«Квинт Лициний 3 (СИ)»

Квинт Лициний 3 (СИ) (fb2) - Квинт Лициний 3 (СИ) [Не закончено, главы 1-6] 855K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Александрович Королюк

Королюк Михаил Александрович (aka Moysha) Квинт Лициний 3

Пролог

Вторник 28 февраля 1978, день

Ленинград, Измайловский пр., исполком Ленинского района.

- Во мне горит двадцатый век!

И бьет набатом память павших,

Нас защищая - пеплом ставших...

Чистый девичий голос звенел, наполняя зал. Взлетела вверх рука, распахнулась над головой ладошкой, и тонкие подрагивающие пальцы собрали взгляды зала. Сквозь щелку кулисы мне был виден Женькин профиль с пятном горящего на скуле румянца. Одинокая хрупкая фигурка в черно-белой школьной форме, каплей алой крови на груди - значок, и жесткий свет в лицо...

Все верно, так и задумывалось: никаких полутонов - победа или смерть.

Женя шла сразу за моим вступлением, задавая общий тон нашей программы. С трудом, не сразу, но мне удалось научить девушку входить в состояние контролируемой ярости - помогли старые фотографии из ее семейного альбома, да глуховатый рассказ седой как лунь прабабки о шевелящейся над расстрельным рвом земле. На репетициях, перед выходом, взгляд девушки теперь проваливался на глубину, ранее ей недоступную, и что-то она там видела такое, отчего на сцену ступала уже незнакомкой. Жар, что стеной вставал в ней в такие моменты, мог обескуражить невольного наблюдателя.

Первый ряд в полутемном зале занимало жюри - представители райкома и районо. За ними - уже выступившие агитбригады других школ, родители, педагоги. Рядком наши: подавшийся вперед военрук, застывшая лицом Тыблоко, брюнетка-"завуч" и Мэри с по-детски приоткрытым ртом. Где-то, не вижу где, Томина мама, отпросившаяся по такому случаю с работы и, сюрпризом при ней - Варька з Шепетовки.

Все слушают и, кажется, слышат.

"Это хорошо", - я перевел дух и провел увлажнившимися ладонями по штанинам, - "это обнадеживает".

Мы шли последними. Я счел это хорошим знаком: когда жюри будет принимать решение, разбуженные эмоции будут еще свежи.

Было ли это подыгрышем?

А несущественно. Все равно наша программа настолько резко выламывалась из бравурного ряда ей предшествующих, что очередность выступления была уже неважна.

"Или пан, или пропал", - беззвучно прошептал я и повернулся к Паштету.

- Готов?

Тот облизнул побелевшие губы и решительно кивнул.

- Пошел, - я слегка подтолкнул его в спину, выпуская на сцену. Ему навстречу шагнула разгоряченная Женька. Руки у нее тряслись. Ее тут же уволокли вглубь, к столу с водой.

- Поршень прогресса толкают горящие души! Слушай! - уверенно заскандировал Пашка.

Я замер, пробуя на слух.

Нет фальши. Справляется. Молодцы мы - и он, и я.

У кулисы, нервно переминаясь с ноги на ногу, выстроилась следующая тройка - в настоящей полевой форме РККА, арендованной из развалов театрального реквизита. Мосинки, что оттягивали девичьи плечи, привез откуда-то военрук - сразу после того, как побывал на нашей первой большой репетиции.

- Девочки! - я по очереди заглянул в их зрачки. - Вдохнули. Выдохнули. Расслабили горло. Все будет хорошо. Три. Два. Один. Пошли!

- Вставай, страна огромная... - соло Алены, поначалу негромкое, начало свое восхождение в крещендо. Корни моих волос опять пропахало колючей дрожью. Мелкая суета, царившая по эту сторону занавеса, замерла сама собой; молчание зала стало оглушительным.

"Поразительно", - успел удивиться я, - "как много смысловых пластов впрессовано всего лишь в три слова! Слышишь - и тебе на плечи глыбой опускается та война, а ты от этого распрямляешься".

- Пусть ярость благородная... - к голосу солистки, опять ставшим негромким, присоединилось еще два. Да, послабее, зато хором. Вместе.

Я приник к щелке. Моя Томка стояла с ближнего края: плащ-палатка в скатке, пилотка кокетливо набок... Опять! Опять успела тайком от меня ее сдвинуть!

На Томе мои педагогические таланты отчего-то сбоили - она желала выглядеть в военной форме привлекательно, и баста! Все мои пассажи про художественный образ, необходимый в этой сцене, проскальзывали мимо ее прекрасных ушек. В итоге с ней я как режиссер-постановщик оказался наименее убедителен. Зато, словно в порядке компенсации, из Кузи и Мелкой можно было лепить как из пластилина, что душе угодно.

Голоски, правда, у них были хоть и чистые, но слабенькие, поэтому номера пришлось ставить под "фанеру". Вытягивали они на артистизме. У Мелкой в роли вьетконговки сразу, словно тут и был, прорезался необходимый светлый трагизм. А из Кузи вышла совершенно неотразимая кубинская партизанка - в гимнастерке из светло-оливковой ткани (минимум три пуговички сверху были постоянно расстегнуты), брючках по фигурке и надвинутой на глаза мягкой кепи... В общем, шел отыгрыш "нашей дрянной девчонки с автоматом". Песня, пусть и отличная, было не главной изюминкой в ее выступлении: парням до чертиков нравилось смотреть на то, как она поет. Они могли делать это снова и снова. Да что там парням! Даже мне как-то подумалось, что присоединиться к одному с ней партизанскому отряду могло бы оказаться неплохой идеей...

Недлинная наша программа тем временем уверенно катила к концу. Вернулся Сёма и принялся приставать ко всем с "а как я?!" Выскользнула со сцены Мелкая и подошла ко мне все с тем же молчаливым вопросом в глазах. Я одобрительно кивнул, покосился на тонкие щиколотки, что выглядывали из-под завернутых шаровар, и искренне сказал:

- Даже очень интересно получилось!

Прислушался к Кузе - пора. Одернул замурзанную телогрейку, прижал ко лбу ребро ладони, проверяя посадку пилотки, оглянулся. На меня смотрели.

Я подмигнул:

- Пошли, покажем, как Городницкого надо петь.

Держась за руки, мы шагнули на сцену.

Потом сидели в зале, ерзая в мучительном ожидании. Я удивлялся про себя:

"Ладно, понятно, зачем это надо мне. Но ребятам-то это все отольется максимум строчкой в выпускной характеристике!"

Видимо, я тоже переволновался - отключился, уйдя в себя, и решение жюри прослушал. Очнулся неожиданно - меня вдруг начали восторженно бить по плечам. Довольно разулыбалась обернувшаяся Тыблоко, радостно замахала руками Мэри, а особо храбрые подруги сподобились приобнять меня с двух сторон.

Но не это занимало меня в тот момент. Огонь, как выяснилось, я разжечь могу. Но готов ли, если понадобится, швырнуть этих детей в топку Истории? Это был совсем другой вопрос, и я собирался подумать об этом когда-нибудь потом. Или, если повезет, не думать вовсе.

Глава 1

Четверг 2 марта 1978, день

Ленинград, Красноармейская улица

"Четверг. Завтра, значит, пятница..." - моя левая рука напряженно подрагивала. Тарелка горохового супа, наполненная щедрой Карповной до самых краев, угрожающе кренилась то в одну, то в другую сторону. Я пробирался к свободному столику, не сводя с бунтующей посудины укоризненного взгляда. Бефстроганов с макаронами в правой руке вели себя не в пример флегматичней.

Да, меня опять слегка затряхивало. Ведь за пятницей наступит та самая суббота. А потом - то самое воскресенье. Два дня - две давно запланированных операции. Кучно пошло... И не развести никак.

Со вздохом невольного облегчения я сгрузил свой обед на стол и оглянулся. За мной, забавно прикусив уголок губы, торопилась со своими тарелками Мелкая.

Тоже была еще та операция, пусть и в масштабах школьной столовой... Добрый ангел раздатки, тайком подкармливающая балбесов, что спускают обеденные деньги на сигареты, смотрела на меня, пока я излагал свою просьбу, мудрыми глазами черепахи Тортиллы.

- Да знаю я твою девочку, - Карповна согласно прикрыла набрякшие веки, - правильная.

- Вот, - я суетливо всучил ей пачку талонов на обеды, - здесь на март. Хорошо?

- Хорошо, - морщинистые щеки дернула усмешка.

- Меня здесь не было? - уточнил я напоследок, обеспокоенно заглядывая в выцветшие от старости глаза.

- Не было, не было, - согласилась она и припечатала вслед, - Монте Кристо недорощенный...

Не знаю, когда и как Карповна пошушукалась с Мелкой, и что именно ей сказала, но одной проблемой стало меньше, и я вздохнул с облегчением.

"Четверг. Завтра, значит, пятница..." - я понял, что стою, уставившись взглядом в белокафельную стену, и одернул себя, - "все будет пучком, не трусись".

Оглянулся - Томки с Яськой не видать, наверное, побежали "носики попудрить".

- Как у тебя дела? - сел рядом с Мелкой.

Та чуть заметно дернулась, приоткрыла рот для ответа...

- О, наш герой! - напротив опустилась "завуч по внеклассной". В глазах ее светилась веселая приязнь. Следом ожидаемо возникла Мэри, с горкой творожных ватрушек, конвертов с яблочным повидлом и припудренных румяных булочек на тарелке. Советская сдоба под молоко явно произвела на нее впечатление, и за прошедшие полтора месяца щечки у американки округлились.

Да, эта контрастная парочка - брюнетка из КГБ и рыжая с не стершимися до конца повадками хиппи все время теперь таскаются вместе и, похоже, получают от этого какое-то удовольствие. Хихикают о чем-то своем на переменках; порой срываются куда-то из школы сразу после последнего урока. А один раз даже вылезли с чердака, словно две лисы из удачного загула по курятнику - в пыли, паутине, но с одинаково довольными улыбками на мордочках, только и разница, что одна была огненно-рыжей, а другая - чернобуркой. Потом, как-то очень быстро, в заброшенной астрономической башне зашевелились ремонтники, пошел слушок о найденном в глухом углу школьном телескопе времен чуть ли не мироведческих кружков конца двадцатых годов... Теперь я с огромным удивлением наблюдал за совершенно неожиданным зигзагом истории - на глазах оживающей школьной астрономической обсерваторией.

Присутствие оперативницы КГБ в школе меня забавляло. Было понятно, что не я тому причиной - идет обычная контрразведывательная профилактика по иностранке, да мягкий поиск подходов на перспективу. Однако ведь где-то за стенкой Большого дома пытаются нащупать и меня...

"Знали бы они, как близко к их сотруднику я нахожусь", - я позволял себе щуриться на брюнетку чуть снисходительно и, похоже, ее это слегка интриговало.

- Мы вчера в горкоме комсомола были, - посерьезнев, сказала "завуч", - поздравляю: слух о нашем выступлении туда уже дошел. Актив города с интересом ждет финала.

Мэри на секунду оторвалась от перемалывания ватрушки и энергично покивала, подтверждая сказанное.

- Ну... - я развел руками в показном недоумении, - пусть ждут, я ж не против.

- Может, - предложила брюнетка, - показать, пока есть время, режиссеру? Нормальному режиссеру, - уточнила она быстро, увидев, как я покривился, - наверняка ведь опытный взгляд найдет, что улучшить.

Я задумался было, потом решительно затряс головой.

- Нет, сейчас главное - настрой выступающих. Это, - я прищелкнул пальцами, - свое, выстраданное. Это они будут выплескивать. А режиссер со стороны может превратить их в неловких марионеток.

- Возможно... - по Чернобурке не было заметно, чтобы мой отказ ее как-то расстроил, - я думаю, что у нас и сейчас хорошие шансы на победу.

- Еще бы... - хмыкнул я, невольно посмотрев на Мэри.

Над переносицей у КГБшницы нарисовалась задумчивая складочка. Она даже жевать стала медленнее.

- Но мы тоже молодцы, - торопливо добавил я.

Чернобурка наклонилась вперед и нравоучительно помотала приподнятой вилкой:

- Нет, Андрей, ты не прав - все идет честно. Но ход мыслей... интересный, - она покосилась на увлеченно вгрызшуюся в песочный коржик Мэри, - кстати, если будут еще идеи... по внеклассной работе - you are welcome.

Я уставился на нее, быстро просчитывая.

"А что, это - вариант. Вполне можно зайти и с этой стороны. Все равно мне для задуманного куратор будет нужен..."

- Что? - Чернобурка прочла что-то по моему лицу и вопросительно вздернула бровь, - есть мысли?

- Есть, - я отложил помятую алюминиевую вилку и подался вперед, - школьная поисковая экспедиция по местам боев на майские. Дня на три-четыре. Десять-двенадцать школьников, два-три руководителя.

- Что искать-то? - не поняла "завуч".

- Непогребенных. Именные вещи. Документы. Награды.

- Ох... - она посмотрела на меня с неожиданным уважением. Прикрыла на пару секунд глаза, что-то прокручивая в уме, потом отмерла, - мне надо будет подумать и посоветоваться. А есть что-то на примете?

Я кивнул:

- Под городом Холм в Новгородской области есть Пронинский лес. В сорок втором наши там замыкали Демянский котел - силами сведенных в морскую бригаду рыбаков Арала и моряков Каспийской флотилии. Немцы назвали их "черной смертью". По итогам тех боев комдив издал приказ с интересной строчкой: "наградить всех без исключения...". Дед один, попутчик, рассказывал, что там в лесах до сих пор... - я запнулся, подбирая слова, потом махнул рукой, - в общем, надо ехать, поднимать.

Чернобурка озабоченно поцокала:

- Непростое мероприятие... Очень непростое.

- Да, - согласился я, - непростое, знаю. Но я обдумывал регламент. Сделать можно. Естественно, никакой детской самодеятельности - нужны руководители, желательно - офицеры-отставники не из штабных. И, на всякий случай, с саперной подготовкой. От местной милиции разрешение. Но при наличии воли, - я указал глазами вверх, - может получиться очень интересно. И перспективно в плане дальнейшего развития в молодежное патриотическое движение.

- Так, - брюнетка еще немного подумала, а потом решительно отодвинула пустую тарелку, - у тебя сейчас что?

- Алгебра.

- Я снимаю тебя с урока. Пойдем, расскажешь поподробнее, - она поднялась из-за стола.

- Меня, - подскочила, оставив на тарелке последнюю надкушенную булочку, Мэри, - меня возьмите! Я тоже хочу на "черную смерть"!

На миг вид у Чернобурки стал довольный, точно у кошки, удачно насадившей на коготь жирную мышь. Потом лицо ее разгладилось:

- Конечно, Мэри, - пообещала она легко, - если соберемся. Пошли, Андрей.

Я оглянулся на Мелкую и, извиняясь, развел руками:

- Давай до... - и я запнулся, прикидывая, - до понедельника, хорошо? У меня так плотно всяких дел набилось...

Она вскинула на меня глаза и хотела что-то сказать, но потом лишь молча кивнула, и я поспешил за черно-рыжей парочкой.

Пятница 3 марта 1978, день

Ленинград, ул. Чернышевского, консульство США

Чоп. Чоп.

Фред, искоса наблюдавший за Синти, болезненно поморщился.

Опять блеснуло узкое лезвие.

Чоп - от корнеплода отвалилось еще одно тоненькое полукружье.

Чоп, чоп, чоп... - Синти препарировала овощ четкими наработанными движениями. Потом ловко крутанула нож и наколола крайнюю дольку на кончик. Поднесла к носу и, зажмурившись, понюхала. На лице ее проступила блаженная улыбка.

Джордж укоризненно покосился на Карла. Тот закашлялся дымом и нервно взмахнул трубкой.

- Ладно, ладно! - вскинул руки, - согласен. То была плохая идея. Моя плохая идея. Mea culpa.

(лат. - моя вина).

Синти предпочла сделать вид, что не поняла:

- Идея? - девушка изогнула идеально выщипанную бровь в дугу, но взгляд ее остался прикован к кусочку перед носом, а голос был на удивление равнодушен, - я что-то важное пропустила?

Сладковато-острый запах, идущий от золотистой дольки, манил, играя полутонами: то чудился легкий аромат подвяленной груши, то на первый план выходила нотка сушеного имбиря. На зубах зудел фантом плотной похрустывающей мякоти.

Рот Синти наполнило слюной, и она торопливо вгрызлась в репу. Довольно крупный, в два кулака, корнеплод был перемолот буквально за минуту.

- Уф... - Синти откинулась на спинку кресла и довольно погладила себя по животу, - хорошо-то как... Вот теперь можно и ушками заняться, - с этими словами она, демонстративно не глядя на потрясенно молчащих оперативников, подтянула к себе очередную пухлую папку и деловито зашуршала отпечатками.

Да все она, конечно, давно поняла, не совсем уж дура, чай! И откуда у нее появилось это странное пристрастие, и какой факир чертов в этом виноват. Осталось только решить, как взыскать с Карла этот долг. А задолжал он не меньше ведра своей крови, и это по самым скромным оценкам. И... Нет, она ни за что не даст себя раскодировать!

Началось все с месяц назад. Если бы КГБ смог засунуть нос в вализу, что доставил дипкурьер, то был бы, пожалуй, обескуражен. И правда, чем, кроме коварного отвлечения внимания от операций разведки можно объяснить находившуюся там подборку микрофильмов с трудами антропологов по очень узкой теме - форме ушных раковин у людей? Наверное, не меньше были удивлены чуть ранее и работники национальной медицинской библиотеки в Мэриленде, получившие такой заказ от ЦРУ.

Фред тогда еще поехидничал:

- Так, - потер деловито руки и свысока посмотрел на Синти, - теперь ты будешь крупнейшим экспертом ЦРУ по usham. Или по ukham? Кстати, заодно и с этим тоже разберись.

И она села разбираться. Ничего сложного в том не оказалось, но теперь в вечерних дремах перед ее внутренним взором проплывали противокозелки, мочки и ладьевидные ямки. Уши оттопыренные и уши прижатые, с отдельной или сросшейся мочкой, округлые и квадратные, бесконечные уши вошли в ее жизнь и по-хозяйски там устроились. Они стали притягивать взгляды на улицах. Теперь первым делом она смотрела не в глаза, а на уши, и радовалась, обнаружив там какую-нибудь редкость, навроде рудиментарного дарвинова бугорка. Через неделю она могла классифицировать любое ухо навскидку, по пятнадцати основным признакам всего за три-четыре секунды.

Затем пришла пора фотопленок, что начали сдавать русисты. Полторы сотни фотопленок в неделю! Проявить, зафиксировать, высушить, просмотреть и выборочно распечатать... И изучить кадры, выискивая подозрительные уши!

Она уже мечтала о пробежках по городу, что раньше раздавал ей Фред. Подумаешь, три часа по холоду, да на своих двоих! И что ей в этом не нравилось? Свежий воздух, дневной свет, люди, разнообразие ленинградских улиц и, даже, адреналин при очередном обнаружении наружки. Теперь же она выползала из подвала консульства, где была расположена фотолаборатория, вся провоняв реагентами; глаза ее покраснели, и в зеркале отражалось нечто, отдаленно похожее на оголодавшего упыря.

В принципе, ничего особо сложного в той работе не было. Подавляющая часть ушных раковин уверенно отсеивалась опытным взглядом сразу - разница между эталоном и образцом теперь просто бросалась ей в глаза. Были сложности с качеством снимков, с ракурсом, приходилось давать русистам задания на пересъемку конкретных подростков, но все это было решаемо. Проблема была не в том.

Спустя две недели она подвела черту и пошла к Фреду на доклад.

- Этого и следовало ожидать, - кисло заметил резидент, разглядывая сводные таблицы.

Три десятка подростков, с ушами, весьма похожими на эталонные. Похожими, очень похожими, но, мать его, не идентичными!

Карл сгреб листы и, дальнозорко отставив, придирчиво изучил каждую строчку.

- Так... - поднял задумчивый взгляд, - то есть у нашего эталона не четко определен размер межкозелковой вырезки и угла между завитками? А давай-ка попробуем накатить еще один рисунок. Садись, девочка, расслабляйся, - и он потянул с пальца кольцо.

И они попробовали, раз, через день - еще, а потом и в третий раз... Именно тогда, после третьего раза, очнувшись, она поймала на себе пакостные, чего-то ожидающие взгляды исподтишка. Огляделась, отметив глумливую гримасу у Фреда, холодное торжество в глазах у Карла и какой-то оттенок игривого сочувствия у Джорджа, и встревожилась.

Сразу, впрочем, ничего не случилось. Мужики заговорили о работе, Синти заварила кофе, сделала первый глоток, все пытаясь расшифровать непонятное поведение коллег, и тут перед внутренним взором встала она - вся такая золотистая, идеальных пропорций, с нежным горьковатым ароматом и сочным богатым вкусом... Слюна затопила рот.

Откуда-то пришло знание, что называется этот овощ "repka", и что купить его можно на ближайшем рынке.

Синти отставила недопитый кофе и, приняв деловитый вид, торопливой рысцой рванула из кабинета. Выскакивая, услышала за спиной дружные смешки.

- Идиоты, - с мрачным удовлетворением ругалась она вечером в своей квартире, - кретины малолетние...

Только что она сгрызла сразу две репки покрупней и теперь мучилась изжогой и желанием разделаться с еще одним овощем.

Впрочем, решила Синти, удовольствие того стоило. Ничуть не хуже тех крабов с черными трюфелями, что были как-то на дне рождения деда. И продается буквально по центам за килограмм.

"Идиоты", - повторила она про себя, - "да они просто сделали мне подарок. Но, небом клянусь! - я запью его их кровью!"

Впрочем, придумать, как быстро выцедить из мужиков вожделенные пинты, Синти не смогла и перешла к осаде. Сегодняшняя сцена публичной разделки репы была одной из домашних заготовок - "и, гляди-как", - удивилась она про себя, - "пробила совесть, или что там у них вместо нее".

- Синти, - Карл с тяжелым вздохом опустился на стул напротив, - ты просто не понимаешь.

- Да? Объясни, - она кинула в него отрепетированный взгляд, тяжелый, как ядро из Царь-пушки.

- Понимаешь, девочка, так шутят только со своими, - он смотрел на нее пристально, чуть склонив голову набок.

Она аж зашипела от злости:

- И что теперь, мне спасибо вам за это сказать?!

Карл встал и, слегка улыбнувшись, бросил ей сверху-вниз:

- Просто не будь слишком кровожадна в своей мести. Мы ж команда. Давай, - он потянул с пальца кольцо, - раскодирую тебя.

- Не, не, не... - Синти яростно замотала головой, - все! То был последний сеанс моего гипноза.

- Клянусь... - начал было Карл торжественным тоном, но девушка прервала его твердым "нет".

- Понравилось, значит, - понимающе ухмыльнулся в усы Фред.

- А с тебя особый спрос, - Синти резко обернулась к нему, глаза ее зло сощурились, - начальничек...

Резидент вяло отмахнулся:

- Да ладно тебе... Нет, ну, правда, виноват. Согласен. Застоялся без дела в кабинете, вот и потянуло на дурь всякую. Я тебе должен, признаю.

Синти опустила глаза и потянулась к отпечаткам. Это надо было обдумать.

- Много осталось? - поинтересовался Карл с сочувствием в голосе.

- Пересматриваю... - процедила девушка.

- Все тоже самое?

- Проклятая мода на длинные волосы, - горько пожаловалась Синти, - четверть ушей мы вообще не увидели!

- Да ладно, - бросил Карл, - будем считать, что тот носит короткую прическу. Ты ж увидела его ухо целиком? - и он повернулся к Фреду. - Ну что, может, подведем уже промежуточный итог?

Резидент забросил руки за голову и уставился в потолок:

- Подведем, - пожевал уголок губы и продолжил, - итак, все похожие уши жили в последние годы в Ленинграде, никто не переехал. У них вообще мобильность населения низкая... Лучников-китаистов тоже не видно. Синти, ну-ка, давай свои выводы.

Девушка, мотнула головой, отбрасывая челку набок, и легко - ведь думала об этом не раз, начала:

- Во-первых, мы уверенно классифицировали не более половины от интересующих нас ушей. Прически - раз. Практиканты не могут вести сплошную съемку - это не замотивировать, два. Приходится снимать много случайных эпизодов, но гарантировать, что там есть все подростки, невозможно. Кто-то мог эти недели болеть, кто-то просто не попал в кадр. Поэтому продолжаем набирать снимки и искать, - она поморщилась и привычно помассировала глаза.

- Так, - согласился Фред.

- Во-вторых, если оставаться в принятой парадигме "отца и сына"...

- Какие ты слова, оказывается, знаешь! - громко восхитился из своего угла Джордж.

- ...то предположение об английской школе вполне логично, - невозмутимо продолжила Синти, - но не обязательно. Могут быть причины, по которым такой сын ходит в другую школу. Например, у него способности к спорту, музыке или математике. Тогда он может заниматься в специализированных школах иного профиля. Их немного, но они есть и довольно высокого уровня.

- А это интересно, - оживился Фред, - думала, как достать?

- Да, - сказал Синти, - соревнования, конкурсы, что там у них еще может быть? Надо меня туда подвести - на уши поглядеть. Возьму фотоаппарат для оперативной съемки... В общем, если увижу, то дело техники.

- Джордж? - резидент перевел на того заинтересованно заблестевший взгляд.

Оперативник задумчиво почесал небритый кадык.

- Поработаю, - кивнул, - насколько понимаю, у них как раз по весне проводятся итоговые соревнования и олимпиады в масштабах города. Мероприятия открытые...

- Мне только время и место надо, - оживилась Синти, - сделай список, хорошо? Оденем куклу под меня, уйду из машины в отрыв... Вроде, наш трюк Комитет еще не раскусил.

Джордж прикрыл глаза, соглашаясь.

- Дальше, - Фред смотрел на Синти на редкость серьезно.

- Дальше тот переехавший из Москвы мажористый подросток, что мелькал у местных спекулянтов. Надо доработать с ним.

Фред понимающе переглянулся с Карлом.

- Да, почти готовы. Еще?

- Еще, еще... - забормотала она, растерянно опуская взгляд, - все! Без новых данных больше никаких возможностей в Ленинграде не вижу.

Резидент разочарованно цыкнул зубом:

- Мда... Вот и я тоже. Парни?

- Согласен, - сказал Карл, - отрабатываем до упора имеющееся и ждем новой активности "Стрелка". Раз начав, он уже не сможет сидеть, сложа руки. Это игра затягивает, по себе знаю.

Суббота 04 марта, вечер

Ленинград, Литейный пр., "Большой дом".

Из Москвы приехала обещанная Андроповым группа поддержки - вся сплошь из людей с внимательными, всепонимающими взглядами, и работа по американской колонии закипела с новой силой. Внешне ничего не изменилось, но теперь сотрудники консульства и русисты, сами того не ведая, продирались на улицах сквозь паутину невесомых взглядов.

- Поведение - это набор кодов, которые можно расшифровать, - пояснил за вечерним чаем москвич-руководитель, - любой естественный жест - это не только движение тела, но и движение души. Всегда пересчитывает сдачу? Аккуратно раскладывают купюры по номиналу в разные кармашки кошелька? Значит, ценит деньги. Засовывает их в задний карман, не утруждая себе пересчетом? Безалаберен. Использовать можно и первое, и второе - нам сгодится все.

Потом пришла очередь проверочных трюков и зондирующих акций. Американцев, словно подопытных крыс, раз за разом прогоняли через незримые лабиринты и били током.

Аккуратно изъять из кармана трамвайный билет и, следом, напустить энергичного контролера. Ответная агрессия? О-о-о, да он самоуверен. Значит, будет реагировать на недоверие: сказав такому "не может быть", вы получите вал подтверждающей информации.

А этот всегда пересчитывал в магазине сдачу, но промолчал, когда ему недодали пятнадцать копеек? Застенчив. В разговоре с таким лучше не использовать иронию, замкнется. Зато о самом себе будет болтать охотно, а к внимательному слушателю испытает искреннюю симпатию.

День за днем пухли папки с аккуратно разграфленными таблицами, заполнялись итоговые схемы, слались в первое главное управление уточняющие запросы.

Наука... Это целая наука, через жест и слово высветить у объекта слабину, а потом отлить "волшебную стрелу" - индивидуальный вербовочный подход, что оставит жертве лишь немного шансов избежать своей участи.

Наконец, настал тот день, когда аккуратно подстриженный ноготь постучал по одной из фотографий:

- Вот этот. Первая кандидатура. И самая лучшая. Остальные варианты послабее будут.

- Этот... - пробормотал Минцев с ноткой недоверия, и наклонился, разглядывая.

С листа с вызовом смотрел смазливый, форсисто одетый красавчик. Жора сразу испытал к нему легкую антипатию.

- Этот, этот, не сомневайтесь, - полковник-психолог, напротив, смотрел на русиста с отчетливой приязнью, - самая очевидная цель. Наш золотой стандарт, можно сказать.

Сидящий во главе стола Блеер негромко прокашлялся, привлекая внимание собеседников:

- Вы, Витольд Янович, все же дайте результаты более развернуто. Подпись-то под санкцией мне ставить. Убедите меня.

- Да, конечно, - психолог бросил еще один взгляд на фотопортрет и начал излагать: - Вербовочная разработка объекта проводилась по косвенным оценкам, полученным с помощью наружного наблюдения и оперативно-технических средств. Данные из разных источников хорошо коррелируют между собой и создают непротиворечивый психологический портрет объекта. Выявлен ряд доминирующих черт личности: умен, замкнут, догматичен, практичен, эгоистичен, недоверчив, циничен, без чувства юмора, аполитичен. Кроме того, что особо важно для нас - имеет высокий уровень притязаний и не удовлетворен своим текущим финансовым положением.

- А это откуда следует? - Блеер заинтересованно подался вперед.

- Последнее подтверждается данными, пришедшими по линии первого главного. Так, был произведен негласный осмотр личных вещей, которые он, съехав со съемной квартиры, оставил на хранение своему знакомому: чуть ли не треть от веса составляют журналы и каталоги с люксовыми товарами и дорогой недвижимостью, которые ему явно не по карману. Удалось также посмотреть в его карточку у стоматолога - много проблемных зубов, большие счета, не все зубы, нуждающиеся в лечение, санированы. Интересно, что, находясь у нас, в разговорах проявлял интерес к советской стоматологии. Также отмечены контракты с мелкими фарцовщиками: яростно торгуется и, судя по ассортименту предлагаемых товаров, явно уточнял заранее, на что у нас максимальный спрос. Значит, хочет заработать денег на этой поездке.

- Значит, что, - прищурился Блеер, - подходим к нему прямо, под своим флагом?

- Да, - с готовностью согласился Витольд, - именно так. Прямо от нас, в лоб, без прелюдий. Вербовочная основа - сугубо материальная. Говорить в понятных ему терминах: разовый контракт на период пребывания в СССР. Много предлагать не надо, загордится. Думаю, три-пять тысяч долларов, и он наш.

- Почему именно столько?

- Накрыть его ближайшую цель - лечение зубов, плюс немного сверху.

- Вероятность активно-негативной реакции на предложение?

- Низкая, Владлен Николаевич, низкая, - психолог на мгновение задумался, - кстати, можно перед подходом попытаться его правильно настроить.

Блеер молча двинул кустистой бровью.

- Дня за два-три, - пояснил Витольд, - надо помочь ему "потерять" портмоне.

- Посадить на мель? - усмехнулся Блеер.

- Не совсем так, - в голосе полковника неожиданно прорезался слабый прибалтийский акцент. - Он должен потерять немного. Ровно столько, что б продолжать испытывать досаду, тогда наше внезапное предложение будет рассматриваться им как компенсация со стороны судьбы. А вот если мы ему "потеряем" все или много, то он ведь далеко не дурак: сложит одно с другим и обидится.

- Разумно, - согласился Блеер и повернулся к своему заму, - сделаем?

- Проблем не вижу, - бодро ответил тот, - Комара или Канарейку напустим. Они где угодно сработают - и на транспорте, и в театре, и на рынке.

- Хорошо, - Блеер немного подумал, потом подвел черту: - Я согласен с подходом, оформляйте планом и на подпись. Кстати, о рынках... С вице-консулом разобрались? Выяснили, что она туда зачастила?

Вид у зама сразу стал озабоченным, и он в недоумение развел руками.

- Чепуха какая-то происходит, Владлен Николаевич, - признался, заерзав, - внешне все выглядит, словно она ходит туда всего с одной целью - купить сетку репы.

- Чего купить? - переспросил Блеер, нахмурившись. Ему сперва показалось, что он ослышался.

- Репы, - понимающе хмыкнул полковник. - Идет сразу к нужному ряду, придирчиво выбирает: щупает, чуть ли не обнюхивает каждую, и прямиком оттуда домой.

- Сетка репы? - недоверчиво повторил Блеер, - что с ней можно делать?

Жора заинтересованно подался вперед, ему тоже стало любопытно.

- Знаете... - рука полковника заскребла в затылке, а в голос пробрались извиняющиеся интонации, - вот все выглядит так, словно она ее ест. По крайней мере в выносимом из квартиры бытовом мусоре находим отрезанные вершки и корешки в точном соответствии с числом купленных корнеплодов. Мы прикинули - примерно по полкило в день получается.

- Ест?! - Блеер поморщился и потряс головой, словно никак не мог поверить в услышанное, - вот это дела...

- Постойте, - москвич-психолог вдруг резко подался вперед, - я правильно понял, что у этой Фолк неожиданно появилось странное вкусовое пристрастие?

- Да, - кивнул полковник.

Все выжидающе посмотрели на Витольда. На лице у того загуляла кривоватая укоризненная улыбка:

- Что ж вы так, товарищи офицеры... У вас что, жены во время первой половины беременности не капризничали?

Мужчины замерли, осмысливая. Потом Блеер со всего размаху, от души, шлепнул ладонью по столу, и возмущенно заблестел глазами:

- Ах, ты ж! Нет, ну когда ж успела-то?! Глаз ведь не сводили! Костя, - он резко повернулся к заместителю, - вы ничего такого не фиксировали?

Тот дернулся было к папке с бумагами, потом замотал головой:

- Абсолютно ничего. Абсолютно! За последние месяцы к ней в квартиру мужчина заходил только один раз: новый консул, и вылетел оттуда пулей через три минуты с расцарапанной мордой. И она ни к кому в гости не ходила.

- Ну и нравы у них, получается, в этом консульстве, - протянул Блеер с осуждением, - аморалка прямо на рабочем месте.

- Да черт с ней с аморалкой, - возбужденно отмахнулся Витольд, - если она беременна, то с "вороном" мы проколемся. Надо срочно менять подход, соблазнение не сработает.

- Это верно, - согласился Блеер, - деньги?

- Сомнительно, - покачал головой психолог, - очень сомнительно.

- Нам на курсах говорили, - Жора подался вперед: - Если человек утверждает, что ему ничего не нужно, значит, ему нужно все.

- Сомнительно, - повторил Витольд и в задумчивости потеребил кончик носа, - может быть внутренний авантюризм. Хотя... - и он резко прервался, - нет, не буду сейчас гадать. Надо подумать. Ну и, конечно, наблюдать дальше - это пока только гипотеза.

- Гипотеза, гипотеза...- Блеер побарабанил по столешнице. На лице его неярким отсветом проступило какое-то давнее потрясение: - Как вспомню свою... Зефир со шпротами... В два часа ночи - вынь да положь...

Офицеры понимающе заулыбались.

- Ладно, - решительно отмахнулся генерал от воспоминаний, - с "воронами"-то что тогда делать будем? Откомандировывать или перенацеливать?

Психолог вскинул глаза к потолку, словно пытаясь прочесть там ответ, потом предположил:

- Перенацеливать, наверное. Да вот, к примеру, на эту рыженькую хиппи. Комбинация из двух подходов, нацеленных на игру эмоций с ней может быть эффективна.

- Хорошо, - прихлопнул ладонью Блеер и покрутил головой в каком-то непонятном восхищении, - вот ведь... Успела как-то, зараза шустрая. Ладно, тогда давайте теперь по этой рыжей пройдемся.

Тот же день, вечер

Ленинград, ул. Комсомола.

- Чтоб в будущем году - в Иерусалиме! - язык у Женечки Сланского уже чуть заплетался, но на две непочатые бутылки вина он поглядывал с приязнью. - Главное - в Вене сесть на поезд, а не на самолет!

Стаканы встретились над столом, и разговор привычно рассыпался.

- Да ты пойми, - продолжил, словно и не было перерыва, жарко втолковывать Алику в правое ухо Мишка Рогинский, - наша русская культура - вербальная! Слово у нас всегда главенствовало, и поэтому хороших живописцев мало. А иконопись - это все же работа с сакральным объектом, отдушиной художнику там служит цвет...

- Мне вот что тревожно, - шмелем гудел откуда-то слева Славка Гурфель, - мы все ждем от тех, кто уехал, каких-то свершений. Но ведь ничего нет! А, может, и не будет?

Голоса остающихся друзей звучали в опустевшей комнате как неродные. Взгляд же Алика все норовил соскользнуть с лиц сидящих за их спины, на приметное пятно невыгоревших обоев. Еще два дня назад там висел ковер "два на три", привезенный десять лет назад из Ташкента. Под пятном стояла рассохшаяся кровать. На ней по ночам молодой Алик, ворочаясь с боку на бок, грезил о Ленке, здесь же однажды ее глаза впервые со сладкой мукой посмотрели куда-то сквозь потолок. Не было для него места роднее, не было - и не будет. Сегодня им предстояло провести здесь последнюю ночь, и уйти, чтоб никогда уже сюда не вернуться. Мысль об этом возвращалась как заколдованная.

Внезапно захотелось побыть одному, и он вышел на кухню посмолить "Родопи". Желанный сигаретный дым унял невнятную маету, но на обратной дороге ноги сами занесли его в почти пустую и тихую комнату - перепроверить еще раз.

В углу, на старом стуле повисли в ожидании завтрашнего вылета темно-синий пиджак из тех, что называют "клубными", и габардиновые брюки, на полу рядом - почти не ношенные португальские туфли. Алик прошелся взглядом по массивным металлическим пуговицам на пиджаке и успокоился - все на месте. Он чуть покривил лицо, отгоняя навязчивую мысль, и тяжело опустился на сидение.

Багаж всей их жизни уместился в трех видавших виды фибровых чемоданах, что выстроились в ряд напротив, вдоль оголившейся стены. Ленка пыталась собраться, словно на необитаемый остров, но Алик встал намертво, лично укладывая только самое необходимое. Лишь под самый конец, уступая мольбе в янтаре ее глаз, он дал слабину, и в один из чемоданов прокралась потемневшая от времени чугунная мясорубка.

Вещи, что вдруг стали бесхозными, растаскивались деловито снующими родственниками. По вечерам Ленка сдавленно рыдала в разоренной квартире. Глухой этот плач рвал Алику душу. Тогда он садился на пол, у кресла, обхватывал ее ноги и рассказывал, как хорошо им будет под Хайфой. Что там всегда солнечно и рядом плещет теплое море. Что во дворе домика они посадят лимон и гранат. Что оливки там можно покупать на рынке и самим давить дивное масло. А еще там очень, очень хорошая медицина, и у них там обязательно появится маленький - ведь для них еще ничего не поздно.

Противно скрипнула ножка стула, и Алик шевельнулся, разминая кулаки. Прислушался к веселым голосам из соседней комнаты. Потом пристально посмотрел в угол напротив, где валялись вещи, что не пригодились совсем никому. Словно какая-то тяжелая тень упала на его лицо, и он нахмурился, припоминая.

Вон лежит на боку оранжевый шелковый абажур из далекого детства. Когда-то мама сшила его своими руками. Он был огромным, но невесомым - материал туго натянут на проволоку. По вечерам, из теплой постели абажур казался маленьким домашним солнышком, и мальчик Алик засыпал, легко улыбаясь.

Рядом валяется зонт цвета спелой вишни - большой, с длинной ручкой. Несколько спиц сломано, а кончик деревянного стержня заметно стерт. Это в далеком сорок втором дед, опираясь на зонт как на трость, уносил годовалого Алика через Баксанское ущелье - к своему последнему инфаркту и вечному покою в каменистой обочине перевала Бечо.

А, может, плюнуть на все и взять с собой?

Тихо приоткрылась дверь, и в проем просунулась Ленкина голова.

- Грустишь? - она подошла и растрепала ему волосы на затылке. Потом приобняла сзади, - сбегай в "Экспресс", развейся. Я что-то с закуской промахнулась, не хватит. Давай-давай, - поторопила она, - скоро уже закроется. Быстро, туда и назад, чтоб я не волновалась.

Он накинул пальто, засунул в карман авоську и бросил взгляд на часы: действительно, уже меньше часа до закрытия. Усмехнулся криво:

- Схожу в последний раз, - и шагнул за порог.

Он успел спустился на пару ступенек, когда откуда-то сверху внезапно донеслось:

- Анатолий Ефимович? Прошу немного вашего внимания.

Молодой голос был незнаком. Сердце у Алика екнуло - все неожиданное сейчас пугало. Он задрал голову, пытаясь разглядеть что-нибудь в щели между пролетами. Безуспешно, свет на площадках выше почему-то отсутствовал.

- Пуговицы у пиджака... - протянул тем временем невидимый собеседник с усмешкой, и подошвы Алика словно приморозило к ступенькам, - хорошо придумано. Таки не вздумайте что-то менять, пройдете таможню нормально. А вот Марик потом вас обязательно надурит. Не верьте. Лучше доберитесь как-то раз до Антверпена, получите там за свои камешки нормальную цену - и будет вам счастье... Анатолий Ефимович? Голос-то подайте.

- Д-да... - с трудом вытолкнул Алик из горла.

"Они всё знают!" - билась в конвульсиях одна-единственная выжившая мысль.

Мир посерел, словно вдруг резко упало напряжение в сети.

- Да не волнуйтесь вы так, я не из Комитета, - прозвучало, словно в ответ. - Сейчас скажу, что надо, и успеете еще до гастронома.

Алик сглотнул, бледнея.

"Совсем-совсем всё знают!"

- Так, - веско подвел черту собеседник и заговорил уже серьезно: - В аэропорту Бен-Гуриона со всеми приехавшими будет беседовать офицер безопасности из Шин-Бет. Вам надо будет, в интересах государства Израиль, передать ему послание. Вы готовы его запомнить, Анатолий Ефимович? Давайте, включайтесь.

- Минуточку, молодой человек... - Алик почувствовал, что его начинает отпускать.

Сделка? Он категорически согласен. Вдох-выдох...:

- Да, готов.

- Итак, в предстоящую субботу, всего через семь дней, - начал размеренно диктовать голос, - отряд из тринадцати палестинцев планирует совершить высадку в Тель-Авив с моря. Вооружение стандартное: автоматы, пистолеты, гранаты. Цель операции - захват отеля с заложниками наподобие того, что был проделан в семьдесят третьем, и выдвижение неприемлемых для Израиля политических требований. Запомнили?

- Да, - твердо ответил Алик, - следующая суббота, палестинцы, высадка в Тель-Авиве с моря, захват отеля, семьдесят третий.

- Хорошо... - говорящий чуть помедлил, потом, словно бы нехотя, добавил, - мы настойчиво рекомендуем нашим израильским коллегам учесть при планировании операции гидрологические особенности побережья, неизвестные десантирующимся. В это время года вполне вероятен шторм, низкая видимость и сильное течение вдоль берега, на север. Пересадка с корабля-матки в надувные лодки планируется вне видимости земли, поэтому нужно быть готовым к тому, что десант может отнести заметно севернее, и встречать их следует вдоль береговой полосы, что тянется от южной окраины Тель-Авива и аж до самой Хайфы. Запомнили?

- Да, - Алик судорожно дернул головой.

- Повторите, - повелительно сказал собеседник.

Алик облизнул пересохшие губы, прикрыл глаза и старательно, слово в слово, процитировал сообщение.

- Отлично, - похвалили его. - У вас и правда великолепная слуховая память. Даже интонации схватили... Собственно, это все, что мне надо было до вас донести.

- А вы меня ведь обманули, да? - не иначе как какой-то ершистый черт дернул Алика за язык.

- В смысле? - раздалось чуть недоуменно.

- Сказали, что не из Комитета, - с напором ответил Алик. - Врать - нехорошо!

- Анатолий Ефимович, - протянул голос с укоризной, - а продавать уворованный со стройки цемент было хорошо, а? Запомните, многие знания - многие печали. И, нет, не обманул. Впрочем, думайте, что хотите. А теперь идите в свой гастроном.

Наверху послышались легкие удаляющиеся шаги. Алик чуть слышно хмыкнул и направился вниз. Он успел спуститься еще на несколько ступенек, когда сверху вдруг полетело торопливое:

- Подождите... Постойте... - было слышно, что собеседник колеблется. Потом все же решился: - Я сказал, что был должен. Но осталось то, что хочу.

- Я вас слушаю, - сухо проговорил Алик, мысленно приготовившись к привычным проклятиям в спину отъезжающего.

- Только вот это никому передавать не надо. Договорились? Это лично вам.

Алик криво усмехнулся и промолчал.

- Во-первых, Анатолий Ефимович, работу по профилю вы там найдете легко. Но не вздумайте по привычке тянуть со стройки - вычислят в тот же день. И сразу надолго попадете в черный список. Запомните: там вам не тут. Но это так, припевочка... - невнятно сказал собеседник и опять замялся. Потом неожиданно зачастил: - Когда приедете на место, сразу отведите свою Лену к хирургу, пусть ей внимательно посмотрят левую грудь. Я уверен, что еще можно отделаться малым страхом. Если вдруг ничего не найдет - проверьтесь у другого хирурга, а потом ходите на прием каждые три месяца.

Алик всхлипнул, втягивая вдруг загустевший воздух, и привалился плечом к стене. Перед глазами поплыли разноцветные круги.

- Удачи вам, - донеслось сверху и, следом, задумчиво, словно подводя итог: - Она вам понадобится.

Где-то высоко над головой хлопнула дверь на чердак. Ноги у Алика ослабели, и он, не глядя, сполз на грязную ступеньку.

- Сейчас, Лен, сейчас, - прошептали посиневшие губы, - вот отдышусь только - и сразу в гастроном...

Глава 2

Воскресенье 05 марта, день

Ленинград, Пулково.

Серьезные машины всегда красивы. А этот ТУ-134 был серьезен, как кадровый офицер, в кои-то веки натянувший на себя вдруг идеально севший гражданский костюм. Плавные линии и зализанные стыки, отсылающие к стратегическим бомбардировщикам шестидесятых, большие круглые иллюминаторы - дань эстетике космической эпохи, и мощные, явно рассчитанные на более тяжелую машину, двигатели. Да, все это даже не намекало, а прямо говорило о том, что в случае особой на то необходимости этот пижон может, поменяв "обвес", быстро преобразиться в нечто иное - хищное и целеустремленное.

Хвостовое оперение, из окна аэропорта показавшееся мне легкомысленным, словно срисованным с ласточки, вблизи обрело свой истинный размер и походило теперь на вздыбленный перед ударом вниз хвост исполинского синего кита. Видимо, так казалось не только мне: пассажиры, по пути к трапу обтекавшие самолет стороной, все равно косились вверх и непроизвольно втягивали головы в плечи.

Я оглянулся: лента подземного транспортера выплевывала в застекленную шайбу причального зала последних попутчиков. Что ж, пора и мне, а то стюардесса у трапа уже начала с легкой обеспокоенностью поглядывать на одинокого подростка, что застрял у выхода на поле. А оно мне надо, привлекать сейчас внимание? И я двинулся к самолету.

Шанс, что КГБ будет потом шерстить пассажиров сегодняшних рейсов на Москву был вполне реальным - не стоит недооценивать Контору. Конечно, Комитет не всемогущ, но "порядок бьет класс", и я предпочел не бодаться с отлаженной системой, а просто воспользоваться чужим свидетельством о рождении. Ради этого пришлось израсходовать дефицитный ресурс брейнсерфинга на поиски воспоминаний о квартирных пожарах этой зимы, а затем бренчать отмычками и изымать обреченный в ином варианте бытия документ на своего ровесника. Зато теперь по ступенькам трапа поднимался вовсе даже не Андрей Соколов, а Вася Крюков - именно эти данные остались в кассе на билетном корешке.

Был этот Вася нескромно приметен: затемненные очки-велосипеды под Леннона, пакет с ночным видом Нью-Йорка и яркая куртка с психоделическими вставками. Надеюсь, именно этим он и запомнится.

"Все, вот теперь можно и расслабиться на часок", - выдохнул я с облегчением и плюхнулся в кресло у окна.

За иллюминатором, совсем недалеко, застыл тихий заснеженный лес, лишь пара крупных воронов вальяжно перескакивала с ветки на ветку. Я невольно позавидовал их простой животной жизни.

"Что-то я себя загоняю... Прямо "и вечный бой, покой нам только снится". За зиму ни разу в Павловск не выбрался", - подумал я сокрушенно, - "как бы с Томкой вдвоем на финских санях порассекать?"

И я невольно покривился, вспомнив, как изворачивался вчера перед ней, объясняя, почему мы не встретимся ни вечером, ни завтра.

Ложь, мелкая регулярная ложь наглым непрошенным гостем вторглась в мою жизнь. Я врал тем, кто мне верит. Я врал той, что любит. Это было как минимум унизительно, и порой я себя презирал.

И еще этот липкий страх разоблачения... Я даже не знаю, что буду делать, когда вся эта ложь поползет наружу.

"Нет, точно, надо будет нам выбраться за город, пока еще снег лежит", - пообещал я сам себе, отгоняя подальше мрачные предчувствия, а потом, пока не забыл, сделал еще одну пометку на память: - "Залезть в классный журнал и узнать адрес Мелкой. А то два дня ее уже в школе нет... Заболела, наверное, а я даже не знаю куда идти, чтоб навестить".

Как-то само собой сложилось, что я стал приглядывать за этой девочкой. Это не было повседневной заботливой опекой. Скорее, я взял за правило контролировать издали ее безопасность. Мы редко разговаривали - в основном по делу, в связи с агитбригадой, и почти никогда - один на один. Зато научились обмениваться взглядами и понимать их значение.

Я чувствовал, что нравлюсь Мелкой. Но она не пыталась вклиниться в мои отношения с Томой, и я был ей за это глубоко благодарен.

Она, в свою очередь, знала, что я приглядываю за ней, и молчаливо признала за мной такое право. В том не было какой-то расчетливой корысти - в ней ее вообще не было, лишь греющее душу доверие. Странно, но оно порой возвышало меня в собственных глазах больше, чем все письма Андропову вместе взятые.

Я прикрыл глаза и еще раз мысленно пробежался по своему графику:

"Посадка в Шереметьево в полдень, обратно - полпятого... Час на регистрацию, два часа дороги... Эх, всего полтора часа остается, в самый-самый притык!"

Успокаивало меня лишь то, что во внутреннем кармане куртки, рядом с письмами на итальянском, лежало два запасных билета на более поздние рейсы.

Нет и еще три года не будет в Ленинграде итальянского консульства, поэтому мне приходится устраивать эту эскападу на выезде, к тому же - с неясными шансами на успех. Но другого плана у меня сейчас просто нет, будем играть карамболь.

Самолет качнуло, началась рулежка. Взгляд мой бездумно скользил по уплывающим назад елям, изредка цепляясь за белые полоски березовых стволов, а мысли, словно то воронье, все кружили, и кружили над одним и тем же местом:

"Ничего личного, так надо. В тот раз было Иоанном-Павлом II больше, в этот раз будет меньше. Шальной джокер, что история дружелюбно подкинула Бжезинскому - символ и флаг раздуваемого им в Польше пожара, ну зачем он ему? Пусть будет по-честному, без этих поддавков и подарков. Афганистан, не совсем адекватный Брежнев, "польский папа", корейский "Боинг", Чернобыль... Я пересдам карты заново, тогда и посмотрим, чья возьмет".

Тонкий свист турбины наполнил салон, пробирая до самых костей - пилот, удерживая тормоза, вывел движки на взлетный режим. Самолет застыл, чуть подрагивая, словно кошка перед прыжком. Потом меня вжало в кресло, а свист вдруг обрел необыкновенную глубину и силу, превратившись в рев неведомого зверя. Мелькнуло своими перевернутыми "стаканами" здание "Пулково", и мы оторвались от бетонной полосы - легко и мощно. Пошел крутой набор высоты, и "ТУ" почти сразу воткнулся в облака. В салоне резко потемнело, мелко затрясло и заложило уши.

"Папабили - какое забавное слово..." - подумал я, отворачиваясь от иллюминатора.

Череда пап семьдесят восьмого года: двое похорон и две интронизации, закулисная борьба мощных ватиканских группировок - вот точка приложения моих сегодняшних усилий.

Смерть Павла VI от инфаркта в августе этого года в моей истории никого не удивила - возраст, восемьдесят лет. А вот скоропостижная кончина его сравнительно молодого преемника, Иоанна-Павла I, произошедшая при подозрительных обстоятельствах в сентябре, почти сразу после интронизации, породила вал версий, что будоражат умы и десятилетиями позже. Напрасно, конечно, бывают в истории и не такие совпадения...

Участники же последнего, октябрьского конклава оказались расколоты на сторонников двух претендентов -- лидера консерваторов Джузеппе Сири, архиепископа Генуи, и более либерального Джованни Бенелли, архиепископа Флоренции. Кандидатура первого набрала большинство, но кардинал по личным соображениям опять (уже в третий раз!) отказался от папской тиары. Тогда и сошлись на подвернувшемся под руку поляке Войтыле, который стал компромиссным решением для конкурирующих группировок.

"Какая тонкая, неочевидная историческая цепочка!" - удивился я, исследовав ситуацию, - "а где тонко - там и рвется. Тут можно поработать".

Сегодня я попробую отодвинуть смерть Павла VI хотя бы на несколько месяцев. Глядишь, и не появится Иоанн-Павел I, а там уже, после такого сдвига истории, и шанса у Войтылы не будет... Не то, чтобы это само по себе сняло польский кризис, но вот облегчить его течение может. Такими шансами в моем положении пренебрегать нельзя.

Получится или нет - не знаю. В определенном смысле, это будет натурный исторический эксперимент. Случайно ли Павла VI настиг инфаркт вскоре после похищения и убийства виднейшего итальянского политика Альдо Моро? Они ведь дружили более сорока лет, с довоенной поры, когда будущий папа был капелланом Федерации католических студентов, а Альдо Моро - ее молодым руководителем. После похищения политика "красными бригадами" Павел VI неоднократно предлагал себя на обмен, а после убийства - лично провел последнюю свою заупокойную мессу. Протянет ли его сердце хотя бы несколько дополнительных месяцев, если убрать этот стресс?

Я собирался проверить это на практике. Осталось исполнить задуманное - донести конверты до получателей - генерала Джулио Грассини в SISDe* и, копией, до надзирающего за ним Франко Евангелисти. Этого должно хватить. Они будут землю рыть хотя бы из чувства политического самосохранения.

(*Il Servizio per le informazioni e la sicurezza democratica (S.I.S.De.), служба информации и демократических гарантий - служба внутренней безопасности Италии).

Конечно, утечки неизбежны - латиняне болтливы, словно ветреные девицы. Без сомнения, о письмах из Москвы очень быстро узнает ЦРУ, вероятно - уже на предстоящей неделе. Соседи по континенту традиционно просвечивают Рим своими спецслужбами, а, значит, к концу месяца в курсе будут и Лондон, и Стокгольм, и Бонн... Да и Берлин, пожалуй, тоже.

А масонскую ложу "Пропаганда-2" можно вообще считаться почти официальным адресатом - оба министра-получателя являются ее членами. Конечно, от масонов там осталось только название: так-то это удобная, почти клубная форма прикрытия вполне традиционной специальной и полулегальной политической деятельности вокруг интересов влиятельных групп. Таких в Италии много, поэтому знать будут все.

Следовательно, о "московском следе" дней через десять услышат и на Лубянке.

"Как быстро они придут к очевидному выводу? Уверен, с утечкой по Хальку КГБ уже разобрался. И тут парный случай, в Италии... Я даже знаю, какой следующий вопрос задаст мне Юрий Владимирович", - и я мысленно поморщился, - "остается надеяться, что оно того стоит. Да и, все равно, шила в мешке долго не утаишь..."

Мы вынырнули из серой мглы. Салон залило ярким, неожиданно теплым солнечным светом. Я задернул штору и опять озабоченно нахмурился. Озадачил меня вчера Юрий Владимирович, ох и озадачил. Совсем не такого вопроса я ожидал от второго сеанса связи.

"Что для вас "советский человек""?

Умен Андропов: мягко вытягивает меня на разговоры "за жизнь". Простой вопрос, предлагающий широкий выбор вариантов для отвечающего, позволяет завязать диалог с обстоятельным развертыванием понятий. Мда, а используемая мною личная семантика обязательно многое расскажет специалистам.

Можно, конечно, разразиться в ответ "красной истерикой". Пусть думает, что на другом конце провода сидит экзальтированный коммунар, случайно награжденный даром свыше. "Сумасшедший пророк" - не самая плохая маска для меня, так можно играть годами.

Но вот только для дела она вредна. Слишком велика ставка для легкомысленных игрищ. Мне нужно хотя бы минимальное доверие получателя - теперь уже не к передаваемой фактологии, а к моим мотивам.

"А, впрочем, к черту страхи!" - подумал я, - "и, правда, что для меня "советский человек"? Понятно, что это не синоним жителя СССР. Это - специзделия, это - вершины социальной и педагогической селекции. Но их хватало, и они были заметны".

Я потер лоб, пропуская через себя память:

"Советский человек... Какой он был?

За шелухой казенной идеологии он ясно видел будущее - справедливый мир единого человечества. На меньшее советский человек был не согласен, и оттого ему было тесно в настоящем.

Этим масштабом он мерил все вокруг - и себя. Поэтому он брал сегодня поменьше, а отдавал - побольше, и был, благодаря этому, свободен, как никто до него.

Я верю - там, откуда я ушел, СССР однажды вернется, пусть называться та страна будет иначе. И советский человек вернется. А, быть может, он никуда и не уходил: лишь сделал шаг в сторону, да смотрит с усмешкой за потугами временщиков-мещан, что точно крысы, поселившиеся в головке сыра, выгрызли СССР изнутри. Но разве у кого-то повернется язык назвать тех крыс победителями? Создавать - не выгрызать. Будущему нужны люди с настоящей мечтой, и они придут. Они вернутся. Я верю.

А здесь... Здесь мне повезло. Советский человек еще никуда не ушел. Мне надо не забывать, что я - не один. Что мне - повезло. Я, счастливый как никто..." - улыбка бродила по моему лицу, пока я мурлыкал про себя куплет.

"Спасибо, Юрий Владимирович. Спасибо за хороший вопрос. И - нет, так я отвечать не буду. Придумаю что-нибудь еще. Но за вопрос - спасибо".

Эту улыбку я пронес сквозь весь полет и даже сквозь зал Шереметьево к такси я так и шел - с улыбкой.

Тот же день, позже

Москва, Лубянка.

Из светло-оливковой "Волги" я высадился напротив "Детского мира". Через площадь, невольно притягивая взгляд, высился Комитет. От привычно-строгого его фасада присутствовала пока только правая половина, несимметричная и кургузая. Прилепившийся слева бывший доходный дом благодаря щедрому дореволюционному декору выглядел кукольно-несерьезно, а уцелевшие на центральной башенке женские фигуры, символизирующие Справедливость и Утешение, невольно наводили на совсем уж крамольные мысли. Не удивительно, что совсем скоро знакомый фасад раздвинется и задрапирует весь квартал, обретя, наконец, свою монументальную законченность.

А еще, вскинувшись разящим мечом своей эпохи, стоял посреди площади Железный Феликс. Каким-то неведомым образом он собирал разбросанные вокруг разномастные здания в столь редкую для Москвы архитектурную композицию. Выдерни его, и все рассыплется.

"Нет, все-таки Вучетич был гений..." - решил я, - "и как это милосердно, что ликующие варвары расправлялись с памятниками уже после его смерти. Стать частью коллективного Герострата легко: не надо даже дергать за веревку, лишь крикни со всеми "вали"! Короткий миг - и вот ты уже в одном строю с теми, кто раскладывал на площадях костры из книг. Рабы истории... Они рабами и остались, сколько бы статуй не повалили, сколько бы библиотек не уничтожили. Свобода добывается иначе".

Я двинулся к цели, нет-нет, да и поглядывая на грозные окна невдалеке. Уместно было бы как-то тонко пошутить над ситуацией, но с этим у меня не задалось. Вместо этого еще раз придирчиво оглядел себя и остался доволен: переодевшись, Вася Крюков стал неприметен, аки серая мышка.

- Lux ex tenebris. Audi, vidi, tace, - негромко размял я горло латынью. - Fiat lux et lux fit*.

(*лат.: - Свет из тьмы. Услышь, узри и молчи. Да будет так.)

В холодном московском воздухе слова "вольных каменщиков" звучало напыщенно и нелепо. Да и как еще они могли звучать в месте, где в десяти шагах справа, на Кирова - каменные мешки подвалов Тайной канцелярии, а слева за стенами - не менее знаменитая внутренняя тюрьма Лубянки, что приходила мне в кошмарных снах этой зимы?

Я заткнулся и ускорил шаг.

Была какая-то ирония в том, операцию мне приходится проводить в самом просматриваемом квартале страны - даже за кремлевской стеной плотность наблюдения пониже. А что делать, если других вариантов не нашлось?

Я шагал по почти пустому переулку, и вслед мне из-за забора топорщились странного вида антенны одного из самых режимных объектов страны - центра засекреченной связи. Звуки моих шагов отражались от фасадов следственного управления Комитета, отдела кадров, столовой...

Несомненно, я попадаю сейчас на пленку - камер тут натыкано, что булавок в бабушкину подушечку. Наглости мне придавало знание двух вещей. Во-первых, вся система наблюдения в квартале заточена на предотвращение проникновения на режимные объекты, а мне туда совсем не надо. А, во-вторых, через неделю, при отсутствии происшествий, все пленки за сегодня сотрут. Этой недели должно хватить: вряд ли КГБ успеет так быстро узнать, что передача была осуществлена именно здесь, буквально на их заднем дворике.

Но все равно сомнения терзали меня. Не совершаю ли я свою последнюю глупость? Может быть есть смысл отменить операцию, пройти квартал насквозь и удалиться?

Но я лишь упрямо сжал челюсти и свернул направо, к своей цели - храму Святого Людовика Французского, единственному действующему католическому приходу Москвы.

У приземистого портика с мальтийским крестом на фронтоне было безлюдно - вторая служба уже началась. В колокольнях на просвет было пусто. Справа от дорожки, на фоне облупленной стены телефонной станции, застыло голое дерево. Ни засохшего листочка, но я твердо знал, что это - ясень. Затем привычно легли под ноги восемь вытертых за полтора столетия ступеней.

Мир странно двоился: я узнавал его и не узнавал одновременно. Ворох подсмотренных чужих воспоминаний сталкивался со свежим, впервые брошенным взглядом, и непонятно было, что в той борьбе брало вверх. Было в этом что-то от просмотра ремейка хорошо знакомого фильма: и сюжет знаком, и характеры героев памятны, но режут глаз незнакомые детали, а слух - новые интонации.

Я шагнул в храм. Справа, в притворе, стояла чаша. Я макнул пальцы в воду, обмахнулся ладонью. Сделал три шага вперед и припал на правое колено перед табернакулой, осеняя себя еще одним крестным знамением. А потом тихо-тихо прошел в центральный неф, и сел с краю на жесткую скамью.

Тетки в вязаных шапках чуть покосились на меня, но я наклонился вперед, молитвенно сложил ладони (заодно прикрывая часть лица) и зашептал вслед за пастырем:

- Laetare Jerusalem: et conventum facite omnes qui diligitis eam...*

(лат. - возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нём, все любящие его (Ис. 66:10))

Спустя минуту интерес соседок ко мне рассеялся. По возрасту я уже вполне мог пройти конфирмацию, так что хватать меня во время службы всяко никто не будет.

Я начал осторожно оглядывать зал перед собой.

У алтаря совершал литургию Станислав Можейко. Несмотря на понукания Ватикана, старик упрямо держался Тридентского чина, и, поэтому, мне была видна только его облаченная в розовую казулу спина. Справа от него стоял старейший министрат - пан Генрих, сухой и вездесущий. Вот его внимания привлекать точно не надо - он из тех, кто все видит и ничего не забывает. Где-то у меня над головой, за пультом раздолбанной фисгармонии должна сидеть единственная известная мне сексотка прихода. Я рассчитывал так и остаться вне поля ее зрения. Больше, насколько мне удалось понять, опасностей здесь нет - стационарный пост у храма пятое управление разворачивало только по значительным праздникам или перед приездом иностранных делегаций.

Я скосил глаза левее. Там, в боковом нефе, между высоких стрельчатых окон, стоял конфессионарий, чрезвычайно похожий на двустворчатый шкаф почти черного дерева. Лишь необычная его ширина да вентиляционные решетки на уровне голеней давали понять, что все сложнее - туда залезают люди.

"Исповедальная на месте", - я выдохнул с облегчением, - "да и куда б она могла деться. Так, где итальянец?"

И мой взгляд пополз по затылкам сидящих впереди, разыскивая Рафаэля.

Мне подфартило при подготовке к операции - благодаря КГБ. Пару месяцев назад они начали разрабатывать коменданта посольства Италии, уж больно тот выразительно косился на голубоглазых блондинок. То ли это был природный темперамент, то ли отсутствие жены, что дохаживала беременность на родине, но момент сочли благоприятным, и пару недель назад бойкая "ласточка" начала скрашивать ночное одиночество вынужденного холостяка.

Все бы было ничего, и, может быть, прошло бы как по маслу - не в первый и не в последний раз иностранцы влипали в СССР в умело расставленную "медовую ловушку", но в этот раз КГБ не повезло: под маской простака-коменданта в Москве пересиживал перетруску итальянских спецслужб Рафаэль Палумбо - человек опытный и тертый, бывший куратор "Ordine Nero"* и, что было для меня особо важно, близкий друг Джулио Грассини.

(*Ordine Nero - "Черный орден", итальянская военизированная профашистская группировка, активный участник "стратегии напряженности" в период 1974 -1978 гг.)

"Комендант" быстро раскусил смысл суеты вокруг себя и, ухмыльнувшись, решил, что не имеет ничего против небольшой, но приятной во всех отношениях интрижки с Комитетом. Он вел немудренную игру с "ласточкой", изображая постепенное зарождение страсти - в конце концов, эту комбинацию можно использовать и так.

Оборвалось все внезапно, сегодня утром, когда звонок над дверью разродился неожиданной трелью, а почтальон протянул телеграмму из Рима:

"сложные преждевременные роды тчк беттина вне опасности тчк мальчик воскл зн направлен реанимацию тчк молимся тчк лучано тчк"

Несколько кривовато наклеенных бумажных полосок с отпечатанным текстом вдруг преломились в религиозном сознании получателя в грозное предупреждение свыше. Решив, что промедление смерти подобно, Рафаэль начал действовать немедленно: первой с вещами на лестницу вылетела ошеломленная таким поворотом "ласточка", а через пять минут по ступеням торопливо скатился и сам итальянец - он ощущал настойчивую необходимость срочно покаяться.

Меня эта случившаяся в моем прошлом история более чем устраивала. Пока Станислав Можейко будет переоблачаться из литургической казулы в повседневную сутану, Рафаэль будет преть в исповедальной, нервно твердя "... охрани жизнь детей наших...". Мне этого должно вполне хватить, и момент очень удобный - итальянец меня даже не увидит. Я произнесу из-за двери кодовую фразу, что принята в их ложе для этого уровня посвящения, затем три фразы инструкции, суну в щель конверты и ходу - таков был план.

Мой взгляд, наконец, обнаружил впереди толстый загривок "коменданта".

"Все хорошо, все идет по плану", - мысленно успокоил я себя и забормотал со всеми: - Prope est Dominus, Ave Maria... *

(*лат.: господь близок, славься Мария.)

Время от покаяния до причащения тянулось необычайно долго. Я успел замерзнуть - в храме было холодно, да к тому же и сумрачно - паникадило почему-то было погашено. Вместе со всеми я вставал, пел, опускался на колени. Наконец, хором закончили запричастный стих и выстроились к амвону.

Я внимательно разглядывал лица уже причастившихся. Для большинства служба была зрелищем, что сродни походу в цирк. Но не для всех. Некоторые, похоже, действительно ощущали в происходящем нечто бесконечно ценное и были готовы заплатить за это всем спокойствием души.

Я испытал к ним странную зависть, впрочем, мимолетную. У меня есть свой символ веры, ничуть не хуже. Почему-то мне в тот момент показалось это важным, и я ощутил прилив сил.

Потом дошла очередь и до меня.

- Аминь, - пробормотал я, потупившись, и высунул язык.

"Интересно", - успел подумать, - "они на наших собраниях так же притворяются?"

Толстые мучнистые пальцы епископа вложили мне в рот плоскую лепешку, и я тут же перекинул ее под язык.

Отходя, приметил впереди плешь Рафаэля. Он стоял всего в пяти шагах от меня, у иконы, и зажигал свечу. От волнения я проглотил кашицу, в которую почти сразу превратилась облатка, не задумываясь, и каков был католический бог на вкус так и не понял.

Наступил тонкий момент: паства расходилась, зал пустел. Мне же надо было дождаться, когда Рафаэль втиснется в исповедальную. Поэтому я отступил налево, в придел Святого Людовика и, скосив глаза на Палумбо, тихо забормотал, методично обмахивая себя ладонью:

- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Благослови, Господи, начинаемое мною дело...

В одном я мог быть твердо уверен: пока я творю молитву, никто не будет задавать мне вопросов, а это уже не мало.

Я отвлекся лишь на миг, на статую святого Бернарда: идейный вдохновитель крестового похода на западных славян прикинулся совершенно невинной овечкой, и тем привлек мое внимание. Когда же я опять скосил глаза вбок, то Рафаэля на месте уже не было. Чуть довернул голову, надеясь обнаружить его около святого отца, но итальянца не было и там.

- ... вот не понял, - самым неканоничным образом завершил я молитву.

Изо всех сил стараясь шагать неторопливо, вернулся в центральный неф - как раз, чтобы заметить в проеме выходящего из храма Рафаэля.

Я так удивился, что чуть было не крикнул ему в спину: "ты куда? А в блуде покаяться?!"

Словно сомнамбула, двинулся за ним. В глазах от волненья потемнело. С досады я прикусил щеку, и слюна стала солоноватой.

Отчего в этот раз пошло иначе?! В чем я просчитался, что сделал не так?!

Ведь не могли же роды как-то сдвинуться из-за меня? Или могли...?

Некоторое время я вполне серьезно обдумывал, какой могла бы быть тут причинно-следственная связь, потом растерянно покачал головой. Нет, не складывается.

По всему получалось, что я изменила течение жизни не только управления КГБ по Ленинграду, но и по Москве, и "ласточка" в этот раз к Палумбо не прилетела. Иных объяснений я не видел.

"Ну ведь ничего не сделал, только вошел...", - я пытался мысленно ёрничать, но облегчения это не принесло.

Пошедший наперекосяк сценарий настолько выбил меня из колеи, что о необходимости опускать голову и смотреть в землю я вспомнил, только выйдя из калитки в переулок.

"Засветился на пленке по полной", - затосковал я и со злобой сплюнул на ни в чем неповинный асфальт.

Итальянец тем временем бодрым колобком удалялся по Малой Лубянке в сторону Чистых Прудов.

"Правильно, у него квартира за ВДНХ", - сообразил я.

В голове начал, пока очень смутно, вырисовываться новый план, и я свернул через проходной двор к соседнему переулку.

Рискованно? Не без того, что уж теперь... Но слишком мало я нашел ключевых точек истории, на которые могу воздействовать самостоятельно. Упускать даже одну из них - непозволительная роскошь. И я ускорился, перейдя на быстрый, очень быстрый шаг.

Немилосердно, до черноты в глазах заломило виски - я стремительно подтягивал себе навык наружного наблюдения. Тогда, в купе, Володя не упомянул, а я - не уточнил, но дарованный мне брейнсерфинг имел ряд ограничений. Да, можно использовать чужие навыки и умения, но, как я быстро выяснил опытным путем, не более двух одновременно. Если их регулярно тренировать, то они постепенно присваиваются, становясь своими. Процесс обучения идет на порядок-два быстрее, чем было бы при обычном освоении, но все равно требует времени, и, часто, значительного. Вот этот конкретный навык наружного наблюдения я еще не присвоил в достаточной мере, и сейчас был вынужден активировать его в весьма болезненном экстренном режиме.

Успел. Я добрался до места - маленькой группы деревьев во дворе бывшего костела до того, как итальянец вывернул на Сретенский переулок. Мне надо было убедиться, что за ним не волочится "хвост".

Рафаэль прошел мимо, не обратив на меня никакого внимания. Я выждал еще пару минут. Чисто. То есть вообще никого - переулки были совершенно безлюдны, и никто не контролировал итальянца издали.

"Конечно", - подумал я настороженно, - "его могут пасти на машинах, двигаясь по параллельным улицам. Да и просто поджидать у метро".

Я рванул дворами на бульвар. Хорошо быть тренированным - к метро я выскочил, даже не успев запыхаться. Встал недалеко от входа и, предельно сосредоточившись, запоминал всех входящих в вестибюль - и перед итальянцем и после, благо их прошло не много, человек сорок. Наградой мне была мокрая спина и легкая рябь перед глазами.

Сел через два вагона от Рафаэля. Состав шел полупустым, и контролировать обстановку было легко, к тому же большая часть попутчиков уже отсеялась.

"Сейчас мне придется сильно рисковать..." - на подъезде к ВДНХ я сделал несколько глубоких вдохов, собираясь, и надел перчатки.

Двери открылись, и я шагнул на перрон, выгрызая взглядом обстановку.

"Раз - дедок был. Два - женщина в шубке была. Все? Все", - я огляделся еще раз, быстро прокручивал в уме свежие еще воспоминания. - "Точно, все. Ох, не тянут они на наружку, ох, не тянут... Шубка у женщины очень приметная, черная, но с белым отложным воротником. А у деда вислые седые усы. Яркие особые приметы - отметаю?"

Такие мысли стремительно прокручивались в моей голове, пока я пристраивался за Рафаэлем в очередь на подъем. На все про все задуманное у меня было секунд сто. В голове словно затикал метроном.

Встав на ступеньку, оглянулся. Дед ехал человек за десять после нас, и я его почти не видел. Женщина в шубке - и того дальше. Я поколебался пару секунд, потом решился. Нащупал во внутреннем кармане конверты и, придав голосу максимальной солидности, негромко приказал в затылок по-итальянски :

- Рафаэль, не поворачивайся.

Загривок впередистоящего чуть заметно дернулся. Рука "коменданта", до того расслабленно лежащая на черной ленте поручня, напряглась.

Я перешел на латынь:

- Lux veritatis intaminatis fulget honoribus.

(лат.: Свет истины сияет незапятнанной красой.)

Чуть помедлив, правая кисть Рафаэля сложилась в ответный жест: большой палец сомкнулся в тесное кольцо со средним, остальные распрямились.

- Отлично, - выдохнул я с облегчением, вернувшись к итальянскому и, между делом, ввернул прозвище Палумбо студенческих времен, - Филлучо, есть срочное дело.

Он чуть повернул голову, прислушиваясь идущему из-за спины к голосу.

Я негромко забормотал:

- Бригадисты планируют через десять дней громкую акцию. Очень громкую. Есть шанс повязать их всех. Сейчас я засуну тебе в карман два конверта, там подробно расписаны детали запланированной операции. Надо срочно, уже завтра, доставить их в Рим, знакомым тебе адресатам, - я сделал паузу, давая ему осмыслить сказанное, а потом спросил, - ты готов?

Он едва заметно кивнул и слегка развернулся ко мне правым боком. Я чуть сдвинулся, прикрывая происходящее от стоящих ниже и, стараясь не мельтешить, вложил послания. Он тут же засунул в карман руку и протолкнул конверты глубже.

Уф... Я провел матерчатой перчаткой по лбу, стирая пот. Немного выждал, потом сказал:

- Хорошо. Теперь пройдись по ступеням вверх. И не оборачивайся, не надо.

Он обреченно вздохнул, но затем начал подъем, пусть и весьма неторопливо. Понимаю - такую тушу тащить вверх непросто...

Выйдя вместе со всеми из вестибюля, я еще раз проконтролировал обстановку. Сначала пришлось поволноваться: и Рафаэль, и приметные попутчики устремились в подземный переход. Но потом итальянец встал дожидаться троллейбуса, усатый дед энергично двинулся налево, вдоль забора возводимой к Олимпиаде гостиницы "Космос", а женщина в приметной шубке, напротив, ушла направо, к дому с надписью "Электротовары" на крыше.

Я еще раз стер пот с покрасневшего лица. Проклятая вегетатика: похоже, она каждый раз выдает меня с головой.

Когда троллейбус увез итальянца, а слежки за ним я так и не обнаружил, из меня словно выдрали позвоночный столб. Я, конечно, заставил себя проехать еще пару остановок на метро, осторожно при этом проверяясь, но чувствовал себя в лучшем случае тряпичной куклой. В такси я почти что вполз.

- Шереметьево, опаздываю, - сказал водителю негромко, и совершенно без сил откинулся на спинку.

"Пронесло?" - подумал неуверенно, а потом со злобной решительностью приказал себе: - "Нет, все, с этой самодеятельностью надо завязывать. По грани хожу. Хватит. Господи, как же хорошо, что все это позади! Теперь до осени - ничего сложнее школьных олимпиад!"

Конечно, это была иллюзия, но тогда я об этом еще не догадывался.

Глава 3

Понедельник 06 марта, утро

Ленинград, Измайловский пр.

- Вместе весело шагать по просторам... - я присоединился, напутствуя уходящих родителей, к летящей из радио песне. Мою иронию проигнорировали.

- Не опоздай, смотри, - оставила мама привычное указание.

Я мотнул головой и закрыл за ними дверь. "Пионерская зорька" закончилась, пошли "Новости". Убрал звук, и ноги сами занесли меня в комнату. Я еще раз озабоченно изучил трещинки на потолке - после вчерашних экзерсисов ко мне вернулась паранойя.

Вообще-то я люблю этот кусочек утра - полчаса неторопливого одиночества до выхода в школу: отличное время, чтобы помечтать за завтраком о чем-нибудь в собственное удовольствие. Если правильно настроиться, то время течет лениво, словно большая-пребольшая вода над головой, и будущее наливается красками; пусть это все в грезах, но все равно приятно.

Сегодня, однако, не мечталось - не тот был настрой. Я деловито жевал обжаренную в омлете булку и мысленно пробегался по намеченным вешкам:

"Слава те господи, отстрелялся... Все, на ближайшие месяцы никаких поворотных исторических точек, можно расслабиться. В Иране все только начинается, до Тримайлайленда еще год... Первый корейский Боинг пропускаю, до "Народного храма" в ноябре время еще есть... Что там на мне по мелочам висит? Городской тур по математике в воскресенье, а перед ним, в субботу, агитбригада. Грызть дальше модулярные функции, а потом, уже летом, переводить доказательство теоремы Ферма на бумагу...

Ах, но до чего ж удивительна эта предельно возможная симметрия! Фрагменты функций можно менять местами, поворачивать бесконечно многими способами - и при этом вид самой функции не изменяется. Поразительно красиво! Жаль, что их невозможно представить - мы живет в трехмерном, а не в гиперболическом мире.

А законы природы, похоже, действительно упрощаются, будучи выраженными в высших измерениях. Если Бог был, то при сотворении Вселенной у него не было выбора - он, по соображениям сопряженности, мог создать ее только так..."

Минут через пять я отмер и метнул испуганный взгляд на часы. Торопливо заглотил подстывший кусок и вернулся к реальности:

"Вопросик с подковыркой от ЮВэ висит... А не пора ли и самого Андропова поковырять? Подкинуть, что ли, досье по Средней Азии и Закавказью, пробить "на слабо"? Нет, понятно, что большую часть он видит и так, но вот в формате диалога со мной, в связке с "советским человеком" это может прозвучать иначе, с другими последствиями".

И я взгрустнул, представив себе объем писанины - даже с использованием скорописи. А что делать? Писать, писать и еще раз писать...

"Ну и моя зеленоглазая, конечно", - легко улыбаясь, я протер тарелку последней хрусткой корочкой, - "давно меня так не накрывало наваждением - и больно, и светло, и не хочется терять свою наивность..."

Грянувший, иного слова не подберешь, телефонный звонок был омерзителен - я выпал из нирваны, словно сорвался с верхней полки в поезде.

- Да? - от испуга в горле у меня застряла хрипотца.

- Андрей? - в знакомом женском голосе звучала неуверенность.

- Доброе утро, Светлана Витальевна, - поприветствовал я "завуча".

- Уверено опознал... - весело удивилась она.

- Нет, - мягко поправил я, - "узнал", "признал", но не "опознал".

Она легко согласилась:

- Тоже верно... Так, Андрей, в школу сегодня не идешь, я с Татьяной Анатольевной договорилась.

"Завуч" выдержала паузу, но я промолчал.

- Кхе... - негромко кашлянула Светлана Витальевна и продолжила, - встречаемся пол-одиннадцатого на Владимирской, на троллейбусном кольце, хорошо? Проедем несколько остановок до места.

Перед моим внутренним взором приветливо встал своим тяжеловесным фасадом Большой Дом, и я быстро уточнил:

- До начала Литейного проехать, да?

Трубка помолчала. Я даже начал беспокоиться, когда оттуда прозвучал знакомый уже вопрос:

- Ты поступать-то куда собираешься?

- Петродворцовое общевойсковое командное, - привычно повторил я.

- Ага... - сказала Светлана Витальевна многозначительно, потом повторила, - ага, шутим...

Я мысленно хмыкнул: тест пройден, она - ленинградка. Это училище у жителей города словно притча во языцех, как самое строевое из строевых, и заявление о намерении поступить туда от учащегося спецшколы могло быть только формой стеба.

- Ну, ладно, об этом сейчас не к спеху, - бодро продолжила "завуч", - значит, пол одиннадцатого, договорились? И свидетельство о рождении возьми, понадобится.

- Хорошо, - откликнулся я, - договорились.

Я приехал с пятиминутным запасом, но брюнетка уже ждала, нетерпеливо притоптывая сапожком по лужице. Оглядела меня уже знакомым по Гагарину хозяйским взглядом, чему-то удовлетворенно кивнула и соизволила пояснить:

- Я предложение о поисковой экспедиции на майские подала. Времени осталось мало, мероприятие - сложное, поэтому браться за него или нет, надо решать быстро. И тут много разных вопросов возникает... Конечно, по-хорошему надо было бы везти студентов, да со старших курсов, но, понимаешь, в силу определенных соображений нужны участники именно из вашего класса.

- Понимаю, - сказал я.

Она пристально посмотрела мне в глаза, потом кивнула:

- Кажется, действительно понимаешь... Тем лучше. Одно из необходимых условий для экспедиции - это управляемость данной группы школьников.

Я согласно прикрыл глаза:

- Мальчишки, оружие...

- Выпивка... - подхватила она и, оглянувшись на подъехавший троллейбус, скомандовала, - садимся.

Пока я брал билет, она заняла место у окна на заднем сидении. Попутчиков практически не было, и я сел напротив.

- Нет, - сказал уверенно, - с выпивкой все будет нормально. Да и с найденным оружием тоже, я им объясню.

- Вот! - она многозначительно воздела палец, - вот именно в этом товарищи и хотят убедиться: что это группа школьников уверенно управляема изнутри. Без этого нет смысла браться.

- То есть, - сообразил я внезапно, - вы меня показать везете?

- Да, - и она еще раз пробежалась по мне оценивающим взглядом.

Проехали мимо "Сайгона", пересекли Невский. Проплыла за окном знакомая "Старкнига", потом лекторий "Знания".

- Одного не понимаю, - отвернулся я от улицы, - как можно по мне в кабинете определить управляемость группы.

Она отмахнулась:

- Повезло. Дядька один из Москвы приехал шибко грамотный. Посмотрит на тебя и решит. Я-то тебя в действии видела... Но надо, чтобы кто-то посолиднее взглянул.

- Что, - не поверил я, - ради этого приехал?

- Да нет, конечно, - засмеялась она, - так, по смежным вопросам прислан поработать... Наша, выходим.

Контроль на входе прошли быстро: Светлана Витальевна махнула пропуском, дежурный прапорщик нашел меня в каком-то списке, и мы пошагали вперед. Я с интересом вертел головой. На первом этаже, ближе ко входу, "Большой Дом" был подавляюще помпезен, но чем дальше мы углублялись в его переходы, тем все больше он начинал походить на Софьино общежитие: те же разбегающиеся во все стороны длиннющие коридоры с паркетом-елочкой на полу и те же ряды крашеных дверей, разве что освещение получше, да чашечки с пластилином для опечатывания напоминают о режиме.

Нас проверили еще дважды: на площадке шестого этажа и в самом конце пути, перед входом в небольшой тупиковый отсек. Здесь Светлана Витальевна предъявила какой-то новый пропуск, а я удостоился внимательного разглядывания от серьезного мужчины в штатском.

- Посиди пока здесь, - моя провожатая завела меня в большую светлую комнату на три окна и моментально испарилась.

Вернулась через пару минут с выражением легкого недоумения на лице.

- Какое-то срочное совещание созвали, ждем. Чай хочешь? - и она принялась, не глядя, доставать из тумбочки чайные принадлежности.

Я понимающе хмыкнул и подошел к окну. Ниже виднелись зарешеченные окна "Шпалерки" - первой следственной тюрьмы России. Сколько в этих камерах интересных людей посидело: от Ленина с Мартовым до Гумилева с Хармсом... Фамилиями постояльцев назван с десяток улиц города - можно ли найти более явное указание на то, как переменчива порой бывает судьба?

Я взял горячую чашку, несколько сероватых листов бумаги и отсел на уголок большого стола. Так-с, еще раз попробую доказать, что кривая Фрея не является модулярной... Вдруг сегодня получится? На какое-то время я выпал из реальности.

- Что это у тебя? - прозвучал женский голос, и я в недоумение оторвался от формул.

Ну, конечно, Светлана Витальевна не могла не засунуть свой любопытный лисий нос в мои записи.

- Математика, - буркнул я недовольно.

- На школьную непохоже, - она даже голову свою вывернула набок, пытаясь разобраться в моих закорючках.

- У меня в воскресенье городская олимпиада... - проскрипел я придушенно.

- А... - выдохнула она с облегчением, - а что в математическую не пошел?

Я со вздохом отложил листы: нет, и сегодня не получится.

- А не хочу... - прислушался к себе и спросил, - а можно нескромный вопрос задать?

Глаза у нее расширились от удивления.

- Ну, задавай, - позволила осторожно.

- Где здесь туалет?

Она с облегчением фыркнула:

- Пошли, покажу, - не поленилась выйти со мной за дверь и указала рукой в сторону окна в торце коридора, - до окна и направо.

Я двинулся к цели, ощущая на спине ее взгляд. Режимное заведение, ничего не попишешь...

Туалет в этом важном здании был исполнен в привычно минималистической стилистике: на стенах белый кафель, крашенные синей краской кабинки. Я занял одну из них.

Почти сразу же из коридора послышались приближающиеся мужские голоса, и в туалет зашло несколько человек. Дружно зачиркали спички, донеслись звуки первых сладостных затяжек...

"Совещание закончилось", - догадался я и толкнул дверцу, выходя.

- А по китайским иероглифам надо с куратора восточного факультета начать, - выдохнув к потолку дым, начал размышлять вслух один из курильщиков. Затем дернул головой на движение и заметил меня. На лице его промелькнула досада.

Я опустил глаза в пол и попытался превратиться в полупрозрачную тень. Возможно, даже, получилось - когда я прошмыгивал мимо, за плечо меня никто не схватил.

"Просто совпаденьице, да?" - пытался я хорохориться про себя, - "паранойя, говоришь?"

Вдох-выдох... Вдо-о-ох... Выдо-о-ох...

"Соберись. Ложится рядом, но пока не в твою воронку. Но очень рядом..."

Я с силой размял ладонями лицо и вернулся в комнату.

За дверью меня встретил звонкий женский смех. На углу стола сидел, наклонившись к разрумянившейся Светлане Витальевне, какой-то чернявый мужчина, и, энергично покачивая ногой, что-то ей жизнерадостно втирал.

- Не помешаю? - вежливо уточнил я.

Светлана Витальевна чуть слышно ойкнула. Чернявый обернулся и недоуменно заломил бровь.

- Георгий Викторович, - начала торопливо объяснять "завуч", - это по теме школьной поисковой экспедиции...

- Понятно, - прервал он и окинул меня цепким оценивающим взглядом.

Дверь за моей спиной распахнулась, и кто-то произнес запыхавшимся голосом:

- Товарищ Минцев, к аппарату! Москва, вторая линия...

Чернявый мгновенно посерьезнел и стремительно, только воздух колыхнулся, проскользнул мимо меня.

- Закончилось? - уточнил я у Светланы Викторовны.

- Ага, - кивнула она, быстро разглядывая себя в извлеченном невесть откуда карманном зеркальце. Увиденным, судя по всему, осталась довольна - стрельнула сама себе глазами, чуть взбила челку и выжидающе уставилась на дверь.

Та, словно только того и дожидаясь, открылась. Светлана Витальевна посмурнела - вошедший был светловолос. Я узнал одного из курильщиков.

- Добрый день, Андрей, - кивнул он мне и мягко пожал руку, - садитесь. Чайком угостите? - повернулся он к девушке.

Дверь опять распахнулась, и в нее, не заходя в комнату, засунулся чернявый:

- Витольд: все, я полетел докладывать. Работайте строго по планам. Светик - целую ручки, с меня - театр.

- Ловлю на слове, - зарозовелась та.

Он, посерьезнев, посмотрел на нее, словно запоминая покрепче, потом дверь закрылась.

- Поговорим? - повернулся ко мне Витольд.

- Светлана Витальевна сообщила мне цель беседы. Это не помешает?

Он тонко улыбнулся:

- Это я приказал так сделать. А ты уверен в себе, раз сказал об этом, верно?

- Вам, барин, виднее, - дурашливо ухмыльнулся я.

На лицо психолога наползло озабоченное выражение.

"Ну, а кому сейчас легко..." - подумал я без всякого сочувствия, - "меня бы кто пожалел".

Тот же день, позже

Из Большого Дома я вывалился часа через три - совершенно очумелый, словно все это время меня без перерыва полоскало в баке стиральной машины. Мне было уже глубоко безразлично к каким выводам придет мозгокрут Конторы. Не будет поисковой экспедиции - и ладно... Найду другие идеи. Размышлять об этом не было ни малейших сил. Хотелось расслабиться и бездумно брести куда глаза глядят. Пусть мелкий дождик холодит разгоряченный лоб, пусть привычно хлюпает под ногами, а в голове не шелохнется ни одной мысли. Покой и благость - недостижимая для меня лепота.

Но, оказалось, не судьба... Ленинград - город маленький, и случайные встречи на улицах здесь не такая уж и редкость.

- Андрей? - окликнул меня кто-то неуверенно, когда я спустился с гранитных ступеней "Большого Дома" на тротуар.

Я обернулся. То был Гагарин: в кепке, кургузом престарелом плаще, с авоськой в руках.

- Привет, - отозвался я с ленцой. Мысли мои были еще не здесь.

- Какими судьбами? - растерянно спросил он, переводя взгляд с меня на монументальные двери за моей спиной и обратно.

- К бате заходил... - безразлично щурясь в моросящее небо ответил я. - А ты? Ах, да, ты же тут рядом живешь, на Моховой...

- Откуда знаешь? - вскинулся он.

- П-ффф... - выдохнул я, - я мог бы сказать, что нашел в телефонном справочнике. Но ведь там ничего не сказано про Глуздева Ивана Венеровича, 1953 года рождения, беспартийного, незаконченное высшее... Верно?

- Ну, ты даешь! - на лице его проступило опасливое уважение.

- А ты как думал? - я взглянул на него со значением. - Все контакты проверяются. Это - азы. Ты куда?

Он качнул правой рукой в сторону перекрестка, и молочные бутылки в его сетке недовольно звякнули.

- Тогда пошли, - я двинулся в ту же сторону. - Слушай, а хорошо, что встретились - звонить теперь не надо. Духи завтра нужны, сделаешь?

- Франция? - Гагарин моментально приобрел деловой вид.

- Нет, - покачал я головой, - две "Пани Валевска" и "Рижская сирень".

- Полтос, - с готовностью откликнулся Ваня.

- Ну, ты жучара... Две цены!

Гагарин лишь молча пожал плечами.

- На Техноложку привезешь? - подумав, уточнил я. - Завтра, к полчетвертого?

Он охотно согласился. На том наши пути разошлись. Я оставил за спиной повеселевшего Ваню и под усиливающимся дождем двинулся в сторону Невского. Думать о подслушанной в туалете фразе не было сил. Переосмысливать появление "завуча" в школе - тоже. Я с готовностью впал в спасительное отупение, отложив все на потом.

Спустя какое-то время ко мне стали возвращаться простые животные желания. Сначала промокли ботинки, и захотелось в тепло. Следом пришел голод, и я сообразил, что еще не обедал. Я принялся озираться, соображая. Справа обнаружился цирк, и можно было вернуться на Литейный, за наваристым харчо из баранины, но почему-то остро захотелось чего-нибудь низменного, под стать настроению - например, жареных пирожков с мясом и горячего куриного бульона. И я зашагал к кафе "Минутка".

Решение оказалось верным. После второго стакана наваристого бульона ко мне вернулась ясность мысли, а с ней и холодок в груди. Слишком нехорошая складывалась картина, и поэтому сочный беляш я дожевывал без всякого удовольствия.

Собственно, гипотез у меня было ровно три.

Первая - совпадение. Ну, могут же сотрудники КГБ заинтересоваться иероглифами не в связи со мной, верно?

К сожалению, верилось в это с трудом.

Вторая - я случайно попал в эпицентр. Эта группа ищет именно меня. Не знаю, как они вышли на иероглифы, но они явно знают обо мне намного больше, чем я был готов предположить в самых своих тревожных думах.

Вот как?! Как КГБ могло выйти на эту информацию? Неужели кто-то в Вашингтоне сдал меня?! Или наблюдатели заметили иероглиф на трубе напротив квартиры Синтиции? Но тогда бы они изучали этот вопрос не год спустя...

Хуже всего была третья гипотеза. Обдумывать ее не хотелось, но и не думать не получалось: быть может, Комитет уже вычислил меня и теперь изучает, подбирая подходы? Отсюда сегодняшняя беседа с психологом, отсюда и умышленная оговорка про иероглифы - посмотреть, задергаюсь ли я после этого.

Я глухо застонал, представив последствия. Это будет провал, полный и безусловный провал миссии. Даже года не продержался... Значит, лох я чилийский. Да и не то страшно, что лох, переживу... Обидно, но не страшно. А вот страна... Человечество... Вот за это мне было действительно страшно, до потемнения в глазах.

Коли я угожу в клетку, то советские руководители не смогут использовать выжимаемую из меня информацию с толком. Их личный опыт военных лет формирует совершенно иную карту угроз, с доминированием в ней внешних сил. И это устоявшееся мировоззрение находит свое ежедневное подтверждение в жесткой и, порой, жестокой борьбе двух блоков. Внутренние же дисбалансы нашей системы сейчас лишь вызревают под покровом благополучия и привычной лакировки, не став пока ни опасными, ни особо тревожными.

"У меня не хватит аргументов, чтобы провести их через катарсис. Не поверят..." - с тоской понял я, - "весь их жизненный опыт будет против".

Лишь одно соображение удерживало меня от полного и безоговорочного отчаянья - карманное зеркальце в руках Чернобурки. Если оперативница работает по мне, то сценка флирта с тем чернявым была лишней. В сценарии не может быть столь ненужных наворотов.

"Не верю!" - решил я, поднимаясь из-за стола, и повторил, пытаясь убедить самого себя: - "Не верю..."

Отогревшийся и сытый, я вышел на Невский и с легким подозрением взглянул вверх. Небо притворилось уставшим от дождя: просветлело и пошло разрывами. Я решил поверить ему и прогуляться до дома пешком.

Мысли мои были нерадостны: помимо подслушанного в туалете меня тревожил тот самый "губастый", что искал контакта со мной через Гагарина.

"Ладно", - я припомнил описание, полученное от Вани, - "предположим самое худшее - он действительно из ЦРУ. Надо попробовать посерфить по их оперативникам - там, среди свободно владеющих русским, не может быть слишком много гомиков. Практически наверняка это будет мимо, но зато я успокоюсь".

И я сосредоточился на формировании очередного запроса к базе знаний, что тонкой ниточкой связывала меня с моим альтернативным будущим. Удивительно, но за этот неполный год я настолько вжился в свой СССР, что порой воспоминания о двадцать первом веке начинали казаться мне наведенными, и лишь этот функционирующий информационный поток подтверждал: "да, не привиделось, да, было в твоей жизни и такое".

"Без недели год в СССР", - уголки моего рта наконец чуть изогнуло улыбкой, - "однозначно - лучший год моей жизни. За такое не расплатиться, я знаю... Но я попытаюсь".

Небо опять начало выдыхало в лицо влагу, но мне все равно было здесь хорошо.

"Как достойно отпраздновать эту годовщину? Купить тортик и воткнуть свечку? Пошло. Отбить поздравительную телеграмму Юрию Владимировичу? Да, будет весело, но не долго и не мне... Нет", - подумал я, сворачивая в переулок и переходя на легкий бег, ибо небо угрожающе нахмурилось, приготовившись полить по-настоящему, - "все не то. Это событие достойно большего".

Стоило мне выбежать на набережную и охватить взглядом перспективу, как с неба полилось всерьез. До дома было недалеко - и я со всех ног ломанулся к мосту и, дальше, к своей подворотне. Уже взбегая на третий этаж, притормозил.

"Что? Что я там увидел? Или показалось?"

Тряхнул головой, сосредотачиваясь, и прикрыл глаза, вытряхивая из памяти картинку.

"Да нет, не может быть. Показалось, наверное. Привиделось".

За давно немытым окном сгустились косо летящие струи, обозначив переход дождя в ливень. Я зябко передернулся, стер с лица влагу и поднялся еще на пролет вверх.

"Или не показалось? Было или нет?" - перед мысленным взором то появлялась, то пропадала вроде бы знакомая фигурка.

Чертыхнулся, недовольно стукнув кулаком по перилам, и развернулся. Сильно мокрее уже не стану, зато успокоюсь, а то ведь места себе не найду. И я рванул на набережную перепроверяться.

Добежав до спуска к воде, я невольно ахнул. Ниже, на самом краю последней гранитной ступени действительно стояла, обхватив себя руками, Мелкая и безучастно смотрела под ноги на проплывающие льдины. Волосы ее превратились в мокрые сосульки, а с драпового пальтишка текло, но ее это, похоже, не заботило. Я поежился от забегающих за шиворот струек и двинулся на девушку.

Она настолько ушла в себя, что заметила меня лишь когда я крепко схватил ее за плечо. Испугано дернулась, поворачиваясь. С белого, как мел, лица сквозь меня каким-то уже не здешний взглядом посмотрели шальные черные глаза. Посиневшие губы и подбородок сотрясала мелкая дрожь.

В груди у меня захолонуло, как бывает, когда ждешь дурную весть: уже знаешь, что она будет, но еще тоскливо не понимаешь - какая.

- Тома, - я старался говорить негромко, мягко и неторопливо, - Том... В чем дело?

Она отвернула голову к реке и всхлипнула, а потом попыталась выдернуть руку.

- Ну-ну-ну... - успокаивающе забормотал я, - тихо, Тома, тихо... Я здесь... - и начал оттеснять Мелкую от края, плавно вклиниваясь между ней и Фонтанкой.

Она сделала инстинктивный шаг назад. Теперь я смог встать перед ней и взяться второй рукой за талию. Сквозь пальто передалась мелкая дрожь. Ей наконец удалось узнать меня. Из неплотно сжатых губ донесся какой-то то ли писк, то ли стон, и ее повело вбок.

- Ох! - я подхватил ее и поволок от края.

Мелкую начало колотить. Я плотно обнял ее, и начал покачивать из стороны в сторону, успокаивая. Она всхлипывала и дрожала, а я держал, нашептывал какую-то дребедень и мысленно молил: "только не несчастная любовь!"

Постепенно движения Мелкой стали осознанными: вот повернула голову, озираясь, потом стала протирать тылом ладони глаза, полезла в карман за платком.

- Пошли, - я мягко потянул ее по ступеням наверх.

Она чуть упиралась.

- Куда? - спросила глухо.

- Ко мне. Я тут рядом. Пошли, согреемся.

- Зачем? - она опять начала вырываться.

В глазах ее стояла безнадежная тоска. Я колебался лишь миг, а потом кинул ей спасательный круг:

- Ты мне нужна. Пошли уж, Мелкая, пошли...

И она пошла со мной, прижимаясь, как бездомный щенок, и пытаясь время от времени заглянуть в глаза. Мне было от этого муторно.

Дома я первым делом засунул ее под горячий душ и велел сидеть там, пока не выпущу. А сам заметался по квартире: выжимал, как мог, пальто и одежду, развешивал все на батареях, грел суп с фрикадельками, мастерил бутерброды...

Потом она сидела на кухне и, не поднимая глаза, послушно потребляла пищу, а я давился комом, что встал у меня от этого поперек горла. Тишина квартиры давила.

Мелкая доела, аккуратно вернула ложку на место, и замерла, взявшись побелевшими пальцами за столешницу.

- Добавки?

Молча, все так же глядя в стол, помотала головой.

Я вздохнул, готовясь к нелегкому разговору:

- Ну, пошли тогда в комнату.

Включил торшер, усадил ее в кресло, сам сел на тахту напротив. Доверительно наклонился вперед, сложил ладони "пирамидкой" и негромко приказал:

- Рассказывай.

Она дернулась было что-то говорить, но изо рта вырвался только длинный всхлип.

Я осторожно взял ее за пальцы:

- Мне можешь рассказать все. Обещаю, что мое отношение к тебе от этого не изменится.

Она еще раз всхлипнула, потерла припухшие веки и начала рассказывать. Я слушал тихий монотонный голос, смотрел на лихорадочный танец жилки на ее шее и заводился, зверея. Челюсти свело от острого желания вцепиться врагу в кадык. Мир качнулся и поплыл, выворачиваясь наизнанку кровавой пеленой.

Мотанул головой, приходя в себя. Главное сейчас - не напугать ребенка.

Я попытался натянуть на лицо улыбку и не преуспел. Губы судорожно подергивались, лицо перекашивало гримасами. Хорошо, что Мелкая занавесила глаза челкой и смотрит в пол.

- Вот... Маму вчера похоронили... Я и решила... В детский дом не хочу... - узкие плечи опять начали подрагивать, - так - тоже...

Я решительно пересел к ней в кресло и приобнял. Она тут же доверчиво уткнулась мне куда-то в грудь, и футболка стала намокать. Я чесал ей за ушком, бормотал что-то успокаивающее в затылок и прокручивал в голове немногочисленные варианты.

"Ах, как жаль!" - от досады я скрипнул зубами, - "убивать этого урода нельзя. Как ему повезло! А тогда... Тогда только таким образом".

- Так, Мелкая, - с трудом расцепил ее руки и встал. - Адрес говори.

- Зачем? - она безуспешно пыталась стереть со щек мокрые дорожки.

Я достал из шкафа еще один носовой платок:

- На. Успокаивайся. Обещаю, все будет хорошо. Я поговорю с твоим отчимом.

Она вцепилась в мою руку:

- Нет! Не надо... Он не будет тебя слушать!

Я улыбнулся, вышло довольно пакостно:

- Будет. Я могу быть убедительным. Когда надо - очень убедительным. Верь мне. Просто верь.

Она вскинула на меня темные омуты серьезных глаз и сказала тихо, но твердо:

- Тебе я верю.

- Ну... Вот и славно... - я вильнул взглядом вбок. - Сиди спокойно, отогревайся. Родители сегодня поздно придут - в театре. Есть еще захочешь - в холодильнике латка со вторым. Давай, адрес говори.

Потом покачался на пятках, обдумывая детали.

- Он ведь тебя удочерял, да? Свидетельство о рождении где лежит? Памятные фотографии есть? Ключи давай.

Выслушал ответы, посмотрел в наполненные надеждой глаза и пошел на кухню. Повертел в руке стальную вилку и сунул в задний карман штанов. Все еще подрагивающей рукой налил воды и медленно, стараясь не лязгать зубами по стеклу, выпил.

Нет, все верно. Я не могу иначе.

До ее дома я добежал минут за пять. Взлетел, толкаемый лютой ненавистью, на четвертый этаж. Скрежетнул, проворачиваясь, ключ, и я толкнул противно скрипящую дверь. Пахнуло жареной курицей.

- Пришла? - донеслось откуда-то справа, - где шлялась столько, бестолочь?!

Я длинно втянул воздух через нос и двинулся на звук. Навстречу мне из кухни вывалился рыхловатый мужичонка в растянутых трениках и застиранной до серого цвета майке.

- Ты кто? - оторопело спросил он, что-то быстро пережевывая.

Мой взгляд скользнул по небритой роже и зацепился за лоснящиеся губы и подбородок. Этот размазанный жир с прилипшими кое-где к щетине лоскутками куриного мяса подействовал на меня как красная тряпка на быка. Вот это - к Мелкой?! В темя фонтаном, как из сорвавшегося брандспойта, хлынуло, затапливая разум, бешенство. Мир сузился до ненавистной хари напротив.

Даже не задумываясь, я сделал полушаг левой, чуть довернул тело и ребром стопы резко ударил по пузырю на трениках - туда, где должен быть нижний край надколенника. Раздался радующий ухо негромкий хруст, и его рот распахнулся, вбирая воздух. Не останавливаясь, я завершил движение вперед левым боковым по печени, с удовлетворением ощущая, как глубоко пробилось податливое на вдохе пузцо.

"Эх, хорошо!" - подумал, провожая взглядом безмолвно заваливающееся тело. - "Хорошо, что масса у меня еще не большая, а то уже можно было бы начинать волноваться..."

Я упал ему на грудь, придавив коленями плечи. Наклонился, вглядываясь в мутные от боли глаза и ожидая, когда в них появится мысль.

Вот в мычании стало проявляться что-то членораздельное. Я завел правую руку назад и выдернул из кармана вилку, а затем, слегка царапнув зубчиками склеру, придавил нижнее веко.

- Ты, падла, какой глаз первым отдаешь, правый или левый?! - вырвалось из перехваченного ненавистью горла.

Он заизвивался, безуспешно пытаясь отодвинуть голову подальше. Я чуть отвел вилку, дав ему полюбоваться острыми зубьями, а затем медленно подвел к левому глазу.

- Ааа... - плаксиво просипело из-под меня, - ты чего?

- Я чего?!! - гримасы перекашивали мой рот то в одну, то в другую сторону.

Вилка припадочно задергалась в руке. Невероятно сильно хотелось изо всей силы вогнать ее в глаз, с размаху, на всю глубину, чтоб воткнулась изнутри в затылочную кость... Я крутанул вилку, перехватывая ее в кулак.

Видимо, желание это отчетливо нарисовалось на моем лице: он протяжно заскулил, засучил здоровой ногой, затем позади многозначительно хлюпнуло.

Я недовольно повернул голову, принюхиваясь. Вот же ж... засранец.

Ладно, надо доводить партию до конца. Я зарычал:

- За Томку! - он дернулся подо мной. - Ты, мразь! Да по тебе сто семнадцатая горько рыдает! От пяти до пятнашки! И ты, зуб даю, пойдешь по верхнему пределу! Ых... - не сдержавшись, я коротко размахнулся, проткнул вилкой щеку и потянул вверх.

- Ааа!!! - раздался горловой вскрик.

- Молчи, ублюдок! - окровавленная вилка опять замаячила над выпученным глазом.

Я пару раз глубоко вдохнул, пытаясь хоть чуть-чуть успокоиться. Главное - не убить и не покалечить... сильно. Нельзя, нужен пока формальный опекун.

- Да и пятнашка не самое страшное... - зашипел я ему в ухо рассерженной гадюкой, - таких, как ты, на зоне не любят. Девочкой будешь для всего отряда, все пятнадцать лет. Это тебе повезет, если сразу порежут...

Я отклонился и попытался посмотреть ему в глаза. Он их тут же закатил. Я ткнул вилкой в подбородок и потянул, задирая ему голову, а затем захрипел, бешено брызгая слюной:

- В глаза, смотри, падаль, в глаза! Убью!!

"Похоже, клиент созрел для конструктивного разговора", - оценил я его состояние.

- Назови мне! Хоть одну! Причину! Почему! Я! Не должен! Намотать! Твои кишки! На люстру?!

- Не было ничего! - заскулило из-под меня.

Я опустил большие пальцы на глазные яблоки и надавил. Так, теперь чуть посильнее... Отпустить.

Подвывая, он торопливо рассказывал то, о чем я уже и так знал или догадывался.

Да, или в койку, или детский дом. Нет, не бил, пальцем не тронул. Да честно! Ну, почти, почти... Так для ее же пользы! Кормил, одевал. Да ты пойми, парень, она ж взрослая уже девица... Нет! Нет, только не глаза! Ааа...

Я с трудом оторвался от извивающегося подо мной тела. Сделал пару глубоких вдохов. Обтер окровавленную вилку о его майку.

- Значит так, - прокашлялся, восстанавливая севший голос и начал подводить итоги, - убивать я тебя сейчас, наверное, не буду. Пока не буду! - с размаху, выбив глухой стон, врезал костяшками кулака по грудине, - побудешь отчимом до совершеннолетия. Запомни крепко: побудешь формально! - еще один удар для закрепления сказанного, - Тому забираю. Вздумаешь жаловаться - не забудь, сто семнадцатая, от пяти до пятнадцати. И помни... Всегда, гнида, помни самое важное - ты жив, пока я о тебе забыл. И не дай бог... - я многозначительно помахал вилкой перед его глазами, а потом не сдержался и опять надколол под скулой, - не дай бог ты как-то проявишься у меня или у Томы на горизонте... Да хоть даже случайно на улице тебя увидим... Ты все понял?! Или тебе для большей понятливости вилку в задницу вогнать?!

- Ыыыы... - он затряс головой, ошалело лупая глазами.

- Согласный, значитца?

Он торопливо закивал.

Я поднялся. Ну и вонища...

- Лежать, - лениво пнул для профилактики по ребрам и пошел в комнату собирать вещи Мелкой.

Портфель и сменка. Учебники и тетрадки. Фотоальбом... Открыл и просмотрел последние страницы. Томка с мамой. Красивая женщина была, тонкого такого восточного типажа... Что ж она за такую гнусь пошла?! Ага, вот и свидетельство о рождении. Скромная стопка одежды.

Все?

Все!

Проходя, пнул поскуливающее тело еще раз. Потом осведомился:

- Вопросы? Замечания? Предложения? Нет? Ну и славно, - перехватил чемодан в другую руку и, наклонившись, прошипел, - следующая наша встреча будет для тебя последней! Мразь! Прямо сейчас кишки бы тебе размотал, да, к сожалению, пока живой нужен!

Хлопнула за спиной дверь парадной, и я омыл лицо в свежем воздухе. Пошел отходняк, мелко задрожали руки. Добрел до сквера и рухнул на скамейку.

"Мокрая? Да пофиг... Ух! Это я по краю прошел... Как не вогнал вилку в глаз? Как удержался? Чудо, натуральное ведь чудо... Ладно, надеюсь, я этого мерзавца качественно запугал. Теперь пора подумать о будущем".

Я откинул голову и, наблюдая за близкими облаками, медленно приходил в себя.

Будущее... В мечтах оно было легким и красивым, словно перышки облаков, по которым прошелся своей кистью умиротворяющий рассвет. Опыт подсказывал, что так бывает только в сказках. Душа не хотела с этим мириться.

"В конце концов", - подбросил я себе аргумент, - "уж здесь-то, между нами, все зависит только от нас самих".

С тем и пошел в сторону дома.

По дороге втиснулся с чемоданом в телефонную будку, нарыл в кармане две копейки и набрал знакомый номер:

- Привет, Гагарин... Это хорошо, что ты никуда из дома не ушел... Да, погода мерзкая, согласен. Слушай, еще один срочный заказ появился. Маклер есть знакомый? ... Хорошо, смотри, что надо: двушка, приличная, с обстановкой, в квадрате между Московским, Лермонтовским, Обводным и Фонтанкой. Представил? Если не найдешь там, ищи вдоль по ветке Техноложка - Пушкинская - Владимирская. Квартира нужна срочно. Ну вот совсем-совсем срочно, буквально завтра! Снимаешь на себя, говори, что студент, жить будешь с младшей сестрой... Нет, ты там жить не будешь... Сестру я тебе потом представлю... Ну... Ну и ладно, вот дальше так же и думай, а мне сейчас не до смехуечков. Тебе с меня полтинник за съем, четвертак сверху каждый месяц за встречу с хозяевами квартиры. Деньги там отдать или какие вопросы порешать. Берешься? Ага, ну и славно. Только квартиру сам внимательно посмотри, как для себя, без клопов и тараканов... Гут, я тебе вечером перезвоню. Вот прямо сейчас займись, отложи все... Ага, хорошо... Выручай, Ваня. Да! Слушай, доложи мне еще одну "Рижскую сирень", хорошо? Хотя, стоп!

Я на секунду задумался. Действительно, это может создать неловкую ситуацию: два одинаковых запаха у девушек в моем окружении... Ни сил, ни времени подбирать Мелкой парфюм на Восьмое Марта у меня не было, поэтому я продолжил:

- Возьми сам какой-нибудь маленький флакончик приличных духов для девушки, хорошо? ... Ага, спасибо. Давай, пока.

Я опустил трубку на рычаг и вдруг похолодел, вспомнив о своих подозрениях.

"Черт! Начисто все из головы вымело с этим подонком... А вдруг тот "губастый" все же из ЦРУ"?! - и я постоял, тупо глядя на наборный диск, потом вздохнул: - "Поздно, уже позвонил... Тогда Мелкую Гагарину ни в коем случае нельзя показывать, обойдется. Просто на всякий случай... И проверку "губастого" надо ускорить. Хотя, конечно, это я перестраховываюсь - ну никак ЦРУ не могло бы выйти на меня через Гагарина. Бдительность у разведчика должна быть, но паранойя для него губительна. Не паникуй зазря, Дюха".

Эту мысль я любовно баюкал, возвращаясь домой.

Когда я шагнул в квартиру, Мелкая переминалась в прихожей.

"Не отходила от двери, что ли?" - мелькнуло у меня в голове.

Она открыла рот, порываясь что-то спросить, потом увидела в моей руке знакомый чемодан и промолчала.

- Все в порядке, - хрипловато сказал я, опуская ношу на пол. Прокашлялся и добавил, стараясь сразу успокоить, - все в полном порядке. Мы с ним договорились.

- У тебя кровь... - она испугано схватила меня за рукав.

- Где? - я оглядел себя с недоумением.

- На лице... Где у вас вата? Я сбегаю, принесу, - в голосе ее слышалось нешуточное волнение.

- Не надо, - отмахнулся я, - сейчас умоюсь, и не будет крови. Хм... Это не моя.

Стереть пару багровых брызг, окропивших мою левую скулу было не сложно, но я всей кожей продолжал ощущать пакостную атмосферу той квартиры, с ее темными, пропитанными болью углами и застоялым запахом на десять раз пережаренного жира. Поэтому долго плескался в раковине, старательно промывая в ледяной воде лицо и глаза, полоща рот. Гадливость уменьшилась, но не ушла совсем, а лишь притаилась где-то за углом. Опять захотелось махнуть внутрь чего-нибудь крепкого, грамм так пятьдесят. Я даже мысленно представил себе папин бар и стоящую в нем початую бутылку с пятью звездочками на коричневато-желтой этикетке. Потом, словно наказывая себя за крамольные мысли, долго, до красноты, тер лицо полотенцем, окончательно приходя в себя.

"Согласится? Нет?" - я взволнованно провел пятерней по шевелюре и решительно потянул на себя дверь.

Мелкую маялась под дверью, и я чудом не влетел в нее, торопливо выскакивая из ванной. В моей байковой клетчатой рубашке не по размеру, с распущенными и до сих пор не просохшими до конца волосами, она ощущалась в полутьме квартиры старше, чем я привык ее воспринимать, и это сбивало с толку.

- Так, - ляпнул я первое пришедшее в голову, - ты, вообще, как?

Ответом было лишь короткое движение плеч, но маленькие ноздри выдали ее, начав обиженно трепетать. Я мысленно обругал себя за нечуткость: "ну вот зачем, дурак, напомнил?!" - и торопливо сменил тему:

- Пошли, расскажу, как мы дальше жить будем.

Это помогло: хотя глаза ее уже успели влажно блеснуть, но девушка сразу устремилась за мной.

- Так... - я нарезал кружок по комнате, собираясь с мыслями, и посмотрел на Мелкую, примостившуюся на краешке тахты.

Она сидела, напряженно вытянувшись. На скулах проступили темные неровные пятна, в глазах появился лихорадочный блеск. Пальцы мертвой хваткой вцепились в матрац.

- Так, - решился я наконец, - об отчиме забудь. Его в твоей жизни больше не будет. Нет, нет, жив он, - успокоил я взметнувшуюся в ее глазах опаску, - и, даже, местами здоров... В общем... - я запинался и все никак не мог подобрать подходящих слов, - в общем, я тебя у него забрал, вот. Он... ммм... согласился с этим. Считай, что теперь я за него.

- Так... Так разве бывает? - тихо-тихо спросила она.

Я опустился у ее ног. Теперь наши глаза были рядом.

- Иногда. Как в нашем случае.

- И... И где я буду жить? Твои родители разве разрешат? - в ее голосе послышалось робкое ожидание чуда.

- Нет, - покачал я головой, - к сожалению, нет. Они, у меня, конечно, молодцы, но не настолько, чтобы поселить тебя в одну комнату со мной.

Мелкая отчаянно покраснела.

- А... как тогда? - бровки ее недоуменно вскинулись.

- У тебя есть другие родственники? - уточнил я на всякий случай.

В глаза напротив вернулся испуг. Потом Мелкая, словно через силу, кивнула:

- Бабушка под Ташкентом. Но мы не общались... После того, как мама...

- Неважно, - остановил я ее, - адрес знаешь?

Она на миг прикрыла веки, потом сказала ничего не выражающим ровным голосом:

- Адрес я помню, - и занавесилась челкой.

Я осторожно взял ее за покорную кисть.

- То-о-ом, - имя царапнуло язык, и я на миг запнулся, а потом продолжил твердо, словно вколачивая каждое слово: - Я. Тебя. Забрал. А вот на время или нет - решать тебе.

Она торопливо вскинула взгляд. В легком сумраке комнаты глаза ее казались невероятно огромными и почти черными. В них что-то мерцало - такое, в чем можно было бы разобраться прямо здесь и сейчас, но вот этого-то мне и не хотелось, поэтому я бодро продолжил:

- Бабушка - это все равно твоя семья. Захочешь - поедешь к ней, не захочешь - не поедешь. Да и о лете надо думать...

- Тогда я ничего не понимаю, - призналась Мелкая, растерянно мигнув.

Это короткое движение век опять ее преобразило: теперь напротив меня сидел испуганный ребенок.

- Это потому, что мимо тебя прошло одно важное обстоятельство, - начал я объяснять расклад, - я это от всех скрываю, только родители в курсе. Кхм... Кузя подозревает, правда... Ты же знаешь, что я шью. Что не знаешь: кое-что из сшитого я потом продаю через комиссионки. Получается очень даже хорошо. Половину денег сдаю в семью, но и мне остается немало. Так что мы просто снимем тебе жилье недалеко от школы. И это будет наша квартира, - я замолчал, давая ей время оценить решение.

- А... Но... А как же... - забормотала она потрясенно.

- Остальное тоже купим, - отмахнулся я, - еду, одежду. Нам повезло, что вот как раз это - не проблема.

- Я... - вспыхнув надеждой, она вся подалась мне навстречу. Кисть ее, до того безвольная, вдруг ожила, схватившись за мою, - мне совсем немного надо! Я научусь и буду помогать тебе шить...

- Ох... - длинно выдохнул я и горько улыбнулся, - горе ты мое тощее...

Вслушался в себя, взвешивая все в последний раз - чтобы не случилось, обратной дороги у меня теперь не будет. Встал, подхватывая ее - она только тихо ойкнула, и пересел в кресло, разместив Мелкую у себя на коленях.

- Давай определимся в самом главном, - и проговорил в ушко, выделяя каждое слово: - Я. Тебя. Усестряю.

Она застыла. Я тихо уточнил:

- Если, ты, конечно, не против...

Мелкая извернулась и заглянула мне в глаза.

С невероятным облегчением я увидел ответ.

- Да, - кивнул, - привет, сестренка.

Она беззвучно шевельнула губами, потом негромко всхлипнула и обхватила мою шею. Я сидел, прижавшись щекой к ее горячему лбу, поглаживал ей спинку, и моя многострадальная футболка опять мокла, но на лице у меня гуляла широченная улыбка - из Мелкой лились слезы очищения. Потом губы мои чуть искривились: "так вот он какой, подарок на годовщину". Я скосил глаза на тяжелую волну черных волос и тихонько хмыкнул.

- Что? - испуганно вздрогнув, она подняла зареванные глаза.

- Да так, мысли всякие бродят, не волнуйся, - я успокаивающе улыбнулся и бережно прикоснулся губами к ее лбу. - Так... Теперь давай по порядку. Пока у нас поживешь. Я с родителями вечером решу, - я замолчал, прокручивая версии, - скажем, что отец у тебя в запой ушел, буянит. На несколько дней этого хватит, а там квартира съемная появится. К тебе подружки домой ходят, звонят?

- Нет. Отчима боятся... А телефона у нас нет.

- Хо-ро-шо, - протянул я. Запустил пятерню в ее волосы, глубоко, до самого затылка и слегка потянул, пропуская пряди между пальцами. Повторил задумчиво: - Хорошо.

В приглушенно дневном свете ее волосы отливали неярким серебром. Перебирать их было приятно. Они только прикидывались жесткими, на ощупь же были упруги и легко, словно ластясь, скользили между пальцами.

Мелкая прерывисто выдохнула:

- Мне так мама иногда делала перед сном...

Я прижал ее к себе посильнее и ткнулся губами куда-то в темя. Так мы на какое-то время и застыли. Мне было сразу и горько, и радостно, и легко - словно я только что взял какой-то очень важный рубеж.

Потом я осторожно потянул ее за подбородок и посмотрел в глаза:

- Тебе будет не просто.

Она с готовностью кивнула:

- Я знаю. Я готова.

- Это хорошо, - усмехнулся я, - что у тебя по оценкам западает?

Она, видимо, ожидала чего-то другого, но ответила, не задумываясь:

- Тройка была по рисованию, на черчении подтянула до четырех. Ну, и четыре по физре.

- А остальное? - осторожно уточнил я.

- Пятерки, - теперь улыбнулась и она.

- Вот это да, - я озабоченно поскреб свободной рукой в затылке, - выходит, ты умнее меня...

Она молча вернула голову мне на плечо.

- Это хорошо, - продолжил я, слегка покачиваясь, - потому как на школьную программу надо наложить, как минимум, плаванье и танцы. И рисование...

Она чуть дернулась.

- Да-да, - понял я, - рисование обязательно. Чтоб ничего у тебя не западало. Будем выращивать разносторонне развитого советского человека. Совершенного.

Мелкая едва слышно хмыкнула и потерлась виском о плечо:

- А чем я могу тебе помочь? Ты сказал, что я тебе нужна.

- О! Конечно, ты будешь мне помогать. Но! - я отклонился и посмотрел в упор, - ты мне просто нужна. Не для чего-то. Просто будь рядом.

Она негромко сказала, вроде как даже и не мне:

- Буду. Обещаю.

Мы затихли, обнявшись. Ранняя весна задумчиво глядела на нас из окна дождливо-серыми глазами, словно что-то решая. Потом нахмурилась дождем, и по стеклу забарабанили крупные капли. Резко, как наказывая, хлестанул по старым тополям ветер. А в моей комнате тем временем смешалось два теплых дыханья, и воцарился покойный уют.

Тот же день,

Ленинград - Москва - Горки-9

Звонок из секретариата Председателя был ожидаем: Жора понимал, что его вот-вот выдернут на доклад в Москву. Вчерашняя вербовка русиста была крупным оперативным успехом, однако подробности в любом случае были "не телефонным разговором".

Понимал это и многоопытный Блеер, поэтому вчера, сразу после получения первого доклада, они устроили мозговой штурм, пытаясь вписать в и без того противоречивую картину новые фрагменты.

- В общем, или - или, - было уже полвторого ночи, когда Владлен Николаевич подвел черту, - или это - подстава, и американцы старательно водят нас за нос, фальсифицируя признаки объекта, или вы, Георгий, ищете что-то настолько необычное, что мое любопытство аж зудит. Хотя... - генерал мечтательно посмотрел вдаль, - может быть и то и другое одновременно. Интересно будет распутывать, да...

Интересно было не только Блееру: на Московском проспекте перед "Волгой" Минцева раскатили "зеленую волну", и дорога от Большого Дома до трапа греющего движки самолета заняла всего полчаса. Вторая "Волга" со знакомым порученцем Андропова приняла Жору прямо на взлетном поле "Шереметьево".

Андропов ждал не в Москве, и, даже, не в Ясенево, а в небольшом домике в Горках. Он был явно болен: с покрасневшими, слезящимися глазами, подтекающим носом и слегка гнусавым голосом.

- Располагайтесь подальше, Георгий, - вяло махнул рукой после приветствия, - чтоб я вас не заразил. Наливайте чай, угощайтесь... Борис Семенович в Женеве, обсудим новости вдвоем.

Слушал долго, не прерывая, потом глубоко задумался. Сидел в старом поскрипывающем кресле нахохлившимся вороном, время от времени поводя головой из стороны в сторону, словно чему-то удивляясь. Когда заговорил, в надтреснутом голосе звучала усталость:

- Нет, Георгий, думаю, что это - не отвлекающая операция. Даже больше скажу - уверен в том. Наша резидентура в Кабуле смогла наконец выяснить подробности передачи информации о замыслах Халька, - он тяжело, словно через силу, повернул голову к Минцеву, - стрелой в окно посольства в Москве доставили. Стре-лой, Георгий.

- О как... - пробормотал Минцев, - так вот оно откуда вылезло...

Он с досадой покусал уголок губы. Искоса наблюдавший за ним Андропов удовлетворено качнул головой в такт каким-то своим мыслям.

Сладкие мечты, что воспаряли в их умах еще полгода назад, с размаха налетели на риф жестокой реальности: "Сенатор" играл сам за себя. И если первые смутные свидетельства тому еще можно было какое-то время ставить под сомнения, оставаясь во власти приятных иллюзий, то почти однозначно установленная связь между искомым источником и разгромом просоветской группировки в Кабуле уже не оставляла им никакого маневра - факты безжалостно прижимали к стенке.

- В голове с трудом укладывается... - признался Минцев, - дать нам столько информации... Причем какой информации! А потом сработать против нас. Не понимаю логики.

- Целей мы не понимаем, - болезненно поморщился Андропов и повторил, пару раз наставительно пристукнув указательным пальцем по деревянному подлокотнику: - Целей. А они у него есть.

Он немного помолчал, потом дернул лицом и доверительно пожаловался:

- Мы ж теперь вынуждены допускать и возможность того, что противник получил близкий с нами объем информации, а, следовательно, наши разведсети на Западе взяты под контроль, так же каких их - здесь. По срокам все сходится... - он тяжело вздохнул, - если считать приезд доверенных оперативников Карлуччи в Ленинград началом серьезной операции ЦРУ по поиску "Сенатора", то, с учетом времени, необходимого на перепроверку, они получили важную информацию весной - тогда же, когда и мы.

Жора прикрыл глаза, пытаясь представить себе возможный масштаб игры, и ощутил ужас, преуспев.

- Кошмар, - выдохнул севшим голосом. Потом резко замотал головой, - нет, не верю. Все равно не верю.

- Почему? - заинтересованно подался вперед Юрий Владимирович.

Минцев постучал кончиками пальцев друг о друга, формулируя то неявное ощущение, что оставляло надежду. Катнул желваки на щеках и заговорил:

- В то, что американцы что-то получили от "Сенатора" - верю. Против фактов не попрешь. Да, возможно, весной - было там наблюдением отмечено определенное шевеление резидентуры. Но я не верю в то, что ЦРУ получило или получает равноценный с нами пласт информации.

- Почему? - жадно повторил Андропов. Рассохшееся кресло под ним нервно скрипнуло.

Минцев повел подбородком вбок, потом упрямо насупился:

- Исходя из характера и объема переданной нам информации. "Сенатор" подталкивает нас вперед по всем направлениям. Комплексно! Вот правильное слово - комплексно! - Жора оживился, поймав идею. - Любая узкая цель не требует такой комплексности. Здесь же речь идет скорее о помощи вообще, а не в чем-то конкретном.

- О! - Юрий Владимирович прищелкнул пальцами и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел сквозь Минцева, - это вы хорошо словили.

Взгляд его уплыл к окну, и он о чем-то ненадолго задумался, озабоченно при этом помаргивая. Потом лицо Председателя перетянуло неожиданно простодушной улыбкой:

- А я, чтоб оставить себе надежду на лучшее, зашел с другой стороны. Все-таки личность, стоящая за "Сенатором", волей-неволей проступает в полученных текстах. И я глубоко убежден, что это действительно наш, местный, в основе своей - действительно советский человек. Со своими завихрениями, очевидно... - Андропов крутанул кистью какой-то замысловатый жест и покривился, - но наш.

- Идеалист? - бросил Жора пробный камень.

- Да! - с неожиданным жаром откликнулся Андропов и дернулся вперед, - да, черт возьми! Какой-то теоретик гуманизма! - это невинное определение вырвалось из него грязным ругательством. Потом он мечтательно процедил: - Поставить бы такого на поток, выбирать между плохими и очень плохими вариантами...

В комнате на какое-то время повисло тугое молчание. Потом Андропов проворчал, глядя куда-то вбок:

- Но и худший вариант все равно исключать нельзя...

Задумчиво похлопал ладонью по подлокотнику. Потом пальцы его, словно отмечая какое-то решение, выбили из полировки решительную дробь. Лицо Андропова дрогнуло, застывая в знакомом по портретам выражении. Он посмотрел на Жору неожиданно остро и перешел на начальственный голос:

- Выяснение характера и объема поступающей в ЦРУ информации является сейчас задачей, в приоритете лишь чуть уступающей собственно поиску "Сенатора". Разведка свое задание уже получила. Контроль на границе, особенно на финском и норвежском участках усилен. Вам же надо подтвердить данные, полученные вчера от этого русиста. И обязательно внедряться в ленинградскую резидентуру ЦРУ, и техническими средствами, и агентурой. Обязательно! Мы должны любой, буквально - любой ценой, взять канал связи "Сенатора" с ЦРУ под контроль. Используйте для этого все ресурсы. Да, дополнительная помощь от УВД по линии необычной активности среди молодежи будет оказана - я с министром договорился.

Андропов большим глотком влил в себя остывший чай и добавил тоном пониже:

- Разрешаю информировать Блеера о характере полученной от "Сенатора" информации. Смысла держать его в неведение больше нет... - побарабанил пальцами и пояснил, еще больше понизив голос: - После того, как к работе с материалами по Польше, Ближнему Востоку, Китаю и Африканскому Рогу по поручению Леонида Ильича подключился Международный отдел ЦК и профильные институты, удержать в тайне необычно комплексные - вот удачное, право, слово вы, Георгий, подобрали - анализы и прогнозы долго не удастся. Да и сама постановка задач многое скажет понимающим людям. Поэтому самое позднее этим летом в Вашингтоне будут знать, что мы знаем... - Андропов нахмурился. - И мы не имеем никакого права допустить эксфильтрацию источника с территории СССР. Переход "Сенатора" под контроль противника абсолютно недопустим. Если вдруг до этого дойдет, то вы должны пресекать развитие такого сценария любыми, Георгий, я особо подчеркиваю, любыми средствами!

- Понятно, - скупо ответил Жора.

Действительно - понятно, что уж там...

Андропов еще немного посверлил его испытующим взглядом и удовлетворенно качнул головой.

- Хорошо... - лицо его опять поплыло, обмякая. Он наполнил свой стакан и кивнул на большой цветастый термос: - Хотите попробовать? У меня тут китайский лимонник добавлен, очень хорошо мозги стимулирует.

Юрий Владимирович прервался и в очередной раз затеребил несчастный нос платком, а потом резко дернулся, отворачиваясь, и звонко чихнул вбок.

- Ужас... - пожаловался, страдальчески задрав брови.

- Бывает, - протянул Жора, притянув к себе термос, - как наш врач говорит: насморк без лечения длится семь дней, с лечением - одну неделю. Просто перетерпеть...

Андропов с каким-то выражением безнадежности на лице махнул рукой и вернул разговор в рабочее русло:

- Георгий, что лично вы думаете о свойствах источника? Давайте сверим мысли.

- Хм... - пробормотал Жора, грея ладони о стакан, - мы установили, что он подглядывает в будущее. Похоже, это действительно так, иначе многие вещи просто не объяснить. Но, судя по всему, этим его способности не ограничиваются.

- Так-так, - заинтересованно подбодрил Андропов.

- Во-первых, уровень демонстрируемых им личных навыков быстро нарастает, - Жора демонстративно загнул палец. - Наиболее очевидно это в отношение оперативной подготовки, где произошел переход от наивных попыток писать анонимные письма в перчатках к вполне профессиональной системе двухсторонней конспиративной связи. И все это менее, чем за три квартала. Во-вторых, постоянно множится число самих навыков. Вот сейчас к списку, судя по всему, добавились владение китайским языком и стрельба из лука. И всеми этими навыками он владеет на высоком уровне.

- Да, - кивнул, подтверждая, Юрий Владимирович и опять затеребил нос платком, - да. Со стрельбой из лука - именно так. Дистанция выстрела была около тридцати метров. В форточку высотой менее тридцати сантиметров, в ветреную погоду, под углом и с перепадом по высоте. Это, Георгий, мастерский выстрел. Минимум норматив КМСа.

- Я полагаю, - кивнув, продолжил Жора, - что число явленных навыков и их качество уже вышло за рамки гипотезы об удачно подобравшейся группе. Поэтому я не ожидаю прорыва от поисков среди лучников и китаистов. Получится как с ленинградскими криптологами... Это не значит, конечно, что мы не будем работать в этом направлении. Обязательно будем, и уже начали - в конце концов, он где-то стрелы и лук должен был взять... Но больших надежд на эти поиски я бы не возлагал.

- Так, - Андропов помолчал, рассеяно разглядывая свои пальцы. Потом вскинул на Жору сузившиеся глаза, - как у вас сочетается этот мелькающий и у нас, и у американцев подросток и проявленная способность к аналитическому творчеству?

Жора болезненно поморщился. Этот вопрос с укоризной маячил перед ним по ночам и, порой, таял лишь в начинающейся утренней мгле.

- Понятно, что для создания таких анализов нужен совершенно определенный жизненный опыт, которому неоткуда взяться у подростка. Соответственно, остается всего два варианта: подросток как напарник, и подросток как личина. И я все больше склоняюсь к последнему варианту.

- Личина... - Андропов проговорил, как прожевал, точно пробуя слово на вкус. Потом снял очки и устало потер глаза. - Да, умеете вы подобрать термин. И что за той личиной прячется, как думаете?

Жора развел руками:

- Явно не обычный человек, пусть даже и получивший способность к предвиденью. Более того, человек ли?

- Советский нечеловек? - Андропов попытался пошутить, но глаза его остались серьезны.

- Вопрос определений, - живо откликнулся Минцев. - Мы явно видим не все его возможности - раз он продолжает нас удивлять. Поэтому нельзя исключать и самых фантастических гипотез. Например, что биологическая его сущность может значительно отличается от привычной нам. А вдруг он - полиморф, способный к радикальному изменению внешности? Тогда достаточно легко решается парадокс между внешностью и специфическим опытом: подросток - это лишь безобидный и не вызывающий подозрения образ, принимаемый на время проведения операции.

В глазах у Андропова заворочалось тяжелое недовольство, и Жора взмахнул кистью:

- Конечно, это лишь одна из гипотез, - он чуть поколебался и добавил, - так же как вы не можете исключать худших вариантов относительно идущей мимо нас информации "Сенатора", так же и мы в оперативно-розыскной работе должны учитывать возможность самых тяжелых раскладов. Всегда остается вероятность, что все не так плохо, и подросток - лишь связной. Тогда мы найдем его быстрее.

- Ладно, - согласился с этим Андропов и неожиданно миролюбиво улыбнулся, - ну хоть чем-нибудь меня порадуете-то, Георгий?

- Обязательно, Юрий Владимирович, - бодро ответил Минцев, - "Сенатор" время от времени ошибается. Его видели мельком мы. Судя по всему, мельком его видели и американцы - иначе с чего бы они фотографировали мальчиков-подростков именно в профиль? Раз он не смог предотвратить своих засветок на операциях, значит, он не всеведущ. Что ему стоило проверить, к примеру, наличие поста наблюдения у того почтового ящика? Я не верю, что дело в его легкомыслии. У его способности есть какая-то "слепая зона". Вот через нее мы и будем его ловить.

- Искать, - поправил Андропов, - пока только искать. А вот когда найдем... Решать, что делать с найденным, будем уже не мы, Георгий. И слава богу.

Тот же день, поздний вечер,

Ленинград, Измайловский проспект

Несмотря на поздний вечер, родители ввалились в квартиру с шумом - видимо, заметили с улицы на кухне свет. Я выметнулся им на встречу и зашипел свирепым шёпотом:

- Тихо вы! У меня там, - мотнул головой в сторону своей комнаты, - девушка спит!

- Смело, - констатировал папа после короткой заминки. От него слегка тянуло коньяком, но глаза были трезвые, а теперь еще и озадаченные.

Мама беззвучно хлопнула ртом и начала торопливо сдергивать с себя сапожки.

- Пошли на кухню, - в полголоса предложил я.

- Пошли, - согласился папа, с интересом косясь в сторону моей комнаты.

Мама, наконец, совладала с обувью и, не снимая пальто, подскочила к закрытой двери. Я напрягся, но она лишь осторожно, от порога, заглянула внутрь и секунд через десять так же осторожно ретировалась.

- Другая... - прошептала папе растерянно.

В глазах у того внезапно блеснуло веселье.

Мы прошли на кухню: папа, за ним, ступая отчего-то на цыпочках, мама, я же замыкал строй.

- Ну, докладывай, - папа развернулся и оживленно потер ладони.

- Да... - пожал я плечами, - это из нашей агитбригады, классом младше. Кстати, тоже Тома...

- Да что ж такое-то! - мама, не выдержав, всплеснула руками. - Заговорили тебя на них, что ли!

- Да ты не о том думаешь, - я посмотрел на нее с укоризной. - У этой четыре дня назад мама умерла от рака, а отец по такому случаю опять запил...

- О... - мигом посерьезнев, протянул папа. Мама прерывисто вздохнула и замерла с широко распахнутыми глазами.

- А во хмелю он буен, - продолжил я пояснять расклад. - Я ее случайно на улице встретил - мокрая до нитки, совсем никакая уже. Не оставлять же на холоде... Вот, взял с собой.

- Правильно сделал, - рубанул ладонью воздух папа, - молодец.

- Она говорит, что запоев длиннее недели у него обычно не бывает. Так что ей бы перекантоваться у нас несколько ночей, а?

Папа с готовностью кивнул:

- Да, конечно, пусть живет. Накормим, напоим, спать уложим... Кстати, как ложиться будем? - он испытующе глянул на меня.

- Я ей свою кровать застелил, а себе кресло раскинул, - пояснил я.

- Годится... - папа еще чуть подумал и уточнил: - Деньги нужны?

- Своих хватит, - отмахнулся я.

- Ну, и хорошо, - он еще что-то прикинул про себя и повернулся к маме, - пошли тогда спать, завтра ведь не встанем.

- Да погоди ты, - отмахнулась она и торопливо зарылась в холодильник. Высунулась оттуда с трагически прикушенной губой: - Им же завтра после школы обедать нечем!

- Ой, мам! Да в диетическую столовую зайдем, делов-то, - сказал я.

Она посмотрела на меня растеряно, потом в глазах ее блеснула хитринка:

- Я, раз такое дело, отпрошусь, пожалуй, на полдня у Митрофановны... Завтраком вас накормлю, обед приготовлю...

- Ох, ты и любопытна... - негромко пробормотал я, укоризненно покачивая головой.

Она чуть зарозовелась.

- Ну, а ты как думаешь?! - опять всплеснула руками, - ты какую-то девочку ночевать к себе привел, а я на нее и не посмотрю даже?! Да меня Митрофановна сама с работы домой погонит!

- Все с вами понятно, - ухмыльнулся я, - да смотри, бога ради. Только осторожно - не забывай, в каком она сейчас состоянии.

- Конечно, конечно, - заворковала мама, соглашаясь, а потом тихо, как бы про себя ввернула: - Оберегает, прямо как свою...

Я закатил глаза к небу.

- Крепись, - папа, проходя, потрепал меня по плечу, - это только начало.

- Страшно подумать о конце... - пробормотал я ему в спину.

- Э, - он резко остановился, разворачиваясь, - а вот с этим не торопись.

На это я смог только беззвучно разевать рот, словно окунь, только что снятый с крючка.

Папа понял это по-своему:

- Да... Надо бы с тобой это проговорить наконец...

- О тычинках и пестиках? - голосом, полным безнадежности, вопросил я, - надеюсь, не прямо сейчас?

- Что, уже не актуально? - папа задумчиво почесал под бородой, - ты, главное, не торопись выбирать.

Где-то за моей спиной замерла мама - я не слышал оттуда даже легкого дыхания.

- Пап... Но выбираем не мы, ты в курсе? Как это... - я пощелкал пальцами, - мужчина - это товар, который думает, что он - покупатель.

Сзади отчетливо хихикнули. Папа возмущенно дернул бровью:

- Ты что, уже готов сдаться?

- Папа, - пропел я ласковым голосом, - я в девятом классе, ты не забыл?

- Порой начинаю забывать, - сокрушенно признался он. - Я в девятом классе девочек домой на ночь не водил.

- И ты, Брут...

- Ладно, ладно, - вскинул он руки, - будем верить в лучшее.

- Да-да, - согласилась из-за спины мама, - но все равно, вы там сильно не шумите.

- Ей что, - качнул я головой в ее сторону, - тоже коньяка досталось?

- Выпросила малеха, - папа показал на пальцах сколько это: вышло грамм так сто.

- Как же я вас люблю, - искренне признался я. - Давно хотел вам это сказать. Повезло мне.

Редкий случай: у папы кончились слова. Он кривовато улыбнулся и неловко развел руками. Я оглянулся - мама торопливо терла уголок глаза.

- Ладно... - пробормотал я, смущенно глядя в пол, - я уже мытый. Пошел спать. Спокойной...

- Спокойной... - нестройным хором прозвучало мне в спину.

Я закрыл за собой дверь и постоял, привыкая к темноте. Постепенно она наполнилась прозрачностью. Мелкая спала на боку, подтянув к себе ноги. Одну ладонь она засунула под подушку, вторую - под щеку. Умильно улыбаясь, я протиснулся вдоль кресла-кровати.

Лег, и некоторое время смотрел на шевеление теней на потолке - ветер опять теребил ветви.

"Какой же я счастливый", - внезапно поразился я, - "все есть: любимая девушка, любимая семья, любимая страна. Любимое дело. За что мне так повезло? Чем расплачиваться буду?"

Я поморгал в потолок, потом между моими бровями пролегла складка:

"Об одном прошу: что б расплачивался только я".

С тем и заснул.

Глава 4

Вторник 07 марта 1978, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Я проснулся рывком, словно и не спал. Просто открыл глаза в темный еще потолок, и сразу осознал все: слева, чуть посапывая в подушку спит Мелкая ("все же заболела?" - сразу озаботился я); вчерашний день моментально раскатал передо мной свое полотно, тревожа возможными последствиями. Скосил взгляд вниз - там мама легонько подергивала меня за большой палец ноги.

- Тсс-с, - выдохнула она, увидев, что я открыл глаза, и поманила за дверь.

Я торопливо натянул майку, схватил штаны и выскользнул следом.

- Я одежду твоей девочке погладила, - шепотом начала она, и я звонко хлопнул себя по лбу - об этом я совсем не подумал.

- Сейчас папа домоется - и ты иди, - продолжила мама, - а потом твою Тому разбудим.

Она чуть прищурилась, выглядывая мою реакцию на идущее настойчивым рефреном "твою", но я думал в тот момент об ином, и затеянное зондирование с треском провалилось. Мама чуть слышно выдохнула, и я не смог определить, чего там было больше - облегчения или разочарования.

- Ага, - мотнул я головой, глядя на тщательно отглаженную девичью форму в прихожей, - спасибо.

Мылся я торопливо, заметно быстрее обычного, и вот на это мама в своих расчетах не прозаложилась. Она, конечно, среагировала на мой выход из ванной, рванув из кухни наперерез, но к дверной ручке я поспел первым.

- Да я разбужу, ты не волнуйся, - сказал маме ласково и шагнул в свою комнату.

В спину мне разочарованно цыкнули. Довольно улыбаясь, я прикрыл дверь.

За окном начало сереть, и будущий день уже просачивался в комнату через оконное стекло. Я сделал пару шагов и наклонился, разглядывая ту, что стала вчера частью моей жизни.

Мелкая спала, словно застыв на лету - широко раскинув руки и запрокинув голову. На правой щеке ее проступил отпечаток подушки. Посапывать она перестала, теперь дыханье ее было почти беззвучно. На лице девушки застыло не встречавшееся мне прежде выражение крайней безмятежности, и из-за этого на какой-то миг она показалась незнакомкой. Потом я втянул воздух, ощутил запах и наваждение прошло.

Нарушать ее покой совершенно не хотелось, мне пришлось сделать над собой усилие.

- Эй, - я слегка потрепал Мелкую за плечо и нашептал, наклонившись к уху: - Просыпайся потихоньку.

Она распахнула веки и сжалась в комок. Мне словно полоснуло по сердцу ножом: я увидел в ее глазах даже не страх - ужас. Во мне заполыхал, испепеляя все сомнения, гнев.

"Нет", - скрипнул про себя зубами, - "не перестарался я вчера, наоборот. Ох, и как же ему повезло..."

Я присел на краешек кровати и постарался улыбнуться:

- С добрым утром, сестричка.

Она прерывисто вздохнула, обегая комнату быстрым взглядом, и расслабилась. Накрыла своей ладонь мою, и ответная улыбка осветила ее лицо:

- С добрым утром, - и, поколебавшись миг, добавила с ноткой неуверенности в голосе: - Андрюша.

Я моргнул, принимая.

- С родителями все в порядке, - доложил, нехотя убрав руку с ее теплого плеча, - дождался вчера, объяснил. Все правильно поняли и приняли. Так что не волнуйся. Конечно, интерес к тебе будет, особенно от мамы. Воспринимай его легко, как естественный. Не напрягайся, хорошо?

Уголки ее губ дрогнули и опять поползли вверх:

- Это ж не самое страшное, да?

- Верно, - хмыкнул я, вставая, - тогда, коль тебя этим не запугать, иди мойся и будем завтракать. Родители как раз кухню освободят - им на работу раньше выходить.

За дверью, изнывая от нетерпения, вилась мама, для вида перебирая что-то на полках платяного шкафа. Я остановился и с молчаливым осуждением покачал головой.

- Ой, да ладно, не съем же я ее, - едва слышным шепотом попыталась успокоить она меня в ответ, - вот, лицевое подобрала.

Я почувствовал, как за моей спиной почти бесшумно отворилась дверь, и шагнул вбок. Мама торопливо улыбнулась.

- Доброе утро, - Мелкая замерла на пороге, зябко кутаясь в длиннополый халат. В глазах ее застыла легкая опаска, словно она ступила на тонкий неизведанный ледок, но жила там и надежда, чуть наивная, но оттого и трогательная.

"Вера в свет за поворотом", - мелькнуло у меня понимание, мелькнуло и сменилось удивлением: - "Как она смогла ее пронести"?

- Доброе, - эхом откликнулась мама, прижимая к груди цветастое полотенце. Пару секунд они рассматривали друг друга. Потом на мамином лице мелькнуло не то, чтобы одобрение, а, скорее, некоторое облегчение, и она затараторила: - Вот, возьми себе для лица. А щетку зубную я сегодня заскочу куплю. Ты что больше хочешь на завтрак: творог со сметаной или яичницу с макаронами и колбасой?

Взгляд Мелкой тем временем соскользнул с мамы на наглаженную школьную форму за ее спиной. Лицо девушки закаменело.

- Мама утром погладила, - негромко пояснил я, поняв.

Мелкая опустила голову и чуть слышно хлюпнула носом. Мама замолкла на полуслове и почему-то посмотрела на меня виновато.

- Спасибо, - пробормотала Мелкая, подняв на маму влажно поблескивающие глаза, - извините... Просто я отвыкла, что обо мне кто-то заботится...

Мама беззвучно дернула губами, потом шагнула вперед и приобняла Мелкую.

- Ничего-ничего, - мягко зажурчал ее голос, - все будет хорошо. Сейчас примешь душ, согреешься, чайку сладкого... Но, вообще, - она задумчиво отстранилась, - лучше всего греет понимание того, что ты кому-то нужен...

Мы на секунду зацепились с Мелкой взглядами.

- Спасибо, - сказала та окрепшим голосом.

- Ну... Иди в ванную, - посторонилась мама, пропуская.

Постояла в тихой задумчивости, глядя на притворившуюся дверь, потом обернулась ко мне:

- Ладно... Пообедаете тогда в столовой. И не вздумай обижать эту девочку!

- Какой я грозный, подумать только, - усмехнулся я с облегчением, - то Зиночка просит Кузю не обижать, то ты - Мелкую.

- Мелкую? - в глазах у мамы вспыхнул новый интерес, - вот как...

Я молча двинулся на кухню. Спину мне грел заинтригованный мамин взгляд.

- Уцелел? - уточнил, ухмыляясь, папа и пожаловался, понизив голос до трагического полушепота: - Она ж ночью вся извертелась, спать не давала.

- Бр-р-р... Нет, точно - вам надо было двух или трех.

- Я все слышу! - донеслось звонко из коридора.

Папа заканчивал завертывать стопку бутербродов в кальку.

- Будь осторожен, - сказал, не поднимая взгляда, - забота привязывает.

- В курсе, - буркнул я, проходя к плите.

- Ну и хорошо, - легко согласился он, - кто предупрежден, тот вооружен. Денег точно хватает?

Я молча махнул кистью над теменем.

- Славно, - папа задумчиво помолчал, глядя куда-то вбок, потом добавил: - Ну, не буду советами давить. Ты, похоже, мальчик уже взрослый... Сам давай.

- Вот за это - спасибо, - искренне отозвался я.

- Понимаю, - усмехнулся папа и двинулся в прихожую. - Мать, ты там долго копаться будешь? Опоздаем.

Я развернул одеяло, заботливо обернутое вокруг сковороды. Поднял горячую крышку - под ней обнаружились макароны и полоски колбасы, залитые взбитыми яйцами.

"Да", - подумал я, прислушиваясь к легкому шуму, что производили в прихожей одевающиеся родители, - "повезло мне, повезло. Только этого мало".

Тот же день, чуть позже

Ленинград, Измайловский пр.

- Ваню-то? Сейчас... - проскрипел в трубке знакомый уже голос соседки Гагарина.

Я протер затуманившееся от моего дыхания стекло и подмигнул Мелкой, что сторожила наши портфели в паре метров от таксофона. Ее лицо озарила ответная улыбка, ясная и светлая - так могут улыбаться только дети, еще не стесняющиеся движений своей чистой души.

В телефонной трубке, что холодила мое ухо, царило молчание, лишь изредка прерываемое далекими, словно идущими из космоса, шорохами и тресками. Я стоял, улыбался сквозь мокрое стекло той же дурацкой открытой улыбкой, и пытался понять, отчего мне сейчас так хорошо в этой промерзшей и прокуренной будке?

Нет, понятно, что мы любим тех, кому бескорыстно помогли, и, часто, сильнее, чем они нас. Но явно было что-то сверх того, и хотелось понять - что.

"Зримость", - предположил я, перекладывая увесистую черную трубку к другому уху, - "не почти абстрактные, загоризонтные для меня неторопливые движения геополитических плит, а зримый, осязаемый прямо сейчас мой личный результат. И, хоть траектория дрейфа тех самых плит от этого не изменится, но все равно это очень правильный, греющий сердце поворот Истории".

На этом я с удовлетворением подвел черту: рыть дальше и глубже могло оказаться себе дороже - мало ли, что еще там накопаю в себе? Пусть она будет солнечным зайчиком, что удерживает меня на свету. Слишком часто мне приходится балансировать на грани и, порой, соскальзывать и в кровь и грязь. Пусть будет якорем. Только бы не утопить ее вместе с собой...

Приложил ладонь к опять запотевшему стеклу. Отнял - осталась пятерня, по размеру уже почти взрослая. Снаружи на отпечаток тут же прильнула, примериваясь, девичья кисть. Мелкая изобразила на лице гримаску шутливого огорчения - ее ладошка была явно меньше.

Я вывел поверх ее ладошки сердечко, а потом, одумавшись, быстро его смахнул. Но ей того хватило - рука отдернулась, а улыбка стала чуть смущенной. Потом она негромко засмеялась - не то над собой, не то надо мной. Или, может быть, над нами вместе... Смех ее сразу сделал случившееся простым и естественным - пошутили школьники, бывает.

Да, с ней было легко. Мои слова она воспринимала как данность. Надо позвонить не из квартиры, а с уличного автомата? Значит - надо. В школе лучше вести себя по-старому? Хорошо.

Это было непривычно, и, даже, чуть тревожно - не слишком ли Мелкая вжилась в роль ведомой?

"Над этим надо будет поработать, когда оттает", - решил я.

Но пока в том был сплошной плюс: надо мной не висело дамокловым мечом неистребимое девичье любопытство. В моей ситуации это дорогого стоит.

Трубка, наконец, откликнулась заспанным Ваниным голосом.

- Ваня? С добреньким утречком тебя, - негромко поприветствовал его я: - Ну, нашел что с квартирой? Ага... Ага... Понятно... Ладно, ищи дальше. Тогда до встречи на Техноложке, как договорились. Пока.

Я вернул трубку на крюк и вывалился на свежий воздух.

- Пока ничего приличного, - сообщил Мелкой, - может быть к вечеру что-то появится. Я после школы отъеду, узнаю. Не волнуйся, найдем за пару дней.

Она кивнула и покосилась куда-то вбок.

- Эй, - я чуть подтолкнул ее локтем, - да не собираюсь я тебя сплавлять. Буду частым гостем, еще надоесть успею. А вот кстати... Надо что-то решать с готовкой. Не бутербродами же тебе питаться.

- Я умею, - она торопливо вскинула на меня глаза, - и первое, и второе. Меня мама учила. Пловы, лагман, шурпу... Ну, и нашу русскую кухню тоже немного.

Я посмотрел на Мелкую весьма заинтересованным взглядом, и ресницы ее смущенно задрожали.

- Отлично, - с чувством выдохнул я, - я буду очень частым, надоедливым гостем.

- Не гостем, - поправила она меня, покачав головой.

На дне ее глаз потревоженной птицей метнулась какая-то мысль. Я невольно схватил ее и рассмотрел, а затем, совершенно неожиданно для себя, смутился и сам. Пару секунд в голове у меня толкались несвязные мысли, потом я, ломая проступающее напряжение, провозгласил:

- Плов... Как много в этом звуке. Надо будет новоселье устроить, как думаешь? Казан прикупить...

Мелкая моментально переключилась и принялась верстать планы. Я, недовольный сам собой, осторожно перевел дух: и придет же такое в голову...

На подходе к школе мы стали обрастать попутчиками. Сначала, на повороте с Измайловского, меня прихватила под руку Кузя. Пристроила свои шаги к моим, покосилась с легким удивлением на идущую рядом Мелкую и многозначительно произнесла:

- Рискуешь.

Глаза ее были еще непроснутые, и сама она была словно пять минут как со сна, уютная и теплая, и лишь веселые мушки-конопушки, горсточкой брошенные ей на нос, дружно радовались ясному утру.

- Уже нет, - ответил я, а потом продолжил, переводя на другую тему: - Боюсь даже спрашивать, чем ты сегодня вместо сна занималась.

- Вот и не спрашивай, - буркнула она и, отвернувшись, протяжно, от души зевнула.

Потом нас нагнал запыхавшийся Сёма, а на углу школы к Мелкой пристроилась ее подружка с косой в руку. Так и ввалились в дверь гурьбой.

А на выходе из гардероба меня отловила Чернобурка. Оттащила к пустому окну в конце коридора, развернула лицом к стеклу, сама встала сбоку, заслонив от всех, и зашипела недовольно:

- Ты что вчера учинил?! Да я чуть со стыда не сгорела!

Я не сразу понял, о чем она - это самое "вчера" у меня выдалось очень, очень насыщенным. Потом сообразил, и, обрадованный этим, протянул с облегчением:

- А... Это вы о том психологе?

Она поперхнулась заготовленными словами. Потерла с досадой лоб и в полголоса пожаловалась в пустоту:

- И ведь говорила мне Татьяна Анатольевна, предупреждала не связываться с тобой...

- Наша Тыблоко - мудрая женщина, - степенно согласился я, - ее не грех и послушаться.

Глаза Светланы Витальевны на пару секунд остекленели. Потом она посмотрела на меня длинным нехорошим взглядом, и я торопливо вскинул руки, сдаваясь:

- Ну, да, да, виноват. Молодой, глупый...

Она обиженно поджала внезапно задрожавшие губы:

- Виноват, виноват... Да я, получается, на тебя совсем неверный анализ написала! Ты ж меня дурой перед руководителем группы выставил!

Я припомнил чернявого, карманное зеркальце в ее руке и потупился, испытав мимолетный стыд.

- Извините, Светлана Витальевна... Черт попутал, правда... Чем могу загладить?

- Загладит он... - недовольно пробухтела она, - чем тут теперь такое загладишь... Только образцовой работой!

- Так я готов! - воспрянул я духом, - что в итоге-то: добро дали?

- Дали... Но не без сомнений, - она хищно прищурилась, - посмотрим, как ты до поездки будешь справляться.

- Слушаю со всем почтением.

Она мечтательно посмотрела сквозь меня:

- Эх, как бы я хотела быть куратором твоей группы в институте... Может, случится, а?

- Не-не-не, - я энергично замотал головой, - я в математики.

- Жаль... Очень жаль, - с чувством сказала Чернобурка, - но я не буду терять надежды.

Я улыбнулся:

- Вот честно, Светлана Витальевна, я сожалею. Что делать-то надо?

Она немного помолчала, успокаиваясь. Затем сказала:

- Тебе послезавтра надо после школы подъехать туда же, на Литейный.

Я на пару секунд прикрыл глаза и пробежался по своим планам.

- Хорошо.

- Возьми опять свидетельство о рождении. Меня вызовут, я проведу.

Я молча кивнул. Она быстро оглянулась и пояснила в полголоса:

- С офицером одним познакомишься...

От уголков ее глаз разбежались тоненькие насмешливые морщинки, и я почувствовал какой-то подвох.

- Каким-каким офицером? - уточнил наугад.

- Статным, симпатичным, - пояснила она, давя улыбку, - настоящий морской дьявол. Руководитель нашей поисковой экспедиции.

Я прикрыл глаза, прикидывая получающийся расклад.

- Ага... ага... - забормотал, - ага. Понятно. Мэри, да?

- Соображаешь, - с каким-то непонятным сожалением сказала Чернобурка.

- А получится? - с сомнением спросил я, - хотя, конечно, не мое дело...

Она взмахнула рукой:

- Верно, не твое, не забывай об этом. Главное - сам не подведи, - и добавила задушевно: - Удушу ведь паршивца...

Тот же день, ранний вечер,

Ленинград, Загородный пр.

Перед Техноложкой во всю шла бойкая уличная торговля. Было необычайно людно. Скручивались тугими кольцами очереди вокруг златозубых мужчин с горьковатой абхазской мимозой, влет, только успевай подносить, расходились армянские гвоздики, и лишь у латышей с тюльпанами иногда случался короткий передых - дороговато, по два рубля за цветок.

Мне пришлось потолкаться, выискивая в этой суете Гагарина.

- Вот, - мы отошли в сторонку, и он протянул мне сверток, - как заказывал. Все за семьдесят пять.

- Четвертый флакончик доложил? - уточнил я и полез за деньгами.

- Да, да, как договорились, - сказал он и продолжил: - С квартирами туго. То клопами воняет, то плесенью из подвала. Я вышел на маклера, что занимается сдачей дорогих квартир, но там и цены другие... - Ваня посмотрел на меня вопросительно.

- Давай, чего уж там... - махнул я рукой.

- Есть хорошая двушка за сотню, в доме работников театра. На Бородинской, оказывается, есть такой.

- Бородинская? - я озадаченно сдвинул брови, - это где?

- Напротив диетического на Загородном, - подсказал Ваня. - Можно сейчас позвонить маклеру и договориться о встрече через полчаса, он ждет.

- Ага, - сказал я и призадумался.

Сформированный вчера запрос на "губастого" ушел в сопряженную ноосферу, и, по опыту, отклик будет не ранее, чем через пять-семь дней.

Так у меня паранойя? Нет?

- На тебя больше никто не выходил с вопросами обо мне? - я пристально посмотрел Ване в глаза.

- Нет, - ответ вылетел из него легко, без заминки. Потом он уточнил озабоченно: - А что, могут еще?

"Не похоже, что врет", - решил я.

- Не знаю, - покачал головой, а потом признался: - Что-то мне, чем дальше, тем больше от того эпизода не уютно. Если что, сразу говори, - я еще чуть помялся, а потом решил: - Хорошо, звони маклеру.

Тот же день, вечер,

Ленинград, Измайловский пр.

В квартиру я не возвращался - прокрадывался аки тать в ночи. Тихо отщелкнул замок, осторожно переступил через порог... Не включая свет, так же тихо притворил входную дверь и замер.

Сквозь широкую щель из-под двери в гостиную пробивался теплый свет. На всякий случай я заглянул в свою комнату. Ни-ко-го. Мне немного полегчало. Не то, чтобы я действительно боялся, что Мелкая будет отсиживаться в темноте и одиночестве, но кто знает, как у нее сложится с родителями в мое отсутствие?

Припрятал духи в ящик своего стола и вернулся в коридор. Приложил ухо к узкой щелке у дверного косяка и постоял, прислушиваясь. В комнате, под мерное бормотание телевизора, мама вела неторопливый допрос Мелкой, ловко маскируя его под непринужденную светскую беседу. Я поежился, мысленно пробежавшись по накопившимся за мной грехами и грешками. Сколько их, интересно, уже успело всплыть в ходе этого потрошения?

- Ну, понятно... - протянула мама и в очередной раз неожиданно поменяла тему: - Кстати, а ты-то Андрюшу поздравила на двадцать третье? Не забыла?

- Да, открытку надписала, - чистосердечно призналась не заподозрившая никакого подвоха Мелкая.

- А мальчиков в своем классе?

- А у нас девочек больше, так что - обошлось, - прозвучало радостно в ответ.

Следом наступила ошеломленная тишина: Мелкая, судя по всему, лихорадочно соображала, как выбраться из простенькой ловушки-двухходовки, в которую она только что позволила себя загнать.

- Ты что-то зефир совсем не ешь, - произнесла мама с легкой укоризной, за которой моему опытному уху была слышна довольная улыбка, - вот, попробуй.

Я толкнул дверь, заходя.

- Оп-па, - сказал удивленно, - а где папа?

- Да все на кафедре коллег поздравляет... - по маминому лицу проскользнула тень неудовольствия.

Я бросил взгляд на часы: начало девятого. Похоже, пора стелить бате соломку...

- Ну, тогда и мне не грех тебя сейчас поздравить, - бодро объявил я и ушел за духами.

- Мама, прости дурака, - покаялся, протягивая коробочку густого синего цвета, - не сообразил с первых заработанных денег подарок тебе купить. Так вот... С праздником тебя!

- "Пани Валевска"! - восторженно взвизгнула мама, - сынуля!

Я был притянут и оцелован.

- Ага, - согласился покорно, - Валевска, она самая. Любовница Наполеона.

- Да? - мама взглянула на коробочку иным, каким-то настороженным взглядом, а потом прищурилась на часы в серванте.

Я мысленно отвесил себе оплеуху.

- Попробуешь?

- Обязательно, - мама решительно повернула пробку.

Мелкая тут же присунулась понюхать.

- Но-но, - остановил я ее, - никогда не пробуй духи из флакона. И с кожи сразу тоже не стоит. Все составы рассчитаны на постепенное раскрытие аромата в шлейфе. Надо нанести на определенные точки и подождать, пока распустится. Вот, видишь, - я указал на маму, - запястья, за ушками, ямочка между ключицами... Ну, и еще одна точка есть...

Мама посмотрела на меня с интересом, но промолчала.

- Какая? - спросила Мелкая с детской непосредственностью.

- Как-нибудь потом, - промычал я, неожиданно краснея.

На лице у мамы заиграла ехидная улыбка.

- Вот! - поднял я наставительно палец, - вот теперь запах начал раскрываться, чуешь?

Мелкая прикрыла глаза и, аж привстав на цыпочки, потянулась за струйкой аромата.

Я тоже принюхался, определяя:

- А и правда интересно: сладкая цветочная пыль.

- Сказка... - мечтательно прошептала Мелкая, - просто сказка...

Она так и стояла, вытянувшись в струнку, и на сомкнутых ресницах ее что-то искрило.

- Давай я тебя тоже... - начала было мама заботливо, но тут я замотал головой.

- Ага, - сообразила мама через пару секунд, - ага. Ну, неси уж.

Я метнулся в свою комнату.

"Так, что мне Ваня сунул-то? "Сикким"? Туалетная вода? Испания? Не слышал", - я мысленно пожал плечами, - "ну... Других вариантов все равно нет".

Мелкая, завороженная ароматом, не приняла мой уход на свой счет и заподозрила что-то лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.

- Франция? - поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, выглядывая из-за маминого плеча.

- Как Франция? - удивился я, покрутив коробочку, - вот: "made in Spain". Испания!

- "Эль", - мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке, - Это - "Ланком". Ты что, не знал, что покупаешь?

- Я думал, что это мексиканский тушкан... - на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку, - "ну надо же, точно - "Ланком". Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней".

Мне, наконец, удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.

Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того, чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.

- Тома...

Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова - обычные праздничные сейчас не годились.

Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла... Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.

Я посерьезнел.

- Тома, - повторил я и продолжил с расстановкой: - Духи - это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это - ему, носи в удовольствие.

Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, чередой пролетели упрямство, смятение, потом пришла гордость.

- Спасибо, - кивнула она, выдыхая, и расцепила пальцы.

Взяла двумя руками подарок, (теперь с облегчением выдохнул я), быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась губами мне в щеку.

- Ну, - вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, - будем пробовать?

Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.

- Ладно, ладно! - энергично замахала мама руками, - да я так, просто... Дюш, ты голоден?

- А то ж...

- На плите - хек жаренный. И картошка в депрессии.

- Как это? - невольно заинтересовался я.

- Ну, пюре, - хихикнула она. - Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!

Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую.

- Поешь?

- Ой... Я сейчас лопну, - бровки ее вскинулись виноватым домиком.

- Ну, тогда просто посиди со мной.

Она с готовностью закивала, все также крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.

- Идите, - отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.

Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке "бакинского курабье" показалось дно, домой возвернулся блудный папа.

- Доро-ая... - громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто, протянул растрепанный букет мимоз, - стальное завтра!

Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и, благодаря тому, хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.

Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.

- Хм... - негромко подал я голос, - наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.

Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.

- Да, - помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: - Будет тебе и завтра, будет и стальное. Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!

Из папы вырвался неологизм - какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.

- Так, - я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток и громко, привлекая внимание противоборствующих сторон, объявил: - Ну, а мы - спать. И вы там сильно не шумите...

- Ох, - выдохнула Мелкая с ужасом, лишь только я закрыл за нами дверь, - и что теперь будет?!

- Да ничего страшного, - легко отмахнулся я, - повоспитывает завтра, потом помирятся.

Мы прислушались к разворачивающемуся за дверью действию. Судя по сдавленному шипению, мама предъявляла пострадавший шарф, а папа пытался жестами уверить ее в своих самых лучших намерениях.

- Спать, - подвел я черту.

Но не спалось, и, даже, не лежалось. Я искрутился на скрипучем кресле-кровати, за десять минут свернув простыню под собой в тугой жгут.

- Извини, - сказал, расправляя ткань, - мешаю тебе.

Мелкая тут же повернулась на бок, лицом ко мне. Мы лежали почти на одном уровне, разделенные лишь ручкой кресла, да узкой щелью между кроватями.

- Боишься, не помирятся?

- А? Да нет! - я еще раз прислушался к далекому шумку из родительской комнаты. - Все будет нормально.

- А что тогда?

Я лишь повздыхал в темноту. Мелкая придвинулась ближе и прошептала:

- Секрет?

- Да о завтра думаю, - неожиданно даже для самого себя признался я, - о Томе.

Мелкая промолчала, и я счел нужным пояснить:

- Понимаешь, мне ж завтра с ней объясняться... Про тебя. Наверное...

Повисла тишина.

- Наверное? - подала, наконец, голос Мелкая.

- Ну, да. Понимаешь, - я приподнялся на локте и жарко зашептал, - я не знаю, как правильно поступить. Если вы обе со мной надолго, то, рано или поздно, вот эта наша с тобой ситуация станет известна и ей. И что тогда? Как я потом объясню, почему не доверял ей сейчас?

Мелкая понимающе кивнула:

- Тогда рассказывай, конечно.

- Боюсь, - я упал на спину и уставился в потолок. - Знаешь, слишком часто многое, начавшись как сказка, заканчивается потом как страшный сон. Именно поэтому, взрослея, люди становятся осторожней. Да, недоверие закрывает глаза на хорошее в человеке, это верно... Но доверие - на плохое! А если я завтра разбужу в ней своим рассказом это самое плохое? Поэтому - боюсь.

- Бедный, - Мелкая извернулась, просунула под перекладину руку и легонько погладила меня по волосам.

Я покосился на нее с удивлением.

- Тут так получается, - я покусал, раздумывая, уголок губы, - иногда недомолвить - значит защитить человека от его злой стороны. Вот я и мучаюсь: быть правильно-честным или, исходя из лучших побуждений, принять на себя ответственность за обман.

Мы еще помолчали. Потом Мелкая приподнялась, уселась на пятки, сложила руки на коленях и негромко заговорила:

- Я не знаю, что тебе делать завтра. Но, - она наклонилась ко мне, и в голосе ее появились какие-то торжественные вибрации, - если ты посчитаешь нужным, то обманывай меня. Я разрешаю.

- Уф-ф-ф... - вырвалось из меня от этой неожиданной щедрости. В горле запершило. - Спасибо. Правда. Наверное, - я прищурился в потолок, - я иногда буду вынужден это делать. Но только тогда, когда это будет крайне необходимо. Обещаю.

- И не мучайся тогда, - она восприняла мое признание очень легко. Взбила подушку, улеглась, поблестела глазами, а потом поднялась на локтях и позвала заговорщицким тоном: - Дюша...

- Что? - повернул я голову.

Было видно, что она колеблется. Потом все же решилась:

- А ты хочешь, чтобы я духами намазалась?

- Ох... - я невольно улыбнулся, - вообще-то духами не мажутся, их носят. И, да, мне было бы приятно, если бы ты иногда, когда тебе это хочется, их носила.

- Хорошо, - согласилась она. Легла на спину и на время замолчала, что-то обдумывая.

- Дюш... - донеслось потом чуть слышно.

- А?

- А какая еще точка?

- Точка?

- Запястья, за ушами, ямка... А еще?

Я помолчал, даваясь улыбкой.

- Дю-юш?

- Гхм... Ну, примерно на ладонь ниже пупка.

Из темноты донеслось какое-то невнятное ойканье, потом звуки оттуда словно отрезало, и наступила мертвая тишина. А спустя всего пяток минут послышалось ровное сопение, и я позавидовал способности Мелкой засыпать. А потом, все так же улыбаясь, заснул и сам.

Среда 08 марта 1978, день

Ленинград, Измайловский пр.

- Ты это куда собрался? - вполголоса шипела мне в спину мама.

- На свидание, - ровно ответил я и, повернувшись к трюмо теперь в полуанфас, придирчиво оценил свой вид.

- А... А Томочка? - моя прямота, судя по маминому голосу, оказалась для нее неожиданной.

- Так я с ней и иду, - изобразил я живое недоумение.

- Да нет же! Вот эта! - мама возмущенно ткнула пальцем в сторону моей комнаты.

- А с ней у нас товарищеские отношения, - я остался в целом удовлетворен картинкой в зеркале и потянулся за шипром.

- Боже, какой ты еще у меня дурачок! - запричитала, закатывая глаза к потолку, мама.

За ней, на заднем плане, реял папа, сумрачный и молчаливый - он был лишен на сегодня права голоса.

- Неужели ты сейчас вот так просто бросишь ее и уйдешь? Восьмого марта! - мама решила надавить мне на совесть. - Бедную несчастную девочку!

Во мне начала подниматься волна глухого раздражения - отчасти потому, что я ощущал справедливость упрека. Но ответить не успел: дверь в мою комнату раскрылась и оттуда решительно шагнула Мелкая.

Мама, уже набравшая воздуха для продолжения, резко замолчала. Девушка подошла ко мне, внимательно, с головы до ног, оглядела и поправила ворот водолазки:

- Кривовато села.

Глаза ее беспокойно блестели, на скулах проступили пятна волнения.

Я виновато покосился в сторону, а потом тихо спросил:

- У тебя когда день рождения-то?

Она вдруг сверкнула легкой улыбкой:

- В один с тобою день.

Моя рука дернулась к затылку.

- Тц... - перехватила ее Мелкая, - ты ж лаком пользовался. Не трогай.

- Спасибо, - сказал я серьезно.

- Ой, дурачок... - тихо-тихо простонала на заднем плане мама.

Я шагнул вперед и коротко коснулся лба девушки губами.

- Спасибо, - повторил и пошел на выход.

По лестнице я спускался, морщась: мой поступок, совершенный по наитию, перерастал теперь во что-то большее, чем виделось еще вчера.

"Но какова!" - покачал я головой, - "нет, обещаю: этим летом, чтобы не случилось, день рождения мы встретим вместе, и за мной - праздник".

Лениво хлопнула за моей спиной щелястая дверь. Я остановился, оглядываясь.

Во дворе было тихо и безлюдно. Просевшие сугробы грелись на солнце. Яркий свет и утренняя свежесть кружили мне голову.

"Весна!" - я запрокинул лицо к небу, что распахнулось этим утром над крышами, и зажмурился, - "лучшее время для безумств! И я к ним готов!"

Да, я вновь очутился в той поре, когда смутный еще зов души и уже пробудившееся влечение даруют человеку пронзительный шанс прильнуть к божественному идеалу, пусть всего лишь в форме неясного предчувствия, которому позже почти наверняка суждено быть обманутым.

Стоило мне оказаться рядом с моей Томой, и мир вокруг начинал плыть. Достаточно было одного встречного взгляда любимых глаз, и я с восторгом падал в открывающуюся пропасть.

В том сладком полете первым приходило понимание. Любой жест моей девушки вдруг наполнялся хрупким движением духа, и я проникал в сокровенное его значение так же легко и естественно, как дышал. В зелени ее глаз проступала многослойная, видимая лишь мне, глубина, и жизнь, где мешались огонь и зола.

То понимание дарило прощение. Я прощал легко и радостно, по сто раз на дню, поэтому были у нас и маленькие вспышки хулиганства, и капризы, и смех фонтанчиком из горла, и сладким шепотком - милая чепуха на ушко. А потом, позже - соприкосновения запахами и бережно накопленная нежность.

Да, мне было что терять.

Поэтому я в этот день и промолчал.

Глава 5

Четверг 09 марта 1978,

Ленинград, Красноармейская ул.

Наверное, я должен был это предвидеть, быть взрослее и расчетливей. Да что там - мудрее! Сейчас, задним умом, я все это понимал. Первые свои духи могут многое в девушках перевернуть и перепахать - это вам не тайком отлитые капельки из заветного маминого флакончика. Все так. Но весна продолжала неустанно вибрировать во мне, и сожалений о содеянном я не испытывал. Скорее - напротив, пусть это и было опрометчиво.

Я замирал, чуть дыша, когда, лукаво улыбаясь мне о вчерашнем, проходила мимо Тома. Мягко колыхался воздух, и меня обдавало нежным и томным цветочным ароматом. Моя девушка была закутана в нем как в мягкой белой вуали; был там и ландыш, и ирис, и еще что-то, а на самом донышке чуть звенела аристократичная горчинка.

Походка ее изменилась: куда-то вдруг ушла подростковая торопливость, и плечи Томы теперь стягивала гордость. Легкость шага, впрочем, осталась, и когда я мечтательно смотрел ей вслед, то ясно видел все того же тонконогого олененка, что годом ранее несся за мной через трамвайные пути.

Следом волной накатывала спокойная и теплая сирень, с оттенками корицы и вишневой косточки - будто кто-то присел полакомиться сладким фруктовым десертом у цветущего куста. То шла раскрасневшаяся от распирающего ее удовольствия Яська. Для нее утренний мой подарок оказался большой неожиданностью. Флакончик был торопливо вскрыт на первой же переменке, и теперь время от времени девушка распускалась беспричинной улыбкой. При взгляде на мальчиков постарше в глазах ее начал проскальзывать вопрос, ею самой, кажется, еще не осознаваемый.

За Мелкой же по школьным коридорам тянулся истинный Восток: недобрый и изящный. Веяло странным: раскаленными песками, жаром сухотравья и толстыми марокканскими коврами - в общем, той экзотикой, что не для нежных дев с одухотворенным взором. Впрочем, ей такое откровенно шло.

Оборотная сторона медали звалась Кузей. Неясное ожидание в ее глазах сменилось к концу дня нешуточной обидой, и я недоумевал, когда ж это успел надавать ей столько авансов? Да, она демонстрировала в последнее время и энтузиазм, и послушание, иногда по старинке сверкала в мою сторону ладными коленками, но в близкий внутренний круг не входила и должна была бы это понимать и сама.

Откупаться от ее обиды было, я чувствовал, неверно, оставлять как есть - опасно.

Я не успел додумать эту мысль, как дела насущные прогнали ее вон.

Сначала, звонко цокая невысокими каблучками, прибежала возбужденная Зорька, да не одна, а почему-то с Паштетом: ей в голову пришла светлая мысль об иных размерах сцены на завтрашнем городском туре. Я благословил их на разведку после уроков.

Затем со словами "прочти до встречи" Чернобурка сунула мне в руки пяток неразборчиво пропечатанных страниц - как бы не четвертую копию. На литературе я отключился: то была выжимка из готовящейся методички ЦК ВЛКСМ по организации поисковых экспедиций. Кто-то толковый убрал оттуда всю воду, оставив ту самую суть, из которой складывается успех: как взаимодействовать с местной милицией, что делать с поднятыми останками, как учитывать найденное оружие, чем должен заниматься штаб отряда.

А под конец урока явилась завуч и выдернула Томку к Тыблоку. "Штирлиц не ждал ничего хорошего от срочного вызова в ставку фюрера", поэтому дальше я считал минуты.

Тома вернулась целой и невредимой и прямо от двери округлила на меня глаза. Я нетерпеливо заерзал на стуле, но тут грянул звонок.

- Ну?! - подскочил я к ней.

На нас заинтересованно косились, и она тихо-тихо прошептала в парту:

- Дядя Вадим звонил... Просил тебя зайти сегодня.

- Ох, - выдохнул я, распрямляясь, и начал лихорадочно прикидывать, чем можно пожертвовать в уже намеченной программы: "Большой Дом не потеснить... Черт, когда ж тогда вещи Мелкой покупать?! Ей же послезавтра в пустую квартиру..."

- Хорошо, - кивнул, принимая вводную, - только меня после школы Чернобурка ангажировала не знаю на сколько часов.

- Вот и славно, - внезапно обрадовалась Томка, - тогда на ужин приходи.

Она с аппетитом посмотрела на мои губы, и я невольно залыбился.

- Андрей, - позвали меня вдруг от двери.

Я повернулся - то была опять завуч, и она была чем-то встревожена:

- К Татьяне Анатольевне, быстро.

Против ожидания, на челе Тыблоко не было ни привычной озабоченности, ни недовольства. Напротив, она посмотрела на меня даже с какой-то тенью сочувствия.

- Что-то случилось? - голос мой невольно дрогнул.

- Садись, - махнула она рукой в сторону стула.

Я сел и настороженно выпрямился. На миг установилась хрупкая тишина, потом директриса разомкнула уста:

- Мама твоя звонила. Отца повезли на операцию, подозрение на аппендицит.

В груди у меня замолотило.

- Куда повезли? - я сместился на краешек стула.

Тыблоко опустила взгляд на какой-то листочек:

- Факультетская хирургия.

- Ага, - я прищурился на портрет Ленина за ее спиной, припоминая черные ходы на эту кафедру, и повторил, - ага.

- Андрюша, - произнесла Тыблоко доверительным тоном, а потом даже вышла из-за стола, подошла вразвалочку ко мне и взгромоздилась на соседний стул, - все будет хорошо, не волнуйся. У него ж с утра ничего не болело? Значит - неосложненный. Он мужчина у вас крепкий, здоровый...

Я с удивлением воззрился на нее и, не найдясь с ответом, промычал что-то невнятное.

- Ну, вот и хорошо, - директриса потрепала меня по плечу, - мама сказала, что поехала на кафедру, и тебе сегодня туда не надо. Пока прооперируют, пока от наркоза отойдет... Как только что-то будет ясно, она позвонит домой, жди.

- Ясно, - кивнул я, - спасибо, Татьяна Анатольевна.

Тыблоко наклонилась, внимательно выглядывая что-то в моих глазах. Не выглядела и одобрительно кивнула:

- Хорошо, Андрей. Тогда сейчас иди домой. Завтра... - она чуть заметно заколебалась, - завтра сам смотри. Можешь на уроки не приходить.

Я задумчиво почесал затылок.

- Да нет, придется прийти. У нас же завтра город, ребят настроить надо.

- Молодец, - она вернулся за свой стол и взмахнула, отпуская, рукой, - тогда беги, успокаивай своих девчонок.

Я так и вывалился в коридор с гримасой изумления на лице.

Две Томки ждали меня, порознь застыв у окон напротив.

- Дым в трубу, пельмени разлепить, - буркнул я в простенок между ними и не спеша направился в сторону гардероба.

За моей спиной послышались торопливые шаги. Догнав, каблучки молча пристроились у левого плеча, сандалии - у правого.

"Ладно", - подумал я, принимая неизбежное, - "пора разрубать, потом только хуже будет".

Я остановился. На меня тут же уставились две пары встревоженных глаз.

- Ничего страшного, - я старательно излучал уверенность, - у папы аппендицит, но все будет хорошо. Уже оперируют.

"В конце концов", - попытался успокоить я сам себя, - "в прошлый раз это случилось в предстоящем июле... Сняли с поезда в Джанкое и, в итоге, все закончилось вполне благополучно. С чего бы сейчас пошло иначе?"

Нутро мое, противореча разуму, тревожно сжималось: оно знало, что будущее зыбко и ненадежно, а человеки отвратительно хрупки.

- Так... - на миг я ощутил себя на краю десятиметровой вышки, потом решился, - знакомьтесь, девушки. Малыш - это Тома, моя девушка. Ну, ты знаешь... Тома, эта мелочь - моя сестра.

Мелкая посмотрела на меня с признательностью, а затем застенчиво улыбнулась Томе. Та же, поняв меня буквально, была потрясена. Не усомнившись в моих словах ни на секунду, она пыталась теперь свести в уме концы с концами - мучительно и безуспешно.

- Двоюродная? - поинтересовалась, наконец, слабым голосом.

Улыбка, что гуляла по лицу Мелкой, приобрела шкодливый оттенок.

- Названная, - пояснил я Томе и повернулся к Мелкой, - шуруй домой, мама скоро из клиники будет звонить, запоминай, что скажет. Обедай без меня. И ужинайте тоже... Планы поменялись, я только часам к восьми буду, - и, вздохнув, ответил на немой вопрос: - Магазины переносятся на завтра.

Мелкая кивнула Томе на прощанье и удалилась с гордо задранной головой.

Я повернулся к своей девушке. Вид у нее был все такой же обалделый, но в зелени глаз уже начали роиться пункты из допросного списка.

- Физикой, по такому случаю, мы торжественно манкируем, - объявил я, перехватывая ее портфель, - пошли, погуляем, поговорим. У меня где-то часа полтора есть, а потом в логово Чернобурки ехать.

- Ох, - выдохнула Тома, - нехорошо так с девушками поступать... Я ж теперь не знаю, с какого вопроса начинать!

- А ты и не начинай, - посоветовал я, - давай, лучше, я расскажу тебе для начала одну историю...

Следующий час был похож на исповедь, но только похож: я не врал впрямую, но совершенно беззастенчиво играл словами. Стыдно мне уже не было - ради того, чтобы сохранить их обеих я был готов и на большее, намного большее.

Я рассказывал про отчима Мелкой и мой шантаж, про усестрение и свой заработок, и впервые видел Тому сначала пунцовой от гнева, потом всерьез испуганной, и, следом, пришиблено-молчаливой. Но удивила она меня не этим.

- Зачем? - мы стояли на тихой лестнице у нашего излюбленного окна. Я держал Томку за талию, она же, чуть отстранившись, неотрывно смотрела мне в глаза: - Зачем тебе столько денег? И, вообще, зачем тебе это все?

- Зачем? - задумался я. - Ну, с деньгами все понятно: это инструмент для добывания свободы. Ты же любишь Ремарка? А он считал, что свобода выкована из золота.

- Ты же, - она наставительно постучала согнутым пальчиком мне по груди, - и так свободен. Свобода живет внутри человека. Разве нет?

- Я чувствую сейчас себя немного странно, - признался я, - ты права, а я выступаю адвокатом дьявола. Но... Нет, пока у меня есть близкие мне люди, я обязан им помогать. А чем может помочь человек другим, если он не способен обеспечить даже самого себя?

Томка досадливо прикусила губу:

- Но как же остальные? Зачем тебе так сильно отличаться от них? Нет, - прервала она мою попытку заговорить, - пойми, мне очень приятно получать от тебя и духи и все прочее... Но ведь ты же рискуешь! Ты сам признался, что что-то там нарушаешь. Зачем?! Обойдусь я и без этих духов! Я люблю тебя не за них! Ты ведь можешь так сломать себе - и нам - жизнь!

После того "договора на батуте" слово "люблю" теперь иногда мелькало между нами, нечасто, по особым случаям, словно мы его еще стыдились или боялись. Я не спешил проживать этот период. Торопливость тут была не уместна: за подростковой наивностью Томки крылась цельность натуры, и мне не хотелось ее ломать.

Я помолчал, раздумывая.

- Понимаешь, - голос мой был полон грусти, - я действительно не такой, как многие. С этим уже ничего не поделать. Ну, так получилось... Я буду отличаться. И, поэтому, со мной будет или очень хорошо, или очень плохо.

Томка молча прижалась ко мне, и мою шею обожгло горячим дыханием. Потом я понял, что она тихо-тихо плачет, словно прощаясь с какой-то потаенной надеждой. Засвербело в носу и у меня. Я молча поглаживал ее по волосам, явственно ощущая библейское "... и будут два одной плотью".

- Пошли, - она, наконец, отлипла от меня и протерла ладонями щеки, - оставишь у нас портфель до вечера.

- Я быстро, - пообещал я с готовностью, - туда и обратно. Не должны меня там долго мариновать.

- Хорошо, - кивнула Томка, глядя себе под ноги. Потом шмыгнула носом и добавила: - Я буду тебя ждать.

"Боже, зачем я волоку за собой эту девчонку, куда?" - всю дорогу к Большому Дому я мусолил по кругу одни и те же вопросы, - "какое у нее со мной будущее? Может, еще не поздно отпустить? Пусть найдет пару по себе - будущего доцента, и вьет с ним счастливо гнездо".

Потом я с безнадежностью понимал, что, увы, это выше моих сил. Следом в голову начинали лезть совсем уж паскудные мысли о праве на заслуженную награду...

Я попытался перебить эту пакость разбором теоремы Хассе, запутался уже на второй лемме и, в итоге, пришел к Чернобурке в состоянии откровенного раздрая.

- Нет, ну сказал бы, что не до беседы тебе сегодня, я бы поняла и перенесла, - расстроенно воскликнула Светлана Витальевна через пять минут после начала нашей беседы: мысли мои очевидно витали не здесь, но Чернобурка сделала из этого ложные выводы.

- Какая, говоришь, больница? - схватилась она за телефонную трубку.

- Кафедра факультетской хирургии ВМА, - я скрестил на удачу пальцы.

- Подожди, сейчас узнаю, - крутанула три раза диск. Когда заговорила, в голосе ее появилась непривычные командные нотки: - второй отдел, Лапкина. Соедините с дежурным по Военно-медицинской академии.

Я яростно замотал головой.

- Стоп! - бросила женщина в трубку и, закрыв мембрану ладонью, нетерпеливо дернула в мою сторону подбородком, - что еще?

- Не надо дежурного волновать звонком из "Большого Дома", - зачастил я взволновано, - лучше прямо на кафедру звонить, в ординаторскую, дежурному.

Чернобурка понимающе кивнула и скомандовала в трубку:

- Отбой.

Порылась в толстом потрепанном телефонном справочнике, и вот голос ее, как по волшебству, умаслился до необычайности:

- Добрый день! А скажите, пожалуйста, каково состояние подполковника Соколова? Он был сегодня госпитализирован к вам с подозрением на аппендицит...

Долгие полминуты я слышал в ушах только тугие толчки крови, пока, наконец, она не заулыбалась широко.

- Ну вот, все в порядке, - сказала, возвращая трубку на место, - операция прошла благополучно, уже вышел из наркоза.

- Спасибо, товарищ Лапкина, - искренне поблагодарил я, оживая.

И, правда, дышать сразу стало легче.

"Хм... товарищ Лапкина", - покатал я на языке и по-новому взглянул на Чернобурку, - "забавное совпаденье".

Светлана Витальевна прищурилась на меня с подозрением, потом, видимо, проняла что-то по моему лицу и погрозила пальцем:

- Даже не вздумай! Даже в мыслях!

- Эх... - тут я не выдержал, и рот мой расползся в непроизвольной улыбке, - а жаль!

- А то я не знаю, как меня в школе зовут, - проворчала Чернобурка, - и кто это запустил...

- Так-то ж любя... - прижал я ладони к груди.

- Клоун... - вздохнула она, - и за что тебя девушки любят?

Я промолчал, отведя взгляд в сторону.

- Ладно, - встряхнула Светлана Витальевна волосами, - работаем?

- Да, - меня действительно отпустило, - давайте.

Следующий час меня предельно вежливо, но непреклонно возили мордой по столу. Началось все вполне благопристойно: Чернобурка предложила мне огласить состав отряда - как я его вижу. Потом раскидать всех по должностям и набросать рабочий план экспедиции. А затем прищурилась на меня испытующе, и бросила короткое:

- Обоснуй.

И ведь я даже не сразу понял, что это ловушка. Первым щелчком по носу стал простенький вопрос:

- А Паштет твой разве поедет? Ведь у его мамы на эти дни день рожденья приходится, а кроме сына у нее никого и нет?

Я лишь заморгал в ответ глазами, впервые об этом услышав.

- А Ясмина как у тебя в палатке спать будет? У нее ж не просто так освобождение от физкультуры, ты знаешь?

И я ожесточенно заскреб в затылке, припомнив о ее застуженных почках.

А когда под конец разбора Светлана Витальевна задумчиво произнесла:

- А с этой Тамарой из восьмого "б" вообще все не просто, но ты, наверное, об этом не в курсе... - в животе у меня от ужаса ёкнуло, словно я случайно заглянул в котлы преисподней.

- Ну, понял что? - серьезно глядя на меня, подвела черту Чернобурка.

Я помолчал, взвешивая ответ.

- Понял, - произнес мрачно, - не нужно считать себя самым умным, Комитет все равно умнее.

- О! - оперативница начала лучиться удовольствием, - вот как это верно! Значит, лучше работать всем вместе, в команде, так?

- Что мы и делаем, - кивнул я с наивным видом.

"Ну", - подумал, - "говорят, что если вам кажется, что вас вербуют, то вам это уже не кажется. И...?"

Чернобурка неожиданно обманула мои то ли надежды, то ли опасения:

- Ладно! - решительно захлопнула она папку, - для школьника было продумано неплохо. Но нуждается в переработке, чем я и займусь. Надо будет вас пару раз вытащить с ночевкой в поле на сколачивание группы. Как-то так... Но пусть об этом у меня голова болит. Пойдем, познакомлю с руководителем экспедиции. Арлен Михайловичем зовут, - и она потащила меня в соседний кабинет.

Там, за широким столом, плотно обложившись бумагами, сидел подтянутый мужчина лет сорока. Мы поздоровались, расселись и завели разговор обо всем сразу и ни о чем конкретно.

Чем больше я на него смотрел, тем сильнее завидовал. Вот отмерил же кому-то господь за просто так, на халяву, безграничного мужского обаяния, безусловного и победительного, того самого, когда он еще не ничего не сказал, а она уже на все согласилась и готова идти за ним хоть на край света!

Он не был брутален, не был и писаным красавцем. Да вообще красавцем не был - на групповом снимке взгляд человека незнающего зацепился бы разве что за легкую седину на висках.

Но разве может фотография передать тот властный посыл, что скрывался в его точных и сдержанных движениях? Излучение спокойной уверенности в себе? Умение держаться доброжелательно и непринужденно, но с большим внутренним достоинством? Живой блеск глаз и обезоруживающую улыбку с неожиданным для такого возраста мальчишеским очарованием?

И голос, голос... Низкий и бархатистый тембр действовал почти гипнотически. Уже через пять минут разговора я поймал себя на желании сделать для этого симпатичного человека что-нибудь приятное: например, сбегать в ларек за сигаретами.

К счастью, говорить нам было почти не о чем, и знакомство не сильно затянулось. Когда мы, наконец, оказались в коридоре, Светлана Витальевна протяжно выдохнула сквозь сжатые зубы.

- Пошли, - кивнула в сторону выхода с этажа.

- Тяжело? - с сочувствием спросил я.

Она промолчала, но пятна нервного румянца на скулах говорили сами за себя.

- Ай-я-я-й... - фальшиво посочувствовал я, - и как только товарищ Минцев такое допускает.

- А ты с ним виделся? - вскинулась она и с подозрением посмотрела на меня. Потом взгляд ее затуманился: - А, да, виделся. И как?

- Он мне больше этого понравился, - чуть помолчав, сказал я, - этому - дано, а тем - заработано.

- Какой ты мудрый, - встрепала она мне волосы на затылке, - что ж тогда таким глупым бываешь?

Мы прошли мимо поста, и я отмахнулся:

- Мне еще можно.

- А вот и нет, - оперативница посерьезнела, - уже нельзя. За тобой - люди. Пусть немного, но уже есть.

Я посмотрел на нее. В мерцающем свете дневных ламп лицо ее показалось мне внезапно постаревшим.

- Подумай об этом, - обронила она.

- Подумаю, - пообещал я.

Да, об этом действительно стоило подумать.

Тот же день, вечер.

Ленинград, Измайловский пер.

Странно, сколько раз уже шагал за этот потертый порог, но до сих пор для меня дверь в квартиру Афанасьевых отворяется словно в заветную сказку - и в груди то замирает, то трепещет в ожидании каких-то чудес. Не привык еще.

Хорошо, что так. Привычки наши - добровольно надетые шоры; знакомое - не замечаешь. Поэтому мир с годами скукоживается, а время, и без того отмеренное без всякой жалости, уходит в ничто все быстрей и быстрей.

В том мельканье дней легко потерять суть. Я тоже порой забывался, но потом меня вышибало из повседневности то испугом, то волненьем - хотел я того или нет, но жизнь у меня теперь получалась яркой.

Вот и сегодня, по выходу из Большого Дома, неизбежное напряжение не отпустило меня, а, напротив, вдруг вознесло катапультой над ворохом накопившихся за моей спиной сюжетов. Парил я в той интеллектуальной вышине не долго, но сумел ясно разглядеть одно: путь мой, вблизи кажущийся разумным и прямым, с высоты смотрится заячьим кружевом.

"Да, напетлял я и накрестил знатно", - признался сам себе озадаченно. - "Одна отрада: всё настолько по-дилетантски, что специалистам работать против меня должно быть очень сложно. Невозможно понять логику непрофессионала. Или это я себя так утешаю?"

Озарение потухло, оставив за собой коротким следом лишь особую зоркость к деталям.

Поэтому, переступив порог к Афанасьевым, я вдруг осознал, что в этой прихожей каждый раз пахнет по-новому: то пирогами, то свежим гуталином, а то и вовсе подкопченной смолой от деревянных лыж со шкафа. Но каждый раз было и общее: запахи размеренного лада и уюта, быть может даже для сего времени и места чуть патриархального.

"То, чего мне так не хватает", - горько усмехнулся про себя и поздоровался с мамой Любой.

- А Томка что, ушла куда-то? - я с удивлением посмотрел на вешалку: там, на привычном крючке не висело знакомое короткополое пальто.

- Да, я ее в магазин отправила, скоро уже вернется. Проходи пока, - в голосе ее мне вдруг почудилась легкая настороженность. Она повернулась и требовательно позвала: - Вадим, Андрей пришел.

Пока я разувался, Томин дядя, привалившись к косяку, молча наблюдал за мной.

- Пошли, - хмуро кивнул потом в сторону комнаты, - поговорим.

- Пошли, - с некоторым недоумением согласился я.

Он притормозил, пропуская, плотно закрыл дверь, затем неожиданно схватил меня за плечо и припечатал к стене. Чуть помедлил, что-то выглядывая на моем лице, и заговорил - негромко, жестко, с угрозой голосе:

- Запомни, парень, один раз тебе это говорю: полезешь на Томку раньше срока - коки откручу. Самолично. Не как секретарь райкома, а как ее дядя. И помощники мне для этого будут не нужны. Веришь?

От него исходило ощущение внутренней мощи, какой-то особой - не накачанной в тренажерных залах или на ринге, а откуда-то из глубин горячего цеха и, оттого, как бы не более опасной.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Когда заговорил, голос мой был монотонно глух, но тверд:

- Я не собираюсь делать Тому несчастной. Наоборот.

Дядя Вадим прищурился на меня с болезненным недоумением, словно ожидал чего-то иного. Потом сказал - веско, с расстановкой, будто вбивая словами гвозди:

- Ты. Меня. Понял.

- Понял, - легко согласился я и подбавил в голос жести: - Но определять пришел срок или нет - буду я. И помощники мне в этом тоже не нужны.

Рука на моем плече потяжелела. Повисла короткая пауза из тех, что бывает за миг до прихода снаряда, когда шерсть на загривке вдруг встает от той тишины дыбом.

- А, вообще, - я счел нужным сбавить тон, - с чего вдруг весь этот разговор возник? Разве появилась причина?

- Возможно и появилась, - он наклонился ко мне почти вплотную, и его прокуренное дыхание прошлось по моему лицу. - Скажи-ка мне, парень, отчего Тома сегодня от тебя вся зареванная домой пришла?

- А... - протянул я с облегчением. На меня снизошло спокойствие. - Вот оно что... Да все нормально, дядя Вадим. То были правильные слезы. Иногда девушкам нужно поплакать.

Подействовали, скорее, не слова, а резкая перемена тона. Недоверие, выморозившее было его глаза, сначала пошло разводами, теряя монолитность, а потом и вовсе вдруг скользнуло куда-то вглубь зрачков.

Дядя Вадим еще немного подавил меня взглядом, но получилось это уже не так убедительно, как раньше. Потом сделал полшага назад и медленно убрал руку с плеча.

- Вот как... - протянул со отчетливым скепсисом, - ну, объясняйся тогда.

Я пожал плечами:

- Ничего такого, за что вы могли бы набить мне морду.

Он ждал продолжения, но я умолк и теперь разглядывал мелкие крапинки шрамов на его левой щеке.

- Хм... - дядя Вадим сделал уже полновесный шаг назад и покривился, рассуждая: - Вроде, парень, все с тобой хорошо, но что-то все равно не то... Ты учти, - он дотянулся до меня рукой и несильно потыкал пальцем в грудь, - я тебе, если что, Тому не прощу.

- Да если что, я и сам себе не прощу, - я, наконец, отлип от стенки. - Вы не волнуйтесь: подличать я не буду. А так... Жизнь с женщиной без слез - это как обеды без соли. А! - махнул я рукой, - да что я вам-то это буду рассказывать!

На миг на его лице проступила обескураженность. Потом он вновь принял невозмутимый вид. Помолчал, разглядывая мои носки, усмехнулся невесело и сказал:

- Ладно! Поживем - увидим, - уселся в кресло и повелительно качнул подбородком в сторону другого, - садись, поговорим о делах.

Я попытался разместиться с достоинством. Это было непросто: меня то тянуло вольготно раскинуться, то, напротив, съежиться на краю - харизма дяди Вадима продолжала действовать на меня угнетающе.

- Что там за невнятная суета в школе? - он неопределенно пошевелили жилистой кистью и посмотрел на меня испытующе, будто по-прежнему в чем-то сомневаясь, - объективки расширяют...

Я изыскал подходящую позу и, даже, смог вытянуть ноги. Теперь осталось решить, как докладывать. Корчить из себя рядового школьника, пожалуй, уже поздно, но и высовываться далеко из своей раковины тоже было бы опрометчиво.

- Про практикантку из США вы же в курсе? И про то, что ее опекают? - я многозначительно посмотрел на дядю.

- Обычное дело, - откликнулся он и уточнил, - в смысле, что опекают - обычное. Вы-то тут при чем?

- У меня только гипотеза, - неуверенным тоном сказал я.

- Давай, - кивнул он.

- Мы с этой практиканткой тесно пересекаемся. Она помогала нам с агитбригадой, поедет с нами на майские в поисковую экспедицию.

- Что за экспедиция? - дядя Вадим заинтересованно подался вперед.

- По местам боев, на несколько дней

- Вам это когда объявили? - он был явно удивлен. - Мне Татьяна Анатольевна ничего об этом не докладывала...

- Да нет, - я поморщился, - не объявляли. Это я предложил, после победы на районе и, вроде, эта инициатива прошла.

- Кому предложил? - быстро спросил он.

- Да... - я принял максимально простецкий вид, - этой, новой, Светлане Витальевне, завучу по внеклассной....

- Ага, - в глазах у дяди Вадима мелькнуло какое-то свое понимание, и он повторил задумчиво, - Ага. Агаганьки... И эту американку, значит, туда же затащили...

- Да не затащили, - поправил я его, - она сама напросилась. При мне это было, в столовой.

- Странно, - дядя Вадим откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно, на купол собора, - странно. Ты, - он мазнул по мне настороженным взглядом, - с этой Светланой Витальевной часто общаешься, да?

Я постарался выдержать нейтральный тон:

- Да нет, не особо. По агитбригаде она нам помогала тем, что не мешала сама и другим мешать не давала. Сейчас вот прорабатывает идею с этой поисковой экспедицией на майские. Как сказала: "по своим каналам".

- По своим каналам, - эхом повторил дядя Вадим, - понятно... Кстати, а что искать-то собираетесь?

- Останки, личные вещи, оружие, - отрапортовал я.

- Что?! - он дернулся, точно получив в ягодицу шилом, - что?!

- Останки, личные вещи, оружие, - повторил я ровно.

Он закрыл ладонями лицо и сидел так секунд пять, успокаиваясь. Когда отнял руки, то взгляд его был недобр:

- Ты хоть понимаешь, что такое бесхозное оружие у школьников?

- Понимаю. Никакого бесхозного оружия. Никто нас одних или, даже, с педагогом, не отпустит. Все будет по-взрослому: пара офицеров на руководстве, работаем во взаимодействии с местной милицией, транспорт подгонят, палатки и консервы выдадут.

- А как человеческие останки выглядят, ты представляешь? - он попытался зайти с другой стороны, - каково детям в них копаться?

- Ага, - усмехнулся я, - детям... Вы в этом возрасте, полагаю, и курили уже вовсю, и дрались до крови, а то и похуже.

Он зашипел как кот:

- Да при чем тут это!

- А вы взгляните, - предложил я, - на это с профессиональной точки зрения, как на форму идеологической работы, - выдержал небольшую паузу и продолжил: - Из этого, если взяться за дело по уму, можно много взять. Да, это дело - не для всех. Будет большой отсев. Но вот те, кто останутся - это будет очень, очень крепкий актив. Понимаете, - я начал непроизвольно горячиться, - из этого же можно сделать целое движение! Настоящий, живой военно-патриотический клуб в рамках ВЛКСМ вокруг этого закрутить! Мальчики будут приходить на военную романтику, девочки - на крепких настоящих мальчиков... Летом - экспедиции, с осени по весну - разбор материала предыдущей и подготовка к следующей...

- Спокойней! Спокойней, не гоношись ты так... Понял я тебя, понял, - он поморщился, словно от зубной боли, - с вами, что ли, поехать? - задумчиво вопросил в воздух, - сколько дней там запланировано?

- С третьего по девятое.

- Ладно, - он тяжело вздохнул, - подумаю.

Встал и подошел к двери. Перед выходом обернулся и многозначительно постучал пальцем по наличнику:

- А с Томой смотри - я не шучу.

Дверь закрылась, но лишь секунд на пять. Потом распахнулась, и дядя Вадим опять появился в комнате. На лице его была непривычная растерянность:

- Заболтал ты меня, - покачал с укоризной головой, - я что хотел тебя предупредить... Агитбригада с Невского района поменяла свою программу. Завтра на городе они по "Малой Земле" выступление дадут, - и он впился в меня испытующим взглядом.

- Быстро подсуетились - две недели как из печати вышло... - удивился я. Потом подумал и пожал плечами, - да и пофиг, если честно. Мы для себя делали. А как это объяснить ребятам... Я до завтра слова найду. Спасибо, что предупредили.

- Ну-ну, - невнятно сказал дядя Вадим, и мне послышалось в его голосе легкое одобрение.

Потом пришла раскрасневшаяся от пробежки по морозцу Томка, и нас позвали на ужин. Он прошел в теплой товарищеской обстановке, только будущая теща, успевшая пошушукаться с братом накоротке, все время смущенно отводила взгляд.

Была подана отварная картошка ("еще та самая" - напомнила мне вдруг развеселившаяся Тома) и тушеная курица.

Обычно тушеная курица - блюдо совершенно не поэтичное и прямолинейное, но Томина мама с помощью всего лишь сметаны и хмели-сунели сотворила маленький шедевр, и кот Василий терся и урчал под столом, потеряв последние остатки достоинства.

- Это просто кулинарная поэма какая-то, - похвалил я, с азартом собирая корочкой потрясающий соус, - был бы один - сейчас тарелку бы вылизывал. Надеюсь, - покосился многозначительно на Тому, - секретные семейные рецепты передаются из поколения в поколение.

- Да, - кивнула та, - потихоньку. Я уже научилась определять, кипит вода в чайнике или нет.

Сидящий напротив дядя Вадим закашлялся.

- Люба! - сипло возмутился он.

- Что - Люба?! Девочка в спецшколе учится! Английский - каждый день! Через год - поступать! - зачастила мама.

- Не волнуйся, - я положил свою ладонь поверх Томиной кисти, - научу.

Она молча улыбнулась мне. За столом наступила тишина.

- Эх, хорошо, - подвел я черту, с сожалением глядя на опустевшую латку. Поднялся, - спасибо, тетя Люба, сегодня было еще вкуснее, чем обычно. Пойду - уроки еще и не начинал делать.

Томка выскочила за мной в прихожую.

- Я буду с тобой, - шепнула мне на прощанье, вся светясь какой-то мечтой.

От неожиданности я мигнул. Как жаль, что я не могу позволить себе жить такими вот мгновениями. Хотел бы я наслаждаться лунным светом, падением снега и лепестками вишни. Петь песни, дарить цветы и пить вино. И плыть, плыть беззаботно по течению жизни, как сосуд, что увлекается куда-то неторопливым течением реки...

Но нет, не могу.

Зато могу помнить такие моменты. Я так и нашептал в ушко:

- Солнце мое, я это не забуду.

Глава 6

Пятница 10 марта, 1978, ранний вечер

Ленинград, ул. Бородинская.

Квартиру Гагарин подобрал неожиданно хорошую: пусть за окнами мрачновато, но внутри было чистенько и ничем не пахло. К тому же недалеко располагался центральный рынок города, крупный диетический магазин, да и до школы всего четыре остановки.

- Ну, как? - повернулся я к Мелкой.

- Боюсь... - сказала та глухо.

Она стояла точно посередине комнаты, над раскрытым чемоданом, со стиснутыми кулачками и словно к чему-то прислушивалась.

- Очень тихо, - повела чуть наклоненной головой.

- Надо будет приемник купить...

- Ничего, - пробормотала она и обхватила себя руками, - как-нибудь...

Я с беззвучным вздохом опустился в помпезное до нелепости кресло, закинул ногу на ногу. Провел ладонью по бархатистой накидке, сшитой, похоже, из старого театрального занавеса.

- Как-нибудь не надо, - произнес нравоучительно и замолк, не представляя, что делать с этим дальше. Я выдернул Мелкую из ее персонального ада всего четыре дня назад, и оставлять теперь девушку в одиночестве было тревожно, - а и правда - очень тихо...

Все сегодня шло как-то криво, словно сам день встал не с той ноги. Началось все с подгоревшей по утру яичницы и разбитой чашкой, а закончилось забытой в школе бобиной с музыкой. Пели на городе а капелла, местами сбиваясь и испугано переглядываясь.

Какое настроение? Какой артистизм?

В итоге заслуженное предпоследнее место, и заготовленные было слова ободрения умерли во мне, так и не прозвучав. Расходились, не глядя друг другу в глаза, лишь в углу зала Арлен Михайлович и Мэри наговаривали какие-то слова утешения всерьез расстроившейся Чернобурке.

Мне было и так муторно, и вот тебе на - теперь этот страх у Мелкой.

- Вот что, - сказал я решительно, - тогда переигрываем. Чемодан оставляем, берешь все школьное и ночуешь сегодня у нас. Скажем, что этот фрукт не до конца протрезвел и жрать дома нечего. Маме сейчас всяко не до этого. День туда, день сюда, впереди выходной. Обустроимся постепенно.

Мелкая глубоко вздохнула, и краски начали возвращаться на ее лицо.

- Я освоюсь, - пообещала, сконфуженно глядя под ноги, - я не буду тебе мешать.

Я быстро поднялся и шагнул к ней. Обнял за плечи.

- Запомни: ты - мешать мне не можешь. Никак и никогда.

Мелкая тепло дышала мне в ключицу. Ладони мои сами собой сползли с ее плеч и зацепились за худые лопатки.

- Вот увидишь, все будет хорошо, - истово прошептал я.

Мне и самому очень хотелось в это верить.

Вечером того же дня,

Ленинград, Пироговская наб., клиника факультетской хирургии

Я было сунулся в клинику через парадный вход, но медсестра у двери встала насмерть:

- Не пущу, у него уже есть посетители. Жди!

И столько в том "не пущу" было недоброго злорадства, что в голове сами собой возникли варианты нелегального проникновения в послеоперационное отделение. Можно было, и я это прекрасно знал без всякого брейнсерфинга, просочиться через длинный сводчатый подвал прямиком к внутренней лестнице и, далее, в столовую для пациентов. Но ужин уже закончился, и дверь на этаж могли закрыть. Поэтому я пошел другой дорогой - через дальнее крылечко во внутреннем дворике. Теоретически и та дверь должна была запираться на ключ, но кто бы этим стал заниматься, ежели туда постоянно тянутся курить то медсестры, то врачи, то дежурящие курсанты?

В большинстве таких случаев спасает уверенный вид. Вот и сейчас на меня лишь покосились, но без всякого интереса. Я деловито изъял из шкафа сменный халат, натянул на ноги выцветшие до светло-сизого цвета матерчатые бахилы и направился к папе.

Сначала я засунул в палату только голову и обозрел обстановку - мало ли, я не туда забрел?

Ну, что я могу сказать: коллеги разместили его неплохо - всего четыре койки, из которых две не заняты, просторно, светло, на тумбочке у окна - переносной телевизор.

А еще тут пахло мандаринами, и даже было понятно откуда - женщина, что сидела у папы на постели, прямо на моих глазах отправила ему в рот очередную дольку. Хоть я и видел ее только со спины, но это была явно не мама. Да, черт побери, эта блондинка вообще была мне незнакома - еще ни на чьей голове я не встречал столь кокетливой бабетты.

Больше всего на свете мне в этот миг хотелось незаметно испариться, но тут папа поднял взгляд, и я застыл, точно заяц в свете фар.

- Ак-хааа, - судорожно выдохнул папа и зашелся в безуспешном, почти беззвучном кашле.

Я рванул к койке.

- Вперед! - скомандовал, подсунув руку под спину.

- Володя! - заполошно вскрикнула оттесненная в сторону блондинка.

- Агх... - просипел, приподнимаясь с моей помощью, папа.

Я изо всех сил забарабанил ладонью промеж лопатками, выбивая злосчастную дольку. Через несколько длинных секунд папа наконец со всхлипом втянул воздух.

- Фу... - выдохнул я с облегчением и скомандовал: - Ложись, держу.

Он, болезненно морщась, упал на подушки, и синева стала уходить с его щек.

- Володенька... - меня попытались отодвинуть, но я устоял.

- Ну, папа, ты даешь стране угля... - я с облегчением вытер взопревший лоб. - Швы не разошлись?

Миловидное личико блондинки озарило внезапным пониманием, затем там проступила опаска.

- Посмотрим потом, - покривился папа, держась рукой за живот, - могли и разойтись от такого... Да ты бы хоть постучался!

- Да кабы знал, - я недобро прищурился на женщину.

- Ой, ну, я тогда побегу... - проблеяла та, суетливо отступая к двери.

- Ага, - сказал я зловеще, - и подальше.

- Андрей, полегче... - в голосе у папы обозначилась умеренная жесткость.

Я только молча скрипнул зубами, провожая беглянку взглядом.

- Я схожу курнуть, однако, - мужик с соседней койки торопливо нашарил ногами тапки, - потом позвонить... Потом... Потом пойду в шахматы поиграю.

Мы остались в палате вдвоем. Я опустился на стул.

- Черт, - сказал папа, смахивая пальцем из угла глаза слезу, - неудачно-то как... Во всех смыслах. Я как раз собирался с тобой на каникулах серьезно об этом говорить.

- Ага, - я никак не мог оторваться от изучения потеков краски на прикроватной тумбочке, - видать, это будет еще тот разговор...

- Андрей, - папа помолчал, собираясь с мыслями, - ты, слава богу, уже взрослый самостоятельный парень. Должен понимать чуть больше, чем написано в книжках...

- Да понял я уже, понял, - прервал я его с досадой. - Не повзрослей я так быстро - был бы у тебя иной расклад. У нас у всех.

- Да нет, скорее всего - тот же самый, - сказа папа, мечтательно разглядывая потолок. Потом чуть помялся и добавил, доверительно понизив голос: - Понимаешь, просто иногда вдруг чувствуешь, что все, пришла пора менять свою жизнь!

Помолодевший его голос поведал мне недосказанное.

Я поморщился. Лучше бы я не мог такое ни понять, ни принять.

Но знал я, знал то нежданное томление, что приходит внезапно и делает ничтожным устоявшийся и добротный быт. Оно переживается поначалу точно постыдная болезнь. Право, смех, кому сказать: умудренные опытом мужчины, чья спокойная и размеренная жизнь уже перевалила за экватор, принимаются вести себя как мальчишки - это в самом их нутре, где, казалось бы, все уже на сто раз надежно утрамбовано и закатано, вдруг начинает бить ключом сладкая жажда молодости. Свежий ветер выворачивает заколоченные двери, рвет с карнизов тяжелые шторы, и восходит, заливая жаром душу, негасимый свет.

Добром такое заканчивается редко. Они срываются, принимая на себя иудин грех. Их много, и тысячеголовое то стадо ломится прочь в диком неудержимом гоне, остервенело хекая, мыча и натужно хрипя что-то неразборчивое и жуткое, не разбирая пути, да и какой там может быть путь? Вздымаются потные бока, с шумом всасывается воздух, и тяжелый топот сотрясает каменистые склоны.

Время жестоко мстит за попытки обратить себя вспять, и то тут, то там тянутся, тянутся вниз следы кровавой пены. Такие беглецы обычно кончают жизнь одиноко, истекая багровым соком у подножия, и в глазах их стынут недоумение и обида.

Но говорить такому "Стой"?! Вставать на его пути?

А как же будут случаться чудеса, если мы не пойдем им навстречу?

Да, мне практически нечего было сказать ему в ответ.

- Маму жалко, - голос мой невольно дрогнул.

Папино лицо дернулось, как от удара, рот некрасиво скривился.

- Да, - глухо согласился он, - жалко.

В палате повисло тягостное, душное молчание. Пытка той тишиной продолжалась, казалось, вечность.

- Мдя... - крякнул наконец папа, - вот так готовишься, копишь слова, а потом понимаешь, что все это ни о чем...

Я наклонился к нему:

- Так ты тогда подумай еще, хорошо? Спешить-то некуда.

- Подумаю, - кивнул он и, помолчав, добавил: - Спасибо.

- Да ладно, - мне удалась слабая улыбка. Я пододвинулся и взял папу за руку: - Мы ж тебя любим.

Мы еще немного посидели в тишине, потом я, отчего-то смущаясь, полез в свою сумку:

- Да, вот принес тебе, гемоглобин повышать, - с этими словами я выложил на тумбочку три крупных граната. - Больше тебе сейчас вроде ничего нельзя. Ну, и вот это почитать, - я извлек новенькую книгу.

- "Киммерийское лето"? - прочел папа с зеленой обложки. - Про греков, что ли?

- Не совсем, - улыбнулся я, - на, вникай.

Папа отложил книгу и, чуть помедлив, спросил:

- Как там твоя Мелкая? Наладилось у нее дома?

Я поморщился:

- Лучше, но не очень. Но там это "не очень" будет постоянно. Я буду за ней приглядывать.

Папа помолчал, пристально меня разглядывая, потом уточнил:

- Помощь какая нужна?

- Деньги есть. А черного кобеля... Ну, сам понимаешь, - я махнул с безнадежностью рукой и перевел разговор: - Тебе живот-то сильно распороли?

- Да нет, постарались на славу: шесть сантиметров всего.

- Пижоны...

- Если что, то расширились бы, - папа потыкал пальцем в повязку и поморщился.

- Я в ординаторскую зайду, да? Чтоб посмотрели шов?

Папа задрал нательную рубаху и с сомнением поглядел на посаженную на клеол повязку.

- Да, надо бы проверить, - протянул задумчиво.

Я побыл с ним еще минут пять и засобирался - неловкость продолжала висеть в воздухе, и разговор постоянно пробуксовывал.

- Ты, там, это... - папа настороженно взглянул на меня, - не болтай пока ничего лишнего.

- Понятно дело, не дурак, - ответил я.

На том и расстались.

В ординаторской было пусто. Я озадачил молоденькую постовую, а потом побрел, размышляя, по коридору.

Похоже, пришла пора изменять принципам. Или нет?

Невольно прогибая мир вокруг себя по-новому, я старательно сохранял приватность близких и знакомых. Тому можно было найти несколько рациональных объяснений, но намного важней для меня было иное: я не хотел превратиться в одинокого мизантропа.

Сейчас же... Сейчас мне надо было понять, не совершает ли батя ошибку. Я не собирался учить его жизни, но есть ли вообще у него этот шанс - взлететь в новой жизни? В этом можно было попытаться разобраться. А раз можно, то и нужно.

Во мне медленно закипала злость - не на кого-то конкретно, а вообще - на жизнь. И так на горбу почти неподъемный груз, так вот на тебе еще сверху ворох житейских проблем. Да и то ладно, что ворох - разберусь. Но где, мать его, найти на все на это время?!

Время - вот что постоянно ограничивает меня. Дурацкое положение - я могу решить почти любой вопрос по отдельности, но не могу решить их все вместе.

От чего отрезать? Что лишнее?

Тома? Мелкая? Семья? Математика?

Все. А больше у меня ничего и нет.

Я невольно закряхтел, словно корячась под неподъемным грузом.

"Надо выкручиваться", - приказал сам себе, - "и вертись как хочешь!"

С этими благими мыслями я свернул к туалету.

В большом предбаннике, общем для мужской и женской секций, симпатичная санитарка колдовала над оцинкованным ведром, взбивая щеткой содержимое. Можно было не принюхиваться - характерная вонь лизола легко перебивала и табачный дым, и ядреный запах сортира.

Я остановился, словно налетел на стену.

Девушка что-то почувствовала и вскинула на меня взгляд. Светло-карие глаза ожгло стыдом.

- Кузя? - ошеломленно пробормотал я, - а ты-то что тут делаешь?

Впрочем, она уже собралась.

- Работаю я здесь, Соколов, ра-бо-таю, - последнее слово она произнесла по слогам, как для идиота. Затем вернулась к взбиванию в пену красно-бурой жижи, - иди, куда шел, не мешай.

- Ага... - я все никак не мог призвать к порядку разбежавшиеся мысли, - за маму?

- Тебе-то какое дело? - она перенесла ведро в раковину и включила воду.

Я подошел и взялся за ручку.

- Куда нести?

Она угрюмо помолчала, потом невесело усмехнулась:

- Никуда. Здесь, потом "взлетную полосу".

Я припомнил уходящий вдаль широкий кафедральный коридор - фигурка медсестры на дальнем посту различалась уже с трудом.

- Понятно, - сглотнул, прикинув, - понятно отчего ты по утрам такая сонная.

- Соколов! - Кузя поправила тылом кисти свалившуюся на глаз прядь и прищурилась на меня с угрозой, - вот только попробуй в школе кому рассказать!

- Это ты меня так обидеть сейчас хотела, что ли? - я опустил тяжелое ведро на пол. - Еще щетка одна есть?

Кафель мы терли молча. Как ни странно, но эта размеренная, плитка за плиткой, работа подействовала на меня умиротворяюще. Постепенно я перестал злобно пыхтеть и создал запрос на блондинку. Затем еще раз обдумал ситуацию с Мелкой. А потом у меня начала с непривычки ныть поясница, и я покосился на Кузю с уважением - той, казалось, все было нипочем.

Когда ломота в спине стала уже почти нестерпимой, а мы домыли лишь до середины "взлетки", позади раздался знакомый голос:

- Лексеич, стой!

Я с облегчением распрямился.

С каталки на меня с изумлением смотрел отец. Кряхтя, он повернулся на бок, приподнялся на локте. Взглянул на щетку в моих руках, ведро с лизолом... Изучил и, видимо, не узнал Кузю. Страдальчески скривился:

- Андрей... Ну ты, это... С меня-то дурной пример не бери. Куда тебе столько?!

Кузя оперлась подбородком на длинную ручку и с нескрываемым интересом навострила ушки.

- В хозяйстве все сгодится, - ответил я. Потом подумал и добавил: - Но ты опять все неправильно понял.

- Ну-ну, - невнятно пробормотал он и скомандовал дежурному врачу: - Поехали.

- Кто это? - спросила Кузя, когда каталку затолкали в перевязочную неподалеку.

- Папа, - пояснил я, макая щетку в ведро, - думаешь, я сюда пришел посмотреть на твои прекрасные глазки?

- Уж и помечтать нельзя, - фыркнула она, - а что он имел в виду?

- Наверное, ошибки молодости, - я еще раз измерил взглядом расстояние до входной двери и сказал: - Пойду, раствор новый сделаю, этого все равно не хватит. Отдыхай пока.

Через полчаса мы домыли, наконец, этот бесконечный коридор. Было уже начало десятого.

Я отправил халат в шкаф. Туда же полетели бахилы. Спину продолжало ломить. От пуловера навязчиво тянуло потом и лизолом, и я невольно поморщился, принюхавшись.

- Да, - меланхолично заметила Кузя, - не Франция.

Она уже надела пальто и теперь ждала меня, отвернувшись к темному окну.

Я молчал влез в куртку, натянул на голову шапку. Потом повернулся к Кузе:

- Слушай, - начал проникновенно, - ты ж девушка разумная... Пойми, я не могу всем своим одноклассницам духи на восьмое марта дарить, верно?

- Дурак, - резко крутанулась она, - да я на духи и не рассчитывала! Хотя, конечно, мне очень интересно, за какие такие заслуги они этому тощему цыпленку отвалились! Но хоть что-нибудь от себя ты мне мог подарить, а?!

Я стоял, беззвучно открывая рот, и чувствовал себя последним идиотом.

- Тут ты меня уела, - согласился сокрушенно, - но, с другой стороны, ведь есть здесь и твоя вина.

Она посмотрела на меня исподлобья:

- Это какая?

- Ну... - скулы ее пошли красными пятнами, и я засомневался, говорить дальше или нет. Потом решился: - Ты же всеми силами даешь понять, что с тобой могут быть или совсем близкие отношения или никакие. Вот... - я развел руками, - никакие и получаются.

Кузя молча отвернулась.

Мы вышли во двор и двинулись на свет далеких фонарей.

- Соколов... - прозвучало слева устало, - скажи мне честно, Соколов: вот зачем ты стал мне помогать? Чего ты хотел добиться?

- А, это просто, - я пнул подвернувшуюся ледышку, и она полетела, поблескивая, в тьму, - понимаешь, Кузя, не скажу за женщин, но мужчины развиваются в поступках. Это как подъем в гору. Поступок - шаг, поступок - ты еще чуть выше. Не обязательно влезать на броневик, уступить место в автобусе тоже сойдет. Главное, что ты отдаешь что-то за просто так. Время, деньги, здоровье. Жизнь. Мне этот подъем еще не надоел.

- Ага, - глубокомысленно сказала Кузя и вдруг сильно толкнула меня в придорожный сугроб.

Я испытал в полете короткое, но острое дежавю.

- Твою ж... - отплюнул снег. Перевернулся, ломая хрусткую корку, на бок и посмотрел снизу-вверх, - ты чего, Кузя? Лизол в голову ударил?

- Все! - голос ее повеселел, - я на тебя больше не сержусь. Вылась уж оттуда, хватит барахтаться у моих ног. На, держи.

И она протянула мне ладошку.

Соблазн был велик.

"Вот сейчас ка-а-ак дерну на себя... Ка-а-ак завизжит она радостно..."

Это меня отрезвило. Я осторожно взялся за горячие пальцы и выкарабкался из сугроба. Посмотрел на Кузю и получил в ответ безмятежный взгляд. Похоже, она умела встречать неудачи с ясным, почти веселым лицом. И когда только научилась?

- Пошли, хулиганка, - я вздохнул и подставил локоть, - уж полночь близится.

- А ты чего вздыхаешь? - ткнула Кузя меня в бок, - у тебя-то все - лучше некуда. Счастливчик.

Я промолчал. Счастливчик - с этим не поспоришь. Но отчего ж тогда бывает так хреново?

Суббота 11 марта, раннее утро,

Ленинград, Измайловский пр.,

Как я вытаскивал себя из теплой кровати в пять утра - заслуживает отдельной саги. Не помог ни прохладный душ, ни крепкий чай, и за стол на кухне я сел с гудящей, словно после разгульной пьянки, головой.

Было очень тихо, город еще спал. Желтые фонари освещали совершенно пустынный проспект.

Я знал, что мама раньше семи не встанет. Мелкая, как выяснилось в последние дни, тоже еще та засоня: вечером не уложить, утром не поднять. Поэтому я мог смело рассчитывать на пару часов одиночества. Привычно разложил для вида учебники по математике, несколько исписанных символами листов и застрочил в тетради скорописью.

Минут за сорок я закончил дописывать структуру польского националистического подполья и каналы их связи со станцией ЦРУ в Варшаве и, далее, с обосновавшейся в США "Свободной Польшей", которой по странному "совпадению" руководил бывший агент гестапо Зигфрид Ханф. На этом я с облегчением подвел черту и усмехнулся про себя: в этом варианте истории "План "Полония"" ляжет на стол Президенту США чуть ли не день в день с Москвой.

Поможет?

Я не был в том уверен: Брежнев любил Герека, а тот любил читать по утрам "Le Monde". Плохое сочетание.

Оставалось нанести coup de grБce - ответить на вопрос Андропова о советском человеке.

"Как приятно думать, что человек по природе своей хорош, разумен и справедлив", - тосковал я, глядя в окно, - "и лишь угнетение злых властей не дают ему раскрыться. Сбрось их - и будет все хорошо... Только отчего-то, когда этого человека освободили от СССР, он сразу бросился назад, и даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню".

Пощекотать, что ли, своему визави нервы? Кое-что о мыслях Андропова на эту тему я теперь знал из воспоминаний его сотрудников.

Я сел и начал выводить заимствованным почерком:

"Согласен с Вами, Юрий Владимирович, в том, что советский человек - это "социалистическое дворянство", люди, способные испытывать нравственную ответственность за общие интересы..."

Тот же день, вечер,

Ленинград, Бородинская ул.

На плов по заселению в снятую квартиру мы так и не сподобились. Мелкая долго гремела на кухне посудой, проводя ревизию доставшегося ей хозяйства, и когда мы выбрались за продуктами, на рынок идти было уже поздно. Поэтому ограничились булочной и магазином "Диета" через дорогу.

Дома (да, я уже осторожно пробовал это слово на вкус) я прокрутил очень жирную свинину с говядиной и возжелал поруководить дальнейшим. Мелкая посмотрела на меня снисходительно и, притворно сердясь, пыталась прогнать со своей территории. Потом доверила чистить картошку, но время от времени с опаской косилась на нож в моей руке.

Фарш она вымешивала вручную, долго и тщательно, потом смачно шлепала его о стол. Пухлые котлеты жарила на термоядерно-разогретой толстой чугунной сковороде. Когда волна умопомрачительного аромата пошла на спад, переложила их в глубокую кастрюлю и отправила в духовку доходить на медленном жаре, а сама взялась за поспевшую картошку.

Через полчаса на широкую, аэродромного размера тарелку легла горка сливочно-белого пюре, две котлеты и нарезанные кружочками бочковые огурцы.

На этом завод храбрости у Мелкой закончился, и она замерла напротив, следя за мной напряженным взглядом.

- Предо мной лежит котлета, - замурлыкал я, - я люблю ее за это.

Откусил и заурчал, испытав восторг от совпадения идеального с реальным. Был, был у меня котлетный эталон, заданный невесть кем на заре детства, и с тех пор свято хранимый в моей внутренней палате мер и весов. Так вот это был он. Я испытал момент истины и воспарения духа.

- Божественно, - промычал с полным ртом.

Лицо у Мелкой дрогнуло, расслабляясь, и она с азартом заработала вилкой.

- Любите жизнь, и она полюбит вас в ответ, - прокряхтел я, расстегивая пуговицу на рубашке. Потом добавил: - Бесподобно. Теперь, главное, не ленись готовить на себя одну. Себя надо любить. Если ты не любишь себя, то как ты полюбишь кого-то другого?

После добавки в душе у меня установился мир. Даже подслушанная часом ранее по "Радио Израиля" новость об уничтожении сегодня силами безопасности группы палестинских террористов на побережье уже не сильно волновала меня. Да и в любом случае, террор - это не наш путь, и нечего тут жалеть.

Чай мы уволокли в комнату и расположились у подножия дивана, прямо на ковре. Мелкая привалилась к моему плечу и, судя по блуждающей улыбке, не очень-то вслушивалась в переживания дикторов по поводу возможной победы "левых" на воскресных выборах во Франции.

"Вот и правильно", - подумал я, почесывая легонько ей темечко, - "вот и верно. Пусть дом напитается доброй памятью, тогда ей будет здесь одной легче".

- Ты куда? - встревожилась Мелкая, когда я направился в прихожую.

- Маме отзвонюсь схожу. Я ж так и не предупредил.

- Ты... Ты вернешься?

- Обязательно, - я притянул девушку и чмокнул в лоб, - обязательно.

У телефонной будки толклась небольшая очередь. Когда нагретая множеством дыханий трубка дошла до меня, я был готов к разговору.

- Мам?

- Ну, ты где застрял, Дюш? - в мамином голосе звенела тревога.

- Мам... Я сегодня не приду, - я смог-таки уронить эту фразу в трубку.

Наступила тишина.

- Очень надо, - нарушил я мертвое молчание, - и это не то, о чем ты сейчас думаешь. Я мог бы что-то придумать и даже найти, кто это подтвердит, но не хочу. Просто поверь, что надо.

- Это... опасно?

- А! Нет, конечно! - воскликнул я с облегчением, - ничего предосудительного. Честно.

- Тогда почему бы тебе не сказать мне все как есть? - вот теперь в мамин голос густо набилось грозовых ноток. По моим губам скользнула легкая улыбка - слава богу, не слезы, это я перетерплю.

- Тогда твоя фантазия получит отправную точку и развернется во всю свою безжалостную ширь. Мало не покажется никому, и тебе в первую очередь, - пояснил я свою позицию.

- Ну Дюша! - мне даже показалось, что я услышал, как она притопнула ногой, - я же изведусь тут одна!

- Представь, что кому-то сейчас хуже...

Мама посопела в трубку, потом мстительно уточнила:

- Если завтра с утра позвонит Тома, то что ей передать? Где ты?

- Уехал пораньше на олимпиаду, на город, - спокойно ответил я.

На том конце ойкнуло.

- А завтрак?!

- Накормят, напоят и спать уложат, - попытался я ее успокоить, - а утром - в обратном порядке. Мам... Ну, не волнуйся ты так... У меня все в порядке, но я взрослею. У меня будет все больше и больше своих дел. Это нормально.

- А мы с папой будем издали смотреть, да?!

У меня екнуло где-то под дыхом. Я прислонил лоб к холодному стеклу. Вдохнул. Выдохнул...

- Да. Будете.

12 марта 1978, утро, воскресенье,

Ленинград, 10-я линия Васильевского острова.

Пожилое здание бывших Бестужевских курсов, а ныне - матмеха, напоминало махнувшую на себя рукой женщину в летах, поверх былой красоты которой легла, ничем не маскируясь, грязная печать времени. Все, все буквально молило о капитальном ремонте: и отваливающаяся кусками лепнина фасада, и безнадежно разломанный купол обсерватории, и сколотая на полах плитка.

Скоро так оно и случится: не пройдет и года, как дом действительно начнут перестраивать, а факультет вывезут в Петродворец, на свежий воздух и загородные просторы. Странно, но заведению на пользу это не пойдет - лучшее у него уже случилось.

Хотя... Кто теперь это может знать наверняка?

Я скинул куртку в гардеробе, что делил подвал с вычислительным центром факультета и пошел наверх. В разогретом старинными батареями воздухе висел, раздражая обонятельные рецепторы, старый знакомец.

"Это все из-за снега", - понял я.

Это он прокрался сюда на подошвах, разошелся темными лужицами поверх щелястого паркета, а затем воспарил, вытянув из престарелого дерева тяжелый запах влажной половой тряпки и мастики.

Под высокими сводами вдоль длинного узкого коридора гулял негромкий шумок - олимпиадники маялись в ожидании. Кучковались, вспоминая каверзы предыдущих лет, кого-то по последнему кругу накачивали учителя и немногочисленные мамочки-энтузиастки. Большинство же просто слонялось вдоль стен, изучая расписания занятий с таинственно-манящими названиями предметов и стенгазеты курсов.

Я остановился у ближайшей и ознакомился с немудренной виршей:

"Важней, чем функторы и кольца

три толстых тома Фихтенгольца".

Чуть ниже было еще одно стихотворение:

"Раскинулось поле по модулю пять,

Вокруг интегралы стояли.

Студент не сумел производную взять,

Ему в деканате сказали:

Анализ нельзя на арапа сдавать,

Профессор тобой не доволен,

Изволь теорему Коши доказать

Иль будешь с матмеха уволен".

Я усмехнулся и двинулся дальше, ища нужную аудиторию.

- Дюха? - кто-то сильно хлопнул меня по плечу.

Я развернулся, невольно потирая пострадавшую часть тела.

- О, Валдис! Привет.

Бывший одноклассник смотрел на меня сверху вниз с веселым изумлением:

- А ты что тут делаешь?

- Да... Вот... На город прошел, - я развел руками, изображая полное недоумение случившимся.

- Ты?! - он с отчетливым недоумением похлопал белесоватыми ресницами.

- Ну, а что? - пожал я плечами, - все, кто потолковее, ушли в матшколы после восьмого, а вы на город напрямую выходите, по итогам внутришкольных соревнований. Так что на районах после восьмого класса не то, что б сплошь Ферма и Гауссы. Я там даже первое место занял, по девятому классу.

Валдис откинул голову и громко заржал в потолок, словно услышал удачный анекдот.

Понимаю. Еще год назад мы сидели за одной партой на математике, и мой уровень того времени он представляет. Звезд с неба не хватает - это еще мягко сказано.

- Да, оскудела без меня земля! - с оттенком самодовольства констатировал он и попытался повторить свой фирменный фокус с рукопожатием.

"А вот обломись", - мстительно подумал я.

Почти год подкачки для меня даром не прошел: мы немного попыхтели, пытаясь пережать друг друга, потом Валдис недоуменно хмыкнул и отпустил мою кисть.

- Ну ладно, живи, - бросил в легком замешательстве.

- Как сам? - поинтересовался я, тихонько шевеля ноющими пальцами, - школа новая как?

- Отлично! - важно кивнул он. - Теорию множеств и теорию делимости прошли, комбинаторику сейчас дают.

- А... Теория графов, теорема Рамсея. Понятно, - я сладко улыбнулся изумлению Валдиса, - я тоже почитывал.

- Врешь, поди. Ну-ка, сформулируй теорему Рамсея.

- Да все просто, - отмахнулся я, - в океане хаоса всегда плавают зерна порядка. Этот мир устроен так, что полный беспорядок невозможен.

Валдис весело ткнул в меня пальцем:

- Во! Я ж говорю, брешешь. Там, что б ты знал, формулируется так: для любых натуральных чисел любой достаточно большой полный граф...

Я замахал руками:

- Верю, верю! Верю, что знаешь эту формулировку. А теперь просто остановись и подумай, не говорим ли мы об одном и том же разными словами.

Взгляд Валдиса, расфокусировавшись, поплыл. Мне на миг показалось, что я физически ощутил, как его мозг скачком вышел на полную рабочую нагрузку. Прошло секунд пять, и он отмер:

- Так... Ну, в принципе... Да, - подвел он черту под размышлениями, - любая достаточно большая структура обязательно содержит упорядоченную подструктуру. Ты, получается, прав.

- Угу, - кивнул я. - Вопрос лишь в том, насколько большой должна быть структура, что бы в ней сама собой возникла подструктура заданной организации.

Он впервые посмотрел на меня без смешка, с интересом:

- Это ты хорошее объяснение нашел, нам сложнее дают. Формально.

- Сложно объяснить просто. Просто объяснить сложно.

- Где прочел-то?

- Да... как-то все сам, - соврал я. Или не соврал? Тут уже черт ногу сломит, где мое понимание, а где все еще заимствованное. - А как будет проходить тур, знаешь?

- Все элементарно, - быстро переключился он, - четыре часа на семь задач. Сначала загонят в аудиторию, где будет четыре задачи попроще. Решаешь три или четыре - переходишь в следующую, где три задачи посложнее. За каждую решенную задачу - один бал. В этом году задачи сдаем письменно. Раньше-то всегда устно было... Сдаешь листок, решения сразу при тебе проверяют, могут задать уточняющие вопросы.

- Ага... - протянул я, соображая. - А сколько на всесоюзную отберут, не знаешь?

- А ты на всесоюзную собрался поехать? - он опять громко развеселился, и на мне скрестились заинтересованные взгляды окружающих.

- Ну, уж и помечтать нельзя... Понятно, что будет непросто.

Конечно, я лукавил. Но лишь отчасти. На самом деле не все у меня на районном туре пошло гладко. Впервые я столь явно ткнулся носом в различия между знаниями и умениями. Да, знаю я много. Пожалуй, по общей эрудиции уже обошел профессоров этого почтенного заведения, не говоря уж о глубине проникновения в некоторые специализированные области теории чисел. Однако одно дело знать, а другое - уметь этими знаниями оперировать. На олимпиадах проверяется не начитанность, а умение генерировать нестандартные идеи из простых подручных материалов. А вот тут у меня - слабое место. Моей мысли катастрофически не хватало врожденной изворотливости.

А еще сильно мешала та самая обширность знаний. В некоторых задачах я сразу видел решения, но методами, далеко выходящими за курс не только школы, но и института. И львиную долю времени тратил потом на то, чтобы решить их способами, не требующими такого глубокого знания математики. Воистину, многие знания - многие печали.

Мы остановились перед дверью, где ждали обладателей фамилий от "М" до "Т".

- Ну, мне сюда, - сказал я, - давай, удачи тебе, - и подмигнул, - встретимся во второй аудитории.

Валдис хмыкнул и еще раз прихлопнул меня по плечу, уже заметно заботливее:

- И тебе того же, - подумал и добавил, - перепроверяй решение тщательно, ты ж рассеянный. Вечно забываешь что-то существенное дописать.

Дверь распахнулась, и поток вихрастых мальчишек втянул меня в аудиторию. По студенческой привычке я взобрался на верхотуру. Жесткая деревянная скамья и выцарапанные на парте надписи, полукруг уходящих вниз рядов, громадная темно-коричневая доска на блоках... Я расслабился, улыбнувшись. Родная атмосфера!

Что пишут-то? Я наклонился к парте, вчитываясь.

"Я в ответе за тех, кого приручил, но не за тех, кто привязался".

Философ, писал, не иначе. А вот еще одна надпись тем же почерком:

"Бог мертв. Ницше.

Ницше мертв. Бог".

Точно - философ.

В правом верхнем углу парты обнаружился жирный черный круг и рядом подпись: "кнопка выключения препода".

Ниже наискосок корявая строфа - "легче вскрыть на жопе вены, чем дождаться перемены".

"Страдальцы..." - осклабился я, с удовольствием вдыхая атмосферу математической бурсы.

В аудитории зашел преподаватель, и шумок начал стихать. Открылась доска с условиями первых четырех задач, и время пошло. Воцарилась сосредоточенная тишина, лишь изредка прерываемая чьим-то мучительно-глубоким вздохом или скрипом скамейки.

"Поехали... Мне надо стать первым. Я не просто хочу на математическую олимпиаду в Лондон - мне туда надо. Другого надежного способа отправить ряд писем в Рим, Лондон и Вашингтон у меня не будет еще долго, поэтому, если понадобится, я смухлюю... Но очень не хотелось бы к этому прибегать", - и я собрался.

"Пятизначное число делится на сорок один. Докажите, что любое пятизначное число, полученное из него круговой перестановкой цифр, также делится на сорок один".

"Так. Так. Так. Это, вроде бы, не сложно. Пусть эн - исходное натуральное, его пять цифр - икс один, икс два, икс три, икс четыре, икс пять.... Это раз... Это два... А теперь круговая перестановка..."

И я склонился, покрывая лист недлинным, в несколько строчек, доказательством. Вот теоремка и доказана. Вспомнил наставление Валдиса и тщательно перепроверил ответ.

Покосился на часы - прошло пятнадцать минут. Отлично, следующая...

"Какое максимальное количество равносторонних треугольников может образоваться на плоскости при пересечении шести прямых".

Раз равносторонние, то линии должны быть параллельными...

Я быстро начертил решетку, получающуюся при пересечении трех пар параллельных линий. Четыре треугольника... Шесть... О! Если считать вложенные, то восемь. Звезда Давида получается...

Я еще чуть поигрался с линиями, и остановил себя. Надо не нарисовать, а доказать, что это число - максимально возможное. Задумчиво постучал кончиком авторучки по зубам. А ведь это комбинаторика.

И я начал записывать:

"Для построения одного треугольника нужно три разных прямых. Берем три таких прямых, образующих при пересечении равносторонний треугольник, а, бэ и цэ. Рассматриваем классы прямых: A, Бэ, Цэ - классы прямых параллельных прямым a, бэ и цэ, а также класс Дэ - прямые - не параллельные ни a, ни бэ, ни цэ..."

Через три часа я, весь из себя расслабленный и окрыленный успехом, спускался из аудитории. Первый! Я первый сдал все семь задач и получил все семь балов. Это было непросто, но приглашение на отбор на всесоюзную олимпиаду теперь у меня в кармане. Меня просто не могут не пригласить на следующий тур, и это - хорошо.

"Странно", - думал я, сбегая по лестнице, - "очень странно. По идее, на городском этапе задачи должны быть сложнее, чем на районной, а они дались мне легче. Результат тренировки? Хорошо бы. Но через две недели все равно придется попотеть. Ой вей, настоящий устный тур! Первый предметный разговор с математиками", - и я заранее взопрел, ощутив себя презренным самозванцем, покусившимся на святое. - "А ведь могут и валить... Явился неизвестно кто непонятно откуда, и теперь из команды надо выкинуть хорошо известного ее члена. Готовься, Дюха..."

Лестница в очередной раз извернулась, подстелив мне под ноги последний свой пролет. Ниже открылся малолюдный факультетский вестибюль с высокими окнами-арками и темным сводчатым спуском в подвал.

Через пару минут, удовлетворенно насвистывая тему из "Крестного отца", я поднимался из гардероба. В вестибюле все было по-старому: тот же неяркий уличный свет сочился сквозь окна, и маялись в ожидании своих чад все те же мамаши. Появилось лишь одно новшество - узнаваемый полупрофиль у подоконника напротив.

"Фольк!" - узнавание пришло тугим нокаутирующим ударом, - "Синтиция Фольк!"

Я замер на ступени с приподнятой ногой. Негромкий мой свист прервался на полуноте. Каким-то чудом это не привлекло внимания оперативницы ЦРУ.

"А ведь могло бы", - запаниковал я, медленно-медленно отступая вниз, переползая из света в полумрак.

Спустившись на пяток ступеней вниз, я смог уже более спокойно рассмотреть свою оппонентку. Синтиция стояла, словно сеттер в стойке: вроде и неподвижно, но при этом вся будто утробно вибрируя от переполняющей ее охотничьей страсти. Пристальный взгляда ее был прикован к лестнице, что вела наверх, к аудиториям. Казалось, оперативница даже не моргала. Правая рука ее покоилась в кармане пальто.

"Готова к оперативной съемке", - предположил я, - "объектив, наверное, в пуговице. Но твою ж мать! Откуда? Как?! И, главное, стояла ли она здесь, когда я спускался по лестнице?"

Я зажмурился, припоминая события трехминутной давности.

"Нет, не было..." - решил в итоге, - "в туалет, что ли, отходила? Или пришла строго за час до окончания тура? Тогда меня спасла скорость решения задач..."

На цыпочках, чуть дыша, словно это как-то могло мне помочь, я ускользнул в подвал и забился поглубже в гардероб, и укрылся за вешалками, плотно обвешанными пальто и куртками.

"Буду ждать основной массы и выходить с ними", - решил я, глядя на часы.

Низкий сводчатый потолок давил, глухой подвал ощущался ловушкой. Я с силой сжал ладонями виски, словно пытаясь удержать грохочущие в голове мысли:

"Как?! Ну, вот как они выходят на меня?! Что КГБ с иероглифами, что подкат того "губастого" к Гагарину, что эта проныра Фолк... Это не может быть случайностью - я где-то прокалываюсь. Но, мать его, где?!"

Я тупо уставился в кирпичную кладку над головой.

"Не по-ни-маю"... - я помотал головой, пытаясь прийти в себя, - "ничегошеньки не понимаю. Ну, хорошо... Пусть с иероглифами у КГБ была утечку из Лэнгли. Может такое быть. Есть там наши сейчас... Предположим так, иначе вообще не сходится. "Губастый" и Гагарин - интерес к ракетам. Слабое предположение, но допустим. Но Фолк на городской олимпиаде по математике!! Откель?! Я что, уже давно "под колпаком" у Комитета, и мои характеристики утекли в ЦРУ?"

Я обессиленно откинулся к прохладной стене.

"Сколько я ни проверялся - наблюдения не заметил. Конечно, это ни о чем не говорит... Если работают профессионалы высокого уровня, а по мне будут работать только такие, то я ничего не замечу при всем своем старании. В таком случае у них будет директива: "можно упустить, лишь бы не дать себя заметить". Да, может быть, весь мой район уже утыкан камерами наблюдения..."

Я протяжно выдохнул сквозь сжатые зубы и помотал головой.

"Нет, так можно с ума сойти. Я должен точно установить, "под колпаком" я или нет. И есть только один надежный способ это проверить: выезд за границу. Если выпустят - то еще хожу на свободе, если же вдруг невыездной, и не важно под каким соусом - то уже на поводке. Значит, мне обязательно надо на олимпиаду в Лондон, еще сильнее, чем раньше. Теперь - просто ультимативно надо. Это будет момент истины".

После этого решения мне чуть-чуть полегчало, точь-в-точь как десятком минут ранее на последней задаче. Я потрясенно покачал головой - как же все не просто с этой моей миссией... И не сам ли я в этом виноват?

Понедельник 13 марта 1978, ранее утро

Ленинград, Измайловский проспект.

Бывает так, что приснится гениальная мысль, а очнешься и не поймать ее - развеивается дымом, расходится в прозрачном утреннем свете и вот уж нет ее. А если ненароком все же изловчишься, схватишь покрепче да рассмотришь, то становится горько и противно: сон изреченный есть бред, нелепый и постыдный.

Но сегодня было иначе - меня словно толкнуло во сне, и я проснулся, холодея от ужасной догадки:

"Ох! Мог бы и наяву сообразить, это же так очевидно: Мэри здесь по мою душу! Одно из щупалец ЦРУ... Вот почему ее в прошлый раз не было. И, значит, Чернобурка - тоже. Не прямо, конечно, но косвенно", - я тяжело заворочался, лягая ватное одеяло. - "Все сходится: единая группа в Большом Доме, и на иероглифы, и на русистов. Значит - и тема у них общая для всех: я".

"Как я это сразу не сообразил, как?!" - огорченно поцокал я, - "это ж все, совсем все меняет... И что ж такое ЦРУ обо мне знает, что прицельно ищет в английских школах и на математической олимпиаде? Горячо, очень горячо. А КГБ, значит, за ними приглядывает... Это, как раз, понятно", - тут меня пробило на холодный озноб еще раз, уже не во сне, а наяву, - "Гагарин!"

"Раз КГБ сидит на плечах у русистов из-за меня, то уж за оперативниками ЦРУ наружка должна ходить колоннами. И совершенно не важно, по какой именно причине этот "губастый" Рогофф интересовался мной - да хоть желал джинсы заказать на пошив - если он из ЦРУ, то обязательно притащит за собой и "хвост". И достаточно даже случайного пересечения интереса Рогоффа и Фолк, чтобы в Комитете весьма предметно заинтересовались таким совпадением!" - я закинул руки за голову и принялся ворочать тяжелые мысли. - "Значит, Гагарин... И попадающий под его описание Джордж Рогофф..."

"Нет, Рогоффа никак не потяну", - трезво взвесил я свои возможности, - "если только валить из пистолета в спину. Но что это изменит? Только привлечет лишнее внимание. Значит, надо убирать Гагарина - это единственная ниточка, ведущая именно ко мне. Решено. Осталось придумать как".

И я поморщился, представив худший вариант зачистки Вани.

"Ой-ё... А с квартирой для Мелкой я все же сдурил", - в этот момент я ощутил себя кошкой, которой вдруг остро захотелось перепрятать котят.

Я торопливо выбрался из теплой кровати. То ли от страха, то ли от свежего воздуха по телу россыпью разбежались мурашки. Я закрыл форточку и окинул взглядом сонный еще двор. Похоже, за ночь на улице серьезно похолодало, а день сегодня будет солнечным.

- Так... - произнес вполголоса и принялся за поиски носков, - это просто заколдованный круг какой-то: опять в программе нашего цирка женщины вместо математики. Но начать придется с Гагарина...

Вторник 14 марта 1978 г, ранний вечер

Ленинград, Садовая улица

Ранним вечером в гулких коридорах Финэка повисала тишина, и лишь изредка из-за далекого поворота долетал дробный перестук каблучков какой-то засидевшейся в библиотеке энтузиастки или шлепанье тапок подслеповатой технички. Множество пронизывающих старое здание лестниц и переходов, пропускная система на входе и непосредственная близость к Галёре - идеальное место для конфиденциальных встреч в ту пару часов, когда кафедры еще открыты, а студенты и большинство преподавателей уже разбежались.

Как хорошо, что я практически сразу это сообразил! Гагарин, вылетев отсюда на четвертом курсе, сохранил не только свой собственный студенческий билет, но и налаженные связи с секретаршами ректората. Благодаря этому (и небольшому флакончику духов в придачу) у меня уже в прошлом апреле появилась чин чинарем оформленная книжица, дающая свободный допуск в это здание.

- Раз, - негромко сказал я, - два, три. Сезам, откройся!

Раздался легкий щелчок. Я потянул дверь на себя и убрал отмычку.

- Прошу, - взмахнул рукой, пропуская Гагарина в пустой класс.

- Эх, - в который раз завистливо вздохнул он, - клёво тебя отец натаскивает.

Я затворил тяжелую дверь и достал из кармана переснятый карандашный портрет:

- Смотри, он?

- Он, - сразу уверенно признал Ваня, потом замялся, - только он тут вроде чуть старше выглядит...

- Да? - я с неприязнью посмотрел на Рогоффа, потом выдохнул: - Плохо, Вань. Все плохо. Совсем.

- С чего это вдруг? - Гагарин с тревогой покосился сначала на дверь, потом на окно.

"А бегать от опасности ему не привыкать", - сделал я вывод, - "это хорошо".

Я оседлал стул и побарабанил пальцами по спинке. Уверенное опознание Рогоффа выбило меня из седла - оказывается, внутри я долго надеялся на лучшее. Пожалуй, слишком долго...

- Ты чего скис-то? - Ваня озабоченно заглядывал мне в глаза.

- Плохой расклад, - пояснил я, - в первую очередь - для тебя. Эх, закурить бы... Да бросил.

- Ну, - подергал он меня за рукав, - что случилось-то?

Я собрался. Вот и пригодилась на всякий случай выдуманная легенда:

- Подстава то была, Ваня. И не простая, а хитро выкрученная. И ничего с ней еще не закончилось, все для тебя только начинается. Ну, и для меня, дурака, заодно. Просто исход для нас будет разным... Тебе - тюрьма, мне - волчий билет и армия после школы. Но это даже справедливо, - добавил я задумчиво, - пропорционально содеянному, так сказать...

- Да что я сделал-то?! - тоненько взвизгнул Ваня.

- Болтал, - отрезал я сурово.

- Нет такой статьи! - с жаром воскликнул он.

- Эх, Ваня, Ваня, - покачал я укоризненно головой, - ты ж взрослый мальчик уже, должен знать: был бы человек, а статья найдется.

Он заелозил на стуле, и я разглядел испарину, выступившую у него на лбу.

- Это ты у нас птичка-невеличка, - начал я загонять Ваню в нужный мне угол, - и порхаешь в одиночку, а серьезные люди работают командами. А в Комитете у нас серьезные люди, поверь. Так вот, эти команды конкурируют, и, порой, очень остро. Моего батю выбивают из его команды. Его уже один раз подставили, и вот он здесь, а не в Москве. Теперь хотят окончательно добить, и ты, из-за своего длинного языка, оказался подходящим для этого инструментом. Понимаешь, - наклонился я вперед, - они хотят взять тебя за зад и получить компромат на меня. Рассчитывают, что батя кинется меня защищать и капитально тем подставится. Все! Им - ордена, тебе - длинный срок, мне - армия после школы, батю в отставку...

От Васи пошли едкие флюиды страха.

- За что срок-то? За что ордена? - сбивчиво забормотал он.

- А это действительно интересно, - согласился я. - Представляешь, ты был прав: тот губастый - действительно западник. Хочешь смейся, хочешь плачь, но ты говорил с самым настоящим агентом ЦРУ. Его на тебя целенаправленно вывели: дали услышать пущенный тобой слух про ракеты и "Петрозаводский феномен". Представляешь, что бы было, если бы ты тогда взял от него деньги?

Гагарин потерянно молчал, похоже, живо представив созданную мною реальность.

Мне пришлось задрать бровь. Он торопливо облизнул губы и покорно задал нужный вопрос:

- Что?

- А все! - охотно развел я руками, - деньги от агента ЦРУ за рассказ об испытаниях ракет! Десяточка минимум, а так-то и пятнашка. Это тебе не комфортная во всех отношениях двуха за спекуляцию, все было бы по серьезному.

Ваня изошел таким острым запахом пота, что мне пришлось отодвинуться назад.

- Но я ж не принял деньги! - голос его к концу фразы сломался на писк.

- Верно, - согласился я, - молодец. Но задача-то у конкурентов осталась, ее не сняли. Возьмут тебя скоро, соколик, - и я посмотрел на него с сожалением, - так или иначе возьмут. Если не на агенте ЦРУ, то на мелочевке - ты ж каждый день подставляешься, в том твоя работа. И расколют тебя до самой задницы очень быстро, когда покажут статью и пятерик на зоне за ней. Покажут, и пообещают скостить до двухи за хорошее поведение... Самое смешное, Вань, знаешь в чем?

- В чем? - обреченно переспросил он.

- А ты полученной двухе радоваться будешь как ребенок, - улыбнулся я ему. - И потом, когда тебе треть срока заменят за хорошее поведение на химию, еще раз порадуешься. Правда, здорово, когда впереди так много поводов для радости? Заодно перевоспитаешься... На Галёру тебе все одно потом не дадут вернуться... Рабочую профессию получишь...

- А если не подставляться? - он смотрел на меня с нелепой надеждой, - уеду в отпуск... На месяц-два, или, даже, до конца лета...

Я с сожалением причмокнул и продолжил запугивание:

- Нет, не поможет. Это целая наука, как человека на ровном месте законно посадить. Ты есть-пить не будешь, дома закроешься, и все равно на срок наберешь. Ты, Вань, уже на прицеле, все. Не получилось с ЦРУшником - заточат другой крючок. Нужный результат эти ребята получат по любому.

- А если я чего-нибудь подпишу? - глаза его загорелись надеждой, - я слышал, что тех, кто подписал, не трогают.

- Мысль, конечно, правильная, - согласился я, мысленно содрогнувшись, - но несвоевременная. Это для обычной ситуации работает, так можно по мелочи не прикапываться. А тут не поможет. Срок нужен, чтобы тебя испугать. А где срок - там и дело. А, если есть дело - то куда его деть-то? Оно уже есть, Вань... Им остается только до конца его разматывать.

Я тяжело вздохнул и пересел подальше, на стул, подальше от Ваниных подмышек.

- Что делать-то? Что делать? - бормотал Гагарин, раскачиваясь из стороны в сторону.

- Что делать... - передразнил я его беззлобно, - бежать, Ваня, бежать.

- Куда? - простонал он.

- Исчезнуть тебе надо из Ленинграда хотя бы на год, - начал я показывать ему выход из нарисованной ловушки, - пропасть из поля зрения конкурирующей команды. На всесоюзный розыск не подадут - слишком рискованно для них накручивать тебе что-то сверх мелочевки. Уйдешь на дно, тебя поищут с годик и махнут рукой. Да и актуальность ситуации за это время исчерпается. Вернешься, и не вспомнит о тебе никто - будешь уже не интересен. Выбор у тебя, Ванюша, сейчас между двухой на зоне и жизнью на воле вдали от Ленинграда. И все - из-за твоего длиннющего языка. Что выбираешь-то?

- Жить-то я на что буду этот год? - горестно воскликнул Гагарин.

- Вариант пойти работать не рассматривается?

Он молча вцепился в волосы.

- Двуха на зоне, Ваня, - напомнил я, внимательно за ним наблюдая, - а может и треху отгрузят. Ты ж совсем торговаться не умеешь, а у них план по посадкам есть... Ну, сам понимаешь, не маленький...

- Ыыыы... - отозвался он.

Я озабоченно покачал головой.

- У тебя денег-то сколько на кармане? В целом если?

- Пара тысяч наберется, - тускло ответил он, - плюс товар дома.

- О товаре сразу забудь, - строго сказал я, - не, серьезно. Даже и не думай. На два года забудь - нет его.

- Я ж не поднимусь потом...

- А после зоны поднимешься?

- Ыыыы...

Я задумчиво почесал бровь.

- Ладно, Ваня... Парень ты хороший, меня по-крупному не обманывал... Я так бате и сказал. В общем, поможем мы тебе.

Гагарин с надеждой вперился в меня взглядом.

- Эх... - я обреченно вздохнул и повесил голову, - мне батя на семнадцать лет "Жигуль" обещал... Теперь он согласен дать тебе часть этих деньги в долг, под пять процентов... Две тысячи тебе накинем к твоим.

- Я вернусь и отдам! Да за первый же год! - Ваня начал на глазах оживать.

- Но! - поднял я наставительно палец, - будет ряд условий, для твой же пользы. А то засыплешься по-глупому и пропадут наши инвестиции... Первое: деньги я тебе передам завтра вечером, и ты сразу же, даже не возвращаясь домой, уезжаешь. Добираешься до автовокзала на Обводном, садишься в автобус до Пскова - и почухал на ночь глядя. Второе: в Москву, Кронштадт и Севастополь не заезжаешь, на самолетах не летаешь. Чтоб никаких предъявлений паспорта нигде, понятно это? Никаких! Найдут.

Ваня истово кивал.

- Третье, - загнул я палец, - никаких контактов ни с кем из знакомых или родных весь этот срок. Родные есть вообще?

- Бабка с дедом в деревне. Ну, и та тетка...

- Ага... Напиши им письмо сегодня, что, мол, решил изменить жизнь, уезжаю на севера, люблю-целую, скоро не появлюсь. Чтоб не подали в розыск из-за твоего длительного исчезновения. Ну, и, естественно, даже не вздумай появиться до истечения срока в Ленинграде и его окрестностях - это будет расценено как нарушение конвенции. Ты уж извини, ничего личного, - холодно улыбнулся я, - но переломанные ноги - это меньшее, на что ты в таком случае можешь рассчитывать.

Гагарин вздрогнул, впечатлившись.

- Так... - продолжил я, - на одном месте подолгу не жить, временную прописку не оформлять. Месяц здесь снял у хозяйки, месяц в следующем городе. Прокатись, что ли, по Средней Азии... Завидую даже - страну посмотришь, как мало кто... Говори, что молодой писатель, работаешь над сюжетом, собираешь материал для книги. Кстати, а и попробуй вести путевые заметки, кто знает, вдруг да получится? Заодно будет что предъявить при случае... Веди обычную жизнь - не замыкайся, но и без гульбищ в ресторанах. Попадание в милицию для тебя заканчивается сроком. Это понятно?

- Да! - он впитывал мои слова, как губка воду.

- Так... - я ненадолго задумался. - Паспорт и свидетельство о рождении не забудь взять. С собой один не тяжелый портфель - и все! Одеться как обычно, идти спокойно, не оглядываясь и не суетясь.

- Что... - он пошел белыми пятнами, - за мной следить могут?

- Скорее всего, - отмахнулся я, - не бери в голову, оторвемся... Я помогу. Давай так... - я пожевал губы, прикидывая.

Черт побери, а ведь за ним действительно могут следить! В животе похолодело, и я почему-то сразу представил Мелкую в приемнике-распределителе для сирот.

- Так... - провел рукой по лицу, словно смахивая налипшую паутину. Перед моим внутренним взором встали проходные подвалы и чердаки кварталов вокруг Московского вокзала, - завтра ровно в семнадцать ноль-ноль ты сворачиваешь с Невского на Лиговку и неторопливо идешь в направлении Обводного. Когда я тебя окликну, ты со всех ног - в буквальном смысле этих слова, Ваня, я не шучу! - сразу бежишь ко мне, а, потом, за мной. Все понятно?

- Да! - он энергично кивнул и, прижав руки к груди, истово воскликнул: - Спасибо! Я твой должник!

- Сочтемся, - бросил я, вставая, - ну, иди, а я минут через пять. Смотри, не подведи меня, Ваня...

Шаги Гагарина стихли, и я буквально осел на стул. Перед мысленным взором поплыли вперемешку и прожитые моменты, и мои догадки о неувиденном. Они тасовались, складываясь каждый раз в новые, ранее неосмысленные сюжеты, один грознее другого.

Я тихо простонал, дивясь своей недавней наивности, и закачался, обхватив голову, взад-вперед.

- Ц. Р. У, - я прочувствованно, букву за буквой, выплюнул имя нового своего врага в тишину аудитории, и лицо мое перекосило от омерзения.

Только их тут не хватало!

Я замотал головой, стараясь прийти в себя. Было предельно ясно одно: надо срочно выдергивать Мелкую из снятой через Гагарина квартиры. В голове у меня тяжело заворочался метроном, словно начиная отсчет последних оставшихся часов.

- Так. Так. Так, - проговорил я вслух, пытаясь определиться с приоритетами на оставшийся вечер и выстроить в уме геометрию необходимых маршрутов. Последнее мне и помогло. Я вдруг сообразил, что стою в пяти минутах ходьбы от первой нужной точки, и громко подвел черту под своими метаниями: - Так!

Трамвая я ждать не стал и остановку до Сенной протрусил рысцой. На Ефимова, у Горжилобмена, вдоль застекленных щитов с платными объявлениями было привычно людно: завсегдатаи степенно перемещались повдоль, выписывая в блокноты и тетрадки интересующие их варианты.

Вот прямо туда мне было не надо. Я приник к простенкам и водосточным трубам, которые были густо, на много слоев, заклеены разновеликими рукописными бумажками с топорщащимися отрывными телефончиками.

"Ага, вот", - я встрепенулся, найдя, наконец, нужное: - "Помощь в съеме хороших квартир. Телефон...".

За двадцать минут я нашел еще одного такого маклера и на том остановился. Время продолжало неумолимо шуршать убегающими песчинками и гнало меня вперед.

"Хорошо, что все рядом. До Бородинской всего два квартала наискосок", - нашел я маленький повод для радости.

Быстрая ходьба прочистила мозги, но даже поднимаясь по лестнице я так и не решил для себя окончательно, что буду сейчас говорить Мелкой.

Я не стал звонить и открыл квартиру своим ключом. В темной прихожей было мертвенно тихо, и к большой комнате, что была за углом коридора, я невольно крался. Дойдя, слегка толкнул дверь и посмотрел в образовавшуюся щель.

Томка сидела за письменным столом, почти спиной ко мне, и, чуть наклонив голову набок, выводила что-то в тетради. Светила лишь одна настольная лампа, и комната была наполнена уютным полумраком.

- Привет, - сказал я мягко и переступил через порог.

Мелкая дернулась, разворачиваясь. Улыбнулась радостно:

- Как хорошо, что ты пришел!

От этих немудренных слов мне стало еще хуже. Я стукнул пальцами по клавише, включая верхний свет.

- Что? - она поднялась со стула, поняв что-то по моему виду, - что-то случилось?

Я обвел комнату взглядом. Несколько мгновений выгадал, но слова по-прежнему стояли в горле колом.

- Ничего страшного, - выдавил, наконец, из себя, - но - да, случилось. Придется отсюда уехать. Прямо сейчас.

Томка вдруг стала словно меньше ростом, лицо ее помертвело.

Свои шаги вперед я не запомнил, просто плечи Мелкой вдруг опять очутились в моих руках.

- Малыш, - прошептал ей в лоб, - я с тобой. Я тебя никуда никому не отдам. Это - неприятность. Они случаются. Они будут случаться. Но их не надо бояться. Мы их переживем. Верь мне.

Она быстро-быстро закивала. Потом запрокинула голову и посмотрела мне в глаза. Коротко прильнула, и я отпустил руки, поняв, что она пришла в себя.

- Что мне делать? - деловито спросила Мелкая, потянувшись за портфелем.

- Понимаешь, - я решил сначала ответить на первый ее вопрос, - я только что, буквально час назад, выяснил, что человек, который подбирал нам эту квартиру - ненадежен. Может получиться... нехорошо. Поэтому мы сейчас отсюда уйдем ко мне, еще на день или два, а следующую квартиру я сниму уже сам.

- А тебе сдадут? - Мелкая нахмурила бровки.

Я пожал плечами.

- Попробую. Студенческий билет с моей фотографией у меня есть. Должно хватить. А что молодо выгляжу... Бывают и такие первокурсники. Наличие денег на съем будет вторым аргументом.

- Что мне делать? - повторила она.

- Собирайся. С чем пришли, с тем и уходим.

- А посуда купленная? - дернулась она, - а... - и замерла с приоткрытым ртом, словно что-то вдруг сообразила. Потом медленно кивнула: - Я поняла. Я быстро.

Я невольно поморщился, глядя, как она торопливо сметает учебники в портфель. Потер с досадой лоб: вот не думал, что придется так скоро, всего через неделю, воспользоваться ее разрешением на обман. Мелкая, конечно, такого не заслуживает.

Снял со шкафа чемодан и присел, раскрывая его. Меня вдруг приобняли сзади:

- Не расстраивайся, - шепнули тепло на ухо, - я тебе верю.

Я накрыл ладонью ее кисть.

"Нет, не отдам", - горько улыбнулся про себя.

Среда 15 марта 1978 г, ранний вечер

Ленинград, Лиговский пр.

Гагарин оказался на удивление пунктуален - точно в расчетное время в просвете между домами появилась его узкоплечая фигура.

- Ваня! - подал я голос и махнул рукой.

Он рванул ко мне как лось, высоко задирая колени. В отставленной далеко вбок руке болтался какой-то редкий по нынешним временам саквояж. Я торопливо смахнул набок лезущие в глаза лохмы парика. Вот никогда всерьез не думал, что мне этот реквизит пригодится...

- За мной, не отставай! - крикнул подбегающему Гагарину и свернул за угол.

Десять шагов, и мы в подъезде. Взлетели, топоча, на четыре этажа вверх и ворвались на чердак. Я торопливо захлопнул за нами дверь и задвинул засов, отсекая возможную погоню. Впрочем, это была перестраховка: только в кино топтуны бегут по тому же маршруту, что и объект наблюдения. Так-то, если бы за ним действительно был "хвост", то филеры бы неслись сейчас к перекресткам, чтобы отсечь нас от соседних кварталов. Но наш путь напрямки заметно короче, и мы можем прорваться первыми.

"Не расслабляться!" - прикрикнул я на себя, - "отрабатывай учения на полную катушку, по-честному".

- За мной, - повторил я и быстро, словно на стометровке, побежал чердачными переходами. Сзади, шумно сопя, грохотал сапогами Гагарин.

- А теперь - спокойно, - скомандовал я, когда мы скатились вниз по тихой лестнице, - выходим из подъезда и переходим на другую сторону. Не бежать, не оглядываться. Понятно?

- Угу... - отозвалось у меня из-за спины.

- Тогда вперед.

Я поправил сбившуюся шапочку и шагнул на дневной свет. Гагарин послушно прилип ко мне. Мы пересекли узкую пустынную улицу и вошли в проходной подъезд.

Все, мы в другом квартале.

- А вот теперь - бежим, - сказал я, ринувшись к черному выходу.

"Черт их знает"... - проигрывал я в уме ситуацию, - "если бы они догадались ловить нас на не Коломенской, а сразу пробежали дальше, до Марата, то шанс у них еще бы был".

Мы вихрем пронеслись через три сообщающихся двора-колодца, и перед нами растелилась широкая улица.

"А вдруг да есть?" - внезапно заволновался я, выводя приметного Гагарина на тротуар.

Переход через улицу показался мне долгим - фасад дома напротив, казалось, почти не приближался, сколько бы мы перебирали ногами. Но все же мы достигли очередной парадной. Я бросил быстрый взгляд налево, потом направо: на перекрестках пусто и никто не торопится в нашу сторону. Да и вообще, людей на улице было мало.

- Заметил, как из "Москвича" нам знак подавали? - поинтересовался я, когда мы, еще немного поплутав по проходным дворам и подъездам, перешли на шаг.

- Нет, - удивленно округлил Ваня глаза, - я вообще никаких "Москвичей" не видел.

- Экий ты невнимательный, просто ужас, - укорил я его, - нас ведут на случай чего. Знак подали, что все нормально. "Хвост" за тобой был, но мы оторвались.

Он обескуражено моргал.

- Все в порядке, - утешил я его, похлопав по плечу, - нас спецы ведут. Ты и не должен был заметить. За тобой, кстати, до самого отхода автобуса будут следить. А может, и дальше...

Мы пересекли пару улиц, поднялись сначала на чердак, а потом, по лестнице, на соседнюю крышу. Еще несколько чердачных переходов, и мы добрались к намеченной мною цели - тихому чердаку на задах Пяти Углов.

- Ну, вот и все, - повернулся я к Гагарину, - отсюда выйдешь прямо к троллейбусной остановке. Доедешь до Техноложки, пересядешь до Обводного, ну, а там - понятно, да?

- Угу... - кивнул он и спросил, нетерпеливо перебирая копытами, - ты деньги принес?

- Принес, принес, - успокоил я его, - все как договорились.

Я достал из кармана конверт и явил Гагарину фиолетовую пачку в нем. Он охотно принял ее и, ощутимо повеселев, посмотрел на меня вопросительно, мол, что еще?

- Так, - я строго сдвинул брови, - письма написал-отправил?

- Ага, - кивнул он, - утром кинул.

- Документы взял?

- Да.

- Открывай саквояж.

- Да зачем? - запротестовал было он, но я был неумолим.

- Так... Рыльно-мыльные взял, смена... А это что? - сварливо спросил я, тыкая пальцем в газетный сверток.

- Да там это... - глазки у Гагарина забегали. - Духи французские! Я их в Тбилиси по-быстрому скину и все. Не парься, я умею.

- Вот как... - я с грустью покивал головой. Похоже, что некоторых только могила исправит, - давай сюда. Через год отдам.

Он вцепился в сверток рукой, глаза его зло сузились.

Мне стало интересно. Захотелось воскликнуть: - "Да неужели?!", но тут плечи его поникли.

- О контролерах вспомнил? - покивал я понимающе и вытянул сверток из его ослабевшей хватки, - это правильно. Ты этот год никогда не будешь знать, следят за тобой или нет. Но, если они вдруг увидят нарушение нашего договора... Ну, я тебе рассказывал.

Он промолчал, угрюмо глядя вбок. Я вздохнул - вот так и делай людям добро.

- Шагай туда, - махнул рукой в сторону просвета в конце прохода, - это дверь в нужный подъезд. Выйдешь, как я тебе сказал, на Загородный. Следуй строго по маршруту. И не огорчай никого, Ваня, не надо.

Он ушел, громко хлопнув дверью, и полумрак сгустился. Я огляделся. Чердак был практически пуст и лишь чуть дальше, у сваленных в кучу обрезков труб, поблескивали осколки бутылочного стекла. Где-то над головой изредка что-то поскрипывало, словно ветер нехотя теребил повисшую на ржавом гвозде ставню. Один раз издалека долетело звонкое девчачье "штандер Юля!", но, сколько я потом не вслушивался, продолжения не последовало. В воздухе витал легкий запах пыли и хозяйственного мыла.

Я стоял посреди этой грустной тарковщины и, опустив голову на грудь, подводил черту под этапом, в котором позволял себе иногда быть безалаберным. Зря, наверное, но это было так приятно...

- Это все пьяный воздух советской беззаботности и детства... Все, буду взрослеть... - отчего-то бормотать это обещание в тишину чердака было еще можно, а вот думать об этом про себя - невыносимо тоскливо и, даже, жутко, словно я хоронил кого-то живьем.

- Эх! - я от души саданул ребром ладони по ближайшему деревянному столбу, и от боли мне немного полегчало.

"Ладно..." - решил я, собирая себя в кучу, - "надо радоваться тому, что есть. Не всем так повезло. Далеко не всем. Да, собственно - никому".

Я двинулся на выход. У двери обернулся и с какой-то мстительной обидой посмотрел на чердак, где только что похоронил свое повторное детство, словно хотел напугать чем-то эти вековые балки и стропила. Втуне, они остались безучастны, словно египетские сфинксы.

"Да и то, право", - подумал я, внезапно успокаиваясь, - "такой малостью этот район не удивить".

Эта мысль неожиданно вернула мне хладнокровие. Я словно нашарил ногами утерянную было опору. Верно, все познается в сравнении.

"У меня - все хорошо", - улыбнулся с сарказмом, - "даже отлично. Осталась малость - мир спасти. Он ведь того стоит, верно"?

Четверг 16 марта, 1978, раннее утро

Рим, виа Грандоле

- Не хватало еще в такой день проспать, - недовольно бурчал Марио Моретти. Прохладный душ придал бодрости, но лишь на пару минут, и сейчас перед глазами опять поплыла, покачиваясь, туманная пелена. - Еле носки нашел...

Все еще сонный, он добрел до обеденного стол, плюхнулся на стул и первым делом потянулся за пачкой "Tre Stelle".

Врут, врут, что первая утренняя затяжка - самая сладкая. Какая может быть сладость, когда ты еще в полусне? Когда пальцы ватные и неловкие, а в голове гуляют лишь обрывки самых простых мыслей? И желания курить нет, хочется лишь вынырнуть из этого странного состояния, когда ты уже не там, но еще и не здесь...

Щелкнула зажигалка, и горячий сухой дым резким толчком ворвался в легкие. Марио задержал дыхание, с облегчением чувствуя, как зашумело в голове.

- На, Рицио, пей. Ведь и не спал почти, - в голосе Барбары звучала неподдельная забота.

Перед Марио опустилась кружка густого до тягучести кофе, и мужчина вцепился в нее как утопающий в спасательный круг.

- А мне казалось, что ты всю ночь просопела, - он повернулся, чтобы еще раз полюбоваться подругой.

С этой милой и улыбчивой шатенкой, в миру - скромной служащей одного из муниципальных округов, очень хотела познакомиться поближе итальянская полиция.

"Товарищ Сара" умела многое, а знала и того больше: иначе она бы не стала командиром римской колонны. Сегодня она могла запросто прострелить кому-нибудь коленные чашечки, "чтоб хромал, сволочь, как их буржуазная власть!", а завтра - оперировать в подпольном госпитале раненого товарища. Вечером яростно торговаться, закупая очередную партию оружия у мафиози или палестинцев (арсенала из ее по-пролетарски бедной квартиры хватило бы на роту спецназа), а ночью кропотливо изготавливать из чистых муниципальных бланков надежные документы для ушедших на нелегальное положение бригадистов.

Вот чего Сара не умела - так это готовить. Из дома она сбежала очень юной и очень левой, поэтому на завтрак у Марио были традиционные бутерброды. Он повертел, разглядывая, неровно отрезанный кусок булки, прикрытый тонким ломтиком розовой ветчины и, поверху, повядшими веточками петрушки.

"Не самый большой недостаток", - подумалось лениво, - "зато кофе варит, как бариста".

- Да ты разве дашь спать? Всю ночь шатался по дому, - откликнулась, присаживаясь напротив, женщина.

После первых глотков глаза наконец сфокусировались, и Марио посмотрел на молодой кедр за окном.

- Опять сегодня под утро неясыть прилетала. Кричала с ветки. Так, знаешь, долго, вибрирующе.

- Значит - мальчик, - деловито кивнула Сара, - у них тоже сейчас весна.

Сразу за низкой оградкой арендованной на самой северной окраине Рима виллы раскинулся небольшой заповедник. За эти недели некоторые его обитатели уже успели примелькаться Саре и Маурисио (да, они и дома наедине называли друг друга только так, по оперативным псевдонимам, чтоб на акции не выкрикнуть случайно настоящее имя). Марио даже недавно подарил Саре фолиант "Птицы Италии". Теперь она любила, веселясь, обсуждать по утру повадки пернатых соседей. Да и сам он с интересом почитывал эту книгу.

Не без умысла, конечно, дом был снят именно здесь. Небрежный подпольщик долго не живет, поэтому пути отхода через густой лес были разведаны в первые же дни - привычка. Там же была заложена и пара тайников с оружием - никогда не знаешь, что и когда пригодится.

Марио доел, отставил посуду и взял в руку патроны. Пальцы набивали тугие магазины сами по себе, а Моретти думал о революции.

Наверняка кого-нибудь сегодняшний Рим заворожит: в череде пасмурно-дождливых будней вдруг выпал настоящий весенний день. Будут, как ненормальные, орать из густых крон пиний скворцы, манить ветками желтого пуха мимозы, и даже облезлый череп Колизея удивит приезжих пронзительной синевой в своих глазницах.

Да, прекрасен этот город и обширен, но жить здесь трудно и, временами, страшно.

Пока сидящие в парламенте оппортунисты Берлингуэра (ах, как хотелось бы всадить несколько пуль в брюхо этого розового буржуя!) голосуют за законы о росте налогов и снижении заработной платы, на закипающих улицах в полицию все чаще вместо прежних яиц и шариков с краской летят бутылки с "коктейлями Молотова". А позже, под покровом темноты в беспощадных рукопашных схватках с фашистами проходит школу ненависти левый молодняк. Трещат под ударами молотков и разводных ключей лобные и височные кости, поблескивают отведавшие крови клинки, и тротуары заливает красным.

Но и это не все. На улицах то тут, то там разговаривает с врагами на своем свинцовом языке "товарищ П38". На демонстрациях группы людей в пассамонтанах открыто ходят с пистолетами и ружьями, и карабинеры боязливо отводят глаза в сторону. Спаянные боевые патрули "Красных бригад" и "Первой линии" уже сейчас контролируют многие рабочие окраины. В одном Милане "под ружьем" у левых более двух тысяч бойцов.

"А это значит что?" - Марио привычным движением вогнал короткий магазин в неразлучный "Скорпион". - "Это значит - в стране идет вялотекущая гражданская война. И задача революционного авангарда ее подтолкнуть, перевести в открытую форму. В борьбе против порядка воров законны все средства. Империалистические лакеи уже покойники, для этих свиней сегодняшний день - начало конца. Мы атакуем государство в самое его сердце. А с Моро, этим демиургом буржуазной власти, мы в нашей "народной тюрьме" поговорим особо".

- Так, - он отложил в сторону пистолет-автомат и поднялся из-за стола, - пойду подготовлю лицо - и в путь. Глупо будет опоздать.

- Хорошо тебе, - в голосе Сары звучала наигранная зависть, - усы приклеил - и сразу другое лицо. А мне с театральным реквизитом по два часа мучиться приходится.

- У тебя неплохо получается, - хохотнул, скрываясь в ванной, Марио, - поэтому у меня бывают очень разные женщины.

Из зеркала на Марио Моретти серьезно взглянул самый разыскиваемый человек Италии: единственный оставшийся на свободе руководитель "Красных бригад" из старого, еще "исторического ядра". Мощный подбородок, высокий лоб, в зеленоватых глазах искорка усмешки... И обидно оттопыренные уши, которые сегодня, ради разнообразия, не скрывались за пушистыми баками.

Имя его у всех на слуху, но истинного лица почти никто не видел. Он мастер перевоплощения и конспирации: появляется из ниоткуда и исчезает в никуда. В полиции, как доложил информатор, до сих пор нет отпечатков его пальцев. Фотография, по которой Марио пытаются разыскать - времен студенческой молодости.

- Вот так и продолжай, - подмигнул он своему отражению и приложил под нос пышные накладные усы. - Ум-мм... Пойдет на сегодня.

Следом пришла очередь волос - Марио тщательно натер их копиркой и превратился в жгучего брюнета. Зачесал непокорные пряди на лоб и закрепил лаком. С помощью подкрашенного воска и крема-мастики соорудил на носу приметную, чуть скошенную набок горбинку, после чего его изначально интеллигентное лицо стало больше подходить то ли боксеру, то ли бандиту.

Собственно, уже теперь он стал почти неузнаваем, но Марио всегда стремился к совершенству. Поэтому он состриг волос с руки и посек обрезки ножницами. Затем, ловко орудуя пинцетом и сандарачным клеем, высадил их над переносицей - так на его лице образовались сросшиеся брови. Следом в ход пошел оттеночный карандаш темно-коричневого цвета, и на левой скуле появилась приметная родинка неправильной формы. На конец он оставил самую ненавистную операцию - приклеивание ушных раковин к голове. Пройдет целых два дня, пока кожа отпотеет, и уши отлипнут сами собой.

- Ну, - он поворачивал голову то так, то этак, оценивая результат почти часового труда, - вот и все. Красавчик!

От профессионала, натренированного на мгновенное распознание лиц по восемнадцати точкам, этот грим, конечно, не спасет. Но случайно встретить такого на операции практически нереально. А неслучайно... Неслучайно будут спецназовцы из NOCS, и там уже будет без разницы какого качества грим.

(Nucleo Operativo Centrale di Sicurezza, полицейский спецназ).

"Ничего", - подумал он, ожесточаясь, - "Нам надо-то всего ничего: быть в течение пары минут сильнее тех, кто на той улице представляет государство. Рискованно? Это зависит от подготовки. Даже если мы случайно наткнемся на полицию - мы пройдем. Винтовка против винтовки - герилья победит, играя на опережение".

Он вышел из ванной и посмотрел на часы: было начало восьмого.

- Поеду, - Марио решительно сгреб в карман запасные магазины, а затем пристроил автомат в кобуру под левым плечом, - вдруг пробки. Лучше постою у Макдональдса.

Сара отложила пуховку на столик у трюмо и поднялась, разворачиваясь. Глаза их встретились.

- Все будет хорошо, - сказала она твердо. - У нас все получится. Это - наша самая продуманная акция.

- Да, - согласился Марио, - да.

Он дошел до входной двери и обернулся:

- И вот что, Сара... Если вдруг будет засада - сразу вали Галло.

Женщина, вышедшая вслед за ним в прихожую, хищно прищурилась и медленно, понимающе кивнула. Марио только что открыл ей своего дублера. По правилам конспирации знать всю картину акции целиком могло лишь двое. Хорошо б, конечно, такой был только один - руководитель, но вдруг из-за нелепой случайности он будет убит?

- Ты не опасаешься? - голос женщины был хрипл от волнения. - Этот его побег из тюрьмы... Он не был подстроен?

- Я проверял, - Марио похлопал по карманам, не забыл ли сигареты, - он не один бежал, с ним был известный мафиозный киллер. Карабинеры бы такого для прикрытия ни за что не выпустили. Да и в акциях Просперо после этого уже достаточно поучаствовал. Но если что - не раздумывай. И бей в голову, у него под плащом бронежилет. Иди ко мне... - он притянул женщину к себе и нежно поцеловал ее в лоб. - До вечера, любовь моя.

Дверь закрылась, и торопливого шепота вслед - "наше дело правое" - Марио не услышал.

Выйдя на ступени, он огляделся: воздух был бесконечен. Молодая трава - пронзительно зеленой. Утро постепенно наливалось теплом, и на крыше соседней виллы появились оранжевые мазки. Все вокруг страстно желало жить, и так велика была эта сила, что дремлющая в кобуре смерть казалась неуместным артефактом.

Но нет, еще не пришло время просто жить. Еще кто-то должен сражаться со злом. Писанные законы стоят ниже законов естественных, и нужна сила, чтобы противостоять трусливо прячущейся за Государством деспотии буржуа.

Здесь и сейчас такая сила - он.

Сила, не стесненная фальшивым внешним лоском и благопристойными словами.

Сила, готовая бить и убивать.

По правде говоря, ему нравилось быть такой силой и жить смертью.

Хотя, вообще-то, это такая же работа, как и любая другая. К ней привыкаешь.

Марио обошел, постукивая носком по колесам, свою старенькую "Иноченти" и сел за руль. Следующий час он нарезал по северо-западной части Рима, считывая со стен и столбов условные сигналы готовности к операции.

Вот кто-то пририсовал на стене к лозунгу "Walter Vivo!" серп и молот. Значит, подпольный госпиталь развернут в срок и готов к приему товарищей.

Россыпь свежих звезд на столбах - знаки от сочувствующих. Ровно в девять утра они обрушат на полицию, министерство юстиции, радиостанции и редакции газет вал телефонных звонков с ложными сообщениями о взрывах, минировании и перестрелках в разных районах города. В этой сумятице утонут сведения очевидцев о стрельбе на виа Марио Фани.

Знаки, знаки, знаки... Автоматчики из групп огневого отсечения возможного преследования вышли на маршруты отхода. Два товарища с опытом связистов готовы в назначенное время оборвать телефонную связь в прилегающих кварталах. Резервные базы развернуты. Запасные машины с водителями стоят неподалеку в режиме ожидания. Группы наружного наблюдения не выявили подозрительной активности противника. Косвенными мерами район будущей акции освобожден от случайных лиц - Бригадам не нужна лишняя кровь.

Продумано все. План операции - совершенен.

Марио подумал, что два года назад, когда волна арестов накрыла "Красные бригады", никто не верил, что разгромленная организация сможет подняться. На свободе оставалось от силы полтора десятка подпольщиков с боевым опытом и он, Марио Моретти, единственный из руководства.

И он возродил Бригады из пепла.

"Товарищ Маурисио" приехал в Рим с тщательно разработанным планом и одним-единственным чемоданчиком, в котором лежало полмиллиарда лир наличными - то, что осталось от выкупа за одного похищенного буржуя. А уже через год "Красные бригады" опять действовали по всей стране, проводя до десятка акций в день. Теперь же у него под рукой несколько сотен обстрелянных и повязанных кровью бойцов и десятки тысяч сочувствующих - вполне достаточно, чтобы поставить на уши эту страну.

"После сегодняшней акции работать, конечно, станет сложнее", - признался сам себе Марио, - "и не в том дело, что уже к вечеру город разрежут сотни блок-постов. Нет. Просто пока эти буржуа слишком беспечны. Моро изо дня в день ездит по одному и тому же маршруту в одно и то же время. Кортеж не бронирован. Кнопок запирания дверей изнутри нет. В охране лишь один нормальный боец, а остальные - неумелые балбесы. Ну, это ж надо додуматься - возить автоматы не при себе в салоне, а в багажнике! Спасибо, конечно, этим мертвецам за поддавки, но вряд ли такое повторится впредь. Ну что ж, тем интереснее будет жить".

Он загнал "Иноченти" в тупичок и прошел в соседний тихий двор, где в окружении цветущих кустов стоял, ожидая, беленький "Фиат". Товарищи угнали эту машину в Милане, довели ее в мастерской до идеального состояния и форсировали движок.

Марио достал из кармана отвертку и быстро поменял номера на дипломатические, настоящие, скрученные пять лет назад у венесуэльцев. Дополнительная подстраховка от полиции сейчас ой как не помешает, да и для охраны такой попутчик будет менее подозрителен.

Закончив, Марио посмотрел на часы. Полдевятого.

Теперь все зависело лишь от одного: поедет ли сегодня Альдо Моро, как это обычно он делал, молиться поутру в церковь Санта-Кьяра. Иногда, очень редко, он отъезжал из дома намного позже и следовал тогда по иному маршруту. Моруччи горячо надеялся, что такого в этот раз не случится. Это было бы слишком несправедливо.

Он неторопливо проехал по виа Форте Триофале. Здесь утопали в ухоженных садах богатые виллы. Здесь во дворах били из белого мрамора фонтаны. Здесь парковали очень дорогие машины и содержали роскошных женщин. Здесь жили враги.

"Пока еще жили", - многообещающе отметил Марио про себя. - "Пока. Какие хорошие, дарующие надежду слова - "пока еще жили"".

У дома семьдесят девять сквозь плотно сжатые зубы у него вырвался вздох облегчения: знакомые машины кортежа - темно-синий седан и белая "альфетта" ждали Моро на улице.

"Едет!" - душа Марио возликовала. - "Этот гад едет! Вот теперь - точно все!"

Он чуть наклонился, провожая взглядом стаю скворцов, что удалялась по-над крышами в сторону Монте Марио и усмехнулся - ему в ту же сторону.

К повороту на виа Марио Фани он долетел с ветерком. Рация, настроенная на полицейскую волну, молчала - движение кортежа Моро еще не началось, и Марио решил проехать по улице до места засады, чтобы в последний раз лично все проверить.

Вот со скромным букетиком ромашек стоит у перекрестка молоденькая "товарищ Марция". Ее роль внешне скромна - подать знак, когда в просвете виа Трионфале появится кортеж Моро, и после этого сразу покинуть район на мопеде. Как показало неоднократное хронометрирование, машины достигают поворота на виа Марио Фани примерно за полминуты, и именно этот короткий жест "Марции" запускает посекундно расписанную операцию "Фриц".

Марио проехал короткий, в два небольших дома, квартал. За тихим безлюдным перекрестком сидели в "Фиате" товарищи "Камилло" и "Отелло". Они должны будут пропустить кортеж Моро, а потом, в нужный момент заблокировать его сзади.

Марио, проезжая мимо, растопырил пальцы в "Виктории".

Еще через квартал, на месте запланированной засады все было спокойно и сонно. Прямо перед поворотом на виа Стрезе, в нарушение всех дорожных правил, была припаркована угнанная машина, сжимая эту половину проезжей части до одной полосы.

За перекрестком в "Фиате" ждала, покуривая сигарету, Сара. Ее задачей в момент проведения акции будет, угрожая водителям автоматом, блокировать перекресток от случайно проезжающих машин.

Взгляд Марио скользнул выше. Там, на балконе третьего этажа был выставлен на солнце приметный горшок с ярко-фиолетовой гортензией - знак того, что группа наблюдателей в арендованной квартире не заметила в районе посторонних.

"Хорошо, очень хорошо", - Марио попытался протереть ладонью взопревший лоб и чертыхнулся, наткнувшись на зачесанные волосы.

Об этой группе не знал никто, кроме него самого, даже "Галло" и Сара. Дополнительная подстраховка в таких тонких вещах никогда не помешает.

За поворотом направо, на виа Стрезе притаился еще один "Фиат" с "товарищем Клаудио" за рулем. В эту машину, в финале акции, они пересадят Альдо Моро.

Марио приветственно улыбнулся Саре и крутанулся на перекресте, разворачиваясь в обратном направлении. За кустами, чуть в стороне от автобусной остановки, около закрытого на ремонт кафе стояли, о чем-то тихо переговариваясь, четверо мужчин в форме пилотов "Alitalia" - сборная штурмовая группа "Красных Бригад". Самые проверенные. Самые опытные. Лучшие из лучших. Дублер Марио на этой акции - "товарищ Галло". Руководитель туринской колонны "товарищ Марчелло". Представитель Милана в ревсовете "товарищ Луиджи". Один из лидеров римлян "товарищ Мэтью".

Рация по-прежнему молчала, и Марио остановился напротив них.

- Слушай, Мэтью, - он наклонился к правому окну и подмигнул, - а ты, когда снимаешь свою шелковую рубашку, галстук и Ray-Ban, сразу перестаешь походить на фашистского мальчика из буржуазной семьи. Ну, знаешь, тех, что трутся в Милане около Сан-Бабила.

- Дурацкая форма, - пожаловался сквозь куст Валерио Морручи, - пистолет неудобно выдергивать.

- Зато плащи свободные - бронежилеты не видны, - утешил его "Галло", - и яркие - если что, друг друга в горячке не перестреляем.

- Марчелло, - Марио решил напоследок подколоть самого молодого в группе, уж больно отсутствующий у того был вид, - деда не будет? Ты справился?

Вчера вечером Фиоре должен был проколоть колеса грузовичку флориста, который ежедневно в это самое время разгружался у соседнего дома. Посторонние жертвы "Красным Бригадам" не к чему, и такими мелочами при планировании акций Марио не пренебрегал.

- Видишь же - нету, - меланхолично пожал плечами "Луиджи".

Было похоже, что он тут единственный, кто не мандражировал.

Внезапно ожила рация:

- "Жук", я "Лебедь", начинаю движение.

- Все, понеслось, - моментально посерьезнел Моретти и поднял сжатый кулак: - Fino alla vittoria sempre!

(итал., лозунг Че Гевары "Hasta la victoria siempre" - "Всегда до победы!").

Марио пролетел длинный квартал с ветерком, за полминуты, еще раз развернулся на пустынном перекрестке и пристроился на обочине за "Фиатом" "Камилло". Вытащил из кобуры "Скорпион", поменял короткий магазин на удлиненный и положил, прикрыв журналом, автомат на соседнее сидение. Затем откинулся на спинку и прикипел взглядом к зеркалу. В нем отражалась фигурка "товарища Марции" у соседнего перекрестка.

Потекли томительные секунды ожидания. Отчаянно хотелось закурить, но он знал, что до взмаха букетом осталось не более минуты.

"Потерплю", - пальцы его сами собой крепко вцепились в руль, - "все просчитано многократно. Пять-семь минут - и можно будет все".

"Товарищ Марция" чуть заметно дернулась, качнула цветами и, шагнув за угол, скрылась из вида.

- Умница, - прошептал Марио и принялся отсчитывать про себя те самые тридцать секунд, через которые он должен начать движение.

- Ах, ты, черт! - вырвалось из него непроизвольно: с виа Триофонтале вывернул шальной "Фиат Джардиньера".

Такие варианты тоже просчитывались - виа Марио Фане хоть и тихая, но не совсем безлюдная. Но эта машина усложнила задачу Моретти. Ему бы надо оказаться на следующем повороте прямо перед седаном Моро. Любой, кто мог вклиниться между ним и кортежем, угрожал этому плану.

"Джардиньера" неторопливо проехала мимо. Сквозь закрытое стекло донеслась какая-то незнакомая музыка. Марио разглядел в салоне двух молодых людей.

"Случайные попутчики? Нет?" - он облизнул пересохшие губы.

Затем сердце его на секунду замерло для того, чтобы тут же зайтись в неистовстве: из-за поворота показался долгожданный и все равно такой неожиданный кортеж.

Теперь все зависело от глазомера Моретти. Ему предстояло подобрать такую скорость, чтобы через двести девяносто пять метров, к следующему перекрестку, седан Моро следовал сразу за его бампером.

Марио включил поворотник и выехал во второй ряд. До следующего позади кортежа было метров сорок. Мимо проплывали небольшие, на один-два подъезда, четырехэтажные домики, окруженные пирамидальными тополями и платанами.

"Джардиньера" ползла впереди с неторопливостью жука. Марио нагнал ее к середине квартала, и темно-синяя машина услужливо освободила полосу. В зеркале заднего вида был отчетливо виден заметно приблизившийся кортеж, и Моретти пошел на обгон.

Наступил тонкий момент: если эта "Джардиньера" попробует вклиниться, вернувшись на вторую полосу, то штурмовая группа на перекрестке окажется от целей метров на шесть-восемь дальше, чем было рассчитано. Лишние шаги, лишние секунды... Совершенно лишняя для охраны возможность сообразить, что к чему.

Поэтому Марио, поравнявшись с "Фиатом", чуть притормозил, давая возможность кортежу еще сократить дистанцию.

Десять метров, восемь... Пять...

Марио чуть надавил на педаль газа, выравнивая свою скорость с седаном Моро.

Спустя четыре секунды тот поравнялся с подозрительной "Джардиньера".

Марио выдохнул с облегчением. Получилось. Теперь никто не сможет влезть между ним и Моро.

По затылку Моретти, лбу, щекам градом стекал пот.

- Уши точно раньше времени отклеятся... - пробормотал он озабоченно.

Улица плавно завернула, и впереди показалось пересечение с виа Стрезе.

Моретти зашипел злобное ругательство: из-за перекрестка навстречу двигался тентованный грузовик. Реализовывался худший сценарий, когда между заблокированным с двух сторон кортежем и штурмовой группой в кустах вдруг оказывалось крупное транспортное средство.

Нет, все варианты были продуманы, и этот - тоже, но он был крайне неудобен.

Марио уже мысленно приготовился выскакивать из машины и стрелять в сидящего рядом с водителем старшего фельдфебеля - тот в охране был наиболее опасен, но тут грузовик кашлянул, выплевывая облако сизого дыма, и прибавил скорость. Сразу стало понятно, что он успевает проскочить за линию атаки.

Моретти посмотрел в зеркало.

"Джардиньера" ползла далеко позади, и машина Камилло завершала ее обгон. До седана Моро оставалось не более трех метров. Самого председателя ХДП было не видно - он заслонился газетой, зато Марио успел разглядеть и водителя и сидящего впереди охранника. Лица обоих были расслаблены, руки на виду.

Пора. Марио прерывисто втянул воздух, включил поворот направо и начал подтормаживать.

Мелькнула за кустами через дорогу синяя форма "Alitalia".

Сара открыла дверцу своей машины и поставила ногу на асфальт.

Мимо, порыкивая, тяжело прогрохотал по дрянному асфальту грузовик.

Моретти начал поворот на виа Стрезе, но почти тут же дал резкий задний ход. Раздался глухой удар, машину тряхнуло. В зеркале отразился экспрессивно всплеснувший руками водитель седана. "Альфетта" с охраной успела затормозить, остановившись впритирку с машиной Моро.

Скрипнули тормоза, и вплотную за "Альфетой" встал "Фиат" Камилло.

Кортеж Моро был заблокирован и спереди, и сзади, а охрана еще не поняла, что к чему.

"Идеально!", - воскликнул про себя Моретти и положил ладонь на ребристую рукоять пистолет-автомата. Сейчас его задачей было, сидя в машине, страховать от неожиданностей. Опыт подсказывал, что лучше всего это делать с оружием в руке.

Из-за кустов рванули, разбившись на пары, штурмовики - каждая двойка к своей машине, к своей цели. Из дальнего "Фиата" бригадистов, словно чертик из табакерки, вылетел, вскидывая многозарядную винтовку, "Отелло". На перекресток выскочила, размахивая "Скорпионом", Сара.

Марио успел заметить, как опасливо вильнула к обочине злосчастная "Джардиньера", но тут его внимание привлек резко тормозящий грузовик. Словно в замедленной съемке Моретти увидел, как падает скрывающий задний борт тент, а за ним вырастают темные фигуры с уже вскинутыми к плечам автоматами.

Длинные, до разрядки магазинов, очереди из пяти или шести стволов, пущенные почти в упор, снесли атакующую четверку до того, как кто-нибудь из них успел сделать хотя бы выстрел.

Марио рванул автомат и развернулся. Скорострельный "Скорпион" торопливо выплюнул пули в лобовое стекло стоящей позади машины. Оно покрылось мелкими луночками, но устояло.

"Броня", - холодея, понял Моретти, - "кто предал?!"

Он бросил еще один взгляд назад и невольно поморщился: у "Галло", оказавшегося ближе всех к грузовику, снесло полчерепа.

Дверь ремонтирующегося кафе напротив с грохотом распахнулась, и оттуда роем рассерженных шершней повалили спецназовцы.

Сара припала на колено и дала прицельную очередь в их сторону. Один из бегущих начал заваливаться в бок, второй захромал.

В ответ откуда-то сверху раздались хлесткие выстрелы, и женщину бросило на асфальт.

Моретти поднял взгляд. На том самом балконе третьего этажа, где цвела ярко-фиолетовая гортензия, теперь стояли, перегнувшись вниз, два снайпера и торопливо добивали Сару. Та, корчась на асфальте, пыталась поменять обойму.

"Кто!?" - заскрипел зубами Марио.

На улицах, впереди и сзади, показалось по два тяжелых грузовика.

- Моретти, Бальцерани, бригадисты, - захлебываясь охотничьим азартом закричал кто-то в громкоговоритель, - сдавайтесь, вы окружены!

Словно в ответ на эти слова мелькнул, стремительно выворачивая с виа Стрезе "Фиат" "товарища Клаудио". Завис на миг, балансируя на двух колесах, а потом ринулся в самоубийственную атаку на бегущих от кафе спецназовцев.

Автоматы зашлись в истерике, круша без разбора и металл, и стекло, и плоть, но было поздно. Машина вильнула, снося сразу четырех человек, а затем врезалась в стену и затихла, осыпаясь осколками стекла. С асфальта кто-то дико закричал.

Оставшиеся на ногах спецназовцы остановились, торопливо меняя магазины. Хлопок, и позади них, на месте воткнувшегося в стену "Фиата" распух огненный шар. Крик раненного, висевший в воздухе на одной ноте, оборвался. Заметались по дороге, сбивая с себя огонь, живые факелы.

- Вся штука в том, что иногда выбора просто нет, - пробормотал, вжимая педаль газа до упора, Марио.

Взвизгнули покрышки, и форсированный движок швырнул машину вперед, мимо безжизненного тела Барбары Бальцерани - смерть уже аннулировала ее оперативный псевдоним.

Позади открыли огонь - лобовое стекло пошло редкими дырами. Кресло несколько раз дернулось, но предусмотрительно вмонтированный в спинку лист стали спас Моретти. Взвизгнули, разбивая приборную доску, пули - это присоединились снайперы с крыш.

Марио моментально крутанул баранку, вынося машину на пустынный тротуар. Теперь балкончики хотя бы частично прикрывали его от стрелков, что засели выше.

Грузовики впереди торопливо разворачивались поперек, блокируя виа Марио Фани. За ними, на американский манер, забегали карабинеры.

- Сегодня мне не до вас, - прошипел Марио, и повернул руль.

Машина рванула поперек дороги и легко вышибла секцию садовой ограды, словно та была не приварена к столбам, а просто прислонена к ним. Это было не слишком далеко от истины: крайний сценарий "Красных бригад" предусматривал засаду противника, и, поэтому, Моретти недавно потратил полночи, сначала лично подпиливая железные прутья, а потом замазывая следы своей работы землей.

"Фиат" разъяренным носорогом пронесся сквозь невысокие кусты, скользнул зигзагом по заброшенной стройке, несколько раз свернул между домами, миновал посольство Ирака и выскочил на виа дель Камилучи. Стрельбы позади уже не было, лишь истошно заливались сирены.

Форсированный движок басовито взвыл. Мимо, размывшись в движении, пролетел тихий сонный район. Перед очередным посольством Марио резко ушел налево. Здесь, в путанице узких дорог, стояла небольшая вилла, арендованная Барбарой под резервную базу. Задерживаться тут было бы глупо - слишком приметна была на дороге расстрелянная машина, и совсем скоро сюда нагрянет полиция.

Моретти загнал "Фиат" в гараж и первым делом поменял в "Скорпионе" обойму. Затем плеснул из нагрудной фляжки на платок спиртом, и торопливо протер те поверхности в машине, которых мог коснуться руками.

Подбежал к стоящему в углу мощному мотоциклу и снял с руля шлем. Взгляд Марио остановился на заднем сидении. Лицо его скривилось, глаза влажно заблестели.

- Strafottuto cazzo! - от души пнул по колесу, и несчастная "Хонда" вздрогнула. - Нас предали!

Он с силой обхватил себя руками и согнулся, рыча как животное. Потом медленно распрямился и посмотрел куда-то вверх, сквозь низкий потолок. Пальцы его сжались в бессильной злобе.

- Giuro su Dio, - кулак с силой ударил в грудь, - я найду тебя и раздавлю!

(итал., strafottuto cazzo - ругательство (дословно - "чертов петух"), Giuro su Dio - богом клянусь).

Тот же день, получасом позже

Рим, Палаццо дель Виминале.

Ватную тишину кабинета освежила мелодичная трель телефона правительственной связи, и генерал невольно вздрогнул.

Нет, не так, совсем не так еще час назад представлял он себе этот доклад.

Хотя, на самом деле, он не верил до последнего. Весь его опыт вопил, что невозможно так точно и так подробно описать замысел террористической операции. В Библии "Красных бригад" - "Кратком учебнике городского партизана", Маригелла, нельзя этого не признать, расписал все весьма разумно. Такой объем информации могли иметь только один-два человека из руководства, причем лично участвующие в акции. Немыслимо было представить, что у них вдруг откажет чувство самосохранения, и они передадут эти сведения, вплоть до мелких подробностей, кому-то третьему.

И лишь когда одно за другим посыпались подтверждения, он был вынужден признать непредставимое. Точку в его сомнениях вчера в полночь поставила вроде бы мелочь - четыре проколотых колеса у грузовичка флориста. Лишь тогда он дал отмашку на просачивание в район сил специальных операций, и план его штаба, выглядевший до того игрой разума, начал обретать плоть.

И вот, эти чертовы непредсказуемые фанатики...

Он с неохотой снял телефонную трубку.

- Да, господин премьер-министр, - сказал кротко и с почтением, - Пьетро Корсини у аппарата.

- Докладывайте, генерал, - с отчетливым нетерпением приказал Андреотти.

Корсини поморщился. Аристократу из старинного рода сносить столь повелительный тон от этого выскочки было неприятно. Но, к сожалению, из давно обедневшего старинного рода... Поэтому голос генерала сохранил почтение:

- Операция завершилась частичным успехом, господин премьер-министр. Сразу восемь террористов ликвидировано на месте. Среди убитых уже опознаны Просперо Галлиани, Валентино Моруччи и Барбара Бальцерани. Таким образом, нам удалось нанести по руководству "Красных бригад" очередной сокрушительный удар. Кроме того, на трех конспиративных квартирах захвачено пять бригадистов. Они обеспечивали наблюдение в районе операции.

Корсини замолк и сглотнул в безуспешной попытке смочить пересохшее горло. Жилка на седом виске запульсировала быстрей.

- Я почему-то не услышал фамилии Моретти, генерал, - сухо прошелестел голос Андреотти.

- Сбежал... Увы, оказалось, он подготовил себе совершенно неожиданный вариант отхода. Понимаете, - Корсини начал говорить все быстрее и громче, - это - фанатики, умные и решительные. Они не ценят свои жизни. Уровень риска в их операциях превышает любые разумные пределы. Предугадать их действия крайне сложно, а, порой, и невозможно. Они готовы на самоубийственные экспромты, и принимают такие решения мгновенно.

- Я плохо себе представляю, как можно было, столько зная об их планах, упустить главаря, - желчно ответил Андреотти, - рассчитываю сразу после заседания Сената получить от вас убедительные объяснения этому. Полагаю, вы сумели обойтись без жертв с нашей стороны?

Лицо Корсини скривилось в некрасивой гримасе.

- Господин премьер-министр, в этом смысле наша операция сложилась несколько неудачно, - он чуть помолчал и добавил упавшим голосом, - бойня вышла.

- Сколько? - премьер был краток.

- Тоже восемь. И четверо ранены, - рубанул генерал и торопливо добавил, - правда, достаточно легко.

- Как!? - взвился на том конце телефонного провода голос. - Как вам это удалось?!

Под скулами у генерала заходили желваки.

- Самоубийцы, - сухо ответил Корсини. - Они - самоубийцы. Один, вместо того, чтобы сдаться, врезался на машине в группу спецназа, а потом взорвался. Второй умудрился, прикрывая прорыв Моретти, снять из "Гаранда" двух снайперов на крыше. Да и Бальцерани успела высадить обойму...

Андреотти помолчал, переваривая, потом ядовито процедил:

- Генерал, я представлял себе частичный успех несколько иначе. У вас на руках были все карты, но вы и в такой ситуации умудрились обляпаться с ног до головы. Это - редкое умение. Не уверен, что оно будет мною востребовано.

В телефоне раздались гудки.

- Brutto pezzo di merda, - экспрессивно ругнулся, бросая трубку, генерал.

(итал. - говнюк хренов)

Впрочем, бранное словцо вылетело больше по привычке, без настоящего задора и огонька. Ничего неожиданного. Уже после первого поступившего с места доклада он так и заподозрил - поруководить полицией Италии ему удалось лишь полгода. Ну, он такой не первый... На этой раскаленной сковороде долго не усидеть.

Корсини взглянул на массивные настольные часы, прикидывая расклад. Торжественное заседание сената, посвященное присяге нового правительства, продлится не меньше пары часов. Что ж, он вполне успеет.

Генерал любил артишоки по-римски, спортивные машины и старенькое семейное палаццо с окнами на Тибр. Вот почему ему надо было успеть продать интересный документ вперед своих коллег. В том он не видел ничего постыдного: его шеф ходил на ужины с резидентами ЦРУ и МИ-6 как на работу, а оперативного интереса замысел "Красных Бригад" на операцию уже не представлял.

Корсини засунул в портфель пять заготовленных конвертов. Два постоянных покупателя на такой горячий материал у него есть, а остальные он попробует предложить в посольства.

"Да", - решил генерал, - "пожалуй, шведам... Евреям... И, попробую, чехам..."

Он поднял трубку и набрал первый номер.

- Алло, - в голосе абонента слышался легкий немецкий акцент.

Генерал не был в том уверен наверняка, но подозревал, что этот, наиболее щедрый из его партнеров, знает Маркуса Вольфа в лицо. Была определенная ирония в том, что концы от второго постоянного контакта совершенно точно уходили в Бонн.

- Отто, - сказал Корсини задушевно, - у меня есть для вас чудесная новость. Вот буквально минут сорок назад к Луиджи завезли наисвежайших палтусов, а он, скажу вам по секрету, умеет совершенно восхитительно их готовить. Правда, должен предупредить, что удовольствие это не из дешевых.

- Сорок минут назад... - откликнулся немец задумчиво, - да, я что-то такое слышал. Я вас понял. Что, и правда так вкусно?

- Уверяю, - голос Корсини подобрел, - редкость неимоверная. Пальчики оближете.

- Звучит весьма соблазнительно. Что ж, я буду рад оценить это по достоинству.

- Тогда через полчаса, как обычно?

Генерал дождался ответа, нажал на рычаг и набрал второй номер.

- Алло, Ганс? У меня есть для вас чудесная новость...

Пятница 17 марта, 1978, день

Ленинград, Измайловский пр.

Дуло вдоль проспекта немилосердно. По северному злой ветер вымораживал скулы и гнул пешеходов к земле. Я нырнул в долгожданную подворотню, словно в окоп, и с облегчением перевел дух. Смахнул со щек невольные слезы и заторопился дальше, в свой сумрачный подъезд. Пусть в нем воняет плесенью из подвала, зато от пузатых батарей щедро расходится жар, а за это я сейчас был готов простить многое.

Взлетел, постепенно отогреваясь, на три с половиной лестничных пролета вверх и замер на полушаге, ошарашенный открывшейся картиной. На уровне моих глаз, на фоне той самой желанной батареи ярким пятном выделялись знакомые финские сапожки с приметно-красным кантом. Я поднял недоуменный взгляд выше. На облупившемся подоконнике сидела, нахохлившись, Софья и остановившимся взглядом смотрела куда-то сквозь стену дома напротив. На полу в углу стояла средних размеров ободранная клетчатая сумка.

- Эй! - я крадучись поднялся по оставшимся ступенькам и осторожно пощелкал пальцами перед ее лицом.

Она медленно повернула голову и посмотрела на меня без всякого выражения.

Я наклонился к ней, разглядывая.

"Да она, похоже, больна!" - сообразил, увидев влажный лоб и покрасневшие склеры.

- Ты это что? - пробормотал растерянно и положил ладонь на лоб.

Ну, точно, горячий. А пальцы - холодные как лягушки.

- Эй, Софи, - сказал громче, разминая ее ладонь, - ты почему не в кровати?

Она посмотрела на меня, шмыгнула носом и просипела:

- А нету кровати.

- Не понял... Как нету? А в общаге?

- Выгнали. Уж три дня как, - мрачно ответила она.

- Че?! - вырвалось из меня потрясенно, - как выгнали? За что?

- За что, за что, - забормотала Софья, недовольно щурясь вдаль, - да какая теперь разница за что?! Ну, предположим, за дебош...

- О, мать, да ты буйна во хмелю... - растерянно проговорил я.

Она злобно зыркнула и отвернулась.

- Снимать комнату теперь придется? - предположил я неуверенно.

- На что?! - почти простонала Софья.

- Понятно, прогулеванила все, - протянул я, и был награжден за это еще одним недовольным взглядом.

- Иди уж, - сказала она тускло, - я случайно именно в твою парадную зашла согреться.

- Угу, - промычал я, быстро прокручивая в уме варианты, - а с работы вас, сударыня, не турнули?

- Тебе-то какое дело? - сумрачно спросила она.

- Да... Привык уже к лечащему врачу, - развел я руками, улыбаясь.

- Не знаю... - Софья обхватила себя руками и начала раскачиваться, - ничего не знаю... Паспорт еще потеряла... Дура...

- Ого, - я в удивлении почесал затылок, - да у тебя талантище! Слушай, Софи... Софи! Ну-ка, золотце, посмотри мне в глаза. Ты, вообще, можешь себя прилично вести? Держать себя в рамках? Или это дохлый номер?

- Не знаю, за кого ты, ребенок, меня принимаешь, - она приняла оскорбленный вид, - но за все время учебы и работы в Ленинграде у меня было только два привода в милицию. Да и то... - она безнадежно махнула рукой, - А! Что теперь говорить...

Я еще чуть поколебался. Ну, не домой же ее такую тащить... Нет, у родителей со здоровьем все в порядке, но сердца-то не железные... Перед моими глазами как живое встало батальное полотно: - "мама, папа, а это - Софочка, наш участковый, теперь она поживет со мной в комнате", - и я гнусно ухмыльнулся.

- Так! - хлопнул в ладоши, - собралась с мыслями. Есть вариант с жильем где-то до июля. Но! - я нацелил на нее палец, - ты должна твердо пообещать мне две вещи. Первая - никаких гостей и выпивки, - она истово закивала, глядя на меня со внезапно вспыхнувшей надеждой, - второе: будешь опекать живущую там девочку. И не дай бог... - я сделал паузу и многозначительно помотал пальцем перед ее лицом, - не дай бог я замечу какое дурное влияние с твоей стороны... Да, и третье - обо всем этом молчать. Даже подружкам. Договорились?

Она резво спрыгнула с подоконника, поморщилась, а потом с подозрением уточнила:

- А что за девочка?

- Да... Сирота практически. Пошли, чаем напою, отогреешься, и поедем, - я подхватил сумку и начал подниматься, в изумлении покачивая головой. А еще говорят, что в одну воронку два снаряда не падают. Еще как падают, особенно если воронка дурная.

Хоть ехать было не более пятнадцати минут, но в машине Софья сразу стала уплывать. Видимо, сказалось все сразу: и грипп, и переход от нервной неопределенности на лестнице к теплой безопасности такси, и, наконец, сытость от трех торопливо проглоченных бутербродов. Уже на первом повороте она клюнула носом, а еще через квартал завалилась мне на плечо и, протяжно вздохнув в полусне, сладко засопела под негромкие редкие щелчки таксометра.

- Софи, - потеребил я ее, когда машина встала у подъезда, - приехали.

- Ах, - сонно пробормотала она и заозиралась вокруг, болезненно щурясь.

- Улица Фрунзе, - пояснил я ей и протянул водителю рубль, - выходим.

Взял сумку и поволок спотыкающуюся через шаг Софи на третий этаж. Открывать дверь своим ключом не стал - нажал звонок, проверяя Мелкую.

- Кто? - раздалось секунд через двадцать.

- Я.

Дверь мгновенно распахнулась. Мелкая качнулась было ко мне, словно собираясь прыгнуть на шею, но, увидев, что я не один, быстро сделала пару опасливых шагов назад. Взгляд ее потемневших глаз тревожно метнулся с меня на Софью и обратно. Но буквально через несколько мгновений спина ее распрямилась в струнку, подбородок пошел вперед - ни дать, ни взять, молодая хозяйка встречает нежданных гостей.

- Молодец, - похвалил ее за все сразу и зашел в прихожую. Поставил сумку на пол и наклонился, снимая сапоги. - Всегда! Всегда спрашивай "кто?", и лишь потом открывай.

Мелкая моментально вычленила в сказанном главное: она остается здесь и дальше.

- Ты мне уже говорил, - кивнула с улыбкой, в которой в равных пропорциях смешалась легкая укоризна с простодушным лукавством, - мне от тебя одного раза достаточно.

За моей спиной негромко, но многозначительно кашлянули. Я повернулся к Софье. Было видно, что стоит она из последних сил.

- Это - Тома, - представил я уверенно пристроившуюся за моим плечом Мелкую, - она под моей опекой. Тома - это Софья. Мой... Эм... Да, мой товарищ, - кивнул я сам себе и, ухмыльнувшись, добавил, - и мой лечащий врач.

Привалившаяся к косяку Софи молча изобразила, как приветствуют демонстрантов с трибуны Мавзолея.

- Она гриппует, - продолжил я инструктаж, - поэтому близко к ней не подходи. И, еще, она попала в тяжелую жизненную ситуацию и пока составит тебе здесь компанию.

Мелкая согласно мотнула челкой и деловито уточнила:

- Обед? Я могу лагман подогреть.

- Душ и в койку... - простонала Софья, сдирая с себя куцее пальто, - и не кантовать...

Я принял пальто и кивнул Мелкой:

- Дай ей полотенце. И застели диван, ей не до того сейчас. А твой лагман я и сам с превеликим удовольствием еще раз поем.

Лицо Мелкой словно осветило солнцем. Она застенчиво добавила:

- Я как раз лепешки испекла...

Я восхищенно цокнул:

- Вот же ж достанется кому-то сокровище.

И пошел на кухню. Вслед мне хмыкнули в два носа.

Суббота 18 марта, вечер,

Ленинград, Невский пр.

Ни Карл, ни Джордж не испытывали иллюзий: в КГБ за безобидных чудаков-архивистов их уже давно никто не держит. Да и в фокусе с надувной куклой советская контрразведка, безусловно, разобралась, было на то у них и время, и возможности. Теперь любой выезд сотрудников Станции приводил в действие сложную "вертушку" из полутора-двух десятков автомобилей наблюдения, и оторваться от них на время в "мертвую зону" стало задачей, по сложности своей сопоставимой с полетом на Луну.

Вот и сейчас, стоило только оперативникам свернуть с Литейного на Невский, как на "хвост" к ним бойко, всего через одну машину, пристроилась уже запримеченная сегодня красная вазовская "тройка", а светло-серая "Волга", что издали вела их предыдущие три квартала, ушла прямо, в сторону Владимирской площади.

Джордж негромко присвистнул, провожая взглядом в зеркале чрезмерно резво стартовавшую машину:

- А двигатель-то у нее форсирован.

- Не думаю, - глаза Карла блеснули из-под широкополой шляпы, - капот вниз провисает, багажник, наоборот, задран вверх. Чуть-чуть, конечно, но если приглядеться, то видно. Спецмашина... На них, вероятно, сразу на заводе двигатель ставят мощней.

- Может быть... - вместо ожидаемого спора Джордж снова вгрызся в ноготь на большом пальце.

- Джорджи, перестань, - попросил Карл с мягкой укоризной.

- А!? Да, чертова привычка... - Джордж недовольно отплюнул что-то в сторону, - знаешь, верно кто-то сказал, что наша работа - это недели скуки, перемежаемые минутами ужаса.

Кляксой яростного мрака на подсвеченных городом облаках явился и уплыл назад бунтующий конь, потянулись покрытые мохнатой изморозью решетки Аничкова моста.

- Меня больше погода волнует, - поежился Карл, - минус десять и северный ветер. Они называют это весной.

- Ничего, я не сахарный, - Джордж натянул кожаные перчатки, а потом добавил: - Ты там не молчи в зале как истукан, смейся со всеми.

Карл поиграл желваками и включил поворотник. Вызывающе длинный "Бьюик Регал" с дипломатическими номерами нахально свернул под кирпич на Малую Садовую и, прокатив немного, встал напротив служебного выхода из театра Комедии.

Машина затихла, но еще секунд пять они сидели в ней неподвижно и молча, словно задумавшись о чем-то важном.

Впрочем, так оно и было - вот уже полтора часа как в городе раскручивалась тугая пружина шпионской операции. Сначала резко, продемонстрировав специальные навыки, сошли с привычных туристических маршрутов и рассыпались по дальним районам сразу полтора десятка резвых "интуристов", что прибыли на пароме этим утром. Потом откуда-то из Купчино выстрелил короткую серию в эфир подпольный передатчик. Как-то вдруг все сразу, в театры и концертные залы направились сотрудники консульства и приехавшие к ним в гости коллеги из Москвы. А полчаса назад на Васильевском острове из машины консула выскочила, оставив за себя обманку, и помчалась темными проходными дворами в сторону Смоленского кладбища Синтиция Фолк.

Растянуть, разорвать плотную опеку Комитета, исчерпать контрразведывательные ресурсы оппонента - вот их задача.

Но эпицентр операции был здесь.

- Вперед, - Карл с неторопливым достоинством выбрался из массивного седана.

Из-за поворота с улицы Ракова осторожно высунулись темно-зеленые "Жигули". На морде у машины, казалось, застыло выражение неловкой застенчивости.

- Да здесь мы, здесь, - Карл приветливо помахал сидящим в салоне.

- Знаешь, забавно, на историческом месте встали, - Джордж притормозил у капота "Бьюика" и провел рукой поперек тротуара, словно намечая на асфальте линию, - вот прямо здесь местные террористы провели подкоп из подвала Елисеевского до середины улицы и заложили заряд на пути у государя-императора. Он по воскресеньям обычно присутствовал на разводе караула в Михайловском Манеже, - Джордж махнул в сторону Зимнего стадиона, - а возвращался тут, выезжая через Малую Садовую на Невский.

- И как, взорвали? - вяло обозначил интерес Карл и вздернул воротник своего пальто повыше.

- Не здесь, - с каким-то сожалением ответил Джордж, - он в тот день изменил маршрут и поехал в Михайловский дворец, в гости к кузине, Екатерине Михайловне. Тут два квартала всего - пока он там чаи гонял, заговорщики успели переместиться и занять новые позиции вдоль Екатерининского канала. Там всего два моста в направлении Зимнего дворца, никак не объехать. Перед одним из них бомбами и забросали.

- Пошли, - Карл закатил глаза к небу, - у нас сегодня своя история. Хочется верить, что она будет не столь трагична.

Они неторопливо зашагали к цели - две мужские фигуры вызывающе нездешнего вида.

Зимой для похода в театр Карл признавал только приталенный коверкот благородно горчичного цвета и светло-бежевую борсалино с чуть заломленными набок полями. Одеваясь на выходы, он становился занудой:

"Джорджи, пальто ниже колен - удел богемы", - наставлял Карл сегодня своего партнера, - "а у людей, вообще не признающих пальто, всегда есть и множество других недостатков - постараемся же ни в чем не быть на них похожими".

Гардероб Джорджа с трудом умещался в трехстворчатый шкаф, и на выбор одежды под настроение у него порой мог уйти и час. Но в этот раз он молча снял с вешалки уже примелькавшееся на Невском белое двубортное пальто, а потом еще и повязал поверх броский шарф канареечного цвета: зимние сумерки, когда народ уже повалил с работы, для наружки самое тяжелое время, и совершенно не к чему напрягать их сегодня сверх необходимого минимума.

А вот под пальто у него пошла "стерильная" одежда, доставленная в вализе прямиком из Лэнгли и прежде никем не ношенная: на ней гарантированно не было ни вмонтированных отслеживающих устройств, ни запахов, которые могли бы учуять служебные собаки.

Для одиночки обыграть наружное наблюдение в родном для тех городе практически невозможно. Контрразведчиков банально намного больше, они работают натренированными командами и знают местность как свои пять пальцев. Только неожиданная домашняя заготовка могла дать - нет, не успех, а лишь некий шанс на него. Такие приемы готовятся кропотливо, порой годами, и лежат в запасниках до особо важных случаев, как дебютные варианты у гроссмейстеров для решающих матчей.

И вот такой случай настал.

Еще прошлой осенью резидентуры ЦРУ в Западной Европе активизировали налаженные "в темную" контакты с ленинградцами, регулярно выезжающими за рубеж. В Киле и Гамбурге, Роттердаме и Стокгольме давние партнеры по небольшому теневому бизнесу обращались к морячкам и дальнобойщикам с благовидной просьбой: помочь своим знакомым найти затерявшегося в СССР младшего родственника.

Знали о том пацане немного: лишь то, что он был усыновлен совсем мелким и живет теперь в семье, что где-то пару лет тому назад перебросили по службе из Москвы в Ленинград. Еще был известен возраст "потеряшки", впрочем, от слушателя к слушателю он менялся, то опускаясь до четырнадцати, то поднимаясь до восемнадцати.

"Понимаешь", - звучало от такого "партнера" где-то между второй и четвертой кружкой пива, - "там вопрос наследования подвис. Надо помочь, они за это хорошо отблагодарят, и тебя, и меня. Только ты сам, если найдешь похожего, к нему с разговором не лезь, там есть юридические тонкости. Их человек туристом потом приедет, сам поговорит. Тебе надо будет лишь показать парня, и все - деньги твои. Причем платят, даже если пацан окажется в итоге не тот. Главное, чтоб возраст совпал да переезд из Москвы. Но смотри, чтоб без обмана - там люди серьезные, запросто навсегда закроют для тебя Европу".

Месяц назад заброшенные таким образом "сети" подали сигнал, и в Лэнгли, чуть поколебавшись, дали отмашку на операцию.

Поэтому Карл с Джорджем и шли сейчас вдоль помпезного фасада, за которым скрывался старый хитро-скроенный дом. За пару столетий и множество перестроек соседние здания в этом немаленьком квартале проросли друг в друга внутренними переходами, сцепились пожарными лестницами и притерлись стыками крыш - сложился трехмерный лабиринт, позволяющий пройти от любого входа к любому выходу. Все, что для этого было надо - умение договариваться с замками да, в паре мест, знание начальных приемов альпинизма.

Джордж не был новичком в высотно-штурмовой подготовке, а проблему замков решили еще два года назад - специалистка на контракте, заехавшая из Франции в составе группы таких же старушек-одуванчиков, виртуозно орудовала отмычками и сняла за свою непростую жизнь отпечатки с тысяч сувальд.

Так в самом центре Ленинграда была проложена тайная тропа. Начавшись с Невского, от входа в Театр Комедии, она вела мимо темных по вечерам окон учреждений к задам кинотеатра "Аврора" и, оттуда, из глубины глухих дворов, на улицу Ракова. Месяц назад передовая группа заезжих оперативников ЦРУ прошла по маршруту, проверив все еще раз, и заодно оборудовала основной и резервный тайники со сменной одеждой, обувью и кое-каким альпинистским снаряжением для Джорджа.

Все было настроено на успех. Оставалось воплотить его этим вечером в жизнь.

Карл с Джорджем пристроились в жидкий пока ручеек театралов. Седенькая бабулька на входе оторвала контрольки, и оперативники неторопливо прошли в вестибюль. Скрытная покупка билетов была отдельной операцией ЦРУ - нельзя было позволить Комитету подготовиться к работе в театре заранее, но точно так же сейчас было важно не волновать следующих позади топтунов, оставаясь постоянно в их поле зрения. Поэтому американцы шли к гардеробу вальяжно, легко позволяя обогнать себя спешащим к буфету зрителям.

Вычислить двух наблюдателей, заскочивших в вестибюль почти сразу за разведчиками, не составило бы труда и для неопытного практиканта, но и Карл, и Джордж знали, что это обманка: прямо сейчас на одной из соседних улиц в каком-нибудь "рафике" с закрашенными стеклами, что выполняет функцию разъездной реквизитной для наружки, торопливо переодевается в приличную театральную одежду та команда, что на самом деле будет пасти их здесь до конца спектакля.

"До смены наблюдателей - пять-шесть минут", - прикинул Джордж, пристраиваясь в недлинную очередь.

Сухонькая гардеробщица с почтением приняла дорогие пальто. Джордж отошел к ростовому зеркалу и придирчиво осмотрел себя с ног до головы. Шерстяной костюм глубокого синего цвета, ослепительно-белая рубашка, яркий лиловый галстук... Да, определенно, он будет хорошо заметен издали, даже в толпе.

Из-за спины накатил запах дорогого одеколона и хорошего табака - это подошел и встал чуть позади Карл. Провел пальцами по волосам над ушами, одернул манжету.

Серые глаза смотрели из зеркала серьезно. Слишком серьезно для этого театра.

- Я хочу советского бренди, - капризно заявил Джордж на английском, - комедия будет мертва без него! И икры!

Карл отмер и криво усмехнулся:

- Тогда вперед?

Джордж чуть повертел головой, словно растягивая чрезмерно тугой ворот рубашки.

Наблюдатели, как и предполагалось, разделились, взяв их в "коробочку": один, чуть приотстав, сейчас увлеченно изучал программку, второй же прошел вперед и занял позицию около лестницы.

- Да, - согласился Джордж, - вперед, и да поможет нам Бог.

- О! - всплеснул он руками, завидев впереди вход в мужской туалет, - я быстро, ты не успеешь соскучиться.

- Я здесь подожду, - сообщил ему в спину Карл и подпер стену напротив.

Джордж миновал курительную комнату, уже успевшую наполниться клубами едкого дыма, нашел свободную кабинку и зажурчал, негромко насвистывая тему из "Казанова" от Нино Рота. Почти сразу кто-то чихнул, потом тихонько пробормотал "goddamn".

(англ. - проклятье)

Джордж завершил свои дела и оглядел узкое пространство, в котором он заперся - ему предстояло провести тут почти час. Сейчас из какой-то кабинки выйдет его двойник, в таком же синем костюме и с приметным галстуком на шее, выйдет и пойдет пить с Карлом коньяк, уводя подошедшую команду наблюдателей на второй этаж. Он же вывернет костюм-хамелеон наизнанку, снимет галстук и приладит парик. Чуть поработает с макияжем, и выждав немного после начала спектакля, поднимется через служебную часть здания на шестой этаж. Там в тесной кладовке под крышей, за сложенными вдоль стены кумачовыми транспарантами, что выносятся на улицу два раза в год, ждет его в тайнике сменная одежда. Потом он протиснется через узкое окно на пожарную лестницу (пальто надевать придется уже там) - и в путь, по крышам. По дороге придется спуститься по веревке на два этажа вниз. С этим он справится, в том нет сомнений.

Самое сложное будет потом.

Тот же день, полтора часа спустя,

Ленинград, Невский пр.

Этот город не уставал напоминать Джорджу давно забытое: что такое холодный злой ветер в лицо, от которого горят уши и покалывает щеки. Хотелось, наконец, уйти из выстуженного подземного перехода в тепло, но упрямый прибалт продолжал торговаться, нудно растягивая гласные:

- Я понимаю, что было две, - говорил он, уныло мигая белесыми ресницами, - но я потратился. Надо еще пятьсот.

Американец с отвращением изучил немолодое лицо напротив: узкий костистый нос, бледные тонкие губы и впалые, словно у туберкулезника, щеки.

- Да на что ты мог столько потратить?! - Джордж был живым воплощением скепсиса.

- Следил же. Не сам. Там опасно - черная "Волга" забирает. И отца, и сына.

Рогофф постарался скрыть невольно вспыхнувший интерес. Впрочем, собеседник упорно смотрел ему куда-то в грудину, словно никак не мог оторвать взгляд от крупных роговых пуговиц на темно-сером пальто. Это нервировало - в одной из них был скрыт объектив.

- Надо было узнать распорядок, где учится, привычки, - продолжал долдонить моряк.

Голос у него был зыбкий, дрожащий, словно оконная занавеска на ветерке. Корявые пальцы мелко подрагивали, и круглились под кожей узловатые кости.

- И что выяснил? - скучно проскрипел Джордж.

- Две пятьсот, - глухо повторил прибалт и упрямо насупил жидкие брови.

Холодный и влажный сквозняк вновь протянул подземную трубу, лишая Джорджа остатков тепла.

- Arsehole, - процедил американец с ненавистью в голосе и полез во внутренний карман пальто.

(англ., ругат. - задница)

На лице моряка проступил намек на довольство. Так могла бы улыбаться обгаженная олушами скала в Северном море в те редкие дни, когда ее ласкает солнечный свет.

- На, - Джордж сунул ему в руки конверт.

Тот повернулся в пол-оборота к стене, прикрывшись корпусом, и отогнул клапан. Открылась нетолстая пачка светло-бежевых купюр.

- Simts rublis, - пробормотал прибалт и начал неторопливо пересчитывать уголки.

(латыш. - сто рублей)

- Латыш? - уточнил, постукивая ботинком о ботинок, Рогофф.

- Это неважно, - пальцы заработали быстрее.

Джордж еще раз принюхался. Все вроде сходилось: одежда на морячке была чистая, городская, но сквозь нее все равно пробивался легкий запах машинного масла и солярки.

- Две тысячи, - подвел черту прибалт и торопливо засунул деньги за пазуху, - еще.

- Пффф... - ЦРУшник обреченно выдохнул и достал портмоне, - раз, два...

- Вот теперь хорошо, - приняв остаток, моряк принялся с тревогой озираться, - пошли, где люди.

Они поднялись по ступенькам, и Рогофф невольно оглянулся, а потом озадаченно цыкнул - да, как Синти и сказала, на мраморном козырьке, что над спуском, действительно была невероятная надпись: "Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина".

Американец задумчиво посмотрел сквозь возвышающуюся на противоположной стороне улицы пятигранную башню и пробормотал под нос:

- Непостижимо... Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.

- Что? - переспросил прибалт.

- Да, - экспрессивно взмахнул рукой Джордж, - говорю, действительно наступило то самое таинственное время, когда лампы на Невском дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет.

В водянистых глазах попутчика на короткий миг мелькнуло странное. Потом взмах бесцветных ресниц все стер, и Джорджу осталось только гадать, почудился ему или нет тот призрак узнавания.

На почти безлюдном углу Гостинки (могучее племя спекулянтов и фарцовщиков уже разошлось, кто домой, кто по кабакам) Джордж остановился, поворачиваясь к своему проводнику:

- Ну, и что ты выяснил о парне? И где он?

- Да выяснил немного... Юра зовут. Студент второго курса. Университет. Восточный факультет.

Джорджа непроизвольно подался вперед.

- Отчим... Не знаю кто. И знать не хочу, - оказавшись с деньгами на Невском, прибалт заметно приободрился, и в речи его стали проскальзывать интонации.

- Так... - разведчик потер замерзшие ладони, - и где он?

- В "Метрополе". День рождения друга. Это рядом, сразу за Гостинкой. Если зайдем, я покажу. Но говорить с ним будешь без меня, - жесткий рот прибалта словно выстругивал короткие фразы.

- Хорошо, - согласился Рогофф, - веди.

Шли молча, все было сказано, и Джордж приступил к восхождению на пик своей формы.

Еще в театральном туалете он прокапал в нос боевой коктейль из трех анксиолитиков, и мир вокруг теперь играл свежими красками. Сейчас наступило время для расширения достигнутых эффектов, и в рот отправилась пластинка жевательной резинки. В этом "Ригли" от оригинала был только логотип, даже этикетку для них делали под заказ, легендируя резкий кисло-терпкий вкус сказкой о пробном выпуске. Впрочем, никакой специальной химии тут не было. Жевание само по себе разгоняет мозговое кровообращение; кислинка придает зрению дополнительную остроту и ночную чувствительность - это хорошо знают снайперы; терпкость вкусу дарил концентрат боливийского тримате.

Когда спутники миновали центральный вход в Гостиный Двор, Джордж запрокинул голову до упора, словно вдруг заинтересовавшись облачным небом, а через несколько секунд резко кивнул. На миг мир вокруг поплыл, затем по затылку, ушам прошла волна тепла и наступила необычайная ясность мысли.

Еще через десять шагов Джордж, наконец, впал в то воистину волшебное состояние расслабленной боевой готовности, когда тело словно плывет само по себе, а мир вокруг ощущается одновременно и предельно детализированным, и целостным.

Со всех сторон стали проступать ранее не замечавшиеся детали. Город начал слоиться, будто здесь и сейчас вдруг истончилась грань времен: Петербург его бабушек отчетливо просвечивал сквозь Ленинград, словно некий утонувший в камне Китеж, который надо непременно освободить и очистить.

Джордж невольно сжал кулаки и решительно зашагал к показавшемуся из-за угла "Метрополю".

Монументальный седоусый швейцар, скучавший до того за роскошным дверным стеклом, чуть довернул голову, отслеживая целеустремленно приближающуюся пару. Словно крупный сом, оценивающий из-под приросшего к берегу плавуна проносимые темной водой специалитеты, он на одних инстинктах выделил в вечернем уличном потоке возможную добычу, и даже неброская одежда обоих не смогла сбить его с толку. За шесть шагов до двери Джордж коротко взмахнул ладонью с зажатым между пальцами червонцем, и страж ворот скупо улыбнулся, довольный своей наблюдательностью.

- Прошу, - чуть склонившись, он открыл дверь и походя принял бумажку, - мест нет, но я позову старшего.

Вернулся он быстро, следуя за невысоким властным мужчиной. Еще не доходя до претендентов на обслуживание, метрдотель завершил привычный анализ: на сколько их можно будет обсчитать, чтоб не сильно обидеть, и остался приятно доволен получившимся результатом.

- Мы дополнительный столик приставим, - доверительным тоном сказал он, - подальше от сцены, чтобы вам оркестр не так мешал. Я распоряжусь. Раздевайтесь и поднимайтесь в зал, я вас встречу.

- Действуйте, - брякнул, не подумав, Джордж, и по хищно сверкнувшему взгляду главы халдеев понял, что эта неосторожно вылетевшая команда встанет ему позже рублей в пять-десять дополнительных расходов. Не то, чтобы его это на самом деле заботило - досаду скорее вызывало то, что он на миг выпал из принятой им на вечер роли жучка средней величины.

"С другой стороны", - уравновесил он свое недовольство, - "и швейцар, и метрдотель аутентичны. Хорошо".

Откуда-то издали неслось задорное "потолок ледяной, дверь скрипучая...", и Джордж понял, что голоден.

- Я закажу, а ты пока осмотрись, - дал он на ходу негромкое указание молчаливому прибалту.

Хорошо разогретый зал уже вовсю танцевал, заставленные едой столики сиротели без посетителей.

- Прошу, - ловкий халдей стремительно сервировал новые места, - вот меню.

- Эээ... - Джордж вальяжным жестом остановил суету, - тебя как зовут?

- Рома.

- Рома, просто сделай красиво, - Рогофф провел рукой над столом, - сможешь?

Официант довольно осклабился:

- Мясо, рыба, птица? Вино, водка?

Джордж на миг задумался.

- Вино. Красное, сухое, грузинское. Остальное под него.

- Все будет, - официант с уважением поклонился и быстрым скользящим шагом устремился на кухню.

Закончилась очередная песня, и к соседнему, стоящему почти вплотную столику, двинулась парочка разогретых спиртным и танцами мужчин. Автоматизм разведчика, и без того не выключающийся ни на мгновение, принял новую задачу к исполнению, к тому же один из идущих - фасонистый молодой человек в потертых, несколько коротковатых джинсах и клетчатой рубашке, носил затемненные очки-авиаторы, и тем вызывал настороженность: свет в зале был и так приглушен.

Расширившееся периферическое зрение Джорджа позволяло следить за объектами, не поворачивая головы, поэтому, когда идущего первым приземистого усача пьяно мотнуло в сторону разведчика, тот даже не удивился.

- Извини, брат, - просипел обладатель пышных усов, резко опершись на спинку стула.

Он улыбнулся виновато, выдохнул, и сквозь густые винные пары свою печальную историю кратко поведал разошедшийся в желудке жирный холодец.

- Ничего страшного, - великодушно ответил Рогофф, поворачиваясь в пол-оборота.

- Прошу прощения, - проговорил чуть в нос фасонистый, - Вилли сегодня немного испачкал свои пальцы в грязи.

- Правда? - Джордж недоверчиво покосился на лакированные штиблеты усатого.

- Да, - кивнул парень и приобнял собутыльника, - Вилли, пошли, нас ждет еще путь к себе.

Но вцепившийся в спинку стула усач проявил неожиданную самостоятельность:

- Брат! - он наклонился к Джорджу почти вплотную, - ты как к братьям относишься?

Глаза его за толстыми линзами пьяно косили.

- Да для меня все братья - сестры, - важно сообщил Джордж.

Усатый застыл в наклоне, смешно вытаращив глаза.

- Колоссально, - воскликнул, забыв о манере говорить в нос, фасонистый, - Вилли, а ведь это - колоссально!

- Да? - удивленно обернулся усач и покачнулся.

- Да, - в голосе парня послышалось и волненье, и восторг, - пойдем, я тебе сейчас все объясню.

- Лонглив! Мы еще повоюем! - возбужденно взмахнул сжатым кулаком тот, кого назвали "Вилли", и, поддерживаемый своим более трезвым собутыльником, неуверенно отпустил спинку.

Рогофф с интересом следил за ним: был немалый шанс, что при попытке сесть усач или перевернет столик, или промахнется мимо стула. Но тут латыш вдруг дернул Джорджа за рукав:

- Вон. Вон, наверху, на балконе, - в голосе его появились признаки возбуждения, и речь потекла чуть быстрее, - спиной. В темно-синей рубашке.

Джордж задрал голову. Этажом выше, в небольшом отдельном зале за пышной балюстрадой веселилась, точно мальки в аквариуме, молодежь возраста лишь чуть старше школьного. Оркестр на сцене во всю наяривал "ах, Одесса, жемчужина у моря", но обострившийся слух разведчика улавливал развеселые голоса наверху даже сквозь громкую музыку.

Обладатель темно-синей рубашки ввинтился в стайку танцующих девиц и скрылся из виду.

"Если подстава, то сделано тонко", - оценил Рогофф, - "с детишками такого возраста работать всегда тяжело. А уж в подпитии..."

Примчался официант и принялся метать на стол тарелки с закусками.

Джордж благосклонно обозрел композицию и потянулся за графинчиком с вином:

- Чтоб все у нас получалось.

Прибалт, заметно повеселевший в ресторане, с удовольствием поддержал.

Следующие полчаса Джордж неторопливо насыщался (овечий сыр и буженина были неплохи, а бастурма так и вовсе отлична), время от времени пробуя маленькими глотками Мукузани. Вино было чуть перегрето и проявляло из-за этого свой строптивый нрав.

Разведчик не торопился. Если перед ним силки противника, то его дождутся в любом случае; если же там веселится настоящий молодняк, то их будут выгонять по закрытию ресторана на пинках. Пока же следовало продумать подход к объекту. Насколько Джорджу было видно, этажом выше располагалось несколько небольших залов (в одном из них гуляла свадьба, и невеста с женихом уже несколько раз мелькали наверху) и общий холл, куда выходили покурить из-за столов.

"Да", - кивнул сам себе Джордж, - "курилка. Точка смешения незнакомых между собой компаний - это самое то".

- Я схожу, подымлю, - негромко сообщил он прибалту и встал из-за стола.

От балюстрады зал внизу просматривался великолепно. По центру, в танцевальном круге колыхались в так музыке потные тела, время от времени мелькали мужские и женские плотоядные улыбки, кто-то совал лабуху купюру, заказывая следующую песню. Вяло бродили между брошенными столами официанты, измученные сумасшедшим напором веселящегося люда. Джордж не поймал на себе ни одного взгляда снизу, и это внушало надежду на благоприятный исход операции.

Он повернулся к залу спиной, закурил и приготовился ждать. Но ему повезло: буквально через минуту на балкон вынесло двух не совсем трезвых девушек. Они остановились рядом, разминая сигареты.

Джордж щелкнул зажигалкой:

- Позвольте, сударыни, - в речи его появился заметный акцент.

- Спасибо, - прощебетали, расстреливая любопытными взглядами, девицы, - а вы - иностранец?

- Даже и не знаю, - Рогофф выпустил струйку дыма в потолок, - по рождению и воспитанию я - русский, но в России почти не бывал.

- Сын эмигрантов? - пискнула одна.

- Внук, барышня, внук, - усмехнулся Джордж, вертя в руках пачку сигарет.

- Значит, иностранец, - одна из девиц уверенно поставила на него штамп.

Другая с интересом посмотрела на необычную, в иероглифах, упаковку в руках.

- Китайские, - пояснил Рогофф, - был в поездке, прихватил в Тайбэе. По правде говоря, так себе. Но, может, хотите попробовать?

- В Китае?! Правда? И как там, плохо? Ой, погодите чуть-чуть, я Юрку приведу, он китайский учит, - затараторила та, что покоренастей, и, сунув недокуренную сигарету подруге, исчезла.

- Георгий, - Джордж слегка поклонился оставшейся.

- Юля... - чуть покраснела та, - и как вам у нас в СССР?

- Как? - переспросил Джордж, задумчиво разглядывая тлеющий кончик сигареты, - не так плохо, как пишут у нас в прессе. Но и до совершенства далеко. Впрочем, как и у нас, как и у нас...

Вернулась убежавшая девица, волоча за собой парня в синей рубашке.

- Вот, - подтолкнула его вперед, - Юра, он учится на китаиста. Расскажите нам, пожалуйста, как там, мы же об этом почти ничего не знаем. Ну, хоть чуть-чуть!

Джордж невольно поскучнел. Ухо у парня было прикрыто волосами на две трети, но мочка... Пусть он не вырос, как Синти, в гроссмейстера по ушам, но отличить отстоящую мочку от приросшей был способен.

Впрочем, некоторые шансы еще оставались.

- Знаете, грязно там. Хуже, чем в Афганистане. Смог, почти как в Токио. И все люди одеты похоже. Мне не понравилось. Впрочем, сами виноваты, что так живут.

- Ну что вы, - вступил в разговор парень, - им же английский империализм долго мешал, а потом - Мао.

- Кхм... - Рогофф посмотрел на него с улыбкой, - знаете, как говорил Конфуций: "стрельба из лука учит нас, как надо искать истину. Когда стрелок промахивается, он не винит других, а ищет вину в самом себе". Ему можно верить, он сам обучал стрельбе.

- Правда? - поразился парень, - здорово, не знал. Расскажу брату: он у меня лучник.

- Понятно... - протянул Джордж и посмотрел вниз, - о, а мне горячее принесли. Молодые люди, приятно было познакомиться.

Спустившись, Джордж с аппетитом навернул шашлык - вот под него Мукузани шло прекрасно.

"Похоже, все-таки ведут - слишком гладко на меня вышел объект, слишком складно, в пять фраз, прошло подтверждение ключевого признака", - думал разведчик, - "но все-рано - очень тонко. Если бы не ухо, мог бы скушать. Хотя все равно будем отрабатывать дальше", - решил Джордж, допивая вино, - "в любом случае, спать я сегодня буду не в камере. Задвинем сюда Синти, пусть с ней играются".

Напряжение, незримо нависавшее над ним весь вечер, ушло. Душа запела, словно птичка на ветке, что возносит, от наплыва весенних чувств, хвалы полноте жизни.

Спустя час Рогофф ввалился в кабинет Фреда.

Резидент был ощутимо раздражен: вчера, на своем тридцатилетии, из-за подготовки к этой операции он почти не пил.

- Ну, не зря? - поднял покрасневшие глаза.

- Конечно нет, - после бутылки вина Джордж был само добродушие, - подстава, наверное. Но надо дорабатывать до упора.

- Как мы и предполагали, - а вот в голосе Карла проскользнула горечь.

- Синти вернулась? - повернулся к нему Джордж.

- Прямо домой отвезли.

- Совсем хорошо, - оперативник присел за стол и отодвинул в сторону вазу с цветами. Почесал по-простецки затылок, довольно потянулся и продолжил: - Красиво работают. Если бы не ухо - я б, наверное, повелся. Да еще и денег дополнительно с меня сняли.

- Русисты протекли? - желчно уточнил Фред.

- Да, подставили один в один под описание для них. Конечно, может быть нам повезло, и КГБ тут нет, и все просто так удачно совпало... Но я б на это не надеялся.

- Найду, какой скот продался, удушу.

- Удуши, - легко согласился Джордж.

- Давай, рассказывай, как все прошло, - Карл отложил трубку в сторону и подался вперед, - а потом прикинем вчерне, что будем им лить и с чем мешать. Я все равно часа три еще не усну.

- Прикинем, - кивнул Джордж. Откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и упер взгляд в потолок, прокручивая в памяти сегодняшний нелегкий вечер, - контрольки на тайниках были нетронуты. По крышам я прошел гладко. При проверках на улицах признаков наружного наблюдения не обнаружил...

19 марта, воскресенье, два часа ночи,

Ленинград, Литейный пр., Большой Дом

- ... ну что, вроде неплохо получилось, парни? - донесся из динамика узнаваемый голос Вудроффа, и Блеер согласно кивнул: и правда, неплохо, голова у противника варит что надо - дезу, хоть и на ходу, но сварганили качественно.

- Тогда все, - продолжил резидент, - пошли по норам, спать. Завтра обточим.

Раздались звуки двигающихся стульев, чей-то протяжный зевок. Щелчок выключателя, и в комнате наступила тишина.

- А я б сказал, что и вовсе отлично получилось! - Минцев жмурился от удовольствия, - поздравляю, Владлен Николаевич.

Разговор в кабинете на Литейном на время умолк. Тонко зазвенело стекло, запахло коньяком.

- Грильяж в шоколаде есть, - генерал положил на стол коробку, поднял рюмку: - Чтоб все у нас получалось - неплохой тост. За успех!

Все эти месяцы Станция ЦРУ держалась как Козельск перед монголами. Американцы конструктивно перекрыли все возможные пути внедрения спецсредств в отсек резидентуры, а поддерживаемый Фредом жесткий контрразведывательный режим не позволял агентам Комитета из числа технического персонала просочиться туда с акустическими радиозакладками.

Решение, как это порой бывает, пришло неожиданно. В январе кто-то в Управлении припомнил прошлогоднюю суету Синтиции Фолк, которой вдруг, в середине марта, понадобилось нечто "этакое" из цветов, и сопоставил это с днем рождения Фреда Вудроффа. Тут же возникла почти безумная идея подсунуть на предстоящий юбилей резидента букет с вмонтированными в цветоложе микрофонами.

Приехал, оторвавшись на время от проектирования "восьмиэтажного микрофона" на бульваре Новинского, Вячеслав Асташин.

- Нет, тут микрофон не подойдет, - сказал, выслушав Блеера, - даже самый мелкий будет крупноват.

- А как же... - начал было Жора, но конструктор спецтехники его прервал:

- Я лучше дам вам аудиотранспондеры - они с булавочную головку и не ловятся нелинейными локаторами. Эх, от сердца отрываю... Я так понял от Юрия Владимировича, что у вас тут как бы не интереснее, чем в посольстве США. Но учтите, букеты-то мы сделаем, но цветы будут неизбежно травмированы и долго не простоят. Дня три максимум, и все. Вам надо как-то подогнать события так, чтобы в эти дни резидент обязательно провел совещание, иначе все будет зря.

Уже через неделю сигнал о "найденном москвиче" поплыл к "партнеру" в Осло; пять дней назад на дежурство в рядах Кузнечного и Некрасовского рынков, цветочном магазине в Ботаническом Саду встали сотрудники Комитета... Вчера, когда Синти самолично занесла букет подготовленных в лаборатории КГБ роз в кабинет Вудроффа, в Управлении с умилением слушали ее поздравление юбиляру.

Блеер вернул рюмку на стол и задумчиво потер подбородок:

- Расшифровку завтра почитаем. Да, кстати, если с рыженькой будет что-то получаться, то надо как-то раскрыться перед ЦРУ, кто именно из русистов был нами куплен. Иначе влепят черную метку всем двадцати, и дальше университетов им будет не подняться. Напомни мне потом, - повернулся он к заму.

- Хорошо, - кивнул тот, и забросил в рот розовое полукружье докторской.

- И еще... - Блеер устало потер глаза, - Стунжасу из этих пятисот рублей выпишите премию. Рублей, эээ... сто. За артистизм.

20 марта, понедельник, полдень,

Москва, Кремль, объект "Высота".

После завершения реконструкции в Кремле Брежнев почти перестал появляться в своем кабинете на Старой Площади: небольшом и аскетичном, прокуренном еще трубкой Сталина.

Посмеиваясь, Ильич объяснял:

- Здесь третий этаж повыше того пятого будет, а я люблю высоту, - так к комплексу под крышей Сената приклеилось это название - "Высота".

Главный кабинет страны просторен, словно баскетбольный зал. За стеклами было облачно и, поэтому, шторы сегодня не опускали; рассеянный дневной свет невозбранно лился сквозь три высоких окна. Поверх зеленых крыш Арсенала виднелось лишь равномерно белесое небо, да, вдали, высотки Нового Арбата и, покалеченной пирамидой, МИД.

Из семи присутствующих в кабинете шесть были членами Политбюро, но собравший их вопрос был не по линии этого конклава гражданской религии. В том был не осознаваемый никем из них плюс: превратно истолковав характер общественных наук столь же объективным, как и естественно-научных, а после еще и отказав им в развитии, руководители СССР собственноручно заточили молодое и быстро меняющееся советское общество в жесткий каркас нелепых условностей и тем отсекли великое множество разумных решений. Эта мировоззренческая ошибка была для страны фатальна - развязать любой важный узел стало возможно лишь вынеся обсуждение во внеидеологическую плоскость.

Сегодня был как раз такой редкий случай, и даже Суслов, похоже, это понимал.

Леонид Ильич занял место во главе уходящего вдаль стола; справа сел Андропов, за ним Устинов и Огарков; по левую руку расположились Суслов с Пономаревым и Черненко. За рабочим столиком у стенки, под портретом Ленина, открыл блокнот для стенографирования начальник шестого сектора Общего отдела ЦК (расшифровка сегодняшней беседы ляжет потом в "особую папку", а сама стенограмма будет уничтожена в присутствии двух свидетелей).

- Ну, что, - Генеральный обвел всех острым взглядом; в последнее время его глаза вообще гораздо реже подергивались пеленой ленивого бездумья, - все успели подумать?

Он вопросительно приподнял бровь на маршалов: до тех закрытый пакет с недвусмысленным грифом "сов. секретно особая папка" и, словно того было мало, с добавлением понизу "без письменного разрешения Ген. секретаря не вскрывать", добрался позже всех.

- Так точно, - молодцевато отрапортовал Огарков; Устинов кивнул, подтверждая слова своего ершистого подчиненного.

Министр обороны был скорее задумчив, чем встревожен: все же к мысли о существовании предиктора он был готов с января, с падения спутника. Начальнику Генштаба пришлось тяжелей - вчера, когда он возвращал пакет фельдъегерям, то вид имел откровенно бледный.

Собравшиеся знали не понаслышке, что Брежнев умен и цепок, пусть это порой и не вязалось с обликом этакого добряка. Да и речь его бывала невнятной и путаной только по форме. По сути же он, напротив, умел формулировать задачи ясно, жестко и четко. Вот и сейчас, пусть дикция еще немного подводила, но он был предельно собран и конкретен:

- Товарищи. Нам надо решить, с кем мы имеем дело: с нашим, пусть и запутавшимся, советским человеком, со случайным попутчиком или с врагом. Исходя из этого будем строить свою дальнейшую работу с этим, кхм, феномэном. Юрий Владимирович, - Брежнев выдержал паузу, а рука его тем временем дернулась и сама собой поползла направо, к выложенной сигаретной пачке. Это своеволие было обнаружено им только когда в губы вдруг ткнулся фильтр - это стало для него приятной неожиданностью. С видом "ну что ж теперь поделать, не возвращать же?", он чиркнул спичкой, с удовольствием затянулся, и продолжил уже заметно более мягким тоном: - Вы дольше всех работаете по этому делу. Я знаю, сколько внимания вы этому уделяете и сколько сил сюда бросили. Вы дольше всех и чаще всех об этом думали. К каким выводам вы пришли?

Андропов развел ладони в сторону и подался вперед:

- Не враг - однозначно. Объем переданной нам критически важной информации зашкаливает. Но я очень долго боялся, что попутчик: с того самого момента, как стало ясно, что он поддерживает контакт не только с нами, но и с ЦРУ. Да и потом среди его адресатов было и иранская САВАК, и израильская военщина, и одна из спецслужб НАТО. И если по последним характер переданной информации мы представляли, то относительно ЦРУ были, скажу честно, значительные опасения. Однако последний оперативный успех в Ленинграде показал, что эти наши опасения были сильно преувеличены, если не сказать больше. Безусловно, мы должны тщательно перепроверить полученную оперативную информацию, и обязательно сделаем это, однако проведенный первичный анализ указывает на ее достоверность: действительно, последний год был отмечен заметными успехами специальных служб США в борьбе с наркомафией. Поэтому наш предварительный, подчеркиваю это, вывод в том, что объект передал ЦРУ сведения только о наркотиках и ничего сверх того.

- Наркотики - это хорошо, - веско произнес Леонид Ильич, - это не наши разведчики и не наши ракеты. Пусть.

- Мне вот что непонятно, - в разговор, расправив узкие плечи, вступил Суслов, - какая общая цель объединяет все эти утечки к нашим противникам? Наркомафия на задворках третьего мира, похищение отставного политика, переворот в третьестепенной стране, проведение рядовой боевой операции... Я обращаю внимание на крайнюю незначительность самих предотвращенных происшествий с точки зрения нашего противостояния американскому империализму. Поэтому я, с одной стороны, согласен с тем, что деятельность объекта не враждебна нам. Но, с другой стороны, вопрос мой остается: зачем он это вообще делает? Юрий Владимирович?

- Демонстрация возможностей, - поморщился Андропов, - формирование своей сильной позиции под будущие контакты с ними. Идет повторение его алгоритма информационного взаимодействия с нами. Смотрите, что именно он нам передал? - Юрий Владимирович начал загибать пальцы, - сначала оперативную информацию, которую, как мы сейчас уже знаем, можно использовать напрямую, без каких-то дополнительных перепроверок. Потом ряд материалов по НТР. Вы справку видели, апробации оказались чрезвычайно успешны. И лишь затем ряд аналитических материалов, достоинства которых пока небесспорны.

За спиной у Устинова шевельнулся Огарков: рассуждения "Объекта" о ситуации в районе Африканского Рога лили воду на мельницу Генштаба в его острой дискуссии с Первым Главным Управлением КГБ.

- Иначе говоря, - продолжил председатель КГБ, - сначала он нас приручает, а потом начинает учить жизни. Я предполагаю, что и вот эти его утечки нашим противникам преследуют туже цель.

- Думаете, такой наивный? - усмехнулся Пономарев.

- Да, - кивнул Андропов, - прет какой-то юношеский максимализм. И недоверие к нам - иначе зачем бы он стал обращаться к кому-то еще?

- То есть, - заговорил Брежнев, - дорвавшийся до уникального источника знаний наивный советский максималист?

- Да, - твердо сказал Андропов, - да. Я думаю именно так. И его последний ответ на ваш вопрос тоже сюда ложится.

Леонид Ильич полистал страницы, находя нужную, и, придав голосу нравоучительный оттенок, зачитал:

- "Советский человек - это тот, кто готов нести и несет личную ответственность за будущее своей Родины, Советского Союза". Во как!

Закрыл папку, довольно улыбнулся:

- Да, я согласен с тобой. Наивный. Заплутавший. Советский. Надо с ним работать, Юра, - и в голосе генсека прорезалась отчетливая укоризна.

Андропов потер висок.

- Работаем, Леонид Ильич. Есть подвижки. Хотя бы вот этот установленный канал связи. В операции такого масштаба да за девять месяцев - это уже очень хорошо.

- Его перевоспитывать надо, Юра, - Брежнев посмотрел поверх очков, - ремнем, желательно. А для этого тебе надо взять его за шкирятник, пока он новых дел не наворотил.

- Да, - подхватил Суслов желчным тоном, - безотносительно к любым благим намерениям фигуранта, мы имеем совершенно инфантильное вмешательство в дела абсолютно вне личной его компетенции. Принимая во внимание некоторые возможные последствия этой деятельности, не вызывает сомнения, что такая активность подлежит скорейшему пресечению. Необходимо немедленно его задержать, а затем объяснить две вещи, - в голосе Суслова появилось зловещие придыхание, - с "Хальком" он был не прав в принципе. Это - свои, пусть и не вполне верно оценившие политический момент и общую международную ситуацию. Гибель нескольких человек, преданных делу социализма и дружественно настроенных в отношении СССР совершенно недопустима, и он должен будет понести за это свою меру ответственности. Впредь же подобные шаги должны быть абсолютно исключены - любая информация для лиц из-за рубежа, а тем более зарубежных спецслужб, может исходить исключительно от компетентных представителей и органов СССР, рассчитывающих каждый свой шаг в борьбе с противником. Мы должны полностью контролировать любую его активность, полностью! А вот как этого добиться в кратчайшие сроки - это уже ваш, Юрий Владимирович, вопрос, и ваша ответственность.

Повисшую после этого тишину прервал Устинов:

- Да, вот еще что, - он достал из своей рабочей папки несколько соединенных скрепкой листов, - у меня тут к нему список первоочередных вопросов. Это очень, очень важные вопросы! - маршал пристально посмотрел в глаза Андропову, - очень, Юра, важные. Я прошу. Надо. Прорывные вещи делаем, на новых физических принципах. Даже если просто подскажет, где копать не надо, это уже будет большая помощь.

Андропов посмотрел выжидающе на Брежнева.

- Бери, - разрешил тот, качнув головой, - у меня вопросов к феномэну пока нет. Работай.

Вдруг в разговор вступил Черненко:

- А точно рекомендации этого... феномена... негодные? - говорил он не быстро, с какой-то крестьянской основательностью, - раз оперативная информация верна и по НТР он нам действительно подмог, может, и там есть, что использовать с толком?

Сидящий напротив Огарков посмотрел на него с немой благодарностью во взоре.

- По Польше я почитал, - продолжил Черненко, - скажу честно: тревожно стало. Как бы вторую Чехословакию не получить. С поляками надо, пока не поздно, пожестче поработать. Хватит им там демократию разводить.

Брежнев поскучнел. Откинулся на спинку кресла, посмотрел в окно, пожевал губами. Проходить через пражские события по второму разу ему совсем не хотелось.

- Михал Андреич, Борис Николаевич, - повернулся он к Суслову с Пономаревым, - думаю, надо срочно готовить рабочую встречу с руководителями ряда братских партий. Поляки, чехи, немцы, венгры... В Крыму провести, где-то через месяц, без опубликования в газетах. Посидим, посоветуемся в узком составе, заслушаем польских товарищей. Спросим с них, в конце концов. Запускать тут нельзя, потом, действительно, не расхлебаем.

- Согласны, - жестко бросил Суслов за обоих.

- Хорошо, - сказал Брежнев, и по голосу его было ясно, что ничего хорошего на самом деле он тут не видит, - а на тебе, Юра, план по оперативному противодействию замыслам американцев в Польше. И ищи. День и ночь ищи. К Олимпиаде этот твой феномэн должен сидеть в каком-нибудь закрытом "ящике" в Подмосковье, согласный с нами и довольный жизнью. И никак иначе, Юра, никак.

Четверг 23 марта, день

Ленинград, ул. Фрунзе.

- Тэк-с, больная, на что жалуемся? - я присел на край Софьиной кровати и потыкал пальцем туда, где, по моему предположению, должен был находиться бок пациентки.

Девушка сонно заворочалась под одеялом. Потом уголок его откинулся, и оттуда выглянул недовольно нахмуренный синий глаз.

- Ты что, за неделю не отоспалась? - осведомился я сварливо.

- Зачиталась вчера... - пробормотала Софья сонно. Потянулась и села, натянув одеяло под самое горло, - до четырех утра. Раскопала тут в серванте подписку "Роман-газеты".

И правда, на треугольном столике прикроватного торшера лежал журнал. Я перевернул и посмотрел на обложку - то была "Царь-рыба" Астафьева.

- Понятно, - сказал я и еще раз прошелся придирчивым взглядом по Софьиному лицу.

Что ж, выглядела она заметно посвежевшей.

- Как чувствуешь себя? - все же уточнил я для порядка.

- А, - отмахнулась девушка, - ранний реконвалесцент.

- И зубы не чищены, - покивал я с огорченным видом, - тогда целоваться не будем.

Софья насмешливо фыркнула:

- Чем обязана столь высокому вниманию? И где твоя подружка, почему не контролирует? - она небрежно двинула кистью, обводя жестом и меня и кровать.

- По магазинам побежала. А чем обязана... Ты в состоянии поговорить? Мне нужна твоя помощь.

- О! - взгляд ее стал серьезен, но лишь на миг, потом она с удовольствием заблажила: - Мне нужно принять ванну, выпить чашечку кофэ...

- Принимай, - согласился я, поднимаясь, - я буду на кухне. Но хорошо бы успеть до возвращения Томки. А поговорить нам придется немало.

И с тем направился к двери.

- Пять минут! - торопливо крикнула мне в спину Софья и подбавила в голос жалостных ноток, - а ведь и правда, как кофе-то хочется...

Про пять минут Софья, конечно, наврала: когда она, закрутив вафельным полотенцем волосы, выбралась из ванной, я уже в полной мере постиг дзен, меланхолично крутя ручку армянской кофемолки. Думалось уже не столько о кофе, сколько о двигателе с понижающим редуктором.

- Помол мелкий настроил? - стоило мне отвернуть чашу, как Софья тут же сунула туда свой нос.

- Какая тебе разница? - буркнул я, - ты все равно со сгущенкой пьешь. Тебе с тем же успехом и цикорий можно заваривать.

Я налил в медную турку воду и поставил ее на огонь.

- Давай, - Софья села за стол, зажала ладони коленями и подалась вперед, - что там у тебя случилось?

- Папа у меня случился, - проворчал я от плиты, - уходить к любовнице собрался. Хочу их развести.

- Эээ... Вот даже и не знаю... - Софья неуверенно заерзала на стуле, - а она молодая? Красивая? А папа же у тебя тоже врач?

- Спокойствие, только спокойствие, - я вздернул руки вверх и насмешливо посмотрел на девушку, - клин клином вышибать не будем.

Софья с шумом выдохнула сквозь плотно сжатые зубы.

- Знаешь, - призналась, доверительно понизив голос, - иногда очень хочется выцарапать твои наглые зенки.

- Это нормально, - согласился я, - вот если бы хотелось постоянно...

Вода в турке начала мутнеть от восходящих пузырьков. Я уменьшил огонь и аккуратно всыпал кофе, а потом чуть-чуть подавил ложкой образовавшуюся горку, смачивая ее. Наступило молчание - момент был ответственный. Вскоре по краю турки начала вскипать тонкая кайма. Я быстро помешал кофе и убавил огонь на самый минимум. Спустя несколько секунд наверх всплыла густая пенка.

- Снимай! - Софья встала и теперь в нетерпении нависала над моим левым плечом.

- Т-с-с! - я вскинул ладонь, прислушиваясь к тихому гудению, что исходило от турки.

Прошло секунд десять, и пенка по краям начала набухать, приподнимаясь.

- Оп! - я переставил турку на соседнюю конфорку и накрыл горлышко фарфоровым блюдцем, - все, пусть настоится немного.

Софья вернулась на свое место и взмахнула рукой:

- Излагай дальше.

- Так вот... - я зазвенел выставляемой на стол посудой, - я тут провел определенные изыскания... Знаешь, есть такой тип женщин, что как лианы: им нужен ствол, вокруг которого можно обвиться. Они даже могут испытывать к этой древесине искреннюю благодарность. Но если, чтобы проползти поближе к солнцу, понадобится переброситься правее или левее, то сделают это не задумываясь.

- Книжки умные читал, да? - на щеках у Софьи заиграли ехидные ямочки.

- Навроде того, - ответил я, отводя взгляд, - так вот, к счастью - это как раз тот самый случай.

- К счастью? - переспросила она.

- Угу. Со взаимной пламенной любовью бороться было бы сложнее. Возможно, что и никак.

С этими словами я добавил в турку немного холодной воды и сразу начал разливать кофе по чашкам. Софья бухнула в свою сгущенки и заболтала ложкой, разводя.

- Варвар, - пробормотал я, - с кем живу...

Она проигнорировала. Швыркнула свою бежевую жижу, зажмурилась от удовольствия, а потом продолжила разговор:

- Ну, хорошо. А я тут где?

Я внимательно посмотрел на нее.

- Ты как себя вообще видишь? В будущем?

Софья поставила чашку на блюдце и пару раз переложила с места на место чайную ложку, словно никак не могла найти для той подходящего места. Потом ответила тихо:

- Сейчас и не знаю уже. Уволят меня, наверное, как с больничного выйду... Комендантша обещала главврачу наябедничать. И куда я теперь? Назад в Сарапул?

- Паспорт не нашла?

- Не-а... - она зябко обхватила себя руками.

- Дела... - протянул я, прихлебывая, - слушай, а профессия твоя тебя устраивает?

- Да! - Софья пару раз энергично кивнула и посмотрела на меня с неясной надеждой.

Я пожевал губы, раздумывая.

- Надо тебе на специализацию идти, в институт усовершенствования врачей. Хватит уж по дворам бегать.

- А ты попробуй на их стипуху проживи! Да и где я после той учебы жить буду?! - воскликнула она в сердцах, а потом пояснила: - Вот как раз специалистов в Ленинграде - как собак нерезаных, общежитий под них уже не дают.

- Замуж за ленинградца? - предположил я.

Она зло усмехнулась:

- Спасибо, не надо. Наелась я вами.

- Ну, ты так-то не обобщай... - я задумчиво побарабанил пальцами по столу.

- Да и не видно никого стоящего... - поморщилась после небольшого молчания Софья и, опустив взгляд, потянулась за кофе.

- Ладно, - я качнул головой, подводя черту, - диспозиция понятна. Надо тебя выпихивать на учебу и решать твой квартирный вопрос. Первое достаточно просто, второе тоже возможно.

Софья торопливо, так и не сделав глотка, вернула чашку на стол.

Наступила тишина - пришла моя очередь вертеть в руках свою чайную ложку.

- Давай разделим задачу на две части, - начал, наконец, я, - бабетта и ты.

- Бабетта? - рука Софьи невольно дернулась к полотенцу на волосах.

- Тьфу ты... - рассмеялся я невесело и пояснил: - Это я так так батину полюбовницу называю. Понятно почему, да? Так вот, что я придумал... Нет, давай начну издали: те проблемы, что решаются деньгами, я могу решать. Даже если денег надо много.

Софья помолчала, прищурившись. Потом спросила неожиданно серьезно:

- Клад нашел?

- А, и это тоже было пару раз, - усмехнулся я и продолжил: - Потом покажу тебе при случае, как червонцы золотые выглядят. Шитье - далеко не самый главный источник моих денежных поступлений. И, давай договоримся сразу, что ты об этом молчишь.

Я посмотрел на нее выжидающе. Она медленно и оттого чуть торжественно кивнула.

- Хорошо, - принял я ее согласие, - так вот, как я все это вижу в общем виде: сейчас мы возвращаем в семью блудного батю. План как - у меня есть. Сразу после этого займемся твоим квартирным вопросом. По осени, а, лучше, уже этим летом, ты должна быть с приличной двушкой. И я бы хотел, чтобы Мелкая пока пожила с тобой. Надо ее до паспорта дотянуть... До июня восьмидесятого, - я чуть помялся, - ты ведь, если что, ей поможешь?

- Если что? - встрепенулась Софья.

- Ну... - промычал я неопределенно, - жизнь она такая, везде соломы не настелешь. Я денег на Мелкую оставлю тебе на всякий случай, до ее паспорта.

Софья закрылась ладонями и некоторое время молчала, мерно покачиваясь всем туловищем. Потом опустила руку и посмотрела на меня одним глазом:

- Денег на два года?

- Да.

- На всякий случай?

- Да, - подтвердил я.

Она глубоко вздохнула, словно пытаясь успокоиться. Потом вдруг резко подалась вперед и, перегнувшись через стол, схватила меня за грудки.

- Ты! - прошипела, притягивая к себе, - ты во что влез, гаденыш мелкий?!

А затем неожиданно и почти без размаха отвесила мне крепкого леща.

Я опешил.

- Валюта?! Наркотики?! - голос ее сорвался.

- Фууу... - выдохнул я. Потом сказал, ровно и размеренно: - Нет, не наркотики. И не валюта. Даже рядом нет. Отпусти.

Несколько длинных секунд мы мерялись взглядами, потом кисть ее разжалась.

Я распрямился, одернул рубаху.

- Слушай, ты, женщина из Сарапула, - проворчал, потирая темя, - руки-то не распускай.

- Да я со страху... - щеки Софьи действительно пошли алыми пятнами, а пальцы мелко тряслись.

Я поднял ладони в примиряющем жесте.

- Нет, не то. Совсем не то. И, вообще, ни один добропорядочный гражданин от меня не пострадал. Клянусь.

Софья приникла к чашке с кофе и выпила ее в три длинных глотка.

- Ну, да, - решил я признался, - есть несколько человек из тех, о ком передача "Человек и закон". Хотели бы они со мной встретиться... Да только хотят они уже давно, безуспешно и без малейших шансов в будущем. В общем... - я чуть запнулся, формулируя, - помощь Мелкой носит характер гипотетический. Сам я убежден в том, что ничего такого не понадобится. А вот квартира со взрослой женщиной ей на ближайшие годы точно нужна.

Я замолчал, давая Софье время подумать. Она постепенно успокаивалась: вот заправила за ухо выбившиеся пряди, разгладила платье на коленях... Потом нервно заломила пальцы и подняла на меня настороженный взгляд:

- Это все, что ты от меня ждешь?

Я понял.

- Слушай, - я постарался взять задушевный тон, - я, конечно, не самый хороший человек в этом мире. У меня масса недостатков: я бываю раздражителен и зол, порой разбрасываю носки, возможно, даже храплю во сне... Но некий набор принципов у меня все же есть: я не насилую женщин и не покупаю любовь. Остальное - как сложится, - я положил правую ладонь на сердце, - Софи, меня вполне устроят отношения дружеской взаимопомощи.

Девушка вздохнула, глубоко и прерывисто.

- Ты меня порой пугаешь. Да даже и не порой! - она обвиняюще ткнула в мою сторону пальцем, - ты сейчас не похож на школьника. Да даже и на студента не похож!

- Ну, у каждого - свои недостатки, не так ли? - я взялся за подстывший кофе, - так как тебе мой вариант решения задач? Ты согласна?

Она задумалась, покусывая уголок рта. Вид у нее был слегка пришибленный. Потом решительно тряхнула головой:

- Да. Только мой вклад тут невелик.

- От каждого - по способностям, - наставительно сказал я, расслабляясь.

Софи с грустью заглянула в пустую кружку.

- Ладно, - сказала, - что там у тебя за план на отца?

- Ну, смотри, - я вальяжно откинулся на спинку, - я хочу выкупить его у бабетты. Дам ей денег на обмен её комнаты в коммуналке на однокомнатную квартиру в центре, а она за это напишет отказное письмо, в котором признается, что не любит отца и готова разменять отношения с ним на квартиру. Вот тут-то ты мне и нужна: с меня - деньги, а с тебя - общение с бабеттой и маклером. Изобразишь женщину, что тоже заинтересована в отце. Как тебе такой замысел?

Софья застыла с приоткрытым ртом. Глаза ее смешно выпучились.

- Ты это серьезно? - отмерла она.

- А что тебе не нравится? - спросил я настороженно.

- Все! - отрезала девушка категорично.

- А конкретней? - я недовольно насупился.

- Почему ты думаешь, что, написав такое письмо, она действительно оставит твоего отца в покое?

- Ну, потому что иначе мы подкинем это письмо отцу... - я вдруг почувствовал, что, будучи высказанной вслух, эта идея стала звучать совершенно по-идиотски. Щеки мои предвкушающе затеплились.

Софья эффектно взмахнула ресницами и, крепко прижав заломленные руки к груди, уставилась на меня с мольбой, а потом воскликнула - трагически, не своим голосом:

- Дорогой, меня заставили!! - и, сменив тон на восторженный, продолжила: - Зато теперь у нас есть квартира!

Я уставился вдаль, медленно переваривая услышанное. Затем застонал и тяжело уронил голову на руки.

- Бурати-ино... - протянула Софья насмешливо. Потом меня заботливо потрепали по волосам, - какой же ты все-таки Буратино... И ведь как только что меня запугал... Черт-те что чуть было о тебе не подумала!

Я с трудом поднял голову.

- Что же с отцом-то делать?

- Ты оцени, - ехидно улыбалась Софья, - как хорошо, что у тебя есть я. Да это вообще не мужского ума дело. Ты только что это блистательно доказал. Оставь мне.

Я задумался.

- Справишься?

- Уж всяко лучше тебя, - фыркнула Софья.

- Хорошо, - медленно кивнул я, глядя на своего первого возможного соратника, - хорошо, берись.

Воскресенье, 26 марта 1978, 12.10,

Ленинград, 10-я линия Васильевского острова.

Я закончил проверять рисунок графа, подчеркнул ответ и оглядел уже знакомую по предыдущему туру аудиторию. Два десятка девятиклассников пыхтели, почти не ощущая бега минут, и лишь натужный скрип старых, наверное, еще дореволюционных скамеек выдавал царящее напряжение.

Откуда-то из-за спины неожиданно долетел запах пирога с капустой - кто-то решил подкрепиться.

"Не очень корректно, пожалуй, - подумал я расслабленно, - как Ласкер с сигарами. Вон все слюну сглатывать начали..."

Похоже, я закончил первым. Взглянул за окно, в безоблачное васильковое небо и решительно встал. Одернул свитер и, сопровождаемый завистливыми взглядами, зашагал к ближайшему члену комиссии.

- Соколов? - он заглянул в какой-то лежащий перед ним список и повернулся направо, к соседнему столу. - Сергей Евгеньевич, Соколов...

- Садитесь ко мне, - сказал молодой круглолицый мужчина и отложил в сторону газету.

Я пересел и протянул листы с решениями. Рукшин углубился в мою писанину, я же откровенно разглядывал свое текущее альтер эго - человека, чье понимание на всякий случай подкачал к сегодняшнему туру. А кого еще брать, как не тренера-энтузиаста, воспитавшего под сотню классных математиков, включая двух филдсовских лауреатов?

- Так... - прокряхтел он, - первая задачка...

Я сконцентрировался. Если будут валить, то сейчас. Не случайно же я оказался отмечен для проверки председателем комиссии?

- Верно, - Рукшин рассеяно постучал карандашом по ответу, - решение вы нашли методом четности. По топологии что-то читали?

- Дифференциальная топология, начальный курс, - припомнил я прилавок отдела в "Доме Книги".

- Хорошо, - неожиданно обрадовался он, - тогда попробуйте найти решение еще и через компоненты связности. Садитесь к окну, подумайте.

- Я вижу три способа решения этой задачи, - начал я сразу, - еще можно пойти через деформацию пути. А если, как вы попросили, через связность, то разбиваем на компоненты, внутри которых можно перемещаться по ребрам нашей треугольной сетки и...

Он внимательно выслушал, чуть-чуть погонял по решению и с чувством сказал:

- Отлично.

"Чего-то я не понимаю", - подумал я, глядя на посветлевшего ликом Рукшина, - "в чем подвох?"

- Давайте посмотрим вторую...

Все последующие два часа, пока он меня мурыжил, я ловил взмокшей спиной сочувствующие взгляды аудитории.

"А если вместо ста шестидесяти девяти взять сорок? А тринадцать? А если с конечной проективной плоскостью третьего порядка? А через уравновешенную неполную блок-схему?"

И на каждой, буквально каждой задаче он по нескольку раз спрашивал: "а еще каким методом?"

В итоге, для семи конкурсных задач я выжал из себя девятнадцать решений способами, не выходящими далеко за знания ученика спецшколы. Когда он закончил меня пытать, я остался в зале последним олимпиадником.

- Ну, что? - Рукшин посмотрел на подсевших к нам где-то посередине экзекуции членов комиссии.

- Ты ситуацию сам знаешь, - развел руками сидящий справа от него коренастый бородач. - Так что - хорошо.

- Да, - третий прихлебнул из стакана темный-претемный чай, и я неосознанно сглотнул, пытаясь увлажнить пересохшую глотку, - годен с запасом.

Рукшин чуть прищурился на меня:

- Извини, Андрей, что так плотно гонял тебя. Почти всех ребят мы тут знаем как облупленных, на матбоях с ними неоднократно встречались. А ты внезапно появился, надо было понять твои возможности. Обычно команда состоит из учащихся математических школ...

- И неудивительно... - я осмелел и закинул ногу на ногу, - на городском туре что вы дали девятому классу? Задачи на комбинаторику и теорию делимости... Ну, чисто по случайному совпадению именно на то, что в учебнике для спецшкол на первое полугодие девятого класса дается. И чего ж вы в этих условиях хотите от обычных школьников?!

Рукшин пошел бурыми пятнами.

- Андрей, ну ты пойми, - начал объяснять он, - если школьник интересуется математикой, то он должен знать ее шире обычной школьной программы. Победители городской олимпиады должны владеть предметом хотя бы в рамках спецкурса. Ты-то ведь знаешь, и, даже, заметно шире.

- Ладно, - махнул я рукой, быстро потеряв интерес к спору, - так что со мной?

- Прошел. В апреле едешь с командой в Ташкент. Возвращайся назад, - он качнул подбородком в сторону скамеек за моей спиной, - сейчас остальных участников пригласим и доведем результаты.

Я пристроил зад на опостылевшее за несколько часов жесткое сиденье и подпер руками голову. В приоткрывшуюся дверь хлынули истомившиеся в ожидании юные математики. На лицах большинства - усталость и надежда. Темные круги под глазами, искусанные губы...

Я опустил глаза вниз. Стыдно, да, очень стыдно. Примерно четверть решений я подсмотрел в памяти у Рукшина.

- Извините, ребята, - тихо-тихо прошептал в парту, - очень надо. Для вас же стараюсь. Зато у вас теперь Афгана не будет...

27 марта, понедельник, полдень.

Арлингтонский лес, штат Вирджиния.

Этот тихий зеленый район был застроен неброскими, но дорогими, стоящими наособицу домами. Преобладал стиль колониального возрождения, сочетающий внешнюю, идущую от протестантизма простоту с понятным человеческим желанием все-таки немного выпендриться. От первого были узенькие окна в мелкую расстекловку, крашеные деревянные ставни и незамысловатый красновато-бурый кирпич стен; от второго - обязательный белый портик с колонами и фронтон над ним.

По утрам из этих храмов благонравия, словно сытые боги на прогулку, выходили респектабельные мужчины с дорогими портфелями. Удобнее всего было высокопоставленным военным - до парковки у южного фасада Пентагона они добирались за пять минут неторопливой езды навстречу солнцу. Чиновникам, чей путь заканчивался посреди Вашингтона, надо было дополнительно перебраться по мосту через Потомак. И лишь немногие обитатели района ехали отсюда на север - туда, где в окружении просторной дубравы на берегу вскипающей порогами полноводной реки располагался комплекс Фирмы.

Фрэнк Карлуччи был из числа последних, и одним из немногих, за кем по утрам приезжал черный правительственный "олдсмобиль" с охраной.

Но в этот понедельник он остался дома. Ничего такого не случилось: просто он собрался серьезно подумать. Руководителям вообще полезно этим заниматься. Фрэнк считал, что любой крупный начальник должен обязательно отрываться от текучки и отводить на размышления не менее половины своего рабочего времени - это окупается сторицей.

Об этом его убеждении знали немногие. Для остальных он так и остался все тем же резким и агрессивным оперативником, что за два десятка лет работы под прикрытием Госдепа вырос в настоящего мастера танца на острие ножа. И правда: Конго, Танзания, Бразилия, Португалия - говорящие названия стран для тех, кто в курсе. Даже состоявшийся полтора месяца назад его выход из тени - назначение на должность первого заместителя Директора ЦРУ, не разуверил многих в этом заблуждении.

Тем лучше. Сейчас, когда Ронни уже начал подбирать команду, рассчитанную на победу, самое время сделать свою главную ставку, и излишнее внимание может только повредить.

Карлуччи полагал, что его позиция почти идеальна:

"Можно поздравить себя с верным решением - вовремя расстался с Госдепом. Через год, край - через два, но еще до президентских выборов, Сайруса Вэнса будут вспоминать как неудачника, почти случайную личность рядом с бестолковым и наивным президентом-рохлей. От этой администрации запомнится лишь Збиг... И это большое счастье, что он не успел подмять меня под себя. Я как нельзя более кстати сориентирован на военных, а за теми будущее есть, несмотря на незаживший пока Вьетнам. Конечно, моя связка с Уайнбергером и Рамсфельдом была скорее удачной находкой, чем осознанным ходом - признаюсь, просто повезло, но вот выстроенные доверительные отношения с Колби и Броссом - это уже целиком моя заслуга.

Теперь же, когда в сумеречных политических недрах Вашингтона завозился Билл Кейси, пробуя, по поручению Ронни, на зуб идеи ветеранов Фирмы, эти "пенсионеры" (хотя какие, нафиг, они пенсионеры!) - мой чуть ли не самый важный актив. Кейси, как и Колби, и сам Бросс -- это наследие отрядов "Джедборо", особого оперативного дивизиона Управления стратегических служб в Европе. Хороший консервативный фундамент таких людей не может не импонировать Рейгану. А упертый, амбициозный и агрессивный ирландец Кейси на Бросса только что не молится и, как пить дать, станет-таки "новым Донованом" при Рейгане, к гадалке не ходи.

А это значит, что - да, пришло время подтянуть их к себе еще поближе, привязать дополнительными интересами. А какие могут быть интересы у материально независимых ветеранов Фирмы? Только информация, и сколько этим монстрам ее не дай - все мало...".

Фрэнк глубоко вдохнул свежий весенний воздух. Размышлял он привычно на ходу, прогуливаясь взад-вперед по дорожке вдоль недлинной лощины, что тянулась рядом с домом. Чуть в стороне своенравно журчал широкий ручей, а ветви буков и хмелеграбов на склонах уже взрывались ярко-салатовой листвой. Здесь было очень тихо, и думалось на диво хорошо. Уходить не хотелось, но Карлуччи ждал гостей, и время для них уже пришло.

В пятницу, поразмыслив предварительно над свежими материалами по "ленинградскому феномену", он сделал пару звонков по защищенной линии. Так, внешне ничего особого: намеки, понятные лишь посвященным, да кодовые фразы: "новая метла" оперативного управления предлагала заслуженным ветеранам прибыть на конфиденциальную встречу.

По правде сказать, среди многих важных и даже важнейших обстоятельств, которые занимали Карлуччи в данный момент, частности, пусть и связанные этим делом, не имели особого веса. Хотя, если бы Карл с Джорджем до источника добрались, а еще лучше, смогли бы с ним побеседовать, тогда тема действительно получила бы один из высших приоритетов. Пока же его больше беспокоили натиск коммунистов в Италии и Франции, борьба с утечками от потерявших всякий страх идеалистов Фирмы, саботажные операции в Йемене и постепенно раскручивающийся маховик польской операции. К тому же постоянно трясло в Никарагуа, а теперь еще и в Иране.

Но вот и Колби, и Бросс, причем не сговариваясь, питали к этому ленинградскому сюжету какой-то обостренный интерес. И недавний руководитель ЦРУ, и бывший начальник аналитического управления были слишком ценным ресурсом, чтобы выключать их из жизни Фирмы - поэтому они продолжали получать очищенные материалы, делясь взамен своими соображениями, игнорировать которые было бы великой глупостью.

А раз так, то новые данные по "ленинградскому феномену" были для Карлуччи хорошим поводом вывести ветеранов на разговор о по-настоящему серьезных вещах: о будущем американского разведсообщества вообще, и в связи с набираемой Рейганом командой, в частности.

"Впрочем", - Фрэнк кивнул своим мыслям, - "может, старики и по делу что-то интересное надумают? Они-то, в отличие от оперативного руководства, не озабочены ни скверными новостями, ни очередными вздорными идеями офисных бюрократов и заносчивых сенаторов. А фантазии им не занимать".

Где-то наверху, за цветущими вишнями, что окаймляли склон лощины, мягко рыкнул мощный мотор, и Карлуччи заторопился к дому. Со стороны его очень низкая и субтильная фигура напоминала сейчас смешного суетливого гномика, что козликом скачет по ступенькам наверх. Лишь вблизи, приглядевшись к его холодным спокойным глазам, можно было вдруг понять, что он неоднократно дарил своим противникам смерть, и забавного в нем на самом деле немного.

Оба ветерана были пунктуальны и прибыли на встречу почти одновременно.

- Иган, Джон, спасибо, что откликнулись, - улыбнулся Карлуччи, пожимая руки.

- Добрый день, Фрэнк если, разумеется, в Компании сейчас вдруг бывают "добрые дни", - отозвался Джон Бросс.

В этом мягком и спокойном человеке, обладающим изысканными манерами и приятной улыбкой, сложно было разглядеть матерого специалиста по диверсиям и рукопашному бою. Этот воспитанник Донована прошел все, что мог пройти человек такого профиля в непростые времена его молодости, и засверкал как мощный аналитик поздно и внезапно, лишь будучи списанным по ранению в синекуру кабинетов.

- Ранней весной и поздней осенью Арлингтонский лес поблизости от Амфитеатра Лаббер Ран - это Хорошее Место, чтобы поговорить о Серьезных Вещах, - в тон ему отозвался Фрэнк Карлуччи.

Весеннее солнце уже разогнало и рассветный туман, и утренний зябкость. Воздух мягко овевал кожу, природа вокруг пела оду весне, и Фрэнк вытащил раскладные кресла прямо на стриженый газон. Колби закурил, а Бросс запрокинул голову, подставив лицо падающему с неба теплу.

- Иган, - Карлуччи развернулся к Колби и глянул на того в упор, - а ты знаешь, твой ленинградский протеже, похоже, засветился не только в Израиле, но и в последних событиях в Италии.

- И кто пострадал на сей раз?.. Хотя... Стоп! - в глазах у Колби внезапно полыхнуло пониманием, - хочешь сказать, что он приложил руку и к разгрому "бригадистов"?

- Бинго! - довольно ухмыльнулся Карлуччи.

- Ха, Фрэнк, вообще-то меня это не особо удивляет, - по недобритой, как обычно со времен Вьетнама, физиономии коллеги и бывшего "особо важного шпиона", человека опасного, иногда смертоносного и уж точно не сентиментального, проплыла легкая, почти мечтательная улыбка, - это, напротив, еще раз подтверждает мои мысли.

Карлуччи внимательно посмотрел на бывшего шефа. Ну, как бывшего... Формально отойдя от дел, Колби оставался негласным куратором ушедшей после комиссии Черча в тень сети оперативников, что не боялись ни крови, ни черта, а также хранителем тайн "старого ЦРУ" - исключительно опасная, между нами говоря, должность. Слишком многие хотели бы порыться в этих "фамильных сокровищах", и слишком многие боялись таких раскопок.

- Карл что-то накопал для тебя в Ленинграде и по привычке послал к чертовой матери субординацию и порядок оповещения боссов нашей Фирмы? - осторожно уточнил Фрэнк.

- На сей раз - нет, - теперь улыбка Колби стала откровенной. - Просто это очевидно из уже имеющихся материалов.

- Объясни, - Карлуччи обозначил умеренную заинтересованность, - только без новых загадок, Иган - и так забот полон рот.

- Для начала: если я правильно понял наш феномен, Фрэнк, он принципиально настроен гасить напряженность, - в голосе Колби появились профессорские нотки, - воевать, так сказать, с несовершенством этого мира. Представь себе свежего, не отягощенного еще бременем зла из-за принятия решений студента-рекрута, только-только попавшего на нашу "Ферму"... Представил? Мы даем ему информацию и ставим оперативные навыки, а он еще верит, что попал именно туда, где учат на спасителя мира. Смотри: наркотики, афганский заговор, террор-группа в Израиле, "бригадисты" в Риме. Все ровненько ложится. Как тебе такая мысль?

Карлуччи озадаченно поморгал:

- Добавить что-то можешь? Скажем, что заинтересует его в следующий раз?

- Да что угодно. Иран, Африка, Юго-Восточная Азия. Вариантов масса - мир вокруг нас слишком разнообразен и несовершенен... - Колби взмахнул руками, на миг став похожим на присевшего отдохнуть Христа-Искупителя с горы Корковаду, а затем заговорщицки наклонился и понизил голос: - Еще учти, что он не с нашей Фермы. Его учили, с ним работали не мы, а КГБ, кто же еще?

Карлуччи посмотрел на бывшего шефа долгим осуждающим взглядом:

- Не скажу, что меня это предположение вдохновляет, - проговорил он потом, - такой восторженный студент, тем более -- чужой студент со всеми своими идеалами и отмеченными оперативными талантами в определенных обстоятельствах может легко сработать и против нас.

- Послушайте, коллеги, - не выдержал, наконец, Джон Бросс, - это же ни в какие ворота не лезет. Нет, в плане мотива - рабочая версия, но какой, к черту, "студент"? Ах, как это прискорбно, что мы постепенно разучились думать. Мы слишком влюблены в эти новые игрушки, что позволяют подглядывать и подслушивать. Что и говорить, дело это чистое и сравнительно безопасное. Но подумайте немного о том, что составляло прежде самую суть разведки и чего она лишается в эпоху спутников-шпионов Тернера, летающих монстров вроде Ривет Джойнт'ов, АВАКСов и Джойнт Стар'ов...

Тут Карлуччи ощутил себя в некотором роде на экзамене у не самого лояльного профессора.

Впрочем, Бросс и не ожидал от своих младших коллег ответов:

- Мы начинались когда-то, по сути, как переводчики с языка государственных жестов на человеческую речь. Интерпретаторы. И в этом качестве нас заменить нечем. Мы не обскачем машину по объему собираемых и обрабатываемых фактов. Но вопросы принятия решений - это вопросы интерпретации событий и слов, а не объема, более того, иногда накопление фактов даже мешает видеть суть дела.

- А если конкретней? - в голосе у Колби появилась чуть заметная сухость.

- Конкретней? Да, Иган, Бога ради, посмотри на "ленинградский феномен" непредвзято. На что бы я обратил внимание с самых первых шагов развертывающейся операции? - Бросс на миг замолчал, обводя сидящих серьезным взглядом, - да на исключительную "насыщенную лаконичность" первого письма. Там был сравнительно небольшой объем информации, но сразу оперативно пригодной, хорошо структурированной и тщательно осмысленной.

Джон перегнулся через ручку кресла, наклоняясь к Карлуччи, и продолжил мягким доверительным тоном:

- Да, вы не аналитик... Но задумайтесь, какой объем работ требовался бы, например, от нашей хорошо подготовленной агентурной сети, развернутой на территории "Обеих Америк", чтобы на выходе получить то, что мы имеем в письме? Какие фильтры должны были просеивать горы предварительной информации? Какое качество нужно для последующего анализа? А теперь учтите, что русская разведка ранее не направляла усилия на работу с криминальными структурами, обходясь "идейно близкими" боевиками и экстремистами... Старые наработки их Коминтерна не в счет, разве что в качестве подмоги в самой ранней фазе проникновения. Связи левых партизан Латинской Америки с наркокартелями не могли бы с такой полнотой и внятностью раскрыть картину деятельности организованной преступности: картели не поощряют никакого внимания "партнеров" к своей деятельности. Кубинцы при этом хоть и налаживают с ними контакты, желая получить независимые от Москвы каналы финансирования, но сами новички в подобных делах. Кубинский наркотрафик формируется осторожно и без участия Москвы, хотя в КГБ и появляются идеи такого своеобразного ответа на нашу активность в психологической войне с СССР. Добавьте сюда хорошо нам известную и очевидную слабость русской вычислительной техники. И что мы должны были бы получить?

- Совокупный итог должен был бы в результате смотреться не сильнее "ученической работы", - заметил Колби.

Он понимал логику Бросса, но пока не видел, куда она ведет, где можно будет выбраться на берег.

- Верно, - лицо Бросса двинулось в одобрительной улыбке, показывая прекрасные зубы. Впрочем, он тут же опять посерьезнел, - но в первом же письме мы увидели не массу хаотичных потоков. Мы сразу увидели русло. Точнее, нам сразу его показали. Поймите, джентльмены, мы сразу увидели отличный продукт разведывательной работы. Отличный! Но такой продукт не может появиться иначе как результат деятельности - масштабной, правильно сориентированной деятельности лиц, сведущих в предмете разработки. Была бы новая Служба, Управление или хотя бы большой отдел в составе КГБ. Не бывает продукта без аппарата его производства, верно?

Бросс со вздохом откинулся на спинку кресла и продолжил рассуждения, время от времени постреливая в своих собеседников острыми взглядами:

- Но соответствующих организационных решений или хотя бы их следов в Москве нет. Может быть, конечно, что они есть, но мы их не видим, однако такой подход был бы против всех правил действующей кремлевской бюрократии. На подобные трюки был способен разве что Хрущев, но он, как нам известно вполне достоверно, больше не угрожает коллективному самовластью достаточно узкой "группы товарищей". Притом у Никиты никогда не хватало терпения, и он бы уже десять раз растрезвонил о своей новой идее на всю Москву до самых дальних ее окраин... Короче, об этом знали бы уже все. Как вам будет угодно, джентльмены, но я, как съевший зубы на такой аналитике, категорически утверждаю, что для работы на этом уровне у русских нет ресурсов даже сейчас.

- Откуда?! - Бросс вдруг экспрессивно всплеснул руками, - откуда у них появилась такая роскошь? И, джентльмены, это только первый вопрос. Отчего именно сейчас? Да еще таким способом? И почему Ленинград, а не Москва? Эти вопросы, да еще не привязанные непосредственно к текущим проблемам большой межгосударственной политики, должны были с самого начала оказаться в центре самого настойчивого внимания именно ЦРУ. Тогда еще была такая возможность. Вьетнам удалось "закрыть" - не без крови, но все же... А теперь в условиях разгорающегося иранского кризиса, у нас, пожалуй и ресурсов-то не хватит. Вместо сосредоточенности на главном наш потенциал растаскивается на решение мелких сиюминутных вопросов и вопросиков. Немудрено, что единственный по-настоящему действующий политик администрации - Бжезинский, не просто перетягивает на себя одеяло, а буквально выдергивает простыню из-под вас, коллеги.

Карлуччи поморщился:

- И президент и Збиг видят в нас лишь инструмент, который должен предсказывать будущее, а когда мы с этим не справляемся, начинается ад.

- Знакомо, - понимающе кивнул Колби, - основной ошибкой любого руководителя разведки является неумение внушить политикам мысль о наличии в нашей работе пределов. Мы должны исключать сюрпризы, предупреждая об их возможности. Но будущее всегда многовариантно... Мы не можем вычислить, какой из вариантов реализуется. Это просто глупо - ждать такого от нас.

- Да кто бы спорил! - в сердцах воскликнул Карлуччи, - но они-то этого не понимают. Президент вообще поначалу подвергал Тернера настоящим допросам, влезая в совершенно ненужные мелочи. А Збиг желает иметь дело с сырым необработанным материалом...

Колби усмехнулся:

- Ошибки начинающих. Я слышал, адмирала уже почти отлучили от Президента?

- Да, - подтвердил Карлуччи и безнадежно махнул рукой, - сначала он ходил на доклад через день, потом - раз в неделю, а сейчас - вообще два раза в месяц. Зато Збиг уверен, что ЦРУ должно работать только на него. С Сенатом отношения у нас так себе, сам знаешь, с АНБ в лучшем случае пакт о ненападении. Когда тут о стратегических вещах думать?

- На наше счастье, - Бросс решительно пресек жалобы Фрэнка, - у русских тоже не все слава богу. Им не удалось сохранить богатейший материал, доставшийся от Второй Мировой. Они, правда, подхватили немало от нас. А потом пришел Андропов, он цепко ухватился за новый инструментарий, но все это... неустойчиво. Даже если представить себе, что он станет Генсеком -- роль его при этом станет весомее, но, превратившись в публичную фигуру, он потеряет куда больше... И вот этот "ленинградский феномен" - это ведь маркер того, что у них внутри, в самом их ядре что-то очень серьезное пошло в разнос. Вот это важно в первую очередь, а не то, что именно вырывается из-за этого наружу.

- То есть, вы хотите сказать, что у Андропова сейчас какой-то кризис? - Колби вроде бы выглядел все так же - меланхолично любовался милыми приметами разбуженной природы, но его взгляд изменился, став внимательным и острым.

Бросс ответил подчеркнуто веско:

- Да, - потом мельком оглядел присутствующих, что-то отметив для себя, и продолжил: -Русские, как мне кажется, просто потеряли контроль над своими же изделиями. Они вам сделали королевский подарок, а вы не сумели им воспользоваться. А потом - все как обычно, - попрекнул Бросс "молодых коллег", - вы увлеклись оперативными игрищами, а надо было подумать и поставить принципиально иные задачи.

(Это был его конек -- он любил "подумать, а потом поставить задачи" и с удовольствием этим занимался с начала 60-х и до самой отставки в семьдесят первом году).

- Итак, Ленинград. Какой ресурс, как полагаете, мог бы там так оригинально сыграть? А я вам подскажу: с учетом того, что некоторые работы у русских велись с небольшим опозданием, но параллельно нашим, я в свое время заинтересовался Военно-медицинской академией. Там с начала 70-х ведутся чрезвычайно интересные исследования. В основном, в клинике психиатрии под руководством, если мне не изменяет память, Леонида Спивака, и при участии кафедр фармакологии, физиологии и биофизики. И, видимо, небезуспешно, раз уже через пять лет на этой базе создается целый институт КГБ с говорящим названием "Прогноз". А речь в тех исследованиях, джентльмены, шла об измененных состояниях сознания...

Карлуччи и Колби быстро переглянулись.

- Да, джентльмены, - покивал Бросс, - да, именно так, не меньше. И, вижу, вы узнали эту тему...

Он замолчал, давая собеседникам домыслить.

- То есть, - медленно проговорил Колби, - вы намекаете, что мы имеем дело не с группой офицеров, озабоченных будущим своих отпрысков в более благополучной стране, и не со "студентом-идеалистом", а со взбунтовавшимся результатом работы русских военных медиков с Большим Будущим?

- Абсолютно верно! - Бросс покивал, довольный, словно педагог, внезапно получивший от закоренелого двоечника годный ответ. Потом доверительно понизил голос: - И кто знает, чего они уже добились?

Колби зябко поежился:

- А ведь это может быть покруче "атомного проекта"...

- Да, - ответ Бросса упал, словно тяжелая каменная плита на могилу.

Воцарилась тишина: и Колби, и Карлуччи переосмысливали известное.

Потом Бросс добавил:

- А кто знает, в каком возрасте они начинают с изделиями работать? Вот вам и подросток, - он снова показал зубы в добродушной улыбке, - иными словами, в этом деле, джентльмены, загадочного куда больше, чем кажется на первый взгляд. Причем, если это не совпадение, то речь придется вести о самых принципиальных вопросах, касающихся России. Да и не только России...

- Я всерьез начинаю тревожиться за нашу агентуру в Москве, - озабоченно проговорил Карлуччи. Взгляд его провалился куда-то внутрь, словно зацепившись там за что-то важное, - пора на них на всех попристальнее посмотреть... Збиг как-то об этом уже говорил: слишком ровная картинка сейчас идет от наших источников, слишком хорошо подтверждает переговорную позицию Кремля в Женеве.

- Чуйке Збига можно верить, - качнул головой Бросс, - есть она у него, работает. Смотри, Фрэнк, ведь это обострение в Иране он верно предсказал. Правда, нашего адмирала не впечатлил.

- Ха... - Карлуччи недовольно поморщился, словно случайно проглотил муху, - наш адмирал считает Хомейни добрым, мягким престарелым духовником, и он смог убедить в этом президента... Но не это сейчас важно... Иган, ты же был в курсе... "Пророк" недавно сгорел. Выбросился из окна, когда за ним пришли. А ведь он шел по списку "Бигот". Отдел Энглтона стоит на ушах, словно Джеймс вернулся, еще больше за эти годы рассвирепев.

("Бигот" - максимальная степень секретности. Во второй половине 70-х в Белом доме документы по списку "Бигот" получал только президент, вице-президент и секретарь совета безопасности;

"Пророк" - псевдоним агента ЦРУ полковника Куклинского;

Отдел Энглтона - внутренняя контрразведка ЦРУ, по имени бывшего руководителя Джеймса Энглтона, отличавшегося паранойяльной подозрительностью ко всем сотрудникам ЦРУ).

Колби пораженно присвистнул.

- А вот этого я еще не слышал. Это серьезно.

Бросс молчал, лишь время от времени из-за его очков прорывался очень проницательный взгляд.

- Но даже не это самое хреновое... - продолжил свои размышления Карлуччи, - если КГБ получит такое же полное досье по нашим горячим операциям - нам всем настолько мало не покажется... Черт с ним, если всплывет что-то по Центральной Америке или Африке. Да даже Иран можно пережить... Там может обнаружиться немало тяжелых и неприятных для нас деталей, но сейчас они не центр Вселенной, а лишь особенность политического мгновения. А вот если внешне благополучный исход истории с Альдо Моро качнет ситуацию в Италии еще дальше влево? А затем и во Франции? И что тогда? Мы знаем заготовленные варианты решения такой проблемы, но представьте себе реакцию "идеалиста"?

Он резко замолчал. Продолжать смысла не было - собравшиеся прекрасно знали, для чего сейчас поддерживалось существование подпольной сети "Гладио".

- Это будет почище Уотергейта - писаки и леваки в Конгрессе нас сожрут, - мрачно бросил Бросс.

Знобкий холодок сам собой пробежал по позвоночнику Карлуччи, хотя в принципе, то, как вертели на сковородках Конгресса его самого, не шло в сравнение с теми силами, которые давили сок из Колби.

- Не горячись... - почти кротко ответил Колби, - сам знаешь, игры с серьезной информацией такого уровня редко дают однозначно выгодный или абсолютно негативный результат. При определенном уровне полезности, какой, к примеру, был продемонстрирован в прошлогоднем письме о наркокартелях, "Источнику" будут прощать очень многое.

- Без контроля с нашей стороны такая информация может оказать самое разрушительное воздействие на планы, что составляют основу политической жизни в Вашингтоне. В общем, не сомневаюсь, тебе не надо объяснять реакцию наверху, если что-то этакое вдруг случится. Что, если следующей мишенью "Источника" окажется, к примеру, наша операция в Польше?

- Ну что я скажу... - протянул Колби, - вот так поневоле начнешь радоваться, что мы с русскими научились, более или менее, не убивать друг друга... Но ведь так думают у нас не все... Да и у них - тоже. Далеко не все... - он задумчиво погладил подлокотник, а потом попрекнул: - Кстати, Фрэнк, ты слишком сильно очистил сообщение от Шин-Бет, остались лишь голые кости. Добавить что-нибудь можешь?

- Иган, - устало сказал Карлуччи, - расшифровка устного послания из Ленинграда и исход боевой операции - это все, что я от них получил. У меня даже нет уверенности в том, что расшифровка полная. Я работаю над этим, но этого репатрианта от нас куда-то спрятали. И это тоже странно. Вообще, израильтяне ведут себя в этом деле необычно. Я подозреваю, что там есть второе дно, но мы до него еще не докопались.

- Джентльмены, мы опять ушли не туда, - мягко попрекнул Бросс, - опять пошли оперативные частности. Посмотрите на все это с политической точки зрения. В конце концов, разве не за этим мы здесь собрались?

- Аналитик... - протянул, пытаясь скрыть растерянность, Фрэнк ("Когда, черт побери, и как Джон успел его просчитать?!"), - а ведь какой, по рассказам, был оперативник!

Бросс и бровью не повел:

- Я настаиваю, что "ленинградский феномен" - это не эпизод, а стратегический элемент в нашем долгом противостоянии с Советами. По-хорошему, долгом разведки было бы сейчас поставить эту проблему перед администрацией. Но... Наверное, я не ошибусь, если скажу, что мы все считаем это несвоевременным, не так ли?

Повисло тягостное молчание - дипломатичность отказала Броссу в самый неподходящий момент.

Потом заговорил Колби, и он был абсолютно серьезен:

- Говоря по правде, мне претит эта наша неизменная привязка всех серьезных задач к электоральным циклам. Любого президента вечно окружают советники, которые стремятся как можно скорее сделать себе имя - скажем, чтобы не пропасть в безвестности при смене хозяина Овального кабинета. А задачи, которые призвана решать разведка, постоянно выходят за пределы этих циклов. Я надеялся на Никсона - у него, как мне казалось, был необходимый запас прочности, как и у его команды. Но "полевение" Конгресса... Я тут не про формальную левизну - вроде стремления прихлопнуть богатых людей непомерными налогами и за счет этого платить пособия, я про левую политику в структурных вопросах. Желание запустить молотилку правозащиты в отношении разведки, в первую очередь. Это было куда как неумно. Традиции в разведке не менее важны, чем на Флоте... В общем, да - администрация Картера уже не жилец, но если она получит информацию по "ленинградскому феномену", да еще в твоей, Джон, интерпретации...

- То она попробует разыграть ее в своих краткосрочных интересах, - подхватил Карлуччи, - вплоть до раскрытия существа вопроса в Сенате и Конгрессе, а это будет контрпродуктивно, с какой стороны ни посмотри.

Бросс довольно кивнул, и Карлуччи подумал, что, видимо, не один он сегодня собрался вызвать собеседников на важный разговор.

- Думаю, джентльмены, - веско сказал Бросс, - что, на наше счастье, вопросами тактики и взаимодействия в нашем разведсообществе скоро займется Кейси. Желательно, чтобы мы были к этому заблаговременно готовы, в том числе и по "ленинградскому феномену". Вне зависимости от того, прав я в своих предположениях или нет, но эта тема, как ее не позиционируй, еще долго будет в числе основных. Поэтому надо использовать отведенное нам время с толком.

- Кхе... - прокашлялся Карлуччи, - нам не хватает готовности к риску. Нам - в смысле ЦРУ. У меня в руководстве оперативного отдела доминирует элита из Гарварда, Принстона и Йеля, этакие агенты в накрахмаленных воротничках. Это - нервные и чуткие люди, с невысокими творческими способностями. Они очень высоко ценят групповую лояльность и старательно избегают рисков. В итоге, ЦРУ раскорячилось в оборонительном раболепстве, а адмирал смотрит Президенту в рот и всячески этому потворствует. Однако работа в разведке всегда связана с риском. Я надеюсь, мы сживемся с ним. А избегать мы должны лишь одного - ненужного риска.

- Тайная акция - это как дьявольски сильный наркотик, - сказал задумчиво Бросс, - он хорошо действует, но в больших дозах смертелен. Все операции в большей или меньшей степени зависят от удачи. Слишком много вещей должно лечь точно на свое место. И я за свою практику ни разу не видел разведывательного донесения, ради которого стоило бы рисковать человеческой жизнью.

- Если вы правы, - покачал головой Карлуччи, - то понимание происходящего в Ленинграде может стоить даже кое-каких потерь. Нам предстоит пройти курс лечения горькой реальностью. Без боли не обойдется. И, кстати говоря, Игэн, - Карлуччи сделал значительное лицо и повернулся к Колби, - возможно, чтобы яснее понимать происходящее, нам стоит поднять кое-что из "фамильных сокровищ". Понимаешь, эти обстоятельства будут всплывать еще не раз и тогда всё это... может вдруг понадобиться.

Лицо Колби вроде не изменилось, но Фрэнк не вчера пришел в аппарат Агентства и уже немало лет знал Билла Игана Колби -- знал и до его общения с сенаторами и прокурором Сильбербергом, и после того, как отдельные "мыслители" умудрились обвинить его в работе на КГБ.

Сейчас за стеклами "профессорских" очков как будто с лязгом пришли в движение и начали захлопываться -- одна за другой -- бронированные жалюзи, оставляя на виду настоящие амбразуры.

- Думаю, сейчас стоит поменьше философствовать, - жестко сказал Колби, - ты имел дело с нашими законниками и с Конгрессом. После этой мясорубки мы стали как большая, хорошая собака, которую сбил грузовик. Только и остается, что сказать: да, это была отличная собака, пока не попала под машину. Но времена меняются, карты ложатся иначе. Для такой, - на слове "такой" он сделал отчетливое ударение, - стратегической операции понадобится иное, не пугливое ЦРУ. И иной, уж если на то пошло, Конгресс и Сенат. Действовать масштабно мы будем из-под Кейси: когда Рейган станет президентом, сам Кейси перестанет колебаться и эпоха "Ронни" начнется всерьез.

- Фактически, Фрэнк, мы тут некоторым образом сейчас заговором занимаемся, - мягко вклинился Бросс, - нам, всем нам, надо изменить систему управления разведкой, вывести ее из-под зависимости поехавших на идеологии интеллектуалов.

- Причем, - блеснул линзами Колби, - речь идет не только о леваках. Справа тоже есть ушибленные в мозг. Нам предстоит оппонировать - не самому Ронни, конечно, но целой группе его советников. И вот этот "ленинградский феномен", он интересен и важен не только сам по себе... Мы можем использовать его как рычаг, чтобы развернуть ситуацию в Вашингтоне в свою пользу. Это если ты будешь с нами...

Наступило молчание - все было, наконец, проговорено вслух.

Карлуччи откинулся в кресле и прикрыл глаза. Сегодня утром перед ним, неглупым и успешным вашингтонским мужчиной стоял один Большой Вопрос: идти дальше за Уайнбергером и Рамсфельдом, опираясь на "Большую Зеленую машину" Армии США, или сделать ставку на Кейси и врастание в команду "Ронни", которая уже сейчас выигрывает "Битву на Потомаке". Однако у армейцев он будет только членом команды... Здесь же, в роли главного оперативника ЦРУ он неизбежно окажется в эпицентре очень важных событий в качестве самостоятельного и влиятельного игрока. А если Джон прав относительно русского прорыва в Большое Будущее...

- Да, я с вами, - сказал Фрэнк и, поднявшись, уточнил: - Джентльмены, вино, виски?

Четверг, 30 марта 1978, 15.10,

Москва, Ленинские Горы.

Из глубокого кожаного кресла навстречу мне величаво поднялся щуплый пожилой еврей. Это был он - великий и ужасный, Израиль Моисеевич Гельфанд, собственной персоной, анфан террибль современной математики.

Человек, способный быть оскорбительно злым с подчиненными и учениками. С полтычка переходящий на стиль трамвайного хама в общении с оппонентами. И, при этом, несомненный гений - в настоящем, не затертом от излишне частого употребления смысле этого слова. Входящий в небольшое число тех, кто создавал математику двадцатого века. Живая фабрика по производству математики высочайшего уровня. Один из последних универсалов, свободно говорящий практически на всех математических языках. Подвижник, своей заочной школой сделавший для развития математики в стране больше, чем все элитные спецшколы вместе взятые. Великий человек.

Он встал передо мной, чуть покачиваясь с носков на пятки, и протянул руку. Лицо его было слегка перекошено сардонической улыбкой, но глаза, окруженные разбегающимися морщинками, светились дружелюбным любопытством.

Я с неподдельным трепетом пожал сухонькую ладонь, и мы прошли к столу.

Первые минут двадцать ушло на прощупывание - Гельфанд пытался определить мой уровень, увлечено обсуждая вариации алгоритма внутренней точки. При этом он постоянно забирался гораздо глубже и дальше написанного мною, словно карьерный экскаватор, по природе своей не способный работать с поверхностными слоями. Наконец я не выдержал:

- Израиль Моисеевич, я же этого не писал.

- Ну, напишешь, - отмахнулся он, - ты ж не пропустишь варианты с аффинным масштабированием, верно?

Я помолчал, разглядывая свои обкусанные (и когда только успел?) ногти. Потом признался:

- Да я вообще не хочу дальше развивать это направление.

- Почему? - бровь его удивленно задралась.

- Да... - я погладил массивную столешницу, словно пытаясь разглядеть ответ в ее глубине, - основное сделано. Осталась техника. Не интересно уже.

- Это... - Гельфанд замолчал, подбирая слова. Отодвинул далеко в сторону исписанный лист, закрыл авторучку. Затем продолжил, и тон его стал совершенно серьезным: - Это неожиданно мудро. Да, именно мудро. Специализация для математика - если не смерть, то хроническая болезнь, ведущая к преждевременному старению.

И он посмотрел на меня, словно припоминая что-то давнее личное.

- Андрей, вы чувствуете себя математиком?

Я задумался.

- Смотря какой смысл вами в это вкладывается. Вряд ли вы имеете ввиду способность решать сложные задачи.

- Верно, - улыбнулся он неожиданно открыто и развел руки в стороны, - я, к примеру, вообще не люблю решать сложные задачи. Поэтому сначала делаю их легкими.

- Это - особый талант, полагаю. Ну... Не буду гадать. Подскажете?

В глазах Гельфанда внезапно вспыхнул огонек фанатизма. Он наклонился вперед и, рубя ладонью воздух, жестко отчеканил:

- Математик - это тот, кто не может не заниматься математикой.

Я заторможено кивнул.

- И? - он словно пришпилил меня взглядом.

Я понял, что соврать невозможно. Да и не нужно.

- Нет. Пожалуй, нет. У меня есть еще важные интересы, и... Я не готов ими жертвовать.

- Да нет же ж! - он раздосадовано жахнул кулаком по столу, - речь не идет о том, чтобы математика была единственным увлечением!

- А! - воскликнул я, прозревая, - понял!

- Ну?!

- А не знаю. Не пробовал пока.

Он откинулся на спинку, чему-то довольно улыбаясь.

- Много математикой занимаетесь? - спросил сочувственно.

- Почти все свободное время.

- Совет хотите?

- Конечно!

- Всерьез займитесь бальными танцами.

На какое-то время я подвис.

- Хм... Может быть это самонадеянно с моей стороны, но, думаю, я вас понял. Вы знаете, тогда я вам соврал. Еще я шью одежду. Вот, к примеру, штаны и пиджак на мне.

- О, как интересно! - он даже выбрался из кресла и, подойдя, отогнул лацкан у моего пиджака. Разглядел швы, довольно поцокал и потрепал по плечу, - тогда все в порядке, Андрей. Не бросайте ни в коем случае!

Я польщенно кивнул. Приятно, черт побери!

Он величественно опустил себя в кресло.

- Израиль Моисеевич, я тут на одну изящную вещицу набрел... Хочу спросить, не встречали ли у кого-нибудь? Не взглянете?

- Давай, - махнул он покровительственно.

Тремя короткими фразами я изложил АВС-гипотезу. Гельфанд прикрыл глаза и погрузился в раздумья.

Я замер, чуть дыша. Сколько в нем осталось от гения? Все-таки ему уже за шестьдесят. Для действующего математика - это, к сожалению, много. Увидит ли всю многомерность гипотезы?

Ожидание затягивалось. Минута шла за минутой, а Израиль Моисеевич все также неподвижно сидел в кресле, лишь чуть заметные подергивания глазных яблок выдавало движение его мысли.

Единственным источником звука в комнате стали древние напольные часы в углу. Я стал наблюдать, как раскачивается, рисуя совершенную циклоиду, матово поблескивающий диск маятника. Спустя короткое время в уме, безо всякого усилия с моей стороны, начала, изумительно попадая в такт, раскручиваться система дифференциальных уравнений, описывающая это колебание.

Потом мысль моя скользнула глубже. Сколько десятилетий этот старинный механизм безучастно пропускает бесконечное время через фильтр настоящего момента? Время, столь разное в ощущениях каждого конкретного человека в отдельности и единое для человечества в целом? Титаны создали эту кинетическую скульптуру для овеществления хода вечности, сделав его наглядным и зримым...

Когда раздался голос Гельфанда, я невольно вздрогнул.

- Ты хоть понял, - слова выпадали из него тяжелыми глыбами, - что нашел?

- Думаю, что да, - от волнения я облизнул нижнюю губу, - в первую очередь это - перекресток, где аддитивность встречается с мультипликативностью. Сюда же сходятся некоторые другие гипотезы, оказываясь частными случаями этой. Например, Морделла или, даже, Великая теорема Ферма. Если вот эта гипотеза окажется верна, то Ферма доказывается отсюда буквально в три строчки. Смотрите...

- Стой! - вскрикнул он резко и добавил уже тише, - я сам.

И он забормотал, лихорадочно чиркая по листу:

- Так... Сразу берем эн больше шести... только взаимнопростые... положим эр равное двум... - шепот его постепенно опустился до беззвучности. Спустя минуты три он оторвался и с сожалением помотал головой: - Нет, Андрей. Вижу, что если тройки Ферма есть, то их не больше конечного числа. Это - сильный результат. Но не сама теорема.

- А если, - начал я вкрадчивым голосом искусителя, - использовать дополнительное предположение о том, что исключительных троек для эр равно два нет вообще, то...

- Доказать это сможешь? - вскинулся он.

- Да запросто, - отмахнулся я.

- Ладно, - удивительно легко принял он это на веру, - тогда... Тогда... Тогда - ух!! Ух, ну, ты и засранец молодой! Красота, простота, точность и безумие идеи - все есть! - он восхищенно покрутил головой, а затем закинул руки за голову и оглядел меня уже знакомым по Гагарину хозяйским взглядом.

- Андрей, - по-акульи ласково улыбнулся он, - а, давайте, напишем об этой гипотезе статью! Я вижу, как отсюда доказывается гипотеза Пиллаи и, далее, гипотеза Каталана.

Чего-то подобного я ожидал, поэтому взял мимику под контроль (только бы не ухмыльнуться!) и с почтением сказал:

- С удовольствием. Иметь одну совместную статью с Гельфандом - это большая честь.

Слово "одну" я чуть выделил, и он с подозрением посверлил меня взглядом, но лицо мое было безмятежно, и по его губам скользнула тонкая улыбка.

- Как назовем, коллега? - уточнил деловито.

Коллега! Лепота, да и только.

- Может быть, АВС-гипотеза? - закинул я удочку.

- Нет-нет-нет, - решительно пресек он мой идеализм. Для вида помолчал, якобы обдумывая, и веско подвел черту, - гипотеза Гельфанда-Соколова! Звучит, правда? Как тебе?

Очень хотелось в ответ нахамить. Но я сдержался, лишь вдохнул поглубже и, пока воздух омывал легкие, схватил первый пришедший в голову кватернион и сконвертировал его в матрицу. Полегчало.

Да и, если подумать, все равно не мое.

- Согласен, - кивнул я.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg