«Крымская война. Соотечественники»

Крымская война. Соотечественники (fb2) - Крымская война. Соотечественники 1361K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Борисович Батыршин

Борис Батыршин Крымская война. Соотечественники

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Из речи ректора Зурбаганского

Императорского Университета

1917 Р.Х./62 Э.О.В. гг.

«…отмечаем годовщину главного события в истории — за исключением, разве что, Рождества Христова. Недаром оно тоже стало точкой отсчета новой эпохи.

Объединение усилий человечеств, соединенных Осью Времени, дало поразительный эффект: на обеих планетах люди скоро забудут о войнах, нищете, голоде, термоядерная энергетика открыла нам невообразимые горизонты. Созданы и разумно упорядочены Инфосферы, и здесь надо отметить колоссальные трудности, которые пришлось преодолеть «той стороне» в эпоху так называемого «сетевого варварства». Люди обосновались на Луне и Марсе. Пока мы отстаем от наших собратьев, уже добравшихся до спутников планет-гигантов, но ведь они много раньше нас вступили на космическую тропу! К тому же, трудно переоценить наш вклад в области исследований метрики пространства-времени — а ведь именно это проложило путь к освоению Солнечной Системы, и скоро откроют Объединенному Человечеству и дорогу к звездам.

Историки науки порой говорят о событиях, приведших к созданию Оси Времени, как о цепи случайностей. Случайно физики набрели на «эффект хронопробоя»; случайно к нам угодили «попутчики», моряки «Алмаза» и «Заветного»…

Я не согласен со столь механистической точкой зрения. Движениями отдельных молекул в объеме газа управляет случайность, но все вместе они подчиняются законам, регулирующим состояние вещества. Шестьдесят три года назад, случилось то, что должно было случиться согласно законам Познания, столь же непреложным, как и законы термодинамики. Возможно, это произошло бы несколько позже, и не в России… хотя я не в силах представить другую страну, другую, если хотите, цивилизацию, которая смогла бы столь полно воплотить в жизнь возможности, открывшиеся перед человечеством…»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «Уходили мы в бой и в изгнание…»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Миноносец «Живой»

«Минулъ годъ съ того дня, какъ начались мои испытанія. 23-го октября 19-го года пришлось оставить вмѣстѣ съ колонной добровольцевъ родной городъ. Я покинулъ домъ не по своей волѣ — мнѣ нечего было ждать, кромѣ преслѣдованій, вѣдь я считался царскимъ чиновникомъ и могъ быть разстрѣлянъ какъ заложникъ.

Уходили отъ большевиковъ всѣ, кто могъ. Шли подъ дождемъ и въ морозъ въ легкомъ одѣяніи, безъ вѣщей и денегъ, не зная куда…»

Ноябрьский ветер рвал из рук тетрадку. Это была уже четвертая — еще три, исписанные от корки до корки, он таскал с собой от самого Чернигова, по бесчисленным эшелонам, вокзалам, гостиничным номерам. Дневник был последней ниточкой, связывающей Адриана Никоновича с прежней жизнью. Жена умерла за два года до войны. Дочь Ольга поступила сестрой милосердия в санитарный обоз дроздовцев, и после новороссийской катастрофы оказалась сначала в Констанце, а потом в Греции, откуда и переслала отцу письмо. Это само по себе казалось чудом: почта давно не действовала, да и постоянного адреса у Адриана Никоновича не имелось. Он устроился в технический отдел службы тыла армии Врангеля, где и нашло его послание.

Ольгин муж (хирург военного госпиталя, с которым она сошлась в эвакуации) собирается в Америку. И, слава Богу — супруге врача не придется думать о хлебе насущном, не то что ему, путейскому инженеру. Казалось бы: в России, из которой его уносят ветра эмиграции полно дел. Война и смуты привели железные дороги и подвижной состав в плачевное состояние, хороший специалист нужен любой власти, но… Чиновник департамента путей сообщения еще мог рассчитывать, что новая власть простит ему вицмундир и седьмой классный чин, но вот служба у Врангеля… нет, Адриану Никоновичу не хотелось в пресловутые подвалы ЧеКа!

На борт он поднялся в числе последних. Суда, предназначенные для эвакуации были сплошь старые корыта: котлы изношены, холодильники текут, подшипники — слезы. Рабочие портовых мастерских разбежались, да и какие мастерские в убогом керченском порту? Пришлось наспех собирать ремонтные бригады и, пока другие грузились на пароходы, Глебовский пытался оживить старые механизмы, чтобы они хоть на последнем издыхании, а дотянули до Константинополя.

* * *

Миноносец «Живой», на котором исправна была одна машина из двух, был набит людьми, как жестянка сардинами. Отдельная каюта, обещанная Врангелем («Господин инженер, еще немного постарайтесь, всех надо увезти! Потом отдохнете, я распоряжусь вам каюту…»), осталась на пароходе «Мечта» — Адриан Никонович уступил ее приват-доценту Осиповичу с женой и дочерьми. На «Мечту» грузили керченские учреждения: интендантство, пограничную стражу, комендатуру. Беженцы перебирались на пароход с угольной баржи: ее подогнали к борту, и люди, порой немолодые, тучные, карабкались по трапу, роняя саквояжи и узлы. Высоченный форштевень океанского чудовища нависал над ними, и солнце, ненадолго выглянувшее из-за туч, вызолотило буквы на борту. Это и правда была мечта — надежда на спасение, на новую жизнь, которую, черт знает, как, начинать на чужбине…

Приняв на борт семь тысяч человек, «Мечта» прощально взревела сиреной и выползла на рейд. А Глебовский вернулся в мастерские. Если не успеть с починкой — буксирный катер «Херсонес», назначенный «Живому» в сопровождение, так же гуднет и уйдет на запад. Капитан «Херсонеса» обещал ждать до последнего, но и ему не хотелось отваливать от пирса под перестук красных пулеметов.

Они успели. В три часа пополудни «Херсонес» поволок миноносец на внешний рейд. На окраинах уже постреливали — то ли шалили очумевшие от безвластия бандюки, то ли входили в город передовые разъезды красных. Погода портилась, накрапывал дождь. Глебовский, сжевав припасенную сайку, устроился под парусиновым тентом и раскрыл тетрадку.

* * *

— Слыхали, Федот Демьяныч, что духи гуторют — машина не сдюжает! Скоро встанет совсем, а волны — вона оне какие!

Матрос, которому были адресованы эти слова, яростно поскреб в затылке.

— Это что ж, в обратку до Керчи вертаться?

— Ка-акое там, в обратку! — первый поежился и поплотнее закутался в бушлат. — Чтобы к краснюкам назад — да ни в жисть! Они ж всех повбивають!

— Нет, — подумав, ответил Федот Демьяныч. — Меня не тронут!

— Это с чего? Всех повбивають, а вас отпустять? Можа и горилки на дорожку дадуть?

— Ты, Семка, брось скалиться, выбью зубы-то! Раз говорю — не тронут, значицца, так оно и будет. Как им тронуть, коли я ихний, красный! В восемнадцатом, на Волге, на плавбатарее «Сережа» заряжающим состоял при четырехдюймовой орудии! В боях за Свияжск меня и ранило. Думали, помру, но бог уберег: брательник забрал из госпиталя, увез к себе, в Таганрог, откормил, выходил. А потом уж и белые мобилизовали.

— Тогда, оно конешно… — согласился Семка. — Тогда, мабуть, и не шлепнут.

Адриан Никонович засунул тетрадь за пазуху и прислушался. Сквозь размеренные удары волн и завывание ветра больше не пробивались звуки машинного отделения. Глебовский нахмурился, положил руку на леерную стойку. Так и есть — ладонь не ощущала привычной дрожи. Вот и угольный дым из труб стал пожиже…

— Так-то, господин хороший, поломался кораблик! — сказал Семка, заметив манипуляции инженера. — Но вы не дрейфьте, «Херсонес» вытащит, лишь бы погода не спортилась!

Волны и правда, становились выше; идущий впереди «Херсонес» валяло с борта на борт. Буксирный трос то натягивался, как струна, и тогда с него во все стороны летели мелкие брызги, то бессильно обвисал, погружаясь в воду. Порой корма буксира скрывалась за пенными гребнями. Матрос прав — близится шторм.

II

Севастополь.

Двор городской прогимназии

На плацу было непривычно тихо. Атмосфера брошенного армией города передалась и этому зданию, нынешние обитатели которого дольше всех хранили верность Белой идее. Они и сейчас ей не изменили, эти юнцы, затянутые в хаки, с приставленными к ноге винтовками.

Генерал Стогов пробежал взглядом по лицам. Усталые, сосредоточенные, нарочито-веселые… Вот этот, с соломинкой в зубах, бравирует равнодушием — наверное, воображает себя эдаким лейб-кирасиром. Сигара, французская брань, стек похлопывает по голенищу, марш-марш во главе спешенного эскадрона, в штыки, на проволоки, на тяжелые гаубицы…

Стогов усмехнулся. Нет, ребятки, тем гвардионцам не равняться с вами. Вы пережили кровавый хаос 18-го, германскую оккупацию Украины, гетманщину, петлюровщину. Вслед за армией Деникина вы перебрались в Крым, когда Киевское Константиновское военное училище было переведено в Феодосию. В бурях Русской Смуты вы хранили верность своей альма-матер, верили, что Россия воспрянет, и ей снова понадобятся кадровые офицеры. Из вас половина с боевым опытом: вы ходили с улагаевским десантом, дрались в январе 20-го у Армянска, в кубанских плавнях, в Северной Таврии, на Перекопе. А сколько вас лежит на кладбище в Феодосии…

Но теперь все конечно. Остатки войск грузятся на пароходы в Керчи, Ялте, Евпатории. Эта рота — все, что осталось, чтобы прикрыть последние транспорта. Дать время измученным, отчаявшимся приват-доцентам, штабс-капитанам, чиновникам и их семьям, князьям, чьи плечи помнят эполеты гвардии, бывшим октябристам и монархистам, протиравшим брюками скамьи Государственной думы, эсерам, оборонцам… "Какие-то конституционные, прости господи, демократы! — возмущался генерал. — А я их привык считать, простите, изменниками! А тут — возись, спасай, вывози… оставить эту сволочь большевикам, и вся недолга!»

После революции Стогов долго скитался с подложными документами. И как-то, в марте 18-го случайно узнал, что на запасных путях одного из московских вокзалов стоит штабной вагон Бонч-Бруевича, товарища по академии Генерального Штаба, а ныне — руководителя Высшего военного совета Республики. Стогов, заросший нечесаной бородой, в рваном тулупе, с красными от бессонницы глазами, подошел к «красному генералу»:

— Не узнаете, Михаил Дмитриевич? Я — Стогов…

Его приняли. Совдепы нуждались в грамотных штабистах, Стогова ценили, хотя и не вполне доверяли. Председатель Высшей военной инспекции Подвойский думал иначе:

"Стогов, хороший авторитет, большой человек. Он не верит ни в режим, ни во что, но я не постеснялся бы взять его в инспекцию…»

Подвойский ошибался. Стогов, служа красным, установил связь с подпольным Штабом Добровольческой армии Москвы, числился главкомом Московского района. После ареста бежал в Польшу, пробрался на юг России, служил при штабе Шкуро, а в мае 20-го стал комендантом Севастополя.

Но все это в прошлом. Сейчас осталось одно: сделать так, чтобы беженцы поднялись по трапам, набились в трюмы, заполнили палубы. А потом — смотрели на тающий вдали берег, рыдали, бились в истерике, стрелялись в шаге… от чего? От непонятной, постылой жизни в эмиграции. Россия для них потеряна.

Но не для этих ребят, младшему из которых едва стукнуло шестнадцать, а старшему нет и двадцати. Им проще: рядом плечо товарища, рука сжимает цевье трехлинейки. Одеты с иголочки, в английское хаки: френчи с накладными карманами, бриджи, высокие ботинки, твердые кожаные краги. Только фуражки русского образца — начальник училища нипочем не соглашался брать английские, плоские как блин.

— Командир роты, ко мне!

Подбежал, придерживая шашку, штабс-капитан Рукавишников. Щелкнул каблуками, брякнул шпорами.

— Выдвигайтесь к северу, вдоль приморского шоссе. Из Евпатории сообщили по проводу: с севера подходят массы конницы. Это бандиты из армии Махно, те, что четыре дня назад разбили у Карповой Балки корпус Барбовича. Дорога на Севастополь для них сейчас открыта. Займите позиции на Альме, — это самый удобный рубеж обороны. Если махновская конница двинется на юг — продержитесь хоть до завтрашнего вечера. Я вас дождусь с последним пароходом, слово офицера!

Генерал говорил громко, юнкера все слышали. Недоумение и испуг на их лицах сменялись отчаянной лихостью. Ротой задержать врага, разбившего лучшую кавалерию белых? Да запросто. Они константиновцы, они справятся!

— До Альмы, ваше превосходительство, полсотни верст. — осторожно возразил Рукавишников. К завтрашнему утру дотопаем, не раньше. А еще и назад..?

— Зачем своими-то двоими? Берите грузовики, какие найдете, приказ я напишу. Среди юнкеров есть шофэры?

Штабс-капитан повеселел.

— Найдем, вашпревосходитство! Во втором взводе Михеев, да Овечкин, да Рыбайло из четвертого. Я и сам, если надо, сяду за руль!

— Вот и славно! Берите патронов побольше, пулеметы. Встретите этих бандитов константиновским горячим приветом!

Эти слова он произнес громко, и шеренга юнкеров отозвалась дружным «ура». Ни тени сомнений на мальчишеских лицах — глаза горят, марш вперед, труба зовет, черные гусары!

— Разрешите обратиться вашпревосходитство?

Штабс-капитан обернулся. Спрашивал юнкер первой шеренги, тот, что грыз соломинку — высокий, русоволосый, фуражка лихо заломлена на левое ухо.

— Что тебе, Михеев?

— Мы в порту видели брошенные броневики, «Остин» и «Ланчестер». Оба исправные. Разрешите, мы их того, экспроприируем?

Стогова резануло это пакостное словечко — «экспроприируем». В бытность свою у красных он наслушался немало подобных слов, его тошнило от языка «товарищей». А юнкер ввернул походя, не задумавшись, что за этим стоит: — стук прикладов в двери петроградских особняков; кольца, ордена, фамильные драгоценности, вываленные из бабкиных шкатулок в портфель «уполномоченного»; банки американских консервов, припрятанные на черный день и тоже изъятые…

— Хвалю за смекалку, юнкер! Степь там ровная, верховому от броневика не уйти.

Затарахтело, в распахнутые ворота влетела мотоциклетка. Поручик, с ног до головы затянутый в кожу, сдвинул на лоб очки.

— Вашревосходитство, вас требует начальник порта! Корабли пришли какие-то непонятные, никто не знает — кто, откуда?

Генерал кивнул и направился к штабному «Дион-Бутону». Плац уже наполнился той особой военной суетой, что сопровождает выдвижение части с места дислокации. Краем глаза Стогов увидел, как трое юнкеров во главе с давешним «шофэром» — как его, Михеев? — выскочили за ворота. Один волок на плече жестянку с моторным маслом. Тут все в порядке, с облегчением подумал генерал. Константиновцы не подведут.

III

Севастополь.

Графская пристань

— Это за кораблики? Может, французские? — спросил Митяй. — Ни разу таких не видал, а ведь я в Севастополе с таких вот годков проживаю!

И показал рукой на аршин от земли.

— Дурень ты, парень, прости Господи! — степенно отозвался дядя Жора, слесарь из портовых мастерских. Митяй состоял у него в подручных, и оба они входили в подпольную большевистскую ячейку. — Какие французы, ежели у них гюйсы царские? Да и видели мы французские корабли, не такие они совсем.

Макарьев кивнул. Всего недели две назад его флагман адмирала Шарля Дюмениля, броненосный крейсер «Вальдек-Руссо» дымил своими шестью трубами напротив Графской пристани, и стволы главного калибра — по одному в башне, вот дурость-то! — угрожающе смотрели на город. Французские корабли не так уж отличались от собратьев русской постройки. Инженер Ермолаев, начальник механического участка, на котором работали и Макарьев и дядя Жора и балабол Митяй, рассказывал, что русские броненосцы, потопшие при Цусиме, тоже строили по французским проектам. Нашли, что копировать! Представить себе что-то столь же нелепое, как шеститрубный «Вальдек-Руссо» — это надо суметь!

Но корабль, вошедший в Севастопольскую бухту, ничем не напоминает бронированные калоши Третьей Республики. Сильно наклоненный вперед, какой-то сплюснутый нос. Надстройка сдвинута к корме, впереди — круглая башня с двумя тонкими стволами. Еще одна на полуюте; единственная труба, широкая и плоская, завалена назад. И не дымит — не считать же за дым легкую, едва заметную пелену над трубой?

Неизвестный корабль был поменьше «Кагула», но крупнее эсминцев, вроде «Фидониси» или героической «Керчи», команда которой, верная делу Революции, предпочла потопить свой корабль в Туапсе, а не сдать империалистам.

С эсминцами можно скорее, сравнить второго пришельца. Правда, его силуэт заметно выше черноморских «новиков». Высокий полуют, форштевень, будто у гоночных яхт. На надстройке, позади носовой башни торчат непонятные штуковины, на манер барабанов, на которые по ободу нацеплены то ли трубы, то ли штыри. Шаровый цвет, гюйс трепещет на носовом флагштоке…

— Не беляки это. — уверенно заявил дядя Жора. — Нету у них таких посудин! И у хранцузов нет, и у англичан. Они вообще ни на что не похожие!

Дядя Жора работал на многих верфях — и на Невском заводе, и на адмиралтейских эллингах, и даже на Тихом океане побывал, когда адмирал Макаров в 1904-м привез рабочих-ремонтников в Порт-Артур, чинить подорванные японцами корабли. В Севастополь он перебрался в 1908-м, и с тех пор состоял при ремонтных эллингах. Там и познакомился с большевиками.

— Можа, с Тихого Океану? — предположил Митька. — Гуторили, что из Владивостока Врангелю идет подкрепление.

Макарьев с сожалением покосился на паренька.

— Ты котелком своим подумай! Ежели они шли с самого Тихого Океану — значит, Босфор проходили, верно?

— Ну, верно… — согласился Митька. Он чуял подвох, но не понимал, какой.

— А раз верно — то дружки ихние из Антанты должны были сказать, что Врангель уже салом пятки смазал и драпает? Или они от Стамбула аж с девятого числа телепались?

Девятого ноября пали укрепленные позиции армии Юга России на Турецком валу и красные хлынули в Крым. Митька пошевелил губами, произвел в уме подсчеты и в досаде надвинул картуз на нос.

— Ладно, Митяй, ты пока побудь тут, понаблюдай, а к вечеру чтоб был на Карантинной. — подвел итог Макарьев. — Пошли, дядь Жора, надо собирать ячейку. Кажись, беляки решили в Севастополе задержаться. Надо сообщить в штаб Южфронта: товарищи думают, что в Севастополе белых войск нет, войдут — и наскочут на этих!

IV

Подводная лодка

«Имени тов. Троцкого»

Подводной лодке АГ-23 (серия «Американский Холланд») не довелось принять участие в Мировой войне. Построенная в канадском Ванкувере для англичан, она была приобретена в конце 16-го года заводом «Ноблесснер» по заказу российского Морведа и через год, в августе 17-го, ее зачислили в списки черноморского подплава. «Американку» в разобранном виде перевезли по морю во Владивосток, откуда на железнодорожных платформах, проделав посуху половину кругосветного маршрута, она попала на завод «Наваль» в Николаеве.

Российская империя к тому времени уже кончилась; в бурях Гражданской войны стало не до американской «гостьи». АГ-23 так и простояла на стапеле, пока в городе, как узоры цветных стеклышек в калейдоскопе, менялась власть. 14-го февраля 1918-го года в Николаев пришли Советы; вслед за ними в город вползли стальные германские колонны. Эти тоже не задержались: в конце года немцев сменила Антанта. В марте 19-го вернулись красные, лишь для того, чтобы в августе уступить город армии Деникина. Но ненадолго: в январе 20-го года красные прогнали «добровольцев» прочь, и в эллингах закипела работа. Республике рабочих и крестьян требовался флот на Черном море.

Тут-то и вспомнили о недостроенной «американке»: осмотрев лодку, начмехчасти Упрподплава Морсил заключил, что ввод ее в строй не потребует чрезмерных затрат.

1-го июня лодка, получившая название «имени тов. Троцкого» была спущена на воду. Ее новый командир, Александр Алексеевич Иконников, бывший лейтенант Российского Императорского Флота, опробовал субмарину на мерной миле и сделал несколько учебных выходов в Днепро-Бугский лиман.

Если с погружениями и навигацией экипаж еще справлялся, то стрелять было нечем — в Николаеве не нашлось торпед для американских аппаратов. Тем не менее, Иконников трижды ходил до самой Одессы и 21-го октября отрапортовал начвоенмору Юго-западного фронта товарищу Измайлову о том, что первая красная подводная лодка на Черном море готова драться с гидрой контрреволюции.

Сама гидра к тому времени уже издыхала, но еще огрызалась. В середине ноября субмарина «имени тов. Троцкого» вышла в боевой рейд. Целью были караваны судов, на которых врангелевцы удирали под крылышко Антанты. Выход обещал стать непростым: беляков сопровождали французские эсминцы, а с ними шутки плохи. К тому же, в 45-ти сантиметровые аппараты были загружены, за неимением подходящих торпед, 38-ми сантиметровые. 14-го ноября лодка встретила караван и попыталась атаковать, но заместительные решетки, приспособленные под нестандартные торпеды, подвели. Едва разойдясь с эсминцем «Пылкий», субмарина отстала от конвоя. Связи с берегом не было; на лодку перед выходом в море прислали телеграфиста, мобилизованного на ближайшей железнодорожной станции, но даже приставленный к затылку маузер не помог бедняге разобраться в проводах и катушках «Телефункена».

А все же, отпускать беляков без последнего «прости» от Республики не хотелось. Иконников, посоветовавшись с комиссаром, принял решение: «Идем к Севастополю». Да, основной караван они упустили, но можно перехватить кого-то из числа припозднившихся. Те пойдут без конвоя, и даже если торпеда снова не выйдет из аппарата, можно пустить в ход артиллерию. Горючка в цистернах стояла на половинной марке, до Севастополя всего-то полсотни миль — так что авось, и получиться поймать какую-нибудь калошу с беглыми кадетами, юнкерьем и штатской контрой. Нечего им из Европы гадить молодой Республике Советов!

* * *

К вечеру 15-го погода испортилась. Пролетарской сознательности команде было не занимать, но это не помогало справиться с штормом. Приходилось жечь драгоценное топливо. Злая черноморская волна перехлестывала через низкую палубу, гнула леерные стойки, разбивалась о рубку. Возню с торпедными аппаратами пришлось прекратить, хотя механик Водяницкий клятвенно обещал, что чертовы трубы сработают, как надо. Пока же приходилось рассчитывать только на гочкисовскую пукалку, годную разве что, против рыбацких шаланд…

Но возвращаться еще рано. Революционный приказ не выполнен, и виноват в этом он, краском Иконников. Что мешало опробовать аппараты во время пробных выходов? Не захотел возиться, ловить торпеды в мутно-желтой водице лимана. Даже в царские времена, когда учебные стрельбы проводились на специальных станциях, где были и сетевые боны и барказы-торпедоловы, терялась одна торпеда из пяти. А при нынешнем бардаке сколько потеряется? И кому отвечать за утраченное имущество? Ему, Иконникову! Бумажками не отделаться, могут и во вредительстве обвинить. У комиссара это быстро — вон, как косился, когда два дня тянули с исправлением аккумуляторных батарей! Бывший студент-филолог, Маркса наизусть шпарит, а вот отличить клинкет от комингса — это извините, не к нему. Но не трус: не всякому достанет мужества нырять под воду в пропахшем соляровым маслом, потом, парами кислоты железном гробу, с командой, половина которой до сих пор ходила разве что на портовых буксирах…

— Право два! — отрывисто бросил Иконников. Рулевой был настоящий, из прежних — кондуктор Салотопов, в германскую служил в балтийском подплаве. Он, да механик Водяницкий — вот и все ветераны.

— Идем к Каче, отстоимся в бухте, а как волнение уляжется — к Севастополю. Врангелевцы, небось, тоже пережидают, пароходы-то у них переполнены сверх меры…

Иконников кривил душой. Ждать беляки не будут, выйдут в море при любой погоде. Травить с палуб, мотаться в духоте трюмов на семибалльной волне — удовольствие маленькое, но ведь наступающего Фрунзе непогода не остановит. Что ж, нет худа без добра: можно будет зайти в опустевшую бухту, как первый корабль Республики в освобожденном от гидры контрреволюции Севастополе! А беляков на наш век хватит, главные битвы с мировой буржуазией впереди.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

ПСКР «Адамант»

Начинаю привыкать к путешествиям во времени, подумал Андрей. В первый раз было потрясение: удар, лиловый вихрь, осознание новой реальности, полное мучительного непонимания и ожиданий неизвестно чего. Во второй раз, когда они возвращались в двадцать первый век, им владело одно чувство — страх. Страх, что опять что-то пойдет не так, что магия Переноса снова сыграет злую шутку: забросит куда-нибудь не туда или вовсе распылит на какие-нибудь кварки, словно смерч, разносящий по соломинке попавшийся на пути стог. Хлоп — и сотни жизней растаяли в лиловом ничто, нигде и никогда.

Нечто подобное испытывали и другие, а Эссен и вовсе признался, что незадолго до «часа «Ч» опорожнил бутыль трофейного, взятого на «Фьюриесе» рома и в момент Переноса пребывал в блаженном беспамятстве. Вестовой выволок его палубу, и глазам предстала Балаклавская бухта, корабли с незнакомыми обводами, небо, прочерченное белесыми полосами… а когда над головой повис вертолет, стало ясно, что самое страшное позади.

На этот раз все прошло вполне буднично. По трансляции начался обратный отсчет: «три, два, один…» Палубы опустели: броняшки задраены, оптика закрыта заслонками, электроника, на всякий случай, обесточена. Тряхнуло, правда, изрядно, но и только. Никакой волны вселенского холода, лишь мгновенно возникшая и пропавшая лиловая пелена.

Ожил динамик внутрикорабельной связи. Андрей попробовал встать — тело отозвалось тупой болью, как в затекших конечностях. «Говорит Митин, — прохрипел он в никелированную сетку, — я цел, в отсеке видимых повреждений нет»….

Через четверть минут командир БЧ-4, старлей, заменивший Никиту Бабенко, отрапортовал: связь с экспедицией установлена. Мостик наполнился аплодисментами. Груздев улыбался, раскланивался — похоже, принял восторги на свой счет. Что ж, имеет право… Радист щелкнул тумблером, из динамика зазвучал голос капитана первого ранга Куроедова.

II

Из «Записок Алексея Митина».

С-П-бург, изд. «Академия».

1901/46 гг.

«…Удивительно, но для них прошло меньше двух суток! Тридцать семь часов назад БДК проекта 775 «Можайск» и сторожевик проекта 1124К «Помор», вывалились из Воронки Переноса. И сразу стало ясно что «Пробой», огромная тороидальная установка, смонтированная на транспорте «Макеев» и прозванная остряками Проекта ЦЕРНом, сработала нештатно, забросив экспедицию куда-то не туда. Доказательства налицо: в 1854-м году, куда они направлялись, радиосвязи не было даже в проекте, телеграф — и тот оптический. А тут в эфире сплошная морзянка!

«Время пребывания», 14-е ноября 1920-го года, установили, как только поймали передачу «радиожурнала вестник РОСТА». А там и на Париж настроились — Эйфелева башня исправно вещала в эфир на половину мира.

Что ж, они были готовы и к этому. Стоит передать аварийный код, и умники с «Макеева»-ЦЕРНа вернут «потеряшек» домой. Но скоро специалисты, работавшие с хроноаппаратурой, отрапортовали: связи с «Пробоем» установить не удалось, видимо, лиловая аномалия, сбила какие-то тонкие настройки. Маяки работают, уверяли ученые, но ответного сигнала ЦЕРНа нет. Их попросту не слышат.

Что делать дальше — идти в Севастополь, высаживать морпехов, выгружать технику, брать город под контроль? Сейчас он пуст: последние пароходы с беженцами вот-вот отойдут от пирсов, но завтра, самое позднее, послезавтра в город войдут красные. А от Балаклавы, на траверзе которой стоят корабли экспедиции, до Графской пристани всего два с половиной часа ходу…»

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

— «Алмаз» теперь не узнать, — восторженно повторил Жора Корнилович. — И снаружи и внутри — другой корабль! Одни устройства связи чего стоят, и эти, как их…

— Радиолокаторы. — подсказал Эссен. — Полезная штука. Теперь мы на море кум королю, в любую погоду все видим…

Потомки основательно взялись за крейсер. Полностью сменили электрооборудование — проводку, генераторы, электромоторы. Установили систему пожаротушения, кондиционеры, провели внутрикорабельную связь. У капитана первого ранга Зарина ум за разум заходил, когда ему объясняли назначение очередного новшества.

Эссен две недели провел, как в романе футуровидца мсье Жюля Верна. Да что там Жюль Верн! Многие из его выдумок, стали явью еще в начале XX века. А здесь — истребители, летающие втрое быстрее звука! Снаряды, способные сами находить цель. Громадные геликоптеры, в брюхе которых умещаются боевые машины весом в десятки тонн. Ракеты, несущие на другой континент заряды такой мощи, что воображение отказывает при попытке представить себе их взрывы!

В какой-то момент Эссен осознал, что хватит с него чудес: мозг отказывался воспринимать новое, и лейтенант порой впадал в отупение. Андрей Митин, сопровождавший его, назвал это явление «футуршоком». Пришлось прервать знакомство с XXI-м веком и отдохнуть.

Футуршок в той или иной степени затронул всех «попутчиков». Потомки это предвидели и приготовили для них резиденцию в лесу, на берегу озера, подальше от суеты и шума немыслимо огромных городов. Изысканная пища, спиртное в меру, музыка, прогулки, фильмы на громадных экранах — цветные, порой объемные, невероятного качества. И — женщины! Доброжелательные, всегда готовые выслушать гостей и, ненавязчиво внушить им, что спешить не стоит: будущее никуда не денется, а пока лучше успокоиться, расслабиться, и… Легкомысленные наряды дам, стиль общения, далекий от викторианской чопорности, вгоняли алмазовцев в оторопь. А они-то, наивные, считали, что их Россия, особенно Петербург, страдали упадком нравственности!

Поначалу Эссен вздрагивал и отворачивался, при виде блондинистой красотки с ногами, открытыми взорам до самой… высоко, в общем, открытыми. Эссену случалось рассматривать открытки «для мужчин», которыми торговали в иных книжных лавках, но по сравнению с картинками в журналах потомков…

Позже Эссен узнал, что доброжелательные дамы все до единой, были штатными психологами Министерства Обороны и призваны были облегчить гостям адаптацию. И в методах они не ограничивали ни себя, ни подопечных. Алмазовцы, те, что помоложе, за глаза подтрунивали над Зариным и старшим офицером — оба были давно и безнадежно женаты, и обожали своих избранниц.

Пребывание в «доме отдыха» не сводилось к вечеринкам, фильмам и общению с военными психологами в ажурных чулках. Постояльцам предложили курсы лекций, в первую очередь, по истории. На занятиях сидели с открытыми ртами, кое-кто по вечерам напивался, пытаясь примириться с услышанным. Или искал спасения в обществе упомянутых дам. Помогало не всем — Корнилович, к примеру, не выдержал и впал в меланхолию. Его увезли на несколько дней, а когда вернули — от уныния не осталось и следа. В ответ на расспросы мичман отмалчивался и загадочно улыбался.

Кроме лекций истории, «попутчикам» предлагали занятия и по другим темам. Авиаторов и моряков, прежде всего, интересовали достижения техники, особенно военной, и тут преподавателям было что рассказать и показать…

А потом в «доме отдыха» появился Груздев. Он был травмирован по время Переноса, и пока остальные воевали с вторгшимися в Крым интервентами, валялся в беспамятстве на койке Морского госпиталя под присмотром Пирогова. Как хирург вернул ученого к жизни, Эссен не знал, но слышал, что именно Груздев, на пару с молодым ученым Валентином Рогачевым сумели переправить их в XXI-й век. И когда эти двое появились в холле, Эссен понял — отдых окончен. Пора браться за дело.

VI

Из предисловия

к «Введению в хронофизику»

Изд. З.И.У. 1897/43 гг.

Фрагменты лекции профессора Груздева. Восстановлено по воспоминаниям и личным записям слушателей.

«…полагаете, что «факирские трюки со временем», как сострил давеча один из вас, непостижимы для обычного человека? Да, понимание хроноквантового механизма Переноса требует подготовки. Но если говорить о практическом применении, то все не так уж и сложно. Требуется лишь немного воображения.

Прежде всего, надо уяснить, что мы имеем дело не с одной временной осью, простирающейся из прошлого в будущее, а с пучком параллельных линий, на которых события развиваются одинаково, а могут и откланяться от «генеральной линии». Вспомните: многие из вас, попав сюда, открыли учебники по истории, и — о, ужас! — ни слова не нашли о своих подвигах в прошлом! Оказывается, и у нас Крымская война закончилась поражением России! Те, кто подотошнее, полезли в труды по истории Первой мировой. И обнаружили, что крейсер «Алмаз» и миноносец «Заветный» не пропадали после набега на Зонгулдак, а довоевали до семнадцатого года и приняли участие в последующих событиях. Но позвольте, как же так, спросите вы? О каком «Алмазе» говорится в этих книгах? Или «Алмазов» — два?

То-то и оно, что два, друзья мои! И не два даже, а бесконечное множество. На каждой из временных (я буду пользоваться в дальнейшем термином «мировых») линий — свой «Алмаз», свой Севастополь, своя Россия, своя планета Земля! И далеко не факт, что события на них развиваются одинаково.

Тут следует сделать оговорку. Наши «факирские трюки» позволяют переместиться лишь на ту «мировую линию», которая отстает от нас во времени. Иначе говоря, мы пока не можем послать экспедицию, например, в 2170-й. Но, как известно знатокам карточных фокусов, «наука умеет много гитик». И одна из них такова: если отклонить «мировую линию» от «параллели» — то есть, вмешаться в происходящее настолько, что это изменит известную нам историю, то и продолжение этой «мировой линии» станет для нас доступным. Быть может, в этом проявляется действие фундаментальных законов Мироздания, которые позволяют заглянуть в чужое, но только не в свое будущее? Впрочем, это вопрос философии, чем хронофизики…

Но зачем вам чужое будущее, спросите вы? Что ж, вполне ожидаемый вопрос.

Технологии, друзья мои. Достижения науки и техники, ушедшие вперед от нас так же далеко, как мы ушли от начала двадцатого века. Уверен, многие из вас прикидывали, что они устроили бы в начале двадцатого века, будь в их распоряжение наше оружие и техника. Соблазнительно? Еще как! Есть целый литературный жанр, обыгрывающий этот нехитрый сюжет — так называемое «попаданство».

Не чужды эти мысли и нашему руководству. Оно тоже хочет заполучить некое чудодейственное средство, возможно даже «чудо-оружие». Увы, наша страна балансирует на грани конфликта с другими державами… ничто в мире не меняется, не так ли? И, чтобы занять ведущие позиции в мире, нам нужны прорывные технологии.

Это возможно?

Да, утверждает теория. Это возможно, если кардинально изменить ход истории на другой мировой линии. Тогда наши посланцы смогут отправиться, скажем, в их двадцать третий век и доставить оттуда что-нибудь эдакое. Секрет антигравитации, средство от рака, сведения об еще не открытых полезных ископаемых… Словом, то, что можно употребить на благо страны.

Итак, задача была поставлена, ученые Проекта взялись за дело. Установка «Пробой» отправила в 1854-й год два корабля с заданием: изменить итоги кампании 1853-55 годов в пользу России. Замечу: требовалось не вести войну «до победного конца», а лишь нанести интервентам такой урон, после которого русские войска смогут победоносно завершить кампанию. Этого хватило бы чтобы «мировая линия» отклонилась от «генеральной последовательности».

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Аномальная Воронка захватила не только корабли экспедиции, но и сторожевик «Адамант», а так же, разъездной катер с Сергеем Велесовым. С обломков этого катера вы сняли его в 1854-м.

На этом сюрпризы не закончились. Вместо того, чтобы доставить всех в 1854-й, Воронка зацепила еще одну «мировую линию», — ту, на которой находились вы. И произошло то, что мой коллега Валентин Рогачев назвал «клапштосс». Вы знакомы с этим бильярдным термином — когда биток наносит удар по шару, тот катится дальше, а сам биток остается на месте. Представьте, что шар — это группа из «Алмаза», «Заветного», турецкого парохода и случившейся рядом субмарины. Получив удар, они летят прямиком в «лузу» — в 1854-й год. А «биток», то есть «Можайск» с «Помором» остаются в 1916-м, на той «мировой линии», из которой были выбиты вы.

Что их там ждет? Не имея возможности вернуться, наши посланцы могут принять участие в Мировой войне на стороне Российской Империи. Или постараются остаться в стороне, хотя я, признаться, не представляю, как это возможно. Черное море — не Тихий Океан, где можно найти островок с пальмами, кокосами, морально нестойкими туземками, и отсиживаться там хоть десять лет…

В-общем, экспедицию надо вытаскивать. Мы планировали, что, выполнив задачу, они подадут сигнал (для этого на «Можайске» имеется установка хроноквантовой связи), и «Пробой» сформирует Воронку обратного Переноса. И разумеется, они должны были запросить эвакуацию, как только поняли, что оказались «не там».

Но этого не произошло. Почему — мы не знаем; можно предположить неполадки, связанные с аномальным характером Переноса. И не узнаем, пока спасательная группа не разыщет экспедицию.

Эта группа будет состоять из двух кораблей: «Алмаза» и «Адаманта» со смонтированной на нем компактной установкой «Пробой-М», способной работать независимо от ЦЕРНа на «Макееве». При необходимости, «Пробой-М» позволит сформировать собственную Воронку Переноса.

Почему мы не отправляем в прошлое корабль побольше и помощнее — скажем, ракетный крейсер или атомную подводную лодку? Дело в том, что кристаллическая решетка металла корабельных конструкций претерпела во время Переноса изменения. В ней как бы отпечатался «маршрут» между «мировыми линиями», и теперь этим кораблям несказанно проще повторить уже пройденный путь.

Но вернемся немного назад. Мы все — и вы и те, кто был на «Адаманте», — провели в девятнадцатом столетии около трех месяцев. А когда вернулись в двадцать первый век, то обнаружили, что отсутствовали всего несколько часов! По нам не успели даже соскучиться.

Логично предположить, что, отправившись в 1916-й год, «спасатели» лишь ненамного отстанут от «потеряшек». Математические модели дают интервал от нескольких часов до нескольких суток, так что есть шанс, что наши друзья не успеют попасть в беду.

Но, к сожалению, не все так просто. У нас нет уверенности, что «Можайск» с «Помором» и те, кто отправится за ними, откажутся в той точке «мировой линии», из которой исчезли вы, то есть в феврале 1916-го года. Тут снова уместна бильярдная аналогия: подобно тому, как биток после соударения может немного откатиться назад, корабли экспедиции могли, после «соударения» с вами, «отскочить» по оси времени в будущее. Как далеко — мы не знаем. Возможно, речь идет о нескольких часах. Возможно, о нескольких месяцах. Надеюсь, данные, полученные новой экспедицией, позволят составить более точную математическую модель, и вот тогда…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Севастополь и окрестности.

Грузовиков раздобыли целых пять: английский «Пирс-Эрроу», оставшийся от немцев «Бенц», два «Фиата» с тентами на железных дугах и еще одного «итальянца» — грузовик SPA для перевозки аэропланов. При нем даже был водитель — унтер, присланный хлопотать об эвакуации забытой в суматохе Качинской авиашколы. Бедняга целый день мотался по городу в поисках начальства, но до аэропланов уже никому не было дела. А потому константиновцы «экспроприировали» и грузовик и унтера, пообещав по дороге завернуть в Качу.

Газойля было вволю — за портовыми пакгаузами громоздились штабеля железных бочек. Кто-то из юнкеров предложил их подпалить, чтобы не оставлять краснопузым, но ротный жестко осадил шутника. Юнкера опешили, а поручик спокойно разъяснил: армия Юга России оставляет Севастополь, ничего не разоряя, не взрывая, не поджигая. Только на этом условии красные давали им несколько лишних дней для эвакуации.

Пока прикидывали, как разместиться в кузове «аэропланного» грузовика, пока грузили пулеметы, ящики с гранатами и патронами, пока раздавали по рукам сухари и консервы, Михеев с приятелями подогнали броневики. Их тут же облепили любопытные, а поручик Ветреников с Колькой Михеевым забрались в «Ланчестер» и принялись греметь железом — снимали пушку, для которой не нашлось снарядов. Предназначенный на замену «Гочкис» лежал тут же, на брезенте. Это был один из тех пулеметов, что стояли на присланных Врангелю английских танках «Уиппет». Они, в отличие от обычных, пехотных питались патронными лентами, а не обоймами, с которыми — поди, повозись в тесноте броневой рубки. Где юнкера сперли это творение французских оружейников, так и осталось тайной.

Рота выдвинулась по маршруту около полудня. Ветер взвихривал по опустевшим мостовым листья, нес вдоль фасадов по Владимирской россыпи бумаг, вытряхнутых из окон тыловых контор. Грузовики тарахтели литыми шинами по брусчатке; над фуражками юнкеров, плотно набившихся на лавки, колыхались штыки, «Льюисы» и «Шоши» растопырились на крышах кабин. Редкие прохожие удивлялись, качали головами: над улицами замершего в тревожном ожидании города, звучала песня, знакомая любому кадету или юнкеру Российской Империи:

Самотопы чудаки,

То кадеты Моряки!

Жура-жура-журавель,

Журавушка молодой!

Ах, как печатали шаг по Крещатику юнкера предвоенного выпуска в далеком июне 14-го! Солнечные зайчики играют на трамвайных стеклах, на латуни поручней, перемигиваются с зеркальными витринами магазинов и кофеен. Барышни под кружевными зонтиками улыбаются марширующей роте:

Полочане как жиды

Всегда вместе, все на ты.

Эх, было времечко…

Из города выехали вслед за пылящим «Остином»; «Ланчестер», уставивший из амбразуры ствол «Гочкиса», замыкал колонну. Проскочили мост через Бельбек; слева, между тополями мелькнуло море, и колонна прибавила ходу. А песня не смолкала:

Держит, кто фасон дурацкий?

Третий Корпус Петроградский»!

Версты через три закипела вода в радиаторе «Пирс-Эрроу». Пришлось остановиться; юнкера, разминая ноги, затекшие в тряских грузовиках, затеяли возню. Шофэры погнали добровольных помощников с ведрами к колодцу, а сами подняли жестяные крылья капотов и углубились в священнодействие.

Михеев, повозившись для виду с мотором «Ланчестера» (все шесть цилиндров исправно тянули, не давая повода для беспокойства), устроился в тени мазанки.

— А кто это остался в Севастополе по вам, мон шер, сохнуть? — поинтересовался юнкер Адашев, михеевский приятель, зачисленный в экипаж броневика пулеметчиком. — Признавайтесь, что за чаровница семафорила вам платочком?

— Заливать изволите, Алексис. — отозвался Михеев, поудобнее устраиваясь на охапке соломы. — Кто мог мне семафорить, ежели через город я ехал под бронягой? Так что, заканчивайте шутить, а то можно и того, в рыло-с!

Адашев мефистофельски ухмыльнулся. Разговорить приятеля не удалось, но ведь он в самом деле видел, как Коля Михеев украдкой бросал взгляды на окна здания, мимо которого они пробегали утром. И за занавесками действительно мелькнуло что-то…

Юноша сел. Лицо его было тревожным.

— Вот вы шутите, граф, а я места себе не нахожу. Ну, уцелеем мы, погрузимся на пароход. А она что, с красными останется?

Адашев взглянул на друга, и у него отпала охота шутить.

— Отчего же ваша знакомая до сих пор не уехала?

— Видишь ли, тут такая история… Ее батюшка хирург в госпитале — в том самом здании, в женской гимназии. О них, кажется, забыли, и теперь…

Гнусаво заквакал клаксон, вдоль грузовиков побежали дежурные юнкера.

— Ладно, потом доскажу… — Михеев торопливо поднялся и принялся натягивать шофэрскую, хромовой кожи куртку с двумя рядами латунных пуговиц. — Не исключено, граф, что мне понадобится ваша помощь. Если живы останемся.

Минуты через три колонна двинулась. До Качи оставалось всего ничего — остались позади красные крыши Александрово-Михайловского хутора, идущий головным «Остин» проскочил поворот шоссе, и стали видны причалы для гидропланов, эллинги, палатки и длинные казармы Качинской школы.

А с грузовиков неслось:

Закрывайте все буфеты,

Едут Крымские Кадеты!

Жура-жура-журавель,

Журавушка молодой!

II

Из записок А. Митина.

«…никто не понимал, что делать дальше. В научной группе нарастали панические настроения. Устройство, предназначенное для передачи сигнала «Макееву»-ЦЕРНу вышло из строя. Правда, работали хрономаяки, но что толку, если искать их будут на других «мировых линиях»? Простейшая аналогия: костер, разведенный потерпевшими кораблекрушение, поможет им, корабль, посланный на розыски, появится в виду этого берега. Если же он отправится в другой океан — можно извести на дрова хоть все деревья острова, никто не увидит сигнального костра…

«Будем исходить из того, что путь домой закрыт, — подвел итог Куроедов. — Момент крайне сложный: врангелевцы покидают Крым, красные вот-вот займут Севастополь, Феодосию, Керчь. Идти в Константинополь? Немыслимо. Взять под контроль город и вступить в контакт с Фрунзе? Тогда шанс договориться есть. А потому, слушайте боевой приказ: морским пехотинцам занять позиции в порту и на подступах; командиру БЧ-4 (связь) организовать разведку с помощью БПЛА, а так же определить рабочие частоты штабных радиостанций и разобраться с шифрами. Это будет запасным вариантом связи; послание для Фрунзе передадим по телеграфу, как только займем город.

Далее: создать группу для работы с местным населением. Задача — сбор информации, выявление тех, кого можно привлечь к сотрудничеству. Все, товарищи офицеры, задачи поставлены, за дело. Вас, Аркадий Анатольевич, попрошу задержаться…»

* * *

«…кроме шести установок РСЗО «Торнадо-Г», на «Можайске» имелось: пять бронетранспортеров БТР-82А, две САУ «Вена» 2С3, пять тяжелых «Тайфунов», столько же «Тигров», три грузовика «Урал» и три тактических багги, только-только поступивших на вооружение. БПК был перегружен сверх меры: багги и «Тигры», пришлось даже ставить на верхнюю палубу. Кроме того, на БДК разместились три сотни морских пехотинцев плюс отделение боевых пловцов.

Изначально план был прост: высадиться километрах в двадцати от Евпатории, ударить по неприятельскому лагерю РЗСО, после чего морпехи на броне навестят незваных гостей. А корабли тем временем поупражняются в стрельбе по надводным целям — артавтоматы и торпеды не оставят деревянным линкорам ни единого шанса.

Но то, что в 1854-м было бы «вундерваффе» в 1920-м смотрелось уже не столь убедительно. Да, несколько атак можно отбить. А дальше? У противника есть артиллерия, в том числе, и тяжелая; есть броневики и аэропланы; с моря подойдут канонерки Красного Флота. К РСЗО всего по десять боекомплектов; запасов патронов и снарядов тоже хватит ненадолго. Единственный местный ресурс — патроны 7,62×54 мм, но много ли навоюешь одними ПКМами? Так что хочешь — не хочешь, а с красными придется договариваться. А потому действовать надо осторожно, избегая прямого столкновения.»

* * *

«…выдвинули бронегруппы в сторону Бахчисарая, откуда подходили войска войск Фрунзе. Потом к Куроедову доставили генерала Стогова. Врангелевский начальник тыла числится у красных в перебежчиках, но что делать, если он один способен хоть что-то здесь организовать? Генерал (повеселевший при виде боевых машин, выползающих из чрева БДК), предложил раздать винтовки добровольцам из числа оставшихся в городе. Каперанг согласился — своими силами сложно будет взять под контроль хотя бы прилегающие к порту территории.

Оставался вопрос с большевистским подпольем. Информации на этот счет у «гостей» не было; сотрудники врангелевской контрразведки плывут к Босфору, архивы либо вывезены, либо уничтожены. Оставалось надеяться, что подпольщики тоже пребывают в недоумении…

Суматоха и неопределенность продолжались меньше суток, пока в наушниках радиста не зазвучали позывные «Адаманта». Осознав, что помощь все же пришла, Куроедов переговорил по радио с Кременецким, после чего отправил в штаб Фрунзе телеграмму следующего содержания:

«Извещаю командующего Южным фронтом, что попытка войти в Севастополь будет решительно пресечена имеющимися в моем распоряжении огневыми средствами.

Для демонстрации наших возможностей сегодня, в 19.20 будет нанесен ракетно-артиллерийский удар по участку местности, в виду Ваших позиций. Рекомендую отвести войска во избежание роковых случайностей.

Выражаю надежду, что Вы проявите благоразумие.

Капитан 1-го ранга Куроедов.»

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

После визита Груздева в «доме отдыха» события понеслись вскачь. Офицеры разъехались: моряки — кто в Севастополь, где «Алмаз» поставили в сухой док, кто на военные корабли, осваивать незнакомую технику. Старшего офицера отправили к унтерам и нижним чинам, для которых устроили свой «дом отдыха», а Корнилович с авиаторами убыли в Ейск, которыми потомки оснащали авиагруппу «Алмаза».

Эссен хотел присоединиться к ним, но Андрей Митин был непреклонен: «Успеешь налетаться, Реймонд Федорыч, а сейчас есть дела поважнее». И увез в Москву, где в здании российской контрразведки заседало руководство Проекта.

Оказавшись в столице, фон Эссен обрадовался: наконец он увидит жизнь «потомков» изнутри, погуляет по знакомым улицам… Какое там! Совещания сменялись лекционными залами, за ними следовали классы военных училищ и полигоны. В том же темпе работали и остальные. Жора Корнилович как-то пожаловался, что врач пригрозил отстранить его от полетов, если не сбавит обороты.

А как их сбавишь, если каждый час, каждая минута были у авиаторов на счету? Вместо стареньких М-5 конструкции Григоровича, оставшихся в девятнадцатом веке, потомки пообещали им новую технику. Ознакомившись с невероятными боевыми самолетами XXI-го века, авиаторы поначалу размечтались о таких же — сверхдальних, сверхзвуковых, несущих вооружения больше, чем десяток германских цеппелинов, способных поразить любую цель, на любом расстоянии, при любой погоде.

Действительность, как водится, оказалась куда скромнее. Авиагруппу «Алмаза» оснастили подкосными одномоторными монопланами СМ-92 «Финист» в модификации, разработанной для российской погранслужбы. Конечно, легоньким поршневым самолетикам далеко было не то что до «сухих» и «МиГов», но даже до боевых машин Второй Мировой, но для своей задачи они подходили, как нельзя лучше. Необычайно мощный по меркам 1916-го года двигатель М-14 позволял разгоняться до 280-ти в час с радиусом действия в 600 км. На борт, кроме пилота и стрелка можно было взять еще 3–4 человека; вооружение в подвесном варианте составило 2 пулемета винтовочного калибра, пару контейнеров-«семерок» с НУРами и две стокилограммовые бомбы. Вдобавок к этому, в дверцах салона можно было установить дополнительно один, а то и два ПКМ-а на турелях что превращало самолетики во вполне приличные «ганшипы», неплохо смотревшиеся бы где-нибудь над джунглями Центральной Африки или Латинской Америки. А скорость и приличная скороподъемность гарантировали им превосходство над любыми истребителями Великой Войны. «Финисты» могли, по выбору, оснащаться колесными или поплавковыми шасси, что позволяло действовать как с гидрокрейсера, так и с сухопутных аэродромов, возникни в этом необходимость.

«Алмаз» получил четыре таких машины — три, полностью готовые к работе, располагались в ангаре и на открытой летной палубе гидрокрейсера; четвертая же, в полуразобранном состоянии хранилась под палубой, в специально оборудованном ангаре-мастерской. Их освоение и стало ближайшей задачей эссеновких подчиненных.

* * *

Как-то, вечером, переключая каналы, Эссен наткнулся на репортаж о съемках «масштабного исторического фильма о подвигах русских моряков в годы Первой Мировой войны». И оставил бы это событие без внимания, если бы в кадре не мелькнула знакомая картинка: палуба «Алмаза», гидросамолеты со знакомыми опознавательными знаками и он сам, на мостике, в окружении алмазовцев. Все это преподносилось, как кадры со съемок.

Андрей Митин, к которому Эссен кинулся за разъяснениями, признал: верно, есть и съемки, и ролики, время от времени появляющиеся в Сети. Все это — часть компании дезинформации, связанной с появлением «попутчиков». Какие бы усилия не прикладывали «компетентные органы», сведения все равно просочатся, слишком много людей, так или иначе, задействовано в Проекте. А нелепые, порой бредовые, утечки как раз и играют играть роль информационной дымовой завесы, искажающей общую картину.

Но ведь фильм-то на самом деле снимают? — недоумевал Эссен. — А значит, его придется рано или поздно показать? На что Андрей предложил лейтенанту зайти в Интернет и поинтересоваться количеством незавершенных кинопроектов. И потом, кто сказал, что фильм не появится на экранах? На ялтинской киностудии соорудили фрагмент палубы «Алмаза»; крейсер во время ходовых испытаний будет тщательно отснят с разных ракурсов, а что лица у «офицеров» другие, так смена актеров на вторых ролях — обычное дело. Фильм уже активно обсуждают в соцсетях; есть официальный сайт и куча сообществ, где знатоки ядовито высказываются по адресу очередного киноляпа, поносят мосфильмовских халтурщиков, выдающих кривую самоделку за легендарный «Алмаз», обсуждают «неправильные» мундиры, засветившиеся в «материалах со съемочной площадки»…

В информационной реальности XXI-го века Эссен освоился быстро. Поначалу он отрывал по нескольку часов ото сна, чтобы нырнуть во Всемирную паутину. Потом бросил — сколько можно ходить с чугунной головой и красными от недосыпа глазами? Взялся скачивать из Сети книги, справочники, все, что может пригодиться дома (ноутбук ему обещали оставить), но Андрей объяснил, что не стоит тратить на это время. Квалифицированные специалисты подготовят для его любые подборки, снабдят ссылками, поисковиками, закачают информацию на внешний диск. «Вы так легко делитесь с нами знаниями?» — спросил авиатор своего визави. «А что тут такого? — удивился тот. — В конце концов, мы втянули вас в эту историю, так что считайте это компенсацией за причиненное неудобство…»

И Митин и Рогачев объясняли: цель экспедиции — вернуть «Можайск» и «Помор»; что будет с этой «реальностью» дальше — забота ее коренных обитателей. В том числе и алмазовцев, в распоряжении которых будет могучий рычаг, способный перевернуть историю — знания из будущего.

Что ж, «потомки» выполнили обещание и отправили «попутчиков» домой. А что биток после удара немного откатился назад — это не их вина. Недаром Груздев говорил, что им еще далеко до полного понимания Времени…

* * *

Часто зазвонила рында, ей вторили боцманские дудки. «Окончить малую приборку! Команде подготовиться к построению по сигналу «Большой сбор!» Эссен поправил фуражку и торопливо зашагал на корму. Да, они действительно привыкли к другому темпу жизни. Вот и Зарин не стал дожидаться, когда корабли придут в Севастополь и команда увидит заваленные брошенным при эвакуации имуществом пирсы, заглянет в глаза людям, оставленным на произвол судьбы. Лучше сразу объяснить, где и главное, когда они находятся. Тем более, усмехнулся про себя лейтенант, им не впервой сталкиваться с последствиями перемещений во времени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Миноносец «Живой».

Ночь и половина следующего дня прошли в отчаянных попытках удержать миноносец носом к волне. Слабосильный «Херсонес» не справлялся, не выгребал против крепчающего ветра. Караван ушел вперед, оставив их наедине с морем, низким осенним небом, дождем.

Качка выматывала душу. Глебовский, человек сугубо сухопутный, неожиданно оказался стоек к морской болезни. Остальные же — и казачьи офицеры и гражданские, до отказа заполнившие миноносец, мучились ужасно. В отсеках висел густой запах рвоты и немытых человеческих тел; Адриан Никонович только сунулся туда, и ему сразу сделалось дурно. На палубе инженеру полегчало, не пришлось даже «травить за борт». Беженцы, жавшиеся к надстройкам в тщетных попытках укрыться от брызг и дождя, вполголоса ругались, сетовали на погоду, материли красных. Рассказывали о казачьем уряднике, который застрелился, не выдержав качки, тесноты, безнадеги. Адриан Никонович верил — в скитаниях по охваченному войной югу России он навидался и не такого.

Миноносец сносило к осту. Буксирный трос лопался уже раза три, и каждый раз с «Херсонеса» подавали новый. В последний раз вместо каната завели якорную цепь, но неудачно — «Живой» навалился на буксир, свернул набок форштевень и проделал в его борту изрядных размеров дыру, по счастью, выше ватерлинии. Боцман стервенел, матами разгоняя пассажиров, мешавших аварийной партии; кто-то заорал «Тонем!» и вспыхнула паника. В давке инженеру заехали локтем между лопаток и он, не взвидя света от боли, полетел с ног. Схватившись за какую-то трубу, он сумел подняться. Рядом хлопнул выстрел, закричали женщины, и чей-то голос проревел в рупор, перекрывая вой ветра: «Кто сойдет с места, застрелю!» Инженер, притиснутый к надстройке, совсем было упал духом, но тут его пальцы нащупали скобу трапа. Спасение! Глебовский судорожно вцепился в ледяной металл и полез вверх.

На круглой, с парусиновым ограждением площадке никого не было, лишь торчал в середине укутанный брезентом прожектор. Внизу колыхались головы в фуражках, папахах, котелках, платках, шляпках, а дальше, за полосой вспененной воды, валяло с борта на борт несчастный «Херсонес». Адриан Никонович видел, как матроса разворачивавшего пластырь, смыло за борт. Его не спасали. И тут с мостика буксира засемафорил фонарь Ратьера.

Глебовский, как путеец, неплохо знал и телеграфный код Бодо и азбуку Морзе. «Не можем помочь, — писали с «Херсонеса», — принимаем в пробоину воду. Уходим на вест, спаси вас Бог…»

Над головой раздался треск, запахло грозовой свежестью. Глебовский поднял голову — в проволоках антенны мелькала бледно-лиловая искра. Радиотелеграф, сигнал SOS, как на «Титанике»?

Глупости. Кто сможет им помочь?

Обессиленный инженер уселся на рифленое железо. Саквояж он прижимал к груди — и как только удалось сохранить его в этой свалке! Ратьер продолжал торопливо мигать, а «Херсонес» уже удалялся. Сомнений нет, их покинули на произвол судьбы, на старом корабле с неисправными машинами в шторм, вблизи враждебного берега! Глебовский, чтобы не заорать от ужаса, вцепился в зубами в руку. Их бросили!

II

ПСКР «Адамант»

Призыв о помощи был получен меньше, чем через час после того, как была установлен связь с «Можайском». Когда в наушниках старшего лейтенанта Батукаева, заменившего на должности командира БЧ-4 Никиту Бабенко, запищал SOS, отряд уже повернул к норд-осту и миновал траверз Казачьей бухты.

Поймать, международный сигнал бедствия у берегов Крыма, охваченного Гражданской войной — это было, как минимум, необычно, но морская солидарность не позволяла оставить призыв без внимания. Сначала хотели поднять «Горизонт» (на «Адаманте, кроме легкого Ка-226 ТМ имелось два БПЛА), но порывы ветра зашкаливали за семь баллов — в таких условиях хрупкий беспилотник не имел ни единого шанса. Связались с Зариным. Он быстро сориентировался в ситуации и поддержал решение Кременецкого — «идем на выручку!».

Корабли выполнили поворот «все вдруг» и направились к терпящему бедствие судну. По расчетам, до точки рандеву идти было часа три — волнение не позволяло дать «фулл спид» ни сторожевику, ни, тем более, старенькому, хоть и прошедшему "процедуры омоложения" крейсеру.

Дали знать на «Можайск». Куроедов одобрил их решение и сообщил, что высылает «Помор»: «лишний корабль при спасательных работах не помешает, к тому же, в районе Евпатории замечена подводная лодка красных. Вряд ли они решатся атаковать в такую погоду, но мало ли? Осторожность еще никому не вредила, а средств ПЛО у вас нет…"

* * *

Андрей вышел на палубу. Дождь закончился, но ветер по-прежнему дул, холодный, порывистый. До семи баллов он, правда, не дотягивал — так, «свежий», не более того. Тяжелые, отливающие холодным блеском волны шумно дробились о борта сторожевика.

Значит, сигнал «SOS»? Андрей представлял, кто может звать на помощь, но, все же, не стал доверять памяти, а открыл ноутбук:

«Трагично сложилась судьба эскадренного миноносца «Живой», который шёл на буксире «Херсонеса». (…) Беспомощный из-за порчи машин миноносец был оставлен на милость стихии. Высланные корабли не смогли найти «Живого»; по-видимому, судно старой конструкции было повёрнуто поперёк волны и, не выдержав шторма, пошло ко дну…»[1]

На миноносцах типа «Лейтенант Пущин» имелась искровая станция, но, видимо, на судах эвакуационного каравана было не до того, чтобы слушать эфир.

Что ж, теперь у них есть шанс на спасение. «Алмаз» — не хилый буксирный катерок и легко дотащит миноносец до Севастополя.

Вот только подводная лодка… Андрей неплохо изучил в свое время историю черноморского подплава и знал, что возле берегов Крыма может находиться только одна красная субмарина — АГ-23, ныне «имени тов. Троцкого». «В прошлый раз» ее поход закончился ничем, но тогда не лодке не попалось такой соблазнительной цели, как крейсер с поврежденным миноносцем на буксире. Погода улучшается, высота волны позволяет атаковать и в надводном положении и под перископом. Конечно, ничего у красных подводников не выйдет: хоть на «Адаманте» и нет противолодочных бомбометов и торпед с гидроакустическими головками, но гидролокатор имеется, так что ни о какой внезапности речи не идет. А скоро к отряду присоединится «Помор», который легко может разделаться хоть с десятком таких субмарин.

Так-то оно так, но неужели АГ-23, будущий «Шахтер», которому предстоит служба, аж до 42-го года, когда лодку с разобранными механизмами взорвут при оставлении Севастополя, погибнет от рук моряков-черноморцев XXI-го века?

Командир «Адаманта» сразу все понял. «Не волнуйтесь, Андрей Геннадьевич, постараемся избежать ненужных жертв. «Помор» предупрежден, уверен, обойдется без пальбы…»

Ну, дай-то Бог, подумал Андрей, поднимая воротник куртки. Не хватало еще убивать тех, кем он восхищался в юности — революционных матросов, героев Гражданской войны. В том числе — и командира АГ-23.

Энтузиаст-подводник, в Красном Флоте с 17-го года. В РККФ будет занимать разные командные должности, но адмиралом не станет: в 38-м его уволят в запас и арестуют. Александр Алексеевич Иконников умрет в лагере в 42-м.

Но что делать, если этот герой собирается со всем революционным пылом вкатить им под мидель торпеду?

III

Подводная лодка

«Имени тов. Троцкого».

— Наглецов надо учить, — проворчал Иконников. — Война им не война, вишь ты!

Лодка «Имени тов. Троцкого» держалась в стороне от каравана беляков, милях в полутора — двух. В предутреннем сумраке красвоенморы ясно видели три корабля: самый большой, освещенный, как рождественская елка, шел впереди, волоча на буксире угольный миноносец. Узлах на восьми идут, прикинул Иконников. Лодка под водой могла дать и десять, но он никогда не пробовал выжать из электромоторов паспортные обороты. Да это сейчас и не нужно: сумрак, туман, можно рассчитывать на внезапную атаку.

Третий корабль, с надстройкой неуместного в военное время ярко-белого цвета, держался в стороне и позади. Его пока можно не брать его в расчет…

— Приготовить первую и вторую трубы! — скомандовал Иконников. Пожалуй, надо погрузиться до позиционного положения, чтобы из воды торчала только рубка. Он знал об этом приеме, применяемом кайзеровскими подводниками для ночных атак, и даже опробовал его на учениях. Тогда команды судов Каркинитского отряда, противостоявшего субмарине, не заметили опасности, и если бы начальство со страху перед подводной угрозой не загнало корабли на мелководье, лодка записала бы на свой счет два, а то и три успешных выхода в атаку.

Но сегодня не учения. Сегодня все взаправду.

Комиссар опустил бинокль.

— Александр Лексеич, они вроде, быстрее пошли? Вот болваны, даже огней не погасили!

Иконников кивнул. Даром, что крыса сухопутная, а разглядел: у форштевня головного корабля вырос ходовой бурун.

— Если промажем, второй раз выстрелить не получится. — заметил комиссар.

— Второй раз стрелять будет нечем. — сухо ответил Иконников. — Запасных торпед нет, а вытаскивать из третьего и четвертого, да перезаряжать — такой фокус быстро не проделать. Малеев, давай дистанцию до головного, уснул, что ль? — крикнул он матросу, приникшему к переносному дальномеру.

— Шишнадцать кабельтовых, тютелька в тютельку!

— Вот и руби каждые пятнадцать секунд! — буркнул Иконников и наклонился над люком.

— Водяницкий, слышишь, что ль? Становись сам к клапанам затопления. Как скомандую — отдраивай и будь готов опять запирать. Понял?

Из люка отозвались в том смысле, что не маленькие мол, сами все понимаем.

— Будем нырять? — с беспокойством спросил комиссар. — Но раз так, не следует ли нам…

— Я не собираюсь погружаться полностью. Волнения почти нет, даже галифе не замочите! Сблизимся до семи кабельтовых, выстрелим, ныряем, и прочь, на малых оборотах. Ежели обнаружат — могила: либо артиллерией размолотят, либо форштевнем надвое развалят! Как торпеды выйдут — сразу в люк. Замешкаетесь, будете рыб кормить!

* * *

Ярчайший свет наотмашь хлестанул по глазам. Безжалостный луч впился в лодку, и не было никакой возможности посмотреть, откуда он исходит — световой поток грозил выжечь сетчатку и пронзить мозг. Иконников подавил в себе желание присесть на корточки, чтобы спрятаться от этого пронизывающего насквозь света. Прожектор бил с другой стороны — оттуда, где не должно было быть никого, кроме моря и облаков. Подкрался эсминец, сопровождавший конвой? Но как они разглядели лодку в темноте?

Сипло матерился матрос у дальномера; комиссар отшатнулся, загораживая руками лицо. Иконников успел разглядеть, как с кормовой палубы третьего корабля взмыла и пошла к ним какая-то тень…

— Попались, командир! — прохрипел из люка, Водяницкий. — Теперь не уйти, беляки нас спеленают, как малых дитёв!

Иконников обреченно кивнул. Зажатые с двух сторон, в лучах прожекторов они беспомощны.

В рукав вцепились чьи-то пальцы. Комиссар.

— Товарищ, надо готовить лодку к взрыву! Я лично могу… нельзя сдавать врагам корабль, носящий имя товарища Тро…

Имя вождя революции заглушил гулкий рокот. Сверху ударил еще один луч, и все звуки потонули в голосе такой громкости, что барабанные перепонки казалось, смыкались где-то посредине черепа.

— Товарищи краснофлотцы! Во избежание бессмысленных жертв, предлагаем не оказывать сопротивления, лечь в дрейф и принять десантную партию. Товарищ Иконников! Мы обращаемся к вам, как к честному офицеру и русскому моряку! Не надо губить вверенных вам людей! Подумайте об их матерях, женах, детях! Гарантируем всем неприкосновенность. По прибытии в Севастополь вы сможете идти, куда пожелаете, никто не будет вас удерживать! Товарищ Иконников! Мы обращаемся к вам, как к честному офицеру и русскому моряку! Не надо губить вверенных вам…

— Ах ты, контра! — прошипел комиссар. — Дружки твои явились? А ну, говори, за сколько продал лодку? За сколько Республику продал, гад?

Пальцы его зацарапали по лакированной крышке маузера. Иконников смотрел на них — длинные, с обкусанными ногтями, испачканные фиолетовыми чернилами, пальцы студента или гимназиста, — и не мог понять, почему он слышит каждое слово комиссара сквозь этот трубный глас и рокот?

«Браунинг» хлопнул, затворная рама отскочила, выбрасывая гильзу. Комиссар, так и не успевший вытащить оружие, ничком повалился на железный настил. Иконников покосился на Малеева — тот замер, с остекленевшими глазами, из уголка рта тянулась, блестя в свете прожектора, нитка слюны, — и стал запихивать пистолет за отворот кожанки.

— Боцман, свистать всех наверх! — И, уже для себя, тихо добавил:

— Сдаемся…

Но флага он не спустит! Пусть врангелевцы забирают лодку, сегодня их сила, но такого удовольствия он им не доставит.

IV

ПСКР «Адамант»

Вот наши «попутчики» и получили доказательства. Одно дело — услышать по радио, что вместо 1916-го года на дворе 20-й, и совсем другое — своими глазами увидеть корабль с беженцами из Белого Крыма. А еще эта субмарина, подкараулившая их на траверзе мыса Херсонес…

Как удивился ее командир, Иконников когда «беляки», поднявшись на борт, не стали никого расстреливать и даже не сорвали красный флаг! Вон он, и сейчас трепещет на ветру… А вот что делать теперь с краскомом — это вопрос; перед тем, как сдаться, тот застрелил комиссара, порывавшегося то ли взорвать лодку на воздух, то ли шлепнуть Иконникова за измену. Оставаться в Севастополе ему нельзя — поставят к стенке, как предателя и заведомую контру. Если сам раньше не пустит себе пулю в висок…

И что, забирать его в XXI-й век? Задачка. Есть, впрочем, и другая, посерьезнее: как примирить Зарина, Эссена, Корниловича, остальных алмазовцев с тем, что 1916-й год потерян для них навсегда?

* * *

Терпящий бедствие миноносец отыскали примерно за час до полуночи. «Живого», дрейфующего с неисправными машинами, развернуло лагом к волне. Захлестываемый пенными гребнями, корабль принимал воду через незадраенные отверстия. Что творилось на забитой беженцами палубе, даже подумать страшно — никто не узнает, сколько народу сгинуло за бортом той штормовой ночью. Вдобавок к прочим бедам, залило отсек динамо-машин, встали водоотливные помпы. Пришлось вылить с «Адаманта» за борт сотни полторы литров соляра, чтобы хоть немного сгладить волнение и подать на миноносец буксирный конец.

Ко второй склянке распогодилось. Кременецкий, принявший командование отрядом, скомандовал «стоп машины». «Алмаз» сошвартовался с «Живым» бортами; на просторную палубу приняли сотни полторы беженцев — гражданских, офицерских семей, измученных теснотой, качкой, угрозой близкой смерти. Вслед за ними на борт поднялся командир «Живого», капитан 2-го ранга Кисловский. Зарин наскоро переговорил с гостем. Они был знаком с ним еще по 16-му году, им даже приходилось взаимодействовать: раз или два миноносец сопровождал «Алмаз», а однажды разыскал и привел приводнившися гидроплан.

Кисловский, узнавший «Алмаз», несмотря на перемены в облике, был потрясен — для него гидрокрейсер вместе с «Заветным» сгинули в феврале 16-го года, во время набега на Зонгулдак. Происшествие списывали на германскую субмарину, вроде бы замеченную в том районе. И вот — на тебе, появились, да как вовремя!

Значит, моряки давно числятся погибшими, дома их не ждут. Да и где тот дом? Революция, гражданская война, интервенция — найти близких, семьи в такой каше нечего и мечтать! Разве что повезет, кто-то остался в Севастополе, не уехал в эмиграцию? Тогда есть еще надежда…

Андрей застегнул доверху молнию куртки и пошел на мостик. Непросто перебираться с корабля на корабль на ходу, но чем скорее он окажется на «Алмазе», тем лучше.

V

Гидрокрейсер «Алмаз»

Залитая электрическим светом палуба успокоительно дрожала под ногами — крейсер шел вперед на полных оборотах машин. Адриан Никонович сидел на каком-то ящике, привалившись спиной к надстройке, и наслаждался чувством безопасности и тепла. С головы до ног его укутывала тонкая пленка, скользкая на ощупь, с одной стороны сверкающая серебром, а с другой — золотом. Запечатанный пакет с этой пленкой ему вручили прямо у трапа. Вежливый матрос в непривычной форме показал, как вскрывать упаковку и убедил закутаться в серебряно-золотую невесомую… клеенку? Станиоль? Французский целлофан? Глебовский никогда не видел ничего подобного. Поначалу он отказывался (зачем, ведь дождя уже нет?), но вскоре понял, что эта накидка — вовсе не дождевик. Удивительная пленка согрела его, несмотря на промокшую насквозь одежду.

Другой матрос сунул инженеру целлулоидную бутылочку с водой и еще одну запечатанную упаковку, на этот раз темно-зеленого цвета. Улыбнулся, ободряюще похлопал по плечу и направился по своим делам. Глебовский осмотрел упаковку, попытался надорвать уголок, но неведомый материал не поддавался. чрезвычайно прочным. Он уж собирался пустить в ход зубы, но вовремя заметил на обратной стороне надпись: "потянуть здесь, разорвать, вынуть"… Он был так измучен, что не сразу сообразил, что она сделана в стиле, принятом у большевиков: без ятей и твердых знаков на концах слов.

Но Адриану Никоновичу было не до грамматических выдумок Совдепии. Он мигом сжевал три галеты, вскрыл крошечную баночку с паштетом (для этого пришлось потянуть за жестяное кольцо, приклепанное к крышке), запил съеденное водой из бутылочки и развернул плитку шоколада. Жизнь определенно налаживалась.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Симферополь.

Штаб Южного Фронта

Главнокомандующему

вооруженными силами юга России

генералу Врангелю.

Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам сдаться. Революционный военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, предоставленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся полное прощение. Всем нежелающим остаться в социалистической России будет дана возможность выезда за границу при условии отказа на честном слове от борьбы против Советской власти.

Моральная ответственность за последствия в случае отклонения предложения, падет на вас.

Командующий Южным фронтом

Михаил Фрунзе.

Ст. Мелитополь

11 ноября 24 часа.

КомЮжфронта еще раз перечитал обращение. Все было оговорено: Врангель уходит из Крыма вместе с армией, которую иначе пришлось бы добивать ценой большой крови. Будто, мало ее пролито на Турецком валу! Города, склады армейского имущества и огнеприпасов, автомобили, броневики, пушки, даже аэропланы, — все достается Красной армии. Это обещал адмирал Дюмениль, который вел переговоры от имени Врангеля. Высокомерный француз (еще бы не быть высокомерным с эскадрой за спиной!) выторговал для беляков несколько лишних дней для погрузки на суда и заодно, обеспечил комюжу поток гневных депеш из Москвы.

Ленин узнал о переговорах почти сразу — постарались партийцы и сотрудники ЧК, состоящие при штабе Южфронта. Уже на следующий день из Москвы прилетела телеграмма предСовнаркома — шифром, копия тов. Троцкому:

«Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник не примет эти условия, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».

Грозный тон послания не произвел на комюжа особого впечатления. У беляков оставалось два дня; пока будет разработан новый оперативный план, пока войска придут в движение — птичка упорхнет из клетки. Тем более, что Врангель пока все выполнял в точности: из Керчи, Феодосии, Евпатории и Севастополя доносили, что погрузка на суда идет бешеными темпами. На 15-е войска должны войти вход в Севастополь, на следующий день занять Керчь. И все, можно слать в Москву заготовленную телеграмму:

«Сегодня нашей конницей взята Керчь. Южный фронт ликвидирован.

Фрунзе.»

И вот — сюрприз! Конница Буденного, подступавшая к Севастополю со стороны Бахчисарая, неожиданно натолкнулись на неприятеля. Командарм сам расспрашивал комполка, чьи разъезды вошли в соприкосновение с белыми. Оказалось, дорогу им преградили броневики и «таньки» — так в Красной Армии еще с 18-го, с боев с Юденичем, называли танки. А пехота беляков, судя по плотности огня, была поголовно вооруженная ружьями-пулеметами. При этом, потерь передовой эскадрон, считай, не понес: трое пропавших без вести, десяток раненых не в счет.

Пулеметчики прочертили очередями в пыли черту, за которую не следует переступать, за которой — смерть. Ослушаться рискнул только комэск да двое отчаянных сорвиголов: пришпорили коней, шашки наголо, наганы, даешь! Остальные замешкались, а когда опомнились, было поздно: между ними и смельчаками выросли кусты белого, непроницаемо-плотного дыма. В дыму загрохотали очереди, завыла, леденя кровь, сирена, и навстречу выкатилась пятнистая туша. Незнакомая машина, повела туда-сюда тонким стволом и перед кавалеристами встала новая стена дымных разрывов.

Скакать, очертя голову в дым, навстречу броневикам и пулеметам, не хотел никто. Война, считай, закончена, неохота помирать вот так, за здорово живешь, когда вот-вот наступит то самое светлое «завтра», за которое воевали три года!

Комполка не решился атаковать невиданного противника и скомандовал отход, ожидая части 51-й дивизии. В итоге, наступление застопорилось: Керчь вот-вот падет, Севастополь, который следовало занять еще утром, все еще в руках врангелевцев, а комюж вынужден читать наглое послание никому не известного капитана первого ранга.

И как все это прикажете понимать?

* * *

За окном по улице клубилась пыль. Сотни ног в солдатских ботинках с обмотками, в разбитых сапогах, мелькают опорки, бессарабские чувяки, татарские кожаные туфли — войска поизносились за время наступления. Озорная песня, сочиненная еще в восемнадцатом, распугивала кур, воробьев, взлетала к серенькому небу:

Танька козырем ходила,

Пыль по улице мела,

Страх на Ваньку наводила,

Форсовитая была!

Белобрысые мальчишки стайкой неслись за красноармейцами, суровые казачки неодобрительно глядели из-за плетней. Брехала вслед кудлатая собачонка.

"Ванька, глянь-ка: танька, танька!.."

"Эх ты, дуй ее наскрозь!"

Как пальнет по таньке Ванька, —

Танька, глядь, колеса врозь!

Теперь не восемнадцатый год, красноармейцы не разбегаются, увидав, как из клубов пыли выползает клепаное чудище, смердящее бензиновым перегаром. И все же, действовать надо осторожно. Броневики, танки, дым… неужели белые пустили в ход ядовитые газы? Но ведь потерь почти нет…

Нет, сперва надо прояснить обстановку. Незачем класть людей в лобовых атаках: выждать, подтянуть пушечные броневики, артиллерию и вот тогда…

А Севастополь пусть прощупают махновцы из бригады Каретника, Разгромив у Ишуня корпуса Барбовича, они двинулись на Евпаторию и могут угрожать Севастополю на приморском направлении. А напорются на заслоны этих непонятных беляков — что ж, тем лучше. Троцкий не раз говорил, что с армией Махно надо покончить, пока они в Крыму, как в бутылке с заткнутым горлышком. Заодно, будет, что ответить предСовнаркома, когда тот снова потребует «решительных и безжалостных действий.»

Пехота прошла, протарахтели полевые кухни и санитарные двуколки. Пыль медленно оседала вдоль улицы, и лишь издали еще доносилась веселая песня:

Унести лишь ноги рады.

Красный, знай-ка, напирай,

Таньки, пушки и снаряды -

Все у белых забирай![2]

Через час в сторону Евпатории вылетел связной «Фарман». На нем в штаб Каретника отправился приказ комЮжфронта:

«Завтра нашей конницей будет занята Керчь. Для ликвидации Южного фронта надо взять Севастополь. Командующий Южным фронтом

приказывает товарищу Каретнику силами вверенной ему бригады ликвидировать этот последний оплот контрреволюции.

Фрунзе.»

II

Севастополь.

Карантинная улица

«С приходом армии в Крым чрезвычайно усилилась работа большевистских агентов.» — писал в своих воспоминаниях барон Врангель. Верно, в 20-м Центральный Комитет РКП(Б) выделил средства для организации политической работы в тылу врага. В Крым отправилось немало проверенных товарищей для налаживания деятельности подполья.

Одним из них стал Петр Макарьев (партийный псевдоним «Евгений»). Он примкнул к большевикам 20-го февраля, за пять дней до отречения царя. Дальше был Октябрь, служба в ЧК и наконец — личное распоряжение начальника Особого Отдела ВЧК Кедрова, согласно которому «товарищ Евгений» направлялся для Гамарника, подпольную работы в Крыму.

Большевистское подполье переживало тяжелые времена. По полуострову прокатилась волна арестов; в Севастополе уцелело лишь три ячейки, и одна из них в порту, и Макарьева переправили туда — восстанавливать организацию. Германская война, революции, мобилизации, смуты произвели среди мастерового люда катастрофические опустошения. Макарьева взяли без расспросов, только работай! И он работал, да так, что начальник механического участка, нарадоваться не мог на толкового подчиненного. А «товарищ Евгений» тем временем укреплял связи между ячейками, привлекал к работе новых товарищей, налаживал сообщение с «центром». К октябрю 20-го подполье крепко встало на ноги, и собиралось встречать войска Фрунзе, хлынувшие в Крым через прорванные укрепления Турецкого вала.

И вот, только проводили последние транспорта с войсками, только собрались брать власть — на тебе, сюрприз! Два корабля под Андреевскими флагами, солдаты в непривычных, пятнистой, как лягушачья кожа, амуниции… Митяй, до ночи проторчавший в порту, принес тревожные новости.

— Как это — броневики выгружают? — недоумевал дядя Жора. — Наши, портовые еще третьего дня порвали зубчатые передачи у кранов! Инженера с беляками сбёгли, не могет того быть, чтобы они краны так скоро починили!

Подпольная ячейка заседала на конспиративной квартире по Карантинной улице, на квартире рабочего, клепальщика из паровозного депо.

— А на кой ляд им ваши краны? — уныло отзывался Митяй. — Ихняя посудина к берегу приткнулась, нос у ей надвое раскрылся, как ворота, — вот ей-ей, не брешу! — и оттуда как попрет! Броневики, две таньки — вместо колес ленты стальные, на каждой башня, круглая, плоская, пушка торчит. Дли-ин-ныя! И еще грузовики, агромадные, на шести колесах, сверху хренотень какая-то под брезентами. А солдаты — в жисть не видал таких! Каски как кочны капустные, лица тряпками затянуты, только дырья для глаз. Очки на лбу вот такие, с ладонь, винтовки непонятные, и не винтовки это вовсе! Оцепили свои машины, никого не подпускают — и все, без матюгов, без зуботычин! Вежливо так подтолкнут, а у самих глаза лю-у-тыя, не приведи бог заспорить с таким! У каждого ножик на груди висит, кобур с леворвертом, кармашки повсюду нацеплены. Взглянешь на такого — душа в пятки уходит!

— Ты, Митяй, прекращай панику! — построжел Макарьев. — Не большевистское это дело. Броневиков много насчитал?

— С десяток. Оне дюже разные — которые с четырьмя колесьями, а которые и с восемью. Колесья — в мой рост! На одном коробка, навроде рупоров, в какие команды подают. Как заорали — я чуть не оглох, до сих пор в ушах звенит!

— А что орали-то? — поинтересовался дядя Жора.

— Щас… — Митяй наморщился. — Во: «жители Севастополя! Во избежание и-ци-дентов, просьба не приближаться к боевым машинам ближе, чем на десять шагов. По нарушителям будет открыт огонь на поражение». И так — без перерыва! Товарищ Евгений, а что такое и-ци-дент?

— Это когда тебя, балабола, пристрелят ненароком, а потом прощения попросят — не хотели, мол! — объяснил дядя Жора.

Макарьев поморщился.

— И что, стреляли?

— С чего? Дураков не нашлось к ним лезть…

— А солдат много? — спросил Макарев.

— Да не то, чтобы очень. Может, с полсотни. Мабуть, остальные на пароходе этом, с воротами.

— Это судно особое, для десанта. — снисходительно объяснил дядя Жора. — Чтобы, значит, на берег войска доставлять. В Николаеве строили такие, “Эльпидифоры”, правда, без ворот в носу, со сходнями.

— Так, отставить воспоминания! — перебил старика-слесаря Макарьев. — Надо сообщить в штаб Южфронта, что белые получили подкрепления. Собирайся, Митрий, ты и пойдешь.

— Да я же… — опешил парень. — Как же я из города? У меня здесь мамка с сеструхой, и…

— Ты что, не подчиняешься решению ячейки?

За окном раздалось фырканье мотора, собачий лай. Макарьев отпрянул к стене, опрокидывая табурет — в руке у него блеснул «Браунинг». Механический звук приближался. Подпольщик чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску из ситчика в голубой цветочек. По улочке, поднимая клубы пыли, катил автомобиль странного вида — собранный из гнутых труб, на широченных рубчатых колесах, опирающихся на пружинные рессоры. Стекол в кабине не было, за рулем сидел один из тех солдат, которых описывал Митяй. Второй высовывался сверху, держась за рукоятки большого пулемета. Лица обоих скрывались за огромными, в пол-лица, очками-консервами. Задняя часть машины вся увешана коробьями с ручками и перетянутыми ремнями тюками; над ними колыхался высоченный, суставчатый, будто бамбуковая удочка, черный прут. На нем трепетал по ветру трехцветный флажок.

Макарьев сплюнул и задвинул занавеску.

— Ну, чего переполошились? Не за нами…

Подпольщики повскакивали с мест и стояли в напряженных позах с наганами в руках. Непоседливый Митяй извлек откуда-то ручную бомбу системы Рдултовского, похожую на квадратную жестянку из-под консервов. Обшарпанный железный корпус бомбы обильно пятнала ржавчина.

«Интересно, а она взорвется, если сорвать кольцо?» Макарьев нарочито откашлялся и принялся засовывать пистолет за пояс.

— Вот так, товарищи, сами видите. Беляки никуда уходить не собираются. Дядь Жора, сколько бойцов мы сможем собрать к утру?

Совещание затянулось за полночь. Митяй все время мялся, поглядывая на Макарьева, но тот обратился к нему, только когда разошлись остальные — по одному, как требовали правила конспирации.

— Тут такое дело, товарищ Евгений, прямо и не знаю, как сказать. Беляки-то эти друг к другу обращались по-нашему!

— Как это, «по-нашему»? — не понял чекист. — По-русски что ли? Так по-каковски им еще говорить, голова садовая?

— Да я ж не о языке балакаю! Оне, когда обращаются по форме, говорят: «товарищ лейтенант», да «товарищ прапорщик»! Это же где такое видано: лейтенант — и товарищ!

— Ты, может, ослышался? Сам говорил: рупоры орали, могло и примерещиться?

— Не, я близко стоял! Так и говорил: «Товарищ лейтенант!» А у самого на рукаве нашлепка деникинская, только черепа с мечами не хватает, как у ударников!

Макарьев задумался.

— Ты, вот что, Митяй, ты пока никому не говори. Надо разобраться, что за «товарищи» к нам приплыли…

— Я-то не скажу. — пожал плечами парень. — Только они и так узнают. Я ведь не один там стоял! Вот увидите, к утру пойдут разговоры об этих «господах-товарищах».

III

Крым, Альма

Первую атаку отбили легко. Рота заняла позиции на южном берегу Альмы напротив брода. Один взвод с «Остином» комроты отправил на правый фланг, к перекрестку с проселком, ведущим к татарской деревне Улуккул-Аклес. Махновцы подходили нестройными колоннами, весело и бойко, оглашая окрестности протяжными селянскими песнями. Черное знамя плескалось в голове строя, за ним катились десятка два повозок на рессорном ходу. В бинокль были видны стоящие на них пулеметы. Тачанки. Те самые, что пять дней назад выкосили кавалеристов Барбовича.

Похоже, махновцы и помыслить не могли, что кто-то посмеет загородить им дорогу. Штабс-капитан Рукавишников приказал подпустить наглецов поближе и встретил огнем семи пулеметов с убийственной дистанции в две сотни шагов. Передовые сотни легли все; тачанки разворачивались, опрокидывались, рвались прочь из-под секущего свинца, огрызались длинными очередями, прикрывая откатывающиеся эскадроны. А когда во фланг избиваемого авангарда выкатился михеевский «Ланчестер», начался разгром.

* * *

К полудню отбили еще три атаки. Северный берег сплошь был усеян конскими и людскими телами; со стороны Улуккул-Аклес доносилась частая стрельба — «украинские повстанцы», сунувшиеся в обход, напоролись на «Остин». В кожухах «Максимов» закипала вода, Адашев расстрелял уже пятую ленту к «гочкису». Спасибо, патронов взяли с запасом; в перерывах между атаками юнкера торопливо набивали ленты и рубчатые «тарелки» люсек.

Михеев вылез из броневика. Оливковая краска вся в свежих царапинах, броня кое-где вмялась под ударами пуль. Хорошо, подумал юнкер, что у этих скотов не нашлось патронов со специальными бронебойными пулями, а то бы пришлось плохо. Если тачанки окружат машину — все, могила, порубят жестяную броню очередями в упор. «Ланчестер» — это вам не «Остин» с двумя пулеметными башнями, способный огрызаться очередями во все стороны. А «Максимы» на штатных лафетах — не наскоро прикрученный проволокой «Гочкис»…

— Михеев!

К броневику ковылял, опираясь на винтовку, командир роты. Пуля попала в бедро, но пуля, по счастью, прошла навылет, не задев кость. Другим повезло меньше: в мазанке стонали раненые, под стеной в рядок лежали мертвецы. На груди у каждого — фуражка с вензелем 1-го Киевского Константиновского военного училища.

Штабс-капитан дохромал до броневика.

— Михеев, ты у нас лучший водитель. С энпэ доносят: махновцы подтягивают на телегах пехоту, с ними то ли две, то ли три трехдюймовки. Накроют тут нас шрапнелями… В-общем, сдавай броневик Овечкину, бери «Фиат» и дуй в город. Я велю погрузить раненых в кузов, сдадите в госпиталь. Хотя, какой сейчас госпиталь… Главное, найди генерала Стогова и передай: долго мы не продержимся! Будем отходить к окраине села, попробуем зацепиться. Но все равно, к утру, самое позднее, нас сомнут и двинутся на город. Так что, Михеев, гони, как черт, на тебя вся надежда!

IV

Севастополь

Район ж\д вокзала

«Чума забери этих беляков! — бормотал на ходу Митяй. — Разъездились, понимаешь! Ничего, товарищ Фрунзе покажет вам кузькину мать и крах мировой буржуазии!»

Впрочем, опасность не так уж велика: пятнистых машин, колесивших по центральным улицам, совсем мало. Незваные гости наверняка не знают города, а Митяй, вырос в Севастополе и прожил здесь всю жизнь. Ему незачем выбираться на улицы — можно пробраться переулками, обойти Четвертый бастион, миновать вокзал, потом Татарской слободкой, мимо казарм Брестского полка, через Ушакову балку и дальше, на Инкерман. И все, ищи его, свищи — позаимствует у дяди Игната мерина и рысцой до Бахчисарая! А если все же остановят — вот он, наган, выданный товарищем Евгением, оттягивает пояс. Пусть попробуют! Он им даст бой, не посмотрит на пятнистые «жабьи» мундиры!

Митяй рассуждал верно — морские пехотинцы с «Можайска» не знали города, а потому ограничились тем, что взяли под контроль главные объекты, в том числе и вокзал. Туда подогнали БТР с отделением морпехов и два десятка «местных» с винтовками. Их лейтенант расставил вокруг вокзала, своих же бойцов разбил на двойки и разместил в ключевых пунктах, в расчете на то, чтобы использовать, как группы быстрого реагирования. А сам стал гонять над переулками и подъездными путями дрон-квадрокоптер. И насторожился, увидев на мониторе человека, крадущегося в обход постов.

* * *

Услыхав крик «добровольца»: «А ну стой, сволочь краснопузая!», Митяй рыбкой нырнул в кусты и сломя голову, кинулся прочь, на бегу вытаскивая из-за пазухи револьвер. И едва ли не нос к носу столкнулся с двойкой морпехов, выдвинувшихся ему наперерез.

Увидав массивные, увешанные непонятно чем фигуры, выросшие словно из-под земли, Митяй тонко, по-заячьи заверещал, наугад пальнул из нагана, метнулся назад. «Пятнистый» в два прыжка догнал беглеца и взмахнул прикладом. Жестокий удар между лопаток вышиб воздух из легких, швырнул лицом в пыль. судорожно хватал ртом воздух, царапал пальцами по земле, нашаривая оброненный револьвер, а «беляк» приподнял его, умело обыскал и извлек из-за подкладки картуза сложенный вчетверо листок — донесение подпольной ячейки РКП(б) в штаб ЮжФронта.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Гидрокрейсер «Алмаз»

«Алмаз» лишился роскошных интерьеров — на бывшей яхте наместника Дальнего Востока воцарился, хоть и с опозданием, аскетический рационализм, присущий другим кораблям из состава Второй Тихоокеанской эскадры. Зарин за голову хватался, видя, что творят судоремонтники: на смену дубовым панелям, полированной бронзе и хрусталю приходили пластик, крашеная сталь, трубопроводы. Просторный салон, который мог сделать честь флагманскому дредноуту, приспособили под ангар. Знать бы еще, куда делась роскошная обстановка? Хорошо, если в музей или, скажем, в Дом офицеров — вполне могла, в извечно российском стиле, осесть на генеральской даче…

В ангаре держали разобранный на части резервный гидросамолет, только громоздкие поплавки оставались на палубе. В подволоке прорезали широкий люк, через который фюзеляж, плоскости и хвостовое оперение по отдельности подавали наверх.

Урезанная вдвое кают-компания с трудом вместила офицеров крейсера. Кондиционеры работали вовсю, без них не помогли бы и раскрытые настежь иллюминаторы.

Андрей устроился в углу. Алмазовцы собрались для беседы о своих, внутренних делах, но и у него есть чем их удивить. Если, конечно, дело дойдет до этой темы…

Старший офицер постучал костяшками пальцев по столу. Гул голосов стих, взоры, все до одного, обратились к командиру. Зарин откашлялся.

— Господа, мы оказались в непростом положении. С одной стороны, мы дома. С другой — сами видите, что здесь творится. Мировая война закончена, Гражданская подходит к концу. Ни техника, ни знания, которыми нас снабдили, не помогут переломить ситуацию. Собственно, ее уже не переломить никакими силами… Считаю, для нас места в нынешней России нет — ни в государстве рабочих и крестьян (при этих словах каперанг скривился), ни в русской эмиграции.

Андрей покосился на Эссена. Тот сидел, неестественно выпрямившийся, бледный, лоб усеян капельками пота. Слова Зарина доставляли ему почти физическое страдание.

— …через несколько дней красные войдут в Севастополь, и, если к тому времени мы еще будем здесь — ничего хорошего нас не ждет. Прошу высказываться, господа.

— Позвольте мне, господин капитан первого ранга?

Жора Корнилович. Отчаянный пилотяга, политикой интересуется мало, зато души не чает в новых аппаратах. Как он мечтал встретиться на них с «Альбатросами» и «Фоккерами»!

— А почему, собственно, «ничего хорошего»? Большевики там, или нет — России понадобится военная авиация, а значит, и мы пригодимся!

— Вы, голуба, хоть бы раз заглянули на лекцию по истории! — отозвался второй механик «Алмаза», мичман Солодовников. — Знали бы, что нас ждет у большевиков. Лично у меня нет никакого желания становиться к стенке!

Ну, начинается, поморщился Андрей. Сколько уже говорено на эту тему и с Эссеном и с другими…

— Мне, пилоту, простительно манкировать всякой ерундистикой, — парировал Корнилович. — У меня и в гимназии по истории еле-еле «удовлетворительно» выходило. Но даже я в курсе, что многие офицеры ушли к Советам, а кое-кто и до маршала дослужился!

— Ну да, а потом попали в лагеря! — не сдавался механик. — Знаем, читали!

«Интересно, какая сволочь подсунула алмазовцам «Архипелаг ГуЛаг»? Вернемся — выясню и лично накажу…»

— А вы что предлагаете? — поинтересовался Корнилович. — Ну хорошо, уйдем мы за Врангелем. Думаете, господа союзники позволят употребить все то, что мы притащили из будущего, для победы Белого дела? Я с вас смеюсь, мичман, как говорят в Одессе!

— Жора прав! — вмешался Эссен. — Британцы и американцы преспокойно приберут нас к рукам и будут… как там в той книге, Андрей Владимирович?

— «Засадить разоблаченного чародея в каменный мешок и заставить изготавливать золото из собственного дерьма» — процитировал Стругацких Андрей. — Выжмут все, что можно, и наплевать, хотите вы того, или нет. Тут я согласен с Реймондом Федоровичем. Или хотите поспособствовать величию англосаксов? Так они и без вас отличнейше справляются.

— Но можно как-то скрыть, спрятать… — Солодовников нес давался. — В конце концов, мы не обязаны..!

Вместо ответа Корнилович обидно засмеялся.

— Вы, господа, все о технике с наукой, — заговорил Зарин. — а как же с нашими близкими? Некоторым удалось разыскать в Севастополе родственников. Вот вы, к примеру, кажется, сестру нашли?

Солодовников кивнул.

— И, конечно, не хотите оставлять ее красным. Мне кажется, господа, это следует учитывать!

Зарину тоже повезло: его жена и тринадцатилетний сын оказались в Севастополе. Да, жены и дети — весомый аргумент в пользу эмиграции.

Кстати, подумал Андрей, а ведь здесь одни офицеры. А остальные? Унтера, нижние чины — они что, безропотно отправятся, куда скажут? Ох, сомнительно… Никому и в голову не пришло позвать на совет представителей команды…

Эссен поднял руку.

— Прошу вас, Реймонд Федорыч, — кивнул Зарин.

— Есть еще один выход. «Потомки» скоро отправятся к себе, кто захочет — может попроситься с ними. Уверен, они не откажут.

«Что ж, разумно. Когда снаряжали эту экспедицию — четверо алмазовцев отказались нырять в кровавую кашу Мировой войны, предпочли остаться в XXI-м веке. Их обещали устроить, предложили интересную, хорошо оплачиваемую работу. Кажется, один из «отказников» устроился консультантом киностудии, где снимали тот самый фильм про моряков Первой мировой…

Может, найдутся еще желающие последовать их примеру?»

Вокруг зашумели. Андрей поднял руку и держал ее, пока Зарин кивком не позволил ему говорить.

— Есть и четвертый вариант, господа. Недавно у меня состоялся разговор с профессором Груздевым. Вот что он предлагает…

II

ПСКР «Адамант»

Груздев снял очки и принялся протирать их носовым платком. Ему бы пенсне, подумал Андрей — с тонюсенькими золотыми ободками, высокой дужкой и черным шнурком с крошечным шариком на конце…

Интересно, в Севастополе можно раздобыть пенсне?

Груздев убрал платок и водрузил очки на место.

— Значит, они согласились?

— Да, Петр Михайлович. Почти сразу. Я даже удивился…

— А я — нет. Что собственно, им оставалось?

«А он повеселел. Будто добился чего-то, к чему упорно шел, и теперь пожинает плоды успеха…»

— Вы, похоже, рассчитывали на такой ответ? — осторожно поинтересовался он.

— Конечно, рассчитывал! Иначе, дорогой мой, и быть не могло!

— Но зачем вам это? Задание выполнено, день-два на настройку аппаратуры — и все, наши пути расходятся. Но нет, вы предлагаете вариант с переброской «Алмаза» в XIX век из-за неких якобы открывшихся возможностей! Вы раньше все уши нам прожужжали, как сложно настроить аппаратуру для Переноса — а сейчас, выходит, справитесь за считанные часы?

Груздев смотрел на собеседника, по-птичьи склонив голову к плечу. Да он забавляется, понял Андрей. Ошарашил собеседника — и наслаждается реакцией. Рогачев наверняка в курсе, и ни слова не сказал, поганец!

— Полагаете, я морочил вам голову, майор? — поинтересовался Груздев. — Что ж, вы отчасти правы. Но не стоит винить в этом меня или моего молодого коллегу. Вы ведь о нем сейчас подумали? Да-да, и не вздумайте отпираться!

«Неужели у меня все на лице написано? — с досадой подумал Андрей. — Тоже мне, чекист…»

— Все претензии к руководству вашей конторы, это оно настояло на подобном режиме секретности. Да, решение о продолжении экспедиции было принято еще в Москве, и я с самого начала предлагал привлечь к ней наших «попутчиков»!

— То есть вы это подстроили? "Клапштосс", отскок из шестнадцатого года в двадцатый? И все для того, чтобы алмазовцы присоединились к вам?

— К вам, молодой человек! — веско произнес профессор. — Я возвращаюсь домой на «Можайске», а вы на «Адаманте» последуете за «Алмазом», на этот счет есть решение. Научную группу экспедиции возглавит Рогачев, а я пока… о чем, бишь, мы говорили?

— О вашей якобы ошибке. О том, как вы подставили алмазовцев, чтобы вынудить их принять участие в экспедиции.

— Не говорите ерунды! «Подставили»! Мы не настолько овладели теорией Переноса. Ошибка на четыре года была, разумеется, случайностью, как и «эффект клапштосса». И, кстати, имейте в виду: Зарин прекрасно знал об этих планах!

А ведь верно, припомнил Андрей, то-то он не удивился, когда услышал о предложении Груздева…

— Планируя первую экспедицию, — продолжал профессор, — мы еще слишком мало знали. К примеру, я считал, что мы больше не сможем вернуться на ту «мировую линию». Позже я пересмотрел некоторые теоретические моменты и теперь уверен: пользуясь «следом», оставленным Переносами в ткани Мироздания, можно повторить попытку. Правда, долго этот след не продержится; он и сейчас почти истаял, и если бы не «отпечаток» в кристаллической решетке металла кораблей… вы ведь помните мои объяснения, не так ли?

Андрей нехотя кивнул.

— И учтите — нам надо не просто вернуться на ту «мировую линию», а крепко там обосноваться. Путешествие по «следу» Переноса — занятие рискованное; к тому же, такие скачки поглощают прорву энергии. А, установив на «той стороне» хроноаппаратуру, мы сможем сделать такие визиты регулярными!

— Но зачем, профессор? Мы же не собирались засиживаться в девятнадцатом веке! Мы хотели попасть в далекое будущее, для этого все и затевалось?

— Да конечная цель именно такова. Но, структура Реальности, как выяснилось, весьма упруга и может поглотить любые изменения, а значит, надо повторить вмешательство, сделать его последствия более заметными! Кроме того, если установить хотя бы временный канал, можно будет уточнить важнейшие аспекты хроно-теории. Это небольшая отсрочка, майор, но она поможет сэкономить в дальнейшем массу усилий. Так что не переживайте, доберемся и до далекого будущего!

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

В кают-компании повисла напряженная тишина. Мичман Корнилович в изумлении качал головой, Зарин, который заранее знал, о чем пойдет речь, склонился над столом и перебирал листы бумаги в пухлом бюваре. Через открытые иллюминаторы доносился ленивый плеск волн и голоса грузчиков с пирса.

Молчание нарушил Эссен:

— Как я понял, Андрей Геннадьевич, ваше начальство хочет, что мы снова отправились в гости к государю императору Николаю Первому? Туда, откуда мы убрались полгода назад?

— Время — понятие относительное. — улыбнулся Андрей. — Для нас, и правда, прошло полгода. Для команд «Можайска» и «Помора» — не более двух суток. А для ваших сослуживцев-черноморцев, с крейсера «Кагул», который сопровождал «Алмаз» в набеге на Зонгулдак, минуло почти пять лет. Так что я бы не рискнул гадать, сколько времени пройдет между нашим отбытием из XIX-го века и возвращением обратно. Груздев полагает, что немного, от силы год.

— Один раз он уже угадал. — буркнул Корнилович. — И вот, пожалте, где мы оказались!

— Не «где», а «когда». - поправил Андрей. — Я понимаю, мичман, к этому непросто привыкнуть. У меня самого ум за разум заходит, когда профессор принимается пичкать меня всеми этими «мировыми линиями», «синхронизацией временных потоков», «отклонениями от генеральной исторической последовательности» и прочей заумью.

Зарин захлопнул бювар и выпрямился.

— Что ж, господа, полагаю, этот вариант — наилучший для нас. Здесь нам в любом случае, делать нечего, что бы там не фантазировал Георгий Валерьянович (Корнилович насупился, но не стал возражать). Я за то, чтобы принять предложение. Мы оставили по себе в 1854-м себе добрую память, нас примут с радость и дело для каждого найдется! Да, жизнь там не та, к которой мы привыкли, но это, я полагаю, не самое страшное.

Что-то уж очень легко каперанг одобрил нашу затею, подумал Андрей. Будто заранее знал…

— О чем вы говорите, Алексей Сергеич? — вскинулся Солодовников. — К чему это мы такому особому привыкли? Ну, нет трамваев, граммофонов, подумаешь! Зато войну мы для России выиграли — этого ведь не забудут, верно? Вон, и Красницкий с командой остался, и князинька наш, и Марченко, и лейтенант Качинский. Наверное, с крестами ходят, пока мы тут болтаемся, как известная субстанция в проруби…

— Вы что же, любезнейший, за кресты старались? — сощурился Эссен. Солодовников немедленно стушевался.

— Нет, я… вы меня не так поняли, господа! Я к тому, что присяга, данная и Николаю Второму и Врангелю теперь недействительна, в значит, мы вольны принимать любое решение.

— А «Алмаз»? — высоким голосом выкрикнул Корнилович. — С ним-то что? По-вашему, подобрали, как бесхозную клячу: погоняй, правь, куда в голову взбредет? Хоть в лес по дрова, хоть на живодерню… в Бизерту?

Зарин поморщился: о Бизерте, где крейсер должен был сгнить вместе с остальными кораблями и судами Белого Флота, помнили все.

— «Алмаз» принадлежит к Российскому Императорскому Флоту, независимо от того, кто в данный момент на престоле. — жестко сказал Зарин. На его скулах заходили желваки. — А потому, господа, всякий, кто захочет, может остаться в составе команды и отправиться с нами. Но если кто-то примет иное решение — не вправе препятствовать.

— Только надо прихватить с собой кое-то отсюда… — после недолгой паузы произнес Корнилович. — На портовых складах и в арсеналах полно добра: снаряды, например, торпеды для «Заветного». Может, и винт запасной отыщется? Надо же починить старичка!

Поврежденный миноносец пришлось бросить в 1854-м. Вместе с ним остался почти весь экипаж, включая командира, старшего лейтенанта Краснопольского.

У Андрея будто гора свалилась с плеч.

«Получилось!»

— Все, что найдется из воинского имущества здесь, в Севастополе — в нашем распоряжении. — ответил Зарин. — Я, как старший морской начальник, даю на это разрешение. И, кстати, не стоит ограничиваться снарядами и торпедами. В порту немало кораблей, по большей части, с неисправными машинами. Вы, мичман, возьмите машинистов, боцмана и к вечеру составьте рапортичку — какие из этих лоханок можно вытянуть с рейда? Как я понял, Андрей Геннадьевич, необязательно, чтобы они могли дать ход?

— Верно, — подтвердил Митин. — лишь бы на воде держались. Воронка Переноса около ста сорока метров в диаметре, все, что попадет в нее, отправится вместе с «Алмазом».

Солодовников оживился:

— Мы много чего можем прихватить! Вон, на пирсе снарядные ящики штабелями. Там же орудия конно-горной батареи, тяжелые шнейдеровских мортиры, полевые трехдюймовки. С фортов можно снять старые восьмидюймовки, они вполне исправны, и снарядов к ним море. В пакгаузах — газойль, масло в бочках, пулеметы, винтовки, амуниция! Брошенных автомобилей в порту десятки, и легковые и грузовики и даже два американских трактора.

— А подводная лодка? — перебил старший офицер. — Та, что мы у красных взяли? Как, бишь, ее…?

— «Имени товарища Троцкого» — подсказал Эссен. — Это один из главных большевистских вождей. Насколько мне известно, редкостная сволочь.

— Пощадите, господа! — взмолился Зарин. Такие вопросы с кондачка, не решаются! Надо подумать, составить список того, что понадобится в первую очередь.

Андрей громко откашлялся. Зарин замолк на полуслове.

— По-моему, вы кое-что забыли. Я понимаю, винтовки, торпеды, трактора, опять же… Дело нужное. Но что с людьми делать? С теми, что не успели на последние пароходы? Добровольцы, которые нам помогают, гражданские, женщины, старики — все умоляют увезти их, куда угодно, лишь бы подальше от красных!

— Позвольте, Андрей Геннадьевич, но как мы им объясним… — заговорил Эссен. — Нельзя просто так, ничего не сказав, ни о чем не предупредив, утащить такую уйму народу лет в прошлое?

— Почему же, как раз можно. Погрузите на корабли, а уже потом, на той стороне, объясните, что к чему. Полагаю, недовольных будет немного — все лучше, чем оставаться с госпожой Землячкой. Вот о чем надо думать в первую очередь, Реймонд Федорыч! А винтовки и газойль никуда не денутся!

Дверь в кают-компанию распахнулась, на пороге возник кондуктор.

— Разрешите обратиться, вашсокородие? Возле трапа часовые задержали юнкера. Приехал на грузовике, шумит, требует начальство. Говорит — недалече, за городом ихних крепко бьют. Куды его?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Симферополь

Штаб ЮжФронта

— …а как над головами завыло — мы чуть в портки не навалили от страха!

Фрунзе взял со стола лист бумаги.

— Врангелевцы предупреждали, что будут стрелять только по ничейной земле. Обманули, выходит?

— Да нет, товарищ комюж… — замялся краском. — Я, как приказ получил, сразу своих отвел. А сам остался — дай, думаю, погляжу, что гады затеяли? Вот, значить, и посмотрел: снаряды ихние, которые ракеты, через нас перелетали и рвались аккурат там, где мы давеча с белыми встретились. Хвосты огненные в пол-неба, дым, земля столбом… Я на германской повидал, как тяжелая артиллерия бьет — куды-ы-ы там!

— А самих беляков видели?

— А то как же? Выкатились на броневиках, сидят сверху, рыл по десять, стволы во все стороны. Нас увидали, смеются: «не боись, мол, товарищ, у нас перемирие!»

— Папиросками угощали, — добавил чернявый красноармеец, державшийся рядом с комэском. — Ваське, вон, шоколадку дали.

Фрунзе внимательно посмотрел на бойца.

— Шоколадку, говоришь, папироски? Значит, вы их вблизи рассмотрели?

— Как вас, товарищ комюж! Броневик подъехал, двое спрыгнули — и к нам, а остальные остались сидеть.

— И как тебе показались эти беляки?

Боец ответил не сразу.

— Какие-то они не такие, товарищ комюж! Рожи зеленым и сажей вымазаны, у других на мордах тряпки с дырьями для глаз. Форма зеленая, в бурую крапь, навроде конской гречки. На ремнях — подсумки, да мешочки, да кармашки. Винтари такие… вроде «Мадсена», тока обойма не вверх, а вниз торчит, тоже гнутая. И говорят чудно.

— Верно! — поддакнул комэск. — Обычный беляк, ежели и скажет «товарищи», то эдак, с усмешечкой подленькой, с подначкой. А эти уважительно: "товарищ боец» да «товарищ красноармеец!»

— А один вовсе кулак поднял и говорит: "Да здравствует товарищ Сталин, вождь мирового пролетариата!" — добавил боец. — Мы аж рты поразевали.

— Сталин? — нахмурился высокий человек, весь затянутый в хромовую кожу. На боку у него болталась деревянная коробка с маузером. — Какой он вождь, коли товарищ Троцкий его позицию принципиально критикует? Или ты с линией ЦК несогласный?

— Да я шо, я нишо. Это ж беляк говорил, а они все гады…

Комэск, не глядя, ткнул локтем, боец поперхнулся. Хромовый сверлил его взглядом, пока боец бочком не убрался за спины соседей.

— Товарищ Сталин, значит… — повторил Фрунзе. — Ладно, можете быть свободны. Начсвязи, что у вас?

— Второй день молчок, товарищ Фрунзе. Провод на Джанкой перерезан.

— Эка невидаль — провод! Посылали телефонистов?

— Так точно, сразу! Очень основательная сволочь поработала: не в одном месте перебили, а сразу в десятке. И ладно бы просто перебили, а то целые куски сперли!

— Сперли, говорите? — удивился Фрунзе. — Так может, это не беляки, а местные татары озорничают? Телефонный провод в хозяйстве штука полезная…

— Мы тоже так подумали, товарищ комюж. Но потом телефонисты наскочили на мину — специально стояла, чтобы пришли чинить и зацепили!

— Вот как? — насторожился Фрунзе. — Мина? Много народу побило?

— То-то ж и оно, что нет! Странная какая-то мина: не взрывается, а фейерверки пускает! И так свистит, что телефонисты чуть не оглохли! Они до того перепугались, отказываются к проводу близко подходить!

- К стенке шкурников и трусов! — вскинулся человек в коже. — Раз приказано, не имеют полного права не исполнять! А кто отказался — тот есть враг и предатель!

Начсвязи покосился на говорившего. Евдокимов, зам. начальника Особого отдела Южного фронта. Участник октябрьских боев в Москве, большая шишка в столичной чрезвычайке, особо отличился при разгроме московского штаба Добровольческой армии. По слухам, сам ставил к стенке кадета Щепкина, генерала Соколова и других, арестованных по этому делу. Такому человека шлепнуть — плюнуть и растереть.

— Расстрелять недолго, товарищ. А где я потом телефонистов найду? Связь тянуть — это тебе не маузером размахивать!

Лицо чекиста пошло багровыми пятнами. Фрунзе, видя, что дело идет к перепалке, постучал по столу костяшками пальцев:

— Товарищ Евдокимов прав: дисциплина нужна! Теперь не восемнадцатый год, не вольница на бронепоездах! Если есть приказ — изволь исполнять. Не получается — прояви инициативу, найди выход! Вот вы что предпринимаете насчет этих мин?

Начсвязи почесал над ухом, отчего фуражка с облупленной звездочкой съехала на бок.

— Есть у меня один, из телеграфной роты. Он что удумал: закидывает кошку на веревке, цепляет провод и дергает. Ежели мина есть, она взрывается. Штук пять уже сняли!

— Что ж, толково. Но все равно, медленно работаете! Связь нужна! Что у нас с радио?

— Со вчерашнего дня в эфире сплошной треск. Мы и так, и эдак — глухо. Словно нарочно!

— А может и правда, нарочно? Еще в Японскую войну моряки забивали искрой передачи вражеских станций.

— Может и так, товарищ комюж. Но я-то что могу? Радиотелеграфная станция у нас слабая, еле добивает до Джанкоя. Придется ждать, пока провод починят.

Фрунзе наклонился к адъютанту, сказал что-то вполголоса. Тот кивнул, сделал пометку в карманной книжечке.

— Через два часа жду доклада о восстановлении связи. Хоть с депешей верхом скачите, а связь чтоб была!

Начсвязи кивнул.

— Теперь вы, Александр Лукич. Как дела у Каретника?

Борчанинов, член РВС Второй Конной, торопливо встал с табурета:

— Части революционных повстанцев Украины под командованием Каретника движутся на юг, вдоль побережья. На Альме наткнулись на пехотный заслон, вступили в бой.

— Результаты?

— Пока неясно, товарищ комюж. Связи по проводу нет, депеша доставлена на аэроплане.

Фрунзе повернулся к адъютанту:

— Срочно пишите приказ товарищу Павлову[3] 6 пусть поднимает пять… нет, семь аэропланов с бомбами и пулеметами. Помните, в начале девятнадцатого товарищ Ленин распорядился создать особую авиагруппу для действий против Мамонтова и Шкуро? Очень тогда удачно сработали авиаторы. Вот пусть и помогут Каретнику, нельзя допускать заминки в продвижении на Севастополь! И отметьте: срочно произвести воздушную разведку, сведения немедленно ко мне!

Чекист яростно замотал головой.

— Как можно доверять махновцам, товарищ комюж? Чтобы всякие банды брали Севастополь? Да они только грабить горазды! Подумаешь, заслон — юнкерье, гимназисты! А эти «ерои» уже полсуток возятся! Враги они, товарищ комюж, все до единого враги, хуже Петлюры!

— Ну-ну, товарищ Евдокимов, не надо рубить сплеча. Одессу махновцы взяли, при Ишуне крепко помогли…

— Потому и помогли, что мы их снабдили огнеприпасами, провианта подкинули! От своих оторвали — и ради кого? Забыли, что они в июле у нас в тылах учинили?

— Когда придет время, с махновцами мы разберемся. — отрезал Фрунзе. — А пока пусть наступают. Севастополь надо брать, Москва требует, сам товарищ Ленин!

Евдокимов нехотя кивнул.

— В конце концов, — примирительно сказал командующий, — чем больше их покрошат, тем нам потом меньше хлопот. Верно, товарищи? Будем считать, что врангелевцы делают нашу работу.

II

Над рекой Альма.

Гидросамолет «Финист»,

бортовой номер 3

Всадники порскнули в стороны. Новый заход: на пологом снижении обстрелять конницу из курсовых пулеметов, потом метрах на тридцати выровнять машину и пройтись на бреющем, над самыми головами улепетывающих в ужасе «гарних хлопців». За спиной, в проеме двери, грохочет ПКМ — стрелок азартно поливает длинными очередями, гильзы дождем сыплются на пол, улетают в дверь. Лейтенант сделал зарубку в памяти: надо приспособить к пулемету мешок-гильзоулавливатель. Стрелок, конечно, пристегнут, из самолета не выпадет, но и поскользнуться на стреляных гильзах — мало приятного.

Примчавшийся на грузовике юнкер рассказал Зарину о роте Константиновского училища, которая из последних сил сдерживала на Альме махновскую конницу. Дали знать на «Можайск»; Куроедов приказал выдвинуть на помощь юнкерам два взвода на броне при установках РСЗО и гусеничных самоходках. Морпехи кинулись заводить машины, но всем было ясно — не успеть. Пока доберутся до места, жиденький заслон сомнут.

Единственный шанс продержаться до подхода бронегруппы — удар с воздуха. Авиатехники на «Адаманте» спешно разворачивали лопасти вертолета; на «Алмазе» к пилонам двух «Финистов» подвешивали бомбы и НУРы. Третий, без ударной подвески, покачивался у борта «Алмаза» — его готовили к разведвылету на Бахчисарай.

Эссен раздумывал недолго: крикнул бортстрелку захватить лишних пару коробок с лентами для ПКМ, спустился по веревочному трапу к «Финисту». Так, НУРов и бомб нет, бэка к пулеметам в наличии. Указатель топлива… уровень масла… аккумулятор… порядок!

Гидросамолет развернулся и пошел на взлет. Эссен описал круг над Севастопольской бухтой и лег на знакомый курс.

* * *

Радио ожило:

— «Третий», я «Адамант», что там у вас?

— «Адамант», я «Третий». Противник, до двух полков конницы, атакует позиции юнкеров. Захожу для штурмовки. У меня все, прием.

— «Третий», «Я «Адамант», звено с полной подвеской идет к вам. Погоняйте конницу, пока бэка хватит, и назад. Броня выдвигается, прием.

В вышине, что-то блеснуло. Солнечный зайчик на остеклении кабины? Лейтенант пригляделся и резко положил машину на крыло. За спиной загрохотало, стрелок, матерясь, повис на ремнях.

— «Адамант», я «Третий», атакован истребителями! «Ньюпоры», два или больше. Вступаю в бой!

* * *

Эссен готов был спорить, что у красных пилотов движки изношены не меньше, чем «Гном» его старой «эмки». Из «Ньюпоров» и в лучшие дни можно было выжать не больше ста восьмидесяти в час, а сейчас они вряд ли дадут и сто шестьдесят. Зато маневренность отличная, не то, что у «Финиста» с его громоздкими поплавками.

А потому — никаких боев на виражах! Атака на пологом снижении с разгоном, уход в набор высоты, разворот и снова атака. «Финист» и в морском варианте быстрее чуть ли не на сотню в час, не говоря о скороподъемности. И вооружен получше: два «ПКТ» в подвесных контейнерах — это вам не архаичный «Льюис», стреляющий поверх пропеллера.

Но это у ведомого. У ведущего, кажется, два синхронных «Виккерса» на капоте. Похоже, опытный пилот, недаром фюзеляж украшен красным чертенком, гоняющимся за черной уткой. Красный ас? Что ж, посмотрим…

Набор высоты, заход от солнца, РУД до упора — атака! Жгуты трассеров летят мимо, юркая цель выворачивается из перекрестья, ручку чуть влево… «Финист», ревя форсированным движком (четыре сотни сил против восьмидесяти!), пронесся мимо. Сзади загрохотал ПКМ — стрелок не упустил шанса. Э-э-э, да он попал!

Аппарат с бесенком пошел вниз, волоча за собой хвост белёсого дыма. Второй отвернул в сторону моря: запаниковал, пытается удрать с разгоном на снижении.

«Ну, теперь не уйдешь…»

Сбросить газ… «Финист» повис на хвосте «Ньюпора», метрах в двадцати. Он что, самоубийца, недоуменно подумал Эссен — прет и прет по прямой, едва не задевая колесами барашки волн? И когда это они успели пересечь береговую черту?

Эссен откинул колпачок, нашарил пальцем гашетку. Правый пулемет молчал; левый плюнул короткой очередью. Патроны, мать их! Лейтенант принял влево, чуть добавив оборотов. Если поравняться с «Ньюпором», бортстрелок сможет его обстрелять.

Этого не потребовалось. Обнаружив на хвосте неприятеля, красвоенлет с перепугу бросил аппарат вправо. Это его и погубило.

Виной всему стал вращающийся вместе с винтом блок цилиндров ротативного «Гнома». Влево «Ньюпор» поворачивал неохотно, задирая нос, а вот правый вираж выполнял с изумительной легкостью, но при этом резко клевал носом. Опытные пилоты знали об этих особенностях и даже использовали их в бою, но сейчас противником Эссена был явный новичок.

«Ньюпор» лег на правое крыло и опустил нос. Будь у красного пилота хоть метров пятьдесят высоты в запасе, он сумел бы выровняться. Но у него не было и двадцати. Аппарат зацепил крылом воду и закувыркался по волнам, словно игрушечный бумеранг из перекрещенных реек. Плоскости разлетелись в стороны, капот нырнул в воду — конец! Эссен прошелся над местом падения — если пилот держится на воде, можно сесть, подобрать беднягу.

Нет. Только обломки и расплывающееся масляное пятно.

«…»Третий», ответь! «Третий», ответь! «Третий, я «Адамант», ответь! Эссен, мать твою, ты жив?

Лейтенант чертыхнулся сквозь зубы — вот что значит, нет привычки к радио!

— «Адамант», я третий, все в порядке. Сбил двоих, расстрелял бэка, иду домой.

Самолет подпрыгнул на семьсот метров, и с этой высоты Эссен увидел подходящие к Альме «Финисты». На пилонах — серебристые цилиндры пусковых контейнеров.

Все, шутки кончились, господа селюки. Пришли взрослые и очень сердитые дяди…

М-14 успокаивающе тарахтел. Две победы — совсем неплохо, но почему его это совсем не радует?

«Бог не выдаст, свинья не съест, Реймонд Федорыч, — сказал Корнилович. — Надо будет, и на Гражданской повоюем. Хотя, по мне, так лучше с германцами или англичанами. Воля ваша, а меня не тянет стрелять в русских…»

Будто меня тянуло, с запоздалым раскаянием подумал Эссен. Одно дело — причесать пулеметами бандитов, вообразивших себя идейными анархистами, и совсем другое — сбивать русских авиаторов! Они ведь могли воевать в германскую, особенно тот, с чертенком. Впрочем, он кажется, сумел посадить аппарат… И все равно, мерзко: будто он вышел на дуэль с противником, вооруженным кремневым «Лепажем», взяв маузер. У красных авиаторов не было ни единого шанса.

Какого черта, в самом деле? У французов и англичан в 1854-м не было ни пулеметов, ни аэропланов, ни скорострельных пушек, и это не вызвало никаких душевных терзаний.

«Но ведь это не русские, верно?

И что, выходит, они не люди?»

Эссен помотал головой, отгоняя непривычные мысли.

Пора заканчивать с этим декадансом! Их никто не звал в Крым, этих французов и англичан. Да и красные летчики первыми ввязались в драку: увидели одиночный гидроплан и сочли за легкую добычу. А раз так, пусть не обижаются! Война — не спортивное состязание и не рыцарский турнир. Это к барьеру надо выходить с равноценным оружием, а в бою главное — победа.

Только почему у него так пакостно на душе?

III

Крым, околица

села Улуккул-Аклес

Штакельберг шлепнулся в пыль, стащил фуражку, и принялся вытирать лицо.

— Алексис, принимай роту. Вот, держи…

Юнкер сунул Адашеву обшарпанный «Цейсс».

— Я? Почему? Рукавишников что, убит?

— Пуля в живот. Успел сказать: «пусть Адашев…» — и кончился. Так что командуйте, граф, стрелецкие сотни ждут!

Однокашники то и дело подкалывали Адашева, припоминая его предков, воевод и окольничих из учебника истории. Тех, что при Иване Грозном водили московские полки на Казань и в Крым.

Но сейчас не до шуток. Хотелось ткнуться лицом в жухлую траву, не видеть ни осточертевшей степи, ни побитых шрапнелями глинобитных развалюх, ни мелькающих вдалеке всадников.

— Петя, рысцой к «Остину». Пусть Рыбайло изготовится ударить с фланга.

— Так он последнюю ленту расстрелял!

При отражении предыдущей атаки броневик очень вовремя высунулся из-за крайних мазанок и в упор скосил пол-эскадрона «украинских повстанцев».

— Пробегись по цепи, возьми у каждого хоть по три патрона. Если Рыбайло их пужнет, может, снова откатятся?

Штакельберг покачал головой.

— У нас во взводе по обойме на человека. Чем отбиваться, матами?!

— Разговорчики! — рыкнул Адашев. — Приказано собирать патроны, значит, вали, собирай! Надо будет, и матами отобьемся, а без броневика нам гроб с музыкой!

— На левом фланге у Ваньки Сагацкого пол-тарелки к «люське» осталось. — подумав, сообщил Штакельберг.

— Вот и пусть остается. Если пройдут по балочке и заскочут в тыл — всех к свиньям порубят. Беги, говорят тебе, Рыбайле еще ленты набивать!

* * *

Штакельберг убежал. Адашев проводил его взглядом и встал во весь рост. Из цепи на него зашикали, вдали хлопнули выстрелы, пуля тонко пропела в стороне.

«Плевать. Из этих селюков стрелки, как из г…а пуля.»

В бинокль были ясно видны увешанные бомбами и маузерами всадники. Папахи, овчинные безрукавки, бескозырки с ленточками, черные бушлаты, перекрещенные пулеметными лентами, шлемы-богатырки и кавалерийские шинели с «разговорами». Над головами плещется черное полотнище. Адашев знал, что там намалевано: адамова голова и корявые буквы:

«Смерть

всім хто на пиришкоді

добутья вільності

трудовому люду".

Две… нет, три атаки назад эта тряпка чуть не досталась юнкерам. Очередь «Шоши» скосила хлопца, размахивавшего «чорнiм прапором», и если бы не подхватил другой, на рыжем скакуне — было бы у юнкеров взятое в бою знамя.

Впрочем, о чем это он? Ободрали подол у срамной девки, намалевали какую-то пакость на мове — а туда же, «священная хоругвь»…

С фланга, вдоль нестройных рядов конницы, понеслись тачанки. Адашев опустил бинокль и стал считать, по привычке шевеля губами: «…пять… семь… одиннадцать…»

«…много, черт! Хлестанут очередями, а потом пойдет лава…»

— Ро-о-ота! — зычно выкрикнул Адашев. — Кавалерию подпускать ближе, огонь только по команде!

Тачанки все разом развернулись, подняв тучу пыли. Он едва успел шлепнуться в пыль, как над головой засвистело, застрекотало.

«…сейчас сдвинут прицел пониже и влупят по залегшей цепи…»

— Закройсь! — заорал он, изо всех сил вжимаясь в землю. Стрелковые ячейки, старательно отрытые ночью, остались там, где разворачивались сейчас махновские сотни. Юнкеров прикрывали только остатки саманной изгороди да наспех накиданные лопатками бугорки красной крымской земли.

«…с утра семь атак, одна за другой, когда окапываться..?»

Слева, со стороны моря затарахтело. Звук был неожиданный, Адашев даже не сразу его узнал. А когда узнал — улыбнулся и, не обращая внимания на очереди, высекавшие фонтанчики пыли в трех аршинах перед ним, приподнялся на локте и замахал фуражкой.

Со стороны моря вдоль неровной линии тачанок заходили в атаку два гидроплана.

Адашев ожидал, что на головы «украинских повстанцев» посыплются бомбы. Или стрелы-флешетты, их еще с германской наловчились применять по кавалерии. Но чтоб такое…

С аппаратов сорвались дымные жгуты. Они утыкались прямо в тачанки — Адашев видел, как подлетела, разбрасывая во все стороны колеса, одна повозка, как опрокинулась от близкого разрыва другая, как валились кони, метались в ужасе всадники. А гидропланы уже шли на новый заход, и на бочонках, висящих над поплавками, забились огненные бабочки.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

К северу от Севастополя

Бронетранспортер качнуло на ухабе и Андрей, чтобы не слететь с брони, ухватился за ствол пушки. «БТР — серьезная, тяжелая машина, внушал инструктор, и при том, может развить приличную скорость. Учтите, водила всегда будет гнать. Не потому что он ас или куда-то торопится — просто он боится! Фугаса, выстрела из РПГ в борт, да мало ли чего! И о том, что какой-то лох может улететь вперед при торможении, он думать не будет. А потому — бушлат под задницу, ноги либо в люк, либо упереться в поручни. И помните, ваша безопасность — в ваших руках. Только вот свободных рук у вас не будет, в них автомат. А когда в башке крутятся две исключающие друг друга мысли — «за что бы зацепиться?» и «как бы не уронить ствол?» — добра не жди.

Андрей напросился с морпехами в последний момент. Ему сунули броник с разгрузкой, автомат и указали место поближе к башне. Андрей послушно выполнил указание, заметив, что рядом с ним ненавязчиво держится сержант.

Опекают? Пусть их, сейчас не до амбиций. Тем более, что кататься на броне ему доводилось разве что во время ежегодных плановых выездов на полигон.

Но как же греет мысль, что на дороге не встретится — по определению! — ни закладки с радиоподрывом, ни бармалея-гранатометчика, ни пристроенной на стволе пирамидального тополя противобортовой мины. А вот шмальнуть из-за плетня из винаря или обреза по нахально разъезжающим белякам — это здесь запросто.

А юнкер, что сидит рядом — в лихо заломленной фуражке, в кожанке с двумя рядами латунных пуговиц и бриджах цвета хаки, — он что, тоже думает об опасности? Сомнительно — ишь, как горят глаза! Мчится на рычащем восьмиколесной громадине: кум королю, не страшен никто на свете, и уж тем более, какие-то махновцы. Надо полагать, предвкушает, как задаст им жару…

Юнкер примчался в город на дребезжащем грузовичке, помог выгрузить раненых, таких же, как он, юнкеров. И узнав, что на помощь выдвигается рота с тяжелой техникой, категорически потребовал взять его с собой. Капитан-морпех не возражал — карта картой, а проводник не помешает. И вот юнкер трясся рядом с Андреем, прижавшись к башне, в обнимку с обшарпанным мосинским карабином. От автомата отказался: «Спасибо, господин офицер, со своим сподручнее. Вашего оружия я не знаю, а нам скоро в бой». Прапор, предлагавший юнкеру укороченный «калаш», посмотрел с уважением и отстал.

— Юнкер, а сколько вам лет? — спросил Андрей. Не спросил — проорал. Иначе не услышать: водила топит в пол, движок завывает на подъемах, шипит, выпуская излишки воздуха, клапан тормозной системы, матерятся бойцы. Шумное это дело — марш-бросок на броне.

— В январе девятнадцать будет господин… простите, не знаю вашего звания?

— Майор Митин. Скажите, вам довелось повоевать?

— Так точно, господин майор! В августе был на Каховском плацдарме, в сводной рота училища.

— «Каховка, Каховка, родная винтовка…» — пробормотал Андрей. — Выходит, понюхали пороху…

Совсем пацан, ему бы в институт бегать… Андрею вдруг вспомнился пакостный мем «онижедети». Те студенты, что бесновались на киевском майдане, тоже ничего не боялись и головы не берегли. Семнадцатилетние «онижедети», в каком бы веке, под какими звездами они бы не жили, готовы кинуться в любую заваруху, и неважно, с арматуриной или с мосинкой. И плохо дело, если не найдется нравственной опоры в виде присяги, погон, чувства долга, наконец.

Верху зарокотало — над колонной на север прошел вертолет. На кронштейнах пусковые контейнеры НУРов, в дверном проеме свесил ноги морпех с пулеметом.

— Ух ты, здорово! — восхитился юнкер. — Значит, авиаторы помогут?

— А куда они денутся? Это, конечно, не ударная вертушка, но тоже ничего.

Юнкер хотел что-то спросить, но замялся. Андрей выжидающе смотрел на него.

— Позвольте, господин майор? — решился юноша. — Бронемашины, оружие, гирокоптер — откуда это все? Никогда о таком не слыхал, а ведь рассматривал журналы с фотографиями с Западного фронта. Форма, штучки эти… — он ткнул пальцем в висящую на разгрузке рацию. — Это не французское и даже не американское!

Словно в ответ на непочтительный жест, рация пикнула вызовом. Юнкер от неожиданности одернул руку, и тут БТР резко затормозил. Андрей едва удержался, схватившись за ствол «тридцатки».

— Майор Митин? К комроты, срочно!

Андрей слегка развел руками — и рад бы, но, сам видишь, что делается! — и принялся сползать с брони. Сержант уже стоял внизу, готовый подхватить неуклюжее начальство.

II

Околиица села Улуккул-Аклес

Спасибо авиаторам, атаку сумели отбить. И еще одну. И третью. Эта стоила константиновцам потерянного «Остина» — броневик, расстреляв последнюю ленту, набитую собранными по рукам патронами, ринулся на таран летящих к околице тачанок. Варварская тактика сработала: броневой передок расколотил в щепки две брички, но с третьей под колеса кинули ручную бомбу. «Остин» осел, задымился, из приоткрывшейся броневой дверцы захлопали револьверные выстрелы, фигурки в хаки выскочили из подбитой машины и зигзагами кинулись к своим.

Добежал один Рыбайло; семнадцатилетнего Леню Деделе у самой околицы стукнула между лопаток пуля. Он так и остался лежать перед оградой — маленький, скорчившийся, на спине, затянутой в английское сукно, медленно расплывалось темное пятно.

Махновцы, обозленные потерями, подтянули на прямую наводку две горные пушки и швырнули по Улуккул-Аклес дюжины полторы снарядов. Артиллеристы они были никудышные: единственным результатом этой «артподголовки» стали разбитые мазанки, царапины от разлетавшихся щепок, да легкая контузия у самого Адашева — трехдюймовая граната лопнула шагах в пятнадцати, по счастью, не задев никого осколками.

То ли «украинские повстанцы» жалели боеприпасы, то ли просто надоело ждать, но пушки утащили в тыл, и теперь перед околицей накапливались для атаки свежие сотни.

— Нет патронов… — прохрипел Штакельберг. — Совсем ни пса не осталось. Разве револьверы у кого…

— Примкнуть штыки! — проорал Адашев. — По моей команде — отходи, укрывайся за хатами, в садах, группами! И за плетни не вылезать, порубают!

Вот и все. Минута, две, может пять, а потом — хриплое дыхание, взмахи штыка, выстрелы в упор… И все. Живыми их не выпустят.

Он помотал головой. В ушах гудело, настырно, низко, пульсируя на одной ноте.

Контузия? Не похоже. И почему звук становится сильнее?

Адашев увидел, как другие юнкера стали озираться, в поисках… чего? Они что, тоже слышат?

…громче… громче…

Стена мазанки рассыпалась в глиняное крошево, из облака пыли прямо на юнкера выдвинулось скошенное железное рыло. Гул превратился в оглушительный механический рык, и теперь стало ясно, откуда он шел — давя татарские халупы, выворачивая с корнем абрикосовые и черешневые деревца, из глубины Улуккул-Аклес выползли три огромные машины. Назвать их броневиками язык не поворачивался — «Остин» и «Ланчестер» выглядели рядом с этими чудищами детскими игрушками. Не меньше английских «Уиппетов», прикинул Адашев — он видел такие на каховском плацдарме. Бронемашины разворачивались, перебирались через канавы, походя крушили изгороди из саманного кирпича. За ними, в пыли, мелькали фигурки, увешанные незнакомым оружием.

— Сашка! Адашев? Живой, чертяка?

Коля Михеев. Карабин под мышкой, рожа в пыли, улыбка до ушей.

— А где поручик? Надо отвести наших за деревню, майор приказал. Здесь сейчас та-акое начнется!

— Рукавишникова убило. — с трудом прохрипел Адашев. — Я принял роту. Ты толком говори, что за майор, куда отходить? Что тут вообще…

— Майор Букреев зам. командира батальона, морская пехота. А вы, как я понимаю, старший?

Адашев уставился на подошедшего. Такого он еще не видел: незнакомая форма в мелкую зелено-бурую крапь, глубокая каска, сдвинутые на лоб широченные очки-консервы. Сам огромный и какой-то угловатый — наверное, из-за снаряжения, которым увешан торс, пояс, даже бедра. В руках… карабин? Скорее, ружье-пулемет, вроде «Шоши», только обойма не так сильно изогнута…

— Конницу мы отбросим к реке, а дальше по ним отработают «Торнадо». А вы отведоте своих за дальнюю околицу.

Адашев хотел было спросить, что это за «торнадо» и как они собираются «отработать», и тут бронемашины ударили. Тонкие, длинные стволы в замысловатых башенках выбрасывали полотнища огня, в махновцев летели светящиеся трассы.

«Ду-дут! Ду-дут! — Ду-дут!»

Юнкер краем глаза видел, как рассыпаются вдоль ограды бойцы в такой же пятнистой форме, как выползает, круша стену, увитую диким виноградом, гусеничная машина с круглой, плоской башней из которой торчит длиннющий ствол солидного калибра. Танк взревел, плюнул сизым дымом, замер и ударил огнем Раз. Другой. И еще. И снова.

«Так не бывает!»

Вдали, там, где только что мельтешили махновские тачанки, вырастала пыльная туча. В дыму взрывалось, грохало, мелькали пулеметные трассы — и вдруг какофония стрельбы оборвалась. Тишина навалилась, глухая, непроницаемая, будто уши залепило воском. Юнкер качнулся, уцепился за какую-то скобу, торчащую из брони. Ноги не держали.

-.. да очнись ты, чудак-человек! — проник сквозь восковые затычки голос Михеева. — Собирай наших, айда к грузовикам. Надо раненых погрузить и… остальных.

— Стой, Никол, погоди… — Адашев понемногу приходил в себя. — Какие грузовики? А как же махновцы? У нас приказ — удерживать…

— Да забудь ты про махновцев! Нет их больше, и не будет! Вон, смотри!

Со стороны Качи, из степной мути, из-за крыш Улуккул-Аклес вырастали, перечерчивая небо, дымные полосы. Вслед за ними волной накатывался пронзительный, выворачивающий душу вой.

III

Крым, к северу от Качи

БТР-ы с морпехами ушли вперед. Оттуда, из-за заброшенной башни оптического телеграфа, из-за мазанок и фруктовых садов порывы ветра нет-нет, да и доносили винтовочный перестук — константиновцы отбивали неизвестно какую по счету атаку.

Позиции РСЗО остались позади. Машина арткорректировщиков, «Тигр» МК-БЛА-01, выдвинулся в сторону «передовой», и пока командир-старлей переговаривался с огневыми, бойцы распаковывали кейсы с аппаратурой тактического беспилотника. После недолгой дискуссии — ставить НП на башне, или нет? — от этой идеи решили отказаться. Торчащая над приморским плато башня — первая мишень; по местным понятиям там просто не может быть наблюдателя, а то и огневой точки. Выкатят на прямую наводку трехдюймовку — и привет.

«Красные в городе, пулемет на водокачке» — припомнил Андрей старый фильм о Гражданской войне. История повторялась: в 1854-м пулеметы попаданцев тоже держали подъем на плато, только вместо махновцев через речку лезли зуавы принца Наполеона.

Беспилотник взмыл с направляющей и, сделав изящный разворот, неторопливо поплыл по своим делам. На мониторе замелькала картинка.

— Тащ майор, — обратился к Андрею стралей-морпех. — Броня выдвинулась к намеченному рубежу! «Второй» сообщает: «Вижу конницу, вступаю в бой». Вот, слышите?

Заглушая пулеметное «так-так-так», до них донеслось стаккато автоматических пушек. Глухо, как в подушку, ухнуло — раз, другой, третий.

— «Вены». - пояснил старлей. — Минами кроют.

Самоходки 2С31 «Вена» могли, как и их предшественницы, «Ноны», вести огонь 120-миллиметровыми минами. Они и летели сейчас на головы конников Каретника.

— Готово, тащ страшлейтнант! — подал голос прапорщик. — Птичка на месте, есть картинка!

Лейтенант схватился за рацию:

— «Первый», это «Третий». Картинка с дрона пошла, сообщите, как видите?

Андрей заглянул через плечо оператора. С высоты казалось, что конные фигурки редко рассыпаны по степи, но он хорошо знал, что с земли наблюдателю на земле это видится слитной, сплошной массой конницы. Пулеметы и автоматические пушки БТР-ов уже сбили атакующий порыв: кто не попал под секущие трассы, разворачивают коней, думая только о том, чтобы убраться подальше от этого ужаса.

По флангам расходятся в стороны отчаянно пылящие повозки. Тачанки. Что ж, неглупо — прикрыть атакующих косоприцельным огнем. Только никакой атаки уже нет: конники, сбившись в кучу, отходят за гребень плато, сталкиваются со свежими, идущими на помощь эскадронами — и образуют сплошную массу людей, коней и тачанок.

Что и требовалось доказать.

Над головой завыло. Андрей инстинктивно пригнулся: разум понимал, что ракеты летят на высоте сотен метров, но жуть все равно пробирала до костей. Небо наискось прочертили десятки дымных трасс с огненно-оранжевыми остриями, а над головами все выло и выло, загоняя сердце куда-то в желудок.

— Началось! — заорал оператор. — Вот, смотрите!

Видимо, ракеты прошли рядом с беспилотником — изображение дернулось из стороны в сторону, а они все летели и летели мимо хрупкого аппаратика, обдавая его клубами выхлопных газов. Андрей ждал, что земля под ногами дрогнет, и над горизонтом встанет до неба стена огня и вывороченной земли. Но нет, экран заполонили облачка мелких разрывов, как ковром, накрывая конницу.

— Кассетные бэче. — пояснил старлей. — По сорок пять на ракету. Штатно пополам должно быть, кумулятивные и осколочные, но для нас, по спецзаказу, сделали чисто противопехотные.

Андрей понимающе кивнул: в 1854-м неоткуда взяться бронированным целям.

— А сейчас что, дадут еще залп?

— Зачем? — удивился офицер. — Там и так живых не осталось! Если кто уцелел — разбегутся, пока будут перезаряжаться. Нет, думаю, довольно. Сейчас, пыль осядет, и броня пойдет вперед, зачищать.

Андрей поежился, представив себе, как колеса БТР-ов давят конские и человеческие трупы.

— Старлей, а тебе не жутко? С твоей помощью сейчас отправили на тот свет несколько сотен живых душ. А раненых сколько, перекалеченных… Не турки какие-нибудь, не англичане с французами — русские!

Старший лейтенант озадачено посмотрел на Андрея.

— Что вы такое говорите, товарищ майор? Какие русские? Русские — это те, что с Фрунзе, красные то есть. А эти — бандиты, укропы, мать их, бандеровцы!

— Не бандеровцы, а махновцы. По-твоему, красных «Градами» долбать нельзя, а этих — сколько угодно? А Махно, между прочим, украинским националистом никогда не был, это ты его с Петлюрой путаешь. У того верно, сплошь западенцы, галицийцы, сечевые стрельцы, которых австро-венгры вооружали против России. А что до бандитов — не слыхал, как махновцы в 19-м навели шороху в деникинских тылах? Белые тогда на Москву шли, корпус Мамонтова чуть ли не под Тулой объявился…

Андрей видел, что собеседник стервенеет с каждым его словом. Он понимал, что выглядит смешно и уже жалел, что затеял этот разговор. Это вам не Серега Велесов, истинный гуманитарий с тонкой душевной организацией.

— А не пошел бы ты, майор, к бениной маме! — вызверился наконец старлей. От прежней его доброжелательности не осталось и следа. — Совсем охренели в своем ФСБ! Лекции он мне читает — петлюровцы, не петлюровцы… расскажи мне еще, что этих, мать их за ногу, селюков напрасно обидели! Да я на таких свидомых хлопцев насмотрелся в четырнадцатом, под Иловайском!

Ну конечно, с запоздалым раскаянием подумал Андрей, в экспедицию набирали людей с боевым опытом. Донбасс, Сирия, кто постарше — вторая чеченская. У старлея приказ, а он лезет к нему с идиотской рефлексией, которая подошла бы либералу с известной московской радиостанции…

Морпех, похоже, увидел в словах Андрея совсем другой смысл:

— Слушай, Митин, а может ты проверить меня решил? Ну, так запомни и в донесении напиши, чекист хренов: старший лейтенант Астахов ваши голимые проверки на конце вертел, вместе с проверяющими! А будешь парить мне мозг — не посмотрю, что старше по званию. Начищу рыло, а там хоть трибунал!

IV

Дорога на Севастополь

— Что это вы, граф, примолкли? — спросил юнкер Шестобросов, устраиваясь поудобнее на дощатом дне кузова. — А раньше все с хиханьками да хаханьками, на всякое слово у вас два, с заходцами. Язык проглотили?

Адашев забился в угол кузова и сидел там в обнимку со своим карабином. После второго ракетного залпа у него случилась истерика — пришлось успокаивать, отпаивать водой из колодца, под руки, сажать в грузовик. Роту принял Теленников из третьего взвода — сейчас он катил в кабине «Пирс-Эрроу» в голове колонны.

— Оставь его в покое, — посоветовал Михеев. — Не видишь, человек в шоке?

Поредевшая колонна константиновцев тянулась по пыльной дороге за машинами морпехов.

— Те самые, «Торнадо». — Штакельберг кивнул на трубчатые короба. — Как они по махновцам вдарили — страшное дело!

— Скажите, Никол, где вы раздобыли такое козырное подкрепление? — поинтересовался Рыбайло. Оставшись без «Остина», он перебрался в "Фиат" второго взвода. — Весной бы, под Армянск таких «органов» хоть десяток — краснюки бы до Харькова драпали, а то и до Москвы.

— А мне их бронемашины больше нравятся. — отозвался Михеев. — Вот бы порулить таким! Непременно упрошу майора, чтобы позволил…

— Букреева, что ль? — осведомился Шестобросов. — Не, этот не даст. Отчетливый служака!

— Не его, другого, Митина. Я с ним, пока сюда ехали, познакомился. Вы не поверите, господа, что у них еще есть! Особенно эти, как их… дрыны. Маленький такой, вроде аэроплана, и летает. А на земле — коробка со стеклом, и в нем все видно, как в синематографе! Они, прежде чем стрелять своими ракетами, послали эту дрыну, сверху все разглядели и ка-ак врежут! Майор Митин говорил — штаб махновцев с землей перемешали!

— Нет, я больше так не могу! — Шестобросов развязал вещмешок, извлек из него стеклянную, в суконном чехле, флягу. Зубами выдернул пробку и, привстав, протянул Адашеву. — Глотните, граф, сразу полегчает…

Штакельберг принял фляжку и чуть ли не насильно всучил Адашеву. Тот некоторое время сидел, безучастно сжимая флягу по-детски, обеими ладонями, потом сделал большой глоток — и зашелся в кашле.

Штакельберг похлопал юнкера по спине, тот помотал головой и просипел что-то матерное.

— Вот так! — довольно сказал Шестобросов. — Теперь еще глоточек — и совсем отпустит.

Штакельберг осторожно понюхал фляжку.

— Вы звери, господа! — выдавил, наконец, Адашев. — Лицо у него раскраснелось, глаза блестели вполне осмысленно. — Я-то думал — коньяк, или на крайний случай, самогонка, а тут…

— Обижаете, граф! Чистейший ректификат, девяносто шесть оборотов!

Сверху затарахтело, над дорогой прошли два этажерчатых аэроплана.

— Это, что ли, ваши дрыны? — лениво осведомился Шестобросов. — А с виду — самые вульгарные «Ньюпоры», у меня брат на таком летал на австрийском фронте.

— Да нет, я же говорю, тот маленький совсем, а эти…

На обочине, шагах в двадцати от «Фиата», вырос дымный султан, по ушам стегнуло рассыпчатым грохотом.

— Возду-у-ух!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

База авиаотряда

ЮжФронта

«Фарман» зарулил на стоянку. Мотор чихнул несколько раз и замолк.

— Все, съемщики, вылазьте. И не забудьте богу свечку поставить — считай, заново родились!

— Темный ты человек, хоть и авиатор! — буркнул Карякин, перебрасывая ногу через край кабины. — Сколько годков по небу летаешь — вот скажи, видел там хоть завалящего ангела?

— Дурак ты, прости господи! — отмахнулся пилот. — Сам едва в ангела не обратился, а зубоскалит! Что ты за человек такой неосновательный?

— Это ты к товарищу моему обращайся, он тебе про ангелов все основательно обскажет! Некрасов, ты ж из жеребячьего сословия?

— Дядька меня воспитывал, священник. — отозвался из кабины второй, тощий, высокий, с узким интеллигентным лицом. — И вообще, хватит болтать, держи камеру…

— Поп воспитывал? — удивился Карякин, принимая замотанный чистой тряпицей ящик. Из-под тряпицы высовывалась гнутая латунная ручка. — Зачем же ты, едрена шишка, в Красной Армии очутился? Мобилизован, что ли?

— Доброволец.

— Бывают такие чудеса — попович за красных, а мужик за Врангеля!

— Хватит пустозвонить, товарищ! — не выдержал пилот. — Ступай лучше в штаб со своей съемкой. Нам перед вылетом что сказали? Товарищ Фрунзе лично распорядился разведку к нему без промедления!

— И верно, заболтались мы! — засуетился Карякин. — Вот и я говорю, Некрасов — раз с верной линии сойдешь, замешкаешься скажем, революционное рвение не проявишь — и все, ты есть враг и место твое у стенки!

Некрасов не слушал напарника. Он спрыгнул на землю, потянулся, провел ладонью по борту кабины, похожей на кургузую лодку. В фанере ершились острыми щепками пулевые пробоины.

— Вон, и крылья издырявленные! — подсказал пилот. — Как мы в живых остались, ума не приложу! Павлов, командир наш, видали, как горел? Лучший военлет Республики, два ордена Красного Знамени! И Дедюлин и Скаурбит… Я всю германскую пролетал, а такого огня с земли не видел! Вы хоть снять дурой своей что-нибудь успели?

— Должны были успеть. — отозвался Некрасов. — А вообще, смотреть надо. Когда в прошлый раз на Турецкий вал летали, я тоже снимал, а как пленку проявил — одно мельтешение. Но сегодня должно получиться!

— Обязательно должно! — встрял напарник. — Иначе это что ж получается, Некрасов — снова сплошное вредительство и перевод матерьялу? Или опять будешь карандашиком карябать, по памяти?

— Могу и накарябать. Такое захочешь — не забудешь! Каракатицы, не броневики: колес несчитано, на гробы похожи…

— А беляки на их сверху расселись, как бабы на возу! — засмеялся Карякин. — Как мы верхом прошлись — то-то они посыпались!

— Они-то может и посыпались, да только нам потом всыпать не забыли. — хмуро отозвался пилот. — Пять машин улетели, две вернулись, все в дырьях. Да еще утром двое сковырнулись, на Альме этой распроклятущей!

— Нет в тебе, товарищ авиатор, оптимизма! — ответил Карякин, взваливая камеру на плечо. — Революция — дело такое, что надо на все смотреть в рассуждении будущей победы. Потому как, ежели затоскуешь — то сразу веру потеряешь, а стало быть…

— … а стало быть ты враг и место твое у стенки. — подхватил оператор. — Такая, Карякин, логика революции выходит?

— Ты мне, Некрасов, слова «революция» не погань! По-доброму предупреждаю — у меня глаз у меня на врагов трудового народа очень зоркий. Ты пойми, к чему я тебе это говорю!

— Понял. — невесело усмехнулся Некрасов. — У косого Егорки глаз шибко зоркий, одна беда — глядит не туда. Ладно, хватит балаболить, пошли в штаб.

II

Бахчисарай

Штаб 51-й стр. дивизии

— Значит, все тебе показали? — с подозрением спросил Евдокимов. — Взяли под белы руки, подвели — смотри, товарищ, запоминай, потом расскажешь в красном штабе?

— А что я, брехаю, по-вашему? — задиристо ответил Митяй. — Так и сказали — смотри хорошенько, а будут расспрашивать — все опиши, как есть!

— Странно, — негромко заметил командующий. — С чего бы врангелевцам откровенничать?

Евдокимов шарахнул кулаком по столу.

— Продался он, товарищ Фрунзе! — Я таких насквозь вижу. Глядите, как зрачки-то бегают… в глаза смотреть, кому говорят! Отвечай, с чем тебя подослали!

К удивлению чекиста, «подосланный» не испугался. Наоборот — широко улыбнулся во всю свою простецкую физиономию:

— А не пошел бы ты к такой-то матери, товарищ! И на голос меня не бери, слышали таких, голосистых! Я как есть докладываю, а он орет! Я те шо, карманник, ты меня за руку поймал?

Лицо чекиста медленно наливалось кровью.

— Да я тебя… самолично… как контру!

— Погоди, Ефим Георгич… — Фрунзе смотрел на Митяя с возрастающим удивлением. — Не надо пугать товарища. А ты…

— Митяй, — подсказал тот.

— А ты, Митя, давай-ка еще раз, и постарайся ничего не упустить.

Митяй, и правда, не испугался. Попавшись патрулям у вокзала, он, поначалу брыкался, выдирался, даже кусался. Когда «пятнистый» стянул ему руки тонким белым ремешком, Митяй попытался разорвать странные оковы, и взвыл от боли — фитюлька, вместо того, чтобы порваться, глубоко впилась в запястья. Пятнистый с ухмылкой наблюдал за страданиями пленного, потом полил на пострадавшие руки бесцветной, лишенной запаха жидкости из маленького пузырька. Жидкость сразу вспенилась, окрасившись в розовое, но кровь идти перестала. Митяя бесцеремонно запихнули в большой зеленый автомобиль и отвезли в порт.

Он ожидал допроса, пыток, а вместо этого о нем забыли до середины следующего дня — только утром принесли прозрачную бутыль воды и тарелку гречневой каши с мясом. Увидав бутыль, Митяй обрадовался — можно ее разбить и воспользоваться горлышком-«розочкой», как оружием. Но бутыль оказалась из какого-то гибкого и чрезвычайно прочного материала, вроде целлулоида: разбить ее не удалось.

После обеда Митяя привели в кабинет. Двое пятнистых усадили его на стул, стиснули, а третий кольнул в предплечье какой-то штучкой. Митяй решил, что вот оно, начинается, но этим дело и ограничилось. Амбалы отпустили, и в комнате появился четвертый.

Этот смахивал на учителя гимназии — добрый, разговорчивый, веселый. Вопросы задавал простые, хвалил Митяя, похлопывал по плечу. Тот отвечал — почему не порадовать хорошего человека? А когда нахмурился, Митяй расстроился так, что пустил слезу. Ему что, трудно сказать, от кого получил донесение? Да нисколько! От товарища Евгения, конечно. Что непонятного? Бестолковый собеседник спрашивал про фамилию, внешность, но Митяй искренне недоумевал: кто же не знает товарища Евгения?

Потом его отвели на площадку, уставленную военными машинами и стали говорить. «Учитель» настаивал, чтобы Митяй слушал внимательно. Задавал вопросы — проверял, как запомнил. А еще через час Митяя отвезли куда-то за город и передали конному разъезду. Перед расставанием «пятнистые» повторили трюк с колючей штучкой, и на этот раз он уже не вырвался.

Новые допросчики оказались не такими добрыми. Говорили грубо, раза два дали по зубам. Один — здоровенный, в блестящей кожанке со злым, дерганым лицом, накричал на Митяя. Ну, он и не сдержался, ответил. Тогда второй, невысокий, с густыми унтер-офицерскими усами и высоченным лбом, заговорил вежливо. Ему парень отвечал охотно…

* * *

— Что-то с ним не так, Ефим Георгич. — задумчиво сказал Фрунзе, когда задержанного увели. — Ведет себя странно: то отвечает, как на исповеди, то петушится. И не боится, заметил?

Евдокимов кивнул. Он был озадачен — какой-то сопляк, явная контра и предатель, говорит с ним, заместителем начальника Особого отдела так, будто за бычки на привозе торгуется! Тут любой в штаны навалит от страха, а этот ведет себя так, будто все происходящее не взаправду: выслушают, пожурят и отпустят.

— И тем не менее, — продолжал Фрунзе. — то, что рассказал этот Митяй, более-менее соответствует тому, что мы уже знаем. Соображения, товарищ Евдокимов?

— Я сначала подумал — пьян, вот и хорохорится. Но язык не заплетается, смотрит прямо. Да и запаха нет.

— Марафет? Чаек балтийский[4]?

— Ни в коем разе! — уверенно заявил Евдокимов. На этот счет у него имелся опыт.

— Хорошо, оставим пока. Как с воздушной разведкой?

— Аэроплан с кинокамерой вернулся, товарищ комюж. Пленку проявили. Несколько броневиков незнакомой марки, с восемью колесами. О таких, если помните, доносили буденовцы. За броневиками — огромные грузовики, неизвестной марки, на шести колесах. Вот, штабной фотограф напечатал с кинопленки…

Некоторое время Фрунзе внимательно рассматривал еще влажные отпечатки.

— Выглядит устрашающе. Смотри-ка Ефим Георгич, солдаты сидят сверху! Помнишь, как в Москве и Питере, в семнадцатом, верхом на броневиках ездили?

— Еще бы не помнить, товарищ Фрунзе! И, обратите внимание, вот кадры, сделанные на втором заходе: здесь они уже пососкакивали на землю и палят по аэропланам. И метко, надо сказать, стреляют — три сумели подбить!

— Значит, хорошо обучены. Они и понятно — офицеры, юнкера… Ладно, что мы имеем по городу?

Чекист развернул карту.

— Заслоны белых здесь, здесь и здесь. — он указывал остро отточенным карандашом. — Обойти — плевое дело, мои люди и обходили. В городе тишь да гладь, изредка броневики по улицам ездят, такие же, как на фотографиях. В порту суета, грузят корабли, что-то чинят. За Бельдеком и по всему Инкерману заставы, но не из пятнистых, обычные врангелевцы. Есть дозоры юнкеров. Вроде, все.

— От Каретника нет вестей?

— Ничего, товарищ Фрунзе. После гибели Павлова авиаторы боятся лететь. Два раза посылали аппараты в Джанкой, с донесениями. «Фарман» красвоенлета Гуляева только поднялся в воздух — и сразу два беляка! И откуда только взялись… Прижали к земле, изрешетили крыло, он и хлопнулся. Аппарат вдребезги, спасибо, сам живой… Другого, летчика Киша на «Эльфауге», — того, что без ноги летает, — догнали верстах в десяти к северу, над степью. Будто знали гады, что он взлетел!

— Тоже сбили?

— Никак нет. Стреляли впритирку, вроде бы, ракетами. Нарочно указывали — садись мол, мил человек, а то долетаешься! Он и сел, а куда деться? Не успел отойти от аппарата — ему на протезе ковылять трудно! — беляки обстреляли аэроплан с воздуха и сожгли. Тоже ракетами.

— Ракетами… — Фрунзе нахмурился. — Вот и комэск говорил, что предупредительный обстрел тоже был ракетами…

Евдокимов развел руками.

— Ну, хорошо. То есть, плохо, конечно. Связи по-прежнему нет?

— Так точно, нет! С утра замначсвязи убыл в Джанкой на автомобиле. Не успел на пять верст отъехать, прилетела какая-то хренотень: аэроплан — не аэроплан, крылья как у мельницы, но сверху и крутятся. На борту царский морской флаг, как на этих… гидропланах. Замначсвязи пальнул по хренотени из маузера, а оттуда в ответ вжарили из пулемета. И как ловко: никого не задели, а радиатор в решето! Пришлось назад, в Бахчисарай, на своих двоих шкандыбарить.

Может, верхоконных послать? — предложил Фрунзе. — Разными дорогами? Хоть один, а доберется…

— Уже послали, ждем.

В дверь постучали. На пороге возник красноармеец-телефонист.

— Товарищ комюж! — вид у бойца был слегка обалделый. — Из Севастополя телефонируют. Какой-то капитан Куроедов. Требует к проводу непременно вас, лично!

* * *

— И все же я не понял, кто вы такой?

Комюж не скрывал раздражения — трудно вести беседу, когда не ничего знаешь о собеседнике.

— Морской офицер? Служите во флоте Врангеля? Прибыли в Севастополь с Дальнего Востока? Или представляете Русский Экспедиционный корпус?

Вчера, на совещании штаба Южфронта были и такие предположения.

— Михаил Васильевич, давайте уважать секреты друг друга. Я ведь не спрашиваю, почему вы умолчали о переговорах с Дюменилем, когда докладывали Ленину и Троцкому?

Фрунзе поперхнулся.

— Но откуда… впрочем, ясно. В штабе ваш шпион?

— Все куда сложнее, Михаил Васильевич. И не рекомендую делать преждевременных выводов, все равно ошибетесь. Пока важно вот что: не надо пытаться войти в Севастополь. Поверьте, ничем хорошим это не закончится. Потерпите несколько дней, мы сами уйдем. А в Москву доложите, что попытка взять город силами Второй конной провалилась из-за трусости и измены махновцев. Валите все на Каретника, он уже ничего и никому не скажет.

Комюж насторожился:

— Вы утверждаете, что бригада товарища Каретника разбита, а сам он погиб? Вы в этом уверены?

В трубке раздался едкий смешок.

— «Товарищ», говорите? Таких «товарищей» надо в детстве давить, пока не выросли… Да. Уверен. Доложите господину Бронштейну — он отдельно порадуется. Да, и не стоит обвинять радистов в саботаже: они бы и рады связаться с центром, да связалка не выросла.

— Так эти помехи — ваша работа?

— Наша. Как и провод на Джанкой. И не советую гонять связные самолеты. Пока я отдал приказ не сбивать их, а сажать, но если ваши пилоты будут и дальше лезть на рожон — могу и передумать.

— Хотите лишить нас связи? — немного помолчав, спросил Фрунзе.

— Именно. И, кстати, подумайте — а так ли вам полезна сейчас эта связь? Поверьте, некоторая изоляция пойдет вам только на пользу. А то, знаете, снова начнут «крайне удивляться непомерной уступчивостью», требовать «взятие флота, и не выпускать ни одного судна». И вообще, «расправляться беспощадно». Оно вам надо?

Фрунзе потерял дар речи: беляк дословно цитировал депешу предСовнаркома! Хотя, если у них шпион…

Невидимый собеседник будто прочитал мысли комюжа:

— Повторяю, Михаил Васильевич, у меня нет источника в вашем штабе. Да и не нужен он мне, мы и так все про вас знаем. Как, кстати, и про господ Бронштейна, Ульянова и иных-прочих. Так что хватит гадать, и давайте договариваться.

III

Из записок А. Митина

«…последним аккордом драмы стал налет красной авиации: пять бипланов попытались забросать мелкими бомбами и ручными гранатами отходящую в сторону Севастополя колонну техники. Не ожидавшие такой наглости морпехи проворонили первый заход, и это стоило им троих легкораненых, разодранной осколками покрышки и поцарапанной брони. Второй заход встретили изо всех стволов, от «тридцаток», до юнкерских мосинок — три машины из пяти буквально испарились в шквале огня.

Что ж, на войне, как на войне: когда в тебя бросаются бомбами — надо стрелять в ответ, узнав об этом, заметил: «им повезло, что у красных не нашлось флешетт. Сами подумайте: разрывов нет, поди, сообрази, в чем дело! Бойцы на броне, ничем не прикрыты…»

Короче, обошлось. Впредь осторожнее надо быть, вот что…

Стогов встречал константиновцев на том же плацу, откуда они недавно отправились умирать. Юнкера стояли ровным квадратом, в бинтах, с винтовками, в пропыленных, испятнанных кровью и копотью шинелях. На лицах — мальчишеский задор, словно и не было этих кровавых, выматывающих суток. Пошлют снова в бой — пойдут, с шутками, зубоскальством, с лихой песней. Они константиновцы, им иначе нельзя:

«Гимназиста бьет по челке —

То Симбирец наш на Волге»!

С грузовиков неслись стоны, полные страдания. Вперемешку с гражданскими, деловито суетились фигуры в камуфляже, с красными крестами на рукавах. Для раненых самое страшное позади: через полтора часа они будут на «Можайске», а там… Антибиотики, противошоковое; для самых тяжелых — немедленные операции. Долечивать их будут уже в XXI-м веке.

Были и другие — те, чьи тела сложили в кузов «Бенца», прикрыв наскоро изодранными шинелями. Двадцать три юнкера, двадцать три комплекта несбывшихся надежд, неотправленных писем, неполученных офицерских погон. Цена отсрочки, цена сотен спасенных жизней. Цена сегодняшней победы.

* * *

Юнкера слушали в гробовой тишине — слишком невероятные вещи говорил командир неизвестно откуда взявшегося крейсера. Но удивления не было: после того как к ним, расстрелявшим последние обоймы и приготовившимся к безнадежной штыковой, подкатили огромные бронемашины, а взбесившееся небо обрушило на махновцев огненный дождь — чем еще их можно поразить?

Когда прозвучало: «Кто хочет отправляться с «Алмазом», шаг вперед! — шагнули все. А что остается? В эмиграцию? Бегство — это не для семнадцатилетних. Остаться с красными? Благодарим покорно…

Что ж, служба продолжается. Корабли пробудут в Севастополе не меньше трех суток. Надо охранять порт, помогать патрулям, выполнять уйму разных поручений. Уже фыркали моторы разболтанных грузовичков, юнкера с прибаутками карабкались на дощатые борта. Первым за ворота выкатился «Пирс-Эррроу» с Михеевым за рулем. В кармане кожанки — сложенный вчетверо листок, исписанный бисерным почерком. Первой строкой значилось: «библиотека Морского собрания. Екатерининская площадь». И пометка химическим карандашом: «выгребать все после 1854-го.»

Следом за «Пирс-Эрроу» едва поспевал дребезжащий «Фиат». Сидящий за рулем юнкер Рыбайло матерился, понося итальянскую рухлядь, у которой того гляди, закипит вода в радиаторе. А Михееву сам черт не брат — знай, давит на газ, а в кузове во всю глотку распевают четверо его приятелей, да смотрит вдоль улицы толстый кожух «Льюиса»:

«…Жура-жура-журавель,

Журавушка молодой!»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Севастопольская бухта

— Это же хлам… — поморщился Глебовский, старательно оттирая руки платком. — Машины надо менять, разбирать надстройки, резать корпус. Нашими силами — нереально.

Щеку Адриана Никоновича украшал мазок копоти. Брюки в угольной пыли, рукав пальто разорван — зацепился, когда выбирался из низов «Евстафия». Гордость Черноморского флота, участник боя у мыса Сарыч, броненосец, увы, отплавал свое — перед уходом англичане взорвали котлы и крышки цилиндров высокого давления.

По прибытии в Севастополь беженцев разместили в казармах управления портом. Но отдохнуть инженер не успел — часа не прошло, как за ним прибыл вестовой с "Алмаза".

Найдя в списке спасенных с «Живого», запись: «А.Н. Глебовский, служащий департамента путей сообщений», Зарин распорядился немедленно его разыскать. Не прошло и часа, как в его распоряжении оказался катер, кондуктор с двумя матросами и сопровождающий, мичман Солодовников. Утро они провели за осмотром судов в бухтах Севастополя. Полузатопленные, проржавевшие насквозь, и вполне исправные, выстроенные в ряд у пирсов и стоящие на бочках — здесь их были десятки, если не сотни. Броненосцы, эсминцы, буксиры, торговые пароходы — список занимал три полных листа.

— Что ж, с «Евстафием» все ясно. Очень жаль, но — безнадежно-с. Что у нас на очереди?

Солодовников щелкнул застежкой папки и принялся перебирать листы бумаги.

— Прочтите-ка еще раз, с начала. — попросил инженер. — Кстати, кто составлял список?

— Стогов, комендант Севастополя. Вот, прошу…

Глебовский покосился на листок.

— Если не трудно, мичман, прочтите вслух. А то у меня, сами видите, руки — замараю…

— Всего в наличии: линейных кораблей — пять, крейсеров — три, миноносцев — семнадцать, — зачастил Солодовников. — …подлодок — одна, катеров военных — восемь, катеров других — восемьдесят четыре, блокшивов — два, торговых судов — семьдесят одна единица.

Глебовский обвел взглядом броненосную шеренгу. «Евстафий», «Пантелеймон», «Иоанн Златоуст»; Чуть дальше — старички, «Три святителя» и «Синоп». Грозные некогда двенадцатидюймовки слепо пялятся в пустоту, котлы давно остыли. Гниль, ржа, разорение, даже крысы с тараканами покинули обезлюдевшие кубрики. Больше эти корабли в море не выйдут.

Мичман будто прочел его мысли:

— Адриан Никоныч, неужели из эдакой прорвы, нельзя отыскать хоть несколько на ходу?

— За полдня мы наспех осмотрели двенадцать судов. Чтобы разобраться со всеми нужно не меньше месяца. И потом, вряд ли здесь оставили исправные суда. Не знаю как здесь, а в Керчи до последнего момента пытались отремонтировать все, что можно!

— Тут все было иначе, Адриан Никонович. Судов хватало, а вот команды… Кочегаром, машинистом кого попало, не поставишь, так и до беды недалеко. На вашем «Живом» неприятности приключились как раз из-за кочегаров.

— Да, слышал, — вздохнул Глебовский. — Но я-то путеец и мало понимаю в судовых механизмах. В Керчи оттого только принял мастерские, что никого другого не нашлось.

— Вот и у нас не нашлось! На судоремонтном все разбежались: кто к красным подался, кто в эмиграцию, кто дома гуталин варит. Мастеровых еще как-то нашли, а вот инженеров… Вы уж не подведите, Адриан Никонович!

— Да я бы с радостью, голубчик, но и вы поймите! Одно дело — локомотивные котлы, и совсем другое судовая машинерия. Вот вы «Живого» вспомнили, на кочегаров грешите. А ведь это я его ремонтировал, вполне мог и напортачить. Нет, боюсь, не справлюсь…

— Справитесь! — Солодовников для пущей убедительности взял собеседника за пуговицу пальто. — Не может быть, чтобы не справились! А я чем могу…

— Ну ладно, — смягчился Глебовский, — давайте-ка еще раз пройдемся по списку. Вот, к примеру, посыльные суда. Начнем, ну хоть с этого…

— «Казарский» — сразу ответил мичман. — Бывший минный крейсер, построен в Германии, на верфи Шихау, в девяностом. Четыреста тридцать тонн. Машина, три с половиной тысячи индикаторных сил, два локомотивных котла, тоже германские. Вооружение — три пушки семьдесят пять мэмэ, торпедный аппарат. Остальные сняли, когда перевели в разряд крейсерско-посыльных.

— Написано — «может дать ход». — Глебовский сделал пометку. — Дальше что?

— Посыльное судно номер четыре, раньше миноносец «Котка». Тоже старье, финской постройки, в Або.

— Эта скорлупка? — удивился инженер. — С самой Балтики сюда дошлепала?

— Зря вы так, Адриан Никоныч! — обиделся за бывший миноносец мичман. — Эту скорлупку даже на Дальний Восток послать хотели, потом оставили в Средиземноморской эскадре. Мы во время войны с ней частенько встречались. «Котка» сопровождала гидропланы: если на воду сядут — искала и буксировала к нам. И вооружение есть: минный аппарат и мелочь, сорок семь и тридцать пять мэмэ…

— Это меня не интересует, — сухо заметил Глебовский, — А вот почему эту «Котку» бросили, не взяли в Константиномоль — я бы хотел знать.

— Я же говорил, команду не смогли набрали! Людей на большие пароходы не хватало, а тут такая, как вы выразились, «скорлупка»…

— Хорошо, посмотрим эту самую «Котку». Но ведь и вам, как я понимаю, тоже нужны вместительные суда?

— Еще как нужны. — вздохнул Солодовников. — Только где их взять? У броненосцев машины взорваны, пароходы — сплошь ржавый хлам.

— А тот, на котором мы были перед «Евстафием»? — припомнил инженер. — «Березань», кажется?

— Бывший доброфлотовский «Петербург», семидесятого года постройки. Машина выведена из строя, тоже англичане постарались…

— Зато корпус в отличном состоянии. И трюмы — о-го-го, какие, не то что у миноносок! Если не ошибаюсь — там рядом стоял паровой барказ. Если на ходу, можно эту «Березань» зацепить.

Мичман зашуршал бумагой.

— Кабельное судно «Осторожный». Сто пятьдесят тонн, числится исправным. Машина сто восемьдесят сил. Слабовата, но с рейда вытянет.

— Вот и отлично! А еще землечерпалка номер сорок семь и «Перевоз», паром управления порта. С мореходностью у них так себе, зато вместительные и на ходу. Так что, хватит ползать по корабельному кладбищу, пора собирать ремонтные бригады. Сами же говорили, времени в обрез!

— А по пути, Адриан Николаич, осмотрим миноносцы «Строгий» и «Свирепый». - подхватил Солодовников. — Они, правда, не на ходу, но, вроде бы, ничего серьезного. Хотели наскоро подлатать и увести, но, видимо, тоже рук не хватило.

* * *

Катерок подпрыгивал на волне. Брызги из-под скулы разом обдавали низкую рубку и приткнувшихся за ней людей.

— И все же, господин мичман, зачем вам это старье? Ну хорошо, выползут на рейд, а дальше что? До Босфора ни один не дойдет, потопнут к свиньям вместе с грузом и пассажирами!

— Вы, Адриан Никонович, что собираетесь дальше делать? — ответил вопросом на вопрос офицер. — Здесь, в Севастополе, останетесь, или…?

— «Или». Иначе, зачем мне было покидать Керчь, да еще и на такой калоше?

Глебовский кивнул на стоящего у бочки «Живого».

— Кстати, не забыть: пометьте у себя, надо бы им заняться. В море котлы починить не смогли, а здесь, думаю, справимся.

Солодовников послушно черкнул карандашом, убрал список в папку, щелкнул латунным замочком.

— Сейчас некогда, а к седьмой склянке — это половина десятого пополудни — прошу на «Алмаз». Там все и узнаете, а заодно, решите, как быть дальше. У господина капитана первого ранга есть для вас любопытное предложение.

II

Севастополь, порт.

Дядя Жора поддел ломом шестерню, с натугой, побагровев, приподнял. Макарьев подсунул домкрат, старый слесарь отпустил лом, шумно выдохнул, вытер со лба пот.

— Тяжеленная зараза! Зови инженера, куды ее?

Глебовский присел на корточки возле шестерни, потрогал зубцы.

— До вечера успеем собрать редуктор?

— Почему ж не успеть? — рассудительно ответил Макарьев. — А ежели еще и премию людям посулить — тогда непременно. Работы часа на три, если взяться с толком.

— Вот и беритесь. Премиальные будут, генерал Стогов обещал! А вы, Макарьев, как-нибудь поаккуратнее. Не приведи господь, уронить — зубья выкрошатся.

— Чугун, известное дело. — кивнул Макарьев. — Не волнуйтесь, господин инженер, сделаю в лучшем виде.

— Может, и правда ее уронить? — предложил дядя Жора, глядя вслед инженеру. — Пока другую найдут — кран будет стоять, все польза.

— Да сколько той пользы! А наши город займут, кран понадобится — как чинить? Ну, увезут беляки десяток трехдюймовок, вот убыток!

— Они не только пушки грузят. Из минных складов торпеды и якорные мины вывезли, все в масле. Давеча на пирс снаряды ящиками перли, пулеметы, винтовки французские, тоже в ящиках. Со складов притащили катушки медного провода, в мастерских станки снимают.

Станки-то им зачем? — удивился Макарьев. Ну ладно, кабель — связь, скажем, тянуть, полевые телефоны… Но станки?

— Может, туркам продадут? — предположил слесарь. — Им ведь, за границей, деньги понадобятся? «Березань» здоровая, туда чего только не влезет!

Макарьев помотал головой.

— Куда они ее утянут, корыто такое? Машина-то сдохла. Годние буксиры ушли, а теми, что остались, только шаланды таскать. Я вот что, дядя Жора думаю — может, они не к туркам собираются? Может, высадятся и нашим в тыл ударить? У Таганрога или под Одессой?

Дядя Жора подумал, потом помотал головой.

— Это вряд ли. В Таганроге канонерки, не пустят гадов. Да и в Николаеве сторожевики, даже подводные лодки!

— Видели мы эту лодку, — буркнул Макарьев. — Вон, у стенки стоит…

В порту со вчерашнего дня только и говорили, что о захваченной странными беляками субмарине красных.

— Слышал, команду отпустили? Выстроили и говорят: мол, идите, куда глаза глядят!

— Иконников, гад, остался. — сплюнул Макарьев. — Он, иуда, лодку белым сдал и комиссара самолично шлепнул. Теперь, наверное, тоже сбегёт.

— Точно! — подтвердил дядя Жора. — А с ним еще один, Салотопов, унтер старой службы, при Георгиях. Цельное гнездо контры развели на боевом корабле! Как подумаю — аж нутро скручивает, такое во мне пролетарское негодование!

— Познакомился я давеча с одним, с лодки. — понизив голос, сообщил чекист. — Водяницкий его фамилия. Говорит — не знал, что лодку сдали, опомнился, только когда пятнистые в отсек полезли. Я его поспрошал насчет биографии — наш, в восемнадцатом, на Онеге беляков бил. Так Иконников, сволота, уговаривает его переметнуться. Я посоветовал: соглашайся, братишка, фронт борьбы с гидрой контрреволюции не только на море, он и тайный бывает!

— Рискуешь, товарищ Евгений. — покачал головой дядя Жора. — А ну, как продаст?

— В нашем деле, Георгий Данилыч, без риска никак. Очень уж надо выяснить, что гады затеяли.

— Инженер с утра предлагал с беляками плыть. — припомнил слесарь. — Жалование сулил хорошее, кормежка от пуза, больничка. Говорят, работать надо не на красных, не на белых, и далеко, в этой, как ее… в Аргентине! Там сытно, спокойно и войны нет.

— И что, соглашаются?

— Есть и такие, особливо семейные. Инженер давеча говорил, что можно и с женами и с детишками ехать. Народ настрадался, сознательных мало, не верят в советскую власть.

Макарьев недобро сощурился.

— Надо прояснить, что это за Аргентина, куда гады пролетариев заманивают!

— А ты, товарищ Евгений, к Глебовскому обратись. Он тебя, вроде, уважает.

— И то верно, дядя Жора. Вот сейчас и поговорю. А ты прикинь, кого бы мне с собой взять? Человека два-три, из боевых, проверенных. Мало ли что?

— Сделаю, — кивнул старик. — Егорка Зятьев, слесарь, Темка Колыванов из инструментального. Митяя бы тебе, в самый раз для такого дела…

— Что- долго его нет. — забеспокоился Макарьев. — Больше суток прошло, должен был обернуться. Данилыч, я вот думаю — а может, его взяли? Вроде, ночью у вокзала была стрельба?

— Взяли бы его — так и за нами пришли бы. Митяй, конечно, парень свой, надежный, а только в контрразведке и не таких ломали, а он, почитай, всех в ячейке знал. Нет, не могли его взять!

— Ну, дай-то бог… кивнул Макарьев. — Да и Фрунзе, видать, наше донесение получил, раз в город не суется. Я вот что думаю, дядя Жора: может, он в Севастополь разведку зашлет? Надо бы нашим, из ячейки, за Инкерманом пошустрить — глядишь, и встретим товарищей?

Слесарь кивнул, а Макарьев, помолчав немного, добавил:

— А насчет иуды, Иконникова, ты, дядь Жора, не сомневайся. Таких, как он, непременно достанет карающий меч Революции. Заплатят, гады, за свои подлости против трудового народа!

III

Минная стенка

— Вира! — Рабочий замахал картузом, — Вира помалу, уснул, что ль?

Кран, квадратная будка на железнодорожной платформе с торчащей вверх стрелой, пыхнул паром. Редуктор натужно скрежетнул, тали натянулись и грузовик — как был, с кузовом, наполненным выше кабины снарядными ящиками, — оторвался от пирса и поплыл вверх. Стрела повернулась, и колеса повисли над разверстой пастью люка. С «Березани" заорали — «Майна, майна!» «Фиат» дрогнул и пошел вниз; грузчики натянули троса, не давая тому раскачиваться.

— Уже седьмой. — Стогов сделал пометку в блокноте. — И как это вы, Адриан Никоныч, управились с этим корытом? Всего-то сутки прошли!

— Да я особо и не управлялся, господин генерал. С машиной ока все равно ничего не сделать, а вспомогательные механизмы в порядке. Зацепили землечерпалкой, перетащили и нате-пожалуйста, стоит под погрузкой!

Землечерпалка, пришвартованная к борту «Березани», лениво дымила кургузой трубой.

— Ладно, за это я спокоен. Доложу Зарину, что погрузка будет закончена в срок. Когда начнете принимать пассажиров?

— Не раньше десяти утра. Работать будем всю ночь, при прожекторах. Сами видите, сколько тут еще…

И кивнул на ряды грузовых машин, ящиков, каких-то громоздких, угловатых предметов под брезентами. В стороне выстроились в два ряда укрытые рогожными чехлами морские якорные мины, вдоль которых прохаживались юнкера с винтовками.

— Да, и вот еще что — на палубу надо поставить аэропланы. Сейчас их перегоняют из Качи, за ночь разберут и грузите.

— У меня плотники сколачивают дощатые подпорки. Аэропланы — груз легкий, уложим, прикроем брезентами. Только, Николай Николаевич, если погода испортится — я снимаю с себя ответственность! Судно и так перегружено сверх меры, а тут еще пассажиры, палубный груз!

— Хорошо, что напомнили, голубчик, — Стогов зашуршал страничками блокнота. — Еще надо поставить на палубу три броневика и танки. Четыре английских, «Марк-V», и французский «Рено» без пушечной башни. — Да вы не волнуйтесь! — поспешно добавил он, увидев, как гневно вскинулся инженер. — «Рено» маленький, не то что «англичане»!

— Тут маленький, там маленький — а что с остойчивостью будет, кто-нибудь подумал? Нельзя с таким грузом в море идти!

— А в море и не надо. Утянем мили на три с внешнего рейда, и довольно.

Инженер пожал плечами и отвернулся. «Фиат» уже скрылся в трюме «Березани», и оттуда неслись специфические обороты речи — грузчики отцепляли от грузовика тали.

— Позвольте поинтересоваться, Николай Николаич, — не оборачиваясь, спросил Глебовский. — Вы-то останетесь здесь или с ними?

— С ними, голубчик. Господин Митин подробно описал, что ждет дальше белое движение. РОВС, Краснов, немцы… извините, я в этом в балагане не участвую! Вот и юнкера попросились с ними. А что же мне, одному в Константинополь драпать? Нет уж. Родных у меня не осталось, разыскивать некого, сам себе хозяин! А вы для себя что решили?

— Я, пожалуй, тоже с ними. Там, куда собрались эти господа, — Глебовский кивнул головой на "Алмаз", — для путейца дел будет невпроворот. Раз уж в двадцатом столетии Отечество отблагодарило нас за службу сапогом под зад, может, хоть в девятнадцатом оценит?

— Ну что вы, не стоит так траурно. Хотя, вы правы, конечно. Попробуем послужить Николаю Первому, раз уж его потомок ухитрился про…ть все, что оставили предки. А там, глядишь, и что-то сумеем изменить, как давеча сулил господин Митин. Не дадим по второму разу довести Россию до такого безобразия.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

Севастополь,

Екатерининская площадь

— Навалили, ни присесть, ни прилечь! — Адашев поддал сапогом куль из темно-зеленого то ли плюша. — На черта нам это барахло? Взяли бы лишних пару десятков ящиков с гранатами, что ли. Вон их, в пакгаузах, под крышу! Опять же, на ящиках и сидеть удобнее.

— Нет в вас, граф, уважения к науке! — наставительно произнес Штакельберг. — То, что вы сейчас, простите, лягнули — это комплект Морского Сборника с одна тысяча восемьсот пятьдесят первого года. Самолично гардины в читальном зале сдирал и увязывал! А в чехле от канапе полный Брокгауз и Ефрон. Так что соблаговолите попридержать копыта!

Кузов грузовика заполняли разномастные кули из портьер, скатертей, мебельных чехлов. Из ткани во все стороны выпирали уголки переплетов. Устроиться на них с удобствами было, и правда, затруднительно.

— «Только книги в восемь рядов,

Молчаливые, грузные томы,

Сторожат вековые истомы,

Словно зубы в восемь рядов…» — нараспев продекламировал Штакельберг.

— Ваш обожаемый Гумилев? — усмехнулся Адашев. — Вы плохо кончите, Шурочка. Романтики в наш век долго не живут.

Коля Михеев поднял задний борт «Опеля» и лязгнул задвижкой.

— Библиотека Морского собрания — это вам не жук чихнул! Тут до собачьей матери томов, лучшее в Крыму книжное собрание! И как мы все это впихнули в два грузовика — ума не приложу!

— Спасибо хранителю библиотеки, — хмыкнул Адашев. — ежели бы не он, так и гребли бы все подряд. А так, взяли, как велено, только то, что издано после Крымской войны! А дед-то какой колоритный, чисто гном из оперы Вагнера. Как там, у александрийца вашего?

— «Мне продавший их букинист,

Помню, был и горбатым, и нищим…

…Торговал за проклятым кладбищем

Мне продавший их букинист.»

Видите, барон, я тоже не совсем лапотный, порой стишки почитываю, и даже душещипательные!

— А этот старый гриб еще радовался, что мы раритетный фонд, восемнадцатый век, не тронули! — Штакельберг сделал вид, что не заметил подколки. — А зачем его брать, коли там, куда мы отправляемся, эти книги и так имеются?

— Прикусите-ка язык, барон! — Адашев шутливо ткнул Штакельберга у бок. — Я понимаю, начальство далеко, а все же не забывайте: «Об истинных целях операции — ни слова!»

— Так тут же нет никого? — озадаченный Штакельберг оглядел пустую улицу. — Кто услышит?

— Ладно, господа, заканчивайте этот декаданс, и поехали! — Михеев уже устроился в открытой кабине. — А вы, барон, извольте слезть на грешную землю и крутануть стартер! Да поскорее, нам еще в госпиталь надо заехать.

Адашев хмыкнул и заговорщицки подмигнул.

— Лямур! Свезло нашему Николу!

— Да, — печально вздохнул барон, перекидывая ногу через борт. — А моя Наденька, младшая Веретенникова, в восемнадцатом с родителями в Швецию уехала, а там замуж вышла. А старшая, Верочка, невеста, брата Кольки, земля ему пухом, в Стамбуле сейчас. Все война, будь она неладна…

Старший брат Штакельберга, тоже константиновец, весной погиб под Армянском.

— Ничего, барон! — Адашев похлопал приятеля по погону. — Мы вам на месте невесту сыщем, эдакую, знаете ли, тургеневскую барышню! Они там всякими эмансипэ не испорчены, будете, как говаривал папенькин денщик Федос, в полном бланманже!

II

Кача, школа военных пилотов

Эссен провел ладонью по теплому перкалю. Таких аппаратов — британских DH-9 — в Каче было два, и оба следовало забрать в первую очередь. Движки, не успевшие выработать ресурс, надежные бомбосбрасыватели, пулемет на поворотной турели — куда до них «Вуазенам» и «Фарманам», знакомым Эссену по 1916-му году.

— Отличная машина! Лучший легкий бомбардировщик своего времени, его потом в СССР скопировали — поликарповский Р-1!

— А вы, вижу, разбираетесь в авиации?

— Да, Реймонд Федорович, с детства интересуюсь. Модели клеил, гонял на симуляторах. «Ил-2», может, видели? Отличная игрушка, там управление совсем как…

Лейтенант вежливо кивал, делая вид, что внимательно слушает Собеседник надоел Эссену ужасно, и он трижды успел пожалеть, что поддался на уговоры и взял любопытного «научника» с «Адаманта» с собой в Качу. Хотя, надо признать: в авиации он разбирается неплохо.

— …а как переправить в Севастополь? Гидропланы можно посадить на воду в бухте, а эти? Разбирать и везти грузовиками?

Эссен так и собирался поступить, а потом прикинул, сколько для этого понадобится времени и рабочих рук. А ведь еще грузить моторы, запчасти, инвентарь из мастерских авиашколы…

— Вовсе нет… простите, опять запамятовал, как вас величать?

Энтузиаст авиации не заметил яда в голосе.

— Виктор Сергеевич, можно просто Витя. Если нужна помощь — только скажите, я умею, сам у байка движок перебирал!

Мысль казалась соблазнительной. Вручить энтузиасту французский ключ отправить в ангар, снимать мотор с раздербаненного «Фармана». До вечера провозится наверняка.

— Спасибо, Виктор, буду иметь в виду. Что до аппаратов — нет, здесь мы их разбирать не будем. Мы берем «Ньюпор», «Сопвичи», оба «Де Хевиленда» и «Спад», он тоже совсем новый. Остальное хлам, не стоят возни. Итого шесть колесных машин. Сейчас в городе расчищают посадочную площадку, на бульваре. Садимся, снимаем крылья, хвост, и в грузовик. А там и до порта рукой подать.

— Здорово! — восхитился Виктор. — А мне можно слетать? Вот, хоть на «Сопвиче», он же двухместный!

— Вы что, никогда не летали? — удивился Эссен.

— Летал, конечно. И на пассажирских, и на вертолете, даже на мотодельтаплане. Вот это действительно полет: сидишь, открытый всем ветрам, под ногами — пустота! А в лайнере, какой интерес? Будто в автобусе едешь. Потому и попросился с вами — всегда жизнь мечтал полетать на старинном самолете! Я видел в такие Англии на авиашоу, но там не катали…

«Может, так и сделать? — в отчаянии подумал Эссен. — Жора летит на «М-9» — вот и пусть забирает его с собой…

— Отчего бы и нет? А пока, Виктор, если вас не затруднит, помогите мотористу. Во-он он, возле ангара. Он вам скажет, что делать.

Молодой человек рысью бросился выполнять поручение. Подошедший Корнилович проводил его взглядом.

— Все-таки люди не меняются. — задумчиво произнес Эссен. — Вот на этом самом месте в четырнадцатом меня замучили реалисты. Приехали из города на экскурсию, а мне, как дежурному по школе, поручили их пасти. Через час я стал как бы половчее споткнуться и вывихнуть ногу, лишь чтобы избавиться от этой напасти…

Корнилович промолчал.

— Да, были деньки… Ладно, Жора, тогда, как договорились, сначала «эмки»? И, кстати, возьми с собой этого типа, а то он мне весь мозг вынес — так, кажется, говорят «потомки»?

Мичман шутки не принял.

— Реймонд Федорыч, должен вам сообщить… в общем, я остаюсь. Уж простите, но дальше — без меня.

Эссен ушам своим не поверил.

— Как же так Жора… Георгий Валерьянович? Ведь красные тут устроят террор… схватят вас — что им скажете?

— Выберусь как-нибудь, осмотрюсь, а там видно будет. Да вы не волнуйтесь, и «потомкам» передайте — я их секретов с собой не беру. Ну, а что в голове осталось — это, уж извините, мое…

Корнилович подобрал хворостину и стал с отсутствующим видом чертить в пыли какие-то загогулины. Эссен прокашлялся, чтобы скрыть волнение. А ведь не случись чехарды с Переносами, мичмана Корниловча, ждала бы служба в белом Черноморском флоте, французская эмиграция и сорок лет жизни на чужбине. А тут — вон оно как обернулось.

— Уговаривать, препятствовать не буду. Решил — значит, решил, не гимназист. И вот что…

Он сделал паузу.

— «Де Хевиленд» готов к вылету. От сердца отрываю, у нас их всего два… Покидай во вторую кабину пяток канистр с газойлем, жестянку моторного масла, пару тарелок к «Люське», и лети с богом. Это не «эмка», часов пять в воздухе продержишься запросто. А там сядешь, дозаправишься и дальше. Карты, правда, нет, но ты по компасу дуй на норд-вест, а потом вдоль береговой черты. Если с погодой повезет, можно и до Румынии долететь.

— Сдалась мне эта Румыния! — упрямо мотнул головой мичман. — Я лучше к Херсону, а дальше вдоль Днепра, на Екатеринослав. Степь ровная, где сесть — найду, а там видно будет.

Эссен испытующе посмотрел на мичмана.

— К красным, значит? Ну, дело твое, Жора…

Корнилович пожал плечами, кивнул.

— Вот и ладно. Тогда я в ангар, а ты запускай и лети с Богом. Моториста пришлю, поможет. Говорить больше никому не надо, я сам все объясню.

— Но как же так, Реймонд Федорыч? — Корнилович нервно теребил в руках пилотский шлем. — А с нашими попрощаться? Нехорошо как-то, тишком да тайком…

Эссен похлопал мичмана по плечу.

— Долгие проводы — лишние слезы, Жора. Поймут. Ты хоть собраться успел?

Корнилович кивнул на лежащий у стены ангара вещмешок.

— Негусто у тебя барахла, чтобы начинать новую жизнь. Ну ладно, мичман, удачи! Даст Бог — свидимся…

* * *

«Де Хевиленд» сделал над Качей прощальный круг. Эссен помахал старому другу рукой, и тут глаз зацепился за какую-то несообразность. Лейтенант торопливо извлек из нагрудного кармана френча складной тридцатикратник, поднял к глазам и…

Точно! В обеих кабинах — головы. В задней-то Корнилович, а кто впереди?

— Братец, это ты помогал мичману заводиться?

Пожилой унтер — из здешних, качинских, забытых при эвакуации, — степенно кивнул.

— Так точно вашбродие! Я самый и есть.

— А кто к нему в аппарат сел — видел?

— Как не видеть? Один их энтих, пятнистых. Как вы, вашбродие, ушли, он и подбегает. Побалакал с мичманом, потом бе-е-егом к автомобилю. Мичман мне и говорит — подождем мол, человек со мной полетит, а ты пока масло проверь. А я что, мне сказано проверять — я и проверил.

— И что? — жадно спросил Эссен.

— Масло-то? В порядке, что ему сделается…

— Да не масло, а этот, которого ждали!

— Он, вашбродие, назад прибег. Бегит и тащит на плече баул. Тяжелый — его, болезного, аж перекосило. Я хотел подсобить, а тот ни в какую. Так и корячился, пока не склал в аппарат. Залез, мне рукой машет — «заводи»! Ну, я и завел…

— А потом?

— А что потом? Улетели, и вся недолга! — ответил унтер и кивнул на таящий в туманном мареве «Де Хевиленд».

Повторяется история с Фибихом? Приставил к боку пистолет, заставил взять с собой? Да ну, бред, наверняка Жора взял парня по своей воле. А может, они заранее сговорились? Тоже ерунда, он же сам только что предложил Корниловичу аппарат…

Эссен потянулся к рации, помедлил, опустил руку. В конце концов, кто знает, что в головах у «потомков»? В любом случае, это осознанный выбор — и Виктора и Жоры Корниловича, — а значит, не надо им мешать. А остальные пусть думают, что все идет по плану и «Де Хевиленд» улетел в город. Сказать, конечно, придется — потом, в Севастополе. К тому времени Корнилович будет далеко.

III

Минная стенка

Адашев потянул из кузова носилки. Лежащий на них «Пирс-Эрроу» раненый — изможденный, заросший седоватой щетиной, с длинным, изрытым оспинами лицом, — страдальчески охнул.

— Полегче, братец, не дрова грузишь!

Матросы приняли носилки и бегом понесли к трапу.

— …только представьте, эти мерзавцы посмели вломиться в госпиталь! — возмущался Штакельберг, окруженный юнкерами четвертого взвода. — Требовали морфину, спирту, к Сашеньке приставали, батюшке ее, Фаддею Симеоновичу, доктору, по морде дали. Пенсне разбили, скоты!

Фаддей Симеонович Геллер, худой, как щепка, несуразно длинноногий, одетый слишком легко для ноября — в потертое соломенное канотье и парусиновый дачный пиджачок — сидел в кабине «Пирс-Эрроу» Его пальцы длинные, узловатые, пальцы музыканта или хирурга, сжимали ручку саквояжа. Рядом с пристроилась барышня в бежевом платье и толстой косой, обвивающей прелестную головку. Платье носило следы некоторого беспорядка. Адашев подошел поближе, исподтишка косясь на барышню.

«…счастливчик, однако, Никол! Экую красулю оторвал…»

— …а тут мы! — продолжал Штакельберг. — Подъезжаем, и видим, как двое этих «пролетариев» барышню на крыльцо выволакивают, всю ободранную. Никол «люську» схватил и как даст над головами! Те девушку отпустили и тикать. Я кричу — «Стой, стрелять буду!» а Михеев «люську» на капот пристроил и резанул — всех троих, одной очередью!

— Точно. — подтвердил Адашев. — А еще четверых мы из госпиталя пинками выбили. Мерзавцы разломали шкап с медикаментами и принялись пузырьки откручивать.

— Спиритус вини искали? — деловито спросил юнкер с обшарпанным казачьим карабином.

— Точно так-с! — хихикнул Штакельберг. А он на самом видном месте стоял — здоровенная бутыль с наклейкой: «ЯДЪ» и адамова голова!

— А вы, господа, бутыль, часом, не прихватили? — осведомился другой юнкер, вооруженный редкостным «Винчестером» с рычажным затвором. — Не оставлять же этим мизераблям?

Адашев скромно потупился.

— И что, их тоже в расход? — спросил другой юнкер. Он стоял, опершись на пехотную трехлинейку с прикрученным телескопом; его трубка была аккуратно замотана чистой портянкой и перевязана шнурком.

— Да нет, зачем? — пожал плечами Штакельберг. — По зубам вдарили прикладами и погнали к свинячим чертям.

— А я говорю, надо было их тоже! — сумрачно сказал Михеев, до сих пор не принимавший участия в разговоре. — Они-то Сашеньку не пожалели…

— Как вы можете, так говорить, Николай?

Голос у доктора Геллера оказался высоким и каким-то надтреснутым. Упомянутое пенсне — и верно, без одного стеклышка, — хирург держал в руке и для убедительности им размахивал.

— Вы так молоды, а уже привыкли к жестокости! Саша, душенька, скажи ему! Да, ужасы Гражданской войны делают из многих чудовищ, но надо как-то этому сопротивляться! У вас вся жизнь впереди, как можно прожить ее в ненависти?

Михеев промолчал, лишь глянул на Фаддея Симеоновича исподлобья.

— Господин врач, а как вышло, что вас забыли? — спросил Адашев. — А его превосходительство уверял, что госпиталя давно отправлены..?

Геллер поднял на юнкера глаза — голубые, по-детски яркие. Адашеву сразу сделалось неловко, будто он случайно сказал тому что-то обидное.

— Я телефонировал в канцелярию начальника порта… да. Целых три раза. Обещали прислать грузовик, солдат. Мы ждали, но никто не приехал, а телефон перестал отвечать. Я послал санитара, был у нас один, из малороссов. Фамилия у него забавная такая — Пидпузько… Но он почему-то не вернулся.

— Сбежал мерзавец. — Адашев сплюнул под ноги. — Решил не тратить время на всякую ерунду, а заняться спасением собственной драгоценной персоны.

— Эй, господа, что у вас там за дискусьён? — раздалось с борта крейсера. — Шустрее, Михеев, а то так и провозитесь, пока красные не придут!

— Вольно вам, Виктуар, советовать — лениво ответил Адашев. — Нет, чтобы помочь товарищам и поискать тали и грузовую сетку. Раненых мы сдали, осталось эти сокровища мировой мысли. На себе по трапу тягать — комплекция не позволяет, тут нужен Поддубный, или господин Моор-Знаменский. Тот в цирке рояль на спине носил, причем, вместе с тапером. Ну а мы люди слабосильные…

И кивнул на кули с книгами, которыми был завален кузов второго грузовика.

— Где я ее вам возьму, князь? — удивился караульный. — Матросы все шибко занятые, некого спросить, сразу посылают по такой-то матери! Мы с утра кукуем в караулах, а третий взвод с добровольцами куда-то умотал на грузовиках. Вернулись все в копоти, в саже — говорят, в городе горят продовольственные склады, мародеры подпалили.

— Куда же патрули смотрели? — удивился Михеев. Разъезжают, понимаешь, на броневиках, а у них под носом всякая шваль склады жжет!

— Ничего, — Адашев снова сплюнул на доски причала. — Красные придут, умоют их кровью.

О чем вы, граф? — удивился Штакельберг. — Они же этих, классово близкие! Ворон ворону глаз не выклюет.

— Эй, на пирсе! — снова донеслось с «Алмаза». — Проводите господина врача с дочкой на крейсер. Для них каюту уже подготовили!

Доктор полез из грузовика, прижимая к впалой груди саквояж. Сашенька подхватила отца под локоток, Коля Михеев подскочил, поддержал с другой стороны.

«Ну все, пропал Михеев. Экая семейная идиллия… А жаль, лихой был юнкер!»

IV

Гидрокрейсер «Алмаз»

— Вы все обмозговали, братцы? — спросил Эссен. — Вот ты, Скрыпник — окончательно решил? Смотри, а то не поздно и передумать. Я буду рад: специалист ты отменный, да и служака, каких поискать.

— Спасибо на добром слове, вашбродие, а только не передумаем. — ответил сорокалетний гальванер с унтер-офицерскими нашивками. — Все мы, одиннадцать душ твердо решили — остаемся. Ежели надо, бумаги могем подписать, что решились сами, по своей доброй воле. Чтобы с вас, значит, после спросу не было за недостачу.

— Какие еще бумаги… — махнул рукой лейтенант. — Да и кому с нас спрашивать? Я только удивляюсь, что вы тут-то забыли? Трудные времена, а будет еще труднее…

Гальванер усмехнулся в усы.

— Мы, вашбродие там, в ихнем будущем, не только ананасы с мороженым трескали да фильму всякую по этому… тивизиру глядели. Мы еще и учились. Так что, воля ваша, а дорожки наши расходятся. Здесь простые люди наново жисть строят, так мы им малость подсобим. Знаем, небось, какая она должна быть… и какая не должна. Верно я говорю, братва?

Матросы закивали.

— Так что, прощевайте, вашбродие, и легкой вам дороги! А у нас и тут дел невпроворот.

— Ну, коли так… — медленно произнес Эссен, — Коли так, то и вам, братцы, удачи!

— А позвольте полюбопытствовать — когда отбываете?

Эссен кивнул на «Можайск» с «Помором».

— Эти два утром, с восьмой склянкой. С ними семеро наших уходят- мичман, двое кондукторов, да четыре матроса.

— Захотели, значит, легкой жизни. — унтер покачал головой. — Что ж, виноватить не стану: намаялись люди, наскитались. Пущай теперь булок с маслом пожуют.

— Хлобыстов, из кочегарки, семью с собой везет — вставил сигнальщик Рубцов. — Уж как радовался, когда разыскал! Я, говорит, в раю земном пожил, пусть и у детишков моих такая жисть будет! Чем они тамошних хужее?

— Ничем. — согласился гальванер. — Пушай. Ежели для детишков — тогда ничего, можно.

— А «Алмаз» когда отправится? — поинтересовался третий матрос

— После третьей склянки отойдем, если не задержимся. Сам видишь, сколько еще…

Лейтенант обвел рукой штабеля ящиков рядом с укутанным в брезент фюзеляжем "Сопвича".

— Тогда мы, вашбродие, братве малёха подсобим с погрузкой. На прощание, значить.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

I

Из записок А. Митина.

«Наше пребывание в Севастополе подходит к концу, и самое время подвести итоги. Войска Фрунзе остановились и ждут, избегая решительных действий. Наши боевые пловцы сменили морскую стихию на земную твердь, и разбойничают в тылах красных — режут линии связи, указывают цели «Финистам». Махновские банды, подступившие к городу с приморского направления, удалось отбросить сравнительно легко. К сожалению, об этой угрозе узнали слишком поздно; рота Константиновского училища, больше суток держащая оборону против «армии украинских повстанцев» понесла тяжелые потери. Зарин предложил юнкерам отправиться с «Алмазом», подробно растолковав, куда на самом деле мы собираемся попасть. Надо ли говорить, что предложение было с восторгом принято?

Поразительно, как много удалось сделать «попутчикам» за столь короткое время: суда эвакуационного каравана готовы, погрузка заканчивается, моряки и юнкера рыщут по городу и с упоением предаются мародерке. В казармах управления порта развернут фильтропункт: отбирают тех, кто отправится с алмазовцами. А вот куда предстоит попасть — они не знают. В курсе только юнкера, Стогов и Глебовский; остальные рассчитывают добраться до Константинополя, а вместо этого окажутся… впрочем, вряд ли при Николае Первом им будет хуже, чем при «красном терроре».

Неэтично? Возможно. Но ничего, сами потом скажут спасибо…

На суда поместится тысячи три народу, но желающих куда больше. Надо извернуться, но забрать всех; Зарин из кожи вон лезет, пытаясь натянуть сову на глобус — обеспечить суда каравана командами. Слава богу, надо всего лишь выбраться из бухты и отойти на несколько миль в море. Многие суда не могут двигаться сами, их потянут на буксире. Котлы «Живого» тоже не внушают доверия, но Адриан Никонович уверяет, что несколько часов, на половинном давлении пара выдержат. А больше и не надо.

Глебовскому в нашем положении цены нет. Инженер-путеец, знаток паровых машин — за что бы он не брался, все начинает действовать, проворачиваться, обдирая ржавчину. Набрать из мастеровых ремонтные бригады? Запросто. Несколько распоряжений, отданных негромким голосом — и рабочие уже на своих местах. За сутки реанимировать брошенные посыльные суда? Десяти часов не прошло, как «Казарский» отошел от пирса и дал победный гудок. Починить паровой кран, чтобы проще было перекидать невесть сколько тонн «стратегических грузов» на «Березань»? Портовики под руководством Глебовского распотрошили два других крана, и с помощью лома и известной матери собрали рабочий редуктор.

Пирс завален ценным имуществом. Алмазовцы, как белки — волокут все, что подвернется под руку. Пушки, полевые и морские, грузовики, торпеды, бочки с топливом, разобранные аэропланы, станки, танки, пулеметы разных систем, ящики, ящики, ящики… На вопрос — «сколько тут всего?» Зарин усмехнулся: «Кто же его знает, голубчик! Вот окажемся там — пересчитаем, а сейчас надо спешить…»

Над городом барражирует вертолет. «Горизонты» с «Адаманта» и беспилотники морпехов тоже не стоят без дела: Куроедов хочет, чтобы красные все время видели над собой дроны. Вдобавок, морпехи то и дело пуляют о нейтралке одиночными из РСЗО. Фрунзе пока стоит, хотя бронегруппы докладывали о конных разъездах на окраине. Их отгоняют предупредительными очередями.

Большевистское подполье тоже успело засветиться — у вокзала взяли курьера с донесением в штаб красных. На допросе парню вкололи кое-какую хитрую химию, но разговора толком не получилось — пленный сыпал именами, кличками, травил байки, хихикал, пускал слюни. Этот цирк продолжался часа полтора, пока не стало ясно: без грамотного дознавателя проку от этого не будет. Курьера напоследок прокатили на «Тигре» мимо блокпостов, показали бронетранспортеры, после чего вывезли за город и дали пинка под зад. Фрунзе нелишне будет лишний раз услышать о мощи незваных гостей.

Меньше, чем через сутки корабли снимутся с якорей. Сначала пойдут «Можайск» и «Помор» — их заберет установка «Макеева»-ЦЕРНа. Потом пойдут остальные. «Пробой-М» сформирует Воронку Перехода в XIX-й век, и наши приключения продолжатся. Это не «билет в один конец» — профессор обещает, самое позднее, через год пробить к нам «червоточину», и тогда между «мировыми линиями» можно будет кататься, как на трамвае.

И, как водится, под занавес — сюрприз. Жора Корнилович, всеобщий любимец, лучший пилот авиагруппы, остается здесь. Куда он двинется, к кому примкнет, к красным, к белым, или вообще отправится за океан, по стопам Сикорского — этого Эссен не говорит. Он отдал Корниловичу самолет, взятыйв Качинской школе — пусть летит, а то еще попадет под горячую руку красным…

Что ж, алмазовцы вольны поступать по своему разумению. В этом мичман не одинок. Остаться здесь решили еще одиннадцать человек, правда, среди них — ни одного офицера.

Но никому в голову не могло прийти, что вместе с Корниловичем сдернет один из наших! Сотрудник научной группы «Адаманта» ударился в бега, прихватив с собой тяжеленный баул непонятно с чем. То есть, это в рапорте будет написано: «содержимое не установлено»; на самом деле, все шито белыми нитками. Парень решил примерить на себя шкуру «настоящего попданца», и можно не сомневаться — там и ноутбук, и солнечные батареи, и жесткие диски с базами данных.

Прощального письма «невозвращенец» не оставил, так что куда он собрался, что намерен делать — сия тайна нам неведома. Но, признать: момент самый, что ни на есть подходящий. Точка бифуркации, да какая! Так что если наведаться сюда лет через десять — можно увидеть много интересного…

Но каков Эссен! Рассказал о «побеге» только когда поиски «Де Хевиленда» потеряли всякий смысл. «Все мы тут «попутчики», Андрей, он, и можем в любой момент сойти с поезда и отправиться, куда глаза глядят. Почему наши люди имеют на это право, а ваш ученый — нет? Воинскую присягу он, насколько мне известно, не приносил, а значит не может считаться дезертиром…»

А что, подписка о разглашении уже не в счет?»

II

Минная стенка

Дноуглубительная шаланда (плоскодонная посудина, с козлами, колесами и ковшами) застучала машиной. Трос натянулся, и носовая оконечность «Строгого» покатилась прочь от пирса. С мостика миноносца заорали в жестяной рупор.

— Ну вот, — довольный Глебовский потер руки. — Сейчас оттащат подальше, там и «Живой» подойдет, зацепит на буксир и второго калеку.

Мичман Солодовников сощурился, разглядывая корабли.

— Подводную лодку оставляем большевикам?

— Там, куда мы отправляемся, нефть только-только начали добывать, да и не потребляют дизеля сырую нефть. Мы, конечно, тянем с собой полную наливную баржу, но когда еще сможем наладить перегонку? Остальные отобранные суда все угольные, с ними хлопот не будет. Да и аппараты у нее под американские торпеды, у нас таких нет.

— Вы, Адриан Никоныч, не стали ремонтировать «Строгого» и «Свирепого»? А в рапорте написали — «повреждения незначительны»?

— Так ведь, голубчик, где столько рабочих рук набрать? На «Живом» котлы еле-еле подлатали, а уж насколько хватит этих заплаток — Бог его знает…

— До мыса Херсонес рукой подать. И там… хм… на «той стороне» столько же. Как-нибудь справимся.

Глебовский испытующе поглядел на мичмана.

— Признаться, мне несколько не по себе. Вы ведь читали роман англичанина Уэллса "Машина времени"? Помните, какие ужасы у него творятся в будущем?

— А как же, элои с морлоками. Но ведь, господин инженер, морлоки-то здесь остаются!

— То есть мы с вами — элои?

— Ну уж это нет! Мы себя сожрать не дадим, зубы повыбиваем!

— Кстати, я слышал, один из ваших сослуживцев решил остаться с нашими… хм… морлоками?

— Да, Жора Корнилович, авиатор. Никак в толк не возьму, зачем ему это?

Глебовский сгорбился и завозился, поднимая воротник потертой, с петлицами департамента путей сообщения, шинели.

— Как бы нам, господин мичман, однажды ему не позавидовать…

Солодовников озадаченно взглянул на инженера. Тот с закаменевшим, нездешним лицом смотрел на белеющую вдали колонну памятника затонувшим кораблям. Из уголка глаза поползла и затерялась в трехдневной щетине слезинка.

— Ну что вы, Адриан Никоныч! — растерялся он. — Право, не стоит так близко к сердцу… Там такие же русские люди, без этих… без морлоков!

Глебовский дернул спиной, обтянутой сукном, и обеими ладонями яростно потер лицо.

— Простите, друг мой, что-то я расклеился. Вы лучше расскажите: сам момент отправления… Каково это? Вы человек опытный, уже не раз на себе испытали, а мне, признаться, не по себе…

III

Восточное Средиземноморье

Минную стенку — пирсы, где в прежние годы стояли миноносцы, а сейчас грузились корабли экспедиции, — стерегли на совесть. Посторонним сюда хода не было, а с воды стратегический объект охраняли боевые пловцы на моторках. В центре города и дальше, до железнодорожного вокзала, действовали мобильные и пешие патрули.

А вот агентуру (неважно чью: большевиков, врангелевцев, иностранных разведок) выявлять было некому, нечем, и главное, незачем. Каверз незваным гостям они не строили, а что до наблюдения — да сколько угодно! Возвращаться на эту «мировую линию» не планировалось, так что местные обитатели могли вволю поломать голову над их происхождением.

Любой ценитель шпионской беллетристики понимает: интервенты не могли не оставить в Севастополе агентуры. Какой именно — резидента управляющего разведсетью или одинокого осведомителя с единственным каналом связи — зависит от возможностей конкретных спецслужб.

За два года Севастополь не раз переходил из рук в руки. Им владели германцы; корабли Антанты дважды являлись сюда и дважды уходили. И конечно, англичане, имевшие обширные интересы в Турции и Закавказье, не могли оставить главную базу Черноморского флота без присмотра.

Можно лишь гадать, кто выполнял эту опасную и высшей степени важную задачу. В городе, пережившем столько оккупаций, эвакуаций, нашествий беженцев, затеряться не смог бы разве что марсианский октопоид из романа Уэллса. Возможно, это был кадровый сотрудник Форин Офис, вроде знаменитого Рейли, только рангом пониже. Возможно — бывший врангелевец, зарабатывающий на хлеб с маслом в предстоящей эмиграции. Но уже через несколько часов после того, как БТР-ы мопехов выкатились на берег, греческий контрабандист, владелец парового барказа, получил от неизвестного господина латунный цилиндрик с плотно завинчивающейся крышкой и две беловатые бумажки по пять фунтов. А тремя сутками спустя британский правительственный агент в Батуме прочел донесение из Севастополя и поспешил составить еще одно — контр-адмиралу сэру Майклу Кулме-Сеймуру, командующему силами Ройял Нэви в Восточном Средиземноморье.

В британской миссии был, разумеется, радиопередатчик, причем достаточно мощный. Расшифрованное послание легло на стол в адмиральском салоне линкора «Emperor of India» всего через тридцать две минуты.

А еще через час командир легкого крейсера «Карадок», кептен Рагнар Колвин получил приказ следовать к Севастополю. Контр-адмирал хотел знать, что за корабли появились в этом порту, и чьи войска высаживаются с них.

«Карадок» находился на Черном море с февраля 19-го. В послужном списке этого легкого крейсера, относившегося к популярному в Королевском флоте типу «С», числилось немало встреч с большевиками. Захват красных эсминцев «Спартак» и «Автроил» на Балтике в 18-м; поддержка деникинцев в Таганрогском заливе; бомбардировки частей Красной Армии близ Поти, поддержка белогвардейского десанта в Одессу. А в августе 20-го, в Днепро-Бугском лимане «Карадок» поймал в машинное отделение трехдюймовый снаряд с полевой батареи. Мало какой из кораблей Его Величества подпортил большевикам крови больше, чем этот крейсер. И можно не сомневаться: кептен Колвин и в этот раз — как, впрочем, и всегда, — блестяще справится с заданием. До Севастополя чуть больше трехсот миль, двадцать часов боевым экономическим ходом; самое позднее, к семи утра крейсер будет на траверзе мыса Херсонес. Британия по-прежнему правит морями, джентльмены!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

ПСКР «Адамант»

— Валь, ты, мне объясни: почему надо обязательно отправлять их первыми, да еще с таким интервалом?

Андрей с Рогачевым смотрели вслед уходящим кораблям с привычного места — с вертолетной площадки «Адаманта». Только теперь здесь не повернуться: ящики, укутанные в брезент плоскости летающих лодок, три «Максима» на крепостных станках, конно-горная пушка, железные бочки с дрянным французским бензином. Оказывается, моторам «эмок» и «Сопвичей» подойдет только такой. Если «напоить» их тем, на котором летают «Финисты» — движкам конец. Почему — Андрей не уяснил, но помнил, что Эссен говорил именно так.

— А вы прикиньте, Андрей Геннадьич, что начнется, если беженцы увидят Воронку?

— Да, паника будет, чем на «Титанике». Или там паники не было? Но ведь можно и наоборот: наш караван отправить, а потом уж они?

— Не получится. Мы заново настроили аппаратуру на «Можайске», но возможен новый сбой. Тогда они не смогут зафиксировать точку входа: это значит, что «Пробой» на «Макееве» сработает штатно, но Воронка не сформируется.

— Ну и что? — не понял Андрей. — Наладят снова и сделают еще одну попытку. Уж несколько дней корабли как-нибудь продержатся.

— Тут не о днях речь. Понимаете, Андрей Геннадьевич, сердце стационарного «Пробоя» — огромный сверхпроводящий тор, и каждый Перенос подвергает его колоссальным нагрузкам. Часть оборудования выходит из строя, его приходится заменять. Мы изготовили три запасных комплекта. Два уже использовали, остался один, последний.

— Крайний — машинально поправил Андрей.

— Да, конечно, прошу прощения… А, значит, понадобится новый комплект. Пока его изготовят, смонтируют — пройдет минимум, полгода, а пока корабли пока застрянут здесь. Вот и отправляем их первыми — если что-то не сработает, можно задействовать аппаратуру «Адаманта». Она тоже выйдет из строя, но на один раз хватит, Груздев гарантирует.

— Гарантирует он… — фыркнул Андрей. — Ну хорошо, предположим, все прошло гладко, «Можайск» с «Помором» вернулись домой, мы их подстраховали. Наступает наша очередь отправляться в девятнадцатый век. Но нас-то страховать некому, большой «Пробой» вышел из строя на полгода минимум. Так?

— Ну, так…

— Включаешь ты установку, и бац — она накрывается медным тазом. И мы остаемся здесь с грудой горелых хронофизических железяк. «Можайск» с «Помором» хоть уйти могут, или отбиться, а нам что делать с этим плавучим цирком?

Караван разношерстых судов, неспешно вытягивался из бухты. Шли ползком, по-черепашьи, добрая половина — на буксирах. Среди низких миноносцев маячил силуэт «Алмаза», волокущего за собой «Березань». Даже с такого расстояния было видно, что палубы забиты грузами и людьми.

— А у нас что, есть выбор? — хмыкнул Валентин. — Да не переживайте, Андрей, сработают мои «хронофизические железяки». Окажемся в девятнадцатом веке, и «мама» сказать не успеем!

Андрей испытующе посмотрел на молодого ученого.

— Валя, только честно: ты заранее знал о планах Груздева? И готовился к роли начальника научной группы?

Рогачев кивнул.

— А о том, что у Зарина с руководством Проекта какая-то особая договоренность?

Валентин усмехнулся.

— «Руководство Проекта»? Мелко плаваете, майор. Его принимали на самом верху, и о чем они там договорились мне, простите, неведомо. Хотя, догадки, конечно, есть.

— Не поделитесь?

— Вы же сами из этой системы, Андрей Геннадьич, должны понимать. Игла в яйце, яйцо в ларце… короче, есть конверт, вскрыть который я имею право только после Переноса. Потерпите, немного осталось.

Опять запечатанный конверт! Вот и Кременецкий сразу по прибытии в Севастополь передал Куроедову пакет самого зловещего вида…

Что ж, это многое объясняет. Прежде всего — решительность, даже порой бесцеремонность командира «Алмаза» и уступчивость остальных. А он-то удивлялся, почему руководство экспедиции во всем потакает начинаниям Зарина? Казалось бы: установка в порядке, включай, отправляй корабли домой. Так нет же, тянут время, ждут, пока алмазовцы прибарахлятся, рискуют ввязаться в серьезные боевые действия, понести потери…

— Тогда еще вопрос. Предположим, все пройдет благополучно, мы попадаем туда, куда и собирались. То есть в 1854-й или в начало 55-го. А дальше? Груздев упоминал о постоянной базе…

— Все верно. На «Адаманте» имеется запасной комплект к «Пробою-М». Месяца за три, максимум, за полгода, я его соберу и отлажу. А профессор пока приведет в порядок установку на «Макееве»-ЦЕРНе. И когда два «Пробоя», большой и маленький, будут работать синхронно — мы сможем сколь угодно часто повторять Перенос без особых…

Договорить он не успел. Репродуктор на переборке выдал непрерывную звенящую трель: колокола громкого боя, сигнал тревоги.

* * *

На радаре отображались и береговая линия, и недалекий грозовой фронт, и отметки судов. Тесная группа справа-внизу экрана — это эвакуационный караван; чуть выше и левее две черточки, «Можайск» и «Помор». А в стороне, у самого обреза, светилась еще одна отметка, рядом с ней мигал столбик цифр.

Андрей присмотрелся. Дистанция… курс… скорость… водоизмещение — от четырех до восьми тысяч? Ничего себе, разброс!

— Судя по всему, крейсер. — негромко произнес Кременецкий. — На радаре «Помора» появился семь… нет, уже девять минут назад. Прятался за грозовым фронтом, вот его и прохлопали. На «Поморе» поначалу решили, что это транспорт из Керчи, один из тех, что отстали от конвоя. Но когда он развил девятнадцать узлов, ситуация прояснилась. Андрей Геннадьевич, не сможете определить тип?

— Если до восьми тысяч, то это может быть «Кагул». То есть «Генерал Корнилов», белые. Хотя, он должен быть в Константинополе…

— Мы тут достаточно наследили, — проворчал Рогачев. — На прежние знания полагаться нельзя. Мало ли какие слухи могли дойти до Врангеля? Вот и послал крейсер проверить, что тут и как.

— А кроме «Кагула» есть варианты?

Андрей задумался.

— У французов — броненосный «Вальдек-Руссо, четырнадцать тысяч тонн. Великоват. Эсминец? Нет, они поменьше. Остаются англичане, тип «С». Их тут несколько: «Каллипсо» и… нет, не помню. Надо в компьютере посмотреть.

— Вот и посмотрите. — командир «Адаманта» щелкнул тангентой. — БэЧе-четыре? Связь с Куроедовым и Зариным, срочно!

Он обвел взглядом офицеров.

— Изготовить корабль к бою. И поднимаем вертушку, надо взглянуть, кто к нам пожаловал.

II

Выдержки из судового журнала HMS «Caradoc»

«Открытое море. 44°34′59″ с. ш. 33°22′49″ в. д.

19 миль до мыса Херсонес.

GMT[5] 15.34. Сигнальщиками доложено о появлении с вестовой стороны горизонта летательного аппарата.

Курс 87. Ход 12 узлов.

Поворот на 3 румба.

Курс 51. Ход 17 узлов

GMT 15.40. Летательный аппарат, предположительно тип «гирокоптер», приблизился к кораблю. Бело-синяя окраска, несет опознавательные знаки в виде военно-морского флага Российской Империи. Скорость до 120 узлов. Совершил облет крейсера на дистанции 5 кабельтовых. На сигналы, поданные фонарем Ратьера не реагирует.

Следуем прежним курсом.

GMT 15. 57. Гирокоптер удалился по курсу 21.

Прибавили до 19 узлов.

GMT 16. 22. Сигнальщиками доложено о появлении в вестовой части горизонта мачт двух кораблей. Дымов нет.

Легли на курс сближения 46.

Пробили боевую тревогу.

GMT 16.39. Дистанция 49 кабельтовых. Два корабля, тип не различается.

С вестовой стороны горизонта снова появился гирокоптер.

GMT 16.53. Дистанция сократилась до 31 кабельтова. Русские суда имеют скорость 25 узлов.

Кормовые флаги на обоих — русского императорского флота.

Суда не опознаются. Разнотипные, водоизмещение ок. 1000 тонн. Башни стоят по-походному.

Поворот к Норд-Весту, на 8 румбов. Курс 312.

GMT 16.53. На головном судне виден бортовой торпедный аппарат. Предположительно, такой же на другом борту. Объявлено о возможной угрозе торпедной атаки.

Передана команда фонарем Ратьера и флажками, по международному своду сигналов:

«Следовать параллельным курсом, иметь скорость 19 узлов.»

III

Из записок А. Митина

«…не так скверно, как у японцев при Мидуэе, но все равно — экспедицию поймали, как говорят американцы, «со спущенными штанами».

Канал с «Пробоем» уже навели: низкие тучи наливались лиловым — первый признак надвигающегося «хроноклазма». В самом его центре дрейфовали две утлые лодчонки — «Можайск» и «Помор». «Адамант» держался в стороне, за пределами будущей вихревой стены; «Алмаз» только-только вытягивался на внешний рейд во главе эвакуационного каравана.

Камера с вертушки передавала на монитор изображение двухтрубного крейсера. Яхтенный нос, низкий полуют, пять полубашен, все в диаметралке, характерная трехногая мачта — британец, тип «С». В нынешней ситуации — хуже не придумаешь. Скоростной, маневренный, отлично вооруженный. Некоторые крейсера этой серии даже несут поплавковые «Шорты» в качестве разведчиков и корректировщиков артогня.

Положение донельзя осложнялось тем, что процесс вошел в «горячую фазу». Где-то на другой «мировой линии» ядерная энергетическая установка уже подала на сверхпроводящие обмотки рабочую нагрузку, и теперь неважно, будет или нет, сформирована Воронка — установка все равно выйдет из строя. Поэтому Груздев категорически запретил трогать с места «Можайск» — наводка с «Макеева» шла по нему, и смещение хоть на сотню метров означало гарантированный провал. Корабли надо отправлять, другой попытки не будет. А значит, надо срочно разобраться с некстати объявившимся англичанином.

Решение вырисовывалось простейшее: противокорабельные торпеды, загруженные в аппараты «Помора», могли прикончить «Карадок» задолго до того, как тот выйдет на дистанцию стрельбы. И, можно не сомневаться: Куроедов, завись это от него, так бы и поступил.

Но… всегда находится какое-нибудь «но».

В прошнурованном, запечатанном красной сургучной печатью конверте содержались, видимо, некие инструкции и приказы. Куроедов, ознакомившись с ними, согласовывал свои действия с Зариным и только с ним, а тот требовал избегать прямого столкновения с англичанами — вступать в переговоры, тянуть время, и лишь в самом крайнем случае…

Приходилось рисковать. Кап-раз зубами скрипел от досады и материл Зарина, конверт и тех, кто это придумал. Старший лейтенант Батукаев размеренно, как автомат, выдавал данные по «типу «С»: «Дистанция семнадцать миль, курс… скорость…» «Помор» раскрутил дизеля, описал на пятнадцати узлах широкую циркуляцию и лег на встречный курс. «Адамант» пристроился мателотом; корабли добавили оборотов, у форштевней выросли пенные буруны, в отсеках зазвучали колокола громкого боя. Команды разбегались по боевым постам: четко, как на учениях сыпались доклады: «Боевой пост номер… готов! Отсек… готов!» Лязгали задраиваемые броняги, вспыхивали и гасли лампы аварийного освещения — проверка, проверка! Взвыли электромоторы артавтомата, раскручивая блок стволов, башня слегка повернулась вправо-влево. Над мачтами, со свистом несущих винтов, прошел «Камов». На правом кронштейне висел обтекаемый контейнер системы целеуказания; когда вертушка окажется над крейсером, данные потекут в компьютеры управления огнем обоих кораблей.

Стрелки указателей лагов подошли к 25-ти, полотнища кормовых флагов оглушительно трещат на ветру.

Впервые за семьдесят с лишним лет русские корабли идут в бой. Не швыряются ракетами с расстояния в тысячу миль, не играют в пятнашки с чужими субмаринами в океанских глубинах, не выталкивают бортами непрошенных визитеров подальше от своих территориальных вод. Сегодня все по-честному: пушки на пушки, отвага на отвагу и пусть победит тот, чье дело правое.

А колокола громкого боя наполняют отсеки непрерывной пронзительной трелью:

«По местам стоять! Корабль к бою и походу готов!»

IV

Гидрокрейсер «Алмаз»

Мостик «Алмаза» производил на Эссена странное впечатление. С одной стороны, привычные аксессуары: антикварное штурвальное колесо, бронзовые поручни, полированное дерево. С другой — приборные стойки, мерцающие экраны, такие неуместные здесь вращающиеся стулья перед консолями операторов.

Этому соответствовали изменения и во внешнем виде крейсера. Грот и бизань исчезли совсем; фок-мачта стала короче и лишилась романтических вант. Их заменили трубчатые раскосины; на месте прожекторной площадки красовалось теперь массивное сооружение, утыканное штырями, решетками, кожухами антенн и наблюдательных приборов.

«Вам ставят оборудование «на вырост», как шинель гимназисту-первоклашке. — говорил Андрей Митин. — Чтобы освоить его, нужно время, зато теперь электронная начинка «Алмаза» как бы не круче адамантовской».

Митин, разумеется, прав. Самые совершенные приборы — ничто без грамотных специалистов. До многого просто просто не дошли руки: например, два вертолета-беспилотника «Радар-ММ» так и не удосужились извлечь из контейнеров. Впрочем, «Алмаз», заваленный невесть каким барахлом, не способен проводить летные операции: по сути, крейсер превратился в транспорт, не приспособленный к этой роли и оттого крайне неудобный…

* * *

В кают-компании «Алмаза» было тесно. Нет, очень тесно. Зарин выставил с мостика всех посторонних, и картинка с вертолета транслировалась сюда, на большие настенные экраны. Так что и авиаторы и «избранные» пассажиры, вроде генерала Стогова, Глебовского и особо шустрых юнкеров, имели возможность наблюдать за происходящим.

Эссену, как командиру авиагруппы, положение дозволяло находиться в самом центре событий, а потому, он мог не только наслаждаться картинкой в режиме реального времени, но и слушать радиопереговоры.

Появившийся так не вовремя крейсер (с вертолета его опознали, как британский «Карадок»), на 17-ти узлах сокращал дистанцию до кораблей экспедиции.

Еще немного, и их увидят с боевых марсов, и наводчики Королевского Флота — лучшие в мире, как и все британское! — смогут поймать чужаков в перекрестья своей оптики. И тогда… Пять шестидюймовок, дальность стрельбы усиленным зарядом — до 21 000 метров, корабли экспедиции уже в пределах досягаемости. Правда, попасть в цель на такой дистанции — дело практически немыслимое, но кто захочет проверять?

Наперехват «Карадоку» ринулись «Можайск» и «Адамант». Тридцать пять узлов и превосходная маневренность давали им неплохие козыри. На сторожевиках готовились к бою: приводили в готовность артавтоматы, нагнетали давление в баллоны торпед, замыкали цепи электропитания, проверяли установки глубины хода. «Химики» из Сл-Х возились возле мортирок системы «Зонт» и бочонков дымовых шашек МДШ-4. Когда придет время — сторожевики смогут мгновенно спрятаться за дымовой завесой и, что куда важнее, скрыть «Можайск», неспособный сдвинуться с места.

На «Алмазе» тоже готовились к бою. Перегруженный, набитый сверх меры беженцами крейсер — неважная боевая единица, но кто знает, как повернется ситуация? Матросы, расшугивая пассажиров разбегались по боевым постам; амбалы из палубной команды под матерки боцманов, передавали буксирный трос «Березани» на землечерпалку. Не прошло и десяти минут, как крейсер снова дал ход; в кильватере его шел «Казарский». Зарин понимал, что оставшиеся у него три стадвадцатимиллиметровки, пусть и с ультрасовременными прицелами — слабый аргумент в схватке с новейшим крейсером Королевского Флота. Но выбора не было, позади скопились суда эвакуационного каравана, еле-еле ползущие, беспомощные, до отказа наполненные пассажирами.

Артиллерия кораблей, вышедших на перехват посудины его Величества Георга V-го, тоже не внушала оптимизма. Спарки АК-725 калибра 76 мм и шестиствольные артавтоматы АК-630, предназначенные для поражения воздушных целей и скоростных катеров — не самый сильный довод в споре с бронепалубным крейсером. На «Поморе» имелись два спаренных торпедных аппарата и две установки РБУ-6000. Но и это грозное оружие имело свои ограничения: торпедные трубы смотрели вперед, и для пуска торпед корабль должен был сперва развернуться в сторону цели. Что до реактивных бомбометов, то они вообще не годились для морского боя: их оставили на «Поморе» рассчитывая использовать как своего рода РСЗО, для стрельбы по парусникам и деревянным пароходам — благо, реактивные глубинные бомбы можно выставить для подрыва при контакте с поверхностью. Но сейчас сторожевикам противостоял совсем другой враг — стремительный, защищенный броней и великолепно вооруженный.

— Попробуем убедить британцев, что мы караван с беженцами, идем в Константинополь. — внушал Зарин Куроедову. — Тем более, что так оно и есть… в каком-то смысле. Почем им знать, что тут творилось?

Эссен осторожно кашлянул. Зарин опустил микрофон и обернулся.

— Что у вас, Реймонд Федорыч?

— Алексей Сергеич, ну хорошо, задурим мы голову «просвещенным мореплавателям». Вряд ли они так просто развернутся и уйдут; останутся и будут наблюдать. А «Воронка» уже формируется: час, много полтора, и возникнет «вихревая стена». Что, если англичанин туда сунется?

— Я беседовал с «Можайском»: Груздев считает, что это не станет помехой. Если крейсер в момент Переноса окажется в «вихревой стене», то, скорее всего, сгинет без следа. — Зарин приподнял в усмешке уголки губ. — Растворится, так сказать, во времени и пространстве. Ну, а если попадет внутрь — отправится к «потомкам».

Эссен живо представил эту картину: внешний рейд балаклавской бухты, корабли двадцать первого столетия — и среди них «Карадок». Ошарашенные «лайми» неуверенно озираются, пытаются понять, что происходит. Да, за такое зрелище многое можно отдать!

«…жаль, некогда…»

— Не понимаю, ради чего с ними миндальничать? Надо было сразу, как увидели, топить этот «тип «С» к японской матери, и все дела! Это же англичане, мало Россия от них нахлебалась?!

Зарин укоризненно взглянул на лейтенанта.

— А вы не подумали, Реймонд Федорыч, чем это обернется для наших соотечественников?

Брови лейтенанта поползли вверх:

— Простите, не совсем понимаю, о ком это вы…

— О тех, кто сейчас в Константинополе, разумеется! Об армии Юга России и Белом флоте! Они ведь целиком во власти союзников. Сам знаете, что им предстоит — врагу таких мук не пожелаешь! Так может, не стоит добавлять им проблем? Я и сам не прочь увидеть, как англичашка пустит пузыри, но если мы сейчас утопим это корыто — кого будут за это винить?

— Британцы знают корабли врангелевцев наперечет, а наши видят впервые. Так с чего им…

— А с того самого! На наших кораблях Андреевские флаги, а значит русские в ответе за все, что будет нами сделано!

Эссен пожал плечами. Интересно, как Зарин сумел убедить командиров «Помора» и «Адаманта»? Это ведь им рисковать кораблями и экипажами…

Но спрашивать не стал. Зарин — командир корабля, первый после Бога. Ему виднее.

Каперанг по-своему истолковал его молчание:

— Рад, что вы со мной согласны, Реймонд Федорыч. Пока есть шанс, надо попробовать разойтись с англичанами миром, без пальбы. Даст Бог, как-нибудь отбрешемся.

Он помолчал немного и добавил вполголоса:

— Надеюсь, «потомки" поймут, что другого выхода у нас попросту нет…

Динамик на переборке ожил:

— Говорит «Адамант». Крейсер разворачивает орудия в нашу сторону!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

I

Траверз мыса Херсонес

HMS «Карадок»

— Сэр, русские подчинились. Дистанция до головного 22 кабельтовых, курс 311, ход девятнадцать узлов.

Рагнар Колвин, командир крейсера Его Величества «Карадок» наклонил крупную голову. Сейчас он напоминал призового девонширского быка, исподлобья разглядывающего стоящего перед ним терьера. Вахтенный офицер, лейтенант Парсонс слегка поежился — кептен славится крутым нравом. Впрочем, не чужд он и некоторой сентиментальности, вон, как опекает сопляка Корнби…

— Сэр, творится что-то странное. Радисты докладывают: поблизости работают исключительно мощные радиопередатчики, эфир наглухо забит помехами. Они отправили донесение о встрече с русскими кораблями командующему флотом Восточного Средиземноморья, но сомневаются, что в Стамбуле его смогут принять.

— Корнби, что гирокоптер?

Уоррент-офицер оторвал от глаз бинокль.

— Аппарат позади русского ордера, примерно в двух милях. Высота — около тысячи футов, скорость сто двадцать узлов. Движется по дуге, нам напересечку.

— Отлично, Корнби, хвалю!

Юнец расплылся в улыбке. Томас Корнби, второй баронет Данбан, три месяца, как в Королевском Флоте. Отец юноши приятельствовал с кептеном по лондонскому клубу «White's», и Колвин забрал его отпрыска к себе на «Карадок».

- Действительно, Парсонс, происходит нечто необычное. Помехи, гирокоптер, и сами эти корабли… что они вообще тут делают? Им давно пора быть в Стамбуле, вместе с Врангелем. Лягушатники четыре дня назад сообщили, что последние суда белых ушли из Севастополя!

Лейтенант сам это знал — это он передавал кептену радиограмму с французского дестроера «Сингалез», сопровождавшего конвой. Но ведь вот они, русские: высокие, до клюзов, буруны у форштевней, орудийные башенки, белые с косыми крестами флаги трепещут по ветру… Силуэты незнакомые — Парсонс несколько раз пролистал альбом-определитель, изданный Адмиралтейством в дополнение к знаменитому «Jane’s All the World’s Fighting Ships», но не нашел ничего хотя бы отдаленно похожего.

Кептен будто угадал его мысли:

— Корнби, как бы вы определили их тип?

— Судя по всему, сэр, — зачастил мальчишка, польщенный тем, что начальство поинтересовалось его мнением, — либо шлюпы, вроде нашего «Флауэра», либо скоростные канонерки.

«Шлюпы, как же! Эскортные «цветочки», бегают на кардиффе и едва выжимают шестнадцать узлов. А эти чешут на девятнадцати, над трубами — ни дымка. Значит, турбинные…»

Вахтенный лейтенант отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Забавно видеть, как «старик» опекает молокососа. Хотя… он ведь тоже учился в Итоне? О нравах в тамошних дортуарах рассказывают любопытные вещи.

— Канонерка с торпедным вооружением? — покачал головой Колвин. — Что ж, возможно. А что вы скажете об окраске?

— Сэр, несколько озадачивает то, что корабли окрашены по-разному. Особенно второй мателот.

— Опишите подробнее, Корнби. Позже занесете эти сведения в бортовой журнал.

— Спасибо за доверие, сэр!

Ну вот, сейчас обделается от энтузиазма, с раздражением подумал Парсонс. Неужели я угадал? Недаром болтают, будто Первый лорд Адмиралтейства в припадке мизантропии заявил: «Ром, плеть и содомия — вот единственные традиции Королевского Флота».

— Сине-белый корпус, три косые полосы цветов русского торгового флага. Должен отметить, яркая окраска необычна для военного времени. — барабанил тем временем уоррент-офицер. — Надпись по-русски и по-английски: «Coast guard». Похоже, они пытаются подражать янки, сэр! У тех, кажется, есть служба с таким названием.

Кептен наклонил голову и снова стал похож на девонширского бугая-медалиста. На этот раз — довольного тем, что под нос ему подсунули охапку клевера.

— Вы правы, Корнби. У русских раньше тоже было что-то похожее. Их пограничная стража имела небольшие корабли, так называемые «таможенные крейсера». Кстати, как и у янки, они были в подчинении министерства финансов.

— Значит, сэр, это не боевой корабль?

— Я бы не спешил с выводами, юноша. Вам не случалось читать, как русские таможенные крейсера гоняли котиколовов на Командорских островах?

Он чуть прикрыл глаза, отчего бычья физиономия неожиданно сделалась мечтательной, и нараспев продекламировал:

— «Now this is the Law of the Muscovite, that he proves with shot and steel,

When ye come by his isles in the Smoky Sea ye must not take the seal[6]…»

— Но мы не на Тихом океане, сэр! — заспорил сопляк. — Что здесь отстреливать, афалин?

— А вы что же, полагаете, нрав у турецких контрабандистов мягче, чем у американских браконьеров?

Рагнар Колвин сделал паузу, давая слушателям возможность оценить шутку.

— Кстати, таможенные крейсера ходили под торговым флагом — бело-сине-красным, как у сухопутных частей армии Юга России.

— Но, сэр, на этих — военные флаги. Кажется, их называют «андреевские»?

— Точно, Корнби. Как и весь Белый флот. Так что, стоит задуматься, что за игру они тут затеяли? Парсонс, запросите русских, куда они направляются? И пусть назовутся, это невежливо, в конце концов…

Парсонс отдал команду. Сигнальщик, рыжеволосый, коренастый старшина вытащил из ячеек сигнального рундука свернутые флаги, повозился и взялся за фал. Вверх поползли флажки: красно-белый, в шахматную клетки, и второй, с вертикальными красно-бело-синими полосами. И, ниже, еще два: пять горизонтальных цветных полос и белое полотнище с синим квадратом. Сигналы Международного двухфлажного свода: «UT — Куда вы направляетесь?» и «CS — Какое название вашего судна?»

— Русские отвечают, сэр! — крикнул рыжий «претти». — Пишут: «Корабли Белого Флота «Помор» и «Адамант». Сопровождаем караван с беженцами. Порт назначения — Стамбул.»

— Запросите, нужна ли помощь.

— Уверен, они откажутся, сэр. — сказал вахтенный офицер.

— Нисколько не сомневаюсь, Парсонс. Но следует соблюдать вежливость, даже с моряками битого флота, не так ли?

— Ответили, сэр! «В помощи не нуждаемся, следуем своим курсом.»

— Вот, значит, как… — проворчал кептен. — Пишите: «Не можем опознать ваши корабли. Повторите названия и класс.» И продублируйте ратьером, Парсонс.

Старшина застучал шторками сигнального фонаря. В ответ на головном русском корабле засемафорила яркая точка.

— «Малый противолодочный корабль «Помор». Патрульно-сторожевой корабль «Адамант».»

— Ну вот, Томас, мой мальчик, вы оказались правы. — довольно прогудел кептен. — Это действительно шлюпы.

Парсонс удивленно поднял брови.

— Но, сэр, разве русские строили корабли для охоты за субмаринами? Они же не сталкивались с настоящей подводной угрозой!

— Да, в этом плане им повезло. Но и здесь, и на Балтике кайзеровские подводники не сидели, сложа руки. Помните историю с пропажей в шестнадцатом году русской авиаматки «Алмаз»?

— Его потопила подводная лодка, сэр?

— Точно не установлено. Кажется, одновременно с ним пропал один из дестроеров. Так что русские могли переоборудовать несколько кораблей в охотники за субмаринами.

— Но, сэр, почему нам об этом не известно?

Кептен сделал знак старшине.

— Сигнальщик!

— Yes, sir!

— Передавайте: «Немедленно остановить судно, принять досмотровую партию.»

— Да, Парсонс, это еще одна загадка. Что-то их многовато вокруг этих посудин… Вызывайте наверх морских пехотинцев, и пусть боцман спускает барказ. Отправляйтесь к русским и выясните, что это еще за «противолодочные корабли» объявились!

— Сэр, русские ответили! — выкрикнул «претти». На этот раз голос его звучал неуверенно. — Они отказываются подчиниться.

— В каком смысле? — нахмурился кептен.

— Пишут: «Не можем выполнить ваше указание. Находимся в российских территориальных водах, следуем своим курсом».

— Они там что, с ума посходили?

— Может, их капитан пьян? — осторожно предположил вахтенный лейтенант. — Русские никогда не отличались дисциплиной, а уж теперь, когда они лишились своей страны и драпают в эмиграцию — не удивлюсь, что у них пол-команды под градусом!

— Не похоже, Парсонс. Вы же видели, как четко они маневрировали. И отвечают почти мгновенно. Вот что…

Командир «Карадока» на секунду задумался.

— Орудиям главного калибра — наводить на цель! Башня «А», предупредительный выстрел по курсу головного шлюпа. Надеюсь, это их протрезвит…

II

Посыльное судно «Казарский»

Бывший краском Иконников, стоял на низком, открытом всем ветрам мостике. Он сделал свой выбор. Он сделал его не тогда, когда всадил пулю в комиссара. И не после беседы с высокомерным капитаном первого ранга. Тот предложил бывшему лейтенанту паровой катер: не хочешь оставаться в Севастополе — плыви, куда душа пожелает, хоть в Поти, хоть в Констанцу, хоть в Стамбул!

Иконников попросился со вчерашними врагами после того, как узнал от инженера Глебовского что затевают странные беляки и откуда они на самом деле явились. Последней соломинкой стал рассказ одного из гостей о том, чем завершится для него служба у большевиков: арест, суд, смерть в лагере. Но Иконников не предавал товарищей! В конце концов, он едет не в белую эмиграцию и не на Дальний Восток, где недобитки еще дерутся с Советской властью! И даже в дезертирстве он не виноват: не идти же в расход из-за нелепого случая с комиссаром!

Его приняли. И даже посоветовали нацепить на китель лейтенантские погоны. Новые сослуживцы не обвиняли лейтенанта в нарушении присяги, и даже командир крейсера, так холодно встретивший Иконникова, в итоге смягчился и предложил принять «Казарского» вместо подводной лодки, которую оставляли в Севастополе.

Иконников с радостью согласился. Пусть кораблик и крошечный, зато полностью и безраздельно его. Только моряку дано понять, что значит «свой» корабль… Команду на «Казарский» набрали по полным штатам, включая артиллеристов и минеров — людей для этого брали даже с «Живого». Миноносец, как и другие «угольщики», «Строгий» и «Свирепый», хоть и вооружен не в пример солиднее, но для боя не годятся, неисправны машины. А Зарину непременно хотелось, предвидя в «неизбежные на море случайности», иметь в отряде еще одну боеготовую единицу.

Алексей Алексеевич не вылезал из машинного отделения, приводя в порядок то, что можно было исправить. Салотопов, заново нацепивший нашивки кондуктора, вместе с механиком Водяницким рыскали по складам управления порта и тащили на «Казарского» все, что плохо лежало: жестянки с солидолом, графитовые щетки к динамо, ацетиленовую сварочную горелку с газовыми баллонами, прожектор, пять пулеметов, новенькие, в масле… Водяницкий где-то раздобыл десяток французских полевых телефонов и катушку провода в гуттаперчевой изоляции.

Механик оказался сущим сокровищем. Служивший на подлодках еще в девятом году, на Тихом океане, он ходил в боевые походы в германскую; в Гражданку воевал на Онежской флотилии, потом в Николаеве, механиком на канонерской лодке. Там его разыскал Иконников и забрал на АГ-23.

Почему Водяницкий, убежденный большевик, решил уйти от красных, лейтенант не думал. О своем решении слесарь объявил после того, как сутки напролет вместе с Макарьевым из портовых мастерских менял прогоревшие трубки котла. Кстати, Макарьев тоже попросился с ними… Иконников порадовался — грамотные специалисты наперечет! — и тут же выклянчил Макарьева в экипаж. Пусть временно, на один поход — зато теперь, когда в низах хозяйничают эти двое, изношенная машина будут работать как часы фирмы «Павел Буре».

* * *

С «Алмаза» отсемафорили: «иметь скорость 17 узлов». Иконников двинул ручку машинного телеграфа и проорал команду в амбушюр. Часто, громко, задребезжали колокола громкого боя — тревога, тревога, тревога!

Иконников не питал иллюзий насчет исхода предстоящего боя: «Казарский» с двумя малокалиберными пукалками и единственным торпедным аппаратом не протянет под огнем «Карадока» и четверти часа. Но отчаянный подплавовец не желал больше прятаться от врага. Бой так бой, а придется хлебать соленую водичку — на все воля Божья! На корме, как во времена его лейтенантской службы, трещит на ветру Андреевский флаг, угольный дым стелется над волнами, ходовой бурун захлестывает полубак до самого мостика. Наплевать! С идущего впереди «Алмаза» несется, усиленная мощными репродукторами песня, знакомая любому русскому моряку:

«Наверх все, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает…»

В суете приготовлений «Казарский» не успели снабдить современными средствами связи. На нем была искровая станция — какое без этого посыльное судно! — но эфир был забит помехами, а потому Иконников не знал, что происходит всего в десятке миль. И лишь когда с зюйд-веста накатил глухой пушечный рык, стало ясно — бой начался.

III

Траверз мыса Херсонес

Командир «Помора», увидав вспухшее на полубаке крейсера белое облачко, резко положил руль вправо и врубил машины враздрай: левая — полный вперед, правая — полный назад. Идущий в кильватере «Адамант» повторил маневр; двумя секундами позже пристрелочный снаряд поднял столб брызг с желтым дымом в полукабельтове по курсу сторожевика. По отсекам раскатились трели громкого боя, взвыли башенные привода, разворачивая стволы на цель. Корабли описывали циркуляцию, сильно кренясь на правый борт, цель стремительно покатилась в сторону кормы, сбивая наводку. Но артустановки предназначенные для стрельбы по низколетящим целям в любую погоду, справлялись с креном и дифферентом не хуже, чем гиростабилизированные танковые пушки справляются с тряской на полном ходу. И первые очереди пошли прямо в цель.

Одновременно со скорострелками на цель развернулась левая установка РБУ «Смерч-2». Глубинные бомбы были заранее установлены на подрыв при контакте с поверхностью воды, и вслед за пучками трассеров, в сторону «Карадока» одна за другой полетели огненные кометы.

Противолодочный бомбомет — не орудийная башня, он не умеет компенсировать резкие маневры «платформы». Из двенадцатитрубного залпа, более-менее в цель пошли только первые две реактивные бомбы. Они и легли близкими накрытиями, вызывая сотрясения, от которых по отсекам крейсера лопались лампы накаливания, а обшивка кое-где шла гофром. Но британская конструкция выдержала, чего нельзя сказать о нервах «лайми». Зряжающий орудия «Е», потрясенный зрелищем летящих прямо в него дьявольских снарядов, в панике выпрыгнул за борт, став первой жертвой этого боя.

Отстрелявшись, установка поднялась вертикально. Откинулся лючок загрузки, под палубой залязгала цепь подачи боекомплекта, серые сигары бомб одна за другой занимали места во вращающемся барабане.

Но крейсер уже был в мертвой зоне РБУ. Нос «Помора», подчиняясь повороту руля, быстро катился прочь от «Карадока», а кормой, вдобавок к расплывающемуся облаку аэрозоля, набухал густой шлейф дымовой завесы.

Рассчитанное на ослепление головок самонаведения противокорабельных ракет, облако не могло помешать шестидюймовым осколочно-фугасным снарядам, выпущенным из морского орудия со стволом в 50 калибров. Но люди, приникшие к артиллерийской оптике и дальномерам, не видели ровным счетом ничего. «Адамант» и «Помор» маневрировали, сбрасывали в воду плавающие шашки, выпускавшие по ветру хвосты желтоватого, цвета топленого молока, дыма. Дымогенераторы тоже работали в полную мощность, и наводчикам Ройял Нэви и сторожевиками выросла непроницаемая для взглядов преграда.

Дымовая завеса мешала не только англичанам. Аэрозоли, применяемые в системе «Зонт» содержат микрочастицы, затрудняющие прохождение радиолучей, а потому радиолокационные прицелы артавтоматов частично ослепли. Но это уже не играло особой роли: Ка-226, зависший на высоте триста метров передавал данные, которые в режиме реального времени обрабатывались баллистическими вычислителями.

Из клубов дыма в «Карадок» продолжали лететь очереди. Снаряды дырявили надстройки, выкашивали расчеты дальномерных постов и орудий. Одна из очередей, словно цепной пилой, прошлась по мостику. Кептен Колвин погиб мгновенно, разорванный в клочья; были убиты рулевой, артиллерийский офицер, еще с полдюжины человек, находившихся на мостике. Но рулевое управление не пострадало и крейсер, ослепленный, избиваемый, по-прежнему несся вперед на двадцати пяти узлах. Расчеты опомнились от неожиданности, и теперь все пять орудий BL Mk XII дружно гремели, посылая залп за залпом… в молоко. В данном случае — в буквальном смысле.

А вот головкам самонаведения торпед не могла помешать никакая дымовая завеса. Как только смертоносные рыбки выскочили из двухтрубного аппарата правого борта «Помора», их гидролокаторы заработали, наполняя море ультразвуковыми трелями. Несколько секунд — и обе торпеды «замкнулись» на цели. Дистанция была пустяковой, промахнуться на ней не могли даже устаревшие, советской еще конструкции, противокорабельные торпеды «53-65К», не слишком уверенно работающие по кильватерной струе.

Обнаружить их визуально сигнальщики «Карадока» не могли даже теоретически. Современные газотурбинные «рыбки», работающие на перекиси водорода, не оставляют следа из пузырьков, который так любят киношники. Но факт остается фактом: торпеды были замечены. Возможно, помогла выучка — сигнальщики Королевского флота были вышколены на славу, и прекрасно помнили трагедию «Кресси», «Абукира» и «Хога»; возможно, сработала пресловутая «чуйка».

Доклад принял юнец Корнби, единственный кто оставался в сознании на мостике. Зажав ладонями разорванный живот, путаясь в вываливающихся кишках, он дополз до переговорных труб, кое-как приподнялся, зубами выдернул затычку из амбушюра и прохрипел: «Машинное, правый винт на реверс! Машинное, правый на реверс!» Последний шанс — пустить машины враздрай в отчаянной попытке уклониться от идущих на корабль торпед.

Предсмертное усилие уоррент-офицера Томаса Корнби пропало втуне, как и бдительность сигнальца — несколькими ярдами ниже мостика переговорные трубы перебило осколками. Но если бы в машинном и услышали, что это могло изменить? Послушные гидроаккустике, рыбки шевельнули плавниками, корректируя курс, и на 68-ми узлах догнали цель.

Первую отбросило в сторону струей от винтов, и она взорвалась саженях в десяти от кормы крейсера. Взрыв трехсоткилограммовой БЧ, способной проламывать прочные корпуса атомных субмарин, сорвал перо и баллер руля, начисто снес правый винт, разворотил дейдвуд, скрутил в фигу лопасти левого винта. «Карадок» рыскнул, и тут его настигла вторая торпеда. Удар пришелся в левый борт, в районе дальномерного поста, впереди башни «D», на два метра ниже ватерлинии.

Результат был ужасен. Примерно треть корабля, отломилась и мгновенно пошла ко дну, унося с собой ста двадцать моряков из четырехсот. Остальных ждала мучительная борьба за спасение жалкой руины, в которую превратился один из лучших легких крейсеров Его Величества.

Но напоследок «Карадок» успел отомстить обидчику. Шестидюймовый снаряд, выпущенный, как и остальные, почти вслепую, нашел цель. Сработали законы статистики: кидая игральные кости, вы можете рассчитывать на три шестерки в одном случае из 216-ти, но кто сказал, что заветное сочетание не выпадет, скажем, десятым? Наводчику с "Карадока" крупно повезло, но он об этом так и не не узнал. Для него этот снаряд, как и все прочие, канул в "топленом молоке" дымзавесы.

«Гостинец от Джона Буля» прилетел в носовую часть "Помора". К счастью, он оказался не осколочно-фугасным, а бронебойным — в спешке, заряжающие подали из кранцев первых выстрелов не то, что было приказано. Наконечник из закаленной стали пронизал тонкий борт сторожевика, словно бумагу. Пройдя через подшкиперскую и превратив по пути в пыль хозяйственные запасы боцмана, он искорежил шпангоут другого борта и только тогда (штатно, с положенным замедлением) сработал донный взрыватель, воспламенив заряд в три с половиной килограмма черного пороха

Взрыв проделал в правом, подбойном борту дыру в метра полтора в поперечнике. От страшного сотрясения сами собой отдались стопора, удерживающие якорь, и тот рухнул в воду, увлекая за собой разматывающуюся с грохотом цепь. Корабль вздрогнул всем корпусом, как боксер, пропустивший прямой в челюсть. Носовая спарка замолкла — электрика не выдержала встряски; люди на мостике, полетели с ног, а сторожевик упрямо шел вперед, сотрясаемый якорной вибрацией от антенн до киля.

Пожар, вспыхнувший в разоренной подшкиперской, был залавлен штатно сработавшей системой пожаротушения и прибывшим на место расчетом пожарного дивизиона. Потери в личном составе ограничились тремя легкоранеными, и еще одним, получившим контузию и перелом ключицы. Кроме того, попадание стоило «Помору» якоря, утопленного вместе с изрядным куском цепи и полусотни лампочек, полопавшихся по отсекам.

* * *

Лейтенанту Парсонсу чертовски повезло. За несколько секунд до того, как два семидесятишестимиллиметровых снаряда один за другим взорвались на мостике, он отошел в дальний угол, чтобы вернуть на место справочник «Джейн»

Шкаф его и спас, приняв на себя осколки, но не уберег от взрывной волны. От удара о переборку лейтенант вырубился, а когда очнулся, глазам его предстало страшное зрелище.

Повсюду куски человеческих тел, лужи крови. Стены, оборудование иссечены осколками, перекручены слепой яростью взрыва. В центре, апогеем кошмара — растерзанное тело Корнби, валяющееся в собственных внутренностях. И над всем этим — тяжелый, сладковатый, густой запах скотобойни.

Парсонса вывернуло наизнанку. Он перешагнул через смятый куль тряпья — труп Рагнара Колвина. Оскальзываясь в кровяных лужах, хватаясь за какие-то покореженные трубы, лейтенант выбрался на крыло мостика. Рыжего сигнальщика взрывом отбросило к леерам, и тело его свисало вниз, вздрагивая от орудийного грохота: баковое орудие «А» с регулярностью метронома изрыгало огонь, и снаряды, вереща сорванными медными поясками, летели в дымную пелену, за которой прятались русские корабли.

Надо вызвать на мостик старшего офицера, подумал Парсонс. Расплывающееся сознание подсказало, что в момент попадания того не было рядом. Кажется, отправился на запасной дальномерный пост, руководить стрельбой кормового плутонга? Переговорные трубы перебиты, коробка боевого телефона висит на одном проводе… Парсонс замахал руками, привлекая к себе внимание, и в этот момент за кормой взорвалась торпеда.

Толчок впечатал его в стену рубки. Он судорожно заскреб пальцами по железу, пытаясь встать, и тут крейсер получил нокаутирующий удар в левый борт. Голова Парсонса со сухим стуком, будто бильярдный шар, ударилась о комингс и лейтенант потерял сознание.

Его привел в себя матрос, посланный на поиски хоть кого-то, способного взять на себя командование тем, что осталось от крейсера Его Величества «Карадок». Очнувшись от непочтительных ударов по щекам, Парсонс с трудом разлепил веки для того, чтобы услышать: «Сэр, остальные офицеры мертвы. Принимайте корабль!»

Крейсер дрейфовал с сильным креном на левый борт. Орудия молчали, но и противник больше не стрелял. На палубе царил бедлам: обломки шлюпок на рострах, изрешеченные кожуха палубных вентиляторов, пробоины в надстройках. С помощью матроса, Парсонс добрался до башни «С» и остановился, как громом пораженный.

Дальше палубы не было. Не меньше трети корпуса — корма, дальномерный пост, радиорубка, башни «D» и «E», торпедные аппараты, — все исчезло. Великолепный легкий крейсер, один из лучших в своем классе, в мгновение ока превратился в жалкую развалину.

Когда полчаса спустя, над полубаком «Карадока» завис вертолет, пилоты увидели, как на мачту рывками ползет белое, с косым красным крестом, полотнище. Флаг, «V», «Виктор», по Международному своду сигналов, означал: «Мне срочно нужна помощь».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

I

ПСКР «Адамант»

Андрей трижды наблюдал Перенос изнутри и не представлял, как это выглядит снаружи. Что ж, теперь он это увидел.

Тучи, нависшие над плоской «кастрюлей», образованной вихревыми стенами, извергли титанический столб. Он извивался, наподобие торнадо, образующие его потоки спиралями всходили вверх и разбегались голубоватыми змейками на фоне лилового мрака. В самом эпицентре «хроноклазма» находились «Можайск» и «Помор» — сторожевик едва успел занять позицию, прежде, чем формирование Воронки вошло в финальную стадию.

Внезапно «смерч» скачком вырос в диаметре, поглотил корабли, и схлопнулся — втянулся наверх, в ослепительно сияющую в облаках точку. И эта точка стала шириться, расползаться идеальной формы кругом, дырой… в Мироздание. За ней проступила чернота, усеянная звездами, сияющими газовыми туманностями и шаровыми скоплениями. Не хватало разве что галактической спирали, в лучших традициях киношной фантастики.

Пока мозг пытался переварить это великолепие, «окно в Космос» затянулось лиловой мембраной, сереньким ноябрьским небом.

- Ну, вот и все. — Валя Рогачев кликнул мышкой. На ноутбук шла вся телеметрия с «Пробоя». — А вы боялись, Андрей Геннадьевич…

Андрей посмотрел на экран — мельтешение разноцветных кривых, сбегающие водопадом, словно в «Матрице», струйки цифр и символов. Черт ногу сломит…

— Мы отслеживаем их перемещение между «мировыми линиями». Вот, смотрите…

Клубок цветных линий в центре экрана запульсировал и расплелся в жгут параллельных полос.

— Все. «Пробой» отключился, структура хроноквантового поля восстановлена. Они дома.

Зашипела рация.

— Андрей Генннадьевич, это Кременецкий. С «Алмаза» сообщают: «Выслали «Казарского» для оказания помощи «Карадоку».

Андрей направил бинокль на дрейфующий на расстоянии двух миль британский крейсер. Над ним висела бело-синяя стрекоза — вертолет.

Валентин захлопнул крышку ноутбука и с наслаждением потянулся.

— Что ж, Андрей Геннадьевич, пора и нам. Полчаса на то, чтобы улеглись возмущения, а пока «Пробой-М» выйдет на рабочий режим. Скажите, чтобы передали на караван — пусть подтягиваются к «Адаманту». Сейчас займем позицию и можно формировать Воронку.

Как изменился молодой инженер за эти полгода! Ни следа прежней застенчивости, неуверенности в себе. Командует людьми, кораблями, распоряжается силами вселенского масштаба, будто всю жизнь только тем и занимался. Одно слово — растут люди!

— Простите, Валентин, это вы уж сами. А я, пожалуй, отправлюсь на «Казарского», а то Иконников, чего доброго, наломает на «Карадоке» дров…

— Зачем вам это? — удивился Рогачев. — Пусть делает, что хочет. Мы, вроде, не собирались сюда возвращаться?

Андрей сдержал улыбку. Вот они, ученые: наука на первом месте, а все остальное побоку. В том числе — и людей.

— Вы правы, Валентин. Но, это же не повод, чтобы не прибрать за собой? Мы тут изрядно наследили, и простая порядочность требует не создавать обитателям этого мира ненужных проблем.

— Ну, как скажете, Андрей Геннадьевич. Только поторопитесь, на все про все у вас часа два, не больше.

— Я отправлюсь с «Алмазом». Надо навестить наших друзей — они тоже никогда не видели Воронки, могли и запаниковать.

— Ну, хорошо. Только, если уж соберетесь на «Карадок», возьмите с собой пяток бойцов. Мало ли что?

— Пожалуй, так и сделаю. — кивнул Митин. — Хрен знает, что выкинут эти просвещенные, мать их за ногу, мореплаватели…

II

Посыльное судно «Казарский»

К «Карадоку» подошли с на-ветра. Сначала Иконников хотел прикрыться от разошедшейся волны корпусом крейсера, но не рискнул — не хватало еще, чтобы неуправляемая махина навалилась на их скорлупку! Пока возились с буксиром, Водяницкий стоял у тумбового "Максима", направив ствол на палубу англичанина. Физиономия у механика была решительная, глаза недобро посверкивали из-под нависших бровей.

Буксиные троса натянулись. «Казарский» замер, не двигаясь с места; суденышко сильно осело кормой, и из-под нее фонтаном бил огромный бурун. Десять секунд… двадцать…

— В машине, прибавить обороты!

Палуба дрожала так, что у стоящих на мостике громко клацали зубы, а «Казарский» будто прирос к месту. Вот он дернулся, потом еще… Искалеченный крейсер, наконец, сдвинулся и пополз. Иконников шумно выдохнул. Оказывается, все это время он стоял, задержав дыхание.

— Слава богу, ветер попутный, иначе нипочем не дотащили бы до берега, — сказал он, оборачиваясь к Салотопову и замер.

Вихревая стена вдали стремительно наливались зловещей чернотой, небу от нее стремительно разбегались облачные спирали. А когда между морем и облачной «линзой» выросла гигантская лиловая колонна, перевитая молниями, — у подводника, человека по роду занятий отчаянно храброго, душа ушла в пятки.

Он ждал удара волны, ураганного порыва ветра. По палубе «Карадока» в ужасе метались английские моряки, кто-то прыгнул в воду в обнимку со спасательным кругом. Но — обошлось: и волны, ни шквала, лиловая, на пол-неба стена рассосалась в считанные минуты, будто ее не было вовсе.

Не прошло и получаса, как киль крейсера с хрустом врезался в гальку на мелководье, возле Херсонессокого маяка. Выбрали буксирные тросы и «Казаский», описав лихой разворот, подошел к борту крейсера.

* * *

Иконников провел на «Карадоке» около часа. Лейтенант сполна насладился унижением гордых островитян: сопровождавший командира Водяницкий волок на плече свернутый британский флаг, а сам Иконников гордо вышагивал по палубе, помахивая офицерским кортиком в ножнах. Под мышкой он нес большую, переплетенную в коленкор книгу — судовой журнал.

Парсонс едва поспевал за русскими, кипя от негодования. Это был его кортик. Длинный, шестнадцати дюймов, клинок из Шеффилда, слегка изогнутая рукоять с головой льва, куплен в лучшем на Пикадилли оружейном магазине. Лейтенант, как и предписано военно-морским этикетом, нацепил его, готовясь встречать представителя враждебной стороны. Горькая, но неизбежная обязанность: раз уж он, как единственный уцелевший офицер, принял командование, то и ему сдавать «Карадок». Больше ста лет английские корабли не спускали «Юнион Джек» перед неприятелем! Парсонс знал, что дома его ждет отставка, военно-морской суд, тюрьма — разве что, суровые судьи примут во внимание то, в каком состоянии он принял корабль?

Русский, вместо того, чтобы по-джентльменски посочувствовать побежденному, отпустить сдержанный комплимент храбрости противника, повел себя как сущий варвар! Он выслушал торжественные и печальные слова, Парсонса время от времени выдавая оскорбительные комментарии на скверном английском, а п когда тот закончил — потребовал отдать кортик. Лейтенант не поверил собственным ушам, и тогда русский матрос, здоровенный детина с угрожающей физиономией, попросту оборвал оружие с его пояса. И все на глазах команды! Впрочем, тем было не до протестов. Неудачный бой, потом чудовищный, в пол-горизонта, катаклизм — все это надолго выбило остатки экипажа «Карадока» из колеи. Казалось, начни русские расстреливать их по одному — покорно встанут к срезу палубы.

Русские лютовать не стали, только потребовали снять замки с уцелевших шестидюймовок, и мрачный тип, ограбивший Парсонса вышвырнул их за борт. А на просьбу прислать врачей для раненых доходчиво объяснил, что бы он, будь его воля, сделал со всеми англичанами — и с ранеными и со здоровыми, включая его Величество короля Георга V-го.

К удивлению Парсонса, он все понял, хотя матрос говорил далеко не на языке Шекспира. Лейтенант беспомощно посмотрел на русского офицера, ожидая, что он осадит зарвавшегося подчиненного, но тот лишь хохотнул и похлопал мерзавца по плечу.

Парсонс ожидал, что от него потребуют кодовые книги, и заранее приказал выбросить тяжеленные, в свинцовых переплетах, тома за борт. К его удивлению, русский не проявил интереса к секретной документации. Не стал он брать и штурманских карт, про которые Парсонс в суматохе забыл, лишь пролистал лениво судовой журнал и небрежно сунул под мышку, словно пустячный сувенир.

На том обыск и закончился. Русские совсем было собрались спускаться на свое корыто, когда к «Карадоку» с другого борта подвалил катер. Парсонсу еще не приходилось видеть таких: округлые, кажется, даже надувные борта, оранжевая лампа-мигалка на трапеции, из которой вверх торчат длинные черные прутья. Упал, разворачиваясь, шторм-трап, и на борт «Карадока» один за поднялись пятеро солдат удивительной наружности.

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

— …я и говорю: «А на прощание, мистер, позвольте дать вам совет. Подумайте, что вы и ваши матросы, будете говорить на заседаниях Адмиралтейского суда. Что-то мне подсказывает, что если вы скажете правду, вам никто не поверит.» Вы бы видели, как он вылупился!

Эссен усмехнулся.

— Еще бы! Заявить под присягой, что крейсер потопили пришельцы из будущего, в порядке мести Британской Империи за преступления против большевистской России! Как он не спятил, когда вы это рассказывали, ума не приложу!

— Я не только рассказывал. Я и показывал тоже! — гордо ответил Андрей. — Ничего конкретного, какие-то ролики, завалялись на планшете… Но ему было все равно что смотреть — глаза остекленели, щека дергается, вот-вот грохнется в обморок!

Глебовский удивленно смотрел то на Андрея, то на Эссена.

— Боюсь господа, я не совсем уловил… Андрей Геннадьевич, зачем вы наплели англичанину эту ерунду?

— Проще простого, Адриан Никоныч. — объяснил Эссен. — Господин Митин хотел отвести от моряков Белого Флота подозрение в том, что это они раскокали британское корыто. А заодно и от большевиков. Верно, Андрей Геннадьич?

— Истинная правда, вашбродие! — дурашливо отрапортовал Митин. — Таков и был мой коварный замысел. А для убедительности я ему пачку картинок подбросил — заранее распечатал из «Звездных войн». Теперь умникам из Адмиралтейства будет, чем заняться!

Эссен расхохотался.

— Представляю, как эти господа подают Ллойд-Джорджу аналитическую записку — «Перспективы развития вооружений, основанных на лучах смерти»! Пожалуй, еще и Теслу разыщут в Америке. Башню его выкупят, которая для передачи электричества без проводов…

— Нет, Реймонд Фдорыч, Ллойд-Джордж этого не оценит. — в глазах у Андрея плясали чертики. — Им надо к Черчиллю. Старина Уинни обожает авантюры.

Глебовский поморщился. Его коробил шутовской тон собеседников.

— А если Фрунзе прикажет расстрелять англичан? У большевиков это быстро. Я за этот год такого насмотрелся… И пойдет ваша затея прахом!

— Ну, во первых, — рассудительно заметил Андрей, — у нас просто так никого не расстреливают, а тем более — иностранцев. Сначала допросят. И попадут мои сведения не к Черчиллю, а прямиком в особый отдел ЧеКа. Кто у них там мистикой занимался, Бокий? Вот к нему и попадут. Хотя, особый отдел кажется, еще не создали… ну, ничего, найдут, куда передать.

— А вас не беспокоит, что…

— Да вы не воспринимайте это всерьез, Адриан Николаич! — ухмыльнулся Эссен. — Господин Митин изволят валять дурака, а вы и поверили!

— А если серьезно, — подхватил Андрей, — то экипажу «Карадока» ничего не грозит. Судя по записям в судовом журнале, у командира был приказ осмотреть Севастопольскую бухту и доложить о результатах адмиралу Сеймуру. На связь они не выйдут, а значит, послезавтра, самое позднее, адмирал занервничает и пошлет на поиски что-нибудь посолиднее легкого крейсера. Вряд ли Фрунзе захочет подставлять Севастополь под главный калибр какого-нибудь «Айрон Дьюка»!

Инженер обиженно посмотрел на шутников.

— Вот вы развели жеребячество, господа, а я все думаю о том, что тут творилось пару часов назад…

— Да, — согласился Эссен, — грандиозное зрелище. Особенно то окно в небе. Как там у Ломоносова, помните?

«Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна.»

— Мне, Реймонд Федорыч, сейчас не до изящной словесности! — надтреснутым фальцетом выкрикнул инженер. — Как подумаю, что нам лезть в эту бездну — сразу хочется выкинуться за борт и плыть к берегу. Правда, я плавать не умею…

— А вы возьмите спасательный круг. — серьезно посоветовал Андрей. — Вон тот, на леере. Говорят, иногда помогает. Правда, вода холодная, пока доплывете, замерзнете насмерть.

— Вот что, Анриан Никонович, — перебил Андрей Эссен. — Пойдемте спустимся ко мне в каюту, я вас научу справляться с этой напастью.

— С какой напастью? — удивленно воззрился на него Глебовский.

— Признаюсь вам честно, — понизив голос, произнес авиатор, — Перед первым Переносом я тоже боялся до одури. Ну, побоялся-побоялся, а потом подумал — сколько можно? Сел, прикинул, что к чему и нашел отличный способ. Так что, не будем терять времени, господин инженер, пойдемте!

— А не рано, Реймонд Федорыч? — осведомился Андрей — Еще целый час, успеете… принять меры.

— Можем и не успеть. — заговорщицким тоном сказал Эссен — Способ этот особый, к нему надо готовиться заблаговременно. И, кстати, по дороге заглянем к буфетчику. Андрей Геннадьич, вы с нами?

— Вы идите, господа, а я еще немного побуду здесь.

И, дождавшись, когда Глебовский направится к трапу, сделал понятный всякому русскому жест: щелкнул указательным пальцем по шее.

* * *

— Господин майор, это вы? Простите, не узнал без формы…

Андрей обернулся.

— А, Коля? Ты тоже здесь, на «Алмазе»? Как устроился?

— Спасибо, Андрей Геннадьич, не жалуюсь. Тесно, конечно, но сейчас всем так…

— Это, брат, верно. Но ничего, еще полчаса — и отправимся. А там, увидишь, как нас будут встречать!

— Я как раз об это. То есть… он сбился и показал на сужающуюся вокруг кораблей вихревую стену. — Мои товарищи гадают, что будет дальше? И к тому же с нами еще кое-кто… она, видите ли…

— «Она»? — Уголки губ собеседника чуть тронула улыбка. — Видимо, ваша невеста, юнкер? А не рано? Может, стоит подождать, пока станете хотя бы поручиком?

Коля хотел возразить, но покраснел, смешался и замолк.

— Ну ладно, не мое дело. — сжалился Андрей. — Так о чем вы спрашивали?

— Я же говорю — нам никто толком ничего не объяснил. Может, расскажете, что будет дальше?

Андрей серьезно посмотрел на юношу. Тот ждал.

— А дальше, юнкер, мы спускаемся в низы, задраиваем броняги и ждем. А пока ждем — я вам все растолкую…

IV

Посыльное судно «Казарский»

— Глянь-ка, Водяницкий, какая жуть! Стены вокруг лиловые, а мы посередке, как дерьмо в проруби! А как тот смерч корабли слизнул — раз, и нету!

— Я товарищ Евгений, сколько лет по морям хожу, а такого не вида. Но я так рассуждаю: бояться не надо. Вон, командир не опасается, а он ведь тоже все видел! Может, и нас пронесет?

— Может, и пронесет. Ты только вот что скажи — что это командир с тобой чуть ли не обнимался, по плечу хлопал? А ты и рад стараться, штык с англичашки содрал! То есть я не против, с такого и штаны содрать не грех, но неужели ты, товарищ, гаду Иконникову веришь?

— Верить — не верю, а он полезное дело для Революции сделал. Как и беляки эти, которые крейсер раскатали. За это и кортик не грех ему поднести, законный трофей. Ты, товарищ Евгений, на Черном море человек новый, а я скоро год как здесь воюю. Сколько раз с англичанами дрались, вот с этим самым «Карадоком»! Цельная эскадра пришла к Николаеву: беляки, англичане, крейсера, гидропланы, миноносцев тьма. А мы — с голым задом и тремя буксирами — воюй, как знаешь! Но наши ему не спустили, вкатили с берега трехдюймовым! Как же мне не порадоваться, когда командир приказал с этой английской гадины замки свинтить и за борт покидать?

— Я, товарищ, твое негодование понимаю. Но все одно, не забывай, что Иконников — объективно гад и кровавый враг Республики. Тебя же, дурья голова, продал белякам вместе с лодкой, а ты его выгораживаешь, да еще и беляков хвалишь!

— Не выгораживаю! Я только сказал, что англичане опаснее…

— Это в тебе политическая незрелость говорит! Англичанин — империалист, враг явный, хоть и сильный. Но он неотвратимо обречен поступью истории: ихний же пролетариат скоро выкинет своих буржуев и гадов вон! Карл Маркс и товарищ Троцкий нас как учат? Перманентная, понимаешь, революция, скоро водрузим везде светлое знамя труда! А такие, как Иконников — враги внутренние, затаившиеся, только и ждут, как бы нож в спину воткнуть. Вот и подумай, кто опаснее!

— Ладно, товарищ Евгений, пошли в низы. Слышишь, тревогу бьют? А что было сказано: «как пробьют тревогу, так все в низы, задраить накрепко и сидеть, как мышь под веником?»

— Да что ты твердишь — «колокола» да «тревога!» Мы что, сами без головы? Без золотопогонников разберемся, что делать…

— Ты товарищ Евгений, человек сухопутный, хотя и зрелый политически. На корабле дисциплина — первейшее дело. Ежели капитан говорит: «с палубы долой и задраиваться», то надо политграмоту задвинуть за рундук и выполнять. Потому как…

— Погоди, товарищ, что ты несешь? Политграмоту — и задвинуть? А если приказ этот вредный?

— Море — оно не разбирает, кто вредный, а кто наоборот. Как наподдаст волной — и все, нет ни человека, ни политграмоты А потому, полезли в машинное, после договорим…

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Корабли в Зурбагане

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Из мемуаров С.Б. Велесова

Изд. Товарищество И. Д. Сытина,

Санкт-Петербург 1884/29 гг.

«…разжал кулак. На потной ладони лежала флешка — прощальный презент профессора.

— Ознакомьтесь, Сергей Борисыч. По-моему, это может вам сильно пригодиться. Да и нам тоже.

— Вам? Так вы допускаете…

— В этом мире, голубчик, ничего нельзя исключать. — улыбнулся Груздев. — Если уж мы сумели однажды пройти этим маршрутом — что мешает проделать это снова?»

* * *

Признаться, я изрядно нервничал, когда вечером того же дня вставлял флешку в ноутбук. Севастополь гудел, как растревоженный улей — уход «потомков» никого не оставил равнодушным. Но ушли не все: стоял посреди Южной бухты «Морской бык»; потрепанные гидропланы отдыхали в эллингах, у пирса покачивался калека-«Заветный». Команда почти в полном составе присоединилась к своему командиру, и теперь им предстояла непростая задача — вернуть миноносец к жизни. Пока же с корабль изрядно ощипали — сняли прожектора, орудия, пулеметную установку. Минный аппарат переставили на винтовую шхуну «Аргонавт», и та последней оставшейся у нас торпедой отправила на дно линкор «Джеймс Уатт». Разгром при Варне вышел знатный — недаром ее прозвали «второй Чесмой», подобно тому, как Альму европейская пресса хором именует «вторым Трафальгаром».

Газеты наперебой обсуждают достижения России в новом виде войны на море — минной. И если за Каналом пресса поносит московитских варваров за «неджентльменское» веление войны, то за пределами Соединенного Королевства реакция иная: от сдержанного оптимизма до злорадства. Но всех переплюнула нью-йоркская «Геральд», призывавшая изучить русский опыт и завалить минами британские гавани. И вдобавок, послать в атаку сотни минных катеров конструкции генерала Тизенгаузена. Правда, лицензию на их производство надо еще приобрести, но газета Геральд» выразила готовность возглавить кампанию по сбору средств. Что ж, порадуемся за американцев — идея, безусловно, хороша.

* * *

Но я отвлекся.

Флешка. Самая обыкновенная, на 8 гигов. И единственный файл, открывшийся в текстовом редакторе. Не стану приводить послание Груздева целиком, оно есть в любом учебнике по новейшей истории, не говоря уж о специальных трудах.

Я не разбираюсь в хронофизике, и не успел восполнить этот пробел до отправления экспедиции. События развивались слишком быстро: визит на Лубянку, предложение Андрюхи Митина, включение в руководство Проекта, подготовка… После Переноса и вовсе стало не до науки: Груздев, к которому я мог бы обратиться за разъяснениями, валялся в отключке, а пообщаться с заменившим его Валей Рогачевым я так и не собрался из-за хронического цейтнота.

Если коротко, то профессор сравнивал поток «мировых линий», содержащий и нашу собственную и ту, на которой мы оказались, с пучком соломинок. Время и события текут на них одинаково, отличить одну от другой существующими методами невозможно.

Хронофизики научились перемещаться в прошлое, хоть в Древний Рим, хоть к динозаврам. За одним исключением: прошлое собственной «мировой линии» оставалось под запретом. Иначе возникал известный из фантастики парадокс, нарушение причинно-следственной связи. А вот в прошлом чужих «соломинок» можно вытворять что угодно, на нашей действительности это не отразится.

Итак, теория у Груздева была. А вот воплощение ее «в металле» требовало огромных средств. Государство не собиралось сорить деньгами ради удовлетворения любопытства историков. Обратиться к частным инвесторам? Заинтересовать, по примеру героя гаррисоновской «Фантастической саги», крупную киностудию, предложить турфирмам «хроносафари» или туры по Древнему Египту? Груздев, при всей своей научной одержимости был патриотом, ученым советской закалки, и такие варианты не рассматривал.

Оставались военные. Этих мало интересовало прошлое, а вот возможность заглянуть вперед — это совсем другое дело. Будущее — бездонный кладезь информации и технологий, ради них можно пойти на любые издержки.

Груздева, не меньше чем заказчиков в погонах, занимала такая перспектива. Но когда дело дошло до практики, возникло препятствие.

Отправиться в прошлое несложно: задаешь дату и попадаешь случайным образом на одну из бесчисленных соломинок — «мировых линий». Обратный Перенос тоже не проблема: у путешественника есть устройство-«хрономаяк», настроившись на который его и выдергивают назад. А вот повторить путешествие, особенно по прошествии некоторого времени, почти невозможно: отправившись снова в прошлое, вы наверняка попадете на другую «соломинку», не ту, на которой побывали в прошлый раз. Трудно не ошибиться, когда вариантов бесконечно много.

С перемещением в будущее еще сложнее. Нельзя прыгнуть вперед, задав лишь дату, нужны параметры конкретной «соломинки». Без них Перенос не состоится, или того хуже — путешественник сгинет во вневременном и внепространственном Нигде. А как задать эти параметры, если невозможно отличить одну от другой?

Груздев не был бы Груздевым, если бы не сумел найти выход.

Как найти соломинку среди сотен точно таких же? Правильно. Сделать так, чтобы она из них выделялась. Изменить течение событий на «мировой линии» настолько, чтобы они отличались от того, что творится на соседних. И готово дело — настраивай аппаратуру на любой участок измененной реальности и вперед, в будущее!

Схема вырисовывалась примерно такая:

Шаг первый: экспедиция отправляется в прошлое на строго отмеренный промежуток времени. В нашем случае — на 163 года назад, в 1854-й.

Шаг второй: оказавшись на месте, экспедиция производит масштабное вмешательство в ход событий. Например, помогает русской армии выиграть Крымскую войну, рассчитывая перевести локомотив мировой истории на другие рельсы.

Шаг третий — возвращение в свой XXI-й век. Хронофизики готовят свою аппаратуру для нового Переноса, но уже не в прошлое, а в будущее «помеченной» мировой линии. Правда, вернуться после этого в прошлое исправленной «мировой линии» уже не получилось бы — вступал в действие запрет на нарушение причинно-следственных связей.

Но беда в том, что пресловутая «ткань Реальности» — чрезвычайно упругая субстанция. Если ее потревожить, а потом оставить в покое, события рано или поздно вернуться в свое прежнее русло. А значит, степень вмешательства должна быть такова, чтобы последствия проявлялись как можно дольше, — ведь для исследователей доступно только измененное будущее, на которое можно «навести» хроноаппаратуру.

А значит, писал Груздев, нельзя останавливаться на достигнутом. Да, нам удалось изменить ход событий в 1854-м году, но где гарантия, что эти изменения не «рассосутся» через полсотни лет? Нет, надо подталкивать пресловутый локомотив истории, чтобы он не сворачивал с «боковой ветки» еще хотя бы лет триста.

Справятся ли с этой задачей те, кто остался в 1854-м? Далеко не факт. А значит, нужна новая экспедиция, и Груздев обещал прислать ее самое позднее, через полгода. А дальше… как говаривал последний советский генсек? «Расширить и углубить». Сделать расхождение здешней истории с «генеральной линией» столь заметным, что оно не сгладится и через сто лет, и через двести, а может, и через тысячу.

Я закрыл файл и, чуть помедлив, потянулся к шкапчику, заменявшему мне бар. Как хотите, а без ста пятидесяти коньячку такого не переварить…»

II

Гидрокрйсер «Алмаз»

— Ну вот, а вы опасались… — Андрей потрепал юнкера Штакельберга по плечу. — Все целы, как видите. А что тряхнуло немного, так в штормягу и не так качает.

Перенос, и правда, прошел гладко. А может, дело в том, что они не видели разворачивавшегося снаружи катаклизма? В какой-то момент корпус корабля задрожал, отсек заполнился вибрацией, переходящей в пронзительный зуд, от которого болели зубы и барабанные перепонки. Сашенька ахнула, зажала ладонями уши. Адашев вскочил со стула, и тут ударило — будто некий великан взял «Алмаз» за кончик мачты, приподнял, встряхнул и небрежно уронил в воду.

Адашев, полетел с ног; Михеев, бледный, решительным лицом обнимал лишившуюся чувств девушку, готовый хватать, бежать, спасать. Фаддей Симеонович Геллер сидел, выпрямившись, нервно тиская трость — бледный, на лице ни кровинки, лоб в бисеринках пота. Штакельберг обеими руками вцепился в сиденье стула, глаза выкаченные, безумные.

Захрипел динамик:

— Говорит командир корабля. Команде осмотреться, доложить о повреждениях. Пассажиров прошу не выходить на палубу без сопровождения членов команды.

— Что же нас так и не выпустят? — поинтересовался после паузы Штакельберг. — Как хотите, а мне не улыбается здесь торчать, как сардинам в жестянке с прованским маслом. Хочется размяться после такого карамболя…

— Да ладно вам, барон. — откликнулся Адашев. — В теплушки еще не так втискивались, потерпим…

Юнкера и правда, набились в каюту мичмана Солодовникова, как консервированные рыбешки в банку. Сидели на столе; на койку набилось шесть человек. Вещмешки, шинели и прочую амуницию свалили на пол, и этой куче с удобствами расположились те, кому не досталось сидячих мест. Сашенька с Колей Михеевым оказались зажаты в дальнем углу, и юнкер втайне наслаждался близостью предмета своей страсти. Впрочем, приходилось изо всех сил демонстрировать равнодушие: сашенькин рара косился на юнкера с нескрываемым подозрением.

— Да, случалось и по шесть десятков втискивались вместо положенных сорока, — согласился Штакельберг. Но тут-то, господа, корабль, а не загаженный, — простите за мой французский, Сашенька, — телячий вагон!

— Да, тесновато! — не сдавался Адашев. — Подумаешь, экое горе! А вы предпочли бы остаться в Севастополе с этими мизераблями? Забыли, как они с нашим братом обходятся? Скажите ему, мадемуазель!

Сашенька вместо ответа покрепче вцепилась в локоть Михеева.

— Это военный корабль, а не пароход общества РОПИТ. - пояснил Андрей. Он стоял в проеме открытой двери, за спиной, в забитом до отказа коридоре, гудело многоголосье. Палубы заставлены грузами, если еще и народ из низов повалит — вообще негде будет повернуться. А ведь надо поднимать гидроплан на разведку!

— Но зачем? Вы же говорили, нас здесь ждут?

— Говорить-то говорил, но, мало ли что? Вот и к вам мы попали случайно, а ведь нацеливались на 1916-й! Наука хронофизика, как говаривал один профессор, умеет много гитик…

— Значит, нам повезло! — хмыкнул Адашев. — Если бы не эта случайность — нас бы в капусту порубали!

— Какой ужас! — Сашенька вздрогнула и поближе (хотя, куда уж ближе!) притиснулась к Михееву. Юнкер глупо улыбался; его так и подмывало обнять девушку — утешить, внушить спокойствие от того, что он рядом, такой сильный, решительный, уверенный в себе.

Повезло или нет — это вопрос, подумал Андрей. Если бы не экспедиция, Стогов, ему определено историей, отбыл бы вместе с юнкерами в Константинополь. А дальше — галиполийское сидение, эмиграция, РОВС. Для кого-то потеря надежды и смысла существования, для других — жизнь с чистого листа вдали от Родины. Но здесь ведь полная неизвестность…

— Поднимаемся по трапу, господа, осторожно, не свалитесь! — закричали в коридоре. — Женщин, детишек малых, вперед! По одному, не давитесь, руки-ноги не переломайте!

— Вот и кончилось наше заточение! — жизнерадостно объявил Андрей. — Сейчас выберемся наверх, и сами все увидите этот прекрасный новый мир!

Юнкера, завозились, поднимаясь с пола.

— Винтовки, амуницию оставляем здесь! — Адашев вспомнил о своем командирстве. — Юнкер Штакельберг, останетесь караульным. И не надо строить обиженную мину — теперь здесь места будет вдоволь!

III

Гидросамолет «Финист» б\н 3

С высоты эвакуационный караван выглядел скопищем разномастных, крупных и мелких посудин, в беспорядке разбросанных по морской глади. Вот «Березань»: палуба заставлена броневиками, танками, грузовиками, разношерстыми авто. Про бортам пришвартованы портовая землечерпалка и барказ-кабелеукладчик; совместными усилиями им едва удалось сдвинуть с места груженый транспорт. Дальше старушка-«Котка» с миноносцем «Строгий» на буксире, за ним «Живой». Наливная баржа на буксире за пароходиком-паромом, лихтер, переполненный штабелями ящиков и бочек так, что палуба стала едва не вровень с водой. Следом еще одна — на ней два маневровых паровозика из портового хозяйства и старые девятидюймовые мортиры, снятые в последний момент с Константиновского равелина.

За баржами тянулась самая нелепая процессия, которую Эссену доводилось видеть. Пятнадцать железнодорожных цистерн с нефтью, газойлем, соляровым и моторным маслом; их сняли с платформ, скрепили по три, по слипам спихнули в воду, и сцепив вереницей, поволокли в море. Так и болтается эта гирлянда, прихотливо изгибаясь по воле волн.

В стороне от этого плавучего паноптикума — элегантный силуэт «Алмаза», слегка подпорченный массивной коробкой ангара. На траверзе гидрокрейсера замер «Адамант», рядом с ним настороженный «Казарский».

Под крыльями «Финиста» с номером «3» промелькнули мыс Херсонес, Казачья, Песочная, Карантинная, и наконец — Севастопольская бухта. Эссен помнил ее совсем другой — заполненной крейсерами и дредноутами, со стелящимся над волнами угольным дымом, судовыми гудками, перекликающимися со свистками портовых паровичков. Или той, какой она стала в XXI-м веке, когда на смену броне и калибрам пришли круизные лайнеры, утыканные антеннами эсминцы и пограничные сторожевики, а так же бесчисленные яхты и прогулочные теплоходики. Эта, нынешняя бухта на первый взгляд была почти такая же: она тоже отгородилась от моря Константиновским равелином, только не выстроились вдоль причалов портовые краны и высится из воды памятник затопленным кораблям, не догнивают на дне доски нахимовских фрегатов. Вот они, эти фрегаты — стоят целехонькие, в грозном строю, ощетинясь с бортов тяжелыми орудиями.

Эссен уже был здесь — полгода назад, в сентябре 1854-го. Тогда его М-5 сделала три круга над мачтами, села, подрулила Графской пристани. А он выбрался на белые, инкерманского камня, ступени и стал ждать, когда найдется смельчак, который первым подойдет к невиданному пришельцу.

Ничего, с тех пор севастопольцы привыкли к летучим машинам…

От борта фрегата оторвалось ватное облачко и поплыло по ветру. И еще, и еще — корабли сначала вразнобой, а потом, дружными залпами приветствовали долгожданного гостя. Эссен снизился до самых клотиков, пролетел вдоль линейной шеренги. Бортмеханик сдвинул дверь (пушечный рык сразу наполнил кабину) и, одну за другой стал выпускать сигнальные ракеты — красные, синие, белые. Одни лопались яркими звездами, другие повисали на парашютиках, третьи взлетали по дуге, волоча за собой хвост цветного дыма.

По исчерченной волнами глади побежала, волоча белопенный след, шустрая водомерка, оторвалась от воды и стала неторопливо набирать высоту.

Эссен пригляделся — на носу ясно различались цифры «37». Его бывший аппарат!

«Что ж, вот мы и дома?»

IV

Посыльное судно «Казарский»

— Товарищ Евгений, что ж это деется? Вроде, наш Севастополь, а не наш: и памятника потонувшим кораблям нет, и Минной стенки, и кранов! Мы ж утром только тута были? Куды ж все подевалось?

— Ты погоди. Тут такое дело, что без полуштофа не разобрать…

— Так и я говорю, товарищ Евгений! Вон и равелин и Графская пристань. А остальное где? И хреновины эти парусные откуда взялись?

— Ты, товарищ, не паникуй. Ты зубы сожми, и тверди, что главное — не терять решимости перед происками мировой буржуазии! Куда это годится — в тебя ни один беляк еще не пальнул, а ты уже в расстройство впадаешь? Какой из тебя тогда боец революции?

— Да ведь, товарищ Евгений, как жек не впадать, коли эдакие страсти? Они пушками своими бабахают — аж небо дрожит, дымина по всей бухте! Я мальцом еще, в заведении был, где оборона севастопольская представлена. Зал, понимаешь, круглый, а по стенам огромадная картина, навроде цирка шапито. Перед ней пушки из гипса, ядра понабросаны, мешки с корзинами, чучелы заместо мертвяков. И так похожи — меня холодный пот прошиб, до того страшно…

Я это к чему: на картине, в точности такие корабли, и тоже в дымах. Так то ж когда было, лет сто назад, али поболе! Может, мы померли, и нас черти морочат? Пропали мы, товарищ! Загубили нас ни за понюх табаку…

— А ну прекрати контрреволюционную агитацию, гад ползучий! А то не сдержусь и зубы тебе повыбиваю к едрене фене, а то и в штаб к Духонину определю со всей пролетарской нетерпимостью! «Браунинг» вот он, при мне, видал?! А раз видал — запоминай, сволота: нету никаких чертей на свете, это Карл Маркс ясно прописал. А ежели ты несогласный — значит, деревня дремучая и самый что ни на есть пособник!

Думаешь, меня не пробрало до самого ливера? Сказано — терпи, значит стисни зубы, штоб крошились, и терпи! Станет невмочь — руку до крови прокуси, а терпи! Потому, ты есть боец Революции, впереди у нас еще сражения с мировым капиталом, а ты, товарищ присягнул рабочему классу, и отступать от его дела не имеешь полного права!

На-кося, глотни, полегчает. И верь, паскуда: партия тебя не оставит, укажет верный путь! Ты сомнения прочь отбрасывай, а что тут творится, мы как-нибудь раскумекаем, ежели от партейной линии не будем отклоняться.

Главное, ведь что? Главное — твердая идейная платформа, а остальное мы гневно отметем, как чуждые происки. Правильно? А раз правильно — ну-ка еще глоточек, товарищ Митяй… за победу мировой революции!

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Из мемуаров Велесова

«…но довольно о хронофизических теориях. Каждый из «невозвращенцев» отрезал себя от предыдущей жизни, и вынужден будет начинать все заново. И лишь мне одному известно, что разлука на самом деле, будет не такой уж долгой: сколько там Груздев обещал, год? Хотя, возможно, и Фомченко в курсе — перед отъездом из Севастополя, он имел долгую беседу с Груздевым, о чем профессор почему-то предпочел умолчать. Об их встрече я узнал уже после отбытия кораблей, случайно — и крепко задумался…

Итак, по порядку. Фомченко занимал в Проекте крупный административный пост, но, по слухам, был не в фаворе у высокого начальства. Недаром его не включили в состав основной экспедиции, чего он (опять-таки, если верить слухам) упорно добивался. Но судьба решила по другому: аномальная Воронка, «Адамант» проваливается в прошлое, а генерал неожиданно оказывается самым старшим из «попаданцев» — и по званию и по должности.

Казалось бы — бери руководство экспедицией на себя! Но нет, он влезает в глупейшую свару, настраивает против себя всех и каждого, и в итоге, оказывается отстраненным от руководства: Кременецкий недвусмысленно запрещает членам команды сторожевика выполнять распоряжения генерала.

Щелчок по самолюбию, да какой! Фомченко на некоторое время замкнулся, но потом проявлять интерес к текущим событиям, понемногу втянулся в обсуждение дел, и в итоге, принял предложение Кременецкого и Зарина, став их представителем при штабе Меньшикова. А вот дальше начались странности. Почему Фомченко занял сторону Меньшикова в его неявном противостоянии с Великим Князем? Он не мог не видеть, что именно Николай Николаевич ближе других сошелся с «попаданцами». Почему в какой-то момент перестал информировать Кременецкого и Зарина о том, что происходит в штабе, ограничиваясь формальными сводками? И наконец, почему он, ни с кем не посоветовавшись, не дав объяснений кроме невнятной записки, принял решение остаться — и отбыл из Севастополя со своим новым покровителем? А тут еще и тайная беседа с Груздевым, о которой тот опять-таки, не удосужился никому сообщить?

И все это приобретает новый смысл, если вспомнить слова профессора о необходимости продолжать «воздействие». Как ни крути, тот для Фомченко прямое начальство; пусть Груздев и не военный, но в Проекте занимает одну из высших должностей, в курсе всех планов, наделен самыми широкими полномочиями.

Вывод — Фомченко действует по его указанию?

Я не стал делиться этими соображениями с Великим князем. Но тот и сам был встревожен неожиданным отъездом Меньшикова; от того, кто первым доложит Государю о состоянии дел в Крыму зависит многое, и Николая Николаевича отнюдь не радует то, что эта честь выпадет не ему.

Фомченко и Меньшиков отправились в столицу маршрутом: до Мелитополя, на Екатеринослав, потом через Курск, в Москву и оттуда по Николаевской железной дороге до Санкт-Петербурга. Маршрут небыстрый, зато поверенный; догнать их нечего и думать, а потому, посоветовавшись, мы приняли неожиданное и смелое решение…

Я назвал это решение смелым? Скорее уж — «наглое». Как иначе назвать прорыв одиночного корабля через турецкие проливы, Средиземным морем, мимо твердынь Мальты и Гибралтара, вокруг Европы, через английский Канал, в узости датских проливов, на Балтику, где пиратствует эскадра Нейпира?

Для вояжа мы выбрали «Морской бык». В его коффердамах угля достаточно для трех таких походов; приличный даже по меркам 1916-го ход, позволит уклониться от нежелательных встреч, а трехдюймовые пушки Лендера вдобавок к двум стодвадцаткам, гарантируют победу над любым противником.

На бывшем угольщике имелось три мощных прожектора — два его собственных и один дополнительный, с «Заветного». Эти прожектора и локатор, снятый с «Улисса», давали возможность уверенно чувствовать себя по ночам и в узостях Босфора и Дарданелл и среди бесчисленных островков Архипелага.

А еще у нас был лоцман, знающий тамошние фарватеры, как свои пять пальцев — ни кто иной, как дядя Спиро Капитанаки. Старик получил от Корнилова бумаги, дающие право заниматься каперством, и теперь собирается, добравшись до Архипелага, набрать сотню-другую лихих ребят из местных греков, снарядить несколько шхун и — горите, бригантины султана, как поется в одной старой песне! Мы тоже поможем старику: огнеприпасы и оружие для будущих каперов лежат в трюмах «Морского быка».

Конечный пункт путешествия — Финский залив. Сейчас там действуют эскадры вице-адмирала Нейпира и его французского союзника, Парсеваля-Дешена. После захвата Бомарсунда, неудач у Або, Ганге и Гамлакарлебю, союзники не решились подступиться к прикрытым минами Свеаборгу и Кронштату, и в начале ноября скорее всего, покинут Балтику. После чего эскадру Нейпира, скорее всего, перебросят на Средиземноморский театр; что до французов — о них отдельный разговор.

Но даже если мы разойдемся с союзными эскадрами, подходы к Финскому заливу наверняка будут стеречь фрегаты Королевского Флота. Что ж, тем хуже для них: наши стодвадцатки прицельно кладут осколочно-фугасные снаряды на дистанции в семь миль, деревянному паруснику с лихвой хватит пяти-шести попаданий.

Если же мы не успеем на Балтику до того, как Финский залив скует льдом, придется идти в Ригу, или дождаться открытия навигации в Киле: датчане, не забывшие, как в 1850-м Николай I не позволил отнять у них Шлезвиг и Голштинию, остаются самыми верными союзниками России на европейском континенте.

Что и говорить — затея связана с немалым риском. Но, удача, как известно, на стороне храбрецов: в случае успеха, «круиз» вокруг враждебной Европы, мимо пушек бесчисленных кораблей и цитаделей станет новой легендой русского флота. А уж если на флагштоке «круизного лайнера» будет полоскаться личный брейд-вымпел Великого князя… словом, Николай Николаевич хорошо представляет, чем лично для него может обернуться этот поход. И какие бы интриги не затеяли светлейший князь на пару с беглым Фомченкой — такой козырь побьет любой расклад.

Имелись и соображения стратегического характера. Ежу понятно, что англичане не простят варненского позора. Отзовут Нейпира с Балтики, соберут корабли по всему Средиземноморью, оголят берега Метрополи, но обязательно попробуют взять реванш. подготовить новую эскадру они смогут не раньше мая. И если возле Метрополии объявится рейдер — неуловимый, вызывающий ужас одними слухами о себе — это внесет в планы лордов Адмиралтейства изрядную сумятицу. Им будет уже не до похода в Черное море; а если еще и сбудутся кое-какие наши задумки касательно Франции…

Не стоит сбрасывать со счета и других игроков, пусть те еще и не взяли в руки карты. Отношения между Великобританией и Североамериканскими Штатами сейчас более чем прохладные. В нашей истории, эскадра адмирала Перри (та самая, что покончила с вековой изоляцией Японии) вполне могла развернуть в Тихом и Индийском океанах крейсерскую войну. Не хватило самой малости — успеха России на черноморском театре. Но теперь, когда Британия в одночасье лишилась стольких кораблей, когда Адмиралтейство вынуждено выскребать по сусекам остатки былой морской мощи, янки вполне могут и попробовать…

В поход мы вышли в середине ноября, когда на Черном море уже бушевали шторма. Лишнее очко в нашу пользу — в плане мореходности «Морской бык» даст сто очков вперед любой здешней посудине.

На тот случай, если обещанная Груздевым экспедиция явится до моего возвращения, оставляю в Севастополе это письмо. Оно будет храниться у старшего лейтенанта Бабенко с твердым наказом: передать лично в руки майору Митину, и никому больше. Простите, профессор, но к вам у меня доверие «от» и «до». Грандиозные планы — это, конечно, замечательно, но очень уж легко наше высокое начальство забывает о людях. И это, согласитесь, наводит на мысли…»

II

Минный крейсер «Казарский»

Корабль гнал вперед. Ходовой бурун захлестывал покатый полубак до самого мостика и разбивался миллионом жемчужных брызг у ног рулевого. Мимо проносилась шеренга линейных кораблей. В глазах рябило от черно-белых полос на бортах, позолоченных украшений, огромных резных букв: «Парижъ», «Императрица Марія», «Двѣнадцать апостоловъ», «Великій князь Константинъ». На иных кораблях опытный глаз замечал повреждения — последствия октябрьских баталий.

Иконникова оставили в должности командира «Казарского». Опытных офицеров не хватает: на «Алмазе», и то некомплект, на «Живом» половина из сухопутных, чтобы хоть как-то заткнуть дыры в комсоставе. Комсостав нужен и на другие корабли, скажем, на бывший плоскодонный паром «Перевоз», или кабелеукладчик «Осторожный». Из взяли, как буксирные суда, а теперь срезали лишние надстройки, воткнули на каждый снятую с колес горную пушку и девятидюймовую береговую мортиру образца 1877-го года. И пожалуйста: готовы речные канонерки для Дунайской флотилии!

Добровольцев на эти корабли собирали по всему Черноморскому флоту. Мичмана по механической части, ходившие на пароходофрегатах, рады были пойти хоть трюмными машинистами, лишь бы поработать с техникой "гостей". Адмирал Нахимов напутствовал их: «Вы станете опорой нового парового флота России!» А Иконникову ломай теперь голову: три мичмана на кондукторских и унтер-офицерских должностях, и ни один ни шиша не смыслит в механизмах, к которым приставлен! Впрочем, учатся новички куда быстрее, чем какой-нибудь Гнат или Мыкола, взятые на флот из подручных механика при паровой молотилке в бессарабском поместье.

Но лейтенант понимал, что и это ненадолго. Как только войдут в строй «Строгий» со «Свирепым» (Глебовский, заведовавший судоремонтом, клялся за месяц привести их в божеский вид), «стажеров» заберут, и придется снова натаскивать новичков им на замену.

Хуже обстояло с командирами миноносцев. На четыре боеспособные единицы, «Живой», «Казарский», «Котка» и «Заветный» (на него поставили винты и перо руля, предусмотрительно снятые с брошенного в Севастополе тральщика), в наличии только трое — сам Иконников, Краснопольский да капитан 2-го ранга Кисловский, с «Живого». Его старшего офицера, лейтенанта Охотина поставили на «Котку», а вот откуда брать командиров для «Строгого со «Сверепым» — пес его знает…

Но и без них в минной дивизии четыре неплохих кораблика. По меркам двадцатого года — старье, хлам, здесь — послезавтрашний день военного судостроения. Иконников очень хотел увидеть, как эти угольные, до-цусимской постройки, «старички», вступят в бой с британской линейной эскадрой. И похоже, эта возможность у него скоро появится…

— Водяницкий, заснул, что ль? Как давление пара?

— Порядок, Лександр Лексеич! Обороты держим.

— Давай-ка, добавим чуток. Семнадцать узлов даем легко, может, и двадцать выжмем? Старикашка-то наш, оказывается, о-го-го, ходок!

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

Совещание проводили на «Алмазе». Как ни убеждал Кременецкий, что «Адамант» лучше приспособлен для таких мероприятий — Зарин настоял на своем. Демонстрирует, кто здесь главный? Хороший вопрос…

— Итак, господа, — голос каперанга был сух и невыразителен. — на календаре четвертое мая. Профессор Груздев оказался прав — для нас прошло столько же времени, сколько для тех, кто остался здесь. И теперь, когда этот этап наших странствий позади, позвольте ознакомить вас с неким документом.

С треском надломилась кирпично-красная печать. Зарин аккуратно разрезал пакет и извлек листок, увенчанный двуглавым орлом.

* * *

— Ну вот, Андрей Геннадьич, все точки над «i» расставлены. Зарин официально — начальник экспедиции.

Но полубаке, кроме Андрея и Рогачева, не было никого. Крейсер стоял на бочке; в стороне, на фоне берега, таял в вечернем сумраке бело-синий «Адамант».

— Нисколько не удивлен. И наше руководство и люди в администрации Президента — кстати, кто от них курирует Проект, вы не в курсе? — прекрасно понимают: добиться успеха мы сможем, только сотрудничая с местными властями. А те именно Зарина считают спасителем Крыма. И наверняка донесли эту мысль до Николая Первого.

Рогачев наклонил голову в знак согласия.

— Жаль, Сергея Борисовича нет в Севастополе. Вот кто хорошо понимал и Зарина и севастопольское флотское начальство! Он ведь в Санкт-Петербурге сейчас?

— Да, с Великим Князем. «Морской бык» отправился туда в середине ноября и благополучно прибыл в Кронштадт. Пришлось, правда, пострелять по дороге.

— Авантюра… — недовольно буркнул Эссен. — Кто там командиром, Перекомский? Вот уж не думал, что он такой фанфарон!

— Авив Михайлович — милейший человек и большой умница. — улыбнулся Андрей, вспоминая беседы с артиллерийским лейтенантом. — Сам он не отважился бы на такое, но затею Николая Николаевича одобрили Корнилов с Нахимовым. Да и Великий князь захотел поближе рассмотреть укрепления Босфора.

Эссен пожал плечами.

— В любом случае, все прошло благополучно. Теперь об этом походе говорит вся Европа. В Кронштадте государь их лично встречал — еще бы, такой подвиг! Офицерам крестики да чины, матросов тоже не забыли.

— Значит, Великий князь интересуется Босфором… — Валентин заложил руки за спину и покачался с носков на пятки. — Хочет водрузить православный крест над Святой Софией?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Эссен. — Момент — лучше не придумаешь; турецкий флот истреблен, английский получил хорошую взбучку, французский — на нашей стороне. В Архипелаге дядя Спиро развернул каперскую войну, болгары восстали. Помните парня, что служил у Белых на «Усиссе»? Как его звали, запамятовал..?

— Калянжи. — напомнил Андрей. — Ваня Калянжи, сын известного в Болгарии антитурецкого деятеля.

— Верно, он. Сейчас оба Калянжи, отец и сын, снабжают повстанцев оружием и вербуют добровольцев. Горчаков собирает войска — на июнь назначено переправляться через Дунай и заново осадить Силистрию.

— Зарин предложил Корнилову сформировать ударную бригаду. — вставил Андрей. — Танки, броневики, тяжелая артиллерия, пехота с «мосинками» и пулеметами. Комсостав — офицеры-эмигранты и с юнкера, а вот рядовых придется обучать из местных.

— Мы приводим в порядок колесные аппараты, те, что забрали из Качи. — продолжал Эссен. — Будет у бригады свой авиаотряд. Корнилов особенно на этом настаивал: он после Альмы крепко поверил в авиацию.

Рогачев кивнул, стащил с переносицы очки и принялся их протирать. Глаза, избавившиеся от толстых линз, сразу сделались по-детски беспомощными.

А ведь вчерашний студент, подумал Андрей. Сколько ему — двадцать семь, двадцать восемь? По-прежнему, вылитый программист из «Понедельника», даже ходит в джинсах и ковбойке. Правда, вместо допотопного «Алдана» у него аппаратура посложнее, да и программистом на побегушках у магов этого «Саню Привалова» не назовешь. Он сам ходит в чудотворцах.

Андрей покосился на собеседников. Валя Рогачев закончил протирать очки и водрузил их на место. Эссен — стройный, поджарый, в неизменной пилотской кожанке, с кобурой на боку, — озирал бухту.

Может, показать им велесовский «Меморандум»? Сергей вот-вот вернется из Питера, и надо заранее подготовить людей к его грандиозным идеям…

IV

Кача, школа военных пилотов

— Недурно вы устроились, Владимир! Будто и не уезжали никуда — старая добрая Кача!

— Как вы отбыли, мы основную базу перенесли сюда. — ответил Энгельмейер. — В Севастопольской бухте тесно, суета. Мы туда иногда летаем, а так — все больше здесь.

Севастопольская офицерская школа авиации, располагавшаяся в Каче, вела свою историю с 1911-го года. Оказавшись в 1854-м году, авиаторы недолго думали и расположились в привычном месте. С тех пор строений здесь прибавилось — появились два барака для нижних чинов, аккуратные мазанки офицеров и ангары для техники.

— Тут помещаются все три аппарата. — пояснил Энгельмейер. — Сейчас, правда, на месте только ваша «тридцать седьмая». Марченко и Качинский ушли на «Херсонесе» к Босфору, а я остался на хозяйстве.

Бывший фрегат, а ныне авиатендер «Херсонес» сопровождал отряд Бутакова в набеге к турецким проливам. С тех пор, как англичане увели из Варны остатки своей эскадры, русский флот безраздельно господствовал в Черном море. Однако, Корнилов с Нахимовым не сомневались: рано или поздно Роял Нэви снова сунется через Босфор.

«Когда в ноябре Нейпир ушел с Балтики, — рассказывал Краснопольский, командовавший при Варне минной дивизией, — Великий князь с Велесовым все уши прожужжали Государю, но добились, чтобы запас якорных мин, предназначенных для Кронштадта и Свеаборга, отправили в Николаев. Железных дорог здесь нет, мины везли на баржах, по реке Нарве, через Псков, потом по Днепру, и лишь к концу марта они попали в Николаев. Мы к тому времени уже подготовились: на двух пароходах соорудили минные рельсы, для постановки с ходу и даже наладили своими силами выпуск якорных тележек и примитивных автоматов заглубления. Оснастили ими мины Нобеля (системы Якоби не годятся, для них нужна береговая гальваническая батарея), и как раз за три дня до вашего появления отряд в составе «Владимира», «Громобоя», "Вобана", «Херсонеса» и двух минзагов отправился к Босфору, на первую минную постановку.»

— Придется вам, Владимир поднапрячься. Мы, видите ли, привезли девять аппаратов и уйму всякого барахла. В ваши коробки их не запихнуть, да и сажать колесные машины негде, полосы-то нет. Завтра прибудет две роты стрелков и телеги с досками и шанцевым инструментом. Как хотите, а чтобы к концу недели и ангары и полоса были готовы!

— Девять, да наши три, да четыре «Финиста»… — стал считать Энгельмейер. — Это выходит, семнадцать. Где на них газойля-то набрать? Мы, Реймонд Федорыч, последние крохи подбираем, скоро и того не останется. Рубахин ладит перегонный куб, хочет очищать нефть, да только когда он будет готов! И нефти, почитай, нет, всего две дюжины бочек доставили морем из Таганрога…

— Перегонный куб — это хорошо. — ответил Эссен. — Это нам непременно пригодится. А газойля у нас теперь хоть залейся. Завтра на буксире притащим из Севастополя две полные цистерны — летай, не хочу! И масло моторное есть и даже запасные «Гномы». Кстати, поменяйте сразу движок на «тридцать седьмой», ресурс-то, наверное, давным-давно выработан?

Энгельмейер вместо ответа только махнул рукой.

— Здесь пока будут базироваться только наши аппараты — продолжал лейтенант. — Может, еще четвертый «Финист», переставим его на колеса. Только вот, кому на них летать? Нас четверо, Марченко, Качинский да вы — вот и все пилоты.

— А Кобылина забыли? Он уговорил, чтобы его научили летать. Викториан Романович не возражал. Так что одним пилотом больше, а скоро будет еще двое: один наш, бывший наблюдатель, и мичман из местных. Лобанов-Ростовский вернется из Питера — тоже переведем в пилоты. Правда, налет у них — воробей капнул, но ничего, газойль есть, подучим!

— Это вы с Качинским молодцы! — искренне похвалил Эссен. — И вообще, пора нам настоящую школу открывать. Сначала будем учить наблюдателей и мотористов, а там и за пилотов возьмемся. Будем создавать в России боевую авиацию!

— Дяденька мичман! Вас к дальней хате кличут! — раздался звонкий мальчишеский голос.

Эссен обернулся. К ним, сломя голову бежал мальчишка лет двенадцати. Подбежал, перевел дух и выпалил, обращаясь к Энгельмейеру:

— Дяденька Рубахин свой самовар запалил, говорит — непременно надо чтой-то вам показать. Оченно просил!

Где-то я его уже видел, подумал Эссен, и вроде бы, даже здесь…

— Это Васька, ученик рубахинский. — пояснил мичман. — Он с Александрово-Михайловского хутора, напросился к нам. Мы его поначалу турнули, а он, постреленок, упрямый — с мотористами задружился, молоко им с хутора таскал, возился с аппаратами — плоскости от масла отдраить, то-се… Сечас вот помогает нашему великому химику. Все боюсь, как бы не взорвался.

— Значит, хочешь в авиаторы? — спросил Эссен мальчишку. — А не боязно, по небу летать?

— Так ить ваш Петька не боялся! — весело отозвался тот. — Мы с ним дружки были, купались вместе у скал. Он еще из ливорверта пулял, да так громко! Во, глядите!

На чумазой ладошке лежали две гильзы от «Браунинга».

— Это Петька подарил. — похвастался мальчуган. — И брательнику моему тоже!

Эссен кивнул. Воспоминание о юном ирландце болезненно царапнуло по сердцу.

— А я вас, дяденька, знаю — вы приходили, когда летунов хоронили! — продолжал бестактный Васятка. — Вы будьте в надёже, за могилкой хуторские приглядывают…

Лейтенант покопался в планшетке, извлек шоколадный батончик.

— На вот, держи… авиатор!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Из мемуаров Велесова

«Ночью прошли Босфор. Ждали грандиозной канонады, дождя ядер, вихрz картечи… Собирались идти на прорыв, паля изо всех орудий, слепя турецких наводчиком лучами прожекторов, поливая брустверы батарей пулеметным огнем — в cамом узком месте ширина пролива всего-то семь сотен метров, и как раз эту узость стерегут тяжелые пушки с обоих берегов.

Босфор — самый опасный участок маршрута, и единственная возможность просочиться в это игольное ушко — ночью, в туман, в плохую погоду. Так что «Морской бык» двое суток отстаивался в открытом море, у входа в пролив, благо, радар и зоркое око «Горизонта» позволяли избегать нежелательных встреч. К вечеру третьего дня погода, наконец, испортилась. Низкая облачность, сплошной туман, снижающий видимость до нескольких саженей — ни один здешний шкипер в пролив не полезет. Румелийского и Анатолийского маяков еще и в помине — англичане собрались их строить, чтобы обеспечить навигацию судам, снабжающим крымскую экспедицию, но по известным причинам оставили эту затею.

На прорыв пошли в темноте, ориентируясь по локатору, на пяти узлах, без огней, беззвучно, на мягких лапах. Старший офицер сулил страшные кары тем, кто посмеет чиркнуть спичкой или хоть на долю секунды включит в каюте свет.

Когда линии берегов на экране радара сошлись почти вплотную, напряжение достигло предела. Расчеты замерли у орудий, команды отдавались даже не вполголоса — шепотом. Ядро из тридцатидвухфунтовки, выпущенное с расстояния в три с небольшим сотни метров способно пробить железно борта, как бумагу. Это, конечно, не осколочно-фугасный снаряд с тротиловой начинкой, но все равно, приятного мало…

Минуты томительно текли; сквозь туман просвечивали тусклые оранжевые пятна — факела на брустверах. С близкого, рукой подать, берега до нас долетали звуки: собачий брех, дребезжание медного гонга, чужая, незнакомая речь. Размеренное пыхтение машин и плеск воды под форштевнем «Морского быка» казалось, оглушали… Прямо по курсу мелькнул желтый огонек, раздались испуганные вопли, и под форштевнем хрустнула скорлупка турецкой фелюги. Мы замерли — вот, сейчас ударят колокола, забегают люди с фонарями, загрохочут тяжелые пушки. Минуты томительно текли, крики несчастных, погибавших под винтами "Морского быка" давно стихли и… ничего!

Босфор проползли за четыре с половиной часа, не смея перевести дыхание, сделать лишний шаг по палубе, превратившейся, в туго натянутую кожу на турецком барабане. И лишь когда берега на экране «Фуруны» раздвинулись, и в лицо ударил стылый ветер Мраморного моря, стало ясно — мы прорвались!»

II

Севастополь и окрестности

Севастополь восторженно принимал потомков: толпы на бульварах, роты флотского экипажа и гарнизона, выстроенные для торжественной встречи на площади, цветы, речи, восторженные барышни, банкет в Морском собрании… А потом началось: бесконечные совещания у Зарина, на «Алмазе», посещение кораблей Нахимовым, миноносцы, снаряды и первый, собранный прямо на пирсе «Ньюпор».

За город Андрей вырвался лишь на третий день. В компании юнкеров он отправился на гарнизонное стрельбище. Севастопольскому начальству демонстрировали боевую технику: броневики, трехдюймовки и кургузые мортиры системы «Шнайдер». Стрелкам, набранным из частей гарнизона за живой ум и сметливость, наскоро объясняли, как обращаться с трехлинейкой, и к всеобщему удивлению, через полчаса они уже ловко загоняли на место обоймы и клацали затворами.

Венцом «показа» стал «Марк-V», один из двух наших исправных «ромбов». Еще с двумя предстояло повозиться — у одного пробита лобовая броня и поврежден двигатель, другой же щеголял дырами в пушечном спонсоне. Единственный «Рено» не имел башни, но бегал достаточно шустро.

Танк развернулся, обдав зрителей сизой газолиновой гарью, и замер. Севастопольцы неуверенно приблизились к пышущему жаром чудищу. Скрежетнуло железо, откинулся люк и на свет божий вылез юнкер Михеев. Перемазанная копотью мальчишеская физиономия сломала ледок отчуждения: офицеры облепили танк, кто-то уже отстегивал саблю, чтобы залезть внутрь, а юнкер Штакельберг почтительно поддерживал под локоток самого Тотлебена, возжелавшего непременно забраться на крышу ползучего бронесарая.

Андрей знал, что будет дальше. Начнут взахлеб смаковать, как эта восхитительная техника задаст перцу османам; потом вспомнят, что танки надо сначала дотянуть до Дуная, не запоров при этом капризные трансмиссии и не измочалив гусеничные ленты. Это повергнет энтузиастов в замешательство: здесь не мыслят подобными категориями, для логистики 1854-го года, самый тяжелый из возможных грузов — бронзовая осадная мортира весом в несколько тонн. Кто-то предложит перебрасывать бронетехнику по Дунаю, под прикрытием речных канонерок (которые, к слову сказать, еще надо оснастить) и дискуссия вспыхнет с новой силой.

Андрея тошнило от этой темы — они с Глебовским и генералом Стоговым последние двое суток только об этом и спорили. Нет уж, пусть теперь юнкера отдуваются, тем более, что им явно льстит всеобщее внимание…

Семь верст от стрельбища до Екатерининской пролетка, запряженная унылой клячей, преодолела за час. Крымское небо наливалось вечерней синевой; Андрей спускался по ступеням Графской пристани, когда с моря долетел приглушенный расстоянием звук пушечного выстрела — это входил в гавань отряд Бутакова. И через два часа, Федя Красницкий вручил Андрею пакет из плотной желтовато-коричневой бумаги. На нем рукой Велесова было написано: «А. Митину в собственные руки. «Меморандум».

III

Из «Меморандума Велесова»

С-П-бург, изд. «Академия», 1901/46 гг.

«…зависит от того, как смотреть на предстоящее. Груздеву надо по сильнее подстегнуть здешний прогресс, чтобы не пришлось забираться слишком далеко в будущее в поисках вожделенного кладезя технологий. Мы же, те кто решил связать жизнь с «текущей реальностью», тоже заинтересованы в прогрессе, но для нас на первом месте не наука, не изобретения, а судьбы людей. В том числе, и наши собственные

А как иначе?

Вмешательство чем дальше, тем вернее обесценивает наш главный капитал, предзнание. Но это касается скорее, конкретных событий, и не затрагивает глубинных тенденций в развитии общества. Отменять важные события, переигрывать войны, внедрять технологические новинки — занятие, увлекательное с точки зрения литературного сюжета, но мы-то прекрасно понимаем: есть процессы, на которые не сможет повлиять ни командирская башенка, хотя бы и придуманная на двадцать лет раньше срока. ни победа в безнадежной военной кампании, одержанная наперекор стратегии и здравому смыслу.

Наше главное достояние — знания, принесенные из будущего. Да, они неполны; надеюсь, вторая экспедиция восполнит самые серьезные пробелы. Если не Груздев, то ты, Андрюха наверняка запасешься «ноутбуком для Сталина».

Но ведь дело не только в банках данных, а в том, как ими распорядиться. И, главное — кто будет это делать? На местных рассчитывать не стоит: они будут решать текущие проблемы, оставляя «на потом» все остальное. Ну а мы, в свою очередь, плохо представляем себе здешние реалии, особенно в том, что касается высших эшелонов власти. Представь на секунду меня, пытающегося убедить Николая Первого в необходимости срочных политических реформ, и куда более радикальных чем те, что предпринял его наследник…

Прости. Опять лезу в частности.

«Меморандум» рождался по ночам, в душной каюте «Морского быка». Скоро он отправится с фельдъегерем в Севастополь, к Феде Красницкому, с которого я взял страшную клятву отдать пакет майору Митину в собственные руки. Или сжечь, если тебя не будет в составе экспедиции.

Если вкратце: я хочу предложить Государю создать в Крыму своего рода анклав прогресса, где мы соберем самое важное из того, что принесено из будущего — книги, электронику, информацию о развитии науки, техники, прогрессе в общественных дисциплинах. Эдакий аналог Силиконовой Долины — если принять на веру болтовню конспирологов о том, что там уже полвека занимаются внедрением технологий со сбитых «тарелочек».

Предвижу твою ироническую ухмылку: «Калифорния в Крыму», мертворожденных проект Кобы, только без Всемирного Еврейского Конгресса и американских вложений. Нет. Не так. Цель проекта — приготовить общество (и не только российское) к тому, чтобы вступить в эту эпоху «Великого Скачка».

Ну-ну, мы же с тобой марксисты. Во всяком случае, изучали научный коммунизм и политэкономию. А значит, куда деваться от производительных сил и производственных отношений? Нельзя просто так взять и перепрыгнуть из капитализма, только-только вступающего в эпоху угля-и-пара, в постиндустриальный мир…

Но это далекая перспектива. Ближайшие задачи скромнее: мне предстоит уговорить Николая Первого одобрить эти затею, а тебе — убедить своих спутников в том, что это единственный приемлемый и для нас и для них путь…»

IV

Севастополь, Морское собрание

Совещание решено было проводить в библиотеке Морского собрания. Для этого пришлось потеснить академические интерьеры: сдвинуть к стенам столы и конторки, расставить амфитеатром разномастные стулья, кресла, скамейки и канапе, набранные по всему зданию. Дубовый барьер, за которым обычно восседал смотритель читального зала, закрыли стойкой с проекционным экраном; рядом поставили грифельную доску, позаимствованную в соседней гимназии.

Участники совещания, морские и армейские офицеры рассаживались по местам: протискивались по рядам, стараясь не звякать саблями, приветствовали знакомых, негромко переговаривались, разглядывали карты театра военных действий, которые шустрые юнкера развешивали поверх книжных полок, косились на мичмана с «Адаманта», налаживающего видеопроектор. До начала совещания оставалось чуть меньше десяти минут. Андрей поудобнее устроился в обтянутом фиолетовым бархатом полукресле и приготовился ждать.

* * *

— …Итак, минные катера конструкции генерала Тизенгаузена, опробованные минной дивизией еще при Варне, и на этот раз показали себя прекрасно. В составе отряда были специально оборудованные пароходы «Буг» и «Днестр», несшие по четыре таких катера. Работы велись на Николаевской военной верфи. Прошу…

Федя Красницкий помахал мичману, сидящему за ноутбуком, и на экране замелькали кадры: минный катер на рострах парохода-матки; он же — качающийся на выстрелах перед спуском; отдельно — схема подводки под киль буксируемой мины-крылатки.

— Катера совершили две ночные вылазки на рейд Константинополя. Ориентировались на сигналы щелевых фонарей, установленных на катере-лидере. Оба раза катера успешно выходили на цели. В первый раз буксируемыми и шестовыми минами были подорваны два парохода и парусный фрегат. У нас — двое раненых. Ко второму рейду противник приготовился и встретил катера стрельбой. Палили наугад, но, тем не менее, один катер разбило прямым попаданием. Его бросили, сняв команду. Результат вылазки — взорванный военный пароход и три парусные шхуны. На катере погибло два человека, в том числе, командир, мичман Ильинский. Общие потери — семь раненых, трое убитых. Один катер затонул, еще два повреждены, но их можно отремонтировать. Турки после этого рейда перегородили фелюгами и барказами, соединенными канатами, в устье пролива постоянно дежурили лодки с факелами и масляными фонарями.

— Так вы больше не атаковали? — спросил сидящий в дальнем углу капитан первого ранга с длинным, костлявым лицом и пышными усами. Андрей его знал: это был командир линейного корабля «Селафиил», прямой, как выяснилось, предок командира «Алмаза», Апполинарий Анатольевич Зарин, необычайно похожий на актера Басова.

— Не было необходимости. — ответил Федя. — Мы собирались хорошенько подразнить турок и англичан, чтобы те решились выйти из пролива и предпринять поиски.

— И что же, решились?

— А то как же? Англичане не могли не понимать, что где-то поблизости должен находиться корабль-матка, без него маленькие катера не в состоянии дойти до Босфора и, тем паче, действовать две ночи подряд.

— Перед набегом катеров, наши минные заградители «Амур» и «Енисей» выставили у входа в пролив, на траверзе Румели, три линии ударных якорных мин системы Нобеля. — заговорил Бутаков. — Постановки велись на ходу, а потому неприятель, не знавший, что такое возможно, их проморгал, хотя и наблюдал за нашими кораблями. Вероятно, он принял «Амур» и «Енисей» за матки минных катеров, производящие рекогносцировку перед ночной атакой.

Андрей едва сдержал улыбку. Федя Красницкий и его командир, лейтенант (теперь уже капитан второго ранга!) Краснопольский, не забыли о минзагах Порт-Артурской эскадры и настояли на том, чтобы дать переделанным пароходам их имена.

— Неприятель предпринял вылазку наутро после второго рейда. — продолжал Бутаков. — В ней участвовали два английских вооруженных парохода, предположительно, «Аргент» и «Антейлоп». Возглавлял отряд паровой корвет «Файербранд», он-то первым и налетел на заграждение. К сожалению, пороховые заряды мин Нобеля силой не отличаются: англичанину повредило правое колесо, к тому же, он получил небольшую пробоину. Но паника сделала свое дело: идущие в кильватере турецкие парусники кинулись врассыпную и, один за другим, наскочили на мины. Тут результат был получше — первый, ухитрившийся зацепить сразу две, быстро затонул; второй поднял сигнал «нуждаюсь в помощи» и принялся спускать шлюпки. Английские пароходы, тем временем, взяли «Файербранд» на буксир и уволокли прочь. Мы не вмешивались, хотя дистанция и позволяла их достать.

— Вы подошли так близко? — удивился капитан первого ранга Кислинский. — Могли ведь и напороться, как «Заветный», на собственные мины.

Краснополький, сидящий возле мичмана с ноутбуком, поморщился. Его миноносец, поврежденный взрывом при тральных работах, до сих пор стоял в сухом доке.

— Вы забыли, Петр Иванович, что на «Владимире» с «Громобоем» стоят пушки «потомков». - пояснил Бутаков. — Пароходофрегаты держались в двух милях за линией заграждений, для них это не дистанция.

— Ну тогда, конечно… — кивнул Кислинский. — С такими орудиями можно и не сближаться. Завидую вам голубчик.

«Ягудиил», которым он командовал, в Альминском сражении пострадал сильнее других. Деревянный корпус выгорел до самого квартердека, и чудо еще, что пожар не добрался до крюйт-камеры. Обугленный остов притащили на буксире в Севастополь и теперь гадали — пустить на дрова, или наскоро отремонтировать и поставить на прикол в качестве блокшива?

— Дальнейшие события показали, что решение было верным. — заговорил Красницкий. Андрей отметил, что юноша больше не краснеет и не сбивается. Неудивительно — на его счету два боевых похода, да каких!

— Ночью неприятель попытался протралить минное заграждение, и уж тут-то мы были начеку. Турецкие барказы, подходившие к минной банке, были вовремя обнаружены с дежурного катера. Подали сигнал ракетой, на «Владимире» включили прожектор. Турки запаниковали, а с «Владимира» дали несколько выстрелов шрапнелями, после чего, перенесли огонь на державшийся в пяти кабельтовых позади пароход. После трех попаданий он загорелся. «Громобой», стоящий в полутора милях мористее, в бою не участвовал.

— Что же, англичане так и махнули рукой на ваши мины? — поинтересовался Зарин. — И не пытались больше тралить?

— Пока отряд крейсировал возле Босфора — нет — ответил за Федю Бутаков. — Полагаю, джентльмены из Роял Нэви были изрядно напуганы. Потом они, конечно, сняли заграждение, но что проку? Мины системы Нобеля быстро отсыревают — неделя-две, и половина уже не сработает. Да и конструкция их не представляет никакого секрета.

Нахимов, до сих пор не участвовавший в беседе, громко откашлялся, и Бутаков предупредительно замолк.

— Что ж, господа, надо признать, новая тактика оказалась вполне успешной. Владимир Иванович, жду от вас подробный рапорт. Особое внимание прошу уделить применению минных катеров — полагаю, они нам еще не раз понадобятся. А пока, давайте обсудим, что предстоит сделать…

* * *

Совещание окончилось. Офицеры, стуча саблями и громко переговариваясь, расходились. Служители Морского собрания, пожилые, выслужившие полный срок седоусые матросы, расставляли мебель, юнкера носились по залу, сворачивали карты, надоедали мичману, паковавшему оборудование. Андрей подошел к Феде Красницкому, снимавшему с грифельной доски чертеж мины-крылатки.

— Слышал, вас можно поздравить, Федор Григорьевич?

Федя Красницкий густо покраснел. И куда только делась давешняя уверенность в себе?

— Ну-ну, не смущайтесь. Она прекрасная девушка, уверен, вы будете счастливы.

О предстоящей свадьбе новоиспеченного лейтенанта с милосердной сестрой пироговского госпиталя — самой Дашей Севастопольской! — на эскадре не судачил только ленивый.

— Я как раз собирался послать вам приглашение, господин майор… — минер наконец, справился со смущением. — Будем рады вас видеть. Венчание в церкви Архистратига Михаила, будет служить отец Исидор. А потом обед здесь, в Морском собрании. Вы уж не откажите!

Алмазовский батюшка, отец Исидор прошел с крейсером все три Переноса и вместе со своей буйной «паствой» вдоволь насмотрелся на соблазны двадцать первого века. В патриархальном 1855-м от отдыхал душой, хотя Андрей не без оснований подозревал: приобщение к тайнам Мироздания не прошло для священника бесследно.

— Конечно, буду, лейтенант, даже и не сомневайтесь! А сейчас вынужден откланяться — дела-с…

V

Севастополь,

Флигель Морского госпиталя

Сашенька накрывала на стол. Она выставляла хрустальные вазочки с черешневым, абрикосовым, айвовым и еще Бог знает каким вареньем, корзиночки с белыми, хрустящими сайками и, баранками. Попыхивал двухведерный самовар, под его тяжестью потрескивали ножки стола. Благодать! Девушка носилась туда-сюда с салфетками и ложечками, а Коля Михеев не отводил от ее завороженного взгляда. Фаддей Симеонович, попыхивал пахитоской и благодушно наблюдал за радостной суетой.

В гости к Геллерам юнкеров затащил Федя Красницкий. Они познакомились в Морском собрании, и лейтенант (который и сам был старше новых друзей едва ли года на четыре) предложил прогуляться по городу. Константиновцы согласились — им страсть, как хотелось посмотреть на этот, почти незнакомый Севастополь, пофорсить перед барышнями, насладиться теплым майским утром и забытым в бурях Гражданской войны ощущением покоя и уверенности

Случайно, или нет, они оказались перед госпиталем, где служила нареченная Красинцкого, Дарья Михайлова — об этом можно лишь гадать. Но уже через четверть часа все трое сидели в флигельке, где с недавних пор обреталось семейство Геллеров.

В гостях у Федора Симеоновича сидел Андрей Митин, заглянувший в госпиталь по какой-то пустяковой надобности. После удивлений, приветствий и расшаркиваний, все компания расположилась на веранде и с нетерпением ожидала, когда закипит самовар.

— Как это вы, Александра Фаддеевна, успели? — недоумевал Красницкий. — Всего два дня как вселились, а уже такое хозяйство!

— Нам помогли милосердные сестры из Крестовоздвиженской общины. — пустился в объяснения Геллер. — Они, как узнали, что мы с «Алмаза» — сразу натащили салфеток, чашек с блюдцами, еще какой-то дребедени. Варенья, банок с дюжину!

— А самовар мы купили на базаре! — гордо объявила Сашенька. — Коля помогал! Там и ложечки нашли. Жаль, не серебряные, ну да это ничего, успеется.

— Верно, — подтвердил Фаддей Симеонович. — Доктор Пирогов выдал из хозяйственных сумм двести рублей на обзаведение. Жалованье-то мне когда еще положат, не побираться же! Мы даже прислугу не подыскали, Сашенька сама хлопочет!

Узнав, что среди гостей из грядущего есть ученый хирург, начальник госпиталя предложил Фаддею Симеоновичу поступить на службу. Зарин распорядился отобрать книги по медицине из числа тех, что юнкера выгребли из библиотек. Увидев подшивки «Хирургического вестника», «Журнала микробиологии» и полный, с 1867-го по 1917-й годы «Военно-медицинский журнал», Пирогов долго не мог поверить в реальность происходящего, а как только поверил — немедленно завел разговор о курсах для врачей со всей России.

Андрей, узнав об этом, посмеивался — чем не первый росток велесовского Зурбагана? Не все же мины мастырить, да ладить перегонные кубы, чем, по слухам, занимается в Каче неутомимый Левша-Рубахин? Надо, кстати, набросать для него схему чеченских «самоваров», а заодно — выпросить у Глебовского сколько-нибудь труб, манометров с термометрами и запорной арматуры с «Березани». Запасы горючки рано или поздно подойдут к концу, а в Чечне даже на таком барахле ухитрялись гнать из сырой грозненской нефти вполне приличный 76-й.

— … она мне все уши мне прожужжала про Бестужевские курсы! — рассказывал Фаддей Симеонович. — Даже ехать собралась, а тут февраль, семнадцатого! Какой уж там Петроград! Так и осталась дома.

— Зато теперь папенька будет преподавать на женских курсах при госпитале! — похвасталась девушка. — Я тоже хочу заниматься! Господин Пирогов Иваныч просил подготовить к первому занятию доклад о Флоренс Найтингейл и британских сестрах милосердия — я рассказала, как это было у нас, вот он и заинтересовался!

Доктор Геллер уж поведал гостям, что его новый начальник как губка, впитывает все передовое в области медицины. В Морском госпитале уже внедряли новые требования санитарии и гигиены, занялись стерилизацией инструментов с помощью спирта и карболки; Пирогов ввел в употребление асептические повязки и даже распорядился соорудить примитивный автоклав. Результат сказался сразу: смертность после операций резко упала. Впрочем, раненых было сравнительно мало — война гремит далеко от севастопольских бастионов.

Фаддей Симеонович тем временем взялся за юнкеров:

— А вы чем собираетесь заняться, молодые люди? Мы с Сашенькой пока при госпитале. А у вас какие планы?

— Наше дело военное! — браво отозвался Адашев. — Куда пошлют, туда и отправимся, хоть турок бить, хоть вам, Сашенька, самовары таскать. Кстати, еще один не нужен? Наш барон сбегает, только скажите! Вон он как преданно на вас смотрит!

— Все бы вам, граф, скоморошничать! — Штакельберг густо покраснел. — Вас серьезно спрашивают…

— А серьезно — мы и сами не знаем. Генерал Стогов объявил, что решено сформировать бронедивизион. Без Никола не обойдется, он у нас в училище первейший знаток авто.

— А вы что будете делать, Алексей? — спросила девушка. — Пойдете, как Николенька, в самокатчики?

— Самокатчики — это которые на лисопетах или циклетках. — возмутился Коля Михеев. — А у нас броневики и танки! Какие же мы самокатчики? Подтвердите, граф!

— Я пока числюсь ротным. — ответил Адашев, не обращая внимания на гневную филиппику приятеля. — Рукавишникова на Альме убило, земля ему пухом. Вот я его и замещаю.

— Отчего же вы говорите, что и не знаете? Раз собираетесь служить, и даже ротным командиром?

Адашев внезапно посерьезнел.

— А потому что неясно, какого мы поля ягода. Я так думаю: если ты военный человек, так изволь присягать! Наша присяга Правителю Юга России барону Врангелю потеряла силу, а новой мы пока еще не дали.

Врач с интересом глянул на Адашева поверх очков.

— А вам это мешает?

— Да не то что бы… — ответил Коля Михеев. — Мы-то готовы с милой душой, но все равно, непонятно! Да и родственники… Вот, скажем, у нашего графа дед с бабкой, в Первопрестольной. У них дети под стол пешком ходят, а тут — сразу внук!

— Зря смеетесь, Никол. — насупился Адашев. — Препаршивое положение, хоть вовсе не показывайся им на глаза.

— Не вам одному, Алексис, такое предстоит, — заметил Штакельберг. — Мой дед, насколько мне известно, служит сейчас на Балтике, на фрегате… убей бог, не припомню названия.

— Так он у вас из самотопов? Что же вы не поддержали традиции?

— Это дедушка ее нарушил. Штакельберги всегда служили либо по министерству иностранных дел, либо в армии, а этому вздумалось понюхать соленой водички…

— Слышал, вам, предложили заняться разбором библиотеки? — осведомился Фаддей Симеонович. — Интереснейшее, скажу я вам, будет дело! Как подумаю, сколько в этих книгах такого, о чем здесь еще не знают — дух захватывает!

Андрей с трудом сдержал усмешку. Ну вот, еще один подцепил прогрессорскую лихорадку. Может, «Янки при дворе Короля Артура» начитался? К началу ХХ-го века России эту книгу уже издали…

— Было что-то такое, — нехотя подтвердил Штакельберг — Но я отказался — не хватало еще пыль глотать!

— А то на маршах мы ее мало глотали! — ухмыльнулся Адашев. — Он, Сашенька, боится, что вы его засмеете. Барон — и в библиотекари!

Андрей пристально посмотрел на юнкера.

— А наш уважаемый хозяин прав, молодой человек. От этих книг теперь зависит побольше, нежели от броневиков. Так что вы подумайте. И, знаете что? Загляните вечером на «Адамант», я вахтенного офицера предупрежу. Мы с вами на эту тему не торопясь, побеседуем…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Из мемуаров Велесова

"Группу Белых мы высадили в Сицилии. Почему не во Франции, скажем, возле Марселя, или на севере, в Нормандии или Бретани? На итальянском варианте настояла неугомонная Фро — простите, Казанкова Ефросинья Георгиевна, урожденная княжна Трубецкая. С недавних пор, боевая подруга лихого спецназовца.

Эту энергичную дамочку, вдову петербургского конногвардейца, уехавшую на юг после скандальной связи с некоей особой царских кровей, бравый каплей спас из турецкого плена. В благодарность Фро (так ее называли близкие знакомые) составила ему протекцию у своего дядюшки, одесского генерал-губернатора, а спустя несколько дней, в полном соответствии с законами жанра, затащила спасителя в постель.

Затея Белых, рожденная на пару с контрабандистом Спиридоном Капитанаки, состояла в том, чтобы отправиться к турецким берегам в качестве каперов. Он рассчитывал захватить шхуну из числа тех, что возят грузы для войск в Крыму, и на ней нанести визит в Варну, главную тыловую базу армия вторжения.

Строганов идею оценил. Но разве он мог догадаться, что в набег, кроме греческих волонтеров и дюжины казаков, отправится его дражайшая племянница?

Фро, не желавшая упускать такое приключение, заставила нового любовника взять ее на «Улисс». И надо признать — она не стала спецназовцам ни обузой, ни помехой. Зная несколько европейских языков, они оказалась отличным переводчиком, а когда группа оказалась в Варне, помогала обеспечивать спецназовцев провизией и убежищем в виде съемного жилья. Не последнюю роль Ефросинья Георгиевна сыграла и в решении Белых остаться в XIX-м веке. Вместе с ним в «невозвращенцы» подались и спутники по каперским похождениям — четверо боевых пловцов с позывными Вий, Змей. Карел и Гринго. Командир «Адаманта», капитан второго ранга Кремненецкий, которому они формально подчинялись, не возражал, так что теперь спецназовцы находились в бессрочной командировке с указанием: «действовать в соответствии с обстановкой и по своему усмотрению».

Великий князь Николай Николаевич наблюдал действия спецназа еще во время октябрьских боев. Одна группа проникла в лагерь союзников и захватила французского офицера с важными документами; другая же, под командованием самого Белых отличилась при Варне — открыла проход минным катерам, захватив сторожевой пароход и блокшив. На обратном пути из Варны Великий князь не отходил от спецназовцев, отпускал смелые комплименты Фро (от чего та очаровательно краснела и одаривала собеседника огненными взглядами), и даже решился поупражняться с Белых в искусстве боевого фехтования.

Смотреть на это сбежались все, свободные от вахт. Николай Николаевич и каплей — один в сапогах, бриджах и полотняной рубахе, второй голый по пояс, босой, в камуфляжных штанах — сошлись на полетной палубе. Николай Николаевич вооружился затупленным абордажным палашом, Белых предпочел полутораметровую палку. Схватка получилась в лучших традициях гонконгских боевиков: вихрь выпадов, блоков, прыжков, кувырков через голову. К концу схватки, торс и бицепсы каплея украсились длинными, слегка кровоточащими рубцами, а Николай Николаевич слегка прихрамывал и держался за бок.

После отбытия «Алмаза» с «Адамантом» в XXI-й век, спецназовцы оказалась подвешенными в воздухе. Прямого начальства у них не имелось; ни Корнилов, ни Нахимов не знали, как использовать столь ценный ресурс. Белых даже принялся разрабатывать план визита в гавань Константинополя (на верном «Саб Скиннере», с аквалангами и подрывными зарядами) когда Николай Николаевич сделал ему предложение поинтереснее. Не короткий диверсионный рейд со взрывами и стрельбой, но хитроумная, рассчитанная на несколько месяцев спецоперация. И проходить она будет ни где-нибудь, а в Париже, столице Второй Империи, где в данный момент правит Наполеон III-й."

II

Кача, школа военных пилотов

«Ньюпор», тарахтя новеньким движком, лег на крыло, выполняя правый поворот. Эссен, приставив руку козырьком к глазам, наблюдал, как Кобылин строит «коробочку» над летным полем.

— «Земля», я «шестой», упражнение закончил, прием!

Энгельмейер, выполнявший обязанности руководителя полетов, вопросительно взглянул на начальство. Лейтенант кивнул; мичман поднес к губам черную коробочку рации.

— «Шестой, набрать тысячу двести, выполнить горизонтальную восьмерку, потом ранверсман[7] вправо на сто двадцать градусов.

— Земля, я «шестой», понял, выполняю…

— Кобылину пора давать аппарат. — сказал Эссен, наблюдая, как уменьшившийся до размеров мошки «Ньюпор» выписывает фигуры пилотажа. — Как полагаете, Владимир Петрович?

Мичман наклонил голову в знак согласия.

— Только, Реймонд Федорыч, непременно колесный, лучше вот это самый «Ньюпор». На воду у него всего одна посадка, да и то чуть не угробился.

Вчера бывший эссеновский летнаб, а ныне, курсант качинской школы, ухитрился при посадке зарыть «М-9» носом в волну. Несколько страшных секунд аппарат стоял почти вертикально, потом качнулся и нехотя хлопнулся на брюхо. Тем не менее, фанерный нос пошел трещинами. Кобылин рвался устранить повреждения самолично, но Эссен запретил: «Ваше дело учиться летать, Сергей Евгеньевич, а ремонтом есть кому заняться. Вот закончите обучение — тогда сколько угодно, а сейчас у нас каждый день на счету!»

Кобылин, который никак не мог привыкнуть к обращению по имени-отчеству, смутился и спорить не стал. И с тех пор донимал Эссена расспросами по технике пилотирования.

— Не думал, что Качинский согласится принять сухопутную эскадрилью! — заметил Энгельмейер. — Такого как он, энтузиаста гидроавиации еще поискать.

— Очень уж он хочет заполучить аппарат «потомков» Алмазовскую группу готовили потомки, она слетана и разбивать ее не стоит. С авиатендера "Финист" действовать не сможет, великоват-с… Вот Викториан Романович и согласился перейти на сухой путь, когда я предложил переставить запасную машину на колеса и отдать в бригадную авиагруппу. Я, как пилот, отлично его понимаю: после «эмок» и «Ньюпоров» на этом аппарате — как на арабском скакуне после ишака.

Энгельмейер при этих словах вздохнул. С тех пор, как лейтенант устроил ему провозной полет на «Финисте», мичман буквально влюбился в эту машину и остро завидовал Качинскому.

Эссен потрепал пилота по плечу:

— Ничего, Владимир Петрович, «Де Хевиленд» тоже прекрасный аппарат. Останетесь довольны, помяните мое слово.

Кроме командирского «Финиста», в «сухопутной» эскадрильи числились четыре аппарата: два «Сопвича» («Кэмел» и «полуторастоечный») «Спад» и «Ньюпор». Эссен все же пожадничал и напоследок уволок с собой раскуроченный «Фарман». Благо, запасные движки имелись, а планер, если можно назвать так конструкцию, смахивающую на воздушный змей, несложно привести в порядок. Пока антикварный аэроплан стоит в эллинге; руки до него дойдут не скоро, тем более, что в отряде и так недобор пилотов. Вместе с Кобылиным их трое; еще один, мичман Серебренников, присланный в Качу с фрегата «Коварна», совершил первый самостоятельный полет всего три дня назад.

— С «Таманью»-то как дела, Реймонд Федрорыч? — поинтересовался мичман. — Решили, или думают пока?

— Сегодня утром Корнилов лично распоряжение. Так что надо вам поторопиться с подготовкой пилотов. Новый авиатендер быстро вступит в строй, аппараты для него есть, а летать на них некому.

— Кроме Кобылина и Серебренникова у нас двое курсантов. Да, еще господин Митин сообщил давеча по рации: на «Адаманте» нашлось трое желающих, мичман и два матроса. Один до службы во флоте летал на аппарате под названием «мотодельтаплан». Два других имеют опыт на этих, как их… стимуляторах. Зарин не против. Вы как, одобряете?

Услыхав знакомое слово «стимулятор» Эссен припомнил энтузиаста-невозвращенца. Тот тоже рассказывал об успехах в компьютерной игре «Ил-2».

— Отчего ж, голубчик, попробуйте. На «Сопвиче» двойное управление, устройте им провозные, все станет ясно. И по части техники проэкзаменуйте, хотя тут, я думаю, все в порядке. «Потомки» кого попало, на флот не берут. А как с местными рекрутами?

— Прислали пять человек; я их прокатил по кругу, потом немножко того-с, встряхнул. Ничего особенного — горки, иммельманы, петля Нестерова. Двое сами сбежали сразу после посадки, а еще одного еле-еле из кабины вытащили, до того ему томно сделалось. Тоже отослали, пусть дальше служит в своей кавалерии.

Эссен кивнул. Два отобранных новичка, драгунский поручик и мичман с линейного корабля «Императрица Мария», сутками напролет зубрили матчасть под руководством Рубахина. Тот, заполучив под команду офицеров, немедленно возгордился, и теперь измывался над несчастными, стараясь ввернуть в каждую фразу как можно больше незнакомых слов. Будущие пилоты жаловались Эссену на зловредного инструктора, но лейтенант отделался хрестоматийным «тяжело в учении — легко в бою». Рубахина он дергать не хотел: моторист знает свое дело, а что до новичков — пусть привыкают.

— Кстати, Владимир Петрович, вы газеты посмотрели, что я из города привез? Нам их греки доставляют, прямиком из Вены. Почти свежие, недельной давности. Вы ведь читаете по-немецки?

Вопрос был излишним. Спрашивать Энгельмейера, потомка остзейских немцев, владеет ли он языком фатерлянда, смысла не имело.

— Да, просмотрел наскоро. Похоже, в Париже назревает очередная революция?

— Скорее, переворот. В конце концов, принц Наполеон приходится нынешнему императору племянником, дело, можно сказать, семейное.

Энгельмейер скептически хмыкнул.

— И ради этого «семейного дела» мы отправляем в Марсель цельную французскую армию. Авиатендеры, видимо, с ними пойдут, Реймонд Федорыч?

— Сначала надо туркам хребет сломать. Уж очень крепко они сидят в проливах. Потому и тороплю: Особая бригада должна быть готова, самое позднее, к началу июля.

— Что же, за Дунай, на Силистрию? — промедлив, спросил мичман. — А там, снова, в 77-м — Шипка, Плевна?

— Сперва да, на Силистрию. А там, глядишь, турки и станут посговорчивее, обойдемся без Шипки. Что до Парижа — вы сильно удивитесь, когда узнаете, кто приложил руку к тамошней заварушке.

III

Близ Евпатории

Готовясь к поездке, Адашев, теперь командир отдельной мотострелковой роты, припомнил многое из того, что юнкерам доводилось видеть в 17-м и 18-м — кому в Киеве, кому в Москве, а кому и в Петрограде. Процессия получилась на славу: впереди легковой «Рено», на крыльях лежат, выставив вперед штыки, суровые юнкера; за ним михеевский «Ланчестер» («Шошу» заменили выклянченным у «потомков» ПКМ-ом). Дальше — два грузовика, над кузовами которых колышутся фуражки и штыки константиновцев, еще один «рено» и «Остин», грозно поводящий «Максимами».

Борта грузовиков завесили кумачовыми транспарантами с надписями «Vive le prince Napoléon!» и «A bas l'usurpateur!»[8] и, неизменным «Liberté, Égalité, Fraternité». А над легковушкой, на двух длинных хворостинах, красовалось полотнище с призывом «Dieu, punir l'Angleterre!»[9]. Плакат вызывал нервный смех у тех, кому доводилось видеть германские и австрийские газеты 1914-го года.

Наглядную агитацию дополнили пачки листовок. На одной стороне такой листовки красовалась карикатура на Луи-Наполеона, на другой был напечатан призыв вступать в ряды «liberté Corps». Особой нужды в этом не было: те, кто остался в лагере, и так принесли присягу принцу Наполеону; отказавшиеся томились в казематах севастопольских фортов. Пленным англичанам и туркам такого выбора не предоставили: их небольшими партиями вывозили на пароходах в Таганрог, откуда отправляли в великороссийские губернии, в города Поволжья и дальше, за Урал, на каторгу. Николай Первый не собирался миндальничать с интервентами.

Сегодняшнее мероприятие имело целью поднять дух волонтеров «Корпуса Свободы». Колонна прокатилась сквозь лагерь под нескончаемые овации, после чего начался митинг — в лучших традициях 1917-го года. Для этого на «Адаманте» позаимствовали громкоговорители, и их утробный рев произвел на французов неизгладимое впечатление. Кульминацией стало обращение принца Наполеона к соотечественникам, зачитанное под звуки "Марсельезы" прямо с броневика. Адашев, с самого начала собиравшийся использовать «Остин» в качестве трибуны, был удивлен, когда матрос с «Адаманта», возившийся в усилителем, поперхнулся и заржал при виде офицерика в ярко-красных шароварах, толкающего речь с пулеметной башни.

Назад возвращались затемно. Адашев пригласил в машину двух французов отправлявшихся к спешно формируемому штабу «корпуса Свободы», и всю дорогу слушал трескучие тирады о том, что «истинные сыны belle France готовы умирать за принца Наполеона». А так же, бесконечные проклятия на головы островитян, поссоривших ради своих торгашеских планов, Россию и Францию, коим «самим Провидением назначено быть союзниками и совместно устанавливать разумный миропорядок». Командир константиновцев думал о своем — Зарин распорядился выделить дюжину самых отчаянных юнкеров для спешно создаваемой " команды особого назначения". Кроме юнкеров, ней приписали полтора десятка офицеров-кавалеристов из числа спасенных на "Живом" — все, как один, невысокие, крепкие, с блеском в глазах. А куда без него? Не всякому достанет храбрости прыгать во вражеские тылы с аэроплана на шелковых зонтиках…"

IV

Гидрокрейсер «Алмаз»

— …таким образом, бригаду мы укомплектуем за месяц. В нее войдут: стрелковый полк двухбатальонного состава, кавэскадрон, мотострелковая рота, автоброневой дивизион, артдивизион, саперная рота, взвод осназа. Личный состав на три четверти местный, из офицеров наших — примерно половина. Командует бригадой генерал Стогов. Желающим ознакомиться подробнее — вот, прошу.

Зарин положил на стол пачку листков, отпечатанных на принтере.

— Вы позволите, Алексей Сергеевич? — спросил генерал.

Командир «Алмаза» кивнул.

— Как вы помните, наша задача — поддержка Дунайской армии. Решено не дожидаться, когда бригада будет сформирована полностью. Поможем предкам артиллерией: в дивизионе семь шнейдеровских мортир и пять осадных пушек образца 1877-го года. По оценкам инженер-генерала Тотлебена, больше недели под их бомбами туркам не выдержать. Кстати, он тоже собирается к Дунайской армии, хочет посмотреть нашу артиллерию в действии.

— А как их доставить на место? — спросил Андрей. — Мортиры, наверное, немало весят?

— Конными запряжками, как и полевые орудия. На германской возили — небыстро, зато надежно.

— С кавалеристами нам повезло, — добавил Зарин. — На «Живом», как вы знаете, было больше двух сотен казачьих и драгунских офицеров, нашлись и конные артиллеристы. Теперь, кроме трехсот сабель, в составе кавэскадрона «Максимов» на тачанках и конно-горная батарея.

— А где взяли пролетки под тачанки? — поинтересовался Кременецкий. Командир «Адаманта» присутствовал на военном совете, но обычно отмалчивался. С тех пор, как Зарин и Рогачев вскрыли «секретные пакеты», он занимался исключительно своим кораблем.

Уголки губ Зарина тронула улыбка.

— Этот вид техники, Николай Иванович, за полсотни лет мало изменился. Корнилов велел конфисковать все рессорные коляски в Севастополе и окрестностях, так что теперь у нас два с половиной десятка тачанок.

— Осваиваете опыт махновцев? Что ж, дело хорошее. Надо бы их и стрелкам передать. «Максим» все же штука тяжелая, пуда четыре?

— Именно. Кстати, мы формируем отдельную пулеметную команду, с местным личным составом. Командует ею тот мичман, что на Альме с Лобановым-Ростовским держал позицию. Туда решили отдать все «Максимы» на старых крепостных станках. Эта рота будет в распоряжении князя Горчакова, командующего Дунайской армией.

— А что с австрияками, Алексей Сергеевич? — спросил Эссен. — Кажется, турки, после отступления армии Горчакова, уступили им Дунайские княжества?

— Верно, Реймонд Федорович! Наступать на Силистрию, не очистив предварительно Валахию — верх самонадеянности. Вот Горчаков и собирается продемонстрировать австриякам наши возможности, и, прежде всего, авиацию. Полетайте над их головами, чтобы они в панталоны, простите, наклали. А окажется мало — подтянем броню. Надо напугать старика Франца-Иосифа так, чтобы он оставил Дунайские княжества, не доводя дело до войны.

— Между прочим, никакой он не старик, — заметил Андрей. — Совсем молодой человек, недавно исполнилось 25 лет.

— И верно! — удивился Зарин. — А я, знаете ли, все по старой памяти… Глава династии Габсбургов был единственным европейским монархом, правившим во время обеих войн — и Крымской и Первой Мировой.

— В любом случае, к столкновению с австрияками следует подготовиться. — продолжил капитан первого ранга. — Сейчас в Николаеве оборудуют из пароходов Дунайской флотилии речные канонерки. На «Ординарец» и «Инкерман» ставят по две полевые трехдюймовки и пулеметы, а на «Прут» — еще и морскую четырехдюймовку Обуховского завода, мы их несколько штук раздобыли в севастопольском арсенале, в 20-м. Кроме того, есть наши буксиры, «Осторожный» и «Перевоз». На них, кроме пулеметов и трехдюймовок, поставят по девятидюймовой осадной мортире. Орудия так себе, дальность стрельбы всего две с половиной версты, но в наших условия — самое то. Тем более, что бомбы к ним стальные, меленитовые.

— А что, недурственно! С такой артиллерией можно по Дунаю хоть до самой Вены подняться.

— Эк вы, голубчик Реймонд Федорыч, хватили: «до Вены»! — покачал головой Зарин. — Но в целом, мысль верная: туркам и австиякам им противопоставить нечего, лишь бы снарядов хватило. А этого добра у нас полно, спасибо Глебовскому.

— Бесценный оказался человек — сказал Стогов. — если бы не он, мы и половины судов приволочь не смогли бы. А кто сейчас миноносцы ремонтирует? Тоже он!

— По поводу миноносцев… — припомнил Зарин. — Надо бы сбегать к Варне и Констанце, осмотреться, что там и как. Придется послать «Казарского» с «Коткой» — на «Живом» котлы перебирают, раньше, чем дня через три не закончат. На «Строгом» с «Заветным» еще недели на три работы. Да, и новой радиостанции на «Казарском» нет, только искровой "Телефункен". Может, сходите с ними, Николай Иванович? Уж ваши локаторы все разглядят!

— Я категорически протестую, господин капитан первого ранга! — взвился из своего угла Рогачев. Валентин, научный руководитель экспедиции, присутствовал на всех совещаниях, но когда речь шла о военных вопросах, отмалчивался, справедливо полагая их не своим делом. — На «Адаманте» стоит «Пробой-М», нельзя им рисковать! подвергать его опасности!

Зарин не в первый раз пытался отослать «Адамант» из Севастополя для разведки и каждый раз встречал ожесточенное сопротивление.

— Поймите, господа! — продолжал кипятиться Рогачев. — Это оборудование — ключ к успеху экспедиции!

— Согласен с Валентином Анатольевичем. — негромко сказал Кременецкий. — Полученные мной приказы недвусмысленны: «ни при каких обстоятельства не рисковать "Пробоем". Так что уж простите, но "Адамант" останется в Севастополе. Что касается связи — можно поставить на "Казарского" стационарный передатчик.

Зарин пожал плечами — он явно остался при своем мнении. «А может, каперанг и не хочет, чтобы Рогачев добился успеха? — подумал вдруг Андрей. — Вот ушел бы «Адамант» с «Казарским» к Констанце, и на переходе, в открытом море бац — торпеда в борт. И все, концы в воду. Не зря, ох, не зря Зарин приблизил бывшего красного командира и даже доверил ему боевой корабль. Теперь он вполне может рассчитывать на его преданность.

Андрей помотал головой. Отставить паранойю! Так можно переплюнуть и Серегу Велесову и его завиральными идеям. Надо же додуматься — Зурбаган…

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Из «Меморандума Велесова»

«…удивляешься, почему «Зурбаган»? Великий князь тоже задавал этот вопрос. В названии придуманного Александром Грином города ему почудились татарские, восточные созвучия. Я честно ответил: «Всю жизнь мечтал об этом загадочном городе у моря…»

Николай Николаевич пообещал употребить свое влияние на венценосного батюшку, чтобы продавить мой проект. И если все пойдет, как задумано, не позже конца мая я буду в Севастополе. А оттуда мы вместе (надеюсь, ты все-таки приедешь!) отправимся в Евпаторию — только теперь она будет значиться на карте Таврической губернии под другим названием.

Зурбаган.

Что, собственно, я задумал? Анклав, где властвуют ученые, пресловутый «знаниевый реактор», среда коллективного мыследействия, в которой достижения грядущих полутора веков перерабатываются и аккуратно используются на благо России. А там, глядишь, и всего человечества. И для этого мало одолеть всех врагов. Надо еще и предложить людям нечто такое, чтобы они больше не захотели становиться врагами. Ни нашими, ни чьими бы то ни было еще.

Утопия? Кто бы спорил. Можешь смело обвинять меня в маниловщине. Но, сдается мне, другого пути нет, и нигде, кроме как в России этот номер не пройдет…

Не буду донимать тебя рассуждениями об «особой миссии» русского народа. Как сказал один австрийский поэт: «Все страны граничат друг с другом, а Россия граничит с Богом». Или с Мирозданием, что для нас, старых атеистов, одно и то же.

В отличие от Западной Европы, в николаевской России, наука и прогресс еще не успели стать инструментами наживы и власти. И что бы не писал старина Тарле о неприязни Николая Павловича к ученым — это относится скорее к людям, а не к самой науке. «Нам умные не надобны, нам надобны верные…» Что ж, Государя трудно за это винить, особенно если припомнить, чем обернулись для страны последующие полвека прогресса. Не бывает технического и естественнонаучного развития без сопутствующего рывка в гуманитарной сфере, а в России подобные вещи всегда происходили как-то… криво.

Еще одна опасность. Одномоментное появление такой массы «опережающей» информации может надолго поставить крест на развитии и научной мысли. Целые поколения мыслителей и ученых превратятся на каталогизаторов и внедренцев; не возникнут исследовательские и теоретические школы, сотни, тысячи могучих умов, таких, как Эдисон и Тесла, Эйнштейн и Капица, Паули и Норберт Виннер, Жуковский и братья Райт в одночасье лишатся места в истории. Мы выхолостим науку много лет вперед, и где гарантия, что когда «привнесенные» знания будут освоены, она сможет двинуться дальше? Не найдет ли наш друг Груздев через две сотни лет отставшую по всем статьям копию нашей реальности?

Писателям, литераторам будет легче. Да, здесь не появятся «Севастопольские рассказы» в известном нам виде; надеюсь, не будет и «На западном фронте без перемен», и «Хождений по мукам» и «Живых и мертвых». Раз уж история будет другой — то в ней будут написаны другие, не менее великие книги. А те, что читали мы, будут храниться в Зурбаганской библиотеке, удваивая сокровища литературной мысли.

Недурная перспективка?

Помнишь — «кадры решают все»? Я говорю сейчас не о местных жителях, которых мы сумеем увлечь этой идеей. Меня больше волнуют наши земляки, а так же «попутчики» — Зарин, Эссен, все остальные. Те, кто согласится остаться здесь и создавать вместе с нами Зурбаган. Они должны осознавать, на каком лезвии ножа им придется балансировать, какой вред они могут нанести неосторожно брошенным словом. Иначе… сам знаешь, куда ведет дорога, вымощенная иными благими начинаниями.»

II

Гидрокрейсер «Алмаз»

— …теперь по вопросу обустройства гражданских. — Зарин сверился с записями. — Половину разместили в казармах флотского экипажа; для остальных сколотили нары в Константиновском равелине.

Военнослужащие и добровольцы, особенно студенты и гимназисты, охотно идут в Особую бригаду. Оставшихся мы, по большей части, заняли учетом и разборкой привезенного имущества. Но кое-кто все равно сидит без дела — по большей части, женщины и люди умственных профессий. Господин Митин настоял, чтобы им ограничили доступ в город, и я, признаться, не вполне понимаю его резоны. Городские и флотские власти снабжают нас провиантом, а так же объявили среди обывателей сбор домашнего скарба для беженцев. Но этого все рано мало. Люди, грузились на корабли налегке, и что плохого, если прикупят что-нибудь на базаре?

— Прикупят? — удивился Рогачев. — А деньги откуда?

— Революции и гражданская война научили нас не доверять ассигнациям — ответил Глебовский. — Да и кому нужны «катеринки» с «петрами» в эмиграции? Так что с собой брали золото, драгоценности, николаевские червонцы. На них хоть и другой царь отчеканен, зато проба вполне подходящая. С руками оторвут.

Андрей покачал головой.

— И все же, я против, Алексей Сергеевич. Если мы не хотим испортить отношения с властями, лучше свести к минимуму контакты «эмигрантов» с местным населением. Мне дурно делается, когда я пытаюсь представить, чего севастопольцы от них наслушаются по части либеральных идеек. Подумайте, какие доносы посыплются местному начальству и в Петербург, Государю! И так уже жалуются, что наши мастеровые, занятые на работах в порту, болтают невесть что. да вот, хоть вчера — один болван пытался агитировать матросов с фрегата «Кулевичи» на тему «Долой самодержавие».

— И как? — с интересом спросил Рогачев. — Получилось?

— Скорее, получил. Согласно рапорту надзиравшего за работами мичмана Солодовникова, «бит по морде в кровь, после чего в бессознательном состоянии отнят и отнесен в казарму, где его и отлили водой. Матросы, учинившие расправу, требовали… сейчас… вот: «Выдать Иуду обчеству, мы его, подлюку о кнехт чугунный расшибем. Чтобы поганых слов про батюшку-государя не смел говорить!».

— Да, это проблема. — подтвердил Глебовский. — Я тоже заметил среди мастеровых большевистски настроенных.

— И много таких? — поинтересовался Митин.

— Мне известны четверо. Есть там один, слесарь Макарьев — по-моему, он у них за старшего. Обычно отмалчивается, в споры не лезет, но смотрит нехорошо, зло. А работяга толковый: золотые руки, голова варит, с любым делом справляется. Остальные, в том числе и этот, с набитой рожей — его дружки, попросились, когда мы отбирали добровольцев. Теперь вот народ мутят. Еще с Макарьевым якшается механик с "Казарского", тот, что остался от красных.

— А Иконникова с ними не замечали? — насторожился Зарин.

— Точно не скажу, не видал. Вы поймите, господа, — продолжал Глебовский, извиняющимся тоном, — мне не с руки заниматься слежкой, я инженер, а не филер, но сами видите, что творится! Того гляди, придется привлекать жандармов! Господин Митин прав, не хватало нам здесь большевистской заразы!

Андрей откашлялся.

— Я, собственно, имел в виду не большевистских агитаторов, Адриан Никонович. Они, конечно, могут доставить некоторые неудобства, но не более того. Здешний народец еще не готов воспринимать идеи Маркса и Ульянова — зубы повыбивают, и вся недолга. Меня больше беспокоят те, что привык к вицмундирам и сюртукам, а не к рабочим фуфайкам.

Зарин сверился со списком.

— У нас не меньше десятка юристов — адвокаты, служащие министерства юстиции. Пятеро журналистов, доцент римского права, два университетских профессора и целая россыпь гимназических преподавателей. Да, Андрей Геннадьевич, эта публика еще до германской фрондировала, а уж с этими всеми революциями — могу представить, каких идей они набрались. Велесов прав, надо запускать этот проект… Зурбаган, кажется?

— Именно. — подтвердил Митин. — Евпатория для этого подходит лучше всего. Местные жители город оставили, так что мы без проблем там обоснуемся. Велесов уже добился разрешения Государя, теперь дело за нами.

Эссен недоуменно нахмурился.

— Но там же под боком французы?

— Тем лучше. Развернем рядом базу Особой бригады. Место есть, половина лагеря союзников пустует, можно занять их палатки, сэкономим время. Там же устроим полигон и учебные плацы. С одной стороны, это будет держать в тонусе новых союзников, а с другой придаст «беженцам» уверенности. И хорошо бы как-то объяснить все это нашим людям. Они же не марионетки, хотят знать, что их ждет!

— Если бы мы сами это понимали… — покачал головой Зарин. — Как нам сейчас не хватает вашего Велесова!

— В конце мая он будет в Крыму вместе с Великими князьями. Государь поручил Николаю Николаевичу и цесаревичу принять присягу у наших военных. К тому же, он везет императорские указы: о подтверждении прежних званий и наград, и об особом статусе участников боев за Крым. И готовьте наградные списки — кресты польются рекой…

Зарин повеселел.

— Присяга — это хорошо. Да и о выслуге лет надо подумать, о жаловании. У многих с собой семьи…

Андрей едва сдержал улыбку — он знал, что к числу этих «многих» относится и сам каперанг, сумевший вывезти жену и сына-гимназиста. Впрочем, трудно винить человека за стремление позаботиться о близких, тем более, что он чем дальше, тем явственнее проявляет недюжинные таланты организатора. «Эмигранты» уже видят в Зарине бесспорного лидера их маленького сообщества. Хотя, не такого уж и маленького: вместе с командами кораблей, из 20-го года прибыло около трех с половиной тысяч.

— А что с генералом Фомченко? — осведомился Эссен. — Сергей Борисович не сообщил? Он как, с нами или сам по себе?

— Это отдельная история. Велесов приедет — расскажет подробнее. А пока, господа, надо готовиться к переезду в Евпаторию.

_ Тогда уж — в Зурбаган, — добродушно заметил Зарин. — Раз Государь утвердил это название, надо и нам привыкать!

III

Севастопольская бухта,

транспорт «Березань».

Ох, и попались мы, товарищи! Ох и попались… Кто ж мог подумать, что беляки нас закинут на полсотни лет назад, во времена самого что ни на есть лютого царя? Как — почему лютого? Вот и видно, товарищ, что ты политграмоте не разумеешь. Этот самый Николай Палкин самых первых революционеров из пушек расстрелял. Декабристы, слыхал, небось? Товарищ Ленин что писал? «Декабристы, мол, разбудили Герцена, а Герцен развернул революционную агитацию». Наши были товарищи, сознательные. А этот Николашка, даром, что Первый, их из пушек! Выходит — что? Выходит он и есть самая первая контра в мировой истории!

Да, братцы, и Ленин о нем писал. Он вообще обо всем на свете написать может — такого необъятного умища человек! Одно слово, вождь мирового пролетариата. Одна беда, здесь он еще на свет не родился. А вот так, говорят тебе! Ильич семидесятого года рождения, а здесь какой? То-то. И товарищ Фрунзе не родился, и Троцкий Лев Давидович, тоже. Один князь Кропоткин, но к нему пущай анархисты бегают, они, известное дело, малохольные. А мы сознательные члены РСДРП(Б). Да и чего бегать, коли энтому князю едва 13 годков стукнуло?

Это как — «партии нету»? Что ты такое несешь, товарищ? А мы кто? Мы есть ячейка сознательных и беззаветных борцов за дело коммунизма! И раз мы здесь — то и партия есть! Только отдуваться нам за всех придется, такой наш революционный долг!

Нет, товарищ, эсеров тоже нету. Они даже царя еще не взорвали! Нет, Маркс с Энгельсом как раз есть, и уже сочинили «Манифест коммунистической партии!» Так что нам, товарищ, есть на кого курс держать! Одна беда — мало мы знаем. А сила большевиков — она в чем? В теории, братва. В самой что ни на есть верной пролетарской революционной теории. Без нее мы как слепые кутята будем тыркаться, а потому — первая наша задача этой теорией овладевать! А я, вот беда, почти все позабыл. Не до теорий было, все больше контру давил на фронтах Республики…

Знаю, что прочитать негде. А вот, помнится, юнкерье перед самым отплытием книжки грузили на пароход? Грузовиками подвозили. Я там заприметил энциклопедию Брокгауза и Ефрона. Она-то нам и нужна.

А вот зачем. Когда я занимался в кружке политграмоты, один студентик приносил том из этого самого Брокгауза. Большой такой, в коленкоре, с золотым тиснением. В нем биография Карла Маркса прописана — и где родился и где жил, и где книжки свои писал. Надо нам этот том раздобыть. Как зачем? Карл Маркс — он кто? Правильно, вождь мирового пролетариата! Они с Фридрихом Энгельсом возглавляют революционную организацию, «Союз коммунистов». Коммунистов, понял? А ты говоришь — партии нет! Вот найдем их и спросим насчет текущей обстановки. Так мол и так, растолкуйте, как нам бороться с гидрой мировой буржуазии?

С языками у нас, правда, неважно. Ну, так большевики не боятся трудностей. Товарищ Ленин что требует? Учиться, учиться и учиться, и вырабатывать из себя сознательных пролетариев! Так что, хочешь — не хочешь, а придется и за языки засесть, если дело того требует. Как — не сможешь? А ты себя заставь! Большевик ты, или дерьмо собачье?

И не сомневайся, товарищ. Ты головой кумекай — зря, што ль, она тебе дана? Завтра мы с товарищем Водяницким в море уходим, в боевой поход. Он на «Казарском», а я на «Котке», старшим трюмным машинистом — повышение мне вышло. Хотят господа адмиралы произвести разведку, и для того посылают нас к самой Констанце. Дней за пять туда-сюда сбегаем, а ты подкатись пока к инженеру Глебовскому. Скажи — хочу книжки почитать, а их нету. Помогите вашсокородие! Он к рабочим ничего, добрый, глядишь, и не откажет…

Как — что спрашивать? Вот этот самый том и проси! А будет допытываться, почему именно его — соври что-нибудь, не впервой, чай, господам головы дурить! Будет это тебе, товарищ, партейное поручение. Голосуем? Кто за, поднимите руки. Вот и славно, что единогласно.

Переходим к следующему пункту повестки. Ходят разговоры, что скоро из Петрограда приезжает какая-то шишка, будет к присяге подводить, царю Николаю Первому. И не всех чохом, а кто сам вызовется. И это, товарищи, надо хорошенько обмозговать…

IV

Севастополь, Графская пристань.

Две низкие тени скользнули мимо Графской пристани вдоль стоящих на бочках линкоров, и направились к бонам, преграждавшим выход из бухты из бухты.

— Головным — минный крейсер «Казарский». - прокомментировал Адашев. — Солидный дедушка, почти полвека стукнуло. За ним другой старичок, «Котка».

— А минные аппараты на них есть? — спросил Коля Михеев. Лениво спросил, без интереса. Его можно было понять — слева, под ручку, шла очаровательная Сашенька Геллер. Под вечер, после службы юнкера заглянули в Морской госпиталь и предложили девушке, а заодно, двум ее новым подругам-медсестрам прогуляться по бульварам — благо, юнкеров, в отличие от остальных «эмигрантов», беспрепятственно выпускали в город. Геллеры же, по протекции доктора Пирогова, поселились при Морском госпитале; на них введенные недавно запреты не распространялись.

Приглашение было с радостью принято. Барышни сияли — еще бы, профланировать по городу под ручку с такими кавалерами! В кожанках, галифе, с маузерными коробками, на боку вместо сабель, очками-консервами поверх фуражек, юнкера выглядели умопомрачительно. Солидные каперанги и армейские подполковники козыряли им первыми, чины во всю глотку орали «Ур-р-р-а!». К ним присоединялись обыватели, запомнившие проезд бронедивизиона по городу. Это была мощь, сила, пришедшая на помощь из невообразимых краев. И управляли ею вот эти юнцы в ремнях и блестящих, как паюсная икра, куртках.

— …минные аппараты есть, по одному на каждом. — объяснял Адашев. — Когда переводили в посыльные суда — решили оставить, а теперь, видите, пригодилось.

— Ваш барон на «Казарском»? — прощебетала Сашенька. — А то вы все время втроем, а сейчас его нет…

Коля Михеев нахмурился — его явно не радовало сашенькино внимание к отсутствующему товарищу.

— Да, подался наш Штакельберг в самотопы. — ответил Адашев, не заметивший терзаний товарища. — господин Митин его убедил обучаться радиоделу. «Вы, мол, юноша образованный, начитанный, физику хорошо знаете. Кому как не вам?»

— Он в училище по физике с математикой первым был. — растолковал Михеев. — а тут понадобились радисты для кораблей. Сходит в набег радиотелеграфистом на «Казарском», освоит станцию, будет других натаскивать. Нам сейчас, Сашенька, вовсю учиться надо! Они ведь что задумали — перебраться всем в Евпаторию и основать там новый… то ли университет, то ли академию, я толком не понял. И свезти туда все, что мы притащили с собой, и в первую очередь, книги.

— Почему же здесь, в Крыму? — удивилась одна из сашенькиных товарок. — В Санкт-Петербурге есть университет, и в Москве, ехали бы туда!

— А как тогда это все доставить? Железных дорог нет, а техника наша вся тяжелая. Да и климат в Крыму получше. Как вспомню о петербургской сырости — ф-фу!

Девушка повела плечиком, сострив недоуменную гримаску. Странные молодые люди — предпочесть здешнее захолустье столице с ее блеском…

— Да вы не переживайте, в Зурбагане — так теперь будет называться Евпатория, — скоро такое будет, никакому Петербургу не снилось! Андрей Геннадьевич говорил: главный университет всего мира!

— Там и медицине будут обучать! — поддержала кавалера Сашенька. — Папа обещал: как только откроет в Евапа… в Зурбагане больницу, сразу устроит при ней медицинские курсы. Туда и женщин будут брать, а учить станут по нашим книгам!

— Берите выше, Сашенька! — подмигнул Адашев. — «Потомки» тоже кое-чем поделятся. Я видел, как они помогали раненым юнкерам — это, я вам доложу… Конечно, таких лекарств нам еще долго не видать, но есть главное — знания! Сашка Штакельберг правильно сделал, что пошел учиться, сейчас это наипервейшее дело!

— А вы-то сами, почему тогда не пошли? — хитро сощурилась девушка.

— Я, мадемуазель, армейская косточка, мое дело воевать! И потом, я тоже учусь: Колька по вечерам меня гоняет по устройству автомобиля. Какой из меня командир мотострелков без знания техники!

— Господин Митин повторяет: «Учи матчасть!» — хмыкнул Коля. — Эх, нам бы те бронечудища, что были при Альме…

Михеев никак не мог забыть могучие боевые машины морпехов.

— Ничего, обойдемся своими. — Адашев легкомысленно махнул рукой. — Помнишь, как французы на твой «Остин» вылупились? А ведь это не турки, культурная нация… Не смогут османы сопротивляться нашей технике! Как дойдет до дела, мы им покажем, где раки зимуют!

Слова потонули в прерывистом корабельном гудке.

— «Казарский»… — сказал Михеев, провожая взглядом минный крейсер. — Как-то там Петька? Дай бог, чтобы минули его неизбежные на море случайности…

— Не разводите мелодраму, Никол! — бодро отозвался Адашев. — Вернется наш барон, никуда не денется! Не из таких переделок целым выходил, один Армянск чего стоил! А Альма? Помните, как с белым светом прощались? Ан нет, живы-здоровы и с барышнями гуляем!

И незаметно пожал ладошку спутнице. Девушка — миловидная, круглолицая, с толстой косой, уложенной вокруг головы, носящая, как и Сашенька Геллер, косынку и передник милосердной сестры, — пунцово зарделась от смущения и удовольствия.

Коля Михеев, улучив момент, трижды сплюнул через плечо. Конечно, Адашев прав, но все же… Война есть война, всякое может случиться. Да, они живы, но сколько константиновцев сложили там головы! Нет, еще рано гусарствовать. Главные битвы впереди.

Рация в кармане Адашева зашипела.

— "Седьмой" в канале. — голос юнкера сразу сделался сухим и отрывистым. — Да. Ясно. Понял. Сейчас будем.

Коля уже ловил извозчика — отвезти барышень обратно в госпиталь.

— Простите, что оставляем вас посреди прогулки… — оправдывался Адашев. — Служба-с! Возле Бахчисарая татары воду мутят: то ли стадо угнали, то ли еще как набезобразили. Нас попросили наведаться к ним вместе с казачками. Это нехристи могут пальбу учинить, а как увидят "Остин" — перепугаются. Глядишь, и обойдется без крови.

— Вы уж поостогожнее, г-гаф… — попросила круглолицая барышня. Она очень мило картавила, и Адашев отметил про себя, что знакомство не худо бы и продол

жить. Как ее, Татьяна Андреевна? Или Георгиевна? Фу ты, забыл…

— Что вы, Татьяна Андреевна, никакой опасности нет! Очередь поверх голов — татарва разом в пыль попадает и станет своему Магомету поклоны бить. Супротив брони с саблями не очень-то повоюешь!

— Ее зовут Татьяна Игнатьевна, — с язвительной улыбочкой поправила Сашенька. — Могли бы, кажется, уже запомнить, граф. И как вернетесь, непременно загляните к нам, в госпиталь. Мы ни за что не заснем, пока не убедимся, что с вами все в порядке!

— Обязательно заглянем! — пылко заверил Михеев. — Прямо на "Остине" и приедем, верно, Алексис?

Адашев не ответил — не мог отвести взгляда от сияющих зеленых глаз Татьяны Игнатьевны.

"…надо бы сбавить обороты, а то и правда, можно втюриться. Не время сейчас…»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Из мемуаров Велесова

«Британцев засекли радаром на выходе из Ла-Манша. «Лайми» шли стройной колонной. Они как-то ухитрялись не терять друг друга в тумане и сохранять дистанцию. И даже подняли в помощь слабосильным машинам марселя, ловя слабый бакштаг. Все-таки, мореходы они отменные, три века морского господства — это серьезно, друзья мои…

Представляю испуг вахтенных, когда из непроницаемой в вечернем сумраке ватной пелены возникло громадное черное чудовище. «Морской бык» шел на пятнадцати узлах, и ходовая волна изрядно мотнула британскую посудину. Вдогонку нам полетели проклятия, но ответа не последовало — не хватало еще тратить снаряды на корыто, от силы в две сотни тонн.

Второй кусок оказался пожирнее — винтовой фрегат, недавней, как уверял Перекомский, постройки. Мы шли в полутора кабельтовых, параллельным курсом, и пока Авив Михайлович прикидывал, как с ним обойтись — расстрелять сразу, или проявить гуманизм и позволить сначала спустить шлюпки, — со шканцев «англичанина» пальнули в нас из карронады. И даже попали: мудрено было промахнуться с дистанции пистолетного выстрела! Вреда это нам, ясное дело, не причинило, ядро лишь оставило в металле изрядных размеров вмятину. И тут же прилетела ответка: четыре снаряда один за другим пробили деревянный борт. Не успел дым рассеяться, как Перекомский приказал задробить стрельбу. Фрегату хватило: грот-мачта повалилась на развороченные взрывом шканцы, увлекая за собой крюйс-стеньгу. В открытые (и когда только успели? Вот что значит школа!) порты батарейной палубы выхлестнуло дымное пламя.

Судно, возглавлявшее колонну, маленький винтовой шлюп с оснасткой бригантины, попыталось удрать. Я ждал, что Перекомский расстреляет из семидесятипятимилиметровок, но тот плотоядно ухмыльнулся и отдал совсем другой приказ.

На полубаке залязгала якорная цепь; боцман со своими «куркулями» (так звали матросов палубной команды, здоровенных, привычных к тяжелым палубным работам) завозились возле шпиля. Цепь коротко протарахтела, с полубака донесся скрежет металла вперемешку с сочными матами — и я увидел, как якорь сполз вниз, разматывая цепь, и повис, задевая верхушки волн.

Это был запасной якорь, адмиралтейский, с Г-образным штоком и массивными, заостренными лапами. Я недоуменно поглядел на командира — что за странная выходка? — но тому было не до разъяснений. Перекомский выдернул из переговорной трубы кожаную затычку и скомандовал прибавить обороты. Звякнуло — вахтенный сдвинул ручки машинного телеграфа на «фулл спид», — и «Морской бык начал набирать ход.

Видимо, англичане решили, что мы идем на таран, и резко переложили руль. Слишком резко: паруса потеряли ветер, заполоскали, и судно сразу сбавило ход. А высоченный стальной форштевень уже вырастал над кормой…

Навстречу хлопнула какая-то мелочь, по ушам резанул визг рикошета, но было уже поздно: «Морской бык» принял чуть влево и слегка задел шлюп скулой. Раздался треск, полетели обломки досок, и лапа волочащегося на цепи якоря зацепила злополучное суденышко под корму.

Оно резко дернулось вперед, зарываясь носом, так что бурун, из-под форштевня захлестнул полубак до самой грот-мачты. «Морской бык» пер вперед, не снижая оборотов; здоровенный плавучий якорь, в который превратилась теперь беспомощная жертва, не заставил его даже рыскнуть на курсе. «Англичанин» тащился на цепи, заваливаясь на борт так, что планширь уходил в воду; корму задирало все сильнее, и нам с мостика был виден быстро вращающийся винт. Наконец дерево не выдержало, и якорь, выворотив изрядный кусок кормы, освободился из ловушки. При этом он на всю длину распорол бакборт, и шлюп, едва избавившись он железного «когтя», лег на бок и стал тонуть. Отчаянные вопли понеслись вслед «Морскому быку», но остатки британского каравана уже остались за кормой, в туманной мгле, слегка подсвеченной изнутри костром гибнущего фрегата.

(Позже я поинтересовался у Перекомского — как ему в голову пришла столь экзотическая идея? Оказывается, так англичане в 70-х годах 19-го века расправлялись с китайскими и малайскими джонками. А что? В чистом виде экономия боеприпасов, да и снасти потопленного суденышка на винт не намотаются.

Воистину, какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет…)

Это были десятая и одиннадцатая наши жертвы. Первое судно под «Юнион Джеком» мы уничтожили показательно, в виду Гибралтарской скалы. Это был большой барк с коммерческим фрахтом; мы остановили его, выпустив по курсу полдюжины осветительных ракет, после чего высадили призовую партию и предложили команде спускать шлюпки. Благо, до берега, с которого бессильно пялились на нас пушки крепостных батарей, было не так уж и далеко. Груз оказался вполне мирным, судно шло в Марсель с генераль карго, но это не играло никакой роли. Британский флаг? Стало быть, не обижайтесь. Перекомский приказал сжечь несчастный барк прямо на глазах засевших в крепости англичан.

Из остальных семь тоже оказались торговцами, и лишь один — военным кораблем Ее Величества королевы Виктории. Мы не стали выяснять, куда шел фрегат «Эвридика» — вкатили два зажигательных с безопасной дистанции, и совсем было собрались перейти на осколочно-фугасные, как вдруг над «Эвридикой» взметнулся огненный столб. Взрыв был такой силы, что обломки находили потом на нашей палубе. Позже, из газет, мы узнали, что «Эвридика» везла груз артиллерийского пороха для гарнизона Мальты.

Итак, Канал позади. Дальше путь лежит к Датским проливам, и если адмиралу Нейпиру вздумается ловить нас там, или возле Готланда — что ж, пусть винит в этом только себя. Великий князь намерен еще до ледостава попасть в Кронштадт, и, уж конечно, не станет менять своих планов из-за подобной ерунды…

Что-то уж слишком я развоевался. Самоуверенность — штука хорошая, но в меру. Или вхожу в роль «Черного мстителя», как прозвали «Морской бык» европейские газеты?»

II

Севастополь и окрестности

— Сашенька меня прибьет, — волновался Михеев. — Мы еще третьего дня обещали заехать, и на тебе, только сейчас возвращаемся!

— Да не переживай ты, Никол… — лениво отозвался Адашев. — Мы же предупредили, что задержимся, даже записку отправили, с казачками. Ничего она тебе не сделает, разве что покапризничает слегка — так девицам без этого невозможно! Ты же не по ресторациям глаза заливал, а выполнял боевой приказ. Кто ж знал, что придется три дня гонять гололобых по горам?

Казачья полусотня с приданным ей бронеавтомобилем действительно обшарила все дороги и татарские села до самого Бахчисарая. Угнанное стадо нашли только к сегодняшнему утру. Увидав казаков, грабители похватали сабли и дедовские ружья. Казаки в ответ потянулись за карабинами, но тут на майдан выполз, фыркая мотором, «Остин», и у крымчаков вмиг пропал всякий энтузиазм. Они, правда, пытались спорить, визгливо орали, размахивали нагайками. Адашеву этот галдеж надоел, и он резанул поверх мазанок очередью из башенного "Максима". На этом дискуссия закончилась; уже через четверть часа казаки гуртовали овец и выгоняли их на пропыленную дорогу к Бельбеку.

«Остин» качнулся на ухабе, и Адашев чуть не вывалился наружу. Они ехали с откинутыми броневыми заслонками и дверцами: находиться в задраенной, провонявшей газойлем стальной коробке под жарким крымским солнцем было решительно невозможно.

— Вот доложимся, отпрошусь в город. — размечтался Михеев. — Может и вы, граф, со мной? Татьяна-то свет-Игнатьевна, наверное, свои прекрасные глаза выплакала — куда делся рыцарь на горячем броневике?

— Острите-острите, мон шер… — добродушно огрызнулся Адашев. — И, главное, не забудьте хоть ведро воды опрокинуть на свою трепетную личность, а то барышне от запахов газойля и трехдневного пота с портянками может и дурно сделаться!

— Можно подумать вы, граф, благоухаете лавандой! — огрызнулся Михеев. — Жаль, противогаза нет — самое оно, в обществе вашей светлости.

— Ладно, Никол, хватит зубоскалить, и поворачивайте. К Графской во-о-он по тому бульвару. Смотаемся на «Алмаз», примем душ, переменим платье. Ставьте броневик у колоннады, попросим во-он того жандарма приглядеть за нашей боевой колесницей.

* * *

Увы, план Адашева провалился в самом начале. Вместо нарядной алмазовской гички (трофей с «Фьюриеса»!) у ступеней из белого инкиерманского камня покачивался ярко-оранжевый катерок с «Адаманта». Сторожевик стоял на обычном месте, а вот «Алмаза» не было — лишь сиротливо прыгала в волнах бочка, за которую обычно заводили швартовые концы.

Состоявший при катере матрос, высоченный, стриженный под машинку парень в легкомысленной шапочке с козырьком и рубашке с короткими, выше локтя, рукавами, не обратил на юнкеров внимания. Он был занят — зубоскалил с черноволосой девицей, торговавшей сбитнем из огромного медного самовара. Второго видно не было: над дутым, словно пневматическая шина, бортом торчали только ноги, обутые в тяжелые армейские ботинки с рубчатыми подошвами.

Юнкера подошли. Так и есть, не матрос, а боец особого рода войск, «спецназа». Притомился и заснул на солнышке — вон, как мерно вздымается грудь, под рукой увешанный непонятными приспособлениями автомат. Унтер-офицер? Поди, разбери нашивки пятнистом, словно лягушачья кожа, обмундировании…

— А-а-а, господа юнкера? С возвращением! Собираетесь на «Адамант»?

Боец, оказывается, не спал. Он как бы ненароком пододвинул поближе оружие и уселся, свесив ногу через надувной борт

— Нет… простите, не знаю вашего звания?

— Прапорщик Дмитрук. Да вы полезайте в катер. Сейчас, только доложу дежурному офицеру…

И потянулся к черной коробочке.

— Нет-нет, — заторопился Коля Михеев. — мы, вообще-то, собирались на «Алмаз». Не знаете, куда он подевался? Мы трое суток в горах, а там рация не берет..

— «Алмаз» уже сутки, как ушел. — охотно объяснил прапор. — Он… вы в курсе, что наши два наших миноносца пошли на разведку к Констанце?

— «Казарский» и «Котка». - кивнул Адашев и тут же вспомнил про Штакельберга. — А что с ними? Попали в переплет?

— Вроде, пока целы. Вчера было радио с «Казарского» — встретили отряд английских кораблей, идущих к Одессе, попросили помощи. «Алмаз» сразу поднял на борт самолеты и вышел в море.

— А англичан много? — встревожился Коля Михеев.

— Винтовой линкор, с полдесятка фрегатов, транспорта. Целая эскадра! Но ничего, «Алмаз» им устроит…

— С ним и «Живой» ушел. — добавил подошедший матрос. — Они как раз ремонт закончили. А сегодня утром еще отряд Бутакова следом отправился. Справятся!

— А больше с «Казарского» ничего не сообщали? — спросил Михеев. — У нас там товарищ служит радиотелеграфистом…

— Это Петька, что ли, юнкер? — обрадовался матрос. — Как же, знаю. Я сам связист, из БэЧе-4, учил его с рацией работать. Толковый малый!

И в доказательство ткнул пальцем в нашивку — пучок перекрещенных молний в черном круге.

— Что у них там творится мы, уж простите, не в курсе. — добавил спецназовец. — Да вы не волнуйтесь раньше времени, — поспешно добавил он, увидав встревоженные физиономии константиновцев. — Что им сделается? «Алмаз» с «Живым» любую эскадру порвут!

— Если успеют… — покачал головой матрос. — Вот не нагонит их «Алмаз» до Одессы, — придется драться одним.

— А самолеты на что? Подвесят НУРы с бомбами — мало не покажется!

— Ну, если самолеты, тогда конечно. — согласился матрос.

— То-то! — наставительно сказал прапорщик. — А ты людей пугаешь! Тебе все шуточки, а у них на "Казарском" товарищ. Понимать надо, что говоришь…

* * *

— Что-то неспокойно мне за барона. — сказал Коля Михеев. — На суше он из любой передряги вывернется, бывалый, а вот на море… Это его первый боевой поход — и сразу целая эскадра!

— Сказано тебе, помогут! — решительно оборвал товарища Адашев. — И вообще, думай лучше, где бы помыться и постираться? А то, и правда, разит, как в зверинце!

Коля напряг память.

— У меня в «Остине», в инструментальном ящике есть кусок мыла. Найдем местечко поукромнее и искупаемся. В соленой воде мылится неважно, ну да уж как-нибудь. Все лучше, чем явиться к Геллерам эдакими армеутами!

III

Гидрокрейсер «Алмаз»

— Черт дернул нас тащить с собой это корыто! — кипятился Зарин. — Полсотни миль не прошли, и на тебе! А Глебовский, гений ваш бесценный, как клялся? — "Все в порядке будет, Алексей Сергеич, не волнуйтесь, я лично проследил…"

Андрей, не удержавшись, хмыкнул. Зарин весьма похоже изобразил полесский говор инженера, уроженца Черниговщины.

На самом деле, было не до смеха. Не успели корабли удалиться от Севастополя, как посыпались мелкие поломки. Какое-то время машинная команда пыталась справиться с ними на ходу, но примерно к полуночи сдалась, и с «Живого» по рации запросили о помощи. Зарин, кляня себя за то, что сразу отправил чертово корыто в Севастополь при первых признаках неполадок, приказал подать на миноносец буксирные концы. Бросить его посреди неспокойного моря, как сделал это когда-то врангелевский буксир, было немыслимо — самое позднее, через три часа его расколотило бы о камни подветренного берега. Всю ночь крейсер тащил «калеку» за собой; наконец, с «Живого» передали, что готовы дать ход, но время было упущено: за четверть часа до этого пришло сообщение с «Казарского», следовавшего за британской эскадрой: «На горизонте Одесса».

Шутки кончились. Скоро вражеская эскадра встанет на рейде напротив Практической гавани. Вряд ли англичане решатся высадить десант, ограничатся бомбардировкой, но уж постараются произвести в городе как можно больше разрушений. Иконников, разумеется, не будет любоваться на это издалека. Но у «Казарского» и «Котки» всего две торпеды на двоих, и даже если обе поразят цели, останется не меньше полудюжины крупных кораблей. Гочкисовскими пукалками и «Максимами» их не отогнать.

Зарин раздумывал недолго.

— Радируйте на «Живого», пусть на полных оборотах идут на помощь «Казарскому». Мы следом, только выпустим летунов.

— А вы, Реймонд Федорыч, — обратился он к Эссену, — готовьтесь к вылету. Постарайтесь помочь миноносникам, а там, глядишь, и мы подоспеем. Надо хоть часа два выгадать. К «Алмазу» не возвращайтесь, у нас не будет времени вас подбирать. Садитесь прямо в Практической гавани или еще где.

— За нами из Севастополя вышли «Владимир», «Громобой» и «Херсонес» — напомнил вахтенный офицер. — Можно радировать им, чтобы прибавили ход. Если повезет, «Херсонес» часа через три тоже поднимет аппараты.

Старые, изношенные М-5, стоявшие раньше на авиатендере, заменили куда более совершенными «девятками» с новехонькими, почти без налета, движками.

— Так и сделаем. — кивнул Зарин. — Командуйте, голубчик, «стоп машина», и зовите палубную команду наверх. Будем спускать наших птичек на воду.

* * *

Митин поймал Эссена у трапа. «Финисты» покачивались на мелкой зыби возле борта «Алмаза»; мотористы, стоя на поплавках, проверяли контейнеры с НУРами и ленты подвесных пулеметов.

— Реймонд Федорыч, может, возьмёте с собой? — спросил Андрей. — Слышал, вы без бортстрелка, а я могу к пулемету встать…

Эссеновский наблюдатель, заменивший Кобылина (тот уже официально вошел в состав «сухопутной» эскадрильи), как назло, вывихнул ногу, свалившись с трапа во время ночного аврала. Лейтенант от души обматерил болвана — «Какого-растакого тебя наверх понесло, будто куркули боцманские сами не управятся!» — но сделать ничего не мог. Приходилось лететь без одному, так что предложение оказалось весьма кстати.

Уже в «Финисте», когда Андрей стал осваиваться на новом рабочем месте, Эссен крикнул, перекрывая треск разогревающегося двигателя:

— Андрей Геннадьич, в ящике, у кормовой переборки, лежит одна штуковина. Поглядите, может, справитесь?

«Финист» с большой тройкой на фюзеляже взревел движком и, подпрыгивая на низкой волне, пошел на взлет. Эссен описал дугу над кораблями, помахал крыльями и развернул машину на норд-вест. Андрею же было не прощаний: он озадаченно разглядывал извлеченный из ящика револьверный шестизарядный гранатомет РГ-6 «Гном».

«Ну Эссен, ну затейник! Но как управляться с этой дурой? Не признаваться же, что он, майор ФСБ, в жизни не держал в руках такое оружие?»

Ладно, как-нибудь разберемся… Андрей выдвинул приклад на телескопической штанге, взвел тугую пружину барабана и начал набивать гнезда сорокамиллиметровыми гранатами — осколочными и зажигательными вперемешку.

IV

Минный крейсер «Казарский»

Иконников опустил бинокль.

Англичане наверняка будут действовать так же, как в апреле пятьдесят четвертого. Выстроятся двумя линиями и начнут бить из пушек по городу и судам в Практической гавани. Вон их там сколько…

— И вряд ли рискнут высадить десант. — согласился штурман. — Кораблей у них поменьше, чем в тот раз, а значит, и войск недостаточно.

Лейтенант Климов был переведен на «Казарского» с корвета «Андромаха». В апреле 54-го корвет пришел в Одессу сразу после набега англо-французской эскадры, команда даже поучаствовала в тушении пожаров в порту и городе.

Штурман поднял к глазам бинокль. Отряд держался к весту от эскадры, так что британских силуэты кораблей ясно рисовались на фоне светлеющего неба.

— Головным идет паровой линкор. Скорее всего — «Дюк оф Веллингтон, он почти не получил повреждений при Варне. За ним в кильватере два колесных фрегата, и еще три, парусных. Замыкают ордер два парохода, у них на буксирах какие-то лоханки, никак не разберу, что это…

— Ползут медленно, едва-едва шесть узлов. А что в охранении?

— На траверзе, ближе к нам — паровой корвет, еще три или три парусных шлюпа впереди и по сторонам от ордера.

— Негусто. И транспортов нет. Похоже, вы правы, Михаил Михайлович, десанта можно не опасаться.

— В Одессе сейчас стрелки шестнадцатой дивизии, — отозвался штурман. — и англичане наверняка об этом знают. Стоит им сунуться на берег — суздальцы с владимирцами их встретят, приходи кума любоваться!

После того, как войска союзников в Крыму сложили оружие, два полка дивизии генерала Кривицкого, Суздальский и Владимирский, были переброшены морем в Одессу, на усиление Дунайской армии. Остальные части, Углицкий пехотный и егерский Великого князя Михаила Николаевича вместе с приданными казачьими полками следовали на соединение с дунайцами сухим путем. А в скором времени в Одессу собирались отправить и части спешно формируемой в Евпатории Особой бригады, потому и послали отряд Иконникова на рекогносцировку.

Не зря, как выяснилось, послали…

— Итого — полтора десятка вымпелов. — подвел итог Климов. — Один линейный, паровой, три парусных фрегата, два колесных, четыре шлюпа. Только вот каракатицы, что они волокут в хвосте ордера… Александр Алексеевич, нельзя ли поближе?

Иконников задумался.

— Могут засечь с корвета. А, впрочем, бог с ним. Разглядеть нас на фоне темной стороны горизонта нелегко, да и не достанут, если что, из своей мелочи. Водяницкий? — крикнул он в переговорную трубу.

В ответ невнятно буркнуло.

— Скажи своим духам, чтоб полегче шуровали в топках. Пойдем на малых оборотах, не дай бог, будут факела над трубами — шкуры спущу!

* * *

— Вот это сюрприз! — удивлялся Климов. — Броненосные батареи, сразу две!

— Они, родимые. — подтвердил Иконников. — По Морскому корпусу помню: после октябрьской бомбардировки Севастополя император приказал заложить аж пять штук. Три — «Девастаьон», «Лэв» и «Тоннат» — участвовали в разгроме Кинбурна. Выходит, эти достроили раньше срока?

— Выходит, так. Наполеона III-го сейчас со всех сторон шпыняют за крымское позорище. Вы ведь видели последние газеты? Во Франции неспокойно, в Париже чуть ли не уличные бои. Может, они и решил с помощью этих утюгов подправить свою репутацию? Какая-никакая, а победа.

— Непонятно только, зачем их волокут к Одессе? Крепости, как в Кинбурне, здесь нет, береговые батареи — старье. Чего ради такие усилия?

— Никак не забудут полученных в прошлый раз тумаков. — усмехнулся Климов. — Я сам видел остов «Тигра» на отмели, да и другим крепко досталось. К тому же они пуганые после Варны, вот и дуют на воду

— Что ж, тем лучше. Если бы не эти бронекорыта, англичане еще вчера были бы у Одессы. Штакельберг! Вызывайте «Котку», имею передать приказ.

Через несколько минут корабли разошлись. «Котка», развив пятнадцать узлов, пошла в обгон британского ордера, нацеливаясь на головной «Дюк оф Веллингтон». "Казарский" же подкрадывался на семи узлах с кормовых румбов, намереваясь выйти в атаку на французские броненосные плавучие батареи.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Из архива П.В. Анненкова

Изд. С-П-бург, «Литературный фонд»,

Сб. «Эпоха в лицах», том 3.

1881/26 гг.

«Долгих Вам лет здравствования, мой драгоценный друг! Пишу под впечатлением краткого пребывания в Париже в мае сего, 1855-го от Рождества Христова, года. Будто ожили сцены, запечатленные в Ваших «Парижских письмах», с которыми мы имели удовольствие ознакомиться на страницах «Отечественных записок». Видимо, характер здешних обывателей, как и самый воздух города, который не зря называют столицей свободы, не меняется — в Париже происходит почти то же, что и 7 лет назад. Увы, Господь не одарил меня литературным даром, а потому, позволю обратиться к Вашим строкам:

«Шествия эти начали сильно приобретать обыкновенный характер всех парижских движений: смесь грозы и карнавальной веселости. Красный свет, изливаемый факелами и бранная песня ночью странно вязались с выходками и дурачествами молодежи. (…) Огни домов постепенно тухли по направлению к богатым, аристократическим бульварам. Начиная с улицы Монмартр, кроме обыкновенного освещения, не видно было ни плошки. Разница была слишком резка и тотчас же обратила на себя внимание работничьего населения, республиканцев и гамэнов. Составив огромные отдельные толпы, они начали останавливаться перед каждым темным или пустым домом, подымали ужасный шум, требуя шкаликов и плошек, и грозя перебить все окна в случае медленности или сопротивления…»

Все в точности так и происходило, дорогой друг! Разве что, кроме заядлых республиканцев, которые не могут простить Наполеону III-му предательство Второй Республики, на улицах немало поседевших ветеранов Великого Бонапарта. Они поносят нынешнего императора решительно за все, особо ставя тому в вину войну с Россией — он-де, пошел на поводу у извечного врага, Британии, и покрыл Францию несмываемым позором. Один из них, взгромоздившись, несмотря на почтенные года, на карниз бельэтажа, выкрикивал, что Napoléon le Grand разделял с армией все тяготы и опасности Восточного похода, тогда как нынешний император… впрочем, вы и сами без труда можете представить, какой шквал площадной брани последовал за этим обвинением.

Неудивительно то, что подобные господа возносят хвалу кузену императора, принцу Наполеону, отличившемуся, как уверяют оппозиционные правительству газеты, при Альме. «La Gazette» и лояльная власти «Liberté» издателя Мило, наоборот клеймят еего, как предателя, желающего взорвать Вторую Империю изнутри — разумеется, за argent sale reçu du tsar Nicolas[10]. Но это лишь подогревает симпатии к означенному деятелю и в парижских предместьях и среди студентов Сорбонны да завсегдатаев «политических» кафе, которые всегда числили себя в ненавистниках официальной прессы.

Я познакомиться в Париже с одной занимательной компанией. Молодой немец, судя по всему, военный моряк (что само по себе, согласитесь удивительно) и… кто бы Вы думали? Наша общая знакомая, петербургская «веселая вдовушка», Ефросинья Георгиевна Казанкова, племянница бессарабского набоба, графа Строганова. Как эта дама оказалась в Париже, да еще и во время войны (сам я прибыл туда инкогнито, с документами эльзасского дворянина) — мне неведомо. Впрочем, очаровательная Фро (ах, незабвенные вечера в Санкт-Петербурге, когда мы… впрочем, опущу слишком уж пикантные подробности), тоже путешествует под личиной итальянки, уроженки Венеции. В свиту ее (сия особа обзавелась свитой, словно какая-нибудь странствующая виконтесса времен Медичи) кроме упомянутого уже немца входят три типа весьма зловещей наружности. По-французски все трое понимают с пятого на десятое, говорят на скверном английском; госпожа Казанкова представила их, как уроженцев острова Барбадос. По-моему, это где-то в Вест-Индии. Однако, одна-две случайные обмолвки вселили в меня совершенную уверенность, что все трое выросли отнюдь не под пальмами, а наоборот, под родными осинами.

Но вернемся к страстям, раздирающим столицу Второй Империи. Утренние газеты перепечатали сообщение: два блиндированных военных судна новейшей постройки отправлены для бомбардировки Одессы. Вокруг этих кораблей, одетых в непробиваемую для бомб и ядер броню, шумихи поднято не меньше, чем при строительстве пирамид (если, конечно, во времена фараонов были газеты). А потому, особенное негодование парижан вызывает то, что эти корабли, весьма дорого стоившие казне и на которые возлагается столько надежд, отданы под начало командира британской эскадры! О крымском предательстве англичан здесь кричат из каждого раскрытого окна, на любом тротуаре, со страниц всех печатных изданий.

На третий день пребывания в Париже я увидел на улицах солдат Национальной гвардии и полевые орудия. Нет, не зря злые языки болтают, что барон Осман второй год перекраивает парижские улицы в широкие бульвары вовсе не ради нарядных перспектив, а единственно для того, чтобы облегчить артиллеристам расстрел очередного мятежа. Пока еще до баррикад не дошло, но судя по тому, как множатся возмущенные толпы, ждать осталось недолго. Все мои здешние знакомые в один голос говорят, что повеяло сорок восьмым годом, и кому, как не Вам, мой драгоценный друг, понимать, что это означает…»

От составителей: Письмо, как установлено исследованиями проф. Ветровского, принадлежит перу Е. И. Ламанского, состоявшего, как и Анненков, в комитете Литературного фонда.

II

В море близ Одессы

Минный крейсер «Казарский»

Из трубы клубами валил жирный угольный дым. Пелена его разрывалась, дымные клочья уносило за корму, и было видно, как они низко стелились по волнам. Минный крейсер, накренившись на правый борт, описывал циркуляцию на «полном вперед». Иконников оглянулся. Минеры возились у аппарата; у кормового орудия, стоял с биноклем в руках лейтенант Климов. Форштевень с глухим шипеньем резал воду, ритм винтов отдавался в подошвы биением великанского сердца.

«Почему французы не стреляют? Дистанция всего ничего, миля с четвертью. Тьфу, пропасть, все время вылетает из головы, что здесь за пушки…»

Что ж, тем лучше. Иконников склонился к дальномеру. В стеклянном кружке скачками понеслась тусклая вода, мелькнул и пропал низкий борт броненосной батареи. Удержать ее в поле зрения было нелегко, мешала тряска. Иконников оторвался от дальномера, вскинул «Цейсс». Далеко за линией чужих кораблей проступил в рассветной мгле высокий берег, и на его фоне чернели бесчисленные мачты в Практической гавани.

На Черном море все обожают Одессу, подумал Иконников. Молиться готовы на ее нелепую лестницу, каштаны, бронзового идола в дурацкой тоге. Сам он терпеть не мог этот городишко, с его вечной вонью жареной рыбы, пылю, суетой, кофейнями, греками, лапсердачными евреями, бессарабскими селянами в постолах и соломенных шляпах. Один сплошной привоз: жулье, ворье, потаскухи, гешефтмахеры в несвежих манишках, с черными от грязи ногтями, липкий местечковый говорок, которого век бы не слышать. А уж шуточки — за каждую так и заехал бы по зубам…

Но сейчас это не имеет никакого значения.

«Близко, мать их так! Четверть часа такого хода — и англичане начнут бомбардировку…»

— Машинное, держать обороты! Салотопов, на дальномер!

— Господин лейтенант! — раздался мальчишеский голос. Юнкер Штакельберг.

— С «Котки» передают — пустили торпеду, видели попадание, взрыва нет. Запрашивают указаний.

Иконников в сердцах выматерился. Как же, попадание! Влупили в белый свет, как в копеечку!

А может, и правда? У них не было времени толком проверить торпеды. Черт знает, сколько они пролежали на минных складах в Севастополе? Вполне могло и не сработать…

Теперь гадать поздно. Из двух торпед осталась одна, та, что лежит в аппарате «Казарского». Их малокалиберками эскадру не остановить, особенно это броненосное корыто. Древность, конечно, вроде североамериканской «Виргинии», но на дистанции в полторы мили, пожалуй, выдержит…

И в этот момент плавучая батарея окуталась клубами дыма. Мгновением позже до мостика долетел низкий рык, вода вокруг минного крейсера вскипела от падающего чугуна.

«Хорошо стреляют, черти! С первого залпа, считай, накрытие. Сколько у них время перезарядки — минута, полминуты? А, черт, не помню…»

— Правая на реверс!

Иконников отпихнул плечом рулевого и сам стал к штурвалу.

— Обе полный вперед!

Он бросал корабль из стороны в сторону; батарея снова ударила залпом, прямо по носу выросли низкие всплески. Отвратительно взвизгнуло над головой, сзади послышался мокрый шлепок, будто кусок сырого мяса с размаху бросили на железный стол. Лейтенант обернулся: рулевой, с которым они поменялись местами, валялся в луже крови, конечности его мелко подергивались.

Можно было пустить торпеду и с полутора миль, и с двух, не подставляясь под ядра. Но тогда и вероятность промаха вырастет многократно. Иконников не обольщался насчет выучки своей команды.

А торпеда всего одна. Промахнуться никак нельзя, вот и приходится рисковать…

— У аппарата, товсь!

Минер завертел штурвальчик, вскинул руку — «готово».

— Салотопов, руби дистанцию!

— Восемь кабельтовых, вашбродие!

— Пли!

Длинное масляно-стальное тело выскочило из трубы, облачко дыма от вышибного заряда унесло к корме потоком воздуха. А торпеда уже шла, волоча за собой пенную дорожку, прямо в бок броненосной махине.

«…девять… восемь… семь…»

На счете «три» грохнуло. Столб воды, смешанной с гнойно-желтым дымом, выметнулся выше кургузых мачт. Стрельба сразу прекратилась, только из головы британского ордера доносились «бабахи» пексановских орудий.

— Штакельберг!

— Я, Александр Лексеич!

— Радио на «Котку»: «Отойди на две мили к весту, занять место в ордере».

О плавбатарее можно забыть. После торпеды в борт у французов нет ни единого шанса. Как, впрочем, и у любой здешней посудины.

«..эх, жаль на «Котке сплоховали…»

Иконников взглянул на часы. Четыре — двадцать восемь. Совсем рассветлелось, над морем летел редкий туман, маслянистые волны прокатывались почти вровень с палубой. В такт их толчкам справа, на крыле мостика что-то скрежетало. Лейтенант покосился — так и есть, железные стойки, снесенные, видимо, тем же ядром, которое убило рулевого, повисли на обрывках лееров и с размахами качки скребли по обшивке.

— Боцман, на мостик! Прибрать тут все, немедленно!

Убитого сволокут вниз, наскоро замотают парусиной и принайтовят на машинном люке, чтобы не мешался под ногами. Крошечный «Казарский» — это не броненосец, бани, куда во время боя стаскивают мертвые тела, здесь нет.

— Осмотреться, доложить о повреждениях! Машинное, держать три четверти!

Лейтенант Климов поднялся по короткому трапу и встал рядом с командиром. Иконников заметил, что севастополец старается не попасть ботинком в кровяную лужу на железе.

— Вахтенный, что за кабак? Окатить палубу, живо поворачивайся!

И чуть посторонился, давая место матросу с брезентовым рукавом брандспойта. Климов суетливо попятился от струи воды, смывшей красное за борт, в низкие волны.

— Михаил Михайлович, надо повторить атаку. Торпед у нас больше нет, снаряды — старые чугунные гранаты. В каждом по фунту пироксилина, взрыв пустяковый, осколков, почитай, нету вовсе. В деревянном надводном борту дырок понаделаем, но чтобы под ватерлинию угодить — это вряд ли, будут рикошеты от воды. Что посоветуете? Я в этих посудинах не очень-то разбираюсь.

Мичман задумался.

— Можно попробовать разбить пароходам колесные кожуха, тогда они сразу лишатся хода. А если снаряд не разорвется на каркасе и пойдет дальше, в борт — не страшно, за кожухом как раз машинное. Если залетит туда — наделает бед. Потопить не потопит, а вот застопорить — это запросто.

За кормой дважды квакнул ревун.

— Вашбродие, «Котка» пишет: «Следую за мателотом»! — заорал Солодовников.

— Передавай: «Держать три кабельтовых». - крикнул в ответ Иконников. — Говорите, по кожухам? Комендоры у меня, Михаил Михайлович, неопытные. Они из этих пушечек в настоящем бою ни разу не стреляли. Половина сухопутные батарейцы, остальные и вовсе только-только к орудиям приставлены. Чтобы прицельно лупить по колесам, придется сближаться кабельтовых на семь, иначе только снаряды зря разбросаем.

— Семь кабельтовых — это дальняя картечь, крупная. — тихо сказал Климов. — У пароходофрегата десяток тяжелых орудий в бортовом залпе, плюс карронады на шканцах и полубаке. Солоно придется, Александр Алексеич, без прикрытия-то…

А ведь верно, подумал Иконников, на деревянных линкорах борта в полтора фута мореного дуба. Такую защиту не то, что картечь — не всякое ядро пробьет.

— Ничего, — улыбнулся он штурману, — бог не выдаст, свинья не съест.

Севастополец пожал плечами, Лицо у него было бледное, все в бисеринках пота.

«…а вроде и не жарко…»

— Сигналец, пиши на «Котку»: «Делай как я!»

— Слушаю, господин лейтенант!

— Радио на «Алдмаз»: — «Потопил торпедой броненосец, веду бой!»

— С «Котки» отвечают: «Ясно понял»

Правая рука Солодовникова висела на груди, наскоро примотанная сигнальным флагом. На белой ткани расплывалось кровавое пятно.

— Эк тебя, братец… — пробормотал Иконников.

На мостик забрался боцман и скороговоркой стал перечислять повреждения, нанесенные французскими ядрами. Несколько вмятин в борту, разбило ялик, помяло раструб машинного вентилятора. Считай, пронесло.

— Всем надеть спасательные пояса. Боцман, пробегись, проверь!

— С «Алмаза» радируют, — крикнул из люка юнкер. — «Готовимся поднимать гидропланы». Через час будут над вами.

«…ты еще проживи этот час…»

До минного крейсера донесся приглушенный расстоянием хлопок. Потом еще один, и загрохотало по всей линии.

«Странно, почему не видно дымов по бортам?»

— Александр Лексеич! — отчаянно закричал Климов. — Неприятель бьет по судам в гавани и по берегу!

«..целый час! Плохо дело…»

— У орудий стоять! Солодовников, поднять сигнал: «Веду бой»!

III

Над морем, близ Одессы

«Финист», б\н 3

«Финист» подпрыгнул вверх, избавившись от половины груза. Стокилограммовая бомба, ударившись о воду в полусотне метров от «Дюк оф Веллингтон», отскочила, будто пущенный блинчиком камешек, и влетела прямиком в орудийный порт опер-дека. Срезала, словно бритвой, голову наводчика 32-х фунтовой «длинной» пушки, и, чудом не задев других «джолли» (плутонг обслуживали морские пехотинцы) полетела дальше. Эти пережили сослуживца лишь на долю секунды — тупоносая болванка ОФАБ-100 ударила в толстенную колонну мачты, проходящую через все палубы до самого киля, и со страшным грохотом взорвалась.

Взрыв «сотки» вскрыл мидель-дек позади фок-мачы; раскаленные газы и осколки воспламенили поданные к орудиям картузы, и все три батарейные палубы разом поглотил огненный вихрь. Несколько секунд спустя пламя добралось до крюйт-камеры, и паровой линкор, гордость средиземноморской эскадры, превратился в гигантский погребальный костер, где сгорали семь сотен жизней подданных Ее Величества королевы Виктории.

— Второй заход! — проорал Эссен в гарнитуру. — Работаем НУРСами. Цели разобрать от головы ордера в порядке номеров!

Атака на пологом пикировании. Эссен дождался, когда силуэт пароходофрегата целиком заполнит прицельную сетку и надавил на гашетку. И не отпускал, пока все четырнадцать ракет не вышли из контейнеров и понеслись, волоча дымные хвосты, к цели. Результат на этот раз оказался не таким фатальным — в цель попало не более половины, остальные разорвались в снастях или прошли над палубой, нырнув в воду с подбойного борта.

— «Я «Казарский», — захрипело радио знакомым голосом. — «Третий», «Третий» я «Казарский». «Котка» подбита, тонет. К ней подходит корвет, не можем помешать. Отгоните его к свиньям! «Третий», я «Казарский", прошу помощи…

— Я «Третий», «Казарский», не вижу вас, обозначьте себя и «Котку» ракетами.

Три зеленых огонька один за другим взмыли по пологой дуге. Эссен пошарил взглядом по поверхности моря и разглядел, наконец, окутанный паром миноносец. Это и была многострадальная «Котка». Суденышко не двигалось; между ним и растрепанным британским ордером несся, волоча шлейф дыма, кораблик побольше — минный крейсер «Казарский». И не успевал — со стороны моря на «Кортку» летел, раскинув белоснежные паруса, изящный, как игрушка, корвет. За кормой полоскался огромное, хорошо различимое даже с такого расстояния, полотнище «Юнион Джека».

— Первый, второй, следуйте за мной! Бьем по корвету, по очереди!

Только бы у них остались ракеты, подумал Эссен, утапливая до упора рубчатый красный диск. Очереди хлестнули по палубе, по туго выгнутым марселям, и «Финист» пронесся над верхушками мачт. За спиной захлопало. Эссен на миг обернулся — Митин торопливо опустошал в отодвинутую дверь барабан «Гнома». Отстрелявшись, клацнул защелкой, откинул вбок барабан и потянулся к подсумку с гранатами.

— Реймонд Федорыч, если можно, пройдись по кругу. Сейчас я по нему, гаду, пристреляюсь…

— Третий, я «Казарский», спасибо за помощь! — ожил наушник. — Корвет отворачивает. Иду к «Котке, снимать команду.

— «Казарский», это «Алмаз». - в канал врезался новый голос, сухой, бесстрастный. — «Живой» на подходе, минут через сорок будет у вас. Мы идем следом, держитесь.

— Ну вот и все, Андрей Геннадьич, — крикнул Эссен через плечо. — Давайте поищем, где бы нам сойти с небес на землю. В гавани от кораблей не протолкнуться, давайте-ка лучше сядем на лимане. А то бес его знает, что тут за камни у берега, ну их совсем…

IV

Близ Одессы

Куяльник

— Раз-два, взяли! Еще раз — взяли! Подальше вытаскивай, а то первым же ветерком унесет, лови его потом!

Поплавки «Финиста» нехотя выползли на отмель. «Бурлаки» направились к следующему аппарату, а Эссен привязал трос за стойку и побрел к берегу. Здоровенные, наглые, как московские голуби, чайки тысячами облепившие прибрежную полосу, разлетались, давая дорогу командиру авиаотряда. Лениво, нехотя — словно понимали, что не станет ловить их человек, по колено увязающий в черной, как смертный грех, грязюке.

Грязь, между прочим, не простая, а чрезвычайно полезная для здоровья, вспомнил Андрей. Недаром лет через тридцать здесь вырастет знаменитый «Куяльник» — первый в России грязелечебный курорт. И ростки грядущего великолепия уже пробиваются — недалеко от берега стоят какие-то домики дачного облика, рядом с ними, то ли сарай, то ли барак. Это, надо полагать, и есть те самые «заведения», которые по инициативе одесского градоначальства возвели здесь еще в 1833-м…

Эти полезные сведения сообщили Андрею двое малолетних рыбаков из соседнего хутора. Мальчишки собирались домой, когда с неба в воду один за другим плюхнулись три «Финиста». Разумеется, рыбалка была тут же забыта. Мальцы сначала наблюдали за пришельцами из-за песчаного холмика, но, услыхав русскую речь и разглядев Андреевские флаги на гидропланах, осмелели и подошли знакомиться. В ход пошли сначала сувениры (за них отлично сошли стреляные гильзы из брезентовых мешков-гильзосборников), а потом и шоколадки из бортовых НЗ. Через несколько минут самый младший побежал с известием «до хутора», а остальные полезли в прибрежный ил, помогать "летунам".

Андрей, на правах старшего по возрасту и званию, был избавлен от оздоровительных грязевых процедур. Вместо этого ему поручили нести боевое охранение, для чего вытащили из кабины ПКМ бортстрелка. Вот он — стоит, растопырив сошки, в траве, словно диковинное насекомое.

Следует признать — на караульную службу майор ФСБ Митин попросту забил. Вместо этого он грелся на солнышке и с удоволсьвтием наблюдал, как перемазанные с ног до головы авиаторы вместе с голоштанными волонтерами вытаскивают на отмель «Финисты». Да и чего, скажите на милость, опасаться здесь, в бессарабской степи, где со времен суворовских походов не было замечено ни одного супостата? Англичане с французами — и не те сумели высадиться, а разбойников-крымчаков в этих краях не видали уже лет сто…

Эссен, привязал причальный конец к чахлому полынному кустику, подергал — держит надежно. Покосился на манкирующего своими обязанностями Андрея, но смолчал, видимо, ему самому не слишком-то верилось в неведомого врага, который вот прямо сейчас появится из жаркого марева на горизонте. Лейтенант забрался в кабину «тройки», и оттуда немедленно понеслись треск, шипение и прочие эфирные звуки, обыкновенно сопровождающие настройку радиостанции.

Андрей немного послушал, улегся на песок, закинул руки за голову. Когда он вот так лежал и бездумно смотрел в небо? Уж точно, не меньше года назад. Первый Перенос, возвращение, подготовка спасательной экспедиции — валяться на солнышке было решительно некогда.

Он сам не заметил, как уснул. Разбудил его смех. Звонкий и, несомненно, женский. Хуторянки — старшей никак не больше двадцати, — приехали на телеге, запряженной парой рыжих лошаденок, и принялись сгружать наземь корзины, глиняные, замотанные тряпицами, глечики, расстилать на траве вышитые то ли скатерти, то ли полотенца. Андрей с восхищением взирал на это изобилие, а девушки тем временем беззаботно щебетали с авиаторами — молодые, ладные, крепкие, так и хотелось назвать их «селянками». Вышитые малороссийские рубашки, платки, юбки, подоткнутые так высоко, что до самых бедер открывают загорелые ноги.

«Да, братцы, это вам не викторианская Англия с ее строгостями. Так бы и смотрел, не отрываясь…»

Хуторские мальчишки (теперь их было втрое больше) облепили поплавки гидропланов. Андрей даже с такого расстояния слышал, как они упрашивают «дяденьку летуна», чтобы тот позволил забраться в кабину. Пастораль. «Авиаторы на пикнике с селянками». Жаль, нет поблизости хоть завалящего живописца…

«…однако, пора и о делах подумать…»

Андрей встал, старательно закатал выше колен галифе (с некоторых пор он предпочитал полувоенное платье начала ХХ-го века), взвалил на плечо ПКМ и побрел к «Финисту». Эссен высунулся навстречу из открытой двери кабины:

— Андрей Геннадьич, с «Алмаза» передают: сдавшихся британцев зацепили на буксир, тянут в порт. Бутаков с «Херсонесом» на подходе, через час могут прислать «эмку» с газойлем. Я ответил — не надо, у нас еще есть. Сейчас вот, пообедаем, да и полетим.

Андрей поправил пулемет на плече и расположившихся на пленэре авиаторов.

— Куда спешить-то, Реймонд Федорыч? У Зарина и без нас забот хватает. Вот разберутся с трофеями, встанут на рейд — тогда уж и мы. Кстати, что там, на «Казарском», не в курсе?

Эссен ответил не сразу.

— У Иконникова двое убитых и пять раненых. А с «Коткой» дело совсем худо: Иконников попытался дотянуть ее до мелкой воды, но не успел, потопла. Им пексановская бомба пробила борт и разорвалась в машинном. Разворотило котел, кочегаров, машинистов, обварило. Корабль потерял ход и стал неподвижной мишенью, так что и на палубе картечью побило много народу. Охотин, слава богу, жив. Раненых передали на «Алмаз», теперь вся надежда на вашу медицину.

Андрей ощутил мгновенный укол совести. Они тут принимают грязевые ванны, на солнышке греются, закусывают, любуются икрами селянок, а там… Ему доводилось видеть людей, обваренных перегретым паром. Давно, еще на срочной, у них в части взорвался отопительный котел, пострадали три человека. Андрею еще долго являлись в кошмарах уродливые белесые пузыри, покрывающие тело, лоскуты кожи, слезающие с багрового мяса, вопли, не стихавшие, пока не прибежал, наконец, фельдшер со своим шприцем…

Веселье на берегу стихло. Авиаторы услышали слова командира — и теперь поднимались, отряхивали с галифе песок — серьезные, посуровевшие.

— Сколько кораблей взяли? — спросил он, чтобы переменить тему. Война есть война, без потерь на ней не бывает — и кто знает, чья теперь очередь?

— Буксирный пароход, два колесных фрегата, один парусный. Два других и уцелевший броненосец пытались отстреливаться, но «Живой» их быстро приголубил. Плавбатарею торпедировал, а фрегаты так исколотил гранатами, что «Алмазу» даже пострелять не пришлось. Жалуются теперь — шли, понимаете, драться, а вместо этого «просвещенных мореплавателей» из воды вылавливают. Говорят, все море в головах!

— И что, ни один корабль не ушел?

— Вроде бы, парусный шлюп. Гнаться не стали, пусть катится. Узнают, как тут ихнего брата встречают — глядишь, больше не сунутся.

Убитых, конечно, жаль, подумал Андрей. Да и потопленный миноносец — безвозвратная потеря, здесь еще нескоро научатся строить такие. А может, не так уж и долго?

— Андрей Геннадьич, сюда, скорее! — закричал вдруг Эссен. Севастополь на связи! Прибыл Великий князь, а с ним наш прапор, Лобанов-Ростовский, и господин Велесов. Он на "Адаманте", хочет с вами поговорить!

Андрей торопился так, что поскользнулся и во весь рост шлепнулся вместе с пулеметом в черную прибрежную грязюку. Выматерился, попытался наскоро ополоснуть физиономию, а заодно и ПКМ, от целебной пакости. Набежавшие мальчишки помогли подняться, и вот он уже сидит на поплавке, отплевываясь от насыщенного соляного раствора, по недоразумению именуемого здесь водой. Улыбающийся Эссен протягивает пилотский шлем на витом шнуре интеркома.

— Привет, Серега, рад тебя слышать!

— Здоровеньки булы, Андрюха! Вы, говорят, снова англичан расколотили? Ну, давай, хвастай, джедай…

Конец второй части

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ The Empire Strikes Back[11]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

"Загадка принца Наполеона».

А.И. Ульянов,

Серия «Тайные материалы Охранного отделения»

Изд. Сытина, С-П-бург.1915/60 гг.

«…в предыдущем письме я упоминал о своей парижской встрече. Речь шла о нашей общей петербургской знакомой, госпоже Казанковой. Теперь эта встреча вспомнилась мне — и по весьма тревожному поводу.

Я отправился в Европу, чтобы приготовить для министерства финансов доклад о развитии кредитного дела в Европе. Франция — признанный лидер в этой области, и я собирался посетить Париж, несмотря на войну между нашими державами. Я в Вене намеревался должным образом подготовиться к этому предприятию.

В столице Австрии я разыскал своего однокашника по Александровскому лицею N. (у меня есть причины не называть его фамилии). Тот раздобыл мне приглашение на журфикс, устраиваемый в салоне супруги управляющего «S. M. von Rothschild», где я повстречался с основателем этого банка Соломоном Мейером Ротшильдом. И получил рекомендательное письмо к его брату, Джеймсу, проживающему во Франции. Вам этот господин известен по очеркам Герцена в «Полярной звезде»: именно он выручил нашего «вечного изгнанника» из-под казенного ареста, оплатив наличными деньгами билеты московской сохранной казны, полученные под залог наследственного имения.

Но я отвлекся. Известно, что брат Соломона Майера Ротшильда, Джеймс, покровительствует иудейским общинам Палестины и Сирии. Состояние же европейской политики теперь таково, что Россия скоро приобретет силой оружия возможность вмешиваться в тамошние дела. Провал вторжения в Крым, посрамление британцев и плачевное состояние Османской Империи немало тому способствуют. А потому, я намекнул, что представляю неких высокопоставленных лиц, пожелавших остаться неизвестными, но имеющих вес в заграничных делах.

Признаюсь, я несколько слукавил. Министерство финансов, где я служу, мало занимают судьбы палестинских иудеев. Но перед отъездом из России я имел беседу с господином В. (несомненно, вы слышали об этом человеке, переполошившем вместе с Великим князем петербургское общество). В. много говорил о прожекте канала между Средиземным и Красным морями, об изысканиях Талабо, Стефенсона и Негрелли, о внимании, проявленном к сему предмету французским посланником де Леспессом. Я поведал об этом Соломону Ротшильду, и надо было видеть, как вспыхнули глаза моего визави!

Не зря говорят, что братья Ротшильды опутали Европу и Россию сетью агентов-осведомителей. Ажиотаж, вокруг «крымского гостя» достиг и Вены: вожделенный документ явился, как по волшебству, а банкир долго расспрашивал меня о упомянутом господине. Расстались мы, условившись встретиться в Берлине, куда он собирается по делам прусского филиала банка.

Вы, вероятно, гадаете, какое отношение имеет все это к госпоже Казанковой? Уверяю вас, самое прямое. Дело в том в том, что в беседе с Фро мы заговорили о его знаменитой коллекции живописных полотен господина Ротшильда и я, не удержавшись, похвастал предстоящей встречей.

К моему удивлению, это вызвало у госпожи Казанковой немалый интерес. Она пару раз отлучалась из-за стола, а вернувшись, старалась продолжить тему. И, знаете что, друг мой? Я не мог отделаться от мысли, что она отлучалась, чтобы получить указания от кого-то, оставшегося за кулисами этой сцены.

Позже я выкинул эту мысль из головы. В самом деле, какой интерес могли представлять для очаровательной, но пустоголовой Фро, финансовые дела? Да и кто мог давать ей указания — не один же из тех молчаливых типов, о которых я упоминал в предыдущем письме? Они похожи скорее, на слуг или телохранителей, чем на советчиков. Хотя, признаю — когда на улицах вот-вот вспыхнет мятеж, которыми, увы, прославилась столица Франции, я не отказался бы от таких сопровождающих. Одного взгляда на них довольно, чтобы внушить страх Божий любому смутьяну.

Так что я с легким сердцем отдался делам, а перед отъездом в Пруссию, решил зайти и попрощаться с госпожой Казанковой. Каково же было мое удивление, когда я не нашел в упомянутом особняке ни Фро, ни ее спутников? Привратник тоже ничего ни не сообщил, несмотря на щедрую мзду. А когда я стал настаивать — не на шутку перепугался и пригрозил позвать полицию!

Пришлось удалиться — в Париже было неспокойно, а ведь я находился во Франции под чужим именем и с поддельными документами.

Оказавшись в Берлине, я приобрел у разносчика свежий выпуск «Berliner Börsen-Courier» (здесь эта публика ведет себя сдержанно, не вопит, не выкрикивает заголовки новостей.) И, о ужас! — на первой полосе огромными буквами:

«Убийство барона Джеймса Ротшильда в Париже!»

«Меткий выстрел с огромного расстояния!»

«Убийца не найден!»

«Вылазка анархистов или кровавая рука царя Николая?!»

Я сидел, как громом пораженный, а придя в себя, отдал распоряжения к отъезду. Со стыдом признаюсь, что поддался панике: утром из Вены ждали Соломон Ротшильд, и я ни на секунду не сомневался, что он свяжет мою поездку в Париж с убийством своего брата.

Я покинул Берлин вечером того же дня, и всю дорогу до Варшавы, где я и пишу это письмо, меня неотступно преследовала мысль: каким образом очаровательная Фро связана с этой темной историей? А в том, что она с ней связана, я нисколько не сомневаюсь…»

От автора: Письмо Ламарского было изъято при перлюстрации в июне 1855 г.; на записке стоит собственноручная виза начальника III отд. собственной Е.И.В канцелярии генерал-майора Дубельта.

II

Париж.

Особняк в квартале Марэ.

«…Луи Бонапарт представляет собою вульгарную, пустую, ходульную, ничтожную личность. Он любит блеск, помпу, султаны, позументы и галуны, громкие слова, громкие титулы, всякие погремушки власти. Ему безразлично, что его презирают, ему достаточно видеть почтительные лица.

Будь этот человек на заднем плане истории, он бросил бы на нее тень, на первом плане он выступает грязным пятном.»

— Автор этого памфлета просто вульгарен! — женщина брезгливо бросила отшвырнула брошюр. — Как можно поносить человека столь бессовестно, пусть вы и недовольны его политикой?

— Зря вы так, Ефросинья Георгиевна! — насупился Карел. — Замечательный писатель, а что слегка пафосен — так время было такое. Зато как сочно описывает! Я в шестом классе, прочитал в «Отверженных» про парижскую клоаку — потом ночью снились сводчатые тоннели, плесень на стенах и все такое. Однажды даже кошмар приключился: будто тону в грязи в подземном тоннеле. Так на мои вопли пол-корпуса сбежалось! Это в спортивном лагере было. — пояснил он, в ответ на недоуменный взгляд Белых. — Меня потом даже невропатолог поверял.

— И, что, признал шизофреником? — с интересом осведомился Змей. Он, вооружившись любимым ножом, резал бечевки на пачках.

— Нет, предложил вместо Гюго читать «Незнайку на Луне». Сказал, психика крепче будет. Но я все равно читал, и даже решился как-то залезть в дождевую канализацию.

— Ну и как, понравилось?

— Да чему там нравиться? Плесень, крысы, вонища, дерьмо под ногами. Все, как у Гюго, только вместо кирпичной кладки бетон. Трупов в жиже, правда, не находил…

Фро передернуло.

— Трупы в канализации? Что за мерзости вы рассказываете! Вот и видно, что этот ваш… — она перевернула брошюру, -..ваш Виктор Гюго лучше всего разбирается в подобных мерзостях! И с чего вдруг Великому князю вздумалось заказать эту писанину именно ему?

— Вы неправы, мадам. — вступил в разговор Белых. — Виктор Гюго замечательный литератор, странно, что вы о нем не слышали. Есть у него роман из средневековой жизни — «Собор парижской богоматери». Поспрошайте по книжным лавкам, вам понравится. У нас из него даже мюзикл сделали…

— «И после смерти мне не обрести покой,

Я душу дьяволу продам за ночь с тобо-о-ой!» — страдальчески провыл он.

— Фу, какая пошлость! — Фро аристократически сморщила носик. — Такие вирши — в самый раз для приказчиков и кухарок. И к тому же, Жорж, я не раз говорила: взрывы и стрельба губительно отразились на ваших музыкальных способностях.

— Это точно, — хмыкнул Вий, отрядный бард. — Командиру мамонт на ухо наступил.

Белых сделал вид, что не расслышал подколки.

— Так вот, книжицу эту, «Наполеон малый», Гюго написал сам, не по заказу. В Франции-то эта книга под запретом. Великий князь через нашего посланника в Британии (Гюго сейчас в изгнании, на острове Гернси) испросил позволения напечатать в Брюсселе большой тираж, десять тысяч экземпляров. Чтоб уж всем хватило.

Каплей кивнул на штабеля пачек, загромоздившие прихожую. Вчера они перекидали их из пароконного фургона в особняк, а с утра за «товаром» уже стали приходить люди — студенты, владельцы книжных лавочек, репортеры парижских газет. Белых давал, сколько унесут и денег за товар не спрашивал.

_ Не ожидалль от рюсский гроссер кньяз такой шляухяйт… коварстффо. — произнес Лютйоганн. Он говорил медленно, с паузами, но теперь его хотя бы можно было понять с первого раза. За последние несколько месяцев бывший кайзеровский подводник изрядно подтянул свой русский.

— Согласна с вами, герр офицер! — кивнула Фро. — Распространять в чужой стране площадные памфлеты, чтобы настраивать подданных против правителя — неужели Государь одобрил такую низость?

Вий, услышав эти слова, хохотнул. Белых исподтишка показал ему кулак.

— Не думаю, что Николай Павлович в курсе. Памфлеты — целиком затея Велесова. Видите ли, мадам, в наше время было такое понятие — «информационная война». Возможно, с вашей точки зрения это не очень-то… безупречно в плане морали, зато дает результаты. Позвольте, я вам объясню…

III

Париж, площадь Бастилии.

— А где ист театр? — недоуменно спросил Лютйоганн. — Это вокзальна вонфлехер… площатть, нихьт ваар[12]?

— Герр обер-лейтенант забывает, какой сейчас год. Наверное, ни театр, ни вокзал еще не успели построить.

— Если верить Ламарскому, парижская контора Ротшильда здесь. — Белых указал на особняк с колоннами — Тот дом, к которому подъехал фиакр.

Может, это Ротшильд и есть? — спросил Гринго. Взгляд у него заострился, будто он щурился на вылезавшего из экипажа господина в окуляр оптики.

— Чтобы первый банкир Франции ездил в такой таратайке? Это как если бы Сорос раскатывал по Нью-Йорку в «Тойоте Камри». Да и рановато еще… что там говорил ваш питерский знакомый, Ефросинья Георгиевна?

— Ротшильд приезжает в контору банка в восемь-тридцать утра. Минута в минуту.

— Сейчас без четверти восемь. Не хотелось бы отсвечивать на площади целыз полчаса. И так на нас поглядывают с подозрением. Вон тот ажан только что косился…

— Пуалю — поправила Фро. — В Париже полицейских называют «пуалю», курица — из-за того, что управление полиции стоит на месте старого птичьего рынка.

— Да хоть петухи! — хохотнул Карел. — Лишь бы до нас не домотались.

Прохаживавшийся по площади блюститель порядка посматривал на компанию с нескрываемым подозрением.

— Вот что, — решил Белых. — Сейчас расходимся, на площади остается Карел. Через десять минут, его меняет Змей, потом — мы с Фро. Надо дождаться этого барона и хорошенько рассмотреть: как подъезжает, из какой двери выходят, где расставлены телохранители — короче, весь расклад.

— А как мы опознаем его экипаж?

— Вы невнимательно слушали нашего гостя, мон шер. — Фро мило улыбнулась Змею. — Господин Ламарский ясно сказал — «ездит на карете с гербом на двери". Помните герб на письме?

— Птица, вроде стервятника, лев, рука с пучком стрел, в середине — блямба на красном поле.

Женщина серебристо засмеялась.

— Это обворожительно! Слышал бы вас петербургский приятель моего покойного супруга, член Герольдмейстерской коллегии! Его бы удар хватил…

— Короче, вопросов нет. — подытожил Белых. — Расходимся. Связь по рациям, стволы под рукой и не отсвечиваем.

* * *

— Вы не ответили, милый Жорж. Чем вам не угодил мсье Ротшильд? Ладно бы, если бы выслеживали начальника парижской полиции или какого-нибудь генерала. Но — банкира?

Вы недооцениваете этого господина, милая Фро, — усмехнулся спецназовец. — Император, если до этого дойдет, отдаст за него половину своих генералов, в придачу с начальником полиции. Джеймс Ротшильд — самый влиятельный человек во Франции после самого Наполеона Третьего. А куром франка он вертит с сороковых годов, когда доставлял национальному банку золото для покрытия новых банкнот.

Ефросинья Георгиевна с удивлением взглянула на спутника.

— Никогда бы не подумала, Жорж, что вы разбираетесь в финансах. Моему покойному супругу это всегда казалось до ужаса скучным, и в нашем доме о деньгах, если и говорили, то лишь по поводу карточных долгов или залога за имение.

— Да я не очень-то и разбираюсь, — признал Белых. — просто Велесов накачивал на эту тему перед высадкой в Сицилии.

— То-то вы заставляли меня скучать в постели! — уголки ее губ тронула улыбка. — А вы, значит, обсуждали денежные дела?

— Не только. Но о господах Ротшильдах говорили немало. У нас считалось, что финансами всего мира заправляют две семейки: Ротшильды и Рокфеллеры. Этих, правда, еще нет, они американцы, составят состояние в конце века, на нефти. А вот пятеро сыновей Майера Ротшильда уже при делах и крутят половиной финансов Европы. Соломон — в Австрии, Амшель во Франкфурте, Натан — за Ла-Маншем, а Калмар занимается финансами Королевства Обеих Сицилий. Но влиятельнее всех Джеймс, недаром они сами прозвали его Великим Бароном. Если его не убрать, затея Великого князя и Велесова изначально обречена на неудачу. Эта семейка наверняка вынудит принца Наполеона действовать заодно с Англией и австрияками.

Брови Фро поползли вверх.

— Так вы полагаете, что Ротшильды виноваты в войне? Не слишком ли это… экстравагантно?

— У нас многие уверены, что именно они мутят европейскую политику и все время против России. Эти чайники надо давить, пока они не стали паровозами.

— Что-о? Какие чайники?

— Это байка такая, потом расскажу. Сейчас главное — не дать лишить Ротшильдов влияния на императора Франции. К том уже, это убийство наверняка всколыхнет Париж, а здесь и без того неспокойно.

— Как это сложно, Жорж… — повела плечиком Фро. — Знаете, мон шер ами, меня всегда восхищали мужчины, которые могут похвастаться не только храбростью на поле брани и мужской силой, но и мощью разума. Велесов вас недооценивает: уверена, вам уготовано великое будущее!

Белых расплылся в улыбке. Он пытался придумать ответ (в меру скромный, но демонстрирующий его мудрость) — когда в кармане пиликнула рация. Образ «государственного мужа» мигом уступил место командиру боевых пловцов с позывным «Снарк».

— Снарк, это Карел. Клиент на месте. Охраны нет, два марамоя в ливреях. Если надо — могу положить хоть сейчас.

— Отставить! — встревожился Белых. — Последи, куда отъедет карета и вали оттуда. Змей, Гринго, Карел, Ганс — сбор на базе. Все, побежали!

Позывным «Ганс» спецназовцы наградили кайзеровского подводника. А что? Коротко и ясно, и ни с кем не перепутаешь.

— Гринго, это Снарк, как слышишь?

Снайпер остался охранять конспиративную квартиру группы — особняк в квартале Марэ.

— Гринго, я Снарк. Будем через тридцать минут. Собирай манатки, меняем хату.

IV

Кде-то в Париже

— Ты, Гринго, маньяк. — устало произнес Белых. — ты что, собрался стрелять по джихад-мобилю? Тебе мало «Винтореза», чтобы завалить интеллигентного еврея с полутора сотен метров?

С тех пор, как командир отряда объявил о цели предстоящей охоты, снайпер вспоминал о своей любимице, тяжелой снайперской винтовке 6С8. Ее, как и крупнокалиберный «Корд», оставили на «Морском быке» — Белых предпочел обойтись оружием полегче.

Гринго и сам понимал, что на парижских улочках, где дальность прямого выстрела редко превышает две сотни метров, а об антиснайперской борьбе не услышат еще лет сто, крупнокалиберная винтовка стала бы обузой. В отличие от компактной, легкой ВСС, которую он и разбирал сейчас, готовясь к завтрашней вылазке.

Сменив квартиру (Фро и Лютйоганн, сняли три особняка и пять квартир в разных концах Парижа), Белых сел за разработку операции. Ничего не мешало сделать дело хоть на следующий день, но капитан-лейтенант настоял на том, чтобы дождаться уберется петербургский знакомый Фро. Три дни они наблюдали за особняком Джеймса Ротшильда, пока не составили точный график его передвижений. Одновременно, Гринго и Змей нашли и оборудовали на крышах окрестных домов стрелковые позиции — основную и две запасные позиции. Белых уже был готов отдать приказ действовать, но «объект» вдруг попал, а вечерние газеты сообщили: барон Джеймс Майер Ротшильд отбыл по делам банка в Брюссель, и вернется в Париж через пять дней, к дню рождения племянницы.

Приходилось ждать, распихивать помаленьку остатки тиража «Наполеона Малого», да наблюдать за тем, как город из галантной столицы Европы превращается в бурлящий котел мятежа.

На третий день ожидания пар вырвался из под крышки: официальная «La Gazette» вышла с очерком о разгроме англо-французской эскадры, отправленной к Одессе. Очерк сопровождался дагерротипами — броненосные батареи «Девастасьон» и «Тоннат» в доках, на марсельском рейде, строй эскадры, вытягивающейся в пролив Золотые Ворота. Из семнадцати кораблей вернулись три — два вооруженных парохода и фрегат «Леандр», все британские. Парижане пришли в ярость — около шестисот французских моряков погибли или оказались в плену, в дополнение к тем, кого Наполеон III отослал на убой в Крым. Впрочем, в кофейнях давно шептались, что попавшие в плен армейцы и моряки присягнули принцу Наполеону; что кузен нынешнего императора открыто обвинил того в трусости, предательстве интересов Франции и корыстном союзе с извечным врагом. Ждали, когда он, подобно великому предку, высадиться в бухте Жуан и двинется на Париж, а южные провинции уже готовятся встречать «Корпус Свободы»

Запахло даже не «ста днями», а сорок восьмым годом. Никто толком не знал, хочет принц Наполеон сменить на троне кузена, или же намерен восстановить Республику? Поговаривали, что вместе с ним во Францию прибудет сын русского царя Николая с полумиллионом казаков. Владельцы парижских кофеен и кабачков припомнили подзабытое словечко «bistro» и гадали, где раздобыть для лампасных клиентов побольше водки.

Назавтра (для группы шел четвертый день ожидания) вопящие, беснующиеся толпы собрались у дома английского посланника и у отеля Вандом на бульваре Капуцинок, где располагалось министерство иностранных дел. В окна и двери особняков летели булыжники. Буянов разогнал (пока без стрельбы, ударами прикладов и сабельных ножен) отряд национальных гвардейцев; в ответ беспорядки вспыхивали в Латинском квартале, в рабочих предместьях Шапель, Ла-Виллет, Бельвиль, Тампль, Менильмонтан, Иври, и конечно в очаге, который всегда занимается первым — в кварталах предместья Сент-Антуан. Никто пока не переворачивал омнибусы и не рубил деревья на бульварах для баррикад. В руках шатающихся по городу мастеровых не было ни пик, ни охотничьих ружей, не мелькали красные и черные полотнища, но всякий понимал — до роковой вспышки остались считанные часы. И когда на площади перед Ратушей встали две полевые батареи национальной гвардии, стало ясно, что «Париж завтра попытает счастья».

В вечернем номере «La Presse» появилась заметка о возвращении барона Ротшильда в Париж, и Белых скомандовал — пора!

V

Париж, близ полощади Бастилии

Наблюдатель, привыкший к книжным стереотипам, наверняка принял бы малыша Мишо за парижского гамена. И совершил бы ошибку. Тот, разумеется, близко общался с этими наследниками Гавроша — ходил по одним улицам и говорил на том же арго. Они получали синяки в одних и тех же потасовках, глазели на одни те же зрелища и даже сдобы таскали из одной корзины разносчика. Но состоял мальчуган в другой общине, история которой так же уходит в незапамятные времена.

Малыш Мишо был савояром.

Савойя не один век поставляла Парижу малолетних чернорабочих, уличных акробатов и музыкантов. Ежегодно десятки искателей счастья отправлялись в путь — как раз в то время, когда ласточки улетали на юг, потому их и называли «зимние ласточки».

Всякому, кто отапливал дом печью или камином, известно, сколько неприятностей может доставить забившая дымоход сажа. Большой город, отапливаемый печами и каминами, нуждается в рабочих особого сорта — мелких, ловких, способных залезать в узкие дымоходы и выскребать оттуда наслоения сажи. Парижу тоже нужны были трубочисты; ими и становились многие малыши-савояры.

Они поступали в подручные к трубочистам, своим землякам или родственникам. Многим из «зимних ласточек» суждено было погибнуть от удушья или разбиться, упав с крыши, заболеть легочной болезнью, ослепнуть. Те, кто повзрослев, не утрачивали субтильного сложения, сохраняли и профессию; везунчики становились печниками. И, вылезая из трубы на крышу квартала Марэ, трубочист всегда видел с нее снежные вершины родных Альп.

Малыш Мишо, уроженец деревеньки близ Альбервилля, прибыл в Париж два года назад и поступил в подручные к трубочисту. Дядюшка Понтэн, его наставник по ремеслу, работал в кварталах возле площади Бастилия. Здесь селилась солидная, состоятельная, публика, следившая за порядком в домах, а потому заказов всегда хватало. Нередко, не желая таскать туда-сюда громоздкие принадлежности своего ремесла — лестницу-стремянку, шесты, чугунные ядра на веревках, скребки и огромные проволочные ершики, — дядюшка Понтэн оставлял их на крыше. Стерег имущество малыш Мишо, которому он приносил наутро горбушку, пару луковиц и кусок сыра — нехитрый завтрак парижского трубочиста.

Малыш Мишо с вечера караулил инструменты патрона на крыше одного из особняков, выходящих на площадь. Уже рассвело; часы на башенке Отель-де-Ви показывали четверть шестого. Париж просыпался и приступал к утренним делам: по брусчатке затарахтели фиакры, побежали разносчики из пекарен и молочных, понеслись крики мальчишек-газетчиков. Юный савояр, разбуженный этим шумом, устроился поудобнее, и приготовился ждать: рабочий трубочистов день начинался поздно, когда успевали остыть разожженные для утренней готовки печи.

Каково же было его удивление, когда на крышу соседнего дома выбрались двое, судя по одежде, тоже трубочисты. Один тащил связку инструментов, таких же, как те, что сторожил малыш Мишо, в руках другого он разглядел что-то вроде плоского чемодана. Странная ноша для трубочиста!

Малыш Мишо хотел окликнуть незнакомцев. Им нечего было здесь делать — крыши и дымоходы парижских кварталов давным-давно поделены, ни один из трубочистов не сунулся на чужую территорию.

Воры? Те нередко проникали в дома через дымоходы и мансардные окна; трубочисты же, поддерживавшие тесные связи, как с преступным миром города, так и с полицией, могли, в зависимости от обстоятельств, выдать злоумышленников или наоборот, помочь. Но дядюшка Понтэн не предупредил о визите «ночных гостей», а потому малыш Мишо затаился за гребнем крыши и стал наблюдать.

Он быстро понял, незнакомцы — никакие не трубочисты. Небрежно свалив на черепицу принадлежности своего ремесла, они устроились за низким бордюром, ограждающим крышу, и занялись странным делом. Из чемодана один из «гостей» доставал странные предметы, соединял их один с другим, пока не получилось что-то вроде ружья с очень толстым стволом и ложем странной формы. Сверху чужак прикрепил странное приспособление, на миг сверкнувшее в глаза малышу Мишо стеклянным блеском. Положил "ружье" рядом с собой, прикрыл куском ткани, после чего оба "трубочиста" застыли в неподвижности.

Потянулось долгое ожидание. Юный савояр, заинтригованный поведением незнакомцев, замер на своем месте; те тоже лежали, не шевелясь, даже не переговариваясь. Необычное поведение для парижских воров. А может, "трубочисты" никакие не воры, а сами служат в полиции? Нет, он наперечет знал как окрестных пуалю, так и агентов сыска.

Ровно без четверти восемь к особняку на противоположной стороне площади не подкатила нарядный экипаж с вычурным гербом на дверке. Малыш Мишо вытянул шею и пригляделся — он узнал известную любому парижскому сорванцу карета барона Ротшильда.

«Трубочисты» тоже заметили экипаж. Один из них поднес к глазам предмет, похожий на две соединенные трубки и сделал соседу знак. Тот извлек из-под тряпки «ружье», пристроил его на бордюр и… Малыш Мишо похолодел от ужаса — он понял, что сейчас произойдет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

«Сборник указов Императора Николая I-го»

Изд. Императорского училища правоведения,

С-П-бург 1892 Р.Х. /37 Э.О.В.

«…по Именному Его Императорского Величества Высочайшему указа, данному Правительствующему Сенату в 18 день мая сего, 1855-го года от Рождества Христова, за собственноручным Его Величества подписанием в котором говорится:

1. Сим указом переименовать город Евпатория Таврической губернии в Зурбаган, каковое изменение внести во все казенные реестры и карты.

2. Объявить Зурбаган и прилегающие к нему земли на 10 верст во все стороны Особым Таврическим Районом.

3. Особый Таврический Район будет находиться наместника Императора и Самодержца Всероссийского, и двух соправителей. Наместник назначается именным указом из числа Великих Князей,

4. На территории Особого Района будет действовать Свод законов, для составления коего следует учредить Комиссию. Поручить упомянутой Комиссии разработать положение о лицах, имеющих жительство в Особом Районе.

5. Учредить внутреннюю стражу Особого района; начальник стражи будет одновременно военным комендантом и соправителем Особого Таврического Района.

6. Учредить Зурбаганский Императорский университет, ректор какового будет совмещать свой пост с должностью соправителя Особого Района.

7. Сим указом поручается Нашему сыну, Великому князю Николаю Николаевичу, возглавить вышеупомянутую Комиссию. До утверждения разработанных ею положений возложить на него обязанности наместника Особого Таврического Района.»

II

Из мемуаров С. Велесова

«…долго хлопали друг друга по плечам. Вот что значит эффект расстояния! Дома мы порой не общались месяцами, ограничиваясь е-мейлами и редкими звонками. И ничего — разум знал, что при необходимости можно пересечься максимум, через полтора часа. А значит, и нет никакой разлуки — так, обстоятельства.

Потом последовали расспросы. Главная тема — впечатления от встреч с Государем. Дрон немало читал о Николае Первом — и раньше, и когда готовился к экспедиции, — но, как и многие, смотрел на него через призму текстов Тарле. Помните? «Непроходимая, всесторонняя невежественность», «Подозрительное и более чем холодное отношение царя к науке, к печатному слову», книжный шкап в кабинете, демонстративно забитый большим гвоздем, «Нам умные не надобны, нам надобны верные…». Как легко навешивать ярлыки, особенно когда нет ни возможности, ни желания разбираться!

Я три десятка лет отдал гуманитарным занятиям — журналистике, истории, книгоиздательству. Но следы технического образования, полученные в одном из лучших ВУЗов СССР, еще не совсем выветрилось у меня из головы, да и увлечение военной историей давало о себе знать. Мне нашлось, о чем поговорить с военным инженером и увлеченным строителем, каковым, несомненно, был Николай Павлович. А когда я признался в интересе к фортификации вообще и фортам Кронштадта в частности, он засыпал меня вопросами о том, какими стали спустя сто шестьдесят лет возведенные им твердыни. Я, как мог, уклонялся от этой темы — не рассказывать же леденящие кровь истории о "Чумном форте" и Кронштадтском восстании?

* * *

На Балтику мы пришли в декабре. Перекомский совсем было скомандовал идти в Ригу, когда выяснилось, что в этом году льды довольно слабые; «Морской бык», распихивая форштевнем льдины, дополз по Морскому Каналу до Кронштадта и встал на рейде под гром пушек фортов и кораблей Балтийского флота. Государь принял нас через два дня; сначала, разумеется, он имел беседу Великим князем, и тот, как мог, подготовил его к новостям. Месяц незаметно промелькнул в беседах, заседаниях всяческих комиссий и советов, в осмотрах кораблей, фортов, верфей и заводов.

А в феврале государь занемог. Не зря, Груздев твердил об «упругости ткани Реальности»! Правда, парада, который он, согласно легенде, принимал в легком мундире, не было — Николай подхватил-таки пневмонию, демонстрируя нам паровозы, закупленные для Николаевской железной дороги. Антибиотики из моей аптечки без труда справились с осложнениями, к середине марта император вернулся к государственным делам.

К тому моменту обширная записка над которой мы с Николаем Николаевичем провели немало ночей, была готова. Она состояла из трех разделов: "Соображения о текущей европейской политике", "Размышления о внутреннем переустройстве Российской Империи" и, наконец, "Перспективы развития наук и промышленности". Приложение к документу содержало проект создания в Крыму административно-хозяйственного образования, которое в наше время назвали бы "регион опережающего развития" — на базе знаний и технологий будущего. И уже в конце марта плоды наших усилий были представлены пред светлы очи Самодержца Всероссийского…»

III

ПСКР «Адамант».

Велесов сплюнул за борт. Вода возле корабля была голубая, прозрачная: ни мусора, ни нефтяных пятен, ни вездесущих пластиковых бутылок, которые в двадцать первом веке запросто можно встретить и посреди океана.

— Может, притащить складные стулья? У боцмана в каптерке есть, я точно знаю. Ноги надо беречь, не казенные.

Они на вертолетной палубе «Адаманта», за коробкой разборного ангара. Так уж повелось — когда надо обсудить что-то в узком кругу, Велесов и Андрей шли сюда, в особых случаях прихватывая Рогачева.

— А заодно — мини-бар с вискарем, пивом и апельсиновым соком. — лениво отозвался Андрей. — И табличку: «Не мешать! Идет мозговой штурм!»

Велесов прибыл из Таганрога три дня назад на пароходе «Грозный» и с тех пор почти не отлучался со сторожевика. Только один раз нанес визит Зарину и проговорил с ним почти два часа. О содержании беседы не распространялся, а Андрей с расспросами не лез — расскажет, если сочтет нужным.

— Так что с Фомченкой? Ты вчера обещал…

Велесов оживился:

— Нипочем не догадаетесь! Он еще здесь, в Крыму, рассказал Меньшикову о продаже Аляске и золотой лихорадке. Как прибыли в Питер — Меньшиков переговорил с цесаревичем, подергал кое-какие ниточки в Государственном совете и Сенате, а там и до государя дошло.

— Цесаревич — это будущий Александр Второй? — уточнил Рогачев. — Так он же, вроде, Аляску и продал?

— Теперь уже не продаст. Государь издал указ о том, что Аляска отныне неотторжимая территория Российской Империи. Меньшикова назначают туда наместником, что-то вроде вице-короля Индии. Пост главного правителя Русско-Американской компании упраздняется — все, больше никаких игр в британском стиле. Аляска, русская земля, и управляться она будет так же, как сибирские и дальневосточные губернии. Там даже казачье войско хотят учредить — «Алеутское».

— О как! — хмыкнул Андрей. — Есаул Голопупенко versus Северо-западная конная полиция? Впрочем, ее кажется еще не создали… Но все равно, конфликт с англичанами неизбежен: золотоносные районы, Клондайк, Юкон и Невольничьи озера на сопредельной территории, и вряд ли Меньшиков уступит бриттам эти лакомые куски.

— Они с Фомченкой уже представили Государю план. — продолжал Велесов. — Там и приведение индейцев-тлинкитов и прочих самоединов в российское подданство, и планы по переселению крестьян из Великороссии, и развитие золотодобычи, и даже строительство базы флота.

— Значит, Меньшиков едет на Аляску? Прямо по «Смоку и Малышу»:

— «Как аргонавты в старину, родной покинув дом…»

— «Плывем вперед, турум-пум-пум, за золотым руном!» — подхватил Велесов. — Столичная публика сочла это назначение ссылкой — еще бы, такая глухомань! — но те, кто поумнее, кое-что раскумекал. Наместнику, видите ли, даются особые полномочия по части дипломатии с сопредельными государствами. А кто там сопредельный, не припомните?

— Штаты? Выходит, Меньшиков должен…

— …втравить их в конфликт с Британией! И повод есть — американцы давно точат зуб на Ванкувер, Британскую Колумбию и Гавайи. Уверен, они не вступили в войну на стороне России только из-за неурядиц в правительстве президента Франклина Пирса. Ну а теперь, когда мы надавали англичанам, их чуть-чуть подтолкнуть — и готово дело! Тем более, военным министром в штатах сейчас — кто бы вы думали? Джефферсон Дэвис собственной персоной!

— Это который первый и последний президент конфедератов? — Он самый! Еще сенатором, Дэвис рвался увеличить территорию Штатов, даже на Кубу облизывался — мол, сделаем Карибский залив нашим внутренним озером!

— Тогда все ясно. — покивал Андрей. — Если Меньшиков справится, то после такого успеха можно и в канцлеры. Так говоришь, все это с подачи Фомича? Сам-то он, тоже с Меньшиковым, на Аляску?

— Без понятия. В последний раз я видел его на приеме у государя, когда утверждали мой проект. С тех пор — ни слуху, ни духу.

— Ладно, Фомич, похоже, не пропадет. — кивнул Андрей. Некоторое время все трое молча разглядывали всплывающих у борта медуз. Потом Рогачев осведомился:

— Сергей Борисыч, вы упомянули о вашем проекте. Это насчет «Зурбагана»?

— Верно! — оживился Андрей. — С этого места, если можно, поподробнее. Что вы затеяли с Зариным?

— Я же все подробно расписал! — удивился Велесов. Ты что, не читал меморандум?

— Да все я читал! Ты мне практически растолкуй: вот переберемся мы в Евпаторию, а дальше что?

— Это, скорее, к вам вопрос. Что вы собираетесь делать, особенно, когда прибудет новая экспедиция?

Андрей оторвал взгляд от крупной медузы, лениво колышущейся возле якорной цепи, и пристально посмотрел на друга.

— «Вы»? А себя, значит, ты обделяешь?

— Еак тебе сказать… Если я правильно понял Груздева, цели у нас не вполне совпадают.

Андрей не отводил взгляд, и Велесов, не выдержав, опустил глаза. При этом он нервно сплетал и расплетал пальцы.

«Эк Серегу колбасит… а никуда не денешься, разговор назрел…»

— Так у «нас» — это у кого?

— У тех, кто останется здесь навсегда и не собирается работать на затею Груздева о хайтековской халяве! — не выдержал Велесов.

— Ну зачем вы так, Сергей Борисович? — Рогачев, не ожидавший такого поворота, растерялся. — Почему «халява»? Вам ли не знать, сколько мы сил приложили..

— А ради чего, Валентин? Освоить путешествия в прошлое? Прекрасно, это вы умеете. Освоить перемещение вперед по оси времени? Пока не пробовали, но вот-вот. А дальше что? Идти привычным путем — засылать агентов, тырить секреты новых бомб, ракет и всяких бластеров-шмастеров? Или создавать очередное Сколково на предмет «догнать и перегнать»? Ладно, политики, они по-другому не умеют, но вы-то ученый и должны видеть дальше собственного носа! Вам выпал уникальный шанс — объединить силы двух…

Он осекся на полуслове. Андрей с трудом сдержал улыбку: две ночи подряд они простояли здесь, споря до хрипоты. До согласия пока далеко, хотя, если пользоваться лексикой политических обозревателей, «наметились точки соприкосновения». А вот посвящать в это Рогачева Серега не спешит…

— Вы не правы, Сергей Борисович! — продолжал кипятиться Валентин. — Груздев не меньше вас заинтересован в прогрессе здешней России!

— О чем вы, Валентин? Ему надо, чтобы цивилизация на этой «мировой линии» развивалась достаточно быстро, но при том, не пошла в точности по нашему пути. Вашему Груздеву безразлично, где через три сотни лет появится какая-нибудь сигма-деритринитация — в России или в Уругвае. Главное, чтобы ее можно было потом оттуда спереть!

— Простите, что появится?

— Сигма-деритринитация. — ответил за Велесова Андрей. — А так же тирьямпампация. Классику надо читать, Валя.

Рогачев не обратил внимания на подколку.

— То есть вы, господин Велесов, утверждаете, что нам плевать на конкретные проблемы здешней России?

Ого, удивился Андрей, крепко его пробрало! Уже «господин»…

— В общих чертах — именно так. И, предупреждаю — своими сомнениями я поделюсь и с Зариным. Мы конечно, соотечественники, друзья и все такое, а только интересы наши расходятся. Не скажу, что мы по разные стороны баррикады, но уж точно не на одной.

Андрей покачал головой. Он ожидал чего-то в этом роде.

— И на том спасибо. Что до соотечественников, то, по-моему, это ко всем относится — и к нам, и к беженцам из двадцатого, и к местным. Разве нет?

Велесов пожал плечами.

— Вот и я о чем. Так что вопрос не простой. Ладно, Валентин, что там у нас с «Пробоем»?

— Первый цикл замеров я произвел. — зачастил Рогачев, довольный тем, что Андрей уходит от скользкой темы. — Надо обработать данные, смонтировать кое-какое оборудование, а у меня забрали всех техников! Андрей Геннадьич, поговорите с Кременецким, а то занимаются какой-то фигней: радиостанции паяют, обучают местных связистов, а у меня график горит!

Велесов в упор посмотрел на Рогачева.

— По-вашему, господин физик, это фигня? График у вас горит? А как насчет того, что от этих станций через пару месяцев будут зависеть жизни тысяч русских солдат и матросов?

— От моей работы зависит успех всего Проекта! Как вы не понимаете…

Велесов, не дослушав, повернулся к Андрею:

— Понял теперь, о чем я? А ты говоришь — на одной стороне…

IV

Кача, школа военных пилотов

«Сопвич» зарулил на стоянку. Мотор несколько раз стрельнул, плюнул клубом сизого, воняющего касторкой дыма и умолк. Тяжеленный блок цилиндров, закрепленный на одной оси с пропеллером, продолжал вращаться, а пилот уже выбирался из кабины. Это был целый ритуал: сначала на траву полетел шлем, за ним перчатки-краги, и лишь потом на бренную землю спустился сам авиатор. Физиономия его имела, как обычно, забавный вид — лицо покрыто копотью, только круги чистой кожи вокруг глаз. Тех, кто летает на аппаратах с ротационными «Гномами» не зря прозвали «замарашками».

— Поручик Лобанов-Ростовский учебный полет закончил! — лихо отрапортовал он. — Машина в порядке, Викториан Романыч! Жду — не дождусь, когда в дело!

Морской воздушный наблюдатель, он в перерывах между выходами в море, научился пилотированию. Эссен давно собирался усадить его на левое сиденье «эмки», но всякий раз что-то мешало. То не было свободного аппарата, то «кандидат» учинял очередное безобразие, то Марченко упирался, доказывая, что в предстоящим походе ему просто необходим именно его острый глаз. В любом случае, по возвращении из памятного набега на Зонгулдак, Эссен собирался окончательно переквалифицировать неугомонного прапора из воздушных наблюдателей в пилоты, и тут судьба подкинула им сюрприз…

Лобанов-Ростовский, отрапортовав, стянул пилотскую куртку и небрежно бросил ее на крыло. Эссен покосился на, украшавшие ее новенькие погоны поручика — Великий Князь привел государевы указы о производстве всех участников октябрьских боев на один, а кого и на два чина вверх. Сам Эссен теперь щеголял погонами капитана второго ранга; командир «Алмаза» нежданно-негаданно сделалася контр-адмиралом. Теми же указами для «гостей» устанавливалось денежное содержание в полуторном, а для летного состава — в двукратном, против обычного флотского, размере.

Дозволялось ношение формы и знаков отличия прежнего для них образца, так что морякам пришлось гадать, где раздобыть новые погоны. В ход шли запасные комплекты; из чемоданов извлекали старые погоны, оставленные «на счастье». Об авиаторах позаботился Лобанов-Ростовский — привез из Петербурга два десятка разномастных комплектов. Их по совету Великого Князя изготовили под заказ в мастерских, снабжавших лейб-гвардию золотым шитьем, галунами и прочей мундирной бижутерией.

За нижними чинами «Алмаза» и «Заветного» закреплялся особый статус с производством в старшие унтер-офицерские чины и назначением пожизненного пенсиона. Им тоже оставили привычную форму; более того, Николай, увидев форменки, гюйсы и бескозырки с ленточками, распорядился как можно скорее ввести все это по всему флоту. Офицеры шутили, что они-де собирались произвести революцию в дамских модах, и особенно, в нижнем белье (насмотрелись в XXI-м веке), а вместо этого учинили переворот в нарядах флотских «ванек».

На кожанке Качинского красовались новенькие погоны капитана второго ранга, что немало того смущало. Авиатор всю осеннюю кампанию провел на госпитальной койке — при Переносе форштевень сорвавшегося с креплений гидроплана проломил ему грудную клетку.

Валериан Романович остро переживал свое положение. И, распрощавшись с врачами, легко принял решение — не отправляться в загадочный XXI век с «Алмазом», а остаться здесь, вместе с Лобановым-Ростовским, Энгельмейером, Рубахиным и остальными. Он возглавил авиагруппу «Херсонеса» в нескольких боевых походах, отличился в рейде к Босфору. А когда прибыла экспедиция — изменил призванию морского летчика и принял сухопутную эскадрилью, приданную спешно создаваемой «особой бригаде». Эссен не без оснований подозревал, что главную роль в этом сыграла возможность получить новенький колесный «Финист», аппарат совсем другого класса, нежели те, на которых Качинскому доводилось летать раньше.

— Что ж, поручик, отлично. — комэск благосклонно кивнул. — Теперь вы, князь, готовый пилотяга.

— Какой аппарат ему дадим, Валериан Романыч? — осведомился Энгельмейер. На него Эссен с Качинским свалили заботы по обучению новых пилотов.

Качинский хитро сощурился:

— Напомните, князь, на чем вы начинали обучение? Часом, не на «Фармане»?

Перемазанное копотью лицо Лобанова-Ростовского вытянулось. Суток не прошло, как Рубахин, получивший вместе с должностью помпотеха эскадрильи, погоны инженера-прапорщика, отрапортовал об окончании ремонта старенького «Фармана», прихваченного Эссеном исключительно из жадности. Получив в помощь троих техников с «Адаманта», Рубахин неожиданно обнаружил в своем графике немного свободного времени и посвятил его восстановлению раритетной этажерки. К процессу он подошел творчески: заменил проволочные растяжки стальными тросиками, деревянные стойки — дюралевыми трубами. Все, потребное для переделок, были неправедно добыто на «Адаманте» через новых подчиненных. Кроме того, старичок-«Фарман» получил дополнительные топливные баки, новое электрооборудование, бомбодержатели и носовую турель под спарку «Льюисов». Но главное — место восьмидесятисильного «Гнома» занял трехсотшестидесятисильный М-14, из числа запасных, взятых для «Финистов». Для мощного движка понадобилась усиленная моторама, что в свою очередь, потребовало нового набега на кладовые ПСКР. Просто так, взять и спереть охапку хромоникелевых профилей и фасонного крепежа подчиненные Рубахина не решились. Пришлось, скрепя сердце, произвести обмен: продукты высоких технологий XXI века на десять бутылок лучшего солодового виски, антикварный бронзовый секстан и пару отделанных серебром двуствольных капсюльных пистолетов в палисандровом ящичке (трофеи, взятые при разграблении злосчастного «Фьюриеса»).

Эти усилия не пропали даром. Эссен, поднимавший обновленный аппарат в воздух, клялся, что старичка теперь не узнать. Но Лобанов-Ростовский, и учившийся летать именно на «Фармане», не горел желанием заполучить раритет, хотя бы и прошедший через очумелые ручки эскадрильского Кулибина. Князю полюбился «Сопвич»; он надеялся, что Качинский оставит его за ним, и даже в «экзаменационный» полет попросился на этом аппарате.

Но — не спорить же с комэском? Авторитет Качинского огромен, половина пилотов отряда его ученики. Раз дает «Фарман» — что ж, ему виднее, полетаем…

— Итак, господа авиаторы, — продолжал Качинский. — Два дня нам на сборы. В субботу утром вылетаем в Николаев и дальше, на Одессу. Вы, Владимир Петрович, — обратился он к Энгельмейеру, — проследите, чтобы имущество было погружено на пароход. Здешние матросики с деликатными грузами обращаться не умеют, им только ядра да запасной рангоут ворочать. Приставьте хоть Кобылина наблюдать за погрузкой, и сами приглядывайте в оба глаза.

Энгельмейер вытащил из нагрудного кармана френча ярко-красную гелевую ручку и сделал пометку в блокноте.

— Весь личный состав прошу к пяти пополудни быть при полном параде на плацу, за ангарами. — продолжал комэск. — Проследите, чтобы мотористы не выглядели вахлаками да армеутами. Машины за нами пришлют, и учтите: в авто поместятся только четверо. Кто не хочет трястись в грузовиках, может нанять на хуторе пролетку.

В планшете у Качинского лежал приказ: к семи часам пополудни личному составу эскадрильи прибыть на площадь перед церковью архистратига Михаила. Там, в присутствии высшего командования флота и Великих князей, состоится церемония принесения «гостями из будущего» воинской присяги царствующему императору.

V

Севастополь, соборная площадь.

"…обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику Цесаревичу Александру, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови…»

Цесаревич стоял на ступенях собора, по правую руку Владыки Иннокентия, митрополита Херсонского и Таврического. Наследник прибыл в Севастополь только вчера — на паровом шлюпе «Карадок», взятом у англичан при Альме и отремонтированном на верфи в Николаеве. Его, в отличие от французских трофеев, никто не собирался возвращать прежним владельцам; шлюп занял место «Одессы», погибшей в набеге на Варну.

Из юнкеров многим случалось и в «прошлой жизни» лицезреть царствующую особу. Адашев тринадцатилетним гимназистом ликовал в толпе жителей Костромы, приветствуя Николая Второго на торжествах по случаю 300-летия дома Романовых. И запомнил бледного мальчика в матроске, на руках здоровенного матроса. Цесаревича несли за спиной Государя, и Алеша Адашев все ждал, когда же того опустят на землю, чтобы он сделал хоть два шага?

Нынешний цесаревич не чета Алексею — высокий, стройный, в лейб-казачьем мундире. Кем он приходится тому мальчику, прадедом?

Николай Николаевич, стоявший рядом с братом, поймал взгляд Адашева и ободряюще улыбнулся. Три дня назад юнкер учил Великого князя водить броневик на полигоне близ Евпатории. Теперь велено именовать город Зурбаганом — и пришло кому-то в голову такое?

«…и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять…»

Николай Николаевич с братом принимают у юнкера — теперь уже прапорщика! — Адашева и других константиновцев присягу. Дальше тянутся ряды моряков с «Заветного», аламазовцы, на правом фланге — авиаторы во главе с Эссеном и Качинским. Спасители Крыма!

Напротив те, кто прибыл из охваченного гражданской войной Севастополя. Казачьи и морские офицеры, солдаты в защитных гимнастерках, матросы. «Потомки» в своей странной форме стоят отдельно — на этой церемонии они лишь зрители.

За спинами военных — нестройная толпа гражданских «беженцев». Среди них доктор Геллер с дочкой; Сашенька радостно машет платком Михееву, отец ее одергивает — нельзя нарушать торжественность момента!

В стороне — Велесов, Митин, инженер Глебовский. Тоже присягают? Нет, с чего бы…

Солдаты, матросы, офицеры опускались на колени и повторяли за громогласным, до глаз заросшим бородой дьяком:

«…Императорского Величества государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может…»

Юнкера получали производство в прапорщики от инфантерии и причислялись к вновь созданной Особой Таврической бригаде. Начальствовать ею назначен генерал Стогов; полковым командиром Зурбаганского стрелкового полка стал подполковник де Жерве — участник альминского дела, он лучше других севастопольцев освоил оружие и тактику «потомков». Адашев подозревал, что назначение, (за него бились солидные полковники и даже генералы), Владимир Александрович получил до некоторой степени авансом. Дело в том, что в книгах по истории Крымской войны, которые местное военное начальство зачитало до дыр, он упоминался, как герой обороны Севастополя, получивший Георгия 4-й степени «За особенное отличие при отбитии штурма французов на редут Шварца 27 августа 1855 года».

Ну вот, их очередь. Слова, мало изменившиеся за полвека, сами срываются с губ. Когда-то и Адашев и Коля Михеев, и мечтательный барон Штакельберг уже произносили их, клянясь правнуку нынешнего императора. Вся разница в отчестве: «Николай Павлович» вместо «Николай Александрович»…

«…Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать…»

В марте семнадцатого им объяснили, что прежняя присяга недействительна. Выстроили на плацу и продиктовали слова присяги Временному Правительству. Алеша Адашев стискивал зубы, когда звучало ненавистное «…обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское Государство…» и повторял про себя чеканные слова:

«… от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит…»

Главное ведь не изменилось — ни тогда, ни сейчас, верно?

«…в чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь."

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

«История Июньского Восстания

в материалах парижской прессы»

В.П. Загорулько

Труды кафедры современной

истории З.И.У. 1897/42 гг.

«La Gazette»:

«Инспектор парижского полицейского департамента согласился поделиться с нашими читателями соображениями об убийстве Ротшильда:

«Мы вправе предположить, что барон был застрелен из оружия, схожего с пневматическим штуцером Жирардони, который с 1790 по 1815 годы состоял на вооружении австрийской пограничной стражи. Это один из самых известных образчиков такого оружия. Было предпринято множество попыток усовершенствовать эту систему: так венский оружейник Контринер изготовил 20-зарядный охотничий штуцер и даже продавал свои изделия, но из-за высокой цены успеха не имел…»

Бесшумность выстрела на площади Бастилии ясно указывает на применение воздушной винтовки. Об этом говорит и исключительная точность попадания, ведь большинство подобных систем имеют нарезные каналы ствола и используют конические пули.

Воздушные винтовки дороги и весьма капризны, а потому не получили широкого распространения. Но возможно, в некоей тайной мастерской умельцы, столь же талантливые, сколь и злонамеренные, ихготавливают их покушений на высокопоставленных особ Европы. Если это так — нас ждут ужасные времена. Последователи Пьера Лувеля и Джузеппе Фьечи[13] получат инструмент тихого убийства, оружие, за одно обладание которым Великий Бонапарт приказывал вешать без всякого суда…»

«Le Moniteur universel»:

«…убийство барона Ротшильда послужило факелом, брошенным в груду хвороста: то, что вчера выглядело как глухое недовольство низов парижских предместий, как отдельные возмутительные выходки студентов и сторонников Второй Республики, превращаются в мятеж. В предместье Сент-Антуан замечены баррикады, на которых…»

«…тело банкира будет переправлено в Вену, куда соберутся для похорон все члены семейства. Видимо, прусские, австрийские и британские Ротшильды полагают, что визит в Париж связан со слишком большим риском.

Родственники барона готовы употребить свое влияние (надо отметить, весьма значительное) на то, чтобы не допустить вскрытия тела полицейскими медиками. Раввин синагоги на улице Нотр-Дам-де-Назарет заявил: любое вскрытие есть акт, оскверняющий тело покойного…»

«Le Figaro»:

«…появилось множество экземпляров сатирического памфлета известного литератора Виктора Гюго, пребывающего в настоящее время в изгнании. Они доставлены в Париж тайно и быстро разошлись среди студентов и сторонников Второй Республики, не скрывающих ненависти к нынешнему режиму. Попытки властей изъять тираж ни к чему не привели, поскольку не удалось отыскать тех, кто занимается его распространением. (…) Один из добровольных распространителей был задержан патрулем национальных гвардейцев, оказал сопротивление, пустив в ход клинок, скрытый в трости. В схватке несчастный студент, виновный лишь в том, что поделился с согражданами своими убеждениями, получил удар штыком в грудь и скончался на месте. Начальник патруля, капрал национальной гвардии был так же ранен и истек кровью, прежде чем…»

Уличная прокламация, июнь 1855 г:

«К оружью, граждане! Равняй военный строй!

Парижане! Граждане! Братья!

Доколе вы будете терпеть произвол властей, готовых залить улицы кровью разве своих темных делишек? Доколе вы будете сносить власть тирана, растоптавшего возвышенные идеалы Республики?

Парижане, просыпайтесь! Не время отсиживаться по домам! Долой императора-предателя! Да здравствует принц Наполеон, истинный гражданин и слуга Народа!

Liberté, Égalité, Fraternité!»

Всех, кто готов отстаивать идеалы свободы, равенства, братства на баррикадах, ждем в квартале Сент-Антуан. Спрашивать Перийрака, Боске или Ансельма Лидо из общества «Друзья Республики».

II

Париж, улица Монмартр.

— А кто эти Перийрак, Боске и Лидо? — лениво поинтересовался Белых. Прокламацию, отпечатанную на скверной бумаге им всучил на улице молодой человек встрепанного вида, судя по всему, студент.

— Надо полагать, новые Робеспьеры. — ответила женщина. Она отложила газеты и теперь изучала журнал «Ля мод» с рекламой парижского модного дома. — Видимо, в квартале Сент-Антуан их всякая собака знает.

Спецназовец прислушался — в темноте за окном эхом раскатились далекие удары.

— Надо бы сходить, посмотреть. Уже из пушек палят!

Карел хищно оскалился.

— А что, я не против. Если верить Гюго — они там все конченные самоубийцы. Перекрыли улицу баррикадой и тупо сидят за ней. Дома по обе стороны не заняли, стрелков на верхних этажах нет. Об отходе — и то не думают, а ведь куда проще: пробить бреши в задних стенах домов, и все дела!

— А национальная гвардия тупо перла в лоб. — добавил Змей. — Нет, чтобы по крышам…

Спецназовцы второй день обсуждали парижскую манеру вести уличные бои.

— Командир, у нас гости!

На монитор, за которым устроился Вий, шли картинки с камер внешнего обзора. Выбирая конспиративную квартиру, Белых настаивал на том, чтобы все подходы к зданию могли просматриваться, и пусть это и обойдется в лишних полсотни франков.

Но на этот раз вокруг дома посторонних не было.

— Он на крыше. — пояснил Вий и щелкнул тачпадом. — Там камеры нет, только датчик движения.

— Может, кошка? — предположил Змей.

— Хреношка! Датчик настроен на объект высотой от полуметра. Вот, смотри, снова!

В зеленоватом круге мелькнула яркая точка, побежали цифры.

— Три с половиной метра от датчика. Размер объекта… А ты, Змей, почти прав. Не кошка, конечно, но и не человек. Слишком маленький.

Белых подобрался.

— Змей, Карел, берите ПНВ, стволы с глушаками и наверх. И чтоб живым! Надо выяснить, кто это решил нас пропасти?

— А тело куда потом денете? — невинно улыбнулась Фро.

— Тело? — опешил Белых. — Ну, вы даете, мадам…

— С кем поведешься, от того и наберешься, Жорж. Предлагаю спустить в канализацию. Помнится, о ней писал ваш любимый Гюго? В переулке, в двух домах отсюда есть люк.

Спецназовцы переглянулись, с трудом сдерживая ухмылки. Белых беспомощно пожал плечами.

* * *

— Кусючий, гаденыш… — пожаловался Карел, баюкая пострадавшую руку. Еще немного — и до кости!

Малыш Мишо сидел в углу бледный, перепуганный, с руками, скованными пластиковыми стяжками. Когда Карел, удивленно присвиснув, сграбастал мальчишку за шиворот, тот вцепиться зубами в запястье спецназовца чуть выше края перчатки.

— Надо сделать прививку от столбняка. — посетовал Змей. — Может, он бешеный?

— Как вам не стыдно? — возмутилась Фро. — Вы звери, господа! Это же сущее дитя! Сами виноваты, кто просил вас так грубо хватать?

Белых с трудом сдержал усмешку.

«…и эта женщина недавно советовала сбросить труп в канализацию…»

— А какого хрена ему надо на нашей крыше? — не сдавался Карел. — Мы, вроде, трубочистов не вызывали? Расспросите его, Ефросинья Георгиевна!

Фро склонилась к юному пленнику. Тот сжался в комочек и попытался слиться со спинкой стула. Женщина сделала успокаивающий жест и ласково заговорила по-французски.

— Дайте ему пахлавы, что ли… — посоветовал Змей, роясь в сумке. — Может, разговорится?

Спецназовцы давно прикончили последний шоколадный батончик. Пополнить запасы в здешних кондитерских лавочках не удалось (твердый молочный шоколад здесь еще не придумали), пришлось обходиться медовой пахлавой из лавочки на Рю де Тампль, где торговали восточными сладостями. Тягучее коричневое лакомство с кусочками грецкого ореха восполняло недостаток калорий не хуже «Сникерса».

Одолев кусочек приторной массы, пленник разговорился.

Фо выслушала, то и дело кивая, вручила мальчугану новую порцию пахлавы, погладила по чернявым волосам и повернулся к Белых.

— Его зовут малыш Мишо. Он подручный трубочиста, живет в Латинском квартале. Нас обнаружил после убийства Ротшильда — заметил вас, милостивые господа, на крыше и стал следить. Прошелся за вами до прошлого нашего убежища, а потом и сюда.

Карел замысловато выругался. Белых едва сдержал усмешку: кто бы мог подумать, что матерых спецназовцев, мастеров тайных операций, выследит мальчишка-трубочист?

— Не повезло… — сокрушенно развел руками Змей. Он работал в паре с Карелом и отвечал за подстраховку. Строго говоря, это был, прежде всего, его прокол. — Откуда было знать, что этот чумазоид с ночи торчал на крыше соседнего дома?

— Я вам говорилль… — наставительно заметил Лютйоганн. — Швоунн… как это по рюсский… трьюбочьистт, й-а-а. В Дойчлянд швоун есть старинный хандверк… ремесльё. Один знайт все другой ф-ф город. Как увиделль вас — сразу тревожиллься.

— А Ганс-то прав… — заметил Белых. — Зря мы его не послушались. По ходу, местные трубочисты — что-то вроде средневековой профессиональной гильдии. Все друг друга знают, если увидят чужака — немедленно встревожатся.

— Верно, — кивнула Фро. — Для обывателей они все на одно лицо, и дети и взрослые, а вот сами сразу узнают чужака, стоит только увидеть. Впрочем, не волнуйтесь господа — наш гость уверяет, что никому не успел о нас рассказать.

— А он умеет читать? — поинтересовался Белых.

Мальчишка кивнул в ответ на быстрый вопрос Фро.

— Тогда спросите, где баррикада, о которой здесь пишут?

Мальчишка вгляделся в прокламацию, обрадовано закивал и начал взахлеб тараторить.

— Знает. И баррикаду, и этих троих, о которых говорится в листовке. Говорит — один из них, Боске, живет в Латинском квартале. Очень храбрый и справедливый, все им восхищаются. Говорит — весь Латинский квартал пойлет за ним свергать императора!

— А что это он так легко нам все выкладывает? — с подозрением осведомился Змей. — А, ежели мы хотим этого Боске грохнуть?

Фро не успела перевести, как юный трубочист энергично замотал головой:

— Он не верит, что вы полицейские шпики, потому что убили того господина в карете. Говорит — это важный банкир, ездит во дворец Тюильри и его охраняют жандармы. А раз вы его убили — значит, вы за народ и против власти! Он сначала вас испугался, а теперь все понял и не боится. Говорит — он, как и все савояры, будет помогать людям на баррикадах против полиции и солдат!

— Тоже мне, Гаврош… — буркнул Змей. — Слышь, командир, а может он отведет нас туда по крышам? Осмотримся, прикинем, что к чему? Ефросинья Георгиевна, переведите, что мы не шпики, а наоборот, хотим, помочь!

Белых уже принял решение:

— Ефросинья Георгиевна, объясните этому борцу с тиранией, что от него требуется. Вы с Гансом остаетесь на базе, Вий проследит. И даже слушать не желаю! — упредил он протестующий возглас Фро. — Переводите лучше статейки, я там пометил в газетах. Вернусь — изучу. Остальным готовиться — гранаты, дымы, МОНки, все дела. Гринго — пулемет. Через тридцать минут выдвигаемся.

III

Париж, предместье Сент-Антуан

— Снарк, я Змей, чисто!

— Змей, Гринго, внимательнее. Возможен обходной маневр по переулку!

— Хрен им, а не обходной маневр! Мы в подворотнях МОНок понатыкали, кровью умоются.

— Отставить пачкотню в эфире! Змей, Карел, выполнять приказ!

— Я Змей, понял.

— Снарк, я Гринго, понял…

Белых отпустил рацию.

— Ну вот, за тылы баррикады можно не беспокоиться. С первой попытки там точно никто не пройдет.

— Еще бы — такими плотными построениями! — хмыкнул Карел. — Фарш…

Они лежали на гребне черепичной крыши, за невысоким бордюром. Сам Белых, главстаршина Артеньев, он же «Карел», лучший пулеметчик группы, и малыш Мишо. Ученик трубочиста, ставший из добровольного соглядатая, проводником, притаился за кирпичной трубой и с восторгом наблюдал за происходящим.

С крыши баррикада была видна, как на ладони. Беспорядочная с виду груда домашней мебели, досок, перевернутых фиакров, тележек, омнибусов, фонарных столбов, наполненных землей корзин, перегораживала улочку примерно на уровне второго этажа. С тыльной стороны баррикады были устроена своего рода галерея, поднявшись на которую защитники могли вести огонь по атакующим.

Первые два штурма защитники баррикады отбили сравнительно легко, не допустив ни одного солдата ближе, чем на двадцать шагов к заграждению. Третий вообще оказался каким-то идиотским: Белых не представлял, кому пришло в голову бросить на баррикаду роту драгун в конном строю, но искренне надеялся, что автор этой идеи сам лег под пулями. В противном случае, любой командир самолично пустил бы его в расход, не доводя дело до трибунала. За явное пособничество врагу.

Мостовая перед баррикадой была усеяна людскими и конскими телами. Стонали раненые; некоторые пытались ползти назад. Тогда из-за угла высовывался штык с насаженным на него солдатским кепи; двое смельчаков на карачках, прячась за убитыми лошадьми, выбирались навстречу несчастным, подхватывали, волокли в укрытие. С баррикады по ним не стреляли — надо полагать, берегли боеприпасы. Хотя, прикинул Белых, может, кто-то из лидеров восставших сообразил, что раненый неприятельский солдат куда полезнее убитого — во-первых, надо отвлекать людей на эвакуацию, а во-вторых, стоны и крики, полные мучительной боли отличнейше деморализуют личный состав.

От баррикады до Т-образного перекрестка, откуда наступали национальные гвардейцы, было шагов двести. В теории, пуля из гладкоствольного капсюльного ружья (у защитников были и кремневые мушкеты), могла поразить цель и на большем расстоянии. Но на практике, огонь защитников, редкий и неточный, представлял опасность шагов с полутораста, не дальше. А потому, атакующие могли беспрепятственно выстраиваться в конце переулка.

Что-то на этот раз они не торопятся, подумал Белых. Может, командиру атакующих надоело, наконец, гробить людей в лобовых штурмах, и он пустил пару взводов в обход? Тогда баррикаде конец — с тыла ее прикрывает едва полдюжины стрелков, засевших за перевернутым омнибусом. Это не считая Гринго со Змеем, о которых защитники, ясное дело, не знают…

До сих пор спецназовцы не сделали ни единого выстрела. Повстанцы и сами справлялись — три атаки, включая наскок кавалерии, отбиты одна за другой; правительственные войска положили понапрасну не менее полусотни человек. Потерь у мятежников Белых не заметил — разве что десяток раненых, из которых половина осталась в строю. Между защитниками сновали девицы с кувшинами, бутылками, мотками бинтов — их заготавливали рядом, прямо на мостовой, за афишной тумбой, отдирая от штуки полотна узкие полосы. "Трехсотых" сносили в кабачок, вывеска которого виднелась в десяти шагах за завалом. Судя по всему, там располагался штаб повстанцев, предместья Сент-Антуан. Дверь кабачка то и дело пропускала людей в студенческих шарфах, рабочих блузах, девиц, до самых глаз укутанных в накидки — похоже, с координацией действий у лидеров восстания все было в порядке.

За спиной затрещала черепица, Белых перекатился на бок, поднял автомат, и с досадой выругался.

— Япона ж мать, кому было сказано — сиди за трубой и не высовывайся!

Малыш Мишо залопотал, тыкая пальцем то в замызганную листовку, то вниз, в худощавого человека в широкополой шляпе, отдававшего распоряжения у входа в «штаб».

— Значит это и есть тот самый Боске? — понял Белых. — Юный трубочист утвердительно закивал и снова затрещал по-французски. — Та понял я, понял, спасибо…

Он отполз за трубу. Там, в кирпичном парапете, ограждающем крышу, был проделан проем для стока дождевой воды. Через него можно было рассматривать тылы баррикады, не рискуя быть обнаруженным.

Спецназовец поднял автомат и поймал фигуру в оптику. Малыш Мишо тревожно дернулся, но Белых успокоительно потрепал его по плечу — «ничего не сделается с вашим драгоценным Боске!» Командир повстанцев, бледный молодой человек лет двадцати пяти, с длинными, до плеч волосами, вооруженный коротким кавалерийским ружьем, энергично размахивал руками. Защитники баррикады, подчиняясь его командам, разбегались по своим местам.

Пискнула рация.

— Снарк, я Карел. Глянь, что они там приволокли!

Белых ужом отполз на прежнее место, откуда переулок просматривался до самого перекрестка. Все ясно — среди неприятельских офицеров нашелся некто, возомнивший себя Бонапартом. Это ведь он додумался применить в уличных боях артиллерию? На перекресток одну за другой, выкатили три пушки на высоких, по плечо человеку, колесах. С баррикады вразнобой захлопали выстрелы, но артиллеристы, казалось, их не замечали. Ясно, слишком далеко… Номера ворочали хоботы лафетов, подносили заряды и ловко орудовали прибойниками.

«Начинается концерт по заявкам радиослушателей. Полчаса пушечной пальбы в упор, хоть ядрами, хоть гранатами — и от баррикады останутся одни воспоминания. Нет, ребята, мы так не договаривались…»

— Карел, видишь их?

— Обижаешь, командир! Как на ладони.

— Работай!

Пулемет загрохотал — длинно, страшно, выкашивая расчеты одной сплошной струей свинца. Перекресток вмиг опустел, только возле высоких колес бились раненые, да свисало с казенника подергивающееся тело. Пулемет смолк; защитники баррикады ошалело озирались в поисках источника грохота, и тут Боске (он, как командир, первым сообразил, что случилось), выскочил на гребень баррикады и вскинул над головой тромблон. Мгновение — и переулок затопила волна атакующих. Белых, не скрываясь, приподнялся над парапетом и смотрел, как повстанцы разворачивают захваченные пушки; как спешно растаскивают баррикаду, давая проход неизвестно откуда взявшимся отрядам под трехцветными, красными, черными знаменами. Над толпой колыхались ружейные стволы, кое-где виднелись пики с насаженными на них, как, как во времена 1789-го года, красными фригийскими колпаками.

Рация ожила:

— Снарк, я Змей. С тыла по переулкам подходят подкрепления. Студенты, рабочие, гопота, все со стволами. Валят, как лемминги! Есть солдаты, и одиночки и группами, похоже, перешли на сторону мятежников. Что делать?

— Я Снарк, не трогайте, пусть идут. Потом снимайте МОНки и к нам. Похоже, ночка предстоит веселая…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

«События 1855 года в мировой прессе».

Труды каф. Современной истории З.И.У. 1897/42 гг.

«Die Presse», Вена:

«…сбываются пророчества Апокалипсиса? Железные всадники войны, стрелы с небес, поражающие бегущих… Ужасные военные изобретения русских — самодвижущиеся бронированные экипажи на колесах и рельсовых лентах, летучие машины, орудия, способные разрушить любое укрепление с расстояния в несколько миль. Их действие мы наблюдали при Силистрии, где аскеры Абду́л-Меджи́да I-го не выдержали смертельного вихря, обрушившегося на них с небес и сложили оружие…

Вчера официальная Вена сообщила, что русский канцлер Горчаков передал нашему посланнику в Санкт-Петербурге ноту с требованием незамедлительно вывести австрийские войска за пределы Дунайских княжеств. В столице обсуждают заявление, сделанное в Ольмюнце многоопытным фельдмаршалом князем Ви́ндишгрецем[14]: «Надо уступить царю Николаю. С таким противником воевать немыслимо!»

«Wiener Zeitung», Вена:

«…прусский посланник в Санкт-Петербурге, Отто фон Бисмарк заявил, что будущее за объединенным Вторым Рейхом германской нации. И если Австрия не желает навлечь на себя неисчислимые бедствия, она должна прислушаться к неумолимой поступи истории.

Австрийский посланник в Берлине выразил надежду, что эти высказывания не отражают позицию прусского правительства. Министр иностранных дел короля Фридриха-Вильгельма IV заверил посланника, что…

II

Одесса и окрестности.

— Здешняя волокита, господа — это нечто! Уж на что у нас, перед германской народ был неповоротливый, но тут… остается удивляться, как они успели приготовить хоть что-то к осаде?

Андрей кивнул. Проволочки начались, стоило только взяться за формирование бригады. Пока дело зависело от них самих — все шло хорошо; но стоило потребовать чего-то от севастопольцев…

Ни о какой злонамеренности речи не шло — похоже, предки просто не умеют работать быстро. Три кита российской манеры вести дела, шутил Эссен: «авось», «небось» и «накоси выкуси». Зарин, привыкший в XXI-м веке совсем к другим темпам, и закрепивший эту привычку во время эвакуации, то и дело выходил из себя. Не помогало даже содействие флотского начальства в лице Корнилова с Нахимовым — несколько раз Андрей думал, что Зарин попросту прикажет арестовать очередного интенданта. Спасибо, за плечами командира «Алмаза» не было безжалостной школы Гражданской войны — а то бы мог и к стенке поставить за головотяпство и проволочки…

Даже прибытие Великого Князя не заставило ржавые шестеренки тыловых служб вертеться быстрее. В итоге, Зарин в сопровождении Николая Николаевича явился к Корнилову и потребовал особых полномочий — иначе он не гарантирует готовность бригады в срок. Горчаков торопил, и вице-адмирал, скрепя сердце, согласился. Зарин немедленно собрал на «Алмазе» штаб, в который, кроме Митина, Велесова, Эссена и инженера Глебовского, вошли несколько молодых, энергичных офицеров. Константиновцев представлял свежеиспеченный прапорщик Адашев, чувствовавший себя в столь представительном обществе несколько скованно.

Дело пошло. Через три недели тяжелый дивизион, часть мотострелков и бронеавтомобили роты Михеева были готовы к погрузке, и еще через два дня транспорта, в сопровождении «Алмаза» и миноносцев взяли курс на Одессу.

Кроме броневиков и тяжелых гаубиц, морем решено было отправить и матчасть «сухопутной» эскадрильи. Качинский с Эссеном решили поберечь моторесурс, и аппараты со снятыми плоскостями погрузили на корабли. По воздуху до Одессы добрались только две машины — комэск на своем «Финисте» и Кобылин, получивший вместе с погонами мичмана, «Де Хевиленд». Перелет закончили на импровизированной полосе, наскоро оборудованном на Куяльницком лимане, в двух шагах от места, где сели после налета на англо-французскую эскадру гидросамолеты Эссена. Сейчас на берегу красовались новенькие слипы; чуть дальше, на месте дощатых купален, солдаты одесского гарнизона раскидывали огромные полотняные палатки — временные ангары.

Довольный Качинский потирал руки.

— К завтрашнему дню соберем аппараты, облетаем. Надо бы, Ваше Высочество, потревожить Горчакова: незачем гнать машины в Кишинев, пусть нам укажут место для площадки поближе к будущему театру.

— Ваша правда, Валериан Романович, — кивнул Великий князь. — Пока технику выгрузят с судов, пока доставят лошадей для артиллерии и обоза, пока подготовятся к маршу — я, пожалуй, слетаю в горчаковский штаб. Заставлю их там пошевелиться!

— Может, на моем аппарате? — предложил Лобанов-Ростовский. — «Фарман» где угодно сядет, хоть на проселке, хоть на полковом плацу. Доставлю первым классом, как по Николаевской дороге!

— Если Валериан Романович, не против… Великий князь вопросительно взглянул на Качинского.

— Не против, Ваше Высочество. Но, уж простите, полетите вы со мной. Нет-нет, Константин Александрыч, я вполне вам доверяю, — поспешно добавил он, увидев, как вскинулся Лобанов-Ростовский, — но моя машина понадежнее, да и места в ней больше. Можно взять еще двоих из свиты. Считая по два пуда поклажи на каждого — в самый раз. До Кишинева не близко, да и на обратный путь надо запасти газойля…

Поручик насупился, но спорить не стал. Комэск прав — ни по надежности, ни по грузоподъемности «Фарман», хотя бы и с новым движком, в подметки не годится «Финисту». Девяносто лет прогресса в авиации — не шутка.

— Вот и славно, господа. — кивнул Великий князь. — И не забудьте, нас ждет к ужину генерал-губернатор граф Строганов. Кстати, доставили свежие газеты из Варшавы и Вены, есть важные новости.

* * *

— Так вы послали их, чтобы устроить в Париже беспорядки?

Андрей сдержал улыбку. После варненской эпопеи никто не сомневается, что Белых и его ребятам по плечу любая авантюра.

— Не стоит преувеличивать, господин контр-адмирал, — ответил Великий князь. — Они, конечно, знают свое дело, но взбунтовать вшестером столицу Франции — это слишком.

Зарин, услышав это обращение, непроизвольно вздрогнул — он все еще не привык к адмиральским орлам на своих погонах.

— Позвольте, я объясню, Ваше Высочество? — спросил Велесов и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Операция спецназа — это небольшая часть плана, как и памфлеты мсье Гюго. Главную роль сыграли наши эмиссары, из числа французских офицеров, присягнувших принцу Наполеону. Их деятельность контролирует… впрочем, это отдельная тема. Да и сами парижане постарались — после крымского позора Наполеон III-й растерял остатки популярности, ведь многие так и не простили ему предательство Второй Республики!

— А это тогда зачем? — Зарин ткнул пальцем в передовицу венской «Allgemeine Oesterreichische Zeitung». — Банкира какого то убили… Только не говорите, что это не они! «Невероятная дистанция», «бесшумный выстрел», — кому ж еще? Пристрелили бы уж самого Луи-Наполеона, чтобы не путался под ногами у вашего драгоценного принца!

Зарин не возражал против плана Великого князя — посадить на трон кузена нынешнего французского императора, — но и не скрывал откровенной к тому неприязни: «Если уж нынешнего ваш Гюго назвал «Наполеоном малым», то каким будет этот? «Малюсеньким»? «Крошечным»? Какая-то уродливая пародия на былое величие…»

— Рара… Государь и слышать об этом не желает! Говорит: «пусть Наполеон III-й и узурпатор, но все же, не следует касаться головы венценосца!» И я с ним согласен — довольно было тому горестных примеров за последние полвека!

— Но как это можно предвидеть? — не сдавался Зарин. — Революция — стихия, со свергнутым императором могут просто-напросто расправиться. Соберут какое-нибудь особое совещание, наскоро подмахнут бумажку и пожалте на гильотину!

Уголки губ Великого князя тронула улыбка:

— Насколько я знаю моего венценосного отца, он не станет оставлять столь серьезный вопрос на волю случая. Поверьте, о свергнутом правителе французов есть, кому позаботиться!

— Ну да бог с ним, с французским императором… — махнул рукой Велесов. — Выкрутится — пусть его, я не против. Давайте лучше о наших делах.

— Тут-то как раз все ясно. Завтра утром «Алмаз» отправляется к Босфору, для встречи с эскадрой Истомина и французами. Сейчас главная задача — пропихнуть их через Проливы.

— Полагаете, турки пропустят? — недоверчиво осведомился Андрей.

— Есть некоторые соображения на этот счет. Тут, господа, главное — не просто пройти через Босфор и Дарданеллы, а сделать это с согласия турок, без единого выстрела.

— Загадками изволите говорить, Ваше высочество? — осведомился после паузы долгой Андрей.

У молчавшего до сих пор Строганова (он, на правах хозяина дома, возглавлял застолье) челюсть отвисла от такой непочтительности.

«…а вы как думали, ваша светлость? Времена нынче не те…»

— Господь с вами, Андрей Геннадьевич, какие загадки? Простой расчет. Турки будут только рады, если мы хотт сколько-нибудь боевых кораблей отошлем с Черного моря. Да вот, отправляйтесь с нами — сами все и увидите.

Андрей немного подумал и кивнул.

— А что, пожалуй, и поеду. Серега… Сергей Борисыч, вы как, присоединитесь?

Велесов покачал головой.

— Нет. Хочу поскорее вернуться в Севастополь: Рогачев что-то давно молчит, хочу выяснить, как там у него дела с «Пробоем». Что-то не хочется мне оставлять нашего Эйнштейна без присмотра надолго…

III

Где-то в Валахии.

— Черт их разберет, местных картографов! — ругался Михеев. — До Браилова отмечена всего-то десяток верст, так уже два часа ползем — и где он?

— Одно слово — румыны. — поддакнул Адашев. Два михеевских «Остина» и танк «Рено» были приданы мотострелковому взводу его роты. Грузовики с юнкерами пылили по проселку вслед за головным броневиком за ними тяжко колыхался на ухабах мощный «Бенц» с «Рено», взгроможденным на открытую платформу. Следом тарахтел кургузый «Кроссби» с радиостанцией в высокой дощатой будке; замыкал колонну еще один «Остин» юнкера Овечкина.

То, чем рота занималась уже вторую неделю, вызвало бы у любого профессионального военного тяжкое недоумение. Для начала, им настрого запретили вступать в бой — разве что в ответ на нападение австрияков. Но те, увидав вдали горбатые силуэты, бросали все и пускались в драп. Юнкерам оставалось стаскивать к грузовикам брошенные ружья, палаши, уланские пики.

Тем, кто пытался сдаться, объясняли, что Россия пока — пока! — не воюет с империей Габсбургов. Австрийцы не верили, сами несли к «Фиатам» оружие и амуницию. И долго стояли на обочинах, глядя вслед концевому «Остину»…

Случались и упертые — эти преграждали дорогу, ощетинившись штыками. Колонна оттягивалась на полверсты, мотострелки спрыгивали с «Фиатов» и вытаскивали из-под гусениц «Рено» заранее запасенные бревна и доски. По ним маленький танк с железным коробом на месте башни сползал на землю, фыркал бензиновой гарью и неторопливо полз по направлению к австрийским храбрецам. Обычно те разбегались, когда до лязгающего гусеницами агрегата оставалось еще шагов с полста. А для особо непонятливых у прапорщика Рыбайло, командира этого чуда инженерной мысли, имелся убедительный аргумент. «Рено» останавливался и из фронтальной амбразуры высовывался ствол огнемета. Плевок чадного пламени вылетал шагов на тридцать — так, чтобы упаси Бог, не задеть солдат! — после чего машина ползла дальше по опустевшей дороге, а константиновцы принимались за привычную работу — собирали оружие и объясняли внезапно прозревшим храбрецам, что никто не собирается их жарить заживо, вешать или хотя бы брать в плен: по домам, цурюк, цурюк!

Этот рейд был уже третьим. Части особой Бригады — мотострелки, бронедивизион, кавалерия — следовали по левому берегу Дуная, параллельно движущимся по другому берегу дивизиям Горчакова. Прозрачный намек австриякам, которые в августе прошлого года сменили в Дунайских княжествах турок: и думать не могите о том, чтобы нам помешать! Поручик Лобанов-Ростовский, повадившийся навещать мотострелков (у тех не переводилось домашнее вино и сельские деликатесы из валашских сел) рассказывал, как авиаторы ловили австрияков на марше и изображали штурмовку с бреющего: забрасывали пехоту и кавалерию дымовыми шашками, пугали сигнальными ракетами. В результате, автоброневые группы и казачьи разъезды, усиленные "Остинами" и пулеметными тачанками, углублялись в занятую «неприятелем» территорию на два, порой три десятка верст — и находили одних перепуганных валашских крестьян. Войска последнего из Габсбургов кидались в драп, стоило заслышать тарахтенье аэропланного мотора или разглядеть в колышущемся от зноя степном мареве парные башенки броневиков.

Сейчас Адашев, вместе с танкистом Рыбайло ехал на броне головного «Остина». К возмущению Михеева, приятели раздобыли в одном из сел два соломенных матраца и теперь на крыше броневика образовалось комфортабельное лежбище — не то, что в кузове «Фиата» или в «Рено», где не продохнуть от газойля и машинного масла. К тому же, танк непрерывно ерзал туда-сюда в крепежных цепях, и Рыбайло скомандовал мехводу Солоницыну перебраться к мотострелкам, на грузовик. Не дай бог, крепления не выдержат, и семитонная, наполненная огнесмесью махина, свалится с полутораметровой высоты.

Этот «Рено», взятый при эвакуации из Севастополя, был лишен не только штатного вооружения, но даже и башни. Поначалу предполагалось использовать его, как артиллерийский тягач, но Михеев рассудил иначе: поверх броневого корпуса наварили высоченный короб, прикрытый сверху крышкой, откидывающейся назад на петлях. Через три амбразуры — по курсу и по обе стороны, — можно вести огонь из «Льюиса». Главным оружием стал тяжелый огнемет системы Винсента, найденный юнкерами при разграблении артиллерийских складов. Штакельберг (вернувшийся после своих морских приключений в дивизион) припомнил, что такие «фламменвелферы» имелись на Турецком валу. Огнемет оказался исправен; его установили на «Рено», приспособив на корме бак с огнесмесью и батарею баллонов со сжатым возухом.

Адашев благодарил Бога за то, что им пока не приходилось применять это страшное орудие. Изжарить человека заживо… юношу передернуло. Варварское оружие, противное цивилизованному человеку… Хорошо, что австрияки разбегается от одного вида огненной струи.

Но долго это продолжаться не может. Дивизии Горчакова уже подходят к крепости Силистрия и, хочешь — не хочешь, а скоро придется опробовать «фламменвелфер» в настоящем деле.

IV

Возле крепости Силистрия.

— Пониже, голубчик! — Тотлебен наклонился к поручику, стараясь перекричать рев двигателя и треск набегающего потока воздуха. — Пройдитесь вдоль всей куртины, надо бы рассмотреть. В заметках покойного Шильдера тут показана батарея и пороховой погреб. Вот бы его накрыть!

Лобанов-Ростовский несколько раз кивнул и развернул аппарат. Внизу, на бастионах, во двориках то и дело вспухали крошечные облачка белого дыма — турки из гарнизона Силистрии почем зря палили по «Фарману». Пока ущерб ограничился двумя дырками в плоскостях, привезенные из прошлого полета.

— Еще ниже, еще! — «пассажир» нетерпеливо семафорил рукой. На очередном проходе, он вцепился в борт и перегнулся через борт и так свесился из кабины, что поручик перепугался — как бы тот не вывалился наружу.

«Фарман» вполне подтвердил свою репутацию отличного аэроплана-разведчика. Обзор из носовой кабины был превосходный, куда лучше, чем из боковой двери «Финиста», на котором Тотлебен поднялся в воздух в первый раз. Генерал-инженер хотел непременно осмотреть сверху укрепления Силистрии, прежде чем назначать цели для шнейдеровских мортир и прочей осадной артиллерии; узнав же, что можно корректировать огонь с воздуха, по радио, он заявил, что займется этим самолично, поскольку хорошо изучил планы крепости и может оценить ущерб от огня осадных орудий. Качинский спорить не стал и приписал поручика Лобанова-Ростовского с его «Фарманом» к Тотлебену: «вы, голубчик, у нас и сам летали наблюдателем, и аппарат ваш для этого прямо-таки создан, кому же, как не вам? «Финист» наша лучшая ударная машина, грешно отвлекать ее на разведку. Мортиры когда еще свое слово скажут, а османов надо сразу ошеломить, пока они еще не привыкли к виду аэропланов.

Качинский оказался прав. Эффект, производимый на турецкую пехоту атакой с бреющего полета, далеко превосходил реальный ущерб. Стоило аппаратам пройтись, треща пулеметами, над траншеями, прикрывающими подходы к форту «Араб-Табия», (при штурме которого год назад погиб генерал Сельван), как два батальона редифа бежали, бросая в панике ружья. Форт достался русским целехоньким и почти без потерь: после авианалета и беглого обстрела шрапнелью, на гласис выползли, чадя газолиновым дымом, три «ромба». Защитники равелина не выдержали такого зрелища; стрелки Владимирского полка, наступавшие вслед за танками, находили исколотых штыками турецких офицеров, видимо, пытавшихся, остановить повальное бегство.

Жаль только, из крепостью этот номер не пройдет, подумал поручик. И драпать там некуда, и войска там, надо думать, более стойкие, и офицеров побольше. Турки не церемонятся с малодушными, чуть что — секим башка. Хотя — как знать? Лучшие дивизии Омер-паша забрал в Крым, где они и сгинули вместе с о своим сардарэкремом[15]. Может статься, боевой дух защитников крепости вовсе не так высок, как в 1854-м…

Тотлебен скорчился на переднем сидении и что-то бормотал в микрофон. Время от времени он вытягивал шею и делал знаки Лобанову-Ростовскому — «ниже» и «вправо». Поручик послушно положил аппарат на крыло — и в этот самый момент над куртиной, за которой расположилась мортирная батарея, вырос столб дыма и каменного крошева. Он разрастался, опадал, расползался гигантской неопрятной амебой, и в этом пыльной мареве то и дело вспыхивали зарницы новых разрывов — мортирная батарея обрушила на головы защитников крепости град шестидюймовых конических бомб, способных пронизывать катаную броневую сталь и перекрытия из железобетона.

— Отлично, просто отлично! — проорал, обернувшись к пилоту, Тотлебен. — Со второго раза угодили прямехонько в погреб! Завтра подойдут канонерки с осадными мортирами. Три, много пять дней дней бомбардировки, и туркам аминь!

Тотлебен ошибся. О капитуляции гарнизона крепости им сообщили, как только «Фарман» зарулил на стоянку полевого аэродрома. Древний византийский Доростол, захваченный в конце десятого века князем Святославом; административный центр османского вилайета Силистра; крепость, которую осаждал Румянцев и Багратион, а в 1829-м взял на шпагу генерал Дибич; придунайская твердыня, укрепленная немецкими инженерами согласно советам самого Мольтке-старшего, не давшаяся в руки Паскевичу и храбрецу Шильдеру — Силистрия на этот раз не продержалась и трех суток.

V

Черное Море, траверз Румели.

Гидрокрейсер «Алмаз»

Великий князь Николай Николаевич, сын императора Всероссийского, удобно устроился в парусиновом кресле. Временный КП был развернут прямо на полетной палубе, благо гидросамолеты уже второй день не поднимали на борт.

— Как-то слишком просто все получается! Шутка сказать — тридцать верст сплошных узостей, берега утыканы орудиями, форты один на другом. В буквальном смысле — террасами, ярусами. А французы идут в будто на прогулку, и в ус не дуют!

— Между Францией и Османской империей состояния войны нет. — заметил Корнилов. Он расположился в соседнем кресле и потягивал поданный вестовым лимонад. Жаркое июльское солнце заставило сменить суконный форменный сюртук на легкомысленную полотняную пару. — Не так-то просто отдать приказ палить по союзникам. Да и не до того сейчас туркам, сами видите, что у них творится!

С батарей, стерегущих вход в Босфор, поднимались косматые черные столбы. Дальше, над турецкой столицей, дымы пожаров сливались в сплошную пелену.

— Да что турки! — вставил Зарин. — На их счет у меня особых сомнений не было. Флота после Синопа и Варны у Абду́л-Меджи́да считайте, нет. В Крыму он лишился своих дивизий, а уж когда сдалась Силистрия, из боеспособных частей остались только личная гвардия султана и войска столичного гарнизона. Не считать же за серьезную силу албанских башибузуков, которые сейчас режутся с болгарами?

Помощи тоже ждать неоткуда: англичане только-только собирают новую эскадру на Мальте, Хасан-паша увел корабли египетского бея в Александрию. Ибрагиму-паше битые турецкие союзники ни к чему; англичан он в гробу видал, а вот с французами портить отношения не захочет, подождет, чем кончится нынешняя заварушка с двумя Наполеонами. Нет, господа, османы сейчас никакие не вояки. Меня больше удивляет уступчивость Вены — уж слишком легко мы напугали австрияков. Они, как ни крути, были последней надеждой султана, а теперь…

Зарин безнадежно махнул рукой.

— Качественный разрыв, ваше превосходительство. — ответил Андрей. Он устроился рядом на складном табурете. — Все дело именно в нем. Нынешние флоты и армии не так уж сильно отличаются от тех, что были при Наполеоне. Наша техника для них за гранью реальности. Словно уэллсовские марсианцы для персонажей Конана Дойля — «форс-мажор», «неодолимая сила». Остается дать подходящий повод и намекнуть, что в плену не будет ни жестокого обращения, ни ущерба воинской чести. Это я, заметьте, говорю о европейцах.

— Верно, — кивнул Великий князь. — Турки — те просто драпают. В Силистрии едва нашли офицера, чтобы подписать капитуляцию, остальных перерезала ошалевшая солдатня.

— В Стамбуле… простите, в Константинополе ситуация ничуть не лучше. После ночного рейда спецназа и авианалета на улицах ад кромешный. Повсюду пожары, толпы горожан врываются на батареи, оттаскивают расчеты, — тех, кто еще не сбежал, — от орудий, умоляют не стрелять по кораблям гяуров, чтобы те не разрушили город. Султан заперся во дворце; с ьеспилотника засняли, как из-за ограды по толпе палили картечью.

Да, подумал Андрей, диверсанты ночью не церемонились. Вырезали часовых на батареях, заминировали пороховые погреба, а когда грохнуло — устроили второй акт марлезонского балета в казармах султанской гвардии. А с первыми лучами солнца к делу подключились авиаторы. Все наличные машины, семь штук с «Алмаза», «Херсонеса» и недавно введенной в строй «Тамани». Реальный ущерб от налета был невелик, но разрывы бомб и ракет, на крыше дворца Повелителя Правоверных окончательно повергли стамбульцев в панику.

Днем самолеты разбросали над городом листовки. В них доходчиво объяснялось: если хоть одна пушка выстрелит по идущим через Босфор и Дарданеллы кораблям, удар повторится удесятеренными силами. И тогда спасти стамбульцев не сможет ничто, кроме прямого вмешательства Пророка.

Результат не заставил себя ждать. Скоро к флагманскому «Наполеону», мрачно дымящему двумя своими трубами на траверзе Румели, подвалила богато украшенная гребная лодка. Великий визирь Мехмед Эмин Рауф-паша с униженными поклонами вручил принцу султанский фирман, дозволяющий беспрепятственно проследовать Проливами. «И да будет свидетелем тому Аллах, всемилостивый и милосердный!»

Сейчас великий визирь трясся от страха на палубе линкора — его отпустят, как только концевой корабль минует западное устье пролива Дарданеллы. Андрей подумал, что не завидует высокопоставленному турку: «великий визирь» — должность, конечно, солидная, но мало ли что придет в голову униженному и перепуганному султану? Обидно погибать от ядер своих соотечественников.

— Сейчас бы высадить прямо в городе пару дивизий! — мечтательно произнес Зарин, — Через два часа взденем православный крест над Святой Софией!

— А почему бы и нет? — оживился Николай Николаевич. — Казачки у нас есть, два полка егерей. Французы, если надо помогут, и матросики с линкоров. Что мешает, а?

Андрей переглянулся с Корниловым. Вице-адмирал (новое звание вместе с орденом святого Андрея Первозванного он получил после Варны) слегка развел руками. Им с Митиным который день едва удавалось удерживать царского отпрыска от необдуманных действий. Зарин, обычно рассудительный и сдержанный, на этот раз явно сочувствовал Великому князю.

— Не годится, господа. Если влезем сейчас в это болото — о планах, связанных с Францией и принцем Наполеоном можно будет забыть. Положим, выкинуть из Константинополя султана с его шакалами, у нас сил хватит — а дальше что? Надо зачищать берега Проливов; надо налаживать порядок в городе, выстраивать сухопутную оборону, высаживать десант на азиатский берег. И все это — нашими силами?

Корнилов кивнул:

— Нет уж, давайте действовать по плану. Силистрия две недели, как открыла ворота; Болгария охвачена восстанем, Милан Обренович ждет — не дождется, чтобы двинуть войска на Софию и Филиппополь, сербам уже мерещится Объединенное королевство южных славян. Самое большее, через полгода, если не вмешается Австрия, султану придется драпать за Проливы.

— Не вмешается. Они не могут прийти в себя после наших успехов в Валахии, да и действия Особой бригады вправили им мозги. К тому же на Дунае, кроме «Прута», «Ординарца» и «Инкермана», действуют канонерки с мортирами и четырехдюймовками. До Белграда им рукой подать, а следом пароходы потянут баржи с десантом и воинским снаряжением для сербской армии. От Белграда до Будапешта всего ничего; ходят слухи, что венгры собираются устроить Габсбургам новый 48-й год, только на этот раз Россия их спасать не будет.

— К тому же австрияки здорово напуганы прусским ультиматумом. — добавил Великий князь. — В Санкт-Петербурге посланником Берлина сидит Бисмарк; ему всего сорок, и он полон самых амбициозных планов. Сергей Борисович, спасибо ему, порассказал об этом господине… С согласия Государя с ним я встретился и в приватной беседе объяснил положение дел.

— А заодно, передали краткий конспектик его будущей биографии. — усмехнулся Андрей. — Знаю, Велесов успел просветить. И вдобавок, краткое изложение истории Германии, включая итоги Первой Мировой и отречение кайзера. А на следующий день пригласили с экскурсией на «Морской бык» и показали кинохронику. А уж когда намекнули на грядущие проблемы Британии с американцами и рассказали о сокровищах Родезии и Намибии, которые сейчас, считай, бесхозные — вы бы видели, что с ним сделалось! В-общем, Пруссию можно записывать в союзники России.

Зарин наклонился к монитору.

— «Наполеон» миновал западный Босфор и вышел в Мраморное море. Хвост каравана отстает миль на десять. Сами понимаете — узости невозможные, приходится идти одной кильватерной колонной. Турки не препятствуют: батареи молчат, пролив словно метлой вымели, ни рыбачьих фелюг, ни паруса, ничего! И вдоль берегов, по всей протяженности — толпы турок, феллахов и горожан. Стоят, смотрят, и все молча. Жуть!

Подошедший Эссен коротко кивнул, приветствуя сидящих.

— Считаю, пора, Алексей Сергеич. Волна вот-вот разойдется, еще немного, и побьем днища при взлете.

— Вот и все, господа! — Зарин князь встал, потер руки. — Пора отправлять гидропланы. Реймонд Федорыч, распорядитесь…

Все семь аппаратов — три «Финиста», два «М-9» с «Тамани» и две «пятерки» с «Херсонеса» — качались на невысокой волне возле гидрокрейсера. Авиатендеры шли сейчас с бутаковскими пароходофрегатами; когда они минуют Босфор, «эмки» перелетят туда в сопровождении «Финистов». Нелишне еще раз продемонстрировать туркам, что недреманное око русского царя наблюдает за ними из-под облаков.

Потом два из трех «Финистов» вернутся, и «Алмаз» вместе со старичком «Казарским», присоединятся к эскадре Нахимова, которая ожидает сейчас в полусотне миль от Варны. На линкорах, фрегатах и бесчисленных транспорта (евпаторийские трофеи!) погружены три пехотные и одна драгунская дивизии, плюс два казачьих полка — и вряд ли гарнизон крепости, обложенной с суши отрядами болгарских повстанцев, сможет помешать высадке. Город достанется русским, и когда болгар станут снабжать с огромных складов воинского имущества и огнеприпасов, накопленных для отправки в Крым — восстание полыхнет с новой силой. Да и нашему флоту не помешает передовая база у самого Босфора.

Что ж, подумал Андрей, у всех полно дел — спешных, важных, неотложных. Через час в Севастополь уйдет с депешами пароход «Андия». В Евпатории — будущем Зурбагане, — уже начались первые работы, да и сообщения Рогачева заставляют задуматься…

Он встал и заторопился к трапу.

— А вы куда теперь, Андрей Геннадьевич? На «Алмазе», к Варне?

— Нет, Ваше Высочество, мне надо в Крым. Сергей Велесов неделю, как вернулся из Одессы. Вчера передал — срочно ждет меня в Севастополь, что-то там у Рогачева вырисовывается…

— Вот как? — Николай Николаевич понимающе взглянул на собеседника. — Пожалуй, я к вам присоединюсь. А по дороге расскажете, что за новости у наших гостей из грядущего…

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

«События 1855 года в мировой прессе».

«The Baltimore Sun», США:

«…майор Монтодон, представитель принца Жозефа Наполеона в Санкт-Петербурге заявил на приеме у греческого посланника:

«Соединенная эскадра миновала Проливы и вышла в Адриатику. Скоро принц высадится в Марселе и во главе Легиона Свободы двинется на Париж! И первое, что он сделает, заняв место, предназначенное ему Господом и народом Франции, — это разорвет союз с Англией и поддержит справедливые требования королевства Сардиния и свободолюбивых итальянцев. Австрия должна уйти и из Италии и из области Венето…»

«Algemeen Handelsblad», Амстердам:

Эскадра коммодора Перри у берегов Китая. Америка угрожает бывшей метрополии крейсерской войной?

«Ллойд» подняла страховые ставки для британских судовладельцев.

Паника на европейских биржах. Что будет с курсами британского фунта и французского франка? Голландские банкиры скупают русские ценные бумаги.

Караван принца Наполеона подходит к Мальте. Выйдет ли навстречу британская эскадра?

«Ost-Deutsche Post», Вена:

"Лондонский еженедельный листок «People's Paper», близкий к партии чартистов, напечатал статью известного социалиста Карл Маркса:

(Прим. ред: в мае 1849-го года решению прусского правительства этот господин был по выслан из страны и в настоящее время обретается за Ла-Маншем).

«Царь Николай виновен в очередном преступлении против народов Европы: он использует революционные выступления, подобно тому, как в 1848-м южные славяне искореняли свободы в империи Габсбургов…

(…)

Можно проклинать Наполеона III-го за предательство Второй республики, но нельзя не привтстввать его решение повернуть штыки на восток, ибо у Европы была только одна альтернатива: подчиниться варварскому игу славян, или разрушить центр этой враждебной силы — Россию. Севастополь, Кронштадт и Петербург необходимо уничтожить!

И вот — Франция пала! Ее армия и флот пленены; столица охвачена мятежом, который свершается в интересах ставленника царя Николая. И лишь Англия по-прежнему нереклонна…»

II

Средиземное море,

Пароходофрегат «Владимир».

Эссен стоял на своем любимом месте — на малом мостике, над правым колесом «Владимира». Под ногами глухо ухало и поскрипывало, широкие плицы размеренно колотились о воду, сообщая кораблю движение вперед. Нахальные чайки вились за кормой; волны катили от самого горизонта, яркое, по-курортному легкомысленное небо раскинуло свой шатер над изумрудной гладью моря, испятнанного то тут, то там крошечными мазками белил — паруса итальянских купеческих шхун, алжирских фелюг, лодок сицилийских рыбаков. Справа, в летнем мареве едва угадывался изломанный контур Сицилии. Акварельный пейзаж слегка портил густой шлейф дыма — французов шли в трех милях к зюйду, немного отставая, и головной "Наполеон" ясно рисовался на фоне далекого берега.

Может, сгонять вестового за полотняным раскладным креслом? Развалиться, закинуть ноги на нижнюю нитку леера, потребовать запотевший графин с лимонадом, и со вкусом, не торопясь, вспоминать все перипетии этого похода…

* * *

На подходах к Архипелагу пришлось разделиться: французы ползли на вест, кляня безветрие и жару, а русский отряд, состоящий сплошь из паровых скороходов, оторвался и ушел к норду, в Киклады. Там и состоялась встреча с флотилией дяди Спиро: семь парусных шхун и винтовой бриг, уже полгода, свирепствующие на турецких торговых маршрутах. Двое суток русские корабли простояли возле крошечного островка, пиратской базы старика Капитанаки. Сколько было выпито сладкого критского вина, крепкой водки-узо, сколько съедено жареного на углях мяса и пресного овечьим сыра, сколько перецеловано чернооких, податливых гречанок…

Флагман каперской флотилии пришвартовался к борту «Владимира» и матросы споро перекидали на него два десятка легких медных карронад, обитые свинцовыми листами бочонки с порохом, ядра, гранаты, штуцера, связки абордажных тесаков — трофеи альминской победы. Суденышко осело в воду почти по привальный брус; Дядя Спиро улыбался, гладил заскорузлыми пальцами сталь и бронзу, и повторял: «росики аделефио эфхаристо…[16]»

К исходу третьего дня подошли французы. Буксирные пароходы, волокущие набитые войсками транспорта и парусные линкоры, выбивались из сил, едва-едва выжимая пять улов. Часть судов пришлось превратить в угольщики — топливо надо было взять до самого Марселя. Команды, измученные угольными погрузками, с завистью смотрели на проплывающие мимо игрушечные островки с оливковыми рощицами и овечьими стадами на крутых приморских склонах. Но принц Наполеон, чей флаг развивался над «Шарлеманем», был неумолим: «Вперед, вперед! Отдыхать будем во Франции!»

В Адриатике к эскадре пристроился австрийский парусный корвет, и все свободные от вахты сбежались посмотреть. Увы, бесплатный цирк (большинство русских впервые увидели всамделишний австрийский военный корабль.) продолжался недолго. На «Шарлемане» взвились цепочки разноцветных флажков; сигнальцы «Вобана», на котором держал флаг Истомин», отрепетовали команду, и «Заветный», выкатившись из строя, понесся навстречу калоше императора Франца-Иосифа. Австрияки оказались понятливы: корвет сделал поворот оверштаг, раскинул лиселя и растаял в туманной дымке Адриатического моря.

III

Из дневника Ф. Красницкого

Библиотечка журнала «Русский инвалид»,

С-П-бург, 1879\24 гг.

«…разговоры о британской эскадре, подстерегающей наш караван, не утихают уже неделю. В кают-компании только об этом и спорят; «Мальта» да «англичане» — несется и со шканцев и с полубака, от бочки с водой, возле которой разрешено курить. На военном совете, собранном на «Наполеоне», флагмане французской эскадры, большинство командиров кораблей высказались за то, чтобы обогнуть британскую твердыню с зюйда, а потом подняться вдоль берегов Туниса, оставив по правому борту островок Пантеллерия. Но Истомин и и соглашавшийся с каждым его словом принц Наполеон, и слушать об этом не пожелали.

Британские корветы-разведчики то и дело появляются с вестовой стороны горизонта. Всякий раз, когда мелькает вдали крошечный лоскут паруса, по фалам «Вобана» (флагман вице-адмирала Истомина), взбегают цепочки сигнальных флажков, и какой-нибудь из миноносцев боевого охранения, раскручивая до предела машины, кидается наперехват незваных гостей. Уже три разведчика разбиты их метким пушечным огнем; другие, более везучие, едва увидав в отдалении стелющийся за низким силуэтом дым, поспешно отворачивают прочь.

Ни у кого нет больше сомнений, что недоброе око Королевского флота внимательно следит за нами. Выловленные из воды офицеры шлюпа «Стромболи» рассказывают, что к Мальте стянуто все, что англичане сумели собрать на Средиземноморье. Гавань забита военными кораблями — линкорами, фрегатами, корветами. Правда, паровых среди них немного, но вот-вот из метрополии должна прийти эскадра адмирала Нейпира, направленная, сюда, на Средиземное море вместо напичканного минами и русскими канонерками Финского залива

Пленники затруднились назвать точное число военных кораблей в гавани Ла-Валетты; выходило, что только линкоров здесь не меньше полутора десятков, и из них два винтовых. Похоже, Королевский флот твердо намерен взять реванш за черноморские неудачи, и только того и ждет, чтобы наш караван, подобно неосторожной мыши, сунулся в мышеловку.

Мне понятны резоны Истомина, отвергшего южный маршрут. Даже не имея достаточного количества паровых судов, британцы все равно превосходят нас в эскадренном ходе. Над морем который день дуют устойчивые норд-осты; поймав их в паруса, неприятель без труда догонит наш неповоротливый, перегруженный войсками, караван, какой путь мы бы не избрали. А раз так — к чему оттягивать неизбежное?

И все же, вице-адмирал не стал, очертя голову, лезть в пролив, отделяющий Мальту от южной оконечности Сицилии. Корабли легли в дрейф, и с «Тамани» одну за другой спустили на воду две летающие лодки. Описав широкую дугу над ордером каравана, аппараты, жужжа моторами, ушли на вест, туда где за горизонтом лежит древняя твердыня рыцарей-госпитальеров, ставшая в наши дни средоточием британской военно-морской мощи на Средиземном море…»

IV

Средиземное море,

вблизи Мальтийского пролива

«Финист» разобранный на части, отдыхал на палубе «Владимира». Собирать, спускать на воду ради одного вылета было бы сущей дуростью, а потому, командир авиагруппы, отправился на авиатендер «Тамань» (он нес звено новеньких М-9, в отличие от потрепанных «пятерок» «Херсонеса»), и самолично выдал полетное задание Энгельмейеру (его, как опытного морского летчика, перед самым походом забрали из сухопутной эскадрильи.) «Девятки» лихо развернулись против ветра и пошли на взлет, Эссен проводил их тревожным взглядом.

На сердце у него было неспокойно. Он клял себя, что не стал обижать Семенова, переучившегося, как Кобылин, из наблюдателей, и не полетел сам. Не захотел лишать парня уверенности в себе! Вот и жди теперь, считай минуты, которые утекают вместе с газойлем через трубку топливной магистрали…

Как оказалось, беспокоился он не зря. Звено благополучно вышло на Валетту, покружило над цитаделью, сфотографировало набившиеся в гавань суда и легло на обратный курс. На пятьдесят шестой минуте полета, ведущий бодрым голосом сообщил, что его движок дает перебои, но это ничего, дотянет. Эссен встревожился всерьез — он хорошо знал этот нарочито-беззаботный тон, сам не раз докладывал точно так же, чувствуя, что вот-вот стрясется какая-нибудь неприятность. И как в воду глядел — через семь минут Энгельмейер доложил, что мотор заглох окончательно и придется садиться на воду. Встревоженный Эссен скомандовал на «Херсонес» спускать на воду «пятерки» — он намеревался самолично лететь на поиски. Краснопольский отговорил: до приводнившихся аппаратов (Семенов не решился бросить товарища) оставалось не более пятнадцати миль, проще послать миноносец. И верно, не прошло и часа, как «Заветный» приволок на буксире аварийную «эмку».

Истомин на «Вобане» возглавил колонну пароходофрегатов на правом фланге ордера. Миноносцы во главе с «Заветным» оттянулись дальше а зюйду, образовав боевое охранение. Трубы, бинокли, панорамы прицелов — вся оптика, все «невооруженные» глаза были прикованы к горизонту. Оттуда, из туманного марева в любой момент могли появиться мачты британских линкоров.

V

Мальта, Ла-Валетта.

HMS «Royal Albert»

Сэр Уильям Паркер, адмирал флота Её Величества, первый баронет Шенстон, нервно расхаживал по шканцам флагманского линкора «Абукир». Происходящее его не радовало.

С одной стороны, ситуация складывалась удачно. Русско-французская эскадра не стала играть в кошки-мышки с Королевским флотом; вместо того, чтобы обогнуть Мальту с юга, они стоят сейчас в нескольких десятках миль к востоку от острова и, судя по всему, намерены идти проливом, прижимаясь к южному побережью Сицилии. Донесения разведчиков не оставляли в этом никаких сомнений. А значит, остался сущий пустяк — вывести эскадру в море, навстречу неприятелю.

Вот тут-то и возникало «с другой стороны». Новое оружие русских. Необыкновенно мощные и дальнобойные орудия, железные корабли, способные развивать невиданную скорость — их жертвами уже стали несколько разведочных судов. А вот сами русские видели все, что происходит в гавани Ла-Валетты, как на ладони — их летучие лодки уже нанесли сюда визит.

Сэру Уильяму Паркеру не впервой было поднимать свой флаг в гавани мальтийской твердыни. Он принял этот пост в 1843-м году, потом оставил его ради кратковременного пребывания в должности Первого морского лорда, вернулся в 1848-м и, через четыре года, выслужив эполеты полного адмирала, вернулся в Англию. Там лорда Паркера, как и многих его предшественников, ждал просторный, отделанный резным дубом, кабинет в Адмиралтействе. Консультировать судостроительные программы, участвовать в разработке стратегических планов, высказываться по поводу новых назначений — чем еще может заниматься семидесятишестилетний адмирал, не желающий оставлять службу?

Все расчеты поломала Восточная война. В декабре прошлого, 1854-го года сэра Уильяма Паркера попросили снова, уже в третий раз занять пост командующего силами Ройял Нэви на средиземноморском театре. Увы, эти «силы», были лишь бледной тенью могучей армады, которую он каких-то три года назад сдал адмиралу Дудансу. За два года войны Королевский флот перенес множество унизительных поражений, не одержав ни одной победы — не считать же за таковые несколько бомбардировок русских прибрежных городов и крепостей? Великолепные корабли, гордость и мощь Британии раз за разом уходили на дно, превращались в обгорелые обломки, а то и вовсе — несмываемый позор! — спускали кормовые флаги перед врагом. Нет, древние греки явно не подумав, назвали когда-то это море Понтом Эвксинским, или Гостеприимным. Для адмиралов Дуданса и Лайонса оно стало чертовски негостеприимным, и теперь ему, лорду Паркеру, приходилось ломать голову — как имеющимися, весьма скромными силами остановить рвущуюся мимо Мальты русско-французскую армаду?

Не стоит поддаваться малодушию, одернул себя Паркер. Пятнадцать линкоров, из них два паровых, «Ройял Альберт» и «Центурион» — серьезная сила. Да, по количеству винтовых кораблей линии он уступает французам, но зато парусных у него куда больше. Могучие трехдечники: «Кумберленд», «Каледония», «Колоссус», «Боскавен», «Альбион». Этот, последний уже встречался в бою с новыми кораблями и летучими машинами русских — это случилось во время несчастливого перехода в Крым, когда адмирал Дуданс вынужден был повернуть растрепанную эскадру назад, в Варну.

На фоне этих громадин довольно жалко смотрелись линкоры старой постройки: двадцати- а то и тридцатилетние «Принц-Регент», «Азия», «Бомбей», «Нептун», «Вэнгард», «Беллерофон» и уж совсем древний «Корнуолл», спущенный на воду во времена Наполеоновских войн. Впрочем, артиллерия на «старичках» достаточно современная — тяжелые пексановские орудия, установленные на нижних деках способны вселить страх божий на всякого, кто осмелится загородить путь линкорам Королевского флота.

В конце концов, напомнил себе адмирал, Дуданс с Лайонсом толком не знали, с чем им предстоит иметь дело. Оба раза они были застигнуты врасплох — и на переходе в Крым, и в варненской гавани. Что до битвы при Альме, тут вообще говорить не о чем: соединенной эскадрой командовал француз, а чего можно ждать от лягушатника, хотя бы и с адмиральскими эполетами, кроме повторения Трафальгара? Недаром газетные писаки именно так именуют тот разгром…

К тому же русские применили подлое, неджентльменское оружие — подводные мины. Именно мины заставили эскадру Нейпира уйти с Балтики; они же ломали днища великолепных линкоров Лайонса у мыса Лукул. Неудивительно, что русские тогда одержали победу! Эти дикари могут лишь бить в спину, исподтишка, или наваливаться многократно превосходящими силами, как поступили два года назад с турками при Синопе. В открытом бою им надеяться не на что.

А раз так, надо заставить их принять бой на его, Уильяма Паркера, условиях! Никаких подводных мин — открытое море, кильватерные колонны, борт в борт, с пистолетной дистанции, а если придется, то на абордаж, как при Трафальгаре. И когда возомнившие себя моряками казаки и раболепствующие перед ними галлы со своим игрушечным принцем запросят пощады — он, подобно великому Нельсону, не заметит белых флагов.

Через десять минут адмирал Паркер диктовал адъютанту боевой приказ: в течение вечера и ночи вывести корабли из гавани Валетты на внешний рейд. С утренним бризом, приходящим от горячих берегов Ливии, эскадра тремя кильватерными колоннами двинется наперехват неприятельского каравана. И никому, от поседевшего на шканцах коммодора до мальчишек — «пороховых обезьян», не придет в голову усомниться в исходе предстоящего боя. Англия по-прежнему правит морями, джентльмены!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

«События 1855 года в мировой прессе».

«Daily Telegraph», Лондон:

«The Continental Telegraph» сообщает из Нью-Йорка: 15-го июня сего года представитель президента посетил городок Нью-Йорк Алки[17] на севере территории Орегон. В этой роли выступил военный министр Джефферсон Дэвис, ветеран войн с индейскими племенами, участник мексиканской кампании 46-го года.

Что привлекло столь энергичного государственного деятеля в эту глушь? Оказывается, 14-го июня Нью-Йорк Алки посетил с деловым визитом наместник Русской Америки, князь Меньшиков. Искушенный читатель помнит: именно он командовал войсками, разгромившими Крымскую экспедицию!

Итак, маски сброшены: за спиной нашей страны, ведущей изнурительную войну с восточными варварами, вызрел заговор! Нет сомнений, что алчные плантаторы и работорговцы нацеливаются на территории Соединенной Канады. Сомнения окончательно развеялись, когда на прошлой неделе в Вашингтоне объявили о соглашении между Морским Ведомством Российской Империи и соответствующим департаментом Соединенных Штатов. Согласно этой договоренности…»

New York Herald, САСШ:

«…нет сомнений, что французские жители Квебека имеют право сами определять свою судьбу. И если они пожелают войти в состав Североамериканских Соединенных Штатов — никто не должен им препятствовать. Прошли те времена, когда Англия диктовала свою волю всему миру! Ее боевые корабли на дне, ее эскадры разгромлены. Королеве Виктории следует вернуться к «реалполитик»: сидеть на своих островах и благодарить судьбу за то, что никто пока не пересек Канал с армией, как собирался сделать это Великий Бонапарт. Впрочем — как знать? Европа слишком долго терпела тиранию островных торгашей…»

II

К западу от о. Мальта.

Фрегат «Вобан»

— Мы не будем ждать атаки! — отрезал Истомин. — Дело даже не в их численном перевесе: суда наших французских союзников заполнены войсками и грузами, сейчас это транспорта, а никак не боевые корабли.

Бутаков склонился к расстеленной на столе карте.

— Уклониться от встречи тоже не получится, господин вице-адмирал. Мы слишком медлительны, англичанам не составит труда нас нагнать. Ветер им благоприятствует.

— Согласен, Григорий Иванович! Можно, правда, отойти к осту и все-таки обогнуть Мальту с зюйда. Авиаторы могут все время держать неприятеля в поле зрения и уклоняться от их разведчиков.

— Я бы на это не рассчитывал. — покачал головой Бутаков. — У англичан полно всякой мелочи, всех не переловить. Да и погода может перемениться с любой момент, и тогда гидропланы уже не смогут взлететь.

Французский контр-адмирал вдруг быстро заговорил, сопровождая речь экспансивными жестами.

— Представитель наших союзников прав. — согласно наклонил голову Истомин. — Обходной маневр — это еще неделя в море. Даже если не брать в расчет нехватку провианта и пресной воды, люди не в силах выносить скученность и тесноту. Уже сейчас на кораблях «свирепствует дизентерия, счет умерших идет на десятки. Чем быстрее мы высадим войска на берег, тем лучше.

— Значит, ночная атака, Владимир Иванович?

— Именно! Авиаторы докладывают: англичане начали выводить эскадру с внутренних рейдов. Дело это небыстрое; бухты забиты судами, развернуться негде, пароходов для буксировки у них не хватает, тянут барказами. Раньше, чем к утру, не управятся.

Капитан второго ранга Краснопольский откашлялся.

— У меня в аппаратах одиннадцать торпед. По три на «Живом», «Строгом» и «Свирепом», две — на «Заветном». Дождемся темноты и атакуем корабли на внешнем рейде. Без прожекторов и скорострельной артиллерии — что они нам смогут сделать? Перетопим все что они успеют вытянуть из гаваней.

— Пожалуй, одно дополнение, господа. — Истомин сделал на карте несколько пометок. — Если я не ошибаюсь, у нас на пароходах-матках десять минных катеров?

.

— Точно так, Владимир Иваныч. На «Буге» и «Днепре» по четыре, и еще два — на «Таганроге», его закончили оборудовать перед самым походом. Команды на катерах все с боевым опытом после Варны и Босфора.

— Вот они и начнут. Задача — подорвать корабли, выходящие с внутреннего рейда.

Краснопольский склонился к карте. Карандашные стрелы упирались в проходы в гавани: правая со стороны Калькары, вдоль стен форта Рикассоли, вторая — навстречу, мимо форта Сан-Эльмо

— Как японцы в Артуре? — усмехнулся миноносник. — Простите, это из нашей истории. Дело было на Дальнем Востоке; неприятель тоже пытался ночью подорвать броненосцы у входа на внутренний рейд, чтобы запереть нашу эскадру в гавани.

— Вот как? Не знал-с… Как-нибудь расскажете поподробнее. Да, вы правы, хорошо бы потопить корабль покрупнее в проходе, авось и закупорим остальных, как в бутылке! Но, даже если и не получится — жизнь мы англичанам осложним, и преизрядно. До рассвета они точно не рискнут выводить остальные суда. Нам ведь только и надо, что выиграть день-полтора, чтобы французы проползли Мальтийским проливом. А там ищи нас, свищи!

Краснопольский, подумав, кивнул и стал делать пометки в блокноте.

— Хорошо бы начать атаку на внешний рейд одновременно с катерами. Сумеете?

— Отчего ж не суметь? Миноносцы лягут в дрейф милях в семи мористее и будут ждать сигнала. Катера приблизятся ко входу в гавань, радируют, дадим полные обороты и — приходи, кума, любоваться!

— А как отходить катерам после атаки? — продолжал допытываться вице-адмирал. — Англичане быстро опомнятся, и паниковать не будут, это вам не турки!

— Катера пойдут назад не вдоль берега, а напрямик, через внешний рейд. После торпедной атаки там будет творится черт знает что, их наверняка примут за свои же барказы, подбирающие команды подорванных кораблей.

— Рискованно… — Истомин с сомнением покачал головой. — В Варне почем зря палили во все стороны…

— В таком деле, Владимир Иваныч, без риска не обойтись. Но, по-моему, куда сильнее мы рискуем на подходах к гавани. Стоит напороться на брандвахту — и все, расчет на внезапность псу под хвост.

— А брандавхта наверняка будет. — Истомин сделал на карте еще одну пометку. — Вот здесь, со стороны форта Сан-Эльмо.

— Западную группу поведет «Аргонавт». У него неподвижный торпедный аппарат, если что — ударит в упор. Ну, и на отходе прикроет своей трехдюймовкой.

Истомин посмотрел на часы. Стрелки стояли на пятнадцати-тридцати пяти.

— Что ж, господа, времени у нас в обрез. Отправляйтесь по своим кораблям. Эскадре разводить пары; боевые приказы получите по радио. И — удачи нам всем сегодняшней ночью!

III

Ла-Валетта

Минный катер № 2

Форт громоздился по левому борту, подобно титанической стене, уходящей куда-то вверх, в черную бездну. Звезды, по-средиземноморски яркие, перемигивались с оранжевыми огоньками фонарей на брустверах и в бойницах казематов.

Едва слышно шелестит вода под форштевнем. Паровая машина катера размеренно постукивает, отдаваясь дрожью в подошвах. За кормой ни взблеска, ни огонька, только колышется на волнах лунная дорожка. Вот мелькнула, пересекая ее, низкая тень — и растворилась в темноте под берегом.

Лязгнул металл: машинист откинул чугунную дверку-заслонку и пошуровал в гудящем пламени длинным железным прутом. На лицо, облитый потом торс ложились из топки оранжевые отсветы. Федя машинально поднял глаза к трубе катера, ожидая увидеть сноп искр.

Ничего. Дефлектор — массивное сооружение, походящее на перевернутый чугунок, — справлялся со своей задачей.

— Удивительно полезное приспособление! Вы, русские чертовски изобретательный народ. Мне никогда не приходилось видеть столько технических новинок, как на ваших минных носителях!

Красницкий отметил, что американский офицер сказал «мine carriers» — буквальный перевод слова «миноносец» на английский язык, на котором и шла беседа. Конечно, термины «тorpedo boat» и «дestroyer», знакомые любому моряку начала XX-го века здесь еще не успели появиться…

— Скоро такие же устройства появятся и на вашем флоте, мистер Мори. — вежливо ответил Федя. — А пока, вы можете понаблюдать за ними в бою.

Американский морской офицер Мэтью Фонтейн Мори[18], к своим сорока семи годам успел приобрести мировую известность работами в области картографии и метеорологии. В мае 1855-го года Мори оказался в Брюсселе, где занимался закупками карт и навигационных приборов для американского флота. Здесь и нашло его письмо военно-морского министра с приказом6 срочно ехать в Россию, в Sevastopol, для изучения новейших образцов минного оружия. Ведомство вело переговоры с русским Адмиралтейством о закупке этих новинок, которые могли стать серьезным козырем в грядущей войне с британской империей, и нуждалось в серьезном специалисте, способном оценить приобретение «на месте».

Командующий русской эскадрой вице-адмирал Истомин поначалу наотрез отказывался брать американца в средиземноморский поход, но авторитет Корнилова и Великого князя Николая Николаевича сделали свое дело. Путь от Севастополя до Мальты Мори проделал на борту парохода-матки «Буг», и теперь вот напросился в вылазку с Красницким. Федя не видел причин отказывать: раз уж американцы собираются использовать минные катера против англичан — пусть учатся. Пригодится.

— Как ваша нога, мистер Мори? — вежливо осведомился Красницкий. Американец сильно хромал и не расставался с тяжелой дубовой тростью — последствия тяжелого перелома двенадцатилетней давности.

— Вы бы устроились на корме — а то здесь такая суета поднимется, как бы вас ненароком, не зашибли…

— Боитесь, что я буду путаться у вас под ногами, шкип? — усмехнулся Мори. — Верно, подпорка моя с изъяном, но я все же, моряк. И, прежде чем засесть за письменный стол, немало походил на кораблях дяди Сэма.

Феде сделалось неловко — с чего это он, в самом деле, вздумал поучать старого морского волка?

— Вы меня не так поняли, мистер Мори… я хотел сказать — в катере тесно, а наши матросы бывают бесцеремонны и могут случайно…

— Ну-ну, брось, парень! — американец похлопал Красницкого по плечу, чем окончательно поверг его в смущение. — Кто не хаживал на нантакетских вельботах — тот не знает, что такое бесцеремонность и теснота. А мне, слава создателю, пришлось… Не волнуйся, если ваши парни невзначай отдавят мне ногу, жаловаться не стану. Лучше покажи, как присоединять гальваническую батарею к проводам? Когда мы отходили от корабля, она была отключена, не так ли?"

* * *

Катера отошли от борта «Буга», когда над морем уже вовсю пылал закат. Багровое солнце садилось в туманное марево за остров, противоположная, остовая сторона горизонта уже тонула в чернильной мгле. Лейтенант Красницкий, командовавший в этом набеге группой из четырех катеров, мог радоваться: им выпало атаковать с востока, а значит, англичанам сложнее будет разглядеть силуэты катеров на фоне темного неба. Зато и действовать придется одним; винтовая яхта «Аргонавт», переведенная после Варны в разряд минных канонерок, сопровождает вторую, западную группу.

На цель вышли в кромешной темноте. Федя приказал как можно сильнее прижиматься к мелководью: во-первых, здесь они окажутся в мертвой зоне для орудий форта Рикассоли, а во-вторых, высокий берег, увенчанный крепостными стенами, надежно скроет катера в своей тени. Пока расчет оправдывался — до входа на внутренний рейд оставалось не более мили, а их до сих пор не заметили. И, судя по тому, что не слышно стрельбы — второй группе тоже пока везет.

Вдалеке глухо, ударил взрыв. Звук отразился от каменных стен и укатился в открытое море.

«…тьфу, пропасть, накаркал…»

Федя схватил обрезиненный корпус рации, нащупал тангенту.

— «Заветный», я «второй». Западная группа обнаружена, нас пока не увидели. До цели девять кабельтовых, выхожу в атаку!

— Второй, я «Заветный», понял вас. Десять минут.

Это значит — миноносцы дадут «фулл спид» и через десять минут выпустят по стоящим на внешнем рейде кораблям торпеды. За это время катерам лейтенанта Красницкого надо успеть добраться до прохода и найти цели, достойные их мин.

На бруствере заметались желтые отсветы, бухнула сигнальная пушка. Пронзительно, по-змеиному, зашипело, над бастионом взлетел в небо комок ярко-желтого пламени, ярко осветив море, крепостные стены, пену прибоя в полукабельтове от "двойки".

Федя вскочил. Теперь он ясно видел все три катера — вот они, держатся позади изломанной линией. Осветительная ракета вырвала из темноты детали — фигуры людей, низкие рубки, трубы, минные шесты на решетчатых подставках.

Новое шипение, новая вспышка в зените. Крики на бастионе стали громче, захлопали ружейные выстрелы. У самой щеки пронеслось что-то горячее, плотное и с треском ударило в планширь. Брызнули во все стороны щепки.

— Полный вперед! — отчаянно заорал Федя. — Семикозов, давай к минам!

Боцман, с которым они ходили в атаку еще при Варне, завозился с креплениями минных шестов. Федя оттолкнул рулевого и сам встал к штурвалу. Справа, в темноте, забухали пушки. Это уже на кораблях — только звук какой-то несолидный, не похоже на тяжелые пексановские орудия. Тоже, наверное, сигнальные…

Федя быстро завращал штурвальное колесо, нос катера покатился влево. Прямо посреди прохода на внутренний рейд, между западным молом и оконечностью мыса Калькара, медленно полз линейный корабль. Мачты его казались кургузыми обрубками; из короткой трубы густо валил дым, подсвеченный изнутри оранжевыми искрами. За кормой, на буксире, тащится еще один: у этого стеньги не спущены, неубранные паруса свисают с реев неопрятными фестонами. Орудия на обои линкорах пока молчали.

«..надолго ли? Ох, сомневаюсь…»

— Купченко, семафорь — «Мыслете»!

Матрос-сигнальщик схватил переносной фонарь Ратьера и застучал шторкой.

«… заметят с берега? Черт с ними, поздно!..»

Готовясь к атаке, Красницкий расписал несколько вариантов действий. Была среди них и атака на две крупные цели в проходе. «Мыслете», буква «М» в своде флажных сигналов русского флота, тире-тире-точка: катера Красницкого и мичмана Бухреева идут на головной мателот, мичмана же Ольминский и Редников берут второго. Сначала атакуют ведущие катера; ведомые следуют в полукабельтове позади и, при необходимости, наносят завершающий удар.

— Семикозов, оба шеста!

Начинка мин — не черный порох, даже не пироксилин. Из 1920-го доставили достаточно взрывчатки — мелинита, динамита, тротила. Два заряда разломают деревянный борт английского линкора, как телегу, застрявшую на рельсах перед несущимся локомотивом. Можно обойтись и одним, но — мало ли? Взрыватель не сработает, или электрический провод перебьет шальной пулей…

«…правда, никто в нас не стреляет. Что они там, заснули?…»

Кабельтов… восемьдесят саженей… шестьдесят…

— Мины в воду!

Семикозов навалился на шест. Медный бочонок, скрывающий полпуда тротила, выдвинулся на всю длину, наклонился, нырнул в воду. Боцман набросил на свободный конец шеста заранее подготовленную петлю и точными движениями закрепил узел. Краем глаза Красницкий видел, как американец помогает матросу крепить второй шест.

Линкор полз вперед узлах на двух. Медленно — но вполне достаточно для того, чтобы вместо миделя, куда нацелился Федя, катер подошел к борту у самой кормы.

— «… еще чуть-чуть, и может затянуть под винт. Впрочем, вздор — машина у англичан слабосильная, обойдется…»

Высоченная корма утесом нависала над катером. Бессильно болталось громадное полотнище кормового флага; поблескивали стекла офицерских кают, латунные переплеты и вызолоченные буквы «Centurion» под окнами адмиральского салона.

80-ти пушечный линейный корабль третьего ранга. Странно, подумал Федя, в справочниках «потомков» «Центурион» значится, как парусный, переделанный в винтовой лишь в конце 1856-го. Видимо, из-за прошлогодних потерь британцам пришлось поторопиться.

«…три сажени… две!..»

— Ahoy! Who the hell are you?[19]

Прежде, чем лейтенант успел открыть рот, Мори овептил:

— All hands weather main вraces, limey![20]

Мины уткнулись в борт на четыре фута ниже ватерлинии и заскрежетали по подводной медной обшивке, уходя ниже, под киль.

Федя медленно сосчитал до пяти и рванул линь, освобождая взрывчатые снаряды.

— Машину на реверс!

Машинист со скрежетом перекинул рычаг. Под кормой забурлило, вертикальная стена борта медленно поплыла назад.

"… семь… восемь… девять… десять…"

На счет "пятнадцать " Федя заорал: "Берегись"! и замкнул рубильники. Сдвоенный взрыв ударил катер, словно копытом шерстистого носорога. Лейтенант едва удержался на ногах, вцепившись в штурвал; Семикозов, Мори, кочегар, сигнальщик — все повалились друг на друга. Пенный вал захлестнул суденышко от носа до кормы. Пронзительно зашипело — это вода окатила раскаленную чугунную дверцу топки.

На палубе линкора пронзительно орали люди, грохотали по палубе башмаки, один за другим хлопнули два пистолетных выстрела. Водяной столб, поднятый взрывами, уже осел. В грязной, бурлящей пене то тут, то там мелькали обломки, взметнулась и пропала рука с судорожно скрюченными пальцами…

«…тот, что нас окликал? Не повезло бедолаге…»

Федя закашлялся, выплевывая воду, замотал головой. В ушах все еще звенело после взрыва.

— Отличная работа, мистер Красницки!

Мори завозился, поднимаясь на ноги. Матрос-сигнальщик подхватил американца под микитки, рывком поднял, усадил на банку.

Почему с «Центуриона» до сих пор не стреляют, гадал Федя, выкручивая до упора штурвальное колесо. Все же корабль не на бочке, не у стенки стоит — движется, выполняет маневр. Должны же быть дежурные орудия, часовые с ружьями, наконец? Хотя, если подумать — зачем? Родная гавань, берег — сплошные форты и береговые батареи. Похоже, командующий британской эскадрой был уверен, что здесь им ничего не угрожает. Если так — то эта уверенность дорого обошлась его подчиненным…

Над головой визгнуло ядро, и Федя инстинктивно пригнулся. Стреляли не с «Центуриона» — видимо, катера заметили на батарее, караулящей проход на внутренний рейд.

«…поздно, джентльмены! По малоразмерной цели, в темноте хрен вы куда попадете, разве что, в свой же «Центурион». Впрочем, ему уже довольно — вон, как осела в воду корма! Обшивка, наверное, распорота так, что в пробоину можно въехать на грузовике, а до водонепроницаемых переборок здесь пока еще не додумались…»

Позади обреченного корабля ударило — раз, другой, потом, после короткого интервала еще дважды. Ольминский с Редниковым, а значит — второму линкору тоже аминь. А ведь у них получилось так, как и было задумано, запоздало сообразил Федя. Даже если англичане сумеют оттянуть «Центурион» к берегу, прежде чем он ляжет на дно, второй корабль уж точно потонет прямо на судовом ходу. Конечно, его уберут самое позднее, дня через три, но эти три дня эскадра — или то, что от нее останется, — будет надежно заперта в гавани.

— Вашбродь, а наши-то?

Федя обернулся. В стороне, в полукабельтове попыхивал машиной катер мичмана Бухреева. В свете взмывающих с бастионов ракет поблескивали медные бочонки мин на задвинутых до упора шестах.

— Купченко, пиши — «Рцы»!

«Рцы», точка-тире-точка. «Следовать за мной». Соваться на внутренний рейд рискованно, да и незачем, а вот на отходе вполне можно найти достойную цель.

Словно в ответ его мыслям вдали, на внешнем рейде вспыхнули и забегали лучи прожекторов. Федя замер — до его слуха донеслась беспорядочная пушечная пальба, а потом серия глухих ударов. Раз, другой, еще и еще… Лейтенант, шевеля губами, шепотом считал взрывы торпед. Каждый — это отправленный на дно боевой корабль. А молодцы: наверное, стреляют, как на адмиральском смотру — по одному, считая от головы ордера, с равными интервалами. Неудивительно, что почти каждая торпеда идет в цель, условия стрельбы самые что ни на есть полигонные. А вот британцам наводчикам не позавидуешь — попасть из допотопных гладкоствольных орудий по стремительным низким силуэтам, да еще и когда сетчатку наводчику выжигает беспощадный луч, уставленный прямо в лицо с каких-то двенадцати кабельтовых…

Ярчайший мертвенно-белый свет залил катер. Это было так неожиданно, что Федя присел, прячась за кожухом котла. Позади удивленно вскрикнул Мори, выматерился Семикозов, а прожекторный луч уже скользил прочь, выхватывая из темноты то брустверы бастионов Сан-Эльмо, то покосившиеся мачты приткнувшегося на мелководье фрегата, то шлюпки, мельтешащие в волнах вокруг грузно оседающего в воду трехдечного корабля. Все новые слепящие щупальца обшаривали море, корабли, крепостные стены, слепили наводчиков, сковывали ужасом сердца людей на палубах беззащитных линкоров. Потом два столба электрического света взметнулись вверх и скрестились, подобно «световым мечам» из футуровидческого фильма о «далекой галактике», который Феде случилось как-то посмотреть в кают-компании «Алмаза». Лейтенант радостно засмеялся, встал во весь рост и, сорвав фуражку, замахал идущим следом катерам. Впереди, над внешним рейдом Ла-Валетты, над разодранными тротилом и сталью британскими линкорами, встал до самых звезд Андреевский крест.

IV

Близ Ла-Валетты.

Пароход-матка минных катеров «Буг».

Рангоут уютно поскрипывал в такт толчкам волн. На палубе переругивались матросы боцманской команды; раздался пронзительный скрип, и над головой Феди проплыл выстрел с раскачивающимся на сдвоенном тросе чугунным гаком. Лейтенант еле успел пригнуться — тяжеленный крюк смахнул с его головы фуражку и чиркнул по волосам.

— Полегче там, храпоидолы! — заорал Семикозов. — Чуть господина лейтенанта не зашибли, а он пораненый! Вас бы по темечку вымбовкой, дярёвня косорукая!

Мимо пропыхтел катер с большой цифрой «4» на носу — мичман Ольминский. Разведенной волной «двойку» Красницкого, пришвартованное под русленями грот-мачты, приподняло и чувствительно приложило о борт парохода. Надо бы спуститься и вывесить кранцы, лениво подумал Федя. Конечно, после такого отчаянного дела можно и расслабиться — но не настолько же, чтобы сидеть и смотреть, как калечат казенное имущество.

Но — не получится. Рана, конечно, пустяковая, но все же мешает карабкаться по веревочным трапам. Недаром на борт Федю поднимали как куль муки, в веревочной люльке. Англичане сумели напоследок до его дотянуться — ружейная пуля, пущенная наугад, на кого бог пошлет, угодила выше локтя, распорола рукав сюртука и вырвала из руки изрядный клок плоти. Ерунда, конечно, но ведь болит…

— Позвольте, я! — засуетился Мори. Он ловко, несмотря на покалеченную ногу, спустился в катер, и по очереди перекинул за борт все три кранца. Скрип немедленно прекратился. Подбежавший матрос помог американцу забраться на палубу.

— Ваши мины — страшное оружие. — сказал Мори, вытирая ладони большим клетчатым платком. — Всего полчаса, и британцы недосчитались четырнадцати кораблей линии. Четырнадцати! И все это — дело рук трех сотен человек, если считать команды миноносцев.

— Это еще что! — отозвался Федя. — Могли бы и остальные добить, только некогда. Да и торпеды стоит поберечь: путь до Кронштадта неблизкий, нам еще мимо Гибралтара идти, и Каналом…

— Вряд ли теперь кто-нибудь рискнет встать у вас на дороге. Брюссельские газеты еще в апреле писали — Англия собирает на Мальте последние оставшиеся у нее линейные корабли. Все, что они могут сейчас наскрести в Метрополии — хлам, линкоры третьего класса, постройки двадцатых годов. Разве что эскадра Нейпира — так половина ее кораблей еще в прошлом году ушла на Черное море.

— Помню, как же… — кивнул Федя. — «Джеймс Уатт», «Дюк оф Веллингтон», «Сен Жан д΄Акр». Приходилось видеть в Варне. Нам тогда не так повезло — подорвали вместо линкора паршивый фрегат и сами чуть богу души не отдали. Двенадцать дырок в днище! Спасибо боцману, запасся чопиками, а то бы так и потопли посреди бухты.

Заскрипели блоки, борт «Буга» качнулся. Катер мичмана Бухреева оторвался от воды и неспешно пополз вверх. Зеленовато-прозрачные струйки стекали с днища и звонко разбивались о воду.

Лейтенант задрал голову — отсюда хорошо были видны пробоины в днище с торчащими из них деревянными затычками. Руль «единички», свороченный влево, висел на единственной петле. Семикозов снова заорал что-то ругательное, упершись в раскачивающийся катер багром.

— Вот кому не повезло… вздохнул Мори. — Удивительно только, как не взорвался котел? Два попадания, трещины — а ему хоть бы что!

«Беллерофон», восьмидесятипушечный трехдечный линкор, один из самых старых кораблей Средиземноморской эскадры (1818-й год, как-никак!) был давно знаком алмазовцам. Впервые они встретились в открытом море, на полпути между Варной и Евпаторией, когда эссеновские «эмки» заставили адмирала Дуданса повернуть назад. Линкор отделался тогда тремя попаданиями — полупудовая бомба рванула на шканцах, да пара «ромовых баб» — бутылок с кустарной зажигательной смесью — слегка опалили палубу возле грот-мачты. Через два месяца «ветерану» снова повезло: каким-то чудом он выскочил из варненского горнила и приполз залечивать ожоги на Мальту. И здесь везению пришел закономерный конец: Бог, как известно, любит троицу, и в полном соответствии с этой народной истиной, шестовые мины мичмана Бухреева поставили в карьере корабля Её Величества «Беллерофон» жирную точку.

Но старый линкор успел отомстить своему убийце. Сноп картечи, выпущенный из карронады, с оседающей в воду палубы, лег точно по оси катера. Свинцовые, размером с мелкий абрикос, свинцовые шарики изрешетили трубу, пробороздили кожух котла, снесли транец, а по дороге в клочья разорвали четыре человеческих тела. Федя на подбитое суденышко, едва сдержал рвотный позыв. Растерзанные тела бесстыдно выворачивали наружу бледно-лиловые жгуты кишок, копошились сахарно-белыми костями, фонтанировали кровью из перебитых артерий. Пайолы, банки, борта — все было обильно забрызгано красным. Семикозов лишь длинно, матерно выругался и принялся выворачивать прикрывающие дно решетчатые пайолы и наощупь, под водой, затыкать пробоины в днище. Морская вода смешавшись с кровью, немедленно стала розовой, окрасив и голландку Семикозова и парусиновые Федины брюки. Оба они, замерев, ждали второго залпа, еще одного снопа картечи — но «Беллерофон» замолк, и на этот раз навсегда. Огромный корабль медленно накренился; по палубе загрохотали сорвавшиеся с креплений пушки, в воду градом посыпались человеческие тела, а умирающий кит все валился на борт. Море захлестнуло планширь, реи коснулись гребней волн; мачты по всей длине легли на воду. Какое-то мгновение казалось, что линкор так и останется лежать на боку, подобно диковинному барельефу, копией самого себя, залитой до половины в черное стекло. Но нет — бок левиафана дрогнул и палуба повалилась вниз, накрывая, словно крышкой общего гроба, плавающие в бурлящем водовороте головы…

Катера прошли внешний рейд насквозь, лавируя среди тонущих, пылающих, опрокидывающихся кораблей её Величества королевы Виктории. Двумя милями мористее к ним присоединился второй отряд. Они, как и предсказывал Истомин, напоролись на прикрывающую внутренний рейд брандвахту, команда которой, в отличие от многих других бдительности не потеряла и встретила незваных гостей частой ружейной пальбой. Выпущенная с «Аргонавта» торпеда прекратила этот фейерверк, но атака была сорвана, и катерам пришлось повернуть, нацеливаясь с тыла на стоящие на внешнем рейде корабли. Впрочем, и их мины не пропали даром, подняв счет катерников до шести.

Общий итог оказался в пользу миноносников. «Живой» и «Строгий» записали себе по две цели. «Заветный» попал один раз, зато минеры «Свирепого» все три торпеды положили точно.

К шестой склянке, когда небо на востоке начало сереть, последний из катеров вышел к точке рандеву. С миноносцев подали буксирные концы, и минный дивизион на двенадцати узлах отошел к маткам и сопровождающему их "Громоносцу". Остальные пароходофрегаты во главе с «Вобаном» растянулись огромной подковой, перекрывая подходы к Ла-Валетте с севера и северо-запада. Небо совсем посветлело; восток наливался утренним золотом, за кормой таял в утренней дымке скалистый контур Мальты.

* * *

«Двойка», слегка скрипнув, улеглась на обшитые воловьей кожей кильблоки. Семикозов суетился вокруг, шпыняя матросов палубной команды — боцману не терпелось забраться в катер и нарисовать на трубе трехцветный шеврон — знак из четвертой победы в этой войне. И, даст Бог, не последней, хотя американец, конечно, прав — вряд ли кто-нибудь в обозримом будущем рискнет бросить вызов истоминской эскадре. Ну ничего, ухмыльнулся про себя Федя, мы не гордые, можем и сами заглянуть на огонек. Как не раз уже заглядывали — и в Варну, и в Константинополь, и в Ла-Валетту. У королевы много — и гаваней, и кораблей и моряков. А том, глядишь, и американцы подтянутся — им похоже, пришлись по вкусу ночные визиты на минных катерах.

Кстати, об американцах…

— Мистер Мори, позволите задать вам вопрос?

Американец доброжелательно взглянул на Красницкого.

— Сколько угодно, шкип, я к вашим услугам!

— Помните, нас окликнули с «Центуриона»? Вы еще что-то там ответили о грота-брасах… Я все гадаю, к чему это — англичане ведь шли на паровой тяге, со спущенными стеньгами…

Американец недоуменно нахмурился. Потом лицо его расплылось широченной улыбкой.

— О, мистер Красницки, это совсем просто! Британский морской обычай: когда умершего хоронят в море, тело кладут на доску, перекинутую через планширь. Потом кептен командует: «Грота-брасы на ветер!», судно теряет ход и мертвец по доске соскальзывает в море. Это как… — он пошевелил пальцами в воздухе, — …как если бы я крикнул им: «Опускай гроб и закапывай могилу!» Шутка, мистер Красницки!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Севастополь, Морской госпиталь

Озорной лучик проник через неплотно задвинутые занавески, скользнул по комнате и легко коснулся щеки спящего. Юноша беспокойно заворочался, и простреленное плечо отозвалось болезненным толчком.

Петя Штакельберг охнул и проснулся. За окошком, во дворе морского госпиталя, перекликались веселые голоса, стучал топор. «Нестроевые, колют дрова для куховарни. Ну вот, еще один день начался…»

Сколько он уже здесь — девять дней, десять? Он осторожно, чтобы не потревожить рану, повернулся на спину и принялся вспоминать.

* * *

«Гарфорд» юнкера Штакельберга сопровождал драгунскую полуроту на рекогносцировке. Места впереди были неспокойные. Драгуны, обшаривая болгарские мазанки, то и дело находили страшные следы, оставленные арнаутами — албанскими конными иррегулярами, чьи отряды, подобно москитам, вились перед фронтом наступающей армии. Вот и последняя находка: старик с перерезанным от уха до уха горлом, две девчушки, не старше двенадцати лет, изнасилованные самым зверским образом. Их мать, нестарая еще женщина, привязана за ноги и за руки к кольям, вбитым в земляной пол, юбка задрана на голову, живот вспорот. Драгуны темнели лицами, кто вполголоса молился, кто цедил сквозь зубы черную брань, обещая припомнить извергам все, только бы дотянуться…

Арнаутов догнали у небольшой, но бурной речки — прижали к воде, а когда те кинулись вплавь, перестреляли, словно в тире. Отрядный баш-чауш (или как там у башибузуков зовутся унтера?) — заперся с десятком уцелевших, в деревенской церквушке, выставив в самом большом окне прибитого гвоздями к скрещенным доскам попа-болгарина. Увидав такое зверство, драгуны вконец осатанели, но стрелять по церкви все же, не решались. Арнауты держали подступы к крыльцу под прицелом: трое драгун решившихся сунуться к двери топорами, так и остались в пыли, у ступенек.

Положение складывалось ужасающее. Из окон неслись истошные вопли — прежде чем запереться, арнауты согнали туда деревенских жителей и теперь готовились к неизбежной смерти, распаляя себя похотью, насилием, чужой болью. Болгары кидались к русским, валились в ноги, умоляли — «идите, спасайте!»

Петя хотел было плюнуть на все — «потом отмолю!» — и выбить дверь снарядом из трехдюймовки. Его удержали — «Грех это, Петр Леонидыч, да и нельзя! Внутре, окромя нехристей, болгары, побьете!» Узкие ворота не позволяли массивному «Гарфорду» протиснуться во двор; пришлось, сгибаясь под выстрелами, разбивать ломами и киркой ограду, руками растаскивать обломки каменной кладки. Броневик подъехал вплотную к крыльцу, навел ствол «Максима» на окошко. Петя вывалился из кормового люка, на карачках взбежал по ступенькам и принялся прикручивать к дверным ручкам буксирный трос. В этот момент его и стукнула пуля из кремневого карамультука.

Потерявшего сознание юнкера уволокли под защиту «Гарфорда». Машина дала задний ход, створки вылетели, и осатаневшие драгуны бросились внутрь. Прикладами (нельзя проливать кровь в святых стенах!) вышибли арнаутов из храма и тут же, за оградой, перекололи.

По дороге назад Петя несколько раз терял сознание. Пуля засела в ране и при каждом толчке броневика причиняла юнкеру адскую боль. В бригаде пулю извлекли; рану, успевшую воспалиться, присыпали порошком стрептоцида, после чего фельдшер сделал юнкеру укол антибиотика. Сутки спустя, Петя Штакельберг на борту пакетбота «Молодец» уже плыл в Севастополь уже в Морском госпитале он узнал о представлении к ордену святой Анны и производстве в прапорщики.

* * *

— Раненому герою привет!

Веселый голос доктора вывел его из раздумий. Фаддею Симеоновичу посторонился, пропуская в палату милосердную сестру с подносом. Завтрак — овсяная каша, сдобренная коровьим маслом, чай, ломоть серого пшеничного хлеба. Петя вдруг понял, что зверски проголодался.

— Вот вы и поправляетесь, барин! — голос у сестры был глубокий, грудной. — А то худющий были, чисто кутенок!

— Что вы, Дарья Лавреньтевна, какой я барин… — смутился Петя.

— Дашенька никак не может запомнить ваш титул, барон. — ответил медсестру Фаддей Симеонович Геллер. — Вот и называет, как привычнее.

Медсестра улыбнулась и помогла Пете сесть в постели. Подложила под спину подушку, поставила на колени поднос и встала рядом, сложив руки по-бабьи, под грудью.

«Даша Севастопольская, напомнил себе он. Ныне — законная супруга лейтенанта Красницкого. Петя взял стакан молока и осторожно отхлебнул — так и есть, еще теплое, парное! Зажмурясь от удовольствия, он единым духом выхлебал половину стакана.

— Вы, голубчик, не особо усердствуйте! — посоветовал Геллер. — Нашим сестричкам дай волю, они вас так будут потчевать — в броневик потом не влезете!

Петя вытер рукавом молочные «усы». Действительно, девушки, состоявшие при госпитале добровольными сестрами милосердия, наперебой подкармливали симпатичного прапора. Благо, работы было немного — раненых и больных из Дунайской армии отправляли обычно не в Севастополь, а в Одессу или Кишинев.

— А Дашенька скоро уезжает! — продолжал Фаддей Симеонович. — Ее супруг сейчас на эскадре Истомина. Через месяц, самое позднее, они придут в Петербург, вот верная жена к тому времени как раз и поспеет. Российскими-то дорогами раньше никак не управиться!

А после Федор Григорьевич отбывает за океан, в самую Америку. — добавила Даша. — Указание из Морского министерства ему вышло.

Петя подавился овсянкой.

— В Америку? З-зачем?

— Учить тамошних моряков. — объяснил доктор. — Они, говорят, намереваются отобрать у англичан канадскую провинцию Ванкувер, а чтобы те были посговорчивее — хотят ухлопать Вест-Индскую эскадру вице-адмирала Кокрейна. Очень американцам понравилось, как действовали наши минные катера — и в Варне и недавно, у Мальты. Вот и просят поделиться опытом!

— А за вами, барин… простите, Петр Леонидович, теперь другая сестра будет ходить. — сказала Даша. — Она у нас новенькая, но не сомневайтесь, будет стараться. Да вы ведь с ней, кажется, знакомы?

Петя посмотрел на вошедшую девушку, вздрогнул и густо покраснел. В дверях, одетая в серенькое сестринское платье с косынкой до плеч и белым передником, стояла Сашенька Геллер.

II

Севастопольская бухта. Транспорт «Березань»

Помещение для беседы — или следует назвать ее допросом? — Велесов приглядел заранее. Это была то ли подсобка, то ли подшкиперская: серые стены с красно-бурыми подтеками, ряды заклепок. С подволока капает вода, лампочка свисает на голом проводе, трубы поросли рыжей ржавчиной.

Арестованные переминались с ноги на ногу. Все четверо босы, в кальсонах со штрипками у лодыжек, и тельняшках. У того, что в центре, тельник разорван до пупа.

После разговора с Глебовским, за «подпольщиками» учредили негласное наблюдение. Макарьев раньше состоял на «Котке»; в бою у Одессы он, единственный из машинной команды, остался невредим. Водяницкий добился для него перевода в машинную команду «Казарского», и с тех пор эти двое не вылезали из боевых походов. Еще один поступил в тяжелый дивизион и, как говорили, отличился в Валахии. А неделю назад, ночью, в карауле, ему перерезал горло подкравшийся к русскому стану курд-башибузук.

Двое оставшихся числились в ремонтниках у Глебовского. Узнав об аресте, тот протестовал: «Без ножа режете, Сергей Борисыч! Лучшие слесаря!».

Но Велесов был непреклонен — вопрос слишком важен, чтобы оставлять «на потом». Впрочем, он не собирался устраивать большевикам «подвалы Мюллера» — брутальный антураж допросной был рассчитан больше на психологический эффект.

Арестованных пять дней продержали взаперти. На шестой вернулся из Варны «Казарский»; Макарьева с Водяницким взяли прямо у трапа, к немалому смущению Иконникова.

Велесов перебрал листки в папке, поправил веб-камеру и поднял глаза на полосатую шеренгу. Кто из них главный, Макарьев? Невозмутим, глядит прямо, глаза не отводит. Водяницкий озирается, то и дело, насвистывая что-то революционное. Слесаря — угрюмые, подавленные, стоят, уставясь в пол. У того, что постарше крупно вздрагивают плечи.

— Прямо стоять! В глаза смотреть, кому говорят!

Водяницкий вытянулся по стойке «смирно». Конвойные за спинами арестованных повторили движение, грохнув прикладами о железный пол. Слесаря дернулись, кое-как выпрямились и затравленно уставились на «дознавателя». Макарьев презрительно усмехнулся и сплюнул.

«Чекист, ясное дело. Такого дешевыми трюками не проймешь…»

— Слышал, вы книжечки почитываете? — вкрадчиво осведомился Велесов. — Историей интересуетесь, географией?

С тех пор как один из слесарей получил доступ к эвакуированным библиотекам, на него негласно завели формуляр. Изучив список книг, Велесов сделал вывод — подпольщики собирают сведения о Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе, а так же изучают атласы Англии и севера Европы. А недавно слесарь потребовал учебник английского языка, и прямо из библиотеки отправился в казармы, к беженцам — искать репетитора.

— Что, нельзя рабочему человеку поучиться? — с вызовом спросил Водяницкий. — Или науки только для господ?

— Отчего же, учитесь. — усмехнулся Велесов. — Языки и география в жизни пригодятся. Только растолкуйте, если можно — как вы доберетесь до Лондона? Маркс ведь там сейчас,?

У Макарьева отвисла челюсть. Велесов в ответ изобразил нейтральную улыбку.

— Тебе-то что вашбродие? — буркнул чекист. — Как-нибудь доберемся. Мы не крепостные и не солдаты, куда хотим, туда и пойдем!

— Между Российской Империей и Великобританией состояние войны. И ваше путешествие, скорее всего, закончится в каталажке. А в какой — российской, британской или, прусской — неважно. Или поедете через Швецию?

Подпольщик вздрогнул, и Велесов понял, что угадал.

— Что ж, маршрут, проверенный. Им еще после пятого года пользовались, и во время германской. А сейчас — нет не выгорит, времена не те.

— Может ты нам поможешь, ежели такой грамотный? — огрызнулся Макарьев.

— Может, и помогу. И в Англию помогу попасть, и до господ Маркса с Энгельсом добраться. Даже деньжонок подкину на дорогу. Путешествия — дело накладное.

— Купить хочешь, вашбродие? — недобро сощурился Водяницкий. — Думаешь, мы к Марксу, а вы за нами и в расход его?

Сергей едва сдержал улыбку.

— Дурак ты, братец. В Европе действует наша группа особого назначения. Это такие звери — они хоть английскую королеву упакуют и приволокут, если будет приказ. Я не о том. Вот ты — видел в нашей библиотеке труды Маркса?

Слесарь неохотно кивнул.

— Ну так там далеко не все. У нас есть все книги, статьи, дневники — вообще все, что он написал за всю жизнь. Напомнить, откуда мы? Из 2017-го года, через сто лет после вашей заварушки в Питере! Про революцию мы знаем все: и что было, и чем это закончилось. А вы нас за контру держите! Какие мы беляки, мы — внуки вашей революции!

Подпольщики ошарашенно молчали. Первым совладал с собой Макарьев:

— Агитируешь, гад? Добиваешься, чтоб мы дело свое предали?

— Агитирую? Да ни в жисть! Наоборот, помочь хочу. Если хотите знать, главная борьба впереди. Вспомните, чему учил Ленин? «Теория — главное оружие революционного класса». Верно, что ли?

Водяницкий и Макарьев переглянулись. В глазах механика мелькнуло недоумение. В ответ чекист чуть заметно пожал плечами.

— Мы покажем Марксу и Энгельсу все их труды. А еще — книги по истории, экономике, политике — все, что было после них. Пусть изучат и придумают новую революционную теорию! Нам, товарищи, предстоит построить новый мир. Как в "Интернационале": «Мы наш, мы новый…» Так вот, это — про нас с вами!

Велесов не заметил, как встал и стал в запале расхаживать по допросной. Арестованные слушали, не дыша.

— А ты, товарищ говоришь — «агитация», предательство»… Ширше надо мыслить!

Макарьев, вывернул голову вправо, потом влево. В тишине громко хрустнули шейные позвонки.

— Ну, хорошо. Скажем, мы тебе поверим. А какие будут гарантии, что это не ловушка?

* * *

Монитор погас. Андрей покачал головой, не пытаясь скрыть улыбки

— Серег, ты это что, всерьез?

— Ну… как тебе сказать? Отчасти. Особенно насчет нового мира. Что же касается этой сладкой парочки — по-моему, оставлять их в Лондоне не стоит, неизвестно что они там насочиняют на злобу дня. Сам знаешь, как отцы-основатели любят Россию.

— Еще бы, — согласился Андрей. — «Славяне — раковая опухоль Европы».

— Так и я о чем! Но с интеллектом все в порядке, раз такую теорию сочинили, что весь мир полтора века лихорадит. Напомни, Маркс в каком году должен помереть, в восьмидесятом?

— В восемьдесят третьем. От банального плеврита.

— Ну вот! Если вовремя подлечить, еще лет пятнадцать научной деятельности гарантированно. Всегда хотелось узнать, что бы он сочинил, узнав про глобализацию, информационную экономику и виртуальные финансы. Решено — факультет экономики Зурбаганского Университета за стариной Карлом!

— А Фридриха куда? Ассистентом при кафедре?

— Зачем? Он отличный историк, пусть работает по специальности. Это не Фукуяма, «конец истории» выдумывать не станет. И вообще… — он доверительно понизил голос. — считай, что это моя маленькая месть. Мне госы по научному коммунизму три года в кошмарах снились!

III

Крым, Евпатория

Велесов спрыгнул с лошади, попрыгал, разминая ноги и со вкусом, хрустнув суставами, потянулся. Охлопал себя по карманам, недоуменно хмыкнул и потянулся к седлу; рыжая, в белых чулках кобыла косила влажным, черным, как слива глазом, с интересом наблюдая за хозяйскими манипуляциями. Тот долго копался в седельной сумке, и когда вытащил руку — на ладони лежали две большие, присыпанные маком, баранки. Рыжая мягкими губами подобрала лакомство с ладони, схрумкала и благодарно ткнулась носом в плечо.

— Хорошая конячка, славная!

Сергей потрепал кобылу по гриве, почесал лоб (та фыркнула и поддела хозяина носом под локоть, требуя продолжения) и принялся распускать подпруги. Нарядное кавказское, обитое серебряными гвоздиками седло досталось вместе с кобылой от драгунского ротмистра. «Надоело скитаться по чужим каютам! — ответил Велесов Кременецкому, когда тот предложил ему перебраться на «Адамант», и в тот же вечер уехал в Евпаторию. Лошадь как раз и была приобретена для этой поездки — пятилетка кабардинской породы, не испорченная мундштуком и строгим, военного образца, шпорам. Видимо, прежний хозяин держал ее для частных поездок и увеселительных прогулок.

Андрей Митин сидел под навесом, увитым диким виноградом, наблюдал, как Сергей возится со своим транспортным средством, и наслаждался бездельем. После возвращения в Крым, он вертелся, как белка в колесе; вот и сейчас приходилось помогать с размещением эвакуированных. Их доставляли из Севастополя — кого морем, кого по суше, в крытых парусиной обозных фургонах. Беженцам из XX-го века предстояло обосноваться в Евпатории, которую по указу Государя именовали теперь Зурбаганом.

Велесов передал повод конюху, отряхнул бриджи и уселся рядом.

— Всегда мечтал перебраться в Крым. После четырнадцатого, когда начали строить Керченский мост, решил — хватит с меня слякотной Москвы! Нашел покупателя на квартиру и выбрал через Интернет домик здесь, в Евпатории. Такой, в итальянском стиле: патио с печкой для пиццы, окна от пола, садик на крыше, посреди гостиной — огромный камин из дикого камня под медным кожухом. Собирался ехать, смотреть на месте, а тут ты со своим Проектом!

Андрей удивленно поднял брови. Об этих планах друга он слышал впервые.

— За чем же дело стало? Вот тебе Крым, строй, пиши! Скажем, о том, что мы тут натворили. Правда, у нас это не издадут, секретность…

Сергей немного подумал.

— А если обставить под фантастику? Помнишь, ты как-то сказал, что документы Проекта могут сойти за материалы к роману?

- Да запросто. Издашь под псевдонимом, сейчас на «попаданцев» спрос.

— Почему сразу «попаданцев»? — обиделся Велесов. — Это совсем другой жанр! Я бы назвал его «хроноопера»… чего ржешь, я серьезно!

— Ты вдумайся в ситуацию! — выдавил сквозь смех Андрей. — Двое попаданцев сидят в измененном прошлом и спорят, к какому жанру отнести их воспоминания! Нет, уж напиши солидную хронику. Его лет через сто еще и и в здешних институтах изучать будут!

— Кстати, об институтах: Глебовский говорит, что здешний народ насмотрелся на наши чудеса техники и сам кинулся изобретать. У него таких предложений скопилось на год вперед. Пришлось поставить их разбирать паренька, из юнкеров — выздоравливает после госпиталя, и технике здорово сечет. Штакельберг его фамилия.

— Как же, помню! — кивнул Андрей. — Я на «Алмазе», во время переноса, был с юнкерами в одной каюте. Там и познакомились.

— Глебовский говорит, ему бы подучиться, будет отличный инженер. А пока возится с прожектами местных Кулибиных. В-основном бред, но случаются и дельные. Вот, скажем, лейтенант из крепостной артиллерии, принес чертеж торпеды с паровым приводом!

— Это как? — опешил Андрей. — Что-то вроде взрывающегося катера? Но его даже слабые волны с курса собьют! Нет, к такой шняге нужен либо камикадзе, либо дистанционное управление…

— Никаких катеров! Паровик стоит на берегу и тянет тросик, намотанный на катушку внутри торпеды. Катушка вращается, крутит вал с гребным винтом и торпеда плывет от берега.

Андрей удивленно поднял брови.

— Где-то я такое встречал… точно! Система Бренана. Их даже серийно выпускали, для береговой обороны. Только там катушек было две, чтобы управлять торпедой. Понимаешь, разностный механизм следит за…

— Стоп! Для меня это темный лес. Лучше набросай схемку, отдадим самородку, пусть работает. Если выйдет что-нибудь толковое — обратимся к Корнилову или Великому князю. Надо же поддерживать отечественные разработки! А пока создадим комиссию по изобретениям…

— Бюро патентов. — подсказал Андрей. — Осталась сущая малость: нанять на работу Эйнштейна.

А что, и наймем! Чем-чем, а талантами Россия не обделена. И со временем их этого бюро возникнет Зурбаганский технологический институт!

Андрей едва сдержал усмешку. Серегу опять несет. Впрочем, идея толковая, почему бы и нет?

— Дело хорошее. Только не забудьте о самом главном, иначе ничего у вас не выйдет.

— Это о чем?

— Да о табличке в приемной: «Заявки на патенты вечного двигателя не рассматриваются!»

IV

Где-то в Болгарии.

Коля опрокинул в себя стакан с остатками ракии, скривился, закашлялся. Кашлял он долго, вытирая выступившие слезы, а другой рукой шаря вслепую по столу. Адашев пододвинул к нему миску с жареной курятиной.

— Спа… кхе! — спасибо!

— Ты помидорчиком закушай. — посоветовал Адашев. — Очень способствует. Болгары их так ловко маринуют… Давай, еще плесну, и помидорчик, а?

Коля поспешно замотал головой.

— Зря, между прочим. Когда баба бросает, выпить — первейшее дело!

— Сашенька — не баба! — Вскинулся Михеев. А вы, поручик, пошляк!

— От пошляка слышу. Это надо — высосать в одиночку бутылку казенки, наблевать в броневике а потом там же и уснуть?

Они пили уже второй день — с тех самых пор, как в бронедивизион доставили из Севастополя почту.

— Саашенька не баба! — упрямо повторил Коля. — А Штакельберг — сволочь, скотина! Это форменная подлость! А еще бла-а-родным прикидывается… Он неловкими пальцами вытащил из нагрудного кармана фреча

Вот, слушай!:

— "В память о нашей дружбе, и считаю делом чести лично уведомить о том, что Александра Фаддеевна Геллер оказала мне честь, дав согласие стать моей женой…" Бла-ародного из себя корчит. Мы тут головы под пули подставляем, а он в тылу… мою невесту…

И громко, по детски, зарыдал, уронив голову на скрещенные руки. При этом он попал локтем в большую глиняную миску с пресловутыми помидорами.

Адашев посмотрел, как растекается по столу лужа маринада и тяжко вздохнул. Позвать денщика? Нет, не стоит нижним чинам видеть начальство в таком свинском состоянии. Он встал и принялся разыскивать подходящую тряпку. Коля приподнял голову. На щеку ему налипли кусочки жира и мелкие куриные косточки.

— Нет, ты скажи, почему Штакельберг такая скотина?

— Плюньте, мон шер, — устало посоветовал Адашев — Ни одна из les femmes не стоит таких страстей. К тому же, вы несправедливы — наш друг Петюня не на нижнем бюсте фурункул заработал! Честно словил пулю в плечо и отправился в Крым, на излечение. Ну а там — раненый герой, восторженная сестричка милосердия. Гумилевские стишки, опять же…

— Я его вызову! — Коля изо всех стукнул кулаком по столешнице. Крепкое сооружение, рассчитанное на буйные балканские застолья, жалобно скрипнуло, но устояло. — Как встретимся, сейчас же стреляться!

И зашарил по поясу в поисках кобуры.

Адашев наблюдал за этим без особого интереса. Он еще вчера спрятал Колин наган — просто так, на всякий случай.

— Стреляться! — с пьяным упрямством повторил Михеев. — через платок!

— Во-первых, — терпеливо объяснил Адашев, — мы сейчас в военной кампании, а значит, о дуэли и речи быть не может. Во-вторых, нынешний Государь, как вы, надеюсь, слыхали, слывет ярым ненавистником дуэлей. А в-третьих, вы, Никол, такими темпами, скоро получите штабс-капитана. А Штакельберг всего-то прапорщик, и вызов ваш принять не сможет. Вы же не собираетесь подавать в отставку?

Погоны поручика Коля Михеев получил вместе с анненской "клюквой» за дело месячной давности. Он и еще двое константиновцев сопровождали на грузовичке «Кросби» роту драгун — и в узком ущелье глупейшим образом угодили в засаду. Идти на прорыв сквозь тысячные толпы башибузуков было немыслимо; пришлось сжечь автомобиль, и, пристрелив лошадей, уходить горными кручами за болгарином-проводником.

Коля с юнкерами, десятком драгун и пулеметом «Кольт» остался прикрывать отход. Он расстрелял восемь лент; драгуны трижды схватывались в рукопашную и сумели вырваться из западни — вшестером, волоча на себе пулемет, треногу и ленту в которой осталось едва ли полсотни патронов.

Адашев потянулся, было с бутылью, чтобы плеснуть еще ракии, но замер, не донеся горлышка до кружки. Лицо его сделалось сосредоточенным.

— Послушайте, Никол… Я давеча был в штабе бригады. На фронте сейчас затишье, так может, нам сгонять в Севастополь? Ей-богу, завтра выпрошу командировку для нас обоих. В дивизионе Рыбайло справится, а мы и запчастями разживемся, и с Глебовским посоветуемся насчет ремонта. «Ланчестеру» распредвал надо менять, а я в этом не силен. Может, выделит слесаря потолковее? Нет, правда, поехали! то, сами знаете, скоро наступление. Нехорошо идти в бой с таким камнем на сердце… и без распредвала!

Коля поднял голову, и долго, не мигая, смотрел на собутыльника. Потом тяжело вздохнул и согласно мотнул головой.

Решено! — обрадовался Адашев. — Но уговор: никаких дуэлей!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

«События 1855 года в мировой прессе».

«Berliner Börsen-Courier», Берлин:

«Нам пишут из Парижа:

Император Наполеон III-й похищен из тюрьмы Мазас, где его содержали бунтовщики. Возможно, это лишь неуклюжая попытка скрыть то, о чем давно говорят во всех европейских столицах: несчастный император казнен по тайному приговору «Июньского комитета»!

«Wiener Zeitung», Вена:

Плененного мятежниками императора выкрали из застенка его сторонники!

Легион Свободы высадился в Марселе и движется на Париж!

Что ждет Францию — новые «Сто дней» или новая Вандея?

Вмешается ли Англия?

II

Париж, квартал Сен-Дени

Но каков стервец! — возмущался Белых. — Меняем третью лежку, и всякий раз этот сопливый ниндзя возникает на крыше, самое позднее, через сутки! Может, зря я не позволил Гринго его завалить?

— Не будьте таким букой! — улыбнулась Фро. Ее искренне забавляло, когда сher George[21] сердился. — Во-первых, твои янычары не настолько жестокосердны, чтобы обидеть это enfant crasseux à Paris[22], а во вторых, спрятаться в этом городе от таких, как малыш Мишо — дело немыслимое. Если, конечно, собираешься оставаться на поверхности, а не лезть в клоаку, которую описывает ваш мсье Гюго.

После боя в Сент-Антуанском предместье минуло шесть дней. Группа Белых успела сменить три конспиративные квартиры. Это было скорее перестраховкой, чем насущной необходимостью: тайной полиции в Париже то ли не было вовсе, то ли ее агентам сейчас не до подозрительных чужаков, свои бы шкуры спасти! Единственным, кто проявлял интерес к группе, оставался маленький савояр. Он выходил на их след с завидной регулярностью и едва не поплатился за это жизнью. В отсутствие Белых и Фро (они отправились на бульвары, понаблюдать за ликующими толпами, празднующими le renversement du tyran détesté[23]), Гринго, отвечавший за безопасность базы, обнаружил незваного гостя на соседней крыше, взял на прицел — и к счастью для юного трубочиста, решил, прежде чем нажимать на спуск, доложиться командиру. Белых сразу понял, кто нанес им визит, так что малыш Мишо, избежал роковой пули. Более того, он так и не узнал, какой подвергался опасности и по-прежнему встречал новых друзей широченной улыбкой.

Впрочем, каплей лишь делал вид, что сердился. Ему нравился маленький савояр; к тому же мальчишка приносил группе вполне ощутимую пользу. В ночь восстания, после того, как волна мятежа, вырвавшись из парижских предместий, захлестнула центр города, кто, как не Малыш Мишо показал им, как забраться, в обход всех караулов, на крыши Елисейского Дворца? Только благодаря ему они стали свидетелями того, как восставшие вытряхнули Наполеона III из кареты и торжественно препроводили в тюрьму Мазас. Белых, Змей и Карел и малыш Мишо, последовали за процессией в лучшем стиле фанатов паркура, — поверху, над мостовыми, заполненными вооруженными толпами, прячась за трубы и мансарды. И успели увидеть, как за плененным императором захлопнулась кованая калитка

Дело, казалось, было сделано: можно покидать Париж и отправляться через Руан, в Нормандию, по заранее намеченному маршруту отхода. Но Белых ждал; на настойчивые вопросы Фро и Лютйоганна — что они, собственно, забыли в Париже и долго еще будут торчать в грязных кварталах по соседству со всякими мизераблями? — он хмурился и неизменно переводил разговор на другие темы.

Спецназовцы, народ дисциплинированный, ни о чем не спрашивали. И так ясно, что у командира имеется некое задание, оглашать которое он пока не хочет. Или не может. А пока они раз в три дня меняли базы, да выбирались порой в город — посмотреть, послушать, вдохнуть воздух Парижа, в очередной раз скинувшего законную власть.

Но седьмой день на афишных тумбах запестрели листки с воззваниями «Июньского комитета» (так называли себя вожаки восстания). Листки сообщали о грядущем судебном процессе; парижанам предлагалось прийти на площадь Отель-де-Виль, дабы высказать свою волю. Прочтя воззвание, Фро нахмурилась, закусила губу: «mon cher ami, я не питаю особой любви к нынешнему императору Франции, но не забывай — эта площадь когда-то называлась Гревской. Здесь жгли, вешали и колесовали и до Революции, а в 1792-м впервые опробовали гильотину. Право, мне страшно за бедняжку Луи-Наполеона!»

III

Париж, квартал Сен-Дени

Рация тихо пиликнула. Каплей потянулся к ней и замер, поймав недоуменный взгляд Змея. По очереди взглянул на каждого, кто сидел за столом.

Фро. Гринго. Лютйоганн. Карел. Вий. Змей.

Все здесь.

Коробочка настырно пищала.

— Никто на рации не сидит?

Белых отжал тангенту.

— Снарк в канале, прием.

— Капитан-лейтенант Белых? Говорит Фомченко. Вы в Париже?

«Нет, б…, в Кызыл-Орде! В городской застройке «потаскун» бьет на пять кэмэ максимум…»

— Так точно товарищ гене… простите, откуда вы..?

— Жду вас через тридцать минут на бульвар де Тампль, возле Театр-Лирик. Отбой.

Коробочка замолкла

— Жорж, друг мой… — голосе Фро был полон яда. — Женераль Фомченко приглашает нас в театр? Если да, то это неучтиво — оставить даме полчаса на туалет!

* * *

Белых шагал вдоль бульвара, насвистывая на ходу веселенький мотивчик. Цилиндр, жилетка под распахнутым сюртуком, тонкая тросточка — рантье или мелкий торговец, из числа тех, кому доход не позволяет перебраться в квартал Марэ, а амбиции запрещают селиться в Латинском квартале. Змей в обычном своем прикиде (блуза мастерового, широкие штаны, потертое кепи) следует чуть позади, цепко оглядываясь по сторонам. Фро под ручку с Лютйоганном фланируют по другой стороне — парочка небогатых буржуа. Гринго, в облачении возчика, зажав под мышкой длинный, оплетенный кожей бич, отстает на двадцать шагов, контролируя обе группы.

От толпы у афиш отделилась приземистая фигура и двинулась навстречу. Мужчины остановились, когда их разделяло пять шагов, несколько секунд изучали друг друга, шагнули навстречу, протягивая ладони для рукопожатия.

— За углом ждет фиакр. — сказал генерал. — Дайте знак своим друзьям, пусть найдут экипажи и следуют за нами. Оружие при вас?

Белых похлопал себя по левому боку.

— Сейчас оно вам не понадобится. Едем ко мне на квартиру. В дороге молчите — сейчас в Париже только ленивый не стучит в этот их «Июньский комитет».

* * *

— …прошу выполнять распоряжения его превосходительства, как мои собственные.

Великий князь сделал паузу и добавил, слегка понизив голос:

— Прошу меня извинить, Игорь Иванович, но этого потребовали обстоятельства. Желаю вам и вашим друзьям удачи.

— Такие вот дела, товарищи. — Фомченко закрыл ноутбук. — До окончания операции поступаете в мое распоряжение.

Как бы Фро не взбрыкнула, встревожился спецназовец. Она к такому тону не привыкла, все больше лесть да уговоры…

«Товарищи», сидящие на двух канапе, дисциплинированно молчали.

— Прошу извинить за некоторую театральность с этой записью, но иначе вы не поверили бы, что распоряжения на самом деле исходят от Великого князя. Ситуация сейчас такова, что план операции надо срочно менять.

— И что именно надо менять? — Если генерал рассчитывает держать их на коротком поводке, отдавая распоряжения в последний момент, то это он зря. — Я, как руководитель группы, должен представлять задачу хотя бы в общих чертах. Вы не подготовлены для силовых акций, и можете неправильно оценить…

— Ты так в этом уверен, каплей? — усмехнулся Фомченко.

«…вот оно что…»

— Ладно, не ершись. Я не из ГРУ, как ты только что подумал, но кое-какую подготовку прошел. После того, как меня списали с летной работы, пришлось побывать в роли военно-воздушного атташе. Здесь, в Париже.

«Только «засланного казачка» нам не хватало! — Белых едва сдержал матерную тираду. — Впрочем, тогда Фомич предъявил бы не видеозапись, а документик. Спецчернилами на особой ткани…»

— Поскольку о прослушке можно не беспокоиться, — продолжал Фомченко, — буду говорить открыто. Пункт первый: я здесь по личному распоряжению Государя. Он не желает, чтобы над свергнутым императором Франции была учинена расправа. Пункт второй: по моим сведениям, завтра на заседании «Июньского комитета» Наполеона Третьего приговорят к высшей мере. Приговор приведут в исполнение немедленно. Для этого на площади Отель-де Виль не позже, чем через… — он посмотрел на часы, — не позже, чем через три часа начнут сооружать помост под гильотину.

— Разрешите спросить, откуда такие точные данные? — не выдержал Белых. Происходящее напоминало ему скверный шпионский фильм, когда под самый финал появляется босс и раздает единственно верные указания. — У вас свои люди в комитете?

— Откуда? Мы покинули Питер месяц назад, а этот комитет всего неделю, как учрежден. Просто понятия не имеют о режиме секретности. Вчера мой помощник заглянул в ратушу: «хочу, говорит, увидеть стены, в которых вершится история!» За монету в один франк служитель провел его в зал, где заседают комитетчики. Дальше — дело техники: улучил момент и рассовал по углам кое-какие штучки.

Белых едва сдержал вздох облегчения. Действительно, элементарно.

— Вы упомянули о помощнике. К вас группа?

_Со мной из Питера приехали трое. Жандармы, или из Третьего отделения… короче, контора. Языки, манеры, знают местную обстановку… Ну и я им кое-что растолковал.

— Например, как правильно ставить жучки? Кстати, откуда у вас аппаратура? Вроде, на «Адаманте» такого не было?

Фомченко вместо ответа ухмыльнулся.

«…понятно, глупый вопрос…»

— Генерал, позвольте поинтересоваться, почему Государь поручил эту миссию именно вам?

Спецназовец чуть не подскочил от неожиданности. Ай да Фро!

— А потому, мадам, — Фомченко слегка наклонил голову, — что Император Всероссийский человек умный, и понимает, что не стоит класть все яйца в одну корзину. Он одобрил парижскую затею Великого князя и Велесова, но позаботился и о запасном варианте.

— То есть вы — это «план «Б»? — сощурился Белых.

Фомченко шутливо развел руками.

— Но тогда вы должны действовать независимо. Почему же Великий князь переподчинил вам нашу группу?

— Я же говорю — запасной вариант. У нас и свое задание есть, не зря же мы сидим здесь уже вторую неделю!

Вот, значит, кто переправил в Париж брошюрки Гюго… — с запозданием сообразил офицер. — Такие вещи без надежных связей не делаются; у русской разведки наверняка есть в Париже резидентура и Фомич с ней в контакте. Потому-то его и не стали светить, а спихнули распространение «нелегальшины» на них. Белых припомнил, как они выходили на связь с неведомым поставщиком: письмо до востребования в почтовом отделении крошечного городка близ Парижа. И все это время Фомченко о них знал, а в контакт вступил только когда приперло.

«…значит, вариант «Б»..?»

— А вы не боялись случайно сработать против нас? Мы же не знали ваших жандармов в лицо. Случись что — не церемонились бы.

— Это вряд ли, я же был в курсе вашего задания. Например, знал, что вытаскивать Наполеона вы не станете, а значит, не пересечетесь с моим человеком в ратуше. Разве что, зайдете от скуки, поглазеть. Кстати, пока не поздно, и в самом деле, загляните.

— Это еще зачем?

— А затем, что на утреннем заседании комитета решено перевести императора в ратушу и содержать там до суда. Если я верно разобрал, его держат на третьем этаже, в комнате под шпилем. Вот, держите флешку, тут фотки и аудиофайл. Есть, на чем открыть?

Белых кивнул.

— Наверх вас не пустят, там охрана. Зайдите в холл, осмотритесь, прикиньте варианты. Сработать надо ночью; в девять утра императора отведут в зал суда, там его не достать.

— Вы позволите, мон женераль?

— Уи, мадам..? — Фомченко был сама любезность.

— Видите ли, ваше превосходительство, — боевая подруга лукаво улыбнулась, — один из наших парижских знакомых, пожалуй, может нам помочь. Если, конечно, захочет.

И чуть заметным движением подбородка указала на массивный камин в углу комнаты.

IV

Париж, площадь Отель-де-Виль

Управились быстро — четверть часа на все про все, с учетом того, чтобы залезть на крышу и спуститься вниз, волоча на себе спеленутого, как мумия, «клиента». Ни единого выстрела. Ни единого трупа. В Варне с беглым Фибихом и то было больше возни, а тут целый император Франции!

Конечно, любая революция имеет своим следствием бардак, и такая организация караульной службы — неизбежное его проявление. Но чтобы плененного тирана, за которого, стоит изрядная часть провинций, половина армии, поддерживают могучие соседи, охраняли два унылых типа с незаряженными ружьями и тупыми тесаками?

Или вся охрана внизу, стережет лестницы на третий этаж? А почему нет часовых в коридорах, на поворотах? И где комната с бодрствующей сменой? И почему, черт возьми, до сих пор не было ни одного обхода?

Это не укладывалось в голове.

Впрочем, тем лучше. Ни Белых, ни его бойцы вовсе не жаждали пройтись по зданию ратуши так, чтобы позади все взрывалось и горело, а впереди — рыдало и разбегалось.

Маньяков в спецназе не держат.

Оставив Змея и малыша Мишо прятаться за высоченной трубой, одной из двух, обрамлявших левую башню здании ратуши, Белых, Карел и Вий надвинули на глаза ПНВ и поползли по карнизу, нацелившись на мансардное окно, прилепившееся к заостренной готической крыше. Гринго контролировал фасад ратуши со своим «Винторезом», устроившись в квартире второго этажа в здании напротив. Хозяин квартиры, пятидесятилетний плешивый эльзасец в данный момент томится, связанный по рукам и ногам, под собственной кроватью.

А кому сейчас легко?

Кто еще? Лютйоганн мается на мостовой, у подъезда, с рацией под полой. В дальнем конце площади ждет Фомченко в фиакре.

Два щелчка тангентой.

— Снарк, я Гринго, чисто.

— Я Змей, чисто.

Легкий шлепок по плечу — Карел. Сзади тоже порядок.

Решетки на окне мансарды не оказалось. Щеколда секунд пять сопротивлялась ножу, потом тяжелая рама чуть скрипнув, приоткрылась, и черные тени проникли внутрь. В комнате пусто; в этом они убедились, прежде чем взломать раму, с помощью гибкого щупа с крошечной видеокамерой. Сейчас этот щуп пролез под дверь; изображение лестницы, ведущей вниз, на третий этаж, медленно поворачивается на маленьком нарукавном экранчике. Минута… две… никого. Только тускло, через один, светят газовые рожки.

Белых сдвинул ПНВ на лоб и выскользнул на лестницу. Так, вниз, два пролета… щуп с камерой за угол. Никого? Поворот направо… короткий, с единственным окном коридор, левый поворот… следующий коридор… здесь!

Карел страхует тыл; Белых с Вием одним броском преодолели пять метров, отделявших их от скучающих часовыми. Глухие удары сдавленный хрип, бесчувственные тела сползают на пол. Жест вправо — Вий понятливо берет под контроль противоположную часть коридора. Белых замер, прислушался — за дверью тишина. Как там учила Фро..?

Дверь распахнулась. Высокий мужчина, в измятом мундире замирает в резном кресле, вскакивает и чуть не падает, пытаясь отскочить к окну. Это ничего — немудрено испугаться, когда в ночь перед казнью к тебе в комнату вламывается тип, с ног дол головы в черном, с непонятным приспособлением на голове и пистолетом в руке.

«…одутловатое лицо, высокий лоб… узкая бородка, длинные усы «в шильце»… он!»

— Votre Majesté, nous sommes venus pour vous sauver![24]

V

Париж, набережная Турнель.

На этот раз Фро подыскала для группы двухэтажный домишко в квартале Сен-Жермен, недалеко от моста Турнель — того самого, припомнил Белых, на котором Портос из «Трех мушкетеров» встретил своего будущего слугу Мушкетона. Новое пристанище группы было ветхим, полным сквозняков, сдавалось за непомерную плату, но имело, с точки зрения спецназовцев, неоспоримые преимущества. Фасад его смотрел на набережную Турнель, а выйдя через заднюю дверь можно было закоулками добраться до улицы Хильдеберт, что недалеко от собора Сент-Жермен-де-пре. Крыша вплотную примыкала к кровлям соседних зданий; выбравшись на нее через мансардное окно, можно было, не спускаясь на мостовую, пересечь весь квартал.

Крышу, как и кровли окрестных домов, помог обследовать добрый знакомый спецназовцев, малыш Мишо. Предвидя скорое расставание, Белых вручил юному савояру горсть золотых наполеондоров, а Фомченко прибавил к ним запечатанное сургучом письмо: «когда мы уедем, подожди две недели и отнеси по адресу, указанному на конверте. О тебе позаботятся.»

И наконец, в полу темного, заваленного полусгнившим хламом, подвала, обнаружилась чугунная решетка, прикрывавшая глубокий колодец. Темный провал источал отвратительные миазмы, сырость от него расползалась по всему зданию. Но именно эта архитектурная деталь и подкупила Белых, заставив согласиться на непомерную плату, запрошенную домовладельцем.

Капитан-лейтенант обследовал колодец в первый же день и обнаружил именно то, на что рассчитывал. Узкий тоннель тянулся под кварталом Сен-Жермен метров на двести, а дальше соединялся с другим, ведущим в один из главных каналов парижской дождевой канализации. Этот канал заканчивался в полутораста метрах от моста Турнель. Широкий, низкий лаз перекрывала заросшая многолетней ржавчиной решетка, но для Белых, в отличие от Жана Вальжана, это не было препятствием.

Единственным неудобством было то, что тоннель на полтораста шагов от решетки оказался затоплен, и кое-где глубина достигала полутора метров. Впрочем, достаточно широк, чтобы вместить плоскодонку, из числа тех, что во множестве шныряли по Сене. Немного поразмыслив, Белых решил принять меры заранее: той же ночью они с Вием увели возле моста Руайяль подходящую посудинку и загнали ее в тоннель. Замок, запиравший решетку, Белых приладил на прежнее место, тщательно замаскировав следы распила на дужке смесью ржавчины и быстросхватывающего клея.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

«События 1855 года в мировой прессе».

The Philosophical Transactions

of the Royal Society»[25], Лондон:

«Русские крадут у Европы ученых?

Это и мало кому известные молодые дарования, вроде датчанина Лоренца, получившего в прошлом году Золотую Медаль Копенгагенского университета; и маститые мэтры, такие как швед Андреас Ангстрем, прославившийся фундаментальным трудом «Исследования солнечного спектра».

«Я желаю заниматься наукой, а не ловлей блох! — высокомерно заявил герр Ангстрем. — Ознакомившись с письмом из Зурбаганского Университета, я сделал непреложный вывод: первенство на поприще наук переходит к России!»

Не обойдены вниманием и наши соотечественники. Джеймс Джоуль, удостоенный Королевской медали за работу о механическом эквиваленте тепла; кембриджский бакалавр Максвелл, известный исследованиями по теории цвета — вот далеко не полный список тех, к кому проявили интерес царские вербовщики от науки.

Кабинету тори и премьер-министру Палмерстону следует задуматься — что затеяли в Санкт-Петербурге? Не секрет, что Россия добилась поразительных успехов в области военных изобретений; чего же ждать, когда они переманят к себе на службу лучших ученых Европы и Великобритании?»

II

Крым, Зурбаган

— …что, самому Джоулю? — восхитился Рогачев. — Ну, вы, блин, даете!

Велесов расплылся в довольной ухмылке.

— Ему. А так же Уильяму Грове, тому, что изобрел гальванический элемент, и гидродинамику Джорджу Стоксу. Но особое внимание уделяли молодым, тем, кто делает первые шаги в науке. Вот, скажем, Максвелл — он всего год, как сдал экзамены в Кембридже. Или Круксу, который открыватель таллия.

— И что, откликаются?

— Не очень. Крукс, инженер Джеймс Томсон — вот, пожалуй, и весь список. Да, еще шотландец Уильям Ренкин. Этот польстился на высокое жалованье — ему в 1838-м пришлось покинуть Эдинбургский университет из-за стесненных обстоятельств. Да и англичан он прямо скажем, недолюбливает. А нам он пригодится — как-никак, будущий создатель теории паровой машины, один из основоположников газодинамики.

Андрей щелкнул мышкой, и на мониторе замелькали странички с портретами и биографиями ученых

— На британских физиков вообще мало надежды. Сейчас в Англии быть ученым престижно и выгодно: на носу революция угля-и-пара, на прикладную науку большой спрос. Внимание прессы, медали, гранты, или как они там сейчас называются…

— Зато скандинавы откликнулись — Велесов завладел ноутбуком. — Вот, смотрите: Ангстрем и Лоренц. Еще Эрик Эдлунд, он работает с электричеством и, насколько мне известно, испытывает денежные затруднения. Кстати, в нашей истории он стал членкором Петербургской академии наук.

— Ты еще Кристиансена выпиши, — посоветовал Андрей. — Который учитель Нильса Бора.

— Я бы и рад, но рановато. Он, видишь ли, родился в 1843-м, сейчас ему всего 12. А остальных пока подкармливаем письмами о блестящих перспективах, которые ждут в России. К осени запустим физ-мат. факультет, и вот тогда — добро пожаловать!

Валя Рогачев скептически хмыкнул.

— Вы простите, Сергей Борисович, но это прямо как в книжках про попаданцев. Там герой, стоит ему попасть в прошлое, сразу вытаскивает из-за границы Дизеля или Теслу.

При слове «попаданцы» Велесов и Митин дружно прыснули смехом. Валентин недоуменно посмотрел на них поверх очков.

— Ну хорошо, приедут они, а дальше что? Ни лабораторий, ни студентов, одни голые стены. Да и те надо еще оштукатурить…

Как — что? — удивился Велесов. — Выдадим каждому по компьютеру и засадим за курс физики средней школы. Через полгода, глядишь, и к вузовскому можно переходить.

— И чего вы этим добьетесь? Ткнете выдающихся ученых носом в то, как мало они знают? Ну ладно, ткнули. А дальше?

— Прежде всего, я хочу пробудить в них здоровое чувство научной алчности. Пусть у них глаза загорятся, пусть руки буду трястись при мысли о том, как они дорвутся до наших научных библиотек. Они же толком не будут знать, что там находится, такого нафантазируют… И чтобы в мыслях ни у кого не было уезжать! А мы подберем для каждого будущих учеников, пусть вместе осваивают премудрости науки будущего. С осени по университетам и реальным училищам Москвы, Питера, Казани, Нижнего начнут отбирать юные таланты, средства из казны уже отпущены. А Геллер с Пироговым займутся тем же, но в области медицины и биологии. В конце концов, надо с чего-то начинать?

— Звучит, что и говорить, красиво. — Рогачев не скрывал скепсиса. — А на деле, не боитесь, что все обернется, в лучшем случае, очередным Сколково? Это же Россия, причем реальная, не из попаданческих книжек. Насколько мне известно, правление Николая Первого не отличалось лояльностью к наукам, а про взятки и прочие злоупотребления я вообще молчу. Ну разослали вы циркуляры — думаете, все сразу возьмутся за дело со всем пролетарским пылом? Ага, щас, только шнурки погладят! Деньги, выделенные на поиск молодых дарований тупо попилят, а вам пришлют, кого попало. Или вообще отпишутся, как при Петре Алексеевиче — "народишко-де темен, глуп и к наукам неспособен…"

— А Валентин в чем-то прав. — заметил Андрей. — Вот мы затеяли строительство, а сколько на нем уворуют здешние чиновники и подрядчики, ты не подумал? А ведь уворуют! Давеча приезжал один, с подрядом на кирпичи для электростанции: морда сытая, гладкая, в три дня не обгадишь, пролетка лаковая, сбруя в серебре, кони тысячные, не твоей рыжей чета! Вот откуда ему такое счастье, а?

— Вешать мерзавцев! — прорычал Велесов. — Как царь Петр вешал — сапогом по ребрам и на эшафот!

Лицо его медленно наливалось темной кровью, кулаки судорожно сжимались и разжимались. Андрей испуганно посмотрел на друга. Он не ожидал столь бурной реакции — похоже, они с Валентином ткнули пальцем в больное место…

— Поговорю с Великим князем, он убедит Государя, добьется именного указа. И никаких сантиментов! Кто хоть копейку украл — сразу военно-полевой суд! Это же форменная диверсия против будущего державы, а не банальное мздоимство! К стенке как при Сталине, без разговоров!

— Поздравляю, Сергей Борисыч! — голос Валентина сочился ядом. — Начали с университета, а заканчиваете военно-полевым судом. И далеко вы уедете с таким прогрессорством?

— А вы чего хотели? — Велесов уже отходил после вспышки ярости. — Сами же сказали — это Россия. У нас ведь как: чуть расслабишься, отпустишь поводья — в момент все растащат, и тебя же потом обвинят! Нет, Валентин, в таком деле без твердой руки никак. Слава богу, есть третье Отделение, вот и надо подкинуть им кое-какие наработки из поздних времен. Пусть изучат и применят на практике.

Рогачев пожал плечами и повернулся к своему монитору. Пылкая речь собеседника не произвела на него особого впечатления.

— Да, заманчивые перспективы, что и говорить. — Андрей захлопнул крышку ноутбука. — Давайте-ка, пока к нашим баранам… Валентин, есть новости?

— Остались финальные настройки. — ответил тот, не отрываясь от ноутбука. — Сейчас я здорово занят, приходите прямо к запуску, лады? Послезавтра, в восемь вечера.

Установка «Пробой-М» и питающий ее дизель-генератор, снятые с «Адаманта», располагались в двух временных бараках на территории бывшего французского лагеря. Рогачев третью неделю пропадал там, возясь с капризной хронофизической аппаратурой.

— Хорошо, так и сделаем. — Велесов встал, со стуком отодвинув стул. — Андрей, может пока смотаемся в Севастополь? «Алмаз» пришел из «Варны», надо бы поговорить с Зариным. Погуляем по городу, расслабимся, заодно занесем твой чертежик с торпедой. Сделал, кстати?

— Вечером сделаю. Только чур, я на пролетке! А то в прошлый раз послушал тебя, поехал верхом — потом два дня ходил враскоряку.

III

«Введение в хронофизику»

Изд. З.И.У. 1897/43 гг.

Данный отрывок приводится по аудиозаписи сделанной С. Велесовым в июле 1855 г. Расшифровка (выполненная им же) позднее включена в первую редакцию его «Мемуаров».

Рг — Рогачев В.А.

Вл — Велесов С.Б.

Мт — Митин А.К.

Рг: …через пять дней. Мы с Груздевым условились — по мере готовности, обе установки будут раз в неделю включаться в поисковом режиме. Если будет получен отклик с «той стороны» — значит все готово и в следующий раз можно запускать на полную мощность. Два дня назад я получил такой отклик.

Мт: Установку с "Макеева" тоже перенесли на сушу? А то попробуют пропихнуть к нам «Можайск», а он бац — и окажется посреди степи!

Рг: Разумеется! На этот раз мы не будем перебрасывать корабли, ограничимся несколькими грузовиками и парой десятков человек. Они доставят новые блоки для «Пробоя-М». Смонтируем, согласуем настройки установок, и можно выходить на рабочий режим.

Вл: То есть, установить постоянный канал между 2017-м и 1855-м?

Рг: Нет, речи идет о серии небольших Переносов, повторяющихся с некоторой периодичностью. Скажем, раз в двое суток. В таком режиме, используя две установки и уменьшив пропускную способность канала, мы сильно сэкономим ресурс.

Вл: Груздев писал о колоссальных энергетических затратах на формирование воронок Перехода…

Рг: Все верно. На первой установке "Пробой" подпитка Воронки шла за счет реактора, а это и расход энергии и дикие нагрузки на аппаратуру. Неудивительно, что она так быстро выходила из строя… Позже, изучив данные, экспедиции, мы обнаружили, что энергию можно черпать прямо из подпространства. Нужен лишь первоначальный импульс, не такой уж и сильный. Именно на этом принципе построен «Пробой-М», потому его и удалось поставить на «Адамант».

Мт: Да, ядерный реактор на сторожевик, как ни старайся, не впихнуть.

Рг: Причем энергии из подпространства течет даже больше, чем нужно для Переноса — отсюда и аномалия, возникающая в процессе формирования Воронки. Когда конструировали первый Пробой, этого еще не знали, и дармовая энергия рассеивалась в окружающем пространстве, вызывая аномалии, вроде вихревой стены.

Вл: Или лиловой воронки?

Рг: Лиловая воронка, столб, напоминающий гигантский смерч — это устье «червоточины» в момент формирования. А вот все остальное — чистая метеорология. Избавиться от этих эффектов проще простого — достаточно смонтировать установку на суше и отводить излишки энергии в грунт, лучше всего — прямо в базальтовую основу.

Мт: Значит, «Пробой-М» черпает энергию из подпространства…

Рг: Именно. Когда мы разрабатывали теоретические модели процесса, выяснилось, что «червоточина» может войти в «самоподдерживающийся» режим и как бы зафиксироваться. Тогда внешний источник вообще не нужен, вся энергия пойдет из подпространства.

Мт: Но мы ведь включали «Пробой-М», когда отбывали из 1920-го? Почему в тот раз «червоточина» не зафиксировалась, а исчезла?

Рг: Из-за нашего генератора. Потоки энергии, поступающие в Воронку… как бы вам объяснить… рассинхронизированы по фазе. Это и мешает ей выйти в режим самоподдерживания.

Мт: Так может отключить в нужный момент генератор? Пусть себе самоподдерживается!

Рг: Нельзя. Перешедшую на энергетическое самообеспечение «червоточину» контролировать невозможно.

Вл: То есть открыть ее можно, а закрыть — уже нет?

Рг: Вот именно. Мало того — на определенном расстоянии от ее устья нельзя формировать новую Воронку Переноса. То есть попробовать-то можно, но закончится это плохо. Войдя во взаимодействие, они породят сингулярность.

Мт: Сингулярность? Это..?

Рг: «Черная дыра».

Мт: Нет уж, лучше не надо…

Вл: Валентин, вы что-то говорили о минимальном расстоянии..?

Рг: Да. Понимаете, тут дело в тяготеющих массах. Это все чертовски интересно! Я надеюсь, что исследование эффекта перетекания энергии в червоточины позволит создать новый подход к единой теории поля…

Вл: Стоп-стоп. Не увлекайтесь. И каково это минимальное расстояние?

Рг: А? Я же говорю — тяготеющие массы… Подпространственный канал способен замкнуться только на объект астрономического масштаба.

Мт: То есть, на планету, на Землю?

Вл: Значит, новую Воронку можно формировать только на Луне?

Рг: Боюсь, нет. В нашем случае, самая крупная тяготеющая масса это не Земля, а Солнце.

Вл: Ты хочешь сказать…

Рг: Новую Воронку можно будет безопасно сформировать только в системе ближайшей к нам звезды.

Вл: Значит, Проксима Центавра?

Рг: Верно.

Мт: Ни фига себе…

Вл: Понятно, почему вы не хотите устанавливать постоянный канал. Если он сформируется, о путешествиях в будущее можно будет забыть. У вас будет только одна червоточина — между этой «временной линией» и нашей.

Рг: Именно так. Кстати, еще один момент. Я наткнулся на него совсем недавно, когда просчитывал параметры будущей Воронки. Оказывается, теоретически возможен процесс формирования червоточин, соединяющих тяготеющие массы в одном пространстве-времени, не выходя за пределы «мировой линии». Представляете? Можно будет путешествовать по Космосу без звездолетов!

Мт: Ничего себе, перспективка…

Рг: Но тут есть сложность и, боюсь, непреодолимая. Локальные червоточины не существуют сами по себе, это побочный эффект другого, более масштабного явления. Дело в том, что фиксированный канал между двумя «мировыми линиями» наполняет их локальные подпространства распространяющимися возмущениями, своего рода подпространственным эхом. Возмущения локального подпространства расходятся от эпицентра — устья «фиксированной червоточины» — со скоростью в несколько раз больше световой. Возникает своего рода сфера, в пределах которой и могут возникать «эхо-червоточины».

Вл: То есть, этот канал откроет нам дорогу к звездам, причем область космоса, доступная для путешествий будет постоянно расширяться?

Рг: Именно. Причем, чем ближе к центру сферы — тем выше плотность возмущений и тем легче формировать «эхо-червоточины». Со временем можно будет наводить их даже в пределах Солнечной системы!

Мт: На Марс, Юпитер, Плутон — без кораблей?

Рг: И на Луну, и на астероиды. Правда, должно пройти какое-то время, лет пять-десять.

Вл: Вы упомянули о какой-то непреодолимой сложности. Боюсь, я не вполне понял…

Рг: Я же говорил — нужен фиксированный канал между мировыми линиями. Без него не будет «подпространсвенного эха», а значит, и «эхо-червоточин». Пока такой канал не будет установлен, а этого, по-видимому, никогда не случится, я даже не смогу экспериментально подтвердить свою гипотезу. Так что ей, по-видимому, суждено остаться теоретической разработкой. Никто не позволит мне рисковать Проектом!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Париж,

конспиративная квартира

— До границы доберемся вместе, а дальше придется разделиться.

Белых щелкнул тачпадом, и на экране ноутбука (армейская, ударо — и влагустойчивая модель ПМВУ-1711 в чемоданчике с ребристыми боковинами) возникла карта.

— Со мной пойдут Вий, Змей, Карел, Гринго. Вы, товарищ генерал, возьмете Ефросинью Георгиевну, Ганса… простите, герра обер-лейтенанта. Наш трофей тоже отправится с вами.

«Трофеем» они называли похищенного императора. Сейчас тот сидел в комнате на втором этаже, под присмотром бдительного Карела.

— С какой это стати? — возмутилась Фро. — Я не намерена расставаться с вами, Жорж! Раз уж мы отправились в этот вояж всемером, то и завершить его должны вместе! Я права, герр Лютйоганн?

— Й — а-а, я не ф-фполне понимайт…

«…ну вот, начинается! Никакого понятия о дисциплине. А еще кайзеровский офицер! Или это на него воздух Парижа так подействовал..?»

— Во-первых, приказы не не обсуждаются. А во-вторых, мадам, вы поедете в Россию, а нам предстоит еще одно задание.

Фро недоуменно взглянула на Белых, потом на генерала.

— Еще одно? Но я не…

— Именно, Ефросинья Георгиевна. Утром мой человек доставил депешу из Питера. Группе предстоит выполнить важное задание за пределами Франции.

— А где именно, позвольте узнать?

— Это секретная информация. — мягко ответил Фомченко.

Женщина вздернула подбородок.

— Генерал, вы, видимо, не вполне понимаете… видите ли, Жорж и его янычары неподражаемы, когда надо перерезать кому-нибудь горло, что-то взорвать, или… (Фро двусмысленно улыбнулась) в иных ситуациях. Но когда надо общаться с обычными людьми, скажем, нанести визит бакалейщику, или снять квартиру, — они беспомощны. До сих пор подобными вопросами занимались мы с герром Лютйоганном.

— Йа-а-а… важно кивнул немец. — Мы с фрау Казаннкофф… как это… квартиррьер!

— Верно, с этим у нас не очень. — подтвердил Белых. — Фро… Ефросинья Георгиевна куда лучше ориентируется в местных реалиях.

Фро одарила собеседника милой улыбкой.

— Вам все ясно, генерал? Так куда вы собираетесь их послать?

— В Англию. — неохотно ответил Фомченко. — Да вы и так скоро узнали бы.

«…один-ноль!»

Немец поднял два пальца. Словно для старообрядческого крестного знамения, подумал Белых. Фу ты, ну и придет же в голову…

— Герр генерал, долшшен сказайт — я два года жилль в Лондон и ошень хорошьё знаю язык и… как это по рюсский… обычай, йа-а…

— Ну, по английски-то я и сам размовляю. — отозвался капитан-лейтенант. — А Змей, вообще, как на родном…

— Мон шер ами, у вашего янычара чудовищный шотландский акцент! А вас вообще невозможно слушать без смеха. Учтите, наши соотечественники частенько наведывались в Англию до войны. Да и сейчас их там немало, взять хоть господина Герцена… Ваш акцент опознают в два счета. Скотленд-Ярд — это не растяпы-французы, а подозрительными иностранцами занимаются именно там.

Фомченко поднял руки:

— Хорошо, господа, ваша взяла. Если капитан-лейтенант не будет против…

«…два-ноль!»

— Он не будет — пообещала женщина.

«…ну Фро, ну стервоза..!»

— Тогда на мне доставка нашего трофея в Россию, а вы действуете самостоятельно. Вы, герр Лютйоганн, моряк, я не ошибаюсь?

— Йа-а-а. Кайзермарине, обер лёйтнант цур зее.

— Тем лучше. Угоните на побережье какую-нибудь посудину, Пересечете Ла-Манш, а там…»

— Не торопитесь, товарищ генерал, — покачал головой Белых. — Побережье, Ла-Манш — это все потом. нам бы сейчас из Парижа выбраться. В теории, конечно, можно и на поезде, в Булонь-сюр-Мер, или Страсбург. Но я бы на это не рассчитывал.

— Да, — согласился Змей, — уж за вокзалами-то наверняка наблюдают.

— Вот и я о чем. Значит, своим ходом. После похищения императора парижане как с цепи сорвались: на улицах обыскивают каждый экипаж, на заставах кордоны, за городом, по дорогам конные разъезды, чуть ли не леса прочесывают!

Фомченко принялся прокручивать карту на мониторе. Белых терпеливо ждал.

— Считаю, вопрос решаемый, каплей. С вашим вооружением и подготовкой прорваться через заставы не так уж и сложно.

Гринго хмыкнул и замолк, поймав недовольный взгляд командира. Змей смолчал; на лице его читался откровенный скепсис.

«…вот так всегда с генералами..!»

— Прорваться-то мы прорвемся, — терпеливо ответил Белых. — А потом? Сколько бы народу мы не положили на отходе, с хвоста у нас не слезут. Да и транспорт нужен — закрытый экипаж, лучше два. Наездники их нас никакие, кроме Фро и Ганса, разумеется.

— Телеграфф! — Лютйоганн снова поднял пальцы. — Французен… как это… предупредилль, да!

— Точно! — Белых хлопнул ладонью по столу. Фро вздрогнула и посмотрела на него неодобрительно. — Простите, мадам… Телеграф у них голимый, оптический, но уж всяко, быстрее всадников. Если нас перехватят или догонят — придется принимать бой. Расстреляем бэка, а дальше что — что, матами пробиваться?

Фомченко насупился.

— Вы правы, об этом я не подумал…

— Есть один вариант. Но для этого нужна мощная радиостанция, нашими коротковолновиками не обойтись.

Фомченко слегка помедлил.

— Предположим, есть.

«…три-ноль, чистая победа! А то — «мой человек», да «депеша»…»

— Тогда, сделаем вот как…

II

Атлантика.

Пароходофрегат «Владимир».

Неочиненный конец карандаша скользил шарил по карте где-то в районе Гавра, потом сместился к западу, пересек залив Иль Шосе, задев по дороге остров Джерси, и уперся в Брест.

— Такие вот дела, Реймонд Федорыч. Группу надо забрать… — Бутаков бросил взгляд на часы, вделанные в переборку. — группу надо забрать примерно через двое суток вот отсюда.

Карандаш описал новую дугу в направлении на восток.

— Вы должны подобрать их в два пополудни, плюс-минус час. Точное место — вот, смотрите…

Несколько минут офицеры изучали схему центра Парижа.

— Мне это не нравится. — покачал головой Эссен. — между мостами меньше километра, набережные высокие, сами мосты тоже. Посадка будет ювелирной. К тому же… — он помедлил. — Не знаю как сейчас, а перед войной — перед нашей войной, в 1913-м, — в центре Парижа река вдоль берегов были заставлена баржами и дебаркадерами. Сам видел. Да и лодки по Сене все время шныряют, не протолкнуться. Как прикажете втискиваться в этот компот?

Бутаков в сомнении потеребил подбородок.

— Как я понял, командир группы знаком с возможностями вашего аппарата, и уже пользовался воздушным транспортом?

— Уж это будьте благонадежны! — усмехнулся Эссен. Он не слишком хорошо представлял себе подготовку спецназовцев, но и того, что он знал было достаточно.

— Тогда почему вы ему не доверяете? Такой опытный офицер наверняка продумал все детали.

— Вы правы, разумеется. Но все же, он не авиатор, мог что-то упустить. Я предпочел бы уточнить. Когда следующий сеанс связи?

— Через три часа.

— А вообще-то, им лучше выбраться за пределы города, вот сюда. — Эссен показал на карте. — Сена здесь широкая, сяду без проблем.

— Никак невозможно, голубчик, — покачал головой командир «Владимира». — Наши друзья сообщают: по городу перемещаться рискованно, всюду патрули, обыски. А груз у них — сами знаете… Так что придется, уж не обессудьте, садиться здесь.

— А если выше по реке, за этим мостом? Места там чуть ли не втрое больше, легче найти свободную воду.

Бутаков немного подумал.

— Проработайте все варианты. А пока, надо решить, где мы выпустим вашу птичку.

— Практический радиус «Финиста» — миль четыреста, а с подвесными баками накиньте еще двести. Сколько человек в группе?

— Восемь плюс сами знаете кто, но вам надо забрать только двоих.

— Уже проще, значит, никакого перегруза. Значит, Григорий Иванович, лететь можно хоть от Гавра, хоть от Гранвилля или Сент-Мало, топлива хватит. Но я бы предпочел сократить дистанцию. Мало ли что?

— Поменьше, поменьше… — карандаш Бутакова блуждал по карте. — До Гавра часов тридцать хода, успеваем…

— А британцы не помешают? Ла-Манш — их прихожая, если что, в покое не оставят.

— Вряд ли они успеют подтянуть сколько-нибудь серьезные силы, Реймонд Федорыч. А малому отряду с нами не справиться — три миноносца, скрострелки… Не забывайте, их лучшие корабли ушли на Мальту; здесь осталась только эскадра Нейпира, да и та — половина судов чуть ли не двадцатых годов постройки. К тому же, возле Гернси нас ждет «Морской бык», а с его радаром мы уклонимся от любой встречи. Так что, готовьте план полета, через час отправимся на «Вобан» и доложим Истомину.

— Вот еще что, Григорий Иваныч. У меня на киле и плоскостях Андреевские флаги, крупно. Может, закрасить от греха?

— К чему это, голубчик? — удивился Бутаков. — Про наши летающие машины уже полгода, как все европейские газеты пишут. Тут уж скрывайся — не скрывайся, все равно поймут, чья это работа. Да и зачем нам прятаться? Пусть знают, на что способен Российский флот!

III

Париж, Сена

— Снарк, это Змей, точка «А» забита!

Точка «А» — участок между мостами Турнель и Архиепархии. Белых и сам видел, что на середину реки неторопливо выползает баржа, груженая бочками. Стоит Эссену пойти на посадку, и гидроплан впишется точно в борт.

— Вий, что у тебя?

— Глухо. Полно лодчонок, метлой не расшугать.

Вий на набережной Монтебелло, напротив Нотр-Дам-де-Пари. На нем участок реки до моста Двойного Денье.

— Гринго, как точка «В»?

— Голяк. Два придурка сцепились бортами точно на стрежне.

Отрядный снайпер (на этот раз без верного «Винтореза») стоит выше моста Сент-Мишель. Сена здесь, как в ущелье, зажата домами, вплотную подступившими к парапету. Запасной вариант, на крайний случай.

— Дас ист Ганс. Пункт «Це». Зи кённен зитцен… можно садилльсья!

— «Тройка», я Снарк, точка «Це». Первый вариант.

— Я «Тройка», принято, выполняю. Пять минут.

— Ганс, внимательно! Если что — сам давай отбой, не докладывай!

Лютйоганн и Фро стоят у моста Сюлли, выше по течению. Этот участок — самый длинный. Эссен пойдет на посадку с северо-востока, так, чтобы закончить пробег поближе к мосту.

Белых уперся веслом в опору, резко оттолкнулся. Лодка пробкой выскочила из-под моста Турнель и закачалась на речных волнах.

— У нас пять минут!

Карел отодвинул пулемет с пристегнутым коробом и взялся за весла. Фомченко, на второй банке, повторил его движение.

Сидящий на корме мужчина нервно дернулся. Сейчас мало кто узнал бы в этом чисто выбритом господине, одетом в поношенный бурый сюртук, недавнего властителя Франции. Белых не удержавшись, подмигнул — беглый император ответил вымученной улыбкой.

— Навались! Два-а-а — раз! Два-а-а- раз!

Лодчонка, подгоняемая яростными ударами весел, пулей неслась к мосту Сюлли наискось пересекавшему Сену метрах в двухстах ниже по течению. Лютйоганн, увидев его, долго удивлялся — он помнил мост совсем другим, на прочных бетонных опорах, с чугунными арками пролетов. Правда, это было перед Первой Мировой…

— Левые суши, правые навались! Два-а-а — раз!

Лодка вильнула влево, нырнула под центральный пролет и выскочила с другой стороны моста.

— Табань!

Вода вспенилась под веслами, лодка замерла, будто с размаху въехала в стену. Человек на корме покачнулся, но удержался, вцепившись в транец.

— Мать твою… аттонсьён, вётр маджести![26]

«..не хватало еще вылавливать это «величество» из реки…»

— Дас ист Ганс. Пункт «Ц» — найн… стоппен! Нельзья-а!

Вдали, у самого моста Аустерлиц от берега неторопливо отползала низкая баржа. Белых поднял взгляд: над мостом, возникла черная мушка. Эссен.

— Я «Тройка», вижу площадку. Могу сесть.

— «Тройка, давай!

Мушка превратилась в пчелу, потом в майского жука. А баржа все отползала от берега — медленно, неотвратимо. Белых почувствовал, как между его лопатками стекают ледяные капли.

— «Тройка», опасно!

— От…сь, Игорь Иваныч, сам вижу. Не лезь под руку!

Карел, прекрасно все слышавший, ухмыльнулся и поднял большой палец.

«…наш человек!»

Жужжание перерастает в рев. «Финист» ныряет к воде и несется на баржу. Белых, встав во весь рост, видел, как с борта в воду кидаются какие-то бедолаги.

Поплавки проносятся над самой палубой, вспарывают воду — и вот «Финист» уже подруливает к лодке. С набережной несутся испуганные и восторженные крики.

— Давайте сюда, вётр маджести!

Карел, перебравшийся на поплавок, подсадил в кабину сначала «трофей», за ним Фомченко. Белых отвязал от стоек резиновый тюк, сбросил в воду: пронзительное шипение, и рядом с «Финистом» закачался надувной катер.

— Держи движок, командир!

Заученными движениями Белых прикрутил струбцины подвесника к дюралевому транцу. Карел, подхватил пулемет, перепрыгнул в моторку и сильно оттолкнулся. Эссен помахал им рукой; его напарник задвинул дверь кабины и «Финст», взревев всеми девятью цилиндрами, пошел на взлет. На этот раз пилот взял левее, целя между берегом и баржей, которая неторопливо дрейфовала по течению в сторону моста Сюлли.

Порядок!

Карел рванул тросик, мотор затарахтел.

— Снарк в канале. Вий, Змей — отходим. Гринго — берешь Ганса, Фро и за ними. Действуем по плану, контрольный срок девятнадцать-тридцать, отбой.

Ну, вот и все, удовлетворенно подумал Белых. Из города они выберутся без проблем — документы в порядке, опасного груза в виде беглого императора при них нет. Наймут экипаж и часов через пять доберутся до городка Пуасси, ниже по Сене, где и назначена встреча.

Моторка ныряет под очередной мост, вылетает на чистую воду. Справа и слева проносятся набережные, полные прогуливающихся людей. Они кричат, машут приветственно шляпами. Свобода!

— Нас не догонят! — проорал Белых, перекрывая треск движка. Ветер горстями швырял ему в лицо речную воду. — Нас не до-о-гонят!

Пара часов такого хода, и они будут далеко от Парижа. Выберутся на берег где-нибудь в неприметном месте, припрячут сослужившую свою службу лодку и отправляться к точке рандеву, в Пуасси. А там — Нормандия, Ла-Манш… и новое задание.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

Из дневника Ф. Красницкого

Библиотечка журнала «Русский инвалид»,

С-П-бург, 1879\24 гг.

«Не успели мы принять на борт аппарат Эссена с его царственным пассажиром, как по кораблям разнеслась весть: летающая лодка с «Херсонеса», совершавшая облет эскадры, обнаружила в тридцати милях к осту большой отряд кораблей, идущий на сближение с нами.

Это оказалась соединенная англо-французская эскадра, подготовленная для второй балтийской кампании. События последних шести месяцев сорвали планы союзников. После крымского разгрома, после Варны, Босфора и Мальты, англичанам стало не до Кронштадта и Свеаборга. Линейные корабли британского адмиралов Нейпира и Парсеваль-Дюшена с середины марта отстаивались в Дувре. Газеты, которые мы регулярно забирали со встреченных торговых судов, сообщали что французский адмирал намерен хранить верность свергнутому императору Наполеону III-го и весьма недоволен тем, что союзники удерживают его эскадру. Между ним и адмиралом Нейпиром то и дело возникают конфликты из-за того, что британцы отказываются предоставить припасы, снабжение и уголь. Вместе с тем, Персиваль-Дюшен не рискнул пересечь Ла-Манш и забункероваться в Гавре или Бресте: «Июньские комитеты», взявшие власть в этих городах, состоят из сторонников принца Наполеона, и Персиваль-Дюшен отнюдь не уверен, что команды его судов, ступив на родную землю, сохранят верность прежнему императору.

Нет сомнений, что соединенная англо-французская эскадра вышла в море на перехват нашего отряда. Наивно было надеяться на то, что можно остаться незамеченными в столь оживленных водах. Нет никаких сомнений, что мы были замечены задолго до того, как миновали траверз Бреста. Так что мой новый американский друг Мори оказался никудышным пророком: адмиралы Нейпир и Персиваль-Дешен таки рискнули выйти нам навстречу! Видимо, рассчитывают, что в эскадренном бою, в открытом море у них будут все преимущества. Глупцы, они до сих пор списывают наши победы на якорные мины и катера, не понимая, какую силу представляют миноносцы! А ведь кроме торпед, у нас есть артиллерия: современные скорострельные пушки не оставят деревянным кораблям ни единого шанса…

Истомин разделил эскадру на три группы: первую, из кораблей со скорострельной артиллерией, возглавил Бутаков на «Владимире»; вторую составили остальные пароходофрегаты и «Вобан», на котором несет флаг сам вице-адмирал, третья — четыре миноносца. В бой их ведет мой бывший командир Николай Александрович Краснопольский, получивший недавно эполеты капитана второго ранга. Вспомогательные суда (авиатендеры, минзаги и матки минных катеров) остались далеко позади, под охраной «Аргонавта».

Неприятель идет на сближение двумя кильватерными колоннами. над кораблями правой гордо полощутся «Юнион Джеки», на флагштоках левой развеваются трехцветные полотнища Франции.

Ave, Caesar, morituri te salutant![27]»

II

Н.M.S. "Royal George"

Пушечный гул катился вдоль строя эскадры. Дымные столбы выметывались из открытых орудийных портов; палуба под ногами дрожала от грохота четырех с лишним десятков орудий правого борта. Одна за другой откатывались тридцатидвухфунтовые пушки на верхней палубе; как артиллеристы, голые по пояс, с замотанными пестрыми платками головами банили стволы обрезками толстого каната с щеткой на конце, закладывали пороховые картузы, ядра и, ловко орудуя прибойниками, загоняли заряды в отверстые жерла. Потом, хором ухнув, налегали на тали и пушка накатывалась к борту. Комендор наклонялся к казенной части, вкладывал запальную трубку, капсюль, взводил ударник и отскакивал, вскидывая руку в предупреждающем жесте. Грохот, удар, столб ватно-белого дыма — и тяжеленная махина снова откатывается на маленьких колесиках, а ядро с завыванием улетает в сторону цели.

«Вот именно — в сторону!» Адмирал Чарльз Нейпир недовольно скривился. Великолепная, слаженная, как часовой механизм, работа комендоров Королевского флота, впервые не доставляла ему привычного удовольствия. Да и чему, скажите на милость, радоваться, когда тонны чугуна, выпускаемые шестью сотнями орудий, безо всякой пользы вздымают столбы воды, не долетая до вражеских кораблей? Даже проверенный метод стрельбы на рикошетах, когда ядро мячиком скачет по волнам, прибавляя к дальности выстрела порой до нескольких кабельтовых, ничего толком не дал. Русские, словно в насмешку, держались за некоей незримой чертой, легко разрывая дистанцию всякий раз, когда Нейпир пытается сблизиться на дистанцию поражения.

Впрочем, поправил себя адмирал, пушек уже не шесть сотен. Замолк, пылает от носа до кормы «Нептун» контр-адмирала Корри; выкатился из строя «Эдинбург»; затонул «Монарх»; повалился на правый борт и быстро погружается паровой «Нил»…

Но почему не стреляют французы? Колонна адмирала Парсиваль-Дешена следовала по левому борту английской эскадры. Сигнальщики аккуратно принимали сообщения: «видны русские корабли, числом до девяти. Следуют параллельным курсом, огня не открывают. И верно: ни звука не доносилось с той стороны, ни вспышки выстрела, ни пенного столба от падения снаряда. Почему же русские, бешеными псами вцепившиеся в британскую эскадру, не сделали ни единого выстрела по ее союзникам?

Ослепительная вспышка, пронзительный вой осколков! Русская бомба угодила точно в фор-марс и взорвалась, срезав, словно бритвой, стеньгу и пройдясь по палубе от шканцев до полубака раскаленной метлой осколков. Рядом с Нейпиром упал мальчишка-горнист; тело судорожно дергалось, из-под него быстро расползалась темно-багровая лужа. Адмирал брезгливо посторонился, чтобы кровь не запятнала ранта его башмака.

— Время, Мак-Миллан!

— Пять-тридцать два, сэр!

— Отметьте в журнале: «Пять-тридцать два. Русские перенесли огонь на «Короля Георга».

— Есть, сэр!

Голос адъютанта сбивался от страха. Немудрено — враг по очереди сосредотачивал огонь на одном корабле. Семь орудий било оттуда, всего семь с трех кораблей! Их легко было сосчитать по вспышкам выстрелов. Но снаряды этих пушек наносили чудовищные разрушения: Нейпир видел, как борт идущего вторым мателотом «Нил» разлетался фонтанами обломков при каждом попадании. Девяностопушечному линкору понадобилось не больше десятка таких ударов…

Новый взрыв. На этот раз снаряд угодил в корпус, на уровне первой батарейной палубы, под русленями грот-мачты. Из пушечных портов, из шкафутного люка выплеснулось дымное пламя. И сразу — еще один, в районе правого крамбола; от этого удара огромный корабль содрогнулся, как получивший хук в челюсть боксер.

— Мак-Миллан, велите поднять сигнал «делай как я!»

Надо сделать поворот «все вдруг» в сторону неприятеля, описать циркуляцию и выстроиться строем пеленга на норд-ост. Русские, конечно, разорвут дистанцию — они всегда так делают! — но так он хотя бы, подставит их огню подбойный борт. Правда, парусные линкоры, идущие следом за паровыми, не сумеют быстро повторить этот маневр, но это и к лучшему — русским, чтобы не оказаться между двух огней, придется прибавить ход и уйти вперед. И тогда, может быть, их страшные пушки потеряют прицел и не будут разить с такой убийственной точностью?

Палуба в десяти футах перед адмиралом вздыбилась столбом обломков и дымного пламени. Стадвадцатимиллиметровый осколочно-фугасный снаряд, выпущенный из пушки Канэ, разорвался на опердеке, и тут же еще один, калибром в 75 мм., ударил точно в карронаду на шканцах. Сорванный со станка бронзовый ствол снес адмирала и стоящих рядом с ним людей, как точно пущенный шар сметает кегли. И последняя мысль, которую успел додумать сэр Чарльз Джон Нэйпир, рыцарь-командор ордена Бани, кавалер русского ордена Святого Георгия, прежде чем смерть милостиво избавила его от боли в раздробленном тазу, была далека от благочестия:

«Holy shit, why the damn Russians ain't shootin' at them bloody Frogs?»[28]

III

Гидросамолет «Финист» б\н 3

Гидроплан нырнул к самой воде и понесся в лоб французскому ордеру, едва не чиркая поплавками по гребням волн. Когда до головного «Аустерлица» оставалось метров триста, Эссен чуть шевельнул ручку и «Финист» рыскнул влево. Ведомые послушно повторили маневр, разделяясь на две группы — пара М-9 с ведущим, лейтенантом Энгельмейером, ушла вправо, а две «пятерки» с «Херсонеса» последовали на «Финистом». Слева замелькали мачты, бело-черные борта с откинутыми вверх люками пушечных портов, торчащие их них тупорылые стволы. На этот раз французы не стреляли, даже из ружей — не то, что во время первого прохода, когда борта кораблей эскадры Персиваль-Дешена буквально окутались маленькими ватными облачками.

Неприятно лететь мимо строя, грохочущего сотнями ружейных стволов и не иметь возможности ответить на огонь. Разумом понимаешь, что стрелки на палубах и марсовых площадках не умеют брать упреждение по скоростной цели. Да и стрелять снизу-вверх, пусть даже и на пустяковой дистанции в полторы сотни метров было далеко за гранью их боевого мастерства — все равно по коже пробегает холодок, когда представляешь, сколько глаз пытаются поймать твой самолетик в прорезь прицела… Эссен слышал, как матерится сзади стрелок-наблюдатель возле турельного ПКМ: нажми он сейчас на спуск, и струя свинца пройдется по шканцам, по палубе линкора, расщепляя дерево, пропарывая тяжелыми, образца 1930-го года, пулями живое, теплое, дышащее, заливая красным, дымящимся выскобленные до белизны тиковые доски палуб.

Нельзя. Приказ Истомина ясен: «Совершать проходы вдоль строя французской эскадры, в том и другом направлении, до получения распоряжения». Это уже третий проход — и снова по правую руку от гидросамолета проносятся линкоры и фрегаты под триколорами Второй Империи, а слева, на расстоянии полутора миль, грохочет окутанная пороховым змея британского ордера.

Колонна кончилась. Аппараты разошлись в стороны, заложили вираж навстречу друг другу — звено Эссена у самой воды, Энгельмейер — подскочив на полсотни метров верх, чтобы, упаси Бог, не столкнуться лоб-в-лоб, — и пошли на новый заход. На этот раз справа летят назад французы, а слева, на дистанции в десяток кабельтовых, мелькают корабли русской эскадры. Первая минная бригада: «Строгий», «Свирепый», «Живой», «Заветный». Стволы пушек, трубы торпедных аппаратов развернуты на неприятеля, расчеты замерли у штурвалов, снаряды в стволах, силуэты чужих линкоров дрожат в перекрестьях оптики. Впереди миноносцев — колесные пароходофрегаты, во главе с колонну «Вобаном» под брейд-вымпелом самого Истомина.

Погодите, а это что?

Под гафелем развевается огромное трехцветное полотнище, по грота-фалам ползут пестрые цепочки сигнальных флажков.

Рация зашипела:

— «Тройка», я «Вобан», нанести удар по англичанам!

— "Вобан", Я "Тройка", принято, исполняю!

«… ну, хоть не зря слетали…»

— Я «Тройка», все за мной!

Ручку на себя, Финист задирает нос и шустро идет вверх. Можно было бы чуть ли не вдвое быстрее, но тогда неторопливые «пятерки» с их «Гномами» неизбежно отстанут.

— Я Тройка, поворот вправо, на четыре часа, бьем с ходу! Цели разбирать попарно, от головы ордера!

«… ну вот и все, джентльмены. Как там писал не родившийся еще певец вашей Империи?…»

"There is no trnce with Adam-zad, the Bear that looks like a Man!"[29]

IV

Линейный корабль «Аустерлиц»

— Русские предлагают вступить в переговоры!

Адмирал Александр Фердинанд Парсеваль-Дешен опустил подзорную трубу. Его длинное, холеное лицо с прямым носом и аккуратными бакенбардами, выражало недоумение.

— Они подняли на «Вобане» французский флаг, Сен-Поль! Как это понимать?

— Русские предлагают вступить в переговоры, мой адмирал. — повторил флаг-капитан. — Если мы ответим согласием, то они пришлют парламентеров.

Над шканцами затарахтело, завыло. Летучие машины, не оставлявшие в покое французскую эскадру с момента появления русских, вдруг, все разом, повернули, и выстроившись изломанной шеренгой, понеслись в направлении кораблей Нейпира. С крайнего аппарата, похожего на огромную птицу с висящими под брюхом узкими лодочками, срывались дымные полосы и гигантскими пальцами уткнулись в головной линкор и лопнули огненными шарами, разбрасывая обломки рангоута, воспламеняя фестоны парусов. Другие «летатели», больше напоминающие остроносые шлюпки с ажурными этажерчатыми крыльями, пронеслись над мачтами англичан — и еще на трех кораблях расцвели огненные бутоны взрывов.

Адмирал проводил аппараты взглядом.

— Распорядитесь поднять сигнал, Сент-Поль: «Готовы принять парламентеров».

Помолчал и отрывисто добавил:

— Я не намерен попусту губить корабли и людей…

В ответ на фрегате взвилась новая цепочка флажков. Один из кораблей, следовавших в хвосте русского ордера — узкий, длинный, с палубой почти вровень с волнами, резко прибавил скорость, выкатился из строя и пошел на сближение с «Аустерлицем». Персиваль-Дюшен удивленно хмыкнул: русское судно развивало никак не меньше двадцати узлов! Видимо, на нем стоит исключительно мощная паровая машина, подумал адмирал, вон как дым валит из кургузых, низких труб! А мачт нету вовсе — не считать же за мачты эти тонкие прутики, увешанные какими-то проволоками вместо нормального такелажа?

Когда между бортом «Аустерлица» и необычным кораблем осталась лишь узкая полоса воды, флаг-капитан отдал команду. С борта откинулся выстрел; под ним болталась лесенка шторм-трапа. Русский офицер приветственно помахал рукой, ухватился за ступеньки и ловко вскарабкался наверх. Черед три минуты он уже стоял перед адмиралом.

Произнося подобающие случаю официальные слова, Персиваль-Дешен внимательно оглядывал гостя. Незнакомый мундир, лишь отдаленно напоминающий известную ему русскую офицерскую форму. Ни сабли, ни кортика; на поясе висить кожаная кобура небольшого размера. Погоны с продольной полосой и тремя звездочками.

— Старший лейтенант Федор Красницкий! — лихо отрапортовал парламентер. — Его высокопревосходительство вице-адмирал Истомин выражает надежду в вашем благополучии и просит принять эти пакеты!

Французский у посланца так себе, мелькнула некстати мысль. Русские офицеры и дворяне, с которыми адмиралу доводилось до сих пор общаться, владели языком Вольтера куда свободнее…

флаг-адъютант принял конверты и тут же вскрыл их специально припасенным серебряным ножичком. Персиваль-Дешен просмотрел поданные бумаги. Брови его взлетели вверх. Он поднял глаза на русского лейтенанта — тот улыбнулся в ответ широкой юношеской улыбкой. Адмирал, не веря своим глазам перечитал послание.

— Господа! Его Величество Император французов наполеон Третий сим сообщает, — и он поднял послание над головой, так, чтобы его видели все, и на шканцах и на мидель-деке. — …сим сообщает, что отрекается от престола. Импе… он обращается ко мне с просьбой следовать в Гавр и ожидать там распоряжений нового французского правительства.

— Точно так, ваше высокопревосходительство! — снова заговорил парламентер. — Вашим кораблям будет предоставлен свободный проход до Гавра. Не требуется спускать флаги или принимать на борт наши призовые партии. Адмирал лишь просит задраить орудийные порты на ваших судах. На время перехода до Гавра наша эскадра примет на себя заботы о вашей безопасности. Кроме того, его вице-адмирал Истомин просил передать, что готов вернуть Франции этот корабль.

И указал на «Вобан», идущий параллельным курсом в полутора милях к зюйду.

— Фрегат был захва…

Гулкий удар прервал его на середине слова. На месте флагмана адмирала Нейпира взбухал к небу неопрятный столб дыма, подсвеченный изнутри багровыми сполохами.

— Крюйт-камера… — прошептал флаг-адъютант. — Святой Мартин Турский помолись за их души…

Акдмирал бросил раздраженный взгляд на святошу, еще раз перечел обе депеши.

— Передайте мсье Истомину, что адмирал Персиваль-Дешен принимает его условия.

И, помолчав, добавил:

Передайте так же, что я бы хотел встретиться с отрекшимся императором… если это возможно, разумеется. Прошу вице-адмирала правильно понять меня…

— Разумеется! — жизнерадостно отозвался старший лейтенант. Господин вице-адмирал предвидел такое пожелание и просил передать: ваш император готов принять Ваше Высокопревосходительство на борту русского военного корабля. Он находится там под защитой его доброго друга Императора Всероссийского.

Это «добрый друг», — неприятно резануло Персиваль-Дешена. Он помнил, разумеется, дипломатический скандал, случившийся при восшествии Луи-Наполеона на престол; тогда Николай царь упорно именовал его «bon ami» — «мой добрый друг», вместо принятого по этикету ««frère» («брат»). Что ж, теперь русский царь имеет все основания для злорадства…

Но вида, конечно, не подал.

— Эскадре приготовиться к повороту последовательно на шесть румбов к зюйду. — распорядился адмирал. — Мы следуем в Гавр.

И добавил, едва удержавшись от злорадной усмешки:

— Надеюсь, ваш вице-адмирал Истомин так же быстро уладит дела и с сэром Чарльзом Нейпиром. Мне-то это никогда не удавалось; сей господин, увы, слишком упрям — как, впрочем, все его соотечественники…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

I

Императорское Телеграфное

Агентство России (ИТАР).

Пресс-ревю за 17 июля 1915/60 гг.

«Вестник Тавриды», Зурбаган:

«…профессор кафедры общей медицины, член-корреспондент Императорской Академии наук баронесса Александра Штакельберг-Геллер — внучка космопроходца барона Штакельберга, первым из землян, вступившего на Марс, и ученицы великого хирурга Пирогова, Александры Геллер, бессменно возглавлявшей медицинский факультет Университета с 1875 по 1900-й годы.

Госпожа Штакельберг-Геллер от лица всех сотрудников, студентов и выпускников приняла от коллег-медиков с Земли-XXI подарки по случаю 60-летнего юбилея медицинского факультета Зурбаганского Императорского Университета: памятный адрес, подписанный Президентом РАН и новейшую установку компьютерной томографии. Особо хочется отметить, что выпуск подобной аппаратуры, в которой остро нуждается наша медицина, скоро будет налажен на Бахчисарайском комбинате микроэлектроники в полном соответствии с программой ускоренного технологического развития…»

«Русский инвалид», Санкт-Петербург:

«…в рамках празднования 55-летия высадки в Британии состоялась церемония открытия мемориала подвигу штаб-ротмистра Николая Михеева, ефрейтора Василия Головатого и вольноопределяющегося Афанасия Сойки.

На гранитной стеле высечен барельеф. Фигуры справа изображают подбитый броневик, окруженный Нортумберлендскими фузилерами. Слева — фигура, простершая руки в благословляющем жесте — аллегория Матери-Родины, во имя которой совершен этот подвиг. Две части барельефа разделяют отлитые в бронзе медальоны с профилями героев и звезда военного ордена Свято́го Великому́ченика и Победоно́сца Гео́ргия. Поверх них тянется надпись: «5-я бронекавалерийская бригада, Гастингс, 7 июня 1860 г.»

На торжествах присутствовал боевой товарищ и командир этих героев, генерал-лейтенант граф Адашев. Восьмидесятишестилетний ветеран приветствовал почетный караул, состоящий из солдат 5-й Бронекавалерийской бригады прославленным во многих военных кампаниях боевым кличем: «Там, за гребнем лощины, коварный враг!», на что молодые танкисты, как этого требует традиция подразделения, рявкнули: «Рычаги на себя — и вперед!». И все, стоящие поблизости, увидели, как по щеке седовласого генерала скатилась слеза гордости…»

II

Где-то в Севастополе.

— На кой тебе эта дыра? — ворчал Андрей. — Лучше бы нашли какой ни то, ресторан. А тут — сплошь распивочные да кабаки.

— А ты чего хотел? Еще сам адмирал Ушаков распорядился устроить здесь парк и заведения на предмет отдыха нижних чинов эскадры. Отсюда и название — Ушакова балка.

— И что ты тут собрался делать? Хрястнуть водки, зажевать хамсой и получить в харю?

Лицо у Велесова сделалось мечтательным.

— Еще пиво забыл! Заполировать — и лучку с сольцой!

Они приехали в Севастополь вчера вечером, переночевали на «Алмазе» и с утра двинули в город. Для Андрея это был первый полноценный выходной с того самого дня, как корабли провалились в бешеный водоворот Переноса.

Из-под аляповатой вывески с парусными кораблями, молодцом-матросом в обнимку с бутылкой, и надписью «Распивочная и на выносъ» несся смутный гул голосов:

— Эй, человек, водки, да побыстрее!

— Чего изволите-с?

— Человек, жареной рыбы и пива!

Андрей удивленно поднял брови.

— «Человек»? Что-то лексика не та. Я думал…

Дверь настежь распахнулась от удара изнутри, и на мостовую вывалилась живописная компания. Впереди вразвалку шел громадный детина в тельнике, под разорванной до пупа голландкой. Фуранька с надписью «Алмазъ» заломлена на затылок. За ним другой, ростом пониже, волок на плече граммофон. Медная труба-рупор визжала, шипела; матрос пытался наощупь поправить иглу, отчего звуки получались вовсе непотребные.

Следом из «Распивочной и на выносъ» выбрались трое, в рубашках с короткими рукавами, с погонами, в форменных черных пилотках под ручку с какими-то девицами. Замыкали процессию двое местных матросов, босых, в полотняных рубахах навыпуск и мятых белых бескозырках. У одного башмаки болтались на шее, связанные шнурками. Второй, лишенный этого украшения озирался на дверь и орал что-то про казенное добро, кровососа и два алтына.

Адамантовец, обнимавший смуглую девиуц в пестрой юбке, то ли цыганку, то ли гречанку, набрал побольше воздуха и заорал:

— Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали…

И вся компания гаркнула так, что извозчичья лошадь, стоящая возле кабака, испугано присела на задние ноги:

— Товарищ мы едем дале-о-ко,

Подальше от милой земли!

— Ни фига себе! — только и сумел вымолвить Сергей.

— Да, гуляют братишки. Вот тебе живая картина — смычка мировых линий в едином экстазе флотской попойки!

— Знаешь что… — неуверенно сказал Велесов. — поехали, в самом деле, на Владимирскую. А то здесь шумно, не поговорить…

* * *

— Не знал, что Кременецкий разрешил увольнения в город… покачал головой Андрей.

— Надо же ребятам расслабиться? Возьми алмазовцев — им после Мировой войны все нипочем, да и фантастики, в отличие от наших, не насмотрелись. Мне и самому порой тошно делается, как подумаю, куда нас занесло. Шутка сказать — другой мир!

Да, — согласился Митин. — Поневоле загуляешь…

Некоторое время они ехали молча. Улицы Севастополя далеко не везде были вымощены булыжником; железные шины то грохотали по камням, то мягко шуршали по земле. Солнце припекало немилосердно — лето в разгаре, стрелки часов подбирались к двум часам дня.

— Кстати, о космосе. — Сергей повозился, устраиваясь поудобнее, отчего пролетка раскачалась на кожаных ремнях, заменявших рессоры. — У меня из головы не идет рассказ Рогачева. Неужели он это всерьез — насчет «эхо-червоточин» и путешествий по космосу?

— Не сомневайся. Валентин — парень серьезный. Он и раньше о чем-то таком намекал, только я не обращал внимания, не до того было. Если говорит, значит, уверен.

— На Марс, без корабля, через портал — дух захватывает! — мечтательно произнес Велесов.

— Через червоточину.

— Да хоть кротовую нору! Не перебивай… Я вот что подумал — если это и в самом деле не так сложно, то и на этой стороне можно поставить аппаратуру? Тогда и мы могли бы…

— На Марс? Там, между прочим, дышать нечем.

— Простейшие дыхательные аппараты вполне можно изготовить. Скажем защитные маски из резины или кожи, на манер противогазных. Или что-то вроде примитивных водолазных скафандров, здесь такие уже есть. Прогуляться пару часов — вполне хватит!

Андрей покосился на друга.

— Прогуляться, говоришь? Вот ты давеча говорил, что тебе тут не по себе. А там будет не абстрактный «другой мир» со вполне привычным воздухом, срамными девками и водярой, а самая настоящая другая планета. Ни корабля, ни даже купола завалящего, как в «Марсианине»… Сам бы выдержал, не свихнулся?

— Выдержал бы! — Глаза у Велесова горели, щеки раскраснелись. — И потом — почему никто? Червоточину в любой момент можно открыть, Валентин же говорил…

— А ежели, перегорит какая-нибудь хренотень? Пшик — и вместо гордого космопроходца мумия в каком-нибудь кратере Скиапарелли. Да и ту скоро песком занесет. Это тебе не Луна, это там можно положить что-нибудь на камень, а через сотню тысяч лет вернуться и забрать…

— Все равно… — Велесов нахмурился, между бровей пролегла упрямая складка. — Все равно нельзя так!

— Как — так?

— Нельзя лишать человечество космического будущего! Даже два человечества — в двадцать первом веке это тоже пригодилось бы. Я ночью не мог заснуть, думал — выходит, с этими «эхо-червоточинами» можно всю околоземную космонавтику перекроить! Прикинь: вместо дорогущих запусков, всех этих «Союзов» с «Протонами» и прочих «Арианов» — скромный, экологически чистый портал на Луну. Оттуда добраться до околоземной орбиты и вернуться назад — ерунда, в плане расхода топлива. И никакой теплозащиты, орбитальные корабли будут не дороже самолетов. Это я еще про межпланетные исследования не говорю! С нынешним уровнем техники станции можно ставить хоть на Марсе, хоть на Меркурии!

— Ну, про Меркурий ты, положим, загнул… — неуверенно возразил Андрей. Там такая солнечная радиация, никакой защиты не хватит…

Его, против воли захватывала эта идея.

— Пес с ним, с Меркурием. На Венеру тоже не стоит, с ее-то атмосферой. А пояс астероидов? А системы планет-гигантов? Представь — рейс на Ганимед по стоимости перелета в Австралию! И это не фантастика, это хоть завтра можно сделать! А они уперлись с этими технологиями из будущего… Вот оно — будущее!

Сергей взглянул на часы и похлопал извозчика по плечу. Тот послушно остановился.

— Мне тут надо кое-куда заглянуть, а ближе к вечеру заеду к Глебовскому, в управление Порта. Ты, кстати, накарябал свою торпеду?

— Торпеду? Ах да, конечно…

Андрей вытащил из кармана сложенные вчетверо листки.

— Тут все подробно описано — и разностный счетчик, и автомат глубины. Чистая механика, не сложнее настенных часов. Слушай, а может, я с тобой?

Сергей ловко выдернул бумажки из пальцев у собеседника.

— Не стоит. Я и сам не знаю, когда туда доберусь. Андрюх, ты прости, но у меня правда дело… можно сказать, личное. Давай вечером, на «Адаманте», хорошо?

III

Севастополь,

контора портоуправления

— Недурно устроились… — язвительно заметил Коля. — Светло, не пыльно, даже мух нет. Служи — не хочу! Главное, война далеко.

Побагровевший от негодования Штакельберг, вскочил, задев высокую стопку картонных папок на углу стола. Пирамида качнулась и обрушилась. Штакельберг чертыхнулся сквозь зубы и кинулся подбирать. Двигался он как-то неловко.

— Вот-вот! — безжалостно продолжал Михеев. — Вы бы поосторожнее, барон, а то, глядишь, придавит вас… делами. Так и снова в госпиталь можно угодить! Впрочем, вам там, как я слышал, понравилось?

Штакельберг резко, будто его кольнули шилом, выпрямился. Папки снова посыпались на пол. Адашев, молча наблюдавший за этой сценой, покачал головой и принялся собирать разлетевшиеся бумаги.

— Я не потерплю… — голос его срывался. — Вы не смеете так говорить! То, что я пока на этой службе — не моя вина. Врачи запретили…

— Ах, врачи? — участливо покивал Коля. — Тогда, конечно. Надо беречь себя для семейной жизни.

— Не сметь касаться моих личных дел! — голос Штакельберга сорвался на крик.

— Нет уж, позвольте-с! Месяц назад это были мои личные дела, пока вы с вашей липовой дыркой в плече не сбежали с передовой!

— Ну-ну, Никол, полегче… — заметил с пола Адашев. — Не переходите границы. Наш Петюня, хоть и ходок, а от фронта не бегал, дрался не хуже вас.

— А мне плевать, граф, как он дрался! Я не потерплю такого оскорбления!

— Оскорблением вы называете то, что Александра Фаддеевна предпочла меня? — спросил Штакельберг. Он уже справился с собой и теперь стоял, прямой, бледный, заложив руки за спину. — Поверьте, меня самого это мучит. Когда мы объяснились, я сказал, что…

— Ах, мучит его! — вконец вызверился Коля. Ну, так я тебя избавлю от мучений, гнида остзейская!

И заскреб ногтями по крышке кобуры. Штакельберг еще больше побледнел, попятился и запустил руку в ящик стола. Адашев встал, прижимая к груди собранные «дела».

— Простите, господа, я вам не помешаю?

Михеев замер. Шаткельберг, спрятав за спину извлеченный из стола наган, повернулся к вошедшему. Адашев от неожиданности разжал руки, и папки снова посыпались на пол.

— Зд-дравствуйте, Сергей Борисыч.

— Виделись уже, — добродушно заметил гость. — Двух часов не прошло.

Он встретил Колю и Адашева возле напротив Морского госпиталя, куда те заглянули в поисках Штакельберга, и пригласил отобедать в ресторане.

— Я принес чертежик для лейтенанта… — заговорил визитер, обращаясь к Штакельбергу. — Фу ты, пропасть, забыл фамилию. Да вы должны помнить, он приносил проект механической торпеды. Если не затруднит, передайте, ему будет полезно.

Велесов делал вид, будто не заметил ни разыгравшейся сцены, ни разбросанных по полу бумаг, ни револьвера в руке юноши.

— П-простите, Сергей Борисович. — опомнился Адашев. — Мы тут зашли к барону, и вот…

— Решили навестить выздоравливающего? — понимающе усмехнулся тот. — Что ж, дело нужное. Слышал, у вас какое-то воспаление?

Штакельберг поморщился.

— Да, плечо побаливает. Чертов абрек с его самопалом!

Адашев только сейчас заметил, что Штакельберг держит левую руку полусогнутой и чуть на отлете.

— А вы загляните на «Адамант», — посоветовал Велесов. — Старший лейтенант Дудоров — отличный врач и обязательно вам поможет.

Штакельберг кивнул. Адашев молчал; Коля Михеев убрал руку от кобуры и с независимым видом повернулся к окну.

— Надеюсь, рана не помешает вам совершить небольшую поездку? — продолжал Велесов. — Дело в том, господа, что мне срочно понадобилась ваша помощь. Если у вас не намечено на завтра срочных дел — не откажете проехаться со мной до Евпатории? О машине я позабочусь. Кстати, прапорщик, ваше плечо выдержит поездку? Здешние дороги, увы, ниже всякой критки.

* * *

— Кстати, граф, я вам давеча кое-что обещал?

Кое-как распрощавшись со Штакельбергом, они вышли на улицу и теперь стояли перед зданием управления порта. Коля Михеев угрюмо молчал, изучая узор трещин на стене. Велесов снял с плеча планшетку, щелкнул кнопкой и извлек потрепанный, в темно-розовом переплете томик.

— Вот, прошу. Правописание для вас непривычное, но, думаю, разберетесь.

Днем, в ресторане, после непременного обмена новостями, разговор зашел о литературе. Адашев спросил, нет ли у Велесова чего-нибудь, написанного в будущем, после 20-го? Тот обещал поискать.

Молодой человек жадно схватил книгу. На обложке — картинка в узорчатой рамке: мужчина в странной одежде, с тяжелой квадратной челюстью и мрачным взглядом. За спиной, на фоне решетчатой башни, извиваются тени людей[30].

— Это что-то из вашей истории?

Велесов улыбнулся.

— Нет, это фантастика. Тот же жанр, что и свифтовская «Лапута». Выдуманные события, вроде сказок, но на основе научных знаний. А эта книга была особенно популярна в дни моей молодости. Лучше бы, кончено, дать вам что-нибудь из реальной истории, но у меня все в электронном виде — в устройствах с экранами, вы их видели. А эту я взял в библиотечке «Адаманта». Так что вы с ней поосторожнее, еще возвращать…

Адашев открыл томик и прочел наугад:

— «… бархатный магнитофонный бас вещал: "Там, за гребнем лощины, коварный враг. Только вперед. Только вперед. Рычаги себя и — вперед. На врага. Вперед… Там, за гребнем лощины, коварный враг… Рычаги на себя и — вперед…"

— Ух ты, здорово! — Коля Михеев (куда только делась недавняя мрачность?), по-детски вытянул шею, заглядывая товарищу через плечо. — Тоже про танкистов?

Велесов растерялся.

— Не то что бы про танкистов… В-общем, молодые люди, прочтите, а потом, если захотите обсудим. А пока извините, дела. Завтра в час пополудни жду вас на пирсе. И вот что…

Он чуть помедлил.

— Надеюсь, вы, все трое, будете при оружии?

И, не дожидаясь ответа, повернулся и зашагал прочь, оставив константиновцев в недоумении.

IV

Гидрокрейсер «Алмаз».

— …завтра жду вас всех у себя, на Владимирской. Откупорим отличное бордо, из запасов покойного Сент-Арно. Кстати, его повар тоже служит у меня — переманил у городского головы. Назавтра он сулит яйца а-ля-пашот под голландским соусом. Пальчики оближете!

«Алмаз» стоял на обычном месте, на бочке, напротив Графской пристани. Блики играли по стенам и подволоку, отскакивая от серебристой морской поверхности — по случаю нежаркого дня, кондиционеры не работали, и солнечные лучи свободно проникали в отсеки через отдраенные иллюминаторы.

Великий князь приехал на крейсер к трем склянкам. велел сыграть большой сбор, и после приличествующих речей офицеры спустились в кают-компанию, к накрытому по-праздничному столу.

За обедом горячо обсуждали новости. После того, как варненский десант соединился с идущей с севера Дунайской армией, Горчаков начал готовить большое наступление. Турки не стали дожидаться и стремительно откатывались к Бургасу, бросая артиллерию и обозы. Европейские газеты на все лады повторяли заявление князя: «мои гренадеры остановятся только на берегах Босфора!»

Болгария, воодушевленная успехами «братушек», полыхнула от края до края. В Варну потянулись ходоки, гонцы, делегаты от повстанческих вождей, жаждавших трофейного оружия и огнеприпасов. Им не отказывали, и скоро отряды патриотов, вооруженные британскими нарезными ружьями и льежскими штуцерами, стали громить турок от Тырнова и Пловдива, до Кыркларели, старинного болгарского Лозенграда.

«Корпус Свободы» принца Наполеона (еще в Марселе объявившего себя Первым консулом Третьей Республики) в десяти переходах от Парижа. Войска переходят на его сторону.

Париж взбудоражен появлением на Сене русской летательной машины. Полагают, на ней был вывезен за пределы страны свергнутый император, которого недавно похитили чуть ли не из зала суда.

Сообщение подоспело к десерту, когда буфетчики выставляли на стол мускат и коньяк. Зарин, перечитав листок, отпустил дежурного радиотелеграфиста и задумался.

— Что-то случилось, Алексей Сергеевич? — осторожно осведомился Лобанов-Ростовский. Он, на правах близкого приятеля Великого Князя, сидел рядом с командиром.

— Похоже да, голубчик. Надо бы это обсудить приватно. Вы задержитесь после обеда…

Он положил на блюдце вилку, встал, откашлялся. Намек был понят: кают-компания наполнилась стуком передвигаемых стульев и звоном столовых приборов.

Зарин вынул из кармана давешний листок.

— Кременецкий сообщает с «Адаманта»: господин Рогачев — он у «потомков» главный по науке, если кто запамятовал, — намеревается сегодня установить эту… как ее…

— Воронку Переноса? — подсказал Лобанов-Ростовский.

— Да, спасибо, голубчик. Сегодня вечером к нам прибудет вторая экспедиция. Та самая, о которой предупреждал Груздев.

Великий князь удивленно поднял брови.

— Признаться, я не понимаю… почему господа Кременецкий и Велесов не сочли нужным поставить нас в известность заранее? Согласитесь, все же нерядовое событие…

— Может, это пробное включение? — предположил поручик. — Валентин… господин Рогачев проверит установку, а по-настоящему экспедиция прибудет позднее?

За время «круиза» на Морском быке» авиатор нахватался у Велесова кое-какой терминологии.

— Возможно, возможно… И все же, я предпочел бы оказаться там. В центре, так сказать, событий.

— Вряд ли это возможно, ваше высочество. — Зарин сверился с радиограммой. — Рогачев запустит свою машину в восемь пополудни. Только что пробили седьмую склянку; таким образом, у нас около четырех часов. До Евпатории… простите, до Зурбагана шестьдесят пять миль, а нам еще пары разводить. Раньше, чем часов через шесть — нечего и думать.

Николай Николаевич огорченно кивнул.

— Что ж, будем надеяться, что это действительно пробное включение…

— Есть вариант. — чуть подумав, заявил поручик. — Если выгрузить мой «Фарман» на Графскую пристань, можно на руках перетащить его на бульвар и взлететь прямо оттуда. Своротить будку городового и спилить десяток деревьев — места хватит. В кабине вы двое поместитесь. Два часа на выгрузку и подготовку площадки, тридцать минут в воздухе — и мы на месте.

Старенький биплан занял в ангаре «Алмаза» место «Финистов». Гидросамолеты оставили в Варне — оттуда, они легко доставали и до Константинополя и даже до Чаннакале, городка у западного входа в Дарданеллы. С «Фарманом» же приключилась неприятность — двигатель М-14 оказался слишком мощным для кустарной моторамы. В конструкции появились опасные вибрации, и Викториан Качинский, командир авиагруппы Особой Бригады, решил не дразнить гусей, а отправить дефектный аппарат в Севастополь, на ремонт.

К счастью, повреждения оказались не так уж и велики. Мотораму привели в порядок еще во время перехода из Варны», прямо на борту крейсера, и теперь Лобанов-Ростовский мог без всяких опасений поднимать в воздух даже таких важных персон.

— А что, Костя, хорошая мысль! — оживился Великий Князь. — если, конечно, господин контр-адмирал не возражает.

— Отчего же? А вот городские власти — позволят ли уродовать бульвар?

— О чем вы, Алексей Сергеич? Я Ключникову пошлю записку — увидите, он сам выведет матросиков деревья пилить!

Капитан первого ранга Ключников занимал должность начальника Севастопольского порта. В отсутствие Корнилова все власть в городе была в его руках.

— Ну раз так — давайте попробуем. Перекинем аппарат на берег прямо с борта. Если получится — час на этом сэкономим, не меньше. А вы, Реймонд Федорыч, отправляйтесь на берег. Укажите, что там пилить да ломать. А то нашим ореликам дай только расстараться, они там все по камешку разнесут!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

Сборник «60 лет вместе»

ФГУП «Пресса», М. 2077 г.

Указ Президента Российской

Федерации от 11 ноября 2076 г.:

«Учитывая всемирно-историческое значение установления Оси Времени в 2017 году и в целях координации деятельности федеральных органов исполнительной власти, органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации, органов местного самоуправления и общественных объединений по подготовке и проведению празднования в июле следующего, 2077-го года 60-й годовщины этого события, постановляю:

Возложить на Российский организационный комитет «Единство» координацию деятельности федеральных органов исполнительной власти, органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации, органов местного самоуправления и общественных объединений по подготовке и проведению мероприятий, посвящённых…»

Летоисчисление Эпохи Оси Времени (Э.О.В.)

Статья из Энциклопедического словаря

Брокгауза и Ефрона.

1890 Р.Х.\35 Э.О.В.

«…празднование дня Оси Времени установлено Высочайшим именным Указом Государя Императора Александра II в 1885 от Р.Х. Тем же указом введено двойное летоисчисление — от Рождества Христова и «Эры Оси Времени». Аналогичный Указ и летоисчисление было введено нашими соотечественниками, в России XXI-го века. Принятое написание в обоих случаях выглядит так: ХХХХ Р.Х./УУ Э.О.В., или сокращенно, ХХХХ/УУ. ХХХХ здесь — текущий год в летоисчислении от Рождества Христова, а УУУ — дата, отсчитываемая от момента установления Летоисчисления Эпохи Оси Времени…»

II

Дорога на Евпаторию

Машину трясло, что порой говорить было невозможно. Глебовский дал Велесову не легковой «Рено», а грузовичок «Пирс-Эрроу», и теперь Сергей с тремя константиновцами трясся в дощатом кузове по приморской грунтовке.

Разгоняться больше сорока не получалось но и это было слишком много для потрепанного грузовичка. Справа, на фоне неба, мелькнула вышка оптического телеграфа; за ней утопали в садах домах домишки татарского селения Улуккул-Аклес.

«Пирс-Эрроу» миновал плато и стал спускаться по неровной дороге к реке. Отсюда открывался вид на море и низменную приморскую степь, что тянулась до самых Сакских озер. Возле берега чернел на отмели остов сгоревшего парусного линкора. Эхо октябрьских боев, подумал Велесов. Надо же — еще полугода не прошло…

— А почему с вами не соглашаются, Сергей Борисыч? — спросил Коля Михеев. — Вы ведь так толково объясняете! Неужели им непонятно?

Всю дорогу от Севастополя Велесов, глотая пыль, то и дело прикусывая язык на очередном ухабе, рассказывал константиновцам обо всем: о целях Проекта, планах Груздева и главное, о том, что должно произойти сегодня.

— Беда в том, что они меня не слышат. Поставили себе цель и идут к ней, не замечая того, что творится вокруг. Такое бывает, когда люди тратят слишком много сил на решение конкретной задачи: им начинает казаться, что это и есть самое важное, а других перспектив в упор не видят.

Грузовик мотнуло так, что Коля не удержавшись, слетел с сиденья. При этом он инстинктивно схватился за руку соседа. Штакельберг коротко взвыл от боли в раненом плече.

— Осторожно… — засуетился Велесов. — Петя, сильно болит?

Побелевший, как бумага, Штакельберг мотнул головой.

— Продолжайте, Сергей Борисыч. Что вы там говорили о перспективах?

— Что? А-а-а, это я о том, что можно сделать, объединив усилия двух Россий — той, откуда прибыли мы, и этой.

— Простите, что же тут объединять? — удивился Адашев. Он предусмотрительно устроился возле кабины и меньше других страдал от тряски. — Даже мы их обогнали буквально во всем: дредноуты, аэропланы, радио… А с вами и вовсе сравнивать смешно. Они для вас, уж простите, как папуасы с каких-нибудь Кокосовых островов!

— Вы не правы… кажется, Александр?

— Алексей. — поправил Адашев. — Можно просто Алеша.

— Так вот, Алеша, вы не правы. Дело не в технике и науке. Это все наживное. Нам нужно совсем другое…

— Я понял! — Коля Михеев хлопнул себя по лбу. Для этого пришлось отпустить борт, и он снова чуть полетел бы на пол, если бы не Штакельберг поймавший его здоровой рукой за портупею.

— Спасибо, Петь… Как я сразу не догадался? Золото, уголь, руды всякие, да? Вы у себя все это истратили, и теперь хотите добывать здесь?

Велесов расхохотался. Он смеялся долго, порой срываясь на кашель. Константиновцы недоуменно взирали на этот приступ веселья.

— Как мы, все же, предсказуемы… прости, Коля, не хотел обидеть. Увы — пальцем в небо. Это было бы слишком просто. То есть, нам, конечно, нужны полезные ископаемые, но не настолько, чтобы тащить их из прошлого. Чего-чего, а руд, золота и нефти у нас не на одно столетие припасено. Я говорил о людях, об их жизненной энергии, об жажде перемен, наконец! Один ученый называл это «пассионарностью»… Слишком многие, вместо того, чтобы работать, искать, создавать что-то новое, сидят и ждут, когда им это преподнесут на блюдечке. А может, дело в том, что нам слишком сильно досталось за последние сто лет? Двадцатый век, молодые люди — он ведь ох, какой страшный был! Мне кажется, Россия, да и другие страны, все свои силы сожгли в войнах, революциях и всяком-прочем, о чем даже вспоминать не хочется.

Велесов снова закашлялся, на этот раз, наглотавшись пыли. Константиновцы молчали, ожидая продолжения.

— Мы как бы… надорвались, что ли? И теперь тычемся, как слепые щенята, не способные встать и сделать что-то по-настоящему значительное. Не поверите, у нас сорок с лишним лет назад люди слетали на Луну, а с тех пор — как отрезало! Мы тогда мечтали, что через двадцать лет будем выращивать яблоневые сады на Марсе, а в итоге, так и копаемся на низких орбитах.

— Значит, дело в космосе? — тихо спросил Штакельберг.

— Да нет же! То есть и в Космосе тоже, но не только в нем. Нам всем нужна великая цель, понимаете? Чтоб дух захватило, чтобы забыть обо всем! Вот тогда люди проснутся и покажут, на что они способны. А объединение двух Россий — это и есть такая цель. Те, не может найти себя в нашей унылой жизни, отправятся сюда — учить, лечить, внедрять новое, торговать, путешествовать, в конце концов! И не с туром «все включено» — по-настоящему, всерьез! Новые горизонты, неоткрытые земли — одна Черная Африка чего стоит… Помните, как у Гумилева?

— «Я пробрался в глубь неизвестных стран,

Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда

Странные вдали чьи-то города…»

— «Мы рубили лес, мы копали рвы,

Вечерами к нам подходили львы…» — подхватил Штакельберг. Услышав строки любимого поэта, он забыл о боли.

— «Но трусливых душ не было меж нас.

Мы стреляли в них, целясь между глаз!»

— Да, молодые люди, именно так! Мне порой кажется, что это стихотворение о нас, какими мы стали в двадцать первом столетии…

— «Но теперь я слаб, как во власти сна,

И больна душа, тягостно больна…»

— «Я узнал, узнал, что такое страх…»

Погребенный здесь в четырех стенах…» — снова продолжил Штакельберг. Глаза его искрились восторгом.

— Точно! И кому легче от того, что эти четыре стены раздвинулись до границ всей планеты? Стены — они и есть стены. Тюрьма.

— Ну хорошо, Сергей Борисыч, это все о ваших соотечественниках… — Адашева, похоже, не тронула музыка гумилевских строк. — Предположим, они найдут для себя новые горизонты. Хотя, какие они новые — все известно, карты имеются… Ладно, пусть. А здешние обитатели? Им-то с того что за корысть? Проводниками служить у новых Ливингстонов за бусы и патроны?

Велесов посмотрел на молодого человека с удивлением.

— Глубокая мысль, Алексей, хвалю… Нет, разумеется, ничего подобного. Они будут, прежде всего, учиться. Уверен, во многих наших вузах скоро откроют специальные подготовительные отделения для выходцев отсюда. Они выучатся, вернутся домой, и будут строить новую жизнь. А кто-то, возможно, захочет и остаться и сделать карьеру у нас. Нет, я понимаю, здесь тоже всякого народа хватает — и жулики, и взяточники, и казнокрады, в том числе, — но мы уж постараемся, чтобы к нам такие не попадали!

— А все же, про Космос можно подробнее? — попросил Штакельберг.

— Я ведь уже рассказывал, Петя. Вместо того, чтобы тырить технические новинки из будущего, можно развернуть грандиозные космические программы, причем и там, у нас, и здесь. Если Рогачев не ошибся со своими «эхо-червоточинами», даже нашими силами можно хоть завтра снарядить экспедицию на Марс!

— На Марс… - заворожено прошептал юноша. Вместо альминской степи перед глазами у него раскинулись кирпично-красные пески чужой планеты. Вот он шагает, увязая по колено — в резиновом мешковатом костюме и маске с круглыми стеклянными глазами, вроде противогазной. На спине — медный воздушный резервуар, опутанный гофрированными рубками и манометрами, в руках — верный геологический молоток…

— Именно! Ну, может, насчет «завтра» я погорячился, но уж лет через пятнадцать — наверняка.

— И все, что нужно для этого — убедить вашего ученого отключить свое устройство?

— Достаточно отсоединить генератор. Тогда Воронка начнет брать энергию из подпространства, и между мирами возникнет проход, закрыть который никто не сможет.

Штакельберг кивнул.

— А как его отсоединить? — спросил практичный Адашев. — Вы ведь, как я понял, в этом не разбираетесь?

— Ну, кой-какое инженерное образование у меня есть. Но — вы правы, Леша, сам я с установкой не справлюсь. Надо убедить Валентина… господина Рогачева нам помочь.

— А если он откажется?

— Куда он денется! — отрезал Штакельберг. — Наган к затылку, и…

У Велесова от удивления отвисла челюсть. Куда делся интеллигентный юнкер, еще вчера перебиравший чертежи в портовой конторе? Перед ним в кузове «Пирс-Эрроу» сидел один из тех, кто, шли на огнеметы в Верденской мясорубке, лезли на Турецкий вал, поднимались в психические атаки под Екатеринодаром.

«…бедный Валентин. Похоже, этот энтузиаст с ним цацкаться не будет. Вот что значит — дать человеку мечту…»

— А если все же не согласится? Убьете?

— А если не согласится, — жестко ответил Велесов, — тогда у нас останется еще один метод. Самый последний.

И подкинул на ладони, брусок, похожий на кусок дешевого мыла в скверной серо-желтой бумаге.

III

Зурбаган,

лаборатория Проекта

— Как это понимать, господин Велесов? голос Кременецкого леденел антарктической стужей. — Врываетесь с оружием, угрожаете, требуете отступить от утвержденной программы…

— В самом деле, Серег, ты перегнул. — добавил Андрей. — Давайте выдохнем, и побеседуем без истерик.

Они с Кременецким уже час наблюдали, как Валентин с техником возятся с аппаратурой. Потом Рогачев нажал кнопку и зал наполнился низким гудением. «Ну вот… — довольно сказал ученый, — процесс пошел. Час на формирование Воронки. Кто хочет — можно покурить, только снаружи.»

В это момент в «лабораторию» и вошел Велесов с константиновцами. Все четверо при оружии: у Штакельбенрга, Михеева и Адашева «наганы», к Сергея — вытертый до белизны бельгийский «Браунинг»…

— Ну что, унялся? А вам, молодые люди, лучше пока подышать свежим воздухом.

Константиновцы переглянулись. Штакельберг решительно помотал головой.

— Ну, как знаете. Оружие, надо полагать, тоже не уберете?

— Не уберут. — негромко отозвался Велесов. — Пока у этого ствол при себе.

И показал на техника, замершего у мониторов.

— Он не вооружен. — сухо ответил Кременецкий. Велесов скептически хмыкнул.

— Чего вы добиваетесь, Сергей Борисыч? — нервно заговорил Рогачев. Он стоял в углу, у приборной стойки. Толстый жгут проводов тянулся от нее к блоку трансформаторов. Панели на стойке весело перемигивались разноцветными лампочками.

Велесов не обратил внимания на вопрос.

— Вы уже запустили процесс формирования Воронки?

— Да, двадцать минуть назад… — машинально ответил Валентин и опомнился:

— Вы что, действительно надеетесь, что я прислушаюсь к вашим бредовым идеям и своими руками угроблю Проект?

— Да не угробите! А дадите людям шанс обрести настоящую цель! Настоящую, а не паршивое приращение процентов ВВП! Это не только дорога в космос, это возможность построить новый мир!

— …новый, говорите? Свой загадили, надо еще и этот? А не приходит в голову, что вместе с учителями и прочими мечтателями сюда попрет вся наша мерзость? Наркота, порнуха… э-э-э, да что я вам толкую? Сами все понимаете!

— Они с этим справятся! Здесь люди не испорчены заумными выдумками, которые у нас выдают за торжество гуманизма! Они и нас вылечат — не сразу, конечно, шаг за шагом, но обязательно!

Андрей ошарашенно переводил взгляд с одного на другого. Рогачев и Велесов, как токующие глухари, сосредоточились на предмете своей страсти, не замечая ничего вокруг.

«…только вот позиции неравны: у Вали в руках скомканный платок, которым он то и дело вытирает испарину со лба, а у Велесова — 9 мэмэ образца 1910-го…»

— …короче, так. Или вы немедленно отсоединяете генератор от питающей шины, или я сделаю это сам.

— Как, позволь узнать? — поинтересовался Андрей. — Ты в этой машинерии ни уха ни рыла. Как и я, впрочем.

— Каком кверху. Взорву блок трансформаторов. Четырехсотграммовая тротиловая шашка — хватит, надеюсь?

Через приоткрытую дверь, долетел новый звук — близкое тарахтенье то ли авиационного, то ли мотоциклетного мотора. Андрей прислушался. Звук чуть изменил тон, потом оборвался, так же внезапно, как и возник.

— Вы сошли с ума, Сергей Борисович? — осведомился Кременецкий. — Каперанг стоял к константиновцам левым боком, и Андрей видел, как тот осторожно, еле двигая пальцами, ощупывает застежку кобуры. — Вы же разрушите не только трансформаторы, но и установку!

— Да и пес с ней. — отмахнулся Велесов. — Главное — процесс запущен. Теперь, есть ваш «Пробой», нет вашего «Пробоя» — не роляет. Червоточина выйдет на самоподдерживающийся режим и вы ничего не сможете с ней сделать.

Кременецкий покосился на Рогачева. Тот едва заметно кивнул.

«..вот, значит, как. Выходит, Серега все верно рассчитал…»

— Он свихнулся! — голос Рогачева сорвался на визг. — Не слушайте его! Вы хоть понимаете, что…

Андрей упустил момент, когда каперанг рванул из кобуры пистолет, и в регбийном броске сбил с ног. ПСМ запоздало хлопнул, пуля ушла вверх, и сразу — раз другой, — бабахнул «Браунинг».

Техник попятился, выставив перед собой руки — похоже, и правда не вооружен. Штакельерг, перехватив обеими руками «наган» водит им перед собой. Глаза — белые, безумные… Коля Михеев опустил револьвер и что-то шепчет. Адашев, помедлив мгновение, шагнул вперед и резко подбил руке Шакельберга вверх. Грохот, еще одна пуля в потолок, прапорщик роняет оружие, кривясь от боли в раненом плече.

Все взоры были теперь прикованы к Велесову. Он стоял, отставив руку с дымящимся «Браунингом» и смотрел, как медленно, держась за плечо, оседает на пульт Валя Рогачев.

Михеев сорвался с места, отшвырнул «наган» и подхватил ученого под локоть. Техник неловко поддержал его с другой стороны.

Подскочивший Адашев рванул на груди Валентина ковбойку. сторону полы ковбойки. Раздался треск, полетели во все стороны пуговицы.

Кременецкий, завозился, поднимаясь с четверенек. Скула его там, куда пришелся удар локтя, быстро наливалась красным. Андрей подобрал ПСМ, шагнул к Велесову.

— Ну что, придурок? — прошипел он, глядя тому прямо в глаза. — Доигрался в благодетеля человечества? Зурбаган, стишки гумилевские… в своих стреляешь? Не любишь, когда возражают? Тогда и меня вали! Слабо?

Велесов неслышно что-то пробормотал. Пистолет ходил у него в руке ходуном. Андрей подошел вплотную выкрутил оружие из безвольных пальцев.

Входная дверь скрипнула, Андрей обернулся. Пистолеты он держал в обеих руках: в правой ПСМ Кременецкого, в левой велесовский «Браунинг».

— Мы, кажется, успели вовремя, господа… — заметил Великий князь, входя в «лабораторию» — Только, умоляю вас, Андрей Константинович, осторожнее! Не перестреляйте нас, невзначай… а лучше сделаем так: поручик (он кивнул Лобанову-Ростовскому) сейчас соберет все оружие.

Происходящее скачком переместилось куда-то за грань реальности. Звуки тонули в глухом шуме, накатывавшем с неотвратимостью морского прилива. Сердце отвечало глухо, неровными толчками, ударяя в ребра…

«…помираю, что ли? Фу ты, как не вовремя…»

Комната вокруг поплыла, закачалась. Андрей с трудом удержался на ногах и не почувствовал, как авиатор осторожно избавил его от пистолетов.

Великий князь склонился к раненому. Коля Михеев, матерясь сквозь зубы, отдирал от полы рубахи полосу бязи.

Николай Николаевич поднял голову. На лице его ясно читалась тревога.

— Пошлите, наконец, за врачом! Вы что, не видите, он сейчас кровью истечет!

Резкий окрик привел Андрея в себя. Он помотал головой, прогоняя остатки одури, и потащил из кармана рацию.

IV

Зурбаган

Установка «Пробой-М»

— У меня приказ. — отрезал Кременецкий. Обеспечить выполнение программы любой ценой. И я этот приказ выполню.

Вместе с медиком с «Адаманта» прибыли полтора десятка моряков в бронежилетах и с автоматами, и сразу оцепили барак с установкой.

В стороне, метрах в двухстах, на узкой проселочной дороге стоял «Фарман». Вот, значит, откуда взялись и Великий князь и Зарин с поручиком. Что ж, вовремя — еще чуть-чуть и в лаборатории началась бы большая пальба.

Николай Николаевич учтиво кивнул.

— Приказ есть приказ. Я вас понимаю, господин капитан первого ранга, но и вы нас поймите. Господин Велесов прав, все это касается и нас.

Кременецкий пожал плечами.

— Позвольте, ваше высочество?

Что-то быстро Серега-то отошел, подумал Андрей. Будто и не было никакой пальбы.

— Те кто отдавал приказ, не знали, об открытиях Рогачева. И вообще, как можно принимать решение, не увидев все это собственными глазами?

— У меня приказ. — Кременецкий наклонил голову. — В конце концов, ничего необратимого не произойдет. Груздев все изучит, а мы пока…

— Этого я и боюсь! — фальцетом выкрикнул Велесов. Андрей взял его за локоть и почувствовал, как обмякли под пальцами напряженные мускулы.

— Этого я и боюсь. Профессор Груздев… он фанатик науки. Он жаждет одного — пробить тоннель в будущее. А если это сделать, сюда они больше не попадут.

— «Они» — это ваши соотечественники? — уточнил Зарин. Командир «Алмаза» стоя рядом с Великим князем. На военные приготовления «потомков» он косился весьма неодобрительно.

— Именно! Закон мироздания: нельзя вернуться в прошлое той же самой «мировой линии».

— У меня приказ. — упрямо повторил Кременецкий. — Пусть решает руководство.

— Как-то это слишком… заумно, Сергей Борисович. — поморщился Великий князь. — «Мировые линии», прошлое, будущее… Боюсь, мне не хватает образования. Но вот что я хочу предложить. Эта ваша…

— Червоточина.

— Отвратительное слово. Так вот, эта ваша червоточина может, вместо того, чтобы доставить сюда Груздева отправить нас к вам?

Андрей услышал, как со стуком отвалилась его челюсть.

«…ай да Великий князь!..»

— Вы хотите попасть в двадцать первый век, ваше высочество? — свистящим шепотом произнес Зарин. — Но зачем?

— Господин капитан первого ранга прав — приказы надо выполнять. Им ведь приказано провести испытание этого устройства?

Кременецкий кивнул. Он тоже был ошарашен и не пытался этого скрывать.

— Но ведь и господина Велесова можно понять! В конце концов, могут открыться новые обстоятельства… В программу ведь можно внести некоторые изменения?

— Запустить Перенос в другую сторону? — прохрипел Рогачев. Возившийся с ним медик пытался протестовать, но Валентин только отмахнулся.

— Думаете, там будут слушать этого буйнопомешанного? — он кивнул на Велесова. — Как бы не так! Ему и слова сказать не дадут, арестуют и все!

— А мне дадут? — улыбнулся Великий князь. — И к тому же, мой опыт подсказывает: с любым по-настоящему важным делом надо обращаться на самый верх. Мне рассказывали о правителе вашей России — это весьма решительный, твердый, и вместе с тем осторожный и благоразумный господин. Думаю, он выслушает и господина Велесова и его… кхм… визави, и примет верное решение.

— Но ему и так обо всем докладывают…

— Одно дело — доклад, подготовленный чиновником, — тонко усмехнулся Великий князь, — и совсем другое, беседа с теми, кто побывал в гуще событий. Или вы опасаетесь, что меня сочтут недостаточно важной персоной для беседы с вашим президентом?

— Мне довелось с ним пообщаться. — заметил Зарин. — Уверен, он захочет с вами встретиться.

— Вот видите! Итак, мы с контр-адмиралом, эти двое господ, — он кивнул Велесову с Андреем, — и, разумеется, вы господин Рогачев. Пусть ваш президент выслушает всех, прежде чем что-то решать.

Велесов дернулся.

— А если он согласится с Груздевым?

— Тогда и говорить не о чем. Вы мечтали об объединении усилий, не так ли? А что за объединение, если одна из сторон против? Нет, Сергей Борисович, если бы вы испортили это устройство — вместо объединения мы получили бы лишь взаимные обиды и недоверие.

Громко запищал зуммер. Рогачев выругался и, скривившись от боли в простреленном плече, заковылял к пульту, с раздражением оттолкнув кинувшихся на помощь медика и Адашева.

— Семнадцать минут до выхода на режим. Решайте. Я — «за».

Кременецкий откашлялся.

— Ваше высочество, вы меня убедили.

— Меня тут никто не спрашивает, — шепнул Андрей, придвинувшись поближе к Велесову. — но я тоже согласен. И учти, Валентина ты теперь по гроб жизни должен поить натуральным «Шустовским».

— Так его еще нет. — тоже шепотом отозвался Велесов. — Шустов купит коньячный завод в девяносто девятом, а торговая марка появится еще через год, после Всемирной выставки в Париже.

— Я с вас смеюсь, как говорила тетя Песя с Молдаванки. Ты попаданец, или где? Вот и ускорь это дело. Что-что, а хороший коньяк в любом веке пригодится!

ЭПИЛОГ

Балтика, Кронштадт

Очередной линкор ударил бортовым залпом. Облако дыма затянуло трехдечную махину целиком, над белой ватной пеленой виднелись только мачты. Реи с правильными интервалами усеяны матросами в одинаковых белых робах; они неслышно орут, размахивают бескоызками, и над головами, в вышине трепещут гирлянды флагов расцвечивания.

В ответ с полубака «Невки» солидно бабахнули салютационные карронады. Канониры тут же принялись шуровать прибойниками, утрамбовывая новые картузы. «Синоп» уже откатывался назад. Еще немного, и пароход, на котором правители Российской Империи и Российской Федерации принимали парад Балтийского Флота, поравняется с очередной многопушечной махиной.

Залп. И снова небо обрушивается над Кронштадтом.

— Вы знаете, а я ведь вырос в Санкт-Петербурге, — сказал Президент, когда орудийный раскат растаял вдалеке. — И мальчишкой бывал на экскурсиях в Военно-морском музее. Там стоят модели таких вот этих самых кораблей. И как жалел, что никогда не увижу их своими глазами, а на не на музейных полках!

— Поистине, чудесам Господним несть числа. — улыбнулся Император. — Но вам, Ваше Превосходительство, грех жаловаться, ваши корабли неизмеримо мощнее этих. Я не забыл, как мы с вами принимали парад вашего Балтийского Флота — вот здесь, на этом самом месте.

— Только, спустя сто шестьдесят лет?

— Разумеется.

Долгая пуза, прерываемая ревом корабельных орудий.

— Разве дело в лошадиных силах или классе ракет? Настоящая сила и флота и страны — в людях.

Новый залп. Эхо звонким шариком отскакивает от куртин батареи "Меньшиков" и укатывается на юг, к Ораниенбауму.

— «Константин» — пояснил Император. — Паровой военный корабль. К сожалению, у нас их слишком мало, чтобы дать достойный отпор англичанам.

— Не страшно. — улыбнулся Президент. — Во-первых, это скоро изменится, а во-вторых, нашлись ведь и другие средства?

Над мачтами «Невки» пронеслись три крылатых силуэта. Звено летающих лодок описало над ордером эскадры дугу; из кокпитов то и дело вылетали и тут же рассыпались веерами огоньков разноцветные ракеты.

— Черноморцы. Это они намяли бока британцам.

Я знаком с их капитаном. — ответил Президент. — Достойный офицер и отличный моряк.

— Теперь он контр-адмирал, командует новым родом войск — морской авиацией.

— Надеюсь, скоро вы сами будете строить для нее самолеты.

— С вашей помощью, господин Президент — непременно.

— Разрешите, Ваше Величество? Благоволите шинель накинуть, зябко, не дай Бог, простынете…

Император принял у адъютанта длинную шинель с пелериной. Октябрьские ветра на Балтике мало похожи на ливадийский зефир: он поплотнее закутался в теплое сукно и надвинул на лоб парадную шляпу-двууголку.

— Да, вы правы, Ваше Превосходительство, главное — это люди. Нам с вами повезло, что у нас такие прекрасные советчики.

— Несомненно Хотя, порой они слишком… иннициативны.

— Это нее так уж страшно, раз в итоге дело оборачивается к пользе государства. Согласитесь — без них наш этот союз вряд ли состоялся бы так скоро.

— Два с половиной месяца на соглашение, которое изменит судьбы двух держав? — усмехнулся Президент. — Пожалуй, нас с вами трудно обвинить в медлительности.

«Невка», хлопая плицами, шла вдоль бесконечной шеренги, и все новые корабли салютовали флагам, развевающимся на ее гафелях — бело-желто-белому имперскому полотнищу и украшенному двуглавым орлом триколору Верховного Главнокомандующего.

«Эмгейтен»… «Лефорт»… «Фершампенуаз»…

Залп! Залп! Залп!

— Кстати, о людях. Мы, конечно, дадим тому господину политическое убежище. Он может даже уехать на свою родину, уверен, его там с радостью примут. Он даже сможет заново начать политическую карьеру. У наших европейских партнеров… — при этих словах Президент чуть заметно приподнял уголки губ, — дефицит ярких, сильных лидеров. Надеюсь, появление на политическом горизонте такой фигуры станет для них приятным сюрпризом.

— Но ведь во Франции, кажется, республика?

— И что с того? Императором он, конечно, не станет, зато может создать политическую партию, опираясь на приверженцев истинно французских, христианских ценностей. Есть там одна дама-политик… Разумеется, все это случится не раньше, чем мы предадим огласке наш союз. Впрочем, такие вещи невозможно долго хранить в секрете.

Император трижды кивнул.

— Рад, что вы отнеслись к моей просьбе с пониманием. Слишком много венценосцев закончили свои дни на эшафоте или расстались с жизнью иным, тоже насильственным, путем.

— В нашем мире коронованным особам мало что угрожает — не то что другим, облеченным реальной властью. Вы бы видели, сколько охраны возит с собой американский президент!

Император удивленно поднял брови.

— Право же? Кому придет в голову покушаться на правителя столь незначительного государства? Разве, его же соотечественникам?

— Мир сильно изменился, Ваше Величество. Поверьте, у американского президента хватает врагов.

— Вряд ли у нас с вами их меньше.

Президент испытующе посмотрел на собеседника. В обоих определенно угадывалось сходство: длинное лицо, аккуратный нос, высокий, с залысинами лоб, чуть впалые щеки. И острый, пронзающий насквозь взгляд серых глаз.

— Неважно, сколько врагов будет лично у нас с вами. — ответил он негромко, чтобы не слышали приближенные, толпившиеся на крыле мостика. — Главное, чтобы у наших народов их было как можно меньше.

Император покачал головой.

— Боюсь, это утопия. Насколько я помню историю, ни одно десятилетие не обходилось без войны. И вряд ли в вашем будущем дело обстоит иначе.

— Вы правы, Ваше Величество. У России, как известно, всегда было только два союзника — ее армия и ее флот.

— Как вы сказали? — оживился Император. — «Только два союзника — армия и флот»? Надо будет запомнить.

— Это сказал ваш… погодите… да, ваш внук. У нас он известен как Александр Третий, Миротворец.

— Маленький Саша? — удивился Император. — Всегда полагал, что из него выйдет толк.

Линейная шеренга закончилась. Нос «Невки» покатился в сторону в широкой циркуляции. Теперь порывы ветра стегали пароход с левого борта. Президент чуть передернул плечами и вжикнул «молнией» флотского бушлата.

— Да, Ваше Величество, выигрывать мы войны научились. — сказал он, глядя на проплывающй мимо форт «Павел I», от самого уреза воды одетый в серый гранит. — Остался, в сущности, пустяк: научиться выигрывать мир.

* * *

— Ну вот, а ты опасывался! — сказал Андрей. — Я, как понял, что предлагает Великий князь, сразу перестал волноваться!

— Во первых, не «опасывался», а «опасался» — желчно отозвался Велесов. — Что за манера коверкать родной язык? Тоже мне, одессит…

— А во вторых?

— А во-вторых, не доведи я дело до такой крайности — Николай Николаевич вообще не стал бы вмешиваться.

— Ну и что? Было бы то же самое, только позже. Не верится мне, что он, — Андрей указал на одного из двоих мужчин, стоящих на мостике, — …что он положился бы в таком деле на чьи-то доклады, а не захотел увидеть все сам.

Велесов немного подумал.

— Да нет, конечно. Но можно хоть чуток погордиться, что это я так хорошо все устроил?

— Можно-можно. — успокоил его Андрей. — Тем более, что так оно и есть. Если бы не твоя затея с Зурбаганом, вообще не о чем было бы говорить. А так, есть готовый проект, люди, поддержка местных властей — какое еще тут могло быть решение?

— Пожалуй, никакого. Даже Груздев, и тот в итоге согласился, особенно когда оценил перспективы Валькиного открытия.

Тройка летающих лодок снова прошла над мачтами «Невки».

— Вот кого надо благодарить! — Велесов указал на аппарат ведущего — Если бы Эссен не заметил меня тогда на обломке катера… да и потом…

— Не прибедняйся! — добродушно отозвался Андрей. — Реймонд Федорыч, конечно, молодчина, но ведь и другие не хуже. Зарин, Белых с его бандой, авиаторы, юнкера, миноносники… Все мы, так или иначе, делали, что могли.

Велесов не ответил. Он поежился, втянул в голову в плечи и обеими руками поднял воротник шинели. Октябрь на Балтике негостеприимен: порывы стылого ветра пронизывают тонкое сукно и выдувают прочь остатки тепла; дальний горизонт затягивало дождевой хмарью и оттуда, по свинцовой глади залива, от далеких финских шхер, от островов Бьёркского архипелага катилась короткая, злая волна.

Андрей пробежал взглядом по шеренге линкоров. Императорский смотр закончился: матросы муравьями сбегали вниз, по лесенкам вант, захлопывались крышки пушечных портов, и лишь гирлянды флагов расцвечивания по-прежнему трещали под порывами норд-веста.

— Знаешь, — сказал вдруг Велесов. — я тут подумал… А ведь интересная у нас намечается жизнь!

Москва

Апрель-июль 2017 г.

Примечания

1

Бр. Ходаковские «Русский Исход».

(обратно)

2

Демьян Бедный. «Танька-Ванька», 1919 год.

(обратно)

3

Иван Ульянович Павлов — командующий авиацией Южного фронта.

(обратно)

4

Напиток революционных матросов: раствор кокаина в спирте.

(обратно)

5

Greenwich Mean Time — «среднее время по Гринвичу», стандарт времени, принятый в навигации.

(обратно)

6

«Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:

Не смейте котиков стрелять у русских Командор!»

Р. Киплинг.

(обратно)

7

фигура высшего пилотажа, поворот на горке, позволяющий быстро переменить направление полёта.

(обратно)

8

(фр.) «Да здравствует принц Наполеон!» и «Долой узурпатора!»

(обратно)

9

(фр.) «Боже, покарай Англию»» — лозунг, популярный в Центральных державах в годы Первой Мировой войны.

(обратно)

10

(фр.) грязные деньги, полученные от царя Николая

(обратно)

11

(англ.) «Империя наносит ответный удар», название 5-го эпизода саги «Звездные войны».

(обратно)

12

(нем.) Не так ли?

(обратно)

13

Пьер Лувель в 1830 м году смертельно ранил герцога Беррийского, наследника Людовика XVIII. Джузеппе Фьечи в 1835-м покушался на жизнь короля Луи-Филиппа.

(обратно)

14

австрийский фельдмаршал, командовал подавлением Венгерского восстания 1848–1849 годов.

(обратно)

15

Одно из высших воинских званий в Османской империи. Соответствовало фельдмаршалу.

(обратно)

16

Спасибо русским братьям

(обратно)

17

Сиэтл, штат Вашингтон

(обратно)

18

Знаменитый американский океанограф, метеоролог, картограф стал родоначальником минного оружия конфедератов во время войны Севера и Юга.

(обратно)

19

(англ) Эй! Кого это черт несет?

(обратно)

20

(англ.) Грота-брасы на ветер, англичашка!

(обратно)

21

дорогой Жорж

(обратно)

22

(фр.) чумазое дитя Парижа

(обратно)

23

свержение ненавистного тирана

(обратно)

24

Ваше величество, мы пришли, чтобы спасти вас

(обратно)

25

«Философские труды Королевского общества» — Старейшее англоязычное издание в области естественных наук (натурфилософии).

(обратно)

26

Осторожее, ваще величество!

(обратно)

27

Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя

(обратно)

28

Какого хрена чертовы русские не стреляют в этих долбанных лягушатников?

(обратно)

29

"Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы."

Р.Киплинг

(обратно)

30

Одно из ранних изданий «Обитаемого острова» А. и Б. Стругацких.

(обратно)

Оглавление

Борис Батыршин Крымская война. Соотечественники

  ВМЕСТО ПРОЛОГА

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «Уходили мы в бой и в изгнание…»

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

    ГЛАВА ВТОРАЯ

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ГЛАВА ПЯТАЯ

    ГЛАВА ШЕСТАЯ

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

    ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

    ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ Корабли в Зурбагане

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

    ГЛАВА ВТОРАЯ

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ГЛАВА ПЯТАЯ

    ГЛАВА ШЕСТАЯ

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ The Empire Strikes Back[11]

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

    ГЛАВА ВТОРАЯ

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ГЛАВА ПЯТАЯ

    ГЛАВА ШЕСТАЯ

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

    ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

    ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg