«Фагоцит разбушевался»

Фагоцит разбушевался (fb2) - Фагоцит разбушевался 1071K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Феликсович Величко

Андрей Величко Фагоцит разбушевался

Пролог

В этой истории двадцать третий съезд КПСС проходил с восьмого по девятнадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Повестка дня была ожидаемой:

— Отчетный доклад ЦК КПСС, докладчик Леонид Ильич Брежнев.

— Отчетный доклад Центральной ревизионной комиссии, докладчик Нонна Александровна Муравьева.

— Директивы съезда по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1966—1970 годы — Алексей Николаевич Косыгин.

Естественно, все эти доклады были единогласно утверждены. Потом настала очередь выборов центральных органов партии, прошедших без каких-либо неожиданностей. По сложившейся традиции кадровые вопросы решались на пленумах.

И, наконец, первый секретарь был вновь переименован в генерального, а Президиум превратился в Политбюро.

Разумеется, во всех газетах съезд именовали историческим, а кое-где даже начинали рассуждать о всемирно-историческом значении его решений. Впрочем, советский народ к подобному уже привык и особо не волновался — подумаешь, еще один! Сколько их уже было.

О том, что это не совсем так, сначала не поняли даже западные политологи. Да и вообще знать о последствиях решений съезда из неотягощенных высокими государственными постами людей могли только два человека — Виктор Васильевич Скворцов и Виктор Васильевич Антонов. Могли, но не знали. А только подозревали, да и то не очень уверенно.

Глава 1

Никогда в жизни я не работал так близко от дома, чтобы ходить на работу пешком. Ну разве что в школьные годы, когда подрабатывал дворником. Зато теперь сподобился — от моего подъезда до проходной НИИ «Мечта» метров триста. Тут даже велосипед не нужен, не говоря о чем-либо более серьезном.

Ну да, теперь я живу не в Москве на улице Крупской, а на окраине поселка Троицкое, будущего Троицка, в научном городке «Красная Пахра».

Нам с бывшими соседями, которые теперь стали членами семьи, выделили четырехкомнатную квартиру на втором этаже кирпичной пятиэтажки улучшенной планировки. Она состояла из большой проходной комнаты, справа от которой располагались две десятиметровые комнатки, а слева — одна восемнадцатиметровая.

Поначалу их предполагалось разделить так. Большая центральная играет роль гостиной, она общая. В одной из маленьких будут жить тетя Нина с дядей Мишей, в другой — Вера с Джулей (это ее пес). А мне остается восемнадцатиметровая.

Однако Вера после свадьбы перебралась жить ко мне, вместе со своим хвостатым приятелем. А бывшая ее комната стала моим кабинетом.

— Ты же ученый! — объяснила мне Вера. — И, значит, должен иметь домашний кабинет, тем более что для него есть комната. Не распихивать же по разным маму с папой! Ой, Вить, я такая счастливая! Мы теперь всегда будем вместе, да? Ну разве только ты иногда будешь уезжать куда-нибудь по делам. Или улетать. На Луну, например.

— Куда-куда?

— Ну Ефремов же в последней передаче рассказывал, что сначала на Луну прилетят роботы. Да я это и сама знаю, сколько с ними нянчилась. Осмотрятся, потом им на помощь пришлют новых, и они начнут строить лунную базу. Построят, обставят ее, и только потом наступит очередь человека. И кому туда лететь, если не тебе? Вообще-то еще я могу. Наверное, к тому времени институт уже закончу.

— Если поступишь.

— Поступлю, ты же сам видишь, как я готовлюсь.

— И еще у тебя дети будут. Со временем.

— Так с ними мама с папой посидят! Я же улечу ненадолго. Вить, я до сих пор не могу поверить, что все это взаправду. Иногда, как последняя дура, начинаю бояться — а вдруг все это мне только приснилось? Проснусь, а ничего на самом деле нет! Я же тебя с детства полюбила. Когда ты в армию уходил, боялась, что там тебя какая-нибудь окрутит. Осенью шестьдесят второго, как дядя Вася умер, мне вообще начало мерещиться черт знает что — будто и ты там, в армии, тоже. И ведь было же что-то, тебе тогда дракон помог. А потом звонок в дверь — и ты стоишь, на меня с таким интересом смотришь. Я чуть не умерла от счастья.

— А я, помнится, чуть не оглох.

— Так ведь не оглох же! А сейчас у тебя давно уже оба уха нормально слышат. Нет, ну вот ты мне скажи, чем я такое заслужила?

— Тем, что ты самая лучшая на свете.

— Правда? А уж про тебя вообще лучше промолчать, все равно никаких слов не хватит. Это же как нам повезло, что кому-то пришло в голову поселить моих родителей и дядю Васю в одну квартиру. Так бы расцеловала его.

Больно ему нужны твои поцелуи, лучше прибереги их для меня. Но вообще, конечно, можно попытаться узнать, кого это тогда осенило, и чем-нибудь помочь человеку. Если не в смысле карьеры, так хотя бы проставиться ящиком хорошего коньяка.

Да, похоже, Вера все-таки чувствовала, какая судьба у нее уже один раз сбылась. Но сейчас-то все идет совсем не так, и пусть она хоть здесь будет счастлива, я уж постараюсь, Кстати. Вера Михайловна из двадцать первого века для Антонова «никакая». А для Скворцова? Здешняя-то Вера «десятая». И, значит, пусть Антонов там позвонит старушке, узнает, как самочувствие, а потом перекинется в меня, и я попробую ей помочь. Из благодарности, что у нее здесь такая замечательная духовная сестра.

Я ведь поначалу собирался жениться на Вере по расчету, просто чтобы не бегать по Москве и не искать кого-то там, а сейчас время от времени возмущенно задавал себе мысленный вопрос — и где были твои глаза, дебил? Не сразу разглядеть такой бриллиант — это еще надо ухитриться. Хорошо хоть спохватился вовремя. В общем, ни к чему откладывать. Послезавтра я вроде собираюсь в двадцать первый век? Вот как прибуду, сразу и займусь здоровьем Веры Михайловны.

Ну, а пока я здесь, надо поставить ремни безопасности и подголовники на «Москвич». Не на ефремовский, там все это уже давно стоит, вот только Иван Антонович почему-то не любит пристегиваться. А на мой. Сколько можно ездить на служебных машинах, которые как дали, так и могут отобрать. Да и лично мне этот «Моквич-408» нравится больше «Волги». Он, во-первых, все-таки устойчивей в поворотах на скорости, и руль крутить легче. А то, что он немного меньше, так это неважно. Вся наша семья, включая Джульку. влезает без особой давки, и ладно.

Зато у этого «Москвича» нормальные подвесные педали, а не напольные, как у остальных машин нынешнего времени. И вообще это уже почти «Жигули», а не реликт начала пятидесятых годов, как «Волга», и не убогая косолапая тарахтелка, горбатый «Запорожец».

В августе — если, конечно. Вера успешно сдаст экзамены в МГУ, на биофак, куда она собралась поступать вместо медицинского, мы планируем всей семьей съездить на юг. Сначала по тому же маршруту, что два года назад с Верой на «Яве», но у моря повернем не направо, а налево. И поедем, время от времени останавливаясь на два-три дня, сначала вдоль берега до Туапсе, там недельку поживем в пансионате, а потом двинемся обратно, но уже через Крым, куда приплывем из Туапсе на пароме. Блин, чуть не забыл, надо еще багажник на крышу сварить! Или даже лучше заказать, потому как у меня и других дел полно, а рабочие на производственном участке иногда скучают без дела. И, разумеется, оплатить работу и материалы из своего кармана. Я хоть уже и коммунист, но какие-то остатки совести у меня все же сохранились.

Кстати, в нашей семье прорва всякого автотранспорта. «Москвич» у меня. «Победа» у дяди Миши. «Макака» у Веры, да еще мои «Ява» с мопедом. Может, продать что-нибудь, а то мы на фоне соседей смотримся как буржуи? Да ну, на самом деле все нужное. Летом, особенно когда жарко, в Москву лучше ездить на «Яве». На рыбалку — тут мопед вне конкуренции. Да и соседи по подъезду у нас не бедные — администрация НИИ «Мечта». Своих машин у них нет не потому, что не хватает денег, а потому, что есть служебные. Хотя секретарша, кажется, уже стоит в очереди на такой же «Москвич», как у меня. Права, во всяком случае, у нее есть, она сама говорила, что получила их в тридцать каком-то году. Вместе со значком «Ворошиловский стрелок». Кстати, она мне сообщила, что сейчас организовывается кооператив для постройки гаражей. Надо будет туда вступить, пара боксов нам не помешает. Надеюсь, эта стройка обойдется без интриг и страстей, подобных тем, которые через тринадцать лет блестяще покажет Рязанов в своем «Гараже».

На то, что благодаря моему благотворному влиянию обстановка в СССР к тому времени изменится настолько, что сюжет станет неактуальным, я не надеялся. Обстановка обстановкой, но люди-то останутся теми же самыми.

Планы грядущего десанта моих роботов на Луну тоже слегка изменились. Для этой цели и саму ракету, и посадочный модуль поручили делать Челомею, уже вышло специальное совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров. И при очередной встрече Владимир Николаевич сообщил мне:

— Та элементная база и модули, что вы уже поставили, позволит нам сэкономить не меньше трехсот восьмидесяти килограмм из спускаемой на Луну массы. Из них — цените мою щедрость! — три сотни ваши. То есть можно будет запустить не один научный луноход в первом комплекте, а сразу два. И немного увеличить емкость аккумуляторной базы. Надеюсь, вы из чувства благодарности дополните вашу БЦВМ следующими функциями, мы тут подготовили техническое задание, вот оно.

Такое предложение оказалось очень кстати, потому как было уже ясно — в «Доцента» все желаемое ну никак не влезает, даже с моей и Антонова помощью. А раз появится второй такой, то образуется даже небольшой резерв. И это хорошо, потому что иначе мне даже было бы стыдно смотреть в глаза моему бывшему начальнику из ФИАНа. Сам же подбил его на разработку и изготовление прибора для экспресс-анализа лунного грунта, обещал всемерную помощь, а потом чуть не пришлось ехать туда и с извинениями и заявлять, что он не лезет. Зато теперь самое время навестить Якова Наумовича, да и ребят из лаборатории тоже, и обрадовать, что их работа обязательно будет востребована. А, значит, ее участникам, кроме морального удовлетворения, светят и немалые плюшки — авторские, публикации — правда, в закрытых источниках, возможность зашиты диссертации и всяческие премии вплоть до Ленинской. Ну или на худой конец, если у меня что-то пойдет не так, то Государственной.

Кстати, я быстро прикинул — при такой прибавке допустимого веса второй научный луноход даже можно будет слегка увеличить, расширив его возможности. И с полным на то основанием назвать «Профессором».

Хотя, конечно, это дополнительная порция мороки. Нет, еще одно шасси в Ленинграде сделают быстро, ребята уже набили руку. Электроника для него без сомнений будет вовремя, и масс-спектрометр из моей бывшей лаборатории тоже не опоздает. Но чтобы полностью набить второй научный луноход, да еще увеличенный, этого явно мало. И, значит, придется писать письмо Келдышу, который не знает, кто я такой, и считает выскочкой, пролезшим в заместители директора благодаря родству с Косыгиным. Хотя, говорят, после сравнительно успешной работы «Луны-9» его мнение начало меняться в лучшую сторону. Вот и ладно, заодно проверим.

Хотя, казалось бы, мое-то какое дело, что президент Академии наук считает меня всего лишь чьим-то протеже? А вот фигушки, все равно неприятно. Он же не какой-то там секретарь горкома, эти пусть считают меня кем угодно. Он все-таки Келдыш, и его мнение мне не безразлично.

Глава 2

Все-таки в чем-то мне удалось убедить руководство, думал я. читая газету «Правда». Вот, например, Антонов в свое время про полеты «Джемини» узнал от «Голоса Америки», что отнюдь не прибавило ему доверия к родной советской власти, а я про них читаю в главной советской газете. Тут даже фотография есть. Снимок, скажем прямо, так себе, но даже по нему видно, что это не менее серьезный аппарат, чем наш «Восход», который вообще-то есть всего лишь немного модифицированный «Восток». Да и то модернизация в основном свелась к тому, что из «Востока» убрали системы безопасности, включая катапультируемое кресло, тем самым высвободив место еще для двух человек. Причем без скафандров, в скафандрах там помешалось только двое. Правильно наши сделали, что быстро прикрыли эту программу, пока никто не гробанулся.

То есть в шестьдесят шестом году в космос летали только американцы, и газета «Правда» не видела в этом ничего особенного. Мол, они разработали семейство «Джемини» и сейчас выполняют полеты по программе. Мы свою программу закончили и сейчас по ее результатам готовим принципиально новые корабли, намного совершеннее, чем «Джемини» или «Восход». Без спешки, потому как космос — это не арена стадиона, для нас главное — безопасность людей.

Да уж, если после такой идеологической подготовки Комаров погибнет в первом же полете нового «Союза», провал получится эпический. Но я все же надеюсь, что Антонов не зря изрыл чуть ли не весь интернет в поисках любых материалов о той катастрофе, а Скворцов потом долго капал на мозги не только Шелепину, но на всякий случай и Косыгину тоже.

В общем, наше руководство, кажется, начало понимать — не надо по пустякам что-то запрещать, врать и замалчивать, а то ведь потом придется объявлять гласность. А от нее недолго и до перестройки.

Например, Даниэля и Синявского арестовали еще при Суслове, хотя Семичастный был против. Он прочитал, во что выльется это дело, и заявил, что не видит смысла делать двум весьма посредственным литераторам рекламу, которая прославит их на весь мир. Однако Суслов не внял, что ему быстро припомнили на пленуме, и суд состоялся уже при Демичеве. И. значит, наш самый гуманный в мире суд в хорошем темпе дал обоим по три года условно и освободил их прямо в зале. Я бы даже сказал, вытолкал взашей — ну типа не до вас тут, уматывайте побыстрее. Причем Синявскому разрешили уехать во Францию, куда он мгновенно и слинял, а Даниэль остался в Союзе и сейчас зарабатывал на жизнь переводами поэзии, да еще под собственным именем. Никто ему не препятствовал. Никакой демонстрации в их защиту тоже не было. Во-первых, потому, что Семичастный про нее читал и заранее принял меры. А во-вторых, чего тут демонстрировать-то, если писателей уже выпустили?

Володя потом мне сказал, что он и без моих материалов вел бы себя почти так же.

— Их же нам американцы сдали, — объяснил он. — И уж явно не из любви к советской власти. Вот я сейчас и пытаюсь выяснить, зачем им это понадобилось. Ты про это ничего не знаешь?

— Нет, как-то не интересовался, но, если нужно, могу в будущем посмотреть. Кстати, напоминаю — Светлана Аллилуева скоро сбежит. Тебя в той истории именно за нее и сняли.

— Да помню я, помню. Но это был только предлог, который нетрудно и найти другой, если этот не сработает. Кстати, намекнул бы ты Леониду, что, если ее отпустить, то вреда будет куда меньше, чем если она сама сбежит. И тем более, если ее насильно удерживать, ни в какую Индию вовсе не отпуская — вот уж тут точно вонь поднимется неописуемая.

Вера успешно сдала вступительные экзамены, и, так как они в МГУ были не августе, как в большинстве вузов, а в июле, то мы, как и собирались, всей семьей съездили на юг. А когда вернулись, мне пришлось наверстывать упущенное. За время отпуска дел поднакопилось изрядно.

Во-первых, из ФИАНа нам привезли масс-спектрометр, и теперь предстояло подключать его бортовому компьютеру «Профессора» и писать программы для обработки результатов исследования. Вообще-то этим занимался Саша, но ему нужна была и моя помощь.

А во-вторых, моя лаборатория прикладной электроники должна была со дня на день размножиться почкованием. На высокочастотную группу — эта будет продолжать заниматься видеотехникой. И низкочастотную, которой предстояло разрабатывать многодорожечный студийный магнитофон, аналоговый синтезатор и блоки эффектов для электрогитар. Косыгин, правда, поморщившись, утвердил мою заявку, но от ворчания не удержался:

— Виктор, зачем вам это? Ну, помогла ваша музыка познакомиться с Брежневым, и ладно. Неужели вы думаете, что на этом можно будет хоть что-то заработать?

— Конечно. Если не деньги, то хотя бы какие-то баллы в идеологическом плане. В том прошлом рок-музыка фактически работала против советской власти. Если в нашем будущем она окажется за, то не такие уж большие затраты на аппаратуру будут оправданы. Но я все-таки надеюсь, что и деньги как минимум удастся отбить, причем довольно быстро.

Разумеется, всему, что будет делать низкочастотная группа, придется обойтись без деталей из двадцать первого века. Поэтому она будет располагаться в корпусе «А», который с более мягким режимом.

Кстати, местная элементная база потихоньку прогрессировала. Частично сама по себе, то есть независимо от меня, а частично благодаря предоставленным мной документации и образцам для копирования. В частности, местные копии транзисторов КТ502 — 503 уже начали выпускаться. На очереди был пятьсот пятьдесят пятый таймер, а сразу за ним — двести пятьдесят восьмой сдвоенный операционник.

К осени шестьдесят шестого года я в общих чертах разобрался, как работает система управления Советским Союзом, причем, пожалуй, в ее наихудшем варианте — так называемого «коллективного руководства», оно же «ленинский стиль работы».

При Сталине, конечно, недостатков хватало, но был и один несомненный плюс. Центр мог продавить практически любое решение, невзирая на сопротивление отдельных личностей на местах. Хрущев пользовался доставшейся ему в наследство системой как пьяный деревенский дурак, ухитрившийся влезть за руль карьерного самосвала. Некоторое время гигантская машина по инерции ехала прямо, но потом завиляла, с каждым поворотом руля в руках идиота все сильнее и сильнее. Собутыльники, сообразив, что так можно и доездиться, выкинули Никиту из кабины и договорились, что отныне в ведении каждого может находиться не более одного органа управления. Кому-то досталась педаль газа, кому-то главный выключатель ходовых моторов, кому-то стояночный тормоз. Генеральному секретарю вручили руль. Теоретически он мог направить громадину куда ему угодно, но для этого ему нужно было договориться со всеми. Чтоб, значит, смотрящий за тормозами отпустил рычаг, заведующий педалью газа нажал на нее, и так далее. Если консенсуса не возникало, генсек мог сколько угодно вертеть руль на месте. С отключенными электроусилителями.

То есть у Брежнева была почти неограниченная власть, но с ма-а-аленьким таким дополнением. Он мог использовать ее только тогда и так, когда и как это устраивало большинство высшей партийно-государственной номенклатуры. И настоящая, без дураков заслуга нашего дорогого Леонида Ильича состояла в том, что он при таких ограничениях ухитрился не зарулить в пропасть, к чему Никита был уже близок. Во всяком случае, разрядка напряженности в семидесятых — это любимое детище бровеносного генсека. Могут, конечно, сказать, что она привела к поражению в холодной войне. Возможно, хотя вовсе не факт, что именно она, но мне почему-то кажется, что поражение в холодной все-таки лучше ничьей в горячей, да еще с применением всех накопленных запасов ядерных и термоядерных боеголовок.

В результате в верхних эшелонах власти сформировались практически феодальные отношения. Например, вовсю работало правило «вассал моего вассала не мой вассал». Председатель Совета министров Косыгин не мог ничего приказать подчиненным Устинова, хотя тот был его заместителем.

И вообще партийная верхушка и министры вели себя как самые настоящие удельные князья. Не все, конечно, а только те, которые сидели наверху достаточно долго для того, чтобы пустить там корни и обрасти нужными связями. Ну, так и при классическом феодализме тоже так было.

Как сломать эту систему, не представлял не только я, Косыгин с Шелепиным тоже. И Брежнев, но с тем отличием, что он ее в общем-то ломать и не хотел. Так, кое-где маленько подправить, и хватит. Но пока даже такой союзник — это все-таки намного лучше, чем вовсе никакого. И уж тем более чем недоброжелатель на посту генерального секретаря.

Однако хитроумные интриги процветали не только на самом верху. Они и ближе к низу тоже случались, причем с не меньшей изощренностью. Как-то раз. одним прекрасным утром, когда Вера уже уехала в Москву, учиться, и дядя Миша ушел на работу, а мы с тетей Ниной еще только собирались, она неуверенно попросила:

— Вить, ты меня до садика не проводишь? Поговорить бы надо.

— Не вопрос, — согласился я. — Слушаю.

— Ты, наверное, Вить, сам заметил, что Миша последнее время пить стал чаше, — расстроенно поведала мне соседка.

— Да, мне тоже так кажется. Вы знаете, в чем тут дело? Я вот как-то нет.

— В том, что он теперь халтурить почти не может. Думаешь, я не догадывалась, откуда у него брались деньги на выпивку? Так ведь они ему не даром давались, он частенько до позднего вечера халтурил, ты же сам видел. За рулем Миша не пьет, этот принцип у него железный, и после одиннадцати вечера тоже, если завтра за руль. Вот у него на неделе если и получалось, то совсем по чуть-чуть, да и то редко. Вот по субботам — это да, все левые деньги, за неделю полученные, за вечер спускал. Так ведь суббота-то всего один раз в неделю бывает. А сейчас ему левачить неудобно, все-таки тесть самого Скворцова, да и в Троицком особо не заработаешь, надо в Москву ехать, а там могут поймать, ему же тебя подводить неудобно. Зато тут поить его желающие всегда находятся, хоть он и не начальник никакой, но все-таки. Даже не знаю, что делать. Он ведь человек-то хороший, добрый и честный, но только слабовольный. Вить, ты ведь умный, придумай что-нибудь! Не могу я смотреть, как Миша пропадает. Я же его, дурака, люблю. Может, и не так, как Вера тебя, но уж как могу.

— Хорошо, теть Нин, я уже, кажется, начинаю понимать, что тут можно сделать.

Итак, что должен делать образцовый советский человек, если он обнаружил некое препятствие на пути к светлому будущему? Разумеется, первым делом настучать куда следует. С адресом у меня никаких затруднений не было. Бывший майор, а ныне подполковник Игнатий Павлович Зонис, мой куратор по быту и охране от КГБ, по совместительству работал еще и начальником первого отдела нашего института. Так что по дороге в свой корпус «Б» я поднялся на второй этаж корпуса «А», где изложил товарищу подполковнику суть вставшей передо мной проблемы.

— Нельзя ли тех типов, что поят Михаила Петровича, предупредить, что это они зря? Мягко, но убедительно.

— Можно, конечно. Это моя недоработка, я об этом должен был подумать сам. Извините, Виктор.

Мы с Зонисом работали вместе давно, отношения у нас были хорошие, и понимали мы друг друга с полуслова. В частности, сейчас его слова означали, что он просит не докладывать о своем промахе Семичастному. Разумеется, если тот сам не спросит.

— Да что вы, Игнатий Павлович, какая разница, от кого исходила инициатива? Главное — это результат.

То есть я подтвердил, что докладывать не буду — если, конечно, Зонис все сделает быстро и качественно.

Кстати, я сильно подозревал, что Зонис, помимо своего прямого начальства, стучит на меня еще кому-то, но не считал это препятствием для хороших и доверительных отношений. Мы же с ним оба коммунисты и, значит, должны понимать необходимость подобных вещей. Но, разумеется, это понимание не помешало мне поставить в известность о своих подозрениях Семичастного.

— То, что ты, Витя, только начал подозревать, я давно знаю, — усмехнулся генерал-полковник. — Не волнуйся, все под контролем.

Однако это была только одна сторона вопроса. Ведь человек будет что-то делать, к чему его не принуждают, только в случае наличия одновременно и желания, и возможности. Последнюю дяде Мише скоро урежет товарищ полковник, но все же не до конца. Мало ли что бывает. А желание его действия вовсе не затронут, тут уже придется поработать мне. Если и от этого тоже останется совсем немного, то пересечение двух составляющих во времени и в пространстве, что означает — дядя Миша придет домой поддамши — станет редким событием.

В принципе пора было смотреть, как мои паранормальные способности могут работать на кодирование от пьянства, это ведь сейчас животрепещущая проблема. Но и другие способы, более традиционные, тоже забывать не следует. Тем более что мне на днях надо съездить к Косыгину.

— Вроде вы уже решили провести эксперимент по индивидуально-семейной трудовой деятельности, — сказал я в конце беседы, — а у меня тут тесть пьет.

— Думаете, только тесть и только у вас? Треть мужского населения Союза пьет, да среди женщин алкоголичек куда больше, чем хотелось бы. Это серьезная проблема, и я подозреваю, что одними запретами ее не решить.

— Правильно подозреваете, многие пытались, и ничего не вышло. Если хотите, сделаю подборку по горбачевскому полусухому закону и о положении дел с пьянством в современной Антонову России. Но сейчас все проще. Я предлагаю в порядке эксперимента выдать моему тестю разрешение на частный извоз.

— На индивидуальный, — поправил меня Косыгин. — Значение слова то же, а возмущения в верхах оно вызывает меньше. Такое решение уже принято. Для начала решили выдать патенты сотне произвольно отобранных московских водителей и посмотреть, что получится. Не вижу причин не включить в эту сотню и вашего тестя. А подборку про борьбу с пьянством я от вас жду, это важно.

И вот, значит, вскоре курьер привез мне бумагу под заголовком «Патент на индивидуально-семейную трудовую деятельность» на имя Михаила Петровича Астахова. В конце там перечислялись виды этой самой деятельности, а напротив пункта «оказание транспортных услуг на личном автомобиле» стояла галочка.

— Ишь, подписи-то какие, — восхитился дядя Миша. — Не только Егорычев — сам Косыгин расписался!

Ну да, этот патент был согласован на необычно для подобных документов высоком уровне.

— Так это что, я теперь могу на своей «Победе» левачить, когда хочу, и мне никто слова не скажет?

— Совершенно верно. Только счетчик возьми и зеленый огонек, я тебе их уже приготовил. Как установить, в инструкции написано. Шашечки можешь рисовать, можешь не рисовать, это уже твое дело.

— А что тут про налогообложение сказано? Я че-то не совсем понимаю.

— Тринадцать процентов от заработанных денег будешь сдавать в бухгалтерию института.

— А она не проболтается? — опасливо спросил дядя Миша.

— Да ты что, у нас же режимное предприятие, а это будет самое настоящее разглашение гостайны.

— Проверять меня кто будет и как?

— Никто и никак, кроме твоей совести. Она же у тебя есть? Вот пусть и работает.

Глава 3

Как уже упоминалось, посвященные предпочитали встречаться со мной на дачах или даже вовсе на свежем воздухе. Правда, Шелепин приезжал в НИИ «Мечта», но это ему было положено по должности. В московской квартире я до декабря шестьдесят шестого года не был ни у кого, и эту традицию первым нарушил Брежнев. Он позвонил мне девятого числа и сообщил:

— Вить, я тебя приглашаю вечером восемнадцатого в гости на Кутузовский. Знаешь, где я там живу? Вот и приезжай с Верой, очень она у тебя обаятельная девушка, и поет хорошо. Будем в узком кругу мой юбилей праздновать, все-таки шестьдесят лет, круглая дата, а девятнадцатого не получится, будут официальные мероприятия. И гитару захвати. Вообще-то гости собираются к восьми, но ты давай пораньше, часов в семь, у нас тут с тобой есть о чем поговорить.

Ну да, нашему дорогому Леониду Ильичу девятнадцатого декабря исполняется шестьдесят лет. Интересно, подарят ему сейчас первую звезду Героя Советского Союза или нет? И ведь, небось, восемнадцатого я этого не узнаю, придется потерпеть несколько дней.

К дому номер двадцать шесть по Кутузовскому проспекту мы с Верой приехали за пятнадцать минут до назначенного срока. Мало ли, вдруг нас не пустят сразу, начнут выяснять, кто мы такие, а опаздывать к самому генсеку неудобно. Однако нас мало того что пропустили без волокиты, так и предложили загнать машину во двор, на охраняемую территорию. Нормально, можно дворники не снимать, а то оставлять их на машине, брошенной просто на улице, опасно. Могут спереть.

Брежнев сам встретил нас в дверях. Веру сразу передал на попечение супруги Виктории Петровны, а со мной уединился в кабинете. Мне, честно говоря, было любопытно — что же такое стряслось, раз он специально выделил время для беседы наедине? Неужели только для того, чтобы похвастаться — юбилейной звезды Героя у него не будет?

— Неправильно утверждать, — заявил явно гордящийся своей скромностью Леня, — что коммунисты не делают ошибок. Делают. Но настоящие коммунисты их вовремя осознают, принимают все меры к их исправлению, и уж тем более не повторяют. Такого позора, что я видел в твоем планшете, теперь не будет. Кстати, свежих анекдотов не расскажешь?

Ну да. Леониду Ильичу почему-то нравилось слушать анекдоты про себя. Причем в этом времени их пока еще было очень мало. Те, что я ему рассказывал, датировались где-то концом семидесятых годов.

Я встал и торжественно произнес:

— Дорогой Леонид Ильич! Позвольте в честь юбилея преподнести скромный подарок и пожелать, чтобы вы всегда оставались таким же здоровым, умным и ироничным, как сейчас. Вручаю наедине, потому что подарок… хм… несколько неоднозначный.

Я протянул ему книжку, оформленную в стиле «Библиотеки приключений и научной фантастики» — он любил эту серию. Только примерно вдвое меньше в высоту и в ширину — как раз чтобы Антонов мог без проблем перекинуть ее мне. Он сам распечатал анекдоты из сборника, напечатал обложку и отдал в переплет. И теперь Леня держал в руках томик с собственным портретом на верхнем поле и названием на нижнем «Анекдоты про Леонида Ильича».

— У вас там даже такое издают? — удивился он.

— Вроде да, но точно не уверен. А это штучный экземпляр, сделанный специально для вас. Здесь нет никаких упоминаний о том, когда, где и каким тиражом это было отпечатано. Так что при желании можете даже кому-нибудь показать.

— А что, думаешь, не покажу? Зря, еще как покажу. Вике, например, вместе посмеемся. И еще соседу не помешает. Мише Суслову, про него-то небось не сочиняют.

— Как бы его кондрашка не хватила.

— Не хватит, у него здоровья на десятерых. Когда, говоришь, он помереть-то должен?

— Месяцев за девять до вас. Но теперь-то вы его наверняка переживете на подольше. И да, у меня для вас приготовлен еще один подарок. Сейчас вручать или при всех? Этот можно показывать кому угодно без ограничений.

— Давай сейчас, чего уж тянуть.

Я протянул ему часы «Восток» — «Морская пехота». Это были механические часы с автоподзаводом, и единственное небольшое несоответствие времени заключалось в картинке на циферблате — там была изображена БМД. Какая именно, не разобрать. Но раз ее примут на вооружение в шестьдесят восьмом, то опытные экземпляры наверняка уже есть, так что тут не подкопаешься.

— Хорошие, — одобрительно сказал Брежнев, повертев часы в руках, — вот только почему «Восток» не нашими буквами?

— Так ведь вам, Леонид Ильич, придется много работать на международном уровне. А слово «Восток» буржуи после полетов наших космонавтов должны знать не хуже своих. Вот и пусть читают.

— Согласен. Спасибо тебе, Витя, уважил. Но у меня к тебе еще одно дело есть, потому и пригласил пораньше. Много ты мне интересных материалов предоставил, и вот я тут прочитал свои воспоминания, которые Аграновский написал вместе с Сахниным. По фактам там, конечно, все написано правильно. Но скучно же читать! Я там, на Малой земле, сам был раз сорок, и с людьми общался, и атаки фашистские отражал, мне до сих пор боевые товарищи письма пишут! Они — живые, и погибшие — достойны того, чтобы про них вспоминали и через поколения. А вот это, что тут за меня понаписали, вспоминать не будут. Я сам, читая, зевал. Ну нельзя же про такой подвиг — и так нудно!

— А не нудно Суслов не пропустил бы.

— Так год уже на внешних сношениях тот Суслов! Скоро вообще на пенсию уйдет. А ты дружишь с очень хорошим писателем, с Ефремовым. Попросил бы его, что ли.

Вот так, подумал я, от судьбы не уйдешь. Пытался Иван Антонович отбрехаться от такой чести, и меня убедил, но вот на тебе. Похоже, все-таки придется ему писать еще и это.

— Ты не думай, — продолжал Леня, — лично прослежу, чтобы на обложке были обе фамилии. Не как тогда. Так и напишем — воспоминания Брежнева в литературной обработке Ефремова.

— В принципе мысль вам пришла в голову здравая, но хотелось бы уточнить один момент. Есть же писатели-фронтовики, тот же Симонов, например, которые владеют темой лучше.

— Есть, конечно. Но я их попросить не могу. Могу только сделать так, что их якобы попросят, а на самом деле обяжут, но это будет совсем не то. Не пойдет тут писанина из-под палки.

— А Ефремова, значит, можете попросить?

— Тоже не могу, потому к тебе и обращаюсь. Ты-то можешь.

— Могу. И попрошу. Надеюсь, он мне не откажет. Но у меня к вам будет встречная просьба.

— Слушаю.

— Иван Антонович совсем недавно закончил новый роман — «Час быка».

Ну да, в общих чертах так. А если уж быть совсем точным, то он закончил править тот текст, что получил из двадцать первого века. С мой точки зрения, получилось у него отлично, но у Брежнева и Демичева может быть другое мнение. Из книги исчезли все моменты, позволяющее рассматривать общество Торманса как вариант развития сегодняшнего Китая. Но зато появились новые, с которыми Торманс больше походил на продукт полного и окончательного вырождения «развитого социализма».

— Так вот, — продолжал я, — мне кажется, что книга получилась великолепная. Но неоднозначная, при желании там можно много чего усмотреть. И моя просьба состоит вот в чем — прочитайте эту книгу? А потом лично выскажите Ивану Антоновичу все, что вы о ней думаете. Он вполне вменяемый человек, и, если ваши возражения против чего-то там будут аргументированы, поймет их и скорее всего примет. И тогда точно с воодушевлением возьмется за художественную обработку ваших воспоминаний.

Брежнев, как уже говорилось, дураком не был и сразу понял, что ему предлагается. Публикация «Часа быка» в минимально урезанном виде в обмен на написание его мемуаров.

— Сильно хоть антисоветская книга? — задумчиво спросил он.

— С моей точки зрения, она вообще насквозь просоветская. Точнее, прокоммунистическая. Вы что, считаете, у нас все хорошо? Совсем-совсем, без исключений?

— Конечно, нет, я об этом и на съезде говорил.

— Ну вот, а Ефремов показывает, во что могут выродиться наши отдельные недостатки, если вместо борьбы с ними их будут замалчивать. И каких нравственных высот сможет достичь человек, если он вырастет в обществе, их давно лишенном. Вот я вам и предлагаю — сами прочитайте. Чего вам мой пересказ слушать, как в анекдоте про Карузо и Рабиновича.

— Что за анекдот? — заинтересовался Брежнев.

Я рассказал.

— Рабинович, говоришь, напел? — рассмеялся Ильич. — Ладно, прочитаю. Книга у тебя с собой?

— Нет, я же не знал, про что будет разговор.

— Тогда… ммм… в среду вечером сам мне ее привези, часов в девять. Действительно. Карузо лучше слушать в оригинале. Да, и телефон Ефремова мне прямо сейчас напиши.

Разумеется, Брежнев мог просто распорядиться, и референт узнал бы ему этот номер меньше чем за пять минут. Однако пошла бы хоть маленькая, но волна, и, значит. Брежнев ее не хочет. Интересно.

Брежнев тем временем продолжил:

— С этим, будем считать, закончили. Теперь вот что. Как твое мнение, получится у вас высадка на Луне к пятидесятилетию Октябрьской революции? А то вон мне доложили, про это даже известный английский фантаст Кларк писал.

— Как это его угораздило? — удивился я.

— А вот слушай.

Явно довольный тем, что смог поставить меня в тупик. Леня взял бумажку и прочел:

«Пат был не очень сведущ в земной истории; подобно большинству селенитов, он считал, что до 8 ноября 1967 года, когда русские столь эффектно отпраздновали пятидесятилетие своей революции, вообще не было великих событий».

— Артур Кларк. «Лунная пыль», — пояснил Брежнев. — Дату он слегка перепутал, но сама мысль интересная. И что же ты думаешь, писателей вроде него сможет потрясти демонстрация и парад на Красной площади? А вот высадка наших роботов на Луну сможет, и до самых печенок. Так что ты уж. Витя, постарайся не разочаровать его поклонников, да и всех советских людей тоже.

— Сейчас все зависит от Челомея, оба комплекта моих луноходов будут готовы к началу лета. Вы бы ему финансирования подкинули. Он хоть и не просит, но лишним оно точно не будет.

— Подкинуть ему можно, только сняв с Мишина. А он уже и так чуть ли не через день жалуется Устинову.

— Зато когда его Н-1 взорвется прямо на старте и разнесет половину Байконура, жаловаться начнет уже Бармин, и вполне обоснованно. Ну, нельзя такую ракету запускать без полноценных наземных испытаний! А на них нет денег. И вообще, я Шелепину уже говорил, теперь скажу вам. В КБ Мишина творится черт знает что.

Все прекрасно понимают, что над Н-1 еще работать и работать как минимум года четыре, если не пять, да и то при резком увеличении финансирования. И что принятая сейчас однопусковая схема ублюдочна сама по себе и ничем хорошим в наших условиях кончиться не может. Для нормальной лунной экспедиции с ракетой типа Н-1 нужно два пуска со стыковкой на орбите, а это еще годы и многие миллиарды. Но никто этого не решается сказать даже Афанасьеву, не говоря уж об Устинове, Шелепине и тем более о вас.

— Да, — вздохнул Брежнев, — похоже, мне придется еще с этим разбираться, задача слишком велика, чтобы ее тянул один Шурик. У тебя все?

— Почти.

— Тогда давай побыстрее, гости небось уже заждались.

— Светлана Аллилуева собирается сбежать. Может, отпустить ее? Шуму тогда будет гораздо меньше.

— Черт с ней, пусть уматывает. Пошли.

Гостей было немного, только члены семьи. То есть сын Юрий, который лично мне почему-то показался внешне больше похожим на Шелепина, чем на Леонида Ильича, и его сын Леонид десяти лет. Второй внук Брежнева. Андрей, остался дома. Вера успела шепнуть мне, что он болеет, и жена Юрия сидит с ним.

И, разумеется, на празднестве присутствовала дочь Галина. Кстати, довольно красивая женщина! Она еще не успела стала карикатурно похожей на своего отца. Антонов уже начал было что-то этакое замышлять, но быстро обломался, и правильно. Потому как рядом с ней присутствовал рослый молодой красавец, похожий сразу и на Алена Делона, и на Ди Каприо, и вообще на идеал мужчины в девичьих грезах. Я даже не сразу понял, что это не кто иной, как Чурбанов. Значит, Леня таки ухитрился познакомить его со своей дочерью существенно раньше, чем это произошло в прошлом Антонова. И, кстати, правильно — по Галине только слепой не заметил бы, как она счастлива. Чурбанов на вид был поспокойней. Наверное, уже прикидывал карьерные перспективы, которые пообещал ему Леонид Ильич. Или вспомнил слова Пушкина о том, что «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Интересно, они уже расписались или пока идет процесс ухаживания? Колец на руках у них вроде не видно.

Леня представил нас с Верой гостям, причем упомянул и про мои, как он сказал, «целительские таланты». Юрий встрепенулся, и я, после представления подойдя к нему, поинтересовался, что с его младшим сыном.

— Врачи говорят, бронхит, а Людмила им не верит, опасается воспаления легких, поэтому и осталась дома. Из-за его болезни задерживается моя командировка в Швецию.

Ага, подумал я, командировка в Швецию — это святое. Если она может сорваться, то тут, действительно, и к экстрасенсам побежишь. Тем более что я не простой экстрасенс, а еще и член партии.

И, значит, мы договорились, что завтра часов в восемь вечера я к ним заеду. Юрий с сыном уехали довольно рано, примерно в полдесятого вечера. Когда они вышли. Брежнев попросил минутку внимания и без бумажки рассказал несколько анекдотов из подаренного ему сборника. И когда только успел выучить-то?

Виктория Петровна и Вера смеялись, я за компанию тоже, хотя, разумеется, эти анекдоты уже знал. Галина ржала как лошадь. Чурбанов сидел с очумелым видом явно не представлял, что ему делать. Смеяться над самим генсеком? Невозможно. Не смеяться, когда изволит шутить сам генсек? Невозможно еще более. Вот ведь дилемма-то возникла перед человеком, не позавидуешь.

Глава 4

В связи с работой на космос я помаленьку вникал в состояние дел в космической отрасли в СССР. И потихоньку офигевал. Как вообще в таких условиях удалось добиться хоть каких-то успехов? Причем в конце пятидесятых — начале шестидесятых успехи были не какие-то, а весьма значительные. Наверное, энтузиазм — это все-таки куда более мощная сила, чем мне раньше казалось.

По идее, в Союзе должна была быть государственная программа освоения космоса, рассчитанная где-то лет на десять вперед. И отработанный механизм ее корректировок по вновь открывшимся обстоятельствам, в космосе всего заранее не предусмотришь. А оказалось, что нет ничего. Ни программы, ни механизма. Какое-то свое подобие программы имелось в каждом КБ, а их число потихоньку росло. Между собой они не коррелировали почти никак, а некоторые даже ухитрялись противоречить сами себе. Взаимодействие между конструкторскими бюро происходило в основном не на техническом уровне, а на подковёрном. Как у главных конструкторов еще оставалось время на что-то, кроме грызни, понять было трудно. И ведь это в отрасли, пользующейся особым приоритетом во всем. Что творилось, например, в швейной промышленности, я даже не представлял. И не хотел представлять, потому что никогда не любил ужастиков.

Все это я узнал в процессе подготовки старта лунной экспедиции роботов и в результате сравнительно частых бесед с Челомеем. А что было не очень понятно, уточнял уже в двадцать первом веке. Если знаешь, как правильно сформулировать вопрос, то и ответ найдется без особых задержек.

Хорошо хоть Комаров слетал нормально. Косяк в парашютной системе нашли на стадии подготовки к полету, кого-то хорошо взгрели, кого-то вообще выгнали, и полет был успешно завершен. Правда, оставался открытым вопрос с клапаном, из-за внештатного открытия которого в прошлом Антонова погибли Волков, Пацаев и Добровольский. Даже в двадцать первом веке так и не удалось однозначно выяснить точную причину. Но это означает лишь то, что экипаж должен отработать подобную ситуацию еще на тренировках. И, наверное, совсем без скафандров космонавтов все же отправлять нельзя. Пусть будут хоть какие-то, предельно облегченные, способные в случае разгерметизации сохранить космонавтам жизнь минут хотя бы на пять. Погибшим ребятам и такого времени хватило бы.

Зато то, что Комаров летал один, а ведь был запланирован и параллельный пуск еще одного корабля с экипажем из трех человек, получилось без моего участия. Видимо, наверху решили не рисковать.

Меня беспокоило поведение литиевых батарей на станции «Луна-9». Если и на луноходах они поведут себя так же, то есть начнут резко терять заряд через несколько часов после прилунения, то это будет если и не совсем катастрофа, но уж и никакая не великая победа точно.

Телеметрия с «девятки» шла довольно урезанная, температура измерялась только в приборном отсеке. Сколько градусов было конкретно на аккумуляторах, можно было только предполагать. Но раз на процессоре тридцать пять градусов, а это я знал, то, скорее всего, температура окружающей среды градусов двадцать — двадцать пять. И, значит, расположенный через тонкую стенку аккумуляторный отсек не мог быть ни раскаленным, ни замерзшим до глубокого минуса.

В принципе, это мог быть и один паршивый элемент, они все-таки китайские, и иногда выходят из строя даже не в космосе, а и в домашних условиях тоже. Однако все полученные из будущего аккумуляторы тщательно проверяли и при малейших подозрениях откладывали в сторону — пригодятся для наземных испытаний.

На всякий случай Антонов переправил из будущего еще полсотни элементов, из которых после отбора сорок три были признаны безукоризненными. Кроме того, я, пользуясь еще не до конца освоенным запасом по весу, усилил радиационную защиту аккумуляторных отсеков на всех луноходах. И снабдил эти отсеки отдельной дополнительной системой терморегуляции на элементах Пельтье. Но больше я ничего не успевал — осень шестьдесят седьмого года неумолимо приближалась.

Почти всю первую половину лета мне пришлось мотаться между Троицким и подмосковным Калининградом. Хорошо хоть в это время о пробках на МКАДе никто не мог даже помыслить, не то что в них стоять. Дорога занимала меньше часа.

Вообще-то главный Центр управления полетами находился в Крыму, в Евпатории, но я, один раз там побывав, сказал, что в таких условиях обеспечить нормальное управление луноходами трудно. И теперь оборудовал другой ЦУП. резервный, в том самом будущем городе Королеве. Решение о строительстве тут настоящего, полноценного Центра было уже принято, но когда оно начнет выполняться, пока оставалось неясным. Не исключено, что аж в семидесятых годах, как в прошлом Антонова. Ну, а моей задачей было подготовить всего лишь временный центр управления луноходами. Как я в процессе этого ухитрился поругаться не только с партийными властями Калининграда, но даже с министром общего машиностроения Афанасьевым — сам не понимаю. Причем про ссору с министром я узнал только после того, как мне о ней рассказал Зонис. Я же по наивности считал, что у нас была нормальная рабочая беседа, разве что на немного повышенных тонах.

Будучи еще только Антоновым, без раздвоения, я очень не любил работы, которые обязательно должны были завершиться огромным успехом к какой-нибудь знаменательной дате, а в советское время этим грешили постоянно. Практика показывала, что, даже если до эн-летия чего-то или кого-то там охренительного оставалось вполне достаточно времени для нормальной работы плюс небольшой запас, все равно перед датой обязательно начиналась нервотрепка, бардак и, как следствие, работа оказывалась не сданной как положено, а кое-как спихнутой.

В шкуре Скворцова я поначалу придерживался точно таких же взглядов, но по мере возни с луноходами они потихоньку менялись. Действительно, не буду же я возмущаться тем, что полет к Марсу или Венере можно проводить только в точно определенные астрономические сроки, и никак иначе. Поперек законов физики не попрешь.

Так и здесь. Преследуй грядущая лунная эпопея хоть какие-то наушные цели, я бы громче всех возмущался попытками привязать ее к какой-нибудь знаменательной дате. Но ведь цели-то были чисто пропагандистские! Даже если вдруг «Профессор» по какой-либо причине не сможет определить состав душного грунта, то и хрен с ним, я это сделаю за него. В интернете этот состав есть. Антонов уже проверил.

Однако правильная пропаганда — это наука. И раз наука утверждает, что луноходы должны открыть свой лунный цирк шестого, седьмого или на самый крайний слушай восьмого ноября, то, значит, мне остается только принять эти даты как нечто объективное и непреложное. Я и принял. Огромная же разница — закончить работу вовремя потому, что так надо, или надрываться к искусственному сроку только для того, чтобы какой-нибудь чинуша смог красиво отчитаться получил карьерные плюшки.

Работы по развертыванию Центра управления луноходами мы проводили вместе с Сашей Фроловским. Во-первых, потому, что без него они могли затянуться, он уже стал ценным специалистом. В отличие от нас с Антоновым, он в достатке и даже небольшом избытке обладал педантичностью и въедливостью, а это при создании аппаратуры, где надежность стоит на первом месте, очень помогает. Кроме того, тому имелась еще одна причина, о которой Семичастный рассказал мне в конце мая.

— Видишь ли, Вить, — начал он, — твоей персоной никак не могут не заинтересоваться сначала западные аналитики, а потом и разведки. Не исключено, что они уже сподобились.

— Я тоже так думаю, и что из этого следует? Мне теперь ходить только в сопровождении роты охраны?

— Обойдешься. Но вот несколько исказить твою видимую роль не помешает. Ведь как сейчас обстоят дела в «Мечте» для тех, кто в теме? Директор там только для решения организационно-бюрократических вопросов, ну и для мебели. Все направления работ задаешь ты. Так?

— В общем-то да.

— Ну вот, а что, если при более глубоком анализе тут вскроется второй слой? Будто на самом деле ты нечто вроде твоего директора, только при Саше Фроловском. Мол, настоящий технический гений — это он, а ты на самом деле при нем для обеспечения работ, отвлечения внимания, защиты от бюрократов и вообще от трудностей жизни, ну и для надувания щек.

— А Саша согласен? — спросил я и тут же понял, каким будет ответ. Что интересно, не ошибся.

— Он был согласен еще до того, как устроился работать в ФИАН.

— Так он что, с самого начала знал, кто я?

— Нет, но вполне обоснованно подозревал. Основания для подозрений ему предоставил лично я. Потом он их и сам увидел. Ну, а узнал подробности Саша уже от тебя.

— Интересно, а в каком он звании?

Как там твой Экклезиаст говорил — «во многих знаниях многие печали»? Вот ты зря и не печалься. Потому что это еще не конец легенды. Дело в том, что твое знакомство с Брежневым. Косыгиным и Шелепиным не спрячешь. Со мной можно не прятать, при наличии таких знакомых я обязан обратить на тебя внимание по должности. И здесь как раз тот не самый частый случай, когда лучшей маскировкой для правды является она сама. Ты паранормальный целитель, это все объясняет. Но тут можно внести неотличимое от истины дополнение. Ты умеешь повышать не только здоровье пациента, но и его интеллект. Якобы Саша до знакомства с тобой был просто талантливым инженером, а стал гениальным. То, что в последнее время Челомей работает без аварий и очень результативно, тоже ложится в строку. Вот как-то примерно так. И то, что теперь Брежнев. Косыгин и Шелепин иногда демонстрируют повышенную прозорливость, можно при желании объяснить так же.

— И что, теперь все вражеские агенты, толкаясь локтями, будут наперегонки пытаться меня пристрелить?

— Меньше надо читать шпионских романов. Даже попытки вербовки скорее всего начнутся не с тебя, а с твоего ближайшего окружения. Зонису я уже сделал выговор за промах в отношении твоего тестя.

— Так его что, поили забугорные резиденты? Типа «так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел»?

— Нет, пока еще просто дураки. Но надо быть готовым и к тому, что я предположил.

— А Вера…

— Не волнуйся, в группе, где она учится, есть наши сотрудники. И на улице за ней присматривают. Как и за Ниной Александровной. И за Ефремовыми, естественно. Кстати, сейчас прорабатывается еще один слой — что главный в вашей команде паранормалов он, а ты просто способный ученик. Кстати, поговорил бы ты с ним о об этом и о том, что прослушка в его квартире будет не нашей прихотью, а объективной необходимостью.

— Вы что, ее еще до сих пор не поставили?

— Так тебе прямо все возьми и расскажи. Ты же небось ее там регулярно ищешь? Как найдешь, скажи мне. Интересно же.

Мы помолчали.

— Ах, да, — с некоторой задержкой вспомнил я. — Саша мне уже говорил, и я с ним согласился, что нам нужен еще один посвященный — у Пилюгина. А для полного комплекта еще и у Челомея. Тебе он, конечно, об этом тоже доложил.

— Само собой. У Челомея кандидата уже нашли, проверяем. Для Пилюгина готовим сами. Тебе это срочно? В смысле, до завершения первого этапа лунной программы потерпит?

— Да, пожалуй. Все равно за такой короткий срок в курс дела ввести людей будет трудно, но нам с Фроловским придется тратить на это время, которого и так впритык.

В августе мы с Верой съездили в Евпаторию. Я в командировку, а молодая жена меня просто сопровождала, благо у нее каникулы. Естественно, и ее дорога, и проживание шли за наш счет, про совесть я уже упоминал.

Нам с Сашей Фроловским нужно было оборудовать в ЦУПе рабочее место для него. Обеспечивать бесперебойное взаимодействие Центра с двумя бортовыми цифровыми вычислительными машинами лунного модуля, сокращенно БЦВМ, будет он.

Эти БЦВМ на самом деле были одноплатными мини-компьютерами «распберри-пай» с обвесом. И вместо трехсот с чем-то килограммов, как та БЦВМ, что предполагалась по первоначальному проекту, они вместе с герметичным корпусом, радиационной защитой, системой терморегуляции и резервными батареями немного не дотягивали до трех с половиной кило.

И еще один такой же мини-комп стоял в пульте управления и связи, который мы с Сашей смонтировали за неделю.

Море в Евпатории нам с Верой не очень понравилось, хотя, конечно, это было все-таки море, а не речка Пахра. Как это уже начало входить у нее в привычку, Вера опять обгорела, частично облезла и пошла пятнами, но теперь она уже не волновалась, что будто бы стала от этого некрасивой.

В конце августа мы вернулись в Москву.

Глава 5

Тридцатого октября шестьдесят седьмого года ракета-носитель «Протон-К», то есть челомеевская «Ур-500». вывела на околоземную орбиту автоматическую межпланетную станцию «Луна-17». ТАСС сообщил пока только это, не вдаваясь в детали, а именно — что находится на борту этой станции.

Данная «Луна», несмотря на тот же номер, что у ее аналога в прошлом Антонова, от него все же заметно отличалась. В основном из-за доставляемого груза. Наверху в два этажа были укреплены четыре моих лунохода и аккумуляторная база для них.

В полет отправились два «Мальчика», двойка и четверка, как самые лучшие по результатам испытаний. «Профессору» с «Доцентом» замены не было, и они полетели, несмотря на периодические сбои у «Профессора». Третий научный луноход, пока условно названный «Аспирантом», а неофициально — «Двоечником», запускать было бессмысленно из-за необеспеченности научной аппаратурой. Хотя если первая экспедиция кончится неудачей, то и ему придется лететь, а потом на Луне изображать, что он там якобы что-то вдумчиво исследует.

Груз располагался на посадочном модуле в два яруса. Внизу более тяжелые научные луноходы и база, а сверху сравнительно легкие «Мальчики». С боков какое-то подобие закрытого отсека создавали сложенные солнечные батареи станции. Если посадка пройдет хоть и не полностью жестко, но все же не совсем мягко, батареи смогут как-то защитить луноходы от повреждений.

После выхода станции на орбиту я проверил телеметрию луноходов — все было в порядке. Как я считал, больше до самой Луны мне работы не будет (кстати, ошибся — все-таки нашлась), поэтому занялся оборудованием нашей с Верой так называемой комнаты отдыха, хотя на самом деле это были две небольшие комнатки и санузел при них. В идеале, если все пойдет как задумано, нам тут почти безвылазно сидеть двенадцать суток, времени на поездки домой не будет. А уставший и не выспавшийся пилот может оказаться даже хуже, чем вообще никакой.

Спальные места сразу вызвали у меня глубочайшее возмущение. Какой… (цензура) идиот додумался притащить сюда две раскладушки? Как на них можно плодотворно отдохнуть, а? Да еще с молодой женой.

Ясно дело, я сразу, не раскладывая, выставил в коридор эти убогие дюралево-брезентовые изделия, позвонил в институт, и вскоре дядя Миша привез мне два больших и толстых матраса с двумя комплектами постельного белья. Я положил матрасы друг на друга, убедился, что их явно можно будет использовать по прямому назначению, после чего расставил немногочисленную мебель так, чтобы она не мешала ходить и даже, чем черт не шутит, создавала какое-то подобие уюта. Дядя Миша за это время съездил за вешалками для одежды и цветами в горшках на подоконники. В общем, к первому октября, когда станция покинула околоземную орбиту и начала свой путь к Луне, я был полностью готов к трудовым свершениям.

Поздно вечером четвертого ноября в центр управления приехала Вера, а станция вышла на окололунную орбиту, и в ней начала зависать первая БЦВМ. Мы Сашей, который находился в Евпатории, попытались обсудить эту проблему, но получалось не очень. Разговор происходил по телефону, да еще с плоховатой слышимостью. Возможностей передавать изображения не было, и вместо рассматривания скрина экрана мне приходилось с трудом расслышивать, как Фроловский описывает, что происходит на его экране.

Однозначно причину подвисания мы так и не нашли, но решили, что от подключения резервного компа хуже не будет, особенно если разделить функции. На вновь включенный перевели всю телеметрию, а на основном оставили только навигацию и управление двигателями. Вроде система ожила, хотя все равно работала немного медленнее, чем на стенде. Но пытаться сесть уже было можно.

Станция сделала еще три витка вокруг Луны, уточняя место посадки, и на четвертом начала прилунение. До самого конца я не знал, как у них там дела, потому что отвлекать Сашу было нельзя, а по громкой связи транслировали какие- то градусы, метры и секунды, которые мне ничего не говорили.

Наконец зазвонил телефон на столе рядом с моим рабочим местом, а на моем пульте зажглась желтая лампочка.

— Сели почти нормально, только станция упала на бок, — сообщил мне Саша. — Передача с нее уже идет.

— Вижу.

— Удара при посадке не было, так что твои луноходы наверняка целые. Ну все, я иду спать, пока не свалился, почти двое суток за пультом. По мелочам не буди. Теперь ваша с Верой очередь, работайте.

— Веру позовите, — сказал я по громкой связи и уткнулся в окуляры, через которые был виден экран моего мини-компьютера с целью посмотреть, что показывают три камеры, установленные на самой станции.

Одна не показывала вообще ничего — похоже, станция легла именно на тот бок, где стояла камера. Вторая смотрела в небо, зато третья показывала лунный пейзаж и задранную вверх одну из посадочных опор станции. Я прикинул, куда и насколько надо повернуть камеру, быстро набрал команду и нажал большую клавишу с надписью «ввод».

Секунд десять не происходило ничего, а затем картинка на экране изменилась. Правда, луноходы все-таки оказались не в центре, а сбоку, так что потребовалась еще одна коррекция.

Вера была уже рядом и держала в руках очки объемного видения. Это они так назывались, а на самом дере больше походили на часть шлема.

— Как там? — шепотом спросила она.

— Вроде нормально, сейчас пройдут тесты, и сама все увидишь. Все, можешь надевать.

— Сигнал есть, но двойка ничего не видит, у нее голова в корпусе.

Я присмотрелся к своей картинке — той, что шла с камеры станции.

— Голову можешь выдвинуть на треть шеи, ни во что не упрешься. Только сильно ей не верти, в таком положении можно только градусов на тридцать.

— Да помню я, помню.

Верин луноход высунул нос за край корпуса и немного им поводил, как бы принюхиваясь.

— Ты сейчас на самом верху, — объяснил я. — Снизу слева «четверка», под твоими колесами «Профессор»., сзади «доцент» и база.

— Понятно. Мы сильно спешим?

— Вообще не спешим. Хочешь осмотреться?

— Да, и подумать, как теперь вылезать. Минут пять мне хватит.

— Думай хоть полчаса, лишь бы выбралась нормально, ничего не повредив.

Разумеется, на тренировках с макетом станции мы отрабатывали ситуации, похожие на теперешнюю. Вот только тренировки — это одно, а реальная Луна — несколько другое.

Не прошло и десяти минут, как Вера сообщила:

— Ну, начинаю.

Ее тонкие пальцы забегали по клавишам, а сама она что-то потихоньку зашептала. Я. кажется, даже расслышал «ну, маленький, не подведи, я же тебя всегда считала лучшим из всех».

Набор команд ушел к Луне. Я увидел, как луноход-двойка спрятал голову, протянул вниз левый манипулятор и тремя растопыренными пальцами уперся в борт «четверки». Правая же рука схватилась за скобу на корпусе станции. Потом руки напряглись, передняя часть лунохода поднялась, а положение относительно горизонта стало почти прямым. Теперь он держался на двух манипуляторах и правом заднем колесе. Остальные три висели… чуть не сказал в воздухе. В вакууме, в вакууме они висели.

Тем временем луноход сделал рывок сразу и упорным колесом, и обеими руками. Немного замедленный из-за пониженный силы тяжести прыжок — и вот он уже стоит на лунной поверхности, слегка покачиваясь на амортизаторах и выдвигая голову на всю длину шеи.

— У меня получилось, — радостно прошептала Вера.

— А ты что, сомневалась? Еще как получилось, всего одним набором прыгнула, ничего никому не повредив.

Потом я объявил по громкой связи:

— Товарищи! Свершилось — наш советский робот ступил на поверхность Луны. Вывожу трансляцию на телевизор.

Раздались аплодисменты, не занятый делом народ ломанулся к телевизору, а я надел свои стереоскопические очки. Пора было выбираться на волю и луноходу-четверке.

Мой вылез не так красиво, как Верин, я его вытащил тремя наборами. Не хотел рисковать и не хотел затенять триумф молодой жены. Потом мы с Верой, поддерживая манипуляторами, помогли выбраться сначала «Доценту», а потом «Профессору». Их пилотировали ребята из КБ Лавочкина. И, наконец, на поверхность Луны вытащили базу. Первая задача лунной экспедиции была выполнена. Настала очередь второй, самой главной.

«Мальчик-два» подкатился к станции и вытащил из зажимов флаг СССР, пока еще свернутый. Он был устроен наподобие зонтика, то есть должен был развернуться при нажатии кнопки, расположенной в самом низу. Его не требовалось никуда втыкать, снизу уже разложились три лапы. На Луне можно не бояться, что флаг унесет ветром.

Я снимал историческое действо всеми тремя камерами «Мальчика» и еще одной — со станции. Картинка с камеры самого высокого разрешения, помимо видеомагнитофона, шла на телевизор. Ну и, естественно, внутри моего пульта абсолютно все писалось на флешку.

«Мальчики» встали перед развернувшимся флагом и заиграли гимн Советского Союза. Слов, к сожалению, у гимна в данный момент не было, а то бы они еще и спели. И ведь я предлагал написать слова! Уверял, что у меня получится даже лучше, чем то, что было в прошлом Антонова. Я ведь знаю не только рифму «свободный — народный», как автор всех трех одинаковых гимнов, но еще и «любовь — кровь» и даже «ж…а — Европа». Но Алексей Николаевич почему-то моим аргументам не внял.

Если бы трансляция предназначалась только советским людям, то, наверное, играла бы запись из студии. Но Луну сейчас слушали все, кто имел такую возможность, так что пусть буржуи на здоровье наслаждаются звуками нашего гимна, доносящегося с ночного светила.

В зале почему-то стояла мертвая тишина, хотя гимн уже кончился. Решив, что это как-то неправильно, я вполголоса заорал в микрофон:

— Ура, товарищи! Флаг СССР установлен.

— У-уррра-а-а!!! — завопила Вера, да так, что у меня ненадолго заложило уши. Судя по тому, как замотал головой стоящий рядом инженер из НИИАПа. не только у меня. Никакой микрофон для озвучивания такого небольшого зала моей жене не требовался.

По залу разнеслось многоголосое «ура», перешедшее в аплодисменты.

Подождав еще минут пять, я объявил:

— Все, торжественная часть закончена. Начинается работа, просьба соблюдать тишину.

Я за четыре набора объехал лежащую на боку станцию, в целях получить более точное представление о том, как она лежит, и заодно получил данные о состоянии своего «Мальчика». Станция лежала неплохо, то есть не совсем горизонтально, а с небольшим наклоном в сторону посадочных опор. При посадке она, похоже, полностью разбила примерно треть солнечных батарей и одну телекамеру из трех. Но это не страшно, ей и оставшихся батарей должно хватить, а камеры теперь не особо нужны, большие на «Мальчиках» лучше. Главное, передатчик цел, а в крайнем случае его можно запитать и от базы, которая пока полностью исправна. Более того, связь с землей возможна и вовсе без передатчика станции, только ее качество будет гораздо хуже.

«Мальчик-четыре» почти без ущерба для себя перенес полужесткую посадку — на левой солнечной батарее отказали четыре элемента из тридцати пяти. Ничего, жить можно, по солнечным элементам у луноходов тридцатипроцентный запас.

— Как будем ставить станцию на ноги? — спросила Вера.

— Наверное, как на тренировках. Сначала поднимаем со стороны грузовой платформы, чтобы она встала градусов под сорок пять к нормали, а потом тянем за посадочные опоры.

Если бы дело происходило на Земле, то хрен бы луноходики смогли ворочать такую станцию, она весила тонну с хвостиком. Но на Луне сила тяжести в шесть раз меньше, так что должно получиться — зря, что ли, тренировались. Естественно, макет посадочного модуля, с которым проходили тренировки, весил сто восемьдесят кило.

— Товарищи ученые, — предложил я, — настала пора немного поработать физически. Рассматривайте это как выезд на картошку.

— Всегда готовы, — усмехнулся Гарик, старший команды от КБ Лавочкина. — Чай, не в первый раз.

За несколько итераций все луноходы заняли исходные позиции, и мы с Верой начали. То есть взялись манипуляторами за скобы на борту модуля, а потом совместным рывком немного приподняли его. В образовавшуюся щель тут же втиснулся «Доцент», а чуть замешкавшись, с третьего набора — «Профессор».

Мы с Верой отъехали каждый в свою сторону и обозрели результат первого этапа спасательных работ. С моей стороны, пожалуй. «Профессора» можно было подвинуть вперед сантиметров на пятнадцать.

— С моей больше, — добавила Вера.

— Не рискуем. Ученые, вводите пакет.

Управление луноходами имело два уровня — наборы и пакеты. Что такое наборы, я уже рассказал. Ну, а пакет — это совокупность наборов с возможностью выбора, какой когда выполнять. Что-то вроде «выполнять набор номер один, в отрезок времени от стольки-то до стольки-то произвести измерения таких-то параметров. Если полученные данные укладываются в первый диапазон, выполнять набор номер два, если во второй — номер три, а если вообще ни во что не укладываются, то номер четыре».

Так вот, мы с Верой еще немного приподняли станцию, а научные луноходы, как только с их спин снялось давление, подвинулись каждый на пятнадцать сантиметров вперед. Положение станции стало немного ближе к вертикали.

— Все, теперь должно получиться. Пошли тянуть.

Наши «Мальчики» объехали станцию, взялись каждый за свою посадочную опору и потянули их вниз. И, выполняя пакет, прыснули в разные стороны, как только опоры прошли положение неустойчивого равновесия. Чтоб, значит, станция их не придавила, если она по инерции завалится на противоположную сторону. Но обошлось, станция, покачавшись, замерла в вертикальном положении.

— Все, — резюмировал я. — Научные луноходы приступают к исследованиям. «Мальчики» раскрывают солнечные батареи и подзаряжаются, люди пьют чай или кофе.

— Может, некоторые перед кофе целуются? — шепотом спросила Вера.

— Нет, целоваться будем после выполнения третьего этапа и в своей комнате отдыха.

— Тогда мне еще пирожные. Такие, из яиц, беленькие и с хвостиками.

— Нам еще блюдечко бизе, пожалуйста, — попросил я принесшую кофе девушку.

Глава 6

Диктор Левитан сообщил о великой победе советской космонавтики в пять часов вечера шестого ноября, когда луноходы колбасились на ночном светиле уже больше земных суток. До утра седьмого дотянуть не получилось, не дали западные телерадиокомпании.

Целый отдел в комитете мониторил эфир на предмет того, когда же наши идеологические противники решатся во всеуслышание объявить о творящемся на Луне шоу. Надо думать, кому положено в НАСА и тому подобных конторах получили первые сведения вечером пятого, и задержка почти на сутки говорила о том, что значение события там осознали сразу. То есть решение — что и когда объявить по радио и телевидению — явно согласовывалось на достаточно высоком уровне. Жалко, конечно, что буржуины не дотянули до утра седьмого, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя было бы здорово подогнать сообщение к параду или демонстрации, но нельзя же допустить, чтобы советский народ узнал о своем величайшем свершении от вражеских голосов.

В общем, как только где-то на западе первый диктор произнес первые слова про Луну, на Шаболовку пошла отмашка, и пребывающий в полной готовности Левитан начал своим фирменным голосом:

— Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза…

Зато рано утром седьмого к нам в центр управления приехал сам Шелепин в компании самого Семичастного. И, главное, еще и самого Ефремова. Причем они не сразу поперлись к нам с Верой и лавочкинским ребятам, а сначала через девушку, разносящую кофе, бутерброды с икрой и пирожные, поинтересовались, когда у нас будет перерыв минут на двадцать-тридцать.

— Через полчаса, — буркнул я, не снимая шлема и не прекращая натыкивать очередной набор. Мы с Верой потихоньку, не торопясь, гнали свои луноходы к небольшому безымянному кратеру километрах в полутора от места посадки, его фотографии с низкой орбиты чем-то заинтересовали ученых. Научные луноходы подзаряжались после проведения первого этапа исследований. Нештатной просадки батарей пока не наблюдалось ни у кого, и это радовало.

— Давайте мы доведем луноходы до вон того камня, — предложил Гарик, еще непривычный к визитам столь представительного начальства, — тут вроде ровно. А вы идите, неудобно же.

Если бы рядом не было Веры, я бы объяснил, что именно неудобно делать, а так пришлось просто сказать:

— Ладно, передаю управление «четверкой» вам, зовут-то меня одного. Вера остается за старшего. Не торопиться, не рисковать, на рожон не лезть, кратер никуда не убежит. Даже на самом что ни на есть ровном месте разрешаю итерации не более чем по десять метров. Готовы? Перекидываю канал на ваш пульт.

— Поздравляю, — сказал Семичастный, когда мы вчетвером зашли в наши с Верой комнатки отдыха. — И это самое, ты вроде спокойный человек, по пустякам не нервничаешь?

— Хм, — негромко дополнил Шелепин. Наверное, он что-то вспомнил.

— Неприятные новости? — предположил я. — Надеюсь, что не совсем катастрофические. В общем, слушаю.

— Политбюро приняло решение о награждении всех участников программы. Тебе, как ее руководителю, докторская степень без зашиты, по совокупности работ. Ленинская премия и звание героя соцтруда.

— Да, не очень, но не трагично. Премия и степень — это ладно, но без звездочки я бы прекрасно обошелся, у нас в Троицком в парикмахерской очередей не бывает.

— При чем тут это? — удивился Шелепин.

— Герои Советского Союза, Герои социалистического труда и полные кавалеры ордена Славы во многих местах, в том числе и в парикмахерских, обслуживаются бесплатно.

— Ну что я говорил? — ухмыльнулся Семичастный. — Так и есть, отмочил. Ничего, примешь звезду и даже иногда носить ее будешь, не надорвешься. Но это еще не все. Разумеется, награждаешься не один ты, но только твое награждение будет открытым. А потом ты выступишь в программе Ивана Антоновича как главный конструктор луноходов.

— Но почему я-то? Тот же Глушко, как и покойный Королев, сильно обижается на власть за отсутствие вполне заслуженной славы. А у меня и с заслуженностью так себе, и слава мне нужна даже меньше, чем собаке пятая нога. И так в Троицком на улице узнают.

— Ну, во-первых, это будет тонкий намек. Мол, не надо попусту обижаться, тогда и со славой станет получше. А во-вторых, такое решение принято в интересах легенды. Ни один серьезный аналитик не поверит, что советское руководство ни с того ни с сего взяло и рассекретило одного из ведущих разработчиков космической программы. То, что электроника на «Луне» и луноходах опережает достигнутый ими уровень, на западе уже поняли. И поверить в то, что одного из настоящих авторов этого опережения выпустили красоваться на публику, там ни за что не смогут. По крайней мере, в обозримые сроки.

— А, ну теперь все понятно, а то я уже прикидывал, не пора ли начинать волноваться. Можно успокоиться.

— И это будет несколько преждевременно, — вступил в беседу до того скромно стоящий в сторонке Ефремов. — Мы здесь люди не такие уж молодые, в лучшем случае сможем только подготовить почву для грядущих преобразований общества. Осуществлять их придется вашему поколению. И лично вам, как инициатору. Готовьтесь начать заочную учебу в Высшей партийной школе, чтобы в уже в шестьдесят восьмом году стать кандидатом в члены ЦК.

— Без вас я туда не пойду.

— И снова я оказался прав! — уже в голос захохотал Семичастный. — Увы, Иван Антонович, вам не отвертеться, так что тоже готовьтесь.

— Что там? — спросила Вера, когда я вернулся на свое рабочее место.

— А, ерунда, опять премию дали, потом расскажу в подробностях. И нас сейчас Иван Антонович придет снимать для своей программы.

— Неужели по телевизору покажут?

— Конечно, но тебя — только в шлеме. Чтобы к тебе потом поклонники на улице не приставали.

— А поклонницам к тебе, значит, можно?

— Я человек простой и не очень воспитанный, поэтому посылать их буду сразу, а ты у нас натура тонкая и сострадательная. Дай-ка лучше я посмотрю, куда вы тут без меня доехали. Луноход-то мне не поломали?

Кратер был небольшой, метров семьдесят в диаметре, но довольно глубокий и с почти отвесными краями. Мы с Верой его объехали и убедились, что участка, где можно хоть с какой-то вероятностью успеха спуститься вниз и, главное, потом вылезти обратно, просто нет. Правда, в одном месте у нас с Верой все-таки возникли подозрения, что при каких-то условиях тут будет возможен не только спуск (свалиться вниз вообще-то нетрудно), но и подъем обратно. Однако камеры луноходов находились слишком низко, чтобы уверенно рассмотреть картину за гребнем склона кратера.

— Эх, — вздохнул я, — нам бы еще полметра высоты. Даже, наверное, сорока сантиметров хватит. Кто же знал, что на Луну надо брать с собой стремянку? Прямо хоть наваливай кучу из камней, чтобы потом на нее взобраться.

— А давай я на тебя залезу? — предложила Вера. — «Мальчики» как раз сорок пять сантиметров в холке. Может, чего и увижу.

— Сможешь? Мы же такое не тренировали.

— Ничего, попробуем. Вряд ли что-нибудь сломаем, я осторожно.

С первого раза у Веры не получилось. «Мальчик-два» свалился со спины моей «четверки» и упал на бок, но вернулся в нормальное положение сам, без моей помощи.

— Ничего себе не сломала?

— Нет, конечно, тут тяжести-то тьфу, и все. Сейчас еще разок попробую, я, кажется, поняла, что делала не так.

Со второго раза «двойка» все-таки взгромоздилась на спину «четверки» и завертела головой, осматриваясь. Я подключился к ее камерам.

— Кажется, вон там вроде можно, но надо сдвинуться метров на семь вперед-вправо, чтобы получше рассмотреть. Будешь слезать или так на мне и поедешь?

— Если не станешь переходить в галоп, то лучше на тебе, на самом краю снова взбираться будет опасно.

Я ввел набор на очень осторожное перемещение, а Вера вцепилась манипуляторами мне в бока. Сменившиеся картинки показали нам, что наездник не свалился со своего коня, а за гребнем стало хоть что-то видно.

— Наверное, можно будет попробовать, но не сейчас, — резюмировал я. — Скорее всего, даже не в этой экспедиции, а в следующей. Или, может, Земля сможет прислать нам моток веревки. А так слишком опасно.

Отчет обо всем этом был отправлен Келдышу, и минут через сорок пришел ответ. Нас просили еще раз объехать вокруг кратера и собрать камни, уделяя особое внимание тем, которые хоть чем-то отличаются от обычных лунных, коих мы уже видели немало. За время ожидания ответа наши луноходы раскрыли солнечные батареи и слегка подзарядились.

Необычный камень нашелся всего один, и отыскала его Вера.

— Вить, смотри!

«Двойка» показала зажатый в трехпалой клешне манипулятора булыжник размером с крупное яблоко.

— Видишь, как блестит на изломе?

— Да, похоже, это обломок какого-то инопланетного металлического метеорита. Скорее всего, того, в результате падения которого и получился этот кратер. Как ты его углядела-то?

— Он на солнце под определенным углом поблескивал, я его заметила еще при вводе предыдущего набора.

На всякий случай мы накидали в корзинки на загривках луноходов еще по нескольку камней и покатили обратно. Так как путь был уже знаком, мы ехали по собственным следам и могли особо не осторожничать, то доехали быстро, за полчаса с минутами.

Следующие сутки работал в основном «Профессор». Мы с Верой отдохнули, убедились, что матрасы очень удобные и не скрипят, а с утра восьмого ноября снова начали трудовую деятельность.

Первым делом наши луноходы по очереди поздравили всех с пятидесятилетием Великой Октябрьской Социалистической Революции. Сначала весь советский народ, потом партию и правительство, затем своих конструкторов, а под конец «Доцента» с «Профессором» и друг друга.

— Вить, а почему сегодня? — тихо спросила Вера. — Праздник же был вчера.

— Если материала много, его нельзя вываливать одной кучей, — объяснил я. — Вчера и кадров с высадки было достаточно, а мы ведь еще и установку флага показали. К тому же в Москве парад, демонстрация, потом Брежнев выступал, за ним Шелепин, а народ уже начинал праздновать. Оно нам надо, чтобы на наши луноходы смотрели с пьяных глаз? Зато сегодня все более или менее протрезвели, и вот им свежая порция зрелищ. Давай, одевай шлем, у нас тоже сейчас демонстрация будет. Пошли за транспарантами.

На самом деле тут сказалось еще одно обстоятельство. Ведь Кларк писал именно про восьмое число, и я не хотел давать повод для упреков в неточности предсказания. Все-таки это фантаст, каких мало, Антонов в свое время им зачитывался.

Все необходимое для демонстрации при посадке уцелело, и вскоре луноходы выстроились в праздничную колонну. Верин «Мальчик-два» с небольшим красным флажком встал первым. За ним пристроился «Доцент», следующим был «Профессор». Замыкал колонну «Мальчик-четыре» с транспарантом «Слава КПСС». Научные луноходы ничего не несли — потому как, подобно многим ученым на Земле, они были безрукими. Вся эта кодла три раза объехала вокруг флага, после чего пленка с видеозаписью была вручена дежурному курьеру, который повез ее в телецентр. Музыка и комментарии будут наложены уже там.

Ну, а наши «Мальчики» направились в противоположную от недавно исследованного кратера сторону. Как скажут телезрителям — с целью исследования местности и поиска места для строительства лунной базы. На самом деле задачи пока были несколько скромнее. Мы хотели подняться на холм, с него снимки лунного лагеря должны получиться достаточно красивыми. И посмотреть, что за холмом. Судя по снимкам с орбиты, там было ровное место. Так вот, требовалось уточнить, насколько оно ровное и как далеко простирается. То есть пригодно ли оно для установления рекорда скорости езды по Луне или придется продолжать поиски.

Место оказалось отличным. Мы обмерили его при помощи лазерных дальномеров и убедились, что тут вполне поместится замкнутый километровый маршрут.

Этот самый маршрут мы с Верой объехали три раза, попутно убрав с трассы несколько булыжников, могущих помешать во время рекордного заезда. Потом вместе составили длинный, почти на пределе набор из ста двадцати шести команд, и «Мальчик-два». выполнив его, без остановок проехал километр и вернулся к месту старта. Пока с небольшой скоростью, порядка трех километров в час — мы проверили адекватность набора дорожной обстановке. На маршруте луноход не управлялся извне. Он последовательно выполнял введенные команды, и вмешаться в этот процесс мог только его собственный ходовой контроллер, если ситуация покажется ему опасной.

Просмотрев записи пробного заезда, мы с женой пришли к выводу, что можно ехать по-настоящему. Вера перекинула мне набор команд, я почти до предела увеличил в нем скорости на отрезках, после чего оба лунохода раскинули солнечные батареи и замерли — перед рекордом следовало подкрепиться. Нам тоже, поэтому мы сняли шлемы и отправились в наши комнатки отдыха, куда должны были принести обед на двоих.

Потом был краткий послеобеденный сон, и, наконец, мы вернулись на свои рабочие места и приступили к установлению рекорда. Ехать должен был «Мальчик-четыре» — Вере своего было жалко, все-таки это довольно опасное дело.

Я в последний раз запустил тесты, убедился, что все в порядке, и нажал клавишу «ввод». Луноход рванулся вперед. Его максимальная конструктивная скорость составляла двадцать пять километров в час.

Еще на стадии эскизного проектирования Шелепин допытывался у меня, зачем я хочу ставить столь мощные моторы, по предварительным расчетам хватит и вдесятеро менее мощных. И спрашивал, на кой хрен на черно-белой Луне нужны цветные камеры.

— Ну, во-первых, если приглядеться, то видно, что Луна тоже хоть и совсем немного, но цветная, — ответил тогда я. — Но это ладно, а Земля, видимая с Луны — она что, тоже черно-белая? Никаких надписей и рисунков на луноходах не будет? И, наконец, самое главное. Флаг СССР — он какого цвета?

Вопрос с камерами тогда был закрыт. Ну, а после просмотра видео с рекордного заезда и про мощность моторов станет понятно.

Луноход мчался, периодически взлетая верх на неровностях — сказывалась малая сила тяжести. При этом он пылил, как грузовик на сухой деревенской грунтовке. Правда, пыль оседала куда быстрее, чем на Земле.

На особо высоких прыжках Вера вцеплялась мне в локоть и тихонько ойкала — действительно, был риск перевернуться. Однако обошлось.

— Очко! — восхищенно сказал Гарик. — Тютелька в тютельку.

— Что? — не поняла Вера.

— Средняя скорость на маршруте двадцать один километр в час, — перевел я для наивной и неискушенной в карточных играх девушки.

Глава 7

Только девятого ноября у меня появилось время посмотреть записи всех программ телевидения, посвященных лунной эпопее, и почитать газеты. И поинтересоваться, как вообще народ воспринял весь этот цирк.

Оказалось, что с восторгом, соизмеримым с тем, что был после полета Гагарина. Всю первую половину дня восьмого числа, когда шли лунные сюжеты, на улицах Москвы было пусто — все прилипли к телевизорам. У кого их не было, шли к соседям или в специальные комнаты при ЖЭКах, где заранее установили ящики, причем в большинстве цветные. Руководство явно приняло к сведению мои слова о важности телевидения в идеологической борьбе.

Потом я почитал «Правду» и «Известия», но ничего нового там не обнаружил. Сам же принимал участие в предварительном согласовании материалов, так что удивляться тут было нечему.

Зато вечером мне принесли «Нью-Йорк таймс» с большой статьей про наши луноходы. Статья оказалась очень интересной.

Автор приложил немалые усилия, чтобы казаться объективным, поэтому он начал с признания того, что наша программа является большим шагом вперед в деле освоения космоса. Отдал должное советскому руководству, которое заявило, что научные данные, полученные на Луне, никто засекречивать не собирается, они будут предоставлены всему человечеству на безвозмездной основе. И подтвердил, что результаты, полученные «Доцентом» и «Профессором», имеют огромное научное значение. Но потом он пустился в рассуждения о том, что высадка на Луну автоматов — это гораздо более простая задача, чем высадка человека. Во-первых, им не нужна система жизнеобеспечения, поэтому посадочный вес будет меньше. Во-вторых, их не нужно возвращать, в силу чего русским хватило всего двадцати тонн, выведенных на околоземную орбиту, в то время как для полета человеческого экипажа потребуется раз в пять больше, а ракеты такой мощности есть только у Америки. Наконец, допустимый риск для роботов гораздо выше, чем для человека. Все это сильно удешевляет программу, поэтому неудивительно, что небогатые русские выбрали именно ее. Однако Соединенные Штаты могут позволить себе гораздо больше, поэтому не собираются отказываться от своей лунной программы.

Неплохо, признал я. Вот только, наверное, скоро будут заданы примерно такие вопросы. Почему тогда в Америке уже погибли три астронавта, а русские роботы, хоть допустимый риск для них выше, пока все целехоньки? И вообще, за чей счет банкет? Если роботы уже получили результаты и даже воткнули в Луну свой красный флаг, то не слишком ли дорого платить двадцать пять миллиардов долларов только за то, чтобы под номером два на Луне появился еще и американский звездно-полосатый?

Тем более что Брежнев скоро выступит с инициативой об объединении усилий в освоении Солнечной системы. Мол, это поможет либо за те же деньги достичь куда более серьезных результатов, либо, как минимум, получить те же результаты с серьезной экономией средств для каждой страны-участника.

Ну, а если с сияющих высот земной политики спуститься на Луну, то я вынужден признать, что рекорд не прошел для моей «четверки» даром. У нее начал греться двигатель правого переднего колеса. Пока еще не очень сильно, температура держалась градусов на семь-восемь выше, чем на трех остальных, но это явление потихоньку прогрессировало. Поначалу разница была меньше пяти градусов. Теперь, чтобы не напрягать больной двигатель, мой «Мальчик» ездил совсем медленно, порядка двух километров в час. Если потребуется куда-то спешить, мотор можно будет вообще отключить, но это процесс одноразовый — обратно подключить уже не получится.

За всю следующую неделю «Мальчики» не так уж часто занимались полезными для науки делами. Они расколотили привезенный с окрестностей кратера булыжник на несколько частей и время от времени засовывали их под хвост «Профессору» для исследований. «Доцент» пока обходился обычными, не столь интересными лунными камнями. Зато кратерный образец вызвал настолько большой интерес, что к нам приехал сам Келдыш, и ему долго показывали все отснятые в районе кратера кадры.

— Нужна следующая экспедиция, и побыстрее, — резюмировал он, уезжая. — Или, может, все-таки попробуете спуститься в кратер сейчас?

— А смысл? «Мальчик» исследовательской аппаратуры не имеет, и выбраться из кратера без веревки, да еще с образцами, он точно не сможет. «Профессор» и так еле жив, сбоит через раз, вручную приходится перезапускать, и что с ним будет после того, как он проедет полтора километра и свалится вниз, я не знаю, но думаю, что ничего хорошего. Скорее всего, попусту угробим два лунохода. И, главное, кратер-то никуда убегать вроде не собирается. Опять же американцы прилетят на Луну никак не раньше, чем через год, так что и воровать ценные камни там пока некому. Надо готовить специальную экспедицию, поспешность нужна только при ловле блох. И. кстати. Академия Наук по-прежнему регулярно срывает сроки поставок аппаратуры для третьего научного лунохода. «Аспиранта». А ведь уже почти готово еще одно такое же шасси. Чем его набивать будем?

Келдыш пообещал ускорить все, что от него зависит, и отбыл.

Мы же начали готовиться к ночевке, которая на самом деле будет больше похоже на зимнюю спячку, ведь лунная ночь длится две недели. Все луноходы под завязку зарядили свои батареи, база тоже, и вскоре с посадочного модуля можно было отснять красивую картину — крест из четырех луноходов, в середине квадратная база, и все это отбрасывает длинные тени в лучах опустившего к самому горизонту Солнца.

Когда наступила лунная ночь, мы с Верой вернулись в Троицкое. По поводу нашего приезда и вообще недавних достижений советской науки был устроен небольшой праздник, после которого Вера мне сказала:

— Знаешь, а ты ведь, похоже, не зря старался там, на матрасах. Кажется, у нас будет ребенок.

— Как ты это можешь чувствовать всего через неделю?

— Не знаю, но как-то чувствую.

— Ну-ка, дай мне руки.

— А почему не живот? Он же там.

— Я так привык, по-другому не умею. Хм, а ведь действительно… точно сказать не могу, сам пока еще ни разу не беременел, но, похоже, действительно что-то есть. Ну и замечательно! Ты как раз успеешь сдать сессию, а потом спокойно уйдешь в академический отпуск. Только, может, тебе пока прекратить пилотирование лунохода? Начало беременности самое опасное, а Гарик с Васей как-нибудь справятся. А то вдруг ты там разволнуешься до выкидыша.

— Во-первых, я тогда дома буду волноваться гораздо больше, вдруг они там сломают моего «Мальчика»! А во-вторых, сам же меня учил аутотреннингу. В общем, никуда я от своего луноходика не уйду, пока он живой.

— Так ведь он все равно рассчитан максимум на четверо лунных суток. Потом — самоликвидация.

— Жалко, но что ж поделаешь? Он сам это знает и не против такой судьбы.

В первую неделю лунной ночи я больше времени проводил в Москве, чем на работе. Сначала было награждение с последующим банкетом в Колонном зале, во время которого мне надоело отвечать любопытствующим, почему я не пью. Кажется, они решили, что это последствие каких-то космических исследований. Потом был официальный визит в ФИАН, тоже завершившийся пьянкой, но там меня ни о чем не спрашивали, потому что все необходимое заранее рассказали сотрудники лаборатории Якова Наумовича.

Затем начались многочисленные визиты в телецентр на Шаболовке. Я принимал участие в программе Ефремова, выступал вместе с Келдышем и сам по себе.

Один раз даже пришлось съездить в Останкино — башня была еще не совсем достроена, но уже сдана к годовщине революции, и мое появление якобы должно было доказать, что тут все прекрасно.

Ну и, разумеется, не обошлось без посещения косыгинской дачи, где уже стоял новый каменный дом, и дома номер двадцать шесть по Кутузовскому проспекту. К нашему с Верой приезду там даже накрыли праздничный стол.

К Вере сразу прилипла четырнадцатилетняя внучка Брежнева, Вика, а меня хозяин зазвал в кабинет, где объявил:

— Партия в тебе не ошиблась, практически авансом инициировав присуждение степени, премии и награждение. Первый этап лунной экспедиции прошел с блеском. Мне уже доложили, что ты собираешься учиться в ВПШ. Правильное решение, я от тебя другого и не ждал. Если понадобится помощь, обращайся без всякого стеснения. Поможем.

То есть Ильич мне намекал, что я могу не больно-то надрываться на учебе, оценки один черт будут, причем не двойки и не тройки.

— Спасибо за доверие, Леонид Ильич! Приложу все силы, чтобы его достойно оправдать.

Или, если перевести на нормальный русский, я пообещал Лене особо не наглеть и придерживаться в рамках хотя бы минимальных приличий.

Когда мы с Верой вернулись в центр управления, то увидели, что лунная ночь все-таки сказалась на нашей электронно-механической компании. Во-первых, у всех без исключения, в том числе и у базы, емкость аккумуляторов упала процентов на десять-пятнадцать. А во-вторых, поврежденный передний двигатель «четверки» вообще замкнул накоротко, его пришлось отключить. Да и работающих элементов на солнечных батареях у моего лунохода оставалось чуть больше половины.

«Профессор» тоже повел себя как почтенный ученый весьма и весьма преклонных лет, то есть окончательно впал в маразм. Кое-как ездить он еще мог, а вот проводить хоть какие-то исследования — уже нет.

«Доцент» оставался практически исправным, и «Мальчик-два» тоже. В общем, вся команда была готова к дальнейшим подвигам на ниве пиара, поэтому новый лунный день начался с хорового исполнения песни «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля».

В общем, второй день почти до самого лунного вечера шел, как задумывалось. «Мальчики» веселили советский народ и часть прогрессивного человечества. «Доцент» что-то там потихоньку исследовал, а «Профессор» потерянно слонялся по лагерю с таким видом, будто и он занят чем-то полезным для науки. Однако за двое суток до окончания лунного дня в центр управления явился Келдыш.

— Принято решение о форсированной подготовке второй лунной экспедиции, — сообщил он мне. — Старт ориентировочно в конце декабря. Главная задача — исследование кратера, уже полученные результаты чрезвычайно интересны. Сделайте, пожалуйста, все, что от вас зависит, чтобы этот полет состоялся и увенчался успехом. И на Земле, и на Луне.

Ну, на Земле-то более или менее ясно, что надо будет сделать. А на Луне? Наверное, лучше загнать все луноходы в спячку. Пусть днем они только подзаряжают батареи и отправляют короткие сообщения о своем состоянии, но больше ничего не делают и никуда не ездят. Тогда есть вероятность, что они все-таки дождутся прилета своих собратьев с Земли. Хотя, пожалуй, кое-что можно сделать и сейчас, а именно — наделать побольше снимков того участка, на котором теоретически можно съехать в кратер, а потом выехать обратно. Чтобы на Земле можно было составить более подробный план спуска.

Мы с Верой поехали потихоньку, чтобы зря не нагружать мой и без того охромевший на одно колесо луноход, поэтому дорога заняла часа два.

— Подставляй спину, — сказала Вера, — как тогда, заберусь здесь, а потом ты подъедешь поближе.

Вот только как раньше у нас, к сожалению, не получилось.

Верин луноход взгромоздился на спину моему с первого раза, я ввел набор и стал ждать, когда появится картинка после его завершения. Она и появилась, но совсем не такая, как ожидалось. Горизонт был завален, то есть «Мальчик-четыре» лежал почти на боку, упираясь в лунный грунт манипуляторами. А гребень склона кратера исчез, и на месте выступа, ранее заслонявшего нам часть вида, медленно оседала лунная пыль. Теперь кратер был виден почти весь. Почти в центре — куча камней, которой раньше не было, а в ней — «Мальчик-два» вверх колесами.

Я прокрутил запись и понял, что случилось. Обвалился кусок гребня. Из-за более чем двухсекундной задержки прохождения сигнала туда и обратно я не только не мог ничего сделать, но и заметить тоже ничего не успевал. Но зато успел ходовой контроллер «четверки». Почувствовав резкое изменение своего пространственного положения, он, не ожидая команд, сделал то, что полагалось по зашитой в память программе — уперся растопыренными манипуляторами в грунт. Это его и спасло. А Вериному луноходу упираться было некуда, и теперь он валялся на дне кратера.

— Вить, я ничего не вижу, — зашептала Вера. — И у меня что-то с руками…

Я схватил ее за запястья, но тут же понял, что она говорила о луноходе. На ее пульте ярко горела красная лампочка, что означало — давление в гидросистеме упало ниже минимального допустимого.

— Переключаю на себя, — сказал я, — Снимай шлем, иди в наши комнатки, я скоро подойду.

— Что… все? — потерянно прошептала Вера.

— Да. Иди, дорогая.

И рявкнул по громкой связи:

— Вася, Гарик, проводите!

Сам же попытался оценить, что там с «двойкой».

Увы, картина была совершенно безрадостной. Сигнал не шел ни от одной из камер — наверное, при падении луноход свернул шею. Давления в гидросистеме вообще нет, то есть где-то не просто утечка, а здоровая дыра. Заряда осталось тридцать процентов, и он продолжает падать. Только передатчик с процессором уцелели, отчего я продолжаю получать сведения.

Ситуация была совершенно безнадежной. Но, прежде чем подать сигнал о самоликвидации, я переключился на свой луноход и поточнее сфокусировал его камеры на уже почти погибшем собрате. Пусть последние секунды короткой, но очень насыщенной жизни «Мальчика-два» будут достойно запечатлены для истории.

Все, возвращаюсь к «двойке». Набор кода, клавиша «ввод». Короткий писк пульта, и на Луне стало одним погибшим роботом больше. На картинках с моего лунохода видно, как из щелей в корпусе «двойки» ударили струи дыма. На пульте управления «2» замигало табло «потеря связи», и я его выключил. Потом аккуратно отодвинул свой луноход от края осыпи. Все, можно ехать домой, в лагерь, но с этим справятся и Вася с Гариком, а мне надо идти успокаивать жену, а то ведь как бы чего не вышло. Да и у самого, честно говоря, на душе довольно погано.

Глава 8

Еще когда я сразу после гибели «двойки» вытирал слезы Вере, мне пришло в голову, что она ведь не одна такая. Даже в Центре управления многие относились к луноходам хоть и не как к живым существам, но уж и не как к программируемым самоходным игрушкам. Ближайшими аналогами, как ни странно, были роботы из сборника Азимова «Я, робот». Книгу перевели на русский язык недавно, и она пользовалась популярностью. А так как в Центре мне делать было в общем-то нечего, все оставшиеся луноходы уткнулись в базу и впали в спячку, я позвонил Брежневу, сообщил о произошедшем на Луне и сказал, что у меня есть мысли о том, как это правильно подать в средствах массовой информации.

— Уж не «двойка» ли в ту яму упала? — спросил Брежнев.

— Да.

— Тогда тебе надо подумать еще и о том, как эту новость подать у меня дома. Вика реветь будет, хоть и почти взрослая. Она нам с Викторией Петровной все уши прожужжала, не отрываясь от телевизора. «Мальчик-два» такой, «Мальчик-два» этакий, а как его наградят, когда он домой вернется? Тьфу! Даже неудобно было говорить, что он там и останется, а тут вообще вон оно как получилось. В общем, езжай к Демичеву и объясни ему, что ты хочешь, я сейчас позвоню. А вечером — к нам. Вике расскажешь, чтобы она от тебя все услышала, а не от телевизора. Ну, а пока не откладывай, двигай на Старую площадь.

Поначалу Демичев не оценил моей идеи относительно некролога о героически погибшем луноходе, несмотря на недавний звонок Брежнева.

— Это же просто механизм с руками! — начал было возражать Демичев.

— Спорить не буду, но позволю себе уточнить, что этот, как вы его назвали, «механизм» уже сделал для пропаганды советского образа жизни больше, чем весь идеологический отдел ЦК.

— Что вы себе позволяете?!

— Говорить правду. Или здесь для нее не место? Тогда я сегодня же вечером сообщу Леониду Ильичу, что он ошибся, направив меня сюда.

— С-слушаю, — процедил Демичев, сразу сбавив накал.

— Так вот, какие мысли еще три недели назад посещали простого советского человека, увидевшего плакат «Слава КПСС»? В лучшем случае никакие, он смотрел, но в мозгу чаше всего ничего не откладывалось. А в худшем — начинало копиться раздражение. И что теперь? Видя этот лозунг, люди вспоминают луноходик с транспарантом и улыбаются. Еще один пример. Недавно тут по телевизору выступала какая-то харя поперек себя шире, в экран еле влезшая, насчет того, что, мол, наша цель — коммунизм. Рассказать, как на это народ по кухням реагировал? Цензурных комментариев было мало, а основной смысл — «да у вас по закрытым дачам и так давно полный, мля, коммунизм»! А когда то же самое говорит луноход с Луны, после опасной экспедиции, в которой он получил тяжелую травму правого переднего колеса, но остался в строю, реакция совсем другая. Надо же, и эти в коммунизм хотят! Может, действительно возьмем? Ведь стараются же!

— Да я вас не про достижения луноходов просил рассказывать! А про ваши предложения.

— Повторяю еще раз. Нужен некролог в «Правде». Пусть оформленный не совсем так, как на человека, но все равно на первой странице. Вот текст. Вот фото погибшего. Траурная рамка, как видите, совсем тоненькая, но убирать ее не надо, как и наклонную полосу в правом углу.

Это был фотомонтаж, подходящего по всем параметрам снимка не нашлось. «Двойка» с красным галстуком на шее вскинула манипулятор в пионерском салюте, это фото было сделано в актовом зале. И при помощи фотошопа вставлено в лунный пейзаж с Землей на заднем плане. Тень я рисовал сам, вроде получилось неплохо.

— Но у центральных газет нет цветной печати! — не унимался Демичев.

— И что, идеологический отдел считает нормальным, когда главная партийная газета не способна отобразить достижения советского народа в цвете? Мне это странно слышать. Но раз вопреки здравому смыслу и решениям октябрьского пленума оно все же так, печатайте в черно-белом варианте, а потом в цвете — в каком-нибудь «Огоньке». В «Технике молодежи» тоже, обязательно. И поймите — это никакие не примитивные механизмы. У них есть искусственный интеллект, правда, пока довольно ограниченный, но у многих членов партии естественный и то хуже. Есть даже эмоции. И есть вера в светлое будущее, я ее сам программировал. Когда во имя означенного будущего гибнет робот — это трагедия. Пусть и не столь сильная, как при гибели человека, но уж всяко сильнее, чем при поломке мясорубки или пылесоса.

— Думаешь, поверит? — усомнился Антонов, внимательно слушавший нашу беседу. — У него же техническое образование, он Менделеевку закончил.

— Ерунда, когда это было. Да и не читали ему там ничего по электронике, а вот Азимова он, может, и читал. А если нет, то теперь уж точно прочтет. Слушай дальше.

— Э… не знал, — растерялся Демичев. — Мне почему-то не докладывали. Простите, а когда вы собираетесь к Леониду Ильичу?

— Вечером, часов в девять.

— Можете перед визитом заехать в редакцию и посмотреть гранки, они наверняка уже будут готовы.

Я ответил не сразу, потому что как раз в это время перевоплощался в Антонова. Он попросил дать ему испытать один новый прием воздействия, который недавно придумал, но еще не применял.

— Нет, — холодно заявил Антонов. — Не вижу смысла. Если уж не верить главному идеологу, то кому тогда?

А я с интересом смотрел на ежившегося под взглядом моего духовного брата Демичева. Помирать он явно не собирался, но ему было очень страшно. Аж побледнел бедный, и пот на лбу выступил. Наверное, причину такого немотивированного ужаса он потом придумает сам.

Антонов встал и направился к выходу из кабинета. В приемную вышел уже я, Скворцов.

— Здорово у тебя получилось, — заметил я своему духовному брату. — Научишь?

— Как будешь в двадцать первом веке, так и напомни. Конечно, научу. Тут никакого кода доступа не нужно, но действует только в упор. Расстояние я пока не уточнял, но оно небольшое. До Демичева еле дотянулся.

— Хорошо, а почему ты выбрал именно его? Чем он перед тобой провинился?

— Вот нечего было к Ефремову приставать со всякими дурацкими памятниками, — мстительно сказал Антонов.

А тем временем в «Мечту» прибыло шасси пятого медийного лунохода. «Единицу» отправлять на Луну было опасно, она порядком износилась за время испытаний. «Тройке» заменили ходовой контроллер, и теперь она нареканий не вызывала. «Аспиранта» наконец-то набили исследовательской аппаратурой, причем привязанной именно к программе изучения кратера. Кроме того, на его корпусе появились проушины для крепления тросов, а «Мальчики», кроме них, обзавелись лебедками спереди, как у джипов. Вере за оставшиеся до отлета две недели предстояло обкатать «пятерку» и научиться пользоваться лебедкой. Так что она вставала в половине пятого утра, бежала в институт, а потом дядя Миша вез ее в МГУ. Вернувшись оттуда, она снова до восьми вечера возилась со своим новым луноходом. В девять тридцать донельзя уставшая Вера валилась спать. Причем, что меня удивило, такой режим дня на ее здоровье никак не сказался, хотя я был готов в любой момент применить свои способности. Однако не пришлось.

Во вторую экспедицию отправлялись всего три лунохода — «тройка», «пятерка» и «Аспирант». Плюс вторая база и мощная лебедка на колесах. Из-за спешки оборудовать ее двигателями и ходовой электроникой мы не успели, так что луноходам придется буксировать ее к месту работы.

— Ничего, дотащим, — успокоила меня Вера. — Даже одна моя «пятерка» справится.

Из всей этой партии только «Мальчики» имели литиевые аккумуляторы. Я их предпочел не столько из-за экономии веса, она получалась незначительной, сколько из-за в пять раз большего, чем у серебряно-цинковых, количества циклов заряд-разряд. Однако для базы и «Аспиранта» это было не очень критично, зато Антонов просто не успевал за обозначенные сроки перекинуть в прошлое нужное количество литиевых банок. Поэтому малоподвижный «Аспирант» и вовсе неподвижная вторая база комплектовались местными серебряно-цинковыми аккумуляторами. Заодно и сравним их в условиях реальной Луны, такая информация лишней не будет.

Пока весь наш институт в едином порыве пытался успеть к назначенной дате запуска и при этом не напортачить, в верхах происходила какая-то подковерная возня. Похоже, команда Косыгина — Брежнева — Шелепина пыталась переиграть последнюю силу, способную ей противостоять — военно-промышленный комплекс в союзе с высшим генералитетом. Вроде там не наблюдалось особо весомых фигур, самым влиятельным был Устинов, но они давили массой. И, кроме того, единством.

Со мной никто не обсуждал этого вопроса, поэтому я мог представить себе перипетии борьбы только по запросам на подборки в интернете, исходящие от Косыгина и Семичастного. Ну и путем самостоятельного анализа того, что мне все-таки становилось известно.

То есть с моей колокольни ситуация выглядела так.

Летом уходящего года у нас, как и в антоновском прошлом, началась арабо-израильская война. Но не совсем так, как тогда.

Рано утром четвертого июня арабы перешли в наступление. В той истории они тоже хотели, но не смогли. По слухам, им запретил лично Брежнев. Впрочем, многие придерживались той точки зрения, что им помешал самый обычный бардак, цветший там куда более пышным цветом, чем в Советском Союзе. Однако теперь никаких запретов, похоже, не было, и арабы рванули в атаку. И, естественно, тут же огребли, потому что бардак-то никуда не делся.

Дело в том, что оборона в общем-то является куда более простым действием, чем наступление. И армии, умеющей только наступать, но не умеющей обороняться, в природе не бывает, что бы там не пытался доказать Резун-Суворов.

То, что арабы не могут толком обороняться, они доказали в той истории. А в этой подтвердили, что, ясное дело, и наступать они тоже не могут, причем подтверждение у них вышло на редкость убедительным.

Разгром был страшный. И прошедшую войну называли не шестидневной, а пятидневной. Причем в нашей прессе почти не было наездов на «агрессивную израильскую военщину» — напали-то первыми арабы. А воевали они, между прочим, нашим оружием, да и советники из СССР там тоже присутствовали.

Естественно, за это кто-то должен был ответить.

Поначалу я думал, что козлом отпущения станет начальник Главного разведывательного управления Ивашутин, тем более что еще не забылось недавнее разоблачение Полякова, но, к своему удивлению, ошибся. Мало того, более или менее нормализовались отношения между ГРУ и КГБ, то есть между Ивашутиным и Семичастным. Похоже, главного военного разведчика сохранили в должности в обмен на помощь в борьбе с оружейными удельными князьями и генералитетом.

Недавно назначенный на пост министра обороны Гречко имел неосторожность неоднократно утверждать, что арабы быстро раскатают евреев в тонкий блин, и теперь, похоже, сам не понимал, кто он — еще министр обороны, уже пенсионер или, не приведи господь, даже подследственный. Устинову тоже досталось за его многочисленные заявления о том, что советское оружие, предоставленное арабам, многократно превосходит то, что имеется у Израиля. Кроме того, ему припомнили и попытки противодействия обновленной лунной программе. Однако никаких оргвыводов пока не последовало, и я примерно представлял себе, почему. Если Дмитрий Федорович войдет в команду, ее позиция станет несокрушимой. А иначе зачем было озадачивать Антонова подборкой о грядущих болезнях Устинова?

В середине декабря «Мечту» посетил Косыгин, до этого здесь ни разу не бывавший. Я даже впал в некоторое изумление — да что же хотят найти в том кратере, неужели космический корабль пришельцев? Или что-нибудь похлеще, наподобие «монолита» Артура Кларка? Наверное, все же нет, и книга, и фильм появятся только через год, а в моих материалах их не было. Хотя, конечно, одно предсказание великого фантаста уже сбылось — с моей посильной помощью. Так, может, и сейчас получится что-то подобное, я-то вот он, никуда не делся?

Однако сразу выяснилось, что лунные дела Алексея в данный момент не интересуют совершенно. А вот то, что беседовать он предложил в самом защищенном месте института — комнате, где стояла якобы установка для межмировой связи, сразу навело меня на нехорошие подозрения.

— Видите ли, Виктор, — начал он, — тема нашей предстоящей беседы, пожалуй, ближе Антонову, нежели вам. Но, если позволите, я бы все-таки хотел обсудить ее сначала с вами.

— Ох, Алексей Николаевич, да не ходите вы вокруг да около! Лучше сразу скажите, сколько народу надо отправить к праотцам, в какие сроки и кого именно. А уж потом будем думать, звать Антонова или я сам справлюсь.

— Вить, ну как же так можно? — укорил меня упомянутый духовный брат. — Надо было говорить «этого живодера Антонова»! Звучало бы гораздо убедительней.

— Именно это и подразумевается, — отмахнулся я, — тонкий намек здесь подействует сильнее прямого заявления. Ты давай слушай, работать-то небось придется все же тебе. Тоже мне, живодер-любитель нашелся.

— Речь пойдет о Дмитрии Федоровиче Устинове.

Я молчал, хотя так и подмывало спросить «да что же он, совсем без рук, сам застрелиться не может?». Черный юмор Косыгин, может, и понимал, но не любил.

— Он может стать ценным союзником, — продолжил собеседник. — Но может и опасным врагом. Принято решение посвятить его по урезанному варианту; раз уж Глушко никак не удосужится вас посетить. А дальше будет видно. Если Дмитрий Федорович примет правильное решение и, главное, станет ему неукоснительно следовать, на вас придется возложить еще и обязанности по поддержанию его здоровья на должном уровне. Надеюсь, вы не станете возражать и справитесь. Ну, а если нет…

— Понятно, обязанности поменяют знак на противоположный. В принципе я не против, с Антоновым, если понадобится, договорюсь сам. И кто там следующий? Огласите весь список, пожалуйста.

— Виктор, за кого вы меня принимаете? Думаете, в нас уже не осталось ничего человеческого?

— Значит, Ивашутин принял, как вы сказали, «правильное решение» без применения сильнодействующих методов убеждения, это радует. Только пусть тогда Устинов приедет сюда, у меня с этой второй экспедицией свободного времени совсем мало.

— Разумеется, и я обязательно составлю ему компанию, мое присутствие при разговоре лишним не будет. Наверное, это произойдет сразу после старта ракеты — ведь, пока она летит, вы будете сравнительно свободны, а до того вас действительно лучше не отвлекать от работы. Кстати, хочу вам сказать еще вот что. Поначалу ваша роль в лунной программе представлялась нам чисто инженерной, однако вы неожиданно сумели показать себя и недюжинным организатором. Это как раз тот случай, когда ошибаться приятно. Примите мои искренние поздравления.

Ага, старый хитрец явно хочет меня еще на что-то припахать, вот и сыпет комплиментами, подумал я. Ладно, посмотрим ближе к делу. Хрен его знает — может, и соглашусь. Если, конечно, мне предложат что-нибудь не очень неприятное.

Глава 9

Старт второй лунной экспедиции роботов состоялся днем тридцать первого декабря. Он прошел штатно, так что нам удалось даже нормально отметить наступление нового, шестьдесят восьмого года. В отличие от бедного Саши Фроловского, который еще тридцатого улетел в Крым и теперь безвылазно сидел в ЦУПе. Мне, правда, первого числа пришлось съездить в Калининград-подмосковный. но не с самого утра и не на весь день.

Полет проходил без неожиданностей, благо по опыту прошлого полета бортовая электроника лунного модуля была дополнена еще двумя мини-компьютерами. Два работали, два находились в резерве.

Ко мне прилип стишок из двадцать первого века — «летела ракета, упала в болото, какая зарплата, такая работа». Время от времени я его принимался бормотать про себя, но здесь смысл стихотворения вывернулся наизнанку. Ракета летела без нареканий, а зарплата, когда я пришел ее получать, вызвала легкую оторопь. Со всеми надбавками и доплатами выходило больше шестисот рублей в месяц. Да и Ленинская премия — это не только медаль с профилем вождя пролетариата и красная книжечка, но и десять тысяч рублей. Куда лично мне в СССР можно деть такую прорву денег, я себе просто не представлял. Купить «Волгу»? Так она мне не нужна, и дяде Мише тоже. Дачу? Мы и так живем на берегу речки, а за ней — лес. Пропить невозможно по чисто техническим причинам.

Хотя Косыгин, вон, шефствует над школой, так что я могу взять с него пример. Недалеко от нашей бывшей квартиры, рядом с Воронцовскими прудами, есть школа-интернат. Надо будет по дороге в Москву туда заехать и выяснить, нужна ли моя помощь.

Впрочем, машину купить мне все-таки пришлось, но не сейчас, а весной. Ближе к делу обязательно расскажу, как так получилось, если не забуду.

Третьего января, когда ракета пролетела уже почти половину расстояния до Луны, в «Мечту» приехали Косыгин и Устинов. Директор их встретил и проводил в корпус «А», где я в это время смотрел и слушал, что за синтезатор сварганили мои подчиненные. Если сравнивать с первым из тех, что делал Антонов, то у них получилось явно лучше, а если с последним — то заметно хуже.

— Вот, Дмитрий Федорович, это, так сказать, восходящая звезда советской электроники — Виктор Скворцов, — представил меня Косыгин. Ну, если быть точным, то не совсем меня, а все-таки Антонова.

Устинов с отвращением глянул на синтезатор, но руку все-таки протянул. Антонов ее с чувством пожал и, получив код доступа, удалился. Я же предложил:

— Давайте пройдем в корпус «Б», там есть гораздо более интересные объекты для ознакомления.

Во время показа возможностей планшета Устинов еще сохранял скепсис, но, когда маленький дрон, транслирующий изображение на смартфон, вылетел в коридор, а потом, через приоткрытую дверь проникнув в туалет, спустился к самому унитазу, после чего вернулся обратно, будущий маршал, а пока только генерал-полковник, был потрясен.

— И вот представьте себе, — я начал, не отходя от кассы, ковать железо. — танк. Не очень сильно отличающийся от вашего Т-64. Ну, может, при том же весе помощней мотор и на десяток миллиметров больше калибр орудия, и все. А против него выступают… ну, скажем, сорок шестьдесят четвертых. Каков, по-вашему, будет результат боестолкновения?

— Может, ваш танк и сожжет несколько наших, но потом сожгут его. Работать одновременно по сорока целям он не сможет.

— Так ему и не надо одновременно. В распоряжении экипажа десяток дронов. Не таких, как эта игрушка, а настоящих, боевых. С интеллектом даже посильнее, чем у моих луноходов, с гораздо более совершенными камерами, работающими не только в видимом диапазоне, но и в инфракрасном. То есть ночью они будут видеть танки не хуже, чем днем. На нашем танке мощный баллистический вычислитель, а снаряды активные, они могут подруливать в полете по команде от дрона или от танкового вычислителя. И ваши танки будут обнаружены задолго до того, как у них появится хотя бы теоретическая возможность увидеть наш. И, как только они войдут в зону поражения орудия нашего танка, а это примерно десять километров, он их начнет уничтожать по одному. Скорострельность орудия — один выстрел в две секунды, боекомплект — пятьдесят снарядов, промахи полностью исключены. Через полторы минуты после начала боя будет уничтожен последний ваш танк, а у нашего еще останется десять снарядов. В общем, соотношение сил примерно такое, как у одного Т-64 против сорока МС-1. Помните, наверное, эту жестянку? Только сейчас преимущество обеспечивается не более мощным мотором, прочной броней и крупнокалиберной пушкой, а электроникой.

— То есть вы хотите сказать, что при желании завоевать нас вы сможете без труда, я вас правильно понял? — вопросил Устинов после недолгой паузы.

— Нет, я хочу сказать, что, хоть сейчас у ваших потенциальных противников ничего подобного нет, но уже созданы условия, при которых лет через десять что-то начнет появляться. Сначала — цифровой баллистический вычислитель, ну, а потом и все остальное. И если вы с упорством, достойным лучшего применения, будете продолжать клепать стальные коробки, заботясь только об увеличении мощности мотора, качества брони и калибра пушки, в случае войны ваши десятки тысяч танков сгорят даже быстрее, чем в сорок первом году. Ну, а насчет завоевания — сами подумайте. Если бы это было возможно и мы этого желали, то почему до сих пор не завоевали — что нам мешало-то? Я здесь уже седьмой год. Алексей Николаевич может предоставить вам полный список всего, что я успел сделать. Посмотрите и убедитесь, что польза от моего пребывания тут большая, а вреда практически нет. Стал бы я усиливать объект завоевания, будь у меня такие намерения? Опять же пропускная способность канала мизерная, полкило с трудом проходит, да и то если объект не длиннее двадцати пяти сантиметров. В общем, я здесь для того, чтобы изучить опыт построения социализма, ну и по возможности помочь стране. Миссия моя частная, совершенно неофициальная, правительство у нас в каком бы то ни было изучении опыта построения справедливого государства не заинтересовано совершенно. Более того, если оно узнает о моих способностях, то вряд ли мне от этого похорошеет, скорее наоборот.

При этих моих словах на лице Косыгина промелькнуло мечтательное выражение. Наверное, он подумал что-то вроде «Эх, как бы найти способ связаться с их правительством, минуя обоих Викторов! Небось их сговорчивость сразу повысилась бы на порядок».

Кажется, вот тут Устинов более или менее убедился в чистоте моих помыслов. Или, что более вероятно, просто принял к сведению, что все мной рассказанное может оказаться правдой. После чего мы с ним плодотворно побеседовали о перспективах развития военной электроники. Под конец я предупредил:

— Дмитрий Федорович, пожалуйста, не повторяйте ошибку, которую в моем мире кое-где в свое время сделали, и она очень дорого обошлась. Не допускайте разделения электронных компонентов на секретные военные и общедоступные гражданские. Изделия должны быть одинаковые, просто приемка разная, военная существенно жестче. Ну разве что корпуса для особо тяжелых условий эксплуатации могут быть другими.

— Это как и зачем? — не понял Устинов.

— Стоимость разработки тех же микросхем в миллионы и десятки миллионов раз выше цены серийного изделия. Например, у вас есть тысяча самолетов, и вы хотите снабдить их бортовыми контроллерами наподобие тех, что стоят на моих луноходах. Стоимость разработки пригодного для этой цели микропроцессора… ну, пусть будет миллиард рублей. Таким образом, каждая микросхема для самолета обойдется вам в миллион. Так и без штанов недолго остаться. А если параллельно выпустить десять миллионов электронных игрушек с теми же мозгами, то каждый процессор вам мало того что обойдется всего в сто рублей, так еще на такой серии будут выловлены все ошибки и неоптимальности, даже самые незаметные.

— И что будет делать вероятный противник?

— Если сдирать, то есть копировать, то нам останется только громко кричать «ура» и вертеть дырки для орденов. Догоняющий таким способом никогда не догонит, всегда будет на два-три года, а то и на пятилетку сзади. Берите пример с американцев. Вы думаете, они не замечают, как вы в обход запретов через третьи руки покупаете, например. Ай-Би-Эм для копирования? Все они прекрасно видят и довольно потирают руки.

Когда Дмитрий Федорович вышел, задержавшийся Косыгин сказал мне:

— Виктор, вы же понимаете, что ничего еще не решено.

— Конечно. И вы не беспокойтесь — даже если в момент принятия решения он будет хоть на Камчатке, хоть в Анголе, все равно ничего не изменится.

— Даже так?

— Разумеется. Значит, Антонов вам ничего не говорил? Ну тогда говорю я. Расстояние тут роли не играет.

Через две недели после этой встречи Устинов был назначен министром обороны вместо ушедшего по состоянию здоровья на пенсию Гречко. Секретарем ЦК, курирующим оборонную промышленность, стал Егорычев.

В субботу шестого января посадочный модуль успешно прилунился в трехстах метрах от первого лагеря. Сказался опыт предыдущей посадки. Лунные старожилы уже проснулись и теперь с нетерпением и наведенными телекамерами ожидали гостей. Управление луноходами было разделено так.

Я пилотировал «Мальчика-четыре», Гарик — «Доцента». Ну, и когда надо было передвинуть с места на место лишившегося мозгов «Профессора», то и его тоже, много времени это не отнимало.

Вера рулила только что прилетевшим «Мальчиком-пять». Василий управлял «Аспирантом», а пилотом «тройки» стал Юрий Степанович — лысый и вообще похожий на Хрущева ведущий инженер из КБ Лавочкина. Несмотря на возраст, получалось у него ничуть не хуже, чем у молодых коллег.

Кроме того, в команде появились два бортмеханика. Управлять они ничем не могли, но на их пульт шли результаты телеметрии со всех луноходов, даже чудом сохранившегося температурного канала с «Профессора».

Встреча прошла на высшем уровне. Если бы не шлем, то я. возможно, попытался бы прослезиться на камеру — нас в ЦУПе тоже снимали. Но так как моих слез все равно никто не увидел бы, я решил зря не напрягаться. А вообще, конечно, мой «Мальчик» очень фотогенично и трогательно обнялся сначала с «пятеркой», а потом с «тройкой».

После торжественной встречи началось перетаскивание оборудования к кратеру. «Тройка» с «Пятеркой» притащили сначала новую базу, потом поехали в лагерь, там подзарядились и поволокли старую. Никчемного «Профессора» оставили в лагере. Как потом объяснит комментатор телезрителям, присматривать за посадочным модулем.

Уже под вечер (земной, естественно, а не лунный) к кратеру была отбуксирована лебедка. Ей раздвинули упоры, и вскоре «Мальчик-пять» приступил к выполнению первого этапа второй лунной экспедиции.

Я привез от посадочного модуля и помог водрузить на спину «пятерки» длинный, длиннее самого лунохода, сверток. Потом Вера сама укрепила крюк троса лебедки в проушине и медленно двинулась к месту, где недавно произошел обвал. У края обрыва трос натянулся, я подключился к управлению лебедкой.

— Поехали, — шепнула Вера.

Барабан медленно закрутился, и «пятерка» начала осторожный спуск. Путь был неровный, ей несколько раз пришлось упираться манипуляторами, чтобы не опрокинуться. Причем один раз это сделала не Вера, а ходовой контроллер.

— Не торопись, — подсказал я.

— Да, извини, не буду.

И вот «пятерка» на дне кратера. Вера отцепила крюк троса и подъехала к тому месту, где из-под камней торчали колеса «двойки». Осмотрелась и сказала:

— Подъеду справа, там получится.

— Давай.

«Мальчик-пять», помогая себе манипуляторами, подобрался вплотную к своему погибшему собрату. Снял со спины длинный сверток, потянул за кольцо, чехол из тонкой стеклоткани упал к его колесам. И через две минуты над колесами «двойки» встала тренога с красной звездой на вершине. На Земле такой памятник не простоял бы и недели, а на Луне будет стоять миллионы лет, если сюда не упадет еще один метеорит, и не вмешаются люди или инопланетяне.

Луна замерла в минуте молчания. Потом «Мальчик-пять» сказал:

— «Двойка», спи спокойно. Ты сделал все, что мог, и ни люди, ни роботы тебя не забудут.

И поехал собирать образцы со дна кратера. Что-нибудь наподобие «но жизнь продолжается, и живым надо продолжать дело погибших» скажет уже комментатор на Земле. А потом объявит, что бывший безымянный кратер отныне называется «Мальчик-два».

Уже на следующий день в Москве неподалеку от метро Калужская появилась улица Луноходов. А мне позвонил директор «Мечты» и сообщил:

— Виктор, тут к нам приехал молодой скульптор с рекомендательным письмом от Академии художеств. Хочет посмотреть на «Мальчика-один», чтобы изваять памятник «двойке».

— Как его фамилия? — спросил я. охваченный нехорошими подозрениями. Увы, они тут же подтвердились.

— Церетели.

— Гоните его в шею! У нас в мастерских памятник сделают быстрее, лучше и куда более похожим на оригинал.

«И не с девятиэтажный дом размером», мысленно закончил я.

Сейчас в возне луноходов для нас, их пилотов, уже не было той новизны, как в первой экспедиции, поэтому работа шла спокойно и деловито. Вот «Мальчик-пять» закончил кружить по дну кратера, его корзинка на загривке уже полна. Он подъехал к тому месту, где спустился, поднял крюк и зацепил его за проушину. Я, остановив свою «четверку», запустил лебедку, и Верин луноход, расставив манипуляторы в стороны, пополз вверх. Вот он уже на гребне, отцепляет трос. Потом «Мальчик-пять» подъедет к «четверке» и вывалит образцы на расстеленный кусок белого полотна. Мой слегка инвалидный луноход в кратер не лез, он сортировал камни. Те, которые можно будет исследовать здесь, в один контейнер. Те, что будут ждать отправки на Землю, в другой, побольше. Потом «пятерка» раскроет солнечные батареи и начнет подзаряжаться, а «тройка» их сложит, прицепит трос и спустится в кратер.

Решение о третьем запуске на Луну, причем более сложном, с доставкой образцов лунного грунта на Землю, было уже принято, но Челомей пока не мог точно сказать, когда он состоится, хотя обещал постараться к началу июня. Причем требовалось, чтобы к тому времени на Луне оставался исправным хотя бы один «Мальчик», потому что посадочный модуль сам загрузить в себя контейнер не сможет. Надежды на это у меня были. «Мальчик-четыре» и «Доцент» пережили уже три лунные ночи. Падение емкости аккумуляторов, вызвавшее серьезные опасения после первой ночи, после второй стало незначительным, а после третьей — вообще на грани ошибки измерения. Все остальное оборудование у этой пары во время спячки не портилось вообще.

Поэтому третий и пятый «Мальчики» лазили в кратер только неполные земные сутки, затем уткнулись в новую базу и спрятали головы в корпус. Мой еще полдня сортировал образцы, а потом он будет ассистировать «Доценту» и «Аспиранту», но уже под руководством Юрия Степановича. Когда закончат, соберутся вокруг старой базы и станут ждать прилета станции, которая заберет образцы.

Ну и наконец настала пора рассказать, зачем мы с Верой купили еще один автомобиль — правда, уже после завершения второй лунной эпопеи, весной.

Семичастный с пониманием отнесся к моей просьбе выяснить, кто конкретно записал Астаховых и Скворцовых в одну квартиру. Искомый мелкий чиновник был уже на пенсии, так что никакая помощь в смысле карьеры ему не требовалась. Ящик коньяка в таком возрасте тоже ни к чему, это может привести к необратимым последствиям. Зато во время войны этот человек служил водителем и даже сделал несколько рейсов по «Дороге жизни», так что ездить он умел. Правда, водительское удостоверение у него давно просрочено, но Семичастный заверил, что это не проблема.

И вот, значит, мы с Верой приехали в гости к пожилой паре, представились, объяснили, как им благодарны, после чего подарили «Запорожец». Теперь им будет на чем ездить самим и возить барахло на дачу и с дачи, которая довольно далеко, между Хотьково и Загорском.

Глава 10

В последнее воскресенье января Косыгин позвал меня в гости — отметить благополучное завершение второго этапа лунной программы, а заодно получить флешку с очередной подборкой, теперь про перспективы управления экономикой при помощи компьютеров, ну и поговорить.

— Неужели вы верите, что люди серьезно воспринимают тот цирк, который вы устроили на Луне? — поинтересовался премьер.

— По-моему, это немного неточная постановка вопроса. Какая разница, серьезно или несерьезно? Кто-то так, кто-то этак, и процентное соотношение тех к этим меня как-то не очень волнует. Гораздо важнее, отрицательное это отношение или положительное, и здесь двух мнений быть не может. Когда шли передачи по лунной тематике, улицы пустели, все сидели у телевизоров. Неужели вы думаете, что люди будут смотреть передачу, тема которой им не нравится? А здесь вступает в действие тот факт, что средний человек не любит полутонов. И если какой-то персонаж или явление кажутся ему положительными, то, как правило, целиком. Типичный пример — советское изобретение, торговля с нагрузкой. Хочешь купить постельное белье — бери с ним еще и набор полотенец, которыми не то что вытираться — полы мыть и то плохо, шерсть из них какая-то синтетическая лезет. Один раз, стосковавшись по нормальному белью, потому что старое все в пятнах и в дырах, человек даже обрадуется. Как мы с женой, например. Мол, хрен с ними, с убогими тряпками, приткнем куда-нибудь, не пропадут. Но если потом гражданин СССР придет в книжный, где вместе с новинкой от Стругацких ему всучат какой-нибудь фантастически скучный производственный роман, особой радости уже не будет. Когда же в продмаге вместе с пачкой индийского чая ему придется купить вдвое большее количество грязной грузинской соломы, надпись «чай» на упаковке которой может расцениваться только как издевательство, мысли в адрес партии и правительства будут в основном матерные, даже у женщин и детей.

Так и здесь. Народ жаждал вновь порадоваться космическим успехам, а то они последнее время как-то слегка побледнели. И посмеяться, это желание более или менее постоянное, недаром хорошие комедии собирают полные залы. Мы смогли дать и то, и то, а в нагрузку немного пропаганды. Люди обрадовались. Но такое может пройти один, максимум два раза, а потом начнет приедаться и вызывать отторжение. В общем, тут, как и везде, важно вовремя остановиться, поэтому в третьей лунной экспедиции цирка не планируется. Заметной пропаганды тоже.

— Вы, значит, разбираетесь еще и в идеологической борьбе.

— Конечно, а как иначе? Государство со мной идеологически борется от рождения Скворцова и до выхода на пенсию Антонова. Можно было за такое время хоть чему-то научиться.

— И вы за компанию предлагаете еще и законсервировать программы полетов к Марсу и Венере.

— Предлагаю, потому что на современном этапе развития советской электроники все равно ничего хорошего не получится. А то, что перепадает от Антонова — это ширпотреб, на космос не рассчитанный совершенно. За неполных три месяца из строя вышла почти треть оборудования. Пока спасает резервирование, но и резерв тоже вырождается, только немного медленнее. К Марсу же лететь почти год.

— Вот-вот, затем от вас сегодняшняя подборка и понадобилась. А вы все пытаетесь самоустраниться от участия в резком ускорении развития нашей электронной промышленности.

— Во-первых, Антонов уже насмотрелся на ускорение, за которым следует гласность и перестройка. А во-вторых, все бы так устранялись! Кто завалил «Пульсар» образцами для копирования и описаниями технологий на несколько лет вперед — не я, что ли?

— Ваши заслуги никто не пытается умалить, но я о другом. Подумайте, как вы сможете применить ваши способности не только как инженера, но и как организатора. Я уже советовался с Александром Николаевичем относительно расширения ваших полномочий — теперь это уже никакого удивления не вызовет, вы достаточно известны. Не думаю, что Леонид Ильич станет возражать.

— Подумать-то я подумаю, но что, по-вашему, меня от этого перестанут считать выскочкой по протекции?

— Разумеется, нет, и это хорошо. Правильная протекция — серьезная сила, и все, с кем вам придется вступать во взаимоотношения, это понимают. Врагов самим себе в руководстве отраслью нет.

— Я не про руководство, а про инженеров и ученых.

— С ними вы до сих пор прекрасно ладили, хотя поводов для подозрений было даже больше.

— И последнее уточнение. Не исключено, что на меня пойдут доносы о недостаточной идеологической выдержке вплоть до антисоветчины. Мне плевать, а вам?

— Виктор, зачем вы передо мной-то притворяетесь идеалистом не от мира сего? Они на вас давно идут, еще с тех времен, когда вы с Ефремовым начали свою врачебную деятельность.

— Как раз затем, чтобы уточнить, а то мне Семнчастный ничего не говорит. Наверное, опасается, что я найду авторов по почерку и спущу на них Антонова.

— А вы сможете?

— Спустить-то? Без проблем. А вот найти несколько труднее, я еще не пробовал. Спасибо вам за подсказку, надо будет попытаться. Наверное, получится. Насчет же всего остального — я не против, но только после завершения третьей лунной экспедиции. Там гораздо более сложная задача, чем в первых двух. Не только сесть на Луну, но и вернуться на Землю с образцами. В истории Антонова это удалось только через три с лишним года, со второй попытки, да и масса доставленного грунта была граммов сто. У нас луноходы до второй попытки вряд ли доживут, опять же камней собрано шестьдесят с небольшим килограммов. В общем, работы хватит не только Челомею, но и мне.

Отдохнув пару недель после бдения в евпаторийском ЦУПе, на работу вышел Саша Фроловский. И уже через пару часов он зашел в первую из секретных комнат, где я прикидывал схему сопряжения микрокомпьютера с имеющейся аналоговой системой управления взлетными двигателями будущей станции «Луна-20». Не просто так зашел, а с категорически заявлением:

— Нет в жизни счастья!

— Только сейчас узнал? Тогда расскажи, что тебя наконец-то достало.

— Проект перевода управления полетами лунных станций из Евпатории в Калининград.

— Сам же его инициировал, разве нет?

— Кто ж знал, что начальство начнет так спешить. И представь себе, какое гадство. Под новый год, значит, лететь в Крым, где ветер, мокрый снег и слякоть. А летом потом торчать в Калининграде! Где, спрашивается, справедливость?

— Поищи в Большой советской энциклопедии на букву «С», там она должна быть. Кстати, лично мне и летом в Евпатории не очень нравится. В Новом Свете лучше.

— Ты там разве был?

— В здешнем — нет, а в нашем сподобился пару раз. И действительно, почему надо ограничиться только одним резервным центром? Зимой лучше всего работать из Калининграда, весной и в самом начале лета можно из Евпатории, там море мелкое, прогревается быстрее, а с июля по сентябрь включительно из Нового Света. Но это в не таком уж близком прекрасном будущем, а пока напиши, что перевод управления именно сейчас является несвоевременным. Мол, он может сказаться на сроках третьей лунной, а там и так все висит на волоске, что чистая правда. Я подпишу и лично вручу Шелепину.

Вскоре к нам в «Мечту» явился Келдыш, который еще не решил, чей именно я побочный родственник — Косыгина, Шелепина или самого Брежнева, но явно пришел к выводу, что мной что-то полезное делается и без учета гипотетического родства. Он лично привез пронумерованный от единицы до ста трех список камней, подлежащих переправке с Луны на Землю. Перед тем, как положить в контейнер, мой «Мальчик-четыре» их со всех сторон фотографировал, взвешивал и присваивал номер. А теперь ученые перед каждым порядковым номером вписали свой приоритетный. То есть список выглядел таким образом:

1 — 32

2 — 12

3 — 95

Ну и так далее до «103 — 7». То есть если станция не сможет вывезти с Луны все, а этого пока никто обещать не мог, то нам расставили приоритеты.

— Мстислав Всеволодович, так это что — обломки какого-то необычного метеорита, корабля пришельцев или вовсе чего-нибудь непонятного?

— Лично я склоняюсь к третьему варианту, потому и прошу вас как можно серьезнее отнестись к решению данной задачи.

— Обязательно, Мстислав Всеволодович, мне самому интересно.

Готовящаяся к полету «Луна-20» явных аналогов в прошлом Антонова не имела. Челомей создавал ее на базе инициативного проекта корабля для пилотируемого облета Луны одним человеком — такой был, но от него отказались по двум причинам. Во-первых, риск все же показался слишком велик, а во-вторых, такой полет не имел особого смысла. Пилотируемый облет мог быть оправдан только как репетиция полета с посадкой, но как раз этого не предусматривалось. А ни в научном, ни в пропагандистском плане он не давал почти ничего.

Зато для задачи по доставке образцов лунного грунта на Землю даже появился некоторый запас. Когда я приехал в гости к недавно ставшему трижды героем соцтруда Челомею в Фили, он спросил меня:

— Виктор, как ты оцениваешь вероятность того, что хоть один твой луноход доживет до прилета «двадцатки»?

— Процентов в тридцать. Это самое узкое место проекта.

— Вот-вот, и мне тоже так кажется. Поэтому лучше захватить с собой еще один, специально предназначенный для загрузки образцов в станцию. Но он должен быть существенно легче «Мальчика». Мы можем выделить всего семьдесят пять килограммов.

— Ясно, — сказал тогда я и позвонил своей секретарше, чтобы она приобрела мне билет на самолет до Ленинграда. Без чего можно обойтись в шасси «Мальчика», обсуждать надо было с его конструкторами. С электроникой-то я разберусь сам, но на ней много не сэкономишь.

И вот в конце февраля шасси аппарата «Пионер» прибыло в мой институт.

Это был тощий, то есть с узким облегченным корпусом, анемичный «Мальчик». Его укороченные легкие манипуляторы были сдвинуты почти к самой передней грани и для повышения проходимости использоваться практически не могли. Главной телекамеры он не имел, только две для обеспечения пилотирования. Все, относящееся к подогреву, отсутствовало, он мог только охлаждаться, потому что ночевка на Луне не предусматривалась вообще. Ведущими были только задние колеса, да и то их двигатели имели всего по двести ватт максимальной пиковой мощности. А постоянной — вообще по сто.

— Хилый уродец, — вздохнула Вера, увидев этот механизм.

— Увы, — подтвердил я, — но зато он вместе с электроникой и аккумуляторами будет весить пятьдесят шесть килограммов.

А про себя подумал, что надо срочно придумать причину, по которой Вера не станет заниматься пилотированием «Пионера». Потому что полет, скорее всего, состоится, когда она будет уже на восьмом месяце. И тут хоть она его будет гонять по Луне, хоть не она — все равно плохо. Волноваться и переживать начнет в любом случае.

На следующей неделе, поздним вечером, когда мы с женой уже легли, она меня спросила:

— Вить, а ты не можешь мне сделать такое самоходное колесо, как у дракона? Очень хочется попробовать.

— Пожалуй, смогу, но тут будут два условия. Первое — делать начну только после того, как ты благополучно родишь. И второе — ездить на нем можно будет исключительно по территории института. И всегда в мотоциклетной защите.

— Спасибо, — шепнула Вера и поцеловала меня в ухо. — А ты не будешь потом говорить, что я езжу быстрее, чем летает мой ангел-хранитель?

— Не буду, эти колеса довольно медленные. То, которое у дракона, развивает всего сорок километров в час. Но у меня такое не выйдет, твое будет разгоняться хорошо, если до тридцати. Это надо талант иметь, чтобы разбиться на такой скорости, да еще в защите.

— А… — несколько разочарованно протянула Вера, — понятно. Ты решил, что если я начну ездить на колесе, то буду меньше гонять на мотоцикле, потому и берешься делать. А я-то, наивная, думала, это потому, что ты меня любишь.

Беда с этими беременными, подумал я. Впрочем, ближе к концу срока должно полегчать. Ей, ну и мне тоже. И честно заявил:

— Конечно! Стал бы я о тебе беспокоиться, если бы не любил. Спи, нам завтра вставать рано.

— Нет, Вить, — шепнула Вера. — Не нам, а только тебе. Я, конечно, могу с тобой съездить, но обкатывать «Пионера» не буду. Ты был прав, хотя причину назвал не ту, но все равно.

— Да? А какая же правильная причина?

- Жалко мне его! Он и так уродец с рождения, а его еще и придется готовить к самоубийственной экспедиции. Я понимаю, что он железный, титановый и дюралевый, но все равно не могу. Пусть с ним Юрий Степанович возится. А ты мне ту машинку почини, которую я по старой квартире гоняла на радость Джульке.

— Хорошо, починю, хотя Джуля вроде не скучает.

— Во-первых, он толстеть начал, совсем обленился. Пусть побегает. А во-вторых, я на ней буду нашего сына учить водить луноходы.

— А если родится дочь?

— Тогда тем более.

Глава 11

Школа-интернат, которой я собирался помочь, если в этом окажется нужда, располагалась в квадрате, ограниченном Ленинским проспектом, к «е» на табличках с номерами домов на котором еще никто не приклеивал сверху две точки из изоленты, превращая проспект в «Лёнинский», улицей Новаторов, Воронцовскими прудами и безымянным тупичком, который еще не превратился в улицу Пилюгина. Антонов часто ездил и по Ленинскому, и по Новаторов, но никакой школы тут не припоминал. Я в виде Скворцова в двадцать первом веке не поленился и смотался туда — как-то не верилось, что школу снесли. И убедился, что она стоит, родимая, на своем законном месте и даже неплохо выглядит, просто ее со всех сторон заслонили недавно возведенные высотки. Ну, а в шестьдесят восьмом году тут пока ничего, кроме нее, и не было, даже немецкого посольства.

— Буржуй приехал! — таким криком встретила меня малышня у входа, когда я вылез из «Москвича». — А, нет, не буржуй…

Это кто-то разочаровано протянул, обратив внимание на мою одежду. В официальные шмотки я одевался только при поездках на Старую площадь, а все остальное время ходил в удобных.

— Дубина ты, Мишка! — поправили последнего оратора сразу два девичьих голоса, почти хором. — Слепой, что ли? Это же Скворцов!

— Тот самый, с Луны?

— Сам ты с Луны свалился! Он роботов придумал! И лунную ракету!

— И замужем за тетей, которая ими управляет? Мне так Ника из второго корпуса говорила.

— Не замужем, а женат, деревня! Она тут рядом училась, в школе напротив «Лейпцига».

— В сто восемнадцатой, что ли? Не может быть!

Я пребывал в легком офигении. Вот откуда, интересно, они так подробно знают мою биографию? И Верину, кстати, тоже. Куда смотрит Семичастный, в конце-то концов? Хотя, скорее всего, его контора и организовала утечку.

— Ладно, ребята, поорали, и хватит. Кто я такой и на ком женат, мне известно не хуже, чем вам, так что проводите-ка меня к директору.

— Пошли! А зачем она вам?

— Вашему интернату одно время обещали, что будут преподавать основы автодела, но дальше обещаний пока так и не пошли. А я хочу договориться, чтобы преподавали основы космонавтики.

Как только я это сказал, небольшая толпа, сопровождавшая меня по лестнице, вдруг резко сократилась до нескольких человек, остальные разбежались. Но я даже не успел толком удивиться, как они сбежались обратно, причем в как минимум, удесятеренном количестве.

Кажется, занятия сорваны, с некоторым раскаянием подумал я. А ведь мог бы догадаться, что в интернате есть телевизор, причем, скорее всего цветной и не один.

Директорша, разобравшись, кто к ней явится, растерялась не больше чем на пару секунд, а потом перешла в наступление, причем с неожиданного направления.

— Товарищ Скворцов! — заявила она. — Как хорошо, что вы к нам заехали. Помогите осушить эти проклятые пруды! Я уж и в РОНО писала, и в райком, но все без толку.

Я даже не сразу сообразит, что имеются в виду Воронцовские. Ну и не хрена ж себе, мадам хочет лишить Москву лучшего парка в Черемушках? Хотя сейчас там еще не парк, а лес и руины какого-то свиноводческого совхоза.

— Чем они вам так не нравятся?

— Там же недавно ученик утонул!

— Ваш?

— Нет, что вы, из сто девятнадцатой школы. Но все равно же ребенок! И комаров тут из-за этих прудов прорва, летом от них не продохнуть.

— Так, может, пруды лучше не осушать, а перетравить комаров и окультурить, чтобы можно было безопасно купаться? Должны же дети где-то учиться плавать, а бассейна у вас нет.

— Но… это же будет дорого…

— Зато эффективно. В общем, я поговорю с кем надо и доложу вам о результатах. А приехал я сюда вот зачем…

Из школы я поехал дальше по Ленинскому. Мне надо было в центр. Начало апреля радовало москвичей прекрасной погодой, в лунных делах все было нормально. «Пионер» практически готов к полету, а на самой Луне был точно жив «Мальчик-пять» и почти наверняка — «Мальчик-четыре». «Доцент», правда, пошел по пути «Профессора», но он, в общем, уже и не нужен. Поэтому у меня появилось время прогуляться под теплым весенним солнышком около памятника героям Плевны. И не одному, а в компании с Владимиром Ефимовичем Семичастным. Ему тоже иногда надо покидать кабинет, это полезно для здоровья. Кроме того, мы с ним собирались побеседовать об одном типе с говорящей фамилией Солженицын. Александр Исаевич уже начал доставлять властям определенные неудобства, а впереди маячило лето шестьдесят восьмого с все еще возможной, но крайне нежелательной «Пражской весной». Правда, Дубчек в первые секретари так и не попал. Я вообще предполагал, что его грохнут, но, видимо, это было сочтено нецелесообразным. Вместо него первым секретарем стал Густав Гусак, однако ненавидимый почти всей Чехословакией Новотный пока торчал на посту президента. В общем, ситуация оставалась тревожной, а тут еще Солженицын мутит воду.

У меня уже были мысли по этому поводу, возникшие после того, как в двадцать первом веке Антонов в очередной раз посмотрел пару серий из «Семнадцати мгновений весны». А я уже здесь вспомнил, что Семенов получил допуск в архивы по протекции Андропова, ныне отчасти благодаря моим стараниям работавшего послом в Румынии. И меня обуяло беспокойства — как бы нам не остаться вообще без «Семнадцати мгновений»! И плевать, что книга мне не очень нравилась, причем не мне одному. Фильм-то по ней какой сняли! Вот я и предложил Владимиру:

— А не снабдить ли какого-нибудь не самого бесталанного писателя материалами про Солженицына? О том, как он писал письма, отлично зная, что их читают, то есть по сути дела сам нарывался, чтобы его посадили, да еще и адресатов своих подводил под монастырь. Видимо, очень хотел убраться с фронта. Как в шарашке требовал к себе особого отношения, а не получив его и попав в обычный лагерь, начал стучать не хуже профессионального дятла. И как, выйдя на свободу, начал поливать грязью все вокруг, да так, что от него даже жена ушла, после чего он вообще женился на нештатной сотруднице МИ-6.

— Она разве сотрудница?

Да какая разница? Солженицын сам говорил, что писатель имеет право на авторский домысел, и вовсю этим правом пользуется и будет пользоваться. А ты чем не писатель? Пишешь же. В общем, предлагаю предоставить материалы Юлиану Семенову. Пусть пишет документально-художественный шпионский роман о каком-нибудь Лжелюбове. А потом ты ему за это предоставишь доступ в архивы. Все-таки «Семнадцать мгновений» — это вещь, а без анекдотов про Штирлица советская культура многое потеряет.

Если мне надо было в Москву, то я, как правило, ехал туда по Калужскому шоссе, потом по Профсоюзной до пересечения с Ленинским проспектом, никакого проспекта 60-летия Октября еще не было. Ну, и по Ленинскому в центр. Этот путь был удобен тем, что он почти прямой, а выбирать, где меньше пробок, пока не требовалось. По дороге я часто заезжал в НИИАП, расположенный неподалеку от метро Калужская.

Однако с апреля маршрут несколько разнообразился. Теперь после визита к Пилюгину я частенько выезжал на улицу Обручева, потом сворачивал на Новаторов и подъезжал к подшефной школе-интернату. Причем если раньше в пятиместности моего «Москвича» у меня возникали серьезные сомнения, несмотря на запись в паспорте машины, то теперь они ушли в прошлое. Мало того, пять человек туда влезало помимо водителя, то есть меня. Причем без каких-либо видимых проявлений неудовольствия. Более того, среди пассажиров часто оказывались две женщины. Варвара Петровна и Людочка. Первая всегда садилась спереди, рядом со мной, ибо сзади пятая точка таких размеров заняла бы больше половины сидения, у этого «Москвича» заднее немного уже переднего. А парни еще спорили, у кого на коленях поедет Людочка, что едва не начало приводить к конфликтам. Но потом догадались бросать жребий, и проблема рассосалась.

Дело было в том, что Пилюгин поддержал мою идею со школой.

— Правильно. Виктор, — подтвердил он. — А то что же получается — физико-математические и просто математические школы есть. С углубленным изучением языков — тоже. Музыкальных и балетных опять же немало. Даже с изучением автодела, где ученикам после десятого класса выдают права, в Москве уже две штуки. То есть получается, что стране в основном нужны ученые-теоретики, дипломаты, певцы, танцоры и водители, чтобы возить всю эту братию. А инженеры, особенно электронщики, и программисты — не нужны. Эту традицию пора ломать, пока не поздно. Над школой возьмете шефство не только вы, но и я. И НИИАП тоже. Глядишь, лет через десять кадровый голод станет не таким острым, как сейчас.

И вот, значит, теперь на территории школы номер сто восемь создавался первый в стране центр НТТМ, то есть научно-технического творчества молодежи. В конце двадцатого века такие центры являлись насосами для перекачивания денег из безнала в нал с отводом немалого потока в карманы организаторов. Я надеялся, что здесь мне удастся этого избежать, тем более что поначалу никто никому ничего тут платить не будет, обойдемся одним энтузиазмом. А вот сделать так, чтобы штамп «НТТМ» в аттестате стал лучшей рекомендацией в серьезные НИИ и заводы, надо обязательно.

На майские праздники, которые сейчас продолжались два дня, меня пригласили в Завидово, якобы поохотиться. На самом деле просто потому, что в таком формате встреча правящего триумвирата СССР (Генсек Брежнев, предсовмина Косыгин и недавно ставший председателем президиума Верховного совета, то есть президентом, Шелепин) со мной особого недоумения не вызывала. Мне предстояло представить свои соображения по космической программе на ближайшие пятнадцать лет. И, как сказал Косыгин, поучаствовать в обсуждении еще одного вопроса. Какого именно, он не сказал.

Я приехал в заказник вечером тридцатого апреля, и, так как все высокие персоны были уже в сборе, мы взяли закуски, персоны — еще и выпивку, и удалились в беседку, где я, стараясь не очень чавкать в процессе гастрономического сопровождения своей речи, рассказал и показал на планшете, как мне представляется космическая программа СССР.

— До того, как на орбите появится наша орбитальная станция по типу «Салюта» (тут я показал, как выглядел «Салют» в полной комплектации), никаких заорбитальных полетов. Выкидывать деньги на ветер можно и проще.

— Почему? — поинтересовался Шелепин.

— Про ненадежность своей и непригодность вашей электроники я уже говорил. Кроме того, тут потребуется либо сверхтяжелая ракета-носитель, которой у нас тоже нет и не будет до тех пор, пока Глушко или Кузнецов не сделают мощный и надежный кислородно-керосиновый двигатель. Либо нужен будет монтаж на орбите из кусков, выводимых при помощи «Протонов». Так именно для отработки всего этого орбитальная станция и нужна.

— А как же программа «Шаттл» или наш «Буран»? — это уже Брежнев.

— Запуски при помощи «Шаттлов», несмотря на их многоразовость, оказались дороже, чем при помощи обычных ракет, а большая грузоподъемность потребовалась всего один раз — при выводе на орбиту телескопа «Хаббл». Поэтому вы, Леонид Ильич, можете по программе «Мирный космос» смело делиться с американцами эскизами «Энергии» и «Бурана». Челомей же собирается принять за основу ракеты «Фалькон» Маска. Думаю, лет через десять потребная для решения этой задачи электроника у нас появится, вот тогда можно будет и вернуться к рассмотрению проектов кораблей для Марса и Венеры. Кроме того, пора организовывать коммерческие запуски. Вывести свой спутник на орбиту хотят уже многие страны, и настало время начинать захватывать рынок. «Протон» для такой цели достаточно удачный инструмент, история это уже доказала.

— Ладно, — сказал Брежнев, когда триумвиры выпили уже достаточно для того, чтобы обсуждение само собой свернулось, — с космосом вроде ясно. А вот охотиться ты, Витя, завтра будешь?

— Буду, если мне расскажут и покажут, как это делается. Стрелять-то я умею…

— Еще бы сержант Советской армии, лейтенант запаса и капитан КГБ в одном лице этого не умел, — хмыкнул Косыгин, а я продолжил:

— Но ведь охота — это, как я понимаю, не только стрельба.

— Правильно ты все понимаешь, Витя! — расцвел Брежнев.

И примерно час после этого я слушал инструкции, что и как следует делать. Брежнев на эту тему мог бы распространяться и дальше, но ему не забывали подливать, так что часам к десяти вечера Леонид Ильич полностью утратил дар членораздельной речи, а заодно и способность к прямохождению.

Шелепин с Косыгиным на ниве борьбы с зеленым змием особо не усердствовали. Оба знали, что снять утром похмельный синдром я смогу только кому-то одному, и единогласно уступили эту привилегию генеральному секретарю.

Ну, а следующим вечером в той же беседке, разлив и выпив по первой за день международной солидарности трудящихся, руководство изволило объяснить мне, какой такой еще один вопрос предполагалось обсудить. Слово взял Брежнев.

— Мы все знаем, что ты считаешь предстоящий развал Союза неизбежным, — начал он. — Мы с этим в корне не согласны (Косыгин едва заметно поморщился), но настоящие коммунисты обязаны быть готовы к любым неожиданностям, сколь бы маловероятными они не казались. Поэтому партия и правительство предлагает тебе написать нечто вроде меморандума — как этот гипотетический и маловероятный развал можно осуществить со значительно меньшими потерями, чем в той истории. А может, найдется возможность и вовсе обойтись без потерь или даже с приобретениями. До старта третьей лунной ты этим вплотную заниматься не сможешь, потом, наверное, уже от нас потребуют усиленного внимания чехословацкие события, а вот к пятьдесят первой годовщине Октября ждем от тебя подробный, взвешенный и тщательно продуманный документ.

Надо сказать, что дорогой Леонид Ильич несколько преувеличивал. Я не считал развал абсолютно неизбежным. Весьма вероятным — да. И, если его удастся провести правильно, в какой-то мере даже положительным явлением.

Я в общем-то уже представлял две основных посылки грядущего документа.

Первая — отколовшиеся страны почти наверняка станут врагами России. Но нужно будет сделать так, чтобы между собой они враждовали гораздо вдохновеннее. Например, как-то откорректировать границы между прибалтийскими республиками так, чтобы им потом хватило разбираться друг с другом лет тридцать.

II вторая. Я знаю, что развал Союза в истории Антонова финансировался в основном из Штатов, причем они потратили на это куда меньше, чем предполагалось поначалу. Сэкономили, так сказать. Так вот, этого допускать ни в коем случае нельзя. Пусть платят, гады, отдельно за каждую отколовшуюся республику, причем не только за те, что из СССР, но и за прочие тоже. Как это реализовать на практике, это еще надо думать, но общий посыл ясен уже сейчас. А то ведь позор — Горбачев отдал западным немцам ГДР совершенно бесплатно, в обмен на обещание не расширять НАТО, которое было нарушено чуть ли не на следующий день. Нет уж, пусть тратят все, что на это было запланировано, деньги нашему руководству лишними не будут. А если к тому времени в составе руководства буду я, то и мне лично — найду применение. Правда, конкретно этот пункт пока лучше оставить за скобками.

— Сделаю, Леонид Ильич, — кивнул я. — Но позвольте одно замечание по другой теме. Дело в том, что завтра я как целитель буду гораздо слабее, чем сегодня утром. Поберегите свое здоровье, пожалуйста.

— Согласен, оно принадлежит не только мне, но и всей партии, поэтому сегодня поим Шурика. Алексей, наливай.

Глава 12

Все экзамены Вера сдала досрочно, в конце мая. Даже обижалась, что иногда ей ставили пятерку раньше, чем она успевала открыть рот. Впрочем, не всегда, по некоторым предметам она даже начинала отвечать. Потом последовало оформление академического отпуска, и уже в начале июня жена жаловалась:

— Вить, я совсем не умею бездельничать! Сам же отучил. Чем мне заняться?

— Как чем? Готовься к родам.

— Я давно готова! А ждать еще почти полтора месяца.

— Тогда читай книжки по педагогике. В конце концов, ребенка мало родить, его надо еще и воспитать.

— Читаю.

— И еще напиши руководство по управлению луноходами. Поделись своим опытом, причем не старайся выдержать официальный стиль. Что-нибудь вроде сочинения на тему «Как мы с «Мальчиками» проводили время сначала в актовом зале, а потом на Луне». Особое внимание обрати на особенности управления в условиях пониженной силы тяжести. И свяжись с Аркадием Стругацким на предмет сценария документально-художественного фильма.

— У всей этой истории еще нет конца.

— Так вы же не с конца начнете писать, а с начала.

— Мы?

— Конечно, братья-то про луноходы почти ничего не знают. Поди плохо будет смотреться в титрах — «авторы сценария А. Стругацкий. Б. Стругацкий и В. Скворцова»? Прямо хоть алфавит по вам изучай.

— Ты ведь тоже что-то пишешь.

— Пишу, но оно не совсем художественное. Скорее наоборот.

Когда я недавно посетил двадцать первый век и ненадолго обернулся там Скворцовым. Антонов меня спросил:

— Вить, а вот как ты, например, оцениваешь то, что сейчас происходит с нашим здравоохранением? Не столько в Москве, сколько в замкадье.

— Ну, мы с тобой вообще-то ни там, ни там не лечимся. Однако по рассказам заслуживающих доверия лиц — развал.

— Вот именно! — подтвердил Антонов. — А как это безобразие называется? Оптимизацией! Так какого же хрена ты собираешься писать трактат о грядущем развале СССР? Бери пример с более опытных товарищей и пиши про оптимизацию. Не надо сыпать соль на раны Леониду — он, похоже, единственный из троицы все еще сохраняет какие-то иллюзии.

— Во-первых, тогда уж не из троицы, а из четверки, сидели-то мы вчетвером. А во-вторых, не единственный. Я их пока тоже ухитряюсь сохранять.

— Даже не знаю, завидовать тут надо или соболезновать, так что давай я лучше тебе покажу, как пугать люден, обещал же. Итак, расслабься и представь себе, что у окна, например, стоит тот тип, что вчера по телевизору предлагал прекратить лечить онкобольных бесплатно, в то время как для него самого лечение мало того что даром, так еще и за границей. И запоминай, что я делаю.

— Действительно, довольно просто, — согласился я после завершения демонстрации. — И сил вроде почти не тратится.

— Ну да, я уже минут через пять после Демичева был готов обработать еще кого-нибудь, — подтвердил духовный брат.

Но все-таки Брежнев был прав в том смысле, что до завершения третьей лунной экспедиции времени на какие-то посторонние аналитические изыскания у меня не было. Антонов же категорически заявил:

— Я пас, твоя страна, тебе ее и оптимизировать. Подборки в интернете сделаю, а дальше уж ты сам.

— Ты, конечно, знаешь, что я иногда хочу спросить в подобных ситуациях.

— Разумеется, не чужие же люди. Почему я ничего не хочу делать здесь, в своей стране, хотя у меня тут почти те же возможности, что у тебя там? Только что радиодетали из будущего мне никто не отправляет горстями, а так все то же самое. Да потому, что в возможность улучшения я уже категорически не верю. Ну уморю я сотню-другую плохих парней, вылечу столько же хороших и помогу им занять места безвременно усопших, и что? Станет только хуже. Бывшие хорошие, попав наверх, мгновенно оскотинятся и начнут воровать и взяточничать как не в себя, примеров тому несть числа. А немногих оставшихся людьми тут же сожрут менее морально устойчивые собратья. В общем, тут если где-то и есть путь в светлое будущее, то он далеко от моего поля зрения.

Третья лунная экспедиция стартовала в середине июня. К тому времени на запросы с Земли отвечали только «Мальчик-пять» и иногда, через два раза на третий, «Аспирант», который для погрузки образцов в возвращаемый модуль был бесполезен. Правда, «Луна-20» везла на Луну «Пионера», так что какая-то свобода маневра у нас оставалась. Однако эта экспедиция готовилась в дикой спешке, и это сказалось еще до посадки. Станция задержалась на лунной орбите почти на лишние земные сутки, что-то там у Челомея с Фроловским не ладилось. Но все же потом села, причем довольно близко к второй базе с уткнувшимися в нее двумя «Мальчиками» и «Аспирантом».

— Небольшой перерасход горючего, — сообщил мне Саша. — Шестьдесят пять кило теперь с Луны не вытащить. Максимум, что разрешил Челомей после получасовой ругани с Чертоком — сорок пять. А я вообще советую ограничиться сорока килограммами, мало ли что.

— Ясно, буду грузить тридцать, это как-никак, лучше, чем вообще ничего. А если «двадцатка» все же не долетит до Земли, то так на Луне в расчете на будущие рейсы хоть что-то останется.

«Мальчик-пять» заснял посадку «Луны-20» и высадку «Пионера», но обниматься с прилетевшим «младшим братом» не полез. Во-первых, как я уже говорил, цирк в этой экспедиции не планировался. А во-вторых, «Пионер» мог не выдержать объятий в силу обшей хлипкости конструкции.

Долгое сидение на Луне не прошло единственному выжившему «Мальчику» даром. От солнечных батарей осталась только треть, но на времени зарядки это почти не сказалось, потому как емкость аккумуляторов упала до сорока пяти процентов от номинальной. И начал иногда заедать в локтевом шарнире левый манипулятор. Однако выполнить последнее, что ему оставалось в жизни, то есть подтащить контейнер с образцами к «Луне-20», «Мальчик-пять» сможет. Теоретически это смог бы и «Пионер», сила тяжести на Луне позволяла, но я решил зря не напрягать инвалида с рождения.

Так, пора приступать. Контейнер моя «пятерка», хоть уже и на треть вышедшая из строя, легко дотащит до станции целиком, без выгрузки и сортировки образцов по номерам приоритета. Этим у самой «Луны» займется «Пионер» под управлением Юрия Степановича, ни к чему этому не имеющему никакого запаса прочности механизму зря раскатывать по Луне.

Я подкатил к контейнеру и начал вводить наборы команд для водружения его на спину в первый, второй и третий буферы. Тут придется применять пакетное управление — бортовой контроллер станет выбирать наборы в зависимости от того, как себя поведет заедающий левый манипулятор. Не хотелось бы рассыпать камни в трехстах метрах от станции, собирать их потом будет не так просто. И вот кто бы объяснил — что мне, дебилу, мешало еще на стадии проектирования предусмотреть у этой корзины крышку? Мало ли что не я рисовал чертежи, подписывал-то я, вот теперь и корячусь.

Так, вроде довез. Теперь снять контейнер, не рассыпав… ага, и это получилось.

«Мальчик-пять» раскинул солнечные батареи и замер. Вообще-то от него уже больше ничего не требуется, но это только по планам. А вдруг что-то пойдет не так? Заряд аккумуляторов лучше держать на максимуме.

«Пионер» сортировал и загружал образцы восемь часов с двухчасовым перерывом на подзарядку во время которого Юрий Степанович пообедал и немного отдохнул. Казалось бы, с чего бы он так долго возился — манипуляторы, что ли, кривые? Нет, с ними все было нормально. Они, правда, получились существенно слабее, чем у «Мальчиков», но зато точнее выполняли мелкие движения.

Суть же состояла в том, что все луноходы работали на спутнике Земли рывками. Быстро выполнив очередной набор или пакет, луноход замирал. Потом начинал вертеть головой, оператору нужна была полная информация об изменениях обстановки. Затем — снова пауза, человеку необходимо время на подумать и ввести новый набор команд. И, наконец, следующий рывок.

В показах по телевизору все эти паузы или вырезались, или во время их камера переключалась на какой-то другой объект, поэтому зрителям казалось, что луноходы суетятся непрерывно.

Наконец погрузка была закончена, транспортный отсек станции закрыл люк, а через полчаса «Луна-20» стартовала к земле. Естественно, видеозапись этого события пришла в ЦУП.

— Неплохо, — сказал я, быстро просмотрев ролик. — Будем надеяться, что это последняя видеозапись с Луны от оставшейся там команды.

— Почему? — не понял Юрий Степанович.

— Потому что если «двадцатка» нормально доставит груз на Землю, на Луне нам долго еще ничего нужно не будет, и от роботов потребуется только своевременная самоликвидация. А вот если доставка не получится, то я не очень представляю, что делать дальше. Но в любом случае это будет не скоро и уже с другой командой. Если кому-то наверху придет в голову снова использовать эту, то ничего, кроме эпического провала, я не ожидаю.

Однако волновался я зря — через шесть дней сорок два образца из ста трех были доставлены на Землю. А у меня наконец-то появилось время на ничуть не менее важное занятие, чем слежка за всякими летающими по космическим просторам железяками. Требовалось уговорить жену заранее перебраться из Троицкого в Кунцево.

— Мне остался еще почти месяц, — не соглашалась Вера.

— А вдруг роды будут преждевременные? Лучше заранее приехать в ЦКБ. залечь туда и спокойно ждать, пока придет время рожать.

— Ага, месяц там валяться. Ты-то однажды полежал в госпитале месяц, так до сих пор иногда вспоминаешь. А я уже интересовалась, в больнице Академгородка очень приличное родильное отделение, сюда даже из Москвы многие хотят попасть. К тому же здесь будешь рядом ты.

— Я и там могу быть рядом.

— Верю, вот так прямо все бросишь и заляжешь в больницу рядом со мной. Вить, не выдумывай, все рожали, и я рожу. Здесь, а не в какой-то там ЦКБ, где вообще два года назад аж Королева зарезали.

Против такого аргумента я смог возразить только «ну ты-то не Королев», однако понял, что спорить бесполезно. Вообще-то Вера почти всегда и во всем соглашалась со мной, но если решалась в чем-то выступить против, то потом стояла на своем намертво. К тому же поговорка «полы паркетные, врачи анкетные» родилась, наверное, не на пустом месте. В общем, действительно — пусть рожает здесь. Если при родах что-то пойдет не так, я смогу помочь, но об этом лучше заранее договориться с руководством клиники. А потом я буду сидеть в «Мечте», и всякие визитеры пусть едут сюда сами, мне нельзя будет надолго покидать Троицкое.

Впрочем, съездить в Москву мне все-таки пришлось — за премией (по традиции — в конверте), вторым орденом Ленина (первый шел в комплекте со звездой героя соцтруда) и пропуском в двухсотую секцию ГУМа. Кстати, торговля там была организована довольно своеобразно — я, позвонив домой и узнав, что с Верой все в порядке, решил туда зайти. И чуть не обломался. Меня просветили, что на пропуске, который именовался «Приглашение», телефон напечатан крупными цифрами не зря. Секция нормально закрыта, то есть ее двери. И чтобы их открыли, надо позвонить, представиться и согласовать время визита. Ну прямо как какому-нибудь подпольному портному — мне уже приходилось возить к ним Веру и тетю Нину. Лично меня, в отличие от них, почему-то устраивало и то, что продавалось в обычных магазинах. Или в комиссионках за бешеные, но для меня в общем-то терпимые деньги.

Так вот, после посещения этой секции я уже знал, о чем буду говорить с Леонидом Ильичом на ближайшей встрече. Ибо главным отличием этой секции от всего остального магазина был не ассортимент — он оказался ненамного шире, чем в общедоступных отделах, а отсутствие очередей и цены. Они оказались в среднем вдвое ниже, чем там. И об этом не знал, оказывается, только я — даже моя секретарша давно была в курсе! При том, что уж ей-то получение пропуска-приглашения совершенно не светило.

Трудно придумать более сильный удар по авторитету партии, чем такая ценовая политика. Тоже мне, нашли малообеспеченных — членов правительства, ЦК, космонавтов и некоторых академиков. Да продавайте вы там дефицит без очередей, хрен с вами, но за нормальные деньги! А так получается не торговля, а идеологическая диверсия. Прямо хоть снимай фильм ужасов «Дом с привилегиями».

В общем, я разозлился, плюнул и ушел без покупок, да еще под ехидные комментарии Антонова «вот это, Витенька, и есть самый настоящий социализм, который ты хочешь сохранить в веках, а всякие там социальные справедливости идут к нему необязательным довеском». Прямо-таки змей-искуситель какой-то, а не духовный брат.

Ну, а второго июля свершилось событие, которого мы с женой ждали уже почти девять месяцев — число Скворцовых на планете увеличилось на единицу по имени Татьяна. Вес — три восемьсот, здоровье идеальное, голос как у мамы, но характер спокойный, то есть орет она редко. Зато, мягко говоря, громко, это у них фамильное. Роды прошли легко. Вера уже начала прикидывать, когда планировать следующего ребенка.

Тетя Нина даже всплакнула — мол, надо же, и оглянуться не успела, как стала бабушкой. Хотя, по-моему, эту тему они с Верой последние полтора года обсуждали регулярно и подолгу.

Дядя Миша на радостях выпил, но настолько немного, что его дражайшая половина предпочла этого не заметить. Ну, а я наконец понял, зачем нашей семье аж целых два автомобиля. В один-то, если еще и с Джулькой, мы теперь можем поместиться только с трудом, а если с вещами, то с большим трудом. Даже в «Победу», не говоря уж о моем «Москвиче».

Глава 13

В бытность свою Антоновым я считал, что желание детей побыстрее начать жить отдельно от родителей является совершенно естественным и особого обоснования не требующим. Мол, все так делают. Потребовалось стать Скворцовым, живущим в СССР 60-х годов, чтобы усомниться в этом тезисе.

То есть нас с Верой жизнь с ее родителями совершенно не напрягала, скорее наоборот. В конце лета Вера в состоянии, близком к панике, сообщила мне, что тетя Нина начала задумываться о даче — раз уж дядя Миша теперь начал более или менее прилично зарабатывать и, главное, отдавать супруге не только всю получку, но и часть денег, заработанных на «Победе» по вечерам.

— Сбегут, — растерянно делилась со мной жена, — а нам что делать — няню нанимать?

— Ну, на дачу особенно-то не сбежишь, — попытался возразить я. — Там нельзя строить капитальные дома с отоплением.

— Это раньше нельзя, а с шестьдесят девятого года будет можно! Сама в «Известиях» читала. А у нас тут заранее организуется дачный кооператив, твоя Октябрина воду мутит. Уже нашла каких-то строителей и говорит, что маленький, но пригодный для круглогодичного проживания дом на участке в восемь соток обойдется всего в четыре с половиной тысячи, а большой и на двенадцати сотках в девять, причем государство даст кооперативу ссуду на десять лет. Ты, Вить, там на своей Луне совсем закопался, уже и газет не читаешь, и с приятелями из Политбюро не общаешься.

Тут она была права, в этом году всем, не относящимся к полетам на ночное светило, я мог интересоваться только урывками. А этим летом и поговорить стало не с кем, все мои высокопоставленные знакомые разъехались.

Косыгин отбыл в Пицунду, мотивировав отъезд тем, что он уже скоро два года как не был в отпуске.

Брежнев улетел во Францию, к де Голлю. Там недавно закончилась какая-то буча, про которую Антонов еще в прошлом году собирал материалы, но он их почти не читал, а я и тем более.

Семичастный с июля торчал в Чехословакии — и, похоже, довольно результативно. Лето уже почти кончилось, а «Пражская весна» так толком и не началась.

Шелепин гостил у Хо Ши Мина.

В Москве из знакомых членов и кандидатов в члены Политбюро оставались только Демичев и Устинов, но это были не те люди, с которыми можно поговорить о новациях в области кооперативного движения. Поэтому я просто заказал секретарше сделать тематическую подборку прессы по этому вопросу.

Вскоре я начал понимать, в чем тут дело. Руководство пыталось бороться с нарастающим товарным дефицитом, и я бы сказал, что в общих чертах довольно успешно.

Ведь что такое пресловутый дефицит? У его две составляющих. Первая — это перекосы в ассортименте производимых товаров. То есть того, что мало кому нужно, прорва, им забиты все полки во всех магазинах. Например (и лично меня это не переставало удивлять), тот самый горячо любимый Антоновым консервированный лосось в собственном соку. Несмотря на то, что роман с рыбной принцессой остался в далеком прошлом, «дракон» продолжал закупать банки в товарных количествах. Этим лососем были забиты полки не только в «Рыбе», но и во многих других местах, и никто его особо не брал. Зато найти шпроты — тот еще квест, хотя стоят они ненамного дешевле, а по питательности и вкусовым качествам и рядом не лежали.

И вторая составляющая — нарастающий избыток денежной массы, ведь Брежнев твердо держал курс на повышение доходов трудящихся, вот только он забыл перед словом «доходы» поставить «реальные». В результате денег прибывало, а возможность купить что-нибудь нужное в магазине потихоньку убывала. Зато, естественно, прибывала у спекулянтов.

Так вот, недавно партия и правительство (ну принято сейчас так говорить, принято) занялись решением этого вопроса, причем, что меня удивило, по обоим направлениям и комплексно. Кое-что я уже видел своими глазами, просто не обращал особого внимания из-за Луны и роботов на ней.

Например, двухскоростными мопедами еще в прошлом году были завалены все спортивные магазины, ибо четыре года назад для управления ими стал нужен документ. То есть права категории «М» — это вовсе не изобретение двадцать первого века. Естественно, такие мопеды тут же перестали покупать.

Отменять мопедные права никто не стал, но их получение резко упростили, а на селе и в поселках городского типа их выдачу вообще переадресовали участковым. Вместе с отменой медсправки это привело к тому, что спрос на такую технику прилично возрос.

Еще один пример — минские мотоциклы «Макака», то есть М-104 и М-105. Не сказать, чтобы их так уж хватали, хоть они и были довольно дешевыми. Однако в прошлом году отменили техосмотр для техники с объемом двигателя менее ста пятидесяти кубов, и «Макаки», а заодно еще и «Вятки» начали продаваться куда лучше.

Получилось, что чисто административными, то есть почти ничего не стоящими мерами государство мягко склонило народ слегка увеличить траты.

И все новации из области кооперативного строительства были из той же оперы. То есть партия и правительство, похоже, взяли курс на то, чтобы возможность тратить деньги росла по отношению к увеличению зарплаты опережающими темпами.

Кстати, условия для этого были самые благоприятные. Попробуйте-ка что-то разрешить, да еще и за деньги, когда запретов вообще нет! Обломаетесь. А когда их полно, можно отменять по одному, начиная с самых дурацких, придуманных Хрущевым. И. естественно, отменять не на халяву.

Вот, значит, на селе уже были сняты многие ограничения на личное хозяйство колхозников, а про хрущевские «агрогорода» никто давно не вспоминал. Зато начали часто цитировать ленинскую статью «О кооперации», из чего можно было сделать вывод, что впереди нас ждут довольно интересные времена. И осталось только выяснить — расширение кооперативного жилищного строительства будет идти за счет сокращения темпов ввода бесплатного жилья или как? Хотя, пожалуй, на «или как» в обозримом будущем можно не надеяться, стройматериалов-то сколько было, столько и останется.

В общем, у нас все еще впереди, и эта мысль тревожит.

Из вождей первым вернулся Брежнев, но не в Москву, а прямиком в Завидово. И пригласил меня, так что вскоре мы с ним уже сидели в знакомой беседке.

— Ты, Витя, конечно, критикан и антисоветчик, хоть и коммунист. — благодушно просвещал меня Леонид Ильич. — Но умный, с кем попало не откровенничаешь, а только с теми, с кем можно. Так и надо, мы тебе за это благодарны. С твоей колокольни часто бывают видны такие недостатки, которые с нашей не очень заметны. Но вот как ты один из главнейших вопросов нашей советской действительности пропустил, я понять не могу.

Наверное, занят был, — предположил я. — С этой Луной я не то что какую-то там действительность держать в памяти — жене чуть не забыл подарок на девятнадцатилетие приготовить! Еле успел вспомнить. А что за вопрос-то такой ужасный?

— Неужели не понимаешь? Программа партии!

А ведь действительно, сообразил я. Та программа, что вроде как действует сейчас, написана при Хрущеве и явно под его диктовку — без нее наворотить столько чуши не получилось бы. Одно только «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» чего стоит, а ведь это далеко не единственный перл. Там еще очень убедительно говорилось о ликвидации различий между городом и деревней, между умственным и физическим трудом и даже, кажется, между мужчиной и женщиной. Впрочем, конкретно в этом я не уверен. Скворцов эту программу если когда-то и читал, то начисто забыл после взрыва на учениях. Антонов, правда, точно читал, но давно и не очень внимательно. Однако воспользоваться его воспоминаниями все-таки можно.

— Ну, кое-что из программы как-то выполняется — например, на пятидневную рабочую неделю перешли еще в прошлом году, — неуверенно промямлил я.

— Видишь? Даже ты больше ничего не смог вспомнить. Практически партия сейчас живет и работает без программы, и это совершенно нетерпимое положение. Я собираюсь поднять этот вопрос сначала в Политбюро, а потом и на пленуме. Когда там у вас была принята следующая программа?

— В восемьдесят шестом году. Но ее назвали всего лишь новой редакцией, и вообще эту бумажку никто всерьез не воспринял. Не та уже была обстановка в СССР.

— Вот-вот, типичный пример, к чему может привести затягивание с принятием необходимого решения. Поэтому ты мне, пожалуйста, эту программу скопируй. И снабди своими комментариями. И я разрешаю… нет, даже прошу — не стесняйся. Пиши все, что думаешь. Если тебе покажется, что цензурными словами какую-то мысль не выразить, выражай ее нецензурными.

— Сделаю, — кивнул я, для солидности выдержав паузу. — И, кстати, одно соображение у меня уже есть.

— Сначала налей себе сока, раз уж не можешь пить, как человек, мне за двоих приходится отдуваться. Ну, за программу! Так что ты там хотел сказать?

— Вам понадобятся помощники, причем желательно не из идеологического отдела ЦК. Там можно будет показать только уже основательно проработанный документ.

— Хм… какой-нибудь общественный консультативно-созерцательный совет… — икнул Брежнев, — в смысле совещательный… а что, не помешает. Небось, предложишь туда своего Ефремова?

— А кого же еще? Можно, правда, поговорить со Стругацкими.

— Вот и поговори со всеми, но сам свою часть тоже не откладывай. Программу и комментарии только на флешке, никаких распечаток. И коли ничего не пьешь, так хоть закусывай по-людски! Вон как физиономия-то осунулась за последний год. Давай, Вить, настала пора возвращаться с Луны на Землю.

В начале дороги до дома Антонов донимал меня комментариями к беседе с генсеком.

— Ни за что бы не поверил, если бы сам не видел твоими глазами — Леня Брежнев в роли начинающего антисоветчика! Охренеть и не встать. Вы, значит, теперь два сапога пара. Тут впору самого Маяковского вспомнить и слегка подправить — типа «ну, бл…ь, вам общим памятником будет растоптанный в грязи социализм».

— Да успокойся ты! Никто твой социализм топтать не собирается — ни я, ни тем более Леня.

— Он скорее твой, чем мой, я-то давно при капитализме живу. Привык уже.

— Тогда тем более, я что, дурной — топтать свою же собственную вещь? Лучше поднять, отряхнуть и положить в укромное место, авось когда и пригодится.

Мы уже ехали по кольцевой, но тут плавное течение нашей беседы было нарушено. Не сказать чтобы грубо, скорее наоборот — приятно для глаза. Во всяком случае, именно так выглядела обтянутая фирменными джинсами женская попка, выглядывающая из-за приткнувшейся на обочине «Явы» без заднего колеса.

— Куда летишь?! — завопил Антонов. — Тормози, Шумахер!

— Да не суетись ты, мне тоже интересно.

Я быстро сдал задом, а дама… да нет, скорее девушка поднялась с четверенек. Антонов мысленно облизнулся — выглядела она на пять баллов. Не как Вера, конечно, но все равно очень неплохо. К тому же у нее был совершенно импортный вид — даже в большей степени, чем у Антонова, когда он начинал охмурять рыбную принцессу.

— Можно, начну я? — спросил он и, дождавшись подтверждения, галантно осведомился:

— Хау кен ай хэлп ю, бьютифул лэйди?

— С чего ты взял, что она знает английский? — удивился я.

— А что, по ней не видно? — отмахнулся он, продолжая треп на том же языке. И, между прочим, получая ответы на нем же.

Оказалось, что девушка проколола заднее колесо. Снять она его сняла, а сейчас пыталась разбортовать покрышку, но пока безуспешно. Хотя какие тут могут быть трудности, я совершенно не понимал. Ладно бы у нее стояла восходовская резина, которую, действительно, бортовать довольно трудно — так нет, мягкий фирменный «Барум». Его при некоторой тренировке вообще можно снимать и ставить без монтировки.

— Ну ты даешь! — усмехнулся Антонов, не прекращая болтовни. — А как же иначе с тобой можно естественным образом, не вызывая подозрений, познакомиться? Она же не знала, что ты такой однолюб — но ничего, кроме тебя, тут есть еще и я. И чего стоишь, вытащи ты ей камеру, наконец! Работы-то на пару минут, не больше. Но лучше не торопись, а то я и поговорить толком не успею, как все будет сделано.

В общем, когда заклеенная камера была возращена под покрышку, а колесо накачано и установлено на мотоцикл, Антонов уже успел капитально обаять девушку. Хотя, насколько я понял, процесс тут был обоюдный.

Наша новая знакомая оказалась француженкой русского происхождения, приехавшей в Союз по программе культурного обмена. Звали ее Нинель Обермейстер.

— Оригинальная фамилия для русской француженки, — мысленно усмехнулся я.

— Да врет она! — уверенно заявил Антонов. — Английский ей родной, так что вопрос тут стоит просто — МИ-6 или ЦРУ?

— Когда это ты на слух научился определять, какой язык кому родной?

— А я и не умею. Слушать надо было, о чем мы говорили. Я ее прямо спросил, англичанка она или американка. Она ответила — француженка, и соврала. Ты что, сам не можешь определить, когда тебе врут, а когда говорят правду? А у меня это последнее время получается даже лучше, чем у тебя.

— М-да… и ты, старый бабник, еще небось надеешься на взаимность?

— Неужели ты думаешь, что мои надежды беспочвенны? Честно скажу, меня такое недоверие даже слегка обижает.

— В том-то и дело, что нет.

Я помолчал и злорадно добавил:

— Но сначала будь добр получить разрешение у Семичастного. А потом — у Веры. Оба в письменном виде. И только после этого можешь начинать предаваться разврату с агентессами мирового империализма, причем ни в коем случае не забывая о презервативах.

— Ну, Володя-то точно против не будет, — расцвел Антонов, — а с Верой я уже договорился, причем довольно давно.

— Когда успел, сволочь? — охренел я.

— Когда ты меня с ней познакомил. Она посочувствовала моему глубокому и беспросветному одиночеству и разрешила иногда его нарушать здесь. Думаешь, зря я так старательно потер все твои воспоминания о том разговоре?

Глава 14 

  Думаю, никто не станет спорить, что всякую работу необходимо вовремя и правильно завершить – в незавершенном виде ее ценность обязательно будет меньше. Так вот, планируемым достойным завершением лунной программы была вовсе не доставка образцов с Луны на Землю, что бы там не говорил Келдыш. А то, в каком виде она останется в памяти простых людей как в СССР, так, хоть и в меньшей степени, за его пределами. Это означало, что пора пусть не прямо, намеками, но сообщить - луноходы, выполнив свою задачу, заснули до лучших времен. Ну типа «спокойной ночи, дорогие лунные роботы, вас разбудят, когда начнется строительство базы». Что их сон уже стал вечным, лучше не упоминать. Кстати, это и не факт – не исключено, что какой-то из корпусов когда-нибудь будет доставлен на Землю, вычищен, набит новой электроникой и определен жить на ВДНХ.

  И от статей, пусть даже в таких сверхпопулярных изданиях, как «Наука и жизнь», «Техника – молодежи» и Радио», настала пора переходить к художественным произведениям, а от телевизионных роликов – к документальным, документально-художественным и просто художественным фильмам.

  - Ага, - согласился Антонов. – Так прямо и вижу титры «в ролях»:

  «Мальчики» - Вячеслав Тихонов, Леонид Броневой и Юрий Никулин, базы – Светлана Светличная и Нонна Мордюкова, «Доцент» - Евгений Леонов…

  - Думаешь, это у тебя получилось доведение до абсурда? – усмехнулся я. – Зря. Замени «в ролях» на «роли озвучивали», и получишь вполне реальную картину. Вот только базы – они же молчат и не двигаются, так что это не очень привлекательные роли для женщин. Лунные станции лучше. 

  - О господи, - буркнул Антонов и отключился, а я взял карандаш, лист бумаги и начал записывать основные мысли по поводу грядущих произведений искусства на космическую тему.

  Итак, первый вопрос – что лучше, фильм по книге или книга по фильму? Удачными бывали оба варианта, поэтому можно будет сделать комбинированный. Например, для начала короткая повесть в… наверное, лучше всего в «Юности». Жалко, что Дина Рубина еще слишком молодая и ничего написать не может. Впрочем, даже начав писать, она еще не скоро станет той язвительной матерщинницей, которая давно нравилась Антонову. Этот старый донжуан даже собирался съездить в Израиль, чтобы там с ней познакомиться! До сих пор собирается, но вряд ли поедет, он ведь не только бабник, но еще и лентяй. В общем, надо съездить в редакцию «Юности» и побеседовать с Борисом Полевым.

  Потом по мотивам этой повести можно будет снять фильм, а затем уже по его мотивам написать роман. И, наконец, финал – многотомная эпопея с подзаголовком «по мотивам реальных событий». Вот только кого бы подписать на такую работу? Повесть-то, наверное, и Стругацкие напишут, предварительный разговор с ними уже был, но вот с автором романа или даже серии таковых пока полная неясность. Ефремов отказался еще до того, как я ему это предложил, а кто там из мастеров остался? Как-то так сразу и не припомнишь.

  Впрочем, не только редкая птица долетает до середины Днепра. Редкий план доживает до середины своего выполнения, и высший класс – это все поменять как надо, даже не приступая к реализации. У меня примерно так и получилось. Правда, не в результате моего озарения, а само собой.

  Мне позвонил Ефремов.

  - На ловца и зверь бежит, - сообщил он. – В данном случае зверь готов написать серию романов про советских роботов в космосе, начиная с Луны и заканчивая, кажется, планетами Сириуса. Зовут его Александр Петрович.

  Я начал перебирать в уме всех известных мне писателей по имени Александр. Фадеев давно застрелился, а Иванов – который пародист – писать, кажется, еще не начал. А если и начал, то точно не романы. И он, насколько я помню, не Петрович. Гладков? Он вроде не фантаст, а мемуарист. Опа, кажется, понял!

  - Выбегалло забегалло? – цитатой из «Понедельник начинается в субботу» уточнил я.

  - Оно самое, только не забегалло, а звонилло. И, кстати, если у вас к Казанцеву отрицательное отношение, то это зря. В прошлом Антонова он был чуть ли не единственным известным писателем, поддержавшим меня во время травли после начала публикации «Часа быка». Ну, а что он Стругацких не любит, так это объяснимо. Вы бы полюбили авторов, ухитрившихся изобразить вас в виде такого героя?

  - Я бы, пожалуй, возгордился. Но это ладно, только он же писать не умеет! И вкуса совсем нет. Как он испохабит свою же собственную, и не такую уж плохую в исходном виде «Планету бурь», это уму непостижимо. Или уже начал похабить?

  - Не знаю, но про условия на Венере он меня спросить успел. И вы не совсем правы – Казанцев умеет писать. На уровне неплохого ремесленника, однако, как говорят в будущем, «пипл хавает». Ему, этому «пиплу» в общем-то больше ничего и не нужно, а, значит, и вам тоже. Но главное достоинство Александра Петровича состоит в том, что безупречно следует всем изгибам и завихрениям линии партии. Просто редкий нюх у человека. К тому же… кого он там, в будущем, травил?

  - Лукина. Это писатель не чета ему.

  - Ну вот, вам представляется возможность сделать так, чтобы у Казанцева не оставалось времен ни на какую травлю. Если он размахнется на сериал, то будет писать его лет пятнадцать.

  - Хорошо, и что вы ему сказали?

  - Пообещал, что познакомлю его с вами. И предположил, что вы отнесетесь к идее написания им цикла романов положительно. 

  - Согласен, диктуйте его телефон, позвоню, договорюсь о встрече.

  Ну, а Антонов, естественно, не стал откладывать встречу с Семичастным и приехал к памятнику героям Плевны уже на следующий день после знакомства на обочине МКАДа.

  - Да, про вашу встречу мы в курсе, - подтвердил он. – Не можешь вкратце пересказать содержание беседы?

  - Вот флешка с записью, держи. А вкратце – прекрасная Нинель готова раздвинуть… в смысле, расширить контакты с советским народом в моем лице. А я, в свою очередь, всегда готов их углубить, причем неоднократно. Квартиру для этого, наверное, лучше подготовить комитету, чтоб Ниночке жизнь медом не казалась. Пусть попробует там сделать видеозапись, я заодно и посмеюсь.

  - Какой-то ты сегодня не такой, - удивился Владимир.

  - Наверное, это потому, что я по-прежнему Виктор, но только не Скворцов, а Антонов. Ты, по-моему, со мной еще не встречался. Ну, значит, будем знакомы.

  - Так ты… вы… Мне Косыгин рассказывал, но я как-то не очень верил… а это правда, что вы можете?..

  - Скворцов тоже может, но у меня получается куда быстрее и эффективнее. Показать?

  - Нет, спасибо, лучше не надо. Так, значит, продолжить знакомство с псевдофранцуженкой собирается не наш Витя, а вы?

  - Конечно, он жену любит, ему больше никто не нужен. И с чего это ты мне начал «выкать»?

  - Хм…  я, похоже, немного растерялся. Тогда давай прогуляемся до Детского мира, я тебе расскажу, как у нас в комитете представляют всей смысл всей этой возни. Кстати, теперь понятно, отчего ты заговорил про запись. У нас в середине двадцатого века все проще, в таких случаях хватает фотографий, а их, наверное, она сделать все-таки сможет. Мы, конечно, постараемся, чтобы они не попали к Вере…

  - С ней все согласовано, так что можете стараться без особо фанатизма. Думаешь, будут пытаться шантажировать?

  - Не исключено. Но и не обязательно. Скорее всего, ее начальство просто хочет поточнее узнать, что собой представляет Виктор Скворцов.

  - Ничего, им на безрыбье и Антонов сойдет. Тогда ты не тяни с квартирой, ладно?

  - Разумеется. Осталось обсудить вопросы обеспечения твоей безопасности.

  - Что-то я могу и сам, но безопасность – это такая вещь, которой много не бывает. Начнем, пожалуй, с экстренной связи?

  Уже в конце беседы Антонова, старого козла, осенило.

  - Володь, я тут вот что только сейчас сообразил. Американцы, если ты прав и Ниночка работает на ЦРУ именно в предполагаемом ключе, интересуются, так сказать, моими способностями, настроениями, свойствами характера и прочим тому подобным. А нашим компетентным органам это что, совсем неинтересно? Ладно, со Скворцовым ты сам часто общаешься. Но ведь кроме него есть еще и я. Может, стоит перенять отдельные стороны передового зарубежного опыта? Ленин, например, утверждал, что учиться надо и у капиталистов тоже. 

  - Так ты что, предлагаешь?.. – офигел председатель КГБ.

  - Нет, ну кто я такой, чтобы предлагать подобное. Тонко намекаю, только и всего.

  - Да уж, тоньше просто некуда. У вас там все такие бесстыжие или только ты один?

  - Ну уж точно не один, хотя, конечно, определенная уникальность во мне имеется. И тут просматривается вот еще какой момент. Я человек в шпионских играх неискушенный, и поэтому могу по недостатку опыта что-нибудь пропустить или сделать не так. Но если в нашем тесном общении с агентессой мирового империализма будет принимать непосредственное участие сотрудница комитета, вероятность подобного сильно уменьшится.

  На этом Антонов откланялся, оставив Семичастного в тягостном недоумении. Меня, кстати, тоже, только не тягостном, а в самом что ни на есть обычном.

  - Тебе там что, бабы не дают, раз ты здесь собрался устроить секс втроем? – возмущено вопросил я. – Не верю.

  - Да при чем тут бабы? Я там сам опасаюсь – все-таки возраст уже не очень подходящий. А здесь с этим все в порядке. Да и не волнуйся ты заранее, вряд ли Семичастный пойдет на такие смелые новации.

  Тем временем Брежнев, который не забыл моих слов о творящемся в ОКБ-1 Мишина, активировал масштабную проверку, поручив ее Устинову.

  Картина получилась на редкость неприглядная – масштабы бардака и очковтирательства при ближайшем рассмотрении оказались даже больше, чем я описывал в своих материалах. Мишина сняли и задвинули заведовать кафедрой в МАИ, а ОКБ-1 подчинили Глушко.

  - Вынужден настаивать, чтобы вы познакомились с предложениями Скворцова и лично с ним, - заявил ему Устинов. Если бы он хотел усилить уже имеющееся негативное отношение Глушко ко мне, то, пожалуй, ничего лучшего все равно бы не придумал.

  - Слушай, - прорезался Антонов, - он к тебе относится неприязненно, считая мутным выскочкой. Так давай не будем разочаровывать человека! Подтвердим ему, что сам по себе ты ничего особенного не представляешь. А просто иногда сдаешь мне в аренду свой организм, а я за это подкидываю тебе когда идеи, когда электронные компоненты. Ну еще научил людей лечить, про это тоже можно упомянуть. В общем, я вроде как не захочу перепоручать связь с человеком такого масштаба, как Валентин Петрович, какому-то Скворцову, и выйду на нее сам.

  - Изволишь выйти, - уточнил я.

  - Могу изволить, мне нетрудно. И как тебе такая идея?

  - Согласен, тем более что это, возможно, на какое-то время отвлечет тебя от мыслей о бабах.

  - Невозможно, - хмыкнул Антонов. – Итак, начинаем готовиться к встрече. Глушко – аккуратист и педант, я, предположим, тоже, а ты тогда молодой раздолбай. И, значит, давай попробуем делать так, чтобы один и тот же костюм на тебе казался мятым и вообще сидел как на корове седло, а на мне вдруг моментально утратил все мелкие несообразности, став безупречным. Тут, наверное, лучше подойдет не свадебный, а тот, синий, купленный на всякий случай. Галстук к нему я притащу из будущего. И давай подумаем, как сделать, чтобы ты благоухал дешевым тройным одеколоном, а я… ну, например, «Давидофф эдвенчур».

  - Время на замену? – поинтересовался я, беря карандаш и пододвигая тетрадь.

  - Минут пять, куда нам торопиться.

  - Тогда, наверное, это можно будет реализовать вот так… кстати, а почему мы презенты из двадцать первого века сюда таскаем в руках?

  - А в чем еще – во рту, что ли? Или сразу в анусе?

  - Надо попробовать, не пройдет ли метод «на носу». Очки вроде тех, в которых ты обаял свою рыбную принцессу.

  - Хорошая идея, можно попытаться прямо сейчас, - оценил Антонов. – Очки у меня там есть, причем лучше тех.

  Глушко приехал в «Мечту», но, как и ожидалось, всем своим видом выражал неудовольствие по поводу того, что его вынуждают столь бездарно тратить дорогое время. Я старательно и небезуспешно изображал из себя кого-то вроде слесаря-сантехника, непонятным образом оказавшегося в кресле замдиректора по науке и по этому поводу кое-как натянувшего дорогой импортный костюм-тройку.

  - С вами хочет побеседовать один человек, - сообщил я гостю. – Мой, так сказать, идейный вдохновитель.

  - Зовите, - поморщился Глушко.

  Этот момент мы с Антоновым репетировали много раз, и сейчас он прошел безукоризненно.

  Я встал, подошел к окну и оперся руками об подоконник, чтобы не потерять равновесие в момент мысленного перехода в двадцать первый век и обратно. И вернулся в прошлое уже Антоновым с дымчато-зеркальными очками на носу.

  Он в темпе подтянул узел галстука, а в нагрудном кармане костюма сработало реле времени, отпустившее резинки, благодаря натяжению которых этот самый костюм сидел криво. Быстро потер руками, еще в двадцать первом веке смоченными одеколоном «Давидофф», виски и повернулся к гостю.

  - Будем знакомы, - заявил мой духовный брат, - Виктор Васильевич Антонов, гость из параллельного мира. А Скворцов – это просто временный донор организма, свой я сюда переместить не могу.

  После чего, не давая Глушко опомниться, Антонов сначала продемонстрировал возможности планшета, а потом погонял по комнате дрон. Вот интересно, почему эта дешевая игрушка убеждает людей сильнее, чем планшет? Хотя, наверное, Глушко представлял себе, сколь мощная там должна быть управляющая электроника, чтобы он так летал.

  В общем, уже минут через пять Валентин Петрович перестал сомневаться, что видит перед собой пришельца из иного мира. И, кстати, почувствовал к нему симпатию, как мы с Антоновым и надеялись.

  - Так вот, значит, в чем секрет успеха этого бесцеремонного и невоспитанного молодого человека, - улыбнулся Глушко. – Рад нашему знакомству. И, наверное, раз вы инициировали эту встречу, то у вас есть опережающая наш уровень информация не только по системам телекоммуникации, но и по двигателям?

  - Разумеется, садитесь сюда, так будет удобнее смотреть. Я, правда, не двигателист и не ракетчик, а электронщик, поэтому основное назначение предлагаемой подборки – помочь вам сформулировать вопросы, на которые мне надо будет искать ответы в своем мире. У нас самые распространенные двигатели – кислородно-керосиновые. На второй ступени иногда используются кислородно-водородные, а в качестве стартовых ускорителей – твердотопливные, но не очень часто. Высококипящие компоненты применятся в основном при заорбитальных полетах.

Глава 15 

  Не помню, кто именно из великих – Мерфи, Паркинсон или еще кто-то – сформулировал закон «Реализация любого хоть сколько-нибудь серьезного плана требует в пи раз больше времени, чем предполагалось поначалу», но могу подтвердить, что иногда этот закон соблюдается довольно точно. Не всегда, но часто. Так, например, развитие рок-музыки в СССР им описывалось безупречно.

  Проскочить перед выходом на большую сцену «Дип пепл» удалось буквально впритык – группа «Космос» заявила о себе осенью шестьдесят восьмого года. Кстати, мне было не так просто объяснить ее руководителю Давиду Тухманову, как я представляю себе тяжелый рок. Никаких записей из будущего я ему, с его абсолютной музыкальной памятью, крутить не собирался, а сам не знал нот и худо-бедно играл только на гитаре. И, значит, единственной продемонстрированной песней в избранном стиле стала поделка Пахмутовой про юный октябрь в исполнении ресторанной рок-группы из двадцать первого века, а все остальное мне пришлось объяснять на пальцах, жестами и художественным блеянием. Но, как ни странно, Тухманов в общих чертах понял, что имеется в виду. И не только понял, но и смог вполне прилично реализовать.

  Из известных мне музыкантов в «Космос» вошел совсем еще молодой Градский, остальных эти двое подобрали сами. И, кстати, чуть не увели у меня жену – ясное дело, не в общепринятом смысле, а всего лишь в музыкальном. Послушав ее пение, Тухманов возбудился и заявил, что у Веры совершенно феноменальной силы голос (тоже мне открыл Америку, я это узнал в первые же секунды знакомства). И, значит, ее осталось только научить петь, чтобы получилась суперзвезда рока. Пришлось заявить, что солисток лучше искать где-нибудь в другом месте, только мне еще не хватало отпускать единственную жену в артистическую тусовку. Она, впрочем, от этого не расстроилась, понимая, что совместить большую сцену с биологией, космосом и, главное, нормальной семейной жизнью никак не получится.

  В общем, первый альбом группы - «Ключ на старт» - имел огромный успех в Союзе, удостоившись даже похвалы от самого Леонида Ильича. А группа англоговорящих поэтов от Семичастного уже вовсю переводила тексты на язык вероятного противника, потому что в планах был еще и успех на западе, а с русскими текстами его добиться как минимум очень и очень трудно. Задача поэтов осложнялась еще и тем, что их творения должны были плюс ко всему нести идеологическую нагрузку, но так, чтобы с первого взгляда это в глаза не бросалось.

  Кроме музыки, из не связанных напрямую с космосом проектов я продвигал еще и дельтапланы. Вот тут про упомянутый выше закон сказать нельзя было ничего, ибо никаких планов вообще не было. Просто мы с тремя энтузиастами в редкое свободное время потихоньку строили пару аппаратов – и наконец построили. Это были два практически одинаковых крыла по типу «Атласа», одно каноническое, а второе чуть усиленное и с подвешенной внизу тележкой, снабженной форсированном до двадцати восьми сил движком от «Иж-Планеты». Моторный вариант облетывал я, безмоторный – Саша Фроловский. Правда, в силу особенностей служебного положения он вынужден был, едва спустившись с небес, тут же настучать Семичастному, но вреда программе это не нанесло, скорее наоборот. Пока в верхах утрясали вопрос, к какому ведомству следует отнести эти не очень понятные летательные аппараты, мы – все четверо – успели вдоволь налетаться. Зато когда на полеты обратила внимание Вера и потребовала, чтобы ее тоже научили, оба дельтаплана забрали на испытания в ЛИИ. Кстати, приезжал за ними сам решивший тряхнуть стариной Громов. Я ему шепнул, что торопиться их возвращать не надо, в середине февраля будет в самый раз, ибо в снег падать мягче.

  - Так вы же вроде летаете еще с сентября?

  - То мы, а тут у меня жена тоже захотела научиться.

  - А, тогда понятно. Сделаем. Не возражаете, если моторный вариант буду испытывать лично я? Какова грузоподъемность этого аппарата?

  - Сто десять кило, не считая полного бака бензина. В общем, Михаил Михайлович, летайте на здоровье сколько хотите, поднимет он вас без труда. Вот, возьмите, это мои заметки про особенности пилотирования. 

  Как-то раз, когда я сначала отвез Веру в МГУ, а потом по Воробьевскому шоссе поехал в центр, мне бросилась в глаза какая-то стройка слева, которой раньше вроде не было. И, слегка покопавшись в памяти Антонова, я сообразил, что это же строится дом номер восемь – тот, где в числе прочих будет до самой смерти жить Косыгин. Интересно, ведь я к нему в Кремль и еду. Дом, кстати, похож на наш, тоже кирпичная пятиэтажка улучшенной планировки с балконами по всему фасаду, только вдвое короче, чем тот, где я живу. И, наверное, тут все же не совсем такие квартиры. Кроме того, вряд ли сдача этого дома будет задержана почти на год, как нашего.

  Я вез Косыгину подборку Антонова о советской торговле в восемьдесят седьмом – девяносто первом годах. Кроме материалов из интернета, там были и его личные впечатления, причем назвать их цензурными не получилось бы даже из вежливости. А здесь уже потихоньку начала разворачиваться кооперативная торговля, и ее инициатор Косыгин хотел, как я понял, поглубже рассмотреть подводные камни на этом пути.

  Суть новаций была проста – колхозы и совхозы теперь могли продавать сверхплановую продукцию на колхозных рынках и в кооперативных торговых точках, причем цены не должны были превышать магазинные более чем на двадцать процентов. Как это выглядит в реальности, я уже успел увидеть в Троицком, там недавно появился кооперативный овощной магазинчик.

  Это привело к тому, что во всех трех государственных магазинах исчезли очереди, но зато они появились у кооператоров. Ну да, кто же будет покупать на треть гнилую картошку пополам с грязью по десять копеек за килограмм, когда вполне приличная у кооператоров стоит двенадцать копеек! Вот только очередь мало кому нравилась, однако кооператоры уже начали осуществлять доставку за двенадцать процентов от стоимости заказа. То есть теперь картошка обходилась в рубль тридцать пять за десять кило, и этим были довольны все, включая работников государственных овощных магазинов. Им-то раньше приходилось работать, а теперь стало возможно расслабиться, оборот упал, но зарплата-то идет. Главное – вовремя списывать свою гниль, причем, кажется, они после этого даже ухитряются загнать ее налево. То ли самогонщикам, то ли на корм скоту. Кстати, откуда берется гнилая картошка уже в ноябре, это до сих пор выше моего понимания.

  Все это я, приехав в Кремль, рассказал Косыгину, подытожив:

  - Кооператоры работают с энтузиазмом, чуть ли не на износ, потому что уверены – такие условия продлятся максимум три года, до конца этой пятилетки. А в следующей планы колхозам и совхозам скорректируют в сторону увеличения, и перевыполнять их станет затруднительно. Сейчас люди при фиксированной наценке выкручиваются за счет оборота, но он обязательно упадет, и кооперативные магазины потихоньку вымрут.

  - Вы нарисовали вполне вероятную картину, если бы планы продолжали составляться от достигнутого. Но в этой пятилетке они фиксированные, а со следующей основой для них станут заявки торговли. Тогда, наверное, удастся добиться перелома.

  - Ага, - почесал в затылке я, - перелом только планируется, но вывихи-то уже есть. А с переломом, наверное, получится то же самое, что сейчас, только наоборот. Госторговля будет искать и находить способы уменьшать свои заявки, чтобы поменьше работать за те же деньги. Вам, ясное дело, не понравится за государственный счет кормить дармоедов, и зарплаты в торговле начнут формироваться от оборота. Народ побежит оттуда в кооперативные магазины и, естественно, привнесет туда привычные ему методы работы. То есть все вернется на круги своя, только цены вырастут раза в полтора.

  - И каков же, по-вашему, выход?

  - Не знаю. Можно, например, всячески гнобить проверками кооперативы, в которых трудятся бывшие работники государственной торговли. Но это далеко не идеальный алгоритм.

  - То, что не идеальный, это ладно, идеала в природе вообще не бывает, но он еще, извините, и неумный. Мы планируем сделать не так. Надо вернуть советской торговле те функции, которые изначально должны быть ей присущи при социализме. Вот вы же, например, более или менее представляете свои потребности? То есть покупку той же картошки наверняка способны расписать как минимум на месяц вперед.

  - Так оно и есть, только у нас этим занимается теща.

  - Неважно. Торговля должна быть всего лишь связующим звеном между производителем и потребителем, а не источником не соответствующего труду обогащения ее работников. Значит, их надо отделить от потока наличных денег. Магазин будущего я представляю себе как стол заказов. Пусть ваша теща каждый месяц приходит туда и оставляет список, когда и сколько картошки, моркови и всего стального ей понадобится. Совокупность таких заявок и составит основу для планов торговли. А деньги за них будут идти прямо со сберкнижки по графику платежей, подписанному покупателем в момент оформления заявки. Вскоре можно будет ввести и банковские карты, они удобнее книжек и уже есть на западе. Если же у вас возникнут непредвиденные потребности, вы пойдете в кооперативный магазин и купите там все желаемое за полуторную цену. Или все-таки подождете месяц, если вам станет жалко денег.

  - Думаете, это поможет? Торговля быстро найдет способ создания искусственного дефицита и начнет торговать уже местами в очереди на заявки, причем из-под полы и втридорога.

  - Вот поэтому я попросил у вас сегодняшнюю подборку. Как я понял, в истории Антонова она именно так и сделала, а, значит, методы противодействия лучше отработать заранее. Причем им надлежит быть не только и даже не столько административными, сколько экономическими.

  А вот Леня Брежнев, похоже, такими низменными вещами, как цены на гнилую и не гнилую картошку, в данный момент не интересовался, воспарив мыслью в сияющие выси, хотя сам же недавно советовал мне вернуться с Луны на Землю. Впрочем, этот совет, насколько я помнил, был озвучен где-то между четвертой и пятой стопками, так что Леня про него вполне мог и забыть.

  В общем, сразу после ноябрьских праздников он пригласил меня в Завидово и, даже толком не дав закусить, начал ставить новую задачу.

  - Я помню твои слова о межпланетных автоматических станциях, - заявил он, - но наука не стоит на месте, и наша советская электроника прогрессирует, в том числе и благодаря твоим усилиям. Кроме того, ты сам говорил, что элементы из будущего могут быть не только ширпотребными, но и для индустриального применения, только дороже. Наверняка есть и с военной приемкой, за еще большие деньги. Думаю, если не торопиться, то твой Антонов сможет потихоньку купить все необходимое. А ты – разработать на этой базе схемы, способные выдержать полет до Марса и длительную работу на нем.

  - У Советского Союза появились лишние деньги? Не на Антонова, ему много все равно не реализовать, ибо заметут, а на сами запуски?

  - Нет, но партия не считает освоение космоса лишним. Кроме того, в твоих материалах я недавно прочитал, что программа «Кьюриосити» обошлась американцам дешевле, чем русским отрезок шоссе от Сочи до Адлера. А мы что, хуже тех американцев? В общем, партия рассматривает вопрос о том, чтобы поручить тебе, во-первых, создание марсохода. Луноходы-то ты сделал? А на Марсе условия даже немного полегче, есть хоть какая-то атмосфера. Ночью не так холодно, а днем совсем не жарко. К тому же ночь там как у нас, а не две недели, как на Луне. Да, я помню про радиацию во время перелета. Но твоя электроника миниатюрная, ее возможно всю смонтировать в хорошо защищенном отсеке. Ясное дело, такую толпу роботов, как на Луну, на Марс отправить не получится. Марсоход будет один, и значительно крупнее твоих луноходов.

  А во-вторых, партия планирует поручить тебе и координацию всей этой программы. Надеюсь, ты не будешь отказываться?

  - Не буду. Однако мне потребуется месяца три лишь для того, чтобы прикинуть объем и последовательность работ. Сроки я смогу назвать только в марте, да и то приблизительно.

  - А я уже говорил, что никакой кампанейщины и тем более спешки тут мы не допустим. Работай спокойно. Даже если на реализацию программы потребуется десять лет, никто тебя торопить не будет.

  - И даже в случае, если американцы запустят свою марсианскую программу?

  - Да. Потому что ты сам не позволишь им опередить тебя, я правильно понимаю? Эх, ну вот почему ты пить-то не можешь, неужели медицина тут бессильна? Мне за тебя приходится, несмотря на возраст. Ну, Витя, за советский флаг на Марсе! Пусть он там развевается в назидание потомкам, какой бы путь они не выбрали.

  Первым следствием беседы с Брежневым стало то, что всю заднюю, то есть находящуюся за корпусом «Б», часть территории «Мечты» начали копать уже в конце ноября. Кому и как в рекордные для советского планового хозяйства сроки удалось продавить решение о строительстве еще двух корпусов, я не знал, но под них уже начали рыть котлованы для фундаментов. А Шелепин, приехав инспектировать начало стройки, заметил мне:

  - Ты, наверное, понял, что Леня ставит тебе задачи в обход меня в том числе и с целью посеять между нами зерно недоверия.

  - Я-то ладно, главное, что вы это понимаете. А вот то, что такая программа невозможна без согласования с вами, понимаю уже я, причем с самого начала. Чай, не бином Ньютона.

  - Вот и хорошо. Только ты… э-э-э… на Леню зря не обижайся. Он по-другому не может, такой у него стиль работы. У каждого есть свои маленькие недостатки, и главное, чтобы они не мешали общему делу.

  Я, конечно, согласился с тем, что мне вешал на уши Шелепин, но слегка задумался. Леня – это ладно, с его мотивами все более или менее понятно. А вот вы, дорогой Александр Николаевич, против кого и в союзе с кем собираетесь интриговать, раз ведете со мной такие в общем-то необязательные беседы? Как-то не хочется участвовать в том, смысл чего мне пока совершенно не ясен.

Глава 16

  Задача, поставленная мне Брежневым и подтвержденная Шелепиным, с первого взгляда выглядела вполне решаемой. Однако при втором, более внимательном и квалифицированном, становилось ясно, что решаемость эта кажущаяся. И, наконец, при третьем взгляде, уже совсем не под тем углом, что два предыдущих, можно было обнаружить путь, на котором марсианской экспедиции хоть что-то светило. Но давайте по порядку.

  Микросхемы очень похожи на людей. Не внешне и не по внутреннему содержанию, а по устойчивости к радиации.

  Пятьсот рентген, как считают здесь, в конце шестидесятых, или пять зивертов по меркам двадцать первого века, убьют и человека, и большую часть микросхем из тех, что может купить частное лицо вроде Антонова. Есть и более устойчивые изделия, для вывода из строя которых понадобится больше тысячи рентген, но они дорогие, и их мало.

  За время годового полета к Марсу полученная доза составит порядка пятидесяти рентген – если, конечно, по пути не нарваться на поток излучения от сильной вспышки на Солнце, тогда кирдык и людям, и электронике. То есть вроде бы вполне можно лететь, но это так только кажется.

  Дело в том, что человек – это очень отказоустойчивая система. Разумеется, пятьдесят рентген нанесут ему вред, но он сохранит работоспособность, а со временем и почти полностью восстановит здоровье, если только не заболеет раком.

  Микросхема может продолжить работать, набрав пятьдесят или даже сто рентген, а может и отказать. И сама собой не восстановится уже никогда. Причем отказ одного элемента может привести к выходу из строя всей системы. При тройном резервировании аппаратуры срок жизни моих луноходов составил от двух до пяти месяцев, а этого для полета к Марсу совершенно недостаточно.

  Нормальную защиту от солнечной радиации сделать невозможно ни сейчас, ни в двадцать первом веке. Это не сравнительно мягкое излучение ядерных реакторов, в космосе энергии частиц на порядки выше. От них не спасет и полуметровая свинцовая броня, даже если ее как-то удастся выпихнуть на орбиту. И поэтому радиационная защита космической электроники – это пять миллиметров дюраля плюс двадцать миллиметров пластика. Немного помогает, но не сказать, чтобы радикально.

  Правда, у микросхем есть и преимущество перед человеческим организмом. Спит космонавт или бодрствует, рентгены ему все равно капают и потихоньку копятся. А у обесточенных микросхем устойчивость к радиации порядка на два выше, чем у подключенных к питанию и работающих. То есть теоретически можно иметь на борту десять комплектов электроники и менять их через каждый месяц, но тут тоже есть свои подводные камни. Менять-то кто будет? Космонавтов нет, хоть сколько-нибудь интеллектуальная автоматика наверняка откажет, смотри выше. Ее, конечно, можно сделать дубовой, чуть ли не электромеханической, но она тогда получится тяжелой и ненадежной без всякой радиации. И жрать будет как не в себя.

  Откуда в свободной продаже берутся радиационно устойчивые компоненты? Да очень просто. Предположим, фирма разработала что-то этакое для космоса, потратила миллион долларов, произвела сто штук и продала каждую тысяч по пятнадцать в лучшем случае. И все, такого больше никому не нужно, но денег-то хочется, а разработка уже сделана. И многие начинают продавать произведенные по несколько упрощенной технологии микросхемы свободно и существенно дешевле, но зато в куда более приличных количествах. Разумеется, упрощение обязательно скажется на переносимости радиации, но все же не настолько, чтобы элементы с космической генеалогией сравнялись с обычными, не имеющими таких предков. У Антонова есть довольно полный список подобной продукции, и что-то даже можно будет купить.

  - Ага, - скривился мой духовный брат, - по семь-восемь тысяч рублей за довольно убогий микроконтроллер, а сколько их потребуется для твоего марсохода?

  - Не больше десятка, я так думаю.

  - Про луноходы ты тоже думал, но потом в процессе работы потребные количества утроились.

  - Сейчас я думаю уже с учетом того опыта.

  - Надеешься, что его окажется достаточно? Свежо предание, но верится с трудом.

  - Учти еще, что эти покупки будут растянуты лет на десять, быстрее я ничего делать не возьмусь.

  - Это здешних десять, а там у меня хорошо если год пройдет. Ладно, что уж с тобой сделаешь, начинай помаленьку сочинять список необходимого. Кстати, что там с камнями из кратера, я так и не понял.

  - Я, понятое дело, тоже, но в этом-то как раз ничего удивительного нет. Сам Келдыш в сомнениях. Там вкрапления какого-то интересного сплава, но остатки это метеорита, космического корабля или еще чего-нибудь, он не знает. Но вряд ли что-то особо интересное, иначе никто не выделил бы американцам два камня и не вел бы переговоры об организации совместного центра для их изучения. Кстати, поискал бы материалы на микроконтроллер эр-си-эй восемнадцать ноль два. А если его самого найдешь, будет и вовсе замечательно, по образцу сдирать проще, чем только по бумагам.

  - Это который стоит на «Вояджере»?

  - Он самый. До сих пор ведь работает! В смысле, до твоих сих пор. И, кажется, его выпуск прекратился совсем недавно, можно еще найти живьем. Хотя ты вон даже клон четыре тысячи четвертого где-то раскопал, так что и этот сможешь. Косыгин прав, без своей электроники в космосе много не наработаешь. А я как резервный вариант прикину, что можно сделать на пятьсот шестьдесят первой серии, ее уже в «Пульсаре» содрали и потихоньку начинают выпускать. У нее тоже и с потреблением, и с радиационной стойкостью все хорошо. Правда, тогда у марсохода с габаритами и весом станет совсем плохо.

  Потом, уже без присутствия Антонова, я начал прикидывать, кто что может сделать. Ну, выводить все хозяйство на орбиту явно будет Челомей, а вот сам марсианский корабль, наверное, лучше отдать Глушко в ОКБ-1, там вроде уже были какие-то наработки. Шасси для марсохода сделают в Ленинграде, опыт у людей уже есть. Электронику, ясное дело, разработает «Мечта». Впрочем, тут можно и даже нужно от главной большой задачи отделить какую-нибудь не очень главную и совсем маленькую задачку, чтобы ее поручить учебно-производственному комбинату в подшефной школе. Если марсоход потеряется в космосе, сгорит или разобьется, то про работу юных пионеров и не очень юных комсомольцев на фоне такого провала никто и не вспомнит. Ну, а если долетит и что-то с Марса передаст, это будет эпическое торжество самой передовой в мире советской педагогики. Вот только что бы этим детишкам этакое поручить, чтоб, даже если они напортачат, на результатах это никак не сказалось? Ну, например, разведывательный модуль. Маленькая такая машинка с колесами со всех сторон, то есть способная одинаково хорошо ездить днищем вниз, на любом боку и в перевернутом положении. У Носова, кажется, в «Солнечном городе» было что-то подобное. Пусть разведывает путь для большого марсохода, чтобы он ненароком где не застрял и не перевернулся.

  Однако все это будет возможно только в случае резкого ускорения развития микроэлектроники здесь, презенты из будущего если и будут, то редко и в единичных количествах. Все-таки радиационно стойкие микросхемы дороги, и на регулярно покупающего их человека могут обратить внимание. Не хотелось бы, чтобы Антонова замели как подозрительную личность. А значит, пора салиться писать меморандум – в основном для Косыгина, хотя, конечно, Шелепина с Брежневым тоже придется ознакомить. Что разрабатывать, где, зачем, когда и в какие сроки. По деньгам пусть сами разбираются, но упоминание, что по важности электронная программа не уступает космической вместе с разработкой баллистических ракет, должно быть неоднократным. 

  - Ну наконец-то, - усмехнулся Косыгин, воткнув флешку в разъем и прочитав названия папок. – И пяти лет не прошло, как вы сделали то, о чем лично я вам регулярно напоминал. Ну-ка, что тут… так, похоже, понадобится еще и облегченная версия, без дат, фамилий и со слегка откорректированными названиями. Сколько у вас в «Мечте» телетайпов?

  - Пока два, но нужно еще штук пять, распечатывать придется много.

  - Заказывайте десяток и сообщите о заказе мне, я прослежу, чтобы он прошел без задержек.

  - Вот копия, правда, тут их заказано пятнадцать. Я исходил из того, что уж треть-то дадут в любом случае.

  Ну да, не все же имеют подаренные Антоновым планшеты, куда можно сунуть флешку, вот мы с Сашей и приспособили для распечатки текстов из будущего пару телетайпов.

  От Косыгина я съездил в Фили, к Челомею.

  - Интересную картинку посмотреть хотите? – спросил он. – Любуйтесь, это уже рабочий проект, начинаем делать. Название – УР-703, но с моей старой УР-700 тут почти ничего общего, кроме топлива.

  - Все-таки решили делать на этой фтороводородной гадости.

  - Кислородно-керосиновые двигатели пока недостаточно надежны, Глушко их раньше чем три года не сделает, а там посмотрим. Бармин уже вовсю проектирует стенд для огневых испытаний всей ракеты в комплексе. Шелепин, оценив расходы, стонет. Брежневу, насколько я в курсе, пока не докладывали.

  Ага, это такой якобы тонкий намек. Мол, дорогой Виктор, подготовьте вы как-нибудь невзначай Леонида Ильича, а то если ему сразу озвучить потребную сумму, как бы старика кондратий не хватил.

  Изображенная на рисунках ракета совершенно явно являлась плодом творческого сдирания с «Фалькон хэви». Два ускорителя по бокам и один такой же толщины, но выше в центре. Движков в каждой части тоже по девять.

  - И сколько ваше изделие сможет вывести на низкую орбиту?

  - Пятьдесят пять тонн. Для отправки корабля к Марсу по однопусковой схеме хватит. Если принять двухпусковую со стыковкой на орбите, то вполне возможен пилотируемый полет на Луну трех человек, причем садиться модуль будет целиком, а не как предполагается у наших американцев или как было сделано у ваших. Как ни крути, переход через открытый космос и прочие танцы с бубном на лунной орбите – это довольно опасно. ОКБ-1 обещает полеты «Союзов» со стыковкой уже этим летом.

  - Все-таки вы хотите отправить людей на Луну.

  - Конечно, а вы разве нет?

  - Разумеется, нечего им там делать, тут я полностью солидарен с Феоктистовым.

  В сочиненной нами с Антоновым истории нашего мира американцы летали на Луну сорок лет назад три раза. Первые два полета якобы были удачными, историю третьего мы один в один списали с эпопеи «Аполлона-13». Кстати, врыв кислородного бака на нем произошел тринадцатого апреля. Думаю, все причастные к полету потом долго считали чертову дюжину крайне несчастливым числом. Хотя, конечно, то, что астронавтам удалось вернуться на Землю, многие называли чудом.

  Антонов тем временем меня натурально удивлял. Уже начался декабрь, до наступления шестьдесят девятого года рукой подать, а его отношения с американо-французской агентессой все еще не вышли за возвышенно-платонические границы. Он возил ее по Москве, показывая достопримечательности, сводил в павильон «Космос» на ВДНХ и долго там пудрил мозги на межпланетные темы, но про то, ради чего он все затеял, даже не намекал, хотя Семичастный подготовил квартиру еще в октябре.

  - Ты там случаем не заболел? – поинтересовался я.

  - Не волнуйся, со мной все в порядке. Но это же не рыбную товароведиху в койку уложить, тут иной уровень, международный. Надо соответствовать. И вообще, с чего ты решил, что инициативу должен проявлять я – кто из нас шпион? Ее небось специально учили, а я так, любитель. Может, она чего-то ждет? Например, руководящих указаний из Лэнгли.

  - Или каких-то более основательных, чем прогулки среди ракет и спутников, знаков внимания. Например, хоть самого захудалого подарка.

  - Ой, блин, а ведь я это упустил из вида. Надо срочно исправиться.

  - Слушай, с тобой явно что-не то. Неужели опять влюбился на старости лет? Смотри в порыве чувств не всучи ей что-нибудь из двадцать первого века, это тебе не рыбная принцесса, мигом просечет.

  - Точно, ведь презервативы, что я с собой таскаю, они оттуда. Не подскажешь, где тут можно раздобыть нормальные?

  - Не знаю, мы с Верой ими не пользуемся. Спроси у Семичастного. А лучше – напиши ему докладную записку. Мол, так и так, в связи с осложнением международной обстановки прошу выдать мне сто штук изделий номер два в импортном исполнении. Без них борьба с происками мирового империализма может не увенчаться полным успехом. Дата, подпись.

Глава 17   

  В продовольственный магазин не стоит ходить ни полностью сытым, ни совсем голодным. В первом случае скорее всего найдутся причины не покупать вовсе ничего. Мол, мясо какое-то подозрительное, куры синие, рыба с костями и продавцы невежливые. Во втором же будет куплено много ненужного. Собственно, именно это и случилось со мной одним прекрасным зимним вечером, когда я, довольно поздно вернувшись из Москвы, все же решил заехать в институт часа на три, там было чем заняться. Хотелось жрать, но столовая в «Мечте» наверняка была уже закрыта, и я завернул в продмаг в Троицком. Причем не вспомнил, что лично у меня сдерживающие факторы отсутствуют.

  Антонов на еде последние лет тридцать точно не экономил, у Скворцова что-то этакое было в конце шестьдесят второго года, но потом у него появились деньги, и всякая экономия была благополучно забыта. Ну, а сейчас у меня в кармане всегда есть рублей двести пятерками и червонцами, мало ли что может понадобиться.

  И, значит, уже в институте, в хорошем темпе сожрав банку «завтрака туриста», и потом уже с хлебом съев бычков в томате, я задал себе простой вопрос – а зачем вообще было покупать пять банок завтрака, пять – бычков, да еще два батона по тринадцать и один целый обдирный? И две бутылки молока. Если я все это притащу домой, Вера меня засмеет, а тетя Нина может обидеться, восприняв такую покупку как выражение недоверия к ее кулинарным способностям. Ладно, бычков можно будет скормить Джульке, молоко тоже, но «завтрак туриста» он есть не станет. Я его и сам-то сожрал только потому, что в спешке не обратил внимания на вкус. Кажется, будущее уже помаленьку наступает. Во всяком случае, в продаже начали появляться несъедобные консервы, раньше такого как-то не замечалось. Неужели это как-то связано с моей прогрессорской деятельностью?

  - И часовню тоже ты развалил, - хмыкнул Антонов. – Вспомни, как я после первого курса поехал на картошку – не забыл Марину с параллельного потока? Там заодно и попробовал впервые это дерьмо. Было это летом шестьдесят девятого года, а в Троицкое, получается, новинку завезли пораньше, только и всего. Кстати, а с Мариночкой можно будет и пересечься… если международная обстановка позволит…

  - Ни хрена она тебе ничего не позволит, такими темпами тебя Нинель соблазнит только к лету, если не позже. А морская капуста, она тоже, что ли, в шестьдесят девятом появилась?

  Вопрос был риторическим, потому что память до начала раздвоения у нас с Антоновым являлась общей, и никаких сведений о морской капусте до олимпиады (которую нам организовали вместо обещанного Хрущевым коммунизма) она не содержала.

  Зато сейчас эти консервированные водоросли уже есть. Правда, я еще не настолько оголодал, чтобы еще и такое покупать. Вот только ассортимент в магазине действительно как-то бедноват для конца шестидесятых годов, тут уже сразу вспоминаются восьмидесятые. Горячо любимого Антоновым лосося в собственном соку нет, не говоря уже о шпротах. Мясные консервы отсутствуют как класс, полки заставлены трехлитровыми банками с березовым соком.

  Поздно вечером, когда было уже пора идти домой, я решил оставить консервы в институте. Молоко тоже, заодно посмотрю, прокиснет оно или протухнет. Если прокиснет, значит, настоящее, если нет – искусственное, как в двадцать первом веке. А хлеб взял с собой – ну мало ли, вдруг мне захотелось насушить сухарей.

  Тетя Нина моему вопросу о бедности магазинного ассортимента даже слегка удивилась, но объяснила:

  - Вить, что ж ты хотел вечером в понедельник? Небось там, кроме тебя, и покупателей-то никаких не было.

  - Угадали.

  - Да чего ж тут угадывать? Завозные дни – вторник и пятница, только хлеб привозят каждый день. Если тебе так интересно, завтра в обед туда заскочи, увидишь и продукты, и очередь. Вечером продуктов уже станет меньше, очередь длиннее. А вообще, конечно, денег у народа стало побольше, не врал Леня Брежнев по телевизору. Зарплаты действительно повысились почитай у всех, поэтому продукты исчезают быстрее. Раньше, вон, твоего лосося в собственном соку вообще никто не брал, это ж с ума сойти – рубль за банку, а сейчас он особо и не залеживается.

  Вот так, подумал я, неужели все пойдет как тогда, только благодаря моим стараниям начнется раньше? Опять же интересно - в Китае на момент начала реформ было то же самое или немножко другое? Антонов, наверное, сможет узнать.

  - Ну вот, чуть что, сразу Антонов, - тут же прорезался духовный брат. - Сам же помнишь, что на русском материалов о начале их реформ совсем мало, на английском если и больше, то ненамного. Это, значит, мне гуглом с китайского переводить – а самому что, религия не позволяет? Небось уже не маленький.

  - Да не шуми ты, я просто считал, что тебе тоже интересно.

  - Конечно, а ты как думал? Вот и переводи, а я потом с удовольствием почитаю. Даже могу помочь привести текст в более или менее понятный вид. Кстати, продукты ладно, мы с тобой тут все равно не очень компетентны, но вот картину с магнитофонами и прочей аппаратурой прояснить не помешает. Ты же все равно на Старую площадь по Ленинскому ездишь, там есть куда в этом плане заглянуть. А как приедешь, спроси кого-нибудь из высокопоставленных знакомых, что вообще сейчас происходит, а то мало тебе было луноходов, так теперь в марсоходы зарылся по уши, света белого не видишь. Не мне же у моей прекрасной шпионки спрашивать, в конце-то концов. Наоборот, ей пора рассказать что-нибудь интересное, а то прямо жалко девочку – ей же в отчетах начальству, небось, писать совершенно нечего.

  Вскоре мне привезли большой пакет от Шелепина с подборкой материалов комитета народного контроля о ходе реформ в сельском хозяйстве и в области кооперации.

  У нас, как и в прошлом Антонова, шелепинский комитет партийно-государственного контроля тоже был переименован, но позже, только в прошлом году. Однако там переименование означало сужение его функций до чисто декоративных, а здесь – наоборот. Штаты, правда, все же сократились примерно на четверть, зато численность внештатных сотрудников возросла раза в три. Они, кстати, работали не на голом энтузиазме. Напрямую им не платили, но регулярно поощряли бесплатными путевками, продуктовыми наборами и открытками на внеочередное приобретение дефицита длительного пользования типа югославской мебели, автомобилей, мотоциклов «Паннония» и постельного белья. Кстати, в разряд дефицита почему-то попали магнитофоны «Астра». «Кометы», близнецы той, из которой я несколько лет назад сделал приличный стереомагнитофон, валялись во всех магазинах, и их никто особо не брал.

  Из документов выяснилось, что я пропустил один довольно важный момент в организации кооперативной торговли. Оказалось, что там есть интересные ограничения.

  Коопторг вообще-то был в СССР еще, кажется, аж с ленинских времен, и даже Хрущев, прикрыв артели, его не тронул. Но он мог торговать только тем, чего в государственных магазинах не было. Олениной там, домашними вареньями, грибами во всех видах и прочим. Ограничения на ассортимент отсутствовали только там, где государственных магазинов вообще не было, то есть в деревнях, да и то не всяких. Оборот там был такой, что о хоть сколько-нибудь заметной прибыли можно было только мечтать. 

  А вот то, что открылось в Академгородке, называлось не потребительским кооперативом, а производственно-сбытовым. То есть сам по себе он существовать не имел права, а только при какой-нибудь производящей организации. Наш, например, организовался при совхозе «Озеры», который в порядке развития эксперимента, начатого Худенко, внедрял безнарядно-звеньевую систему. И председатель нашего торгового кооператива был именно из совхоза, ему даже сняли дом в Троицком. Ясное дело, он меньше всего хотел возвращаться обратно в свой заштатный райцентр, поэтому в его магазине продавалась исключительно продукция совхоза.

  Вообще-то уже была попытка убедить председателя принимать на реализацию что-то левое, предпринятая заезжими из Москвы азербайджанцами, однако они выбрали крайне неудачное место для деловой активности. Сотрудников КГБ у нас тут толклось хоть и меньше, чем на площади Дзержинского, но все-таки порядка на два больше, чем в среднем по Союзу. Не в меру горячих южных парней тут же замели, и теперь им в лучших традициях тридцать седьмого года шили дело о шпионаже.

  Однако проблема криминализации кооперативной торговли, естественно, все-таки существовала, и в марте планировалось провести расширенное совместное заседание МВД, КГБ и КНК по этому вопросу – кстати, Шелепин приглашал меня в нем поучаствовать. Ну, а пока разрешения на открытие кооперативных точек давалось в основном в местах наподобие нашего Академгородка. В Арзамасе-16, например. Да и вообще закрытых и полузакрытых городов в СССР хватало.

  Ни в Москве, ни в Ленинграде магазинов производственно-сбытовой кооперации пока еще не появилось.

  Антонов не забыл моего обещания сделать для Веры моноколесо, и в начале декабря шестьдесят восьмого года у меня уже было все необходимое. «Дракон» - наверное, в целях максимально задобрить мою жену – не поскупился. Он прислал сорок элементов 18650 по три с половиной ампер-часа, комплект сверхмощных магнитов, датчики Холла, контроллер от флагманской модели «Кингсонга» и даже педали со специальным антискользящим покрытием. Само колесо мне предстояло изготовить здесь, и я, решив, что, раз уж Антонов так шикует, то мне и сам бог велел, заказал изготовление кожуха мотор-колеса и обода из титана, обмоточную проволоку заложил серебряную, а для корпуса выписал бессучковую буковую фанеру.

  Естественно, все эти излишества я собирался оплатить из своих средств (вообще-то полторы тысячи рублей – это в конце шестидесятых очень и очень немало), но мне не дали.

  Директор института тут же настучал Шелепину, парторг – Брежневу, Зонис и Фроловский – Семичастному. В результате Ильич вызвал меня на Старую площадь и отечески попенял:

  - Ты, Витя, такой человек, можешь что угодно довести до абсурда. Вот что за ерунду придумал с оплатой? Будь проще и не вы…вайся. Тоже мне, совесть у него разыгралась. Оформляй работу как НИР по перспективным системам межпланетных станций, небось не надорвешься потом отчет написать. Кроме того, даже я знаю, мне уже рассказали, что безредукторное мотор-колесо хоть и тяжелее редукторного, но заметно надежнее и имеет больший ресурс, так что подумай сам насчет того, как такое будет смотреться на марсоходе. Опять же твоя Вера достойна и не такого подарка, вон какую дочку тебе родила. И, наконец – я, по-твоему, не человек, что ли?

  - Э… - растерялся я, - в каком смысле, Леонид Ильич?

  - В самом что ни на есть прямом! Как я вожу автомобили, ты видел. Уж всяко не хуже тебя. Неужели с этим самоходным чемоданчиком не совладаю? Твой Антонов был старше меня, когда на него встал впервые, и ничего, поехал. В общем, ты же это колесо жене на день рождения собрался подарить? Значит, в середине января жду приглашения в гости. Давно пора самому посмотреть, что за «Мечта» такая, и как живет ее заместитель директора по науке – тоже. 

  После встречи с Брежневым мы немного прогулялись с Семичастным, благо далеко идти не требовалось.

  - Вить, - поинтересовался Владимир, - ты же вроде говорил, что память у вас с Антоновым общая?

  - В принципе да, но каждый может заблокировать от другого какой-то кусок. А что?

  - Да вот я беспокоюсь, не влюбился ли Антонов в свою американскую француженку. Ты это сможешь заметить, если что?

  - Конечно, такое не заблокируешь. Но чтобы старый пень Антонов в кого-то влюбился – это ненаучная фантастика. Нет, заинтересоваться-то он может, но вот, например, чем-то жертвовать во имя любимой – уже не очень. Пару-тройку банок черной икры он, ясное дело, для своей женщины не пожалеет, но поступаться хоть самым малым принципом ни за что не станет. К тому же у него сейчас в двадцать первом веке бурный роман с одной компьютерной художницей. Внешне ей, конечно, до Нинели далеко, но зато в постели просто ураган какой-то, а не женщина. Мне вообще кажется, что он ради интереса решил посмотреть – а каково это, когда не он проявляет инициативу, а его избранница? До сих пор он им просто не оставлял времени на подобное, вот ему и любопытно. 

  Разумеется, все, что я сейчас говорил, с Антоновым было заранее согласовано. Как и мое согласие якобы заблокировать от него воспоминания об этой беседе.

  Моноколесо было готово двадцать шестого декабря, то есть за пять дней до торжественного вручения имениннице. Изделие получилось стильное. Я бы даже сказал, винтажное, если бы точно знал, что означает этот красивый термин.

  Корпус из мореной буковой фанеры, покрытый лаком, украшенный инкрустацией на космические темы и утыканный по периметру латунными головками шурупов, выглядел настоящим произведением искусства, а боковые накладки из крокодиловой кожи органично вписывались в образ.

  Я прокатился по актовому залу, из которого уже убрали кирпичи и куски бордюрного камня, потому как испытания всяких межпланетных «ходов» теперь будут проводиться в строящемся ударными темпами корпусе «В».

  Никаких нареканий колесо не вызвало. По сути дела, оно было тем же самым шестнадцатым «Кингом», что у Антонова, только с усиленной осью, более новым контроллером и не в круглом, а в угловатом корпусе.

  - Дай мне попробовать! – возбудился принимавший непосредственное участие в изготовлении Фроловский.

  - Пробуй, только сначала вдоль стенки.

  Минут через сорок Саша вынужден был признать, что ездить на колесе далеко не так просто, как это ему казалось поначалу. Ну да, он, наконец рискнув отъехать от стенки, тут же навернулся, ухитрившись в падении раздавить слетевшие с носа очки.

  - Шлем купи, - посоветовал я ему, - защиту сооруди на кисти, колени и локти, и привяжи резинку к очкам. И не тяни, после нового года у Веры колесо будет не отобрать, а потом на нем еще и Брежнев начнет кататься.

  - Какой Брежнев? – захлопал глазами Фроловский.

  - Тот самый, который Леонид Ильич. Хочешь новый анекдот про него?

  - Да ну, - расстроенно махнул рукой Саша, - без очков слушать политические анекдоты как-то не очень.

  Зато Вера меня удивила – она поехала почти сразу, минут через двадцать после начала занятия, и более или менее уверенно. Как я и ожидал, терпеть до второго января она не пожелала, и мы с ней явились в институт в одиннадцать часов утра первого числа.

  - Зато сегодня тут никого нет, - уточнила она, - а ты надо мной смеяться не будешь.

  - Не буду, натягивай защиту, одевай шлем, и пошли.

  Так вот, катиться вдоль стенки у жены получилось практически сразу. Она пару раз объехала актовый зал по периметру, немного отдохнула, повторила заезд в другую сторону, а потом проехала зал по диагонали. Правда, нормально сойти с колеса у нее не получилось, она с него спрыгнула и радостно завопила, совсем как в детстве:

  - Ви-и-и-ть, ты видел?! У меня все получилось!!! Правда, я у тебя очень способная? Прямо почти как ты! И почему меня никто не целует, хотелось бы узнать?

  - Жду, пока восторг немного утихнет, - хмыкнул я, - а то вдруг ты мне заорешь прямо в ухо.

  - Все, молчу, молчу. Даже шлем снимаю, чтобы тебе козырек не мешал.

  - А ведь у тебя вышло даже лучше, чем у меня, - заметил я, когда мы минут через пять кончили целоваться. – Я-то поехал только на второй день.

  - Так ты, наверное, думал о чем-нибудь серьезном, ведь был конец года, - успокоила меня жена. – А сейчас вон вообще на нем так держишься, что мне даже завидно.

  Разумеется, на второй день поехал не я. У меня, то есть Скворцова, получилось сразу, все-таки у Антонова почти двухлетний стаж езды. Это он когда-то за весь первый день так и не смог проехать более трех метров. И мысли у него, помнится, были примерно такие:

  - Блин, и угораздило же меня купить этот шайтан-механизм! А ведь поначалу, как человек, собирался приобрести электросамокат, но решил, что в метро с ним будет ездить не так удобно. А на этом и без всякого метро ехать никак не получается, зато падать с него – только так.

  И лишь на следующий день, героическим усилием проехав метров двести и вспотев, как мышь, Антонов признал, что его приобретение, возможно, со временем покажет себя и не хуже самоката.

Глава 18

  Не сказать, чтобы я так уж хорошо знал историю. Нет, даты основных событий в общем помню, и даже некоторых не совсем основных тоже, но систематических знаний в этой науке у меня никогда не было. Однако те, что все-таки были, подтверждали, что зафиксированные на бумаге договора соблюдаются в среднем несколько точнее и дольше, чем устные договоренности. Например, устная договоренность о нерасширении НАТО на восток была нарушена чуть ли не на следующий день после того, как Горбачеву было обещано, что этого никогда не будет.   

  Само собой, никакая бумага не гарантирует, что все в написанное будет исполняться точно и в течение всего срока действия. Но она, эта бумага, повышает вероятность того, что исполнится хоть что-то и когда-то.

  Так вот, это, разумеется, понимали не только мы с Антоновым, но и весь руководящий триумвират СССР. Поэтому одним из первых его совместных решений была договоренность о том, кого и как лечат гости из будущего. Поначалу устная.

  - Мы, конечно, понимаем ваши с Ефремовым высокие гуманистические мотивы, - вещал Брежнев, - но то, что вы делаете, это дилетантство. Оно может быть допустимо в самом начале любого важного дела, но со временем его должна сменить правильная организация, иначе неизбежно вырождение даже самой прогрессивной идеи.

  - Да уж, - прокомментировал мне Антонов, - заворачивать свои шкурные устремления в обертку из правильных слов Леня, похоже, умет лучше нас с тобой.

  - Я вообще не умею, это ты там старый циник, поэтому слушай, вдруг они еще чего интересного скажут, а ты для меня переведешь.   

  Беседовали мы вчетвером, это если считать по организмам - из полностью посвященных отсутствовали Ефремов и Семичастный. Если же по сознаниям, нас было пятеро, Антонов, ясное дело, тоже почтил собрание своим виртуальным присутствием. Он, как уже упоминалось, первым просек ситуацию и на всякий случай перевел наивному мне слова генсека:

  - Леня, как самый озабоченный своим здоровьем, опасается, что, продолжая лечить всех подряд, мы тратим силы, и их в нужный момент может не хватить для помощи ему самому. Но давить на тебя не хочет, а вдруг ты психанешь и вовсе откажешься от целительской практики. Или я психану, это будет еще хуже.

  - Тоже мне, открыл тайну, - хмыкнул я, - с предложениями будем выступать мы или подождем, что нам изволит сообщить руководство?

  - Давай подождем. Интересно, до чего они уже додумались.

  В общем, примерно часа через полтора высокие договаривающиеся стороны пришли к консенсусу, который выглядел так.

  Мое целительское время делится между триумвиратом и всеми остальными поровну. Когда встанет вопрос об очередности среди триумвиров, они должны прийти к единогласному мнению. Если у них это не получится, то порядок оказания помощи определяю я.

  «Все остальные» делятся на две равные части. Половину кандидатов на исцеление предлагает руководство, половину я выбираю сам, но при этом обязательно ставлю в известность триумвират.

  - И вот еще что прошу учесть, - дополнил я. – Пациент не должен быть мне глубоко антипатичен, иначе вместо исцеления может самопроизвольно начаться обратный процесс.

  - Это значит, что мы должны очень ответственно относиться к своим рекомендациям, - согласился Брежнев.

  Ефремов, узнав о наших договоренностях, поначалу возмутился.

  - Они теперь что, будут напрямую решать, кому жить, а кому умереть? Я в таком участвовать не желаю и очень удивлен вашим согласием.

  - Так ведь что раньше у нас с вами была случайная выборка, что сейчас она же и осталась, только тип случайности немного изменился. Раньше шанс вылечиться давался тем, кто написал вам письмо и при этом жил не очень далеко от Москвы, а теперь половину кандидатов будут составлять номенклатурщики, и это неплохо.

  - Чем же?

  - Я ведь уже озвучил, что предполагаемый пациент должен быть мне симпатичен. Вот пусть они и стараются, авось хоть что-то и получится. То есть в противовес существующему отрицательному отбору, действующему во власти, мы с вами сможем запустить пусть ограниченный, но положительный.

  Ефремов, кажется, мысленно плюнул, но с моими доводами все же согласился.

  Ну, а в начале шестьдесят восьмого года текст меморандума о целительстве был написан и подтвержден всеми причастными. Естественно, он существовал только в электронном виде.

  И, значит, в самом начале шестьдесят девятого года мне пришлось позвонить Ефремову.

  - Иван Антонович, у нас с вами еще один пациент «сверху». Впрочем, такой, за которого я бы взялся и без руководящих указаний.

  - И кто именно?

  - Не по телефону. Если вы не против, буду у вас часа через полтора, потом поедем к нему, по дороге и поговорим.

  - Янгель? – переспросил Ефремов, когда мы с ним выехали на Ленинский проспект. – Вроде фамилия знакомая, но кто это, сказать не могу.

  - Конструктор ракетной техники. В основном военной, здесь вы про него ничего слышать не могли, только если читали в моих материалах.

  - И что с ним?

  - Лежит в ЦКБ с инфарктом, причем вторым и довольно тяжелым. Этот он переживет, и даже следующий тоже, умрет в семьдесят первом году. Рано, несколько дней не доживет до шестидесятилетия.

  - Что же вы пораньше-то не спохватились?

  - Я ведь не господь бог, всего и сразу не помню. К тому же как вы это себе представляете – приезжает к нему какая-то мутная личность и начинает вещать, что может его исцелить от всего и разом? Тут хоть сверху поступило недвусмысленное распоряжение, лишних вопросов не будет.

  Когда мы приехали, Янгель спал, напичканный снотворными. Персонал был предупрежден, и нам не мешали. Впрочем, я смог очень немного. Пациент оказался никаким для Антонова и седьмым для меня, то есть я за получасовой сеанс сумел только слегка ускорить заживление пораженного участка на сердце. От попытки совместного с Антоновым воздействия, после которой Янгель мог стать «десятым», мы с духовным братом отказались сразу. Не успел бы этот пациент никем стать, кроме покойника, он и так еле жив. И в будущем перспективы тоже не очень. С таким сердцем риск все равно останется слишком велик, а на «седьмого» мое воздействие весьма ограничено. Ну придет в себя он чуть побыстрее и сердцу стает чуть получше, вот все. Или рискнуть месяца через два-три, когда Янгель уже более или менее оклемается?

  - Пусть Шелепин решает, - предложил Антонов.

  - Ладно, доложу, но, пожалуй, Брежневу. Он же давал задание, а не Шурик.

  - Значит, так, - сказал Леонид Ильич после примерно пятиминутного раздумья. – Сколько тебе потребуется обычных, слабых, но безопасных сеансов?

  - Два или три, следующие уже практически ничего не дадут, во всяком случае в течение полугода.

  - И во что ты оцениваешь риск такого воздействия, как, например, два года назад на меня?

  - Процентов восемьдесят, а то и девяносто за летальный исход.

  - Слишком много, так рисковать мы не можем. В конце концов, я уже узнавал у врачей – даже один сеанс заметно помог, сразу после него кардиограмма у Михаила Кузьмича улучшилась. Проводи еще два и на этом пока заканчивай.

  Вообще-то мне в конце шестьдесят восьмого и в начале января шестьдесят девятого годов иногда казалось, будто что-то идет не так. Но что именно, я понять не мог до утра седьмого января. Ответ нашелся в газете «Правда». Там сообщалось, что вчера вечером стартовал «Аполлон-8». Ему предстояло совершить пилотируемый облет Луны. А в мире Антонова этот старт состоялся двадцать первого декабря шестьдесят восьмого года! До сих пор даты американских запусков довольно точно совпадали с тем, что было в другой истории, а тут сразу такое различие. Интересно, чем же мои луноходы смогли так повлиять на выполнение американской лунной программы?

  - Тем, что политики возбудились, - предположил Антонов. – И начали давить на исполнителей. А у тех небось еще и энтузиазм слегка уменьшился, наш флаг на Луне и пляски роботов вокруг него этому могли поспособствовать. Но мне другое интересно – куда «одиннадцатый» садиться будет – в море Спокойствия, как в моем мире, или поближе к твоим луноходам с целью чего-нибудь от них отвинтить на память? Целиком им, пожалуй, ничего не утащить.

  - «Пионера» смогут, но вряд ли они начнут таким заниматься прямо в первой экспедиции. А во в четвертой там или в пятой – не исключено.

  - Кстати, про вес «Пионера» меня Нинель уже спрашивала, - хмыкнул Антонов.

  - Да помню я, ты же это не блокировал. Такое впечатление, что ни на какой ответ, кроме твоего «увы, Нина, я не имею права об этом говорить» она и не рассчитывала. Ну типа выполнила обязательную программу и облегчением перешла на другие темы.

  - По-моему, - дополнил Антонов, - она вообще не от ЦРУ. Или по крайней мере не только от ЦРУ.

  - Это ты решил после запроса Семичастного о подборке?

  - Ну да, он ни с того ни с сего какими-то левыми евреями интересоваться не станет.

  Владимир недавно попросил Антонова найти сведения о восьми типах, только двое из которых в настоящий момент были американцами, а остальные шесть являлись гражданами Израиля. Вдруг интернет про них что-нибудь знает.

  - Это ужасно, - пожаловался Антонов. – Мало того, что в «Рыбе» после отъезда принцессы творится черт знает что – недавно вместо одной из банок с лососем мне подсунули похожую, но с сайрой, я это только при отправке в двадцать первый век заметил. И тут почти то же самое – вместо американской шпионки так и норовят подсунуть в койку израильскую! Ой, как я был прав, когда еще осенью решил не торопиться.

  - По-моему, израильская шпионка даже круче, - не очень уверенно предположил я. – То есть тебе вместо лосося пытаются всучить не сайру, а черную икру. В общем, когда будешь разоблачать прекрасную Нинель, блокировку не ставь.

  - Разоблачать – это значит избавлять от лишних облачений? Ну типа там всяких лифчиков и прочего.

  - Нет, это значит выводить на чистую воду. И, насколько я еще не ослеп, Нинель лифчиков вообще не носит.

  Из восьмерых, заинтересовавших Семичастного, в интернете двадцать первого века удалось найти упоминание о троих. И, что немало удивило Антонова, еще и про Нинель - отдельно. Самое интересное, что и имя, и фамилия скорее всего были настоящие. Во всяком случае, именно под ними она умерла в пригороде Тель-Авива от рака печени в две тысячи втором году. Ей тогда шел пятьдесят восьмой год, но узнать ее по фотографии было нетрудно. Собственно, только этим фото в траурной рамке и коротким сообщением «Скончалась...» сведения о ней и ограничивались.

  Через пару недель после получения сведений из будущего Семичастный просветил Антонова о некоторых деталях разворачивающейся операции.

  - Насколько мы поняли, тут американцы и евреи работают вроде как совместно. Главный вопрос, интересующий ЦРУ – ты действительно паранормальный целитель или просто клоун на подхвате у Ефремова. Все остальное они считают не очень важным.

  С евреями несколько сложнее, хотя это как посмотреть. В твоих способностях они, похоже, не сомневаются. Зато помнишь третьего из моего запроса?

  - Это который помер от лейкоза в конце семьдесят первого?

  - Да. А еще он работает в Моссаде и считается там очень перспективным кадром. Во всяком случае, средств на то, чтобы тщательно залегендировать его как дядю Нинели, к тому же не раз помогавшего ей в трудные минуты, они не пожалели.

  - Ага… - глубокомысленно протянул Антонов.

  - Вот именно. В общем, если не хочешь с серьезным риском вытягивать его с того света в последний момент, ускорь наступление ситуации, когда девушка перед тобой откроется. В конце концов, мы тебе выделили не самую худшую из конспиративных квартир, а она уже четвертый месяц как простаивает зря.

  - Будет исполнено, ваше величество! – щелкнул каблуками Антонов. – Нынче же ночью.

  Семичастный с удивлением воззрился на него, но потом сообразил, что это цитата из «Трудно быть богом». И усмехнулся:

  - Прекрасно. И не бери, пожалуйста, пример с дона Руматы. Даже его, по-моему, такие комплексы не украсили, а уж тебя тем более.

  - Володь, да ты что, разве я хоть с какого-нибудь бока похож на интеллигента, а прекрасная Нинель на какую-то доисторическую дону Окану? Вы там, главное, заранее проверьте свои магнитофоны и камеры, а то, если что-то сгорит в самый ответственный момент, я отвлекаться на починку не буду. Но все же жалко, если мне на память ничего не останется.

  - Камер там нет, магнитофоны у нас не ломаются, сотрудники бдят. Адрес не забыл, ключ не потерял? Не возмущайся, вопрос риторический. Типа напутствия перед выполнением сложного задания.

  - Интересно, чего ж тут сложного? – поинтересовался я, внимательно слушавший беседу.

  - Ничего ты, Вить, не понимаешь, - ответствовал Антонов. – Тут же все должно быть проделано на высочайшем международном уровне! Дабы не уронить честь советского человека в глазах американского империализма и мирового сионизма.

  Действительно, решающую встречу Антонов провел на уровне. Проведя гостью на кухню и угостив ее кофе, он начал с того, что изложил ей почти все недавно полученные от Семичастного сведения.

  - Да, - вынуждена была согласиться Нинель, - ваш кей-джи-би работает неплохо. Мы не ожидали, что он выяснит так много и столь быстро. В главном ты прав – я действительно хочу узнать, можешь ли ты вылечить дядю.

  - Вполне возможно, что и смогу, но для этого он должен приехать в Москву. Я в Израиль не поеду. Но я тоже хотел бы прояснить один вопрос. Или даже несколько. Он тебе действительно дядя?

  - Конечно.

  - Врешь. Я же экстрасенс, чувствую ложь. Он твой любовник?

  - Нет!

  - С одной стороны, вранье, а с другой – правда. Я делаю вывод, что вы одно время были близки, а потом расстались. Это так?

  - Да.

  - Вот теперь действительно «да». И продолжай, пожалуйста, с учетом того, что я тебе только что продемонстрировал.

  - Я уже почти все сказала. Для твоего начальства могу добавить, что наша благодарность будет безгранична. В разумных пределах, само собой. Кстати, моя лично тебе – тоже.

  - Дорогая, я с нетерпением жду этого момента уже четыре месяца, а то, что на самом деле Семичастный мне не начальство, а всего лишь временный организатор работы, роли не играет. Объясни скорее, твоя благодарность будет заключаться в том, о чем я думаю, или мне придется, скорбя, уйти отсюда безутешным?

  - Не придется, - улыбнулась Нинель и ловким движением стянула водолазку через голову. Под ней, естественно, ничего не было.

  - Насмотрелся? – спросил меня Антонов. – Все, ставлю блокировку, рано тебе еще глазеть на то, что мы тут сейчас устроим.

Глава 19

— Нет, программно как-то коряво получается, — вздохнул Саша. — Нужно по прерыванию.

— У меня и так вся плата забита, а ты предлагаешь туда еще один компаратор впихнуть? — без особого восторга уточнил я, но тут зазвонил телефон.

— Виктор Васильевич? — услышал я. — Зайдите за зарплатой, пожалуйста, а то уже без пяти шесть, девочкам пора домой. И Саше передайте, если он у вас.

— У меня, передам, уже идем.

— Опять получка? — оторвался от клавиатуры Фроловский. — Вроде еще аванс не кончился. Пошли, что ли, чего девчонок задерживать.

Саша жил один в двухкомнатной квартире в пятиэтажке рядом с нашей, и это имело два следствия. Первое — не такого уж большого по моим меркам оклада — порядка трехсот пятидесяти рублей, правда, не считая премий — ему было более чем достаточно. То есть тратил он меньше, чем получал. И второе — женщины это отлично знали, поэтому он пользовался повышенной популярностью среди институтской прекрасной половины. Особенно в бухгалтерии, куда нас с ним сейчас и позвали.

По вполне понятным причинам мне глазки почти не строили, в этом я еще раз убедился, получая после Саши деньги. И вместе с ними мне всучили какую-то серенькую книжицу. Вроде сберкнижки, но поменьше, потолще и потемнее. Я уже хотел было спросить, что это такое, но девочки собирались домой, шел седьмой час, у них ушло немало времени на попытки флирта с Сашей. В общем, я решил их не задерживать. Спрошу дома у тети Нины, а если она будет не в курсе, завтра с утра узнаю у Октябрины.

— Расчетная книжка! — сразу опознала непонятную фиговину теща. — У нас в садике их обещали выдать только в следующем месяце. Это значит, что у вас в институте уже появился приемный отдел стола заказов. Там можно заказать всякий дефицит, причем ждать придется гораздо меньше, чем просто в магазине по записи. А ты можешь написать заявление, чтобы тебе на нее переводили какую-то часть денег с зарплаты. У-у, да у тебя там уже лежит четыре сотни. Наличные на нее класть тоже можно, это в любой сберкассе, но тогда взимается налог, причем прогрессивный. И в обратную сторону то же самое — захочешь снять, придется за это немного заплатить. Проценты по вкладам на ней не зачисляются.

— А что хоть можно купить-то?

— У нас женщины на чешские сапожки облизываются, а вообще в столе заказов должен быть полный каталог.

— Вам эти сапоги заказать?

— Вить, да не беспокойся ты, мне их Миша закажет. Он такую книжку еще в обед получил, и даже успел к нам в садик заскочить похвастаться.

— Тебе чем-то не понравилась эта книжица для заказов? — уже поздно вечером спросила меня Вера. — Удобно же! Похоже, наконец-то довольно обдуманная акция.

— Ну, — попытался объяснить я, — в том-то и дело, что обдуманная. Чтобы хоть так, хоть этак торговать дефицитом, его нужно иметь. А чтобы его иметь, этот самый дефицит нужно сначала создать. То-то я никак не мог понять, с чего бы это вдруг магнитофоны «Астра» стало не так просто купить.

— Ты уже становишься брюзгой почище меня, — встрял Антонов. — Вспомни, как наши родители именно в это время покупали «Астру-4». Месяц искали, пока наконец не дождались выброса. А сейчас вместо выброса — торговля по предзаказам при помощи этих книжечек.

— И по слегка повышенной цене.

— Это ты про всякие налоги и отсутствие процентов? Да люди на оплату автобусов больше изводили, разыскивая всякий умеренный дефицит в нашем прошлом. В общем, не злопыхательствуй, нормальная инициатива. К тому же вспомни еще один положительный момент — налог на яйца слегка облагородили, с Веры его вообще не удерживали.

Антонов имел в виду специфическое советское изобретение — шестипроцентный налог на бездетность. Его удерживали со всех мужчин, у которых в паспорте в графе «дети» было пусто, и с замужних бездетных женщин. Одинокие под него не попадали, но, выйдя замуж, на следующий же день лишались этой привилегии. То есть по факту государство явно стимулировало женщин сначала родить, а только потом выходить замуж. А полтора года назад были внесены коррективы — женщинам при первом выходе замуж предоставлялась годовая налоговая пауза.

— Дэн Сяопин что говорил? — продолжал Антонов. — Все, что повышает благосостояние трудящихся, есть очередной шаг к социализму. Эти книжечки слегка повышают, так что уймись. Вера, вон, Таню уже покормила, уложила и ждет тебя, а ты тут со мной решаешь мировые проблемы.

В феврале Семичастный, ухмыляясь, сообщил мне, что в Москву прибыл большой друг Советского Союза, израильский коммунист товарищ Яков Гольдберг. Причем высказал он это именно мне, а не Антонову.

— Лечить-то, наверное, все равно будешь ты, — объяснил он.

— Вроде в материалах из будущего у него была другая фамилия. И разве в природе бывают израильские коммунисты?

— В природе бывает все. А ты хотел, чтобы он приехал по своему моссадовскому удостоверению? Если все получится хотя бы приблизительно так, как планировалось, можешь смело примерять майорские погоны.

— К ним казенный ватник будет? Портить костюм погонами неохота, у меня их всего два.

— Действительно, — сообразил Семичастный, — у тебя ведь даже офицерской формы нет. Моя недоработка, исправлю.

Как водится, я позвонил Ефремову:

— Еще один пациент. Мой, не сверху. Впрочем, не столько мой, сколько от Антонова.

— Кто он, или опять не по телефону?

— Да нет, тут никаких секретов. Обычный израильский шпион Яша Гольберг. Имя настоящее, фамилия вымышленная.

— Ну и знакомые у вас! Хотя у меня таких нет, а посмотреть, наверное, будет интересно. Когда заедете?

— Завтра в половине десятого утра.

— Одеться, наверное, надо поприличнее?

— Да, пожалуй. Там, кроме него, будет и весьма привлекательная девушка. Почти как моя жена.

— Неужели настолько, что вы даже готовы сравнить ее с Верой?

— Я готов! — не удержался Антонов. — Вера красивее, но эта тоже ничего, особенно на ощупь.

Сказал он это, естественно, мысленно. Посвящать Ефремова в личные дела моего духовного брата мы не собирались.

Сеанс проходил на той самой конспиративной квартире рядом с Белорусским вокзалом, где Антонов с Нинелью занимались чем-то от меня тщательно скрытым, и я сильно подозревал, что они там не обсуждали творчество Бодлера или Байрона и даже не беседовали о новейших течениях в музыке.

Пациент оказался довольно обаятельным евреем лет сорока, но чрезвычайно худым и абсолютно не внушаемым. В общем, Ефремов делал пассы, Яков недоверчиво улыбался, я держал пациента за руку и якобы считал пульс. Сначала в виде Скворцова, для него объект был «седьмым». Потом в дело вступил Антонов, определив пациента как «девятого».

Ефремов, уловив мой еле заметный кивок, изрек:

— Диагноз более или менее ясен, нам надо посоветоваться.

Мы прошли на кухню, и Антонов объяснил:

— «Девятый» для меня, «седьмой» для Вити. Но тут другое плохо. Как он в той истории дотянул до семьдесят первого года, я не понимаю. Здесь ему осталось месяцев шесть, самое большее девять. И если пытаться перевести его в «десятые», он, скорее всего, тут и склеит ласты. Вылечить же «девятого» от белокровия чуть ли не в последней стадии у меня не получится, как и у Вити «седьмого».

— И что делать? — вздохнул Ефремов. — Предлагать ему рискнуть?

— Сначала мы по очереди попробуем как обычно. Первым я, потом Витя. Если удастся хоть временно поправить человеку самочувствие, то хорошо, повысится вероятность пережить перевод в «десятые». Ну, если нет, пусть сам решает, рисковать ему или помирать просто так, без риска.

— А на вашем здоровье не отразится подряд два сеанса, сначала от одного лица, потом от другого?

— Не знаю, для того в коридоре и дежурят реаниматолог с ассистенткой, — хмыкнул я.

— И, кстати, ассистентка вроде ничего, — просветил меня Антонов. — Если она начнет делать искусственное дыхание по методу «рот в рот», то пусть мне, а не тебе. Тебе нельзя, у тебя облико морале.

— А тебе, значит, присутствие Нинели не помешает?

— Да чем же? Поревнует маленько, ей полезно. Кстати, я понимаю, что пока еще суетиться рано. Но все же давай попробуем сделать так, чтобы она пережила две тысячи второй год. У меня уже появились мыслишки, как именно это сделать.

Вроде наше совместное воздействие немного помогло Якову, он сам это с некоторым удивлением подтвердил. Когда Ефремов уже вышел, а я еще нет, Нинель быстро поцеловала меня. Именно меня, а не Антонова, хотя она была и не в курсе такой тонкости. И шепнула «завтра вечером».

— Караул! — взволновался Антонов. — Любовницу прямо на глазах уводят!

— Могу сказать, что завтра ничего не получится, — съязвил я.

— Не сыпь мне соль на раны, изверг! И вообще, будь добр, исчезни минуты на три, дай нормально договориться с девушкой.

После сеанса лечения, уже вечером, я заехал на Кутузовский к Брежневу и отдал ему флешку с материалами по договору ОСВ-1 из истории Антонова. Сейчас Леня, узнав о своих тамошних успехах на ниве разрядки напряженности, решил их превзойти.

— Ты точно знаешь, что этот договор у вас не нанес вреда СССР? — в очередной раз спросил он.

— Откуда у меня точные знания? Но по здравому смыслу так. Договор предусматривал неувеличение имеющегося количества баллистических ракет и пусковых установок. С одной стороны, американцы и без всякого договора их особо увеличивать не собирались, зато мы планировали вводить в строй по сотне-другой ракет ежегодно. Вроде бы нам такой договор невыгоден, но тут есть и другая сторона, я о ней уже рассказывал Устинову. Что будет эффективней — один хороший танк или сорок плохих? Еще Владимир Ильич писал — «лучше меньше, да лучше». Сэкономленные средства можно будет направить на модернизацию имеющихся зарядов и их носителей, это принесет куда больше пользы. В общем, Леонид Ильич, не сомневайтесь. Вы, конечно, в той истории делали ошибки, никто от них не застрахован. Но договоры ОСВ, что первый, что второй, к ним никоим образом не относятся. Это одна из ваших общепризнанных заслуг.

Вообще-то репутация человека, для которого нет авторитетов и вообще чуть ли не антисоветчика, явно имеет свои преимущества, подумал я. На штатных льстецов Леня внимания почти не обращает — подумаешь, должности у них такие. Но зато когда петь дифирамбы начинаю я, ему это нравится. Тут, как, впрочем и везде, главное — соблюсти меру и не переборщить. Поэтому я сделал слегка озабоченное лицо и изрек:

— Вот только, Леонид Ильич, тут есть одна тонкость… даже не знаю, как сказать…

— Да говори как есть, не тяни кота за хвост!

— Сейчас в Хельсинки прилетит Никсон, обсуждать договор вам придется лично с ним. В той истории этого не было. И мне как-то слегка тревожно.

— Отчего же? Уж не оттого ли, что опасаешься — прожженный волчара Никсон обведет вокруг пальца недалекого и доверчивого Леню Брежнева? Так?

— Ну не совсем…

— Но вроде того. Нет, Витенька, мы все еще при Сталине прошли такую школу, которая всяким ихним Никсонам и не снилась.

Вот именно, подумал я, но, естественно, про себя.

— Однако твое беспокойство я понимаю. Кстати, как там у вас назывался скандал, из-за которого Никсона-то в конце концов и турнули, почти как мы Никиту?

— Уотергейт.

— Вот-вот. Сможешь мне завтрашнему вечеру подготовить по нему материалы?

— Смогу, конечно, но ведь этот скандал начнется только через три года.

— Думаешь, там через три года будет какой-то другой Никсон? А по-моему, тот же самый, вот я и гляну, на что он способен.

— Хорошо, Леонид Ильич, сделаю. Часов в десять вечера будет еще не поздно?

— Нет, а ты что, до такого времени сидишь на работе? Так и надорваться недолго.

— Слышал? — обратился я к Антонову. — Не вздумай завтра надорваться, я тебе этого не прощу. И в девять пятнадцать вечера чтоб уже прощался с Нинелью, надевал штаны и галопом бежал к «Москвичу». До Брежнева я и сам доеду.

Пока Брежнев занимался миротворчеством в Хельсинки, мы с Ефремовым провели еще два сеанса лечения Янгеля, и в эти разы он пребывал уже не в бессознательном состоянии.

— Спасибо, Иван Антонович, — сказал он по завершению, — вы мне действительно помогли. Не думал, что такое возможно, но против фактов не попрешь. Будете у нас в Днепропетровске, обязательно заходите в гости, приглашаю.

Я, как и положено ассистенту, скромно стоял в сторонке и в беседу не лез, но думал, что Михаил Кузьмич как-то не ко времени раздухарился. Назвать его здоровым человеком нельзя даже в порядке комплимента, уж в этом-то я за время сеансов убедился полностью. Где-нибудь через полгода серию нужно повторить, и тогда, глядишь, можно будет попробовать перевести его в «десятые». Сейчас же лучше и не пытаться, угробим человека. А ему вообще не помешало бы пока отдохнуть, а если не может, то работать не более чем по четыре часа в сутки и не волноваться при этом.

К сожалению, нашим планам не суждено было осуществиться. Михаил Кузьмич Янгель скончался от третьего инфаркта пятнадцатого апреля шестьдесят девятого года, где-то в одиннадцать часов вечера (!) в своем кабинете. Когда его обнаружили, он был уже мертв. Видимо, некоторое улучшение самочувствия после моих сеансов внушило ему ложную уверенность, будто он здоров и может работать, как здоровый.

Когда я об этом узнал, то во второй раз в обоих жизнях искренне пожалел, что мне не дано напиться до поросячьего визга. Первый раз был, когда у Антонова умерла жена.

Глава 20

Надо сказать, что наша с Антоновым деятельность привела к задержке не только американской луной программы, что продемонстрировал более поздний, чем в той истории, полет «Аполлона-8». Советская программа «Союз» тоже притормозила, несмотря на то, что полет Комарова завершился благополучно. Однако во время него вскрылись недоработки и помимо парашютной системы, да еще и Антонов подкинул дополнительных материалов про дальнейшее развитие аппаратов серии «Союз». В общем, после полета «Союза-1» последовала пауза в пилотируемых запусках почти на два года, «Союз-2» и «Союз-3» летали и пытались стыковаться в беспилотном варианте. Правда, у них не вышло, стыковка получилась только у четвертого и пятого, да и то не идеально. Причем газеты не скрывали, что первая попытка тыковки вообще не получилась, а вторая хоть и получилась, но так себе. И корабли с самого начала именовались «Союзами», а не какими-то «Космосами» с четырехзначными номерами.

И, наконец, полетел шестой «Союз» с Береговым, а на следующий день седьмой, пилотируемый Гагариным.

Да, мартовской катастрофы шестьдесят восьмого года удалось избежать — получивший все сведения ней Шелепин с этим справился. И Гагарин теперь встречал восьмую годовщину своего первого полета на орбите. Именно двенадцатого апреля им с Береговым удалось хоть и со второй попытки, но безупречно состыковать свои «Союзы».

— Кстати, на тебя Юрий Алексеевич обижается, — заложил мне первого космонавта Шелепин. — Считает, что с именно с твоей подачи планируемый срок высадки наших космонавтов на Луну отодвинулся аж на восемьдесят четвертый год. То есть Гагарину лично поучаствовать в нем уже не светит, чему он отнюдь не рад.

— Почему? Ему же будет всего полтинник, можно и слетать, если здоровье позволит и не случится задержек в программе.

— По-моему, пятьдесят лет для полетов в космос уже многовато.

— А по-моему, это вообще чуть ли не юность какая-то сопливая. Гленн вон в той истории в семьдесят семь лет летал, и ничего. Так что, как будет такая возможность, передайте Юрию Алексеевичу, что лично я, хоть и не вхожу в руководство, именно его вижу лучшим командиром первого советского корабля, высадившегося на Луне. И собираюсь отстаивать свою точку зрения. Если, конечно, он свое здоровье за оставшиеся пятнадцать лет не угробит.

— А сам не хочешь?

— Куда, на Луну? Господь с вами!

— Зря ты так. Ну, Луна — это отдаленное будущее, но на орбиту мы летаем и будем летать. Неужели тебе не интересно, как ваши с Антоновым способности будут работать в космосе?

— А ведь он дело говорит, — сообщил мне Антонов. — Ты-то свое детство просто не помнишь, а я свое — прекрасно. Мечтал я стать космонавтом, чего уж теперь скрывать, мечтал. И даже, помнится, всерьез расстраивался, что, возможно, не доживу до межзвездных полетов, зато про Венеру, Марс и пояс астероидов никаких сомнений не было. Лет этак до четырнадцати, потом они начали появляться.

Блин, подумалось мне. От одного Шелепина я бы еще как-нибудь отбрехался, но от Антонова так просто не получится. Тоже мне, нашелся энтузиаст космонавтики!

— Сам ты энтузиаст, — не задержался с ответом духовный брат. — До сих пор даже не кандидат в члены ЦК, зря только в ВПШ штаны просиживаешь. Оказывается, это не такое простое дело, туда пропихнуть не пойми кого. Зато героический космонавт в ЦК войдет аж без вазелина, прямо сразу членом. Единственно, со временем у нас с тобой не очень, а тренировки на космонавта могут его немало отнять. Но тут можно сыграть на том, что ты будешь не пилотом и не командиром, а бортинженером. Кто, кроме тебя, сможет нормально настроить заглючившие компы на орбитальной станции?

— Фроловский.

— Во-первых, у него близорукость. А во-вторых, вам там обоим работы найдется по уши.

— Ладно, уговорил, змей.

— Не змей, а дракон, это разные зверюшки.

— Пожалуй, вы правы, Александр Николаевич, — вздохнул я. — До полетов на Луну надо еще дожить, а на орбите уже сейчас работать и работать. Дел хватит и мне, и Фроловскому.

— Он же очкарик.

— Феоктистов тоже, и ничего, нормально слетал.

— Вот именно, а потом прилетел и начал мутить воду — мол, нечего людям на Луне делать, а тем более на Марсе.

— Так ведь умный человек, никуда не денешься. Значит, я в общих чертах согласен, вот только много времени на подготовку выделить не смогу. Да и росту меня метр восемьдесят два, для космонавта многовато.

— А это уже вы с Гагариным сами решите. И с Челомеем, он же делает орбитальную станцию «Алмаз».

— Ах, да, — вспомнил я. — Владимир Николаевич просил помочь ему отбиться от дурацкого указания установить на станцию двадцатитрехмиллиметровую пушку Нудельмана.

— Это не ко мне, к Устинову. И почему дурацкого?

— Да не будет ее никто на абордаж брать! А если найдутся такие идиоты, так им за глаза «Калашникова» хватит. У всей космической техники, что у нашей, что у ихней, корпуса чуть ли не из фольги.

Кстати, история с автоматом получила неожиданное продолжение.

К апрелю у нас Антоновым уже появилась уверенность, что с лейкозом «товарища» Якова Гольдберга мы справимся, и довольно скоро. У него тоже, в силу чего Семичастный сообщил мне:

— Пора нам, Витя, поиметь с твоих усилий небольшой гешефт (вообще-то с моих, уточнил Антонов). Разумеется, откровенно что-то врать ни Нинель, и Яков не станут, так далеко их благодарность не заходит и не зайдет, но впасть в небольшое добросовестное заблуждение они, кажется, уже почти согласны. И, значит, подумай, откуда и как Нинель сможет разузнать о том, что работы по установке на «Мальчика» автомата Калашникова наконец-то увенчались успехом.

— Тогда уж не на «Мальчика», его нафиг снесет отдачей, тем более на Луне, а на второго «Аспиранта». Заодно и название для него появится — «Вертухай». И где мне автомат получить? Со штык-ножом и патронами.

— Зачем?

— Во-первых, для правдоподобности, а во-вторых, на всякий случай. Пусть пока повисит на стене в кабинете. А то мало ли, вдруг внезапно грянет какая-нибудь перестройка пополам с демократизацией.

Зачем вообще понадобилось сливать американцам такие сведения, я не спрашивал — и так ясно. Их лунная программа вышла на финишную прямую. И если не первая, то третья или четвертая экспедиции могут получить задание слегка помародерить на месте высадки моих луноходов. Так пусть имеют в виду, что лагерь бдительно охраняют «Вертухаи» с автоматами.

Гагарин с Береговым вернулись с орбиты шестнадцатого апреля, в «Союзе-б», а в понедельник пятого мая первый космонавт приехал в НИИ «Мечта».

— Я к вам прибыл, можно сказать, един в двух лицах, — заявил Юрий, поздоровавшись со мной. — Первое лицо — командир отряда космонавтов. Второе — человек, которому очень хочется посмотреть на легендарные луноходы вживую.

— В трех, Юрий Алексеевич, — уточнил я. Третье — это первый космонавт, поглазеть на которого сейчас сбежится половина института, если мы немедленно не скроемся в корпусе «Б». Моя жена, вон, уже сбежалась. Знакомьтесь — Вера, шеф-пилот «двойки» и «пятерки».

— Очень приятно, Юрий. Тогда, действительно, пошли. И давайте по-простому, на «ты», мы же коллеги и не настолько еще все старые, чтобы обращаться к друг другу на «вы» и по имени-отчеству.

Гагарин с удовольствием погонял по актовому залу первого «Мальчика», который после второго капремонта был еще довольно бодр, но, естественно, к полетам куда-либо уже непригоден. Полюбовался на второго «Аспиранта» с подвижным кронштейном для автомата сбоку. Почему-то Семичастный категорически возражал против названия «Вертухай», и в документах эта модель называлась «Страж».

И, наконец, Гагарин перешел к делу.

— Я поддерживаю твое решение влиться в наши ряды, — сказал он. — Но ты должен понимать, что подготовка отнимет довольно много времени. И надо будет пройти жесткую медкомиссию.

— Насчет времени — могу ездить в Звездный по воскресеньям на весь день. Кроме того, какие-то тренировки желательно организовать здесь, в «Мечте», корпус «В» сдадут летом. Это согласовано…

Я ткнул пальцем в потолок и продолжил:

— А медкомиссия меня не очень волнует. Мы Ефремовым вылечили уже довольно много народу, одних безнадежных двенадцать человек, это если не считать последнего, с которым пока еще работаем. И уж мое-то здоровье давно приведено в полный идеал. Я, может, и не самый здоровый человек на свете, но в первую десятку вхожу точно.

— Хотел спросить — так это правда, что вы успешно лечите какими-то нетрадиционными методами?

— Да, правда, только болтать о ней не надо. Безнадежных больных в миллионы раз больше, чем мы можем вылечить.

— Это понятно… вот только…

— Юр, у тебя что, кто-то из друзей или родственников загибается?

— Нет, но у Павла Беляева что-то неладное с желудком.

Ага, подумал я. Небось та самая язва, которая меньше чем через год сведет его в могилу. Если, конечно, не вмешаемся мы с Антоновым.

— Сам-то он лечиться у нас согласен? Без этого, боюсь, ничего не получится.

— Наверное, согласен, да и дисциплину пока еще никто не отменял.

— Тогда пусть приезжает сюда, с Ефремовым я договорюсь сам, только предупреди за пару дней.

— Отлично, но я, если можно, хотел бы задать еще один вопрос. Неужели тебе не хочется слетать на Луну? Или на Марс?

— Хочется. Вот только… Юр, ты когда сюда ехал, не обратил внимания на микрорайон Беляево?

— Да, неплохо смотрится, но при чем он тут?

— А при том, что один полет на Луну стоит как Беляево, Коньково и Теплый стан, который еще не начали застраивать, вместе взятые. Только один полет, без учета расходов на саму программу. Я, конечно, хотел бы побывать на Луне, все-таки интересно, но не ценой того, что десятки, если не сотни тысяч человек так и останутся жить в переполненных коммуналках, общагах, а то и вовсе в бараках.

— По такой логике вообще в космос летать не нужно.

— Нет, просто не надо делать в спешке и втридорога то, что пока не горит и что лет через пятнадцать-двадцать можно будет сделать гораздо дешевле. Мы не американцы, которые могут себе позволить просто так выкинуть два с лишним десятка миллиардов долларов, и типа хрен с ними, с социальными расходами. И программа создания долговременной орбитальной станции — первый шаг на этом пути. Вот в нем я приму участие без угрызений совести. Если интересно, пройдем в защищенную комнату, я тебе покажу, как мы себе сейчас представляем лунные пилотируемые полеты.

Там у нас стоял цветной телевизор «Филипс», используемый в качестве монитора. И две стойки, изображающие из себя экспериментальную ЭВМ. В одной среди десятков плат был замаскирован планшет, а в другой — источник питания к нему из местной элементной базы — естественно, сконструированный с излишествами, чтобы занимать побольше места и выделять побольше тепла.

И, значит, я показал Гагарину компьютерный мультфильм о полетах на Луну. С намеренно ухудшенным качеством, квадратики можно было рассмотреть невооруженным глазом.

Корабль «Союз» выводился на орбиту челомеевской «УР-703», причем боковые многоразовые ступени садились обратно на космодром. Центральная ступень была одноразовой, это хоть и мультик, но меру все-таки знать нужно.

«Союз» пристыковывался к орбитальной станции, нарисованной по мотивам «Мира» в максимальной комплектации. Три космонавта переходили в лунный орбитальный модуль. Он отцеплялся от «Мира» и летел к орбите Луны, где его ждала другая станция, поменьше.

Затем космонавты перебирались в лунный челнок и уже в нем сначала садились на Луну, а потом взлетали с нее и пристыковывались к станции. После чего они на орбитальном модуле отправлялись обратно к Земле, а челнок начинал в автоматическом режиме доставлять на поверхность Луны грузы для следующей экспедиции.

— Все элементы комплекса, кроме второй ступени ракеты-носителя и «Союза», многоразовые, — уточнил я. — Возможно, и его удастся заметить чем-нибудь, позволяющим повторное использование, но пока это под вопросом.

— Очень интересно, я не знал, что современные ЭВМ такое могут, — сказал Гагарин, имея в виду мультфильм.

Тут Юрий был не совсем прав. Та же БЭСМ-6 в принципе могла бы изобразить что-то подобное — если ее, естественно, соответствующим образом доработать. Но зачем? Четыре тысячи четвертый процессор в Зеленограде содрали и приступили к мелкосерийному выпуску, на очереди другие, уже восьмибитные. В общем, пригодные для использования в космосе компьютеры у нас скоро будут свои. Примерно так я и сказал Юрию и добавил:

— Мне нужно лететь именно для того, чтобы смонтировать на орбитальной станции вычислительную машину, аналогичную этой.

Тут я, конечно, основательно загнул. Во-первых, насчет аналогичности. Самое отдаленное подобие сделать бы, и то хлеб. А во-вторых, имелась еще одна задача, выполнить которую мог только я или Саша Фроловский. Доставить на орбиту образцы электроники из двадцать первого века, предназначенные для марсианской программы, и посмотреть, как они поведут себя в космосе.

Однако Гагарин в моих способностях не сомневался, в чем меня немедленно заверил. И уточнил:

— А кто такой Фроловский?

— Талантливейший электронщик, без него монтаж и наладка на орбите окажутся сильно затруднены, если вообще возможны. Мы с Ефремовым, конечно, постараемся и ему улучшить здоровье, но вообще-то идеалом станет ситуация, когда засунуть в «Союз» и отправить на орбиту можно будет любого более или менее здорового человека, и он это переживет. Наверное, когда-то в не очень отдаленном будущем справку на космонавта можно будет получать в поликлинике, как сейчас для водительских прав.

Глава 21

В «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова есть эпизод про двигатель слесаря Полесова, очень похожий на настоящий, но не работающий. Однако ученики сто восьмой школы и нескольких соседних, в свободное от учебы время работающие в центре НТТМ, все сделали наоборот. Их «Мальчик» был не очень похож на своих собратьев из «Мечты» и вообще назывался «Комсомольцем», но зато нормально работал. Разумеется, в пределах технического задания, то есть никакого интеллекта он вообще не имел и мог только тупо выполнять наборы по шестнадцать команд максимум. Но зато вся его начинка была местной, без примеси артефактов из будущего. Это устройство предназначалось для тренировки операторов настоящих луноходов и марсоходов, вот только с названием поначалу вышла небольшая неувязка.

Когда я в первый раз смотрел эскизный проект, то не сразу обратил внимание на название. А оно было интересным — «Косомолец». Какая прелесть, подумалось мне. Наверное, это будет механизм, предназначенный для того, чтобы косо молиться космическим богам.

Правда, в последующих редакциях документа пропущенную букву вставили, а мне еще пришлось защищать девочку, оформлявшую тот документ. Ее вообще хотели выгнать из Центра, но я заявил, что в таком случае вот прямо сейчас проведу диктант. И всякий, допустивший в нем хоть одну ошибку, тоже немедленно покинет Центр. Все-таки знания лишними не бывают, подумал тогда я. Как вовремя мне вспомнилось «Пусть тот, кто сам без греха, первым бросит в нее камень».

Вера, обкатывая «Комсомольца», заметила:

— Я бы его назвала «Октябренком» или скорее «Октябренышем». Даже по сравнению с «Пионером» он глупый, неловкий и абсолютно неумелый.

— Если бы его делали в «Мечте», я бы не возражал, но детей расхолаживать не нужно. Со временем и у них, глядишь, начнет получаться не хуже, чем у нас.

Чуть позже я с некоторым сожалением вспомнил еще одно изречение, теперь уже Джонатана Свифта — «На свете нет ничего более постоянного, чем временное». Сожаление же было связано с тем, что название «Общественный консультативный совет при ЦК КПСС» слова «временный» не содержало, и, значит, этот орган мог исчезнуть, выполнив свою функцию, состоящую в генерации предложений по поводу новой программы партии. А мне этого не хотелось.

Председателем упомянутого совета стал Ефремов. Сам он сразу назвал себя «зицпредседателем» и предложил товарищам не стесняться в отстаивании самых сомнительных идей.

— Отвечать все равно буду я, — уточнил Иван Антонович.

— А мы с тобой, Витя, в случае чего поможем, как сможем, — мысленно добавил Антонов. Естественно, я, то есть Скворцов, тоже вошел в этот совет. А вообще он состоял из четырнадцати человек, шестеро из которых были довольно известными. Аркадий Стругацкий, директор института химфизики Семенов, артист Вячеслав Тихонов, введенный в совет по личному пожеланию Брежнева, посмотревшего на планшете «Семнадцать мгновений», и, по протекции Косыгина, его зять Джермен Гвишиани. Ну и мы с Ефремовым. Из оставшихся восьмерых я знал только бывшего своего завлаба. Вообще-то уболтать его было не так просто, но мне это удалось.

Я, кстати, спросил у Алексея Николаевича, читал ли он, какую роль в перестройке и последующих событиях сыграл его зять.

— Разумеется, — усмехнулся Косыгин. — Но вам там нужен будет если не адвокат дьявола, то хотя бы человек-индикатор. Мол, если Джермен поддержит какое-то предложение, то не стоит ли задуматься, кому оно в конце концов окажется выгодным? Кроме того, хоть он этого пока не понимает, работа в вашем совете приведет к тому, что его забаллотируют при попытке избрания в членкоры.

— Одно или максимум два ваших слова привели бы такому же результату.

— Во-первых, не факт. А во-вторых, я не хочу их произносить, равно как и ссориться с дочерью.

М-да, подумалось мне. Совет еще не начал работу, а интриги вокруг него уже вовсю развернулись. Впрочем, а чего же я хотел?

Работа совета началась с того, что Ефремов на первом же заседании предложил зафиксировать, что предыдущая программа в обозначенные сроки хоть сколько-нибудь реально выполнена быть не может. Разумеется, слова «потому что ее написали под диктовку придурка Никиты» в итоговый документ войти не могли, поэтому Иван Антонович просто упомянул о волюнтаризме. И предложил записать, что ближайшей целью партии должно стать построение социализма, который он назвал «развитым».

— Вообще-то слово «настоящий» лучше отражает желаемое, но по определенным причинам оно не очень подходит.

— Правильно! — поддержал председателя Гвишиани.

Я тут же вспомнил, что говорил Косыгин, да и от «развитого социализма» нас Антоновым давно тошнило, так что пришлось взять слово.

— С моей точки зрения, термин не самый удачный. Если развитой социализм только предстоит построить, то, значит, у нас его пока нет. То есть имеющийся социализм не развитый, или даже недоразвитый. Именно такой вывод народ и сделает. Поэтому я предлагаю назвать этот гипотетический социализм «креативным». То, что пока он у нас не креативный, никого не взволнует, все равно значения этого слова почти никто не знает.

— А вы знаете? — не удержался косыгинский зять.

— Да какая разница? Даже если не знаю, то термин-то от этого хуже не становится. Он подразумевает нечто созидательное. И, кстати, вспомним общеизвестную формулу коммунизма. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Если иметь в виду материальные потребности, то коммунизм неосуществим. Козлы будут рождаться всегда, и каждого всем желаемым никогда не обеспечить, им все равно будет мало. Но если под потребностями понимать естественное желание человека творить и совершенствоваться, то все уже не так безнадежно. У козлов таких потребностей все равно нет, и, значит, они пролетают мимо.

— Ага, а живут при коммунизме пускай в коммуналках, чай, не баре, — встрял Антонов.

— Ну я-то там сколько жил, и неплохо. Не было поводов жаловаться. И вообще, ты слушай, там Аркадий что-то хочет сказать.

— Слово «креатив» имеет латинские корни, но многие посчитают его английским, в этот язык оно пришло куда раньше, чем в русский, — уточнил Стругацкий. — И почему бы нам не назвать кошку кошкой? То есть настоящий социализм — настоящим социализмом. То, что пока он не совсем настоящий, народ и так понимает независимо от наших слов. А слово «креативный» можно будет вводить в обиход постепенно, чтобы потом, со временем, использовать его в определении первой фазы коммунизма.

— Ставлю предложение товарища Стругацкого на голосование, — Ефремов прекратил прения, которым оставалось совсем немного до препирательств. — Так, девять голосов за, четыре против, один воздержался (это был Гвишиани). Принято. Переходим к следующему пункту. Слово для доклада о возможных препятствиях на пути к настоящему социализму предоставляется товарищу Скворцову.

С заседания совета я поехал в Институт медико-биологических проблем, а на самом деле — космической медицины. Там я проходил медкомиссию, причем, как и было обещано Гагарину, регулярно удивляя врачей до полного охренения. Особенно их потрясло полнейшее отсутствие остаточных явлений после самого интенсивного вращения в любых плоскостях. А чего же они хотели, если вертелся Антонов, а тесты на ориентацию и координацию движений потом проходил я? Похоже, людям очень хотелось заполучить меня в качестве подопытного кролика, ведь материалов могло хватить не на одну диссертацию, но я эти поползновения пресек сразу, заявив, что наверху подобного не поймут.

Кстати, там же мы с Антоновым узнали, что у него зрение стопроцентное, а у меня — сто восемьдесят процентов на свету, двести с лишним в полутьме.

— Странно, глаза-то вроде одни и те же, — поначалу не понял ситуации духовный брат.

— Зато системы дешифровки изображения разные. Получается, ты просто не полностью используешь потенциал моего зрения. Ну типа обрабатываешь не все пиксели, а через один, а в сумраке — и вовсе через два.

— Похоже на то, — слегка расстроенно согласился Антонов. — Тогда, как будешь в двадцать первом веке, давай сходим в «Оптику» на другой стороне Профсоюзной, проверимся? Мне любопытно, как там будет.

Самое интересное, то и там получилось почти то же самое, разве что результаты Скворцова все же были немного скромнее, чем в шестьдесят девятом году.

— То есть с глазами у меня все в порядке, я ими просто не умею пользоваться, — резюмировал Антонов. — Ты как думаешь — сможешь меня научить?

— Откуда мне знать-то? Но попробовать, конечно, надо.

— Ну и как твое здоровье? — спросила Вера, когда довольно поздно вечером я наконец вернулся домой. Она знала о моей медкомиссии, а вот про консультативный совет я ей пока не говорил. — Врачи еще не совсем замучили?

— Пытались, но у них не вышло, это не так просто — замучить Витю Скворцова. Кормить меня будут?

— Обязательно. И напоминаю, что Танюшке уже скоро год.

— Ну, во-первых, только через месяц. А во-вторых, ей что-то надо подарить?

— Обязательно. И мне, и ей. Братика. Можно, конечно, и сестренку, но братик все же будет лучше. Знаешь, как я жалела, что у меня нет и не будет ни братьев, ни сестер? Но у мамы после меня никого уже не могло быть. И тебя я сначала воспринимала как старшего брата, полюбила уже потом.

— Так ведь сейчас если даже и получится брат, то только младший.

— Ничего, Танюше и такой сойдет. Сейчас я быстро разогрею котлеты, поешь, и пошли.

— Слушай, а давай я их холодными съем? Тогда нам останется больше времени, все-таки сделать братика — это не так просто. С первого захода может не получиться.

— Ну вот еще, сегодня котлеты холодные, завтра вообще всухомятку питаться начнешь, а там и до упадка сил недалеко. Они минут за пять согреются, а ты пока начинай меня потихоньку целовать.

— Думаешь, я потом смогу оторваться?

— Еще как сможешь, знаешь, как они пахнут вкусно? У тебя сразу слюнки потекут, а в таком виде целовать меня будет уже неудобно.

Как я уже упоминал, сразу после назначения Демичева главным идеологом была пересмотрена установка о том, что при социализме никаких бедствий, аварий и особенно катастроф быть не может.

— Вранья попусту быть не должно! — так заявил Леонид Ильич.

С чьей подачи он так заговорил — ну, об этом мне помешает сказать врожденная скромность.

— Разумеется, — продолжил Леня, а Демичев ему почтительно внимал, — я не призываю выбалтывать государственные тайны. Но обо всем, что ими не является, наш советский народ имеет право знать. Попытки замалчивания ничего не дадут, американцы все равно узнают, а приемники есть у всех. И даже в Москве полностью заглушить вражеские голоса не получается, а уж в глубинке и подавно, слушай сколько хочешь. И как следствие — падение авторитета руководства в глазах народа. В общем, партия теперь считает именно так.

Поэтому о планируемом запуске первой долговременной орбитальной станции «Салют», созданной на базе недоделанного «Алмаза» с применением некоторых узлов «Союза», было сообщено заранее. Потом срок сдвинули на неделю, но это все равно не помогло. Отделение первой ступени ракеты-носителя прошло нештатно, но система спасения самой станции сработала, и она опустилась с минимальными повреждениями, что было — и, между прочим, вполне оправданно — подано как серьезное достижение советской космический техники. Мол, для нас главное безопасность полетов. И если бы на месте станции был «Союз» с космонавтами, она были бы спасены точно так же. По телевизору даже показали видеозапись неудачного старта — правда, момент самой аварии там почти не просматривался, она все-таки произошла на приличной высоте.

После задержки с запуском «Аполона-8» я бы не удивился, если бы и последующие шли с опозданием, но этого не случилось. Девятый «Аполлон» стартовал третьего марта и провел генеральную репетицию на околоземной орбите, а десятый в конце мая проделал то же самое на лунной. Советская пресса активно освещала эти запуски, подчеркивая, что американцы добились больших успехов, даже в чем-то слегка превосходящих наши, и высадка человека на Луну не за горами.

Она произошла двадцать первого июля в семь часов утра по московскому времени, причем по телевизору показывали прямую трансляцию. Вся наша семья специально встала пораньше, чтобы посмотреть на эпохальное событие, но особого впечатления оно ни на кого не произвело.

На нас с Антоновым — потому, что мы все это уже видели и сейчас смотрели только на предмет обнаружения расхождений с тем, что смотрели в двадцать первом веке. С первого взгляда их вроде не было, но потом надо будет сравнить записи. А все остальные были разочарованы низким качеством изображения.

— Что это они там какие-то дерганые? — не поняла тетя Нина.

— Десять кадров в секунду, — объяснил я. — У нас было шестнадцать. Тоже не идеал, но все-таки смотрится лучше. Кроме того, по Луне из-за слабой силы тяжести удобнее не шагать, а двигаться вприпрыжку.

— Не, ну с вашими съемками вообще никакого сравнения, — заявил дядя Миша. — У вас было куда резче. Когда они назад-то лететь собираются?

— Часа через два, два с половиной.

— Эх, мне на работу пора, в Загорск надо ехать за какими-то ящиками. Но ничего, там, наверное, уже будут знать, как у них получилось взлететь. Жалко будет, если с такими смелыми парнями что-нибудь случится.

— Пап, да у тебя же в машине приемник есть! — напомнила Вера.

— Точно, а я про него и забыл. Мать, ты в садик пешком пойдешь или тебя подкинуть?

— Пешком пройдусь, утро-то какое замечательное.

Амстронг все-таки сказал свою знаменитую фразу про первый шаг, потому что мои луноходы ее не говорили. Они же как-никак не шагали, а ездили. Кроме того, зачем обворовывать достойного человека? Он, может, ночами не спал, мучился, ее заранее сочиняя. Но даже если ее его просто заставили вызубрить, то пусть и здесь произносит, как уже один раз там произнес. От нас с «Мальчиками» не убудет.

Ну, а пятнадцатого августа на орбиту наконец-то успешно вышла станция «Салют». Вообще-то это было место моей грядущей работы, но сначала туда должны слетать Волынов на одном «Союзе», Хрунов и Елисеев на другом. И только потом станцию начнем обживать мы с Гагариным. Или, если что-то пойдет не так, наши дублеры — Береговой и Фроловский.

Глава 22

Как и в прошлом Антонова, у нас дельтапланы быстро приобрели популярность, только немного пораньше, чем там. Еще не дожидаясь результатов испытаний в ЛИИ, в КБ Челомея по нашим чертежам начали строить свои две штуки, и в конце апреля и моторный, и безмоторный варианты полетели. Воздушную стихию покоряли энтузиасты во главе с самим Владимиром Николаевичем.

Потом, посмотрев, как на безмоторном дельтаплане парит Вера, новыми летательными аппаратами заинтересовался Гагарин и даже написал докладную записку о желательности ведения соответствующего раздела в курс подготовки космонавтов. И, наконец, меня вызвал Брежнев. Я даже забеспокоился, неужели и этот хочет полетать, но оказалось, что дело обстоит несколько наоборот.

— Вить, ну головой же надо думать! — выговаривал мне Леня. — Ладно там ты, все-таки молодой, здоровый, детство в ж… играет, но старому-то дураку Челомею зачем было потакать? А если разобьется? Кто за него новую ракету будет делать?

— Леонид Ильич, — кротко сказал я, — когда вы по Завидово раскатывали на моноколесе, про вас говорили то же самое, причем с использованием тех же самых слов. Правда, вместо упоминания пятой точки использовали «седина в бороду, а бес в ребро». Кто именно, я закладывать не буду, это они не со зла, а от большого беспокойства за ваше здоровье.

— Хм, — слегка смутился Леня, — так я же на нем не летаю, а по дорожкам катаюсь. Если даже и упаду, то мордой в грязь, и все. Но до сих пор, кстати, не падаю. А с неба если кто сверзится, так это костей не соберешь. В общем, ты эту нашу беседу все-таки до Владимира Николаевича донеси. И сам постарайся летать поменьше и понезаметнее, чтобы ему было не так обидно. И, кстати, Гагарину тоже намекнуть не помешает. На истребителе не разбился, смогли удержать, так ты ему теперь подсунул эти летающие палки-тряпки.

— Гагарин пытается совместить дельтаплан с водными лыжами. Старт с воды, посадка туда же.

— Тогда ладно, авось не утонет, но Каманину я все же сам скажу.

Сказать-то он сказал, вот только результат получился не совсем тот, который ожидался. В стремительно растущие ряды дельтапланеристов влился еще и Николай Петрович Каманин. Он, правда, предпочел вариант с мотором. А мне как-то раз предложил Фроловский:

— Наш аналог вашего дельтаплана, крыло Рогалло, было придумано в том числе и как средство возращения космонавтов на Землю, но оказалось в этом качестве неэффективным, что привело к его забвению. Может, у нас с дельтапланом получится?

— Вряд ли, — пожал плечами я. — А вот параплан вместо парашюта можно будет попробовать.

— Судя по названию, это планирующий, то есть управляемый парашют, — догадался Саша. — Можешь нарисовать?

— Могу, но не хочу. Лучше заказать, и в следующей посылке сюда придет полное описание с выкройками и фотографиями. Правда, у нас в космической технике и парапланы не прижились, они только для спорта.

— У вас, насколько я понял, вообще народ с жиру бесится, так что это не показатель. Прямо какие-то натуральные «хищные вещи века» Стругацких. Неудивительно, что ты оттуда сбежал сюда. Удивительно, что один.

— Так это может получиться далеко не у каждого. Без такого ограничения тут, действительно, было бы от наших не протолкнуться.

Однако и дельтапланы, и возможное проникновение в эту действительность парапланов были всего лишь разновидностью активного отдыха. А работой, помимо подготовки создания марсохода, являлось и способствование развитию советской вычислительной техники, что, кстати, я обещал Косыгину. Да и дальнейшее освоение космоса без этого оказывалось под большим вопросом.

Я был согласен с Фроловским, считавшим, что количество посвященных надо увеличить еще на одного человека — специалиста в области кибернетики. Правда, Сашины предложения по персоналиям мне не показались бесспорными. Его кандидатурами были Глушков, Китов, Старос и Брук. Естественно, кто-то один из них.

— Староса можно исключить сразу, он американец, — вздохнул я. — Глушков зациклен на своей ОГАС, а ведь ничего такого до сих пор не смогли сделать даже у нас. То есть он, подобно большинству энтузиастов, склонен сильно преуменьшать трудности на пути реализации своих идей. Остаются Китов и Брук. И мне интересно — а Лебедев-то почему не вошел в число твоих кандидатур?

— Потому что большие и сверхбольшие ЭВМ в твоем мире — тупиковая ветвь развития, а он занимается именно ими.

— Во-первых, не такая уж тупиковая, у суперкомпьютеров есть своя, пусть ограниченная, ниша. А во-вторых, мало ли кто когда чем занимался! Я вон одно время даже тексты для песен писал. А ты до знакомства со мной вообще сочинял счетные триггеры на германиевых транзисторах, и не больно-то тебе это помешало.

— Возможно. Но какие-то предложения по методике отбора у тебя есть?

— Разумеется.

Я огляделся по сторонам. Так, эта коробка, кажется, подойдет. Ее надо закрыть, скрепить изолентой и прорезать сверху круглую дырку диаметром миллиметров сто.

Когда это было проделано, я вырезал из ватмана четыре одинаковых прямоугольника размером со спичечный коробок и написал на них:

Китов

Лебедев

Брук

Кто-то еще.

Потом сыпал бумажки в коробку, потряс ее и предложил Саше:

— Тяни.

— Но почему не ты?

— Потому что я экстрасенс, сам до конца не представляющий пределов своих возможностей. А вдруг у меня именно сейчас проснется способность к тактильному восприятию текстов? У тебя такая вероятность намного ниже.

— А если я вытяну «Кого-то еще»?

— Тогда и будем думать, а заранее-то чего волноваться.

— Вот так, — хмыкнул я, когда Фроловский вытянул бумажку с надписью «Лебедев», — вопрос решен. И, по-моему, не так уж плохо. Косыгину доложу я, Семичастному ты. И, само собой, оба скажем, что вопрос уже назрел и перезрел, чтобы не затягивали с проверками. Нам же с тобой надо будет по-быстрому организовать здесь интернет.

— Что? — офигел Фроловский, давно знающий, что это такое.

— Всемирную сеть, связывающую как минимум половину компьютеров, имеющих соответствующее железо и софт. Здесь и сейчас наличествуют четыре планшета и смартфон. Те, что у Брежнева и Косыгина, трогать не станем, а три оставшихся устройства надо будет связать — например, через блютуз, увеличив дальность метров до двухсот. К моменту, когда нам утвердят кандидатуру Сергея Алексеевича, эта сеть уже должна работать. А потом она и для наших задач лишней не будет. Но в качестве первого шага ты будешь принимать участие в беседе с Лебедевым в режиме видеоконференции. Первый разговор лучше провести у него, тем более что ИТМВТ искать не придется, он рядом с ФИАНом.

Директора Института точной механики и вычислительной техники академика Лебедева, конечно, потрясли достижения мира Антонова в области в области компьютеров. Но не столько сами по себе, сколько их применение. Он даже не понял, что моя сентенция «у вас Амстронг слетал на Луну и сделал десять фотографий, а у нас какая-нибудь Маша сходила в туалет и сделала их сто» — это анекдот. Услышав такое, академик только мрачно кивнул. Со своей точки зрения он прав — вычислительные возможности смартфона многократно превосходят таковые всей электроники, задействованные в программе «Аполлон», вместе взятой, а как они используются?

Я, правда, в обоих своих ипостасях считал, что это просто прогресс, в истории которого бывало и не такое. И даже уточнил:

— В свое время Галилей, изобретая телескоп, наверняка мечтал, как с помощью этого устройства будут одна за одной раскрываться тайны вселенной. Но вряд ли он мог себе представить, как малолетний рукоблуд, пуская слюни, смотрит в многократно превосходящий его телескоп бинокль на переодевающуюся женщину в окне дома напротив.

— Значит, я все же прав, считая приоритетным направлением развитие больших и сверхбольших ЭВМ, — покачал головой Лебедев. — Потому что всякие «МИРы», «Наири» и уж не помню, как называется то, что сделал Старос, в конце концов выродятся вот в это.

Он с отвращением посмотрел на смартфон.

— Обязательно выродятся, — подтвердил я, — и это прекрасно. Так всегда бывает. Чем выше тираж и меньше стоимость любого изделия, тем больше вероятность, что оно в конце концов начнет использоваться для далеко не самых возвышенных целей. Я, например, ожидаю скорого оснащения микропроцессорами анальных затычек.

— Что это такое? — не понял Лебедев, хотя, по-моему, название двоякого толкования не допускало. Впрочем, в смартфоне нашлась фотография.

— Но зачем они вообще нужны? — продолжал недоумевать академик.

— Понятия не имею, — честно ответил я. — Никогда не испытывал потребности в таких изделиях, однако это нисколько не мешает их существованию и применению.

— Да уж, — разочарованно сказал Лебедев, когда мы по завершении демонстрации достижений кибернетики мира Антонова сели пить принесенный секретаршей чай и закусывать его какими-то рогаликами. — Поначалу я даже расстроился, что мне лично попасть в ваш мир невозможно, а сейчас думаю — да ну его на…!

— Вот именно, — подтвердил с экрана планшета Фроловский. — Должен заметить, что виртуальное чаепитие имеет определенные недостатки по сравнению с ним же в реале. Жажда, например, утоляется совершенно недостаточно. И голод тоже.

— Между твоей спинкой и задним сидением засунута сумка, — просветил я своего соратника. — А в ней — три бутылки пива и бутерброды с красной рыбой.

— Откуда взялось пиво в твоей машине? — изумился Саша. — Или оно безалкогольное? У нас же его еще вроде, слава богу, не делают.

— Нормальное пиво, «Московское», специально для тебя положил.

— Вот видите, Сергей Алексеевич, — заявил Фроловский, — вся мерзость того мира нисколько не мешает произрастанию там таких великих гуманистов, как мой шеф.

Из динамика планшета донеслось бульканье.

— А что же вы маринуете своего сотрудника в машине? — спохватился Лебедев. — Пусть идет к нам, я сейчас позвоню на проходную. У него с собой есть какие-нибудь документы? И, я надеюсь, он-то отсюда, а не от вас?

— Здешний он, здешний. У него есть комитетский пропуск-вездеход и какая-то мощная бумага от Устинова.

— Теперь я понял, — заявил Лебедев, когда мы с ним выпили чай, а Саша — вторую бутылку пива из моих запасов, — чем объясняется ваша стремительная карьера. Одних способностей, пусть даже не только к технике, для такого маловато. Надо быть или чьим-то родственником…

— Или инопланетянином, — закончил его мысль Фроловский. — Причем лично мне такой вариант нравится больше. Здоровье у вас, похоже, не очень, а шеф, не будучи ничьим здешним сыном, владеет основами мануальной терапии.

— Простите?

— До вас разве не дошли слухи о том, что он в паре с Ефремовым иногда исцеляет тех, которым официальная медицина помочь уже бессильна?

— Даже так? Нет, не слышал. А Ефремов — это имеется в виду артист из «Берегись автомобиля» или начальник АХО объединения «Светлана»?

— Писатель-фантаст, ведущий передачи «Мы и Вселенная», член общественного консультативного совета при ЦК КПСС, — вздохнул я. Действительно, эрудиция академика оказалось хоть и обширной, но довольно узко специализированной.

— Не придирайся ты к людям, — встрял Антонов. — Сам-то небось не знаешь ни одного футболиста. Хоть здешнего, хоть из двадцать первого века.

— Как же, а Харламов, например?

— Не позорился бы, он хоккеист. И вообще, мы Лебедева диагностировать будем? А то ведь иначе он помрет через четыре года, а работоспособность потеряет уже через неполные два.

Лебедев оказался «девятым» для Антонова и «никаким» для Скворцова.

— Хоть что-то, — мысленно вздохнул мой духовный брат.

— Да хватит нам и этого, — возразил я. — Он же помер, считай, от расстройства, когда Келдыш продавил решение о сворачивании отечественных разработок в пользу копирования Ай-Би-Эм триста шестидесятой серии.

— Может, он и здесь это сможет.

Антонов в этом смысле был настроен пессимистично — он считал, что мне не удастся предотвратить такое решение. Хотя бы потому, что я сам был не до конца уверен в его неправильности. Да и ссорится с Келдышем никому из нас не хотелось, а он считал, что лучше пусть будут хоть и ворованные, однако нормально работающие ЭВМ, чем наши, которых мало, а и работают они не очень нормально. Но в любом случае надо уточнить позицию Лебедева поэтому вопросу.

— Я категорически против, — заявил академик. — Это приведет уже к необратимому отставанию в области как самой вычислительной техники, так и разработки ее программного обеспечения.

— Ты смотри, как разволновался, — подметил Антонов. — Пульс-то уже за девяносто. Вот так он и помрет в конце концов. Знаешь, а ведь сейчас тот же феназепам в аптеках продается вообще без рецепта.

— Рехнулся, еще кормить пожилого человека такой гадостью?

— Да не его. Сам употребишь таблеточку-другую, запомнишь ощущения, потом кликнешь меня, я тоже запомню. А затем мы научимся аналогичным образом воздействовать на пациентов, но уже безо всяких таблеток. Слышал же небось, что все болезни от нервов. И сам не волнуйся так насчет триста шестидесятой, пусть ее сдирают на здоровье. Вспомни пример Китая. Пока не изменились производственные отношения, нет особой разницы, создавать свое или копировать чужое. Все равно получится не как лучше, а как всегда. Взять те же «Жигули» — получили очень неплохую на текущий момент машину, но зато угробили все отечественные легковые разработки. А твои любимые китайцы начали с того же, только намного позже, но им это почему-то не помешало стать автопроизводителями мирового класса, особенно в бюджетном секторе. В общем, сможешь хоть что-то сделать в области прогресса производственных отношений, и производительные силы сами подтянутся независимо от стартовой позиции. А не сможешь — так и вовсе без разницы, с чего начинать, конец от этого не изменится ни на йоту.

Глава 23

Третьего сентября умер Хо Ши Мин. Вообще-то Шелепин предлагал ему приехать в Москву и подлечиться у меня, но, видимо, намеренно неубедительно, потому как Хо отказался. Вместо него президентом стал Тон Дык Тханг.

Я не особо расстраивался тем, что мне не предложили съездить во Вьетнам. Во-первых, Антонов там уже бывал и не припоминал особого восторга, а во-вторых, нам с ним памятник у метро Академическая казался довольно уместным. Вполне такая приличная тарелка, так что пусть ее и здесь возведут в те же сроки. Раз уж тут нет и не предвидится площади Гагарина, так пусть хоть площадь Хо Ши Мина сохранится. Кстати, если мы с Юрием гробанемся в грядущем полете, до которого осталось не так уж много времени, то интересно — в честь нас назовут одну площадь на двоих или каждому выделят свою? В таком случае мне будьте добры ту, которая в прошлом Антонова одно время носила имя Брежнева.

Тьфу, ну что же за дрянь в голову лезет, подумалось мне. Как-нибудь обойдусь без площади. А Дык в качестве президента будет ничуть не хуже Хо, причем и Шелепин с Брежневым после знакомства с подборкой Антонова по Вьетнаму считали точно так же.

Сам же Антонов на некоторое время почти устранился от какой-либо деятельности, пребывая в состоянии возвышенной грусти. Ну да, его опять бросила женщина, на этот раз — агентесса мирового не то империализма, не то вовсе сионизма.

— Все у меня как-то не так, — жаловался он мне. — По науке положено, чтобы трагедия на следующем витке истории повторялась как фарс, а у меня наоборот. С рыбной принцессой действительно был фарс, хотя, конечно, довольно приятный. А сейчас — почти трагедия. Мне даже страшно представить, кто меня бросит в следующий раз. И ведь своими же руками лечил этого гада Якова! А он взял и увез такую женщину, причем насовсем. Я даже не знаю, как в таких условиях можно не стать антисемитом.

— Жениться вам, барин, нужно, — постарался я поддержать духовного брата. — Я вон женат, и уже забыл, какие они из себя, всякие там трагедии. Вроде у тебя в двадцать первом веке с той компьютерной художницей, Мариной, все в порядке. Кстати, мультики она рисует отлично, даже спецы Семичастного поначалу считали их натурными съемками. Вот и делай девушке предложение, вряд ли она откажется.

— Ей тридцать четыре года, а мне вдвое больше.

— Ну так и обсуждай это с ней, а не со мой! Лично я тут никакого криминала не вижу. У Джигарханяна третья жена вообще была не вдвое, а почти втрое моложе его.

— Ну так она его ободрала как липку и едва не свела в могилу.

— Зато тебя так просто в могилу не сведешь, ты скорее сам туда загонишь кого угодно.

Обдирать же с тебя, считай, нечего. Квартира у нее куда лучше, чем у тебя. И машина есть, в отличие от некоторых нищебродов. Причем не «Дэу» и не «Рено», а «Мерс», хоть и маленький.

— Да, «Смарт родстер» неплохая тачка. Мне, блин, после твоего «Москвича» тоже такую захотелось.

— Женишься — она станет общей. И не кати бочку на мой «Москвич»! Прекрасный автомобиль, вместительный и проходимый. И простой, как валенок, любой ремонт можно сделать самому, а в этом «Родстере» даже до аккумулятора просто так не доберешься.

— Ладно, не буду, а «Смарт» и сейчас общий. В общем, я и сам об этом думаю. И, значит, к следующему заседанию консультативного совета приду в норму, не волнуйся, а до него я тебе и не особо нужен. Да и во время него — только для аплодисментов. Надо же, какой в тебе прорезался талант, почти как у Мидаса. Только тот превращал все, к чему прикоснется, в золото, а ты — в цирк. Ладно там луноходная эпопея, она таковой и была задумана, но общественный консультативный комитет вообще придумал Леня, а не ты! Но на результате это не сказалось.

Увы, мой духовный брат был прав в том смысле, что рекомендации этот совет выдавал аховые, но вот только их никто, кроме Брежнева и Шелепина, не читал. Да и те по диагонали, а в комиссию по разработке новой программы партии шли уже радикально отредактированные материалы. Так, никакого «настоящего социализма» там не оказалось. Был, как и положено, «развитой», причем именно с буквой «о» в конце. Однако Леня, похоже, работой этого совета был доволен.

— Я тут прямо как петух из басни, ищу жемчужные зерна в твоей куче навоза, — объяснил он мне. — И уже парочку нашел. Но вообще, конечно, идея твоя очень полезная. Одно дело искать в материалах из будущего, до чего может дойти интеллигенция, получив вожделенную свободу творчества, и совсем другое — увидеть это своими глазами. Впечатляющее зрелище.

— А что за зерна, если не секрет, Леонид Ильич?

— Ну, во-первых, утверждение о появлении новой исторической общности людей — советском народе. Вообще-то ты, Витя, настоящий плагиатор. Я же сам эту новую историческую общность придумал, пусть и в том мире.

Я скромно потупил глаза, хотя упрек был не совсем справедлив. «Новая историческая общность» появилась тогда, когда Леня в силу прогрессирующего маразма сам придумать уже ничего не мог и только с трудом читал то, что ему крупными буквами понаписали референты. И ничего он тогда не понял, хотя идея-то была довольно плодотворная. Зато сейчас он ей проникся сразу. Мол, пора кончать эти ленинские игры в национальное развитие, пока не доигрались до развала страны. Советский народ, и точка, а всякие местечковые особенности пусть украшают краеведческие музеи. А то, блин, уже в Крыму на заседании обкома кто-то пытался выступать на украинском.

— А во-вторых, — продолжил генсек, — нашлась довольно глубокая мысль о поочередном и поэтапном развитии свобод. Сначала экономическая, потом социальная, а только сильно потом, когда до нее дойдет очередь, политическая. Признавайся, этот-то постулат ты у кого спер?

— У Дэн Сяопина. Обоснование подготовил Ефремов.

— Я так и думал. И наверняка пункт о том, что не только коммунизм, но и социализм невозможно построить без опережающего воспитания нового человека, тоже его. Ты с ним согласен?

— Разумеется. Для примера возьмите любого республиканского первого секретаря, ну разве что кроме Машерова. Похож он будет не только на нового, а вообще просто на человека?

— Тьфу, нельзя с тобой долго общаться, иначе незаметно для себя станешь таким же антисоветчиком. Ладно, иди, тебе сегодня еще в Звездный на тренировки.

В общем, мое влияние в этом мире просматривалось уже невооруженным глазом. Вот только ни я, ни Антонов, ни даже Ефремов пока не могли сказать, к добру оно или наоборот. Иван Антонович только процитировал нам с Антоновым Марка Аврелия — «Делай, что должен, и да свершится, чему суждено». Но мы это высказывание уже давно знали.

Кстати, помните, что я хотел, оказавшись в будущем в личине Скворцова, привести, насколько у меня получится, в порядок здоровье старушки Веры Михайловны, аналога моей Веры в том мире? Я это был должен — и сделал. А получилось нечто, скажем прямо, странноватое.

Вообще-то Вера из двадцать первого века имела неплохое для ее возраста здоровье, хотя, конечно, работа мне нашлась. И вот, когда я недавно снова посетил ее с целью убедиться, что все сделано на совесть и ничего поправлять пока не нужно, она мне сказала:

— Спасибо вам, Виктор Васильевич, я ведь поначалу вообще не верила, что экстрасенсы действительно бывают, но вы мне блестяще доказали, что это заблуждение. Я себя уже, наверное, лет тридцать так хорошо не чувствовала. И еще отдельное вам спасибо за сны.

— За какие? — удивился я.

— Так это не следствие вашего лечения? Странно, я была уверена, что именно оно. А снилась мне моя молодость. Будто сосед, Витя Скворцов, не погиб в армии, а выжил во время взрыва там, на учениях. Во сне я была уверена, что его спас дракон из какого-то иного мира. Специально потом читала всякие фэнтези, но нет, там мне ничего про таких драконов не попалось.

Я, хоть и сидел на диване, чуть не подпрыгнул, услышав такое, но потом подумал, что это может быть и просо совпадением. Вера же говорила, что влюбилась в Витю почти сразу, как они познакомились в новой квартире, ну, а дракон — довольно распространенный образ. Вот, значит, старушка во сне и прокручивает свои давно ушедшие девичьи мечты. Наверняка ведь ей, только узнавшей о смерти соседа, тогда хотелось, чтобы все на самом деле оказалось неправдой и его кто-нибудь успел спасти!

— Мы с ним полюбили друг друга, — продолжала Вера Михайловна, — женились и жили душа в душу. На самом-то деле у меня два сына, а во сне было три дочери. Татьяна, Анастасия и Светлана.

Ой, подумал я. Имя первой дочери тоже совпало! Как там говорится — одно совпадение есть случайность, два — тенденция, три — закономерность? И, значит, мне можно ждать еще двоих дочек? Ну, а насчет третьего совпадения недолго и уточнить.

— Вера Михайловна, а кем был по профессии Витя из ваших снов?

— Инженером, ученым, потом стал космонавтом.

— Убедился? — встрял Антонов. — Причем ты ей ничего такого внушить не мог. Ладно там ваша женитьба и имя первой дочери, но ведь про следующих ты даже не думал! Хотел сына, и даже имя ему придумал — Вася.

— Мало ли, может, Вера хочет именно дочерей. Кстати, вернусь к себе и спрошу, как она их хочет назвать, если что.

— Блин, тут с тобой недолго заделаться Нострадамусом. Так вот, вангую, — она тебе скажет «Настя и Света».

— Честно говоря, и у меня такое же подозрение. Так это, получается, что — еще одна связь между мирами? Причем не такая, как у нас с тобой.

— Возможно. Кстати, у нас тоже все начиналось со снов, но тут явно просматриваются какие-то элементы прозрения будущего. Или одного из вариантов такового. Слушай, а спроси ее о своей дальнейшей судьбе! Может, и узнаешь что интересное.

Я спросил и услышал в ответ, что Витя Скворцов из ее снов разбился не то в пятом, не то в шестом полете.

— Значит, так, — заявил Антонов. — Летаешь четыре раза, а потом наступаешь на горло своему героизму и сидишь на Земле до естественной кончины, которая сама собой произойдет никак не раньше двадцатых годов двадцать первого века. Если сам не сможешь наступить, я помогу. Ишь ты, собрался он там героически погибнуть, а мне, значит, тут оставаться одинокому и всеми брошенному? Хрен тебе.

— Да не волнуйся ты, я, конечно, герой, но не самоубийца же.

Вера Михайловна тем временем продолжала:

— В его честь назвали площадь, которая сейчас Гагарина, а тогда была площадью Калужской заставы. И памятник на том же месте стоит, только не такой высокий, как Гагарину. Зато Витя там как живой, только, конечно, уже довольно старый.

— Старый — это хорошо, но ты все равно особо не геройствуй, — прокомментировал Антонов.

Вернувшись в шестьдесят девятый год, я спросил у Веры, как он себя чувствует.

— Тоже заметил? — хмыкнула супруга. — Да, у Танюшки месяцев через восемь будет братик. Или сестричка.

— Как назовем? — поинтересовался я.

— Если мальчик, то Васей, а если девочка — то Настей.

У меня тут же зашевелилась мыслишка — пожалуй, если и летать в космос, то только три раза, не больше. Мало ли, вдруг Вера Михайловна слегка запуталась в сонной арифметике и мне суждено не вернуться не из пятого или шестого, а из четвертого полета? Ну вот не нравится мне название «Площадь Скворцова», и все тут. Пусть остается, как сейчас, площадью Калужской заставы. И памятников мне не надо, еще снесут во время какой-нибудь перестройки. Или переименуют, такое, кажется, тоже бывало.

Но на этом мои мысли о будущем были прерваны — вернулись тетя Нина с дядей Мишей, причем вместе. Теща предупреждала, что они задержатся, так что мы не волновались.

— Ну, дети, — торжественно заявила Нина Александровна, — поздравляю, у нас скоро будет дача.

— Ура! — вполголоса, потому что Танюшка уже спала, завопила Вера. — А зачем она нам?

— Затем, чтобы ваши дети были не как ты, впервые гриб увидевшая на тринадцатом году жизни. Здесь все-таки город, хоть и на берегу речки рядом с лесом. Тем более что через Пахру за институтом уже строят еще один мост, говорят, и тот берег будут застраивать, тогда мы вовсе окажемся в центре.

— И где это будет? — поинтересовался я. Меня Октябрина тоже пыталась втянуть в дачный кооператив, но я тогда отмахнулся, было не до всякой ерунды.

— Семенково, это там, где Калужское шоссе примыкает к Варшавскому. Рядом большой лес, речка, правда, совсем маленькая, а неподалеку Вороновские пруды, там вообще, кажется, цековские дачи.

— Не цековские, а совминовские, — уточнил дядя Миша. — Но эти тоже не лыком шиты, знают, где поселиться. В общем, места там хорошие. Мы записались на участок двенадцать соток и дом за девять тысяч. Но это еще можно переиграть, если у вас вдруг с деньгами не очень. Мы с матерью потянем только тысячи четыре, не больше.

— С деньгами у нас все нормально, — уточнил я.

— А вы туда от нас не сбежите? — на всякий случай решила слегка испугаться Вера.

— Дочь, да как у тебя вообще язык-то повернулся такое ляпнуть, — возмутился дядя Миша. — Будем там с внуками сидеть, чего им, мля, в городе-то летом маяться.

А потом одно за одним пошли невероятные события. Первое нас с Верой еще не очень потрясло, хотя, конечно, ввергло в недоумение. Тетя Нина достала из сумки бутылку кагора, выставила ее на стол и заявила:

— Я, конечно, пьянства не одобряю, но по такому поводу можно слегка себе позволить. Вить, для тебя лимонад есть, Миш, доставай его.

И тут случилось второе событие, аналогов которому не было и не могло быть. Дядя Миша достал не одну, а две бутылки лимонада, торжественно объявив:

— Все, я теперь как Витя, тоже не пью. Хватит, выпил уже свое. Так что вы, женщины, давайте без нас.

Дальше последовала немая сцена, прерванная Верой.

— А я беременная! — обрадовала она родителей. — Поэтому тоже буду лимонад. А ты, пап, конечно, молодец.

— Когда ты его закодировать-то успел? — удивился Антонов.

— Да я здесь вообще ни при чем! Сам он, все сам.

— Ну и ну, пусть мне теперь кто-нибудь попробует сказать, что чудес не бывает, — резюмировал духовный брат.

— Так что тебе, мать, придется пьянствовать в гордом одиночестве, — поддел супругу дядя Миша. — А если всю бутылку сегодня уговорить не сможешь, так тоже неплохо, завтра будет, чем похмелиться. Гы-гы-гы!

— Тьфу на тебя! — возмутилась тетя Нина. — Наливай и мне лимонада, а вино я тогда Октябрине отнесу, она кагор любит.

В новогоднюю ночь мы с Верой, немного посидев за столом после боя курантов, сели в «Москвич» и поехали на улицу Крупской. И, как семь лет назад, в ночь с шестьдесят второго на шестьдесят третий, прогулялись по скверу — сначала вниз, к проспекту Вернадского, а потом обратно, к Ленинскому.

— Все точно как в первую нашу зиму, — шепнула мне Вера. — Я ведь уже тогда почувствовала, что у нас все будет хорошо. Вот только… ой…

Вера закрыла глаза, затем снова их открыла, и так несколько раз подряд.

— Что с тобой?

— Да ничего страшного, вот только мне почему-то кажется, что тут должен быть памятник Ленину и Крупской. Закрою глаза — он есть, открою — ничего нет.

— А что за памятник-то? — на всякий случай спросил я, хотя в ответе практически не сомневался.

— Ну… сидят они на скамейке. Крупская читает газету, Ленин смотрит вдаль. Причем он почему-то уже старый, а она совсем молодая, больше двадцати пяти никак не дашь.

— Очень точное описание, — хмыкнул Антонов, — и я, кажется, знаю, какое место ей надо будет показать в ближайшее же время. И спросить, что она там увидит с закрытыми глазами.

— Я тоже знаю, но сегодня праздник, так что все потом, потом.

Глава 24

В самом начале своей межвременной эпопеи я себя никем, кроме Антонова, не ощущал. Смена фамилии при переходе из двадцать первого в двадцатый никак на это не влияла. Ну примерно как я на одном форуме имел ник Каин, а на другом — Австралопитек. При этом меня совершенно не тянуло ни убить брата, которого я отродясь не имел, ни посетить родину австралопитеков, юг Африки — ну их нафиг, тамошних сбросивших ярмо апартеида негров, у нас и своих гопников хватает. Ник — он и есть ник.

Потом я заметил, что в двадцатом веке у меня несколько иное мироощущение, нежели в двадцать первом, но пока это еще оставалось в рамках одной личности. Например, человек в первый день долгожданного отпуска и в последний — он, конечно, один и тот же, но все-таки немного разный.

А вскоре я и сам обратил внимание, и Ефремов мне об этом же сообщил — в общем, нас как-то незаметно стало двое. Мы почти сразу научились общаться с друг другом, а чуть погодя — блокировать какие-то избранные воспоминания одной личности от другой. Ясно, что от этого различия между Скворцовым и Антоновым только возрастали, году этак к шестьдесят восьмому мы иногда даже не всегда понимали друг друга с полуслова — что-то приходилось хоть парой слов, но уточнять дополнительно.

— Вот не нравится мне все это, — как-то раз заявил Антонов.

— Что именно? — не понял я. — Не вижу поводов для неудовольствия. Или ты про то, что у Веры и Веры Михайловны начали прорезаться какие-то способности вроде наших, но совершенно на них непохожие?

— Нет, это как раз то, что вселяет малую толику оптимизма. Без этого все было бы вообще беспросветно.

— Да что с тобой такое? — даже слегка обеспокоился я. — Неужели ухитрился заболеть, причем в тайне от меня?

Вообще-то, конечно, с точки зрения Скворцова Антонов всегда был пожилым и не очень здоровым человеком — это чувствовалось в первый момент всякого перемещения нашего более или менее общего сознания из двадцатого в двадцать первый век. Хотя наверняка более девяноста процентов ровесников Антонова многого бы не пожалели за возможность чувствовать себя столь же «плохо», как он.

— Не дождешься, — вздохнул мой духовный брат. — Меня беспокоит, что у нас все хорошо. А так не бывает. И, значит, или нас в ближайшем же будущем ожидает грандиозная бяка, или, что еще хуже, она уже наступила, но мы ее не видим. Впрочем, возможно, ты прав, и это просто старческое нытье.

— Или ты от здесь от безделья маешься, — высказал свое видение проблемы я. — Если мне нечего делать в двадцать первом веке, то я там свою личность и не активирую, мне вполне хватает твоих воспоминаний. А ты тут торчишь чуть ли не постоянно.

— Тебе что, жалко?

— Нет, зато тебе скучно. Прямо как какому-нибудь, прости господи, доктору Фаусту. В общем, это я вот к чему — завязывай с рефлексией, для тебя есть работа.

— Я весь внимание.

— Пора попробовать научиться совмещению наших функций. Нам скоро лететь в космос, а там возможна ситуация, когда придется одновременно и что-то срочно чинить — например, при нарушении герметичности станции. И поддерживать жизнедеятельность в условиях резко упавшего давления, или что там еще может стрястись.

— Всегда готов, а что мне делать?

— У меня сейчас по плану утренняя пробежка. Но побегу я не как обычно, километр в среднем темпе, а три и на пределе возможностей. А ты фиксируй состояние организма и прикидывай, чем сможешь ему помочь, не отвлекая меня от бега. Это будет вводный этап. Потом, если у тебя все получится, я включу нашу рентгеновскую установку, полезу под излучение и чем-нибудь там займусь, а ты будешь в режиме реального времени минимизировать воздействие на меня рентгенов.

— На тебя будут воздействовать не рентгены, а зиверты.

— Мне как-то хрен с ними, это твоя забота, чтобы они не нанесли вреда нашему общему здешнему организму.

— Саша настучит, и тебе будет втык. И вообще ты живодер.

— Не настучит, это же не сегодня, а он всю следующую неделю будет торчать в Зеленограде. И — неужели забыл? — живодер у нас как раз ты.

— Вот именно. Слушай, может, ну его в зад, этот космос? О тебе же забочусь, мне-то в двадцать первом веке ничего не будет. Я, пожалуй, смогу сотворить с твоим здоровьем что-нибудь, из-за чего полет будет признан невозможным, а потом вернуть все как было.

— Отстань, ты же знаешь, зачем я туда собрался.

Разумеется, Антонов это знал. В принципе я, конечно, мог бы стремиться в полет и просто так, из интереса, но это только если бы я здесь был один. Однако это не так, и дело тут не в Антонове. У меня есть жена, дочка и тетя Нина с дядей Мишей, а, значит, для того, чтобы рисковать головой, нужны более серьезные аргументы, чем что-то вроде «это круто».

Они были, и самый весомый звучал как «хочешь, что было сделано хорошо — сделай сам». То есть я не очень надеялся на товарищей Брежнева, Шелепина и Косыгина. Нет, они, конечно, прониклись показанными им картинами своего возможного будущего, а с точки зрения Антонова — прошлого. Однако, как нас учит марксизм-ленинизм, они, пусть и не совсем осознанно, но будут действовать в интересах своего класса. А это — партийно-государственная номенклатура. То, что она чуть ли не с момента своего образования стала классом, никаких сомнений не вызывает. Все признаки налицо.

— У нее есть свое исторически определенное место в системе общественного производства. Она всем руководит, а по результату хрущевских реформ еще и ни за что не отвечает.

— У нее особое отношение к средствам производства. Она ими распоряжается, но (к ее сожалению) пока не владеет.

— Размеры и способы получения доли общественного богатства у номенклатуры свои и не такие, как у рабочих, крестьян и даже творческой интеллигенции, которая, как справедливо указывает марксизм-ленинизм, не класс, а всего лишь прослойка.

И, наконец, у номенклатуры свое отношение к собственности.

Кстати, если смотреть по Ленину, то и в РФ чиновники никакая не социальная группа, а самый настоящий класс, но об этом пусть болит голова у Антонова.

Хотя, насколько я помню, она у него не болит никогда.

Так вот, хотят они или не хотят, но нынешние триумвиры действуют и будут действовать в интересах своего класса, а это меня не устраивает. И, значит, надо лезть на самый верх самому, а героическому космонавту это проще, чем просто успешному инженеру и ученому, пусть даже и обладающему паранормальными способностями.

Тем временем для СССР и всего прогрессивного человечества вовсю приближалась дата, по своему значению никак не меньшая, чем прошедшее пятидесятилетие великого Октября — столетие со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Я с трудом удержался от запуска в массы анекдотов вроде выпуска трехспальной кровати «Ленин с нами» и переименования Бахчисарайского фонтана в «Струю Ильича». Главным образом потому, что эти и многие другие им подобные творения прекрасно сочинят и без меня, история это подтверждает. К тому же анекдот про настенные часы, где вместо кукушки выезжает Ленин на броневике и говорит «товарищи, революция, о необходимости которой говорили большевики, ку-ку!», мне дядя Миша уже рассказал. Я же в ответ поведал ему про конкурс политических анекдотов к юбилею. Мол, третья премия — три года общего режима по ленинским местам, вторая — пять строгого и пять ссылки, первая — встреча с юбиляром. Кажется, тесть понял.

Поначалу у меня была даже мысль лететь пораньше, к юбилею Ленина, но по здравому размышлению я от нее отказался. Во-первых, я просто не успевал закончить программу подготовки. А во-вторых, из соображений пиара летать все-таки лучше в компании Гагарина, чем Николаева. Тем более что с Юрой мы уже почти подружились, а Николаева я несколько раз видел, и все.

Поэтому сначала слетают Николаев с Севастьяновым и проведут на орбите дней двадцать. Кстати, в той истории многие говорили — мол, за что ему вторую звезду-то? Чай, не первый полет и даже не десятый. А если бы люди узнали действительную степень риска и, главное, то, что после полета космонавты даже не смогли сами выйти из корабля — их вынесли, отношение было бы совсем другим — это я к вопросу, надо ли в таких случаях обнародовать правду. Именно тогда был обнаружен так называемый «эффект Николаева» — серьезные трудности при адаптации к земной гравитации после более чем двухнедельного полета в невесомости.

Разумеется, Антонов давно предоставил материалы об этом, и теперь одной из основных задач полета была проверка методик поддержания организмов космонавтов в тонусе.

Потом на орбиту будет выведена станция «Салют», ну, а затем мы с Гагариным полетим ее обживать. Если все пройдет по плану, то это займет восемнадцать суток, ну, а если нет, то хрен его знает. Во всяком случае, теоретически в станции можно будет прожить полгода, а если наши с Антоновым возможности в космосе не исчезнут, то больше.

Как уже говорилось, я всегда сильно не любил всякие достижения к памятным датам, но к столетию Ленина без такого в космических делах не обошлось. Правда, знак подгонки события к дате был обратным — старт Николаева и Севостьянова не ускоряли, а придерживали, в принципе лететь можно было еще в начале марта. Однако они стартовали двадцатого апреля, а двадцать второго поздравили с орбиты весь советский народ и все остальное, блин, прогрессивное человечество.

Кроме того, я наконец-то с отличием закончил Высшую партийную школу, что открывало возможности дальнейшего карьерного роста. Впрочем, пока он заключался в том, что меня припахали руководить ленинским субботником по уборке строительного мусора в только что построенном корпусе «В» института.

Американцы тоже внесли свою лепту в празднование. Их «Аполон-13» стартовал не одиннадцатого апреля, как в прошлом Антонова, а на десять дней позже, двадцать первого. И, как тогда, центральный двигатель отключился на две минуты раньше расчетного времени.

Однако сейчас в Хьюстоне решили не рисковать и прервали полет, «Аполлон» с несчастливым номером успешно приземлился. И правильно, в другой истории он, облетев Луну, смог вернуться к Земле буквально чудом, и вовсе не факт, что оно повторилось бы и сейчас, несмотря на мастерство и мужество экипажа.

Вот только во всем есть и обратная сторона. Хорошо, с причинами преждевременного отключения двигателя американцы разберутся. Но про утечку из топливного бака и про последующий взрыв в аккумуляторном отсеке они так и не узнают, пока аналогичная авария не произойдет во время полета очередного «Аполлона». Далеко не факт, что тогда она не перерастет в катастрофу. И, главное, сделать-то ничего нельзя! Не отправлять же в НАСА анонимку с описанием возможной аварии.

Так что, если в здешнем будущем погибнет экипаж какого-нибудь очередного «Аполлона», виноват в этом буду я.

— Фиг тебе! — тут же отреагировал Антонов. — Если бы я, бросив все, в свое время не кинулся вытаскивать Скворцова из комы, вообще ничего не было бы. Так что это будет моя и только моя заслуга, твоя совесть может быть спокойна, а моя на подобные мелочи давно не реагирует. Да и не волнуйся ты! Один раз они взорвались и смогли после этого сесть, почему теперь должно быть как-то иначе? Не мешай людям проявлять героизм, лучше давай еще раз прикинем, как тебе обойтись без этого. Вот что будет, если аккумуляторный отсек взорвется на «Салюте»?

— Траурное объявление в исполнении Левитана и торжественные похороны.

— Уверен? А вот я не очень. Схему «Салюта» хорошо помнишь? Давай прикинем, что тут будет после реализации такой вводной.

— Перестраховщик.

— Ну, раз уж ты им не хочешь становиться, приходится мне.

Николаев и Севастьянов после почти трехнедельного полета нормально сели. Нельзя сказать, что столь долгое пребывание в невесомости обошлось для них совсем без последствий, но все-таки их самочувствие было гораздо лучше, чем в прошлом Антонова.

Почти сразу после завершения их полета, в конце мая, на орбиту была выведена станция «Салют», а у меня появилась вторая дочь, названая Анастасией.

Вообще-то грядущий полет был не единственным знаковым событием в моей жизни. В воскресение четырнадцатого июня, через два-три дня после нашего старта (если он, конечно, состоится вовремя), пройдут выборы в Верховный Совет СССР, и я уже был выдвинут в кандидаты. Хорошо хоть на предвыборных встречах с трудящимися за меня в основном отдувались доверенные лица — Александр Казанцев, уже закончивший первую книгу задуманного цикла о космических роботах, и Иван Ефремов.

— Тебе все равно перед полетом на это времени не хватит, — объяснил мне Шелепин. Между прочим, не только куратор космической программы СССР, но и председатель президиума того самого Верховного Совета, куда мне предстояло просочиться. — К тому же ты можешь ляпнуть чего-нибудь не того, язык у тебя без костей, Александр Петрович в этом отношении гораздо более ответственный человек. Иван Антонович, как ни странно, тоже.

Это он говорил с таким видом, будто я собирался возражать. Да упаси господь! Успею еще набазариться с трудящимися, когда меня выберут, там уже никакие доверенные лица не помогут. Впрочем, одно предвыборное обращение, причем по телевизору, мне сделать все-таки придется — с борта «Союза-10», перед стартом, в прямом эфире.

Глава 25

— По-моему, тут чем-то пахнет, — заявил Гагарин, вплывая в бытовой отсек «Салюта» и подняв стекло шлема легкого скафандра.

— Поливинилхлоридом, — уточнил я, проделав то же самое. — Проводку монтировали прямо с завода, вот она и ароматизирует помаленьку. Ничего, если бы воняло диметилгидразином, было бы гораздо хуже.

— Раздеваемся и приступаем к работе, — подытожил Гагарин. — Может, хоть сейчас расскажешь, что за сверхсекретные эксперименты ты тут собрался проводить? Я все-таки командир корабля. Правда, Шелепин сказал, что это на твое усмотрение.

— Сейчас.

В невесомости не требовалось ни прилечь, ни присесть, ни расслабиться. Я прикрыл глаза, потом открыл их и увидел давно знакомую квартиру Антонова.

— С прибытием! — приветствовал меня духовный брат. — А ну-ка пройдись.

Я прошелся.

— А ничего, тебя совсем не качает.

— Так сколько той невесомости было-то? Всего ничего. Ладно, готовь посылки, я пока отключаюсь.

Антонов возился в двадцать первом веке часов пять, потом он пообедал, и мы с ним мысленно перенеслись на орбитальную станцию, став Скворцовым.

Я раскрыл ладонь и убедился, что кристаллик соли, который Антонов зажал в кулаке перед отбытием, на месте. Впрочем, и без того чувствовалось, что все наши способности работают, причем как бы не лучше, чем в нормальных условиях.

— Буду испытывать приемопередатчик межпространственной трансгрессии, — объяснил я. — То есть устройство, способное мгновенно принимать предметы, отправленные сюда из камеры передатчика. А потом наоборот, это устройство обратимое.

— Серьезно? — удивился Юрий.

— Еще как, вот проверю электронику и, глядишь, часа через три-четыре начнем. На Земле получалось очень плохо, но есть основания считать, что здесь будет по-другому.

— А оно не е…т?

— Да вроде не должно.

Похоже, Юра мне не очень поверил, но специально убеждать его в мои планы не входило. Просто надо было выяснить, как на наших с Антоновых способностях скажется нахождение Скворцова на орбите. А делать это незаметно для напарника и командира вряд ли получится — в «Салюте» все на виду. Это, кстати, одна из тех трудностей, которую должны преодолевать космонавты. Мне проще — я уже привык жить как за стеклом, от Антонова что-либо скрыть если и возможно, то очень трудно.

Время для эксперимента настало часов через пять после прибытия на станцию, когда все ее системы были проверены и мы убедились, что жить тут можно. Роль «приемопередатчика» исполнял текстолитовый ящик с размерами, примерно вдвое превышающими максимально возможные для переброса. Сбоку у него имелось два разъема — один большой ШР для подключения к бортсети станции, чтоб, значит, светодиодам было от чего моргать, и маленький ДБ-9, этот уже чисто для красоты. К нему был подключен пульт дистанционного управления, в свое время сделанный для «Комсомольца», но оказавшийся неудачным. Однако он весил всего полтораста грамм, так что станцию не перегрузил. И, значит, светодиоды помигали, а мы вскоре стали обладателями аж четырех банок черной икры. И это невзирая на то, что с момента предыдущего сеанса прошло всего пять часов! На Земле нам с духовным братом подобные подвиги как-то не очень удавались. Для того, чтобы переслать груз, близкий к максимально возможному по размерам и массе, требовалось не меньше трех суток полного неиспользования паранормальных способностей. Правда, в сумме, то есть время здесь плюс время там, но сейчас и у меня, и у Антонова пауза была существенно короче.

— А это не фокус? — на всякий случай уточнил Гагарин.

— Все новое поначалу часто воспринимается или как фокус, или даже как чудо. Можешь заказать следующий объект для переноса, но и по размерам, и по массе не превышающий эти банки.

— Кстати, неужели нельзя было выбрать что-нибудь более полезное?

— Так ведь не последний же у нас день на станции, успеем еще. В общем, заказывай.

— Ты в шахматы играешь?

— Так себе, ни на какой разряд не тяну, даже на юношеский, если они есть в шахматах.

— Я примерно так же, поэтому давай попробуем исправить эту недоделку, ведь никаких игр на станции нет. Шахматы нужны с фигурками на магнитах, естественно.

— Попробую завтра, но не уверен, что получится. Но послезавтра — почти наверняка. А пока, раз уж у нас по расписанию все равно отдых, давай потренируемся голосовать.

— Неужели это так трудно? — не понял Юрий.

— Не знаю и не уверен, что у меня сразу получится в невесомости попасть бюллетенем в щель нашей избирательной урны. А действо будет проходить в прямом эфире и поэтому должно смотреться безукоризненно. Кстати, лично у тебя сколько времени отнимало исполнение обязанностей депутата?

— Четыре часа в месяц, в сессию больше. А ты за кого голосуешь, если не секрет?

— Понятия не имею. Спасибо, что напомнил, надо посмотреть, а то, действительно, может получится неудобно. Вдруг кто спросит, мало ли.

Уже на третьи сутки полета, то есть почти сразу после выборов, на Земле заметили, что система коррекции ориентации станции включается чаще, чем предполагалось. Пока разница между расчетами и фактическим положением дел не выходила за допустимые пределы, но нам поручили разобраться.

— Что-то ее слегка подкручивает, — заметил Гагарин, изучив архив телеметрии. — Утечка?

— Не думаю. Слушай, а это не мы? Дай-ка я посмотрю. Точно! Причем даже не мы, а ты. Коррекция требуется сразу после твоих занятий на тренажере. А после моих — только через два раза на третий.

— Ну, что ты слегка халтуришь, я уже заметил. А почему у Николаева с Севастьяновым ничего такого не было?

— Да потому, что у них не было самого тренажера. А здесь он мало того что есть, но еще и прикреплен к стене, то есть довольно далеко от центра масс. Ты раскачиваешь тренажер, он раскачивает станцию.

— Отвинтить его, что ли?

— Ага, а потом снова привинтить, но не напрямую, а через демпферы.

— Из чего мы их сделаем?

— Из того, что пришлет Земля во время очередной трансгрессии. Мне кажется, что хватит воздушных шариков, только не круглых, а колбасок, и в тряпочных чехлах. Презервативы, наверное, тоже сойдут, особенно баковские.

— Нет уж, лучше шарики, а то потом будут постоянно спрашивать, зачем нам тут понадобились изделия номер два. Остряков в отряде хватает.

Ну да, получив шахматы, Юрий наконец поверил, что прибор, который я назвал «трансгрессором», действительно работает.

— Получается, в принципе можно вообще обойтись без транспортного корабля? — спросил он.

— Если полкило раз в трое суток хватит, то, наверное, можно. Но это не наш случай, беспилотный «Союз» привезет чуть больше тонны.

Космических грузовиков «Прогресс» еще не было, и к нам должен был прилететь доработанный «Союз». То есть наш, на котором мы сюда прибыли, надо будет отстыковать, на его место встанет грузовик, и потом наш корабль пристыкуется уже к нему. А после нашего отлета домой грузовик так и останется на орбите в качестве лабораторного модуля станции. Эрзац-модуля, если уж говорить прямо, так ведь «Салют» — это не «Мир» и годами висеть на орбите не сможет.

— Я не про сейчас, а про будущее, — уточнил Юрий.

— Ну, теоретически в будущем вообще возможно все что угодно. Но пока — пол кило за раз, и все. И то не очень часто, поэтому, если тебе чего-то не хватает, огласи весь список заранее.

На пятые сутки полета с Земли стартовал «Союз-Б7», так назывался грузовик, а на шестые он приблизился к «Салюту» на пятнадцать километров. Дальше уже начиналась наша работа.

Гагарин перешел в «Союз-10» и отстыковался, а я остался на станции. Управлять стыковкой грузовика предстояло мне. Или, если быть уж совсем точным, только что полностью протестированному бортовому компьютеру «Салюта» под моим неусыпным наблюдением. Это устройство содержало узлы из обоих веков и пока работало без нареканий. Во-первых, его элементы из будущего все-таки были уже не ширпотребом.

Во-вторых, даже ширпотреб не будет отказывать на третий день работы — если, конечно, он применяется грамотно. И, наконец, все было спроектировано так, что даже при полном отказе всей электроники из будущего местная могла продолжать работать в режиме бортового контроллера — правда, с довольно скромными возможностями.

Теоретически мое положение сейчас было более опасным. Случись что, и «Союз-10» сможет сесть, в том числе и на ручном управлении, а ни «Салют», ни «Союз-Б7» для посадки вообще не предназначены. С другой стороны, даже если со стартом резервного «Союза-11» произойдет задержка, я смогу ждать спасения на орбите как минимум полгода, и это не учитывая посылок из двадцать первого века. Утверждение же, что столь долгий одиночный полет может привести к необратимым изменениям в психике, меня даже не смешило. Очень, знаете ли, трудно почувствовать себя одиноким в компании Антонова. Да и связь с Землей тоже никуда не денется.

Электроника провела стыковку безукоризненно, но медленно — грузовик прилип к станции через два с небольшим часа после начала маневров. Гагарин пристыковал к нему наш «Союз» минут за сорок. Правда, с небольшим ударом в последний момент.

— Чего твоя ЭВМ так долго телилась? — поинтересовался он, когда мы после воссоединения сели (на самом деле, разумеется, повисли) завтракать.

— В программе в качестве определяющего параметра стояла экономия топлива, — объяснил я. — Поставили бы время — она бы справилась куда быстрее. Но это надо еще посмотреть, сколько там сэкономилось и стоило ли оно того.

До этого момента я был не так чтобы уж очень загружен работой, но после прибытия грузовика началась пахота. Почти весь его груз состоял из электронных блоков, подлежащих испытанию в космосе, и здесь Гагарин мог мне помочь, только что-то подержав или подав нужный инструмент. И где-то на третьи сутки этого аврала он поинтересовался:

— Вить, с тобой все в порядке?

— Вроде да, а что?

— Да ты как-то странно подергиваешься во сне. Я вообще сначала подумал, что у тебя судороги.

Так как мысли мои были в основном о том, откуда в цепи питания блока номер двенадцать взялись выбросы — «иголки», которых на Земле не было, то я чуть не ляпнул «понятия не имею, это все Антонов», но вовремя спохватился.

— Тренировки мускулатуры. Я сплю, организм сам отрабатывает программу, а то днем мне как-то не до физкультуры.

— Это как?

— При помощи аутотреннинга — ты же знаешь, я в нем постоянно совершенствуюсь.

— В программе полета ничего такого нет.

— Но и прямого запрета нет тоже. Я же просто не знал, получится у меня или нет.

На самом деле получалось не у меня, а у духовного брата, я спал в человеческих условиях, в двадцать первом веке и на диване, а не на потолке жилого отсека станции. Антонов же в это время поддерживал организм в тонусе.

Гагарин хмыкнул. Ну да, его можно понять — сегодня напарник сучит ногами во сне, а вдруг завтра отчебучит что-нибудь наяву?

— На Земле посмотрим, кто будет лучше себя чувствовать после полета — я со своими нестандартными методами поддержания тонуса или ты со стандартными, — предложил я.

— Ладно, долго ты тут собираешься пахать-то?

— Как сейчас — наверное, еще сутки. А потом буду только смотреть, как себя ведут мои блоки.

— Ну, за сутки, может, еще и не успеешь рехнуться. А то как зарылся в этих проводах, так вообще ни одного анекдота не рассказал, даже бытового, не говоря уж о политических.

В ответ я немедленно описал шесть основных противоречий социализма. Наверное, многие помнят:

Первое — безработицы нет, но никто не работает.

Второе — никто не работает, но планы выполняются и перевыполняются.

Третье — планы выполняются и перевыполняются, но в магазинах ничего нет.

Четвертое — в магазинах ничего нет, но у всех все есть.

Пятое — у всех все есть, но все недовольны.

Шестое — все недовольны, но все голосуют «за».

Судя по тому, как смеялся Гагарин, он этого анекдота раньше не слышал. А отсмеявшись, спросил:

— Вить, ты не боишься, что нас слушают на Земле?

— Все, что передает станция, я контролирую. Теоретически где-то может быть спрятан маленький магнитофон, но как он поймет, когда писать, а когда нет? Да и пленка сама собой в спускаемый аппарат не загрузится. Но даже если бы слушали, тоже ничего страшного. На меня и так стучит, наверное, больше десятка человек, и это только те, кто на регулярной основе.

— Неужели и близкие тоже?

— Нет, дальних хватает.

— Слушай, а можно спросить — почему тебе все сходит с рук? Кого другого за такое давно бы задвинули за сто первый километр, если не дальше.

— Юр, все очень просто. Члены Политбюро — люди пожилые и с далеко не идеальным здоровьем, больно уж у них работа нервная, да и пить им приходится столько, что я бы от таких доз давно сдох. И перед ними стоит очень простой выбор. Или воздать Вите Скворцову по заслугам, а потом маяться — кому по всяким кремлевским больницам, а кому и прямиком на кладбище. Или принять его таким, каков он есть, и быть настолько здоровыми, насколько это вообще возможно в их возрасте.

— Так, значит, ты все-таки настоящий экстрасенс?

— Конечно. При тебе же Беляева поставил не только на ноги, но и в строй!

— Ну, он вроде как сам выздоровел…

— Сам он уже полгода как помер бы, там все было очень серьезно.

— Если это правда, то можешь при мне хоть всю партию матом крыть, я никому ни полслова.

— И зря. Мне-то ничего не будет, а к тебе начнут относиться с подозрением. И вообще, вон на том блоке светодиод мигает красным, а должен зеленым. Держи тестер и каждые пять секунд транслируй показания, а я полез туда.

Нештатная работа блока считывания магнитной памяти (да, тут была и такая, на трех с лишним тысячах ферритовых колечек, перевитых проводами) стала последним, что мне пришлось исправлять. А потом от меня требовалось только по очереди тестировать блоки и убеждаться, что все прекрасно работает. В процессе чего я сначала насвистывал, а то как-то незаметно начал напевать:

— Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе…

— Что это ты поешь, никогда такого не слышал? — удивился Юрий.

— Да вот, пытаюсь между делом песенку сочинить, — опомнился я. — Пока застрял на первой строчке. Может, подскажешь рифму?

— Как там у тебя — земля в иллюминаторе? Ну, например, летим к такой-то матери.

— Отличная рифма, но, по-моему, ее лучше использовать немного иначе. Скажем, «как сын грустит о матери».

В общем, к концу условного дня мы с Юрием смогли сочинить песню до конца. Одному-то мне заниматься таким бесстыжим плагиатом было бы неудобно, а в соавторстве с первым космонавтом — оно вроде как и ничего.

Глава 26

Я даже не подозревал, что встречать нас соберется столько народа, но быстро сообразил — они же сбежались на Гагарина. Уже начиная от Лумумбария, то есть Университета Дружбы народов, встречающие стояли вдоль Ленинского проспекта сплошной стеной и не в один ряд.

Юрий, получивший за полет генерал-майора, был в парадном мундире, а я, как и положено сотруднику органов — в штатском. Мне, кстати, звания не подкинули, я как был, так и оставался майором.

С Верой мы сразу после посадки договорились по телефону, что встречать меня она не поедет, а я, естественно, сразу по окончании торжественных мероприятий еду домой. Пережили три недели разлуки, как-нибудь переживем и еще несколько часов. Хотя, конечно, так надолго мы не расставались с момента возвращения Скворцова из армии.

Юрий ехал на месте рядом с водителем, причем, естественно, стоя, и почти всю дорогу с рукой у козырька. А я — сзади. Так нас разместили для того, чтобы не очень бросалась в глаза разница в росте — мои метр восемьдесят пять против его метра шестидесяти пяти.

— Зря, — улыбнулся Юрий, когда ему об этом сообщили, — пусть бы народ порадовался, до чего дошла наша советская наука. Уже таких здоровенных лбов в космос запускаем и, главное, ухитряемся их еще и вернуть оттуда.

Полет для него все-таки не прошел бесследно — сразу после посадки он и ходил неуверенно, и вид имел довольно бледный, то есть кровь отливала от головы. Но быстро пришел в себя, а я вообще благодаря неусыпным трудам Антонова чувствовал себя почти нормально. Единственное, сила земной тяжести поначалу показалась мне несколько чрезмерной, как будто я вернулся не на родную планету, а на какой-нибудь Сатурн.

— Да, твой аутотренинг — это вещь, — с долей зависти сказал Гагарин, когда мы только выбрались из «Союза». — Научишь?

— Попробую, но вообще-то тебе уже поздновато, начинать надо в детстве. Я вон жену, тогда еще невесту, начал учить с четырнадцати лет, и все равно оказалась поздно, она вроде научилась, но немного не тому.

Ну да, я ее учил управлять организмом, а она в конце концов научилась как-то прозревать будущее. Еще бы только понять, какое именно из возможных, и станет совсем хорошо. Как говорится, ученица превзошла учителя.

— Так вы что, с детства знакомы?

— Ага, с пятьдесят восьмого года были соседями по коммуналке. А в шестьдесят четвертом договорились пожениться, как только Вере позволит возраст.

— Да, с женами нам обоим здорово повезло, не так уж часто такое бывает.

На банкете в Колонном зале Леонид Ильич меня подколол:

— Вот так-то, Витенька, сам все насчет наград Брежнева в том мире иронизировал, а у тебя тут теперь золотых звезд аж в два раза больше, чем у меня.

— Вот за это вас и уважаю, — кивнул я, а сам подумал, что, действительно, эту тенденцию надо как-то преодолевать, а то на пиджаке скоро свободного места не останется. Хорошо хоть звезды разные, а то ведь дважды Героям положен бюст на родине, еще небось позировать бы заставили. Но все-таки здесь, как и на пути от Внуково, основное внимание было приковано не ко мне, а к Гагарину. Его, вон, опять какая-то кинозвезда поймала и целует. Неужели Гурченко?

— Она самая, — подтвердил Антонов, — но ты ему не завидуй. Вот я, например, абсолютно не завидую.

В общем, все не так плохо, решил я и приналег на форель, запивая ее «Боржоми». Эта минералка была одним из немногих продуктов, которые почти не отличались в двадцатом и двадцать первом веках и поэтому навевала светлые воспоминания о будущем.

— А форель тебе, значит, ничего не навевает? — счел нужным высказаться мой духовный брат. — Совсем зажрался в своем социализме, буржуй.

Домой я попал только довольно поздно вечером.

— Рассказывай, как там, в космосе! — потребовала жена. Предварительно, конечно, тщательно расцеловав.

— Вер, ну дай ты Вите хоть поесть-то, он там на этих тюбиках даже немного отощал! — попыталась защитить меня теща.

— Теть Нин, да я прямо с банкета, обожравшись. Больше, даже если через силу, все равно не влезет. Так что садитесь все, кому интересно, и слушайте. Итак, космос — это провода, блоки и отвратительное качество бортсети, из-за которых у меня чуть ли не четверть схем регулярно сбоила. А больше я там толком ничего и не видел. Даже на Москву сверху посмотреть не вышло, не говоря уж о Троицком. В общем, на Луне было куда интереснее.

— Ну как же, — усомнился дядя Миша, — мы же сами видели по телевизору, как ты с Гагариным в шахматы играл.

— Это и на Земле получилось бы неплохо, да и вообще я все время проигрывал. Зато в подкидного он у меня не смог выиграть ни разу, это ему не фигурки по доске двигать. Правда, по ящику наши карточные матчи не показывали.

— Ну вот, а ты говорил, что в космосе неинтересно, — подытожил тесть. — У нас в гараже-то забить козла хорошо если раз в неделю выходит.

— Надо тебя почаще запускать в космос, — шепнула мне Вера, когда мы с ней уже ближе к утру решили, что, пожалуй, надо хоть немного поспать. — Вон как способности-то повысились.

— Если серьезно, то туда не помешает запустить тебя, — вздохнул я. — Но об этом мы поговорим немного погодя.

— Вить, что-то случилось?

— Еще нет, но может случиться.

Наутро ко мне подкатился дядя Миша. Он, что удивительно, поначалу даже как-то мялся, что на него было совсем непохоже, а потом, видимо, решив, что свои же люди, прямо спросил:

— Вить, как у тебя с деньгами? Говорят, космонавтам за полет очень неслабо отваливают.

— Мне выписали полторы тысячи, вот уж не знаю, слабо это или не очень. Возможно, потом еще премия будет, но это не факт. А тебе много надо? И что ты собрался покупать, если не секрет?

— Да понимаешь, я тут недавно на «Жигулях» проехался. Это же прямо какая-то сказка, а не машина! Руль можно хоть двумя пальчиками крутить, скорости как будто сами втыкаются. В ней тыщу километров за раз проехать — и захочешь, да не устанешь! Правда, задок у нее малость недогружен, но это у «копейки». Люди говорят, что у «двушки» с развесовкой лучше, да и барахла в нее поболее влезет. Вот только ее просто так не купишь, но тебе-то небось продадут. А на «Победу» уже и покупатель есть, Валера, который ваших замов по очереди возит.

— И много тебе надо?

— Штуку восемьсот.

Хм, подумал я. Насколько помнит Антонов, а он в семидесятом был уже студентом, рыночная цена «Победы» в отличном состоянии была уж всяко не меньше пяти с половиной тысяч, составляющих госцену «двушки». То есть это означает, что или дядя Миша хочет продать машину существенно дешевле, чем за нее могут дать, или острота автомобильного дефицита сейчас меньше, чем в прошлом Антонова. И то, и другое смотрится, честно говоря, странновато.

На всякий случай я спросил:

— А не очень ли ты дешево отдаешь свою «Победу»?

— Ну… не задорого, конечно. Если постараться, можно было бы толкнуть рублей на четыреста дороже. Так ведь не абы кому она идет, а Валерке, он мне когда еще помогал ее делать.

Ага, подумал я, значит, все-таки дефицит сейчас немного меньше, чем был тогда, раз такие цены. И обнадежил тестя:

— Сегодня же озадачу Октябрину, чтобы узнала, как мне можно без очереди купить «двушку». Устроит?

— Конечно! Ты, Вить, не сомневайся — я еще до конца года все отдам.

— Лучше не спеши. Мало ли, вдруг когда-нибудь меня выгонят и из замов, и из космонавтов, я обнищаю, вот тогда эта твоя пара тысяч придется очень кстати.

— А если не обнищаешь?

— Тогда зачем мне будут нужны твои деньги? Внучкам чего-нибудь подаришь, когда вырастут.

Дело было в том, что этот полет завершил второй планируемый этап моей здешней жизни.

Первый был ясен и понятен — освоиться, присмотреться, что к чему, познакомиться с Ефремовым и не дать ему умереть слишком рано. Он выполнен и даже слегка перевыполнен, ведь неизвестный в прошлом Антонова роман «Чаша отравы» недавно вышел и стал и бестселлером, и жутким дефицитом. Его не то что на прилавках книжных магазинов не было — в библиотеках было и то не взять, все экземпляры на руках. Хорошо хоть автор нам подарил экземпляр, а то еще даже мне пришлось бы побегать, прежде чем достал бы. Да уж, книга получилась сильная, даже не ожидал. Семичастный, посмеиваясь, рассказал мне, что давний завистник Ефремова, Казанцев, прочитав «Чашу», на две недели впал в черную депрессию и даже попытался начать пить, но у него (не без помощи сотрудников комитета) не получилось. Видимо, Александр Петрович ясно почувствовал, что так ему не написать никогда.

Второй этап вытекал из первого — нужно было сделать карьеру и приобрести известность. Он практически завершился после полета, и пора приступать к третьему. То есть проникнуть во власть и начать самому влиять на политику руководства СССР не опосредовано, в качестве неофициального советника, а напрямую. Первый шаг уже сделан, меня, пока мы с Гагариным летали, выбрали в Верховный Совет (а кто бы сомневался?). Теперь на очереди вхождение в ЦК — для начала, естественно, кандидатом. Это будет потруднее, но Брежнев мне обещал твердо. Правда, только мне, Ефремову (вот радости-то у него будет) придется обождать.

— Одного тебя мы протолкнуть как-то сможем, — объяснил Леонид Ильич, — но сразу двоих — вряд ли. Зато такая попытка мгновенно приведет к консолидации всех наших противников. Хорошо хоть большинство в ЦК считает главным экстремистом Ефремова, а тебя — просто его подпевалой и клоуном на полставки.

Однако подъем на вершину чреват тем, что оттуда можно и неслабо сверзиться. И, значит, нужно было заранее озаботиться тем, чтобы подобное развитие событий не очень катастрофично отразилось на семье. Отчасти поэтому, а не только из-за личных предпочтений я старался ограничить наш быт на уровне, не очень сильно превышающем средний по стране. Случись что со мной, и им будет не так высоко падать.

Именно из этих соображений я прикидывал, а не слетать ли Вере в космос. Да, это, конечно, риск. Но зато потом ее жизнь будет обеспечена независимо от того, что случится со мной. Или ну их нафиг, такие, блин, гарантии?

Через неделю после полета к нам в институт приехал Келдыш. И, когда мы с ним зашли в спецкомнату, где ему предстояло увидеть макет новейшей ЭВМ (почти полностью из местных комплектующих), он спросил, как я отношусь к перспективе баллотироваться в член-корреспонденты.

— С сомнением, — ответил я. — Во-первых, какой же я ученый? Инженер, и все. А во-вторых, разве бывают двадцатидевятилетние членкоры?

— Еще как, — рассмеялся Келдыш. — Сергей Маргелян стал член-корреспондентом в двадцать четыре года. Сейчас ему сорок один.

— Ого! А в какой области он трудится — небось прошел по общественным наукам?

— И опять не угадали, он математик. Ну так как?

— Что уж тут поделаешь, пусть выдвигают.

— Спасибо, что согласились, — съехидничал Келдыш, — а в благодарность я вам кое-что расскажу. Вы же неоднократно спрашивали, чем интересны найденные в том кратере образцы? Так вот, некоторые из них у многих, в том числе и у меня, не вызывают сомнений в их искусственном происхождении. Сами собой такие сплавы образоваться не могли.

— И?

— Вы правильно догадались, нужна еще одна лунная экспедиция. Причем крайне желательно — пилотируемая. Ваши роботы, конечно, прекрасно годятся на роль народных любимцев, но как исследователи они не идеальны.

— Нам не потянуть. Неужели вы хотите привлечь американцев?

— Нет. И нам действительно не потянуть такую экспедицию, как у них. Но одиночную, то есть когда полетит всего один человек, мы сможем осилить, Челомей мне это подтвердил.

Вот гад, а мне ни полслова, подумал я. Ибо никаких сомнений в том, кого хотят в гордом одиночестве отправить на Луну, у меня не возникло. Хотя, конечно, на всякий случай надо потрепыхаться.

— А степень риска в таком полете он оценивал?

— Да. Она запредельная, почти сто процентов. Для любого космонавта, кроме вас.

— И чем же, по-вашему, я отличаюсь от прочих? Кроме габаритов и веса, да и то в худшую сторону.

— Тем, что вы лучше всех разбираетесь в бортовой электронике. Кроме того, у вас есть опыт успешно проведенной стыковки. Но главное — вы феномен.

Я заржал.

— Чего тут смешного? — удивился Келдыш.

— А вы разве не знаете этот анекдот? Приходит мужик к врачу и заявляет:

— Доктор, я феномен.

— И в чем же заключается ваша феноменальность?

— У меня при ходьбе яйца звенят.

— Э-э-э, батенька, так это называется не феномен, а мудозвон!

— Имелось в виду не это, — слегка смутился Келдыш, — а ваши паранормальные способности. Вы сможете выжить там, где обычный человек, пусть идеально здоровый и тренированный, погибнет. Для чего, по-вашему, вас выдернули на медкомиссию сразу после вашего идиотского эксперимента с рентгеновской установкой? Кстати, какую точно дозу вы там отхватили?

— Порядка девяноста рентген.

— Вот-вот, и никаких остаточных явлений не обнаружено.

— Так, значит, эксперимент все-таки был не совсем идиотский? — уточнил я, пытаясь сообразить, кто же ухитрился настучать. И, главное, как он узнал про наш с Антоновым эксперимент, паскуда.

— А вы что, были уверены в результате?

— Да.

— Вот поэтому вам и лететь. Несмотря на то, что ваш рост — метр восемьдесят пять, а вес — восемьдесят три.

— Худеть не буду, и не уговаривайте.

— И не надо. Наоборот, лучше слегка поправиться — небольшой жировой запас поможет вам в случае чего дольше продержаться без пищи.

— Так вы, значит, собираетесь сэкономить не только на радиационной защите, но еще и на жратве? Вот спасибо, блин! А без кислорода в случае чего мне что поможет продержаться?

— Подумайте, может, и тут у вас есть что-то. Так, значит, вы в принципе согласны?

— В верхах вашу идею уже утвердили?

— Шелепин в общем согласен, послезавтра докладываю Брежневу.

— А, ну тогда еще не все так трагично. Леонид Ильич точно будет против.

— Я в этом не уверен, но, если вам интересен результат, послезавтра вечером будьте где-нибудь неподалеку от телефона, я позвоню.

Глава 27

Келдыш, как и обещал, позвонил мне сразу после беседы с Брежневым.

— Леонид Ильич не против того, чтобы вы баллотировались в член-корреспонденты, — услышал я. По нашей договоренности это означало, что на самом деле Леня не против четвертой лунной экспедиции, где главную роль будут играть не мои роботы, а я вместо них. На Академию же Наук мне в свете внезапно открывшихся обстоятельств стало как-то начхать.

— Леонид Ильич ждет вас в гости завтра вечером, в двадцать один тридцать, — закончил Мстислав Всеволодович.

— Буду, — подтвердил я и сразу позвонил Октябрине, чтобы она срочно согласовала мой визит к Челомею. Для разговора с Леней надо более или менее точно представлять себе, во что меня собираются втравить.

Часа через полтора я выехал в Фили, а еще через час уже беседовал с Владимиром Николаевичем. Чувствовал он себя при этом несколько неудобно из-за того, что за моей спиной по наводке Келдыша начал предварительную проработку четвертой лунной.

— Ладно, — отмахнулся я, — начали и начали, чего уж теперь сокрушаться. Полет, значит, предполагается по схеме двух пусков?

— Да, разумеется.

— Не факт, я, пока ехал, всю дорогу боялся, что вы собираетесь весь комплект закинуть на орбиту одним «Протоном». Тогда это был бы гроб без вариантов.

— Нет, сначала лунный корабль с посадочным модулем, а потом вас и запас горючего. Кстати, это правда, что можете неделю обходиться без сна и при этом не терять работоспособности?

— Правда.

— А девять суток в случае чего протянете?

— Это в каком же таком случае?

— Вообще-то вам выделяется время на сон в пути от земной орбиты до лунной, а потом на обратном отрезке. Но вполне реально, что этими временами вы воспользоваться не сможете.

— Пожалуй, и девять суток протяну, — кивнул я. Ну да, а чего тут не протянуть-то? Если спать на диване Антонова в двадцать первом веке, тянуть можно хоть месяц. Больше — наверное, надоест, да и то не факт. Даже если около Луны и на ней самой прыгать в будущее не получится, все равно как-нибудь выкручусь. Да уж, одиночный полет чреват и не такими сюрпризами. Зато никаких разногласий и конфликтов в экипаже точно не будет.

— Да, Вить, можешь на меня положиться, — гордо подтвердил Антонов. — Я не подведу.

— А это еще что за хрень? — удивился я, повнимательнее рассмотрев эскиз лунного посадочного модуля.

— Вы имеете в виду крепление жилого отсека?

— Ну, если эту конуру из фольги так можно назвать, то да.

— Шанс на самый крайний случай. Если при посадке случится перерасход горючего и его не станет хватать для нормального выхода на лунную орбиту, то отсек можно будет быстро отсоединить, это уменьшит взлетный вес килограммов как минимум на шестьдесят.

— И лететь верхом на раме, соединяющей двигатели и баки? В одном скафандре?

— Наверное, такой шанс при всей его неоднозначности все-таки лучше, чем вовсе никакого. И, кстати, скафандр тоже планируется облегченный. Не такой, в каких по Луне ходили американцы.

— Блин, вы тут меня своими новостями, наверное, решили уморить еще до полета. Что хотят сэкономить в скафандре?

— В принципе не так уж много, учитывая ваши особенности. Вот, смотрите…

Домой я возвращался, мягко говоря, в расстроенных чувствах. Вот почему все так уверены, что я с радостным визгом соглашусь на такую авантюру? И ведь теперь не откажешься — как никак герой, надо соответствовать. Тьфу!

Вера сразу заметила, что я чем-то сильно озадачен, но только спросила:

— Не расскажешь?

— Завтра пойдем в институт вместе, там и расскажу.

Разумеется, и спецы Семичастного, и я сам регулярно проверяли нашу квартиру на предмет наличия прослушки и вроде пока ничего не находили, но мало ли. В спецкомнатах института вероятность утечки сведений будет уж всяко меньше. Прямо с самого утра туда и пойдем.

— Значит, предлагают лететь одному… понятно.

Вера, услышав, что мне предстоит, ненадолго задумалась, а потом предположила:

— И небось еще дублером поставят Гагарина.

— Почему ты так решила?

— Ему можно будет объяснить, что на самом деле он вместо тебя не полетит ни при каких обстоятельствах. Другим — труднее. Вить, а отказаться никак нельзя?

— Никак, сама же понимаешь.

— Да, понимаю… а давай съездим на улицу Крупской? Прямо сейчас. В самое начало, где должен стоять памятник, но его пока нет.

— Зачем? — на всякий случай спросил я, хотя в ответе почти не сомневался.

— Ты только не смейся… но мне кажется, что там я смогу как-то понять, как пройдет твой полет. Только там, в других местах почему-то у меня ничего такого не получается.

— Не буду я смеяться. Поехали.

— Знаешь, Вить, мне кажется, что тебе будет очень трудно, но все кончится хорошо, — сказала Вера, когда мы, постояв минут пятнадцать в сквере, отправились домой. — Ты мне веришь?

— Да, конечно.

— Ой, ну разве можно лезть целоваться, когда ведешь машину?

— А почему нет? В правилах, насколько я помню, такого запрета не прописано.

— Мало ли, небось просто не сообразили, когда писали. И раз уж тебе так неймется, то сиди спокойно и внимательно следи за дорогой, а целовать буду я. Вот только ремень перекину поудобнее, и сразу начну.

Встреча с Брежневым прошла в его московской квартире на Кутузовском.

— Ну что, Вить, все ты никак не можешь успокоиться? — попенял мне Леня с какими аж чуть ли не с отеческими интонациями, как только мы зашли в его кабинет. Понятно, он хочет провернуть это дело так, будто я сам так на эту Луну рвался, что удержать ну никак не получилось. Чтоб, значит, его потом совесть не мучила, ежели что. Кстати, не такая уж с моей точки зрения плохая позиция. Она подразумевает, что у ее носителя есть пусть и не совсем совесть, но что-то на нее довольно похожее, которое тоже может грызть.

— Так ведь вам небось Келдыш рассказывал, что он надеется обнаружить в том кратере, — пожал плечами я. — И американцы туда наверняка собираются, у них по программе еще три экспедиции. Так что — надо.

— Да, Витя, надо. И ты, хоть иногда и смотришься прямо-таки каким-то разгильдяем, а временами и вовсе антисоветчиком, в душе все-таки настоящий коммунист. Всегда готов, если это необходимо партии и народу, первым шагнуть в неизвестность.

— Да, я такой.

— Тьфу! Вот только с тобой начнешь говорить как с человеком, ты тут же что-нибудь отмочишь.

— Вы же знаете, что высоких слов я не люблю.

— И правильно, это есть признак… а, ладно. Лучше расскажи, как ты оцениваешь шансы этой экспедиции?

— Более или менее объективно смогу их оценить месяца через три-четыре, а пока — в общем как неплохие. То, что предлагает Челомей — это почти та же самая «Луна-20», только с дополнительными движками для увеличения грузоподъемности и внешними топливными баками. В общем, ничего принципиально нового не планируется. Самая опасная часть, как мне кажется, это посадка на Землю, а она уже отработана. Правда, пока только с образцами.

— А мне говорили, что самое опасное — это старт с Луны и переход в корабль через открытый космос.

— Ну, там-то все будет зависеть от меня, а я до сих пор себя не подводил. Зато при посадке на Землю мне достанется только роль груза.

— Ну, раз уж ты настаиваешь…

Да не настаиваю я ни хрена!!! — разумеется, завопить это я себе позволил только мысленно.

— То Политбюро на ближайшем же заседании рассмотри вопрос о четвертой лунной экспедиции. Вот только как быть с дублером?

— Да никак, — хмыкнул я. — Лететь могу только я, больше никто. Для любого другого такой полет будет мало отличаться от самоубийства.

— Это понятно, но подготовка без дублера наверняка привлечет ненужное внимание. Гагарин тебя устоит?

Ага, подумал я, Вера по крайней мере этот момент предсказала правильно. Будем надеяться, что и все остальное тоже пройдет в рамках ее предвидения. Вслух же сказал:

— Меня-то устроит, а его?

— А он-то настоящий коммунист, причем, в отличие от некоторых, без всяких закидонов. Сам ему скажешь или свалишь на меня?

— Лучше на вас, Леонид Ильич. Все-таки мой авторитет и ваш — они несравнимы. И можно к вам обратиться с не совсем обычной просьбой?

— Да они у тебя все не совсем обычные, так что валяй.

— Нельзя ли как-нибудь сделать, чтобы за этот полет мне не давали вторую звезду героя?

Брежнев даже ненадолго потерял дар речи, но быстро его обрел и буквально заорал:

— Да что ты себе позволяешь! Это же высшая награда Советского Союза, а он тут уже заранее кочевряжится! Чем она тебе не угодила?

— Так ведь бюст же на родине начнут ставить.

— О господи, с тобой рехнуться можно. Ты где родился?

— В госпитале военного городка под Минском. Сейчас там ничего нет, ни городка, ни даже деревни.

— Ну, значит, с установкой бюста возникнут трудности, и на их разрешение понадобится время. Вот о чем просить надо было! А то ишь, звезду героя он не хочет. Вернешься и будешь носить все три, и трудовую тоже, я за этим лично прослежу. Ты только того… вернись, а со всем остальным мы как-нибудь разберемся в рабочем порядке.

Кажется, Ильича уже начала потихоньку грызть совесть или что там вместо нее, подумал я и махнул рукой:

— Да вернусь, куда же я денусь. Разумеется, при условии достаточного финансирования программы.

— Девятисот миллионов вам с Челомеем, надеюсь, хватит?

— Леонид Ильич, так я же не о себе забочусь! Мне-то что, геройски погибну, и все. А вы потом сам себе как будете в глаза смотреть? И ведь лечить-то вас будет уже некому. Миллиард двести — это минимальная цифра, которую вообще можно рассматривать. И пять миллионов валютой.

— А сроки?

— Сверхоптимистичный — год, более или менее реальный — полтора, пессимистичный — два.

— Точно?

— Леонид Ильич, ну какая сейчас может быть точность? Вот через три месяца она уже будет. А это пока так, предположения.

Антонов, что удивительно, всю нашу беседу с Леней молчал, будто его и вовсе в природе не было, и подал голос только когда я уже поздней ночью ехал по домой по пустому Ленинскому.

— Да, Вить, не ожидал, — как-то даже слегка растерянно сказал он. — Получается, не зря у меня появились предчувствия. Еще бы понять, что они означали.

— Чего ты не ожидал — такого от меня бессмысленного и беспощадного героизма? Не ты один, я и сам от него офигеваю.

— Неужели не помнишь? Я же в детстве мечтал стать космонавтом и летать на другие планеты.

— Ну, я-то, положим, помню, а вот что ты не забыл — оно вообще удивительно. Антонов-мечтатель — это можно писать картину маслом. Или даже изваять статую. Церетели пока вроде не избалован заказами, авось возьмется даже не очень задорого. Представляешь, что он из тебя сделает? И, кстати, чем тебе полет на «Салюте» не космический?

— Это все-таки слегка не то. Да и что я там видел? А тут — Луна. А на ней того и гляди найдутся обломки чужого космического корабля.

— Ага, так они тебе сразу сами в руки и попрыгали. Это ты небось Казанцева перечитал, у него в книгах и кораблей, и их обломков до хрена и больше. А вообще, конечно, я за тебя рад, если уж у тебя сбудется мечта.

— А у тебя что, нет?

— Да как-то знаешь, все время не до того было. Хотя, конечно, посмотреть на лунный лагерь своими глазами не помешает. Цветы там на могилу «Двойки» возложить, еще чего-нибудь.

Антонов задумался, даже не обратив внимания, что мы проехали «Рыбу» — обычно этот магазин вызывал у него очередной приступ возвышенной грусти.

— Слушай, — прорезался он, когда мы уже свернули на Профсоюзную, — а давай, если уж припрет и деваться будет некогда, заранее договоримся, что там не ты погибнешь, а я? Тебе-то еще жить да жить, страну спасать, дочек растить…

Тут он заткнулся, сообразив, что порет явную чушь. Но я все же решил уточнить:

— Каких еще дочек — откуда они у меня вдруг возьмутся, в твоем двадцать первом веке? Да и страна там совсем не та. И вообще, давай подумаем. Если окажется, что с лунной орбиты перенос сознания невозможен, то мы там в случае чего оба отбросим копыта, а что при этом будет в двадцать первом веке, я предсказать не берусь, и ты небось тоже. Оба окажемся у тебя и будем долго еще куковать мало того что в будущем, так еще и с одним организмом на двоих, причем весьма немолодым. Тоже, скажем прямо, перспектива не самая вдохновляющая, поэтому лично я намерен сделать все для успешного завершения полета. И надеюсь на твою помощь.

Если же такая пакость не возникнет, то мы оба окажемся у тебя и будем долго еще куковать мало того что в будущем, так еще и с одним организмом на двоих, причем весьма немолодым. Тоже, скажем прямо, перспектива не самая вдохновляющая, поэтому лично я намерен сделать все для успешного завершения полета. И надеюсь на твою помощь.

— Горы сверну! — пообещал Антонов. — И даже достану пару «Эльбрусов» в космическом исполнении, есть у меня в МЦСТ знакомые. Только золота мне не надо, лучше подкинь янтаря, он хорошо уходит. Ну, а икрой я как-нибудь затарюсь и сам. Нет, ну надо же, какой поворот! Вот уж не думал, не гадал, что сподоблюсь на старости лет оставить на Луне свои следы.

— Вообще-то даже если и оставишь, то только мои, — слегка обломал я высокие мечты своего духовного брата. — А, ладно, гулять так гулять! Согласен, пусть следы будут общие. И, значит, тогда с тебя дизайн-проект подошв скафандра.

Глава 28

Многие вещи при ближайшем рассмотрении выглядят не совсем так, как это кажется поначалу, и четвертая лунная экспедиция исключением не являлась. Впрочем, я и во время беседы с Челомеем не предполагал, что пусков будет всего два. Это он мне озвучил только потребное для доставки меня на Луну и потом возвращения оттуда.

Нет, если бы задачи экспедиции можно было выполнить часа за два, то озвученная им схема имела бы право на существование, но дела обстояли далеко не столь оптимистично.

Во-первых, то, что интересует Келдыша, нужно еще найти, и тут без хорошего металлоискателя не обойдешься. Во-вторых, найдя, его надо будет откопать, причем, возможно, и не с такой уж маленькой глубины. И в-третьих, все потребное на первые две задачи время мне надо будет где-то жить и чем-то питаться, несмотря на гнусные намеки Келдыша о подкожно-жировых запасах.

Жилой отсек спускаемого аппарата на самом деле для хоть сколько-нибудь продолжительной жизни в нем совершенно непригоден. Там и ноги-то протянуть получится только в переносном смысле, а в прямом не дадут габариты. Даже Гагарину, а ведь полечу-то я. По степени комфорта это примерно соответствует месту на заднем сиденье «Оки» или, если перейти к здешним реалиям, то горбатого «Запорожца», в котором вообще-то едут четыре человека. А ведь работа на поверхности Луны может затянуться почти на две недели. В общем, нужен еще какой-никакой дом, причем достаточно просторный для того, чтобы при необходимости там можно было снять скафандр.

Ну и еще много чего. Например, чем ковырять лунный грунт — киркой? Так я не гном, даже внешне ничего общего. Значит, как минимум нужны отбойный молоток в космическом исполнении и взрывчатка.

В общем, кроме тех двух пусков, что необходимы для доставки на Луну моей персоны, потребуются еще два для обеспечения условий труда. Это как минимум, а вообще-то лучше три. Впрочем, Челомей, узнав, на какое финансирование мне удалось раскрутить Брежнева, и, главное, какие фонды под это дело вытянуть из Устинова, сказал, что в случае чего будет возможен и четвертый грузовой запуск на Луну. Это если с каким-нибудь из трех что-то пойдет не так.

В общем, как я в свое время уточнял, стоимость такой экспедиции будет, пожалуй, повыше, чем у всего Ясенева. Или по крайней мере соизмеримой с ним, но Келдыш сказал, что оно того стоит.

— Температура плавления сплава, обнаруженного в одном из доставленных образцов, четыре с половиной тысячи кельвинов, — объяснил академик. — И уже определен состав — гафний, азот, углерод. И все. Сейчас думаем, как такое можно получить в наших условиях. Поэтому жизненно необходим еще хотя бы один такой образец, а лучше так и не один. Думаю, вам не нужно объяснять, сколь велико может быть народнохозяйственное значение возможности производства материла, выдерживающего столь высокие температуры. Это будет революция в авиационном и космическом двигателестроении, да и много где еще.

— У-у, а я-то думал, что мне придется там искать останки братьев по разуму.

— Это потом, когда благодаря новым материалам полеты на Луну сравняются по затратам с сегодняшними орбитальными.

— Да, но тогда лучше настроить металлоискатель именно на искомый сплав, — предложил я.

— Э… его почти не осталось.

— Но хоть что-то есть? Мне много не надо.

— Семидесяти миллиграмм вам хватит?

— На безрыбье и это сойдет. Где остатки образца?

— В ИМете.

— Хорошо хоть не в каком-нибудь Арзамасе с номером. Ладно, понял я, за что мне придется страдать. Действительно, задача довольно интересная.

— А почему именно страдать?

— У вас, кажется, «Волга»? Не совсем то, что надо, но как первое приближение сойдет. Сядьте на заднее сидение, все свободное место завалите барахлом и посидите там четверо суток. Получите хоть и весьма приблизительное, но все же представление о реалиях предстоящего полета. Ах да, чуть не забыл. Сидеть надо в скафандре. Вам, наверное, дадут, если попросите.

— Нет уж, поверю на слово. И… вы уж меня извините, что днями, не подумав, обозвал вас… э-э… феноменом.

— О господи, нашли что помнить. Хотите, в качестве компенсации про вас анекдот расскажу?

— Он приличный?

— Не очень.

— Тогда давайте.

— На приеме в Академии Наук мастистый ученый говорит молодому аспиранту, впервые попавшему на такое сборище:

— Хочешь, Келдыша покажу?

— Как, прямо при всех?

А вот Ефремову новый поворот в моей судьбе не очень понравился — почти как мне.

— Почему тут инициатива исходит от Брежнева, а не от Шелепина? — начал рассуждать он.

— Ну, возможно, потому, что на самом деле она исходит от Келдыша, а он не больно-то вхож к Шелепину, — предположил я.

— Да, это один из трех вариантов, которые мне пришли в голову. Второй — это все на самом деле задумка Александра Николаевича, но он хочет, чтобы в ваших глазах инициатором был Брежнев.

— То есть Шурик по-быстрому провернул такую интригу, в которой Леня не разобрался? Не больно-то верится.

— Да, это не очень вероятно. Но есть и третий вариант — они действуют совместно, все трое, а цель — чтобы вы из этого полета не вернулись. Ведь почти все, что можно и нужно было узнать о будущем, они от вас уже узнали. Ваша ценность как инженера и поставщика радиодеталей в их глазах невелика — еще Сталин сказал, что незаменимых у нас нет. По сути дела вы нужны триумвирату только как целитель, а от этого при определенных условиях можно отказаться. Если от вас исходит опасность их привычному миру, а здоровье у всех благодаря вашим же стараниям сейчас нареканий не вызывает. И перспективы вырисовываются очень, с их точки зрения, неплохие. Вы из живого источника постоянного беспокойства становитесь погибшим героем, на том, что вытащили вас из безвестности, они даже смогут слегка поднять авторитет. И можно будет сократить и без того урезанную программу пилотируемых пусков, что сулит большую экономию средств, но после вашей гибели будет воспринято с пониманием. Разумеется, мину в корабль никто закладывать не будет. А вот пообещать что-нибудь очень привлекательное любому из нескольких сотен людей, от которых зависит безопасность полета, они вполне способны. Проверить же такое количество народа вы не сможете.

— А и не надо. Подобное можно будет сделать только с подачи Челомея, Пилюгина, Бармина или Семичастного, а этих четверых я проверить смогу. И, наверное, еще Глушко за компанию.

— Как?

— Да очень просто — задам прямой вопрос. Точнее, Антонов его задаст. Он может чувствовать вранье гораздо увереннее, чем я. Кроме того, вы упустили еще один аспект, связанный с ним. Даже я не уверен, что Антонов не сможет после моей смерти быстро найти здесь еще одну аватару, а уж триумвират уверен в обратном — что он сможет. Все они знакомы с ним и ни один не подозревает его в нерешительности, излишнем человеколюбии и недостаточной мстительности. Но вообще-то мне такой дикий вариант сомнителен. Ну откину я копыта в этом полете, так какой же удар будет по престижу! Не только СССР, но и его руководства тоже.

— Вы его недооцениваете, наше руководство таким не проймешь. Наверняка уже потихоньку расползаются слухи о том, что вся эта лунная авантюра — исключительно ваша инициатива. Мол, товарищи вас хотели удержать, но не получилось, вы закусили удила.

— Да, Леня успешно делает вид, что так оно и есть, но я тут уже кое-что предпринял. Пожалуй, надо будет еще отдельно поговорить с Келдышем. Он единственный наверху, кому неудача экспедиции будет как серпом по гениталиям, и без всяких сопутствующих положительных моментов. Его ведь небось и сделают козлом отпущения в случае чего. А мое, мягко говоря, неприязненное отношение к номенклатуре его не колышет. Кстати, есть и еще одно объяснение тому, что триумвират с энтузиазмом отнесся к идее пилотируемой лунной экспедиции. Скоро двадцать четвертый съезд, и, с их точки зрения, моя активность в преддверии этого события и на нем самом крайне нежелательна. А тут мне станет не до каких-то там съездов в ущерб подготовке к полету.

— Об этом я не подумал, но, если так, то все еще может кончиться хорошо. Действительно, вполне вероятный мотив.

Кому меня удалось удивить, так это Устинову, когда я докладывал ему предварительный план экспедиции.

— Никаких предложений по ускорению работ я рассматривать не буду, — заявил он. — И хочу услышать от вас, как можно обойтись исключительно старым, уже проверенным в полетах оборудованием, с минимумом новаций.

— Ну наконец-то, — хмыкнул я, — хоть у кого-то появился разумный подход. Это единственный способ избежать торжественных похорон в финале. Правда, тогда велик риск, что американцы нас опередят.

— И хрен с ними, — без тени сомнения ответил Дмитрий Федорович. — Они толком не знают, что надо искать в том кратере, а вы более или менее знаете. К тому же, чтобы опередить, надо менять планы и спешить, а это до добра не доводит. Поэтому я хочу знать, кто и почему принял решение о проектировании «лунного дома» с ноля, вместо того, чтобы предельно облегчить уже достаточно отработанный бытовой отсек «Салюта».

— Решение еще не принято, но проталкивает его Бармин, — наябедничал к месту прорезавшийся Антонов. — Он утверждает, что так можно будет сэкономить почти тонну спускаемого веса.

— Я ему сэкономлю, — буркнул Устинов. — И что лично вы думаете по поводу пресловутых двадцати пяти секунд?

Это было время, которое двигатели взлетно-посадочного модуля могли отработать сверх расчетного оптимального. И если я его использую при посадке, а для прилунения точно в лагере это потребуется почти наверняка, то при взлете никаких резервов вообще не останется.

— Пока его не получится увеличить как минимум секунд до сорока, лететь вообще нельзя. А лучше так вообще до минуты.

— Полностью поддерживаю. И еще — кто додумался экономить на продовольствии?

— А вот это уже я.

Ну да, почти я. Но не закладывать же Келдыша? Тем более, если окажется, что посылки из двадцать первого века можно отправлять и на Луну, проблема сама собой снимается. Ну, а если нет, придется, конечно, поголодать. Но все же не так, как ребятам с баржи, унесенной в океан десять лет назад.

— Ну, в общем, надеюсь, что вам будет везти, как всегда, и экспедиция пройдет нормально, — закруглил беседу Устинов. — Хотя, конечно, лететь одному…

— И вы почему-то разделяете общее заблуждение. Зачем на Луне толпа? Массовка, как в случае с луноходами, уже не нужна, бегать по Луне с транспарантами и воплями «слава КПСС» никто не собирается. Если откажет электроника, то сиди там хоть десять человек, на глаз они навигацию не проведут и коррекцию орбиты в уме не сосчитают. Соскучиться же по людям я просто не успею, да и полный отказ связи маловероятен.

— Черток говорит, что, если вы случайно упадете в лунном скафандре, то без посторонней помощи даже подняться не сможете.

— Вот поэтому сейчас и делают новый скафандр. Одно из требований — чтобы я в нем мог подняться из лежачего положения даже на Земле. Причем именно я, а не вообще абстрактный космонавт.

Мне очень хотелось сказать Устинову «дядя Митя, отстань, и без тебя тошно», но я сдержался.

Однако это, как оказалось, был еще не конец беседы.

— Двадцать четвертый съезд попадает на самый пик подготовки к полету, — заметил Устинов, — и лично я с пониманием отнесусь к тому, что вы не сможете на нем присутствовать. Что бы по этому поводу не говорили более высоко сидящие товарищи.

А вот хрен тебе, подумал я. Чтобы меня там при голосовании по приему в ЦК прокатили? И потом опять начинать всю эту тягомотину? Нет уж, три-четыре дня, да и то неполных, я на это выделить всяко смогу.

Но, разумеется, сразу лишать Дмитрия Федоровича надежды я не стал и дипломатично ответил:

— Посмотрим ближе к делу, хотя, конечно, тут вы правы.

Надо сказать, что предположение Ефремова о побудительных мотивах триумвирата было слишком пессимистичным, догадки Скворцова оказались ближе к истине. За день до упомянутого разговора прошла встреча Брежнева, Косыгина и Шелепина, на которой они обсуждали предстоящий полет.

— По-моему, ты зря надеешься, что у него в связи с подготовкой не хватит времени присутствовать на съезде, — заметил Шелепин Брежневу.

— Да хватит у него времени, на все хватит. И на присутствие, и на выступление, — усмехнулся Леонид Ильич. — И мозгов тоже хватит — на правильное. Не понимаешь? Все же просто. Если бы у него все, так сказать, подвиги были в прошлом, он обязательно выступил бы на съезде с критикой. Даже, пожалуй, независимо от нашей позиции. А затыкать ему рот может выйти себе дороже. Зато перед таким полетом он на обострение не пойдет и удержится в рамках.

— А после полета? — усомнился Косыгин. — Он же тогда вообще разойдется, а то и разбушуется. И не удержишь его.

— Так ведь столь удобной трибуны, как съездовская, у него еще пять лет не будет. Ну выступит он на пленуме, и что? Да и вообще, проблемы надо решать по мере их поступления. И сейчас меня больше беспокоит другая. Все мы знаем, что Витя нормально отнесся к предложению о лунной экспедиции. И до настоящего времени у него принципиальных возражений не появилось. Но вот какой это Витя, Скворцов или Антонов, я пока сказать не могу, как-то не очень их различаю. Алексей, ты что думаешь?

— Скворцов. Однозначно Скворцов.

— Шурик?

— Да, я тоже так думаю. А почему ты считаешь это важным?

— Потому, что характер риска для них разный. Антонов рискует только лишиться этой… как же он ее называл… автотары?

— Аватары, — подсказал Косыгин.

— Вот-вот, а на Луну ему наверняка хочется, в силу чего он даже пятидесятипроцентную степень риска может считать допустимой. А Скворцову придется ставить на кон свою жизнь. Опять же молодая жена и дочки у него, а не у Антонова. То есть если на полет согласен наш Витя, то почти наверняка все закончится благополучно, а если тамошний, то еще хрен его знает. А я, знаете ли, уже как-то привык чувствовать себя лучше, чем в пятьдесят лет, да и удар по нашему авторитету гибель Скворцова нанесет изрядный.

— Вообще-то мы вроде как только согласились с настойчивыми предложениями Скворцова и Келдыша, да и то не сразу, — хмыкнул Шелепин.

Брежнев даже слегка разозлился.

— Да? А ты спроси у своего дружка Володи, о чем сейчас говорят в «Мечте». У меня вон блата в органах нет, но я и то знаю. Мол, Виктор Васильевич пошел на эту авантюру только потому, что его уговаривал лично Брежнев, а то бы ни за что не согласился. Если же он не вернется из полета, то об этом уже на следующий день заговорит вся Москва.

— Значит, Витя решил подстраховаться, — задумался Косыгин. — Причем наверняка Антонов, а не Скворцов.

— Почему ты так решил? — не понял Брежнев.

— Да потому, что только у Антонова резко негативное отношение к власти. Он считает, что там все подлецы по определению. У Скворцова же в этом вопросе более взвешенная позиция.

— Кстати, мы-то желаем ему успеха, но ведь могут найтись и другие. Шур, пригласи ко мне на послезавтра Семичастного, я ему лично поставлю задачу и объясню всю ее актуальность.

Глава 29

— Все-таки ваша экспедиция задержит поступательное развитие космонавтики, — заявил мне Челомей на очередной встрече. — Вместо того, чтобы делать первый летный макет МКТС, я вынужден из огрызков старых программ комбинировать лунный корабль и посадочный модуль.

— С удовольствием вам посочувствую, но перед этим неплохо было бы узнать, что такое МКТС.

— А вы разве не слышали? Это многоразовая космическая транспортная система.

— Эх, — вздохнул я, — за время, прошедшее со славных послереволюционных двадцатых годов, мы многое утеряли. В частности, искусство правильно сокращать названия. Ведь как оно тогда было? Заместитель комиссара по морским делам — замкомпоморде. Заслуженный работник культуры — засрак. И так далее. Чувствуете, какая глубина и экспрессия? А сейчас что? Всякие там ДОСы, ПОСы, ЛК, УРы, МКТС и прочие, не говоря уж про КГПК при ЦК КПСС. Вы сами-то в них не путаетесь? А насчет многоразовой системы в вашей интерпретации, так над ней все равно получится нормально работать только после того, как полетит очередной семисотый УР. Пятый, кажется? Но для него у Глушко все равно двигатели еще не доведены, так что задержка тут будет кажущаяся.

Вот чего я совершенно не собирался делать, так это сокращать время, выделенное на шефство над НТТМ в школе-интернате. Раз в две недели вынь да положь туда четыре часа — это святое. Просто потому, что планируемая экспедиция имела две примерно одинаково важные цели. Первая — найти и доставить Келдышу образцы, содержащие еще хотя бы несколько граммов сверхтугоплавкого материала, который даже по меркам двадцать первого века был чем-то совершенно исключительным. И вторая — поднять мою известность, популярность и авторитет настолько, чтобы ни у кого не возникало сомнения в моем праве выражать свои мысли с самых высоких трибун. Разумеется, все это и сейчас не на нулях, но хотелось бы несколько большего.

Поэтому мне удалось настоять, чтобы подготовка к четвертой лунной не держалась в секрете. Правда, не до такой степени, как у американцев, когда даже даты оказывались в открытом доступе сразу после того, как они были утверждены. Главным образом потому, что этих самых дат пока не знал никто, и я в том числе. Но статью в «Правде» я все-таки опубликовал.

Скрывать то, что целью будет исследование кратера «Мальчик-два», было бессмысленно, и я об этом написал сразу. Правда, в рассуждениях о том, что там собираюсь найти, пришлось дать волю фантазии. Пусть читатели теперь спорят, что будет привезено в багажном отсеке лунного корабля — обломки позитронного мозга инопланетного звездолета или мумия зеленого человечка.

Разумеется, невозможно было обойти вопрос, почему я лечу в гордом одиночестве. Да потому, что большой толпе там просто нечего делать! Ведь как все должно происходить? Сначала почву готовят роботы, они это уже сделали. Потом летят люди, поначалу немного, и смотрят, все ли сделано как надо. В данном случае «немного» — это один. Во-первых, потому, что чем меньше груза надо будет доставить на Луну, тем больше его получится увезти оттуда, а это очень важно. А во-вторых…

На Юго-западе Москвы сейчас строится новый жилой район Ясенево, писал дальше я. И если в полет отправлять троих, как сделали американцы, то стройку придется заморозить лет на пять как минимум, а то и на все восемь. Нет уж, я не могу позволить себе стать причиной того, что многие десятки тысяч советских людей переедут в новые благоустроенные квартиры намного позже, и поэтому полечу один. Такой полет обойдется намного дешевле. Времени же на то, чтобы серьезно пострадать от одиночества во время экспедиции, у меня не будет, программа очень насыщенная. Да и связь с Землей — моя работа, и это позволяет надеяться, что она будет безукоризненной. Мы с вами, дорогие читатели, еще по телевизору побеседуем, когда у меня будет краткий перерыв в работе на Луне.

В паре мест я сделал намеки — вполне возможно, что даже тонкие. Мол, очень хотелось бы этим полетом сделать подарок двадцать четвертому съезду, но спешка в таких делах может плохо кончиться, так что никакого искусственного ускорения подготовки не будет. Но жаль, подарок вышел бы неплохой. Впрочем, еще ничего точно не определено.

Этот посыл предназначался не советским читателям. Им, по-моему, было в общем-то фиолетово, какие именно подарки будут представлены съезду. А американцам. Они вполне могут решить, что я действительно собираюсь лететь весной семьдесят первого года, и, чтобы опередить меня, сдвинут свои сроки. А космос, тем более заорбитальный — это такое место, где спешка решительно противопоказана.

Завершена статья была на самой что ни на есть оптимистической ноте. Мол, я полечу на самой надежной в мире советской космической технике, сам я советский человек и коммунист, подготовка у меня отличная, так что пусть друзья не волнуются, а враги не надеются — ибо полет пройдет нормально.

Понятное дело, такое заявление еще как аукнется в случае моей гибели, но я-то этого тогда уже не увижу. Зато если вернусь живым, это очень поможет мне в моей дальнейшей деятельности.

А школьникам из подшефного интерната была поставлена задача изготовить букет цветов, который я возложу на могилу «двойки». Живые не годятся, в вакууме они моментально примут совершенно непрезентабельный вид, даже если мне их удастся как-то сохранить до посадки. То есть букет должен быть искусственным, из материалов, способных десятилетиями выдерживать лунные условия, выглядеть как живой, весить не более ста пятидесяти граммов, и при этом выдерживать перегрузки до девяти «же». Задача нетривиальная, но ребята обещали справиться. И похвастались мне, что в НТТМ появился новый член. С хвостом.

Это была дворняжка, но удивительно мелкая, почти как какой-нибудь чихуахуеныш из двадцать первого века. И ее, значит, уже начали готовить к полету в космос. В частности, скафандр для недомерка по кличке Аврора был уже почти готов.

— Дядя Витя, возьмите ее с собой на Луну! — начали наперебой уговаривать меня. — Она легкая, ест мало, зато настоящий друг человека, с ней не соскучишься. И очень умная. Ава, подтверди.

— Уг-гу, — промычала собачка, виляя хвостом. — Тяф!

Я там и так в любом случае не соскучусь, подумалось мне. Хотя, конечно, что-то в этой идее есть. Надо только доработать ее скафандр так, чтобы псина смогла пометить Луну — вот это будет эффектный жест! Но, наверное, все-таки не в этом полете. Тут будет не до попутчиков. Хотя, конечно, собачий скафандр у ребят получается интересный. Почти как мои.

Да, я не оговорился, употребив множественное число. Лететь мне предстояло в одном скафандре, а работать на Луне в другом.

Первый назывался «Стриж», имел мягкую конструкцию, не очень сильно стеснял движения и был довольно легким, однако для работы в открытом космосе в общем-то не предназначенным. Хотя от четырех минут до часа мне в нем на Луне провести все-таки придется. Меньше не получится — даже в идеальном случае, чтобы добраться из посадочного модуля в заранее доставленный на Луну жилой отсек, потребуются те самые четыре минуты. Ну, а выжить на лунной поверхности в нем больше часа не получится ни у кого, даже у нас с Антоновым.

Этот был уже готов, я не раз ездил в Томилино к разработчику скафандров Северину, и сейчас претензий у меня практически не осталось. Кроме одной, но с ее неисполнимостью придется мириться. Дело в том, что в этом скафандре справить малую нужду было еще как-то можно, а вот более серьезную — только в подгузник. То если я не хочу прилететь на Луну обос…вшись, (а я действительно не хочу), в полете придется потерпеть.

Тут, конечно, возникает вопрос — а так ли необходимо весь полет просидеть в скафандре? Но увы, иначе не получается. И дело тут даже не в том, что риск разгерметизации лунного корабля достаточно велик, а в том, что в такой тесноте места еще и для отдельно лежащего скафандра просто не было. А даже если бы оно и было, то его все равно там не надеть, для этого кабина должна быть как минимум вдвое просторней.

Тем временем моя статья в «Правде» дала примерно такой эффект, как ожидалось, только заметно быстрее. Не прошло и недели, как западная пресса разоралась, что русские роботы на самом деле нашли в кратере космический корабль пришельцев, и теперь известный проходимец и авантюрист Скворцов чуть ли не на днях летит туда, чтобы все ценное отвинтить и вывезти сразу, а оставшееся заминировать. Шелепин даже обеспокоился:

— Может, поручить ТАСС опровергнуть эту чушь?

— Александр Николаевич, — вздохнул я, — и вы туда же. Это в двадцать первом веке пресса всегда использует глагол «опровергать» вместо «отрицать». Например, пишется, что такой-то высокопоставленный чиновник опроверг получение взятки. А на самом деле он через секретаря передал «да пошли бы вы в задницу, не брал я ничего». У людей, имеющих хоть малую толику мозгов, подобная словесная эквилибристика вызывает лишь брезгливую усмешку. Скажем, отрицать теорему Пифагора может любой дебил, но писать, что он ее опроверг, может только дебил никак не меньший. Вам-то зачем им уподобляться? Отрицать здесь бессмысленно, а опровергать, то есть приводить весомые доказательства, невозможно. Пусть себе на здоровье брызжут слюной, лично я в этом никакой трагедии не вижу. Скорее наоборот. Лучше скажите, зачем вы лично подбирали директора моего института, если по серьезным вопросам он все равно просит, чтобы с вами поговорил я?

— Что за вопрос?

Беседа, по поводу которой я сейчас обратился к Шелепину, состоялась пару дней назад, когда я принес директору план работ, связанных с моим грядущим полетом, и предупредил, что тянуть с прохождением этих бумаг по инстанциям недопустимо.

— Сделаем, — согласился директор, с неодобрением глядя на тощую стопку слегка помятых рукописных листков, — но в связи с этим у меня от имени коллектива института к вам будет просьба.

— Если про соцсоревнование, какой-нибудь очередной субботник или, упаси господь, встречный план, то лучше даже не начинайте, — предупредил я. — Нет у меня сейчас времени заниматься ничем, кроме подготовки к экспедиции.

— Нет, что вы, я понимаю. Но ведь с товарищами Шелепиным и Брежневым вы встречаться так и так будете?

— Да, наверняка.

— Вот и намекните им о том, что наш институт совершенно незаслуженно обходят. Лавочкинцам вон за лунные экспедиции орден Ленина дали, ленинградскому ВНИИ-100 «Знамя», и даже воронежскому заводу «Знак почета» не пожалели, а нам вообще ничего! Коллективу обидно.

— А разве ему, этому самому коллективу, не начхать? — удивился я.

— Ну что вы, это большая, но вполне заслуженная честь, и сотрудники воспримут награждение с энтузиазмом.

— Ладно, уточню у них, и, если действительно воспримут, выбью у Шелепина. Кстати, что именно мне из него вытрясать?

— Виктор Васильевич, это совершенно не моя компетенция, но мне кажется, что орден Ленина будет достойной наградой.

— Ладно, — кивнул я, — поговорю с людьми, а потом изложу свои соображения Шелепину.

И таки поговорил, причем в основном с дядей Мишей. А что? Он тоже сотрудник, и если я более или менее знаю, что происходит в верхних эшелонах моего института, то он ничуть не хуже знает, что творится в нижних.

— А что, дело тебе Ковригин сказал, — подтвердил правоту директора тесть. — Вон, «Пульсар» недавно тоже орденом Ленина наградили, так там еще людям по этому поводу и неплохая премия обломилась. Я туда все лето чуть не каждую неделю ездил, знаю. Так что ты и про премию-то не забудь. Это директору, может, одного ордена хватит, а трудящемуся народу и денежка лишней не будет. В общем, и премия, и орден — это по отдельности, может, и неплохо, но вместе так будет просто замечательно. Люди сразу увидят, как их ценят.

Все это я минуты за три высказал Шелепину.

— Да, — согласился он, — это мой недосмотр. «Мечта» вполне достойна самой высокой награды. Правда, планировалось вручение ее после благополучного завершения твоего полета.

— Странный у вас подход. Энтузиазм-то нужен сейчас, после завершения кому он нафиг сдался, я так вообще отдыхать буду. Зато сейчас орден очень вовремя повысит трудовую мотивацию, особенно если подкрепить его премией. Не обычной квартальной, а какой-нибудь тематической и побольше.

— В принципе можно, но тебе что, денег не хватает?

— Да я-то здесь при чем? Мне и орден не предмет первой необходимости. Сотрудников надо простимулировать.

— Он у тебя и так получают почти вдвое больше, чем люди на аналогичных должностях в академических институтах.

— Так, наверное, наши и работают неплохо? До сих пор ни у кого не было повода жаловаться, и я не хочу, чтобы он появился лично у меня. К тому сравнивать можно не только с системой Академии Наук. По сравнению с институтом марксизма-ленинизма, например, «Мечта» по средней зарплате немного проигрывает. А уж насколько больше пользы она приносит, это просто нельзя сравнивать.

— Ладно, не заводись, — примирительно сказал Шелепин. — Говорю же — будет вам и орден, и премия.

— К ноябрьским праздникам.

— Черт с тобой, пусть к праздникам. Октябрьскими они называются, когда ты наконец запомнишь?

Глава 30

После ноябрьских праздников (раз они в ноябре, значит, ноябрьские, что бы там не заявлял Шелепин) я несколько раз съездил в Химки, в КБ Лавочкина. Во-первых, подлечить тамошнего главного, Бабакина, а то не дай бог помрет в самый неподходящий момент, как один раз уже помер. А во-вторых, шла совместная работа по проектированию и изготовлению «русского лунного ровера».

«Аполлон-15», который в прошлом Антонова полетел в июле семьдесят первого, а теперь явно мог и пораньше, будет иметь на борту, кроме астронавтов, еще и специальный лунный автомобиль. Нам такой размах был не по карману, поэтому вовсю развернулся процесс экономии веса. Он прошел в два этапа.

Сначала было предложено сделать половинку от американского транспорта, то есть лунный мотоцикл. А потом меня осенило.

— Два колеса весят меньше, чем четыре, и мотоциклетная рама заметно легче автомобильной, — распинался я перед Бабакиным. — Но что нам мешает сделать следующий шаг в этом же направлении? Одно колесо будет весить вдвое меньше, чем два, и рама ему вообще не нужна.

— Как же можно ездить на одном колесе?

— Очень просто, — хмыкнул я и показал фото Леонида Ильича именно на этом транспортном средстве. — Надо, конечно, уметь, но некоторые умеют. Товарищ Брежнев, например. И я тоже.

— Вы думаете? — усомнился Георгий Николаевич. — Луна — это все-таки не Завидово. Если наш дорогой Ильич сверзится с вашего аппарата, то максимум, что ему может грозить — это синяки и ссадины. И тут же к месту события сбежится усиленная бригада медиков. Вы же на Луне при падении можете повредить скафандр, а это сулит серьезные последствия. Слушайте, а не добавить ли сюда еще одно колесо, точно такое же? Но не друг за другом, как у мотоцикла, а параллельно. Вес при этом все равно получится меньше, чем у двухколесника по классической схеме, зато устойчивость будет почти как у четырехколесного шасси. К тому же безмоторную тележку с инструментами можно будет не только толкать, но и тянуть. И вот сюда добавить какую-нибудь штангу, чтобы за нее держаться руками.

И, значит, мы общими усилиями за полчаса набросали эскиз сегвея и договорились, что электронику и чертежи мотор-колес я привезу через пять дней, а через три недели меня пригласят на ходовые испытания опытного образца.

— Ох, блин, опять расходы, — горестно вздохнул Антонов.

— Набор комплектующих для тебя дорого? — удивился я.

— Да не о нем речь. Я же вообще не умею ездить на сегвее! Только на гироскутере покатался как-то раз минут пять, и все. Сегвеи, они же дорогие.

— Не надо покупать, возьми напрокат, получим начальные навыки управления. А здесь уже потом подшлифуем мастерство, и все.

Как уже говорилось, я не собирался сворачивать работу в школе-интернате и при очередном визите ребята смогли меня удивить, обрадовать и огорчить одновременно. Ну, с огорчением-то все было просто — сами попробуйте обрадоваться от мысли «ну почему же я такой дурак». В общем, они предложили довольно плодотворную идею и уже приступили к ее проработке.

— Дядя Витя, — объяснили мне (как уже упоминалось, не такому уж яркому светильнику разума), — а вдруг вам захочется на Луне заглянуть за горизонт? Он же там близко. Подпрыгивать самому — это некрасиво. Поэтому пусть подпрыгивает телекамера, мы тут прикинули, метров на пятьдесят точно получится на стандартных пороховых двигателях для моделей ракет. Вес камеры мы приняли за пятьсот граммов.

— А как она спустится? — на всякий случай спросил я, хотя все было уже ясно.

— Под действием лунного притяжения. Падение на Луне с пятидесяти метров — это то же самое, что на Земле с девяти. Сделать корпус, который это выдержит, нетрудно. И мягкий подвес камеры внутри тоже.

Предложение юных изобретателей оказалось очень кстати. Если посадка пройдет как положено, и я прилунюсь метрах в трехстах от лунного дома, то ладно. А если в трех километрах? Теоретически у меня будет возможность пробежать, точнее пропрыгать, километра четыре, а то и все пять до того, как я упаду и склею ласты. Верно, однако до сих пор оставался не до конца ясным вопрос «куды бечь», ведь до горизонта на Луне километра два — два с половиной. Возможно, радиомаяк на станции покажет мне направление, но он тоже будет действовать в пределах прямой видимости, атмосферы-то на Луне нет. Значит, еще один резервный способ ориентирования на местности лишним точно не будет, за пределы лимита веса мы еще не вышли, а один раз увидеть, говорят, лучше, чем сто раз услышать. Да и в любом случае панорама окрестностей кратера с высоты пятьдесят метров пригодится, до сих пор ее еще не делали. А в полкило можно впихнуть не одну и не две камеры вместе с питанием, и еще останется место для приемника-пеленгатора.

Однако только проблемы при подготовке полета возникали не только технические. Как уже упоминалось, Брежнев давно вел переговоры с западом о совместном освоении космоса, и перед самым новым годом американцы его озадачили. Я, впрочем, чего-то похожего ожидал. Нам предложили совместную экспедицию к кратеру Мальчик-два, это они ее так назвали. А на самом деле — просто место в «Аполоне-15». Причем конкретно для меня.

— Мы, наверное, откажемся, но хотелось бы услышать и твое мнение, как это аргументировать, — озадачил меня Брежнев. — Реальную причину мы, понятное дело, называть не будем.

— Обе реальные причины, — уточнил я.

— Да? И какая же вторая? С первой понятно — мы не хотим, чтобы они узнали, что именно ты увезешь с Луны.

— Безопасность. Я вовсе не уверен, что у них все пройдет хорошо. В прошлом Антонова после нештатного отключения центрального двигателя второй ступени «Аполлона-13» полет было решено продолжать, и на пути к Луне у них возникла утечка из кислородного бака, а уже на обратном пути произошел взрыв в аккумуляторном отсеке. А у нас полет прекратили, в результате чего причины двух последующих аварий так и остались неизвестными. Я вовсе не уверен, что они не проявят себя сейчас, тем более что эта экспедиция все-таки готовится в спешке. Нет уж, я лучше на нашей «Селене» полечу. В тесноте, как говорится, да не в обиде.

— Разумно, — согласился Брежнев. — А что мы им ответим?

— Ну, во-первых, что я человек очень стеснительный (Брежнев хмыкнул), и мне неудобно будет создавать неудобства для прочих членов экипажа. По их правилам предельный рост для астронавта — метр восемьдесят три, а у меня метр восемьдесят пять. Кроме того, я просто не успею изучить их технику так, как знаю свою, и, значит, в полете от меня реальной пользы будет немного. В общем, людей надо поблагодарить и предложить просто скоординировать пуски. Например, первыми летят они…

— Вот прямо взять и предложить такое?

— Конечно, ведь «Аполлон-15» и безо всяких предложений нас опередит. У нас в это время пусть стоит в повышенной готовности первый из грузовых лунных модулей. Если у них что-нибудь случится, будет хоть и маленькая, но все же возможность отправить что-то хоть на Луну, хоть на лунную орбиту. Они проводят первичные исследования, ставят радиомаяки, потом туда садятся два или даже три наших грузовика. И, наконец, завершающий этап — мы одновременно прилетаем туда, я на нашей «Селене», они на шестнадцатом «Аполлоне». И совместно там трудимся.

— Это как? — не врубился Брежнев.

— На благо человечества. Там ведь из вкраплений металлов в образцах есть не только циркониевый сплав, но и другие. И, значит, когда моим металлоискателем буду работать я, он окажется настроен именно на цирконий, а когда они — на все остальное. Чтобы никто не ушел обиженным.

— Они могут и свои металлоискатели привезти.

— Которые будут заметно хуже моего. И, кроме того, с настройками-то ничего от этого не изменится. А главное, мы ведь все равно никак не можем помешать их экспедициям в кратер, и, значит, надо постараться поиметь с них хоть какую-то пользу. Пусть наши к ним в Хьюстон съездят и на космодром, а мы пригласим их в «Звездный» и в «Мечту».

— Сам-то, надеюсь, не собираешься?

— Куда, в Америку? Да ну ее нафиг, тут в даже в Крым скатать времени и то не хватит. Пусть Феоктистов наносит визиты, пользы будет значительно больше.

— Боюсь, что они захотят посетить и Байконур.

— Да на здоровье! Что они там смогут увидеть такого для них нового — стартовые позиции для «Протонов»? Да у них от фотографий с орбиты небось давно архивы ломятся. Остатки программы Н-1? Пусть любуются. Вот в Плесецк их, действительно, пускать ни к чему. По идее, в «Мечту» тоже, но тут, пожалуй, не отвертишься, день из работы точно вылетит.

— Жалко, что у них астронавтки появятся позже, только в восьмидесятых, — вздохнул Антонов. — А то ведь как представишь себе — в лунном доме, под звездами, да после романтического ужина при свечах… с черной икрой и красной рыбой… Эх!

— Не снимая скафандров, — дополнил я.

— Ты, Витя, кажется, что-то задумал — это Брежнев отреагировал на паузу в разговоре.

— В общем, да.

Я не стал уточнять, что задумал Антонов, и просто добавил:

— Но это на перспективу, то есть никак не в текущей экспедиции. И, наверное, уже без моего участия.

— Конечно, ты-то здесь при чем, — не удержался духовный брат. — У тебя не то семейное положение.

— Как-то мне это все не очень нравится, — вздохнул Брежнев. — Только-только достигли принципиальной договоренности по программе «Союз-Аполлон», самое время переходить к конкретным шагам, а тут на тебе, все насмарку и заново.

— Так в чем же дело, Леонид Ильич? Название «Селена» пока зафиксировано только в секретных документах, даже для служебного пользования оно не открывалось. Значит, нам ничего не мешает переименовать эту летающую собачью будку в, скажем, «Союз Л4».

— А почему четыре?

В ответ я рассказал анекдот про поросят с номерами один, два и те самые четыре. И добавил:

— Кстати, о названии программы. Оно уже утверждено?

— Официально — еще нет.

— Вот и прекрасно. Значит, это будет именно «Союз-Аполлон», а не «Аполлон-Союз», причем и у них, и у нас. Можете сослаться на меня — мол, я против второго названия, в русской транскрипции оно не по алфавиту.

— Это как?

— Правильное произношение названия их программы — «Эполло», а буква «Э» идет после буквы «С». В общем, все получается довольно логично. Сначала — совместная экспедиция на Луну, в это время мы знакомимся с техникой друг друга. Потом — большая орбитальная станция и разработка многоразовых систем. Причем если получится договориться, что американцы делают «Шаттл», а мы — модульную ракету-носитель, будет вовсе замечательно.

— А нам что, челноки совсем не нужны?

— Ну почему же? Пригодились бы, но не за такие деньги. Американцы богатые, вот пусть и разрабатывают. Ведь главное преимущество «Шаттла» вовсе не в том, что он может доставить на орбиту объект рекордного веса, это можно сделать и дешевле. А в том, что только он способен этот самый объект оттуда спустить.

— Кстати, чуть не забыл спросить. Почему принята такая странная схема твоего полета — при возвращении лунный модуль выходит на околоземную орбиту, и ты через космос перебираешься сам и перекидываешь груз в «Союз», посадка уже на нем. Мне сказали, что торможение для такого варианта потребует дополнительного запаса топлива. Почему нельзя садиться на том же корабле, на котором прилетел, без этой эквилибристики на орбите? Как американцы. Кстати, и Челомей поначалу предлагал именно это.

— Они уже отработали торможение в атмосфере со второй космической скорости, а мы еще нет. «Луна», доставившая образцы из кратера, при посадке так обгорела, что едва не расплавилась. Камни-то сохранились, но никакой живой организм такую посадку не переживет. К тому же экономия веса тут кажущаяся. Да, топлива понадобится меньше, но зато нужна теплозащита на спускаемый отсек. Плюс парашютная система и катапультное кресло для космонавта, без него это будет авантюра куда опаснее полета на «Восходе». В общем, по расчетам понадобится как минимум еще полтонны, а такой возможности у нас нет. Зато теперешнем варианте все пусть и выглядит слегка коряво, но каждый этап уже неоднократно отработан.

Это я, разумеется, сказал только для того, чтобы Брежнев меньше волновался. Ох, далеко не все в грядущей авантюре было отработано! Многое приходится делать впервые, а смотреть, как все это заработает, придется мне. И, к сожалению, не на экране.

Антонов в двадцать первом веке взял напрокат сегвей и за двое суток убедился, что при наличии навыка езды на моноколесе управление этой штукой трудности не вызывает. Правда, стандартную прошивку контроллера нам с ним придется слегка подправить. Не знаю, все ли сегвеи обладают таким свойством, но у того, на котором катались мы с духовным братом, при отрыве колес от земли они начинали раскручиваться, примерно за полторы секунды достигали максимальных оборотов, после чего движки аварийно отключались. На нашей планете это оправдано, но вот на Луне ни к чему, там прыжки, причем замедленные, гораздо более вероятны. И вообще аварийное отключение моторов лучше вообще полностью исключить. Ведь это, по сути дела, защита от дурака. А мы с Антоновым, разумеется, хоть и не совсем светочи разума, но все же и не такие дебилы, чтобы от нас следовало защищаться столь небезопасным способом.

Все необходимое для изготовления сегвея было доставлено в Химки на день раньше срока, и еще перед новогодними праздниками готовый лунный транспорт был доставлен в «Мечту», а еще два почти готовых ждали результатов испытания первого и еще аккумуляторов, которые Антонов пока смог перекинуть только на одну штуку. Впрочем, лавочкинцы собирались сами посмотреть, как тут поведут себя серебряно-цинковые элементы.

Американцы в общих чертах согласились с нашими предложениями о совместной экспедиции и даже анонсировали старт «Аполона-15». Что интересно, его предполагалось осуществить двадцать девятого марта семьдесят первого года. А двадцать четвертый съезд должен был открыться тридцатого, и Антонов предложил подумать, как нам можно будет обыграть это совпадение.

— Вот приедут заокеанские гости в «Мечту», и поговорим, — пожал плечами я.

Они явились к нам за день до старого нового года, причем в неожиданно представительном составе. В «Мечту» приехал дублирующий экипаж «Аполона-15» — Гордон, Брант и Шмитт. Плюс какие-то сопровождающие их лица.

— Наверное, шпионы, — предположил я.

— Конечно, — подтвердил Семичастный, от которого я узнал о дате визита.

— Мое мнение о ЦРУ упало ниже плинтуса, — пожаловался Антонов. — Я понимаю, что астронавток у них пока еще нет. Но шпионки-то должны быть! И где они? В списке одни мужики.

— Не волнуйся, еще будут, — успокоил я духовного брата. — Небось просто не успели в такой спешке подобрать и подготовить фемину нужных кондиций.

— Тогда сам с этой делегацией и общайся.

— Кстати, — заметил председатель КГБ, — вот тут я собрал все сведения об «Аполлоне-15», которые появились в открытом доступе на сегодняшний день. Почитай на досуге и подумай, о чем, не упомянутом здесь, ты сможешь случайно проболтаться американцам.

— Значит, наших Штирлицев в проекте «Аполлон» нет, — догадался я.

— Неважно, зато искать их после твоих слов могут и начать, а это будет неплохо.

Проболтаться у меня получилось почти сразу и вполне естественно. Шмитт, пилот лунного модуля и по совместительству водитель лунного авто, покатался на сегвее и заявил, что это очень интересный транспорт.

— Жаль, что ты не посетишь Америку, — подытожил он. — Попробовал бы наш «селена-кар». Впрочем, мы же не собираемся его забирать с Луны, так что официально разрешаю тебе, как прилетишь, пользоваться им там без ограничений.

— У него же не аккумуляторы, а просто батареи, — хмыкнул я. — Их не подзарядишь. Вы тогда хоть распиновку разъема питания дайте, что ли, чтобы я мог при необходимости подключить наши банки. А лучше пришлите сам разъем.

Шмитт явно был удивлен. Наверное, потому, что в бумагах Семичастного таких сведений об их лунной тележке не содержалось.

Кроме общения со мной и Гагариным, американцы явно хотели познакомиться еще и с Фроловским, но тут в полном соответствии с легендой о том, что главный гений в нашей команде — это он, им был организован облом. Бедному Саше предоставили внеочередной оплачиваемый отпуск, причем по полуторной ставке, сунули в зубы бесплатную путевку и на неделю сослали в пансионат где-то под Вологдой. А одновременно с ним, но уже за деньги, туда отправилась девушка из бухгалтерии, Ира. Возможно, дело может кончиться свадьбой, потому что оплатил ее путевку Саша. Но до моего возвращения с Луны никаких свадеб тут не будет, обойдутся. Вот когда вернусь, тогда пусть и женятся на здоровье, это уже ничему не помешает.

Глава 31

— Виктор, вас случаем Демичев не покусал? А то как-то довольно похоже.

Такими словами Ефремов прокомментировал черновик моего выступления на съезде, который я ему подсунул на рецензию.

— Нет, это просто реализация моего понятия о диалектике. Любое событие надлежит рассматривать не само по себе, а в комплексе со временем и местом его свершения. Как и эту бумажку. Время — незадолго до полета на Луну, место — трибуна двадцать четвертого съезда. Вы думаете, мне больше заняться нечем, кроме как в поте лица писать всякую хрень, учитывая, что народ ее все равно читать не будет? А делегаты и не такое слышали, у них иммунитет. Леня сказал, что нужно поторчать на трибуне минут пять — шесть, что-то при этом изрекая, но желательно без выпендрежа, тогда есть вероятность, что в ЦК проскочу не только я, но и вы за компанию. Однако вам ничего подобного говорить нельзя, это отрицательно скажется на авторитете в массах.

— А на вашем, значит, не скажется?

— Тоже скажется, но гораздо слабее, ведь все будут иметь в виду, что мне скоро в полет. Ну, а после него можно будет уточнить, что в силу катастрофической нехватки времени я и писал текст, и зачитывал его без привлечения к процессу головного мозга, пользуясь исключительно спинным. От меня такое воспримут с пониманием.

— С Казанцевым и Стругацкими вы тоже собираетесь беседовать в подобном режиме?

— Нет, тут это не пройдет. Вы хоть уточнили, какие напитки предпочитает Александр Петрович по утрам? Встреча-то будет довольно рано. Вдруг он ваш любимый «Аист» на дух не переносит? Как Антонов в молодости.

— Я думал, вы шутите.

— Иван Антонович, какие тут могут быть шутки? То, что напишут эти трое, будут читать, в отличие от материалов съезда. И, по-моему, большая разница — писать, вспоминая о божественном вкусе чего-нибудь этакого, или о рвотных позывах, которые удалось погасить только предельным напряжением силы воли.

У меня был план на всякий случай дать перед полетом большое интервью самым популярным писателям-фантастам. Не считая Ефремова, Иван Антонович и без того знал гораздо больше них. А в число этих самых популярных, кроме Стругацких, входил, к нашему с Антоновым удивлению, еще и Казанцев. Ну что ж, заодно, может, он и со Стругацкими помирится. Не оттого, что проникнется их идеями, а просто потому, что увидит, как к ним отношусь я. Сам Скворцов, конструктор лунных роботов, герой, лауреат, космонавт, приятель Брежнева и без пяти минут член ЦК. Благодаря своему выдающемуся чутью не сделать соответствующих выводов Казанцев ну никак не сможет.

Кстати, одно все-таки вызывало у меня беспокойство. Кажется, моя протекция не пошла на пользу братьям. Антонов в свое время читал оба варианта «Обитаемого острова» — и семьдесят первого, и девяносто второго года. Так вот, первый ему понравился хоть и совсем немного, но больше. А тут мы с духовным братом прочли исходный вариант, прошедший в печать почти без правок советской цензуры, и начали чесать в общем затылке. С нашей точки зрения, этот вариант был даже хуже второго. Ну сами посудите — разве это фамилия для Каммерера — Ростиславский? А вместо Сикорски там вообще фигурировал какой-то Павел Григорьевич с фамилий, которая нам даже не запомнилась. И, кстати, откуда на Саракше взялись коммунисты и социал-демократы? Да и сам текст даже до второго варианта немного не дотягивал. Тоже шедевр, конечно, но все же не совсем такой.

— Тут, наверное, вот в чем дело, — предположил тогда Антонов. — В моем прошлом они писали, ни на секунду не забывая о грядущей цензуре, и подбирали слова так, чтобы смысл оказался спрятан поглубже. Получается, это полезно. А тут они творили, зная, что в случае чего с Главлитом будет говорить Ефремов, а если этого окажется мало, то и Скворцов. Вот и получились, например, «заключенные» вместо «воспитуемых». Вроде слова похожие, но должной глубины уже нет. Жако, что им нельзя дать почитать вариант семьдесят первого года.

— А почему? — не понял я тогда. — Скажем, что это мой личный вариант цензуры. Пусть учатся у мастеров, которыми они стали у тебя, а здесь пока немного не дотягивают.

И вот, значит, я распечатал вариант семьдесят первого года. На местном принтере, представляющем собой электрическую печатную машинку с Октябриной при ней — задачей секретарши было вовремя вставлять новые листы.

— Стругацкие решили улучшить «Остров»? — спросила она, передавая мне папку. — По-моему, у них получилось. Не возражаете, если я второй экземпляр оставлю себе? А то когда это еще напечатают, да и небось не купить будет первое время. И вообще, вы не знаете, что они сейчас пишут?

— Да как-то не очень. Мы на днях встречаемся, вот тогда и спрошу. Но вам, вы уж извините, скажу, если только братья будут не против.

Американцы, как и планировали, отправили пятнадцатый «Аполлон» перед самым началом работы двадцать четвертого съезда. И как раз в то время, когда я нес с трибуны идеологически выдержанную ахинею, у них произошла утечка из кислородного бака. Кроме того, почти одновременно отказал один из двух топливных элементов, обеспечивающих основное электропитание корабля. Это однозначно ставило крест на высадке, и теперь вопрос стоял так — удастся ли астронавтам вернуться на Землю?

Когда я под продолжительные аплодисменты (во всяком случае, так было записано в стенограмме съезда) покидал трибуну, экипаж передал в Хьюстон, что у них случилось. Уже вечером об этом рассказало их телевидение, а утром информация дошла до меня.

— Только бы у них на обратном пути аккумуляторный отсек не взорвался, — вздохнул Антонов. — Если обойдется без этого, тогда все не так страшно.

— В твоем прошлом они и со взорвавшимся приземлились.

— Чудом, Витя, самым натуральным чудом. Не факт, что им сейчас так повезет.

Американцам все-таки действительно повезло — с аккумуляторным отсеком ничего не случилось. Однако, ясное дело, свой «селена-кар» они сбросили еще при подлете к Луне, даже не на орбите. А потом, сделав три витка, при помощи движков спускаемого аппарата сошли с нее и легли на курс к Земле. Посадка прошла более или менее благополучно, все три астронавта живы и почти здоровы. Жалко, подумал я, мне так и не удастся покататься на лунном автомобиле.

Следующий запуск по программе «Аполлон» был запланирован на конец июня семьдесят первого.

— Успеем до них? — спросил меня Брежнев.

— Если неудачных пусков у нас вообще не будет, то наверняка успеем. Если один, то, постаравшись, можно прилететь примерно одновременно с ними. Ну, а при двух или более авариях гарантированно опоздаем. А это уже к вам вопрос — они нас ждать будут или нет в случае чего?

— Предлагают скоординировать даты. Якобы для того, чтобы, если у одной команды что-нибудь случится, вторая смогла прийти на помощь.

— Почему якобы? Это в какой-то мере возможно. В общем, решать вам с Шелепиным, но мое мнение — надо координировать.

— Даже если вы будете иметь возможность успеть раньше?

— А какая разница, вместе мы туда прилетим или порознь? Спешить имело бы смысл, если бы обе стороны точно знали, что им надо, причем это самое должно наличествовать в единственном экземпляре и лежать на самом виду. Но так как ни одно из этих условий не соблюдаются, то почему бы и не подождать людей в случае чего? В разумных пределах, разумеется. Если они вздумают отложить полет на полгода, то ну их нафиг, один полечу, хоть это и будет скучно.

Тем временем отшумел двадцать четвертый съезд, осчастлививший советский народ и все прогрессивное человечество очередной порцией исторических решений. Я подумал, что не помешало бы почитать материалы предыдущего съезда на предмет сравнения, хотя и так ясно, что они будут похожи друг на друга больше, чем все три текста советско-российских гимнов. Правда, кое-какие отличия я могу назвать и не читая материалов. На двадцать третьем не выступал некто Скворцов, это точно. Точно такую же ахинею несли другие. И там не поздравляли американцев с благополучным завершением полета, несмотря на тяжелую аварию в его начале. А здесь — поздравили, причем инициативу проявил не я, а Леня Брежнев.

И, значит, мне можно было начинать потихоньку собираться в дорогу. То есть проследить за подготовкой и упаковкой багажа.

Сначала на Луну прилетит автоматическая станция вроде тех, что возили луноходы, и доставит туда инструменты, взрывчатку и безмоторную двухколесную тележку. Ее сможет как катить космонавт, так и тащить сегвей, который мы с Бабакиным назвали лунокатом.

Второй грузовик привезет этот самый лунокат и аварийный запас топлива. Если у меня вдруг случится перерасход при посадке, можно будет скинуть пустые баки и прицепить вместо них полные.

Потом к месту моей работы будет доставлен лунный дом, то есть избавленный от всего лишнего «Салют». После чего, если у них опять ничего не протечет и не взорвется, в лунном лагере у кратера сядут американцы. И, наконец, если и у меня все будет в порядке, туда прилечу я.

Двое земных суток мы будем работать вместе, потом американцы улетят, а я, скорее всего, останусь еще на недельку. Впрочем, если мне повезет быстро найти устраивающий Келдыша образец, можно будет слинять и пораньше.

Правда, пока все обстояло не столь радужно, как планировалось. То есть полностью продублировать все пуски не выйдет. Ведь только для доставки грузов в таком формате может потребоваться шесть «Протонов», а для вывода на околоземную орбиту сначала моего корабля, а потом меня — еще две. И плюс столько же, если что-то пойдет не так, но я останусь жив. Ну, а когда я уже почти вернусь, то есть выйду на околоземную орбиту, потребуется еще и запуск «Союза», который меня оттуда снимет. А у Челомея более или менее готово только восемь ракет, да и то две из них еще не закончены.

В общем, любая авария приведет к существенному затягиванию сроков экспедиции.

И, значит, в полном соответствии с законом всеобщей подлости неприятность начались в первом же грузовом рейсе.

— Отказ одного из посадочных двигателей буквально на последней секунде, — объяснил мне Челомей. — Модуль сел довольно жестко, сейчас он стоит градусов под двадцать к горизонту. То ли подломилась посадочная опора, то ли она попала в яму. Что с грузом, неизвестно, связь после посадки продолжалась три минуты с небольшим, а потом пропала из-за обнуления электропитания. Причем, что меня тревожит, довольно быстрого — весь процесс продолжался порядка тридцати миллисекунд.

— Так это неплохо, — заметил я, — если бы рванула взрывчатка, счет шел бы на микросекунды. А так есть надежда, что груз более или менее целый. На каком расстоянии от лагеря сел модуль?

— Километров в трех точно на север от кратера. Точные измерения произвести не успели, вилка — от двух с половиной до трех с половиной.

— Ерунда, даже пешком дойду, а уж на лунокате и вовсе доеду без проблем. Если, конечно, сам сяду недалеко от лагеря. В общем, дублировать этот пуск не нужно.

— А если вы все же останетесь без инструментов и аммонала?

— Ну, уж лом-то в лагере точно найдется, им и буду долбить.

— Откуда там лом?

— Отломаю упорную штангу от лебедки, вот он и будет. В общем, повторяю — следующим пуском отправляем лунокат и баки с горючим. Этот же я, как координатор проекта, приказываю считать удачным. Где бы про это расписаться?

— Не надо, вам же туда лететь.

— Вот именно, и пусть я лучше вспотею на работе, чем в случае какой-нибудь внештатной ситуации под рукой не окажется готовой к старту ракеты. Ладно, скажу секретарше, приказ она сочинит, а вы начинайте готовить второй пуск.

Второй грузовик сел штатно, но все же не в самом лагере, а метрах в семистах от него. Ничего, сегвей там вроде исправен, и, если тележка из комплекта первого рейса тоже цела, будет на чем в случае необходимости перевезти баки. А если нет, то из «Профессора» можно будет сделать не то что тележку, а самую настоящую телегу. Больше всего я волновался за третий грузовой рейс, но он получился удачней всех. Посадочный модуль с «Салютом» безупречно прилунился совсем рядом с кратером, между лебедкой и базой с уткнувшимися в нее остовами луноходов. Теперь работали два радиомаяка, что повышало вероятность посадить лунный «Союз» там, где надо.

В воскресенье двадцать восьмого июня с мыса Канаверал стартовал «Аполлон-16», а в понедельник вышел на околоземную орбиту «Союз-Л4». Это событие я, можно сказать, наблюдал своими глазами, потому как уже находился в Тюратаме — месте, которое в открытых документах называли Байконуром.

Мне предстояло лететь к моему кораблю вечером во вторник.

Глава 32

— Увы, — вздохнул Антонов. — Полный ноль, как будто никакого двадцать первого века в природе вообще не существует. А ведь мы и половины пути не пролетели! Похоже, ты случайно попал в десятку, ткнув пальцем в небо, и за нашими возможностями действительно стоит ноосфера.

— А связь-то какая? — лениво поинтересовался я. Мне было скучно, неудобно и немного холодно.

— Ну, если бы это был какой-нибудь высший галактический разум, вряд ли он имел бы такую ограниченную зону возможностей. И гипотеза, что это господь бог, тоже не проходит. Он же вроде вездесущий.

— Точно? По-моему, он всего лишь всемогущий, но вообще-то про подобные вещи лучше проконсультироваться у специалистов. Кстати, уже начинается твоя вахта, а я попробую виртуально поспать, раз уж попасть на диван в твоей квартире мне нельзя. И, если будет время, прикинь, нельзя ли тут, не увеличивая энергопотребления, слегка повысить температуру, а то ведь задубеем.

— Не ленись сучить ногами, — назидательно посоветовал духовный брат, — тогда и не замерзнешь. Аккумуляторы у нас далеко не бездонные.

— Подкожные жировые запасы тоже, — буркнул я.

Да, один научный результат полет к Луне уже дал. Возможность сменить время пребывания исчезла примерно в шестидесяти тысячах километров от Земли. И, значит, бедному Антонову во время полета придется обойтись без икры и консервированного лосося, ведь с собой мы взяли только всякие тюбики, да и тех не сказать, что много, а консервные банки остались в двадцать первом веке.

— Икра в лунном доме есть! — уточнил Антонов. — Сам проследил, чтобы положили. Правда, она не в банках, а в тюбиках.

Мы поделили весь полет на шестичасовые вахты. Одна личность бодрствует и управляет организмом, другая дремлет где-то на границе подсознания. Не сказать, что это полноценный отдых, но что-то он все же дает. Вот и сейчас настала очередь Антонову бодрствовать, а мне слегка вздремнуть. Ну, а во время пересменки мы немного поболтали, не чужие же люди.

Лунный корабль «Союз-Л4» сейчас тащил на себе посадочный модуль «Луна-22». Проход из корабля в модуль и обратно мог осуществляться только через открытый космос, этот «Союз» вообще не имел стыковочного узла. Один раз мы с духовным братом в этом открытом космосе уже побывали, когда перебирались из орбитального «Союза» в лунный. Все проделал я, Антонов же восхищался видами и ужасался развергнувшейся со всех сторон бездне, а то мне было некогда. По плану он должен был в случае чего помочь мне не потерять сознание, но такого случая не возникло, переход продолжался всего четыре с половиной минуты. Это немного, даже учитывая, что давление в скафандре было всего двести миллиметров ртутного столба — даже меньше, чем на Эвересте.

В лунном «Союзе» оно все-таки поддерживалось повыше, примерно на уровне трехсот пятидесяти — четырехсот. Однако дышать чистым кислородом, как американцы, я мог только от системы жизнеобеспечения скафандра. В «Союзе» атмосфера состояла из шестидесяти процентов кислорода и сорока — азота, чистый кислород посчитали слишком опасным в плане возможного пожара.

Ну, а посадочный модуль был и внешне, и по конструкции похож на сильно уменьшенный американский. Вместо шести с небольшим кубометров жилого объема для космонавтов он имел всего лишь ноль целых девяносто восемь сотых. Теоретически я мог прожить в этой конуре до тридцати шести часов, но проверять не было ни малейшего желания. Четыре часа, максимум пять, а дольше — это уже аварийная ситуация.

И основной корабль, и лунный модуль не имели не только стыковочных узлов, но и шлюзовых камер. Чтобы войти туда или выйти оттуда, надо было сначала стравить внутреннее давление до нуля. Одним из следствий такого решения являлась температура в жилом отсеке. Когда я занял там свое место, задраил люк и открыл вентиль подачи воздушной смеси, она при расширении сильно охладилась, поэтому полет начался примерно при минус двадцати пяти градусах в кабине. Сейчас температура дошла уже до плюс восьми, но все равно назвать ее комфортной не поворачивался язык.

В среднем пока полет проходил нормально, то есть вся аппаратура управления и связи работала даже лучше, чем мы надеялись, зато бытовые условия оказались несколько хуже, чем это предполагалось на опыте земных тренировок. Впрочем, лучше так, чем наоборот, подумал я, проваливаясь в полудрему.

Когда я проснулся, Антонов меня обрадовал:

— Идем просто с удивительной точностью, вторая коррекция орбиты вообще не понадобилась. Температура в отсеке поднялась до одиннадцати градусов, жить можно. И я провел сеанс видеосвязи с Землей. Сделал небольшое заявление для телевидения и побеседовал с Верой. Естественно, предупредив, что говорит с ней дракон, но, кажется, это было лишним, она сама сразу догадалась. Запись смотреть будешь?

— Конечно! По телевизору ты можешь брехать что угодно, но о чем вы беседовали с моей женой, я должен знать, а то один раз ты уже успел воспользоваться ситуацией. И, кстати, чем тут у тебя воняет?

— Последствия метеоризма, — вздохнул духовный брат. — Он необходим для более полного усвоения пищи, так что я его слегка активизировал.

— Хм, по-моему, так и не очень слегка. А как американцы?

— У них небольшая задержка, до сих пор болтаются на лунной орбите, садиться собираются на следующем витке. Так что поздравлять их скорее всего придется тебе. Ну или выражать соболезнование, это уж как получится.

— Типун тебе на язык.

— Вот точно мы с тобой разные люди, я бы в такой ситуации пожелал спокойной ночи духовному брату. Ладно, счастливой тебе вахты! Цени, сдаю организм в полном порядке.

Во время этой моей вахты американцы нормально сели, о чем сообщили не только в свой Хьюстон, но и мне персонально. Экипаж был тот самый, что недавно гостил в «Мечте» — Гордон, Брант и Шмитт.

Сначала со мной связался командный модуль, в котором сейчас оставался один Брант, и сообщил о только что успешно завершенной посадке. А потом из наушников донесся слегка искаженный голос Шмитта:

— Виктор, как дела? Мы уже сидим, ждем тебя!

Это он сказал по-русски, но, видимо, для продолжения беседы его словарный запас был бедноват, поэтому он перешел на английский:

— Прилунились в девятистах футах от твоего второго грузовика, между ним и кратером. Все нормально, сейчас начнем сгружать селена-кар.

Эта экспедиция тоже имела на борту лунный автомобиль, и, в отличие от предыдущей, смогла доставить его к месту использования.

— Если надо что-то посмотреть перед твоей посадкой, скажи, нам не трудно, съездим, — продолжал Шмитт. — У тебя ничего не изменилось?

— Нет, сяду примерно через сутки. А ты, если будет время, сгоняй к первому нашему грузовику и посмотри, он цел или взорвался.

— Мы его видели и с орбиты, и при посадке. Цел, но все равно съездим. Ну, до связи, мне уже Дик шипит, что пора кончать болтать и начинать работать.

— До связи, Харрисон.

Да уж, подумал я, вот еще одно подтверждение того, что американцы относятся к исследованию кратера очень серьезно. Ведь Шмитт — это не только пилот лунного модуля и водитель селена-кара, но и главный геолог программы «Аполлон».

Потом было очередное уточнение текущих координат, после него — сеанс связи с ЦУПом, а там как-то незаметно подошла к концу вахта.

— Лентяй, — зевнул проснувшийся Антонов. — Опять у тебя нога затекла.

— Какая?

— Левая задняя, блин! Неужели сам не чувствуешь?

— Да мне как-то не до нее было, отвлекся. У нас растет содержание углекислоты, причина пока однозначно не выяснена. Что-то с поглотителем, но что именно — неясно.

— Ох, да чего же тут неясного? Корабль слеплен на живую нитку, и надеяться, что во время полета ничего не откажет, было бы идеализмом. Ничего, уже недолго осталось, а потом мы эту конуру проветрим, на лунной-то орбите. А на обратном пути активируем резервный поглотитель, не пропадать же добру. С орбитой как?

— Фроловский считает, что просто замечательно. Бортовой компьютер с ним полностью согласен.

— Ну вот, а ты жаловался. Ладно, давай в спячку. Она хоть и не совсем настоящая, но немного помогает, по себе сужу. Спокойной ночи.

А вообще, конечно, усталость при довольно интенсивной работе и невозможности полноценно отдохнуть потихоньку накапливалась, и к Луне подлетели уже не совсем те Скворцов с Антоновым, что недавно стартовали с Земли.

Духовный брат констатировал, что поддерживать организм в исходном виде он не успевает. Скорость реакции упала раза в полтора, снизилась острота зрения, хорошо хоть не в разы, и пульс гуляет, несмотря на постоянные попытки нормализации. Я же отметил, что постоянный шум и реплики не по делу в главном операционном зале ЦУПа меня раздражают и даже отвлекают, чего раньше как-то не замечалось. Я в конце концов потерял терпение и рявкнул, когда чей-то незнакомый голос чуть не забил текущий доклад Фроловского:

— Кто там у вас так орет, что я половину цифр не могу расслышать?! Быстро все лишние заткнулись! В полный голос и в микрофон говорят только Челомей, Фроловский и Черток, остальные собачатся вполголоса, не ближе трех метров от микрофона и шепотом, если не могут без свар! Мне что, Шелепина позвать, чтобы он у вас навел порядок?

— Зачем, — вполголоса прокомментировал Саша, — ты же наорал на Устинова. Похоже, давненько его так не осаживали. Он, кажется, проникся.

Действительно, посторонних реплик теперь было почти не слышно.

— Поздравляю, — где-то через час с небольшим сообщил я Антонову, — мы уже на лунной орбите, и при этом не только живы, но и сравнительно здоровы. На следующем витке попробуем сесть.

— Упаси господь иметь такое здоровье хоть сколько-нибудь долго, — буркнул Антонов. Сейчас мы с ним бодрствовали оба. — Недолго и ласты склеить. Переходи на чистый кислород прямо сейчас, а то при пересадке из того «Союза» в этот у тебя в крови все-таки оставалось многовато азота, я еле справился.

Я опустил забрало шлема. При переходе из посадочного модуля в лунный дом в облегченном скафандре будет весьма низкое давление, и наличие даже небольших количеств азота в крови совершенно противопоказано.

На следующем витке я садиться не стал, был риск промахнуться на несколько километров, и вместо посадки мы провели небольшую коррекцию орбиты. Можно было пойти на небольшой перерасход топлива, ведь грузовой модуль с запасными баками сел нормально, что подтверждалось не только его телеметрией, но и американцами, которые уже успели к нему съездить. Ну, а нам пора было стравливать давление из жилого отсека лунного корабля, чтобы можно было открыть люк и через открытый космос перебраться в посадочный модуль. Потом закрыть люк уже на нем, пустить в кабину воздух из баллона, ибо в раздутом легком скафандре управлять модулем проблематично, и приступать к посадке — авось получится.

— Более точно подошло бы слово «небось», — заметил Антонов.

— Ты лучше за организмом следи, филолог, а то не дай бог у меня опять голова закружится, как на околоземной орбите слегка закружилась, а ты даже не заметил, халтурщик.

— Я тогда пребывал в восторге, — попытался оправдаться духовный брат, — первый раз все-таки в открытом космосе. А сейчас будут уже второй и последующие, чему тут особо восторгаться-то?

— Ладно, помолчим, прикинем, не забыли ли чего. Готов? Ну, тогда пошли.

Я разблокировал замки крышки люка, и он слегка приоткрылся за счет мизерного остаточного давления в кабине. Все, теперь тут у меня глубокий вакуум, не отличающийся от того, что вокруг. Не покидая кресла, упираюсь ногами в то, что условно считается полом, руками — в люк, и он легко открывается до конца. Теперь надо в раздувшемся легком скафандре протиснуться через дыру диаметром восемьдесят сантиметров, что не так просто, но все-таки возможно. На Земле я это проделывал многократно. Здесь тоже получилось, теперь остается прицепить карабин страховочного леера и ползти по узкой лестнице в посадочный модуль, до его люка три метра десять сантиметров. Дополз, ногами вперед протискиваюсь в кабину, отцепляю страховку, кое-как устраиваюсь в кресле и закрываю люк. Теперь я упираюсь в него макушкой шлема. Здесь почти такая же обстановка, как в лунном «Союзе», только еще теснее. Я сижу скорчившись, чуть ли не зажимая коленями уши.

Загораются светодиоды, сигнализирующие, что все четыре замка люка нормально защелкнулись. Можно пускать воздух и приступать к финальному тестированию аппаратуры. М-да… контроллер завис. Ничего, по электронике у меня тут четырехкратный запас, активируем второй, этот пока в горячий резерв.

Минут через пятнадцать я убедился, что все остальное работает без нареканий, и провел команду на отделение посадочного модуля. Негромкий лязг, передавшийся через корпус, и модуль уже летит отдельно, потихоньку удаляясь от лунного корабля. Теперь его надо сориентировать, и оставшиеся до начала посадки минут сорок пять можно будет слегка отдохнуть, поболтать с Землей и с американцами.

— Все, парни, — заявил я Гордону и Шмитту, когда контроллер известил меня, что через три минуты начинается торможение, — сажусь. У вас кинокамеры готовы? Тогда до встречи на Луне.

Вот что мне действительно нравилось в посадочном модуле, так это обзор. Два нормальных иллюминатора, отличная оптика и четыре телекамеры по двадцать мегапикселей, обеспечивающие почти круговой обзор. Пожалуй, получится сесть между лунным домом и лебедкой, прикинул я, переходя на ручное управление.

Посадка получилась так себе, с заметным ударом в момент прилунения, после которого модуль пару раз подпрыгнул на амортизаторах и замер. Но зато почти точно там, куда и целился. Я открыл клапан, чтобы стравить давление, и связался с американцами. С Землей связи не было, направленная антенна после посадки никак не могла принять правильное положение.

— Парни, — сказал я Гордону и Шмитту, — извините, но пожать вам руки я все равно не смогу, встретимся чуть погодя. В моем звездном корабле (ну да, я для солидности употребил слова «стар шип») забыли поставить туалет, и мне придется спешить во избежание конфуза.

Вообще-то такая причина тоже наличествовала, однако главная все-таки состояла в том, что в моем легком скафандре каждая лишняя секунда в открытом космосе увеличивала вероятность потери сознания, а вслед за ним — и жизни. Но не говорить же об этом американцам!

— От всего сердца желаем тебе успеть добежать! — заржал Шмитт и отключился.

Протиснувшись через люк, я ступил сначала на посадочную раму, а с нее на поверхность Луны. Никакой лестницы модуль не имел, при его размерах она была совершенно лишней. Хорошо хоть американцы сели довольно далеко от лагеря, и на фотографиях не будет бросаться в глаза, что мой агрегат выглядит по сравнению с «Аполлоном» как инвалидка рядом с флагманским «Кадиллаком».

— Это маленький шаг для Скворцова, но гигантский скачок для Антонова! — заявил мне духовный брат, когда подошвы нашего скафандра коснулись Луны. — Лопату не забудь.

— Ты давай следи за организмом, а то у меня уже зад мерзнет и в ушах звенит, — хмыкнул я, вынимая из зажимов так называемую «МЛК», то есть многофункциональную лопатку космонавта. Ей можно было долбить, копать, ковырять и рубить, а в рукоятке содержался набор для экспресс-ремонта скафандра в случае небольшой разгерметизации. Кроме того, с ней легче будет встать после падения, если таковое случится — собственно, поэтому я ее и взял.

Сделав несколько маленьких шагов и убедившись, что более или менее понял, как надо передвигаться по Луне, я перешел на прыжки под счет «и-и-и раз-два три, и-и-и раз-два-три». «И» — это я лечу, «раз» — короткий шажок после касания поверхности, «два» — нормальный шаг с правой ноги, «три» — толчок левой и снова замедленный полет метра на три-четыре. Скорость при этом получалось чуть больше, чем у пешехода на Земле, километров шесть-семь в час.

— Ну и дерьмо же этот скафандр! — пожаловался Антонов, когда я добрался до лунного дома и воткнул в гнездо разъем для прямого управления его электроникой. — Какой там час? От силы минут двадцать, а потом я уже ничего не гарантирую. На Земле вроде он казался получше. Что у тебя там, хозяев нет дома, ключ под ковриком?

— Ага, — буркнул я, убедившись, что люк разблокирован, и берясь за его ручку. Сам, как это было на «Союзе», люк приоткрываться почему-то не стал. Рывок — и я с удивлением смотрю на отломавшуюся ручку, а Антонов комментирует ситуацию словом, начинающимся с «п» и заканчивающимся «ц».

— Быстрее пускай в шлюзовую камеру воздух, пусть его давлением откроет!

— Да ну, запасы еще тратить. Мы русские или кто?

Я просунул кончик лезвия лопаты между внешним бортиком люка и корпусом шлюзовой камеры. Слегка повернул лопату, стараясь не попортить посадочное место люка. Потом повторил операцию, чуть переместив лопату, и на пятом подковыривании люк открылся.

— Ну вот, а ты хотел воздух тратить.

Я пролез в шлюзовую камеру и попытался включить там свет, но он не загорелся. Связываться с резервным я не стал, и, включив фонарь на шлеме, задраил люк. Подождал, пока давление в шлюзе сравняется с давлением жилом отсеке, и разблокировал люк, ведущий туда. Этот открылся нормально.

— Скорее снимай скафандр, — посоветовал Антонов, — а то как бы та лапша, что ты перед выходом вешал на уши штатовцам, не стала правдой. Я пока держу, но надолго меня не хватит. Устал.

Глава 33

Как в свое время совершено справедливо сказал Высоцкий, «мы успели». И снять скафандр, и одним прыжком преодолеть расстояние до санитарного отсека, и произвести там все необходимые действия. После чего я запустил полный тест оборудования станции и сдал вахту Антонову, который тут же понизил тактовую частоту процессора до двухсот пятидесяти килогерц и плюхнулся поверх разложенного на полу спального мешка.

— Лень было внутрь залезть? — буркнул я, засыпая.

— Зачем, тут же плюс двадцать шесть.

— Странно, а я почему-то мерзну.

— Это у тебя от нервов. В общем, оба спим часа полтора, на такой частоте тесты быстрее не пройдут. Надо, в конце концов, нормально отдохнуть, американцы подождут.

Поспать удалось только час двадцать минут, но этого хватило. Я встал, чувствуя себя уже почти человеком. Антонов тоже. Тесты показали, что все работает нормально, за исключением системы терморегуляции. Ее контроллер считал, что температура воздуха на станции двадцать два градуса, однако термометр в санитарном отсеке показывал двадцать шесть, а тот, что входил в комплект валяющегося у люка в шлюзовую камеру легкого скафандра — двадцать четыре.

— Недостаточная эффективность вентиляции, стоячие зоны, — резюмировал духовный брат. — Разбираться будешь?

— Пока разница не увеличится — нет. Меня и так все устраивает. Как говорится, не тронь дерьмо, вонять не будет. И что это у меня за синяки на руках?

— Последствия сильного напряжения мышц при низком давлении. В таком скафандре напрягаться вообще нельзя, а то быстро весь посинеешь.

— В нем, по-моему, вообще ничего нельзя. Ладно, поспали, пора заморить червячка перед выходом наружу. Надеюсь, в нормальном лунном скафандре ничего синеть не будет.

— Вот и я тоже думаю — мы пожелтеем или сразу позеленеем? — буркнул Антонов. — Ты это самое, не сачкуй, распаковывай здешний продуктовый контейнер, как я уже говорил, там должна быть икра. По часам Земли это у нас будет завтрак.

Мы подкрепились, потом напялили лунный скафандр, и вскоре на поверхности ночного светила состоялась историческая встреча, подкрепленная еще более историческим рукопожатием. Американцы засняли его на кинопленку ручной камерой, а мы — сразу двумя видеокамерами с записью на магнитную пленку, на флешку и с одновременной передачей в эфир. Лунный дом имел связь с Землей.

Потом Шмитт на селена-каре подбросил меня к месту посадки второго грузового модуля, откуда я уже на лунокате добрался до первого грузовика. Он действительно стоял криво, одна посадочная опора согнулась, а вторая вообще подломилась, и острый край излома пробил силовой кабель, что и было причиной быстрой потери питания. Но весь груз уцелел, и вскоре я прицепил к своему сегвею тележку с отбойным молотком, который был скорее перфоратором, и его батареями, а ручной инструмент мы с американцем свалили в его авто. Если все пойдет без неожиданностей, сюда теперь вообще ездить не придется. Все-таки далековато, с места прилунения первого грузовика лагерь за горизонтом. Правда, луноходы удалялись от лагеря и на большее расстояние, но я-то все же не луноход. Мне как-то не по себе, когда вокруг одна дикая Луна и больше почти ничего, кроме перекошенного грузового модуля и Шмитта с его селена-каром, которых при следующем визите уже не будет.

Обедали мы втроем, в нашем лунном доме. Вообще-то, конечно, нас тут было четверо, Антонов никуда не делся и лопал черную икру так, что аж за ушами пищало, но гости были не в курсе таких тонкостей.

Им, кстати, очень понравился бывший «Салют», а ныне лунный дом. В отличие от посадочного модуля, про который Гордон сказал, что лично он не понимает, как в этом вообще может поместиться человек, а уж тем более таких размеров, как я, да еще в скафандре.

— Не жили вы в бараке в двенадцатиметровой комнате на две семьи, — усмехнулся я, — потому и спрашиваете. Нормально в нем можно сидеть. Тесновато, конечно, и ноги совсем некуда девать, зато какой душевный подъем, когда наконец-то оттуда выберешься! Лунный дом кажется самым настоящим дворцом.

За время, что у нас с Антоновым гостили американцы, мы с ними утвердили план исследования кратера, чтобы не мешать друг другу. Они вообще-то уже начали, покопошились в куче камней, заваливших «Мальчика-два», признали ее бесперспективной и теперь бурили шурф метрах в пятнадцати от него. Именно бурили, их инструмент мог только вращаться, в отличие от моего перфоратора.

В общем, мы нарисовали, кто где когда возится, один экземпляр остался у нас, другой забрали американцы. Им оставалось работать чуть больше суток, поэтому они спешили. Нам с духовным братом спешить было некуда, разве что мне уже хотелось назад, домой, на Землю. А вот Антонову почему-то нет. Наверное, потому, что сейчас его там не ждала ни прекрасная шпионка, ни даже самая захудалая принцесса.

— А Марина в двадцать первом веке? — возмутился Антонов. — Просто я умею беззаветно жертвовать личным ради общественного, а ты в силу молодости еще не научился. Лучше подумай, почему амеры не хотят ворошить могилу «Мальчика», ведь тот образец, из-за которого нас сюда задвинули, был именно с нее.

— Возможны два варианта, — предположил я. — Либо они уже нашли настолько крупный кусок, что им больше просто не надо, и сейчас тупо тянут время, чтобы мы об этом не догадались. Либо они вообще ищут не гафний, а что-то иное, причем их металлоискатели позволяют проводить такую селекцию. В общем, посмотрим. Если они будут работать спустя рукава, то однозначно первый вариант, а если с огоньком и энтузиазмом, то или второй, или они прекрасные актеры. Ладно, напяливаем скафандр и идем работать, а то неудобно получается — буржуи вкалывают, а пролетариат околачивает груши.

Через пару часов я признал, что легкий универсальный скафандр не идет ни в какое сравнение с тяжелым лунным. Вес в семьдесят восемь килограммов (на Земле) здесь выродился всего в тринадцать, ну, а к инерции такой массы я приспособился быстро. И сейчас, проработав уже два с небольшим часа, чувствовал себя хоть и не идеально, но вполне терпимо. Антонову просто не было работы по поддержанию нашего общего здоровья, и он развлекал меня болтовней.

Металлоискатель показал наличие чего-то, слегка напоминающего гафний, на втором участке и в самом конце первой трехчасовой схемы.

— Фигня какая-то, — буркнул Антонов, — тут он если и есть, то даже в меньших количествах, чем в ИМЕТе.

— Да наплевать, может, хоть что-то найду. Основной поиск у нас будет на том склоне, с которого свалилась «двойка», и после отлета заокеанских коллег. Помечаем место и идем домой. Время сам знаешь что делать, а мы еще не жрали.

— Как результаты, если секрет? — поинтересовался Шмитт. — Ты, похоже, ищешь не платину? На твоем первом участке она вроде была.

— А что, она тут тоже есть? Не знал.

— Да, мы уже провели экспресс-анализ того, что набрали вчера.

— Нет, платина мне ни к чему, у нас в институте ее и так много. Но тебе если вдруг попадутся золото или алмазы, будь другом, позови!

— Хорошо, а больше тебя что, совсем ничего не интересует?

— Ну почему же, вот здесь, кажется, я нашел цирконий. Может, кому и пригодится. Сейчас по расписанию пора на отдых, а потом пробурю шурф, взорву там одну шашку и посмотрю, что будет выкинуто на поверхность. Вы тоже подходите, я ничего монополизировать не собираюсь.

Да, мой металлоискатель, хоть и весьма совершенный, цирконий от гафния отличить не мог, поэтому мои слова вполне могли быть и правдой. Но даже если и нет, то сколько его тут, того гафния? Тьфу и растереть, не больше.

Совместно с американцами мы отработали еще две вахты, во время которых они нашли несколько заинтересовавших их кусков, а мы с Антоновым — всего один, да и тот сомнительный. И вот, значит, настала пора расставаться.

— Прилетай сюда почаще! — заявил на финальных радиопереговорах Шмитт. — Я, например, надеюсь участвовать и в следующей экспедиции, а вместе и веселее, и безопаснее. И обязательно донесу до начальства, что лунный дом, заранее закинутый на место посадки — это очень удобно.

— Если от нас тут никого не будет, можешь жить в моем, — выдал я заранее согласованное с Брежневым предложение. — Как открывать люк, ты уже видел, а пульт внешнего управления я оставлю перед дверью. Только батареи для него на всякий случай захвати, а то эти могут и сесть.

— А кислород тут останется?

— Да, правда не очень много. Но запасы есть на втором грузовике, я их использовать не собираюсь. Вот поглотители углекислоты лучше захвати с собой, тут запасной всего один. Правда, и основной пока работает без нареканий.

— Ты что, серьезно? — наконец дошло до американца.

— Конечно, Брежнев скоро сам об этом напишет вашему Никсону. Так что еще наверняка встретимся, если не в космосе, так на Земле точно. Вы, главное, туда доберитесь нормально.

— И ты тоже, — подытожил Шмитт, — все, счастливо оставаться, конец связи, у нас пошел предстартовый отсчет.

Засняв отлет американцев и запустив передачу видео высокого качества на Землю, мы с Антоновым решили устроить себе аж шестичасовой отдых. Все равно если на месте обвала в кратер, от которого погибла «двойка», ничего не найдется ни внизу, ни сверху, то можно будет лететь домой несолоно хлебавши, это уже ясно. А если найдется, то на сбор образцов потребуются максимум четыре смены по три часа, так что запас по времени у нас есть, и надо попытаться восстановить силы.

— Значит, так, — заявил Антонов, — вводим разделение труда. У тебя, смотрю, уже аппетит пропал, так что сейчас ужинать буду я, у меня он вроде еще есть. Спим вместе.

— Последнее утверждение звучит несколько двусмысленно, — заметил я.

— Оно не звучит, я же с тобой не вслух разговариваю. В общем, приступаем. Что у нас тут — картофельное пюре с протертой тушенкой? Два тюбика я точно осилю.

Изучение места обвала с металлоискателем показало, что внизу почти ничего интересного нет. А вот наверху, там, где «четверка» смогла удержаться на склоне, сигнал был, но не совсем чистый.

— Кажется, между металлоискателем и гафнием еще какой-то металл, — предположил я.

— Согласен, — не стал спорить Антонов, — бури поглубже, и закладываем сразу две шашки. Кстати, надо не забыть заснять взрыв, причем с противоположного края кратера, тогда он будет на фоне Земли.

— Позер.

— Нет, я просто не забываю о советском народе, которому не помешают зрелища. Пошли, что ли, за перфоратором? До конца смены еще час двадцать, успеем провертеть не меньше половины.

Первый взрыв наломал камней с вкраплениями какого-то метала, но не гафния. Ничего, на Земле разберутся. Зато после второго бабаха мы быстро нашли то, что нужно.

— Он, — заявил Антонов, разглядывая булыжник размером примерно с кирпич. — Точно как в микроскопе, когда ты в ИМЕТе рассматривал то, что осталось от образца. И металлоискатель мое предположение подтверждает, так что, похоже, наша беспримерная одиссея подходит к успешному завершению.

— Не говори гоп, — вздохнул я, — нам же на эти вкрапления надо реактивами покапать, ты не забыл? И попытаться отколупнуть чешуйку, а потом пропустить через нее ток и оценить температуру по спектру.

— Я помню, но уверен, что все пробы подтвердят — это оно самое.

Духовный брат оказался прав. Я даже предположил, что температура раскаленного кусочка была ближе к пяти тысячам кельвинов, чем к четырем — мой немалый опыт работы со сверхмощными светодиодами позволял мне сделать такой вывод. Впрочем, анализ спектра его полностью подтвердил.

Я связался с Землей и передал очередной рапорт, в конце которого был такой пассаж:

«Самочувствие отличное, аппетит отменный, ем на треть больше запланированного, все хорошо, конец связи». Это означало, что найдено достаточное количество искомого сплава, две трети беру с собой для доставки на Землю, треть оставляю в инструментальном ящике лебедки на случай, если вдруг не долечу. Оттуда образец сможет достать и любой луноход с руками, даже «Пионер». Ну, и Земле пора уточнять время старта с Луны для обеспечения гарантированной встречи с болтающимся на лунной орбите «Союзом». И тщательно, даже очень тщательно, потому что у меня будет всего одна попытка.

Ответ пришел быстро:

«Рады за вас, продолжайте работу по программе».

И отдельно от Веры:

«Витенька, мы все тебя ждем, помни, что я тебе говорила перед полетом. Будет трудно, но ты сможешь. Я вчера снова была там, на Крупской, и еще раз повторяю — ты сможешь! Вера.»

— Ну, теперь можно не волноваться, с таким-то мощным предикторским обеспечением, — зевнул Антонов. — Может, успеем еще немного вздремнуть в человеческих условиях? А то в лунном «Союзе» ведь будет не сон, а просто какое-то издевательство над организмом.

Глава 34

— Булыжники, булыжники не забудь! — в который раз напомнил мне духовный брат. Я не ответил, было не до того. Расстояние до лунного «Союза» уменьшалось, но медленнее, чем это предполагалось по расчетам, и намного медленнее, чем хотелось мне.

Сближение корабля и посадочного модуля на лунной орбите шло далеко не идеально. Сначала «Союз» был пассивным, а модуль, подрабатывая двигателями, к нему потихоньку приближался. Слишком потихоньку, горючее кончилось, когда до корабля было пятьсот метров, и здесь уже пришлось поработать движкам «Союза».

Пожалуй, пора, подумал я, когда до корабля осталось метров пятьдесят.

В чем-то мне было значительно легче, чем ребятам, производившим стыковки на околоземной орбите. Они смотрели через иллюминаторы и оптику, а я стоял, наполовину высунувшись из люка, прямо как какой-нибудь танкист в поверженном Берлине.

Так, пора подавать команду на выпуск леера.

Она прошла, и около «Союза» появилось облачко пара. Затем из него выплыл небольшой шар, за которым тянулся шнур.

Шар был самонаводящейся газовой ракетой, а наводился он на сигнал маяка моего скафандра. Да, наведение работает, и, значит, действительно пора пристегивать к поясу сумку с образцами.

— Уф, наконец-то, — облегчено прокомментировал Антонов. — А то я все боялся, что ты их в конце концов забудешь.

Тем временем шар мягко ткнулся мне в грудь. Я прицепил леер к скафандру, отстегнул шар и чуть толкнул, отправляя в свободный полет. Потом, перебирая руками, двинулся по лееру в сторону «Союза». И по дороге оглянулся, бросив последний взгляд на удаляющийся посадочный модуль и сделав его последние снимки камерой на шлеме.

Модуль казался удивительно маленьким — сейчас он не имел даже шасси, которое осталось на Луне. Жилой отсек поверх легкой рамы, четыре небольших двигателя внизу и шесть шарообразным баков по периметру — вот все. И в этом скворечнике я спускался на Луну и даже как-то поднялся обратно на орбиту! Но больше я туда не полезу, и не уговаривайте.

Кое-как я добрался до корабля, засунул сумку с образцами в контейнер, протиснулся в открытый люк, устроился на сиденье и захлопнул крышку над головой. Включил питание электроники, убедился, что люк закрылся герметично, и открыл кран, запуская атмосферу в жилой отсек.

Минуты через три давление составило триста пятьдесят миллиметров ртутного столба, и я поднял стекло скафандра. Да, температура бодрящая, примерно минус пятнадцать, но в начале полета было хуже, и ничего, обошлось. Пора, пожалуй, пытаться связаться с Землей.

Наше с Антоновым положение было хоть и не совсем аховым, но ничего особо приятного в нем тоже не наблюдалось. Маневрируя для сближения с лунным модулем, «Союз» сжег топливо, которого тут и так было впритык, и теперь никакого запаса вообще не оставалось. То есть если и разгоняющий импульс для ухода с луной орбиты, и тормозящий для перехода на околоземную будут проведены идеально, горючего на них хватит. Однако ни о какой коррекции орбиты в пути тогда не может быть и речи. А если она вдруг понадобится, то на торможение горючего не останется. Правда, это будет еще не совсем кирдык, разработан резервный вариант, но — чисто теоретически. Как он пройдет на практике, никто предугадать не мог.

— Ничего, — проявил оптимизм Антонов, — сюда долетели без промежуточных коррекций, авось и обратно так же долетим.

Я, честно говоря, надежд духовного брата не разделял — и оказался прав. На обратном пути потребовалось аж две коррекции. И если после первой горючего еще теоретически, без всякого запаса и даже с небольшим минусом, но все же как-то могло хватить для торможения при переходе на околоземную орбиту, то вторая коррекция ставила на этом жирный крест. Правда, она прошла в пятидесяти пяти тысячах километрах от Земли.

— Можно попробовать смотаться в двадцать первый век, — предложил Антонов.

— Зачем?

— Тебе-то, может, и незачем, а у меня там лежит организм, и я за него волнуюсь.

— Ну да, какую секунду он там лежит — пятую или шестую? Думаешь, с ним за такое время могло что-нибудь случится?

— По идее не могло, но проверить все равно надо.

И тут случилось невероятное — Антонов исчез. Я с удивлением почувствовал, что никакой второй личности в моем сознании нет — совсем. И поддержанием организма в тонусе теперь надо заниматься мне, а это ой как не просто. Не потерять бы сознание от духоты, атмосфера в корабле к концу полета отвратная, резервный поглотитель тоже почти сдох, затекли обе ноги, голова кружится, тошнит, пульс частит… да за что же хвататься в первую очередь?

Но мой пессимизм даже не успел дойти до максимума, как Антонов вернулся. Странно так говорить о виртуальной личности, но он был отдохнувшим, отоспавшимся и отъевшимся до того, что аж лоснился. И я все, что с ним происходило, воспринимаю как сон! А резервную копию с него я сразу снять не догадался и теперь помню только два эпизода, да и то смутно. Первый — Антонов стоит у открытой двери холодильника и пьет из горла боржоми, при этом плотоядно косясь на залежи банок с лососем и черной икрой. И второй — он целуется со своей Мариной, а его шаловливые ручонки уже перебрались с талии дамы на пониже.

— Сколько тут у тебя прошло, целых пятнадцать секунд? — поинтересовался он. — А у меня почти двое суток. Э, да что тут с тобой такое? Так ведь и копыта недолго отбросить! Ну-ка, уйди на второй план, я постараюсь привести твое здоровье в идеал.

Минут за пятнадцать организм Скворцова был приведен в относительный порядок. Не в идеал, конечно, но теперь он хотя бы снова стал работоспособным.

— Все, вылезай из тени, начинай работать, а я, как раньше, буду тебя со второго плана поддерживать, — предложил Антонов. — А то у тебя тут уже Земля разоряется, волнуются люди.

Действительно, из динамика доносился напряженный голос Фроловского:

— Барсук, Барсук, ответьте!

Барсук — это был мой позывной в данном полете.

— Барсук, Барсук! Вить, да что там с тобой?

— Уже нормально, — сказал я. — Пришлось отвлечься на сеанс аутотренинга, без него был риск в самый ответственный момент потерять сознание. Сейчас все в порядке. Когда будет готов расчет для входа в атмосферу?

— Минут через сорок, данные уже введены.

— Ладно, тогда я слегка вздремну.

То, что сон будет в двадцать первом веке, я, естественно, не уточнял.

Как уже упоминалось, всякий раз при перемещении в будущее я ощущал, насколько Антонов менее здоров, чем Скворцов. Вот только сейчас все было наоборот. В общем-то ничуть не изменившееся здоровье Антонова теперь воспринималось прямо-таки светлым идеалом по сравнению с тем, как себя чувствовал Скворцов в лунном «Союзе».

— Ничего, сядешь на Землю, быстро придешь в норму, — утешил духовный брат.

— Как, и ты здесь? А почему у меня в прошлый раз ничего не получилось, я оставался в двадцатом веке?

— Да потому, что у нас, похоже, от всех этих космических подвигов слегка изменился алгоритм перехода. Раньше мы по умолчанию меняли время пребывания вместе, а теперь наоборот. Чтобы переместиться вдвоем, личность, что в данный момент в тени, тоже должна в этом участвовать. Я это учел, и поэтому сейчас здесь.

В общем, мы с Антоновым отъелись, отоспались, на его компе провели прикидочный расчет завершающего этапа полета, основываясь на имеющихся у нас данных. Просто для того, чтобы было с чем сравнивать ту программу, которую нам должна в двадцатом веке передать Земля.

Да, на торможение со второй космической скорости до первой горючего в «Союзе Л4» не хватит. Однако тормозить можно и об атмосферу. То есть еще раз слегка скорректировать орбиту так, чтобы «Союз» прошел через самые верхние слои атмосферы Земли, сбросил лишнюю скорость, а при выходе снова на включить движки для стабилизации на низкой околоземной орбите. И ждать там прилета обычного «Союза», на котором и мы с Антоновым, и образцы с гафнием будут доставлены на Землю.

В этом и состоял резервный вариант. Он в общем-то был неплох, имеющегося на борту горючего для него хватало даже с небольшим запасом, вот только никто не мог точно сказать, сколь сильно нагреется лунный корабль при пролете через верхние слои атмосферы. Даже расчеты давали приличный разброс, а на практике такого вообще не проверялось.

Когда мы вернулись, то, глянув на часы, убедились, что на борту лунного корабля за время нашего отсутствия прошло секунд восемнадцать-двадцать. С одной стороны, неплохо, когда Антонов только начинал шастать туда-сюда, у него на это уходило минут пятнадцать, а в самый первый раз и вообще сорок пять. С другой же — теперь у нас иногда получалось и за две-три секунды, так что сейчас переход туда-сюда получился сравнительно затянутым.

Кроме того, наше самочувствие сразу довольно резко ухудшилось.

— Да и наплевать, мы же не рекорды ставим, — отмахнулся Антонов. — Главное, что с телом тут ничего не случилось, но я, пожалуй, его все-таки слегка подлечу. А ты пока подумай о чем-нибудь возвышенном. Например, как нам тут не свариться в собственном соку, если вдруг корабль очень уж сильно разогреется. Может, заранее сюда перекинуть что-нибудь из двадцать первого века? В общем, шевели извилинами, а я начинаю шаманить.

— Можешь возвращаться, я самое главное вроде поправил, — где-то через полчаса сообщил мне Антонов, — а остальное и так сойдет. Придумал что-нибудь?

— Да. Нам в будущем надо купить сухого льда для глубокого охлаждения обычного, водяного. И несколько баллончиков с кислородом в аптеке. К моменту входа в атмосферу мы должны успеть переправить сюда пару брикетов переохлажденного льда и четыре баллончика — их, скорее всего, удастся транспортировать по два за один раз. Лед поможет от перегрева, а кислород — сам понимаешь, лишним не будет, хоть его и немного.

— Лед растает, и здесь будет баня, причем в невесомости.

— Аппаратура в герметичных корпусах, а нам с тобой все-таки лучше баня, чем духовка.

— Ладно, уговорил. Меняемся, вон, Земля уже начала передачу. Обрати внимание, нам дают довольно широкий коридор входа.

— Разберусь.

«Нырок», то есть вход в верхние слои атмосферы, произошел над Индийским океаном, на высоте восемьдесят пять километров.

Сначала исчезла уже успевшая надоесть невесомость, а потом начались перегрузки. Правда, не такие уж большие, порядка пяти «же». И чем дальше, тем жарче становилось в жилом отсеке. Если бы не лед, то не знаю, смог ли я бы это выдержать, не потеряв сознание. Скафандр, конечно, имел свою систему охлаждения, но она не очень-то помогала. А тут еще из-за стопроцентной влажности стекло шлема начало запотевать и снаружи, и изнутри. Снаружи я его кое-как ухитрялся протирать рукой, а изнутри оставалось надеяться только на систему внутренней вентиляции скафандра. В общем, что-то я видел — примерно как на автомобиле в дождь при неработающих щетках.

Как и ожидалось, направленная антенна перестала работать почти сразу, но обе широкополосные — основная и резервная — держались. Впрочем, связи с Землей все равно не было, она должна была появиться только после выхода из «нырка».

Он закончился быстрее, чем я успел потерпеть серьезный ущерб здоровью. То есть по сравнению с тем, который уже потерпел, этот был не очень серьезным. Главное, после выхода из атмосферы удалось двумя короткими включениями двигателей достичь указанных Землей параметров и выйти на околоземную орбиту.

— Она не самая оптимальная, но витков пятнадцать ты точно прокрутишься, — утешил Фроловский. — Кислорода тебе хватит?

— Разумеется, нет! У меня его максимум на шесть часов. Могу растянуть на восемь, потом еще часок поагонизирую, и все.

На самом деле, если очень постараться, мы с Антоновым теоретически могли успеть слегка восстановиться и махнуть в будущее. Там отдохнуть, взять кислорода еще часа на полтора экономного дыхания — и все. Второй прыжок в двадцать первый век был маловероятен.

— «Союз-14» уже на старте, — сообщила Земля. — Приблизится к вам на третьем, максимум на четвертом витке.

— Ясно, жду.

Да, мне теперь оставалось только ждать. Все возможности управления моей космической конурой были исчерпаны.

В конце третьего витка Антонов буркнул:

— Пора снова идти за кислородом, иначе ты тут у меня задохнешься.

— Сам вижу. Ты сможешь?

— Не знаю, но пробовать-то все равно надо.

У нас получилось, но с большим трудом. И если раньше в течение этого полета по прибытии в будущее Антонов чувствовал себя лучше Скворцова, то теперь было наоборот.

— Ты как хочешь, а мне надо полежать, пока не упал, — буркнул он и плюхнулся на диван.

— Все настолько плохо?

— Сам попробуй.

Я попробовал встать и чуть не упал. Ноги ватные, голова кружится, в глазах темнеет. Нет уж, действительно надо полежать, даже поход к холодильнику откладывается. Можно не дойти. То есть теперь не только там, в двадцатом веке, организм Скворцова дышит на ладан. Антоновский здесь тоже ничуть не лучше. Единственная разница — тут я могу отдыхать в человеческих условиях столько, сколько понадобится. По идее, должно помочь. И сейчас надо поспать, Антонов, вон, уже дрыхнет.

Впрочем, толком поспать нам с духовным братом не дали. Щелкнул замок ходой двери, и в квартиру, подобно небольшому, но довольно упитанному урагану, ворвалась Марина, у которой был свой ключ.

— Вить, что с тобой, — закудахтала она, — звоню, никто не отвечает, да на тебе вообще лица нет!

Так как Антонов еще толком не проснулся, отвечать пришлось мне.

— Ну… так, немного переутомился. Переоценил силы.

— Немного?! — возмутилась женщина. — Да ты когда в последний раз в зеркало смотрел?

Она вытащила из сумочки зеркальце и сунула его мне под нос. Ну рожа, краше в гроб кладут, подумал я.

— Скорую вызвать?

— Нет, лучше помоги поесть, а то мне трудно дойти до холодильника.

— Сейчас, ты лежи, лежи, не дергайся, я сама! Чего тебе принести?

— Будь добр, оставь нас одних, — подал голос наконец-то очнувшийся Антонов. — Это меня сейчас начнут с любовью кормить с ложечки, а вовсе не тебя.

Когда мы со слегка оклемавшимся Антоновым вернулись в двадцатый век, в наушниках скафандра звучало:

— Барсук, ответь Кедру! Барсук…

Гагарин, вылетев вытаскивать меня с орбиты, взял тот же позывной, что был у него в первом полете. Насколько я помнил, вместе с ним должен был лететь Леонов.

— Кедр, слышу хорошо. Ты где?

— В семи километрах, вижу тебя, скорость сближения восемнадцать метров в секунду. Дождешься или увеличить?

— Дождусь, — подтвердил я. Антонов тем временем пытался в уме поделить семьдесят тысяч на восемнадцать. Получалось так себе, соображал он еще довольно замедленно. После перехода ему опять поплохело.

— Не семьдесят тысяч, а семь, — поправил я его. — Это будет около четырехсот секунд, но надо учесть, что Юра в конце должен сбросить скорость. В общем, минут через пятнадцать нас отсюда вытащат, пора стравливать давление из кабины и открывать люк.

— Образцы, образцы не забудь! — в который раз за экспедицию напомнил Антонов. Правда, на сей раз довольно вяло.

Глава 35

Собственно говоря, именно с чего-то такого моя жизнь в двух временах и начиналась. Я лежал без сознания, отлично это осознавал и занимался лечением пострадавшего организма. Правда, имелись и отличия.

Во-первых, пациентов было два. Мне, Скворцову, теперь приходилось приводить в хотя бы в относительный порядок сразу и Антонова в двадцать первом веке, и Скворцова в двадцатом.

Во-вторых, их бессознательное состояние было в значительной мере искусственным — оказалось, что сразу по двоим так проще работать.

И, наконец, отличался состав бодрствующих около двух тел. В шестьдесят втором году у кровати Скворцова сидела пожилая медсестра, которой в общем-то всякие пациенты давно надоели, и она считала дни до выхода на пенсию. Теперь же у дивана, на котором валялся Антонов, дежурила Марина, и мне стоило немалых трудов убедить ее не вызывать скорую помощь. А тело Скворцова плавало в невесомости посреди бытового отсека «Союза», и Гагарин с Титовым по согласованию с Землей выполняли последнее по времени указание Скворцова — «меня не кантовать, пока сам не очнусь».

Ну вот, кажется, что-то получилось, подумал я. Во всяком случае, и Антонов, и Скворцов теперь смогут продолжить восстановление сил каждый сам по себе. И что это там бубнит?

Я прислушался и разобрал, что Леонов беспокоится — я, мол, уже четвертый виток болтаюсь тут без сознания, так, может, меня перетащить в спускаемый аппарат и зафиксировать в кресле? И садиться, а там пусть им медики занимаются, а то как бы не помер прямо тут.

— Держи карман шире, помрет он, — возражал Гагарин. — Я своими глазами видел, как он управляет своим организмом. Это мы сами виноваты, не уточнили, сколько времени он собирается так висеть, пока была возможность. В общем, пока не минули земные сутки, ничего не предпринимаем. А там запрашиваем указания у Земли.

— Не надо, — встрял в беседу я. — Помогите перебраться в спускаемый аппарат и сообщите на Землю, что мы готовы к посадке.

— Вот, — обрадовался Юрий, — ты уже в порядке?

— В относительном. Чтобы прийти в полный после такого полета, нужно не меньше двух недель. В хорошем санатории на берегу моря, с женой и дочерями. И с собакой, Джульке будет обидно, если его не возьмут.

— Но сейчас перегрузки-то при входе в атмосферу выдержишь?

— А куда ж я денусь? Придется.

Но еще до начала перегрузок нам пришлось маленько поволноваться. Сразу после отделения спускаемого аппарата в кабине раздалось шипение, и давление стало резко падать. Но мы были в скафандрах, так что немедленная смерть нам не грозила. Хотя, конечно, это были даже гораздо более легкие скафандры, чем тот, в котором я просидел сначала путь до Луны, а потом — оттуда на околоземную орбиту. Но, во всяком случае, десять минут жизни конструкторы гарантировали.

— Твою мать, опять клапан! — раздался в наушниках голос Гагарина. — Леша, закрывай его вручную.

Леонов ослабил ремни, привстал на сиденье и, отодрав панель на потолке над собой, перекинул рычажок клапана. Давление перестало падать, Леонов сел, и вовремя — мы вошли в верхние слои атмосферы, и навалилась перегрузка.

Посадка мне почти не запомнилась. Правда, восемь «же» все-таки доставили несколько неприятных мгновений, но осознание, что скоро сверху будет нормальное небо, а под ногами — настоящая Земля, мне сильно помогло.

Когда мы уже спускались на парашюте и до поверхности земли оставалось километра три, Леонов попытался открыть клапан, иначе внешнее давление не дало бы нам открыть люк, однако чертов клапан на его усилия не реагировал.

— Да ладно, — слабым голосом предложил я, — ну его нафиг. Сядем и чем-нибудь проковыряем дырку в обшивке, она тонкая.

— Ну вот еще, — возразил Леонов и, достав из-под сиденья молоток, несколько раз сильно ударил по рычагу клапана. В кабину с шипеньем начал врываться забортный воздух.

— Мы не американцы, без кувалды в космос не летаем, — уточнил Гагарин.

Спускаемый аппарат сел в степи между Волгоградом и Элистой, ближе к Элисте. Я на подгибающихся ногах выполз из него и прислушался к себе, опасаясь обнаружить какие-нибудь дурацкие устремления типа упасть на колени, поцеловать родную почву или сотворить еще что-нибудь этакое. Но, к счастью, ничего такого мне хотелось, даже воскликнуть «Слава КПСС». Я вяло подумал, что, будь у меня нормальный организм, я бы сейчас, не отходя от «Союза», нажрался бы в сопли для восстановления душевного комфорта. Но он скоро должен восстановиться и сам, так что обойдусь. В конце концов, для того, чтобы упасть и всласть поспать, лично мне никакой водки не нужно.

— Вертолет, — сказал Гагарин. — И вон еще один. Быстро нас нашли, хотя мы и промахнулись с посадкой километров на двести. Хочется надеяться, что фотографов там нет.

— Чем они тебе помешают?

— Мне — ничем, но ты на себя посмотри. Недельная щетина, черные круги под красными глазами, нос синий, и вообще вид до крайности не фотогеничный.

— Вот и хорошо, всякие актрисы и певицы приставать не будут. Пусть вас с Лешей целуют, вы оба и побритые, и без синяков.

С места посадки нас на вертолете доставили в Волгоград, куда через пару часов прилетел не только Келдыш, но и аж сам Шелепин.

— Поздравляю! — заявил он. — Впрочем, я в тебе и не сомневался. Мстислав Всеволодович в восторге, ты привез даже больше, чем он надеялся. Вот только…

Шелепин с сомнением поглядел на меня.

— Интересно, — хмыкнул он, — наверняка ведь в Волгограде есть театры. Хотя, пожалуй, гримеров лучше вызвать из Москвы, военным бортом.

— Под кого вы меня загримировать-то хотите?

— Под человека. В таком виде ни о какой торжественной встрече и выступлении по телевизору речи быть не может.

— Вот именно! — подтвердил я. — И самый эффективный способ — здоровый сон. Вот только я собрался вздремнуть на травке в тени спускаемого аппарата, как прилетели вертолеты. Едва успел задремать на борту — а мы уже в Волгограде. Только-только заселился в номер, а тут вы прилетаете. Если так будет продолжаться, мне никакой гример не поможет. Ответственно заявляю — для обретения должной человекообразности мне нужно поспать часов двенадцать! А лучше, конечно, четырнадцать. И чтоб никто не мешал. С женой я уже поговорил по телефону, а остальные пусть подождут.

— Да-да, конечно, — Шелепин даже слегка смутился. — Значит, завтра ты будешь готов к торжественной встрече в Москве? Отдыхай, я лично прослежу, чтобы тебя никто не беспокоил.

Оказалось, что я несколько переоценил свои силы — поспать у меня получилось только одиннадцать с половиной часов, больше я не смог. Однако Шелепину этого времени хватило, чтобы успеть за что-то влепить строгий выговор с занесение первому секретарю волгоградского горкома.

В Москву мы полетели на правительственном ТУ-114. До этого момента ни Антонов, но Скворцов на таком самолете не летали, однако обоим попадались о нем довольно-таки негативные отзывы. Так вот, ответственно заявляю — это все клевета. Врут, что это очень шумный самолет — в салоне можно было разговаривать, почти не повышая голоса. И про сильные вибрации тоже неправда. Он, конечно, действительно немного трясется, но с вертолетом никакого сравнения.

В полете выяснилось, что Гагарин хорошо знаком с экипажем, и мне было позволено немного посидеть на месте второго пилота — естественно, не вмешиваясь в управление, самолет шел на автопилоте. И я убедился, что летчикам в этом ТУ созданы прекрасные условия для работы. Гораздо лучше, чем были у меня в «Союзе — Л4» и уж тем более в лунном модуле.

Еще до прилета в Москву мы с Антоновым разобрались в изменениях, произошедших в нашей с ним связи после лунной экспедиции. Раньше каждый по умолчанию помнил все, что происходило с духовным братом, причем неважно, в каком времени, за исключением моментов, воспоминания о которых кто-то хотел скрыть от другого. А теперь стало наоборот. По умолчанию чужая жизнь запоминалась очень смутно. И для того, чтобы Антонов смог воспользоваться моей памятью, теперь приходилось специально прилагать усилия.

— Этак мы с тобой окончательно станем разными людьми, — вздохнул духовный брат. — Понимаем друг друга без слов уже не всегда. Пару раз, помнится, даже спорили. Если так пойдет дальше, скоро вообще подеремся. Ну или вдрызг разругаемся, как Глушко с Королевым.

— Ну так побыстрее женись на Марине, — посоветовал я.

— Я в принципе не против, но какая тут связь?

— Да очень простая. Ты тогда будешь ругаться с ней, а на меня у тебя просто не останется сил.

В Москву мы прилетели часов в двенадцать дня, а домой я попал только в девять вечера.

— Ну ты, Вить, у нас прямо как Кожедуб или Покрышкин! — заявил дядя Миша, имя в виду три золотых звездочки на пиджаке.

— Не совсем. Они трижды просто герои, а у меня одна звезда трудовая. Да и вообще, таких теперь много. Гагарин вон тоже трижды герой, а маршал Жуков и вообще четырежды. Это все прекрасно, но не очень актуально.

— Неужели ты голоден? — первой догадалась Вера. — А как же торжественный прием?

— Да как-то на нем нормально поесть не получилось, — пожал плечами я.

На самом деле, конечно, получилось, и еще как. Сидевший рядом со мной Леонов только завистливо вздыхал, глядя, как я одно за другим опустошаю блюда, не особо разбираясь, где тут первое, второе, где закуска, а где десерт.

— Вот это я понимаю, аппетит, — прокомментировал он. — Тебя что, на Луне вообще не кормили?

В ответ я просто кивнул, ибо рот был занят. Действительно, лунный рацион не потрясал ни разнообразием, ни количеством. Но главное — мы с Антоновым за время полета истратили столько сил, что организм похудел почти на десять килограммов, и сейчас он усиленно восполнял потери.

Поэтому к моменту приезда домой все, сожранное мной на торжественном приеме, уже давно усвоилось, и я был готов к новым подвигам на гастрономическом фронте. И они (слава тете Нине!) не замедлили последовать.

Кстати, на следующий день выяснилось, что телевизионщики (гады!) не только засняли на торжественном приеме, как я жру, но и выпустили это в эфир.

— Сам ратовал за ослабление цензуры, вот теперь сам и пожинай плоды, — заявил Антонов. — При Суслове бы такое ни за что не пропустили.

А тут еще состоялась видеоконференция с американцами, в конце которой Шмитт выдал:

— Виктор, ну что же ты нам там, на Луне, не сказал! Мы бы пришли в гости со своими продуктами. А то ведь даже неудобно — совсем тебя, оказывается, объели.

Но вообще, конечно, благополучное завершение четвертой лунной экспедиции стало самым настоящим звездным часом. Но не столько для меня и даже не для Гагарина с Леоновым, сколько для Глушко.

Еще перед полетом я додавил Брежнева на то, чтобы после моего возвращения Валентина Петровича рассекретили.

— Тогда Челомей начнет обижаться, — усмехнулся Леонид Ильич.

— Ну, он, во-первых, не столь тщеславен. А во-вторых, и его можно будет легализовать, но чуть погодя. Вот как сделает из своего «Алмаза» нормальную орбитальную станцию, так сразу.

И вот, значит, теперь Глушко купался в лучах заслуженной славы. Я, в свою очередь, во всех своих речах (а их пришлось произнести немало) не менее половины времени выделял на дифирамбы сверхнадежным двигателям, разработанным Глушко, благодаря которым и удалось успешно провести и завершить экспедицию. И это в значительно мере было правдой. В полете много чего работало не очень хорошо, а иногда и просто отказывало, но ни единого сбоя движков не было.

Естественно, Валентин Петрович получил третью звезду героя соцтруда. Академиком он был уже давно, но теперь его наградили какой-то академической медалью.

Наверное, не меньше недели после моего возвращения в Москву Глушко метался по всяким торжественным собраниям, постоянно светился по телевизору и даже выступил по радио в программе «Маяк». Принимали его, кстати, с восторгом, не хуже, чем Гагарина. Кажется, народ поверил, что после смерти Королева есть кому достойно продолжать его дело.

— Теперь и помереть не страшно, — признался Глушко Антонову. Он уже научился нас более или менее различать, и со мной — Скворцовым — если и общался, то без малейшего удовольствия. Он даже уточнил у духовного брата:

— Я правильно понимаю, что весь полет провели вы, а вовсе не этот юный карьерист?

— Разумеется, — степенно кивнул Антонов. — Правда, иногда, когда сильно уставал, я передавал управление ему. Но ненадолго и в такие моменты, когда он при всем желании не мог напортачить.

А я подумал, что вот хрен товарищу Глушко, а не смерть на пике славы. Не дам помереть, пока он не сделает свой РД-170. На тех двигателях, что есть сейчас, заброс нормального марсохода на Марс не получится.

Ну, а когда он сделает этот мощнейший движок, пусть, если хочет, помирает на здоровье, я ему ни слова против не скажу.

Глава 36

— Опять у тебя все не как у людей, — вздохнул Семичастный. — Вот чем тебе, например, профилакторий ЦК в Пицунде не нравится?

— Тем, что на самом деле он и до четырехзвездного египетского отеля не дотягивает. В двадцать первом веке, естественно. Зато природа сейчас изгажена куда меньше, чем тогда, и, значит, надо успеть воспользоваться моментом и пожить на ней.

— А о наших сотрудниках и сотрудницах ты подумал?

Услышав про сотрудниц, я на всякий случай специально для Антонова уточнил:

— У некоторых, не будем тыкать пальцем, в будущей Москве есть невеста.

— Да я что, я ничего, обойдусь, — вяло отбрехнулся духовный брат, а я продолжил беседу с председателем КГБ.

— Даже как-то странно такое слышать. Неужели твои офицеры настолько изнежились, что для них жизнь в палатке на берегу моря в августе есть мужественное преодоление трудностей и лишений? Ну пусть тогда у какой-нибудь местной бабки курятник снимают, что ли. — Да нетрудно им, но я тут раскатал губы под это дело параллельно с работой организовать людям отдых в приличном месте, а им, в отличие от тебя, проживание в таком пансионате показалось бы командировкой в рай. Ладно, и так, как ты предлагаешь, тоже сойдет. Только я бы советовал ехать не под Геленджик, а в Крым, в Новый свет. Фильм «Три плюс два» смотрел? Вот как раз туда, там достаточно изолированное место. И вам всем будет спокойней, и нам проще организовать охрану.

— Согласен, Новый Свет мне тоже нравится.

— Нормальный автомобиль взять все же не хочешь?

— Мой «Москвич» вполне нормальный. Никому из местных и в голову не придет, что на такой машине ездит член ЦК, депутат, член-корреспондент Академии Наук и вообще героический герой Скворцов. Борода вон, уже почти выросла, еще темные очки одену, и ни одна собака меня не узнает. Кстати, не знаешь, конкретно то место, где снималось «Три плюс два», сейчас свободно?

— Завтра буду знать. Хочешь остановиться именно там?

— Да. И, пожалуйста, нарисуй мне права на какую-нибудь вымышленную фамилию. А то ведь стоит только гаишникам один раз случайно тормознуть меня на трассе, и все, прощай, инкогнито. Мигом разболтают.

— Это можно. По поводу фамилии пожелания будут?

— Ну, например, я согласен временно стать Канцеленбогеном. Раппопорт тоже неплохо звучит.

— Морда у тебя не тянет на полноценного Раппопорта, — усмехнулся Семичастный. — Может, лучше не выделываться и побыть просто Астаховым? В общем, сделаем. И номера, наверное, лучше заменить на курские или харьковские. Дочерей обоих с собой возьмете?

— Пожалуй, ни одной, Вера считает, что маловаты они еще для таких путешествий. С ними ее родители посидят.

— Разумная женщина. Когда выезжаете?

— В воскресенье утром.

— Хорошо, тогда еще успеешь заехать к нам. В пятницу, например, тогда заодно и документы получишь.

— Заодно с чем?

— С торжественным вручением полковничьих погон.

— Как, прямо сразу из майоров?

— Да тебе же подполковника присвоили еще перед новым годом! Просто, наверное, никто не смог сказать, ты же был сильно занят. Подарки опять же получишь — два комплекта масок с ластами и подводное ружье. Все французское.

— А почему ружье только одно?

— Чтоб вы там под водой случайно друг друга не перестреляли.

Я, честно говоря, уже как-то отвык от отпусков. Последний полноценный у меня был давно, еще в шестьдесят шестом году. Правда, после полета на орбиту меня тоже попытались выпихнуть отдыхать, но я никуда не поехал, валялся на диване дома, а когда надоедало, гулял по лесу на другом берегу Пахры, и так пять дней подряд. Потом меня вызвали на работу.

Однако сейчас Брежнев, Шелепин и Косыгин хором заявили мне, чтобы я, как человек, на полные четыре недели отправился в какой-нибудь санаторий или пансионат. От этого удалось отбиться, а от самого отпуска я и не особо пытался. Мы с Верой решили вдвоем съездить на машине на юг, к морю.

Прядок движения напоминал тот, какой был в самой первой поездке, когда мы с будущей женой ездили к морю на мотоцикле. Только теперь на лидирующей «Яве» ехал сотрудник органов и по радио предупреждал нас о встречном транспорте при обгонах. А сзади, примерно в полукилометре, шла нарочито обшарпанная «Волга», в которой сидели еще четверо, но эти делали вид, что едут сами по себе и к нам никакого отношения не имеют.

Впрочем, одно довольно существенное отличие от всех прошлых поездок имелось — за рулем больше половины пути сидела Вера. В силу чего у меня было много времени смотреть по сторонам.

Почти в это же время — то есть на год позже, в семьдесят втором году — Антонов первый раз поехал на мотоцикле в Крым. И теперь у меня было с чем сравнивать.

Дороги остались теми же самыми, легковых машин стало немного больше, но существенно прибавилось мотоциклов, в основном «Яв». Я сначала не мог сообразить, как мое появление в этом мире могло привести к такому результату, но потом до меня дошло.

Здесь не было ввода советских войск в Чехословакию в шестьдесят восьмом году, да и сама «Пражская весна» пошла по совершенно другому сценарию. И, значит, «Явы» и запчасти к ним все это время исправно поставлялись в Союз, без имевшегося в мире Антонова почти полного перерыва с шестьдесят восьмого по семьдесят четвертый.

И, кажется, немного повысились цены. Антонов в первой поездке пару раз ухитрился пообедать в придорожных столовых за тридцать — тридцать пять копеек, а мы с Верой ниже полтинника на человека опуститься нигде не смогли, и не потому, что больше жрали.

Во время своей первой поездки Антонов в Новый Свет не заезжал. Из Белогорска он доехал до Красноселовки, а потом по горной грунтовке — до Приветного, и у моря повернул направо, в сторону Алушты. Мы же от Белогорска двинулись в Судак через Грушевку, то есть все время по асфальту. По той дороге я на машине, да еще и с женой, ехать не рискнул, хотя местные утверждали, что легковушка там вообще-то может и пройти. Если, конечно, не будет дождя, но они здесь в августе редкость.

Место, где снимали кино, оказалось не занятым, но не сказать что удобным. Наверное, для сьемок-то оно было в самый раз, но нам не очень понравилось — слишком близко и от дороги, и от поселка. В конце концов, если решили отдыхать дикарями, то надо соответствовать.

В общем, мы смогли доехать до южной границы бухты, почти под самую скалу, и там встали. Поставили палатку, я проверил рацию — без связи, естественно, меня никто отпускать не собирался. И, сняв с багажника на крыше свой заслуженный мопед, купленный в далеком шестьдесят третьем году, начал прикручивать к нему колеса. Потому как «Москвич» от асфальта до места стоянки добирался почти полчаса, хотя тут и полутора километров не было. А мопед проедет без особых затруднений. Надо же на чем-то ездить за водой, а потом, возможно, и за продуктами, хотя у нас и с собой было взято достаточно.

Кстати, когда мы на пятый день дикой жизни заехали в местный магазинчик, то обнаружили там, во-первых, очередь. Во-вторых, совершенно ненормальное изобилие — вплоть до того, что в продаже была и одесская, и даже краковская колбаса. Для скептиков уточню, что это совсем не те колбасы, что под такими же названиями продаются в двадцать первом веке. Даже на вид мало общего, не говоря уж про вкус и запах.

А в-третьих, выяснилось, что такое изобилие тут образовалось совсем недавно, и примерно половина очереди была вообще из Судака, куда уже дошли слухи о здешнем ассортименте. Вот, значит, народ и гадал, к чему бы это, в общих чертах склоняясь к мысли, что сюда скоро должна приехать какая-то достаточно крупная шишка. Как минимум областного, а то и республиканского масштаба. Вот только что она тут забыла, люди понять не могли и строили самые фантастические предположения, благо стояние в очереди к этому располагало. — Тоже мне, конспираторы, — шепнула Вера, имея в виду кагебешников. — Ну надо же было так сесть в лужу! Сюда скоро сбежится народ со всего южного побережья. Или колбаса кончится раньше?

— Может, это по партийной линии кто-то проявил неумеренную активность, — вступился я за Семичастного. — Зато мы можем купить краковской, ее и в Троицком не так часто увидишь.

— Много не купим, дают только по килограмму в одни руки.

— Ничего, нам и двух кило хватит.

— Тебе.

— Почему?

— Потому что именно тебе надо поправляться, а мне так вообще лучше слегка похудеть.

— Разве с колбасы толстеют?

— Не знаю, но на всякий случай воздержусь, — хмыкнула жена. — Жаловаться по радио будешь?

— Зачем? Не наше это дело. На то есть профессионалы.

Действительно, про средних лет пару, стоящую через шесть человек впереди нас, я точно знал, что они — сотрудники сами знаете чего. Наверняка тут были и еще, так что нам с Верой не следовало бежать впереди паровоза. Мы сюда приехали отдыхать, вот этим и займемся, и некоторое количество хорошей колбасы будет кстати, я так жене и сказал. Рыба мне как-то уже слегка надоела.

— Ничего, у нас есть еще почти пол-ящика тушенки, — утешила Вера.

Впрочем, уже в конце второй недели я слегка устал отдыхать, супруга тоже, а в конце третьей мы быстро собрались и поехали домой. При выезде из Нового Света нас уже ждала знакомая «Ява» — лидер, за которым мы будем ехать.

Почти всю дорогу Вера была непривычно молчалива, и только перед Климовском, где мы свернули с Симферопольского шоссе налево, к Троицкому, она сказала:

— Вить, ты только больше не летай никуда, особенно на Марс, ладно? Про Луну я была уверена, что ты оттуда вернешься, но вот про дальнейшие полеты у меня такой уверенности нет.

— Конечно! — даже слегка удивился я. — Нечего мне больше там делать, в этом космосе. Пора и о жизни на Земле подумать, а яблони на Марсе пусть пока сажают и окучивают роботы. Да и они туда полетят не очень скоро. Боюсь, попасть в окно восьмидесятого года мы не успеем, хорошо, если получится в конце восемьдесят второго.

Глава 37

Когда я вернулся из отпуска, в Москве из высокопоставленных знакомых был только Косыгин, остальные отдыхали кто где. И, значит, он мне позвонил, поздравил с возвращением к трудовой деятельности и пригласил на дачу в ближайшую же субботу.

— Давно вы тут не были, про вас уже Клавдия Андреевна спрашивала, — уточнил он. — Да и вообще, пора бы нам повидаться.

Ясно, подумал я. У его жены опять что-то заболело. Но она «десятая», ее лечить совсем не трудно. А сам Косыгин в моих целительских услугах не нуждается. Ну или ему так кажется. Он, когда чувствовал, что со здоровьем что-то не то, так и говорил.

— На байдарке покатаемся, — продолжал предсовмина.

Ого, а это уже интересно. Сам-то он заядлый байдарочник, но отлично знает, что я к этому виду активного отдыха совершенно равнодушен. И катались мы с ним только тогда, когда требовалось побеседовать с максимально возможной гарантией от прослушивания.

— Да, Алексей Николаевич, обязательно приеду, — подтвердил я. — После Луны, да и Крыма тоже подмосковная природа кажется особенно привлекательной.

Суббота двадцать восьмого августа выдалась довольно теплой, если, конечно, не сравнивать с Крымом. Поэтому я влез на заднее сиденье двухместной байдарки в одних плавках.

Мы отчалили от деревянной пристани и не торопясь погребли против течения, в сторону Усова и Звенигорода.

— Будь на вашем месте кто угодно другой, я бы посчитал, что в такой одежде спрятать звукозаписывающее устройство невозможно, — вздохнул Косыгин.

— Ну, если это вас успокоит, могу не только снять плавки, но и выкинуть их за борт, — предложил я. А сам подумал, что Косыгин так и не смог вырваться из плена когда-то усвоенных стереотипов. Ну принято так сейчас, что магнитофоны прячут в одежде. А вот мои часы его почему-то совершенно не беспокоят, а зря.

— Да что вы так волнуетесь, нашли о чем, — продолжал я. — Все записи хранятся в двадцать первом веке, у Антонова. Несанкционированный доступ отсюда к ним полностью исключен. И о чем вы таки хотели со мной побеседовать?

— О том, что в первой половине сентября планируется большое турне. Вы, Гагарин и Леонов поедете по союзным республикам. Первой в списке стоит Грузия.

— Не поеду.

— А если дослушать?

— Да, извините.

— Так вот, вы наверняка помните, что КГБ запрещено каким-либо образом разрабатывать лиц, принадлежащих к высшей партийной номенклатуре. Однако обеспечение безопасности наших героических космонавтов, и вас в том числе, входит в его непосредственные обязанности. Во исполнение чего перед вашим визитом в Грузию туда прибудет несколько оперативных групп от комитета и якобы неожиданно вскроет такой масштаб безобразий, что ни о каком визите туда не будет идти и речи. Во всяком случае, до завершения расследования.

— Ну то есть, как я понимаю, пока всех не посадят.

— Почти правильно. Сам Мжаванадзе останется на свободе, это условие Леонида Ильича. Хотя, конечно, всех постов он лишится. И в связи с этим я хотел бы попросить вас как-то повлиять на Антонова. Думаете, я не понял, зачем он на торжественном приеме полез ручкаться с Мжаванадзе? Это ведь он был, а не вы, правильно?

— Да, он.

— То, что вы с ним можете отрицательно воздействовать на людей дистанционно, я никому не говорил, но это вовсе не значит, что Антонов может спокойно морить Василия Павловича. Это в любом случае вызовет резкое неприятие у Брежнева, а такое развитие событий будет совершенно нежелательным. Леонид не дурак и сразу начнет подозревать, что к смерти его друга причастны вы.

— Не я.

— Хорошо, Антонов, Брежневу от этого будет не легче.

— Ладно, наступлю на горло собственной песне, и почти даром, — усмехнулся духовный брат. — Это обойдется им почти даром, всего в тридцать банок лосося и двадцать — черной икры. Кстати, куда она пропала из магазинов, реформаторы хреновы? Этак скоро дождемся, что и кильки в томате будет не купить.

— Простите, вы о чем-то задумались или беседуете с Антоновым? — спросил Косыгин.

— Ну да, а с кем же еще? Он говорит, что за тридцать банок лосося и двадцать — икры постарается сдержать свое стремление к справедливости.

— Это серьезно? — офигел предсовмина.

— Не знаю. По Антонову никогда не скажешь, серьезен он или нет. Но похоже, что сейчас он не шутит.

— Слушайте, куда ему грузовик пригнать с икрой и красной рыбой? На всякий случай, чтоб мало не показалось.

— Лучше вы скажите, куда за ними заехать моему тестю. У него жигуль-двойка.

— Ко мне на дачу. Какой у машины номер?

— 30–03 МОЕ.

— Это вы ему такой красивый сосватали?

— Нет, у него в ГАИ есть свои знакомства.

— Ладно, это не столь важно, пусть приезжает на эту дачу во вторник или в любой день после, груз ему подготовят. Так вот, из-за вышеописанных обстоятельств ваша поездка начнется с Прибалтики. Таллин, Рига, Вильнюс. Политбюро предстоит рассмотреть вопрос об объединении трех национальных компартий в одну Балтийскую.

— Вам не кажется странным сам термин «национальная компартия»? Это ведь примерно то же, что, скажем, не просыхающая партия трезвенников.

— Да, подобное понятие устарело, но рубить сплеча нельзя. Однако для правильного решения кадрового вопроса Политбюро в числе прочего необходимо знать, какими по вашей с Антоновым классификации окажутся все три первых секретаря — Кэбин, Восс и Снечкус. Да, я помню, что всякие девятые-десятые у вас появляются только при лечении, а обратному процессу могут быть подвергнуты все. Но вы сами говорили, что эффективность деструкции зависит от личного отношения к объекту, вот и уточните, как вы оба к ним ко всем относитесь.

Ну и дела, подумал я. Мне-то казалось, что придется преодолевать сильнейшее сопротивление триумвирата, а тут впору чуть ли не сдерживать Косыгина, который наверняка в полном согласии с Шелепиным хочет начать массовую чистку высших партийных рядов. Причем довольно жестко. Брежневу их, что ли, заложить? Нет, нельзя. Если в верхах начнется свара, я проиграю при любом ее исходе. Хотя, пожалуй, тут не все так просто. Брежнев не тот человек, чтобы устраивать свары, он просто сделает определенные выводы, а сразу бросаться что-то делать не станет. В общем, тут есть о чем подумать.

Уже через полторы недели выяснилось, что с Грузией сотрудники товарища Семичастного даже, пожалуй, слегка перестарались. Материала они нарыли столько, что туда было впору отправлять не космонавтов, а войска. Причем со всеми средствами усиления. А мы с Гагариным и Леоновым прокатились по маршруту Ленинград—Таллин—Рига—Вильнюс—Минск. Оттуда — в Москву, где я почти сразу по прилету попытался уточнить у Семичастного, жив ли еще Хрущев.

— Вроде жив, — пожал плечами Семичастный, — а он-то тебе чем помешал? Или это ты так, размяться перед серьезными делами?

— Чего-то тут вы без меня совсем все озверели, — вздохнул я. — Не трогал я Никиту! И Антонов про него вообще даже не вспоминал. Просто лысый в том мире помер одиннадцатого сентября, а сейчас уже тринадцатое, вот мне и интересно.

— Ну, может, мне еще не доложили, хотя вряд ли. Да и хрен с ним, в конце-то концов! Значит, завтра с утра приезжаешь на Старую площадь к Александру Николаевичу, там еще и Брежнев с Косыгиным будут, доложишь им. А мне можешь сейчас, в такие верхи меня пока не приглашают.

— Восс.

— Что Восс? — не понял председатель КГБ.

— Август Эдуардович Восс, первый секретарь ЦК компартии Латвии. «Девятый» как для меня, так и для Антонова, и вообще он нам обоим показался сравнительно приличным человеком. В отличие от двоих прочих, особенно Снечкуса, вот уж на кого глаза бы наши не глядели.

Итак, на следующее утро я доложил триумвирату свои выводы после турне по Прибалтике, Брежнев кивнул и поинтересовался:

— А с чего это, Витя, тебя вдруг Хрущев заинтересовал?

— Так ведь он еще в субботу должен был помереть, а сейчас уже вторник. Володя уточнил — не только жив, но и здоровехонек, сидит на даче, помидоры свои собирает да антисоветские мемуары на магнитофон надиктовывает, потому как писать до сих пор толком не научился. Точнее, на два магнитофона — один ему сын принес, один комитетский, пишет с прослушки. Вот я и думаю, какое из моих деяний так на него повлияло. Наверное, лунные экспедиции. Говорят, положительные эмоции удлиняют жизнь, вот он, получается, их и испытывал, глядя, как сначала мои роботы топчут Луну, а потом как я там убедительно подтверждаю высокое звание коммуниста.

— Вполне возможно, — кивнул Шелепин, — а вот как ты смотришь на то, чтобы ненадолго слетать в Бельгию?

— Если вместе с женой, то положительно.

— Вместе, вместе. Там, если ты не в курсе, в конце сентября собирается двадцать второй международный астронавтический конгресс. Очень представительный — будут не только экипажи одиннадцатого и шестнадцатого «Аполлонов», но и сам фон Браун. А от нас, кроме тебя — Глушко, Челомей и Гагарин с Леоновым.

— Валентин Петрович уже знает?

— Нет, мы считаем, что будет лучше, если ему об этом скажешь ты, причем представишь это как результат ваших с Антоновым немалых усилий.

— Опять буржуйским одеколоном мазаться, — вздохнул Антонов. — И на что только не приходится идти бедному пенсионеру ради прогресса космонавтики!

— Тебя, между прочим, там собираются принять в Международную академию астронавтики действительным членом, — уточнил Брежнев. — Не урони честь советского человека и коммуниста.

— Ну, что там за звание платить не будут, это ясно, — снова встрял Антонов. — Не как у нас, где даже членкору за просто так отстегивают двести пятьдесят рублей в месяц. Но если начнут требовать членские взносы, я им точно что-нибудь уроню. И, кстати, что там говорилось про фон Брауна?

— Да, действительно, — спохватился я. — Леонид Ильич, то, что фон Браун помрет в семьдесят седьмом, всего в шестьдесят пять лет, не есть хорошо. Надо бы заранее вмешаться.

— Думаешь, надо, — пожевал губы Брежнев.

— Обязательно.

— Ты же этим раскроешь свои способности.

— А то про них там кто-то не знает! Нет, это совершенно необходимо.

— Товарищи, как, разрешим Вите подлечить этого недобитого нациста?

— Ну, нацистом он был по молодости и очень давно, а сейчас наверняка перевоспитался. Хрущев, вон, в конце двадцатых вообще был троцкистом, и ничего. Так что я за, — подержал меня Шелепин. — Можно даже пригласить его в СССР, небось дело не обойдется одним сеансом.

— Могут не отпустить, — усомнился Леонид Ильич.

— Вряд ли, но если действительно не отпустят, то это будет просто огромный подарок для нашей пропаганды. Американцы не выпускают своего ведущего космического конструктора на лечение, а сами его обеспечить не могут! Но ведь выпустят, они не дураки.

Как и всякий советский человек, впервые отправляющийся за границу, я должен был пройти соответствующий инструктаж. Мне его проводил сам председатель КГБ Семичастный.

— Ну, про звериный оскал капитализма ты мне явно можешь рассказать куда больше, чем я тебе, — заявил Володя. — Однако некоторые аспекты все же не помешает уточнить. Например, на конгресс наверняка придет Нинель.

— Это не ко мне, это к Антонову, — усмехнулся я. — Подожди минутку, сейчас перекинусь.

— Не надо, — вздохнул духовный брат. — Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. К тому же в двадцать первом веке меня ждет Марина.

— Что? — охренел я. — С каких это пор тебя стали сдерживать подобные вещи?

— Ты не помнишь, но я ведь там двое суток лежал пластом после Луны, а она меня выхаживала. Нет, не буду я ей изменять, по крайней мере сейчас.

— Ну вот, а некоторые еще сомневались, что может дать Луна человечеству. Один только раз туда слетал, и полнейшая позитивная реморализация! Прямо точно по Стругацким. Хорошо, что я на Марс не собираюсь, а то ты бы оттуда вернулся вообще не человеком, а натуральным ангелом небесным без страха и упрека.

В Брюссель мы прилетели вечером двадцать восьмого сентября, меньше чем за сутки до начала конгресса. И народу в аэропорт набежало много — не как у нас, конечно, но все-таки. Не знаю, на кого именно — на Гагарина или на меня.

— На тебя, на тебя, — усмехнулся Юрий. — Я здесь уже был. Видишь девушек с цветами? Сейчас подбегут, вручат их и полезут целоваться, причем небось к тебе первому.

— Я им полезу, — пообещала Вера. — Кто-нибудь знает, тут средние телесные идут по административной статье или по уголовной?

При этих ее словах от группы наших сопровождающих отделился сотрудник в штатском, быстро подошел к девушкам и что-то им сказал. Они синхронно закивали.

— Вот так, — удовлетворенно заметила Вера, — могут ведь работать, когда захотят. Нам куда, в этот автобус?

— Нет, для нас вон тот длиннющий лимузин рядом. И видишь, за девицами, которые с цветами, стоит такой высокий, седой? Это сам фон Браун. Главный конструктор ракет «Сатурн», на которых американцы летали на Луну. Надо же, не поленился приехать в аэропорт, не терпится ему познакомиться с Челомеем и Глушко.

— И с тобой тоже.

— Да, наверное, и я его слегка интересую, но все-таки не так, как двое наших главных. Но это только поначалу.

У меня была довольно насыщенная программа, а Вера в сопровождении сотрудниц комитета вдоволь погуляла по Брюсселю, но ее хватило только на два дня. А потом жена затосковала.

— Уже надоело? — слегка удивился я вечером. В Брюсселе до сих пор ни разу не был не только Скворцов, но и Антонов тоже, и мне хотелось посмотреть город, но пока как-то не получалось.

— В том-то и дело, что нет! Но больно уж тут много магазинов. Это же приходится собирать всю волю в кулак, чтобы нигде ничего не купить. Ладно там колбаса или эти, как их, йогурты. Но какие я сапожки видела на Вевейде! И мотоцикл. А мне до сих пор стыдно вспоминать, как я в первый раз оказалась в «Березке». Хватала же все подряд, хотя мне нужно было только платье на свадьбу. Так оно все до сих пор лежит. Может, тебе все деньги отдать, тогда и соблазна не будет? У меня же на самом деле уже все есть.

— Ну, мне-то их точно будет некогда тратить. И что за мотоцикл тебе приглянулся?

— Хонда «Си Би семьсот пятьдесят».

— Да, у тебя губа не дура. Но где ты на нем будешь ездить, если купишь? По Калужскому шоссе и на «Яве» толком не разгонишься, а уж по Троицкому тем более. К тому же никакой запчасти к ему ты нигде у нас не найдешь, а я вряд ли буду ездить за границу так уж часто.

— Да понимаю я все! Но он очень красивый. Ты его видел?

— Да.

Вообще-то этот мотоцикл видел Антонов в девяносто втором году, когда был в Амстердаме. Он, помнится, даже собирался его купить, но владелец заломил несусветную цену.

— В общем, ладно, потерпи еще немного, до послезавтра, а там — домой. Джульке купи что-нибудь, тут, по-моему, должны быть специальные собачьи магазины. И сапоги себе, раз уж понравились, а то у нас, действительно, осенью грязи хватает, в туфлях не везде пройдешь.

— Это не те сапоги, в которых можно месить грязь, — вздохнула Вера. — Да, чуть не забыла. Тут детские коляски очень хорошие.

— Ты что, уже?

— Еще нет, но я где-то читала, что в нормальной семье должно быть трое детей, а у нас только двое. Кстати, я вчера и позавчера к тебе не приставала, ты был какой-то больно замотанный, а сегодня вроде ничего. Не возражаешь, если сразу после ужина я тебя коварно соблазню прямо на этом ковре?

— Так ведь у нас в номере аж целых три кровати.

— На кровати мы и дома сможем, а здесь должна же быть хоть какая-то экзотика. А то потом и вспомнить будет нечего.

Глава 38

Крайне мало проектов доживают до своей естественной кончины в том виде, в каком зародились. Как правило, они сначала расширяются до предела, а разваливаться начинают уже потом. И моя «Мечта» в этом смысле исключением не стала. Только-только я вернулся из Брюсселя, как Устинов озвучил мне идею о реорганизации «Мечты» в научно-производственное объединение. Я к ней, честно говоря, поначалу отнесся без особого энтузиазма.

— Бабакинское КБ вы мне все равно не отдадите, и ВНИИ-100 тоже, а остальные не больно-то и нужны.

— Это вы понимаете правильно, — усмехнулся Дмитрий Федорович, — вот только выводы делаете неправильные, причем противоречащие вашим же собственным утверждениям. Почему, если вам чего-то не хватает, это обязательно надо у кого-то отнять? Правильнее будет сделать это самому. Вот вам и предлагается составить проект расширения «Мечты» до НПО, причем по возможности без присоединения уже существующего и нормально работающего, а путем созидания.

— В принципе я согласен, но хотелось бы уточнить один момент. Если предприятие действительно работает нормально, то, конечно, его трогать не стоит. Но если оно гонит хрен знает что и вообще дышит на ладан, то, наверное, такое к «Мечте» присоединить все же можно?

— В принципе да, а что именно вы имеете в виду?

— Серпуховский мотоциклетный завод. Устинов впал в недоумение.

— Вы хотите делать межпланетные станции на базе инвалидки? Хм, довольно смелое решение.

— Что именно там будет делаться, я смогу сказать после личного знакомства с заводом, а пока могу только уточнить, чего там делаться точно не будет. Мотоколясок СМЗ-З в любой модификации. По степени неудобства размещения пилота и сложности управления это предназначенное для инвалидов убоище находится примерно на уровне лунного посадочного модуля, так что какой-то опыт у тамошнего коллектива уже имеется. Ну, а дальше посмотрим. Не космосом единым жив человек, хотя, конечно, и им тоже. И, кстати, про то, что надо создать с нуля, у меня тоже есть мысль. Нормальное механическое производство в Троицком, чтобы за каждой ерундой не ездить в Ленинград и Загорск. Вообще-то предложение Устинова было для меня несколько неожиданным, и я импровизировал на ходу — впрочем, довольно уверенно, ибо и сам давно думал о чем-то подобном. Ведь мои космические полеты — это все разовые акции. Да, сейчас они обеспечили мне такой авторитет и известность, что я, образно говоря, могу открывать двери во властные структуры среднего уровня ногой, однако так будет не всегда. Уже лет через пять Скворцов в глазах большинства станет человеком, который когда-то давно куда-то там летал, а через десять уже не все вспомнят, куда именно. Но ведь именно через восемь — десять лет от меня потребуется максимальная возможность влиять на политику советского руководства! И, значит, надо заранее подумать о поддержании имиджа. Причем уже не героя, а вышедшего из самых низов борца за повышение уровня жизни народа. И, раз уж в верхах решили расширить «Мечту» до НПО, заниматься она будет не только космосом. В идеале каждая нормальная советская семья должна иметь что-то с шильдиком «Мечта» и радоваться, как оно хорошо сделано, особенно по сравнению со всем остальным. А что хочет иметь каждая семья из предметов роскоши? Телевизор, магнитофон и какое-то средство передвижения. Мотоцикл, например, а те, кто позажиточнее — и автомобиль. Хорошо, что мода на ковры уже потихоньку сходит, а то ведь я себе даже смутно не представляю процесс художественного вышивания. Кстати, до появления первых, пусть и донельзя убогих восьмибитных персоналок осталось совсем немного, так что и они пусть будут «Мечтами». Ну, а периодически напоминать забывчивым, что «Мечта» — это Скворцов, и они, как Ленин и партия, близнецы-братья, будут Ефремов, Стругацкие, Казанцев, Мартынов, Снегов и прочие, на установление доверительных контактов с которыми я не жалел и не жалею сил. Будь у меня хоть малая толика литературного дарования, ей-богу, сам бы написал что-нибудь этакое, волнующее и захватывающее, но, к сожалению, подобным не отмечены ни я, ни Антонов. И, значит, нам остается только паразитировать на тех, кто отмечен. Разумеется, обеспечить потребности всего Союза одно НПО, пусть оно и «Мечта», не сможет. Максимум, что у него получится — это разработка новых образцов и выпуск опытных партий, а потом продукцию для массового производства придется куда-то предавать. И тут сразу встает две проблемы. Первая наверняка имеет простое решение, и выглядит она так. Как сделать, чтобы при передаче чего-нибудь на серийный завод надпись «Мечта» с него не исчезла? И вторая, гораздо более сложная, в условиях социализма почти нерешаемая. Как сделать, чтобы серийный завод принял к производству нечто совершенно новое, и выпускал его потом не из-под палки и на от…сь, а со всем положенным энтузиазмом? Самое интересное, что обе задачи имеют решение, выражаемое одним и тем же словом. Это слово — валюта. Желательно — первой категории. То есть «Мечта» должна иметь право самостоятельно зарабатывать валюту, это раз. И оставлять себе примерно половину, это два. И, наконец, тратить эту оставшуюся половину по своему усмотрению, в том числе и на материальное поощрение коллективов серийных заводов. Да там тогда с проходных моментально исчезнут щиты с обширными перечнями «Требуются», а в отделы кадров будут стоять длинные и приплясывающие от нетерпения очереди из желающих побыстрее трудоустроиться в такое замечательное место. Да, но протолкнуть через триумвират подобное решение будет ой как не просто, одним цитированием Ленина и Дэн Сяопина тут не обойдешься. И, значит, мои намерения поначалу надо будет слегка замаскировать. Ну, например, мы будем продавать лицензии, но много ли с них накапает? А если торговать готовой продукцией, то получится еще меньше, и эта мысль должна успокоить Брежнева, Шелепина и Косыгина. Мол, ладно, хрен с ним, чем бы дитя не тешилось. И вряд ли они вовремя вспомнят, что в состав любого социалистического предприятия входит и какое-то медицинское образование. Даже в «Мечте», которая пока еще никакое не НПО, есть кабинет с сидящими там фельдшером и медсестрой. Ну, а научно-производственному объединению положена своя медсанчасть, это как минимум, а то и вовсе полноценная клиника.

— Ой, блин, — вздохнул Антонов. — Ты, значит, предлагаешь мне на старости лет окончательно оскотиниться и начать брать с людей офигенные деньги за лечение? Один-то ты с потоком не справишься.

— Окстись, духовный брат, — урезонил я его. — Не с людей, а с банкиров и прочих эффективных менеджеров. Людей же, типа фон Брауна, мы будем лечить бесплатно, имея в виду, что они сами найдут, как потом выразить свою благодарность. Кстати, как будешь в двадцать первом веке, попробуй узнать, чем болел Соитиро Хонда. Я помню, что он дотянул до начала девяностых, но возраст-то у него и сейчас не юный, так что, возможно, нам найдется что поправить в его драгоценном здоровье. За ним не заржавеет, точно тебе говорю. Про детище СМ3, воспетую в «Операции Ы» инвалидку, я знаю не понаслышке. Антонову как-то довелось проехаться на этом чуде, и впечатления остались прямо-таки незабываемые. Хоть это вроде и машина с ручным управлением, двух рук там явно мало. Четырех, пожалуй, тоже не хватит, вот если еще заиметь хвост, тогда, наверное, станет терпимо. А ведь Антонов к тому моменту был достаточно опытным водителем, чем вряд ли могут похвастаться сегодняшние инвалиды. Наверное, если такая машина одна на деревню, то ездить на ней можно, да и то есть риск кого-нибудь задавить, но даже в теперешней Москве уже очень опасно, несмотря на убогие скоростные и динамические характеристики. Нет, туда прямо напрашивается автоматическая трансмиссия. Поначалу сойдет и самая примитивная, на двух барабанных центробежных сцеплениях. Антонов как-то чинил мопед с такой коробкой и неплохо ее себе представляет, да и материалы по ней в двадцать первом веке будет найти нетрудно. Ну, а со временем, когда наша химическая промышленность сможет освоить выпуск подходящих ремней, вместо этого двухступенчатого убожества можно будет поставить нормальный вариатор. В общем, у инвалидной машины должно быть не больше трех органов управления — руль, газ и тормоз. А лет через пять-десять, наверное, прогресс дойдет и до одного — джойстика. Однако такая машина годится лишь для тех инвалидов, которые хоть и на протезах, но как-то ходят. Если же они прикованы к креслу, то увы. То есть нужен еще одноместный вариант с плоским полом до самого зада, по которому инвалид прямо в кресле сможет вкатиться за руль. Кроме того, само кресло в идеале должно иметь электропривод. Это придется разрабатывать уже с нуля, сейчас ничего подобного не выпускается, но задача вроде вполне решаемая. Двигатель, правда, понадобится с горизонтальным расположением цилиндра, как у большинства скутеров из двадцать первого века. И вот когда СМ3 начнет выпускать подобную технику, инвалиды и их родные поймут, что власть наконец-то разула глаза в отношении их трудностей. А кто не поймет сам и сразу, чуть погодя прочитает про это в журнале «За рулем». Ну, а потом дойдет очередь и до нормальных, с руками и ногами, граждан СССР. Потом — это потому, что их много. Гораздо больше, чем инвалидов. Вот только следует учитывать, что возможности страны с двухсотмиллионным населением, то есть СССР, по обеспечению себя всем необходимым исчерпаны, причем как раз сейчас. Они были в двадцатых годах, когда номенклатура выпускаемых товаров измерялась тысячами и даже десятками тысяч наименований. Более или менее сохранились до конца сороковых, когда счет пошел на сотни тысяч, но механизм планирования перестал справляться с обсчетом такого количества наименований. Сейчас же счет выпускаемых позиций идет на миллионы. Никто уже не пытается планировать такие количества в натуральных показателях, Госплан оперирует валом, что не есть хорошо, но главное — дальше развиваться некуда. Когда потребуется выпускать десятки миллионов позиций, это просто некому будет делать. Вывод — экономика СССР или (а скорее и) его народ недосчитаются чего-нибудь необходимого, и чем дальше, тем этого недостающего будет больше. В двадцать первом веке ни одна страна мира, даже полуторамиллиардный Китай, не производит сама все необходимое. И, значит. Советскому Союзу следует сворачивать на магистральный путь развития уже сейчас. Правда, тут во весь рост встает проблема, которую скоро гениально озвучит Высоцкий:

— Где деньги, Зин?! Ибо с валютой у СССР полный швах, даже наших дипломатов в ООН заставляют сдавать до восьмидесяти процентов жалованья. Кстати, с этим надо обязательно разобраться. Как так получилось, что Российская Федерация закупает за рубежом больше половины потребляемого ширпотреба и почти треть продовольствия, и ей вполне хватает денег? Ну или почти хватает. А экономически более мощный Советский Союз себе этого позволить не может. Неужели нам нечего продавать? Нефти вполне достаточно, одно Самотлорское месторождение чего стоит. Правда, нет труб для ее транспортировки, но их можно купить в счет будущих поставок той же нефти, как это совсем скоро сделают с газом. И оружия у нас на складах длительного хранения чертова прорва, а ведь оно в той же Африке, да и не только в ней, пользуется постоянным спросом. Те же танки и бэтээры устаревших моделей лучше сейчас продать всяким обезьяниям, чем в конце восьмидесятых резать их на металлолом. Но именно продать, а не подарить под сладкие обещания идти по социалистическому пути развития, ибо обязательно кинут, гады. Откуда они могут знать, что такое социализм, если это не только я, но даже Ефремов толком себе не представляет? И, наконец, если предприятиям выделять часть валютной выручки от экспорта их товаров — не как «Мечте», конечно, а немного, процента три, максимум пять — они наизнанку вывернутся, но увеличат продажи. Лишь бы только директора всю валюту не зажали на личные нужды, они ведь могут. В общем, Володе Семичастному скучно не будет. И вообще надо намекнуть Брежневу, что число посадочных мест лучше увеличить заранее. Лишними они точно не будут. И, под занавес, еще один важный вопрос. Как сделать, чтобы все успехи на выбранном пути становились заслугой Скворцова, пусть и работающего под мудрым руководством товарищей Брежнева, Косыгина и Шелепина, а в провалах заранее был виноват кто-то еще? Кстати, пока непонятно, кто именно, Обама ведь широкой публике совершенно неизвестен. Короче, нужен хороший, упитанный и убедительный козел отпущения. И где его взять? Так ведь он должен быть не обязательно один, дошло до меня. Например, для Грузии есть просто замечательный козел, Мжаванадзе. Да, сажать его нельзя, но я ведь не обещал Брежневу, что не стану обвинять его во всех грехах и вообще смешивать с дерьмом. В общем, если грузин не может пойти и купить себе «Волгу», виноват в этом будет Мжаванадзе, а когда сможет — это будет заслуга товарища Скворцова. В Прибалтике скоро снимут Кэбина и Снечкуса, а там, глядишь, и до Рашидова очередь дойдет. В общем, с козлами особых трудностей не будет. Только бы мне не напортачить…

— Нам, — уточнил Антонов. — До сих пор вроде неплохо получалось, авось и дальше так же пойдет.

— Кто-то, по-моему, говорил, что это не его страна, и он тут что-то оптимизировать не может. Не напомнишь, кто именно?

— Ну так молодой был, глупый, и вообще, от ошибок никто не застрахован. Главное, их вовремя осознать, и все будет в порядке. Будем считать, что я осознал.

Эпилог

Десять лет для собаки — это уже далеко не молодость. Еще не совсем глубокая старость, но до нее уже недалеко, и наш Джулька исключением из этого правила не был. Ну да, он заметно пострел, обрюзг, почти перестал прыгать и бегать, а иногда даже ходил с заметным трудом.

— Вить, ты его немного полечить не можешь? — спросила меня Вера сразу после возвращения из Брюсселя. Надо сказать, что собаки в смысле восприимчивости к экстрасенсорному воздействию делились примерно так же, как люди. Джулька оказался «никаким» для Антонова и «седьмым» для Скворцова, то есть возможности для поправки его здоровья было немного. А переводить его в «десятые» методом предварительного убиения мы с Антоновым не рисковали — у нас просто не было достаточной практики в исцелении собак. Хотя, конечно, если он начнет помирать…

— Не начнет, — усмехнулся Антонов. — Совсем ты с этими мировыми проблемами зашился, уже не видишь, что происходит прямо у тебя перед глазами. Ничего, вечером я тебе уточню, куда следует смотреть и на что обратить внимание. По-моему, это не менее важно, чем твои наполеоновские планы по оптимизации СССР.

— Да что же такое ты мне хочешь показать?!

— Во-первых, не показать, а всего лишь, повторяю, обратить твое драгоценное внимание. Или, выражаясь в более доступной форме, ткнуть носом. А во-вторых, потерпи, осталось совсем немного. Часа три, от силы три с половиной.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14 

Глава 15 

Глава 16

Глава 17   

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg