «молчи-молчи» старший лейтенант Ивантеев Константин Андреевич, по заглазному прозвищу «Кот наоборот», то есть Кот (Константин) здесь, а улыбка по факту отсутствует. В руках у Кота тот самый красный пакет, который на самом деле никакой не красный, а значит, настала та минута, когда мы узнаем истинный смысл ребуса, в который нас втравили штабные. Особист передает мне пакет, я убеждаюсь в целостности печатей, показываю пакет со всех сторон присутствующим офицерам, после чего с треском надрываю плотную непромокаемую бумагу.

Из вскрытого мною пакета наружу выпал листок бумаги и еще один запечатанный пакет, поменьше. Лист бумаги оказался приказом следовать в точку с заданными координатами 52СШ 161ВД, где принять под сопровождение находящийся в одиночном учебно-боевом походе ПЛАРК 949АМ К-132 «Иркутск» и эскортировать его в точку с координатами 4 °CШ 150ВД, в которую необходимо прибыть 18 августа сего года. На связь в ходе выполнения задания не выходить и никакими другими способами себя не обнаруживать. После выполнение первого задания, прибыв в заданный район, не обнаруживая себя, вскрыть красный пакет № 2. Печать, подпись командующего Тихоокеанским флотом адмирала Авакянца.

Об этом «Иркутске» я уже слышал, и неоднократно. Совсем недавно он вернулся к нам после ремонта и модернизации. Был нормальный «Антей» с двадцатью четырьмя «Гранитами», а получился какой-то «дикобраз» с семьюдесятью двумя новомодными «Калибрами»[8]. Если такой подводный крейсер подойдет к побережью вероятного противника на дальность полета своих «Калибров»[9] и начнет «метать икру», то мало на том побережье не покажется никому.

Мой старший помощник, выслушав приказ, только удивленно присвистнул.

— Все страньше и страньше, — сказал он, — сколько служу, такую «матрешку» вижу впервые. И хоть мы люди военные и не должны проявлять излишнего любопытства, но все-таки хотелось бы знать, что бы это все в итоге могло бы значить.

— Ну что это значит, и так понятно, — ответил старпому Кот Наоборот, — мы должны будем сопровождать этот «Иркутск» в заданную точку, чтобы его не обидела привязавшаяся по дороге какая-нибудь распутная «Виржиния». Мы то сами кого хочешь обидим, догоним и еще раз обидим. А вот что «Иркутск» должен будет делать в конечной точке заданного маршрута, мы либо узнаем из второго пакета, либо не узнаем никогда. На том и стоит наша служба.

— Да действительно, товарищи офицеры, — сказал я, — приказы должны не обсуждаться, а выполняться, а посему все расходимся по своим постам и приступаем к работе. Константин Андреевич, положите пакет № 2 в свой сейф, а вы Сергей Антонович, рассчитайте курс в точку рандеву с «Иркутском».

Выдержав многозначительную паузу, я посмотрел на своего старпома.

— И самое главное, Николай Васильевич, доведите до команды, что ничего экстраординарного не происходит, обычное выполнение учебно-боевого задания.

— Ну да, — вполголоса ответил тот, приблизив свои губы к моему уху. А в конечной точке маршрута «Иркутск» как жахнет «из всех стволов» по американским базам в Японии, Корее и куда там еще дотянется — и будет нам третья мировая, вид сбоку.

— Может и жахнет, Николай Васильевич, — ответил я своему старпому, — но вряд ли. Общая военно-политическая обстановка не соответствует. Но даже если и жахнет, то это еще не повод впадать в общемировую скорбь и не выполнять приказы. Мы люди военные и должны выполнить свой долг до конца.

Вот и все, на этом околохудожественные разговоры завершились, и началась обычная служба. Больше я от капитана третьего ранга Гаврилова на эту тему не слышал ни слова, и команда тоже вела себя как обычно, а значит, необычное начало похода было принято к сведению, и не более того.

* * *

15 августа 2017 года, поздний вечер, Японское море, борт БДК «Николай Вилков».

Майор морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

Накинул на плечи китель, махнул пару раз расческой по волосам. И чего же это он меня приглашает? Слышал я про Одинцова не много, но знаю, что фигура он в определенных кругах почти мифическая. В открытую он никогда в политике не светился, но знающие люди говорили, что был причастен ко всем крупным событиям с момента прихода к власти ВВП. Говорили разное, но не обходились без него и события Кавказе, и дело Юкоса. Вот теперь он на этих испытаниях — а значит, их по масштабу можно хотя бы сравнивать с войной в Осетии… Что означает, товарищ майор, что попали вы как кошка на горячую сковороду. Про этот «Туман» я слышу впервые, что, конечно, не исключает факта его существования и полной работоспособности. Двух с лишним суток в этом деле вполне достаточно, чтобы понять примерное назначение и принцип действия установки. Гражданские спецы болтают достаточно, да и офицеры из службы РТВ нет-нет да и выронят неосторожное слово; подумать только — полная антирадарная защита корабельной группы и мощнейшее устройство РЭБ в одном флаконе… Представляю десантное соединение, подкравшееся, например, к Лос-Анжелесу в тот момент, когда там полный хаос, а из связи остался только проводной телефон. В случае войны много дров можно успеть наломать. Не зря тут Одинцов торчит, не зря. Так, а я ему нужен зачем — на случай непредвиденных осложнений? Секрет-то страшненький — а вдруг найдется кто желающий дернуть к Дональду Даку с чемоданом чертежей, за бочкой варенья и корзиной печенья….

Стучу в дверь, и в ответ доносится:

— Войди!

Одинцов одет по домашнему — в черные джинсы, черную рубашку с закатанными рукавами и… тапки без задников. Сидит, щелкает по клавишам в ноутбуке. Увидев меня, что-то там нажимает (скорее всего, сохраняет свою работу) и отодвигает ноут в сторону.

— Садись, Александр Владимирович. Дарья, у нас гости!

А Дарья — та самая сероглазая гренадер-девица — уже достает из шкафчика бутылку коньяка и три маленьких стакана. Хороша Даша, да не наша; глаза у нее, как у моего снайпера, который не один десяток бородатых душ спровадил на свидание с их Азраилом.

А Одинцов уже разбулькал коньяк по стаканчикам.

— Давай за них, давай за нас, и за Кавказ и за спецназ! Ну что, будем?

Опрокидываю стакан в глотку, коньяк привычно обжигает горло…. Ух, хорошо пошел.

— Ты закусывай, майор, закусывай… — Одинцов кивает на тарелку с крупными ломтями лимона и сыра, неведомым для меня образом очутившуюся на столе. В руках у Дарьи были только коньяк и стаканы…. Вот цирк. Да и сам коньяк — не та подкрашенная химия, что продается в наших магазинах. Вот Дарья навернула коньячку, а теперь с задумчивым видом жует ломтик лимона.

— Дашуня, у нас с майором мужской разговор… — Одинцов снова взялся за бутылку, — будь добра, побудь у себя… — Дарья гневно сверкает серыми глазами — видно, хочет сказать что-то резкое и нелицеприятное, но молча кивает и, поджав губы, выходит.

— Ну, что, товарищ майор, как тебе обстановочка? — Одинцов берет в руку стакан.

— Хорошо пошла вторая, — утираю рот рукой и наскоро зажевываю коньяк лимоном, — Обстановочка ничего, товарищ Одинцов, если, конечно, не будет приказа ротой на Гавайи высаживаться….

— Такого приказа не будет, не переживай. Эти Гаваи сейчас нам на… не нужны, может, потом когда-нибудь. Да, сейчас мы вне строя, так что я для тебя Павел Павлович, а еще лучше Паша. Есть устав, и есть уставщина, терпеть не могу последнюю. Ты мне лучше, Александр Владимирович, скажи, как тебе весь этот кавардак на борту.

Эх, была, не была….

— Так, товарищ Одинцов, знаешь, чувство у меня, что на бомбе сижу… и часики уже тикают.

— Ну, майор, не ты один такой, у меня то же самое чувство… — Одинцов потер подбородок, — но вот не могу понять, кто эта бомба или что….

— Особист, этот Ким, какой-то неясный… — я разжевал кусок сыра, — ох, не нравится он мне, смотрит все время куда-то мимо тебя.

— Во! — Одинцов поднял вверх палец, — но это не вся проблема, или даже не проблема вообще. Сам этот Ким, будь он даже сам Джеймс Бонд и Брюс Ли в одном флаконе, ничего сделать не сможет. Команду мы на БДК перед походом тщательно перетрясли на семи ситах — все чисто. Командир, штурман, мех — все лучшие из лучших, и ниточки от них никуда не тянутся. К тому же первоначально в документах был указан другой корабль, тоже БДК, но 775 проекта, «Ослябя», кажется. Но дело не в этом… — голос Одинцова стал совсем трезвым, — слышал я, опять в Вашингтоне нехорошие шевеления. Говорил я тогда…. Мы не зря пошли на испытания в этот район и в такой компании…. В случае обострения обстановки в любой момент может поступить приказ превратить испытания в боевые маневры. Под прикрытием «Тумана» подвести «Варяг» к острову Оаху на такую дистанцию, что залп его Базальтов стоящий на якорях флот янки просто не успеет отразить…. Конечно, стрелять нам не придется, главное — обозначить для Пентагона то, что мы имеем такую возможность, но обстановка будет максимально приближенной к боевой. А это значит, что у кого-нибудь может поехать крыша от страха или напряжения… Люди у нас разные, попадаются даже общечеловеки. К некоторым придется применять силу. Никакой особист Ким тут ничего не играет, единственная вооруженная сила на кораблях в достаточном количестве — твои морпехи. Ну, ты как — со мной в одном флаконе или нет?

Я сам налил себе коньяка в стакан и не спеша выпил, закусил лимончиком.

— Товарищ Одинцов, я слышал про вас много разного — хорошего и не очень. Но, в общем, ваша деятельность мне, скажем, нравится, и я в курсе вашего статуса…. Если из Москвы поступит такой приказ, или случится нечто чрезвычайное, то я и мои бойцы целиком в вашем распоряжении, невзирая ни на что….

Одинцов тоже налил себе коньяка.

— Статус, шматус… — проворчал он, доставая из нагрудного кармана свернутую вчетверо бумагу, — на, читай!

Я развернул листок, прочел несколько коротких фраз, рассмотрел подпись и гербовую печать, потом аккуратно свернул и отдал Одинцову.

— Да уж, настоящий карт-бланш… В стиле Дюма, «Все, что сделал податель сего, он сделал по моему поручению и на благо государства».

— А ты думал, чего они вокруг меня так на задних лапках пляшут? — ухмыльнулся Одинцов и взялся за стакан. — Выпьем за наше с тобой взаимодействие…. И за то, что бы все обошлось, и оно нам не понадобилось. — Он заметил мой вопросительный взгляд. — Знаешь, в основе политики лежит искусство избегать применения силы, но уж если не удалось, бить надо со всей дури и идти до конца, иначе каюк! Понял, майор? — глаза его были совершенно трезвыми, и какими-то тоскливыми, что ли….

— Понял, товарищ Одинцов, понял, — я разлил по стаканам коньяк. — Так вот, Павел Павлович, давай выпьем «за нас с вами и за хрен с ними!», — стакан сам опрокинулся в глотку. — Запомни, — выдохнул я, — когда позади тебя майор Новиков, ты можешь быть спокоен за свою спину. Все, последняя, хватит! — я накрыл свою рюмку ладонью. — Пора и честь знать….

— Ладно, Александр Владимирыч, — кивнул головой Одинцов, — бывай, и помни, за царем служба, а за богом молитва не пропадут….

— Если что — то как только, так сразу. — Поднявшись на ноги, я одернул китель. — Честь имею….

Выйдя в коридор, я с облегчением выдохнул. Хрен, их знает, этих больших начальников, сегодня они добрые, а завтра…. И пить с ними — адово наказание, все время надо думать, чтобы не ляпнуть лишнего. Но Одинцова, если что, я прикрою, он-то из них самый порядочный, другие сильно похуже будут. А пока пройдусь я, проветрюсь на ночном ветерке, заодно и посты проверю….

* * *

16 августа 2017 года, 04–00. Тихий океан, точка с координатами 52СШ 161ВД, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс», глубина 125 метров, ход 8 узлов.

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Ночная вахта; кроме подвахтенных, все мирно спят в своих койках. Лодка идет тихо, в режиме максимальной скрытности. В ГКЦ из начальства только я и главный штурман. Мичман-гидроакустик напряженно слушает море, но пока ничего не обнаружено, кроме перекликающихся где-то вдалеке китов. Эти живые подлодки способны общаться между собой на расстоянии сотен миль, но нам это сейчас неинтересно.

Кстати, «Иркутск» тоже мог получить команду себя не обнаруживать, и теперь у нас задача найти в заданном квадрате прячущуюся от нас субмарину, возможности которой после модернизации до конца неизвестны. Вряд ли во время модернизации ему поменяли только ракетный комплекс, могли еще улучшить скрытность. Новое покрытие корпуса, новые более качественно сделанные винты, улучшенная амортизация оборудования…

В таком случае мы сейчас принимаем экзамен у инженеров, проводивших модернизацию, и тогда это есть одна из главных задач нашего похода. «Иркутск» — это только первый «Антей» из узкоспециализированного «убийцы авианосцев», превратившийся в универсальный носитель крылатых ракет, и командование вполне могло захотеть выяснить реальные характеристики обновленного боевого корабля, а не те, что нарисованы инженерами на бумаге.

— Вполне возможно, Александр Викторович, — согласился со мной главный штурман, — последнее, так сказать, испытание в почти боевых условиях.

— Если это так, — тихо произнес я, стоя за спиной у гидроакустика, — то пока можно считать, что конструктора со своей задачей справились, потому что никакую лодку найти мы пока не можем.

— Сергей, — обратился я к мичману-гидроакустику, — выпускайте буксируемую антенну.

Пока разматывался кабель ГАС, в голову мне лезли всякие глупости, вроде того, что при модернизации чего-нибудь накосячили, как это часто бывает в последнее время. Вон даже космические ракеты падают, а спутники улетают не туда, куда планировалось, и потом их ищут по небу с собаками. В таком случае и «Иркутск» тоже уже вместе со всей своей командой лежит на глубине пяти километров на дне Камчатского желоба, раздавленный давлением воды как яичная скорлупка…

Или, к примеру, что раньше нас здесь побывала американская лодка-убийца и сделала с «Иркутском» то же самое, что семнадцать лет назад случилось с «Курском». И пусть нам не втирают в мозг манную кашу про «внутренний взрыв торпеды». Каждый, кто видел фото затопленного «Курска», скажет, что взрыв произошел снаружи, а не изнутри корпуса. В таком случае наши опять засцут говорить правду и показывать пальцем на заклятых партнеров, а тем более засцут приказать догнать бандита и отомстить за ребят. Нет такого преступления, которое не сошло бы американцам с рук. Но это только пока, потому что однажды мы получим приказ мстить — и тогда они поймут, что в такие игры можно играть вдвоем…

Неожиданно мичман-гидроакустик, призывая к вниманию, поднял руку и сказал:

— Есть контакт с «Иркутском», тащ командир. Они здесь, я их слышу. Ходят на малых под нами на ста пятидесяти.

— Это точно они? — усомнился я. — Не «Вирджиния» и не «Лос Анджелес»?

— Обижаете, тащ командир, — ответил мичман, — по акустике это точно «Иркутск», никаких сомнений.

— Ну, хорошо, Сергей, — положил я руку на плечо мичмана, — передавайте позывные…

Некоторое время спустя мичман поднял голову.

— Ответили, — сказал он, — по позывным это точно «Иркутск».

— Тогда передайте им, — сказал я, — что мы имеем приказ взять их под сопровождение и эскортировать в точку с заданными координатами для выполнения задания этого учебно-боевого похода.

— У командира «Иркутска» такое же распоряжение, — ответил мичман, — в дальнейшем они будут выполнять все наши указания.

— Ну, Сергей Антонович, — сказал я главному штурману, — прокладывайте курс в точку номер два.

* * *

17 августа 2017 года, 07–00. Охотское море, между пр-в Лаперуза и о. Итуруп

24 мили севернее побережья о. Хоккайдо, борт БДК «Николай Вилков».

Морской пехотинец Сергей Никонов.

Вот за что люблю караул, так это то, что когда стоишь на посту и несешь службу как положено, никто к тебе не прицепится. Правда, когда нас прикомандировывают, то к нам и так не прикапываются, так как количество прямого начальства вокруг нас резко сокращается. В расположении всегда найдется неугомонный офицер, а тут лафа, один наш взводный лейтенант Жуков, ну еще временный комроты майор Новиков. Жуков — тот молодой и зеленый, чуток нас постарше, потому и старается быть справедливым и по пустякам не придирается.

А майор Новиков — тот волчара с опытом, как сам говорит: «одно кладбище бармалеями заселил, другое начал», ему не до армейских маразмов, ему главное — нас боевой и физической подготовкой измотать. И правильно. Боец морской пехоты всегда должен быть готов ко всяческим неожиданностям, тяготам и лишениям. В свободном кубрике ребята при полном одобрении майора сделали качалку, и теперь все свободные от караулов либо там, либо отрабатывают штурм корабля малыми группами, либо репетируют досмотр; потом качалка, то да сё, вечером в кубрик ввалишься, весь потный и усталый. Зато все довольные…. Короче, жизнь бьет ключом, но, слава Богу, не по голове. Вот и получается, что подумать толком можно только в карауле. Одно плохо — гражданских на корабле как тараканов за печкой у бабки, а они нас как увидят, так сразу пугаются. Неужели мы такие страшные?

Стою на палубе… По правому борту — конструкция, что «технари-ботаники» нагородили, вся в брезент закутана. Побудку только час назад «пробили», вон ребята по палубе круги наматывать заканчивают, сейчас прозвучит: «умыться, оправиться, прибрать кубрик, на завтрак шагом марш, с песней». А мне стоять еще около часа, потом смена, завтрак и в кубрик — отсыпаться до обеда. Так, рядовой Никонов, а это что за точки летят к нам с юга, как перелетные птицы… Точно не птицы — самолеты или беспилотники! Так, спокойно… Смотрю вперед, там на идущем перед нами «Быстром» развернулись башни главного калибра и МЗА. Оглянулся назад — там на «Трибуце» то же самое. А вот и на нашем «Вилкове» пятьдесят семь ме-ме башенная спарка заворочалась, сопровождая цели. То есть моряки «гостей» видят — и бдят. Но доложить все одно надо, потому что так положено. Поправляю гарнитуру рации:

— Рядовой Никонов, две воздушные цели по правому траверзу…

Секундное молчание в эфире… и ответ голосом старшего нашей смены:

— Все в порядке, Никонов, моряки их давно ведут, но все равно молодец!

Моряки моряками, но и у наших майор Новиков тоже объявил тревогу! А как же не потренироваться в отражении воздушной цели? Вот с низов на палубу выскочили ребята с «Иглами», на каждый борт по паре расчетов. Следом за ними лезет майор Новиков, а дальше парни тащат «Корд», треногу и ящик с лентами. Установили, соединили, ленту наложили… к стрельбе по воздушной цели, если что не так, готовы. А самолеты прямо на нас не полетели, обогнули по широкому кругу, не нарываясь на грубость — но все равно неприятно.

Блин, а мне что делать? Все суетятся, а я побоку. Ага, вон разводящий, сержант Боря Ли идет, сейчас поставит задачу ….

Боря лыбится во все свои шестьдесят четыре зуба, как на рекламе зубной пасты и выдает:

— Отставить мандраж, Ник, расслабься и неси службу, как нес. Это наши «друзья», самураи недоделанные, решили нас потревожить. Тут так на каждом выходе они пролетают — вроде контролируют, кто ходит мимо их берега, а наши морячки их сопровождают, типа готовы сбить, если что. Так что не парься, все как обычно.

— А чего, у них голов нет? — спросил я. — И думать нечем, а вдруг кто пальнет с испугу….

Боря ухмыльнулся.

— Да ты что, испугался что ли? Это такая игра. Наши при случае их моряков дрессируют, они наших. А пальнут, так и поделом, макакам плешивым. Давно мечтаю посмотреть, как наши хоть одного такого завалят.

— Борь, — спросил я, — ты чего ты так завелся? Вроде тебе эти японцы ничего такого не сделали…

Боря оглянулся по сторонам.

— Ник, ты же в курсах, что бегаю я к кореяночке одной, они еще с царских времен бежали от этих макак. Так ее дед рассказывал, что джапы тренировались на корейцах, одним ударом располовинить пытались. Пришли в деревушку, согнали всех взрослых на площадь и давай тренироваться, спортсмены-саблисты, дери их за ногу…. Да много такого еще рассказал тот дед, черт меня дернул спросить у него, отчего у нас много корейцев живет, еще со времен Союза. Вот и поведал он мне о самураях грёбаных. Поубивал бы всех до единого.

Я увидел, что удалившиеся было и уже превратившиеся в две точки самолеты возвращаются, и сказал:

— Вон видишь, Борь, опять левый разворот закладывают, снова пролететь хотят.

— Ну и хрен с ними. — Борис помолчал. — Я вот думаю, какую такую гадость заклятым партнерам придумали наши яйцеголовые, что устроили во Владике такой аврал? Ведь как ни крути, а связь во всем городе рубануло качественно, а оказывается, я тут от двух штатских слышал краем уха, что это был всего лишь «неучтенный эффект установки». Вот стою и гадаю, что за хрень мы тут охраняем.

— Борь, — ответил я, — не парься, что бы ни было, все нам на пользу.

Немного помолчав, я сказал то, о чем давно думал:

— Я тут тоже слыхал, когда в карауле стоял — болтали двое из этих штатских, что, мол, «зонтик» какой-то должен получиться, они его еще «Туманом» называли. Вот и прикинул — зонтик, значит укрыться, а туман — значит, невидимый, я еще….

Боря нарочито кашлянул, оглядываясь по сторонам и, понизив голос, сказал:

— Ты Ник, это… поменьше языком трепи и догадки свои озвучивай осторожнее. Видал, сколько с «молчи-молчи» людей? Обычно на корабле он один, а тут… да и главный у них — аж человек из Москвы. Товарищ Одинцов. Такой посмотрит — и сразу насквозь видит, будто рентгеном. Ладно, достаивай, вон и Ф-восемнадцатые улетели, вроде точно япы были. Так что, давай, бди.

Бдю, бдю, товарищ сержант, такое утро испортили, узкоглазые дети пьяной козы; действительно улетели, наконец, сделав последний круг. И ребята с ПЗРК тоже свернулись. Правильно, нечего им зря светиться на палубе.

Подходит майор Новиков:

— Что, Никонов, бдишь? Молодец, бди! — и, еще раз вглядевшись в горизонт, уходит в низы вслед за парнями.

— Ну, — говорю я себе, — рядовой Никонов, увидите вы на этой службе много интересного и поучительного; это вам не бордюры белить, как папа рассказывал…

* * *

19 августа 2017 года, 02:00. Тихий океан, точка 4 °CШ 150ВД, глубина 240 м., борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Пока шли в конечную точку маршрута, с «Иркутском» не перекинулись и парой слов. А о чем трепаться — чай, не бабы на базаре. Они задают курс, мы контролируем; пока все совпадает, разговаривать не о чем. На двенадцати узлах скорости ни нас, ни их почти не слышно, обе лодки модернизированные и на малых ходах по скрытности приближаются к пресловутому «Ясеню», который и швец, и жрец и на дуде игрец. Семьдесят часов на экономичной скорости, чуть меньше трех суток — и мы на месте. За это время хоть бы что произошло. Никакой враг к нам не пристал — ни надводный, ни подводный, и даже буксируемая антенна не ловила ничего, кроме шумов пустынного океана. Не пролетали в небе «Посейдоны» сбрасывая гидроакустические буи, не шарились по поверхности океана корветы и фрегаты, прощупывающие глубины писком своих радаров, не скользили в толще вод американские подлодки-убийцы. Одним словом, переход прошел как плохие учения для первоклашек. К тому же, не знаю как на «Иркутске», но у нас на «Кузбассе» подозрительно прилежно вели себя оборудование и бортовая аппаратура. С начала похода ни одного сбоя или мельчайшей поломки. Даже лампочка на пульте ни одна не перегорела.

Пришли мы, значит, в конечную точку маршрута в два часа ночи, осмотрелись и в отсеках и снаружи, и легли в дрейф. «Иркутск», кстати, дрейф пошел первым, а мы уже за ним. Но два часа ночи или нет — хочешь не хочешь, а пакет надо вскрывать сразу после прибытия в конечную точку маршрута, а не тогда, когда это будет удобно господам офицерам. Служба есть служба. Нельзя сказать, что все были счастливы таким обстоятельством, а особист вообще выглядел так, будто у него только что украли кошелек со всем жалованием, но пакет был вскрыт и содержимое его прочитано. Единственное счастье, если не считать того, что не требовалось предпринимать никаких немедленных действий — внутри не оказалось еще одной матрешки, так что сюрпризы закончились.

Все остальное было из рук вон интересно. Во-первых — несколько часов спустя в данный квадрат придет соединение надводных кораблей Тихоокеанского флота, включая флагман «Варяг». Во-вторых — в составе этого соединения будет еще одно, возглавляемое большим противолодочным кораблем «Адмирал Трибуц». Это соединение будет проводить испытание системы электромагнитной маскировки. И это полбеды. Беда заключалась в том, что нам и «Иркутску» предписывалось скрытно, не выдавая своего присутствия, присоединиться к испытательной корабельной группе, и если наше присутствие не будет обнаружено, так же скрытно пройти с этой группой весь ее маршрут до конечной точки. Весело. А если на этом «Трибуце», слегка не разобравшись, саданут по нам из всех своих стволов? Тогда все, митькой звали… Или не по нам саданут, а по «Иркутску» — а там народа на борту почти в два раза больше.

Авантюра, одним словом — из числа тех, за которые начальство за глаза кроют матом, но мы военные люди, поэтому приказы положено выполнять, а не обсуждать. Ну, ничего, мы тоже не пальцем через попу деланные; и опять же, обе лодки только что после модернизации, сам уже убедился, что обнаружить «Иркутск», когда он не хочет показываться — не такое уж и простое дело. А этот «Трибуц» — рабочая лошадка, на которой без роздыху пахали все девяностые, нулевые и десятые годы. И оборудование у него хоть и мощное, но устаревшее, и износ, стало быть, солидный, да и не будут они ждать в этом пустом квадрате каких-то особых пакостей. Поэтому приказ может быть только один — лечь в дрейф, соблюдать тишину в отсеках и ждать эскадру; после чего, в случае успеха, выполнять предписанное красным пакетом задание. Мы еще посмотрим, кто у нас будет в белом с блестками, а кому по итогам учений будут мылить шею.

* * *

19 августа 2017 года, 10:00. Тихий океан, точка 4 °CШ 150ВД, кают-компания БДК «Николай Вилков».

Присутствуют:

Спецпредставитель Одинцов Павел Павлович

Руководитель проекта «Туман», дтн Тимохин Алексей Иванович.

Куратор испытаний от РТВ ТОФ, капитан 2 ранга Степанов Василий Иванович.

Куратор испытаний от МС ТОФ, полковник медслужбы Шкловский Лев Борисович

Куратор испытаний от особого отдела ТОФ, капитан ГБ Ким Максим Оскарович

Командир БПК «Адмирал Трибуц», капитан 1 ранга Карпенко Сергей Сергеевич.

Командир БДК «Николай Вилков», капитан 2 ранга Ольшанский Петр Сергеевич.

Командир роты морпехов, майор Новиков Александр Владимирович.

— Итак, товарищи, скоро мы приступим к тому, ради чего и организовывался этот учебно-боевой поход. — Одинцов обвел тяжелым взглядом собравшихся. — Эти испытания имеют особую важность для повышения обороноспособности России. По легенде учений, мы будем изображать ударную группировку, пытающуюся под прикрытием «Тумана» сблизиться с вражеским флотом на дистанцию ракетного удара. На первом этапе испытаний, который будет продолжаться в течении 3-х суток, ударную группировку будут изображать: флагман группы БПК «Адмирал Трибуц», носитель «Тумана» БДК «Николай Вилков», танкер «Борис Бутома». Задача — за семьдесят два часа пройти тысячу морских миль в условиях электромагнитной маскировки. Поскольку радиосвязь под маскирующим полем невозможна, то для связи между кораблями группы будет использована новейшая аппаратура направленной связи, основанная на применении лазерного луча. Ответственный за связь в условиях применения «Тумана» — капитан второго ранга Степанов Василий Иванович. В связи с ограниченной дальностью такой аппаратуры связь с флагманом Тихоокеанского флота и другими кораблями соединения, не входящими в испытательную группу, будет отсутствовать. На первом этапе испытаний установка «Туман» будет работать на 75 % свой мощности. После завершения первого этапа, в конечной точке перехода, флот проведет маневрирование с боевыми стрельбами и приступит ко второму этапу испытаний. Который будет заключаться в том, что под покровом «Тумана», работающего на 100 % мощности, будут укрыты все корабли, участвующие в походе. Об этом все! Итак, за процесс испытаний ответственны товарищи Тимохин и капитан второго ранга Степанов, — Одинцов кивнул головой, — Алексей Иванович….

В окружении военных мундиров элегантный серый костюм смотрелся как Бентли среди танков.

— Товарищ Одинцов, у нас все готово, сбоев и неполадок в работе оборудования не выявлено….

— Да?! — Одинцов насмешливо прищурил глаз… — А Владивостокское шоу? Вы там пятиминутным включением на полчаса вырубили сотовую связь, мобильный интернет и все виды телевидения, кроме кабельного…. Уж не знаю, чего там врала пресслужба флота, чтоб покрыть вашу выходку….

— Товарищ Одинцов! — с места встал капитан второго ранга Степанов. — Разрешите?

— Да, Василий Иванович?

— Мы с Алексеем Ивановичем, тщательно проанализировали результаты пробного пуска «Тумана» вечером четырнадцатого августа. Наш совместный рапорт о возможности применения специальной модификации «Тумана» в качестве мощного средства РЭБ был направлен по команде утром 15-го числа. Вы, кажется, должны были получить копию.

— Копию я получил, — Одинцов ухмыльнулся — зрелище получилось жутковатое, — с этим понятно, но не повторятся ли «спецэффекты» на основных испытаниях?

Тимохин мотнул головой.

— Исключено! Мы изменили конфигурацию верхнего ряда антенных эффекторов, теперь образование полем «гребня», способного задеть ионосферу, является невозможным. Максимальная высота захвата — около трех с половиной километров.

— Садитесь, товарищи. Пойдем дальше…. Ответственный за медицинский контроль личного состава кораблей и научного персонала товарищ полковник медслужбы Шкловский, слушаю вас.

— Насколько я понимаю, — Лев Борисович поправил сползшие на кончик носа очки, — и на предыдущих этапах испытаний проводился медицинский контроль за участвующим персоналом, и при этом никаких негативных эффектов выявлено не было. Но надо признать, что все предыдущие опыты продолжались от нескольких минут до двух-трех часов, на трое суток еще никто не замахивался. Поэтому мы будем следить, и в случае выявления угрозы здоровью людей потребуем немедленного прекращения испытаний…. Да, именно так, товарищ Одинцов — прекращения, причем немедленно!

— Лев Борисович, — Одинцов успокаивающе кивнул головой, — как именно вы будете следить за здоровьем военнослужащих и гражданского персонала?

— Каждому человеку — неважно, военнослужащий он или гражданский специалист — будет выдано по индивидуальному браслету, который будет снимать показатели температуры тела, пульса, артериального давления, а также некоторые данные по электрохимической активности. На каждом корабле имеется компьютер для обработки данных с этих браслетов в экспресс режиме. Браслеты общаются с компьютером через ИК-порт, для обеспечения этого надо весь личный состав кораблей и гражданский персонал обязать регулярно, раз в три-четыре часа, заходить в медблок. Соответственно, ваш «Туман» никак не влияет на работу системы в целом. Раз в сутки, с помощью предоставленной товарищем Сергеевым аппаратуры лазерной инфракрасной связи, данные будут сбрасываться на центральный сервер, расположенный здесь, на БДК «Николай Вилков»…. Здесь же развернута экспресс-лаборатория контейнерного типа, и имеется прочая диагностическая аппаратура. В одном из кубриков оборудован стационар-изолятор на пятнадцать коек, а в другом — палата интенсивной терапии на четыре койки…. Имеются значительные запасы разнообразных медикаментов и перевязочных средств. Поскольку мы, медики, не знаем, чего нам ждать, то подготовились по максимуму.

— Спасибо, Лев Борисович, — кивнул Одинцов, — как я понял, ваша служба к испытаниям готова. Итак, за режим секретности и обеспечение сохранения гостайны в этом походе отвечает представитель Особого отдела штаба капитан первого ранга Ким Максим Оскарович….

— Товарищ Одинцов, до меня доходит информация, что некоторые гражданские специалисты ведут разлагающие и провокационные разговоры — вот, к примеру… — Капитан первого ранга Ким достал из кармана свой «Самсунг». — Некто Виктор Позников в разговоре с сослуживцами говорил, что Россия недостойна иметь такую замечательную технику, как «Туман», что разработчикам платят гроши и они ведут полуголодную жизнь, а вот в Америке их бы оценили по достоинству. Я посылал запросы и наводил справки по инстанциям — зимой и весной двенадцатого года этот человек участвовал в так называемых белоленточных митингах. Правда, порядок не нарушал и правоохранительными органами не задерживался. Хотелось бы узнать у товарища Тимохина, каким образом этот молодой человек смог попасть на сверхсекретные испытания?

Тимохин побледнел.

— Наша служба безопасности проводила расследование, и, поскольку за этим молодым человеком не было замечено никакой деятельности, кроме разговоров, никаких контактов с иностранными посольствами или представителями иностранных спецслужб, то его сочли возможным допустить до работ, непосредственно не связанных с конструкцией «Тумана». Видите ли, он в нашей группе занимается сопряжением установки с источниками питания….

— Итить твою мать, Алексей Иванович! — взорвался Одинцов. — «Они не обнаружили связи с иностранными посольствами»; ты что у нас конструируешь — вооружение или стиральные машинки? Да только этих фактов должно было хватить, чтоб его гнали поганой метлой…. И почему я об этом узнаю только здесь и сейчас? Григорий Петрович просил не говорить? Вернусь, Семенцов у меня попляшет, должность участкового в Нарьян-Маре покажется ему верхом карьеры. Да и с Григорием Петровичем, надо будет, боднусь, не велик бычок. А сейчас, «кровавая гебня», слушай мою команду — если этот кадр в критический момент перейдет от слов к делу — шею свернуть и за борт! Сиди, Алексей Иванович, — Одинцов резким жестом вернул Тимохина на место, — ты уже напортачил как мог! Товарищ майор, подберите ребят посмышленее, пусть присмотрят за этой крысой — куда ходит, чем дышит, и так далее; трюм с оборудованием под особый контроль, выставить там постоянный парный пост, а лучше два. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте — обезвредить! Обо всем докладывайте мне и капитану Киму…. Ф-фу, а я думал, с чего так на сердце неспокойно…. Итак, вот что — к капитану второго ранда Ольшанскому у меня вопросов и претензий нет; для него, в общем-то, особый режим продолжается уже неделю. С капитаном первого ранга Карпенко я побеседую отдельно, после совещания. Все свободны, а вас, Сергей Сергеевич, я попрошу остаться.

* * *

19 августа 2017 года, 10:35 Тихий океан, точка 4 °CШ 150ВД, каюта Одинцова на БДК «Николай Вилков».

Присутствуют:

Спецпредставитель Одинцов Павел Павлович

Командир БПК «Адмирал Трибуц», капитан 1 ранга Карпенко Сергей Сергеевич.

— Ну, Сергей Сергеевич, поговорим? Ничего, что на ты? — Одинцов боком присел на стол и достал сигареты. — Куришь?

— Курю! — Карпенко достал свои и чиркнул зажигалкой. — Говори, чего хотел….

— Вот прочти! — Одинцов вытащил из кармана уже знакомую нам бумагу, — учти, до этого момента о существовании этого документа знали только трое: адмирал на Варяге, особист Ким, майор Новиков, и теперь ты четвертый.

Карпенко несколько раз прочел, зачем-то перевернул листок и глянул с обратной стороны.

— Круто, товарищ Одинцов — полномочия у тебя, однако, свирепые, совершенно диктаторские… — и, не складывая бумагу, вернул ее хозяину.

— Ну, да диктаторские… — Одинцов затянулся табачным дымом, — это на тот случай, если наша группа оторвется от основных сил. Если все будет нормально — если можно так сказать об акции на грани войны — то командовать будет командующий Тихоокеанским флотом контр-адмирал Авакянц, а я буду только посмотреть…. Это и есть моя работа — не командовать, а только смотреть. Составить, так сказать, полное впечатление о том, что, как и почему.

— Ну, хорошо, — Карпенко сбросил пепел в пепельницу и ухмыльнулся, — у тебя полномочия, а от меня что требуется?

— Если мы отобьемся от основных сил, — лицо Одинцова стало жестким, — то с того момента и до возвращения к своим, ты мой командующий флотом, а я твой президент…. Как-то так получается!

— Вот как? — Карпенко снял фуражку и провел рукой по затылку. — Ну что же, как говаривали у меня на родине — не боись, командир, исполним все в лучшем виде. Если надо янкесам соли на хвост насыпать, или хотя бы пугнуть как следует, то я всегда готов, можешь на меня рассчитывать…. Только вот как в таком случае старшинством мериться будем?

— А что им мериться, Сергей Сергеевич? Ты, до тех пор, пока не воссоединимся с флотом, самый старший морской начальник. Приказ, назначающий тебя командующим корабельной группой имеется совершенно официальный. Я в твои морские дела ни в коем случае не лезу. Будет приказ — будем думать, как его наилучшим образом исполнить. В том случае, когда приказа нет, а делать что-то надо, ты уж извини, я беру управление на себя….

— Так, погоди, так ты не тот самый Одинцов, что восьмого первым в Джаву, вертолетом, только со взводом разведчиков, еще до передовых частей…. Твой позывной был ….

— Тсс. Тот самый… — ухмыльнулся Одинцов, — а тебе-то откуда известно?

— Слухом земля полнится, — точно также ухмыльнулся Карпенко, — рассказал один приятель после бутылочки холодного чая…. Но уважаю, уважаю…. Слышь, товарищ Одинцов, а как тебя по имени-отчеству?

— Павел Павлович, я, а что? — Одинцов решительно раздавил в пепельнице окурок.

— А то по фамилии обращаться неудобно, да и не принято у нас на флоте. Неуважение как бы. Да и был, говорят, в царском флоте обычай, когда в неофициальной обстановке офицеры к друг другу по имени-отчеству обращались, без званий. Слушай, Павел, так там, в Осетии, и в самом деле янкесы были?

— У галстукоеда-то? Было там, Сергей, каждой твари по паре, сам лично любовался на тушку негра в грузинской форме и с грузинскими документами…. Или он мутант, или Джоржия не та? Хохлы ловились, прочая сучья рать вроде прибалтов. Самые хитрые — сыны Израилевы — как жареным запахло, так сразу в самолет и в Тель-Авив, рассказывать, как мы жестоко бомбим Тбилиси. Да ну их всех в дупу, головой вперед!

Карпенко посмотрел на часы.

— Ладно, Павел Павлович, пора и честь знать, почти одиннадцать…. Пока на катере до «Трибуца» дойду, твои уже шарманку заведут. И помни, если что, то наш флот не подведет!

* * *

19 августа 2017 года. 12:00. Тихий океан, точка 4 °CШ 150ВД, БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Сажусь за свое рабочее место и разминаю пальцы. Так, компьютер включен, Линукс загружен. Запускаю пиктограмму «Изделие ХХ/522 Туман-888». Секунд через сорок на экране появляется табличка: — «Изделие обнаружено, идет тестирование» — ну, это как минимум на полчаса, можно было бы успеть выйти на палубу покурить, если бы я не бросил в 2006-м. Минуты тянутся откровенно медленно, нет ничего хуже, чем бы ждать, не зная, чем себя занять. Наверное, так люди и придумали курение. Пока тянется этот дурацкий тест, расскажу немного о себе…. Я ведущий специалист одного НПО, Алексей Тимохин, родился 45 лет назад в стране, которая тогда называлась СССР, в столице одной союзной республики. На самом деле, открою секрет, я не Алексей, и моя фамилия не Тимохин, но что поделаешь — секретность. Зато все остальное — святая, истинная, правда. Учился в институте связи, защитил дипломный проект с отличием, руководитель практики про мой дипломный проект сказал: «Тут как минимум две кандидатские…» После получения красного диплома был приглашен в Москву в то самое секретное заведение, теперь НПО называется. Но тут получилось так, что случайно закончился СССР и начались лихие 90-е. Нам повезло — Генеральный директор нашел сначала одного инозаказчика в Индии, потом другого в Китае.… А с 2002 мы снова понадобились родной РФ, несчастному огрызку бывшей СССР. Один заказ, второй, третий… а с 2011 года наш отдел занимается проектом «Туман» — тогда это был один экселевский файл с цепочкой формул, и все. И вот шесть лет мы воплощали гениальное, сделанное на кончике пера открытие, в грубое железо. И вот оно готово, скомпоновано в два трехтонных универсальных контейнера, которые сейчас наглухо принайтоваты в трюме БДК «Николай Вилков». Весь прошлый год мы тестировали и испытывали наше Изделие на полигонах. Что за изделие? Это наше детище, наш любимый ребенок, и даже рыжая Алла не говорит о нем иначе как с придыханием. А как же — ведь она отдала ему «лучшие годы своей жизни»… «Туман» — это установка, способная каждый корабль или самолет превратить с суперстеллс, абсолютно невидимый для радаров. Мы включали установку много раз, испытания длились от восьми минут до трех часов, и каждый раз все получалось — на время испытания мы пропадали с радаров. И даже солнце в это время, казалось, светило через тонированное стекло. Сегодня у нас первое «боевое» испытание. Наша задача — вести корабельную группу вдоль сороковой параллели в течении трех суток, а это ни много ни мало тысяча морских миль. Мы будем их вести, а с «Варяга» и других кораблей эскадры будут вести контроль нашей заметности во всех диапазонах электромагнитного и акустического спектра. Ну вот — тестирование завершилось и на экране горит панель управления Изделием. Все блоки отмечены зелеными «светофорами», следовательно, все в порядке — с Богом!

Я встаю из-за стола.

— Товарищи офицеры, все О`Кей, он ваш.

А товарищи офицеры у нас «представители заказчика» — РТВшники из штаба флота, лейтенанты Василий Смурной (это фамилия у него такая, угораздило же молодца) и Серега Злобин, а также начальник их, капитан второго ранга, майор по сухопутному, Степанов Василий Иванович. Хотя с этими «представителями заказчика» мы, собственно, последний год и работали. И собирали последнюю модель Изделия вместе, и тестировали. Мы где-то месяцев семь уже вместе работаем. И теперь они втроем будут нести вахты по четыре часа через восемь — так, кажется, у моряков положено — и, кроме автоматической записи параметров в log файл, будут каждые полчаса заносить данные в самый обыкновенный прошитый и пронумерованный журнал испытаний. Василий Иванович садится на освободившийся после меня стул. Ему запускать Изделие, и его вахта первая. Ну, это уже не в первый раз — мы уже делали пуск во Владике, только стоя на якоре. Тогда все прошло успешно, если не считать нарушение связи, теперь же первый пуск на ходу, и первый такой продолжительный — на сутки. До этого самое продолжительное испытание было на три с небольшим часа. «Господи, иже еси на небеси…» — проговариваю я про себя, наблюдая, как капитан третьего ранга подводит курсор мыши к тангенте «Пуск» и давит указательным пальцем на кнопку. В трюме перед нами набирают обороты два дизель-генератора по 1100 кВт., рядом с изображением двух дизелей оживают условные стрелки мощности на циферблатах, показывая, что оба дизель-генератора вышли на крейсерские обороты. Теперь тангента "Режим" — на антенные эффекторы подано рабочее питание. Столбик выделяемой мощности быстро растет вверх и чуть-чуть не достигает отметки 100 %, рядом число 97,2 %.

Еще раз бросаю взгляд на экран через плечо Василия Ивановича — параметры Изделия в норме, даже температура трансформаторного масла в системе охлаждения усилителей антенных эффекторов. С этой минуты вся телеметрия изделия пишется на log файл, и «в случае чего» можно будет анализировать причины сбоя или аварии, как с «черного ящика» в самолете. Ну и кроме того, как я уже говорил, есть и журнал испытаний на бумаге, но это на крайний случай. Кроме коллег РТВшников, при испытаниях присутствует товарищ особист, капитан ГБ Ким. Непонятно, какое отношение он имеет к тем самым Кимам, что правят Северной Кореей, но фамилия такая, что слов из песни не выкинешь. И еще — наш Пал Палыч Одинцов, куратор испытаний официально от вице-премьера оборонки Рагозина, а неофициально от Самого. Фигура вообще таинственная, по слухам — человек Путина, не из последних.

* * *

Тогда же и почти там же, глубина 300 м., борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

А ведь и точно — этот «Трибуц» нихрена не сумел нас обнаружить и даже не заподозрил о нашем присутствии, хотя мы были прямо у него под килем. Правда, в нашу пользу играл термоклин — то есть граница между теплым течением Куро-Сиво и холодными глубинными океанскими водами, от которого акустические импульсы отражаются не хуже, чем от стенки. Щупай не щупай сонаром глубины — все, что ниже термоклина, остается недоступным. Таким образом, мы в деле, и за успешное выполнение задания по выявлению дыры в нашей противолодочной обороне нам светит неслабая благодарность от начальства. А если бы это были не мы, а какая-нибудь «Вирджиния», которая, злобно подкравшись, шпионила бы за нашим испытанием секретного оборудования?

А вот запуск установки мы почувствовали даже на глубине. Волосы на голове встали дыбом, по коже как бы пробежали мурашки; потом, правда, все прекратилось, но акустик тут же доложил, что мы перестали слышать внешние шумы, типа той же переклички китов, а звук винтов надводных кораблей над нами доносится так ослаблено, как будто наша глубина не триста, а три тысячи метров. Так что получается, что эта штука глушит не только оптический диапазон, но и акустику тоже. Кстати, мичман, который сидит на установке, обнаруживающей кильватерный след кораблей, доложил, что они стали совсем короткими, будто мы движемся не в толще морской воды, а в слое масла. Ну ничего, посмотрим, что будет дальше, потому что странного пока очень много, а страшного ничего нет. И опять имеет место просто идеальная работа всей аппаратуры, хотя маскирующая установка должна бы давать помехи. Но помех нет, все отлично — и это начинает меня понемногу тревожить. «Иркутск», кстати, следует в ордере впереди и чуть правее нас, и, судя по всему, у него на борту тоже полный порядок.

* * *

19 августа 2017 года. Вечер сразу после заката. Тихий океан, точка 4 °CШ 153ВД, БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Вышел на палубу… Солнце зашло и небо окончательно почернело. Свет звезд не может пробиться через маскирующее поле. Впереди, по сухопутному, метрах в двухстах, темная громада Адмирала Трибуца. Он идет без огней, в режиме светомаскировки. Как я понял, наш рулевой должен ориентироваться на данные лазерной системы — луч лазера с кормы впереди идущего корабля. За нами следует танкер «Борис Бутома», точно так же держась за нашу корму. Где-то за периметром «купола» за нами наблюдает эскадра — зорко так смотрят, пускай попробуют разглядеть. Парадный ход у нашей группы — 14 узлов, это 26 километров в час. Для БПК, БДК и танкера это экономический ход, вот шлепаем потихоньку по Тихому океану, как привидения. Рядом молча курит Пал Палыч, а особист, как в той поговорке, всегда где-то за углом. Ну и хрен с ними. Возвращаюсь в каюту и ложусь спать, если что случится — разбудят.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Я долго ворочался на этом — как они его называют — рундуке, пытаясь заснуть. Но что-то было не так, и я склонялся к мысли, что это моя повышенная нервозность заставляет лезть в голову разные дурацкие мысли. Я всегда чувствовал себя неуютно на корабле. Нет, морской болезнью я не страдал, но темная морская пучина вызывала во мне ужас — она напоминала о смерти, о небытии, о том, что все кончается — и кончается бесповоротно, навсегда, и нет никакого загробного мира, а только холод и мрак могилы…

Я гнал от себя мрачные мысли, но они, словно упорные мухи, не желали от меня отставать. Я попытался подумать о приятном — как поселюсь на благословенном континенте, разбогатею, куплю виллу, заведу прислугу… Как в песне — «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин»… Уж да, женщин у меня будет много. Они же все падки на богатство, подлые и продажные существа… Как сказала одна знакомая — «Самый сексуальный орган мужчины — это его кошелек». А ведь женщины всегда мной брезговали. Кому нужен тщедушный очкарик с намечающейся плешью? Да, может быть, красотой я и не блистал, но ведь я был умным… Но женщин это почему-то не особо привлекало. Точнее, это не привлекало их именно ко мне. Помнится, когда я только пришел в эту контору, был у нас один научный руководитель — старый, лысый, страдающий одышкой, удивительно непривлекательной наружности. Я думал, что у него и супруга соответствующая — какая-нибудь старая ведьма — жирная и кривоногая; но я жестоко ошибался. Когда я увидел его жену, то просто потерял дар речи. Это была довольно молодая женщина, причем сногсшибательно красивая. При этом она вела себя так, будто действительно влюблена в своего престарелого мужа. Не то чтобы она там «сюси-пуси» всякие показные с ним разводила; нет, она действительно смотрела на него с уважением, восхищением и любовью… А еще больше меня поразило, когда я узнал, что у нее с профессором трое детей.

И тем более до меня никак не доходило, почему я не пользуюсь хотя бы мизерным успехом у противоположного пола. Стыдно сказать — я стал мужчиной в двадцать пять лет по пьяному делу, переспав с пятидесятипятилетней соседкой… Этот позорный случай до сих пор заставляет меня покрываться краской стыда. После этого у меня были всего три женщины — две из них охотницы за городской пропиской, готовые спать хоть с крокодилом, и одна — проститутка. Словом, мне так и не довелось испытать настоящей женской любви — горячей, бескорыстной, заставляющей душу парить в небесах от счастья. Волосы мои редели, а характер портился… Я смотрел на женские ноги, то и дело мелькающие передо мной на работе, на их обтянутые юбочками ягодицы — такие близкие, но такие недоступные для меня — и черная обида захлестывала меня. Почему кто-то пользуется успехом, но только не я? Почему этот Одинцов, похожий на престарелого льва, удачливее меня в этом плане? Спиридонова смотрит на него с такой собачьей преданностью и обожанием, что я готов придушить их обоих, а бабу сначала еще и отыметь по-всякому. Но ее отымешь, как же… Опасная, как скорпион, она сама кого угодно на куски порежет; вон глаза-то какие жуткие — холодные, неженские… Они теплеют, только когда на Одинцова смотрят.

Я женщин просто ненавижу. Когда я стану богатым и влиятельным, я отмщу им за все унижения. Я буду обращаться с ними жестоко. Но они будут терпеть… За деньги. Я буду унижать их, а они — все сносить, и потом наступит для меня сладкий момент, когда я, удовлетворив все свои тайные желания, брошу им в лицо зеленые купюры…

Вообще-то подобные фантазии меня обычно возбуждали. Но на этот раз какое-то скребущее невнятное беспокойство мешало мне расслабленно предаваться сладким мыслям. Казалось, тысячи мелких иголок царапают изнутри мой мозг. Отчего бы это? Впрочем, к счастью, я вроде бы уже начал погружаться в сон…

Я слышал приятный и умиротворяющий звук — цок-цок, цок-цок — который могли издавать только копыта лошади, идущей рысью по мостовой. Такой звук я слышал в кино; находиться рядом с лошадьми мне как-то в жизни не привелось. Я дремал, и дрема эта была приятной — такое ощущение я испытывал только в детстве, просыпаясь по воскресеньям в своей кроватке. Вслед за звуками в мое сознание ворвались запахи. Пахло кожей, дорогим одеколоном, и еще чем-то приятным, навевающим мысль о богатстве и благополучии. Я открыл глаза. Я ехал в штуке, которую, кажется, в фильмах называют «крытым экипажем» — этакая карета с окошками. Я находился в ней один. Все внутри было обито красным бархатом, а на сиденьях лежали мягкие подушки с золотистыми кистями. Карета мерно покачивалась, в окнах проплывали незнакомые (или нет, смутно знакомые) здания. По тротуарам прогуливались люди в странной одежде — опять же, я видел такую в фильмах о прошлом веке.

Так — а уж не сам ли я в прошлом веке? И тут же я будто бы «вспомнил», что я — важный господин и влиятельная персона, на мне фрак, цилиндр и белая манишка, в руке трость, и я еду домой, в свой роскошный особняк на самой богатой улице города…

Так это был просто бред… Тьфу ты, привидится же такое — будто я живу в начале третьего тысячелетия! В Рашке!!! Настоящий кошмар… Будто я беден и меня не любят женщины… Ха-ха-ха! Да как же не любят — у меня красавица жена, дочь влиятельного банкира. И сам я могуч и влиятелен, и все прислушиваются к моему мнению; я принимаю участие в решении важных государственных вопросов… У меня есть загородное имение и обширный штат прислуги. О, у меня имеются три великолепные любовницы… Они рады ублажать меня в любой день и час. Я красив, статен, и у меня пышная шевелюра… Тьфу ты, господи, а ведь приснилось, будто я плешив и жалок… С чего бы это? Наверное, из-за жары. Действительно, солнце сегодня шпарит нешуточно. А может быть, вчера выпил лишку в казино… Да ведь на самом деле я живу в Америке! И у меня все о`кей, и даже более того. Поистине я — счастливчик, любимец Фортуны, я купаюсь в деньгах, почете и славе! О да — это моя настоящая жизнь, которой я достоин, а жалкое прозябание в невежественной Рашке мне, слава Богу, лишь привиделось в причудливом кошмаре…

Вот мы подъезжаем. Лакей в расшитой золотом ливрее поспешно подскакивает к карете и открывает дверцу, склонившись в подобострастной позе. Я выхожу, изящно поигрывая тростью, и прохожу в дом. Меня встречает супруга в великолепном платье с глубоким соблазнительным декольте. Она бросается мне на шею и прижимается горячей грудью… Соскучилась, ишь ты. Я покровительственно шлепаю ее по заду и прохожу в столовую. В моем доме все блестит и сверкает. У меня роскошная мебель, а полы устелены пушистыми персидскими коврами. Кругом статуэтки, канделябры, картины. Под потолками художественная лепнина.

Суетятся слуги. Они спешат накрыть стол. «Господин вернулся!», — слышится почтительный шепот. Шевелитесь, шевелитесь! Я плачу вам, а вы выполняйте свои обязанности как следует. Хорошо быть богатым! Чертовски хорошо! Не знать никаких забот, не видеть убожества, не гоняться за копейкой, не торопиться по утрам на работу. Деньги, и только деньги дают человеку настоящее счастье. Только с ними можно наслаждаться жизнью в полной мере. Любая проблема становится легкоразрешимой, а любое желание тут же воплощается. Деньги! Имея их, можно просто парить над этим миром, снисходительно глядя на мелочную суету людишек внизу, что пытаются найти в своем существовании какой-то там высокий смысл. Глупцы! Смысл в жизни один — наслаждаться!

Но слабо-слабо покалывают где-то в мозгу микроскопические иголочки… Хоть и несильно, но они беспокоят, грозя когда-нибудь усилиться и проколоть мою голову насквозь… И что тогда? Страшно представить… Нет, это не последствия похмелья. Я не знаю, что это, но мучительно хочу избавиться от этого неприятного ощущения. Наверное, надо сходить к доктору. Но вот только есть у меня подозрение, что ни один доктор не сможет вылечить меня; и глубоко в душе пытаюсь я похоронить свой страх — страх, что все мое благополучие окажется лишь блаженным сном, грезой, приятным бредом; и проснусь я однажды не в теплых объятиях красивой женщины, а на убогой койке, покачивающейся в мутном полумраке серой, унылой, безысходной обыденности…

* * *

Тогда же и там же.

Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года.

В свой сон я вошел, как в открытую дверь собственного кабинета. А ведь это и есть мой кабинет. Темная мебель в стиле ретро, письменный стол (такой массивный, что его можно использовать вместо постамента для памятника) и книжные шкафы, битком набитые фолиантами на русском, английском и немецком языках, которыми я владею вполне свободно. На стене висит отрывной календарь, на верхнем листке которого написано «15 марта 1914 года». Я никогда не видел этой комнаты, но понимаю, что это мой рабочий кабинет Статс-секретаря Российской Империи Действительного Тайного Советника 1-го класса Павла Павловича Одинцова, перед которым уже десять лет трепещет вся Европа.

Подняв глаза вверх — туда, где в присутственном месте обычно помещают портрет главы государства — я вижу заключенную в массивной раме картину, изображающую достаточно молодую женщину с широкими скулами, серыми глазами и вздернутым носиком, одетую в парадный мундир Ахтырского гусарского полка. Я знаю, что это моя ученица, императрица Ольга Александровна Романова, женщина с большим сердцем, широкой душой и железным характером.

Нет, мы с ней не любовники, и даже не влюбленные. В-первых — никогда не стоит путать личную шерсть с государственной. Во-вторых — у меня есть милая, красивая и умная жена, которая приходится императрице Ольге сердечной подругой, а у Ольги — муж, принц-консорт, который является моим близким другом. Дружба и доверие со стороны великой Императрицы мне дороже всего. Власть… Сила… Вера миллионов русских людей в то, что наш с ней тандем вознесет Россию на невиданную прежде высоту, вера в то, что весь мир будет брошен ей под ноги, и только врожденное милосердие и доброта нашего народа не дадут России превратиться во вторую Пиндосию.

Приоткрывается входная дверь — и на пороге появляется мой секретарь Никифор. Из разночинцев, но умница и трудоголик, готовый сутками корпеть над документами.

— Ваше Высокопревосходительство, — говорит он, поклонившись, — к вам ее императорское величество…

И в этот момент я прочему-то просыпаюсь с полной уверенностью, что виденная мною картина — не бред, не сон, а вполне реальная, но пока не реализовавшаяся перспектива…

* * *

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Странно как-то я чувствовала себя, засыпая. Неужели такое впечатление произвел на меня запуск установки? Обычно я бываю более хладнокровной. Те, кто приложили руку к «Туману», понятное дело, переживали, думали, наверняка ворочались сейчас в своих постелях — как-никак, их любимое детище в данный момент проходит полноценное и достаточно долговременное испытание. Но отчего у меня по телу словно пробегают мурашки непонятного беспокойства? Нервы? Может быть. Могу себе это простить. Ведь я не могу не думать и не переживать о том, как все сложится дальше. Хотя, собственно, чего переживать? Пусть все идет как идет. Главное, я рядом с Ним. А там — время покажет…

Светящийся туман, пронизанный фиолетовыми искрами, обволакивал меня. И я летела сквозь него — да, именно летела, поскольку мои ноги не касались земли, и я не чувствовала веса своего тела. Но какая-то сила влекла меня вперед… Оглянувшись назад, я увидела длинный белый шлейф от своего платья, конец этого шлейфа терялся в тумане, сливался с ним. Белое платье… Свадебное. А фата? Я потрогала свою голову. И фата есть, надо же… Тоже длинная, ее конец также уходил в туман. Но какого черта? Я что, выхожу замуж? И куда я, в конце концов, лечу? Где мой жених?

И вот туман закончился. Мои ноги коснулись земли. Перед собой я увидела храм. Словно подталкиваемая невидимыми существами, я поспешила туда, чтобы войти в приветливо распахнутые двери, словно ожидающие меня.

А том, внутри, было много народу. И все они приветствовали меня. С удивлением я заметила, что они одеты в какую-то необычную одежду — вроде старинной. Мужчины в каких-то камзолах, женщины в пышных платьях… О, да ведь это не просто не люди, а все — мои знакомые! Да-да — это все те, что плыли вместе с нами на корабле. Вон Алла (ух ты, как идет эта шляпка!), а вон Лейла — с трудом ее узнала, да она настоящая куколка в этом голубом платье; ухоженная, статная, чистенькая и уверенная в себе. Все улыбаются… Но где же Он? Ах да, наверное, он ждет меня там, у алтаря. Уверенно прохожу вперед; народ расступается, бросая мне под ноги лепестки роз и провожая затем восхищенными глазами.

И вот я вижу его — моего жениха… Он действительно стоит у алтаря и улыбается мне. Я еще никогда не видела у него такого выражения лица. Словно все думы и заботы враз оставили его — и он испытывает только счастье, и ничего больше. Помолодевший, с зачесанными назад волосами, он не сводит с меня глаз… На нем парадный мундир — но не такой, какой носят в нашем времени — а весь расшитый золотом, блеск которого слепит глаза.

Священник торжественно что-то говорит и ходит вокруг нас, размахивая кадилом. Я чувствую тепло своего любимого мужчины, что стоит рядом, прикасаясь ко мне рукавом. И я отчетливо читаю его мысли… «Даша, я люблю тебя. Хочу быть вместе с тобой навеки. Ты — моя женщина…»

И вновь вокруг нас начинает сгущаться туман… Слова священника доносятся будто издалека. А мы вдвоем вдруг отрываемся от земли и возносимся куда-то, летя в искрящемся тумане… И жених мой вдруг обнимает меня — крепко-крепко. И мне кажется, что я растворяюсь в его руках, и так хорошо мне становится — так надежно, тепло, спокойно…

А откуда-то снизу доносится торжественное: «Объявляю вас мужем и женой!» — и слышатся шумные поздравления, и гомон, и какая-то необычная музыка достигает наших ушей… Да, я твоя навеки, любимый мой… И в богатстве, и в бедности, и в болезни, и старости… Обними меня еще крепче — вот так; и да только смерть разлучит нас, да и то навряд ли…

* * *

Тогда же и там же, глубина 300 м., борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Ушел на пару часов с ГКЦ, оставив хозяйство на Гаврилыча. И командир тоже не железный, и время от времени нуждается в отдыхе. Только упал в койку и опустил голову на подушку, так сразу увидел СОН. Все было таким ярким, цветным и с запахами, что даже лучше, чем настоящее. Мне снилось, что стою я в ГКЦ своего «Кузбасса» (при этом в голову почему-то лезет архаический термин «мостик»), смотрю через перископ, а там двумя кильватерными колоннами идет воплощенная Морская Мощь. Густо дымят трубы броненосцев и броненосных крейсеров, крашеные серой шаровой краской, борта бугрятся рядами заклепок, грозно смотрят пока еще зачехленные стволы двенадцати— и восьмидюймовых орудий, морской ветер треплет флаги, на которых на белом фоне изображено багрово-красное «солнце с лучами». В ближней к нам колонне четыре эскадренных броненосца и два броненосных крейсера, в дальней — еще шесть броненосных крейсеров, настолько мощных, что их иногда называют броненосцами третьего ранга.

Не знаю откуда, но я знаю, что это адмирал Того ведет свой объединенный флот к тому месту, где должно разыграться Цусимское сражение. Будут потоплены русские корабли, погибнут тысячи наших моряков, до конца выполнивших свой долг, родится новый мировой хищник, который до того, как его укротят, совершит немало преступлений — и все это ради того чтобы американские и английские банкиры-толстосумы положили себе в карман дополнительные сверхприбыли…

Но мы здесь, а потому ЦУСИМЫ[10] НЕ БУДЕТ. Командую боевую тревогу и торпедную атаку залпом со всех восьми аппаратов. Четыре «рыбки» калибра 650-мм — по броненосцам первого отряда Того-старшего, и четыре торпеды калибра 533-мм — по броненосным крейсерам Камимуры. Мичман вводит в БИУС[11] данные для стрельбы, и теперь все торпеды знают свои цели, причем «рыбки», нацеленные на броненосные крейсера, проигнорируют кильватерные следы колонны броненосцев, насквозь пронизав их строй и оседлав кильватерные следы броненосных крейсеров.

Команда на пуск прошла — и «Кузбасс», расставаясь с торпедами, поочередно вздрагивает восемь раз, причем первые четыре толчка весьма ощутимые (650-мм торпеда «Кит» весит пять тонн). Снова приникаю к перископу, как герои подводники прошлых войн — в наши-то времена такая роскошь недопустима, потому что перископ мгновенно будет обнаружен, но я в своем сне знаю, что здесь за перископ нам ничего не будет, не те времена. Первыми взрываются броненосцы; причем по силе взрыва видно, что там не только тонна взрывчатки в тротиловом эквиваленте, заложенная в боевую часть торпеды, но полные до самого верха погреба главного калибра, заполненные удлиненными британскими фугасами, снаряженными весьма нервной к разным потрясениям шимозой. По крайней мере, возникшие при взрывах облака черного дыма с разлетающимися в разные стороны обломками указывают, что это точно она.

Потом один за другим взрываются четыре головных крейсера в дальней колонне — и я просыпаюсь с пересохшим ртом и бьющимся от восторга сердцем. Теперь Цусимы точно не будет, оставшимся четырем японским броненосным крейсерам ни за что не остановить и не победить русской второй Тихоокеанской эскадры, даже если ей командует такой самовлюбленный идиот, как адмирал Рожественский.

* * *

Тогда же и там же

Доктор технических наук Лисовая Алла Викторовна, 42 года.

Меня замучила бессонница — неужели это климакс подкрался? Боже, как не хочется стареть… Такое чувство, что я еще далеко не все успела в своей жизни, упустила что-то важное… Словно бегу я за уходящим поездом, а он все дальше и дальше…

Вот опять никак не могу уснуть. Хотя, впрочем, сегодня это как-то по-другому. Мы, конечно, все волновались — а как же, всегда волнуешься перед тем, как запустить наше изделие, пусть это даже всего лишь испытания. И вот оно в действии; работает оно и прямо сейчас, и будет работать ночью; и мы — все те, что поспособствовали его рождению — естественно, возбуждены и взволнованы. Мой слух улавливает мерный рокот, тело пронизывают какие-то вибрации, но я стараюсь расслабиться и уснуть. Получается плохо; точнее, вообще не получается. Вместо сладкого забытья я начинаю ощущать, будто чья-то воля погружает меня в состояние, похожее на гипноз — все как в реальности, но в то же время я точно знаю, что это бред. Это похоже на аттракцион 7D. Голова остается ясной, мысль работает быстро и четко, органы чувств будто бы обостряются — и в какой-то момент мне даже становится интересно.

Я нахожусь в большом помещении, напоминающем старинные хоромы — как в музее. Кругом тяжелая мебель, картины в золоченых рамах. Я сижу перед зеркалом. Оттуда, из резной массивной рамы, на меня смотрит другая я — такая, какой меня видят остальные. Откуда я это знаю? Просто знаю — и все. Оказывается, я не так дурна, как мне всегда казалось. Нет, я вовсе не уродина… Но хочется стать еще краше. А ну-ка, кажется, тут у нас есть кое-что… Передо мной разложены коробочки с косметикой — пудра, тени, тушь, румяна, помада. Неумело начинаю наносить все это на лицо. Вскоре из зеркала на меня глядит незнакомая рыжая тетка неопределенного возраста, нелепая в своей попытке стать краше и моложе. Я все испортила. С досадой провожу рукой по зеркалу, словно пытаясь стереть в нем собственное лицо. И — о чудо! — макияж исчезает. Но теперь лицо в зеркале становится другим. Неужели это я? С удивлением я всматриваюсь в глубину старинного зеркала. Да, это я… Но что-то неуловимо изменилось, и дело не в наличии или отсутствии макияжа. Теперь мои глаза светятся теплым блеском, который оживляет их и делает очень привлекательными, а губы хранят легкую улыбку (Боже, я ведь никогда не умела так улыбаться!). Изменился и лоб — он будто разгладился, отчего лицо потеряло свое обычное угрюмое выражение, и от этого казалось, что брови расположены как-то чуть-чуть по-другому, повыше, чем обычно. И все в целом создавало впечатление необычайной привлекательности, чего я никогда за собой не замечала. Но ведь это я — черты моего лица совсем не изменились… Вот, значит, какой я могу быть…

Отворачиваюсь от зеркала, стараясь запомнить увиденное в нем. В комнате я одна, но где-то там, в глубине этой квартиры, слышатся шаги. Кто бы это мог быть? Теряюсь в догадках. Но чувствую, что человек этот — мой родной и близкий (да, как ни странно, ведь таких людей у меня практически никогда не было), и меня влечет к нему. То есть как это влечет? Неужели я могу испытывать такие чувства? Ведь я привыкла считать себя фригидной… Впрочем, не стоит забывать, что все это — не более чем больной бред, вызванный нервным напряжением в связи с испытаниями «Тумана»…

Я горестно вздыхаю — и мое видение подергивается дымкой и медленно исчезает, как исчезает под каплями дождя картина, нарисованная акварелью…

* * *

20 августа 2017 года. Утро, 10:05 Тихий океан, точка 4 °CШ 159ВД, БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Утро, жемчужно-серое небо, через которое с трудом пробивается солнце — все это свойства маскирующего поля. С разрешения Василия Ивановича бегло прокрутил log файл. Изделие всю ночь работало безукоризненно, в чем я убедился. Ни одной красной или даже желтой отметки. Не зря же мы вылизывали его целых шесть лет. Хотя про себя я такого сказать не могу…. Всю ночь снились кошмары — какая-то там война, я бегу и в кого стреляю, а патронов нет….

Страшно, ощущение обидного бессилия. В течение дня я подсознательно ожидал, что Изделие даст сбой. Оно, конечно, нормально отработало ночь, но и это уже больше, чем остальные испытания вместе взятые. Но, к моему удивлению, все было безупречно. Значит, по закону подлости, какая-то гадость будет в самом конце, подумал я, даже не представляя, какого размера окажется эта ГАДОСТЬ…. Вышел на палубу. А погода-то портился все больше и больше, несмотря на отсутствие ветра, море, еще только что гладкое, стало похоже на неаккуратно вскопанный огород. У моряков, кажется, такая волна называется зыбь. К туманной дымке на горизонте добавилась стена из туч.

Поднялся в рубку. У командир БДК Ольшанского глаза красные, невыспавшиеся…. Заметив мое присутствие, он на минуту оторвался от беседы со штурманом.

— Впереди циклон. Приказа менять курс у нас нет. Да и не убежать нам от него. Так что лезем прямо на грозовой фронт. Ты пойди, пусть твои проверять крепления контейнеров да задрайку люков. Будет знатная пляска…

— Так, значит, это еще цветочки?! — скатываюсь по трапу в «низы». — Алла! Егорыча, Петровича — бегом проверить крепления контейнеров, что разболталось — подтянуть….

Врываюсь в выгородку.

— Василий Иванович, на шторм идем, Бога ради, пошли своих старшин проверить затяжку кабельных муфт — может, где что ослабло; не дай Бо, г хоть один контакт «уйдет»…. Кстати, как там у вас?

— Пока норма, поле немного уплотнилось и потребление энергии поднялось процентов на пять, а так все хорошо, все хорошо…. А ребят я сейчас пошлю, не беспокойся.

А на палубе ветер порывами поет свою заунывную песню и несет мельчайшую водяную пыль, кажется, пополам с солью и йодом…. Разом потемнело как ночью, ветер, на ногах не устоять — куда там редкие подмосковные бури, что деревья ломают и провода ЛЭП гнут. А шторм заходит к нам не прямо с носа, а как бы не с южного траверза. Молния в полнеба и — батюшки-светы! — поле наше видно невооруженным глазом, нежным таким розовым светом…. Светящаяся такая огромная пилоточка, накинутая на корабли… а передняя кромка жгутом вытягивается в сторону «глаза бури». Несмотря на качку, я бегом, прыгая через две ступеньки, буквально скатываюсь в трюм. По дороге меня пару раз чувствительно приложило об ограждения трапа. Вслед мне, из открытого люка, секущие струи ливня и розблески молний. А на сервере творится что-то непонятное. Степанов сидит весь бледный.

— Тимохин! Ты где ходил? Тут хрен знает что творится!

Гляжу — аналайзер рисует не пойми что, накопители энергии то опустошаются, то наполняются до упора, прочие показатели гуляют как хотят и куда хотят…. Дизель-генераторы воют на форсаже….

— Вырубай! — ору я Степанову, вцепившись рукой в спинку его кресла; палуба под ногами пляшет как взбесившаяся. — Вырубай нахрен, а то я за этого гада не отвечаю!

— Не могу без приказа! — Степанов резко мотает головой. — Будет приказ, только тогда….

Хватаю телефон.

— Павел Павлович, из-за этой грозы оборудование может выйти из строя, прошу разрешения на отк… — в этот момент по кораблю будто бы врезали огромным молотом…. Вспышка и искры в глазах, потом темнота…. Ничего не чувствую и не вижу в первый момент. Рывком приходит зрение — правда, еще не сфокусированное, а затем — боль разбегается по всему телу. Вот зрение улучшается, как будто кто-то резкость наводит. Слышен противный вой пожарной сирены и запах паленой изоляции. Хватаю закрепленный на стене огнетушитель. Из кресла вяло пытается встать капитан второго ранга Степанов, пытается что-то сказать, но у меня в ушах звенит, и не только сирена. Ничего не могу понять из того, что он говорит. Бросаю взгляд на монитор…. Что бы это ни было, Хьюлетт-Паккардовский сервер, кажется, это пережил. А вот «Туман», похоже, нет… Правый каскад сверху наполовину серый — значит, там не откликаются даже датчики контроля схемы, а, скорее всего, сигнал на них даже не идет. Ниже, до уровня предусиления, схема окрашена в красный цвет. С левым каскадом полегче, только и там оконечники, кажется, накрылись…. Тут до меня дошло, что там горит. Это контейнер правого каскада и горит! С веселым треском, между прочим. Очевидно, молния влетела прямо в его антенное поле. Хорошо, что защита дизель-генераторов мгновенно отсекла их от схемы и заглушила, а то не хватало нам тут пожара нескольких тонн дизельного топлива. Толкаю Степанова в плечо.

— Все, приехали, амбец! — дублирую руками, чтобы понял. — Давай тушить эту эту хрень, пока не сгорели все, потом будем разбираться, до чего доигрались.

* * *

Тогда же и почти там же, глубина 450 м., борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Как говорится — «ничего не предвещало беды», потому что с этой маскирующей аппаратурой не только нас никто не видит и, самое главное, не слышит, но и мы не имеем никакого представления о том, что происходит во внешнем мире за пределами маскировки. Там вообще-то вовсю может идти ядерная война, но узнаем мы об этом только тогда, когда будет уничтожен носитель маскирующей аппаратуры. Очень неприятное ощущение — вроде того, когда идешь наощупь в полной тьме. Одним словом, удар, который потряс лодку и будто вывернул всех нас наизнанку, был настолько внезапным, насколько внезапным может быть гром с ясного неба или неожиданно разверзнувшаяся по ногами земля. Это действительно было похоже на разверзнувшуюся землю, потому что лодка разом «провалилась» еще на двести метров, вплотную подойдя к тому пределу, из-за которого уже нет выхода. При этом это был не гидроудар, как от близко разорвавшейся глубинной бомбы, а нечто такое, что выворачивало людей изнутри. К тому же мичман-гидроакустик, едва очухавшись от этого потрясения, закричал, что маскировка пропала, и он снова слышит окружающий океан. Там, наверху, случилось нечто такое, из-за чего нам следует прервать выполнение учебного задания и всплыть. Ведь мы уже доказали, что круче яиц и выше звезд, тем более что наверху может понадобиться наша помощь.

Часть 2. Один день в тумане

20 августа 2017 года. Час Ч. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года.

Только что корабль мотало на водяных американских горах вверх-вниз, в иллюминатор били косые струи дождя и бело-голубые всполохи молний…. Потом — внезапный удар, будто рядом разорвался тяжелый снаряд; палуба с силой бьет в ноги, в глазах мгновенно темнеет, а в ушах слышен бесконечный звон, как после контузии. Понемногу прихожу в себя. Странно, качка почти успокоилась…. В руке — трубка переговорного устройства, вешаю ее на рычаг. Сквозь звон в ушах слышен отдаленный вой пожарной сирены. Из иллюминатора в каюту падает косой свет заходящего (или восходящего?) солнца…. За иллюминатором милейшего вида штилевой океан…. Именно за такие милые улыбки товарищ Магеллан и назвал его Тихим. Какой может быть восход или закат — у нас же было часов одиннадцать утра? Солнце должно быть почти в зените, если не считать шторма с грозой и сплошной облачности…. Я что, был без сознания до вечера?

— Ага! — сказал я себе, насмехаясь. — И стоял около восьми часов у стены, без сознания, с телефонной трубкой в руках. Бред!

Я с трудом опустился в кресло. Болит все тело…. Сто грамм коньяка вернули способность мыслить, куда-то исчез и терзающий уши шум. В каюту по стеночке вползает Дарья, она одновременно и бледна, и зелена…. Чувствуется, что у нее сложилась и морская болезнь, и контузия от этого странного удара. Вслед за ней ковыляет Вадим, снаряжая свой штатный СР-2 «Вереск». Причем он явно «на автомате», его взгляд еще блуждает, как после пропущенного удара. Все эти дни он был моей тенью, и я даже не замечал его. Вот вы замечаете свою тень? Скорее всего, нет. Если, конечно, она не путается у вас под ногами. А Вадим, как никто другой, умел не «путаться под ногами». Наливаю им тоже по сто.

— Значит так, товарищи, творится черт знает что, а значит, у нас чрезвычайное положение! Даш! В черной сумке пистоль с патронами, да где-то там твой СР-1 «Вектор» лежит — сама найдешь. Остаешься здесь и охраняешь тыл, ну и, если что, в резерве. Никому не открывать, даже мне, если постучу. Ты меня знаешь, я всегда без стука вхожу… — Я накинул сбрую с плечевой кобурой, видя, что Дарья кивнула. — Ну и умница!

Я повернулся к Вадиму.

— Ты как, уже в себе?

Тот тоже сделал головой нечто, похожее на утвердительный жест.

— Ладно! — я сунул «Гюрзу» в плечевую кобуру. — Пойдешь со мной, будешь прикрывать спину. И помни две вещи: первое — от таких фокусов у некоторых может поехать крыша и они могут быть опасны, второе — лишних людей у нас здесь нет, и поэтому зря не убивай!

Он только молча кивнул, поняв, что говорю я совершенно серьезно.

Выйдя из каюты, я разрывался между двумя абсолютно равными побуждениями. Первое — подняться на мостик и узнать у командира «Вилкова» Ольшанского, что же все-таки произошло. Второе — спуститься в трюм и понять, отчего же так долго воет сирена…. Победило второе… Ольшанский подождет и корабль из-под нас не убежит. Спускаемся один пролет трапа, второй, третий…. В трюме светопреставление… Огонь, едкий дым не дает нормально дышать, слышно шипение огнетушителей и в воздухе висит сладкая удушливая вонь горящей изоляции. В багровой полутьме мечутся тени в респираторах, поливая горящий контейнер из огнетушителей. Вот двое парней — кажется, во флотских робах — сбивают короткими ломиками стальную лицевую панель — и отрывается пещь огненная. Немедленно внутрь контейнера захлестывают несколько порошковых струй, что-то там оглушительно стреляет…. И огненный многоглавый дракон, побежденный новыми Добрынями, блин, Никитичами, в самом своем логове, с шипением испускает дух…. Рядом стоит второй контейнер, тоже дымящийся и забрызганный пеной — понятно, что досталось и ему, хотя гораздо меньше.

— Все понятно, — бормочу я себе под нос, — пошли отсюда, Вадим. Теперь ясно, что «Тумана» у нас больше нет…. На мостик!

На мостике дурдом тоже в самом разгаре…. Посреди помещения, в луже крови, лежит тело рулевого с проломленной головой. А перед зажимающим раненое плечо капитаном второго ранга Ольшанским беснуется некто в штатском — то ли с ломиком, то ли с обрезком трубы или арматуры…. Ругательства на ломаном русском с кавказским акцентом не оставляют сомнений — еще один помощничек Тимохина; не вынесла, видать, душа резкого шока, чем бы он ни был вызван.

Из-за моей спины сухо треснул выстрел, за ним другой; беснующаяся фигура повернулась на подламывающихся ногах и с шумом рухнула на палубу. С лязгом отлетела в сторону окровавленная железка.

Вадим подошел к лежащему навзничь матросу и, нагнувшись, пощупал пульс на шее.

— Двухсотый! — коротко бросил телохранитель, прицеливаясь в голову лежащему на палубе убийце.

— Вадим, отставить! — я взял в руку трубку переговорного устройства и набрал номер старшего офицера «Вилкова». — Одинцов говорит, Валериан Григорьевич. Нужны вы и резервный рулевой. Тут у нас ЧП — рулевой убит, Петр Сергеевич ранен. Да, нападавший обезврежен, будьте добры, скорее!

Следующим я вызвал прикомандированное к нам военно-медицинское светило.

— Вы как, Лев Борисович? Уже нормально? Ну, хорошо…. Возьмите кого-нибудь из своих, тут у нас для вас клиенты. Один уже остывает — матрос, проломлен череп, нуждается в услугах патологоанатома. У товарища капитана второго ранга Ольшанского, кажется, закрытый перелом плеча или трещина кости… и несколько ссадин. Еще один тип с двумя пулевыми ранениями и в состоянии неконтролируемой агрессии. Нуждается в успокоительных, транквилизаторах и помощи хирурга…. Если медицина будет бессильна, пропишем ему пулю в лоб. Что, уже идете? С двумя коллегами? Ну, это же замечательно….

— А ведь он был таким… незаметным…

Оборачиваюсь на голос. Сзади, прислонившись к переборке, у входа, стоит Тимохин с закопченным лицом и в подпаленной в нескольких местах спецовке.

Тимохин, вздохнув, нехотя докладывает:

— Товарищ Одинцов, пожар потушен, аппаратура «Тумана» полностью уничтожена катастрофической аварией. В результате аварии и тушения пожара пострадали шестеро. Один контужен и пятеро получили ожоги различной степени…

Тоже мне, откровение, всю эту картину маслом мы наблюдали собственными глазами не далее как несколько минут нзад.

В этот момент, оттолкнув Тимохина в сторону, в рубку ворвался старший офицер, капитан третьего ранга Ганин. За ним вбежал запыхавшийся матрос.

— Сиденков, к штурвалу! — старший офицер нагнулся к сидящему командиру. — Петр Сергеевич, как вы?

— Ничего, Валериан Григорьевич, пока живой, будь добр, прими командование… — капитан второго ранга Ольшанский, шипя от боли, повернулся к Тимохину. — Скажите, Алексей Иванович, этот тоже контужен? Погиб матрос….

— Не знаю, но возможно. Его рабочее место было у контрольных панелей основных блоков; можно сказать, он был в самом эпицентре аварии, там был настоящий ад…. Кстати, Павел Павлович, полюбуйтесь на палубу… если вы еще не видели, — Тимохин стянул с головы бейсболку и вытер ею потное лицо, размазывая по нему копоть.

Подхожу к остеклению мостика, смотрю вниз на палубу — мама дорогая, правое антенное поле просто испарилось, торчат оплавленные остатки каркаса и дымятся оборванные, обгорелые кабеля. С левой стороны панели антенных эффекторов хоть и не уничтожены, но сильно оплавлены, измяты и повреждены безвозвратно. Свисают с каркаса безобразные потеки расплавленного пластика и металла.

Я поднимаю взгляд и осматриваю море. Прямо перед нами, ракурсом в три четверти, лежит в дрейфе «Трибуц» — на первый взгляд, с ним все нормально. По вертолетной площадке двигаются фигурки матросов, так что можно надеяться, что их дела не хуже, чем у нас. Подробней мы выясним, когда восстановится связь. Так, а это что еще такое? Танкер «Борис Бутома» должен был находиться у нас за кормой, а сопровождающая эскадра справа по борту на удалении в пару миль. Так вот — того что творится у нас за кормой сейчас и отсюда не видно, а справа нет ни одного корабля, кроме эсминца «Быстрый», который так же, как и мы, вместе с сопровождавшими его двумя малыми ракетными кораблями лежит в дрейфе. Этот вопрос тоже надо выяснить, и как можно скорее — куда так внезапно мог подеваться весь Тихоокеанский флот, куда делся этот проклятый тайфун, который нас так зверски трепал, и что мы тут делаем? А пока самое неотложное действие в Чрезвычайной Ситуации. Поворачиваюсь к старшему офицеру «Вилкова», который уже принял на себя командование, и говорю:

— Товарищ капитан третьего ранга, объявите всем по общей трансляции, что с этого момента и до особого распоряжения на корабле вводится осадное положение, со всеми вытекающими последствиями. Пока не разберемся со всем тем, что произошло, вынужденно будет вести себя как на войне.

Я набираю еще один номер.

— Майор Новиков? Это Одинцов. Прошу срочно прибыть на мостик. Возьмите трех-четырех своих ребят — и сюда, у нас ЧП. И учтите я только что ввел осадное положение, так что у вас вся полнота полномочий по поддержанию порядка, что бы ни говорили остающиеся дома правозащитники.

Ответ майора, как всегда, лаконичен:

— Понял, товарищ Одинцов! Буду у вас с нарядом через пару минут.

Но еще до майора на мостик стремительно поднялся полковник медслужбы Шкловский с двумя своими помощниками. А через несколько минут, когда прибыли морские пехотинцы во главе с Новиковым, мостик стал напоминать филиал бедлама. Тем временем старший лейтенант медслужбы уже вколол командиру БДК сильное обезболивающее и увел его в импровизированный госпиталь на рентген и последующее наложение гипса. Вишь, пригодилось. А напавшего на него гражданина Валиева, спеленутого скотчем и под сильной дозой снотворного, два матроса утащили в операционную на носилках — штопать. По их лицам было видно, что с большей охотой они исполнили бы роль чертей и утащили его в ад.

По вызову старшего офицера на мостик прибыл командир БЧ-4 БДК. Первым делом я потребовал:

— Связь с «Трибуцем», с капитаном первого ранга Карпенко! Нужен также капитан «Бориса Бутомы» и командир «Быстрого»! — ну не помню я фамилии и имени командира эсминца, не должен он был оказаться рядом с нами. А тут, вишь, сюрприз.

— Карпенко на связи! — через треск эфира услышал я голос командира «Трибуца». Значит, поле «Тумана» уже достаточно рассеялось, что бы мы могли связаться с ближайшими кораблями.

— Сергей Сергеевич, как там у тебя?

— Нормально, товарищ Одинцов, вроде не тонем. — Я так и представил его лицо в кривой полуусмешке. — Команда тихо охреневает, но в том-то и дело, что пока тихо….

— С «Варягом» связаться удалось?

— А вот хрен вам…. Мой главный маркони говорит, что в эфире пусто…. Ни одной передачи…. Нет связи ни с «Варягом», ни с Владивостоком или Петропавловском…. Молчат даже радиолюбители, а ведь они день и ночь галдят как сороки. Он просканировал все — тишина, девственная тишина!

— Слушай, я понимаю во всем этом не больше тебя, но думаю, надо объявлять ЧП….

— Объявлять ЧП? Это можно, объявим! Ты там скажи своему майору, а то его старлей мне не подчиняется…. — Карпенко хмыкнул. — И еще, товарищ Одинцов, — скажи, это твои яйцеголовые так начудили или оно само получилось?

— Майор уже в курсе, — ответил я. — А с нашими учеными дело сложное, имело место прямое попадание молнии в правое эффекторное поле установки. Мы, наверное, разрядили на себя всю эту идиотскую тучу. — тут я поморщился. — Установка в хлам, вспыхнула как свечка, не восстановит ни один гений, а остальное ты видел сам.

— Ит-тить его за ногу! — эмоционально воскликнул Карпенко, — конечно, видел… Выглянул посмотреть, как вы там — и тут полыхнуло, как ядрена бомба, чуть не ослеп. Вовек не забуду…. Так что ясно, что ничего не ясно…. Да, мой штурман говорит, что Глонасс, ДжиПиЭс, и прочие спутниковые системы отсутствуют как класс, ни одного спутника определить не удается. На радаре, кроме вас, «Бутомы», и «Быстрого» с его «приятелями», тоже никого и ничего, хотя у нас обзор больше двадцати миль. Ну не могло эскадру отнести так далеко; вон, «Быстрый» совсем под боком болтается. И к тому же странным образом наступает закат, хотя должно быть утро….

Карпенко сделал паузу, как будто задумался, потом как отрубил:

— У меня есть предложение, товарищ Одинцов — поскольку обстановка неясна до полного непонимания, давайте до выяснения не будем спешить неизвестно где и неизвестно куда, а спокойно полежим до утра в дрейфе.

— Так, — сказал я, — а теперь, товарищ капитан первого ранга, пожалуйста, расскажи мне поподробней о своих предложениях?

— Товарищ Одинцов, — ответил Карпенко, — мое мнение таково, что сначала необходимо разобраться в обстановке, а потом уже что-то предпринимать. За ночь специалисты попробуют выяснить, что за неполадки с системами навигации и связи, и попытаются определиться с координатами. В крайнем случае штурман использует дедовские методы, как во времена Магеллана. Плавали же люди через океаны и без всяких Глонасс и ДжиПиЭс. Потом, на рассвете для осмотра прилегающей акватории поднимем вертолет. Докладывать буду по мере развития событий.

— Добро, товарищ капитан первого ранга, — отвечаю я, — командуй. Твое дело морское, я в нем волоку слабо. Но сначала свяжись с «Быстрым», используя свой мандат командующего группой, обязательно нагни его под себя. В крайнем случае пусть выходит на меня, надеюсь МОИ полномочия ему известны? Да, Сергей Сергеевич, по всей корабельной группе введено осадное положение, пусть все имеют в виду. До связи.

Вешаю микрофон рации на крючок, машинально перевожу взгляд на правый траверз — и, мама дорогая! — из глубины на поверхность в разлетающихся клочьях пены одна за другой поднимаются две обтекаемо-гладких субмарины, одна побольше другой. Несколько десятков томительных секунд — и над обтекаемыми рубками наконец-то затрепетали белые с синими косыми крестами Андреевские флаги. Фу ты, свои… Что, конечно, не отменяет вопроса — а эти-то откуда здесь взялись? Не было в заранее согласованной с нами программе испытаний никаких подводных лодок и все тут. Интересно, это последний сюрприз этого дня, или будут еще?

* * *

20 августа 2017 года. Час Ч, где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Морпех Никонов Сергей.

Отрабатываем в паре с Димой удары, танцуем по матам, по соседству ребята парами работают. Ну, шторм, ну, качает, а в бою на корабле не качает? Вот и пытаемся и равновесие держать, и на ногах остаться, и «противника» достать. Сейчас я его….

Очнулся, сижу на заду. Да, точно сижу, как же так? Что вообще произошло, епть?! Так, надо вспомнить, что случилось перед этим. Что за хрень, голова как в тумане… Мысли в голове с трудом ворочаются, словно слоны в переполненном загоне. Вот выплывают какие-то воспоминания. Ага, у нас с Димой был спарринг… Это что, он меня ТАК достал?! Не помню. Ни черта не помню. Хотя, кажется, понемногу прихожу в себя. Так, надо подняться на ноги. Да что ж такое — нихрена не вижу! Попробовал встать — и сразу кулем на мат приземлился. Лежу, соображаю. Блин, ничего не чувствую, ничего не вижу — да что такое, когда же это пройдет?! Люди, ау! Тишина. Вот что-то в руке правой покалывает… Так, тень нарисовалась. А это что за размытое пятно? Вот тут-то боль и накатила, будто корова пожевала и выплюнула. Во всем теле. Ну-ка, снова глаза разуть. О, вижу! Вон ребята — кто сидит, кто лежит. Снова пытаюсь встать. Нормальненько… Качает, правда, отойду-ка к стеночке. Все, вроде пришел в себя, пока лучше не двигаться. Глазами окидываю панораму — что за мамонт пробежался по нам? Взгляд вверх. У-у-у… е-мое, а это что за черные пятна, как будто кто гигантским сварочным электродом потыкал в разных местах? Ребята помаленьку приходят в себя. Пытаюсь что-нибудь сказать, но пока ничего не выходит, кроме тихого сипения.

Сколько прошло времени, так и не понял — то ли минут пять, то ли час. Сержант наш, Боря, наконец-то скомандовал — вернее, прохрипел:

— В расположение галопом марш, пошли, пошли, каракатицы!

Пока до кубрика добрались, дыхнули чада — где-то неслабо проводка горела. Да и запах жженого масла ни с чем не перепутаешь. Вроде совсем оклемались — зрение восстановилось, да и боль утихла. А Боря командует:

— Так, противодиверсионная тревога, разобрать оружие, все схватили и согласно расписанию по местам! Гранатометы не забудьте, охламоны.

Забираю ДП-64 «Непрядва», запас гранат к нему, хватаю «винтарь» с оптикой, снаряженные магазины — ох, не зря майор заставлял нас комплект магазинов к каждому стволу держать заряженным, да переснаряжать их по очереди. Поковыляли мы на бак. В пути зарядили и проверили оружие. Ага, за мной следом Дима шурует, постоянно в корму своим шлемом подталкивает. Оглянулся — бог ты мой, ну и видок у нас… Переодеться не успели. Короче, добрались до верхней палубы — и охренели. Дима встал как вкопанный, аж рот открыл:

— Смотри, Ник, а что это такое палубу поджарило? А от этого, антенного поля, нифига ж не осталось… кхм, тут даже в металлолом сдавать нечего….

А Боря только головой тряхнул и рычит свое:

— Галопом, каракатицы…

Ну, мы дальше бегом, вдоль леера, стараясь от обломков, подальше. Уф, все прибыли на точку, а приказа никакого нет, рации с собой не взяли… «Туман» этот их ведь глушит. Вот это приплыли, называется!

Только остановились, нас догнал Колян — весь взмыленный, как после скачки — и орет во все горло.

— Пацаны, отбой!

Ставлю «винтарь» на предохранитель и забрасываю за спину.

— Колян, — спрашиваю, — а что это было, не знаешь?

— Да суки ученые, мать их туда и через шпангоут. Чего-то нахимичили….

Идем обратно — медленно, торжественно и печально, адреналин спал, вот и вдоль стеночки передвигаемся. А Колян, видимо, сильно приложился….

— Ты, Колян не прав — тут, видимо внешнее воздействие, ведь шторм был, качка была будь здоров, — сказал Дима и, сглотнув, продолжил: — Кхе, как вонь-то прет — может, замкнуло у них, а может, и молния ударила.

Колян встопорщился.

— Димон, да где ты видел, чтоб молния в корабль била?

— Если не видел, — возразил Димон, — то это не значит, что этого не может быть никогда. Вон на суше молния всегда в самый высокий предмет бьет, а корабль всегда выше уровня моря будет.

— Во загнул…. — вздохнул я, — прямо как по учебнику.

В коридоре повстречали очумелых гражданских. Две бабы, похожие на ведьм после тяжелого трудового дня — рыжая и брюнетка, и невзрачный бледный типчик в перекошенных очках. Я, зная нрав Коляна, задержался, пропуская Диму вперед.

— Вот курвы! — рявкнул Колян на съежившихся гражданских, — херли вы нам тут салют устроили?!

— Спокойно, Колян, — прижимаю брыкающегося друга к переборке, — майор узнает, лампочки сразу с корнем вырвет, за ним не заржавеет. Пошли лучше отсюда.

Я повернул голову к техникам:

— Вы проходите, товарищи, не задерживайтесь, он не кусается, просто приложило малость товарища.

Вжавшиеся было мужики бочком прошли мимо, Колян клацнул зубами, изображая не иначе как голодного волка.

— Ты что забыковал-то, придурок? — спросил я Коляна, когда гражданские скрылись из виду. — Ты знаешь, что тебе будет, если это дерьмо всплывет на поверхность? Осадное положение — это не шутки, губой не отделаешься.

— Да в гробу я видал такие маневры, — сплюнул на палубу Колян. — Нам домой уж собираться, а тут чуть медным тазом не накрылись. Ладно, пошли.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Все утро я находился под впечатлением своего удивительного сна. Конечно, было жаль, что все-таки пришлось проснуться в эту надоевшую реальность, но отчего-то сновидение оставило ощущение, что когда-нибудь оно непременно сбудется. И даже не когда-нибудь, а очень скоро. Но чтобы оно сбылось, необходимо действовать. Для начала надо как следует продумать план… В принципе, в воплощении моей задумки нет ничего особо сложного. А удобный случай обязательно подвернется. Только теперь надо тщательно следить за своим языком… А то узкоглазый, чего доброго, начнет уделять мне слишком много внимания, и это крайне нежелательно. Ничего, потерплю. Когда я окажусь на благословенном континенте, то смогу высказывать без опасений все, что думаю и о Рашке, и о быдле, ее населяющем.

Словом, с утра я пребывал в каком-то радостном возбуждении, которое старался особо не демонстрировать. Да, собственно, всем было не до меня — члены нашей группы были заняты своими делами, то есть следили за аппаратурой, сверяли данные, проверяли контакты, ну и так далее — обычная деловая суета. Да и членов-то этих, кроме меня, здесь, в отсеке, было всего двое — Лисовая да Суфиева.

За бортом разгулялся шторм. Пол качался под ногами, и до нас долетали раскаты грома. Коллеги беспокойно переглядывались, но соблюдали спокойствие.

Мои руки выполняли привычную работу, а мысли в это время летали далеко. Рядом бабы тихонько переговаривались о чем-то время от времени — скорее всего, их разговоры касались исключительно профессиональной деятельности; довольно сложно было представить, чтоб эти две были приятельницами. Но они, похоже, также пребывали в приподнятом состоянии духа. Они были в своей стихии… Я часто замечал, что во время испытаний какого-нибудь изобретения его создатели чувствуют особый прилив энергии — они словно пьянеют от сознания своего величия. Этот старый зубр Тимохин в момент запуска, кажется, всегда сдерживается, чтобы не пуститься в пляс. По крайней мере, глаза его начинают гореть, к лицу приливает румянец, а волосы становятся дыбом от интеллектуального экстаза. Жалкий клоун… В такие моменты он похож на возбужденного быка. А эта мымра Лисовая… Ее лицо прям озаряется вдохновением, так меняя его черты, что она становится даже симпатичной — уголки губ приподнимаются, в глазах зажигается блеск — этакая дьяволица, задумывающая очередное искушение… Ничего ее больше не интересует, кроме науки. Мужчины — так, постольку поскольку. Было дело, пытался я к ней «подкатить», да она, кажется, даже и не поняла! А может, побрезговала, просто я не хочу в этом себе признаться. Не знаю, она вообще особа со странностями. Мы с ней знакомы с самого начала проекта. Честно сказать, она меня и сейчас заводит, рыжая сучка. Но ведь не меня выбрала, а этого хачика, горячего кавказского парня — ну да у них в генах заложено умение обольщать баб. Только неужели она не понимает, что является для него просто подстилкой? А ведь меня вроде и не отшивала напрямую, но всегда смотрит так, словно меня и нет вовсе. Они все на меня так смотрят. Кроме Яги. Ну, эта вообще на мужиков старается не глядеть, курица драная. А ведь могла бы быть вполне себе милашкой, если бы ухаживала за собой. Сколько раз у меня был соблазн ухватить ее за задницу так, чтобы синяки остались! Увидеть страх в ее глазах, услышать ее вопли… А если дать волю фантазии, то хорошо бы затащить сначала ее в душ, заставить вымыться, поощряя тумаками, а потом так жестоко отыметь, чтобы встать не смогла!

Все бабы шлюхи, продажные твари. Любую из них можно купить. Разве бы они относились бы ко мне с таким презрением, будь у меня миллионы? Конечно, нет. Они бы улыбались мне и старались понравиться. С деньгами я буду круче этого волчары Одинцова — круче их всех, вместе взятых. Я смогу многое… И вы еще обо мне услышите — да, непременно услышите — вы, все те, что считаете меня сейчас так, пустым местом, малозначительным винтиком в вашем претенциозном проекте…

Вдруг что-то так оглушительно шарахнуло где-то вверху, что я интуитивно втянул голову в плечи. Тут же я почувствовал, как меня словно тряханула могучая невидимая рука — и, не удержавшись на ногах, упал со своего стула. До моего сознания донеслись визги, крики напуганных коллег. И тут же по мне словно прокатился гигантский валик — и я стал погружаться в темноту, напоследок услышав потрескивание электрических искр и ощутив запах горелой проводки.

Кажется, я очнулся почти сразу. В глазах будто бы стояла пелена — сквозь нее я видел, как коллеги пытаются подняться на ноги. Вон растрепанная Лисовая с бледным лицом, измазанным чем-то черным, стоит на четвереньках, силясь подняться; вон Яга, сидя на полу и растопырив ноги, ощупывает свою голову и конвульсивно кривит губы — бледная, трясущаяся. Ах ты, мать твою, да ведь кругом огонь! Аппаратура горит, под потолком мигают сигнальные лампы, то тут, то там, прямо, кажется, из стен вырываются снопы искр. Запахи ворвались в мое сознание как-то резко (видимо, до этого некоторые органы чувств были отключены), и ощущение катастрофы еще усилилось. Одновременно с обонянием стал возвращаться слух — сначала звуки долетали словно сквозь вату, но потом они стали вполне отчетливы, и вскоре действительность наполнилась женскими всхлипами и треском горящей аппаратуры.

Ну что ж, совершенно очевидно, что всему вашему претенциозному изобретению пришла хана… Если уж тут такое творится, то представляю, как выглядит часть оборудования, которая оставалась снаружи. Не зря все так беспокоились из-за этой грозы. Наверное, молния шандарахнула по установке, не иначе. Ну, теперь нам всем непременно здорово влетит… И самую большую ответственность понесет Тимохин. Де еще неизвестно, все ли уцелели там, наверху…

Так, а пожар-то тушить надо. Ну, пусть тушат сами, а я полежу тут, к стеночке прислонившись — типа мне совсем нехорошо. Ну, мне и вправду паршиво. Голова гудит и подташнивает. А это кто там копошится в углу? Лисовая. Встает, помогает подняться Яге. Прислоняет ту к стеночке и направляется ко мне.

— Виктор Никонович! Вы меня слышите? Вы в порядке?

Вижу перед собой ее обеспокоенные глаза — впервые ее лицо ко мне так близко. На щеке — копоть, губы приоткрыты, тяжело дышит от волнения или испуга. Мне становится не по себе, я что-то невразумительно мычу.

— Встать можете?

И она ловко хватает меня подмышки и старается поднять. Естественно, я встаю… И, черт побери, от прикосновения ее больших грудей к мое спине у меня моментально возникает эрекция! Да какого черта… Сам полуживой, а там все так затвердело, что хоть кирпичи разбивай…

Краснею, бормочу:

— Спасибо… Я уже в порядке…

К счастью, она тут же отходит, хватает огнетушитель и принимается тушить возгорание.

Эрекция постепенно проходит, и я с облегчением вздыхаю. Пожар довольно быстро был ликвидирован, и мы всей дружною толпою стали выбираться наверх.

В коридоре мы сразу натыкается на три быдловатых хари. Морячки, ептить — тут таких много, на корабле этом, и все смотрят на нас свысока — крысы, мол, сухопутные, сухари ученые… Совершенно очевидно, что эти трое тоже пережили неслабую встряску — и потому они изрядно возбуждены. По своему опыту знаю, что на быдланов такие происшествия действуют своеобразно — они могут впасть в немотивированную агрессию. Поэтому бочком-бочком, стараясь не особо их разглядывать, мы стараемся пройти мимо. Но один из этой троицы — гладкорожий, с выпуклыми глазами без проблеска интеллекта — вдруг накидывается на нас с оскорблениями, выкрикивая что-то не совсем понятное. Его блистательная речь явно носит обвинительный характер, и это впечатление подкрепляется грозными наскоками в нашу сторону. Естественно, большая часть его ярости направлена именно на меня — ну, не на баб же ему набрасываться. И тут один из его приятелей решительно оттесняет его от нас, что-то там назидая этому воинственному полудурку — что, типа, не связывайся, а то от начальства влетит — и при этом сам зыркает на нас так, словно готов разорвать на тысячу кусков.

Затем этот, который вмешался, пробормотал нам что-то вроде извинений, и мы продолжили наш путь. Как же мне надоели пустоголовые идиоты, которые в любой ситуации стремятся показать своем превосходство и унизить тех, чей интеллект выше, чем у них! И в Рашке делается все, чтобы такие вот безмозглые тупицы чувствовали себя вольготно. Эти тупицы кругом — на улицах, в транспорте, в соседних квартирах. И их становится все больше и больше. Это они загаживают подъезды и бросают на тротуары пустые бутылки. Это они топают ногами сверху и слушают до поздней ночи свою быдланскую музыку. Это они ошиваются по подворотням в надежде ограбить кого-нибудь… Я их ненавижу. В их глазах прямо какая-то классовая неприязнь к таким интеллигентным, образованным людям, как я. Вон как смотрел на меня тот лупоглазый морячок, когда аномальная встряска сорвала всю его выдержку и обнажила истинную суть тупого, злобного, наглого и хамовитого существа! Все они такие здесь, в этой Рашке — гнусном рассаднике всякого рода мразоты. Ах, с каким бы удовольствием я схватил бы за шкирку того морячка и помакал бы его харей в дерьмо! Ну ничего… Вы останетесь гнить здесь, в вашей ублюдочной стране, а я — я непременно свалю отсюда, чтобы больше никогда не сталкиваться с быдлом!

* * *

20 августа 2017 года. Час Ч. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Майор морской пехоты Новиков…

После того как бардак на мостике несколько рассосался, я вышел я на палубу. В голове была только одна мысль: «Доигрались, вот он — маленький толстенький полярный зверек, подкрался, как всегда, незаметно. Хотя что я жалуюсь — мои парни живы-здоровы, никого не обожгло, не контузило, хотя шандарахнуло как раз над кубриком, где первое отделение занималось спаррингом у штормовых условиях. Как мне доложил их сержант, подволок там повело и пластиковая облицовка с него осыпалась. А сверху над этим местом сплошное обгорелое пятно. Короче, тряхнуло хорошенько, но все быстро очухались. А тут товарищ Одинцов еще ввел осадное положение. Надо выставить парные посты в ключевых точках. Там вообще наверняка филиал ада. Снизу по трапу поднимается лейтенант Жуков — он-то мне и нужен.

— Лейтенант, значит так, слушай мою команду. Ступай в кубрик. — Он только рукой махнул, что понял. — Стой, еще не все. Сформируй четыре трехсменных парных поста: на мостик, в машинное, возле продовольственного склада, и в трюм к «Туману». Стоять четыре часа через восемь, в случае нарушения порядка действовать согласно положения об осадном положении, О, каламбур! Да, выясни и доложи обстановку и боеготовность личного состава. Это было первое. Так, второе, у нас снова появилась связь, всем постоянно носить включенные индивидуальные рации с гарнитурой. Так, так… третье — пусть и мне тоже кто-нибудь принесет рацию. Четвертое — об осадном положении ты уже знаешь, так что переводим роту в постоянную боеготовность, всем постоянно быть при личном оружии. Одно отделение, резервное, всегда в готовности, одно несет службу в карауле, третье отдыхает, но тоже с оружием в обнимку. Исполняй, лейтенант! А я пройдусь с ребятами, — киваю на своих бойцов-разведчиков, — по кораблю, во второй заскочу, к ученым, гляну, как там. Всех свободных от несения службы в карауле через два часа собрать в кубрике для тактических занятий. К этому времени, думаю, чуть понятней станет, откуда ноги растут. Исполняй, лейтенант!

Жуков ушел, а я начал вспоминать, как все это было. Ведь мне и моим ребятам сильно повезло — в момент ЧП мы как раз лежали, качали пресс. Когда тряхануло, челюсти клацнули будь здоров, и первой мыслью было — бомба. Нет, конечно, мозг отметил все странности, но первой мыслью была именно эта. Потом стало понятно, что палуба не кренится, мы не тонем и не горим… за редким исключением. Но все равно сработали рефлексы, парни принялись быстро вооружаться и экипироваться, не задаваясь лишними вопросам — не интеллигенты, чай. Мы уже были во всем боевом (я даже не заметил, как снарядился), как тут звонок от Одинцова. Одного из бойцов послал за лейтенантом Жуковым, а сам с группой поддержки бегом на мостик. Прибыл туда, а там картина маслом…. Выставил пост из пары своих ребят, а сам решил, что называется, осмотреться в отсеках, и заодно связался с взводными. Получилось это не сразу, но когда связь таки заработала, то выяснилось, что и у старлея Рагуленко на «Трибуце», и на танкере у старшины Качура пока все было тихо и гладко. Оказывается, именно нам, как виновникам торжества, досталось больше всех. Комвзводам приказал практически одно и то же — «держать и не пущать», напомнил про осадное положение и о важности поддержания порядка. Сообщил, что одна съехавшая крыша и человеческая жертва у нас уже есть, а посему — бдеть, бдеть и бдеть. Всем указания одинаковые, чтоб не допускать никаких беспорядков или паники. Старлей Рагуленко на «Трибуце» в вопросах общего распорядка должен подчиняться Карпенко почти безоговорочно, но при этом обязан держать меня в курсе событий. А вот старшина Качур на танкере должен контролировать все действия экипажа и постоянно держать связь со мной или с лейтенантом Жуковым. Крайне важно проследить за тем, чтобы среди гражданских морячков не было взбрыков, особенно среди начальствующего состава.

Потом связываюсь с Карпенко, как с главным военно-морским начальником, старшим как по званию, так и по должности.

— Товарищ капитан первого ранга, майор Новиков на связи.

— Слушаю вас, майор, — голос хриплый, недовольный такой — я так понимаю, товарищ Карпенко не в духе.

— Товарищ капитан первого ранга, командира взвода я проинструктировал, он в вашем распоряжении, но у меня сомнения по поводу порядка на танкере….

— Да, майор, старший лейтенант Ругуленко сейчас рядом со мной, мы с ним уже договорились о взаимодействии. За танкером они со старшиной присмотрят, вы не беспокойтесь. А как там у вас?

— Экипаж пока еще не отошел от удара, антенное поле все выгорело, был инцидент с гражданским специалистом, погиб матрос — рулевой, ранен командир корабля. Согласно введенному осадному положению я выставил караулы по всем ключевым точкам. Надеюсь, что эксцессов больше не будет.

— Спасибо, майор, если что случится, держите меня в курсе.

— Давайте так, Сергей Сергеевич — по вопросам порядка и безопасности я буду держать в курсе своего комвзвода, а он вас. А, по военно-морской части вы будете получать доклады по команде. Не стоит нарушать нормальную субординацию, положение не настолько тяжелое.

— Вы правы, Александр Владимирович, конец связи.

— Конец связи. — Жестом показываю связисту, что разговор окончен.

Так, на БПК все в норме, а у нас, блин… как сказал Пал Палыч — начать и прикончить. Спускаюсь во второй трюм — видок, как после штурма с применением огнеметов. Видимо, пришлось тут жарко. Воняет горелым металлом, озоном и расплавленной изоляцией. Но ведь Москве не объяснишь, случай это или что еще — раз нет результата, значит, срыв задания, почти боевого. А за это по головке не погладят, а если и погладят, то дубиной. А все же интересно, сколько сейчас времени… Но вдруг в наушнике глухо зуммерит. Нажимаю тангенту приема персональной рации, и слышу — лейтенант Жуков на связи.

— Товарищ майор, ваше приказание выполнено, посты выставлены, отделения, свободные от караульной службы, соберутся в кубрике через полчаса.

Киваю головой — больше себе, потому что он меня не видит.

— Все, лейтенант, конец связи!

Ну вот и все, можно и к Одинцову сходить — инструкции получить. Но сначала пройдусь, осмотрю посты, потом заскочу в каюту — себя, родного, в порядок привести. Своим мужикам надо моргнуть левым глазом, пусть негласно контролируют срочников-морпехов. Контроль и еще раз контроль — контроль превыше всего. И когда же это теперь кончится?

* * *

Тогда же и там же, надводное положение, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Всплыли и тихо ошизели. По-другому и не скажешь. Океанская гладь, пустынный горизонт вокруг и уходящее на закат солнце, хотя по расчету времени, должно быть около полудня. Корабли лежат на океанской глади, разбросанные как попало, будто игрушки забытые после забав нерадивым ребенком. И на одном из них, большом десантном корабле команда явно боролась с пожаром и боролась успешно, о чем говорило жирное черное облако дыма, медленно сносимое в сторону легким ветром и едва заметные серые струйки, пока еще выбивающиеся у него из-под палубы. Да сейчас пожар потушен, но совсем недавно горело там что-то с огоньком. Все остальные корабли производят впечатление вполне исправных и боеспособных, но пока лежащих в дрейфе по причине того, что исчезла цель и смысл похода.

Остальной эскадры, вместе с флагманом, командующим, его штабом и прочим начальством высшего уровня не видать, а раз их не видать, значит, их как бы и нет вообще. Интересно, во что нас втравил этот гадский штаб флота, потому что здешнее начальство, которое курирует испытания, тоже охреневает от нашего присутствия? Вы, спрашивает, кто такие, по чьему приказу и откуда тут взялись?

— Константин Андреевич, — спрашиваю у особиста, который тут как тут, — ты приказы и пакеты к ним хоть сохранил-то?

— Разумеется, — отвечает Кот Наоборот, — ведь как бывает — не сохранил приказ, уничтожил согласно инструкции, и тебя же потом, если что-то пошло не так, после разбора полетов подтягивают под трибунал. Так уж паскудно устроен этот мир…

Да, вот тут он прав на все сто процентов. А тут еще наш главный маркони, каплей Осипов докладывает, что выйти на связь с базой и отправить мой рапорт о произошедшем у него не получается. То есть сообщения уходят, тут все верно, а подтверждения о приеме с базы обратно не поступают. И так уже четыре раза. И вообще эфир чист, как может быть чист только стакан дистиллированной воды, и только грозовые разряды где-то вдалеке изображают из себя жизнь в эфире. Но нам от них ни холодно, ни жарко.

На противолодочнике, который «адмирал Трибуц», спускают воду катер. А это значит, что будет объезд кораблей и осмотр наличия присутствия в оригинале. Все можно было сказать по радио, мы уже сказали, пришло время для личного знакомства.

Капитан первого ранга, представившийся командиром БПК «Адмирал Трибуц» Сергеем Сергеевичем Карпенко, первым делом продемонстрировал мне, Гаврилычу и вечно суровому Коту Наоборот, свою страшную бумагу, назначающую его на случай отрыва от основных сил флота командующим группой кораблей. Что самое интересное, состав группы не детализирован, то есть он может подчинять себе любые корабли, до которых в этом отрыве дотянется, и еще — подпись главкома флота стояла в верней части бланка под шапкой «Согласовано-Утверждаю», а под самим приказом подписался некто специальный представитель президента Павел Павлович Одинцов. И тут же к этому приказу подколота ксерокопия с полномочий самого Одинцова.

Полномочия у этого персонажа в случае того самого «отрыва от основных сил» просто диктаторские, и подпись под той страшной бумагой стоит не чья-нибудь, а Самого ВВП. Ну, чисто Дюма. Все, что сделано этим человеком, сделано по моему повелению и на пользу государства. Карт-бланш в чистом виде. По-моему, эта грозная бумага впечатлила даже нашего Кота Наоборот, который к таким вещам относится крайне недоверчиво. По крайней мере, он предъявил оба имеющихся у нас приказа вместе со вскрытыми пакетами и позволил сопровождавшему Карпенко майору госбезопасности Баеву сделать с них по несколько фотокопий. Судя по тем хмурым взглядам, какими обменялись эти двое, по возвращению (когда и если) предстоит большой разбор полетов в самых верхах.

По факту же отрыв от основных сил имеется, база на связь не выходит, штаб флота, если обращаться к нему напрямую, тоже молчит. В силу этих фактов остается только признать и полномочия того самого спецпредставителя Одинцова на общеполитическое руководство и, соответственно, полномочия капитана первого ранга Карпенко как командующего группой кораблей, в которую временно, до воссоединение с основными силами Тихоокеанского флота, входит и наш «Кузбасс». И это еще надо сказать спасибо, что когда мы висим без связи между небом и землей в точке с неизвестными географическими координатами, когда действие предыдущих приказов уже исчерпано, а новые инструкции распоряжения запросить невозможно, есть кто-то, кто берет на себя ответственность. Поэтому мы признаем полномочия этого самого Карпенко, и он вместе со своим катером убывает по направлению к «Иркутску», примучивать к своей корабельной группе еще одну боевую единицу.

И действует этот тандем Одинцов-Карпенко вполне разумно. У нас, у подводников, сразу после чрезвычайного происшествия командир дает команду осмотреться в отсеках и, если на это есть время, собирает рапорта командиров боевых частей и начальников служб, а уж потом начинает отдавать приказы и строить планы спасения. Если же времени нет, то командиру приходится действовать по наитию в условиях цейтнота, опираясь на неполную информацию, но в данном случае время есть, мы не тонем и не горим, а также нас никто не атакует. Хотя расслабляться было бы нежелательно. И хоть нам до утра лежать в дрейфе, вахту гидроакустики должны будут нести, как будто мы находимся в боевом походе у вражеских берегов. Не расслабляясь.

* * *

20 августа 2017 года. Час Ч+1.5 где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

— Ну, друг мой Алексей, садись! — Одинцов побарабанил пальцами по столу. — Докладывай, как вы умудрились сесть в эту грандиозную лужу жидкого дерьма? Знаю я вас, физиков — все соображения у вас задним числом вылезают. Только не надо заливать про «случайное попадание молнии», потому что случайности в этом деле ждать не дождаться. Уже ходят разговоры о том, что ваша установка сама молнию притянула, и пресечь эти разговоры никак невозможно, поскольку есть свидетели, которые видели вытянувшийся к туче «светящийся хобот». А потом именно через него ударила молния. Я тут со штурманом «Вилкова» пообщался — так вот он говорит, что мы этот тайфун прямо к себе притянули…. Пошел он на нас, так сказать, против всех законов метеорологии. Получается, что опять в лабораториях недоучли и на полигонах недоиспытали?

Мне оставалось только молчать; я еще не отошел от аварии и последовавшего за ней пожара. А Одинцов продолжал:

— Это я пока только про сгоревший «Туман» говорю, предсерийный образец, несчетное количество миллионов народных рублей. Теперь о другом. Ты можешь мне сказать, куда, елы-палы, подевались все радиостанции мира, все спутники и прочая тому подобная техническая лабуда? Добро бы сгорела аппаратура от ваших игр — так ведь нет; и мы, «Трибуц», «Быстрый», «Иркутск», «Кузбасс», танкер и оба МРК друг друга прекрасно слышим, но больше никого на связи нет. Даже паршивых радиолюбителей, которые зудят в эфире как комары. А так же, скажи мне, куда мог деться весь остальной флот, во главе с крейсером «Варяг»? Не знаешь… Вот и я не знаю…. А уж падение температуры воздуха на пятнадцать градусов… и скачок из полудня в вечер, и из шторма в штиль — на этом фоне совершенная фигня…. Ну, товарищ Тимохин? Можешь что-нибудь сказать? Не можешь! Куда ты завел нас, Сусанин несчастный?

В этот момент мне стало по-настоящему страшно… Передо мной сидел «тот самый» Одинцов, великий и ужасный. И самое страшное — мне абсолютно нечего было сказать в свое оправдание. Я сам не знал ответов на его вопросы…. Я, один из конструкторов «Тумана», не мог сказать, что именно произошло в тот момент, когда в работающий «Туман» ударила молния. Ясно, что мощность превысила расчетную на два-три порядка, причем только на одной, правой, половине эффекторов. Мы всегда добивались четкой балансировки сторон поля — и по фазе, и по мощности. Во что же могло выродиться маскирующее поле при таком грубом дисбалансе? Ответа нет, и, скорее всего, не будет… или он будет, но лучше бы его не было…. Исчезновение спутников и радиосвязи — не очень хороший знак…. Я гнал от себя страшную догадку…. Эта догадка была страшнее всего, что мне мог сделать Одинцов. Армен Амосович как-то говорил после полбутылки коньяка, что если увеличить мощность раз в тысячу, то маскирующее поле поменяет структуру и превратит нашу установку в машину времени…. Но для этого нужна плотность энергии в фокусе, близкая к ее плотности в эпицентре ядерного взрыва. По всем расчетам именно около трех порядков и составил скачок мощности, именно из-за этой перегрузки и испарились антенные эффекторы правой стороны…. Но я пока буду об этом молчать, звучит это уж слишком безумно.

— Что-то ты мне не нравишься, Тимохин! Раскис! — Одинцов встал, и вытащил из шкафчика бутылку и пару стаканов. — Во, коньяк армянский, настоящий, знакомец из Еревана прислал, только для своих. — Он быстро разбулькал ароматную жидкость по стаканам на «три пальца». — Давай, не пьянства ради, а токмо пользы для! И еще, никто тебя не обвиняет, это я так, душу отводил.

Выпили, коньяк огненной струей провалился через пищевод…. И в желудке засосало — только тут я вспомнил, что не помню, когда последний раз ел. Туман стремительно заволакивал голову. Эх, была не была…

— Павел Павлович, вот хоть убей, не знаю я, что там стряслось, нам на испытаниях для таких энергий к установке Красноярскую ГЭС подключить надо было, потому и не было экспериментов… да и антенные эффекторы от такой мощности просто испаряются. Только вот дед Армен один раз говорил, что так со временем играть можно, если сообразить, что к чему…. Вот, получается, и сообразили… Только я понять не могу, куда нас — «туда» или «сюда»? Хорошо, если не в мезозой….

Одинцов расплылся в улыбке.

— Ага, а то я ждал, когда ты мне это скажешь…. Мне еще полчаса назад доложили, что у штурманов с астрономией концы с концами не сходятся, и сегодня что угодно, но не 20 августа 2017 года. Коньяком для этого, вишь, его поить пришлось… — лицо его стало серьезным. — О недоработках конструкции молчи, а то народ порвет вас на ленточки для бескозырок. Это я понимаю, что вы, физики, по-другому не можете, читал, сколько вас от лучевой болезни перемерло, пока Бомбу сделали — что у нас, что у амеров…. Простой народ ТАКОГО эксперимента над собой не поймет и устроит тебе суд Линча.… И может быть, не только тебе, но и всей твоей команде. А мне этого нах не надо. Что случилось, то случилось! Кто бежал — бежал, кто убит — убит! Делай что должно, и да свершится что суждено. Все равно сделанного не изменишь. И твой «Туман» восстановлению не подлежит; заново сделать проще — конечно, если есть из чего. Но я бы не стал, даже если бы и смог.… Спросишь, почему? Мы живы, здоровы (почти все) хоть и на неповрежденном корабле…. Могло быть гораздо хуже. Так что ты иди, проспись, к утру штурмана обещали астрономический ребус решить — с точностью до пары суток.

* * *

20 августа 2017 года. Час Ч+2,5 где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года.

Выпроводил Тимохина. Не успел снять пиджак, как стук в дверь — посыльный приносит пакет. Доставлено катером с «Трибуца». Ишь ты, не доверили информацию радио, прислали с курьером. Вскрываю, читаю…. Доигрались! Полные кранты. Причем по всем каналам. Мы пока неизвестно где, но теперь, вдобавок, уже почти известно когда. Выливаю из бутылки в стакан остатки «транквилизатора». Кладу перед собой лист бумаги. Ноутбук пока не включаю, подождет. Закуриваю сигарету. Так будет раскованней думать…. Разберем, о чем доложил Карпенко….

Первое — радиационный фон ноль… ну, в смысле, естественный. Никаких следов существования на всей планете, ядерных реакторов и проведения ядерных испытаний не обнаружено…. Второе — сразу после заката был проведен осмотр неба, не обнаружено ни одного искусственного объекта на околоземной орбите, не говоря уже о пролете самолетов. Третье — положение звезд говорит, что сейчас что угодно, но не 20 августа 2017 года. Четвертое — угловые расстояния между основными звездами соответствуют нашим таблицам, а значит, мы в пределах плюс — минус тысяча лет от 2017 года. Пятое — при наблюдении обнаружены Марс и Юпитер, их положения относительно звезд и друг друга, при доступной нам точности наблюдений, соответствуют второй неделе марта 1904 года, и повторяются примерно раз в три миллиона лет. Короче, звезды на небе сдвинутся со своих мест быстрее, чем повторится второй такой рисунок планет. Думай, Паша, думай. Значит, вариант с будущим отпадает… ни ядерной войны, ни техногенной катастрофы не было…. Отхлебываю коньяк.

Значит, прошлое — год 1904, с 7-го по 15-е марта по новому стилю. Интересно девки пляшут…. Теперь про координаты. По-прежнему сороковая северная широта. А вот долгота точно не ясна[12], хотя, что он дальше пишет? Склонение магнитного компаса относительно истинного полюса указывает на западную часть Тихого океана, что примерно соответствует нашим последним координатам до аварии — примерно это, плюс-минус лапоть с полтысячи миль. Ну это же совсем хорошо; вот остановим прохожего, спросим у него: «дарагой, не подскажешь, где это мы и какое сегодня число?»

Интересно, а что если это вдруг окажется японский, или даже британский корабль — его р-раз, и на дно… Время такое и место. Время и место… вот ведь — русско-японская война. Война Российской империи с империей Японской. С этой самой Японской империей мы, Российская Федерация, а мы пока ее часть, находимся в состоянии войны по обеим линиям правопреемственности. По линии преемственности с Российской империей мы в состоянии войны с нынешней Японией, именно потому, что с ней воюет Российская империя. А по линии СССР мы в состоянии войны, потому что по результатам второй мировой войны Японская империя капитулировала и была ликвидирована, а на ее материальном субстрате было образовано другое японское государство, юридически не являющееся правопреемником Империи. А с Японской Империей СССР остался навечно в состоянии войны. В общем, по любому, если соблюдать присягу, придется воевать с Японией.

И ведь есть чем воевать. Большой противолодочник «Трибуц» и эсминец «Быстрый» с мощным артиллерийским вооружением, по местным понятиям это крейсера первого ранга, прочем очень хорошо вооруженные крейсера. Два МРК «Иней» и «Мороз» по скоростным характеристикам и пушечному вооружению годятся в истребители миноносцев, а ракетное вооружение каждого такого корабля в шесть ПКР «Малахит», имеющих фугасно-кумулятивную боевую часть в восемьсот килограммов в тротиловом эквиваленте, это вообще верная гибель всему, что здесь плавает на воде.

Что касается двух атомных подлодок, то одна это «Иркутск» лодка первого ранга, с крылатыми ракетами, военные моряки зовут такие «батонами», а вторая «Кузбасс» чисто торпедная лодка-истребитель других подводных лодок, в данном случае выполнявшая роль телохранителя для этого «Иркутска». Если с «Кузбассом» вопрос более или менее ясен, любая торпеда нашего времени гарантированно топит любой местный корабль, будь он хоть сверхмощным броненосцем новейшей постройки, то с «Иркутском» дело получается мутное. Ведь это не обычный «батон» с двадцатью четырьмя противокорабельными ракетами, это модернизированный «супербатон» с семьюдесятью двумя «Ониксами» или «Калибрами». Весь вопрос в том, что там у него в шахтах «по факту». Массогабаритные макеты это одно, «Ониксы» ближнего боя и вполне конвенциальные «Калибры» для ударов по береговым целям это другое, а вот то, о чем я подумал в самую первую очередь, это совсем третье. Еще как только они всплыли кап-раз Карпенко мне сразу сказал, что не дают «батонам» в сопровождение лодок-бодигардов, только стратегическим ракетоносцам в районах боевого дежурства.

Так, сложил полученные бумаги в стопку — бумажки-то горячие, жгутся. Кому еще может быть известен данный факт нашего попадания в прошлое? Так, штурман «Вилкова» тоже должен был решать данную задачку. Только вот опыта у него поменьше, чем у его коллеги с «Трибуца», флагманом в Аденский залив он не ходил. Вызову-ка я сейчас старшего офицера и штурмана, ознакомлю и попрошу молчать до выяснения…. А то узнает народ раньше времени — такое начнется…. Это я, как перекати-поле, с малых лет все свое ношу с собой. А другие… у большинства жены, дети, родители, невесты и прочая родня. А для кого-то родней родни заработанная непосильным трудом «Тойота Камри»…. Это, считай, людей как морковку из грядки за хвост выдернули.

А сон-то, сон, неужели он в руку? Неужели именно мне предстоит стоя за троном, как какой-то российский Ришелье, свернуть корабль империи с гибельного пути и ввести его в безопасную гавань, на модернизацию и перевооружение?

Берусь за переговорное устройство.

— Товарищ майор, Александр Владимирович, зайди на минуту, разговор есть, особой государственной важности…

Майор Новиков… По-моему, он и в окопе всегда будет свеж, выбрит и подтянут… Протягиваю ему листок с конечными выводами штурмана… Обоснование ему ни к чему, у него совсем другая специальность. Он читает, и брови его сами ползут вверх…

— Значит, вот как, Павел Палыч… — переводит он на меня взгляд. — Командировочка-то затягивается…

— Твое мнение? — я забираю у него бумаги. — Ситуация у нас за гранью фантастики. Тысяча девятьсот четвертый год, начало марта…

— А какое у меня может быть мнение? Я кто такой? Майор! Слуга царю, отец солдатам… — он вдруг задумался. — Ох ты, ешки-матрешки, и в самом деле царю?! А Николаша, как я помню, ничуть не лучше Борьки-козла. Ну, может, и лучше, но только чуть. Не пил разве что горькую, и оркестрами не дирижировал. А так по факту просрал все, что только можно. В общем, так, Павел Павлович, ты не ссы — прорвемся! На «Быстром» боекомплекта «Москитов» хватит на все японские броненосцы, и еще останется. МРКашки и полодки тоже в стороне не останутся. В общем на море противника ждет лютый и кровавый амбец, пусть даже спасть япошек от разгрома припрется вся европейская рать. Я тут слышал, что Вилков везет БК для всей эскадры на учения… Надо выяснить, что по номенклатуре и в каком количестве. Ничо! Японской макаке хвост вырвем и заставим сожрать, причем на сорок лет раньше. А все прогрессивное человечество пущай на это посмотрит и на себя примерит. Это я так, как программу-максимум, излагаю. Но это вопрос политический — кого, когда и где мочить; а мы, офицеры, всегда готовы за Родину. Ведь Россия — она всегда Россия, и в 1904, и в 2017 годах. А программа-минимум — удержать всяческих обормотов от проявления эмоций….

— Эмоции будут проявлять не только обормоты… ТУДА, СВОИМ дать весточку мы не сможем — мол, живы. Родные волноваться будут, и у нормальных парней крыша поедет…. Не все же такие железные, как ты….

— Думаешь, я железный? Это я стал таким с тех пор, как моя Ваську забрала и к маме свалила…. Знаешь, по ночам иногда орать хочется — не из-за неё, стервы, из-за пацана. Я его и так пять лет не видел. Она-то без меня прекрасно обойдется, а он… он большой, он поймет….

— Ладно, Александр Владимирович, на твоих ребят главная надежда, поговори с ними по-человечески… Будут они в деле, контроль мы удержим. А Николаша… Николаша тоже не вечный…

Майор секунду думает.

— С Карпенко вроде все нормально, а с Ивановым, командиром «Быстрого», у тебя как? А с подводниками? Есть контакт, или они лишние?

— Контакт есть, они тоже из наших… можешь не беспокоиться, — я жму майору руку. — Давай, действуй, а мне еще надо поработать. Стой, сейчас прибудут офицеры, они и сами с усами, но я постараюсь их удивить; а ты уведи-ка их к своим, успокой, напои и пусть побудут до утра под приглядом, чтобы молчали и никому и ничего не сказали.

Новиков кивает.

— Давай!

Снимаю трубку.

— Алло, мостик! Валериан Григорьевич, зайдите ко мне, пожалуйста, вместе со штурманом. С «Трибуца» поступила новая информация. Да, касается вас непосредственно. Жду!

Пока идут, торопливо докуриваю сигарету.

Как только офицеры вошли (между прочим, оба капитаны третьего ранга), я показал штурману на полученные с «Трибуца» бумаги.

— Виталий Аркадьевич, будьте добры, ознакомьтесь. Это результат работы вашего коллеги с «Трибуца», опыта у него побольше, и закончить он смог пораньше….

Капитан третьего ранга быстро читал, и на лице его все сильнее и сильнее отражалось отчаянье.

— Значит, правда?! — внезапно обессилев, штурман опустился на стул, — Людочка, Люда…

Старший офицер взял из обмякшей руки стопку бумаг и быстро перелистал.

— Вот оно как, оказывается?! Ну, что же, товарищ Одинцов, чему быть, того не миновать. Мы умерли для них, а они для нас, это ж больше ста лет….

Я посмотрел на старшего офицера — тот явно переживал, но держался достойно.

— Но на самом-то деле все живы — и они, которые остались там, и мы здесь… — старший помощник «Вилкова» положил бумаги на стол. — Есть что-нибудь еще, или мы можем быть свободны?

— Информация о месте и времени нашего нахождения пока тайна ОГВ, до особого распоряжения. Вам лучше успокоить своего коллегу — хотя бы напоить, его, что ли. Ничего плохого с его родными не случилось…. Конечно, для всех, кто нас знал, там мы «пропали без вести, предположительно погибли». Под нами несколько километров воды. В случае катастрофы искать корабли на дне — это как иголку в стоге сена. Поищут год-другой, ничего не найдут — и сдадут дело в архив. А тот фокус, в который мы попали, никому и в голову не взбредет. Идите, Валериан Григорьевич, завтра будет тяжелый день, очень тяжелый.

О-па! Действительно, проклятый день! Поработать явно не получится. В дверях стоит и тихонько нас слушает Дарья. Глаза круглые, ладонь к губам прижата, явно слышала все, или почти все… Теперь ее полночи успокаивать. Только офицеры вышли, она резко входит, почти врывается, хлопнув за собой дверью.

— Павел Павлович, а я все слышала. — она всхлипнула, — ой, мама, мамочка! — ее затрясло, — Паша, ой, Павел Павлович, скажите, это правда? Ну, скажи же, не молчи, идол окаянный…

Беру ее за плечи, что бы успокоить.

— Дашуня, не бойся, все будет хорошо…

Лучше бы я этого не делал. Даша — как бы это сказать помягче — просто упала на меня.

— Паша, мне страшно! Паша, ты мужик или нет, ну обними же меня, наконец… — Ее руки обхватили меня за шею.

* * *

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Что?! Нет, этого не может быть и я, наверное, сплю. А может, это галлюцинации, и все, что я слышу сейчас из уст Одинцова — лишь мой больной бред? Да, наверное, так и есть. Это, вероятно, последствия того удара молнии, когда мы все на краткий миг отключились. И, видимо, еще не все пришли в себя полностью — например, я. Потому что нельзя попасть в другое время — все это сказки, придуманные фантастами. Я никогда в это не верила, даже когда была ребенком. В добрых фей верила, а в машину времени — нет.

И в то же время что-то мне подсказывает, что это не бред, не галлюцинация, не сон. Все так реально и убедительно; да и моя голова, давно оправившись от последствий удара, мыслит достаточно ясно. Просто моя психика не в силах вот так взять и принять невероятный факт. Ужасно неуютное чувство, когда в голове словно беседуют две сущности… «Ты сошла с ума! — заявляет одна насмешливо, — поздравляю! Ведь этого не может быть, чтобы ты оказалась в другом времени — пусть даже не ты одна, а еще целая куча людей вместе с твоим Одинцовым в придачу!» «Да нет же, — возражает другая, — раз это произошло, значит, в принципе могло произойти. Все логично, хотя и… действительно невероятно. Молния ударила в установку, поле возросло, пробив пространственно-временной континуум — и вот мы оказались здесь, в начале XIX века…» «Ты просто насмотрелась в детстве научно-фантастических фильмов! — глумилась первая, — это, милая моя, всего-то на всего психическое расстройство, шиза, так сказать, экзогенная…» «А что, у остальных тоже расстройство? — возмутилась вторая сущность, — у Новикова, у Карпенко, у Одинцова, в конце концов?» «Ну, это уж я не знаю, — пожала плечами первая, — если хочешь, проверь.» «Да-да, почему бы не проверить?» — согласилась вторая, и тем самым конфликт между двумя моими «Я» был исчерпан.

Но мне стало страшно. Очутиться в другом времени — это же все равно что на другой планете! Тут же все другое. Боже мой, что же нас ожидает? Сможем ли мы вернуться домой? Скорее всего, нет… И, хоть особо меня там, дома, никто не ждал, тоска схватила мое сердце своей холодной рукой. И так захотелось, чтобы близкий человек успокоил, погладил по голове и сказал несколько теплых слов… Я чувствовала себя балансирующей над пропастью — наверняка остальные чувствовали то же самое, но род деятельности не позволял им впадать в панику. Они мужчины — волевые, решительные, непробиваемые, кроме того, у них свое содружество посвященных… Посвященных в эту невероятную правду. А я? Случайно услышанные мной слова (которые, впрочем, я дослушала до конца) взбудоражили меня до такой степени, что я еле стою на ногах…

Вот Одинцов остался один в своем кабинете. Увидел меня… Лицо его разом изменилось — нет, не досада на нем отразилась, а сильное беспокойство — первый раз я увидела на нем такое выражение. И это выражение красноречивей всяких слов сказало мне о его истинном отношении ко мне… Что-то неосязаемое проскочило в воздухе, устанавливая между ним и мной новый уровень связи.

И именно в этот момент с потрясающей ясностью мне открылось, что дальше произойдет между нами… Сейчас, перед лицом непредвиденных обстоятельств, мы оба предстали друг перед другом такие, какие есть — со всеми своими затаенными порывами и желаниями…

Я вошла в его кабинет и захлопнула за собой дверь. Я плакала, он утешал меня, я что-то бормотала, и он обнимал меня… От него шло тепло, от него приятно пахло, и у меня сладко кружилась голова, словно от бокала хорошего красного вина… Мой мужчина! Я всегда знала, что мы созданы друг для друга…

И то, что случилось дальше, было логично и правильно. Мне казалось, что я парю в мерцающих долинах каких-то неведомых миров… Он был полон страсти и нежности, мой герой… С каким-то изумлением он шептал мне: «Даша… Дашенька… Неужели ты моя, сладкая моя девочка…» Еще никогда я не отдавалась мужчине с такой страстью. Да, я знала, что все будет именно так. Потому что я люблю его! И потому что он любит меня. Мы — самая идеальная пара. И у нас будут красивые дети…

Смутной тенью промелькнула мысль — какие дети, у нас ведь сейчас даже дома нет, и вообще непонятно, что будет дальше… Но вслед за тем пришла блаженная уверенность, что мой герой решит все затруднения. Что рядом с ним я могу ни о чем не беспокоиться и ничего не опасаться. О да — такой, как он, не пропадет нигде…

Потом мы, приятно утомленные, лежали на узком диванчике, тесно прижавшись друг к другу и прислушиваясь к своим новым ощущениям. Он перебирал мои волосы, и в его глазах плескался такой океан счастья, что я боялась, что он сейчас выплеснется и затопит меня с головой…

* * *

20 августа 2017 года. Час Ч +3. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Майор морской пехоты Новиков

Мы со старшим помощником подхватили под ручки обмякшего штурмана и повели на свежий воздух.

— А давайте к нам, Валериан Григорьевич — у меня и «немироф» с перчиком есть, и закусить найдется! В самом деле — не показываться же в таком виде Виталию Аркадьевичу, перед подчиненными.

— А что, пошли…. — капитан третьего ранга Алексеев Валериан Григорьевич щелкнул пальцами по горлу, — если душа просит, надо выпить, хоть по чуть — противошоковое опять же. Но по чуточке — ибо долг тяжел как гора, а смерть легче пера… Самураи, блин!

Я заподозрил, что он уже один раз принимал «противошоковое»…

Пока шли, связался с Жуковым, уточнил, собрался ли его взвод. Получил подтверждение и попросил пока пообщаться без меня, но никого не отпускать. Чтоб все были на месте, освобожусь — приду.

Заглянули ко мне и, выпив по граммульке, оставили беднягу страдать в компании с Семеном Нечипоренко — он у нас и сапер, и медик, и вообще мастер на все руки. В том числе, как всякий порядочный хохол, и стихийный психолог. Поговорит со страдающим товарищем капитаном третьего ранга Ковровым часок-другой — и снимет у Виталия Аркадьевича душевную боль. Не первый раз, проверено. И разбитые сердца лечил, и когда лучшего друга убили…

В кубрике расположился почти весь свободный от караулов состав — два полных отделения морпехов, а это двадцать человек и шесть моих диверсантов. Вот как у меня сложилось — морпехи сидят посреди кубрика, а мои спецы отдельно стоят, вдоль стеночки. Тут же их родной лейтенант Жуков.

Жуков, когда увидел меня, вскочил и как старший скомандовал:

— Смирно!

Киваю всем.

— Вольно, бойцы. Садитесь, разговор у нас будет непростой… — Я замолчал, ожидая, когда парни сядут и устроятся.

— Так, понятно, товарищ майор, будет политинформация, типа соблюдайте спокойствие…

Вот же язва! Жаль, не заметил говорящего, всыпать бы ему нарядов по первое число; но парни просто не знают, что шутки кончились, и это их слегка извиняет.

— Спокойствие, говоришь?! А ведь и верно — настоящий мужчина и воин всегда спокоен и невозмутим; вон, гляньте на моих орлов из разведки! — показываю на своих головорезов — стоят как сфинксы; верно ребятки стоят, очень тактически верно стоят, молодцы.

— Так, товарищи бойцы, у нас произошло ЧП, почти БП, и вы лично видели его результат… Только вот весь этот фейерверк был, так сказать, только побочным следствием процесса, а вот главные последствия самые тяжелые…. Молния ударила в «изделие Туман»…

Все замолчали, ожидая продолжения — ведь то, что осталось от изделия «Туман» скрыть было просто невозможно. Ну, ничего, голубчики, сейчас вы поймете.

— Так вот, в результате природного катаклизма, — усиленно подчеркиваю слово «природного», — произошедшего во время испытаний установки «Туман», мы попали в иное время….

Жду реакции, а ее ноль — не верят.

— Как уже всем известно, у нас пропала связь с эскадрой, и вообще нет никаких признаков жизни в радиодиапазонах. В эфире не обнаружено навигационных спутниковых систем. Вообще искусственных спутников земли нет. Нет и фона искусственной радиации — помните, как грохнула Фокусима с утечкой радиации; так нет ее повышенного фона, нет вообще каких-либо признаков наличия на планете атомных электростанций или проведения ядерных испытаний. А теперь главное. Наши штурмана провели астрономические наблюдения, сделали расчеты, и обнаружили… — ага, смертельный номер и барабанный бой… — Что мы находимся примерно на том же самом месте, где и находились в тот момент, когда произошло ЧП — ну, может, чуть сдвинулись или нас снесло, так как мы пока в дрейфе. А вот время определенно не двадцатое августа 2017 года. После дополнительных вычислений стало ясно, что это 1904 год, примерно середина марта месяца. Рядом со мной капитан третьего ранга Алексеев Валериан Григорьевич, временно исполняющий обязанности командира корабля, он сам по ВУСу штурман и может подтвердить мои слова.

— Товарищи бойцы, — сказал старший помощник «Вилкова», — все сказанное вашим командиром, ПРАВДА. Святая и Истинная. Увы! Независимо от нас расчеты проводила штурманская группа БЧ-1 БПК «Адмирал Трибуц», они получили тот же самый результат. Нас самих ошеломили результаты наших расчетов, и мы стали пересчитывать все сначала, думая, что допустили ошибку, но в это время пришел пакет с флагмана, и после сверки результат стал окончательно ясен. Я лично видел выводы капитана первого ранга Карпенко и его главного штурмана. — Офицер нервно сглотнул. — Как это произошло, мы пока не знаем; вот проведем расследование и тогда обнародуем данные, а пока у командования к вам просьба. Именно просьба, а не приказ. В связи с ЧП возможны нервные срывы; один такой уже имел место, погиб матрос и ранен командир корабля. Мы просим вас помочь с контролем над обстановкой на корабле. Морская пехота всегда славилась мужеством и стойкостью. Мы надеемся на вас, ребята…

Кап три замолчал.

Все то время, пока Валериан Григорьевич обращался к моим бойцам с речью, я отслеживал их реакцию. И был приятно поражен — хорошие ребята мне достались, очень хорошие. Может, шебутные чуть, так морпеху без этого нельзя. Так — ведь сейчас должно определить наиболее слабых, как вон тот рядовой с руками как у гориллы, рукопашник хороший, а вот боец так себе, от потрясения «поплыл» немного. Глаза чуть затуманились и взгляд какой-то неосознанный. Киваю одному из своих, стоящему прямо за его спиной. Леха все понял и сделал жест, что в случае чего то подстрахует беднягу. А то оружие под рукой у всех, далеко ли до беды.

— Так, бойцы, мы все живы и здоровы, корабли полностью исправны, имеются запасы продовольствия и топлива. Так что для нас не все так плохо. Есть, правда, одна загвоздка — если кто помнит историю, то сейчас идет война, и японцы, при активной помощи наглов, англов и саксов, активно убивают русских солдат и моряков. Они нагло, без объявления войны напали на Порт-Артур и потопили в Чемульпо «Варяг». Отсюда следует, что… Мы, русские, и наши корабли несут русский флаг, то есть первый же японский крейсер откроет огонь по нашим кораблям. Но главное даже не в этом, мы тут все люди военные и все давали присягу, освободить от которой нас может только смерть. Например, я лично присягал России, а не Горбачеву, Ельцину, Путину или Медведеву. А Россия сейчас в опасности. Пройдет совсем немного времени, и там, под Порт-Артуром японцы навалятся на наших прадедов и прапрадедов по пять на одного. При поддержке, между прочим, всего прогрессивного человечества… кое человечество имел я во все дырки сразу. — Парни сдержанно засмеялись. — Конечно, окончательное решение, что делать, кроме меня, будут принимать представитель президента Одинцов и командир БПК «Адмирал Трибуц», который уже объявлен командующим корабельной группы». Но, по любому, допустить в такой обстановке хаос мы не можем, это смерть всем. Я просто не могу себе представить, что наши корабли спустят Андреевский флаг и сдадутся врагу, или уйдут в нейтральный порт и там разоружатся. А если не сдаваться и не разоружатся, остается только одно — сражаться, сражаться за Родину. Поэтому приказываю — личное оружие должно быть с собой всегда, даже в гальюн с ним. Все попытки, истерии, подстрекательские разговоры, откровенный саботаж и так далее — пресекать немедленно.

Говорю, а сам контролирую взглядом солдат и офицеров, кап три, который ИО командира, смотрит удивленно, видимо, с такой точки зрения он на проблему не смотрел. А бойцы спокойны, только чуть шумок прошел по рядам — вот как их в учебке сержанты выучили реагировать…. Лейтенант Жуков, тот хоть и бледный, но тоже в норме — наш человек, с ним еще потом поговорить надо будет.

— Так! — говорю. — Сейчас отдыхающей смене отбой, остальные несут службу по распорядку. Завтра с утра поговорим обо всем подробнее, с новым планом учебы и тренировок и постановкой боевой задачи.

* * *

Тогда же и там же, надводное положение, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Вот и до нас долетела «благая весть» о том куда, а точнее когда нас всех занесло. Конечно же именно это объясняет молчания эфира. Если верить тому, сто мы в самой середке Тихого океана, то сюда еще не добивают сигналы первых радиопередатчиков Попова и Маркони, которыми только-только начали пользоваться в нынешнее время. Сдуреть можно 1904 год, самое начало русско-японской войны, когда нет еще никаких видимых предпосылок к первой русской революции, и когда русский народ верит в гений доброго царя-батюшки, который соберется с силами и по первое число наваляет япошкам, только что вылезшим из каменного века. Добрый то он добрый, слов нет, но вот живет как во сне в своем Зимнем дворце и Царском селе, под собою не чуя огромной страны. А это вредно и для собственного здоровья и для политического самочувствия. Ну да Бог с ним, с Николаем Вторым. Главное в том, что сон, который я видел прошлой ночью, каким-то образом оказался вещим. Теперь мне и в самом деле, скорее всего, придется топить японские броненосцы, если, конечно, не будет дан другой приказ. Но последнее вряд ли. Не тот человек этот самый Одинцов, раз его отправили руководить такими испытаниями, чтобы отдать приказ спустить Андреевские флаги и, уйдя в нейтральный порт, разоружить корабли. Не верю я в такую пакость с его стороны и все тут.

А если не спускать флагов, то придется воевать с японцами. Воевать за Россию, но и в то же время за царя Николашку, за прогнивший монархический режим, который со времен наполеоновского нашествия не сумел выиграть ни одной большой войны. И даже русско-турецкая война за освобождение Болгарии не в счет, потому что по итогам последовавших политических разборок Болгария России стала резко враждебна, подпав под влияние Австро-Венгрии и Германии, и такой итог понесенных русскими солдатами жертв я бы не назвал выигранной войной. Победа над турками была, а выигрыша не было и не могло быть, потому что режим был монархический, а значит прогнивший и отсталый. По крайней мере, так нам это объясняли в школе и наблюдаемые факты не противоречили этому объяснению.

Какой еще режим, кроме прогнившего и отсталого, будет спрашивать разрешение начать войну с Турцией у всяких европейских стран, униженно обещая, что не сделает на этой войне никаких территориальных приобретений. Да в Путине в сто раз больше императорского величия, если он решил, что России надо обратно забрать Крым или вооруженной рукой поддержать Башара Асада, то он это обязательно сделает не спрашивая ни у кого разрешения. А если там, на Западе, кому-то из «партнеров» не понравятся его действия, то он демонстративно поедет на испытания какой-либо хрени, вроде «Сармата» или «Булавы». Типа: «А это вы видели? Рискнете здоровьем?» Ну, или примерно что-то вроде этого.

И вот что я думаю. А не получится ли так, что мы, то есть та самая корабельная группа, которой командует кап-раз Карпенко, как в том моем сне перетопим весь японский флот, добудем тем самым победу, а потом какой-нибудь Витте-Полусахалинский с полного одобрения Николая Второго спустит эту победу в унитаз ради того, чтобы сделать приятное своим западным партнерам? Это, конечно, не значит, что мы не должны воевать за Россию — должны, еще как должны! Но как быть с тем, что наша победа еще сильнее законсервирует отсталый режим, который все равно обязательно рухнет, но позже и с более катастрофическими последствиями?

Я уверен и в том, что нельзя вести дела так, как вел их Николай, сохраняя в стране нищету, безграмотность и полуголодное существование подавляющей части населения и в то же время блеск невиданного богатства высшей аристократии и верхнего слоя богатейшей буржуазии. Точно также я уверен в ущербности экономической политики современной мне России, расплодившей олигархов и решающей их проблемы за счет основной массы населения. Богатые становятся еще богаче, тем временем как бедные вынуждены затягивать пояса и становиться еще беднее, и все это объясняется «внешнеэкономической конъюктурой», иначе еще именуемой «кризисными явлениями в мировой экономике». А на самом деле тараканы, которых запретили травить по гуманным и экологическим соображениям, так размножились, что начали объедать хозяев.

Одним словом, чувства у меня по поводу попадания на русско-японскую войну и необходимости воевать за Российскую империю очень сложные. Как патриот, я желаю своей стране победы и только победы, и как офицер сам готов сделать все необходимое, чтобы эта победа наступила как можно скорее, и моя страна понесла в этой войне как можно меньшие потери. В то же самое время, как стихийный коммунист, я опасаюсь, что эта победа укрепит отсталый реакционный режим, угнетающий собственный народ, что потом, несомненно, отзовется еще более тяжелой катастрофой. Одним словом, я не знаю, что мне и думать и как примирять эти две непримиримые позиции внутри моей единой и неделимой личности. Но японские броненосцы я на дно пускать непременно буду. Это я обещаю.

Кстати, самый занятой человек сейчас на лодке — это замвоспит Сергеич. Ни у одного меня возникли тягостные сомнения, а многие еще и встревожились по поводу оставшихся на той стороне семей. Но тут уж ничего не поделаешь, и Сергеичу остается только утешать пострадавших, которым теперь не в силах помочь даже сам господь Бог, ибо обратной дороги для нас нет. Теперь мы умерли для них, а они для нас, хотя и с точки зрения современной физики и с точки зрения теологии и мы, и они — живы и здоровы, просто разделены несокрушимым межвременным барьером. Теперь всем нам придется полностью проститься со своим прошлым и начинать жизнь с чистого листа, как только что родившиеся младенцы, ибо нет у нас пока в этом мире ни грехов, ни каких-то заслуг. Аминь.

* * *

21 августа 2017 года. Час Ч+13,5, где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Павел Павлович Одинцов, 52 года.

На рассвете меня поднял с постели зуммер ПУ. Возблагодарив всех богов за то, что Дарья улеглась у стенки, я аккуратно высвободился из ее объятий.

— На связи Карпенко, — хмыкнула трубка, — у меня новость — воздушная разведка обнаружила клиента…. Ужасный гибрид, паровой парусник на востоке от нас — то ли клипер, то ли шхуна, водоизмещение от восьмисот до тысячи тонн, идет нам почти прямо в лоб, только лишь чуть забирая к северу…. Ну что, товарищ начальник, будем брать?

— Флаг какой? Государственную принадлежность установили? — я усиленно зеваю, пытаясь окончательно проснуться.

— «Кузбасс» сбегал, — отвечает Карпенко, — глянул на него из-под воды и, как ни странно, флаг оказался русским триколором, что в эти времена может означать только принадлежность к Доброфлоту. Вроде им всем был приказ оставаться в тех портах, где их застигла война, а этот-то куда торопится?

— И быстро он торопится? — меня в голове начала складываться некая картинка.

— Семь узлов, — хохотнул Карпенко, — правда, машина не работает, ветер попутный, хотя и не особо сильный. Гонки на черепашьих упряжках.

— Есть одна мысль, Сергей Сергеевич, — сказал я, — берем его, он наш, тем более если действительно наш, русский.

— С восемью узлами он нам будет как чемодан без ручки, — хмыкнул командир «Трибуца», — и тащить неудобно, и бросить жалко.

— Ты его возьми, а уж потом разберемся, что с ним делать. Всегда есть три варианта: утопить, отпустить, взять с собой. Сколько до него?

— Он почти на горизонте, дистанция около двадцати с небольшим миль, и если продвинуться на три-четыре мили к северу, часа через два с половиной-три вылезем прямо поперек его курса. — Карпенко помолчал. — Слушай, Пал Палыч, давай перебирайся ко мне на «Трибуц». Каюты мы вам с Дарьей найдем, просто, чует моя ж…, в свете грядущих событий, нам будет лучше поближе друг к другу держаться. Да и серьезный штаб уже пора организовать, и конкретный план действий разработать. А то тыкаемся, как слепые щенки. А на «Вилкове» оставим майора — ученую бражку под контролем держать. Он достаточно авторитетен, чтобы мы за тыл могли быть спокойны.

— Значит так, Сергей Сергеевич, ваш план одобряю. Данные штурмана с этой шхуны окончательно расставят все точки над i, и подтвердят или опровергнут расчеты наших штурманов. А потом уже и про мой переезд можно будет поговорить.

* * *

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Именно так я и представляла себе счастье. Провести ночь в объятиях того, кому давно принадлежало мое сердце, о ком я тайно грезила… Сколько раз я представляла себе ночь любви с моим героем! И теперь действительность оказалась ярче любых мечтаний. А ведь не случись этого аномального происшествия, так встряхнувшего всех нас — нашего сближения могло и не состояться. Я бы никогда не смогла предложить ему себя… Просто соблазнить? Но такой способ добиться мужчины тоже претил моей натуре. Я хотела, чтобы «это» получилось естественно. И все ждала, ждала, когда произойдет нечто такое, что просто бросило бы нас друг другу в объятия. Но что это могло бы быть, представить было трудно. Я знала, что такое спонтанное сближение случается в тех случаях, когда двое вдруг оказываются перед лицом смертельной опасности… Но там, в спокойной жизни «на гражданке», это было маловероятно. А наш поход все же являлся отступлением от обыденной жизни; и потому-то меня одолевали невнятные предчувствия того, что что-то в моей жизни должно измениться… А потом еще и этот сон. Я думаю, это повышение электромагнитного фона так повлияло на меня (ведь известно, что на спящего человека подобные факторы оказывают гораздо более сильное воздействие), что я будто бы заглянула в будущее — его и свое, то есть наше общее. Сон оказался действительно в руку. Даже его антураж соответствовал времени, в которое мы попали. Выходит, наша судьба была уже кем-то предначертана, и тот сон был вещим…

Да, без сомнения — так и есть, и я всегда это знала. И ждала… Ждала того благословенного случая, когда его любовь ко мне пересилит все остальное. И вот это наконец свершилось. Он ведь совсем еще не старый, мой любимый… Он восхитительный любовник. В пылу страсти он пробормотал: «Что ж мы раньше-то этого не сделали, Дашка? Ну я и дурак… Я только сейчас понял, что люблю тебя…»

И потом, после всего, он крепко обнимал меня до самого утра, и во время коротких пробуждений шептал на ухо: «Дашенька моя… неужели моя? Любимая…», целовал в это ухо и снова засыпал, а я млела от счастья — я этим счастьем просто захлебывалась, так много его было. Причем я знала, что утром ничего не исчезнет, я проснусь и увижу, что это счастье теперь — навсегда, «пока смерть не разлучит нас».

А утром его вызвали на связь. В приятном полусне я почувствовала, как он высвободился из моих рук — очень осторожно, стараясь меня не потревожить — и стал негромко разговаривать с кем-то. Я не очень вникала в его слова, находясь в блаженной полудреме… Тело мое все еще хранило тепло его рук, и я не спешила выныривать из сладкой неги в действительность. Его голос тихо рокотал, и я снова, как-то незаметно для себя, заснула и видела сон, счастливый сон, продолжение сна о нашей свадьбе. Мы будем счастливы, мы будем вместе, мы пройдем по жизни рука об руку, пока не умрем в один день и час, как подобает любящим супругам. И еще у нас будут дети, целых трое — дочь и два сына, которые доставят нам множество приятных моментов…

* * *

01 марта 1904 года. 08–35 утра. Тихий океан, 41 гр. СШ, 159 гр. ВД.

Шхуна «Святая Маргарита» (Российская Империя).

— Господин поручик, гляньте-ка, корабли в дрейфе лежат — кажется, военные? — Капитан шхуны передал бинокль поручику пограничной стражи. — Ой, господин поручик, попали мы как кур в ощип.

— Хватит причитать, Афанасий Никитич, как баба, честное слово! — процедил сквозь зубы поручик, через бинокль вглядываясь в маячащие на горизонте четыре крупных серо-голубых силуэта и два кораблика поменьше, примерно так со «Святую Маргариту». — Корабли-то военные, но вот чьи? Далеко, флага пока не разглядеть; стоят, знаете ли, у нас прямо по курсу, надо бы отвернуть от греха — может, и не заметили. И корабли странные какие-то…. Глянь-ка, Афанасий Никитич, видал такие когда-нибудь?

— Право на борт на пятнадцать румбов, правда ваша, господин поручик, отвернем от греха подальше! — скомандовал капитан, потом взял у поручика бинокль. — А корабли такие, господин поручик, впервой вижу. Силуэты у головного и того, который за ним, острые, клипперные; такие корабли, господин поручик, только ради быстроты строят. Видать, ходкие — ежели заметят нас, то не уйдем. Да и эти два головных по размерам не иначе как крейсера будут, а это не менее двадцати узлов хода…. — Его слова были прерваны сверкнувшей над баком крейсера яркой вспышкой выстрела; секунд через восемь прямо по курсу шхуны вспух белый клубок разрыва.

— Приказ лечь в дрейф, теперь точно конец! — капитан отдал бинокль поручику, — Полюбуйтесь!

— ???? — поручик нервно сглотнул, и поднял бинокль к глазам. — Да и не все они военные, один-то явно гражданский купец будет, только большой. Может, они его перехватили, а теперь досматривают? — Его размышления прервал крик сигнальщика. — Сигнал с головного корабля, господин капитан, ратьером, приказывают спустить паруса, лечь в дрейф и приготовиться к приему досмотровой партии.

— Может, все-таки попробуем уйти, господин поручик? — капитан шхуны беспокойно переминался на месте. — Что-то тут не то; чует мое сердце, японцы это.

Поручик продолжал вглядываться в силуэты кораблей, его взгляд остановился на кормовой надстройке крейсера.

— Да нет, Афанасий Никитич, наши это; вот у головного крейсера на кормовой надстройке андреевcкий флаг — не пойму, толи нарисован, толи сам он растянут….

— Наши?! — удивился капитан. — Откуда здесь наши? Тут до Японии тыщи полторы миль, до Владика все две с полтиной, а до Артура и вообще почти три с половиной…. Нашим сюда просто дальности хода не хватит. Только «Рюрикам» из Владика, и то только туда и обратно. Хотя если вон тот здоровенный купец — это угольщик, тогда вполне возможно. Только вот не припомню я в нашем флоте кораблей с таким силуэтом. Да и что им тут делать?

— Наверное, Афанасий Никитич, ловят кого-нибудь, — поручик пожевал ус и продолжил: — Ежели они такие быстроходные, как вы говорите.

Капитан замялся.

— Эх, Петр Степанович, раньше уходить надо было — может, и не заметили бы нас. Шли бы себе тихонько во Владивосток вокруг Сахалина.

— И с чего бы это вам бояться досмотровой команды с русского военного корабля? — Поручик недобро прищурился. — Или опять совесть нечиста — кроме нашего груза, еще что-нибудь прихватили? Маленькое и очень ценное, в обход таможни?! Ох, Афанасий Никитич, Афанасий Никитич, не пошла вам впрок наша доброта. Спускайте паруса и ложитесь в дрейф, а то хуже будет. Вон, кстати, к нам уже и катер идет….

— Ей-Богу, Петр Степанович, вот те крест… и в мыслях не было, да как можно? — капитан повернулся к стоящему за его спиной боцману. — Командуй, Федот….

* * *

Тогда же и там же, надводное положение, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Ну вот мы и познакомились с местными раритетами. Паровая шхуна, примерно так в тысячу тонн водоизмещения, под парусами чапающая куда-то, производила впечатление музейного экспоната. Вертолет, поднятый на рассвете с «Трибуца», визуально обнаружил белеющий на горизонте парус, и капраз Карпенко попросил нашу лодку сбегать глянуть из-под воды, кто это там пилит мимо нас в такую рань. С одной стороны, использовать нашу лодку для того, чтобы визуально осмотреть какую-то шхуну — это нонсенс, а с другой стороны — не вертолет же, в самом, деле посылать. Если тут и вправду 1904-й год, команда при виде камовской летучей каракатицы тут же обдрищет свой корабль от киля и до клотика.

Пришлось идти нам. Глубина тридцать метров, скорость семнадцать узлов; пробежались, осмотрели со всех сторон через перископ (даже название смогли прочесть), и доложили как положено. Больше для нас там ничего интересного не было. Всплывать?! Да Боже упаси. Испугу было бы даже побольше, чем от вертолета. При осмотре отметили две негативных особенности данного типа судов. Для нас негативных. Во-первых — шхуна, идущая под парусами, плохо обнаруживалась гидроакустикой в пассивном режиме. Да и чему там шуметь — стучащей и тарахтящей машины там нет, и взбивающего воду винта тоже нет. Кроме того, деревянныЙ корпус шхуны так же плохо отображался на радаре. В принципе, он вообще никак не отображался, и где-нибудь среди безлунной ночи эта самая «Святая Маргарита» могла бы преспокойно влезть в самую середку нашего ордера, и обнаружить это безобразие можно было бы только глазами вахтенных матросов и офицеров. А ведь на такой шхуне вполне можно установить пару местных торпедных аппаратов. Вот вам, батеньки, и «дикий» 1904-й год. Правда, стоит включить сонар в активный режим, так сразу пропадает и вся невидимость для гидроакустики, но при этом мы и сами становимся слишком уязвимыми для обнаружения.

Но в общем впечатление от «прогулки» скорее положительное. И задание Карпенко выполнено, и экипаж проверен в первом, пусть и очень легком, деле после переноса. Полностью расклеившихся и деморализованных нет. Сергеич бдит и ведет воспитательную работу о вероломно напавших на Россию японцах. Мол, что гитлеровский фашизм, что японский милитаризм — с одного и того же дерева плоды-бананы.

* * *

21 августа 2017 года. Час Ч+15,5. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Майор морской пехоты Новиков Александр Владимирович,

После рассвета обошел посты, заглянул в кубрики, поговорил с сержантами — у ребят все нормально, с катушек никто не слетел. Надо же, уже ребятами их называю — значит, совсем своими стали. Хотел пойти на камбуз, как по рации — вызов на мостик. Бегом, как молодой, взлетаю по трапу, а там … как всегда, Одинцов и старший офицер «Вилкова» — кап-три Алексеев. Значит, командир, кап-два Ольшанский, до сих пор еще не оправился от травмы. Кроме них двоих — никого, конечно, если не считать вахтенного начальника-каплея, рулевого и двух моих бойцов на парном посту.

— Александр Владимирович, — говорит Алексеев, — в тридцати пяти кабельтовых от нас находится шхуна под российским флагом. Необходимо провести досмотр силами ваших морских пехотинцев, а также проверить документы на корабль и на груз. Второй вашей задачей будет получить с хронометра их штурмана данные о точном Гринвичском времени и сегодняшней дате. Установите, пожалуйста, точно национальную принадлежность этой шхуны — от этого будут зависеть наши действия в отношении судна и его экипажа.

— Кроме того, — добавляет Пал Палыч, — надо убедиться в отсутствии на шхуне иностранных граждан, проверить соответствие команды списочному составу, побеседовать с капитаном и штурманом. Выяснить, с какой целью они болтаются посреди Тихого океана в такое неспокойное время. Ссылаясь на войну, временно взять шхуну под полный контроль. Поскольку это ваша епархия, состав досмотровой группы определите сами, только вас лично прошу остаться на борту.

Я машинально кивнул и ответил:

— Слушаюсь, товарищ Одинцов, есть досмотреть шхуну! Разрешите приступать?

Одинцов так же молча кивает и снова поднимает к глазам бинокль.

Покидаю мостик, а у самого в голове только одна мысль — там же наши предки, и на первый контакт мне надо лично идти, вдруг что-то не так пойдет? Но как же быть с распоряжением Одинцова оставаться на борту? Так, «Вилков» оснащен скоростными катерами, недавно принятыми на вооружение. Значит, берем его, других все равно нет. Данный катер хорош тем, что есть куда прицепить пулемет «корд». Так, сейчас резервное отделение третье, значит, оно и пойдет. Это то самое, побывавшее под эпицентром ЧП. Но ребята вроде в себя пришли. Решено! Форма одежды повседневная; спасжилет, калаш, броники и каски не нужны (воевать там не придется, а в повседневном черном вид у морпеха внушительнее) — и вперед, на катер.

Минут через пять третье отделение собралось на палубе, уже в полной экипировке. Стоят, ждут, готовятся внимать командирскому наставлению, ну я им и выдал:

— Боевых действий не ожидается; контрабандисты и другие охотники за наживой под флагом не ходят, времена не те. Представляться военнослужащими России, без подробностей. Старшего начальника на шхуне и, если таковой есть, хозяина пригласить вежливо с собой. Особо обратить внимание на присутствие среди экипажа лиц с азиатской внешностью, сравнить списки экипажа с действительным положением дел. Тщательно проверить груз. Взять под контроль мостик, рулевого, каюту капитана; рации, как я подозреваю, у них нет, да и не добьет местная рация отсюда до берега. Все свои действия объяснять военной необходимостью и в разговоры не вступать. О истинном нашем происхождении молчать, это военная особой государственной важности тайна. Старший группы — лейтенант Жуков. Во время передвижений по шхуне его все время сопровождает боец с включенной на передачу рацией. Мне надо быть в курсе всего, того что там у вас происходит. У вас, товарищ лейтенант, рация на прием должна работать всегда! Понятно? Держаться с достоинством, но без гонора и чтоб без фокусов. А то знаю я вас, архаровцы, ляпните чего, а потом всем вместе из отхожей ямы не выползти. Не знаешь чего сказать — лучше молчи! Все ясно, вопросы есть? Если нет вопросов, пять минут на сборы, и вперед. Разойтись!

* * *

21 августа 2017 года. Час Ч+16, где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Никонов Сергей Павлович, морпех.

Хорошо, море спокойно, прокатились до шхуны с ветерком, с брызгами соленой волны. На корме катера Андреевский флаг развевается. Мы все в оранжевых спасжилетах, заметных издалека. Дик свою любимую игрушку, пулемет «Корд» калибра 12,7 ме-ме, на кронштейн прикрепил. Борис у штурвала, гордо стоит, хе-хе. Ну а мы, смертные, расположились вприсядку вдоль бортов, зацепившись карабинами за леера. Комвзвод Жук на носу устроился, вообще-то его место с Борюсиком, но хозяин — барин. Штиль — а потому с какого борта подходить, без разницы. Обошли шхуну вокруг, осмотрелись, и подвалили к борту у спущенного штормтрапа. На борт взлетели показательно, красиво получилось; а чего бы не погарцевать? С БДК за нами майор наблюдает, а его уважение многого стоит. Да и форсануть хочется. Мы, конечно, кино смотрели всякое-разное, но, то что представилось на самом деле….

На мостике — капитан в мундире и с бородищей (про такую говорят «лопатой», да расчесана как — ух….) Сразу видн, о кто здесь главный начальник. Рядом с ним поручик-погранец в зеленом мундире, с усами а-ля «Ржевский». Прикид — ну тут нет слов…. Впечатление такое — попал в театр. Но это поперву. Присмотришься — ни один актер так точно не сыграет. Этот, как его, Склифософский кричит «верю» — и падает на пол в истерике.

Взводный подошел к местному начальству и козырнул.

— Лейтенант Жуков, Морская Пехота Тихоокеанского Флота Российской… Империи, — запнулся — видно, чуть было не брякнув про Российскую Федерацию. — Господа, попрошу предъявить документы на судно, груз и списки личного состава команды!

Отчего-то от его представления у поручика брови с усами поползли вверх… Презабавное, скажу я вам, зрелище! Мы с парнями чуть не заржали, но хорошо, что сдержались.

— Господин лейтенант, — вскинул голову поручик, — мы выполняем секретную миссию Правительства….

— Господин поручик, как вас там? — ухмыльнулся наш лейтенант Жуков. — А мы здесь, наверное, просто гуляем по Невскому и нюхаем цветочки?

— Поручик Иванько, к вашим услугам, — встрепенулся абориген, — я не сомневаюсь, но…

Но мы с Димоном уже «мухами» прожужжали на мостик; матросик-рулевой и еще какой-то тип невзрачной наружности, в штатском, только и успели отжаться в сторону, не препятствуя нашим действиям. Рулевой удивленно-испуганно хлопает глазами, ну а этот, в штатском, смотрит внимательно, явно запоминая детали. Ну ничего — запомнишь, счас…

— Повернуться к стене, головой не вертеть, ноги на ширине плеч, руки на стену выше головы, быстро…

— Отставить «к стене»! — бросил через плечо лейтенант, пролистывая бортовой журнал. — Пусть просто постоят спокойно. — он исподлобья посмотрел на поручика. — Так вы утверждаете, что выполняете секретную миссию правительства, ну, ну… Попрошу предоставить документы на груз, а также список команды, саму команду построить на палубе.

— Господин лейтенант, я не понимаю…..

— А вам, господин поручик, и не надо понимать, — Жуков выпятил нижнюю губу — привычка у него такая, когда волнуется, мы-то знаем. — Сейчас, насколько я в курсе, идет война. Группа кораблей Российского флота обнаруживает странную шхуну, которая, таясь и избегая обычных маршрутов, пробирается в неизвестном направлении — может быть, в сторону враждебного государства… Что в таком случае должно подумать мое командование? Быть может, вы никакие не офицеры пограничной стражи, а переодетые революционеры-террористы, эсеры или там эсдеки…

Во сказанул лейтенант — и аж гордость берет! Может же, когда захочет, ёксель-моксель!

— Но ведь мы идем под русским флагом, — не унимался поручик.

— Да хоть под зулусским, — парировал наш лейтенант, — и вообще, отставить разговорчики. Ведь и враг тоже может прятаться под нашим флагом, прием известный. Капитан, стройте личный состав. Если вам нужна помощь, то мои бойцы обеспечат ее силой.

— Господин лейтенант, — во взгляде поручика была тоска, — если без этого нельзя обойтись, то я предпочел бы показать документы на груз и судно вашему старшему командиру. Он ведь наверняка находится на крейсере…

Наш взводный замер, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом медленно проговорил:

— Я думаю, это будет лучший вариант. Борис! — обернулся он к нашему сержанту, — одного бойца на штурвал и двух в сопровождение. Пулей до «Трибуца» — понял, не на «Вилков», а на «Трибуц»… Отставить, все меняется, пойдете именно на «Вилков». Там ждут. Так вот, господин поручик, ждут вас, капитана, и штурмана…. Попрошу не задерживать…. Всем взять документы, вам поручик на груз, вам капитан, вахтенный журнал и документы на шхуну, а штурману карты и расчеты проделанного пути.

После такого заявления все споры прекратились, офицеры покинули мостик. В итоге мы временно остались на шхуне «до выяснения».

* * *

21 августа 2017 года. Час Ч+16. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Павел Павлович Одинцов, 52 года.

Досмотровая группа на катере ушла к шхуне, осталось только ждать. Вместе с майором Новиковым мы наблюдали в бинокль, как черные фигурки морпехов в оранжевых спасжилетах взбирались на борт шхуны.

— Ну, понеслась! — отвернувшись от ветра, майор закурил сигарету. — Еще чуть-чуть, и все будет окончательно ясно.

Мы вместе внимательно вслушивались в радиопереговоры морпехов. Рядом с нами стоял капитан третьего ранга Ковров, штурман БДК. Одной из задач морских пехотинцев было получить от штурмана шхуны точную дату и время. Ну да, нет ничего проще…

Рация прохрипела:

— На календаре в рубке первое марта тысяча девятьсот четвертого года по старому стилю — повторяю, по старому стилю. Время по Пулковкому меридиану — повторяю, по Пулковскому меридиану — ноль часов тридцать пять минут…

Штурман выставил на своих часах пулковское время и ускакал в свою епархию счастливый, как кот Матроскин, наконец купивший корову. От вчерашней тоски и меланхолии не осталось и следа. Как мало надо человеку для счастья!

— Семен у нас гений, самородок! — сказал майор, когда я поделился с ним этой мыслью, — Кашпировский с Чумаком ему в подметки не годятся, — и рассказал, как оставил вчера расклеившегося штурмана на сеанс самодельной психотерапии с одним из своих спецназовцев.

— Жаль, Александр Владимирович, что через эту психотерапию всех нельзя пропустить….

— Так! Павел Павлович, тихо… — насторожился майор, услышав слова «тайная миссия» и «секретный груз», — а это что еще за новость?

— Не знаю, — сейчас я впервые реально пожалел о невозможности прогнать поиск по интернету, — но что бы это ни было, это крайне интересно, поскольку ни о каких удавшихся тайных миссиях в это время мне ничего не известно. Следовательно, в нашем прошлом эта миссия банально не удалась.

А майор уже принялся командовать:

— Так, лейтенант, бери капитана, штурмана и поручика и тащи их…. куда их тащить, Палыч — к нам или на «Трибуц»?

— Давай на «Трибуц», — отвечаю я, — Карпенко у нас самый главный воинский начальник… без него никак.

— Тащи их на «Трибуц», лейтенант, — репетует майор.

Но я тут же его прерываю:

— Нет, стой! Совсем я одурел от волнения. Пусть тащит их к нам, с Карпенко я поговорю, он свой «Трибуц» на пару часов оставить может, у него команда надежная. Да и твой старлей его подстрахует. Командира «Быстрого» тоже надо позвать, как и подводников — одна голова хорошо, а шесть лучше. Командиров МРК-шек звать не будем, капитан третьего ранга и капитан-лейтенант не велики птицы. Слишком много народу создадут ощущение толпы, а этого нам не надо. Они и раньше были как бы при Иванове, то есть при «Быстром»; пусть пока так и остается. Будет у нас тут Военный Совет или Совет Командиров в полном составе. Пусть они и в подчинении у Карпенко, но каждый солдат должен знать свой маневр. А вот если мы с тобой оба на пару часов уйдем с «Вилкова», да еще твой лейтенант на задании, здесь может такое начаться… команда не боевая, да и штатских выше крыши, очень ценных притом штатских. Если все срастется, команда Тимохина в научных делах еще долго позволит нам играть на опережение.

— Разумно! — Майор поднес рацию к губам. — Лейтенант, старый приказ отменяется, отправляйте гостей на «Вилков». Выяснить характер груза и сразу доложить.

Я переключил свою рацию на канал прямой связи с капитаном первого ранга Карпенко:

— Сергей Сергеевич, досмотровая партия со шхуны все подтвердила — сегодня первое марта тысяча девятьсот четвертого года по старому стилю. Передай своему штурману, пусть свяжется с «Вилковым» и получит у их штурмана точные данные о точном времени…

Наступил момент истины — нам нужно встретиться, всем старшим командирам вшестером. Лучше всего здесь, на «Вилкове» — мы с майором опасаемся оставлять этот набитый гражданскими курятник. Сейчас сюда привезут со шхуны шкипера, штурмана и поручика погранцов, который вроде исполняет секретное задание. Погранец, исполняющий секретное задание… по местным понятиям, дело пахнет происками Витте. И вообще нам пора начинать составлять хоть какие-нибудь планы.

— Понял тебя, товарищ Одинцов! — прохрипела рация голосом Карпенко. — Буду у вас через минут двадцать, по дороге прихвачу Иванова и командиров лодок. Офицеры там вроде знающие и понимающие, да только командир «Иркутска», кап-раз Макаров, что-то темнит и недоговаривает.

— Если у него в шахтах то, что я думаю, — хмыкнул я, — то будешь тут темнить и недоговаривать. Сидеть верхом на ящике с динамитом и то безопаснее. Впрочем, в нынешних условиях многие условности остались далеко в прошлом, и при прояснении обстановки командир «Иркутска» сам пойдет на контакт.

— Хотелось бы верить, — ответил Карпенко, — но все, как говорится, в руке Божьей. Сейчас я по кораблям, соберу кворум, а потом к вам.

Я прервал связь, и майор Новиков стукнул кулаком о ладонь.

— Ну, вот и прекрасно! — произнес он. — Где сядем?

— В кают-компании! — я оглянулся вокруг, — пошли кого-нибудь из своих орлов предупредить кап-три Алексеева, пока еще он И.О. командира. И пусть там подготовят всю мизансцену — типа зеленое сукно на стол, графин с водой и прочие атрибуты….

— Что-что, товарищ Одинцов?! — не понял майор.

— Обстановку подходящую пусть организуют, — пояснил я.

— А, ясно, — Новиков подозвал к себе одного из двух морпехов, все время следующих за ним как тени. — Каспер, ты все слышал? Метнулся пулей на мостик, там должен быть кап-три Алексеев. Передашь ему от меня, что в его кают-компании нам надо немного позаниматься дипломатией. Потом найдешь местного боцмана и притащишь с ним зеленую скатерть, графин с водой, стаканы, пепельницу какую-нибудь фильдеперсовую….

— Моего Вадима тоже подключить надо… — остановил я майора, уже готового запустить свой «метеор», — парный пост снаружи кают-компании невредно….

— Точно! — майор Новиков кивнул. — Это все, исполняй!

* * *

Тогда же и почти там же, катер с БДК «Вилков»

Поручик пограничной стражи Иванько Петр Степанович

Все время с того момента, когда мы с рассветом увидали на горизонте силуэты неизвестных военных кораблей, меня не покидало ощущение какой-то фантасмагоричности. Ощущалась во всем какая-то неправильность и фальшь, и в тоже время было видно, что «морские пехотинцы» (а ведь в Российской империи нет такого рода войск) — это не переодетые шпаки, а самый настоящий офицер, в подчинении у которого самые настоящие нижние чины. Это видно по тому, как они держат свои короткие карабины с прикладами из странного черного материала, вместо приличествующего ореха или яблони, как привычно обращаются с оружием, будто оно часть их тела. Там, у них, все донельзя странное — и вооружение, и экипировка, и обмундирование. Ну кто у нас в Империи додумается надевать на нижнего чина пробковый жилет — такое распространено только в Британии и только для офицеров, а все остальные думают, что если человек упал за борт и не умеет плавать, то это его и только его проблема.

Лейтенант Жуков, сразу видать, военная косточка, но могу сказать, что ни Морского корпуса, ни любого из пехотных училищ Российской империи он не заканчивал. При этом и этот лейтенант, и эти нижние чины — русские. Ведь никто, кроме нас, русаков, не способен употреблять так много специфических выражений, и, кроме того, у них преогромный опыт таких вот захватов-досмотров. Все движения заучены до автоматизма; офицер не командует в обычном смысле этого слова, а только контролирует и вмешивается лишь тогда, когда, по его мнению, нижние чины начинают действовать неправильно. Как тот давешний случай в рубке.

Кстати, с кем это там лейтенант Жуков разговаривал, прижимая к уху маленькую плоскую коробочку с выдвижным штырьком? Можно, конечно, предположить, что это он советовался с Великим Духом Маниту, но мы оставим такие предположения мадам Блаватской и своре ее сторонников. Со значительно большей вероятностью из трубки отвечал голос лейтенантова начальства. Но как? Поверить в радиостанцию размером меньше пачки папирос, передающую голос, так же невозможно, как и в меч-кладенец, скатерть-самобранку и прочую живую и мертвую воду. Нет, когда-нибудь в будущем такая радиостанция и будет возможна, но не сейчас. В будущем, в будущем… Эти слова царапают во мне что-то как маленький бесенок, который просится ко мне со словами: «возьмите меня Петр Степанович, я вам пригожусь!»

Гоним бесенка прочь палкой, потому что этот странный лейтенант Жуков, эти не менее странные нижние чины и маячащие на горизонте корабли, конечно, могут быть из будущего, чем можно объяснить все предъявленные мне несуразицы. Но тогда место мне не здесь, а в доме скорби, и все будут жалеть бедного бывшего поручика, который верит в добрых пришельцев из будущего, решивших помочь нам выиграть войну с Японией. А иначе зачем они сюда еще явились — неужели только для того, чтобы посмотреть на своих непутевых предков? Вот видите — стоило мне хотя бы чуть-чуть поверить в реальность этой мысли, как она начинает жить своей жизнью, а я начинаю потихоньку сходить с ума. Нет, дом скорби мне гарантирован.

Дальше — больше, примечаем. Спускаемся в катер — «морпехи», как истые мореманы, сбегают по крутому трапу лицом вперед, едва касаясь ладонями лееров. Ну, это нормально в том случае, если они служат по морской части. Сам катер не паровой, а бензиновый, и давеча мчал к шхуне как бы не со скоростью миноносца. Бензиновые катера нынче не диво; скорость — диво, но не очень большое. По крайней мере, мне так казалось в тот момент. Вот все мы оказались на катере сидящими на жестких скамьях, потом нас пристегнули к этим скамьям жесткими брезентовыми ремнями (как сказал унтер Борис, для нашей же безопасности), затем морпехи пристегнулись сами и надвинули на глаза большие очки-консервы, вроде тех, что используют водители авто для защиты от пыли.

Последнее, что я помню, это то, что мотор катера взревел разъяренным тигром — и я обнаружил, что мы не плывем и даже не мчимся; мы летим вперед по волнам на двух крыльях белоснежной пены. Ветер, такой ласковый, когда обдувает лицо, сейчас резал глаза будто ножом, выбивая из них слезу, лез своими холодными пальцами в рот и нос. Если бы я перед поездкой не пропустил бы ремешок фуражки под подбородком, то досталась бы она морскому царю, как это бывает со всеми вещами, которые падают за борт и тонут посреди Тихого океана. Нет-нет, я готов поверить в пришельцев из будущего, только выпустите меня отсюда…

* * *

21 августа 2017 года. Час Ч+17. где то в Тихом океане, БДК «Николай Вилков».

Павел Павлович Одинцов, 52 года.

Карпенко вместе с командирами «Быстрого» кап-раз Ивановым, «Иркутска» кап-раз Степаном Макаровым (почти тезка того Макарова, только отчество Александрович) и «Кузбасса» кап-два Александром Степановым прибыл на катере минут за пять до того как морпехи доставили хроноаборигенов. В кают-компании все было готово — стол накрыт зеленой скатертью, графин, стаканы, пепельница… стопка бумаги. Вот только письменного прибора с чернильницей не нашлось для полного антуража. Те чернильницы сгинули аккурат в тот год, когда я пошел в школу. Первый класс за год раньше еще учился писать перьями, а нам уже разрешили шариковые ручки.

Подводников Карпенко и Иванова мы посадим в середине, майор сядет слева, я справа…. Вадим, в своей обычной униформе, то есть в деловом костюме от Кардена, встанет изнутри у дверей, снаружи пост уже заняли два морпеха…. Все готово к приему гостей. Идет доклад, что катер с гостями уже у борта, осталась от силы пара минут…. Мы все стоим в рубке, через ее остекление видно, как на борт в сопровождении пары морских пехотинцев поднимаются трое….

— Погодите, — останавливаю я офицеров, уже собравшихся идти в кают-компанию, — сначала, товарищи, коротко согласуем позиции….

— Согласен! — кивнул майор Новиков, — мое мнение простое — раз уж тут 1904 год, надо идти в Артур и выдернуть этому гадскому Того ноги и руки, а потом поменять их местами.

— Присоединяюсь! — капитан первого ранга Карпенко поправил фуражку, — интернироваться или сдаться в плен — это не для меня. Тем более без борьбы. Да я и присягу давал, а Россия — она всегда Россия, хоть в тысяча девятьсот четвертом году, хоть в две тысячи семнадцатом…

Иванов только молча кивнул, присоединяясь. Вообще, говорят, молчаливый мужик. Следом за ним выразили свой согласие и подводники, и лишь только кап-раз Макаров попросил у меня аудиенции с глазу на глаз, что называется, на пару слов, но только после завершения совещания.

— Вот, — я облегченно выдохнул, — товарищи командиры, так и мотивируйте бойцам, матросам и офицерам! Присягу давали не Путину или Медведеву, присягу давали России. И еще вам, Сергей Сергеевич и Михаил Васильевич, надо провести предварительную работу среди старшего офицерского состава. Чтобы при объявлении о фактическом положении дел абсолютное большинство офицеров было за вступление в войну. Из-под палки такого не сделать, подробно об этом после…. Ты-то, Александр Владимирович, своих орлов нормально контролируешь? Если что, им порядок поддерживать.

— Так у меня все в норме, — кивнул головой майор, — все же не барышни кисейные служат, а морпехи. Так вот проблема может быть с танкером и «радиантовцами» на «Вилкове»…

— Пока корабль в море, никакой проблемы быть не должно — командир тут и царь, и бог, и воинский начальник, — Карпенко посмотрел на майора. — По всем законам, в том числе и местным, имею полное право наказывать нарушителей дисциплины вплоть до высшей меры.

Майор Новиков повернулся ко мне.

— Так, отлично! Чего мы хотим от этих, со шхуны?

Я пожал плечами.

— В самом деле нам интересен только поручик погранцов, для остальных придется просто «делать плезир». Это же элементарно — сопровождающий при ценном грузе. А поскольку пограничная стража здесь проходит по ведомству Минфина… то есть бывшему ведомству господина Витте… надо сначала вроде проверить все документы, а потом выставить торгашей за дверь и разговаривать только с поручиком. Сергей Сергеевич, это твоя роль!

— Значит, решено! — капитан первого ранга Карпенко оправил китель. — Идем в Артур… Если секретный груз имеется, то перегрузим его на БДК, а шхуна пусть валит на все четыре стороны…

— Зачем перегружать? — пожал плечами Новиков. — Пусть идут с нами…

— Александр Владимирович, — воскликнул Карпенко, — вы это корыто видели?! Парадный ход — восемь, максимум десять узлов… при особой удаче и попутном ветре одиннадцать… Я же рассчитываю в группе иметь эскадренный ход в среднем четырнадцать — шестнадцать узлов.

Вот вахтенный встретил гостей, откозырял и повел в кают-компанию. Ну, с Богом, пора и нам!

Входим, трое стоят у стенки в коридоре. Карпенко, изображая предельную занятость, стоя возле стола, просматривает документы на шхуну. В это время у Новикова звучит зуммер вызова. Минуты две он молча слушает, потом чуть трогает меня за плечо:

— На пару слов…

мы отходим в уголок.

— Нашли ребятки «контрабанду», — слышу я его полушепот, — оптика, прицелы к орудиям и дальномеры…

— Епть!!! — выдохнул я. — Понятно, что поручик — это сопровождающий для столь деликатного груза… А капитан — просто перевозчик…

В этот момент, Карпенко, как и было условлено ранее, произнес:

— Господин капитан, господин штурман, подождите, пожалуйста, за дверью, мы хотим поговорить с господином поручиком наедине.

Когда посторонние удалились, я жестом остановил уже открывшего рот поручика.

— Погодите, господин поручик. Я понимаю, что многое вам непонятно и вводит в смущение, но поверьте, мы все патриоты России и русские офицеры, даже я, хотя и не ношу сейчас формы. Должен вам сообщить, что в ближайшем будущем наши корабли будут прорываться в Порт-Артур, а посему считаю, что ваш особо ценный груз, состоящий из орудийных прицелов и оптических дальномеров, — поручик дернулся как от удара электрическим током, — должен быть перегружен на борт одного из наших кораблей. Так он попадет прямо по назначению, а не в лапы японцам.

Карпенко мрачно усмехнулся.

— Я посмотрел маршрут, который проложил ваш штурман, надо иметь в виду, что проливы между Курильскими островами сейчас кишат японскими вооруженными шхунами. Их промышленники бросились браконьерить и столбить территорию.

— Так, господин поручик, в процессе досмотра корабля ваши люди пытались воспрепятствовать… Не стоит мешать морпеху делать что-то, на что он имеет приказ. Дело кончилось некоторым мордобоем не в пользу ваших подчиненных. Ничего страшного, но синяки сойдут только через неделю.

— Вам понятно? — подытожил я беседу, сейчас мы ставим шхуну и наш быстроходный транспорт борт о борт… быстро перегружаем груз, берем на борт вас и вашу команду, а «Святая Маргарита» может прорываться во Владивосток, возвращаться в Сан-Франциско, проваливаться в ад… неважно. Вы, конечно, можете с нами не согласиться, тогда мы возьмем вас и ваших людей под арест, и уже в Порт-Артуре самостоятельно объяснимся с вашим начальством.

Поручик нехотя кивнул.

— Я согласен, господа, да и выбора у меня никакого нет. С самого начала сие предприятие было чистейшей авантюрой.

— Ну, вот и отлично, господин поручик, идите, — кивнул Карпенко. — Катер доставит вас на шхуну, швартовка с транспортом через час, и отдайте своим людям соответствующие приказы.

— Так, товарищи, — сказал я, когда за поручиком закрылась дверь. — Теперь нам надо решить, как мы доведем свое решение до людей. Обстановка весьма напряженная, особенно среди штатских…

— Так, так, — хмыкнул майор Новиков, — да и у некоторых военнослужащих крыша тоже поехать может. Тщательнее надо. Да еще мало того что империя, так и персонаж на троне такой, что не к ночи будь помянут.

— Ладно, — сказал я, — не будем поминать тех персонажей раньше положенного времени — может, и минует нас доля сия. Как говорится, «не так страшен черт как его малютки» и «не боги горшки обжигают». Сейчас нас должны заботить наши текущие проблемы, а все остальное можно и нужно отложить на потом. Сейчас наш враг — это японцы, и их англосаксонские кураторы, а не далекий пока царь Николай Романов с неофициальным эпитетом «Последний».

* * *

Тогда же и там же

Павел Павлович Одинцов и капитан первого ранга Степан Макаров

В тот интересный момент, когда разбор полетов с поручиком-контрабандистом был закончен, а мое совещание с командным составом еще не началось, ко мне подошел капитан первого ранга Макаров и попросил отойти в сторону на пару слов, но так, чтобы нас уже никто не слышал. Первым делом кап-раз попросил предъявить данные мне как раз на такой случай диктаторские полномочия. Прочитав бумагу (кажется, целых два раза), он вернул ее мне, вздохнул и сказал:

— Ну, раз вы у нас теперь нечто вроде президента, то знайте, что мой «Иркутск» представляет собой для вас одну большую головную боль. Все «Калибры», установленные в его шахты, снаряжены как носители специальных боевых частей.

— Все семьдесят два? — переспросил я.

— Да, товарищ Одинцов, — ответил кап-раз Макаров, — все семьдесят два. Мы — это оружие возмездия, оружие посмертного ответного удара, который будет нанесен уже после того, как свое отыграют баллистические ракеты наземного и морского базирования.

— Я так и знал, — ответил я, — вы только подтвердили мои обоснованные подозрения.

— «Кузбасс»? — спросил меня командир «Иркутска». — Или вас предупредили еще в Москве?

— «Кузбасс», — ответил я, — мне, собственно, известно, что торпедные лодки дают только в сопровождение к стратегическим ракетоносцам. А что касается Москвы, то там меня никто не предупреждал. Думаю, что штаб флота сунул вас в программу этих учений как бы до кучи, и вас вообще не должно было быть в нашей компании. Но что случилось, то случилось, кто бежал — тот бежал, кто убит — тот убит. Отныне вы — мои ракетные войска стратегического назначения и резерв верховного главнокомандования. Надеюсь, что ракетный боекомплект вашего «Иркутска» никогда не ударит по живым людям, но в случае если России будет грозить уничтожение, пусть даже и с применением конвенциальных вооружений, я не премину отдать вам соответствующий приказ.

— А в каком случае, — спросил меня кап-раз Макаров, — России будет грозить физическое уничтожение здесь, в самом начале двадцатого века, когда еще даже обычное оружие неразвито и несовершенно?

— А в том, — ответил я, — если, поддерживая Японию, Европа объединится в один военный союз и устроит мировую войну в формате «все на одного». Только в этом случае я прикажу вам перейти в Атлантику и ударить по врагу со всей возможной решимостью. Понимаете меня? Только в случае нападения Объединенной Европы, сиречь НАТО, на Российскую империю или государство-наследник, если до такого вообще дойдет дело.

* * *

21 августа 2017 года. Час Ч+17,5 / 01 марта 1904 года 12:35 по местному времени

Тихий океан, 41 гр. СШ, 159 гр. ВД. кают-компания БДК «Николай Вилков», оперативное совещание командного состава корабельной группы.

Офицеры БПК «Адмирал Трибуц», эсминца «Быстрый», ПЛАРК «Иркутск» и ПЛАТ «Кузбасс», старшие помощники, командиры боевых частей и начальники служб, находящиеся по ту сторону радиоканала, внимательно слушали командира своей корабельной группы, так же, как и их коллеги с БДК «Николай Вилков», присутствующие тут же.

— Итак, товарищи офицеры, — сказал командир «Трибуца», — сверим часы — сегодня по юлианскому календарю первое марта тысяча девятьсот четвертого года, гринвичское время ноль часов три минуты, для получения местного астрономического времени необходимо добавить десять часов тридцать две минуты. Теперь печальная новость — у капитана танкера «Борис Бутома» в связи с последними событиями произошел сердечный приступ. Сейчас он находится в санчасти БДК «Николай Вилков». До выздоровления капитана, или до момента прибытия в первый же русский порт, я назначил временно исполнять обязанности капитана танкера нашего второго штурмана, капитан-лейтенанта Кротова Степана Алексеевича. Далее напоминаю общую политическую ситуацию на «берегу».

Капитан первого ранга Карпенко перевел дух и, внимательно оглядев собравшихся, заговорил медленно и весомо:

— Россия, точнее Российская империя, уже больше месяца находится в состоянии войны с Японией. Основной театр военных действий находится в пределах нашей досягаемости. Как ваш командир, я должен напомнить вам о присяге, которую мы давали не Горбачеву, Ельцину или Путину, а России. Как человек, должен вам сказать, что это наши с вами прадеды и прапрадеды должны погибнуть бессмысленно и беспощадно в этой войне без всякой надежды на победу. А те, кто выжили, от стыда будут жалеть об этом. Наша корабельная группа — на данный момент самое мощное боевое соединение в этих водах. Мы одним ударом способны уничтожить целую эскадру врага… и даже выиграть в одиночку сражение типа Цусимского, а уж эскадру Того, и кое-что сверх того, на ноль помножить сможем уверенно. Кроме того, мы все офицеры, профессионалы. Нас долго учили, платили нам зарплату, содержали именно из-за такого момента. Каждый из нас однажды добровольно выбрал свой путь — в случае необходимости умереть на войне. Но как я говорил ранее, о смерти речь не идет. О смерти надо задуматься японским матросам и офицерам, которые встанут на нашем пути. Что же, значит в этом мире такова их карма.

— Товарищ капитан первого ранга, — взял слово товарищ Одинцов, — можно, я добавлю пару слов?

— Не возражаю, Павел Павлович, — кивнул Карпенко, — но только коротко.

— Хорошо, товарищ капитан первого ранга. Мы все с вами, товарищи офицеры, можно сказать, отдали России всю свою жизнь. Теперь, когда от нас требуется сделать что-то реальное, просто глупо прятаться в кусты. Да, я помню об оставшихся ТАМ семьях, но должен напомнить, что вернуться обратно нереально. Та часть нашей жизни отрезана как ножом. В то же время у наших близких все хорошо, за исключением того, конечно, что им неизвестно, что мы живы. Проблемы у нас. Нам надо устраиваться в новом мире. И сложно придумать для нас лучшей стартовой позиции, в финансовом и социальном смысле, чем офицеры самого победоносного корабельного соединения русского военного флота. Поодиночке нас сожрут и не поморщатся, ведь мы носители такого количества всяческих секретов, что даже сложно вообразить. За одиночками будут охотиться банды, корпорации и правительственные спецслужбы… А вот вместе мы сила. Особенно вместе с огромной страной. А уж навести настоящий порядок в нашей стране будет для нас следующей задачей. В общем, товарищ Карпенко, у меня все.

Карпенко кивнул, а за ним и все остальные.

— Ну что, товарищи, вопросы есть? — спросил командир корабельной группы, и ответом ему была внимательная тишина. — А посему, товарищи офицеры, слушайте боевой приказ.

Первое — командиру БЧ-1 БПК «Адмирал Трибуц» капитану второго ранга Леонову Александру Васильевичу, проложить маршрут до Порт-Артура, рассчитать время и потребность в топливе. Японскую береговую линию необходимо обходить миль за двести, досрочное обнаружение нам не нужно. Также старайтесь обходить районы интенсивного рыбного промысла. Приказ на начало движения поступит после окончания перегрузки ценного груза.

Второе — заместителям командиров по воспитательной работе провести с личным составом разъяснительные и воспитательные беседы. Надеюсь, мы с товарищем Одинцовым, идеологическую программу изложили достаточно внятно?

Замвоспиты на экранах в ответ только молча кивнули.

— Третье — начальникам особых отделов на кораблях провести проверку личного состава на предмет изменнических, антигосударственных, пацифистских настроений… Обнаруженных пропагандистов общечеловеческих ценностей, либерального образа жизни и немедленной мировой революции немедленно изолировать от личного состава до особого распоряжения. В качестве силового обеспечения у вас будут бойцы морской пехоты. Особое внимание обратить на штатский персонал на «Вилкове» и команду «Бориса Бутомы».

Четвертое — командирам ракетно-артиллерийских и минно-торпедных боевых частей на всех боевых кораблях корабельной группы регулярно проводить боевую учебу и тренировки с личным составом. При этом надо помнить, что в контейнерах на «Вилкове» имеется определенный запас артиллерийских снарядов и торпед различной модификации, предназначенный для пополнения боекомплекта эскадры после проведения боевых стрельб. Конечно, запас боеприпасов, рассчитанный на боевые стрельбы всей эскадрой, практически утраивает наш боекомплект. К сожалению, в связи с невозможностью перезарядки в море не имеется ракет к комплексам «Раструб-Б», «Москит», «Малахит» и «Калибр».

Пятое — командирам авиационных БЧ-6 БПК «Адмирал Трибуц» и эсминца «Быстрый» обеспечить постоянный воздушный дозор с целью раннего обнаружения встречных кораблей.

Шестое — командирам БЧ-2 необходимо провести учения по отражению атак миноносцев на наш походный ордер. Для этого будет выделено некоторое количество артиллерийских снарядов. С целью увеличения эффективности отражения атак танкер и БДК меняем в ордере местами, а также выделяем фланговое охранение в виде малых ракетных кораблей. До входа в зону боевых действий у нас еще есть несколько суток — за это время необходимо закончить всю подготовку к бою, как техники, так и людей.

Прошу высказываться, как заведено еще государем Петром Алексеевичем — от младшего к старшему… Ну, товарищ лейтенант, как самый младший…

Все взгляды скрестились на лейтенанте Вороненко, начальнике службы снабжения БДК «Николай Вилков».

— Мы ничо, мы как все, — заерзал тот от смущения, — ну, если назад нельзя, то, конечно, присягу надо исполнять. Если от Вороненко что надо, Вороненко сделает… Ну чо вы смеетесь, у меня на той войне дед погиб и второй дед у шестидесятом от ран помер, у сорок годов возраста. Не-е, тащ капитан первого ранга, Вороненко вас не подведет… а что раньше было, так не вернуть того более, я что от этой машинки осталось, сам видел — в уголь все сгорело, ремонту, говорят, не подлежит…

— Лейтенант Окунев?

Встал начхим «Вилкова», сжимая и разжимая огромные, поросшие рыжим волосом кулаки.

— А что тут говорить — есть присяга, есть приказ, их исполнять надо, а не говорить. Конечно, хоть одним глазком на своих глянуть хочется, но что поделать, раз так получилась, молния эта…

— Лейтенант Антонов?

Начальник радиотехнической службы «Вилкова» только вяло кивнул головой.

— Могли бы не спрашивать, товарищ капитан первого ранга, выбор-то прост — или ты предатель, или нет… Сразу уж построить команду и скомандовать: «Предатели, два шага из строя шагом марш.» Этого только какой-нибудь тупой либераст не поймет. Родина — она всегда Родина, и в 1904-м, и в 2017-м… А Наташку мою мне все равно не вернуть, так чего с ума сходить. Правильно Вороненко сказал — не подведем; может, даже еще злее будем. Пусть теперь японцы ответят за все, раз уж так получилось.

— Ну, философ… — покачал головой Карпенко. — Упростим задачу. Кто думает так же, как и лейтенант Антонов, могут быть свободными, остальных попрошу остаться!

Через две минуты все кают-компании полностью опустели.

— Ну что, товарищи, — сказан Карпенко, когда они с Новиковым и Одинцовым остались втроем, — курс на Порт-Артур. Вы, Александр Владимирович, усильте контроль за порядком на кораблях. А вы, Павел Павлович, займитесь в первую очередь этой ученой бражкой и прикомандированной к ним командой. Что-то они меня беспокоят. За команды кораблей я теперь более-менее спокоен, а вот штатские — с ними может быть неясно. Я сам к ним не полезу, боюсь наломать дров. А вы считайте это своей общественной нагрузкой.

* * *

Тогда же и там же, надводное положение, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

После совещания командного состава Одинцов, Карпенко и я остались только втроем.

— Значит, так, Александр Викторович, — произнес Карпенко, сразу беря быка за рога, — ваш «Кузбасс» в нашей общей колонне — что-то вроде призового рысака в табуне тяжеловозов. Во-первых — вы не сможете брать «призы»…

— Какие еще призы, Сергей Сергеевич? — не понял я, — у нас тут, что намечается, война, или лотерея?

— Дело в том, — вместо Карпенко ответил Одинцов, — что по местному морскому праву каждая воюющая сторона имеет право захватывать гражданские суда, принадлежащие как противнику, так и третьим странам, если они занимаются перевозкой грузов военного назначения для этого самого противника. Но для этого сначала на судно должна быть высажена досмотровая партия, которая и определит наличие на корабле тех самых грузов военного назначения, в дальнейшем именуемый «военной контрабандой». Поняли?

— Да, — сказал я, — это я понял, только не понял, причем тут мой «Кузбасс»?

— А при том, — сказал Карпенко, — что топить транспортные суда внезапным торпедным ударом из-под воды, как это было принято во времена второй мировой войны, тут еще нельзя. Мировая общественность не поймет такого варварства. Тут положено после установления факта наличия военной контрабанды высадить на судно-нарушитель призовую партию, после чего гнать его в ближайший свой порт, где призовой суд — суровый, но справедливый — приговорит судно и груз к конфискации и реализации с аукциона. Денежки за реализованный товар падают на счет того, кто этот груз захватил. Местных денег у нас в кассе нет, идти на поклон к местному руководству тоже не очень хочется, поэтому мы с Павлом Павловичем решили, что нам не грех и немного заработать, перехватывая суда, везущие из Европы и Америки грузы, предназначенные японцам. Япония — это островное государство, пока еще не обеспечивающее себя ни машинами, ни продовольствием, поэтому соответствующие пароходные трассы буквально забиты судами, которые везут воюющей стране все необходимое — от мороженого мяса до станков, химических реагентов и пустых болванок артиллерийских снарядов. Удар по этой артерии мало того что даст нам возможность быть финансово самостоятельными — он еще и нанесет сильный удар по японской военной экономике. Но это одна сторона медали, и ею займутся «Трибуц», «Быстрый» и оба МРК. Вам такие операции не под силу, ибо ваш козырь — это как раз скрытность внезапного удара, который по гражданскому пароходу наносить запрещено.

Это ограничение на внезапное потопление не распространяется на военные корабли и мобилизованные гражданские суда, которые после вооружения получают новые наименования и считаются вспомогательными крейсерами. Если над японским кораблем развевается флаг «солнце с лучами», то он — ваша законная добыча. Торпеду ему в борт — и на дно. Если «солнце» на флаге без лучей или это вообще нейтрал, то проходите мимо, потому что время для того, чтобы топить всех, еще не пришло. Правда, есть в этом деле одно маленькое ограничение. При нападении на порт воюющей страны может быть потоплено или повреждено любое судно, любой государственной принадлежности, ибо, зайдя в этот порт, оно сделало это на свой страх и риск. Я говорю это вам затем, что мы с Павлом Павловичем хотим послать ваш «Кузбасс» в Токийский залив, на побережье которого расположены главная военно-морская база японского императорского флота Иокосука и два крупнейших японских торговых порта на тихоокеанском побережье — Токио и Иокогама. Это такое важное место для Японии, что его еще называют личной императорской ванной. Мы надеемся, что вы сумеете навести в этом гадюшнике такой идеальный порядок, чтобы любые иностранные пароходы в дальнейшем обходили бы японские порты за тридевять морей. И самое главное. У причалов Иокосуки сейчас стоят два новеньких броненосных крейсера «Ниссин» и «Кассуга», купленные Японией у Италии. Эту парочку вам желательно уничтожить в первую очередь, а дальше погром в императорской ванной по вашему личному усмотрению.

— Хорошо, Сергей Сергеевич, — кивнул я, — если это необходимо, то мы это сделаем. Но как быть с пополнением боезапаса? Насколько я понимаю, торпеды калибра 533-мм, тем более с наведением по кильватерному следу, пока еще не производятся…

Карпенко хмыкнул и сказал:

— На «Николае Вилкове» имеется некоторый запас торпед, предназначенный для пополнения боекомплекта после боевых стрельб. Кроме того, мы сможем передать вам торпеды «Иркутска», который уже точно не будет использоваться как торпедная лодка. И вы тоже постарайтесь, чтобы при минимуме расхода боекомплекта имели бы место максимально возможные разрушения. Одним словом, вы свое дело сделайте, а там будет видно.

Вот так наш «Кузбасс» получил первое боевое задание на этой войне. Через час мы отделяемся от эскадры и берем курс на Токийский залив. Если Карпенко хочет погрома, то будет ему погром — любо-дорого посмотреть. Японцы потом еще не один год будут блевать кровью, пытаясь восстановить то, что мы им порушим за пару часов.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Итак, нам официально сообщили, что в результате сбоя в работе нашей установки, вызванного ударом молнии, произошло наше перемещение во времени в 1904 год. Да, сказали, это невероятно, но это факт — хоть поверьте, хоть проверьте. Ну и призвали к спокойствию и благоразумию, само собой.

Вот такие, значицца, дела… Я, честно сказать, не знал, как реагировать на эту новость. Естественно, не я один. Ну а какова будет реакция обычного человека на такое заявление? Так что в моей голове пульсировала только одна мысль — этого не может быть..

Да, это, наверное, опять всего лишь сон. Ведь невозможно вот так просто взять и перепрыгнуть назад через целое столетие, какие бы природные катаклизмы ни случились! Украдкой щипаю себя за руку. Не помогает — наоборот, еще больше удостовериваюсь, что не сплю. Может, не за то место щипаю? А, ладно, не за яйца же себя щипать… Тут бабы кругом, будь они неладны. К тому же вон он, местный парусник — достаточно только выйти на палубу и плюнуть, перегнувшись через борт. Сейчас с него к нам талями перегружают какой-то груз, и люди, которые этим заняты, ужасно довольны собой. Видимо, это что-то очень ценное.

Мы снова в нашем отсеке — разгромленном и обгоревшем. Как ни странно, Ягуша почти не удивлена последними новостями, только немного обеспокоена. Но я не понимаю ее беспокойства. Провалившись в прошлое, она освободилась от своей семьи, от всех тех обычаев и порядков, которые сковывали ее по рукам и ногам, и заставляли превращаться в пугало под страхом общественного остракизма. Теперь она образованная женщина, великолепный специалист, который может получить ставку в любом мировом университете, и имя ее прогремит не менее громко, чем у знаменитой Марии Склодовской-Кюри. Для этого ей достаточно только покинуть эту «страну рабов, страну господ» и переехать в Америку, Англию или во Францию, где ее талант расцветет особенно ярким цветом.

А вот мадам Лисовая находится в полной прострации. Глаза навыкате, грудь вздымается; сама бледная и все время качает головой, приговаривая: «Не может быть… Не может быть…» — ну точно как я, только вслух. И вообще непонятно, к чему относятся ее стенания — то ли к нашему провалу на сто тринадцать лет назад, то ли к в уголь сгоревшему «Туману». Ведь этот проект в какой-то мере был ее детищем, ее любимым ребенком, ее «кровиночкой» и смыслом жизни. И при всем при этом она даже ни разу не вспомнила своего простреленного телохранителем Одинцова любовнике, который сошел с ума, потому что находился в самом эпицентре темпорального казуса.

— Может, Алла Викторовна, — бесстрастно говорит Яга, не понимающая, из-за чего страдает Лисовая, — еще Эйнштейн допускал возможность путешествовать во времени…

— Да знаю, — немного нервно отвечает Лисовая, — но одно дело — умозрительные заключения, и другое — на собственном опыте убедиться в этом! Нет… не может быть… это какая-то ошибка… — снова принимается она качать головой, будто это может хоть как-то ей помочь.

Мы осматриваем то, что осталось от нашей аппаратуры. Многозначительно переглядываемся между собой — ничего, мол, от нее не осталось, только сгоревшие провода и оплавленные кнопки. Но «черный ящик» должен был уцелеть… Впрочем, если кто-то и будет им заниматься, то уж точно не мы — на это имеются другие специалисты, из другого ведомства… точнее, были специалисты, где-то там, по ту сторону межвременного барьера, который мы так по варварски прорвали.

После аварии прошло уже несколько часов. Собственно, за это время у меня в голове уже достаточно прояснилось. Первый шок прошел. Подходил к концу и этап принятия действительности. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы перестать панически повторять про себя беспомощное «не может быть» и попытаться сориентироваться в новых условиях. Да, пока только сориентироваться…

Что ж, все мои планы, так долго и заботливо вынашиваемые, потерпели сокрушительный крах. Не удастся мне теперь сбежать в Америку с чертежами… Кому они там нужны сейчас; да меня просто за сумасшедшего примут и упекут в желтый домик — это как пить дать. Да и свалить теперь будет неизмеримо труднее… Да… Нерадужные перспективы вырисовываются… Черт бы побрал эту проклятую грозу! Черт бы побрал этот гадский корабль! Ну почему же я такой невезучий? Почему у других все получается, но только не у меня? Что же теперь — придется расстаться с мечтой стать богатым? Расстаться с мечтой о благословенной Америке…

И надо ж было такому случиться! Ведь тут, куда мы попали, та же самая Рашка, с ублюдочным народом — диким, немытым и неграмотным, и не менее ублюдочным царем, который через тринадцать лет просрет все, но так ничего и не поймет. Предположим, я кое-как устроюсь в университет там или еще куда, а потом с содроганием буду ждать, когда наступит то самое время, когда все рухнет, и к власти придут большевики вместе со своим лысым вождем. Рашка во все века такая, это неистребимо.

— Виктор Никонович! — окликнула меня Лисовая. — С вами все в порядке? Вы что-то побледнели…

Она смотрела на меня с тревогой. Пришлось сказать, что голова кружится.

— Да, — сочувственно произнесла она, — я тоже до сих пор… немного не в себе. А ты как, Лейла?

Яга в ответ только пожала плечами. Что-то вид у нее нынче больно задумчивый. Но, похоже, чувствует она себя неплохо… Такие люди, как она, «не от мира сего», вообще, кажется, легче воспринимают перемены любого рода. Ну да, ведь они погружены в себя, и им вообще действительность как-то по барабану. Счастливчики… Но мне-то как теперь быть? Честно говоря, выть хочется от тоски. А еще хочется пошвырять за борт и Одинцова, и всех его присных… Раздражают они меня ужасно. И это не считая быдловатых матросиков. Но что я могу сделать один? Вполне возможно, что кто-то еще рассуждает подобным образом, но это надо еще приглядеться… А пока — молчать, привыкать, наблюдать…

Часть 3. Курс на Порт-Артур

1 марта 1904 года. 12–45 по местному времени. Тихий океан, 41 гр. СШ, 159 гр. ВД.

Рубка БПК «Адмирал Трибуц»

— Значит, так, Сергей Сергеевич… — Капитан второго ранга Александр Васильевич Леонов, командир БЧ-1 БПК «Адмирал Трибуц», флагманский штурман соединения, развернул на столе карту Тихого океана, — вот до чего я додумался… Первоначально берем курс запад-юго-запад до точки 28 гр. СШ, 142 гр. ВД. Это точь-в-точь между архипелагами Идзу и Огасавара. Это примерно тысяча двести пятьдесят морских миль, или пять суток пути при средней скорости в десять узлов. Этот участок будет относительно мирным. Хотя и здесь нам могут встретиться торговые суда, везущие в Японию военные грузы. Если военная контрабанда составляет не менее пятидесяти процентов от веса судна, то по нынешним законам мы имеем право конфисковать, или потопить само судно. В противном случае конфискуется или уничтожается контрабандный груз. Дело в том, что, спускаясь от сороковой до тридцатой параллели, мы пересечем основные маршруты американо-японской морской торговли. Желательно было бы заранее знать, что делать в этом случае, досматривать или уклоняться?

— Будем действовать по обстановке! — буркнул Карпенко. — Есть тут одна идея…. Надо оставить след — как корабля, идущего из Америки…. Поэтому до точки поворота на запад контакты с посторонними судами нежелательны.

— Вот-вот, — продолжил штурман, — в указанной точке разворачиваемся прямо на запад и идем до 28 гр. СШ, 125 гр. ВД. Это примерно восемьсот морских миль или трое с небольшим суток пути, при средней скорости в десять узлов. На этом отрезке, я думаю, мы можем слегка отметиться, проверяя все встречные суда и топя тех, кто везет контрабанду. Хуже не будет. Радио на купцах отсутствует напрочь. Ну а уже оттуда шестьсот миль на северо-запад, двое с половиной суток хода — и вот он, Артур….

— Некоторые поправки, Александр Васильевич… — Капитан первого ранга Карпенко размял сигарету. — Во-первых, к Артуру мы должны подойти четырнадцатого марта утром. Есть тут одна мысль. Исходя из этой даты, и рассчитывайте свои допуски с припусками. Во-вторых, просчитайте альтернативный маршрут — спуск прямо на юг в течение суток со скоростью в шестнадцать узлов, это примерно четыреста морских миль. Примерно там мы выйдем на этот самый японо-американский маршрут. Потом разворот на запад… — Капитан первого ранга провел по карте кривую черту. — Так мы подсечем их основные торговые маршруты — почти две тысячи сто миль; торопиться не будем, заложим в график движение со средней скоростью восемь с половиной узлов, с расчетом на время, потраченное на действия по досмотру и потоплению торговых кораблей. Ну а конечный этап до Порт-Артура опять пройдем на максимальных для группы шестнадцати узлах. Первая и самая очевидная часть плана — нанести своим рейдом максимальный ущерб японской торговле. Вторая часть этого плана — залегендировать свое появление со стороны Америки….

— Это не Одинцова случайно идея? — штурман задумчиво крутил в руках карандаш.

— И его тоже, — Карпенко щелкнул зажигалкой, прикуривая, — есть мысль попробовать немного столкнуть лбами американцев и англичан.

— Ну, командир, тогда янкесов надо отпускать даже с явной контрабандой, а вот наглов топить беспощадно. — Штурман еще раз задумчиво глянул на маршрут. — Сергей Сергеич, дай пару часов, обсчитаю по этапам, заложу дополнительное время на одну дозаправку, потом доложу. Кстати, а почему четырнадцатое утром?

— В ночь с тринадцатого на четырнадцатое, — Карпенко стряхнул с сигареты столбик пепла, — Того попробует загородить брандерами выход из базы, а утром явится поглядеть на дело рук своих. Там мы его и достанем, на глазах у всей почтеннейшей публики.

— Понятно, — капитан второго ранга Леонов свернул карту, — как будет готово, доложу, командир.

— Александр Васильевич, а почему расчеты на бумаге, а не в ноутбуке? — притормозил штурмана Карпенко.

— Сергей Сергеевич, а сколько еще проживут те ноутбуки в тысяча девятьсот четвертом году? — пожал плечами Леонов, — Пока есть возможность, надо постепенно обратно привыкать работать по старинке.

* * *

1 марта 1904 года. 12–50 по местному времени. Тихий океан, 41 гр. СШ, 159 гр. ВД.

БДК «Николай Вилков»

Павел Павлович Одинцов.

Вот передо мной сидит товарищ Тимохин — какой-то разом постаревший, сморщенный и потерянный. Одновременно потерявший дом, работу и любимое детище, в которое он вкладывал всю душу. Честно сказать, искренне жаль этого талантливого человека, но я не могу вернуть ему ни первое, ни второе, ни третье. То есть, новый дом и новую интересную работу он когда-нибудь, надеюсь, обретет. Но вот насчет любимого детища, во-первых, еще лет пятьдесят, как минимум (вернуться к этой теме не позволит уровень развития технологии), а во-вторых, да ну его нахрен, баловаться с такими силами, ничего не понимая в механизме их действия. Вот уж точно — открытие, опередившее время. Но сейчас я позвал его не для этого. Ну что ж, начнем беседу.

— Алексей Иванович, меня крайне беспокоит обстановка в вашем гареме, то есть коллективе. Кроме того, что это штатские лица на боевом корабле, у ваших коллег также крайне низкий моральный дух. Как из-за самой аварии, так и из-за всего того, что за ней последовало. Поймите, в нашем положении не бывает лишних или ненужных людей, каждый должен делать свою часть работы. Да, по теме «Тумана» вам работать уже не придется, просто нет такой возможности. Хотя даже если бы возможность была, я бы заморозил опыты «до выяснения»…. Надеюсь, что ТАМ, при повторном эксперименте вроде нашего, никого не выкинет в мезозой. Но ведь кроме этой темы есть куча других, не менее достойных занятий…

Тимохин сидит, молчит и смотрит на меня пустым, ничего не выражающим взглядом. Тронулся, что ли?

— Товарищ Одинцов, — проскрипел он старческим голосом, — правильно люди говорят — из-за нас все это…. Я виноват, не просчитал побочные эффекты….

Ну вот опять, начинается, говорили же с ним уже на эту тему. Нужно немедленно занять его чем-нибудь полезным, чтоб дурью не маялся, да и других тоже. О, придумал!

— Товарищ Тимохин, вам и вашей группе поручается составить полный исчерпывающий реестр находящейся у нас на борту научной, справочной, познавательной литературы, в том числе и имеющейся на компьютерных и прочих цифровых носителях. Также необходимо учесть все нетрадиционные для этого времени знания и умения, которыми обладают члены экипажей и прикомандированные специалисты. Выявить всех имеющих высшее, среднетехническое и специальное образование, в том числе и студентов-заочников старших курсов — таких немало среди контрактников. Командирам кораблей и подразделений будет отдано указание оказывать вам полное содействие.

— Я попробую, Павел Павлович, — Тимохин медленно поднял голову, — это хоть какое-то дело для нас. Вы разрешите, я пойду?

— Идите… — я смотрел на ссутулившегося старика, который сменил моложавого щеголя. — Если будут проблемы, немедленно обращайтесь.

Когда Тимохин вышел, Дашуня подошла ко мне сзади и обняла руками за шею.

— Паша, а чего это с ним? Какой-то он странный…

— Страдает человек, — я поцеловал ее ладонь, — винит себя за все, что случилось, грызет денно и нощно….

— Понимаю, — вздохнула она, — но для меня он, наоборот, исполнил самую-самую заветную мечту. Если бы не эта авария, мы… — Дашуня замялась, — мы так и не были бы вместе. Я так и осталась бы для тебя просто референтом или подобранным на улице бездомным котенком. Я понимаю, я ужасная эгоистка… Люди потеряли все, но я все равно счастлива… Паш, это плохо?

— Это не хорошо и не плохо, — я расслабился на мгновение в ее объятьях, — это нормально, ведь я тоже, старый дурак, не видел, что моя судьба — вот она, прямо под носом. Но Дашунь, я не только твой любимый Паша, я еще товарищ Одинцов, великий и ужасный, и у меня еще много дел. А для нежностей, я надеюсь, у нас будет целая ночь.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель! — Даша расплела свои объятья. — Ваше сиятельство желают чай, кофе или чего покрепче?

— Дорогая, мое Сиятельство желают литр кофе, ноутбук и полную тишину на пару часов.

— Будет исполнено, мой господин — хихикнула Дашка, — ноутбук и тишина предоставляются вам немедленно, а вот кофе… дайте вашей недостойной слуге несколько минут?

— Иди уже, балаболка! — я открыл ноутбук, и шлепнул ее по округлому заду. — Работать надо!

* * *

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Для меня истинное удовольствие стоять и смотреть, как работает мой любимый, как летают на клавиатурой ноутбука его пальцы и как он морщит лоб, пытаясь ухватить ускользающую мысль. В то время как военные воюют, добывая победу на поле боя, такие, как мой Паша, должны неустанно думать о том, чтобы эта победа не осталась втуне и не была промотана бездарными дипломатами на различных международных конгрессах. Российская империя тяжело больна, у нее нищее и неграмотное крестьянство, составляющее четыре пятых всего населения, у нее отсталая экономика, огромные, необжитые территории к востоку от Урала и перенаселенные в центре, у нее негодный руководитель, а у этого руководителя амбициозная, но недалекая жена. А скоро еще появится и смертельно больной наследник. Сейчас Паша должен решить, можно ли вообще выпутать ее из этой смертельной паутины и если можно, то как это лучше всего cделать. Над этим вопросом он будет работать несколько следующих дней, и от итогов этой работы будет зависеть то, какую политику мы поведем при встрече с предками. Что касается меня лично, то могу сказать лишь, что я всегда буду прикрывать Паше спину и, если надо, готовить кофе и подавать патроны, пусть даже при этом он будет сражаться против всего мира сразу. Я все для него сделаю, я смогу, потому что я на самом деле сильная и мне не привыкать.

* * *

1 марта 1904 года. 15–10 по местному времени. Тихий океан, 40 гр. СШ, 158 гр. ВД.

БДК «Николай Вилков»

Доктор технических наук Алексей Иванович Тимохин.

С тяжелым чувством я спустился в трюм… запах гари, мрак, сырость и мерзость запустения. От нашего детища остались только два обугленных контейнера. Техники — наши и флотские — под чутким руководством Аллы демонтировали уцелевшие, но изрядно закопченые блоки «Тумана», после чего изуродованные контейнеры будут подцеплены кранами БДК и выброшены за борт для освобождения места. Мои ребята пока об этом не знают, но, возможно, часть элементной базы удастся использовать для улучшения состояния радиодела на местном ТОФе. Сейчас мне предстоит самое тяжелое — наконец сообщить, где и когда мы оказались из-за моей, и только моей ошибки.

— Алла, — окликнул я рыжую бестию.

— Да? — повернулась она ко мне. — Чего тебе надо, Тимохин?!

— Будь добра, собери людей, только, пожалуйста, всех.

— Зачем это? — ее хриплый голос был похож на воронье карканье.

— Разговор есть, важный, — я присел на край переносного верстака, заваленного монтажными схемами «Тумана», — я только что говорил с Одинцовым…

— И что? Мы возвращаемся?! — ее глаза вспыхнули, как красные стоп-сигналы. Издевается или всерьез верит в возможность возвращения? — С полными штанами дерьма, псу под хвост несколько лет работы и Бог его знает сколько миллионов бюджетных рублей! Ты же знаешь, как тяжело было выбивать финансирование под нашу тему!

Да, похоже, ее сознание просто не может смириться с мыслью, что мы здесь навсегда и она гонит от себя эту мысль, воображая, что стоит нам взять курс на запад, как через два-три дня мы снова будем в двадцать первом веке. Тоже помешательство, как у Валиева, но только тихое. А теперь еще им всем предстоит узнать, что мы собираемся участвовать в русско-японской войне…

— Алла, будь добра, не спорь со мной, а просто собери людей. На пять минут, никуда от вас этот демонтаж не денется.

— Хорошо, — Алла три раза хлопнула в ладоши, — Лейла Рустамовна, Виктор Никонович, Екатерина Григорьевна, перекур! Шеф хочет сказать вам пару слов. Да, — она повернулась ко мне, — а что там с Валиевым, говорят, у него крыша поехала, бросился на кого-то?

— С ним очень плохо — считай что он овощ, вообще над ним целая комиссия билась. Шкловский Лев Борисович говорит, что лобные доли мозга у него полностью отключены, будто их и нет. Мол, так выглядит сознание человека, побывавшего в эпицентре темпорального хроноклазма. А может, это просто молния подействовала; мозг — это такая тонкая штука, что никогда и ничего нельзя сказать точно. Вот бабка Ванга начала пророчить, а этот просто взбесился.

— Жаль, — рыжая бестия пожала плечами, — неплохой был спец, да и как человек — вежливый, скромный, общительный….

«Ага, — подумал я, — как будто я не знаю, как ты регулярно ложилась под этого «вежливого и скромного», пытаясь забыть о своем одиночестве. Между прочим, при разнице в тринадцать лет, не в твою пользу. Что-то прохладно реагируешь — не было, поди, особой-то привязанности…»

Тем временем вокруг нас собирались люди. Я совсем не удивился, увидев среди моих людей, прикомандированных РТВшников — вместе работали над «Туманом», и вместе теперь его хороним. Я от души пожал руку капитану первого ранга Степанову и двум его старшим лейтенантам. А вот присутствие здесь прикомандированного к нам особым отделом Тихоокеанского Флота товарища Кима Михаила Оскаровича меня в первый момент удивило. Ну а потом подумал — а куда ему деться, здесь ему никто не подчинен, курирует он сам процесс испытаний, и за пределами нашей группы он «третий лишний»…. И Одинцов без него обходится, и все прочие не скучают. Теперь главное, как бы получше сказать этим людям о том, какое решение приняли наши командиры. А то ведь истерик не оберешься, тем более с женщинами, а их в нашем коллективе аж целых две.

— Ну, коллеги, ничего приятного я вам не скажу… Только что меня вызвал товарищ Одинцов и сообщил, что не далее как четыре с половиной часа назад состоялся военный совет, на котором офицеры боевых кораблей и роты морской пехоты приняли единогласное решение принять участие в Русско-Японской войне на стороне Российской Империи.

Наступила гробовая тишина, в которой мои последующие слова прозвучали торжественно-зловещим набатом:

— Как сказал мне Пал Палыч, через пару часов наша корабельная группа выдвигается в сторону Порт-Артура, поэтому мы как можно скорее должны будем закончить наш демонтаж, ибо избавляться от контейнеров на ходу будет уже затруднительно. Так что, товарищи, работаем, работаем и еще раз работаем.

И тут с места вскочил Виктор Позников, наш инженер из группы монтажа — ну, тот самый, из-за белоленточной ориентации которого у меня были неприятности с особистом и Одинцовым. Бледный, волосы дыбом, очки сверкают; движения нервные, отрывистые.

— Да вы что, с ума все посходили?! Какая война? За что? За Рашку?! — Слюна так и брызгала во все стороны. — В Штаты плыть надо! Знаете, сколько бабок можно срубить… Мы же все миллио….

— Какие Штаты, сука?! — РТВшный старлей Вася развернул крикуна к себе лицом и… бамс! — врезал гаду прямо в нос. Очки у того улетели и приземлились где-то в углу. — Вот тебе Штаты, гондон штопаный!

— А-а-а… — заорал наш белоленточный. Однако тут же заткнулся, потому что коллега Васи, Серега, тот самый, который спрашивал у меня про возвращение, развернул его лицом к себе и с оттяжкой врезал под дых.

— Родина у меня одна, как и мать, падла, — выкрикнул он, — и я ее за баксы не продаю!

Позников рухнул на палубу, скрючился и затих. Алла громко вскрикнула и застыла, закрыв рот рукой, а Лейла изумленно хлопала глазами и тяжело дышала, переводя взгляд с меня на Позникова и обратно. и тут с некоторым запозданием раздался пронзительный женский визг — этот звук издавала Катя Малеева, по прозвищу Зюзя — тихая, блеклая, молчаливая участница нашей команды, которая обладала удивительным свойством оставаться совершенно незаметной до тех пор, пока какое-либо потрясение не заставляло ее издавать этот самый звук, силой воздействия на психику похожий на вой пожарной сирены.

Вася уже было занес ногу, чтобы пнуть лежащего в лицо, но потом передумал.

— Товарищ капитан, — повернулся он к особисту, — вы, конечно, извините нашу горячность, но этот гад явно призывал к измене Родине…

Особист стоял как потерянный, явно не зная, что сказать. Наверное, мне надо брать инициативу на себя… Ну не моя это работа, не знаю я, что в этом случае делать! Заступаться за этого обормота? Он мне самому противен, да и мужики тоже не поймут — вон, смотрят волками. А вот их я понимаю — мальчик забыл, что он не на Болотной Площади среди таких же навальнят, и отгреб по полной. Но что же мне теперь делать дальше и к кому обращаться?!

Дальше все сделалось само. К нам в трюм по трапу, звонко цокая подковками по металлическим ступеням, спустились три морпеха, два рядовых и сержант. Очевидно, их привлек визг Зюзи, и они решили спуститься и глянуть, чем вызван такой всплеск эмоций.

— Сержант Некрасов, — козырнул сержант, — товарищи офицеры, — обратился он к Злобину и Смурному, — отчего вы, э-э-э, товарищи лейтенанты, применяете меры физического воздействия к этому гражданину? По всей группе кораблей объявлено Осадное положение и особый режим безопасности.

— Товарищ сержант, — Смурной рывком поднял Позникова на ноги; тот жалобно поскуливал, размазывая по лицу кровь, что густо шла у него из разбитого носа, — это наше дело…. И вообще вы забываетесь, тут старшие по званию есть!

— Извиняюсь, товарищ старший лейтенант, — козырнул сержант, — но мы на службе, что называется, при исполнении, и потому соответственно уставу и спрашиваем. А дело, может, и ваше…

Сержант щелкнул гарнитурой:

— Товарищ лейтенант, докладывает Борис, ЧП в «секретном» трюме, мордобой. Так, сейчас будете?! Жду!

Отключив рацию, морпех развел руками:

— Сейчас наш лейтенант придет и разберется! Будет мало — подключим майора! А там вплоть до товарища Одинцова. Ибо если каждый начнет бить морду тому, кто ему не понравился, тут такое начнется, что ни на одну голову не налезет.

Очевидно, Василий понял, что через их с Сергеем несдержанность могут произойти большие неприятности. Не стоит того этот Позников.

— Этот гад, — он еще раз встряхнул свою жертву, — вопил, что надо сдаться американцам и продать им все наши секреты….

— Это он зря! — донеслось со стороны трапа, по которому торопливо спускались лейтенант (кажется, его фамилия Жуков) и майор Новиков.

Через мгновение они стояли рядом с нами. Глянув на Позникова с презрительным интересом и криво усмехнувшись, майор произнес:

— Американцам мы сдаваться не будем, а поскольку у нас сейчас Осадное Положение, то за такие идейки положен трибунал. — Майор посмотрел на двух морпехов. — Парни, возьмите эту слизь и тащите ее на верхнюю палубу. Судить будем судом военного трибунала, тройкой. И вы, товарищи офицеры и инженеры, следуйте за нами. Надо во всем разобраться, так что прошу следовать за нами, будете свидетелями! — он обвел взглядом мою публику — то есть двух растерянных женщин. — Ну что, кто еще желает бежать в Штаты? Могу вам гарантировать, что дальше ада вы не убежите!

Затем он обратился к особисту и старшему РТВшнику:

— Извините, товарищи офицеры — служба.

Желающих спорить с морскими пехотинцами не нашлось, и они быстро вытащили Позникова на палубу, несмотря на то, что под конец он пришел в себя и пытался упираться.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Хоть я и постарался смириться с тем, что никогда не вернусь в двадцать первый век, мой бедный мозг сопротивлялся до последнего, цепляясь за мечту о благословенном континенте, которая проросла в нем настолько, что вырвать ее оттуда, да еще с корнем, было просто невозможно. И потому мой разум кипел, волновался, готовый вот-вот взорваться, тем самым губя меня навеки. Я с ужасом осознавал, что едва могу контролировать себя. Вероятно, это были последствия пережитого потрясения, которое, несомненно, оказало воздействие на каждого из нас.

И когда Тимохин сообщил, что принято решение вступить в войну, я просто не мог поверить собственным ушам. Война? Какая война? Я на это не подписывался! Какое они имеют право решать за нас? И вообще, как они могут вмешиваться в ход истории? Ведь это — прошлое! Для нас-то в нем уже давно все свершилось, и оттого, что мы вмешаемся, в нашем мире ничего не изменится! Какой во всем этом смысл? Нет, они просто рехнулись. Да-да, они все тут сумасшедшие! Вояки хреновы… Лишь бы повоевать! Недаром говорят, что у военных всего одна извилина в мозгу — и та от фуражки. Обкончались, наверное, от счастья, что представилась возможность применить все эти свои… боеприпасы. Мало им было в нашем мире Сирии и Украины. Проклятые империалисты! За кого воевать-то вздумали? За ублюдка Николашку? За самодержавие? Нет, я этого не перенесу. Уж лучше сдохнуть, чем оставаться в этой ненавистной Рашке, да еще и при царском режиме! Ничего хуже этого произойти со мной не могло. Никогда мой свободный дух не смирится с этим! Да еще и придется поневоле участвовать в боевых действиях?! Я ненавижу войну. Я ненавижу оружие. От вида крови мне становится плохо.

Мой мозг был похож на котел, давление в котором достигло критического уровня. И когда Тимохин в зловещей тишине объявил, что мы идем в Порт-Артур — то есть в самую разверстую пасть свирепых японцев, меня прорвало — моя паника вырвалась наружу, на мою же погибель, но я просто ничего уже не мог с собой поделать. В глазах потемнело, сердце отчаянно колотилось, и выкрикивал все эти слова, даже не задумываясь о последствиях. Мной руководили только страх и отчаяние. К кому я взывал? Кто мог бы отнестись всерьез к моим истерическим выкрикам? Никто. На самом деле это был скорее не призыв к действию, а просто нервный выплеск, спровоцированный последними событиями, которые, несомненно, в той или иной степени оказали влияние на психику каждого. Ведь всерьез полагать, что вот сейчас меня послушают и, благодаря за отличную идею, развернут оглобли в сторону благословенного континента, было бы чистейшей шизофренией. Это уже потом, сидя со связанными руками на верхней палубе, я подумал, что у меня могло бы найтись несколько единомышленников, если бы вместо истерики я действовал осторожно, прощупывая настрой каждого. Но все это опять же мечты… Ведь не дано мне было от природы умение обольщать людей и заражать их своими идеями. Мой вечный удел — быть одиночкой, лузером, ведь даже обстоятельства всегда складываются против меня… Ненавижу! И я обязательно выскажу им все, что о них думаю. Все равно они меня не пощадят — я уже труп, и этого не изменишь.

Нос болел — казалось, он распух до невообразимых размеров. Надеюсь, что он не сломан… Хотя не все ли мне равно, с каким носом отправляться на тот свет? В глазах почему-то мутно. Ах да — я же потерял свои очки! Наверное, они уже давно раздавлены их тяжелыми ботинками. Будьте вы прокляты, солдафоны! Воюйте, воюйте — все равно вы не увидите ничего хорошего от Николашки. Рашка останется Рашкой на веки вечные — вам этого не изменить. А меня можете утопить — несомненно, вы так и сделаете. Но лучше кормить рыб, чем прозябать в Рашке без всякой надежды стать свободным гражданином свободной страны…

* * *

тогда же и там же.

Доктор технических наук Алексей Иванович Тимохин.

На палубе нас уже ждал Одинцов; взгляд его был тяжел.

— Этот самый? — спросил он у меня. — Вот видите, до чего доводит в нашем деле идеологическая нечистоплотность… Идемте! Судить его будем пусть и скорым, но открытым судом. Пусть все видят, что бывает с трусами, изменниками и паникерами. А потому — в кают-компанию, там есть все необходимое, чтобы устроить трансляцию на остальные корабли, особенно на этот гадюшник «Бутому».

В кают-компании ничего не изменилось с момента Военного Совета — все также были закреплены камеры, все так же висела на стене плазменная панель. Председательствовал в тройке Одинцов, заседателями были майор Новиков и кап-три Алексеев.

Когда процесс начался, неожиданно Одинцов спросил у подсудимого:

— Ну-с, молодой человек и чего вы нам можете сообщить по делу?

Что тут началось! Мне стало просто плохо, когда этот кадр начал в голос орать, как он их всех ненавидит — таких-сяких совков, кровавую гебню, жуликов и воров…. По-моему, слюна брызгала метра на полтора, ругань в сторону России сменялась слащавыми дифирамбами Штатам. О боже, какую змею я пригрел в своем коллективе! Где-нибудь в московском суде данный кадр был бы отпущен на свободу уже вечером, в крайнем случае, рано утром. Вся та мерзость, что вылетала из его поганой пасти, по системе радиотрансляции мгновенно доводилась до команд всех кораблей нашего соединения.

— Довольно! — неожиданно стукнул по столу Одинцов. — Мне кажется, достаточно. Кто-нибудь хочет выступить в защиту этого человека? Нет?! Тогда… Валериан Григорьевич?

— ВМСЗ, товарищ Одинцов, — произнес старший офицер «Вилкова», — ВМСЗ и никак иначе.

— Товарищ майор? — обернулся Одинцов к Новикову.

— Поддерживаю! Призыв к измене, в военное время, при действующем Осадном Положении однозначно карается Высшей Мерой Социальной Защиты — смертной казнью, — майор посмотрел на Одинцова, — товарищ председатель трибунала.

Одинцов вздохнул и подтянул к себе уже написанный приговор. Ему явно не хотелось ставить под ним подпись…

— Товарищ Одинцов, — неожиданно для самого себя сказал я, — разрешите сказать пару слов. Нет, не в защиту этого человека, ибо он недостоин защиты, а только и исключительно в защиту целесообразности наших поступков. Вы не забыли о том, что мы сейчас плывем, то есть идем, в Российскую империю — в страну, где просто грамотных пока что чуть больше четверти, а уж люди с высшим образованием являются величайшей редкостью? Это я к тому, что и гражданин Позников тоже является обладателем технических знаний, которые делают его ценным специалистом. Я говорю это не к тому, чтобы простить и отпустить, а к тому, что мы могли бы использовать его способности… если надо вынести смертный приговор, он будет вынесен, но при этом должна быть записана отсрочка приговора на какое-то время. А дальше, когда отсрочка закончится, мы снова соберемся и спросим, хорошо ли работал гражданин Позников и стоит ли ему продлять отсрочку или его лучше сразу бросить за борт.

— Вы уверены в своих словах, Алексей Иванович? — спросил Одинцов. — Этот человек действительно вам так нужен?

— Да, нужен, — ответил я, — вы даже не представляете, сколько всего нам придется патентовать, чтобы обеспечить себе приличное будущее, а также двинуть вперед прогресс.

— Понятно, — кивнул Одинцов, — итак, с учетом особого мнения Алексея Ивановича Тимохина, гражданин Позников приговаривается к Высшей Мере Социальной Защиты с отсрочкой приговора на три месяца, по истечении которых мы снова соберем наш трибунал, чтобы решить, продлевать отсрочку еще на три месяца или приводить приговор в исполнение. Товарищи командиры, вы все видели? Общая трансляция на ваших кораблях была включена? Убедительно прошу вас лично и ваших замполитов довести до всего личного состава, что любая попытка деморализовать и демотивировать команды закончится точно так же. С Осадным положением не шутят. В отличие от некоторых у нас нет запасной Родины. — Затем он обратился к тем, кто собрался в кают-компании:

— Спасибо за внимание, все свободны.

Мы спустились к себе в трюм и сидели в полном молчании. Минут через пятнадцать вниз спустился побледневший Злобин.

— Все, посадили на цепь, как собаку! Миска со жратвой, кружка с водой и подстилка. Говорят, посидит так до прихода в Артур, а там будет видно. Но следующий так легко не отделается, Одинцов больше никого слушать не будет. Не, парни, дело тут серьезное, кто что-нибудь такое вякнуть захочет, пожалуйста, подальше от коллектива и уже поближе к борту…

Старлей дрожащими руками вытащил из пачки сигарету.

— Ладно, — я вяло махнул рукой, — вот и поговорили, понимаешь! Продолжайте свой демонтаж, наверное, всякое радиотехническое барахло тоже пригодится. Только, когда закончите, м-м-м, Алла, будь ласка, составь список, кто что заканчивал, второе образование, если у кого есть, хобби там разные… Товарищ Одинцов сказал….

— Да я твоему Одинцову…. — взвилась Алла.

— Цыц, дура! — Неожиданно для самого себя я рявкнул на нее так, что у самого зазвенело в ушах. — Ты что, не понимаешь — не игры все это, и не марши на Манежной. Кончились шутки! Или ты делаешь, что тебе сказали, или ты летишь за борт, причем кувырком. Адвокаты, правозащитники и прочая рукопожатая публика осталась ТАМ. А ЗДЕСЬ война! Уцелевшие платы «Тумана» демонтировать. Товарищ Степанов, я сам не силен в радиоделе, проведите, пожалуйста, ревизию нашей уцелевшей элементной базы, как из самой установки, так и из ЗИПа, и прикиньте, можно ли из этого хлама собрать сколько-нибудь радиостанций? И если можно, то сколько штук и какой мощности?

Капитан второго ранга кивнул:

— Прикинем, отчего же нет, связь на войне — это главное дело, на море особенно, посыльного не пошлешь и телефон не протянешь. Сделаю — сегодня вечером или завтра к утру; тут еще, Алексей Иванович, подумать надо. Давайте, товарищи, — окликнул он своих техников, — не стойте, работать надо….

Что-то мне как-то неудобно стало — люди, значит, работают, а я буду стоять и смотреть, или даже пойду непонятно куда, непонятно зачем. Я встряхнулся и скинул пиджак и бросил его на верстак.

— Эх, ну его к черту! А ну, кто-нибудь, отвертку дайте начальнику!

Через пару минут, растерянно опустив руки, без дела стоял только особист Ким. Ну и хрен с ним! Работать надо.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Лучше бы они убили меня сразу. Теперь, когда возбуждение начало проходить, на меня навалилась тоска. Озлобление улетучилось, и теперь я сам себе казался жалкой полуживой мышью, пойманную котом, который не торопится съесть свою добычу и лениво забавляется с ней, прежде чем умертвить окончательно.

Мой запал, под воздействием которого я выкрикивал им все эти слова, спеша сообщить все, что о них думаю (в полной уверенности, что сразу вслед за этим мне свернут шею), улетучился без следа. Ему на смену пришла вялость и опустошение. Я не рассчитывал на дальнейшее свое существование. И потому теперь в мою пустую голову непроизвольно лезли удивляющие меня самого мысли. И главной из них была та, что умирать мне категорически не хотелось.

Я вообразил себе холодную и равнодушную пучину, которая заглатывает меня как ничтожную песчинку… Смерть, забвение, тьма, небытие… Мысль об этом заставила меня содрогнуться. Пожалуй, впервые я был так близок к этому самому небытию. И вдруг с потрясающей ясностью осознал, как хочу жить. Жить! Вдыхать воздух, видеть краски мира, слышать звуки, ощущать солнечное тепло… А ведь мне всегда казалось, что этого мало. Я всегда был недоволен тем, что имею. Людей, довольствующихся малым, я считал блаженными идиотами. Но сейчас, перед лицом такой близкой гибели, все это казалось мне огромным богатством. Жить! Жизнь становится такой сладкой в тот момент, когда костлявая рука Смерти уже вкрадчиво касается твоей шеи…

И вдруг встает Тимохин, говорит несколько слов — и наступает момент, когда смерть разжимает свои когти и говорит: «Отсрочка исполнения приговора».

В тот момент, когда я выкрикивал этим людям свои проклятья, мне было совершенно не страшно умирать. Ведь зачем жить, если невозможно исполнить свою главную мечту о достойной и богатой жизни? А вот теперь страх наваливается на меня с новой силой, и я уже готов делать что угодно, лишь бы получить еще одну отсрочку, а за ней еще и еще. Ну что поделать — ведь на самом деле я не тот герой, который, смеясь в лицо смерти, бросает проклятия своим палачам. Никогда не понимал таких людей. Моя выходка была всего лишь истерикой, прорывом накопившегося в результате экстремальной ситуации напряжения. А я — всего лишь маленький человек, который хочет жить, и жить хорошо. Ведь в этом нет ничего постыдного, и на самом деле все люди такие, просто некоторые умеют слишком хорошо притворяться. А я не умею. Мне страшно, и я совсем не хочу покидать этот мир. В идеале я хотел бы жить, как в том моем сне — чтобы денег куры не клевали, и чтобы мне для этого ничего не надо было делать. Но эти мечты, видимо, так и останутся пустыми мечтаниями, и ничего с этим поделать уже не получится. Если мне даже в итоге и сохранят жизнь, то влачить я буду только самое жалкое существование… Пусть! Но лишь бы не холодная пучина, которая едва не засосала меня…

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Суфиева Лейла Рустамовна, 27 лет

На войну? Что ж, замечательно. Раз мужчины решили повоевать — значит, так тому и быть. Все в этом мире решают мужчины, и это не изменишь. Да и зачем? Мы, женщины, должны лишь покоряться их решениям и не рассуждать, правильные они или неправильные. Мужчине следует быть смелым, суровым и сдержанным в своих эмоциях. И для меня было полной неожиданностью, когда Виктор Никонович, всегда такой молчаливый и спокойный, вдруг повел себя так, словно в него вселился шайтан. Честно говоря, я обратила внимание не столько на его слова, сколько на его вид — он и вправду был похож на человека, у которого помутился рассудок. Он кричал что-то о том, что нам надо плыть в Америку… Но его очень быстро успокоили, хоть и сделали это весьма радикальным способом. Первый раз я видела, как по-настоящему бьют человека, но почему-то особого сочувствия к Позникову я не испытывала. Что-то подсказывало мне, что он сам виноват, а ведь мужчине всегда следует отдавать себе отчет в своих поступках.

Но вот Алла Викторовна была преизрядно шокирована происходящим на ее глазах. Сначала, когда один из военных ударил Виктора Никоновича, она вскрикнула, а чуть позже, после того как Позникова увели, она подняла с пола его очки и, заботливо их протерев, сунула в карман своего халата.

Потом, когда мы вернулись к своей работе, она, приняв целую горсть таблеток валерьянки, спросила меня:

— Ну и что ты насчет этого всего думаешь, Лейла?

— Насчет чего именно, Алла Викторовна? — переспросила я.

— Да насчет всего этого происшествия! Насчет нашего будущего! Тебе не страшно? — она воззрилась на меня внимательным взглядом исподлобья — впервые она смотрела прямо мне в глаза; до этого она мою персону не особо-то и замечала, как и Екатерину Григорьевну, которая в данный момент, не выказывая никакого желания поучаствовать в нашей беседе, вооружившись отверткой, в самом дальнем закутке снимала платы с оборудования.

— Нет, не страшно, — пожала я плечами. — Наоборот, мне интересно. Ведь нам выпал уникальный шанс убедиться в правоте Эйнштейна и других великих ученых, приверженных идее о возможности преодоления пространственно-временного барьера. Их заключения были чисто теоретическими, но мы стали первыми, кто подтвердил их на практике! Разве это не замечательно и не говорит о том, что мы счастливчики? Мы стали своего рода пионерами, первопроходцами; и сожаления о привычном существовании в двадцать первом веке не могут затмить восхищения перед величием Мироздания, полного удивительных тайн, завесу над которыми нам ныне удалось слегка приоткрыть… А будущее… Что будущее? Думаю, что наши мужчины о нас позаботятся. Что же касается более широкого значения этого слова, то мое мнение такое — с этого момента история пойдет по другому пути… Ведь это уже не наш мир, а другой. В нашем все останется по-прежнему, но в этом мы непременно повлияем на течение событий, даже если вовсе ничего не будем предпринимать. Но, как я поняла, мужчины собираются произвести существенное вмешательство, и я намерена с интересом за этим понаблюдать… А по возможности и поучаствовать.

Я перевела дух. Поистине на меня снизошло какое-то озарение, когда я говорила все это. Алла Викторовна смотрела на меня круглыми глазами, открыв рот. Ну да — от меня ей еще не приходилось слышать такой длинной тирады.

Она покашляла, словно подбирая слова для ответа на мою блистательную речь.

— Вот как, значит… — наконец задумчиво произнесла она, глядя на меня так, словно впервые увидела. — Что ж, Лейла, ты меня, честно сказать, приободрила… Я как-то не смотрела на все это с такой точки зрения. Видно, так уж устроен человек, что сразу теряется, когда привычный уклад его жизни безвозвратно нарушен. Но неужели ты совсем не будешь скучать по той, прежней жизни?

— Что значить — скучать по прежней жизни? — ответила я, искренне не понимая свою коллегу. — Судя по тому, что с нами происходит уже сейчас, скучать не придется ни по какому поводу. Да и смысла в этом нет. Я даже рада, что все так получилось. Теперь меня не будут принуждать к замужеству, и, возможно, я смогу заниматься наукой в свое удовольствие… Ведь в это время уже существовали прославленные женщины-ученые, так почему бы мне не пополнить их ряды? У всех у нас теперь есть шанс изменить свою жизнь…

Лисовая смотрела на меня некоторое время, о чем-то размышляя, а затем сказала:

— А ты, оказывается, очень разумная, Лейлушка… Если б ты еще и мылась почаще, то цены бы тебе не было…

И в самом деле… Теперь, когда больше нет моего старшего брата, который принуждает меня к замужеству, почему я и дальше должна выглядеть как вонючее нечистое животное, смущающее всех присутствующих своей неряшливой одежной, сальными нечесаными волосами и запахом немытого тела? Фу, какая гадость! Немедленно иду в душ!

* * *

1 марта 1904 года. 15–55 по местному времени. Тихий океан, 40 гр. СШ, 158 гр. ВД.

танкер «Борис Бутома»

майор Морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

Пока группа лежит в дрейфе, мне бы надо быстро-быстро посетить с инспекцией все корабли группы. Кстати, на «Быстром» тоже есть одно отделение морской пехоты, кажется, из четвертой роты, надо бы поговорить с их сержантом и принять командование. Но первым в инспекционном списке у меня был танкер «Борис Бутома». Не то чтобы я не доверял старшине — нет, просто в связи с поставленной задачей на крейсерские действия намечается кое-какая реорганизация и надо уточнить позиции. Скорее всего, для контроля за танкером мы оставим одно отделение и старшину. Туда же исполняющий обязанности капитана капитан-лейтенант с Трибуца — и все будет как положено.

Все, катер ошвартовался у трапа, поднимаюсь на борт, размышляя о том, что донести до тридцати молодых ребят, что пути обратно нет, и что надо рисковать своей жизнью и здоровьем ради Родины, которая еще не понятно как примет и примет ли вообще — это дело замполитов. Но замполит замполитом, а с командира ответственности тоже никто не снимал. Наверху, помимо вахтенного, меня встретили И.О. капитана капитан-лейтенант Кротов и наш старшина Качур. Откозяряли, козырнул в ответ, потом стянул с руки тугую перчатку (все-таки холодновато в марте без перчаток, да и ветер резкий).

— Здравствуйте, товарищи…

Я жал им руки, а мысль была уже далеко. Главное, чтобы не повторилась история, которая случилась на «Вилкове». Лишних людей у нас нет, но и разложения тоже допустить нельзя. Кто знает — может быть, того бузотера получится перевоспитать, а может и нет, но в походно-полевых условиях посреди океана это проблематично. Не пришлось бы Одинцову уже завтра еще раз менять свое решение и все-таки приказать бросить этого типа за борт. Меня вообще мучает один вопрос — как такой человек мог просочиться через фильтры отбора? Или он, как иногда у нас бывает, зашел в тему с черного хода? Ой, не знаю. А если у кого из моих ребят крышу сорвет — тогда ведь тоже очень жестко придется поступить, иначе нельзя. Закон один на всех. А товарищ-то Ким слабину дал, но что с ним делать, это не моя епархия, об этом пусть у Одинцова голова болит, а мы уж исполним, если что. Смотрю, прапорщик уже собрал на палубе свой взвод — стоят, ежатся от ветерка. Стало быть, побыстрее надо. Чуть в стороне экипаж танкера — все семьдесят пять гражданских моряков. Гражданские-то они гражданские, но большинство наверняка служило срочку, а значит, должны понимать, что такое приказ и дисциплина. Не будет сознательной дисциплины, учиним палочную. Ну вот, старшина отдал команду «Смирно» — морская пехота выровнялась и подтянулась, и даже бутомовцы приняли некое подобие строя.

— Вольно, товарищи матросы и сержанты! — оглядываю строй, нормальные серьезные сосредоточенные лица русских парней. Чудо-богатыри. С такими можно идти в ад и вернуться с добычей. — Я не мастер длинных разговоров, но, значит, так. Вы все уже знаете и о русско-японской войне, и о том, что, повинуясь долгу перед Родиной и присяге, мы выступаем на эту войну. В связи с планами дальнейших действий структура нашей роты будет временно преобразована. Для охраны и обороны танкера будет оставлено только одно отделение. Два других присоединятся ко второму взводу, который становится усиленной группой захвата. Остающиеся здесь, на танкере, должны помнить, что в их руках успех операции, потому что именно здесь сосредоточены все запасы нашей корабельной группы — топливо всех типов, питьевая и котельная вода, продовольствие и амуниция. Теперь к вам, моряки танкера «Борис Бутома». Согласно распоряжению представителя президента, вы все считаетесь мобилизованными на действительную военную службу до момента окончания действия Осадного положения, а это случится не раньше, чем капитулирует Япония. Теперь о печальном. Дороги назад, в свое время, нет и не предвидится. Даже если восстановить эту треклятую установку, то, тыкаясь вслепую, можно вылететь куда-нибудь в мезозой. На самом деле наше положение не так плохо. Мы живы, здоровы и боеспособны. И в данный момент это может быть одно из самых востребованных качеств. Если мы будем держаться вместе, то займем вполне достойное место под солнцем, как и наша страна, которая этого давно заслуживала. Об этом все, а теперь вопросы.

— Товарищ майор, разрешите обратиться….

Перебиваю, взмахом руки.

— Обращайтесь, рядовой.

— Рядовой Осипов. Товарищ майор… — парень на секунду замялся, — а какие задачи в этой войне будут у нас?

Все уставились на меня как на Деда Мороза в ожидании подарков.

— Какие задачи? Отлично! Слушайте! Нашей задачей будет на сто восемьдесят градусов развернуть телегу истории и направить ее в совершенно противоположном направлении. В первую очередь мы должны выиграть русско-японскую войну. Когда я говорю МЫ, я считаю не только морских пехотинцев, но и военных моряков, инженеров, ученых, а также весь многомиллионный русский народ, частью которого мы остаемся. Эти люди нуждаются в вас, они ждут. А русский солдат всегда приходит туда, где его ждут, и не от нас зависит, что иногда мы приходим слишком поздно. Сейчас идет Русско-Японская война, идет очень плохо. В нашей истории эта война была тем камешком, который стронул лавину и уничтожил страну. Все последующее — включая две мировые войны, четыре революции, террор, разруху, Гражданскую и Холодную войну — произрастает отсюда. Хотя вполне вероятно, что, выиграв эту войну и расслабившись, можно получить то же самое, да еще и в тройном размере. Отсюда заповедь — не расслабляться, а то …. — парни сдержано засмеялись. — Вот такие вот задачи. А приказ до вас доведут командиры. А вы, Степан Алексеевич, — повернулся я к И.О. капитана, — организуйте принятие присяги у мобилизованных и переводите службу на военные рельсы. Сейчас, на военном совете, принято решение, единогласно принято — идти на Порт-Артур, и, навязав бой эскадре Того, уничтожить ее в виду базы Порт-Артур. Затем получить выход на высшее руководство Российской империи и, войдя с ним в контакт, убедить этих людей в гибельности избранного ими курса. Убеждать будем всеми средствами — и добрым словом, и… ну вы помните, как сказал Аль Капоне. При этом, продвигаясь к Порт-Артуру, по пути следования, нарушать транспортные коммуникации Японии. Сам факт появления в этих водах российского флота и досмотра судов поднимет ставки по страхованию, а уже это уменьшит желание судовладельцев везти что-нибудь в Японию. Ваша задача заключается в поддержании военного порядка на танкере, досмотре и охране захваченных судов. Теперь, товарищ капитан-лейтенант, по вашим дальнейшим задачам, не связанным с судовождением. Самое главное ваше дело, совместно с прапорщиком — сохранить для всех нас танкер с его запасами топлива; без топлива вся наша техника — всего лишь большая куча железа. На вас обоих ложится задача составить подробные списки того, кто и что умеет. Образование, хобби, и так далее. Особенно интересуют умения, отсутствующие в забортном пространстве — дельтапланеристы там всякие, авто и авиа моделисты-самодельщики и т. д. Также необходимо провести инвентаризацию всех электронных носителей и их содержимого, в том числе и личных мобильных телефонов. Инвентаризацией программ детально займутся уже специальные люди на БДК «Николай Вилков». Из того факта, что обычно в походе отсутствует доступ к Интернету, на этих носителях может оказаться множество нужной нам информации. Если она не нужна сегодня, она может понадобиться завтра. После того, как мы вступим в контакт с нашими предками, категорически запрещается без специального распоряжения командования выносить с корабельного борта любую электронную технику. Командование понимает, что телефон — это не просто переговорное устройство, но и хранитель ваших личных архивов: фото, видео и аудио файлов. В вашу личную жизнь никто лезть не будет, но подумайте — вроде бы обыденная для вас информация в ЭТОМ времени может стать стратегически важной. Если информация про нас, нашем прошлом и их возможном будущем, наших возможностях уйдет к иностранным разведкам, это может вызвать непредсказуемые и даже катастрофические последствия. А теперь все свободны, разойтись!

* * *

1 марта 1904 года. 17–15 по местному времени. Тихий океан, 40 гр. СШ, 158 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

старший лейтенант Морской пехоты Сергей Рагуленко (Слон).

Тут у нас, на Трибуце, настоящий курорт, с самого начала я даже был в некоторых непонятках, зачем нас сюда назначили. Ясно, если был бы заход в иностранный порт — наша работа беречь корабль от любопытных типов, что пытаются проникнуть на него всякими разными путями. В открытом море этот БПК сам себе лучший сторож. На «Вилкове», к примеру, первый взвод, по слухам, охранял нечто жутко секретное и экспериментальное, да и на танкере надо постоянно держать под контролем гражданскую команду. До определенного момента мои парни откровенно блаженствовали, что неизбежно вело к расслабону. А расслабон — это лучший друг толстого полярного лиса, который так обожает внезапные визиты. Поэтому вздрочка, вздрочка, и еще раз вздрочка! Но все это так, имеет пользу, приблизительно равную бегу на месте, но очень интенсивному бегу. И вдруг — трам-парам, курорт кончается, шторм, гроза, прям настоящий тайфун, удар молнии в БДК… и мы уже ТАМА. То есть сначала мы даже не поняли, как глубоко мы туда попали… и вот, несколько часов назад, все стало вконец ясно. Мы идем на войну, на ту самую Русско-Японскую в тысяча девятьсот четвертом году. Новость, полная, прямо-таки сказать, бодрящего оптимизма. Ибо нам вчистую надоело безделие. А сейчас к нам прибывает герр майор, наш новый ротный. Все, что про него знаю — что не из штабных, а из вояк. Назначен на роту прямо перед командировкой. Кажись, такой же прожженный, как и я, но только более удачлив. А то про мою персону в бригаде шутят: — «Слон — трижды старший лейтенант Российской Федерации». Дважды получал капитана и дважды с меня нахрен срывали четвертую звездочку за неуместный мордобой. Последний раз месяц назад — полаялся в кабаке с каким-то типом, слово за слово, ну и в морду! А это оказался новый подпол из штаба бригады, переведенный недавно из Арбатского округа…

Вот и герр майор — поднимается с катера по шторм-трапу, натуральный человек-скала. Козыряю.

— Здравия желаю, товарищ майор, старший лейтенант Слон — тьфу, Рагуленко — по вашему приказанию прибыл!

Смотри ж ты — только чуть улыбнулся; другой давно бы ржал, как сто коней!

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — майор откозырял в ответ, потом крепко пожал мне руку. — Где мы тут можем поговорить, без свидетелей?

Ну, отвел я его на ют, по левому борту под вертолетную площадку, там как раз никого не было.

— Товарищ майор, слушаю вас, — сделал я морду «согласно протокола», — чем обязаны столь приятному визиту?

Майор посмотрел на меня как на говорящего ежика — сердито и с печалью.

— Скажи мне, товарищ старший лейтенант, как это ты умудряешься совмещать свои кулаки с мордами всяческих шишек? У меня, например, так никогда не получалось… Хотя нет, вру — один раз было, но тогда мне очередное год задерживали….

Ну что можно ответить на такой наглый вопрос? Ну не знаю я — само получается; вот есть наглая морда, значит, на ней скоро будет замечательный фингал. А скажи я ему такое вслух, не поймет ведь! А ему, кажись, ответ уже и не нужен….

— Значит так, товарищ старший лейтенант Рагуленко, ну или, если хочешь, Слон. С завтрашнего дня выходим на торговый маршрут Сан-Франциско — Токио и помаленьку начинаем врубаться в местные разборки. Вот тебе флешка, там все правила призового права…. Поскольку мы под Андреевским флагом, то имеем право утопить или захватить любую лоханку, везущую в Японию военную контрабанду. Если будут вопросы, то связывайся. Вертолет лучше оставь в покое, надо будет сказать Карпенко, чтобы их пока втянули в ангар. Нечего всяким встречным и поперечным на него глазеть — рано, насмотрятся еще. Для дальней разведки будем поднимать вертушку с «Быстрого», который будет двигаться чуть поодаль, она и будет наводить вас на цель. Высаживаешься с катера, в зависимости от размеров корабля бери одно или два отделения. Грубости к гражданским не допускать, все должно быть предельно вежливо. Форму надевайте повседневную, черную, поверх спасжилеты обязательно. Камуфляжем и боевым гримом никого не пугать, еще наиграетесь в индейцев. Самое главное, постарайтесь никого не убить, это плохо влияет на репутацию. Сказать чего хочешь?

Я почесал затылок.

— Товарищ майор, а что если эти распрекрасные жирные купцы не захотят останавливаться?

— Тогда у тебя будет сто процентов уверенности, что он везет какую-то гадость, и тогда твоя задача — взять его на абордаж подобно сомалийским пиратам из нашего времени. При отсутствии вооруженного сопротивления «Трибуц» не будет применять свое вооружение.

— Ну, это мы могем, тренировались, — я плотоядно оскалился. — А попробовать все это в реальном бою просто всю жизнь мечтал. Товарищ майор, а как будет насчет трофеев?

— Гражданских грабить запрещаю, — резко отозвался Новиков, — в случае боестолкновений карманы убитых врагов в вашем распоряжении. А из-за грабежа мирных моряков ихняя пресса поднимет столько вони, что мало не покажется. А нам этого не надо, так что и без трофеев перебьетесь. Не ради трофеев служите, в конце концов. Орлы, блин!

— Не орлы, а слоны! — я назидательно поднял палец вверх, — причем во вполне себе посудной лавке. Завтра попробуем, как это — резвиться от всей души без оглядки на ООН и Гаагский суд.

— Не очень-то там резвись, — остудил меня майор, — все должно быть в рамках призового права, согласно конвенций, до предела изящно и по протоколу, чтоб ни один юрист и носа не подточил. А это кровопийцы пострашнее комаров. Кстати, в ближайшее время получишь усиление — два отделения с «Бутомы» и два с «Вилкова», в том числе и моих головорезов. Так что будет у тебя то ли недорота, то ли сверхвзвод.

Потом майор построил мой взвод, задал моим слонам несколько вопросов, проверил снаряжение, но, кажется, увидел то, чего хотел, и остался доволен. Быстро попрощался и в ранних сумерках убыл на свой «Вилков». Значит, завтра!

* * *

1 марта 1904 года. 17–30 по местному времени. Тихий океан, 40 гр. СШ, 158 гр. ВД.

БДК «Николай Вилков»

Павел Павлович Одинцов.

Вот тебе, бабушка, и «товарищ особист», капитан ГБ Ким! А ведь надо было обратить внимание на первую фразу, которую он мне сказал при встрече — «нас предупредили…» — стало быть, более-менее осмысленно товарищ Ким действует только по готовой программе. А в нестандартной ситуации теряется, как кролик перед удавом, да и не мудрено, такие приключения могут случиться только раз в жизни. Придется его мотивировать, если получится; а не получится, тогда уж не знаю, как быть, офицеров контрразведки с таким опытом у нас раз-два и все…. Только, видно, опыт не способен заменить некую особую способность встречать неожиданность без удивленной оторопи. Вот, к примеру, прыгает на вооруженного человека тигр из кустов — один замрет на месте, другой рванет наутек, а третий, еще не поняв, что это тигр, одним движением сорвет с плеча карабин и шарахнет прямо в тигриную морду. Так и сейчас — оцепенел человек, готовой программы на данный случай у него нет. А вот лейтенанты, РТВшники — молодцы, технари-технарями, а морду гаду набили. А трибунал? Как этого кадра колбасило от злобы. Посмотрел я сначала на майора Новикова, потом на кап-три Алексеева. Увидел, как он им противен — и молча положил два пальца на стол. Все, что было потом, вы знаете. Не моя вина в том, что через несколько минут гражданин Позников не упал за борт со свернутой шеей, избавив нас от своего присутствия быстро и гигиенично. В этом случае о дальнейшей его судьбе позаботились бы акулы и прочие падальщики океана. А теперь возись с ним. Честное слово — мог бы вернуться обратно, основательно набил бы морду тому, кто его пропихнул на эти испытания.

Вот теперь я пригласил товарища Кима для разговора — конечно, и я, и он понимаем, что я пока ничего не буду решать. Но сейчас мне нужно составить общее впечатление в частном порядке. Ну а потом Совет Командиров вынесет свой приговор.

А вот кстати и он, вошел тихо, стоит молча.

— Садись, Максим Оскарович, не стесняйся… — я указал на стул. — Мы с товарищами, долго думали, какой бы участок работы тебе поручить.

На раскосом лице капитана ГБ впервые появилось выражение интереса.

— Ну и, Павел Павлович, что же вы решили?

— То, что осталось от «Тумана», больше не нуждается в вашей плотной опеке. В то же время проблема нигилистических настроений самого разнообразного толка встает перед нами крайне остро. Несколько часов назад мы нейтрализовали человека, призывавшего продать Россию за пригоршню американских сребреников. Пока это условно, но в любой момент приговор может быть приведен в исполнение. У нас просто нет другого выхода, на такой демарш, в такой обстановке, положено реагировать предельно жестко. Если бы вы, Максим Оскарович, вовремя остановили его истерику, то все могло пойти по более мягкому варианту, и не было бы этого отложенного смертного приговора. Но, увы, этот экзамен вы провалили. Мы хотим дать вам второй шанс. Сейчас нас интересуют настроения в командах. Навряд ли найдется еще один такой либерально-ориентированный деятель, таких уродов меньше чем один на тысячу и чисто по статистике еще одного можно было бы встретить в офисе какой-нибудь московской корпорации, чем на боевом корабле. Меня беспокоят «красные» патриоты — какому-нибудь придурку может взбрести в голову, что гражданская война — это достойная цена за свержение «Проклятого Самодержавия (ТМ)». Никаких репрессий, это только в крайнем случае. Мы постараемся победить их убеждением, а не насилием. До Порт-Артура нам целых тринадцать суток пути — так вот, за трое суток до момента выхода в окрестности Порт-Артура у меня должен быть полный расклад по политическим симпатиям в командах и среди гражданских. Ну и конечно, если вместо обычной болтовни сторонники поражения в империалистической войне будут готовить банальную диверсию, не стесняйтесь немедленно пресечь это безобразие арестами. Честное слово Одинцова — публичный процесс и такую же публичную казнь я таким фигурантам гарантирую…

— Вы что же, Павел Павлович, хотите сохранить в России монархию? — впервые за весь разговор товарищ Ким поднял на меня глаза.

— Я, Максим Оскарович, в первую очередь хочу сохранить саму Россию. Да вы сидите, сидите! Конечно, может, звучит невероятно, но с нашими возможностями вполне реально организовать бескровный и незаметный переворот сверху. Один из моих любимых писателей как-то сказал: «Все настоящие крепости берутся только изнутри, и высший шик, чтобы защитники этого даже не заметили!» Конечно, мне в голову и в кошмарном сне не приходит сохранить нынешнюю предельно неэффективную систему. Только я ради перемен не собираюсь поджигать страну с четырех сторон. Как мне еще ТАМ заявил один такой тип: «…чтобы восторжествовала справедливость, я согласен и на гражданскую!» — и глазки в пол. А сам ведь в России постоянно не жил, по разным Ирландиям с Португалиями бомжевал. Короче, не позже чем через десять дней жду ваш доклад. Вместе с вами над данной темой будут работать начальники особых отделов боевых кораблей, на танкер И.О. начальника особого отдела направим бывшего вашего помощника, старшего лейтенанта Ширшова. Только вот, простите, Максим Оскарович, но подчиняться корабельные особисты будут не вам, а своим командирам, по крайней мере, пока. Все ясно, товарищ капитан государственной безопасности? Тогда можете быть свободным.

Все, ушел. Будем надеяться, что это вернет его в строй, но на всякий случай нужно подстраховаться, отдельно переговорить с особистами «Трибуца», «Быстрого», «Вилкова» и его бывшим помощником. Особенно с последним — пусть расскажет, что это за человек такой — товарищ Ким.

* * *

Тогда же и там же

Поручик пограничной стражи Иванько Петр Степанович

Багрово-красное, раскаленное, как свежеотчеканеный медный пятак, солнце неумолимо катится к горизонту. Подходит к концу первый день моей жизни в бедламе, именуемом «Большой десантный корабль «Николай Вилков»». И пусть разум мой сопротивляется, но чувства как есть говорят о том, что я нахожусь среди людей не своего времени, на корабле, построенном много лет спустя после моей смерти. Первое, что бросается в глаза для внимательного человека, это отсутствие кочегаров. Винты этого десантного корабля крутят два нефтяных двигателя конструкции Рудольфа Дизеля. И хорошо крутят, шестнадцать узлов эскадренного хода он делает даже без форсировки машин. Конечно, двигатели Дизеля — не такая уж и невидаль. По Каспию и Волге уже пару лет, говорят, ходит нефтеналивная самоходная баржа, принадлежащая обществу братьев Нобель, с таким вот мотором, но только я сомневаюсь, чтобы кто-то вот просто так, рискнул ставить такой мотор с баржи на боевой корабль.

Кстати, о корабле. Тут недавно была какая-то авария и пожар, на палубе пятна ожогов, сам настил местами вздут и покорежен, а в трюмных коридорах до сих пор воняет гарью. Но что бы там ни было, с пожаром команда справилась, потому что корабль на ходу и не имеет сколь-нибудь серьезных повреждений, влияющих на живучесть. Тут, кстати, если держать рот закрытым, а уши открытыми, то можно услышать много разных интересных вещей. Например, что пожар возник от того, что в особую новейшую электрическую машину ударила молния. И точно — сам видел, как из соседнего трюма установленным на палубе краном извлекли два больших обгоревших железных ящика, размером чуть поменьше железнодорожного вагона и швырнули их в воду. Глубина тут поболее четырех верст, так что тайну этих ящиков Тихий Океан сохранит надежно. Хотя как знать, как знать. То, что один человек пожелал сделать тайным, другие люди всегда могут попробовать раскрыть. Да только вот к добру ли будет такое раскрытие — это еще вопрос…

И быть может, мне тоже, как тем трем обезьянкам, сделать вид, что я ничего не вижу, ничего не слышу и уж точно никому ничего не скажу. Наш груз оптики надежно заперт в опечатанном трюме и вместе с этой эскадрой, Бог даст, благополучно дойдет до Порт-Артура. А вот там мне придется писать рапорт — и при этом меня спросят и что я видел, и что я слышал; и уж не рассказать это будет нельзя. Служба-с! Да и сам господин Одинцов, который тут, кажется, главный, тоже должен понимать, что маленькую болонку или даже бульдога под ковер, как говорят англичане, еще запихать получится, а слона уже нет. Но будем посмотреть, как будут выкручиваться господа хорошие. Пока что порядок у них просто идеальный. Десантный корабль и танкер с топливом в середине строя, который возглавляют и замыкают крейсера, а два больших миноносца идут у нас ровно на траверзах. Водоизмещение примерно как у святой Маргариты, но кораблики очень ходкие и волну держат хорошо.

* * *

1 марта 1904 года. 21–25 по местному времени. Тихий океан, 39 гр. СШ, 157 гр. ВД.

Кают-компания БПК «Адмирал Трибуц»

Присутствуют:

Капитан 1-го ранга Карпенко Сергей Сергеевич — командир БПК «Адмирал Трибуц» (командующий корабельной группы)

Капитан 2-го ранга Дроздов Степан Александрович — старший офицер БПК «Адмирал Трибуц» (начальник штаба корабельной группы)

Капитан 2-го ранга Леонов Александр Васильевич — командир БЧ-1 БПК «Адмирал Трибуц» (флагманский штурман корабельной группы)

Капитан 1-го ранга Иванов Михаил Васильевич — командир эсминца «Быстрый»

Капитан 2-го ранга Ольшанский Петр Сергеевич — командир БДК «Николай Вилков»

Капитан 3-го ранга Кротов Степан Алексеевич — 2-й штурман БПК «Адмирал Трибуц» (в.р.и.о. командира танкера «Борис Бутома»)

Капитан первого ранга Карпенко подозвал всех присутствующих к столу, на котором была расстелена большая карта Северо-Западной части Тихого океана.

— Товарищи офицеры, завтра утром наши корабли спустятся до тридцать пятой широты и развернутся курсом на запад. Для большего охвата акватории предлагаю вести активную воздушную разведку. При этом вертолетам будет запрещено сближаться с обнаруженными судами и демаскировать себя. Резервные посадочные площадки можно оборудовать и на танкере и на БДК.

— Сергей Сергеевич, — загудел зуммер переговорного устройства, и то, что хотел сказать старший офицер «Трибуца» капитан второго ранга Дроздов, ныне исполняющий обязанности начальника штаба корабельной группы, так и осталось неизвестным.

Карпенко взял трубку.

— Да! — недовольно отозвался он. — Карпенко у аппарата!

Еще минуты две он внимательно слушал, потом положил трубку.

— Из рубки доложили, что видят на радаре, примерно двадцать миль на юго-восток от нас, крупную цель, движущуюся на запад со скоростью двадцать узлов. Рояль, товарищи, причем полированный! Степан Александрович, — он обратился к своему старшему офицеру, — так кажется, выражаются в ваших любимых романах из серии альтернативной истории про приятные неожиданности?

— Так-то так, Сергей Сергеевич, но с чего вы взяли, что эта неожиданность для нас приятная? — удивился старший офицер.

— Да, да… — вступил в разговор капитан второго ранга Леонов, командир БЧ-1 и главный штурман «Трибуца». — Ну, пассажирское или грузопассажирское судно — чисто грузовые суда и в наше время с такими скоростями не ходили — скорее всего, линия Сиэтл-Нагасаки, или Сиэтл-Шанхай, нам-то от него какое счастье? С пассажирскими судами лучше не связываться, греха не оберешься.

— Не понимаете вы, товарищи, простой истины. Суда, в том числе и нейтральные, досматривать будем и в дальнейшем. При обнаружении военной контрабанды мы должны их либо потопить, либо законвоировать в Порт-Артур. Конвоировать есть смысл только те суда, которые везут достаточно ценный груз, и при этом развивают не менее шестнадцати узлов крейсерской скорости. Команды с потопленных судов мы обязаны снимать. Во-первых, здесь еще не практикуется потопление гражданских судов вместе с командой, год на дворе не пятнадцатый и не сорок второй. Во-вторых, посреди океана шлюпки не являются надежным средством спасения. Теперь насчет снятия команд с потопленных кораблей — встает вопрос, куда их девать? На «Трибуц», «Вилков» или «Бутому» — ну его нафиг! Причем тридцать три раза. А законвоированный пассажирский лайнер сразу снимает эту проблему. Потом на траверзе Нагасаки или при входе в Желтое море отпустим на все четыре стороны. Возражения есть?

— Нет, Сергей Сергеевич, все правильно, не подумал я… — капитан второго ранга подошел к переговорному устройству. — Рубка, координаты цели, скорость и направление движения? — потом, выслушав ответ, примерно минуту проводил на листе бумаги какие-то вычисления. — Мы пересечем их курс через час пятнадцать час двадцать, для успешного перехвата желательно увеличить скорость до двадцати трех узлов, иначе придется догонять.

— Степан Александрович, — командир «Трибуца» обратился к своему старшему офицеру, — идите, пожалуйста, в рубку и руководите перехватом. И вызовите туда этого старлея морпехов, Рагуленко. Хочу перед делом с ним поговорить. А вы, товарищи офицеры, — Карпенко повернулся к командирам «Быстрого», «Вилкова» и к И.О. командира «Бутомы», — немедленно отправляйтесь на свои корабли, пока наш Степан Александрович не пришпорил коней. Держите пока прежний курс, а как закончим с лайнером, мы вас найдем. За старшего в группе остается командир эсминца «Быстрый», капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич. Все свободны.

Минут через пять в рубку вошел подтянутый и свежевыбритый старший лейтенант Рагуленко, и только покрасневшие глаза с густыми тенями под ними показывали, в каком напряжении он находился все последние сутки, как, впрочем, и все остальные офицеры.

— Здравия желаю товарищ капитан первого ранга, вызывали?

— Товарищ старший лейтенант, для вас и ваших ребят есть работа, причем непыльная и по специальности. Через час с небольшим мы должны перехватить неизвестный, скорее всего, пассажирский пароход. Ваша задача — высадиться на борт, провести досмотр и убедить капитана следовать за нами. Объясните ему, что его кораблю ничего не угрожает, просто он будет принимать к себе на борт команды потопленных нами судов, перевозящих контрабанду. В конце рейда мы его отпустим. Вам все понятно?

— Высадка на борт в ночное время — не хило, однако, товарищ капитан первого ранга. Но если так надо, сделаем — и высадимся, и убедим… Разрешите идти готовиться?

— Идите, товарищ старший лейтенант, за десять минут до начала операции вас известят.

— Ну, вот и все, Александр Васильевич, — обратился Карпенко к своему штурману, когда старший лейтенант вышел, — началось. Так что давайте перехватим эту цель, а сразу после перехвата повернем на запад. С учетом этого необходимо еще раз просчитать маршрут по этапам и расставить контрольные точки. Не забывайте — четырнадцатого утром надо быть у Порт-Артура.

* * *

Тогда же и там же

Доктор технических наук Лисовая Алла Викторовна, 42 года.

Ложась спать, я все думала над словами Лейлы. Эта чудачка, обычно с головой углубленная в свои формулы и расчеты, сегодня весьма удивила меня своими рассуждениями. Кроме того, что ее блестящий и выразительный монолог заставил меня задуматься, он еще и привел меня в чувство. Все-таки моя реакция на произошедшее больше приличествовала бы старой тетке с закоснелым разумом, чем прогрессивному исследователю. Видимо, это из-за возраста… Я неумолимо старею. И с этим ничего не поделать. Остается только смириться. Какой же это пустяк по сравнению с другой необходимостью — смириться с тем, что обратного пути нет. Мы никогда не вернемся домой…

Что ж, у меня достаточно крепкие нервы, и мне, пожалуй, больше не понадобится валерьянка. Буду брать пример с Лейлы. Собственно, если хорошо подумать, то о чем мне сожалеть? Что такого важного я утратила, без чего моя жизнь не может быть полноценной? Да, собственно, ничего. В том мире у меня остались лишь несколько родственников, с которыми мы не были особо близки, ну и пара приятельниц. Собственно, все женщины в нашей группе не были обременены семьей и обязательствами — как-то так удачно получилось. Катя — та вообще убежденная холостячка, мужененавистница, насколько я могу судить по тем проявлениям ее эмоций, которые мне крайне редко приходится наблюдать. Ей бы следовало родиться улиткой, этой Малеевой. Жила бы внутри своей раковины, лишь изредка высовывая нос для того, чтобы убедиться, что в мире ничего не изменилось и идет своим чередом.

Хотя такая встряска не могла не оказать влияния и на нее — и об этом красноречиво свидетельствовала громкость того звука, который она издала в тот момент, когда били Позникова. Возможно, она еще проявит себя с неожиданной стороны — наша серая мышка Катя…

А Позников… Честно сказать, не ожидала от него ничего подобного. Какая экспрессия, какой накал эмоций! Кто бы мог подумать… Я-то всегда считала его уравновешенным человеком; для меня он был надежным, ответственным коллегой, дисциплинированным работником и отличным специалистом в своей области. Это происшествие открыло его личность с другой стороны, о которой я даже не подозревала. И мне стало по-бабьи жаль его, когда он, окровавленный, со стонами валялся у ног морпехов, которые смотрели на него с такой ненавистью, что, казалось, сейчас сам воздух воспламенится.

Конечно, Виктор Никонович мерзавец. С этим я не спорю. Он получил по заслугам. В такой ситуации, как у нас, устраивать подобные эксцессы, вываливая наружу свои идущие вразрез с общепринятыми рассуждения, конечно же, было верхом безрассудства и… даже, я бы сказала, полным идиотизмом. Может быть, это был просто всплеск эмоций, который он не смог удержать, но эта вспышка безвозвратно настроила против него всех — и теперь Позникова ожидала участь изгоя; и это в лучшем случае, так как вообще-то ему вынесли смертный приговор. Кстати, я вздохнула с большим облегчением, когда этот приговор решили отсрочить. Я бы не перенесла, если б на моих глазах убили моего коллегу (каким бы он ни был негодяем) — я бы точно или сошла бы с ума, или получила сердечный приступ. Я вообще против всякого насилия! Но понимаю, что иногда без него не обойтись.

И я от души желаю, чтобы Виктор Никонович одумался. Хоть я и далека от политики, а все же нахожу его взгляды неправильными. Это с какой стати мы должны плыть в Америку? Я целиком поддерживаю намерение наших офицеров вмешаться в русско-японскую войну с целью помочь России одержать победу. Да, меня воспитали патриоткой, а его… Наверное, во всем виноваты его родители. Я помню подобные американолюбивые настроения среди некоторых своих знакомых в позднесоветский период…

Но тот парень сказал ему правильно — что Родина, как и мать, одна. И я думаю, что долг любого гражданина — по своей возможности способствовать тому, чтобы эта Родина стала лучше, а не бежать при удобном случае к чужой кормушке. В конце концов, не все меряется на деньги…

А вообще надо бы поговорить с Позниковым. Вразумить его. Очень не хочу, чтобы пролилась кровь кого-то из своих… Может быть, он просто дурачок, которому замылили мозги. Может быть, он несчастен в личной жизни, и потому озлоблен на весь мир… Знаю, что некудышный из меня психолог, но попытаться стоит.

И вдруг как-то отчетливо мне вспомнилось кое-что, связанное с Позниковым… Это было года два назад. Как-то с кем-то в разговоре я обмолвилась, что были раньше такие конфеты, «Школьные», и что я их очень любила, а сейчас в продаже что-то не попадаются. Так он где-то нашел эти конфеты… И купил для меня целый килограмм. Довольный, он протянул мне пакет, и очки его при этом радостно блестели, а на губах играла застенчивая улыбка, и отчего-то его уши при этом горели. Я тогда подумала, что это просто галантность, а вот сейчас вдруг дошло, что он так ухаживал за мной! Боже мой… И несколько раз он выходил с работы вместе со мной, неловко пытаясь завести разговор, но я, отделавшись вежливыми фразами, садилась на маршрутку и уезжала… Мне и в голову не приходило, что я ему нравлюсь — ну, как женщина. Он был так неуверен в себе… Я вообще не воспринимала его как мужчину.

Эти мысли настолько взбудоражили меня, что я вскочила с постели и принялась ходить по комнате. И очень неприятное чувство скреблось где-то в душе. Я ругала себя. Это ж надо было — не заметить мужских ухаживаний! До чего же ты докатилась, Алла… Неужели за ухаживания ты принимаешь похабные улыбочки и сальные взгляды, откровенные намеки и шлепки по попе? Именно так поступал этот мачо Валиев, выражая свой мужской интерес.

Раздражение против бывшего любовника поднималось в моей душе, и не имело значения то, что ныне он съехал с катушек и является полностью недееспособным — во всех смыслах. И как я могла? Зачем?

Тяжкие сожаления грызли меня тысячей маленьких зубастых существ. А если бы я ответила на ухаживания Позникова? Он, конечно, так себе, плюгавый мужчинка, и тоже моложе меня, но кто знает — может быть, тогда его сердце не ожесточилось бы настолько. Да необязательно даже было отвечать на его чувства — достаточно было бы просто отнестись к нему по-человечески, а не так холодно и безразлично, как мое поведение, должно быть, выглядело в его глазах.

Надо непременно с ним встретиться и поговорить. Вернуть ему очки — ого, судя по толщине стекол, он без них слепой, как сова. Одно стекло треснуло напополам, но обе половинки, к счастью, достаточно плотно сидят в оправе… Подклею и отдам. Ну и постараюсь направить его энергию в мирное русло… Должен же он понимать, что его поведение выглядит даже не преступно, а просто смешно. Будь моя воля — я бы каждое утро выставляла его как петуха на жердочке, чтобы он кукарекал свои либеральные мантры. Когда пройдет первое озлобление, над ним начнут просто смеяться, и этот смех должен будет подсказать ему, насколько глупо он выглядит в глазах людей…

* * *

1 марта 1904 года. 22:45 по местному времени. Тихий океан, 38 гр. СШ, 158 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

старший лейтенант Морской пехоты Сергей Рагуленко (Слон).

В ночной тьме ярко освещенные надстройки пассажирского парохода были видны издалека. Наш же «Трибуц» крался во тьме подобно воину краснокожих. Ну, конечно, слово «крался» — это легкое преувеличение для корабля, развивающего двадцать пять узлов. Просто капитан первого ранга Карпенко приказал задействовать режим жесточайшей внешней светомаскировки. Особой необходимости в этом нет, поскольку догнать любую местную посудину мы способны и так, но лучше не устраивать долгих гонок — надо беречь ресурс механизмов.

Командир «Трибуца», старший штурман и я стоим на левом крыле мостика. Внизу, возле катера, уже собирается весь мой взвод. Яркий, бело-голубой луч прожектора внезапно уперся в невысокую надстройку парохода, скользнул по мостику и прошелся вдоль борта. Наверное, сейчас в его рубке вахтенный офицер трет кулаком внезапно ослепшие глаза. Одновременно на нашем корабле зажглось дежурное освещение. На пароходе должны были четко видеть нарисованный на вертолетном ангаре андреевский флаг.

— Не хулиганить! — бросил через плечо капитан первого ранга Карпенко. — Степан Александрович, прикажите передать приказ лечь в дрейф и принять досмотровую партию.

С борта «Трибуца» часто заморгал имитирующий ратьеровский фонарь мощный светодиодный прожектор. Вместо ответа или остановки пароход начал разворот влево, пытаясь скрыться бегством. Наш прожектор высветил полощущийся за его кормой звездно-полосатый «матрас».

— Им что там, этим янки, совсем жить надоело?! — Карпенко выругался той самой специфической военно-морской руганью, на которую наш флот горазд еще со времен Петра Великого. — Ну-ка, передай-ка нашему Андрею Николаевичу — разрыв одного зенитного снаряда в кабельтове-двух прямо перед носом! Командир БЧ-2 он или нет?!

Первая стомиллиметровка сверкнула яркой вспышкой выстрела — и через пару секунд, прямо по носу парохода, распустился, ослепительный в ночи, цветок разрыва. Пароход в ответ заморгал ратьеровским фонарем и начал сбрасывать ход.

— То-то же! — Карпенко повернулся ко мне. — Давай всех твоих ребят на левый борт, катер спускать не будем, ошвартуемся борт к борту, благо погода нас балует.

Швартовка корабля к кораблю в открытом море (даже при хорошей погоде) — дело непростое, даже, можно сказать, ювелирное. Наша задача при этом — одним прыжком перемахнуть на чужой борт, что крайне сложно. В свое время я много тренировал своих парней. Мой взгляд упал на надвигающиеся мачты парохода… Да, этот антиквариат имел три мачты и весь необходимый рангоут и такелаж для того, чтобы нести на них полное парусное вооружение. Какая ерунда лезет в голову.

Прыгать с борта на борт? Авантюра, честное слово, авантюра; но это только на тот случай, если америкосы не будут принимать брошенные швартовы. В противном случае лучше не рисковать — ошвартуемся и перейдем с борта на борт по трапу, тихо и мирно.

Что самое удивительное — каскадерствовать нам не пришлось. Видно, разорвавшийся прямо по курсу снаряд выбил из голов племянников дяди Сэма всю дурь вместе с остатками сна. Сблизились, дождались, пока янкесы сбросят кранцы, а затем ошвартовались. Подали трап — и мы быстро, но без особой суеты, проследовали на борт американского парохода. Три пары я сразу направил в низы, чтобы никому не пришло в голову внезапно дать полный ход. Еще две пары направились вместе со мной в рубку, а одну пару направил искать радиорубку, которая вполне может быть на грузопассажирском пакетботе, остальные морпехи рассыпались по палубе, имея задачей не допустить праздного хождения по ней.

В рубке выяснилось, что сей доисторический раритет — древний, как дерьмо динозавра (даже для этих времен) — гордо называется «Принцесса Солнца». Спущен на воду в 1882 году в Англии, на всем известной верфи на реке Клайд. Восемнадцать лет отходил на атлантических линиях под другим именем, но четыре года назад сменил владельца, название и порт приписки — с Нью-Йорка на Сан-Франциско. Все это мне изложил уже очухавшийся от шока вахтенный офицер. В самой середине объяснений в рубку ввалился капитан. Мистер Сэм Роберт Ирвин Голдсмит были заспаны, кое-как одеты и ужасно раздражены. Они хотели объяснений. Ну, я ему на ломанном английском, и выдал «объяснения»….

— Мистер, вы дерьмо! И ваш вахтенный офицер дерьмо! Каким местом он думал, когда пытался скрыться от военного корабля? Он же поставил под угрозу жизнь и здоровье ваших пассажиров… Не жалко себя, так пожалейте хотя бы их! Чего ради нужна была вся эта авантюра с бегством?

Так, у капитана забегали по сторонам его маленькие глазенки на жирной рыжей морде, а бакенбарды, кажется, даже взмокли от пота. А ну-ка… вахтенный притащил списки пассажиров. Писано, как и положено в эти времена, от руки, хорошим каллиграфическим почерком опытного писаря. Четыреста двадцать один пассажир первого класса, сто девяносто восемь второго…. третьего вообще нет…. «Опаньки! — думаю я, — в таком случае, может быть, вместо пассажиров третьего класса груз?»

— Грузовой манифест давай! — Говорю я вахтенному.

Тот стоит и только глазами хлопает…. По морде я его, конечно, бить не стал, а просто кликнул с палубы еще две пары из резерва и послал их в трюмы — посмотреть, чего они там прячут. Наверняка компактное, срочное и очень дорогое, раз отправили не трампом, а быстроходным грузопассажирским рейсом.

— Тащ старший лейтенант, вот… — сержант Цыпа, которого я послал проверить трюм, притащил какой-то ящик.

Открываю…. Сюрприз! Блин, да это же полевой телефон — может даже, самый первый из серийных. Ну не помню я, когда их начали выпускать, но уже на русско-японской их, кажется, уже применяли.[13]

— Ну, Цыпа, и много там этого добра?

— Штабеля до потолка, тащ старший лейтенант. А еще мотки провода и ящики побольше… А в грузовых трюмах ящики вообще большие — метра три в длину и полтора в высоту и ширину. Штук десять будет.

— Ну, мистер — повернулся я к капитану, — как ты это объяснишь? Давай-ка сюда грузовой манифест. Быстро! Или ты хочешь, чтобы мои парни перетряхнули всю твою галошу?!

— Тащ старший лейтенант, — вмешался в разговор мой сержант, — а может, мы сами посмотрим в его каюте, там наверняка есть сейф. Пластит на замок — и все тип-топ. — Цыпа, как всегда, проявляет ненужную инициативу.

— Отставить игры в медвежатников, на то у нас начальство есть…

Я поправил гарнитуру рации и вызвал «Трибуц».

— На связи Слон, обнаружил груз армейских полевых телефонов, и еще какую-то хрень в ящиках. Что там — непонятно. С грузовым манифестом капитан ни мычит, ни телится.

— Слушай, старлей, — ответил Карпенко, — ты там лишнюю инициативу не проявляй, сейчас подойдет мой старший, он с этим капитаном в белых перчатках разберется.

— Ну, мистер Голдсмит, писец тебе, — говорю я капитану, — придет кавторанг Дроздов — и петь тебе до конца жизни тонким голосом…

Во блин, зеваю, спать охота — сил нет, после такого нервного дня еще и ночная смена. А на палубе какой-то шум и гам… Вылезли наверх растревоженные мистеры и их миссис. Правда, права пока никто не качает — наверное, из-за сурового вида моих ребят. А шум поднялся из-за одного мужчины с пышной шевелюрой каштановых волос. Понять не могу, кто он такой и чего хочет от моих ребят.

— Сержант, — оборачиваюсь к Цыпе, — охраняй капитана — к приходу Дроздова он должен быть жив, здоров и невредим! Ясно? А я пойду разберусь с тем типом, что пристает к ребятам.

Подхожу ближе к источнику шума. Ага — мужик-то, кажется, корреспондент; по крайней мере, блокнот с карандашом налицо. Что поделаешь — мобильные фотоаппараты и диктофоны еще не изобрели. Жаль, язык я знаю лишь с пятого на десятое.

— Старший лейтенант Рагуленко, ваши документы, — представляюсь. Блин, получилось как у мента…

Американец, в синих глазах которого горит юношеская энергия и живое любопытство, протягивает паспорт. Фотографии в документе, конечно, нет, прогресс не дошел. Читаю. Джон Гриффит Чейни… уж не предок ли он тому упитанному поросенку, что был вице-президентом при Бушике-младшем? А так эта фамилия мне ничего не говорит. Послал запрос на «Трибуц» — их замполит большой любитель истории; если этот корреспондент где-то засветился, то на компе замподушам есть на него данные. А тем временем этот самый Джон Чейни быстро-быстро чиркает что-то в блокноте. На войну, значит, ехал… Что характерно — к японцам, освещать их борьбу против русских варваров. Ну, мы вам еще покажем русских варваров….

Вызов с «Трибуца», на связи опять Карпенко. Голос радостно-возбужденный, словно призошло какое-то счастливое событие.

— Ну что ты за человек, старлей? Ты хоть знаешь, кто тебе попался? Джон Гриффит Чейни — это настоящая фамилия Джека Лондона! Ты, деревня, знаешь, кто такой Джек Лондон?!

— Оh, yes! — видно, корреспондент тоже что-то услышал из слов Карпенко. — Jack London, yes! — Он разулыбался так, что, казалось, солнечные лучи брызнули из его глаз — очаровательная мальчишеская улыбка, на которую губы непроизвольно растягиваются в ответ, даже у такого сурового солдата, как я.

Да черт меня побери… Джек Лондон?! Писатель, книгами которого я зачитывался в детстве? «Морской волк», «Мартин Иден», «Мексиканец»… Мужество, благородство, преданность, сила духа — все это он воспевал в своих книгах… Эх, а вот его настоящую фамилию я не знал — позор мне. То-то мне показалось, что в его облике есть что-то знакомое — так ведь на каждой обложке четырнадцатитомника его портрет, изображенный выразительной светотенью…

— В общем, старлей, узнай, чего он хочет, — Карпенко хмыкнул, правильно истолковав мое замешательство. — Только его нам и не хватало до кучи!

— Интервью хочет, товарищ капитан первого ранга, — поспешил ответить я, — и очень настойчиво хочет.

— Ну, товарищ Слон, вот и дай ему интервью! — Карпенко закашлялся. — Хотя нет, отставить! Ты дашь в своем стиле — потом концов не найдем!

— Товарищ капитан первого ранга, он вашего интервью хочет, и товарища Одинцова, — дал я поправку на ветер.

— Да? Черт… — примерно минуту капитан первого ранга молчал. — Хочет, перехочет, это еще надо посмотреть, какой он, Джек Лондон. Ответь ему стандартным «No comment» и отправь в каюту, сны досматривать, не до него сейчас. Да, вот еще что — придай моему старшему одно отделение и оставь там на него все дела. Остальные пусть отдыхают, и ты тоже. Но, короче, молодец! Рукопожатие перед строем!

Так, отключил я связь — а тут….

— А-а-а-пчхи!

Ну точно — рядовой Иванюта, весь в соплях. и чихает, гад, на меня и Джека Лондона в придачу.

— Боец! Ах ты, сукин сын! Ты на кого начхал, на своего командира? Бегом в санчасть на «Трибуц», и пока не будешь абсолютно здоров, на глаза не показывайся! Цыпа, мать твою! Почему у тебя больной боец в деле?! Хочешь, чтобы он тут всех перезаразил — и своих, и чужих? Короче, мое неудовольствие тебе, с занесением в грудную клетку. После задания получишь!

Вот, втык я дал по самое «не хочу» и оставил на пакетботе Цыпу вместе с его отделением, остальных отправил спать. Тем временем пришел Дроздов и принял у меня заботы об этой «Принцессе Солнца». Мистеров и миссис банально разогнали по их каютам, объяснив, что никто их топить или брать в плен не собирается, просто на корабле обнаружена военная контрабанда, в связи с чем необходимо оформить некоторые формальности.

* * *

Тогда же и там же

Писатель и журналист, Джон Гриффит Чейни, он же Джек Лондон

Хорошо быть всегда готовым к новым приключениям. А уж морское путешествие по Тихому океану к берегам загадочной Японии — это уже приключение. Хоть и был я нынче в качестве пассажира, а все-таки поездка волновала меня, обещая массу впечатлений.

Я собирался написать цикл очерков о русско-японской войне. При этом надеялся, что мне удастся быть по максимуму объективным. Кроме того, война — это та встряска, в которой наиболее остро проявляются человеческие качества. На войне становится понятно, кто есть кто и чего стоит. Хоть я всегда с симпатией относился к русским, но не разделял их приверженности тому общественному строю, который имеет место в России и который они так свято оберегают. Разве может самодержавие хоть как-то способствовать прогрессу? Считаю, что нет, и уверен, что ничто не сможет разубедить меня в этом. Самодержавие — это крайне отсталая система правления, которая рано или поздно приведет государство к кризису. Но русские с их душевностью, стремлением к справедливости, умением рассуждать глубоко и ясно очень близки мне. В тяжелые моменты их отвага граничит с яростью, и тогда никакая сила не способна одолеть их. Действительно, может показаться, что им все века помогает бог — то есть некое провидение, которому по какой-то неведомой причине важно сохранить самодостаточность и самобытность этой удивительной страны…

Но дело, пожалуй, не в провидении. Дело в самом народе. Через много веков удалось ему пронести свое самосознание, сохранить свой стержень, который и делает его таким могучим, неподвластным влияниям извне.

Да, русские близки мне по духу. И в идеале хотелось бы побывать по обе стороны фронта, но не знаю, получится ли это у меня…

Среди ночи я внезапно проснулся, и первые мгновения не мог понять, что же меня разбудило. Непонятное беспокойство заставило меня настороженно прислушаться. Минут пять ничего не происходило, но я не спешил расслабиться, чтобы снова погрузиться в сон. Тишина была зловещей. Словно там, за переборками моей каюты, что-то происходило — что-то недоброе. Я чувствовал себя так, словно наше судно находится под прицелом — точнее, будто над ним нависла некая грозная сила неизвестного происхождения. Я лежал, замерев и вслушиваясь в тишину. Мне давно не приходилось испытывать подобное — интуиция шептала, что сейчас что-то произойдет. Что это будет, я не знал, но мысленно готовился к этому.

И вот — резкий звук, словно в непосредственной близости от судна, в океане, разорвался снаряд. Я вскочил и теперь уже прислушивался, сидя на рундуке. Нас бомбят? Не может быть. Множество предположений пронеслось в моей голове, и при этом я ожидал нового взрыва. Но было по-прежнему тихо; правда, изменившаяся вибрация подсказала мне, что мы развернулись в противоположном направлении. Кажется, что-то начинает проясняться… Мой мозг шустро выстраивал логическую цепочку, жизненный опыт давал ценные подсказки. Видимо, мы пытались от кого-то удрать, а этот «кто-то» все же убедил нас выполнить его требования, взорвал в непосредственной близости тот самый снаряд, тем самым недвусмысленно приказав остановиться… Интересно, интересно…

Тем временем пассажиры, разбуженные взрывом, просыпались. Я услышал звуки суеты — открывались двери, кто-то торопливо и встревожено сновал по коридору. До меня донеслись приглушенные голоса с нотками испуга и растерянности. Где-то истошно заверещал ребенок — и тогда я резко встал и начал одеваться. Надо непременно выяснить, из-за чего возникла эта странная заварушка.

По мере того как я быстро набрасывал на себя один предмет гардероба за другим, во мне хорошо знакомой щекоткой поднималось предчувствие чего-то необычайного — какого-то невероятного и захватывающего приключения…

Я был уже готов, и осталось только причесаться — не хотелось бы смущать людей своим всклокоченным видом. Но, как всегда, моя расческа куда-то запропастилась. Не желая тратить драгоценно время на поиски этого ничтожного предмета, я пригладил волосы пятерней и открыл дверь. Там происходила неразбериха. Кто-то куда-то бежал, кто-то ругался, поминая всех чертей и дьявола в придачу, кто-то что-то бурно и непонятно объяснял, вдохновенно жестикулируя; женщины, словно испуганные воробьи, негромко щебетали, сбившись в кучку. Мужчины стояли рядом — хмурые и настороженные.

— Простите, — обратился я к одному из них — крупному и темноволосому, показавшемуся мне наиболее здравомыслящим, — не знаете ли вы, что происходит?

— Говорят, нас остановил какой-то венный корабль и сейчас наше судно будут досматривать, — ответил брюнет. Судя по его виду, он был весьма недоволен происшествием. А мои расспросы, вероятно, разожгли в нем стремление выразить свою точку зрения на происходящее, и он добавил, хмуря густые брови и сверкая черными глазами: — Это русские. Это они всюду суют свой нос…

— Они стреляли по нам! — эмоционально добавил худой, похожий на вяленую рыбу, мужчина с неприятными водянистыми глазами. — Вы представляете — они стреляли по пассажирскому судну, где находятся женщины, дети!

Сухощавый тип просто клокотал от возмущения. Он говорил все это истерическим голосом со звенящими нотками, и женщины наверняка слышали его слова — они стали ахать и прикрывать рты руками.

— Если бы хотели, они бы попали, — резонно вставил темноволосый, — не нагоняйте панику, любезнейший — думаю, просто напугать хотели. Чтобы мы остановились. Уж не знаю, что им не понравилось, но, похоже, у нас проблемы…

— У нас не может быть проблем, — возразил я. — Мы не совершали ничего противозаконного. Неприятности могут быть у капитана и его помощника, так как именно они отвечают за судно и за груз, а мы всего лишь пассажиры, и, если только нас не разыскивает международная полиция, можем быть спокойны. Они досмотрят и покинут борт. Я думаю, не стоит волноваться.

— Все равно, где русские — там несчастье… — негромко пробормотал мой темноволосый собеседник и смерил меня мрачным взглядом; а белесый, усмехнувшись, вскинул голову и отвернулся, показывая, что не желает слушать глупости.

Тем временем наше судно остановилось. Судя по всему, как раз в данный момент нас брали на абордаж… Несколько человек, не в силах преодолеть любопытство, ринулись наверх — среди них было несколько женщин. Но те двое, с кем я разговаривал, только покачивали головами, не желая, очевидно, рисковать — мало ли что взбредет в голову этим русским. Но я… я никак не мог оставаться в стороне. Вот он — журналистский азарт, упоение от сопричастности к событиям, которые, возможно, сыграют важную роль в истории! Я ничего не могу пропустить — мне следует видеть все собственными глазами, быть на передовой, и первым добывать новости!

— Я все разузнаю, — сказал я и, стремительно заскочив в каюту, чтобы взять карандаш и блокнот, поспешил на верхнюю палубу — в самый, как я предполагал, эпицентр событий. Я был бодр и полон решимости поучаствовать в том, что в данный момент происходило буквально у меня под носом — какой бы характер оно ни носило…

На верхней палубе уже присутствовало несколько пассажиров — видимо, из числа самых любознательных. Они толпились у лееров, приглушенно перешептываясь, и в шепоте этом явственно слышалось недоумение. Оглядевшись вокруг, я понял, что мои предположения были правильными. Я увидел рядом с нашим совершенно необычное судно — и еле удержался от удивленного возгласа. Остроносое, с атлантическим форштевнем и развитым полубаком, оно, несомненно, было создано для того, чтобы, развивая большую скорость, догонять свою добычу или скрываться от погони. Впрочем, в облике этого, несомненно, военного корабля не было ничего знакомого, за исключением двух необычайно маленьких артиллерийских башен и, напротив, очень крупных минных аппаратов. Все прочее было так же чуждо всему, что я знал, как если бы этот корабль, например, принадлежал пришельцам с Марса, о которых писал англичанин Уэллс. Словом, даже в самых смелых фантазиях я никогда не мог бы вообразить ничего подобного.

Несколько людей в невиданной мной доселе военной форме деловито расхаживали по палубе, невольно притягивая к себе взгляды — так странно они выглядели. Впрочем, они внушали уважение, и в то же время веяло от них надежностью и основательностью. Однако никто не решался заговорить с этими суровыми парнями. Что ж, придется это сделать мне…

— Простите, не могли бы объяснить мне, чем вызвано ваше присутствие на этом корабле? — спросил я, подойдя к одному из этих солдат.

Пассажиры негромко загалдели за спиной, одобряя мою решительность. «Какое они имеют право?» «Кто они вообще такие и почему не представились?» — слышалось сзади. Однако я придерживался мнения, что разговаривать с людьми, пока они еще не сделали тебе ничего плохого, следует вежливо.

Но, похоже, эти солдаты не владели английским. А может быть, владели, но им было предписано не вступать в разговоры с гражданскими. Впрочем, скоро на палубе появилось еще несколько человек, и, судя по всему, один был их командиром. Перекинувшись с подчиненными несколькими словами, внимательно при этом поглядывая в мою сторону, командир направился ко мне. Как в открытой книге, на его лице отчетливо читалась неприязнь к журналистам. Но этот факт меня совсем не смутил. Да, военные не особо жалуют пишущую братию, но тут многое зависит от личного обаяния.

Мой взгляд молниеносно оценивает приближающегося человека. Он невысок, но обладает очень мускулистым, упругим телом. Походка у него легкая, словно у хищника, и это говорит о том, что всеми своими мускулами этот человек управляет прекрасно, он не сделает ни одного лишнего движения. Он темноволос, но на его висках слегка проступает седина. Крупный нос, слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть — для меня совершенно очевидно, что он отлично владеет приемами ближнего боя. Его карие глаза чуть прищурены, неся сигнал о том, что с такими, как этот человек, шутки плохи. Это — идеальный воин, явно обладающий хорошей выдержкой; несомненно, свой дух он закалял в войнах и сражениях.

Он представляется и просит документы. Все это на русском языке, но я без труда его понимаю. По крайней мере, интернациональное слово «documents» и протянутая рука не могут быть истолкованы двояко. Фамилию его я, кажется, тоже уловил почти правильно — Gulenko или Dulenko.

Я протягиваю ему паспорт. И тут он лезет в нагрудный карман и достает оттуда… кожаный футляр-очечник. Открывает его, осторожно вынимает очки в блестящей оправе (золото?) и, кашлянув, водружает на свой великолепный нос (а ведь стесняется очков, явно стесняется!). После этого он внимательно изучает мой документ, слегка шевеля губами и кидая на меня пронзительные взгляды. От меня не ускользнуло, что моя фамилия вызвала у него что-то похожее на чувство неприязни; но причина этого так и осталась для меня загадкой.

После это этот он позвонил кому-то по переговорному устройству, немало меня удивившему — маленькое, компактное, оно казалось настоящим чудом, воплотившейся выдумкой фантастов. И пока он с кем-то разговаривал, глаза его меняли выражение с сурово-отчужденного на радостно-изумленное. Он, конечно, пытался скрыть свои эмоции, но я всегда умел хорошо читать по лицам… Причины столь дивной перемены я не мог разгадать. Даже если допустить, что мои книги достигли высокой популярности в России, то вряд ли здесь знали мою настоящую фамилию…

Однако, к величайшему моему удивлению, это оказалось именно так. Когда Гуленко слегка отодвинул трубку от уха, я отчетливо услышал, как она возбужденно произнесла «Джек Лондон» — причем с тем восхищенным выражением рьяного читателя моих книг, которое ни с каким иным не перепутаешь. Когда я подтвердил, что да, я именно тот самый писатель Джек Лондон, Гуленко стал меняться на глазах. Он вдруг улыбнулся и в глазах его заплясали радостные лучики.

Затем Гуленко кое-как объяснил мне, что их самый главный командир готов дать мне интервью, но чуть позже. После чего он любезно предложил мне отправиться в каюту и доспать остаток ночи. Но разве мог я спокойно почивать в то время, когда рядом происходит что-то интересное, и некое чутье подсказывает мне, я оказался втянут в события не просто исторические, а из ряда вон выходящие? И потому я остался на палубе. Я наблюдал, и свои наблюдения записывал в блокнот, одновременно размышляя, анализируя. И в какой-то момент до меня вдруг дошло — нет, не на основании каких-то железных фактов, а опять же благодаря интуиции и способности легко принимать удивительные вещи — что привычный ход истории безвозвратно нарушен. Русские, что прибыли осматривать наше судно, явились на своем удивительном корабле из какого-то другого мира — мира развитых технологий, в котором решения принимались молниеносно.

Я смотрел на их судно — и понимал, что в нашем времени невозможно соорудить ничего подобного. Уж в чем-чем, а в кораблях я разбирался. Я видел, что остальные пассажиры тоже озадачены видом русского судна, экипировкой русских военных и их манерами — но наверняка они были далеки от тех догадок, которые осенили меня. Да, поверить в такое сходу мог только тот, кто сохранил незамутненное, детское восприятие, допускающее чудеса всякого рода, восприятие, радостно открытое навстречу всему новому, удивительному и неизведанному…

* * *

2 марта 1904 года. 08:05 по местному времени. Тихий океан, 34 гр. СШ, 157 гр. ВД.

БПК «Трибуц»

Павел Павлович Одинцов.

Утреннее солнце разбросало по поверхности океана мириады солнечных зайчиков. Идем кильватерной колонной. Скорость полная, шестнадцать узлов. Прямо перед нами движется эта самая «Принцесса Солнца». Капитан Голдсмит, узнав, что в связи с невозможностью перегрузки военного груза на борт наших кораблей его судно будет отконвоировано в Порт-Артур или Дальний, моментально вышел из себя. Дело чуть было не дошло до стрельбы и мордобоя, старшему офицеру «Трибуца» кое-как удалось уладить ситуацию, заявив, что если не будет оказываться сопротивление, то жизни и свободе пассажиров и членов команды ничего не угрожает. В Порт-Артуре же дело «Принцессы Солнца» рассмотрит призовым судом и может быть, судно будет отпущено в знак доброй воли русского командования к правительству САСШ. Капитан удалился с мостика, оглашая окрестности самыми замысловатыми проклятиями на головы русских, японцев, президента Рузвельта и заверяя всех, что больше никогда и ни за что он не свяжется с военной контрабандой.

Теперь телефонное оборудование, кабеля, прожектора поплывут в Порт-Артур, где станут неплохим подспорьем для русской армии. Но самое главное — это лежащие на дне трюмов десять больших деревянных ящиков. В каждом из них находился новенький станок по нарезке ружейных стволов. Этому подарку обрадуются и в Туле и в Ижевске, да и новый завод на Дальнем востоке можно будет построить. Конечно, эти станки заводы не делают, но кто знает, как карта ляжет.

* * *

3 марта 1904 года. 03:25 по местному времени. Токийский залив, глубина 50 метров, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

В Токийский залив мы просочились тихо и незаметно, следуя за большим грузовым пароходом неизвестной принадлежности, ибо командовать всплытие под перископ, чтобы посмотреть флаг и прочитать название порта приписки этой лохани, я не стал. А зачем? Вместо того мы вспыли под перископ на некотором отдалении от входа в Токийский залив и внимательно осмотрели его берега, а также провели наблюдение за тем, какими процедурами сопровождается вход и выход из залива коммерческих грузовых судов. Неважно, что противолодочной обороны еще не существует, по глупости запросто можно запутать лодку в боновом заграждении или, проходя через минное заграждение, зацепить минреп якорной мины, со всеми вытекающими из этого печального факта последствиями. Только идиот полезет внутрь осиного гнезда, предварительно не осмотревшись, чтобы избежать неприятных сюрпризов.

Именно по этой причине нас интересовали не береговые батареи, существовавшие с нами в разных измерениях, а минные поля и боновые заграждения. Чтобы выявить их возможное местоположение и обозначить безопасный фарватер, Циркуль с обычной для себя дотошностью наносил на карту маршруты, по которым японские лоцманы вводили и выводили коммерческие пароходы из Токийского залива. Дело в том, что если «туда» мы собирались пройти на малой скорости, следуя за кораблем-поводырем (роль которого сыграет любой входящий в залив трамп), то обратно нам придется выбираться самостоятельно. Кстати, в заливе судоходство было весьма интенсивным. Несмотря на ночное время, пароходы входили и выходили из него почти так же часто, как и трамваи. По крайней мере, за три часа наблюдений мы видели четыре прибывших парохода и три покинувших залив.

Историческая справка: Наибольшими из коммерческих портов Токийского залива являются Йокогама, Токио, Тиба, Кавасака и Кисарадзу. В городе Йокосука, расположенном на южном берегу Токийского залива у самого выхода в Урагский пролив, находится главная военно-морская база Японского Императорского Флота. Кроме того, на побережье Токийского залива расположены заводы и предприятия промышленного района Токио-Иокогама, важного экономического центра Японии ещё с конца XIX века.

Наконец наш главный штурман оторвался от карты, на которую были нанесены несколько разноцветных зет-образных фактически совпадающих линий, и сказал, что к входу в Токийский залив все готово, надо только подождать подходящий трамп, который проведет нас вовнутрь, а уже обратно он точно выберется самостоятельно. Долго ждать не пришлось — стоило занять позицию на глубине тридцати метров по оси фарватера, как с юга к входу в Токийский залив подошло нечто крупное, не меньше восьми тысяч тонн водоизмещения, молотящее воду двумя довольно дрянного качества винтами (для 21 века очень шумно). Дальше все было делом техники. Свой балет между створками бонового заграждения и нитками крепостного минного поля трамп, оставшийся для нас безымянным, проделывал на пятиузловой скорости, и наш «Кузбасс» с точностью повторял все его экзерсисы.

Пока мы так маневрировали, мичман Алексей из БЧ-,7 «сидевший» на гидроакустической станции миноискания, доложил, что достаточно хорошо «видит» не только якорные мины, двумя цепочками протянувшиеся навстречу друг другу от берегов Урагского пролива в самом узком его месте так, что пройти между ними можно было только описав ту самую букву «Z», но и боновые сетевые заграждения, частично прикрывавшие гавань Иокосуки, а также таможенный отстойник для торговых пароходов. К несчастью японцев, такие сети предназначались для перехвата торпед с ударным контактным взрывателем, а потому их заглубление не превышало осадки наиболее глубокосидящих кораблей и судов этого времени, то есть восьми с половиной метров. Наши торпеды оснащены акустическим неконтактным взрывателем, который срабатывает при прохождении торпеды под днищем корабля-цели. То есть они заведомо идут на глубине больше осадки вражеского корабля, а значит, с легкостью поднырнут под японские заграждения и, несмотря на препятствия, все равно поразят свои цели.

Еще два фактора не благоприятствовали нашей атаке. Первым было то, что японские боевые корабли и транспортные суда различной государственной принадлежности не находились в процессе движения, а были неподвижно ошвартованы у бочек и причалов. Это значило, что вне игры оказывалась система самонаведения по кильватерному следу, и стрелять придется в прямоидущем режиме без всякого самонаведения — а ведь требовалось не только выстрелить, но и попасть. Правда, это касалось только двух броненосных крейсеров в почти пустой Иокосуке. Так как подавляющая часть японского флота находилась на войне, у причалов скучали только «Ниссин» с «Кассугой» (их сейчас как раз разгружали от всего лишнего, чтобы после перехода на другой конец планеты ввести в док), да только что построенный бронепалубный крейсер «Цусима», команда которого еще не прошла полного объема боевой подготовки. Что касается торговых портов, то там можно было стрелять в буквальном смысле вслепую, ибо корабли под разгрузкой теснились у причалов как кильки в банке, и торпедам предстояло поразить не одно судно, так другое.

Второе обстоятельство могло помешать не стрельбе, а нашей возможности благополучно скрыться после оной. Все дело было в полнолунии, из-за которого пузырьковый след от парогазовых торпед будет хорошо виден. Правда, местные торпеды не идут дальше пяти-семи кабельтовых — следовательно, и подлодку японцы будут искать примерно на таком же расстоянии от целей. А мы в это время будем совсем в другом месте, хоть в самой середине пролива. И еще — у меня так и чесались руки нарушить запрет и выстрелить по набитым судами торговым портам двумя или тремя ядерными торпедами. В таком случае порты Токийского залива были бы выведены из строя надолго, если не навсегда, серьезный ущерб был бы нанесен промышленности. Впрочем, никто из моих же офицеров меня, точнее, мою идею, не поддержал.

— Будь там только японцы, — сказал Гаврилыч, — так называемое цЫвилизованное человечество закрыло бы на это варварство глаза. Мол, в порядке вещей, когда белые люди истребляют чем попало желтомордых и косоглазых дикарей. Но, помимо японцев, там целая куча англичан, голландцев, немцев, французов, американцев, испанцев и итальянцев, которые спешат-торопятся нажиться на войне. Тут поднимется такой вой и визг, что потом греха не оберешься. Международная изоляция России и персональный наезд на царя-батюшку Николашку гарантированы. А он тебе не ВВП, который своих не сдает. Пойдем как миленькие под Гаагский трибунал, и вся еврошобла будет требовать нашей крови. А нам оно надо?

— Даже не в этом дело, Гаврилыч, — покачал головой Циркуль, — ядрен-батон — он мерзость сам по себе, а в таких обстоятельствах, когда под атакой некомбатанты, мерзость в энной степени. Мы же не американцы, чтобы из одних только геополитических расчетов мочить атомной бомбой в принципе случайно попавших под раздачу людей. Вот сейчас ты выстрелишь, а потом до конца жизни будешь мучиться дурными снами.

— К тому же, если мы и так гарантированно делаем эту Японию одной левой, — поддержал Циркуля Сергеич, — зачем же тогда еще применять ядерное оружие? Не лучше ли приберечь эту пачку тузов в рукаве на тот случай, если на нас и в самом деле пойдет войною весь мир? Но только тогда доставаться будет не японцам, а тем, кто эти воспитательные меры заслужил больше остальных — то есть нашим европейским и американским бледнолицым братьям.

— Александр Викторович, — как то по-особенному кротко сказал Кот Наоборот, — свяжитесь с товарищем Одинцовым. Только он может разрешить или окончательно запретить вашу затею. Но есть у меня предчувствие, что его ответ будет сугубо отрицательным. Причем исходя из всех тех соображений сразу, которые вам только что изложили товарищи офицеры.

Ну что же — составили запрос по всем правилам, типа «Находимся в Токийском заливе, целей больше, чем у нас торпед, просим разрешения на применение спецвооружения». Ответ в форме категорического запрета, раздавшего всем сестрам по серьгам, пришел уже через двадцать минут, после чего, хочешь не хочешь, пришлось приступать к подготовке атаки конвенциональными парогазовыми торпедами 53–65 и 65-76А. Конвенциальных торпед калибра 650-мм у нас на борту десять из двенадцати, поэтому. посовещавшись, мы разделили боекомплект следующим образом: Токио — полный залп по площадям, Иокогама — полный залп по площадям. Иокосука — две торпеды (последние неядерные) калибра 650-мм по «итальянским» броненосным крейсерам, и две торпеды калибра 533-мм были предназначены крейсеру «Цусима», чтобы это гадство утопло и больше никогда не всплыло.

С позиции № 1 первым полным залпом из всех восьми аппаратов должен был быть атакован порт Токио. Сама портовая чаша с причалами была битком забита разгружающимися пароходами — мачты и надстройки торчали друг над другом довольно густо, так что можно было надеяться, что ни одна наша торпеда не пропадет зря. Кстати, чаша порта хорошо наблюдается с верхних этажей императорского дворца. Желаю, как говорится, его японскому императорскому величеству приятного пробуждения, интересного зрелища и занятного времяпрепровождения. И плевать на то, что в порту самого Токио швартуются в основном почтово-пассажирские пароходы. Любой, кто направляется на территорию воюющей страны, подвергает себя риску стать непреднамеренной жертвой боевых действий.

Кап-три Потапов, наш командир КБЧ-3, как пришедший на лодку совсем недавно, почти одновременно со мной, еще не обретший никакого прозвища в экипаже, лично сел вводить данные в БИУС. Залп всеми восемью аппаратами — почти такой же, как я видел в том моем сне. Только здесь в прицеле наших торпед не японская броненосная мощь, а питающая ее политическая и экономическая пуповина. Ведь сама Японская империя по данным временам пока никто, ничто и звать ее никак, фактически это не она воюют сейчас с Российской империей, а объединенный англо-франко-германский капитал, желающий чужими руками устранить или ослабить своего главного конкурента.

Точно так же, как и в том моем сне, выпуская торпеды, лодка поочередно вздрагивает восемь раз. Торпеды будут идти к порту пятнадцать минут, но мы не собирались ждать результата своего залпа. Поэтому сразу же после того, как из аппарата вышла последняя «рыбка», я скомандовал погружение до тридцати метров, скорость восемнадцать узлов и курс на юг к позиции № 2, с которой мы проведем стрельбы по гавани Иокогамы и Иокосуке. Пусть Токийский залив большой и глубокий, но не стоит метаться по нему сломя голову. «Кузбасс» был где-то на полпути ко второй позиции, когда до токийского порта дошли первые торпеды и там начался веселый танец чардаш.

Сбрасывать скорость и всплывать под перископ, чтобы посмотреть на результаты стрельбы, мы не стали. Во-первых — наше наблюдение ничего бы не изменило, во-вторых — с данной позиции из-за изгиба берега токийский порт впрямую уже не наблюдался. В-третьих — недостаток впечатлений я собирался возместить после удара по Иокогаме, потому что на той позиции нам предстояло задержаться для зарядки аппаратов перед стрельбой по Иокосуке, и поэтому мы будем иметь возможность полюбоваться на дело своих рук. Сразу скажу, что полюбовались мы дальше некуда. Еще при прицеливании, подняв перископ, имел честь наблюдать над токийским портом зарево в полнеба. Что там горело, Бог знает, но горело хорошо — самое главное, ярко. Императору Муцухито, наверное, было очень интересно смотреть на этот пожар.

Дальше до определенного момента все шло как на позиции № 1. Кап-три Потапов ввел данные в БИУС, лодка сразу после выхода последней торпеды стала разворачиваться для стрельбы по Иокосуке, одновременно перезаряжая аппараты. И вот в тот момент, когда мы были готовы дать третий залп (в порту Иокогамы пока все было спокойно, там даже не поняли, что в Токио происходит нечто экстраординарное), до целей дошли торпеды второго залпа. Семь взрывов обычных (хотя назвать обычным взрыв трехсот килограммов или тонны морской смеси не повернется язык) и сразу после них такой бабах, который было впору уже мерить в килотоннах. То ли это был пароход, с которого выгружали взрывчатку, закупленную для изготовления боеприпасов, то ли, наоборот, готовые фугасные снаряды крупного калибра грузили на транспорт, чтобы отправить на войну — только вставшее в ночи над Иокогамой багровое с черными прожилками грибообразное облако и разлетающиеся во все стороны огненные кометы сразу сказали нам, что одна эта торпеда стоила всех остальных, вместе взятых. Разрушения в порту — не хуже, чем от применения того же спецбоеприса. Месяц или два на тех причалах никто и ничего не сможет ни грузить, ни выгружать. И то, потом еще надо будет поднять и отбуксировать в сторону изуродованные остовы затонувших кораблей. А это отдельный геморрой. И самое главное, мы ни в чем не виноваты. Честное слово, товарищ Одинцов, оно само взорвалось.

По сравнению с этим взрывом то, что произошло в Иокосуке, выглядело как хлопки новогодних петард. Все три новых крейсера были ошвартованы у причалов, и все три получив свои торпеды под днище, затонули с опрокидыванием, и, кажется, даже с переломом киля. При этом причалы, у которых стояли «Ниссин» с «Кассугой», оказались основательно искореженными, но детонации погребов не произошло — скорее всего, из-за того, что «итальянцы» еще не получили свой японский боекомплект. Но после того, что нам удалось натворить в Иокогаме, это все мелочи; в любом случае все три новых японских крейсера получили такие повреждения, что после подъема их легче разрезать на металл, чем пытаться восстановить.

К этому моменту на берегу уже поднялась отчаянная суета, в гавани Иокосуки разводили пары номерные миноносцы, которым предстояло охранять подступы к базе; на артиллерийских батареях, контролирующих вход в Токийский залив и тех, что были расположены непосредственно в границах военного порта, зажглись боевые прожектора, принявшиеся обшаривать водную гладь, как будто этим придуркам на батареях мало было полной Луны в зените — при ее свете можно было даже читать. Более того, они даже начали там в кого-то стрелять; но мы уже, опустив перископ, погрузились на пятьдесят метров — и темпо, темпо, темпо — направились к выходу из этого гадюшника, слушая, как у нас за спиной японские артиллеристы глушат рыбу.

И хоть лодку слегка потряхивало, нам от той стрельбы было не холодно, ни жарко, потому что сверхчувствительные японские взрыватели заставляли снаряды взрываться на поверхности, не пропуская их в глубь вод. Последний раз мы цапнули негостеприимных хозяев, слегка не доходя до линии минных заграждений, когда выпустили торпедный веер по таможенному отстойнику, в котором три парохода оказались потоплены и один тяжело поврежден. После чего, погрузившись на полсотни метров, окончательно покинули взбудораженный, подобный разворошенному осиному гнезду, Токийский залив.

* * *

Тогда же, Токио, Императорский дворец «Кодзе», Император Муцухито

Разбуженный среди ночи сильными взрывами, император выбежал на галерею — оттуда открывался великолепный вид на Токийский залив (который не зря называли личной императорской ванной) и застыл в ужасе. В порту горели и тонули пароходы европейских судоходных компаний, являющиеся единственной ниточкой, связывающей Японию с внешним миром, ибо собственно японские пассажирские и грузопассажирские корабли были мобилизованы и превращены во вспомогательные крейсера. Светила полная луна, на глади залива не наблюдалось ни одного постороннего военного корабля, но, несмотря на это, кто-то выпустил самодвижущиеся мины, поразившие европейские пароходы и пустившие их на дно. Едва император успел распорядиться, чтобы слуги принесли ему одежду и послали за министром флота, как вдруг у самого горизонта, где-то в стороне Иокогамы, небо осветилось сильнейшей вспышкой, после которой в небо поднялся быстро остывающий огненный гриб. Вот так взрываются пять тысяч тонн лиддита[14], доставленного из Англии на британском трампе «Веселая Марго», когда под этим трампом взрывается русская торпеда…

Император в бессилии сжал кулаки. Западные демоны веселились в Токийском заливе как подвыпившие матросы в квартале красных фонарей, и не было такой силы, которая смогла бы их урезонить.

Завтра утром императору доложат полный список потерь и перечень претензий иностранных судовладельцев, понесших значительные финансовые потери — и вот тогда для него настанет время хвататься за голову и требовать «извинений» от всех тех, кто должен отвечать за обеспечение безопасности фактически на пороге столицы. А пока, в связи с наступившей тишиной (взрывы у таможенного отстойника были во дворце не слышны из-за дальности более пятидесяти километров) он понимал, что демоны ушли, но обещали вернуться как только так сразу.

* * *

3 марта 1904 года. 13:15 по местному времени. Тихий океан, 32 гр. СШ, 151 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

Вот уже почти сутки океан оставался девственно чистым — ни дымки на горизонте, ни отметки на радаре. Вчера около полудня мирно разошлись со встречным трампом примерно на три-четыре тысячи тонн, идущим под американским «матрасом». Его даже не стали досматривать — и на глаз было видно, что он идет в балласте. Корабельная группа по-прежнему сохраняет шестнадцатиузловый ход. Капитан первого ранга Карпенко решил не придерживаться первоначального графика и потратить все сэкономленное время на охоту за грузовозами в Восточно-Китайском море. Там их курс будет перпендикулярен нашему, и перехватывать их будет гораздо легче. Да и движение там куда оживленнее.

К борту «Трибуца» причалил катер с «Вилкова». По трапу взбежал старший офицер БДК, капитан третьего ранга Алексеев. Откозыряв встретившему его на палубе вахтенному офицеру, он быстрым шагом направился к командирской каюте.

— Добрый день, Сергей Сергеевич, разрешите…

— Входите, Валериан Григорьевич. Не очень-то он и добрый, уже почти сутки на горизонте ни одной заразы.

— Мы тут с Петром Сергеевичем закончили инвентаризацию всего того, что нам загрузили во Владике интенданты. — Старший помощник с «Вилкова» достал из кармана флешку, — короче, товарищ капитан первого ранга, — широко улыбнулся Алекссев. — Тысяча и одна ночь плюс пещера Аладдина…. Ведь полный реестр загруженных на борт боеприпасов и запчастей находился у начальника штаба флота на «Варяге» и нам пришлось, комиссионно, вместе с лейтенантом Шубиным и Павлом Павловичем, вскрывать каждый контейнер по отдельности. Двое суток адской работы. Но зато теперь нам известно все про наши резервные ресурсы.

— Интересно, — Карпенко вставил флешку в свой ноутбук. — Этот, что ли файл, который «Инвентаризация»?

— Угу, Сергей Сергеевич, открывайте, открывайте… не пожалеете.

Капитан первого ранга Карпенко открыл файл, секунду смотрел на первые строчки непонимающими глазами, потом коротко выругался.

— Валериан Григорьевич, и ЭТО действительно лежит в этих контейнерах? Десять гидрореактивных подводных ракет ВА-111 «Шквал» и двенадцать электроторпед УСЭТ-80, двенадцать парогазовых торпед 53-65К… Интересно, кому понадобились эти артефакты, древние как дерьмо мамонта? Хотя, по нынешним временам, они самая что ни на есть натуральная вундервафля — это по сравнению с миной Уайтхеда.

— Сергей Сергеевич, не сомневайтесь, лично с лейтенантом Шубиным лазили на штабель, вскрывали укупорки, все так и есть… они, родимые….

— Да, Валериан Григорьевич, а как так могло получиться, что контейнеры с боеприпасами были загружены без обычных мер учета и безопасности? Вы же лично отвечали за погрузку.

— Ага, привозят три контейнера, с накладной, но без описи, в накладной указано БК и масса… по 27 тонн. Где опись — у начштаба, грузи быстрее — вокзал отходит. На снаряды-то бумаги заранее пришли, а это засекретили, гады.

— Ладно, не волнуйтесь так, Валериан Григорьевич, давайте посмотрим, что у нас там с артиллерией… Так, снаряды для АК-130, осколочно-фугасные, полубронебойные и зенитные, вот Иванов обрадуется-то, аж целых два контейнера… еще два контейнера стомиллиметровых снарядов для АК-100 и один контейнер тридцатимиллиметровых осколочно-фугасных для АК-630… Так, глубинные бомбы РГБ-60, богато живем…

В этот момент зуммер корабельного переговорного устройства прервал размышления командира.

— Да! Карпенко! Очень хорошо, сейчас буду! — Карпенко скинул файл на свой ноутбук и отдал флешку капитану третьего ранга Алексееву. — На радаре засекли, что мы догоняем какой-то корабль. Ты, это, Валериан Григорьевич, давай двигай к себе на «Вилков», а то сейчас гонки начнутся. За инвентаризацию благодарность вам и рукопожатие перед строем… Теперь, после японцев, пусть приходят бритты, мы, блин, подождем!

— Что-что? — уже переступив через комингс, капитан третьего ранга Алексеев недоуменно обернулся.

— Да так, анекдот один, идите, идите, — проворчал Карпенко, натягивая китель. — Просто теперь стало ясно, что мы, на горе нашим врагам, больше всего, что может плавать в этих водах.

В рубке уже царила сдержанная суета.

— Что у нас там? — Капитан первого ранга Карпенко обвел глазами горизонт, заметив градусах в десяти правее курса легкий дымок.

— Пока непонятно, — отрапортовал старший в рубке, офицер, капитан второго ранга Леонов, командир БЧ-1, — судя по отметке на радаре, трамп от восьми до двенадцати тысяч тонн, точнее сказать нельзя, скорость сближения десять-одиннадцать узлов — значит, скорость цели пять-шесть.

— Так, Александр Васильевич, не будем зря пугать мальчика. Дайте сигнал на «Принцессу Солнца», пусть разгоняют машины на полную мощность, а мы укроемся в тени их корпуса. Выйдем только тогда, когда рассмотрим, кто это такой, какой несет флаг, и уже надо будет класть эту посудину в дрейф. А то на пяти узлах экономическим ходом — и японский или британский броненосец может идти.

— Если японец — топим торпедой, молча и без предупреждения; это, Сергей Сергеевич, и ежу понятно. Только вот, насколько я помню, все японские броненосцы сейчас под Порт-Артуром, и никакой неучтенный нигде не завалялся. Насчет чилийцев пока вроде разговора нет. Гарибальдийцы тоже уже в Йокосуке, да и подошли они туда через Индийский океан, а не через Тихий. Панамский канал еще только строится. Вот когда построят, то будет в этих водах судов, как кошаков в мартовский день на крыше. А сейчас бритты, немцы и французы свои корабли водят по большей части через Суэцкий канал…. Мимо мыса Горн это как-то далековато.

— Так вы, Александр Васильевич, считаете, что это может быть американский или японский трамп? Хорошо! Но береженого Бог бережет. Покажемся им только в самый последний момент.

С левого борта, почти впритирку, примерно в полутора кабельтовых, «Трибуц» обгоняла «Принцесса Солнца».

— Кто там такой Шумахер! — матюкнулся Карпенко. — Пусть орлы-морпехи от души накостыляют этому мудаку по шее.

— Сергей Сергеевич, вон, гляди, — капитан второго ранга указал на палубу «Принцессы Солнца», где из рубки вывалились двое — какой-то матрос (скорее всего, рулевой) и рыжий капитан Голдсмит, — свой же кэптен матроса пиз… виноват, воспитывает! Да как лихо, руками и ногами….

— О времена, о нравы! — вздохнул Карпенко. — Пожалуй, так ему от своих достанется больше, чем от наших морпехов. Только вот кто у них там за штурвалом стоит?

— После капитана его еще и в кубрике обработают… — Леонов сдвинул фуражку на затылок. — А за штурвалом наверняка мичман Городецкий, помните, вы откомандировали туда его и двух наших старшин, для контроля за этим корытом. Чтобы один из них всегда находился в рубке. В случае боевой тревоги, вне зависимости от графика, в рубке всегда товарищ Городецкий. — Он немного помолчал. — Ну вот, они нас обогнали. — Командир БЧ-1 положил руку на плечо рулевого. — Занимай место в ордере чуть сзади и левее. Выравнивай скорости, сохраняй дистанцию не дальше кабельтова. Все время держи пакетбот между нами и целью. Тогда за дымным шлейфом пакетбота мы будем для цели не видны.

— Товарищ капитан первого ранга, — раздался голос мичмана, старшего планшетной группы, — разрешите обратиться… — Карпенко резко махнул рукой, показывая, что в боевой обстановке можно и без церемоний. — Товарищ капитан второго ранга, скорость сближения с целью — пятнадцать узлов, ожидаемое время перехвата — два часа!

— Ну ничего, товарищи, — Карпенко вышел на крыло мостика и закурил, — два часа мы подождем….

* * *

3 марта 1904 года. 13:55 по местному времени. БДК «Николай Вилков»

Виктор Позников и Алла Лисовая

Сегодня я наконец решилась и подошла к Одинцову с просьбой разрешить мне повидаться с Позниковым. Тот внимательно посмотрел на меня и спросил:

— С какой целью?

Я достала из кармана очки, заботливо мной подклеенные.

— Хочу передать ему вот это.

Одинцов усмехнулся; прищурившись, он переводил взгляд с моего лица на очки и обратно — и такие пронизывающие у него были глаза, что мне стало не по себе, хоть и совесть моя была чиста. Я вовсе не считала грехом сочувствие человеку.

— Ладно, Алла Викторовна, — сказал он и, подозвав одного из своих подчиненных, сказал тому пару слов. Парень сказал «Есть!», Одинцов кивнул мне — мол, следуй за ним; и мы стали спускаться вниз. Там, в самом дальнем конце коридора, находилась маленькая каюта (предназначенная, очевидно, как раз для таких целей), где и держали Позникова.

Парень отомкнул замок и вошел, я следом за ним. Виктор Никонович сидел на узкой железной койке, уперев локти в колени и уронив на ладони лицо — поза его выражала горестную задумчивость.

— Арестованный! К вам посетитель. — Резкий голос провожатого заставил Позникова вздрогнуть и поднять голову — подслеповато щурясь, он воззрился на нас.

— Можно мне пять минут поговорить с ним? — обратилась я к солдатику.

Тот оценивающе глянул на Позникова, затем на меня, и, видимо, решив, что никакая опасность со стороны арестованного мне не грозит, кивнул, сказав, что постоит в коридоре.

— Здравствуйте, Виктор Никонович… — Я подошла и осторожно присела на самый краешек койки.

— Здравствуйте, Алла Викторовна, — пробормотал тот, моргая на меня своими близорукими глазами. Выглядел он жалко. Нос распухший, под глазами круги, а цвет лица изжелта-бледный. Волосы на макушке топорщились нелепым хохолком, делая его похожим на большую печальную птицу.

— Вот ваши очки, — я достала из кармана и протянула ему означенный предмет.

— Я думал, их растоптали… — с явным облегчением произнес он и, подышав на стекла и аккуратно вытерев их краем рубашки, водрузил себе на нос. — Спасибо, Алла Викторовна… — Затем он снял очки, повертел их в руках, разглядывая, — стекло подклеили… — он вздохнул. — Вы очень добры, Алла Викторовна… Но, наверное, не стоило так заботиться о такой швали как я…

Он снова надел очки и теперь смотрел прямо перед собой, полный невеселых дум. Но я успела обратить внимание, что глаза у него большие, карего цвета — я бы даже сказала, красивые — а ведь я никогда раньше этого не замечала! Мне не было дела до цвета глаз моих коллег, как, собственно, не было дела и до них самих. И вот теперь меня беспокоило неприятное чувство, что, может быть, во мне самой было недостаточно чуткости и душевного тепла, раз я всегда чувствовала себя такой одинокой? Ведь я не умела быть открытой и искренней с людьми. Чего же я хотела взамен? Я и мужчин выбирала холодных и равнодушных — так кто же в этом виноват?

Что ж — вот передо мной сидит мой коллега. Отчего я пришла к нему? Вовсе не из-за очков. Я пришла, чтобы повлиять на него, потому что мне не хочется, чтобы он вот так бездарно погиб из-за собственных заблуждений. Но смогу ли я найти нужные слова? Я вовсе не была в этом уверена, но, по крайней мере, попытаться стоило.

— Экхм… послушайте, Виктор Никонович… — сказала я, поерзав на жестком краю койки. — Вы зря так о себе. Это все нервы… — я осторожно подбирала слова, — это попадание в другое время… У нас у всех слегка помутился рассудок…

— Вы пытаетесь оправдать мой поступок? — усмехнулся Позников. — Не стоит. Я ведь и в самом деле негодяй, предатель, диссидент, ненавидящий свою родину… В их глазах я конченый подонок, которого они рано или поздно пустят в расход — а они это непременно сделают, когда я стану им уже не нужен…

— Ну зачем же вы так, Виктор Никонович… — медленно проговорила я. — Нет, я не оправдываю ваш поступок. Но раз вам дали шанс — надо им воспользоваться. Ведь вы не хотите умирать?

Он уставился на меня широко раскрытыми глазами, которые теперь, за стеклами очков, казались меньше, чем на самом деле.

— Нет, я не хочу умирать… — прошептал он, глядя при этом словно бы сквозь меня. — Не хочу… — добавил он еще тише и нервно сглотнул.

— Тогда, Виктор Никонович, вам стоит хорошенько поразмышлять — может быть, ваши взгляды немного неправильные, раз они привели вас к такому печальному результату… — осторожно проговорила я. — Видите ли, иногда полезно просто проявить смирение и подумать.

Он кивнул.

В этот момент в каюту заглянул военный, который дожидался в коридоре окончания нашего «свидания» с Позниковым.

— Мадам, поторопитесь, — сказал он, — не положено долго разговаривать.

— Ладно, Виктор Никонович… — сказала я, вставая, — я пойду.

Он тоже вскочил.

— Э-э… — неловко замялся он, переминаясь с ноги на ногу, — Алла Викторовна… это самое… спасибо вам еще раз… За очки и… ну, в общем, что навестили меня…

С ним явно что-то происходило. Какая-то душевная борьба, что ли… Но военный торопил меня, и я поспешила к выходу.

— Алла Викторовна… — услышала я за спиной, когда уже перешагивала порог.

— Что? — обернулась я; Позников тоскливо смотрел мне вслед, вытянув шею, и губы его дрожали.

— Вы… вы еще придете? — тихо спросил он.

— Приду… — улыбнулась я.

Дверь за моей спиной захлопнулась.

* * *

3 марта 1904 года. 14:55 по местному времени. Тихий океан, 32 гр. СШ, 151 гр. ВД.

Мостик БПК «Адмирал Трибуц»

Капитан первого ранга Карпенко поднял к глазам бинокль. Большой однотрубный пароход тысяч на десять тонн был уже отчетливо виден невооруженным глазом. Но в бинокль был хорошо виден и кормовой флаг — красное пятно на белой простыне, что флотские остряки прозвали «прощай девственность».

— А что ж ты такой грязный, братец, — подумал Карпенко, — неужели ты угольщик?

— Александр Васильевич, — Карпенко опустил бинокль, — это японец, давай сигнал на «Принцессу Солнца», пусть примут чуть влево. А ты бери вправо — и полный ход, все двадцать девять узлов, будем брать. Да поднимите сигнал флагами: «Приказываю остановиться и лечь в дрейф», сначала попробуем по-хорошему.

Заметив русский военный корабль, японский угольщик не только не сбросил ход, но еще и прибавил пару узлов. По густому дыму, повалившему из единственной трубы, было очевидно, что изнемогающие от напряжения худосочные кочегары из последних сил бросают в ненасытные топки уголь.

— Не отвечает, Сергей Сергеевич. — Старший штурман резким движением сбил фуражку на затылок. — Упрямый, как баран!

— Сам вижу, ну-ка, БЧ-2, выстрел из сотки прямо по носу.

Дымное облако от разрыва зенитного снаряда ветер снес в сторону, но японский пароход продолжал упрямо пытаться скрыться.

— Состязания Ахиллеса с черепахой, ну-ну… — Карпенко обернулся к стоящему за его спиной командиру взвода морских пехотинцев. Значит так, товарищ старший лейтенант, эти придурки возомнили о себе Бог знает что. Бери оба катера и иди на перехват, если будет вооруженной сопротивление, мы вас прикроем из шестьсот тридцатых. На судне японцев зря не убивай, но действуй без лишнего риска, для меня будет симпатичнее труп японского матроса, чем твоего морпеха. Успеха!

— К черту, товарищ капитан первого ранга, — старший лейтенант Рагуленко молнией ссыпался по трапу, откуда-то снизу донесся его голос: — По коням, братцы! Первое отделение первого взвода — катер А. Первое отделение второго взвода — катер Б. Брюс, идете первыми, мы страхуем, не бзди — прорвемся!

* * *

3 марта 1904 года. 15:10 по местному времени. Тихий океан, 32 гр. СШ, 151 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

старший лейтенант Морской пехоты Сергей Рагуленко (Слон).

Наш "Редан 900" под вой двигателей рывком выскочил из-за корпуса «Трибуца». Такому молодцу и шестьдесят узлов не предел, догоним японца как стоячего. В крови азарт охоты — догнать и разорвать. Левее и чуть сзади второй катер. Короткая рябь бьет в днище, все вибрирует, приходится пристегнуться, чтоб не вылететь за борт, и амортизировать ногами. И совершенно не страшно, что на катере не установлен Корд, который отдали «на усиление» танкеру. Мы в зоне досягаемости тридцатимиллиметровых автоматов Трибуца, а это еще те мясорубки, мало не покажется никому. Говорят, после них только фарш и ничего более, и теперь, раз война, значит, рано или поздно мы это проверим, на горе встреченным нами врагам.

Догнали! Да кто бы сомневался! А борт-то высокий, но ничего, прорвемся! Мы это отрабатывали однажды. А ведь там нам мешали не банальные японские матросы с подручными тяжелыми предметами, а самые натуральные сомалийские пираты с калашниковыми. На палубу этого танкера мы тогда все равно поднялись, быстро и без потерь, и сомалийцы в момент сдулись. Они же грабить туда пришли, а не драться с этими русскими шайтанами. Ага, японские матросики размахивают над бортом всяческим дрекольем, показывая, как они нас сейчас буду бить — ага, ща-з-з! «Трибуц» дает очередь из правой передней скорострелки. Нет, целились сильно выше голов, примерно на уровне дымовой трубы, но трассеры из этой штуки видны даже днем, а отлетающие во все стороны куски рангоута и лохмотья металла от той самой дымовой трубы совсем не поднимают боевой дух защитников гордого корыта. Так что руки и головы над фальшбортом исчезли — очевидно, залегли.

И настала наша очередь действовать. Рулевой уравнивает скорости и почти вплотную притирается к баку обреченного трампа. Вот в воздух взвивается дюжина кошек, за которыми тянутся тонкие фалы. Второй катер проделывает то же самое на юте. Вот вам гады, настоящий современный абордаж! Зацепились почти все. Но не без казусов. В моем катере один рядовой поймал кошкой на дергач японского матросика. И тот, плотно ухваченный зазубренным острием за ягодицу, орал и дергался, притиснутый к фальшборту. Что ж, бывает и так! Я же, убедившись, что крюк держит плотно и отнюдь не за живую плоть, включил лебедку и побежал вверх по борту, быстро перебирая ногами. Человек-паук, епть. Рядом со мной так же быстро поднимались и остальные бойцы абордажной партии. Что самое интересное — мы находимся в прямой видимости с этой Принцессы Солнца, и мистеры вовсю могут наблюдать за бесплатным представлением. Фалов на таком расстоянии не видно, и должно казаться, будто бойцы подобно паукам бегут по отвесной стене. Не удивлюсь, если эта история породит комикс про какого-нибудь местного человека-паука. И что за чушь лезет мне в голову во время абордажа — это, наверное, от нервов. В этот момент лебедка вытягивает меня на самый верх, и, хихикнув от последней мысли, я переваливаюсь через фальшборт и спрыгиваю на палубу. Упал на одно колено, короткая очередь от бедра поверх голов. Да и что там «поверх голов». Японцы под впечатлением от АК630 — на палубе пластом или, в лучшем случае, на карачках. А вполне натуральный посвист пуль прижал их к родной палубе еще плотнее.

Рядом со мной, клацая подковками на берцах, на палубу спрыгивают парни из моей группы. Значит, так, задание! Всех встреченных мордой в палубу, при сопротивлении не чикаться, уничтожать на месте. Наша задача — захватить бак с рубкой, группа «Б» берет ют и машинное. На все про все десять минут, время пошло!

Все, больше стрелять не пришлось, в дальнейшем ограничились ударами прикладов и пинками. Оглядываюсь — рубка, епрст, да как я тут оказался?! Все кончилось. Лобовое остекление выбито нахрен — через него вылетел японский вахтенный офицер, который хотел показать, какой он хороший каратист. Ага, показал! Не учел только разницу в весовых категориях, а также в уровне и разнообразии подготовки. Теперь лежит на палубе весь в кровище, изрезанный битым стеклом. Не встает, видно, хорошо приложился. Матрос-рулевой лежит навзничь, машинный телеграф стоит на STOP, ему досталось прикладом в лицо, причем от всей моей широкой славянской души. А душа шире некуда, среди моих предков несчетное количество поколений донских и запорожских казаков. Ой, погуляли! Главное, чтоб никого из наших не зацепило и не покалечило. Мы не царь-батюшка, у нас каждый человек на счету. Так, доклад из машинного — «низы захвачены, машина остановлена». И чтобы пар не разорвал котлы, сейчас его будут травить через аварийный клапан, а попросту гудок. Как я понимаю намеренья товарища Карпенко, эта галоша дальше не пойдет, она уже приплыла.

И тут раздается вой — примерно так мог бы орать раненый динозавр, это начали стравливать пар из котлов. Это же сигнал капитуляции, что корабль полностью наш.

Теперь, где-то в течение часа, нас будет догонять основная группа кораблей, лидируемая «Быстрым». Слышал, как тов. Карпенко жаловался, что этот котлотурбинный крокодил топлива жрет вдвое больше, чем «Трибуц». А это не есть айс! Поэтому-то на перехваты ходит «Трибуц», а «крокодил» плетется экономическим ходом вместе с танкером и БДК. А у нас тут начался шмон. Ребята вывалили за борт трап, и на палубу поднялись еще два отделения, в полном боевом. Поисковые группы разбежались по углам и закоулкам подобно тараканам, вынюхивающим, чего бы такого интересного сожрать. Так, в двух носовых трюмах уголь, мы в углях не разбираемся, но это может быть только малодымный кардиф. Ничего другого из такой дали в Японию тащить бы и не стали. В третьем кормовом трюме тоже уголь, но вот на палубе, увязанные по всем правилам, стеллажи каких-то бочек, на глаз, примерно как стокилограммовых. А вот бочки — это интересно, в смысле, интересно, что в бочках. Цыпа отвинчивает крышечку одной из бочек и сует внутрь палец. Некоторое время разглядывает капающую на палубу густую белую жидкость, потом нюхает и изрекает:

— Краска это, товарищ старший лейтенант, масляная, «белила цинковые», в таком количестве только на окраску кораблей. Тут пару крейсеров покрасить хватит, и еще останется.

— Цыпа, а почему белая? — не понял я.

— А тут, товарищ лейтенант, и пигмент где-то должен быть, колер наводить, если жидкий, то он в таких же бочках, где-то здесь, а если порошок… тогда не знаю — в трюмах надо искать.

Пока я докладывал Карпенко о запасах обнаруженной краски, неугомонный Цыпа нашел-таки бочки с колером, стояли в крайнем ряду. Два цвета, черный и темно-синий, который наглы называют «navy», то есть морской. Тем временем с «Трибуца поступает приказ вывалить кранцы и провести швартовку с «Вилковым», который подойдет минут через сорок. А потом здесь будет резвиться банда хомяков-террористов. В смысле, что эта краска пришлась нашему самому главному военно-морскому командиру ко двору. Что и во что он собрался перекрашивать? Я не знаю, со мной не поделились. В первую очередь, со стороны вываленных кранцев, к угольщику ошвартовалась «Принцесса солнца» и туда перегнали стонущих и охающих японцев. Каюты третьего класса, по сей момент запертые на ключ, послужили им надежным приютом. Все, «Принцесса» отвалила, а «Вилкова» все нет. Он явился не через сорок минут, а аж через полтора часа. Но это ничего, поскольку тут же начался аврал. Вилковцам с трудом удалось открыть крышку трюма, того самого, где раньше располагалась та штука, которая и забросила нас сюда. Теперь же, за исключением пары контейнеров, трюм был пуст. Вот туда-то кран и опускал увязанные тросами связки бочек.

Стемнело, окончание погрузки происходило уже свете прожекторов. «Вилков» отдал швартовы и отвалил, и теперь наше дело — пустить эту галошу на дно, что мы проделаем с превеликим удовольствием. Теперь знать бы, как это сделать, не тратя снарядов и взрывчатки. Жуть как жалко тратить пластид на это убожество. Но и «Марию Целесту», призрак океана, из этого угольщика тоже делать не надо. Опять связываюсь с Карпенко.

В ответ команда:

— Ждите, посылаю спецов.

Минут через десять подваливает катер и на палубу поднимаются два «сундука». Проходит еще полчаса, и несчастная «…-Мару» начинает, наконец, медленно погружаться в царство Нептуна. Оказалось, что вентиля кингстонов системы затопления приржавели, но, как говорят, против лома нет приема. А как же без лома в котельном отделении, чем угольный шлак шуровать? Нашли японский ломик, вставили в штурвал задвижки, навалились… хвастаются, что ломик погнули, но вентиль открыли. Может, и не врут, эти могут. А мы тем временем не спеша, сохраняя достоинство, спустились по трапу в катер, оставляя обреченную посудину на волю волн.

* * *

4 марта 1904 года. 07:35 по местному времени. Тихий океан, 32 гр. СШ, 150 гр. ВД.

Палуба БПК «Адмирал Трибуц»

Павел Павлович Одинцов.

Сегодня у наст маленький субботник — пользуясь хорошей погодой, группа легла в дрейф для перекраски. Вот куда пойдет награбленная у японцев краска, на нанесение цифрового морского камуфляжа, чтобы снизить заметность кораблей. Краски хватит только на «Трибуц», «Быстрый» и «Вилков», поэтому «Бутома» и дальше будет ходить в своем гражданском наряде. Но перед трудовыми усилиями Карпенко решил устроить небольшой митинг. Замполит «Трибуца» оказался настолько косноязычен, что выступить перед людьми он попросил меня, Новикова, а потом и сам собрался внести свои пять копеек. Впрочем, это решение не помешало ему открыть митинг самому. На носовой палубе «Вилкова» собрались все, кроме тех, кто должен был оставаться на своих постах даже тогда, когда корабль лежит в дрейфе. Справа к нам пришвартовался «Быстрый», а слева — «Трибуц». У них на носовых палубах творилось то же самое. Швартовка была произведена не только ради проведения совместного митинга, но и перегрузки бочек с краской на другие корабли. Матросы и офицеры с «Бутомы» тоже здесь, хоть их корабль и не будет перекрашиваться, но это не мешает им участвовать в общем аврале с краскопультами, тремя бригадами по двадцать человек. Все остальные, оставшиеся на своих постах, услышат митинг по общей трансляции. Вот капитан первого ранга вышел на «балкон» перед мостиком «Вилкова», на котором установлена башня со спаренной 57-мм пушкой, и поднял руку, призывая к вниманию. Сотни глаз посмотрели в его сторону. Все мы вчетвером стояли на этом балконе и смотрели на людей, которые ждали от нас сначала слова, а потом дела.

— Товарищи! Вчера мы пустили японцам первую кровь! Пусть это был всего лишь невооруженный трамп, но две тысячи тонн угля уже не придут на японские военно-морские базы и не сгорят в топках крейсеров и броненосцев. А ведь, как я уже сказал, это всего лишь первая кровь, дальше будет больше. Сегодня мы нанесем на наши корабли цифровой камуфляж, чтобы наша возможность незаметно подкрадываться к врагу еще больше увеличилась. Но наша сила не только в невиданных здесь технологиях, свердальнобойных орудиях и торпедах невиданной разрушительной мощи. Наша сила в нас самих, в русских людях. Когда у нас есть цель и осознание своей правоты, то мы становимся непобедимы, когда мы полны решительности достигнуть ее — мы непобедимы, когда мы вместе — мы непобедимы. Но эта война — не только война людей и механизмов. Это война банкиров, спецслужб, политиков и дипломатов. Один росчерк пера на белой бумаге может унести больше жизней наших солдат и матросов, чем все японские снаряды. Но об этом вам лучше расскажет Павел Павлович Одинцов.

Ну что же, вот и моя очередь подниматься на трибуну и смотреть в глаза людям. Людям, от решимости и сознательности которых зависит будущее моей страны, моей России. Я внутренне собрался и шагнул вперед.

— Люди, сограждане! Вспомните ту страну, из которой вы попали в это время. Вспомните Российскую Федерацию. Страну, которая «не очень»… Партнеры ее не очень уважают, враги ее не очень боятся, друзья на нее не очень надеются, ее граждане живут не очень хорошо, а ее бизнесмены не очень аккуратно платят налоги. А ведь были и другие времена — времена, когда Россия была империей (и не важно, под двуглавым орлом или под красной звездой и серпом с молотом) и несла свое имя честно и гордо. Вы все знаете имена Петра I Великого, Екатерины II Великой, Александра II Освободителя, Александра III Миротворца, Иосифа Сталина. Мы должны помнить, с какой высоты мы упали. Мы, люди старшего поколения, помним, каким был СССР. Для девятьсот девяносто девяти человек из тысячи жизнь в СССР была легче, удобней, безопасней, чем в Российской Федерации. Великое государство способно дать своим гражданам многое, чего не способен дать какой-нибудь зачуханный Лихтенштейн. Все дело только в политике государства, внешней и внутренней. Нынешняя Россия пока еще Великая Держава, и с ней вынуждены считаться и Великобритания, и Франция, и Германская империя. Северо-Американские Соединенные Штаты пока никто, ничто и звать их никак, они пока копят силы, прикрываясь доктриной Монро. Но пройдет немного времени — и они, размножившись подобно скотам, у которых нет естественных врагов, станут для мира настоящим бедствием. Но речь сейчас не о них, а о просвещенной старушке Европе, той Европе, от которой Россия не видела ничего хорошего и в двадцать первом веке. Европе, которая придвигала к нашим границам базы НАТО, финансировала исламских террористов и грузинских военных. В этой Европе дела обстоят примерно так же — на европейские деньги вооружается Турция, главный враг России на Кавказе и Средней Азии. Я молчу про Балканы, поскольку Балканы — это бзик наших царей. Чтобы удержать контроль над Балканами… да, собственно, я даже и не знаю, что для этого надо, потому что если даже вооруженной рукой пробить туда транспортный коридор, это не убережет от взбрыков местных вождей и старейшин. Все помнят Слободана Милошевича, который по непонятным причинам метался между Россией и НАТО, и в конце концов издох в гаагской тюрьме. У меня нет никакой жалости к этому человеку, он сам выбрал свой путь. Но вернемся в начало двадцатого века. Что бы ни говорили в Петербурге, России не надо влезать в балканские дела. Решение Балканского Вопроса скрывается внутри решения Вопроса Европейского… Но Балканами политическая жизнь Европы не исчерпывается. В высоких сферах Лондона, Берлина и Парижа есть четкое понимание своей цели в мире — это мировое господство. А также четкое понимание того, что пока на планете существует Россия, им этого господства не видать как своих ушей, в принципе. Даже битая пруссаками Франция, которая и существует-то только благодаря союзному договору с Россией, тоже грезит о временах Наполеона I и о мировом господстве. А также мечтает свою благодетельницу обокрасть, обмануть, а в оконцовке расчленить и переварить. Россия с полным правом могла бы воскликнуть, — «И ты, Брут?!». Некоторые считают, что надежным союзником России могла бы стать Германия. Как бы не так. Германии уже тесно в Европе, и в головах немецких политиков и генералов уже бродят мечты о Польше, Прибалтике, Украине, Белоруссии, и вообще всей земли до линии Архангельск-Астрахань или до Уральских гор. Немцы — они вообще жадные, пока не получат прикладом в пасть и сапогом по яйцам. Третий игрок в Европейских делах — это Великобритания. Империя, над которой никогда не заходит солнце. Их колонии по всему миру, их нос и уши за каждой занавеской, это их банкирам надо сунуть палец в каждый горшок с медом. Это государство сейчас, в начале двадцатого века, находится на вершине своего могущества. Именно оно ближе всего к мировому господству, именно британским лордам больше всего хочется, чтобы мы умерли. На английские и американские деньги построен и вооружен японский флот. На две трети новый японский флот — это детище именно британских верфей и британских банков. Мы все помним, как в наше время на деньги Лондонского Сити вооружалась всякая шваль, направляемая против России — от Дудаева и Басаева и до злобного грузинского хорька Мишико. Как этими же деньгами питались всяческие организации, стремящиеся разложить и уничтожить Россию изнутри. Здесь точно также, ничего не изменилось. Мы мешаем им захватить власть над миром, и они поднимают против нас Японию и Турцию и вооружают их. Мы им мешаем спокойно спать, ибо в их бредовых снах мы отбираем у них «все, что нажито непосильным трудом».

Собравшийся внизу народ сдержанно засмеялся, ибо сказал я эту всем известную фразу голосом не менее известного артиста. Дождавшись, пока смех утихнет, я продолжил:

— И они финансируют финских, польских, еврейских и прочих революционеров. Они нас боятся еще и потому, что не могут понять, как мы могли за все свою историю (а ей, начиная от Рюрика, ни много ни мало, больше тысячи лет) не устроить ни одного геноцида. Ведь там, где появился англичанин, местные должны вымереть или стать его рабами. Именно британцы первыми применили концлагеря в англо-бурской войне. И держали в них не пленных мужчин (их они вообще не брали в плен), а женщин и детей. Первые на планете лагеря смерти были не у Гитлера, а в Южной Африке, у просвещенных британцев. И англичанам мешает только то, что им не дают развернуться по-настоящему их европейские конкуренты — Германия и Франция. Англо-французский союз, Антанта, пока еще не заключен, и, может быть, и не состоится, если наши действия будут удачны. Союзник же из Франции для нас как из проститутки жена — она так и норовит заняться старым ремеслом. Германия, которая, как я уже говорил, тоже не сахар, сдерживает Британию в Европе. Мы идем на войну — на войну, после которой решится, куда склонится чаша весов — в сторону процветания нашей родины или в сторону кровопролитных войн и смут. Сейчас это зависит от вас. Местные русские, как принято говорить по-научному, «хроноаборигены», в прошлый раз с задачей не справились, и двадцатый век, начавшийся выстрелами под Порт-Артуром, кончился для России ельцинским безвременьем девяностых. У нас есть шанс свернуть Россию с этой гибельной дороги, и осуществить его можете только вы — офицеры, матросы, морские пехотинцы. Вы — сила, которой в этом мире никто не в состоянии ничего противопоставить. Вы и есть те самые единственные союзники России, о которых говорил император Александр III — ее армия и флот. Каждый день вспоминайте о том, что было за ту сотню лет, что лежит между этим временем и нашим, и как оно должно быть. Короче, я вам могу пообещать только одно — скучно не будет, работы в этом новом мире хватит всем. И мы постараемся сделать так, чтобы это наш труд не пропал бы даром. А сейчас пара слов от майора Новикова Александра Владимировича, именно его бойцы сходятся с врагом лицом к лицу и смотрят смерти в глаза.

Я перевел дух. Собственная речь настолько взволновала меня самого, что мое сердце громко билось и кровь горячим толчками стучала в виски.

Майор подошел к краю импровизированной трибуны и поиграл желваками.

— Товарищи, я не мастер много говорить, и поэтому действительно обойдусь парой слов. У нас только одна Родина, одна на все времена, и за нее мы будем и убивать, и умирать. Безнаказанность кончилась, не только для внешних врагов России, но и для внутренних. Пусть лучше сами выроют себе ямы, а мы поможем их похоронить — Пилсудские, Троцкие, Бронштейны, Керенские и другие. Берегитесь, мы идем. А что касается морской пехоты в бою, так она никогда не подводила, и в этот раз не подведет. У меня все! Товарищ Карпенко…

Карпенко махнул рукой.

— А теперь, товарищи матросы и офицеры, лекция о международном положении закончилась, а вместо дискотеки аврал и малярные работы. Сначала перегрузим на корабли бочки с краской, потом отшвартуемся и приступим. До темноты нам надо будет уже покончить с этим делом. Схемы окраски старшим офицерам переданы, малярные бригады определены, переодеваемся в робы и начинаем! Товарищей офицеров попрошу возглавить процесс. Чем раньше начнем, тем быстрее закончим.

* * *

5 марта 1904 года. 05:15 по местному времени. Тихий океан, 28 гр. СШ, 141 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

До рассвета примерно час, мы в проливе между архипелагами Идзу и Огасавара. Можно сказать, что через дыру в заборе мы лезем к японскому императору на задний двор. Тут уже и на шальной миноносец можно нарваться или на вспомогательный крейсер. На небе отсутствует даже узенький серп луны, только мириады звезд, рассыпанных по небосклону.

Вчера, почти сразу после рассвета, примерно в точке 31 гр. СШ и 146 гр. ВД, корабельная группа легла в дрейф. Это было нужно для работ по перекраске кораблей в камуфляжную окраску. К этому моменту у автора идеи, старшего офицера БПК «Трибуц», была готова схема наложения на родную светло-шаровую окраску белых, темно-синих и черных треугольников, по схеме снижающей заметность. Теперь силуэт корабля опознавался со значительно меньшей дистанции. По своей схеме маскировочная раскраска наносилась на БДК и на эсминец. На эти малярные работы в авральном режиме ушла вся светлая часть суток, почти двенадцать часов. И вот теперь мы размалеваны как индейцы на тропе войны. По дисплею радара, как жирная муха по стеклу, наперерез нашему курсу ползет отметка корабля примерно на шесть тысяч тонн водоизмещения. Как только мы засекли цель, еще на пределе дальности, «Трибуц» с пакетботом опять ушли в отрыв от эсминца с БДК и танкером.

— Что-то мне этот тип не нравится… — командир БЧ-1 капитан второго ранга Леонов нес одну из самых тяжелых вахт — предутреннюю.

— Да, товарищ капитан второго ранга, — подтвердил подвахтенный офицер, — обычно купцы друг другом не интересуются, а этот четко американцу наперерез идет.

Капитан второго ранга вышел на крыло мостика и оглянулся в сторону кормы — на восток, — Небо сереет… — и поднял к глазам китайский электронный бинокль с фотоумножителем. Минуты две он молча изучал силуэт чужого корабля.

— Ну-ка, лейтенант, — жестко сказал он, опустив бинокль, — врубай боевую тревогу! Флага у него не разглядеть, а вот пушки видны хорошо, на баке и на юте. Не меньше чем сто двадцать ме-ме, а может, и сто пятьдесят два. Ставлю Романа Абрамовича против бомжа с помойки, что это японский вспомогательный крейсер. Ну-ка, давай уйдем в тень американа, ни к чему это, чтобы нас разглядели раньше времени.

В недрах БПК прерывисто и часто загудел зуммер боевой тревоги. Сонный еще несколько мгновений назад, корабль наполнился гулом голосов и топотом десятков ног. Один за другим, застегивая на бегу кителя, в рубку врывались заспанные офицеры боевого расчета.

Тем временем рассвет вступал в свои права, и силуэт парохода можно было разглядеть и без всяких фотоумножителей. На кормовом флагштоке приближающегося двухтрубного парохода развевался флаг с изображением восходящего солнца с лучами, то есть флаг японского военно-морского флота.

— Шесть тысяч тонн при семнадцати узлах, — блеснул эрудицией командир БЧ-2 капитан третьего ранга Бондарь, — и к гадалке не ходи, «Гонконг-мару», или «Ниппон-мару», сколько я из-за вас на цусимском форуме лаялся… Командир, — повернулся он к Карпенко, — а у нас есть план?

— План у нас есть — мы будем тихонько прятаться за пакетботом, пока японцы не спустят шлюпку с досмотровой партией. Потом ребята на пакетботе из пулеметов и автоматов объясняют японцам, что тут занято, мы выходим из-под корпуса пакетбота… Рулевым отвернуть «Трибуц» на два румба вправо от цели. Чтобы и борт противнику в плане не показывать, и вооружение левого борта в ход пустить. Андрей Николаевич, — обратился Карпенко к командиру БЧ-2, — распредели цели. Первой сотой установкой накроешь баковую пушку, второй — ютовую. Снаряды осколочно-фугасные. И пока в хлам их не раздолбаешь, огня не переноси. Нам одного удачного бронебойно-фугасного достаточно, чтоб калеками стать. Из шестьсот тридцатых накроешь палубу по центру. Там у него должны быть три или четыре трехдюймовки Армстронга. Мелочь, а противно — трехдюймовка нас, конечно, не утопит, но при попадании будет неприятно. Да, вот еще что, Андрей Александрович, — обратился капитан первого ранга Карпенко к командиру минно-торпедной БЧ-3, — приготовь к бою левую РБУ-6000. Глубину подрыва на три-пять метров. Наводи в среднюю трубу с небольшим недолетом. По моей команде дашь одну серию из шести бомб. Жаба, конечно, душит, но если я почувствую, что наигрался, то должна быть возможность закончить матч нокаутом. А то с пушками будем возиться слишком долго, можем и не успеть. Но помни — будет слишком жирно потратить на это корыто даже одну торпеду.

Что так повлияло — то ли маскировочная окраска и не до конца рассеявшиеся сумерки, то ли въевшаяся в кровь мысль, что если не видно дыма, то нет и корабля — но «Трибуц» остался необнаруженным в тени корпуса пакетбота. Японский вспомогательный крейсер спокойно лег в дрейф кабельтовых в пяти от пакетбота и беззаботно спустил на воду баркас. По воде, поднимая брызги, ударили ярко-желтые весла.

Капитан первого ранга не стал дожидаться, пока японцы прозреют.

— Товсь! — поднял он руку. — Вперед!

В низах взревели на полных оборотах газотурбинные двигатели — и морской дракон выпрыгнул из засады. Неизвестно, что подумал японский командир, когда на него рванулся кусок океана под андреевским флагом, но думать ему было уже некогда. Правда, к такому не готовился и Карпенко — дистанция моментом сократилась метров до семисот, и применение реактивного бомбомета оказалось под большим вопросом. Слишком уж настильной оказалась бы траектория бомб. Зато АК-сто и особенно шестьсот тридцатый комплекс были на высоте. Баковую стодвадцатимиллиметровую пушку накрыло первой же очередью; когда воздух очистился от обломков, на месте орудия торчал только огрызок орудийной тумбы. Ютовому орудию повезло больше, прямого попадания оно избежало. Но две дыры в борту прямо под ним, из которых валил густой черный дым, не оставляли сомнений, что ему тоже досталось немало. Тем временем две шестиствольные тридцатимиллиметровые пушки крест-накрест прошлись по палубе вихрем из двух сотен четырехсотграммовых осколочно-фугасно-зажигательных снарядов. И вдруг между трубами, среди вихря разрывов МЗА, громыхнул вполне себе серьезный взрыв. Облако черного как ночь дыма выдало виновника с головой — взорвалось что-то шимозное, то есть аутентично японское.

— Млять! — Карпенко сорвал с внезапно взмокшей головы фуражку. — Чуть по-идиотски не вляпались! На пяти кабельтовых мина Уайтхеда могла нас и достать. — Он вгляделся в накренившийся, горящий, но пока не собирающийся тонуть японский вспомогательный крейсер. — Ну его нахрен, Андрюха, добей его бомбами! Только бей не очередью, а одиночными.

Первая бомба ударила под борт, ниже ватерлинии, и подняла белопенный фонтан выше мачт. Вторая прошла выше, ударила в борт и рванула посреди разгорающегося пожара, разбрасывая во все стороны дымные кометы. Третья, наиболее удачная, скользнула под днище и взорвалась там, на глубине шести метров. У нее не получилось высокого пенного фонтана, как у первой бомбы, или феерического огненного шоу, как у второй. Но в силовом наборе японского судна что-то хрустнуло — и оно начало складываться пополам, как перочинный ножик. Четвертый взрыв прогремел тогда, когда холодная вода захлестнула раскаленные топки. Японская досмотровая партия на баркасе осталась не у дел, как бы всеми забытая. Ближайший остров — из архипелага Идзу, всего в двадцати милях, погода относительно тихая, у них вполне есть шанс добраться до берега. И в этот момент, когда вспомогательный крейсер уже тонул, Карпенко обратил внимание на всеми забытых японцев в баркасе, бодро загребающих веслами с сторону ближайшей суши..

— Андрей Николаевич, дай-ка команду по этим кадрам в шлюпке один предупредительный. Хоть и жалко снаряда, а то ж — положено, по международному праву.

Бухнула одиночным стомиллиметровка — и метрах в тридцать перед нос баркаса в воде встал белопенный фонтан, в ответ затрещали нестройные выстрелы из арисак. Но сопротивление было бессмысленным и бесполезным4 прозвучала еще одна команда — и грохнул еще один одиночный выстрел, после которого от баркаса остался только плавающий по воде мусор.

— Вот так, товарищи! — Карпенко наконец надел свою многострадальную фуражку, — сегодня Бог нас миловал, а то бы вляпались! На будущее быть умнее, минный аппарат, особенно подводный, так сразу и не разглядишь, а неприятность может получиться большая, отсюда мораль — не уверен, не обгоняй! Стрельбе дробь, стволы в диаметральную плоскость и пробанить… Что еще… спустите катер, пусть морпехи соберут с воды живых. И еще вот что, товарищи — сработал наш камуфляж, пусть отчасти, но сработал. И эффект внезапности был достигнут именно через это. Дождемся эсминца с БДК и танкером и двинем дальше, а пока, товарищ старший лейтенант, — обратился он к командиру взвода морпехов, — не сочтите за труд спустить катер и поискать на воде живых — янки смотрят, как-никак.…. Да, Сергей Викторович, — спросил он у командира радиотехнической БЧ-4 — высокого, вечно улыбающегося корейца, — на связь японец выходил?

— Никак нет, Сергей Сергеевич, не успел.

— Ну, вот и хорошо, значит, патрульную завесу мы прорвали тихо, и у нас есть время двигаться дальше на запад, туда, где бродит самая жирная добыча.

При проведении поисковой операции с воды было поднято пять матросов и ни одного офицера. Один из матросов немного знал английский язык, и от него удалось узнать, что вспомогательный крейсер назывался «Нипон-Мару», и командовал им капитан первого ранга Козукава, который не пережил своего корабля.

— Добрый знак, — проворчал довольный Карпенко, — только начали — и уже Японию утопили. Лиха беда начало!

* * *

6 марта 1904 года. 17:35 по местному времени. Тихий океан, 29 гр. СШ, 131 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

старший лейтенант Морской пехоты Сергей Рагуленко (Слон).

Вот еще один день прошел. Раскаленное солнце огненным шаром опускается в морские волны чуть левее носа корабля. Сегодня мы славно потрудились. Сначала, рано утром, вышли наперерез большому трехтрубному белому пароходу, по размерам почти равному «Трибуцу». Это был австралийский рефрижератор «Принц Альберт», груженый морожеными бараньими тушами. Говорят, что прибалты самые тормознутые; как бы не так, я еще не видел никого тормознутее этих австралийцев. Они никак не могли поверить, что этот русский военный корабль, как чертик из табакерки, выскочивший из-за американского пакетбота, именно ИХ останавливает выстрелом из пушки. И все это творится на заднем дворе Японской империи. Правда, короткая очередь из шестьсот тридцатки, перечеркнувшая курс австралийца жирным трассирующим пунктиром, наконец-то привела капитана в чувство. «Принц Альберт» соизволил лечь в дрейф.

Дальше все было просто скучно. Подошли на катере, поднялись по трапу на борт, все без лишних ахов и охов. Морозильные камеры рефрижератора были битком набиты тремя тысячами тонн мороженой баранины. Что ж, не есть теперь японским матросам и рабочим австралийской баранинки — извините, не судьба. А съедят ее теперь русские солдаты и матросы в Порт-Артуре.

Все было предельно просто — какое дело команде до того, куда идет их судно? Ведь это не их война, они же нанялись на мирный рейс, а не на войну. Оставили на борту одно отделение, строго-настрого предупредили капитана Джонстона — шаг влево, шаг вправо приравнен к побегу, прыжок на месте — к попытке улететь. Что в случае саботажа команды остаток их жизни будет очень коротким и предельно неприятным. Зато в случае выполнения всех распоряжений с ними обойдутся согласно всем международным конвенциям. И что вы думаете? Куда он денется, когда… ну ладно, теперь рефрижератор спокойно шлепает на двенадцати узлах на левом траверзе БДК, примерно в одном кабельтове.

А вот встреченный полтора часа назад британский трамп, пятитысячник «Морской цветок», пришлось утопить. Во-первых, мне не понравилась рожа капитана — такому объясняй не объясняй, все равно сделает какую-нибудь подлянку. Во-вторых, грузом этого трампа были бочки с карболовой кислотой, сырье для производства шимозы. Капитан со сказочной фамилией Андерсон начал рассказывать нам сказки, что эта карболка нужна для японских госпиталей…. Конечно, эту гадость еще используют для дезинфекции в больницах, но того количества препарата, которое везло это судно, хватило бы всем больницам, поликлиникам и медпунктам Японии, в том числе и ветеринарным, лет на сто.

Поэтому Андерсону сказали, чтобы он прекратил рассказывать свои сказки, а то последняя шлюпка уйдет без него. Короче, открыли кингстоны и пустили это корыто на дно. Только немного жаль всякую подводную живность, когда морская вода разъест стенки бочек и эта дрянь выльется в океан. Хотя глубина здесь около километра, а, как я помню, там мало кто живет.

Что самое любопытное, в обоих случаях обошлось не только без стрельбы, но и без мордобоя. По-настоящему сопротивлялись только японцы со вчерашнего угольщика, но и там нам удалось никого не убить.

Вот теперь я стою на баке «Трибуца» и смотрю на закат. Ведь пока мы идем туда, где садится солнце. Сзади подошел наш майор.

— Ну как, Слон?

— Нормально! Япона мама тихонько курит бамбук. Только ничего сложного пока не было.

— Не каркай, старлей, еще дождешься серьезного, у нас все еще впереди… — майор достал пачку сигарет, — угощайся, вот запасы кончатся, придется местное курить. А здесь пока сигареты не в ходу, народ все больше папиросами пробавляется.

Отвернувшись от ветра, закурили. А «Трибуц» продолжал пожирать одну милю за другой, приближая нас к Порт-Артуру.

Часть 4. Момент истины

6 марта 1904 года. 22:15 по местному времени. Восточно-Китайское море, 29 гр. СШ, 130 гр. ВД. БПК «Адмирал Трибуц»

Мы в проливе Токара, всего в пятидесяти пяти милях севернее нас — Япония, остров Кюсю, и целый куст крупных портов: Кагосима, Кумамото, Нагасаки и крупная военно-морская база Сасебо. Тут должна ходить жирная рыба. Конечно, не тут, а чуть дальше на запад — именно там проходят пути из Европы в порты западного побережья Японии. Но вот какая-то цель ползет по экрану радара с юга на север — и нужно срочно понять, каботажный это транспорт или военный корабль. Ночь так темна, что даже фотоумножители не вытянут ничего, кроме серого размытого силуэта, да и далеко еще до цели, примерно восемнадцать миль. Вот желто-зеленая точка остановилась, развернулась и поползла обратно.

— Точно военный корабль, миноносец или канонерка, шесьсот-восемьсот тонн водоизмещения, — подумал капитан первого ранга Карпенко, находящийся в этот момент на вахте, — точно канонерка, пролив патрулирует, таких крупных миноносцев еще не строят. А каботажный купец туда-сюда не болтался бы. Рыбу японцы сейчас с джонок ловят, а это вообще мелочь. Что делать — подойти поближе, чтобы разглядеть флаг, или открыть огонь с предельной дистанции? Открыв огонь, мы немедленно себя демаскируем, а от иной канонерки можно и восемь дюймов схлопотать. Нет, на этот раз мы американца в виде приманки подставлять не будем; хорошо, что в тот раз обошлось без глупостей, а то прилетевший в пакетбот шальной снаряд был бы крайне неприятен для международного имиджа России. Нет, придется открывать огонь с дальней дистанции — для японца, конечно, дальней. Кабельтовых так с пятидесяти. Для комплекса АК-сто это дистанция средняя, и точность попаданий будет вполне приемлемая…

Командир «Трибуца» вдавил в пульт тангенту «Боевая тревога».

Время было еще не совсем позднее, и офицеры собрались в рубку довольно быстро. Было слышно, как внизу топали ноги военных моряков, занимающих посты согласно боевому расписанию.

— Товарищи офицеры, — академическим тоном, как на занятиях, начал капитан первого ранга Карпенко, — сегодняшняя наша задача — уничтожение цели артиллерийским огнем на дальней дистанции. Нам предположительно противостоит канонерская лодка, вооружение которой может колебаться от четырех 120-тимиллиметровых орудий до двух шестидюймовых и одного восьмидюймового орудия. Снаряд любого из этих типов был бы для нас крайне неприятен. А посему бой будем вести на дистанции пятьдесят-пятьдесят пять кабельтовых, что является запредельной дистанцией для орудий, установленных на японских канонерках этого времени… да и на русских тоже. Минут через десять мы сблизимся с целью на указанную дистанцию. Пока есть время, можете задавать вопросы. Вопросов нет? Тогда по местам! Андрей Николаевич, настройте свою ракетно-артиллерийскую консерваторию так, чтобы не было ни одной фальшивой ноты. Во избежание повреждений от ответного огня работаем только АК-сотыми.

— Сергей Сергеевич, данные введены в БИУС, СУАО сопровождает цель, — доложил командир БЧ-2, — только ведь долбать канонерку соткой — это какой расход снарядов будет, да долго это и муторно. Может, выбьем артиллерию, потом сблизимся для добивания. Пара близких разрывов реактивных бомб с РБУ-6000…

— Товарищ капитан третьего ранга Бондарь, — прервал его Карпенко, — будьте добры, мать вашу, без команды ничего не делайте! Расстояние до цели?

— Дистанция шестьдесят кабельтовых, сопровождение цели включено, рубеж открытия огня пятьдесят пять кабельтовых… дистанция пятьдесят семь кабельтовых… Огонь!

За остеклением рубки полыхнуло пламя выстрелов. Два ствола по пять зенитных снарядов с радиовзрывателями, темп — один выстрел в секунду. И тишина — секундомер отсчитывает секунды… На четырнадцатой секунде над целью полыхнул первый разрыв — огненный шар, свернувшийся ватным, дымным клубком. За ним еще, еще и еще…. Каждый раз на мгновение огненные всполохи вырывали из темноты силуэт корабля. Что сейчас творилось на его палубе под градом сверхтвердых поражающих элементов — об этом лучше не думать.

— Есть накрытие, товарищ капитан первого ранга! — выкрикнул командир БЧ-2. — А если тебя фугасами, с-сукин с-сын?!

Еще одна очередь разорвала темноту и тишину, только на этот раз в путь отправился десяток осколочно-фугасных снарядов. Через пятнадцать секунд полыхнула вспышка взрыва, секунды через три — еще одна, потом над вражеским кораблем поднялось ПЛАМЯ. Горел артиллерийский порох. Английская картузная схема заряжания в очередной раз подвела японцев. Выложенные возле орудий вместе со снарядами картузы первых выстрелов посекло осколками зенитных снарядов, порох рассыпался по палубе. Когда полминуты спустя там же разорвался фугасный снаряд, началось светопреставление. Канонерка горела как факел; а там было чему гореть и помимо пороха с углем. Когда ее строили двадцать лет назад, дерево довольно широко использовалось в военном кораблестроении. И теперь палубный настил, шлюпки, мачты, обшивка переборок ярко полыхали, подожженные пороховым запалом. Кажется, команда так и не сумела прийти в себя, потому что в ответ не было сделано ни одного выстрела.

— Товарищ капитан первого ранга? — командир БЧ-2 не знал, это уже все, или надо продолжать огонь.

— Погоди! — отмахнулся Карпенко. — Дробь стрельбе! Пока!

Но продолжать огонь не потребовалось, еще несколько минут продолжался пожар, потом один за другим, прогремело несколько взрывов, и отметка цели исчезла с радара. Навсегда.

* * *

6 марта 1904 года. 22:20 по местному времени. Восточно-Китайское море, 29 гр. СШ, 130 гр. ВД. БДК «Иван Вилков»

Павел Павлович Одинцов.

Ну нет нам покоя ни ночью ни днем. Я протер покрасневшие глаза; весь день перечитывал все, что было в моей библиотеке по этим временам — по старой привычке все свое вожу с собой, два терабайтных накопителя, отданных под тексты, это вполне себе немало. Тем более что один офицер с «Трибуца» (по-моему командир ракетно-артиллерийской части) оказался завсегдатаем Цусимского форума — естественно, когда был на берегу. И накопил по этому вопросу туеву хучу всякого материала. Ну, это скорее всего будет интересно товарищу Карпенко. А то, что командир «Быстрого», каперанг Иванов, является фанатом политических хитросплетений Серебряного века, это есть гут, даже вери гут. Он ведь большую часть карьеры сделал по военно-дипломатической линии. Военно-морской атташе в куче стран — от Кубы до Норвегии. А в прошлом у него была какая-то травма во время аварии на подводной лодке, после которой он не захотел увольняться и с отличием закончил Военно-дипломатическую академию. И теперь для выхода на пенсию ему надо наплавать стаж. Но куда назначить капитана первого ранга, не на ракетный катер же? В штабе командующего на «Варяге» вакансий не было, они и сами там все места держат. Назначили на эсминец, командир которого ушел на повышение. «А что, — подумали, должно быть, в штабе, — старший там опытный, поможет, а через полтора года проводим товарища на пенсию контр-адмиралом, и все будет тип-топ…»

Что-то мысли мои ушли в сторону — точно заработался; надо выйти, подышать свежим морским воздухом. Я уже почти поднялся палубой выше, как услышал ясно различимую орудийную стрельбу. Как мальчишка, бегом бросился на палубу, мне хотелось самому увидеть, что там происходит. Застал я только самый конец драмы — «Трибуц» уже прекратил огонь, а в километрах десяти от нас, в ночной темноте, ярким фейерверком горел какой-то военный корабль. Потом, через несколько минут, прозвучала серия сильных взрывов, во все стороны полетели пылающие обломки — и огонь потух.

Я бегом поднялся в рубку «Вилкова».

— Сергей Сергеевич, что там у вас стряслось, что это за фейерверк с музыкой?

— Не волнуйся, Павел Павлович, все в норме; на нас, к своему несчастью, напоролась японская канонерка береговой обороны. Ну, естественно, нам пришлось ее потопить.

— Если дело дошло до канонерок, то…

— …значит, мы уже на Японском заднем дворе, — подхватил Карпенко. — Да, японцы даже ничего понять не успели, мой артиллерист уложился в минуту времени и двадцать снарядов. — Карпенко закашлялся. — Слушай, как думаешь — стоит ли остановиться и поискать выживших после пожара и взрыва? Ведь вряд ли кто в живых остался….

— Знаешь, давай все делать по правилам, чтоб потом не назвали варварами и убийцами; положено искать живых — давай искать. А то узнают, какие мы негуманные — вони будет…

Несмотря на двухчасовые поиски, на месте гибели японской канонерки не удалось найти ничего, кроме обгорелых деревянных обломков. Не удалось даже узнать название корабля. В японском флоте было несколько канонерских лодок, вооруженных четырьмя сто двадцати ме-ме пушками.

* * *

6 марта 1904 года, 16:55 по местному времени, Царское село, резиденция Е.И.В. Николая II.

Его Всероссийское Императорское Величество Николай Второй (по-домашнему Ники), как примерный семьянин и пунктуальный джентльмен, вошел в столовую за пять минут до начала файф-о-клока к уже накрытому столу, кивнул жене и трем старшим дочерям (младшей Анастасии не исполнилось еще и трех лет) и первым делом потянулся к стопке вечерних газет, которые услужливый лакей уже положил на стол рядом с тем местом, за которым по обыкновению сидел император.

Сверху стопки лежала вечно желчная британская Таймс за четвертое число, на первой странице которой жирно выделялся заголовок: «Погром в Токийской заливе, ужасные подробности читайте на развороте». Император припомнил, что вчера в Санкт-Петербургских ведомостях имела место небольшая заметка, извещавшая читателей о факте нападения неизвестных кораблей на Токийский залив и нанесению врагу «существенных потерь», но тогда Николай посчитал, что редактор русской газеты явно выдает желаемее за действительное, а те несколько выстрелов, которые могли издали сделать Владивостокские крейсера по вражескому порту — за полноценную атаку военно-морской базы неприятеля. Но теперь, когда факт этой атаки вдруг признали сами англичане, Николая II охватило неожиданное волнение. Костяной нож с серебряной инкрустацией из моржового клыка, с хрустом вспорол чуть желтоватую газетную бумагу. После чего император дрожащей рукой развернул британскую газету, скорбно извещавшую своих читателей о списке потерь, которые понес британский торговый флот во время набега отряда неизвестных миноносцев на главный торговый порт Японской империи.

Неизвестный корреспондент с особым мазохизмом описал картины смерти и разрушения в торговом порту, где взорвался британский трамп с пятью тысячами тонн лиддита на борту. Не остался без внимания и погром, произведенный торпедной атакой в токийском торговом порту, были упомянуты и торпедированные в таможенном отстойнике британские торговые пароходы. Уже в конце статьи всего несколько строчек было уделено тем потерям, которые понес японский военный флот во время атаки военно-морской базы Иокосука. Самым же главным выводом, сделанным в статье, был призыв ко всей Европе объединиться против диких восточных варваров-московитов, атаковавших самое святое — кошелек британских банкиров, делающих большие деньги на войне русских с японцами. Последнее, конечно, прямо сказано не было, но подразумевалось.

При этом сам же автор статьи отмечал, что японские артиллеристы береговой обороны оказались так косоруки, что не смогли уничтожить ни одного атаковавшего Токийскую бухту русского корабля. Те несколько миноносцев, которые были все же потоплены артиллерийским огнем, оказались японскими, вышедшими в акваторию залива с началом тревоги после взрыва в Иокогаме и атакой военных кораблей в Иокосуке.

Прочитав это место, император усмехнулся. Все произошедшее в Токийском заливе почти в точности напоминало атаку японскими миноносцами русской эскадры на внешнем рейде Порт-Артура 26 января, только там не было таких катастрофических последствий. И, кстати, что это за самоходные мины, способные пройти несколько миль, поднырнув под боновое заграждение, а потом взрывом разорвать пополам броненосный крейсер почти в восемь тысяч тонн водоизмещения? Причем добротные бетонные причалы, к которым были пришвартованы крейсера, судя по словам корреспондента, тоже разворотило так, что без длительного ремонта корабли там швартоваться уже не смогут. Но для него, Николая, все это было неважно.

Для него сейчас были важны ответы на три вопроса, которые он, скорее всего, не сможет получить из газет: КТО ЭТО СДЕЛАЛ, КАК СДЕЛАЛ и ЗАЧЕМ СДЕЛАЛ. Возможно, получив ответ на первый вопрос, он узнает и все остальное, но пока он, Хозяин земли Русской, не может понять, как ему реагировать на это событие. С одной стороны, враги России понесли серьезные потери, и это радовало, а с другой стороны, там пострадали не только британские, но и французские, итальянские, американские и германские пароходы, некоторые из которых были серьезно повреждены, а некоторые потоплены. Это могло привести к тому, что призыв жалкого газетного писаки к созданию единого антироссийского фронта всех европейских государств вполне может воплотиться в реальность.

Отложив в сторону «Таймс», император взялся за газеты иных стран, и везде одно и то же — собачий лай в адрес России и призывы против всех законов войны на море покарать тех, кто посмел проникнуть в главный вражеский порт и нанести ущерб интересам европейских торговцев и банкиров. Например, французская «Фигаро» — а ведь вроде союзники — обрушивалась на Россию и на него, Николая, требуя расследования и наказания виновных (а по сути, героев), нанесших вражеской торговле значительный ущерб. Если статья в «Таймс» была полна сдержанного негодования, то во время чтения французской газетенки Николаю казалось, что прямо в лицо ему летят брызги слюны впавшего в истерику человека. Попадись ему этот газетный писака под горячую руку, пристрелил бы, как бешеную ворону. Впрочем, все остальные европейские газеты были ничуть не лучше, и лишь только немецкая консервативная «Новая прусская газета» законно вопрошала — если в Токи погибли германские подданные, то какого черта их понесло в порт воюющей страны, которая в любой момент может стать законным объектом атаки?

Одним словом впечатления у Николая от прочтения европейской прессы остались нерадостные, и германская консервативная ложка меда в бочке дегтя его ничуть не обрадовала. Пройдет совсем немного времени — и перепечатки из парижских, берлинских, венских, лондонских изданий появятся и в доморощенной российской прессе, либеральной, как и все интеллигентское до мозга костей. Причем появятся и явно бульварные, рассчитанные на самую малограмотную публику, сочинения доморощенных акул пера, за плату малую готовых доказывать вам все что угодно; что черное — это белое, что горячее — это холодное, и что победа — это на самом деле поражение, а герой на самом деле предатели и преступники. Как жаль, подумал Николай, что этих газетчиков нельзя стрелять из винтовки, как тех же ворон. По крайней мере, каркают они одинаково громко и одинаково отвратительно.

А вот то, кто и для чего произвел эту атаку, требуется выяснить в обязательнейшем порядке. Для этого требуется немедленно послать телеграммы адмиралу Макарову и наместнику Алексееву, а также переговорить с кузеном Сандро, ведь тот грозился со стороны своего ведомства по торговому мореплаванию послать против Японии множество вспомогательных крейсеров. Как знать, быть может, в Токийском заливе нашалили мальчики Сандро? В любом случае, выяснить истину по этим вопросам он должен обязательно, ведь без этого он не будет знать, какие инструкции давать министру иностранных дел Ламсдорфу и что отвечать французскому, британскому, итальянскому, американскому и прочим послам, которые в самое ближайшее время толпами попрутся к нему на прием. Уходить ли ему в глухую оборону, отнекиваясь и ничего не признавая, или напротив, переходить в дипломатическую контратаку, ведь это не Российская империя обрушилась на Японию всей своей мощью, а наоборот, та сама внезапно напала на Россию, без объявления войны атаковав ее военные корабли.

Отложив в сторону газеты, Николай, вздохнув, взял руку чашку с чаем, при этом виновато улыбнувшись жене, как будто извиняясь за то, что в связи с войной не может уделить ей столько времени, сколько положено любящему мужу уделять любимой жене.

* * *

7 марта 1904 года. 06:25 по местному времени. Восточно-Китайское море, 30 гр. СШ, 129 гр. ВД. Мостик БПК «Адмирал Трибуц»

Отметка на радаре, на левой раковине — в двадцати пяти милях цель, средняя, оценочно от трех до пяти с половиной тысяч тонн, одиночная и для этих времен достаточно скоростная, целых четырнадцать узлов. Чешет на север, немного уклоняясь к западу, и чтобы ее перехватить, надо иметь около двадцати пяти узлов хода. Эсминец останется охранять караван, поэтому «Трибуц» будет играть соло. Взвыли, раскручиваясь, турбины, и корабль начал разгоняться, набирая ход. Форштевень, как гигантский лемех, рвет неровную волну, пена разлетается мельчайшими брызгами. А в рубке работа, деловая и сосредоточенная. Капитан первого ранга Карпенко уже на месте — как и все те офицеры, что обязаны быть здесь по боевому расписанию, хотя боевая тревога еще не объявлена. Расстояние до цели быстро сокращается, свои корабли остались далеко позади.

— Сергеич, — прозвучало в переговорном, это старший офицер вышел на связь. — Двадцать седьмой противолодочный к вылету готов!

— Вас понял, пусть остаются в готовности! — ответил Карпенко.

Тем временем на горизонте невооруженным глазом стала заметна жирная черточка дыма. Угольные пароходы издалека выдают себя дымными хвостами. Карпенко поднял к глазам бинокль. — Две трубы, Александр Васильевич, это или крейсер (тогда этот ход для него экономический), или купец (тогда ход для него полный).

— Может быть, так на так? — пожал плечами командир БЧ-1. — Что будем делать, если все-таки крейсер?

— Дуэль с ним я затевать не буду, — хищно оскалился Карпенко, — подниму вертушку, благо она готова, и разорюсь на одну торпеду! Ничего, от одной торпеды не обеднеем!

Через четверть часа цель была уже хорошо видна в бинокль… ничего похожего на крейсер — банальный «купец». Там, кажется, «Трибуца» еще не замечали и шпарили по прямой, не глядя по сторонам. Может быть, наблюдатели в первую очередь искали на горизонте дым и только потом сам корабль, а может, в очередной раз сработал камуфляж. Только на идущем под британским «юнион джеком» «купце» «Трибуц» заметили только тогда, когда расстояние сократилось до пятнадцати кабельтовых, и, соответственно, до перехвата осталось менее пяти минут. «Купец» резко отвернул влево и бросился наутек, как шкодливый кот, внезапно увидавший злобного пса. Точнее, попытался броситься, потому что четырнадцати узлам не ускользнуть от двадцати пяти. Эта выходка взбесила Карпенко, и он приказал положить один снаряд в кабельтове по курсу британца. Безрезультатно, тот продолжал убегать. И еще один снаряд тоже не возымел положенного действия. Карпенко взялся за переговорное устройство.

— Майора Новикова в рубку, скажите ему, что есть работа по специальности, непыльная.

* * *

7 марта 1904 года. 07:05 по местному времени. Восточно-Китайское море, 30 гр. СШ, 129 гр. ВД.БПК «Адмирал Трибуц»

майор Морской пехоты Новиков.

«Командовать парадом буду я!» — так, кажется, сказал известный персонаж в известных обстоятельствах. В данный момент необходимо принять командование на себя, поскольку пароход под британским флагом никак не желает ложиться в дрейф и, кажется, даже пара выстрелов из пушки поперек курса его не особо напугала. Видно, тащит что-то особо ценное, или капитан — полный отморозок. Ну-ну, сучоныш, считай, что ты меня разозлил. Сейчас получишь свой цирк по полной программе!

Как всегда, на абордаж пойдем на катерах — рисковать «Трибуцем» не хочет ни Карпенко, ни я, слишком много чести. В то же время капитан британского трампа уже показал, что уходить будет, несмотря ни на что. Топить его, мягко выражаясь, не с руки, да и скорость он держит вполне приличную, а значит, в нашем караване ему самое место. Интересно, ради какого груза бритты рискуют своей шеей? Провел с парнями короткий инструктаж.

— Так, парни, будем брать на абордаж строптивый британский трамп. Приказ лечь в дрейф выстрелами из орудия был проигнорирован, сейчас этот говнюк пытается от нас уйти на полном ходу. Значит, так — снаряжение полное боевое, делаем морду лица в стиле вождя краснокожих — да пострашнее, грима не жалейте. Пулеметы не брать; как и в случае с японским угольщиком, нас прикроет «Трибуц». Схема та же, нос-корма со стороны борта, обращенного к «Трибуцу». Как всегда, постарайтесь никого не убить, Бычок, тебя это касается особо, ты и кулаком иногда приложишь так, что из бедного эуропейца дух вон. Аккуратнее надо быть, нежнее. Но что я вам рассказываю, «схема А», дальше сами все знаете, уже не первый абордаж. Минус десять минут, время пошло.

Через восемь с половиной минут группа захвата из двух отделений построилась у катеров — все как положено, камуфляжи, бронежилеты, каски, поперек груди на немецкий манер висят АКМы, лица размалеваны «устрашающим» гримом. Самое прикольное — это спасжилет поверх бронежилета. А по-другому никак нельзя, у британских офицеров даже на торговом флоте имеются револьверы, а так, в сутолоке абордажа и при запрете сразу стрелять на поражение, можно получить двухсотого или тяжелого трехсотого. А оно нам надо? А так только в лицо, к тому же привычки стрелять в голову джентльмены не имеют, целятся в корпус, как самую крупную цель, веря во всемогущество британской револьверной пули. А вот фиг!

«Трибуц» на некоторое время сбросил ход и лебедки синхронно спустили на воду оба катера, после чего взревели моторы и «Реданы» рванулись за пытающейся ускользнуть добычей. Сзади постепенно снова набирал ход куда более массивный БПК. Нагоняем, осталось меньше кабельтова. На корме трампа, над фальшбортом, вспух клубочек порохового дыма. Кто-то слабонервный начал палить по нам из револьвера, к тому же патронами, снаряженными черным порохом. Конечно, их мощи хватит, чтобы в упор уложить бузотера, покусившегося на жизнь джентльмена, но на таком расстоянии этот джентльмен мог бы стрелять просто из рогатки, эффект был бы тот же. Правда, и нам с мчащегося катера несподручно стрелять из калашей, куда надо, точно не попадешь, а вот куда совсем не надо, сдуру попасть можно. Да и все равно огневая поддержка — это дело «Трибуца». А он уже вышел трампу на левый траверз. А это значит, что из правой передней скорострелки, уже развернутой в сторону кучки людей на корме трампа, можно стрелять по хулиганам, не рискуя попасть ни в какие жизненно важные части судна. Громыхнула короткая очередь, ветер унес за корму почти прозрачное облако дыма. Три или четыре десятка разрывов, слившихся в один — в борту, сразу под палубой, появилось множество не предусмотренных конструктором дыр, улетел в море сбитый кормовой флаг. В мгновение ока собравшихся на корме людей смело будто ветром. И, как говорится, наступила гробовая тишина. Непонятно, на что рассчитывала кучка джентльменов, паля в нас из револьверов. Неужели они думали, что мы не посмеем стрелять на поражение? Пусть все знают, что посмеем — и тогда целее будут. После эффектной точки, поставленной «Трибуцем», трамп начал сбрасывать ход, и на палубу мы поднимались как на учениях; сопротивления больше не было.

Абалдеть! Залп скорострелки с «Трибуца» выбил из игры почти всех офицеров этой посудины. Фрагменты тел разбросало по палубе так хорошо, что пришлось выгнать троих британских матросиков с брандсбойтом, омыть палубу от крови и кусков джентльменского мяса. Некоторые фрагменты тел каким-то образом налипли на надстройке, и довольно высоко. В живых остались подвахтенный в ходовой рубке, суперкарго в своей каюте и мех у машин. Остальных перемололо в фарш, включая двух японцев, сопровождавших груз. Парни, как терьеры жирного кролика, притащили маленького толстенького мужичка и бросили его к моим ногам, причем в буквальном смысле. Что, это и есть суперкарго? Так, так, поговорим… Следом за рухнувшим на палубу суперкарго мне в руки был передан его саквояж с бумагами. Вскрываем при помощи десантного ножа и такой-то матери. Так! Вот он, Грузовой манифест. Можно узнать все, и для этого никого не надо бить. Моих знаний английского вполне хватит, читаем. Во-первых, эта посудина носит поэтическое название «Маргарита». Во-вторых, груз: корабельная оптика, корабельные динамомашины, кабеля, лампы (правда, угольные), четыре станции Маркони, взрыватели для снарядов — и все это ЗИП для японского флота, на случай повреждений в бою. В-третьих, пункт назначения — Сасебо. Вот и все, а вы боялись…

Выхожу на связь с «Трибуцем», докладываю. Минуту в эфире тишина, потом Карпенко изрекает: «Берем!» — как будто корову купил. Ну так, а кто бы сомневался, такой груз на дороге не валяется, Макаров потом в Артуре за дальномеры, да и за все остальное знаете какое спасибо скажет? Оно же на вес золота.

Дальше действуем как всегда. Всех, кроме рулевых и машинной команды, подготовить для отправки на «Прынцессу», потом снова раскочегарить котлы и курс в точку рандеву. Сегодня у нас жирный улов, можно гордиться. А что бритишей немного постреляли, так ничего — нечего было за револьверы хвататься.

* * *

7 марта 1904 года. 10:25 по местному времени. Корейский Пролив, глубина 50 метров, борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Вот мы в том самом знаменитом Корейском проливе, буквально забитом различными плавсредствами. Видимо, из-за нехватки десантного тоннажа эти самые плавсредства в основном являются рыбачьими джонками, которые берут солдат в японском порту Симоносеки и везут их в корейский порт Фузан, в наше время именующийся Пусаном. Конечно, пусть японские солдатики будут счастливы, что их не отправляют на плотах, но как вы прикажете все это пресекать? При взгляде на заполонившие пролив желтоватые паруса возникает идиотское ощущение человека, сидящего с ножом и вилкой перед тарелкой жидкого супа.

Нет, господа хорошие, так дело не пойдет, потому что в Корейском проливе, помимо многочисленных, как муравьи, джонок, присутствует еще 2-й боевой отряд адмирала Камимуры, прикрывающий коммуникации в проливе от возможных набегов русских броненосных крейсеров из Владивостока. Две бронепалубных «собачки[15]» крейсируют в Корейском проливе севернее пути миграции джонок, между Симоносеки и Цусимой, еще один бронепалубный крейсер занимает позицию между этими злокозненными островами и Фузаном. А в бухте Цусимы, Четыре массивных мрачно дымящих броненосных крейсера под японскими флагами, видимо, ждут сообщения по радио от собачек. Видимо японский адмирал не захотел зазря расходовать ресурс машин дорогих броненосных крейсеров, отделываясь на патрулировании износом куда более дешевых «собачек».

Нет, Камимура-сан, так дело не пойдет; впрочем, бухта, в которой вы прячете свои крейсера, маленькая и способна укрыть их только от внезапного шторма, а отнюдь не от торпедной атаки. Тут бы и местные миноносцы справились с легкостью — от горла бухты до берега всего четыре кабельтова, хотя, скорее всего, то самое горло бухты прикрыто боновыми заграждениями, причем до самого дна. Глубины тут небольшие, так что это вполне возможно. И не только износа машин хочет избежать японский адмирал, а еще не желает получить от нас неожиданную торпеду в борт. С того момента, как мы порезвились в токийской бухте, прошло уже четыре дня, два из которых мы потратили на попытки так же тихо влезть в Осакскую бухту, но не срослось. Вход в бухту был загражден подвижным боном, который дежурный вспомогательный крейсер раздергивал перед каждым входящим в бухту пароходом. Уверен, что и в Токийском заливе сейчас тоже организовано нечто подобное.

Естественно, что сейчас японцы исходят из характеристик местных подводных лодок, которые уже как бы есть, но пока еще ничего не могут. Поэтому их боевые корабли либо тихо сидят в своих базах за боновыми заграждениями, либо, напротив, лихо крейсируют в открытом море, тратя запас угля и ресурс машин (как те же «собачки» в Корейском проливе), уверенные, что их спасение в скорости, скорости и только в скорости.

Но все это чистейшей воды профанация. Нет, конечно, боны на некоторое время уберегут броненосные крейсера Камимуры от нашего назойливого внимания, но не будет же он сидеть в своей базе вечно. Рано или поздно ему все же потребуется покинуть бухту при Цусиме, и вот тогда мы с ним обязательно поговорим. А пока мы пойдем другим путем. Нет, мы не будем тратить невосполнимые торпеды и топить мелкие бронепалубные крейсера. Это, конечно, не из гаубицы по тараканам, но достаточно к тому близко. Мы просто начнем третировать перевозимые через пролив войска.

Глубина тридцать метров, разгоняемся до скорости в тридцать два узла и в таком виде проходим под днищем довольно крупного парусного кораблика, на глаз способного перевозить до роты солдат. Что-то вроде тарана, но только не корпусом, а расходящейся от этого корпуса подводной волной. Японцам сверху видна только черная, стремительно движущаяся, сигарообразная тень в глубине, а в следующий момент из-за удара подводной волны в днище деревянный корпус джонки лопается, и японцы всей гурьбой оказываются в воде. Что они могут подумать? Правильно — морской демон поднялся из глубин, для того чтобы их сожрать. Кстати, март месяц в Корейском проливе не очень подходит для купания, и все те, кого не сумеют вытащить из воды за двадцать-тридцать минут, считай, уже гарантированные покойники по причине переохлаждения.

А мы продолжаем наши курощения. Сбросить скорость, циркуляция с разворотом на шестнадцать румбом и атака следующей рыбацкой джонки. Конечно, так мы их всех не перетопим, но навести страх, насколько это возможно с японцами, стоит. Ага, на ближайшей «собачке» вдруг поняли, что кто нагло макает в воду их зольдатенов — и теперь та мчит к нам, отчаянно молотя воду всеми своими тремя винтами довольно дрянной выделки. Шуму от них, даже не на самом полном ходу, как от той консервной банки, которую обычно привязывают на собачий хвост, чтобы позабавиться. Кроме всего прочего, это чудило на полном ходу еще и стреляет примерно в нашу сторону. А то как же, ведь горб воды, который мы поднимаем при движении на перископной глубине, виден японцам издалека. Правда, пока снаряды падают с недолетом, но нам оно не надо.

После выхода из очередной атаки на джонки, сбросив скорость, закладываем циркуляцию по достаточно большому радиусу и суем этому настырному бронепалубнику торпеду в кильватерный след под корму, после чего поднимаем перископ и смотрим на дело своих рук. И только тут (торпеда еще не дошла) видим трепещущий на мачте однотрубного крейсера контр-адмиральский вымпел. Это кому же мы сейчас по всем правилам выписали черную метку? Гаврилыч подсказывает, что раз здесь командует Камимура, то наша «рыбка» сейчас гонится за его младшим флагманом, «героем» Чемульпо контр-адмиралом Уриу… Да, жаль что на ней не получилось написать никакого умного послания с добрыми пожеланиями. Да и не надо уже, потому что торпеда дошла. Взрыв торпеды прямо под днищем, сразу за трубой, и почти сразу же следом — взрыв устаревших огнетрубных котлов. В небо поднимается густое облако дыма, пара и рыжей окалины, после чего японская «собачка» уходит на дно, как юнкерс в пике, с переворотом через левый борт. Сверкнули в воздухе еще вращающиеся винты — и все.

А что касается джонок, то нам тут делать нечего. Топить их вот так волной — одно баловство. Сюда бы Владивостокский отряд крейсеров, а уж мы бы проследили за тем, чтобы ни одна сволочь не смогла их обидеть. Пока здесь морской демон, вряд ли Камимура рискнет вытащить свои броненосные крейсера из цусимской ловушки. Но Карпенко с Одинцовым говорят, что владивостокцев, как и отстаивающийся в Шанхае «Маньчжур», тревожить пока рано. Вот он отработает свой танец с саблями у Порт-Артура — тогда пожалуйста, извольте бриться.

* * *

08 марта 1904 года. БДК «Николай Вилков».

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Я никогда не любила эти так называемые «всенародные праздники» — Новый год, Восьмое Марта. Одиночки в такие дни чувствуют себя особенно несчастливыми. Дежурные поздравления от знакомых вызывают где-то в глубине души тихое раздражение, пытаясь скрыть которое приходится улыбаться и благодарить.

Раньше Одинцов всегда забывал меня поздравить и спохватывался только к вечеру. Так что этот день я проводила в ожидании его звонка, каждый раз тревожась — а что если не вспомнит? «Ну и что, и плевать, это неважно», — уговаривала я себя, в то же время осознавая, что это далеко не так. Да, лишь его теплые слова имели для меня значение, и все внутри меня начинало ликовать и радоваться, когда он, неловко извиняясь, что чуть не запамятовал о Женском дне, высказывал мне пожелания счастья и любви.

Счастье и любовь! Теперь у меня есть это все, и действительно неважно, поздравит ли он меня сегодня. Я все готова простить ему, а тем более такую мелочь. Ведь я уверена в его чувствах к себе и понимаю, что в суете подготовки к решающим событиям можно и упустить из виду то, что сегодня особенный день….

Но он не забыл. Он устроил нам небольшой интимный праздник, открыв бутылочку красного вина. Он поздравил меня душевно и очень красиво, так что мне даже стало неловко. Я потом все прокручивала в голове его речь, и каждый раз на сердце становилось тепло и уютно от тех искренних и проникновенных слов.

— Дашунь… милая моя… — говорил он, с нежностью глядя мне в глаза, — я поздравляю тебя с Женским Днем. Наверное, это повод для того, чтобы сказать тебе о своих чувствах. Мы, мужчины, обычно не особо разговорчивы на эту тему, но сейчас мне хочется, чтобы ты услышала от меня эти слова — услышала и всегда о них помнила. Ты знаешь, с тобой впервые я осознал, как важно иметь рядом близкую по духу женщину, которая принимает тебя таким, какой ты есть. Может быть, ты и не догадываешься об этом, но для меня изменился весь мир. Все будто бы окрасилось новыми красками и оттенками. А ведь не так давно я чувствовал себя старым и опустошенным. Наверное, я просто боялся любви, боялся привязанности, боялся не оправдать твои надежды… Но все эти сомнения оказались миражами. Теперь я уверен в том, что ты — моя судьба, и лишь немного сожалею о том, что так долго не хотел принимать этого дара, что упустил так много чудесных минут… Даш… Я люблю тебя… И еще знай, что ты мне дороже всего на свете. Ты делаешь меня лучше, ты наполняешь меня радостью и счастьем, благодаря тебе я дышу полной грудью и сполна наслаждаюсь этой жизнью… И я обещаю тебе, что приложу все усилия для того, чтобы ты ни разу не пожалела, что выбрала меня… Вот… Давай выпьем за тебя, Даша, любимая моя…

Надо ли говорить, что я была на вершине блаженства… Вот так, скромно, но мы все-таки отпраздновали этот день. Потом мой любимый покинул меня — ему нужно было обсудить с коллегами стратегические планы. Я же осталась в нашей (одной на двоих) каюте, вся в мечтах о нашем с Одинцовым будущем. Конечно, о других вещах я тоже думала. Я пыталась представить себе, как теперь, после нашего вмешательства, сложится мировая история. Мне было известно (точнее, я догадывалась), что наши мужчины собираются вмешаться не только в войну, но и в политику, несколько изменив курс Российской Империи. Вечные мужские игры патриотов… Что ж, я надеюсь, все у вас получится, дорогие наши воины и защитники, а уж мы, женщины, всячески поддержим вас во всех ваших затеях…

Чуть позже я отправилась прогуляться по кораблю. Во всем чувствовалась деловитая и сосредоточенная подготовка к чему-то важному. Конечно же, я знала, к чему именно — да вряд ли это было секретом. Как знала и то, что очень скоро стану свидетельницей грандиозного разворота истории в другую сторону — туда, где Россия является мощнейшей империей, внушающей трепет и почтение всем тем, кто в ТОЙ, нашей истории, пытался поставить ее на колени…

На верхней палубе я наткнулась на Аллу Викторовну. Она стояла у лееров и задумчиво смотрела в синюю даль. Было похоже на то, что она глубоко задумалась, и при этом пытается преодолеть в себе какие-то сомнения.

Я не очень хорошо знала эту женщину. Она была не особо общительной. Но отчего-то теперь мне захотелось поговорить с ней. Ведь мы теперь крепко связаны — все четверо находящихся на борту женщин, происходящих из XXI века. Мне в голову пришло, что нам стоит быть ближе друг к другу.

— День добрый, Алла Викторовна, — подошла я к ней, приветливо улыбаясь.

Она вздрогнула, а затем повернулась в мою сторону. Ветер бросил волосы ей на лицо — рыжие, как огонь, они выглядели особенно ярко на фоне бледно-серого неба. Увидев, что это я, а не какое-нибудь привидение, она тоже слабо улыбнулась в ответ и сказала:

— Здравствуйте… Дарья. Простите, не помню вашего отчества…

— Михайловна, — я устроилась рядом с ней, опершись на леер. — Кстати, с праздником вас, Алла Викторовна!

— С каким… Ах да! Сегодня же Восьмое Марта! Спасибо, я вас тоже поздравляю! Надо же — совсем забыла со всеми этими событиями… — она потерла лоб.

— Вас что, еще никто не поздравил?

— Нет… — смутилась она, — похоже, все забыли…

— Ну что вы, Алла Викторовна, просто еще слишком рано! — Я улыбнулась.

— Разве? Час дня… — Моя собеседница огляделась вокруг, словно выискивая тех забывчивых мужчин, которые за своими делами упустили из виду такой знаменательный день.

Но все мужчины были заняты. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ничего! — махнула рукой Алла Викторовна. — До вечера еще много времени. А вас-то, Дарья Михайловна, поздравил кто-нибудь?

— Поздравил… — ответила я, снова вспомнив слова Одинцова, его проникновенный тост. Наверное, на моем лице появилась мечтательная улыбка, потому что моя собеседница понимающе кивнула. — А знаете что, Алла Викторовна… зовите меня просто Дашей.

— Вы тоже можете звать меня просто Аллой, — ответила она.

— Договорились!

Я была очень рада, что обзавелась приятельницей. Там, дома, я не особо стремилась с кем-то сблизиться. Но здесь… Здесь я каждую минуту чувствовала, как меняюсь. Это происходило помимо моей воли. И это было закономерно. Любое событие накладывает на нашу личность отпечаток — и чем ярче это событие, тем явственней этот отпечаток.

— Даша, а вы знаете, кто находится на нашем корабле? — с благоговением спросила Алла.

— Вы о Джеке Лондоне? — ответила я. Конечно же, я знала об этом — мой Одинцов увлеченно рассказывал мне о знаменитом пассажире. Я даже видела его пару раз — он сидел на юте, увлеченно что-то строча в свой блокнот.

— Ну да, я о нем! — возбужденно проговорила Алла, и глаза ее оживились. — Как бы мне хотелось с ним поговорить! Это же уму непостижимо — встретиться с самим Джеком Лондоном! Да я только год назад перечитывала его рассказы! Он же мой самый любимый писатель, он непревзойденный гений!

Я кивала, соглашаясь со всеми ее словами и одновременно дивясь, сколько страсти Алла вложила в свою речь. Раньше она казалась мне немного другой — замкнутой и холодной. Скорее всего, она так же, как и я, претерпела некоторые внутренние изменения, и теперь ее скрытая эмоциональность стала вырываться наружу.

— Так давайте найдем его и поговорим! — предложила я.

— Да? Вы думаете? — с сомнением произнесла Алла. — Я как-то стесняюсь, честно говоря… Это же не просто человек, это же Джек Лондон! — она покачала головой.

— Ну хорошо, Алла, — не стала я настаивать, — если надумаете с ним пообщаться, только скажите. Кстати, как у вас с английским?

— Неплохо, — ответила она, — думаю, смогу изъясниться, если только с перепугу все слова не забуду…

На том мы и порешили.

А вечером нас, всех женщин, собрал в кают-компании Одинцов и вместе с профессором Тимохиным они вдвоем официально поздравили нас с праздником. Были там и офицеры корабля во главе со своим командиром, которые присоединились к поздравлению. Оказалось, что мужчины даже сюрприз для нас приготовили — по их просьбе кок испек красивый торт с надписью «Любим вас, дорогие женщины!».

* * *

10 марта 1904 года. 17:50 по местному времени. Восточно-Китайское море, 31 гр. СШ, 124 гр. ВД. БПК «Адмирал Трибуц»

Трое суток, с седьмого по десятое марта, «Адмирал Трибуц» барражировал в Восточно-Китайском море, медленно смещаясь к западу. Время, сэкономленное за счет форсированного перехода по Тихоокеанским просторам, было щедро потрачено на крейсерскую операцию. За это время жертвами крейсерства стали еще четыре транспортных судна, перевозящих военные грузы для японской империи.

Восьмое марта, пять часов пополудни — захвачен на пути в Сасебо итальянский угольщик «Рома». Груз — примерно две тысячи тонн отборного кардиффского угля. Первоначально предназначенный для крейсеров второго боевого отряда вице-адмирала Камимуры, теперь он сгорит в топках русских кораблей.

Девятое марта, час пополудни — потоплен японский трамп «Фукуяма-Мару», груженный броневым литьем для судоремонтных заводов в Нагасаки. Карпенко принял решение утопить японца по трем причинам. Первая — японскую команду невозможно было контролировать. Второе — трамп был крайне тихоходен и выдавал только восемь узлов. И третье — гружен он был запасными бронеплитами для японских броненосцев английского производства, и подходили они только к этим самым броненосцам. А на них у капитана первого ранга Карпенко были свои планы — короче, запасные бронеплиты им больше не понадобятся.

Десятого марта группа «Трибуца» сместилась к западу настолько, что им стали попадаться суда, идущие в Корею, в Чемульпо, с грузами для Первой Армии генерала Куроки. Сначала утром, через час после рассвета, был остановлен и досмотрен большой британский транспорт «Дувр», перевозящий строительные инструменты, рельсы; и подвижной состав для приведения в порядок корейских железных дорог. После некоторых раздумий капитана первого ранга Карпенко транспорт был арестован и присоединен к длинной колонне «трофеев».

Последним, шестым, судном, захваченным нашими алчными пиратами Желтого моря, был германский транспорт «Киль», перевозящий вполне себе ценный груз — сотню германских стодвадцатимиллиметровых гаубиц Круппа и боеприпасы к ним. А также несколько тысяч пар солдатских сапог. Правда, ценность последнего груза весьма сомнительна, ибо размеры сапог вполне себе японские, и у русских будут подходить только для женщин и подростков. Произошло это буквально только что, и теперь наш караван насчитывает девять судов. Кстати, корабли идут теперь в две колонны, иначе единый кильватер растянулся бы на пять миль. А так все более-менее компактно.

После захвата «Киля» майор Новиков доложил капитану первого ранга Карпенко:

— Сергей Сергеевич, давай заканчивать с этим скользким делом. Помнишь, что сгубило всем известного одесского фраера? Жадность! Давай не будем уподобляться этому персонажу. У меня просто не осталось свободных людей, все раскидано по арестованным «купцам». Парни спят по два-три часа в день, и все равно их не хватает. На Киль я послал своих спецназеров, потому что больше некого. Тут еще этот пакетбот, на котором мы держим два отделения, потому что там японцы с потопленных трампов. Этих хоть за борт покидать, что ли, девать все равно некуда…

— Никого за борт кидать не надо, Александр Владимирович — или придумаем что-нибудь, или поплывут с нами в Артур. Есть у меня надежда встретить тут хоть одного нормального нейтрала, да хоть из германской колонии в Циндао, и спихнуть туда всех некомбатантов. А насчет жадности ты прав, операцию пора сворачивать; как закончим разбираться с этим «Килем», так берем курс на Порт-Артур.

* * *

11 марта 1904 года 07:35 по местному времени. Восточно-Китайское море, 32 гр. СШ, 124 гр. ВД. Пакетбот «Дойчланд» (Германия)

Морской пехотинец Сергей Никонов, 20 лет.

К этому пароходу мы подходили на «Редане», с нами наш ротный — майор Новиков. Мы и есть весь резерв верховного командования, что у нас остался. Даже старлей «Слон» — и тот на «Маргарите», вместе со спецами, наглов пасет. Укатали, значит, сивку крутые горки. Читаю надпись «Дойчланд» — ну, Германия, значит. За поход всяких кораблей навидались — и сопровождали и досматривали. Я хоть деревенский сам, но в школе учился — помню, что флаг этот, черно-бело-красный с тевтонским крестом, германской империи вроде был…. Ну, еще один немец, как и тот, что вчера брали. А сам пароход — не корыто какое-нибудь замызганное, а красавец-пакетбот — весь целиком в музей просится. Немцы народ дисциплинированный, волынить не стали, скинули нам штормтрап — и взлетели мы на палубу. Майор только головой кивнул, мы рассредоточились и взяли периметр под контроль. Привычно уже, все получается «на автомате». А там — ну чистое кино. Фрау в шляпках и платьях до полу, герры в котелках, костюмах-тройках и с вильгельмовскими усами. На американском пакетботе, ребята говорили, тоже что-то такое, но шик не тот. Янки рядом с дойчем — это как корова рядом с конем. Я в школе немецкий учил (правда, хреново, признаюсь), но что это немецкий язык, точно узнал. Майор нам только два пальца показал и в сторону рубки махнул, ну а мы сами знаем, что кому делать. Я — в рубку к рулевому, Димон, кореш мой, снаружи пост, для страховки, значит. Ну и остальные тож не первый раз — все под контроль взять, и машинное отделение, и котельное, и трюм…. Майор, с их капитаном, в капитанскую каюту зашли.

Я как в ходовую рубку сунулся, так только автоматным стволом повел: «Ком, ком!» — показываю «фрицам» что надо отойти к стенке. Двое их было в рубке, рулевой, и вахтенный офицер. Смотри ты, понятливые, сами отошли. Кругом все старинное до невозможности — та самая, кунсткамера на ум приходит, и в то же время новое; никак не привыкну, хоть и не первый раз. Да, Серега, говорю я себе, здесь тебе жить, здесь тебе и умереть, хе-хе-хе — в музее. От нечего делать разглядываю своих «пациентов». Матросик-рулевой почти как наш: бескозырка с названием корабля, форменка белая, только без погон… боится, ну нехай — матрос салагу не обидит. Рядом с ним вахтенный офицер, помощник капитана; скорее всего, тоже трусит, но гонор держит, уважаю. Мое дело какое? Чтоб, пока майор с капитаном разбирается, здесь никто ничего руками не трогал. Обижать кого-то, если сам не будет нарываться, у меня указаний нет.

Минут пятнадцать, наверное, все было тихо, потом свист: «Серый, аут!» — значит, все, досмотр окончен, уходим.

* * *

11 марта 1904 года 07:45 по местному времени. Восточно-Китайское море, 32 гр. СШ, 124 гр. ВД. Пакетбот «Дойчланд» (Германия)

майор Морской пехоты Новиков.

Этот немец чист как ангельское перо. Кроме пассажиров и почты, имеет на борту груз колониальных товаров — чай с фарфором. Хоть у фрицев хватает ума не путать личную шерсть с государственной и не возить на пассажирских кораблях военные грузы. Кстати, вот и вариант насчет томящихся на пакетботе команд с потопленных японских трампов. Отошел в сторонку и переговорил по рации с Карпенко. Тот, подумав, дал добро — нафиг, говорит, они нам не сдались. Только пусть не в Нагасаки их везет, а по дороге в свой Гамбург на Формозе высадит, или еще куда подальше их закинет. И ему лишних расходов нет, и закон выполнен, и мы к тому времени до Артура дойдем. Возвращаюсь к капитану. Кстати, он неплохо владеет русским языком, говорит, что раньше ходил на Балтике по маршруту Данциг — Рига.

— С кем это вы там говорили, герр майор? — ага, он заметил, как я что-то бормочу в гарнитуру. Чего бы такого соврать….

— Совещался с Всевышним, герр Шульц. Перед тем как решить вашу участь, его совет не помешает.

— И что подсказали вам Силы Небесные, герр майор?

— Что они послали Вас мне специально, чтобы я мог исполнить свой долг — отправить с вами некомбатантов с потопленных с нами кораблей-контрабандистов. Поскольку вы не перевозите военную контрабанду, то сразу по завершении формальностей ваше судно будет вольно продолжать плавание по своему маршруту. Возможно, часть американских пассажиров с пакетбота не захотят идти с нами в Порт-Артур и тоже перейдут на ваш борт. У вас ведь есть свободные каюты первого и второго класса…

— Герр майор, вы хотите, чтобы я пошел с ними в Нагасаки? Такой крюк заставит нас серьезно выбиться из графика и будет стоить немалых денег, да и уголь….

— О нет, герр Шульц, я не хочу от вас так много; по пути в Европу вы пройдете мимо Формозы, вот там, или еще где по пути, высадите ваших невольных пасcажиров. Если считаете, что у вас от этого появились дополнительные издержки, то пусть судовладелец пришлет счет в наше Адмиралтейство, «под шпиц». Только не советую, это будет плохая реклама вашей конторе.

— Я вас понимаю, герр майор. И все-таки с кем вы там разговаривали, и как?

Вот упрямый старик, цепкий, как клещ! Нужно было отойти подальше. Глянул на него как на труп, не спеша поправил ремень, снова посмотрел — ага, кажется до клиента дошло, вон ручки у него ходуном пошли….

— Герр Шульц, есть вещи, которые вам лучше не знать во избежание плохого сна, а здоровье нам Господом дано одно — помните об этом, — я проклял все, но не выкидывать же упрямого дурака за борт.

— А, я понял, это ваш русский секрет, герр майор… — немецкий капитан покачал головой, — Гут, гут! Значит, профессор Попов добился новых впечатляющих успехов в деле радиосвязи? — Мне осталось только промолчать, а немец уже сменил тему: — Господин майор, у вас прекрасные солдаты.

— Не жалуюсь, герр Шульц.

— Да, ничуть не хуже германских. Я знаю, что говорю, мой старший сын не пошел по стопам отца, а стал офицером рейхсвера. Я раньше представлял себе русских солдат как-то по-иному.

— Газетчики, герр Шульц, всего лишь вруны-репортеришки. Русский солдат умен, смел, а на войне страшен врагу. Единственный, кто может ему противостоять, так это немецкий солдат. Но в этом противостоянии обязательно победят англичане….

— Золотые слова, герр майор, их бы в уши нашему кайзеру Вилли и вашему царю Николаю. Не выпить ли нам по этому поводу по стаканчику, я угощаю…

Мы с герром Шульцем сначала продегустировали его шнапс в каюте, потом мой запас водки на палубе; короче, оставил я старика в полном изумлении. Тем временем с ошвартовавшейся к «Дойчланду» «Принцессы Солнца» перегоняли японских матросов с потопленных трампов, также переходили те американцы, которые решили добираться до Японии через Формозу. А таких набралось больше половины. Ну и в рот им потные ноги старого зайца — вот ведь присказка прицепилась… короче — баба с возу — кобыле легче.

* * *

Выдержки из беседы морского инженера герра Фрица Шульца с представителем военно-морской разведки Германии.

Никак нет, герр корветтен-капитан, таких кораблей никогда не видел, а я больше десяти лет проработал на верфях в Гамбурге. И представляете, все четыре корабля под Андреевским флагом шли совершенно без дыма, прямо как привидения, и вполне приличным ходом, узлов тринадцать. Нет, вы что, не парусные они. Два головных корабля были чисто военными, но какими-то странными — размеры как у крейсера, а орудийных башен всего по две. У первого обе на баке, а у второго одна на баке и одна на юте. А остальные? Еще один колоссальный «купец», метров на сто пятьдесят длиной, никогда таких не видел. Водоизмещение двадцать тысяч тонн, не меньше. И тоже под Андреевским флагом, но на трубе триколор доброфлотовский нарисован. Да вы что, герр корветтен-капитан, я же корабельный инженер, грузовоз от пассажирского лайнера всяко отличу. Все корабли, кроме этого здоровенного «купца», были размалеваны цветными пятнами, как индейцы на тропе войны. Да, на крейсерах торпедные аппараты видел. У первого андреевский флаг прямо на кормовой надстройке, так что не спустишь этот флаг никак, герр корветтен капитан. Корпус у крейсеров тоже особенный, нос без тарана и острый, как у полинезийских лодок или парусных клипперов. Со стороны так и кажется, что он волну не рвет, как наши корабли, а режет.

Русские спустили катер, загрузились, и помчался он к нашему пароходу. Вот именно «помчался» — другого слова нет. Пена, брызги, скорость, узлов тридцать пять-сорок. Ну, наш капитан приказал сбросить им штормтрап, и поднялись они на палубу. Пресвятая Дева! Парни среднего роста, но мускулистые, как тигры, сами будто на пружинах, командир ими, считай, и не командовал, только головой мотнул — и все уже сделано, один на мостике возле рулевого, второй радиста из рубки манит: «ком, ком, камрад!» — остальные по палубе рассыпались. Лица каменные, а глаза волчьи, вприщур смотрят. Не хотел бы я Германии таких врагов. При этом все в черном, воинство адово, с ног до головы, только у тужурки ворот чуть расстегнут и тельняшка видна. Старший у них был офицер, майор, сразу с капитаном в его каюту зашел, а солдаты, значит, на палубе остались. Никак нет, господин корветтен-капитан, все было цивилизованно, никаких утеснений пассажиров. Потом пара русских спустилась в трюм проверить груз — ну, груз-то в тюках, все законно. Только попросили до Формозы некомбатантов с потопленных японских купцов доставить и американцев с арестованного пакетбота. Хватило же ума у этих янки везти военную контрабанду на пассажирском корабле. Майор, значит, потом откозырял капитану: «Счастливого плавания! — говорит, — Семь футов под килем!» — все, как у вас, у моряков положено, когда по-доброму расходитесь. Спустились они, значит, в свой катер и к себе обратно помчались. Вот еще что, герр корветтен-капитан — таких карабинов, как у этих солдат, я больше нигде не видел. Короткие, с толстым стволом и длинным магазином, точно многозарядные, это я как инженер вам говорю. Да что вы, герр корветтен-капитан, не извольте сомневаться, никому о нашей беседе ни слова. Разве я не понимаю?

* * *

11 марта 1904 года. 14:05 по местному времени. Желтое море, 34 гр. СШ, 124 гр. ВД.

БПК «Адмирал Трибуц»

Несколько часов назад мы вошли в Желтое море. Теперь встреча с японскими боевыми кораблями стала более чем вероятна. Сначала капитан первого ранга Карпенко хотел ввести режим повышенной боеготовности, но передумал. Зачем, если самой быстроходной цели от момента обнаружения радаром до открытия огня необходимо идти до нас не меньше часа. Смысла нет держать на боевых постах усиленные вахты — пока суд да дело, можно не торопясь пообедать, не спеша занять свое боевое место, да еще придется ждать минут десять.

«Ну вот, накаркал…» — подумал вахтенный офицер, услышав доклад старшины с радарного поста:

— Одиночная цель. Дистанция — двести пятьдесят два. Угловой — двести восемьдесят пять. Курс цели — девяносто пять. Скорость — четырнадцать узлов.

Так, первым делом необходимо сообщить командиру.

— Сергей Сергеевич, рубка на связи, обнаружена одиночная цель, двадцать пять миль, четырнадцать узлов, идет нам почти наперерез.

— Значит, так, капитан-лейтенант, курс — триста, полный ход, скорость — двадцать пять. Предполагаю, что обнаруженная цель — это японский бронепалубный крейсер дальнего блокадного дозора. Объяви боевую тревогу. Передай на «Быстрый» Иванову — «Следуйте за мной. Курс триста. Скорость двадцать пять. Обнаружена цель, предположительно противник. Боевая тревога!» — и на «Вилков», Ольшанскому — «Обнаружена цель. «Трибуц» и «Быстрый» на перехвате. «Вилков» за старшего». Буду у вас в рубке через десять минут.

Заложив крутую циркуляцию и набирая ход, два пятнистых морских хищника рванули на перехват чуть заметного дымка, поднимающегося за горизонтом.

Только переступив через комингс, Карпенко, что называется, с ходу обратился к командиру БЧ-3, в прошлой жизни страстному завсегдатаю Цусимского форума:

— Андрей Николаевич, что говорит твой интернетовский опыт, кто бы это такой мог попасться нам на встречу?

— Сергей Сергеевич, если скорость цели четырнадцать, то тогда кто-то из шестого боевого отряда, у стариков из пятого парадный ход — двенадцать узлов. «Идзуми», «Сума», «Акицусима», «Чиода» — выбирай, командир. Хотя — ой… Акицусима должна до тридцать первого марта караулить в Шанхае нашу канонерку «Маньчжур». А остальные пока валентны.

— Отлично, Андрей Николаевич, какие у них ТТД? — Карпенко снял с голову фуражку — это был верный признак того, что идет мыслительный процесс.

Капитан третьего ранга открыл свой ноутбук и после некоторой паузы выдал:

— Все три примерно по три тысячи тонн, максимальная скорость около двадцати узлов, вооружение — орудия в сто двадцать и сто пятьдесят ме-ме с дальнобойностью обеих типов в пятьдесят кабельтовых, расположение артиллерии открытое… «Чиода» имеет бронепояс в сто пятнадцать ме-ме гарвеезированного железа, у всех троих стальная бронепалуба в двадцать пять ме-ме.

— Так, Александр Васильевич, — обратился Карпенко к командиру БЧ-1, будьте любезны, проложите курс так, чтобы «Быстрый» мог работать по противнику обеими башнями, и при этом чтобы эллипс рассеивания ложился вдоль корпуса цели… Слушайте боевой приказ — артиллерийская атака противника, передайте на «Быстрый» — снаряды полубронебойные и фугасные. Для «Трибуца» — зенитные с радиовзрывателями. Рубеж открытия огня — восемьдесят пять кабельтовых для «Трибуца» и девяносто для «Быстрого». Режим огня — одна очередь в минуту с промежуточными корректировками, очереди по десять снарядов на ствол для «Трибуца», и по пять снарядов на ствол для «Быстрого». А теперь минуточку внимания — это касается и вас, Михаил Васильевич. Сейчас мы будем отрабатывать на одиночной цели методы потопления легких бронепалубных крейсеров противника артиллерийским огнем. С учетом того, что ракетно-торпедное вооружение невосполнимо, а вот фугасные снаряды в боекомплект местная промышленность сможет изготовить нам достаточно быстро. Слышите меня, Михаил Васильевич, идея понятна?

— Так точно, Сергей Сергеевич, — отозвался по радиосвязи командир «Быстрого», — все будет точно, как в аптеке…

— Товарищ командир, — прозвучал доклад старшины с радарного поста, — дистанция до цели — сто восемьдесят шесть. Угловой — пятнадцать. Курс цели — девяносто восемь. Скорость — семнадцать узлов, и все время растет.

— Слышишь, Михаил Васильевич? Как у тебя?

— Мои уже сопровождают цель, Сергей Сергеевич, — отозвался с «Быстрого» Иванов, — есть готовность открыть огонь на дистанции девяносто кабельтовых.

— Ну, удачи вам, Михаил Васильевич, и золотого попадания… — Карпенко повернулся к своему артиллеристу. — Как у тебя, Андрей Николаевич?

— Тоже сопровождаем, Сергей Сергеевич, — ответил командир БЧ-3, — механизмы наведения расстопорены, программа в БИУС введена. До рубежа открытия огня — около десяти минут.

Стремительно истекали секунды, пожирая милю за милей и вздымая перед носом буруны белой пены; две закамуфлированные Немезиды рвались вперед. На японском крейсере еще никто не знал, что они обнаружены, исчислены, взвешены и приговорены. Там еще не заметили или не обратили внимания на скользящие над волнами смутные тени, кроме того, заметность снижало то, что атака проводилась почти строго на контркурсах, и размеры силуэтов атакующих кораблей были минимальны.

Это неведение командира крейсера «Сума», капитана первого ранга Цучия Тамоцу, продолжалось ровно до того момента, как горизонт озарился вспышками выстрелов. Казалось, прямо из волн стреляют исполинские картечницы, отдельные выстрелы сливались в одну очередь. Причем огонь велся с запредельной дистанции больше восьмидесяти кабельтовых. Командир японского крейсера, стоя на открытом мостике, даже и не знал, что ему думать. С истинно японской невозмутимостью он бросил через плечо: «Боевая тревога, артиллеристов наверх!», но было уже поздно, время вышло.

Десять секунд орудия «Трибуца» и «Быстрого» выбрасывали к цели снаряд за снарядом в максимальном темпе, еще тридцать секунд — подлетное время. Тридцать ударов сердца, пока первые снаряды в очереди еще летят по своим траекториям, рассчитанным для них системами управления огнем. Начинка стотридцатимиллиметрового фугасного снаряда с «Быстрого» составляет три с половиной килограмма морской смеси. На тысяча девятьсот четвертый год столько же взрывчатки (но только куда более слабого влажного пироксилина) нес русский двенадцатидюймовый бронебойный снаряд. Морскую смесь к пироксилину можно считать как один к семи. На крейсер «Сума» обрушилась смертоносная лавина. В сплошную очередь сливались выстрелы, так же сплошной стеной встали разрывы снарядов, накрыв несчастное детище японских корабелов в полном соответствии с законами баллистики. Среди высоких водяных столбов и ватных клубков разрывов зенитных снарядов ярко выделилось пять или шесть ярчайших вспышек, отметивших прямые попадания. Еще пять томительных секунд — и океан вздрогнул. Карпенко напророчил — золотое попадание все-таки случилось. Один из снарядов, попавших в палубу «Сумы», «завел» арт-погреб носового шестидюймового орудия. Огромный столб траурно-черного дыма подсказал всем, что с крейсером «Сума» покончено. Но в принципе это уже ничего не решало, потому что в результате остальных пяти прямых попаданий и града раскаленных осколков крейсер потерял почти всю палубную команду и получил тяжелейшие повреждения, которые практически означали полную утрату боеспособности. В любом случае через минуту процедура должна была повториться — и тогда их гибель была неизбежна. Но что случилось, то случилось; и «Сума» стремительно уходила носом под воду, заваливаясь на левый борт.

Увидев это, Карпенко почти выкрикнул:

— Стрельбе дробь! «Быстрый»! Слышите? Стрельбе дробь! Товарищи! Поздравляю с победой! — он повернулся к Новикову, — как подойдем, дайте команду спустить на воду катера и поискать выживших. Хотя… двадцать минут в холодной воде… Но пусть все равно поищут, вдруг найдут?!

Минут через двадцать пять «Трибуц» был уже на месте гибели японского крейсера. На воде плавали две перевернутые шлюпки, деревянные палки, щепки и прочий мусор. Несколько черных голов болтались возле одной из шлюпок. Чуть в стороне от них… Карпенко потер глаза и передал бинокль Новикову.

— Глянь, Александр Владимирович, или мне мерещится, или я вижу рыжего японца.

— Точно рыжий, Сергей Сергеевич, в рот ему пароход, а не плавает ли там у нас фигура повкуснее простого матроса?

— Сейчас узнаем… — майор перегнулся через ограждение крыла мостика. Внизу морские пехотинцы спускали на воду катер. — Сержант, слушай меня!

— Да, тащ майор? — отозвался сержант. — Слушаю!

— Бегом в кубрик, возьми веревки и мешки. Да не смотри ты на меня так, исполняй!

— Веревки понятно, а мешки зачем, тащ майор?

— На голову, вот чего! Как японца из воды вытащил, так мешок ему на голову и руки за спиной связать. А то нечего им у нас тут глазеть по сторонам.

— Так точно, понял, мешок на голову, чтоб не глазели, — сержант всем своим видом изобразил служебное рвение. — Айн момент, герр майор! — сержант хлопнул по плечу стоящего рядом рядового, — Лекс, пулей туда-обратно за мешками и веревками.

— Сержант, — Новиков указал рукой в море, — особое внимание обрати на рыжего, плавает там один такой — кажется, никакой он не японец; он мне нужен целый и даже не поцарапанный…

Ттем временем катера спустили на воду, а из кубрика принесли свернутые полотняные мешки и бухту веревки.

— Что-то мне говорит, Александр Владимирович, что тебе тоже кажется, что этот рыжий тип есть британский военно-морской инструктор на японском корабле.

— Сергей Сергеевич, ты вообще понял, что сказал? А если сказать просто, то да — скорее всего, это бритт с ксивой журналиста в кармане и патентом коммандера Флота его величества. А может, даже и инструктор — в наглую, без прикрытия.

— Может быть, и так… — Карпенко задумался, — а что мы с ним дальше делать будем? Ну, отдам я его Михалычу. Ну, выжмет он его досуха, а может, и больше. Но ведь рано или поздно отпускать гада придется.

— Ну, во-первых, Сергей Сергеевич, для этого мешки на голову. Видел он наш «Трибуц» со стороны и издалека, а потом из камеры ничего больше не увидит. Оформлять мы его не будем, в крайнем случае, сгинет бесследно, а еще лучше внедрим какую-нибудь нужную нам отвлекающую легенду и устроим побег. Тоже может получится красивая комбинация, ну ты на эту тему лучше с Одинцовым и Михалычем поговори. Они в этом больше меня понимают. Мое дело языка притащить, а дальше с ним другие спецы разговаривают… Во, выловили! Мешок на голову, руки-ноги связали — все, никуда не денется.

Из двухсот девяноста шести матросов и офицеров в живых остались пятеро матросов и британский военно-морской наблюдатель Джон Ирвин Эвертон. Для японского военно-морского командования крейсер «Сума» исчез бесследно, так же как до этого вспомогательный крейсер «Ниппон-Мару» и канонерка «Осима».

* * *

11 марта 1904 года 15:35 по местному времени. Желтое море, 34 гр. СШ, 124 гр. ВД.

Борт БПК «Адмирал Трибуц»

Павел Павлович Одинцов.

Ну, знаете ли, сложилось. Пригласил меня Карпенко на Трибуц кое-что обсудить, и тут этот японский крейсер. Ой, не зря я здесь оказался — такой подарок, британский журналист. Хотя Бог знает, какой он журналист, под такой крышей обыкновенно или военный советник, или шпион.

— Михалыч, — толкаю в бок стоящего рядом особиста, — забирай бритта к себе в «гестапо», поговори, но пока без грубостей, укольчик сделай, если надо, но калечить не рекомендую, на психику дави…

Ага, этого кадра только что подняли на палубу. Он крутит головой во все стороны, а толку-то — мешок ведь на голову намотан. Сам бритт типичный — высокий, говорят, что рыжий, в костюме в крупную шотладскую клетку, обвязанный пробковым поясом. Хоть карикатуры с него рисуй. А вот предусмотрительный гад — пошел в море, запасся пояском. Сдается мне, что это такой же журналист, как мы — мирные туристы. Михалыч молча кивает — и нахохлившегося как мокрая мышь нагла уводит суровый конвой из пары здоровенных морпехов. Туда ему и дорога, у Михалыча не забалуешь. Интересно, сколько вонючих тайн скрывает эта круглая рыжая башка? И что он делал на японском крейсере — писал очерки из жизни моряков или он военный советник при командире корабля (прикинул возраст) в чине не меньше коммандера?

— Пал Палыч, — Михалыч поворачивается ко мне, — есть разговор, пойдем, пройдемся до моих апартаментов.

Спускаемся к нему, да не в каюту, а в рабочий «кабинет». Михалыч молча достает из пачки сигарету.

— Тоже, значит, почуял что-то в этом «журналисте»? — Я щелкаю зажигалкой, давая ему прикурить.

— Угу! — он выпускает в воздух первый клуб дыма, — навеяло, воспоминания юности… Семнадцать лет назад, в самом начале Второй Чеченской, я был ТАМ в командировке, вместе со сводным батальоном нашей тихоокеанской морской пехоты. Бывало у нас всякое, но один случай запомнился. Разгромили как-то мы в самом начале 2000-го мелкую банду, как бы не один из Басаевских отрядов. Они тогда, после облома в Грозном, пытались все в горы уйти, в живых остался только один, репортер без границ. Вышел к нашим с поднятыми руками: «Я есть британский журналист!» Сразу его морда мне не понравилась. В общем, расколол я его, до самого донышка, оказался связник между Басаевым и Ми-6. Правда, после того допроса его никому и показать было нельзя — кусок мяса. Пришлось оттащить на место боя, и минометную мину на грудь — тротиловая шашка, бикфордов шнур, ба-бах — и нет никакого репортера….

— Одобряю! — ответил я на невысказанный вопрос. — С этим работай так же. Наглы думают, что они самые хитрые — назвали шпиона журналистом и все можно? Н-нет, с нами такие игры не пройдут. Мотай его по полной — сначала, конечно, попробуй мозгобойку, а потом можешь переходить к классике. Меня и Карпенко интересуют любые данные о связях Японии со Штатами и Британией и о текущем состоянии японского флота. Меня, конечно, больше интересует первое, а Карпенко второе. И не стесняйся в методах, не до сантиментов, в крайнем случае отправим его кормить рыб.

— А не жалко его, человек ведь?

— Ну, ты, Михалыч, будто и не наш! А эти человеки жалели наш народ и нашу страну, когда делали ей гадости? Причем им не мешало даже то, что в этот момент мы были союзниками — что в Первую Мировую, что во Вторую. Все последние полторы сотни лет они гадили нам ежедневно и неустанно, пытаясь разрушить нашу страну и сжить со света наш народ. Ты еще про общечеловеческие ценности вспомни! Для меня это гад, ядовитый паук навроде каракурта, растоптать которого мой долг.

— Да пошутил я, Паша, — Михалыч раздавил бычок в пепельнице, — за нагла не беспокойся, сделаем в лучшем виде. Ты мне лучше скажи, чего ты задумал?

— Пока все в стиле нашей конторы — маленькими шагами к великой цели. Вступим в монастырь, дослужимся до настоятелей и сменим устав. Все как всегда. Ничего конкретного, пока все в общих чертах…. Николашка и его приемник, земельный вопрос, ликвидация безграмотности, индустриализация, перевооружение армии и флота… Вопросов больше, чем ответов. Но сначала надо выиграть эту дурацкую войну, быстро и с разгромным счетом. Желательно, чтобы по итогам войны авторитет России вырос до небес, и она укрепилась на Дальнем Востоке. Неплохо было бы сделать Корею вассалом России — с корейцами мы уживаемся лучше, чем с китайцами. В Маньчжурии можно создать подконтрольное буферное государство или как-то так, да и Ляодун туда же, отгородимся от Китая, получим союзника на Дальневосточном ТВД. Япония должна обанкротиться и рухнуть обратно в средневековье, после чего крах облигаций японских займов немедленно разорит тех, кто финансировал эту войну. Германия должна почувствовать, что хватка Британии ослабла, а Россия сильна как никогда, и броситься в колониальную экспансию, оспаривая британские и французские колонии. Уделом англосаксов должно стать сбережение своего курятника от германского хищника, благо их колонии разбросаны по всему шарику, а попытка защитить все сразу приведет к распылению средств. Такие внешнеполитические последствия русско-японской войны способны дать нам союз с Германией и десять-пятнадцать лет мирной передышки. Но до этого надо еще дожить!

— Ну ты и монстр! — Михалыч стукнул кулаком в стену каюты. — Это же, если получится, то всю историю двадцатого века на сто восемьдесят градусов развернуть можно? Чтоб к 2000-му году миллиард русских на одной четвертой части суши — обещал же Менделеев полмиллиарда к пятидесятому году!

— Не монстр, а политик. Все, что я тебе рассказал — это так, на глаз, а в принципе эти вещи считать надо. А надо программистов из группы Тимохина привлечь. Все программы для Изделия они сами писали. Дам им формулы и исходные данные, пусть копят базу….

— Ладно, иди, вводи своего гения в курс дела, готовьтесь — через трое суток Артур. — Он открыл дверь кабинета, — а я пойду, побеседую с «журналистом» — он, наверное, уже созрел.

* * *

11 марта 1904 года 16:00 по местному времени. Желтое море, 34 гр. СШ, 124 гр. ВД.

Борт БПК «Адмирал Трибуц»

Павел Павлович Одинцов.

«Штирлиц шел по коридору…»

Тьфу ты! Какая только ерунда не лезет в голову!

Вхожу.

— Ну, Сергей Сергеевич, с победой тебя!

Жмем друг другу руки, садимся.

— Итак, Павел Павлович, — Карпенко побарабанил пальцами по столу, — докладывай, до чего додумался? Если ты не сумеешь, то и наши труды все вхолостую.

— Доложу, отчего же не доложить, — я разложил по столу карточки. — Вот такой пасьянс. Фигура номер один — Николай Второй, Его Императорское Величество, личность сложная, неоднозначная, специфичная, но неспособная управлять не только страной, но и заштатным колхозом. Болезнь лечению не поддается, медицина тут бессильна.

При нем императрица Александра Федоровна, по прозвищу «Гессенская Муха». Носительница гемофилии и англофильских идей. И неизвестно, что опаснее. А так валял бы Николай на диване балеринку Ксешинскую, бед в разы меньше было бы. В общем, не женщина, а живая ходячая бомба под Россию.

Отдельно, специально для тебя… дядя царя — генерал-адмирал. Главный путаник на русском флоте. Правда, как Хрущ на патефонные иголки флот не пилил, но и хорошего тоже сделал мало — светский человек, что поделаешь. Считай, четверть века его генерал-адмиральства — и в результате Россия перестала быть великой морской державой. Поскольку он чрезвычайно увлечен светскими мероприятиями (преимущественно в Париже), то его внимания, я надеюсь, мы счастливо избежим. Надо будет только озаботиться, чтобы никакая падла заранее донос не накатала. На этом негативные персоны в первом эшелоне заканчиваются.

Теперь о более приятном. Фигуры положительные…. Главная фигура, на которую можно сделать политическую ставку — Великий князь Михаил Александрович. Молод, всего двадцать шесть лет. Что самое интересное, почти точный ровесник товарищу Сталину, всего на две недели его старше. Болезненно честен и, как бы это сказать, справедлив. Но тоже имеет недостатки, по молодости и от нечего делать думает не головой, а тем, что у него между ног. Но это дело поправимое.

— У Николая оказалось непоправимым, — впервые возразил Карпенко, — половой гормон, когда в молодую голову бьет, тротиловый эквивалент посчитать невозможно, в голове все на куски разносит.

— В любом случае, Сергей Сергеевич, менять их надо с братцем местами, хуже не будет, а будет только лучше. А в этом нам поможет одна умная женщина, которая им обоим доводится матерью. Мария Федоровна, урожденная датская принцесса Дагмара. Умнейшая женщина, но, к сожалению, отстраненная от власти. Это безобразие тоже надо будет исправить, такой талант втуне пропадает. Кстати, сынок Никки клялся, что править будет только, до совершеннолетия братца Мишкина, а потом оставит этот пост. Не оставил — видимо, крайне сладок оказался наркотик власти, да и женушка его с амбициями. И самый последний член большой тройки — троюродный дядя царя, внук Николая Первого, Великий Князь Александр Михайлович. Грамотный морской офицер, политик, один из последних Романовых-тружеников. За два года до случившегося предсказал Русско-японскую войну. Крайне нелюбим генерал-адмиралом и всячески им угнетаем, хотя это взаимно. На ум приходит даже понятие «травля». Выход на сии высокие круги мы должны получить через адмирала Макарова и только через него. Фигура же Наместника Алексеева весьма неоднозначна, и к ней еще надо подбирать ключи. Поэтому, что бы ты ни делал, риск для Степана Осиповича должен быть минимален. И вот что еще — для политического эффекта желательна максимально громкая победа, в идеале эскадра Того должна быть уничтожена до последнего корабля, причем так, чтобы это видели и с кораблей флота, и с береговых батарей. Тогда, имея на руках полную колоду козырей, можно будет начинать НАСТОЯЩУЮ игру.

— Павел Павлович, — перебил меня Карпенко, — потеря шести броненосцев первого боевого отряда поставит японский флот в очень нелегкое положение. Они уже не смогут рассчитывать на победу в линейном бою, да и в войне вообще.

— Сергей Сергеевич, не забывай про англичан; наша группа, а особенно «Трибуц» с «Быстрым», конечно крайне тяжелая гиря на военно-морских весах, но англичане могут бросить на японскую сторону шесть броненосцев в базе в Вейхавее, восемь в Сингапуре — все это не считая флота Метрополии, который явно пойдет сюда короткой дорогой через Суэц.

— Мы несколько больше, чем ты думаешь — на «Вилкове» находятся три контейнера с особо ценным грузом. В одном — десять гидрореактивных ракет «Шквал», в другом — двенадцать электроторпед УСЭТ-80, в третьем — двенадцать старых парогазовых торпед 53-65К. Там же десяток авиаторпед АТ-3 для противолодочных вертолетов, вдобавок к пяти, имеющимся у нас по штату и восьми в составе комплекса «Раструб-Б».

— Ладно, Сергей Сергеевич, я тебе выдал все, что надумал. А теперь ты, друг мой, поделись своими планами, ведь это сражение будет иметь значительный политический резонанс. Короче, для достижения полного эффекта от Порт-Артура не должен уйти ни один целый корабль. Ведь победа должна быть такой, чтобы Россию и весь мир как током дернуло, чтоб сам Николай послал сюда своего доверенного друга детства Александра Михайловича и любимого младшего брата Михаила. Ну-с, Сергей Сергеевич, я слушаю.

— Значит, так… — Карпенко расстелил на столе большую схему Порт-Артура и окрестностей. — Согласно данным историков, четырнадцатого числа адмирал Того должен подойти к Порт-Артуру всей своей эскадрой, за исключением разве что миноносцев. Вот черная линия — это его путь. В десять часов утра его флагман «Микаса» доходит до траверса горы Крестовой и ложится в дрейф за пределами дальнобойности береговых батарей. Идти он будет, судя по схеме, не вдоль берега, а со стороны моря, с юго-востока — этот момент мы еще на месте уточним авиаразведкой. А дальше имеет место быть кильватерный строй из вытянутых в нитку шести броненосцев, двух броненосных и четырех бронепалубных крейсеров. Во-первых, в атаку пойдем парой «Трибуц»-«Быстрый». На первом этапе идем курсом на острова Санчандао, с таким расчетом, чтобы пропустить замыкающий корабль японской эскадры вперед, к Артуру, примерно на семь миль. Не доходя сорока пяти кабельтовых до их трассы закладываем последовательный разворот налево и ложимся на курс, параллельный курсу японской эскадры. Выходим на скорость двадцать пять узлов и догоняем японцев, которые будут держать экономические десять-двенадцать узлов. С дистанции семьдесят кабельтовых открываем артиллерийский огонь по замыкающему японскому бронепалубному крейсеру. И «Трибуц», и «Быстрый» будут вести огонь фугасными боеприпасами. Из-за более короткой дистанции боя интервал между очередями будет меньше, и за время, отведенное на поражение одной цели, мы успеем дать три-четыре очереди. А это по шестьдесят-восемьдесят снарядов каждого типа. Из них прямых попаданий — от двадцати пяти процентов в начале боя до сорока процентов в конце. Для увеличения надежности поражения я бы увеличил длину очереди из АК-100 до пятнадцати снарядов на ствол, а АК-130 до семи снарядов на ствол — по крайне мере, для двух замыкающих крейсеров. На поражение каждого бронепалубника будет отведено по две с половиной минуты. Когда артиллерия переключится на третий бронепалубный крейсер, из торпедного аппарата правого борта будет выпущена торпеда «Шквал» по заднему из броненосных крейсеров. В тот момент, когда наша артиллерия откроет огонь по головному японскому бронепалубному крейсеру, до своей цели дойдет первый «Шквал», и по второму броненосному крейсеру будет выпущен еще один «Шквал», опять из аппаратов правого борта. Дело в том, что когда мы начнем убивать хвост японской эскадры, единственной реакцией Того будет приказать развить полные обороты машин и последовательно повернуть влево, в открытое море. По расчетам моих офицеров, которые составляли этот план, к тому моменту, как мы покончим с бронепалубниками, в левую циркуляцию уже будет входить последний из японских броненосцев. Тогда мы последовательно закладываем правую циркуляцию, беря курс к берегу, расходясь с японцами на контркурсах левыми бортами. А там у нас полностью заряженные торпедные аппараты. И вот кульминация всей операции — веер торпед «Шквал», четыре наши и две с «Быстрого» по японским броненосцам. Время хода — от двух до полутора минут, обгадиться успеют, а подтереться уже нет. После попаданий сбрасываем скорость и держим курс к берегу. А там уже, Павел Павлович, нас будет ждать Степан Осипович Макаров и компания… а это уже твоя епархия.

— Понимаю! — я побарабанил пальцами по столу. — Только вот первый контакт с героем-адмиралом и наши дальнейшие совместные действия против японского флота — это наша общая проблема, даже больше твоя. Ты же у нас сам без пяти минут адмирал, корабельную группу к Артуру привел, японцев по пути ощипал, ну если еще флот Того разгромишь, так это будет вообще хорошо… А вот моя епархия, то есть большая политика, сие есть проблема из проблем — к примеру, как аккуратно отстранить от власти нынешнего царя и заменить его на не менее легитимную, но более адекватную фигуру — того же Михаила Романова.

— Так сразу взять и заменить? — Карпенко усмехнулся. — А не выйдет ли боком, может, вменяемый премьер?

— Ага, а потом сиди и жди, когда на лису Алису найдет какой-нибудь бзик. Так тот премьер до первого бзика и просидит. Нет, не так надо; когда я начинал, в девяносто девятом, мой первый шеф Борьку-козла, как обгадившегося кутя, из Кремля выставил… У него и учиться будем. Так, Сергей Сергеич, т-с-с, ведь ВВ и сейчас мой шеф, а Рагозин — просто начальник, теперь оба они остались там, а мы — здесь…. Так что придется быть особо аккуратными — сначала вступить в монастырь, потом дослужиться до настоятелей, потом менять устав…

— А у нас есть время быть аккуратными?! — скривился Карпенко, — Да он любые наши победы за пару лет в задницу спустит, да и нас, как Столыпина, свинья неблагодарная!

— Я же тебе сказал, Сергей Сергеевич, заменим его, и достаточно быстро — полгода, в крайнем случае год, для этого и нужны резонансные подвиги, чтоб в определенных кругах поддержку накачать. Насчет политики в Империи — ты понимаешь, что для переворота придется создавать офицерскую Организацию? И что интересы господ-офицеров не во всем совпадают с интересами России, и что гнили в офицерских рядах ничуть не меньше, чем в Зимнем Дворце? И что часть «их благородий» солдат и матросов вообще за людей не считают…. И давай договоримся так — я тебя понимаю и полностью с тобой солидарен. Работать будем тихо, чтоб все обошлось как в девяносто девятом, крокодиловы слезы и добровольная отставка. Никакого шума, никаких революций. Сие вредно действует на здоровье государства. — Я встал и пожал Карпенко руку. — Ну, спасибо за разговор, пора и честь знать.

* * *

11 марта 1904 года 17:45 по местному времени. Желтое море, 34 гр. СШ, 124 гр. ВД.

БДК «Николай Вилков»

Павел Павлович Одинцов.

Огромное багровое солнце кровавым шаром опускалось в воды Желтого моря. И казалось, вода уже окрашена кровью тысяч погибших, которые пока еще живы и ходят по этой земле, но участь их предрешена. С той или другой стороны погибнут тысячи, десятки тысяч станут калеками, для сотен тысяч война разрубит жизнь на две половины — ДО и ПОСЛЕ. Это война. Разожженная респектабельными господами из Лондонского Сити, да и наши отличились — «олигархи» местного разлива — она будет уносить жизни русских и японских солдат и матросов только ради того, чтобы банкиры смогли в очередной раз подсчитать прибыль. А вот хрен вам, а не прибыль — подумал я, опираясь на леер. Эта болезнь только так и лечится — «внезапной отставкой, полным разорением и физическим уничтожением».

А ну их всех на… дайте хоть немного отвлечься от мыслей о совершении НЕВОЗМОЖНОГО, дайте хоть немного просто стоять так и смотреть на закат.

— Не помешал, господин Одинцов? — сзади ко мне подошел сопровождающий груз оптики поручик пограничников. — Павел Павлович, не подскажете, когда будем в Артуре? Нам вообще было предписано во Владик груз доставить, но и Артур тоже сгодится.

— Петр Степанович, наверняка будем там четырнадцатого, то есть через три дня. Только вот на пути в Артур нас ждет вся проклятая эскадра господина Того из шести броненосцев и шести крейсеров… И в Артур мы можем попасть только через его свежий труп, который еще надо суметь организовать. А с артурской эскадрой дела не очень хороши, повреждены новые броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» и крейсер «Паллада», подорвавшись на мине, погиб крейсер «Боярин».

— Дела-а-а… — протянул поручик, набивая трубку табаком. — Ну и как же вы будете прорываться в Артур, да с эдаким обозом? Торговлишку японскую вы пощипали знатно, ничего не скажу. Восемь купцов одним крейсером взять — не фунт изюму съесть! — поручик обхлопал карманы шинели. — Фу ты, вот незадача, спички в каюте забыл…. У вас, Павел Павлович, огоньку не найдется?

Я поднес зажигалку к его носогрейке. После двух-трех энергичных затяжек трубка задымила как паровоз.

— Занятная вещица… — поручик покосился на зажигалку, а я мысленно выругал себя за неосторожность. Хотя этот хитрый кубанский казак давно заметил все наши неувязки и несуразности, но, как и всякий настоящий хохол, держал все это пока при себе. А то скажешь что раньше времени — и будешь дурнем, если не хуже. На таких где сядешь, там и слезешь — когда Новиков попробовал припахать его людей к караульной службе на трофеях, тот уперся — у нас, мол, свое начальство, вам мы, господин капитан, не подчинены. И к тому же груз особой важности, который поручен нашему попечению, и нуждается в охране денно и нощно. Так и не дал ни одного человека, куркуль. А сейчас было видно, что гложут человека те самые вопросы, но он старается держать себя в руках. Поручик козырнул:

— Честь имею, господин Одинцов, и за огонек благодарствую. — Потом огляделся по сторонам и прошептал вполголоса: — Павел Павлович, а правда господин профессор Тимохин Алексей Иванович, дай Бог ему здоровья, такую штуку изобрел, что адмирала Тогова сразу в дым? А то я тут слышал краем уха, как матросики, значит, толковали про какой-то Едрён-Батон. Страшная, говорят, штука, спаси и сохрани Заступница Небесная…

— Т-с-с! — мне вдруг захотелось заржать как жеребцу по весне, но я напялил на свою физиономию каменное выражение. — Это, Петр Степанович, и есть самая большая государственная тайна. Ваши мелочи там и рядом не стояли, понятно?

Вот, подышал воздухом, значит, а тут и стемнело совсем, пора уже и к себе в каюту… изучать биографию товарищей Романовых — кто из них нам поможет, а кто только мешать будет.

…

А в каюте ноутбук на столе, кофе в термосе и бутерброды в тарелке. Даша, э-эх, знает мои вкусы. Вообще, идеальная жена будет для занятого мужчины.

— Даш, я тебя люблю, и даже очень, — я снял кожаную куртку. — Но сейчас есть еще одно дело. Попроси-ка пройти ко мне особиста «Вилкова», старшего лейтенанта Мартынова Евгения Петровича. Передай ему, чтобы взял с собой вазелин, потому что скипидар у меня уже есть. — Даша хихикнула. — И пусть поторопится, обгадился он по полной программе. Да, заодно позови местного зама по воспитательной, кап-три Зыкина. Там и его промах есть, не без того.

Не успел я сжевать пару бутербродов и выпить кофе, как Даша доложила, что пришли, ждут.

— Зови.

Я едва успел промокнуть губы салфеткой. Нет, бутерброды не с черной и красной икрой, как вы могли подумать, а всего лишь с сыром «из соседнего продмага». Такие же много лет назад готовила мне мама, когда собирала сначала в школу, а потом… Мама, мама… Каким же я оказался непослушным сыном…

От лирических воспоминаний меня оторвали эти двое….

— Ну, здравствуйте, дорогие мои, докладывайте, о чем это матросы по углам шепчутся, да так громко, что их слышно за пару десятков метров? Сидите, сидите — конечно, вы мне не подчинены, но это я сейчас вас воспитываю, а дойдет дело до Карпенко, речь уже пойдет о наказании. Подошел ко мне сейчас на палубе поручик местных пограничников и начал расспрашивать про ядрен-батон. Это от кого же он таких знаний набрался? Да еще в контексте с профессором Тимохиным. Понятно, народ наш любит языки почесать да косточки начальству поперемалывать, а в результате складывается положение, описываемое словом из четырех букв, начинающимся со звука «ж»…. Ну и что будет дальше, кто скажет?

— Теперь надо ожидать попыток похищения Алексея Ивановича, — поднял глаза старший лейтенант Мартынов, — если, конечно, эта информация дойдет до агентов вероятного противника.

Я поморщился.

— Забудьте вы уже это выражение «вероятный противник», товарищ старший лейтенант. У нас есть один открытый враг — Япония, один скрытый враг — Великобритания и все остальные, которые и есть «вероятные противники». Верить нельзя никому, любое государство вцепится России в глотку, если посчитает, что в данный момент это выгодно. Потом, правда, будут рвать волосы на том месте, на котором сидят, типа как кайзер Вильгельм в восемнадцатом или французы в сороковом, но будет уже поздно. Вам, товарищ капитан третьего ранга, необходимо усилить работу с людьми. Берите пример с товарища Ильенко — человек из кожи вон лезет, чтобы объяснить командам тонкости текущего политического момента. А ведь все, что здесь болтают, ляжет на стол не столько и не сколько зарубежных разведслужб, но и наших российских спецслужб… жандармерии, да хоть бы тому господину Витте, который является для нашего поручика прямым начальником, а судя по важности операции, может, и непосредственным. Думать люди должны головой хоть немного, перед тем как что-то брякнуть. Что теперь мне, просить его рапорт не писать, склонять к должностному преступлению? Или, может, просто ликвидировать? Сколько народу прочтут его рапорт, пока он по инстанциям доберется до Витте? А он доберется, вы не волнуйтесь, мы с вами уже достаточно шума наделали и еще наделаем, что каждая бумажка о нас будет лететь наверх, будто ее подхватило торнадо. В общем, вам, Евгений Петрович, выяснить, кто там такие разговорчивые и провести беседу… со всеми, неважно, военнослужащий или прикомандированный вольнонаемный. Чтоб этот фонтан сведений для вражеских шпионов у меня здесь заткнулся. Подумайте, какие слухи можно еще специально пустить, чтобы сделать рабочую версию максимально далекой от истины. Помните, наша главная тайна — не ядрен-батон и профессор Тимохин, наша главная тайна — это наше происхождение из будущего. Никогда и не в коем разе никто, кроме специально допущенных людей, не должен знать об этом. Наша рабочая версия — это сконструированный согласно новейшим теориям миноносный крейсер первого ранга, построенный на собранные эмигрантами деньги где-то на Тихоокеанском побережье Америки, и вооруженный секретным оружием профессора Тимохина. Вы, Петр Викторович, должны вдалбливать это в голову всему личному составу — от командира до последнего прикомандированного техника. Может так случиться, что от этого будет зависеть их жизнь и смерть. Чем меньше про нас знают на стороне, тем лучше. И не бойтесь вы докладывать товарищам Одинцову и Карпенко о своих промахах. Хуже, чем вам сделают японцы с англичанами, они вам все равно не сделают, а вот кое-что, возможно, удастся поправить.

— Товарищ Одинцов, но положение на борту… — привстал особист.

— Что, обстановка как на пожаре в борделе во время наводнения? Понимаю — перенос, да еще куча гражданских на борту, да еще и местные; не боевой корабль, а цыганский табор. Поэтому по первому разу обойдемся без оргвыводов, тем более что заменить вас все равно пока некем. Идите и воюйте, в меру своей профессии и умения, а мы с Карпенко постараемся вам помочь.

Когда товарищи офицеры ушли, Дарья присела на краешек стола. Натянувшаяся юбка четко обрисовала тугое бедро. Сердце внезапно забилось, где то под горлом, как и тридцать лет назад.

— Паш, ты это серьезно насчет оргвыводов?

— Даш, и да и нет… первое предупреждение я уже сделал, если будут еще проколы — извините, Одинцов два раза не предупреждает. А с другой стороны, случайно получился такой шикарный канал дезинформации всех и вся в окружающем мире. Рапорт этого поручика — это официальный документ, составленный официальным лицом, чья лояльность Российской империи неоспорима. Данные, полученные по этому каналу, при отсутствии иной достоверной информации будут для иностранных разведок как истина в последней инстанции. А то, что его в ведомстве Витте скопируют и стырят, то не переживай — там шпион на шпионе сидит и шпионом погоняет. Эх, ладно, милая, что мы все о делах, да о делах? Иди ко мне… — я усадил Дарью к себе на колени, — девочка моя сероглазая…

— Да уж девочка, — Даша положила голову мне на плечо, — Паша, какая я счастлива-я! Ну, честное слово, ты лучше всех, клянусь…

Так, Великий князь Александр Михайлович часок подождет, не убежит. Надо Дарье разъяснить, что значит быть по-настоящему счастливой. Вот только сначала дверь в каюту желательно запереть.

* * *

13 марта 1904 года 14:05 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 130 миль.

Командир эсминца «Быстрый» капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич.

Мы в дрейфе, погода хорошая, тихо. Только что ошвартовались к борту «Николая Вилкова». В преддверии завтрашних событий поступил приказ Карпенко извлечь из аппаратов левого борта торпеды 53-65К, заряженные нам во Владивостоке для учений, и зарядить два «Шквала». На крупную дичь, значит. С другой стороны, как привет из молодости, разлегся на водной глади «Иркутск». «Кузбасс» куда то услали, наверное по делу, а этот с нами, но пока в резерве. Или у него начинка такая, что делает его чемоданом без ручки? Больше двух недель похода, а им только первый раз позволено всплыть, но это не страшно. На такой лодке можно кругосветку совершить, ни разу не всплывая, это просто в преддверии завтрашних событий с парней снимают напряжение. Пусть подышат свежим воздухом.

Вот и я, стою на мостике, дышу полной грудь и вслушиваюсь в себя. А ведь я от жизни уже ничего не ждал, ну что мне оставалось? Доплавать полгода, потом контр-адмиральские погоны, отставка, пенсия… И все, впереди одинокая старость. Жена ушла, дети разбежались, оставалось только угасать никому не нужным стариком, после бурно прожитой жизни. Что было, то было, и служба в подплаве на Северном Флоте, когда был молодой и красивый. А Северный флот, он по сравнению с Тихоокеанским почти столица. Сел в самолет — через час в Питере, а через два в Москве. Потом была тяжелейшая авария в походе, декомпрессия и больше года госпиталей. Подплав для меня был закрыт навсегда. Но увольняться по состоянию здоровья не захотел, в моей семье мужчины чуть ли не с Петровских времен как-то не видели себя вне военно-морского флота. Не знаю, каким образом, но получил направление в военно-дипломатическую академию, которую и окончил с отличием в девяносто пятом. А потом была служба сначала помощником, а потом и военно-морским атташе во всех уголках мира, и звания шли, как положено — за двенадцать лет от капитан-лейтенанта до капитана первого ранга. Да-с! А вот год назад выяснилось, что для полной пенсии мне совсем чуть-чуть не хватает стажа, всего полтора года… А вот куда вы денете капитана первого ранга? И тут на академию пошел командир «Быстрого». Ну, мне и сказали — мол, пока он учится, ты ему место подержи, вернется и оформим тебя на пенсию, как положено. Вот я и командир эсминца — надводным кораблем не только ни командовал никогда, но даже и курсантом практику на лодке проходил. Хорошо, старший у меня опытный, главное ему было не мешать. А тут сначала этот поход, а потом ЧП. И даже здесь, после перехода, Антон Петрович, дисциплина, служба, порядок, исправность механизмов, а я ему только киваю, а сам как во сне. И вдруг, позавчера, когда Карпенко повел нас в атаку… знаете, я вдруг помолодел. Эсминец как живой рвется вперед, ветер, брызги и цель… не какая-нибудь мишень или списанная лайба, а самый настоящий корабль, самого настоящего врага, которого надо убить, потому что иначе он убьет тебя. И когда выпущенные нами снаряды начали рвать японский крейсер на куски, я вдруг снова почувствовал, что ради этого стоит жить. Будто не было этих лет, и я снова тридцатилетний капитан-лейтенант. Есть Враг и есть Родина, которую надо от этого врага защищать. Да, завтра я поведу «Быстрый» в бой и буду убивать тех, кто пришел сюда убивать моих пра-прадедов. Буду убивать по старинке, артиллерией и торпедами, а это для моряков почти глаза в глаза. Я уже говорил с Сергей Сергеевичем насчет завтрашнего. Если все пойдет по плану, то на «Микасу» пойдет один из тех двух «Шквалов», что кран-балка вот-вот введет в торпедный аппарат. Ну-ка, постойте, что это там матросик пишет краской на боку «Шквала»? Интересно… Спускаюсь с мостика. На темно-зеленом боку торпеды большими белыми буквами выведено «За Варяг!».

— Товарищ матрос! — матросик испуганно вскакивает. Все понятно, коротко стриженый, лопоухий, срочник, этого года весеннего призыва.

— Молодец, — жму ему руку. — А теперь давай-ка сюда…

Мы обошли торпедный аппарат с другой стороны.

— А вот на этом боку напиши: «Адмиралу Того, лично в руки».

Матросик широко лыбится.

— Так точно, товарищ командир, напишу!

Теперь, если есть Бог на этом свете, то этот «Шквал» точно дойдет до цели, молитвами моими и этого матросика.

Из раздумий меня вывело покашливание за спиной. Оборачиваюсь. Представительнейший мужчина шкафообразной наружности, эдакий носорог в костюме-тройке.

— Михаил Васильевич, добрый день. Честь имею представиться — Одинцов Павел Павлович. Хотел бы с вами переговорить в приватной обстановке.

«Так вот ты какой, Большой Полярный Лис!? Наслышан, наслышан…» — думаю я молча, но вслух, конечно, отвечаю совершенно другое (академию-с мы кончали):

— С превеликим удовольствием, Павел Павлович. Не угодно ли будет пройти в мою каюту?

— Угодно, Михаил Васильевич, угодно! — Одинцов отработанным движением приподнял шляпу. — Давайте пройдемте.

Командирская каюта на эсминце, конечно, не апартаменты люкс, но все-таки место для шкафа с книгами и лазерными дисками нашлось. Одинцов покрутил головой, осматриваясь.

— Уютненько у вас здесь, Михаил Васильевич…

Он подошел к застекленной дверце книжного шкафа.

— О, тут у вас и Гумилев Лев Николаевич, и «Очерки Русской Смуты», и «Дневники Николая Второго», и «Мемуары Великой Княгини Ольги», и сборник «Русская дипломатия конца девятнадцатого, начала двадцатого века», да и много чего еще! — он повернулся ко мне. — Увлекаетесь?

В его голосе послышалось нечто, заставившее меня вздрогнуть. Последняя фраза прозвучала как полувопрос-полуприказ. И если правда все то, что я уже слышал об этом человеке, то меня исчислили, взвесили, признали годным и сейчас призывают в ряды.

— Да, товарищ Одинцов, увлекаюсь, — ответил я, подтянувшись.

— Михаил Владимирович, — покачал головой Одинцов, — не надо так официально, вы же должны помнить, что, согласно обычаям этого времени, беседа вне строя двух, э-э-э, человек, находящихся примерно в одном социальном статусе, предусматривает обращение к собеседнику по имени-отчеству, если, конечно, вы не хотите нанести этому собеседнику преднамеренное оскорбление…

— Учту на будущее, Павел Павлович, и имейте в виду, что оскорбление вам наносить я не собирался. А что касается вашего вопроса — то да, Российская история, особенно за последние сто пятьдесят лет, это моя любовь и моя боль. Да что же мы стоим? — я указал на диван. — Прошу! И, Павел Павлович, слушаю вас внимательно…

Одинцов покачал головой.

— Михаил Владимирович, когда я узнал, что командир «Быстрого» в прошлом военный дипломат, я был просто, ну как бы это сказать, обрадован. Но уже здесь, в вашей каюте, я понял, что вас сюда послали Высшие Силы. Вы именно тот человек, который нам просто позарез нужен… Да, Михаил Владимирович, вы верите в существование Творца Всего Сущего?

— Отчасти, Павел Павлович, отчасти… А почему вы спросили? — не понял я.

— Да не верю я в случайные совпадения, тем более в два подряд, — ответил Одинцов, — во-первых, ваше назначение на должность командира эсминца. Я знаю, бывали и раньше случаи, когда офицера, которому не хватает морского стажа, перед пенсией переводят в плавсостав. Но очень редко на должность командира корабля, а уж с военными дипломатами раньше такого вообще не случалось. И второе — как я понял Сергея Сергеевича, ваш эсминец вообще не должен был оказаться в непосредственной близости к нашей группе. Каким образом вы оказались в том самом месте и в тот самый момент, уму непостижимо. Я читал рапорт вашего командира БЧ-5 — о том, что у вас в этот момент вышло из строя управление правой турбиной. И что потом, уже когда все кончилось, никакой неисправности обнаружено не было. И еще, по времени, ударь та молния чуть раньше, и вы остались бы там, в две тысячи семнадцатом. Ударь она чуть позже — и ваш «Быстрый» со всей дури впилился бы бортом в «Николая Вилкова». Короче, поскольку совпадений слишком много, советую вам по сходу на берег пойти в храм и поставить свечку Николе Угоднику. Просто так, на всякий случай. А теперь по делу. Что вы, Михаил Владимирович, скажете насчет того, чтобы снова потрудиться на ниве дипломатии, и причем внутренней. Нам с Сергеем Сергеевичем и Александром Владимировичем нужен ответственный человек, который бы мог возглавить группу, направляемую в Санкт-Петербург для контактов с семьей Романовых. Если позволите…

Я кивнул, и Одинцов достал из внутреннего кармана стопку фотографий, размером примерно с колоду игральных карт, и начал их раскладывать на диване между нами.

— Вот наш политический пасьянс… Номер один — Вдовствующая государыня Мария Федоровна, особа умная и влиятельная, но, к сожалению, выпавшая из мейстрима. В отношении этой особы стоит задача — довести до ее сведения информацию о том, куда все катится… Может быть, она станет нам искренним и верным союзником. Вот номер два — внук Николая Первого и троюродный дядя Николая Второго, Великий Князь Александр Михайлович, по-семейному Сандро. Одновременно очень умен и неамбициозен… В нашей прошлой истории был куратором авиации и автобронетанковых сил в Российской Империи… В настоящий момент занимает должность начальника управления морских портов и курирует все вспомогательные крейсера. Ваш, товарищи офицеры, будущий непосредственный начальник, ибо во избежание длинного носа господ из-под Шпица легализоваться мы будем именно как вспомогательные крейсера. Номер три — Великий Князь Михаил Александрович, по-семейному Мишкин. Наиболее вероятная кандидатура на пост Императора Всероссийского после отречения Николая Второго. Надо только сделать так, что бы он в этом случае не начал ломать комедию, как в нашей истории. Принял бы тогда престол — может быть, и не было бы ни Февраля, ни Октября. Ну и Великие Княгини Ксения и Ольга. С ними контакты в силу служебной необходимости. Они обе женщины неглупые, но все равно женщины, и не имеют того опыта, какой есть у Марии Федоровны. Из семейства Романовых пока все; остальные, мягко выражаясь, проявили себя очень некрасиво в надвигающихся событиях. Поверите или нет, я уже с ними мысленно разговариваю иногда. И напоследок фигуры из черного списка… Государыня Александра Федоровна… Генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович и его подчиненные из Адмиралтейства… Что говорить, а что нет Императору Николаю Второму, лучше согласовать с Марией Федоровной. И ради Бога, никаких экспромтов, все ваши шаги должны быть тщательно подготовленными…

— Понимаю, — я посмотрел на Одинцова. — Я могу взять вашу колоду, чтобы «поговорить» с ними на досуге… Фактического материала на них у меня достаточно, — я кивнул на шкаф, — так что через два-три дня я доложу вам свои соображения.

— Конечно, берите, у меня есть еще пара комплектов, только вот начет двух трех дней я бы не зарекался. Сегодня-завтра вам будет явно не до большой политики, а вот, скажем, вечером шестнадцатого я готов выслушать ваши соображения на эту тему… А теперь позвольте откланяться, дела-с…

* * *

13 марта 1904 года 14:45 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 130 миль. БДК «Николай Вилков»

Павел Павлович Одинцов.

Я постучал в дверь каюты Джека Лондона:

— Джек, нам пора…

Сумка через плечо, кожаная куртка, ствол в плечевой кобуре. Как несчастных двадцать с гаком лет назад. Называется — вспомни молодость. Что-то после Перехода часто стали сниться мне товарищи той горячей поры конца восьмидесятых и начала девяностых. Из нашей команды, по-моему, до две тысячи семнадцатого дожил я один. Остальных унесли бесчисленные войны и конфликты, пули наемных убийц или беспросветная тоска. Они пали, а я остался. Но я не один; Карпенко, Новиков — это тоже СВОИ, и все мы делаем одно дело, хоть и по-разному.

Поворачиваюсь к своему охраннику.

— Вадим, за Дарью отвечаешь не только головой, но и всеми частями тела.

Вы спросите, куда я собрался? Просто сейчас, в два часа пополудни, вся корабельная группа ложится в дрейф. В преддверии завтрашних событий «Трибуц», «Быстрый» и «Вилков» будут дозаправляться с танкера. Кстати, в иллюминатор видно, что мы уже поравнялись с «Трибуцем» и сейчас между нами медленно вдвигается громадная туша «Бориса Бутомы». С другого борта «Быстрый» заканчивает зарядку «Шквалов» в торпедные аппараты и пополнение артиллерийских погребов. Когда будут наброшены швартовы и поданы трапы, настанет самое время «не замочив ног» перейти на «Трибуц» через «Бутому». Зачем мне туда, да еще вместе с Джеком Лондоном? Карпенко считает, что после боя с эскадрой Того наступит Момент Истины, и лучше, чтобы при этом наша Большая Тройка была в сборе. А Джек Лондон нужен, чтобы с правильными оттенками осветить события для мировой прессы. Если в информационной войне и бывает тяжелая артиллерия, так это про него.

Джек Лондон собрался минут через пять. Мягкая шляпа, плащ-макинтош и саквояж вроде докторского… ну прямо доктор Ватсон, или даже Джеймс Бонд собственной персоной.

— Джек, идем, нас ждут великие дела. — Поудобнее поправил ремень сумки и направился к трапу ведущему на палубу.

— Куда мы идем, мистер Одинцофф? — догнал меня Джек Лондон.

— Мы идем туда, где будет вершиться история. Ты же журналист, Джек, неужели неинтересно побыть в центре событий, вдохнуть, так сказать, полной грудью соленый воздух аврала?

— О да, но неужели….

— Джек, мы идем туда, где ты увидишь все своими глазами. — прервал я его. — У нас есть поговорка: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Если все пойдет как надо, то завтрашний день потрясет мир.

Мы вышли на палубу, корабли были уже ошвартованы и матросы отдраивали горловины топливных танков и тащили с «Бутомы» гофрированные шланги большого диаметра. Джек Лондон даже остановился от удивления.

— Мистер Одинцофф, а что они делают? — недоуменно спросил он.

— Дозаправка в открытом море. Жидкое топливо не уголь, возни с ним на порядок меньше, сейчас сунут эти шланги в горловины танков, включат насосы — два часа, и у нас снова полная заправка. Только про это писать пока не надо, вам ясно? Со временем это станет секретом Полишинеля, но пока это военная тайна.

По переброшенным трапам через «Бутому» перешли на «Трибуц». На палубе меня встретил незнакомый лейтенант с повязкой дежурного.

— Здравия желаю, товарищ Одинцов, — откозырял он. — Командир просил передать, что ждет вас у себя в каюте.

— Спасибо, товарищ лейтенант, — я пожал ему руку. — Провожать не надо, дорогу знаю.

В кают-кампании я поздоровался с Карпенко и его замполитом Ильенко. Вы уж извините, но для меня слово «замвоспит» какое-то кривое. Пахнет от него тиной толерантности и, про-остите, протухшими либерастами.

— Ну, комиссар, — пожал я руку замполиту, — как говорит молодежь: «жжешь!» — слышал твои лекции, неплохо, неплохо. Кстати, вот тебе Джек Лондон — писатель, журналист, социалист…. Поселить, обогреть, накормить, напоить… — э-э, последнее отставить, товарищ Карпенко в курсе. — Командир «Трибуца» только кивнул. — Теперь ты у нас не просто комиссар, ты еще и «по связям с общественностью». У тебя с аглицким как?

— Средняя паршивость, — Ильенко почесал в затылке, — но, надеюсь, что все будет в норме.

Ильенко с Джеком Лондоном вышли из кают-компании; правильно предложил Карпенко, пусть этими вопросами занимается специалист. В нашем времени, сколько разного рода корреспондентов — и наших, и нет; приходилось обрабатывать. Справился тогда, справится и сейчас.

— Пал Палыч, значит так, — начал Карпенко, — после завершения заправки у нас военный совет, то есть совещание командного состава. Твое присутствие обязательно, майор Новиков тоже будет. Пока устраивайся, каюту тебе подготовили, а к семнадцати ноль-ноль будь добр быть здесь.

* * *

13 марта 1904 года 17:00 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 120 миль.

Кают кампания БПК «Адмирал Трибуц»

— Товарищи гаэдзины, сиречь русские офицеры, я смотрю, все в сборе? — Капитан первого ранга Карпенко обвел взглядом командный состав корабля, собравшийся в кают-компании, на прикрепленной к стене плазменной панели лица каперанга Иванова и кавторанга Ольшанского. Таким образом, весь командный состав в сборе. — Итак, наши прежние планы не меняются — завтра утром, в районе Порт-Артура будет находиться вся эскадра адмирала Того. По итогам многочисленных предыдущих бесед и совещаний со всеми здесь присутствующими мною принято решение идти на прорыв с ходу, навязав противнику бой на уничтожение. Боевая линия противника состоит из эскадренных броненосцев «Фудзи», «Ясима», «Сикисима», «Хацусе», «Асахи», «Микаса», и броненосных крейсеров «Асама» и «Якумо». Броненосные крейсера "Идзумо", "Адзума", "Токива", "Ивате" под флагом адмирала Камимуры в настоящий момент блокируют Цусимский пролив, но там их пасет «Кузбасс» и никуда они от него не денутся.

Кроме броненосцев и броненосных крейсеров, у Того имеется четыре бронепалубных крейсера: «Касаги», «Читосе», «Такасаго, «Иосино». Твари эти быстроходны и крайне опасны, ибо вооружены новейшими дальнобойными восьмидюймовыми пушками. Поэтому мы снимем их с доски первыми. Атакуем парой «Трибуц»-«Быстрый». На первом этапе идем курсом на острова Санчандао с таким расчетом, чтобы пропустить замыкающий корабль японской эскадры вперед, к Артуру, примерно на семь миль. Не доходя сорока пяти кабельтовых до их трассы, закладываем последовательный разворот налево и ложимся на курс, параллельный курсу японской эскадры. Выходим на скорость двадцать пять узлов и догоняем японцев, которые будут держать экономические десять-двенадцать узлов. С дистанции семьдесят кабельтовых открываем артиллерийский огонь по замыкающему японскому бронепалубному крейсеру. Как и в предыдущем бою, «Трибуц» будет вести огонь зенитными, а «Быстрый» — фугасными боеприпасами. Было желание на «Трибуце» тоже применить фугасные боеприпасы, но в ходе предварительных консультаций командиром БЧ-2 «Быстрого» было высказано мнение, что всплески от снарядов «Трибуца» будут сбивать с толку автоматическую систему корректировки огня «Быстрого». Смысл применения зенитных снарядов заключается в поражении личного состава, находящегося на открытой палубе. А это, как правило, артиллеристы, подносчики снарядов, сигнальщики, наблюдатели, матросы дивизиона борьбы за живучесть и некоторые командиры, которые из самурайского гонора весь бой торчат на открытом мостике. Ну а кроме того, это дымовые трубы, раструбы котельных вентиляторов. Из-за более короткой дистанции боя, чем в прошлый раз, интервал между очередями будет меньше, и за время, отведенное на поражение одной цели, мы успеем дать три-четыре очереди. А это по шестьдесят-восемьдесят снарядов каждого типа. Из них прямых попаданий от двадцати пяти процентов в начале боя, до сорока процентов в конце боя. Для увеличения надежности поражения длина очереди из АК-100 будет составлять пятнадцати снарядов на ствол, а АК-130 семь снарядов на ствол. В случае полного поражения цели до исчерпания лимита переносим огонь на следующую. На поражение каждого бронепалубника будет отведено по две с половиной минуты. Когда артиллерия переключится на третий бронепалубный крейсер, из торпедного аппарата правого борта «Трибуца» будет выпущена торпеда «Шквал» по заднему из броненосных крейсеров. В тот момент, когда наша артиллерия откроет огонь по головному японскому бронепалубному крейсеру, до своей цели дойдет первый «Шквал» и по второму броненосному крейсеру будет выпущен еще один «Шквал» — и опять «Трибуцем» из аппаратов правого борта. Дело в том, что, когда мы начнем убивать хвост японской эскадры, единственной реакцией Того будет приказать развить полные обороты машин и последовательно повернуть влево, в открытое море. По нашим совместным расчетам, которые были перепроверены и подтверждены офицерами «Быстрого», к тому моменту, как мы покончим с бронепалубниками, в циркуляцию уже будет входить последний из японских броненосцев. Тогда «Трибуц» и «Быстрый» последовательно закладывают правую циркуляцию и берут курс к берегу, расходясь с японцами на контркурсах левыми бортами. На левом борту у «Трибуца» полностью заряженные торпедные аппараты, а «Быстрому» мы в аппаратах левого борта заменили 53-65К на два «Шквала». Шесть «Шквалов» против шести броненосцев. Время хода торпед — полторы-две минуты. Залп с распределением целей — «Быстрому» два головных броненосца, «Микаса» и «Асахи», «Трибуцу» — всех остальных, «Фудзи», «Ясима», «Сикисима», «Хацусе». После попаданий сбрасываем скорость и держим курс к берегу.

Да, вот еще что — скорее всего, через два-три часа после завершении операции по уничтожению эскадры вице-адмирала Того начнется первая фаза операции по десанту на острова Эллиота. За это время необходимо провести предварительные переговоры с адмиралом Макаровым. Передать призы под охрану командам местных военных моряков и собрать всех морских пехотинцев на «Вилкове» и «Трибуце».

Товарищи офицеры! Мы не имеем права потратить зря хоть одну торпеду. Промах или две торпеды, попавшие по одной цели, недопустимы. Поэтому, товарищи офицеры, пока есть время, всем еще раз проверить матчасть и схемы боевого маневрирования. Если будут какие либо соображения, то доложите мне перед выходом на исходные позиции.

Для того чтобы выйти утром в окрестности Порт-Артура, японская эскадра должна сняться с якоря около 2-х часов пополуночи. Для уточнения местоположения эскадры противника в час ночи четырнадцатого марта в район островов Эллиот вылетит вертолет под командованием старшего лейтенанта Свиридова. Ваша задача, товарищ старший лейтенант, обнаружить походный ордер японской эскадры, скрытно сблизиться и вести наблюдение, меня интересует уточнение графика их движения. Кроме того, проведите гидроакустическую разведку окрестностей японской базы, в основном меня интересуют противоторпедные боны и точные карты минных полей. Сменяя друг друга, вертолеты должны будут издалека контролировать движение японской эскадры до момента, когда их захватят радары «Трибуца».

Как только стемнеет, мы будем считать, что находимся в зоне действия ближнего блокадного дозора японцев, где возможна встреча с миноносцами противника. В связи с чем будет объявлена готовность номер один. Двойная вахта в рубке и на радаре, расчеты АК-100 и АК-630 отдыхают одетыми. То же самое для БЧ-2 «Быстрого» и «Вилкова».

Вопросы есть? Все свободны.

* * *

13 марта 1904 года 17:35 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 150 миль.

Заместитель командира БПК «Адмирал Трибуц» по работе с личным составом,

капитан второго ранга Ильенко Дмитрий Олегович.

— А вас, Дмитрий Олегович, я попрошу задержаться!

Военный совет закончен, все расходятся, и вот те на — остаться!

— Есть!

А что тут еще скажешь, когда командир приказывает, хоть и в мягкой форме.

Жду. Карпенко молча указывает на стул, а сам что-то все считает. Закончив, командир захлопывает блокнот, смотрит на меня и говорит:

— Значит, так — завтра мы подходим к Порт-Артуру. Предстоит бой, хоть проблем и не предвидится, но сказать пару слов все равно перед боем надо. Ты уж, пожалуйста, подготовь для меня текст, сам занят по самое горло, не до составления речей.

Потом командир посмотрел на меня и нахмурился.

— Э-э, Дима, — с подозрением произнес он, — а ну-ка давай выкладывай, что у тебя за проблемы? Не говори, что их нет, вижу ведь, что проблемы есть.

— Да нет проблем, — вздохнул я, — просто по ночам своих вижу, утром долго вспоминаю, что уже не там, а тут. Да нет, я в норме, командир. Мне тут даже интересно, вон Лондона увидел вживую. А там, глядишь, и самого святого великомученика увижу, якорь ему в…. интересное место! А ведь идея! Потом, когда Николай уже будет знать о нас, можно подготовить и в состав делегации включить, ведь захочет самодержец посмотреть на чудо в виде пришельцев-попаданцев; так вот подготовить человека, чтоб как увидел императора — бах на колени и давай причитать, что, о чудо, мол, увидел вживую великомученика святого, дайте лицезреть и великомучениц его…. Шутка, но после этого Николай Второй будет в шаге от отречения.

— Не смешная шутка, — покачал головой командир, — прежде чем так шутить, посоветуйся с Одинцовым. Политика — это его епархия. Это я тебе так, для информации говорю, чтоб глупостей не наделал.

— Все, командир, — кивнул я — задачу понял, текст подготовлю! А вот со снами бороться невозможно, надо быстрее выходить в свет и всех наших женить, не то скоро на стенку полезут, и ничем их не удержишь. Удержит только новая семья.

— Тут ты прав, — командир побарабанил по столу кончиками пальцев, — но об том поговорим послезавтра, конечно, если завтра решим все текущие задачи. Иначе не о новой семье придется думать, а о том, как избежать большой беды. Все, иди, иди….

Попрощавшись с командиром, пройдя к себе, я открыл ноут — на рабочем столе компа фото семьи, все вместе — супруга, дети и я посередине….

Вздохнул — ну, надо работать….

Так, написал — пусть читает; благо сетка внутренняя была проброшена, вышел на сервер, нашел в обмене командира, скинул, пусть читает-корректирует.

«Товарищи, вот и пришел момент проверить на что, мы как Русские люди способны, перед нами враг. Японская эскадра, построенная на деньги англичан и американцев, оснащенная и обученная. Они пришли сюда убивать наших, русских людей. Напомню — они напали без объявления войны, ночью атаковав нашу эскадру, а на следующий день блокировали «Варяг» и «Кореец». В наших руках оружие, способное уничтожить врага. Но запасы у нас ограничены, поэтому прошу, не приказываю, а прошу, максимально точно исполнить свои обязанности. Сработать на отлично. Помните, что малейший наш огрех, может нам дорого обойтись. У врага оружие не игрушечное, боевое. С богом, за наших предков, за наш язык, за наше будущее.»

Зуммер внутренней связи.

— Дмитрий Олегович, на связи Баев….

— Здравствуйте, Игорь Михайлович, что случилось?

— Все в норме, но есть разговор, могу подойти, если не заняты.

— Жду.

Интересно, кому потребовалось «слово и дело».

Минут через десять, постучав, вошел чекист.

— Расслабьтесь, никакого криминала нет, — он улыбнулся, — просто я к вам как к специалисту по истории, нужна консультация.

— Да, чем могу, помогу….

— Я все думаю о взаимоотношениях с местными коллегами, вы могли бы просветить, кто и что, если можно, по персоналиям.

— Ну, на это нужно время, а так, навскидку — охранного в Порт Артуре нет, жандармское управление представлено четырьмя или пятью личностями, что за люди — вот так, с кондачка, не скажу, да и навряд ли есть такие данные. Что смогу, подберу и в электронном виде скину.

— Спасибо. Да, кстати, за лекции тоже спасибо, и еще — экипажи все чаще вас Комиссаром зовут, вот так вот, с большой буквы. До встречи, я побежал, работы море….

* * *

13 марта 1904 года 18:05 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 110 миль. БПК «Адмирал Трибуц»

Павел Павлович Одинцов.

Вышел покурить на корму, под навес вертолетной площадки и вижу — стоит кап-три, особист, собственной персоной, и тоже смолит, отвернувшись от ветра. Смеркается, а с неба дождик такой мелкий крапает. Толкаю его в бок.

— Привет, Михалыч, ну что там бритт?

— Бритт, как и положено (вычеркнуто цензурой), — сострил особист. — Прав ты был, даже звание угадал, коммандер он. Направлен на японский флот как инструктор и для обмена опытом. В ходе англо-бурской войны принимал участие в блокаде побережья Южной Африки. Ну, и всякое такое, журналист из него… мягко говоря, никакой. Кстати, он так и не понял нихрена — в момент атаки находился у себя в каюте, когда рвануло — выскочил. Ведь вся свистопляска продолжалась всего десять секунд. Все разрывы для него как бы слились в один. Он считает, что самопроизвольно взорвался артпогреб. Со снарядами, начиненными шимозой, такое бывает — малейший брак и все, звездец. Чего с ним дальше делать? Вербовать его бесполезно, спесь «белого человека» из него так и лезет, причем во всех видах.

— Михалыч, официально Британия сторона нейтральная, но мы-то с тобой знаем, что она и подстрекатель, и участник этой войны. Посему — темной ночью груз на шею, мешок на голову, и вон туда, — я показал на бурлящий за кормой кильватерный след. — У короля много, так, кажется, бритты говорят, когда тонет их боевой корабль? Так вот, таких идиотов, как этот коммандер-журналист, у него, к сожалению еще больше. А этот вдобавок слишком много видел.

— Ну ты маньяк! В Артуре шпионов, как мух на тухлятине…. — Михалыч затушил окурок и спрятал в переносную пепельницу, — одним больше, одним меньше.

— И ни фига не маньяк! Ты-то на Кавказе с такими «гостями» как разбирался? Лишние они здесь — все, точка! Пусть их лучше будет меньше, чем больше! Ты мне лучше скажи, как настроение в команде?

— Это тебе к заму по воспитательной. По моей части вроде тихо.

— Опасаюсь я зюгановцев, мироновцев и всяких геволюционеров самодельных. А также, тюкнутых общечеловеческой идеей либерастов. Вот придем в Артур, и забродит бражка. А на Кима я не особо надеюсь, не ловит мышей капитан государственной безопасности.

— Ну, если так?! Возьмем на контроль, — особист хлопнул меня по плечу, — ну бывай, Палыч, дела не ждут!

— Дела не ждут, — пробормотал я, спускаясь по трапу. Мои дела тоже — начать и кончить. Завтра контакт, на основных фигурантов материал уже нарыт, но все равно начать и кончить. Начинать, конечно, придется с военно-морского начальства, а если конкретно — с Макарова Степана Осиповича. Но эта партия за товарищем Карпенко, его работа. Проблемой может стать его начштаба Великий Князь Кирилл Владимирович, уж очень сильно хаяли его историки. Есть еще Наместник Дальнего Востока Алексеев, тоже отметившийся в нашей истории не с лучшей стороны. Из сухопутного начальства, помню, Стессель и Фок, чуть ли не японские шпионы.

Выход один — после того как Карпенко явит нас в грозе и буре, наладить контакт с Макаровым и убедить Степана Осиповича, чтоб отписал царю, что с таким чудом, как мы, должен работать непременно его младший брат, Михаил Александрович. На данный момент это молодой человек с чистой биографией и положительными качествами характера. К тому же царь Николай ему верит. Привлечь к делу двоюродного дядю Николая, Александра Михайловича, по прозвищу Сандро. Честен, умен, патриотически настроен. Должен оправдать доверие. Ну и одного Михаила Николай Второй сюда не отпустит, а с Великим Князем Александром Михайловичем — почему бы и нет.

А потом предъявить Николаю II фильм «Романовы, Венценосная Семья», пусть посмотрит, до чего в тот раз довел Россию, Михаилу тоже полезно будет узнать, чего стоил его отказ от трона. Да и документальные материалы у нас есть. Уж жутко соблазнительно срезать все зигзаги двадцатого века, обойти все провалы и неудачи.

Потом рокировка, Николая в… ну посмотрим; Михаила в Императоры. Тем более что Александра Федоровна все равно родит сына-гемофилика, беременна-то она была еще до нашего переноса, значит, этот факт у нас общий со старой историей. Или вообще никого не родит, если что-то случится, из ряда вон. Честное слово, ничего такого не планирую, только скользко все очень… Разгромим мы Японию, вместо кровавого воскресенья случится еще что-нибудь. Туман, одним словом. Да и в Зимнем, и вокруг настоящее осиное гнездо, которое так или иначе придется ворошить. Это вам не Березовского в Лондон сплавить, тут дяди особо крупного калибра, дом Романовых. Тут реально сначала надо своим рыцарским орденом обзавестись; хорошо, что большинство Романовых у Николая не в фаворе. Не помогают ему править, а только мешают. Тем легче будет распихать их по Ниццам и Баден-Баденам. И все равно ключевая фигура — Михаил. Если не делать революцию, другой просто нет. А вам напомнить, товарищи, кто приходит к власти после революции? Правильно, маньяки и подонки. А нам это надо?

И есть у меня план… Сталинизация без Сталина, на двадцать лет раньше, вроде смеси Петра I и Александра III. Только новшества заимствовать не из Европы, как Петр I, а из будущего. И опора на собственные силы, как у Александра III. Разве что тактический союз с Германией. Ну, это чтобы она не объединилась с Англией против нас. Кстати, после победы посредничать о мире вместо Тедди Рузвельта можно попросить Вильгельма II. И выцыганить ему за это дело у джапов Формозу (Тайвань). У нас, если получится, есть бешеный бонус — мы знаем, пусть и не досконально, все успехи и ошибки, а также побудительные мотивы политики на сто лет вперед. Почему двадцатый век был такой кровавый? Да потому, что кровью разрешается вопрос, зашедший в тупик, причем до упора. Зашла в тупик внутренняя политика — пожалуйста, революция. Зашла в тупик внешняя политика — пожалуйста, война. Наша работа в том, чтоб в тупики заходили наши геополитические противники, а у России всегда оставалась свобода действий.

Понятно, что за нами будут охотиться все разведки мира, но этот вопрос мы порешаем в рабочем порядке. Лаврентий Палыч, где ты?

* * *

13 марта 1904 года 20:05 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 95 миль.

Заместитель командира БПК «Адмирал Трибуц» по работе с личным составом,

капитан второго ранга Ильенко Дмитрий Олегович.

Я сидел, изучая документы о начале двадцатого века, когда ко мне зашел Одинцов Пал Палыч.

— Добрый день, не помешал? — поинтересовался он от двери, когда на стук получил разрешение войти в каюту.

— Нет, хотя не скрою, работаю над новой серией докладов о текущем историческом моменте… Может, чаю? Как раз свежий заварил, горячий еще.

— А давайте, — кивнул Одинцов, — Дмитрий Олегович, попьем с вами чаю и поговорим… о том самом текущем политическом моменте.

Выставил я стаканы с подстаканниками, сахар, печенье, разлил. Так, сахар мог и не выставлять, Пал Палыч его все равно не кладет, как и я, смакует вприкуску — наш человек. И тут я чуть не поперхнулся очередным глотком…

— Дмитрий Олегович, — сказал Одинцов, — а вы знаете, что матросы — что на «Трибуце», что на «Вилкове» — упорно (меж собой, правда) называют меня «ППП». И как это прикажете понимать? То ли «пришел полный писец», то ли «полномочный представитель президента», то ли мои инициалы тут сыграли свою роль?

— Конечно, знаю, — улыбнулся я, — работа у меня такая — знать, но вы не обижайтесь, у нас иногда народ прозвища дает, но это не значит, что вас не уважают, наоборот. Если морпехи или матросы меж собой называют вас полным полярным… то это знак уважения. Да и не прозвище это, а скорее, никнейм, как сейчас молодежь говорит.

Одинцов молча допил чай, задумчиво осмотрел полки с книгами, глянул на ноут. Зам по душам терпеливо ждал продолжения, ведь это так, присказка, а рассказ будет позже.

— Ладно, товарищ капитан второго ранга, — сказал он, отставив стакан, — давайте поговорим о делах.

— Да, да, — кивнул я, — слушаю вас, Павел Павлович?

Одинцов хмыкнул.

— В следующей своей гм, политинформации, — произнес он, — попрошу вас сделать упор на то. что мы служим не царю или там императорской фамилии, а России — раз в данный исторический момент Россия является Империей, то пусть ей и останется. Я почему озаботился — у нас в последнее время очень много появилось всяких политических партий и течений, я имею в виду две тысячи семнадцатый год. Брожение в умах сильное, и нам до прихода в Порт-Артур надо последовательно вправлять мозги на место. Вы прекрасно провели, назовем его, первый раунд, как и ваши коллеги — постарались все. Но останавливаться нельзя….

— Пал Палыч, — Ильенко дождался, когда Одинцов выговорится, — у нас разработана программа, и мы идем дальше согласно плану, кстати, подписанному Карпенко и Вами. А по поводу упора на «воюем не за царя, а за Отечество» — он у нас уже выдвинут.

— Вот и замечательно, — Одинцов потер виски, — держите, пожалуйста, меня в курсе всего; да, хотел попросить вас — у нас намечается встреча с адмиралом Макаровым, надо подготовить подборку материалов и об истории России за весь двадцатый век, и по ближайшему будущему.

— Сделаем, Павел Павлович, — кивнул я.

— Тогда не буду вам мешать, — откланялся Одинцов, — до свидания.

Ушел, да нервничает, заметно. Ну так кому многое дано, с того и многое спросится. Мне импонировал этот «небожитель» — и своей силой духа, и тем, что лично участвовал в боевых операциях — слухами земля полнится… Ну, что ж, надо продолжать, скоро уже идти…. Кроме вот таких коллективных лекций была постоянная работа с личным составом, так сказать, в индивидуальном порядке. Ребята много спрашивали, да и смотрели все свободное время; как самоподготовка у личного состава значилось «изучение особенностей начала двадцатого века». В программу входило все — начиная от обычаев и разговорной речи и заканчивая статусами и политическими раскладами в Империи. Подборка включала в себя все материалы, которые удалось найти и отсортировать. Даже фильмы использовались — например, «Титаник», там и манеры, и как одевались люди в это время, очень большую помощь оказал поручик-пограничник. Он, за неимением другого представителя данной эпохи, выступал в роли эксперта. Читая и просматривая материалы, которые были отобраны для погружения в двадцатый век, он говорил, правда это или нет, или он сомневается, и так далее… Кстати, вполне приличный офицер оказался, наш молчи-молчи его. Конечно. Прокачал, и всяких страшных бумажек заставил подписать, чтоб ответственность повысить; замечено, что так уж мы устроены — что, подписав бумажку об ответственности, законопослушный человек будет ее придерживаться…

На этот раз морпехов не было вообще. Я принял решение об использовании внутренней связи, причем в циркулярном режиме. Чтоб каждый член экипажей «попаданцев» (как про себя называл личный состав группы главный спец по «душам») мог слышать лекцию. И дело не в том, что она какая-то особенная, а в том, что времени до прихода в Порт-Артур оставалось все меньше, а сделать предстояло еще много.

В кубрике было всего человек двадцать — все, кто смог лично присутствовать. Остальные были на вахте или на «призах»… нехватка людей стала ощущаться.

— Здравствуйте, товарищи, — усаживаясь за стол, я оглядел помещение, — связь у нас работает? Все в порядке? Тогда не будем терять время. Давайте сначала я ознакомлю вас с фактами о положении в Российской Империи; на этот раз про господ революционеров не будем, с ними вроде уже понятно, а если нет, то позже зададите вопрос. Так, после пойдут вопросы — как из зала, так и по связи с мест.

— Главной проблемой, по мнению поздних, да и нынешних исследователей, является земельный вопрос в России. При детальном изучении данной темы возникло больше вопросов, чем ответов. Например, сама проблема перенаселения села остро стоит в центральных и западных районах; на юге и востоке земли в достатке и проблем нет. Но тут же возникает идея с перенаселением — реализация данной идеи как раз и тормозится всеми, включая самих крестьян, которые боятся перемен. В России нехватка рабочих рук, вернее, квалифицированных рабочих рук, но тут, же натыкаемся на кастовость в кругах высококлассных рабочих. Не принимают и не учат людей со стороны, невыгодно это мастерам, вот и не передают опыт чужим — такое было и в наше время, когда место придерживали для ближайшей родни. Поэтому создается прослойка малообразованных и не подготовленных рабочих. Именно последние имеют заработок копеечный, а труд тяжелый. С мастерами хозяева носятся как с писаной торбой, так как нет им замены. Вот и получается — крестьянам в городе не устроиться, а на селе им хоть община поможет с голоду не умереть. А в деревне пахотной земли мало, переезжать на новые земли и боязно, и реально нет возможности — подъемных денег мало, ибо воруют и завышают цены для переселенцев, а на местах ничего не выдают, самим мало. Но проблемы эти все решаемы, только воля к решению нужна. У вас может сложиться мнение, что никто ничего не делает и руководство страной все бросило на самотек — это не так. По крестьянскому вопросу с 1902 года создано «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности». В губерниях и уездах были созданы комитеты для изучения положения дел в деревне и разработки предложений «об улучшении благосостояния крестьян». С рабочими сложнее — как сказал выше, элита рабочих не пускала в свою среду новоявленных, приблудных, из деревни; многие пытались найти выход из создавшегося положения, как тот же Зубатов с идеей создания «общества взаимного вспомоществования рабочих». Да и многое из бедственного положения рабочих надуманно — например, в России средний рабочий день сейчас составляет 10–11,5 часов в сутки, но при этом у нас огромное количество выходных и праздников, в связи с этим годовой наработок часов меньше, чем по Европе и Америке, а попробуй кто перераспределить — поднимут вой, объявят забастовку и так далее. Работая до 12 часов в день, рабочие обеспечивают необходимый для потребления страны уровень товаров. Сделай им по 8 часов, да ещё и пятидневку — и всё население подсядет на сверхдефицит самого необходимого. Нужен очередной виток научно-технической революции, чтобы машинерию улучшить. Чтобы ткачихи не по одной за своим станком стояли, а сразу группу станков обслуживали. Или создать станки, производящие намного больше. Тогда и время, свободное от работы, появится!

Я замолчал, пролистывая свои бумаги, давая время для усвоения сказанного.

— Вот такой сейчас у нас в России, гм, период. Что мы с вами можем сделать? Да многое. Мы тут обобщили все возможные данные по личному составу группы — так вы не поверите, кого среди нас только нет. И будущие инженеры различного профиля, правда, они только учатся. У нас есть группа медиков, есть физики, радиоспециалисты, есть даже будущий химик. Он имеет все шансы побеседовать с Менделеевым, а наши пилоты и техники авиагруппы могут познакомиться с первенцами авиации. Нас ждет много трудного, но и увлекательного, нас ждет удивительное время, когда девушки еще краснеют от комплимента. А суровые отцы могут и убить за разврат. Когда слова «за веру, царя и отечество» не вызывают усмешки. Причем, говоря «царь», мы не подразумеваем именно конкретного человека, мы подразумеваем символ власти. Ведь так говорили и при других царях. Ведь не в Императоре Николае дело, а в самой системе. Возьмем вариант демократических выборов президента. Кто из нас настолько наивен, что думает, будто мы его выбираем? Да практически никто — все знают, что обработать массы людей очень просто, да и просто сделать так, что альтернативы вроде и есть, а на деле их нет. Так и чего огород городить. Монархия абсолютная, неконтролируемая — опасна. Но у нас перед лицом есть ряд монархий, которые имеют некоторые ограничения того или иного плана. При этом монарх — гарантия от «олигархов» и их кланов.

«Ладно, — подумал я, — пусть думают, так, а мы идем дальше, угу, вот это надо не забыть…»

— Но главное, у нас есть уникальный шанс — изменить будущее страны, помочь нашей Родине. Ведь другой у нас нет и не будет; везде, кроме России, мы чужие, да и прадеды наши будут умирать именно тут… Я к чему это говорю — мы все русские люди, даже если среди нас есть татары, хакасы или, к примеру, евреи…

* * *

13 марта 1904 года 21:45 по местному времени. Желтое море, до Порт-Артура 75 миль. БПК «Адмирал Трибуц»

Павел Павлович Одинцов.

Господи, дошли, началось! Сигнал тревоги и топот десятков ног даже такому, теперь штатскому, человеку, как я, способен сказать многое. Зазуммерило ПУ.

— Пал Палыч, — донесся до меня голос Карпенко, — тебе лучше подняться в рубку. Для полноты картины, так сказать. Посмотришь на нашу работу.

ПУ отключилось. Быстро допиваю почти остывший кофе и накидываю на плечи кожаную куртку. Пошел, с богом!

— Это еще не бой, — командир корабля жестко пожал мне руку — мы вошли в сферу действия японского ближнего блокадного дозора.

Идем в темноте, соблюдая светомаскировку. Если с нами столкнется отряд японских миноносцев, его необходимо полностью утопить. Раций у них нет — если утопим, никто и не узнает, где они сгинули. В такой тьме любой ракетный пуск будет виден за десятки миль, потому ночью против эсминцев — только пушки.

Стою в стороне, наблюдаю. Видно, люди заняты своим делом; чуть-чуть заметно напряжение, но это нормально. Один раз, примерно в два часа ночи, по самому краю захвата радаров, скользнули четыре точки.

— Японцы… — отчего-то шепотом сказал Карпенко, — миноносцы тонн на 400.

— Эскадренный миноносец тип «Икадзути», — нашел нужный лист в папке вахтенный офицер Трибуца кап-лей Николенко, — или тип «Муракамо», — он пожал плечами, — отметки на радаре от них одинаковые. Сейчас их скорость двадцать узлов, но в атаке оба типа разгоняются до тридцати.

Что было тому виной — может, искры из труб «купцов», может и нарушение светомаскировки, только эта группа из четырех японских миноносцев направилась прямо к колонне грузовых пароходов.

— Боевая тревога! Не уклоняемся, они сами напросились! Право руля! Чем больше мы их утопим сейчас, когда они непуганые, тем легче будет потом! — Глаза у Карпенко блеснули азартом, он хлопнул пол плечу командира БЧ-2, кап-три Бондаря, — Андрей Николаич, берите на сопровождение. Дистанция открытия огня — 50 кабельтовых, чтобы наверняка. Боеприпас осколочно-фугасный. Огонь очередями, по пять выстрелов. Корректировка по засечкам всплесков на радаре. «Быстрый», слышите меня? Если полезут к вам, в хвост колонны, то действуйте так же. Но без необходимости себя не демаскируйте.

Прошло не более двух минут — цели внесены в БИУС и сопровождаются стволами орудий. У японцев курс прежний, идут прямо на нас.

— Дистанция, Сергей Сергеевич, — кап-три Бондарь поднял голову от экрана. — Огонь?

— Огонь, Николаич, огонь…

Донесся приглушенный грохот двух пушечных очередей, видимые на радаре всплески разрывов поднялись вокруг первой и второй целей.

— Первая — накрытие, вторая — накрытие, первая теряет ход… вторая, третья, четвертая ускоряются, идут к нам. — Еще раз громыхнули пушки. — Третья — накрытие, четвертая — накрытие… четвертая исчезла с радара. Акустики сообщают о звуке сильного взрыва.

— Вот, Сергей Сергеевич, — Николенко показал командиру листок с ТТД, — тип «Икадзути», на юте сложены запасные торпеды, прямое попадание — и кисмет, как говорят турки, такова судьба.

— Вторая — накрытие, третья — накрытие… вторая остановилась, третья теряет ход, разворачивается. ЭПР второй уменьшается, кажется, погружается. Третья — накрытие, первая — накрытие… Есть — вторая исчезла, третья и первая без хода, дистанция тридцать пять. Добивать, Сергей Сергеевич?

— Добивай, Андрей Николаевич, добивай!

— Все, Сергей Сергеевич, цели уничтожены, расход боеприпасов — 50 выстрелов УОФ-58.

— Дробь стрельбе, стволы в диаметральную. — Карпенко повернулся ко мне. — Вот так, Палыч — ни мы их, ни они нас в глаза не видели, а четыре миноносца и две сотни экипажа как корова языком. Радио у них нет, так что Того ничего не узнает.

— Япошек с воды подбирать будем, Сергей Сергеевич? — поинтересовался кап-лей Николенко, — люди ж все-таки.

— Нах? Времени нет, да и как ты их найдешь во тьме египетской? — Карпенко посмотрел на своего вахтенного офицера, мягко выражаясь, неласково. — Их искать — до утра возиться! Ты, Петро, мне еще про права человека расскажи, про гуманность и толерантность. Еще одно слово на эту тему — и отстраню от вахты, пожизненно.

В час ночи с кормовой площадки Трибуца, поднялся вертолет Ка-27ПЛ и направился к островам Эллиот с задачей обнаружить эскадру адмирала Того. Примерно через час пятнадцать — сообщение от Свиридова: «Эскадра Того обнаружена в десяти милях к западу от островов Эллиот, курс вест, скорость десять узлов, в строю линии шесть броненосцев. Отдельно, на милю позади и мористее, следует отряд из двух броненосных крейсеров и четырех бронепалубных. Ожидаемое время подхода к Порт-Артуру девять часов утра. Гидроакустическую разведку окрестностей базы Эллиот произвел. Продолжаю наблюдение».

— Все так, как мы и рассчитали, — Карпенко показал мне бланк радиограммы, — дискотека начнется по расписанию. Так, по расчету, выйдем к Артуру с запасом примерно в два часа, — командир задумался, — взять пятнадцать градусов на зюйд, зайдем к их линии с кормовых углов. Передайте Свиридову, пусть разорвет дистанцию, скоро рассвет и мне совсем не надо чтобы Того заметил нашу вертушку. Через полчаса поднимите ему на смену машину Юсупова, пусть ведет эту суку Того до момента обнаружения радарами «Трибуца».

Поднялся из рубки на мостик. Мы почти на месте. Светает. Сзади и слева густо дымят транспорты. До начала боя с линейными силами необходимо положить их в дрейф и приглушить котлы, чтобы они не демаскировали себя этим густым черным дымом. Конечно, не исключена встреча с еще одним блокадным дозором из миноносцев, но и бить по ним будут уже «по-зрячему». «Трибуц» своим острым носом распахивает серое море пополам. В этом мире мы невидимки, здешний флот за десяток миль, выдает себя густыми черными дымами, а нас, бездымных, размалеванных под цвет морских волн, без радара можно разглядеть только в упор. Ляодунский полуостров прямо по носу черной полоской суши. Выходим к берегу аж за Ляотешанем, если я правильно помню карту этой местности. Наши «купцы» один за другим ложатся в дрейф, густые столбы дыма постепенно превращаются в жидкие струйки. Где-то на горизонте, почти на правом траверзе, дымы. Вот он, мистер Того-сан! Карпенко отзывает второй вертолет — зачем он там, когда противник наблюдается уже визуально, да и радары «Трибуца» тоже ухватили цели. Нервы напряжены, есть шанс столкнуться с еще одним блокадным дозором.

Точно, на радаре четыре больших миноносца строем пеленга идут прямо к нам — скорее всего, засекли дымы «купцов» пока те не легли в дрейф. Тут не может быть русских миноносцев, тем более четырех сразу. Наблюдателю видно, как наступивший рассвет розовит восходящее солнце с лучами на флагах. Сначала четверка идет мимо, потом все-таки сворачивает в нашу сторону — очевидно, видят сборище транспортов и понимают, что японскими эти пароходы быть никак не могут. Не время и не место.

В этот раз командир «Трибуца» выбрал для боя зенитные снаряды — они рвутся над палубами эсминцев на высоте трех-пяти метров, превращая живых людей в кровавую кашу. Правильно, не мы начали эту войну. Зенитный снаряд сам по себе вещь страшная, мало того что он несет пять с половиной килограмм взрывчатки в полтора раза мощнее тротила, так еще и плотно-плотно нафарширован сверхтвердыми готовыми поражающими элементами. Каждому миноносцу досталось по одной очереди из пяти снарядов. Небронированные палубы и надстройки эсминцев не могут оказать им никакого сопротивления. В результате изрешеченные трубы, продырявленные паропроводы и палубы, буквально залитые кровью. Но, видно, там еще остались живые. Хоть и потеряв скорость, эсминцы сближаются с «Трибуцем». Со своего места к «Трибуцу» уже спешит «Быстрый».

— Погоди, Николаич! — останавливает стрельбу из АК-сто после двух очередей Карпенко. — Подпусти их поближе. Хочу посмотреть, как им шестьсот тридцатый понравится…

— Вас понял, Сергей Сергеевич! — кивает главный артиллерист «Трибуца». — Заодно и таблицу воздействия составим…

До ближайшего миноносца три тысячи метров, в дело вступают два тридцатимиллиметровых автомата правого борта АК-630М. Их короткие очереди осколочно-фугасно-зажигательными снарядами превращают борта японских эсминцев (как над, так и под водой) в некое подобие голландского сыра. Во вспышках пламени и облаках дыма во все стороны разлетаются обломки металла, будто японские корабли пожирает гигантский зверь. Один за другим миноносцы уходят на дно.

— Сергей Сергеевич, цели поражены, ориентировочный расход боеприпасов — по двести выстрелов на борт, — докладывает командир БЧ-2, — увы, отсечь короче одной очереди никак не получается.

Сменивший на вахте Николенко незнакомый старший лейтенант осматривает море в бинокль и объявляет:

— Живых нет!

— Товарищ командир, Макаров из базы выходит… — на самом краю радарного поля русские броненосцы и крейсера медленно, один за другим выползали из узости прохода. — О, черт, что это с ними?! — прямо в проходе две отметки слились в одну….

— Все нормально, лейтенант, — бросил взгляд на радар капитан второго ранга Леонов, — это «Севастополь» и «Пересвет», они и должны были столкнуться сегодня при выходе из базы. Макаров сейчас злой, как голодный пес!

— Ну, Макаров выходит, и нам пора! — подвел конец дискуссии Карпенко. — Давайте, Александр Васильевич — на исходные позиции!

Конец 1-го тома.

Примечания

1

Лейла не в курсе, что второй раз ее брата спустили с лестницы телохранители Одинцова. Хорошо спустили, кувырком. Тот к аксакалам, а те сказали: «С этим (Одинцовым) не связывайся. Тебе же хуже будет. Большой человек, во всех смыслах большой, с ним даже наш раис за руку здоровается. Раис — начальник, в данном случае президент маленькой, но гордой горской республики.

(обратно)

2

Boeing P-8 Poseidon (рус. Боинг P-8 «Посейдон») — патрульный противолодочный самолёт.

(обратно)

3

РПКСН — ракетный подводный крейсер стратегического назначения с баллистическими ракетами на борту: пр. 667БДР = 16 МБР Р29 (6500 км) х 7 РГЧ ИН х 100 кт., пр. 955 = 16 МБР «Булава» (8000 км) х 6 РГЧ ИН х 150 кт.

(обратно)

4

ПЛАРК — атомные подводные ракетные крейсера: пр. 949А = 24 ПКР П-700 «Гранит», пр. 949АМ (модернизированный) = 72 КР «Калибр» или ПКР «Оникс».

(обратно)

5

Перечень боевых частей (БЧ) на кораблях советского и российского ВМФ: старший офицер (помощник) — первый зам командира корабля, БЧ-1 — навигация. Командир БЧ-1 — главный штурман; БЧ-2 — ракетно-артиллерийское вооружение; БЧ-3 — минно-торпедное вооружение; БЧ-4 — связь; БЧ-5 — силовая установка и вспомогательные механизмы.

(обратно)

6

ГКЦ — главный командный центр корабля, заменяет/объединяет такие устаревшие понятия как «мостик» и «рубка».

(обратно)

7

Старший помощник командира корабля отвечает: за боевую готовность, оборону и защиту корабля; воспитание и воинскую дисциплину личного состава; организацию взаимодействия между боевыми частями и службами; организацию службы и внутренний порядок на корабле; правильность ведения документации; приготовление корабля к бою и походу; организацию борьбы за живучесть; защиту от оружия массового поражения; радиационную безопасность (для кораблей с ядерной энергетической установкой).

Старший помощник должен быть готов в случае необходимости заменить командира корабля, для чего обязан знать все его служебные намерения и приказания, полученные от вышестоящих начальников, знать в совершенстве материальную часть корабля и иметь допуск к самостоятельному управлению кораблём.

При кратковременном отсутствии командира корабля старший помощник вступает в командование кораблем, и одновременно продолжает выполнять свои прямые обязанности.

Должность старшего помощника — обязательная ступень для офицера на пути к самостоятельному командованию кораблем. Обязанности его так обширны, а ответственность так велика, что Корабельный устав специально предусматривает, что бо́льшую часть времени старший помощник проводит на корабле.

(обратно)

8

Мы знаем, что сроки оттянуты и такая модернизация должна быть завершена только в 2019 году, но этот мир немного альтернативный и «Иркутск» в нем вступил в строй тогда, когда и предусматривалось первоначальными планами.

(обратно)

9

2600 км для ракеты с фугасной БЧ и 1300 км для ракеты с ядерной БЧ в 150 кт.

(обратно)

10

Цусимское сражение — наглядный пример того, что бывает, если командовать боевым соединение назначают адмирала, привыкшего не к палубам крейсеров и броненосцев, а к дворцовым паркетам, и в то же время обладающего несокрушимой уверенностью в том, что если он начальник, то все остальные уж точно дураки. Не было такой ошибки, которую бы не совершил адмирал Рожественский на своем пути от Балтики к Цусиме.

(обратно)

11

БИУС — боевая информационно-управляющая система (программно-аппаратный комплекс управления торпедной стрельбой).

(обратно)

12

Широта астрономическими методами определяется как высота на горизонтом Полярной звезды или звезд Южного креста, а вот с долготой сложнее. Для ее определения необходимо иметь точный хронометр, настроенный на время меридиана Гринвича который укажет разницу во времени между полднем в данном месте (прохождение солнца через меридиан) и полднем в Гринвиче, что и будет указанием на долготу (15 секунд времени за 1 градус долготы).

(обратно)

13

Старший лейтенант Рагуленко ошибается. Первые полевые телефоны Белла использовались еще на русско-турецкой войне. Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич Старший, был ужасным матерщинником и просто обожал «посылать» своих подчиненных посредством телефонного аппарата.

(обратно)

14

Лиддит (брит), он же мелинит (фр. и рус.), он же шимоза (яп.).

(обратно)

15

«Cобачка» — прозвище сверхкомпактных японских бронепалубных крейсеров, отличавшихся заниженным водоизмещением, мощным вооружением, ослабленными конструкциями корпуса и собачьими условиями обитаемости команды.

(обратно)

Оглавление

Часть 1. Стоящие на пороге

Часть 2. Один день в тумане

Часть 3. Курс на Порт-Артур

Часть 4. Момент истины Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg