Игорь Осипов, Ольга Швецова
Метро 2035: Бег по краю
Автор идеи – Дмитрий Глуховский
Главный редактор проекта – Вячеслав Бакулин
Оформление серии – Павел Бондаренко
© Глуховский Д. А., 2018
© Осипов И. В., 2018
© Швецова О. С., 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя, запрещается.
***
«Обратили внимание, что в последнее время авторы серии «бьют дуплетом»? У нас снова прекрасный боевой тандем, Игорь Осипов и Ольга Швецова погружают нас в мрачный и брутальный мир Рейха. Темные своды подземки словно созданы для возрождения Зла. И это Зло настолько живуче, что шансов на избавление от него нет. Мало того, оно даже привлекательно. Нужно суметь пробежать по самому краю, чтобы не поддаться ему. А может, и победить…»
Дмитрий Глуховский
Глава 1
«Хайль!»
Она уже не ощущала себя частью чего-то большого и целого. С одной стороны, это давало свободу, и она могла быть где угодно, а не бурлить в темных подвалах за зубчатой стеной, развлекаясь лишь тем, что заманивала одиноких путников, посмевших взглянуть на сияющие рубины звезд. Но, вырвавшись на свободу из надоевших подземелий, она испытывала жуткую тоску, будто потеряла что-то очень важное. И вернуться уже не могла. Материнская сущность сама исторгла ее из себя, отправив бродить по темным туннелям, которые люди называли странным именем «метро». Теперь она сама вольна облюбовать себе дом. Где-нибудь недалеко от этих странных двуногих разумных существ, полных до краев ее любимыми блюдами – эмоциями: страх, зависть, злость. Боль!!! Это самое вкусное.
Она нашла место. Лучшего не стоило и желать. Оно было похоже на праздничный стол, накрытый специально для нее. Яркая беззвучная вспышка озарила метропоезд в глубине туннеля. Поезд наполняли боль и страдания. Черные кости и оскаленные черепа медленно поблекли и снова ушли в темноту, словно и не было их. Ослепительный свет тоже притворился спящим до поры до времени – нужно набраться сил.
***
Штольц шел по коридору. Рядом выстроились в ряд жилые палатки Пушкинской. Станция просыпалась под строгим взором штандартенфюрера, привыкшего не упускать ни малейшей детали, и в этот раз она ничем его не удивила: обычное утро Четвертого рейха. Загоралось все больше ламп, в закутке у колонны уже разминался крепкий обер-ефрейтор, голый по пояс. Он с энтузиазмом охаживал кулаками импровизированную грушу, сделанную из мешка, набитого песком и опилками. Заметив черную форму высшего офицера СС, обер-ефрейтор замер по стойке смирно, с обожанием провожая взглядом Георгия Ивановича.
– Продолжайте занятия, – офицер отсалютовал солдату и быстрым шагом спустился по эскалатору к переходу на Чеховскую.
Штольц шел из своей комнаты в кабинет, деловитым видом нагоняя страх на жителей станции. Да, у него была настоящая комната. Не палатка и не койка в казарме, а маленькое уютное жилище, стены которого были сложены из настоящего силикатного кирпича, а не сколочены из фанеры. Только вот бывал в ней штандартенфюрер Штольц крайне редко, больше ночуя не дома, а в рабочем кабинете, да и там приходилось не спать, а чаще бодрствовать. Правда он никогда и не считал эту каморку своим домом – так, кладовка для хранения личных вещей, причем совсем не дорогих ему и практически ненужных. Тех, которые не жалко и потерять. Все, что было Штольцу дорого, он или носил с собой, или хранил в кабинете аналитического отдела внешней разведки, хозяином которого он себя по праву и считал.
– Хайль, Георгий Иванович! – сама громкость приветствия, видимо, должна была обозначить высшее уважение к начальству…
Все, наводнившая станции Четвертого рейха мелкая шушера называла себя Гансами и Фрицами, мало у кого хватало фантазии на Иоганна или Вольфганга, для этого понадобились бы не столь поверхностные знания в области культуры или политики. Но в глубине души, если таковая вообще имелась у новых нацистов, все они так и оставались обычными Васьками и Ваньками. Благородные имена висели на них, как клички, коими они, по сути, и являлись. Среди этой повальной Гансо- и Фрицофилии, не отрекаясь брезгливо от своей сути, стоял особняком один человек. Георгий Иванович Штольц был настоящим этническим немцем, каковых на станции Чеховская среди сплошных подделок отыскать было невозможно. И, несмотря на вполне русское имя и отчество, происходил он из древнего рода поволжских немцев, которых пригласила еще императрица Елизавета II в конце семнадцатого века для, как она говорила, превращения Руси лапотной в Россию Великую. После похода ее армии, завоевавшей Восточную Пруссию, предки нынешнего Штольца перебрались в Москву да так и остались там на протяжении почти пяти веков. Они восприняли эту «дикую» и «варварскую» для них страну как новую Родину, полюбили и сроднились с ее народом. Георгий Иванович уважал свои древние немецкие корни и не собирался изменять традициям семьи. Он разговаривал на исключительно правильном, литературном языке, знал историю России лучше, чем эти огрызки-русофилы упрятанного в подземелья Четвертого рейха, получил хорошее образование на историческом факультете МГУ. Но все же он был немцем! Стопроцентным немцем по крови и темпераменту. Он знал язык своего народа в совершенстве, не козыряя этими знаниями, хотя изредка ставил на место новоявленных доморощенных нацистов, перевирающих великий язык Канта, которые, к месту и нет, вставляли в разговор модные для них словечки. Делал это слегка улыбаясь, словно учитель, с авторитетом которого не спорят. И, как истинный немец, он умел скрывать свои эмоции, свою неприязнь к этим недогерманцам, отринувшим русскую душу. Ради великой цели… ради работы.
Георгий Иванович знал все обо всех. Информация была его коньком. Он жил ради информации. Штольц был важной частью странной системы, где порядок поддерживался осведомленностью. Все считали главным фюрера… Да, фюрер правил Четвертым рейхом, но не был самым важным, определяющим звеном в системе. Им стали те, кто ведал информацией. Кто выбирал, в каком объеме ее предоставить правящей верхушке. Скромный штандартенфюрер Георгий Иванович Штольц держал в руках ниточки, которые позволяли влиять на решения великих. Хотя по серо-стальным глазам и плотно сомкнутым узким губам невозможно было угадать, что там творится в этой лобастой светлой голове. Подчиненные и равные ему по должности или званию одновременно побаивались и уважали его, уж слишком многое он знал про их дела. Многие их приключения, нередкие залеты и «подвиги» наверняка отложились где-то на полочках бескрайней памяти Штольца. Они ошибались: он знал не немного… он знал о них абсолютно все. И если бы они догадывались об объеме собранного на них компромата, Георгий Иванович не прожил бы и пяти минут. Феноменальная память позволяла ему не вести записей. Поэтому периодические проверки и обыски для контроля всех без исключения не приносили результатов. Компромата на самого штандартенфюрера не было, а значит, и не было способа повлиять на него. Начальство видело исполнительного, странного, но очень полезного немца, который иногда, как бы невзначай, подкидывал им идеи, позволявшие предстать перед фюрером в выгодном свете.
Занимаясь перекладыванием бумажек для видимости «кипучей деятельности», Штольц в который раз анализировал ситуацию на «фронте». Редкие позиционные бои в перегонах и коммуникациях с Красной линией затягивались, что было ему на руку. Где-то рубежи были отбиты на считаные метры, в другом месте – отданы. Война с коммунистами давно перешла в стадию окопной. Хотя она и подрывала экономику обеих сторон, в конечном итоге, как это ни грустно осознавать, станции Четвертого рейха проиграли эту войну. Сказывался больший экономический и людской ресурс коммунистов. С сосредоточенным видом, как будто решал шахматную задачу, Георгий Иванович обдумывал свой следующий ход. «Надо бы где-то их ослабить. Нужен второй фронт. Очень нужен, иначе через год от Рейха останутся одни воспоминания». Он покрутил в пальцах карандаш, словно собирался записать ускользающую идею. «Зреет недовольство в рядах чегеваровцев против инертной политики Москвина. Надо будет наверх – через начальника контрразведки – протолкнуть идею об их финансировании. Пускай даже не напрямую, а через посредников…» Он даже ухмыльнулся, оценивая изящество этой идеи. «Так даже лучше. Заставить коммунистов драться с коммунистами, как это по-иезуитски. Генералу это понравится… опять будет пыхтеть от удовольствия, когда фюрер поставит его в пример остальным. Как там говорил Шеф в «Электронике»: «У каждого должна быть своя кнопка».
Вот уже скоро десять лет, как он сам бежал с Красной линии. И много уже успел сделать: дослужился до штандартенфюрера, стал начальником аналитического отдела контрразведки. А с чего все начиналось? Тщедушный учитель немецкого языка и истории впервые был замечен нацистами у коммунистов. По информации неизвестного осведомителя, его описывали как очень талантливого аналитика, к тому же немца по национальности, и, ко всему прочему, имеющему весьма сложные отношения с вновь установившимся коммунистическим режимом. Была разработана сложная операция по вызволению нужного человека. И в последний момент почему-то все пошло не так. Почему-то… Георгий Иванович лучше всех знал почему. Это был его бенефис. С этой не вполне чисто проведенной операции фашистской разведки и начались первые серьезные столкновения двух режимов, в конечном итоге приведшие к столь затянувшейся войне.
Никто и не помнил, как этот худощавый человек с острым проницательным взглядом серых глаз появился на станции Театральная. Если бы кто-то в тот момент захотел проверить, то он не нашел бы ни одного свидетеля, как этот учитель прошел хоть один блокпост станции. Он появился из ниоткуда. Создавалось ощущение, что просто в какой-то момент вдруг на станции детей стали звать в школу, и у большой палатки их встречал учитель. Неслыханное дело: мир катится в тартарары, а тут неожиданно организовалась школа. Кусочек ушедшей жизни, словно магнитом, притягивал к себе всех жителей Театральной. И учитель пользовался всеобщим уважением.
Коммунистическая идеология набирала силу на Красной линии, а Театральная хоть и была под их протекторатом, но все же оставалась свободной станцией. Не было в ней желанного безропотного повиновения, поэтому появление нового человека, к которому потянулись люди, очень не понравилось партийным руководителям. А когда выяснилось, что привлечь его на партийную работу не выйдет, да и кроме всего прочего этот новоявленный учитель немец по национальности, среди верхушки стали ходить слухи о шпионах и диверсантах нового Рейха на соседнем станционном узле. Неприязнь усилилась и переросла в откровенную враждебность. Штольцу вначале запретили работать в школе как политически неблагонадежному, а после и вовсе арестовали по какому-то надуманному предлогу, обвинив его в антиправительственной агитации.
Предсказуемо, что ситуация вышла из-под контроля руководства. Привыкшие, единогласному одобрению коммунисты получили вдруг настоящую демонстрацию на станции Театральная, с транспарантами и громогласно скандируемыми под сводами станции лозунгами. Жители требовали немедленно освободить педагога, приносившего пользу. Скрывать это и дальше от Лубянки стало невозможно. Наверх доложили о протестах, и лично генсек Москвин распорядился доставить Георгия Ивановича Штольца в особый отдел. Возмутители спокойствия ему были не нужны, сколь безобидно они ни выглядели бы. А дальше произошло необъяснимое. При перевозке арестованного патрульная дрезина бесследно исчезла вместе с караулом и заключенным. Как это могло произойти возле самой Лубянки, никто так и не понял. Посреди туннеля обнаружили труп в форме штурмовика Четвертого рейха – и никаких объяснений, как из замкнутого пространства короткого перегона, в котором и испугаться толком никто не успевал, могла исчезнуть тяжелая моторизированная дрезина с десятком хорошо вооруженных охранников.
А когда Георгий Иванович объявился в Рейхе, все стало на свои места. Коммунисты объявили ультиматум с требованием выдать его, иначе… Как таковую войну никто между двумя государствами никто не объявлял. Просто на границе начали возникать вооруженные столкновения. Все чаще и чаще. И даже руководство обоих государств теперь не смогло бы с точностью вспомнить, что было той искрой, которая разожгла пожар войны. Драка шла уже десяток лет. То затихая до дипломатических конфликтов и оскорблений в адрес руководителей и мелких столкновений, то снова разгораясь до масштабов открытых боев.
Георгий Иванович машинально взял в руки книгу, лежавшую на столе. Проведя пальцами по корешку, он почувствовал под подушечками тиснение готического шрифта немецких букв.
«Mein Kampf». Пожалуй, единственный экземпляр на немецком языке, оставшийся у человечества и, по иронии судьбы, бережно хранившийся у врага фашизма. Портрет внутри еще раз вызвал недоумение… Георгий Иванович еще помнил отрывки хроник выступлений вождя Третьего рейха – Гитлера. Его живая энергетика сильно действовала на массы. Он аккуратно перевернул верхний лист и уставился в знакомый и уже почти заученный наизусть текст. В голове теснились собственные вопросы, которые нужно было решить побыстрее, но Штольц все равно медлил, возвращаясь к началу, к загадке, которую ему так и не удалось разгадать до конца. Аналитик не умел отдыхать и отвлекаться, его мозг трудился как всегда.
Идеи простые и понятные для всех… и главное близкие во все времена и для всех народов. Например, чтобы нация могла вернуть себе величие и силу… Какая нация? Бритоголовых скинхедов, демонстративно одетых в черное? Пусть сами себе сначала человеческий облик вернут, а потом уж… Власть завоевывают. Создать себе такую славу на весь метрополитен, чтобы люди отплевывались через плечо при их упоминании, не лучший способ завладеть миром.
Впечатление из «Mein Kampf» Штольц вынес только одно: написано практичным человеком, которому лучше было бы остановиться на теории. А еще лучше – стать архитектором или художником, как и хотел. Ненависть и жажда власти капали со страниц вместе с неудовлетворенностью собственной жизнью. Тараканы из головы одного сумасброда расползлись слишком широко и начали пожирать мир. Но когда-то он старательно заучивал эти факты биографии и пропагандистскую теорию. Как обрабатывать массы… Врага надо знать, понимать, и даже более того: чем опасней враг, тем ближе к тебе он должен быть. Отфильтровав похвальбу автора и прочую мишуру, он пытался все-таки понять текст, но не принять… А ведь это знание открывало двери Четвертого рейха. Ему нужно производить впечатление человека, которому поведано откровение, который обрел новую цель в жизни, прочтя эту книгу. Не обрел, слава богу. Но мимикрия необходима. Это как опасный хищник богомол, прикинувшийся засохшим листиком… своим, милым, безобидным. Принять – нет, слишком скептический ум, и не приживались в нем чуждые идеи… Ну, хоть что-то было нужно! «Массы ведомы сильными мира». Пожалуй, и в этом Адольф Америку не открыл…
Это ж как надо гордиться собой, чтобы сделать из собственной биографии краткий курс молодого оратора! И хитро сослаться на будущее, которое оценит масштаб личности, недоступный пониманию современников. Потомки оценили. Да и современники тоже – Нюрнбергским процессом. Если сто раз повторить слова «великий замысел», он таковым все равно не станет.
Зацепиться было не за что. Принципиально нового в этой книге Штольц не нашел и ничего не вынес, кроме однобоко и криво поданного краткого курса германской и австрийской истории, совершенно не нужного для его личных целей, да и сам он мог бы написать об этом подробнее и объективнее. И о пользе обработки масс он знал и без Гитлера. Идея национализма вызывала отвращение, как на нее ни гляди… Но чтобы использовать слова, не обязательно с ними соглашаться. Главное правильно рассортировать информацию, и в нужный момент она всплывет сама. С этой мыслью Штольц отложил книгу. Хватит с него на сегодня чужих тараканов.
«Воля и сила»… Если придерживаться этого – стремиться в общество, где оба качества не порицаемы, а возведены в добродетель? Годится только для тех, кто названные качества на картинке видал. То есть делай, что захочешь, с тем, кто тебе жить мешает, и никакой ответственности – общество станет на твою защиту. Вот в чем тут дело! Стоило упростить для неграмотных – и все понятно. Он этот этап познания уже прошел, до конца, от действий до ответственности за них. И выводы для себя сделал совершенно другие. Но иной точки соприкосновения с печатным талмудом не нашлось. В книге было сказано, что тот, кто хочет завоевать на свою сторону широкие массы народа, тот, прежде всего, должен отыскать ключ, открывающий двери к сердцам народа. И этим ключом становились воля и сила, а объективность Адольф представлял слабостью. Слова истинного постапокалиптического вождя, хоть и не мог Гитлер даже представить себе подобное явление в далеком будущем. Или мог?
В такой глубокой задумчивости и застал его помощник, обер-лейтенант Фриц Шмольке. Осторожно протиснувшийся в дверь, высокий, широкоплечий, светло-русый, конопатый, курносый парень никак не соответствовал взятому имени. Типичные славянские черты лица были далеки от идеалов арийской нации. В «девичестве» Федор Шматков почему-то сильно обижался, когда его шеф забывал их компромиссное решение или специально, чтобы лишний раз подколоть нерадивого подчиненного, называл его не по званию, а по имени, данному родителями. И было это чаще всего в такие моменты, когда адъютант неожиданно отвлекал шефа от важных размышлений. Дождавшись, пока господин штандартенфюрер наконец-то обратит на него внимание, парень, желая угодить Штольцу, размашисто вскинул руку:
– Хайль! Какие будут распоряжения, господин штандартенфюрер?
Георгий Иванович внимательно посмотрел на помощника. «Чегеваровцы, вот что сейчас главное».
– Будут распоряжения, Федор… Хотя основное дело да и общее руководство операцией поручено Максу Вайзеру, но вы тоже в этом участвуете. Вы ведь неплохо знаете штандартенфюрера? Его обязанность курировать боевой отдел разведки с контрразведкой, а также внешние контакты. Но чаще он участвует во внешних разведывательных операциях, которые все чаще принимают форму диверсий. Идеологических или иных. И если бы я не приметил вас с самого начала для своего отдела, то именно в руки Вайзера вы бы и попали. Поверьте, Макс не самый лучший начальник и мало кто с ним уживается, но по-своему он полезен и незаменим. Я проверял вас сам, Федор. – Обер-лейтенант очередной раз поморщился, как от зубной боли. – Ну, хорошо-хорошо, Фриц. Макс мог сломать что-то в надежно и четко функционирующем механизме вашей личности. Иначе говоря, мне вы нужны не с отшибленной памятью и головой, а в здравом уме, и кроме отлаженной послушной машины, что требует Макс, я ценю еще и аналитические способности, а это подразумевает и некоторую степень свободы мышления. Все просто, как видите. Но я отвлекся, ведь кто не слышал о нашем Безумном Максе? Теперь вы прикомандированы к нему в качестве помощника. Он проследит за вами. На этот раз операция скорее коммерческая… – Штольц сделал паузу, задумавшись о чем-то, – чем боевая. Хотя, зная Макса, я бы не был полностью в этом уверен.
– Вы меня отдаете насовсем? – В голосе Фрица Шмольке прозвучали разочарование, обида и какой-то скрытый испуг. Видно, о Безумном Максе он уже немало наслышан, хоть и лично с ним почти не знаком.
– Нет, конечно. Я вас посылаю на задание… На ваше первое задание… Смотрите и учитесь, можете почерпнуть немало полезного. Сейчас он будет здесь, и я уточню задачу, но теперь только для ваших ушей. Вы с ним отправитесь в Бауманский альянс. Меня интересуют слухи, новости. Особенно все, что касается Первой интернациональной бригады имени Эрнеста Че Гевары или ее лидера комиссара Русакова. Впитывайте в себя все вокруг как губка. Бауманский альянс обеспечивает основные потребности в боеприпасах для всех, поэтому слухи туда стекаются, как дождевая вода в канаву. Конечно, вы должны выполнить основное задание, но и что касается моих просьб – не забудьте. Это мое особое пожелание.
Глава 2
Зверь-машина
Макс Вайзер выглядел настоящей белокурой бестией, то есть еще более светлым блондином, чем сам Штольц, а у того давно закрадывалось подозрение, что где-то тут в Рейхе наладили массовое производство перекиси водорода для окрашивания населения в модный белобрысый цвет. Давая штандартенфюреру характеристику полного отморозка, Георгий Иванович ничуть не преувеличивал. Опытного разведчика не обманывала обаятельная улыбка офицера СД, в его глазах угадывалось что-то родственное холодности и цинизму, свойственное всем национал-социалистам, которые достаточно высоко взобрались в иерархии фашистского государства. В Рейхе эти качества использовались в работе, для общего блага, а не для личных целей, и горячо приветствовались и культивировались в сотрудниках.
Место встречи с будущим напарником или, скорее, временным начальником для Фрица стало очень неожиданным – оружейка. И тем более наблюдать здесь целых двух штандартенфюреров было неуютно. Бедный оружейник, хозяин каморки, забился в угол и пытался не привлекать к себе внимание. Штандартенфюрер Макс Вайзер кивнул уже хорошо знакомому ему Фрицу Шмольке и обратился к коллеге:
– Где ваш зверь-машина? Покажите, давно его не видел. А тут такой случай, не хотелось бы упускать, хоть и не хрен гонять СД по такому делу…
Штольц улыбнулся и благосклонно кивнул оружейнику. Тот суетливо с лязгом открыл металлический шкаф и, с трудом вытащив оттуда что-то большое и явно убийственное, донес до стола и осторожно положил поверх промасленных бумаг.
– Знакомьтесь, Фриц, пулемет вермахта! Люблю эту железяку, но Георгий Иванович его на пост не отдает.
– И не отдам настоящий антиквариат и реликвию в грязные лапы. У вас там «Печенег» стоит, неужели мало?
– Выкосить потенциального противника рядами по всей ширине туннеля – хватит. Но как-то не то… Этот колоритнее смотрелся бы, сразу видно серьезную технику великой Германии.
– Еще бы сменные стволы к нему были германскими, а не с Кузнецкого Моста… – недовольно поморщился Штольц. – Пусть остается в оружейке, под моей личной печатью. Хотя бы на тот случай, если враг сумеет прорвать оборону и придется самим защищать оплот СС. Тут и пригодится зверь-машина, как вы его именуете.
– В деле его видел, вот и именую. Шмольке, а вы такое видели когда-нибудь? – восхищенный Вайзер провел рукой по металлу, почти с нежностью трогая странно квадратные контуры длинноствольного мощного оружия.
– Не имел удовольствия. Георгий Иванович скрывал свои ценности!
– Штандартенфюрер Вайзер, вы вроде не мальчик уже, чтобы забавляться. Фриц, это действительно редкая и дорогая вещь, из одной знаменитой личной коллекции… MG-42. Для того чтобы его сюда доставить, была проведена полномасштабная операция силами шталкерваффен. Я знал, где хранится оружие, но не каждый согласился бы отправиться так далеко ради охолощенного оружия, которое надо еще до ума доводить. Сейчас экземпляр, конечно, в отличном состоянии, боевой. Мастера привели его в порядок. Но в дело пускаем очень редко, потому что в наличии всего несколько лент к нему. Скорострельность высокая, короб на пятьдесят патронов у ручной модификации, поэтому удовольствия хватает ненадолго. Но для наших целей вполне достаточно.
– Для каких целей, если он стоит в шкафу? – заинтересовавшийся Фриц тоже подошел поближе, чтобы рассмотреть и пощупать железного монстра, о наличии которого в оружейной комнате рейхсканцелярии и не подозревал.
– Для игр штандартенфюрера, как он, видимо, думает. – Вайзер только фыркнул, привыкший к иронии по этому поводу. – Пулемет используется для массовых расстрелов. Когда нужно продемонстрировать истинную мощь и силу Рейха. MG-42 очень подходит для подобных случаев. Колоритно и красочно. А если дать волю Максу, то он бы каждый раз накапливал побольше пленных в камерах на Тверской, чтобы организовать себе развлечение.
Германский армейский пулемет действительно необъяснимо притягивал взгляд, и Штольц ничуть не удивился просьбе Вайзера установить его прямо на подходах к станциям, легко было вообразить, как он выплевывает огонь, и люди в панике мечутся под пулями, падая на пол один за другим.
– Да, господин штандартенфюрер, пленные воняют, а я знаю, как вы любите порядок и чистоту даже в тюрьме. Что ж, подожду нового захвата большой группы черных, чтобы опять одолжить у вас зверь-машину. И не уступлю никому командование парадом, должны же у СД быть привилегии! Да и у меня тоже… я же заслужил честной службой маленькое развлечение?
– Вы сначала боеприпасы к нему получите, Макс, я вас и вызвал, чтобы послать в Бауманский альянс за патронами. А обер-лейтенант Шмольке пойдет с вами.
Федор застыл от этих слов, хотя рука еще продолжала скользить по гладкому железу, и теперь прикосновения стали такими же ласкающими, как у садиста Вайзера. Оружие гипнотизировало.
– Груз-то немалый, и Фрицу не мешает немного сменить обстановку. С вами он будет чувствовать себя в полной безопасности. Триста восемьдесят шесть патронов… И цельтесь в толпу в следующий раз, Макс! Не разносите цель в клочья, гонясь за эффектом и острыми ощущениями – и без вас всех методично добьют. После последнего расстрела вся стена в туннеле в крошку разлетелась, пришлось ее замазывать. А гастарбайтеров для ремонта, как вы понимаете, вам не найдут! Еще раз подобное натворите, и заставлю устранять последствия своими руками.
– Да я готов, – улыбка на лице штандартенфюрера была скорее предвкушающей. – Был бы только повод.
Штольц перевел взгляд на Федора, стоявшего рядом с растерянным выражением лица. И махнул рукой.
– Идите, выполняйте указания… вам на сборы два часа, а вас, Вайзер, я попрошу остаться на пару слов…
Сопровождение полковника-штандартенфюрера СД слегка беспокоило Шмольке, особенно после слов Штольца, но мысли о первом задании тревожили его намного больше. Макс Вайзер вопреки опасениям молодого обер-лейтенанта дружески ему улыбался:
– Штандартенфюрер не мог выбрать кандидатуру лучше. В прошлый раз пришлось явиться в Альянс в сопровождении явно татарской морды, что подумают о великом Рейхе, если мы допускаем в ряды избранных националистов инородцев и полукровок? Знаешь, Фриц, верхушке Рейха, по большому счету, насрать на идеологию, ну, может, только кроме рейхсфюрера. Они будут дуть в задницу любому еврею, лишь бы это им было выгодно… И от этого становится противно. По мне, или ты фашист и будь фашистом до конца… или уже не лезь со всей этой атрибутикой. – Он остановился и протянул напарнику увесистую сумку. – Возьмите пулемет, Шмольке, пока вы еще обер-лейтенант, придется побыть мальчиком на побегушках. Но не бывает плохих ролей, только плохие исполнители. Штольц скоро оценит вас по достоинству. Кажется, у него есть для этого основания, раз уж он настолько вам доверяет. А там, глядишь, и до тайных дел рейхсканцелярии дослужитесь. Еще я за тобой пулеметы таскать буду. – Он хохотнул и дружески хлопнул молодого парня по плечу.
Фриц оправил черную, удивительно похожую на настоящую немецкую, форму со знаками отличия обер-лейтенанта и непременной нацистской символикой, надел фуражку. Зеркалом ему послужил одобрительный взгляд Вайзера, не нашедшего, к чему придраться. А штандартенфюрер редко бывал настолько доволен кем-то.
– Все привыкли думать, что у нас тут сборище кретинов и отморозков. Поэтому следует почаще командировать офицеров на другие станции, пусть видят, что СС – настоящее лицо Рейха! И именно нам – элите националистов – должно управлять хаосом и всем своим видом показывать, насколько мы чтим завоевания цивилизации. Вот реально, понимаю я Есенина, был такой поэт, говорил: чем больше я знаю людей, тем больше я люблю собак. У Меня, Фриц, та же история. Знаешь, почему я чаще бываю в питомнике? Да потому что уже на рожи эти человеческие смотреть не могу. Они или лебезят перед тобой, или заискивают… все хотят чего-нибудь урвать на халяву. Вот реально, с собаками проще. Ты глаза наших овчарок видел – умницы. Если любят, то готовы жизнь за тебя отдать, а если ненавидят то… сам понимаешь. Нет у них полутонов… как и у меня. Поэтому повторюсь, Фриц. По мне, если ты фашист, то будь фашистом до конца… или уже не лезь со всей этой атрибутикой. Будь последовательным.
Федор уверенно кивнул, соглашаясь и с Вайзером и снова с Гиммлером, первым высказавшим эту мысль об элите, закинул на плечо чехол с MG-42 и направился к ожидавшей их дрезине в сторону Кольца, чувствуя себя далеко не представителем избранной расы… Всего лишь нерешительным молодым идиотом, тайно предвкушающим встречу с неизвестностью.
Пулемет вермахта оказался нелегкой ношей, а штандартенфюрер легко шагал впереди, пришлось поспешить, чтобы не отстать. И прекрасно, что оружие такое тяжелое – стоило оглядеться по сторонам, пока Вайзер выяснял, кто конкретно отвечает за спецзаказ лично от рейхсфюрера. Он не забыл задание Штольца. Вокруг сновало множество людей в грязных, промасленных спецовках. Рабочему люду было не до обсуждения сплетен… у всех были свои дела.
Федор поправил на плече тяжелый пулемет и осторожно осмотрелся из-под козырька форменной фуражки. Хотелось куда-нибудь присесть и положить оружие на колени. Ремень порядком оттягивал плечо. Возле стены стоял грубо сколоченный стол, который работяги использовали как комнату отдыха и клуб по интересам одновременно. В данный момент за ним сидели двое, потягивая из кружек горячий грибной чай. Федор присел с краю на скамью и невольно прислушался к разговору.
– А ты прикинь, реально турнули.
– Ты не путаешь? Не ганзейцы, и не фашисты, и даже не бандиты? Красный спецназ?.. И кого – чегеваровцев? Не… не может быть. Они ж и те, и те коммунисты все!
– Сам в шоке. Ты ж знаешь, что у меня дружок на Автозаводской. Так вот, он рассказывает, что ихний комиссар Русаков и остатки бригады у них сейчас обосновались.
– Ну, мало ли, чего они там, они ж по всему метро рыщут, как волки, все революцию делают.
– Делают, – передразнил собеседник своего товарища, – вот и доделались. Что-то там на Красной линии намутили, вот их и турнули, да еще и с Партизанской… Короче, они сейчас с Москвиным в контрах полных… и раньше-то были не особо… а теперь так и вообще до драки дело дошло.
Один из работяг покосился на Федора и пихнул дружка, после чего показал ему жестом, чтобы тот прикрыл рот.
– Ладно, пошли работать, а то бригадир нам сейчас устроит революцию, – он закатил глаза и многозначительно постучал пальцем по виску, мол, думай, что говоришь и при ком. Оба встали и, оглядываясь на Федора, направились в сторону гудящих станков.
Федор довольно улыбнулся. Вот то, что от него хотел Штольц. Он выполнил свое первое разведзадание.
Молодая красивая девушка прошла мимо и улыбнулась ему – высокому симпатичному парню, но разглядев эсэсовскую форму, брезгливо наморщила носик и быстро скрылась среди колонн, подпирающих высокие своды.
– Обер-лейтенант, что остановились? Мы здесь по делу. – Вайзер безошибочно определил, что подчиненный загляделся на девушку, но подначивать любимчика Штольца не стал, к тому же тот мог и ответить.
Федор промолчал, лишь поправил на плече сползающий чехол с MG–42 и безмолвной тенью неторопливо пошел вслед за Максом.
Бауманский альянс часто имел дело и с Рейхом, поэтому прием был хоть и не дружеским, но вполне дружелюбным.
– Готов ваш уникальный заказ. Несколько гильз все же испорчены, но остальные боеприпасы удалось снарядить заново.
– По моей описи значится триста восемьдесят шесть патронов, – возразил Вайзер человеку по фамилии Поповкин, представлявшему Альянс. – Значит, и получить для нужд Рейха я должен триста восемьдесят шесть штук.
– Гильзы деформированы! У нас в мастерских не волшебники сидят, – развел руками Поповкин. – Да и если у вас в стволе такой патрон заклинит, что делать будете – сами же к нам прибежите за неустойкой за порчу редкого экземпляра вооружения?
– Вы на этом настаиваете? Мы проплатили вам заказ в полном объеме. – Федор решил доиграть роль до конца и не сводил с бауманца холодного немигающего взгляда. Черная одежда и свастика с орлом лишь усиливали впечатление, и он теперь хорошо усвоил значение военной формы… Она показывает, что за силы стоят за твоей спиной и с кем придется иметь дело в случае несогласия.
– Да где я вам возьму недостающие-то?! – не выдержал Поповкин. Вайзер, наблюдавший за этой игрой в гляделки, одобрительно кивнул.
– Дополните обычной «семеркой» до нужного количества. Но рейхсфюрер будет очень недоволен. – Федор сел на конька и не собирался с него слезать, как сказал Штольц: «Информация, это, конечно, важно, но основное задание тоже никто не отменял».
– Хорошо, шт… – он перевел взгляд на Вайзера, как бы ища поддержки, но наткнувшись на холодные смеющиеся глаза, снова поглядел на Шмольке, – господин обер-лейтенант, – с трудом выговорил он непривычное звание. – Вы и опробовать тут же будете? Если захватили оружие?
– Естественно. Орднунг прежде всего!
– Шмольке, расчехлите пулемет, – Вайзер довольно ухмылялся, опасения, что новичок не справится, пропали. Не переиграл и не проиграл спор с вечно торгующимся Альянсом. – А вы подайте патроны и снарядите ленту. Порядок есть порядок.
Для проверки пришлось снова выйти на платформу, пересечь ее и спуститься вниз в туннель, где в свете аварийного красного фонаря Фриц Шмольке зарядил боеприпасы в ленту и уложил ее в короб. Запустил в лентоприемник, нареканий пока не возникло. Смазанный механизм принял патрон в ствол мягко, как родной. Каковы патроны в деле… Репутация Альянса не позволяла халтурить в работе. Кто-то торгует свинцовой смертью, а кто-то наводит страх на жителей метро, и оба – с успехом, помогая друг другу в нелегком деле. Штандартенфюрер протянул руку за оружием, взял на прицел далекую лампочку, но все же опустил ствол. Насколько Федор успел узнать Макса Вайзера, шутки у того всегда были мрачноватые, и он не упускал возможности проявить специфическое чувство юмора. Он не собирался изменять себе. Осветительный прибор ему было жаль, а стрелять в стену скучно.
– Обер-лейтенант, прикрепите мишень.
Федору пришлось пройти далеко в самый конец тупика, приспособленного под тир. Там в полумраке, между редкими лампами он нацепил на ржавый гвоздь в толстой фанерной фальшстене, соединяющий бетонные конструкции, заготовленный листок бумаги с традиционно нарисованными кругами и жирной десяткой по центру. Смысла во всех этих кругах на мишени, а уж тем более в цифрах, парень не видел, потому что пулеметная «семерка» разнесет все на мелкие кусочки, не поймешь, куда попал. Зато само попадание будет неоспоримым и весьма эффектным. Повернувшись, чтобы идти обратно, он увидел, что Вайзер уже взял MG-42 наизготовку и прицеливается с самым серьезным видом, хотя Федор все еще находился на линии огня, загораживая собой мишень. Ничего внутри Шмольке не шевельнулось. Он уже давно успел привыкнуть к постоянной опасности. Федор просто невозмутимо покинул сектор обстрела, глядя на утирающего лоб Поповкина. Похоже, тот сейчас готов был перекреститься в благодарность за то, что сам не пошел туда под дулом заряженного пулемета в руках явного маньяка в эсэсовской форме! Короткая очередь разорвала тишину, оглушительная стрельба заставила станцию умолкнуть, за спиной лишь слышалось гудение механизмов, а нарастающий беспокойный шум пробудился только через несколько секунд.
– Все в порядке! – крикнул представитель Альянса, оглянувшись. – Проверка боеприпасов.
Вайзер протянул пулемет Федору.
– Отлично работает. Но в мишень я сегодня, кажется, не попал. Обер-лейтенант, попробуйте сами.
Такую штуку Федору еще не доводилось держать в руках, да и вообще стрелять без всякого упора из пулемета! Но любопытство уже запустило в кровь пузырьки щекочущего адреналина, и Шмольке уверенно поднял эту почти пудовую хреновину, прижав удобно вогнутый приклад к плечу. В темноте он плохо видел, куда целится, и все же нажал на спуск. Отдача была мощной, пришлось отступить назад, тут же отпустив палец, не расходуя лишних патронов, едва разглядев в яркой вспышке дульного пламени, как на пол летят потемневшие клочки бумаги.
– Отлично, обер-лейтенант. – Вайзер одобрительно хлопнул его по плечу.
Федор опустил оружие, придерживая тяжелый ствол, и чуть не вскрикнул, обжегшись.
– А вот греется эта сволочь страшно! Будьте аккуратнее. Мы всем довольны, – добавил он, обращаясь к Поповкину. – Пойдемте рассчитаемся.
Надевать чехол на раскалившееся от коротких очередей оружие Федор не рискнул, так и последовал за начальством с пулеметом на плече. Станция встретила молчанием и проводила сдержанным боязливым любопытством. Согнутая рука и едва не прожигающий затылок медленно остывающий ствол надежно закрыли лицо. Спину жгло не только от горячего металла, но и от ненависти. Федор кожей чувствовал взгляды множества людей неодобрительно провожавших его, устроившего переполох на тихой станции, уносившего с собой оружие, чтобы убивать еще больше ни в чем не повинных людей по приказу Рейха. Ничуть не сомневался, что это ему удастся. Разве может парень с таким крутым стволом облажаться в чем-то?! Вайзер оглянулся и будто подмигнул, как сообщнику. Рейхсфюрер вряд ли одобрит, что офицеры позволили себе развлекаться, как пацаны, на стрельбище. Поэтому сейчас предстоит заставить Альянс взять на себя издержки по проверке боеприпасов, и штандартенфюрер намекал, что придется снова поддержать игру в неуступчивых отморозков. Федор чувствовал себя уверенно и, обретя, наконец, какое-то внутреннее равновесие, теперь был готов на что угодно!
Но к возвращению на Чеховскую кураж успел развеяться, и Шмольке ощутил себя остывшим куском металла, как ствол древнего MG-42 после всего лишь кратковременного пробуждения к жизни. Он огляделся, темные стены, исписанные готическими буквами, вроде не давили, а были родными. Главное, что он выполнил задание и заимел полезные связи. Кое с кем полезные: Вайзер, еще недавно, доверяющий ему лишь по рекомендации Штольца, теперь успокоился, оценив обер-лейтенанта в действии. Черная шкура СС сидела удобно, как влитая, ни морщинки, ни складочки, будто он был рожден для этой роли.
Глава 3
Мертвый поезд
– Дернул меня черт попереться в этот перегон до Боровицкой. Сидел бы сейчас с сестрой, воспитывал ее…
Все шло, как всегда, и, как всегда, Серый задавал себе привычный вопрос: а стоит ли овчинка выделки? И так же привычно ответил: никогда и ни в коем случае. Штольц вечно подкидывал ему задания, для выполнения которых приходилось изгаляться и выпрыгивать из собственной шкуры, а расплата, хоть и щедрая, заканчивалась так быстро, что брат с сестрой не успевали даже почувствовать себя хоть немного богачами. Тем не менее вот уже добрых пятнадцать минут он пробирался по запутанным лабиринтам подземных туннелей, а до этого, чтобы перехитрить охрану, наверное, «целую милю», кряхтя и вздыхая, полз по вентиляционной трубе. И почти столько же времени ему понадобилось на то, чтобы преодолеть последние пятьдесят метров до основного туннеля по темному вспомогательному коридору на целых два уровня ниже, чем ему было надо. Зато она, эта труба, на добрых сто метров обошла внешний блокпост. Парень стал карабкаться наверх по завалам из переплетенных проводов, проржавевших труб, лестниц и груд мусора. «Даже и не представляю, как придется возвращаться этим же путем». Мысли о возвращении домой прервались, когда он услышал шорох и характерное поскребывание по ржавому металлу прочными когтями. Сергей выключил тусклый фонарь и замер, затаив дыхание. Привыкшее к темноте зрение уловило красноватое сверкание глаз впереди. Еще немного, и он бы столкнулся с огромной стаей крыс. Суетливо забившись в старую трансформаторную будку, он едва успел прикрыть за собою такую ненадежную, как ему показалось, дверцу, как промелькнула тень первого огромного крысоволка. Затем еще одна… и еще… и… Затаив дыхание, он боялся даже мысленно посчитать тварей, чтобы не привлечь к себе их внимание.
Сергей все еще дрожал от страха, вспоминая, как близко от его убежища – узкой ниши в стене, где раньше стоял распределительный блок, – пронеслась стая. «Да их и было-то не так уж и много, наверное, не больше десятка», – стараясь приободрить себя, подумал Серый, прекрасно осознавая, что и одной из этих огромных, величиной с большую овчарку, бестий хватит, чтобы разорвать человека, особенно, если крыса-мутант голодна или чем-то напугана. А звери, которых он увидел, судя по всему, чертовски проголодались. Настолько, что вожак пожертвовал бы еще парочкой своих крысоволков – лишь бы набить свое брюхо. Несмотря на огромные размеры, когти и мощные зубы, сейчас эти животные представляли собой довольно жалкое зрелище: шерсть на их шкурах свалялась и местами даже начала выпадать, обнажая голую кожу. На многих крысах Сергей заметил страшные, сочившиеся кровью раны. Похоже, он стал невольным свидетелем возвращения стаи с не совсем удачной охоты. Даже после того, как визжащая свора в страшной спешке пронеслась мимо его укрытия и быстро скрылась в подземных лабиринтах и переходах, Сергей еще долгое время не решался покинуть свое убежище. Почти целый час он прислушивался к тишине, прежде чем решился приоткрыть дверцу и включить фонарик. Обычно крысы не нападали на людей – это он хорошо знал, так как охота на человека предвещала крупные потери в их сообществе, но сейчас животные, казалось, просто обезумели от голода и страха. Они еще не остыли от битвы, в которой только что участвовали, и были готовы броситься на все, что могло шевелиться.
Вряд ли на свете существовала тварь, которую Сергей ненавидел бы больше, чем крыс. Даже домашние крысюки, выращиваемые для бегов или откармливаемые для шашлыков, не вызывали у него симпатии. Один их вид заставлял парня чувствовать тошноту. А мысль о том, что одно из этих исчадий ада, проскочивших мимо, может прикоснуться к нему своими когтистыми лапами и он почувствует его жаркое зловонное дыхание, доводила парня почти до сумасшествия.
Выждав некоторое время и полностью удостоверившись в том, что крысы больше не вернутся, он вылез из металлического ящика и стал пробираться наверх к основному перегону. Он торопился. Выбранный им окольный путь и голодная стая крысоволков и так сильно задержали его.
Молодой человек шел по туннелю, освещая дорогу фонариком в нервно трясущихся руках, но упорно продолжая поиск заветных цифр. Дрожащий луч метался по стенам, ненадолго задерживаясь в нишах, ровно настолько, чтобы разобрать давно написанные стершейся от времени краской цифры, затем перескакивал на присыпанные песком шпалы.
Задание-то шеф дал плевое. Найти на стене вожделенное число «545» и заложить под шпалу пакет. Сказать, что он боялся… нет, не боялся – он был в панике. Все шло наперекосяк с самого начала. Судорожно крутя головой по сторонам и вздрагивая от каждого шороха, Сергей брел по дорожке между проржавевшими рельсами.
– Хорошо ему рассуждать: обойдешь, мол, по коммуникациям блокпост и в двухстах метрах положишь в тайник пакет. И сразу же назад. – Так, бубня вполголоса себе под нос, скорее, чтобы успокоиться, чем выказать недовольство, он прошел уже почти весь путь. Судя по цифрам на тюбингах, закладка должна быть где-то метрах в десяти от него.
– А то он не знает, что перегон плохой и по одному тут ходить не рекомендуется? А последнее время тут вообще волосы дыбом встают. Ну и ладно, что я не дойду до того поезда, но он-то уже недалеко. Совсем рядышком. – От высказанной вслух мысли стало еще страшнее, связной остановился и замер. Тишина… В свете фонаря на стене, почти напротив него возникли долгожданные цифры «545».
– И чего именно тут? Нельзя было, что ли, поближе сделать? Дались ему эти пять, четыре, пять. Лучше фюрера по носу щелкнуть, чем влезать в этот туннель одному. В следующий раз откажусь, пусть сам лезет или со мной идет. – Так, ворча, Сергей вынул из-за пазухи небольшой бумажный пакет, завернутый в целлофан, быстро разгреб руками мусор и землю под одной из шпал. Как-то чересчур торопливо, словно он совершает преступление, запихал в образовавшуюся нишу пакет и, привстав, ногами засыпал тайник, затем аккуратно положил плоский камень около рельсы, пометив шпалу, под которой зарыл контейнер.
– Вот и все. – Он посветил в сторону, где, по его мнению, стоял застрявший поезд. Кажется, даже заметил темный, неподвижный силуэт, но в этот момент до его слуха донесся звук шагов, приближающихся со стороны станции. Торопливо выключив свет, Сергей прижался к ребристому тюбингу, на котором было написано искомое кодовое число, и затаился.
«Может, пронесет? Чего им так далеко от поста делать? Развернутся и уйдут… Нет тут никого, одни крысы… и я – крыса».
Но звук кованых сапог неумолимо приближался. На стенах заиграли отсветы от фонарей, стали слышны голоса переговаривающихся между собой людей.
– Старшой, может, хватит… Уже прошли вторую сотню, нет тут никого. Показалось тебе.
– Точно тебе говорю – я слышал, что кто-то туда пошел. И потом, что сказал обер-лейтенант: «Чтобы крыса не пробежала. Есть оперативная информация…»
– Ты сам знаешь, чего я: поезд уже недалеко. А мне около него всегда очень жутко. Я там раньше даже что-то видел…
– Шнапс надо меньше в нашем баре жрать, и мерещиться будет меньше. Ладно, Ганс, уговорил, проходим еще десяток метров и разворачиваемся.
Сергей прикинул в уме, что десяток метров заканчивается как раз напротив него и скрыться за такой ненадежной преградой, как эта ржавая, дырявая железяка, вряд ли удастся. Осторожно переставляя ноги, он попятился в спасительную темноту, пытаясь отойти подальше от той черты, которую обозначил для себя патруль. И вот он – закон подлости… осторожно передвигаясь, Сергей не заметил торчавшую из стены арматуру и, зацепившись за нее штаниной, с грохотом рухнул на землю. Все три фонаря фашистов синхронно повернулись на громкий звук, осветив распластавшуюся на шпалах фигуру. Один из патрульных, до этого не проронивший ни слова, кинулся к нарушителю. Связной, от ужаса даже не заботясь теперь о какой-либо осторожности, рванул во чрево туннеля, слыша за спиной стук кованых сапог и громкое сопенье догоняющего его бойца.
Двое оставшихся на месте дозорных даже не поняли, что произошло в следующий момент. Яркая беззвучная вспышка ослепила, и беглец вместе с их товарищем в полной боевой амуниции бесследно исчезли… Испуганно попятившись назад, прикрывая глаза, которые нестерпимо болели, старший патруля посветил вперед. Ничего и никого. Хотя нет, в свете белого луча, казалось, стояли два еле видимых силуэта, как раз в том месте, где только что были живые люди, а еще дальше, почти на пределе мощности фонаря, поблескивал фарами застрявший поезд. Не сговариваясь, два мужественных бойца развернулись и, громко бренча оружием, помчались назад, в сторону мерцающего вдалеке костра блокпоста станции Чеховская.
Непонятный грохот и топот ног, подпитанный многократным эхом, порядком перепугал блокпост Четвертого рейха. Рубеж ощетинился стволами, зажегся, и прожектор тревожно зашарил лучом по кишке туннеля за спинами бегущих патрульных. В мире подземелий все может быть: и волна мутантов, и Полис может напасть, что само по себе, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит. Так ничего и не высветив – в круглом жерле метроперегона сквозняк лениво гонял поднятую ногами пыль – караульные успокоились и дали отбой. Только тогда сообразили, что в патруль ушли трое, а вернулись всего два бойца, да и те закрылись в досмотровой и на все вопросы лишь бешено вращали глазами, хватаясь за оружие при любом резком звуке. Так ничего и не добившись от патрульных, старший караула вызвал начальство. В конце концов – это не его головная боль. Ему главное, чтобы на вверенном ему КПП был полный порядок, и челноки исправно платили пошлину, не забывая делиться патрончиками с ним. А что там творится в темных перегонах – не его ума дело.
***
– Господин штандартенфюрер, у нас ЧП на блокпосту! Требуется наше вмешательство.
Штольц внутренне напрягся. Пару часов назад он послал своего связного заложить в тайник отчет для центра, и, судя по времени, тот уже должен был вернуться к своей Катерине.
– На каком блокпосту? – сказал он, отодвинув томик стихов Артура Шопенгауэра, который постоянно лежал у него на столе.
– Да в том-то и дело, что в сторону Боровицкой. Там заметили лазутчика и погнались за ним… – Фриц многозначительно замолчал.
Вот только этого не хватало. Еще этот увалень замолчал, паузу держит, как будто Станиславского начитался.
– Ну, Федя, не томи… поймали?
– Шеф, мы ж договаривались…
– O, mein Gott, – от внутреннего волнения Георгий Иванович даже перешел на немецкий. – Ну, хорошо, обер-лейтенант, докладывай уже по существу.
Великий язык из уст Штольца ввел адъютанта в благоговейный трепет, но справившись с эмоциями, Федор опять затараторил скороговоркой:
– Да тут вообще не понятно, они, наверное, с ума там все посходили – такую чушь несут…
«Вот послал бог помощничка. Видимо, самому придется идти и разбираться».
– Где они?
– Да заперли мы их в досмотровой. Так они, шеф, представляете, сами туда забились, да еще и просили их запереть. Еле-еле у них оружие отобрали, – последние слова Шмольке произносил уже на бегу, так как Георгий Иванович быстрым шагом вышел из своего кабинета и направился в сторону туннеля, ведущего к Полису.
Досмотровая представляла собой небольшую комнату, где вместо двери была установлена прочная решетка с небольшим окошком. Заключенные в ней раздевались и передавали одежду и вещи для обыска. Нацистов такие мелочи, как неудобство «клиента», не волновали, а чрезмерная стыдливость, иногда проявлявшаяся при досмотре, даже забавляла постовых и служила поводом для развлечения в, общем-то, однообразной службе.
Два крепких бойца, понурив головы, сидели в комнатке, но при виде подошедшего офицера в чине целого штандартенфюрера подскочили, как на пружинах, и, синхронно гаркнув подобающее случаю: «хайль», замерли по стойке смирно. Не ответив на приветствие, Штольц внимательно посмотрел сквозь решетку на запертых патрульных. Хоть оружие у них и забрали, вся амуниция и знаки различия остались. Крепкие, здоровые парни, а в глазах застыл испуг… Это, конечно, не сталкеры, которых уже трудно чем-то удивить, но все равно, что же испугало таких закаленных в боях воинов?
– Выведите их, – коротко распорядился Георгий Иванович.
Лязгнув ключом, охранник открыл калитку, и бойцы по одному протиснулись в узкий проем двери, замерли во фрунт перед большим начальником. Еще раз окинув взглядом провинившихся, Штольц остановился на унтер-офицере, который был в патруле старшим.
– Ну, рассказывай, что ж могло так напугать неустрашимых солдат Четвертого рейха. Или, может, вы не хотите носить это гордое имя? Так я могу похлопотать перед фюрером. Будете сидеть в тепле – в тупике, да свиньям хвосты накручивать, напевая: «Милый Августин». – Голос Штольца был спокойным и даже немного убаюкивающим, но холодный изучающий взгляд не предвещал уцелевшим бойцам патруля ничего хорошего.
Бойцы даже не сомневались, что если штандартенфюрер поставит себе такую цель, то роль свинопасов покажется весьма привлекательной, по сравнению с тем, что их может ожидать. А Георгий Иванович, хотя внешне это никак не проявлялось, был очень зол на двух ретивых служак. Потерять единственного связного… тупо… по глупости… по воле случая.
– Ну что, орлы, молчите, как курицы ощипанные? – Штольц еще раз окинул взглядом проштрафившихся и, ткнув пальцем в старшего по званию, коротко произнес. – Ты.
Унтер-офицер с посеревшим от ужаса лицом, заикаясь и запинаясь, начал рассказывать о событиях, случившихся с ним и его людьми в туннеле, ведущем на Боровицкую. Его теперь пугало не произошедшее, а ужасно каменное, непроницаемое лицо штандартенфюрера. Он уже мысленно распрощался с успешной карьерой, да и что там говорить, с жизнью тоже. Дезертирство – это самое страшное, в чем можно обвинить солдата Рейха. И наказание за это – смерть, долгая, мучительная и не искупающая позора. Закончив повествование, унтер-офицер замер, боясь даже дышать, чтобы не нарушить мыслительный процесс грозного начальника.
А Штольцу, конечно, было о чем подумать. «Связи-то с центром у него теперь нет. Как ни крути, а связного он лишился, и замены ему не было. Кроме всего прочего, неясная и какая-то мистическая опасность, раньше жившая среди людей станций в виде слухов и баек, которые разве что подростки рассказывали по вечерам, теперь обрела реальную, вполне ощутимую сущность. Жуткую и, он согласен с бойцами, вполне способную ввергнуть любого сильного человека в панический ужас. Забыть обо всем, кроме одной мысли: поскорее убраться с этого места, способного превратить человека в ничто… в облачко пара и даже в меньшее… в одну видимость этого облачка. «Что же теперь делать с донесением? Еще не известно, попал ли отчет в тайник. А если и попал, то возможно ли его забрать со стороны Боровицкой? Пауза затянулась. Конечно, допроса в службе безопасности им не избежать, но… Сейчас этот дылда в обморок рухнет».
– Солдат показать медику. Пусть им даст что-нибудь успокоительное. А туннель заблокировать. Наглухо! Впредь, до особого указания, туда никого не пропускать. Никого! Понятно? Ни при каких обстоятельствах. Ни туда, ни оттуда. При любой попытке – огонь на поражение.
Распоряжение штандартенфюрера будто отпустило до предела сжатую пружину нервов. Несмотря на его присутствие, постовые расслабились, а задержанные патрульные вымучено заулыбались и с раскрасневшимися лицами направились в лазарет, пока господин большой начальник не передумал и не решил их судьбу иначе. Среди этого праздника жизни только начальник блокпоста стоял грустным. Ведь закрытие перегона означало только одно – конец стабильному доходу. Пускай небольшому, но так согревающему душу.
Штольц сквозь пальцы смотрел на это послабление дисциплины. Он молча направился в сторону своего кабинета, даже не замечая следовавшего за ним как тень обер-лейтенанта. Помощник боялся нарушить ход мысли своего начальника и даже не догадывался, в каких далях бродит его разум. А вот Георгий Иванович был сейчас как раз недалеко. Все его мысли были о связном. Он так и сяк прокручивал ситуацию и не находил выхода. Остаться без связи было равнозначно катастрофе, нет, не провалу, но… «Черт, у Сергея же есть сестра. Катьку надо спасать. Она сейчас брата хватится – шум поднимет. А служба безопасности быстро два плюс два сложит: не зря они свой хлеб едят. И начнут девчонку крутить. Она-то ничего не знает, дуреха, а пропадет ни за грош. Банный, хоть и заплыл жиром, но далеко не дурак. А если до нее доберется Вайзер, то… Девчонку надо брать под крыло разведки, иначе защитить ее будет трудно. Может, потом, с оказией, можно будет ее переправить в Полис и весточку с ней передать».
Когда они вдвоем почти достигли дверей кабинета аналитического отдела разведки, Георгий Иванович, неожиданно остановился и, повернувшись к адъютанту, сказал:
– Федор, у меня к тебе дело. – И было в этом столько силы, что Шмольке даже не посмел поправить Георгия Ивановича.
– Слушаю, господин штандартенфюрер?
– Сейчас пойдешь на Пушкинскую. Найдешь там гауляйтера Вольфа. Передашь ему мою просьбу. – Он на весу, на клочке бумаги быстро написал записку, закончив ее размашистым росчерком, после чего отдал обер-лейтенанту. – С его разрешения, в жилом секторе найдешь Катарину Гордееву. Приведешь ее ко мне. И поторапливайся. Это очень важно.
Дождавшись, пока адъютант скроется на лестнице перехода на станцию Пушкинская, Георгий Иванович тяжело вздохнул и зашел в свой кабинет.
Глава 4
Нацистская штучка
Вспышка ослепила его. Парень зажмурился, но продолжал видеть, как его преследователь визжит от страха, отбиваясь от чего-то, как сгустился вокруг фашиста густо-лиловый цвет, потемнел до фиолетового, чернильный сгусток скоро рассеялся, но человека там уже не было. Как он мог видеть сквозь веки – не знал. И тут его осенило. У него нет век. Нет век, нет рук, ног, головы – ничего нет, но он сам есть. Вот он, тут!.. Где тут?
Он почувствовал, как его тело исчезло, растворилось до атомов и превратилось в поток частиц. Это была уже не материя, а лишь сознание, из которого та же непостижимая сила, разрушившая его тело, создала нечто новое. Казалось, что он на беспредельно короткий миг и одновременно бесконечно надолго стал частью чего-то огромного, включающего в себя все мироздания, естества, частью могучей силы Бытия, силы, присущей каждой даже самой мельчайшей частице Вселенной.
Теперь Сергей почувствовал, что кто-то смотрит на него самого. Смотрит издалека и в то же время разглядывая в упор. Множество любопытных глаз наблюдают за ним, но не видно ни одного! Кто-то, спрятавшись за туманом, просвечивал его насквозь, разглядывал со всех сторон, обнажая душу, читал мысли, как будто перелистывая страницы его памяти. В обратном порядке… Теперь еще раз, словно перечитывая интересный момент, потом снова назад, назад, назад… «Сергей?.. Знакомое слово». Родное, но что оно обозначает, парень уже не мог вспомнить. Он уже не помнил себя самого, но кто-то добирался до дна его памяти. Словно мокрой тряпкой стирая со стола ненужные крошки, оставляя только саму суть. Ничто не могло сравниться с этим ощущением: у него не осталось никаких тайн, никаких! Хоть бы и ему рассказали… Что это? Он попал на Страшный Суд? Так это происходит? Или все намного проще? Невиданное явление просто парализовало разум. Он уже не хотел думать, ничего не осталось, кроме ощущений: он смотрел на радужные переливы красок и полностью поддался их гипнозу. Только один образ оставался в голове: «Катя». Нет, еще цифры: «545». Что же они обозначали? Не так давно для него это что-то значило. Что-то очень важное. Недавно… или бесконечно давно. Он уже не мог отделить даже для себя, что и когда произошло в его жизни и что важно, а что второстепенно.
Его окружала пустота, не представляемая человеческим разумом бесконечность… Ее нельзя было увидеть, и не было у нее границ, он это как-то знал, хоть и не находилось этому знанию никакого объяснения… Сделал шаг, но ног не чувствовал. Как же тогда можно было двигаться? Не повернуть головы, не моргнуть. Не ощущая себя, он почему-то перемещался. В пространстве? Или он стоит на месте, бестелесный призрак, уменьшившийся до одной точки, а пустота вокруг движется? Непрозрачная, как туман, красиво переливающийся разными цветами. Она… Большинство слов, которыми он пытался назвать. Это, были женского рода. Пусть будет Она. Пустота. Изменчивая. Красивая…
***
В кабинете ждал сюрприз. Записка от рейхсфюрера, канцлера Рейха Константина Сергеевича Ширшова с приглашением своего старого друга Штольца в допросную. «Что еще придумал этот неугомонный? Опять какая-то нацистская изюминка?» Но отказаться Штольц не мог. Не принято было в Рейхе пренебрегать дружбой второго человека в государстве, да еще и с таким трудом завоеванным доверием. Слишком долго подбирался к Ширшову. Слишком долго добивался от него этого доверия. Этот человек нужен был резиденту с того момента, как заработала агитационная типография, которой тот заведовал. Агитки были очень опасным оружием. Намного опасней, чем патроны или пулеметы. Этого он, как профессиональный разведчик не мог не понимать, поэтому так дорожил «дружбой» рейхсканцлера. Время до прихода Федора с Катей еще оставалось, поэтому Георгий Иванович закрыл дверь и быстрой походкой направился в сторону Тверской.
«Нацистская штучка» оказалась интереснее и удивительнее, чем мог предположить даже и один из ведущих аналитиков Рейха! Вместо привычного крепкого бритоголового молодца с измазанными кровью кулаками и его жертвы посреди комнаты сидели друг напротив друга миниатюрная девушка и перепуганный постовой из туннеля. Он уже осознал, что бить его не будут, и немного расслабился. Девушка улыбалась и задавала вопросы тихим приятным голосом, поглаживала по руке допрашиваемого и смотрела прямо ему в глаза, ни на секунду не отводя взгляда.
Штольц тоже поддержал эту игру в гляделки, вопросительно просигнализировав бровями Ширшову. Тот, усмехаясь в усы, молча поднес палец к губам и следил за беседой с самым довольным видом. Допрос больше напоминал романтическую встречу влюбленных. Постовой перестал заикаться и даже начал отвечать на мягкое рукопожатие. Это девушке вовсе не понравилось, и она, вежливо поблагодарив его за откровенный разговор, стряхнула со своих рук чересчур осмелевшие лапы, вытянулась в струнку перед начальством и доложила, что объект говорит правду, даже если она покажется остальным каким-то безумным бредом. «По крайней мере, все, что он рассказал, он считает правдой». Ширшов, поразмыслив, распорядился вернуть парня в камеру для наилучшего освежения памяти и скомандовал привести следующего. А пока решил познакомить Штольца с этой интригующей барышней в форме, но без знаков различия. Рейхсфюрер был исключительно вежлив, когда этого хотел, и не забыл, что представлять следует мужчину даме, а не наоборот, несмотря ни на какие чины и звания.
– Георгий Иванович Штольц, на случай, если вы еще не встречались… А это Елизавета Мурашова, наша новая сотрудница, подающая большие надежды.
– Приятно познакомиться, Лизхен, – сдержанно кивнул штандартенфюрер, отметив, что девушку приятно удивило собственное имя, произнесенное на немецкий манер.
«Хорошенькая… Хорошенькая дрянь! Такую девушку не обезвредить комплиментами и ласковым словом – это профессионал двадцать четыре часа в сутки, как и он сам». Штольц уже три часа присутствовал на допросе. «Для чего Ширшов позвал его? Опять проверка? Не устал ли он сам от этих проверок? Или просто хочет поделиться впечатлениями от нового приобретения? Детектор лжи в виде человека. Интересно, а как она это делает? Физогномика?»
Георгий Иванович внимательно присмотрелся к действиям девушки. Сидит, внимательно рассматривая допрашиваемого, но смотрит скорее внутрь себя, чем на испытуемого. Штольц подумал, что не хотел бы сейчас сидеть напротив этого детектора лжи. Нет – это что-то другое… Чуждое… Хорошо, что десять лет назад Лизхен не было… точнее ее не было у Ширшова, иначе проверку на лояльность он бы не прошел. Штольц еле подавил желание отодвинуться от девушки подальше. Но сильно отдаляться не стоило, иначе Лиза решит, что он чего-то боится. Все-таки смотреть на нее было приятно, почему бы не получить хоть эстетическое удовольствие? Девушки Четвертого рейха Георгию Ивановичу не нравились, в них не хватало чего-то… Или, наоборот, было что-то лишнее, неприемлемое. Женщина и нацизм оказались несовместимы в его понятии, совместив их, Штольц вывел для себя понятие «фрау», обозначив им сразу всех, несмотря на возраст и внешние данные. К фрау его вовсе не тянуло. Да и постоянная настороженность забирала все силы.
Рейхсфюрер был доволен результатом теста. Он то и дело поглядывал на штандартенфюрера, и во взгляде его читалась нескрываемая радость ребенка, получившего желанную игрушку. В итоге и второго испытуемого отправили на Тверскую к Максу Вайзеру для продолжения допроса с пристрастием. Объект уже был не интересен рейхсканцлеру. Пускай с ним разбирается служба безопасности. Главное сделано. Штольц одобрительно улыбнулся «другу», разделяя его радость.
– Поздравляю вас, герр канцлер. Хорошее приобретение.
– Да, Георгий, какая экономия времени! И никаких растрат людских ресурсов. Не надо восстанавливать испытуемого после допроса… я даже не ожидал, что физиогномистка так сильна. – Он улыбнулся девушке: – Лизхен, вы свободны.
Штольц не стал разочаровывать Ширшова, что эти способности так же далеки от физиогномики, как и сам Георгий Иванович от идей национал-социализма. Жаль, что он не обладает способностями Лизы, а то попробовал бы выяснить – как она это делает.
***
Ну, и где этого оболтуса носит? Старший брат, называется. Хуже маленького ребенка. Сам сказал: я на часок, а ты стол накрывай, приду, поообедаем. А вид напустил, как будто мир спасает. Ну, накрыла – и где он? Два часа уже прошло.
Девушка подвинула кастрюлю с похлебкой чуть ближе к центру стола, как будто это место предпочтительней, чем какое-либо другое для скорейшего возвращения брата домой, и скептически оценила убранство стола. Грибной суп, две железные миски и две алюминиевые ложки.
– Да-а, не на приеме у английской королевы. – Катерина вспомнила потерявший лоск глянцевый журнал, который она листала у подруги. Почему-то больше всего ее впечатлили не разодетые, ухоженные девицы, а стол, накрытый серебряной и золотой посудой с блюдами, о которых она даже и не слышала, да и прочитать не смогла. Вот что такое лоб-сте-ры? При упоминании этого названия представился почему-то страшный лобастый мутант, которым пугали детишек на станции, а никак не еда. Нет, что греха таить, наряды на женщинах тоже производили сильное впечатление. Особенно удивляло, как они любили ходить раздетыми, по поводу и без него. Представить себе, что она будет ходить по станции в столь открытом платье… Катя даже поежилась, представив, как это холодно, неудобно, да и просто стыдно.
Мысли ее прервали два голоса, приближающихся к палатке. Незнакомый мужской голос произнес: «Катарина Гордеева». После чего полог откинулся, и в палатку заглянул довольно симпатичный голубоглазый парень в форме обер-лейтенанта. Он строго посмотрел на девушку, сидевшую на корточках перед ящиком, служившим ей столом.
– Катарина Гордеева, – в его уверенном голосе звучало скорее утверждение, нежели вопрос. – Вам надо пройти со мной.
Сердце девушки екнуло: «С Сергеем что-то случилось? Вот как чувствовала, куда же ты, братец мой, влез?»
– Пойдемте со мной, вам все объяснят, – офицер был вежлив, но за сухими служебными фразами не скрывался его интерес к девушке.
Катя торопливо засобиралась. Накрыв кастрюлю крышкой, она убрала ее подальше. Окинув последний раз взглядом какой-никакой, а дом, девушка всхлипнула. Почему-то у нее было такое чувство, что сюда она больше не вернется. Она поднялась с колен, легким движением стряхнула с юбки невидимые пылинки, расправив подол простенького платья, и уверенно вышла из палатки.
В свои семнадцать с небольшим лет Катя была весьма привлекательной девушкой. Большие темные глаза ярко контрастировали с ее бледным, не знающим загара лицом, и обрамляли всю эту прелесть густые каштановые волосы. В отличие от своего брата, который был старше ее на пять лет, родилась она уже в метро. Дети рано осиротели: когда Кате было около шести лет, умерла от рака мать, а через год пропал отец, и воспитание сестры взял на себя брат-подросток. Понятно, что Катя очень любила своего несуразного родственника и многое ему прощала. Если бы не он, что бы сейчас с ней было – страшно подумать. Да что тут думать, не было бы ее сейчас. Брату рано пришлось повзрослеть, взвалив на свои хрупкие плечи непосильный груз. Катя это понимала и была ему за это безгранично благодарна.
Погруженная в тягостные мысли, она шла рядом с обер-лейтенантом в переход на Чеховскую, не замечая, что офицер уже, наверное, целую минуту не отрывает от нее взгляда. Девушка ничего не замечала. Не обратила внимания и на то, что, как только они с обер-лейтенантом дошли до ступенек перехода, спускавшихся к Чеховской, комендант жилого сектора, проводив их равнодушным взглядом, быстрым шагом направился в другой переход – на станцию Тверская.
– Нам сюда. – Они остановились возле двери серо-стального цвета, на которой значилось: «Аналитический отдел». После чего адъютант, приоткрыв ее, доложил: – Господин штандартенфюрер, задержанная Гордеева доставлена.
Невысокий светловолосый офицер с колючими проницательными глазами, посмотрев на входящих, кивнул и тихим, располагающим к себе голосом произнес:
– Проходите, Катя, присаживайтесь. – С этими словами он встал и услужливо пододвинул девушке стул, после чего, обращаясь к помощнику, сказал: – Вот вечно ты события торопишь, не задержанная, а приглашенная… пока.
Девушка от этих слов побледнела еще больше. Глядя на мужчин огромными полными слез глазами, она вот-вот уже собралась разрыдаться, но собрав остатки выдержки, спросила.
– Это из-за Сергея я здесь? Что с ним, где он?
– А почему вы решили, что тут из-за брата? – Штольц сел за свой стол напротив Катерины.
– Потому что он должен был час назад вернуться… обещал мне… А его нет. А тут вы приходите. И потом, я о вас ничего не знаю, а вы вот обо мне все знаете, значит, осведомлялись и не просто так… наверное. – После столь глубокомысленных заключений девушка гордо вскинула голову и посмотрела на офицеров.
– Ну, это не показатель. Это моя работа – все про всех знать. – Георгий Иванович с хитрым прищуром глянул на Шматкова, мол, учись, девчонка только из люльки вылезла, а уже тебе фору может дать по анализу ситуации. Это у них, видимо, семейное, что «котелок» хорошо варит. – Знаешь что, Федя, принеси-ка нам чайку.
Адъютант открыл, было, рот, чтобы очередной раз возмутиться упоминанию его имени, да еще и при посторонних, но, посмотрев на девушку, покраснел, кивнул и скрылся за дверью.
– А пока он там бродит, мы поговорим. Девушка вы, я вижу, сообразительная, поэтому скрывать я от вас ничего не буду. Вы видели при входе табличку? – Катя, молча, кивнула. – Так вот, сударыня, вы находитесь в отделе разведки, а брат ваш, Сергей Гордеев, работал на меня. Выполнял всякие поручения, негласно, так сказать. Где-то с час назад, как вы правильно заметили, он пропал при загадочных обстоятельствах…
– Как пропал? Погиб?!! – огромные глаза Кати, хотя казалось, что это просто невозможно, распахнулись еще шире.
– Нет, тела мы не нашли, – задумчиво произнес Штольц. – Поэтому более точное слово «пропал». Так вот вопрос: что вы знаете по этому поводу и вообще о делах брата? Подумайте, я вас не тороплю, от вашего ответа будет зависеть ваша дальнейшая судьба.
После минутной паузы Катя произнесла:
– Да нечего мне думать. Сергей всегда говорил мне, что подрабатывает. Приносил иногда патроны или сразу еду. Теперь я понимаю, где он это брал, больно уж дефицитный был товар. Но чем он занимался я, до этого момента, не знала, а он отшучивался вечно… или отмалчивался, ну, я и не лезла. Я понимаю, что, может быть, мне нельзя рассказывать, но, что с ним? Может, сходить туда, разузнать?
– Ой, Катенька, кабы я знал… – Георгий Иванович задумался.
«А девчонка права. Ведь, это чертово место стало более активным. Раньше ну померещится там кому чего… Но так, чтобы кто-то явно исчез, – не было этого. И что-то мне подсказывает, что в этом явном оживлении виноваты мы – люди. Правильно, что я закрыл перегон. Мало ли кто туда сунется, кроме того, что это небезопасно, так и следы могут от Сергея остаться, улики какие… только этого сейчас мне и не хватало. Катерину надо прятать, если она вернется в свою палатку, служба безопасности сразу возьмет ее в оборот. Уже сейчас, наверное, кто-то бежит к ним в комнатушку доложить, что девчонку разведка забрала. Надо им придумать достоверный ответ, чтобы они успокоились и лишних вопросов не задавали».
– Знаешь, что, красавица? Как видишь, я остался без помощника… – Фразу прервал Федор, без стука, спиной вперед зашедший в помещение. Развернувшись, он продемонстрировал всем горячий чайник, но, оценив напряженные лица, разочарованно произнес:
– Я так понимаю, с чаем я опоздал?
– Нет, как раз вовремя. Вот, обер-лейтенант, познакомься с новым внештатным сотрудником нашего отдела – Катарина Гордеева. – Штольц широким жестом указал на сидевшую напротив него девушку. Катя серьезно посмотрела на мужчин и, осознавая, что так будет, наверное, лучше всего, соглашаясь, кивнула.
– Ну, я как бы знаком, – стушевался Федор и опять неожиданно покраснел.
– В этом качестве, ты ее еще не знаешь. – Георгий Иванович широко улыбнулся и обратился к Кате: – С этого момента ты под покровительством нашего отдела и моим лично. Палатку твою мы снимем. Жить будешь… да хотя бы у Федора. Как, приютишь молодого сотрудника, сам ведь все равно в отделе целыми сутками пропадаешь?
Такое ощущение, что от адъютанта можно было прикуривать. Он кидал взгляды то на Катю, то на шефа и постоянно пытался пристроить куда-то мешающий ему горячий чайник, отчего тот описывал вокруг парня сложную траекторию, оставляя за собой след из пара, словно это была не кухонная утварь, а реактивный самолет с инверсионным следом. В конце концов, не зная, куда лучше деть посуду, он поставил его прямо на пол перед собой и осипшим от волнения голосом, но с каким-то наигранным равнодушием произнес:
– А че, пусть живет, не жалко.
– Этого недостаточно.
Федор стушевался.
– В каком смысле?
– Екатерина, вам сколько лет?
– Семнадцать… уже.
– Вот. А вы знаете, что по законам нашего государства все женщины, достигшие семнадцатилетнего возраста, не находящиеся на иждивении у родственников, обязаны выйти замуж или поступить в статус солдатских жен. Вы хотите в солдатские жены?
Катя зарделась, как майская роза.
– Нет, не хочу.
Штольц надвинулся на девушку через стол и пристально посмотрел ей в глаза.
– Беда в том, Катенька, что судьба солдатской жены покажется вам за счастье, если мы вас не защитим. Брат ваш пропал при невыясненных обстоятельствах, и мало того, что вы потеряли опекуна, так еще этим занялась служба безопасности. Вас ждут застенки Тверской, по меньшей мере, до выяснения всех сомнительных обстоятельств. А там вас будет иметь любой надсмотрщик, пока не превратитесь в безвольную куклу, а потом, скорее всего, если вы выживете, вас отдадут в публичный дом. Вот такая картинка.
Глаза Кати расширились от ужаса.
– Так я же ничего не сделала!!! – почти прокричала она.
Штольц развел руками, как бы извиняясь за законы общества, в котором они проживают.
– Вот поэтому я вам предлагаю очень неплохую партию. Офицера Рейха. Молодого, в меру симпатичного балбеса. Вы же понимаете, что я не могу вас поселить к нему в палатку без веского основания.
Катя открыла было рот, но штандартенфюрер ее перебил:
– Разумеется, я не настаиваю, чтобы брак был натуральный. Мне достаточно и фиктивного, но думаю, в этом вы и сами без меня, старика, разберетесь.
– А… – Она кокетливо покосилась на «жениха». – Согласен?
Штольц улыбнулся. «Вот чертовка, маленькая, а как глазками стреляет. Нет, спекся Федя, не устоит его защита».
– Обер-лейтенант Шмольке, вы согласны?
Федор совсем стушевался. Он никак не ожидал, что его жизнь так круто даст зигзаг.
– Ну, если надо…
– Ты, Федя, не юли. Прямо давай ответ. Офицер СС обязан иметь безупречный моральный облик, а меня твое неопределенное семейное положение давно напрягает. Хочешь, чтобы тебя рейхсканцлер поуговаривал привести свой статус в надлежащее для национал-социалиста состояние?
– Чего сразу рейхсфюрер? Согласен я, согласен. Делать ему больше нечего, только…
Что «только» Георгий Иванович не дослушал.
– Ну, вот и славненько. У нас товар, у нас же, как говорится, и купец. Все очень удачно получилось, – он потер руки, словно провернул только что хорошую сделку. – Теперь быстренько бегите к гауляйтеру Вольфу на Пушкинскую и оформляйте соответственным образом свои отношения, а там, Катерина, можете переезжать в палатку Федора.
Шматков был настолько обескуражен, что, пропустив мимо ушей свое имя, растерянно вышел вслед за Катей из кабинета, так и оставив горячий чайник на полу.
Штольцу многое приходилось делать во имя работы, но был ли он вправе решать подобные вопросы? Впрочем, как он и сказал, молодые люди разберутся сами. А Катерину после потери кормильца будет вынужден взять на попечение Рейх, и тут не церемонятся с девушками. Конечно, публичным домом он Катерину, скорее, пугал, но по распоряжению руководства ее выдадут замуж принудительно. И не факт, что за хорошего парня. Неженатых офицеров хватало, и всех нужно чем-то премировать да и обеспечить сохранение правильного генофонда. Накатила волна омерзения, редко с опытным разведчиком это случалось, но к некоторым вещам невозможно привыкнуть никогда. Можно притерпеться к смерти, убийствам, пыткам, но не к подобному цинизму и обращению с людьми, как с племенным скотом. Даже с людьми «чистой» расы. Рейх – бездушная машина, работающая четко и отлаженно, механизм. В этом его огромная сила. Но и в этом его слабость. Ведь каждый механизм можно разобрать до винтика, узнать, как он устроен, определить места, где конструкция наиболее уязвима. Годы и годы он изучал эти шестеренки и валы, то ускоряя их вращение, то замедляя, докладывая центру о своих результатах. И оставался здесь, потому что ни один агент не смог бы достигнуть тех же успехов. Только немец Штольц сумел проникнуть так глубоко в систему, он, агент Ментор, стал для центра незаменимым. Сожалел ли он об этом? Георгий Иванович порой и сам не мог ответить на этот вопрос. Одно знал точно: винтиком в механизме он не стал! Еще не стал. Пусть даже сумел убедить в этом недоверчивого рейхсфюрера, вжился в роль, но продолжал играть. Наверное, единственный профессиональный актер в этом любительском театре русских недогерманцев.
Глава 5
Кюхен, киндер, кирхе
Станция Пушкинская – самая ухоженная из транспортного узла Рейха – использовалась исключительно как жилой сектор государства. На сером полу стояло множество палаток и грубо сколоченных домиков, которые прижимались к белым – обложенным под мрамор плиткой – квадратным столбам, ютились в арочных проходах на перроны, почти полностью загромождая их собой. Под закопченным, некогда побеленным потолком тускло горели несколько лампочек накаливания, погружая станцию в полумрак. Открытый огонь на станции был запрещен, поэтому в самом дальнем ее конце стояла небольшая чугунная печь, на которой все желающие могли разогреть пищу, вскипятить воду для чая или просто посидеть погреться. Дым из печной трубы со свистом засасывался в зарешеченное отверстие вентиляции, за которым был слышен гул вентиляторов. Станция оставляла очень приятное впечатление. Кругом было чисто, и аккуратные ряды палаток и домиков подчеркивали, что люди здесь живут долго и никуда уходить не собираются. Обычная станция, может, чрезмерно чистая и ухоженная и слишком тихая для жилой, да люди ходят будто боятся, что их услышат: осторожно, бесшумно, как тени, скользят по станции. Сделают свои дела и быстро ныряют в свою палатку, не желая лишний раз обратить на себя внимание. Зато порядок кругом.
Уже через пятнадцать минут после того, как Катарину увел человек из аналитического отдела разведки, в жилом секторе станции Пушкинская появилась группа людей в черной униформе, возглавляемая толстым человеком с круглым лицом. Комендантша общежития стояла рядом с ним и заговорщицки шептала тому что-то на ушко, указывая на пустую палатку Гордеевых. Тучный мужчина, на животе которого даже униформа не сходилась, кивал с серьезным видом, зыркая маленькими и умными глазками на заплывшем жиром красном лице по сторонам, после чего распорядился двум своим сопровождающим обыскать палатку.
Один из подручных, худой, как палка, с остреньким личиком, похожим на крысиную мордочку, «нырнул» за полог и деловито осмотрелся. Быстрыми движениями ощупал вещи, проворно осмотрел скудную обстановку, не забыв заглянуть в кастрюльку с супом. Несколько секунд принюхивался, после чего, макнув палец в варево, облизал его и застыл, словно анализируя молекулярный состав неизвестного отвара. Хмыкнув, он закрыл кастрюлю крышкой и принялся исследовать матрасы, лежавшие на полу. Так ничего и не обнаружив, он вернулся к столу и, выудив из сапога ложку, размашисто зачерпнул прямо из кастрюльки самую гущу с черными наваристыми грибами. Запихав целую ложку в рот, он блаженно закатил глаза, но, будто бы опомнившись, вытер ее о лежащее на постели одеяло и выскочил из палатки.
– Ну, что так долго? – толстый начальник аж притоптывал от нетерпения. – Нашел что?
– Нет, шеф, – крысомордый с сожалением посмотрел на кастрюльку, оставшуюся на столе внутри палатки. – Чисто все.
Начальник отдела безопасности, гауляйтер[1] станции Чеховская Тарас Михайлович Банный скептически хмыкнул и одернул расстегнутый черный китель, из-под которого выпирало пузо в черной рубашке. Он сам лично решил поприсутствовать при обыске, как только услышал, что девчонку увели в отдел разведки, а брат ее исчез из Рейха при невыясненных обстоятельствах. А когда до него еще дошла информация об инциденте в туннеле в сторону Полиса – мозаика сложилась. Он прямо всем нутром ощущал, что Штольц мутит какую-то свою игру, и как минимум хотел быть в курсе событий. В кои-то веки у него появилась возможность прищучить этого верткого и скользкого немца. Слишком он правильный, не подкопаться, как начальник местной СБ ни старался, он не нашел на Георгия Ивановича ни одного компромата. Весь опыт работы в аналоге гестапо говорил Банному, что так не бывает. А значит это только одно: Штольц что-то скрывает, причем настолько профессионально и искусно, что бросает вызов профессионализму его – Тараса Банного. И гауляйтер Чеховской Тарас Михайлович Банный должен знать, что именно. Он даже завел на начальника аналитического отдела разведки целое дело, которое хранил в личном сейфе и скрупулезно собирал в него все, что касалось Штольца. Результат получался до тошнотворности благоприятным. Благоприятным для начальника аналитического отдела. Хоть на Доску почета вешай его фотографию, будь такая в Рейхе. Но вот, наконец, такая зацепка. Появилась ниточка – Гордеевы. Ниточка, за которую можно потянуть и вытащить огромный комок темных дел Штольца. Правда, пока у Банного, кроме внутренней уверенности, что тут что-то нечисто, ничего не было. Но будет… он докопается… землю будет рыть, до самого ада докопается, как эти… червепоклонники на Тимирязевской. Он строго посмотрел на своих помощников и тихо произнес:
– Искать. Опросить всех жителей станции, друзей-подруг этих Гордеевых. По результату доложить.
Гауляйтер Банный повернулся и столкнулся нос к носу с высоким человеком в такой же черной форме. Секундное замешательство отразилось у него на лице, но Тарас быстро взял себя в руки и, широко улыбнувшись, вскинул руку в эсэсовском приветствии.
– Гауйляйтер Вольф, извините, что вот так вот вторгся в ваши владения, но неожиданные события требуют экстренных мер.
Вольф угрюмо посмотрел на коллегу по цеху. Его прямо подмывало наплевать на корпоративную этику и двинуть по этой улыбающейся роже, но он стерпел и хоть через несколько секунд, но поприветствовал Банного и пожал протянутую ему руку.
– Чем обязан, Тарас?
– Да, слыхал, у нас ЧП на Чеховской на блокпосту, так вот следы привели в твои владения. Ты уж не обижайся.
– Не обижаюсь, – Вольф покосился на гауляйтера соседней станции. Его прямо передергивало от западенского говора Банного. – Одно дело делаем. Так повторюсь – чем могу помочь?
– Да, мелочь. Гордевых твоих ищу. Не подскажешь?..
Вольф внимательно посмотрел, как подручные Банного быстро убрались со станции за спину своего шефа. Он терзался сомнениями: «Может, показать коллеге записку от штандартенфюрера…» Но еще раз взглянув на жирное, лоснящееся от пота лицо собеседника, лишь сухо произнес:
– К Штольцу обращайся, если смелый, – это его люди… Хайль! – он поприветствовал собеседника, как бы обозначая конец беседы.
Банный понимающе закивал головой, но взгляд его был злой. «Опять не успел. Штольц, паскуда, опять опередил его на шаг». Он развернулся в сторону эскалатора, ведущего к переходу в его вотчину, и тяжелой походкой, громко отдуваясь, стал спускаться. Не оборачиваясь, уже снизу, он крикнул за спину:
– Еве привет.
***
Где он оказался? Почему? Темнота, страх, учащенный пульс, который колотится боевыми барабанами в ушах, потом бегство. Инстинктивное, неосмысленное. Человек, преследующий его… И огонь, поглотивший обоих, холодный, не обжигающий, но после него он не ощущал себя во плоти, только разум и остался. Разум ли, может, душа. Какое-то точечное существование, частичное. Отделенное от всего. От чего? Туман непреодолимой стеной кружился вокруг, не позволяя оглядеться. Но за ним ощущались необозримые дали, заполненные, вероятно, той же неощутимой белой мглой, в которой пробегали радужные искры. Вечность или бесконечность? Время или пространство? Почему-то это казалось очень важным.
Зачем думать об этом? Он хотел только одного: вернуться назад. Катя… 545.
***
Комендант Вольф достал из шкафа потрепанный талмуд.
– Предъявите документы. Не смотрите на меня так, Шмольке, знаю, что брак вы еще не регистрировали, но порядок установлен такой. И барышня! Фройляйн!
Катерина, до сих пор никогда не переступавшая порога резиденции гауляйтера, с любопытством осматривалась, будто забыла, зачем пришла. Огромный, как ей показалось, кабинет Вольфа поражал. Почти все его пространство занимал большой дубовый стол. В углу стояло несколько стальных сейфов, на одном из которых даже сохранился литой барельеф орла, сидящего на венке с четерехлучевой свастикой, а всю стену за спиной хозяина кабинета занимали развешанные знамена Третьего рейха. Катя даже невольно залюбовалась убранством комнаты, похожей на исторический музей.
Слова Штольца, что брак окажется фиктивным, будто заставили и отнестись к нему слишком легкомысленно. Но Федор был настроен серьезнее, хоть отчего-то смущался в несколько раз больше невесты.
– Катя… – напомнил он о себе и взял девушку за руку для убедительности.
– Катарина Гордеева, – представилась она коменданту, будто он и сам не знал.
– Год рождения у вас точно какой? Паспорта я вам еще не выписывал точно, не забыл бы, на склероз как-то не жалуюсь пока, – застыл в ожидании Вольф.
И полез искать новую «амбарную книгу», еще более древнюю и пыльную, куда заносились записи о рождении. Возраст Катерины он, разумеется, знал, но инструкция требовала проверить. До и новую пометку сделать из-за изменения семейного положения. «Неожиданно они как-то… Наверняка Штольц что-нибудь крутит. А эти два юных дарования лишь пешки в его игре». Но азартные игры аппаратчиков СС его не касались.
– Любовь с первого взгляда? – осведомился он, листая книгу записей новорожденных. Записей было много, что представляло предмет особой гордости для Рейха. Чистоплотность и, конечно, постоянный надзор за нравственностью жителей, хорошая медицина и стараниями сталкеров добытые медикаменты сильно повышали шансы семей обзавестись здоровым потомством.
– Ну… – протянул Шмольке, бросая косые взгляды на девушку.
Та молча смотрела в пол, будто уже предоставила право решать все проблемы супругу. Впрочем, комендант не настаивал на ответе, захлопнул книгу и открыл новую. Тут Федору стало несколько тревожно… И он следил, не отрываясь, как рука Вольфа выписывает столь крутой поворот его судьбы!
– Ну, как говорится: кюхен, киндер, кирхе, дети мои! – «Благословил» комендант обоих крепким рукопожатием. – Плодитесь и размножайтесь. Только не здесь, у меня и без вас дел по горло.
Он принялся убирать со стола лишнее, не обратив внимания, что странно рассеянная парочка вылетела из кабинета, даже не поцеловавшись.
– И что теперь делать? – смущенно спросил Федор, приведя новоиспеченную супругу в свою палатку.
Разумеется, он догадывался, что надо делать… Но вот сделать это прямо сейчас или даже через несколько дней не решался. Как-то быстро все получилось. Нелепо. Даже для парня. Но вопреки его опасениям, девушка, окинув взглядом запущенное холостяцкое жилье, не растерялась.
– Как что делать? Приводить это логово в порядок, и немедленно! Я в такой грязи жить не собираюсь. Сейчас же принеси воды.
Обрадованный, что его освободили от неловкости первого момента, Федор бегом унесся с ведрами в другой конец платформы. К его возвращению «логово» приобрело уже совсем кошмарный вид: новая хозяйка выгребла на середину кучу дырявых носков, порвала на тряпки еще совсем вроде не заношенную рубашку, связала в узел его постельное белье, переместив его в дальний угол. Пока парень с опаской думал, к чему бы это, Катерина уже передвинула шкаф, разгородив помещение на две половины. Кровать она оставила себе, видно, в качестве компенсации. Пришлось уступить.
– Кать…
– Принес? А ну, замачивай свои носки! Пальцем не прикоснусь! И как только у вас в рейхсканцелярии такое терпят?
Федор понял, что хотя бы его внешний вид теперь будет образцом для других офицеров, раз уж спокойной жизни пришел конец. А если девушка еще и умеет готовить… То уж как-нибудь примирится пока и с тем, что спать придется на полу чуть ли не на коврике.
***
Стук в дверь был настойчивым, скорее не просящим, а требующим открыть. Полковник Юшкевич оторвался от отчета, присланного с бандитской Кожуховской, и почесал стриженый висок, на котором красовалась татуировка двуглавого орла.
– Да, войдите.
В приоткрытую дверь протиснулся крепкий мужчина, впустив с собой гомон перехода между станциями Боровицкая и Арбатская. Он быстрым шагом прошел в кабинет начальника разведуправления.
– Беда у нас, товарищ полковник.
– Какая беда? Ментор на связь не вышел? Закладка пустая?.. Или есть более точная информация с Чеховской? Да не томи, Василий Андреевич, у меня уже фантазия иссякла на плохие новости!
– Хуже, шеф. – Мужчина устало опустился на стул напротив собеседника. – Группа вообще не прошла по туннелю к закладке.
Полковник непонимающе уставился на гонца, принесшего плохую весть.
– Хуже? Куда уже хуже?.. Обвал?
– Нет, шеф, все гораздо необъяснимей. Прямо в середине перегона, ну, там, где застрял поезд, какая-то пелена… Она не подпускает к себе. Ребята говорят, что их необъяснимый ужас охватывает. Один оперативник набрался мужества и коснулся этой дряни. Так его так шандарахнуло…
– Током?
– А черт его знает чем. Вон, только в медчасти в себя и пришел. Короче, закрыт проход, – мужчина безнадежно развел руки.
– Черт побери! – Юшкевич в сердцах смахнул со стола лежавшие листы доклада, который он только что читал. – Значит, Ментор теперь без связи?
– Мы задействовали резервный канал, но он ненадежный… да и медленный. В общем, все теперь зависит от Ментора. Я думаю, что Штольц опытный резидент, найдет выход.
– Только на это и надеюсь… больше ничего не остается. Знаешь что? Сходи, поговори со Стариком. Он мужик с головой и все ходы-выходы знает в метро, может, что присоветует? – Полковник, кряхтя, нагнулся, собирая рассыпанные по всему кабинету листочки.
Старика майор нашел где тому и положено было находиться – в сталкерской школе. Небольшое помещение вмещало в себя класс с импровизированной школьной доской, которой служила одна из стен, тренажерный зал и казарму, включая двухъярусные сетчатые кровати. Ученики вскочили из-за парт, как только в класс зашел старший офицер, и замерли по стойке смирно. Старик, стоявший к ним спиной возле доски и что-то писавшей мелом, которым служил кусочек белого кирпича, повернулся на звук изуродованной стороной лица. Развороченная глазница явила незакрывающийся, но удивительно живой глаз, а разорванная и криво зажившая правая щека с саркастически искаженным углом рта внушали Василию Андреевичу иллюзию, что Старик сейчас разразится жуткой бранью, недовольный вмешательством в педагогический процесс.
– Майор Иванов… – Старик повернулся лицом. Левая неповрежденная половина лица преподавателя была неожиданно молодая. Глаз искрился озорными искорками.
– Вольно!
– Вольно, – повторил команду учитель. И, показав стальным протезом левой руки на «доску», на которой «мелом» была нарисована запутанная схема, произнес: – Даю вам пять минут на изучение.
Майор и Старик отошли к тренажерам.
– Как тебе новая выпускная группа?
– Хорошие ребята, старательные. – Старик улыбнулся одной половиной лица. – Только им не говори. Это пока большая тайна. Чем меньше они об этом будут знать, тем больше шансов вернуться домой.
Иванов понимающе кивнул:
– Много с последнего выпускного…
– Двое. – Старик неопределенно махнул своей железной клешней. – Никогда к этому не привыкну. Учишь, учишь. А потом бац… и тишина. Просто не вернулись. И где ошибся, чему не научил – уже не определить. – Он замолчал, но потом, что-то вспомнив, просиял: – Но зато один гнездо стрекозоидов нашел и уничтожил.
– Один?!
– Сам в шоке. Я помню, мы с Котовским пол-отряда положили, чтобы подобное гнездо выжечь. А тут… с одним автоматом… Повезло парню. Имя себе даже заслужил. Теперь Энтомологом кличут. Но ты же не за этим пришел?
Он жестом попросил открывшего, было, рот майора подождать и громко произнес:
– Дежурный, стереть схему с доски.
Молодой крепкий парень, сидевший за крайней партой, взял ведро с водой и жесткой мешковиной, с усердием, стал оттирать неподатливый кирпич с бетонной стены. Как только белые полоски исчезли, Старик критически осмотрел результат помывки и произнес:
– Воспроизвести схему восточных туннелей Курской. Десять минут. Время пошло.
– Сурово ты с ними.
– Им в пользу. Так что привело?
– Да, собственно, то, в чем ты специалист. Про аномалию в переходе на Чеховскую слышал? Вот надо как-то обойти ее.
Старик присел на скамейку тренажера и задумался.
– Обойти-то не сложно, но это смотря куда вы попасть хотите. Почти все коммуникации ведут от станций Рейха, а, как я понимаю, вам туда надо.
– Надо… Ой, как надо! Горим.
– Есть там один лаз… С Филевской линии. Но…
– Я так и знал, что будет «но».
– А как ты хотел? Филевская линия одно сплошное «но». И сам без нужды не полезу, и вам посоветую только, как крайний вариант.
– Ладно, рисуй свое «но». – Майор протянул Старику блокнот с карандашом, и тот уверенными штрихами расписал целую страницу схемы, в которой Василий Андреевич запутался уже через несколько секунд изучения. Поблагодарив преподавателя, он вышел из помещения сталкерской школы, услышав за спиной зычный голос старика:
– Всем сдать листки… Курсант, поторапливайся. Я и так вам дал лишних двадцать секунд, от библиотекаря вы такой щедрости не дождетесь.
Глава 6
Великие диктаторы
Как-то так исторически сложилось, что столицей Четвертого рейха стала станция Чеховская. Административные центры были распределены равномерно, и на каждой станции сидел комендант-гауляйтер, которому подчинялась местная служба безопасности, но верхушка осела именно на Чеховской. Наверное, это произошло ввиду самого глубокого залегания этой станции. Верхушка осознанно тянулась к безопасности, пытаясь зарыться поглубже в недра земли, подальше от ада, вышедшего на поверхность. Теперь тут – в этом месте – на глубине шестидесяти с лишним метров находилось черное сердце режима – его рейхсканцелярия. Почему черное? Да потому, что фюрером в последнее время был Марк Чёрный, а старший брат его Сергей значился начальником службы безопасности. У них было все черное: от формы и мыслей до фамилии. Теперь они, конечно, звучали по-другому – Шварцы, довольные общей модой на все немецкое.
А когда-то братья входили в небольшую группировку неонацистов-скинхедов в столице: младший Марк – мозгами, а старший, при нем – мощным кулаком.
Как это произошло? Как вообще появилось фашистское государство на станциях Московского метрополитена имени В. И. Ленина? Эти вопросы всегда интересовали Георгия Ивановича, и, покопавшись в «государственных архивах» Рейха, он выяснил, что, как всегда, на бытие повлиял его величество случай. В момент катастрофы на излюбленном всеми москвичами месте несогласия – площади Пушкина – прямо под ногами у взирающего на все это безобразие Александра Сергеевича проходил несанкционированный митинг неонационалистов. Добропорядочные граждане старались обходить стороной шумных и агрессивных крепких бритоголовых молодых людей, поэтому, когда прозвучал сигнал тревоги, конкурентов по спасению у них было не много, и все довольно организованно спустились на станцию Тверская, где впоследствии и осели, составив костяк будущего фашистского государства.
Стоит отметить, что, когда в первые годы во всем метро царили хаос и анархия, на пересадочном узле, который захватили неонацисты, поддерживался порядок и дисциплина. Заслуга в этом целиком и полностью принадлежала руководителям будущего Четвертого рейха. Поэтому одними из первых станций, на которых воцарилась государственность в понимании Марка, были «родные» станции.
С детства Марк засиживался за книжками, и в то время, когда старший пропадал в качалках, он штудировал «Майн кампф», зачитывая до дыр сшитые листочки, скачанные из Интернета. И когда Сергей буквально насильно приволок своего «хилого» братца в тренировочный зал, Марк сразу смекнул, чего не хватает этим горам мускулов – не хватает идеи и руководства. Идея – вот она, а руководство… он возьмет на себя эту тяжкую ношу и поведет за собой. Ведь смог же когда-то никому не известный художник повести за собой великий народ, а он чем хуже?
Двадцать лет он пробивался на этот «верест. Шел по трупам, как в прямом, так и в переносном смысле, и вот мечта сбылась – теперь он лидер. Фюрер народов. Да, в официальном руководстве до этого момента он не был, вначале предпочитал быть серой мышью – винтиком механизма, затем важной составляющей этой государственной машины, потом серым кардиналом и управлять с помощью множества «кукол». Очень умный ход – в течение становления фашистского государства и укрепления власти гнев противников был направлен именно на ничего не понимающую куклу, а кукловода никто не трогал, а иногда даже и не замечали. Сколько их было – Марк и не считал. Зачем ему заморачиваться на таких мелочах? Кого-то убрали противники, кого-то он убрал сам, посчитав, что ставленник слишком многого хочет, но теперь пришло время, и он сам вознесся до Великого фюрера избранного народа, не деля ни с кем власть. Он смог возглавить свой собственный Рейх, возводя его с самых низов, и тот существует дольше, чем государство его кумира Адольфа Гитлера. Не означает ли это, что он более велик? Есть цель – общество, где избранные не боятся показать свое лицо. Именно потому, что они избранные. И плевать, что плебеи их обзывают нелюдями. Избранные – это почти что боги – они могут себе это позволить. Общество, где можно не притворяться, не играть в человеколюбие, которое в действительности никому не нужно. Это все закончилось, стерто с лица земли, как лишнее и напускное, теперь выживают сильнейшие. И они собрались здесь. Пришли раньше и идут до сих пор по его зову.
Именно так Марк и считал. Это было его личной манией. Страдают ли тираны манией величия? Нет!!! Как может страдать самый умный и прозорливый человек в человечестве? Пускай даже если для этого от человечества должны остаться лишь жалкие огрызки. Он был полностью доволен собой и своей ролью в истории, пускай и маленького, но человечества. А брат теперь по его протекции заправлял всеми силовыми структурами. У Сергея было все, на что только хватало скудной фантазии, и он не помышлял о большем. Более того, он лично удавил бы любого, кто оспорил бы власть у его младшего братца, потому что понимал, что сам эту ношу никогда не потянет, и если Марк потеряет власть, то брат потеряет абсолютно все.
Прошедшие годы превратили их из амбициозных юнцов в зрелых, знающих себе цену мужей. Очищенный от экспонатов музей военной истории одел их в черную эсэсовскую форму, а над столом красовался орел на венке со свастикой, только свастика теперь была трехлучевая, согласно количеству станций. Марк понял одну простую истину. Только страх может держать порядок. Орднунг превыше всего! Да, страх… страх перед наказанием, страх перед смертью, страх перед ним. Ужас несет порядок, порядок дает спокойствие, спокойствие – приносит прибыль. В этом вопросе нельзя перегнуть палку. Чем больше страха, тем больше порядка. Чтобы все боялись, лучше демонстративно порезать на лоскутки невиновного, чтобы потом не уничтожать сотни потерявших страх. Марк с этими мыслями ощущал себя благодетелем человечества.
Порядком поседевший Марк сидел за столом и разглядывал пожелтевшие листы бумаги. Сводки с фронтов не радовали, нужен был какой-то экстраординарный ход, способный одним ударом изменить ситуацию в пользу войск Рейха, и эта информация, принесенная сталкерами, вселяла надежду, что вот он – этот шанс.
Приподняв колокольчик, он коротко позвонил, и в комнату вошла миловидная девушка, в ладно сидящей на ней форме обер-лейтенанта. С недавних пор Марк приблизил к себе эту фройляйн, ему порядком опостылело видеть лишь грубые морды своих подчиненных. Видимость кабинета с собственной секретаршей успокаивала его и придавала респектабельность, к которой он всегда стремился.
– Маргарет, оповести всех начальников отделов, чтобы через час были в рейхсканцелярии.
Девушка сделала пометку в черной папке, деловито кивнула и вышла.
Нет, чего-то в его жизни не хватает. Марк откинулся на мягкую спинку кресла. С некоторых пор он ощущал какую-то смутную неудовлетворенность. У него было ощущение, что кто-то, как искусный кукловод, незаметно дергает за ниточки, заставляя его выполнять то, что ему совсем не хочется. Все это очень напоминало то, что делал он, руководя своими ставленниками, но, как он ни старался, сложить все к какому-то единому знаменателю не получалось. Казалось, факторы, воздействующие на решения, приходили с разных сторон, и приходилось отвечать на них, иначе ситуация совсем бы вышла из-под его контроля.
– Ну, ничего, – он приподнялся. – Этим, – он многозначительно постучал пальцем по бумагам, лежавшим на его столе, – я враз обрублю все нити. Все метро будет считаться со мной, и сам Москвин приползет на коленях, моля о мире… Если вообще останется, кому приползти.
Он даже не заметил, как произнес свои мысли вслух. Его размышления прервала появившаяся в дверях массивная фигура. «Маргарет взбучку надо дать, кто посмел так бесцеремонно…» Но зарождающийся гнев сразу утих, так как Марк узнал в этой массе мускулов, перегородивших дверь, своего брата. Только ему было позволено входить в святая святых Рейха без предварительного доклада. Да и как его остановишь? За двадцать лет Сергей стал еще массивней, было ощущение, что он каким-то чудом сумел засунуть себе под кожу еще один комплект мышц, кроме тех, что полагались ему природой. Бритая под ноль голова, небольшие, но неожиданно умные глаза на грубом лице под мощными надбровными дугами. Сейчас глаза брата смеялись. Марк помнил этот взгляд с детства, и говорил он о том, что Сергей крайне доволен собой.
Оставаясь в проеме, что было альтернативой закрытой сейфовой двери, начальник силовых структур ненавязчиво ткнул мускулистым пальцем в бумаги на столе брата:
– Как тебе протокольчики? – несмотря на незначительное образование, у Сергея был весьма пытливый ум, и он очень четко чувствовал выгоду для себя, для своей семьи, Рейха – что для него, по большому счету, было одним и тем же. – Ребятки мои молодцы, как считаешь?
Фюрер улыбнулся и пропустил мимо ушей явно фамильярное отношение – Марк не сердился на брата. Он по-своему любил этого прямолинейного в суждениях, но неглупого бугая. Несмотря на разницу в полтора года, Марк позволял Сергею такое покровительственное отношение, сложившееся между ними еще с детства. Хотя старший никогда не наглел и в официальных кругах всегда держал субординацию.
– Молодцы, ты даже не представляешь, какие молодцы твои… Где они это нарыли?
– Длинная история. Помнишь следака, которого мы приютили после катастрофы?
– Опера с Петровки? Помню этого полицейского, конечно, помню. Он нам всю оборону станции наладил и тебя, дурака, уму-разуму научил. Не только мышцами играть, но и головой пользоваться. Так он, мне говорили, при смерти – в лазарете от рака мается.
– Помер болезный. Дня четыре как. Так вот, перед смертью он моим эсбэшникам месторасположение их и передал. В благодарность, так сказать. А бойцы из шталкерваффен добыли. Где он их двадцать лет хранил, не спрашивай, я по этому поводу со своей службой еще разберусь. Буквально под носом лежали. Как досмотр и обыски делали? Банному хвост накручу, будь уверен. А то брюхо вон разожрал, а службу не тащит. Хорошо еще, что эти бумажки к нам попали, а не… – он неопределенно покрутил пальцем в воздухе, потому что кому бы эти бумаги ни попали, для Рейха ничего хорошего это не предвещало.
Марк не хотел вникать в «кухню» брата. Но с выводом Сергея был совершенно согласен. Это не документ, а бомба, причем в прямом смысле этого слова. Бомба, способная перевернуть в войне все с ног на голову. Да какое там, в войне? При правильной постановке вопроса, во всем метро. Он встал из-за стола и, аккуратно сложив документы в черную папку, подошел к брату.
– Я созвал руководство. В течение получаса всех соберут, – фюрер внимательно посмотрел в довольные смеющиеся глаза Сергея Черного. – Пошли, брат, в зал. Пора разбередить наше болото.
***
Лизхен напряженно смотрела на Георгия Ивановича. Они столкнулись случайно в переходе между Пушкинской и Тверской, в тот момент, когда девушка после очередного допроса возвращалась в свою палатку. Она устала и хотела только одного – побыстрее попасть домой на Пушкинскую. А тут… Ни к чему не обязывающий пустой разговор. Просто дань этикету и вежливости. С одной стороны, Георгий Иванович не был ей неприятен, он был намного старше ее и по возрасту годился ей в отцы, но Лизхен почему-то не чувствовала этой разницы. Ее смущало другое, слишком он был непохож на нацистов Четвертого рейха. Вроде и носил он ту же черную форму в звании штандартенфюрера, и внимательные серые глаза, изучающие ее, не располагали к себе, но что-то было не так… Своей особенностью она чувствовала, что Штольц чужд Рейху. Чужд, так же как и она сама. Это одновременно и сближало их, и пугало девушку. Ее жизнь всегда была на грани, а Лизхен привыкла рассчитывать и доверять только себе. Вся ее сущность кричала, что надо держаться подальше от этих глаз: внимательных, умных, но не могла, даже понимая, что это ее погубит. Девушка вздрогнула, когда Георгий Иванович, поддерживая ее на ступеньках, тактично прикоснулся к локтю. «А может, он меня спасет?» Хотелось верить в это, но опыт жизни восемнадцати лет среди нацистов быстро вернул ее на грешную землю. Она как бы ненавязчиво отстранилась, прикоснувшись к руке штандартенфюрера.
Ее словно ударило током. Глаза расширились и с недоверием посмотрели на Штольца. То, о чем Лизхен только догадывалась, предполагала, может, интуитивно чувствовала, теперь осознала совершенно четко. Он чужой здесь! Даже, наверное, не менее чужой, чем она сама. А эта форма – это всего лишь маска. Все, как и у нее. И самое страшное, она поняла, что он тоже знает о ее особенности. Хотя, может быть, и не знает, но определенно понимает. Это знание было и оружием, и уязвимостью обоих, и Елизавета Мурашова теперь не знала, что с этим делать. Определенно стоило обдумать эту информацию. Смущенно улыбнувшись, она вежливо распрощалась с Георгием Ивановичем и легкой походкой скрылась среди палаток.
Штольц проводил девушку взглядом. Нужно найти к ней подход, хотя работать с нервной молодежью потруднее, чем с параноидально подозрительными партайгеноссе. Пока что предстояло иметь дело именно с ними: поработать с новым текстом для агитаторов и прокламаций.
Типография – ценнейшее и стратегически важное приобретение Рейха – являлась режимным объектом, вход туда разрешался только избранным, имеющим непосредственное отношение к идеологической работе. Аналитик получил доступ по решению самого рейхсфюрера. А по мнению Георгия Ивановича, из этих списков следовало бы сначала вычеркнуть самого главу агитационного отдела. Который не то что послание миру от лица Четвертого рейха сочинить не мог, но и при ежедневном обращении к жителям путался в словах Великого фюрера, постоянно сверяясь с текстом книги, бережно хранившейся на постаменте под постоянной охраной двух человек из СД. И речи ответственного за работу с массами скорее напоминали проповеди изрядно нагрешившего накануне возлияниями пастора. Так чаще всего и обстояли дела, даже теперь от Гусева несло какой-то мерзкой сивухой, гордо именуемой в народе шнапсом. Штольц поморщился.
Аппарат агитаторов был довольно многолюден, но состоял, в основном, из мелких сошек. Занимались они тем, что расклеивали агитки на каждом столбе о величии фюрера и его наследии, разъясняли гражданам Рейха, да и не только, как именно они должны понимать линию партийной верхушки и… стучали. Без устали. Правда, не службе безопасности, а непосредственно партайгеноссе Ширшову. Эта служба была собственностью рейхсканцлера, и ясно, что распоряжался он ею полностью на свое усмотрение. Леонид Гусев, или, как любил он сам себя называть, Гаусс, был довольно большой величиной в этом механизме. По крайней мере, он сам так считал.
– Ну что, Леонид Павлович, как у нас с письменным словом?
– Да вот новый текст составляем… – изо всех сил напустил на себя официальный вид глава отдела.
Выглядел он так деловито, будто заскочил на минутку проверить, на месте ли наборщики, не поломался ли станок, и вот-вот готов бежать по чрезвычайно важным государственным делам. Не знай его Штольц настолько хорошо, мог бы даже поверить. На самом деле Леонид Гусев наверняка поджидал его тут не один час, мешая всем работать, глубокомысленно глядя в стенку, как бы размышляя над новой концепцией пропаганды. Эта самая новая концепция уже давно служила для агитатора второй главной причиной головной боли после хронического похмелья. И он опять сделал ставку на истинно немецкий педантизм ведущего аналитика, наведывающегося сюда ежедневно, у которого можно спросить совета, если сам не справлялся.
– И какие затруднения? – поддержал игру в деловитость Штольц.
– Вот в свете грядущей войны с коммунистическим режимом решили усилить пропаганду! Подобрать соответствующее высказывание Великого… Посмотрите, Георгий Иванович, что я нашел: одни безыдейные и слабоумные могут считать, что государственные границы на нашей земле являются чем-то вечным и незыблемым и не подлежащим изменениям. На самом деле все границы – временны и могут измениться. И я бы добавил даже: должны измениться! Это намекает, что могущество Рейха растет и крепнет, и скоро он поведет масштабное наступление на другие станции. Как?
– И станции этому захвату должны тут же безумно обрадоваться? – скептически поинтересовался аналитик. – Насколько мне известно, это было сказано Адольфом для немцев, а не для жителей других государств. Чтобы поднять национальный дух, чтобы Германия пребывала в уверенности великого будущего, видела себя потенциальной империей, не имеющей обозримых границ. В вашем случае вы ведете агитационную работу вне станций Рейха, и угрожать им сразу напрямую захватом… несколько неэтично, вам не кажется?
Леонид Павлович вздохнул. Видно, долго листал книгу, и как бы не замусолил вконец драгоценный фолиант… И все оказалось напрасно.
– Тогда оставим для внутреннего употребления. Вот в том аспекте… Как вы сейчас очень верно сказали. – И он мечтательно возвел глаза к потолку, запоминая ценную мысль для ближайшей «проповеди» на Чеховской.
– И если быть точным, – решил добить нерадивого агитатора Штольц, – где-то рядом вождь истинной нации констатировал, что во имя великих целей понадобятся и великие жертвы. Что кровопролитие неизбежно. То есть победить этих интернациональных поработителей иных народов может только сплоченная в единый кулак воля и сила проснувшегося в людях национального самосознания. И такая борьба никогда не обходится без крови.
– Мы и готовим людей к борьбе. Наши солдаты самые дисциплинированные и подготовленные. Разве можно спорить с нашей военной доктриной? – усомнился Гусев.
– Как ведущий аналитик, я могу оспорить не доктрину… А фактическую обстановку на фронтах. Пока что мы не готовы даже к захвату пустующих станций без того, чтобы не менее подготовленные войска товарища Москвина тут же не поднялись вышибить наших солдат оттуда. Мы пока не можем позволить себе такие потери. Пока что! – подчеркнул Георгий Иванович. – Нужно еще больше укрепить Рейх, чтобы ударить блицкригом, подобно Великому фюреру. Иными словами, нам нужны новые разработки в военной области. Нам нужен Кузнецкий Мост, нам нужен Бауманский альянс. И нужны сталкеры! Вот и попрошу вас ориентировать новую концепцию именно на это. На мирных трудящихся и бесстрашных добытчиков.
– А как же расширение границ? – спросил озадаченный агитатор, уже видевший себя практически в империи.
– Оно в наших руках! – утешил его Штольц. – Типография, печатное слово, нужное слово – вот путь к сердцу народа, которым пользовался Адольф Гитлер. И мы достойные преемники его опыта. Продолжайте работу, Леонид Павлович.
Работа продолжалась не один год, Штольц считался знатоком идеологии, и ему было нетрудно влиять на содержание листовок, подчищая их таким образом, что пополнение в Четвертом рейхе лишь чуть превосходило естественную (и неестественную путем казней тоже) убыль населения. Покровительство рейхсфюрера способствовало репутации. Агитационному отделу не хотелось штудировать книгу в поисках исторических параллелей восстановления величия Германии и прав на господство в метрополитене этой группы самых обыкновенных бывших скинов. Не было таких параллелей… Да и сам Ширшов никогда в электричках таджиков не лупил с риском глупо попасться, потому и являлся канцлером, которому не приходится руки пачкать. Но и допустить в агитках откровенных глупостей Георгий Иванович тоже не мог, ведь иначе Гусева отстранят от работы, а новый глава отдела может оказаться или слишком умным, или неподатливым.
***
Гауляйтер Тарас Михайлович Банный обычно не церемонился, входя в любую комнату или палатку на территории Рейха. Как руководитель отдела службы безопасности Чеховской, он был «желанным гостем» везде. Только два места на стациях вызывали у него мандраж. И если благоговейный трепет перед рейхсканцелярией был вполне объясним, то нервный озноб перед встречей со Штольцем появился недавно. Однажды Георгий Иванович, зайдя в его кабинет по какому-то пустяковому поводу (а был ли повод?), как бы между прочим отметил, что знает о его мелких махинациях с дефицитными поставками продуктов с Ганзы. И что эта мелкая «шалость» в виде обогащения за спиной у рейхсверхушки и за ее счет весьма не понравится кое-кому… и не надо озвучивать, что сделает с Тарасом Банным его непосредственный начальник Сергей Шварц. Деловая бендеровская хватка пасовала перед ощущением надвигающейся опасности. Тарас, нисколько не стесняясь подчиненных, сразу предложил Штольцу поделиться, справедливо полагая, что иметь часть – это гораздо лучше, чем не иметь ничего или, что еще хуже, быть мертвым. Он знал крутой нрав старшего Черного, которого опасался еще в юности и догадывался, что обычной «товарищеской» трепкой, практикующейся в их банде в те добрые времена, дело не обойдется. А эта паскуда – Штольц лишь растянул свои узкие губы в хитрой улыбке и, не ответив, вышел, оставив Банного одного в тяжких думах. По сути, они были равны в должностях, а после этого разговора Тарас Михайлович не мог похвастаться, что будет достоин чистить штандартенфюреру сапоги. Собственно, это и послужило причиной того, что Банный стал собирать на Штольца материал. Вот только результат его труда был пока нулевой.
И вот теперь, задержавшись перед дверью его аналитического отдела, он испытывал не просто мандраж-волнение, но страх. Ему было стыдно себе в этом признаться, но Тарас боялся этого блеклого немца. Он стоял перед дилеммой: качественно выполнить свои служебные обязанности, что требуют этого разговора, или плюнуть, не связываться, ведь Георгий Иванович крепко держал его за очень нежное место, не давая не только свободы действия, но и даже возможности сосредоточиться. И тот факт, что он что-то там подозревает, совершенно не внушал Тарасу уверенности. Его подозрения совершенно не компенсировали того реального компромата, что был в руках у Штольца. Тем более что, кроме подозрений, у начальника СБ Чеховской ничего не было. Не было фактов, которыми можно прижать эту «скользкую рыбу», чтобы уравновесить информацию о его «небольшой шалости».
Банный несколько раз поднимал руку, чтобы постучать или толкнуть дверь и зайти без предупреждения, как обычно привык делать. Так и не определившись, он бессильно опустил руку. Безвыходная ситуация бесила его, а на раскрасневшемся от напряжения лице блуждала беспомощная улыбка. Таким красным и тупо улыбающимся застал гауляйтора штандартенфюрер, неожиданно распахнув дверь.
– О, Тарасо Михайлович, очень рад. Чем обязан визиту столь высокого гостя? – Штольц, сделав шаг в сторону, пригласил гауляйтера в кабинет.
Как Банный ненавидел эту его вежливую трескотню, за которой плещется океан змеиного яда! С каким бы удовольствием Тарас растер кулаком эту хитрую ухмылку. «И имя же мое, паскуда, произносит как у нас на незалежной. Специально, наверное, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он червь книжный, а я быдло безграмотное». В его кабинете, покрашенном светлой краской для экономии электричества, не было ничего примечательного. Стол, на котором лежал экземпляр книги Адольфа Гитлера и еще какого-то немца, какого Банный разглядеть не успел. Придраться было абсолютно не к чему, и гауляйтер лишний раз сделал в мыслях пометочку об очередном проигрыше в их со Штольцем заочном соревновании. Собрав остатки сдержанности, Банный произнес:
– Я к вам по делу, Георгий Иванович.
– Слушаю вас, Тарас Михайлович. Вы же знаете, я всегда очень рад помочь вам.
«Да, рад он, как же, спит и видит, чтобы подойти к тюремной камере и посмотреть на мою разбитую морду». Мысли эти мешали Банному настроиться, поэтому, чтобы оформить следующую фразу, ему потребовалось некоторое время, и Тарас был уверен, что Штольц прекрасно все понимает и глубоко в душе смеется над потугами собеседника.
– У нас тут пропали два человека со станции, брат с сестрой, Гордеевы. И мне сообщили, что девушку увел ваш сотрудник. Вы понимаете – это мой долг…
– Конечно, понимаю, уважаемый гауляйтер. Но насколько я знаю, станция Пушкинская не в вашей юрисдикции, а герра Вольфа… – Штольц многозначительно замолчал и, выдержав паузу, в которой Банный покраснел еще больше, приобретая оттенок созревшего баклажана, продолжил: – Можете успокоиться, девушка Катарина Гордеева проходит на данный момент проверку для зачисления в штат наших сотрудников. Между прочим, она выходит замуж за нашего обер-офицера. А что касается ее брата – Сергей Гордеев выполняет важное задание за пределами Рейха, содержание которого я, по понятным причинам, вам рассказать не могу. Вы удовлетворены?
– Вполне…
«Врет ведь… чувствую, что врет. Ну, ничего… я подожду. Я злой, и память у меня хорошая».
– У вас все? Может, что-нибудь еще? Может, все-таки зайдете?
– Нет, пожалуй, это все. Ситуация разрешилась. А то я волновался в связи с инцидентом в туннеле. Вы же слышали?.. Как вы думаете, может, это вояки с Полиса что-то новенькое нам преподнесли?
– Да, я в курсе. Жуткая история. Не думаю, что это Полис, но на всякий случай распорядился закрыть перегон, до выяснения обстоятельств. Вы же не против? – Штольц снова улыбнулся. Он понимал, что Банный пытается осторожно прощупать информацию, но пока действует наугад, пытаясь хоть что-нибудь зацепить в «мутной воде».
Натянутость ситуации разрядил вестовой. Появившись, словно чертик из табакерки, в открытой двери, своим «Хайль» он прервал затянувшуюся паузу. Вручив обоим офицерам пакеты, снова отдал воинское приветствие и так же молниеносно испарился. Не тратя время на формальности, Георгий Иванович первым вскрыл свой пакет и глубокомысленно произнес:
– Экстренное совещание через полчаса в рейхсканцелярии, собирает сам фюрер. Видимо, что-то экстраординарное. Полагаю, у вас то же самое?
Банный медленно вскрыл пакет. Прочтя текст, он растерянно кивнул.
– Значит, не прощаюсь, встретимся на Чеховской. – С улыбкой произнес штандартенфюрер и вышел из своего кабинета, как бы приглашая гауляйтера следовать за собой.
***
Не разобравшись в каракулях Старика, майор Иванов отметил себе на будущее посоветоваться со знающими людьми. Туннели и служебные помещения возле Полиса он и сам обошел из конца в конец, но вот к самому черту в задницу залезал все-таки не каждый кшатрий. Был определенный риск вернуться оттуда в таком вот изжеванном виде, как инструктор… А время уходило, и требовалось срочно принять какое-то решение! Рискованное… Но обстоятельства не терпели промедления. Нужен связной, с легендой, и тут варианта лучше, чем доброволец, пришедший в Рейх с печатной агиткой в руках, пока что не находилось. Кшатрии не годились… Не было под рукой сейчас и профессионального шпиона. Придется импровизировать.
Старик закончил свои уроки и покуривал на задней парте, наблюдая, как дежурные в качестве дополнительной физподготовки оттирают «доску».
– Опять явился, майор? – сверкнул глазом инструктор.
– Являются, говорят, только святые… А я к тебе, скорее, как черт за душой пришел. Молодой и невинной, желательно. А если серьезно, то срочно нужен парень с мозгами и стальными нервами. Имеется такой?
– Ну, если подумать, по сусекам поскрести… Может, найдется толковый Колобок.
– И мне это… Только парень славянской внешности годится, – уже терял терпение Иванов.
Старик присвистнул. Курсанты у доски приняли это за сигнал удвоить усердие и из последних сил заскребли кирпичные письмена на стене.
– Интересное задание вырисовывается! Ты под кого его подкладывать-то собрался? Надеюсь, хоть на вкус бабы, а не мужика подлаживаешься, как, майор?
– Тьфу! Да не в том смысле!
– Тихо ты, паникер, испорченный на всю ориентацию! Понял я тебя. В Рейх нужен парень… Так бы сразу и сказал. Литвинов! Поди-ка сюда, брат-славянин, посмотрим на тебя как следует.
Дежурный по классу подошел поближе. Иванову стало не по себе, паренек показался чем-то похожим на Юрия Гагарина, смущенно и обаятельно улыбался, поглядывая на татуировку кшатрия, видно, желая заполучить такую же со временем. Если справится… Если жив останется – обязательно, дал себе мысленно обещание майор.
– Вот прошу любить и не жаловаться: Игорь Литвинов. Русский. Вроде бы… Нервы стальные, яйца бронзовые, башка чугунная. – Парень еще больше смутился от характеристики наставника, хоть и привык к специфическому юмору. – В смысле, если уж я в нее знания вбивал с трудом, то тебе его и на задании не испортят. Хочешь на задание, Игорь? По глазам вижу, хочет…
Курсант недоверчиво взглянул на майора Иванова, догадываясь уже, что сотрудник разведуправления зачастил в школу не из пустого любопытства. И обещанное задание окажется непременно трудным! Парень снова улыбнулся, даже не сознавая, насколько это вызывает доверие. Кшатрий выругался про себя, поскольку немногих разведчиков удавалось обучить этому приему, а тут явно природный дар располагать к себе. Этот Литвинов нравился все больше и больше.
– Вот так и продолжай! – одобрительно кивнул Старик. – Улыбайся и молчи, за умного сойдешь. Или за дурачка. А что именно от тебя сейчас требуется, тебе товарищ майор объяснит.
Глава 7
Черное сердце Рейха
Нет, туман не исчез, просто ему показали тот мир, в который он так стремился. Лица людей. Какие-то искаженные, звериные оскалы, но все же человеческие лица! Злобные и свирепые, но это были люди. Как будто это их внутренняя сущность, то, чего не видно, если не уметь смотреть. Четвертый рейх на марше, он привык к этой картине, но Она показала все преломленным, будто сквозь призму, он с ужасом вглядывался в эти лица-морды. Боялся обнаружить среди них себя. Боялся! Нет, забыть это слово, выбросить его из памяти, замалевать черной краской и забыть даже, как оно звучит. Всполох лилового холодного света в ответ на его мысли… Она рассержена, молнии ее гнева сверкают вокруг. Еще миг – и его лицо присоединится к этой толпе, он станет одним из них – излучающих страх и зло. Страх – негативная эмоция, Она этого не любит. Зато любит умиротворение и спокойные раздумья об отвлеченных вещах. Она успокаивается и начинает прислушиваться. Читает его. Словно довольно разглядывает со всех сторон его душу, забавляясь новой игрушкой.
Невозможно скрыться, она знает обо всем, насквозь. Неправильное слово «насквозь» – нет тела. Сквозь что? Он сам, мысли, память, кружащиеся в этом тумане комком, пытающиеся еще сохранить видимость целого, видимость личности. Можно только загнать страх в глубину этого комка, где он менее заметен, и разложить на видном месте другие воспоминания. Ей нравится перебирать яркие картинки: детство, влюбленность… Она. Любопытная. Увлекающаяся, непоследовательная… Наткнулась на смерть матери и ощетинилась множеством острых иголок, но увидев грусть, закрутила каждую в спирали наподобие поросячьего хвостика. Сочувствуя, нет… соучаствуя потере. Его эмоция стала Ее. Она учится, смакуя каждую его мысль на вкус, морщась или блаженно жмурясь, или брезгливо откидывая ее обратно в комок остальных, в этот сгусток, все еще называющий себя человеком. Человек разный, и Она понимает это. Разный – это интересно. Этот факт Ее забавляет.
***
Офицеры чином не ниже полковника, начальники отделов, политические лидеры – давно уже главный зал Чеховской не видел такого наплыва высокопоставленных лиц государства одновременно. Переговариваясь вполголоса, обсуждая причину столь высокого собрания, созванного самим фюрером, люди в черной форме элиты Рейха, а также офицеры в серой полевой форме высказывали вслух общее настроение, витавшее в воздухе, – грядут большие перемены. Невзрачный и неприметный штандартенфюрер Штольц, наблюдая за всеми со стороны, глубоко в душе удивлялся. Он также осознавал важность такого собрания, но полное отсутствие какой-либо информации о предстоящем выступлении главы правительства не делало комплимента ему как разведчику, и не важно, разведку какой стороны он представляет. Где-то произошел сбой… или не сработала сеть информаторов, которую он усиленно плел по всему Рейху в течение десятка лет, или новость настолько свежа, что даже не успела просочиться за пределы верхушки. Внимательно разглядывая главу разведки – своего начальника – Георгий Иванович с удовольствием отметил: нет, не знает он ничего. Напустил на себя важный вид, многозначительно поджимает губы, а глаза, когда у него впрямую спрашивают о причинах сборища, растерянные. Исходя из этого, можно сделать вывод, что информация идет напрямую от управления службы безопасности. И, скорее всего, от старшего Шварца, возможно, от шталкеров, подчиняющихся напрямую только ему. Беда!.. Среди этой замкнутой группы у него прямых осведомителей не было. Вот поэтому даже намека на причину этакого «великосветского раута» нет. Определившемуся с направлением Георгию Ивановичу стало легче. Он успокоился, поняв, что бравые ребята из шталкерваффен что-то обнаружили, и это никак не связано с исчезновением его связного. Значит, надо просто подождать, и если информация настолько ценная, она, как горячие пирожки, проявится сама.
Определившись, таким образом, со своими действиями, Штольц не смог отказать себе в удовольствии пообщаться с напыщенным шефом разведки. Протиснувшись к его грузной фигуре, он, как верная тень, устроился по его правую руку, получив в ответ снисходительный покровительственный кивок.
Начальник не выдержал первым. Он настолько привык, что его немец всегда все знает, что даже не допускал мысли о том, что Георгий Иванович не ответит на терзающие его вопросы.
– Штольц, а как вы думаете, зачем нас так экстренно собрали? Представляете, меня вынули прямо из-за стола. Я уж грешным делом подумал, что красные пошли в глобальное наступление по всем фронтам. – Улыбаясь и пытаясь шутить, генерал не смог скрыть тревогу от своего подчиненного. – Я даже вспомнил молодость и пробежался немного по переходу.
– Совершенно зря, мой генерал, – ответил с улыбкой Штольц. – Во-первых, ничего такого экстраординарного, я думаю, не ожидается, а во-вторых, вид бегущего генерала в военное время вызывает панику, а в мирное – смех, поэтому неприемлемо в любом случае.
– Все бы вам шутить. А на самом деле, какая причина этого собрания?
– Раз мы ничего об этом не знаем, скорее всего, шталкеры что-то нашли… Подождем. – И Штольц с видом терпеливого рыбака, засевшего на берегу с удочкой, повернулся в сторону трибуны.
Начальник недоверчиво посмотрел на штандартенфюрера, а после небольшой паузы снова натянул на себя маску всезнайки и по примеру подчиненного стал терпеливо дожидаться появления верхушки Рейха.
Ждать долго не пришлось. Пунктуальность – отличительная черта тоталитарных режимов. Станционные часы отмерили минутной стрелкой указанный срок, будто за их показанием кто-то наблюдал, хотя почему «будто»? Штольц знал, что в рейхсканцелярии существует официальная должность распорядителя подобных церемоний, двери апартаментов открылись, и перед собравшимися появились две фигуры: невысокая, коренастая в черном френче – фюрера и за его спиной – массивная плечистая в униформе – его брата.
Главы Рейха не избирались, а просто каким-то образом возникали среди бело-красных знамен с трехконечной свастикой под настоящим фотографическим портретом с косой челкой и слегка безумными глазами… Словно их рождала из своих недр сама небольшая, но величественная правительственная резиденция. Сколько их было – Штольц не знал, только на его памяти за десять лет сменилось пять фюреров. Надолго ли пришли братья Черные?.. Хороший вопрос, ответ на который даст только время.
Старший Шварц нависал над Марком, как гора, кидая на собравшихся офицеров злые взгляды из-под козырька нахлобученной на лысую голову фуражки с высокой тульей. Колючий взгляд маленьких глаз-буравчиков внимательно обвел собравшихся, выискивая недовольных или зарвавшихся. Он остановился на красном потном лице своего подчиненного гауляйтера Банного и брезгливо отвернулся. Высокий седой рейхсфюрер – Константин Ширшов, с колючим, злым и столь же неосведомленным взглядом, всегда придающий большое значение атрибутике и ритуалам, громко объявил:
– Фюрер Четвертого рейха – Марк Шварц.
Дружное «Хайль фюрер!» вознеслось под своды Чеховской. Встрепенувшиеся офицеры вскочили со своих мест и замерли по стойке смирно, вскинув правую руку в нацистском приветствии.
Фюрер остановился на импровизированном подиуме, с довольным видом рассматривая замерших высших офицеров своего государства. Несмотря на невысокий рост, Марк обладал сильной харизмой и как бы возвышался над основной массой собравшихся. Он держал паузу, наслаждаясь этими мгновениями, впитывая в себя трепет подчиненных ему людей, и когда, казалось, струна напряжения вот-вот лопнет, немного небрежно вскинул руку в ответном приветственном жесте. Хотя никто в зале среди собрания не проронил ни звука и даже не поменял позы, напряжение спало. Штольц не любил такие мгновения. Несмотря на то, что он понимал психологические основы такого поведения людей как никто другой, ему стоило великих трудов самому не слиться со всеобщим трепетом и поклонением. Трудно было не поддаться силе этой воли и не пойти бездумно за Марком Черным, признавая в нем непререкаемого лидера. Вот и сейчас, сохраняя внешне маску подобострастия, внутри себя Георгий Иванович использовал свой излюбленный прием освобождения от чар. Будто отстраняясь от ситуации, штандартенфюрер рассматривал себя и всех присутствующих со стороны, и, наблюдая за всем вокруг в качестве зрителя, он мог не впускать в себя эти бушующие эмоции и таким образом оставаться внутренне чистым.
При выступлениях фюрера не принято садиться. Внимать словам вождя нужно стоя, не отрывая от него взгляда, чтобы не пропустить ни одного слова.
– Господа офицеры, – Марк начал тихим голосом, прекрасно понимая, чтобы завладеть вниманием слушателей, надо начинать речь именно так, постепенно повышая интонацию, вводя риторикой в транс. – Позвольте мне изложить свое отношение к тому, другому миру, чьими представителями являются люди, которые, в то время как наши солдаты сражаются в темных туннелях и на заледенелых просторах разрушенного города, любят вести тактичные разговоры на благополучных станциях Красной линии. Люди, которые несут основную вину за развязывание этой войны. Я говорю об этих предателях рода человеческого – о коммунистах. Но более всего мне интересна личность их генсека партии – Москвина. Я не буду останавливаться на оскорбительных выпадах, сделанных по моему адресу этим так называемым руководителем. Никому не интересно, что он называет меня рэкетиром и бандитом. Я не говорю уже о том, что Москвин не может меня оскорбить, ибо я считаю его сумасшедшим, таким же, какими являются эти брамины из Полиса… Сначала они подстрекают к войне, затем фальсифицируют ее причины, затем, прикрываясь своим псевдонаучным лицемерием, медленно, но верно ведут человечество к войне, привлекая идолов в свидетели праведности своего нападения – обычные манеры преступников, пытающихся все сделать чужими руками.
Москвин виновен в ряде тягчайших преступлений, в нарушении межстанционных законов. В незаконном захвате торговых дрезин и другой собственности наших граждан. В своих усиливавшихся нападках Москвин, в конце концов, зашел так далеко, что приказал своим людям уничтожать всех граждан Рейха, на любых станциях, что противоречит всем законодательствам, принятым в метро.
В то время как в Рейхе под руководством национал-социалистов произошло беспрецедентное возрождение экономики, культуры и искусства, генсек Москвин не добился ни малейшего улучшения жизни на своих станциях. Это неудивительно, если иметь в виду, что люди, которых он призвал себе на помощь, или, скорее, люди, которые поставили его руководителем, принадлежат к недочеловекам, заинтересованным в разложении общества и беспорядках. Все проблемы нашей нации во все времена были от цветных!
Голос Марка звонко звучал на станции, отражаясь от мраморных сводов, завораживая, окутывая собой публику. Снова понизив интонацию, фюрер после паузы, которую он специально выдержал для того, чтобы слушатели прониклись волнующей его проблемой, продолжил:
– Так вот, господа, судьба преподнесла реальный шанс покончить с этим неуважительным отношением к нам – к лучшим представителям выжившего человечества. Это коммунистическое отребье, – продолжал он, – будет вынуждено в ближайшие время сосредоточить все свои силы на чегеваровцах, – он кивнул в сторону Штольца, отдавая должное разработкам аналитического отдела. – И после тяжелых потерь в боях не захочет идти на какой бы то ни было риск в нашем направлении, а думая, что и мы измотаны и обескровлены, с нашей стороны они тоже не ожидают активных действий.
Он развернулся к брату, мрачной темной стеной стоявшему за его спиной, и требовательно протянул к нему руку. Тот без промедления подал ему папку. Раскрыв ее, фюрер вынул пожелтевшие листы бумаги. Штольц переглянулся с шефом. Вот он козырь – вишенка на торте. То, ради чего была такая долгая риторическая преамбула, обильно приправленная националистическими бреднями в этом театре одного актера.
– В данных архивных документах наш шанс воспользоваться благоприятно сложившейся ситуацией и захватить сердце Красной линии – станцию Лубянка, тем самым мы освободим от гнета коммунистов станцию Кузнецкий Мост, поправим свое экономическое положение и одним ударом разрежем эту «красную змею» пополам, – произнеся последние слова, практически сорвавшись на фальцет, Марк насладился заслуженным дружным троекратным «хайль» от собравшихся подчиненных. Взяв протянутый секретаршей стакан с водой, он сделал большой глоток, чтобы смочить высохшее горло, и уже тихим голосом продолжил:
– Прошу службу безопасности во главе с господином Шварцем совместно с разведкой ознакомиться с данным документом и подготовить подробный план предстоящей операции, – вскинув руку в приветствии, фюрер развернулся и быстрым шагом скрылся в своих апартаментах, оставляя избранных высших чинов Рейха оживленно обсуждать услышанное.
Тарас Михайлович Банный шел на свою станцию в раздумьях. Во-первых, все эти документы и воззвания фюрера предвещали новый всплеск боевых действий. А во-вторых, эти новости были двусмысленные.
Раньше Тарас Михайлович довольствовался солидным процентом, который ему «заносили» начальники блокпостов. В конце концов, он благодетель, он за «небольшую» мзду позволял своим офицерам жить хорошо. Да вот еще небольшой барыш давала контрабанда из Ганзы, налаженная им. Это был, как он считал, незначительный, но стабильный приработок, позволявший Банному жить безбедно, не привлекая к себе внимание сильных мира сего, плюс он имел поддержку определенного количества верных ему людей. И даже тот факт, что Штольц знает о его маленьких грешках, не омрачал ему жизнь. «Да, знает, но он же не требует от него выплат… пока не требует. А если гауляйтер будет аккуратней и чуть поумнее, то и не потребует».
Он остановился на замершем уже двадцать лет назад эскалаторе, отдуваясь и вытирая платочком вспотевшее лицо. «В конце концов, ему же не воевать, а этот проклятый штандартенфюрер обязательно полезет в пекло за новым железным крестом. А на войне стреляют, и кто там разберет, откуда прилетела пуля». Банный ухмыльнулся. «Все-таки война – это хорошо. Одни плюсы. Новые возможности в новом месте, новые деньги и опять же новые возможности, только теперь решить старые дела в свою пользу». Тарас Михайлович пришел на станцию Чеховская уже приободренный. Он определился. Просто так улучшить Штольцу репутацию он не даст – приложит все возможные усилия, чтобы этот путь для штандартенфюрера был тернист. Война Банному выгодна, и этим он будет пользоваться без стеснения. Он не может пренебречь такой возможностью восстановить свой статус, прежде всего в своих глазах и, во-вторых, в глазах своих подчиненных. Штандартенфюрер Георгий Иванович Штольц объявил войну, и гауляйтер Тарас Михайлович Банный принимает этот вызов.
Комендант давно не был в этом месте – собачий питомник. «Да что, там…» – покопавшись в памяти, Тарас Михайлович так и не вспомнил ни одного случая, чтобы он посещал это заведение. Собак не любил с детства – были у него скорбные случаи общения с этими четвероногими, что оставили в памяти, да и на мягком месте, яркие шрамы. Но делать было нечего, Макса Вайзера с уверенностью можно было найти только тут. А гауляйтер понимал, что без помощи этого авантюриста с садистскими наклонностями Штольца ему не зацепить. Ситуация требовала найти союзников, и штандартенфюрер Вайзер как никто другой подходил на эту роль.
Запах! Банный с брезгливостью сморщил нос. Воняло псиной, собачей мочой и подгнившим мясом. Вонь и оглушающий лай нескольких собак ввели гауляйтера Чеховской в ступор. В тупике, недалеко от маленького свиного загона, стояло несколько просторных клеток, в которых, оглашая своды громким лаем, его встретили местные обитатели. В основном, насколько разбирался Банный, это были немецкие овчарки. Они с остервенением кидались на проходящего мимо них толстого мужчину, просовывая морды межу прутьями, пытаясь достать его зубами. Тарас Михайлович, опасливо обходил этих зверюг, брезгливо отряхивая с мундира попавшую на него слюну. Путь его лежал в комнатку кинологов, находящуюся в самом конце прохода. Сквозь щели грубо сколоченных досок пробивался свет. Это обещало гауляйтеру, что страдания его не напрасны и там он найдет Вайзера.
Гремя цепью, от стены отделилась огромная тень. Поблескивая красными глазами, дорогу ему перегородил черный как смоль ротвейлер. Глухо зарычав, он ясно давал понять, что в лачугу кинологов Банный пройдет, только пожертвовав частью своего тела. Тарас Михайлович оторопело остановился. Понимая, что бежать уже поздно – цепь давала псине довольно большой запас пробега, а неповоротливый Банный вряд ли успеет сделать и пару шагов – пробежка в несколько метров до двери кинологов представлялась ему скорее актом самоубийства, чем шансом на спасение.
– Банный, какого беса вас сюда принесло?.. Бобик, а ну на место!!! – Собака, услышав голос хозяина, потрусила в будку, и из темноты только и слышно было ее недовольное ворчание да видно поблескивание злобных красных глаз. – Проходите, Тарас Михайлович. Он вас не тронет. Добряк. Стареет.
Вспотевший от страха Банный, пожалуй, не согласился бы с Вайзером, что названный Бобик – добряк. Косясь на будку, он торопливо просеменил мимо штандартенфюрера и заскочил в комнату.
– Признаюсь, Тарас Михайлович, вы меня изрядно удивили. Вот где-где, а в этом месте я вас не ожидал увидеть, – Макс зашел за гауляйтером и прикрыл за собой хлипкую, сколоченную из нетесаных досок дверь. В маленькой комнатке почти все пространство занимал огромный вольер, в котором сука немецкой овчарки вылизывала четырех еще слепых щенков. Вайзер в форменной рубашке с закатанными рукавами, в черных галифе, заправленных в высокие берцы, вытер руки о тряпку, вынул из внутреннего кармана кителя, висевшего на гвозде, флягу и жестом предложил Банному.
Гауляйтер отрицательно помотал головой, но потом, подумав, взял фляжку и приложился к горлышку. Пережитый стресс требовал разрядки. С сожалением вернув штандартенфюреру емкость, Тарас Михайлович благодарно кивнул.
Макс отложил флягу и вопросительно посмотрел на собеседника.
Банный не знал, с чего начать. Он репетировал всю дорогу разговор, но встреча с Бобиком совершенно выбила его из колеи.
Видя затруднение коллеги, Макс сжалился.
– Так что же привело вас сюда?
– Э-э-э.
– Да ладно, Банный, не напрягайтесь. Тут не надо политеса. Знаете, почему я люблю собак? Они не понимают недомолвок. С ними надо прямо и откровенно. Поэтому раз вы здесь, то давайте рубите прямо в лоб – что вам от меня надо?
Банный подумал еще немного и, собравшись мыслями, выдал:
– Мне нужен союзник.
– Союзник? Союзник против кого?
– Штольца…
Вайзер заржал во весь голос, да так, что притихшие за стеной собаки снова залились громким лаем, а лежавшая в вольере сука прижала уши и с опаской стала подпихивать щенков себе под брюхо.
Банный смущенно потупил глаза и уже собрался выйти, но развеселившийся Макс махнул рукой, мол, да ладно вам, и указал тому на свободный табурет. Насмеявшись вволю, он вытер выступившую слезу и судорожно вздохнул, почти всхлипнул.
– Ну, развеселил ты меня, Тарас. Не скрою. Все что угодно ожидал от тебя: от коммерческой сделки по продаже щенков до войны с Ганзой, но это… А что со Штольцем, почему сразу не с фюрером?
– Хватит издеваться, Вайзер, вы же не дурак.
Еще похихикивая и бросая на собеседника смешливые взгляды, Макс Вайзер кивнул:
– Понимаю. Не надо быть Штольцем, чтобы понять, что он крепко схватил тебя за яйца. Что нарыл на тебя компромата и шантажирует… требует поделиться?
– Если бы… я бы с радостью поделился, да и в долю взял, так эта скотина не берет. Боюсь, цена будет очень высокой. Вот и решил – на опережение.
– Серьезного ты себе врага завел. Ну и что ты на него накопал?
Банный понуро опустил голову.
– Что, совсем ничего?
Гауляйтер отрицательно помотал головой.
– Чувствую всем нутром, что далеко не все чисто, а информации нет. Биография – как у младенца… ни единого пятнышка. Так ведь не бывает. Я прожил жизнь и знаю, что чистеньких в этом мире нет. Если личное дело, как икона, то точно – там болото с чертями. Может, через помощника его подобраться? Как его? Фриц… Фриц… – Банный щелкнул пальцами, вспоминая фамилию, но так и не вспомнил.
Вайзер подошел к вольеру и достал одного из щенков. Овчарка-мать жалобно заскулила, волнуясь за отпрыска.
– Тарас, видишь этого щенка? От меня зависит, вырастет он злобным монстром, готовым порвать любого, на кого я укажу или ласковой игрушкой в детском саду. Вот из него еще можно что-то сделать. А вот ваш Шмольке, – Банный поднял палец, вспомнив фамилию помощника, – …уже не щенок. Он уже пес Штольца и порвет любого, на кого тот укажет. Ну, хорошо, а что я с этого буду иметь?
– Долю со всех моих предприятий.
– Чтобы Штольц замел и меня вместе с вами? Нет уж, увольте. Я перед ним – как открытая книга, со всеми своими достоинствами и недостатками, может, поэтому я ему и не интересен. – Вайзер задумался. – Ладно, хорошо. Я помогу вам. Если у меня появится какая-нибудь информация – она ваша. И это ради самой игры. И возьму я за это с вас всего лишь…
Банный замер, хотя был уже согласен расписаться кровью в договоре с дьяволом.
– С вас, Банный, неограниченный доступ к вашему элитному бару. О нем уже легенды ходят по всему Рейху.
Глава 8
Бег по краю пропасти
Она злится. Это ясно видно. Туман сгустился до темно-фиолетового и стал похож на рассерженный пчелиный рой, потерявший свою царицу. Сгустки тьмы хаотично мечутся вокруг него. Он в этом виноват?.. Нет, его окружает белая пелена, будто Она укутала его, как самое ценное, в кокон спокойствия. Чтобы уберечь… чтобы не повредить в пылу своего гнева. Это что-то снаружи Ее раздражает. Что могло Ее так расстроить? Словно услышан его вопрос – снова эти морды с жуткими оскалами. Их много, миллионы, собравшиеся всего в одну… огромную и отвратительную с капающей кровавой слюной… пасть. Как же Ей не нравится эта морда. Она от гнева начинает разрастаться, пытаясь дотянуться до нее. Сергей это чувствует. Хотя он – это и отдельная, пытающаяся сохранить себя личность, и одновременно уже всего лишь часть… Сергей понимает и принимает Ее гнев, получая в ответ импульс одобрения. Они одно целое, чувствуют друг друга, и это Ее немного успокаивает. Только вдруг, среди этого множества страшных лиц, он замечает одно родное. Маленькое, затертое и почти незаметное среди этого скопища, но теперь Сергей не видит других, только это родное лицо! Катя… Она там, среди этого ужаса. Одна! Он должен помочь ей, а он тут… часть этого… часть сущности… Нужно освободиться от оков этой непонятной штуки.
Его мысль Ей не понравилась. Стало понятно, что избранник, которого Она так долго приручала, хочет уйти. И не просто уйти, а уйти к другой личности. Ревность… Новая, ранее непознанная эмоция. Посмаковав, пощупав ее энергетику и ощутив силу, Она откинула ее – больно злая и разрушительная. Темно-фиолетовый вихрь еще сильнее сгустился, после чего посветлел. Она стала напоминать себе ту морду, до которой хотела дотянуться, чтобы уничтожить, и это ее напугало. И сущность ненавидящая, сущность, питающаяся страхом, испугалась. Это событие настолько удивило разумную пустоту, что та замерла, анализируя собственные ощущения.
Парень будто очутился в застывшем водовороте. Задумчиво оцепенели всполохи, до того перемигивающиеся между собой всеми цветами радуги, сквозь них стали проступать очертания… внутренностей вагона метропоезда: потертые кресла со скрюченными на них скелетами детей, мужчин, женщин; оторванные перекрученные поручни; двери со стершимися буквами, собирающимися в предостережение «не прислоняться». Он плыл? Летел? Нет… он, скорее, перемещался среди всполохов, стараясь выполнить предостережение, начертанное на дверях, чтобы не потревожить ее. Это было очень сложно, находясь в двух мирах одновременно, надо было сконцентрироваться, чтобы части его не разбрелись, обходя замерший вихрь, не потерялись в лабиринте ее молний. Сохранить себя и продвигаться вперед. Он знал, что если выберется за пределы Ее или поезда, будет свободен. А ведь человеку было очень жаль Ее. Она бедная и одинокая.
***
Судя по содержащейся в документах информации, это был протокол задержания. Буквально за два дня до катастрофы на въезде в столицу остановлен мусоровоз. Оперативники хорошо сработали и выдали на задержание точную дату и номер машины, в которой ввозили в город среди всякого хлама целую тонну неизвестного порошка. Предположили, что это наркотик… Выбор транспорта доставки был вполне объясним. После известных событий в разных городах въезд грузового транспорта на территорию столицы был запрещен. Исключения составляли только машины, обслуживающие город. Это дорожники да мусорщики. По большому счету, если бы не было стукача, искать эту машину пришлось бы долго. Машину задержали, а «наркотик» пока сложили на склад вещдоков.
Уже вот это несоответствие по объему напрягло Георгия Ивановича. «Тонна! Это же можно не только всю Москву в нирвану запустить, но и страну целиком, включая стариков и малолетних детей. А деньжищи-то какие баснословные!» Кто это будет транспортировать двадцать мешков с порошком, пускай и под прикрытием? Но самое примечательное, что среди мешков с «веществом», чем-то похожим на сахарную пудру, обнаружена неприметная картонная коробка с пятью килограммами пластида. «Странное сочетание – героин и пластид». Все в этой истории ему не нравилось. А потом Штольц наткнулся на неприметную бумагу – протокол экспертизы, и он замер от жуткой картины, которая теперь в полном объеме стояла у него перед глазами. «Заключение: Белый порошок, представленный на химическую экспертизу, является взрывчатым веществом циклотриметилентринитрамина». Огромная химическая формула не пугала, а вот коротенькое слово в скобках (гексоген) просто ввело в ступор. Посреди Москвы лежит тонна опасного взрывчатого вещества, о котором никто не знает. Теперь понятно, зачем пластид. Наверное, в качестве детонирующего взрывателя. Зачем нужно было такое огромное количество взрывчатки, незавершенное следствие умалчивало. Но главное, что все это, по нынешним меркам богатство, находится где-то в бескрайних подвалах «Петровки», было ясно. И следователь, который вел это дело, был в курсе, где хранится изъятое. А так как уничтожать «порошок», пока ведутся следственные действия, никто не собирался, а об этом проклятом протоколе экспертизы так никто и не успел узнать, то взрывчатка до сих пор ждет окончания следствия… или своего применения.
Георгий Иванович откинулся на спинку стула, отвел взгляд от пожелтевшего от времени документа, лежавшего на столе, и задумчиво уставился на лампочку. «Да, это бомба… причем во всех смыслах этого слова! Достаточно только информации, что Рейх владеет таким количеством гексогена, чтобы переменить расклад сил в метро». Но Штольц даже не сомневался, что Марк способен использовать взрывчатку. Причем не просто для демонстрации мощи, а максимально жестко, с наибольшей выгодой. Вся система Рейха построена на страхе и жестокости. Все проходят серьезную проверку на лояльность, несмотря на то, при каких условиях пришлось попасть на фашистские станции. Десять лет назад пришлось проходить эту проверку и Георгию Ивановичу Штольцу. И прожив десять лет среди этих людей, он понимал, что его проверка была в самой мягкой форме… практически формальной. Больно уж были заинтересованы в нем высшие чины Рейха.
Тогда… осторожно ступая по мокрому, только что вымытому мраморному полу, он последовал за черной прямой спиной Константина Ширшова – бессменного рейхсфюрера, перед которым расступались с почтением, не забывая вскинуть правую руку в приветствии с оглушительным воплем. Путь был неблизким, Штольц уже сожалел о покинутой им тишине библиотеки и книге Фридриха Ницше, которая так и осталась недочитанной. Серьезный вид начальника рейхсканцелярии не оставлял сомнений в том, что вероятность вернуться к прерванному занятию далеко не стопроцентная. Путь лежал в безраздельные владения СС: в тюрьму на станции Тверская, где наверняка ждало очередное испытание веры и преданности. Прежде чем Георгий Иванович увидел, что ему хотят продемонстрировать, обо всем успело предупредить обоняние – тяжелый запах, очень знакомый, неприятный…
На первый взгляд три человека стояли рядом, но один из них не смог бы удержаться в вертикальном положении, если б его не привязали за руки к стальной решетке. То, что было человеческим лицом, больше напоминало красно-черную распухшую маску. Кровь стекала по полуголому телу, под ногами уже набралась порядочная лужа, подсохшая, со свежими каплями сверху. Странно помятые ребра еще вздрагивали как-то неравномерно, поперечные красные полосы от ударов на боках отчетливо вырисовывались на бледной коже. Человек напоминал сломанный механизм, который никогда больше не будет функционировать, как прежде. Если вообще хоть как-то будет.
– Он сомневался… А вы сомневаетесь, Штольц?
Обыденный вопрос, будто рейхсфюрер интересовался, что сегодня планируется подавать на ужин. Георгий Иванович повидал немало окровавленных тел, это часть его жизни, а последний на его памяти растерзанный до неузнаваемости труп наблюдал не так давно, в застенках Красной линии. И хотя к этому сам Штольц руку не прикладывал, но процесс превращения здорового человека в бездыханную отбивную вынужден был наблюдать полностью. Отличие было небольшим – там уже бездыханное тело, а тут парень еще пока дышал. Пока…
Просто висит на веревках никто, и звать никак. Глупый, вероятно, молодой человек, который не владел собой должным образом, не смог выжить среди хищников – не соглащался с ними, протестовал против их бесчеловечных законов. Можно ли требовать он нелюдей стать людьми? Телу на крюке нужно было раньше об этом подумать и крепко помнить о том, что выживает сильнейший. Теперь ему лишь остается поскорей сменить этот несовершенный мир на другой, лучший, если таковой и вправду существует.
– Нет, не сомневаюсь.
«Не сомневаюсь. Ничуть. Просто ни единому слову не верю».
Рейхсфюрер внимательно наблюдал за лицом испытуемого, но там читалось только высокомерное превосходство живого над мертвым. Пока еще живого… Штольца бесполезно пугать кровопролитием. Нет, нужно придумать что-то еще, чтобы проверить, чужой боли недостаточно, а своей собственной он пока не заслужил.
– А вы готовы страдать за свои идеи, Георгий Иванович?
– А вы?
– Я, в отличие от вас, эти идеи создаю. И скорее заставлю страдать других, которые со мной не согласятся. Идеологическая составляющая очень важна для нас. Без нее общество мертво духовно.
– Любая попытка победить определенную идею силой оружия обречена на провал, если только борьба против враждебной идеи сама не примет форму борьбы за новое миросозерцание. И лишь когда против одного миросозерцания в идеологическом противостоянии и всеоружии выступает другое миросозерцание, тогда и насилие сыграет свою решающую роль и принесет пользу той стороне, которая сумеет его применить с максимальной беспощадностью, не считаясь с тем, что война не станет быстрой, – Штольц отчеканил увековеченную в книге мысль Великого фюрера, хоть и на свой риск переиначил некоторые слова, и взглянул на оппонента, постаравшись убрать подальше мысли собственные. Рейхсфюрер одобрительно кивнул.
– Хорошо. Тогда не будем откладывать практику. Особенно практику беспощадности.
И повел испытуемого дальше вдоль ряда камер и клеток. Развитая, отлаженная машина подчинения чужой воле здесь работала без сбоев и на полную мощность. Иначе не было смысла столько места отводить под тюрьму для узников. Рейхсфюрер остановился возле одной из клеток и указал рукой внутрь, приглашая тоже полюбоваться содержимым. Потом достал из кармана пистолет.
– Приступайте к делу. Посмотрим, не ограничились ли вы одним лишь знанием теории… Всегда старался быть осторожнее с людьми, которые лишь рассуждают, но не делают. Гитлер также никогда не доверял им.
Мужчина за решеткой вжался в противоположную стену, Штольц смотрел прямо в его темные испуганные глаза, в которых обреченность смешалась со смертельным ужасом. «Трудно ненавидеть по чужой указке, но можно преследовать собственные цели. Жить. Убить одного? Конечно, убить, чтобы спасти сотни. Может быть, тысячи». Эти мысли не заняли и доли секунды, палец надавил на спуск. Но выстрела не последовало. Раздражение даже изображать не пришлось, Штольц попробовал еще раз, но пистолет просто не зарядили. Приговоренный продолжал сжиматься в комок за решеткой и только удивленно чуть приоткрыл один глаз после второго щелчка.
– Это что за театр?! – Георгий Иванович бросил пистолет рейхсфюреру, тот поймал оружие на лету, вынул пустую обойму и начал снаряжать в нее патроны. – Я вам что, артист, чтобы вас развлекать?
– Да кто ж вам даст сразу боевое оружие? Вы могли выстрелить и в меня… – Ширшов протянул Георгию Ивановичу «ПМ» рукояткой вперед. – Теперь я больше уверен в вас, Штольц.
Георгий Иванович снова взял на прицел пленника в клетке, новая игрушка забавляла, а устроить представление и он может, не все ж тут одному рейхсфюреру веселиться…
– Что вы делаете?! Стойте! – закричал Ширшов. – Это наш осведомитель, просто пришлось его поместить сюда. Нигде больше не может находиться человек неправильной национальности. – Ширшов даже побледнел. – Ну, вы даете… Не ожидал от вас, если честно. А еще интеллигентный человек, учитель… Нет, уничтожать цветных – это, конечно, похвально, но те, кто верно служит нам, покупают себе жизнь. До поры до времени, конечно, – добавил он, когда немного удалился от решеток.
– Я не люблю подобных розыгрышей.
– Вы обиделись на недоверие, Штольц?
– Обиделся, – мрачно ответил тот, щелкнув предохранителем и убирая оружие за пояс. Теперь пистолет будет в его распоряжении. Чего еще ждать в будущем? Какие проверки? Он готов, хватит и сил, и хладнокровия. Только одна искорка жизни теплилась под ледяной коркой, давно сковавшей душу. Спрятать ото всех этот огонек, прикрыть собственными ладонями, обжигая их, но такова цена… Помнить каждую минуту и одновременно накрепко забыть. Чтобы не выдать себя ничем, даже во сне. И не переигрывать. Весь этот Рейх – одна сплошная режиссерская постановка с криво намалеванной свастикой, и нужно четко понимать, с каким настроем выходить на сцену, а что изобразить за кулисами… Ширшов тут не более чем младший помощник, а директора этого театра не видит никто. Может быть, его и вовсе нет на этих трех проклятых Богом и людьми станциях. А может быть, он скрывается среди рядовых, просто не разглядеть ума и организаторских способностей за искусной имитацией пустого взгляда «верноподданного». Штольцу казалось, что он просчитал все варианты. И на все был один ответ: не расслабляться ни на секунду. Ну что ж, ему не привыкать…
Георгий Иванович понимал, что разговор еще не закончен. Ширшов сел за стол напротив и, заложив ногу за ногу, внимательно смотрел на Штольца. Переигрывать хозяина было еще не время, и лишняя собранность и хладнокровие способны насторожить седого опытного волка.
В кабинете над небольшим скромным столом висел портрет знаменитого усатого лица. Константин Сергеевич и сам носил усы, небольшие и почти седые, но не старался уподобиться идолу за спиной. Гитлер сам по себе, а у этого человека свой взгляд на вещи – это хорошо. И плохо. Яркие индивидуумы самые трудные противники.
И Штольц отсалютовал портрету с громким «хайль».
– Сядьте уже… – устало проговорил Ширшов. – Мне начинает казаться, что я поспешил с решением.
– Судя по увиденному мной, это было правильно? Ну, как я решил…
– Это было правильно там, снаружи. А здесь я предпочел бы увидеть того, кто сумел правильно воспринять и истолковать великие идеи и книги, а не тупо молящегося с воодушевлением на эту усатую икону! – Ширшов не смог подавить усмешку при виде удивленного лица Штольца.
Что скрывать, такой откровенной насмешки над идолом в этих стенах тот не ожидал. И рейхсфюрер, по праву собрав лавры, продолжил:
– Вначале было слово. И не стоит забывать об этом, Георгий, можно я буду так вас называть, вы же младше меня? И если хотите оправдать мои ожидания и мне понравиться. А я же прекрасно вижу, как вам хочется этого. Тогда не буду заставлять вас гадать, а просто скажу, чего хочу. Лучшее, что может быть в этом мире сейчас, – порядок. Ordnung! Именно к этому должен стремиться каждый разумный человек в окружающем нас хаосе. А кто сумел лучше добиться порядка в обществе, чем германский лидер прошлого века? Он в этом мой кумир, а не во внешней атрибутике. Важно, Штольц, что у вас внутри… Хотя и ваш внешний вид также говорит о стремлении к порядку. Вы еще относительно молодой, чтобы чувствовать, и достаточно взрослый, чтобы мыслить. Это не комплимент, а констатация факта, я давно не руководствуюсь в принятии решений личными симпатиями. И никому из нас не позволено действовать подобным образом: все во имя общего дела! Вы нужны мне здесь, этого требует от вас Ordnung.
Ширшов так произнес это слово, что на сей раз оно прозвучало без малейшего русского акцента. Стальной блеск в глазах рейхсфюрера говорил о том, что апелляций на его решение подавать не стоило. И Штольц кивнул с уважением – эту уверенную и бескомпромиссную силу стоило уважать.
– Спасибо за доверие, господин Ширшов.
Ему казалось, что на Красной линии он рисковал всем. Нет, только теперь ему есть, чем рискнуть! Не жизнью… А чем-то более важным.
– Да, Штольц, вам оказана честь, и, надеюсь, вы оправдаете столь высокую степень доверия. Именно СС делает Рейх не машиной убийств, а дает необходимый инструмент воздействия, мы не людоеды, нам не нужна одна лишь человеческая плоть, но нужны и чистые души.
– Очистить мир от скверны и построить новое общество?
– Безусловно.
Штольц уже понимал, что рейхсфюрер не любит ни в чем чрезмерности, и несколько успокоился.
Воспоминания отпускали неохотно. Прошло десять лет, а казалось – это было вчера. Теперь он стал своим среди чужих. Настолько своим, что Рейх нуждается в нем, как никогда. Но ни тогда, ни сейчас они не понимали его. Боялись, уважали, нуждались в его неординарных аналитических способностях, но не понимали. И слава Богу, а то бы пристрелили в ту же секунду.
– Черт, как же не вовремя я подкинул информацию про чегеваровцев. Знай я, что у них такой козырь… – штандартенфюрер осекся, поймав себя на том, что размышляет вслух. В комнате аналитического отдела никого не было, но, как известно, и у стен есть уши.
Уже почти сутки прошли с того памятного заседания верхушки. С тех пор Штольц не ел и не спал, пытаясь найти достойный выход из тупиковой ситуации. Ему как никогда нужна была связь с центром, но что мечтать о несбыточном, когда надеяться можно только на себя. Что тут думать – взрывчатка в метро попасть не должна, причем ни к кому. А это значит, что ее надо уничтожить на месте. Но как это сделать – вот вопрос вопросов. Что делать, Георгий Иванович понял сразу, но как это провернуть, он не знал… Была бы связь – отправил бы депешу, а там из Полиса сталкеры спокойно добрались бы до объекта и уничтожили его, но… полное отсутствие связи и абсолютное отсутствие времени для размышлений и подготовки к операции… вот так и выглядит цейтнот: надо действовать, а ни времени, ни средств на это нет.
Идея операции зарождалась в голове Штольца, но ухватить ее за хвост резидент пока не мог. В любом случае предстоит сложный и рискованный разговор со старшим Шварцем. Он обязан убедить этого перекачанного, но хорошо соображающего начальника службы безопасности в необходимости его, Штольца, участия в экспедиции на поверхность за взрывчаткой. Встав из-за стола, он аккуратно собрал листочки документов в папку и, выйдя из кабинета, направился в сторону перехода на станцию Чеховская. Пройдя по станции, которая содержалась в образцовом порядке, Георгий Иванович спустился по короткой лестнице, мимо отмытого до первозданного состояния памятника Чехову. Бросив взгляд на стыдливо прикрывающегося книжечкой великого русского писателя, Штольц невольно улыбнулся: «Вот, все-таки сохранилось, хоть и под землей, „великое“ ваяние Церетели». Стоит отмытый, сверкая бронзовой краской, в переходе. Георгий Иванович всегда поражался чистоте и порядку, процветавшему на станциях Рейха. Никаких нищих, проституток, неизвестных продавцов подозрительного вида. Граждане, проживающие тут, всегда опрятно одеты, и не видно праздношатающихся. Он предполагал, что порядок, или, как называл сие канцлер Ширшов – орднунг это основная причина, почему фашистский режим смог выжить. Порядок – это то, чего не хватает большинству станций. Другой вопрос, какой ценой достигается этот порядок.
Он сам стал свидетелем попытки изваять хотя бы в гипсе памятник Великому фюреру. Над статуей долго трудились по фотографиям, переделывая и украшая… Пока она не стала похожа на человека, но на вкус Георгия Ивановича сходство вышло слишком документальным. А комиссия высших чинов СС решила, что такая карикатура на Адольфа Гитлера никак не может быть представлена широким массам, потому памятник тихо уничтожили вместе с его творцом, скульптора расстреляли, чтобы неповадно было повторять подобное. Да и чтобы слухи о неудаче Рейха не разносил.
Спустившись по обездвиженному эскалатору, он отдал честь солдатам поста, которые замерли по стойке смирно при виде высокого чина, и быстрым шагом прошел в сторону рейхсканцелярии, где находилась вотчина лидеров государства. Штольц рисковал. Он должен был предложить реальный, то есть выполнимый логичный план взятия станции Лубянка с применением взрывчатки. В данном случае он не собирался изобретать велосипед. Ему вспомнилось, как в 1999 году до темноты он обходил с отцом двор, проверяя крепость замков на подвальных дверях и прочность слуховых окон своей многоэтажки. Тогда взрыв двух домов переполошил всю Москву. Долгое время бдительные бабушки звонили по поводу любого неопознанного мешка в милицию, независимо от того, что там внутри: картошка, мусор, сахар или взрывчатка.
– Все уже давно придумано до нас. – Георгий Иванович понимал, что если его собственные действия не увенчаются успехом, и гексоген с пластидом попадет в руки фашистов, это означает, что он вручает им грозное оружие с планом его применения. Затея была сродни бегу по краю пропасти. Он должен все рассчитать до малейшей мелочи, поскольку не имеет права на ошибку. Ошибка означает смерть. Причем не только его – возможно, всего оставшегося человечества в границах Московского метрополитена.
Доложив о своем визите секретарше, штандартенфюрер был удивлен, что его проводили не в кабинет Сергея Шварца, а в личный кабинет фюрера. В помещении находились оба брата. Старший вольготно раскинулся в черном кожаном кресле, которое жалобно поскрипывало под его массой, а фюрер сидел за своим дубовым столом и приветливо улыбался замершему в дверях со вскинутой рукой Штольцу.
– А, Георгий Иванович, проходите. Почему-то я не удивлен, что с планом пришли именно вы, а не ваш генерал. Поверьте, мне как никому известно, кто является генератором идей в вашем отделе, причем независимо от того, кто мне о них докладывает. И я могу отметить, что вы, мой дорогой, являетесь очень ценным сотрудником.
С этими словами Марк Шварц вышел из-за стола и приветливо протянул Штольцу руку, показывая ему свое личное расположение.
– Мой фюрер, я хочу предложить вам план захвата станций Красной линии. План рискованный, но вполне выполнимый.
– Мы внимательно слушаем. – Марк посмотрел на брата и вернулся за свой стол.
– Мой фюрер, идея заключается в том, чтобы коммунисты не только нам не мешали, а и способствовали завозу мешков с взрывчаткой на свою станцию.
– А разве такое возможно? – Марк с нетерпением поерзал в своем кресле и кинул насмешливый взгляд на брата. – При всем моем уважении к вашему таланту планирования операций такого рода, штандартенфюрер, я сильно сомневаюсь. Это больше похоже на магию. Не хотите же вы сказать, что Москвин сам попросит его взорвать, да еще и потребует доставки взрывчатки? В чем фокус?
Георгий Иванович улыбнулся, оценив чувство юмора фюрера. Хорошее чувство юмора присуще только умным людям, а уж дураком Марка Чёрного Штольц точно не считал.
– Да, операция рискованная, но не лишена изящности. Как известно, все новое – это хорошо забытое старое. Я предлагаю вам немного измененную схему доставки гексогена, существовавшую в конце двадцатого века у террористов, во времена второй Чеченской кампании. Наверное, помните, как в столице дома взрывали, мой фюрер?
– Что-то припоминаю, правда, в то время нам было… но это не важно, если можно, сразу перейдите к сути операции.
– Суть ее в длительной и кропотливой подготовке, которая заключается в том, что надо распространить слухи о том, что некоторые торговцы Ганзы – это, конечно, будут наши торговцы – обладают запасом соли.
– Просто соли? – недоверчиво произнес старший Шварц, и кресло под ним снова страдальчески застонало.
– Да, просто соли. Только одно «но»… это будет достаточно большой, можно сказать, стратегический запас соли. – Штольц немного снисходительно улыбнулся. – По моим данным, Красная линия испытывает большой дефицит в этом продукте. А у нас с этим проблем нет.
– Это что, мы должны уполовинить наш собственный стратегический запас столь ценного продукта? – Сергей Шварц даже повысил голос, но, видя, как Марк заинтересованно смотрит на докладывающего офицера, замолк.
– То есть, насколько я понял, вы хотите через третьих лиц продать часть нашей соли и под этим маскарадом протолкнуть мешки с взрывчаткой? – Марк задумался. – Хитро, и думаю, да, Москвин клюнет на эту наживку.
– Раз сама идея вам нравится, поясню детали. Естественно и продавцы в Ганзе и на Лубянке будут нашими людьми. Их задача подложить соответствующим образом промаркированные мешки с взрывчаткой, принять товар на Лубянке и отделить реальную соль от «камуфляжа». Для этого я собираюсь вывести из консервации резидента, который занимается продовольственными поставками на Красной линии.
– А дальше? – Марк уже ухватил идею, и по хитро бегающим глазкам было понятно, что она ему нравится все больше и больше.
– Дальше в ход вступают наши войска. Нужна мощная отвлекающая атака на Театральную. Хотя Театральная свободная станция, но находится под протекторатом Красной линии, и туннели к ней охраняются коммунистами. Там у нас сосредоточены основные силы, и коммунисты ждут атаку именно там. Не будем их разочаровывать… И когда все силы красных кинутся защищать крайнюю станцию, нам останется только активировать взрывчатку, отсекая войска противника от столицы. Взрыв станет сигналом для наших войск – они начнут захват Кузнецкого Моста и Лубянки. – Штольц сделал паузу и, посмотрев на внушительную фигуру Шварца-старшего, улыбнувшись, произнес: – А если захват Лубянки увенчается успехом, мы вернем наши запасы соли. Операция обязана быть успешной, поскольку мы одним ударом отсекаем красных от резервов и врываемся в их столицу. Получая в свое распоряжение несколько важных станций: Лубянку, промышленную станцию – Кузнецкий Мост, а при успехе и некотором везении, может, даже и – Театральную. И, собственно, политическое преимущество – обезглавливание Красной Линии. Мне кажется, они никогда не оправятся от такого удара.
– Да, идея мне нравится, и согласен – она изящна. Осталось дело за малым – найти взрывчатку и принести ее в метро. Это я поручаю твоим шталкерам, Сергей.
Начальник СД кивнул с важным видом:
– Я предлагаю поручить эту операцию Максу Вайзеру. Боевой разведчик, штандартенфюрер, выходец из шталкерфаффе. Лучше кандидатуры мы не найдем.
Марк задумчиво кивнул. Георгий Иванович набрался храбрости и произнес:
– Мой фюрер, я хотел бы просить вас о величайшей награде для себя. Я хотел бы участвовать в этой операции от и до, в том числе и в операции по доставке взрывчатки.
Фюрер Четвертого рейха, Марк Чёрный, внимательно посмотрел на замершего офицера. И, не найдя повода ему отказать, пафосно кивнул.
– Хорошо, номинально вы назначаетесь руководителем операции и, как руководитель, можете участвовать в вылазке на поверхность, но, как вы сами понимаете, там, – фюрер указал на потолок, – вы будете обычным бойцом со всеми вытекающими рисками.
– Да, я, конечно, понимаю. И спасибо за доверие.
– Не смею вас более задерживать. Выход на поверхность назначим на послезавтра, так что я бы вам рекомендовал познакомиться с группой.
Вскинув руку, Штольц развернулся и вышел из личного кабинета фюрера.
Сергей внимательно посмотрел в спину уходящего Штольца и вполголоса произнес: «Вайзер был бы лучше».
Глава 9
Зрелище
Василий Андреевич, которому поручили курировать восстановление связи со Штольцем, был в затруднительном положении. Он понимал, что невыполнение приказа грозит раскрытием лучшего агента, с таким трудом внедренного в Рейх, но как это сделать, он не представлял. Последняя надежда на законсервированного курьера, законспирированного под челнока между Ганзой и фашистскими станциями, позорно провалилась. Причем провал оказался глупым до абсурда. Караван был атакован мутантами на опасном Цветном бульваре, и агент погиб, так и не донеся шифровку до адресата. Хорошо, что хоть депеша досталась подземным монстрам, а не подоспевшему на помощь патрулю Рейха.
Нет, майор не боялся раскрытия резидента – расшифровать послание без кода было практически невозможно, – но сам факт наличия такового в рядах верхушки Рейха чрезмерно возбудил бы всю службу безопасности фашистов и крайне осложнил бы работу Георгия Ивановича, тем более в столь щекотливый момент – отсутствия связи с центром.
Столь беспомощным он себя никогда не чувствовал. Даже в то время, когда сам был резидентом на Красной линии – негласным помощником и одновременно оппонентом Штольца – когда был настолько близок к раскрытию, что оказался вынужден экстренно покинуть свой объект резидентуры. Тогда он действовал, что-то делал, а теперь… Он ничем не мог помочь Ментору. Только сидеть и ждать. Ждать сведений от Штольца, ждать ходов противника. Ведь их отчаянные, необдуманные ходы могут навредить общему делу.
Оставался лишь сомнительный резервный вариант с пареньком-курсантом. Литвинов рвался в бой. А вот этого делать ни в коем случае не следовало! Может быть, инструктаж поможет ему понять, что требуется в такой скрытной и рискованной операции.
– Игорь, вы когда-нибудь читали нацистские листовки?
– Никогда, товарищ майор!
– Придется ознакомиться… – и положил перед ним на стол измятый листок из недр типографии Рейха. – Старик неплохо тренирует вашу память, так что читайте и заучивайте… Если что-то непонятно, спросите у меня.
Курсант погрузился в чтение, по-детски шевеля губами. Потом поднял непонимающие глаза на Иванова.
– Василий Андреевич, это же чушь какая-то.
– Значит, объяснять надо уже меньше, – усмехнулся майор. – Вам придется сделать вид, что эта прокламация так вас заинтересовала, что вы решили навсегда связать свою жизнь с Четвертым рейхом. Пойдете туда в качестве добровольца. Про листовку ничего не надо лишнего сочинять, вы ее просто случайно подобрали на полу и прочли. И хотите узнать больше об обещаниях светлого будущего чистой расы, которая должна властвовать в метрополитене и во всем цивилизованном мире.
Парень продолжал пялиться в листок. И не мог связать странные и страшные слова о превосходстве одних наций над другими с нарисованной сверху картинкой, где счастливые на вид мужчина и женщина держали на руках белокурого ребенка. Майор вздохнул.
– Тут понадобится не только смелость и самопожертвование… Немного притворства. Справитесь?
– Так точно, товарищ майор!
– Так же отвечайте и в Рейхе… Только звания будут звучать по-другому: «господин штурмбаннфюрер», а не «товарищ майор». Главной задачей будет разыскать там одного человека, который остался без связи и которому очень нужна сейчас наша помощь. Вот от него и таких, как он, действительно зависит во многом будущее человеческой расы! Какого бы цвета кожи она ни была.
– А кто он? – курсант уже догадался, что речь идет о внедренном агенте, но хотел знать больше.
– Он немец. Один из немногих настоящих немцев… Но среди этих переделанных на чужой манер имен трудно будет его распознать. Придется его найти, задавая вопросы очень осторожно. Вам сначала не поверят и будут держать под наблюдением.
– Я должен спросить про немца там? Если круг поисков небольшой совсем…
– Хорошо соображаете, Игорь, не зря вас рекомендовали… Придя туда, вы удивитесь многим именам, вот и спросите сразу, пока любопытство будет еще выглядеть неподдельным, есть ли этнические немцы на станциях. Или вам назовут нескольких, в том числе и Георгия Ивановича Штольца, или придется включить фантазию и разыскать его самому. Он занимает высокий пост в Рейхе, так что пробиться к нему непросто. Но вы будете знать его в лицо.
***
Ширшов ждал Штольца за дверью. Георгий Иванович знал зачем и выходить совсем не хотел. Почему-то ему казалось, что, несмотря на десяток лет безукоризненной службы на Рейх, рейхсфюрер продолжает его проверять. «Сколько уже можно?..» Сюрприза все равно не получится. О том, что блокпост задержал нескольких «черных», знала вся партийная верхушка – и все уже готовились идти на казнь. Зрелище ожидается не из приятных. Если в самом начале, пытаясь обосноваться в Рейхе, Георгий Иванович был готов убить кого угодно, то теперь он не сыграл бы так убедительно. Но от него и не ждали действий – его место в зрительном зале.
«Неарийцы» будут показательно уничтожены – нужно иногда поднимать боевой дух и подкреплять теорию практическими занятиями. Какой-нибудь проштрафившийся ефрейтор для этого не годился – сор из избы не выносят. Странно, почему же некоторые любят запах крови, почему именно он придает им сил? Чужой крови, разумеется. Резиденту уже не требовался адреналин, он его получает ежесекундно, в большой дозе, да и нет для него удовольствия в победе над слабым и безоружным противником. Сам от этого сильнее не станешь, а какой тогда смысл? Напрасная жертва. Идеология Рейха и национализм не уложились в сознании Штольца, он просто снова мимикрировал под среду. А вселить страх во врага можно и другим способом – показать настоящую силу.
Почему-то присутствие оживленной от предвкушения толпы не вызвало ни малейшего удивления – она, публика, должна любить подобные шоу. Скука заставит полюбить что угодно, если это вносит разнообразие в будние дни. Коммунисты развлекаются тем, что проводят на своих станциях демонстрации, бандиты устраивают гладиаторские или боксерские бои, а на фашистских станциях уничтожают всех, кто не подходит, по их понятиям, к чистой нации. Сомнительное развлечение. А вот лица присутствующих – настоящее зрелище. Не этот бледно-желтый человек с петлей на шее. Георгий Иванович лишь мельком скользнул взглядом по «черному», чтобы не выдать сочувствия, во всяком случае, некоторого сопереживания ситуации и посмотрел вокруг. Нет, не все собравшиеся здесь пришли по собственной воле, это радовало. Значит, здесь есть еще люди, которые, как он, не верят в фальшивые идеалы. Но слишком многие искренне ненавидели пленников, Рейх ли им замутил мозги или это жило в них с самого начала… Как можно ненавидеть незнакомца, ничего не зная о нем? Ксенофобия еще не повод для приговора. Вместе с жалостью Штольц испытывал любопытство, но вовсе не по тому поводу, что и все остальные: он снова не мог ощутить себя частью чего-то… Быть составной частью этого многоклеточного организма – себя не уважать. Хоть лицо отразило нужную эмоцию, уже неплохо.
В патетическую речь о пользе для человечества белой расы и вреде всех остальных, об избранности и превосходстве Штольц уже не вникал. Зачем, если он сам частично поучаствовал в ее составлении? Не удержался, некоторые корявые словесные конструкции резали слух бывшего учителя. Лишь бы не пропустить момент, когда нужно будет включиться в единый порыв и поднять руку более-менее осмысленно.
– Хайль!
Детсадовский стадный инстинкт. Но пистолет, приставленный к затылку приговоренного, выстрелил вполне по-настоящему, лицо «черного» превратилось в кровавую дыру, ошметками его плоти забрызгало первые ряды. Георгий Иванович оглядел себя. Ему не хотелось менять рубашку, а ходить испачканным по рейхсканцелярии считалось дурным тоном. Подошла очередь следующего, этот стоял прямо на высокой скамье, опустить голову ему мешала затянутая на шее петля. Человек просто закрыл глаза и шевелил губами, обращаясь не к безжалостным палачам, а к Богу, скорее всего Аллаху, которого рассчитывал скоро увидеть. И уж лучше его, чем толпу, которая пришла поглазеть на казнь, как на спектакль. Штольц не мог отвести взгляда от приговоренного, который держался со всем возможным достоинством, даже стоя босиком на грязной скамье. Нет, вера не поможет ему выжить, чуда не произойдет… И когда раздался глухой стук выбитой из-под ног опоры, вместо хруста позвонков послышался сдавленный хрип, петля захлестнула горло и сдавила шею. Молодая пара стояла перед штандартенфюрером: унтер-офицер в полевой форме и совсем юная девушка. Девушка обвила своей рукой руку супруга, уцепилась за него, но не в страхе, а для того, чтобы тот разделил с ней ощущения радости. Кем надо быть, чтобы хотеть разделить это зрелище со своим любимым? Не в силах понять этот девичий восторг, Штольц снова смотрел на дергающиеся в воздухе ноги, безуспешно ищущие опору, человек еще цеплялся за жизнь, хоть даже тени разума уже не оставалось в остекленевших, налившихся кровью глазах. Он уже почти узрел гурий рая? Или черную холодную пустоту небытия. Но судороги прекратились, мертвый пленник теперь был свободен. Штольц извинился перед Ширшовым, что вынужден покинуть столь незабываемое развлечение, сославшись на задание фюрера, и стал пробираться к выходу. Глухая стена людей надежно отгородила его от странной парочки влюбленных, наблюдать которых было для Штольца страшнее, чем саму казнь. Его собственная темница пока крепко заперта, решетки еще только предстоит сломать. Он обязательно придумает как…
Штольц продолжил проталкиваться через толпу, улыбаясь. Он услышал звук падения. Тело на помосте за спиной грохнулось на пол, значит, перерезали веревку. Настоящий немец аккуратно снял бы петлю, но русский не будет марать руки о распухшую шею и выковыривать не столь уж нужный ему толстый жгут из складок кожи, сдавивших его. Просто обрежет ножом… Благие намерения Ширшова о всеобщем орднунге не сбудутся, пока царит эта русская бесхозяйственность.
Штольц не стал оглядываться. Снова заскрипели доски эшафота, на который тащили очередную жертву. Рев толпы заглушил почти все.
– Во имя великого Рейха! Во имя великой нации!
– Хайль!
Ладонь Штольца уже привычным жестом взметнулась над головой, рейхсфюрер поторопился ее опустить – он торопился к выходу. Сейчас спасения от этого коллективного безумия и следовало искать только в аналитическом отделе внешней разведки! В апартаментах рейхсканцелярии, где хотя бы еще властвует разум. Здесь он спит вечным сном и продолжает порождать чудовищ.
– Хайль!
Где-то наверняка присутствовали те, кому этот оглушительный, сотрясающий своды «хайль» в действительности и предназначался. Они не могли пропустить подобное, но где же они? Опасаться надо каждого, ведь неизвестно, кто сейчас наблюдает из толпы. И за кем наблюдает. Априори предполагается – за всеми. Штольц не испытывал страха, маскировка была хороша. Ни расстрел, ни повешение не шокировали его и даже не удивили. Правила игры жесткие, но их необходимо соблюдать. Он знал, куда пришел, и что его ждет. Когда-нибудь и это закончится.
***
Если у кого-то подобные мероприятия и пробуждали первобытные инстинкты, то Штольц всего лишь вспомнил, что давно собирался поесть. Не то чтобы зрелище вызвало желание что-то проглотить. Притерпелся уже и не терял аппетита. Но возвращаться сейчас домой или идти в столовую для офицеров Рейха не было желания: дома слишком пусто, и сразу одолеют мрачные мысли, а в офицерском общепите, напротив, слишком оживленно, и детальное обсуждение петли и пули в голову действительно напрочь испортит настроение, какое еще осталось. Под лозунгом «Arbeit adelt»[2], легко уместившимся на колонне и совершенно не понятном русскому населению, съежилась знакомая девичья фигурка. Лизхен рассеянно смотрела в пространство и грызла ногти. Штольц подошел поближе, она узнала его и спрятала руку.
– Лизхен, тебе не кажется, что тут следовало бы изобразить die Arbeit ist nicht ein Wolf…[3] И это более соответствовало бы истине?
Девушка быстро перевела в уме простенькую фразу и улыбнулась, прикрыв рот ладошкой. На пальцах выступили капельки крови, что же могло так взволновать ее? Вот это и стоило выяснить.
– Ты не хотела бы пойти перекусить?
– Пойти куда?
Ее явно интересовало не место, куда ее вдруг решил пригласить старший офицер, а как он вообще может что-то есть после такого зрелища? Потому что старший. Потому и офицер… И ей, сотруднице рейхсканцелярии, которая ведет допросы, тоже не следовало быть такой нервной, эта мысль будто стронула с места еще один камешек. Не приведет ли это пока еле уловимое шуршание к оглушительному сходу лавины, не изменит ли такой привычный рельеф внезапной догадкой? Георгию Ивановичу не терпелось это выяснить, он предложил руку спутнице и направился в подобие кафе с громким названием «У Шванштайна», хозяин которого пытался придать заведению самый приличный вид, какой только мог вообразить. Жаль, фантазия у него была бедновата, да и респектабельность приходилось не реже раза в неделю поспешно восстанавливать после поздних посиделок буйной местной публики. Пока еще не вечер, и клиенты подобрались исключительно мирные. Цепкий глаз хозяина сразу выделил уверенного и подтянутого сотрудника аналитического отдела, которого он бросился обслуживать сам.
Крупный мужчина скорее был похож на мясника, чем на респектабельного бюргера, с громкой фамилией Шванштайн[4] – которым назвался сам и обозначил свое заведение. Яркая вывеска зазывала посетителей, но далеко не каждый житель Рейха мог позволить себе посидеть у Шванштайна. Больно уж кусались цены. Да и всем было давно известно, что хозяин служил сексотом у службы безопасности и исправно поставлял гауляйтеру Банному разговоры подвыпивших посетителей. Штольц, конечно, тоже знал об этой особенности хозяина, но он еще знал, что настоящие имя и фамилия могучего Шванштайна были Йозя Розенсон. И только слуха об этом было бы достаточно, чтобы взойти на эшафот сразу же за только что казненными азиатами. Это знание давало Штольцу спокойствие при посещении элитного заведения, а также увеличивало уважение хозяина до бездумного обожания и поклонения, да еще и гарантировало некоторые скидки.
– Здравствуйте, Георгий Иванович, проходите, посадим вас за лучший столик!
– Сажайте. – Штольц скептически оглядел засуетившегося бармена. – И обслужите как следует. Особенно даму.
– Даму… Тот прикидывал, для какой надобности офицер привел с собой столь юную девицу, и приготовился разнюхивать обстановку. И уже жалел, что опрометчиво пообещал посетителям лучший столик, который находился далековато от стойки в нише, чтобы шумные выпивохи не мешали ВИП-клиентам. Что дама будет пить? Есть?
Штольц отодвинул стул для Лизхен, она осторожно села на краешек, не привыкла ни к подобному обращению, ни к ухаживаниям вообще. Да еще назойливый хозяин не отходил, стараясь услужить.
– Свинина у вас свежая?
– Прямые поставки с Аэропорта! Зачем обижаете? У нас лучшее заведение Рейха.
– Лучшее заведение – это у нас в рейхсканцелярии. Но все-таки приготовьте ваш непревзойденный шашлык. И просьба: лично проследить. Чтобы не опозорить себя и меня перед такой милой девушкой.
Хозяин нейтрализован на кухню хотя бы на четверть часа, но есть риск не меньше времени провозиться с Елизаветой, которая от такого непривычного обращения засмущалась и вообще только сейчас осознала, что оказалась за одним столиком со Штольцем практически наедине! И он смущен не меньше, хотя бы для виду, словно поступок его был импульсивным, а не продуманным. Инициатива встречи должна была полностью исходить от него, тогда можно исключить проверку рейхсфюрера… Да и если бы Ширшов сейчас решил устроить Штольцу новое испытание, то не показывал бы сотрудницу и ее навыки. Наверное… Так почему бы самому не прощупать новые методы допросов?
– Лизхен, вам нравится работать с Константином Сергеевичем?
Девушка кивнула с воодушевлением, если она и распознает ложь безошибочно, то сама не умеет скрыть свои мысли. Иначе не грызла бы ногти у всех на виду, переживая после показательной казни заключенных.
– Приятно видеть такое симпатичное лицо среди нашего серьезного и довольно мрачного царства серьезных аналитиков и идеологов. А работаете вы… ну, просто настоящий Вольф Мессинг!
– Мессинг? – Лизхен задумалась. – А он с какой станции? С Пушкинской или Чеховской? Я такого не помню.
– Конечно, нет, его и я не помню, он же родился больше ста лет назад. Говорили, что этот человек умел читать мысли на расстоянии. И, наверное, как и вы, чувствовал правду и ложь.
– Да это вы врете, Георгий Иванович, не бывает такого. Специально придумали.
– Ничуть! Не верите мне, тогда спросите у Ширшова.
Елизавета растерялась почему-то еще больше. И Штольц не знал, как продолжить разговор… Но останавливаться не привык.
– Если не бывает, то какой же методикой пользуетесь вы?
Большие глаза недоверчиво уставились на него. Не пережал ли? Не почувствовала ли она сейчас себя на допросе?
Мужчина напротив что-то скрывал… Скрывал всеми силами, сидел неподвижно, ничто не выдавало его целей. А так хотелось узнать, зачем ее пригласили в это довольно дорогое заведение. Елизавете было приятно и в то же время настораживало. Жаль, что она не умеет, как этот Вольф Мессинг, ничего прочесть на расстоянии! А на контакт объект не шел. Объект ли? С кухни чем-то вкусно и многообещающе пахло, если ранее мыслей о еде не возникало, только чуть не вывернуло наизнанку в уголке из-за этого повешенного на помосте, то теперь Георгий Иванович все же сумел ее отвлечь, за что девушка была ему очень благодарна.
– А этот… Вольф, что он умел?
– Был в некотором смысле актером, развлекал публику, показывая такие вещи, в которые никто не мог поверить! – Штольц заметил, что женщина, которая приносила на столики еду, уже в третий раз проходит мимо, протирая пустые столы и стулья, от ее тряпки они чище не становились. Зато это занятие позволяло услышать разговор. – Девушка!
Польстил сильно, но в респектабельном заведении и подавальщица была вполне симпатичной. И не могла сделать вид, что не слышит, возраст и комплимент еще не позволяли прикинуться глухой.
– Чего изволите? – официантка моментально оставила в покое соседний столик, напоследок смахнув последнюю невидимую пылинку.
– Принесите что-нибудь выпить, пожалуйста. Мне покрепче, а девушке поприличнее…
Елизавета опустила взгляд, ее не раз угощали выпивкой, но никогда еще это не происходило так официально. Отказать просто невозможно, да и не хотелось. Георгий Иванович ничем не напоминал тех бесцеремонных парней, которые пытались ее напоить и предложить тут же отправиться в постель. Хотя и в рейхсканцелярии таких хватало.
– Так вот… Вернемся к нашему разговору. Не могли бы вы, Лизхен, поделиться секретом, что вы показали Ширшову? Он без проверки способностей не допустил бы вас к такой ответственной работе. Но ведь настоящие мастера всегда хранят свои секреты? – Лиза промолчала, так и не поднимая глаз. Штольц продолжал изучать ее лицо, приятное, но опять сильно испуганное. «Чего она так боится?» – Вольф Мессинг утверждал, что по неуловимой для обычного человека мимике и движениям тела можно о многом догадаться, наука физиогномика это подтверждает, существуют методики для того, чтобы отличать правду от лжи… Но как такая молодая девушка могла освоить их за такой короткий срок? С вами кто-то занимался с детства? Может быть, сам рейхсфюрер?
– Константин Сергеевич действительно знает меня с детства, потому проверками не мучил. Ну, почти… – Лиза наконец-то посмотрела Штольцу в глаза. – Он сам хорошо видит правду и обман. А вы сейчас пытаетесь меня соблазнить?
Она улыбнулась, но чувствовалось, что ответ на этот вопрос ее действительно волнует. Хотя Штольцу казалось, ответ должен был бы беспокоить посильнее! Или она даже готова в чем-то уступить? Нет, не во всем, разумеется, и не сразу, но не нужно и экстрасенсорных способностей, чтобы понять: Елизавете он симпатичен больше, чем многие другие. И она ему – тоже, хоть и не так, как девушка думает.
– Похоже, первую же проверку я провалил, – с грустным видом сказал ведущий аналитик Рейха. – Я хочу вам как минимум понравиться, – честно признался Георгий Иванович. – Сам не знаю, зачем вас пригласил, ведь пообедать вы явно могли и без моей компании. И если она вам неприятна…
– Нет!
Елизавета положила руку на его холодные пальцы, и Штольцу показалось, что это сделано не просто так… А имеет это отношение к методике? Ее энтузиазм настораживал и заставил мягко убрать руку со стола.
– Спасибо за доверие, а особенно – за ваш вопрос, потому что я уже не так молод, несколько отвык от свиданий. Пусть это будет обычным обедом коллег по работе.
На стол бухнулся поднос с двумя стаканами, которые подавальщица едва не расплескала от возмущения: действительно, черт старый, позвал девчонку да еще поит ее лучшими напитками! Георгий Иванович сдержанно поблагодарил фрау Хельгу, как гласило имя на бейджике, и взял свой стакан.
– Давайте, Лизхен, выпьем за ваши успехи.
– И за ваши?
– А что – мои? Они уже давно состоялись, и, боюсь, превзойти самого себя мне не удастся… – взгляд девушки вспыхнул недоверием. Штольц только улыбнулся, ведь она была права. Но пусть думает, что немолодой офицер просто о многом умалчивает по службе или набивает себе цену. В этом мужчины мало отличаются от парней.
Георгий Иванович говорил не о том, что думал! Это Лизе было ясно сразу, и даже не используя свой дар, она чувствовала какую-то неуловимую ложь в его словах. Простым обедом коллег это явно не было! Но и не было допросом… Когда он убрал руку, даже подумала: Штольц догадался о многом… Чтобы растянуть паузу, попробовала содержимое стакана. Крепкое, довольно противное, и сахару переложили. Ее успехи радовали рейхсфюрера, теперь и Георгий Иванович решил похвалить. Но не для этого он позвал пообедать, не для этого рассказывает про какого-то человека из прошлого. Хотелось довериться ему, в первый раз довериться кому-то, ведь этот мужчина многое разгадал в ней, от него ничего нельзя скрыть! И в этом они даже похожи. Напряжение чуть отпустило, Елизавета поняла, почему Штольц чем-то ближе остальных: у них обоих есть секреты, они оба не те, кем их считают, привычно надетые на лицо маски скрывают не врага, а просто помогают выжить. Довериться… Зачем?
Принесли шашлык, хозяин с гордостью поставил перед ними тарелку с шампурами. Мясо оказалось и в самом деле свежеприготовленным, не разогретым вчерашним, и оттого намного вкуснее. И пока Елизавета не расправилась с большей половиной блюда, ей было не до Штольца. Потом снова вспомнила о нем и с благодарностью улыбнулась, подняла стакан, тоже попытавшись предложить тост:
– Чтобы мы хотя бы иногда могли так посидеть вместе… с вами.
– Я так и думал, что вам понравится шашлык. – Георгий Иванович скромно улыбнулся. – Похоже, за вами ухаживали те, кто еще вовсе не умеет это делать.
– А вы… – и девушка поняла, что не знает, как продолжить! Спросить, «а вы ухаживаете?» или еще более пугающую ее саму мысль, возникшую, скорее всего, под действием алкоголя «а вы умеете?» Спросить, надеясь на что-то.
– А я продолжу про Вольфа Мессинга. Говорят, его способности помогали раскрывать преступления, хотя этого никто документально не подтвердил. Он мог внушать человеку мысли, заставить его сделать что-то. В общем, он творил чудеса. Как и вы. Ведь вы настоящее чудо, Лизхен!
И уже он протянул руку к ней поближе. Говорил правду, сомнений не было. Он считает ее чудом, а она сама свой дар – проклятием! И какое же облегчение наступило на душе, когда Елизавета осознала, что Штольц обо всем догадался, понял… И совсем ее не осуждает. Хотелось оставаться здесь вечно, сидеть рядом с ним и смотреть в глаза, разговаривать. Ведь так просто, на виду у всех, Георгий Иванович смог вытащить на свет правду, которую она так давно скрывала, и никто этого не понял и даже не заподозрил! Не умеет ли и опытный аналитик Рейха тоже творить чудеса?
Елизавета не была чудом в том смысле, который обычно вкладывается в это слово, перед ним сидела не фея, а вполне материальная девушка, сильно испуганная чем-то. Он все-таки решился взять ее за руку. Ноготки были обкусаны, но пальцы теплые и изящной формы, они уже более уверенно скользнули в его ладонь, ответившую дружеским пожатием. Значит, она не читает по лицу. Это не зрительный контакт, ее проверка основана на ощущениях. Стало любопытно, легкое чувство опасности не угасло, а еще больше пробудилось: нужно знать все методы Рейха и СД, Штольц умел владеть собой на допросах, но к такому чувствительному детектору, как Лизхен, оказался не готов. Она не только загадка, но и потенциальная угроза задуманному делу… Улавливает ли его страх сейчас? Похоже, что да, но при этом поглощена собственной неуверенностью и новыми ощущениями. Значит, чувствительный прибор тоже может выйти из строя? Трудно думать так, когда видишь перед собой симпатичную смущенную девицу, но разве он мог позволить себе эмоции?! И Лизхен безошибочно уловила сейчас этот небольшой всплеск, потому что с надеждой посмотрела ему в глаза.
– С вами приятно разговаривать, Лизхен.
– Правда? – уже чуть кокетливо уточнила она.
– Сами знаете. Но вы еще многого не знаете… И если мы будем чаще видеться, то я могу рассказать вам немало интересного. Я ведь когда-то был преподавателем, вы не слышали?
– Нет, но я много слышала про вас от рейхсфюрера, хотя он говорил больше про работу. Что вы хороший сотрудник, он вас ценит, и что если бы не вы, то аналитический отдел вызывал бы у него больше беспокойства.
Цитата Ширшова была так точна, что показалось, будто тут сидит рядом и сам Константин Сергеевич. Стало неуютно обоим.
– Давайте лучше немного отвлечемся от дел, у нас обед. Мне и без того нужно скоро вернуться на службу. Вы хотя бы, надеюсь, уже свободны? Мы все очень любим нашего фюрера, но не хотелось бы вспоминать о нем каждую минуту.
Девушка хитро улыбнулась и едва заметно сжала руку. Маленькая ложь была заложена специально, как пробный импульс… Аналитик всегда находился в рабочем режиме. И сейчас не получал от этого никакого удовольствия.
– Какого из фюреров? – прошептала Елизавета, наклонившись к Штольцу поближе.
– Каждого! – ответил он так же тихо и поднес ее пальцы к губам. И чтобы обозначить конец беседы, и чтобы создать впечатление романтической обстановки. Эксперимент оказался удачным и даже приятным.
Девушка поняла шутку, хотя приняла его жест скорее за знак помалкивать на столь крамольные темы, и тоже с расстроенным видом встала из-за стола. Было жаль отпускать Георгия Ивановича так быстро, и она удивлялась самой себе: почему же она его боялась вначале? Теперь хотелось бережно вспоминать каждое слово, пусть даже Штольц был вежлив и обходителен просто по привычке. И ждать новой встречи!
Штольц торопился вовсе не на службу, в рейхсканцелярии намеревались не работать, а отпраздновать событие. И предстояло снова окунуться в атмосферу ненависти и презрения к иным национальностям и расам. В такие минуты Георгий Иванович ощущал благодарность судьбе за то, что родился немцем – быть таким русским он вовсе не хотел. Русским, забывшим, что великая страна стала таковой не на крови инородцев, что истинный подвиг в самопожертвовании, а сила не нуждается в страхе, чтобы доказать ее всем. Русским, забывшим, как оставаться человеком.
Глава 10
«Рейх – на Чешке – хорошо…»
Успех операции нужно было отпраздновать – невесть где добываемые запасы спиртного в кабинете партайгеноссе опять лились рекой. Приглашенный Штольц не забывал вовремя поднимать стакан за здоровье фюрера, процветание Рейха и невразумительное «чтоб все они сдохли» (не уточняя, кто именно эти «они»), но старался не напиться. И без того тошнило от вида нацистов, нажравшихся в дупелину и травивших еврейские анекдоты. Что ни говори, а обед с Лизой был намного приятней, но отказаться от этого приглашения Георгий Иванович не смог. Он поднял бокал с коньяком, рассматривая жидкость в свете неяркой лампочки под потолком. «Где Шванштайн умудряется доставать настоящий коньяк? Наверное, тут не обошлось без его национальной «шахтерской» хватки» Он улыбнулся… не столько старому еврейскому анекдоту, сколько мысли, что сам скатился до травли оных… пускай только в мыслях… «Это заразно!» Штольц опустил бокал с напитком и оглядел окружающих.
Сильно набравшегося агитатора несло. Он никак не мог слезть со своего профессьон де фуа, поднял бокал и громко продекламировал:
– Крошка сын к отцу пришел, и сказала кроха: Рейх – на Чешке – хорошо, партизаны – плохо!
Громко заржав собственному экспромту, он залпом выпил, ни капельки не заботясь о том, воспринял ли кто-нибудь, кроме него, эту сомнительную переделку строфы из Маяковского как тост. А участие в этом собрании «великих» лишний раз утверждало его в собственной незаменимости и важности, подпитывая и без того гипертрофированное самомнение. Глава агитационного отдела любил аудиторию, особенно после нескольких рюмок. Замерев на минуту, словно прислушиваясь к ощущениям, которые возникли при путешествии коньяка по организму, Гаусс передернулся, занюхал рукав своего черного кителя и продолжил:
– Рейх предназначен для сверхчеловека! И она должна существовать… эта сверхличность, которая стоит над всеми. Которая над всеми поставлена. Чтобы всех… Всех!!!
Он выразительно сжал кулак, но что эта личность должна сделать со всеми, Леонид Павлович уже не уточнил, а судя по мечтательному выражению лица, плевала его собственная сверхличность на остальных. И с огромным удовольствием. Говоря об этом, агитатор-идеолог точно имел в виду не фюрера!
– Сверхличность должна управлять. – Партайкамерад, похоже, решил добрать пропаганду, которую утром на почти трезвую голову не смог донести до широких масс. Теперь народу было значительно меньше, в теплой компании Гаусс-Гусев расцветал и обычно отдыхал душой, но сейчас отчего-то помрачнел, с трудом подбирая слова, чтобы выразить давно волнующую его проблему. Управление Рейхом не давало ему покоя, потому что не было надежд сесть на это место самому. – Агитаторы – вот это сила. Где бы был весь это ваш, – он икнул и торопливо поправился, – наш Рейх, если бы не мы – истинные патриоты националистической идеи. Кто вам собирает пополнение – я. – Он не уточнил, что не он лично, а его люди, и то не напрямую, а посредством распространения агиток на смежных станциях с сомнительным результатом. Гаусс неопределенно помахал в воздухе рукой и как бы удивленно уставился на свою непослушную кисть, позволившую себе вольность без участия хозяина, но, вновь поймав ускользнувшую мысль, продолжил: – Они всегда фюреров ищут не там… Там какие-то жалкие морды. Разве они достойны? Поэтому и меняют их чаще, чем носки!
«Однако! Здесь становится жарко…». Георгий Иванович искал благовидный повод, чтобы покинуть комнату. Длинный язык не доводит до добра. Слушателей много, если сейчас же и немедленно не доложить, куда следует, он присоединится к виноватым. Слушал и не воспрепятствовал. Он начал пробираться к двери, Гусев пьяно ухмылялся:
– Старикам тут не место…
Конечно, не место! В службу безопасности на Тверскую Штольц направлялся чуть ли не бегом, опасная крамола будто прилипала к подошвам, но не тормозила, а заставила ускорить шаг. У дверей даже чуть покраснел, скорее от еле сдерживаемой улыбки – не предполагал, что серьезный сотрудник рейхсканцелярии поскачет вприпрыжку по лестнице, как босоногий мальчишка. Хорош… Вжился в атмосферу Рейха, принял эти законы подлости, лицемерия и предательства. Никак не меняются правила игры. А главное, что не остался там, где сейчас проведут чистку рядов партии.
– Удивлен вашей… преданности. – рейхсфюрер опять слегка усмехался в усы.
– Преданность и предательство хоть и противоположные слова, но однокоренные и иногда способны встать в одну строку. Вы это имели в виду?
– Имел… Правда, разве что совсем немного.
Штольц снова порадовал своим аккуратным видом, стремление к порядку в нем было не вынужденным, а вполне непринужденным. Немецкие корни давали о себе знать даже в мелочах.
Рейхсфюрер тоже любил игру слов. Он внимательно смотрел на собеседника. Выбирая, кого предать, Штольц не ошибся. Не соблазнился приятной на первый взгляд компанией, расслабившейся в кабинете за закрытыми дверями. Но осторожен, чертовски осторожен! Поразмыслив, Ширшов решил, что это качество делу не повредит.
– Подобное поведение среди нас, идеологов национал-социалистической партии, непростительно. И не прощается, разумеется. Гусеву вынесен приговор. Убедительная просьба не слушать, что он будет говорить перед смертью. Не вникать, во всяком случае.
– Приговоренные к смерти говорят слишком много правды, чтобы очистить свою совесть? – Георгий Иванович и сам знал, что это не так.
Ширшов нахмурился и отрицательно покачал головой.
– Чушь они несут! Здесь перед смертью не исповедуются и не раскаиваются, разве что в том, что так глупо попались. А Леонид Павлович глуп, и его теория сверхчеловека вредна и абсурдна. Ubermensch[5] – это просто такая сказка… для взрослых. И я с большим трудом вытравил из некоторых еретиков мысль, что весь этот конец света имел целью породить идеального мутанта, – Он на секунду задумался. – Вытравливаю. Генетические уродства – враг великой нации, только чистота крови спасет нас, и именно сейчас мы закладываем основы великого будущего! Впрочем, вы помните об этом не хуже меня.
– Теория очевидно вредная. Пуля в голову тому доказательство.
– Я не настаиваю, чтобы вы приводили приговор в исполнение… если вы, конечно, сами не настаиваете, Георгий Иванович. – Он многозначительно улыбнулся. – Для этого у нас есть специально обученные люди. Вы свою проверку уже давно прошли. Лучше не тратить лишних патронов. Как в прямом, так и переносном смысле. Такова нынешняя экономическая доктрина Четвертого рейха. Но первый ряд партера и мне, и вам обеспечен. Раз уж мы с вами замутили этот спектакль, то обязаны досмотреть его до конца.
***
– Опять ты позже всех? – недовольная смотрительница помывочного пункта все-таки выдала Елизавете кусочек мыла и включила уже перекрытую воду. – Задерживаться из-за тебя придется.
– На работе задержали, – оправдывалась девушка. – У нас всегда допоздна сидят.
Из душевых леек подтекала, медленно набирая напор, мутная рыжая жидкость. Трубы давно требовали замены и не выдерживали круглосуточного напряжения, потому воду перекрывали на ночь – порядок поддерживался везде, куда мог нагрянуть с инспекцией бдительный Ширшов. Елизавета выкрутила до предела горячий кран, потому что остывающий бойлер к ночи уже не давал нужной температуры. По коже и без того бегали мурашки, как от озноба, только причина была не в прохладном кафеле вокруг и не холодноватой воде. Георгий Иванович… Она еще раз мысленно произнесла его имя – вслух побоялась, хотя оставалась в душевой одна, и некому было подслушивать. Самой себе оказалось трудно признаться, что сегодняшняя встреча оставила след, приятные воспоминания тревожили ее вот уже несколько часов, и Елизавета едва дотерпела до того момента, когда сможет спокойно подумать. Спокойно не получалось. Вроде Штольц произносил самые обыкновенные слова, рассказал о каком-то странном человеке и накормил вкусной едой. Так, наверное, поступил бы отец, если бы у Лизы он был… Но несмотря на то что сотрудник аналитического отдела намного старше и по званию, и по возрасту, чувства возникли почему-то совсем не родственные.
Девушка принялась изо всех сил тереть кожу старой и довольно-таки дырявой поролоновой мочалкой, будто это могло помочь заодно избавиться и от мыслей. На что она надеется? Нет, конечно, Елизавета понимала, что нравится мужчинам, и если бы в рейхсканцелярии не соблюдались так строго законы и правила, в том числе и о семейных ценностях, как основы государства, то отбою бы не было от поклонников. Грозная тень протекции Ширшова отпугнула многих, остальных – ее работа на допросах, но оставалось еще немало таких, кого только привлекало ее положение. Этих она боялась сама. Но рядом с Георгием Ивановичем привычный страх пропал, и появился какой-то новый… Страх не совладать с собой, открыть ему душу и не только. Он угадал в ней дар, девушка еще не понимала как, но приняла это за хороший знак. Пусть же он и дальше так угадывает ее мысли, может, и не придется ничего говорить самой? Не придется объясняться. И она снова увидит в его глазах правду: она ему очень интересна и чем-то близка.
Хлопнула дверь, Елизавета вздрогнула и поспешила намылиться, взбив мочалкой густую пену. Девушка вышла из-под струй душа и замерла. Тишина, только плеск ударяющихся крупных капель о пожелтевший кафель. Убедившись, что вокруг тихо и никого нет, снова встала под уже едва теплые струйки воды.
– Ну, скоро там? – раздался голос смотрительницы.
– Уже вытираюсь! Перекрывай.
Жаль, что сейчас нельзя посмотреться в зеркало, интересно, как же она выглядит? И какими глазами посмотрел бы на нее другой человек? Нечего мечтать о несбыточном, надо поскорее одеваться и бежать домой. Напор уменьшился, превратившись в тоненькую струйку, и через несколько секунд окончательно иссяк. Одинокие опоздавшие капли громко плюхнулись на пол, вызвав звонкое эхо в пустом холодном помещении.
Осторожно выглянув в щелку дверного проема, Лиза убедилась, что за ней вроде бы никто не подглядывает. Быстро высунулась из кабинки и схватила висевшее на крючке старое полотенце. В свете тусклых ламп мелькнуло ее бледное тело.
***
Гусев достойно продержался только до блокпоста, в темном туннеле бывший начальник агитационного отдела начал истерить. Цеплялся за конвой и вопил, что он не хочет умирать. Все понимали это и без лишних напоминаний, но оказаться на его месте не желал никто. Рейх строго карает не только за лишнюю болтовню, но и за сочувствие к тем, кто этого не достоин. За любые эмоции, не сообразные с обликом истинного арийца. Несколько снисходительный к рядовым бойцам рейхсфюрер требовал от руководства идеального поведения и неукоснительного исполнения заветов старика Адольфа.
– Я не хочу! За что?! Ну что я такого сказал? Штольц, да чтоб ты сдох, будь ты проклят, стукач поганый. Ведь следующим станешь, долго тоже не продержишься.
– Знаю, Леонид Павлович. Но сегодня ваша очередь, а не моя. – Георгий Иванович посмеивался над пожеланием ему скорейшей смерти, она всегда ходит рядом с разведчиком, но пока резидент успешно обманывал косую старуху и не видел повода кидаться к ней в объятья. – Лучше подумайте, что удостоены чести умереть подобно уважаемому вождю – под землей. Не правда ли, это идеологически выдержано?
– Сволочь! Нет, вы слышите, что он говорит? Издевается над идеалами, высмеивает Самого! – Но конвой от СД был словно глух и слеп, во всем подобен механизмам в человеческой оболочке. Машина по быстрому умерщвлению себе подобных.
– Я не издеваюсь, просто напоминаю, что все смертны, к сожалению.
– Ты тоже!
– И я…
Гусеву помилование не угрожало, Рейх не нуждался в слугах, исполнявших обязанности ненадлежащим образом. Конвоиры знали свое дело лучше, чем Штольц, в определенном месте поставили Гусева на колени, натянули на голову пыльный холщовый мешок и выстроились напротив приговоренного. Один достал из кобуры пистолет и приставил его к голове бывшего партайкамерада. Шпалы в этом месте уже потемнели от крови, стены выщерблены от попаданий пуль, а кое-где бетон раскрошился совсем недавно. Теперь это уже не розыгрыш – оружие и патроны настоящие. И никаких сомнений. Щелкнул предохранитель, не требовалось слов, приговор был зачитан еще на станции. Или рука дрогнула у палача, или приговоренный дернулся в последний момент, но выстрелом в упор снесло часть головы. А прицеливался он в то место, где под тканью выделялся лоб… Если бы не мешок, то брызгами крови и мозгов запачкало бы всех зрителей…
На обратном пути Штольц думал только о том, что все равно переоденется из этой «испачканной» казнью одежды. На душе осталось ощущение, что искупался в чане с дерьмом. По большому счету, судьба Гаусса-Гусева была предрешена, но само обстоятельство, что непосредственно он стал причиной его смерти, – угнетало.
Не давало покоя одно слово, сказанное пьяным Гусевым: «они». Кто те самые загадочные «они», кто же меняет упомянутые носки, то есть фюреров? Или существует какая-то внутренняя договоренность о распределении полномочий и власти? Личный опыт подсказывал Штольцу: такая власть не делится. Она или есть, или нет. Да и Леонид Павлович знает порядки получше Георгия Ивановича… Знал… Нужно тоже узнать их, лишь бы не закончилось так же – в туннеле на коленях и мозги по стенам. Риск есть всегда, пора привыкнуть. Без риска в профессии разведчика нельзя. Но главная сила – это не пистолет и крепкие мускулы, а мозги. Только в довоенных фильмах лихой агент, размахивая суперсовременным оружием, кладет своих врагов налево и направо. В реальной жизни агент, вынужденный применить оружие, стоит на грани провала и рискует после этого, вот как Гусев, оказаться с мешком на голове. Анализ ситуации и связь с центром – настоящее и главное оружие разведчика.
Ширшов развалился в кресле, их беседы давно уже приобрели регулярный характер. Рейхсфюреру был интересен умный молчаливый немец, и Георгий Иванович предполагал, что Ширшов скучал в Рейхе без занятных собеседников.
– Конечно, из-за Гаусса несколько нарушились мои планы. Фюрер лично утвердил заново состав партийного комитета. Он был сильно расстроен инцидентом, надеялся, что больше не повторится такое, что случайных людей не будет. Точнее, не будет таких случаев с людьми. Короче говоря, пить надо меньше! Об этом было сказано недвусмысленно, поэтому, Георгий, ничего, кроме чая, предлагать вам не буду – хотя бы первое время придется пособлюдать сухой закон. А вообще только хотел бы выразить нашему фюреру огромную благодарность за еще один шаг к всеобщему порядку.
– Чай так чай. Ничего, я это переживу.
Рейхсфюрер нашел в его лице благодарного слушателя, Штольц отдавал себе отчет, что не его личность симпатична Ширшову, а скорее искреннее любопытство. Большинство не задумывалось об истории Рейха, воспринимая Четвертый как единственный и правильный. Но Ширшов разбирался в вопросе до тонкостей, прекрасно понимая при этом, что уже не воплотить в реальности ту самую структуру, отлаженную, как часы. Хотя бы потому, что российский менталитет сильно отличается от германского. Георгий Иванович не видел смысла снова строить этот неполноценный и дырявый ковчег для спасения кучки националистов. Кучка и без того оказалась слишком жизнеспособной, задумываться о причинах этого просто ни к чему, но послушать обстоятельный исторический экскурс было интересно.
– А теория Гусева очевидно вредна… Собственно, der Ubermensch выдуман не Гусевым, как вы помните, а Фридрихом Ницше, вот только говорил он о Цезаре и Наполеоне, а не о каком-то там зарывшемся под землю трусливом поганце. Мне в этом смысле понятнее Карлейль… Георгий, я прекрасно вижу, с кем приходится работать, и давно знаю, что эти люди решили устроиться тут с комфортом, подведя удобную теоретическую базу под свое превосходство и хамство.
– Но ведь Наполеон существовал на самом деле, Константин… – Штольцу не нравилась эта теория, да и в Наполеоны он никак не метил – слишком уж близко к палате номер шесть!
– А кто знал его настолько хорошо, чтобы сказать, был ли он сверхчеловеком или просто невысоким и пухлым амбициозным политиком? Никто. Великие дела творят обычные люди, ничуть не превосходящие остальных. Но человечеству свойственно обожествлять, создавать себе героев и мифологию, пусть у нас будет Ubermensch, главное, чтобы все до идиотизма не доводили, как обычно. Георгий, вы хорошо знаете мифологию?
– Я учитель истории вообще-то… Знать мифологию входило в мои прямые обязанности. Хотя уже тогда… до войны, застал молодежь, которая была уверена, что Геракла Голливуд придумал. Просто не увлекался этим вопросом. А здесь основали новое подразделение Аненербе?
– Основали… – Рейхсфюрер едва заметно и скептически усмехнулся. – Но я все же сделаю ставку на более реальные и ощутимые результаты не наследия предков, а наследников и правопреемников доктора Менгеле. Хотя никакие лаборатории мне гомункулуса из пробирки не вырастят – дети и без того у женщин прекрасно родятся. Нужна только хорошая наследственность и правильное воспитание. Я не верю в мистику, Георгий, как и вы, и не верю в сказки. Не верю и в успех профессора Корбута. Образцы погибли, последний вырвался на свободу и разгромил лаборатории. Нельзя слишком сильно менять человеческую природу, она отчаянно сопротивляется.
Штольц не скучал, но ощущал, что беседа слишком затягивается. И напрягся, потому что не раз уже слушал подобные неторопливые лекции, и они всегда оказывались предисловием к чему-то… К чему на этот раз? Задушевные беседы с властным и всемогущим рейхсфюрером опасны, как лезвие ножа, одна самая маленькая ошибка обойдется слишком дорого. Опасность и игра! Да, он хотел их, в полной мере. Они давали ему информацию, поэтому и оставался в этой комнате, обостренные чувства еще больше поддерживали ощущение, что живет полной жизнью! Даже здесь…
– Людям свойственно приближать полубогов к себе, делать их смертными и уязвимыми. Что за интерес в бессмертии? – будто Ширшов мог слушать мысли. – Вспомните Бальдра с омелой и героя Ахиллеса, которого мать окунула в воды Стикса, держа за пятку. Они были способны на все, но не могли жить вечно. Поэтому они герои среди людей, а не боги из бронзы и мрамора… И мне нужны люди, а не боги и избранные.
– В ваших лабораториях не идет работа по воссозданию эффекта вод Стикса? – улыбнулся Штольц.
– Скорее по разработке стрелы из омелы… Побудьте тоже немного Бальдром, Штольц, если сумеете, он совершил немало славных дел.
– И творил добро людям?
– И вы должны. Разве я не человек? И мне тоже нужны герои, и мне тоже нужны их деяния…
– Константин, мне кажется странным слышать это здесь.
– Потому что я еще не поставил перед вами правильной цели! – Ширшов подался вперед и слегка прихлопнул бумаги на столе. Густые брови еще больше нависли над сверкающими металлом глазами, он поджал губы, пошевелив щеточкой усов. – Я сразу ни на грош не поверил тому вранью, с которым вы явились сюда десять лет назад. От него за версту пахло хорошо проработанной операцией. Но за все время, что вы тут провели, вы столько полезного сделали для Рейха, что сомневаться в вас я не имею права. Не знаю, откуда вы, кто вы, но точно знаю, зачем и почему… Я верю не вам, Штольц, но я верю в вас. За вами будущее нашего мира… Такими, как вы. Именно такие люди сумеют балансировать на грани: и сохранить цивилизацию, и безжалостно карать своих врагов и недругов. Вы не падаете вниз, в варварство и бессмысленное насилие ради самого процесса и удовольствия, как Макс Вайзер, но и рефлексирующих сомнений так называемой интеллигенции не знаете. Настоящий образец высшей расы… И никакой Ubermensch даже не понадобится.
Будто холодное лезвие скользнуло по шее, но прошло мимо. До поры до времени. Фальшь оказалась не полностью удачной, жаль. Следует еще поучиться.
– Обман единственный способ выжить в этом извращенном мире… Ведь я совсем не бессмертный…
Рейхсфюрер оборвал еще более лживые покаяния раздраженным взмахом руки.
– Доверие к вам основано на моих наблюдениях. Здесь много лет собирались подонки разных мастей, приходили и уходили. Некоторые остались до сих пор, и руководят новоприбывшими.
Георгию Ивановичу хватило такта сохранить лицо серьезным, впрочем, Ширшов сам улыбнулся.
– Рейх требует строгой дисциплины, потому что сдержать эту орду можно только железной рукой. Если вернуться к Карлейлю: когда героическое начало в обществе ослабевает, тогда наружу могут вырваться скрытые разрушительные силы массы. Нам нужны серьезные люди, серьезные личности, способные мыслить и действовать масштабно, в наших интересах, даже негодяй здесь должен подчиняться старшему по званию, иначе никогда не будет порядка. А многие приходят к нам именно за ним – за порядком.
– Особенно младая поросль гитлерюгенда… – Тут уже можно было позволить себе немного иронии. Последнее пополнение слова «дисциплина» и не слышало.
– Да, в них кипит дух разрушения. И наша задача взять его под контроль. Вы не командный игрок, Штольц. Вы одиночка. Это не в вашу пользу, но и не во вред. Отчасти поэтому я никогда не считал вас коммунистическим шпионом – это было ясно с первого взгляда.
– Почему?
– Потому что в вас нет ничего общего ни с разведчиком, ни с коммунистом, нет ни малейшего самоотречения – чистый и цельный прагматик. Такие, как вы, Георгий, никогда не становятся героями. Разве что случайно, когда интересы общества совпадают с вашими собственными.
Не слишком презентабельная картинка нарисовалась! Впрочем, чужие оценки интересовали Штольца постольку-поскольку, без них не обойтись, они помогут понять, как выстроить отношения с человеком. Каким он видит тебя? Попробовать исправиться на пользу дела или махнуть рукой, если пользы нет. Раз уж рейхсфюрер, повидавший множество разных людей, дал ему довольно точную характеристику… Нужно не обижаться, а сделать выводы.
– Грустную картинку вы для меня нарисовали, я только мечтал о подвигах. – Штольц попытался обратить все в шутку, но не вышло. Рейхсфюрер действительно был слишком опытным психологом.
– Скучно… А ведь идеология, Георгий, одна из самых важных вещей в нашем обществе. И я уверен, что вы хорошо понимаете ее объединяющую силу. Можно организовать общество на идее созидания, но это трудный и долгий путь. «Красные» тоже давно не придерживаются его, в отличие от своих исторических предшественников.
– Согласен. Говорят: мы давно построили бы коммунизм на отдельно взятой ветке, если бы нам Ганза не мешала. А на самом деле мешает неэффективное управление и нехватка ресурсов. Проблема, общая для всех.
– И метод тоже общий для всех. Ничего нового, Штольц. Ничего нового человечество не выдумало и не в состоянии изобрести… Поэтому национал-социалистическая партия должна непрерывно работать на благо общества. И ее орудием, ударной силой являемся именно мы – СС, особый корпус. Как когда-то говорил Генрих Гиммлер: мы должны дать обществу руководящий слой, когда война будет выиграна. Его ожидания не оправдались, но мои должны… Я работаю над этой проблемой и проигрывать не намерен. Ведь теперь вас поддерживает партия, вы действуете от ее имени. Неужели личная доблесть важнее общего дела?
Резидент отметил про себя неточность цитирования книги Гитлера, намеренную или всего лишь упрощенную для понимания. Хорошо еще про карающую длань рейхсфюрер не завернул или тому подобное. Какая уж тут поэзия, когда от крови отмыться не успеваешь!
– Вы никогда не будете уверены в том, что на своем месте, пока не займете место на самом верху. И к этому надо стремиться, иначе прекратится жизнь, движение к цели дает нам смысл существования. Ну, это уже излишняя философия! А вот мы по долгу службы обязаны давать цель другим, поддерживать движение к ней. Поддерживать его в правильном русле и правильном темпе, иногда применяя и силу. В этом задача СС Четвертого рейха. И, похоже, именно в таком контексте вы ее и понимаете…
Глава 11
Вербовка
Резидент вернулся в свой кабинет. Спина была мокрая, словно он на себе уже перетаскал все мешки с гексогеном. Несмотря на видимую легкость, с которой он провел разговоры с сильными мира сего и чему он был свидетелем, а скорее благодаря всему этому стечению обстоятельств, – он был полностью вымотан. Слишком высок риск начатой им игры и огромна ставка, поставленная на кон. Штольц понимал, что Рубикон перейден и мосты сожжены, а пепел от них развеян ветром или унесен бурными потоками своенравной реки. Дороги назад уже нет. Увлекательный бег по краю пропасти начался, и он всем нутром чувствовал, как набирает скорость колесо судьбы. Ускоряется так, что нельзя не только вернуться к исходной точке, а даже остановиться. Дороги не только часы, а даже секунды.
В помещении отдела никого не было. Георгий Иванович сел за стол и задумчиво взял в руки книгу со стихами немецкого философа. Да, он давно любил Шопенгауэра, с тех пор, как открыл для себя их колдовскую мудрость, часто цитировал по различным поводам, но никто не догадывался, что эта небольшая книжечка является кодом для шифровок. Где-то в тайных недрах Полиса сидит дешифровщик со вторым экземпляром столь редкой книги. Почему редкой? Это понятие подразумевает, что их мало, но они есть. Штольц был более чем уверен, что в метро сохранилось всего два экземпляра, это давало почти стопроцентную секретность. Сталкеры Полиса еще долго удивлялись, кому понадобился Шопенгауэр, да еще и в двух экземплярах. В прошлый раз он составлял донесение по пятому стиху на сорок пятой странице. Двоичная система: первая цифра – номер строки, вторая – номер буквы. Просто, даже пугающе незатейливо, но, не зная, какое стихотворение является кодом, расшифровать практически невозможно. Беда в том, что теперь обычный способ доставки донесения, который открывал дешифровщику код, в связи с закрытием туннеля на Боровицкую был недоступен. На этот случай у Ментора был экстренный код: сотая страница, первый стих. Он открыл томик на странице, и, пока в кабинете не было Федора, занялся составлением шифровки.
Если человеку не представится случай,
Он сам его породит, как сможет,
Смотря по своей индивидуальности.
Займется охотой,
Начнет играть в бильбоке
Или, повинуясь бессознательно
Своей природе, – затеет интриги…
Мошенничества…
И мерзость…
– но положит конец невыносимому покою.
Очень выразительно в этой ситуации. Он попытался отгородиться от смысла стихотворения и сконцентрироваться на тексте шифровки. Но как в двух-трех рядах цифр передать тот огромный объем информации, то отчаянье человека, оставшегося в одиночестве, без помощи, в момент, когда она так необходима. Что теперь страдать? Он уже сделал первые шаги по полю боя и поразил первых противников, попавшихся под горячую руку. Кто сказал, что один в поле не воин? Полная чушь. Один может натворить столько, что и армиям не снилось.
Скатав тонкий лист папиросной бумаги с рядами чисел в трубочку, Георгий Иванович вложил его в пустую гильзу и, вставив на место пулю, покрутил собранный патрон, который стал сейчас тайником-контейнером.
Федор, заглянувший в отдел, застал шефа мечтательно улыбающимся и крутящим патрон между пальцами, словно это была барабанная палочка.
– Ой, шеф, а я не знал, что вы так умеете. Научите? – Адъютант даже засмотрелся на плавные, но точные движения длинных пальцев начальника. Такое ощущение, что патрон прилипает к ним.
– Научу, – улыбнулся Георгий Иванович уже помощнику. – Федя, а где твоя супруга?
– Катя? – обер-лейтенант смутился. – В палатке.
– Многоженство у нас пока запрещается, так что именно Катя… То-то я смотрю, ты в отделе почти не показываешься. А еще сомневался. Сходи за ней – у меня дело к вам обоим.
«Определенно Катя на него положительно влияет, выбивает из него эту нацистскую дурь, как пыль из ковра. Вон он уже и на имя свое не обижается. А раньше вон как ерепенился! Всегда поражался силе женского влияния на нас – сильный пол. Вот как это у них получается? Ведь переиначат все в голове мужика с точностью до наоборот, да так, что он будет полностью уверен, будто это его собственное решение. И зачем им эта эмансипация? У них же есть более сильное оружие – это женские слабости и женская логика, то есть полное ее отсутствие, и она, эта логика, как ни странно, приводит к весьма действенным результатам. А все остальное доделываем мы – мужчины, как указывает нам милый пальчик, лишь бы эти губки не поджались с укоризной или обидой».
С этими мыслями он проводил взглядом унесшегося выполнять поручение адъютанта.
Можно ли довериться им? Вот вопрос из вопросов. Перспективная, умная, но больно уж юная девчонка и исполнительный, крепкий, но по уши влюбленный балбес. Эти мысли терзали Георгия Ивановича, вводили в сомнения. Он смаковал их с разных сторон, но каждый раз приходил к выводу, что выбора-то у него, по большому счету, нет. Ребят надо спасать, иначе после исполнения задуманного они первые попадут под удар, да и донесение, кроме этих двух влюбленных почтовых голубков, доставить некому.
Катя сомнений не вызывала, как и ее пропавший брат. Но вот Федя Шмольке… Выросший среди свастик, лозунгов и культа национализма парень впитал эту атмосферу слишком сильно. Впрочем, грош бы цена аналитику Рейха, не знай он о своем адъютанте больше, чем тот – сам о себе. Никогда Федор не посещал публичных казней по собственному желанию, а если приходилось, не тошнило его со страху и от брезгливости. Убийство было парню неприятно. Убийство заведомо беззащитного и безоружного, и одно это уже обнадеживало. Федору неприятен страх, расползавшийся по станции после каждого такого расстрела или повешения, способствующий дисциплине и порядку, но не внушающий любви… А любить ему, видно, очень хотелось, потому с таким энтузиазмом и взялся опекать Катерину. Федор хотел быть мужчиной, защитником, а не кичиться принадлежностью к зондеркоманде. Немногим удавалось внушить и страх и уважение одновременно, и самым молодым из них был Макс Вайзер, лишенный жалости не только к людям, но и к самому себе. Адъютант пока еще топтался в начале пути… Не решался сделать последний шаг, после которого уже не вернуться обратно. Но полностью полагаться на свои догадки нельзя. Штольц выдвинул ящик стола, снял с предохранителя лежавший там ПМ.
«Легки на помине», – в отдел зашла сладкая парочка. Катя вела себя непринужденно, показывая, что ей все равно, но по тревожным взглядам, которые она бросала на Штольца, было видно, что она волнуется. Федор же был откровенно счастлив. Смотреть на него было и приятно, и противно одновременно. Он был готов прогуляться хоть до Питера, лишь бы объект его обожания был рядом. «Вот куда их… сразу же спалятся, на первом же патруле. Хотя, может быть, такая наивность и нефальшивые чувства будут им защитой?»
Шеф поднялся и закрыл дверь отдела на задвижку, после чего сел обратно и поставил патрон на стол. Этот маленький «обелиск», стоявший солдатиком посреди столешницы рядом с томиком любимого штандартенфюрером немецкого поэта-философа, сразу же приковал к себе взгляды молодых людей. ПМ в левой руке под столом оставался на боевом взводе.
– Прежде чем что-то вам доверить, я хотел бы спросить вас, молодая барышня. Доверяете ли вы мне?
– Да, я знаю своего брата, а он плохому человеку не помогал бы, поэтому доверяю, – неожиданно разумно ответила девушка.
Георгий Иванович ухмыльнулся: «А может, я не прав? Катя вон как дает… Наивно, но очень в точку».
– Возможно, некоторые вещи, услышанные сейчас от меня, вас шокируют. Особенно тебя, – Штольц повернулся к Федору и, поймав его немного растерянный взгляд, продолжил: – Но я не собираюсь посылать вас на опасное задание, как телков на убой. Вы должны понимать, ради чего вы на это идете. И я считаю, что это будет залогом успеха.
Напряженные взгляды молодых людей переходили с патрона, стоящего посреди стола, на лицо Георгия Ивановича и обратно. Они понимали, что в данный момент все серьезно и никто с ними не шутит. Федор, не догадываясь, что находится под прицелом опытного стрелка и любое сомнительное движение сейчас может стоить ему жизни, непонимающе пошевелил бровями.
– Я представляю силы оставшегося человечества, направленные для нашего выживания в этом суровом мире. – Пауза, зависшая в комнате, затягивалась, еще усиливая патетичность фразы. Долго же Федя соображает. Но и сразу не всполошился, протестуя, это увеличивало шансы разведчика. Наконец, в глазах адъютанта появились искры понимания, и его прорвало.
– Так вы, это… не за нас… в смысле, не за них… – он кивнул куда-то в направлении двери. И, несколько потеряв нить своей мысли, смущенно замолчал.
– Очень красочная речь, – Штольц улыбнулся. – Нет, я не за них.
«Не за них… За вас. Чтобы вы могли жить так, как нормальные люди, не под постоянной угрозой войны и победы в ней силы, которая победить не должна!» И слегка опустил ствол пистолета.
– Ну, вы же им помогали! Я же видел, вы разрабатывали планы. И следуя им, нацисты побеждали. Вы что, за красных?!!
– Буду отвечать по мере важности, а не по мере поступления вопросов. Нет, я не за красных, – было видно, что это признание сняло внутреннее напряжение у Федора. – А помогал я нацистам – если этого требовала ситуация, как я уже говорил, для всеобщего блага людей в метро. Если короче: ни фашисты, ни коммунисты не являются образцом добродетели в нашем мире. С этим постулатом вы согласны?
Оба синхронно кивнули.
– Так вот, над всем метро нависла опасность. И если ее не предотвратить, то погибнет очень… Очень много людей. И, теперь зная обо мне, – вы согласны помочь?
– Я согласна! – неожиданно громко произнесла до этого молчавшая Катя и строго, как учитель на ученика, забывшего свой урок, посмотрела на парня. А Федор, растеряно озираясь, молчал, как в рот воды набрал, а потом, осознав, что все ждут его ответа, а особенно Катерина, торопливо закивал:
– Да, конечно, я тоже согласен.
– Тогда перейдем к делу. Не далее, как сегодня вечером, вам надо покинуть Рейх, – сделав паузу, Георгий Иванович убедился, что его поняли, продолжил: – По официальной версии для службы безопасности вы на особо важном задании. Таких групп сейчас подготавливается несколько, поэтому никаких вопросов это не вызовет. По сценарию разведки Рейха вы молодая пара с Серпуховской, документы вам будут подготовлены, должны будете продать соль на станции Проспект Мира для Красной линии. Это я вам говорю, поскольку данный сценарий вы также обязаны знать. А теперь только для ваших ушей: как только вы попадете в Ганзу, а это, скорее всего, будет на станции Белорусская, вы должны исчезнуть для наших спецслужб и пробираться в Полис. Как вы это сделаете, какой дорогой пойдете – сориентируетесь по обстоятельствам. Главное, дойти.
Штольц сделал паузу, чтобы перевести дух, после чего, взяв патрон в руки, продолжил:
– И теперь самое главное. Вот этот патрон нужно любой ценой донести до Полиса и передать в Совет. Ни в коем случае он не должен попасть в руки кого-либо из Рейха. – Он вручил контейнер с донесением Катерине. – Это я доверяю тебе. А ты, – Георгий Иванович серьезно посмотрел на Федора, – отвечаешь за ее безопасность. Вам все понятно? – И, получив очередной синхронный утвердительный кивок, закончил: – Тогда вам пара-тройка часов на сборы, и в путь. Катя, это на случай, если Федора не окажется рядом…
Штольц положил на крышку стола ПМ. Адъютант едва не обиделся, что его считают недостаточно хорошим защитником. И все-таки взял пистолет, проверил патроны и передал растерявшейся девушке.
– Я тебя научу с ним обращаться.
– А вы, обер-офицер, возьмете свое табельное оружие. Не дай бог, но может пригодиться. И помните, от ваших действий зависит безопасность… супруги. В ее руках сообщение в Полис, и если вас поймают, то вы очень хорошо знаете, что ее ждет.
– Не поймают! – уверенно ответил Федор.
Штольц ему отчего-то поверил. Если парень ничуть не проникся ни будущим человечества, ни угрозой для него самого, то о девушке будет крепко помнить до самого Полиса.
***
Полковник Юшкевич не любил присутствовать на заседаниях Совета. Каста браминов, перетянувшая чашу весов в свою сторону, превращала мероприятия в скучнейшие разглагольствования. Будто до того между собой не наговорились! Президент Арбатской конфедерации Твалтвадзе отсутствовал, хотя вопрос обсуждался жизненно важный, но не может же он находиться в двух местах одновременно? Вернуться к сроку не успевал, вот вместо него и сидел в президиуме очередной старец в сером халате, затянув свой доклад до полного беспредела. Суть его полковник уже давно знал, а сам бы уложился вообще в несколько фраз: перегон в сторону Чеховской представляет собой чрезвычайную опасность. Явление попытались исследовать, брамины что-то колдовали, но туманную дымку трогать не решились. Что ни говори, дураков среди них не нашлось, и болтливая каста не поубавилась числом, к сожалению. Так и не определившись с природой явления, перегон наглухо перекрыли. Силами кшатриев, кстати! Полковник скрипнул зубами, устав от долгой и бесполезной речи. Там, совсем рядом с непонятной дымкой, стояли в оцеплении вовсе не бойцы в серых одеждах. А ребята в камуфляжной форме с оружием в руках, только вот автоматы им ничем не помогут. И задача усиленного блокпоста – не пустить в перегон посторонних. Из Рейха успели поступить сведения, что те со своей стороны предприняли подобные меры безопасности. И даже вышли на связь первыми, потому что понадеялись на ученость браминов, что разгадают загадку побыстрее. Связь… Она была сейчас необходима полковнику! Но задача казалась невыполнимой, меры, принятые майором Ивановым, – импровизация с курсантом – особого доверия не внушали. Скрипучий голос пробился сквозь невеселые мысли.
– И предлагаю закрыть туннель более капитально, потому что явление не поддается изучению, потенциально опасно, а Полис не может позволить себе оставлять под боком подобное! Туннель надлежит взорвать, это не сложно, там потолок едва держится.
– Это как это взорвать?! – подкрепил свое возражение крепким ударом кулака по столу Юшкевич. – А взрыв и обрушение рядом с Полисом разве не представляют для людей опасности?!
Он взглянул на полковника Мельникова. Тот кивнул в подтверждение. Нестабильный, осыпающийся свод перегона к Чеховской не решился бы взрывать даже его профессиональный в саперном деле спецназ. К тому же Мельник, как немногие в этом Совете домоседов-браминов, понимал, сколь мало транспортных артерий связывает Полис с остальным метрополитеном. Синяя Смоленская давно стала режимной станцией и засекречена от посторонних. О Филевской линии тоже лучше не вспоминать. Красная, проходящая сквозь Библиотеку имени Ленина, «дорога» надежна только до поры… Пока у Москвина очередной переворот в мозгах не случится, а начальник разведуправления, осведомленный более других, ему ни на грош не доверял. Туннели и ССВ на Площадь Революции таили в себе ту же потенциальную опасность захвата красными. А нет путей сообщения… Нет и Полиса! Последний оставшийся перегон тоже не пользовался особой популярностью, о нем и следовало сейчас напомнить браминам.
– Опасность представляет явление нереальной природы в непосредственной близости от людей! – возразил старик.
Полковник обвел взглядом президиум и усмехнулся.
– А то, что у вас на Полянке творится, реальной природы? Или уже изучено? Сами не знаете, что там за черт знает что сидит, но туннели не взрываете почему-то!
– Там, предположительно, утечка газа происходит. И он не доходит до станций, мы даже детектором проверяли.
– Ну, тут тоже детектором каким-нибудь потыкайте в туман… Может, он или свою нереальную природу проявит, или глюков отсыплет забесплатно!
Сидящий тихо брамин Крушинин, учитель молодых адептов своей касты, одобрительно улыбался полковнику. И тоже, видно, не поддерживал поспешных решений, особенно взрывоопасных. Догадывался и о том, почему вдруг ответное слово держит разведчик, а не кто-либо еще. Но понимали это далеко не все.
– А почему вы возражаете, товарищ полковник? Разве это дело разведуправления? Не ответственных за оборону станции?
– А вы еще и за оборону отвечать взялись?! – рявкнул Юшкевич. – Тогда бегом в туннель с бомбой на пузе, чтоб только фитиль сзади на ветру колыхался! Это и я вам могу устроить, не нужно и остальных спрашивать. С каких пор у нас брамины такие вопросы начали решать?
– Не решать… Мы вынесли вопрос на обсуждение! – протестовал старик.
– Вот я и обсуждаю… Или нельзя?
– Взрывать запрещаем. – Наконец-то подал голос полковник Мельников. – Вы вроде не дилетанты, среди браминов и доктора наук, и профессора имеются, а такую простую вещь, как исследование, не провели, сразу паниковать бросились. И даже вносить подобные проекты на обсуждение Советом считаю преждевременным. Пока мне лично на стол не положите геологоразведочные данные и расчеты по толщине грунта, своду туннеля и рисках обрушения. Я, как лицо ответственное, в том числе и за оборону станции и безопасность людей, не приму мер без точных данных.
– Но если это явление… Если оно нападет на нас раньше? – огрызнулся брамин.
– Придет серенький волчок и ухватит за бочок… Пока сами займемся вопросом. Попробуем воздействовать на него огнеметом, огня боится все, что кусается. Стрелять в туман – этой дурью сами займитесь, если патроны лишние имеются. – подытожил Мельник. – Перекроем туннель, чтобы никто не вошел и не вышел. Кроме тех, кто имеет непосредственное отношение к делу и особый допуск.
Мельников посмотрел на Юшкевича, тот довольно усмехнулся.
– Допустите на место группу исследователей, – подал голос брамин Крушинин, нечасто высказывающийся на Совете. – Любопытно, как оно отреагирует на огонь. И вообще, не мешало бы на будущее изучить.
– Опять сами в пекло полезете, Семен Михайлович? – несколько ехидно осведомился начальник разведуправления.
– И полезу. Если больше никто не согласится. Хотя, честно говоря, не хотелось бы… Не мой профиль, тут специалисты нужны. Знающие волновую физику, оптику, акустику и прочее.
– Хорошо, дадим возможность понаблюдать, – согласился Мельников. – Но под нашим контролем, чтобы избежать лишних жертв. Может, толковое посоветуете, что это за хрень и как с ней бороться.
– Но я же внес предложение взорвать туннель! – повысил голос замещающий председателя брамин. – На время отсутствия президента Конфедерации я представляю верховную власть!
– А на время военного положения, которое мы сейчас введем в связи с особой опасностью, о которой вы тут уже давно кричите, и тем более… в отсутствии президента генералитет кшатриев берет на себя командование и всю ответственность, – негромко подытожил полковник войск специального назначения Полиса. – И назначает меня лично ответственным за операцию «Блокада». Разрешите выполнять приказ, товарищ генерал?
Усмехавшийся до сих пор в седые пушистые усы генерал Миронов кивнул. Молодые кадры, хотя трудно было назвать молодыми почти пятидесятилетних полковников, все еще подтянутых, не обросших штабным жирком, давно уже не нуждались в советах и наставлениях. Кшатрии щелкали зубами на Совете так, что от зазевавшихся пух и перья летели. И давно уже каста военных обрела такое единомыслие, что стоило старику с лампасами лишь подумать, а полковники уже произносили слова. Но субординация сейчас требовала его личного одобрения выдвинутых предложений. Редко приходилось возражать, и уж точно не в этот раз. Мельников не находился у генерала в прямом подчинении, сохранив самостоятельность своих действий, относился к другому ведомству, но сейчас поддержал единство клана, еще сохранившего разум в непростой ситуации.
– Приступить к выполнению, полковник. – Седой генерал поднялся с места, чтобы покинуть зал. – До возвращения президента Твалтвадзе объявить чрезвычайное положение. Все решения согласовывать лично со мной. А я отчитаюсь перед президентом о принятых мерах.
Брамин, так поначалу удачно и высокопарно призывавший одним махом перекрыть туннель, мешком осел на стул. Крушинин снова тихо улыбался: не стоило лезть в епархию военных, особенно когда не можешь воплотить свои замыслы самостоятельно. И тоже прошел к выходу.
Глава 12
Награда за верность
Метровагон словно проявлялся из сумрака. В свою бытность подработки у фотографа Сергей наблюдал, как проявляются на фотобумаге из бело-молочного ничто контуры. Все четче и четче, и вот на бумаге видно лицо человека, которое потом приклеят на документ. Смешно! Был никто, а стал человек с именем и фамилией. Будто до этого человека не было, пока ему не вручили паспорт. Теперь же реальный мир являлся с неохотой, словно Она не отпускала его, словно пыталась оставить частичку себя в его душе. Мир был также эфемерен, как и сущность, державшая в плену, а он где-то посередине между ними. Парень был в ней… или среди нее… или, скорее, частью ее, трудно понять, а тем более объяснить, и одновременно он был в реальном древнем вагоне метро среди мумифицированных тел людей, умерших так давно, что даже время забыло их.
***
Подходы к платформе опустели, хотя обычно по утрам здесь не протолкнуться, ежедневные физические упражнения были отменены. Все спешили на Тверскую, и Штольц уже догадывался зачем… Снова дают «спектакль», вот только он еще не понял, при чем здесь рейхсфюрер и какое отношение к этому имеет он – штандартенфюрер, офицер аналитического отдела. К чему это столь официальное приглашение?
Из-за спин собравшихся не было видно, кто стоял у ступеней снова воздвигнутого дощатого эшафота. Первые ряды теснились у подножия шаткой постройки, не уступая удобного места, пока не разглядели целого штандартенфюрера, и лишь тогда почтительно расступились, давая дорогу. Офицер приветствовали, но в глазах застыло напряжение. Что-то было не так…. Происходило что-то неординарное.
Ширшов стоял рядом с палачами с таким видом, словно вешать собрались именно его. На потемневшем и мрачном лице резко обозначились морщины, не причесанные, как обычно, аккуратно седые усы повисли над сжавшимися в нитку и без того тонкими губами. Он начал тяжело подниматься по ступенькам. И только теперь за его спиной Георгий Иванович разглядел Елизавету. Девушка дрожала в руках конвоира службы безопасности, в глазах плескался ужас. Она беспомощно оглядывалась, и ее взгляд остановился на Штольце. Надежда искоркой вспыхнула на миг и угасла, она отвернулась, потом умоляющим жестом протянула к нему связанные веревкой руки. Ее толкнули, вынуждая следовать за Ширшовым вверх по ступеням. Георгий Иванович стоял неподвижно, будто его кто-то окатил ледяной водой из ведра, у него также перехватило дыхание от жуткого зрелища, свидетелем которого он сейчас станет. Почему-то вспомнился Гаусс-Гусев. Его слова. Рейх пожирает своих детей. А кто следующий? Может быть, действительно он – этнический немец Штольц Георгий Иванович?
– Во имя Великого рейха!
Голос Ширшова звучал глухо, но не дрогнул.
– Хайль!
Штандартенфюрер не шевельнулся, это не прошло незамеченным рейхсфюрером, но тот лишь устало прикрыл глаза.
– В нашей непримиримой и беспощадной борьбе за чистоту крови мы должны принимать все меры, чтобы мир был очищен от скверны, даже если она каким-то образом проникла в наши ряды! Выжить должны только достойные этого, поэтому мы безжалостно уничтожаем тех, кто не способен возродить человечество чистым и обновленным. Уничтожаем тех, кто не принадлежит к белой и лучшей расе. И тех, кто вообще не может быть причислен к людям даже анатомически, – мутантов. Их трудно выявить, но бдительность всегда и везде поможет нам сделать это. Как помогла сегодня обнаружить среди нас унтерменш.
Штольц не сводил взгляда с белого лица Лизхен, наверное, и сам выглядел не лучше. Она не слышала слов, уже ступив одной ногой за пределы, смерть наложила свою печать на очередную жертву, смирившуюся с неизбежным… Девушка еще что-то пыталась сказать ему. Взглядом, еле шевелящимися губами. Даже если бы она кричала, он не смог бы ее услышать, но чувствовал эту странную связь всем телом. Не знал, что именно она хотела сказать, видно, что-то свое, женское, сентиментальное. Георгий Иванович услышал совсем не это. Каким бы верным слугой Рейха ты бы ни был – умрешь в любой момент, если того пожелает фюрер. Впрочем, фюрер Марк Чёрный, собственно, как и его брат, тоже были здесь, и они не выглядели сильно довольными проявленной бдительностью. Их не радовал этот безжалостный вердикт. Ширшов продолжил:
– Неоспоримые доказательства заставляют нас принять меры и очистить мир от грязи, ведь такова наша миссия на этой земле!
– Хайль!
Рядом кто-то вскинул руку, сильно толкнув все еще неподвижного Штольца. Георгий Иванович с удивлением узнал в соседе гауляйтера Банного, который даже не замечал ничего вокруг, весь поглощенный зрелищем.
Конвоиры развернули Елизавету спиной к публике и разорвали на ней одежду. Девушка со слезами закрылась оставшимися лоскутками, на ее спине отчетливо виднелись темные пятнышки, похожие на роговые пластинки или чешуйки, они шли вдоль всего позвоночника, делая ее похожей на ящерку. Догадка вспыхнула в мозгу, затмив на мгновение все остальное. Рейхсфюрер не оглядываясь указал рукой на явные признаки мутации, даже сейчас продолжал изображать не палача, а беспристрастного судью. Беспристрастного ли? В других случаях, беспощадно стирая с лица земли недостойных жить, он был более красноречив, а сейчас невероятно сдержан в своих словах. Он не знал… И даже не догадывался. И никто не знал, потому что девушка никогда не ложилась в постель ни с одним из этих нацистов! Но кто мог знать? Кто-то… Иначе не стояла бы она сейчас там наверху над толпой, со слезами на глазах прикрываясь остатками одежды. Он снова перехватил ее умоляющий взгляд, О чем же его просила Лизхен? О помощи, сострадании или просто отвернуться и не смотреть на это унижение?!
– Во имя Великого рейха!
– Хайль!
Уверенно и твердо поднятая рука, его холодный взгляд встретился с взглядом Ширшова… И в этот момент прозвучал выстрел. Полураздетое тело рухнуло на колени, некрасиво съехало вниз по ступенькам, изуродованное пулей лицо стало неузнаваемым, лишь один глаз еще оставался открытым, но и его тут же залила кровь, вытекающая из раздробленной головы. Девушку кто-то перевернул, рассматривая чешуйки, Штольц подался назад, пока его не затоптали любопытные. Ширшов не знал… Он не знал. Иначе не был бы так растерян и раздавлен этой казнью.
***
– Ну что, Юр, генерал отдал приказ… – обратился полковник Мельников к начальнику разведуправения.
– А выполнять тебе. Спасибо, что высказался.
– Не благодари. Только за то, что высказался вовремя, пока ты там непарламентскими словами выражаться не начал. Совет все-таки… Положение обязывает.
– Вот они мне где все уже! – Юшкевич провел ладонью под подбородком, заодно вытер вспотевшую от волнения шею. – И советы, и советчики!
– Ничего, где наша не пропадала… Генерал приказал: станции будут заблокированы на выход, чтобы панику и слухи не разносили. Населению объявлено, что есть некоторая угроза обрушения свода в глубине туннеля, а пока специалисты работают, грунт укрепляют.
– А на выход не ломанутся? От угрозы-то? – усомнился Юшкевич, которому не приходилось по долгу службы работать с толпой и держать ее под контролем.
– Обязательно! – засмеялся Мельник. – Эвакуируем людей на соседние платформы, по краю возле путей выставим защитное ограждение, посты, тридцатиметровая зона безопасности. Оборудование геологическое развернем даже для конспирации. Ты скажи, что тебе надо.
– Выпустить из Полиса моего человека. Связник. Очень срочно.
– Я понял про туннель. Рейх – одна из самых горячих точек по вашему ведомству. Согласуем, и данные на своего человечка нашим продиктуй. Проведем незаметно, скажи только куда. – Полковник уже поглядывал в сторону Боровицкой, откуда организованно выводили жителей. Насколько это вообще было возможно организовать с трепыхавшимися браминами и ничего не понимающими гостями Полиса.
– В Ганзу. Кратчайшим путем. Особого снаряжения не требуется. Курсант сталкерской школы Литвинов Игорь. – коротко отрапортовал Юшкевич. – До Ганзы сопроводит инструктор майор Иванов.
– Работай, разведка! Налаживай связь. А мы проконтролируем, чтобы паники не было.
На станцию тащили огнеметы. Вычислить их под чехлами мог лишь опытный глаз. Если такие люди и были в толпе, быстро перемещавшейся на Арбатскую навстречу двум полковникам, то они не хуже кшатриев понимали, что стоило бы помолчать, не подвергая риску остальных. А просто прибавить ходу. Профессионалы знают свою работу.
Камуфляж в качестве буров и мешков цемента удался на славу. Побросав этот «реквизит» на краю платформы, кшатрии в рабочих комбинезонах спрыгнули на пути и направились в глубину, прямо в черное жерло. Юшкевич решил лично убедиться, что туннель стал непроходимым. Судя по телефонному сообщению с той стороны, в глубине пропал по меньшей мере один человек, не стоило недооценивать эту на первый взгляд обычную темноту, пахнувшую сыростью и гнилым деревом. Лучи фонарей выхватили из мрака заграждение, дальше кшатриев не пускал блокпост, пока не удостоверил личности. Бойцы отсалютовали старшим по званию, но от сопровождения те отказались. Где-то в глубине уже заклубился туман, странно мерцая на свету.
– Чертовщина, – констатировал Мельник.
– Бригада экзорцистов уже на месте… – хмыкнул разведчик. – Сначала водой святой ее побрызгают. Потом и свечкой попробуем.
– И заклинания не помешают, – подержал из-за спины невесть как просочившийся следом брамин Крушинин.
– А вы, Семен Михайлович, как раз по болтовне специалист! Вот и займитесь.
– Займусь, Юрий… – брамин задумчиво всматривался в неведомое. – А у вас дел хватает.
– Это верно. – И убедившись в том, что туннель на самом деле опасен и заблокирован, полковник Юшкевич развернулся и направился к станции.
Дел хватало. Провести мимо постов курсанта, на которого была сейчас вся надежда: единственная слабая ниточка, которая свяжет Ментора-Штольца с центром. Объяснить парню всю важность поставленной задачи… За спиной полыхнуло оранжевым и заревело пламя огнемета. Юшкевич оглянулся. Черные тюбинги проступили из темноты на несколько секунд и снова спрятались в непроницаемую белую мглу.
***
Рейхсфюрер сошел вниз, еще более суровый, чем обычно, перед ним люди расступились, и Георгий Иванович снова увидел распластавшееся на полу тело, круглые пятнышки на белой спине в более подходящей обстановке выглядели бы даже сексуально, природа постаралась наделить девушку не только особенными способностями, но и особенной красотой. А вопящее зверье пачкало кровью эту хрупкую и безжизненную оболочку, которой все происходящее было уже безразлично…
– Пойдемте со мной, Георгий. Наше дело сделано, СС помогает людям обрести правильный путь, но не присоединится к этой вакханалии.
– Герр канцлер, вы предполагали, что зрелище меня травмирует чем-то? Или…
– Или вам захочется сорвать зло из-за того, что испытывали какие-то чувства к недочеловеку? Нет, я так не думал. У вас достаточно хладнокровия, запах крови жертв не ударяет вам в голову. Потому что вас трудно удивить… Но сегодня был удивлен даже я, поэтому составьте мне компанию, если не пропал еще вкус, в том числе и к крепким напиткам.
Штольц не отказался, выпить и в самом деле хотелось, несмотря на то, что на завтра назначен выход на поверхность. Впрочем, наливаться до самых бровей Ширшов и не предложит. Может быть, немного ослабнет эта головная боль. Почему же где-то там за спиной «люди» устроили себе местную кунсткамеру, издеваясь над трупом, слегка отличающимся от них самих?! Девушка была достойна жить… Даже здесь. Впрочем, с такими отметинами на теле прожила бы она все равно недолго. Пропустив вперед рейхсфюрера, он закрыл за собой дверь.
– Подайте посуду, Георгий. И не смотрите на меня так – мне тоже иногда хочется выпить…
Коричневатая жидкость чуть пролилась мимо небольших стаканов, отчетливо запахло хорошим виски, к услугам Ширшова были безотказные шталкерваффен, чтобы снабжать идеологов Четвертого рейха всем необходимым. Константин Сергеевич молча выпил свою порцию одним глотком. Штольц еще глядел в стакан, отражающий мягкий свет лампочки за зеленым, немного пыльным абажуром.
«Сучка! Какая же сучка!» Лизхен была слишком осторожна, чтобы позволить кому-то из мужчин увидеть ее тело, да и просто еще не испытала потребности в этом: грубоватые шталкеры и скользкие жестокие нацисты не располагали к взаимности, чтобы влюбиться и терзаться сомнениями, выдаст парень ее тайну или нет. Блики на поверхности пахучего вискаря притягивали взгляд. Вода… Душ на Чеховской был устроен так, что высокие перегородки разделяли его на отдельные кабинки, где сверху едва текло или брызгало из вмурованного в стену шланга с каким-то нацепленным на него решетом. Но ведь и одного мгновения достаточно! Не мужчина, а женщина могла случайно рассмотреть неосторожно повернувшуюся или наклонившуюся за скользким мылом Лизу. И молчать до поры до времени… Пока эта информация не стала решающей и очень важной! Штольц одним глотком выпил содержимое стакана, не чувствуя вкуса. Жаль. Вкус был отменным. Рейхсфюрер сидел напротив за столом, такой же задумчивый и молчаливый, сложил пальцы домиком и смотрел на противоположную стену.
«Кто мог сказать? Да кто угодно! Узрели одним глазком, и дай бог, чтобы одежду успели натянуть, спеша сообщить фюреру». Нет. Спиртное в умеренном количестве прояснило голову. Не фюрер… Фюреры меняются, а Ширшов остается на своем месте. Меняются хозяева кабинетов, когда кого-то расстреливают в темном туннеле, а кто-то просто исчезает в никуда. Ширшов… Но он совершенно необходим здесь, он, сумевший железным кулаком раздавить неповиновение и навести свой любимый порядок. Сумевший нагнать страху даже на эту палату для буйных, именуемую Рейхом! Возродивший из пепла призрак вермахта, он единственный в своем роде и незаменимый… Но даже на него можно было бы повлиять, используя шантаж, уличив в слепоте при подборе кадров, а к этому вопросу Ширшов относится очень серьезно. Потому и молчит сейчас… Ему не нужно слушать обвинения, и он умеет оценить последствия собственных ошибок. Достаточно опытен и умен, чтобы тут же их и исправить! Штольц снова заглянул в стакан, допил уже сбежавшие по стенкам на дно последние капли. Отличный виски. Вот теперь он чувствовал приятный маслянистый вкус. И помогло скрыть непроизвольную улыбку при мысли о рейхсфюрере. О том, что хотелось сделать и с ним… Кому какая роль отводится… Внутри сейчас не разгоралось яростное чувство мести, а разливался холод очередного хитрого замысла. Нельзя недооценивать резидента, он отлично умеет убирать с пути препятствия, для него всегда открыт выход из любой ситуации. Только выход этот не самый приятный, не для всех хорош. Штольц ясно видел отражение собственных мыслей на лице рейхсфюрера, и тот сейчас обдумывал следующий свой ход. Пришел к какому-то выводу и прервал молчание.
– Мы уже проверили наш второй «детектор лжи», оказался обычным человеком. Хоть он и менее эффективен, чем Елизавета.
– Она верно служила вам… Насколько я помню историю, жители оккупированных территорий не уничтожалось, а служили нуждам Германии.
– Согласно директиве Третьего рейха высшая раса должна была по крайней мере вдвое превосходить численностью остальное население. Нужна и рабочая сила, но поставленная в такие условия и под такой контроль, чтобы не допустить ее излишнего размножения. Кого-то придется оставить в живых, но не тех, кто уродует лицо человеческой расы вообще, и не только истинной. Мутанты подлежат обязательному истреблению, их существование рядом с нами невозможно. Но кое-что мне стало понятно: девушка отчасти напоминала рептилию, а всякие гады и земноводные крайне чувствительны к теплу и вибрации… Поэтому она никогда не ошибалась на допросах.
– А как вы могли не заметить? Не в упрек вам, Константин Сергеевич, просто интересно.
– Я был хорошо знаком с ее матерью. Ни у нее, ни у Елизаветы в детстве не наблюдалось никаких странностей, хотя если вспомнить, жили они действительно слишком замкнуто, понятно отчего… Женщина знала, что дочь не ожидает ничего хорошего, и пыталась оберегать по мере сил. Матери защищают детей любой ценой, даже таких выродков. Мне только непонятно, как получилось такое сходство с человеком.
– Вы же не думаете, что… это наследственность?
– Георгий! Вы же бывший учитель, не разочаровывайте меня своей безграмотностью, разумеется, никаких ящеров в роду не было, а это обычная мутация вследствие радиоактивного облучения плода. Неужели не слышали, что человеческий эмбрион, когда формируется, проходит все стадии эволюционного развития? От одноклеточного до высшего примата. А на определенном этапе и у вас, и у меня были жабры, из которых образуется человеческое ухо. У Елизаветы просто остались некоторые свойства, которые должны были исчезнуть как рудиментарные, но из-за радиации или чего-то еще сохранились и даже не нарушили остального развития организма. Случайность. А вот в будущем потомстве эти признаки могли закрепиться как доминирующие, и мы не могли этого допустить. Я думал о стерилизации, когда это обнаружилось, но никаких исключений быть не должно. Ни для кого…
Ширшов, как всегда, вывернулся из сложной ситуации. Видно было, что решение далось ему нелегко, но он бы не пробыл на своем посту столько лет бессменно, если бы не умел вовремя принять правильные меры. Жертвовать тем, кем нужно. Заставить себя забыть то, что мешает, и помнить только о необходимости. Штольц понял сейчас, почему в этом кабинете, с этим человеком ему иногда становится странно комфортно… Рейхсфюрер тоже играл свою роль. Но делал это более искренне и убежденно, вжившись в нее до конца! Константин Сергеевич… Здравствуйте, господин Станиславский.
Рейхсфюрер раз и навсегда поставил интересы общего дела выше всего остального. Порядок один для всех, и всем придется с этим смириться. Вот только Ширшов в своей холодной принципиальности не понимал, какие силы набирают мощь внутри этого парового котла, и перекрывал единственный предохранительный клапан, не позволяя людям хоть иногда становиться собой, затягивая германскую петлю на русской неподатливой шее, а высшие офицерские чины вынуждены были прятаться, как школьники, запираясь с бутылкой в кабинете, и бегать в знаменитые бордели Китай-города и Треугольника, сохраняя видимость чистоты помыслов. Штольц не встречал людей, которые могли бы настолько отрешиться от всего человеческого, как требует от них глава СС. Но ведь отдаленное будущее Четвертого рейха не в его руках, пусть сам рейхсфюрер доведет работу до конца. И когда этот, сжатый со всех сторон, котел противоречий взорвется под ногами, никакой бог с языческим именем Орднунг не спасет его.
Глава 13
Правильная фамилия
Паренек казался слишком чистеньким и не завшивевшим, и навозом он него не попахивало, как от многих, кто приходил со стороны Аэропорта, драпая от тяжелой работы на свинофермах. И для Конфедерации Улицы 1905 года выглядел как-то слишком хорошо. Придирчивый постовой еще раз проверил документы. Безупречно славянская внешность, смущенная улыбка… И листовка в руках. Таких по инструкции следовало пропускать без тщательного досмотра и передавать в загребущие руки рейхсканцелярии. Рядовой еще раз вздохнул: мзды не будет, ни ему, ни в общий котел. Он поднял склеенную старой изолентой телефонную трубку.
– Унтерштурмфюрер… – и вскочил на ноги, оправляя форму, будто начальство прямо по телефону могло заметить промашку и высказать недовольство неопрятным внешним видом. – Виноват, господин Вайзер! Штандартенфюрер! У нас это… доброволец. Приказано обращаться к вам лично. То есть не к… лично…
Из телефонной трубки донесся отрывистый безупречно русский мат, Игорь Литвинов начал понимать, что инструктаж майора не лишний. А вот германцы фальшивые. Но оттого не менее опасные. Постовой кое-как объяснился с грозным начальством, судя по тому, что боялся даже присесть, опять суетливо одернул форму и прибрался на столике, затолкав подальше женский платок, явно у кого-то незаконно конфискованный, будто оно прямо сейчас изволит появиться во всей своей красе. Курсант был готов. Готов увидеть зверя, потому что только настоящий монстр мог навести такого страху на блокпост. Со стороны станции быстрым пружинистым шагом типичного кшатрия приближался коротко стриженный блондин в черной форме. Будто под его ногами не существовало ни неровностей, ни шпал, да и камешки сами убирались с пути. Сияющие начищенные берцы грохнули по настеленному возле блокпоста фанерному полу. Судя по всему, это и был господин Вайзер, которого все так боялись. Он обвел взглядом небольшую очередь транзитников, презрительно поморщился на грязные физиономии, мельком оглядел руки, не обнаружив ни у кого шести пальцев, и безошибочно кивнул Игорю:
– Доброволец? Прекрасно!
– Вот… Я прочитал.
– А если умеешь читать – вообще замечательно, – улыбнулся страшный офицер. Постовые за его спиной едва дышали, стараясь казаться незаметными. – Я давно говорил рейхсфюреру: меньше букв на бумаге, больше картинок. Они и доходчивее, да и грамотных становится все меньше и меньше. Как звать?
– Литвинов Игорь.
– Литвинов… Хорошая фамилия. Для тех, кто в этом понимает, конечно. И откуда к нам? А главное, зачем?
Теперь взгляд нацистского офицера стал колючим и испытующим, буквально ощупывал кожу, руки, одежду… Игорь вдруг отчетливо понял, насколько отличается от этих беженцев, боязливо жмущихся в очереди за спиной! Дурак, хоть бы догадался в луже вываляться! Нет, не помогло бы, этот сразу бы и заметил. А майор предупреждал: полуправда лучше лжи. Поменьше притворства, Старик все равно этому не учил своих курсантов. Не надо врать там, где нет необходимости.
– Я из Полиса.
– И к нам? – усмехнулся Вайзер. – Что же у нас есть такое, чего нет у вас? Из дома сбежал, что ли, сынок? Папке назло: вот уйду к фашистам, а то ты все равно мне крутую шмотку не купил?
Курсант начинал злиться. И протянул листовку.
– Я не сбежал. И я умею читать! Вот… – при тусклом свете лампочки, висящей довольно высоко, он разобрал почти заученные еще по пути слова: – «Если бы в результате какого-либо тектонического события земная поверхность пришла в движение… и вся человеческая культура могла бы погибнуть в результате одной ужасной катастрофы… И мы увидели бы в итоге гибель всех государств, разрушение всякого порядка, уничтожение всех документов тысячелетнего развития. Стало бы – одно сплошное мертвое поле, покрытое водой и грязью. Но если в этом ужасе и хаосе уцелеют даже немногие люди культурной расы, то и через тысячи лет на земле все же возродятся признаки человеческой культуры и творческой силы!»
– Слова Адольфа Гитлера… Великого фюрера! – кивнул Вайзер уже без иронии. – Тебе они нравятся?
– Он же настоящий пророк! Он предвидел! Знал, что так и будет. И только великая раса спасет человечество. – Игорь перевел дух после такой непривычно эмоциональной тирады. – И я хочу помочь сохранить цивилизацию здесь. Для тех… Для кого надо. А не так, как в Полисе. Только для великой расы.
– Как же я устал от вашего величия… – вздохнул штандартенфюрер. – Маньяки сплошные. Избранные параноики. Сектанты! Пророчество он увидел… Встать, козлы! – Это офицер уже проорал за спину, будто затылком почувствовав, что постовые вздумали расслабиться и даже понаблюдать за спектаклем. – Гансы недоделанные! Вот пришел человек с арийским именем, а вы тут ржать приспособились. Будете очко драить с вечера до утра! В тюрьме. За черными!
– Есть драить очко, – согласились патрульные, довольные, что еще легко отделались.
– Игорь… – будто припоминая имя, снова обернулся к курсанту штандартенфюрер. – А что ты еще вычитал? Вот на кого ты точно не похож, так это на любителя мистики. Потому или ты мне тут врешь с три короба… Или…
– Я с Библиотеки имени Ленина, – насупился Литвинов. – Когда война шла, там красные были… И я их не люблю. Вы тоже. А тут написано, что марксизм отрицает в человеке ценность личности, он не признает значения народности и расы и не дает человечеству развивать культуру. И если бы марксизм стал основой всего мира, это означало бы конец всякой системы, созданной разумом. Для планеты нашей – конец всего существования. Если бы помощью этого еврейско-марксистского символа веры, проклятых звезд, коммунистам удалось бы одержать победу над народами мира, корона марксизма стала бы похоронным венцом на могиле всего человечества. Тогда наша планета снова стала бы безлюдной и пустой. Природа вечна и безжалостно отомстит за нарушение ее законов… Какие слова! И разве это можно опять допустить?!
– Не допустим, не беспокойся… Не победит марксизм, всех с лица земли сотрем, раньше них успеем. Короче, видно, что с Библиотеки: читаешь слишком много… Мозги дерьмом набиты. Но вот про марксистов хорошо соображаешь, теперь мне даже нравится! Хотя тоже в своем роде мистика.
И довольный штандартенфюрер хлопнул курсанта по плечу.
– Марксизм не мистика, – возразил Игорь, вконец запутанный, казалось, безумными словами офицера. Но нет, в них чувствовалась логика, он будто уже умело вел допрос, на ходу проверяя и прощупывая, смущая и сбивая с толку! Разведчики были правы: ни на секунду расслабиться нельзя.
– И опять же, говорил рейхсфюреру: больше картинок! А то приходят одни червяки библиотечные… А нам крепкие ребята нужны! Не книжные, а здоровые. Чтобы думать не пытались даже, сами научим думать! Если понадобится вообще. Вот, смотри, Игорь: стоят на блокпосту два Ганса… Знаешь, почему сюда попали? Думали много! Что стоите, скоты, думали много… бабла собрать? И не поделиться?
И тут Вайзер, который, казалось, и не взглянул на стол, внезапно наклонился и сдернул привязанный снизу к крышке мешочек, звякнувший патронами.
– Это была операция «Чистые руки», проводится регулярно, – обратился он к еще не прошедшим контроль людям. – Просьба соблюдать спокойствие, проходите по очереди, предъявляйте документы и вещи. У кого они в порядке, беспокоиться не о чем. Правда, Игорь?
– Не знаю… – пожал плечами курсант. Люди были ему совершенно не знакомы. А штандартенфюрер пугал не на шутку.
– Правда, – согласился сам с собой Вайзер, в глазах его сверкнула смешинка, будто все это время он просто изображал фашиста и теперь можно было расслабиться. – С тобой поговорим в более неформальной обстановке, посидим, пообедаем за счет нерадивого блокпоста.
И подбросил увесистый мешочек на ладони. Игоря чуть отпустило, когда он понял, что этот странный человек способен и пошутить. Но как вести себя со старшим офицером? Спрашивать про немца? И полковник Юшкевич, и майор Иванов думали, что его встретит обычная проверка и опрос на лояльность Рейху, который легко пройти, особенно тому, кто пришел сюда впервые и почти ничего о нацистских порядках не знает. Как же войти в контакт с таким высоким чином? Как?!
– Игорь, а ты собак любишь? – доверительно и уже по-свойски обратился к нему Вайзер.
– Да! – Теперь искренняя улыбка сама непроизвольно расплывалась по лицу. – У нас на Библиотеке почти нет собак, только одну хозяева давали погладить на прогулке.
– Ну, пойдем на Тверскую, я тебе покажу…
Максу не нужны были мутантские «детекторы» рейхсфюрера, чтобы установить истину. Свои методы вполне проверены и надежны.
***
Катя недоверчиво изучала бумажку со своей фотографией. Новый паспорт, пускай и фальшивый, ей явно не нравился.
– А нельзя фотографию поменять? Тут я такая… будто таракана проглотила. Где вы вообще этот ужас взяли?
Федор пожал плечами и отмахнулся от девушки.
– Какая была в архиве разведки – ту и налепили. Да и какая разница?.. Документ-то не настоящий.
Ответ девушку явно не устроил. Мало того, что этот кошмар с хвостиками хранился где-то помимо ее воли, так еще и рассматривали сие уродство все кому ни попадя.
– А имя – Эльвира. Так нашу станционную кошку зовут. Я не хочу быть Эльвирой. – Федор попытался сдержать улыбку, имя для документа пришло ему в голову именно тогда, когда станционное животное терлось о его ноги.
– Кать, ты придаешь много внимания этому. Пройдем блокпост, можешь его выкинуть. Хотя нет – отдай мне, а то и правда выкинешь, – он забрал у девушки документ и, аккуратно сложив вместе со своим, спрятал в карман куртки.
Федор вспомнил, как он получал эти бумаги.
Кабинет… нет, скорее каморка, в которой обитал отдел безопасности, возглавляемый Банным, находился в переходе на станцию Пушкинская. Двое крепких парней недобро усмехнулись, когда он зашел в комнату, и мгновенно испарились, оставив его наедине с начальником отдела безопасности. Но все равно осталось ощущение, что к нему только что прикоснулись два липких и грязных монстра. Хотелось быстро забрать бумаги и выскочить из этой клоаки. Со слащавой улыбкой Тарас Михайлович выдвинул скрипнувший ящик стола и нарочито аккуратненько выложил два паспорта с наклеенными на них фотографиями.
– Штандартенфюрер заказал для вас эти документы. Просто ради простого любопытства…
Федор отрицательно покачал головой.
– Понимаю, понимаю. Разведка, секреты и все такое. Успехов в нашем общем деле, – он пододвинул бумажки на край стола ближе к обер-лейтенанту и растянул губы в елейной улыбке. Было в этом что-то от облизывавшегося кота, увидевшего мышку, поэтому парня даже внутренне передернуло. Федор с каменным лицом забрал фальшивые паспорта, вскинул руку в приветствии подобающе ситуации, словно по команде «кругом» развернулся и четким прусским шагом, тренированным во множестве часов строевой подготовки, вышел из кабинета. Он прямо кожей чувствовал, как его сверлят злые глаза соглядатаев Банного. Если и сомневался, до сих пор не осознав до конца, что покидает привычные станции, то теперь представил себе Катю в этих мерзких лапах. Георгий Иванович был прав во многом. Федор вздохнул. Как он ни пытался равняться на своего шефа, до него еще очень и очень далеко. Жил столько лет и не замечал, какая мерзость вокруг, комендант похож на паука, а станции с суровым распорядком – на тюрьму. Даже жениться заставили! И это было, пожалуй, единственное, о чем он не жалел, Штольц как-то умел вести за собой, убеждать… И, несмотря на свою фальшивую, как выяснилось, работу, выглядел настоящим. Не то что этот Банный.
Зашуганный пропагандой, почти не высовывающий носа со станции, парень мало знал о других. Федор огляделся, будто увидел эти стены и лозунги на них впервые. Вспомнил Бауманскую, людей, работающих там в мастерских, может, и не таких опрятных, но счастливых. Максу Вайзеру было хорошо и здесь, он со своей недюжинной силой властвовал над людьми, не склоняясь и перед начальством, рейхсфюрер Ширшов контролировал каждый шаг, и все жили так, как велели он и фюрер… Кто-нибудь спрашивал Федора хоть раз, как хочет жить он сам? И даже Георгий Иванович не очень-то спросил. Рейх… Клетка. И Кате в ней точно не место.
Проводив посетителя взглядом, две фигуры проскользнули в кабинет начальника.
– Ну что, видели?
Двое синхронно кивнули, словно последнее время только и занимались тем, что репетировали этот жест.
– Что скажете?
– Здоровый больно, герр гауляйтер, вдвоем не справимся. – Старший с сомнением посмотрел на своего напарника. – Надо бы еще пару бойцов.
Банный откинулся на спинку стула и прямо через китель почесал пузо.
– Доведете их до Проспекта Мира, а там я даю вам полный карт-бланш. Мне не важно, зачем они туда прутся, да я и не хочу этого знать. – Он строго посмотрел на своих помощников. – Главное, чтобы у них ничего не вышло. Надо будет ликвидировать – убирайте. Надо для этого дополнительные силы – свяжитесь со смотрящим с Китай-города. За ним должок – он не откажет. Мне вас учить, что ли? – Теперь маленькие поросячьи глазки гауляйтера были злыми и колючими.
– Понятно, шеф, сделаем.
Федор не слышал этого разговора и не видел глаз Банного. Он торопливо сбежал по лестнице мимо памятника Чехову, стоявшего на лестничной площадке, а из памяти не выходили провожающие взгляды скользких подручников из СД, и они ему очень не нравились. Все говорило о том, что путешествие обещало быть «интересным» и насыщенным приключениями.
Вот и теперь, когда они с Катей стояли на перроне и ждали дрезину в сторону Ганзы, у Федора не исчезало ощущение, что липкий взгляд, который он почувствовал еще там, в переходе на станцию Пушкинская, никуда не делся. Словно что-то скользкое и грязное затаилось за спиной, примериваясь, как вцепиться ему в тело, выбирая момент удобнее, когда жертвы расслабятся в полной уверенности в своей безопасности. Он еще раз пощупал карман, словно убеждаясь, что документы, находящиеся там, надежно спрятаны и им не угрожает опасность исчезнуть, как по мановению волшебной палочки.
Громко тарахтя бензиновым моторчиком, к перрону подкатила дрезина. Впереди себя она толкала небольшую платформу. Прямо по центру ее передка на намалеванном белом кругу красовалась черная трехлучевая свастика, над которой грозно торчало широкое сопло стационарного огнемета. По бортам возвышались плотно сложенные мешки с песком, и за этой преградой сидело, наверное, целое отделение бойцов Великого рейха, ощетинившихся разнокалиберным оружием. Громко стуча колесами по стыкам рельс, платформа с конвоем прокатилась мимо и, словно голова червяка, заглянула в жерло туннеля. Рядом с огнеметом тотчас загорелся прожектор, вперившись своим глазом во тьму. Где-то на пределе освещенного участка, там, где мрак побеждал рукотворное солнце, угадывалась баррикада внешнего поста станции – граница. К дрезине были прицеплены еще два вагончика: в один грузчики, сновавшие по перрону, тотчас же стали проворно закидывать тюки с товаром, предназначенным для торговли в Ганзе, а второй – пассажирский. Вот в него и залезли Катя и Федор, удобно устроившись на деревянных скамейках. Провожающих было не много – только грузчики, громко пыхтя, отошли в сторону, утирая пот после напряженного труда, да представитель службы безопасности, который находился тут для порядка. Вроде все как обычно: грузчики, охрана, безопасник… но как он посмотрел на них во время проверки документов, Федору не понравилось. Пристальный колючий взгляд словно рентгеном пронизал их насквозь, и тот факт, что эсбэшник после осмотра каравана равнодушно отвернулся от отходящего состава, парня совершенно не успокоил.
– Служебный пес, – он пробубнил себе это буквально под нос и тревожно огляделся. В импровизированном вагоне сидели только Катя и маленький человек, сопровождавший груз. Маленький, тщедушный, совершенно не похожий на бойца, правда, глазки хитро бегают, боясь встретиться с ним взглядом. Нет, не похож он на хвост СБ. Слишком уж никакой. Катя, заметив тревогу Федора, вопросительно на него посмотрела. Парень ободряюще погладил ее по руке.
– Все нормально… едем.
Загромыхал чадящий бензиновый двигатель, и дрезина, медленно набирая скорость, вползла в темный туннель.
***
Игорь никогда не видел так много собак одновременно. Да, что скрывать, он всего двух и видел за всю свою жизнь. Они ему всегда казались олицетворением преданности и любви к человеку, хотя никогда не понимал почему. Люди, по его мнению, часто были не достойны этой любви и преданности. Именно эту мысль он и высказал Вайзеру, почесывая разомлевшего от удовольствия Бобика за ухом.
Макса же сам факт, что к этому мощному ротвейлеру, собственнозубно отправившему не одну человеческую душу на встречу с всевышним, вообще кто-то безнаказанно подошел, а не то что осмелился прикоснуться, ввел в некоторое замешательство.
– Да… Когда она залезла сверху, он понял, что изнасилование как-то не задалось, – пробормотал штандартенфюрер.
– Чего? – не понял Литвинов.
– Проверку, говорю, прошел. Согласен с тобой и подпишусь под каждым словом этой мысли. Собственно, вот это, – он погладил Бобика по голове, от чего того прямо всего расплющило от счастья, – мой детектор. Они никогда не подпустят к себе человека недостойного. Ты достоин. – Ему все больше и больше нравился этот юнец. Чем-то он напоминал Вайзеру себя в юности.
– А можно вопрос, герр штандартенфюрер? – новое звание быстро запомнилось, легко произносилось. А вот слово «господин» не выговаривалось ни в какую! От него веяло чем-то… Трусостью и подобострастием солдат с блокпоста, несуразностью положения. Вроде обычная военная иерархия, порядок. Но почему же язык не поворачивается? А «герр» – слово чужое, как раз к непонятному званию подходит. Герр… Германское что-то. Не свое. Помогает и шкуру не свою надевать, он же все-таки на задании.
– Валяй вопрос… После Бобика тебе уже многое можно. Я тебе потом щенков покажу.
– Щенков?! – Игорь даже забыл, о чем хотел спросить, от мысли, что ему дадут потискать этот маленький пушистый комочек.
– Вопрос… – Напомнил ему Вайзер, наблюдая его глупую улыбку.
– А, да… Вы сказали, фамилия у меня правильная.
– А ты не знаешь? Какой же ты книжный червь тогда?
Парень смущенно улыбнулся:
– Я не книжный червь, из сталкерской школы вообще-то. Не закончил вот только… Выгнали… И нельзя же знать все.
– Разумная мысль, – штандартенфюрер неопределенно повертел пальцем у парня перед носом. – Ты себя видел? Высокий, стройный, жилистый, светловолосый, с тонкими чертами лица – истинный ариец, да еще и фамилия Литвинов. А литвины, чтоб ты знал, – это были племена, родственные германским. Я тоже литвин по корням, поэтому мы, можно сказать, родственники в каком-нибудь близком к сотне поколении назад. Ладно, пойдем щенков смотреть. А насчет сталкерской школы я запомню.
Вайзер гостеприимно распахнул дверь каморки кинологов.
***
– Шталкеры! – Бойцы замерли по стойке смирно.
Небольшая комната, в которую зашел Штольц, с виду была похожа на склад снаряжения и оружейную комнату в одном флаконе. Он даже подумал, что ошибся дверью, но, вспомнив, как разглядывал надпись «Шталкерваффен», нарисованную каким-то умельцем латиницей в готическом стиле, подумал, что вроде не заблудился в лабиринтах подсобных помещений Рейха, просто, скорее всего, эти люди просто не привыкли далеко тянуться за нужными им вещами. Семерка крепких подтянутых парней – великолепная семерка. Взгляды уверенных, знающих цену себе бойцов. Даже близко нет какого-то раболепства перед высоким чином. Смотрят скорее с любопытством равных, чем с почтением подчиненных. Это лишний раз подчеркивает обособленность этой элитарной группы. У них свой мир, свои законы, свой кодекс чести, и даже прикоснувшись к нему, ты все равно останешься для них чужаком, пока не докажешь им, и прежде всего себе, что достоин быть для них равным. И никакой чин в их мире ничего не значит. Среди этой группы воинов, следопытов, разведчиков, свободных рейнджеров поверхности любой новичок – это желторотик, и кичиться званием, положением не стоит, ведь, по большому счету, там, наверху, все подвергаются одинаковому риску. Монстр звания спрашивать не будет и извиняться за то, что поужинал тобой, не спросив твоего социального статуса, скорее всего, тоже.
– Вольно. Командир, вы, наверное, знаете, что в этот рейд я иду в вашей группе. Поэтому сразу хочу поставить все точки над «е». Несмотря на то, что я являюсь номинально руководителем всей операции, в вашей группе я – простой боец. Поэтому прошу не стесняться… – посмотрев на знаки отличия, Георгий Иванович про себя снова удивился, что шталкеры приняли ранжирование морских офицеров Третьего рейха, а не сухопутных войск. Может, оно так и правильней? Поверхность сейчас людям чуждая среда, как когда-то было и море. Да и каста моряков всегда была овеяна романтикой неизвестности и какой-то избранностью. – Корветтен-капитен[6], прошу со мной не церемониться. Я понимаю, что от уровня моей подготовки к выходу зависят ваши, а в большей мере моя собственная жизнь и успех всей операции в целом. Но я все же хотел бы быть посвящен во все мелкие детали.
Командир стакеров расслабился. Вначале он был недоволен навязанным ему новоиспеченным начальником. На сталкерской кухне не должно быть две хозяйки. Это верный признак потерь в группе. О Штольце он знал только одно – что это умный мужик, но в его боевых качествах сильно сомневался. Отбор в шталкерваффен шел из лучших бойцов в вооруженных силах Рейха, и даже после этого их приходилось долго шлифовать, подгоняя новую деталь под отлаженный боевой механизм отряда. Что тогда еще говорить об уже немолодом, да, ко всему прочему, с амбициями лидера, «довеске» среди шталкеров.
– Штандартенфюрер…
– В рейде мое звание не имеет значения, так что можно просто Георгий Иванович, или, если покороче, то Штольц, – небрежно отмахнулся от звания резидент.
– Хорошо, Георгий Иванович, – командир улыбнулся, – замечательно, что вы сами это понимаете. Мне бы хотелось знать уровень вашей подготовки.
– Воевал с начала кампании против «красных». Неплохо стреляю, но этим, наверное, в метро кого-то трудно удивить. Последний раз на поверхности был лет десять назад, так что в этом смысле я абсолютный профан.
– Ну, вы не скромничайте, слышал, что предыдущий фюрер лично наградил вас железным крестом.
– Было дело, только боюсь, что эта награда наверху мне мало поможет, – ответил Штольц с улыбкой.
– Понятно. – Командир обернулся назад к своим бойцам и громко приказал: – Подберите Штольцу снаряжение. – И уже обратно Георгию Ивановичу: – Какое оружие предпочитаете?
– На ваше усмотрение, но без особых новшеств. Что-нибудь простое и надежное.
Одобрительно кивнув, тот распорядился:
– Оружие: «калашников» и «макаров». – После чего повернулся обратно к штандартенфюреру и сказал: – А что касается так называемых мелочей, то попрошу к карте. Как видите, Петровка от нас недалеко. Комплекс зданий управления менее чем в километре от выхода с Чеховской. Но напрягают два момента. Первое: место это плохое, – шталкер сделал паузу. – Имеется информация: в зданиях обитают мутанты, мы их условно называем «ментами». Что-то вроде библиотекарей, но помельче. Правда, более подвижные и поэтому не менее опасны. Нам нужно в подвалы, находящиеся под гаражами, – там, судя по документам, склады. В них и находится искомый объект. Будем предполагать, что ментов рядом не будет, хотя я бы лично на это сильно не рассчитывал. И второй момент: огромный вес объекта. Тонна! Поэтому без транспорта мы такую массу не вывезем.
– А у вас есть транспорт?
– Есть БРДМ – разведывательная машина. Мы его восстановили и поддерживаем в рабочем состоянии. Но по причине его вместимости – все за один раз увезти не сможем. Даже если будем грузить на броню. «Бардачок» не грузовичок, и много в него не загрузишь, – шталкер ухмыльнулся получившемуся каламбуру. – Поэтому план у нас примерно такой. Идем пешком. Разыскиваем объект и по рации вызываем транспорт, а пока ждем, думаю, скучать нам не дадут. При этом, скорее всего, надо будет делать две ходки транспорта, не меньше… а то и три. – Он задумчиво почесал стриженый затылок, прикидывая в голове логистические выкладки.
Штольц прервал его математические вычисления, прочертив пальцем по карте предполагаемый маршрут.
– А если сразу подъехать?.. На этом вашем «бардачке».
– Боюсь, ежели мы на нашей громыхалке подъедем, то все местные обитатели повысунутся посмотреть на это чудо советского военного автопрома, и дело до поисков у нас просто не дойдет. Придется с хозяевами общаться. А мне бы хотелось оттянуть этот трогательный момент на как можно более длительное время.
– Значит, так! – командир развернулся к своим бойцам. – Идем по почти обычному расписанию, плюс новый член отряда. Вооружение штатное. Двое остаются в транспорте и по получении координат выдвигаются. Транспорт готов? – Механик – коренастый, невысокий парень – утвердительно кивнул. – Задание понятно? Сбор у гермы через тридцать минут.
Глава 14
Большой мир
Катя беспокойно ерзала на своей скамейке, прижимаясь к надежному боку Федора. Она первый раз покидала родные станции, и хотя темнота туннелей не пугала ее – все-таки она не одна в дрезине, – на душе было неспокойно. Справятся ли они с возложенной на них миссией? Она чувствовала, что от результата зависело все, причем это «Все» было с такой большой буквы, что собственные страхи казались такими мелкими и незначительными. Она еще тесней прижалась к теплому боку парня. Федор, неверно истолковав ее жест, подумав, что девушка замерзла, накрыл ее полой своей куртки.
Маленький человек, сидящий напротив них, противно ухмыльнулся.
– Фройлен боится?
– Фройлен замерзла, – Федор зло зыркнул на коммивояжера, пытаясь отбить у того охоту к продолжению разговора. Но хитрый лис с бегающими глазками так легко не сдался. Или ему было скучно ехать, или сказывался профессиональный кодекс старого торгаша (если завел разговор, всегда продолжай его с выгодой в свою сторону), но он хмыкнул, зябко поежился, как бы соглашаясь, что погодка нынче не очень, и продолжил:
– Потерпите, фройлен. Этот перегон короткий. Сейчас подъедем к узлу, там будет пост – отогреетесь возле костра, пока будем разгружаться.
Эта забота была настолько фальшива, что Катю, несмотря на теплую куртку Федора, передернуло от озноба. Повеяло холодным ветром… то ли сквозняк, то ли попутчик исторгал лютую стужу, но делец, несмотря на явное безразличие молодых людей к разговору, продолжил:
– С какой целью на Ганзу?
– А с чего вы взяли, что мы на Ганзу?
Мужчина откровенно рассмеялся.
– Тут нет других путей. И товаром вы загрузились, половина тележки. Я же вижу своих. На рынок едете?
– По делам фирмы, – Федор не собирался распространяться, тем более, он не был уверен, что эта хитрая морда не подсажена к ним Банным с целью прощупать на информацию.
– Да, уж, понимаю. Коммерческая тайна. Все большие дела сейчас делаются на Ганзе. Я вот тоже туда следую… – Договорить он не успел. Дрезина, заскрипев тормозами, резко дернулась, заметно снижая ход. – О, кажется, приехали.
Федор наклонился, пытаясь рассмотреть сбоку, что творится впереди. Ни костра, ни поста, освещенного электичеством, впереди не было. Состав замедлял ход, а с вооруженной платформы солдаты освещали прожектором совершенно темные пути. Громко защелкал затвор пулемета. Дрезина медленно выползала на темную пустую станцию.
– Что-то блокпоста не видно, – попутчик свесился с другого края, как и Федор, силясь рассмотреть, что происходит впереди. На стене медленно проползли буквы: «Маяковская». В глазках торгаша хитрость медленно вытеснялась страхом. Он заполнял их, как песок в песочных часах, вытесняя все наносное. – А где наши доблестные солда… – Он еще раз свесился через край бортика, силясь разглядеть впереди потерявшихся воинов, и это было последнее, что он произнес.
С каким-то режущим уши визгом из-под перрона выскочила мохнатая тень и, махнув лапой с огромными когтями, начисто снесла любопытному коммивояжеру голову. Как бритвой срезала, оставив ровненький, словно по линейке отмеренный, срез. Было ощущение, что голова просто исчезла или стала невидимой. Уже мертвое тело несколько секунд сидело на скамейке, руки приподнялись вверх, словно пытаясь вернуть на место утерянную часть тела, а потом завалилось в конвульсиях и безвольно повисло на перилах, орошая старые шпалы кровью. Вслед улепетывающему с трофеем монстру с передней боевой платформы запоздало ударила пулеметная очередь. Тень, оглашая от восторга воплями своды станции, скрылась с жутким призом так же быстро и неожиданно, как и появилась. Федор повалил Катю на пол. Пара прожекторов с двух сторон на охранных платформах развернулись на станцию, осветив несущихся к ним на полной скорости еще нескольких мутантов. Пытаясь поймать их в световые тиски, лучи заметались по перрону. Дружно ударили пулеметы. Крупный калибр разрывал тела, отрывал конечности, не давая монстрам приблизиться к людям. Состав, набирая ход, нырнул в спасительный туннель, оставляя еще живых воющих мутантов на темной станции. Катя приподняла голову. Дрезина пыхтела двигателем, стуча на стыках рельсов, и если бы не свисающее на перилах безголовое тело попутчика, то будто ничего не произошло.
Федор поднялся и отряхнул колени. Посадив Катю обратно на скамейку, он поправил сползшую с ее плеч куртку и ободряюще улыбнулся.
– Ну, что?.. Путешествие обещает быть интересным.
Катя кивнула и с ужасом еще раз посмотрела на мертвое тело.
– Откуда они взялись – я слышала, что они только на Цветном бульваре водятся. – Впервые покинув родную станцию, она осознала, насколько опасен мир. Всего в одном перегоне от дома можно вот так просто погибнуть в когтистых лапах монстра.
Федор уложил безголовое тело на покачивающийся от движения дрезины пол и накрыл его брезентом, чтобы не смущать девушку видом трупа.
– А черт его знает, просочились откуда-то. Дырок много. Может, через вентиляцию с поверхности, может, по коммуникациям с того же Цветного бульвара, а может, и с самого Метро-2, по слухам, оно где-то тут и проходит. Ты не бойся, я же с тобой. Я тебя никакому мутанту не отдам.
***
Серое на сером среди серого. Воспоминания от предыдущего выхода на поверхность, который, страшно подумать, состоялся у Георгия Ивановича около десяти лет назад, оставили более красочные впечатления. Тогда все-таки кое-где оставались поблеклые, выцветшие краски на домах, да и застывшие в вечной пробке автомобили также добавляли игру цвета. Сейчас же всего этого не стало. Серое свинцовое небо, серые полуразрушенные здания и такие же серо-коричневые остовы машин. Почему-то не радует взгляд даже ржавчина. Все посерело, и даже вечно рыжий оксид железа сдался всеобщему монохрому, как будто боялся выделиться и привлечь к себе лишнее внимание непотребной для новой постапокалиптической цветовой моды краской.
Было довольно тепло… для сентября. Может, все-таки правы были ученые и ядерная зима постепенно сменяется постядерными тропиками. Хотя существует и другая версия: множество мощных взрывов сместили ось планеты, и Москва очутилась где-то в районе экватора. Конечно, Штольц также допускал и менее глобальный вариант: вероятно, люди в смуте первых лет совершенно перепутали дни, и в данный момент на дворе стоит июнь или август. А истина, скорее всего, лежала где-то посередине, так или иначе – было тепло и сухо. Ветер гонял по улицам пыль и вечный и вездесущий полиэтилен, а впереди, на Страстном бульваре, в парящем над землей тумане проглядывали перекрученные, словно карельские березки, новые измененные клены. Стелясь по земле, деревья, с какими-то серо-стальными листьями, издали напоминающими лезвия ножей, заполняли собой всю проезжую часть, взбирались на холмики, бывшие когда-то домами и, покорив эти вершины, жизнерадостно раскидывали на них лапы веток, становясь похожими на боевые веера китайских монахов. В этих новых джунглях все время что-то шуршало и шелестело, отбивая всякую охоту проверять их на проходимость.
Вооруженный отряд из шести человек, одетых в одинаковые темно-серые комбинезоны, с нашивками трехлучевых свастик на рукавах, в противогазах с поблескивавшими окулярами остановился у чудом уцелевшей стены кинотеатра. Старые хозяева в гостях у нового мира, выбравшись из своих подземных нор, неуверенно оглядывались перед тем, как сделать первые шаги по неприветливой поверхности.
Согнутая стойка с остатками буквы «М», как шлагбаум, перекрывала уходящие вниз, в их уютный человеческий мир, ступеньки. Командир окинул взглядом конструкцию и произнес:
– На прошлом выходе она еще стояла прямо. – Чувствительная мембрана переговорника противогаза практически не искажала голос. Шталкер внимательно осмотрев букву, которая венчала покореженную стойку, продолжил: – Вичуха посидела. Молодая совсем – почти птенец.
Штольц подошел к перекрученной металлической трубе и поежился: какая силища должна быть у этого птенца, чтобы свернуть хоть и ржавую, но довольно прочную стойку и оставить когтями такие глубокие царапины на металле. После чего опять тревожно посмотрел на джунгли, перегораживающие отряду путь.
Командир, проследив за взглядом Георгия Ивановича, отрицательно покачал головой.
– Там не пройдешь, эти листья не только внешне похожи на лезвия. Они и прочные, и острые, как самурайские мечи. Как минимум потеряем время и повредим костюмы. – Шталкер, махнув рукой куда-то в сторону остатков кинотеатра, произнес: – Там по Дмитровке есть проход, а дальше по остаткам Успенского переулка выйдем как раз к Петровке. Крюк небольшой, зато безопасно… ну, почти…
– Оптимистично, – Штольца невольно передернуло. Трудно привыкать к реалиям нового мира. Нет, он слышал рассказы о том, как стремительно меняется поверхность, и воспринимал это как данность. Но знать и видеть, ощущать – это совершенно разные вещи.
– Ладно, хватит рассматривать окружающую архитектуру – выдвигаемся, – сказано это было скорее для нового члена команды, так как основной состав был уже давно готов и ждал только приказа. Бойцы контролировали угол кинотеатра и улицу, готовые в любой момент продолжить движение, а снайпер внимательно осматривал через оптический прицел винтовки дыры в стенах и крышах домов, пытаясь уловить в них малейшие признаки жизни. Профессионалы умели совмещать созерцание декораций с выполнением своей основной работы.
Не мешкая, отряд двинулся между ступеньками кинотеатра и гранитным фонтаном в сторону Малой Дмитровки. Внимание Штольца сразу же привлекла серо-коричневая гранитная облицовка некогда красивого украшения Пушкинской площади. Содержимое чаши походило на грязевой гейзер. В черной жиже, больше похожей на мазут, что-то пузырилось и булькало. Изредка по поверхности тяжело и лениво перекатывались волны, а на свернутой с постамента гранитной вазе в сумраке наступившего вечера поблескивал лоснящимися черными боками, свернувшись кольцами, какой-то пресмыкающийся гад.
– А что там? – в конце концов не выдержал Георгий Иванович и полушепотом спросил у командира, стоявшего перед ним и внимательно рассматривавшего угловой дом Дмитровки.
– А черт его знает, – не оборачиваясь на собеседника и даже не посмотрев на фонтан, ответил шталкер. – То ли пиявки, то ли черви какие. Они нас не трогают, и мы особо ими не интересуемся. Да, честно говоря, не очень хочется, – все это время он не отрывал взгляда от дыры в стене верхнего этажа. Эта манера у всех сталкеров, выработанная в ходе многочисленных рейдов, замечать все и вся, творящееся вокруг, всегда поражала Штольца. Все подмечать: кто куда смотрит, кто что контролирует. Отделяя важное от второстепенного, анализируя ситуацию и принимая мгновенные правильные решения. Вот и сейчас: занимаясь более насущными вопросами, шталкер не упустил из зоны своего внимания и вроде бы всегда безопасный фонтан, а также интерес к нему штандартенфюрера, контролируя каждый шаг нового члена группы.
Найдя оконный проем, который так внимательно рассматривал командир, Штольц, кажется, уловил там какое-то движение, а шталкер тут же жестом подал знак рассредоточиться и затаиться, после чего указал снайперу на окно.
Снайпер несколько секунд выцеливал, а потом отстранился от наглазника своей СВДшки и, кивнув на дом, шепотом, зная, какой слух у тварей, произнес: – Птенец наш, спать укладывается.
– Плохой сосед у нас появился. Поздновато детка угомонилась. Наверное, мы его разбудили. Придется подождать, не время им сейчас заниматься, – так же шепотом, уже Штольцу, замершему за соседней ступенькой, сказал командир.
Ждать – не бегать… можно и подождать, коли надо, тем более что ждать пришлось недолго. Вичухи – эти вороны-переростки или какие-то другие птицы – остались верны своим пернатым привычкам, давно канувшим в Лету предков. Стоило на город спуститься сумеркам, как они тут же летели в свои гнезда и обычно отсиживались в них до утра. Риск встретиться с ними у сталкеров был только в вечерних или утренних сумерках, и встреча эта не предвещала ничего хорошего. Уродливое порождение радиации обладало мощными кожистыми крыльями, размер которых у взрослых особей достигал пяти метров, мускулистыми лапами с крепкими когтями и телом, покрытым прочной чешуей, способной выдержать выстрел из легкого огнестрельного оружия. Осталось добавить массивный крючковатый клюв с мелкими и острыми зубами, чтобы нарисовалась картинка хищника, встреча с которым не сулила долгой и счастливой жизни любому представителю homo sapiens. Штольц слышал рассказы, как взрослые вичухи переворачивали автомобиль, чтобы достать засевших под ним сталкеров. Страшная «зверюга»… Сильная, сообразительная, быстрая и опасная.
Темнота тяжелым одеялом накрыла город. Снайпер, включив на прицеле ПНВ, посмотрел на окно, после чего молча кивнул. Отряд, стараясь как можно меньше шуметь, словно тени в ночи, пересек открытый участок перед опасным домом и углубился в лабиринт узких улочек.
Как ни ожидал Георгий Иванович нападения: крутил головой, рискуя вывихнуть шейные позвонки, задирал ее вверх, выглядывая в разрушенных этажах неведомых тварей, но атаку все равно пропустил. Снизу. С безобидного на вид потрескавшегося асфальта. Отряд продвигался по узкой улице, вдоль небольших двухэтажных домов. Быстро миновав Малую Дмитровку, шталкеры свернули в Успенский переулок. Именно в начале этого неприметного проулка Штольц и вляпался в дерьмо, как в прямом, так и в переносном смысле. Прожженные сталкеры никогда не наступали на подозрительные и не очень объекты, валяющиеся на земле. Что бы то ни было: листок прелой пожелтевшей бумаги или стальной проржавевший автомобильный капот – мало ли что под ним может находиться? Это было на уровне рефлексов. Бойцы шли медленно, обходя все препятствия, внимательно разглядывая, куда ступают их обутые в чулки ОЗК ноги. Командир даже не потрудился объяснить новичку это само собой разумеющееся условие передвижения по поверхности.
С виду оно походило на обыкновенный выцветший целлофановый пакет, сохранилась даже какая-то наполовину стершаяся рекламная надпись на английском языке. Штольц не отделял этот мусор от другого, во множестве валяющегося вокруг. Нога с легким шелестом зацепилась за «пакет» и надежно застряла в нем. Боли не было, но стопу сразу сковало что-то сильное, не собирающееся отпускать добычу. Георгий Иванович с недоверием посмотрел вниз. «Пакет» надежно облепил правый чулок и издевательский Adidas, агрессивно шевеля ложноножками, подбирался к правому колену. «Пакет» уходил куда-то в трещину асфальта, словно пробившийся сквозь преграду покрытия цветок. Штольц попытался вытащить ногу из захвата, но безуспешно – «Пакет» только хищно чавкнул и настырно полез выше по ноге. Еще немного, и защита, хоть как-то охранявшая ногу, закончится, а там…
– Твою же ж муттер! – замыкающий тихо выругался и хлопнул ладонями в перчатках над головой. Отряд замер на секунду, после чего бойцы разбежались к стенам, охраняя периметр, а командир подошел к Штольцу, внимательно разглядывая масштабы бедствия.
– Как тебя угораздило в липучку влететь? Детский сад…
– Я ж не специально.
– Ладно, это я виноват… Про все же не предупредишь. Не дергайся, а то эта тварь сейчас до края чулка доберется, потом единственный способ – ампутация.
Штольц замер, перестав выкручивать ногу из цепкого захвата.
Командир свистнул, подозвав ближнего бойца. Тот подбежал и, развернувшись спиной, подставил командиру рюкзак, продолжая держать свой сектор под прицелом. Шталкер порылся в нутре рюкзака и извлек из него небольшую емкость с темной жидкостью. Осторожно, с тихим чпоком резиновой пробки, откупорив ее, он наклонился над попавшей в капкан ногой Штольца. Георгий Иванович не видел, куда тот вылил дымящийся раствор, но «пакет» вздрогнул всем «телом» и, отпустив ногу, с рассерженным шипением скрылся в трещине.
***
Казарма напоминала сталкерскую школу, только побольше, здесь явно размещались и новоприбывшие, и старожилы вперемешку. Игорь бросил полупустой вещмешок на свободную койку.
Терпеть-то можно, но удовольствия никакого. Он недолго оставался один, после физзарядки вернулись и остальные обитатели. На подколы местных Литвинов не отвечал, а на слишком наглых пришлось самоуверенно огрызнуться. Наверное, у молодых бойцов уже не оставалось сил на конфликт, не в этом ли весь смысл физических упражнений? В здоровом теле здоровый дух. Да, интеллектом они явно не больны. Распространять среди них эту заразу Игорь и не планировал, поэтому больше помалкивал. Наверное, это временно. Штандартенфюрер ясно дал понять, что заинтересовался новым «кандидатом в граждане», как это здесь называли.
– Повезло тебе, что ты не черный! – В ногах койки остановилось нечто, заставляющее усомниться в своей принадлежности к виду homo sapiens, хотя к отряду приматов относилось безусловно. Особь казалась совершеннолетней, но недалеко ушедшей от этого важного возрастного рубежа.
– Да, мне повезло, – согласился Игорь. Все-таки этот здоровенный парень, похожий на обритую налысо со всех сторон гориллу, оказался единственным, кто попытался начать диалог не с мата, уже достижение. Возможно, ошибся, на глазок сразу занижая его мыслительные способности.
– Что-то круто с тобой сразу – сам Вайзер проверял! – Он протянул руку. – Антон.
– Игорь Литвинов. С Библиотеки я…
– Ты пришел записаться в шталкерваффен? Мы тут с ребятами слышали уже кое-что.
– Если примут… Пока еще неизвестно.
– Да не возьмут его! – На выкрик с другого конца общаги обратил внимание только коммуникабельный амбал, представившийся Антоном.
– Закройся! Начальству виднее.
– Вот именно, Антон, начальству виднее. И я не знаю, куда меня определит Рейх. В любом случае без дела не оставит.
– Да ладно! – Парень улыбнулся вполне дружелюбно. – Меня Тохой пока зови. Я еще не придумал нового имени.
Не выбрал скорее, ведь придумать германское имя на двадцать первом году Апокалипсиса, не имея представления, где же на глобусе находится эта самая Германия, задача не из легких, тем более для рожденного под бетонным сводом метро. Игорь не забыл, с чего начался разговор, будь у него волосы потемнее и лицо не такого типично нордического типа, Тоха обращался бы к нему иначе. Нацисты. Надо как-то жить среди них. Нет, никогда не упростить для себя мир настолько, чтобы он был разделен на белое и черное, как для этих крепких бритоголовых пацанов! Прямо над дверью на видном месте висел знак, как на лестницах в Полисе, обозначавший когда-то, что здесь производится выход людей, а не вход. Но как ему уже объяснили, в Рейхе этот символ приобретал особый смысл: черным прохода нет!
Игорь не понимал, как можно ненавидеть людей заранее, совсем незнакомых… Просто потому, что у них другой цвет кожи или еще что-то не так по мнению руководителей Рейха. Опять обвел взглядом общежитие, шумное, полное веселых парней, казавшихся совсем нормальными. Почти. Вспомнил школу, узкоглазого хитрющего бурята Вована, которому не было равных в чтении звериных следов. Как сказал Старик об этом потомственном охотнике, наследственность в задницу не спрячешь. А здоровенный, посильнее этого Тохи, Вахтанг, так и не выучивший толком язык своего отца, но знающий немало красивых грузинских песен… И Алиса. Ой, зачем только вспомнил?! Молодая нигерийка, дочь африканских туристов, укрывшихся когда-то вместе с другими экскурсантами на Боровицкой, давно уже кружила голову курсантам, будто специально проходя мимо остолбеневших парней, встряхивая копной курчавых волос на изящной шее! Полис был битком набит людьми разного цвета кожи, а здесь… Игорь почувствовал, как внутри закипает волна протеста, он понял: можно ненавидеть людей, не зная их. Уже заранее ненавидел… Но не за то, какими они родились. За то, какими они стали!
***
Катя опять обернулась, выискивая глазами «хвост». Не утерпела. Конечно, он никуда не делся… невзрачный мужичок в камуфляжных штанах и серой рубашке. Стоит, ковыряется ботинком в выбоине пола. У ног брезентовая сумка цвета хаки. Этакий скучающий добропорядочный бюргер, прибывший прикупить кое-чего и ожидающий свою супругу. Неприметный – Катя бы его и не заметила, если бы не Федор. Это Федя своим наметанным взглядом контрразведчика углядел его на предыдущей станции. Причем в тот момент, когда они были почти уверены, что оторвались, и собирались сесть на Новослободской на дрезину в сторону Киевской. Пришлось срочно изображать, что по неопытности перепутали направление. Даже демонстративно поругались, обвинив друг друга в невнимательности. Театр удался на славу, и, несмотря на то, что зевак собралось человек десять, игралось это все только для одного – самого главного, пристроившегося на «галерке» за спинами ликующих зрителей, кидавших веселые взгляды на актеров.
И вот теперь на Проспекте Мира опять… Как он тут оказался так быстро – ведь в дрезине его не было? Катя обреченно посмотрела на Шматкова. Федя бережно обнял подругу: мол, не боись, прорвемся.
Станция – базар кишела людьми. Такого количества народа торгующего и торгующегося не было нигде. Конечно, обмен и продажа товара велись на каждой из станций, где более или менее установилась цивилизация, но этот был чем-то особенным. Наверное, такими и были рынки во времена жизни людей на поверхности. Гомон продавцов, расхваливающих свой товар, толпы покупателей и праздношатающихся граждан со всех окраин метро. Кого тут только не встретишь: крепкие мужики с ВДНХ в телогрейках, бойко торговавшие чаем; парни с Кузнецкого в робах и комбинезонах, деловито раскладывающие на прилавках новенькое, еще в смазке, оружие. Но в привилегированном положении торговцы Ганзы: хорошо одетые, иногда даже в стильных классических костюмах с галстуками, с непременными верзилами-охранниками за спиной. На лучших местах в центре станции. После недолгого раздумья именно туда и направился Федор, таща за собой, словно развевающийся флаг, ничего не понимающую и не поспевающую за ним Катю. Уже на ходу он достал из внутреннего кармана паспорта с Серпуховской (очень удачное решение, станция-сателлит Ганзы, вроде и не граждане, что затрудняет проверку подлинности, но большой брат в обиду свою младшенькую не даст), и, выставив их перед собой, как будто билеты в рай, подскочил к невысокому господину, стоявшему в окружении крепких парней в камуфляже.
Посмотрев на молодых людей, словно на назойливых мух, чиновник Ганзы кивнул своим верзилам, после чего один из них взял паспорта и внимательно изучил их, придирчиво разглядывая каждую буковку и закорючку. Затем, одобрительно кивнув, передал документы своему начальнику.
– Чем могу быть полезен гражданам дружественной станции? – натянуто улыбнувшись, произнес мужчина в добротном костюме. И где они такие берут?.. Наверняка, весь склад ГУМа перекочевал на Ганзу.
– Я не посмел бы вас побеспокоить, но, по-моему, нас преследует вон тот человек, – Федор даже заикался очень правдоподобно от волнения, а рука реально тряслась, указывая на неприметного субъекта. А может, и правда волновался, ведь, показывая фальшивые паспорта законной власти, он очень рисковал. Это как минимум каторга. – Мы его на Новослободской заметили, и тогда только пришла дрезина с фашистских станций. Это фашист! – Шматков даже побледнел, как будто эта мысль его только что осенила.
– Ну, и зачем нужны вы фашистам? – видимо, версия молодого человека настолько рассмешила ганзейца, что он скинул с себя всю напускную напыщенность. Заулыбались даже охранники, словно имели с шефом единую нервную систему.
– Не знаем… Это-то страшнее всего, – Катя со своими большими испуганными глазами влезла очень вовремя, переключив на себя внимание чиновника.
Какой доблестный рыцарь не защитит хрупкую даму? Только самый что ни на есть никудышный. И, включив запрещенное оружие, она беспомощно затрепетала ресницами – никто не устоит. Не устоял и каменный чиновник.
– Где там ваш фашист – показывайте.
– Да вон… – Федор развернулся, чтобы указать на порядком опостылевший «хвост», да так и замер. Мужичка-то и след простыл. На том месте, где еще минуту назад он, как ни в чем не бывало, мозолил глаза, устраивалась какая-то цыганка, раскладывая прямо на шахматном мраморном полу свои нехитрые пожитки. Шматков даже растерянно начал озираться, отыскивая пропажу, и, не найдя, повернулся к «костюму» и беспомощно развел руками.
– Вы, молодые люди, прежде чем беспокоить людей своими параноидальными бреднями, к доктору обратитесь, – недовольно пробурчал чиновник и, потеряв к ним всякий интерес, демонстративно отвернулся.
– Вы нас извините, показалось нам, наверное. Первый раз с родной станции вышли, вот и кажется, что всем от нас чего-то надо, – затараторила Катя и, схватив Федора за рукав, потянула его в гущу людей.
Остановившись у прилавка с каким-то барахлом, Катя, делая вид, что очень заинтересована ассортиментом товара, чем крайне оживила скучающего продавца, вполголоса спросила:
– Ну, и что делать будем? Ведь не отстанет сам. Я и сейчас его взгляд скользкий чувствую, хотя его самого не вижу. У меня уже затылок чешется от этого взгляда, – и, как бы в подтверждение, действительно почесала шею.
– Делать нам особо нечего, надо отрываться от слежки, – Федор тоже почесал затылок, после чего оглянулся и, не сдержавшись, выругался. – А пути у нас два: или через «родную» Серпуховскую-Добрынинскую в Полис. Но, во-первых: как ты себе представляешь нас с фальшивыми паспортами, доказывающих аборигенам, что мы местные. А во-вторых: там дорога идет через Полянку, – Шматков с сомнением покачал головой, – или через Арбатскую конфедерацию, а там, скорее всего, поверху из перегона на Смоленскую.
– Значит, выбора нет. Надо добираться до Киевской, а там посмотрим. – Катя отложила подсвечник, который до этого вертела в руках.
– Молодые люди, вы что-нибудь брать будете, а то лапают товар руками, а ничего не берут, – не выдержал продавец.
– Да, не беспокойтесь, папаша. Видите, девушка не может определиться. Больно все у вас тут красивое, – пресек назревающий скандал Федор.
Польщенный явной лестью мужичок у прилавка с двойным усердием начал расхваливать свой антиквариат, подчеркивая трудности и лишения, с коими он ему достался, тем самым явно набивая этому старью еще большую цену.
– Фонарик рабочий? – указал парень на более или менее пригодную вещь в хозяйстве.
– Хороший выбор. Лампочка светодиодная – сносу нет, батареек не надо, на ручной тяге – динамический генератор… нигде такого не найдете, – закивал продавец, обрадовавшись выбору. – И даром-то, буквально, всего за пятьдесят пулек.
– Сколько? – возмутилась, Катя. – Да ему красная цена десять. Он и не работает у вас.
– Пошли, Катя, от этого скупердяя, – Федор развернулся и направился в сторону дрезины, набирающей пассажиров. Рядом с решительным видом пристроилась девушка, не слушая разоравшегося, расстроенного потерей покупателя хозяина прилавка. Тот, явно уже ни на что не надеясь, обещал скинуть половину первой цены, а в доказательство исправности нажимал на включатель, но, так и не добившись демонстрации работоспособности прибора, в сердцах плюнул и тоскливо облокотился на мраморную стену.
Молодая пара, не мешкая, забралась в дрезину. Катя постоянно вертела головой, выискивая в толпе уже знакомую серую рубашку, пока Федор расплачивался с водителем транспортного средства. Такса стандартная – по патрону за перегон с человека. И до станции Киевская получалась солидная сумма, аж восемь штук. Водитель в старенькой фуражке работников метро довольно пробурчал что-то вроде приветливого: «Располагайтесь удобней. Садитесь, будем ехать через пять минут. Домчу с ветерком!»
Глава 15
Менты
Мрачное и угрюмое строение Главного управления МВД нависало над отрядом, как дамоклов меч. Почему-то в памяти Штольца оно было именно таким: серым и неприступным подобием средневековой крепости. Стоит отдать должное архитекторам советского времени – в дом, построенный по заказу правоохранительных органов, они сумели вложить то величие и помпезность, которое смогло подавить у «маленького» человека всякое желание сопротивляться государству. Вызывая трепет у всех, кто туда входил случайно, и чувство принадлежности к всеподавляющей власти у тех, кто сам относился к силовым структурам. Вот и сейчас – нет уже принадлежащих к касте сильных этого мира, но огромное здание в стиле советского классицизма продолжает давить, разглядывая пустыми окнами жалкие остатки пытающегося бороться за жизнь человечества, возвышаясь над руинами столицы великого государства.
Сразу было решено не обходить весь комплекс зданий, чтобы зайти через служебный проезд во двор, а пройти через основной корпус насквозь. Управление полиции, именуемое в народе попросту, по адресу, Петровкой, 38, занимало целый квартал, и результат обходного маневра мог быть совершенно непредсказуемым, хотя и путешествие по темным коридорам также не сулило шталкерам ничего хорошего. Да и что вообще можно предсказать на поверхности? Из рассказов редко забредавших и еще реже возвращавшихся с Петровки людей, эти здания были населены странными бледными созданиями. Сначала их звали призраками, памятуя об их способности появляться буквально из ниоткуда и мгновенно исчезать в бесконечных помещениях и коридорах, но потом, с легкой руки какого-то шутника, к ним приклеилось название «менты», поскольку, кроме как на Петровке, их никто никогда не видел. Умники из числа научных светил Полиса, пытающиеся как-то классифицировать разнообразную флору и фауну, расплодившуюся на поверхности, считали их родственной линией библиотекарей. Может быть… Да, чем-то они были схожи. Правда, уступали тем в росте, но зато обладали еще большей подвижностью и нападали многочисленной стаей.
Отряд шталкеров, зайдя в темный дворик, ранее огороженный забором, а теперь открытый всем желающим для посещения, подошел к ближайшему из высоких арочных входов. Массивные дубовые двери устояли под натиском времени. Боевая группа отработанными точными движениями рассредоточилась перед ними, стараясь перекрыть возможные подступы для атаки любого неприятеля. Снайпер обследовал верхние этажи южного и северного крыла, замыкавших двор, словно капкан. Георгий Иванович еще раз удивился слаженности и отточенности действий людей, превращающих сталкерский отряд в единый боевой организм. Командир стволом автомата приоткрыл тяжелую створку и заглянул внутрь здания. Если снаружи было темно, то за ней – хоть глаз выколи. Дверь отозвалась громким скрипом несмазанных петель, который отразился многократным эхом в пустых помещениях. Приоткрывшись наполовину, оставив щель около метра, створка хрустнула в одном из шарниров, и массивное дубовое полотно, резко просев, наглухо заклинило.
– Хорошо еще, что не рухнула… придавила бы на хрен, – шталкер опасливо посмотрел на перекосившуюся тяжелую деревяшку. Включив фонарик, он осветил небольшой холл и пересекающий его отрезок коридора, уходящего куда-то вправо. Махнув бойцам рукой, он первым вошел в здание, прижав источник света, на манер подствольного фонарика, к оружию, стараясь держать на прицеле пространство впереди себя.
Штольц шагнул следом, не отставая от командира. Насколько хватало света фонарей, виднелся только длинный пустой коридор. Мрак съедал все за границей света, но фантазия дорисовывала картинку длинного прохода. Казалось, что из одного из множества помещений, выходящих в него, выскочит жуткая тварь или ошалевший полковник в полицейской форме. Последний вариант вызвал у штандартенфюрера улыбку. Ну, не вязалось у Штольца название «мент» с чем-то другим. Главное, чтобы не было смешанного варианта – мохнатое нечто в полицейской фуражке. Совсем уж развеселившись, Штольц с трудом вернулся в реальность. «Хорошо еще, что шталкеры не видели под маской противогаза моей глуповатой улыбки, а то точно решат, что умом тронулся начальник».
Но, несмотря на кажущуюся пустынность в помещениях, тишины в огромном здании не было. Вездесущий сквозняк гулял по комнатам и коридорам. Свободно врываясь в выбитые оконные проемы, он слонялся по безлюдным просторам коридоров, заглядывая в каждый уголок, шелестя целлофаном, хлопая створками покосившихся шкафов. Здание жило, и музыка его сопровождала уже чужих здесь людей, которые осторожно, но довольно быстро и беспрепятственно шли боевым строем, контролируя все направления. Командир замер перед очередным поворотом. Штольц поражался памяти шталкера: тот вел отряд по зданию, в котором никогда не был, план которого изучал только перед выходом, и ни разу не сверился со схемой. Без этих профессионалов он давно бы уже сгинул в бесконечных поворотах и проходах.
– Туда, – он указал в очередной темный коридор. – Там пожарный выход во двор. – И первым двинулся в этом направлении. Но после нескольких шагов его остановил грохот выстрела и падающего за спиной тела. Совершенно бесшумно, откуда-то сверху отделилась тень размером чуть меньше человека и свалилась на голову последнего бойца. В последний момент шталкер, прикрывающий тыл отряда, каким-то шестым чувством почувствовал опасность и успел развернуться и встретить тварь выстрелом, но раненый мент, а это был именно он, сбил своим телом шталкера, полоснув сверху вниз когтями по сфере и бронежилету. Страхующий своего друга напарник смачно, с каким-то чавканьем, вогнал и провернул лезвие тактического боевого ножа в основание шеи монстра, накрывшего своим телом поверженного бойца.
Дикий вой прокатился по всему зданию. С разных сторон, как будто все черти мира собрались тут с целью отомстить за смерть собрата, отозвались твари.
– А я уже поверил, что тихо дойдем, – проворчал командир.
Бойцы скинули сдохшего мента на пол, освободив из-под него товарища. Маска противогаза у парня была сорвана. Шталкер непонимающе моргал. Было видно, что он оглушен и находится в глубоком нокдауне. На стальной сфере остались три глубокие царапины, а сталкерский костюм, рассчитанный выдержать попадание пули, был распорот, как консервная банка, и из-под формы медленно сочилась темная кровь.
– Давайте, поднимайте его быстрее, уходим, – почему-то шепотом произнес командир. Бойцы подхватили раненого товарища под руки и бегом потащили к указанному выходу. А по всему зданию, как лавина или камнепад, грохотал топот множества ног, сопровождающийся леденящим кровь завыванием.
***
– Красота-то какая! – Катя стояла посреди Киевской с удивленно распахнутыми глазами. Да, посмотреть было на что. Хорошо освещенная станция, что по меркам Ганзы не являлось чем-то необычным, казалась еще более яркой из-за белоснежных стен и красивых настенных фресок в позолоченных барельефных рамах. Возле каждой хотелось остановиться и рассматривать часами. Не поблекшие со временем краски рисовали зрителю подробную историю взаимоотношений двух братских народов: украинского и российского. Оторвавшись от лицезрения очередной картины, где колоритный мужичок в костюмчике со смешной бородкой, развернув бумагу, читает огромной толпе, среди которой стояли люди в форме с оружием, и куда-то указывает рукой, Катя с некоторой неохотой пошла за Федором. У Шматкова уже явно кончалось терпение, и причиной этому была не столько внезапно проснувшаяся любовь к прекрасному у его подруги, сколько местные жители, кидающие на нее алчные взгляды.
– Нам еще надо снаряжение кое-какое купить. Дальше, скорее всего, поверху пойдем, а ты тут картинки разглядываешь.
– Так красиво же, – Катя в очередной раз замедлила шаг перед следующей фреской и сразу же привлекла внимание продавца – жгучего брюнета с тонкими усиками и в огромной, несоразмерной его голове кепке.
– Куда спэшиш, красавица. Не торопис, порадуй глаз настоящему джигиту. А лучше бросай своего увальня, оставайся со мной – не пожалэеш.
Увалень зыркнул на джигита, заставив того проглотить окончание фразы, после чего, взяв Катю за руку, решительно повел ее вглубь станции.
– А чего это они какие-то странные? Нерусские, что ли? И говорят так смешно – с акцентом.
– Кавказцы. За ними тут соседняя станция, так вот и понаехали… – с пренебрежением ответил Шматков. Все-таки националистская доктрина, годами вбиваемая в молодой неокрепший ум, оставила свой неизгладимый отпечаток. Ну не мог Федор относиться к кавказцам спокойно. Раздражали они его изначально. Бесили своей наглостью и безапелляционностью. Своей национальной стадностью. Вот совершенно невозможно с ними общаться, если их собиралось больше трех, а по одному вроде все нормальные и адекватные, и акцент даже куда-то девается. – Горячая кровь. Ты с ними поменьше разговаривай – нам же спокойней будет.
Только сейчас Катя заметила, что станция прямо кишит жгучими брюнетами, кидающими на нее жадные взгляды, будто женщин они сроду не видели. С чего бы это? На станции хватало красивых грациозных девчонок, с тонкими чертами лица и огромными миндалевидными глазами. Поежившись под раздевающими взглядами, Катя непроизвольно прижалась к Федору, стараясь не отставать от него, подлаживаясь под его широкий шаг. И не отходила от него, пока тот приобретал противогазы, плащи и оружие, чувствуя, что если она отпустит руку своего спутника, то сразу же безвозвратно исчезнет среди этого пугающего ее народа.
Даже аналитический отдел Четвертого рейха не знал, что скрывалось на Смоленской. Засланные «казачки» пробовали пройти туннель и так и сяк, но везде натыкались на замурованные ходы и военные патрули неизвестной группировки. По таким скудным разведданым ничего выяснить не удалось, только предположили, что неведомые военные связаны с Арбатской конфедерацией, туннель считался их территорией, и вряд ли сама Конфедерация не информирована, что творится прямо у них под боком. Федор и не рассчитывал превзойти опытных исследователей туннелей, а теперь лихорадочно вспоминал, что ему известно об этом участке метрополитена. Возле реки хватало технических помещений и коммуникаций, к тому же ближе к центру города и административным зданиям существовали и бомбоубежища, мало изученные Рейхом, но явно как-то связанные с метро. Что теперь? Мечтать свериться с отчетами и картами уже поздно, хорошо хоть половину в памяти удержал. Он все-таки из аналитического отдела… Но сейчас Федор слегка жалел, что не стал шталкером, пригодилось бы! Придется учиться самому, вспоминая базовую подготовку, которую проходили все молодые военнообязанные, и краткий теоретический курс изучения поверхности. Практика не замедлит себя ждать, лишь бы хватило сил и знаний на двоих!
Плотно упаковав покупки в рюкзак, добавив к лежащему там своему табельному АКС74У противогазы и ОЗК, Федор взвалил поклажу на плечо и направился сторону перехода на радиальную Киевскую, не замечая стоящего в стороне коренастого мужчины, который не отрывал взгляда от ребят за все время, пока они находились на станции. И как только пара скрылась за спинами людей на ступеньках перехода, что-то прошептал на ухо подошедшему плечистому парню, который своей серой рубашкой напоминал «хвост», замеченный Федором на предыдущих станциях, и уже вдвоем они направились следом за молодыми людьми.
***
Отряд вывалился во двор, заставленный автомобилями, которые через один были увенчаны мигалками. Командир на мгновение замер, но после секундного замешательства указал стволом автомата «Вал», зажатым в руке, на неприметное одноэтажное здание чуть в стороне. Дважды повторять не пришлось. Бойцы попрыгали с невысокого крыльца, подхватив пришедшего в себя, но еще слабо передвигающего ногами раненого, и устремились к темному прямоугольнику открытого дверного проема. Пробегая мимо здания, Георгий Иванович, отметил прочные решетки на окнах склада, шталкер, проследив за его взглядом, кивнул:
– Да, это очень даже не помешает. Держать до подхода помощи придется только дверь.
Группа влетела в просторное помещение, заставленное стеллажами, с лестницей, уходящей куда-то вниз. Два бойца тут же повалили какой-то металлический шкаф и подвинули его таким образом, чтобы перегородить проход. Шкаф лег очень удачно, закрыв собой практически весь проем, оставив лишь узкую щель под верхним косяком. Подперев железяку еще парочкой столов, бойцы полюбовались на баррикаду и синхронно разошлись к окнам, слева и справа от заваленного выхода.
Штольц напряженно смотрел в окно, ожидая преследователей. Тишина во дворе настораживала. Казалось, что менты, упустив отряд из здания, потеряли к нему всякий интерес. Снайпер, не отрываясь от оптики, грязно выругался. И в ответ на молчаливый взгляд штандартенфюрера произнес.
– Обкладывают они нас. Как волки… с разных сторон.
Командир склонился над раненым. Выудив из одного из многочисленных карманов разгрузки аптечку, всадил прямо через одежду обезболивающее шприц-тюбиком. После чего, аккуратно убрав дефицитнейшую вещь обратно в рыжую коробочку, занялся перевязкой.
– Как ты?
– Менты – козлы! – констатировал боец свои эмоции и ощущения столь емкой, прошедшей через годы фразой и потянулся к автомату.
– Не дергайся пока. Козлы-козлы, успокойся. Повоюешь еще. Ничего страшного – царапины. Домой приедем – заштопают, – и сам пододвинул оружие к раненому. – Держи дверь на прицеле. – Поднявшись на ноги, командир в первый раз внимательно осмотрел помещение и твердым голосом начал раздавать приказы.
– Связь с «бардачком». Вызывайте «коробочку» прямо во двор. Штольц, ищи взрывчатку, скорее всего – внизу.
Штольц кивнул и начал спускаться на нижний уровень. За спиной послышался треск статики радиоэфира.
– «Коробочка», у нас один трехсотый, выдвигайтесь во двор объекта. Как приняли? Прием…
Сквозь шум помех довольно ясно прозвучало:
– Выдвигаемся, будем через десять минут. Встречайте. Конец связи.
Георгий Иванович направил луч фонаря на лестницу и осторожно поставил ногу на очередную выщербленную временем ступеньку.
«Черт его знает, вдруг подвал сообщается с основным зданием, только не хватало столкнуться нос к носу с этими тварями». – После первого общения с новым видом мутантов шутливость как ветром сдуло. Скорость нападения и крепкие когти внушали невольное уважение.
Штольц медленно, стараясь не шуметь, спустился до самого конца лестницы и уперся в закрытые двустворчатые двери. Лаконичная надпись над проемом гласила: «Хранилище». Ни на что особо не надеясь, он толкнул ее… чуда не произошло – дверь не поддалась. Посветив по сторонам, он обнаружил панель электронного кодового замка.
– Понятно. Нет электричества – замок не откроется. – Резидент развернулся и только собрался подняться обратно к группе, как услышал наверху дружную канонаду из трех автоматов и хлесткие выстрелы из снайперской винтовки. Буквально взлетев по ступенькам, он выскочил в помещение. Грохот выстрелов прекратился так же неожиданно, как и начался. Бойцы в напряженных позах застыли возле решеток окон. В комнате висел пороховой дым, а в верхней стенке металлического шкафа остались несколько глубоких борозд от когтей.
– Что там?
– Попробовали нас на слабо… пяток положили. Верткие, заразы. А у тебя? – командир чуть не схлопотал косоглазие, пытаясь посмотреть на появившегося Штольца и не упустить из виду двор за окном.
– Дверь закрыта на электронный кодовый замок.
– Тоже нормально, – констатировал он ситуацию, хотя нормального в этом было немного. – Чип, со Штольцем вниз, – отдал приказ, не отрывая взора от окна, командир.
– Чип? – пока боец вылезал из лямок своего рюкзака, Георгий Иванович посмотрел во двор через плечо шталкера. На темном асфальте светлыми пятнами выделялись несколько тел ментов. Одно, валявшееся в десятке метров от окна, можно было даже разглядеть. Да, они чем-то напоминали обезьян. Светло-серая свалявшаяся шерсть. Чуть мельче людей. Более развитые передние или, скорее, верхние конечности, оканчивающиеся загнутыми, как у кошек, черными когтями сантиметров по десять, которые, как ножи, впились в предсмертной судороге в землю. Крупная голова с большими глазами ночного существа. Из приоткрытого рта с длинными клыками стекала струйка темной крови.
– Бррр. Страшный… А почему Чип-то? – переключился он с жутковатого зрелища на помощника.
Командир кивнул.
– Это наш технарь. Копается в древних электроштучках, собирает из них что-то. Он тебе любую дверь откроет. Бери его. И вот еще что – возьми код замка, вдруг понадобится? – Он протянул бумажку с накарябанными на ней выцветшими от времени чернилами пятью цифрами. – В документах у Опера была вместе с делом.
Штольц взял архивную бумажку и поспешил за уже спускающимся Чипом. Догнал он его внизу. Технарь выудил из своего рюкзака отвертку и смело колупался в коробке электронного замка.
– Думаешь, заработает? – С каким-то недоверием произнес Штольц.
– Попробуем. У таких дверей есть, конечно, дублирующая механика, но здесь она, скорее всего, работает только изнутри, и, по понятным причинам, нам ее оттуда никто не откроет. Так что выбора нет. Будем надеяться, что замок просто обесточен.
Расковыряв корпус, он достал из него пучок проводов. Перебрав их, он отделил пару ничем, на взгляд Георгия Ивановича, не примечательных, после чего достал из рюкзака коробку с подозрительно мигающей лампочкой и торчащими из нее зажимами-крокодильчиками. Поколдовав еще несколько минут над замком, Чип подсоединил устройство, на что дверной страж радостно пискнул, и на его передней панели засветилась красная диодная лампочка.
– Ну вот, заработало, – жизнерадостно сообщил мастер.
– На, попробуй. – Штольц протянул ему врученную командиром бумажку.
Посветив фонариком на блеклые цифры «63075», Чип медленно, словно боясь повредить потрескавшиеся от времени кнопки, набрал их на панели. Замок еще раз пискнул, загорелся зеленый диод, а за толстой дверью с металлическим щелчком отодвинулся запорный механизм.
– Ну, дальше сами, я наверх к ребятам, – с этими словами Чип быстро отсоединил свой приборчик и, уже на ходу засунув его в рюкзак, поднялся по лестнице, оставив штандартенфюрера наедине с открытым хранилищем.
***
Сергей Шварц вызвал в кабинет своего любимца Макса Вайзера. Уже не раз этот Безумный Макс вытаскивал из безнадежных ситуаций почти проигранные операции, умудряясь если и не склонить чашу весов в свою пользу, то хоть свести все вничью. Сергей чувствовал, что и в этот раз его младший брат зря поручил руководство столь сложной операцией Штольцу. Не то чтобы он ему не доверял, Штольц был очень полезен в определенных сферах, но как в силовика, в него не слишком верил. Не верил как в бойца, не верил, как в шталкера. Ну что кабинетная крыса может сделать там… наверху, там, где пасуют и многие боевые офицеры?
– Хайль!
Макс появился в дверях в безупречно начищенных берцах, в черном кителе, в черной фуражке с высокой тульей, застыв со вскинутой в зиг-приветствии рукой.
– Хайль, хайль, – отмахнулся старший Шварц от формальности. – Макс, нужны твои феноменальные способности и твоя потрясающая везучесть. В шалкенваффен готовится операция по доставке особо ценного груза. Я хочу, чтобы ты проконтролировал все, ну и помог… если что. Возьми с собой кого потолковей, на свой выбор. – Он наклонился и на листке бумаги быстро нацарапал распоряжение, заверив его размашистым росчерком. – Печать не забудь у Маргареты. Я верю в тебя Макс. Нам очень нужен этот груз. Удачи.
Глава 16
Погоня
Туннели. Идти по этой длинной, почти бесконечной кишке пешком – это не то, что передвигаться на дрезине. Когда едешь – туннеля-то практически и не видишь. Мелькающие тюбинги сливаются в сплошной серый фон, спереди мощный прожектор резким светом выхватывает кусок пространства, а сзади рельсы с огромной скоростью тут же проглатываются темнотой. Как будто что-то огромное и страшное мчится за дрезиной и сжирает то, где ты только что проезжал. Кажется, что еще немного, и это нечто обязательно догонит тебя и поглотит своим ненасытным чревом. А вот когда меряешь расстояние в туннеле ногами, складывается впечатление, что этот монстр уже проглотил, целиком и полностью. И ты сидишь в его утробе, пытаясь высветить лучом тусклого фонарика дорогу назад. Тюбинги, как ребра, торчат в стенах, и множество звуков, ранее не слышанных, будоражат воображение. Туннель живет своей жизнью, ему нет дела до чьих-то страхов. Шум ветра в вентиляционных решетках, шорох или непонятный стук, постоянная капель, редкий писк крыс – все это играет свою симфонию жизни. А люди, очутившись там, чувствуют себя чужими. Паразитами. Как глисты в кишке. Что, по сути, недалеко от истины.
Катя почти никогда не ходила по туннелю раньше. Короткие походы на блокпост, на сотый метр, не в счет. Хотя даже тогда она боялась. А тут темнота ее окутала, спеленала, шептала в уши всякие ужасы и страхи, и ничего – ни луч фонарика, ни даже рука крепкого и надежного Феди – не приносило спокойствия. Вздрагивая от любого шороха и спотыкаясь почти о каждую шпалу, она ежесекундно оборачивалась и прислушивалась к шумам за спиной. Может, поэтому первой погоню обнаружила именно она. Вначале крадущиеся шаги где-то за спиной девушка приписала разыгравшемуся воображению, но, когда после очередного подозрительного звука явно послышалось бормотание человека, все сомнения развеялись. Катя молча дернула Федора за руку и указала себе за спину. Остановившись, Федор не стал спорить и сомневаться, а сразу скинул рюкзак с плеч и, раскрыв, достал из него оружие. Привинтил к нему набалдашник пламегасителя и пристегнул рожок магазина, отчего штуковина превратилась в довольно грозного вида автомат. Катя, посмотрев на приготовления супруга, достала пистолет, врученный ей еще Штольцем. В конце концов, они давно ожидали подобное, и теперь самое главное – добраться до выхода, пока погоня не настигла их в темноте туннелей. По всем расчетам до конечного пункта оставалось немного, а если ускорить шаг, то через десяток минут покажется блокпост Смоленской, где не рады им, но и преследователям тем более! Есть ли у них эти минуты? Было ощущение, что их гнали… Гнали как волков, обложив флажками безопасный коридор… Гнали в ловушку и специально шумели, чтобы дичь (и как это ни противно осознавать, но в этой роли выступали именно они) бежала вперед сломя голову, невзирая на опасности. Вот и сейчас за спиной молодых людей кто-то специально звякнул железякой о рельс. Погоня приближалась и не таилась. Федор, не снижая темпа, крутил головой, внимательно рассматривая каждую выемку в тюбингах, отчаянно отыскивая лазейку, чтобы сойти с прямого пути. Он уже не сомневался, что впереди их ждет засада. Вот только где – через полсотни метров или возле самого блокпоста?
Осветив очередную нишу, Шматков с нескрываемой радостью обнаружил в тени неприметную дверь. Дернув Катерину за руку, он буквально втащил ее в небольшую комнату, которая оказалась предбанником еще одного помещения, плотно заставленного проржавевшей и раскуроченной аппаратурой. Закрыв безбожно заскрипевшую дверь, он подпер ее валявшейся тут же железякой, молясь богам, чтобы их исчезновение не сразу обнаружили. Не прошло и пары минут, как за дверями послышались торопливые шаги и голоса двух мужчин.
– Долго еще?
– Метров двести. Надо рассчитать, чтобы мы почти одновременно подошли. Пацан один, хотя кабан еще тот. Но вчетвером справимся.
– Тем двоим доверяешь?
– От смотрящего подгон, у него парни обычно деловые и проверенные.
– А девка?
– А девка не в счет. Никуда не денется. Центр приказал, если сильно упираться будут, можно и в расход.
Голоса затихли вдали, и Федор поймал себя на мысли, что все это время не дышал. Мозг взмолился о недостатке кислорода, и вдох получился очень шумным, что в данный момент было явно лишним.
– Слышала?
Катя активно закивала головой.
– Сейчас они нас хватятся и уже все вместе будут туннель прочесывать, – Федор шептал, а сам водил фонариком по сторонам, пытаясь найти выход из мышеловки, в которую они сами себя загнали. Казалось, что они стоят на дне какой-то странной квадратной трубы.
– Это мы в вентиляционную шахту, похоже, попали. Значит, есть выход наверх. Все, Катюх, давай за мной. Эта дверь их надолго не задержит, а нам все равно от Смоленской по поверхности надо будет… – С этими словами он высадил ногой вентиляционную сетку, которая перекрывала узкий, но короткий проход в соседнее помещение.
Пропихнул в него туго набитую поклажу и проследил, как ловко юркнула в лаз Катя. Когда он примерился пролезть сам, стальную дверь сотряс сильный удар, и сразу послышалась отборная матерная ругань. Кряхтя, Федор протиснулся в узкий ход. Как только показались голова и плечи, Катя схватила его и выволокла в тесный колодец с ржавыми ступеньками, ведущими куда-то наверх. Почти все дно колодца заполнял собой электромотор огромного вентилятора, который, лениво перебирая лопастями, гнал воздух по вентиляционным шахтам в туннель. Взгляд его уперся в лестницу на стене, тоже ржавую, скобы уходили куда-то далеко под потолок, парень подошел поближе, ощупывая металл. Ржавчина оставалась на пальцах, но ее было слишком мало для заброшенного хода. Как будто тут уже не раз кто-то поднимался в темноту. Зачем? Значит, было зачем лезть… Стоило и самим попробовать.
– Давай наверх, ты первая, я за тобой.
– Подожди, а эта дырка куда ведет? – она указала на узкий туннель, скрывающийся за массивным движком.
– Может, все-таки наверх? – Федор прикинул, что ширина лаза с трудом позволяла ему протиснуться.
Катя отрицательно закачала головой. Лезть на поверхность очень не хотелось, и если была возможность убежать от погони под землей, она не собиралась от этого отказываться. Девушка снова рыбкой нырнула в черное жерло. Федор посмотрел на исчезающие в туннеле ноги Кати, выругался себе под нос и, кряхтя, полез за ней. Было полное ощущение, что он сам, по своей воле лезет в задницу к вичухе.
Вопреки этому странному впечатлению, за стеной не было ничего живого. Небольшая площадка и уходящие вниз ступени. Вверх ступени тоже поднимались, но уже на следующем пролете подъем наглухо преграждал плотный завал. На потрескавшемся бетоне ступенек лежал почти пятисантиметровый слой пыли. И эта пыль, потревоженная беглецами, теперь поднялась в воздух. Осторожно спускаясь, Федора не мог отогнать ощущения, что они совершают большую ошибку. По его подсчетам выходило, что они спустились уже метров на пятьдесят. Самое плохое, что приходилось идти по совершенно неосвещенным местам: все лампочки светили в этом коридоре лет двадцать назад, а фонарик отчаянно мигал, давая понять, что дни, а то и минуты его славной жизни уже сочтены. Один раз пришлось преодолевать какое-то странное препятствие. Этот предмет походил на мумию, очень сморщенную и высохшую, но не человека и даже не известного мутанта. Больше всего это было похоже на гигантскую многоножку, но с клешнями как у рака.
Еще через пятьдесят метров они достигли конца лестницы. Здесь была дверь – она оказалась разбитой и валялась на полу, переломленная пополам. Катя непроизвольно остановилась, но Федор в мигающем луче указал на слой пыли под ногами и успокаивающе отрицательно покачал головой. Серый ковер был чист.
Беглецы вошли в широкий полукруглый туннель, стены которого были сделаны из необработанного бетона. Под потолком тянулись толстые трубы и туго натянутые кабели. На некотором расстоянии Катя смогла рассмотреть овальную металлическую дверь, тоже сорванную с петель грубой силой.
– Где это мы? – прошептала она. Ее слова вернулись из пустого прохода невероятно искаженным неясным эхом. Федор невольно сделал знак говорить тише.
– Не имею понятия, – ответила он. – Но к метро этот туннель явно не имеет никакого отношения. Наверное, это все относится к системе подземных сооружений здания МИД на Смоленской, – вспомнил работу в отделе Федор.
Парень снял с плеча автомат и поставил оружие на боевой взвод. От его шагов с пола взмыла новая порция пыли, по пустому коридору прокатилось многократное эхо. От нервного напряжения Кате показалось, будто совсем рядом что-то неожиданно задвигалось. Но такого просто не могло быть. Она пыталась убедить себя, что Федя своевременно предупредит ее о любой опасности. И все же, чем глубже они проникали в этот зловещий подземный мир, тем сильнее ее беспокоило чувство, будто кто-то невидимый жадно следит за ними. Взглянув на лицо парня, она убедилась, что не одна она испытывает такое чувство. Вскоре беглецы достигли развилки. Катя хотела свернуть влево. Но тут Федор поднял руку и на несколько секунд замер, вслушиваясь во что-то с закрытыми глазами, потом кивнул.
– Туда! – скомандовал бывший обер-лейтенат, указывая в противоположную сторону. Он ничего не объяснял, но почему-то спорить не хотелось, и девушка безропотно последовала приказу.
Этот проход был еще ниже; здесь под потолком тянулся длинный двойной ряд больших люминесцентных ламп, некоторые из них были еще целы и выделялись в тускнеющем сумраке фонарика небольшими молочно-белыми островками. А еще здесь было очень много дверей. Катя постоянно останавливалась и все пыталась открыть хоть какую-нибудь из них, но, увы, двери либо оказывались запертыми, либо помещения за ними были пусты и полностью разрушены.
Опустошение, царившее повсюду, казалось, не было устроено животными или временем. Тот, кто покидал это сооружение, уходил отсюда без всякой спешки, забирая все самое важное.
Катя отметила про себя, что теперь они отошли уже далеко вглубь от основного туннеля метро. Внезапно Федор остановился и предостерегающе поднял руку.
– Что случилось? – в тревоге спросила девушка. Потом встала рядом с парнем, пытаясь разглядеть в надвигающейся живой темноте, рисуя себе страшные картинки ужасных монстров. И видела только бордовые тени да светлые круги на уставшей сетчатке.
– Точно не знаю, – неуверенно начал Федор и весь как-то странно напрягся, – но там, впереди, что-то есть.
Он сделал осторожный шаг вперед, словно ступает по тонкому льду, и направил свое оружие в проход. Катя отступила на шаг назад, прячась за спину мужа. Слух Кати и Федора был напряжен до предела, и тем не менее они не уловили ничего, кроме собственного дыхания и учащенного биения собственного сердца. Но тут Катя явно услышала! Внезапно она испуганно вскрикнула и отскочила в сторону.
Прежде чем Федор смог спросить девушку, что же ей показалось, он все увидел сам. Из фантастического красноватого полумрака за пределами издыхавшего фонарика на путников надвигалось что-то маленькое и очень быстрое. Что именно, разглядеть было невозможно.
Шорох повторился, стал приближаться, снова затих. По коридору неслось странное, похожее на мохнатый комок, серо-коричневое существо: острая хищная морда, черные, пугающе разумные глаза, нацеленные на путников, голый хвост едва ли не метровой длины, нервно бьющий по бокам, словно это готовящаяся к нападению кошка. Катя с трудом сдержала вопль ужаса.
– Да это же крысы! – закричала она. – Боже мой! Это… крысы!
Федор кончиком языка лизнул неожиданно пересохшие губы, вскинул укороченный «калаш» и поймал в прицел гигантского грызуна. Сомнений не осталось: зверь оказался крысой. Только раз в пять крупнее и в пятьдесят раз отвратительнее, чем любая из крыс, виденных им ранее. А их он видел… и даже вкушал. Внезапно крыса остановилась и посмотрела на девушку. На какую-то секунду Катей овладело жуткое чувство, будто эта тварь прекрасно знает, что за ней наблюдают, что враг поймал ее в прицел, и теперь застыла в злобной готовности защищаться.
Медленно, очень медленно, боясь спровоцировать зверя к нападению, Катя нажала на ствол автомата в руках Федора, опуская его вниз. Она заглянула странному существу в глаза. За первой тварью из темноты последовали и другие. Еще, еще, и наконец перед изумленными беглецами выстроилась целая армия крыс.
– Назад! – скомандовал Федор. – И – тихо!
Катя нервно кивнула и маленькими, осторожными шажками начала пятиться назад.
Крысы шли за ними. По приблизительной оценке Федора, только тех, которых удавалось различить, было не меньше десятка. Дальше, под покровом тьмы, затаилась, пожалуй, еще не одна дюжина. Тишины уже давно не было, кругом слышалось не прекращающееся ни на секунду царапанье жестких шершавых лап, скользящих по бетону, тихий тонкий свист, посредством которого звери, очевидно, общались. Кате даже показалось, будто они разговаривают между собой. Краем глаза Катя заметила, что Федор опять медленно поднял оружие.
– Ради Бога! – испуганно зашипела она. – Стоит тебе выстрелить, и они разорвут нас на мелкие кусочки!
Парень застыл. Он, видимо, почувствовал страх в голосе Кати и сообразил, насколько опасны могут быть эти звери. Вдобавок стало ясно, что он не сможет ни убить всех хищников сразу, ни даже сдержать их напор. Беглецы, теснимые огромной серой армией, медленно отступали; крысы так же медленно следовали за ними. «Эти твари ведут себя так, будто и не думают нападать, – подумала Катя. – И даже наоборот: хотят предупредить наше нападение».
Словно угадав ее мысли, одно из существ отделилось от серой массы и раньше, чем Федор успел поднять оружие, сделало несколько шагов навстречу человеку. Заметив направленный на нее ствол, крыса застыла. Катя поняла, что это произошло не случайно: зверь угадал значение угрожающего жеста и, как мог, отреагировал.
Наведя черные колючие глаза вначале на Федора, потом на Катю, крыса оскалилась. От одного вида чудовищной пасти по спинам путников побежали мурашки.
– Опусти оружие, – тихо попросила девушка. Федор тут же подчинился и бросил на нее удивленный, почти испуганный взгляд. Катя повторила: – Опусти оружие. Они ничего нам не сделают. Они просто хотят прогнать нас со своей территории, вот и все.
Она повернулась к крысе и подняла свободные от оружия руки вверх. Конечно, Катя не думала, будто крысы настолько эволюционировали, что научились понимать человеческую речь, но – это угадывалось по поведению животных – они явно были в состоянии уяснить значение жеста.
С недоверием проследив за человеческими руками своими блестящими глазами, крыса зашипела, но с места не сдвинулась. Серая армия позади животного тоже остановилась, попискивая и толкаясь, занимая лучшие зрительские места за вожаком.
– Не делай резких движений!
Чувствуя кожей колючий крысиный взгляд, медленно повернулась, подождала, пока Федор сделает то же самое, и показала в сторону, откуда они совсем недавно пришли. И, не говоря ни слова, шагнула вперед.
Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее беглецы шли по ступенькам, пока не вернулись к вентшахте. Федор заставил себя обернуться, только когда выползал по узкому туннелю вслед за девушкой. Крыс не было видно.
– Может, ты первый? – Катя с недоверием смотрела вверх.
– Если под тобой ступеньки рухнут, я тебя, может, еще и поймаю, а вот если подо мной, то ты меня – вряд ли.
В соседней комнатке все еще продолжался грохот. Дверь держалась стойко и давала беглецам фору еще минут пять, при условии, что преследователи не применят что-то посерьезнее. Федор приладил сетку обратно, чтобы выиграть еще хоть пару минут, и подтолкнул Катю к ступенькам.
– Я это… высоты боюсь. И наверху никогда не была, – Катя потупила взгляд и наверняка покраснела, но в полумраке это было незаметно.
– Противогаз прямо сейчас надень и вниз не смотри – только на следующую ступеньку, – Федор протянул ей сумку с противогазом, а сам натянул на себя респиратор и закинул порядком полегчавший рюкзак за спину. – Вперед, Катя, времени нет.
Катя всхлипнула или что-то сказала, в маске было не разобрать, и решительно полезла вверх по ступенькам. Федор подождал, пока девушка поднимется на пару метров, и последовал за ней. Ступеньки, на удивление, несмотря на их солидный возраст и толстый слой ржавчины, оказались очень прочными. Беглецы преодолели больше половины пути, когда внизу прогрохотал взрыв, а через вентиляционное окно ворвался плотный столб пыли.
– Давай быстрее, они дверь взорвали, – прокричал Федор, подпихивая девушку своими мощными плечами. Катя и так торопилась изо всех сил, но лазанье по лестницам в противогазе не было ее любимым способом передвижения, и заметно сказывалась усталость. Правда, она прекрасно понимала, что оказаться на середине лестницы, когда в шахту ворвутся преследователи – лучше уж сразу вниз самой. На их счастье, лестница закончилась в тот самый момент, когда девушка уже решила сдаться. Буквально втолкнув Катерину на узкую площадку, Федор залез следом за ней и, тяжело дыша, улегся на живот, пытаясь рассмотреть то, что творится в глубине шахты… А преследования не было. Федор еще раз, с сомнением, осторожно выглянул вниз. Тихо и пусто.
Что там могло случиться? Конечно, от взрыва вход в помещение могло завалить окончательно или у преследователей не было средств защиты для поверхности. А может, убийц кто вспугнул? Пошумели они знатно, на все метро. В любом случае их оставили в покое… пока, по крайней мере. И с блокпоста Смоленской уже спешит группа тех неизвестных военных Арбатской конфедерации, которым ход сюда перекрыт обвалом. На узкую площадку, где они оказались, выходила еще одна стальная дверь. Тяжело поднявшись, Федор медленно, моля бога, чтобы она была не заперта, толкнул ее. С жутким скрипом давно не смазанных петель дверь тяжело отворилась, открывая коридор с ведущим наверх лестничным пролетом.
– Катя, посмотри на всякий случай за колодцем. – Федор скинул рюкзак и начал методично доставать из него плащи, карту, дозиметр.
Катя устало кивнула и тупо уставилась в дверной проем. Ее очень угнетало, что поход по поверхности только начался, а она уже еле передвигает ноги. Она чувствовала, что будет Федору обузой.
– Федя, может, один пойдешь, а я тут тебя подожду?
– Не говори глупости. До рассвета пара часов. Тут до Арбатской всего ничего. За полчаса добежим. Надевай плащ и чулки. Пошли – я тебе Арбат покажу. Говорят, там было очень красиво.
***
В казарму заглянул Макс Вайзер, вызвав настоящий ступор у дневального, дежурившего возле входа. Он замер с окаменевшем лицом, не зная, как реагировать на появление столь высокого гостя.
– Ну?.. – Произнес штандартенфюрер, ожидая продолжения, расписанного по уставу.
– Хайль, – взвизгнул дневальный.
– Уже лучше, а дальше, что тебе предписано уставом? – Казалось его забавляет растерянность вновь прибывшего в расположение Рейха солдата.
Дневальный растерянно оглянулся, ища помощи, но так и не найдя поддержки, растерянно улыбнулся.
– Он еще улыбается, – штандартенфюрер взял провинившегося, словно котенка, за шкирку и поволок его в сторону двери в класс боевой и политической подготовки. Распахнув ее, он втолкнул дневального впереди себя, от чего тот, пролетев несколько метров, растянулся прямо в ногах обер-лейтенанта, проводящего политинформацию для вновь прибывших в Рейх. Претенденты на гражданство вытянулись в струночку, косясь на барахтающегося на полу несчастного коллегу.
– Обер-лейтенант, приказываю наказать этого нерадивого вашей властью за незнание устава и неуважение старших по званию, об исполнении доложить.
– Хайль! – ответил преподаватель и, ожидая продолжения, вопросительно посмотрел на Вайзера.
– Мне нужен претендент на гражданство Литвинов. Две минуты на сборы, ожидаю его возле входа в казармы, – с этими словами он развернулся и, вытирая руки, вышел из класса.
Литвинов выскочил уже через минуту. Вайзер ожидал его перед входом, нервно постукивая по ладони рукояткой собачьего хлыста, который всегда носил с собой.
– Герр штандартенфюрер?
– С кем приходится работать! Сплошное быдло, которое два-три правила запомнить не может. Вот куда такого? Только в окопы вшей кормить, на большее он не способен, – он окинул взглядом растерявшегося парня, и продолжил: – Тебя это не касается. Ты единственный за многие годы, на кого приятно посмотреть. Пошли со мной.
Вайзер привел Литвинова к двери, на которой, насколько Игорь мог понять имеющиеся на табличке три-четыре знакомые ему латинские буквы, было написано «Шталкерваффен». Он бесцеремонно распахнул створку, застав экипаж БРДМ в самый разгар сборов. Не ожидав появления столь высокого чина, оба замерли по стойке «смирно».
– Вольно. Штабс-обер-боцман, обеспечьте снаряжением меня и кандидата в граждане.
– Вы куда-то собрались?
– Не думал, что должен отчитываться перед унтер-офицером, но раз мы с вами идем на задание, то все-таки удовлетворю ваше любопытство, – Вайзер достал из кармана кителя бумагу и передал ее механику-водителю шталкеров.
– Но это невозможно, в машине всего три места, и два из них уже заняты. Я – механик-водитель и стрелок.
– Значит, вашему коллеге придется остаться. За пулемет сяду я сам. Вы бумагу читать умеете? Видите, кем подписано: Сергей Шварц. Не задерживайте ни нас, ни себя. Промедление, как говорится, смерти подобно. Там! – и он указал на потолок. – А здесь тем более.
Игорь не осмеливался задать вопрос, куда же его в такой спешке выдернул с занятий непредсказуемый Безумный Макс. Тот сам упредил вопросы:
– Нужен человек для погрузки, а ты вроде из сталкеров, значит, на поверхности не растеряешься. И на такой технике еще не ездил! В Полисе и то такой, наверное, нет, а если есть, то уж точно не для начинающих.
– Интересно! – вполне искренне ответил Литвинов.
– Штольца надо вытаскивать… Понес черт аналитика наверх, вот нефиг делать штабным в боевых операциях!
«Штольца?!» И Игорь прибавил шаг, еле поспевая за Вайзером.
Глава 17
Чужой город
Наверху опять раздались выстрелы. Но через минуту снова воцарилась тишина, Георгий Иванович приоткрыл створку и осветил фонариком длинный коридор с множеством дверей с обеих сторон.
– У-у-у, пойди найди тут ножичек. – Словами из какого-то мультика, виденного им еще в детстве, констатировал объем предстоящей работы Штольц. Девственная пыль, устилающая пол ковром, свидетельствовала о том, что с момента катастрофы в этих помещениях никто не бывал. Справа в небольшой комнатке за мертвым пультом видеонаблюдения нашел покой охранник. Его скелет в полуистлевшей полицейской форме лежал в кресле, укоризненно уставившись пустыми глазницами на непрошеного гостя. Зачем он оставался на посту? Может быть, думал пересидеть в подвале, но катастрофа оказалась настолько глобальной, что нормальному человеку поначалу и не поверить, не вообразить.
– Прошу прощения, – резидент зашел в комнату охраны и, стараясь не зацепить неосторожным движением кресло, обошел его. Не сказать, что он был суеверным, просто уважал покой мертвых, а целью его был небольшой стол возле дальней стены. Трезво рассудил, что прочесывать весь склад будет очень долго – проще найти записи: «Должны же на складе вестись учетные записи?» Переворошив все полки, и ничего не найдя, Штольц сокрушенно посмотрел на хозяина комнаты.
– Не помог ты мне, братец. Придется методично… или методом «научного тыка», эмпирическим путем, так сказать.
Георгий Иванович вышел в коридор.
– Вряд ли тяжелые мешки утащили далеко от выхода… хотя, у этого вопроса может быть своя логика. – Толкнув ближайшую дверь, он осветил стеллажи с множеством коробок. Так, переходя от двери к двери и открывая их по очереди, он методично осматривал все подряд. Везде одни и те же коробки с изъятыми уликами. Многозначная нумерация на них, нанесенная маркером, не давала никакой зацепки. И вот, наконец, где-то в середине пути к дальней стене, он очутился перед укрепленной стальной дверью, с врезным замком.
– Вот это уже на что-то похоже. Ключ, скорее всего, у охранника, – недолго думая, он вернулся в первую комнату.
– Извини, брат, придется тебя все-таки потревожить.
Перевернув мумию, Штольц нашел на поясе пристегнутые ключи. Пришлось повозиться, чтобы открыть заржавевший карабин, но после некоторых усилий они оказались у резидента, правда, скелет не выдержал обыска и окончательно развалился.
– Прошу прощения, – еще раз извинился Штольц. Ему действительно было неуютно от содеянного, но дело превыше всего. Вернувшись к двери, он вставил подходящий ключ из связки в замочную скважину и со скрежетом провернул давно не смазывавшийся замок.
Открыв нараспашку дверь, он, высоко подняв фонарик, осветил комнату. Да, это было то самое место. Здесь, лежащее на стеллажах, хранилось изъятое оружие и боеприпасы. Завернутое в целлофан и помеченное бирками, оно являлось, на сегодняшний момент, ценнейшим кладом. А вдали, у самой стены, аккуратно сложенные в штабель и накрытые сверху брезентом, покоились искомые мешки.
Наверху опять раздались выстрелы. Штольц выскочил из оружейного склада и, поправляя автомат, побежал наверх. В большой комнате бойцы отодвигали столы, освобождая выход.
– Такси подано! У тебя что?
– Нашел.
По площадке внутреннего дворика, раздвигая бронированным корпусом трухлявые автомобили, грозно ворочая башней и басовито постреливая из КПВТ, медленно полз «бардачок». Подобравшись поближе к складу, он прикрыл своим корпусом дверь и, развернув башню, дал длинную очередь по окнам основного корпуса. Крупные гильзы четырнадцатого калибра заскакали по броне стального монстра.
– Так, ребятки, пошли.
Отодвинув разодранный когтями металлический шкаф, бойцы выскочили наружу, прикрывая вынос «трехсотого». Командир и Штольц, стоя в дверях склада и крутя головой, пытались выловить малейшее движение в окнах напротив.
В брюхе машины откинулся люк, и из него потянулись руки, втаскивая раненого внутрь.
Игорь высунулся было наружу, две фигуры виднелись возле здания. И судя по энергичным движениям подскочивших к броневику бойцов, это никак не могли быть аналитики, скорее шталкеры. Значит, Георгий Иванович Штольц все еще там?
Казалось, вой раздался со всех сторон. Он рвал барабанные перепонки, раздирал нервную систему, как бумагу, прижимая тело к грешной земле. Присев от неожиданности, Штольц пропустил прыжок первого мента. Казалось, тот просто появился на башне броневичка, вцепившись сильными лапами в пулемет, пытаясь вырвать его из креплений. И сразу за ним сверху стали прыгать еще, и еще, и еще… сыпались из окон и с крыши целыми десятками. Два бойца, стоявшие ближе к складу, были разорваны практически мгновенно, не успев сделать ни одного выстрела. Рядом со Штольцем, громко гремя каской об асфальт, покатилась голова одного из них, громко шмякнулась об стену снайперская винтовка. Чип, разрядив дробовик в материализовавшуюся перед ним жуткую клыкастую морду, рыбкой нырнул в открытый люк, перед которым стоял, помогая погрузке раненого, и захлопнул бронированную крышку практически перед носом следующего монстра, попытавшегося выковырять его из бронемашины.
БРДМ стал похож на грозного шершня, облепленного муравьями. Надрывно гудели сервомоторы, пытаясь провернуть заклиненную телами башню. Машина тяжело ворочалась на маленькой площадке, сбрасывая и подминая под себя одного-двух, но тут же из ближайшего окна или с крыши здания на освободившееся место запрыгивали новые волосатые твари. Практически вслепую бабахал башенный пулемет, кроша уже мертвое тело ментовского «матросова», лежащее на нем и полностью перекрывавшее зону обстрела.
Командир и Штольц попятились назад в здание склада, разряжая в это серое месиво из мышц, клыков и когтей очередь за очередью. Но на месте упавшей твари сразу же появлялась новая оскаленная рожа, еще более жуткая, истекающая слюной и непонятно чьей кровью.
– Штольц, вниз… в подвал! – командир выкрикнул эту фразу и тут же, получив страшный удар в живот, полетел в указанном им же самим направлении. Разрядив в очередного, невесть откуда взявшегося, мента остатки магазина, Штольц, бросив пустой автомат, подхватил обмякшего сталкера и поволок по ступенькам к двери хранилища, оставляя за собой кровавую дорожку. Затащив командира внутрь, он с трудом закрыл створку и задвинул задвижку запора. Мощный удар сотряс прочную сейфовую дверь, а после паузы снаружи послышался душераздирающий скрежет когтей о металл, подняв уровень и так уже зашкалившего в крови адреналина.
***
Маленький скверик беспрепятственно разрастался посреди огромной Смоленской площади. И теперь это скорее небольшая рощица, скрывающая в густой листве искореженных и перекрученных деревьев мелких животных от нападения летающих хищников, свивших себе гнездо на крыше возвышающейся рядом высотки. Небольшой зверек, в котором угадывались черты некогда любимого людьми домашнего пушистика, блаженно жмурился. Правда, от густой шерсти, из-за воздействия агрессивной среды, у их вида не осталось и следа. Сейчас эта тварь напоминала больше выведенную людьми голую породу сфинксов, причем покрытую мелкой и жесткой, как у ежей, колючей щетиной.
Он только что знатно отужинал пойманной ящерицей и пребывал в очень умиротворенном состоянии сытости и блаженства от осеннего тепла. Его территория, относительно далекая от крупных хищников, ограничивалась пересечением дорог, плотно уставленных этими странными ржавыми конструкциями. Треугольник пространства был его домом, он редко покидал свою вотчину, да и зачем, еды ему одному хватало и тут. Он здесь родился, здесь его мать, еще вполне презентабельная домашняя кошка, учила своего неразумного, странно выглядящего котенка первым премудростям охоты. Тут был его дом, и кот на правах хозяина был крайне удивлен и возмущен последовавшими далее событиями.
На каменной дорожке, уже изрядно покрытой мхом, противно заскрежетал и отодвинулся в сторону металлический кругляк, а из-под земли по одному вылезли два шелестящих чем-то огромных существа. Издав грозный гортанный рык, животное попятилось под защиту крепко переплетенных колючих веток. Ходящая ходуном шкура, что означало на языке их вида крайнюю степень возбуждения, вздыбилась, выставив на холке более острые и длинные иглы. Два больших блестящих глаза расширились от страха и стали похожи на светящиеся лампочки. Одно из существ указало прямо на него конечностью с зажатым в ней каким-то предметом, тем самым вызвав у зверя вполне обоснованное шипение. Кот был возмущен столь неожиданным появлением незнакомцев в его логове, да еще и вниманием к неприкосновенной, по его мнению, персоне.
– Да что ты так пугаешься – это же кот. Он сам тебя боится, – произнес Федор и, убрав автомат за спину, не обращая внимания на возмущенно урчащее животное, закатил тяжелую крышку обратно на выход, замаскированный под канализационный люк.
– А чего он на меня своими прожекторами уставился? – зашептала Катя. Шок от встречи с первым представителем фауны на поверхности постепенно проходил, и она заинтересовано посмотрела вокруг. Свод деревьев плотно закрывал темное небо. Девушка хотела увидеть его и боялась этого одновременно. Это даже хорошо, что роща создает ощущение укрытия, что на нее не сразу навалилось это бесконечное пространство. Впечатления должны приходить постепенно, а то неокрепшая психика может не вынести потрясения. Где-то впереди в просветах ветвей на фоне темного неба громадой стояло еще более темное массивное здание с обломанным шпилем. Подробностей не было видно, громада потрясала уже своими размерами.
– Осмотрелась – пошли. На самом деле времени у нас не так много. До рассвета всего пара часов. Нам надо проскочить по темноте, пока не проснулись дневные хищники, да и дневного света наши глаза не выдержат. – Шматков, выставив перед собой автомат, решительно двинулся по узкой асфальтовой дорожке в сторону высотки, оставляя за спиной все еще возмущавшегося ежикового кота.
Сколько же людей жило в городе до катастрофы? Петляя между машинами, застрявшими в вечной пробке, Катя поражалась их количеству. И если у каждого было свое средство передвижения, то жителей, получается… А если допустить, что эта штука была не у каждого – пускай, одна машина на семью, – все равно ужасающая цифра. Только на этой площади застряло, наверное, около тысячи автомобилей! А во всем городе? Боясь смелости своих предположений, девушка в мыслях назвала цифру миллион, но тут же сама себе возразила: «Ну, нет, не может такого быть!» Она даже не представляла себе такого количества людей. По самым поверхностным подсчетам, как уверял ее Федор, в метро проживало около пятидесяти тысяч, и то это число было явно завышенным. Даже несмотря на это, на некоторых станциях плюнуть было некуда, чтобы не попасть в макушку соседу.
За этими думами Катя не заметила, как лабиринт из проржавевших автомобилей закончился, и парочка, огибая высотку слева, углубилась в ущелье между полуразрушенными зданиями. Им несказанно повезло. Они оказались на поверхности в тот спокойный промежуток времени, когда самые удачливые ночные животные, наевшись, убрались в свои логова, а дневные еще сладостно потягивались в «постельках», размышляя над тем, повезет ли им с охотой сегодня или нет. Беда в том, что ни Федор, ну и, тем более, Катерина не были матерыми сталкерами, Шматков был на поверхности всего пару раз, а девушка не была вовсе, и они не представляли всей глубины своего везенья. Осторожно продвигаясь на почтительном расстоянии от стен, вздрагивая от каждого порыва ветра, который, завидным упорством завывал в каждом оконном провале, они медленно шли вперед и уже через десяток минут остановились в начале уходящей в сумрак, мощенной брусчаткой улицы. Тяжелые чугунные столбы с вычурным витым орнаментом, торчавшие прямо по центру, создавали какой-то неповторимый зловещий антураж.
– Вот, Арбат! – констатировал Федор и как бы в подтверждение своих слов указал на облупившуюся табличку.
Катерина с опаской заглянула за угол, оглядывая прямую длинную улицу.
– Там машин нет! – Катя настолько привыкла к запруженным дорогам, что вид абсолютно пустого прохода если и не пугал ее, то точно не внушал доверия.
– Ага, – парень кивнул. – Она пешеходная была. Мне мама рассказывала, по ней всегда очень много народа ходило. Художники рисовали, музыка играла, – Федор замолчал, вглядываясь вдаль, пытаясь представить себе радужные рассказы матери.
Улица на удивление хорошо сохранилась. Невысокие, почти не пострадавшие домики с кое-где уцелевшими стеклами в многочисленных кафе и магазинах на первых этажах пугали их. Двойственность ощущений и какая-то нереальность окружающего… Катя пыталась представить себе людей, прохаживающихся по мостовой, и у нее это не получалось. За каждым углом, в каждой причудливой тени за целой или разбитой витриной очередного магазина ей мерещились мутанты. Люди потеряли этот мир и поверхность, она уже упорно отстранялась от человека – отлучила его от себя за грехи. Да так, что даже в мыслях он не связывал себя с ней. Был чуждым наверху, лишним.
Целостность улицы была иллюзорной. Некогда ровная мостовая пошла волной, как застывшее море. Местами прямо по центру зияли провалы, от которых в разные стороны расходились огромные трещины, словно черные морские звезды устроились на поверхности бурлящей воды. Трещины доходили до домов, и те корежились от прикосновения этих щупалец: штукатурка осыпалась, обнажая кирпичную кладку и труху деревянных перекрытий, и дома словно пытались отстраниться, отодвинуться от этого всеразрушающего нечто, ползущего на них. И тишина… обволакивающая, как утренний туман. После первой сотни метров нервы путешественников были уже напряжены до предела. Ожидание опасности – хуже самой опасности.
Катя остановилась как вкопанная. То, что она издали приняла за развалины, оказалось аркой, а из этого сооружения выходил… человек. Нет, не выходил – ей только так показалось. Он стоял, ссутулившись, и с хитрым прищуром всматривался в случайных прохожих.
– Кто это? – голос ее непроизвольно задрожал. Понятно, что это человек, но почему он окаменел на этой улице? Чем-то это было похоже на статую, но ничего более жуткого она не видела. Зачем делать такие страшные памятники? Кому бы он мог принадлежать?..
– Не пугайся – это памятник.
– Я уже поняла. Вроде Чехова. – Катя непроизвольно поежилась. – Страшный он какой!
– Пойдем быстрее – немного осталось.
Катя, постоянно оглядываясь на сутулую фигуру, оставшуюся сзади, посеменила за Федором.
Пройдя больше половины намеченного по карте расстояния, Федор неожиданно остановился. Тревожно озираясь, он водил стволом автомата из стороны в сторону, не решаясь сделать хоть один шаг.
– Там что-то есть? – спросила девушка, напряжено вглядываясь в предрассветных сумерках в тянущуюся впереди улицу. Та же плитка на мостовой, изредка прорезанная небольшими трещинами, одинокие фонарные столбы и непонятная конструкция, напоминающая свинью с ее родной станции, но почему-то с рогами, стояла возле сохранившейся стеклянной витрины с ничего ей не говорившей надписью: «Му-му». Странные жили люди на поверхности – понаставили памятников неизвестно чему, да таких жутких, что к ним подойти невозможно. – Ну, что там?
– Да в том-то и дело, что ничего. Сколько прошли – и ничего! И тревожно на душе, как будто кто-то за тобой наблюдает. Большой и опасный… Пошли не спеша. – Они снова двинулись вперед, но, пройдя с десяток метров, Федор опять остановился. Впереди к голове памятника рогатой свинье прикреплялась еле заметная в сумраке тонкая струна, уходящая вперед и вверх. Включив фонарь, Шматков осветил перегораживающую всю улицу и совершенно невидимую в темноте сеть из таких же тонких, но прочных нитей. Они чуть не влетели в нее, усыпленные спокойствием и безопасностью улицы.
– Вот почему тут никто не ходит, – он перевел луч на карниз дома. Под проржавевшей крышей висели, покачиваясь на ветру коконы разных размеров, и ему показалось, что из темного окна на последнем этаже блеснули холодные и голодные глаза. – Это паучья сеть. Давай, отходим потихоньку, – парочка попятилась, не сводя взгляда с окна, в котором было замечено логово паука.
Хищник, сообразив, что ловушка не сработала и еда вот-вот ускользнет от него, стал тяжело выбираться из здания. Сначала показались длинные, мощные мохнатые ноги, которые уперлись в боковые края оконного проема и вытолкнули наружу головогрудь с множеством блестящих глаз и жуткими хелицерами. После чего вылезло толстое, около метра в диаметре, мохнатое брюхо. Насекомое проворно поползло по стене, стараясь отсечь добыче путь отступления. Катя и Федор, перестав пятиться, развернулись и побежали назад, пытаясь опередить быстро перемещавшегося по стене паука, но восьминогий монстр явно выигрывал в этой гонке. Шматков, на бегу вскинув автомат, дал короткую очередь по настырному преследователю. Пули отрикошетили от хитина, выбив штукатурку перед его мордой. Притормозив паука, люди получили такую необходимую им фору в несколько секунд. Выскочив на перекресток, Катерина оглянулась на дом, откуда, ухватившись за подоконник, на них уставился неудачливый охотник. Разочарованно поглазев на вкусных двуногих, он развернулся и пополз в сторону своей сети, ждать очередную жертву.
Тяжело дыша, девушка, не отрывая взгляд от удаляющегося монстра, произнесла:
– Что теперь будем делать? Куда дальше?
Федор скинул со спины рюкзак и достал из бокового кармана карту, а после ее изучения довольно произнес.
– Не все так страшно. – Он указал на переулок, уходящий вправо от основной улицы. – Пройдем по Арбатскому переулку один квартал и выйдем как раз на площадь. Крюк, конечно, небольшой, но, зато этого бугая пуленепробиваемого с сетью обойдем.
– Так что же мы стоим тогда? – Катерина, забыв про усталость, боевито размахивая пистолетом, первая направилась в переулок.
Федор, чертыхаясь, натянул на себя рюкзак и, спотыкаясь о ремень автомата, побежал за не на шутку развоевавшейся подругой.
Небо на востоке заметно посветлело, обозначив границу между разрушенным городом, прижимающимся к тверди, и огромными просторами высоты. Казалось, солнце в любой момент заявит свои права на этот мир, и тогда подземным и ночным жителям несдобровать. Но даже этого света было достаточно для глаз привыкших к мраку, чтобы показать людям огромную Арбатскую площадь. Только в коротком автомобильном туннеле, заваленном вездесущими остатками древних средств передвижения, еще сохранялась привычная непроглядная тьма.
На востоке что-то протяжно и глухо ухнуло, потревожив предрассветную тишину.
– Что это? – девушка тревожно посмотрела в сторону поднимающегося вдалеке клуба пыли.
– Не знаю. Наверное, здание какое-то рухнуло. – Парень сам был не уверен в своем выводе, но никакого другого объяснения в голову не приходило. – Надо спешить. Рассвет скоро. Много времени потеряли на паука и обход. – Федор, напряженно оглядел пустынную территорию.
– Так, вон же вестибюль, – Катерина указала на строение в сотне метров от них. Выцветшая красная штукатурка и необычная форма в виде звезды, с буквой «М» и надписью «Арбатская» над входом, привлекали взгляд в центре пустого от строений пространства.
– Нет, это не наша цель. Это Филевская линия, а не Полис. Туда – если только захочешь с новыми мутантами познакомиться. Нам дальше… Но все равно недалеко осталось, потерпи, – по своему истолковал нетерпение подруги Федор. В последний раз бросил взгляд на лабиринт из ржавых остовов, на тень далекой вичухи, поднимающейся на крыло где-то над Театральной, он кивнул скорее сам себе, чем спутнице. – Нечего выстаивать и выжидать.
Они трусцой побежали между преградами по открытой площади. Преодолеть надо было всего-то около двухсот метров, но Федор спиной чувствовал чей-то заинтересованный взгляд с того момента, как они вышли из темного ущелья Афанасьевского переулка. Но, как он ни крутил головой, разглядеть охотника не мог, поэтому оставалось только одно – бежать, чтобы опередить неизвестного монстра и как можно быстрее очутиться в спасительном мраке уводящего под землю эскалатора. Он старался не обгонять Катю, чтобы она постоянно была в поле зрения, и в то же время не отставал, чтобы девушка первой не столкнулась с новой опасностью. Огибая звезду вестибюля Арбатской станции слева, Федор покосился в полумрак помещения, отговаривая себя от соблазна свернуть в него, уходя от внимания невидимого наблюдателя, и настолько увлекся этой мыслью, что чуть не пропустил опасность. Вывела его из этого состояния Катя. Вскрикнув, девушка указала пистолетом на тень на краю здания. И, видимо услышав ее голос, тень, расправив широкие крылья, сорвалась с крыши разрушенного дома, спланировала в их сторону.
– Давай, давай, бегом! – Федор толкнул девушку в направлении прохода, вдоль высокого забора, который вел к нужному им входу в метро, а сам, не надеясь попасть, а скорее отпугнуть, пальнул в сторону приближающегося монстра.
Автомат выстрелил один раз, после чего его прочно заклинило.
– Ублюдок! – То ли констатировал меткое прозвище оружия, то ли выругался Федор и припустил за удаляющейся фигурой супруги, всей своей шкурой ощущая, что в любую секунду мощные когти сгребут его и унесут в небеса. Успеть, только бы успеть!
Они успели – Федя заскочил в дверь полутемного помещения, втолкнув зазевавшуюся Катю, за секунду до того, как крупное мускулистое тело вичухи просвистело рядом, подняв крыльями клубы пыли. Хищница, разочаровано вскрикнув, заложив небольшой вираж, уселась на забор напротив вестибюля. Забавно, по-птичьи склоняя голову, пыталась разглядеть, куда скрылась шустрая добыча.
Тяжело дыша, Федор посмотрел на устроившуюся на заборе вичуху, и, показав ей неприличный жест, с хрипотцой произнес:
– Получила? Не верь написанному на заборе – там только дрова.
– Какие дрова? – не поняла Катерина. Голос ее под маской был еле слышен. Ноги подкашивались. Было заметно, что эта прогулка по поверхности запомнится ей надолго.
– Проехали. Пошли вниз. – Федор был рад, что темнота и маска респиратора скрывают густо покрасневшее лицо. Достав фонарик, он осветил жерло уходящего глубоко вниз туннеля эскалатора.
Гермоворота гулко отзывались на каждый удар рукояткой ножа. Вот уже пять минут Федор упорно долбил в стальную стену, но она стояла твердо и не подавала никаких признаков жизни.
– Вымерли они, что ли? – он еще раз отчаянно двинул по гудящим от предыдущих ударов воротам.
– Подожди, Федь. По-моему, они не открываются, – Катя осветила фонариком преграду. И действительно, гермоворота выглядели ржавыми. В стыках скопились пыль и мусор.
– Похоже. И что делать будем? Назад вичуха нас уже не выпустит, – Федор еще раз размахнулся, чтобы как следует врезать по неприступной стене.
– Еще раз стукнешь, я тебе этот ножик в задницу засуну, – голос, казалось, прозвучал сразу отовсюду и заставил парня замереть с занесенной для удара рукой.
– Мы с Чеховской от Штольца, – первой сообразила Катя, обнаружив глазок камеры и решетку динамика, из которой и прозвучал голос.
Пауза затянулась, но после десятка минут ожидания, когда им казалось, что голос померещился, прозвучал щелчок, и динамик вновь ожил.
– Стойте, где стоите, сейчас за вами придут, – наверное, произнесенная фамилия была верным паролем.
– Придут… – ворчливо передразнил динамик Шматков. – Как? Они, – он показал на мощные створки гермозатвора, – уже лет двадцать не открывались, – он еще раз оценивающе осмотрел герму.
Это «придут» затянулось почти на полчаса. Когда терпение у обоих иссякло и Федор уже выбирал на полу среди мусора железяку поувесистей, чтобы возобновить традиционную церемонию просьбы открыть дверь, как сверху, там, откуда они и не ждали, посыпался мусор. По эскалатору спустились три фигуры в сталкерских костюмах. Красные точки лазерных целеуказателей, шарившие по телу, вызывали неприятное чувство и желание почесаться. Федор во все глаза глядел на экипировку Полиса, на противогазы с широкими обзорными стеклами, подогнанные по фигуре комбезы, защитные пластины на руках и бронежилеты с разгрузкой.
– По одному за мной, и без сюрпризов, – «противогаз» был явно недружелюбен. Казалось, что даже на его резиновом покрытии было написано, как он не хотел выползать наружу, но вот настырные чужаки заставили… это не располагало его к любезности. Постовой понятия не имел, кто такой Штольц, но фамилия, произнесенная фигурой поменьше и доложенная им «наверх», произвела эффект взрыва. На уши встали все офицеры разведки, включая самого Юшкевича, и уже через десять минут отряд быстрого реагирования выдвинулся в сторону заблокированной Арбатской, чтобы провести гостей к ближайшему входу в Полис.
Катя не заставила себя просить дважды. Она была сыта поверхностью и впечатлениями от нее по горло и готова была пойти куда угодно, лишь бы оказаться в месте, более или менее похожем на подземелье. За ней пошел и Федор. Автомат у него никто не отбирал, что давало какую-то надежду, но два стража, вооруженные будто для захвата Кремля, тенью пристроились позади. Пришлось карабкаться вверх по эскалатору. Их вывели обратно в просторный холл вестибюля. Снаружи все еще бесновалась расстроенная вичуха, но сталкеры не обратили на нее никакого внимания. Они повели ребят какими-то только им знакомыми ходами и переходами, иногда протискиваясь в пробитые в стенах лазы, быстро пробегая по подвалам с высокими сводами. Федор даже после повторного прохождения этого маршрута вряд ли повторил бы его, а Катя и вовсе не обращала внимания на это. Через пятнадцать минут их привели к бронированной стене с квадратным люком по центру.
Глава 18
Жизнь не сахар
Пропустив впереди себя Катю, Федор сам нырнул в круглый люк аварийного выхода, справедливо полагая, что следующий за ним по пятам «швейцар», периодически тычущий в его сгорбленную спину стволом дробовика, сам позаботится о его герметичности. Короткий, но неудобный лаз наконец закончился, и, вынырнув из такой же крысиной норы, что и снаружи, парень уперся в неприветливое дуло «калашникова». Рассматривая очередной срез калибра, Федор пришел к выводу, что, несмотря на различия сунутого ему в нос всякого вооружения, сам процесс был неизменно скучным и однообразным, и самое неприятное, это уже входило в какую-то дурацкую традицию.
В небольшую, хорошо освещенную комнатку набилась куча народа. Трое автоматчиков в полной амуниции, в бронежилетах и шлемах-сферах не спускали глаз с пришельцев, предусмотрительно не убирая оружие. Рядом с ними стоял колоритный мужик в камуфляже с погонами полковника. На выбритом виске красовалась яркая татуировка в виде двуглавого орла. Вылезший последним из лаза постовой стянул с себя противогаз, явив миру небритое, но довольно добродушное лицо, с такой же, может, немного меньше, чем у начальника, наколкой. Ухмыльнувшись самой приветливой из своих улыбок, он снял с плеча Федора многострадальный «ублюдок», после чего тоже наставил на гостей свой дробовик. Пауза затягивалась. Их откровенно разглядывали, как диковинных зверьков.
Первой не выдержала девушка. Противогаз она уже стянула раньше и смотрела на всех своими огромными испуганными глазами. Поежившись под взглядами мужчин, она безошибочно выбрала главного, и, игнорируя направленные на нее стволы, двинулась напрямую к нему. Командир сделал останавливающий жест для подчиненных, но, по-прежнему не произнеся ни слова, позволил подойти.
– Мы с Чеховской. Отправлены к вам с поручением от Штольца, – голос Кати дрожал от волнения.
– Как зовут? – голос командира был раскатист, как обвал в туннеле.
– Катя… – Гордеева оторопела от неожиданного вопроса.
– Не вас, а Штольца.
– Георгий Иванович, – совсем не понимая, к чему клонит полковник, и тушуясь, снизила голос почти до шепота девушка.
– Допустим, – Юшкевич дал знак бойцам опустить оружие. – И что же вас просил передать Штольц?
– А, да! – Катя расстегнула тяжелый прорезиненный плащ ОЗК и достала из кармана патрон, который ей передал резидент. – Вот его.
Командир взял патрон и сильными пальцами, как пассатижами, отвернул из гильзы пулю, после чего вытряхнул в ладонь плотно скрученный бумажный цилиндрик.
– Помыть, накормить и расквартировать, а как отдохнут – обоих ко мне. – Камуфлированный полковник, отдав распоряжение, вышел из помещения. За ним потянулся «почетный караул», и буквально в считаные секунды комната опустела. Остались в ней только вновь прибывшие гости и постовой.
– Ну, ты, что ли, нас кормить и квартировать будешь? – Федор недобро окинул взглядом «швейцара». Никаких претензий у него к нему не было. Просто сразу хорошо относиться к человеку, который только что направлял на тебя оружие, было трудновато.
– Нет, кормить, мыть и квартировать вас буду я. – В дверях, совершенно бесшумно, как тень, появился неприметный мужичок. О таких говорят: увидел и забыл. Истинный шпик, даже Федя с его опытом контрразведчика, не мог уловить черты его лица. Они были будто расплывчатыми, и стоило от него отвернуться, восстановить их в памяти было бы уже тяжело.
– Называйте меня Василий Андреевич, а фамилие мое Иванов.
Мужчина, одетый в простую кожаную куртку, добродушно улыбнулся.
– Оставляйте свои ОЗК и противогазы здесь и пойдемте за мной. Вас, как я слышал, Катя зовут. А вас, молодой человек?
– Фр… Федор, – парень покраснел. Он чуть не назвался своим старым именем, от которого, благодаря Кате, стал уже отвыкать.
– Катя и Федя – какая прелесть. Пойдемте за мной, молодые люди. Вы нас, честно говоря, очень удивили. Этот проход заблокирован неспроста. Арбатская площадь, на которую он выводит, считается крайне опасной и непроходимой. И гостей с этой стороны мы, как вы понимаете, не ожидали.
– Да уж… – Катю передернуло от нахлынувших воспоминаний о приключениях на поверхности.
Внимательно посмотрев на девушку, Василий Андреевич кивнул:
– Ладно, потом расскажете о своих злоключениях – сейчас завтракать и отдыхать. – Выведя их на ослепительно освещенную станцию, он вынужден был остановиться, так как оба гостя, открыв рот, остановились на пороге, разглядывая белоснежные арочные своды, освещенные, наверное, тысячей лампочек. Столько света ребята не видели никогда. Даже рынки на богатых Киевских и Проспекте Мира были как темные каморки по сравнению с этим великолепием. Иванов видел не раз подобную реакцию новичков, но не переставал ей умиляться. Он еще помнил то довоенное метро. А эти дети подземелий… Потерянное поколение. Как мало надо для восторга: вкрути лампочку, чтобы все было видно, и все – человек счастлив.
– Значит, зрелище вы получили, теперь надо и о хлебе подумать. Пойдемте, – он провел парочку в скромно обставленную комнату. – Вот, располагайтесь. Это помещение для гостей кшатриев.
– Так вы тоже военный, а у вас нет татуировки, – Катя наивно посмотрела на довольно длинные волосы опекуна. – А какое у вас звание?
– Майор, если вам интересно, а орлов у меня нет в силу специфики профессии. Вон у Георгия Ивановича тоже орлов нет, а он целый подполковник.
– В Рейхе он штандартенфюрер, что приравнивается к полковнику, – Федору вдруг стало обидно, что в Полисе его начальника ценили меньше, чем у нацистов.
– Эво как… надо будет поздравить при случае коллегу, – Василий Андреевич улыбнулся своей все понимающей улыбкой. Вот чем они похожи. Точно такую улыбку Федор видел у Штольца. Такую же улыбку человека, видящего всех насквозь. – Ладно, располагайтесь тут, а я сейчас с трапезой распоряжусь. – С этими словами Иванов скрылся за хлипкой фанерной дверью.
Катя присела на деревянный табурет и осмотрела комнату.
– Мне тут нравится, – конечно, по сравнению с маленькой палаткой, в которой она прожила всю жизнь, это был терем. Она устало вытянула ноги под стол и, посмотрев на жестяной чайник, судорожно сглотнула слюну. Только сейчас она осознала, что последний раз они ели больше суток назад, еще на Чеховской. Но калейдоскоп приключений и зашкалившие до предела выбросы адреналина, стегавшие измученное усталостью тело, как загнанную лошадь, будто выключили желудок, не позволяя даже хоть намеком напомнить мозгу об этом факте. А теперь, в тепле и покое, он отчаянно забурчал только от вида кухонной утвари. Правда, сильнее, чем есть, хотелось только спать, и Катя боялась, что не дождется обещанного ужина и уснет прямо тут… на этом уютном и удобном, как подушка, теплом чайнике.
Когда Катерина смирилась с мыслью, что ужина не дождаться, и уже прикидывала, как бы получше устроиться на столе, фанерная дверь приоткрылась и в образовавшийся просвет спиной стал протискиваться Иванов. Вместе с ним в комнатку ворвался, сводя с ума голодный мозг, запах запеченного мяса. Сон как рукой сняло. Еще не видя блюда, не попробовав его, ребята были уверены, что ничего вкуснее они в жизни не ели.
Федор вскочил и, придержав закрывающуюся створку, помог майору втиснуться в дверь. Наконец, он развернулся, явив любопытствующим на блюде шедевр кулинарного искусства подземного мира – еще дымящаяся запеченная свиная нога, казалось, говорила сама: «съешь меня, я божественно вкусна».
– В столовой ничего, кроме рульки, не было, – как бы извиняясь, произнес Василий Андреевич, но они этого не слышали, они уже ели, правда, только глазами, но смакуя каждый кусочек.
Выставив издевательски аппетитно пахнущую свиную голень по центру стола, он снял до этого сиротливо стоящий чайник и скрылся за хлопнувшей дверью, пробурчав себе под нос что-то вроде: «Я за чаем – приступайте».
Молодые люди переглянулись и, как по команде, накинулись на рульку, отрывая от нее руками обжигающе горячие, лоснящиеся от жира куски мяса, запихивая их себе в рот и блаженно жмурясь от удовольствия.
К тому моменту, когда их опекун вернулся с горячим чайником в руках, на блюде остались лишь аккуратно сложенные горкой косточки, а гости были похожи на двух сытых и довольных котов, которые, откинувшись на стульях, поглаживали свои пузики.
Майор, окинув взглядом остатки трапезы, искренне удивился:
– Ого, это, пожалуй, рекорд. Вы уверены, что не мутировали? – После чего, водрузив чайник на старое место, как монумент исчезнувшей в утробе людей рульке, достал из тумбочки три граненых стакана с подстаканниками и разлил в них душистый грибной напиток, который по неизвестной традиции все называли чаем.
– А теперь рассказывайте о своих приключениях, – произнес он, усаживаясь за стол с одним из стаканов.
И Федя начал свой рассказ, стараясь не пропускать основных событий с момента появления в туннеле аномалии. Иванов кивал, наверное, сходные проблемы были и у них. И одобрительно хмыкнул на идею Штольца послать их в Полис. Но все остальное повествование о сложном и опасном путешествии через половину метро и поверхность он молчал и лишь сосредоточенно что-то записывал в блокнотике. Слушая рассказ друга, Катерина ужаснулась – сколько же всего произошло с ними за эти дни, а особенно за последние двое суток. Хватит приключений на целую жизнь. Она с трудом отдавала себе отчет, что это все произошло именно с ней – с маленькой девочкой, сидящей на шее у брата, а не с крутым суровым сталкером.
Но более всего впечатлил Иванова рассказ о встрече с арахнидом на Арбате. Он даже отложил карандаш, внимая каждому слову рассказчика.
– Да, ребятки, будет вам что рассказать внукам. Одно могу сказать – еще никому не удавалось пройти весь Арбат. Даже экипированному отряду, а не то что двум юным, не имеющим опыта вылазок на поверхность людям, практически без оружия и снаряжения. Вы первые… везунчики! Теперь отдыхайте. Завтра у вас разговор с шефом разведки. – После этих слов Василий Андреевич отставил забытый остывший чай и, улыбнувшись своей всепонимающей улыбкой, вышел из комнаты.
Катя уже откровенно клевала носом. После вкусного и сытного ужина, или, судя по времени, завтрака, мозг окончательно передал управление желудку и, уходя, как хороший хозяин, гася свет, повернул рубильник в положение «сон». Противиться этому не было никаких сил как у одной, так и у другого. Да и зачем? Здесь, среди деловитого шума просыпающейся станции, можно безопасно окунуться в царство Морфея.
***
Командир полулежал в проеме двери охранки, опираясь спиной на косяк. Лицо его в свете зажженного Штольцем фонарика было настолько бледным, что могло поспорить с белизной черепа давно умершего охранника. Георгий Иванович сорвал с себя маску противогаза. Чего теперь уже бояться – выйти отсюда им не суждено. Осмотрев сталкера, Штольц пришел к выводу, что тот не жилец. Разворочены живот и правое подреберье. Из огромной зияющей раны вытекала черная, как чернила, кровь – не надо быть великим лекарем, чтобы понять, что повреждена печень.
– Что, плохо? – прохрипел командир.
– Да, не фонтан, метров пять надо хирургической нити, чтобы все это заштопать, – Штольц вынул перевязочный пакет и, раскрыв его, прижал к ране.
– Не надо, смысла нет, все равно мы отсюда не вылезем.
В ответ на его тихий голос за дверью раздался скрежет. Через вентиляцию слышалось урчание двигателя машины и редкие выстрелы из ствола крупного калибра.
Командир протянул Штольцу рацию:
– Ребят спаси, скажи, пускай уезжают.
– Мы в бетонной коробке, не возьмет, – сокрушенно покачал головой Георгий Иванович.
– Попробуй! – вымученно выкрикнул сталкер, и это съело последние силы.
Взяв из ослабевшей руки рацию и включив ее, Штольц нажал на тангету.
– «Коробочка»! Командир ранен, мы заблокированы – уходите. Прием…
Треск статики перекрывал голос – разобрать что-то было невозможно.
– Повторяю, уходите, приказ командира… Срочная эвакуация на базу… как поняли? Прием…
Ответа не последовало, треск статики перекрывал все, но звук двигателя «бардачка» стал затихать, и через пару минут в подвале установилась гнетущая тишина, которую вновь прервал душераздирающий скрежет когтей снаружи.
Сталкер опустил голову. Он был жив – грудь тяжело вздымалась, и при каждом вдохе кровь толчками сочилась наружу. Повязка уже промокла, а не прошло еще и пяти минут. Штольц присел возле раненого, собираясь поменять ее, но тот отстранил руку и шепотом, на большее сил уже не было, сказал:
– Не надо… не поможет… Оставь себе, меня перевязка уже не спасет.
– А мне она тоже ни к чему… Если только удавиться. Выйти из этого подвала я уже не смогу – стражи не пустят, да и пробиваться не с чем – у меня только пистолет остался, – Штольц улыбнулся. Сказано это было для капитан-лейтенанта, он-то знал свой финал. Взрывчатку оставлять он никому не собирался, а так как выбраться из хранилища не может, то и исход событий известен. – Так что терпи, хоть побеседуем подольше, – с этими словами он намотал еще один перевязочный пакет прямо поверх первого.
– Вот одного не пойму – чего тебя понесло с нами? На фанатика нацистского ты не похож – нормальный мужик. Поведай перед смертью. А то помру от любопытства, не дождусь, пока кровью истеку.
– Как зовут-то тебя, командир? – Штольц присел рядом с ним плечом к плечу и облокотился на стену.
– Виктор – победитель, значит. Не все мне побеждать, как видишь… – от приступа мучительного кашля его лицо исказила гримаса боли, а из угла рта потекла кровь.
– Дело у меня тут, Вить. Не должна эта взрывчатка в метро попасть. Потому и пошел. Так что по всем канонам я предатель.
– Понимаю. Так ты, значит, как я понял, ненадолго тут… за мной пойдешь?
– Вроде того. Ты на меня, Вить, не обижайся. Не собирался я вас подставлять. Думал, подорву мешки, и укатим, а вам наплету что-нибудь… а тут видишь как все повернулось. – Штольц посмотрел на командира: голова опущена на грудь, глаза заволокло туманом. Так и не понял, услышал он последнюю фразу или нет. – Покойся с миром, – Георгий Иванович закрыл умершему глаза. Со вздохом поднявшись с пыльного пола, он еще раз посмотрел на тело сталкера:
– И мне, пожалуй, пора. – Он отстегнул от разгрузки командира гранату – раритетную Ф-1 и направился в помещение с мешками. Снаружи мутанты как будто почувствовали, что люди задумали что-то неладное – дверь стали сотрясать размеренные сильные удары.
Ухмыльнувшись, Штольц покинул коридор:
– Торопят… боятся, что передумаю. Не волнуйтесь. Мы не можем выбрать, где мы родимся, но вправе выбрать, где и как нам умереть. И я свою смерть выбрал.
Точнее, смерть выбрала его, многие годы шла рядом, он давно свыкся с холодной и темной спутницей, разведчик находился под постоянной угрозой, его могли раскрыть, и расстрел только увенчал бы долгую череду мучительных допросов. Каждый день Штольц был готов умереть, и вот этот день наступил. И если о чем-то сожалел, то лишь о том, что многого не успел сделать… А сколько успел? Григорий Иванович улыбнулся, вспомнив Федора, легко отрекшегося от так и не прижившегося у них в обращении имени Фриц. Хоть один русский остался им, несмотря на все старания властной и бездушной машины нового вермахта. Как крестник, что ли? И это уже неплохо. Немцы издавна служили величию России, своей новой родины, стали русскими не меньше новых соотечественников. А сам Штольц решил, что, большое или малое, его служение подошло к концу. Нельзя допустить, чтобы огонь войны разгорелся снова в полную силу. Он откинул тяжелый, пыльный брезент, которым были накрыты обыкновенные капроновые мешки. «Сахар 50 кг», – бросилось Георгию Ивановичу в глаза на одном из верхних.
– Жизнь не сахар. – Штольц сорвал чеку и глубже засунул гранату под верхний мешок.
***
Литвинов втащил раненого в кабину и втиснул его в узкое пространство между креслом стрелка и задней стенкой, отделявшей жилой отсек от двигателя. Для этого пришлось снять огнетушитель, и он так и стоял с огнетушителем в руках, не зная, куда его деть. В этот момент в кабину с грохотом ввалился еще один шталкер, оттолкнув Игоря, от чего тот ударился спиной о ноги Вайзера, сидевшего на месте стрелка. Удивленно посмотрев на огнетушитель в его руках, вновь прибывший выхватил красный цилиндр и с остервенением запустил его в оскаленную морду мутанта, протискивающуюся в проем люка. Мент обиженно хрюкнул и скрылся из вида, позволив захлопнуть стальную створку. После чего шталкер с каким-то отчаяньем сорвал маску противогаза, явив Литвинову мокрое от пота, но довольно молодое лицо. Протиснувшись мимо Игоря, он уселся на место возле водителя, пытаясь разглядеть в смотровые щели, что творится за бортом. Тщетно. Машина была плотно облеплена телами мутантов.
– Мех, не топчись на месте, отъезжай от стены, отъезжай! Они из окон сигают, как блохи.
– А где она – эта стена, я же ни хрена не вижу, – проорал он в ответ и нажал на педаль газа. Машина взревела и врезалась острым бронированным носом в твердую преграду.
– Нащупал? – Чип потер ушибленный лоб.
Механик-водитель выругался и врубил заднюю передачу. Машина медленно попятилась назад, отползая подальше.
Чип оглянулся назад. Оглядев бледное, но сосредоточенное лицо Игоря, он кивнул на него механику.
– А это кто?
Механик, выкручивая руль, круша задним бампером припаркованные двадцать лет назад автомобили, не оглядываясь, прокричал: «Студент… с Вайзером… за пулеметом…» Тремя короткими фразами он выдал всю информацию и снова витиевато выругался, когда машина уперлась во что-то жесткое, не поддающееся разрушительным возможностям «бардачка». «Студент» съежился в уголке, не зная, что ему делать. Повлиять на ситуацию он теперь никак не мог, между ним и заданием майора встала непреодолимая преграда в виде хищных тварей, превосходивших людей числом и силой, лишь одна броня и защищала маленькую группу от полного уничтожения. Макс, непрерывно матерясь, остервенело крутил колесо поворота башенки, пытаясь длинным стволом КПВТ, как рычагом, расчистить себе обзор от навалившихся на броню тел. Через некоторое время это ему удалось, и он снова нажал на гашетку. Тесное пространство кабины, рассчитанной на трех человек, но в которую набилось пятеро здоровых мужиков, заполнил грохот мощного крупнокалиберного орудия.
Литвинов снизу вверх посмотрел на Макса. На лице того застыл восторг и наслаждение. Он просто упивался, разрывая на куски летящие вниз из окон тела мутантов, вопя от восторга, как ненормальный.
Машина довольно далеко отъехала от стены, и менты уже не могли спрыгнуть сверху на броню, а мощная огневая мощь вкупе с боевым безрассудством Макса Вайзера не позволяли им подобраться близко к броневику – видимость улучшилась, насколько это позволяли замазанные кровью стекла смотровых щелей.
– Надо командира со Штольцем вытаскивать. – Чип прильнул к щели, ничего не увидел, выругался и поднял бронезаслонку. Видимость значительно улучшилась. Небо на горизонте посветлело. Скоро яркое солнце вынудит людей скрыться под землей. Мутанты, оценив опасность, исходившую от железного монстра, к БРДМ больше не лезли, облепив, словно муравьи гусеницу, здание склада. Чип завороженно смотрел на бессчетное количество ментов, сверкающих глазами из каждого оконного проема.
Водитель со скрипом поднял свою бронезаслонку.
– Надо, – согласился мех. – Как?
Чип включил рацию на чистоте отряда. Треск статики. Нажав на тангету, он проорал в переговорник:
– Ком, это «коробочка», прием…
Статика и ни слова.
– Живы ли, – с сомнением произнес напарник, – смотри, что там творится.
Чип снова попытался связаться, с тем же отрицательным результатом.
– Вы, там! – Вайзер наклонился сверху, выглянув из башенки. – Кончай сопли лить, отходим.
Шталкеры с сомнением переглянулись. Выполнять приказ даже штандартенфюрера, здесь, на поверхности, они были не обязаны. Тут у них был только один командир, и он приказа к отходу не давал. Чип только открыл рот, чтобы послать этого новоявленного командира подальше, как вдруг ожила рация, Сквозь треск статики пробился явный голос.
– …дите, прием, как поняли? Отходите на базу, при…
– Принял, – Чип орал так, словно это позволит докричаться до командира и без рации.
– По-моему, это голос не командира, – с сомнением произнес мех.
– Какая разница, рация его, приказ вы слышали. Вперед. – Макс снова выпрямился к прицелу пулемета и дал прощальную длинную очередь по окнам здания управления. «Бардачок» заурчал и медленно выполз из двора, через разрушенные ворота, на улицу. Когда машина уже удалилась от Петровки на несколько сотен метров, здание вздрогнуло, словно живое, и осело, как поверженный воин. Броневик догнала мощная взрывная волна с грохотом. Когда пыль осела, почти весь комплекс зданий Петровки, 38, перестал существовать. На месте него осталась высокая куча строительного мусора с огромной воронкой по центру. Литвинов закрыл глаза. Он провалил задание. Зато Штольц сейчас выполнил свое, как настоящий герой, и теперь Игорь начал понимать, что значит быть разведчиком. Хотелось когда-нибудь стать таким же, давние мечты о сталкерах показались глупыми и детскими. БРДМ выровнял ход и возвращался в Рейх.
***
Сотрясение почвы, как будто кто-то чудовищно огромный повернулся набок, встряхнув землю и метровагон, вывело сущность из задумчивости, превратив ее в настоящий смерч, сокрушающий все на своем пути. А он видел впереди рельсы, освещенные блеклым светом многоцветного тумана…
Удар выкинул его из поезда. Бледное марево за спиной, заполнявшее собой весь туннель, потемнело и резко, с оглушительным хлопком сжалось, превратившись в еле видимую точку, которая тут же угасла в насупившей темноте.
Очнувшись на рельсах, первое, что он ощутил, – это боль во всем теле. Это даже обрадовало. Какое счастье ощущать боль! Ощущать руки, ноги…
На месте бывшего нечто остался метропоезд, поблескивающий уцелевшей фарой в свете какого-то далекого фонаря.
В сторону Боровицкой, шатаясь и спотыкаясь, брел человек. Пара рабочих, выкладывающих стену из красного кирпича, замерли, не зная, что делать с этим явлением, едва ли не более загадочным, чем почти привычный уже туман под боком.
– Стой, кто идет? Оружие на землю! – часовые в камуфляже отреагировали мгновенно, направив на новый объект лучи фонариков и стволы автоматов.
Человек остановился, он явно не знал, кто он, что ответить этим бойцам и есть ли у него оружие, чтобы положить его на землю. Но что-то происходило, менялось, люди бежали к нему. Люди!
***
Подопечные Банного стояли перед шефом, не понимая, чем, собственно, тот недоволен. Как ни крути, но задание, по их мнению, было выполнено. Да, конечно, трупов они не видели и голов в мешках для начальника не принесли, но выбраться из-под этого завала, даже если беглецы выжили после взрыва, было совершенно невозможно.
Банный тяжело вздохнул, на раскрасневшемся лице выступила испарина.
– Вы их взять должны были… взять. Схватить и допросить, болваны. Мне информация нужна была, идиоты, а не их трупы. А в расход уже потом. А что теперь?.. – Он не стал договаривать, что теперь ему нечем крыть козыри Штольца, потому что из-за двух нерасторопных придурков у него вместо сильных аргументов только два трупа. Которых, между прочим, ему никто и не предъявил.
Гауляйтер тяжело выдохнул, пытаясь успокоиться.
– Вы уверены, что точно все?
– Да, шеф, сто процентов. Они заперлись в каморке. Мы посмотрели по плану – выхода из нее нет. Время поджимало, от Смоленской патруль уже бежал на шум. Ну, мы и рванули. Хотели, правда, только дверь, но там все трухлявое. Перекрытия рухнули, шеф. Непредвиденные обстоятельства.
– Обстоятельства, – передразнил подручных Тарас Михайлович. – Смотрите, если они где вылезут, я вам тогда устрою обстоятельства. Пожалеете, что вас самих там не завалило.
В дверь решительно постучали, и, не дожидаясь разрешения, в кабинет ворвался Макс Вайзер. Пренебрежительно окинув взглядом шпиков Банного, он брезгливо махнул рукой, чтобы оба выметались, совершенно не заботясь, закончил ли хозяин кабинета с ними разговор или нет.
После того как эти двое вышли из кабинета, он бесцеремонно открыл бар хозяина, достал лучшую бутылку, гордость коллекции Тараса Михайловича, налил себе рюмку, залпом выпил и развалился в кресле.
Гауляйтер аж задохнулся от возмущения. Его красное лицо приобрело опасный синюшный оттенок.
Макс улыбнулся и ехидно заметил:
– Тарас, ты сейчас лопнешь.
– Макс, но надо иметь хоть какую-то порядочность. В конце концов, ты у меня в кабинете.
– Да ладно, – он снова достал бутылку и, налив бокал, стал медленно цедить. – У меня такая новость, что ты сам на радостях весь свой арсенал прикончишь, вот я и пользуюсь, пока есть что пить. И потом, у меня стресс – имею полное право, доктора даже прописали.
Банный сел за стол, внимательно разглядывая штандартенфюрера.
– В курсе, что Штольц с отрядом шталкеров поперся на поверхность за каким-то лешим?
Гауляйтер кивнул. Он знал, что Георгий Иванович, его заклятый «друг», выполняя задание самого фюрера, сейчас находится на поверхности. И дорого бы отдал, чтобы узнать подробности.
– Погиб!
Банный подумал, что ослышался.
– Как погиб?
– Героически, – Макс залпом допил коньяк и с сожалением посмотрел на пустой сосуд.
– Ты ничего не путаешь? – Тарас Михайлович Банный боялся поверить в свое счастье.
– Я только что с отрядом вернулся, точнее, с тем, что от него осталось. Командир со Штольцем был заблокирован в каком-то подвале и дал приказ отходить. А потом был взрыв и… – Вайзер сделал выразительный жест, изображая как минимум ядерный гриб. – И ни дома, ни подвала, ни командира, ни Штольца.
– Да-а-а… – Гауляйтер был растерян. Неожиданная потеря сильного противника вызвала смешанные чувства: радости, облегчения и одновременно разочарования и опустошения. А еще был страх. Вдруг Штольц – эта хитрая крыса – оставил где-то все свои тайны, и теперь, после его смерти, все это дерьмо про всех всплывет. Про всех… и про него тоже.
– Ладно, Тарас. Расслабься пока. – Вайзер поднялся из кресла и устало направился к двери, и только когда уже практически вышел из комнаты, добавил: – Свято место пусто-то не бывает.
***
– Подъем, сонное царство.
– А сколько мы уже спим? – Катя жмурилась, привстав на локте, под тусклой «лампочкой Ильича».
– Да часов шестнадцать уже подушки мнете. Вставайте, шеф уже не раз вас спрашивал. Есть новости. – Майор на секунду скрылся из проема, как будто что-то кому-то сказал, но, появившись, произнес: – Приводите себя в порядок и выходите. Я вас жду за дверью.
Вскочив, Катя влезла в видавшую виды футболку, мелькнув при этом обнаженной девичьей грудью, и натянула на себя унисексовый камуфлированный комбинезон. Умывшись в желтом эмалированном тазу, поливая себе из кувшина, занялась расчесыванием всклоченной копны своих шикарных для метро темных волос. Федор все это время, сидя на кровати, остервенело натирал кулаками глаза, пропустив спросонья такое интересное зрелище, но когда Катя освободила импровизированный будуар, поднялся и плеснул себе в лицо чистой воды.
Через пять минут парочка уже стояла возле Василия Андреевича.
– Готовы? – Он скептически осмотрел помятые физиономии. – Пойдемте, – и повел их закоулками Боровицкой в сторону перехода на Арбатскую, где находились основные силы кшатриев. После такого количества лестниц и переходов Катя окончательно запуталась и без помощи провожатого не скоро нашла бы обратную дорогу. Свернув в очередной поворот, Иванов гостеприимно распахнул дверь и пригласил их зайти.
Все отделы разведки похожи, как близнецы. В первый момент Федору даже показалось, что он попал в свой родной кабинет и за столом будет сидеть штандартенфюрер Штольц, но их встретил давешний полковник с татуированным орлом на виске.
– А, наконец-то… Проходите. Заждался уже. – Подождав, пока гости рассядутся на предложенные стулья, продолжил: – Сведения, которые вы принесли, настолько важные, что я не могу вам передать. Своим подвигом, а это я иначе трактовать не могу, вы заслужили полную лояльность Полиса.
– Мы, как бы, не в курсе этих сведений, – скромно произнесла Катерина.
– Ну, это не уменьшает вашей заслуги. Если в двух словах, то: нацисты надумали радикально переделать карту метро по своему усмотрению. Причем, как это им свойственно, очень жесткими методами – с большим количеством жертв. И если бы это им удалось, то они стали бы доминирующей силой всего выжившего человечества. Вот такой расклад. А помешать этому смогли только Георгий Иванович Штольц и вы. Судя по шифровке, он лично направился уничтожить склад взрывчатки, а вас отправил сюда, чтобы предупредить нас, если у него не выйдет.
– А у него вышло? – Катя, не утерпев, прервала вопросом шефа разведки.
– Мы отправили на место, указанное в донесении, отряд сталкеров. Они недавно вернулись и доложили, что комплекс зданий городского управления полиции превращен в непроходимые руины с огромной воронкой по центру. Относительно уцелело только юго-восточное крыло. Думаю, что свой план Штольц исполнил, а вот жив ли он сам – не знаю.
Замолчав, шеф забарабанил пальцами по крышке стола. Сокрушенно нахмурившись, от чего орел на его виске возмущенно взмахнул крыльями, он ушел в свои мысли, но вдруг, чему-то улыбнувшись, продолжил:
– Георгий Иванович просил позаботиться о вас, и я его просьбу выполню. В любом случае возвращаться в Рейх вам нельзя. Раз за вами охотилась команда ликвидаторов, значит, не все прошло чисто и вы были в разработке. Так что добро пожаловать в ваш новый дом. Можно сказать, с этого момента вы являетесь штатными сотрудниками разведки кшатриев. – Полковник улыбнулся и уже как-то по-домашнему продолжил: – тем более, судя по тому, что мне тут про вас рассказали, отдел приобретает хорошие кадры. И вот еще что! Вот вам первое задание. Что-то со стороны Чеховской народ к нам зачастил. Лезут, как тараканы, из всех щелей. Вы вот с поверхности, да и из закрытого туннеля вышел еще один человек. Правда, он никого не узнает и ничего не помнит. Вот и разберитесь. Кто это, не засланный ли казачок.
– А где он? – Пульс у Кати застучал в висках от волнения и предчувствия. Она была готова сорваться с места.
– В госпитале, где же еще? Иванов, распорядись проводить ребят, может, они ситуацию разъяснят.
Заперев дверь на ключ, майор сел напротив начальника.
– Литвинов… – задумчиво констатировал Юшкевич.
– Внедрение прошло прекрасно, сразу на высокий уровень.
– Сразу в офицеры произвели, что ли? – спросил все еще мрачный полковник.
– Не совсем. Вошел в доверие к одному из офицеров СД. И есть выбор: шталкерваффен или СС.
– Это он тебе уже успел так оперативно связь наладить и доложить?
– Нет, конечно, – усмехнулся майор. – Это шталкеры на Белорусской пьют без меры и орут громко. Особенно после рискованной операции на поверхности с использованием тяжелой техники. Надо подумать насчет парня…
– Ознакомить его с шифром и наладить связь как следует, чего тут думать.
– То есть продолжаем использовать? Не выводим обратно? Он не профессионал, рискованно…
– Он знал, на что идет. – Полковник еще больше нахмурился. – Нелегкая у нас с тобой работа. Одна из самых тяжелых, только не знают о ней ни хрена, будто все само собой делается. Литвинов у нас из сталкерской школы все-таки? Вот в шталкерах и оставим.
– На поверхности связь держать легче? «Закладку» оставить иногда проще, чем через человека, и надежнее.
– Да нет! Не готов он для СС, сломается еще… Не будем рисковать. Ни парнем, ни работой. А она у нас хуже, чем у сталкеров, – еще раз повторил полковник.
Эпилог
Он вторые сутки сидел на кровати, поджав под себя ноги и обхватив колени руками. Ему было плохо… нет, ему было невыносимо плохо. Пустота, охватившая после того, как он вывалился из поезда, иссушала. Это было похоже на ломку – психологическую ломку. Ему не хватало той сущности, в которой он был, его собственная личность привыкла к ней, а теперь без нее уже не по себе. Конечно, в туманной мгле была не жизнь, как человеку положено, но он скучал по ней. Незаметно для себя попал в зависимость от тех картинок, от тех мыслеобразов, он уже не мог без них обходиться. Человеческая речь теперь казалась ему блеклой и тяжеловесной. Не могла передать красочных ощущений, что являла ему Она.
Вокруг суетились какие-то люди. Он механически ел предложенную ему пищу или тупо выполнял их команды и… молчал. Как бы смог им рассказать, кто он или где был, если сам не знал этого? Да, осознавал, что тоже человек, но не помнил, как жил раньше, до того, как попал в странный туман. Хотя нет, Катя… та девушка, которую он обязан оберегать, – он помнил четко, и только эта мысль вернула его в мир людей.
На некоторое время он нашел себе небольшое развлечение: если сконцентрироваться на лице определенного человека, то можно увидеть его мысли, образ… Схожий с теми, что показывала ему Она, только слишком уж блеклый. И, как правило, отличающийся от тех слов, что сам человек произносил вслух. Вначале это забавляло, но потом наскучило. Мысли людей вокруг были просты и направлены на себя. Это не интересно. И парень снова впал в апатию, замерев в своей излюбленной позе.
Трое новых посетителей лазарета вначале никак не обратили на себя внимания, но вдруг теплота радости и чего-то родного окутали Сергея. Да, с этим чувством пришло осознание своего имени и всего, что с ним произошло, а напротив стоит его маленькая сестренка, та, ради которой он живет.
– Катя?!
Примечания
1
Гауйляйтер – партийный лидер, в Четвертом рейхе занимает практически должность коменданта станции, возглавляя местную службу безопасности.
2
Труд облагораживает.
3
Работа не волк…
4
Белый утес.
5
Сверхчеловек, по мнению Ницше, который ввел этот термин, – это радикальный эгоцентрик, благословляющий жизнь в наиболее экстремальных ее проявлениях, а также творец, могущественная воля которого направляет вектор исторического развития.
6
Корветтен-капитен – морское звание офицеров Третьего рейха. Соответствует званию капитана третьего ранга в советском ВМФ, майору – сухопутных войск.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Метро 2035: Бег по краю», Ольга С. Швецова
Всего 0 комментариев