«Ленинград-34»

Ленинград-34 (fb2) - Ленинград-34 [СИ] (Чаганов - 1) 1027K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Кротов

Сергей Кротов Ленинград-34

Глава 1

Санкт-Петербург, Большой проспект,

р. Карповка. 1-е ноября 2024 г., 19:40.

"Семь сорок наступило, часами все отбило… Фух… Нет, все же повезло, что разыскал старую VR маску под свой мобильник. Как хорошо: часы — всегда перед глазами, руки — свободны, да и в этой кромешной тьме только благодаря камерам мобильника, захватывающим ближний ик-диапазон, можно ориентироваться. Здесь вокруг, год назад, шли наиболее сильные бои, пожары, потому и большинство квартир в окрестных домах пустуют, а там, где люди все-таки живут, в темное время они применяют светомаскировку, опасаясь грабежей хиви. Фух…".

"Да, сколько там этого моста — метров двадцать? А все отдышаться не могу. Бег никогда не был моим коньком, тем более сейчас — в шестьдесят пять. Ладно, мост позади, теперь — потихоньку вперед поближе к стенам домов — небо патрулируют квадрокоптеры с мощными камерами. Можно, конечно, попытаться добраться до цели по чердакам, но там — другие сложности. Попробую проскочить оставшиеся метров двести по тротуару. Фух…"

"Мое дело — техническая поддержка штаба и боевых групп, но сейчас мы попали в безвыходное положение. За последнее время провалились три пятерки и командир, оценив серьезность ситуации, попросил меня — того, кому он мог доверять на все сто (еще бы, с первого класса дружим) — проведать нашего наиболее ценного агента, точнее агентессу, живущую в "доме с башнями". К тому же, в случае задержания во время комендатского часа, старика, в отличие от более молодого нарушителя, могут и отпустить, особенно если удасться подмазать патруль. А сейчас самое время притушить эмоции парой глотков… бутылка самогона согласно булькнула. Фух…"

"Так — первый маячок на месте — пластмассовая бутылка из под кока-колы торчит за водосточной трубой. Теперь наддать, уже показался выступающий балкон 77-го дома, так… огибаю лестницу, ведущую вниз в подвал (без маски бы точно уже пикировал в яму, потому что кто-то аккуратно снес ограждение) и включаю "синий зуб", случайно цепляя пальцем провод наушника, штеккер которого выскакивает из разъема мобильника. Блин, только не сейчас"…

Громкий телефонный звонок раздался в полной тишине как набат, пиктограмма телефонной трубки перед глазами перекрыла картину ночной пустынной улицы. Моя реакция была сродни реакции таракана при включении света на кухне — метнулся в сводчатый проход-щель во внутренний дворик нужного "дома с башнями", по дороге срывая маску, отсоединяя от нее телефон, подсоединяю наушники. Вспыхнувший свет сзади с улицы добавил адреналина в крови, скорости и суетливости движениям. В конце прохода валюсь за угол и понимаю — силы кончились, теперь все… я — пассивный участник событий, зритель. На улице с ревом тормозит, судя по звуку, БТР и прямо перед моим взором на противоположной от меня стене внутреннего дворика появляется четкий контур прохода (видимо повернули прожектор) и две фигуры с автоматами в нем.

"А вот и кино началось"… Машинально делаю большой глоток из бутылки.

Неуклюже страхуя друг друга (сразу видно — хиви), две тени медленно приближаются ко мне, двигаясь по проходу, одновременно уменьшаясь в размерах (законы оптики).

"Засек таки, видно, меня дрон-гад…"

— Эй, хлопцы, вертайтесь взад — веселый звонкий молодой голос легко перекричал двигатель БТРа — старшой грит, билдин не тот.

Двое наперегонки, увеличиваясь в размерах (когнитивный диссонанс, однако), рванули к ларцу, который уже стартовал. Занавес.

— Алло, вы еще на линии? — раздался у меня в правом ухе мужской голос с каким-то металлическим отзвуком.

" Какой, к черту, линии? Мобильная связь отключена уже год как, вот и экран телефона подтверждает — в наличии только "синий зуб", нет сети. Но если это так, то звонящий сейчас должен быть не далее как метрах в десяти от меня!"

Рука потянулась к бутылке… к пустой бутылке!

"Это я что пол-литровую бутылку самогона оприходовал? Дела…"

— Слушаю. Кто вы такой? — и я неожиданно икнул.

— Зовите меня Антиквар, — зачастил мой собеседник. — предлагаю вам, товарищ Трубин, зайти в помещение, тут направо в паре метров должен быть черный вход в театр.

Я с удивлением посмотрел на закопченый пролом в стене даже отдаленно ничем не напоминавший дверь, но спорить не стал и шагнул внутрь.

" Откуда он меня знает? Мой мобильник — вовсе не телефон, это — компьютер, трекер, диктофон, прибор ночного видения с ик подсветкой, но никак не телефон. То есть в нем нет контактов, смс и входящих/ исходящих звонков. Внешне, конечно, трудно отличить — выглядит как обычный смартфон на андроиде, правда с несколькими моими програмно-аппаратными примочками, главной из которых была карта памяти, которая служила хранилищем шифрованного лог-файла. В этот файл записывалась информация с камеры, с микрофона, с датчиков положения, ускорения и тд. Копировались все загрузки, удаления, причем со всех интерфейсов. На это работали четыре кора из восьми. Таким образом, писать отчет о проделанной работе ни к чему, все мои злоключения находятся в одном файле. Здорово все-таки Антиквар хакнул мой девайс — за пару минут подсоединился ко мне через "синий зуб", подгрузил воцап — подобную апликацию, что-то еще, что дает ему информацию о моем положении. А ведь он меня сейчас не видит — мой телефон уже в кармане, вот он и прокололся с дверью — у него перед глазами лишь три д карта".

Голос моего собеседника заскрежетал дальше.

— Итак, Сергей Юрьевич, не буду ходить вокруг да около, я не имею никакого отношения к нынешним властям, я — антиквар и предлагаю вам сделку: вы — перемещаете один очень для меня ценный предмет, тут не подалеку, с одного места в другое (ничего криминального, просто поработаете немного лопатой); я — сообщаю вам о предателях в вашей коммунистической подпольной организации. Как вам это? — нетерпеливое молчание повисло в эфире…

"Он еще спрашивает, да за то, чтобы получить этого гада, я готов до конца моих дней оставаться на земляных работах"…

— Что ж звучит заманчиво, господин Антиквар, но что мешает вам самому переместить свой предмет? И еще, как я могу проверить вашу информацию? — я невольно стал подражать манере выражаться своего собеседника.

— Я физически нахожусь далеко отсюда, перепрятать же предмет надо уже сейчас. Относительно второго вопроса, попробую убедить вас собщив некоторые детали. Решать все равно вам, хотя боюсь что стопроцентной гарантии ни вам, ни мне получить не удастся. — Ответ прилетел как шарик от пинг-понга.

— СиЗу работает в пределах десяти метров, между прочим, и, кстати, откуда вы знаете мое имя? — попытался я перехватить инициативу, попутно отыскивая место, куда бы поудобнее присесть.

— Вы, Трубин, сейчас идете на встречу с Ольгой Крамер, которая живет в этом доме на третьем этаже. В ее подъезде на втором этаже недавно поселился одинокий дед по кличке Чубайс, который является добровольным помощником, так что, будьте осторожны. Одну из ваших пятерок сдал Марат, он — наркоман и посещает опиумокурильню на Васильевском острове. Его завербовал хозяин — Вэй, который служит в полиции. О главном кроте — после вашей работы. Если согласны, то надевайте маску и я вам нарисую место и что надо делать — я обессиленно опускаюсь на кучу строительного мусора, прямо где стоял.

" Туше… Оля — племянница командира — маленькая худенькая живая как ртуть. А может теперь уже не маленькая и не худенькая? То-то он мялся: ты ее видел — она тебя знает. Двадцать пять лет назад, будучи семнадцати лет отроду, она мне проходу не давала — звонила, приходила, извинялась, краснея и бледнея попеременно. Сам не раз сгорал от стыда от подначек друзей и доброжелателей, это еще не считая домашних разборок с подругой. А затем Оля пропала, видно, пристроил ее куда-то дядя — бывший чекист. А может и не бывший, друг у меня — тот партизан еще. Да и насчет Марата все тоже может быть правдой. Показывали мне его один раз скрытно в баре (не представляя, просто его подвели к месту у стойки, где я сидел) как кандидата в мои помощники (он имел какой — то технический бэкграунд), но я отказался по какой-то причине, хотя ориентировался в основном я на свое шестое чувство. А ведь и правда — у него тогда были суженные зрачки, хотя в помещении был полумрак, и синяки под глазами".

И ведь никогда я не был импульсивным человеком — работа у меня кропотливая неспешная: и вот опять.

— Хорошо, банкуй — я решительно прикрепил телефон к маске, перед глазами мгновенно появилась карта окрестностей, вдруг она как-то вышла из фокуса, а вместо нее замигали маленькие синие прямоугольники. Хотел поправить маску, но с удивлением обнаружил, что не могу пошевелиться, а затем наступила темнота.

Санкт-Петербург, Площадь Льва Толстого,

Дом с башнями. 2-е ноября 2024 г., 19:40.

"Как я не люблю вот такие пробуждения. Это когда просыпаешься, голова нестерпимо болит, во рту сухость, а ты не помнишь что было вчера: где был, с кем пил или с кем был, где пил. Затем бродить по квартире и искать вещественные знаки своего вчерашнего поведения. Такое случалось со мной частенько после смерти сына в эти подлые годы, еще до войны".

"Почти полная темнота, головная боль, жажда, амнезия. Вдобавок к этому болят все мышцы как после копания картошки, мозоли на руках. Поясница… И еще — я сижу… на какой-то куче?… битого?… кирпича? Погуляли".

"Начали появляться мысли. Телефон! На месте… что странно. Полностью заряжен, что еще страньше. И главное — второе ноября 19:40… А поезд не приехал… Стала появляться память: мост через Карповку, сутки назад, первый маячок, а дальше-все, точнее — ничего. Как корова языком слизнула. Лог — файл! Так, прослушать микрофон с семи сорока. На аудио, видео, геолокацию и тд ушел час. А теперь надо снова внимательно прослушать разговор".

— Эй, хлопцы, вертайтесь взад…

— Не то, вот тут дальше интересно — быстро промотал вперед на несколько минут.

— …банкуй.

— Имя? Год? — лязгнул голос Антиквара.

— Алекс. 2114-й. — ответил голос, похожий на мой собственный.

— Есть, мы это сделали. Осталось два часа до переключения "окна". Прежде всего сдвинься на пару метров влево, здесь что-то мешает приему.

— Может разломать эту стеночку под сценой?

— Нет, не надо… еще чуть-чуть. Так, хорошо, как ты себя чувствуешь?

— Да ничего вроде, но кажется он пьян.

— Дареному коню в зубы не смотрят. — "Это я — конь?" — Мы почти месяц никого не смогли поймать и такая удача в последний день. Ладно стой тихо, начну тебя тюнинговать.

" Дальше пошел технический диалог, с которым еще придется разбираться, параллельно анализируя программный код, загруженный через синий зуб, а теперь пришла пора выводов, черт, мой зад уже снял прижизненную маску с кучи мусора".

" Итак, выводы: некто, предположительно из будущего (2114-й год), через СиЗу подключился к моему мобильнику, к его камере; затем по фотографии (очень быстро, буквально за минуту) идентифицировал и получил досье на меня и моих соратников (без квантового компьютера здесь, похоже, не обошлось, который хорош в быстром поиске в больших базах данных); закинул наживку и грамотно подсек меня, получил доступ к моим глазам, используя VR маску и телефон; захватил мое сознание (скорее просто подгрузив свое); действительно что-то покопал в паре кварталов отсюда (трэккер покажет точное место); вернул мое тело и сознание обратно, подкорректировав память; и последнее — подчистил все свои следы, где смог. Судя по всему моя следящая система для мобильников не нашла своего отражения в истории, так как этот некто о ней просто не знал. Пожалуй, это — наиболее правдоподобное и непротиворечивое объяснение всех имеющихся фактов, остальные: как-то провокация "гестапо" с целью вербовки или просто галюцинации, разбивались о факт мазолей на руках и наличия программ и аудио-визуальной информации. Звучит это все как репортаж из психушки, однако".

"Ну и что делать? Подстраховаться надо все же… Пароль светить никак нельзя, а без него Оля не откроет дверь… Какая дверь? Там же Ваучер (примем пока слова Антиквара за правду)… Значит, на втором маячке через СиЗу надо сообщить Оле нечто такое, что известно только нам двоим. Есть такое! Как-то давно мы с подругой решили познакомить моего сына с Олей и пригласили ее на спектакль в этом театре, а я пришел один (сын категорически отказался, подруга тоже, устроив скандал), через час после начала спектакля в перерыве перед вторым актом, мы встретились тогда в фойе у рояля. Я, помнится, рассказывал ей, что раньше здесь был кинотеатр Арс и на этом рояле ("Стайнвэй и сыновья") таперы играли разные мелодии, озвучивая немые фильмы. Оля тогда спросила: Стайнвэя вижу, а где сыновья"?

" Я в кино, Стайнвэй." — месседж ушел.

" Первая запятая означала — нужна помощь, вторая — опасность. Все — теперь ждать. Двор виден хорошо, только бы не заснуть. Минут через сорок меня все-таки сморило, потому что когда я очнулся перед мной склонилась Оля… Совсем не изменилась".

— Сережа, — я почувствовал соленый привкус на своих губах.

Санкт-Петербург, Площадь Льва Толстого,

Дом с башнями. 7-е ноября 2024 г., 18:45.

"Чем отличаются эти люди от нас, не могу понять, вроде бы ничем, но какая разница в результатах. Они создали мощную промышленность, передовую науку, непобедимую армию в отсталой, по сути неграмотной, аграрной стране, победили в великой войне с европейским союзом во главе с Гитлером, а мы дважды, в 1991-м и в 2022-м предали свою родину".

"Не все, конечно, предали… Оля задействовала новую связь, которую я принес и вчера получила сообщение, что подозрение о Марате подтвердилось. Боевая пятерка командира захватила обоих, Марата и Вэя прямо в заведении последнего и, обманув его довольно серьезную охрану, вынесла их в соседние развалины, где экстренно выпотрошила. Результатом чего явилась почти полная эвакуация городской агентуры и захват предателя — помощника начальника штаба. По идее я тоже должен был быть эвакуирован, так как был уже в разработке у гестапо, но Оля убедила командира переключить меня на поиск и установление связи с людьми по ту сторону "окна". Для этого я попросил некоторое оборудование, которое уже вчера было оставлено в пустующей квартире соседнего дома".

"Вот уже второй день сижу в помещении под сценой у "окна". Обживаюсь. Тут рядом электрощит, ввод электросети в дом, сейчас пытаюсь отладить сеть (через электрическую проводку) с олиной квартирой, на беспроводное соединение я не решился из соображений безопасности — легко засечь. Здесь будет камера на небольшой гироскопической платформе, смотрящая в "окно". "Окно" — круглый (диаметром около метра) висящий в воздухе экран, даже не экран, а просто плоское изображение, выделяющееся на фоне окружающей тьмы мягкой подсветкой изнутри. Яркость его очень мала, так что сначала, на следующий день после моего приключения, подсвечивая себе дорогу мобильником, я просто прошел сквозь этот экран ничего не заметив. Только посадив себе шишку на макушке и изрядно намучившись натыкаясь на всякую рухлядь, (не люблю тесных помещений), догадался надеть VR — маску и прямо перед собой увидел зрительный зал, ряды сидений и людей, смотрящих на, точнее сквозь, меня. От неожиданности я замер, пораженный открывшейся картиной: на белых лицах гуляют темные тени, вдруг как по команде люди как один цепенеют от страха (сжатые губы, сморщенные лбы, сузившиеся глаза), а через несколько мгновений страх сменяется бурной радостью, некоторые даже вскакивают с мест. Увидели меня? Вроде, нет. Темнота, стоят серые фигуры с бледными лицами. И тишина… То есть ни звука. Жуткое зрелище…".

"Как выяснилось сегодня, звуковые волны через "окно" не проходят. Кроме световых и СиЗу точно проходят средние волны — удалось поймать передачу радиостанции имени Коминтерна, из которой выяснилось, что сегодня 7 ноября 1934 года — день Октябрьской революции (да вот так, без великой и социалистической, а иногда и попросту говорят — Октябрьский переворот). Довольно просто разъяснилась и загадочное поведение зрителей: направив простейший лазерный дальномер на звуковую колонку и применив цифровой фильтр, получил довольно сносное качество звука".

— Тихо, граждане, Чапай думать будет! — знаменитая петькина фраза из фильма "Чапаев" всколыхнула детские воспоминания: психическая атака капелевцев — отчаяние Анки — кончились патроны — и апофеоз: кавалерийская атака Чапаева на лихом коне.

"Подумать не вредно и мне, однако. Итак, имеется "окно", через которое в обе стороны проходит, по крайней мере, видимый свет. Причем обитатели по каждую сторону "окна" разделены не в пространстве, а во времени — на 90 лет. Кроме того, сеанс связи между иновременцами длится один месяц. То есть, следуя этой логике, вскоре советские граждане из города Ленинграда будут общаться с жителями Санкт-Петербурга из 1844 года. Если, конечно, сумеют что-то разглядеть в этом бледном пятне. "Окно" это напоминает "кротовую нору" или "червоточину", как их описывали ученые, расказывающие о возможности путешествий во времени. Впрочем тут, наверное, все-таки не путешествий, а передачи информации. Забавно, что как только появилась техническая возможность такой передачи, у окна первыми появились мошенники. Ну что ж, как-то так я себе будущее (глядя на настоящее) и представлял"…

"Кстати о будущем, пора отправляться домой, в смысле — в гости, в смысле — на олину квартиру. Путь не такой уж и близкий: сначала назад на пару домов, затем по лестнице пустующего подъезда наверх на чердак, общий с "домом с башнями", через него в олин подъезд. Эх, где мои семнадцать лет? Второй раз за последнее время вспоминаю эту песню. Первый раз — в первый день (как сильно все изменилось, вот уже дни отсчитываю от встречи с Олей) после душа окинул себя взглядом в зеркале: дряблые мышцы, шершавая кожа, морщинистое лицо, неразгибающиеся полностью суставы, поредевшая шевелюра. Бойфрэнд, блин. И решил не форсировать событий. Стремительный ритм последних дней совсем не оставлял времени на романтику, но иногда во время наших бесед, Оля не могла скрыть некоторого удивления, глядя на меня. Нет, не типа: ну что же ты Иглесиас, а скорее — что опять все сама?"

Санкт-Петербург, Площадь Льва Толстого,

Дом с башнями. 15-е ноября 2024 г., 8:45.

"М-м-м… Все болит после вчерашнего, точнее Вчерашнего! Неделю бился над программным кодом (запускал с дебаггером, шел пошагово), чтобы понять как это работает и вчера, наконец, понял. Помогла Оля с ее медицинским образованием. Программа — загрузчик, которую подгрузил Антиквар в мой мобильник, формировала пакеты информации, по структуре чем то похожие на интернетовские, а именно, в каждом пакете имелось три иерархических уровня, со своим заголовком и окончанием. Заголовок содержал адрес и некий код, который, видимо, отражал тип передаваемой информации (я сумел выделить коды визуальной, звуковой и командной информации), а окончания содержали контрольную сумму, ограничивая уровень внутри пакета и сам пакет. Каждый двоичный пакет имеет свое место — квадрат в матрице 256 на 256, итого 64К пакетов передаются параллельно. Каждый бит — импульс синего света — 1, нет света — 0, передается за одну миллисекунду. Скорость неплохая — 64 мегабита в секунду. Ну скажем, за вычетом заголовков и окончаний 50 мбит/с полезной информации. Меня грузили, согласно лог-файлу, десять минут. Таким образом, закачали лишь три гигабита информации. Что ж, весьма экономно. Скорее всего, информация была дополнительно сжата. Поразил маленький объем визуальных пакетов — так сократить их можно только если строить изображение не из пикселей, а из более крупных объектов.

Чтобы открыть этот доступ к мозгу требуется секретный ключ с невообразимым количеством бит, который я получил безвозмездно, то есть даром (не считать же синяки на заднице от острых кирпичей). Как красиво и гениально просто! Нейроны служат и линиями связи (аксоны, дендриты), и памятью (тело нейрона) и своеобразными раутерами, направляющими пакеты по адресам в их заголовках.

С загрузкой пока понятно, а как прочитать память? Человек построен по такой схеме, что он является потребителем информации — зрительной, слуховой, тактильной. Здесь у него широкополосная связь направленная извне вовнутрь, а наоборот, изнутри наружу, линий связи почти нет, не считая речи. Бутылочное горлышко, однако. Но как то иновременники ведь решили эту проблему?

Оля предложила считывать электрические потенциалы с аксонов эфферентных нейронов, то есть тех, что передают возбуждение (электрический сигнал) от двигательного отдела мозга к мышцам. Ну не с аксонов как таковых, а с кожи рядом с синапсами этих аксонов. Тут меня осенило — можно использовать мою игровую (каюсь, геймер) перчатку, содержащую матрицу контактов 16 на 16, с мини контроллером, микро-коннектором для скопа и СиЗу. Когда я вижу перед собой цель, то весь мир для меня сужается до тропинки, по которой я бегу: мой хабар — перчатка, плата осциллографа — поиск и запуск программы осциллографа — подключение перчатки — мысленный приказ на сокращение мышцам руки и… Подстраиваю аттеньюаторы, напряженно вглядываюсь в экран, вроде что-то есть — несколько милливольт. Включаю цифровой фильтр, убираю шумы, определенно — есть реакция.

Если это заработает, то считать свою память можно будет суток за пять. Кстати, разбираясь с программным кодом, нашел, что информация хранится в теле нейрона (скорее всего в его ДНК, в четверичном коде) в виде связных списков. Каждая запись имеет кроме собственно информации, адрес предыдущей и последующей записи. Поначалу это вызвало некоторое недоумение: связный список, конечно, позволяет экономно расходовать память, удобно для копирования, вставки и удаления записей, связные записи физически могут находиться в разных местах, но ведь и доступ к ней возможен только последовательный, как в накопителе на магнитной ленте. Затем при дальнейшем размышлении подумал, что человеческая память больше похожа на CAM (контекстно адресуемую память), чем на RAM (с произвольным доступом) как в компьютере. Ведь пытаясь что-то вспомнить (формируя запрос) мы формируем контекст (образ, событие), а не метку времени, по которой содержится информация. То есть доступ к памяти возможен не только последовательно, перебирая события во времени (это долгий путь), но и мгновенно, когда образ сразу выводит на нужное место в памяти.

"Ну ладно, а теперь — контрольная закупка. Пинг через сеть! Формирую пакет: адрес одного из нейронов, управляющего большим пальцем правой руки (нашел в программе иновременцев, которая формировала сигналы обратной связи, типа — блок информации успешно записан), код информации неважен, скажем — тактильная, и оплаченный груз: "Трубин был тут". То есть пакет, который я сформировал, визуализируется мобильником, должен попасть через глаза в зрительный от дел мозга, затем в нейрон большого пальца, который будет возбуждаться в соответствии с… Так, надеваю маску, запускаю загрузчик пакетов и чувствую неприятное покалывание в большом пальце правой руки. Срываю маску дрожащей левой рукой, на экране застыла последовательность импульсов. Читаю код по буквам: "Т", "р", "у"…. А-а-а! Нобелевскую премию — в студию"!

"Перчатку долой, подхватываю Олю на руки, целую. Вдруг вижу огонь, разгарающийся в ее глазах: мол, сам напал — сам и защищайся. Причем тут защита — только нападение".

Санкт-Петербург, Каменноостровский проспект.

25-е ноября 2024 г., 20:45.

"Медленно движемся по проспекту в сторону дома. Оля — впереди (у нее пропуск-вездеход сотрудницы мэрии), я — за ней по подворотням и дворам. Сегодня проверяли закладку иновременцев на территории Петропавловской крепости. Пришлось немного покопать, малая пехотная лопатка увесисто напоминает о себе при каждом шаге. Нашли место довольно легко, поплутав немного в конце, из-за того что мобильник решили не брать с собой изначально. Клад оказался знатным — все сплошь фламандцы. Понятно — грабь награбленное. А перепрятывали наверное потому, что кто-то вскоре должен был случайно наткнуться на закладку".

"Вчера чуть поспорили на эту тему. Оле кажется, что любое изменение сейчас в нашем мире приведет к катастрофе весь мир. Я же утверждал, что ничего подобного с ним не случится. Впрочем, сошлись на том, что жалеть ни о том будущем, ни о нашем мире (если нам удасться откорректировать наше прошлое) ни мы, ни абсолютное большинство людей не станут".

"Мы реализуем этот план уже десятый день с того момента как я получил первый пинг. Подгрузил себе в память несколько научных книг (те что оказались в олиной библиотеке) по истории, технике, химии и физике, затем уже скачал образ всей своей памяти на компьютер. Оля также скоро закончит скачивание своей. Существует, впрочем, один вопрос, ответ на который мы не смогли найти. То, что мы задумали — по сложности не идет ни в какое сравнение с тем, что пытались сделать наши иновременцы. Поэтому и времени на эту работу нам потребуется намного больше. Мы даже не знаем сколько его надо: неделю, месяц, год или больше? Захват тела, это — преступление, как захват заложника, какими бы благородными целями это не оправдывалось. Пока сошлись на том, что операция по захвату сознания будет длиться лишь неделю, без возможности её продления, то есть возврат сознания "заложнику" произойдет автоматически, вне зависимости от наших желаний".

"Тут мои мысли переключились на дополнительную юстировку оптической и гироскопической систем. Контролируя время от времени маячившую впереди в метрах двадцати олину фигурку, я завернул во внутренний дворик и быстрым шагом постарался сократить расстояние, одновременно скрываясь от света фонаря на перекрестке с Пушкарской, как вдруг с улицы раздалось рычание двигателя".

— Стоять! — послышалось с улицы.

Я быстро, как мог, завернул в ближайший проход на улицу и осторожно выглянул из-за угла. В трех метрах от меня, заехав одним колесом на тротуар, стоял БТР, а чуть впереди, давешние "двое из ларца", оттеснив Олю к стене дома. Третий, сидя на броне, с интересом наблюдал за происходящим, держа, впрочем автомат наготове.

— Пропуск! — глумливо заорал "одинаковый с лица". Я незаметно переместился в тень кормы БТРа. Оля суетливо полезла за пропуском во внутренний карман пальто, довольно правдоподобно изображая испуг. С ее подготовкой избавиться от этих двух клоунов не составило бы труда, но мешал третий. На этот случай у нас имелась домашняя заготовка.

— Погодь, я сам — грубая рука легла на ее грудь.

"Чёрт, у неё сейчас картины под пальто"…

Удар саперной лопатки по броне прозвучал как выстрел. Двое из ларца отреагировали вполне адекватно, бросившись на землю и отползая под днище БТРа, Оля неслышно юркнула в ближайшим пролом в стене, третий — обернулся на звук и выронил автомат. Я, не скрываясь, побежал через дорогу, стараясь отвлечь внимание на себя. Механик — водитель дал по газам и почти сразу по тормозам, даже не заметив двух смачных хлопков под колесами. Я почти уже добежал до цели, когда, повернувшись, увидел движение пушки БТРа в мою сторону, вспышку и почувствовал страшный удар в спину.

Глава 2

Ленинград, кинотеатр Арс,

1 декабря, 1934 г., 14:30.

"Несколько тусклых лампочек, зажёгшихся в видавшей виды люстре под высоким лепным потолком кинотеатра Арс (его бы я не спутал ни с каким другим), отделили для меня свет от тьмы и смерть от жизни. Хм, я мыслю цитатами, значит — существую".

— Леха, вставай, скорей — коренастый рыжеволосый парень лет двадцати и высокая худощавая девушка с большими зелеными глазами на миловидном лице, обрамленном длинными русыми волосами, схватили меня за руки и потащили по широкому проходу между первым рядом сидений и сценой к большой двустворчатой двери во внутренний дворик. Мы со всего маху врубились в толпу, сгустившуюся у выхода, и гуськом выплыли наружу.

"Знакомые до боли места, однако. Так… вижу — хорошо, даже лучше, чем отлично (скорее всего, сказалась оптимизация рецепторов, заложенная в коде иновременцев). Слышу — наверное тоже не хуже, не проверишь же в этом гуле. Вплываем под арку. А, вот включилось и обоняние, тут, пожалуй, лучше бы притупить его: запахи махорки и семечек главенствовали (самые нетерпеливые уже закуривали). Уверенно детектировался деготь от сапог и, неожиданно, — легкий аромат "Красной Москвы". Это, видимо, от моей соседки справа, продолжавшей держать меня за рукав. Под ногами зачавкал мокрый снег, почти уже стемнело (часа два пополудни?). Операцию мы с Олей планировали на 27-е ноября, подгружаемый образ моего сознания датирован 25-м, хотя надо бы, все-таки, выяснить дату и время поточнее".

Толпа вынесла нас на площадь Льва Толстого и быстро поредела. Ввиду почти полного отсутствия какого — либо транспорта, люди сразу двинулись во всех возможных направлениях.

— Ой, мальчики, так есть хочется, пошли на выборгскую фабрику-кухню — сказала моя спутница, заправляя выбившийся из под платка локон и почему-то с опаской взглянув на рыжеволосого.

— Мальчики? Какие мы тебе мальчики? Мы — без пяти минут инженеры! Совсем, Любка, в городе от рук отбилась. Ну погоди, я не посмотрю, что ты — сестра… — даже притопнул поношенным ботинком мой, как выяснилось, коллега.

— Ты… ты, Васька, — Люба аж задохнулась от возмущения (руки согнуты в локтях и прижаты к груди, локон вновь выбился из-под платка) — эти свои замашки брось, я, между прочим тоже скоро стану инженером.

— А что, и правда — самое время подкрепиться — решил я вмешаться в семейную сцену. Острое чувство голода, вдруг возникшее у меня, вызвало мгновенное головокружение.

— Ну ты, Алексей, даешь — два зеленых, как у сестры, глаза удивленно уставились на меня, — у нас через час смена начинается, да и мы ж вчера карточки в коммуну сдали.

" Так, блин, побольше молчи — за местного сойдешь".

— Ой, мальчики, а это правда, что скоро карточки отменят?

Помощь пришла вовремя, но на всякий случай делаю выражение лица — "никаких комментариев". Василий мельком взглянул на меня, не заметил никаких моих попыток вступить в разговор, приосанился (добрал солидности) и, проигнорировав "мальчиков", сообщил:

— Дело решённое, (даже его старый флотский бушлат, казалось, расправил морщины) сам слышал, что с нового года — добавил он приглушив голос.

— Хорошо бы, а может пойдем на "Люблю ли тебя?", через пять минут начало — Любе явно не хотелось расставаться (с братом?).

— Через час смена… Тридцать восьмой!.. Трамвай!.. Побежали!.. — вдруг заполошно закричал Василий и не оглядываясь припустил за медленно проезжавшим мимо нас двухвагонным трамваем.

Чмокаю Любу в щечку (разочарование на ее лице быстро сменяется изумлением) и спешу за своим товарищем.

"Надеюсь, что она не восприняла мой порыв как предложение руки и сердца. Вот-вот, порыв. Похоже, молодые гормоны взыграли. Холоднокровней надо, жить мне тут осталось максимум — неделя (вроде бы к такому решению мы с Олей пришли), а дел — минимум на месяц".

"А трамвай, тот еще быстрый олень (скорость не более десяти километров в час), мчится, постукивая на стыках, в сторону Петропавловской крепости. На подножках дверей с обеих сторон висят экономные пассажиры. Вася прилип к заднему торцу вагона с трудом уместив свои ступни на поперечной балке на высоте нескольких сантиметров от рельсов, а правой рукой ухватился за зеркало заднего вида. Понятно… симметричная позиция слева — вакантна, хватаюсь левой рукой за держатель зеркала, ноги просовываю в щель между обшивкой трамвая и той же балкой и заглядываю через стекло внутрь вагона. Передо мной пустующее место вагоновожатого (ну правильно он сейчас в передней кабине первого вагона) и далее полупустой салон. Хотел было спросить почему бы не поехать внутри, но тут, наконец-то, рассудок взял верх над порывом и я принялся методично свободной правой рукой инспектировать карманы. Так, никаких денег не обнаружилось от слова совсем, что полностью объясняет мой нынешний способ передвижения. За то нашелся комсомольский билет на имя Чаганова Алексея Сергеевича 1913 года рождения и две сложенные бумажки в нем, развернуть которые, впрочем, одной рукой не удалось."

"Каменноостровский проспект, при ближайшем рассмотрении табличек на домах оказавшийся улицей Красных Зорь, перекресток с Пушкарской улицей — все вполне узнаваемо. Еще более интересно смотреть на людей, как одеты, как ведут себя. Стою, смотрю во все глаза по сторонам. А жизнь-то налаживается. Судя по всему у меня будет и стол и кров (должны же покормить работника в обеденный перерыв, чай не при капитализме живем), ну а завтра с утра двину в справочное бюро (только что одно, стоящее у остановки, миновали) и начну обходить намеченых "прогрессоров". Буду исходить из того, что мне отпущено семь суток. Именно суток, а не дней, как было и у иновременцев (вселенец в меня не спал совсем). Попробовал на себе — в течении двух суток не спал и не хотелось, работоспособность — высокая. А где двое суток, там и неделя, надеюсь. Вот чего не успели попробовать, так это откат в предыдущее сознание, но всего не проверишь. Хотя если у них вышло, то и у нас получится — код-то тот же самый".

С душераздирающим скрежетом и скрипом, заложив лихой вираж влево, наш трамвай затрусил по Куйбышева в сторону Финляндского вокзала.

"Васька! Васька Щербаков! Это же мой тварищ, сосед по комнате в коммуне-общежитии и замбригадира нашей учебной бригады второго факультета ЛЭТИ. Смогли, значит, мы с Олей сделать память "хозяина" доступной для "гастролера". Идея была простой: хронологически эти объемы памяти не пересекаются, то есть, надо было всего навсего "хвост" моего связного списка подключить к "голове" "хозяина", но в первый раз, когда мы это попробовали, ничего не вышло. Теперь понятно, что надо было лишь набраться немного терпения. Конечно двадцать — тридцать минут на запрос — ответ — это много, но лучше чем ничего. В крайнем случае подумают что я — "тормоз". А вот что просто замечательно, так это будущая специальность "хозяина" — радиоинженер. Тут я буду как рыба в воде, а как студент — на законных основаниях могу обратиться к декану Валентину Петровичу Вологдину и зав. кафедрой Акселю Ивановичу Бергу, одним из первых в моем "бегунке". Да, жизнь определенно налаживается. Как это выйдет у Оли? Она считала, что мое появление здесь сразу же сделает невозможной ее попытку. Я убедил ее попытаться, ведь в в случае успеха мы могли бы сделать вдвое больше".

Справа показался силуэт купола военно — медицинской академии, черный, на фоне серого питерского неба.

" И в медицине я — "чайник"…".

Пронзительный свист возвратил меня к действительности. Постовой милиционер, стоящий у въезда на Литейный мост, указывал на нас жезлом и усердно надувал щеки, впрочем, не двигаясь с места. Я скосил глаз на Васю, который и не думал как-то реагировать на ситуацию, всем видом показывая: делай как я. Расстояние между нами и постовым, под мерный перестук колес, понемногу увеличивалось.

"Так, свернули налево на Шпалерную, куда это мы направляемся, интересно? Где-то здесь рядом раньше была прядильная фабрика, может туда".

Трамвай остановился у Таврического дворца, со скрипом открылись двери и раздался хриплый голос кондукторши: "Дворец Урицкого". Вагоны заметно опустели, два десятка мужчин в военной и полувоенной форме и строго одетых женщин устремились к калитке, ведущей ко дворцу, у которой стояли, проверяя пропуска, два рослых сотрудника НКВД. В вагон поднялся лишь один из двух мужчин, стоявших у двери. Он был очень маленького роста (не больше метра пятидесяти), в галифе, нечищеных сапогах, коротком темном драповом пальто-куртке. Замызганный кожаный портфель в правой руке волочился почти по полу. Второй, сверкнув стеклом очков, крикнул первому в закрывающуюся дверь: "И.П. очень на-на-на тебя надеется".

"Малыш", чуть не упав от толчка внезапно тронувшегося трамвая, плюхнулся на боковую скамейку, машинально расплатился с подошедшей кондукторшей и уставился немигающим взглядом в окно. На его чисто выбритом с правильными чертами лице то возникало, то пропадало какое-то обиженное выражение, а в углу рта время от времени возникал пузырек слюны.

— Псих какой-то! — мелькнула мысль.

— Приехали! — прыгаем с нашей лошадки и оказываемся перед воротами Смольного института.

Ленинград, Смольный, третий этаж.

1 декабря, 1934 г., 16:15.

— Так, это кто ж такие будут? — остановил нас на лестничной площадке третьего этажа пожилой сотрудник НКВД с одной шпалой на красных петлицах, с напускной строгостью рассматривая нас с Василием и обращаясь к бригадиру электриков.

— Михал Василич, так то ж новые электрики, вы ж сами выдали им пропуска третьего дня, — залебезил бригадир — а мы свет идем чинить в калидоре, — и уже нам — покажте мандаты.

Мы мигом развернули наши бумажки, но его внимание уже переключилось на фигуристую даму, поднимавшуюся по лестнице.

— Светочка, все хорошеете. Давненько, давненько вас не видно было… — Суровый лик грозного начальника замироточил.

— Вот умеете вы…. Михал… Василич…, ввести… женщину… в краску — прерывающийся от напряжения низкий грудной голос работницы аппарата, впрочем, не выказывал никаких признаков смущения, как и алый румянец на ее щеках от слов лавеласа в форме не спешил менять цвет.

Мой взгляд упал на подпись в пропуске: Комиссар ОО ПП ОГПУ Борисов М.В. (Подпись), 29 ноября 1934 г.

— Так красный цвет же вам к лицу…

"Что-то я о нем слышал?…"

Мы стояли на лестничной площадке у силового щита, рядом с которым был оборудован пост с телефоном на тумбочке. Рослый постовой (кубик в петлицах) отнюдь не скучал, с интересом переводя свой взгляд с одного на другую, вслушиваясь и сопереживая каждой фразе. Зазвонил телефон.

— Старший вахтер Иванов слушает, — не пытался скрыть своей досады от не вовремя раздавшегося звонка — Вас.

Борисов важно принял трубку, но спустя секунду, нетерпеливо махнул нам что б проходили — не задерживали, вернув ее Иванову, поправил ремни и строго приказал:

— Дурейко зови, а я — вниз, встречать Сергей Мироныча.

Известие о прибытии Кирова распространилось со скоростью звука, что быстро привело к напряжённой тишине и почти полному отсутствию людей в коридоре, так что по пути к месту работы наша троица встретила лишь двух — трех наиболее уверенных в себе сотрудников и стольких же посетителей, последнего — у поворота в малый коридор правого крыла здания.

— Как же так, фондов нет. Тигры голодают. Я Кирову на вас жаловаться буду — бормотал себе под нос высокий мужчина в щегольском твидовом костюме.

За поворотом налево открылся малый коридор: метров двадцати длиной, сводчатый трехметровый потолок с шестью лампами (одна дальняя не горела), красная ковровая дорожка, стены до метровой высоты обшиты деревянными панелями. Окон нет, двери по обеим сторонам. В конце коридора — две ступени вниз, по двери в обе стороны. Заканчивается коридор дверью на лестничную клетку, закрытой на засов. Под не горящей лампой стояла стремянка, на нижней ступени которой стоял электрик, теребивший лампочку в руках и внимательно смотрящий в открытую дверь слева по коридору. Ковровая дорожка хорошо скрадывала все звуки, так что электрик не заметил как мы подошли. Табличка у двери гласила: " Киров С.М."

— Вот, Николай, подмога тебе, а я побёг — бригадир явно хотел побыстрее сделать ноги и вступать в разговор с кем бы то ни было не собирался.

— Парни, выручайте — нудным монотонным голосом зашептал электрик — лампочка не горит прямо перед кабинетом товарища Кирова. Вчера только менял, а сегодня уже не горит. Дурейко кричит, что если сейчас же не починю, то он нас, саботажников, — под трибунал. Я уж новую вкручивал, а свету — нет. На вас одна надежда, вы ж почти техники.

— Инженеры — поправил Василий.

— А кто такой Дурейко? — спросил я.

"Проводка скрытая, видимо, за панелями. Ну и что теперь? Отдирать их?". Грустный взгляд Василия также блуждал по стенам.

— Так это — другой комиссар, который по приемной. Сейчас в шахматы с секретарем товарища Кирова играют — еще понизил голос Николай, — у них в пять часов собрание, а тут эта лампа, будь она не ладна.

"Тут где-то должен быть доступ к проводке".

— Нет, билетов на сегодняшний актив во Дворце Урицкого у меня нет, обращайтесь в ваш райком — послышалось из-за двери приемной.

"Ну, конечно, вот она"!

За искусно замаскированной в панели дверцей на уровне ступеней показалась аккуратная укладка массивных медных проводов. На одном из них, в месте соединения с проводами ответвления к не горящей лампе обнаружились бирюзовый налет, а на кирпичной стене следы нагара.

— То-то вчера здесь гарью воняло, а я подумал в столовке чо-то сожгли — повеселел Николай.

Я бросил взгляд на дверь столовой и остолбенел. На ученической тетради химическим карандашом было написано: "Сегодня первого декабря столовая работает до 11 часов вечера".

Машинально бросаю взгляд вправо и вижу в десяти метрах невысокого коренастого мужчину лет пятидесяти в гимнастерке, галифе, начищенных сапогах, идущего в моем направлении. За ним еще в десятке метров давешний "малыш", бежит и на ходу открывает свой портфель.

"Киров! А позади — его убийца!"

Прыгаю с места через две ступеньки, спотыкаюсь о верхнюю и, пытаясь сохранить равновесие, часто перебираю ногами, догоняя голову, вырвавшуюся вперед.

"Малыш" держит в руке наган, он уже в пяти метрах от цели. Мы несемся на встречу с ним лоб в лоб. Киров останавливается, он чуть в стороне от нас, с удивлением смотрит на меня. "Малыш" поднимает револьвер на уровень плеча, направляя его в затылок Кирова — они почти одного роста. Я прыгаю руками вперед и пытаюсь подбить руку с наганом вверх.

Москва, площадь Дзержинского.

1 декабря, 1934 г., 16:15.

Ягода.

Нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода открыл только что принесенный ему, красочный фолиант "Беломорско — Балтийский канал имени Сталина".

"Сталина…, хотя никто больше меня и моего ОГПУ не сделали для постройки канала. Когда из-за кризиса на западе и требования к СССР о немедленном возврате кредитов были заморожены десятки строек первой пятилетки, мы, чекисты, не запаниковали, опираясь только на свои силы, без финансирования работ, почти без техники, сумели в рекордный срок (за два года) построить 227-ми километровый канал с 19-ю шлюзами. Хотя, справедливости ради, и надо сказать, что орден Ленина, избрание в члены ЦК и должность главы НКВД тоже стоит немало, но до реальной власти в стране осталась дистанция огромного размера. Реальная власть сосредоточена в Политбюро или, точнее, в группе, которую возглавляет Сталин. Там могут быть люди, которых пока не выбрали в Политбюро, но с их властью не может сравниться ни один нарком или секретарь ЦК. Попасть в эту группу можно двумя путями: первым — доказав свою преданность долгими годами совместной со Сталиным работы, либо вторым — проявив себя в каком-то конкретном деле работая на износ и, все равно, при условии личной преданности. Вот эта книга будет еще одним шагом в этом направлении. Специально отобранные и отредактированные (шурином Лёпкой Авербахом) статьи и репортажи лучших писателей страны во главе с Максимом Горьким, выигрышные фотографии, ненавязчиво показывают кому должна быть благодарна страна за этот канал."

"А с Лёпкой надо что-то делать. Ида (жена Ягоды, сестра Леопольда Авербаха и племянница Я.М.Свердлова) беспокоится, что тот перессорился со многими известными писателями, что одевается как босяк. Эх, если бы только это, то можно наплевать и забыть. Но на недавних выборах на 1-м съезде Союза Писателей его прокатили повсюду где он баллотировался. А вчера я получил информацию, что это произошло из-за его РАППа (Российская Ассоциация Пролетарских Писателей) и что им не доволен Сталин. Причину этого недовольства пояснил Авель Енукидзе (секретарь ЦИКа): Сталин и его группа в Политбюро затевает коренную реформу СССР от государственного устройства до идеологии. В части литературы запланирован возврат к возврату в учебные программы русских историков, писателей и поэтов прошлого, отказ от классового подхода в рассмотрении их творчества. (Поэтому Лёпку с его пролетарским искуством надо срочно куда-то убирать от греха). Будет меняться также избирательная система и структура власти".

— Ты представляешь, — говорил возмущенно Енукидзе — Сталин собирается Коминтерн распускать.

"А я смотрю на него и думаю: Авель, ну какое тебе дело до Коминтерна? Тебя кроме денег, выпивки и малолеток вообще ничего не интересует. Ты боишься только за свою шкуру, за то что кончится терпение у Сталина и выпрет он тебя, не посмотрит на былые заслуги, вот и плетешь свои интриги. А по мне так нормальное государство с нормальными законами всяко лучше, чем то, что творится сейчас. По сути в стране нет единой власти, первые секретари и руководители НКВД в регионах решают многие вопросы ориентируясь не на закон, а как им заблагорассудится. Да-да, я контролирую лишь центральный аппарат в Москве и, частично, в Ленинграде, а на местах в ПП ОГПУ (полномочных представительствах ОГПУ — преобразование ОГПУ в ГБ еще только началось), особенно чекисты первого призыва, по сути — махновцы, живут как князья, покрывая безобразия партийных секретарей. Я, здесь в Москве, нарком, министр по старому, хожу в солдатской гимнастерке, хотя дома в гардеробе двадцать новых костюмов. Жена не может одеть шубу и бриллианты. Изображаем из себя нищих. Даже эту книгу о Беломорско — Балтийском канале вынужден напечатать 100 экземпляров для своих на английской бумаге в Голландии, а сто тысяч — у нас, на желтой, почти оберточной, бумаге для всех остальных, включая Сталина.

Вот в чем нельзя отказать Авелю, так это в проницательности и деловой хватке. Когда два года назад комендант Кремля Петерсон нашел на складе сейф Свердлова без ключа (охрана Кремля в то время подчинялась секретарю ЦИК) Енукидзе реагировал мгновенно. Обнаружив внутри вскрытого сейфа золото и бриллианты, а также иностранные паспорта на разные фамилии, но с фотографиями Свердлова и его жены, он подловил меня на входе в Кавалерский корпус и предложил немного прогуляться по Кремлю. С полчаса выяснял все мои (троюродный брат) и моей жены родственные связи с Я.М. Свердловым. А затем рассказал о содержимом найденного сейфа, сделал паузу и перейдя к делу, прямо спросил, не мог бы я в рамках сделки с Де Бирс продать найденные в сейфе бриллианты. От неожиданности я стал говорить, что это невозможно, что каждый камень на строгом учете, что Де Бирс не покупает ограненные алмазы, что валюта на особом контроле и тд."

— То есть вы и рады бы заняться контрабандой, да не имеете такой возможности. Вы что же подумали, что я вам предлагаю украсть и продать ценности принадлежащие государству? — подсек он меня.

— Да — вырвалось у меня.

— Правильно подумали, моя доля — пятьдесят процентов — сказал Авель и беззаботно рассмеялся.

— Тридцать, — он будет учить меня коммерции.

"Пришлось привлечь к этому делу Сашку Лурье (начальника ИСО ОГПУ), пообещав тому 20 процентов. По мере развития нашего гешефта, Енукидзе стал делиться информацией о людях с кем он связан, их взглядах. Что-то я, конечно, знал, получая информацию от своих источников, но наши разговоры с Авелем позволили создать более ясную картину. Основными силами, с которыми он контактировал, были: военные во главе с Тухачевским, левые — Зиновьев, правые — Бухарин и троцкисты. Моя задача состояла в блокировании информации об этих оппозиционных группах, получаемой мной по оперативным каналам, причем о моем участии в заговоре знал, кроме Авеля, еще только Тухачевский. Сам Енукидзе мог рассчитывать на коменданта Кремля и нескольких его доверенных лиц. К середине 34-го года происходило накопление сил и никто не торопил событий, как внезапно Троцкий разразился несколькими письмами к своим сторонникам с требованиями об активизации и начале террора против Сталина и его группы. Зиновьевцы поддержали Троцкого. Тухачевский выступил резко против, он склонялся к дворцовому перевороту, но во время военного положения (так как считает очень вероятной начало большой войны в Европе в 36-37-м году)."

"Мне же кажется, что в связи предстоящими сталинскими реформами, количество его противников в ЦК настолько возрастет, что можно отстранить его от власти в соответствии с уставом партии. Авель обещал поговорить со всеми, как вдруг появился на следующий день и сказал, что зиновьевцы и троцкисты постановили провести теракт над Кировым и Сталиным."

— Просто поставили перед фактом… — в его голосе проскакивали радостные нотки.

— Ну ты же понимаешь, что произойдет, если Сталин останется жив? — постарался я вернуть Авеля на землю. — Два теракта в разных городах невозможно провести одновременно. А факт первого сразу перечеркнет все расчеты для второго. Потянется след и они все (зиновьевцы и троцкисты) пойдут под нож. Меня выпнут под зад и останется надежда на военных. Если предположить невероятное, что Тухачевский выступит, то нас с тобой он во власть не позовет. А скорее всего, он просто будет сидеть тихо и ждать своей войны.

— Бакаев планирует…

"Хм, Иван Петрович Бакаев — старый революционер, был председателем Петроградской Губ ЧК в 19-м, когда я был там рядовым сотрудником. Большой опыт подпольной работы, с 1905-го. Из крестьян. По-моему малограмотный, сейчас — зиновьевец. Был исключен из партии в числе 75-и видных троцкистов. После восстановления работал помощником в Леноблисполкоме, сейчас — в Москве на хозяйственной работе. Тогда в 19-м он отказался подтвердить мой дореволюционый партийный стаж."

— Что-то я не слыхивал о нашей типографии в Нижнем в пятом годе, где ты работал. — Бакаев грозно сдвинул седые кустистые брови. — Да и в 12-м тебя арестовали за "оседлость", а не за подпольную работу. Много вас таких шустрых поразвелось в последнее время. Буду за тобой приглядывать.

"Тогда только перевод в Москву спас меня от этого горлопана."

"Ничего не сказал я Авелю, но с тех пор стал ежедневно отслеживать рапорта наружки по Бакаеву и регулярно проглядывать дело "Свояки" (оперативное дело по зиновьевцам). С тех пор была зафиксирована лишь одна подозрительная его поездка в Ленинград, когда не были опознаны люди, с которыми Бакаев встречался. Но места встреч — самые обычные, деловые: Электросила, ЛЭТИ. Он ведь энергетиком работает в Москве"

Зазвонил телефон.

— Медведь на линии — раздался ровный голос секретаря.

"Вот так неделю назад пятилетний сын Гарик сидел у меня на коленях в домашнем кабинете и услышав, что медведь на линии, замер с открытым ртом. Пришлось отвечать: подождите, медведь, не орите, говорите чего вы хотите."

— Соединяйте.

— Товарищ нарком, докладываю — в трубке раздался встревоженный, с едва уловимым польским акцентом, голос начальника управления НКВД по Ленинградской области. — Десять минут назад в 16:30 в Смольном стреляли в товарища Кирова.

Я мгновенно взмок.

— Стрелял член партии Леонид Николаев, находившийся рядом местный работник Алексей Чаганов вступил в борьбу с ним и закрыл товарища Кирова от выстрела, но сам получил огнестрельное ранение в голову. Товарищ Киров не пострадал и находится в своем кабинете, Чаганов отправлен в больницу, Николаев задержан, у него сломана челюсть.

В кабинете раздался звонок "вертушки".

"Началось!"

— Ягода слушает. — Хриплый голос выдал мое волнение.

— Вас вызывает товарищ Сталин. На 17:30 — раздался ровный голос Поскребышева (секретаря Сталина).

— Понял. Буду.

Поскребышев бросил трубку.

"М-да, ни здравствуй, ни прощай. Сталину подражает…, возомнил, бл…, о себе."

Кладу трубку "вертушки".

— Ну что, Филипп Демьяныч, вы слышали, я спешу. Поздравляю вас и вашего сотрудника с предотвращением теракта. Вы понимаете, конечно, что предстоят многочисленные проверки, надеюсь и с документацией у вас все будет в порядке. Доклад каждые два часа!

"Представляю как вытянулась у него физиономия. (Медведь внешне был похож на Дзержинского, носил такие же усы и бородку). Ловко я превратил местного работника в его сотрудника, ну да и сам он не маленький, для него в первую очередь необходимо, чтобы это был его сотрудник."

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

1 декабря, 1934 г., 17:25.

Сталин.

— Так выходит, Мироныч, комсомолец грудью закрыл советскую власть от выстрела члена партии…

— Ну, положим, он меня закрыл, а не советскую власть — на том конце провода раздался тяжелый вздох.

— Ты для него — советская власть и ради нее парень не пожалел жизни. Как он себя чувствует?

— Отвезли его в нашу свердловскую больницу.

"Нашу… Как Зиновьев устроил для себя и своих приближенных "закрытую" больницу, так за восемь лет у товарища Кирова руки не дошли исправить это…"

— Я поговорил с профессором Лангом. С его слов, пуля прошла по касательной, задев правое плечо и голову. Сильная кантузия. Он без сознания. Доктора никаких прогнозов не делают, говорят, что голова — дело темное.

Молотов, сидевший за длинным совещательным столом первым справа, согласно кивнул своей лобастой головой. Потянул из бокового кармана элегантного темно-коричневого в полоску пиджака носовой платок и принялся неторопливо протирать, упавшее с носа, пенсне. Его тяжелый подбородок упёрся в изящно завязанный черный в белый горошек галстук, карие глаза близоруко прищурены. Рядом с ним Клим Ворошилов, как всегда чисто выбритый, в отутюженой гимнастерке с четырьмя орденами Красного Знамени, застывшим взглядом выцеливает невидимого врага. Его взгляд, однако, упирается в сидящего напротив Лазаря Кагановича, неопрятная мятая военная форма которого, без знаков различия, выглядит как насмешка над военной службой. Он сидит вполоборота, вытянув голову и стараясь не упустить ни слова из рассказа Кирова, как бы нависая над Андреем Ждановым, самым молодым участником встречи, полувоенный френч которого ничем не отличается от десятков и сотен своих близнецов в Кремле.

"Приуныли? Испугались? Нет, не похоже, скорее не ожидали столь быстрого и жесткого ответа на только первые, мало кому видимые, признаки нового курса. Растерялись? Возможно. В моей пятерке есть разные люди: Каганович и Ворошилов — простые исполнители, обеспечивающие большинство при голосовании в Политбюро; Киров и Молотов, также члены Политбюро — хорошие организаторы, творчески подходящие к решению поставленных задач (Киров к тому же хороший оратор, журналист), но по большому счету, они тоже ведомые. Единственный, кто действительно может стать лидером — это молодой секретарь ЦК Андрей Жданов. Умный, образованный, пожалуй один из немногих партийных руководителей, не считая Кирова, кто в текучке повседневной работы находит время на чтение книг. Не из примазавшихся, убежденный коммунист. Правда, ему еще не хватает авторитета в партии. Ленинград может стать для него хорошей школой и отличной возможностью проявить себя. Ну, а Киров мне нужен здесь, в Москве. Надо ускорять работу над новой конституцией, Авель явно не справляется, а может и просто саботирует: за полгода ничего не сделано. Ладно об этом потом, а сейчас надо поднимать дух у соратников, как раз занятие для "простого бакинского пропагандиста"".

— Понятно. Ну уж коли молодежь у нас такая отважная, то и нам пугаться не след. — постарался придать голосу побольше бодрости. С лицедейством у меня, правда, не ахти как, своих эмоций скрывать не умею.

"Зашевелились. Заулыбались. В трубке послышался звук чиркающей спички. У себя в кабинете курю только сам, объясняю — я же не хожу курить к вам".

— Но и об опасности забывать не будем. Думаю, что актив лучше отменить, дав отчет в газете, или отложить на пару дней и тогда уж, непременно, перенести его в другое место. В общем, посоветуйся с чекистами, завтра утром они будут у тебя. — Не успеваю положить трубку, как раздается хрюканье телефона внутренней связи.

— Товарищи из НКВД в сборе, — сообщает Поскребышев.

— Приглашайте… вместе с Ежовым, кроме Паукера (начальник ОперОд НКВД), моя поездка в Ленинград отменяется… И остальных, кто в Кремле.

Первым в кабинете появился Генрих Ягода — высокий, худощавый, немного сутулый. Седой, с явно обозначившейся лысиной, усами "зубная щетка", большими карими глазами и красноватыми от недосыпания белками. Мешковато сидящая на нем военная форма с пустыми краповыми петлицами (знаки различия НКВД СССР еще не были утверждены, а председатель ОГПУ и его заместители не имели категории и, следовательно, специальных званий и знаков различия как другие сотрудники ОГПУ) и шаркающая походка довершали образ.

За ним, опередив коменданта Кремля, буквально ворвался заместитель комиссии партийного контроля Николай Ежов, полная противоположность Ягоде. Очень маленького роста, с густой шевелюрой темных волос, гладко выбритый в тщательно отутюженном костюме полувоенного покроя.

"И рукопожатия у них так же различны: вялое — у Ягоды, энергичное — у Ежова. Молотов прячет улыбку в усы, понятно — вчера смотрели кино про Пата и Паташона. Похоже…"

— Прошу, рассаживайтесь, товарищи. Обождем минут пять опоздавших, чтобы не повторяться.

"А сейчас самое время выкурить трубку. Отдавать расследование на откуп НКВД, конечно, не следует. Хотя в ОГПУ-НКВД и идет постоянная борьба группировок ("чекисты" против "северо-кавказских", "латышей" и тд), вместе с тем делают они это скрытно, не вынося сор из избы. Ягода предпочитает балансировать, не стремится навести порядок и, по большому счёту, устраивает многих. Поэтому, встав перед выбором, правда или честь мундира, скорее всего выберет второе. Ежов — партийный работник, никак не связан с чекистами, молод, решителен, исполнителен. Работает с утра до поздней ночи. Если проявит себя в расследовании, будем выдвигать или на место Ягоды или в секретари ЦК. Ну а к ним за компанию подключим Акулова из Прокуратуры СССР, если справится, то будет кем заменить Авеля".

"Так…, появились Андреев, Орджоникидзе, Калинин. Прячась за их спинами прошмыгнул Енукидзе, устроившись на дальнем конце стола. Его ж не звали! Ладно, ничего, пусть послушает."

— Сейчас с кратким сообщением выступит товарищ Ягода. Сидите, сидите…

"Встаю из-за приставного стола у окна и начинаю свои хождения взад-вперед. Старая тюремная привычка (в тесных переполненных людьми камерах это была единственная возможность разогнать кровь), к тому же, в ссылке на Енисее застудил правое ухо и теперь, чтобы лучше слышать говорящего, подхожу поближе, а в трубки прошу ставить более чувствительные мембраны".

— … согласно доклада начальника управления Медведя, Алексей Чаганов — секретный сотрудник (сексот) оперативного отдела, работающий электриком в Смольном. — В голосе наркома прозвучали горделивые нотки.

"Что ж, никак это не умаляет заслуги комсомольца. О! А что это Авель так зло зыркнул на Ягоду? Я смотрю, недоброжелателей у наркома внутренних дел хватает. Кто бы ни стоял за этим покушением, это попытка заставить нас отказаться от нового курса, а затем отстранить от власти. Не рано ли мы пошли на эти реформы? Не имея за собой НКВД и, в общем то, с зыбким большинством в политбюро и ЦК… Сейчас думать об этом уже поздно, надо отвечать ударом на удар иначе нас сомнут".

— Спасибо, товарищ Ягода. — Поспешно беру инициативу в свои руки, пресекая на корню любую попытку устроить митинг. — Кого вы планируете на руководство следственной группой?

— Агранова (первый зам наркома внутренних дел СССР).

— Хорошо, но я думаю и надеюсь что товарищи меня в этом поддержат, что в связи с исключительным характером данного преступления, будет правильно включить в группу представителей прокуратуры, партийных и комсомольских органов, — делую паузу и смотрю на сидящих за столом.

— Правильно…, согласны…, — раздалось сразу несколько голосов. В глазах Ягоды вспыхнул огонек тревоги, но возражать он не стал.

— Тогда предлагаю от партии товарища Ежова, от комсомола — товарища Косырева. С доступом ко всем материалам дела и правом участия в допросах. — Узкое длинное лицо наркома внутренних дел, казалось, вытянулось еще больше. — Товарищ Петерсон, сообщите о дополнительных мерах безопасности, которые будут приняты в связи с последними событиями. Нет-нет не вставайте…

"А вот ничего и не рано, только идиот может мечтать о "спокойных двадцати годах" или об упавшей с неба мировой революции. Надо создавать нормальное государство, вступать в Лигу наций, вступать в договора и блоки с другими государствами, распустить Коминтерн, наконец, если это мешает созданию антифашистского блока, все для того, чтобы не дать международным хищникам на западе и востоке объединиться и почуять запах легкой добычи. Надо заставить капталистов воевать с капиталистами и не дать им объединиться против нас".

— … и, таким образом, перевести Кремль с 23:00 1-го декабря полностью на пропускной режим.

— Ну, что ж, на этом закончим, — взмокший Петерсон оказался первым на выходе.

— Стецкий, Мехлис и Бухарин, — будем отвечать по всем фронтам и пресса один из них.

Глава 3

Ленинград, проспект Володарского 4,

здание ОГПУ-НКВД, быв. кабинет Медведя.

8 декабря, 1934 г., 18:00.

Лев Шейнин, следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР.

"Вот уже час переливаем из пустого в порожнее. И так дважды в день, утром и вечером. Сталин дал сроку десять дней: лебедь, рак и щука (я — определенно лебедь) без сна и отдыха рвут жилы, а "воз и ныне там". Агранов по приезде в Ленинград занял место Медведя (не смотря на то, что он второго декабря провел блестящую операцию по поимке большой банды грабителей, долгое время терроризировавшей население Ленинграда), отстранил от работы ключевых его сотрудников и начал вместе с Люшковым дергать на допросы людей из охраны Кирова. И тут один из главных свидетелей, комиссар Борисов, погибает при аварии авто по дороге на допрос. Меня, само собой, бросили на расследование обстоятельств аварии.

Выяснилось, что конвой состоял из прикомандированных из Москвы, водителем же был личный шофер Агранова. А дело было так: местный водитель обнаружил, что на его полуторке на рессоре переднего правого колеса появилась трещина. Он позвонил в гараж, доложил начальству и оставил машину рядом со входом в "Большой Дом", а сам отлучился. Когда Люшкову, помощнику Агранова, доложили, что нет машины чтобы привезти задержанного Борисова на допрос, тот распорядился взять стоящий у подъезда без дела уже битый час ГАЗ-АА и попросил у Агранова водителя на десять минут съездить в Смольный, тот разрешил. На обратном пути на улице Войкова рессора лопнула, машину повело вправо и она на полном ходу врезалась в стену дома. Борисов, сидящий в кузове, погиб, ударившись головой о кирпичную стену, конвоиры получили травмы.

После этого происшествия Ежов стал у нас главным, Агранов ходит за ним как побитая собака и выполняет все его распоряжения. Дал Ежову допуск к оперативным делам, к агентуре. Надо отдать тому должное, работает за троих. Не знаю даже когда он спит. За четыре дня столько накопал, что иным и за год не под силу. Большой процент сотрудников из классово чуждых слоев: офицеры, полицейские, лавочники и тд. Некоторые из них за казеный счет на конспиративных квартирах устраивают попойки со своими агентэссами, сожительствуют с ними. Сотрудники не знают оперативной обстановки, количество осведомителей измеряется всего несколькими сотнями и это на весь Ленинград. Не документируют работу с агентами: например, после смерти Борисова осталась тетрадь учёта оперативной работы с одной записью: секретный сотрудник Алексей Чаганов и дата — двадцатое ноября 1934 года.

Ни постановки задач, ни отчёта о работе, ничего…

Хотя, если бы у всех сотрудников были такие агенты, как этот Чаганов. Мало того, что безоружный бросился на вооруженного, так еще и отправил нападавшего в нокаут с переломом челюсти и, как позже выяснилось, ключицы. Теперь Леонид Николаев ни говорить, ни писать не может. Так же как и Чаганов с Борисовым по разным, впрочем, причинам. Первый все еще без сознания, второй — в морге, а мы — в тупике.

Правда выяснилось это после того, как две наши самые перспективные версии закончились пшиком. Первую — отрабатывали следователи НКВД и возникла она от того, что в записной книжке Николаева обнаружился телефон немецкого консула, который срочно выехал из страны через границу с Финляндией. Выяснилось также, что подозреваемый посещал латышское консульство. В коммерческом магазине неподалеку от него Николаева опознали как покупателя, который расплачивался за продукты немецкими марками. Но тут почти сразу следствие уперлось в стену: латышское консульство подтвердило, что Николаев обращался по вопросу наследства (его жена, Мильда Драуле была латышкой), а немецкое — собщило, что в списке посетителей за этот год фамилии Николаев не найдено.

Вторая версия была более прозаичной: ревность. Дело в том, что Мильда Драуле год назад работала в архиве, который располагался в том же "малом" коридоре, что и кабинеты Чудова и Кирова. После покушения сразу поползли слухи, что Драуле была любовницей Кирова, а Николаев, в порыве ревности и тд. Вся следственная группа единодушно решила поручить расследовать эту версию мне: у тебя опыт большой в таких делах, а мы сами не местные, мол, погорельцы. Ну, понятно, кому охота связываться с членом политбюро…

Напрямую к Кирову и его подчиненным с вопросами я, понятное дело, не полез, а пошел в архив и нашел приказ заведующего особым сектором обкома (секретаря Кирова) Николая Свешникова от 1933 года о переводе работниц архива Драуле М.П. и Левиной Д.И. в управление тяжелой промышленности и Выборгский райком соответственно, по их просьбе (ну да, конечно, по собственной). Ну а дальше все было делом техники: лучшая подруга Дворы Левиной Катя с радостью приняла приглашение от молодого импозантного (не уверен, что это значит, но звучит красиво) совработника из Москвы пойти в кинотеатр Арс на "Веселых ребят". Затем вино и шоколад на конспиративной квартире (дело-то конспиративное!), бутербродики с колбаской для восстановления затраченных сил и наживка: "А ты слыхала, что сейчас творится в Смольном?".

Если эмоциональный почти часовой рассказ Кати изложить сухим концелярским языком, то Драуле и Левина, каждая будучи замужем, устроили "охоту" за товарищем Свешниковым, одаривая его всяческими знаками внимания, причем их соперничество в этом, однажды привело к натуральному рукоприкладству. После этого к указанным работницам были применены административные меры. Свешников, будучи опрошенным без записи, подтвердил слова Кати. Таким образом, и эта версия отпала.

Сейчас на повестку дня выдвигаются еще две версии: псих — одиночка или группа заговорщиков (троцкисты и зиновьевцы). Меня назначают на "психа", следователей НКВД — на "заговор". Задачи им ставит, почему-то, Ежов: "Провести аресты всех бывших оппозиционеров, для начало из органзаций, где когда-либо работал Николаев…". Да это работы на год! За то у меня работы почти нет: провести психиатрическую экспертизу Николаева пока невозможно. Попробую сегодня провести экспертизу дневника.

Осталось два дня до срока, установленного Сталиным, боюсь что выпрут нас всех, куда Макар телят не гонял, по итогам нашей работы. Ждем чуда…".

В тишине раздался звонок телефона. Па-ба-ба-па, па-ба-ба-па.

— Ежов слушает. — Схватил трубку первым наш неформальный лидер.

— Чаганов открыл глаза.

Ленинград, ул. Старорусская 3,

больница им. Свердлова,

8 декабря 1934 г. 18:30

"Высокий, высокий белоснежный потолок. Витиеватые узоры на карнизах, розетки в углах потолка. Странно, если смотреть только правым глазом, то все прямые линии потолка становятся волнистыми, а если только левым, то эти линии — прямые. Где я? Какое-то бесплотное волнистое существо в белом халате и колпачке заслоняет свет и напряженно вглядывается мне в лицо".

— Больной, как вы себя чувствуете?

"Хм, более своевременного вопроса в данный момент трудно даже вообразить. Как болит голова! Тесным раскалённым обручем эта боль сжимает мой череп, жжет огнём мозг. Как объяснить это словами. Кто я? Где я? Впрочем, с последним более или менее ясно — мы в больнице. Ангел, это несомненно он, ждет ответа".

— Бо-о-льно. — Едва слышный хрип раздается в тишине больничной палаты.

"Взрыв головной боли, отвратительный вкус резины во рту напополам с тошнотворным запахом горохового супа вызывает болезненный спазм желудка. В сознание меня вернуло громкое восклицания мужчины рядом с моей кроватью".

— Ну что тут у вас случилось, нам сообщили, что Чаганов пришел в себя, а он… — грубый властный бас создавал небольшое эхо (вот это аккустика в помещении!).

"Что ж и этот вопрос разрешился, для всех я — все еще Чаганов, то есть не ругался в беспамятстве по-английски".

— Умоляю вас, говорите потише, — вступил баритон. — Разрешите представиться, я — доктор Дембо, ассистент профессора Ланга, и это я звонил по оставленному вами номеру телефона. Мой пациент на самом деле приходил в себя около получаса назад после восьми дней без сознания, что является очень хорошим знаком, потому что свидетельствует об обратимом характере, либо отсутствии серьёзных повреждений мозга. Другим обнадеживающим знаком является сохранившаяся способность больного слышать, понимать речь и говорить.

"После восьми дней… И что я до сих пор делаю в теле Чаганова? Перезагрузка должна была произойти на седьмой день. А вообще, что произошло со мной? Упал с трамвая? Нет вроде бы, помнится, бригадир в Смольном собирался вести нас с Васькой на "аварийный" участок. Это последнее отчетливое воспоминание. Оля рассказывала, что наш мозг устроен так, что на запись информации в нейроны уходит примерно двадцать минут и если в течении этого времени вмешаться в работу мозга (особые химические вещества, сильная травма, алкоголь в больших дозах, наконец), то данные будут потеряны. А тут судя по всему еще и "таймер" не сработал и не перезагрузил сознание, но ничего, у меня всегда есть возможность ручной перезагрузки (десять точек на голове на которые надо нажать одновременно). Кстати, было ещё несколько "закладок" в коде "иновременцев", самой ценной из которых для меня сейчас является — регулирование уровня боли. Быстрее бы они все рассосались, что ли… бо-о-ольно".

— А когда можно будет его допросить? — На сцену вышел новый голос, тембр которого я затруднился определить (может быть просто пискля).

"О, да сколько же их тут собралось?".

— Извините меня, пожалуйста, товарищ… э-э-э, — доктор Дембо задохнулся от возмущения — не понимаю ваших знаков различия…

— Я — начальник главного управления государственной безопасности Агранов. — Голос "пискли" явно контрастировал с должностью его владельца.

— Несмотря ни на что, — у баритона появились металлические нотки — я вынужден вам пока отказать. — Моему пациенту нужен полный покой, это — залог его выздоровления. Завтра в десять утра намечен консилиум и по его итогам мы ответим на все интересующие вас вопросы. А сейчас прошу вас покинуть палату.

"Потихоньку приоткрываю веки и вижу верхнюю часть распахнувшейся двери, расчитанной, наверное, на гигантов трех метрового роста и слышу цоканье подковок по паркету".

— Владимир Петрович, больной сказал, что ему больно, — раздался полный сострадания голосок давешнего "ангела".

— Верочка, морфин ему категорически противопоказан. — Драматический баритон вновь приобрел лирический оттенок. — Просто покой.

"Боже, когда уже они угомонятся. Я сам себя вылечу"…

Ленинград, ул. Старорусская 3,

больница им. Свердлова,

9 декабря 1934 г. 11:30

"Тоже четыре пары глаз, также смотрят на меня. Так, да не так. Те, час назад на консилиуме, светились умом, милосердием; эти — горят волчьим огнем и нетерпением. Что-то у меня эмоциональность бьет через край. Я же только повысил болевой порог, а как настроение улучшилось. Плохо если так, в общении со старичками — профессорами это нормально, а с этими волками нельзя, не уследишь за языком — дорога на цугундер. А с другой стороны, как должен смотреть на мир сотрудники органов государственной безопасности? Зачем я придираюсь? Ну уж точно без сострадания.

Что ж я такое натворил, что четыре туза смотрят на меня эдак-то? Верунчик (непоседа — медсестра) и доктора сегодня утром на мои расспросы отвечали, что, мол, все расскажет следователь. Впрочем один туз, червовый, с простым открытым лицом и орденом Ленина на лацкане, смотрит на меня по иному, даже с симпатией".

— Здравствуйте, товарищ Чаганов. — начал пиковый туз с четырьмя ромбами на краповых петлицах, который по голосу был сразу мной идентифицирован как вчерашний пискля — Агранов. — Ваш доктор дал нам сегодня только пятнадцать минут, поэтому — сразу к делу.

"Товарищ, а не какой-нибудь гражданин. То есть, мы на одной стороне баррикад"!

— Попытайтесь поподробнее вспомнить, что вы делали с того момента как вы тем вечером вышли из кинотеатра.

— Мы, мой друг Василий Щербаков, его сестра Люба и я, вышли на площадь Льва Толстого и…. — Неспешно начал я своё повествование с небольшими остановками, покряхтываниями и постанываниями, что, в общем-то, правильно отражало моё неважнецкое состояние, рассчитывая завершить рассказ через пятнадцать минут на входе в Смольный. Мои слушатели уже начали откровенно скучать, когда минут через десять от начала рассказа, на моменте остановки у Таврического дворца, меня перебил третий туз, неопределенной масти (потому что был лысым), в отлично сшитом по фигуре (довольно пухлой, надо сказать) шерстяном костюме.

— Кто — нибудь заходил в трамвай? — маленькие коричневые глазки впились в меня как два комара.

"Хм, а ведь действительно кто-то заходил. А… тот "псих"…".

— Да, заходил, такой малыш, почти карлик. Я думаю ростом меньше метра пятидесяти. — Начал было я и наткнулся на тяжелый неприязненный взгляд со стороны последнего (трефового) туза.

— Это он стрелял в товарища Кирова? — выкрикнул он (басом!).

— Товарищ Ежов! — Агранов и лысый туз аж подпрыгнули от возмущения.

"Ежов… Нет, ну это ж надо было так обидеть будущего "железного наркома" или "кровавого карлика" — выбирай на свой вкус. Я то ладно, а вот настоящему Алексею Чаганову каково потом будет? Стоп! Как стрелял? Когда стрелял?".

— Там с ним был еще один человек. — Стараюсь переключить внимание слушателей от моей промашки с описанием роста пассажира. Все головы мгновенно поворачиваются ко мне. — Он провожал этого (чуть не сказал Николаева)… вошедшего, но стоял в тени и я плохо его помню. А что с товарищем Кировым?

— С ним все в порядке, ты его спас! — Широко улыбнулся Косарев (1-й секретарь ЦК ВЛКСМ, я вспомнил его фамилию). Агранов и лысый туз с усталыми лицами синхронно откинулись на спинки стульев как бы говоря: А чего уж там, мели Емеля… с кем мы работаем?

— Да, но я ничего не помню что произошло в Смольном затем, — тут мне даже притворяться не пришлось.

— Врачи предупреждали нас, что такое возможно, — Агранов прищурился. — впрочем об этом периоде времени мы имеем много свидетельств.

— Товарищи, прошу на выход — голос доктора Дембо был неумолим. — Больному требуется отдых.

Ежов и Агранов быстро устремились к двери, видимо кинулись колоть Николаева. Поднялся Косарев, подошел, пожелал скорейшего выздоровления и пригласил посетить ЦК ВЛКСМ.

— У нас на тебя большие планы. — Потянулся пожать руку, но, видимо, увидев отбитые костяшки моего кулака, передумал.

Затем подошел туз без масти.

— Лев Шейнин, из прокуратуры СССР.

— Так вы тот писатель… ну, который… "записки следователя"? — неожиданно соображаю я.

— Какие записки? — удивленно посмотрел на меня Шейнин.

— Ну, рассказы следователя, я читал в Известиях.

— Ах, вот вы о чем, да это, действительно, я. — Подтвердил польщенный прокурор. — Приятно было познакомиться.

"Видно записки следователя появилисть позже, а ведь мне действительно требуется отдых…".

Ленинград, ул. Старорусская 3,

больница им. Свердлова,

10 декабря 1934 г. 8:30

Дверь в палату тяжело подалась и в образовавшуюся дверь легко, как птичка, впорхнула медсестра Вера с газетой в руках.

— Я так и думала! — провозгласила она, подняв газету над головой, и торжествующе посмотрела на нас с Петей — вахтером, который появился в палате вчера днем после ухода начальства без объяснения причин. Просто открылась дверь и появился он в яловых сапогах, синих галифе, зеленой гимнастерке с четырьмя треугольниками на краповых петлицах, в расстегутом белом халате и со своим стулом. Причем позднее, в разговоре с ним, выяснилось, что вахтер (первой категории) — это спецзвание, а не профессия.

— Пляши!

"Это она мне, что ли? Забыла как вчера с Петей, поддерживая с двух сторон, водили меня по палате, а я еле переставлял ноги? Восемь дней пролежать без движения, это — не шутка".

— Вот! — Веруня нетерпеливо развернула передо мной свежую газету "Правда", уже не настаивая на плясках.

"На первой странице, справа вверху, рядом с выступлением Литвинова в Лиге наций, Постановление ЦИК СССР о награждении большой группы сотрудников НКВД, в числе которых… Чаганова Алексея Сергеевича орденом Ленина. И дальше… за особые заслуги в охране товарища Кирова… Председатель ЦИК СССР М.Калинин…. Секретарь — А.Енукидзе. Но самое интересное, это — небольшая моя фотография над постановлением, как на поспорт, в форме ОГПУ с тремя треугольниками в петлицах. Вчера вечером и всю ночь (странное ощущение — спать не хотелось совсем) вспоминал жизнь Алексея начиная от кинотеатра и назад и не нашел ничего связанного с ОГПУ или формой. И, всё же, факт остается фактом, вот "моя" фотография (сходство, правда, сейчас достаточно условное — почти всю правую часть лица занимает цветущий отёк) и я в форме. Тут одно из двух: либо провалы в памяти распространяются и на время до моего пришествия, либо кто-то из власть имущих хочет использовать меня в своих, неясных мне пока, целях, фальсифицируя фото".

— Ты что, не рад? — как-то даже обиженно протянула Вера.

— Рад, конечно, — левая часть моего лица определенно стала радоваться больше фиолетово-красной правой. — но как-то необычно получать награду за то, чего даже не помнишь.

— Люди ж видели, да и ранение опять же… — загалдели наперебой Вера с Петей.

— Ладно, ладно, я же не отказываюсь. Обеспечь, раз я достоин… — философски соглашаюсь я, предвосхищая слова поэта.

Однако наш счастливый смех был грубо прерван уже в следующее мгновение. Ежов, Агранов и молодой сотрудник НКВД (молодой, да ранний: три ромба в петлицах!) появились в дверях. (Они что не доверяют друг другу? Ходят по трое-четверо.)… Быстрый кивок Агранова головой в сторону и Петю сдувает как ветром из палаты, Веруня впадает в ступор, но тут молодой сотрудник подхватывает медсестру под руку и галантно сопровождает ее к выходу. Петя аж зеленеет от ревности видя эту сцену стоя в дверях.

— Здравствуйте, товарищ Чаганов, я вижу вы уже знаете — глава ГУГБ кивает на газету. — Разрешите от лица службы поздравить вас с наградой. Это мой помощник, Генрих Люшков.

Мы сейчас побеседуем, а после товарищ Люшков все запишет и даст вам подписать.

На скороговорку Агранова успеваю только нерасчетливо махнуть головой. Всё равно больно, блин!

— Итак, — не сбавляя темпа продолжил он. — вчера вы сообщили, что в тот вечер, около четырех часов первого декабря, на остановке трамвая "Дворец Урицкого" вы видели двух людей, один из которых вошел в трамвай, а другой остался на остановке. Все правильно?

— Правильно. — Благоразумно не двигаю головой.

— Только, вот, ни ваш друг, Василий Щербаков, ни кондуктор трамвая этого не подтверждают. — Троица безуспешно пытается обнаружить на моём отёчном лице хоть какую-то тень эмоций.

— Хм…, дайте подумать, — Начал я раздумчиво. — Васька висел на правой стороне и не мог видеть стоящих людей на остановке с левой стороны трамвая. Кондукторша сидела на своем правом боковом месте, а за тем, как трамвай тронулся, она подошла к вошедшему мужчине и продала ему билет. Я висел на левой стороне и видел их стоящими на тротуаре, правда, было уже темно.

— Попытайтесь, все-таки вспомнить хоть какую-то деталь — рост, во что одет, худой или толстый… — как комар монотонно пищал Агранов.

— Рост? Ну, примерно, на голову выше первого, — начал я, покосившись на Ежова (его лицо закаменело). — Ах, да, у него калоши и очки блеснули когда трамвай тронулся. Во что одет? Не запомнил, но у него был портфель. Защелка тоже сверкнула, когда заискрили контакты над крышей.

— Галоши, портфель и очки, — зло ухмыльнулся Ежов. — ищи-свищи такого…

— А ещё он крикнул вслед первому, что И.П., мол, на тебя надеется. — Добавил я информации к размышлению.

— Есть какие-нибудь мысли — кто такой И.П.? — Агранов обвел взглядом присутствующих.

— Ну так, обычно, сокращают имя и отчество. Например, Иван Петрович. — У меня, видимо, мозги работают быстрее остальных.

— Бакаев… — Разом выдохнули все трое моих посетителей.

— Какой Бакаев?

— Неважно. — Первым взял себя в руки Люшков. — Что еще можете вспомнить? Как он это сказал? Акцент? Заикание?

— Заикание…, пожалуй, да. Было небольшое заикание. Он сказал: "…на-на-на тебя". — подлил я масла в огонь чувств и так уже возбуждённой троицы.

"Хм…, вчера ночью, когда я плыл по волнам памяти Алексея, обнаружил одну сцену, которая была сильно эмоционально окрашена. Люди обычно лучше запоминают события радостные, горесные, стыдные. Так этот случай был из последней категории: мы с Васей весной в электро-вакуумной лаборатории, собирая генератор на электронной лампе, отломили пластинку с контактами от стеклянной колбы. Лампа потеряла вакуум и вышла из строя. Ну сломалась и сломалась, бывает, мы же не имели тогда большого опыта обращения с ними (всё-таки перекос в обучении в сторону теории был очевиден), но инженер лаборатории Шатский эти два часа стоял над душой и бубнил себе под нос: Я на-на-на вас рассчитывал, я ва-ва-вам доверял, я не-не-не могу вас все время покрывать… Лампа стоит бо-бо-льше, чем ваша стипендия. А потом все-таки накатал докладную Бергу. Гад! Аксель-то, конечно, нас наказывать не стал, просто, иногда в шутку спрашивал что нибудь типа: "Какие типы генераторов знаете, кроме шатского на сломанной лампе?". Такого рода события запоминаются очень ярко (в высоком разрешении) и этот его образ: пальто, шляпа, синий костюм, очки, потертый портфель из крокодиловой кожи, калоши, тембр голоса и эти его слова, как-то уж очень точно легли на темный контур незнакомца на трамвайной остановке".

Трое следователей молча, не мигая, следили за моим по прежнему одутловатым лицом.

— Понимаете, мне этот неизвестный немного напоминает одного знакомого, но это может быть простое совпадение. — Начал я подстилать соломку.

"Неужели этот гад подбил того маленького "психа" на теракт?"

— Не волнуйтесь, Алексей, — плотоядно улыбнулся Агранов как будто прочитав мои мысли. — невиновному ничто не грозит, но мы обязаны отработать все версии.

— Этот человек похож на Шатского Николая Николаевича, инженера ЛЭТИ.

"Я, вообще-то, не злой, просто память у Лёхи хорошая"…

Вошедший доктор Дембо успел только удивленным взглядом проводить спины высокопоставленных посетителей.

Глава 4

Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина

12 декабря 1934 г. 18:30

Киров.

— Коба, я душой прикипел к Ленинграду, узнал людей — люди узнали меня. Новому человеку год надо входить в курс дела. — Пытаюсь краем глаза увидеть по лицу Сталина его реакцию на мои слова.

Мы не спеша идем по дорожке дачи, поскрипывает под ногами утоптанный снег, подсвеченный через каждые двадцать метров низкими (высотой около полуметра) электрическими светильниками, свет от которых падает вниз. Не холодно, безветренно, градусов пятнадцать мороза, но Сталин тепло одет: на нем потертый заячий полушубок, лисьи шапка и унты.

"Нездоровится ему, похоже, но виду не показывает".

— К тому же покушение это, будь оно неладно, — клуб пара вырывается у меня изо рта, как у паровоза. — новый человек может, по незнанию, наломать дров. И, в конце концев, скажут, что я испугался и побежал спасать свою шкуру в Москву.

Проходим молча мимо рядка недавно посаженных елочек и поворачиваем обратно. Смотрю на небо — сколько звезд… Со станции доносится стук колес поезда.

— Ежов пишет из Ленинграда, — Сталин повернул к дому. — что Медведь проспал троцкистско — зиновьевский заговор. Арестован зиновьевец, некто Шатский, исключенный из партии в двадцать седьмом, ранее, после окончания института, работавший инструктором в Выборгском райкоме партии вместе с Николаевым. После исключения сначала работал у Бакаева помощником в Леноблисполкоме, а после отъезда того в Москву, в электротехническом институте.

"Киваю головой. Помню Бакаева, тот еще в Ленинградском СНХ работал".

— Шатский ни в чем не признается, но его видели за полчаса до покушения вместе с Николаевым. — Заходим в просторную прихожую дачи. — А летом Бакаев посещал ЛЭТИ во время своей командировки в Ленинград.

Из комнат еще не до конца выветрился запах краски. Нас встречает охранник, пытается подхватить полушубок, но Сталин машет рукой, мол сам.

— Что у нас, Афанасий, сегодня на обед?

— Так это, — охранник морщит лоб. — Щи и гречневая каша с мясом из щей.

— Неси. — делает широкий жест, приглашая меня в дверь налево в малую столовую.

— Пишет, что число осведомителей в Ленинграде сравнимо с их числом в каком-нибудь уездном городке. Органы в Ленинграде не знают настроений людей, не владеют ситуацией. — В дверях появляются два охранника с супницей и кастрюлей с кашей и ставят все на приставной столик.

— Тебе налить чего-нибудь?

У стоящего рядом Афанасия дергается рука и пустая тарелка летит на пол.

— Нам еще с ребятами работать, а гостю с дороги можно. — Прячет улыбку Сталин.

Отрицательно машу головой, а охранники с пылающими ушами, быстро собрав осколки, спешат удалиться.

"Наверняка знает про наши с Медведем и Борисовым поездки на охоту"…

Не спеша оканчиваем обед и переходим в кабинет через просторную гостинную.

— Сегодня также получил письмо от Алеши Сванидзе из Германии (брат первой жены Сталина Екатерины, умершей в 1907 году. Работал торговым представителем в Германии). — пыхнул трубкой Сталин. — Он пишет, что Енукидзе и Петерсон готовят заговор в Кремле, что троцкисты и зиновьевцы готовы оказать им поддержку.

"Вот это да"!

— Так что, в Кремле тебе храбрости понадобится не меньше. — Сизый дым заклубился по кабинету.

— А насколько можно доверять этому…? — потянуся и я к пачке "Беломора".

Сталин встал и начал кружить по комнате.

— Не знаю. Алеша, безусловно, честный и добрый человек. Но также и наивный, его легко обмануть. В любом случае это дело надо расследовать. — Сталин начал заметно волноваться. — Ты понимаешь теперь, как мне важно иметь здесь, в Москве, людей кому я могу доверять. Авель откровенно саботирует работу по новой Конституции — полгода морочит мне голову, то одно упустит, то другое. Ты же — журналист, ты сможешь. Без нового избирательного закона нам смерть. Альтернативные, всеобщие и тайные выборы, с возможностью выдвижения независимых кандидатов, будут инструментом отбора во власть лучших людей. Мелкобуржуазная волна накрыла партию, сейчас идет отрицательный отбор и чистками в партии эту проблему не решить, приходят еще худшие. Лазарь не справляется с Москвой, надо найти ему что-нибудь попроще. Москва, план ее реконструкции, тоже будет на тебе. За Ждановым будет Ленинград и два дня в неделю работа здесь, в секретариате ЦК. Ничего, молодой, поездит.

— Не беспокойся, Коба, справимся. И не из таких ситуаций выбирались. В Москву, так в Москву. — Стараюсь его успокоить.

"А на душе кошки скребут. Очень уж эта информация на правду похожа. Когда страна в опасности никто к власти не рвется — пусть Сталин работает, воюет, думает где получить кредиты, чтобы построить заводы, чем кормить строителей и рабочих и обо многом еще другом. А как стало видно, что заводы работают, колхозы дают хлеб, армия крепнет; появляются "заслуженные" товарищи с дооктябрьским стажем из щелей, где они просидели все эти годы. Сталин сделал не то, Сталин сделал не так. По мне так, жёстче с ними надо, сколько раз уж их прощали, возвращали из ссылок, восстанавливали в партии. Сейчас власть Сталина держится на одном — двух голосах в Политбюро. Если что-то произойдет с кем-нибудь из нашей шестерки, а кто — нибудь из оставшихся переметнется, то всё. С новым курсом будет покончено раз и навсегда".

"Вроде немного успокоился, садится за стол, перед ним высокая стопка документов. Я открываю свой портфель — у меня не меньше"…

Ленинград, Матисов остров,

2-ая психиатрическая больница.

31 декабря 1934 г. 11:30

"Стоим у регистратуры в классической позе просителей. Ноги полусогнуты в коленях, локти прижаты к туловищу, голова вжата в плечи, подбородок задран наверх. Стараемся поймать взгляд безымянной столоначальницы, которая задумчиво перелистывает журнал посещений.

— Люба Щербакова, седьмая палата. — Голос Василия дрогнул.

— Часы для посещений с трех до пяти. Сейчас у них прогулка. — Строго объявляет юная чиновница в белом халате, впрочем с интересом скашивая глаз на меня.

"Сегодня утром меня, наконец-то, выписали из больницы. Надел своё, принесенное Васей пальто, обнялся с Веруней, пожал руку Пете, пожелал им счастья (они решили пожениться, как случай играет с судьбами людей, ведь они встретились только благодаря мне), поблагодарил доктора Дембо и попал в объятия коммунаров из нашей бригады. В процессе братаний, телячих восторгов и попыток перекричать друг друга, выяснилось, что бригада успешно закончила курс (я, кстати, тоже, так как обучение — коллективное) и все студенты уже получили направление на практику, а, по сути, на работу. По итогам этой практики, по заключению ее руководителей на местах, будут выданы или не выданы дипломы, которые институт вышлет на место работы. Говорят об аресте Шатского, что чекисты трясут директора и деканов. Насчет меня еще ничего не решено, а вот Вася идет на электровакуумный завод "Светлана". Хлопаю его по плечу, поздравляю, но вижу, что он не весел".

— Что случилось? — ловлю его за рукав.

— Люба заболела. В тот день, она пошла на другой сеанс и там ей стало плохо. — на глаза друга навернулись слезы. — Сейчас лежит во второй больнице.

Бригадники притихли.

— Так, — решаю я. — Встречаемся в коммуне, а мы с Васей — в больницу.

Всю дорогу до Матисова острова промолчали, перепрыгивая с трамвая на трамвай…

— В другое время посещения строго запрещены. — два карих глаза смотрят на меня в упор, как бы говоря — давай не молчи!

— Милая девушка! — осторожно начал я, хотя судя по вспыхнувшим одобрительным огонькам в ее глазах, обвинять в домогательстве она меня не будет.

— Вы же знаете как благотворно влияет посещение родных на течение болезни пациентов, — добавил бархатистости своему голосу, слово "родных" также было оценено. — Мы тихо посидим рядом на лавочке, ну пожалуйста.

— Ну, хорошо, в виде исключения, — быстро соглашается милая девушка. — Давайте ваши документы, меня, кстати, Катей зовут.

Быстро берет протянутый мной комсомольский билет, не удостоив вниманием васин, уже лежавший перед ней.

— Ой, так вы тот самый Чаганов! — подскакивает с места Катя.

"А страна знает своих героев, приятно"…

Её взгляд стал рыскать по сторонам.

"Понятно…, не может оставить пост и не может найти замену, чтобы лично нас сопроводить".

— Так мы пойдём, Катенька, проведать сестричку? — её присутстствие мне там точно было не нужно.

— Да, конечно, — упавшим голосом начала девушка и вдруг повеселевшим продолжила. — Распишитесь вот здесь в журнале.

"Ну как ей можно отказать, быстро чиркаю пару слов и мы понеслись по длинному коридору, ведущему во внутренний дворик".

По расчищенным дорожкам маленького заснеженного садика, зажатого между главным корпусом больницы и флигелем, неспеша двигались несколько кресел на колесах ведомых сиделками, к одной из них и зашагал Василий.

— Ну что, тёть Нюр, как дела? — с надеждой спросил он.

— Как сажа бела, — развеяла его надежды старушка.

"Смотрящие в одну точку потухшие глаза, потёк густой слюны из краешка полуоткрытого рта, клок рыжих волос, выбивавшийся из-под платка — бледная тень той веселой жизнерадостной девушки, которую я встретил месяц назад. Видимо у Оли ничего не вышло, не хватило времени"…

Тетя Нюра тяжело вздохнула и вопросительно посмотрела на меня.

— Я — Алексей, друг Василия. — Ком инея налип на её шаль. — Пошли бы вы погрелись, чаю выпили, а мы тут с Васей походим, поговорим с Любой.

Идея была воспринята старушкой на ура и она без лишних слов косолапо зашкандыбала к зданию.

— Так времени мало, — я начал жестким голосом отдавать команды. — Становись за креслом, закрой меня со стороны корпуса.

Василий быстро, не возражая как всегда, выполнил команду. Я зашел справа опустился на колени, двумя кистями рук с растопыренными пальцами осторожно приподнял любину голову и, проверив положение всех своих пальцев, несильно надавил ими на голову Любы.

Глаза друга наполнились ужасом.

— Один китаец научил в Ташкенте — восточная медицина. — Не стал я вдаваться в подробности, оглядываясь по сторонам и считая про себя: "и пять, и шесть".

"Это было нашим с Олей последним средством, подстраховкой на случай если не сработает таймер. Мой не сработал, похоже, из-за контузии. В конечном же счете, завершив свой план, который был только отложен на время, я тоже сделаю перезагрузку. Вглядываюсь в любины глаза: "и пятьдесят девять, и шестьдесят"."

Опускаю руки и поднимаюсь с колен.

"Неужели, всё? Ничего не вышло"?

— Лёша? Где мы? — любины слова, не олины.

Василий начал оседать на снег, я хватаю его за воротник. Скашиваю глаз налево и в трех метрах от себя вижу пожилую сиделку, позабывшую своего вертлявого подопечного, переводящую иступленный взор с Любы на меня и мелко крестящуюся.

"Бл…, ну теперь я — чекист — орденоносец, лечащий наложением рук"…

Впрочем, несознательную гражданку в следующую минуту оттерли от меня три, неведомо откуда взявшиеся, санитарки внушительных размеров и, светясь от счастья, стали поздравлять меня с орденом, желать здоровья, время от времени проверяя содержимое карманов своих халатов ища в них что-то.

"Бывает, видно мобильники забыли дома. Ну тогда обойдемся без сэлфи".

Всеобщее ликование длилось недолго, появившаяся старшая медсестра быстро и решительно отправила больных в палаты, а посетителей на выход.

— Никому ни слова, что видел, — суровым голосом отвечаю на немой васин вопрос. — Мне может сильно влететь, если начальство узнает. Говори, если будут спрашивать, что не было ничего такого. Просто стояли, просто смотрели…

Василий молча кивает головой, а его губы расплываются в улыбке…

— Я бы чего-нибудь съел, — тоже настраиваюсь на позитивную волну. — У нас сейчас в больнице макароны дают.

— Я ж тебе получку принес! — Хлопает себя по лбу друг и лезет в карман. — Двести пятьдесят рублей! Зайди завтра в кассу распишись. А я сейчас на "Светлану" в отдел кадров…

Ленинград, Проспект Красных Зорь,

31 декабря 1934 г. 16:30

"А большой палец в правом сапоге начал неметь… примораживает… ничего, вон уже показалась темная на фоне серого неба громадина — наше общежитие. Наше общежитие — в одном из лучших зданий во всём городе! Хотя, все правильно — не при капитализме живем. Не хочу назад. Нет, не то. Я нужен здесь. Стоп! Это значит молодого, здорового парня в канаву, потому что старому хрену снова понравилось флиртовать с молодыми медсестрами? Не хорошо… Давай-ка, друг, передавай скорее знания и у.ё. Вологдин с Бергом как потенциальные получатели информации, правда, отпадают. Ну, какое может быть доверие между мной и ними после моей фотографии в газете и их допросов в НКВД?

Ничего, найдем других"…

— Серёжа? — от стены отделилась маленькая худенькая тень.

— Оля? — ответил я оглядываясь. Вокруг никого.

— Так и не придумали условного слова, — Оля подошла обняла меня и, почему то, заплакала. — хвоста нет. У тебя есть хлеб?

— Нет. Пошли в общагу, в коммуне через два часа ужин, — начал я, но поняв что сморозил глупость, продолжил. — здесь, недалеко, фабрика-кухня, пошли на трамвай.

— Я знаю, быстрее пешком через ботанический сад и по Гренадёрскому мосту — Оля взяла меня под руку и решительно свернула на Песочную улицу.

— Видела тебя сегодня… во второй больнице. Молодец… Два дня пыталась попасть вовнутрь…. но очень грамотная и дисциплинированная… охрана у них. — Голос Оли стал заметно прерываться.

— Позже, позже поговорим… — подхватываю её под локоток.

Ленинград, улица Карла Маркса 45,

Выборгская фабрика-кухня.

31 декабря 1934 г. 17:00

Через парк и молочный павильон попадаем в столовый зал. Оля сразу находит укромное местечко в углу и садится спиной к залу. Я спешу к раздаче. После пяти, когда заканчивается отгрузка ужина на предприятия и до закрытия кухни в шесть, есть час, когда свободно реализуются остатки. Не дешево, конечно, но иногда оголодавшие студенты могут себе это позволить. Сегодня всего осталось необычайно много, поэтому быстро хватаю поднос и беру два рассольника, две перловые каши с мясной подливкой и два компота. Хлеб закончился. Плачу три рубля и спешу к Оле. Хватаем ложки и всё отступает на второй план…

— Ну, с наступающим. — Поднимаю стакан с компотом.

— С наступающим. — Эхом вторит Оля и начинает рассказывать свою историю без особых подробностей, но и не упуская ни одной важной детали.

Выходя из кинотеатра в толпе, Оля услышала, что произошло на их сеансе: обрыв плёнки, крик, шум, включение света. Рассказывающая женщина обратила внимание на молодую девушку с остановившемся взглядом, сидящую в странной застывшей позе. Попыталась её растолкать, не получилось. Крикнула контролёров и девушку вынесли в фойе. Сеанс продолжился. Уже на площади Оля заметила карету скорой помощи и двух санитаров с носилками заходящих в кинотеатр. В этот момент к ней подошёл верзила, грубо схватил за руку и потащил в подворотню соседнего дома. Кричал, что её послали "зарачить бобра или биксу" а она "шухер" устроила и если б она не была "марухой" Креста, он бы замочил её прямо здесь. Но всё-таки сдержался, даже не ударил, видно, Крест был в авторитете. В это время в подворотне ворвался наряд милиции, вызванный администрацией кинотеатра на происшествие. Верзила сбежал, а её задержали. Милиционерам она оказалась хорошо знакомой Манькой-наводчицей и её, без разговоров, кинули в камеру.

У Оли появилось время собраться с мыслями и покопаться в памяти Мани, впрочем, радости эти копания принесли не много. Пятнадцатилетняя девочка была из ранних: три судимости, две отсидки в колонии для малолетних под Харьковом и убийство два года назад (не раскрытое, без свидетелей). Черная душа. После этого сбежала в Питер и прибилась к шайке Креста, которая промышляла кражами, грабежами и разбоями, не останавливаясь перед убийствами. Наутро, когда её вызвали на допрос, по суете в коридорах и обрывкам разговоров, поняла, что в Ленинграде вводится усиленный режим службы, прибывает полк НКВД на усиление. Все урки залягут на дно, вот это дно бы и почистить. Сразу же заявила, что хочет сделать чистосердечное признание и рассказала о наиболее крупных преступлениях, его участниках, малинах и притонах, а также сбытчиках награбленного. Вышло всего человек сорок, большинсво из которых было взято с поличным, а на Креста, не было ничего кроме её слов. Взяли его на улице без оружия. Пришлось Оле основательно, под микроскопом, перетряхнуть каждый уголок маниной памяти и нашла она в ней бахвальство Креста о том, что он лично пристрелил из своего нагана одного "бобра", бывшего нэпмана. Где находится тайник, следствие выяснило самостоятельно, расколов одного из подручных Креста. В ту же ночь одна из сокамерниц бросилась на Олю с заточкой и только благодаря своей "бессоннице" удалось отразить удар и обезоружить нападавшую.

В тот же день Олю перевели на "шпалерку" в одиночную камеру, где она и находилась до 28 декабря, когда утром следователь зачитал постановление Прокурора СССР об её помиловании.

"А назад-то ей теперь пути нет: ведь если вернуть Маньке сознание, она, как ни в чем не бывало, попрётся к своим блатным… Застряла, похоже Оля здесь надолго. Отсюда следует, что пока я тут, надо приложить максимум усилий, чтобы её легализовать. Неудачная, однако, стартовая позиция — бывшая уголовница"…

— Я вот что подумала, — продолжила она, невесело улыбаясь. — Надо мне менять имидж, а заодно документы, ну и род занятий, конечно…

"Синхронно мысли заработали"…

— Сестра у меня была на два года старше. Маленькой умерла от тифа когда они с матерью в восемнадцатом бежали от белых. — Оля начала машинально накручивать локон волос на палец.

"Точно как "моя" Оля! Это что, выходит и привычки передались? Так…, надо поакуратнее со спиртным здесь"…

— Мне надо ехать в Пермь на Урал, брать выписку, получать паспорт. Нужны деньги, рублей двести.

"Тут, я смотрю уже и план готов, узнаю олину хватку".

— Эй, молодёжь, тут вам, чай, не ресторан, — весело засмеялась своей шутке пожилая подавальщица.

Ленинград, Проспект Красных Зорь 67,

Общежитие-коммуна ЛЭТИ.

Позднее этим вечером.

— Девчонки, надо приютить на одну дочь Нюсю. Наш человек. Из моего детдома. — С трудом удалось вклиниться в многоголосый хор наших коммунаров, когда первый восторг от моего триумфального появления дома стал спадать.

— Конечно, приютим, — закричали вместе несколько девчат. — Любина кровать свободна.

Женское меньшинство коммуны с энтузиазмом подхватило Олю и повлекло на свою половину.

— И это, Фима, — обращаюсь к казначею коммуны. — прошу выделить Нюсе денег на дорогу, её обокрали в поезде. А, кстати, вот — получай, моя зарплата.

Ефим привычным движением раскрывает свою тетрадку — талмуд, с которой не расстаётся ни на минуту, и молча начинает процесс зачисления полученных средств на счет.

— Так что, Ефим, как насчет денег для Нюси?

— Рассмотрим, рассмотрим… — наш казначей морщит лоб и отмахивается от меня как от назойливой мухи, не смотря на возмущенный ропот ребят.

— Лёха, тебе телефонограмма — протискивается ко мне дежурный по вахте и протягивает осьмушку тетрадного листка.

Т. Чаганову А.С. прибыть в 9:00 первого января 1935 года по адесу Литейный пр-т д.4 кабинет 17. Дежурный Лернер.

Глава 5

Ленинград, Проспект Володарского 4,

здание ОГПУ-НКВД

Кабинет начальника отдела кадров.

1 января 1935 г. 9:00

— Ну, покажись-покажись, каков ты есть, наш герой, — из-за большого, заваленного бумагами, письменного стола показался невысокий, лет сорока пяти человек в форме ОГПУ с двумя ромбами в петлицах. — садись-садись, Алексей, в ногах правды нет. Зови меня Иван Иваныч.

"Итак, передо мной Молчанов И.И. — начальник отдела кадров, согласно табличке на двери у входа в приемную. На Леонова похож. Добродушное лицо, открытая улыбка, мягкие неторопливые движения. Глаза, однако, жили своей жизнью и добродушия, отнюдь, не выражали. Быстро, не задерживаясь ни на чем, мазнули меня с ног до головы и сосредоточились на лице".

— Как здоровье? — поднимает трубку телефона. — Гена, организуй нам чайку.

— Так грех в двадцать лет на здоровье жаловаться, — поддерживаю полушутливый тон Молчанова. — а что подзабыл кое-что, так врачи говорят, что еще через двадцать лет я ничем не буду отличаться от всех.

— Что верно, то верно, — Иван Иваныч заливисто смеётся. — только вот корреспонденты из газет, что сегодня прибудут для встречи с тобой, вряд ли будут этим довольны.

— Ну, значит, мы должны помочь нашей советской прессе, не так ли Иван Иваныч?

"Аж крякнул от удовольствия. Ясно, что не без твоего участия осуществилась эта афера".

— Поможем-поможем, — расцветает Молчанов, как бы говоря: "Заметьте, не я это предложил".

Без стука вплывает в распахнутую секретарём дверь миловидная девушка с подносом в руках. На приставном столике передо мной появляются два чайника побольше и поменьше и вазочка с сушками. Иван Иваныч перемещается на стул напротив меня.

— Посмотришь там у Гены, чего мы накумекали для газет, — руки Молчанова сноровисто разливали чай по чашкам. — через полчаса подойдёт наш портной подогнать тебе форму. Встреча с корреспондентами у тебя в двенадцать. Жаль, конечно, что ты пропустил награждение с нашими в день чекиста, двадцатого декабря. Теперь придется с военными. Но, ничего, будешь и так выглядеть молодцом.

Делаю небольшой глоток чая: А что, ничего… Ароматный.

— Наш, грузинский, с новых плантаций! — Молчанов остался доволен моей реакцией.

— Иван Иваныч, разрешите спросить вас о моём месте на службе. — Подвожу разговор к наиболее интересующей меня теме.

— Смотри, Алексей, — Молчанов с хрустом ломает сушку. — оперод, после выявленных московской комиссией недостатков, будет переформирован. Его начальник ещё не назначен и все должности вакантны. Но без начальника я не могу заполнить ни одной вакансии.

— С другой стороны, ты же — радиоинженер, правильно? — оживляется он, поймав какую-то мысль. — Сейчас в особом отделе создаются несколько отделений на военных предприятиях, в том числе на "Светлане". Там требуются люди со знанием техники, чтобы выработать режим секретности. Так, может, пойдешь на помощника начальника отделения? Учти, сразу назначить начальником отделения не могу, нужен хотя бы год стажа в особом отделе, но будешь выполнять его функции, а через год займёшь эту должность. Людей овладевших техникой у нас не хватает. Ну как, согласен?

— А сколько сотрудников будет в отделении?

— Пока один и будешь. Плюс одна ставка вольнонаёмного. Соглашайся, должность седьмой категории, шпала в петлицах, оклад 350 рублей, место в общежитии. Я понимаю, что как инженер ты легко найдешь место с окладом 450 рублей, но я слышал, что выходит постановление о доплатах для сотрудников с высшим образованием. — Молчанов испытующе посмотрел на меня.

"А что, вполне может и подойти. Как раз для Оли место — вольнонаёмная в особом отделе. И всему научит Алексея, а, в крайнем случае, и сама всё сделает, когда придёт время мне возвращаться. Впрочем, сама пусть решает".

— Иван Иваныч, денег скоро вообще не будет, к коммунизму идём. Я согласен.

— Ну, молодец, обрадовал так обрадовал. Звоню начальнику ОО.

Ленинград, Проспект Володарского 4,

здание ОГПУ-НКВД

1 января 1935 г. 14:00

"Выхожу из Большого Дома, поскрипывая сапогами, с вещмешком со старой одеждой, выданным вещевым довольствием и улыбаюсь бледному пятну у горизонта. А что, ведь правда, хорошо в стране советской жить"!

— Товарищ Чаганов? — высокий широкоплечий парень в кожаных куртке и фуражке со звёздочкой преграждает мне путь. — Комиссар Васин, из охраны товарища Кирова.

— Что-то я вас не припомню, — пытаюсь напрячь память.

— Прикреплённый из Москвы. — комиссар показывает свой мандат. — Товарищ Киров прислал за вами свой автомобиль и приглашает на встречу. Давайте ваши вещи.

"Шикарный "Бьюик"! Никогда не ездил на таком. Наверно бронированный, так двигатель заревел при троганье с места. А ход мягкий, как кожа салона. Не машина, а песня, которая, к сожалению, быстро закончилась — Смольный. Ну, что ж, с удовольствием пройдусь по местам боевой славы. До третьего этажа нахожусь под постоянным обстрелом женских взглядов, как какой-нибудь Стас Михайлов, впрочем, без фанатизма, смотрят застенчиво, украдкой. Мужчины, в военной форме и без, жмут руку, стучат по плечам. Любят значит Сергея Мироныча здесь. На третьем этаже малолюдно — режим сильно ужесточен".

— Лёша, ты? — молодой командир армеец со шпалой в черных петлицах с синим кантом распахнул свои объятия.

— …

"Опять, что ли, провалы в памяти начались"?

— Это же я — Ощепков Павел, Шалашинская школа-коммуна. — моя грудная клетка явственно хрустнула.

— Пашка-профессор? — всегда подозревал, что массаж улучшает умственную деятельность. — Что ты здесь делаешь?

— Да, вот, понимаешь, записался на приём к товарищу Кирову, — погрустнел Ощепков. — а его секретарь сейчас всё отменил.

"Неужели из-за меня"?

— Паш, можешь меня обождать? Или нет, лучше… где тебя найти? — чувствую за спиной нетерпеливое покашливание Васина.

— Здесь, недалеко, пересечение улицы Мира и Монетной, КУКС ПВО, — скороговоркой выпалил Павел. — На вахте меня спросишь.

"Ну что ещё два обнимания и я у цели?".

Ленинград, Смольный,

кабинет Кирова,

1 января 1935 г. 15:00

— Вот это другое дело, — Киров трясет мою руку и легонько с опаской стучит по плечу, глядя на меня снизу вверх. — Не то что в прошлый раз. Хоть сейчас на обложку "Огонька"!

"Да, в прошлый раз я видел Кирова две недели назад, когда Петя с Верой учили меня ходить в больничном коридоре. При этом краснея и бледняя от случайных прикосновений и встретившихся взглядов, обращаясь друг к другу по имени-отчеству и с трудом подбирая слова, со мной же говорили языком команд, как к собаке на прогулке: назад, налево и тд. Появление живого Кирова ввело их в полный ступор, они застыли на месте, а я предоставленный сам себе, на трясущихся ногах, сделав несколько шагов вперёд был готов рухнуть, но был подхвачен Сергеем Миронычем в последний момент. С тех пор, конечно, да… прогресс налицо".

Широким жестом он приглашает меня к столу, на котором на медном подносе был сервирован чай.

"Определенно местные обычаи мне нравятся".

— Извини, Алексей, что не пригласил домой, — подходим к длинному столу для совещаний. — там сейчас упаковка. Переводят меня в Москву. Кухарка моя замечательные пироги с капустой печёт, ну, ничего, в следующий раз… А пока, чем богаты, тем и рады.

"Садимся, не спеша разливаем чай и Киров начинает подробно расспрашивать об учёбе, житье-бытье, о нуждах. Солидно, так, отвечаю, что ничего мне не нужно, всё у меня есть (заметил одобрительную реакцию, мелькнувшую в прищуренных карих глазах), что, мол, предложили новое место службы. Хочу одновременно на "Светлане" пройти дипломную практику и получить диплом".

— Понимаю, — махнул он своей густой шевелюрой. — хотел тебя забрать с собой в Москву, но вижу, что это пока преждевременно: тебе надо закончить учёбу, мне войти в курс дела. Так что, отложим эту тему на полгода.

"Благодарю за внимание, пробую бутерброд. Какой, всё-таки, вкусный здесь хлеб! За девяносто лет ржаной хлеб превратился в какое-то непотребство. Оцениваю взглядом последний — с копчёной колбаской, лежащий на тарелке, и отворачиваюсь. Пора и честь знать, а то подумает, что с голодного края".

— Мы с товарищем Сталиным поспорили недавно о тебе, Алексей. — Киров чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся.

"Охренеть, обо мне спорят Сталин с Кировым"!

— Скажи, Алексей, о чём ты думал когда бросился меня спасать? — Белый табачный дым устремился к потолку.

— Ну это легко, — быстро подхватываю тему. — у меня два часа назад была встреча с корреспондентами газет, так один из них, кажется из "Комсомольской правды", чтобы успеть передать материал для завтрашнего номера, начал диктовать его по телефону: "успеть, только успеть, одна эта мысль билась в мозгу Алексея, когда он один, безоружный бросился на двухметрового верзилу обнажившего ствол".

Киров заливисто смеётся, откидываясь назад на спинку стула.

— А если серьёзно, то я вообще ничего не помню, что произошло тогда в Смольном, память отшибло. Сейчас у вас в коридоре я встретил однокашника из школы-коммуны и вспомнил как мы давно ездили на Волховскую ГЭС, прошли по узкому темному тоннелю в теле плотины и попали в залитый светом машинный зал. Вот так и жизнь у нас разделилась на две части: беспризорничество, голод и учёба в институте. На тьму и свет. Так, что знаем, что защищаем — советскую власть. А вот отсюда и у меня вопрос. Как же так, Троцкий, Зиновьев, Каменев — революционеры с дооктябрьским стажем, вместе с вами в одной партии делали революцию, защищали её в гражданской войне. Почему сейчас они стали врагами? И этот, Николаев, он же молодой — половина его жизни прошла при советской власти, которая дала ему всё. Почему и он? Откуда такая чёрная неблагодарность?

— Я думаю, что никто из них никогда не был коммунистом в душе, — папироса в руке Кирова закончилась и погасла после трёх мощных затяжек. — рассматривали партию как средство для удовлетворения своих амбиций и получения благ. И эти блага для них лично всегда весили больше, чем благо всего народа.

"Ну да, говоря современным языком, хотели получить власть чтобы затем её монетизировать, но не вышло. Одни и те же персонажи, только вот в 30-х им не повезло".

— Так что, Алексей, значит, не едешь со мной в Москву?… Ладно, но как будет возможность заходи, буду рад. Возьми у Свешникова мой личный номер телефона.

"Нормально прошла первая беседа. Вполне, так себе, дружески и доверительно, не взирая на разницу в возрасте. Чувствую не разочаровал я Кирова. А что, глядя на бывших вождей этих бухариных с зиновьевыми, поневоле будешь опасаться предательства: кто он, Чаганов, может жизнь спасает тебе, а сам о кабанчике и доме в Жаворонках мечтает".

Ленинград, улица Мира 17,

КУрсы Командного Состава ПВО,

1 января 1935 г. 17:00

— Ощепков, говорите? — красноармеец на вахте с уважением покосился на мои три треугольника в петлицах. — И принялся про себя, шевеля губами, читать моё удостоверение.

"Ха, понятно, в ОГПУ это низшая первая категория, а в Красной Армии — помкомвзвода: бог и царь для бойца".

— Ча-га-нов… — На лице у бойца вспыхнул восторг, но новый беглый взгляд на мои петлицы заставил его, видимо, вспомнить наставление по несению караульной службы, и следующая фраза была им прознесена тоном того наставителя. — Фокин, пулей к Ощепкову. К нему товарищ Чаганов.

Не прошло и минуты как по двору забухали сапоги Павла (без головного убора в гимнастёрке), опередившего посыльного на двадцать метров.

— Лёха, как кстати! — Ощепков махнул караульному пропустить.

— Твой батальон, наверно, решил, что началась война. — Я не удержался и съязвил, когда мы отошли от вахты.

— Какой батальон? А ты насчёт бега. — весело засмеялся Павел. — Какой из меня военный, я еще полтора года назад работал инженером-электриком. И вот на военных сборах зенитчиков мне пришла в голову одна идея, для реализации которой создаю ОКБ.

— Ну, ты даёшь! Недаром у нас тебя называли профессор. — Заходим в трёхэтажное здание красного кирпича и подходим к двери с надписью: "ОКБ ПВО".

— Мои владенья. — "Профессор" распахивает дверь.

— Постой-постой. — Останавливаюсь на полном ходу. — Так это значит тебя мне сегодня дал в нагрузку начальник Особого Отдела.

— Какую нагрузку? — Павел по инерции пролетел внутрь помещения и неуклюже развернулся ко мне через правое плечо.

— Я — помощник начальника отделения особого отдела на "Светлане" и ОКБ ПВО, с сегодняшнего числа. — Немая сцена.

— Так это ж отлично! — отмер Павел. — Тогда пошли в твой кабинет.

Мы двинулись по коридору в направлении соседней двери. Внутри просторной комнаты, с заклеенным белой бумагой, до двух третей его высоты, окном, стоял письменный двухтумбовый стол, два стула и шкаф.

"А что, неплохо".

— Извини, Лёша, сейчас телефона нет, но нам твёрдо обещали в течении месяца.

— Да ладно, что ты как не родной, — стучу Павла по плечу. — Давай рассказывай, что тут у тебя…

Если кратко, то Павел Ощепков предложил создать радиоуловитеь самолетов, т. е. локатор. Убедил инспектора ПВО, заместителя наркома обороны по вооружению Тухачевского, Наркома Ворошилова обратиться в Академию Наук (до 1935 года в Ленинграде) и получить экспертное заключение об осуществимости проекта. Положительное заключение было получено и в середине 34 года был проведён решающий эксперимент, подтвердивший такую возможность на практике. Было создано ОКБ на базе КУКС ПВО и Павел был назначен его начальником. И вот тут

три главных игрока: ленинградский физтех, ЛЭФИ и харьковский физтех стали отказываться от заказов ОКБ (по созданию специальных ламп), предпочитая вести работы по локации самостоятельно, получая деньги от наркомата напрямую. ОКБ тогда решил создать свою электровакуумную лабораторию, но это дело не быстрое и работы затормозились. Как раз сегодня Павел с письмом от Тухачевского и должен был просить Кирова помочь с размещением заказов на "Светлане" и ускорением исполнения уже размещённых.

— Переводят от нас Сергея Мироныча в Москву, — сообщаю и без того грустному другу и добавляю голосом самого Павла, читающего сказку младшей группе. — но знаю я как помочь твоему горю. Завтра с утра попытаюсь выяснить какие у них дела на заводе.

— Понимаешь, — продолжил Ощепков даже не улыбнувшись. — Иоффе из физтеха рассчитывает получить результат используя имеющуюся хорошо отработанную радиотехнику метрового диапазона, Чернышёв — тоже (их правда сейчас расформировывают), но дело в том, а что если окажется, что в метровом диапазоне задачу не решить и надо сдвигаться в дециметровый или даже сантиметровый диапазон? Аппаратуры для этого нет, её надо разрабатывать. Правда, харьковчане занимаются магнетронами и хотят их приспособить в радиоуловителе, но в документе, принятом по итогам совещания в Академии Наук, сантиметровый диапазон был Иоффе намеренно исключён. А ты вообще знаком с этой техникой? Понимаешь о чём я говорю?

"Знаком ли я? Да лучше всех в мире! Как раз вчерашней ночью закончил штудировать двухтомник Сиверса 49-го года и расшифровывать полный комплект документации на американскую РЛС 50-го, заботливо хранившийся на олиных антресолях с момента смерти её прадеда — крупного специалиста в радиолокации.

Что значит расшифровывать? Дело в том, что для запоминания больших объёмов информации мы применили способ мнемоник. Это когда для запоминания информации (даже бессмысленной для запоминающего) каждой букве, цифре или их комбинации ставится в соответствие некий яркий образ и этот образ помещается в определённое место, скажем на маршруте, который ты исходил тысячу раз и знаешь каждый камень или дерево. Расшифровка — это процесс мысленного путешествия по этому маршруту и записи встретившихся образов — предметов в виде букв, цифр или линий чертежа.

Ещё тогда в будущем, подбирая подходящую литературу, я наткнулся на нереализаванный проект олиного прадеда по постройке действующего учебного макета локатора, состоящего из двух одинаковых параболических антенн (чтобы не макет коммутаторами антенны), трофейного немецкого магнетрона (копии английского), простейшего модулятора, для гененрации высоковольтных микросекундных импульсов и приемника, на базе кремниевого точечно — контактного диода и осциллографа. Наткнулся и включил в свой список литературы, а затем стал копать информацию по этим диодам и обнаружил, что кремний в них обычный — металлургической очистки".

— Конечно, знаком с магнетронами. Участвовал в сборке одного из них у нас в лаборатории. — Излучаю полную уверенность в своих силах. — Даже имею кое-какие идеи как их улучшить.

— Так ты что, радиоинженер? — Глаза Павла округляются. — А как же НКВД?

— Стечение абстоятельств… Я — выпускник ЛЭТИ, для получения диплома должен пройти полугодовую практику на предприятии. Сейчас подыскиваю место…

— Всё, ни слова больше. Ты — мой. — Павел крепко хватает меня за руку, по видимому, всерьёз опасаясь, что я могу сбежать. — Всем обеспечу. Тема будет учебно — исследовательская, никому дела не будет до неё… Летом под Москвой будет смотр, сам Тухачевский будет присутствовать. Будет возможность продемонстрировать твою аппаратуру… Только, как быть с работой по линии особого отдела?

— Ах, это, — легкомысленно машу рукой. — просто надо найти хорошего заместителя!

Шапкозакидательские флюиды окончательно проникли в моё сознание. Смешно, но, однако, никто из нас даже и не подумал, что такое грандиозное дело надо вспрыснуть.

Ленинград, Сосновка, ул. Приютская

физико-технический институт,

10 января 1935 г. 10:00

"Какой чистый морозный воздух, дышу не надышусь… Сегодня у меня премьера — иду на встречу с первым своим прогресором. Решил пройтись пешком, от общежития НКВД в Лесном до физтеха в Сосновке не более километра. Последние дни были очень загружены разными бытовыми хлопотами: выездом из коммуны, вселением в общежитие НКВД, покупкой костюма и разных мелочей. Вчера на рынке у Ленфильма купил бритву "Золинген"! Обустроил свой кабинет на "Светлане". А от Оли всё ни слуху ни духу, сам же я понятия не имею на какую наживку ловятся шпионы. Сделал чертёж магнетрона и его деталировку. Ушло пять ночей. Не берусь посчитать сколько лет назад или вперёд я сдал инженерную графику, но получилось неплохо и наш чертёжник вчера скопировал их на ватмане. А сам Павел сегодня понёс их на завод имени Энгельса. На очереди параболические антенны, сегодня в ночь приступаю. Мой сосед по комнате сотрудник второй категории Иван Стрельцов делает понимающее лицо и весело подмигивает, когда я, измученный, рано утром возвращаюсь с ОКБ что бы умыться и побриться. Не пытаюсь его разубеждать".

"Вот сглазил, северо — западный ветер принёс со "Светланы" или с Энгельса сильный запах гари. Спешу укрыться внутри здания физтеха".

— А куда это вы, гражданин. — Я неожиданно был остановлен громогласным возгласом крепкого ещё старичка неожиданно выросшего прямо передо мной.

"Что мои чары перестали действовать? Или старое поколение имеет от него иммунитет? Хотя всё проще, я сегодня в штатском в сером шерстяном костюме московской фабрики "Большевичка" и ванином пальто булыжного цвета, так как не хочу привлекать лишнее внимание к своей встрече с прогрессором. Не хочу, а придётся, этот пережиток истории с повадками городового от меня просто так не отвяжется. Не прошёл я фэйс контроль. Ясно, народ здесь работает высокооплачиваемый из Англии и Франции не вылазит, не мне чета".

С неохотой лезу в карман за служебным удостоверением и со значением цежу сквозь зубы: "К начальнику физического отдела"…

Удостоверение НКВД и мой наезд превращают физтеховскую держиморду в лебезящего неуверенного в себе представителя проигравшего класса.

— Второй этаж, четвёртая дверь налево, товарищ Чугунов, вот сюда по лестнице.

"А что, звучит неплохо. Почти как товарищ Сталин, только не закалённый".

— Поберегись. — Мимо меня на полной скорости пролетает верзила с вытянутой вперёд рукой обёрнутой какой-то тряпкой, бежит по коридору и забегает в открытую дверь.

"Прямо какое-то дежа вю"…

Подхожу к открытой двери и осторожно заглядываю во внутрь. В большой комнате, за высоким столом, заставленным приборами сидит давешний "верзила" и пытается намотать маслянистую тряпку на стеклянный цилиндр. Рядом двое других молодых людей степенно беседуют, сидя за большим столом и не обращая на верзилу никакого внимания.

— Игорь Васильевич, ну согласись, что без повторного эксперимента говорить о резонанансном поглощении нейтронов чересчур самонадеянно. — Говорит один собеседник, по виду ботаник, другому, очень похожему на "верзилу", патетически повышая голос. — неужели мы хотим повторения того вселенского позора с "супердиэлектриком", который пал на седую голову нашего шэфа?

Чёрная туча бросила тень на лицо брата "верзилы" и он надолго задумался.

Вдруг женщина бальзаковского возраста в длинной старомодной юбке, светлой блузке с кружевным жабо, бесцеремонно отодвигает меня в сторону и неожиданно низким прокуренным голосом приказывает:

— Товарищ Арцимович, быстро к директору. Товарищ Курчатов, задерживаете квартальный отчёт. — И не дожидаясь ответа, резко поворачивается и энергично шагает назад, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Сию минуту, Амалия Львовна, — Лев Арцимович быстро вскакивает из-за стола и довольно похоже пародируя походку секретарши выходит из комнаты. "Верзила" покатывается со смеху и роняет карандаш.

— Вот гадство, — он сильно расстроен. — грифель сломал. Английский крандаш…

"Всё встало на свои места. "Верзила" — это брат Игоря Курчатова — Борис, который обмотал стеклянный цилиндр — датчик счётчика Гейгера тряпкой — мишенью с бромом (классический эксперимент, приведший к открытию ядерной изомерии), а бежит потому, что надо скорее начать измерения подальще от излучений ампулы с эманацией радия и бериллием (альфа-частицы с бериллием — источник нейтронов)".

Игорь Курчатов продолжает сидеть за столом задумавшись глядит сквозь меня и никак не реагирует на происходящее. Подхожу к нему поближе и машу рукой у него перед глазами.

— А… что?

— Игорь Василич, я из издательства. Где бы мы могли поговорить?

— Да, конечно, — Курчатов с тем же отсутствующим видом ведет меня в маленькую узкую комнатку по соседству, которая является его кабинетом, предлагает сесть и вопросительно смотрит сквозь меня.

— Товарищ Курчатов, вам надо срочно сдавать в печать статьи о резонансном поглощении нейтронов и ядерной изомерии. — сразу захожу с козыря.

— Что? — Курчатов не верит своим ушам.

— Вы же понимаете, что конкуренты не дремлют. — Спокойным, без эмоций голосом продолжаю я. — В римской лаборатории Ферми уже начали подготовку публикации по первой теме, а по изомерии у вас ещё есть месяц-другой.

— Откуда вы это можете знать? — Недоумение на лице Курчатова сменяется недоверием.

— Что именно знать? О ваших исследованиях или о плане публикаций лаборатории Ферми? — Я не тороплюсь подсекать клюнувшую рыбу.

— И то, и другое… А вообще, кто вы такой? — рыба атакует крючок.

"Пора! Издалека, не раскрывая, показываю своё красное удостоверение с гербом и выдавленными золотыми буквами Н.К.В.Д. С.С.С.Р.".

— Наша группа из технического отдела занимается сбором информации о перспективных с военной точки зрения открытиях и изобретениях у нас в стране и в мире. — моё удостоверение не производит на учёного ровным счётом никакого впечатления, так просто скользнул взглядом. — Стараемся не упустить ничего, что влияет на военную сферу.

— Как же ядерная физика может быть связана с вооружением? — неподдельный интерес не скроешь за иронией.

— Как выясняется, самым непосредственным образом. — добавляю уверенности в голос. — К более предметному разговору буду готов позже, скажем, через полгода.

— А почему вы пришли ко мне, а не к руководству, не в Академию Наук?

"Правильный вопрос"!

— Понимаете, Игорь Василич, мы имеем представление о, мягко говоря, борьбе без правил в вашей научной среде, — Курчатов понимающе усмехнулся. — поэтому наводим справки о людях, с кем собираемся работать. Да взять, хотя бы, случай с бегством в Америку сотрудника вашего института Гамова. Информация, которую мы будем вам передавать может невольно раскрывать наши источники, поэтому мы будем её передавать непосредственно нужному человеку, а не спускать по научным инстанциям, где возможны не только утечки, но и злоупотребления, кумовство и тд.

— Кроме того, — продолжил я, внимательно следя за реакцией Курчатова. — как говорится, нет пророка в своём отечестве, поэтому мы заинтересованы в росте научного авторитета наших людей на международной арене, за этим, я уверен, последует рост и у нас. Так лучше, чем продвигать своих людей в научной среде по протекции, часто это приводит к обратному результату.

— И последнее, — завершаю своё выступление. — конечно, вы вправе сами решать воспользоваться или нет моими советами и хотите ли вы, вообще иметь с нами дело, но помните, что это мы делаем не для вас лично, а в интересах государственной безопасности СССР.

"Что-то мне подсказывает, что Курчатов скажет да. Солидно спускаюсь по лестнице и проходя мимо давешнего старичка вижу как непроизвольно дергается его правая рука, пытающаяся отдать мне честь".

Ленинград, улица Мира 17,

КУрсы Командного Состава ПВО,

26 января 1935 г. 18:00

"Умер Куйбышев… откладываю "Правду" и потягиваюсь. Делаю перерыв и проветриваю комнату, топят у нас нещадно, надо будет прикрыть батарею шинелью. Почти круглосуточный режим работы начинает приносить свои плоды: вчера получил с завода Энгельса четыре медных анода с восьмью полыми резонаторами каждый, четыре катода и восемь медных боковых крышек. На следующей неделе на "Светлане" обещали выплавить пробные стеклянные (на базе корпусов серийных радиоламп) вводы один для катода, другой — для антенны. Надо быстрее заканчивать чертёж и техзадание на постоянный магнит и просить Валентина Петровича Вологдина изготовить. Рассчитываю выполнить первое включение в середине февраля. Павел укатил в Москву сдавать годовой отчёт. Будет через две недели. За себя оставил молодого парня Ивана Москвина, выпускника электротехникума, со строгим наказом исполнять все мои просьбы. Да он и так бы расстарался, смотрит на меня влюблённым взглядом. Посоветовал ему больше внимания уделять противоположному полу. Так что, всё пока идёт хорошо".

"Однако, не у всех. Поразмышлял недавно о новом раскладе сил в руководстве и вижу, что не стать теперь Ежову секретарём ЦК, так как нет вакансии — Киров жив, так же и Чубарю не войти в Политбюро по той же причине".

"Но больше всего меня волнует отсутствие вестей от Оли. Как она там? Без неё меня скоро выгонят со службы. Не написал ни одной бумаги"…

По коридору забухали тяжёлые шаги, сапоги с подковками, затем деликатный стук в мою дверь и…

— Товарищ Чаганов, — заокал знакомый голос бойца Фокина — к вам посетитель.

"Молодец, дверь особого отдела открывать нельзя. Открываю дверь сам и тут же закрываю её за собой".

— Кто? — Спрашиваю понизив голос, нечего светить моих визитёров.

— Девушка, забыл фамилию пока бежал… — также полушёпотом отвечает Фокин.

"Неужели? Быстро, закрываю дверь на ключ и спешу за посыльным. Так и есть, Оля! Заметно похудевшая, с короткой стрижкой — совсем по другому стала выглядеть. Делаю знак караульному — пропустить, и с деланным равнодушием здороваюсь с ней".

— Ну, как съездили… — громко начинаю разговор и осознаю, что не знаю как её называть, Маша или Аня, ведь паспорт видел только караульный.

— Отлично, товарищ Чаганов, — без промедления приходит мне на помощь Оля.

— Поздравляю с повыщением. — Кивает на мои петлицы.

"Заходим в здание, в коридоре никого — рабочий день закончился. Завожу Олю в свой кабинет, а сам бегом в столовую КУКСа, к которой прикреплено ОКБ. Петрович, начальник столовой, выделяет мне, неведомо откуда у него взявшийся трёхэтажный железнодоржный судок и бегу назад распространяя вокруг божественные запахи рассольника с мясом и пшённой каши с маслом. Вхожу в комнату — Оля, сидит на стуле с опущенной головой. Ничего себе, думаю, неужели научилась спать? Но, тут же вижу её пристальный взгляд из под полуприкрытых век".

— Налетай, — локтём освобождаю уголок на столе, Оля хватает ложку, а я сижу с глупой улыбкой и смотрю как она ест.

— Ой, а я тут, нечаянно всё съела. — Виновато улыбается она.

— Надеюсь, что твой рассказ будет стоить скормленных тебе калорий. — Делаю строгое лицо.

— Сейчас уже не уверена, было очень вкусно. Спасибо…

— И-и-и…

— Выехала в Москву первого января, — начала свой рассказ Оля. — утром следующего дня в Загорск с Ярославского вокзала. В моём первом детдоме выяснила, у узнавшей меня воспитательницы, где жила мать. К вечеру разыскала нашу старую квартиру, поговорила с соседкой, подругой матери. У той сохранилась шкатулка матери с письмами отца. Соседка рассказала, что мать перед смертью в двадцать шестом сильно пила, это я уже смутно помнила, как во хмелю называла меня Аней, по имени умершей в детстве сестры, как жаловалась на судьбу. Переночевала у неё, ночью прочла все письма, отца и других к матери. Из них выяснилось, что отец, Мальцев Алексей Федорович, был секретарём горкома партии Перми в 18-ом году, как во время наступления Колчака оборонял город, попал в плен и был расстрелян. Сестра умерла по дороге в Москву на руках у беременной матери. Поколдовала со справкой об окончании Шалашинской школы — коммуны, что ты мне дал. Подправила даты, имена. Вроде бы вышло неплохо, если, конечно, придирчиво не смотреть. Пятого января была в Перми, сразу без остановки уже на санях в Оханский район, в деревню Шалаши. Побывала в сгоревшем здании опытной станции, где раньше была школа-коммуна, которую после пожара перевели в райцентр и слили с детским домом.

"Молодец, серьёзно подошла к вопросу, посмотрела как всё выглядело на месте".

— Десятого опять была в Перми. — продолжала Оля — Начальником милиции оказался другом отца, нашёл, что я очень похожа на него, мельком взглянул на мою справку, вызвал секретаря и распорядился выдать паспорт, уточнив дату рождения в изъятых церковных книгах. На прощание расстрогался, пожелал не посрамить имени героического отца. На обратном пути, в Загорске по справке об освобождении получила паспорт на имя Марии Мальцевой.

"Я рассказал о своих новостях и планах. Сидим, молчим, думаем".

— Ну ты понимаешь, конечно, что эта легенда проживёт до первой формальной проверки, — Голос Оли не выражал никакой тревоги, так констатация факта. — если кто-то захочет проверить мои пальчики в уголовной картотеке.

— Понимаю, — У меня вырывается не весёлый вздох. — но, насколько я узнавал, у вольнонаёмных сейчас не берут отпечатков, хотя в будущем это вполне вероятно.

— А ты знаешь, — её руки дёрнулись покрутить отсутствующий завиток, — если сравнивать варианты: начать с чистого листа против начать с грузом проблем, в краткосрочном плане, я за первый вариант. Со стороны уголовников, первый вариант лучше, так как исключает утечку от знакомых: Анна Мальцева — восемнадцать лет, никаких сестёр — уголовниц нет, фамилия распространённая. При втором варианте, всё равно вокруг будут сплетничать и информация легко уйдет в свободное плаванье. Кроме того, в шестнадцать лет на эту работу скорее всего не возьмут, даже если закроют глаза на прошлое. В долгосрочном плане — любой вариант будет плох. Уйду за границу, как вариант…

— Ну на этом и порешим пока, — говорю с облегчением. — поехали в Лесной, буду тебя устраивать в женское общежитие "Светланы", я уже договорился с комендантом.

— Сегодня твоя подруга — улыбается Оля, глаза, правда, напряжённо фиксируют мою реакцию, — дежурила на вахте и выгнала меня из вашей коммуны на Каменноостровском. Не знает, говорит, где ты. Пришлось караулить на входе других девчонок, чтобы твой адрес получить.

"Люба… эта может"…

— Люба что ли? Какая ж она моя? Не знала, наверное… Только вчера из деревни вернулась… — мой детский лепет был твёрдо проигнорирован.

"Это она ещё про Дусю из вакуумного цеха не знает…, пока не знает… Это ж теперь её работа, знать. Да, не всё так однозначно с этим решением"…

Глава 7

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

2 февраля 1935 г. 18:30

Киров.

— Это становится нетерпимым, — глуховатый спокойный голос Сталина резко контрастировал со смыслом произносимого. — даже если в этом письме только десятая часть правды, мы должны заменить охрану в Кремле. Просто из предосторожности. Ты видел как себя вёл вчера на съезде Советов Авель, он открыто сопротивлялся принятию постановления о новой конституции. "Двоякие изменения" у него. Я вообще не припомню, чтобы он возражал или был в оппозиции. Значит имеет серьёзные причины. С другой стороны Петерсон, почти двадцать лет командует охраной Кремля, начальник бронепоезда Троцкого в восемнадцатом, Может не забыл ещё барина?

"Есть, конечно, причины для беспокойства".

— Заменить гарнизон — это безусловно правильно, — невольно подражаю неторопливой манере речи Сталина. — но на кого? Сейчас это "кремлёвские курсанты" — армейцы. Петерсон, хотя формально он в НКВД, на деле подчиняется ЦИК.

Сталин начал новый круг вокруг стола заседаний держа в левой короткой полусогнутой руке потухшую трубку.

"На мне репетеруют своё выступление на политбюро".

— Вот и получается, что они вдвоём, сговорившись, получают все возможности устроть переворот. — Сталин останавливается и смотрит на меня в упор. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Не будет ли опасной ситуация, когда всю власть в Кремле получит НКВД? Думаю, что будет в будущем, но не сразу. Нам сейчас надо отводить непосредственную угрозу.

"Повеселел, пошёл раскуривать трубку. Входит Молотов и бросает ревнивый взгляд на меня, но быстро справляется со своим раздражением и уже приветливо пожимает мне руку. За ним входят Ворошилов, Каганович, Орджоникидзе, Калинин, Косиор, Андреев, Микоян и четыре кандидата Жданов, Чубарь, Петровский и Рудзутак. "Наши" не сговариваясь сели по правую руку от Сталина".

"Неделю назад меня на пленуме Московского горкома избрали первым секретарём. Каганович так долго и косноязычно расписывал мои заслуги и достоинства, что я едва сумел подавить зевоту. Лазарь возглавил НКПС, остался секретарём ЦК и куратором московского метро. Вместо него председателем комиссии партийного контроля становится Ежов. Нужно подыскивать человека вторым на область и город, отдел руководящих партийных органов предлагает Хрущева, но мне этот малограмотный суетливый подхалим не понравился. Знаю, что он выдвиженец Сталина (в память о Надежде, видимо, к которой он втёрся в доверие), но душа у меня к нему не лежит. Вообще, я заметил, что Сталин везде где только можно старается продвигать русские кадры, но иногда это приводит к выбору вот таких прохвостов. Решающее слово в этом вопросе всё равно будет за мной".

"Заседание продолжается уже два часа, народ начинает подавать признаки нетерпения, хотят курить, и тут Сталин вносит вопрос о замене гарнизона Кремля и его переподчинении НКВД. Судя по реакции, это никого не волнует, даже Калинина, хотя это касается в основном его. Неожиданно взрывается Серго и начинает на грузинском что-то горячо говорить. Я много лет прожил на Кавказе и немного понимаю по-грузински. Что-то о дружбе, об обиде, короче про Авеля. Сталин сначала по-грузински в ответ, что этому лентяю больше времени на… не понял кого… останется, а затем просит говорить по-русски и ставит вопрос на голосование. Решение принято. Люди спешат к выходу, остаемся впятером, с Молотовым, и Ворошиловым. Сталин рассказывает о письме Алёши Сванидзе. Сталин с Ворошиловым и Ждановым за то, чтобы поручить расследование Ягоде, мы с Молотовым против. Сходимся на том, чтобы также подключить к расследованию Ежова и провести его как можно более тихо".

Ленинград, улица Мира 17,

КУрсы Командного Состава ПВО,

15 февраля 1935 г. 10:00

"Сегодня на утро назначено первое включение магнетрона, решили с Олей пройтись до ОКБ пешком, а то всё кабинэт, кабинэт. Боже, как мне повезло с Олей, тяжёлый груз с плеч долой! Уже первый день её появления на заводе я полностью отключился от службы. Ниже среднего роста, худенькая, короткая стрижка густых русых волос, правильные черты лица. Хороша, чертовка! В форме НКВД с пустыми петлицами (как у Ягоды на фотографиях в газетах, так что подпольная кличка ягодка прилипла сразу) вообще неотразима, умеет человек носить форму, не то что ёё непосредственный начальник. За несколько дней обошла отдел кадров, бухгалтерию, цеха, лаборатории и заводоуправление, пошушукалась с людьми и с той поры небольшой, но непересыхающий ручеёк посетителей потёк в особый отдел. Я с радостью покидаю своё место и перемещаюсь к Васе в лабораторию или в цеха, агентурная работа не любит свидетелей. Да, в лаборатории и цехах за это время была проведена большая работа, подобран сорт стекла для отводов, материал высокочастного вывода и выводов катода. Припой для анода и его крышек и множество других, казалось бы мелких, технологических хитростей без которых магнетрон никогда не заработает. Люди с огромным желанием подключались к работе, оставались сверхурочно, не прося ничего взамен. Пощелкали мне по носу не мало, но ничего я не гордый, главное дело сделали. Два дня назад проверили держит ли анод и крышки вакуум, оказалось — отлично держит. Вчера утвердил у Вологдина тему своей дипломной работы, был у него в лаборатории на Лопухинской, что находится на территории завода Электрик, забрал заказанный постоянный магнит и одолжил стеклянный ртутный выпрямитель на десять киловольт для сегодняшнего эксперимента".

— Так вот, этот Студнев — подозрительный тип. — Задумавшись, пропускаю начало олиного рассказа.

"Студнев — это же главный инженер "Светланы", по местному — технический директор. И что с ним не так? Вроде бы приличный дядька, грамотный, не читая подмахнул мне и Васе темы дипломов, пообещал всяческую поддержку. Отвечал за контракт с американской RCA на поставку оборудования по производству ламп со стальным корпусом. Сейчас идёт его наладка на первом этаже"…

— Неделю назад вернулся из САСШ, через месяц собрался ехать снова — в Чикаго. — продолжила Оля. — Начал не афишируя продавать свой дом. Всё время проводит в кампании американского инженера, ответственного за наладку оборудования. Не особенно грамотного, по отзывам наших наладчиков, на все вопросы отвечает, что всё должно соответствовать чертежу. Передвигаются на служебном автомобиле Студнева.

— Думаешь собрался уходить на запад? — Резанула неприятная мысль.

— Не исключено, — Оля начала заметно задыхаться. — как вариант, может подписать приёмку неотлаженного оборудования за взятку и свалить за границу. Ничего потом не докажешь…

"Сбавляю темп, совсем загонял девчонку, лось здоровенный, ну… вон уже показался КУКС. Да, вот это дела. Прямо с орденом на груди и магнетроном в руках мог бы загреметь в солнечный магадан".

— И что надо делать? — не могу скрыть тревогу.

— Сегодня напечатаю рапорт, подпишешь и вперёд в Большой Дом на доклад.

На вахте встречаемся с Ощепковым, только что вернувшимся из Москвы, с чемоданчиком в руках.

— Что ж ты не представляешь меня своей спутнице? Боишься конкуренции? — пытается натужно шутить Павел внезапно охрипшим голосом, обращаясь ко мне, но не сводя глаз с Оли.

"Извольте наблюдать, классический пример внезапной любви с первого взгляда".

— Какой ты мне соперник? — ещё более глупо отвечаю я и поспешно добавляю. — Павел Ощепков — начальник ОКБ. Анна Мальцева — сотрудница особого отдела.

— Очень приятно. — Моя хамская фраза — уже забытая история.

"Пока мы идём по дорожке к нашему зданию, у них завязывается непринуждённый разговор обо всём, что они видят: о снеге; чувствуют: собачьем холоде; и мечтают: чашке горячего чая. Плетусь грустно за ними. Это что, у меня сейчас уводят девушку? Внаглую, на моих глазах. Скорее всего, это олина месть за Дусю. Ну не может же быть, чтобы меня, кумира советской молодёжи, не побоюсь этих трёх слов, просто так бортанули. Невероятно…. но факт"…

"Захожу в лабораторию и обо всём забываю. Сегодня решающий эксперимент. Магнетрон, окружённый постоянным магнитом, источник постоянного тока для накала катода, высоковольтный трансформатор и двурогий ртутный высоковольтный выпрямитель, двупроводная измерительная линия, неоновая лампочка, прикрученная к длинной стеклянной трубке, метровый отрезок стальной трубы-волновода, лампа накаливания с напаянными на цоколь усами. Всё готово, вокруг собралось человек десять, весь штат ОКБ. Иду звать Павла. Ой какая милая картинка, чай пить изволят за моим столом, на меня внимания не обращают. М-да, стол девственно чист, Оля выбросила обрывки бумаги и протёрла его. Надо, кстати, не забыть вернуть на кухню судок, начальник столовой уже спрашивал. Испепеляющий взгляд не получился, но, всё равно, для них лучше чтобы эксперимент прошёл успешно".

— Пошли, всё готово. — Оставляю выражение своего негодования их предательством на потом, самого так и распирает от нетерпения включить рубильник.

— Выключить свет. — Твёрдо командую я, включаю высоковольтный источник и начинаю потихоньку реостатом добавлять ток накала.

Ваня Москвин осторожно приближает неонку на стеклянной трубке к выводу энергиии.

"Есть, загорелась. В лаборатории полумрак, неонка светит довольно ярко".

— Давай лампу накаливания. — Эмоции уже бьют через край, но решающее измерение ещё не произведено.

"В комнате раздались восторженные восклицания. Действительно, эффектное зрелище: простая лампа накаливания начинает светиться в темноте, будучи не подключённой к сети".

— Смотрите, смотрите, — Москвин рукой в перчатке демонстрируёт лампу как факир. — вольфрамовая нить светится не равномерно. Вон видны тёмные и яркие области.

"Ну на свёрнутой спиралью вольфрамовой нити длину волны не измеришь, а вот на двупроводной измерительной линии — легко. Беру стеклянную трубку с неонкой и медленно веду вдоль медных проводов. Лампа последовательно гаснет и зажигается вновь".

— Пять сантиметров. — Кто-то заглядывает из-за моей спины и видит отсчёт на линейке, положенной на столе вдоль проводов. — А почему пять? Десять же должно быть.

— А потому, что — Павел оседлал любимого конька. — волна-то, стоячая…

"Так, теперь последнее доказательство, что магнетрон генерирует сантиметровые волны: в этот волновод волны с длинной волны больше семнадцати сантиметров не войдут. Отключаю напряжение, подвожу к магнетрону волновод, снова включаю напряжение, погружаю неонку чуть внутрь трубы. Горит"!

— Ура! — народ начинает прыгать.

"Открывается дверь, появляется голова Фокина".

— А чё это вы тут делаете? В потёмках… — мы с Олей падаем.

Ленинград, Московский вокзал,

20 февраля 1935 г. 18:45.

"Стоим с Олей на перроне у мягкого вагона "Красной стрелы". Еду в Москву на награждение. Рядом снуют бородатые грузчики в длинных фартуках из грубой ткани, с медными номерными бляхами и, несмотря на мороз, в форменных железнодорожных фуражках. Нарядно одетая публика, всё-таки, составляет меньшинство, в основном видна военная форма, как на нас с Олей. Падает лёгкий снег. Стоим. Молчим. Такое в последнее время у нас случается часто. После их первой встречи с Павлом Оля сильно изменилась. Куда делась мрачная сосредоточеннось и жёсткая целеустремлённость? Вчера печатая перечень мебели и инвентаря для хозяйственного управления, она вдруг начала улыбаться, мечтательно устремив взгляд на, висящий на стене, плакат "Будь бдительным!" с сильной красной рукой, сжимающей запястье костлявой чёрной. Звонок. Жизнерадостный голос Павла просит Аню к телефону. Полуминутное молчание в трубку, затем пятиминутный лихорадочный стук печатающей машинки и появляется срочная необходимость олиного присутствия на "Светлане". Павел ещё с утра пошёл на завод Энгельса разбираться с чертежами антенны, которая со вчерашнего дня уже стояла у нас на складе. Последней каплей для меня было полное отсутствие работников на рабочих местах. Ну, правильно, кто где, а ты один за всех, дядя Лёша, в… поднимай обороноспособность страны".

"Ну один за всех это я, конечно, перебарщиваю. Со Студневым Оля конкретно, ведь, спасла мою задницу, который сейчас уже сидит на "шпалерке" и вовсю сотрудничает со следствием. Как оказалось, американец, Питер МакГи, был никаким не инженером, а коммерческим директором компании и они, действительно пытались, пользуясь "дырой" в договоре "сэкономить" для компании большие деньги на наладке и пуске в эксплуатацию поставленного оборудования. Американец срочно выехал на родину, а мы ждём приезда инженера — наладчика. Хотя, в общем-то, и не ждём, вся заводская лаборатория промышленной электроники, включая Васю, брошена в прорыв. Хорошо всё закончилось, душевно. Начальник Особого отдела похлопал меня по плечу и выпустил приказ, где объявил благодарность и премировал месячным окладом (роль Оли решили тщательно скрывать во избежании), который пошёл ей на покупки".

— Ты его любишь? — мой вопрос совпал с пронзительным свистком дежурного и хриплым голосом проводника.

— Граждане отъезжающие, прошу занять свои места.

Захожу в вагон так и не поняв, услышала ли она вопрос. Оля с явным облегчением махнула рукой и зашагала в сторону вокзала. Поезд начинает движение и вдруг резко тормозит, кто-то сорвал стоп-кран. К нашему вагону подбегают два сотрудника НКВД, один из которых быстро взбирается по ступенькам внутрь, а второй передаёт ему портфель и маленький чемодан.

— Добрый… вечер, — в купе входит запыхавшийся пассажир в форме НКВД с двумя ромбами в петлицах, сопровождаемый несущим вещи проводником. Пытаюсь подняться, но толчок вагона снова бросает меня на диван.

— Ну вот… — говорит вошедший заметно окая, хватаясь за столик, и плюхается на место напротив меня. — успел таки. Постойте-ка, а я вас знаю. Вы — Чаганов…

"Теперь я Чебурашка и каждая дворняшка при встрече… Примелькались мои кудри, однако, да и шрам на правом виске не закрывается полностью волосами. Прячу свой сарказм и делаю радостно-вопросительное лицо".

— Новак, Егор Кузмич, — протягивает руку сосед по двухместному купе. — начальник НТО (научно — технический отдел).

— Очень приятно. — Совершенно искренне радуясь, пожимаю маленькую узкую ладонь.

"Ещё бы, НТО ведает всеми уголовными картотеками, очень полезное знакомство. Когда мы с Олей первоначально прикидывали варианты наших действий в случае возникновения опасности её раскрытия, то решили, что в этом случае надёжнее всего ей быстро уволиться и начать использовать паспорт на имя Марии Мальцевой, лучше в маленьком городе, не в столицах. Исчезновение же Ани не должно быть очень подозрительным, так как в стране сейчас просходит большая миграция: из деревень в города, на стройки. Из европейской части СССР на Дальний Восток и Север. Могла выйти замуж и уехать. Родственников никого. Единственным белым пятном в наших расчётах оставалось отсутствие информации о том как сейчас работает система учёта и кодификации отпечатков пальцев. У меня, например, официально отпечатков не брали. А сейчас эта любовь может легко спутать нам все карты".

— Ну, что по маленькой, за знакомство? — Новак начинает весело копошиться в своём портфеле, выставляя на столик перед собой бутылку коньяка (армянского), лимон, сырок, колбаску и буханку ржаного хлеба.

"По маленькой, как же, свежо предание. Вот не могу я себе представить, при всем моем богатом воображении, этого в меру упитанного весельчака засовывающим пробку в чуть отпитую бутылку.

— Петрович, чайку нам организуй — кивает он проходящему мимо проводнику.

— Хорошо, — соглашаюсь я с неизбежным. — Только мне много не наливать. Не хотите же вы, Егор Кузьмич, что бы я завтра на товарища Калинина перегаром дышал.

"Мой аргумент был услышан и дальнейшее выпивание шло в пропорции 80 к 20-ти. Впрочем, моим надеждам, что выпитое поможет развязать Новаку язык, были напрасны. Лишь однажды он позволил себе коснуться работы и то косвенно, выпив за меня, за то, что спас Ленинградское ПП, называя Ленинградское Управление НКВД по старинке, от больших неприятностей. А в остальном был обычный трёп. Пробую другой подход. Мельком упоминаю, что приходится работать в одиночку, разрываюсь между двумя объектами. Не может быть, чтобы у Новака всё было хорошо со штатами".

— И не говори, — мрачно кивает Егор Кузьмич. — только начали по РКМ (милиция) переход на германскую систему классификации отпечатков пальцев, а это — больше ста тысяч карточек: открой каждую, найди характерные признаки (петли, там, дуги), и переквалифицируй по новому, как новая напасть — забирают пять лучших сотрудников в Центральный аппарат. Будут создавать центральную картотеку, а план — перейти на новую классификацию до первого января 1936 года никто мне не отменял.

"Понятно, затруднительно сейчас будет вести поиск в картотеке уменьшенным количеством людей, проверяя сначала по старой классификации, а затем по новой на местах и в центре. По крайней мере до 36-го года. Что ж теперь следуя заветам Штирлица надо грамотно выйти из разговора".

— За нас, чекистов! — Произношу заключительный тост. По части произнесения тостов у меня не очень, а вот голова начинает ощутимо побаливать.

Москва, Красная площадь,

21 февраля 1935 г. 11:00.

"Давненько я не бывал на Красной площади. Лет, примерно, около ста, если считать подряд. А вот когда я был здесь первый раз помню точно — первого июля шестьдеся седьмого во время школьной экскурсии в Москву. Как сейчас помню, мы шли из музея Ленина мимо исторического музея к Мавзолею и подняв головы любовались рубиновыми звёздами на башнях Кремля. Стоп! А это что такое? Белые в городе? На Спасской башне на шпиле, отчетливо виден двуглавый орёл. Лопни мои глаза! Останавливаюсь от удивления. Куранты начали отбивать одиннадцать ударов. Бросаюсь бегом к небольшой человек в двадцать группе военных у Спасских ворот. Это, конечно, я переоценил скорость движения московского трамвая, а до открытия первой ветки метро ещё полгода"…

— Товарищ Чаганов, — от группы отделяется сотрудник НКВД и укорирезненно смотрит на меня, стоящие рядом посмеиваются. — ну что же вы, мы опаздываем. Давайте документы. Оружие есть?

— Нет.

"Сотрудник намётанным взглядом бегло осматривает мою фигуру с гловы до ног и делает знак напарнику. Военные по одному начинают подходить к окошку комендатуры и получать пропуска. Доходит очередь до меня, сдаю на хранение заимствованный у Паши чемоданчик и получаю пропуск. От башни поворачиваем направо и идём по дорожке вдоль Кремлёвской стены разобравшись по двое (сопровождающие в голове и хвосте колонны) и выходим к главному входу Сенатского дворца. Это нас в Екатерининский зал ведут, ну, правильно, это ж бывший Свердловский — место награждений. Справа от входа импровизированный гардероб, двое сотрудников принимают шинели. Странно, в основном синие петлицы, похоже кавалеристов награждают. Так же парами поднимаемся по великолепной белого мрамора лестнице, освещенной двумя большими в человеческий рост торшерами, и попадаем в круглый, очень светлый (десятки огромных окон, разделённых двадцатиметровыми колоннами, которые подпирают изящный купол). Но нам не сюда, движемся дальше. Через один из боковых выходов попадаем в застеклённую галерею, соединяющую вершину сенатского треугольника Екатерининский зал с его основанием. Народ с интересом рассматривает и шумно обсуждает внутренний дворик дворца — деревья, дорожки скамейки. Поворачиваем налево и идём по длинному коридору. Гомон стихает, таблички с именами владельцев кабинетов по сторонам коридора дисциплинируют. Минуем кабинет Молотова и останавливаемся у кабинета Калинина. С противоположной стороны коридора по зелёной ковровой дорожке к нам пружинистой походкой подходит Будённый в сопровождении неизвестного мне комдива. Громкие возгласы красных командиров гулко разносятся под сводчатым потолком".

— Товарищи, просьба соблюдать тишину, — из приёмной Калинина появляется недовольная физиономия. — идёт заседание президиума ЦИК СССР.

— Заходим, товарищи. — Следует новая вводная.

"Ведомые товарищем Будённым выполняем последний по времени приказ. Да, для такого кабинета нас здесь чересчур много".

Половину кабинета (примерно двенацать на восемь метров) занимает большой стол для заседаний, за которым сидят два десятка человек — членов президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР. За стоящим перпендикулярно письменным сидит Михаил Иванович Калинин и приветливо машет входящим, чтобы проходили внутрь.

"Из находящихся в кабинете помимо Калинина узнаю только Кирова, Берию и Ворошилова. Киров, сидящий справа от Калинина, подзывает меня к себе, я с трудом протискиваюсь и встаю сзади между ним и Берией. Сразу становится душно от жарко натопленной печки и почти полусотни посетителей кабинета. Секретари бросаются открывать форточки. Как-то не так я себе представлял церемонию награждения… Но ничего, так даже лучше, по домашнему".

— Товарищи, — Калинин поднимается из-за стола. — сегодня мы награждаем бойцов и командиров Первой Конной Армии. Пятнадцать лет назад в самый тяжёлый момент гражданской войны…

"Хорошо говорит Михаил Иванович, проникновенно. Многие краскомы расчувствовались, украдкой смахивают слезу… А война между группировками Ворошилова и Тухачевского, похоже, идёт по всем фронтам. "Конники" пока побеждают по наградам, "заговорщики" — по должностям (ключевые военные округа за ними). Да, не лёгкий выбор предстоит вскоре Сталину. Кого бы я сам предпочёл: верного или умного? Хотя, нет ну какой Ворошилов верный? Кто пошёл в услужение Хрущёву в обмен на высокий пост? А Тухачевский, ну какой он умный? Вместе с Уборевичем почти десять лет заказывали учёным и промышленности вооружения для армии. А в 38-ом вдруг выяснилось, что всё созданное (пушки Курчевского, радиоуправляемые самолёты и танки Бекаури, полигональные снаряды и многое другое) никуда не годится и пришлось Сталину впрягаться в это дело, работать с конструкторами самолётов, двигателей, танков, пушек, чтобы поспеть к грядущей войне. Так что выбор будет другим: приспособленец против самовлюблённого амбициозного глупца. Кстати, а почему Сталина нет, он ведь тоже член президиума. Не хочет в этом участвовать"?

Началось награждение. Первые три ордена Ленина — дивизиям, входящим в коннармию, следующие три — Ворошилову, Будённому и Щаденко (тот самый комдив). Фотокорреспондент, из-за отсутствия места, вынужден фотографировать из-за спины Калинина время от времени дёргаясь при случайном прикосновении к горячей печи, выложенной белой фигурной плиткой.

"Дальше пошли награждённые орденом Красной Звезды и почётными грамотами ЦИКа. От всех награждённых выступил комдив четвёртой кавалерийской дивизии, очень коротко и толково. Конноармейцы быстро покидают кабинет, так что моё награждение происходит почти камерно: президиум ЦИК и я. Коротко благодарю партию и правительство за награду, по недоумённым лицам нескольких, очнувнувшихся от дрёмы из-за недостатка кислорода, членов президиума начинаю подозревать, что, может быть, надо было поставить на первое место правительство.

Попадаю в объятия Кирова, силён однако… Берия пожимает руку".

С орденом в коробочке стою в коридоре и оглядываюсь по сторонам. Моя группа исчезла, забыв меня. Вдали показалась какая-то новая колонна награждаемых, судя по лицам и одежде из средней Азии. Вдруг кто-то хлопает меня по плечу.

— Здорово, Алексей. — секретарь Кирова Свешников держит в руке мой чемоданчик с нарисованной краской красной звездой. — Идём, буду тебя устраивать.

— Николай, — пытаюсь отобрать у него свой чемодан. — мне бы в город надо часа на три.

— Это даже лучше, — уклоняется от меня Свешников. — товарищ Киров занят до шести. Ну, пошли вызволять твою шинель…

Москва, Красноказарменная улица, 12,

Всесоюзный электротехнический институт,

21 февраля 1935 г. 14:00.

"Зря я, всё-таки, отказался от машины, которую предложил Николай. До Лефортово на машине, да по пустой дороге, минут двадцать. А так угробил почти два часа на 29-ом трамвае, конспиратор хренов. То ли дело у нас, в Ленинграде — вагоны полупустые, дорого. В Москве же народ, похоже, денег не считает, в вагон не зайти — не выйти, в пору по старой привычке — ехать на подножке. Сейчас, впрочем, это как то не солидно. Да, не плохую основу для будущей карьеры успел я заложить за неполных три месяца. Чаганов, если дураком не окажется, сможет после моего ухода большим человеком стать. Ну а мне здесь осталось не так уж много дел.

Первое — это, конечно, рабочий макет сантиметрового локатора. Пока испытан только магнетрон, да и то в непрерывном режиме. Модулятор, формирователь высоковольтных импульсов, ещё не готов. Он полностью на совести Павла, это его епархия — чисто пассивная схема, надо лишь точно рассчитать параметры катушек и сердечников. На мне — приёмник. Две недели назад на фарфоровом заводе имени Ломоносова получил заказанные полуметровые дюймовые кварцевые трубки для вытягивания вакуумом кремниевых стержней из расплава. Футуристического вида, надо сказать, получается агрегат. Стоит у меня на столе в кабинете на "Светлане". Однажды Оля, проводя беседу со своим агентом сказала, что это — полиграф, детектор лжи. Теперь посетители боязливо косятся на него при входе, а сам агрегат получил имя — Шариков.

Второе — продолжить обход прогрессоров. Вот один из них и должен находиться за этими дверьми с табличкой "Лаборатория. В.И.Архангельский"".

— Здравствуйте, я ищу Вячеслава Ивановича. — оглядываю просторную комнату с длинными рабочими столами, заставленными измерительными приборами. У стен — ряд шкафов со стеклянными дверьми, забитых папками и книгами. За столом в углу сидит девица в белом халате лет двадцати и читает книгу.

— Кхм, — вежливо пытаюсь напомнить о себе после небольшой паузы.

— Товарища Архангельского сегодня не будет, — заученно начинает тараторить девица не отрывая глаз от книги. — он в радиоузле наркомата связи. Улица 25-го Октября, дом 7.

"Чёрт, это ж Никольская, рядом с ГУМом, сегодня только мимо проходил. Зря, значит, промотался. Ну, делать нечего, всё равно назад возвращаться. Ненавижу московский трамвай".

"Полученные направленной кристализацией кремниевые стержни надо затем распилить на пластины примерно двухмиллиметровой толщины стальным полотном в струе суспензии образива (нужен станок с возможностью возвратно — поступательного движения), отшлифовать, и протравить. И в итоге получится поликристаллическая, не ориентированная по осям, плохо очищенная кремниевая заготовка, пригодная только для изготовления точечно — контактного диода, параметры которого будут плясать как хотят. Но для начала мне пойдёт и такой. Нужен станок, но начинать, конечно, надо с поиска человека — ювелира или оптика. Займусь первым делом по возвращении".

Спрыгиваю на ходу с опостылевшего трамвая на площади Дзержинского, с удивлением обнаруживаю на месте будущего памятника Железному Феликсу, засыпаный снегом фонтан, и сворачиваю на Никольскую. Начало смеркаться, повалил снег, и я с удовольствием бегу по узкой улице не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих.

— Поднимайтесь на второй этаж и направо по коридору до конца, там увидите. — Молодой вахтёр на входе в наркомат связи с радостью откликнулся на мой нетерпеливый вопрос.

"Вижу…, правда с трудом…. конец коридора купается в клубах дыма, который почти скрывает горящую на дверью табличку "Эфир". С претензией на стиль одетая публика мужского и женского пола манерно курит сигареты. Из-за двери доносится какие-то заунывные завывания. Невольно морщусь от едкого дыма. Стоящий рядом маленький человек с пышной кудрявой шевелюрой, переводящий безумный взгляд с одного курильщика на другого, ища у них поддержки своего восторга проиходящим за дверью, наткнулся этим взглядом на меня и, видимо, по своему истолковал моё недовольство".

— Да как вы можете, — его трагический шёпот заставил обернуться на меня всю тусовку. — это Лиля Брик читает стихи Маяковского!

С десяток неприязненных взглядов принялись исследовать меня с головы до ног, не решаясь, однако, на прямую конфронтацию. Форма НКВД на деятелей культуры в то время, видимо, действовала успокаивающе. Табличка "Эфир" гаснет и в открывшуюся дверь выходит женщина лет сорока в зелёном платье с зелёным лицом и царственной походкой, обмахиваясь зелёным веером, проходит в комнату напротив, а кинувшаяся вслед за ней девушка-ассистент, единственная из толпы, кто смотрела на меня с симпатией, поспешно закрывает за ними дверь.

— А почему у неё лицо зелёное? — невольно вырывается у меня. Этот мой простой вопрос вызывает такое осуждение, молчаливое впрочем, что в следующее мгновение вокруг меня образовался вакуум, как в лампе, причём электроны повернулись ко мне спинами.

"Пользуясь открывшейся свободой перемещения, делаю шаг внутрь эфирной и оглядываюсь. Небольшая комната, пять на пять, со стоящим в центре стулом, на который нацелен большой объектив. За объективом располагается металический круг на оси со множеством мелких отверстий, за кругом крупная электронная лампа с плоской вершиной… Понятно, видеокамера с механической развёрткой…

Над камерой висит светоотражающий экран, направленный на стул, а сверху нависает кирпич микрофона. Комната ярко освещена большим количеством ламп накаливания. А здесь, похоже, полноценная телевизионная студия. Подхожу к оператору, сматывающему кабель".

— Здравствуйте, мне нужен товарищ Архангельский. — Обращаюсь к оператору, косясь на мужчину лет сорока в элегантном чёрном костюме, белой сорочке и голубом галстуке, вальяжно развалившемся в кресле позади камеры и томно прикрывшем глаза.

— Я — Архангельский. — отвечает оператор с интересом взглянув на меня и, видимо, узнав.

— А я — Чаганов, у меня к вам очень важный разговор. — негромко говорю я, прикладывая указательный палец к губам, мол, молчи, и начинаю быстро снимать шинель, жара в комнате стояла страшная.

— Хорошо, у меня только здесь работы минут на десять… — хитро подмигивает он.

— Товарищ Чаганов, — в комнату вплывает Лиля Брик с вымытым лицом в сопровождении облака электронов, сменивших спин. — очень приятно познакомиться. Машенька сказала, что вы заинтересовались моим выступлением в эфире.

У ассистентки вытянулось лицо. Публика одобрительно заурчала. Лиля Брик неопределёно протягивает руку, оставляя за мной выбор пожать или поцеловать.

Неловко пожимаю. Моя ладонь застревает в цепких лилиных.

— Как приятно, что молодые люди из органов неравнодушны к настоящему искусству, — продолжает Брик не давая вставить и слово. — Вы знакомы с Яшенькой Аграновым? Это мой интимный друг.

"Интимный? Это как же, извиняюсь, понимать. Близкий"?

— Вы слыхали? Я скоро уезжаю в Ленинград. — электроны разочарованно заныли. — Да-да, мой муж комкор Примаков получил там высокий пост и на днях мы с Женечкой Соколовой перезжаем. Вы ведь, кажется, тоже из Ленинграда? Мы будем жить на Рылеева, 11. Заходите на огонёк.

Большие, чуть на выкате, карие глаза испытывающе смотрят на меня, а её руки ласково поглаживают мою ладонь.

"Это они что, втроём собираются жить? Высокие отношения… Откровенно клеит, но мне, почему то, Машенька больше нравится. Бросаю взгляд на мгновенно вспыхнувшую ассистентку".

— Ося, мы уходим, — перехватив мой взгляд, светская львица командует отбой. Щёголь, заснувший в кресле с открытым ртом, от неожиданности лязгает зубами.

"Хорошо поговорили".

Процессия потянулась к выходу. Архангельский выключает свет.

— А почему у неё лицо было зелёное? — повторяю вопрос.

— Да, понимаешь, фотокатод в передатчике имеет максимальную чувствительность в зелёном, а на красный почти не реагирует. — Вячеслав Иванович приглашает жестом в подсобку. — Аппаратура старая, 32-го года.

В длинной узкой комнате, плотно набитой оборудованием, нашлись также два стула, маленький столик и учебная доска на стене с мелом и тряпкой.

— Вот на эту тему я и хотел поговорить. — оседлал я один из стульев. — Как мы знаем, вы также занимаетесь приборами ночного видения.

— Есть такое дело. — Архангельский опускается на второй стул, предчувствуя серьёзный разговор.

— Мы — это секретная группа в НКВД, — напускаю я таинственности. — которая отслеживает у нас и за кордоном важные открытия или приборы, которые могут быть использованы для военных нужд. Вы ведь заметили, что зарубежные публикации по вашей тематике в последнее время прекратились?

Вячеслав Иванович согласно кивает головой.

— То, что я вам сейчас расскажу, — подкрепляю слова взглядом в упор. — тоже не для печати. Сведения добыты оперативным путём и вы никогда не должны упоминать об этом. Даже в разговоре с сотрудником НКВД. Эта информация только для вас.

"Начинаю перечислять недостатки существующих (нулевого поколения) фотокатодов и общей конструкции пнв, интерес в глазах Архангельского нарастает. Рисую силовые линии электрического поля в нулёвке и с использованием электростатической линзы, вижу его разочарование, ну, конечно, это же так просто, а я не догадался. Когда же перехожу к составу и процентному содержанию компонентов фотокатода S-20, Вячеслав Иванович замирает боясь пропустить хоть слово. Бросается ко мне обнимает, благодарит. Сразу поверил в мои слова. А чего меня благодарить, он бы сам к этому пришёл позже. Позже… А нам надо сейчас".

— Сколько уже времени? — часов у меня нет, не накопил ещё.

— Без пяти шесть. — Архангельский машинально отвечает, не отрывая глаз от доски.

— Чёрт, меня ж Киров ждёт. — Хватаю шинель и фуражку. — И последнее, для увеличения чувствительности можно попробовать каскадирование — паровозиком.

Глава 8

Москва, Кремль, Сенатский дворец,

кабинет Кирова.

21 февраля 1935 г. 18:10

"Залетаю в приёмную и вопросительно гляжу на Свешникова, тот говорит по телефону и кивает, садись, мол. Оборачиваюсь и вижу ещё трёх посетителей. Отлично, значит не опоздал… Из кабинета Кирова выходит невысокого роста лысоватый мужчина лет сорока с наметившимся животом, растянувшим мятый серый пиджак в чёрную узкую вертикальную полоску. Воротник белой, расшитой затейливыми узорами, рубашки взмок от пота. С невидящим взором и нетвёрдым шагом бредёт в мою сторону к двери, так что, прежде чем я догадался посторониться, он задевает меня плечом".

— Смотреть надо — здесь люди ходють… — заводится с полоборота "лысый", но взглянув на мой орден Ленина, резко сдаёт назад и, пробурчав что-то невнятное, продолжает свой скорбный путь к двери.

"Не ну, нормально, так… выходит, это я его подрезал. Свидетели "аварии" с удовольствием наблюдают за бежавшим с места происшествия участником и переходят к обмену мнениями".

— Я слышал, что Никитку в Туркестан переводят, в Каракалпакию вторым секретарём… — вполголоса беседуют оставшиеся двое совслужащих из очереди.

— А кого ж вторым на Москву и область?

— Булганина.

"Да, дела… Это, выходит, я действительно Хрущёва переехал. Переехал? Нет, скорее помял. Сменит вышиванку на тюбетейку и будет снова на коне или, по крайней мере, на ишаке"…

"Двое сплетников с облегчением и радостью воспринимают известие о переносе аудиенции и вот мы с Сергеем Мироновичем не спеша идём по дорожке (даём кругаля, по выражению Кирова) мимо Спасской башни к его квартире в Кавалерском корпусе. Рассказываю о работе, упоминаю об отсутствии станка для резки пластин".

— Ты, наверное, не знаешь, — живо реагирует Киров. — что я — механик. С отличием закончил механическое училище в Казани. В Ленинграде найти такой станок можно…, знаешь, Алексей, как прийдём домой, позвоню директору "Красного Путиловца" и попрошу помочь.

— Спасибо, Сергей Миронович.

— Не за что, — отмахивается Киров. — ты лучше скажи когда взглянуть можно будет на твой прибор.

— Как раз хотел пригласить на смотр, 14-го июня, здесь, под Москвой.

— А как же, буду, уже чувствую себя причастным. — вместе смеёмся.

— Здрасьте, дядь Серёж, — по лыжне, проложенной вдоль дорожки, мимо нас проносятся двое подростков на лыжах.

— Здоров, Василий. Отец дома? — успевает крикнуть Киров.

— Дома… — энергично отталкивается палками ведущий. — Артём не отставай!

Лыжники, явно демонстрируя перед нами свою лихость, заложив крутой вираж влево, несутся под гору к стене, то исчезая из вида, то появляясь. Вдруг прямо впереди на дорожке появляется рыжая лиса, встаёт и не мигая смотрит на нас.

— Не бойся, герой, — подтрунивает Киров. — она ручная. Помышковать под снегом вышла. У Бухарина живёт. У него в квартире целый зоопарк. Птицы поутру красиво поют.

— Ну что, идём на кухню? — потирает руки Сергей Миронович. — Прихватим чего — нибудь съестного. Жена с сестрой ещё в Ленинграде. Кухарка с ними, так что сегодня без пирогов.

"Заходим в подъезд Кавалерского корпуса. Ба-а, да здесь настоящий комбинат бытовых услуг, на дверях таблички: парикмахерская, швейная мастерская, фабика-кухня, кинозал. Настоящая коммуна! Ну кухню можно найти и без таблички, аромат стоит божественный. При появлении Кирова вся не многочисленная обслуга начинает улыбаться. Шутки сыплются одна за одной. Такой талант, светлый человек. Расплачивается. Квартира на первом этаже, больше похожая на гостиничный номер — даже кухни нет, с видом на Сенатский дворец. Круглый стол, четыре стула, кожаный диван, во второй комнате — две узкие деревянные кровати. Хозяин достаёт тарелки и ложки из застеклённого посудного шкафа. Всё просто, даже аскетично. Из холодного шкафа, оборудованного в наружней стене (ниша в стене с маленькими отверстиями наружу, деревянные дверцы обиты войлоком) Киров достаёт бутылку водки и (в это время раздаётся звонок телефона) огорчённо крякает".

— Киров слушает. — делает мне знак, указывая на рюмки в шкафу. — Да… да…

Вот собрались с Алексеем Чагановым поужинать… Хорошо… Хорошо… Идём.

— Товарищ Сталин приглашает к себе…

Москва, Кремль, Сенатский дворец,

квартира Сталина.

21 февраля 1935 г. 19:00

"Наши судки были деловито оприходованы Каролиной Васильевной, домоправительницей Сталина, а мы направлены в гостинную, в которой был накрыт длинный стол. Почти сразу за нами туда влетели румяные с мороза Василий, Артём Сергеев и Светлана. Заметив меня, мальчики, хотя нет, уже скорее юноши, четырнадцать лет как ни как, подошли, пожали руку, по-взрослому поздравили меня с наградой, поинтересовались что важнее сейчас авиация или артиллерия, на это я ответил, что — связь, так как на поле боя без связи все рода войск будут действовать порознь, чем разочаровал обоих".

— Смотри, Мироныч, о чём думает наша молодёжь, — мы синхронно повернулись на голос вошедшего в гостинную Сталина.

— Не говори, растёт смена…

"Каждый из нас троих, судя по гордому виду ребят, принял похвалу на свой счёт. Хозяин одет по домашнему, в латаном на локтях вязаном коричневом свитере и широких выцветших шароварах, заправленных в мягкой кожи короткие сапоги — ичиги. Доброжелательный взгляд карих глаз поощряет к разговору, но я как то не нахожусь с ответом, взволнованный встречей с вождём".

— Присоединяюсь к поздравлениям моих более расторопных питомцев, — берёт инициативу на себя Сталин. — ну да соловья баснями не кормят…

"Быстро поев ребята понеслись в подвал, где для них там была оборудована слесарная мастерская, а Светлана старалась оттянуть неизбежное — выполнение домашнего задания, но под тяжёлым взглядом "домомучительницы" вынуждена была поторопиться".

"Перемещаемся в кабинет, где отказываюсь от сигареты держась из последних сил. Ну как не закурить, когда все вокруг предлагают"?

— Мы тут с товарищем Кировым — Сталин потянул за замысловатую веревочную конструкцию, открывающую фарточки сразу двух рам, внутренней и внешней. — опробываем наши мысли по поводу новой конституции на разных людях, вот дошла очередь до молодёжи. Что ты, Алексей, слыхал о новой конституции?

— Как и все, — рапортую как ученик. — из материалов февральского пленума ЦК, о том, что возникла необходимость юридически закрепить изменения в экономике, структуре классов и отношениях между народами СССР.

"Немного разочарованы моим рапортом, боятся что придётся говорить с попугаем".

— Понимаешь, — вступает Киров. — ключевым вопросом в новой конституции является изменение порядка выборов, допуск к ним всех граждан, представителей всех классов, отмена сословных ограничений, то есть один человек — один голос. Причём выборы должны быть тайными и альтернативными, когда на одно место в будущем Верховном Совете, законодательном органе, смогут претендовать несколько кандидатов, не обязательно от партии.

"Как не понять, нахлебался демократии по самое не хочу, ну не цитировать же им слова Черчиля, что для того, чтобы разувериться в демократии достаточно пять минут поговорить с простым избирателем. Только, я думаю, они и сами это понимают. Тогда зачем спрашивают? Поспорили? Попробую опровергнуть расхожую истину".

— То есть цель новой конституции — начинаю неуверенно, глядя прямо в глаза Сталину. — привести во власть в СССР новых людей, отобранных народом и отсеять негодных новых и негодных старых. Так?

— Именно. Так. — подтверждают мои собеседники.

— Я восемь лет прожил в коммуне, — приободрился я. — где все должности выборные, но все они, так сказать, из исполнительной власти. По результатам твоего труда видно, чего ты стоишь. А здесь как узнать? Уехал депутат в Москву, позаседал там, приехал обратно. Хороший он или плохой? Не станет ли новый парламент прибежищем и кормушкой для бюрократов. Ответственности никакой, почёт и уважение обеспечены. Я не представляю себе как отбить у них охоту стать депутатом. Может быть опыт успешной работы на производстве или научные достижения поставить условием избрания.

— Вот так, товарищ Киров, — улыбнулся Сталин. — погонят нас с тобой скоро. Но ничего, переквалифицируемся в управдомы.

Он поднимается с кресла и начинает ходить от стены к стене перед нами с Сергеем Мироновичем, сидящими на диване.

— Парламент будет выполнять важную функцию в нашей стране, — Сталин останавливается перед нами. — даже если в него удасться пробраться некоторому количеству бюрократов. Во-первых, это трибуна для всех народов СССР от больших до малых, а во-вторых, для классов и социальных групп: рабочих, крестьян, интеллигентов; женщин, молодёжи, жителей гор, севера и так далее. Верховный Совет станет высшей властью в стране.

— А как же партия? — мой вопрос привёл к длительной паузе в разговоре.

— Маркс и Энгельс не оставили нам никаких рецептов как строить социализм, — продолжил, наконец, Сталин. — вернее, то, что некоторые из нас поняли как теорию построения социализма: отмена товарных отношений и денег, очень быстро привело нас в тупик к 20-му году. Только гений Ильича спас нас от гибели тогда с помощью НЭПа, да вот только это никак нас не приблизило к построению социализма. Весь остальной путь — это движение наощупь: это сработало — оставили, то не вышло — убрали. Партия на этом пути выполняла функции контролёра: за специалистами, за хозяйственниками, за собой самой, оставшись по сути с тем же багажом знаний, что был в 20-х. Сейчас многие коммунисты оказались не в состояния руководить промышленностью, даже и контролируют её уже с трудом. Те же изменения, что предстоят в парламенте, будут и в партии — запрет кооптаций и другое, но главное будет меняться её роль: от руководства и контроля — к созданию теории построения социализма. Так что твои опасения, Алексей, конечно, не беспочвенны, многие не востребованные жизнью ответработники захотят устроить себе в Верховном Совете санаторий, но тут уж пусть избиратели решают.

"Мысль использовать демократические процедуры для отстранения от власти бюрократов и казнокрадов, конечно, здравая. Альтернативой тут может быть только диктатура. Вот только почему он считает, что противная сторона будет сидеть сложа руки? Хотя может и не думает так, просто не считает нужным эту тему со мной обсуждать. Одно понятно, что столкновение неизбежно и Сталин к нему готовится".

— Я, всё-таки, думаю, что ввести ограничение для кандидатов в виде требования на проживание в избирательном округе, скажем, трёх лет из последних десяти, стоит. — Сталин и Киров обмениваются быстрыми взглядам. — Избиратели должны знать своих кандидатов. Да и возможность отзыва депутата, не оправдавшего доверия, была бы не лишней.

"Заинтересовались, кажется… А что, играя этими двумя цифрами можно не допустить к выборам противников или даже столкнуть их лбами. Например, кандидат А, не прожил в своём округе трёх лет, но прожил их в соседнем, где также хочет боллотироваться кандидат Б. И вот уже кандидат А начинает поддерживать альтернативные выборы, надеясь на победу. А таких случаев может быть сколько угодно, аппарат сейчас перетряхивают часто, боясь кумовства".

— Мне нравится мысль об отзыве, — вступает молчавший до этого Киров. — повышается ответственность депутатов.

"Кажется они всё же сейчас думают о первом предложении и уж, конечно, не о себе… В Москве и Ленинграде у них серьёзных соперников нет".

Конец вечера прошёл без деловых разговоров, Сталин угощал вином, присланным ему с Кавказа (какая-то кислятина больше смахивающая на виноградный сок), расспрашивал о моей работе, рассказывал о смешных случаях во время своего путешествия по Европе в 1912-ом году. Прощаясь, как радушный хозяин, сам помогал мне надеть шинель. Похоже смотрины у Сталина прошли не плохо…

Ленинград, улица Мира 17,

КУрсы Командного Состава ПВО,

23 февраля 1935 г. 10:15

"Последние десять метров до двери пролетаю как на крыльях. Соскучился по настоящей работе, по своим: Оле, Павлу, ребятам из лаборатории. Павла и Москвина увидел издалека на плацу, идёт торжественное построение, зачитывают приказ наркома".

Толкаю дверь в особый отдел и она на удивление легко подаётся. Оля, грациозно склонившаяся над стоящим на полу фикусом и поливающая его из заварочного чайника, радостно поворачивается, но вспыхнувшая на её лице улыбка быстро гаснет.

— Не тот, — констатирую я очевидное. — что ж суду всё ясно, ну, давай, облегчи свою душу, дочь моя.

"Дочь криво улыбается. Молчит. В глаза не смотрит. С плаца доносится троекратное ура… Пожалуйста, чистый эксперимент — любовь с сознанием не передаётся. Интересно, что со мной не так? Высокий, красивый, с орденом. Хотя я, ведь, тоже это почувствовал, вернее, перестал чувствовать, так что нечего строить из себя оскорблённую в лучших чувствах невинность".

— И как далеко это у вас зашло? — забрасываю я наживку, и Оля прямо-таки задыхается от возмущения. — Понятно, а то уж я думал у меня кальция в организме не хватает.

Легко уклоняюсь от тряпки с висящей на стене доски, но она находит себе другую жертву в лице (буквально!) вошедшего в комнату Павла.

— У нас это, — он недоумённо растирает мел по щеке. — щас заседание у начальника…

"Уже докладывает о своих передвижениях, ну-ну… подхожу к столу и отворачиваюсь, чтобы не было видно моей реакции на их воркование. Открываю новую толстую книгу, появившуюся на столе за время моего отсутствия. "Научные работники Ленинграда. 1934 г.". Ценная вещь! Адрес, телефон и место работы".

— Паш, тебя начальство не ждёт? — напоминаю не оборачиваясь.

— А… Точно! Бегу! — хлопает дверь.

Маню Олю в коридор, после того как у нас установили телефон, мы все неслужебные разговоры ведём снаружи.

— Ну и как ты собираешься из этой ситуации выбираться? — сажусь на широкий подооконник. — Ехал я тут в одном купе с начальником НТО…

— Это где картотеки? — оживляется Оля.

— Да, — продолжаю приглушённым голосом. — так вот, у них большая реорганизация помноженная на нехватку людей, и похоже, что, по крайней мере, до 36-го года они смогут обслуживать только самые срочные запросы. Времени у нас не так уж и много…

— У меня есть план…. но нужен труп, желательно полуразложившийся… — будничным тоном сообщила моя милая помощница. — женский, где-нибудь подальше, на периферии, но чтоб был не местный. Труп далеко не повезут, похоронят на местном кладбище. По машиному паспорту сделают запрос в Загорск, затем в Ленинград. После этого её карточку отправят в архив. Что скажешь?

"Бр-р-р, представил себе картину".

— Скажи, а вариант мирной жизни с любимым человеком ты даже не рассматриваешь? — Неожиданно мне в голову приходит совсем простая мысль. Оля ошеломлённо смотрела на меня. — Подготовишь до лета себе замену, посетишь если нужно несколько наших клиентов с новой порцией информации когда я уйду, и выходи замуж, учись, учи. По любому проживёшь свою жизнь полезнее, чем эта, приговорённая своими дружками к смерти, уголовница. Всю жизнь, ведь, провела на войне, поживи здесь в нормальной стране, с нормальными людьми, за всех за нас. К тому же, в том мире мы продолжаем воевать…

Неожиданно она всхлипнула и встала рядом справа, глядя вниз в окно.

"Что это она, не замечалось этого за ней раньше… Неужели и правда не думала об этом? Похоже, что так".

— Ты погиб там 25-го ноября, когда мы возвращались домой. — Оля поднимает на меня полные слёз глаза. — Меня спасая.

"Да что ж за напасть за такая, самые героические страницы своей истории я не помню… Хотя, что это, собственно, меняет. Парень-то этот молодой чем виноват, что я его жизни лишаю"?

Привычным движением откидываю назад голову и растопыренными пальцами массажирую голову.

— Стой, — властные нотки опять возвращаются в её голос. — ну и как ты собрался возвращать ему сознание?

Вопросительно смотрю на Олю, которая пытливым взглядом исследует мой шрам.

— У тебя пуля сожгла три тактильные площадки из десяти необходимых, — почти весело сообщает мне она. — видишь даже волосы здесь не растут.

— Ты уверена?

— Конечно уверена, — её тон не оставлял никаких сомнений. — это же я на тебе эксперименты ставила. Помнишь?

Из ступора меня выводит телефонный звонок, донёсшийся из-за закрытой двери кабинета.

— Чаганов слушает.

— С приездом Алексей, — сразу узнаю голос начальника отдела кадров и ясно представляю как он сейчас пытается прикрыть свою явно проступающую лысину длинными височными прядями, глядя в стеклянную дверь книжного шкафа, и невольно улыбаюсь. — ты наверно в курсе наших изменений (скашиваю вопросительный взгляд на стоящую рядом Олю и прикрываю левой рукой микрофон, она делает знак… потом…. не важно)… Товарищ Заковский сегодня подписал приказ о назначении тебя начальником отделения: девятая категория — три шпалы, оклад 450 рублей (толчок в бок). Получаешь также ставку помощника отделения (седьмая категория). Зайди распишись в приказе…

— Спасибо, Иван Иваныч. — Бросаю трубку на рычаг, возвращаемся на исходную в коридоре.

— Смотри, всё равно Заковского назначили. Глубока колея истории, — Оля согласно кивает. — и ведёт она в нужном нам направлении. Начинаю искать себе помощника… тебе в ученики.

Ленинград, проспект К.Либкнехта (Петроградка) 22/24,

25 февраля 1935 г. 18:00

"Не спеша иду по Петроградке в направлении Тучкова моста не обращая внимания на поднявшуяся метель и пощипывающий уши мороз. Какое-то опустошение на душе, всё, некуда больше спешить. Умер Чаганов. Точно. Сегодня утром повинуясь минутному порыву пытался перезагрузить сознание, но ничего не вышло. Права была Оля. Проклятая пуля. Хотя причём тут пуля, всё из-за меня. Да из-за меня и что, уверен — сам Алексей поступил бы точно также. Абы да кабы, история не знает сослагательного наклонения. Или знает? Я — сослагательное наклонение истории. Или я слишком слаб чтобы дать истории новое наклонение? Закончится мой бегунок и дальше что? В прошлой жизни у меня никаких особых способностей к науке не обнаружилось, да и к руководству людьми. Ну и что, а мой опыт уже ничего не значит? А инсайдерская информация? Главное у меня есть молодость, здоровье и желание работать. Надо жить полной жизнью"!

"Выхожу из просторного лифта на четвёртом этаже доходного дома. А не плохо живёт старший лаборант Центральной Радио Лаборатории без высшего образования. Слава богу сейчас наука ещё не полностью обюрократилась и людей ещё ценят за их ум. Так, полуоткрытая дубовая дверь налево квартира 22, о-го… вот это толщина у двери, сантиметров двенадцать точно. Сколько же такая дверь весит? Амбразура в ней прикрыта металической шторкой с выпуклой надписью — "Для писемъ". Лестничная клетка в сине-бело-голубых тонах, чугунные перила украшены коваными венками… Ряд табличек с именами жильцов и указанием сколько раз звонить (квартира, всё-таки коммунальная). Лосев О.В. — три раза".

— Одна комната по закону — моя. — визгливый женский голос вызывал желание заткнуть уши.

Осторожно заглядываю внутрь квартиры. В просторной прихожей стоят четверо: обладательница вышеописанного голоса с сожжёнными белыми кудрями, в красном платье с глубоким декольте, стоит в центре подбоченясь и с ненавистью смотрит на интеллигентную пожилую женщину старомодно, но со вкусом одетую, с правильными чертами лица (в молодости была красавица) невольно сжавшуюся от такого напора и с надеждой глядящую на своего сына (очень похожи!), мужчину лет тридцати пяти с усталыми глазами, в костюме, нервно поправляющего галстук (собрались уходить куда-то). За спиной скандалистки скрывается мой коллега из НКВД с кубиком в петлице и несчастным выражением лица, который не выпускает правую руку своей подруги и одновременно держит в охапке её пальто и свою шинель. Довершали картину открытые двери вдоль длинного коридора и высунувшаяся из них благодарная публика в халатах и майках.

— Света, ну по какому закону? — устало спросил "сын". — Квартира ведомственная, мы с тобой не расписаны, а из квартиры ты сама выписалась когда год назад сошлась со своим журналистом.

Столь убийственная аргументация, видимо, окончательно вывела "глубокое декольте" из себя и оно перешло к угрозам.

— Не хочешь, значит, по хорошему? — зашипела "экс". — Ты думаешь я не знаю чем занимается твой папаша. Да мы вас (выдвигает своего упирающегося партнёра вперёд)…

— Здравствуйте, товарищи, — быстро переключаю внимание аудитории на себя.

"Немая сцена. Оля, конечно, разузнала кое-что о Лосеве: ушла жена, закрылась лаборатория в ЦРЛ, ушел из физтеха (Иоффе не причём, сам долгое время не мог дать результата), в общем чёрная полоса, а тут ещё бывшая накинулась. Отец бывший до революции большим железнодорожным начальником, в последнее время ударился в мистику, стал медиумом и проводит спиритические сеансы"…

Неторопливо снимаю шинель, усливаю эффект трёх шпал демонстрацией ордена, публика затаив дыхание ловит каждое моё движение.

— Моя фамилия Чаганов, слышали наверное. — обращаюсь к рейдерам, делаю суровое лицо и протягиваю руку старшему вахтёру. Тот бросает на пол пальто своей подруги и жмёт мне руку. Оборачиваюсь к ней. — Органы доверяют товарищу Лосеву и высоко ценят его. Прошу больше не отвлекать его и его родных своими посещениями от важных дел.

Сладкая парочка поспешно удаляется, а сзади ко мне подходят мать с сыном.

— Спасибо вам, това…

— Для вас просто Алексей. — вопросительно гляжу на пожилую женщину.

— Разрешите представить мою маму, Екатерину Арнольдовну. — спохватывается Лосев.

— Очень приятно, — наклоняю голову. — простите, что без предупреждения, но ваш телефон не отвечал.

— Да, он не работает уже третий день… — подтверждает Лосев.

— Я вижу вы куда-то уходите?

— На "Жизель" в Мариинский, — вступает в разговор мама. — сегодня Галочка выступает.

"Ну вот, здравствуй новая жизнь! А не сходить ли мне на балет с Улановой в роли Жизели".

— Как бы я тоже хотел попасть…, но, наверное, это не так просто? — спрашиваю наугад.

— Не просто, — подтверждает Екатерина Арнольдовна. — но на счастье, мама Галочки, Маша Романова, моя давняя подруга. Я думаю, раздобудем для вас контрамарочку.

Ленинград, ГАТОБ (быв. Мариинский),

25 февраля 1935 г., позднее.

"Положим, добыть контрамарку мне самому со сверкающим под сияющими люстрами орденом оказалось даже проще, чем беспокоить маму примы. Один оценивающий взгляд пожилого администратора и мне, не успевшему даже открыть рот, был вручён вожделенный пропуск, как оказалось, в первый ряд амфитеатра. Под аккомпанемент второго звонка вручаю свою контрамарку обрадовавшейся Екатерине Арнольдовне, а мы с Олегом направляемся к лестнице, ведущей на третий ярус балконов. Два доминирующих цвета зала красный и золотой и какофония скрипок и труб, раздающаяся из оркестровой ямы создают атмосферу ожидания встречи с новым лучшим миром.

Так…, места во втором ряду не слишком удачны, придётся сидеть с вытянутой шеей и повёрнутой налево головой. Вот досталось, однако, молодому здоровому организму это вечно ноющее стариковское сознание: да ты сейчас в добавок к этому ещё можешь стоять на одной ноге с двумя пудовыми гирями в руках… Появляется дирижёр, аплодисменты… Раздаются первые аккорды, перевожу взгляд с оркестра на балкон с противоположной стороны зала и вижу счастливые лица Паши и Оли. Она реагирует на мой взгляд и я баскетбольными знаками прошу её с Павлом подойти ко мне в перерыве. В ложе у сцены Лиля Брик помахивает веером и что-то говорит военному с тремя орденами Красного Знамени. Справа в царской ложе какое-то шевеление, так это же Жданов с женой! Поехал занавес"…

"Теперь я могу понять причину восторженных откликов современников о Галине Улановой. Действительно она просто парит на сценой. На её фоне остальные артисты на сцене исполняли функции статистов, даже её партнёр Константин Сергеев выглядел малоподвижным. Первый акт пролетел как одно мгновение"…

В буфете радующее глаз изобилие: шампанское из Нового Света и Абрау Дюрсо, чёрная и красная икра, хороший выбор пирожных. Пока Олег разыскивал мать, я удачно встал в очередь и купил три бокала крымского шампанского (истратив все имеющиеся деньги). Екатерина Арнольдовна зажмуривает глаза, делает первый глоток и улыбается.

— Катенька, Олег, добрый вечер — к нам, стоящим у высокого столика подходят два благообразных старика и пожилая женщина. — Алексей, и ты здесь.

"Старика… с одним из стариков я знаком очень хорошо. Это мой декан Валентин Петрович Вологдин. А лет ему сейчас, чуть за пятьдесят. Вот интересно, это из-за того, что люди раньше выглядели старее или из-за того, что я сейчас такой молодой? Вологдин представляет мне свою супругу и спутника".

— Профессор Улитовский. — твердое энергичное рукопожатие.

"Судя по олиной информации этому "благообразному старику" с седой окладистой бородой сейчас вообще чуть за сорок. А что, назвался профессором, изволь соответствовать"…

— Алексей Чаганов, бывший студент Валентина Петровича, сейчас на дипломной практике. — компания разделилась надвое, Вологдин начал что-то рассказывать женщинам.

— Ну да, ну да, это раньше полиция могла только отнимать и делить… — густая борода отлично скрывает усмешку.

"Три раза ха. И это он сотруднику госбезопасности, могу себе представить что он говорит коллегам на работе. Как дитё малое".

— Товарищ Улитовский, — грозно начинаю я, так что веки профессора тревожно вздрагивают, и затем продолжаю спокойным тоном. — как вы думаете на основе вашей технологии можно создать промышленную установку для вытягивания тонкой проволоки из различных металлов и сплавов?

Улитовский глубоко задумывается, а ко мне сбоку подходит Лиля с Примаковым.

— Алексей, здравствуйте, — голубой веер под цвет платью летает в её руках. — Это мой муж комкор Примаков.

Тот с интересом немного свысока рассматривает меня. Наши женщины насупились и делают вид, что не замечают подошедших продолжая свой разговор. Лиля отвечает им той же монетой. На заднем плане появляются Оля с Пашей, который здоровается с Улитовским выводя его из прострации. Насколько я знаю он уже выполняет какие-то работы.

— Мы со следующего месяца принимаем по средам, приходите будет интересно. — это звучит как-то уж очень настойчиво.

Первый звонок заглушает мои слова, как бы подчёркивая их неважность, я уже зачислен в число гостей.

"А… чего уж там, раз уж и так знаком с троцкистом и будущим заговорщиком Примаковым и свидетели имеются, наша компания привлекает массу любопытных взглядов, схожу как-нибудь приобщусь к высокому искусству".

Публика потянулась в зал, а мы с Олегом не сговариваясь расположились на мягком диване курительной комнаты и продолжили разговор, начатый по дороге в театр.

— Я понимаю, Олег Владимирович, что должность ассистента на кафедре физике медицинского института — начинаю плести сеть. — это хорошая работа и достойная оплата, но там весь будет занят лекциями, семинарами, лабораторными. Люди, люди, люди… Когда вам заниматься наукой? По ночам? А у нас в вакуумной лаборатории вы будете весь день заниматься любимым делом — полупроводниками, при сравнимой зарплате. Товарищ Ощепков — замечательный руководитель, он не будет вмешиваться в ваши дела, вы будете свободны в выборе тем ваших исследований, конечно, если будете в срок сдавать порученную работу. Вот тема вашей первой работы: высокочастотный кремниевый точечно — контактного диод, впечатляет?

— Впечатляет, но поверьте моему, Алексей, — спокойный, скорее даже занудный голос Лосева звучал как метроном. — многолетнему опыту, что кремний один из самых трудных и неудобных материалов.

— Это правда, — как мог раскрасил свой голос тёплыми цветами. — но зато он и самый многообещающий. Лежит под ногами, стоит копейки — диод из него выйдет и высоковольтный и с нулевыми обратными токами и быстрый. Какой захотим, такой и будет.

Олег смотрит на меня, как на несмышлёныша и невесело улыбается.

"По новой начал взвешивать все плюсы и минусы, видел как он пустыми глазами смотрел на балет. Ну и мнительный же ты, Сидор. Чем рискуешь то? Ладно, посиди-подумай".

— Есть, правда, ещё одно условие, лаборатория у нас военная, так что никаких публикаций в открытых изданиях. — Сидим молча ещё несколько минут.

— Как у вас с оборудованием? — похоже чаша весов склоняется в мою сторону.

— Все необходимое у нас имеется, — стараюсь не спугнуть удачу. — но если потребуется что-то ещё, то купим, хоть за границей. Сам буду заниматься… "Потираю орден рукавом гимнастёрки. Снова долгая мучительная пауза. Впрочем, мучительная она лишь для меня. Я вообще слишком нетерпелив, а настоящий учёный, особенно технолог, должен быть похож на Лосева: нетороплив, внимателен к деталям".

— Получаем информацию и по разведывательным каналам, — продолжаю я правильную осаду. — но это после, когда дадите подписку.

""Когда", а не "если" не вызывает у Олега протеста. Начинаем обсуждать измерительные приборы… Уже теплее… Снова длительная пауза. Слово "согласен" тонет в шуме, создаваемом выходящей из зрительного зала публики".

Лосев с озабоченным лицом выскакивает из курительного салона, я за ним. У лестницы сталкиваемся с Екатериной Арнольдовной и миловидной похожей на Уланову женщиной, ставшей изучающе меня рассматривать.

— Мария Фёдоровна, мама Галочки. — а никто и не сомневался.

"Искренне выражаю своё восхищение талантом её дочери, Лосевы меня горячо поддерживают. Мимо проплывает Лиля Брик, бросив на Романову оценивающий взгляд и ехидно усмехнувшись. Думает, что мамаши открыли сезон охоты на перспективного орденоносного жениха? А что, очень даже может быть. Первый тур кастинга, похоже, прохожу легко".

— Мы тут посидели с Алексеем, поговорили и он предложил мне работу в своём ОКБ. — Олег решает заполнить паузу, возникшую в разговоре.

Екатерина Арнольдовна закатывает глаза и роняет сумочку.

— Как вы не были на втором акте? — лицо Марии Фёдоровны выражает ужас.

— Мы не верим в загробную жизнь. — Моя попытка свести оплошность Олега к шутке (действие второго акта происходит в загробном мире) с возмущением отвергается.

"Лучше бы я молчал и выделял кислород, хотя могу её понять, зачем ей зять, который не любит балет по настоящему. Жаль, конечно, что не удалось познакомиться с великой актрисой".

Московская область, Гольтищево,

Дача наркома НКВД Ягоды,

3 марта 1935 г. 14:00.

Ягода.

"Как хорошо дышится за городом! Вековые сосны и ели, обступившие двухэтажный особняк наполняют воздух ароматом смолы и хвои. Не зря доктора устраивают дома отдыха в таких местах. С трёх сторон усадьбу окружает река Сходня. Солнце начинает припекать по весеннему и лёд у свай близкого мостика стал прозрачным, вот-вот треснет. Надо будет Тимошу (вдова сына М.Горького) привезти сюда на этюды, у них в Горках такого нет, город наступает, везде видна рука человека: в высаженных по линейке деревьях, монументальных ротондах, посыпаных щебнем дорожках. А здесь, даже отсюда со второго этажа усадьбы, ничто не выдаёт присутствия человека, сосновый бор до горизонта".

Снизу раздается автомобильный гудок. Закрываю окно застеклённого балкона и иду встречать гостя. Грузная фигура с трудом выбирается наружу и идёт ко мне навстречу. Шофёр и моя повариха Агафья по его знаку начинают споро освобождать багажник паккарда от благоухающего и булькающего груза, заботливо укутанного в войлочное покрывало.

— Пока я тут посещал ивановский детдом Николай смотался в Арагви, — поясняет Авель проследив мой взгляд.

"Молча поднимаемся по лестнице в столовую. Мрачное настроение гостя передается и мне. Ведь предупреждал его, что не время сейчас для терактов, что вообще никаких терактов не надо. Сталинская группа уже и так теряет поддержку в ЦК, а в связи с новым избирательным законом и самые верные секретари обкомов переметнуться к нам. А там его, отстранённого, удавили бы потихоньку в тёмном углу. Нет, Зиновьев — гад испугался, что мы его потом ко власти не допустим и решил устроить свою революцию прямо сейчас".

Агафья, чувствуя наше нетерпение, быстро расставляет еду и удаляется, а мы с Авелем берём по глиняному горшочку с плотно подогнанной крышкой, в который был упакован шашлык по-карски. Остро-пряный аромат специй ударяет нам в голову, усиливая аромат баранины и отбивая запах бараньих почек. Крупные куски мяса были обрамлены кольцами вымоченного и затем тронутого огнём лука и соседствовали с сушёными, а сейчас набравшими сок жареного мяса, помидорами. Авель быстро наливает в бокалы красного вина и не сказав ни слова просто даёт знак к началу.

"Вот ради таких мгновений и стоит жить! Теперь, ещё немного вина, чтобы погасить вспыхнувший во рту огонь от горького перца и заесть это киндзой, завёрнутой в тонкий как бумага лаваш. Всё очарование момента проходит, стоит только взглянуть на жалкий вид побитого как собака Енукидзе".

— Что происходит? — тревожно спрашивает Авель, заглядывая мне в глаза. — Утром встретил Бухарина, он спрашивает, для каких таких постановлений ЦИКа забронирована половина первой полосы его "Известий". А я, секретарь ЦИКа, не в курсе.

— Не знаю точно, — вытираю губы льняной салфеткой. — но кое-какие соображения имеются. Слышал от осведомителя, вчера Андреев и Горький говорили о том, что тебя переводят секретарём в ЦИК ЗСФСР.

— Это от Тимоши? — лицо уже достаточно выпившего Енукидзе расплылось в масляной улыбке. — хороша девка, ну и как она в постели?

"Вот же, болван. О чём он сейчас думает, на что он надеется? На то что Сталин не даст его в обиду"?

— Авель, — пытаюсь привести его в чувство. — хотя мне и удалось в материалах расследования всё свести к праздным разговорам твоих бл…й, я бы не советовал тебе расслабляться. Ежов планирует тебя привлечь к партийной ответственности, ты можешь из партии вылететь как недавно Зиновьев с Каменевым. Ты думаешь, что сейчас тебя уберут в Тифлис и всё успокоится? Ничего не успокоится! Не видать тебе больше спокойного места. А если что-то случится со мной или с Тухачевским — тебе конец. Хотя нет, Тухачевский в любом случае тебе ничем не сможет помочь.

— Да что ты меня пугаешь, — пытается неуверенно возражать Енукидзе. — вон Каменев с Зин…

— Им скоро конец, — пытаюсь всё-таки достучаться до него. — не смотри, что сейчас их обвиняют только в "моральной ответственности" за теракт. Сейчас Вышинский поднимает все материалы на них, так что ссылкой и исключением из партии они теперь точно не обойдутся. Мой тебе совет, иди завтра к Сталину, кайся в бытовом разложении, отказывайся от всех постов, но проси оставить в партии, просись на не высокую работу где-нибудь на периферии и замри на время…

Борьба противоположных чувств отражается на покрасневшем одутловатом лице Авеля, которая находит выход в откупоривании новой бутылки.

Пошатываясь, бывший секретарь ЦИКа подходит к машине и неловко протискивается в открытую Николаем дверь, плюхается на заднее сиденье от чего машина заметно качнулась и произносит что-то не членораздельное, кажется зовёт с собой. Закрываю за ним дверь и машина, выпустив клуб сизого дыма, плавно трогается.

"Всё, Енукидзе — отыгранная карта, пропало связующее звено между Зиновьевым, Тухачевским и мной. Впрочем так даже лучше — зиновьевцы скоро пойдут под нож, а Тухачевский ни с кем объединяться не станет, как есть Буанапарте. Если он возьмёт власть, то я, в лучшем случае, смогу рассчитывать на хорошую пенсию. Если же рассмотреть другие силы в ЦК, то помимо армейцев можно выделить небольшую группу марксистов — ортодоксов во главе с Пятницким, секретарём ЦК, которого недавно убрали из Коминтерна. Этим точно новый курс Сталина не по душе, но и со мной они дела иметь не станут — они друг друга видят издалека. Другой силой могут стать партийные секретари областей и республик, когда им начнут прижимать хвост новым избирательным законом, но и тут я не их поля Ягода. И выходит, что для меня сегодняшнее положение — самое лучшее. Надо лишь ещё его улучшить и для этого, кстати, есть все возможности".

"Взять Чаганова, недавно разговаривал с Иваном Молчановым о нашем "крестнике", так тот оказался дельным малым. Без году неделя в должности, а уже получил благодарность и премию, предотвратил диверсию на военном заводе. Если и вспомнил что о событиях перед терактом, то ума хватило держать язык за зубами. Этим, конечно, его на крючке не удержишь: какой с него спрос, потерял память в схватке с боевиком. Тут скорее к нам могут быть претензии. А учитывая его близость к Кирову и, как выяснилось, выход на Сталина, Чаганов может стать троянским конём для желающего попасть за кремлёвскую стену. Этого коня надо надёжно стреножить, вот только как это сделать пока он в Ленинграде. Заковский, судя по всему, тоже на него глаз положил, начал выдвигать. Действовать через голову Заковского не получится, остается — забирать Чаганова в Москву и уже здесь разрабатывать".

Глава 9

Ленинград, завод "Светлана",

приёмная технического директора.

4 марта 1935 г. 9:00.

— Сергей Аркадьевич просит вас подождать. — Секретарь Векшинского, миловидная женщина лет тридцати с короткой причёской, украшенной последним писком моды — коричневым изогнутым гребешком, державшемся на затылке, в ситцевом платье цвета хаки, явно сделала упор на "подождать", а не на "просит", стараясь при этом не смотреть на нас Васей, устроившихся на стульях прямо перед ней.

"Любопытно, да… Иногда по одному такому штриху в речи секретаря, можно получить больше информации о владельце кабинета, чем вынести из часовой беседы непосредственно с ним самим. Ведь начальник перед своим секретарём редко скрывает своё отношение к посетителям, считая того своим. А недалёкий секретарь или, того хуже, секретарша своих эмоций скрыть не может. Похоже, что мой предшественник особист попил не мало крови у бывшего начальника вакуумной лаборатории. Да и начало моей карьеры ознаменовалось громким арестом Студнева, хорошего инженера, изобретателя. Мурлыкая себе под нос "неприятность эту мы переживём", разворачиваю "Правду". Так, большие перестановки… Енукидзе — ффсё, Акулов его меняет, Прокурором СССР становится Вышинский. Надо будет ночью покопаться в своей памяти, куда я загрузил несколько газет из бывшей истории, но на первый взгляд ничего не изменилось".

"Кстати о предстоящей ночи: вчера мне, как орденоносцу, начальник хозуправления вручил ордер на комнату в старом фонде для сотрудников НКВД в Лесном, а поскольку одновременно меня выписывали из общежития, мы с Василием Щербаковым сегодня до работы перенесли мои пожитки, состоящие из трёх узлов на моё новое место. Моя кровать, понятное дело, осталась в общежитии, в связи с чем на десять утра назначен общий сбор нашей дримтим на базе электровакуумного завода СВЕТовые ЛАмпы НАкаливания. Наш недремлющий тим третьего дня пополнился любителем поспать Петром Скорняковым, тем самым Петей-вахтером первой категории из Свердловской больницы. Пока в качестве стажёра. Его природная смекалка и приобретённая уступчивость женщинам послужит надёжным, по словам Оли, залогом в быстром освоении специальности. Короче на десять часов у нас с Олей назначен поход по комиссионкам, так как выяснилось, что быстро купить мебель можно только там".

""Международный шахматный турнир. Капабланка сдал свою партию Ласкеру". Жаль не догадался подгрузить базу с шахматными дебютами, это, помноженное на мою теперешнюю феноменальную память, позволило бы мне стать чемпионом мира. Алехина, который не приехал на турнир, журналисты явно недолюбливают, смакуя любую колкость Капабланки в его сторону. Или не позволило бы? Какая разница, та партия, что разыгрывается сейчас при моём непосредственном участии, на много интереснее, да и ставки в ней несоизмеримо выше".

"Впереди война… Что сейчас для страны важнее, новый образец оружия или более дешёвая технология производства старого? Что лучше, плохо обученная большая армия или хорошо подготовленная маленькая? Кому руководить армией, "выдающемуся теоретику" или "удачливому практику" эпохи гражданской войны и иностранной интервенции? Однако что-то я кое-где порой возомнил о себе. Не вижу никого кто поинтересовался бы моим мнением по любому из вышеперечисленных вопросов. И это правильно. Делай что можешь (должно) и будь, что будет"…

"Наконец срок нашего наказания подошёл к концу (а может быть просто занят был человек: на его плечах управление огромным предприятием) и высокий симпатичный человек, удивительно пожожий на лётчика Громова, в потёртом неопределённого цвета костюме сам приглашает нас войти. Кабинет, доставшийся Векшинскому от прежнего владельца, резко контрастировал с виденными мной в Смольном, Кремле и Большом доме. Огромных размеров дубовый двухтумбовый письменный стол с инкрустированным в одном стиле бронзой телефоном, настольной лампой и письменным прибором был хаотично заставлен каменными статуэтками животных. Кожаное кресло с высокой резной спинкой прекрасно гармонировало с кожаным же диваном, стоящим вдоль левой стены, но определённо диссонировало с простым столом (и десятком таких же грубо сколоченных стульев) вдоль правой, за которым, судя по разложенным бумагам, и работал новый хозяин кабинета".

Сергей Аркадьевич кивком приглашает нас садиться, а сам погружается в чтение нашей челобитной, поданной Василием с явной опаской.

— Интересно, интересно, — начал несколько агрессивно Векшинский. — и кто же вам согласовал такие темы дипломных работ? А, понятно…

Витиеватую подпись Студнева на наших технических заданиях трудно было спутать с другой.

— Надеюсь, что без принуждения… — быстрый взгляд на мои петлицы. — и всё же не понятно, зачем нам эти антенные переключатели? Неужели нельзя было более нужную тему для завода подобрать.

— Сергей Аркадьевич, — не обращаю внимания на подколку. — это очень важное устройство для военных, оно позволяет использовать одну антенну на передачу и приём. Вот, взгляните на чертёж.

Векшинский начинает внимательно изучать чертёж, изредка задавая вопросы и уточняя размеры. Настроение у него повышается.

— А как будешь частоту объёмного контура подстраивать?

"Всё мы уже на ты, значит — свой брат".

— Вот эта стенка — поршень, ею и буду.

— Пусть так, — технический директор обращается к Василию. — а чем стеклянный балон будешь заполнять.

— Для начала, — не теряется Щербаков. — как и обыкновеные разрядники: парами воды с водородом, а там что испытания покажут.

"Первая атака отбита, вроде".

— А что вдвоём? У одного сил не хватит? — насмешливый взгляд не даёт расслабится.

— Так мы работаем над двумя вариантами, — протягиваю ещё один чертёж. — второй с внутренними резонаторами. Трудно точно рассчитать потери…

— Молодцы, — встаёт из-за стола Сергей Аркадьевич. — сейчас же дам распоряжение начальнику отдела промышленной электроники организовать изготовление опытных образцов. А в цеху вашим шефом будет мастер Валентин Авдеев, не смотрите, что он молодой — парень знающий, учится в заводском техникуме.

"Бинго, он то мне и нужен. Васька морщится, инженеры и в подчинении у студента техникума, ну да не всем удаётся заглянуть будущее"…

Векшинский поднимает трубку, а мы Васей, выйдя из кабинета, решаем не откладывая дела в долгий ящик идти знакомиться с Авдеевым.

В акушерских халатах с застёжками сзади, длинных бахилах и колпачках появляемся в вакуумном цеху. Строгая вакуумная дисциплина приятно удивила. Крашеные стены и потолки, заложенные и заштукатуренные окна, кондиционирование воздуха и хорошее освещение рабочих мест сборщиц создавали обстановку крутого хайтэка, особенно по сравнению с другими цехами, что мы прошли по пути: металургического, механического и заготовительного.

— Евдокия, опять ты надушилась. — с трудом пытается удержать строгое выражение на своём лице молодой парень, на которого нам махнула монтажница. Видно, что она ему очень нравится.

Дуся обиженно надувает подкрашенные губки, чувствуя себя хозяйкой положения, но тут её взгляд переходит на меня и она радостно улыбается.

— Алёша! — ревнивый взгляд мастера Авдеева упирается в Василия, идущего впереди.

"Плохая была идея со знакомством, проносится запоздалая мысль".

Занятые кропотливым однообразным трудом работницы охотно отвлекаются на сцену, которая разворачивается у них перед глазами. Совсем молодые семнадцати — восемнадцати лет, судя по мечтательному выражению их лиц, предвкушают мелодраму; а "пожилые", двадцати пяти — тридцати летние, уверены, что смотрят комедию, и уже набирают воздух в лёгкие.

— Почему посторонние в цеху? — молодой мастер копирует интонации Векшинского.

— Товарищ Авдеев? Мы здесь по поручению технического директора… — пытаюсь я перевести ситуацию на деловые рельсы и замолкаю. Сорок пар глаз, смотрящих в упор, приведут в замешательство кого угодно.

— Директор прислал Дуське ещё двоих… наши кобели уже не справляются… — громкий одобрительный девичий смех, отражаясь от стен и потолка, заполнил собой всё пространство.

Авдеев машет нам руками, мол уходите, и мы, стараясь не перейти на бег, поспешно покидаем с Васей цех.

— Производственная гимнастика, — лицо мастера краснеет от напряжения. — выходи в проход. Иванова, начинай!

Сдаём технологическую одежду кастелянше и расходимся по своим местам. Открытие стержневых ламп откладывается… До завтра…

Ленинград, станция Удельная,

блошиный рынок.

Тот же день, позже.

"Срезаем путь до станции через Удельненский парк, придерживаясь хорошо протоптанной тропинки. Дни стали заметно дольше, на бугорках обращённых на юг снег истончился и кое-где завиднелась земля, а сегодня вдобавок, из-за туч выглянуло солнце. Душа поёт"!

— Ну, как жизнь молодая? — без всякой задней мысли задаю простейший вопрос, который означает: какая прекрасная погода, я себя прекрасно чувствую в этом молодом теле, ты тоже?

— Хорошо… но не так, конечно, как у тебя. — скромно отвечает Оля.

Скашиваю глаза на легко вышагивающую рядом подругу.

"Сегодня она как и я в гражданке. Заметно подтянула физическую форму, бегает с подругами на лыжах в этом парке и на заводском стадионе. Павел опять в командировке в Москве, или это он здесь в командировке из Москвы, понять трудно, наверное всё-таки первое, слышал, что он имеет квартиру в Москве. Объём работы он на себя взвалил огромный: кординирует работу по разработке и изготовлению сразу трёх типов Радио Уловителей Самолётов, действующие образцы которых должны быть показаны летом в Софрино. Это не считая нашего".

"Петя подсказал, что на соседней станции возле психбольницы на пустыре обосновался вещевой рынок (вспомнил, что и сам там бывал в 90-х), где они с Верунчиком недавно купили стол. Он же посоветовал на рынок в форме не соваться — удачи не будет. Так что мы по пути забежали я — домой, Оля — в общежитие, переодеться. По лицу было видно, что Пете очень хотелось пойти с нами, но он был безжалостно оставлен Олей в отделе "за старшего"".

""Не так как у меня"… Загадка на сообразительность… Неужели узнала уже про Танечку из библиотеки КомПОДИЗа, где я всю последнюю неделю изучал патенты на предмет существуют ли уже операционные усилители? Комитет по делам изобретений находится на Невском напротив Гостинного двора, на первом этаже этого же здания — ресторан "Норд" (в моё время, кафе "Север" с потрясающими эклерами), вот эти воспоминания и стоили мне половины зарплаты, когда я захотел отблагодарить Танечку за её помощь и заодно отпраздновать безрезультатное окончание поисков. Пижон! Пустил, называется, пыль в глаза неопытной девушке. Впрочем, не такой уж и не опытной как выяснилось позже в тот день…

"Да нет, не может быть… Скорее всего, просто в общаге подруги описали в красках наш сегодняшний конфуз в вакуумном цехе. Или манипулирует моим сознанием? Заставляет оправдываться и открывать свои карты? А может хочет меня защитить? Поселить меня в их московской квартире? Ну, я ей не Хоботов. Можно сказать только жить начал"…

Рынок нас встретил заплёванными шелухой от семечек дорожками вдоль рядов разложенных на снегу рогож с товаром и пытливыми оценивающими взглядами продавцов.

— Чо ищешь? — из толпы толкущихся у входа продавцов вынырнул вертлявый малый с расширенными зрачками и узнав, что кровать, махнул. — По этому ряду в конце. Спроси Хусаина.

Действительно указанный ряд радовал покупателей товарами для дома: кухонной утварью, кое-какой мебелью, домашними инструментами. Шурша шелухой мы не спеша, но и нигде особо не задерживаясь дошли почти до конца ряда, где меня заинтересовал начищенный до блеска медный тульский самовар со множеством отчеканенных на нём медалей.

— Привет тебе от Креста, — два молодых парня подбегают сзади с боков и подхватывают Олю под локти, а правый, с глумливой улыбкой, показавшей отсутствие двух передних зубов, достаёт из-за пазухи финку, лезвие которой тускло блеснуло на солнце.

Неуловимо быстрым и плавным движением назад Оля освобождается от захватов, правой рукой она перехватывает левое запястье щербатого, сгибает до хруста в суставе и резко тянет его назад, вверх и вправо, одновременно ставя свою правую ногу на его левую ступню и, используя инерцию его ещё не полностью затормозившего тела, закручивает вокруг себя навстречу напарнику. Тонкая длинная финка, описывает в воздухе дугу и легко входит в живот бандита слева, слышится глухой треск рвущихся связок и с громким охом щербатый валится на землю.

Раненый удивлённо глядя на деревянную рукоятку ножа, торчащую из его правого бока и, наклонясь вперед, судорожными движениями рук обхватывает правое бедро, по которому хлынула из-под бушлата чёрная кровь, безуспешно пытаясь её остановить. Секунда-другая и от боли или от резкого падения кровяного давления он теряет равновесие и как куль валится вперёд на лежащего на земле подельника. Сделав полушаг влево, Оля без замаха бьёт в лоб всё ещё скулящего "правого" бандита носком сапожка, отправив того в нокаут. Затем быстро приседает и стараясь не запачкаться в крови ощупывает лежащих.

— Кажется в печень…не жилец, — её спокойный полушопот выводит меня из оцепенения. — а второму скажи когда очнётся, что, мол, из ревности в драке случайно убил товарища.

"Владелица самовара уже быстро пакует свой товар на тележку, через пару минут её и след простынет… Те же, что подальше вряд ли видели саму схватку, так что — они не в счёт… Вот это подруга у меня! На скаку остановила двух жеребцов, без видимого напряжения… Сильна!.. Сильна-то сильна, но где были её мозги? В одежде Маньки (другую, однако, взять негде) припёрлась на место встречи криминальных элементов. Может она это просто на охоту сходила? Как женщина с чувсвом повышенной социальной справедливости. Нет, скорее всего, это всё же обычная ошибка, которая бывает и со старухой, а не только с такой ладно сбитой"…

"Появились первые "свидетели", которые жадно интересуются подробностями происшествия, в ряды которых затесалась и Оля, привнёсшая в толпу идею о пьяной драке".

— Так, граждане, — вступаю я голосом Остапа Бендера. — кто был свидетелем?

Толпа сдает на пол шага назад, продолжая завороженно смотреть на большую лужу крови и два неподвижных тела, но не думая расходиться.

"Вот только Оли что-то уже не видно. История о пьяной драке зажила своей жизнью, обрастая новыми подробностями, в частности драка стала явно проигрывать мести из ревности, что ж тоже ничего. Наконец-то, когда бандит со следом подковки на лбу стал проявлять первые признаки жизни, появляется милиционер, облегчённо вздыхает увидев моё удостоверение, но прочитав его понимает, что расчёт на передачу дела в милицию на транспорте (рядом территория железнодорожной станции) не оправдывается. Я — по сути случайный прохожий и переправить дело мне не удасться. Он побежал звонить в отделение, а я, похоже, застрял здесь надолго".

Ленинград, завод "Светлана".

Тот же день, 19:00.

"Целый день псу под хвост… Хорошо хоть "щербатый" оказался сообразительным парнем и быстро понял, что 139 статья (превышение необходимой самообороны, до трёх лет, по УК РСФСР от 1926 г.) лучше, чем 136-ая (убийство, до десяти лет) и, превозмогая сильную боль в ноге, дождался пока дознаватель, не очень грамотный рабочий парень, закончит писать протокол и, подписав его, был отправлен в тюремную больницу. Мой рапорт подтвердил его версию и довольный следователь, искренне поблагодарив меня за помощь, принялся писать постановление о передаче дела в суд".

"Одна только фраза "щербатого", сказанная им когда милиционер побежал звонить, о том, что Маньку уже несколько раз до этого видели на барахолке, не даёт мне покоя. Выходит всё-таки Оля сама спровоцировала бандитов. Зачем?… На ловца и зверь бежит, скорее всё же на ловчиху".

Знакомая фигурка пружинисто отделяется от стены пустого коридора напротив входа в особый отдел и вопросительно смотрит на меня.

— Всё нормально, — успокаиваю свою соратницу. — он будет молчать о тебе. А зачем ты туда ходила столько раз до этого?

— Надоело ждать, — как-то даже с облегчением ответила Оля. — решила ударить первой.

— А не боишься, что в следующий раз они просто выстрелят из-за угла? — опрометчиво повышаю голос.

— Этим скоро будет не до меня. — переходит на шопот она. — Помнишь мы подгрузили в память по несколько номеров газет из старых? Я недавно прочла статью 36-го года из "Вечернего Ленинграда" о суде над бандой грабителей, которая действовала с 34-го года. Решила помочь милиции…

— Как? Поубивать и покалечить их что ли? — снова начинаю закипать я.

— Нет, конечно, — невозмутимо продолжает Оля. — нашла в справочном бюро адреса основных участников, немного последила, узнала где тусуются, кому сдают товар и несколько раз прошлась по барахолке…

"Это объясняет её частые отлучки в последнее время, а я то грешил на дела амурные".

— Ну и чего ты добилась? Труп и калека? — тоже перехожу на шопот.

— Сунула список членов банды и барыг, места ограблений в карман убитому.

"Хм… В общем логично, должны всё равно проверить, а когда милиция найдёт улики и пойдут аресты, бандиты начнут охоту на "щербатого". Ну а я был нужен для подстраховки, если что-нибудь пойдёт не так, отмазывать от милиции. Значит только я думал, что мы идём покупать кровать. На чём спать теперь? Для сна она мне точно будет не нужна ввиду отсутствия наличия, но и без неё никак — замучают советами. Кстати, надо будет Петю спросить по чьему совету он посетил эту барохолку"…

— Товарищ Чаганов! — из-за открывшейся двери показался Петя Скорняков. — Почудился голос ваш из-за двери, к телефону вас зовут.

"Почудился ему, надеюсь стучать не начал. Надо его на завод Козицкого отселять, а то к новой ставке в отделении привязали новую точку".

— Чаганов слушает.

— Здравствуйте, вас беспокоит Яков Перельман из редакции "Молодая Гвардия". — зачастил молодой радостный голос тоном распространителя герболайфа. — Мне посоветовал связаться с вами товарищ Косарев…

— Здравствуйте, Яков Исидорович, — стараюсь сразу успокоить говорящего. — очень рад вас услышать! Только благодаря вашим замечательным книгам решил стать инженером.

Перельман явно польщён и не теряя времени начинает ковать железо пока оно горячо.

— Наша редакция планирует открыть этой осенью на Фонтанке Дом занимательной науки и техники, правда пока в здании идёт ремонт, но этим летом мы арендуем павильон в ЦПК на Елагином острове. Так вот, мы ищем интересные экспонаты, которые могли бы побудить тягу молодёжи к занятию наукой и техникой, а взрослых к поощрению этой тяги. Мы считаем, то что работающий экспонат убеждает лучше, чем самое распрекрасное описание в книге.

— Полностью с вами согласен, товарищ Перельман. — с трудом нахожу паузу в его скороговорке.

"Неуёмная энергия в этом, по местным меркам, старом человеке (далеко за пятьдесят). Наверное подобную речь произносит не первой сотне "потенциальных инвесторов"".

— Отлично, тогда приглашаем вас с вашими предложениями на заседание нашего попечительского совета через десять дней 14-го марта у нас в редакции Невский 28, дом Зингера в 11 часов утра.

"Хм, а ведь если удасться сделать действительно интересное для детей устройство или прибор, это может стать более значимым моим достижением, чем магнетрон или там рлс, оно может привлечь в науку новые таланты".

Оля с Петей вопросительно смотрят на меня.

— Ну что, все свободны, — сотрудники особого отдела с радостным возбуждением начинают убирать документы со столов. — а вас, товарищ Мальцева, я попрошу остаться…

Обрадованный стажёр ускорил приборку стола и попрощавщись исчезает. Мы снова выходим в коридор.

— А это не подозрительно, что мы всё время выходим поговорить в коридор? — стараюсь я расширить свой кругозор в чекистском деле.

— Да нет, — оживляется Оля. — сейчас в основном слухачи сидят, им всё равно, даже лучше, так как в рапорте писать меньше. Хотя вот сейчас подумала, ты ж у нас фигура не простая, может уже начали тебя на магнитофон писать, вдобавок к нашим рапортам.

— Каким рапортам? — я аж подпрыгиваю на месте.

— К каким, к каким, — усмехается подруга. — да к нашим с Петей, только, я думаю, ими дело не ограничивается.

— А почему ты меня не предупредила? — начинаю потихоньку закипать от её насмешливого тона.

— Так а зачем тебя волновать, — взгляд Оли становится жестким. — занимайся спокойно своими железками. Я пишу про твоих девиц, Петя о посетителях. Не волнуйся, я его проинструктировала как правильно составлять рапорта. А ты что думал у нас тут филиал Большого Дома занимательной науки с экскурсоводами в костюмах сотрудников ГБ?

"Ну да, как и следовало ожидать, я остаюсь виноватым: своими бестактными вопросами испортил девушке настроение"…

Ленинград, проспект Энгельса 13,

Коммунальная квартира, 4 марта 21:00.

По тёмной лестнице наощупь поднимаюсь в свою квартиру на третьем этаже, безуспешно щёлкая выключателями на лестничных площадках, расположение которых запомнил при первом утреннем посещении моего нового жилища.

"Надо будет подтолкнуть Архангельского с его прибором ночного видения, это же-незаменимая вещь для припозднившегося жильца. Когда ещё сумеем извести "родимое пятно царизма": тягу граждан к выворачиванию лампочек в подъездах".

Мысли переключаются на высоковольтные конденсаторы и диоды, без которых ПНВ не осуществим. На этой негативной ноте упираюсь в дверь квартиры, которой предстаит стать мне родным домом. Из замочной скважины бьёт яркий луч света, так что трудностей с открытием входной двери у меня не возникает, захожу в освещённую прихожую и раздеваюсь и вешаю шинель на пустую вешалку.

"Странно, неужели никого нет дома"?

Отвечая на мой вопрос, в длинный коридор, разделяющий два ряда дверей, вылетают три собаки и начинают самозабвенно лаять, а из кухни, примыкавшей к прихожей, выглядывает с десяток любопытных лиц.

— Здравствуйте, — говорю я, подходя поближе. — я — новый жилец. Зовут меня Алексей.

Народ отхлынул внутрь кухни, как аборигены при виде Миклухо-Маклая, оглядывая меня с головы до ног.

— Вы лучше скажите, — берёт на себя инициативу пожилая женщина с красным лицом в старом длинном халате неопределённого цвета, распаляясь всё более и более от звука своего голоса и в конце фразы переходя на крик. — выбудете платить за свет за прошлый месяц?

"Понятно, мой предшественник сбежал не заплатив"…

— А о какой сумме идёт речь?

Несмотря на очевидную общность интересов жильцов квартиры по солидарной оплате счёта за электричество, не все участники собрания поддерживали спикершу.

— А почему это он должен платить за дядю? — ровесница "спикерши" с папиросой в зубах, одетая как совслужащая в серую строгую длинную юбку и жакет, не может скрыть своей неприязни к ней.

— Что ж нам теперь самим за товарища платить? — мужчина средних лет в потёртом старомодном пиджаке с небольшой бородкой и тщательно подбритыми усиками явно что-то имеет против "товарищей".

— Это не справедливо. — молодой парень в синей косоворотке, сидящий на табуретке рядом с беременной женой, стучит своим пудовым кулаком по колену.

— Шесть рублей двадцать три копейки, — благообразного старичка в очках дергает за руку жена.

"Похоже противоречия в этой квартире лежат не только в экономической сфере"…

— Поступим так, — резко прерываю дискуссию. — я заплачу сейчас, а потом получу эти деньги с бывшего жильца. Идёт?

— Идёт. — Отвечает народ с оттенком разочарования от упущенного зрелища и устремляется к выходу.

Расплачиваюсь с Ипполитом Януарьевичем тем самым благообразным старичком и выхожу в прихожую, в которой заканчивается хвост очереди в уборную.

— Шинель советую в прихожей не оставлять, — насмешливо замечает стоящий последним щёголь с подбритыми усами. — а то поутру можете её и не найти.

У моей двери стоят два бумажных мешка из редакций "Комсомольская правда" и "Смена" с письмами фанатов.

"Тяжёлые, блин… А что, неплохая комната… два окна… метров двадцать пять… потолок три с половиной… правая стена-перегородка не доходит до потолка сантиметров на двадцать… зато ближняя к чёрному ходу"…

— Развели псарню! — из коридора послышался истошный лай собак. — Я на вас в суд подам.

— Они ж тебя не кусают! — чтобы вести дискуссию, оказывается, нет необходимости выходить в коридор.

— Как-то не так я себе представлял квартиру холостяка… — мысленно замечаю я, укладываясь на постель из писем поклонниц, некоторые из которых были даже надушены. — что ж есть время до утра заняться разбором релейных схем. Начну с полного сумматора. Сублимация — это то, что нужно мне сейчас, спасибо доктор Фрейд.

Ленинград, проспект 25 Октября д.28,

Издательство "Молодая Гвардия", 14 марта 11:00.

Из-за чуть приоткрытой двери кабинета главного редактора доносится оживлённый разговор: обсуждают проект макета межпланетного корабля, предложенный самим Циолковским.

"Это надолго…, судя по многоголосице, доносящейся из-за двери, в обсуждении принимают участие человек семь-восемь. Хм… специальный отсек — космический огород, космонавты в длительном полёте к другим планетам должны иметь свежие овощи… резонно".

Встаю со стула и делаю знак секретарше, что, мол, посижу в холле, та с виноватой улыбкой поддерживает моё решение. Подхожу к огромному окну, выходящему на Невский. Где-то читал, что окна такого размера стали использовать в проектах зданий только с применением в строительстве металлоконструкций. Архитектура Дома Книги ещё интересна тем, что медные водосточные трубы спрятаны внутри стен. Сейчас моросит дождь перемежающийся мокрым снегом. Прикладываю ухо к стене, нет, потока воды не слышно. С другой стороны холла меньшее по размеру окно выходит во внутренний дворик, перекрытый стеклянной крышей, усиленной изогнутыми металлическими балками. В холе достаточно многолюдно, редакторы и технические работники выходят сюда поболтать и покурить. На удивление принудительная вентилляция справляется со своей задачей не плохо.

Неподалёку о ком-то сплетничают две девицы лет двадцати пяти, небольшого роста со вкусом и модно одетые. Та, что ближе ко мне манерно курит длинную сигарету, вставленную в чёрный мундштук, изредка бросая на меня поощряющие взгляды и периодически отводя плечи назад, чтобы подчеркнуть и без того выдающиеся формы.

"Неплохо работает орден, даже, пожалуй, лучше моей рыжей карликовой таксы из далёкой-далёкой прошлой жизни".

— Лидия Корнеевна, шо у нас с "Прыжком в ничто", — молодой высокий парень в широкой серой рубашке, синих нарукавниках, узбекской тюбетейке и остро отточенным карандашом за ухом обращается к моей соседке с мундштуком. — закончили вычитку?

— Осталось несколько страниц. — ледяным тоном отвечает она, сохраняя добродушное выражение лица, её подружка при этом не скрывает своего презрения к подошедшему.

— Уже месяц прошёл, товарищ Чуковская, — парень игнорирует невербальные знаки подруг. — я, как ответредактор, вынужден доложить Михал Юрьевичу.

— Да хоть Александру Сергеевичу, — зло шипит Чуковская в спину удаляющемуся редактору не двигаясь с места. — Ты знаешь, кто получил квартиру Бориса Житкова на Петроградке? Этот самый Беляев, чьи бредни я сейчас вычитываю. Отец ничего не смог сделать…

— Товарищ Чаганов, — в двери приёмной показалась секретарша главного редактора. — прошу вас заходите. Множество голов повернулось в мою сторону.

Беру свой тубус и, ведомый Яковом Исидоровичем, попадаю в пустой и совершенно безликий кабинет главного редактора Гальперина М.Ю., неотличимый от тысяч близнецов: длинный стол для заседаний, графин с водой и одним стаканом, стулья рядом, письменный стол и два портрета за ним на стене.

"Здесь-то, пожалуй, и отличие — это Максим Горький и ещё кто-то не очень знакомый… Демьян Бедный"?

— Вот доска, — кивает он на ученическую доску с мелом и мокрой тряпкой, стоящую слева от двери на двух стульях.

Постепенно кабинет наполняется людьми, возвращающимися с перерыва и с интересом поглядывающими на мой плакат.

— Продолжим, — встаёт Перельман. — товарищ Чаганов, вам слово.

— Тут у меня, конечно, не космический корабль, — киваю на чертёж за моей спиной (слышится смех, в кабинет заходит Абрам Иоффе) — но, по моему, значение вычислительной машины для будущего человечества также трудно переоценить.

Кратко описываю устройство компютера на телефонных реле: 16 двоичных разрядов, 4 регистра, 32 ячейки памяти данных, несколько команд (сложение, инверсия, запись/чтение в память и на ввод/вывод, переход), программа находится на перфоленте. Всего чуть меньше семисот реле, ввод данных тумблерами, вывод — на лампочках.

— Постойте, молодой человек, — в разговор вступает не типичный профессор, а, скорее генерал (седая борода, высокий лоб, умные глаза и военная выправка). — семьсот реле это же огромный шкаф, не считая блоков питания. Чем ваша машина лучше обычного механического арифмометра, который не требует питания, умеет ещё вдобавок вычитать, умножать и делить, не говоря уже о том, что он легко помещается на письменном столе.

— Ну, начну с того, — стараюсь избегать компьютерного жаргона. — что зная как складывать и инвертировать данные, машина легко сможет вычитать, умножать, делить, извлекать корни, возводить в степень и так далее. Практически любая операция ей под силу. К тому же, вычислитель будет работать круглосуточно, без перерыва на обед. Питание и размеры — это существенный недостаток, который, я думаю, со временем может быть преодолён.

— Скажите, — продолжает "генерал-профессор", с удовольствием выслушав мой ответ. — 16 двоичных разрядов — это где-то 65 тысяч. Маловато-то для серьёзных рассчётов. Почему вы не хотите использовать экспоненциальное представление чисел? Это значительно расширит диапазон вычислителя.

— Но сильно усложнит устройство управления, — отбиваю я этот трудный мяч. — кроме того, используя память данных, программа сможет работать с очень большими числами, выполняя операции по частям.

— Товарищ Чаганов, — бесцеремонно встревает в разговор некто, по виду "лирик". — а почему эта заумная машина должна быть интересна школьникам? Что в ней увлекательного?

— А возможность самому составлять программы для машины, — без раздумий парирую я. — изучив команды и устройство железного вычислителя, составив программу, любой пионер сможет соперничать с большим коллективом взрослых живых вычислителей. Это даст ему больше пользы, чем, скажем, экспонат развивающий воображение.

Последовала бурная дискуссия о преимуществах и недостатках различных экспонатов, в которой приняли участие почти все присутствующие.

"А ведь знакомо мне лицо этого "профессора-генерала"… Алексей Николаевич, так, кажется, его назвали… Крылов, академик Крылов, надо же, откликнулся на просьбу Перельмана"…

— По моему, это гениальная вещь — слова академика чётко прозвучали во внезапно образовавшейся паузе. — я знаете, молодой человек, и сам раздумывал над устройством вычислительных машин, но то, что предлагаете вы — совершенно блестяще.

"Пришлось, конечно, обобрать слегка немецкого изобретателя Конрада Зюса (только в идее компьютера на реле), но перефразируя слова Александра Суворова, чего их басурман жалеть".

Совет единогласно голосует за включение моего проекта в план работ и поручает мне разработать в трёхмесячный срок принципиальную схему устройства, список необходимого и смету работ. В сопровождении Иоффе и Крылова в приподнятом настроении выхожу в холл.

— Пока вы, товарищ Мишкевич, — маленький человечек в круглых роговых очках (очень похожий лицом на шахматиста Ботвинника) сжав кулаки бесстрашно наступал на давешнего гиганта в узбекской тюбетейке. — остаётесь ответственным редактором, ваша редакция не получит ни одной моей книги!

Работники и посетители редакции инстиктивно стали образовывать круг вокруг соперников, предвкушая бесплатное развлечение. У того же окна, в той же позе Лидия Чуковская издалека с мстительной улыбкой наблюдала за развитием событий.

— Товарищ Бронштейн, — первым реагирует Абрам Фёдорович. — а что это вы тут делаете в рабочее время?

Этот простой вопрос вызвал полное замешательство у нападающего, как будто его растолкали во время сновидения и он сейчас пытается сообразить где он.

— Знакомьтесь, это Алексей Чаганов, — не даёт ему опомниться Иоффе, окончательно разряжая обстановку. — Матвей Бронштейн, старший сотрудник нашего теоретического отдела.

Вздох разочарования проносится в холле, Чуковская стремительно покидает место не совершившегося происшествия.

— Матвей Петрович, Алексей предложил очень интересное устройство, нам надо обязательно это обсудить, может быть посоветовать что-нибудь. Договоритесь о встрече на следующей неделе. — Кровь отхлынула от лица Бронштейна.

"Ирония судьбы, взбалмошная неудовлетворённая баба играет жизнью талантливого физика. "Ничто не ново под луною: что есть, то было, будет ввек""…

— Абрам Фёдорорович, — догоняю Иоффе уже на лестнице. — у вас работает Боря Коломиец?

— Да, во второй бригаде, — профессор морщится, то ли от неприятного воспоминания, то ли от того, что был не вовремя остановлен назойливым юношей. — вы знакомы?

— Учились вместе в ЛЭТИ, он — на два года старше.

— Понятно, — Иоффе поворачивается ко мне держась за перила. — только покидает он нас, переходит, так сказать, на вольные хлеба.

"Олина информация, как всегда, точна".

— Хотите его вовлечь в ваше начинание? — не смог удержать своего любопытства профессор.

— Нет, просто услышал на "Светлане", где я служу, об установке по катодному распылению, что заказывал Коломиец. — тороплюсь изложить самую суть. — Так вот, у нас в ОКБ возникла идея использовать такую же для напыления тонких плёнок металлов для производства электрических сопротивлений и конденсаторов.

— Идеи из вас просто фантанируют, Алексей, — Иоффе начинает снимать пальто, настраивась на долгий разговор.

Мы поднимаемся на несколько ступенек и направляемся к холлу, мгновенно опустевшему под раздражённым взглядом главного редактора.

— Вы работаете вместе с Павлом Ощепковым, не так ли? — полный мужчина с опаской опускается на выглядящий хлипким стул. — И хотите заказать у нас установку?

"Ну правильно, а как иначе? Что самое главное в науке? Деньги, деньги и… деньги".

Ленинград, площадь Стачек,

Московско-Нарвский Дом Культуры, 7 мая 11:00.

— Творец самого замечательного технического достижения нашего времени А.С.Попов, — секретарь Московско-Нарвского райкома вознёс указующий перст к небу. — получил от царского правительства нищенскую подачку в 300 рублей и пренебрежительный отзыв о своём изобретении. Он умер в безвестности.

Сидящие на сцене зала Дома Культуры имени Горького под большим портретом Попова в президиуме торжественного собрания, посвящённого 40-летию радио, академики Крылов и Вавилов весело переглядываются. Наша троица Павел Ощепков, Олег Лосев и я сидим в ложе второго яруса справа недалеко от сцены. Строгий зал без намёка на украшательство напоминает, скорее, лекционный зал своим крутым подъёмом партера и ступенчатой линией балконных ярусов. Олег напряжённо вглядывается в зал, ища кого-то.

"Ищет Константина Кракау… Согласился придти сюда только для того, чтобы встретить его. Неделю назад выдал Лосеву под "большим секретом" метод очистки кремния от примесей, точнее тетрайодида кремния, в котором самая "упрямая" примесь — бор (почти не устранимая зонной плавкой кремния) может быть удалена сравнительно просто. Набросал чертёж установки для синтеза и разложения тетройодида, при этом полностью исчерпав всю доступную мне информацию на эту тему, и оставил Олега один на один с идеей, а на завтра тот выдал план работ на пять лет, с разбивкой по годам, по полной "цифровизации" экономики СССР. Шучу, конечно, но объём работ и круг лиц, которых надо вовлечь в проект по созданию установки получения "чистого" кремния (пригодного, пожалуй, лишь для сплавных силовых диодов и низкочастотных транзисторов) с удельным сопротивлением в несколько сот ом на сантиметр (примерно в тысячу раз худшим, чем сопротивление чистого кремния), Лосев представлял себе много лучше, чем я. Так вот Кракау из Государственного Оптического Института являлся всеми признанным экспертом по кварцу и кремнию в Ленинграде. Сам я здесь ради возможной встречи с Сергеем Ивановичем Вавиловым директором ГОИ и ФИАНа, недавно ставшим академиком, по вопросу своей РВМ, так как Ощепков, встречавшийся с ним по теме радиоуловителя, охарактеризова Вавилова как человека энциклопедических знаний и острого ума. Павел же, в отличии от меня, старого циника, и Олега — трудоголика, замкнувшегося на одной теме, пришёл на это собрание по воле сердца, действительно осознавая всё значение этого события для науки и людей и поэтому сейчас он не щадит своих ладоней в конце выступления секретаря, а мы с Лосевым лишь изображаем аплодисменты".

По боковой не широкой гранитной лестнице с толстыми черными перилами, выточенными, казалось, из цельного бревна, втроём спешим вниз в небольшой центральный вестибюль и дальше к выходу под недавно достроенный козырёк меж двух корок полуоткрытой книги (ДК имеет такую форму), спасающий сейчас публику от весеннего ливня, ждать выхода президиума.

Минут через десять из широко открытых дверей появилась процессия "состоятельных кротов" в летних плащах, шляпах и с массивными складными зонтами, которая почти сразу упёрлась в толпу менее предусмотрительной молодёжи.

— Алексей Николаевич, — пользуясь секундной задержкой, обращаюсь к академику Крылову. — это я — Чаганов, мы с вами встречались в "Молодой Гвардии".

— Как же, как же, — академик неожиданно проворно для своей массивной фигуры поворачивается и подхватывает под руку, стоящего позади коллегу. — Серёжа, вот тот юный гений о котором я тебе рассказывал, что предложил конструкцию того универсального вычислителя на электрических реле.

— Интересно, интересно, — вперёд протискивается высокий представительный мужчина в чёрном английском макинтоше. — Вавилов Сергей Иванович.

— Алексей Чаганов. — Из природной скромности решил не оспаривать ни свою скрытую гениальность, ни очевидную юность.

— Вы знаете, Алексей, — сказал Вавилов, крепко пожимая мне руку. — мы немного поспорили с академиком Крыловым насчёт возможностей вашей машины. Мне кажется, что в предлагаемом вами варианте конструкции, она почти бесполезна: никаких серьёзных рассчётов на ней не сделать, а если, как вы предлагаете, выполнять операции по частям, то скорость вычисления вряд ли превысит скорость обычного расчётчика. Таким образом, вся выгода её использования лишь в том, что ваш механический вычислитель сможет работать круглосуточно, без перерыва на обед, что тоже для меня не очевидно.

— Это верно, — краем глаза вижу как Павел и Иоффе обмениваются дружескими приветствиями. — но я и не ставил никаких серьёзных научных задач перед этим макетом-демонстратором. Для решения таких задач надо идти на усложнение релейной вычислительной машины: использовать представление с плавающей запятой, расширить разрядность представления двоичных чисел, добавить новые операции: умножение, деление и впятеро увеличить скорость исполнения операций, то РВМ сможет легко заменить сто вычислителей. Судите сами: 22-х разрядное двоичное слово делится на 6-ти разрядный порядок и 14-ти разрядную мантиссу, получается диапазон от двойки в 64-й степени до двойки в минус 64-й.

— Ну положим точность больших и малых чисел будет разной, — заметил Крылов. — а так да, большая часть наших корабельных задач будет этому железному монстру под силу.

— Вот именно монстру, — не сдаётся Вавилов. — сколько же ваших реле потребуется для него?

— Около двух тысяч, — парирую я быстро. — это если ещё расширить память до 64-х ячеек.

— Да я вижу вы основательно подготовились, — улыбается мой оппонент. — хорошо, давайте ваши предложения: просто изложите на бумаге то, что сказали сейчас, а я попробую обсудить этот вопрос в Академии Наук.

— А ещё совсем недавно был шалопай-шалопаем, — Аксель Берг в морской форме с орденом Красной Звезды появляется из-за спин академиков.

— Так это когда было, Аксель Иванович, в молодости. — Отвечаю в тон ему, начисто закрывая тему моего чудесного просветления.

— Товарищи, не задерживаемся, — секретарь крайкома самоотверженно бросается грудью под струи разошедшегося не на шутку ливня, добавив не оборачиваясь. — нас ждут на открытии выставки.

Молодые люди вокруг нас вдруг странным образом сорганизовались и двинулись налево от входа по направлению к соседнему Дому Техники вслед за непромокаемым секретарём, смеясь и подталкивая друг друга и не замечая луж, бурлящих от ударов тяжёлых капель дождя. Под навесом остались лишь "состоятельные кроты" и я, растерянно глядящие вслед ушедшим. Одним из последних вышагивал Олег Лосев, о чём-то увлечённо беседующий с симпатичной стройной женщиной.

"Неожиданный поворот, символичный"…

— Ну что, господа, — академик Крылов взялся за свой зонт. — и нам не грех поторопиться.

Ленинград, площадь Стачек,

Дом Техники, позже тот же день.

— Олег, ну как продвигается наше дело… молодое? — киваю на отошедшую от него давешнюю спутницу.

— Ты это о Вере Лепешинской, — он игнорирует мою подначку. — так она моя коллега из Центральной Радио Лаборатории, занималась фотоэлементами на полупроводниках и купроксными выпрямителями. Её бы к нам в лабораторию? К тому же, она бывшая жена Кракау. Вера говорит, что он, действительно лучший специалист по кварцевой посуде, но работать забесплатно не будет. Даже, скорее всего, по личному договору не станет. Тут нужно действовать официально через руководство оптического института.

— А где она сейчас работает? — Бросаю взгляд на длинные ряды столов, покрытые красным ситцем, с продукцией ленинградских заводов и НИИ.

— В Индустриальном институте, доцентом. — В голосе Лосева послышались мечтательные нотки.

— Не жалей, Олег, — хлопаю его по плечу. — у неё ж все время идёт на обучение студентов. — да мы с тобой за это время столько всего наворотим, что профессора с доцентами обзавидуются. Кстати, через неё можно будет хороших студентов на практику заполучить. Начинаем бегло "ходить по витринам" пока вместе не утыкаемся в разложенные на столе кварцевые резонаторы, запаянные в привычные стеклянные корпуса электронных ламп. Поднимаю голову и вижу красочную надпись красным по белому: завод "Вибратор".

"Что ж, название довольно точно отражает суть".

— Здорово, Паша! — Олег пожимает руку, мужчине одних с ним лет, сидящему за столом с заинтересовавшими нас изделиями. — Знакомьтесь, Пал Палыч Куровский, бывший заведующий кварцевой лабораторией из ЦРЛ.

— Сейчас начальник отдела измерительных приборов, — Куровский с гордостью кивает на столы занятые многочисленными деревянными и металлическими ящиками. — наша продукция: мосты для измерения емкостей и индуктивностей, там дальше — резонансные волномеры от коротких до длинных волн, гетеродинные волномеры, звуковые генераторы и приборы для измерения угла диэлетрических потерь. Ну и кварцевая лаборатория не отстаёт… выполняем работы на заказ, включая УКВ диапазон.

— Чем кристаллы пилите? — Хором спрашиваем с Олегом.

— Пилами алмазными, в Швеции покупаем. Приходите, всё покажем.

"Это мы удачно зашли, будем знать чем пилить наши стержни".

— Скажите, товарищ Куровский, — на всякий случай спрашиваю я. — у вас мыслей по выращиванию кристаллов кварца не было?

— Как не быть? — Пал Палыч охотно откликается на эту тему. — Сам обращался с этим к академику Ипатьеву, только не вышло ничего: высокое давление и температура в щелочном растворе требуют специальных сплавов.

— Да вы сами можете узнать прдробнее у сына Владимира Николаевича, — почувствовав моё недоверие продолжает он. — в конце нашего ряда его стол, Институт Высоких Давлений.

Идём дальше, Комбинат мощного радиостроения им. Коминтерна демонстрирует свои новейшие динамические громкоговорители на постоянных магнитах, заменившие такие же с катушкой подмагничивания. На их основе были построена громкоговорящая установка "Максима Горького" "Голос с неба". Затем установка ЛЭТИ для ультразвуковой дефектометрии металлических листов с демонстрацией дефектов на световом экране.

"Не ожидал… только вот на токой выставке и можно оценить научный потенциал Ленинграда"!

Глава 10

Москва, Октябрьский вокзал,

18 мая 1935 г., 10:00.

Солнце начинает припекать совсем по-летнему, длинная очередь к будке телефона-автомата справа от здания вокзала терпеливо сносит все неудобства: громкий звон колокольчиков трамваев, распугивающий пешеходов, пересекающих площадь по кратчайшему пути; басовитые гудки и дым из труб паровозов, плывущих будто по воздуху по эстакаде и заряды строительной пыли, то и дело поднимающейся из-за забора слева от входа с надписью: "Здесь будет вход в метро". Снова смотрю на свои новые часы, вручённые мне, в числе лучших сотрудников, на торжественном заседании управления, посвященном 1-ому Мая. Большой толстый никелированный диск (1-ый Государственный Часовой Завод) ошутимо оттягивает мне руку и притягивает множество завистливых взглядов соседей.

"Десять часов… пора уже принимать решение… на шестом трамвае до Центрального аэродрома меньше чем за час не добраться (низкая скорость, десятки остановок), но есть плюс, можно ехать до цели без пересадки. Автобусы и троллейбусы побыстрее, правда их вместимость маловата по сравнению с трамваем плюс две пересадки".

Вчера Павел задержался допоздна на совещании в Управлении ПВО (докладывал ход работ по нашей теме "Подсолнух"), а я позвонил (из его квартиры в Докучаевом переулке недалеко от Комсомольской площади) Свешникову и выяснил, что Киров уехал в Минск на пленум ЦК Белоруссии. Попросил Николая передать телефонограмму начальнику Центрального аэропорта о включении меня в число пассажиров на предстоящий полёт "Максима Горького", а машину попросить поскромничал. Недолго думая, мотнулся (после того происшествия на рынке всерьез начал заниматься спортом) к трём вокзалам и сговорился с возницей на двуколке, скучавшим поздним вечером напротив Северного (Ярославского) вокзала, что сегодня в восемь утра тот будет ждать меня у пашиного дома. Сначала он отнекивался, но, получив задаток, согласился.

— Иногда мне кажется, что вы с Олей не от мира сего, — сказал Павел сегодня утром, видя как я уже который раз спускаюсь вниз на улицу и выяснив причину этого. — ну кто даёт задаток извозчику в размере стоимости бутылки водки? Да он сегодня до обеда глаза продрать не сможет!

"Вот что сейчас делать? Ладно время пока терпит, если первой подойдёт очередь к телефону (очередь минут на пятнадцать), то звоню Свешникову и прошу отменить полёт, выставляя себя законченным идиотом, а если подъедет такси (смотрю на пустующее место со столбиком "Такси"), то справлюсь сам".

"Максим Горький" разбился, судя по передовице в "Правде", в 12:35, значит взлетел, примерно в полдень. Самолёты сопровождения несколькими минутами раньше. Чтобы успеть без помех переговорить с лётчиками и кинооператором, хорошо бы быть на месте хотя бы за час до вылета. Сейчас 10:15"…

10:30… Один человек передо мной… и тут из-под арки Каланчёвского моста выныривает чёрная "эмка" с белыми шашечками на боках. Водитель лихо закладывает вираж и точно паркуется на узкую стоянку. Опережаю нескольких своих конкурентов и первый кричу в открывающуюся дверь: "Центральный аэродром". Боковым зрением замечаю щёголя в заграничном костюме, показывающего десятирублёвую купюру таксисту.

— Кому ещё по Ленинградке? — кричит неподкупный шофёр.

— Мне, мне в Покровское-Стрешнево. — обливаюшийся потом толстяк в белой косоворотке бесцеремонно отталкивает своим животом щёголя и с трудом протиснувшись в дверь окупирует всё заднее сиденье.

Я уже сижу рядом с водителем, который, чувствуя моё нетерпение, резко срывается с места. Моя рука стала инстинктивно искать ремень безопасности, не нащупав который вцепляюсь в ручку двери и вовремя, крутой с визгом поворот направо толкает нас сильно влево. Глаза нашего "шумахера" горят, он много и охотно пользуется автомобильным гудком вихрем проносясь по узким переулкам: Безбожный, Пальчиков…. улица Дурова, Божедомка.

"Понятно, обходит загруженное транспортом и перекрытое регулировщиками Садовое кольцо".

По Лесной выскакиваем к Белорусскому вокзалу и оказываемся на широком Ленинградском шоссе, показавшемся пустынным.

— Скажите, юноша, — подаёт голос толстяк с заднего сиденья, вытирая лысину носовым платком. — что это за авто, на котором мы имеем честь передвигаться? Чем то похож на Форда.

"Юноша" слегка морщится от такого обращения, но гордость за свой автомобиль побеждает…

— Это — новый советский легковой автомобиль Горьковского автозавода, а не какой ни форд. Проводим испытания в городе, меня прикрепили к испытателям как лучшего водителя таксопарка…

Поворачиваюсь к спрашивающему, на лице которого появляются чувства недоверия и лёгкой тревоги.

"Знакомое лицо, однако".

— О, а я вас знаю, — толстяк переключается на меня. — вы… вы…

— Я-Чаганов, — прихожу ему на помощь — Алексей Николаевич, очень приятно познакомиться.

Толстой польщённо улыбается, говорит что ему интересна моя судьба, приглашает к себе на дачу в Иваньково. Наш водитель, обиженный было быстро погасшим вниманием к его автомобилю, обиженно замолкает, но услышав мою фамилию снова расцветает и разгоняет машину до фантастических ста килметров в час. Толстой замолкает вжавшись в сиденье.

Еще десять минут гонки по прямой, минуем Петровский дворец и прямо перед носом встречной машины поворачиваем налево, а ещё метров через двести из-за ровного ряда сосен открывается двухэтажное здание аэровокзала, стоящее наискосок к дороге, сознательно лишённое симметрии нагромождение бетонных кубов, укутано строительными лесами.

"11:05… Кажется, успел"…

Прощаюсь с Толстым, благодарю гордого таксиста и бегу ко входу, от которого навстречу мне спешит авиционный командир.

— Начальник аэропорта Каминский, — короткое рукопожатие, встречающий круто разворачивается и идёт чуть впереди. — товарищ Чаганов, мне звонили о вас из секретариата товарища Кирова. Вы каким рейсом хотите полететь? Пассажиры первого уже на борту.

— Скажите, товарищ Каминский, — с надеждой спрашиваю начальника аэропорта. — а где я смогу переговорить с лётчиками сопровождающих самолётов?

— Они уже на старте, — быстро пересекаем вестибюль аэровокзала и выходим наружу.

— А связаться с ними по радиостанции возможно? — замедляю шаг. Перед нами метрах в пятидесяти появляется угловатый гигант — самолёт "Максим Горький" с нелепой гандолой о двух двигателях сверху и шестью на огромных крыльях.

— Нет…

— Вильгельм, быстрее, — сверху с обзорного балкона для встречающих раздался властный голос. — Благин с Рыбушкиным уже взлетели.

Издали послышался шум моторов и две чёрные точки стали медленно подниматься над горизонтом.

Начальник аэропорта оборчивается, щурится от солнца, пытаясь разглядеть говорящего: "Пять минут, товарищ Харламов".

— Может быть полетите позже, — в глазах Каминского зажглись насмешливые огоньки. — завтра тоже будут полёты.

По опущеной вниз лестнице карабкались вверх два подростка лет десяти: девочка и мальчик, а провожавшая их женщина шла навстречу нам и всё время оглядывалась на них.

"Блин, что же делать? Остаться на земле и добиваться отмены вылета? Ну, отменят этот вылет, сдадут меня в психушку, а затем продолжат свои эксперименты.

Полететь сейчас и попытаться поговорить с пилотами? С начальством — бесполезно, оно ни за что не отвечает и всегда ни при чём".

Бросаюсь бегом к самолёту и легко взлетаю наверх по крутым ступеням почти не держась за поручни. Стоящий сбоку от входа авиамеханик начинает крутить лебёдку подъёмного механизма трапа. Аэродромные авиамеханики, стоя в кузовах двух автомобилей начинают пневматическую раскрутку винтов. Наконец-то трап зафиксиван, входной люк в полу закрыт и стало тише. Прошу молодую улыбчивую бортпроводницу, появившуюся из пассажирского салона в хвосте самолёта, проводить меня к лётчикам. Та призывно машет, следуй, мол, за мной, шум от работавших рядом в крыльях двигателей, всё-таки, не располагает к разговорам. Высокий потолок в проходе позволяет идти свободно, не пригибаясь. Проходим радиорубку, массивная радиостанция соседствует со шкафом портативной АТС, привинченной к переборке отсека через пружинные амортизаторы, попадаем в пассажирское купе на восемь мест, занятых серьёзными мужчинами в костюмах. Дальше двустворчатая металическая дверь в кабину пилотов, открытая сейчас, а за ней виден ещё один пассажирский салон, в конце которого, в самом носу самолёта, место штурмана. В дверной проём сквозь лобовое стекло виднеется кусочек синего неба, а по бокам на возвышении — кресла лётчиков.

— Товарищ Журов, — кричит моя проводница запрокинув голову назад.

Небо заслоняет голова лётчика.

— Товарищ Журов, моя фамилия Чаганов, — перехватываю инициативу. — разрешите к вам в кабину?

Лётчик окидывает меня оценивающим взглядом.

— Ну, давай, заходи, коль не трус.

Захожу в кабину пилотов и оглядываюсь не находя сиденье для себя, их только два: для пилотов. Засмеявшись, второй пилот достаёт из-за своего кресла кусок широкой толстой доски и кладёт её поперёк прохода, закрывает дверь на засов. Получается что-то вроде сиденья с дверью в качестве спинки. В довершение получаю настоящий кожаный лётный шлем, предел моих детских мечтаний.

— Место инструктора, — подмигивает мне Журов.

"Хорошо вышло… обзор, конечно, будет похуже, чем у пилотов, сидящих справа и слева от меня, но намного лучше если бы я остался стоять внизу в проходе".

Командир с напарником сидят за штурвалами похожими на автомобильные баранки, перед каждым свой набор приборов.

— Взлёт! — командует Журов в ответ на взмах флажка выпускающего.

Я берусь руками за спинки кресел лётчиков. Самолёт начал плавно ускоряться слегка покачиваясь из стороны в сторону, после короткой разбежки легко отрывается от земли и нежиданно быстро для своего грузного тела набирает высоту. Михеев — второй пилот, а точнее, как я понял из обрывков фраз, которыми обменивались лётчики, приёмщик самолёта от военных, по переговорному устройству, микрофон которого на металической штанге закреплён впереди и чуть выше голов пилотов, начинает принимать доклады с постов мотористов в крыльях и авиамеханика в хвосте самолёта.

"Максим Горький" делает широкий круг на аэродромом, вдали видны кремлёвские башни и золотые купола храмов. Начинаю усиленно крутить головой в поисках наших самолётов сопровождения, но обзор у меня из кабины пилотов не очень: только вперёд и в стороны — четверть сферы.

"Может Благин передумал хулиганить"?

Как бы отвечая на мой вопрос справа от МГ появляется маленький одноместный биплан и не спеша начинает обгонять нас.

"Как-то не чувствуется особой быстроты в этой этажерке, даже по сравнением с нашим медлительным гигантом. Впрочем, гигантский в нем, на мой взгляд, только размах крыльев (63 метра), а по другим габаритам — уровень, скажем, ИЛ-18".

Опередив нас метров на триста биплан делает правую "бочку", теряя при этом скорость, которая уводит его от нас вправо. Журов переключается на внутреннюю связь пилотской кабины и что-то недовольно бурчит. Самолётик делает боевой разворот и пропадает из виду.

"Передумал он, как же… что-то надо делать"?

Самолёт Благина теперь показывается слева от нас, долго разгоняется идя параллельным курсом и, оторвавшись на приличное расстояние, делает свечу, смещается вправо и вращаясь вокруг своей оси, некоторое время летит вверх шасси, заканчивает полный оборот и оказывается справа от МГ на параллельном курсе.

— Красиво, — не может скрыть восхищения Журов. — снизу выглядит как "мёртвая петля", а по сути — та же бочка.

— Это что же, — не разделяет восторга командира Михеев. — он через нас прыгать собрался, паразит? А если заштопорит?

— Это Благин с киношниками сговорился когда я ушёл, — серьёзнеет командир, обернувшись налево, где чуть выше нас показался духместный биплан с кинооператором. — а сейчас показывает нам что собирался делать.

"Предложить им идти на посадку? Думаю, просто отмахнуться. Манёвр, конечно, опасный, но Благин опытный лётчик и только что безупречно его выполнил".

— Ты, командир, как он пойдёт на свечку ныряй вниз, — предлагаю первое что приходит мне в голову. — так у него будет больше запас высоты над нами.

"Молчат, обдумывают? Или усмехаются украдкой?"…

— Всем постам, — решается Журов, нажимая на тумблер переговорного устройства. — где И-пятый?

— Заходит нам под левое крыло, — раздается хриплый голос в динамике после небольшой задержки.

Мы с Журовым синхронно поворачиваем головы налево. Из-под крыла появляется знакомый самолётик, который начинает резво вырываться вперёд. Пятьдесят… сто… сто пятьдесят метров… Мне показалось, что командир уже давит на штурвал от себя, но тяжёлая машина реагирует на это движение очень медленно.

Биплан резко взмывает вертикально вверх и, теряя скорость, плашмя несётся прямо на нас быстро увеличиваясь в размерах. Сто метров… начинает поворот вокруг своей оси, одновременно смещаясь вправо вверх (МГ уже ощутимо движется вниз)… пятьдесят метров… пройдя наивысшую точку самолётик уже поворачивается к нам брюхом, а его нос начинает опускаться к земле… ещё несколько мгновений и быстро падающий биплан скрывается из виду.

Сильный удар сотрясает МГ, самолёт бросает вправо, пилоты налегают на штурвалы, пытаясь выровнять машину, а меня ощутимо прикладывает к косяку лбом, но толстая кожа шлема смягчает последствия удара.

— Доложить обстановку. — Хрипит от напряжения командир.

МГ выравнивается, из-за двери доносятся стоны пассажиров (привязные ремни отсутствуют как класс). Переговорное устройство как-то подозрительно молчит: ни звука, ни шороха. Михеев хватается за телефонную трубку, закреплённую справа от приборной доски и дует в неё… тишина.

— Питание… наверное… отрубилось, — пытаюсь остановить кровь, которая заливает правый глаз.

— Чаганов, — кричит Журов не оборачиваясь. — бегом на пост механика у входного люка, скажи — иду на аварийную посадку.

С трудом разжимаю руки, намертво вцепившиеся в перекладину спинок кресел пилотов и прыгаю вниз, неловко отодвигаю засов и распахиваю створки кресел.

"Мужики в костюмах, вроде в порядке, бледные и серьёзные. Одного, правда выворачивает наизнанку. Шатаясь бреду по проходу и кричу, что идём на посадку, мол, занимайте свои места. Так… радист крутит настройку рации… самое нужное сейчас дело… хотя может он в шоке. Возле механика, лежащего на полу на входе, хлопочет бортпроводница. Ступня у него как-то не естественно вывернута… разрыв связок"?

Вместе поднимаем его и усаживаем в ближайшее кресло в пассажирском салоне.

— Там, в правом крыле, — стонет механик. — Власов — моторист, помоги ему…

"Голова, вроде, уже не кружится… открываю дверь, на которую указывает пострадавший. Сверху сквозь маленькие оконца падает свет, тускло освещая узкий проход, ведущий вглубь крыла. Я медленно продвигаюсь по нему, страхуясь от внезапных толчков расставленными в стороны руками… Высота прохода ощутимо уменьшается, начинаю пригибаться… В нос ударил резкий запах бензина… Слева нестерпимый рёв двигателей, сильные вибрации"…

Подхожу к двери поста моториста…… тяну ручку на себя. Яркий солнечный свет слепит глаза. В узкой тесной кабинке приборная доска залита кровью, а тело моториста скрючилось на полу под сиденьем. Пульс прощупывается. Поднимаюсь на цыпочках под самый купол застеклённой кабины. Все три двигателя выглядят целыми, винты крутятся, а вот дальше что-то не так: конец крыла будто обрезан ножом (крылья МГ были разборными на поперечные секции разной длины от полуметра до 4-х с половиной), на некоторых оставшихся секциях проглядывает скелет: отсутствуют листы гофрированной обшивки.

"Земля уже совсем близко, высота — метров сто".

Хватаю моториста под мышки и, не обращая внимания на его стоны, напрягая все свои силы, боком тащу того в обратном направлении. В изнеможении валюсь на пол поверх входного люка, рядом — раненый, в то же мгновение нас бросает вбок и мы летим навстречу с металлической переборкой отсека.

Москва, Большая Сухаревская площадь,

Институт Скорой Медицинской Помощи.

19 мая 1935 г., 8:45.

"Итак… проведём ривизию остатков того молодого, пышащего здоровьем молодого тела, предоставленного мне Алексеем Чагановым всего полгода назад. Левая рука в гипсе, минимум месяц "однорукости" гарантирован, наградным часам, похоже, кирдык (не уверен существуют ли уже противоударные), зато правая — цела, содранная кожа и отсутствие пары ногтей не в счёт. Голова… правый глаз припух, видит но (закрываю рукой левый) как будто на все предметы наложены волны, это не считая пары тёмных пятен, зато левый глаз в полном порядке. На лбу и вокруг головы повязка, то есть ничего определённого сказать нельзя. На груди слева рана, наверняка от ордена, обмотана бинтом… живот… скажем так не пострадал потому что без повязок. Ниже судя по всему тоже нормально, молоденькие медсёстры вспыхивают и отводят глаза от этой неровности на моём одеяле. Ноги двигаются в суставах".

В большой больничной палате на двенадцать коек царит суета перед врачебным обходом, доходит очередь и до меня, и я сам, под присмотром медсестры, довольно уверенно (грудная клетка побаливает) посещаю туалет направо по коридору. Судя по всему, все находящиеся в палате с МГ — знакомы друг с другом, имеют свежие травмы (в основном конечностей), разговоры только об аварии. Из обрывков приглушённых разговоров понимаю, в МГ никто не погиб, но самолёт сильно пострадал (после посадки начался пожар в правом крыле). Благин будто бы погиб при посадке, кто-то видел накрытое одеялом тело возле обломков его самолёта. В газетах — молчок, уже затёртая сегодняшняя "Правда" лежит на соседней кровати.

"Дурная голова ногам покоя недаёт… Второй раз за последние полгода по своему недомыслию попадаю в смертельные ситуации, ставлю под угрозу планы, в которых задействованы уже десятки людей. Неужели я тоже из тех людей, которые по воле случая попадали на самый верх и не могли, либо не знали как, воспользоваться свалившейся на них властью.

— Да, недомыслие налицо… но цель, то была святая… детей спасал, не считая лучших инженеров, рабочих. — возражаю сам себе кажется мысленно, судя по невозмутимому взгляду дежурного врача, который тщательно исследует мои рёбра, хмурится и, повернувшись, вполголоса что-то говорит стоящей сзади медсестре.

"Что же, вот так и буду лезть во все дыры, буду стараться сам спасти талантливого учёного, инженера, военного, артиста, которые впоследствии создадут кружки прихлебателей — мещан, заглядывающих им в рот и пришедших в институт, штаб или театр чтобы добиться достойной компенсации за свой труд, а те в свою очередь отравят своими ядовитыми выделениями молодёжь. И здравствуй новое мЫшление сейчас, а не через пятьдесят лет".

— Товарищ Чаганов, вы хорошо себя чувстуете? — невысокий пышноволосый толстячок в форме НКВД с тремя ромбами в петлицах с тревогой глядит на моё суровое лицо.

— Всё в порядке, товарищ Люшков. — делаю лицо попроще. — на этот раз с памятью всё в порядке, если не считать с момента посадки самолёта и до вчерашнего вечера. Как жена и дочка?

Он делает недоумённое лицо, но затем вспомнив что сам показывал мне их фотографию когда мы однажды поздно вечером в Ленинграде в Большом доме оформляли протокол допроса, польщённо улыбается.

— Да твоей памяти любой может позавидовать. — в сопровождении медсестры перемещаемся ординаторскую. — Спасибо, всё хорошо.

Улыбка улыбкой, но взгляд у него остаётся настороженным, как будто гадающим — знает или нет. Я знаю, Оля принесла на хвосте: недавно сидя в очереди таких же "секретчиц", как она сама (сдавала отчёт в канцелярии ОО в Большом Доме) услышала рассказ о Наташке, которая жила в Харькове с большим кобелём-начальником из ОГПУ, имела от него дочь, а когда Балицкий забрал того с собой в Москву, этот кобель оставил её на Украине. Так вот Наташка не расстерялась, выскочила замуж за молодого чекиста Лишкова и, пользуясь любовью кобеля к дочери, перевела мужа в Москву на большую должность. Тот был в Ленинграде недавно в комиссии по расследованию теракта над товарищем Кировым, а к нему Наташка кажную неделю на "Красной Стреле" как барыня туда-сюда, а у самой-то ни кожи — ни рожи. Так вот, мол, девонька, ты тоже зря времени не теряй, бабий век короток, бери своего "прынца" в оборот скорей…

— Скажите, товарищ Чаганов, — Люшков усаживается за стол и достает из папки бланк протокола допроса. — а откуда вы узнали о полёте "Максима Горького"?

— Скажу так, — напускаю я дыма и хмурюсь — услышал об этом при поездке в метро…

— А, знаете, Алексей, — следователь откладывает ручку. — давайте пока без протокола. Расскажите, как реагировали лётчики на преступные манёвры Благина.

"Тут врать нельзя, есть свидетели".

— Михеев резко отрицательно, — отвечаю не задумываясь. — Журов вслух не осудил, но по виду казался встревоженным.

— Лётчики утверждают, — Люшков также быстро переводит мяч ко мне. — что это вы посоветовали им манёвр для уклонения от столкновения самолётом Благина.

— Я просто высказался в пользу того, чтобы немедленно идти на посадку, так как Благин ставит под угрозу жизни пассажиров и экипажа. А буквально, что-то вроде: "Ныряй вниз, иди на посадку"…

"Пытаются найти виновного в столкновении? Меня? Глупее не придумаешь… Да нет, вряд ли, скорее хотят посмотреть как я буду себя вести в такой ситуации: испугаюсь, разозлюсь? Ишь как впился в меня своими чёрными глазами".

— Что они ответили на ваше предложение? — пытается давить следователь.

— Ничего. Промолчали. — моё спокойствие и уверенность начинают его раздражать.

В ординаторской раздаётся звонок телефона.

— Люшков слушает… да… здесь… ещё нет… понял. — он кладёт трубку, поднимается, лицо расцветает улыбкой. — Большое спасибо за помощь, вы нам очень помогли, выздоравливайте, набирайтесь сил.

"Сбежал, даже не помог подняться, не рассказал что да как, эхе-хех"…

— Извините нас, товарищи, заходите. — Говорю скромно жмущемуся у двери медперсоналу и ковыляю на своё место.

Высокий военный с бумажным кульком и больничном халате, наброшенном на плечи, помогает мне открыть дверь в палату.

— Постойте, вы Чаганов? — спрашивает он с улыбкой.

— А как вы меня узнали? По повязке на голове? — незлобиво ворчу я.

Военный смеётся, показывая ровный ряд белых зубов.

— Сергей Ильюшин. — придерживает он дверь. — хотел бы узнать у вас кое-что, вот только навещу своего друга, вашего товарища по несчастью.

— Конечно, заходите, до следующей пятницы я совершенно свободен.

Попадаю в нежные руки девушки в белом халате, которая заголив меня до пояса, сняв старую повязку с груди и усадив меня на стул, начинает туго бинтовать мне грудную клетку, попутно собщив, что у меня трещина ребра.

"Неприятно, через месяц демонстрация радиоуловителя, работы по горло, а тут — одна рука и ограниченная подвижность… Думаю, всё таки, ребята справятся и без меня: главное перед самым отъездом сюда испытали точечно-контактный диод".

Кремниевые стержни 20-и миллиметрового диаметра неплохо распилили на тонкие пластины на "Красном Путиловце", обезжирили спиртом, потравили их в растворе плавиковой и азотной кислот на "Светлане", где и припаяли их в специальный стакан, уже у нас в лаборатории Лосев окончательно регулировал нажим вольфрамой иглы иокончательно заливал диод воском. Олег получал явное наслаждение от этой кропотливой и монотонной работы и выполнял её мастерски.

В итоге десять собранных и испытанных детекторов ждут своего часа на складе.

"Вася и Авдеев должны справиться с антенным переключателем, первый образец должен быть готов на днях. Павлу твёрдо пообещали поворотный механизм со станком от разбитого зенитного орудия, на котором мы хотим поместить нашу антенну: азимут и угол места будут у нас в кармане. Оле теперь, наверное, придётся немного задержаться в Ленинграде, Петя пока ещё для самостоятельной работы не готов. А у меня появляется время для завершения схемы Релейной Вычислительной машины — РВМ-1, на которую Дом Занимательной Науки и Техники ассигнует пятьдесят тысяч рублей. Вот этого я не ожидал, думал что придётся просить у Жданова, а оказалось, что ДЗНиТ на хозрасчёте и неплохо себе зарабатывает на входных билетах для взрослых. Деньги — это хорошо, вот только купить реле на них невозможно, так как вся продукция ленинградской "Красной Зари" идёт на АТС. Буду думать… Перельман пообещал в новом здании на Фонтанке в подвале комнату под мастерскую для сборки РВМ От Вавилова пока ничего не слышно, ну да Академия Наук — учреждение неторопливое и до окончания летних отпусков и осенней раскачки реакции на мой доклад, скорее всего, не дождаться".

— Тебя ни на минуту нельзя оставить, обязательно лоб расшибёшь. — как всегда неуклюже пытается шутить Павел, нежиданно появившийся в палате. Однако взгляды всех увечных и их посетителей, конечно, притягивает Оля, которая в своём голубом сатиновом летнем платье и белых босоножках приносит ощущение праздника в нашу обитель страданий и боли. На лицах посетительниц и медсестёр борются чувства ревности и искреннего интереса к фасону олиного платья. Поэтому реакция на слова Ощепкова, в виде глухого гула недовольства, последовала с заметной задержкой.

"Хороша… а с обесцвеченными волосами и причёской "а ля Любовь Орлова" вообще неотразима… Стоп, а кто в лавке остался? Петя остался… пора ему привыкать… Молодец, Оля, как почувствовала, что я тут с переломанной рукой и разбитыми пальцами "обезболить" себя не могу".

С кряхтением поднимаюсь с кровати и обнимаю нечуткого друга, понявшего свою бестактность.

— Нам пошептаться с Олей надо по службе. — Увлекаю подругу за собой в коридор и оставляем его одного на съедение больным в палате.

"А не шути в больнице над больными"…

Под подозрительным взглядом дежурной сестры, чей стол у входа не мог миновать никто, выходим наружу и прячемся за колонной Среднего портика правой полуподковы здания.

"Какое облегчение, пелена упала с глаз, трава вдоль дорожек, посыпанных битым кирпичём позеленела и даже городской шум с Садового кольца приобрёл некоторую мелодичность".

— Как мне тебя не хватало. — Пытаюсь шутливо приобнять Олю, но обнимаю пустоту.

— Лучше расскажи как ты вляпался в эту историю, горе ты моё.

"Не люблю оправдываться и чувствовать себя идиотом, но куда денешься от правды".

— У тебя форма с собой, в Москве? — спрашиваю её с надеждой, хватаясь за неожиданно пришедшую мысль. — Нет? Ладно, ничего можно и так. В час дня в ВИМСе (Всесоюзный Институт Минерального Сырья) у меня встреча с Курчатовым. Он должен познакомить меня там с профессором Зильберминцем заведующим геохимической лабораторией. Точнее, сам он знаком только с замдиректора Ершовой, бывшей коллегой по Радиевому институту, а уж та должна была подвести меня к Зильберминцу. Не хотелось светиться там в форме, думал представиться сотрудником ОКБ, ну а сейчас я в любом виде туда не ходок. Короче, твоя задача: заменить меня на этой встрече, обаять пятидесятилетнего дедушку и подсунуть ему технологию извлечения окиси германия из надсмольных вод отходов коксового производства. Сейчас профессор готовится к летней экспедиции на Донбасс, но будет использовать в качестве сырья золу отсжигания угля в металлургическом производстве. Будет два года возиться с этим и получит к концу 36-го двадцать грамм окиси германия. По технологии, что передаёшь ты германий осаждают экстрактом из коры дуба в виде таннидного комплекса, разрушив который можно получить 45 %-ный концентрат двуокиси германия. Детальная технология у меня в чемоданчике у Павла дома.

— Не волнуйся, сделаю, — успокаивает меня подруга. — дам ознакомиться под роспись, а специалисту больше и не надо и попрошу, скажем, не публиковать технологию в открытой печати течении пяти лет.

У подоконника напротив моей палаты встречаем Ощепкова и Ильюшина с горящими глазами что-то обсуждающих.

— Всего восемьдесят-сто килограмм дополнительного веса и штурман сможет иметь полную картину воздушной обстановки, а если ещё поработать с люминофорами, то и наземной в любое время суток и в любую погоду. — Распалялся Павел.

— Воздушная обстановка, конечно, это хорошо, а всепогодный прицел для бомбера лучше. — Ильюшин поворачивается к нам и улыбается любуясь Олей. — Хорошо, давай встретимся на днях и поговорим подробнее.

"Кабы при моей работе бабы не нужны были"…

— Так что вы хотели, Сергей Владимирович, узнать? — закрываю собой подругу к вящему его разочарованию и удивлению Павла: "Ты с ним знаком"?

— Да вот, собираю мнения пассажиров, — собирается с мыслями Ильюшин. — пострадавших при посадке, о том что мешало и что помогало уберечься при аварии. Есть у меня новый проект пассажирского самолёта в работе, хочу учесть находки и ошибки других конструкторов…

— Вы попали по адресу, — после "обезболивания" у меня небольшая эйфория. — про уберечься — это ко мне.

Народ весело хохочет, вызывая недовольное шевеление дежурной, сидящей неподалёку…

"Это второе предупреждение, после подозрительного взгляда. Пора скорей переходить к делу".

— У каждого кресла на самолёте должен быть привязной ремень с застёжкой, — начинаю споро выдавать на гора мудрость поколений. — который застёгивается и расстёгивается для быстроты одним движением, желательно одной рукой.

— Каждый пассажирский салон должен иметь свой аварийный выход наружу. — Не даю времени собеседникам на комментарий.

— Электропитание на борту надо резервировать, особенно для внутренней связи. Чтоб не пришлось командиру передавать свои команды через НКВД. — Выход из разговора, как и вход, по заветам Штирлица никто не отменял.

Это была последняя капля для грозно поднявшейся дежурной…

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

19 мая 1935 г. 16:45.

Киров.

Выглянувшее из-за тучи солнце проникло сквозь чисто вымытые стёкла окна и заиграло всеми цветами радуги в хрустальной пепельнице (подарке рабочих Гусь — Хрустального к пятидесятилетию) на столе хозяина кабинета, занятого поднятием шторы. Молотов, сидевший на своём обычном месте справа за столом заседаний, дочитывал последнюю страницу документа с размашистой подписью наркома Ягоды. Тщательно выбритый Клим Ворошилов, благоухающий одеколоном по левую руку от Председателя СНК, заворожённо следит за игрой света на потолке и стенах кабинета. Сидящий справа от меня Серго Орджоникидзе презрительно отшвыривает листки.

"Похоже на отписку, а не на серьёзное расследование. Хитрый лис, этот Ягода… Какая-то мешанина кляуз, сплетен, злоупотреблений, кумовства и морального разложения. Пустил по этому пахучему следу простоватого Ежова, а тот и выкосил всех начисто. А что, формально всё правильно, пресечён опаснейший заговор: Енукидзе и Петерсон отстранены, библиотекарши арестованы, а по сути — издевательство".

— Ну, что скажете? — Сталин заканчивает возится со шнуром от шторы и возвращается к письменному столу.

— Cui prodest (кому выгодно), — Молотов отрывается от чтения. — Ягоде не нравится когда некоторые сотрудники НКВД ему фактически не подчиняются. Петерсон вёл себя слишком независимо, какому начальнику понравится?

— Возможно и это тоже, — добавляю я. — или просто выгораживает себя, обливая Авеля грязью. В конце-то концов без утверждения НКВД ни одного человека на работу в Кремль не брали, значит сам Ягода кругом виноват.

— Коба, это что — статья из бульварного журнала? — взрывается Серго, чувствуя мою поддержку. — Так любого можно опорочить.

Ворошилов с удивлением смотрит на лежащий перед ним экземпляр доклада. Сталин чиркает спичкой, прикуривает папиросу и делает глубокую затяжку.

— Решать что делать с Авелем будет пленум ЦК, — продолжил он после минутной паузы. — мы же здесь не затем собрались. Допустим, я хотел бы свергнуть существующую власть в Москве, тогда бы мне без поддержки войск московского гарнизона не обойтись. Предлагаю на всякий случай сменить всю головку Московского Военного Округа, засиделись они на одном месте: шестой год как пошёл.

— Давно пора, — оживляется Ворошилов. — а кем?

— Семён Михайлович теперь у нас "академик", — Сталин встаёт и начинает свою обычную прогулку по кабинету. — вот пусть и готовит войска по новому, а бывшего командующего, товарища Корка, назначим начальником академии имени Фрунзе.

"Убирает на всякий случай с командной должности… и правильно, кто их там разберёт… а Ворошилов-то как рад".

— Товарищ Сталин, — вступаю в разговор. — сегодня на вокзале по приезде из Минска мне доложили, что вчера на Центральном аэродроме была авария при передаче армейцам агит-самолёта "Максим Горький". Пострадали пятнадцать человек, один из них лётчик ЦАГИ сегодня утром умер. Среди пассажиров на борту находился Алексей Чаганов.

— Успел нажаловаться? — Раздражённо бросает Орджоникидзе.

— Пожаловаться ему, допустим, было затруднительно, — стараюсь не устраивать свару среди своих. — так как он только недавно в сознание пришёл.

Сталин останавливается и тяжелым взглядом смотрит на него. Серго не выдерживает и начинает рассказывать, изредко оглядываясь на меня.

"Как-то подозрительно всё это… кругом виноват умерший Благин… оказывается разбит один самолёт, а у другого сгорели два двигателя".

Сталин поднимает трубку внутреннего телефона: "Сначала Ягоду, затем Стецкого (зав. отделом пропаганды и агитации ЦК) и Мехлиса (главред "Правды")".

"Понятно, сначала проверка фактов, затем борьба за умы и сердца людей… какой контраст с Серго, у того борьба за честь мундира и всё"…

— Давай вместе поедем в больницу после заседания. — Примирительно толкаю Серго в бок…

Москва, Докучаев переулок 12,

Квартира Павла Ощепкова,

21 мая 1935 г. 9:00.

Лиловый синяк спустился вниз, почти полностью прикрывая правый глаз.

"Ну и харя! Хочется зарыться от взглядов людей под одеялом, особенно от таких "деликатных" как у моего друга. С большим трудом удалось вчера выписаться из больницы, врачи отказывались верить, что я чувствую себя хорошо. Ещё не давно лежал без сознания, а тут вдруг неожиданно стал полностью здоровым. Судили-рядили, ощупывали-остукивали, но делать нечего — пришлось выпускать "селебрити" на волю, только взяли обязательство приходить каждый день на перевязку. Теперь хожу по квартире, как тигр по клетке и ежеминутно осматриваю себя в осколок зеркала над раковиной в туалетной комнате".

Павел пошёл купить газету, что по теперешним временам совсем не просто. Газеты сейчас читают в основном у специальных застеклённых стендов или в красных уголках. Купить её не так просто, у газетных киосков выстраиваются длинные очереди. Вчера Павлу повезло и он купил "Правду". Точнее повезло мне: это был единственный источник информации, который я смаковал целый день до прихода Павла. Оля уже в Ленинграде. Информационная блокада о "Максиме Горьком" была прорвана вчера после позавчерашнего визита Кирова и Орджоникидзе. Передовица была честно разделена пополам: левая часть была посвящена чудесному спасению "Максима Горького", правая — развитию животноводства в Азово-Черноморском и Сталинградских краях на 1935 год. Имеется фотография агит-самолёта со стороны левого крыла. Отмечаются слаженные действия экипажа по спасению воздушного судна. Осуждается воздушное лихачество и недисциплинированность лётчика Благина, но как-то глухо, вскользь. На шестой странице воздушное происшествие в СССР было сбалансировано сообщениями из Польши и Китая, где потерпели крушения истребитель и "летающая лодка" соответственно.

— Чаганов слушает. — пронзительный звонок телефона поднимает настроение.

— Здравствуйте, с вами говорит помощник секретаря НКВД Черток, — тембр хорошо поставленного голоса напоминает таковой диктора Левитана. — звоню вам по поручению товарища Ягоды. Как вы себя чувствуете? Есть ли в чём нужда?

— Спасибо, товарищ Черток, — чувствую искреннюю благодарность за такую заботу. — чувствую себя неплохо, но пока не выхожу на улицу, так как разбито лицо да и гимнастёрка с галифе пришли в негодность после происшествия: подраны и перемазаны машинным маслом.

— Понятно, — энергия помощника так и бьётся в телефонной трубке. — посылаю к вам врача САНО АХУ (Санитарный отдел административно-хозяйственного управления НКВД СССР) он осмотрит вас и оформит освобождение от службы, а с водителем я передам комплект формы. Уточняю ваш настоящий адрес: Докучаев переулок 12, квартира 5?

— Всё точно. — Удивляюсь я осведомлённости Чертока.

— Товарищ Ягода встретится с вами вскоре, до свидания.

— До свидания. — Отвечаю я загудевшей трубке.

— С собой стал разговаривать с тоски? — В дверях появляется нескладная фигура Павла в военной форме и протягивает мне "Известия". — Ничего, я тебе сейчас тоску-то разгоню.

"Так… постановление ЦИК Союза ССР… за мужественную… работу по спасению, терпящего аварию агит-самолёта "Максим Горький"… наградить пилотов Журова и Михеева… орденом Ленина. За мужество и слаженную работу… наградить экипаж и отличившихся при спасении… пассажиров… орденами Красной Звезды… Чаганов А.С…. Ну держись, Леонид Ильич"!

"Ещё один звонок телефона, Павел хватает трубку, звонит Оля, видно, поздравить меня… нет, похоже, просто ежеутренние мурлыканья".

Теперь стук в парадную дверь металлической стучалкой, иду в просторную прихожую и с трудом справляюсь с задвижкой (наследием мрачных времён гражданской и нэпа).

"Это ко мне: боец с мешком и седенький дедушка с акушерским саквояжем"…

После традицонных дышите-недышите, постукиваний по целым конечностям и просьбы пошевелить пальчиками сломанной, получаю освобождение от службы на тридцать суток и рекомендацию в Санаторно-курортный отдел АХУ НКВД для последующего лечения.

Глава 11

Москва, Комсомольская площадь.

27 мая 1935 г. 8:45.

Протягиваю три двадцатикопеечные монеты в деревянное окошко кассы станции Комсомольская, что находится в здании Казанского вокзала, и получаю небольшой картонный билет на одну поездку зелёного цвета, похожий на железнодорожные билеты моего детства, и гривенник сдачи. На билете стоит штамп с отметкой времени. Вахтёр на проходе к поездам в парадной железнодорожной форме прохаживается с важным видом вдоль касс, следя за порядком. Станция неглубокая, поэтому к поездам ведёт широкая гранитная лестница в два пролёта, разделённая на две части канатом, для спускающихся и поднимающихся потоков пассажиров. По пешеходной галерее над путями прохожу в центр станции, богато украшенной бронзовым декором на мраморных колоннах и балконных перилах, и спускаюсь по лестнице на перрон. Народ с восхищением глазеет вокруг как в музее не спеша заходить в подъехавший поезд.

Десятиминутная поездка и я выхожу на Дзержинской. Станция радикально отличается от Комсомольской своим аскетизмом (утешительный приз проигравших рационалистов): никаких украшений, строгие формы серого гранита не дают никаких зацепок для взгляда. Длинный эскалатор выносит меня на площадь к началу Никольской.

"Обжёгшись на молоке станешь дуть на воду… Вот приехал за час до срока… и не только из-за втыка, полученного от Оли ("… на место встречи надо приходить заранее, чтобы иметь время на изучение обстановки, путей отхода…"), но и потому, что хотелось просто побродить по округе, интересно ведь".

"Так, а где здание НКВД, центральное на площади Дзержинского"?

На месте его семиэтажного протяжённого строгого фасада — два четырёхэтажных здания, щедро украшенных деталями, заимствованными из античности, эпохи Возрождения и барокко, и разделённых вполне себе проезжей улицей — Малой Лубянкой. Как завзятый турист начинаю исследовать это чудо. Смело направляюсь в логово "кровавой гэбни" (скоро движение уже перекроют и эта часть улицы до Фуркасовского переулка станет внутренним двором комплекса зданий), где по правую руку во втором здании идёт крупное строительство… "Хорошо гуляю, а сколько сейчас времени? Часики-то мои накрылись медным тазом, механизм вынесло начисто, и остался гравированный корпус и ремешок". С трудом одной рукой открываю тяжеленную двухметровую парадную дверь главного здания НКВД СССР и показываю своё удостоверение дежурному.

— Опаздываете, товарищ Чаганов. — недовольно хмурится он и поднимает трубку телефона. — Секретариат… Старший вахтёр Васечкин, прибыл Чаганов, вход номер один.

"Горбатого могила исправит, всё равно опоздал, растяпа".

Оглядываю великолепный холл, начинающий терять свой гламурный лоск под напором новой жизни и новых хозяев. Дубовые двери боковых выходов на Большую и Малую Лубянку наглухо заколочены, огромные двухметровые окна по периметру здания изнутри до уровня человеческого роста заклеены белой бумагой, оставшаяся же прозрачная их часть достаточно велика для освещения помещения в солнечную погоду. Столик вахтёра на гнутых ножках с телефоном и журналом посещений преграждает путь на широкую лестницу отделанную белым мрамором и укрытую красной ковровой дорожкой, с правой стороны от которой расположена дверь лифта со стрелочным указателем текущего номера этажа наверху.

— Товарищ Чаганов, я — Черток, — откуда-то появляется невысокий улыбающийся человек в форме НКВД с тремя шпалами в петлицах. — пройдёмте за мной.

"Как чёрт из табакерки".

По лестнице легко взбегаем на третий этаж и идём направо по длинному гостиничному коридору с номерами в обе стороны, на дверях которых под номерами, оставшимися со старых времён, прибиты таблички с аббревиатурами: ОК, ГУРКМ, УСО. Не доходя до двустворчатой двери с закрашенной, но проступающей на стене надписью "Люкс", заходим в соседнюю с табличкой "Секретариат", проходим между двух письменных столов секретарей и через дверь в левой стене попадаем в другую комнату, где нам на встречу поднимаются два дюжих сотрудника.

— Оружие есть? — вопрос, конечно, риторический, две пары внимательных глаз уже изучили мою фигуру вдоль и поперёк.

— Нет. — произношу я свою часть пароля и передо мной открывается ещё одна дверь.

Из-за массивного письменного стола в углу кабинета, на котором царил идеальный порядок, мне навстречу поднимается, знакомый по портретам в кабинетах моих начальников и газетным фотографиям, Генрих Ягода — нарком внутренних дел. Подходит и сердечно жмёт мне руку. Из-за моёй спины в кабинет просачивается Черток с фотокорреспондентом, судя по треноге с фотоаппаратом гармошкой. Действуя очень слаженно, они быстро подняли шторы по обеим сторонам стола и открыли раскошный вид на площадь Дзержинского и не очень хороший на Малую Лубянку, составили из нас с Ягодой выигрышную композицию на фоне портрета Сталина и попросили замереть. Фотокор изысканным плавным движением снял крышку объектива, а затем после секундной паузы артистично вернул её на место. Нахмурился, сменил фотопластинку, попросил меня быть серьёзнее и повторил манипуляции с объективом.

"Надо отвыкать от улыбок при фотографировании, чай, не в Америке. А вообще — то опытная у него группа пиарщиков. Ну-да, довольно часто мелькают в газетах фото наркома с участниками лыжных пробегов, артистами и писателями".

Корреспондент с аппаратурой ретируется, на маленьком столике появляются два фарфоровых чайника и чашки на блюдцах, в розетках мёд и ложечки, всё из одного сервиза. Хозяин кабинета сам разливает чай по чашкам.

"Сразу видно человек умеет ценить прекрасное, красивые вещи: приныкал буржуйский сервиз — сохранил для своих потомков. Куда там Кирову с его толстостенными стеклянными полустаканами-полукружками. А чай-то цейлонский, небось из Англии, не чета Сталину с его грузинским. Пытается вблизи разглядеть своего брата-рыбака? Возможно".

С удовольствием смакую душистый напиток с экологически чистым мёдом. Ягода интересуется моим самочувствием, отвечаю, что уже лучше.

— А как память, — нарком аккуратно кладёт ложечку на блюдце. — полностью восстановилась?

— В основном да, — внутренне мобилизуюсь. — но может быть не всё…

— А ваши беседы с комиссаром Борисовым из охраны товарища Кирова припоминаете? — Ягода впивается в меня взглядом.

"Отвечать что вспомнил? А у Борисова в плане-отчете ничего нет или есть замечание какое, типа, к оперативной работе не годен. Ягода тогда убедиться, что я — карьерист и врун и что меня можно вербовать"…

— Что-то я не помню индивидуальной беседы с ним, — выбираю более осторожный ответ. — вот его инструктаж нас с Васей Щербаковым помню, а это — нет.

"Отступил, перевёл разговор на санатории для поправки здоровья, что недавно в АХУ создан новый санитарно-курортный отдел. Сам, говорит я люблю отдыхать в в Сочи в санатории?1 "Бочаров ручей", но многим нравится санаторий?4 в Крыму в Кореизе".

— В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир сотни тысяч кустов… — поддакиваю я.

— Да, в парке Чаир… Откуда вы знаете? Бывали там? Когда? — нарком снова перешёл в наступление.

"Блин, и песню ещё, наверное, не написали. Как на минном поле"…

— Бывал, — отвечаю без задержки. — не в санатории, конечно, в Крыму. А так с беспризорниками всю страну объездили в двадцатых, на зиму в Крым или на Кавказ, летом в Москву и Питер.

"Не возьмёшь меня голыми руками. Переключается на беспризорников, не забывает упомянуть о своём большом вкладе, как ближайшего соратника Дзержинского, в преодолении"…

— А сейчас из бывших малолетних преступников, — пафосно заканчивает Ягода. — вот такие герои выросли на смену нам старикам.

"Лет сорок — сорок пять на вид… на пенсию собрался? Не смешите"…

— Нам ещё расти и расти до смены-то. — нарком вяло улыбается.

"Хотя и до пятидесяти ты вряд-ли доживёшь".

— Знаешь, Алексей, — в его искреннось можно поверить. — нужны нам молодые грамотные кадры, как ты, здесь — в центральном аппарате. Я слышал, что ты увлечён техникой, так у нас есть технический отдел, свои ОКБ. Есть, где приложить свои знания.

— Спасибо, товарищ Ягода, — стараюсь не выглядеть конченным нахалом. — за доверие, но я обещал товарищу Кирова подумать над его предложением как закончу практику на производстве и получу диплом инженера.

— А что за предложение? — насторожился собеседник.

— Ещё ничего конкретного, — начинаю важничать. — но, мне кажется, место в его секретариате.

Ягода не выглядит разочарованным, скорее задумался о чём-то. Начал расспрашивать о радиоуловителе, всего ли хватает для работы, есть ли уже какие-то результаты, но как-то машинально без интереса. Оживился и даже повеселел, когда я сказал, что для ускорения работ нужны иностранные комплектующие, но тему развивать не стал. Увидел у меня на правой руке рану оставленную часами, поинтересовался их печальной судьбой, с удовольствием крякнул и, легко поднявшись прошёл к своему письменному и с минуту копался в его ящиках что-то выбирая. Вернулся с наручными часами "Longines" с белым циферблатом, почему — то смещённым по часовой стрелке градусов на тридцать и гравировкой "От наркома внутренних дел Ягоды Г.Г." прямо над "Swiss made".

— Владей — сам застёгивает чёрный кожаный ремешок у меня на руке. — и помни, что чекист везде остаётся чекистом.

— Спасибо. — также по-граждански отвечаю Ягоде.

"Сегодня носишь "Адидас", а завтра родину продашь".

Московская область, артполигон Софрино,

14 июня 1935 года, 14:00

Отзвучали последние артиллерийские выстрелы, вдали на широкой просеке взметнулись последние столбы орудийных разрывов и на полигоне установилась относительная тишина. Из блиндажа на пригорке в тылу пушечных позиций начали появляться военные и гражданские что-то горячо обсуждая. Невысокий холм с плоской вершиной, окружённый вековым сосновым бором, запружен военной техникой, особенно его западная часть, ощетинившаяся дюжиной пушек, вытянувшихся в струну через равные промежутки на пару сотен метров. Центр холма, который будет впоследствии полностью занят громадиной РЛС Дон-2Н противоракетной обороны Москвы, сейчас уставлен передками орудий, легковыми и грузовыми автомобилями, лошадьми, полевыми кухнями, окружёнными несколькими свежесрубленными казармами, коновязями под дощатыми крышами, уборными. Полигон сегодня принимает свои первые стрельбы.

Наша восточная часть холма выглядит сейчас не столь населённой как вчера, когда прошли основные испытания трёх представленных на смотр радиоуловителей самолётов. Первый наш конкурент — горьковский ЦВИРЛ, а по сути, перемещённый из Ленинграда, отдел дециметровых волн ЦРЛ инженера Коровина, полностью провалил испытания своего радиоуловителя, который не сумел обнаружить самолёт Р-5 даже на дистанции в пять километров, за что и был вчера безжалостно отправлен домой представителем Главного Артиллерийского Управления.

Установка ЛЭФИ, также под патронажем ГАУ, второй наш конкурент, показала себя лучше, обнаружив "Разведчика" на пяти километрах, но также не дотянула до заявленных ГАУ требований в 11 км. Их станция инженера Шембеля непрерывного излучения на 29-и сантиметровом четырёх сегментном магнетроне выглядела совсем не плохо (внешне) по сравнению с нашей (мы легко обнаружили самолёт на требуемой дистанции) и поэтому волевым решением прошла в финальный тур, то есть на демонстрацию правительству.

Вдали ездовые повели лошадей к пушкам: начинается испытание орудий возкой, а в нашу сторону по свежеотсыпанной мелким щебнем дорожке направилась группа военных и гражданских. Осматриваем с Павлом наше хозяйство: ЗИС-5, выделенный Управлением ПВО для испытаний, возимый генератор постоянного тока, армейская брезентовая палатка, разбитая впритык к установке с двумя двухметровыми параболическими антеннами на общей опоре (вариант с поворотным механизмом зенитного орудия не прошёл), которые могли вращаться и в вертикальной и в горизонтальной плоскостях. Эту установку нам передала ЦРЛ (Лосев дал наводку), которую раздёргали на части по разным институтам страны в начале года. Мы лишь заменили фанерные, обклеенные алюминиевой фольгой, зеркала на сварные из стального прутка, а вместо кабелей использовали двухдюймовые медные трубы в качестве волноводов и уже в последний момент перед выездом на полигон отключили одну из антенн (оставив её на месте для противовеса), смонтировав антенный переключатель у подножия опоры рядом с приёмником и передатчиком.

От ликвидированного отдела ЦРЛ нам также достался громоздкий тяжеленный осциллограф с крохотным круглым экраном, помещённый в стальной с многочисленными отверстиями корпус с двумя ручками по бокам для переноски, который поместили внутри палатки на случай дождя и для лучшей видимости луча на экране.

Группа проверяющих приблизилась к установке ЛЭФИ. Впереди подошедших в кожаном плаще и фуражке со звездой оказался Клим Ворошилов, несколько сзади Сталин в сером летнем пальто и сапогах, рядом с ним Киров в кожаной куртке и галифе защитного цвета, за ними Молотов в сером реглане и шляпе, сзади от него Орджоникидзе с Тухачевским в окружении неизвестных мне военных и штатских.

Комдив Дроздов из ГАУ, приложив руку к козырьку, пошёл к высоким гостям.

— Товарищ народный комиссар, материальная часть к осмотру подготовлена. — Комдив логично отнёс представленные установки к материальному миру.

— Вольно. — Ворошилов, а за ним остальные окружили установку инженера Шембеля, который стал детально описывать её устройство.

— Товарищ Шембель, — Ворошилова стало раздражать обилие непонятных терминов. — пожалуйста нельзя ли покороче?

Мы с Павлом многозначительно переглянулись. Шембель сконфуженно умолк.

— Зачем вы его сбиваете, — Сталин приходит на выручку инженеру. — продолжайте.

Шембель сбивчиво, опасливо оглядываясь на наркома, продолжил рассказ.

Наконец группа проверяющих подходит к нам, их встречает Ощепков.

"Павел, конечно, в том, что касается методической части приподнесения материала, на голову выше Шембеля. Как он наглядно с понятными аналогиями и интересно поясняет принцип работы радиоуловителя. И Ворошилов, кажется, уже не хмурится".

Сегодня переменная облачность, нижняя кромка — тысяча метров, температура +12, небольшой северный ветер. Дроздов по радио даёт команду на взлёт самолёту, а гости потянулись к установке ЛЭФИ, ей предстоит сегодня работать первой. Кировым подмигивает мне, стоящему у входа в палатку. Они вместе со Сталиным слушают размахивающего руками Орджоникидзе. Тухачевский, перекинувшийся парой слов с Павлом, внимательно смотрит в мою сторону, затем подходит.

— Алексей Чаганов, — представляюсь я.

— Как же, наслышан, — улыбается замнаркома. — товарищ Ощепков вас очень хвалит. Говорит, что это на ваших идеях основана эта установка.

— Мы у нас в лаборатории заслуги не делим, — с трудом скрываю своё раздражение щепетильностью Павла. — вместе работаем на конечный результат.

В небе раздаёт шум двигателя скрытого облаком самолёта. Мой собеседник спешит присоединиться к группе, слушающей пояснения Шембеля.

"Установка ЛЭФИ оснащена клоном нашей антенны (разработанной в ЦРЛ), но работает на длине волны втрое большей нашей. Значит, если у нас ширина луча пять градусов, то у них — пятнадцать. Расстояние до самолёта они не измеряют (слушают в наушниках биения прямой и доплеровской волны), то получается — только две координаты: азимут и угол места с невысокой точностью. Довольно грубый инструмент для зенитчика. У нас же по этим двум координатам точность втрое лучшая, плюс какое-никакое (на экране осциллографа), но всё же измерение дальности. Так что, они нам здесь не конкуренты".

— Да я своими ушами слышу без этой бандуры, что он где-то тут рядом! — раздаётся громкий возглас Ворошилова. Тухачевский с каменным лицом предлагает гостям пройти к нашей установке.

"Да, трудновато будет найти самолёт… лучом шириной в пять градусов"?

— Ваня, давай сектор от тридцати до шестидесяти, высота от трёх до десяти, — говорю я, стоящему ко мне спиной, технику Ивану Москвину, который начинает медленно крутить колеса горизонтальной и вертикальной настройки.

Установка начинает плавное движение по горизонтали покачивая чашами антенн вверх-вниз. В такт качаниям антенн луч на экране осциллографа то начинает рисовать сплошной частокол, вызванных отражением от наземных препятствий, то вытягивается в тонкую нитку внизу, подпрыгнув лишь вначале от просочившегося на вход приёмника сигнала от передатчика. Подошедшие зритетели с интересом наблюдают за нашими манипуляциями.

— Операторы радиоуловителя начинают поиск самолёта в небе. — Драматическим голосом завзятого экскурсовода Павел захватывает внимание публики, которая совершенно по-детски смотрит на него, ожидая чуда.

"Честно говоря, мы уже неоднакратно репетировали эту сценку, да и начали мы поиск не со случайной точки, а считав азимут и угол места с лимбов антенны ЛЭФИ, но это лишь поможет нам скорее найти цель на небосводе".

— Стой, — кричу я Ване, заметив небольшой бугорок в углу экрана. — правее.

Бугорок исчезает.

— Левее помалу. — за спиной у меня повисает напряжённая тишина. Бугок на экране заметно подрос.

Сдвигаю развертку и получаю предпологаемый сигнал в центр экрана, щелкаю переключателем усиления вертикальной развёртки. Я стою спиной к Москвину и не вижу его действий: конечно, проще для него если бы он мог видеть экран сам, но пока это невозможно.

— Выше… Стой. Ниже помалу… Стой.

Быстро подстроив высоту, следим за самолётом по азимуту. При скорости около двухсот километров в час самолёту нужно минимум двадцать секунд чтобы пересечь луч от края до края, так что мы пока справляемся, тем более сейчас он идёт по прямой от нас. Возвращаю развёртку в исходное состояние и считываю расстояние пользуясь вчерашней "калибровкой" по самолёту.

— Дистанция — двадцать семь километров. Увеличивается.

Павел, не прекращая свой репортаж, считывает показания углов из-за спины Москвина, подходит к столику комдива Дроздова радиостанцией и несколько секунд колдует с картой.

— Самолёт сейчас над Загорском. — торжественно объявляет он.

— Седьмой, доложите ваше местоположение. — Комдив опускает микрофон и поправляет наушники и после небольшой паузы радостно добавляет. — Он сейчас пролетает над Лаврой!

Раздаются одобрительные возгласы, начинается горячее обсуждение успешного испытания. Тухаческий демонстративно повернувшись спиной к наркому трясёт руку Ощепкову, Ворошилов поздравляет ошалевшего от счастья Москвина, Дроздов даёт отбой.

"Вовремя, с экрана пропал импульс передатчика. Неужели отказал магнетрон? Ладно позже будем разбираться, сегодня — праздник".

Ко мне пружинистой походкой подходит Будённый, подкручивая раскошные усы.

— Молодец, — покровительственно стучит меня по плечу. — я вот чего думаю: а как ты будете своих от чужих отличать?

"Это ты молодец, Семён Михалыч! А вот замнаркому по вооружению невдомёк".

— Думаем, товарищ Будённый, — смотрю в хитрые его глаза. — каждому нашему самолёту дать особую радиометку, но вживую показать пока нечего.

Заметив подходящих сбоку Сталина и Кирова, Будённый почтительно смещается в сторону к Ворошилову, от колоритного вида которого, стоящий рядом Ваня Москвин окончательно впадает в ступор.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — первым приветствую вождя.

— Здравствуйте, товарищ Чаганов, — глухой прокуренный голос и внимательный взгляд карих глаз заставили меня вздрогнуть. — вот не ожидал вас здесь встретить.

— Я и сам в последнее время часто встречаю себя там где не ждал, — не ухожу от неявно выраженного вопроса. — смотрю на фото в газете и думаю, а я ли это?

Сталин согласно кивает головой, как будто моё чувство ему также знакомо.

— А ты, Алексей, спроси у меня коль не уверен, — Киров крепко пожимает мне руку. — вроде тот, только с новой зарубкой на лбу.

Стоящие вокруг весело засмеялись.

— Выполняю дипломную работу в ОКБ УПВО, товарищ Сталин, — машу рукой Павлу. — где начальником товарищ Ощепков.

Сталин пожимает руку Павлу и поздравляет того с успешным испытанием.

— Ты когда уезжаешь из Москвы? — Киров тянет меня за рукав в сторону.

— Восемнадцатого, а семнадцатого — награждение.

— Хорошо, Свешников тебя разыщет. Надо нам продолжить тот разговор, что начали в Ленинграде.

— Товарищи, прошу внимания — звонкий мальчишеский голос прерывает многоголосый хор радостно — возбуждённых людей. — сейчас наши фотокорреспонденты сделают групповой снимок участников испытаний с членами правительства. Прошу организованно пройти к скамейкам.

Организованный проход, впрочем, несколько затянулся, так как выяснилось, что неведомо откуда взявшиеся скамейки стоят таким образом, что в кадр попадают наши антенны. Посыпались предложения как решить эту проблему: в конце концов, как в старом польском сейме (кто громче кричит, тот и прав), решили передвинуть скамейки, а не антенны. Рассаживание правительства, расстаивание и разлёживание остальных прошло невпример быстрее, а трое фотографов из "Правды", "Известий" и "Красной звезды" и вовсе справились со своей задачей за секунды.

Гости двинулись по направлению к пушечным позициям, туда же, куда начали прибывать после испытания возкой пушки. Мы с Ваней пошли руководить погрузкой нашего оборудования в ЗИС-5.

— Какой человек! — подбежавший Павел ухватился за мою больную руку. — Настоящий гений!

— Кто? — на всякий случай освобождаюсь из его захвата.

— Как кто? — искренне удивляется Ощепков. — Тухачевский, конечно!

— Вдвоём, вдвоём берите. — Останавливаю я бойца, пытавшегося в одиночку поднять осциллогаф.

Несколько разочарованный моей прохладной реакцией на его озарение, Паша продолжил всё с тем же подъёмом: "Товарищ Тухачевский приглашает нас с тобой к себе в автомобиль, подвезти до Москвы".

Позже, там же.

— Что это за марка авто? — интересуется Ощепков. Мы стоим возле поблескивающего, на выглянувшем из-за туч солнце, автомобиля Тухачевского и ждём самого замнаркома, который невдалеке провожает высоких гостей. Шофёр, до этого без всякой необходимости, лишь ради демонстрации возможностей этого чуда техники, приподнявший клеёнчатую крышу кабриолета, степенно вытирает руки промасленной тряпкой.

— Форд модель Б. — Сквозь его безразличный тон проступают горделивые нотки.

В последнее время Павел начал интересоваться марками машин, видимо, червь потребительства уже проник в душу недавнего коммунара. Змей-искуситель американского автопрома притягивает наши взоры, поблескивая никелем от спиц ажурных колёс до распластавшейся в прыжке собаки на непривычно длинном капоте.

— Что-то я не видел раньше у бэшки габаритных огней на крыльях передних колёс. — Мой друг поддерживает разговор, демонстрируя неплохое знание предмета.

"Повезло… Очень эффектно представили правительству сляпаный наспех за полгода макет. Ну, да, кто не рикует"…

Страна уже включилась в предвоенную гонку. Это было отчётливо видно сегодня по количеству и разнообразию новых пушек, представленных для показа, по тому, что всё высшее руководство страны собралось здесь чтобы своими глазами увидеть первые результаты работы по модернизации артиллерии. И это, конечно, большая удача, что ГАУ решило в то же самое время устроить смотр нашей техники, а вчерашние успешные её испытания, подтолкнули руководство вонным ведомством продемонстрировать радиоуловитель руководству.

Схема установки вот уже две недели как вычерчена нашими чертёжниками по моим наброскам, составлены спецификации на необходимые компоненты. А зачем ещё ночи молодому и красивому? Неделю назад Танечка из Комподиза привезла мне на дом (чем вызвала жуткий ажиотаж всей коммуналки) самые последние каталоги RCA и Sylvania за что и испытала на себе крайнюю степень признательности моего выздоравливающего организма. В этих самых каталогах обнаружились почти все компонеты из схемы радара, за исключением нескольких, которые необходимо срочно включать в планы "Светланы".

Последний лимузин отправился в обратный путь. От группы военных отделяется поджарая фигура и бежит в нашу сторону, наш водитель поспешно нажимает на рычаг опускания крыши и пока та под собственным весом медленно опускается, он успевает включить зажигание.

— Миронов, готовь машину к выезду, — команда запыхавшегося порученца замнаркома явно запаздала. — едем на дачу.

"В гости, похоже, направляемся к будущему маршалу. Что ж, это неплохо, дом, порой, может рассказать о хозяине больше, чем предвзятые воспоминания современников. Кто же ты замнаркома Тухачевский? В мгновение ока в 18-ом году превратившийся из бывшего пленного гвардии поручика в настоящего партийного командующего армией. Регулярно пишущий в "Правду" статьи на военную тематику, изобилующие отсылками к классовой теории. Демонстративно сторонящийся своих бывших сослуживцев из царской армии и так и не ставший своим для "красных офицеров" из народа. Чуткий ко всему новому крупный военный теоретик или инициативный верхогляд не сумевший за столько лет создать ничего путного для вооружения армии? Какая, в сущности, разница… сложил он голову не за это. Такое не прощается ни в одной стране мира и во все времена".

Услужливый порученец распахивает заднюю дверцу перед стремительно подошедшим начальником и машет нам — садитесь, мол. Павел садится первым в центр, я — за ним на непривычный, как из мебельного магазина, мягкий чёрный кожаный диванчик с подлокотниками и водитель стартует, не дав заскочившему на переднее сиденье порученцу захлопнуть за собой дверцу. Спешно отсыпанная силами саперного батальона грунтовая дорога к шоссе после недавних дождей изобиловала глубокими промоинами, так что резво рванувшая вперёд машина почти сразу притормозила и стала двигаться медленно, как по серпантину.

— Завтра будете, товарищ Ощепков, выступать на Совете Труда и Обороны, — явно довольный Тухачевский говорит рядом сидящему Павлу, с удовольствием вытягивая свои длинные ноги вперёд. — по установке "Подсолнух". Будьте готовы к вопросам по необходимому оборудованию, материалам, смете, отдельно в иностранной валюте. Я думаю, что на базе вашей надо создать универсальную установку. Что вы об этом думаете, товарищ Чаганов?

"Спасибо, что спросили. Опять универсальная… ".

Вопросительно смотрю на спины сидящих впереди водителя и порученца.

— Говорите, не стесняйтесь. — замнаркома перехватывает мой взгляд.

"Ладно, сам попросил. Тем более ты мне не начальник"…

— Мне кажется, что только на базе нашей установки решить задачу радиообнаружения не удасться. — Пытаюсь всё же возражать как можно более мягко. — Наша установка больше подходит для ПВО объектов и кораблей, где надо постоянно получать точные координаты целей для ввода их в ПУАЗО. Для дальнего же обнаружения больше подходят станции метрового диапазона, которые смогут заглядывать даже за горизонт.

— Как это за горизонт? — живо интересуется Тухачевский.

— Рефракция. — вклинивается в разговор "профессор". — Все волны: звуковые, световые и радио, ведут сябя одинаково, так как описываются одними и теми же уравнениями…

"Хм, слушает, не перебивает, так может и не совсем безнадёжен? А, что если, наговаривают на душку-маршала враги"?

Резко подняв нос и громко зарычав, машина взбирается на пустынное грунтовое шоссе и поворачивает направо, заметно ускоряясь. Стало меньше трясти и, наконец-то, отступает тошнота: укатали сивку крутые горки. По обеим сторонам дороги замелькали невзрачные деревеньки и вполне себе известные города: Пушкино, Мытищи. Разговор у моих попутчиков перешёл на антенны.

— А вы знаете, товарищ Ощепков, — выглядывая из-за спины Павла, вижу по-детски горделивое лицо замнаркома. — что я — скрипичный мастер. Самый настоящий, имею собственное клеймо.

Невольно бросаю взгляд на руки Тухачевского.

"Настоящие рабочие мозолистые ладони! Удивительно"…

— Это я к чему… — скрипичный мастер размыкает сплетённые пальцы и повторяет в воздухе силуэт инструмента. — Корпус скрипки: деки, обечайки и эфы — это как антенна, посылающая волны от их источника — струн в пространство, так что всё что вы рассказываете мне знакомо.

— Точно, — загорается Павел. — это как скрипка и виолончель…

"Что-то разговор свернул не туда, начали говорить о клеях (Тухачевский обещает показать свою книгу, посвящённую этому предмету), затем о сортах древесины, идущих на изготовление скрипки… Чтобы так разбираться в предмете, ему надо посвятить много времени. Конечно, похвально, что он способен так глубоко изучить предмет, на это способны далеко не все люди, но тогда я не понял, может армия для него является хобби? Или он действительно гений? По результатам его деятельности — скорее наоборот. Так, речь зашла о создаваемом им скрипичном ансамбле. Всё, радиоуловитель побоку. О, а мы уже на Ленинградском шоссе, проскакиваем Центральный аэропорт, сворачиваем на Волоколамское"…

Ещё несколько поворотов по тихим улицам дачного посёлка (Покровское Стрешнёво) и мы въезжаем в широкую аллею, поднырнув под спешно поднятый шлагбаум, к каменному, жёлтого камня, двухэтажному особняку с четырьмя колоннами, обогнув большую круглую цветочную клумбу.

— Прошу в дом, — приглашает радушнй хозяин. — мои еще в Москве, лето в этом году что-то припозднилось, так что пообедаем по холостяцки.

Широкая прихожая, начищенный паркет, заботливо укрытый зелёной ковровой дорожкой, каменная лестница в два пролёта ведёт на второй этаж.

"Ну да, так я себе примерно и представлял жизнь при коммунизме"… Гурманом Тухачевский, совершенно точно, не был, под обедом он понимал пару больших бутербродов на брата с отварной говядиной на толстом куске свежеиспечёного ситного хлеба. Солёные огурцы и квашеная капуста стояли в центре столика в изящной фарфоровой салатнице. В мгновение ока три здоровых голодных мужика очистили свои тарелки после чего хозяин исчез на кухне на долгое время, вернувшись с маленьким жестяным подносом в руках и стоящими на нём тремя миниатюрными чашечками кофе, источавшими аромат южного полушария, тремя коньячными рюмками и небольшим хрустальным графином.

"Ну что, настало время сокровенных историй"?

Удивлённо взглянув на нас с Павлом одним глотком опустошивших свои рюмки, Тухачевский заговорил о главном — о "доктрине Дуэ", о том, что самолёты должны быть, вы не поверите, универсальными: чтобы, в зависимости от задачи, брать побольше бомб или пулемётов, не быстрыми (чтобы экономить топливо) и не медленными (ещё почему-то) и так далее и тому подобное. Коньяк, горячей волной растёкшийся по жилам, и менторский тон проповедника, начисто отбили желание подискутировать, оставлось изредко покачивать головой, нацепив маску "аллах дал мне длинные уши, чтобы слушать ваши умные речи".

В курительную комнату, примыкающую к большому гостинному залу, где мы расположились, просочился раскрасневшийся порученец и, не подходя близко к шефу, вполголоса сообщил, что приехал Толстой.

— Зови. — Нахмурился замнаркома, отложив, видимо, порку на конюшне на завтра.

В комнату входит Алексей Николаевич Толстой в летнем белом, помятом на сгибах, просторном льняном костюме с футляром для скрипки в руках. За ним, с любопытством зыркая по сторонам, появляется молодая девушка с химической завивкой русых волос и в светлом ситцевом платье.

— Добрый вечер, Михаил Николаевич. — Толстой, увидев нас троих, поднявшихся из-за невысокого курительного столика, несколько теряется и инстинктивно, как отец девицы на выданьи от дворовых хулиганов, закрывает свою спутницу от наших взглядов.

— Здравия желаю, разрешите представить товарищей Ощепкова и Чаганова. — широкий жест Тухачевского в нашу сторону.

— Мой секретарь — Людмила Крестинская. — После небольшой паузы с явной неохотой знакомит нас с девушкой Толстой и замолкает.

— Чашку кофе? — непонятно кому предлагает замнаркома с интересом разглядывая хрупкую девичью фигурку, выглянувшую из-за спины писателя.

— Нет, спасибо, — решительно отказывается Толстой к явному разочарованию спутницы. — мы на минутку, только вернуть скрипку. Простите за поздний визит, но не решился долее оставлять столь ценную вещь у себя.

— Как митины успехи? — Тухачевский, как радушный хозяин, несколько разочарован спешкой гостей. (Двенадцатилетний сын Алексея Толстого принимал участие в конкурсе скрипачей в Ленинграде).

— Стал лауреатом и приглашён к поступлению в Ленинградскую консерваторию. — На лице писателя к чувству тревоги добавилась изрядная доля гордости за сына. — Страдивари звучал божественно.

"Страдивари, говоришь? Пожалуй, коммунизм я всё-таки представлял себе по другому".

Тухачевский бросает быстрый пытливый взгляд на нас с Павлом, но мы никак не реагируем на иностранное слово и с интересом разглядывая вблизи знаменитого писателя.

Его спутница, не отрываясь, широко раскрытыми глазами смотрела на статную, атлетического сложения фигуру прославленного полководца. В военной форме, сидевшей как влитая, с четырьмя ромбами в петлицах, с орденом Ленина и Красного Знамени, красавец, наверное, свёл с ума не одну охотницу за простым женским счастьем. Но надо отдать ей должное, Людмила сумела усилием воли отринуть напрасные мечты о красавце гусаре и мягко потянуть свою "синицу" за рукав.

"А что это Толстой не удостоил меня ни одним знаком внимания? Звал же к себе в гости. Не узнаёт? Или просто ревнив до невозможности"?

Тут, видно, желания хозяина и гостей совпали и они, ежесекундно приостанавливаясь и возобновляя движение, прощаясь и приглашая заходить по-соседски, начали смещаться к выходу.

— Пора и нам двигаться, — шепчет мне Ощепков. — столько времени отняли у занятого человека.

"Ну, во-первых, мы к нему в гости не набивались, а, во-вторых, такие встречи ничего, кроме вреда, принести не могут. Любая дельная мысль будет скомпрометирована самим фактом, что была поддержана будущим "немецким шпионом". Может быть лучше тогда попробовать зарубить хоть что-то из его провальных проектов. А как? Станет ли он меня слушать? Судя по недавнему своему сольному выступлению — нет. Тогда зачем позвал? Зачем грузил нас этой галиматьёй про самолёты? Не понятно. Похоже ещё не вечер".

— Паша, ты ж на службе, — переворачиваю кофейную чашку донышком кверху. — получишь приказ своевременно.

Возвращается хозяин с двумя книжечками в руках и торжественно вручает их нам. Быстро пролистываю страницы.

"Что это у нас? М. Тухачевский. Скрипичные лаки. Хм… страниц сто. Серьёзный труд, экскурс в историю, рецептура и состав лаков, сравнение лаков Амати, Страдивари, Гварнери, их влияние на звук… Моя безжалостная память даёт ссылку: в конце 20-го века был проведён эксперимент с одной из скрипок Страдивари, когда с неё был удалён весь лак — звучание скрипки не изменилось. Правильно говорят, талантливый человек талантлив во всём… Москва, 1929 г. Тираж 1000 экз. Не слабо! Но главное — книга уже подписана! На первом развороте: На первом развороте: На добрую память товарищу Чаганову… и размашистая витиеватая роспись. М-да, гарантированная 58-ая в недалёком будущем, а Ощепков горячо благодарит своего кумира за книгу. Надо будет Олю предупредить".

Польщённый автор впускает нас в святая святых — в свою мастерскую, где в исключительном геометрическом порядке на широком верстаке были разложены заготовки скрипок, столярные инструменты. Нигде ни пылинки, ни стружечки…

"Уважаю… я бы так не смог. Терпения бы не хватило поддерживать такой порядок".

Тухачевский проводит подробную экскурсию по своему святилищу, оставляя без внимания лишь один дубовый шкаф, в который он торопливо суёт скрипичный футляр принесённый Толстым. На секунду приоткрытая для этого глухая дверца шкафа уже в следующее мгновение скрыла от наших взглядов с десяток скрипок, томящихся в его заточении.

Возвращаемся в курительную комнату, хозяин заводит речь о нас, о молодых инженерах, которые утёрли нос неким маститым учёным, опытным инженерам и высоким военачальникам, не верящим в радиоулавливание. О том, что надо смелее выдвигать на ответственную работу талантливую молодежь на смену тем лентяям и бездарностям, что не способны воплотить в металл передовые идеи советской военной науки.

"Это он о ком сейчас? Неужели о Курчевском и Бекаури? И его они допекли? Эти могут… Надеюсь он, всё же, не собирается заставить нас Пашей разрабатывать безоткатную артиллерию и "волновые" катера и танки. Ну да… и хотя "у нас молодых впереди года и дней золотых много для труда", но, всё-таки, не на таких расстрельных должностях". Поднимаю свою чашку и внимательно рассматриваю разводы кофейной гущи на стенках.

"Что-то мне это напоминает… Памятник — не памятник… дворец — не дворец. Немного похоже на Дворец Советов с Лениным наверху… А это к чему? Запишем в загадки"…

Глава 12

Москва, Центральный стадион "Динамо".

17 июня 1935 года, 17:20.

Бетонная подкова трибун стадиона уже заполнена болельщиками, пришедшими на ключевой сегодня футбольный матч турнира четырёх городов между сборными Москвы и Ленинграда, а людской поток, текущий из многочисленных входов-выходов всё не иссякает. Это ведёт лишь к уплотнению сидящих на деревянных лавках зрителей, которые пришли раньше, что никак, впрочем, не отражается на их радостно — возбуждённых лицах. Знакомый по прежним временам облик стадиона резко контрастирует с тем, что я вижу сейчас: во-первых, куда-то пропала нижняя часть трибун, а на её месте, между полем и первым рядом скамеек расположился деревянный велотрек, на который сейчас из подтрибунных помещений работники стадиона выносят дополнительные скамейки. Во-вторых, отсутствует восточная трибуна, на её месте стоит свежевыкрашенный дощатый забор, сквозь который уходят наклонные поверхности велотрека и каменная будка, полуприкрытая деревянным табло с названием играющих команд и двумя жирными нулями под ними.

Загадка гадания на кофейной гуще получила свою разгадку уже на следующий день. Вернувшийся за полночь с заседания Совета Труда и Обороны Павел с порога заявил, что мы с ним в сентябре едем в САСШ закупать всё недостающее для изготовления четырёх мобильных радиоуловителей самолётов, которые должны быть изготовлены, проверены и готовы к войсковым испытаниям в августе 36-го года. Таким образом, загадочной фигурой оказался вовсе не Дворец Советов, а Эмпайр Стэйт Билдинг. Наше ОКБ переводят в Москву, но дело это не быстрое и, скорее всего, произойдёт также уже в следующем году. Сегодня утром, переполненный идеями, планами и чувствами, Ощепков укатил в Ленинград, а я, в ожидании завтрашнего награждения и разговора с Кировым, решил сделать перерыв в изучении английского языка и поддержать родную команду.

Неожиданно ровный гул многотысячной толпы был перекрыт одобрительным рёвом и свистом болельщиков нашей юго-восточной трибуны. Горстка пацанов, перемахнув через забор между отвлёкшихся милиционеров, грамотно рассеялась и прямо через поле рванула к нам на трибуну. Один из них лет двенадцати, в сером пиджачке и коротких штанишках, перемахнув через несколько ступенек бетонной лестницы, не пригибаясь юркнул в наш ряд, прячась за поднявшимися со своих мест зрителями от взглядов своих преследователей, на ходу сорвал с головы фуражку и пиджак плюхнулся рядом со мной, оставшись в белой рубашке и галстуке.

— Дяденька не выдавай. — В его лучащемся счастьем белобрысом лице не было и тени тревоги.

— Сиди уж, пионер. — Я и мои соседи без труда выдерживаем подозрительный взгляд, проходящего по лестнице вдоль рядов, стража порядка.

Под жиденькие аплодисменты на поле появляются трое судей матча в белых штанах и рубашках и энергично шаг в шаг в ряд направляются к центру поля. Раздаётся свисток и стадион взрывается рёвом, приветствуя команды, цепочкой бегущих друг за другом, взбивая мел центральной разметки поля. Москвичи в красных майках, наши — в голубых. Майки без номеров, трусы тоже одинаковые — до колен.

— Команде Ленинграда физкульт-привет, команде Москвы физкульт-привет! — Команды обмениваются приветствиями, капитаны обмениваются вымпелами и рукопожатиями.

Игроки разбегаются по изрядно вытоптанному полю, зелёная трава сохранилась лишь у боковых бровок и кое-где вне штрафных площадок и центрального круга, а в центре вратарских площадок заметны круглые углубления в глинистой почве от непрерывного топтания вратарей, в которых в дождливую погоду образуются настоящие лужи. Вратари деловито подёргав сетку, синхронно начали процарапывать бутсами линию от одиннадцатиметровой отметки до центра ворот, чтобы не терять их на выходах.

Долгожданный свисток судьи к началу матча стадион встречает на ногах восторженным рёвом, который быстро прекрашается и в необычной для меня тишине становятся слышны глухие удары по мячу. Игра распалась на отдельные единоборства нападающих и защитников, нападающие пытаются за счёт индивидуального (не бог весть какого) мастерства на низкой скорости обыграть двух-трёх защитников (что само по себе непросто) и по центру выйти один на один с вратарём. Защита обеих команд пока справляются со своими задачами успешнее, чем нападение, ударов в створ ворот не наблюдается. Но на общем сером фоне в командах заметны заводилы, которые эпизодически оживляют игру.

Вот один из москвичей, играющий на месте правого инсайта (полузащитника), высокий и жилистый, вместо того чтобы бодаться с двумя защитниками, смещается вправо к лицевой линии и уводит их за собой, а затем делает пас назад на угол штрафной на набегающего крепыша, который пушечным ударом вколачивает мяч по центру под перекладину наших ворот. На нашем ряду сидеть остались только двое: мой юный сосед и я. Нуль в окошке под словом Москва, крутнувшись вокруг вертикальной оси, превратися в единицу.

— С подачи Михаила Якушина гол в ворота команды Ленинграда забил Василий Павлов. — От незабвенного интригующего голоса Вадима Синявского по коже побежали мурашки.

— Ничо, товарищ Чаганов, — подбадривает меня мой юный голубоглазый сосед. — вся игра ещё впереди. Солнце нашего вратаря слепит…

Этот яркий эпизод не изменил, однако, общего течения поединка: воодушевлённые было голом нападающие москвичей окончательно завязли в крепкой обороне ленинградцев. В середине тайма раздасадованый этим, а также видом оторваного ворота майки, форвард команды Москвы вмазал кулаком в челюсть защитнику ленинградцев, чем вызвал неоднозначную реакцию трибун.

— Игрок Лапшин удаляется с поля за грубость. — Прерывающийся от возмущения голос диктора лишил нарушителя имени и команды.

Нажим наших на ворота ослабленных удалением москвичей, в концовке тайма превратился в навал, и пожилая и несколько грузная звезда ленинградского футбола Михаил Бутусов, неспешно притрусив в штрафную соперника, на последней минуте первого тайма проталкивает мяч в сетку. 1:1. Теперь заорали мы с соседом под неодобрительные взгляды раздосадованных москвичей. Этот успех в перерыве мы отметили бутылкой лимонного ситро за рубль двадцать (на стадионе торгуют по двойной цене), купленного у одного из снующих повсюду продавцов, и, увидев голодные глаза фаната ленинградской команды, двумя румяными бубликами по сорок копеек.

— Как зовут тебя, мой юный друг? — Спрашиваю сыто отрыгнувшего пацана.

— Севка. — Напрягается пионер.

— Как же это тебя, Севка, угораздило, что стал за команду соперников болеть?

— Не-а, я из Ленинграда, — гордо вздёргивает он свой курносый нос. — на каникулах здесь, у тётки.

"Как-то неубедительно это у него про тётку вышло, может врёт"? В это время на поле заканчивала своё выступление женская гимнастическая группа одного из авиционных заводов, изображавшая своими ладными фигурками самолёт "Максим Горький" с вращающимися винтами, который сейчас, по сообщениям в газетах, проходит ремонт и модернизацию вышедшего из строя оборудования. По три гимнасточки на каждом "крыле" крутят "колесо" на месте, а остальные своими телами, руками, ногами и цветными лентами — фезюляж и крылья.

"Да, прокололся я тогда с МГ…, но вновь повезло. Может быть я теперь — бессмертный? Нет… вряд ли, скорее, всё-таки, лимит на везение я уже исчерпал. В Америке надо быть поосторожнее… Америка… Сто тысяч долларов, что СТиО выделил нам шопинг: много это или мало? Можно купить сто легковых автомобилей Форд, как будто немало, но нам также необходимы вещи, которые в магазине не купить… сколько они будут стоить из под полы?… если их вообще согласятся продать нам, как, например, мощный высокочастотный генератор "Вестигауз" — идеально подходящий для зонной плавки германия и кремния. Помочь здесь может взятка, но нужны наличные, а не сумма на счету в банке "Case"".

На поле потянулись, возвращающиеся с отдыха, игроки противоборствующих команд в мокрых от пота в грязными разводами майках и трусах. Свисток арбитра. Темп заметно упал. Москвичи, не смотря на игру в меньшинстве, выглядят посвежее, но мяч застрял в центре поля.

"Если не удастся купить, придётся разрабатывать самим: самое трудное двухкиловаттная лампа на десять мегагерц… Без этой дополнительной очистки кремния отказы приёмника (как в конце недавнего софринского смотра) будут происходить постоянно… А тогда пеняй на себя, сам предложил, сам виноват, что не смог сделать. Времена строгие… Расстрелять — не расстреляют, Киров отобьёт, но вполне можешь загреметь в "шарагу" заодно с птенцами гнезда "красного Бонапарта"".

Все вокруг повскакивали с мест: пенальти в ворота Ленинграда.

— Судью на мыло. — Пронзительно кричит Севка, но его писк тонет в одобрительном гуле большинства. Чудес не бывает: Якушин хладнокровно реализует одиннадцатиметровый.

— Где твоя тётка живёт? — Расстроенные, вместе с сотнями других болельщиков бредём по обочине Ленинградского шоссе в сторону Белорусского вокзала. Сесть на трамвай или троллейбус нет никакой возможности.

— У Комсомольской… — неопределённо отвечает Севка.

— Я тоже, а где там? На какой улице? — простой вопрос ставит его в тупик. — Понятно, сам приехал на футбол…

— Да, собирался вместе с двумя друзьями, — беззаботно отвечает мальчишка, — но они забоялись, пришлось одному… -

А мать знает?

— Сказал, что буду у тётки Ленинграде…

Позже вечером, Октябрьский вокзал.

— Не извольте беспокоиться, товарищ… командир, — пожилой проводник оторвал взгляд от билета, полученного от меня. — доставим в лучшем виде.

— Да, забыл спросить, как твоя фамилия? — Для порядка уточняю данные юного путешественника.

— Бобров, Всеволод Бобров. — Счастливый, от удачного разрешения проблемы как вернуться обратно домой, пацан сжимает в руках кулёк с пирожками, купленными в привокзальном буфете.

"Не может быть"!

Внимательно вглядываюсь в деское лицо: голубые глаза, нос картошкой, русые, коротко подстриженные, волосы.

"Похож, определённо похож… Так я что, выходит, с будущей легендой советского спорта знакомство свёл? Хороший пацанёнок, смелый, решительный… А дальше что? Помогать юному дарованию: улучшать его жилищные условия, облегчать учебную программу, чтобы больше времени оставалось на шайбу и мяч, назначить стипендию, зачем ему рабочая профессия. И к двадцати годам получить законченного жлоба, для которого родина это там, где больше платят. Сейчас ещё не поздно, сейчас ещё весь спорт любительский, если с кем из иностранцев и соревнуются, так с такими же рабочими… Когда, интересно, сталинские физкультурники превратились в советских спортсменов? Когда произошла эта подмена? Не думаю, что в эти годы отказа от мировой революции и укрепления СССР, скорее всего уже после войны, когда часто болеющий Сталин фактически передал власть своим соратникам".

"С другой стороны, спорт имеет идеалогическое измерение (в котором я ни бум-бум), да и просто захватывающее зрелище (сам полжизни провёл сначала у приёмника, затем у телевизора)… Не знаю, не знаю. По крайней мере, ни помогать, ни мешать этому не стану". Севка машет мне, выглядывая из-под руки проводника, загородившего выход из вагона тронувшегося состава.

Москва, Кремль, Свердловский зал.

18 июня 1935 года, 14:00.

На моих глазах рождается новая традиция, торжественное награждение в Свердловском зале Кремля. До этого вручение государственных наград происходило в тесном кабинете Михаила Ивановича Калинина на заседаниях ЦИК СССР. Правильное решение… Итак, сегодня награды получают первые секретари тех республик, краёв и областей, которые были недавно награждены орденом Ленина: вижу эту группу, стоящую недалеко от входа, в ней Киров, Каганович, Жданов и, знакомый по фотографиям, Эйхе; большая группа "погорельцев" с "Максима Горького" и, примкнувшие к нам, Поликарпов и Чкалов, одобрительно наблюдающий за сервировкой высоких столов сбоку от рядов стульев; метростроевцы; сотрудники НКВД, участники лыжного перехода Байкал-Мурманск; небольшая группа парашютистов, в составе которой две девушки (вместе с нашей стюардессой единственные представительницы прекрасного пола на почти сто мужчин).

Возле группы секретарей вьётся мой знакомый Никита Хрущёв в чёрной бархатной узбекской тюбетейке с вышитыми серебряной нитью узорами. Он с преувеличенным энтузиазмом пожимает всем руки, что-то быстро говорит, а лицо его выражает чувство глубокого удовлетворения, как та собака, которую хозяин случайно зашиб, а она ластится к нему, смотрит в глаза, как бы спрашивая: "У нас же всё хорошо, правда"?

— Алексей, — добродушное лицо комсомольского лидера Александра Косарева расплывается в улыбке. — как хорошо, что мы встретились!

— Нина… Камнева, иди сюда. — Зовёт он стоящую неподалёку девушку в военной форме с лётными петлицами, не давая мне вымолвить и слово. Нина Камнева, парашютистка, год назад в восемнадцать лет установившая мировой рекорд затяжного прыжка, камнем пролетев два с половиной километра и раскрыв парашют в двухстах пятидесяти метрах от земли.

"Смелая девушка, а красавица какая"!

Её фотографии сейчас на первых страницах журналов, особенно после недавнего визита в Москву Пьера Лаваля, министра иностранных дел Франции, с дочерью Жозе. Нина была её гидом по новому аэроклубу в Тушино и сопровождала в полёте на МГ (вместе с Антуаном Де-сент Экзюпери) над Москвой.

— Знакомьтесь, — деловито продолжает Косарев. — Центральный Комитет даёт вам, комсомольцам-орденоносцам…

"Малэнькое, но отвэтственное паручэние… Стодвадцатитысячный парад физкультурников на Красной площади 30-го июня… Стоять под трибуной среди почётных гостей? Легко… и опыт имеется. Недавно, первого мая на Дворцовой площади был свидетелем первого явления народу легендарного Т-35, любимого детища Тухачевского, первой звезды любого довоенного парада. Как бы подкинуть идею свести оба, имеющихся сейчас в наличии, танка в танково-агитационный взвод? С АТС, типографией, самоваром и "Голосом с земли", чтобы переговариваться с агит-самолётом "Максим Горький". Так, идеи просто фантанируют из комсомольского вожака: посещение заводов, учебных заведений, подготовка к дню военно-воздушного флота"…

— Товарищ Косарев, — мягко пытаюсь возражать. — у меня с первого июля путёвка в санаторий в Крыму. На лечение…

— Хм, поступим так, — мгновенно перестраивается он. — сразу после парада вы на скором едете в Крым, где третьего июля, как представители Цекамола, участвуете в торжественной линейке, посвящённой десятилетию Артека.

— Хорошо, Александр Васильевич. — впервые подает свой прияный низкий голос Камнева.

"Напугал мужика стаканом водки"…

— И вообще, — продолжает Косарев, — скоро съезд, нам надо обновлять ЦК. Подумайте, что бы вы сделали для комсомола, для молодёжи, для страны если бы съезд выбрал вас в Цекамол. Алексей, а почему у тебя старый орден Ленина? Надо сменить, я вот поменял… Первые ордена Ленина (тип1) внешне сильно отличались от тех привычных, что стали выдавать с конца тридцать четвёртого (нет красного знамени, звезды, профиль Ленина заключён в золотое кольцо, а под ним трактор и надпись — СССР).

"Не знаю почему. Судя по всему, когда большого любителя наград Енукидзе, одного из первых кавалеров ордена, сменил Акулов, то, не разобравшись, он пустил на награждения небольшой остаток орденов первого типа. Так я и стал счастливым обладателем ордена за номером 699. Уникальная вещь — жалко отдавать".

В зал входят Калинин и секретарь Акулов и идут по центральному проходу, разделяющему пополам ряды стульев, собравшиеся торопливо занимают свои места. Начинается церемония награждения. Вызывают по группам, небольшая "секретарская" сразу же тормозит процесс: Эйхе, Каганович и другие косноязычные партийные вожаки закатывают настоящие доклады о "чуткости" своего руководства. Проходит час, а воз и ныне там. Киров, кстати, не в числе награждённых, он здесь как член президиума ЦИКа. С удивлением обнаруживаю у него на груди орден Ленина и тоже старого образца, он приветливо подмигивает мне. Вижу в глазах Акулова лёгкую панику: весь стол заставлен невручёнными наградами. Калинин невозмутим, рассеянно поглаживает бородку, усаживаясь во время очередного "доклада" на заботливо принесённый секретарём стул.

— Товарищи, — сзади раздаётся голос Сталина. — давайте покороче, так мы и до ночи не закончим.

Его слова вызывают одобрительное оживление в зале, а очередной "докладчик", кажется, секретарь Симферопольского обкома останавливается на полуслове и спешит на место. Дело пошло заметно живее: секретари закончились, а метростроевцы же отличались поразительной пунктуальностью. Может быть, кроме последнего в их группе: когда почётная грамота ЦИК СССР была вручена Никите Хрущёву (сейчас второму секретарю ЦК Каракалпакской АССР), тот не ограничился краткой благодарностью, а неожиданно заговорил о значительном улучшении дел в хранении партийных документов в республике. Акулов, уже потянувшийся к следующей награде, застыл, выпучив глаза от удивления.

"М-да, жалкая сцена… Чуть не плачет… Сидящие в зале стараются на него не смотреть, отводя глаза… На Сталина глядит не отрываясь… в общем, "милый дедушка, Константин Макарович! Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался""…

Поперхнувшись невидимой миру слезой, "Ванька" закашлялся и был уведён в сторону подскочившей со стаканом воды симпатичной девушкой-референтом. Получившая следом свой орден Ленина улыбчивая Нина Камнева, пожелавшая всем присутствующим здоровья, начисто растворила неприятный осадок от выступления "сироты".

Невысокий чуть полноватый Чкалов, получив в руки орден, хватает в охапку опешившего Калинина и крепко целует его в губы, в общем-то не вызывая никакой нездоровой реакции у народа. В отличии от своего шеф-пилота, жесты интеллигентного Николая Николаевича Поликарпова куда более скромны, но оба они произнесли только одно слово — спасибо.

Доходит очередь и до меня, получаю из рук Михаила Ивановича красную коробочку с орденом и грамоту к нему, и, не утерпев, приоткрываю крышку.

"Ура! Старого образца, со штыком снизу ствола и "косолапым" красноармейцем".

— Обо всём забыл, — незлобиво подтрунивает Калинин под всеобщий смех аудитории, когда я, увлечённый разглядыванием звезды, отправляюсь на своё место. — даже спасибо не сказал.

— Неблахадарный. — Голос пришедшего в себя Хрущёва прозвучал в наступившей внезапно тишине неожиданно громко.

"Сказал бы я тебе, гад"… Перехватываю предостерегающий взгляд Кирова, но и сам вполне владею собой.

— Прошу прощения, — в огромном зале наступает полная тишина. — у меня, конечно, нет такой хватки как у товарища Чкалова, но я от благодарности, например, вон той помощнице товарища Калинина, не отказываюсь.

"Как только потолок не рухнул? Вроде и не сказал ничего такого… так, побалагурил слегка".

Женская аудитория: девушка-референт, подавальщицы в одинаковых платьях, выстроившиеся у накрытых столов, и парашютистки с бортпроводницами, судя по их раскрасневшимся лицам, сочла моё домогательство уместным и желательным.

Четвёрка лыжников в форме НКВД завершала церемонию награждения и началась подготовка к фотографированию. Несколько рабочих споро вынесли три разновысокие скамейки, установили ряд стульев. В это время мужская часть награждённых, помогая друг другу прикручивала ордена, женская — за тем же удалилась из зала.

— Товарищ Чаганов, — черноглазый кудрявый фотокорреспондент хватает меня за рукав. — я из журнала "Смена" (журнал ЦК ВЛКСМ). Товарищ Косарев поручил мне сделать вашу фотографию. Нина! Скорей сюда!

Быстро выбрав место, оценив освещение и подправив поворот голов, "кудрявый" попытался исправить выражение наших лиц.

— Да прекратите вы смотреть на стол, как с голодного края! — и тут же вспышка ослепила нас.

"Молодец, ловко спровоцировал и подловил, профессионал"… Бежим к уже расставленным и рассевшимся награждённым и гостям встав скраю.

"Ну с голодного — не с голодного, а сейчас не мешало бы подкрепиться. Итак, копчёная колбаска, говяжий язык, сырок, грибочки в сметане, само собой, красная и чёрная икра, мягкое жёлтое масло… Всё, можно не продолжать".

Чкалов инспектирует горючее и выбирает сорокоградусное белое столовое вино, наливает себе и Журову с Михеевым и молча чокнувшись с ними быстро выпивает.

"Похоже, традиции обмывать ордена в прямом смысле этого слова ещё нет".

Наливаю девушкам, сгруппировавшимся за одним столом, шампанское в хрустальные бокалы.

"За красоту"?

— Чтоб не последний… орден, конечно. — Дужно сдвигаем зазвеневшие бокалы.

— Сыром. — Подсказываю девушкам, застывшим в нерешительности с вилками в руках.

Москва, Кремль.

Позже, в тот же день.

"Снова "даём кругаля" с Сергеем Мироновичем по дорожке вдоль Кремлёвской стены от Спасской башни к Боровицкой. И снова после награждения. И снова на распутье. Наконец-то потеплело (столбик термометра едва перевалил за +20)… Едва дождался лета! Наверное, всё-таки, у меня сложилось не совсем правильное представление о климате, вынесенное из аномалий 90-х, нулевых и десятых. Сейчас подумал об этом и вспомнил своё детство и юность: начало 60-х-70-х. Морозы за минус тридцать — обычное явление, лето кончалось с последними днями августа".

— Говорили недавно о тебе с товарищем Сталиным… — Неспешно, в ритме нашей прогулки, начинает фразу мой собеседник.

"Вот сейчас и решится моя судьба. Да, они — вершители судеб, не получившие это право по наследству или по стечению обстоятельств, а завоевавшие его в длительной борьбе с царизмом, "временными", иностранными интервентами и своими бывшими соратниками. Когда твоя судьба определяется на таком высоком уровне, то это хорошо и плохо: хорошо, что она решается наиболее компетентными людьми в стране, а плохо, что это решение уже не оспоришь".

— Не разрешил он взять тебя ко мне в секретариат. — Продолжаем мерить дорожку поскрипывающими сапогами.

"Да я двумя руками за, аппаратные интриги меня не очень привлекают. Хотя без овладения этим искусством, во власти, конечно, делать нечего, даже если занесёт тебя попутным ветром на вершину".

— Я смотрю, ты не слишком-то и расстроен, — смеется Сергей Миронович. — вот только рано радуешься. Короче, решили мы посмотреть на что ты годен как руководитель. Никаких там заместителей, помощников: на тебе полная ответственность за результат и за людей.

"Нормально так, только я переходить дорогу Паше не хочу".

— Не волнуйся, — по своему истолковал сомнения, выразившиеся на моём лице, Киров. — дадим тебе время до осени закончить свои дела по "Подсолнуху". Съездите с Ощепковым в Америку, купите оборудование… будешь, конечно, помогать ему в свободное время, но это будет его планида.

— А меня куда?

— Есть у меня задумка, — Сергей Миронович подходит к лавочке и садится приглашая меня. — но хотелось бы послушать сначала тебя.

"Так это что, мне дается карт-бланш? И кому, инженеру неделю назад получившему диплом? Ну положим, Павел дал мне хорошую характеристику на СтиО. Не думаю, однако, что руководители государства станут в своих решениях полагаться на мнение одного человека. Интересно, как далеко они зашли в своих проверках? Не думаю, что далеко. Автобиография моя умещается на половинке тетрадного листа. Весь на виду. В оппозиции не состоял, как впрочем и в партии…

Ягоде топить меня нет никакого резона, себе дороже. О Ежове, что-то вообще в последнее время ничего не слышно: без ключевого поста секретаря ЦК он в этой истории лишь бледная тень того Ежова, а после скорого завершения партийной чистки в Комиссии Партийного Контроля станут разбирать лишь пьянку и аморалку.

Отсюда следует что? А то, что ничего компрометирующего на меня не найдено, и совсем даже наоборот, попал я в кадровый резерв, и хотят испытать меня на серьёзном деле. Не сказать, что я совсем не задумывался над тем, что буду делать после сдачи "Подсолнуха". Для сопровождения, усовершенствования и внедрения радиоуловителей на земле, в авиации и на флоте наше ОКБ не годится, а нужен крупный институт, такой как НИИ-9, недавно созданный на базе ЛЭФИ, который и поглотит всех, занимающихся этой тематикой. Поэтому я уже стал подумывать как за год, оставшийся до сдачи радиоуловителя выделить тему кристаллического детектора из числа передаваемых и создать свою организацию, которая будет заниматься исключитерьно полупроводниками. Сейчас же получается, что надо спешить, так как времени остается только до осени.

Но как предложить идею создания такого института… Резонный встречный вопрос — а что теперь для каждой детали из радиоуловителя будем создавать свой особый институт? Тут должно быть что-то такое, за что обеими руками ухватились бы и военные, и гражданские, и, конечно, органы внутренних дел. Шифровальная техника для проводной и беспроводной связи! Это, пожалуй, была последняя крупная тема, которую мы наметили с Олей для передачи и до которой пока не дошли руки. Понятно, конечно, что работы над этой важнейшей государственной темой ведутся повсюду давно, в том числе и в СССР, но результатов, удовлетворяющих правительство, пока нет. Что бы я мог "нового" предложить в этой области? Вокодер с системой "Сигсали" 1942 года, в которой голос человека препарируется по частотам и превращается в последовательность импульсов, а они уже в две тональные частоты (как в модеме) ноль и единицу. На приёмной стороне эти частоты преобразовываются в обратном порядке и из динамика звучит вполне различимый синтезированный голос человека. Чем хороша эта система? Да тем, что может быть использована как для проводной так и радиосвязи, легко поддаётся шифрованию, так как имеет дело с цифровым представлением звукового сигнала и слабо чувствительна к помехам (частотная модуляция). На строительный же кирпичик "Сигсаля" — операционный усилитель я уже давно положил глаз.

Лакомый кусок… Многие захотят взять такой (институт??), скажем скромнее, такое КБ к себе под крыло. А что выгодно мне? Куда идти? К военным, в Трест Слабых Токов или остаться в НКВД? Неминуемое столкновение Сталинской группы и "оппозиции" уже на пороге… везде можно попасть под раздачу. Наркомат тяжёлой промышленности вскорости будет полностью расформирован, участь Тухачевского, даже если он и не решится на путч, незавидна: кто-то должен отвечать за безобразия с вооружением и растрату государственных средств. Ягода… может быть в этот раз на его место придёт кто-то другой, не Ежов, ведь его карьера забуксовала".

— Надо подумать. — Откидываюсь на спинку скамейки рядом с Кировым и бросаю взгляд на Москва-реку с высоты кремлёвского холма.

За Большим каменным мостом сереет двенадцатиэтажная громадина "Дома на набережной" по проекту Бориса Иофана, но Сергей Миронович смотрит не на неё, а напротив, на противоположный берег реки, на то место, где несколько лет назад стоял Храм Христа Спасителя, а сейчас несколько экскаваторов в облаке пыли начали выемку грунта под котлован фундамента Дворца Советов, грандиозного здания высотой более четырёхсот метров, того же архитектора.

— Ну думай… — протянул Киров задумчиво и вдруг встряхнувшись продолжил. — Ты знаешь, когда мы на Первом Всесоюзном съезде предложили построить Дворец Советов, то совершенно не представляли себе насколько трудна эта задача. Мы поняли это только когда приступили к проектированию: небывалые нагрузки на грунт потребовали потребовали необычную конструкцию фундамента, железный каркас дворца — новых марок стали, огромные помещения — новое оборудование для освещения и вентилляции, высота здания — новые скоростные подъёмники. Дворец Советов станет сосредоточием всего нового и передового в науке и технике, школой для архитекторов, инженеров и строителей, это, кстати, тебе наука — не бойся ставить перед собой большие задачи, но не это главное — он станет зримым символом ума и силы советских народов, покажет нашим недругам что мы, "полуазиаты", мы, на которых до сих пор продолжают смотреть сверху вниз, способны украшать землю такими памятниками, которые им и не снились.

"Но некому оказалось подхватить красное знамя из слабеющих рук вождя, к власти пришли партийные чиновники, привыкшие мыслить другими категориями и на месте будущего Дворца Советов, в его фундаменте, построенном в тщательно "битумизированном" грунте, и уже готовом принять на себя вес в полтора миллиона тонн, организовали открытый бассейн, утопив в нём будущее своей страны. А я всё думаю об очередной "инновации"… но спасёт ли это страну… не уверен. Хотя, быть может, своё главное дело в жизни я уже сделал — спас Кирова, а это, по крайней мере, ещё лет десять-пятнадцать сталинского курса… есть время на выполнение решений девятнадцатого съезда… что ж, будем посмотреть, а пока надо ковать железо не отходя от кассы".

— Придумал, — предсказуемая реакция лёгкого на улыбку Кирова. — мы с ребятами во время работы над "Подсолнухом" задумали одно устройство для шифрования голоса и последующей его дешифрации. Его можно будет подключать и к телефону и к рации, а тот, кто захочет подслушать этот разговор услышит только гудение.

— Нужная вещь, — серьезнеет Киров. — выпускают такие у нас в Ленинграде. "Такие, да не такие. Только ведь не скажешь, что эти устройства могут работать только на ВЧ-связи и требуют хорошей частотной характеристики канала при отсутствии помех. Это сейчас совершенно секретная информация, даже то, на каких заводах ("Красная Заря" и завод имени Кулакова) эти шифраторы выпускаются".

— Сергей Миронович, — пробую обходной манёвр. — я могу описать как будет устроен наш прибор, а компетентные товарищи дадут заключение стоит ли игра свеч. — Хорошо, — легко соглашается Киров. — я хоть и не картёжник, но что-то мне подсказывает, что заключение будет положительным… только включи в свою записку также примерный штат своей группы и примерные расходы на оборудование, чтобы не терять времени.

— Завтра же будет готова. — Встаю вслед за поднявшимся собеседником.

— Что и спать не будешь? — Двинулись в обратную сторону.

— Бессоница.

"Пока, вроде, бессонница особо не досаждает, достаточно ночью посидеть в кресле или полежать на диване в лаборатории несколько часов и чувствуешь прилив сил, как после хоршего сна, но кто его знает как будет дальше".

— Думал — это наша стариковская болезнь.

"А ведь ему, всего лишь, чуть за пятьдесят… И уже — старик. Впрочем, если взять современную продолжительность жизни: около сорока лет, то да — старик".

— Так выходит, Алексей, что тебе совсем неинтересно знать как я вижу твоё будущее. — Киров останавливается, снимает фуражку, откидывает назад волосы и несколько разочарованно снизу вверх смотрит на меня.

— Интересно, конечно, Сергей Миронович. Спросить не решался.

— Читал твою автобиографию, ты пишешь, что разговариваешь по-узбекски?

— Год в Ташкенте на рынке с беспризорниками обитали: что-то подтащить, посторожить… научились довольно бегло говорить.

— Отлично, товарищ Хрущев ищет себе помощника со знанием языка и местных обычаев… — Киров заливисто смеётся, заметив мои вылезшие из орбит глаза.

— А если серьёзно, то "кадры, овладевшие техники" — это сейчас очень важно, но нельзя забывать о партийных и советских кадрах. Опасность "мелкобуржуазной стихии, захлестнувшей партию", о которой предупреждал Ленин, никуда не делась. Если не принимать решительных мер, то вскоре мы окажемся в меньшинстве.

"Так, по сути, и произошло в той жизни, убеждать меня не надо"…

— Да, не вешай, ты, нос, — моему собеседнику не понравился тот эффект, который произвели на меня его слова. — нас не так-то просто одолеть, но и плыть по течению не станем. Ты хочешь вступить в партию?

"Первый раз за обе моих жизни я слышу такое предложение. В прошлой жизни — даже мысли такой у членов партии, работавших со мной в одном коллективе (пару лет на рабочей должности), почему-то, не возникало. Не потому, что я был каким-то антисоветчиком, вовсе нет: как все ходил на демонстрации, субботники, не опаздывал и не прогуливал. Просто, наверное, не умел скрывать своей, даже не брезгливости, а, скорее, своего отсутсвия зависти, к большой части "членов КПСС" вступивших в партию за тем, чтобы монетизировать свою лояльность в повышение по службе или бонусы из общественных фондов потребления. Такой отрицательный отбор в партию, в конечном итоге, и привёл к такому отчуждению между народом и партией, народом и руководством страны, что вместе с партией равнодушно выплеснули и государство".

— Хочу. — Не отвожу глаза под пристальным взглядом Сергея Мироновича. "Нельзя больше отсиживаться в стороне".

— Хорошо. — Снова хрустит галька под нашими сапогами. — Одну рекомендацию я тебе дам, другую попроси у себя на службе.

Москва, Докучаев переулок, квартира Ощепкова,

23:00, тот же вечер.

Тихо, стараясь не шуметь, открываю своими ключами входную дверь, нащупываю в темноте и поворачиваю выключатель света в прихожей… и обнаруживаю в ней Олю… в белой нательной рубашке Павла, настолько короткой, что она не даёт шанса разыграться моему воображению.

— А ты откуда здесь взялась? — Стараюсь строго смотреть ей прямо в глаза.

— Я в отпуске со вчерашнего дня, в том самом, что ты подписал мне перед отъездом. — Мстительно расправляет плечи моя подчинённая.

— А, ну да, прости, вылетело из головы. — Сворачиваю на кухню, беру графин и начинаю набирать воду в него из крана.

— Поздравляю с наградой, — продолжает искусительница. — ну что, говорил с Кировым.

На кухне разговаривать можно, ещё в прошлый приезд Оля методично обследовала всю квартиру, не найдя микрофонов. Решили поостеречься говорить только в гостинной вблизи телефона.

— Говорил, — сажусь за стол. — хотят попробовать меня в качестве руководителя… слушай может ты оденешься, а то холостым парням…

— Я не понял, Ань, я тебя жду-жду… — на кухне появляется взлохмаченный Павел в майке-алкоголичке и синих до колен трусах.

— Нервные все какие, — фыркает она. — за мной.

"Скорей бы в Крым".

— Она и на службе себя так ведёт? — Ощепков достаёт из посудного шкафа стакан и усаживается за стол рядом со мной. — Как ты её терпишь?

— Всё. — Наполняю водой из графина наши стаканы. — Теперь ты терпи, скоро переведут меня и, скрее всего, в Москву.

"Странно, всё-таки. Сидят вдвоём за столом на кухне два мужика и пьют из стаканов воду. Хотя бы чай, что ли… Но тут есть проблема: надо дровами растапливать плиту, так газ на кухне ещё только начал появляться в домах новой постройки".

— Киров сказал? Когда? — Стакан с водой в руке у Павла замер на полпути.

— Осенью, думаю, что до октябрьских всё решится.

— А Аню куда? — Волнуется друг.

— Тебе придётся думать, с собой её взять не смогу.

— Понятно…, а что с Америкой, "Подсолнухом"?

— С Америкой — всё по прежнему, а с "Подсолнухом" — буду помогать в любом случае. — Успокаиваю Павла как могу.

Он решительно отставляет стакан и, порывшись во внутренностях шкафа, возвращается к столу с початой бутылкой армянского коньяка и двумя маленькими стеклянными рюмками на ножках. Разливает тягучую маслянистую янтарную жидкость и на секунду замирает, собираясь с мыслями. Боковым зрением замечаю Олю в том же наряде и немедленно выпиваю, не дождавшись пашиного тоста.

— Врачи рекомендуют перед сном: успокаивает нервную систему, расширяет сосуды… — готовая взорваться подруга начинает истерически хохотать, переводя взгляд с меня на ничего не понимающего Ощепкова.

Глава 13

Крым, окрестности Ялты,

3 июля 1935 года, 9:15.

"Какие-то несчастные десять километров от моего санатория в Кореизе до Ялты едем уже больше получаса"…

Удары довольно крупных камней в днище автомобиля, присланного из ялтинского горкома чтобы отвезти нас с Ниной Камневой в Артек, сливаются в непереносимый скрежет камня по металлу. Это звуковое сопровождение и изматывающие повороты горного серпантина на корню убили то радостное приподнятое настроение, которое только бывает у человека утром на курорте при виде спокойного синего моря. ГАЗ-АА, выбросив напоследок из-под колёс щедрую горсть мелких камней, въезжает на узкую улицу Ялты, которая неожиданно проваливается вниз на добрый десяток метров.

"Ничего себе перепады, того и гляди встретишь орденосную парашютистку облёванным салоном".

Беру себя в руки, быстро-быстро дышу и справляюсь с приступом тошноты, тем более, что дорога выравнивается мягко спускаясь к морю. "Мариино" написано над входом на углу здания на набережной, выполненного в виде апсида (полукруглого выступа, примыкающего к основным стенам здания), украшенного ложными арками и колоннами. Выхожу из машины и неуверенной походкой (укачало как на корабле), разминая ноги, иду по набережной вдоль моря, пахнувшего на меня йодной настойкой, пока шофёр идёт сообщить Нине о нашем приезде. Жгучее солнце слепит, заставляя щуриться.

"Интересно, а как у нас в стране насчёт солнцезащитных очков? Судя по всему — глухо, ни разу ни у кого не видел".

Поворачиваюсь спиной к солнцу и вижу своё отражение в парадной белой форме в витрине кооператива "Носорог", расположившегося на первом этаже здания гостиницы и торгующего изделиями из рогов и копыт.

"Хм, а я думал Ильф и Петров шутили… Оправы, гребешки, пуговицы… Чего тут только нет. Оправы — то что надо".

— Здравствуйте, уважаемый, — обращаюсь я к пожилому продавцу-кавказцу, вынырнувшему из подсобки на звон колокольчика входной двери, потревоженного мною. — скажите, нет ли у вас очков с тёмными стёклами от солнца.

— Как нет, пачему нет… — нарочито завозмущался он, несколько расслабившись сочтя, видимо, меня по своей шкале, где финиспектор стоит наверху, совсем не опасным. — обижаешь, дорогой, выбирай оправу, любой стекло поставим… синий, зелёный, бриллиантовый.

За пять минут и двадцать пять рублей этот "менеджер по продажам" подобрал мне стильную роговую оправу, ножницами по шаблону вырезал стёкла из синего целлулоида, успев заклеить их в рамки вонючим казеиновым клеем и поместил всю эту красоту в чёрный картонный футляр с симпатичным носорогом, предупредив выждать два часа перед использованием.

"Ну и кому мешали эти кооперативы, принявшие на себя заботы по обеспечению населения всем необходимым, и платившие налогов в бюджет по более высокой ставке, когда в конце пятидесятых "волюнтарист" одним махом превратил их в государственные, а кооператоров в потенциальных "цеховиков"".

— Товарищ Чаганов? — слышу из-за спины писклявый тонкий голосок с неприятными властными нотками.

Поворачиваюсь на каблуках и вижу перед собой невысокую стройную женщину лет тридцати, натуральную блондинку с короткой стрижкой с белыми бровями и ресницами.

— Я — Ольга Мишакова, инструктор Цекамола, — приветливая улыбка, показавшая множество мелких жёлтых зубов. — будем вместе представлять ЦК в Артеке.

"Не понял… А где Нина? Начальник приказал… что б была Нина".

— Товарищ Камнева занята подготовкой воздушного праздника в Тушино. — Добавляет Мишакова ехидным тоном, видя моё замешательство.

"Ясно, а тебе, видно, давно обещали бесплатную путёвку… Постой, постой, это какая Мишакова? Мишакова О.П.? Которая подвела в тридцать восьмом под монастырь всё руководство комсомола, включая Косарева? Если так, то та ещё гадюка".

После случая с МГ, когда слишком поздно узнал о грядущей катастрофе, я проштудировал все имеющиеся у меня в памяти (около ста) газеты вплоть до начала войны и в одной из них статью "лучшей комсомолки СССР" с её разоблачениями "затаившихся врагов".

— Очень приятно, товарищ Мишакова. — Делаю морду ящиком и крепко пожимаю её маленькую руку.

Чихнув и выпустив струю чёрного дыма, заработал двигатель нашего автомобиля и наше зубодробительное, внутренности-выворачивающее путешествие продолжилось в новом составе. Всему, к счастью, приходит конец и наша "антилопа" нырнула под арку, опирающуюся на две белые колонны, с надписью "Артек", прокатилась по ставшей гладкой дорожке с тёмно-зелёными кипарисами по бокам, миновала гипсовую статую пионера-горниста и затормозила на небольшой площадке у одноэтажного дощатого сарайчика с надписью над дверью: "Штаб Верхнего Лагеря". Из окошка выглядывают несколько симпатичных девичьих головок, а из двери вылетает начинающий лысеть молодой рослый парень в белой рубашке с коротким рукавом, синих тренировочных штанах и с красным пионерским галстуком на шее. Мы с инструкторшей ЦК с облегчением покидаем раскалившуюся от солнца машину.

— Здравствуйте, товарищи! — Приветливо здоровается парень, сжимая в руках белую панаму. — Рад приветствовать вас в Артеке. Я — старший вожатый Верхнего лагеря Иван Мамонт.

— Инструктор ЦК Мишакова. — Строгим голосом моя спутница сразу показывает кто есть who в нашей делегации.

— Не желаете перекусить? У нас сейчас второй завтрак. — Вожатый понимает расклад и просто пожимает мне руку.

Мы с Мишаковой одновременно отрицательно мотаем головами.

— Мы ожидаем приезда товарища Молотова к полудню, — внимательно всматривается в наши бледные лица Мамонт. — так, что у нас есть полтора часа свободного времени. Чем бы вы хотели заняться?

— Соберите старших вожатых, товарищ Мамонт.

— Да, конечно, сейчас дам команду. — Обречённо соглашается он.

— А я бы хотел осмотреть лагерь, поговорить с пионерами. — Перспектива сидеть на этом собрании мне абсолютно не улыбается.

— Сделаем, товарищ Чаганов.

В сопровождении двух пионеров, ухвативших меня за руки и гордо поглядывающих по сторонам на менее везучих артековцев, спускаюсь по широкой деревянной леснице, ведущей к Нижнему лагерю. Перед нами открывается прекрасный вид на бухту, ограниченную горой Аю-Даг и Шаляпинской скалой. От узкого галечного пляжа одноэтажные длинные дощатые корпуса лагеря отделены широкой белого камня баллюстрадой с большими цветочными вазами и широкими клумбами, между которыми снуют группы пионеров в матросках и бескозырках (формы Верхнего и Нижнего лагерей отличались). Одна из них подлетает к нам.

— Товарищ Чагаганов, вы к нам на праздник?

— А товарищ Молотов приедет?

— А вы надолго?

— Пойдёмте мы покажем вам музей краеведения…

— Лучше живой уголок! У нас там лисёнок Рыжик живёт.

— Пошлите лучше на стрельбище или на техническую станцию…

— Начнём с технической станции. — Стараюсь перекричать своих фанатов.

— Ура-а… — мужская половина приходит в восторг.

На каждую мою руку повисает еще по нескольку пионеров и этаким муравьиным роем несущим кузнечика движемся к цели.

"Основательно… Деревообрабатывающий станок, тиски, слесарный и столярный инструмент, верстаки. Стенд для работы на ключе — "Юный радист"".

Меня усаживают на стул и надевают наушники. Мой визави, лет десяти с облупившимся носом и причёской "под Котовского", начинает споро стучать ключом.

"Ти-та-та-ти, ти-та-ти, ти-ти, ти-та-та, ти, та… Ну, меня этим не испугать. Я сам — юный радист во втором теле".

— Привет от пионеров Артека. — Перевожу с морзианского на русский. Моя рука уверенно выстукивает ответ.

— Поздравляю артековцев с десятой годовщиной. Алексей Чаганов. — Зачитывает приём "котовский".

Затем мне представляют мирового рекордсмена пионера Володю, изготовившего самый маленький электродвигатель весом десять грамм, со своими авиамоделями подходили Тимур Фрунзе и Степан Микоян, ребята из фотокружка организовали общий снимок.

— Ребята мне пора. — На часах без десяти двенадцать.

Прощаюсь с ребятами и пускаюсь в обратный путь, поднимаясь по лестнице. Впереди в десятке метров идут пионервожатая лет восемнадцати и девочка лет тринадцати одетая не по форме: в розовой кофточке и синих шортах до колен.

— Лусик, — взволнованно частит пионервожатая. — ты разве не понимаешь, что купаться там опасно…

— Меня зовут Елена, — неторопливый скрипучий "старушечий" голос девочки показался чем-то знакомым.

— Как Елена? — Ещё больше взволновалась вожатая. — Я ж сама читала в твоём личном деле: Лусик Алиханян.

— А Королёвой можно себя называть Гулей? — Сварливо заскрипела "старуха". — Или это только артисткам разрешено.

Одновременно с девушками завершаю затяжной лестничный подъём и оказываюсь на костровой площадке Верхнего лагеря. Из открывшихся дверей штаба лагеря, в соответствии с иерархией, навстречу нам движется группа вожатых. Впереди — Ольга Мишакова с чувством глубокого удовлетворения на лице, на полшага сзади — Иван Мамонт, обиженно сжавший губы, за ними остальные вожатые, уныло бредущие в странной тишине.

— Почему не в форме? Где галстук? Кто вожатый? — С удовольствием вполоборота включается в борьбу с разгильдяйством инструктор Цекамола, вполглаза посматривая на меня, учись мол.

— Я — вожатая, Мила Мамонт. — Залепетала девушка под беспощадным взглядом Мишаковой.

"Не перевелись ещё мамонты на земле русской".

— Лусик, пионерка моего отряда, купалась одна в неположенном месте…

— Как купалась? — Взвилась инструкторша, бросая уничтожающий взгляд на Ивана Мамонта. — Я исключаю её из лагеря, немедленно послать телеграмму родителям.

— Не имеете права, — почти шипит девочка, выправляя пионерский галстук из под блузки. — это я сейчас позвоню папе и расскажу, что здесь творится.

"Презрительно, так, обводит нас взглядом… типа, я — принцесса, а кто такие вы — это ваша проблема".

Мишакова круто поворачивается и, махнув Мамонту, устремляется обратно в штаб.

— Вы бы лучше отвели девочку в отряд. — Советую опешевшей от последней сцены вожатой, судя по схожим чертам лица, сестре Ивана и следую за начальством, не в последнюю очередь из любопытства.

— Отец — Алиханян Г.С., мать — Боннэр Р.Г., ну и что? — Растерянно говорит инструкторша.

"Точно! Она! Как же это либеральные летописцы упустили такой замечательный факт — по сути, положивший начало правозащитной деятельности в стране в эпоху "необоснованных репрессий"".

— Вы что, товарищ Чаганов, знаете кто у неё отец? — Чутко подмечает Мишакова мою усмешку.

"Газеты надо читать!.. Впрочем не всех господь (точнее, некая компьютерная программа) наградил феноменальной памятью. Теперь всё прочитанное мною крепко отпечатывается в памяти".

— Не уверен, но недавно читал статью в "Правде" о созыве Седьмого Конгресса Коминтерна, так вот, один из членов Исполкома Коминтерна — Геворк Алиханян.

— Путёвку Лусик получила по запросу секретариата Коминтерна. — Жизнерадостно добавляет старший вожатый.

— Я ещё ничего не решила! — прикрикивает инструкторша на зашушукавшихся вожатых, подтянувшихся в штаб. — Работайте!

— Молотов приехал! — Хруст гравия под колёсами тяжёлой машины отринул тяжёлые мысли нашего лидера, она улыбнулась и поспешила на встречу с Председателем Совета Народных Комиссаров.

Артек, костровая площадка Нижнего лагеря,

позже, тот же день.

— Товарищи и друзья, пионерки и пионеры, гости, присутствующие здесь в день десятилетия нашего славного Артека! — Начальник лагеря обводит взором большую, утоптанную сотнями ребячьих ног спортивную плошадку, на которой ровными рядами замерли дети.

Мы стоим на небольшом пятачке наверху зрительной трибуны, сложенной из грубо отёсанных каменных блоков, возвышаясь над костровой на добрые пять метров. Высота позволяет нам заглянуть поверх молодых кипарисов, окаймляющих площадку со стороны моря, совершенно неподвижного сейчас, серо-голубого с темными синими пятнами, отраженных в нем облаков. Трибуна заполнена представителями местной власти и отдыхающими из санаториев Гурзуфа.

Мы — это Молотов, в белой полотняной косоворотке навыпуск, расшитой по подолу и вороту цветным узором и подпоясанной узким кожаным кавказским ремешком, в свободных светлых штанах и кепке, популярного в моём детстве фасона. Справа от него, в ослепительно белой шёлковой рубашке с короткими рукавами весь какой-то иностранный, Георгий Алиханов, похожий на молодого Алена Делона, отец Лусик (по случайному совпадению в то же время отдыхавший в Суук-Су, санатории Коминтерна, чьи мраморные колонны можно было при желании разглядеть с моего места) и сама будущая "правозащитница" в морской форме Нижнего лагеря с пионерским галстуком, закрепленным на груди медным зажимом "Будь готов", гордо держащая за руку Предсовнаркома и лучащаяся счастьем. Слева от Молотова, чуть поодаль и сзади, мы с Ольгой Мишаковой, какой-то потерянной с потухшим взором.

— …ЦК ВЛКСМ прислал нам свои поздравления, — начальник лагеря вопросительно смотрит на нас, Мишакова просительно на меня. — товарищ Чаганов, прошу.

"Да мне не трудно, если уж назвался груздем, то без публичных выступлений не обойтись".

С выражением, делая паузы в местах, вызвавших реакцию слушающих и сорвав бурные аплодисменты в конце, зачитываю пафосное послание Цекамола и под одобрительными взглядами возвращаюсь на место. За мной выступил Алиханов, иногда путая женский и мужской род, а также падежи, отец не похожей на него дочери отметил большой вклад Коминтерна в создание Артека. Закончил официальную часть сам Молотов. Чуть заикаясь, но душевно и просто он рассказал немного о своей юности и сравнил её с той, что выпала нынешним пионерам. Подчеркнул, что в Артеке отдыхают только лучшие ребята, отличившиеся в учебе, труде, а некоторые и в борьбе с расхитителями и кулаками.

"Хм, интересно, а чем же таким отличилась будущая "диссидентша""?

— Пионеры, к борьбе за дело рабочего класса будьте готовы!

— Всегда… — доносится до меня "старушачий" голос.

— Всегда готовы! — заглушает его ответный пионерский клич.

Стайка артековцев с пионерскими галстуками в руках появляется перед нами и разбегается по пятачку, выбрая своих "жертв". Нас будут посвящать в почётные пионеры. Перед главным посвящаемым уже стоит Елена Боннер. Ко мне тоже подскочила девчушка с галстуком, на последних метрах опередившая явно расстроившегося мальчишку.

— Постой, а я тебя знаю, — осеняет меня. — ты снималась в фильме "Дочь партизана". Правда?

— Правда, — вспыхивает белозубой улыбкой артистка. — я — Гуля Королёва.

"Вот тебе и феноменальная память… не соотнёс фильм, на который ходил с ребятами из ОКБ и зачитанную до дыр книгу из моего детства о Гуле Королёвой, юной артистке и спортсменке, которая воевала под Сталинградом. Она была санинструктором, лично вынесла с поля боя пятьдесят раненых, а в своём последнем бою подняла в атаку залёгших под огнём бойцов. Хорошо воспитывала страна своё подрастающее поколение, оттого и было кому её защитить в трудную минуту. А мы"…

— Счастья тебе, артистка! — Отвожу взгляд в сторону, пытаясь скрыть свои чувства.

Рассаживаемся на выделенные нам места и начинается концерт. Под звуки баяна одно выступление сменяется другим: песни, народные танцы, акробатика, физкультурные номера. В конце звучит шуточная артековская песня:

"У Артека на носу

Приютилась Суук-Су".

Молотов поднимается со своего места и под бурные овации сообщает, что правительство передаёт санаторий Суук-Су Артеку.

"Вместо пяти сотен отдыхающих будет две с половиной тысячи. Что это так лицо вытянулось у Алиханова? Не нравится? Можно понять, шесть гостиниц и сорок гектаров парка. До революции это был лучший курорт в Крыму: казино, почта, телеграф, роспись интерьеров была выполнена Суриковым. Дочка встревоженно смотрит на ра сстроившегося папу. Яблоко от яблони… Так и проживёт свою жизнь с фигой: сначала в кармане, затем — напоказ".

Ровно стучит мотор артековской шаланды, развозящей почётных пионеров, то есть нас с инструктором Цекамола, по домам. Абсолютный штиль, солнце склонилось к горизонту до уровня "Ласточкиного гнезда" и светит нам прямо в глаза. Мои, впрочем, защищены продукцией кооператива "Носорог", которая сегодня получила на моём лице отличную рекламу даже и в общесоюзном масштабе (фотокорреспондент "Комсомольской правды" постоянно держал нас под прицелом своей камеры). Радостно-возбуждённая от окончания своего прессинга двумя парами чёрных глаз, Мишакова, повернувшись спиной к солнцу, рассказывает невозмутимому пожилому, плохо понимающему по-русски, греку-рулевому как её ценят в ЦК и как любят товарищи.

"А любовь-то у многих товарищей к стране была "с интересом"! Наверняка, этот щёголь из Коминтерна, бросившийся за Молотовым после окончания концерта, не о мировой революции хотел поговорить. Круто им Сталин стал перекрывать кислород, невзирая на "дооктябрьский стаж". Как тут не броситься на защиту нажитого непосильной борьбой? Правда, недооценили силы и ума вождя, а потому проиграли. Те же, тридцатилетние (как Мишакова, например), что пришли им на смену, счастливые, но напуганные судьбой предшественников, в открытую борьбу больше не вступали. Пришли к власти демократическим путём — голосованием и эта секта, подхватив эстафету ненависти к Сталину, пронесла её через "застой", "ускорение" и развал в двадцать первый век. Как не дать этим партократам узурпировать власть в стране? Как не позволить им стать выше закона? Даже Сталин не смог, точнее не успел, завершить реформу партии, начатую на девятнадцатом съезде. Почему он не провёл её в 39-ом на восемнадцатом? Скорее всего, не хотел ломать перед войной ещё один каркас (кроме силовиков, преставительной и исполнительной властей), связывающий республики в единое целое, а после не успел, разбитый инсультами или инфарктами. Интересно, что думает Киров по этому поводу? Как вызвать его на откровенность? Не знаю".

Шаланда мягко причаливает к деревянному пирсу напротив гостиницы "Мариино". Рулевой хватается правой рукой за столб, а левой помогает инструкторше выбраться на помост.

— Зайдёшь ко мне? — голос Мишаковой дрогнул.

"Ну правильно, я сейчас всё брошу и"…

— Канешно, зайду, — живо откликается грек, не произнёсший до этого ни слова. — дарагой, падажди меня. Пастой, куда…

Каблучки инструкторши звонко застучали по дощечкам причала быстро удаляясь.

Крым, Царская тропа, недалеко от Ливадии.

15 июля 1935 года, 11:00.

"Зря я увязался за этими "лыжниками"… У-у-ф… Сил больше нет".

Четвёрка участников лыжного перехода Байкал — Мурманск тоже отдыхает в санатории?4, причём в одной комнате со мной. Хорошая такая комната, просторная на восемь человек. На восемь здоровых молодых парней, приехавших поправлять процентное соотношение крови с молоком в организме. Шестым оказался мой знакомый секретарь Ягоды Яков Черток и ещё двое оперативников из Калмыкии, держащихся особняком. Это соотношение исправлялось почти исключительно крымским домашним вином, несмотря на официальный сухой закон в нашем санаторно-курортном учреждении. Впрочем, на наших спортсменах употребление вина никак не отражалось, даже их обычная немногословность никуда не девалась, может быть, немного повышался и без того прекрасный аппетит. На мне гомеопатические дозы также не сказывались, а вот Яша, не умевший пить, по утрам страдал сильно, как, например, сегодня, что не смог выйти с нами, хотя до этого не отставал от меня ни на шаг, на пробежку.

Вчера, продегустировав по стаканчику виноградного напитка на расположенном неподалёку рынке, мы с Яшей прогуливались по уже воспетому пока в стихах парку Чаир, примыкавшему к нашему санаторию, и притягивающему к себе отдыхающих из всех окрестных здравниц и съёмных квартир.

— Алексей, здравствуйте, — послышалось справ. — вы тоже здесь отдыхаете?

— Добрый вечер, Абрам Федорович, — вопросительно гляжу на спутницу Иоффе (лет тридцати, невысокая, круглолицая со спортивной фигурой в коротком теннисном платье), — да, в соседнем санатории. Это — мой товарищ, Яков Черток.

— Моя супруга, Анна Васильевна. — С нескрываемой гордостью представляет он свою молодую жену.

— Очень приятно, Алексей Чаганов. — Неожиданно сильное для женщины рукопожатие мозолистой руки в ответ.

— Вы один, без жены отдыхаете?

— Какой жены? — Вырывается у нас с Яшей одновременно.

— Нины Камневой, видели фотографию в "Смене"? Все об этом говорят. — Недоумённо отвечает Анна Васильевна и вопросительно смотрит на меня.

— Лёша, теперь, после этой фотографии, — хохмит Черток. — как честный человек, ты просто обязан жениться.

Весело хохочем втроём, женщины, похоже, над таким серьёзным предметом, как замужество и женитьба, не смеются.

"Уже стал героем слухов, ещё немного и начнут анекдоты сочинять: возвращается Чаганов из Америки"…

— Так вы не женаты? — Бьёт в одну точку жена академика.

— Совершенно не женат и не был никогда, — говорю это без тени улыбки и затем обращаясь к Иоффе. — А вы как отдыхаете?

— Абрам Фёдорович качается в гамаке, — безуспешно пытается разглядеть выражение моих глаз за чёрными стёклами очков Анна Васильевна. — а мы с Игорем Васильевичем играем в теннис.

Мода на чёрные очки, после нескольких моих появлений в них в этом парке, распространяется по южному побережью Крыма как лесной пожар. Этот стильный аксессуар создаёт у некоторых его обладателей иллюзию неузнаваемости, как, например, у "Алена Делона" из Коминтерна, который, не здороваясь, прошёл мимо под ручку с юной особой несколько старшей Лусик.

— Не только, а прогулки в лесу ты, Ася, забыла? — Академик добродушно улыбается с любовью глядя на молодую жену. — Аромат в можжевеловой роще, что у царской тропы, божественный.

— Это ж он об этом тебе и рассказывал… — оставляет она последнее слово за собой.

"Игорь Васильевич? Курчатов? Очень кстати"…

Раскланиваемся с четой Иоффе и заходим в летнее кафе неподалёку от входа в парк. Восторженно улыбающаяся официантка принимает наш заказ: мороженое и по бокалу портвейна.

— Люблю я с тобой отдыхать, — Черток одним глотком опустошает половину бокала. — всё вне очереди и вино, и девушки.

"Полегче с вином, приятель, тебе ещё оперу писать. Блин, сглазил"…

Сидевшие за соседним столиком две молодые брюнетки лет тридцати (везёт мне на тридцатилетних!) в красивых белых лёгких платьях с одинаковыми завивками коротких волос, захватив свою бутылку вина, бесцеремонно усаживаются на два свободных стула нашего.

— Женя, — затягивается длинной сигаретой в коротком мундштуке главная подруга, картинно откидываясь на спинку своего стула. — Зинка, налей вина.

"Неслабо обе уже набрались".

Ничуть не обидевшаяся на Зинку, младшая подруга принялась сосредоточенно наливать вино. Яша, обрадованный столь быстрым подтверждением своих слов, галантно отбирает бутылку у Зинки.

— Позвольте представиться, девушки, — расправляет он свои покатые плечи. — Яков, а это — мой друг Алексей.

— Хорош, — карие глаза Жени в упор уставились на меня. — а жена где?

"Нет, ну мне это нравиться, ведь ничего не сделал, просто сфотографировался"…

— Нет, он не женат. — Бросает Яша уже переключившийся на младшую подругу.

— Все мы на курорте… — начинает Женя с ухмылкой своим низким с лёгкой хрипотцой голосом и осекается.

— Кем работаете? — Стараюсь перевести разговор на другую тему, отстраняясь от табачного дыма и налегая на начавшее таять мороженое в стеклянной вазочке.

— В журнале "СССР на стройке". — Отвечает Зинка. Обе подруги смотрят только на меня к вящему неудовольствию Чертока.

— Отлично, — встревает он. — там и поместишь своё объявление крупными буквами на первой странице: "Я не женат". Вы же, девушки, поможете одинокому юноше?

"Язык без костей".

— Товарищ Чаганов! — У столика останавливается запыхавшийся уполномоченный особого отдела нашего санатория, с телефона которого я уже не раз звонил в Москву и Ленинград. — Вас срочно к телефону.

"Слава тебе господи, избавил меня от этих пьяных посиделок".

— Иди-иди, я заплачу. — Напутствовал меня мой вдруг расщедрившийся друг, видя как я полез в карман за деньгами.

"Кто бы это мог быть"?

* * *

"Бокий вызывает в Москву. В принципе, логично, так как именно его спецотдел ГУГБ занимается шифровальной аппаратурой. Значит дело сдвинулось. Удивительна, однако, та быстрота, с которой это произошло, ведь не прошёл ещё и мясяц, как я передал свою записку по вокодеру Свешникову, особенно если сравнивать с другим моим предложением по РВМ, направленным в Академию Наук в начале мая. Не успели академики и профессора ещё вселиться в новые московские квартиры"?

Вытягиваюсь на своей железной пружинной кровати с никелированными шариками. Богатырский храп наших лыжников не может заглушить шум волн не на шутку разыгравшегося шторма. Плавно открывается дверь и сначала появляется кудрявая голова Чертока, а затем и всё его, округлившееся за две недели, нескладное тело. Он крадучись направляется к своей кровати, стоящей рядом с моей, и в этот момент я громко чихаю (обнаружилась аллергия на какую-то местную цветущую растительность). Яша испуганно приседает и поворачивается ко мне.

— Ты не спишь! — Вскрикивает он драматически. — Мне конец!

— Ты знаешь кто такая Женя? — Продолжает мой ночной собеседник, не дождавшись моей реакции. — Она — жена Ежова, председателя Комиссии Партийного Контроля при ЦК. Теперь я труп! Я — совершеннейший труп!

— Как же ты так неаккуратно… — деланно сокрушаюсь я и рывком сажусь на кровати. — Она что беременна от тебя?

— Что? Нет! — Черток подскакивает как ужаленный, затем садиться, обхватывает голову руками и начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону. — Зинаида сильно обозлилась на меня…

— А на абоих что сила не хватила? — Спрашивает калмык с кровати напротив под одобрительный хохот лыжников.

Яша, не раздеваясь, бросается на кровать и натягивает одеяло на голову.

* * *

"Зря купился на их рассказ, что царская тропа проходит мимо небольшого винного завода, где продают херес в бутылках. С собой возмёшь, гостинец… Пропади оно пропадом. Сначала пятьсот метром вверх по узким кривым улочкам посёлка, а потом шесть километров по тропе. Не считая обратной дороги".

Махнул сибирякам рукой: мол не ждите меня и перехожу на медленный шаг. Черток, тихий и задумчивый с утра, остался в санатории принимать душ имени учителя Зигмунда Фрейда по фамилии Шарко.

— Товарищ Чаганов, если не ошибаюсь? — слышу сзади знакомый голос. С боковой тропинки появляется Курчатов в спортивной майке, широких светлых брюках и парусиновых туфлях и с такой же как у меня матерчатой сумкой в руках, купленной на местном рынке.

— Не ошибаетесь, Игорь Васильевич, тоже за вином?

— За ним окаянным. — Весело смеётся он. — Значит, нам по пути.

— Поздравляю со званием доктора наук.

— Спасибо, а вас с орденом, — присаживаемся на каменную скамейку. — как здоровье?

— Враги не дождуться, — откидываюсь на спинку. — кстати, о врагах… Вы уже слыхали об открытии американцем Демпстером изотопов урана?

— Нет, не встречал пока в литературе…

— Понятно, так вот, он, кроме того, измерил концентрации двух основных изотопов массовым числом 238 и 235 в природном уране. Вышло, что более 99-ти процентов составляет уран-238. Вы, конечно, слышали об экспериментах ваших коллег по бомбардировке ядер урана нейтронами. О неудачных экспериментах, так как добиться поглощения нейтронов ядрами урана не удалось.

— Да, читал об этом… — Нетерпеливо подтверждает Игорь Васильевич.

— Как утверждает наш источник из римской лаборатории, — драматически понижаю голос, мягко напоминая о секретности этой информации. — им удалось зафиксировать бета-излучение и Ферми думает, что это свидетельствует о поглощении нейтрона с образованием новых элементов — трансурановых (стоящих после урана в таблице Менделеева) и предлагает искать их в облучёных мишенях. Однако некоторые физики, как, например, Отто Ган из берлинской лаборатории, считают, что нейтроны не поглащаются ядром, а наоборот раскалывают его и следует искать элементы с меньшим весом, а не с большим. Третьи подозревают, что может происходить и то, и другое на разных изотопах. Как бы то ни было, и те и другие, и третьи собираются строить новые импульсные ионизационные камеры для обнаружения тяжёлых ионов и даже нейтронов.

— Подозревают, что реакция идёт с выделением нейтронов… — Констатирует Курчатов.

— Вот именно! — Обрадованно подтверждаю я. — Если больше одного, то возможна самоподдерживающаяся реакция, а может быть и бомба.

— Надо срочно начинать эти исследования и у нас, — загорается мой собеседник. — но где взять уран?

— Насколько мне известно, — снова понижаю голос, так как невдалеке послышались чьи-то голоса. — сейчас в СССР добыча урана не ведётся, но в Радиевом институте, ещё десять лет назад, обнаружили его высокое содержание в образцах породы с полиметаллического рудника Табошар. Это в Таджикистане. Радий, что вы использовали в ваших экспериментах оттуда. Спросите у академика Хлопина (директор Радиевого института).

— Откуда вы знаете? — Также шёпотом спрашивает Курчатов. — А, ну да…

— Для начала же советую поискать в фотомагазинах… азотнокислая соль урана входит в состав некоторых проявителей.

— Спасибо, сейчас же позвоню знакомым. — Поднимается Игорь Васильевич.

— И последнее, — я также встаю со скамейки. — замедлители: в Москве на Электродном заводе скоро будет запущено производство сверхчистого графита.

— Графит? Почему он? Хм… действительно, есть свои плюсы.

Тепло прощаемся с Курчатовым и он двигается в обратную сторону.

— А как же вино? — Кричу ему вдогонку, он лишь махнул рукой.

"В прошлой истории основной причиной задержки в создании советской атомной бомбы была нехватка урана. Его приходилось искать повсюду от восточной Европы до гор Памира: срочно, любой ценой. Надо ни в коем случае не допустить подобного безобразия вновь. Может быть, если дело не сдвинется с мёртвой точки усилиями Курчатова, подключить артиллеристов, посулив тяжёлый и твёрдый урановый сердечник? Немцы, кажется, в конце войны пытались. Или не брать грех на душу, не травить радиактивными материалами природу? Там видно будет".

Москва, площадь Дзержинского, НКВД,

кабинет Бокия, 20 июля 1935 года, 10:15.

Карие, чуть на выкате, глаза внимательно изучают моё лицо, нимало не беспокоясь затянувшейся паузой. Передо мной за пустым письменным столом под портретом Ленина сидит болезненно худой с болезненным землистым цветом лица мужчина лет шестидесяти в форме НКВД с четырьмя ромбами в петлицах.

"Физиогномист, что ли? Одна из моих бывших подруг увлекалась этим. Что бы она сказала о Глебе Бокии? Так, верхняя часть радужки скрыта за верхним веком, а между нижней её частью и нижним веком пролегает белая полоска. Понятно — "заходящее солнце": предвещает в будущем несчастья и болезни, характер — неторопливый, мнительный. Портрет Ленина на стене, а Сталина — нет. Это необычно для начальственных кабинетов сейчас, я — так вижу впервые. Фрондёр? Или очень тщеславен? Мол, меня сам Ленин назначил, не вам чета".

Шторы всех трёх больших окон кабинета начальника спецотдела, выходящих на Большую Лубянку, подняты: естественное освещения для физиогномистов вещь обязательная.

— Вы отдаёте себе отчёт, что мой спецотдел — это самая секретная организация во всём СССР? — Наконец-то прерывает молчание глухой монотонный голос хозяина кабинета. — Тот, кто имеет отношение к шифрам, не сможет уйти от нас, это будет его последнее место службы.

— Да, это я понимаю, — отмираю я в свою очередь. — но, аппаратура, которую мы собираемся внедрить не связана с шифрами. Она даёт возможнось шифровальщику использовать любые шифры, менять их на лету во время передачи сообщения, ничего не меняя в нашем устройстве. Иными словами, люди, которые связаны с разработкой, эксплоатацией и ремонтом аппаратуры ничего не знают о шифрах, используемых для засекречивания связи.

— Любопытно, — застывшее лицо-маска Бокия никакого любопытства, впрочем, не выражало. — если у вас получится, то это поможет сильно сократить число секретоносителей.

— Товарищ Ягода, — продолжил он после короткой паузы. — просил отпустить вас в САСШ для закупки оборудования и материалов для вашего прибора. Я был категорически против. Сошлись на том, что до вашей поездки вас не будут вводить в курс дел спецотдела, знакомить с сотрудниками, даже сообщать место будущего расположения вашего СКБ. Кроме того, до и после поездки вам придётся пройти проверку на полиграфе. Вы знаете что это такое?

— Нет. — Не лишать же будущего начальника удовольствия блеснуть перед будущим подчинённым.

"Ягода попросил… зачем?… какое ему дело?".

— Неважно, вам объяснят. — Глаза Бокия скользнули вбок и вверх, а мысли, видимо, улетели в Шамбалу…

"Что, аудиенция закончилась? Как определить? А вдруг он только начал? Если всё, то только за этим и позвал? Хотя, может быть, эта встреча и есть самое главное испытание при приёме в спецотдел. Вдруг это сам Вишну через свою очередную Аватару в форме НКВД и знаком "Почётный сотрудник ВЧК-ГПУ 1917–1922" на груди заглянул в мою душу? Пора, наверное, всё-таки, и честь знать".

Нерешительно поднимаюсь со стула и, памятуя строжайшее предупреждение сурового секретаря, что "Глеб Иванович никогда, вы слышите, и никому не жмёт руку", сразу, ускоряясь, двигаюсь к двери.

— До свидания. — Звучит мне в спину и я с облегчением вываливаюсь в приёмную под довольную усмешку секретаря Бокия.

— В двенадцать ноль-ноль у вас полиграф в ВИЭМ, во Всехсвятском, комната номер 13. — Цедит он, подражая начальнику и уже вохровцу, заглянувшему в комнату на звонок. — Проводите товарища Чаганова до выхода.

"ВИЭМ? Ну и что это такое… Всесоюзный институт электрических машин или эмалированных мисок"?

Выхожу на Фуркасовский переулок и смотрю по сторонам: направо на площади Воровского замечаю изящный павильон с вывеской "Справка" и, нацепив на нос чёрные очки, спешу получить нужную информацию.

"Это рядом с Соколом, не близко… Стоп, а это что такое? Berlitz, прямо над табличкой "Приёмная Н.К.В.Д." Курсы иностранных языков! Очень кстати, ситуация становится уже нетерпимой: скоро отъезд в Америку, а дальше "май нэйм из" (у Паши — наме) дело не движется. Нет, словарный запас у меня отличный, вот только с составлением предложений — не очень. А о понимании речи… я пока теряюсь в догадках. И, всё-таки, следующая остановка — Сокол. Времени сейчас нет — на часах одиннадцать".

Москва, Всехсвятское, ВИЭМ,

позже.

"Всесоюзный Институт Экспериментальной Медицины… звучит как-то угрожающе. У нас, вспоминаю, в Ленинграде тоже такой имеется. Опоздал на пятнадцать минут"…

— Сейчас у профессора Лурии пациент, — недовольно нахмурилась пухленькая ассистентка среднего возраста. — ждите.

"Он что ещё и лечит? И почему профессор, попроще никого не нашлось"?

— Не расстраивайтесь, — сочуствует мой сосед, невысокий с пышной седой шевелюрой, в чёрном элегантном костюме с удовольствием разглядывая выдающиеся формы сидящей перед ним женщины. — я опоздал на час, но пропущу вас вперёд. Мне торопиться некуда: первое представление — через три часа.

Ушки ассистентки профессора порозовели.

— Соломон Шерешевский. — картинно представляется он в ответ на мой вопросительный взгляд.

"Ну конечно, "Маленькая книжка о большой памяти"… Профессор-психолог "мозговед" изучает феноменальную память пациента Ш., Соломона Шерешевского — мнемониста, впоследствии (уже сейчас?) выступавшего на эстраде со своим атракционом. Так значит, профессор подрабатывает в органах… ох, не нравится мне всё это".

— Алексей Чаганов. — пожимаю протянутую руку. — Спасибо.

— Представляете, — взгляд мнемониста по прежнему направлен на женщину. — несмотря на мою хорошую память, я плохо запоминаю лица — они слишком изменчивы.

Дверь в кабинет открывается и на пороге появляется невысокий коренастый парень в прилипшей к телу белой рубашке и потёками пота на лице. Облегчённо вздохнув и не удостоив нас ни единым взглядом, он спешно выбегает из приёмной.

— Прошу вас, товарищ Чаганов. — Сменяет гнев на милость ассистентка.

Профессор Лурия, молодой человек лет тридцати пяти, худощавый с густой чёрной, начинающей седеть, шевелюрой, приветливо здоровается и усаживает меня на гнутый венский стул перед маленьким столиком, к столешнице которого прибиты две кнопки из искусственной слоновой кости, одна с моей стороны, другая — с противоположной стороны, где также лежала стопка листов бумаги, химический карандаш и небольшое устройство в металлическом корпусе со стрелочным индикатором.

— Судя по одному карандашу, это скорее монограф. — Пытаюсь шутить, чтобы скрыть свою растерянность.

— Приятно разговаривать с таким образованным молодым человеком. — парирует Лурия.

"Молчи, блин, — за нормального сойдёшь".

— Сейчас мой ассистент будет зачитывать слова, — монотонным без ударений голосом продолжил он. — ваша задача — не повторять его, а назвать синоним к нему.

Быстрый исытующий взгляд на меня.

"Слова больше не скажу".

— То есть, схожее или близкое по значению слово. — Продолжил Лурия, не дождавшись моей реакции. — Например, лошадь — конь, идти — шагать. Не можете придумать синоним, говорите первое пришедшее на ум. Скажете, нажимайте на кнопку. Понятно? Тогда приступим.

— Колесо. — Нажимает на свою кнопку, севший напротив, юноша в белом халате.

Разместившийся неподалёку за своим письменным столом профессор открыл свою тетрадь.

— Круг. — Кликает моя кнопка.

Юноша записывает мой ответ и ставит рядом число 18.

"Что бы это значило? Похоже, что это время, за которое я ответил на вопрос. Скажем, он своей кнопкой разряжает конденсатор и включает его зарядную цепь, я своей — размыкаю зарядную цепь. В итоге на индикаторе — показание стрелки пропорционально времени, затраченному на ответ. Точное время не важно, интересны относительные его значения. Ну и что это ему даёт? А чёрт его знает".

— Река.

— Волга.

"Эдак он всю мою биографию проверит: где был, что делал. Так, не время думать, есть у меня знакомая девушка — ветеран спецслужб, пусть она думает. А моя задача сейчас как у Иоганна Вайса — запомнить все слова и числа, стоящие рядышком".

— Чан.

— Асфальт.

"Двести слов и двести чисел к ним… за полтора часа. И не сказать, что уж очень утомительно… Чего это тот парень, передо мной, так вымотался? Душновато, конечно, из-за наглухо закрытых и зашторенных окон, но как иначе — шум: на улице что-то копают, но заметно прохладнее, чем снаружи. Хотя с чего это я взял, что его мозг препарировали также деликатно как и мой. А что если, надели ему на голову вон тот дуршлаг, украшенный сгоревшими подстроечными конденсаторами, и шипели на ухо: "А кем ты был до революции в городе Киеве"? Эти два ботаника выбивали признание?… Запишем в загадки. Хм… счастливые часов не наблюдают, "голубки" явно разочарованы скоротечностью моего сеанса".

Москва, Докучаев переулок, квартира Ощепкова,

позже, тот же вечер.

Растапливать ли дровами плиту ради чашки чая? В который раз задаю себе этот вопрос и каждый раз эта потусторонняя фантомная тяга к чаепитию на кухне разбивается о явственную ощутимую лень. При этом всегда с содроганием вспоминаю чудо отечественной техники, сверкающий серебром, электрический самовар с "Максима Горького", красовавшийся на стойке ближнего ко входу салона-ресторана и который при нашей аварийной посадке, по словам бортпроводницы, как ракета вылетел в проход и оставил на переборке сверху и сбоку от моей головы огромную вмятину. Но мысли о чашке ароматного янтарного напитка возвращаются вновь и вновь. Можно было бы, конечно, воспользоваться советом любимой тёщи (выпей пива — чего зря воду гонять), но уж точно не сейчас: дел накопилось много.

Деньги. — Рубли. — 16. Нож. — Мусат. — 20. Письмо. — Телеграмма. — 10.

Отхлёбываю из стакана тёплую, с железным привкусом, воду и скашиваю взгляд на полученную вчера телеграмму: "Будем завтра Москве тчк Павел". Трудно было указать время? Секретарь начальника управления ПВО обзвонился уже. Из гостинной раздался звонок телефона.

— Приехал? — прозвучал из трубки нетерпеливый голос.

— Николай Иваныч, я ж сказал, как только — так сразу.

"Даже лыжи не успеет снять".

В прихожей раздался шум открываемой двери, облегчённый вздох, быстрые шаги и стук закрываемой двери в туалет.

— Секундочку, кажется, приехал. — Бросаю трубку и спешу в прихожую, где нахожу обвешанного поклажей Павла. — Тебя к телефону из УПВО.

Тот бросает вещи и спешит в гостинную.

— Ну, как? — Появившаяся Оля сразу берёт быка за рога.

— Нормально. — Приглушённым голосом начинаю доклад. — Говорил с Курчатовым, встречался с Иоффе, познакомился в Артеке с Молотовым, Алихановым, членом исполкома Коминтерна, женой Ежова. Здесь в Москве: с Бокием и проходил проверку на декторе лжи в ВИЭМ у профессора Лурии. Составил перечень вопросов, что мне задавали и мои ответы на них. Оля кивает и мы перемещаемся на кухню, где она забирает мои листки.

— Всё, — говорит вошедший сильно расстроенный Ощепков. — я в Америку не еду. Меня включили в группу проверяющих от УПВО. Приказ подписал нарком. Завтра выезжаем на Дальний Восток. Время командировки — три месяца.

"Коротко, чётко доложил. Прямо как я. Осталось только услышать — спасибо, свободен. Впрочем, свободен — это мне, а Павла Оля повела в спальню, видимо, зализывать душевную рану…

Ни за что не поверю, что это случайность. Ягода настаивает на моей поездке, а Тухачевский и пальцем не шевельнёт, чтобы освободить руководителя ОКБ, чья разработка на контроле у СТиО, от рутинной инспекции, с которой справился бы любой командир-артиллерист. Да и у меня на Павла были свои планы. Звонил вчера Лосеву, тот в расстроеных чувствах: Кракау так и не приступил к работе над тетройодидным реактором, так как соответствующий договор с нашим ОКБ застрял в папке "на подпись" у директора ГОИ Вавилова, который сейчас в Москве и скоро выезжает в Европу знакомиться с работой стекольных заводов в Германии, Австрии и Франции. Это означает задержку ещё на несколько месяцев. Вообще-то, у Ощепкова с Вавиловым установились добрые отношения ещё со времени научной экспертизы идеи о радиоуловителе самолётов, так что грех было бы этим не воспользоваться, ускорив подписание документа. Не просить же Кирова, в самом деле, ведь "золотыми часами гвозди не забивают".

А интересно, когда Павел завтра уезжает? Если после обеда, то можно попытаться успеть попасть на приём к Сергею Ивановичу. Договор у меня в голове, сам составлял. С утра мотнёмся в управление, распечатаем на машинке, завизируем у начальника и — к Вавилову. Вариант".

Сзади раздались лёгкие шаги.

— Угомонился?

— У него поезд в шесть утра. Пусть поспит.

Оля в длинном халате усаживается напротив за стол, вытаскивая из кармана мои записи.

"Отпадает вариант. Всё равно надо ехать в Ленинград сдавать дела, там и попробую подписать у заместителя".

— Рассказывай подробно, кто был, что делал. — Прокурорский взгляд уперся мне в переносицу.

Чуть приоткрываю водопроводный кран и под звон водяной струи о жестяную раковину рассказываю о событиях сегодняшнего дня. Затем в течении получаса она изучает мой список.

— Проходили мы по юридической психологии такой метод, — Оля начинает накручивать на палец локон. — называется он асоциативный эксперимент. Проводится он примерно так же, как его применил твой профессор: испытуемый должен отвечать на его слово первым пришедшим на ум своим. В списке есть фоновые и ключевые слова. На фоновые, проходные слова испытуемый отвечает быстро, а на словах, вызывающих аффективное воспоминание — тормозит. Эта задержка может быть измерена. На этом основан метод, применяется он к подозреваемому, который хочет скрыть своё участие в преступлении, при этом проверяющий знает все детали этого преступления и может, поэтому, подбирать ключевые слова, вызывающие аффект.

— Может быть, это была пристрелка? — наливаю себе и Оле из графина воды. — А охота начнётся потом.

— Вполне возможно. — Отвечает она. — Уверена, что и ключевые, и фоновые слова приносят профессору со стороны, он лишь анализирует реакцию на них. А вообще-то, я не исключаю, что кто-то тебя хочет скомпрометировать в Америке, чтобы поставить по возвращении под контроль. Разделили вас с Пашей не случайно, чтобы он не мешал, не был свидетелем и, кстати, вовсе не обязательно, что тот, кто это сделал и тот, кто затеял проверку на детекторе лжи, одно и то же лицо. Но если одно, то в твоём списке может быть, а может и не быть, подсказка о том, какая ловушка тебя ждёт.

— Что ты имеешь ввиду? — Поднимаю глаза на Олю, которая, спохватившись, начинает заносить на кухню дары северокавказских садов (они вернулись из Кисловодска), сваленные в прихожей: уже начавшие портиться абрикосы и груши, дошедшие в пути персики, твёрдые красные ранетки.

— Возьмём вариант, что всем заправляет один человек, — живописный вид вымытых фруктов в стеклянной вазе решительно не вяжется с официальным названием "мёртвая природа". — и перед ним стоит задача скомпрометировать тебя. "Медовая ловушка" (использование подставной женщины) — это классика жанра, но с тобой это вряд ли сработает: ты молод, не женат, даже на серьёзный проступок не тянет ("Что будем с ним делать? Завидовать будем".). На его месте я бы попыталась замазать тебя связями с Троцким, иностранной разведкой или финансовыми злоупотреблениями. Финансы: расчёты у тебя будут по договору, то есть, безналичные прозрачные, что покупать — тебе виднее, короче, трудно доказать факт растраты. Связь с иностранной разведкой: возможно, но как-то малоубедительно. Когда и где тебя могли завербовать? Ты, всё-таки, ни разу не был за границей, с иностранцами не общался, опять же — молод. Остаются троцкисты: здесь молодость уже не аргумент, Ленинград — был оплотом зиновьевцев и троцкистов, причем не только в партии, но и в комсомоле. Теоретически, даже спасение Кирова могло быть операцией внедрения, подготовкой к перевороту. Итак, хотя дипотношениям с Америкой уже год, но визовая служба ещё не работает, поэтому все наши едут через Францию, где и получают "декларацию иностранного гостя".

"Хм, а она времени зря не теряет… Разузнала где-то".

— Кстати, в Париже живёт Лев Седов, сын Троцкого, — "об этом я тоже читал в газете", — и я бы устроила тебе ловушку именно там. Подсадила бы его к тебе за столик и сфоткала. Отсюда, рекомендация тебе: передвигаться по городу в составе группы и в кабак — ни ногой. Однако, надеяться только на фото я бы не стала. Не простая это задача с современной аппаратурой. Для подстраховки, проследила бы за тобой и зафиксировала бы момент, когда ты был бы один, скажем, в гостиничном номере или в буфете и составила сообщение от агента: в такое-то время, там-то ты встречался с Седовым, встреча длилась полчаса. И побольше ярких деталей: серебряный портсигар, золотые запонки, непромокаемый плащ, кольцо на мизинце.

— Ну и что это может доказать? — искренне возмущаюсь я, с отвращением выплёвывая в ладонь червивую ранетку.

— Во-первых, доклад сотрудника НКВД — это документ, — невозмутимо продолжает Оля. — а, во-вторых, все эти яркие детали тебе демонстрируют во время поездки разные люди: в часовом магазине, магазине одежды, кафе, куда тебя сопровождает, скажем, прикреплённый переводчик. По приезде тебя повторно пропускают через этот тест и нужные реакции на нужные слова фиксируются в отчёте. Причём заметь, отчёт подписал уважаемый профессор уважаемого института, ничего не знающий о докладе НКВД. Косвенные, но доказательства. Похожий пример приводил на лекции наш преподаватель.

— Это может быть вообще удар по Кирову: пригрел троцкиста, а я тут постольку — поскольку… — моя рука застывает в нерешительности перед полупустой вазой.

— Вполне возможно, — подпирает голову рукой Оля. — может быть тебе отказаться от поездки?

— Ну как отказаться? — Решительно беру мягкую грушу. — Столько всего не достаёт для работы. Да и не возьмёшь меня за рупь за двадцать. Не получат они от меня аффекта у меня все ходы записаны, нет у них методов против Кости Сапрыкина! — Ты особо-то не хорохорься, — снисходительно усмехается подруга. — много есть методов хороших и разных… Так, что ты говорил там насчёт жены Ежова, кто она?

— По виду сильно пьющая… — замолкаю, безуспешно пытаясь вспомнить её лицо.

"Странно, не помню лица, у нас это что с Шерешевским общее? Надо будет попросить Олю провести со мной курс "юного оперативника", ведь должна же быть система запоминания лиц, да и распознавание "хвоста" может оказаться нелишним".

— В общем, она — редактор журнала "СССР на стройке". — Пытаюсь прочитать в олиных глазах… хоть что-то. — А почему интересуешься? Подружиться хочешь? Тогда советую через Зинку, её подружку, работает в той же редакции. Ну и раз уж так здорово мы все сегодня собрались, поделись своими планами. Когда свадьба?

— Какая свадьба, — грустно отвечает девушка. — ты что не понимаешь какие события впереди?

— Пожалуй, ты права, — бросаю этот свой дурацко-оптимистический тон. — если возьмут Павла, то твой арест как члена семьи будет только вопросом времени.

— Не если, а когда, — неожиданно всхлипывает Оля. — как мотылёк на огонь… Михаил Николаевич то, Тухачевский сё… какой он гений, какой стратег.

Так ты что, уходишь от Паши? — возмущаюсь я.

— Нет, не ухожу, — обижается она в ответ(типа: "а меня тебе не жалко"?). — но расписываться не буду.

— Так что ты делать-то собираешься? — начинаю терять терпение.

— Уже сделала, — Оля начинает убирать со стола тарелки с огрызками. — поступила в медицинский институт. В Первый Московский, на санитарно-гигиенический факультет. Я так и застыл с открытым ртом.

"Не… ну это нормально? Я свою душу, можно, сказать наизнанку выворачиваю, а из неё информацию клещами не вытянешь"…

— А почему гигиенический? Мойте руки после еды? — мстительно поджимаю губы. — дипломированный врач не смогла поступить на лечебный?

— Эх, — не обидчиво вздыхает Оля. — я могла бы не попасть даже на стоматологический, со своей-то тройкой по диктанту. Ты только представь: идти пишется как итти, чёрный — как чорный, а казак — как козак. Хорошо, что хоть без ятей.

"Дела… хотя всё, в общем, правильно. Оставаться работать в особом отделе в Ленинграде для неё становится просто опасным: поголовная дактилоскопия сотрудников не за горами, сам я также скоро перебираюсь в Москву. Просто не ожидал, что расставание уже так скоро, что не будет надёжного защитника за спиной".

— Санитарно-гигиенический — это лабораторная медицина, — продолжила она. — мы же с самого начала планировали заняться антибиотиками. Ты что забыл?

— Ничего я не забыл, — "захотел бы не забыл!". — просто я считал, что ты сольёшь информацию Ермольевой и на этом всё.

— Я тоже так думала сначала, — Оля присаживается на краешек стула. — но потом решила навести о ней справки. Зашла в ВИЭМ, как бы устраиваться на работу секретарём, поболтала немного с девчонками. У дамы сейчас напряжённый период развода с мужем и нового романа с женатым мужчиной. Самое неприятное, что и тот и другой вскоре будут арестованы, так что ей просто повезёт, что она окажется в тот момент уже разведённой и ещё не успевшей вновь выйти замуж. А что если в этот раз, она окажется немного более настойчивой или менее удачливой? Поэтому решила начать сама со студенческой работы на кафедре микробиологии, а Ермольеву подключать попозже.

— Послушай, — загораюсь я. — а может попробовать раздобыть образцы пенициллинового грибка у Флеминга в Англии?

— Нет, не надо, — остужает мой пыл подруга. — не такая уж это и редкость, чтобы так рисковать: бриты умеют хранить свои секреты. Да и не сошёлся свет клином на нём, это лишь один из многих антибиотиков. А его грибок может быть повсюду, даже здесь. Оля отрезает ножом заплесневевший бок абрикоса.

"Логично. Поумнела она в последнее время… обуздала юношеские гормоны, теперь может бросит, наконец, за бандитами гоняться".

(Здесь будет две сцены Ленинград-Москва-Париж).

Глава 15

Гавань Нью-Йорка. Пароход "Нормандия".

15 сентября 1935 года. 15:00.

Четыре маленьких, по сравнению с вытянувшейся на триста метров в длину громадиной "Нормандии", юрких буксира ловко взаимодействуя между собой, медленно, но неумолимо разворчивают наш пароход прямо посреди залива и тянут его кормой вперёд к причалу "Фрэнч Лайн", недавно удлинённому, чтобы принимать такие большие суда. В зыбких свинцовых водах гавани неясно отражается, кажущийся отсюда игрушечным, зеленоватый символ Нью-Йорка статуя Свободы, плавно переходящая с левого борта на правый, где столпились пассажиры первого класса. Их серые лица с чёрными тенями под глазами обращены в сторону города, всплывшему, казалось, прямо из под воды: вместо знаменитых на весь мир небоскрёбов они, под дьявольский смех носившихся на водой чаек, с удивлёнием созерцают их жалкие бетонные обрубки, свисающие из под низких облаков.

Четырёхдневная гонка на новом, с сильно вибрирующим на полном ходу из-за ошибок проектировщиков корпусом, судне по неспокойному океану ради рекорда скорости совершенно вымотала и нас с Шурой Шокиным, тем самым "взмокшим" парнем, с которым я впервые встретился в институте экспериментальной медицины у профессора Лурии, а затем на курсах "Berlitz" в последние две недели перед отъездом и с которым мы окончательно подружились в пути, не расставаясь ни на минуту. Его весёлый характер, детская любознательность и природный оптимизм делали из него идеального компаньона в далёком путешествии, но они, также как и его отличный аппетит, всё же пали под ударами океанских волн в борт нашего лайнера.

Широкие закрытые сходни, защищающие от мелкого промозглого дождя, привели, а висящие под потолком буквы латинского алфавита (каждый пассажир становился в очередь под буквой, с которой начинается его фамилия) развёли нас с Шурой по разным концам гигантского таможенного зала. Жилистые угрюмые грузчики на низких тележках подвезли чемоданы, также рассортированные по алфавиту, и выстроились рядом с ними, ожидая указаний таможенного инспектора. На солидном удалении от наших формируются очереди из пассажиров туристического и третьего классов, пугливо поглядывающих на проходящих мимо людей в форме и прижимающих к себе узелки и котомки.

"Какая глубокая пропасть лежит между нами. Все эти прогулочные палубы, бассейны, подсвеченные цветными огнями, рестораны и курительные салоны принадлежат первым. Вторых и третьих держат где-то внизу, не выпуская в течении всего пути наверх даже вдохнуть глоток свежего воздуха. Все наши инженеры, а их здесь около десятка, едут первым классом. Обладатели "серпастого-молоткастого" — не рабы, чтобы быть запертыми в трюмах. Это политический вопрос и его, видимо, хорошо понимают руководители СССР. Пусть мы и выглядим немного смешно в одинаковых пальто, шляпах и ботинках, но одежда эта не из дешёвых и выгляжу я сейчас в этой очереди первого класса вполне себе респектабельно".

Мой гордый и независимый вид, даже более гордый и независимый, чем у стоящих рядом французов и голландцев, вызвал, похоже, у таможенника полное доверие к моей персоне, что он, не открывая моего чемодана, приклеил к нему ярлык, лихо стукнул печатью-молотком по большому листу моей "Декларации иностранного гостя" и приглашающе махнул в сторону выхода.

— Товарищ Чаганов! Здесь! — Раздалось по-русски из-за деревянных "волнорезов", ограждавших выход от многоязычной толпы встречающих, вдоль которой неспеша прогуливался рослый плечистый полицейский, изредка поигрывая дубинкой, похожей на бейсбольную биту. Молодой невысокого роста щупленький человечек тянул картонную табличку с надписью "Амторг" из второго ряда.

— Здравствуйте, я — Семён Гольдман, переводчик из Амторга, — обрадованно затараторил он. — встречаю вас с товарищем Шокиным. Нас тут четверо, каждый встречает двоих. А вас я сразу узнал, видел вашу фото в "Смене".

Пожимаю руку подошедшему к нам сотруднику, с улыбкой глядящему на меня. Двое других лишь покосилисьи потеряли к нам интерес.

— Вы, наверно, заметили, — продолжает тараторить Семён. — что я говорю с акцентом. Это потому, что я — американец. Мои родители из России, старые знакомые товарища Боева, нашего директора. Вообще в Амторге больше половины стафа — американцы, это такой закон, чтобы иностранные компании нанимали больше наших работников. Многие из них не понимают по-русски, как эти… так, что мой сервис, как переводчика, нарасхват.

"Хорошо говорит, грамотно. Значит родители — интеллигентные люди, иначе в иммиграции так иностранную речь ребёнку не поставить".

Впрочем, не знающие русского языка сотрудники справились со своей задачей не хуже Сёмы. Они тоже безошибочно вычисляли "руссо туриста" в плотной толпе измученно-счастливых "вновьприбывших" (уж не по одёжке ли?), крича им: "Амторг… Петроф" или "Амторг… Грозний". В итоге все наши инженеры и одноязычные встречающие уже давно разъехались, а мы с Сёмой всё загорали под накрапывающим дождём, ожидая Шуру Шокина. Наконец через полчаса в дверях здания показался мой друг, растрёпанный и злой, принявший на себя, судя по всему за всех за нас, удар американской репрессивной таможенной машины, не ограничевшейся лишь досмотром багажа.

— Товарищ Шокин! — обрадовался Гольдман. — Добро пожаловать в Америку!

— Шура, это товарищ Гольдман — он американец. — Спешу предотвратить взрыв на макаронной фабрике.

— Сейчас я возьму вам кэб до вашей гостиницы в Бруклине. — Быстро перестроился, видимо, что-то почуявший переводчик. (Шокин едет на практику на завод фирмы "Сперри" в Бруклине, производителя ПУАЗО).

— Семён, езжайте вместе, я сам доберусь до гостиницы. — Прихожу на выручку другу, в глазах которого вспыхнула паника.

— К сожалению, товарищ Чаганов, — на выразительном лице Сёмы вместо сожаления проявилось, скорее, облегчение. — у меня распоряжение Ивана Васильевича проводить вас к нему.

"Хм… сам директор хочет меня видеть. С чего бы это"?

Ободряемый нами, но не ободрённый Шокин обречённо хлопает дверцей канареечного таксомотора, который уносит его от нас в направлении Бруклинского моста. В ту же минуту перед нами как из-под земли вырастает его четырёхколёсный собрат. Водитель, как специально выбирая самые грязные и узкие улочки, рванул по указанному Сёмой адресу.

— На Бродвее сейчас трафик, — извиняющимся тоном говорит он, заметив мой разочарованный окружающей обстановкой взгляд. — драйвер пытается объехать его через Ист-сайд. "Ничего страшного, соберу пока материал для своей лекции "Нью-Йорк — город контрастов"". По четырнадцатой улице попадаем на Юнион Сквер, поворачиваем направо на Бродвэй и тут же встаём в пробке.

"Непривычно… в Москве и Ленинграде такого и близко нет, даже в центре и в "час пик": машины чувствуют себя одиноко на дороге, чем пользуются пешеходы, которые пересекают её во множестве и под всеми мыслимыми углами. А здесь — цивилизация, дышать от сотен работающих на холостом ходу моторов просто нечем. Наш водитель благоразумно поднял стекло своей двери, пытаясь сохранить внутри машины воздух Истсайда, напоённый ароматами гниющего на тротуарах мусора. Блин! Да тут ещё и трамвай"!

"Широкий путь" на уровне светофоров перегорожен полупрозрачной растяжкой с надписью чёрными буквами: "Революции вазможны только за границей".

Таксисты, похоже, могут приспобиться к любым условиям: наш жёлтенький форд наискосок нахально пересекает улицу и по шестнадцатой улице просачивается на Пятое авеню.

"Пожалуй, что можно и согласиться: в границах Вэстсайда такое представить невозможно. Ведь это и впрямь город контрастов: прекрасный высокие дома, украшенные лепниной, широкая проезжая часть, широкие, без единой соринки, тротуары, возле подъездов дежурят швейцары в ливреях".

Даже скорость движения, по сравнением с Бродвеем, казалось, прибавилась, что сразу нашло своё подтверждение в том, что полицейский-регулировщик, который взял в свои руки движение машин из-за неисправности светофора (у Мэдисон Парка, где Пятая авеню пересекает Бродвей), отдавал явное предпочтение нашему потоку.

"Красиво жить не запретишь, да и гуляют пока, вроде как, на свои — присвоенные в результате эксплуатации лишь своих рабочих".

— Здесь находится Амторг. — Сёма машет на строгое высокое здание, выходящее на 29-ую улицу.

— Так мы что не будем туда заезжать? — провожаю взглядом мраморный фасад дома.

— Сначала завезём твои вещи в хотель, тут недалеко.

Как будто прорвав плотину, наш поток неожиданно ускоряется и следующие несколько блоков пролетаем в одно мгновение.

"Уолдорф-Астория (одна из лучших гостиниц Нью Йорка)… неожиданно! А попроще было никак? Интересно, на сколько ночей хватит пятидесяти долларов, выданных в генконсульстве в Париже"?

Под конвоем бэл-боя в расшитой золотом униформе, перехватившим мой чемодан у таксиста, сквозь строй римских, белого мрамора колонн, подпирающих инкрустированный египетскими узорами, потолок, обречённо движемся с Сёмой по направлению к гильотине-стойке. Вид палача-консьержа с усами-зубная щётка вызывает холодок в груди, что я, занятый своими внутренними ощущениями, пропускаю приговор, хотя как мне объяснил впоследствии Сёма, скорее всего, причиной этому был южный акцент консъержа: это как у Михалкова — "во рту у Саши каша". К действительности меня возвращает толчок Гольдмана. Бэл-бой уже бьёт копытом, повесив ключ от номера себе на шею, а переводчик, оказывается, не может упустить момент, чтобы "увидеть номер за пять долларов в сутки".

"Нескромно, конечно, в Париже за номер мы с Шурой, в переводе на американскую валюту, платили два доллара, но и сравнивать ту дыру с этим новым дворцом-отелем нельзя. Странно, всё-таки, что чей-то выбор пал на такую шикарную гостиницу, по дороге я видел кучу более скромных… уж очень это всё похоже на проверку на вшивость. Хороший номер, добротный: широкая деревянная кровать, телефон, горячая, холодная и ледяная вода в кранах. По какой статье, интересно, проводит расходы Амторг на эту роскошь"?

Нью-Йорк, Пятое авеню 261,

Здание Амторга, позже тот же день.

Выходим на восьмом этаже из блистающего огнями, многократно отразившимися в зеркалах и от панелей из нержавеющей стали, лифта "Отис" и попадаем в длинный широкий коридор с двумя рядами дверей с табличками на английском, заканчивающийся с одной стороны большим окном, выходящим на глухую кирпичную стену, а с другой солидной дубовой дверью. Лишь длинная зелёная ковровая дорожка на всю длину выдавала русские корни этого заведения, так как ни вид деловито спешащих по ней молодых женщин в строгих платьях ниже колен и вальяжно прогуливающихся пожилых джентельменов в дорогих костюмах с непременной ермолкой на голове, ни их речь на английском и идише, этому не способствовали. Наш путь лежал к дубовой двери с медной табличкой, указывающей что за ней кабинет Ивана Васильевича Боева, директора Амторга. Гольдман открывает её, а я, наступив на развязавшийся шнурок ботинка, чуть не падаю и риседаю чтобы привести в порядок обувь.

— А где твой Торквемада? — слышу из-за двери родную речь. Сёма делает быстрый шаг внутрь приёмной и шикает на говорящего, а я, закончив со шнурками, непроизвольно оглядываюсь назад и ловлю на себе любопытные взгляды, остановившихся на секунду, сотрудников.

"Торквемада, говоришь? Великий инквизитор. Так это что, они считают меня ревизором. Хм… А почему нет? Спаситель Кирова, дважды орденоносец, шишка в НКВД. Не вижу повода не думать"…

Медленно поднимаюсь и захожу в приёмную.

— Товарищ Чаганов, — секретарь директора не сумел ещё справиться с красным цветом своих ушей. — прошу заходите, Иван Васильевич ждёт вас.

За массивным лакированным письменным столом, явно перегруженным разного рода безделушками (статуэтками, фигурками) и письменными принадлежностями (одних только пресс-папье разных фасонов три штуки) и недогруженным бумагами (не видно ни одной, за исключением иллюстрированного журнала на английском языке), сидит в большом кожаном кресле лысеющий, с крупной бородавкой под левым глазом, мужчина лет сорока пяти и напряжённо вглядывается в текст под фотографией блондинки, чей образ усиленно эксплуатируют, увиденные нами по дороге американские женщины, шевеля при этом губами как малограмотный. К письменному столу примыкает стол для заседаний, стулья, в общем, всё как у людей его положения, а справа, сквозь два больших окна, можно видеть нескончаемую реку автомобилей, текущую по Пятой авеню.

— Здравствуйте, товарищ Боев, — Решаюсь оторвать директора от работы с буквами. Я — Алексей Чаганов.

— Алексей! — Охотно отрывается от своего трудного занятия Боев и легко выбирается из кресла, демонстрируя свой недюжинный рост и мускулатуру, которую не может скрыть элегантный тёмно-синий костюм-тройка. — Очень рад познакомиться. Как добрался, как устроился?

— Всё хорошо, спасибо.

— Не на-а-до меня благодарить, — моя ладонь тонет в кулачище молотобойца. — ты знаешь, как мы здесь на чужбине тоскуем по родине, как рады любому человеку оттуда.

— Нет, ну конечно, времени особо нет для тоски — работы много. — Не колеблясь опровергает себя Иван Васильевич нахмурившись, неопределённо махнув в сторону журнала с блондинкой.

"Смешной… даже и не заморачивается с правдоподобием, под рубаху-парня косит. А глаза внимательно так тебя прощупывают".

— Как здоровье товарища Кирова? Хорошо? — Снова улыбается Боев, блеснув фиксой жёлтого металла. — В 19-ом под Царицыном вот этими самыми глазами видал его и товарища Сталина. Я сам служил пулемётчиком на бронепоезде, проливал кровь на колчаковских фронтах. Такие дела…

— Совсем тебя заговорил? — Спохватывается директор. — Что это мы стоим? В ногах правды нет. Чайку или чего покрепче?

— Чай в самый раз.

— Андрей! — закричал Боев трубным голосом сквозь закрытую обитую дерматином дверь.

На удивление он был услышан и через секунду стриженая под полубокс голова секретаря просунулась в дверь.

— Иван Василич, — обиженно протянула она. — кнопка же есть для вызова.

— Тьфу ты, — чертыхнулся Боев весело. — всегда забываю. Чаю нам, быстро. Ну что, давай, Алексей, рассказывай. Какие планы? Надолго к нам?

Под свежезаваренный чай из маленького никелированного электрического самовара и бутерброды с лососем составляем подробный план моих поездок по городам и фирмам САСШ на ближайший месяц: такой я отпустил себе срок на всё про всё в Америке.

"Да нормальный он оказывается мужик, не уверен как там в финансовых вопросах, но, по крайней мере, в организационных — знает дело туго. Сразу же позвонил представителям Амторга в Филадельфии и Скенектеди: в Вестингаузе и Дженерал Электрик. Два электрических гиганта, два непримиримых конкурента после смерти их создателей и научных оппонентов Вестингауза и Эдисона, поумерили свою вражду, особенно на фоне начавшейся депрессии, поделив сферы влияния. За мощными генераторами для зонной плавки кремния я еду к первым, а за высоковольтными лампами для РЛС — ко вторым. Остались Сильвания и Радиокорпорэйшн из Чикаго и если с RCA никаких проблем нет: большие электронно-лучевые трубки я уже мысленно пакую в багаж, то с Сильванией — облом — никаких связей-зацепок: специальные высокочастотные лампы и некоторые пассивные компоненты можно купить только там. Что ж будем посмотреть"…

— Иван Васильевич, — в кабинет врывается, открывая дверь большим животом, украшенным золотой цепочкой от часов, солидный мужчина. — двадцать тысяч кэш! Я это не подпишу!

— Ты что, Яков, — взвивается со своего стула Боев и делает страшные глаза. — не видишь? Люди у меня! Пораспустились вы тут все у меня! Да я вас… Ладно, иди работай. Я к тебе сам позже зайду.

Яков, опасливо глянув на меня и, видимо, поняв свою ошибку, молча пятится назад тяжело дыша и не сводя своих на выкате глаз со сжатых кулаков начальника.

"И финансовые вопросы, вроде, также не пущены на самотёк".

— И последний вопрос, — возвращаюсь к своим делам. — Иван Василич, не привык я к буржуйской обстановке. Прошу поселить меня в гостиницу поскромнее.

— Андрей! — Снова содрогнулись стены кабинета.

Дерматиновая дверь нешироко открылась, а секретарь остался стоять на пороге.

— Правильно Ильич нас предупреждал о мелкобуржуазной стихии, — голос Боева обрёл трагические нотки. — недостаточно мы ещё боремся с её разъедающим влиянием. Немедля переведи товарища Чаганова из Астории в нашу, как её, на хер… что-то?

— Хилстоун. — Флегматично поправил секретарь. "Типа был не в курсе, эксцесс исполнителя… а я, между прочим, названия своей гостиницы не называл. Артист погорелого театра".

— Во-во, — отходчиво подтверждает директор. — ну, Алексей, бывай. Тебе устраиваться надо. Если какие вопросы, то прямо ко мне.

— Спасибо, Иван Васильевич. — Я совершенно искренен в своей благодарности.

— Машину мою возьми, — уже Андрею другим строгим тоном. — после свободен.

До лифта с секретарём идём по совершенно пустому коридору.

— Вы не думайте, товарищ Чаганов, — с обидой в голосе грузит мне он, заглядывая в глаза. — никакой я не буржуй. Исполняю то, что приказывают.

"Тут я, пожалуй, промолчу. Так недоверчиво усмехнусь"…

— Не верите? — Показалось, что даже короткие волосы Андрея встали ёжиком. — Недавно, когда товарищ Туполев с Юлией Николаевной приезжал, то Боев их сам лично размещал в Астории в люксе.

"О как… переметнулся, начал сливать компромат на шефа. Не дать, не взять Андрей Курбский".

— Почему не верю, — хлопаю его по плечу. — но веру-то к делу не подошьёшь. Я слухи не коллекционирую. Если решил вскрывать недостатки в Амторге, то пиши официально. А я найду как и кому передать твой сигнал.

"Только так, не то потянуться "ходоки"".

Сочи, Хоста, усадьба Зензинова,

25 сентября, 16:00.

Киров.

— А воз и ныне там… — Сталин отрывается от чтения и тяжело поднимается со стула. — давай-ка пройдёмся.

Спускаемся по узкой скрипучей лестнице флигеля во двор бывшего барского дома, приютившегося на склоне поросшей лесом горы и пришедшего в полную негодность в начале 20-х. Его после нашего отъезда начнут разбирать, чтобы начать на этом месте строительство дачи.

"Отличное место! Здесь на высоте нет той влажности как внизу у моря, рядом раскошный фруктовый сад и в двух шагах Мацеста, где Коба принимает целебные ванны и где его лечат грязями".

— Год назад посылал уже авторам замечания по новому учебнику истории СССР, — продолжает он, увлекая меня за собой по тропинке, вьющейся по склону горы. — как об стенку горох, пишут только о русской истории, без истории народов, которые вошли в состав СССР. Надо поскорее забирать культуру и образование из республик (начиная с 1936 года в их ведении оставят лишь начальное образование), мы же в течении пятнадцати лет, по сути, воспитываем граждан союзных республик, а не Советского Союза, сами взращиваем национализм и сепаратизм. Единый учебник истории СССР нам нужен сейчас как воздух. Только-только с таким трудом удалось добиться обязательного изучения русского языка на местах, так новое препятствие. Похоже на саботаж… и я даже знаю откуда ветер дует — с Волхонки. (Коммунистическая Академия, Москва, Волхонка 14, имела независимую от Академии наук СССР структуру институтов и учреждений. Организована в 1918, ликвидирована в 1936-ом. Первые академики: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и другие).

— Надо объявлять открытый конкурс… — Замолкаю засмотревшись на открывшийся восхитительный вид на море.

— Пожалуй, ты прав, — Сталин встаёт рядом. — и назначить хорошую награду.

— Я вот о чем подумал, — прерываю затянувшееся молчание. — все не идёт у меня из головы этот Хрущёв в узбекском халате. Вот так за национальными костюмами прячутся такие хрущёвы — мелкобуржуазные элементы, рвущиеся к власти. Сегодня он в узбекской тюбетейке, завтра в украинской вышиванке. Кажется нет у него малограмотного мужичка ничего общего с учёными марксистами-математиками или марксистами-биологами из Комакадемии, ан нет, и тот и те заботятся в первую очередь о своей кормушке и марксизм для них, что-то вроде отмычки для открытия двери продуктового склада.

— Не любишь ты его… — прячет усмешку в усы Сталин.

— Не о нём речь, — машу рукой. — я считаю, что начиная борьбу за новый курс с троцкистами, зиновьевцами и бухаринцами, надо не забывать о хрущёвцах в национальных костюмах. Нужно в новой Конституции утвердить процедуру выхода из Союза, чтобы не было возможности у таких прохвостов решать этот вопрос келейно. Обязательное всеобщее голосование, затруднить и продлить во времени такой выход, включить расчёты по долгам. Подходим к небольшому винограднику кустов на десять: урожай собран, лоза аккуратно подрезана.

— Это ты правильно заметил, — Сталин направляется дальше на полянку, где дозревают дыни и арбузы. — надо включить это обязательно, мало ли что может произойти — впереди война. Но я бы на Конституцию сильно не надеялся, если не будет у народа веры в своё правительство, в его справедливость, честность, то ничего не поможет. А будет такая вера — СССР выстоит в любых испытаниях. Вот возьми наше положение: в Политбюро мы имеем небольшой перевес, в ЦК — в явном меньшинстве, но народ за нас. Поэтому наши враги и подсылают убийц, а не ставят вопрос о смене власти на Пленуме ЦК.

— Солнце, море вокруг — божья благодать, а они всё о политике. — Сверху по тропе спускаются трое.

Впереди Ворошилов — поджарый, мускулистый, невысокого роста, щегольски одетый в шёлковую рубашку белого цвета и полотняные брюки.

"Хорошо Екатерина Давыдовна его одевает! Ну так она портниха. Прямо жених… Ведь они с Кобой пости ровесники, а Клим выглядит намного моложе, вон седина только-только стала пробиваться сквозь густые, тщательно постриженные чёрные волосы".

Рядом Орджоникидзе, полный, даже рыхлый, тяжело дышит и вытирает несвежим носовым платком ручьями стекающий со лба пот.

"Сдал Серго за последние годы, сердце… мой ровесник".

Сзади них Власик, начальник охраны, хозяйским взглядом осматривающий бахчу, в застёгнутой на все пуговицы гимнастёрке и не туго опоясанный ремнем, на который сверху начал наплывать живот.

— Ничего, барашка и вино от всего помогает, это я вам как фельдшер говорю. — Смеётся Орджоникидзе.

— Не вижу ни того, ни другого. — В тон отвечает Сталин, похлопывая гостей по плечам, видно, что он очень рад гостям.

— Харьковский сейчас пожарит мясо, товарищ Сталин. — Докладывает Власик.

— Загубит, ирод…, — преувеличенно беспокоится хозяин. — Серго, за мной.

Начальник охраны, всерьёз восприняв надвигающуюся беду, припускает в гору а Орджоникидзе с Сталиным неспеша идут следом.

— Что нового, Клим, — отвечаю на крепкое рукопожатие наркома. — как прошли манёвры? (Десять дней назад завершились крупнейшие военные учения в Киевском военном округе).

— Отлично прошли, — загорается Ворошилов. — ты бы видел как у чехов с французами повылезали глаза, когда они увидели нашу технику. Тысячу танков, шестьсот самолётов… сила. А больше тысячи парашютистов в небе — это я тебе скажу незабываемое зрелище… "Спору нет, есть чем гордиться. Помню, что из себя в основном представляла армия всего десять лет назад. Но как-то легковесно звучат эти восторги из уст наркома обороны. Всего пару месяцев назад закончились похожие учения в Италии и Франции, думал будет сравнивать: у нас так, у них — эдак. Или он боится, что я не пойму? Тогда ладно".

— Что невесёлый, — спрашивает Клим, заметив, что я на протяжении всего подъёма, не произнёс ни слова. — Как жена?

"Забыл как зовут… Не мудрено, Мария уже пять лет не появляется со мной на людях, большую часть времени проводит в постели: какие-то боли в суставах и костях".

— Всё по-прежнему… болеет. — вздыхаю я.

— Может помощь какая нужна? — участливо спрашивает Ворошилов. — Я для своей пока искал хорошего врача со многими знакомство свёл. Не по женским болезням, часом?

— Да, не знают они… что наши, что германские. Дают лекарства от боли и всё.

— Скажу Кате что б зашла, проведала.

— И то дело, спасибо, Клим.

Позднее, там же.

Власик поставил две керосиновые лампы по концам длинного деревянного стола, забрал большой жестяной поднос, блеснувший в последних закатных лучах потёками застывшего бараньего жира с шашлыка, веточками киндзы и кусочками сгоревшей кожици баклажана, побултыхал содержимое бутылок и удалился.

— Коба, — Серго опёрся локтями о стол и наклонился вперёд к сидевшему напротив Сталину. — надо решать что-то с Авелем.

— Что решать? Пленум уже всё решил.

— Авель мне как брат, — спокойно продолжает Орджоникидзе, постепенно распаляясь от собственных слов. — он тебе был как брат, никогда не шёл против тебя. Тебе что, какие-то девки ближе, чем наш брат?

Ворошилов, сидящий рядом с хозяином, зло нахмурился.

— Что-ты заладил брат, брат. — Сдерживает гнев Сталин. — Мы что только братьев на руководящую работу должны брать? Его сняли не из-за девок. А за саботаж… работы по новой конституции. Не хочет работать, хочет развлекаться, чтобы ничего не менялось, чтобы всё было как раньше.

— Ежов с Ягодой его оклеветали. — Серго глазами ищет поддержки у нас с Климом.

— Гад он, твой Авель, — с придыханием почти выкрикнул Ворошилов. — каким был, таким и остался. Так что, думаю они ещё не всё раскопали.

"Это он о чём? Сталин, похоже, в курсе — на лице никакого недоумения, а Серго — нет, вон как выпучил глаза".

(Авель Енукидзе был первым возлюбленным будущей жены Ворошилова, который её бросил. Она была от него беременна, сделала неудачный аборт и осталась бесплодной).

Орджоникидзе бухает кулаком по столу и вскакивает, из окна флигеля встревоженно высовывается жующая голова Власика.

"М-да, думал посидим как раньше, песни попоём. Такая вот у нас "закалённая в огне старая гвардия ордена меченосцев". Надо бы его успокоить, ишь как задыхается".

Чикаго, "Стивенс-отель",

4 октября, 15:00.

Наша с Гольдманом каморка на пятом этаже самой большой в мире гостиницы с тремя тысячами номеров выглядела не очень: потолки едва ли выше, чем в "хрущёвках", узкие кровати, занимающие почти всю площадь комнаты и вид на трущобы, но вполне соответствовала невысокой цене в два доллара за ночь. Покосившиеся дощатые лачуги, сломанные заборчики и кучи гниющего мусора, прикрыты от взоров богатой публики, прогуливающейся по великолепной набережной озера Мичиган, нашим двадцати девяти этажным отелем красного кирпича, типичным представителем Чикагской школы, провозгласившей, что "форма следует за функцией".

"Странно, что Сёма всё время выходит в лобби звонить домой. Вот же он, телефон, прикреплённый в целях экономии места к стене. Стесняется, похоже, меня. Дела амурные?… Ну что ж, уже можно подбивать бабки".

Эти две недели получились у нас с Гольдманом довольно насыщенными: очень удачно прикупили в Филадельфии на Вестигаузе два генератора с двумя запасными мощными высокочастотными лампами на каждый; в Дирборне, пригороде Детройта, у Форда — четыре двухосных автомобильных прицепа К-78, весьма схожих по размерам с двадцатифутовым контейнером и максимальной грузоподъёмностью до десяти тонн, идеально подходящих для нашей РЛС; здесь в Чикаго в Радиокорпорэйшн — все пассивные элементы (резисторы, катушки, конденсаторы) в объёмах достаточных для производства двух ЗИПов на каждую установку, шестнадцать электронно-лучевых трубок большого диаметра (в РЛС входит два индикатора — кругового обзора и отметчика дальности), некоторые высоковольтные лампы.

Сегодня были в Сильвании — компании, которая занимается массовым производством электронных ламп для таких гигантов, как Дженерал Электрик, Радиокорпорейшн и Вестингауз (типа как Фокскон для Эпла), и я, оставленный в одиночестве отошедшим позвонить Сёмой, случайно столкнулся в коридоре с Питером МакГи, тем самым коммерческим директором RCA, который вместе со Студневым, пытался провернуть афёру с подписанием акта сдачи-приёмки оборудования на Светлане. Сейчас он занимает ту же должность, но на Сильвании. Очень обрадовался, поинтересовался целью моего визита, фальшиво посочуствовал, что на экспорт части новейших ламп, разработанных по заказу военных, нужна санкция из Вашингтона, фамильярно похлопал меня по плечу, к месту использовал русскую пословицу, что "не подмажешь, не поедешь" и пошёл по коридору, смеясь во всё горло.

"Подмазал бы, лампы не пахнут, да деньги кончились". Остались из ста тысяч долларов жалкие две. Неделю назад потратил десять тысяч на кондиционеры и доработку прицепов: люк в крыше с механизмом убирания антенны в походном состоянии, четыре боковые распорки, четыре домкрата, вентиляторы, приборные шкафы на каждый прицеп. Очень помог мой попутчик с "Нормандии" Василий Грозный, представитель Горьковского автозавода. Он у Форда как рыба в воде — это его третья командировка. Организовал все доработки в соседней с автогигантом автомастерской за пол-цены. Но не всё складывается гладко: придётся отказаться (точнее отложить на поздний срок) от прибора автосопровождения цели, нет достаточно мощных сельсинов, от прибора "свой-чужой" из-за отсутствия нужных ламп, места под них, впрочем, уже зарезервированы. И если без этого РЛС вполне себе может работать, то без тех "военных" ламп никак нельзя, подвисает гетеродин, точнее, разработка генератора на отражательном клистроне для него уже идёт полным ходом на Светлане, а вот ламп для усилителей промежуточной частоты нет. Без гетеродина дальность обнаружения цели упадёт втрое.

Отдельный разговор про реле. Быстро достать в Союзе несколько тысяч реле оказалось невозможно: используя административный ресурс (письмо с просьбой о технической помощи от Перельмана, завизированное у Жданова), удалось получить от директора "Красной Зари" нетвёрдое обещание, отложенное на начало следующего года. В штатах ситуация другая, в "Вестерн Электрик", чьи трубы дымят неподалёку от Стивенс-отеля, готовы продать любое количество по доллару за штуку, а если буду брать больше тысячи, то готовы смонтировать их в удобные железные шкафы от АТ&Т по четыреста реле в каждом. Там же я присмотрел надёжные перфораторы и считыватели с перфолеты от пятидесяти до семидесяти долларов за штуку.

"Жалко, что нет у меня такого авторитета как, скажем, у авиаконструктора Туполева и Яковлева, на худой конец. Отбабахал бы сейчас телеграмму: "Москва, Кремль. Товарищу Иванову. Прошу выслать двадцать тысяч долларов зпт детям на игрушки тчк""…

Деликатно стукнув в дверь, в номере появляется Гольдман с коробкой шоколадных конфет в подарочной упаковке и бросает быстрый взгляд на телефон.

"А цветы? А-а, что они понимают"…

— Куда собрался? — Не менее деликатно нарушаю напряжённое ожидание напарника.

Раздаётся телефонный звонок, Сёма бросается к трубке.

"Вечер пятницы — двойной праздник для него, как еврея-американца, а тут еще и свидание! Когда, интересно, успел подцепить подружку в чужом городе"?

— Сэм Гольдман здесь, — как-то уж чересчур официально начал он.-…

"Что-то не замечал за Сёмой особой эмоциональности, а тут передо мной прямо буря чувств: надежда, непонимание, разочарование, скорбь. Что свидание сорвалось"?

— Сейчас же выезжаю, — кладёт трубку на рычажки и мне. — мама заболела. Я постараюсь успеть на шестичасовой поезд до Нью-Йорка.

— Конечно, поезжай, — сразу соглашаюсь я. — справлюсь как нибудь сам.

— Отлично, — подпрыгивает Семён. — только у меня к тебе одна просьба: отнеси эти конфеты, адрес я сейчас напишу, моей девушке. Она ждёт меня к шести. Объясни, извинись за меня.

"Не вопрос, есть определённый опыт утешителя".

Напарник быстро чиркает что-то на листке, вытаскивает из-под кровати чемодан и вылетает из номера.

"Неожиданно… Так, что тут у нас. Отель "Бельведер", номер 302. Стоп, это как же вашу мать, извиняюсь понимать. Прямо в номер к своей возлюбленной? Я бы так никогда не сделал. Хотя кто знает этих американцев? Может быть у них так принято. А телефон? Что ж он сам не позвонил? Что там к "Бельведру" кабель не дотянули? Конфеты! По телефону не передать… Хм, что-то я уже одетый стою с конфетами под мышкой. Надеюсь она симпатичная под стать мне, секс-символу и орденоносцу, жаль, конечно, что ордена остались дома. Стоп! Какие на хрен ордена, она же американка, журналов наших не листает… Другая у неё шкала ценностей, данная, так сказать в ощущениях… что можно увидеть и пощупать, для которой важна красивая обёртка. а не внутреннее содержание. В отличие от меня, ценящего в первую очередь внутреннее содержание, да? Сёмин след ещё не простыл, а я, человек духовный, уже возжелал "жену ближнего своего", нехорошо… Хотя, всё-таки, лучше, чем "раба, рабыню, вола или осла" или, скажем, "Хершиз". Неплохой, помнится был шоколад, несмотря на название. Один из символов эпохи наравне с "ножками Буша" и спиртом "Рояль". Шестнадцать унций. Это сколько? Где-то с полкило"?

Опускаюсь на кровать и машинально взвешиваю на руке небольшую картонную коробку.

""Странно, по мне так, не больше трёхсот грамм… хм, при тряске коробка не издаёт никаких звуков. Что они намертво приклеили конфеты к картону? Пахнет типографской краской. Бли-и-н, дела. Вроде пока ничего не тикает"…

Вспоминаю наставления инструктора-сапёра, который сорок лет назад обучал нас, офицеров запаса, на полигоне под Орджоникидзе, как правильно крепить бикфордов шнур к капсюлю-детонатору.

"Всё, больше ничего полезного по теме в памяти не обнаружилось. Не-е, ну откуда в коробке конфет появится взрывное устройство? Чушь? Нет не чушь! Взять, хотя бы, Судоплатова ликвидировавшего Коновальца. Что теперь делать с этой кробкой? Самому отнести или послать с посыльным? А если там бомба? В лучшем случае можно закончить жизнь на электрическом стуле. Засада"!

На стене зазвонил телефон.

— Мистер Чаганов? — услышал я голос консьержа. — вам звонок от мистера Боева. Желаете ответить?

— Да, конечно.

"А этому чего надо? Точно одна шайка-лейка".

"-Алексей, — начал кричать в трубку Боев. — как дела? Гольдмана мне давай, разговор к нему есть.

— Нет его, Иван Васильевич, уехал обратно в Нью-Йорк. — Излучаю дружелюбие и здоровый оптимизм.

— Как уехал, кто отпустил? — возопил директор. — Как же ты теперь один? Кто будет переводить?

— Ничего справлюсь. Мать у него заболела, побежал на вокзал чтобы успеть на поезд. — Замолкаю я и упираюсь головой в стену.

"Молчит, но разговор не завершает".

— Да, Иван Васильевич, — садистски меняю тему. — тут такое дело. Короче, исчерпал я свой фонд и мне не хватает тысячи четыре долларов. Не поможете? Надо срочно. Обещаю, что как только вернусь в Москву, Амторгу возвратят всю сумму.

— Думаю, что это можно, — легко соглашается Боев. — напиши бумагу на моё имя и я подпишу.

— Спасибо большое, вот выручили! — теперь начинаю вопить я. — Да не за что, — солидно отвечает директор. — одно дело делаем. Ну а сам ты что собираешься делать?

— Ухожу скоро, Сёма поручение дал.

— Ну тогда, будь здоров.

— До свидания.

Бросаю трубку и не в силах больше сдерживать свою радость с силой отталкиваюсь от стены и плашмя падаю спиной на кровать. Х-ррысть… раздаётся из под моего зада. Распрямившейся пружиной взлетаю над постелью, приземляюсь на дрожащие ноги и бросаюсь в туалет, закрывая за собой дверь. Сзади с глухим звуком мне под ноги на кафельный пол шлёпается днище конфетной коробки, а на заднице повисает крышка, прилипшая скотчем к брюкам. Прямо у меня под ногами, обложенные ватой лежали две пачки стодолларовых купюр перевязанные вдоль и поперек бумажной лентой с надписью "Chase".

"Нет, ну не дурак… Хотя, возможно, просто закономерный результат сосуществования в одном теле двух начал молодого и старого. Ну не может разум полностью контролировать поведение, замешанное на бурлении молодых гормонов. В старости человек не становится умнее, скорее, из-за затухания этого самого бурления просто совершает меньше глупостей.

Итак, понятно, что и Гольдман, и Боев действуют сообща. Не знаю уж насколько Сёма осведомлён о деталях операции, но директор уж точно знает, и так сильно переживает за деньги, что не утерпел и сам позвонил узнать о моих планах. Кстати, а не об этих ли деньгах говорил со своим бухгалтером Яковом в день моего приезда? Вполне может быть. Затем подробно выспрашивал о планируемых мной посещениях городов… правда я тогда сказал, что сначала поеду в Чикаго, а после в Детройт, вышло же наоборот, но разница в три дня для его планов, думаю, несущественная.

Что если Боев действует по заданию НКВД? Проверяет меня. Это возможно, но зачем класть в коробку деньги? Могли бы действительно обойтись конфетами, так безопаснее. Кстати, наверняка теперь будет за мной хвост — такую сумму без присмотра не оставляют.

А что если доллары фальшивые? Сомнительно, за это в Америке карают по полной. Так… насколько я понимаю в этом, банкноты самые настоящие: все новые образца 1934-го с ярко зелёными номерами серии, пахнущие типографской краской, хрустящие, шершавые, глубокой печати, наощупь число 100 имеет рельеф. Но так подставляться самим, зачем? Реально хотят передать кому-то деньги? Но самим-то это сделать безопаснее.

А что если, деньги украдены и они так хотят замазать меня как передаточное звено. Где там, кстати, сёмина записка? Это будет моё алиби, мол, друг попросил… Позвонить Боеву и сообщить о находке? Самое простое, но не уверен, что самое правильное. Будут искать другие варианты моей компрометации. А как бы поступила Оля на моём месте? Уж точно бы не стала прятаться от жуликов, ударила бы первой, как тогда на рынке. Ведь явно в Амторге не всё в порядке, а я буду прятать голову в песок. Принесу деньги вору обратно — возьмите, мол, вы потеряли.

Как она меня учила тогда перед отъездом? На встречу с незнакомым человеком приходи заранее — за несколько часов, изучи место встречи, пути отхода. А как быть с хвостом? Наверняка ждёт меня в лобби у лифта. Не могут же они перекрывать семь выходов и шесть лестниц. А если их двое, то второй может быть в "Бельведере".

Итак, оперативное время 15 часов 30 минут. Уйма времени. Да просто прогуляюсь до места, какие проблемы. Если увижу слежку, даже заходить в гостиницу не буду"…

Чикаго, бар "Савой", 11-ая Ист Стрит,

4 октября 16:30.

"Какая дымища… как они здесь дышат"?

Густые облака табачного дыма плавают в небольшом помещении бара, медленно поднимаясь к прокопчёному потолку, изредка устремляясь ко входной двери, когда очередной посетитель с блаженной улыбкой, предвкушая выпивку, заходит в помещение с улицы и стряхивает у входа капли дождя со своего плаща. Бар уже по-вечернему полон подвыпившими, громко говорящими мужчинами в поношенных костюмах, застиранных рубашках и засаленных галстуках. Он находится как раз на водоразделе, который представляет собой Стэйт Стрит, между богатством и нищетой, но всё же со стороны богатства (Стивенс-отель отсюда находится в двух блоках) и поэтому здесь не встретить людей в рабочих куртках, как, впрочем, и людей в смокингах, их не введут в заблуждение пышные названия местных заведений, как бар "Савой" или отель "Бельведер", что расположился напротив, но тоже на стороне "света". Флегматичный бармен с быстрыми, цепкими глазами подходит ко мне и наливает очередной шот вонючего виски, левой рукой сметая со стойки плату — двадцать пять центов. Стараюсь пить в ритме окружаюших: один шот в четверть часа, чтобы не привлекать особого внимания. Пить — это, конечно, условно, вытирая губы носовым платком после каждого глотка с отвращением выплёвываю эту гадость в него. Здесь идеальное место, чтобы наблюдать за входом в гостиницу: в окно бара можно увидеть её небольшое лобби и даже стойку консьержа, когда время от времени открывается входная дверь. Сейчас в лобби никого нет, консьерж — один.

Неспеша поднимаюсь со стула с высокими ножками, вытаскиваю шляпу из-под сиденья, где для этого оборудована специальная полочка, снимаю подсохшее пальто с укороченной до середины спины спинки и начинаю копаться в высокой вазе с широким горлом у входа, в поисках своего зонта. Никто из посетителей не повернул голову в мою сторону. Толкаю плечом тугую дверь и оказываюсь на окутанной туманом немноголюдной улице, неравномерно освещённой редкими фонарями и светом из витрин лавок и окон. Открываю зонт и неторопясь бреду по тротуару вокруг блока, иногда останавливаясь у круглых рекламных тумб чтобы бросить взгляд назад. Через пять минут снова оказываюсь у гостиницы под навесом, укрывающим от дождя и часть тротуара, складываю зонтик и решительно берусь за бронзовую ручку двери.

"Пусто. Ни постояльцев, ни консьержа… Выставил звонок на стойку а сам отлучился. Ну да, отель-то небольшой — постояльцев мало".

Быстро пересекаю холл и, встав на цыпочки, переваливаюсь через стойку. "Не повезло, журнала посетителей нет, уходя спрятал его в шкаф"… На стене в рамке для картин художественно выполненное объявление гласит, что в гостинице запрещено проживание одиноких женщин до тридцати лет.

"Что у них тут месячник борьбы с проституцией? Эх, Сёма, Сёма… Любитель пожилых женщин. Или молодых мужчин? Сейчас узнаем"…

Резко поворачиваюсь, иду ко входу, останавливаюсь у двери и с силой бью металлическим наболдашником зонта по ярко-жёлтому проводу, закреплённому на стене на фаянсовых изоляторах на высоте двух метров. Пронзительный звон пожарной сигнализации я услышал уже на улице, направляясь в сторону Мичиган Авеню. Слабое место противопожарной сигнализации в Чикаго обнаружилось в первый день заселения в Стивенс-отель, когда нас с Сёмой поднял среди ночи вой сирены, а служащие отеля организованно вывели нас по широким лестницам во двор. Довольно скоро выяснилось, что тревога ложная, вызванная замыканием в жёлтом противопожарном кабеле, смонтированном в каждом помещении здания. Оказывается в городе принят об этом специальный закон, очевидно отголосок Великого Чикагского Пожара, и все общественные места оборудованы этим кабелем, который состоит из витой пары проводов разделённых изолятором, плавящимся от высокой температуры. К сожелению, как пояснил мне словоохотливый электрик чинивший поломку в соседнем номере, изоляция оказалась очень ломкой, не выдерживающей лёгкого удара. Зато эта система была автоматической, и выдавала не только жуткий звук, но и передавала сигнал тревоги на соседнюю пожарную станцию.

"Так, а вот первые "погорельцы" и "сочуствующие" начинают заполнять пятачок тротуара у входа под навесом. Пожалуй, надо подойти поближе".

Вслушиваюсь в речь и вглядываюсь в лица собравшихся и подходящих: пока никого подозрительного, люди горячо обсуждающие происшествие либо говорят без иностранного акцента, либо их акцент не похож на русский. Почему-то мне кажется, что получатель денег обязательно должен быть моим соотечественником. Кстати, поэтому я сам и прячусь под зонтом в в тени рекламной тумбы, закрывающей меня от света уличного фонаря. Подъезжает пожарная машина, наехав колесом на бордюр, с неё молодцевато соскакивают четверо пожарных в брезентовых спецовках, в блестящих касках на головах и вступают в борьбу с толпой оттесняя её от входа под дождь.

"Неплохо, минут пятнадцать? Молодцы. А у меня пока глухо… или не того ищу"?

Из кабины выходит начальник с героическим лицом, подкручивает ус, окидывает взглядом объект и неспеша двигается ко входу, провожаемый десятками взглядов. Через минуту появляется снова, подзывает смущённого консьержа что-то ему втолковывает и пожарная команда организованно, как на учениях, покидает место происшествия. Жильцы стеной двинулись к двери.

— Господа, одну минуту, — кричит косьерж. — сначала жильцы люкса. Пожалуйста, месье Ле Пэн.

Молодой худощавый мужчина лет тридцати в сопровождении высокого мускулистого парня поспешно не оглядываяясь проходят внутрь.

— Француз, — закатывает глаза толстушка лет сорока, толкая в бок подругу того же возраста. — а где этот люкс?

— На третьем этаже, 302-ой номер. "Француз! То-то они стояли молча, но чтобы сойти за русских им не не хватало суровости в лицах". Представляю его лицо снова.

"На Леонардо Ди Каприо немного похож и ещё на кого-то. Лео, Лео… Цвет глаз не определить при таком освещении, но, вроде, тёмные… Глаза большие, лоб высокий, губы пухлые, нос прямой, уши прижатые, небольшие, подбородок средний. Лев Седов"!

Оля не так давно прошерстила квартиру Паши в поисках нежелательной литературы и нашла номер "Правды" за двадцать пятый год, а в ней фотография, где студенты МВТУ и в их числе сын Троцкого работают на субботнике.

"Похож, определённо похож… Странная у меня, всё-таки, память: вот так смотрю на человека и не узнаю, а стоит описать словами его черты лица и, пожалте, результат, как поиск в базе данных. Жёстко они за меня взялись, убойный мог получиться компромат… Скажем, фотография и подпись к ней: товарищ Чаганов передаёт двадцать тысяч долларов товарищу Седову на мировую революцию. Ладно, как бы мог сказать мой "любимый" оратор из Каракалпакии: наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи"…

Чикаго, отель "Бельведер",

4 октября 1935 года, 17:50.

Лев Седов.

"Десять минут до встречи… И кончится, наконец-то, это вынужденное бездействие. Если бы не просьба отца, ни за что бы не поехал в САСШ — эту Мекку торгашей и преступников, с рабским восторгом лижущих сапоги своим хозяевам — банкирам, которые в последнее время, чтобы сохранить своё господство, перешли к фашистским методам подавления рабочего класса. Положение отца с матерью в Норвегии ненадёжно, несмотря на благожелательное отношение "левого" правительства. В стране поднимают голову банды Видкуна Квислинга, открыто восхищающегося Гитлером. Устраивают провокации, грозят расправой. Одна из них произошла когда я гостил в прошлом месяце в доме родителей недалеко от Осло. Трое молодчиков ворвались в кабинет отца и переворошив все бумаги похитили копию рукописи "Преданная революция". Их спугнул Пьер — моя силовая защита, преданный товарищ, друг. Это было последней каплей и, вернувшись в Париж, при передаче письма Розенгольцу (Нарком внешней торговли, соратник Троцкого, до 1925 года член Реввоенсовета) я попросил его дать денег на переезд и обустройство отца в Мексике. Аркадий Павлович написал письмо Боеву, директору Амторга, бывшему пулемётчику на бронепоезде отца и на словах пояснил, что Боев — выдвиженец Ягоды в бытность того членом Коллегии народного комиссариата внешней торговли. Директор Амторга неожиданно легко согласился дать двадцать тысяч американских долларов, попросив в свою очередь помочь в компрометации одного молодца, спутавшего нам карты в Ленинграде. Пришлось нам с Пьером добираться до Чикаго через Роттердам по фальшивым французским паспортам на голландском торговом судне, которое послезавтра уходит обратно. Скорей бы уже, столько дел дома: газета, переговоры в Англии о создании Четвёртого Интернационала, Международной Коммунистической Лиги, а я тут занимаюсь чёрти чем"…

Пьер в соседней комнате проверяет фотоаппарат и, на всякий случай, наган. Ровно в шесть часов раздается негромкий стук в дверь. Пьер скрывается за дверью спальни, я с облегчением открываю дверь. На пороге стоит мальчик посыльный с коробкой шоколадных конфет "Хершиз".

"Сорвался с крючка, шельмец. Ну да это теперь не моя забота".

Протягиваю руки к коробке, но вдруг они попадают в наручники, звонко защёлкнутые чей-то ловкой рукой сбоку из-за двери.

— Пьер! — кричу я напарнику, всё та же рука валит меня на пол и прижимает сверху.

Сзади слышится звук открываемой двери, яркая вспышка фотоколбы и через мгновение сразу два выстрела над моей головой.

Чикаго, Мичиган Авеню,

5 октября 1935 года, 10:00.

— Убийство полицейского! Сыщик Патерсон… убил на месте… гангстера по прозвищу "Малютка"! — Вихрастый подросток с кипой газет мечется по тротуару выкрикивая заголовки новостей. — В Чикаго схвачен сын Троцкого! Другой революционер убит в перестрелке!

"Ничего ж не сделал… просто позвонил по телефону доверия, мол непорядок, понаехали тут… смущают умы".

Покупаю "Чикаго трибьюн", легко нахожу пустую скамейку в парке напротив гостиницы (прохладная пасмурная погода распугала публику) и открываю первую страницу.

"Так, что тут у нас… революционер пытался ослепить фэбээровцев яркой вспышкой света… открыл стрельбу… но промахнулся. Куда им тягаться с "ребятами Гувера". Бунтовщики проникли в штаты по фальшивым паспортам! Резюмирую, судя по всему, напарник Седова хотел сделать фото на память (со вспышкой для лучшего качества), а нервы стражей закона не выдержали. В результате незадачливый фотограф сам сфотографирован и попал на передовицу газет, составив компанию гангстеру "Малютке". Такая судьба… А Седову теперь кранты — десятка ему ломится, если не больше, как отмечает корреспондент, обращая внимание читателей на фальшивый паспорт, незаконное оружие и нападение на сотрудников министерства юстиции".

Встаю с лавочки и иду по дорожке в сторону озера.

"Звонил я вчера из телефона-автомата, не более минуты, изменённым голосом, держа трубку не снимая перчатки. С этой стороны до меня не добраться. Конфеты я купил в кондитерской, расположенной в десяти блоках от моей гостиницы, тут тоже вряд ли можно выйти на меня, их продают на каждом шагу. Продавец меня, конечно, видел, но не думаю, что запомнил, так как все время косил глазом на симпатичную блондинку, сидевшую за столиком у окна. Контору по доставке я выбрал поближе к "Бельведеру". Там меня, наверняка, запомнили, но тут уж делать нечего, так как квитанция — это документ, нужный мне при любом раскладе. Ну и под конец этого напряжённого вечера, свернул в магазин одежды и купил себе модный плащ и новую шляпу, радикально сменив свой имидж на всякий случай".

Обхожу неработающий фонтан и поглядываю по сторонам.

"Нет, никто за мной, похоже, не следит, но на всякий случай покручусь в парке ещё. Надо решить важную задачу: что делать с деньгами. Отдать их обратно Боеву или пустить в дело? Если я возвращаю деньги, то прямо подтверждаю, что я в курсе их махинаций: они пытались передать через меня деньги сыну Троцкого, а я их покрываю. Можно рассказать о деньгах консулу: тогда начнуться разборки и выяснения (откуда знаю Седова или как узнал о деньгах), а моё дело не сдвинется ни на шаг (вопрос с покупкой необходимых ламп откладывается или закрывается). И, наконец, третий вариант: я пускаю наличные в оборот, в том числе и на взятки и получаю всё что надо для работы: в этом случае Боев выходит сухим из воды, так как я, как впрочем и он, вынужены молчать о существовании этих денег. С другой стороны, если на одну чашу весов положить ускорение работ по прорывным технологиям, таким как ЭВМ и Радиоуловитель, а на другую — судьбу жулика-троцкиста, то первое для меня имеет значительно больший вес"…

Снова сажусь на скамейку. Скоро должен подойти академик Ипатьев, гениальный химик, невозвращенец. Русский учёный, чью Нобелевскую премию получил француз. Генерал, который во время первой мировой войны возглавлял росийскую химическую промышленнось. Член президиума Высшего Совета Народного Хозяйства, отвечавший за развитие химпрома в СССР. Человек, которому доверяли Николай Второй и Ленин. Ипатьев после высылки Троцкого из СССР, чьим заместителем в НТО ВСНХ он был, был отстранён от руководства отраслью и, опасаясь репресий, решил не возвращаться из зарубежной командировки в 1930-м. Сейчас работает в химической лаборатории здесь неподалёку на Северной Риверсайд и читает лекции в Чикагском университете.

На родине у него остался сын Владимир, тоже учёный-химик, не принявший выбор отца. Тогда на выставке в день Радио, увидев меня в форме НКВД, он помрачнел и замкнулся, односложно отвечая на вопросы Лосева. Но потом перед отъездом в Америку, во время короткой поездки в Ленинград, выполняя поручение райкома комсомола, я выступил на комсомольском собрании института на Ватном острове и при личной встрече убедил Владимира написать отцу письмо. Именно из-за этого письма Ипатьев в итоге и согласился на встречу, в начале нашего телефонного разговора подвергнув меня пристрастному допросу.

Со стороны набережной, прихрамывая и опираясь на толстую деревянную трость, показался старик в сером плаще, гордо посаженная голова которого и широко расправленные плечи выдавали в нём отставного военного. Непроизвольно, под властным взглядом голубых глаз, подскакиваю со скамейки и спешу ему навстречу.

— … Здравствуйте, Владимир Николаевич, — запинаюсь я, не сумев в напрашивающемся более официальном обращении сделать выбор между господином и товарищем. — это я звонил вам, Алексей Чаганов.

— Здравствуйте. — Отвечает Ипатьев, столкнувшись с той же проблемой, и покосился на мои швейцарские часы, выглянувшие из-под обшлага плаща.

— Да вот, пожалуйста, письмо. — Торопливо лезу в карман под его нетерпеливым взглядом.

Получив письмо и пересилив себя, академик неспеша подходит к ближайшей скамейке и с трудом садится, тяжело откидываясь на спинку. Деликатно отвожу глаза и бреду по дорожке вокруг бассейна.

"1:0 в пользу генерала… построил меня как сержант новобранца. Ну и как мне с ним теперь разговаривать"?

Ипатьев невидящим взглядом из-под нависших век смотрит в сторону озера, теребя в руках носовой платок, казалось, не замечая меня, присевшего рядом с ним.

— Чего ваше ГПУ хочет от меня? — Не поворачивая ко мне головы немного срывающимся голосом спрашивает старик. — Только учтите, что я действовать против страны, давшей мне убежище, не стану.

— Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, — примирительно начинаю я. — давайте уточним формулировки. Убежище… вас кто-то преследовал? Я слышал, что вы совершенно свободно покинули СССР, да и за границей вас никто не преследовал, если не считать ваших бывших армейских сослуживцев и коллег по Временному правительству. Но, согласитесь, винить в этом НКВД несправедливо. Ну а если говорить об этой стране, то она совсем недавно также участвовала в интервенции на Дальнем Востоке против вашей настоящей родины.

— Пусть так, — всем телом оборачивается генерал, буравя меня злыми глазами. — я устал жить в обстановке, когда большевики, силой захватившие власть, подавляют своих граждан: загоняют в колхозы, грабят состоятельных крестьян, подавляют свободу слова и мысли. И что в итоге? Продуктов не достать, в стране голод.

Делаю небольшую паузу, даю Ипатьеву немного успокоиться.

"Не дай бог кондратий хватит дедушку".

— Меня всегда удивляло, — продолжаю я своим эмоциольным как метроном голосом. — что успешые в какой-то области люди берутся, с той же безапелляционностью как и о своём предмете, судить о вещах о которых не имеют никакого понятия. Насчёт большевиков захвативших власть: позвольте вам напомнить, что первыми власть в стране силой оружия в феврале семнадцатого захватили ваши, временные. Продолжили чуждую России войну за колонии, принадлежащие другим странам, довели страну до голода и начали насильственно реквизировать продовольствие в деревне, в том числе и у состоятельных крестьян. И сделали это не большевики, заметьте, а ваши друзья — Керенский и компания. Набедокурили и как трусы сбежали, отдав власть без борьбы большевикам. Я всё правильно излагаю?

Ипатьев потупил взгляд и замер, не реагируя на мой вопрос.

— Теперь о крестьянах, — вижу по лицу академика, что мои доводы взвешиваются, а не отметаются с порога. — вы, Владимир Николаевич, специалист в промышленном производстве и должны понимать, что его механизация повышает производительность труда. То же самое и в сельском хозяйстве. Только крупное механизированное сельскохозяйственное производство сможет накормить село, которое у нас голодало в прошлом через два года на третий, и город. Сократить необходимое число работников на селе, а высвободившихся там работников направить в город на создающиеся в городах заводы и фабрики. Если мы хотим быстро создать современную промышленность и товарное сельское хозяйство, то другого пути как массовая коллективизация, привыкших к общинному управлению, мелких крестьянских хозяйств — нет. А ваши, так называемые, состоятельные крестьяне — кулаки, это в основной своей массе ростовщики и спекулянты, то есть такие же эксплутаторы как и помещики и капиталисты и отношение к ним соответствующее. А насчёт того, что продуктов не достать, так могу вас заверить как очевидец, что эти сведения у вас устаревшие: карточная система полностью отменена, все продукты в свободной продаже.

— Может быть вы станете утверждать, что и свободы слова и мысли у вас довольно? — с усмешкой бросает Ипатьев.

— Не стану, — начинаю как всегда терять выдержку, когда речь заходит об этом. — у каждого понятие о ней своё, но очень часто права такой свободной личности удовлетворяются за счёт прав и свобод общества.

"Уж поверь, дедушка"…

— Так вы что за духовное рабство? — Задыхается от возмущения академик. — Я? Нет, — беру себя в руки. — просто многие люди, говорящие с придыханием о свободе личности, имеют в виду свою личную свободу, ради которой готовы загнать в рабство и нищету других. Так вот, вы, наверное, слышали, что в СССР разрабатывается новая демократическая Конституция. Советую ознакомиться с ней, когда её проект будет опубликован для обсуждения, по части свобод ей не будет равных в мире.

Мой собеседник с удивлением смотрит на меня.

"Что-то я действительно загнул, выходит тогда что я участвую в разработке проекта Конституции… Не буду отрицать, пусть думает, что на встречу с ним пришёл не простой агент НКВД, а представитель власть имущих".

— Так всё же, — хмурится Ипатьев. — объяснитесь, чего вы требуете от меня?

— Ничего, — добавляю металла в голос. — наоборот это я даю вам, Владимир Николаевич, возможность реализовать своё желание помочь родине подготовиться заранее к войне с Германией.

"А не как в империалистическую: в войну вступили, а химическую промышленность начали создавать в её ходе".

— То есть вы не настаиваете на моём немедленном возвращении в Россию? Я вас правильно понимаю? — Взгляд академика светлеет.

"С таким языком"?

— Повторяю, Владимир Николаевич, никаких требований… — в моём голосе послышались бархатный нотки. — мы заинтересованы в результатах вашей работы по созданию установки для производства высокооктанового бензина. Чертежи и технологические режимы.

— Но её ещё не существует!

— Я это понимаю, — успокаиваю его. — когда будете готовы, вставьте в письме к сыну, я убедил его поддерживать переписку с вами, фразу — привет Сергею Трубину. И ещё, чертежи лучше перевести на фотоплёнку. Чтобы обезопасить вас от подозрений и предательства об этой миссии знает лишь три человека: мы с вами и товарищ Киров. Думайте, решайте… Ах да… вот фотография ваших родственников. До свидания!

Ипатьев машинально пожимает мне руку и с улыбкой смотрит на фотографию, где сын с невесткой обнимают его семилетнюю внучку.

Чикаго, Мичиган Авеню, кафе "Таверна Билли Гоат".

Позднее.

— Признаюсь, мистер Че, — Питер МакГи с удовольствием затянулся самодельной сигаретой, медленно выпустил через нос две струи ароматного сизого дыма и сделал маленький глоток кофе из чашки. — не ожидал получить от вас телефон колл.

"Че? А что, мне нравится — хорошее имя. Обычное для американцев усечение труднопроизносимых для них фамилий по первой букве, заиграло для меня новыми красками… А насчёт моего звонка, то он может и не ожидал, но очень надеялся на него, судя по скорости, с которой прибыл на место встречи в небольшое новое кафе у моста через реку Чикаго, одно из множества, расплодившихся вокруг места проведения Всемирной выставки, так что я едва успел доесть свой бургер, по вкусу и запаху совершенно непохожий на своих малопочтенных потомков".

— Неужели? — поддерживаю решение коммерческого директора "Сильвании" говорить по-русски. — Я расценил вашу пословицу о "смазке" как приглашение к взаимовыгодному сотрудничеству.

— Шурли, — крякнул от удовольствия Питер. — я — комерсант.

Начинаю перечислять марки ламп по-английски (цифры для лучшего восприятия следует произносить на родном для слушающего языке) и вижу по немедленной реакции, что МакГи отлично владеет предметом: в основном, помнит цены, ориентировочно знает количества изделий на складе. В общем, кладезь информации и, бесспорно, человек — на своём месте. Тут же за столом на салфетке начинаем подбивать бабки: во-первых, на "смазку" военных Питер просит две тысячи долларов кэшем (по двести долларов за каждый из десяти типов ламп, включая сдвоенный триод) и испытующе смотрит на меня. Соглашаюсь на наличные, но сумму "компенсации" предлагаю уточнить позднее. Как только в расчёт пошли живые деньги, коммерческий директор начал фонтанировать нестандартными идеями: неожиданно выяснилось, что согласованные нами позавчера цены на лампы, не требующие военного лицензирования, могут быть легко уменьшены на двадцать процентов (вот пройдоха!), если половина из вырученной суммы будет возвращена ему кэшем. Предложил называть эту операцию словом "откат" только если она является равнодоходной для сторон, не встретив возражений.

Другой идеей МакГи стало предложение о посредничестве в договорах с другими компаниями, такими как "Вестерн Электрик", "Дженерал Электрик" и так далее, договоры с которыми были составлены, но ещё не подписаны, на основе отката. Заявил о согласии на это, при условии подписания такого рода договоров в течение следующей недели. На этом ударили по рукам, я заплатил ему две тысячи долларов за "смазку" и пятьсот как задаток, получив расписку на той же салфетке. В общем-то, мне эта расписка и нафиг была не нужна, так как стороны явно выказывали желание не останавливаться на достигнутом, тем более окончательный расчёт договорились провести по получении товара на склады Амторга в нью-йоркском порту, но лишней тоже не будет.

Обсуждая детали сделки, Питер походя пояснил мне правовой статус "Амторг Трэйдинг". Оказывается, это американская акционерная компания, акции которой принадлежат на паритетной основе советской и американской сторонам. Причём, с нашей стороны это Внешторгбанк и несколько граждан СССР (Боева в их числе нет), которых никто не знает. С американской стороны всё ещё запутаннее: очень сложное перекрёстное владение. Понятно лишь, что там присутствует банк Рокфеллера и компания Хаммера.

— Откуда ты, Питер, об этом знаешь? — Не пытаюсь скрыть недоверия к его словам.

— Да всё просто, — усмехается он. — любая компания, которая инкорпорайтед в штатах, может легально получить эту иформэйшин сделав запрос в налоговые органы для проверки кредитной истории контрагента. И ты получаешь всё. Что я и сделал, когда готовил договор со Светланой.

Договариваемся встретиться через неделю в Нью-Йорке в Амторге и довольный МакГи, заплатив за выпитый кофе исчезает, а я неторопливо бреду по тротуару в отель вдоль запруженной автомобилями улицы, который также не отличается безлюдностью. "Интересно, это же золотое дно для разведки… сиди себе и изучай отчёты. Никакого шпионажа, всё законно. Любой суд встанет на твою сторону. Ну, впрочем наверняка, об этом и без меня знают, а мне пора подумать о собственной шкуре, которая ближе к телу. За такие деньги, ведь, могут легко грохнуть, не заморачиваясь компроматом".

Ещё вчера вечером расплатился за гостиницу и под покровом ночи и ярким светом фонарей перешёл в другую, неподалёку от первой. Так, на всякий случай. "Что предпримет Боев? По идее, конечно, ему лучше всего залечь на дно, смирившись с потерей крупной, но не смертельной суммы, в надежде, что высокие покровители в Москве прикроют. Троцкисты, правда, могут не простить, поэтому он, скорее всего пока ситуация не проясниться, постарается вернуться в Советский Союз. И может начать меня обвинять в краже денег, доказывай потом, что ты не верблюд. С другой стороны, деньги предназначались Троцкому, он же не самоубийца признаваться в этом"…

Захожу в телефонную будку и снимаю трубку, внимательно наблюдая за пешеходами. Ничего подозрительного… Взгляд упирается в рекламу на обложку телефонного справочника, стоящего на полке рядом с телефонным аппаратом: "Звонки в Нью-Йорк!". Опускаю "никель", набираю указанный номер и называю номер в Нью-Йорке, ответившей барышне.

— Приёмная товарища Боева. — В трубке послышался глухой голос "Курбского".

— Андрей, это — Чаганов.

— О, Алексей, — обрадованно отвечает секретарь. — а тебя Иван Васильевич ищет с утра. Я звоню в твой отель, а там отвечают, что ты уже выехал.

— Пришлось срочно мотнуться по делам в Детройт. Дела, дела… Кстати, что там у Гольдмана с матерью?

— Хорошо, что ты нашёлся. Сёмы нигде нет, я сам звонил ему домой. Его мать ответила, что он ещё не приехал из командировки.

— Ну ладно, я еду обратно в Чикаго. В Нью-Йорке буду в конце недели.

Автомат, не получив монеты прерывает разговор.

"Так даже лучше… больше от меня никаких подробностей не будет. А вот от Андрея я получил информации в достатке. С матерью Сёмы всё в порядке — значит, обманывая меня, на подставу шёл осознанно. Звонок Боева в отель говорит, что их действия были скординированы — просто надо было срочно выяснить мои планы в тот момент. И то, что куда-то делся Гольдман — вполне логично: надо переждать, выяснить обстановку. Мне, в общем-то, тоже не мешало бы уехать из Чикаго, тем более что коммерческий директор, переведённый на сдельную оплату и самовыпас, будет землю носом рыть. Хорошо… завербовал двух агентов с утра — весь день свободен. А пока (времени до вечернего поезда полно) не грех сходить на экскурсию, а если повезёт, то и на футбол. Здесь, не так далеко… стадион "Стагг Филд" (в подтрибунном помещении этого стадиона был построен первый ядерный реактор "Чикагская поленица")"…

Детройт, железнодорожный вокзал.

6 октября 1935 года, 07:00.

— Здорово, Алексей, — в руках высокого плечистого Василия Грозного, подхватившего мой довольно увесистый чемодан, набитый технической литературой, кажется пушинкой. — как доехал? Хорошо? Ну, двинулись.

Представитель ГАЗа как ледокол мощно рассекает рассекает плотно спрессованную суетящуюся толпу на перроне, создавая за собой разрежение, в котором плыву за ним я.

"Хорошо, что вчера догадался позвонить Василию, чтобы он меня встретил на вокзале: поймать такси сейчас будет затруднительно. Заодно попросил создать себе алиби, что, мол, я в Детройте с утра субботы, если будут звонить из Амторга. Грозный пообещал. Понимает, что человек я непростой, дела могут быть и тайными".

Вчера во время футбольного матча двух студенческих команд заглянул в помещения под западной трибуной (дежурный у входа соблазнился зрелищем и бросил пост). Практически сразу за раздевалками наткнулся на двустворчатую дверь, на которой краской по трафарету был написан номер телефона. Сквозь ручки створок пропущена крупнозвенная цепь, замкнутая массивным навесным замком. Потянул за ручку и в образовавшуюся щель увидел большой зал с высоким потолком, забитый всяким хламом: обломками старых стендов и зрительских сидений, обрывками растяжек.

"Похоже, что это помойка и станет колыбелью атомной бомбы… или не станет"….

На вопрос с кем можно поговорить об аренде помещения, мелодичный голос в трубке, посоветовал обращаться лично в хозяйственный отдел Чикагского университета. То есть, нет никакой управляющей компании, хозяйственно-финансовую деятельность можно было бы мониторить законным образом через запрос. Финансы университетов обычно совершенно непрозрачны.

"А здорово могло получиться: сидишь в Москве и ждёшь, когда в отчёте появится нужный договор аренды".

Пересекаем по прямой центральный зал вокзала. Цокот сотен подковок по гранитному полу, многократно отразившись под куполом высокого потолка, создаёт ощущение игры сотен ударных инструментов. Вся привокзальная площадь уставлена автомобилями.

Также вчера в разговоре попросил Грозного найти мне ещё пару прицепов К-78, таких же что были доработаны для РЛС. Хочу использовать их для мощных радиостанций и моей будущей засекречивающей аппаратуры, тоже с кондиционером, креслами и монтажными шкафами. Решил использовать на это те самые четыре тысячи долларов, что обещал Боев.

"А что, слово — не воробей"!

Смотрю на улыбающегося Василия, полной грудью вдыхающего воздух, напоённый выхлопными газами, и начинаю переосмысливать свои гринписовские взгляды — сейчас время разбрасывать камни, время покорителей природы. Выбираемся на ровный как стол хайвэй и несёмся на юг в Дирборн, вотчину Форда.

— Нашел я для тебя, не просто дил, — кричит Грозный мне, сидящему рядом, на секунду оторвавшись от дороги. — дилище. За три тысячи, два прицепа с кондиционерами, вентиляторами, монтажными шкафами и креслами. "Нормально… даже отлично. Остаётся ещё тысяча… куплю осциллографы, тестеры, паяльники, наконец".

— Спасибо, Василий, что б я без тебя делал. Сейчас приедем буду звонить Боеву, он мне обещал подкинуть четыре тысячи долларов.

— Что-то на него непохоже, — недоверчиво усмехается водитель. — у того прошлогодний снег не выпросишь. Звонил он мне сразу после тебя, спрашивал где ты. И ещё один интересовался, тот щуплый — переводчик твой Семён.

— Тоже звонил, что ль?

— Ну да… Сказал им, что ты уже поехал обратно в Чикаго.

— Спасибо… ты мне лучше расскажи как тебе удалось прицепы-то найти. — Лью бальзам на душу другу.

Василий расцветает и начинает с подробностями живописать процесс своей "охоты".

"Странно всё это… вроде работали до этого сообща, а теперь Боев ищет Сёму и каждый по отдельности — меня".

Дорога поднимается на эстакаду и с её высоты перед нами открывается индустриальный пейзаж, нарисованный углём на сером холсте с частым использованием линейки. Между одинаковыми коричневыми кирпичными цехами снуют паровозы, звеня сигнальными колоколами, шипя выпускаемым паром и лязгая прицепленными вагонами, а прямо к самому большому цеху в центре завода, раскинувшемуся своим фасадом на сотни метров, по каналу шёл покуривая и посвистывая пароход.

Пока Грозный, захватив мой паспорт побежал оформлять пропуск, оставив меня в информационном бюро, под завязку заставленном автомобилями, спешу к будке телефона — автомата у входа.

— Приёмная товарища Боева.

— Андрей привет, это — Чаганов. Что нового?

— Алексей! — Чуть не закричал секретарь. — Тебя Боев ищет.

— Соединяй, за тем и звоню.

— Алексей? — Облегчённо вздыхает Боев. — У тебя всё в порядке? Ты где?

— Пока в Детройте, — нащупываю в кармане очередной "никель". — пришлось задержаться. Товарищ Грозный устроил мне одну выгодную сделку, собствнно, за этим и звоню. Товарищ Боев, срочно нужны те деньги, четыре тысячи долларов, что вы мне пообещали.

— Какие четыре тысячи?… — "Неужели кинет"? — А да, конечно, получите… Я не об этом. Тут такое произошло, Семён Гольдман похитил крупную сумму и скрылся с ней. Вы с ним не виделись с вечера пятницы?

"О-па-на! Это что, я парня подвёл под цугундер? Во истину благими намерениями выстлан путь в ад".

— Нет не видел. — Отвечаю упавшим голосом.

— Хорошо, — прдолжает Боев скороговоркой. — он опаснейший человек, мне тут товарищи из консульства открыли на него глаза. Не доглядел! Он и вся его семья — троцкисты, возможно, он имеет задание на теракт против тебя. Будь бдителен!

"А Сёма мне рассказывал, что ты друг их семьи… "Товарищу из консульства", точно, врать резону нет, хотя и так понятно было кто есть ху и по чьему приглашению Седов оказался в Чикаго".

— Так что мне делать-то если его увижу? В полицию звонить?

— Нет-нет, беги от него со всех ног и звони мне когда сможешь. — Поспешно возражает Боев.

"Ну и что всё это значит? Сёма взбунтовался и хочет отомстить мне за Седова? Да, это возможно, как и то, что из Гольдмана делают козла отпущения… А Боев с "товарищем" будут рапортовать о нейтрализации Седова и спасении Чаганова? Может быть".

Возвращается Грозный с двумя худыми рослыми мужчинами лет тридцати пяти советской наружности в одинаковых с моими пальто и шляпах.

— Знакомься, Алексей, — Василий протягивает мне пропуск на шнурке. — наши писатели, путешествуют по Америке.

— Илья Ильф, — слабое рукопожатие болезненно бледного человека. — Евгений Петров, — шутливо копирует напарника жизнерадостный бодрячок. — товарищ Чаганов, не хотите пойти с нами на встречу с Генри Фордом?

Бросаю вопросительный взгляд на Василия.

— Давай, иди, — даёт добро он. — до полудня я занят, а после засядем с тобой за чертёж.

— Генри Форд — это голова. — Поднимаю указательный палец вверх, писатели весело смеются, польщённые моим знанием текста "Золотого Телёнка".

Усаживаемся втроём на заднем сиденье Линкольна КВ, предоставленного администрацией завода почётным гостям, укрываем ноги медвежьей шкурой и через минуту прибываем к подъезду главного офиса. Оказывается у Форда в компании нет своего кабинета, он циркулирует по заводу, поэтому встеча проходит в кабинете его секретаря, где мы не раздеваясь с трудом размещаемся на спешно внесённых стульях.

Генри Форд — худой сутулый старик лет семидесяти в сером отутюженном костюме, белоснежной сорочке и красном галстуке, живо откликнулся на вопрос Ильфа о мини-заводах.

— Да, я вижу будущее за такими заводами в сельской местности, — его грубые рабочие ладони с припухшими суставами крепко сжимают металлический наболдашник трости. — на которых будут работать рабочие — акционеры предприятия: в дни кризисов рабочие смогут прокормиться на земле, а в период подъёма будут покупать продукты у соседей фермеров. Без всех этих банкиров с Уолл — Стрита, посредников-кровопийц, которые хотят иметь свою долю в нашем труде, сами ничего не делая.

Старик с ненавистью посмотрел на нашего Ильфа, сидевшего напротив него, в рваном носке, выглянувшем из-под задравшейся брючины.

"Тут ты, дедушка, попал пальцем в небо… не будет никаких пролетариев — совладельцев и вся твоя компания скоро станет принадлежать столь ненавидимым тобой банкирам. Капиталист, ты, — утопист"…

— Господин Форд, — переключаю его внимание на себя. — ваши интересы, судя по вашим словам, лежат далеко за пределами области производства автомобилей. Вы изучаете философию? Религиозны?

""Расцвёл, смотрит на меня почти с любовью… Работает третье правило Глеба Жеглова. Религию отвергает… верит в реинкарнацию. Гений — это оказывается опыт, передавемый новому воплощению, а вовсе не парадоксов друг. И не поспоришь ведь, Чаганов — в какой-то степени моё воплощение в прошлом. Встретились два воплощения. Ильф и Петров аж заёрзали на своих стульях от удовольствия. Утёр нос специальным корреспондентам "Правды""?

Встреча затянулась. Даже подумалось, что дедушка на прощание от полученного удовольствия велит принести соболью шубу или, там, выкатить автомобиль, но обошлось… просто крепко пожал нам руки своей шершавой пятернёй. Писатели всё время встречи делали какие-то заметки, изредка поглядывая на меня.

Дирборн, завод Форд Моторс.

Позже.

Сидим с Василием в его кабинете представителя ГАЗа в информационном центре Форда у центральной проходной и обсуждаем чертёж доработки прицепов.

— Нет, простая дверь на петлях здесь не подойдёт, — Грозный подкручивает "чапаевский" ус. — иначе для того чтобы её открыть, всё это место должно быть пустым. Тут нужна стена — гармошка на рельсе, р-раз и нет её…

"Это хорошо, наверняка заказчики потребуют для оператора шифровальной аппаратуры "секретную" комнату, отделённую от радиостанции".

— Давай ещё раз пройдем по списку комплектующих. — Василий достаёт приложение к договору и мы погружаемся в него.

"Так, стоп. Шины "GoodYear"! Вот оно то, что крутилось у меня в голове со вчерашнего дня"!

Давняя история о том, как ФБР не смогло предотвратить утечку в прессу информацию об атомном проекте. Для "Чикагской поленницы" в компании "GoodYear", которая кроме шин занималась производством аэростатов, была заказана резиновая оболочка кубической формы. Закачивая в неё углекислый газ вместо воздуха, можно было сократить уровень поглощения нейтронов на случай быстрого затухания реакции. Слухи о секретных кубических аэростатах пошли гулять по бульварным изданиям.

"Вот что надо мониторить — статьи в газетах о резинотехнических изделиях"!

— Тебя. — Грозный суёт мне телефонную трубку.

— Чаганов слушает.

— Алексей, — послышался сдавленный голос Гольдмана. на фоне автомобильных гудков и шума. — наконец-то я тебя застал.

"Блин, попался"…

— Сёма, привет, — включаю режим приветливого пустобрёха. — как здоровье матушки?

— Хорошо…

— Отлично, — не даю ему взять контроль над разговором. — понимаешь, Василий тут нашёл для меня два прицепа… пришлось задержаться у него… сидим, вот, обсуждаем комплектацию. Извини, что не смог сам отнести конфеты твоей девушке, пришлось отправить их с посыльным из, ну ты помнишь, United… что-то там на P… Service рядом с нашим отелем. Дело у меня было срочное, могли увести прицепы-то. Надеюсь, она тебя простила…

"Короче: "ПавлА я не видал, но ты не надейся""…

— … — Заскрипели мозги на той стороне и звонок прервался.

"Теперь даже молодому троцкисту понятно что пора валить, только не ясно в Канаду или кого-то из нас с Боевым… а может быть обоих. И тут у меня преимущество преред директором Амторга: он вынужден каждый день приходить на работу, а я человек вольный. Да, что-то засиделся я на одном месте, пора выдвигаться в Нью-Йорк".

Прошу Грозного выслать договор по почте и вызываю такси: до нью-йоркского поезда осталось два часа.

Нью Йорк, Центральный парк.

12 октября 1935 года, 11:50.

Сижу на деревянной скамейке на берегу пруда, на серой поверхности которого плавают жёлтые, бордовые и ярко красные листья, цвета нашего флага, что развевается над входом консульства, расположившегося в на углу Пятой авеню и 61-й Ист.

"До встречи ещё десять минут… и зачем я понадобился Аренсу — новому консулу, всего неделю назад вступившему в должность. Более срочных дел у него нет"?

Андрей, пожалуй, единственный человек в Амторге, которому я доверяю (хотя и он не знает где я сейчас живу), позвонил сегодня утром на связной телефон (заплатил пять долларов владельцу одной из аптек) и попросил срочно ему перезвонить. Выяснилось, что консул назначил мне встречу в полдень. На мой вопрос, кто он такой этот Аренс, Андрей, более десяти лет работавший за границей и знавший многих дипломатов, сообщил, что тот работал с самим Воровским и был ранен во время того покушения, затем находился в Англии и Канаде. Кроме того, припомнил, что Боев был очень недоволен этим назначением, называл Аренса бундовцем.

"Слава богу, что я уже разделался со всеми договорами".

Вчера на встрече с МакГи получил их все до единого: по лампам (включая военные), по реле и другим компонетам. Экономия составила около тридцати тысяч (вот так они вздувают цены для советских представителей). Получив от меня пятнадцать тысяч долларов, Питер выразил удовлетворение нашим сотрудничеством и выразил надежду на его продолжение. Я поддержал его в этом и пообещал, что вскоре его посетит моё доверенное лицо, которое произнесёт магическое слово "откат".

Наплевав на конспирацию, рванул в Амторг к Якову, финансовому директору, правда зайдя в здание через внутренний двор. Тот, пожевав губами, подписал и сообщил радостную весть о том, что получил гарантии оплаты на договор с "Форд Моторс" (тот самый на четыре тысячи), который подвис из-за внезапного отъезда Боева на родину. Не дождавшись меня из Дирнборна и никого не предупредив о нашем уговоре, он отплыл на пароходе, как последний трус, а мне пришлось слать телеграммы в Москву с просьбами оплатить договор.

"Испарилось моё преимущество перед Боевым… Ну ничего, продержусь, до отъезда осталось три дня. К тому же, с чего это я взял, что Гольдман охотится за мной, а не добежал уже до канадской границы. Впрочем, меры предосторожности лишними не бывают".

За три часа, что я здесь "загораю" в здание зашло лишь два человека: это и понятно — суббота. У здания тоже, вроде, никто не слоняется, лишь иногда появляется полицейский, поигрывая на ходу дубинкой.

"Обойду по дорожке пруд, время ещё есть. Не думаю, всё же, что ловушку мне будет устраивать сам консул".

Тяну на себя тяжёлую дубовую дверь и попадаю в фойе. Сбоку от входа со стула поднимается работник посольства и просит предъявить паспорт и бегло изучает его.

— Прошу, товарищ Чаганов, — с улыбкой возвращает его мне. — Иван Львович ожидает вас. Второй этаж налево по коридору.

Поднимаюсь по широкой мраморной лестнице с красной ковровой дорожкой, а сотрудник берётся за телефон.

"Красивое здание, а это что? Понятно тут зал, какой большой"…

— Сюда, — слева меня окликивает хорошо одетый невысокий лысоватый мужчина лет сорока пяти. — проходите в кабинет.

— Сегодня утром в Париже убит товарищ Боев. — Без приветствий и преставлений взволнованным голосом выпаливает консул, как только сквозь пустую приёмную мы зашли в его кабинет.

"Добегался один… теперь я на очереди. Жадность меня-фраера сгубила или неоправданный риск"?

— Не простили видно троцкисты ему успешную операцию по нейтрализации Седова. — Из-за спины раздаётся высокий голос с польским акцентом.

Оборачиваюсь на звук, в дверях, прислонившись к косяку, стоит невысокий мужчина в плохо сидящем на нём костюме и внимательно разглядывает меня с головы до ног светло-голубыми глазами с редкими белыми ресницами.

"От оно, оказывается, как всё было…. быстро перестроились".

— Знакомьтесь, товарищ Чаганов, — на той же тревожной ноте продолжает Аренс. — Юзеф Витольдович Новак, наш новый вице-консул. Он расскажет вам о дополнительных мерах предосторожности в связи с этим подлым убийством.

— Что такое? Какая нейтрализация? — Крепко пожимаю вялую руку "коллеги", обходя расставленную ловушку.

— Не слышали разве, — Недоверчиво усмехается Новак, глядя на моё недоумённое лицо. — что американцы сына Троцкого арестовали? Так Иван Васильевич обеспечил это дело. Пройдёмте-ка ко мне не будем мешать Ивану Львовичу.

Вице-консул манит меня за собой, машет рукой расстроенному Аренсу, который никак не реагирует на наш уход, уставившись ничего не видящими глазами на окно, выходящее в парк.

В течение следующего часа в своём кабинете, расположенном напротив консульского с которым имел общую приёмную, этот "рыцарь плаща и кинжала" играл со мной в "кошки-мышки", пятаясь выведать что я знаю, о чём догадываюсь и чего не знаю об истории с Седовым, так и не упомянув о деньгах. Сбить меня с позиции полного отрицания ему так и не удалось и в конце разговора голосом не терпящем возражений он сообщил, что получил шифровку от Ягоды с приказом о моей немедленной эвакуации. Что "Нормандия" отменяется и поплыву я назад на советском торговом судне под чужой фамилией. Отплытие завтра в десять утра, в восемь за мной заедет машина.

"Блин, а я думал у меня ещё три дня… Что ж так срочно-то? Боятся, что меня убьёт Гольдман? Возможно…. Киров бы ему этого точно не простил. Или сами решили убрать меня на всякий случай чтобы не заложил их? А вот это вряд ли… Наше судно — это территория СССР… сфера деятельности НКВД. Зачем им это? Итак, НКВД сказал — надо, Чаганов ответил — есть".

После фотографирования на паспорт моряка прямо здесь в кабинете Новака, сообщаю адрес своей гостиницы и бегу делать последний шопинг, без подарков же не приедешь. Замечаю за собой хвоста, не особо он и скрывается.

"Это понятно: доверяй, но охраняй".

Недолго думая, покупаю пять самописок "Паркер Челенджер" с золотым пером по пять долларов за штуку и мой легальный бюджет полностью исчерпывается.

"Ну и что делать с ещё двумя тысячами в кармане когда по пятам ходит соглядатай? Ещё одна проблема"…

Поднимаю глаза на очередную витрину на Пятой Авеню и застываю поражённый: электрическая печатная машинка IBM Model 01 с опцией подключения блока пефоленточного ввода-вывода. Лента широкая, не телеграфная, на восемь отверстий в ряд, то есть, на один байт (кодируются также строчные буквы, цифры, спецсимволы и команды). Всё вместе стоит двести пятьдесят долларов.

Стыдно, конечно, идти по стопам Андропова и начинать копировать зарубежные образцы, но где мне сейчас взять готовое устройство ввода и подготовки программ для РВМ, устройство управления и ввода-вывода данных, не говоря уже о печатающем устройстве. И всё это в одном, тускло поблескивающем на солнце шершавыми металлическами боками, устройстве, за которое я уже готов продать душу дьяволу. Кроме того, эти машинки вполне себе подойдут для засекреченной связи.

Подскочивший ко мне продавец с итальянским темпераментом начинает расписывать достоинства машинки.

— Скажите, — нетерпеливо перебиваю его. — сколько машинок с пефоратором у вас сейчас имеется в наличии здесь в магазине?

— Восемь штук, — пожирает меня взглядом "итальянец", пытаясь по моему лицу определить сколько пишмашек я готов купить, — но если вам надо больше…

"То, что надо… как раз на две тысячи. Но я же не могу их купить за наличные, а времени на телеграммы и согласования больше нет. Да и не факт, что разрешат купить. Одно дело, когда просишь на новейшие лампы (именно так я обосновал дополнтельные четыре тысячи) и другое — на пишущие машинки с латинским алфавитом… А если действовать понаглее?… Я вам лицо приближенное или где"?

— Если купите больше двух, — продавец включает последний ресурс, неверно истолковав мои колебания. — то получите пятипроцентную скидку.

"Семь бед — один ответ".

— Беру все.

Итальянец, не веря своему счастью, продолжает изучать моё лицо, но уже через мгновение, повинуясь моему нетерпеливому жесту ведёт меня в офис менеджера и там же подрагивающими пальцами начинает заполнять формуляр. Прошу выписать мне счёт на восемь машинок, забираю его, но сам плачу наличными.

— Куда прикажете доставить?

— Секундочку…

Выхожу в торговый зал и машу своему "хвосту", который маячит у витрины, чтобы зашёл внутрь. Тот недоумённо оглядывается по сторонам, но поняв что зовут его неохотно заходит внутрь.

— Товарищ, мне нужна помощь, срочно… — говорю доверительным голосом, глядя прямо в глаза. — я не могу везти это оборудование в гостиницу (машу на ящики, которые грузчики начинают выносить со склада). Необходимо их доставить завтра в порт к отплытию. Звони начальству.

Паника в глазах моего топтуна быстро сменяется решительностью и он начинает названивать по телефону, любезно предоставленному "итальянцем".

"А что, так меньше подозрений, сами осмотрят, сами поучаствуют в доставке… да и мне не таскать эти килограммы, под тяжестью которых сейчас сгибаются грузчики… В конце-то коцов в дом несу не из дома. А если спросят откуда деньги, Зин? Кто спросит? Новак? А откуда ему знать как была оплачена покупка. Амторг? Откуда он узнает о ней? Ягода может всё узнать, но о деньгах для Седова он будет молчать железно… не в его интересах будировать вопрос"…

Через полчаса подъехала машина из консульства, ящики были погружены и мы с моим спутником отправились дальше по магазинам (неожиданно образовавшиеся дополнительные девяносто долларов оттягивали карман): ручки с золотым пером, конечно, хорошо, но наручные часы, тем более женские, в нашей стране сейчас в страшном дефиците.

Там же, позднее.

"Блин, ручки, часы… осталось только партию джинсов Левис прикупить. Или нет, лучше материал и заклёпки. И начать шить прямо под крышей Лубянки. Понятное дело, хочешь спасти СССР — следуй призыву Бухарина и набивай себе карманы. Вот зачем я купил самые дорогие ручки? Для подарка. Кому? Кирову со Сталиным? Да они меня за такой подарок — под зад коленом".

Читал где-то, как многомудрый директор Кировского завода Зальцман подарки дарил Сталину и секретарю ЦК "жертве сталинских репрессий" Кузнецову. Сталину — бронзовую чернильницу, а Кузнецову — саблю с золотой отделкой и бриллиантами. Понимал кто есть кто. Не стоит мне идти по пути таких многомудрых, слетел он в итоге со своего поста, невзирая на заслуги.

"Ладно… что это я на себя взъелся… Оле подарю, она теперь студентка… и Павлу. А часы так вообще не роскошь, тем более "Longines", точь-в-точь как у меня. И маленькие женские — Оле, чтоб не опаздывала на занятия. Двадцать долларов резервирую чтобы расплатиться за гостиницу и остаётся ещё десять на готовльни, логарифмические линейки и ластики… Всё, теперь свободен".

Нагруженный свёртками с облегчёнными карманами выхожу из "Барнс энд Нобель" и спешно ныряю в телефонную будку, на мгновение оказавшуюся свободной. Осталось ещё последнее дело с "Курбским". Мой аптекарь сообщает, что Эндрю полчаса назад просил перезвонить ему в офис.

— Андрей, ты мне звонил?…

— Ты слышал, что Ивана Васильевича убили? — вопросом на вопрос отвечает секретарь.

— Слышал, от товарища Аренса, — перехватываю поклажу в одну руку. — без подробностей. А ты откуда узнал?

— Из "Нью Йорк Ивнинг", Сёма Гольдман принёс. — чиркнула спичка.-… в Париже… выстрелом в спину у резиденции полномочного представителя товарища Потёмкина… убийца задержан, троцкист.

"Сёма объявился, хм… безрассудно. Неужели он считает, что о его после убийства директора НКВД оставит в покое".

— Я вот теперь думаю, — продолжил Андрей. — наверное, все эти наши сигналы на товарища Боева сейчас уже никому не нужны. О мертвых или хорошо, или ничего.

— Сам решай.

— Да, ещё… Гольдман тебя искал, хочет что-то передать… может тоже имеет что сообщить.

— Хорошо, только завтра и послезавтра я буду в Филадельфии, — к телефонной будке уже выстроилась длинная очередь флегматично стоящих джентельменов. — пусть подходит к отплытию "Маджестик" во вторник, часам к восьми утра. Всё заканчиваю разговор, тут очередь шумит.

Нью Йорк, порт,

13 октября 1935 года, 09:00

Пожилой таможенный инспектор рассеянно мазнул взглядом по моему паспорту, быстро пробежался по формуляру из магазина пишущих машинок, сверил номер одной из них, стоящих на пирсе и ступил на трап парохода "Краснодар", на котором мне предстояло проделать обратный путь в Ленинград, чтобы осмотреть судно.

— Спасибо вам, товарищ Новак, — крепко пожимаю руку вице-консулу, съёжившемуся под холодным северным ветром. — что помогли с машинками. Ну и, конечно, за охрану. Хочу в знак благодарности подарить вам часы. Они мне очень дороги, их мне вручил товарищ Ягода, но я думаю, что вы их достойны больше.

""Как впился глазами в гравировку "От наркома внутренних дел Ягоды Г.Г.". Берёт в руки… всё, теперь назад не отдаст. А что тут такого, повинуясь душевному порыву… снял с себя последнюю рубаху. Надевает на руку. Часы нашли своего нового хозяина, а награда своего героя. Владей… и не говори что тебя подставили. А у меня на крыше таких много".

— И ещё одно дело, — переключаю внимание немного смущённого Новака. — я узнал, что меня зачем-то разыскивает Семён Гольдман. Помня ваши инструкции назначил ему встречу на послезавтра в восемь утра на пристани парохода "Маджестик".

— Это вы правильно сделали, товарищ Чаганов, — расправляет плечи вице-консул. — есть у нас к нему несколько вопросов.

В сопровождении капитана таможенник сходит на берег. Новак неотступно следит за мной, поднимающимся по трапу на судно. Из открытого иллюминатора потянуло гречневой кашей с тушёнкой.

"Не нужен мне берег турецкий, о-о-мерика мне не нужна"…

Ленинград, Проспект Красных Зорь 67.

Общежитие-коммуна ЛЭТИ.

1 ноября 1935 года, 16:30.

Сижу на собрании коммуны в просторном читальном зале в президиуме, где собрались студенты и кошу взглядом в лежащую на столе "Правду". Меня всё ещё покачивает после длительного морского перехода, но очень рад ощущать под ногами твёрдую землю.

"Как же я отстал от жизни! В стране бушует стахановское движение, гремят имена новых героев: Алексей Стаханов, Пётр Кривонос, сёстры Виноградовы… Персональные звания в армии и НКВД… Интересно, какое мне утвердят. Секретарь Бокия сказал по телефону, что послезавтра в девять утра у меня аттестационная комиссия на Лубянке".

Пока есть время решил разгрестись с ленинградскими делами: прежде всего с РВМ для Дома Занимательной Науки и Техники, поэтому сразу с пристани мотнулся на Фонтанку. Дом уже открылся и в подвале заканчивается ремонт мастерской для сборки и отладки машины. Нужны грамотные электрики для сборки (реле в монтажных шкафах и пишмаш пришли со мной на "Краснодаре"). Сразу возникла мысль привлечь студентов из ЛЭТИ и вот я здесь под пунктом номер два и три повестки собрания: 2. Лекция т. Чаганова и 3. Разное. Под пунктом номер один: роспуск студенческой коммуны.

"Отречёмся от старого мира… Отрицание отрицания… Пришёл черёд коммун".

Сторонники и противники изменений разделились примерно поровну: Фима — казначей, расположившийся слева за столом президиума не одобряет роспуска, но как-то робко, с оглядкой на сидящую подле него в цетре председателя коммуны Любу Щербакову, мою "пациентку" (хороша, чертовка!), которая напротив роспуск одобряет.

— Пусть Алёша скажет, что он думает. — Это её фамильярное обращение ко мне, намекающее на наши былые "особые" отношения, вызывает острую ревность казначея, которую он не может скрыть.

— Мне, если честно, то жаль. — Собрание затаило дыхание. — Понятно, что коммуна ведёт к уравниловке, что хорошие студенты, имеющие повышенную стипендию, теоретически могут кормить лоботрясов и лентяев, которые не получают её вовсе. Но у нас этого не было… Так и можно выгнать таких из коммуны.

Рыжая стрелка-бровь Любы недовольно ломается посередине.

— Хотя, конечно, — не выдерживаю морального прессинга грациозной соседки. — главное как люди друг другу относятся, а не название. Не дадите же вы своему товарищу умереть с голоду? Поможете же если что?

Народ зашумел, раздался смех, заскрипели стулья.

— Спасибо, товарищ Чаганов, — ледяной голос председательницы пресёк разброд и шатания. — ставлю вопрос на голосование. Кто за роспуск коммуны?

С небольшим перевесом победили антикоммунары.

— Второй пункт повестки — лекция "Вашингтон — город контрастов". — Голос Любы окончательно оттаял.

— Я не был в Вашингтоне.

— А где ты был? — Шепчет соседка.

— В Нью Йорке, Детройте, Чикаго. — Меня начинает разбирать смех.

— Хорошо. Пусть будет Нью Йорк — город контрастов. — Хмурится она и начинает накручивать на палец свой рыжий локон.

"Куда делась та скромная застенчивая девушка Люба, с которой (и с её братом) я (ну не совсем я) ещё недавно ходил в кино? Откуда взялась эта уверенная в себе демонстративная личность, чем-то похожая на Олю? Стоп! Неужели"?

— Цигель-цигель, ай лю-лю! — Шепчу с надеждой, ловя хоть какой-то ответ на лице красавицы.

— Хватит дурачиться, — уже шипит председательша. — начинай, давай! "Хм, ну ладно… запишем в загадки".

Послушно начинаю рассказ о заморских чудесах: высоких домах, бегущих поездах и автомобилях, дымящих трубах заводов (воспринимается аудиторией как вещь позитивная). Разбавляю рассказ о мощной промышленности и плодородных нивах, чтобы не плодить среди студентов ЛЭТИ либералов, реальными сценками из жизни людей в трущобах и ночлежках Нью Йорка и Чикаго, о безработице и нищете.

Постепенно мой монолог переходит в диалог, посыпались вопросы об электронных лампах, их производстве. Упомянул о встрече с Ильфом и Петровым у Форда, переключились на автомобили: сказал, что только только в Нью Йорке их два миллиона штук.

— Товарищ Чаганов, — тянет руку вихрастый паренёк. — когда же мы догоним Америку в техническом плане?

"Вопрос, конечно, интересный… Вряд ли мой предыдущий опыт поможет с ответом".

— А вот это уже зависит от нас с вами, — глубокомысленно стараюсь наморщить гладкую кожу на лбу. — как быстро будем у них перенимать опыт и приёмы. Для того же, чтобы их обогнать — этого мало. Надо будет не копировать иностранные образцы, а на базе своей советской науки создать свои, более производительные.

"Хорошее вступление получилось к цели моего визита"…

— Товарищи комсомольцы, — вглядываюсь в лица парней и девушек и не нахожу в них даже намёка на цинизм или отторжение при этих словах. — от лица руководства Ленинградского Дома Занимательной Науки и Техники прошу помочь в строительстве первой в мире электрической цифровой вычислительной машины! Запись в бригаду будет производить инженер Василий Щербаков в ЛДЗНиТ на Фонтанке завтра в 16:00. Оборудование и инструменты уже начали прибывать, а монтажные схемы уже готовы, вы сможете получить их у бригадира. Сообщите об этом наборе своим знакомым, не обязательно электрикам.

"Хотя электромонтажники бы не помешали, особенно с "Красной Зари". По сути, ведь, что АТС, что РВМ монтировать, разница для них невелика. Надо выкроить завтра время и забежать в их комитет комсомола".

Потом в течении часа отвечал на вопросы о назначении и устройстве РВМ пока студенты немного успокоились и мне удалось улизнуть из зала. Паша и Лосев уже заждались.

Ленинград, улица Мира 17, КУКС ПВО.

Позже, тот же день.

— Здорово, Фокин, — дисциплинированно разворачиваю перед постовым своё служебное удостоверение, — а что это ты тут делаешь?

— Здравия желаю, товарищ Чаганов, — заокал он, широко улыбаясь и удивлённо косясь на мой американский костюм. — знамо что, службу несу. С приездом! Бегом через пустой плац, тускло освещенный единственным фонарём, сокращаю путь к цели и рывком открываю дверь лаборатории. Ощепков и Лосев, сидя за столом напротив друг друга, оба раскравневшиеся и взвинченные, неприязненно поджав губы, смотрят остановившимися взглядами на лист бумаги, лежащий между ними.

"Нормально, они тут уже фигвамы рисуют… Надеюсь, что роковая фраза о том, кто кого нашёл на помойке ещё не произнесена".

— Алексей! — С облегчёнием хором кричат они, вскочив со стульев и бросившись обниматься. — Как съездил? Что привёз?

"Да это я — почтальон Печкин…. привёз"… Коротенько, часа с пол, живописую о том, что за морем житьё не худо, в смысле с комплектующими, и что привёз я этого добра на четыре радиоуловителя плюс два комплекта зипа к каждому. Ощепков расцветает.

— Паша, — замечаю его новые петлицы с двумя шпалами под скрещёнными тамагавками. — поздравляю, товарищ военинженер 2-го ранга!

Он польщённо улыбается, одёргивая вылезшую из под свободного ремня гимнастёрку. Переключаюсь на плюшки для Лосева: четыре высокочастотных десятикиловатных генератора Вестингауз (нужна доработка, перемотка катушек, с 450 кгц на 4 мгц), осциллографы и авометры. Замечаю некоторое оживление на скупом на эмоции лице изобретателя кристадина, и нейтральное расположение духа — неплохой результат. Опускаю интересные только мне реле.

— А у вас тут как дела? — На всякий прижмуриваю правый глаз, совершенно не исключая взрыва.

— У нас забирают вакуумную лабораторию, — выпаливает Паша. — а людей переводят в НИИ-9. ОКБ УПВО будет заниматься постановкой задач, координацией работ и приёмкой.

"Понятно, лаборатории — конец. Хотя, может быть, это и к лучшему, пора заканчивать с радиолюбительством".

— Я в НИИ-9 не пойду, — Олег снова впал в прострацию. — меня зовут на кафедру физики в медицинский институт.

— Но почему, товарищ Лосев, — снова закипает Ощепков. — там же работают многие твои друзья из ЦРЛ: Остроумов, Маляров?

— Мне радиолокация не интересна. — Монотонно, видимо не в первый раз, отвечает Лосев.

"Позиции сторон ясны и ситуация, пожалуй, мне даже выгодна".

— А ко мне пойдешь? — Вступаю в разговор. — Я в Москве создаю СКБ. Там будет вакуумная лаборатория. Генераторы установим, йодидный реактор. Будешь заниматься только полупроводниками.

Паша обомлел от моей наглости и не нашёлся что ответить.

— А для девятки Олег наделает детекторов с запасом для этих четырёх установок, подготовит к передаче всё оборудование и обучит людей, согласны? — Спорщики начинают напряжённо размышлять. — Но все генераторы и реактор, когда он будет готов, я забираю в Москву. Они для производства детекторов не понадобятся.

"Блефую, однако… Мои предложения по штату конструкторского бюро ещё не утверждёны. Как там, интересно, Кракау? Приступил уже к работе или врождённая немецкая дисциплинированность не позволяет? Значит на завтра кроме "Красной Зари" есть ещё Государственный Оптический Институт. Ну давайте уже, определяйтесь… больше часа не думать".

— Тогда половина осциллоскопов и авометров — моя. — Стучит ладонью по столу Ощепков.

"Все измерительные приборы куплены на мои, выпрошенные у Боева, деньги. А генераторы куплены за полцены благодаря откату. Грабёж средь бела дня. Да и вообще, зачем им они если всю лабораторию передают в НИИ-9? Солидности добирать, как с персоналками на столах у братков? Стоп, какой те Паша браток. Он же талантливый учёный, задумал, видно, что-то".

— Один осциллоскоп, два авометра и… — задумываюсь я на секунду. "… холодильник "Розенлеф", финский, хороший. И путёвка"…

— Техническая помощь круглосуточно с выездом на место за свой счёт. — Протягиваю руку повеселевшему другу.

— Не знаю согласится ли мама на переезд в Москву. — Тихо произносит Лосев.

— Скажи, Олег, — возникло приятное чувство всемогущего человека. — что твоя мама любит? Чем бы хотела заниматься?

— Балет любит, — не задумываясь отвечает сын. — музыку, литературу.

"Так, кремлёвскую библиотеку сразу отметаем, только что закончился процесс над "бывшими", окопавшимися там с подачи Енукидзе. А вот в Большой театр администратором или на худой конец билетёршей, если захочет, попробую устроить, хотя бы через того же Свешникова".

— Если ты согласен, — фиксирую позицию Лосева. — то маму я уговорю.

— Я согласен.

"Жених согласен, кунаки жениха готовы. Мама… третьим пунктом завтрашней программы будет визит к Екатерине Арнольдовне. Кстати, в-четвёртых, не забыть (ха-ха) зайти на "Светлану", узнать как идут дела у Авдеева со стержневой лампой. Перед моим отъездом в Америку он показывал первый вариант пентода, выполненный по моему (на самом деле по его собственному) чертежу. Тогда он его не успел даже включить. Ну и в-пятых, отражательный клистрон: это там же на "Светлане" к Щербакову и там всё идёт нормально, генератор на три гигагерца заработал. В-шестых, перед отъездом в Москву в семь вечера неплохо было бы побывать у Перельмана на Фонтанке поучаствовать в организационном собрании бригады первопроходцев компьютерной эры. Вроде бы и немного дел, да времени всё равно не хватает. Да, о времени"…

Открываю свой новый чемоданчик и начинаю раздачу слонов: швейцарские часы "Longines" — две штуки, одна логарифмическая линейка и десятикратная лупа (не забыть выцыганить у Павла микроскоп!) обрели своих хозяев.

— Ты куда сегодня, к себе? — Спрашивает Ощепков.

"Как же, к себе… Ещё перед отъездом сдал комнату, формально я уже служу в Москве. Что то меня ждёт в столице? Жилищный вопрос там ещё острее".

— Нет, к тебе, — щёлкаю никелированными замками. — я теперь в Ленинграде без крыши над головой, как и в Москве…

За окном крупными хлопьями валил снег.

Москва, Петровский парк.

8 ноября 1935 года, 17:00.

Ягода.

Тяжёлый автомобиль, плавно затормозив на подтаявшем за день первом снегу, медленно сворачивает с Ленинградского шоссе на Новую Башиловку, узкую безлюдную улочку, огибающую мелкий пруд и останавливается, перегородив собой проезд.

— Оставайтесь в машине, — коротко бросаю тоном не терпящим возражений и сам открывая дверь. — я ненадолго.

— Товарищ Ягода, — занудил с переднего сиденья Демидов, новый охранник из Оперода. — не положено…

— Сиди уж, не твоего ума дело. — Слышу за спиной неодобрительный голос всё понявшего Чертока, неоднократно бывавшего здесь. — Иван включи фары. Впереди блеснули и погасли огни другого авто, скрытого поворотом дороги. По тропинке, плохо различимой в наступивших сумерках, бреду к белой деревянной беседке, хорошо выделявшейся на фоне темных молодых ёлочек.

— Здравия желаю, товарищ Ягода. — Со скамейки поднимается высокий военный.

— Добрый вечер, Михаил Николаевич.

Вижу, что невдалеке позади беседки на дощатом мостике через пруд на фоне светлого неба виднеется тёмная фигура.

"Молодец, позаботился об охране места встречи. Ну так это и была его инициатива. Примаков с Путной, старые троцкисты, похоже, беспокоятся. Ну хотя бы по такому поводу встретиться, а то я уж думал, что после отставки Авеля Тухачевский меня и узнавать перестанет: в целях конспирации и за ненадобностью. Ан, нет! Нужен я, оказывается, ещё. У самих силёнок не хватает".

— Что произошло в Америке? — Нетерпеливо спросил маршал.

— Пока ещё получена информация не от всех источников, — мстительно неспешно начинаю свой рассказ. — но кое-что удалось узнать. Боев, начальник Амторга, ранее служивший на бронепоезде Троцкого, а позднее по моей протекции на ответственных должностях во Внешторге за границей, по моему приказу связался через американских троцкистов с Львом Седовым и предложил тому двадцать тысяч долларов помощи. С условием, что Седов поможет скомпрометировать Чаганова связью с Троцким, точнее сделать их совместную фотографию на фоне долларов. Боев передал деньги в коробке из-под конфет Гольдману, переводчику Амторга, а тот, по его словам, Чаганову с просьбой отнести конфеты по адресу гостиницы, где остановился Седов с охранником. Что произошло потом, мы знаем со слов Чаганова, Седова и мальчика-посыльного из компании, в которую обратился Чаганов. Ну и из газет, конечно.

— Почему Чаганов сам не отнёс деньги? — перебивает меня Тухачевкий.

— Потому что, — продолжаю в своём темпе. — ему позвонил представитель ГАЗа у Форда Василий Грозный и сообщил, что нашёл ему оборудование, о котором тот просил. Чаганов срочно выехал в Детройт. Седов (через нанятого троцкистами адвоката) и посыльный (наши люди отыскали и его) подтвердили, что в момент передачи коробки их задержали сотрудники ФБР. Что было в коробке они не видели. Чаганов также сказал в разговоре с нашим резидентом, что коробку не открывал. Деньги пропали. Их могли взять Боев, Гольдман, Чаганов, посыльный и ФБР.

— Что сказал Гольдман?

— Ничего не сказал, — опускаюсь на скамейку и приглашаю маршала последовать моему примеру. — он после того как узнал, что Седов арестован, возомнил себя мстителем, начал преследовать Боева и Чаганова. Пришлось его ликвидировать при попытке скрыться. Вещи Чаганова удалось проверить дважды, на корабле и на таможне в Ленинграде. Никаких следов денег. Стоимость подарков не превышает выданной ему суммы. То же самое по заключенным им договорам.

— Чем это происшествие грозит нам сейчас? — Тухачевский присаживается рядом.

— Мне — ничем. — Весело смотрю на собеседника. — НКВД провело успешную операцию по нейтрализации Льва Седова. В результате её проведения от рук троцкистов в Париже и Нью Йорке погибли наши сотрудники. Особенно удачно сложилось во Франции: постпред во Франции Потёмкин надавил на премьера Лаваля и сейчас французская полиция охотится за троцкистами, те бегут из страны. Кроме того, вчера на параде ко мне подходил Киров и поздравил НКВД с успехом. Конечно, это не совсем то, что мы планировали, но и так вышло неплохо.

— Я, конечно, рад тому, что у вас лично всё в порядке, — ядовито усмехается Тухачевский. — но не кажется ли вам, что наша общая цель от этого страдает. Для некоторых наших единомышленников в армии ваши действия могут быть восприняты как объявление войны.

"Об общих целях вспомнил, барчук-зазнайка…. предупреждает об опасности и при этом в его словах слышится угроза".

— Я, Михаил Николаевич, — выдерживаю напряжённый взгляд маршала. — в отличии от вас, всегда был за более плотную координацию нашихдействий. И об этой операции вы были также заранее предупреждены и даже участвовали в ней, отослав Ощепкова на Дальний Восток. Согласен принять на себя часть вины за провал… последствия его купированы, угрозы нам нет никакой. Напротив, я надеюсь, что разгром троцкистов во Франции поможет мне на следующем пленуме ЦК войти в кандидаты в члены Политбюро, а это — совсем другой для нас уровень доступа к верхам — присутствие на заседаниях. Что же касается троцкистов в ваших рядах, то советую вам быть поосторожнее с ними. Если Путна ведёт себя достаточно сдержанно, то Примаков когда подопьет, а вино в том вертепе, что он со своей женой Лилей Брик устроил в собственном доме, льётся рекой, позволяет себе разные шуточки в адрес Сталина и других руководителей и даже угрозы. В присутствии "богемы", между прочим, которая там днюет и ночует у него. Эти деятели искусства потом пишут доносы Агранову, а тот докладывает их мне. Пока я этот материал придерживаю, но если Примаков не угомонится я буду вынужден дать ему ход. Поступают также сигналы на Якира, Корка, Уборевича и других.

"Примолк, нечем крыть, угрожать он мне вздумал… поручик, укравший маршальский жезл. Надеюсь хватит ума сообразить, что если со мной что-то случится, то их компании крышка".

— Спасибо, что предупредили, — поднимается со скамейки погрустневший Тухачевский. — вы правы, нам надо чаще встречаться и согласовывать наши действия.

— Очень рад, товарищ Тухачевский, — поднимаюсь и пожимаю протянутую руку. — нашему взаимопониманию. До свидания.

— Здравия желаю. — Поворачивается и подсвечивая дорогу ручным фонариком быстро уходит.

"Чёрт, дома десять немецких фонариков а я не додумался захватить. Где она эта тропинка"?

Москва, Кремль, Сенатский дворец.

Приёмная т. Кирова,

10 ноября 1935 года, 12:00.

— Сейчас у него архитекторы Дворца Советов, — немного извиняющимся тоном тихо говорит новый помощник Свешникова, видимо получивший насчёт меня особые инструкции. — а на час запланирова поездка на электромеханический завод.

— А по дороге на завод? — Продолжаю я напирать на молодого коротко постриженного рыжеволосого парня в такой же форме как и его начальник. — Мне нужно-то всего минут десять.

— Хорошо, товарищ Чаганов, я доложу. — Бросает опасливый взгляд на читающего "Правду" и недовольно нахмурившегося посетителя. — Присаживайтесь, ждите.

Беру "Известия" и располагаюсь рядом на глубоком старинном кожаном диване.

"Ведь по сути он вынудил меня обратиться к Кирову"…

После аттестационной комиссии, поздравив меня с присвоением специального персонального звания ГУГБ НКВД старший лейтенант, Бокий, чуть усмехнувшись, протянул мне бумажку с тремя адресами и предложил выбрать помещение для конструкторского бюро. Три ветхих сарайчика в разных концах Москвы…

Ругаться с ним не хотелось, жаловаться на него — тоже, что ему нынешние начальники, если "его назначил сам Ленин". При здравом размышлении решил просить помещение у Кирова: во-первых, он — хозяин Москвы, во-вторых, не стыдно, ведь не квартиру себе прошу, а помещение для КБ. Впрочем, с квартирой, грех жаловаться, всё как раз неплохо — успел въехать до праздников в ведомственную меблированную двухкомнатную квартиру без телефона в двух кварталах от Паши. Оля помогла пришить знаки различия, по две серебряных звезды на рукава ниже локтя, эмблему ГУГБ с щитом, мечом и серпом с молотом на левый рукав выше локтя и две пустые петлицы с серебряным жгутом посередине. Не удалось с ней наедине обсудить итоги моего вояжа в Америку, чем больше об этом думаю, тем меньше он мне нравится.

Подавляю вздох и открываю газету: репортаж о военном параде и демонстрации, маршалы Ворошилов и Будённый на конях, танки и пушки на Красной площади. Листаю страницу. Сталин, Киров, Молотов и Ягода в ложе Большого театра на концерте художественной самодеятельности предприятий и клубов Москвы. Весь подвал занят статьёй В.Млечина (знакомая фамилия) об этом событии. Душевно написано о гигантской работе октябрьской комиссии МГК ВКП(б) по организации концерта, затем идёт бухгалтерское перечисление выступивших исполнителей и коллективов. А завершается статья абзацем, в котором утверждается, что никто и никогда не видел зрелища подобного этому. Далее, в объяснение почему это так, идут пять предложений и все они начинаются со слова "ибо". Последнее "ибо" особенно умилило: "ибо в нашей стране у власти пролетариат (путает с рабочим классом), руководимый ленинско-сталинской партией, её замечательным вождём, вождём трудящихся всего мира, товарищем Сталиным".

"Да… бухаринский кадр, продолжает топить за мировую революцию. Или просто тупой? Копипастит из своих старых статей. Тоже возможно".

Дверь в кабинет с шумом открывается и из кабинета стали выходить возбуждённые люди, продолжая громко, перебивая друг друга, делиться впечатлениями.

— Четыреста пятнадцать метров!

— Это же выше чем Эмпайр Стэйт Билдинг!

— Алексей! — В приёмную выходит Киров, на ходу пытаясь попасть в рукав своего потёртого укороченного пальто и мягко отодвигает в сторону помощника, вставшего на пути. — Как жаль, то я сейчас уезжаю, проводишь меня?

— Конечно, товарищ Киров! — Помогаю ему справиться с одеждой, хватаю свою шинель и мы быстро двинулись на выход к лестнице, ведомые плечистым сержантом госбезопасности.

— Растешь… — Киров одобрительно кивает на звёзды на рукаве. — Молодец! — Спасибо. — Не сразу понимаю его, так как недавно обнаружил, что продолжаю расти и уже достиг необычных в этом времени ста восьмидесяти восьми сантиметров.

Через боковой выход здания у самой кремлёвской стены нас ждут два автомобиля: в первый, ГАЗ-А, увидев нас, спешно заскакивают две фигуры, хлопая дверьми; во второй, огромный чёрный "Паккард" 34-го года (после Америки стал обращать внимание на марки машин) садимся мы (сержант спереди). Машины плавно стартуют и уже через минуту, выехав из Кремля через Спасскую башню, сворачиваем направо и, оставив слева храм Василия Блаженного, выезжаем на большой Москворецкий мост.

— Сергей Миронович, — заспешил я, не зная сколько продлится поездка. — у меня просьба. Не могу найти подходящее помещение для своего КБ.

— А какое помещение ты ищешь? — живо реагирует он.

— Желательно одноэтажный каменный или кирпичный особняк, — отвечаю назубок. — триста квадратных метров. Особняк, так как работы будут секретные, требующие высокой производственной чистоты.

— Хм… хорошо, дам задание подыскать для тебя что-нибудь подходящее, — улыбается Киров. — ну, как съездил, всё закупил для работы?

— Всё основное, без чего не обойтись, нашёл. — Невозможно не улыбнуться в ответ.

— Да, тебя эта история с Боевым никак не коснулась?

Показываю собеседнику глазами на сидящих впереди шофёра и охранника и делаю озабоченное лицо.

— Нет, не коснулась, — отвечаю самым беззаботным голосом. — узнал из газет.

Машины тормозят у двухэтажного здания с табличкой: "Московский ордена Ленина электромеханический завод им. С.Орджоникидзе".

"И пяти минут не ехали… Жалко, что не успел подробнее обосновать свои нескромные запросы".

Свежевыкрашенные ворота открываются на всю свою ширину и наш кортеж плавно заезжает во двор, где нас встречает солидное заводское начальство: директор, парторг, профорг и молодая румяная девушка, видимо, комсорг.

"Молодцы, не стали срывать народ на показушную встречу".

Сергей Миронович тоже доволен, машет мне чтобы я подошёл поближе, и начинается экскурсия по предприятию. Переходим из цеха в цех: на монтажных столах бытовые приёмники, как СИ-235, сменяют военные радиостанции, как дивизионная 6-ПК и танковая 71-ТК. Молодые весёлые сборщицы бытовой аппаратуры сменяются серьёзными средних лет сборщиками военной продукции.

— Как вы, Пётр Кузьмич, собираетесь расширять производство? — Спрашивает Киров директора на выходе из цеха.

Пожилой руководитель предприятия в потёртой рабочей спецовке стирает со лба носовым платком выступивший, несмотря на прохладную погоду, пот.

— Помещения нам не хватает, — грустно вздыхает он. — кругом дома, некуда нам расти — тока вверьх. Вот отремонтировали бывшую дирекцию, перевели нормировщиков, учётчиков и бухгалтеров к конструктарам, да что толку: один только малый сборочный участок впихнём туда и только. Пойдём-те глянем.

"Шикарное место… Потолок три с половиной метра. Большая комната — метров двести пятьдесят — идеально для лаборатории. Две маленькие — по пятьдесят метров".

Киров замечает мои горящие глаза, хитро подмигивает и продолжает молча ходить с озабоченным видом выдерживая паузу.

"Мне тоже, пожалуй, сейчас лучше помолчать"…

— Мне бы десятин эдак восемь по Москвой, — первый не выдерживает директор. — так я бы с удовольствием всем заводом туда перехал.

"Заметьте, не я это предложил"!

— Вчера на совещании по плану реконструкции Москвы, — ни к кому не обращаясь начал Киров, — рассматривали Москворечье и новую магистраль от Садового кольца до Южного порта. Так вот, недалеко от Кожухово есть большой пустырь…

— Очень даже нам подходит, — горячо включается, кажется, профорг. — многие рабочие оттудова с Угрешской и Заставы Ильича. Каждое утро на трамвай по часу уходит.

— Поезжайте, посмотрите… — хитро щуриться Мироныч. — пока только Автозавод на это место глаз положил.

— Сегодня же поедем, Сергей Миронович. — Забеспокоился директор, почувствовав в словах хозяина Москвы "но".

— Если понравится вам участок, то помогу, обещаю, — продолжает Киров. — только и вы мне, Пётр Кузьмич, помогите. Очень нужно этот особнячок для важнейшего государственного дела.

Я незаметно киваю в ответ на его вопросительный взгляд. Пока директор лихорадочно соображал чем грозит заводу эта потеря, на передний план выступил парторг.

— Наша партийная организация и весь коллектив, — он заметно волнуется и очень громко произносит слова. — почтут это за честь. Товарищ Киров, просим выступить перед рабочими.

"И кто это наговаривает на него, мол, готов часами выступать по самому незначительному поводу"?

В столовой, в обеденный перерыв за четверть часа вручил переходящее знамя МГК партии, поздравил коллектив и даже успел сфотографироваться с собравшимися (как раз подоспели корреспонденты "Рабочей Москвы"). Ещё десять минут ушло на наше с Сергеем Мироновичем фото с комсомольцами (в основном комсомолками) завода. Не мог отказать в этом румяной девушке, которая запинаясь и пряча глаза пригласила сесть рядом.

— Миша, мы пройдёмся с Алексеем до моста подышим воздухом. — Крикнул Киров начальнику охраны.

Тот отдал знаками команды подчинённым и вот уже в десятке метров впереди, сзади нас и на противоположной стороне улицы, оказались охранники, а машины заблокировали движение по дороге.

— Ну рассказывай, что у тебя там стряслось? — Чиркнула спичка о коробок.

— Сначала не был уверен, рассказывать об этом или нет, думал кажется это мне, но всё-таки решил, что стоит. — Понижаю голос почти до шопота. — Дело в том, что переводчик Амторга, Гольдман, тот, которого потом убили попросил меня отнести конфеты в гостиницу, где жил Седов. Даже адрес написал на записке: "Бельведер, номер 302". Я потом в газете прочитал, что это и был номер Седова. Попросил и уехал, а затем позвонил Боев и стал интересоваться моими планами: что, мол, ты собираешься вечером делать.

— Вон оно что… — Киров загнал папиросу в угол рта.

— В общем, подумал я потом, что заодно они были. Специально хотели меня с Седовым свести. Думаю, хотели сфотографировать меня с ним: в полицейском отчёте было написано, что в номере обнаружена фото камера.

— Ясно, молодец, что сказал, — поднимает правую руку. — только больше никому…

По знаку к нам подбегает Михаил и открывает тяжёлую дверь, подъехавшего "Паккарда".

— Тебя подвезти, Алексей? — Привычная улыбка исчезла с лица Кирова.

— Нет не надо, я пройдусь. Спасибо за всё, Сергей Миронович.

Жму руку охраннику, захлопнувшему заднюю дверь машины и провожаю взглядом тронувшийся с места кортеж.

"Чёрт его знает… правильно ли я поступил не рассказав Кирову всей правды".

Не хотелось оправдываться по поводу потраченных денег: по бумагам видно, что за все товары было заплачено по безналичному расчёту. Выходит двадцать тысяч долларов я присвоил. Если начать рассказывать про Питера МакГи, то тоже ничего хорошего: он наверняка откажется подтверждать — зачем ему проблемы, если об этом вдруг узнает налоговая полиция или работодатель. Да и сам я как буду выглядеть в лице наших: поддерживаю связь с беглым преступником, даю взятки. Но самое, пожалуй, неприятное объяснять связь с ФБР, которое я навёл на Седова.

"Надо бы с Олей посоветоваться… Забыл позвонить секретарю Бокия, доложиться. Тот любит держать всех под контролем. Придётся возвращаться на проходную"…

Москва, Всехсвятское, ВИЭМ,

позже, то же день.

"Ну и вытянется, подозреваю, физиономия у профессора Лурии, когда он сравнит результаты двух моих тестов. Придётся констатировать почти полное совпадение. Это было совсем не трудно с моими-то приобретёнными способностями. Не будет никакой реакции ни на слово деньги, ни на слово конфеты".

В пустом хорошо освещённом коридоре вдруг раздались звонкие девичьи голоса. С лестничной клетки выпорхнула стайка девушек в белых халатах и полетела в мою сторону.

— А ты, малявка, куда со взрослыми? — Пренебрежительно роняет высокая фигуристая медичка обращаясь к Оле, идущей слева чуть сзади от неё. — Иди учи латынь. Ермольева тебя ни в жисть к себе в кружок не примет.

— А лучше… анатомию…. кости и связки. — Поддакнула справа запыхавшаяся худенькая подружка, самая маленькая в группе.

— Здравствуйте, красавицы!

Явление небожителя с обложки журнала студенткам произвело на последних, кроме одной, впечатление грома среди ясного неба вплоть до столкновений остановившихся передних с неуспевшими затормозить задними.

— Ань, можно тебя на минутку? — Второй удар для девушек в белых халатах был даже посильнее первого.

Оля с недовольным видом хватает меня за рукав и тянет в сторону к окну.

— Ты что не можешь без представлений? — Недовольно шепчет подруга.

— Два дня не могу до тебя дозвониться, — начинаю оправдываться как мальчишка. — нужно срочно пошептаться, ты понимаешь о чём.

— Сейчас у меня кружок по инфекциям, — приосанилась Оля, заметив вытаращенные на нас глаза медичек, пытающихся понять кто я ей. — потом с шести до десяти анатомка. Зайду в одиннадцать.

— Договорились. — С готовностью киваю я.

— Пока. — Оля грациозно проходит мимо так и не сумевших прийти в себя девушек и уже им. — Ну, вы идёте?

Стайка послушно двинулась за новым лидером, изредка оглядываясь на меня.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

30 ноября 1935 года, 23:00.

— Хорош, гаси горелку! Девятьсот пятьдесят градусов. — Кричит Олег мне и щёлкает тумблером включения высокочастотного генератора.

Только вчера, в последний рабочий день шестидневки, закончили установку оборудования из пашиной лаборатории: осциллограф, установку вытягивания кремниевых стержней из расплава, рентгеновскую установку для ориентации слитков по плоскостям кристалла, установку для измерения их удельного сопротивления…

"Хм, как обросли мы оборудованием за неполный год. Впрочем это для лаборатории он неполный, а для меня лично завтра годовщина новой светлой жизни".

То-то сегодня Киров звонил и спрашивал как дела, мол, устроились ли, а в конце сообщил, что нашёл (удивительное это слово "нашёл") для нас миниатюрный швейцарский прецизионный фрезерный станок пилить наши стержни.

"Это ж он так благодарность мне выражал, а я замотанный переездом и не сообразил. Если уж так рассуждать, то оба мы должны быть благодарны Оле, надо будет ей завтра позвонить".

Недели три от неё ни слуху ни духу, с тех пор как заявилась ко мне в двенадцатом часу ночи и предложила проводить её до дома, а по пути рассказать что у меня стряслось. Внимательно выслушила меня, уточнила некоторые детали и произнесла сакраментальную фразу что новичкам везёт. Что я — авантюрист и что за кучку баксов мог бы запросто сложить свою буйную голову. Что сделал правильно умолчав о своём агенте Питере МакГи и что в свете грядущих событий лучше не сознаваться в контактах с иностранной разведкой. Сказал о своих подозрениях Кирову и молодец, сами пусть думают и решают что да как, ты у них не единственный источник информации.

После этих слов и думать забыл об Америке и полностью переключился на текущие дела. Лосев без мамы, которая наотрез отказалась покидать "столицу", пока остановился у меня, но всё время проводит в лаборатории (даже иногда ночует) составляет мне компанию.

Установили хорошие контакты с радиозаводом: помогли в ремонте десятка радиостанций, забракованных военной приёмкой. Олег дал несколько ценных советов конструкторам как упростить конструкцию бытовых приёмников, что сильно ускорило их сборку. Пётр Кузмич осознал ценность нашего соседства и с готовностью откликается на наши просьбы.

Третьего дня завершили доработку генератора "Вестингауз", но решили не начинать эксперименты с бестигельной зонной плавкой до выходного. Ни о какой очистке кремния речь, конечно, не идёт: установка ещё не готова, просто хотим расплавить узкую зону одного из наших кремниевых стержней (99 % чистоты), чтобы проверить работоспособнось генератора. С наскока получить точечный расплав кремния не удалось омическое сопротивление стержня было слишком велико и пришлось разогревать весь образец.

— Кажется есть, — кричит Лосев. — видишь вон там под обмоткой утолщение.

Действительно посередине стержня, закреплённого на раме из прямоугольного швеллера стоящей на металлической плите, точно под толстым медным витком индуктора, стал отчётливо виден наплыв.

— Сейчас точно узнаем… — Отвечаю я и поворачиваю ручку поворотного механизма, в котором был закреплён нижней конец стержня.

Механизм легко провернулся: феерическое зрелище, нижняя часть стержня, выглядещего цельным, вращается вокруг своей оси, а верхняя намертво закреплена.

"Есть бестигельная зонная плавка"!

— А с чего ты взял, что это будет чистить кремний? — сомневается Олег. — Я, перед тем как строить большую установку, просто измерил бы удельное сопротивление стержня до и после плавки.

— Так не годится, — выключаю генератор и опускаюсь на стул. — при температуре плавления кремний ведёт себя как губка, впитывает газы и примеси, не считая окисления. То есть, чтобы увидеть эффект очистки, надо, по крайней мере, производить плавку в вакууме или в инертном газе. Второе, чтобы получить результат нужно экспериментально определить скорость движения расплавленной зоны вдоль стержня, при которой примеси успеют перейти из жидкой зоны в твёрдую или наоборот.

— Почему ты думаешь, что примеси будут так себя вести? — тяжело опускается на стул рядом Лосев.

"Тоже устал, а то я уж подумал, что он из железа".

— Экспериментально установленный факт. — Стараюсь удержаться от менторского тона. — На металлах, правда… если интересно, то загляни в лабораторию Вологдина, он там золото очищает для Ленинградского Монетного Двора таким способом. Думаю, нужно попробовать его на полупроводниках.

— М-да, пожалуй, ты прав… давай, — после минутной паузы откликается Олег. — ничего другого предложить не могу. Вот только вручную такой установкой управлять не получится: нужен автомат, который станет двигать стержень с регулируемой скоростью в обоих направлениях, вращать его и подстраивать температуру расплава. "За это не беспокойся, системы и теорию автоматического управления вбивали нам в голову хорошо".

— Ссо-о-гла-а-ссе-е-нн, — поддразниваю своего "эстонского брата". — придётся с этим повозиться. Считаю, что начинать надо с поиска людей, вдвоём мы эту махину с места не сдвинем.

Лосев даёт мне подзатыльника и, живо подскочив со стула, укрывается за объёмной тумбой генератора.

"Подишь ты, концепция "тормоз с акцентом" уже популярна… как, впрочем, и понятие кумовство. Как тут искать людей, если тебе бесцеремонно навязывают своих родственников"?

Вчера позвонил секретарь Бокия и бесцеремонно сообщил, что ко мне в СКБ направляется некто Лев Разгон и, на корню пресекая любые мои возражения, пояснил, что тот является зятем шефа. Через час появился сам соискатель должности в сером английском шерстяном костюме, длинном кожаном пальто и шляпе. Зашёл и стал, немного постанывая, тереть замёрзшие уши, большими навыкате чёрными глазами брезгливо рассматривая лабораторию, беспорядочно заставленную ящиками с оборудованием.

— Любезный, — прикрикнул на насмешливо глянувшего на него Лосева. — как мне найти тут товарища Чаганова.

Наш чумазый вид в чёрных рабочих халатах произвёл на негонеприятное впечатление, судя по его презрительно сжатым губам.

— Здесь я, — выглядываю из-за металлической двери генератора. — чем обязан?

— Я — Лев Разгон, — посетитель с усилием изобразил подобие улыбки. — вам звонили обо мне.

— Да, конечно, — вытираю руки тряпкой, смоченной бензином. — прошу проходите.

Разгон с опаской, чтобы не зацепиться за острые углы ящиков, проходит в центр комнаты к указанному стулу, вытаскивает из кармана пару листков и протягивает их мне. "Так, что это у нас? Автобиография и заявление. Восьмого года… в тридцать втором закончил московский пед… историко-экономический факультет. Это что за зверь за такой? Член ВКП(б). В тридцать первом три месяца был стажёром в ОГПУ. На каникулах что ли у тестя? Но даже это не помогло (надо было суметь)… уже три года в Детиздате. И тут вакансия открывается… А что это он меня так рассматривает внимательно? Руки, шрам на голове… и выраженье на лице вместо слегка брезгливого вруг стало сильно одухотворённым. Неужели книгу собрался писать? Что-нибудь типа: "Мой друг Алексей Чаганов" или "Мы были первыми""…

— Товарищ Разгон, — широко улыбаюсь посетителю, ободряюще потряхивая головой. — а кем вы себя видите в нашем СКБ?

"Задумался, не спешит… Лосев, удобно устроившись на ящике, сбоку от Разгона с интересом ждёт ответа. Ну, надеюсь, не моим заместителем"…

— Имея ввиду своё гуманитарное образование, — картинно тряхнул шевелюрой интервьюируемый. — мне ближе литературная работа.

— ?… — Теряюсь с ответом.

— Обзоры литературы, поиск информации, написание отчётов. — Поясняет он свои слова.

"А почему бы и нет? Чем-то он должен заниматься на работе, к тому же будет черпать из жизни материал для книги, глядишь напишет бэстселлер (почище Гранина) из жизни учёных".

— Отлично, — с энтузиазмом стучу ладонью по столу, работая на свой положительный образ в будущей книге. — жду вас завтра к девяти.

— Так завтра же выходной. — Снисходительно улыбается литератор глядя на меня и поднимается со стула.

— Послезавтра.

Разгон самоотверженно жмёт мне руку и забирает подписанное мной заявление, при этом встречаясь с насмешливым взглядом Лосева.

"Всё, быть тебе теперь, Олег, недоучкой-ретроградом по фамилии Косный".

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

1 декабря 1935 года, 00:10.

Киров.

— Ягода пишет, что в Коммунистической Академии некто И. И. Трусов хранил архив Троцкого. — Сталин останавливается у меня за спиной и смотрит на сидящего напротив Молотова. — Все материалы по этому делу надо немедля передать в КПК Ежову. И пора закрывать эту лавочку.

Председатель Совнаркома согласно кивает головой.

— Мне кажется, что настала пора перейти от увещеваний к решительным действиям и нанести удар по троцкистам внутри страны пока они в замешательстве от ареста Седова и гонений французской полиции. — Вождь возвращается за свой стол и начинает выбивать потухшую трубку.

— И по активным зиновьевцам и правым. — Вставляет Молотов.

"Действительно пора, они могут использовать новый готовящийся закон об альтернативных выборах в Верховный Совет, чтобы провести своих представителей, маскируясь под наших сторонников".

— Только в этот раз не ограничиваться закрытым решением особого совещания, — предлагаю я. — а идти на открытый процесс. Если у Прокуратуры есть что предъявить обвиняемым, то пусть доказывает свою правоту в суде.

Молотов с сомнением качает головой.

— Правильная мысль, — забывает о трубке Сталин. — и пригласить на него иностранных дипломатов и журналистов. Их отношение к троцкистам начинает меняться после наглого убийства Боева в Париже. Надо это использовать.

— Поручим эту работу Ягоде? — Мой визави щурит глаза, держит пенсне в руках и испытывающе глядит в лицо вождя, пытаясь понять реакцию на свои слова. — Он начинает выправляться, неплохо, ведь, у него получилось с Седовым?

Сталин начинает священнодействовать с табаком и трубкой.

— Это так, спору нет, — произносит он наконец, переводя взгляд на меня. — но на всякий случай я бы подключил к этому делу Ежова, как в прошлый раз…

Он осекается и опускает глаза на перекидной календарь, лежащий перед ним на столе.

"Тоже вспомнил… год прошёл. Чудо какое-то, что Чаганов оказался там в то время и не просто оказался, а грудью закрыл. Теперь я его водкой должен поить до скончания века".

Улыбнулся, вспомнив как он сморщился хлебнув её на вручении ордена в Кремле. Многие судьбы поменялись с того момента: его, моя, Хрущёва, наконец.

— Ну как там твой крестник? — Заметив мою улыбку, спрашивает Сталин.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

31 декабря 1935 года, 16:00.

"Ну правильно, у одного мама в Ленинграде, другому срочно надо в библиотеку… Один дядя Лёша, бл…, сиди тут и въё"…

Стучу отвёрткой по анодному контакту двойного триода в дифференциальном каскаде первого в мире операционного усилителя: так и есть, пропало напряжение. Положим, до настоящего операционника ему еще далеко: коэффициент усиления мал, медленная скорость изменения выходного напряжения тоже и совершенно огромный входной сдвиг, но тем не менее это он, плоть от плоти, так сказать…

Противно задребезжал телефон.

"Вот, даже трубку поднять некому. Хотя тут я сам виноват… слишком переборчив. Захотел секретаршу постарше… а где её взять такую, вокруг одна молодёжь. Ведь были же и симпатичные и смышлёные"…

— Чаганов слушает.

— Лёха, выручай! — раздаётся на том конце провода встревоженный голос Ощепкова. — Сейчас позвонил замуправления — я сегодня дежурный в штабе ПВО Московского военного округа.

— А я чем могу помочь? — Не могу унять своего раздражения. — Позвонить Сергею Сергеевичу (Каменеву — начальнику ПВО РККА)?

— Нет, — Паша не обращает внимания на мой подкол. — Сегодня новогодний бал в Колонном зале Дома Союзов! Я получил два приглашения, Оля сшила платье, маскарадные маски поклеила… я даже не знаю как ей об этом сказать.

— От меня-то что требуется?

— Сходи с ней, потанцуй, отпразднуете…

"И повод имеется, помнится год назад встретились в новом мире и отмечали затем с ней Новый год на Выборгской фабрике-кухне компотом".

— Не волнуйся, развлеку в лучшем виде. О тебе и не вспомнит.

— Спасибо, утешил друг. Ладно, мне пора. Зайдёшь за Олей в семь тридцать.

"Вот и Новый год с ёлкой и дедом морозом реабилитировали, осталось апельсины в Грузии товарищу Берии развести. А что, это не плохо сейчас отвлечься, самое время: надвигаются суровые времена. Приближается решающая схватка за власть и никакая из противоборствующих сил не сможет ни то что уклониться от нее, даже отсрочить"…

Москва, Большая Дмитровка дом 1, Дом Союзов.

31 декабря 1935 года, 20:30.

Пушистая, источающая острый запах смолы, пятиметровая красавица-ель в центре зала не доставала по высоте до капителей двадцати восьми белоснежных коринфских колонн, выстроившихся по периметру Колонного зала Дома Союзов. Мы с Олей остановились между колоннами под люстрой на ступенях, ведущих на центральный паркет, по которому скользят немногочисленные пары под звуки "Голубого Дуная" и любуемся открывшимся видом. Зеркала по стенам, замаскированные под окна, визуально увеличивают размеры зала, а полусотня хрустальных люстр и сотни светильников на стенах заливают его ярким светом.

Оля протягивает мне маску медведя из папье-маше.

— А как же люди меня будут узнавать? — примеряю её и нахожу вполне подходящей.

— Печалька, — стряхивает конфетти с моего американского костюма подруга. — будешь ходить неузнанным как простой инженер.

— Ну что, тряхнём стариной? — снимаю маску и киваю на танцующих.

В белом длинном платье она выглядит неотразимо. Сзади раздаётся гортанный смех.

— Если вы-старики, то что уж говорить обо мне. — Чёрные глаза Разгона деловито исследуют фигуру Оли.

"На комплимент что ли набивается… с кем это он"?

Рядом с моим коллегой стоит молодая девушка, приветливо улыбаясь нам.

— Разрешите представить мою жену Оксану Москвину. — Немного развязно продолжает он, не заметив у нас особой радости от неожиданной встречи.

"Москвина… странно, очень на Бокия похожа лицом. Ну, конечно, предупредили же меня, что он зять Бокия".

— Анна Мальцева, — спохватываюсь я, нарвавшись на недоумённый взгляд Разгона. — моя знакомая.

— А о вас я всё знаю, — смеется Оксана, показывая белые ровные зубы. — от Лёвика только и слышу: Чаганов то, Чаганов сё…

— Спасибо за сигнал, товарищ Оксана, — жму хрупкую кисть девушки своей пропахшей бензином лапищей. — Завтра же доложу начальнику отдела.

Симфонический оркестр, с трудом расположившийся на невысокой маленькой сцене, заиграл "Венский вальс". Предлагаю Оле руку и мы неожиданно слаженно начинаем кружить на начищенном жёлтом паркете. Неподалёку от нас, но не так складно танцевали Разгоны.

— Почему она Москвина? — спрашиваю Олю улучив момент.

— По отчиму. До недавнего времени он занимал высокие посты в партии, был членом оргбюро ЦК, но после семнадцатого съезда пошёл вниз. Сейчас работает в Совете Народных Комиссаров на незначительной должности.

— Откуда знаешь? — Недоверчиво заглядываю ей в глаза.

— Изучаем в институте материалы партийных съездов… ну и так помню кое-что из истории спецслужб.

"Дела… Лёва-то у нас, оказывается "враг народа" в квадрате, удачно женился — нечего сказать".

На следующий тур вальса мы, по предложению Разгона, поменялись партнёршами, затем Олю пригласил какой-то лётчик. В итоге через час мы повели наших раскрасневшихся дам в буфет на второй этаж выпить чего-нибудь и закусить.

— Здравствуйте, Евгения Соломоновна, — слышу звонкий голосок Оксаны, возвращаясь от прилавка нагруженный бутылками лимонада и бутербродами с колбасой. — С наступающим Новым годом!

"Женя — жена Ежова, а это кто рядом с ней? На её мужа не похож, с тем я имел честь"…

— С Новым Годом, Ксюша, — нервно бросает Ежова, собираясь уйти, но, переменив решение, останавливается. — здравствуй, Лёва. Как здоровье Ивана Михайловича и Софьи Александровны.

— Привет, Женя! — раскладываю на высоком круглом столике угощение. Мучительный вопрос отражается на её лице.

— Крым, парк "Чаир", этим летом, — прихожу я на помощь женщине. — вы ещё с Зиной были с подругой…

— Чаганов, Алексей, — протягиваю руку её спутнику, невысокому мужчине лет тридцати в галифе, сапогах, шёлковой косоворотке и чёрном пиджаке наброшенном на плечи.

— Шолохов, Михаил. — В тон мне отвечает он и улыбается, показывая жёлтые прокуренные зубы.

"Вот это встреча! Как? Почему с ней"?

— Наш журнал готовит материал о творчестве Михаила Александровича. — Начинает лепетать Женя, покусывая нижнюю губу.

"Это, конечно, всё объясняет… может и не зря тогда писали в бульварных журналах, что Николай Ежов из этих… вот жена и пошла по рукам".

— Так, непорядок… — Шолохов живо окидывает взглядом наш стол и несётся в буфет, откуда возвращается через минуту с бутылками коньяка и шампанского в руках.

— Белую не держат, — как бы извиняется он, отдаёт шампанское Разгону, который начинает умело разливать его женщинам по бокалам, а сам занялся залитой сургучом коньячной пробкой, ловко справился с ней и наполнил рюмки, появившиеся из карманов его пиджака, маслянистой коричневой жидкостью.

Со своей рюмкой подошёл к Оле и Оксане, узнал их имена, чокнулся с ними, что-то сказал им весёлое и, не отрывая от них взгляда, пожал руку Лёве.

Теперь понятно, что писатель на самом деле имел ввиду, когда говорил о себе: "Я и с тремя бабами под одной крышей уживусь"…

— Со знакомством. — Шолохов делает серьёзное лицо и медленно не глотая выпивает коньяк.

Морщины на его обветренном смуглом лице разглаживаются, он поворачивается ко мне и…

— Скажите, Михаил Александрович, — встревает Разгон. — когда будет продолжение "Поднятой целины"?

Шолохов, вздохнув, вежливо рассказывает о своей занятости правками "Тихого Дона", подготовкой его к новому изданию. Их диалог, подогреваемый новыми вопросами Лёвы, всё больше переходит на околоиздательские темы, пошли фамилии Фадеева, Серафимовича, Киршона, Тавского и я потерял нить.

На женской половине стола Женя держа левой руку Оли, будто боясь что та вырвется и сбежит не дослушав её историю, правой рукой доливает остатки шампанского в свой бокал.

— Как это мне всё надоело… — несётся по залу её прокуренный голос.

На неё, не трогаясь с места и согласно кивая, глазами полными слёз смотрят Оля с Оксаной.

Потом, видимо, ещё что-то пили, так что вкуса коньяка не осталось совсем…

Холодный ветер пахнул в лицо, блестящей в свете уличных фонарей, порошей. Рядом размахивая левой рукой, зацепившись за меня правой, семенит Оля. "Где это мы? Похоже, Мясницкая… слева остался четырёхэтажный Дом номер 2 НКВД. Значит, возвращаемся домой с Новогоднего бала. Ничего не помню после того Кизлярского коньяка. Может палёный"?

Поднимаю руку с часами к глазам. Два часа показывают фосфорецирующие стрелки.

"Погуляли"…

— Представляешь, он Оксане во время танца предложил навестить его в гостинице "Националь" ознакомиться с его творческой лабораторией. — Смеётся Оля, останавливается и заглядывает мне в глаза.

— А тебе ничего не предложил? — Интересуюсь я.

— Меня Женя ни на шаг от себя не отпускала, грузила своими семейными проблемами, — легонько стукнула мне по губам подруга. — теперь я — её лучшая подруга.

— А кто у нас муж ты знаешь? — Делаю загадочное лицо.

— Догадалась…, кое-что помнила.

— А вот я, представь себе, не помню ничего после того чёртового коньяка. — С нетерпением жду новостей.

— Вообще ничего? — Оля недоверчиво поворачивает ко мне голову.

— Абсолютно.

— А мне понравилось как ты доходчиво объяснил Шолохову стилистические особенности романа "Тихий Дон". — Начинает экзекуцию подруга. — а что, обычный трёп мужиков с бутылкой.

— Это я бывшей подруге-литературоведу статью набивал на компьютере… — не пытаюсь сопротивляться я. — ты её помнишь.

— Я то помню, — мстительно парирует она. — а вот тебе с этой минуты пить больше нельзя совсем.

Укоризненно смотрит на меня, повиснув на моей руке.

"Ну укуси меня если тебе от этого станет легче"…

— Думаю наутро твои собеседники тоже ничего не вспомнят, — продолжает Оля, не дождавшись моей реакции. — под конец хороши были оба. Да не волнуйся, по тебе не заметно было… нормально себя вёл.

"Глеб Жеглов в юбке, ни дать-ни взять… А с другой стороны посмотреть, где бы я сейчас был без неё? В небытие. К тому же, единственная родная душа"…

Ленинград, ул. Приютская,

Физико-Технический институт,

6 января 1936 года, 11:00.

— Здравия желаю, товарищ Чаганов, — старичок-швейцар на входе "ест" меня глазами и с охотой принимает шинель, — Абрам Федорович ждут вас.

"Узнал…. проникает культура в несознательные массы. Ждут, в этом и загадка, с чего вдруг"?

Вчера утром позвонил на домашний телефон, чудом застав меня там, зашедшего умыться и побриться буквально на полчаса, и начал многословно и путанно приглашать подъехать на совещание по важному вопросу, который имеет отношение к моей работе. "Похвально, не ляпает по телефону всё подряд, как другие. Надо уважить человека, совещание в выходной, а если ехать на "Красной стреле", то послезавтра утром буду на работе". Амалия Львовна, секретарь директора института, поспешно выдохнув дымом к потолку, молча открывает дверь, ведущую в кабинет шефа.

"Что это с ними? Военную дисциплину ввёл академик или где? Хм… пусто, а как же совещание"?

— Здравствуй, Алексей, — Иоффе появляется из-за двери, расположенной справа от его письменного стола и ведущей, видимо, в его квартиру, судя по женским голосам и звону посуды. — большое спасибо, что нашёл время для поездки. Присаживайся.

— Здравствуйте. — Вопросительно гляжу на моего собеседника.

— Тут видишь какое дело, — решается наконец он, напряжёноо глядя мне в глаза. — Яков Исидорович решил отказаться от постройки РВМ…

"Перельман, значит, решил отказаться"…

— …а наш институт приобрёл всё оборудование, что относилось к ней. "Приобрёл, говоришь, только вот интересно, как Яков Исидорович мог продать чужое "оборудование"? Формально оно уже принадлежит моему СКБ. Досталось при разводе с пашиным ОКБ"…

Продолжаю держать паузу, наморщив лоб.

— Но тут выяснилось, что это оборудование, — как о несущественном пустяке добавляет академик. — Дому Занимательной Науки и Техники не принадлежит.

— Абрам Фёдорович, а зачем вам РВМ? — меняю направление беседы. — Что вы с ней собираетесь делать?

— Амалия Львовна, — директор снимает трубку телефона. — приглашайте товарищей.

В кабинет начинают заходить сотрудники, узнаю Бронштейна, Коломийца, Арцимовича, братьев Курчатовых, всего человек двенадцать, которые начинают рассаживаться вокруг длинного стола для заседаний. По руководством секретарши двое молодых людей, по виду студентов-пракикантов, вносят учебную доску и размещают её на двух стульях, а сами ныряют на свободные места на дальнем конце стола.

"Действительно совещание, а то уж я, грешным делом, подумал, что будет спор хозяйствующих субъектов".

— Матвей Петрович, — голос академика получает начальственные нотки. — расскажите, пожалуйста, о наших планах по использованию РВМ.

— Начну с того, товарищ Чаганов, — маленький человечек выходит к доске, снимает очки ипотирает их носовым платком. — что мы в теретическом отделе прочитали ваши предложения в Академию наук по РВМ…

Краем глаза вижу, что Иоффе бросает беспокойный взгляд на меня.

"Везде у академика свои люди…. я не против, хоть кто-то прочитал моё сочинение".

— … не только в теоретическом, со всеми заинтересованными обсудили, — несколько голов согласно закивали. — и в целом мы их поддерживаем. Скажу больше, устройстро вашего вычислителя, или как вы это называете — архитектура, двадцати двух разрядное двоичное представление в сочетании с системой счисления с плавающей запятой, идеально подходит для большинства наших научных задач.

"Так… похоже что шестнадцатиразрядную risc — архитектуру для Дома Занимательной Науки Перельмана никто всерьёз и не рассматривает".

— Я сам не инженер, — Бронштейн водружает очки с толстыми стёклами на нос и его глаза оживают. — но наши специалисты говорят, что с технической точки зрения легко осуществим, особенно с теми приборами, что Яков Исидорович любезно передал нам в обмен на…

— Товарищ Бронштейн, — академик награждает подчинённого испепеляющим взглядом. — не отвлекайтесь от сути дела!

— Так вот, — несколько смущённо продолжает физик-теретик. — прежде чем мы перейдём обсуждению наших планов, я не могу не задать один вопрос нашему гостю. Почему реле? Насколько я понимаю задающая частота вашего вычислителя будет ограничена пятью герцами, тогда как на электронных лампах можно достичь скорстей в сотни раз больших.

Два десятка пар глаз уставились на меня в ожидании ответа.

— Вы совершенно правы, Матвей Петрович, — остаюсь сидеть на стуле, чтобы не давить на собеседника ростом. — в отношении ламп, но ровно до того момента пока вы не начнёте строить свой вычислитель. Отвлечёмся от вопроса их малой надёжности и огромного потребления электрического тока. Вопрос в памяти программ и данных. В вашей Ламповой Вычислительной Машине вы не сможете как в РВМ хранить программу на перфоленте, вернее сможете, но тогда ваш сверхбыстый вычислитель будет работать с той же скоростью что и РВМ, простаивая большую часть времени в ожидании от перфоленточного ввода очередной команды. Значит вы будете вынуждены загрузить и команды, и промежуточные данные вычислений внутрь ЛВМ, то есть в память. В РВМ память данных 64 слова использует половину используемых в ней реле. В ЛВМ ситуция с памятью гораздо хуже: там где ячейке памяти требовалось одно реле, необходимы как минимум две лампы. По моим подсчётам вместо двух тысяч шестисот реле потребуется девять тысяч ламп.

Собравшиеся загудели, обсуждая мои слова. Один из студентов подошёл к доске и начал складывать в столбик числа, которые ему выкрикивали собравшиеся.

— Конечно эта техническая задача, — повышаю голос, чтобы привлечь внимание народа. — в будущем будет решена, но сейчас вопрос стоит именно так: либо буквально через месяц вы начинаете делать научные рассчёты на РВМ, составляя неограниченные по длине программы, либо ждать лучших времён, когда лампы станут также доступны как реле сегодня.

Совещание постепенно разбивается на группы по интересам, где теоретики между собой начинают обсуждать первоочередные научные проблемы, а технари продолжают пытать меня по принципальной схеме, предлагая на ходу улучшения. Председательствующего такое развитие событий ничуть не смущало и он даже пару раз ненадолго выходил из кабинета через заднюю дверь, при открывании которой до нас доносились приятные кухонные ароматы.

"Что ж, всё правильно, жизнь безжалостно отметает всё ненужное и несвоевременное… так и вышло с моей суперархитектурой. Иными словами, не умничай, и если читаешь из книги будущего, то читай внимательно… мелким шрифтом внизу страницы тоже. Людям в первую очередь и ещё долго нужен будет программируемый калькулятор, а не устройство управления".

— Товарищи, — подошедший сзади академик берёт меня под руку. — нам с Алексеем Сергеевичем надо обсудить хозяйственные вопросы. — Товарищ Бронштейн, попрошу вас составить заключение по итогом прошедшего совещания и оставить его у Амалии Львовны. Совещание закончено.

Ловлю вопросительный взгляд Курчатова и отрицательно машу головой, так как времени нет совершенно: нужно бежать на завод Козицкого. Петя Скорняков, недавно получивший звание сержанта госбезопасности и ставший там после нашего с Олей ухода начальником особого отдела, попросил руководство завода устроить для меня экскурсию с демонстрацией образцов продукции. Собственно меня интересуют лишь слюдяные конденсаторы и проволочные резисторы, но с удовольствием посмотрю всю гамму, полезно знать что есть где.

— Абрам Фёдорович, — вижу замолчавшего в нерешительности директора. — дело в том, что на данный момент комплектующие всё ещё находятся на балансе ОКБ УПВО, но вскоре будет зачислено на наш баланс. Так вот, после этого могут возникнуть большие трудности с передачей оборудования из НКВД, нужно будет получить множество разрешений.

— Что же делать? — забеспокоился Иоффе.

— Самое простое, я думаю, — забрасываю наживку. — передать его в ваш институт бесплатно, в порядке оказания технической помощи. Управление ПВО уже дало разрешение, и товарищ Ощепков не будет возражать против смены адресата.

— Чего же вы потребуете взамен? — Установку катодного распыления, — быстро отвечаю я. — точно такую же, как вы делали для завода Козицкого, и тоже бесплатно.

— Так она нам обошлась в изготовлении в пятьдесят тысяч рублей. — Начинает торговлю директор.

— А реле в монтажных шкафах и перфоленточный ввод, — поднимает ставки начальник СКБ. — обошлись мне в шесть тысяч долларов, то есть по курсу шестьдесят тысяч рублей…

— Но я уже… — осёкся академик.

— Да у вас в скором времени отбоя от клиентов, желающих заполучить РВМ, не будет. Вы же на хозрасчёте… — Искушаю я.

— Я должен посоветоваться с бухгалтерией. — Задумался Иоффе.

— Хорошо, Абрам Фёдорович, думайте, пара шестидневок у нас в запасе ещё есть.

"А неплохо всё может сложиться: физтехи построят из "пионерских" реле и будут продвигать "программируемый калькулятор", подстёгивая Академию Наук. Я свои две тысячи реле в пяти монтажных шкафах, полученные в качестве отката и уже месяц стоящие вдоль стены в большой лаборатории, смогу использовать по своему усмотрению. И это не говоря уже об установке для напыления плёнок, о которой мечтаем мы с Лосевым: незаменимая, скажу я вам, вещь для создания алюминиевых контактов на кремнии, серебрянных — на слюде (в производстве конденсаторов) и с которой МЛТ резисторы, без которых немыслима продвинутая схемотехника, становятся явью".

Москва, пл. Дзержинского, кабинет Бокия,

7 января 1936 года, 10:05.

Под негодующий взгляд секретаря, виновато повесив голову, захожу в кабинет шефа. "Красная стрела" опоздала на сорок пять минут… Каждый первый день шестидневки в десять ноль-ноль Бокий проводит заседание начальников отделений, ну и я тоже присутствую. Куда меня девать, как он выразился. На этих совещаниях обсуждаются только общие вопросы, касающиеся всего отдела, конкретная работа отделений рассматривается отдельно и в другом составе. Я даже подозреваю, что и Бокий там не присутствует, а всем заправляет его заместитель Иван Андреевич

Гусев, невысокий молчаливый человек с ледяными глазами, сидяший за столом заседаний справа от шефа в форме капитана госбезопасности. Все другие шестеро начальников отделений, старшие лейтенанты и лейтенанты ГБ, уже заняли свои постоянные места и это означает, что пришла моя очередь для публичной выволочки. Мои коллеги это поняли тоже и на их обычно непроницаемых лицах проявилась вся гамма эмоций: от злорадства до сочувствия.

— Товарищ Бокий, разрешите присутствовать на заседании. Виноват, опоздал.

Обычно эти заседания проходят в форме монолога Глеба Ивановича, в котором он делится с нами своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, поэтому, строго говоря, по закону жанра, наказываемый не так уж и необходим, но без него (сегодня — меня) никогда не обходится. Нужен ему такой вот повод, ухватившись за который мысль потечёт сама, а растерянный и виноватый вид объекта послужит источником вдохновением.

Тяжело вздохнув и закатив глаза к потолку, Бокий заговорил о старых временах, когда они с Моисеем Урицким и Варварой Яковлевой создавали Петроградское ЧК.

"А это здесь причём? Спали по четыре часа?… Понятно, надо ценить время".

В общем-то его обиду на весь мир можно понять, в приказном порядке организовали какое-то бюро и назначили начальника, какого-то юнца обвешанного наградами, даже не посоветовавшись с ним, старым большевиком и соратником Ленина. Целое здание в центре Москвы получил этот выскочка как по мановению волшебной палочки, а ему дополнительную комнату не дают (слышал как он просил кого-то по телефону). Поэтому Бокий и тормозит, наверное, приём новых сотрудников в СКБ, заставляет с собой считаться.

"Что-то вдруг помрачнел"…

— Чем вы там вообще занимаетесь? — в сердцах повышает голос начальник спецотдела.

"Все присутствующие, конечно, знают что вопрос этот риторический, но я-то человек новый и могу не знать".

— Моё СКБ занимается разработкой прибора голосовой закрытой связи по радио и проводам. — Присутствующие подняли опущенные головы и с интересом взглянули на меня. — Это устройство анализирует спектр голоса говорящего, в течении короткого промежутка времени и измеряет амплитуду сигнала в каждой полосе частот. Цифровые значения этих амплитуд посылаются по проводам или радио на приёмное устройство, которое синтезирует (восстанавливает) голосовое сообщение, смешивая эталонные частоты усиленные или ослабленные в соответствии с полученными амплитудными значениями и выводя их на громкоговоритель.

Тишина. На лицах написано: "А с кем это ты сейчас разговаривал"? Впрочем нет, Гусев и ещё двое начальников отделений очень заинтересовались сказанным. Бокий тоже обдумывает мои слова, замолчав и потеряв запал.

— Занимается разработкой, значит, — ядовито усмехается шеф. — "движение всё, цель — ничто"… Когда собираетесь показывать работающий прибор?

"Блин, лучше бы обматерил… не понятно, что он сейчас сказал. А вдруг это Троцкого лозунг? Объявит мой прибор троцкистским, что тогда"?

— Через месяц сможем продемонстрировать работу, — спешу возвратить обсуждение на своё деидеологизированное поле. — но прошу содействия в приёме на работу двух электриков, тех, что я отобрал.

— Скажите, товарищ Чаганов, — вступает в разговор Гусев. — чем ваш прибор отличается от прибора ЕС?

"Читал о таком, это — простейший инвертор спектра, когда высокие частоты переводятся в низкие и наоборот. Затрудняет восприятие слов, но тридцать процентов слов и все цифры тренированный оператор воспринять сможет. Однако знать об этом я не могу. Дешёвая разводка, ты же сам, Иван Андреич, даёшь допуски на ознакомление с "секретками""…

— Не слыхал о таком приборе, — вижу краем глаза, что у Бокия снова поднимается настроение. — но я знаком с описаниями лучших зарубежных образцов, так вот наш, определённо, будет их превосходить.

— Любопытно, — замначальника спецотдела всем телом поворачивается ко мне, продолжающему стоять. — чем ваш отличается, ну например, от английского "Секрафон"?

"Другое дело… но сути вопроса не меняет: тот же инвертор спектра".

— Хм, чем лучше? — раздумчиво начинаю я. — Во-первых, для нашего прибора не нужна специальная ВЧ линия, ему подходит обычная коммутируемая телефонная. Во-вторых, никто не сможет разобрать ни одного слова, подслушивая нашу линию, так как слова по ней не передаются.

— Постой-постой, — встревоженный начальник прерывает меня и оборачивается к Гусеву. — как специальная линия? И за это… мы заплатили пятнадцать тысяч английских фунтов? Заместитель в свою очередь вопросительно смотрит на одного из начальников отделений, тот кивает.

— Та-ак, — протягивает Бокий. — присаживайтесь, товарищ Чаганов.

"Всё, я сорвался с крючка"…

Моё место на ковре занимает пожилой старший лейтенант Железнов, начальник первого отделения, наблюдающий за сохранением государственной тайны во всех государственных учреждениях и курирующий в нагрузку к этому закупку иностранного "железа". В связи с тем, что новый провинившийся немолод, несколько меняется и тема лекции: теперь она звучит как… надо учиться у молодых. Час пролетает как одно мгновение.

— Да, товарищ Железнов, — Глеб Иванович встает, показывая что заседание закончено. — не затягивайте с оформлением работников в СКБ.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 15 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg