«Как один день»

Как один день (fb2) - Как один день [calibre 2.5.0] 495K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Computers

Annotation

Главный герой, заснув вечером у себя дома, просыпается в каком-то странном месте. Постепенно он осознает, что очутился в другом мире. Осваиваясь здесь, он обнаруживает, что наделен необычайными способностями. Казалось бы, жить да радоваться, но неспокойный характер не дает ему покоя. Он одержим желанием изменить историю человечества, и узнает, что это возможно. Нужно только правильно выбрать «минимальное необходимое воздействие» и момент вмешательства – и около пятидесяти миллионов человеческих жизней могут быть спасены, а история всего человечества необратимо изменится.

Удастся ли ему это изменение истории, и какая ожидает награда?

Как один день

Как один день

Я проснулся и открыл глаза. Первое, что меня удивило – я лежал на спине. Я никогда не засыпаю на спине, а только на боку или на животе – такая привычка.

В комнате было совсем светло, над собой я увидел белый гладкий потолок, в окно светило яркое солнце. Я лежал и пытался вспомнить, как я сюда попал. Вчера, как обычно, я засиделся за компьютером допоздна. Несмотря на возраст, я знал и любил компьютеры. Это наше поколение выносило и родило вычислительную технику – я сам работал над этим, будучи уже зрелым, даже почти пожилым человеком. Никто еще не знал, что такое компьютеры, а мы их создавали – писали программы, разрабатывали схемы, паяли платы… Знакомые и мало знакомые люди всегда удивлялись, что старик так хорошо знаком с компьютером. Это почему-то считается уделом молодых, но в этом была вся моя жизнь – я был системным программистом на машинах фирмы DEC и их советских аналогах. Правда, это была не моя основная специальность, а, скорее, хобби, хотя мы, в том числе, делали и продавали компьютерные классы. Конечно, отойдя от активных разработок, я перестал быть «на переднем крае», стал всего лишь пользователем, однако, в отличие от молодежи, просто «гоняющей программы», я неплохо представлял себе, как все это работает.

Итак, вчера, как обычно, я пробежался по сайтам, посмотрел, что нового, написал несколько постов на литературном форуме, бессменным админом которого состоял много лет. Никто из друзей по форуму не знал в точности, каков мой возраст, а я не старался их просвещать. В молодости мы все хотим казаться старше, а вот когда приходит старость… Не знаю, насколько это относится к другим, а я не любил распространяться о своем возрасте. Было уже довольно поздно, когда, посмотрев прогноз погоды на завтра (обещали дождь), я отключил компьютер.

Потом я улегся, как всегда, на диване в своей комнате. А потом… Насколько я мог припомнить, ночью мне ничего не снилось. Вечером, как всегда, я проглотил свою пригоршню таблеток – от гипертонии, сердечные, обезболивающие – у меня уже давно болели суставы. Но на плохой сон я никогда не жаловался, вот и вчера быстро уснул. И вдруг я просыпаюсь непонятно где…

Осторожно я приподнялся и отбросил одеяло. Это получилось почему-то непривычно легко. Уже много лет, после того, как мне заменили парочку суставов на искусственные, из титанового сплава, я должен был двигаться с осторожностью. Любое резкое или слишком размашистое движение вызывало боль, особенно поначалу, прежде, чем я делал несколько десятков шагов – потом ходить становилось легче. А вот теперь этого не было. Не доверяя своим ощущениям, я сел на край кровати, на которой лежал, опустив ноги на пол. При этом взгляд мой упал на левую руку, и я замер. Это была моя, и в то же время, чужая рука. На ней не было привычных темных старческих пигментных пятен, морщин, утолщенных, слегка деформированных суставов. Вы же знаете, как выглядит рука человека, которому без малого восемьдесят лет? Но моя рука была безупречно белой, гладкой рукой молодого человека, с аккуратно подстриженными ногтями, легким пушком золотистых волос и розовой кожей, обтягивающей тугие мышцы. Такой была моя рука в двадцать пять лет, с одной лишь разницей – я всегда много работал физически, используя разнообразный инструмент, а теперь на руке не было ни следа мозолей и ни малейшего признака той «слесарной» грязи, которая так въедается в кожу, что ее практически невозможно до конца отмыть.

Я рассказываю об этих первых впечатлениях того странного дня довольно долго, хотя прошло всего лишь несколько секунд, прежде чем я осознал, что с моим телом что-то не так.

Я перевел взгляд на постель, на которой проснулся. Это была невысокая кушетка, накрытая безупречно белой простыней, с белыми подушкой и одеялом в пододеяльнике, на которых просматривался едва заметный мелкий темный узор.

Взглянув в окно, выходившее, по-видимому, в сад – за ним виднелись зеленые кроны деревьев – я осознал еще одну странность. Всю жизнь, начиная со второго класса школы, я носил довольно сильные очки, хотя в очках видел отлично, что подтверждали многочисленные призы по стрельбе из пистолета, которой я увлекался в молодости, будучи студентом. К старости близорукость даже чем-то помогала мне. В то время, когда все мои сверстники вынуждены были завести очки для чтения и мелкой работы, в том числе, за компьютером, мне довольно было снять очки – и я отлично видел вблизи. Это, конечно, было куда удобнее, чем в очках.

И вот теперь я отчетливо различал мелкие листочки на деревьях за окном без всяких очков! Однако, по многолетней привычке, я осмотрелся, надеясь обнаружить свои очки, но их нигде не было. Не было и одежды. Комната была невелика – метров пять в длину, в ширину же немного менее. У противоположной стены стоял стол из темного дерева, совершенно пустой. Рядом с ним – привычное «компьютерное» кресло на колесиках. Левее, возле окна – шкаф с непрозрачными деревянными дверцами, а напротив, возле той стены, где была кушетка – какой-то небольшой агрегат непонятного назначения, немного напоминающий автомат для приготовления кофе – такие встречаются в фойе крупных офисов.

Я встал и, как был, босиком и без одежды, направился к окну. Не доверяя своим ощущениям, я по дороге сделал несколько глубоких приседаний и наклонов – тело работало, как в молодости, никаких признаков дряхлости, никакой боли! Захваченный этим необычайным чувством легкости, я, сам того не ожидая, нагнулся, уперся ладонями в пол и сделал стойку на руках. Когда-то у меня это отлично получалось. Получилось и теперь. Постояв немного на руках, я встал на ноги и все же подошел к окну.

В небе светило полуденное солнце, а под окном расстилался сад. Впрочем, его вполне можно было бы назвать и лесом, так как никакого порядка в посадке деревьев не наблюдалось – не было аллей, дорожек, клумб… Деревья были среднего размера, в основном, по-видимому, плодовые, а под ними, на земле, росли цветы и мелкие кустики. Земля была почти совсем скрыта опавшими листьями, но не было впечатления, что стоит осень – листва на деревьях была зеленой, на некоторых виднелись цветы, а на многих – плоды. Яблоки, груши, персики, мандарины! И еще какие-то плоды, которые я не мог опознать.

Подальше виднелись высокие деревья неизвестного мне вида, и тоже с плодами на ветках. Я присмотрелся, и отчетливо увидел, несмотря на значительное расстояние, что плоды эти покрыты мелкими иголочками или шипами. Они были величиной с маленькую дыню, яйцевидной формы.

Я заглянул за подоконник – до земли было не больше полутора метров, и не выдержал соблазна. Чуть коснувшись подоконника правой рукой, я перемахнул через него и оказался в саду. Земля, покрытая опавшими листьями, была прохладной и сухой. Мне хотелось двигаться, и я бегом направился к заинтересовавшим меня высоким деревьям, по дороге оглянувшись на окно, из которого выпрыгнул.

Я увидел небольшой белый домик с высокой черепичной крышей, в котором, должно быть, и была только одна комнатка, где я проснулся. Крыльца или двери я не заметил – возможно, они были с другой стороны дома. Стены были гладкими, на вид – из белого камня, но без всяких следов швов, штукатурки и прочих намеков на технологию изготовления.

На пути к высоким деревьям я наткнулся на небольшой ручеек, кативший свои воды по мелкому песчаному ложу. Ступив в воду босой ногой, я почувствовал, что она, как и земля в саду, прохладна, но не холодна. Глубина ручейка была не более нескольких сантиметров, а ширина – метра два. Камешки и песок на дне были удивительных радужных цветов. Нагнувшись, я набрал в горсть песка с камешками со дна ручья – чего тут только не было! Камешки прозрачные и матовые, белые, красные, зеленые, черные… Угловатые, будто только что отколовшиеся от большой глыбы, и гладкие, как галька, обкатанная волной… Все цвета, все формы, все оттенки… Я увидел также несколько камней, напоминающих металл. Заинтересовавшись, я стал отбирать «металлическую» гальку, и, набрав несколько камней желтого цвета, ясно почувствовал их немалый вес. Для проверки я царапнул по желтому камешку острым краем прозрачного угловатого камня – он оставил глубокую борозду на желтом боку «гальки». Я готов был держать пари, что это золото! Куда же это я попал? И что со мной происходит? Продолжая сжимать в горсти камни и песок, я медленно шел дальше, и внезапно мне в голову пришла очень простая мысль. Видимо, заснув вчера, я умер во сне, а теперь нахожусь «на том свете». Возраст у меня был подходящий, чтобы сделать это событие вполне вероятным. Кроме того, я ведь верю в Бога, и тогда почему бы этому месту, где я очутился, не быть «раем»? И как мне это сразу не пришло в голову? Наверное, был слишком ошеломлен переменами…

Задохнувшись от волнения, я присел на траву. Значит, все правда, и смерть – это не конец! Блин, вот это да!

Не секрет, что все мы, даже будучи верующими и крещеными людьми, относимся при жизни с некоторым скепсисом к таким вещам, как воскресение после смерти, и я не был в этом смысле исключением. Конечно, я верил, что Бог есть, но где-то там… Неизвестно где… И даже когда я посещал церковь, даже когда молился со всеми, даже когда просил у Бога чего-то личного, для себя, меня не покидало ощущение, что я участвую в некоей игре, игре для взрослых… А теперь оказывается, что все это всерьез!

Интересно, что меня ждет дальше? Начало, как будто, хорошее… Но, может быть, это просто «демо-версия», как в известном анекдоте? И не пройдет много времени, как за мной явятся демоны и потащат в ад? На что я могу рассчитывать?

Особенно крепкой веры я в себе при жизни не ощущал, да и вообще, до достижения зрелого возраста был атеистом. А потом… потом что-то произошло. Ну, просто так сложились обстоятельства. Тут не место и не время об этом подробно рассказывать, но, во-первых, я просчитал на компьютере вероятность кое-каких феноменов, касающихся людей и их характеристик, потому что тогда у меня была такая работа. Эти феномены наука бессильна была объяснить. И я пришел к выводу, что вероятность случайного проявления того, что у меня получилось в результате, не намного больше, чем вероятность падения метеорита мне на голову. Математика – наука точная. А еще… Еще я видел множество смертей и множество трупов – так уж вышло в моей жизни. И меня не покидало ощущение, что со смертью человека все не кончается. Иначе в этом не было бы никакого смысла…

Потом я прочитал Библию. Далеко не все мне там было понятно и нравилось, но все-таки… все-таки… И все-таки я поверил в Бога. Может быть, почти так, как сказал один бизнесмен: «Я просто прикинул, что, если я верую и хожу в церковь, и все это ложь, то я теряю два часа в неделю, зато, если правда – приобретаю жизнь вечную…». Вот такие пироги… И что же теперь?

По-видимому, должен быть какой-то суд? Ах, нет, ведь я же верю в Иисуса Христа, а написано: «Верующий в Него не судится…». Будем надеяться, что это так и есть. По крайней мере, пока действительность подтверждает это обстоятельство – меня не атакуют черти, а окружающее напоминает скорее рай, чем ад… Кто бы мне объяснил, что происходит?

Что есть у меня в активе? Я верю (то есть, точнее, верил при жизни), что Бог существует,  а Иисус – сын его (не рожденный сын, и не сотворенный, нет, тут сложнее), который воплотился в человека и искупил грехи всех людей… Я также верю, что Бог сотворил все сущее… Я верю, что есть Святой Дух, живущий в сердцах людей, который… ну, который и дает человеку веру в Бога… Так это же общехристианский «Символ веры»! Этого должно быть достаточно для спасения души. Или нет? А сама жизнь человека? Дела, которые он делал? Грехи, которые он совершал?

Так, что там у нас сказано в «Десяти заповедях»? Первая – вера в Единого Бога: «…да не будет у тебя других богов перед лицом Моим». Ну, тут, кажется, все нормально – я никогда не поклонялся другим «богам» - не увлекался ни йогой, ни буддизмом… Или имеется в виду вообще что-либо, чему человек поклоняется, чем увлекается больше всего на свете? Как все сложно…

Вторая – «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе… не служи и не поклоняйся им» и так далее. Конечно, тут имеется в виду не просто изображение, а изображение, которому поклоняются… Другими словами, идолы. Иконы? Но я никогда не относился к ним серьезно и не считал их чем-то большим, чем картинки, которые напоминают людям о Боге, не молился им и не ставил свечей. Так что будем считать, что и тут все в порядке.

Третья – «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно…». Тут тоже как будто чисто – никогда я не божился, не клялся Богом и все такое. Пока, кажется, счет в мою пользу!

Четвертая – «Соблюдай день субботний…». Ладно, это же сказано для иудеев, не правда ли? У христиан эта заповедь заменена воскресным днем. А никогда ли я в воскресенье не занимался никакими личными делами? Разумеется, занимался. Часто за неделю накопится столько всего… Но ведь мы не должны, как иудеи, считать число шагов, которые имеем право пройти в субботу, разве нет? Иисус сам сказал: «Итак, можете делать добрые дела в субботу…», как-то так, да? А разве, если что-то необходимо для жизни тебе и твоим близким – это не доброе дело? К тому же, по воскресеньям я иногда все же посещал церковь... Ладно, проехали.

Пятая – «Почитай отца твоего и мать твою». Тут ни у кого не бывает совсем гладко. Вечная проблема «отцов и детей». Было, ссорился с родителями, но в основном все же любил их и жил с ними достаточно мирно. А когда мать в конце жизни болела… да, это был крест, который мне пришлось нести… Но не надорвался же?! И ведь родители делали для меня то же самое в течение всей моей жизни? Ну, да что говорить… Каждый человек когда-нибудь приходит к мысли, что он любил родителей куда меньше, чем следовало, и далеко не все сделал для них. Но, к сожалению, уже поздно…

Шестая – «Не убивай». А как же на войне? Вот Льюис (не тот, что написал «Алису», нет, другой, Клайв) в книге «Просто христианство» говорит, что нужно различать убийство на войне и убийство из корысти. Так ли это? Ну, я, вроде, никого не убивал, даже на войне. А не совершил ли каких поступков, которые бы привели к чьей-то смерти? Кто знает…

Седьмая – «Не прелюбодействуй». Вот тут большой вопрос. Когда еще не был верующим… Да и женат был не один раз, или это не в счет? Сложно тут тоже…

Восьмая – «Не кради». Вроде никогда не крал у конкретных людей конкретные вещи. А сколько раз обходил разные законы, не платил штрафы, старался «откупиться», да и с работы много чего таскал… как все, так и я… Ну, как тут быть? Оправдываться, что таскал тогда, когда купить это было невозможно? Так. И все таскали, да. Да и был тогда, опять же, неверующим. Ладно, но при всех «но» все равно не так как-то… не очень…

Девятая – «Не произноси ложного свидетельства». То есть, не лги. Да, тут у всех «рыльце в пуху». Может ли хоть один человек прожить жизнь, ни разу не солгав? В том числе, из личной выгоды? Вот скажите мне, что такие есть, и вы солжете сами…

И, наконец, последняя – «Не желай ничего, что у ближнего твоего», то есть, не завидуй! Это как раз тот камень, о который споткнулись, уж точно, все! Тут и говорить не о чем… Правда, как раз у меня тут довольно благополучно. Никогда не примерял на себя чужую жизнь, не думал: «А вот бы мне такое…», «почему ему, а не мне?!». Но, конечно, было, было кое-что, тоже не все в порядке.

Итак, «что мы имеем с гуся»? Да ничего хорошего. До святого ой как далеко! Но, с другой стороны, раз я здесь…

И тут, как молния, сверкнула мысль: а Иисус, сын Божий?! Ведь он умер за грехи всех людей, а, значит, и за мои. Все дело в том, верю ли я в это? Да, верю! И не только потому, что мне это выгодно, хотя и это тоже. А потому, что если это неправда, если я отвергну его жертву, то Иисус умер зря… Как можно стерпеть такое?!

Немного придя в себя после всех этих размышлений, я все-таки встал с земли и двинулся дальше. До деревьев, которые я видел из окна, было уже близко, и вскоре я подошел к ним вплотную. Запрокинув голову, я смотрел на плоды, покрытые колючками, и пытался вспомнить, где я такое видел? Или читал? И вспомнил! Майн Рид, «В дебрях Борнео», кажется. Это дуриан! Надо же… Я всегда мечтал попробовать этот плод, о котором написано столько всякого, и плохого, и хорошего. Осторожно, стараясь не поранить руки, я коснулся одного из плодов, лежащих под деревом,  и тотчас же, вспомнив опять Майн Рида, с опаской поглядел наверх. Но плоды падать мне на голову пока не торопились, ветра тоже не было. Осторожно откатив плод в сторону (шипы, действительно, были довольно острыми), я задумался над тем, как добраться до сердцевины. Разбить кожуру камнем? Но поблизости не было камней. Вот бы мне нож…

Подумав об этом, я оперся о траву и вдруг почувствовал в руке что-то твердое! Посмотрел – и замер от неожиданности: рука сжимала рукоятку большого охотничьего ножа. Когда-то у меня был как раз такой… А тут он откуда взялся? Или в этой волшебной стране исполняются желания? Стоило мне об этом подумать…

Ну, ладно. Раз есть нож, попробуем, что же такое этот дуриан. Просунув острие ножа между шипами, я сильно надавил на рукоять. Кожура лопнула, я разрезал плод пополам, стараясь не пораниться о шипы. Изнутри потянуло странным запахом, необычным и скорее противным, чем приятным. Ну, так об этом и пишут… Расковыряв находившиеся внутри дольки с мякотью, я с опаской поднес кусочек ко рту, стараясь не дышать. М-м-м, вкусно! И запах перестал пугать, как было до этого. Жадно доев содержимое плода, я хотел было приняться за следующий, но подумал, что сейчас не до того. Надо вернуться в дом, обойти его внутри и снаружи, и тогда, может быть, я узнаю еще что-то об этой странной местности и уясню свое положение.

Нож бросать отчего-то не хотелось – как любой мужчина, я если и не был помешан на оружии, то, по крайней мере, его приятно было держать в руках. Но куда его девать? На мне не было ни одной нитки… И тут, вспомнив, как появился нож, я представил себе кожаный пояс с ножнами. И – о чудо! – они тотчас появились, пояс лежал на земле, довольно было просто нагнуться. Я поднял пояс, напоминающий офицерский ремень, и осознал комизм ситуации – голый человек с ремнем и ножом в ножнах! А что, если…

Закрыв для лучшего сосредоточения глаза, я вообразил себе комбинезон из легкой ткани камуфляжной расцветки с лямками на плечах и рубашку цвета хаки с короткими рукавами. Осторожно, боясь «спугнуть», приоткрыл глаза – одежда лежала на траве. Быстро одевшись и застегнув ремень, я побежал к дому. Обувь я не стал «заказывать» – трава была мягкая… Кроме того, много лет назад, работая на даче, я никогда не обувался – мне нравилось ходить босиком в любую погоду.

* * *

Подойдя к домику, я первым делом ощупал стены и даже постучал по ним рукояткой ножа. Действительно, похоже на камень, гладкий и цельный, а не из каких-либо блоков. Влезать в окно, из которого выпрыгнул, я не стал, а обошел вокруг дома. С другой стороны оказалось небольшое крылечко в две ступеньки и дверь – все это, как будто, из дерева. Поднявшись на крыльцо, я взялся за металлическую ручку, нажал ее и потянул дверь на себя. Она открылась без скрипа, я шагнул в комнату, в которой проснулся, и… и увидел там человека. Он сидел в кресле у стола и, повернув голову, смотрел в окно. Странно, подходя к домику, в окне я его не видел… Может, как раз в это время он открывал дверь?

Сделав шаг вперед, я слегка кашлянул, чтобы привлечь внимание незнакомца. Он спокойно развернулся в кресле и взглянул на меня. Я увидел лицо, знакомое по сотням изображений, картин и икон, обрамленное длинными волосами, с небольшими усами и бородкой. Он улыбался, чуть насмешливо, но дружелюбно.

- Иисус! – пробормотал я, застыв на месте.

Его улыбка стала еще шире:

- Да, а ты кого ожидал увидеть?

- Н-не знаю…

- Ладно, не смущайся, проходи и садись. Поговорим.

При этих словах напротив него появилось еще одно кресло.

На негнущихся ногах я подошел к Нему и сел.

- Ну, как тебе тут? Нравится?

- Д-да… Очень!

- Да не волнуйся ты так – все это никуда не исчезнет. Я вижу, тебе не терпится узнать, где ты, как сюда попал, и что будет дальше?

- Да, Господи!

- Называй меня просто Иисус, если хочешь – не надо этого постоянного величания. Сейчас ведь мы с тобой в одном месте и на равных. Ну, почти на равных – я вижу, ты освоил уже кое-что из простейших «чудес», - кивнул он на мой костюм. – И даже вооружился, - он снова улыбнулся насмешливо, но по-прежнему дружелюбно.

- Ну, это получилось само собой…

- Теперь у тебя будет все так же получаться. И даже гораздо больше. Но я чувствую, что тебе хочется задать мне множество вопросов. Не стесняйся, приступай!

- Но, Иисус, можешь ли ты уделить мне столько времени? Наверное, у тебя немало дел… Да и я не один. Страшно даже подумать, сколько таких же, как я, людей ожидают твоего внимания…

- Видишь ли, ты просто забываешь, что я не человек. Я могу пребывать со всеми людьми, умершими и живыми, одновременно. И мое время – не такое, как твое. Давай же, спрашивай, что хотел!

- Так ты действительно Бог? – вырвалось у меня раньше, чем я успел прикусить язык.

- Да. Ведь ты и сам это знаешь, не правда ли? Иначе мы не сидели бы здесь.

- И ты действительно сотворил Вселенную из ничего?

- Да, это так. Нас трое, как и написано в Библии, и в то же время мы – одно целое.

- Но существует масса естественнонаучных доказательств, что Вселенная не может быть сотворена из ничего. И, к тому же, есть еще множество доказательств, что она гораздо старше, чем семь тысяч лет, про которые сказано в Библии…

- Я уже дал тебе понять, что мое время – не такое, как у людей. Это не значит, что Библия врет. Действительно и то, что эта Вселенная была сотворена почти пятнадцать миллиардов лет назад, и то, что по вашему счету прошло всего семь тысяч лет. Это – вне человеческой логики.

- Ладно, я даже не буду пытаться осмыслить это.

- И правильно сделаешь.

- Но тогда скажи мне, кто ты?

- Вот это называется – спросить основательно! – он рассмеялся, весело и беззаботно. – В каком смысле – кто?

- Ну, я понимаю, что ты – не человек. Но тогда что же ты такое? Существо, вещество, энергия?

- На этот вопрос я не могу ответить – в твоем языке и твоей логике нет таких понятий. Можешь считать, что я – все сразу, вместе взятое, и еще многое другое. Вечное и неизменное. И я – первопричина всего.

- Но, если Вселенной всего пятнадцать миллиардов лет, то где же ты был до этого?

Он опять рассмеялся:

- Мне нравится это твое «всего»! Но я опять не могу ответить тебе так, чтобы ты понял. Я просто существовал. Всегда, вечно. Что было до времени? До пространства? До материи? Ты можешь сказать? Понятий «когда» и «где» в человеческом понимании просто не существовало. У физиков есть такой термин, как сингулярность… Хотя, конечно, он ничего не объясняет.

- Но как же так вышло, что положение изменилось, и появилась Вселенная?

- И снова я не смогу тебе ответить. Даже если я скажу «как», то сразу возникнет новый вопрос – «когда и где», а этих понятий, повторяю, просто не было.

У меня голова пошла кругом.

- Значит, нет таких объяснений, которые мы, люди, могли бы понять?

- Можно и так сказать. Тебе остается только примириться с этим.

- Ладно, постараюсь.

- Спрашивай дальше – у тебя ведь еще много вопросов.

- Это – твой настоящий облик?

- Смотря, что понимать под словом «настоящий». Я, знаешь ли, могу принять любой видимый образ или не иметь вообще никакого. Но сейчас ты видишь меня таким, каким я всегда представлялся тебе лично. Более того, тебе никогда не нравились раны на моих руках и ногах, они тебя, как бывшего врача, смущали, и, как видишь, их нет.

Мы немного помолчали – я не был готов к этой беседе и задумался, о чем спросить еще.

- Правда ли, что ты всемогущ?

- Да. В той степени, в какой это вообще возможно.

- Тогда почему ты терпишь все зло, которое происходит в мире?

- Ответить на это как раз довольно просто. Человек – такое существо, что ему необходимы перемены в жизни для развития личности. Если уничтожить зло, то с чем сравнить добро? Кроме того, «зло» и «добро» - понятия относительные… Все это, можно считать – некое обучение, и одновременно тест, который проходят в жизни все люди. Ты знаешь, что в основе свойств человеческой личности лежит заложенная мной свобода воли, свобода выбора, иначе человек просто стал бы конечным автоматом, строго запрограммированным на определенные мысли и действия. Ты в этом вопросе разбираешься, и сам знаешь, что, как бы ни было велико число возможных состояний такого устройства, оно все равно будет ограниченным. Рано или поздно начнется повторение, точно предсказуемое. И только свобода выбора делает из автомата человека. У меня уже был подобный опыт – ангелы. И не подумай, что выбор, который сделал Сатана и те, что пошли с ним, был для меня неожиданным. Возможность этого была заложена в «технических условиях».

- А зачем тебе Сатана? Это тоже одно из условий «тестирования» человека?

- Да, так оно и есть.

- Но в процессе «прохождения теста» многие люди скатываются на такие скользкие дорожки… А многие – просто гибнут!

- Ну, так что же? Если цель – спасение души, то она оправдывает средства, как сказал Игнатий Лойола. Правда, он был далеко не лучшим из людей, но кое в чем все же был прав. Если душа на Земле достигла достаточной степени зрелости, то после смерти попадает сюда – разве это плохо?

- А если не достигла? Куда она попадает – в ад?

- Ты должен понять, что нет четкого разделения на ад и рай, как упрощенно трактует Библия. Но по-другому нельзя было сказать об этом людям, иначе очень многие стали бы сами оценивать степень своего совершенства, и к чему бы это их привело? Многие понятия и требования в Библии изложены жестко, с позиций бинарной логики. Это сделано намеренно, чтобы каждый верующий старался по возможности «поднять планку» для себя как можно выше.

- Значит ли это, что ада, как такового, не существует?

- Нет, не значит. Каждый человек после смерти сам создает себе ад или рай. Все зависит от того, что он делал при жизни, как поступал, как осуществлял свой выбор. Ты ведь сам недавно рассматривал себя с этой точки зрения, сидя на траве, и кое-что должен был понять.

- Получается, что, если человек при жизни поступал в каком-то отношении плохо, то после смерти ему придется пройти через то же, через что он заставлял пройти других?

- Да, ты правильно понимаешь. Это и будет для него персональным адом.

- Это так для всех неправильных поступков, всех упущений в жизни?

- Нет. Если человек сам осознал свои ошибки, или «грехи», как принято их называть, то нет нужды его «править» заново.

- Как писалась Библия? Все ли, что там сказано – безусловная истина?

- Это не такой простой вопрос, как может показаться. Как ты знаешь, Библию писали разные люди в разное время, и я не диктовал им дословно, что писать, а только наталкивал на определенные мысли. А излагали тему они уже сами, в зависимости от своей личности и убеждений. Да и каждый из людей понимает и выполняет написанное в Библии по-своему. Если бы это было не так, Библия просто превратилась бы в ту же программу для конечного автомата. Потому она и полезна людям, что помогает реализовать их свободу воли, а не задает строгие рамки. Если, разумеется, человек дает себе труд задуматься.

- Значит, исполнять все, что написано в Библии, буквально – не обязательно?

- Конечно же, нет! Удачно выразился апостол Павел в одном из своих посланий: «Все мне позволительно, но не все полезно». И то, что идет на пользу духовному развитию человека – хорошо, а остальное – плохо или, что бывает гораздо чаще, индифферентно. Задача – не заковать человека в цепи каких-то догм, правил и инструкций, а дать ему возможность достичь определенного уровня, чтобы попасть сюда, ко мне, а не отгородиться от меня.

- А человек может отгородиться?

- Легко. Многие в своем самомнении приходит к выводу, что Бога нет просто потому, что он им не нужен – они самодостаточны. Причем эта самодостаточность чаще всего – в отношении не только Бога, а, что гораздо хуже, всех людей. Такие люди черствы, не могут сопереживать, скупы на проявление чувств и помощь другим, у них нет любви, а именно любовь – как раз то, что, вместе со свободой воли, и делает человека – человеком. Такой подход резко ограничивает для них возможности развития души.

- Значит ли это, что такие люди попадают в ад?

- Я уже сказал, что «ада» и «рая», как таковых, не существует, тут масса градаций и возможностей для их реализации. В их восприятии то, где они оказываются после смерти – вовсе не ад. Наоборот, для них это, зачастую, состояние максимального комфорта, возможного в их понимании. Но это – полная изолированность как от меня, так и от всего остального, они даже сами не представляют, чего лишаются. Рано или поздно это начинает их тяготить, но тогда мало что можно уже сделать. Такая душа постепенно деградирует, и, если не меняет свой выбор, то вообще исчезает – истаивает, как свеча.

- А что ожидает всех остальных, пребывающих здесь? Чем они занимаются, как проводят вечность?

- О, тут имеется множество вариантов. Есть даже такой, что душа может подвергнуться реинкарнации, то есть переселиться в другое тело. По ее желанию, разумеется.

- Наверное, этого желают не многие?

- Ну, почему же? Таких хватает.

- Но какой в этом смысл? Ведь такой человек во втором рождении  не помнит первое, а значит это – смерть сознания, небытие?

- Да, но, умирая в очередной раз и попав сюда, он вспоминает все свои прожитые жизни, обобщает опыт, а значит – развивается. Некоторым это нравится. И они могут снова выбрать реинкарнацию или остаться тут, со мной.

- А может ли такой человек сам выбрать, кем ему родиться в следующий раз?

- И да, и нет. Дело в том, что человек слишком часто выбирает то, чего ему недоставало в предыдущей жизни, и не самое лучшее. Скажем, если он мучился от нищеты и неустроенности быта, он может захотеть родиться, например, олигархом. И «оторваться» по полной. А это, конечно, не идет ему на пользу, он может скатиться к жестокости и примитиву, за что, вспомнив вторую жизнь, будет сам испытывать стыд и раскаяние. Или человек, просидевший всю жизнь за столом в конторе, может жаждать приключений, а потом окажется, что приключения эти не так уж интересны, как он думал, и довольно утомительны. Те, кому всю жизнь не везло в любви, хотели бы прожить жизнь «мачо» и быть неотразимыми для женщин, а в итоге выясняется, что это – весьма сомнительное счастье. Словом, если человек достаточно разумен, он может предоставить выбор мне, а я предложу то, чего действительно недостает в его развитии. А ты хотел бы такого продолжения жизни? Прожить новую жизнь и испытать то, что не довелось в первый раз?

- Думаю, что нет. Или… хотел бы, но не так. Чтобы сохранить свою личность, свой опыт во время этой второй жизни, а не подводить итоги уже после смерти. Это возможно?

- Да. Я думаю, что у меня есть для тебя такой вариант. Но об этом мы поговорим позже, в другой раз.

- А чем еще можно тут заниматься?

- Наукой. Литературным творчеством. Ремеслом или искусством любого рода.

- Но для чего? Ведь люди никогда не узнают о результатах этого труда?

- Почему же? Всегда есть возможность подсказать что-то живущим на Земле. Правда, - он усмехнулся, - создателем чего-то нового в этом случае будет считаться совсем не тот, кто это сделал в действительности. Тот, кто отдается такому труду, должен заранее примириться с тем, что славы и признания людей он не получит. Его наградой будет только удовлетворение от сделанного, и от того, что он принес пользу человечеству. И, кроме того, разве живущие тут – не люди?

- Да, вот, кстати! Является ли Земля единственной обитаемой планетой во Вселенной? Существуют ли другие расы разумных существ?

- Вы и сами на Земле уже приходите к выводу, что других обладателей разума во Вселенной, кроме вас, больше не существует. Так оно и есть. Я создал людей только на единственной планете.

- Почему?

- Дело в том, что поддержание нескольких различных цивилизаций во Вселенной не так интересно для меня, как совершенствование одной определенной. А если оставить других на произвол судьбы, то, рано или поздно, они войдут в контакт с людьми, не обязательно мирный, и тогда придется все же заняться ими, или же просто уничтожить. Зачем мне это?

- А зачем тебе вообще люди?

- Хороший вопрос. Каким бы сверхъестественным и уникальным существом (если можно меня так назвать) я не был, мой опыт был бы беднее, если бы не было людей. Через Святого духа, живущего в их сердцах, я проживаю столько жизней, сколько людей на Земле.

- Но это значит, что ты фактически был каждым человеком на Земле и прожил с ними все их жизни? Со всеми их радостями и печалями?!

- Да.

- Как же это возможно? Какой мозг и какая память сможет объять такое?

- Я еще раз напомню тебе, что я – не человек. У меня нет мозга в обычном понимании этого слова.

- А тогда зачем тебе верующие?

- Люди, которые верят в меня, для меня более перспективны в смысле своего посмертного существования. Я уже приводил тебе пример человека, душа которого замыкается в себе и деградирует. Рано или поздно такой человек для меня исчезнет и перестанет представлять интерес. То же самое можно сказать, например, о большинстве самоубийц. Душа человека, пришедшего к решению самовольно умереть, довольно часто настолько разрушена уже при жизни, что после смерти она ничем не интересна.

- Любое самоубийство – не прощаемый грех?

- Нет, конечно. Бывают самоубийства от нестерпимых физических мук, например. Хотя я и стараюсь, чтобы никто не доходил до этого состояния – не даю людям страдать выше сил человеческих, но не все одинаково терпеливы. Это тоже свободный выбор каждого. Бывают и самоубийства ради других людей, когда человек, скажем, боится, что не выдержит испытаний, а от этого могут пострадать другие. Конечно, и в таких случаях более доблестно – терпеть и надеяться на лучшее, но самоубийство при этом, разумеется, простительно, и, более того, может быть иногда даже приравнено к самопожертвованию.

- Разреши задать тебе вопрос, который может быть тебе неприятен?

- Спрашивай.

- Ты умер на кресте. Это было очень мучительно?

Лицо его омрачилось.

- Да. Очень. Но разве я единственный, кто претерпел такую казнь? Множество людей умерло так же, как я, и даже гораздо хуже – некоторые мучились несколько дней, а я – всего несколько часов. Хотя мне эти часы не показались приятными и короткими, можешь поверить! Правда, другие претерпели это просто как казнь за свои преступления, я же страдал ради всех людей. И те, другие, не имели уверенности в своем воскресении, как я. Так что мне было все же легче, чем, например, римским рабам или разбойникам. Они зачастую мучились и от угрызений совести, а мне не в чем было себя упрекнуть.

- Разве ты не мог бы, как Бог, облегчить свои страдания?

- Конечно, мог. Но это было бы нечестно по отношению к людям, которые верят в мою искупительную жертву. Поэтому я просто терпел и ждал смерти. Этот опыт был необходим. Ведь пребывание в сердцах других людей, тем более, неверующих, через Святого духа, не дает прочувствовать досконально все, что испытал другой. Особенно, на физическом уровне.

- А ты не мог просто простить людям их грехи? Не жертвуя собой?

- Мог. Но то, что человек получает даром, он почти никогда не ценит. А благодаря моей жертве многие, вот как ты, например, чувствуют себя обязанными мне и приходят к Богу. И число «спасенных», как принято называть их на Земле, становится больше.

- Прости, что я спросил об этом. Тебе, наверное, неприятно вспоминать…

Он улыбнулся, тепло и открыто.

- Нет, отчего же? Я очень рад, что есть люди, которые до сих пор помнят о моей жертве, ценят ее… Это так здорово!  - В этот момент он удивительно напоминал мальчишку, который совершил нечто такое, чем можно гордиться перед друзьями.

Мы помолчали. Я думал о том, чем же мне заняться дальше, а Иисус смотрел на меня внимательным и добрым взглядом.

Потом он встал.

- Ну что же, - сказал Иисус, положив руку мне на плечо – рука его была теплой и сильной, обычной рукой человека, - я думаю, что на первый раз достаточно. Ты тут поброди, осмотрись, подумай, что бы хотел выбрать для себя на будущее. Как раздобыть все нужное, ты уже понял. А агрегат, стоящий в углу – для тех случаев, когда ты не сможешь достаточно точно представить предмет, который тебе необходим. Это – нечто вроде поисковой системы. Положи на него руку и сформулируй свое желание вслух или про себя.

- Можно ли мне встречаться с другими людьми? Как найти того, кто мне нужен?

- Пока воздержись искать кого-то конкретного. Как ты сможешь узнать, хочется ли ему встречаться с тобой? Ведь тебе, наверное, не понравилось бы, если бы к тебе тянулся бесконечный поток визитеров, будь ты известным при жизни человеком? Просто походи тут, пообщайся с теми, кто тебе встретится. А дальше видно будет.

- А если мне нужно будет поговорить с тобой? Как тебя найти?

- А вот это – запросто, в любой момент и в любом месте. Тебе достаточно только захотеть…

И он исчез. Не переместился, не растаял в воздухе – просто исчез.

* * *

В раздумье я сидел в кресле возле стола. Итак, я здесь навсегда, если не выберу реинкарнацию. Но мне этого совсем не хотелось по причине, о которой я уже сказал – во второй жизни я не буду помнить о первой, и вспомню все только после смерти. Зачем? Что в жизни я не видел такого, что смогу увидеть и понять при втором рождении? Насколько я мог судить, я прожил только одну жизнь – кроме нее больше ничего не вспоминалось, но эта жизнь была довольно разнообразной. Мне хватило…

Я взглянул за окно – солнце уже перешло за полдень, и вспомнил, что еще ничего не ел, кроме плода дуриана. Завтрак я проспал, обед проговорил… А что будет на ужин?

Положив ладони на стол, я закрыл глаза и представил себе тарелку борща с мясом, какой готовила когда-то мать. Открыл глаза – и увидел «заказанное» блюдо. Снова, уже не зажмуриваясь, «попросил» ломоть белого хлеба и ложку с вилкой – они появились прямо на столе. Немного подумав, разместил все это на большой бумажной салфетке и принялся за еду. Обыденное это занятие помогло восстановить душевное равновесие, изрядно пошатнувшееся после «интервью» с Иисусом. Прикончив тарелку борща и чувствуя, что еще не наелся, создал себе бефстроганов с картошкой, а на десерт – яблоко и грушу. Съев все, я почувствовал, что здесь – хорошо. Пожалуй, я ощущал себя, как дома. Прибрал со стола – по моему желанию то, что было на нем, просто исчезло. И посуду мыть не надо, красота!

Затем я откинулся на спинку кресла и задумался, чем бы еще сейчас заняться? И тут меня осенило. Если все желания исполняются…

Я вспомнил свой компьютер, стоявший у меня на столе, своих друзей по Интернету, загруженные в компьютер книги, из которых я не прочитал при жизни и сотой части. Вот если бы все это у меня здесь было!

И на столе появилось то, что мне представилось – компьютер, лазерный принтер, монитор, сканер… Естественно – колонки, «мышь» и клавиатура. Но куда подключить это оборудование? А может, подключать и не надо? Я нажал кнопку включения питания – и ободок вокруг нее послушно загорелся синей подсветкой и замигал красным – система загружалась! На мониторе появился запрос пароля BIOS – у меня  вошло в привычку всегда устанавливать пароль. Мало ли кто может в мое отсутствие подойти к компьютеру? Пароль я, конечно, помнил, но сработает ли он?

Подумалось, а что теперь будет с моим настоящим компьютером, на Земле? Никто не сможет получить к нему доступ, придется сбрасывать BIOS. Но, что мне до этого? Кому надо – справится. Никак не могу привыкнуть, что эта дорога – в один конец. Я ввел пароль, и загрузка послушно пошла дальше.

На экране появилась заставка Windows, затем – рабочий стол и панель быстрого запуска. Именно на ней у меня и было большинство иконок. Я с замиранием сердца смотрел на значок подключения к сети. Будет или нет? Если все работает с неподключенными шнурами питания, то почему бы не появиться и доступу в Интернет?

Увы, сети не было. Ну что же, вполне логично. Если можно войти в Интернет, то как же быть с тем фактом, что я умер? Ладно, не будем спешить. Может быть, найдется какой-то способ…

Я пробежался по дискам – все файлы были на месте, в том числе книги, более полумиллиона томов, фактически все содержимое свободных сетевых библиотек, предусмотрительно скачанное в свое время и аккуратно пополнявшееся до последнего дня. Но искать что-то или читать сейчас совершенно не хотелось. Как же я буду пополнять библиотеку, если захочу? Ладно, это потом, спрошу Иисуса как-нибудь, возможно ли это. А вот пообщаться с кем-то наверняка не получится… Вызов с того света через Интернет? Никогда о таком не слышал. Защемило в груди – я вдруг остро ощутил свое одиночество. Надо пройтись, осмотреться здесь.

Отцепив от пояса ножны с ножом, я оставил их на столе. Не выключая компьютер, встал и вышел на крыльцо. Солнце еще стояло довольно высоко в небе, до вечера было далеко.

Присев на ступеньку, я раздумывал, куда пойти. Вот бы взглянуть на этот сад или лес сверху! И тут у меня появилась дерзкая мысль. Я встал на ноги и представил себе, что отрываюсь от земли. И тотчас ощутил, что земля больше не давит на подошвы – она плавно удалялась… нет, это я поднимался!

Выше, еще выше! Ощущения полета не было, скорее, казалось, что я просто стою на невидимой опоре. Взгляд вниз – до земли уже метров сто! Слегка закружилась голова с непривычки, но, переборов это чувство, я посмотрел вперед. Деревья, только деревья вокруг! А вот блеснула полоска воды – река. Вдали, слева, виднелись горы, совсем не похожие на те, к каким я привык дома. У нас горы в основном голые, скалистые, со снеговыми вершинами, а здесь – сплошь поросшие лесом, как на Кавказе. Нет, у нас тоже есть в горах деревья и кустарники, но их мало и не видно издалека, а эти горы были как будто покрыты мхом. Это, конечно, так выглядят деревья на расстоянии.

До земли уже метров пятьсот, мой домик едва виднеется внизу, среди деревьев. И тут, наконец, я увидел вдалеке строения. Белые, небольшие, как мой дом, и другие, размером побольше, но тоже одноэтажные. Интересно, что там?

Мысленно потянувшись в ту сторону, я почувствовал, что в лицо повеяло ветерком. Земля под ногами поплыла назад. Невольно вспомнился Ариэль Александра Беляева и Друд – Александра Грина... А ну-ка, быстрее! Еще быстрее! Земля поползла заметнее, в ушах засвистел ветер. А если вот так – я представил себя заключенным в невидимую капсулу, и свист ветра стих. Дома впереди быстро приближались, внизу проплыла река, она была довольно широкой, с песчаными плесами и лесистыми, местами обрывистыми берегами. Кое-где на выступах берега сидели люди, и, могу поспорить, рыбачили! Вот один из них резко подсек и выбросил на песок довольно крупную рыбину, блеснувшую на солнце – мое новое зрение позволяло все это видеть. Интересно, это что, просто развлечение? Ведь все необходимое можно получить и так… Я стал снижаться и опустился на дорожку, ведущую к одному из больших домов.

Дорожка была гладкая, усыпанная мелким песком, как на пляже. Ступая по песку, я направился к двери. Никакой надписи, номера или чего-то в этом роде возле двери не было. Я засомневался – а удобно ли навещать обитателей дома без спроса? Может, они заняты? Или вообще не любят посещений? Но надо же узнать, что там такое…

Поднявшись на крылечко, потянул дверь. Она открылась, и я увидел очень большую комнату или зал. За столами сидели люди, одетые, как говорится, кто во что горазд. Некоторые были обнажены по пояс, другие – в свободных одеждах, напоминающих греческие хитоны, третьи – в комбинезонах, наподобие моего. Было и несколько человек в костюмах – брюки, рубашки, пиджаки. Все одежды преимущественно светлых тонов, но были и черные, и цветные. Мужчины и женщины. Люди в основном читали, а может, и смотрели фильмы, хотя никаких звуков не было слышно. Перед большинством стояли экраны, но у некоторых были и настоящие бумажные книги.

Слева от входа за отдельно стоящим столиком сидела молодая девушка, на вид – лет двадцати. Перед ней было нечто вроде ноутбука, и она смотрела на экран. Ну, прямо ресепшн, как в гостинице!

Я подошел к ней, и она взглянула на меня приветливо и вопросительно.

- Э-э-э… Здравствуйте! Я хотел бы узнать, куда я попал? И что они, - я кивнул на зал, - здесь делают?

- Ты, наверное, новенький. Давно у нас?

- Первый день.

- О, тогда понятно. Это – зал для чтения и просмотра фильмов, а также прослушивания музыки.

- Но почему же ничего не слышно?

- У всех – локальный режим. Никто не мешает друг другу.

- А почему они не могут делать это дома?

Она взглянула на меня заинтересованно:

- А что, ты можешь дома получить любую книгу или произведение?

- Думаю, что да. Я уже заполучил свой компьютер, с Земли, а там много всего. И вообще, могу создать все, что угодно, прямо на столе. Разве это не у всех так?

- Ты уже говорил с Иисусом?

- Конечно.

- Где ты живешь?

Я неопределенно махнул рукой:

- Там, за рекой.

- А как ты сюда попал? Пешком?

- Нет, прилетел…

- Хм, у тебя явно высшая категория, и дело тут не в твоих заслугах. По-видимому, Иисус имеет на тебя виды. Получить что угодно дома, конечно, может каждый, но не каждый знает, что ему нужно. А я здесь для того, чтобы помогать в выборе.

- Вы что, тут круглосуточно?

Она засмеялась.

- Давай на «ты», ладно? Так проще. Нет, конечно, мы меняемся, каждый дежурит только по три часа. Или больше, если захочет. Чем ты занимался в жизни?

- Спросите… спроси лучше, чем я не занимался! Работал врачом. Расследовал авиакатастрофы. Потом по технической части – конструирование, электроника, компьютеры, программирование. Был предпринимателем – не понравилось. Потом ремонтировал автомобили. Потом – на пенсии.

- Какой широкий спектр! Понятно, что у Иисуса для тебя имеется какой-то особый план.

- А ты? Давно ты здесь?

- Сбилась со счета, честно говоря. Да и не все ли равно? Я умерла в четырнадцатом веке от чумы, совсем маленькой девочкой, мне не было и десяти лет.

- Так это же было больше шестисот лет назад!

- Да. Я здесь узнала столько нового! И, как видишь, даже понимаю, о чем ты говоришь – а ведь в мое время ничего этого не существовало. Когда я научилась читать, я читала запоем, все подряд – было ужасно интересно! И увлекаюсь этим до сих пор. Но немного скучно ничего не делать, надо приносить пользу. Вот я и помогаю другим.

- Шестьсот лет… И тебе тут не надоело?

- Что ты! Как тут может надоесть? Позже ты сам поймешь. К тому же, думаю, Иисус не даст тебе долго скучать. Ну, что бы ты хотел почитать, посмотреть, послушать?

- Да в общем, ничего. Я просто осматриваюсь тут. Ах да, а войти в Интернет тут нельзя?

- Чего нет, того нет. Интерактивное общение с Землей не предусмотрено. Для этого – специальный отдел и специальное разрешение Иисуса. Кто знает, возможно, он тебе его даст?

- Почему такие строгости? Даже если просто посмотреть?

- Ну, это понятно. Если человек, попав сюда, будет только подсматривать за тем, что делается на Земле, то что же будет? Его одолеет такая тоска…

- Да, ты права, пожалуй. Наверное, я пойду. А как тебя зовут?

- Хельга. Я жила в деревушке возле Бремена.

- А я – Вадим. Ладно, пока, Хельга!

- Пока, Вадим! Заходи, когда захочешь. – И она снова уткнулась в свой ноутбук, продолжив чтение. Впрочем, похоже, это был совсем не ноутбук – на нем не было клавиатуры, а только гладкая подставка на ее месте. Мысленное управление? Возможно.

Я вышел за дверь в глубокой задумчивости и присел на скамеечку у дорожки.

* * *

Итак, тут люди тоже остаются людьми. Очевидно, что они так же общаются, читают… Каково это – провести тут шестьсот лет и не соскучиться? А, впрочем, что я знаю об этом?

Время от времени мимо проходили люди – заходили в читальный зал (так я его назвал про себя) и выходили. Они бросали на меня мимолетные взгляды, но никто не подходил и не заговаривал. Видимо, тут было не принято навязывать свое общество. Все были на вид, как и я, двадцати – двадцати пяти лет, все, как на подбор, стройные и почти все – красивые, но далеко не на одно лицо. Люди, как люди…

Я задал себе вопрос, на каком языке разговаривали мы с Хельгой? Я-то точно говорил по-русски. А на каком языке говорила она? У меня создалось впечатление, что тоже по-русски. Но теперь я не был в этом уверен. Вообще, существует ли здесь такое понятие, как язык?

Я встал и зашагал назад, к реке. Оказалось, что до нее около километра. Выйдя на довольно высокий берег, я увидел внизу человека с удочкой. Он сидел неподвижно и смотрел на поплавок. Спустившись к воде и остановившись метрах в двадцати от сидящего, я стал наблюдать. Вот поплавок вздрогнул, его повело в сторону. Рыболов привстал, и, выждав нужный момент, подсек рыбу резким рывком. Видимо, рыба была не маленькая, потому что он стал осторожно подводить ее к берегу, и вскоре она уже билась на песке. Мужчина подбежал к ней, поднял и аккуратно вытащил крючок из ее верхней губы. Рыбу он положил в ведро с водой (это был сазан килограмма на полтора), и стал надевать на крючок червяка, достав его из жестяной банки, стоящей рядом.

Момент показался мне подходящим, и я подошел поближе. Он обернулся. Это был молодой на вид парень, светловолосый и голубоглазый. Одет он был в рубаху и простые брюки, подвернутые до колен босых ног.

- Гуляешь? Хочешь порыбачить со мной? Сегодня неплохой клев.

- Не возражал бы.

- Садись тут, - он показал мне место метрах в пяти от себя. – Удочку раздобыть можешь?

- Попробую. А что тут ловится?

- Ну, как видишь, сазан. Есть также окунь, судак, жерех, иногда щука, но не на этом месте.

Я присел на траву и «сделал» себе складной спиннинг с нейлоновой леской и тремя крючками, один над другим, а для наживки выбрал искусственных мальков. Размахнувшись, забросил крючки с грузилом далеко в реку. Подождал немного и стал выбирать леску катушкой.

Рыба клюнула почти сразу. Подтянув ее поближе к берегу, я вытащил приличного жереха. Сняв рыбу с крючка, положил ее в пластиковое ведро с водой, которое тут же «сотворил». Забросил еще раз, и снова почти тотчас же клюнул жерех. Натаскав полдюжины рыб, я присел на траву, положив спиннинг рядом. Что дальше делать с рыбой, я не знал. Конечно, можно ее изжарить, разведя костер и сделав себе сковороду. А смысл? Если можно создать сразу готовое рыбное блюдо?

Мой новый знакомый, сидевший на своем месте, мельком поглядывал на меня. Увидев, что я отложил удочку, он подошел и стал ее рассматривать.

- Ого! Таких я не видел. Ты давно здесь?

- Первый день.

- Значит, такие удочки появились в твоем времени?

- Да. Я другими никогда и не пользовался. Это называется спиннинг.

- Из чего она сделана?

- Углепластик. А леска – нейлон.

- У нас таких не было.

- А ты откуда? И, кстати, как тебя зовут?

- Олег, - он протянул мне руку, и я ощутил крепкое пожатие. – Я здесь уже больше семидесяти лет, по вашему времени. Погиб под Сталинградом на войне.

- Вадим, - представился и я. – А кем воевал?

- Пехота. Нам приказали перекрыть дорогу к деревне, не помню уж, как она называлась… Нас было два отделения, а немцев – не меньше роты. Ну, дальше понятно… Но приказ мы выполнили. Потом очнулся здесь.

- И чем занимаешься?

- Как видишь, рыбу ловлю, - он улыбнулся, и, поймав мой вопросительный взгляд, предложил:

- Хочешь, пойдем ко мне. Увидишь…

Я кивнул, и мы, смотав удочки и захватив ведра, направились по тропинке, ведущей в лес. Метров через триста деревья расступились, и показался домик, сложенный из бревен, большая русская изба. Окна с резными наличниками, затейливый конек на крыше.

- Сам сделал, - сказал Олег и по-хозяйски распахнул передо мной дверь.

Мы вошли в сени, поставили ведра с рыбой на лавку, и Олег открыл дверь в комнату.

- Заходи.

В комнате было просторно. В углу стояла кухонная кирпичная печь, над ней висели картинки, похоже, вырезанные из журналов. Стол, стулья с искусной резьбой на спинках, полки, покрытые кружевными салфетками, с горшками, кастрюлями и тарелками на них – все, как в обычной избе. Только окна, прорубленные в стенах, были большие, с застекленными рамами, да под потолком – электрические светильники. На стене, напротив печки, висела средних размеров картина в золоченой рамке – немецкий танк, нависший над зрителем, и поднимающийся ему навстречу из окопа солдат с гранатой в руке. Лица солдата не было видно, но его поза выражала высочайшее напряжение тела и духа.

- Я в такой избе родился и вырос. И сделал, как запомнилось. Ностальгия, однако! – он лукаво усмехнулся. – Ну что, будем рыбку жарить?

- Давай. Где почистить можно?

- Да на столе. Вон на полке ножи, миски.

Мы присели к столу и принялись за дело. Мне за Олегом, конечно, было не угнаться – наверное, сказывалась его большая практика. Пока я разделался с парой рыбин, он почистил и выпотрошил всех остальных. Я воздерживался применять «чудеса» - не знал пока, как к ним тут относятся.

Взяв большую часть улова, Олег ловко нанизал рыб на веревку и направился к двери:

- Повешу коптиться – у меня коптильня за домом.

Вернулся он буквально через несколько минут.

- Что, уже? – удивленно спросил я.

- Ага. Ну, не разжигать же огонь спичками – просто сказал, и все готово. Тем более, гости в доме, - он рассмеялся.

- А зачем же тогда вообще коптить рыбу? Можно сразу готовую попросить…

- Это не так интересно, знаешь ли. Надоедает. Можно ведь вообще не есть, просто пожелать – и все время сыт будешь.

Мне это до сей поры не приходило в голову. А ведь и правда, можно, наверное!

- Что, тоже не интересно?

- Да. Хочется жить, как привык, без фокусов. По возможности, разумеется.

Мы помолчали. Я смотрел на картину.

- Нравится? – спросил Олег.

- Да.

- Это я рисовал.

- Ты что, художник?

- Вообще-то, нет. До войны поступил в художественное, но не окончил, ушел на фронт. А оттуда уже не вернулся. Тут времени много, развлекаюсь вот…

Он внезапно засуетился.

- Ну, давай-ка рыбку жарить, что ли, а то скоро Нина придет.

- Какая… Нина?

- Ну, женка моя, можно сказать…

- Разве тут… можно?

Олег рассмеялся:

- А как же без этого? Мы же люди. Даже волки одни не живут.

Он ловко порезал рыб на куски, обвалял в муке, посолил и выложил на сковородку, в которой уже шипело на печке подсолнечное масло.

Подсев к печке и время от времени переворачивая куски рыбы на сковороде, он сказал мне:

- Почисти пока картошку, вон в ведре, в углу.

Высыпав на стол с пяток крупных картофелин, я «сделал» себе картофелечистку из керамики и взялся за работу.

Почистив картошку и побросав ее в миску с водой, которая, как ни странно, просто текла из крана тут же, в кухне, я осмотрелся, нашел в другом ведре лук, почистил его и порезал, как и картошку, на доске, которая висела на гвоздике.

- Смотрю, ты не новичок готовить-то, - усмехнулся Олег, подбрасывая кружки лука на сковороду. – А то все нынешние не очень горазды, охотнее готовое заказывают. А мне так больше нравится.

- Мне тоже, честно говоря. В жизни чему только не научишься! А может, просто не привык еще на готовом.

- Но у вас же печек уже нет, верно?

- Ну да. Газовые плиты, в основном. Или электрические. Но разница не велика.

Высыпав в сковороду порезанную картошку и прикрыв крышкой, Олег открыл дверь в соседнюю комнату:

- Вот, взгляни, чем занимаюсь на досуге.

Это была настоящая мастерская художника. По углам стояли холсты с начатыми картинами, а посередине, на столике – грубо обтесанная мраморная глыба, в которой, однако, уже просматривались очертания человеческой фигуры. Это был солдат, с гранатой в одной руке и автоматом в другой. Фигура как бы вырастала из камня.

Я прошелся вдоль стен. Уже стемнело, и Олег щелкнул выключателем – вспыхнула яркая люстра под потолком. Большинство картин было на военную тему – взвод, поднимающийся в атаку, истребитель, летящий наперерез трем «мессерам», танки, ползущие по равнине… Но вот на одной картине я увидел совсем молодую девчонку, идущую босиком по росистой траве навстречу восходящему солнцу.

- Это и есть моя Нинка, - сказал Олег, немного смущаясь. – Я, до войны, в нее влюблен был, и она в меня. Но потом, когда я не вернулся, она замуж вышла, конечно, детей нарожала. А вот здесь снова встретились…

Хлопнула дверь, в сенях послышались шаги, и в комнату вошла молодая женщина, очень похожая на девчонку с картины.

- Это Вадим, - представил меня Олег. – На рыбалке познакомились. Ну, пошли ужинать!

- Здравствуй! – улыбнулась мне женщина. Я молча наклонил голову.

Мы уселись за стол, Нина наскоро нарезала салат из помидоров и огурцов с луком и поставила на середину стола сковороду с жареной рыбой.

Олег достал из шкафа початую бутылку водки, разлил в три рюмки грамм по пятьдесят:

- Ну, за знакомство!

- А разве тут это принято? – удивился я.

- Почему нет? Не принято только напиваться. Да здесь и не хочется.

Мы выпили и приступили к рыбе.

- Недавно у нас? – спросила Нина.

- Да, только сегодня поселился…

- Наверное, непривычно пока?

- Не то слово! Никак поверить не могу, что все это правда…

- Я тоже долго не могла поверить. Все казалось – утром проснусь опять старухой… А потом встретила Олега…

- Вы что, специально искали друг друга?

- Да нет, все как будто случайно произошло… Но ведь ты, наверное,  уже догадываешься, что случайностей тут не бывает? Так было нужно, я думаю. И ту жизнь, которую мы не прожили там, здесь проживаем… Жалко только, что детей нет и быть не может. Ну, я с детьми там нанянчилась довольно, у меня их пятеро было, а мужиков это не так уж и волнует. – Она рассмеялась.

- И когда же вы тут встретились? Ведь Олег, я так понимаю, не вернулся с войны, а ты детей вырастила, да и внуков, наверное, тоже?

- Знаешь, как ни странно, и он, и я до встречи прожили здесь около месяца. А вместе мы уже лет десять.

- Действительно, странно! Как же получилось, что он пришел сюда в сорок втором, а ты?..

- Я – в девяносто втором.

- Но для каждого из вас прошло всего по одному месяцу?

- Да. Парадоксы времени, как принято тут говорить. Потому и думаю, что встреча наша не случайна…

Она посмотрела на Олега так, что мне не захотелось больше ни о чем спрашивать, да и он ответил ей таким же взглядом…

- А чем вы тут занимаетесь, если не секрет? Кроме рыбалки, это я уже видел…

- Я – по художественной части, в основном, - сказал Олег. – А Нина – с животными возится.

- Да, я овец развожу, видишь ли… Хочу новую породу вывести. Я всю жизнь животных очень любила.

- А где же твои остальные работы? – спросил я Олега. – За десять лет, наверное, ты много чего сделал?

- В галерее. Тут есть галереи, вроде Третьяковки, любой может сходить, посмотреть. А на Земле художники иногда их во сне видят, а потом повторяют. Конечно, не всё им показывают… И не всем.

Мы уже доели рыбу с картошкой и принялись за яблоки, груши и громадные коричнево-синие сливы.

- А ты дурианы не пробовал? – спросил я.

- Пробовал. Понравились. Но дома их держать нельзя – такой запах…

Мы помолчали.

- Ну, я пойду, наверное. Поздно уже. Спасибо за ужин! – я слегка поклонился.

- Пойдем, провожу, - предложил Олег.

- До свидания! – сказала Нина, прибирая со стола.

Мы вышли в темноту и направились к реке. Подойдя к берегу, остановились у воды.

- Хорошо здесь, - сказал Олег. – Совсем как у нас в деревне, даже еще лучше. Я, когда здесь оказался, сначала тосковал сильно. Все Нину вспоминал, ребят из нашей роты. Про то, как война закончилась, уже знал, конечно. Оказывается, много лет прошло, а я и не понял, как. А потом, как ее встретил – словно родился заново! Оказывается, она меня всю жизнь помнила, сразу узнала. Вот часто думаю – так не бывает в жизни, такого счастья… Сам себе завидую! – он рассмеялся.

- Да, даже мне завидно! – рассмеялся я в свою очередь. – А вот у меня не было такой любви. Женат был, и не один раз, дети были… Но не так, как у тебя. Буднично как-то, не интересно…

- Какие твои годы, - пошутил он. – Еще встретишь кого-нибудь… Ну ладно, пойду я, на Нинку взглянуть. Все никак не насмотримся друг на друга. – Он улыбнулся смущенно и счастливо. – Сначала казалось, что пройдет все это, привыкнем. А любовь с годами все сильнее… Даже самому удивительно.

Я протянул ему руку, он крепко ее пожал.

- Спиннинг возьми себе, он в сенях остался. Видел, как я ловил? Научишься.

- Спасибо. Ты заходи, всегда рады будем! – сказал он и зашагал по тропинке к дому.

* * *

Присев на берегу, я смотрел на реку. Вода еле слышно шуршала по песку, изредка всплескивала рыба. Взошла луна, и от другого берега по реке протянулась блестящая дорожка. Я размышлял об этих двоих, встретившихся мне, людях. Надо же! Повстречать тут свою первую любовь, начать жизнь заново… Как здорово! Может, и мне кто-то здесь встретится? Только не из той жизни. Не было там такой любви, о которой можно было бы сожалеть, не случилось. Не каждому, видно, дано…

Потом подумал о картинах Олега. Сколько же таких парней, молодых и талантливых, не вернулось с полей сражений? По чьей вине?

Я родился слишком поздно, не знал той войны, но многое повидал, прочитал, много наслушался старших. Ведь войны могло не быть вообще! Безумные амбиции одного правителя, стремление к власти и преступная самоуверенность другого… А страдает всегда народ, простые люди. Если бы… Как хотелось бы это изменить! Но история не имеет сослагательного наклонения… Или имеет?

Подойдя к воде, подумал, как перебраться через реку. Перелететь? Переплыть? А если… Я вспомнил Иисуса и ступил на воду. Совершенно без усилий удерживаясь на поверхности, зашагал к другому берегу, а потом дальше, по лесу. Пожелал выйти прямо к дому, не заблудившись, и через полчаса уже стоял у дверей. Окна были темные. Я вспомнил, что светильников в комнате не видел, и, открывая дверь, «сделал» потолочный светильник «осьминог», на светодиодах, как было у меня дома, и зажег его.

В комнате ничего не изменилось, компьютер все так же стоял на столе и еле слышно гудел вентиляторами охлаждения. Я еще раз попробовал войти в Интернет, все так же безрезультатно, вздохнул и выключил компьютер, а потом, как был, в комбинезоне, завалился на постель и почти мгновенно уснул, уставший, как собака, от множества новых впечатлений.

* * *

Мне снилось, что я стою возле своего домика и смотрю в небо. Вдруг послышался характерный воющий гул падающего самолета, за деревьями мелькнула тень, и раздался глухой удар. Я бросился бежать в ту сторону и увидел на поляне лежащий разбитый самолет ЯК-3, с красными звездами на фюзеляже. Его носовая часть с винтом зарылась в землю, в кабине сидел пилот, откинув голову на спинку кресла.

Подбежав к самолету, я обнаружил, что в кабине сидит Олег, в летном шлеме, с залитым кровью лицом. У самолета почему-то оказалась Нина. Она стояла на коленях, прижимая руку Олега, свесившуюся из кабины, к своему лицу.

Я почувствовал, как кто-то положил руку мне на плечо, обернулся и увидел своего старого знакомого, командира учебно-тренировочного отряда, бывшего военного летчика Шевцова. Он смотрел на самолет и говорил мне:

- Очень удачно, что ты здесь. Нужно провести расследование.

- Какое расследование, Виталий? Его же немцы сбили! – ответил я.

- Не важно. Необходимо выяснить, не было ли нарушения предполетного режима. Насколько мне известно, он перед полетом выпил водки. Давай, приступай к работе.

- Как же так, я же один, где остальные члены комиссии?

- Ничего, справишься! – и он исчез.

В этот момент над деревьями снова мелькнула тень, и на другой конец полянки почти без пробега приземлился «Мессершмитт» 109-й модели с крестами на крыльях. Из него выбрались почему-то сразу два пилота и направились к нам.

Я шагнул им навстречу:

- Что же вы наделали, сволочи?!

Они приближались с наглыми, самоуверенными ухмылками. Сзади вдруг послышался голос Олега:

- Не трогай их, Вадим, они не виноваты, они выполняли приказ!

Я обернулся. Олег, живой, стоял в кабине «Яка» и смотрел на нас. Я снова повернулся к подходившим немцам и вдруг увидел, что вместо них ко мне идут в летных шлемах два до боли знакомых человека – Сталин и Гитлер. Они шли, почему-то держась за руки, и по-прежнему нагло ухмылялись. У меня в руках вдруг появился пистолет Стечкина.

- А, не виноваты? А кто виноват?! Получайте, гады! – и пистолет задергался у меня в руке, всаживая пулю за пулей в приближающихся людей.

Их фигуры поплыли, как дым, и стали постепенно таять в воздухе. Рядом со мной оказались Олег и Нина.

- Ты хорошо стреляешь, - сказал Олег.

- Тебе не надо было пить водку перед полетом, теперь тебя снимут с летной работы, – ответил я, опуская пистолет, и проснулся.

* * *

В комнате было совсем светло. Я лежал на кровати и заново переживал свой сон, удивляясь, как хорошо его запомнил. Сколько несуразностей! Включая и пистолет Стечкина, появившийся на вооружении уже после войны. Подумалось, что оба эти исторических персонажа, представшие передо мной во сне, не случайно оказались вместе и шли, держась за руки. Трудно даже сказать, на совести которого из них больше человеческих жизней и кто больше виноват в том, что произошла Вторая Мировая война… Сколько жизней она унесла, сколько судеб разбила! А еще до войны, сколько людей уничтожили оба монстра…

Я встал с кровати и, направившись к двери, вышел на крыльцо. Стояло прекрасное летнее утро, дул легкий ветерок, слегка шуршали листья деревьев. Все еще под впечатлением от своего сна, я присел на ступеньку. Все-таки, как хотелось бы изменить историю, чтобы войны не было, чтобы не погибли миллионы людей. Но ведь это невозможно! А если бы даже и было можно, что тогда будет со мной? Мои родители встретились только потому, что произошла война. Отец, родом из Варшавы, случайно оказался перед разделом Польши на советской территории, скитался по лагерям, потом работал на военном заводе до конца войны. А мать была эвакуирована с Украины, чудом оставшись в живых. Случайно они оказались в одном городе, случайно встретились и полюбили друг друга. Если бы не война, я бы никогда не родился.

И как можно было бы предотвратить войну? Уничтожить одного из этих двоих? Или обоих сразу? И когда? Наверняка, это нужно сделать задолго до войны, чтобы они не успели натворить грязных дел до нее. Но… Если убить сильных и жестоких, их место займут сильные из слабых, как предупреждали Стругацкие. Тоже жестокие. Как же поступить на месте Бога? Но ведь у меня есть прекрасная возможность – просто спросить Иисуса!

Я почувствовал чью-то руку на своем плече и обернулся – рядом сидел Иисус.

- Что, трудно быть Богом? – спросил он, саркастически улыбаясь.

- Иисус, я уже спрашивал тебя, зачем ты допускаешь зло?

- И я уже ответил тебе, что оно помогает людям совершенствоваться.

- Но, если в результате человек погибает или губит свою душу, какое же это совершенство?

- У Бога мертвых нет, ты это уже понял на своем опыте. Ты познакомился с Олегом – разве ему стало хуже оттого, что он умер? Он даже свою первую любовь здесь повстречал заново и, кажется, не жалуется…

- Но его душа навек несет на себе отпечаток войны. Ты видел его картины?

- Слабая душа выходит из испытаний искалеченной, а сильная – еще более сильной.

- Но слабая душа в других условиях могла бы тоже стать сильной.

- В чем-то ты прав, разумеется. Что ты предлагаешь?

- Вторая мировая… Ее никак нельзя было отменить?

- Это был выбор людей. Я уже объяснял тебе, что человек получил свободную волю, это его неотъемлемое право.

- Но я – тоже человек, и я бы хотел, чтобы войны не было!

- И не ты один. Вопрос, как это сделать? Что бы ты предложил, если бы мог посоветовать Богу? Как не допустить войны?

- Пока не знаю. Да и не все ли равно? Ведь историю изменить невозможно.

- Для Бога все возможно, но выбор должны сделать люди. – И он исчез.

* * *

Прошел месяц. Я все так же жил в своем доме, вставал рано утром, завтракал и куда-нибудь улетал. Я побывал в разных уголках окружающего мира, видел разных людей. Видел, чем они занимаются. Одни, как Олег, увлекались живописью и скульптурой, другие – техникой, создавая новые устройства и механизмы, третьи – выращивали животных, четвертые – просто путешествовали и любовались природой. Были и те, кто занимался самообразованием, писал книги, вспоминая пережитое. Встретил я даже оружейников, которые разрабатывали новые системы огнестрельного и лучевого оружия. Но их разработки никоим образом не могли пока попасть на Землю, тогда как другие нередко служили подсказками земным ученым, инженерам, художникам и писателям.

Я встретил человека, который был репрессирован в 1938 году за то, что он предвосхитил некоторые пути развития современной мне электроники, и это показалось опасным власть предержащим. Встретил другого, который погиб в те же годы, потому что пытался заниматься селекцией животных, опираясь на генетику. Встречал многих, потерявших в жизни все из-за того, что они верили в Бога и пытались передать эту веру другим, а советская власть мириться с этим не желала. У нее, этой власти, был только один бог – Сталин, а он не терпел конкурентов. Встретил изобретателей, которые еще в тридцатых годах двадцатого века разработали минометы с реактивными снарядами, такими, какие впоследствии были применены в «Катюшах», но по доносу их арестовали и расстреляли, а их изобретение было «приторможено» и принято на вооружение всего за несколько часов до начала войны – 21 июня 1941 года.

Везде, везде чувствовалась эта «железная рука», безжалостно уничтожавшая все, что хоть немного выходило за средний серый уровень.

А те, которые пережили эти черные годы – либо погибли на войне, либо на всю жизнь сохранили о ней страшную память. Нет, конечно, не все вышли из огня с искалеченными душами – были среди них и настоящие люди, были те, кто жертвовал собой ради других, кто даже став калекой физически, продолжал после войны жить полноценной жизнью, подавая окружающим пример мужества. Но когда я сравнивал страшные результаты войны с тем, что могло бы быть, если бы ее не было, счет был явно не в ее пользу.

Несколько раз я заходил к Олегу. Иногда мы с ним и с Ниной сидели по вечерам на берегу реки и вспоминали прошлое. Олег охотно говорил о войне, о фронтовых друзьях. С некоторыми из них, как оказалось, он повстречался тут. Он был даже благодарен войне за то, что после смерти встретил Нину и жил с ней счастливо уже десять лет, занимаясь любимым делом.

Нина высказывалась более скупо и осторожнее оценивала прошлое. Она тоже была счастлива с Олегом, но считала, что это редкая удача, что большинство людей не получили от войны ничего хорошего, а жизни многих были искалечены еще раньше. Она вспоминала страшный голод предвоенных лет, и, хотя их деревню голодомор начала 30-х годов коснулся только слегка, она видела, как людей насильно загоняли в колхозы, отбирая все, что им удалось накопить тяжким трудом, как бездельники и демагоги, ничего полезного не сделавшие в жизни, становились «большими людьми» и полновластно распоряжались чужим имуществом и жизнями.

Чем больше я общался с людьми, жившими в те годы, тем настойчивее билась в голове мысль: если возможно, нужно попытаться изменить то, что, начавшись в 1917-м, имело такие хорошие шансы переломить к лучшему жизнь всего человечества, но сгинуло под давлением человеческой глупости, злобы, карьеризма и лишь вскормило чудовищный бюрократический аппарат.

Я прочитал множество книг, в которых «вожди пролетариата» оценивались совершенно по-разному, полярно – от беспредельного восхищения и восторга до полного очернения и втаптывания в грязь. Были и попытки объективного разбора ошибок и недоработок первых десятилетий советской власти. Ну, а что делалось в последние ее десятилетия, тому я сам был свидетелем и не нуждался в других оценках.

* * *

Как-то раз я возвращался домой из уже знакомого мне читального зала, где с помощью Хельги подобрал еще несколько книг о политических деятелях девятнадцатого и двадцатого веков, в том числе Ленине и Сталине. На Земле я не слишком интересовался историей, хотя тоже много читал на эти темы. Хельга оказалась настоящим мастером поиска литературных источников, которые мне были нужны – казалось, она перечитала и знает все книги, написанные на Земле. Ну, и, конечно, местные поисковые системы были куда совершеннее, чем привычный Google. Сбросив подборку литературы на мобильный носитель, я шагал домой, чтобы почитать книги на своем компьютере.

Кстати, за прошедший месяц я здорово усовершенствовал свое «железо» - теперь это был совершенно другой компьютер, работающий в сотни, а то и в тысячи раз быстрее, на совершенно иных принципах, неизвестных на Земле. Я тоже в них пока не очень-то разбирался, что не мешало ими успешно пользоваться. В этом мне помогли работы местных специалистов, они рады были использовать меня в качестве «бета-тестера» своих разработок, которые рассчитывали когда-нибудь «подкинуть» земным ученым. Только корпус и содержимое накопителей (уже, конечно, не жестких дисков, а квантовой памяти) остались теми же, что и раньше. Сохранил я и привычный интерфейс «винды» - менять его на что-то принципиально новое после стольких лет работы не хотелось.

Подходя к дому (который я тоже перестроил – сделал несколько комнат с отдельными спальней, столовой, рабочим кабинетом, мастерской), я продолжал упорно думать, как можно было бы изменить историю, но мысли мои все время вились только вокруг возможного убийства того или иного деятеля. Я оценивал, как изменится политическая обстановка в этом случае, кто придет им на смену и что это даст стране, всему миру.

Открыв дверь, я включил компьютер, воткнул накопитель в гнездо (ждать, пока загрузится система, теперь было не нужно, да и выключал я его только по привычке) и стал просматривать список загруженных книг.

Случайно оторвавшись от монитора, я вдруг увидел, что справа от меня в кресле сидит Иисус и смотрит на меня с интересом.

- Ну, что? – спросил он. Он уже давно отучил меня здороваться с ним или прощаться, резонно заметив, что он со мной всегда. – Как тебе сегодня нравится этот мир?

- Замечательно! – улыбнулся я.

- Но тебе не дает покоя возможность изменить прошлое Земли, не так ли?

- Ты знаешь, что так. Я хотел бы, чтобы история пошла иным путем, более счастливым для людей и менее кровавым.

- Как говорили у вас, «благими намерениями вымощена дорога в ад», - засмеялся Иисус.

- Ты сам объяснил мне, что ада, как мы его понимали на Земле, общего для всех, не существует.

- Ну да, это просто выражение. – И он вдруг стал серьезным. – А почему ты сосредоточен именно на идее изменить историю, начиная с 1917 года?

- Ну, это довольно очевидно, по-моему. С тех пор на Земле прошло более ста лет, и все точно так же топчется на месте. Социализма и коммунизма не получилось, а согласись, что сама идея была привлекательна!

- Да, если бы не те, кто пытался ее реализовать. Они оставались всего лишь людьми…

- Согласен. Но ведь изменить историю все равно не получится, не так ли?

- Как сказать… Я уже говорил тебе, что Бог может все, но выбирать должны люди.

- Неужели ты думаешь, что люди, будь такая возможность, выбрали бы войну?

- Они ее фактически выбрали. «По плодам их узнаете их», сказано в Библии. Просто выбирали не самые лучшие, а те, кто оказался во главе государства.

- Ну да, им-то самим не пришлось проливать кровь! Но если устранить тех, кто стоял во главе, то кто займет их место? Такие же…

- А почему твои мысли все время вертятся вокруг «устранить»? А, может, наоборот?

- Как это?

- А ты подумай. Возможно, что и придумаешь… Помни, что Бог всемогущ, и ты, через него, можешь тоже стать всемогущим. И еще, ты ведь помнишь «Конец Вечности» Азимова? МНВ – минимальное необходимое воздействие… – И он снова исчез. Как говорится, на самом интересном месте…

Я встал и вышел на крыльцо, думая о последних словах Иисуса. Что можно сделать, чтобы не пришлось убивать Сталина, например? Как можно его «перевоспитать»? Вряд ли это реально. Хороший администратор, организатор, но совершенно никудышный экономист и политик. Грубый, жестокий человек. К тому же одержимый стремлением к власти, манией преследования и совершенно не умеющий и не желающий считаться с другими… Пока был жив Ленин, он служил сдерживающим и направляющим фактором для Сталина и всех остальных… Пока был жив… Вот оно!

Я стал напряженно размышлять. Итак, авторитет Ленина был непререкаем, но он почти никогда не старался давить на окружающих, в отличие от Сталина, он убеждал. Он никогда не пытался устранить своих оппонентов физически, и даже отстранить от дел, он их ценил, невзирая на их убеждения, не всегда совпадавшие с его собственными. Он никогда не стремился к личной власти. Он совершил фатальную ошибку, порекомендовав Сталина на пост генсека (если действительно это сделал он), а когда осознал это, было уже поздно – больной, оторванный от политической жизни, он был бессилен что-либо изменить, и даже не представлял до конца, чем это может кончиться. Его «завещание», в том числе «Письмо к съезду», тоже ничего не изменило – Сталин сосредоточил в своих руках такую власть, что никто не был в силах с ним справиться. Своих возможных соперников он ловко стравливал друг с другом, устранял по одному, в том числе просто убивал – Фрунзе, Орджоникидзе, Киров, Чкалов, Троцкий… Множество других…

А если бы?.. Если бы Ленин не заболел, не отошел от дел? Не умер, наконец? По какому пути пошла бы история страны, всего мира? Несмотря на свою очевидную жесткость, порой даже жестокость, Ленин не был патологически жестоким человеком, как Сталин. Мне вспомнился рассказ Горького, как Ленин по его наводке спас какого-то генерала-химика и даже дал ему возможность работать, и как радовался этому.

Вот решение! Надо дать Ленину еще несколько лет жизни. А почему только лет? Может быть, даже десятилетий? И он сможет не только по-другому выстроить политическую систему страны, не только устранить опасных для общества лиц с политической арены, но и закрепить эти изменения так, чтобы в дальнейшем невозможно было вернуться к старому, свернуть на опасный путь тоталитаризма. Вот оно, то МНВ, которое изменит историю! И это будет решение людей, а не Бога.

Я вернулся к компьютеру и начал просматривать загруженные книги.

* * *

Прошло еще несколько месяцев. Я продолжал встречаться с людьми, жившими в двадцатых-тридцатых годах двадцатого века, продолжал изучать историю этого периода. И все больше приходил к убеждению, что, если продлить жизнь Ленина, если навести его на мысль о необходимости изменить политическую систему, то можно не только спасти множество жизней до войны, но и предотвратить саму мировую бойню. Это все, вместе взятое, может спасти жизнь порядка пятидесяти миллионов человек! Большинство из которых – граждане СССР.

К этому времени, разумеется, я уже получил возможность выходить в земной Интернет и осуществлять поиск нужной информации. Я не мог только там ни с кем общаться, «оставлять следы». А мое пребывание на любых сайтах и ресурсах было анонимным, и его никто на Земле не мог обнаружить. Даже скачиваемые материалы никак не отражались на трафике земных сетей. Как это делалось, я не знал, но в Интернете я был абсолютным «невидимкой». Не было для меня и недоступных ресурсов, включая архивы спецслужб, даже если они не были вообще подключены к Интернету и даже если они велись только не бумаге. Также доступны были любые материалы НИИ, даже самые секретные.

К концу первого года пребывания в этом мире я почувствовал, что готов заняться вопросом изменения истории на практике. Я много раз за это время встречался с Иисусом и излагал свои планы. Он относился к моим идеям вполне благожелательно, не скрывая этого. Он считал, что я правильно выбрал МНВ, и советовал только получше подготовиться, указывал на слабые места моего проекта. Кроме того, он раскрыл секрет, почему обратил внимание именно на меня. Суть была в моем медицинском образовании и опыте, в том, что я смогу в процессе исцеления Ленина глубже проникнуть в секреты его организма и сосредоточить внимание на существенных моментах его состояния.

Он также объяснял мне вопросы управления временем и то, как направить эти процессы к осуществлению поставленной цели.

Однажды я спросил его, каким образом получилось так, что Олег и Нина, которые умерли на Земле с интервалом в пятьдесят лет, встретились тут через месяц.

- А разве ты не помнишь, что написано в послании Петра? «У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет – как один день». Мы уже касались этого вопроса, когда говорили о том, как совместить физический возраст Вселенной с тем, что сказано об этом в Библии.

Как-то раз я навел разговор на то, что будет с человечеством при изменении истории.

- Иисус, допустим, что у меня все получится – мне удастся исцелить Ленина, удастся убедить его поверить мне и изучить предоставленные ему материалы. Если нет –   все просто, я лишь верну время назад, и Ленин умрет в положенный ему срок. А если да? Допустим, что он полностью восстановит работоспособность,  проживет еще долго и даже сумеет предотвратить мировую войну. Но что при этом будет со всеми людьми, которые должны были родиться и родились позже, зачастую уже после войны? Что будет со мной, например? Я исчезну?

Он расхохотался, сильно смутив меня словами:

- Ну, ты был бы вполне достоин Золотой звезды Героя Советского Союза, если бы участвовал в Великой Отечественной войне! Ты продолжаешь идти избранным путем, даже не зная, выживешь ли, и все же готов принести эту жертву?

- Не скажу, что эта перспектива меня радует, но цена несопоставима жертве – даже если мне суждено исчезнуть в результате Изменения, будет спасено огромное количество людей, миллионы! Разве оно того не стоит?

Иисус продолжил, уже совершенно серьезно:

- И ты, не будучи уверен в сохранении собственной жизни, продолжаешь готовить Изменение истории… Я не зря остановил на тебе свой выбор! Ну, я могу тебя успокоить. Ты же знаешь, что душа бессмертна. Удастся тебе осуществить Изменение, или нет – ты просто вернешься сюда и продолжишь свое существование. Даже твое прошлое останется с тобой, в твоей памяти. Останутся здесь и твои родственники, друзья, которые уже в этом мире. Для них тоже ничего не изменится. В точности, как у Азимова: они уже находятся под защитой Вечности. А вот те люди, которые родятся и умрут на Земле после Изменения… Это будут уже другие люди. Их души как бы раздвоятся – одни будут пребывать здесь, храня в памяти все детали своей жизни, протекшей так, будто никакого Изменения не было, а другие проживут свои жизни на Земле в новых условиях. И количество этих, других, станет больше на миллионы. Если получится…

- Разве ты не знаешь точно? Ведь ты – Бог, и должен знать будущее.

Он саркастически усмехнулся:

- Ты так уверен в том, что Бог должен, а что – нет?

- Ну, так считается… - смутился я.

- Пойми, что не существует одного, общего для всех будущего. Воля, действия даже одного человека могут изменить его. Я, конечно, могу видеть все возможные варианты, и в этом смысле «знаю» будущее. Но вариантов такое бесконечное множество, что это делает знание будущего при условии сохранения свободы воли человека бессмысленным. Или, по крайней мере, малоинформативным. К счастью, реальность обладает свойством «упругости», это тоже предугадали писатели-фантасты – через некоторое время, иногда достаточно длительное, измененная история возвращается к «естественному» состоянию. Поэтому, убив бабочку или муравья в каменном веке, ты ничего не изменишь. Но значительные Изменения могут затронуть всю последующую историю, и именно такое Изменение ты замышляешь.

- С твоего одобрения!

- Да. Но все зависит от того, что в реальности получится у тебя… Смешно, правда? Бог вынужден полагаться на способности человека. Впрочем, как и всегда в этом мире, с момента его сотворения…

* * *

Я тренировался «видеть» человеческий организм и исцелять его. Я выбрал для этого Великую Отечественную войну – она предоставляла все возможности. Скученность в госпиталях, масса тяжело раненых… Одна медсестра на много десятков, если не сотен, пациентов.

Я выбирал место и время, обычно ночное, появлялся в палате невидимым и неслышимым, устанавливал «стену времени» вокруг нужной койки и зажигал над ней мощный светильник. После чего мог без помех обследовать выбранного человека, вносить изменения в его состояние и в структуру его организма, затем снова обследовать и даже беседовать с ним. И мне все удавалось – удалять пули и осколки, сращивать нервы и спинной мозг, восстанавливать дефекты головного мозга. Никто не обращал внимания на то, что происходило, потому что в обычном времени все это просто не существовало. Чтобы не повлиять на историю, мне, после исцеления, приходилось возвращать время назад, в миг перед моим появлением. Это было очень больно – видеть, как человек, которого я исцелил, снова превращается в полутруп, обреченный умереть через несколько дней или даже часов. Конечно, он ничего не запоминал, так как для него это время тоже обращалось в ничто. И меня поддерживало лишь сознание, что, если у меня все получится, человек этот вообще не будет ранен, не умрет, потому что история изменится. Если же не получится, то он рано или поздно попадет в иной, посмертный мир, в котором пребывал я сам. А там уж все будет зависеть только от него самого.

Особенно тяжело было, когда я исцелил одного совсем молодого парня. Его нога была раздроблена пулей, но он был очень слаб, и ампутацию отложили до завтра. Я восстановил ему ногу и слегка исправил общее состояние. Как он радовался! Как верил, что возвратится после войны домой, к невесте, которая его непременно дождется… И я не выдержал. Я оставил все, как есть, погрузил его в сон и убрал стену времени. Не знаю, что подумали врачи на следующий день, когда собирались приступить к операции. Надеюсь, что его не объявили симулянтом – я специально оставил ему на ноге глубокие шрамы. Возможно, они решили, что произошла какая-то ошибка. А его рассказам о незнакомом докторе, который его вылечил ночью, вряд ли кто поверил. Раненым часто снятся странные сны…

Это был последний опыт – я почувствовал, что больше не могу так жестоко обманывать надежды людей, которые на короткий срок становились здоровыми, чтобы потом вернуться в прежнее состояние и все забыть. Объективно для них ничего не менялось, но я-то все помнил… И просто больше не мог этого выдержать…

* * *

Изучив последние дни жизни Ленина, я выбрал время и место вмешательства в прошлое. Я появлюсь в комнате, где он лежит, в последний момент – в ночь с 20-го на 21-е января 1924-го года.

Почему именно в это время? Я долго раздумывал, прежде чем это решить. Если вмешаться раньше, например, в 1920-м году, когда болезнь еще почти не проявилась, то все просто пойдет своим чередом, покатится, как было. Да, Ленин, если удастся исцеление, проживет дольше. Но ни он, ни окружающие не воспримут это как что-то чрезвычайное. Мне будет крайне трудно убедить, прежде всего, его самого, что имело место вмешательство свыше. А это необходимо, чтобы «закрепить» Изменение.

К намеченному сроку Ленин уже полностью осознал свою ошибку в отношении Сталина, уже пытался ее исправить, но у него не осталось ни времени, ни сил. Он сам прекрасно понимал, что его срок истекает. Он уже почти не мог говорить, хотя все понимал.

С другой стороны – окружающие его люди. Они, и врачи в том числе, ясно видели, что выздоровление невозможно. Все остальные «вожди» также давно «списали» Ленина со всех счетов, называли его «стариком» (хотя это и была его старая партийная кличка) и даже обсуждали в ЦК вопрос организации его похорон в случае такого исхода. И вот, после всего этого, какой фурор произведет его появление! Живого, полного сил, энергии и планов! Уж тут никто не сможет противостоять.

Итак, момент выбран. Но непременное условие – в комнате не должно быть никого постороннего. Обычно ночью в комнате Ленина кто-то был. Часто – его жена, но ведь в течение ночи может она отлучиться, хотя бы ненадолго? Будем надеяться, что это произойдет. И лучше занять свой пост заранее, еще с вечера. Конечно, я сделаю так, что меня никто не увидит…

С собой мне брать ничего не нужно, я смогу создать все, что угодно, прямо на месте. А вот продумать, что я скажу, как попытаюсь его убедить в реальности происходящего, конечно, следует, хотя бы в общих чертах. Продумывать все в деталях – бессмысленно, потому что я не могу предвидеть его реакцию на исцеление и на меня лично. Положусь на логику и прагматизм его ума. Все же, это необычный человек, необычный во всех отношениях. Вполне можно назвать его гениальным, а гениальность непредсказуема…

* * *

Когда я был вполне готов начать действовать, снова появился Иисус.

- Я вижу, ты уже готов? – спросил он.

- В общем, да.

- Как ты относишься к гипотезе о наследственном характере болезни Ленина, о том, что это вызвано мутацией NT5E?

- Я по возможности изучил этот вопрос.

- Я знаю. Поэтому и спросил.

- Это всего лишь гипотеза, правда, довольно аргументированная. Ссылаются на аналогичную причину смерти его отца. А ты не можешь прояснить ситуацию?

- Не могу. Все та же пресловутая свобода воли! – он усмехнулся. – Если я дам тебе определенный ответ, получится, что твое решение не будет собственным. Поэтому советую лишь уделить внимание всем возможностям. Помни, что твое время совершенно не ограничено. Увеличение срока работы может принести лишь психологические проблемы с пациентом, и не более того. Но вам с ним вместе совершенно не обязательно находиться все время «под домашним арестом». Ты вполне можешь устроить ему «выезд на природу», в том числе, сюда, на любой срок. И в другую эпоху тоже. Правда, не увлекайся слишком сильно. Если он воочию увидит будущее, он может не захотеть менять его. Лучше ограничиться видеоматериалами. И только в крайнем случае, если что-то пойдет не так… Ну, это ты сам решишь.

- Я полагаю, что тогда это – не проблема. И у меня даже будет время исследовать его генетический материал.

- Да, наверное. Если только он сразу не откажется участвовать в проекте.

- Разве такое возможно?

- С человеком и его свободной волей все возможно.

- Ладно, я подумаю и об этом. Но, однако, я нахожусь в куда худшем положении, чем техник Харлан, герой Азимова… Там Изменения хотя бы заранее просчитывались.

- И результаты не всегда были однозначны. Кроме того, Азимов недооценивает сложность подобных расчетов. Вычислительная техника, позволяющая рассчитать Изменение с высокой вероятностью, должна быть по крайней мере не проще рассчитываемого объекта, а сложнее. То есть, такая вычислительная машина – это вся Вселенная, если не больше!

- Да, согласен. Однако, есть ведь ты…

- Я уже говорил, что вижу варианты возможного будущего, но их слишком много. И, не отменяя свободы воли, невозможно точно предвидеть результат.

- Ладно, я понял. Буду готов ко всему, в том числе и к неудаче…

* * *

Я наметил начало операции на следующий вечер. Днем постарался выспаться. Конечно, я могу просто «захотеть не хотеть спать», это я уже проделывал раньше. Но все же следует, на мой взгляд, идти естественным путем. Поэтому я счел за лучшее «захотеть уснуть до вечера». К тому же это предпочтительнее, чем сидеть и переживать заранее, прокручивая в голове варианты…

Выбирая одежду, я остановился на своем комбинезоне и рубашке. Дело в том, что там, куда я отправляюсь, белый халат еще далеко не стал непременным атрибутом врача. Врачи являлись к постели больного в чем угодно, чаще всего – в обычном костюме. И лишь процедуры или операции проводили в халатах. Но быть одетым, как все врачи, пользующие больного – тоже не то, это сразу ставит меня в один ряд с теми, кто не смог помочь. На ноги я надел кроссовки – появиться босиком будет «не камильфо».

Наконец, я сел в кресло и постарался успокоиться. Было около восьми вечера, я хотел явиться в прошлое примерно в это же время суток.

Ну, пора! Поехали…

Я появился в углу относительно небольшой комнаты, разумеется, невидимкой. Два окна, стол, два кресла, стулья. И, конечно, кровать, на которой лежит он. Я не мог не посмотреть туда сразу же. Он лежал с закрытыми глазами, и, похоже, спал. Лицо, совершенно такое же, как на портретах и фотографиях, но заметно более изможденное. Или, может быть, так просто кажется, потому что на щеках небольшая щетина? Волосы на висках, похоже, тоже давно не подстригали, как и усы. Прикрыт легким одеялом. В комнате тепло, но не жарко.

В кресле возле кровати сидит женщина. Волосы стянуты в узел на затылке. Даже видя ее со спины, я понял, что это – Крупская. Не повезло! Придется ждать…

И в этот момент, как бы откликаясь на мое тайное желание, из другой комнаты послышался шум отодвигаемой мебели, и кто-то позвал:

- Надя, можно тебя на минуточку! – женский негромкий голос.

Она вскочила и бросилась к двери. Дверь открылась и захлопнулась тотчас же, почти бесшумно, но я успел услышать:

- Тише, Маша, ради бога! Кажется, Володя уснул…

Не теряя ни секунды, я тотчас поставил «стену времени». Ф-фу! Получилось… Теперь у меня времени сколько угодно. Тут, внутри комнаты, оно течет субъективно как обычно, но вовне – время остановилось. Можно приступать к «лечению».

Я потихоньку вышел из угла и остановился у кровати, всматриваясь в лицо лежащего на ней человека. Обычное лицо, слегка заострившиеся черты, обычный человек… Но при мысли о том, кто он такой, и что ему оставалось жить меньше суток,  меня пробрала дрожь. Я решил не волновать его лишний раз, и, как делал в госпиталях, углубил его сон.

Теперь можно не торопиться.

Я подвинул к кровати кресло и зажег под потолком мощный светильник. Вообще-то свет и не нужен, но так как-то увереннее себя чувствуешь. Вгляделся в лежащего человека и сосредоточился на нем. Привычно уже взгляд проник внутрь, сквозь кожу, мышцы, кости…

Начнем отсюда. Ключица, левая сонная артерия. Рядом пуля, она развернута немного боком. Ну, это мы проходили. Чуть сосредоточился – и пуля исчезла. Отлично! Идем дальше. Артерия ужасно заужена, просвета совсем не видно, полная облитерация. Восстановить! Готово. Идем выше. Все сосуды мозга облитерированы ничуть не менее. Ну, тут бесполезно делать что-то по отдельности. А мозг? Левая височная доля – как бы высохла и съежилась, теменная, вокруг центральной извилины – тоже. Ну да, тут центры речи и движения. Он же почти не говорит, и правая сторона парализована… Давайте все сразу! Восстановить всю погибшую мозговую ткань, в пределах всего мозга! Особое внимание – на нижнюю поверхность мозга, гипоталамус, гипофиз, продолговатый мозг. Восстановить кровеносные сосуды. Мозговые оболочки. Мозжечок. Есть! Оптимально восстановить все функции. Особое внимание – лобным долям и памяти. Готово.

Теперь – остальной организм.

Сердце. Небольшой атеросклероз коронарных сосудов. Восстановить! Проводящая система сердца, синусовый узел, пучок Гиса – без замечаний. Клапаны, эндокард – норма. Легкие. Отлично, он никогда не курил. Желудочно – кишечный тракт. Вполне удовлетворительно, небольшая атония кишечника вследствие малоподвижного образа жизни. Восстановить. Печень, почки – отлично, он никогда не пил. Поджелудочная железа. Островки Ленгерганса на месте, признаков дистрофии нет, диабет не угрожает. Зубы. Несколько пломб, эмаль кое-где изношена. Несколько зубов отсутствует. Восстановить. Мышцы тела. Легкая дистрофия, особенно выраженная справа. Ну да, любой бы имел такие изменения, ведя подобный образ жизни, почти без движения! Восстановить. Вены, артерии конечностей. Неплохо, легкие признаки атеросклероза. Восстановить. Аорта. Слегка уплотнена, атеросклероз. Восстановить. Мочеполовая система. Начальная стадия аденомы простаты. Восстановить. Кости и связочный аппарат. Признаки начальной стадии остеопороза и дистрофии суставов, особенно справа. Понятно – снижение нагрузки и отсутствие правильной иннервации. Восстановить. Позвоночник. Остеохондроз почти не выражен. Но все равно – восстановить. Нервная система. Все в норме, небольшая дистрофия нервных стволов правой стороны тела – восстановить! Глаза. Начальные дистрофические изменения глазного дна, небольшая пресбиопия. Восстановить. Спинной мозг. Признаков дистрофии нет, сосуды в норме.

Ну, кажется, все! Я откинулся на спинку стула, еще раз придирчиво просматривая все органы и системы и отирая пот со лба. Устал, как будто дрова рубил! Еще бы, мне ни разу не приходилось выполнять столь глобальной «реставрации» всего организма. Теперь, если ничего не случится, это тело и этот мозг будут служить безупречно еще много десятков лет. Что же касается генной мутации… Ну, с этим еще будет время разобраться.

С полчаса я просто сидел в кресле и отдыхал. А затем наклонился над спящим человеком и слегка потряс его за плечо:

- Проснитесь, Владимир Ильич!

Он открыл газа и посмотрел на меня. Взгляд был вполне осмысленным.

- Кто вы? Я вас не знаю.

И тут он осознал, что может говорить, и замер. Глаза стали круглыми и очень большими.

- Не волнуйтесь, Владимир Ильич! Все будет хорошо.

- Что… что произошло? – он слегка картавил. И это восстановилось!

- Ничего особенного, - ответил я, улыбаясь. – Просто я вас немножко подремонтировал.

- Вы врач?

- И врач тоже. Как вы себя чувствуете?

Он подвигал правой ногой, поднял руку.

- Замечательно! Они снова слушаются! – приподнявшись на кровати, сел и свесил ноги на пол. Он был в белой нижней рубашке с длинными рукавами, легких кальсонах и серых носках. Отбросив резким движением одеяло, он осторожно встал на ноги. Покачнувшись, ухватился за спинку стула.

Я поспешно поддержал его за локоть. Он был небольшого роста, ниже меня почти на голову.

- Как… как это удалось?

- А вот это в двух словах не расскажешь. Успокойтесь, Владимир Ильич, и присаживайтесь, - я подвинул к нему второе кресло.

- Но надо же сказать Наде! Надюша! – громко закричал он, поспешно направляясь к двери. – Надюша! Я здоров! Я вылечился!

Не доходя до двери несколько десятков сантиметров, он наткнулся на стену времени, и она мягко притормозила его. На его лице проступило глубокое изумление, он протянул руки вперед и стал ощупывать пустое пространство, напоминающее резину или поролон. Повернувшись ко мне, он дрогнувшим голосом спросил:

- Что это?

- Стена времени, Владимир Ильич.

- Я что же, арестован?

- Ни в коем случае! Это входит в систему лечения, - улыбаясь, ответил я. – Присядьте, нам необходимо поговорить. Я вам сейчас все расскажу.

- Но это нечестно! Выпустите меня! Надя будет волноваться!

- Не будет, Владимир Ильич, не беспокойтесь. Время сейчас идет только для нас с вами, для остальных оно стоит. Даже если мы проговорим тут месяц, для всей остальной вселенной это уложится в ничтожную долю секунды.

- Как это возможно? И кто вы такой? – он посмотрел на меня вопросительно и требовательно.

- Да присядьте же, наконец, и успокойтесь. Поверьте мне, все будет хорошо.

Он, все так же внимательно глядя на меня, опустился в кресло напротив, с видимым удовольствием закинув ногу на ногу.

- Ну что же, молодой человек, я вас слушаю.

- Прошу прощения, Владимир Ильич, но сначала позвольте задать вам несколько вопросов. Вы помните, какое сегодня число?

- Разумеется. Утром было двадцатое января 1924-го года. Но к чему этот вопрос?

- Проще всего сказать, что, как вы знаете, у вас было тяжелое поражение головного мозга, которое мне удалось излечить. Но я хочу убедиться, что вы все помните.

- Ну, конечно же, помню! Четыре дня назад открылась 13-я партконференция. Только сегодня Надежда Константиновна читала мне выступление крестьянки Борисовой, оно мне очень понравилось. Надо же, простые люди, крестьяне, так активно участвуют в партийной жизни!

- Великолепно, Владимир Ильич! Вы действительно помните.

- Ну, а теперь все же отвечайте, кто вы такой, и что со мной проделали?

- Начнем со второго вопроса. Мне удалось полностью восстановить всю структуру вашего организма, включая головной мозг.

- Действительно, я чувствую себя великолепно! Даже в Швейцарии, когда мы гуляли с Надей по горам, я не чувствовал себя так хорошо. А уж последние два года… Да что говорить! Конечно, я очень благодарен, но как вам это удалось, молодой человек? И как вас зовут?

- Вадим. Прошу прощения, что не представился сразу. Но я не очень молодой человек. Мне уже, считая и последний год, почти 80 лет.

Он посмотрел на меня с большим интересом:

- Как это может быть?

- Там, где я сейчас живу, возраст не имеет значения. Там можно жить вечно.

- И где же это? – он недоверчиво прищурился. – Вы что же, с другой планеты?

- Нет, с этой же самой. С Земли. Но из другого времени.

- Но это же невозможно! Путешествия во времени опровергают второе начало термодинамики!

- Великолепно, Владимир Ильич! Вы знаете и помните даже такие вещи, которые совершенно незачем знать политическому деятелю!

- Ну, разумеется, помню. Как же можно забыть основы физики?

- Тогда я задам, извините, один вопрос: как возникла Вселенная? Не Земля, не Солнечная система, а именно вся Вселенная?

Он посмотрел на меня оценивающе, с лукавым прищуром:

- Ну, вы и спросили, Вадим! Кстати, как вас по отчеству? А то неудобно, право, так называть человека старше себя… Хотя выглядите вы… Ну, вы понимаете…

Я внутренне возликовал. Он мне верит! Хоть в чем-то. Это успех!

- Понимаю, Владимир Ильич. Но отчества не надо, там, где я живу, это не принято.

- Но принято у нас. Пожалуйста!

- Если вам так угодно… Вадим Васильевич.

- Так вот, уважаемый Вадим Васильевич, ответа на вопрос о происхождении Вселенной, так же как о ее точном возрасте и размерах, современная наука не знает.

- Это современная вам наука, Владимир Ильич!

- А ваша, что же, уже дошла до этого?

- Да.

- Готов поверить, судя по результатам вашего визита, - он вытянул перед собой правую руку и несколько раз сжал и разжал кулак. – Так откуда же вы, все-таки, из какого времени?

- Если можно, я ответил бы на ваш вопрос чуть позже. Скажите, вы не голодны?

- Сейчас, когда вы спросили… Должен признаться, что чертовски проголодался!

- Тогда, может быть, вначале поужинаем?

- Если вы можете убрать эту ваше стену, я позову Надежду Константиновну, и она нам что-нибудь соберет на ужин.

- К сожалению, пока не могу. Но ужин я беру на себя. Присаживайтесь! – и я, поднявшись на ноги, придвинул к столу два стула.

Он ответил удивленным взглядом, но возражать не стал. Когда мы оказались за столом, он вопросительно посмотрел на меня.

- Итак, Владимир Ильич, что вы предпочитаете? Или что бы желали поесть?

- Я, знаете, привык по-простому. Поэтому, чем угостите, то и буду есть. Только не представляю, как вы это устроите.

- Тогда разрешите предложить вам блюда национальной кухни того государства, где я родился и жил.

- И что же это за государство?

- Казахстан.

- Не знаю такого…

- Естественно. Оно появилось в составе СССР, как самостоятельное, гораздо позже. Вы знали его под названием Киргизской республики.

- Ах, вот оно что! Конечно, такое знаю. Так это его позже назвали Казахстаном?

- Можно и так сказать. Просто в Средней Азии образовалось несколько республик, и самая большая из них – Казахстан.

- Ну что же, готов отведать, чем там кормят в ваше время!

Я постелил на стол две большие бумажные салфетки и уставил их блюдами с пловом, мантами, баурсаками. Бешбармак и казы делать не стал – не каждому они придутся по вкусу.

Ленин, широко раскрыв глаза, наблюдал за появлением блюд на столе. А когда перед нами появилось по тарелке, вилке, ложке и ножу, к которым я добавил еще корзиночку с нарезанным белым хлебом и несколько овощных салатов, он даже невольно отодвинулся и покачал головой.

- Да… Никогда такого не видел… Вы что же, фокусник?

Я засмеялся.

- Ну же, Владимир Ильич, давайте ужинать. Правда, извиняюсь, тут не все блюда, которые считаются в Казахстане национальными, но, надеюсь, эти придутся вам по вкусу. Да и хлеб, в общем, можно заменить баурсаками, но вы привыкли, наверное, к хлебу. Что предпочитаете пить?

- Вы, Вадим Васильевич, наверное, знаете, что я обычно не пью. Можно было бы пива, но с вами надо держать ухо востро! Поэтому предпочту что-нибудь послабее. Тем более, что последние два года… Условия были не слишком располагающие…

- Ну, тогда разрешите на мой вкус. – И на столе появилось несколько упаковок с различными соками и пара пластиковых бутылок пепси-колы. Заодно я добавил стаканы, солонку, перечницу и вазочку с горчицей.

- Да… Даже не знаю, что и сказать… Как в ресторане. - И, по прежнему качая головой, он стал накладывать себе на тарелку плов.

Плотно поужинав, причем Владимиру Ильичу все понравилось, мы пересели в кресла. Вставая из-за стола, я его прибрал, чем вызвал еще один удивленный взгляд Ленина.

- Ну что же, теперь, Владимир Ильич, продолжим разговор, если вы не устали.

- Не устал, Вадим Васильевич, свеж и бодр, как никогда! Видите ли, за последние годы я, полагаю, наотдыхался на всю жизнь. Но мне, знаете, хотелось бы лучше заняться просмотром материалов Конференции, ведь я, надеюсь, еще смогу там выступить?

- Я уже сказал, Владимир Ильич, что, даже если мы проведем за разговорами целый месяц, вы вернетесь в ту же секунду, из которой исчезли. А сейчас нам куда важнее поговорить.

- Ну, возможно, что так. Вам, действительно, есть, что мне рассказать. Не думаю, что вы меня поставили на ноги, чтобы показывать мне фокусы. Да и мне чрезвычайно любопытно, что же там произошло, в будущем? Итак, я возвращаюсь к своему вопросу: кто вы, и из какого времени прибыли? И зачем? Не для того же, чтобы угостить меня ужином?

- Значит, вы мне верите, что я из будущего?

- Приходится, знаете ли. Вы мне такое показали!

- Ну, хорошо. Тогда приготовьтесь услышать еще кое-что. Я умер в 2027 году, на 79-м году жизни.

- Как так? Вы же живы! И, кстати, совершенно не похожи на старика!

- Да вот так, Владимир Ильич. Скажите откровенно, верите ли вы в Бога?

Он скривился, как будто хлебнул кислого.

- М-м-м… Вынужден сознаться, что не верю. Все в этом мире, полагаю, имеет естественнонаучное объяснение.

Я кивнул:

- Да, когда-то и я так считал. Но ошибался.

- Вы что же, хотите сказать, что Бог существует? И сотворил Вселенную из ничего? Какая чушь… - он внезапно замолчал, глядя мне в лицо с напряженным вниманием, слегка прищурившись, а я сидел и лишь улыбался в ответ.

- И что же, вы еще хотите сказать, что Он вас прислал исцелить меня? Иначе, как понимать ваши слова, что вы умерли?

- Да, Владимир Ильич, вы умный человек, и вы это только что доказали. Именно так и есть. Ваш вывод совершенно точен. Я не зря надеялся на вашу логику.

- Допустим даже, что так. Но зачем это Ему? Да ну, чушь собачья, какой Бог? Это невозможно!

- Более невозможно даже, чем путешествие во времени? Чем нарушение второго начала термодинамики?

- Н-да, тут вы меня уели, пожалуй. Если я поверил вам в одном, столь невероятном, придется задуматься и над другим…

- Так вот, давайте, чтобы ускорить ваши раздумья, я вам кое-что покажу…

- Покажите, сделайте милость! – и он с хитрецой взглянул на меня.

Я достал из воздуха и протянул ему газету «Правда» от 24 Января 1924 года. Ленин жадно схватил ее и буквально впился глазами. Я знал, что он там увидит. На первой странице – в половину ее, его собственный портрет в рамке из текста траурного обращения к народу, начинавшегося словами:

«Товарищ.

Умер Ленин. Мы уже никогда не увидим этого громадного лба, этой чудесной головы, из которой во все стороны излучалась революционная энергия, этих живых, пронизывающих, внимательных глаз, этих твердых, властных рук, всей этой крепкой, литой фигуры, которая стояла на рубеже двух эпох в развитии человечества. Точно разрушилась центральная станция пролетарского ума, воли, чувства, которые невидимыми токами переливались по миллионам проводов во все концы нашей планеты, где бьются сердца рабочих, где куется сознание великого класса, где точится оружие его освободительной борьбы.»

И так далее, на несколько полос газетного текста.

Прочитав первую страницу, он поднял от газеты заметно побледневшее лицо.

- Вот, значит, как… Я так и думал, что мне немного осталось…

Он снова заглянул в газету и спросил:

- А когда же точно?

- Завтра, в 6 часов 50 минут вечера.

- Вот как… - бледность постепенно сходила с его лица. – Значит, вы вытащили меня в последний день… И для чего же, позвольте спросить?

- А вот об этом, Владимир Ильич, в двух словах не расскажешь. Придется вам подождать еще немного с возвращением в нормальную жизнь и с докладом на партконференции. Если он вообще состоится…

Не отвечая мне, он глубоко задумался. И прошло еще несколько минут, в течение которых он смотрел отсутствующим взглядом на газету, которую продолжал сжимать в руках. Потом поднял глаза на меня и внезапно спросил:

- Вы хотите изменить историю? Но зачем? В чем причина?

Я был потрясен. Только гениальный ум, без преувеличения, мог сделать такой вывод, обобщив происшествия этого вечера и опередив мой рассказ. Собравшись с духом, я ответил:

- Да, Владимир Ильич. Мы хотим изменить историю.

- А если я не соглашусь играть в вашу игру, вы вернете меня назад, в ту секунду и в то состояние, в котором я был до вашего появления? И я умру завтра вечером?

- Да, Владимир Ильич. Но вы согласитесь!

* * *

Мы с Лениным сидели на берегу ручья, который протекал за моим домиком, возле столика, который я создал, как и пару плетеных легких стульев, и он дотошно меня допрашивал:

- Значит, вы надеетесь, что, если я проживу подольше, мне удастся так сорганизовать товарищей, чтобы история нашего государства пошла иным, более выгодным для вас путем? И в чем же эта выгода?

Накануне мы с ним покинули комнату в Горках, оставив стену времени на прежнем месте, а значит, и остановленное время на Земле 1924-го года. Остановленное для всех, но не для нас, пока мы не вернемся и я не уберу стену. Не спрашивайте, как это возможно, я и сам не понимаю, поэтому не смогу ответить.

Он был, конечно, уже не в кальсонах и ночной рубашке. Пригласив его к себе, на что он без колебаний согласился, я одел его в нормальный и привычный для него костюм и ботинки, а потом взял за руку и... Когда мы прибыли, было уже заполночь, мы оба устали, и я уложил его спать в своей спальне, «сделав» лишнюю кровать с постельным бельем и одеялом. Не знаю, скоро ли он заснул, я же едва успел положить голову на подушку, как отключился.

На другой день, когда я проснулся, его уже не было на месте. Я быстро оделся и вышел из домика. Он сидел на крылечке и смотрел на лес, залитый полуденным солнцем.

- Ну и здоровы же вы спать, Вадим Васильевич!

- Доброе утро, Владимир Ильич! Простите великодушно, устал вчера, пока возился с вашими болячками. Как самочувствие?

- Спасибо, доктор, отлично! Если бы вы знали, как это хорошо – снова стать здоровым и наслаждаться жизнью!

- Я знаю, Владимир Ильич. Впервые очутившись тут, я испытал то же самое.

Мы помолчали. Я прервал молчание первым:

- Ну что, пойдемте завтракать, Владимир Ильич? Или сразу уж обедать?

- Умыться бы, Вадим Васильевич…

- Ах да, извините, забыл!

Я тотчас создал на стене дома водопроводный кран с раковиной, а на ней – мыло, зубную пасту и щетку в стакане, а также бритвенный станок «Жиллет», помазок и мыльный порошок, выпускавшийся в прошлом веке. Рядом, на гвоздике – махровое полотенце, над раковиной - зеркало. Потом продублировал то же самое и для себя. Неподалеку, в кустах, я одновременно создал маленький дачный торчок, оборудованный, однако, унитазом и туалетной бумагой. Для себя я давно решил эту проблему кардинально, просто пожелав, чтобы отходы из организма удалялись без обременительных «прочих удобств», но с Лениным экспериментировать не стал. Ему же все равно возвращаться на Землю… Насчет бритья, кстати, я также не заморачивался, просто пожелав, чтобы волосы на лице не росли.

Он, не чинясь, скинул пиджак, жилетку и рубашку, и, обнажившись до пояса, принялся с видимым удовольствием умываться и обливаться водой. Я последовал его примеру. Растеревшись докрасна полотенцем, он покосился на меня, подсмотрел, как я выдавил из тюбика пасту на щетку и сделал так же, а затем побрился. Потом мы оделись, и он обулся, я же остался босиком, как привык, и направились в дом. Ленин захватил с собой мыло, полотенце и пасту с зубной щеткой.

- Не нужно, Владимир Ильич, оставьте все на месте!

Он послушался, ожидая, что я буду делать. А я просто пошел к крыльцу, и все это – раковины и туалетные принадлежности – исчезло. Он только покачал головой. На крыльце он замялся, оглядываясь по сторонам, и я понял его затруднение – не было обо что вытереть ноги.

- Просто заходите в дом Владимир Ильич, башмаки сами станут сухими и чистыми.

В столовой, усевшись за стол, я сделал две тарелки борща по маминому рецепту и котлеты с картофельным пюре. В качестве салата был овощной винегрет, а на десерт – разнообразные фрукты и кофе.

Ленин с любопытством наблюдал, как я бросил в чашку с кипятком ложку растворимого кофе и повторил мои действия. Конечно, это был не тот растворимый кофе, который продают в супермаркетах на Земле, а кое-что получше, так что нареканий он не вызвал.

После еды я прибрал со стола, и мы пошли прогуляться, а, дойдя до ручейка, с комфортом расположились на берегу.

* * *

- Так в чем же ваша выгода от изменения истории, и чего вы от меня ожидаете?

- Вы, Владимир Ильич, конечно, слышали формулу, что «Бог есть любовь»?

- Конечно. Но, глядя на большинство церковников, этого не скажешь…

- Вполне с вами согласен! Но согласитесь также, что попы – еще не Бог.

- Это неоспоримо! Религия во все века и во всех странах была и есть дополнительное средство угнетения трудового народа!

Я засмеялся:

- Вот только элементарной политграмоты мне недостает!

- Да уж, - в ответ рассмеялся и он.

- Но вот сейчас, когда мы пребываем тут, у Бога, что вы скажете?

- Ну, во-первых, я Бога пока не видел, и вынужден верить вам на слово.

- А вы не верите?

- Что же, до некоторой степени – верю… К тому же, при ваших-то чудесах, что вам стоило бы создать и показать мне, что угодно и кого угодно? В том числе, Бога? Но вы этого не делаете, и это говорит в вашу пользу.

- А во-вторых?

- А во-вторых, несмотря на все чудеса, почему всему этому не быть просто какими-то техническими фокусами из будущего?

- Владимир Ильич, а вы помните принцип Оккама?

- Разумеется! Не следует умножать сущности без необходимости… Ах, вот вы о чем! Действительно, допуская, что все это – от Бога, мы можем избавиться от всех остальных гипотез, не притягивая их за уши. Но это – еще не доказательство.

- Не будем упражняться в философских спорах, Владимир Ильич. Лучше пока примите на веру, что Бог есть, и он заинтересован в вас.

- Так это все – Его план?

- Вы удивитесь, Владимир Ильич, но план – мой.

- Однако, без одобрения Бога не обошлось?

- Не обошлось.

- И чего же вы хотите от меня?

- Вы уже спрашивали, что там у нас в будущем, помните? Не желаете ли получить ответ?

- Разумеется! И что же там? Конечно же, коммунизм,?

- Увы, Владимир Ильич! В 2028 году в России – самый настоящий капитализм – частная собственность на средства производства, эксплуатация человека человеком, довольно жесткая цензура, надзорные органы, мощный аппарат подавления… И еще многое в том же роде, что и не снилось в ваше время.

- Каким же образом это произошло? И как же все остальные страны?

- Давайте, я расскажу по порядку, Владимир Ильич, ладно? Правда, за точность датировки не ручаюсь, я все же не профессиональный историк, да и мои комментарии можете не принимать за абсолютную истину – позже вы сами будете иметь возможность ознакомиться со всеми историческими материалами.

- Давайте, давайте, Вадим Васильевич, слушаю вас внимательнейшим образом!

- Итак, Владимир Ильич, в 1917 году в России победила рабоче-крестьянская революция… о чем вы и сами отлично знаете. Началась и закончилась Гражданская война, и страна приступила к мирному строительству социализма, правильно?

- Конечно, вы верно излагаете, но это я знаю и без вас. Что же было дальше?

- А дальше… Вы и сами в курсе, кто стоял во главе ЦК, правильно?

- Сталин? Так его не убрали с поста генсека, несмотря на мое письмо?

- Да, не убрали. Он оказался очень хитрым и изворотливым, и, хотя формально с письмом ознакомили съезд, но ни полноценной дискуссии, ни голосования по этому вопросу не было.

- Да, тут я дал маху, вынужден сознаться! Но что он мог такого натворить, ведь у нас коллективное руководство?

- Оно было коллективным, пока вы стояли у руля, Владимир Ильич. И вы никогда не стремились к личной власти, не так ли?

- Не стремился, а даже тяготился ею. Это, поверите ли, так хлопотно – за все отвечать и всеми руководить!

- Сталин не таков, вы и сами знаете. Очень скромный и даже порой аскетичный в быту и личной жизни, он наслаждался только одним – властью, своей значимостью. И постепенно стал настоящим диктатором.

- Не может быть! Как же ему позволили?

- А он никого и не спрашивал. Стравливал одних с другими, других с третьими… Проводил решения, не советуясь ни с кем, или советуясь чисто формально. А тех, кто был его соперниками, просто убирал с дороги.

- Но ведь были же честные коммунисты! Почему никто не возражал?

- Те, кто возражал, долго не протянули. Многие были обвинены в шпионаже, вредительстве и просто расстреляны. Якобы, «именем революции», Владимир Ильич, а в действительности – Сталиным. Конечно, он лично никого не расстреливал, а только толкал события в нужном направлении. В течение 10-15 лет были физически уничтожены практически все старые коммунисты, с которыми вы совершили революцию, а молодое поколение, выращенное Сталиным на новых ложных принципах, слепо следовало его руководству.

- Понятно… Но ведь социализм все же строился?

- Да, но как, Владимир Ильич? Разве можно построить крепкий дом из гнилого дерева? НЭП был свернут, деревню задавили налогом и ценами, сборы зерна снизились. Еще не построив ничего нового в экономике, старое усиленно пускали на слом. Свои специалисты во всех областях еще не были выращены, а прежних «спецов» преследовали, травили, обвиняя во вредительстве, сажали в тюрьмы, а зачастую просто расстреливали. Производство промышленных товаров росло, но платежеспособного спроса не было, а на экспорт рассчитывать не приходилось – качество было никакое. Но самое страшное произошло чуть позже в деревне. Началась принудительная коллективизация. Причем людей насильно заставляли вступать в колхозы, а кто не вступал – тех высылали, отбирая все имущество, обрекая на голодную смерть их и их семьи.

Все, кто был чуть позажиточней, были объявлены врагами и раскулачены, некоторые расстреляны, другие посажены в тюрьмы или высланы на север. А те, кто остался – голытьба, люмпены, не умели хозяйствовать на земле, а искали лишь, что урвать для себя. Как результат, в тридцатые годы начался небывалый голод, от которого погибло, по разным подсчетам, от пяти до десяти миллионов человек, а некоторые утверждают, что и больше.

- И это все – Сталин? – Ленин сидел бледный, с помертвевшим лицом и зло прищуренными глазами.

- Практически, да. Остальные лишь подпевали, а поднять голос в защиту трудового народа было некому. Троцкий был выслан из страны, Бухарин, Каменев и Зиновьев – расстреляны. Долго перечислять, кто еще был расстрелян или отправлен в лагеря, да вы потом сами ознакомитесь с материалами.

- Но как же такое могло произойти? Где же демократия?

- А уж тут вы сами постарались, Владимир Ильич! Не может быть настоящей демократии при однопартийной системе.

- Вы правы, но тогда шла война, и я считал, что это – временное явление.

- А потом уже не могли ничего исправить.

- Не мог… Не до того было.

- Но самое страшное было впереди.

- Что… что еще?

- Вторая мировая война, Владимир Ильич.

- Мировая? Кто с кем?

- Опять, как всегда, Германия. Начиная с 1939 года она подчинила себе почти всю Европу, а в 1941-м напала на Советский Союз. Причем все это при полном попустительстве Сталина – он заключил с немцами договор о ненападении и тем развязал им руки для завоевания Европы. По договору Польша была поделена между СССР и Германией, к СССР отошла также западная Украина. Сталин, несмотря на множество сообщений и данных разведки, был убежден, что Германия не нарушит мирный договор. А армия перед войной была резко ослаблена, множество генералов и офицеров, в большинстве – честных и опытных, были отстранены, многие – расстреляны. Перевооружение шло с большим опозданием, да и многие технические специалисты были уничтожены по доносам и ложным обвинениям. Прежние укрепления на западных границах были демонтированы, а новые – еще не построены. И даже в самый день нападения – 22 июня 1941 года, о чем Сталину было прекрасно известно заранее – большинство офицеров пограничного укрепрайона были отправлены в отпуска. Почему – кто знает? Оборонять границу было практически некому, чем немцы и не преминули воспользоваться. Сталин был этим настолько ошарашен, что даже не смог выступить с обращением к народу, обращение читал Молотов. Только через несколько дней Сталин пришел в себя, но его указания были сумбурны, стратегически безграмотны и чаще вредны, чем полезны.

- И что же произошло?

- К концу года немцы дошли до Москвы.

- И взяли ее?

- К счастью, нет. Русский народ очень трудно сломить, Владимир Ильич. Ценой страшных жертв народ выстоял. Спешно эвакуированные в процессе отступления заводы были вновь развернуты и начали работать в тылу. Люди стояли за станками под открытым небом по 12-14 часов, но давали оружие фронту. Солдаты жертвовали собой и погибали, уничтожая врагов. Потери были огромными.

- И сколько же продолжалась война?

- До мая 1945 года.

- Рассказывайте, что же было дальше, после 41-го?

- Дальше отступление практически прекратилось, хотя были еще и серьезные неудачи, а с 1943-го немцев погнали обратно, и в конце апреля 45-го был взят Берлин. В середине войны, наконец, союзниками во главе с США был открыт второй фронт против Германии, что несколько облегчило положение СССР. Да и армия, и военное руководство страны тоже набрались опыта. Надо отдать должное, США и англичане почти с самого начала войны оказывали СССР помощь оружием и продовольствием, правда, на первых порах не очень существенную, и только потом, когда стало ясно, что мы можем победить и без них – засуетились. Наконец, в мае 1945-го, Германия капитулировала.

- Что же было после войны? Ведь сейчас какой год?

- На Земле – 2028-й.

- Ну, так что же дальше?

- Дальше… Продолжалась война с Японией, которая напала на СССР с востока. Но это было уже не так страшно. Япония капитулировала после того, как США подвергли ее города ядерной бомбардировке.

- Ядерной? Что это?

- Вы же в курсе насчет работ физиков по расщеплению атома?

- Да. Резерфорд, Кюри…

- Так вот, пока шла война, США разработали оружие чудовищной мощности на основе ядерного распада. У нас такие работы тоже велись, но мы сильно отстали – война, да и многие ученые были физически уничтожены, сидели в лагерях или были в действующей армии. Созданная американцами атомная бомба была сброшена на японский город Хиросима и уничтожила мгновенно полмиллиона человек, в основном мирных жителей. После второй бомбы, сброшенной через несколько дней на Нагасаки, Япония прекратила сопротивление.

- Такое оружие в то время появилось только у США?

- Да, в этом и была трагедия. И бывшие союзники стали врагами СССР, надеясь диктовать свою волю в мировой политике. Но в СССР, опять через самопожертвование народа, сумели создать собственное ядерное оружие уже в 1949 году. Установилось равновесие…

- А кто тогда правил в СССР?

- Все еще Сталин. Он был пожизненным диктатором и умер лишь в 1953-м. После войны опять начались аресты и расстрелы людей, казавшихся ему опасными, хотя и не в прежних масштабах. И только после смерти Сталина удалось разоблачить все его злодеяния. Большинство жертв сталинских репрессий было посмертно реабилитировано советским судом.

- Но ведь СССР все же выстоял? Социализм победил?

- Так только казалось, Владимир Ильич. В действительности, победила партийная бюрократия. После Сталина правителем стал Хрущев. И, хотя он имел мужество разоблачить культ личности Сталина, но не пошел в этом до конца, и все началось снова. Вернее, продолжилось – обнищание деревни, низкое качество промышленной продукции, больше половины бюджета уходило на вооружение. Да еще и послевоенная разруха. В начале 60-х годов белый хлеб в городах выдавали по карточкам, только по медицинским показаниям.

- И опять никто не выступил против?

- Из партийной верхушки - никто. Но долго это продолжаться не могло. В 1964 году Хрущев был смещен, и к власти пришел Брежнев.

- Как это – пришел к власти? В качестве кого?

- Генсека, Владимир Ильич, генсека, вашими молитвами!

Ленин передернулся, но промолчал.

- Он правил долго, до своей смерти в 1982 году. После него сменилось двое секретарей, мало чем примечательных. И, наконец, в 1985 году к власти пришел Горбачев. Сначала казалось, что он поведет страну в нужном направлении, произойдет возврат к партийной демократии. Но вследствие непродуманных действий и решений страна в результате просто распалась на отдельные независимые государства – Россию и остальные. Это произошло в 1991-м году. Наступил жесточайший экономический кризис, ведь все экономики республик были завязаны друг на друга. Однако народ опять выстоял, и в настоящее время независимые государства – бывшие члены Союза ССР, успешно развиваются, хотя не все одинаково. Но социализму и коммунизму пришел конец.

Наступило молчание. Ленин сидел, задумавшись, и побелевшими от напряжения пальцами сжимал край стола.

- Да, грустная картина… Сто лет – и все прахом! Чего же вы ждете от меня?

- Ну, сказать это довольно просто, Владимир Ильич, а вот сделать... Лично я хочу, чтобы не произошла вторая мировая война. Чтобы те примерно пятьдесят миллионов человек, умерших от голода, расстрелянных, погибших в сталинских лагерях и убитых на войне, остались жить. А если еще и удастся построить коммунизм – что ж, я тоже не против. Но, как вы, надеюсь, начинаете понимать, коммунизм и диктатура – несовместимы.

- Мне, конечно, не все еще ясно, нужно думать, изучать материалы… Но я согласен играть в вашей команде, тут вы оказались правы. – Он встал и протянул мне руку, а я крепко ее пожал. – У меня нет выбора – дело, которому я посвятил всю свою жизнь, поставлено на карту. Я просто не имею права проиграть! Доклад на партийной конференции подождет. Сколько у нас времени в запасе?

- Время не ограничено, Владимир Ильич. Думайте, работайте, отдыхайте. Считайте это творческим отпуском. Я вам помогу, чем только возможно. А потом я верну вас в ту же секунду, в которую я к вам пришел… Ну, если быть точным, не в ту же самую, чуть позже – когда из комнаты вышла Надежда Константиновна, а я поставил стену времени.

* * *

Я сделал Ленину домик рядом со своим. С кабинетом, кухней и спальней. Не забыл душевую и туалет. Чтобы не обслуживать его самому, снабдил синтезатором с голосовым управлением, он же – утилизатор. Этакий шкафчик. Заказываешь, что надо – оно уже там. Кладешь что-то, нажимаешь кнопку – там ничего нет.

Сначала он возмущался такой расточительностью. Можно ведь посуду и одежду повторно использовать! Но я ему объяснил, что, во первых, для такой схемы тоже потребуется масса ресурсов – вода, мыло, щетки, а во-вторых, разве трудно для силы, создавшей из ничего Вселенную, создать лишнюю пару тарелок или носков? Подумав, он согласился.

Для работы я поставил ему компьютер наподобие моего, с разрешением выхода в земной Интернет. Разумеется, только на чтение информации. Он научился пользоваться компьютером очень быстро, а от возможностей поиска нужной информации вообще пришел в восторг. Я обратил его внимание на то, что в Интернете множество мусора, но его это не смутило – при работе с бумажными книгами и документами тоже далеко не всему можно верить, сказал он.

Я дал ему аппарат персонального вызова, чтобы он в любой момент мог со мной связаться, если что-то понадобится, но пользовался он им не часто.

Вопрос о Боге оставался открытым. Учитывая его замечание, что с такими возможностями я легко мог бы ему предъявить образ «бога», созданный мной, я не стал представлять ему Иисуса, да и Иисус на этом не настаивал. Он сказал, что я и так добился немалых успехов в этом проекте, и, возможно, что-то серьезное и получится.

Как-то раз днем мы сидели возле домика Ленина, и между нами завязался разговор. Я спросил:

- Ну, Владимир Ильич, как подвигаются наши дела?

- Ни шатко, ни валко, Вадим Васильевич, - ответил он. – Пока все еще изучаю историю, смотрю, что сделали люди за это время. С научными достижениями знакомлюсь. Ну, и, конечно, думаю, куда повернуть и как, чтобы избежать множества ошибок будущих «демократий».

- Тяжело это, Владимир Ильич, избежать ошибок. Да и вообще, возможно ли идеальное общество?

- Было бы возможно, если бы этот ваш «бог» создал людей иными…

- Да? И какими же?

- Хм… Я же не Бог, так что – ему должно быть виднее, - с хитрым прищуром сказал он. – Более управляемыми, что ли. Менее строптивыми… Менее себялюбивыми, прежде всего…

Я объяснил ему, как мог, концепцию свободы воли человека и противопоставление человека автомату.

- Кроме того, Владимир Ильич, именно управляемых людей хотел создать Сталин. Что из этого вышло – вы уже знаете…

- Пожалуй… А что бы вы посоветовали?

- Рецепт хорошо известен. Человек должен быть заинтересован в результатах своего труда. Да вы и сами давно это поняли, когда предложили НЭП.

- Значит, коммунизм – «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям», принципиально невозможен, по-вашему?

- Сложный вопрос, Владимир Ильич! Не попробовав – не узнаешь… Тут все должно базироваться на моральных качествах людей, а какие моральные качества без Бога? Еще Достоевский сказал: «Если Бога нет – все дозволено», хотя это и не точная его фраза.

- Но и с Богом люди веками насиловали, убивали, грабили…

- Против этого не возразишь. И, наверное, чтобы воспитать нового человека, потребуется не одно поколение. Но насилие, диктатура тут не поможет.

- Да уж… Но, согласитесь, в переходный период без этого не обойтись.

Мы помолчали.

- Вы увлеклись насилием, Владимир Ильич. То есть, не вы один, конечно, а вся ваша партия. Это и заложило возможность появления Сталина и его личной диктатуры.

Ленин вскочил на ноги и, с руками за спиной, начал ходить взад и вперед, а затем остановился передо мной.

- И как я выпустил из клетки этого зверя? Ведь можно же было разгадать его давно! Еще после Туруханской ссылки… Он там самоизолировался, мало общался с товарищами, не пытался работать над собой, бежать, пребывал в ступоре. А как только подвернулась возможность – подсел к котлу со своей ложкой! Но меня не было в России, и, хоть доходили до меня о нем такие слухи, я не всему верил. Да и согласитесь, человек он полезный, неплохой организатор… И вот чем все кончилось! «Ленин и Сталин!» Да меня тошнит, когда я читаю эти слова. Он был никем, и никем остался. Вы не подумайте, что я пытаюсь тянуть одеяло на себя, но так передергивать! Ведь он был простым исполнителем, когда делалась революция!  Да и я сам – что я такого особого совершил? Только то, что был обязан сделать, выполнял свой долг. Рядом с нами были товарищи, которые сделали во сто крат больше и во сто крат больше рисковали! Рядом с ними он – ничтожество. А он впоследствии их всех истребил! Именно потому, что был ничтожеством и таким остался. – Ленин опустился на стул.

- А что, Владимир Ильич, как вы думаете, его будет очень сложно загнать обратно в клетку?

- Думаю, что нет. Все будут шокированы, когда я снова появлюсь, они уже давно списали меня в утиль. Ан нет, шалишь! Старик еще повоюет! – в его словах слышался прямо-таки юношеский задор.

- Полагаю, что вам придется быть очень осторожным, Владимир Ильич. Сталин не такой человек, он очень опасен. Он не сдастся без борьбы. Возможно и прямое покушение на вас.

- Это – вряд ли! Он не решится…

- А Киров? Чкалов? Фигуры не маленькие!

- Ну, во-первых, это было много позже. А во-вторых… Да, я тоже почти уверен, что Кирова убил он, чужими руками, разумеется, хоть доказать это и не удалось. Жалко Сергея Мироновича, хороший человек… Хоть я и мало его знал. Про Чкалова тоже не могу сказать что-то определенное. Подозрительно это все, да. Но сказано – не доказано. Однако, достаточно и того, что я сам теперь знаю все о Сталине точно.

- Вам достаточно, Владимир Ильич! А остальным?

- Дорогой мой, я же не окончательный идиот! Не думаете ли вы, что я выйду на трибуну съезда и заявлю: «Сталин – садист и убийца, его необходимо расстрелять!»?

- Не думаю.

- Это, конечно, должна быть многоходовая комбинация, и я уже продумал ее, правда, не во всех деталях, по ходу определимся. Его очень легко поймать на ошибках, он довольно слаб политически. И, как только он провалит какое-то дело, а этого, поверьте, долго ждать не придется – ему конец! Тоже не сразу, разумеется, шаг за шагом. А он пусть думает, что я ему хочу отомстить за Надежду Константиновну, вы же в курсе, как он ей грубил?

- Разумеется, Владимир Ильич.

- У меня после этого буквально открылись глаза, я понял, что он за человек, но, увы…

- Но теперь, Владимир Ильич, ему есть, что терять. Вы не боитесь, что он вас просто убьет? Чужими руками, разумеется.

- Да он и сам, знаете ли, неплохо стреляет, он же был боевиком! – хохотнул Ленин. – Но нет, не боюсь. И, в конце концов, а вы-то на что? – и он рассмеялся. – Вытащите меня в очередной раз…

- Не факт, Владимир Ильич, не факт! Так что, будьте осторожны.

Мы снова замолчали. Потом он встал и предложил:

- Пойдемте пройдемся, Вадим Васильевич, а? Вы мне рассказывали про вашего друга, Олега. Не познакомите? А то что-то засиделся я тут…

* * *

Мы отошли от домика и направились к реке. Ленин шел и любовался окружающей природой.

- Владимир Ильич, пешком пойдем или, может, полетим? – спросил я.

- А что, можно и летать? – удивился он.

- Можно. Хотите?

- Да, это было бы любопытно.

Я взял его за руку, и мы взлетели. Набрав высоту метров пятьсот и увидев уже реку, я искоса взглянул на него. Ни малейшего страха не было у него на лице, только живой интерес. Он энергично оглядывался по сторонам.

- А что там? – спросил он, указывая на читальный зал.

- Читальный зал, он же – кинотеатр и концертный зал.

- Можно нам туда заглянуть?

- Конечно, пожалуйста, давайте сначала туда.

Мы приземлились на песчаной дорожке и вошли внутрь. Дежурила опять Хельга. Я вообще уже не раз замечал, что она проводила в читальном зале куда больше своих трех часов в день. Когда я спросил об этом, она сказала, что все равно будет читать, здесь ли, или дома, а здесь она приносит пользу.

Едва мы вошли, она искоса взглянула на нас. Ленин остановился на пороге и с интересом огляделся. Хельга, видимо, узнав его, смотрела теперь на нас во все глаза. Мы подошли к ней.

- Здравствуй, Хельга!

- Здравствуй, Вадим. А кто это с тобой? Я не ошибаюсь?

- Не ошибаешься. Это он и есть, - я засмеялся.

- Здравствуйте, Владимир Ильич, - сказала она.

- Здравствйуте, здравствуйте, барышня!

Она тоже засмеялась.

- Какая же я барышня, Владимир Ильич? Мне уже лет шестьсот, по крайней мере. А вы то тут какими судьбами?

- Да вот, Вадим Васильевич пригласил подсобить ему в одном деле.

- Я так и думала, что он ввяжется во что-то эдакое. Иисус не зря на него сразу глаз положил!

- Иисус? А вы его видели?

- Разумеется. Он разговаривает с каждым, кто появляется здесь. Да и потом – в любой момент, стоит только пожелать…

- Как же это? Ведь тут, наверное, огромное количество обитателей?

- Парадоксы времени, Владимир Ильич. Он может одновременно общаться хоть с миллиардом людей.

- Хм… И кто же он такой, по-вашему?

Хельга казалась удивленной.

- Бог. Творец всего сущего. Разве вы не в курсе?

- Возможно, возможно… А как он здесь руководит людьми?

- Никак. Тут каждый живет так, как ему вздумается, и занимается тем, чем хочет.

- Н-да… Наверное, тут хорошо жить?

- Да, очень!

- Так вы говорите, что вам уже шестьсот лет? И чем же вы все это время тут занимаетесь?

- Читаю книги, в основном. А здесь помогаю другим находить то, что им нужно.

- Полезное дело, конечно. Вы сами его выбрали, или вас обязали этим заняться?

- Кто же тут может обязать? Сама, конечно.

- Ну, спасибо, Хельга, за объяснения. Извините, что отвлекли вас.

- Пожалуйста. Вы надолго к нам, Владимир Ильич? Или только временно?

- Можно сказать, что временно. Вот огляжусь, и обратно на Землю – дела ждут!

- Ну, желаю вам всяческих успехов. И тебе, Вадим!

- Спасибо, пока, Хельга!

- Пока, Вадим, пока, товарищ Ленин!

- А откуда вы меня так хорошо знаете, Хельга?

- Ну, как же! Я столько раз вас на фотографиях видела! О вас тысячи книг написаны. А я правильно сказала – товарищ? Вы не против такого обращения?

Ленин засмеялся:

- Разумеется, не против! Мне очень даже приятно, что вы знаете…

- За шестьсот лет чего только не узнаешь! Заходите к нам, я всегда вам буду рада.

* * *

Мы вышли и направились обратно к реке. Ленин молчал и о чем-то сосредоточенно думал, а я не стал прерывать его размышления. Наконец, он встряхнул головой и сказал:

- Вадим Васильевич, я вот подумал… Эта Хельга… Такая спокойная, уверенная, приветливая… Откуда это у нее? Ведь шестьсот лет назад… Кем она была там, в этом феодальном обществе?

- Просто маленькой девочкой, которая умерла от чумы.

- Но она так легко приспособилась, нашла тут свое место…

- Она знает Бога, Владимир Ильич, может, поэтому? – сказал я.

- При чем тут Бог? И как так получается, что этими людьми никто не управляет, а они живут в свое удовольствие, находят свое место? Правда, им, конечно, не приходится зарабатывать на кусок хлеба…

- Что да, то да, Владимир Ильич. Но возьмите людей своего времени, поместите их даже в такие идеальные условия, и что будет? Они воспроизведут свой родной, знакомый им мир – одни будут работать, другие – только пользоваться результатами их труда. Я уже бывал здесь в таких местах, насмотрелся. Они просто живут в привычных условиях. Они даже помыслить не могут, что что-то может быть по-другому. Психология рабов и господ, знаете ли. И никакое материальное изобилие это изменить не может, да и нет у них там изобилия. Все так, как они сами для себя считают обычным. Это – своего рода ад, который они сами себе создают. Большинство из них – неверующие в прошлом. Или считали себя верующими, а в действительности…

- Вы хотите сказать, что одной материальной базы для построения коммунизма недостаточно?

- Ничего я не хочу сказать, Владимир Ильич. Но человек, даже попав в условия полного материального благополучия, не всегда может его разумно использовать, удержаться от желания командовать, угнетать, отбирать, а другой – от желания отдавать и пресмыкаться.

- Но кто же их здесь разделяет, кого куда поместить?

- Никто. Они сами. Эти области, конечно, изолированы друг от друга, и только изменив свою психологию, человек может перейти к иному существованию.

- И часто они… м-м-м… переходят?

- Случается, но не часто.

- Значит, религия играет тут такую большую роль?

- Тут нет религии, Владимир Ильич, тут – Бог. И только от человека зависит, принять или не принять Его существование.

* * *

Мы подошли к реке. Олега на знакомом месте не было.

- Хотите порыбачить, Владимир Ильич?

Он оживился:

- С большим удовольствием, Вадим Васильевич!

Мы присели на траву, я раздобыл два спиннинга, вручил один Ленину и показал, как его забрасывать. Он быстро освоил эту науку. Клев, как всегда,  был хороший, и мы за полчаса натаскали больше дюжины жерехов и судаков, причем Ленин поймал больше меня, чем явно гордился.

Захватив ведро с уловом, я направился к домику Олега, Ленин пошел следом, неся спиннинги. Постучав в дверь, я подождал, но никто не ответил. Мы вошли, оставив в сенях снасти и ведро с рыбой. Из мастерской доносился звон молотка и зубила – Олег работал. Приоткрыв дверь, я заглянул. На столе стояла мраморная глыба, из которой Олег высекал скульптуру. Уже просматривалась группа стоящих плечо к плечу людей с автоматами и винтовками, с напряженными и решительными лицами, как бы кому-то преграждающая дорогу.

- Олег! – негромко позвал я.

Он обернулся.

- А, Вадим! Давно не виделись.

Тут в комнату шагнул Ленин. У Олега сделались большие глаза.

- Не смущайтесь, пожалуйста! – сказал Ленин. – Извините, что помешали.

- Здравствуйте, Владимир Ильич! – воскликнул Олег, поспешно снимая фартук, покрытый каменной крошкой, и протягивая Ленину руку, которую тот охотно пожал. – Пойдемте в комнату.

- А мы рыбы наловили, - сказал я. – В сенях стоит. Может, уху сварим?

- Давайте, давайте! – оживился Олег. – Тогда пошли на кухню.

Почистив судаков, причем Ленин принял в этом деятельное участие, скинув пиджак и надев передник, который предложил ему Олег, мы поставили уху вариться, добавив в котелок лук, перец и лавровый лист, а сами расположились на стульях. Жерехов Олег сразу же отнес в коптильню.

- Олег, Вадим Васильевич рассказывал о вас и обещал с вами познакомить. Вы ведь воевали?

- Да, Владимир Ильич. Оттуда прямо сюда и попал. – Он усмехнулся.

- Расскажите об этой войне, если можно.

- А что бы вы хотели услышать?

- Ну, как все началось, как вы попали на фронт…

- А что тут рассказывать? Я учился в Художественном, в Москве. Началась война, и нас всех отправили в учебный лагерь в Подмосковье. Там мы пробыли около четырех месяцев. Учились стрелять, кидать гранаты и прочее. Изучали военную технику, уставы. Вышли сержантами, и сразу – на фронт. Мне дали отделение первого взвода в стрелковой роте, а что я знал о войне? Спасибо, были у нас старые солдаты, которые видели, какой я желторотый, и помогали. Сначала мы стояли в тыловом охранении, пропускали на фронт людей и технику. А обратно – раненых. Охраняли мосты, дороги. Отступали со всеми.

Немного погодя наш полк перебросили под Москву. Немцы рвались вперед, к октябрю подошли к Москве очень близко. Это я уже потом читал, что и как. А тогда мы просто дрались. Из моего отделения, десяти человек, к ноябрю осталось всего двое, остальной состав менялся несколько раз. Мне везло, я даже не был ранен. Однажды наша рота, обороняя дорогу на Москву, остановила несколько десятков немецких танков, половину из них мы сожгли. Многих после этого боя наградили медалями, это в начале войны редко случалось. Вот… Потом нашу дивизию из-за больших потерь отвели на переформирование, в тыл, а через полгода перебросили под Сталинград. Меня немного подучили, присвоили младшего лейтенанта, дали роту в нашем же полку. Никто не смотрел, что у меня не было военного образования, главное – был в боях, выжил, получил медаль… Командного состава катастрофически не хватало, большинство погибло в первые же месяцы войны.

А дальше… Я уже рассказывал Вадиму – мы обороняли дорогу к деревне под Сталинградом. Меня оставили командовать двумя взводами из нашей роты, полк отошел на высотку за деревней. Мы должны были задержать немцев на подходе, пока полк займет оборону. Комбат приказал мне выполнить боевую задачу, а потом отходить к своему батальону. Ну, мы и задержали. Продержались больше часа. Почти для всех этот бой оказался последним. Для меня – тоже… Когда мы начали отход, нас было всего пятеро. Уже близко были от своих, но, видно, достали меня все-таки – всякому везению есть предел. Дальше – очнулся здесь. Уже тут, просматривая архивы, узнал, что мне присвоили звание Героя. Посмертно, разумеется…

Олег замолчал и засыпал в кипящий котелок с рыбой порезанную морковь и картошку. Мне Олег насчет звания Героя никогда не говорил, наверное, не хотел, чтобы я подумал, что хвастается… Ленин сидел и чертил пальцем по столу, потом поднял глаза.

- А как вы встретили Нину? Вадим Васильевич рассказывал…

- Это просто чудо было, знаете! Я ведь в нее влюблен был до войны, из училища тоже приезжал пару раз, встречались. А началась война – переписывались. Здесь… я вспоминал ее часто, тосковал. Месяц проходит – я пришел в Галерею посмотреть, что там. Вижу – девушка какая-то. Меня будто толкнуло что. Подхожу поближе – Нина! Что тут было… Я ее на руках до дома донес, боялся отпустить, думал – исчезнет! Вот так все и случилось.

- Да… А вот позвольте еще спросить. Что вы думаете о Сталине?

- А что – Сталин… Я его не видел.

- А что говорили о нем?

- Разное. Некоторые восхищались, но как-то литературно, что ли, как по- писанному. Не искренне. Большинство, кого коснулись репрессии перед войной, или кто слышал про это – те больше молчали.

- А правда ли, что, идя в атаку, кричали: «За родину, за Сталина»?

- Я такого не слышал ни разу. По-моему, сказки это. Когда идешь в атаку, не до лозунгов, одна мысль – выжить! Ну, может, и кричал кто. Я не слышал, врать не буду. А вот матерятся в бою от души, это да. – Олег усмехнулся. – Особенно, в рукопашной…

Мы посидели еще за котелком с ухой, Ленин ел с удовольствием и даже не отказался от рюмочки какой-то наливки, которую предложил Олег. К концу обеда подошла Нина. Она восприняла присутствие Ленина как нечто, само собой разумеющееся. Ну, пришел человек в гости, и что? Подсела к столу, доела уху, похвалила. Ленин расспрашивал ее о коллективизации, о голоде, она рассказывала, чему была свидетелем. Потом зашел разговор о послевоенном времени, о том, как ей удалось, наконец, получить паспорт, уехать в город, поступить в институт животноводства. Как там вышла замуж, как с мужем уехала на целину, как жилось там. Ленин всем живо интересовался.

Наконец, стали прощаться. Олег и Нина вышли нас проводить, вместе дошли до реки, посидели на берегу.

- А что, - спросил Ленин, - если бы не было войны, лучше сложилась бы жизнь?

- Да кто знает, Владимир Ильич? - ответил Олег. – Народ перед войной стал другой, неживой какой-то, запуганный. Конечно, не все и не всегда об этом думали, но будто тень лежала на всех. Только и слышно было – того забрали, этого посадили… Всюду виделись шпионы, враги.

- У нас председатель колхоза был, - вступила в разговор Нина. – Дельный мужик. Придумал он скот содержать не так, как раньше. На ферме стали закреплять коров за отдельными бригадами, чтобы они следили, телят выкармливали, нянчились, как со своим скотом. Людей в бригады набирали они сами. Бездельников не брали, конечно. И оплачивали им не по трудодням, а по результату – привесу, надою. Зарабатывали в несколько раз больше, чем раньше. Написал кто-то донос, председателя и забрали. Больше мы его не видели. Потом говорили, что разрешения райкома на этот эксперимент у него не было, сказали – вредитель, враг народа…

Ленин молчал, глядя в землю. Потом встал, отряхнул пыль с брюк.

- Ну, спасибо за гостеприимство! Извините, что отвлекли от дел… - Он пожал руки Олегу и Нине, они пошли к дому.

- Вот так, значит, Вадим Васильевич… - сказал Ленин, глядя им вслед. – Послушать очевидцев – не то, что читать в книгах. Пойдемте домой, а?

- Пойдемте, Владимир Ильич.

Мы подошли к реке, я взял его за руку и пошел по воде. Он – за мной. Перейдя на другой берег, оглянулся, усмехаясь:

- Вот каким образом, стало быть, Христос по воде ходил…

- Да. Но вы оказались лучше Петра, и не стали тонуть.

Он засмеялся.

- Это значит, что я – верующий?

- Где-то так, наверное. Вы поверили мне, когда я пошел, и пошли за мной.

Мы направились к домику, и всю дорогу он молчал, о чем-то размышляя.

* * *

На следующий день я взял у Ленина кровь на анализ и передал ее здешним генетикам. Мне необходимо было знать, действительно ли у него имеет место мутация, приводящая к раннему склерозу мозговых сосудов. Через три дня я получил ответ – да, мутация у него имеется. Генетики обещали в течение нескольких дней синтезировать вирус, способный исправить мутировавшие гены. Специалисты в области генной инженерии творили здесь чудеса. Они могли превратить одних животных в других, излечить рак, сделать человека невосприимчивым к любым заболеваниям и другим вредным воздействиям…

Я спросил Иисуса, планируют ли передавать эти разработки на Землю? Он ответил отрицательно, а на вопрос – почему? – сказал, что эдак люди начнут жить вечно, а это Богу невыгодно. Я так и не понял, пошутил он, или нет. Но фактом являлось то, что и здесь эти разработки были не в ходу – людям они не нужны, они и так ничем тут не болели, а селекцией животных занимались по старинке, как на Земле. Я подумал, что это правильно. Чем бы занималась Нина, если бы за нее новую породу овец вывели генетики с помощью своих методов?

Через неделю я дал Ленину небольшую таблетку, и он ее проглотил, даже не допытываясь, что это за препарат. Он продолжал напряженно работать, изучая материалы во всех областях знаний, в том числе по ядерной физике, химии, электронике.

- Вы хотите стать специалистом во всем, Владимир Ильич? – спросил я.

- Ну, до специалиста мне очень далеко, Вадим Васильевич, а вот хотя бы на дилетантском уровне мне все это пригодится. Ведь вы не дадите мне взять с собой никаких книг, не относящихся к моему времени, я так понимаю?

- Да, Владимир Ильич, не дам, это может привести к непредсказуемым результатам.

- Ну, тогда я должен разместить все книги здесь, - он постучал себя по лбу и засмеялся.

- Это не возбраняется. На худой конец, ваши знания припишут вашей гениальности, и не более.

Он опять засмеялся.

- Пусть приписывают чему угодно, но я намерен существенно ускорить развитие науки в нашей стране, чтобы наглядно показать всему миру преимущества социализма. Должен сознаться, что до сих пор я недооценивал влияние науки на политику, это надо исправить. Мы создадим для ученых идеальные условия работы, даже независимо от их политических убеждений. Наша страна должна быть лучшей в мире! – и, помолчав, он спросил:

- А сколько еще лет жизни вы мне можете обещать, Вадим Васильевич?

- Думаю, Владимир Ильич, что не меньше тридцати, а то и сорока.

- Ну, надеюсь, что этого хватит. Жаль только, что Надя не проживет столько, мне ее будет недоставать…

- Владимир Ильич, вы для начала хоть пару лет проживите. После того, как Сталин поймет, что вы угрожаете его власти, ваша жизнь постоянно будет в опасности.

* * *

Так прошло еще около года. Ленин продолжал усиленно работать с книгами и материалами из Интернета, лишь время от времени отвлекаясь на прогулки и экскурсии. Как-то раз мы на несколько дней выбрались с ним в горы, которые я видел при первом полете. Иногда он делился со мной планами на будущее. Однажды я спросил его, как он планирует реформировать политическую и экономическую систему страны после возвращения.

- Ну, прежде всего, я хочу упразднить однопартийность, это, как вы правильно заметили, путь к единоличной диктатуре. Нелегко будет убедить в этом товарищей, но постараюсь. Я думаю, кроме коммунистической, создать еще рабочую и крестьянскую партии, куда войдут как коммунисты, так и беспартийные. И хорошо бы создать еще партию интеллигентов. Там посмотрим.

- А в области науки?

- Тут сложнее, вот это я и думаю устроить с помощью интеллигентской партии. Прежде всего, надо укреплять обороноспособность страны, которая в вашей истории была очень сильно подорвана из-за преследования старых «спецов». А ведь в основном это честные люди, которым ничего, кроме работы, не надо, наука и техника – их бог! Надо только их как следует использовать… Среди них много истинных патриотов России, хотя порой они и противники коммунистической идеологии. Но и саму эту идеологию мы трансформируем. Кроме того, нужно перестать противопоставлять науку и религию. Каждой – свое место! Но вот любое слияние церкви и государства, как это было в царской России и происходит в вашей современной, должно быть исключено. Никого не должно касаться, во что верит тот или иной человек, и верит ли он вообще во что-то. Церковь не должна иметь отношения к бизнесу или владеть каким-либо имуществом. Вообще! Все церковное имущество должно быть в собственности государства и лишь передаваться церкви в аренду. Кто хочет заниматься духовным просвещением людей, должен делать это, и только это. И доходы церкви необходимо ограничить и взять под строгий контроль. Это должно равно касаться всех культов и религий. Ни один священник не должен жить намного лучше, чем его прихожане.

- А в экономике?

- Прежде всего, надо предотвратить свертывание НЭПа насильственными методами, методы будут чисто экономическими. Кооперативы должны получить преимущества в снабжении оборудованием и в ценах при закупе у них продукции, вот частникам и станет просто невыгодно вести свое хозяйство. И не нужно препятствовать им, если они пожелают войти в кооператив, напротив, распределение прибыли должно вестись не только по трудовому вкладу каждого работника, но и непременно по внесенной им в кооператив доле имущества. Крупная промышленность, конечно же, должна остаться в государственной собственности, так мы получим возможность регулирования во всех сферах, да и исключим возможность появления олигархов.

- А ваша, на мой взгляд, главная задача – предотвращение второй мировой войны? Как ее решить?

- Необходим альянс против фашизма с европейскими государствами и Америкой. Если мы решим экономические проблемы, этот альянс станет реален. Кроме того, Красная Армия должна стать лучшей в мире, а развивая науку опережающими темпами, сделать это вполне возможно.

- Уж не планируете ли вы создать атомную бомбу уже в тридцатые годы?

- Именно что планирую! Это не такая уж технически сложная задача, в конце концов. Если знать, каким путем идти, сделать это будет вполне возможно. Но это не все. Потребуются средства доставки. И не только авиация, но и ракеты. Мы найдем специалистов, организуем работы. А деньги изыщем – в том числе и за счет свертывания неактуальных родов войск и вооружений, например, той же кавалерии, которая в условиях современной войны будет просто смешна. Конечно, это сделаем не сразу, должно пройти несколько лет, страна должна экономически окрепнуть. Но время еще есть, около пятнадцати лет! А на что способен народ на пути к великой цели, я понял, изучая историю Великой Отечественной войны. Если же страна будет сильна, немцы просто не посмеют напасть на нас. Да мы и не дадим им поставить под ружье всю Европу.

- Отлично, Владимир Ильич! Когда вы думаете приступить к практической реализации всех этих планов?

- Я скажу вам, когда буду готов. Мне потребуется еще некоторое время, чтобы подготовить несколько книг и статей, хотя бы вчерне. Надеюсь, их я смогу взять с собой?

- Да, свои работы взять вы сможете.

- Отлично! Я хочу как можно продуктивнее использовать свой «отпуск».

- Только, Владимир Ильич, прошу вас не включать в текст прямо или с помощью тайнописи никаких исторических, технических или научных данных, не относящихся к вашему времени, мне придется просмотреть ваши работы перед вашим уходом, и уж будьте уверены, любое нарушение этого условия я увижу.

- Условие принимается. Все это постараюсь разместить у себя в голове, - засмеялся Ленин. – Да и как это будет выглядеть, если наши ученые получат не подсказки, а готовые формулы? Я отлично понимаю, что мы не должны «засветить» нашу «подпольную организацию». Мне и так будет крайне сложно объяснить ученым, откуда я знаю такие вещи, тут нужна сугубая осторожность. Да и убедить врачей, что я выздоровел, само по себе будет не просто.

- Ну, вот и прекрасно! Работайте, Владимир Ильич, время вам никто не ограничивает.

* * *

На следующий день я снова встретился с генетиками и попросил их синтезировать препарат, который обеспечил бы человеку пожизненную защиту от болезней и ослабил действие ядов, попадающих в организм, а также вызывал ускоренную регенерацию после ранений, позволяющую выжить в большинстве случаев. Что-то наподобие биоблокады, которая защищала героев Стругацких. Я планировал так защитить Ленина перед его возвращением домой, предвидя, что путь его будет отнюдь не усыпан розами. Иисус не возражал против этого плана, поскольку касался он только одного человека, которого я и так спас. Но для меня этот человек был слишком важен, чтобы не принять никаких мер по его защите. Генетики выполнили «заказ», как всегда, на высшем уровне, и я через неделю передал Ленину еще одну таблетку. На этот раз он поинтересовался, что это за препарат, и я в общих чертах объяснил ему.

- Вы все-таки думаете, что на меня будет покушение? – спросил он, запивая таблетку водой из стакана.

- Практически уверен, Владимир Ильич. А вы представляете слишком большую ценность для нас, чтобы не принять хоть каких-то мер предосторожности.

- Ну что же, я не против. Поживем – увидим. Тем более, что я после этого даже не буду болеть гриппом? Замечательно! Это меня радует больше всего! – пошутил он.

Через несколько месяцев Ленин объявил мне, что у него все готово, и он может возвращаться домой.

- Вадим Васильевич, я думаю, больше откладывать ни к чему. Я написал все, что планировал, это все тут, - он показал мне небольшую холщевую  сумку с бумагами. – Вы будете просматривать мои работы, как цензор? – спросил он.

- Думаю, Владимир Ильич, что в этом нет необходимости, вы и сами все понимаете, и вряд ли там есть что-то запретное, не правда ли?

- Да, ничего такого нет, можете быть уверены. Я все, что нужно, держу тут, – хлопнул он себя по лбу. – Когда отправляемся? А то мне не терпится уже заняться делами.

- В любой момент, как только захотите.

- Тогда, если вы не против, давайте еще разок прогуляемся в горы, чтобы достойно завершить мой отпуск, - предложил он. – Очень люблю горы! А дома, боюсь, для этого еще долго не будет времени…

- Давайте, Владимир Ильич.

* * *

Мы вышли на следующий день, на рассвете. До предгорий было километров десять, не более, и уже через пару часов мы стали подниматься на склон горы, густо поросший лесом. Еще часа через три, взойдя на первую невысокую вершину, остановились на отдых. Отсюда открывался великолепный вид на страну, лежавшую у наших ног – почти сплошные не очень густые леса с разбросанными между деревьями белыми домиками, змеящимися среди них реками и ручьями и синим небом в вышине. Подальше, за лесистой равниной, голубело в дымке озеро, а за ним – степь с отдельными группами деревьев и небольшими рощицами.

Перекусив, мы сидели на краю обрыва и смотрели в сторону, откуда пришли.

- Красиво здесь! – сказал Ленин. – Вот так бы и остался, никуда не уходил… Но нельзя – дела ждут. Да и по Наде соскучился, и по Маше.

- Ну что же, вы ведь сюда непременно вернетесь, Владимир Ильич, - сказал я. – Теперь вы знаете, куда мы все приходим после смерти, не правда ли?

- Все же не могу поверить. И потому сомневаюсь, что попаду сюда. Ведь сказано же, «по вере вашей будет вам», а у меня вера другая. Я хочу земную жизнь переделать, чтобы она была не хуже.

- Одно другому не мешает, Владимир Ильич. Но земная жизнь не вечна, и, рано или поздно…

- А вот скажите-ка, Вадим Васильевич, ведь я в своей земной жизни умер в 1924-м году, так? И где же я сейчас тут?

- Вас тут нет, вы пока живы. И скоро вернетесь на Землю.

- Как же так, ведь вы вот тут с 2027-го года. И отлично знаете из исторических источников, когда и как я умер. А я – тут, с вами…

- А вы помните, что Олег и Нина, которые умерли на Земле с интервалом в 50 лет, встретились тут через месяц? И живут около десяти лет вместе, хотя только с момента смерти Нины прошло более тридцати. Тут не то время, к которому мы привыкли… Эти парадоксы не поддаются логическому анализу, можете даже не стараться.

- Да, пожалуй… Однако, как интересно было бы встретиться тут с самим собой, уже умершим! А с вами мы еще здесь увидимся?

- Здесь – пока что нет, Владимир Ильич. Потому что, если вы измените историю, это будет уже другая история, не пересекающаяся с нашей. Те, кто жил в моей истории, например, те же Олег и Нина, останутся здесь со своим прошлым, в котором была война, Сталин… В котором вы умерли 21-го января 1924-го года. А те, что сейчас на Земле, будут жить уже в ином мире и иной истории. И они не пересекутся. Но мы, думаю, еще увидимся на Земле. Я буду вас навещать, если вы не против.

- Не только не против, а даже настоятельно об этом прошу! Не говоря уж о том, чем я вам обязан, я очень хочу, чтобы вы посмотрели, что у нас получится в новой истории.

- Ну, об этом я и так узнаю – из книг, газет, которые появятся после 1924-го года. Думаю, что вся литература последующего времени изменится, и это будут уже две разных литературы. Наверное, в здешних библиотеках будут даже два разных раздела – история номер один, и история номер два…

- И какая же из них будет истинной?

- Обе, Владимир Ильич, обе. То, что уже произошло, не может исчезнуть, а то, что еще предстоит создать… оно еще предстоит… Не могу сказать точнее, таких прецедентов в истории человечества раньше не было.

- Да, натворили вы делов, Вадим Васильевич!

- Еще не натворил, но натворю, с вашей и Божьей помощью! – засмеялся я.

- Да уж… А не проще ли вернуть меня назад и все отменить? Как вы считаете?

- Разве вы этого хотите?

- Нет, конечно. Я хочу все переделать, убрать Сталина, создать лучшую страну в мире… Изменить весь мир! Чтобы не было всех этих ужасных «демократий», терроризма, всех этих бессмысленных смертей. Построить коммунизм, наконец! Как бы скептически вы к этому не относились.

- А смысл? Если все после смерти все равно попадают сюда… Разве тут плохо? Нет голода, болезней, старости, каждый может заниматься любимым делом.

- Смысл в том, что мы построим такой же мир на Земле, еще при жизни. Да если бы это было не так, разве Бог утвердил бы этот ваш план?

Я засмеялся:

- Ага, теперь вы наконец-то поверили, что Бог есть?

Но Ленин не был склонен превратить все в шутку.

- Не важно, есть Бог или нет. Но мы должны дать шанс как можно большему количеству людей на Земле независимо от этого. Богу – богово, а кесарю – кесарево, разве не так сказано? И еще французы говорили: делай, что должно, и будь, что будет. Мы должны выполнить свой долг на Земле – это за нас никто не сделает…

- А как с докладом на партконференции, Владимир Ильич? – не без ехидства спросил я.

- Думаю, что не стану его пока делать. Но на конференции попытаюсь показаться, посмотреть на реакцию товарищей. Боюсь, однако, что врачи меня не выпустят, несмотря на все изменения в состоянии здоровья. Ну, если так, придется смириться, да, может, это и к лучшему, пусть народ привыкнет к тому, что я поправился. А вот уж очередной съезд никак без меня не обойдется!

* * *

На следующий день, переночевав в горах, мы вернулись обратно. Ленин был необычно возбужден, предвкушая встречу с женой и сестрой, я тоже не мог сохранять спокойствие. Мы решили, что вернемся вместе, и он представит меня Надежде Константиновне, как врача, а уж потом, наедине, расскажет ей, как все было на самом деле.

- Только без Бога, Вадим Васильевич, уж извините! – заявил он.

- Почему же, Владимир Ильич?

- Ну, во-первых, это будет ей очень трудно принять, вы же понимаете? А если поверит – вообще будет неизвестно что. Женщины ведь очень впечатлительны, им только дай повод… А нам еще с ней жить да жить вместе. Сможет ли она все эти годы хранить тайну? Эти эксцессы нам ни к чему. Давайте остановимся на версии, что вы – из будущего. Насчет всего остального, что я узнал, я ей постепенно тоже расскажу. Но без Бога. И не потому, что… Нет, я действительно уже почти верю, что Он существует, но… Согласитесь, это не для простых марксистов-атеистов! – он засмеялся. – Но нашу будущую политику в отношении религии необходимо будет изменить коренным образом. Пусть, кто хочет, верит и поклоняется Богу беспрепятственно. Однако, надеюсь, до такого лицемерия, которое процветает в вашем современном обществе, когда президенты ходят в церковь потому, что это делает их более популярными в народе, мы не докатимся. И до того, как разжиревшие священники раскатывают пьяные на «Мерседесах» - тоже. Лучше уж неверие, чем такой обман. Словом, тут должна быть полная свобода. Если, конечно, она будет не в ущерб простым людям, как это случилось у вас с террористами, прикрывающимися исламом! Тут тоже нужно сугубое внимание, как и ко всем экстремистским организациям, неважно, имеют они что-то общее с религией, или нет.

- Что же, пусть пока будет так, Владимир Ильич, вам виднее. А дальше посмотрим.

- Да, будет видно. И, кроме того, я думаю, что Иисусу это тоже понравится, с точки зрения свободы воли человека.

- Почему это?

- Да очень просто. Ведь, если товарищ Ленин открыто провозгласит, что Бог существует, то какая же это свобода воли? Весь народ строем пойдет за ним…

- Да, тут вы правы, пожалуй.

- Я уверен, что прав! Вообще, ни в каких обстоятельствах и документах сведения о вероисповедании человека фигурировать не должны, вот это и будет настоящая свобода воли.

- Ладно-ладно, разве я спорю? Вам виднее, вам там жить.

- Кроме того, что такое атеизм? Та же самая вера, не основанная ни на каких прямых доказательствах, как и любая религия. Атеизм был нам удобен в борьбе с самодержавием, поэтому мы его придерживались. Скажу даже больше – если религия, например, христианство, еще как-то основана на свидетельствах древних авторов, пусть даже сомнительных, то атеизм не основан ни на чем, кроме слепой веры. И, если мы осуждаем религию, как государственную политику, то разве не должны мы сделать то же самое в отношении атеизма? Словом, религия и атеизм равно не должны быть предметом дискуссий или обсуждения на государственном уровне, не должны влиять на политику, на отношение к людям.

* * *

Так, в разговорах и хлопотах, прошел этот день. Время приближалось к восьми часам вечера, все было собрано, мы пообедали, а затем сидели и ожидали. Я настоял, чтобы Ленин захватил с собой аппарат персонального вызова, это давало возможность в экстренном случае подать мне сигнал. Аппарат размером со спичечный коробок был настроен на Ленина, никто другой, даже нажав кнопку, подать сигнал не мог, но я предложил настроить еще один на Крупскую, после того, как мы объявим ей нашу версию выздоровления Ленина. В отношении всех остальных, в том числе врачей, мы решили объяснить дело так, будто в состоянии Ленина внезапно наступил перелом к лучшему, поставить их перед фактом, а там уж пусть они строят какие угодно теории. Важно лишь, чтобы его выпустили, разрешили работать. Ленин утверждал, что он их заставит, а я считал, что Сталин сделает все, чтобы его задержать или даже вообще устранить.

В восемь вечера я взял его за руку, в другой руке у него была сумка с рукописями (я в одно мгновение превратил компьютерные распечатки в рукописи, написанные его почерком), и мы оказались в его комнате, в Горках, в том времени, когда я его исцелил, а он пытался выбраться из комнаты, но это оказалось невозможно.

Здесь ничего не изменилось – все так же стояла кровать, кресла, стулья, стол. Дверь, естественно, была закрыта – для всей вселенной не прошло ведь и секунды с того момента, когда Надежда Константиновна вышла, а я поставил стену времени.

Ленин, заметно волнуясь, сел в кресло, в том же костюме, в который я его одел, и сказал:

- Ну что, убираете вашу стену? Отпуск закончился?

- Да, Владимир Ильич.

И тотчас стали слышны легкие шаги за дверью, дверь распахнулась, и на пороге появилась Крупская. Она первым делом взглянула на постель, и, не найдя там Ленина, обеспокоенно огляделась. Увидев его в кресле, она охнула:

- Володя, ну зачем же ты встал? Ложись немедленно! Я тебе помогу…

Предвидя, что разговор предстоит долгий, я тут же снова поставил стену времени, чтобы не торопиться.

- Наденька! – воскликнул Ленин, вставая с кресла. – Наденька, я вылечился! Я здоров!

Крупская застыла на месте, недоверчиво глядя на Ленина. Потом ее взгляд метнулся ко мне.

- Как? Как же это?! А это кто такой?

Я встал со стула.

- Надежда Константиновна, не волнуйтесь! Присаживайтесь, мы вам сейчас все объясним.

Крупская упала в кресло, как будто ноги отказались держать ее, и лишь переводила испуганные глаза с мужа на меня и обратно. Ленин торопливо заговорил:

- Наденька, послушай! Это – Вадим Васильевич, его прислали к нам из будущего, из 2027-го года. Он – врач. В будущем владеют такими технологиями, какие нам и не снились. Он меня вылечил, и после этого забрал с собой. Я провел с ним в, гм-м… санатории, больше года, отдохнул и немного поработал. А теперь вернулся.

- Как же так? Я же вышла из комнаты всего пять минут назад!

- Так ведь на то и путешествия во времени, Надежда Константиновна, - вмешался я в разговор. – Дело в том, что у нас там, в будущем, заинтересованы, чтобы Владимир Ильич прожил подольше и еще поработал. Он вам сам позже объяснит, что и как. А вы уж ему помогайте, как сможете.

- Да… Я понимаю… Но погодите немного, я соображу… Слишком много всего сразу, дайте опомниться.

- Да-да, успокойтесь и отдышитесь, Надежда Константиновна, мы вас не торопим. Я сейчас опять остановил время, так что мы можем поговорить без спешки, и даже поужинать вместе. Вы не возражаете?

- Да… Нет… У нас ведь ничего такого нет дома, мы не ожидали гостей…

- А вы не волнуйтесь об этом, это не ваши проблемы. Садитесь за стол.

Крупская, едва переставляя ноги, подвинула к столу стул и присела. Ленин занял место рядом. Поскольку третьего стула в комнате не было, я его тут же раздобыл из воздуха и тоже сел за стол перед ними. Крупская вздрогнула и даже прижала руку ко рту, чтобы не закричать.

Ленин весело засмеялся:

- Теперь представляешь, Наденька, каких чудес я насмотрелся за этот год? Ну, Вадим Васильевич, не ударьте в грязь лицом! Кормите нас ужином!

На этот раз я не стал делать что-то особенное. Три тарелки борща, три бифштекса с картофелем, салаты, соки, фрукты, напитки… Мы приступили к еде в молчании. Крупская вначале сидела неподвижно, как завороженная, глядя то на стол, то на меня, то на Ленина, пока он не растормошил ее.

Наконец она поковыряла вилкой в салате, отведала борщ и начала резать бифштекс на тарелке.

- А… Нельзя ли позвать Машу? Все такое вкусное… Мы отвыкли от такой еды за последние годы.

- Пока не стоит, Надежда Константиновна, - сказал я. – Вы позже сами ей расскажете, что посчитаете возможным. Не забывайте, мы сейчас живем в другом времени, а вся вселенная за дверью замерла и ждет, пока мы закончим разговоры.

- Да… Понимаю… Но все это так невероятно!

- А как же вы думали? Путешествия во времени – это ведь не поездка в автомобиле. Ну что, вы уже успокоились и можете выслушать меня?

- Да, Вадим Васильевич, я вас слушаю.

- Так вот, мы там, в будущем, несмотря на все наши технологии, крайне не удовлетворены тем, как развивались события в этом мире последние сто лет, или чуть больше, и считаем, что следует многое изменить. Поэтому я и прибыл сюда, вылечил Владимира Ильича, и мы с ним обговорили, что и как. Позже он введет вас в курс дела.

- А что не так, Вадим Васильевич? Что мы неправильно сделали?

- Да нет, все было неплохо, Надежда Константиновна, пока Владимир Ильич имел возможность влиять на ход событий, а вот после того, как он заболел, все пошло гораздо хуже. Нас, прежде всего, беспокоит не настоящий момент истории, а то, что случилось потом, в ближайшие десятилетия. И вот это ему, да и вам тоже, предстоит исправить. Ну, он все это уже неплохо продумал, составил кое-какие планы, написал вчерне книги и статьи. Здоровье его и работоспособность полностью восстановлены. Но есть серьезнейшая проблема – как убедить врачей, товарищей и всю страну, что он полностью выздоровел и готов вновь приступить к работе? Я боюсь, что далеко не все будут этому рады… А раскрывать карты перед всеми мы не имеем права. Представляете, что произойдет, если все узнают, что мы можем из будущего влиять на прошлое?

- Да, разумеется… В лучшем случае, нас всех упрячут в сумасшедший дом! Я и сейчас еще не уверена, в здравом ли я уме, что же говорить обо всех остальных?

- Вот поэтому и нужно тщательно продумать, что сказать о выздоровлении Владимира Ильича, как это преподнести…

Ужин закончился, я прибрал со стола, и мы пересели в кресла, третье из которых я тут же раздобыл, а стул убрал.

- Ну-с, открываем совещание! – провозгласил Ленин. – У кого какие мнения, с чего нам начать разговор с врачами? Встретить ли мне их завтра на ногах в полном здравии, или же посимулировать еще несколько дней, сделать вид, что постепенно выздоравливаю?

- Я думаю, - сказала Крупская, - что симулировать нет смысла. Они и сами прекрасно знают, что выздоровления ожидать не следует. А вот огорошить их внезапным появлением в полном здравии можно. Завтра профессор в 11 часов назначил консилиум, причем будет присутствовать нарком здравоохранения товарищ Семашко, вот сразу пусть и делают выводы.

Я заметил:

- Но они, разумеется, будут настаивать, чтобы Владимир Ильич, по крайней мере, в течение нескольких дней или недель соблюдал режим, отдыхал, лежал в постели. А он хочет появиться на конференции хотя бы в последний день, показаться народу, так сказать. Как это организовать? Замечу, что физически это для него вполне возможно и никакого вреда не принесет. Подчеркиваю, он совершенно здоров и будет здоров еще многие годы. Кроме того, не буду скрывать, есть возможность, что лица, не заинтересованные в его возвращении, могут организовать покушение, представив это как естественный ход болезни. На врачей же можно надавить, чтобы было соответствующее заключение. Вы не догадываетесь, кто это может быть?

- А что тут догадываться, и так ясно. Сталин, разумеется! – воскликнула Крупская.

- Ага, и вы так полагаете?

- Конечно! Сейчас он – царь и бог, а если Володя вернется на сцену, ему конец, рано или поздно. Я же знакома с письмом, которое адресовано съезду! А Сталин – не дурак, он прекрасно все понимает.

- Ну вот, из этого и надо исходить. Как вы думаете, каким может быть механизм покушения?

- Наиболее вероятно – отравление, - сказал Ленин. – Дело, видите ли, в том, что я сам просил его достать яду, не хотел напрасно мучиться. Он, как будто бы, достал, но передать его мне отказался, ссылаясь на то, что я, якобы, не могу в таком состоянии трезво мыслить. А теперь вполне может им воспользоваться. К тому же, я боюсь, что могут пострадать и другие люди, к которым попадет отравленная еда или питье. А он в дальнейшем может просто сказать, что я сам использовал яд.

- Да, это вполне возможно. Надежда Константиновна, ваше мнение?

- Думаю, что завтра надо дождаться, пока все соберутся на консилиум, затем Володя должен встать с кровати, тем введя всех в шоковое состояние, и потребовать от товарища Семашко отвезти его в Москву на своем автомобиле. Пока все не опомнятся, это может получиться. А уж когда он появится на конференции, этот факт замолчать будет невозможно.

- Прекрасный план! Не зря всегда считалось, что по практичности женщины намного превосходят мужчин! Как вы полагаете, Владимир Ильич?

- Замечательно, Наденька! Ты решила проблему, над которой мы битый час ломали голову перед возвращением.

Крупская даже покраснела от удовольствия:

- Ну, тогда так и сделаем.

- А Сталина завтра не ожидаете?

- Нет, он же на конференции, должен доклад делать…

- Еще лучше. А вы как думаете, Владимир Ильич, Семашко не воспротивится, не запретит вам, как врач, ехать в Москву?

- Думаю, что он согласится, я не первый день знаком с Николаем Александровичем, он старый большевик, и меня послушается. С собой возьмем только одного охранника и Надежду Константиновну, она ведь не захочет остаться дома?

- Конечно, не захочу!

- Ладно, тогда еще один момент. Владимир Ильич, дайте мне, пожалуйста, аппарат персонального вызова!

Ленин передал мне коробочку.

- Надежда Константиновна, вашу руку, пожалуйста!

Недоумевая, она, тем не менее, протянула мне руку. Я приложил коробочку к ее ладони и настроил аппарат на ее ДНК.

- Вот, теперь вы можете управлять этим прибором. Достаточно нажать кнопку, и можете говорить, как в телефон, я вас услышу в любое время дня и ночи. Пусть эта коробочка будет все время при вас, это очень важно! Не оставляйте ее даже на минуту, даже в другой комнате. У Владимира Ильича будет такая же, – я достал из воздуха еще один аппарат и вручил Ленину. – Мало ли что может случиться. В случае чего, я сразу появлюсь, в ту же секунду, как вы нажмете кнопку. В момент появления меня никто не увидит, а как только разберусь в обстановке – тотчас же приму меры.

- Какие… меры? – спросила Крупская.

- Какие будет необходимо. Вплоть до вот таких, - в руке у меня появился автомат УЗИ, и я выпустил очередь в потолок. Крупская от неожиданности подскочила в кресле, а Ленин только улыбнулся.

- Вот видишь, Наденька, какой у нас телохранитель! С ним ничего не страшно! И все же я попросил бы вас, Вадим Васильевич, воздержаться от применения оружия. Кроме самых крайних случаев. Вы только подумайте, какой будет резонанс, если…

- Обещаю, Владимир Ильич, мне и самому ни к чему такие осложнения, вы же понимаете, о чем я? Мое начальство не одобрит…

- А потолок испортили, Вадим Васильевич! – упрекнула Крупская, приходя в себя.

- Ничего, Надежда Константиновна, это легко исправить, - ответил я, и дырки в штукатурке исчезли.

Теперь и она улыбнулась – начала привыкать к чудесам.

- А можно вас спросить, Вадим Васильевич, простите женское любопытство... Вот вы такой молодой человек, а столько умеете. Это у вас в будущем все такие?

- Нет, Надежда Константиновна, да и я не такой молодой человек, как кажется. Мне уже за 80 лет, между прочим.

- Невероятно! Как хотелось бы дожить…

- Да нет, не советую. У нас там тоже масса проблем, знаете ли. Но кое-какие проблемы Владимир Ильич собирается устранить, к общему благу.

Мы помолчали.

- Ну что же, давайте прощаться. Мне пора!

Крупская встала:

- Вадим Васильевич, вы столько для нас сделали! Не знаю, как вас и благодарить!

- Не стоит благодарности, Надежда Константиновна, это ведь не для вас, а для блага всего человечества, простите великодушно за высокий стиль! До свидания, Владимир Ильич!

- До свидания, дорогой мой, до свидания! Спасибо за все.

- Ну, я пошел! – и я исчез. Точнее, стал невидимым и неслышимым и отошел в уголок. Стену времени, естественно, убрал – из кухни сразу стал слышен звон посуды. Не забыл и про третье кресло – оно исчезло.

Крупская и Ленин сидели в креслах и смотрели друг на друга. Потом Ленин улыбнулся и положил ладонь на ее руку. Я не стал смотреть продолжение, и отправился к себе. Но перед этим разместил во всех комнатах домика, под потолком, видеокамеры высокого разрешения размером со спичечную головку, с непрерывной записью.

* * *

Вызов пришел уже через день, к вечеру (я временно синхронизировал свое реальное время со временем 1924-го года). Я обул кроссовки, так как по-прежнему ходил босиком, и появился рядом с Лениным (вызов пришел с его аппарата).

Ленин и Крупская стояли на кухне дома в Горках, и были, по-видимому, очень взволнованы. Я понял, в чем дело, когда заметил большого серого кота, лежавшего на полу без признаков жизни. На кухне никого больше не было, и я стал видимым.

- Здравствуйте! Я вижу, события развиваются именно так, как мы предполагали, Владимир Ильич. Здесь был Сталин? Или кто-то другой?

- Именно Сталин! Был утром, мы долго разговаривали, затем, уже к вечеру, заехал снова, потом прошел на кухню, напился воды и только что уехал. Какое счастье, что Наденька налила воды коту, а больше никто не пил из графина…

- Бедный Дымок! Мы обязаны ему жизнью! – промолвила Крупская, со слезами на глазах глядя на кота.

- Вадим Васильевич, а вы бы не могли…

- Попробую, Владимир Ильич.

Я присел на корточки и сосредоточился на коте. Так, отравление цианидом, около трех минут назад. Еще не поздно, даже не надо возвращаться в прошлое. Восстановить все органы и ткани, удалить посторонние CN-группы! Удалить цианид (это оказался цианистый калий) из желудочно-кишечного тракта! Готово.

Кот шевельнулся, взмахнул хвостом, поднял голову. Потом встал, и, как ни в чем не бывало, стал тереться о ноги Крупской, громко мурлыкая. Крупская обессилено опустилась на табуретку, Ленин стоял, нахмурившись, заложив пальцы рук за края жилета, и смотрел в пол.

Я люблю кошек, поэтому не упустил случая – взял кота на руки и стал его гладить, что он снисходительно мне позволил, и даже потерся о мою ладонь головой. Я передал кота Ленину.

- Ну, вот и началось! – сказал он, также поглаживая кота. – Что будем делать?

- Решать проблему, Владимир Ильич. Пойдемте в комнату, но сначала…

Я внимательно оглядел кухню, вылил отравленную воду из графина в раковину (там оказалось около десяти граммов цианистого калия – достаточно, чтобы отравить примерно сто человек), тщательно прополоскал графин и поставил его на стол. Больше нигде ничего подозрительного я не обнаружил, кроме блюдечка с водой, которое я тоже тщательно вымыл.

- Идите, товарищи, я последую за вами, не привлекая внимания, - сказал я, становясь невидимым.

Они направились в комнату Ленина, и, войдя, оглянулись. Я вошел следом, показался им, тотчас закрыл дверь, поставил стену времени и снова раздобыл третье кресло. Мы сели.

- Вадим Васильевич, а вам не трудно каждый раз создавать вещи заново? – спросила Крупская. – Ведь, наверное, это требует затраты сил?

- Нет, Надежда Константиновна, сил не требуется, затрачивается иная энергия.

- Как это все-таки необычайно!

- Согласен с вами. Но давайте займемся делом. Хотя я вновь остановил время и спешить нам некуда, но все же… Как вы думаете, Владимир Ильич, что следует предпринять? Но сначала расскажите, как вчера все прошло, по плану?

- Да, Вадим Васильевич, в точности! Я разделся и лег в постель. Они появились около одиннадцати, и Семашко с ними. Приступили к осмотру. И тут, на предложение присесть  на кровати, я встал, развел руки в стороны и стал балансировать на одной ноге. Вы бы на них посмотрели! Им самим чуть не стало дурно! Ну, я им объяснил, что вчера вечером произошел кризис, расписал, что будто что-то взорвалось в голове, а потом внезапно вернулась речь и я стал владеть телом, как раньше. Они все же продолжили осмотр, провели всякие свои тесты, пробы и прочее, и вынуждены были признать, что не находят никаких отклонений от нормы. Но если бы вы слышали, в каких осторожных и расплывчатых выражениях все это говорилось! Как они настаивали, чтобы я оставался в постели, отдыхал, а они проведут анализы, дадут мне препараты брома, снотворное, и будут долго лечить, чтобы закрепить выздоровление… Ну, в конце концов, я рассердился, и, как предсовнаркома – меня ведь никто не снимал с должности, верно? – предложил Николаю Александровичу немедленно доставить меня в Москву. Он даже возражать не стал, у него в автомобиле, вместе с Надеждой Константиновной, мы и добрались. А вся профессура осталась тут, я их специально не стал брать, чтобы не было лишнего шума. И перед отъездом официально заявил, что всю ответственность, как предсовнаркома, принимаю на себя. А своей охране категорически приказал временно отключить телефон и никуда не выпускать медиков до моего возвращения.

- А дальше?

- А дальше мы с охранником прошли с черного хода, я зашел в зал заседаний, на сцену, так сказать, и, как ни в чем не бывало, уселся в президиуме на свободное место. Как раз Сталин делал доклад, что-то по национальному вопросу, кажется – это ведь его конек! В зале сразу прошел шепоток – меня заметили, узнали: «Ленин, Ленин!». Люди стали вставать, проходить вперед. Сталин, увидев, что его никто не слушает, оглянулся – и обалдел! Но этот шельмец, вынужден признать, великолепно владеет собой. Он тотчас сориентировался, прервал доклад и направился ко мне. Я встал ему навстречу, а он поздравил меня с выздоровлением – как только догадался! – и предложил залу меня приветствовать, а сам обнял при всех и чуть ли не расцеловал! Вот уж, доподлинно, поцелуй Иуды! Но я не дался, а лишь пожал ему руку, прошел на трибуну и обратился ко всем товарищам, сказал, что усилиями врачей выздоровел и готов приступить к своим обязанностям, но пока еще не окреп, и направляюсь обратно в Горки, а через несколько дней выйду на работу. Однако меня долго не отпускали, такая началась овация, даже неудобно! Но мне все же удалось ускользнуть, и Николай Александрович, которого я попросил остаться в машине с Надеждой Константиновной и шофером, отвез нас домой. Вот, собственно, и вся история.

- А когда Сталин к вам приехал?

- На следующий день, то есть сегодня утром – конференция ведь завершилась накануне. Делал вид, что очень рад моему возвращению, если бы я не знал про него то, что знаю, то, наверное, даже поверил бы. Мы долго обсуждали текущие дела, итоги конференции, сроки моего возвращения и очередного съезда. Потом он уехал и сказал, что еще заедет вечером, привезет мне материалы конференции, но я полагаю, честно говоря, что он поехал, чтобы порыться в моих архивах, пока есть такая возможность. Ну, да там ведь нет ничего важного, я теперь знаю намного больше, чем он может вообразить… Вечером он снова приехал, привез материалы, мы проговорили часа два про планы текущей работы. Потом он распрощался, я его проводил до автомобиля, но тут он заявил, что хочет пить и вернулся на кухню, а я, естественно, за ним не пошел. Вышел он буквально через минуту, сел в автомобиль и уехал. Еще и пожелал мне доброго здоровья, подлец! Потом мы направились в дом, Надя тоже выходила его проводить, по дороге она налила воды коту… Он только хлебнул, как тут же упал и испустил дух. Ну, я немедленно нажал кнопку – как вы и говорили, аппарат всегда был при мне. Вы появились в тот же миг, мы даже опомниться не успели. Дальше вы все видели.

- Итак, возвращаюсь к своему вопросу, что будем делать дальше?

- Сложный вопрос, Вадим Васильевич! Нет сомнений, что он подсыпал яд, когда возвращался на кухню, но доказательств – то никаких! Да еще и воду вы вылили…

- А зачем нам вода, Владимир Ильич, если есть вот это? – я вызвал на экран монитора, появившегося на столе, изображение с камеры, установленной на кухне, начиная минут за десять до моего появления.

На экране сначала ничего не происходило, но через несколько минут дверь отворилась, и вошел Сталин. Тщательно закрыв за собой дверь, он достал из кармана стеклянный пузырек и высыпал его содержимое в графин, затем слегка взболтал воду и немедленно вышел в коридор. Еще через несколько минут появились Ленин и Крупская, она налила воду в блюдечко, кот подошел и начал жадно лакать. Действие было мгновенное – уже спустя несколько секунд кот лежал на полу без признаков жизни, а Ленин почти без задержки вытащил из кармана аппарат персонального вызова и нажал кнопку. Демонстрация произвела огромное впечатление, особенно на Крупскую, которая видела такую технику впервые в жизни.

- Да, это не то, что наше кино! – воскликнула она. – Против таких доказательств нет оправдания, но ведь не покажете вы их следователю…

- Совершенно верно, не покажу, нам надо соблюдать секретность. Да и кто же решится арестовать Сталина, даже на основании таких неопровержимых улик?

- Что же делать? – озадаченно спросил Ленин.

- А вот что. Один писатель из нашего будущего, Анатолий Рыбаков, в романе «Дети Арбата» вложил в уста Сталина слова: «Есть человек – есть проблема». Впоследствии эту фразу стали приписывать самому Сталину, чем Рыбаков немало гордился. Вот по этому рецепту мы и будем действовать.

- Вы собираетесь его застрелить? – воскликнула Крупская.

- По возможности, нет.

- Как же вы поступите?

- Я появлюсь у него вместе с Дзержинским, он ведь председатель ОГПУ, а значит, это дело – в его ведении, в форме сотрудника ОГПУ, и арестую Сталина, предварительно предъявив ему в качестве обвинения все, что нам известно. Он, думаю, будет сопротивляться, и тут уже масса всяких возможностей…

- Вы что же, хотите раскрыть карты перед Феликсом Эдмундовичем? – воскликнул Ленин. – Он, конечно, честный человек, но не думаю, что это разумно.

- Зачем же, Владимир Ильич? – улыбнулся я. – Его совсем не обязательно вводить в курс дела, ему мы отведем роль статиста, вот так примерно. – И тотчас в углу комнаты появился Дзержинский, в шинели, сапогах и фуражке. Он стоял и внимательно смотрел на Ленина. Ленин и Крупская вздрогнули и переглянулись.

- Это не настоящий Дзержинский, разумеется, а только его образ, - объяснил им я. – Но Сталин-то этого знать не будет. А разговаривать с ним буду я, от имени ОГПУ.

- И вы думаете, что Сталин вот так просто даст себя арестовать? Имейте в виду, у него всегда имеется пистолет в кармане. А если он начнет стрелять?

- Пусть попробует, Владимир Ильич! Это значительно упростит дело.

- Как так?

- Убить он никого не сможет, зато поставит себя в совершенно безвыходное положение. А дальше – по обстоятельствам.

- Вы, конечно, сразу же остановите время, как только к нему войдете?

- Разумеется.

- Ну, полагаюсь на вас, Вадим Васильевич! Удачи! Миндальничать не стоит.

Поскольку Сталин только недавно уехал, я не стал торопиться, и мы еще успели вместе поужинать, пригласив на этот раз к столу и Марию Ильиничну, которая уже была в курсе многих наших секретов.

* * *

Я застал Сталина в кабинете Ленина. Он сидел за столом, просматривая какие-то бумаги, которые кучей лежали перед ним, кое-что откладывал в сторону. Меня, конечно, он увидеть не мог. Дверь была заперта, из замка торчал ключ. Я подошел к двери, беззвучно вытащил ключ и положил в карман, затем переместился в коридор. Было уже очень поздно, и в здании, по-видимому, никого не было, кроме охраны. Я создал рядом Дзержинского, сам облачился в форму ОГПУ и ключом отпер дверь. Мы вошли.

Сталин резко вскинул голову на звук отпираемой двери и вскочил. Я достал из кобуры наган, одновременно создав вокруг себя непробиваемую, но совершенно невидимую эластичную оболочку, поглощающую кинетическую энергию, и поставил стену времени, а также не забыл поместить в углу, под потолком, видеокамеру. На лице Сталина лишь на миг появилось замешательство.

- Здравствуйте, товарищ Дзержинский! – спокойно сказал он. Тот не ответил и только кивнул мне. Я выступил вперед с наганом в руке:

- Товарищ Сталин, вы арестованы!

- Что это за цирк? – спросил он. – Кто ты такой?

- Старший следователь ОГПУ Пронин! - представился я, вспомнив легендарного майора из анекдотов.

- А почему я тебя не знаю?

- А я подумал было, что мы знакомы, товарищ Сталин, судя по тому, что вы обращаетесь ко мне на «ты», - ответил я, подпустив в голос иронии. – Но это неважно, мы уже познакомились, не правда ли? Итак, повторяю, вы арестованы за попытку отравления товарища Ленина, которая произошла около трех часов назад.

- Что за чушь! – сказал он, опускаясь на стул.

- А вот, не угодно ли посмотреть?

На столе возник монитор, а на нем появился уже знакомый сюжет из кухни дома в Горках. Сталин, не отрываясь, смотрел на экран, и, казалось, он полностью поглощен зрелищем, но я отлично видел, как его рука медленно, почти незаметно, скользит к правому карману пиджака. Когда на экране прошли последние кадры с умирающим котом, Сталин выхватил маленький карманный браунинг и начал стрелять. Три пули, направленные в меня, разумеется, не дали никакого эффекта, и лишь с негромким стуком упали на пол. Сталин, не медля ни секунды, дважды выстрелил в Дзержинского, тоже безуспешно – пули, пройдя сквозь его изображение, исчезли в стене времени за его спиной. Дзержинский укоризненно покачал головой, а я сказал:

- Итак, товарищ Сталин, вы оказываете сопротивление сотрудникам ОГПУ?

- Ты – сам дьявол! – воскликнул он, теперь уже не стараясь сохранять спокойствие.

- Вам виднее, товарищ Сталин, вы же учились в духовной семинарии! Обращаю ваше внимание на то, что у вас остался еще один патрон, это может помочь вам избежать ареста.

Но Сталин опустил пистолет.

- А, оказывается, вы еще и трус? Надеетесь выкрутиться? Тогда придется вам помочь.

Его рука с пистолетом против воли, нарочито медленно, поднесла пистолет к виску и остановилась. На лбу его выступили капельки пота.

- Ну-с, небольшое усилие с вашей стороны! Предоставляю это сделать вам самому.

Выхода у него не было, и он это понял.

- Постойте! Пронин, или как вас там… Я хочу только знать, кто вы, и что все это значит?

- Зачем это вам перед смертью? – спросил я. – Не задерживаете действие, прошу вас!

- Я хочу знать! – вскричал он. – В чем причина?

- В вас, Иосиф Виссарионович! Благодаря вам, в ближайшие несколько десятилетий погибнет около 50 миллионов человек во всем мире. Мы решили это исправить.

- Понятно! – воскликнул он, и нажал на спуск. Браунинг не подвел…

* * *

Мы снова сидели в комнате Ленина в Горках, и смотрели видео, запечатленное камерой из угла его кремлевского кабинета полчаса назад. Ролик закончился. Ленин и Крупская молчали. Прошло несколько минут.

- А вы беспощадны, Вадим Васильевич… - сказал Ленин, не то с упреком, не то с одобрением. – Так прикончить человека…

- Ну, во-первых, назвать этого монстра человеком – много чести. А во-вторых… Он зато был чрезвычайно нежен и любезен с вами, подсыпав яда в графин. А что, если бы первой выпила Надежда Константиновна или вы? А может, Мария Ильинична?

Ленин содрогнулся.

- Н-да… Вы правы, конечно… Не мы это затеяли. Что ж, нет человека – нет проблемы, как сказал этот ваш Рыбаков…

- Кстати, настоящая его фамилия – Аронов, Анатолий Наумович.  Он тоже был в числе репрессированных в 1933-м году, хотя и выжил в лагере. Так что, не зря он написал о Сталине в таком ключе… К сожалению, а может, к счастью, в новой истории всего этого уже не будет.

- Думаю, скорее к счастью, Вадим Васильевич, - сказала Крупская. – Владимир Ильич мне уже рассказал кое-что из вашей истории СССР. Это ужасно! Мы не должны этого допустить.

- И не допустим, Наденька, уж я постараюсь. И не я один, надеюсь.

- Ну, до свидания, Владимир Ильич, Надежда Константиновна!

- До свидания, Вадим Васильевич, еще раз спасибо вам за все!

* * *

Ленин прожил до 1969-го года, не дожив один год до своего столетнего юбилея, до последних дней сохранив бодрость и ясность мышления. До 1936-го года он, по настоянию всего советского народа, оставался председателем Совнаркома, в 1928-м году переименованным в Верховный Совет СССР, а затем на этом посту его сменил Киров. Съезды советов народных депутатов созывались регулярно, раз в четыре года. Должность генерального секретаря ЦК была упразднена решением XIII-го съезда ВКП(б), который состоялся, как и в нашей истории, в мае 1924-го года. По докладу Ленина о необходимости политического плюрализма съезд вынес резолюцию об образовании, кроме ВКП(б), крестьянской, военной и научной партий, и обязательном их участии в выборах депутатов советов всех уровней. В среднем по стране, представительство партий в Советах народных депутатов к 1935-му году составило: ВКП(б) – 38%, Крестьянской Партии (КреП) – 24%, Военной партии (ВП) – 15%, Научной партии (НП) – 10%, остальные 13% – беспартийные.

Кроме того, съезд категорически заявил, что ВКП(б) отказывается от практики экономического руководства народным хозяйством группой малообразованных дилетантов и сохраняет за собой только политическое руководство в меру своего представительства в государственных структурах и органах.

Была закончена реформа денежной системы и банков под руководством Е.А.Преображенского, реформа системы образования под руководством Н.К.Крупской, продолжилась реформа вооруженных сил под руководством Л.Д.Троцкого. Политика кооперации на селе успешно развивалась – к 1935-му году 70% крестьян были объединены в колхозы, 12% работали в совхозах, и только 18% - в частных хозяйствах. Валовой сбор зерна в 1935 году превысил уровень 1913-го года в 14 раз, большое количество сельхозпродукции шло на экспорт.

В то же году выпуск стали и чугуна в 36 раз превысил уровень 1913-го года, а производство электроэнергии – в 350 раз. Таким образом, в некоторых областях был достигнут и превзойден уровень 60-х – 70-х годов прежней истории СССР.

Состоявшаяся встреча Ленина с руководителями США, Англии и Франции в 1933-м году привела к созданию антигерманской коалиции, после чего последовала экономическая и политическая блокада Германии и падение в 1938-м году гитлеровского режима. Гитлер покончил с собой, а Германия была разделена на отдельные земли и по частям присоединена к соседним государствам, тем самым навсегда прекратив свое самостоятельное существование. Италия, Румыния и Япония остались в стороне и не присоединились к фашистам. Испания осталась республикой, а о фашистской диктатуре Франко ничего не известно.

Советское ядерное оружие было создано к середине 30-х годов, первое испытание советской атомной бомбы было проведено в 1934-м году, на 10 лет раньше американской, а водородной – в 1935-м году. Одновременно создавались тяжелые бомбардировщики и межконтинентальные баллистические ракеты. Первая ракета дальнего радиуса была запущена в 1934-м году и успешно достигла атолла Бикини в Тихом океане. Ядерного заряда на ней не было, была только его имитация.

Полупроводниковая электроника начала развиваться в СССР с 1934-го года, под непосредственным руководством Ленина, который ушел из большой политики в 1936-м, и занялся наукой и новыми технологиями. Честно сказать, мы, время от времени, подкидывали земным ученым, работавшим под его руководством, кое-какие идеи и технологии в области электроники и вычислительной техники, а также ядерной энергетики, так что им было, над чем работать и что развивать…

Первый полет человека в космос состоялся в 1938-м году, в 1942-м году была создана постоянно действующая советская база на Луне, а в 1945-м году советские космонавты высадились на Марсе, в течение полугода занимались там научными исследованиями, а затем вернулись на Землю. Все сколько-нибудь дальние космические перелеты, кроме самых первых, осуществлялись с помощью кораблей, оснащенных термоядерными двигателями.

Крупская прожила до 1946-го года, много сделала для развития советского образования, науки и здравоохранения. В конце жизни она, к сожалению, часто болела, и уже не принимала непосредственного участия во всех этих свершениях.

К началу 60-х годов 20-го века в состав СССР, на правах автономии, вошли некоторые европейские государства – Швеция, Норвегия, Финляндия, Венгрия, Болгария, Польша и Чехословакия.

Принцип распределения жизненных благ «по потребностям» начал применяться в СССР, начиная с 1960-го года, но коснулся вначале только продуктов питания и товаров повседневного спроса, поэтому частичная оплата труда сохранялась еще долго. На заработанные деньги советские люди могли приобрести также многие товары не первой необходимости – автомобили, вертолеты, морские суда малого и среднего тоннажа, уникальные произведения скульптуры и живописи, элитное жилье. У многих ученых и выдающихся деятелей искусства средств для этого хватало, но особой необходимости в личных средствах передвижения не было – получил большое распространение общественный и временно арендуемый частными лицами транспорт.

Во всех остальных странах мало что изменилось. США прочно удерживали вторую позицию среди самых развитых стран мира, Китай образовал государственную структуру, похожую на СССР, но гораздо более регламентированную во всех отношениях, кроме прироста населения, которое уже к 1960-му году превысило миллиард человек, поэтому уровень жизни там оставался довольно низким.

Африканские государства либо успешно развивались в условиях обретенной независимости, либо влачили жалкое существование на дотации развитых стран, под строгим контролем ООН, которая была образована в этом мире уже в 1940-м году. Все вооруженные конфликты между странами и народами жестко подавлялись международными военными силами под эгидой ООН, но к концу 20-го века таких  инцидентов становилось все меньше – люди, наконец, научились просто жить, а не воевать.

Религия в лице РПЦ существовала в СССР совершенно самостоятельно, не вступая ни в какие отношения с государством. Постепенно ее роль снижалась, зато получили широкое распространение «независимые» церкви, в которых каждый мог поклоняться Богу, как хотел. Руководили ими выборные пасторы и епископы, которые проповедовали культ Иисуса Христа, причем их проповеди не слишком отличались друг от друга, в основном соответствуя Библии и учению первых христиан. Их ключевым положением была возможность спасения по вере в Иисуса Христа и учение о воскресении мертвых после смерти.

Прочие вероучения, не только в СССР, но и во всем мире, постепенно сходили на нет. В частности, радикальные течения в Исламе не получили такого распространения, как в нашей истории. К концу 20-го века во всем мире исповедовали ислам всего 7% населения.

Благодаря широкому применению термоядерной энергетики состояние биосферы Земли поддерживалась на значительно лучшем уровне, чем в прежней истории, хотя и далеко не идеальном. Основной вклад в загрязнение атмосферы «парниковыми газами», как и у нас, между прочим, производили вовсе не технические средства человека, а вулканы и животные. Экологические «пугалки» типа глобального потепления и, вследствие этого, таяния льдов, совсем не получили признания в этом новом мире, как несостоятельные, а только способствовавшие обогащению определенного круга предпринимателей. Все более значительная часть мировой энергетики начинала работать на очистку атмосферы и океанов Земли.

Наконец, в 1989-м году состоялась первая Международная Межзвездная экспедиция в планетную систему Альфы Эридана. Это не был перелет в прямом смысле, а первый такого масштаба опыт «прокола» пространства. Экспедиция пробыла в системе Альфы Эридана два года, тщательно изучила планеты (разумной жизни там она, для меня вполне ожидаемо, не нашла) и заложила обитаемую станцию на одной из планет с кислородной атмосферой, очень похожей на Землю, с постоянным персоналом в 125 человек, все – граждане СССР. Иностранцы, которых в составе экспедиции было примерно 10%, остаться не захотели. Работники станции успешно осваивают планету, размножая там земные формы живых организмов и размножаясь сами – в первые пять лет у них родилось семьдесят шесть детей. В скором будущем планируется широкое заселение системы Альфы Эридана землянами под юрисдикцией СССР. Несмотря на громадные энергетические затраты «проколов» пространства, это куда более рациональный способ космических путешествий, чем перелеты с помощью кораблей, не говоря уже про огромную экономию времени. Связь с эриданцами поддерживается с помощью системы внепространственных приемопередатчиков, по принципу действия аналогичных коробочкам персонального вызова, две из которых я оставил когда-то у Ленина. То есть, связь осуществляется не по материальным, а по духовным каналам, а что может быть надежнее и долговечнее, чем Бог, в ведении которого эти каналы находятся? И, пока существует Вселенная, опасаться потери связи не приходится.

* * *

- Ну, и как ты относишься к результатам осуществления своего проекта? – спросил Иисус.

- С моей точки зрения все получилось. А с твоей?

- С моей – тоже. Ты, в общем, сделал все, как надо. Теперь у нас две разные истории человечества, начиная с 1924-го года.

- А это плохо?

- Нет, почему же, напротив! Новое человечество просуществует, конечно, гораздо дольше. Вот уже и коммунизм построили, и освоением других звездных систем занялись. Жизнь стала куда разнообразнее и интереснее, поэтому я тебе благодарен. Ты заслуживаешь награду.

- Интересно, какую?

- Помнится, ты говорил, что хотел бы прожить другую жизнь, но так, чтобы сохранить память об этой? И свою личность?

- Да, говорил. А это действительно возможно? Где, когда, в качестве кого?

- Вспомни «Понедельник» Стругацких. Там магистр Седловой создал машину для путешествия в описываемое время. Ну, так вот, любой мир, описанный в любом литературном произведении, действительно является реально существующим. Я знаю, ты много читал. Не хочешь отправиться в такое путешествие?

- Конечно, хочу! А куда?

- Ну, это тебе выбирать. Например, во вселенную Фармера. Или Желязны. Или тех же Стругацких. Или в прошлое – в рыцарское средневековье, или даже в первобытный мир, если хочешь – ты же читал, например, повести Покровского?

- И я там буду все помнить – кто я такой и что со мной было до этого?

- Да, будешь. Даже более того, ты сохранишь все свои способности, которыми обладаешь, и уже столько раз успешно пользовался – сможешь создавать любые вещи, обретать любые свойства… Даже перемещаться во времени. И благодаря всему этому видоизменять существование героя, которым станешь – так сказать, менять сюжет повествования. А мне будет любопытно понаблюдать за всем этим.

- Здорово! И сколько я там смогу пробыть?

- Пока не надоест. А как только захочешь – можешь вернуться, а потом снова отправиться куда-нибудь. Или опять туда же. Если угодно, сможешь даже завести там семью, детей… Я же вижу, что тебе этого тут не хватает, правда?

- А как быть с тем, что меня может вызвать Ленин, если возникнет проблема?

- Ты получишь вызов, как обычно. Но там все проблемы, похоже, уже закончились. Если хочешь, можешь сначала навестить его. Так сказать, напоследок… Попрощаться…

- А он после смерти попадет сюда, к нам?

- Непременно. Но тут видеться тебе с ним будет уже не так интересно, ведь можно будет только вспоминать прошлое… Ну, что ты выберешь? Я ведь знаю, что с твоим характером ты не усидишь на месте!

- Я подумаю. Может, даже перечитаю кое-какие книги. Но пока я хотел бы снова встретиться с Лениным, незадолго до его смерти, году эдак в шестьдесят пятом, например…

- Кто же мешает? Вперед!

* * *

Мы с Лениным сидели в его кабинете, на 55-м этаже здания Института Новых технологий в Москве. Из окна, занимающего всю стену, открывался широкий вид на старый, но существенно обновленный город. Между башнями небоскребов сновали по фиксированным трассам летающие такси и частные машины, но их было не так уж много – компьютерные средства связи с эффектом присутствия обеспечивали любые контакты, зачастую делая личные встречи не обязательными.

- А вы знаете, Вадим Васильевич, что мы занимаемся подготовкой межзвездной экспедиции? – спросил Ленин. За прошедшие годы он мало изменился внешне, только глубже запали глаза, спрятавшись в сеточке морщин.

- Знаю, Владимир Ильич. Я все знаю о вашем мире. Вы успешно осуществите эту экспедицию, то есть не вы лично, конечно, а все человечество. Но еще не так скоро.

- Да, наверное, мне уже этого не увидеть, а жаль, право! Ну, я не сетую, ведь благодаря вам я прожил такую жизнь, о какой не смел и мечтать…

- Благодаря не только мне, Владимир Ильич!

- Вы все о том же, Вадим Васильевич! Да верю я, что Бог существует, верю уже давно, даже более того – знаю это точно, и вскоре, предчувствую, встречусь с ним лично. Но согласитесь, то, что мы построили тут, на Земле, тоже не так уж плохо!

- Конечно, Владимир Ильич, не спорю. Но, однако же, все это – Божий план. Пусть даже в чем-то осуществленный через меня. И в основном через вас, разумеется.

- Ну, не умаляйте своих заслуг, Вадим Васильевич! Во-первых, это был ваш план, который Бог лишь одобрил. А во-вторых, если бы вы не вытащили меня тогда, в январе 24-го года, я бы сейчас гнил в Мавзолее, а праздная толпа с утра до вечера дефилировала мимо моего саркофага.

- Там было бы только ваше земное тело, Владимир Ильич.

- Ну да, конечно. Но душа тоже вряд ли бы обрела покой, зная, что наделал Сталин после моей смерти, сколько людей истребил, сколько погибло от рук фашистов в мировой войне и от рук террористов – позже. Меня все время мучила бы совесть, а теперь я могу умереть спокойно. Я полагаю, вы прекрасно знаете, когда?

- Знаю, но вам не скажу. Как говорили французы, «Делай, что должно, и будь, что будет!», не так ли?

Ленин засмеялся:

- Ага, теперь уже вы употребили эту поговорку? А я прекрасно помню наш разговор там… Хорошее было время, все еще только предстояло сделать!

- Разве не лучше увидеть все это уже осуществленным?

- Может, и лучше, не знаю. Но все мы живем больше будущим, чем прошлым…

* * *

Конец

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg