«Там, где кончается море (сборник)»

Там, где кончается море (сборник) (fb2) - Там, где кончается море (сборник) (пер. Александр Николаевич Зайцев) 723K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Патрик Несс

Патрик Несс Там, где кончается море

PATRICK NESS

THE NEW WORLD

THE WIDE, WIDE SEA

SNOWSCAPE

© Patrick Ness, 2009, 2013. All rights reserved

© Зайцев А. Н., перевод на русский язык, 2014

© Фирсанова Е. В., художественное оформление, 2016

© Издание на русский язык, перевод на русский язык. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2014

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Новый свет

– ВОТ ОНА, – говорит мама, имея в виду точку, к которой мы приближались уже несколько недель. Ту, которая постепенно увеличивалась, пока не стали видны две вращающиеся вокруг нее точки поменьше, а теперь превратилась из точки в диск, отражающий свет своего солнца, в расцвеченный синевой океанов, зеленью лесов и белизной полярных шапок круг посреди темной бездны.

Наш новый дом, путешествие к которому началось задолго до того, как я родилась.

Мы – первые, кто увидел его взаправду, не в телескоп, не на компьютерных картах, даже не на бумаге на уроках рисования, которые мне дает на Бете Брэдли Тенч, а всего лишь через несколько сантиметров стекла экрана в кабине. Первые, кто увидел его собственными глазами.

– Новый свет, – говорит папа и кладет мне руку на плечо. – Как думаешь, что ждет нас там?

Я скрещиваю руки на груди и отдаляюсь от него.

– Виола? – окликает меня он.

– Я ее уже видела, – говорю я и выхожу из кабины. – Она чудесная. Ура! Не могу дождаться, когда мы до нее доберемся.

– Виола! – сердито говорит мама, когда я закрываю за собой дверь кабины.

Дверь раздвижная, поэтому даже хлопнуть ею я не могу.

Я захожу в свою маленькую спальню, и едва успеваю закрыть дверь, как раздается стук.

– Виола? – говорит отец за дверью.

– Я устала и хочу спать, – говорю я.

– Но сейчас же час дня.

Я не отвечаю.

– Мы выйдем на орбиту через четыре часа, – говорит он спокойно, совсем не повышая голос, как я, – а через два для тебя появится вдоволь работы.

– Я знаю о своих обязанностях, – отвечаю я, не открывая дверь.

Молчание.

– Все будет хорошо, Виола, – говорит он еще добрее, чем раньше. – Вот увидишь.

– Откуда ты знаешь? – отвечаю я. – Ты тоже никогда не жил на планете.

– Ну, – говорит он, оживляясь, – я просто на это очень надеюсь.

Опять это слово. Меня от него уже тошнит.

* * *

– Это мы, – сказал папа в тот день, когда я узнала новости, и хотя он пытался выглядеть серьезно, я видела, что он прячет улыбку.

Мы обедали, и он болтал ногой под столом.

– Что – мы? – спросила я, хотя легко могла угадать.

– Нас выбрали. Для высадки, – ответила мама.

– Вылетаем через девяносто один день, – добавил отец.

Я посмотрела на тарелку. Есть внезапно расхотелось.

– Я думала, выберут родителей Стефф Тейлор.

Папа сдержанно усмехнулся. Отец Стефф Тейлор был таким скверным пилотом, что едва мог пролететь от одного корабля в конвое до другого, не разбив шаттл.

– Это мы, милая, – сказала моя мама-пилот. Она летала настолько лучше, чем отец Стефф Тейлор, что нисколько не сомневалась, что выберут нас. – Помнишь, мы говорили об этом? Ты очень радовалась.

Это было правдой. Когда они сказали мне, что хотят побороться за право участвовать в высадке, я очень радовалась. И еще больше, когда Стефф Тейлор начала хвастать, что ее папу обязательно выберут.

Задание было жизненно важным. Мы оставим спящих поселенцев и остальные семьи позади и унесемся в черную бездну на маленьком разведывательном корабле. Конвой все еще в двенадцати месяцах пути от планеты. Мы доберемся до нее за пять месяцев и проведем там еще семь. Работы хватит не только родителям, но и мне самой – мы должны будем найти подходящее место высадки и подготовить его для прибытия пяти больших кораблей с поселенцами на борту.

Но почему-то думать, что нас могут выбрать, было гораздо радостнее, чем знать, что нас уже выбрали.

– Ты многому научишься, как и хотела, – сказала мама.

– Это честь, Виола, – добавил отец. – Мы первыми увидим наш новый дом.

– Если только первые поселенцы не до сих пор там, – сказала я.

Родители переглянулись.

– Ты не рада, Виола? – спросила мама с серьезным лицом.

– Если я скажу, что не рада, вы не полетите? – спросила я.

Они снова переглянулись.

И я знала, что это значит.

* * *

– Тридцать минут до выхода на орбиту, – говорит мама, когда я захожу в кабину, немного опоздав.

Она там одна.

Папа, наверное, уже ушел в машинное отделение готовиться.

Мама смотрит на мое отражение на своих экранах:

– Смотрите-ка, вернулась.

– Это моя работа, – говорю я, садясь за терминал в девяноста градусах от нее.

И это действительно моя работа, то, чему меня учили в конвое и в те пять месяцев, что я провела здесь. Мама выведет нас на орбиту, отец приведет в действие реактивные двигатели, которые позволят нам войти в атмосферу планеты, а я буду искать подходящие места для высадки.

– Пока ты дулась, я обнаружила кое-что новое, – говорит мама.

– Я не дулась…

– Смотри, – говорит она, выводя на экран больший из двух северных материков.

– Что это?

На темной стороне планеты видна река, струящаяся на восток к океану. Даже сканеры корабля не позволяют различить точно, но вверх по течению есть какая-то пустота, может быть, долина, где лес немного расступается и, кажется, сверкают огни.

– Другие поселенцы? – спрашиваю я.

Другие поселенцы для нас – герои легенд, вроде призраков.

За всю мою жизнь и даже за всю жизнь моих родителей мы ни разу не вступали с ними в контакт, поэтому решили, что они не добрались до цели. Путь из Старого Света в Новый долог, очень долог – несколько десятилетий. Они все еще были в пути, когда вылетел наш конвой. Но от них не поступало никаких вестей. Даже зонды, уходящие в самую глубь космоса, засекали лишь отдаленные отблески их кораблей.

Потом, задолго до моего рождения, пришло время, когда они должны были приземлиться, и мы надеялись, что, приблизившись к планете, сможем вступить с ними в контакт, предупредим их о своем прибытии, спросим, как они живут, к чему нам готовиться.

Но либо нас никто не слышал, либо на планете просто никого не было. И именно второй вариант нас беспокоил.

Если они не выжили, что же станет с нами?

Отец говорит, что мы были идеалистами, когда покинули Старый Свет в надежде начать простую жизнь без современных технологий, заниматься земледелием, снова уверовать в Бога и все такое прочее. Сейчас это кажется мне ужасно глупым, неудивительно, что ничего не вышло. Но когда с ними случилось то, что случилось, мы зашли уже так далеко, что повернуть вспять оказалось невозможно. Вернуться назад означало лишь одно – пойти навстречу неизбежной гибели.

– Как мы это раньше не заметили? – говорю я, наклоняясь ближе к экрану.

– Нет энергоследа. Если у них есть источник энергии, то это не большой реактор, как мы ожидали.

– Тут же река есть. Может, он у них гидроэлектрический? – говорю я.

– Или, может быть, тут вообще ничего нет. Не разберешь, огни это или просто помехи, – говорит мама тихо, и мы обе внимательно смотрим на экран.

Пятнышко на реке удаляется, мы выходим на орбиту с другой стороны, направляясь на запад, огибаем планету кругом, входя в атмосферу, а затем возвращаемся на ту сторону, готовясь к посадке.

– Здесь высадимся? – говорю я.

– Можно и здесь, – говорит мама.

– Если они не выжили, первое, что нам нужно сделать, – учесть их ошибки.

– Иначе нас тоже убьют.

– Наши технологии совершенней, – говорит мама. – А они, насколько нам известно, старались не пользоваться даже тем, чем располагали. Наверняка потому и погибли. – Она смотрит на меня. – С нами такого не произойдет.

Надеюсь, думаю я про себя.

Мы обе наблюдаем за тем, как удаляется от нас континент.

– Готов, – четко говорит отец по громкой связи.

– Тогда у нас десять минут, – говорит мама, нажимая кнопку, которая начинает отсчет.

– Волнуетесь? – говорит голос папы.

– Кое-кто точно волнуется, – говорит мама, смотрит на меня и хмурится.

* * *

– Я рада, что мы не полетим, – сказала Стефф Тейлор, когда я увидела ее на уроке в первый раз после того, как объявили, что для высадки выбрали мою семью, а не ее.

Шел мой любимый урок, рисование с Брэдли на Бете. Кроме рисования, Брэдли учил нас математике и сельскому хозяйству. Он – мой самый любимый человек во всем конвое, хоть и заставил меня сидеть со Стефф Тейлор: других девочек нашего возраста в семьях смотрителей нет.

Вот повезло-то нам.

– Это же скучно, – заметила Стефф, по крутив меж пальцев локон. – Пять месяцев на маленьком корабле с одними только родителями.

– Я могу разговаривать с друзьями по видеосвязи. И уроки так слушать могу. И я люблю маму с папой, – сказала я.

Она усмехнулась:

– За пять месяцев разлюбишь.

– Стефф, ты же сама хвасталась, что твоего отца…

– А потом, когда вы приземлитесь, вам придется жить с жуткими животными и надеяться, что не кончится еда. А еще там погода есть, Виола. Настоящая погода.

– Мы будем первыми, кто ее увидит.

– Радость-то какая! – сказала она. – Первыми увидите заброшенную грязную дыру – Она сильнее скрутила в пальцах локон. – Вы там первыми сдохнете – вот что!

– Стефф Тейлор! – сказал Брэдли перед всем классом.

Другие ученики, уткнувшиеся в свои интерактивные видео, вдруг поднимают глаза.

– Работаю я, – сказала Стефф, проведя руками по планшету.

– Да? Тогда подойди и покажи нам, над чем же ты работаешь, – сказал Брэдли.

Стэфф нахмурилась, и я поняла, что к длинному списку ее обид добавилась еще одна.

Она встала так медленно, как только могла, и прошептала мне:

– Тринадцатый день рождения. В полном одиночестве.

И по ее довольному виду я поняла, что отреагировала на это именно так, как ей хотелось.

* * *

– Сто двадцать секунд до выхода на орбиту, – говорит мама.

– Готов, – говорит папа по громкой связи, и я слышу, как постепенно меняется шум двигателей.

Мы готовимся прекратить свободное падение и преодолеть атмосферу планеты.

– Я тоже готова, – говорю я, открывая экраны, с помощью которых я должна буду найти большой, свободный от деревьев участок, когда мы полетим ближе. Если я не ошибусь, именно там будет основан наш первый город.

– Девяносто секунд, – говорит мама.

– Открываю двигатели, – говорит папа, и шум снова меняется. – Насыщаю топливо кислородом.

– Пристегнись, – говорит мама.

– Я уже пристегнулась, – говорю я и поворачиваю кресло так, чтобы она не видела, как я пристегиваюсь.

– Шестьдесят секунд, – говорит мама.

– Еще минута – и мы станем первыми, – кричит папа по громкой связи.

Мама смеется, а я нет.

– Ты что, Виола? Это же правда здорово, – говорит мама.

Она смотрит на один из экранов, набирает на нем что-то кончиками пальцев, а потом говорит:

– Тридцать секунд.

– Мне и на корабле хорошо, – говорю я тихо, но так серьезно, что мама оборачивается и смотрит на меня. – Не хочу жить там.

Мама хмурится:

– Пятнадцать секунд.

– Топливо готово! Займемся атмосёрфингом! – говорит папа.

– Десять, – говорит мама, не отрывая от меня глаз. – Девять.

И тут все идет наперекосяк.

* * *

– Но это же целый год, – сказала я Брэдли во время частного урока за месяц до того, как мы улетели. – Год вдали от друзей, от школы.

– А если бы ты осталась, это был бы год вдали от родителей, – ответил он.

Я оглянулась на пустой класс. Обычно он был полон детей из других семей смотрителей, мы учили уроки, разговаривали с друзьями. Но сегодня здесь были только мы с Брэдли, он напоминал мне о технических подробностях, которые пригодятся мне в путешествии. Завтра Симона с Гаммы, в которую Брэдли, по-моему, тайно влюблен, будет учить меня основам выживания в экстренной ситуации, чтобы подготовить меня к худшему, что может случить ся. Мы с ней снова останемся в классе одни.

– Почему выбрали именно нас? – спросила я.

– Потому что вы лучше других подходите для этого задания, – ответил Брэдли. – Твоя мама – наш лучший пилот, а папа – превосходный инженер.

– А я? Почему я должна расплачиваться за то, что они такие умелые?

Брэдли улыбнулся:

– Ты тоже не простая девочка. Ты отлично смыслишь в математике. Младшие ученики обожают твои уроки музыки.

– И за это меня надо наказать, отослав подальше от всех, кого я знаю.

Он странно на меня посмотрел, а потом так быстро набрал что-то на планшетах перед нами, что я даже не поняла, что он сделал.

– Назови это, – сказал он строгим голосом учителя, и мне немедленно захотелось ответить.

– Ортштейн, – сказала я, глядя на модель ландшафта. – Хорошо дренируется, но суховат. Перед высадкой злаков необходима ирригация в течение пяти – восьми лет.

– А это? – медленно сказал он, снова что-то набрав.

– Лес в зоне умеренного климата. Если немного расчистить деревья, возможно, здесь можно будет разводить скот. Но зона явно экологически проблемная.

– А это?

– Это где-то около пустыни. Для земледелия подходит плохо, урожая едва хватит, чтобы прокормиться. Брэдли…

– Ты здорово соображаешь, Виола. Такая маленькая, а уже такая умная и находчивая. Ты очень пригодишься при выполнении задания.

Я промолчала, потому что почувствовала, что на глаза наворачиваются глупые слезы.

– Чего ты боишься? – спросил Брэдли так нежно, что я взглянула в его карие глаза, увидев добрую улыбку на смуглом лице и маленькие седые завитки, уже появляющиеся на его висках. Он лучился добротой.

– Все говорят о надежде, – сказала я и сглотнула.

– Виола… – Голос Брэдли был невероятно нежным.

– Я не боюсь, – соврала я и снова сглотнула. – Просто я пропущу тринадцатый день рождения и бал по случаю окончания четвертого…

– Но ты увидишь то, чего не увидит никто. Когда туда доберутся остальные, ты уже будешь экспертом, к которому все будут обращаться за советом.

– Все подумают, что я просто выпендриваюсь…

– Они и сейчас так думают, – сказал он с улыбкой.

Мне не хотелось улыбаться в ответ.

Но я улыбнулась. Слегка.

* * *

Когда мы входим в зону турбулентности, снизу корабля раздается тихий стук.

Мы с мамой тут же поднимаем глаза. Нам это не нравится.

– Что это? – спрашивает мама.

– По-моему… – отвечает папа.

И тут из передатчика раздается РЕВ, и папа зовет на помощь…

– Томас! – кричит мама.

– Смотри! – говорю я, указывая на зажигающиеся один за другим экраны.

Машинное отделение полыхает огнем, двери закрываются, чтобы удержать пламя.

А папа остается внутри.

– Папа! – кричу я.

Все меняется в мгновение ока.

Мама суматошно жмет на экраны, пытаясь открыть шлюзы двигателей, чтобы потушить огонь…

– Они не реагируют! – кричит она. – Томас, ты меня слышишь?

– Что происходит? – кричу я.

Атмосфера гудит во много раз сильнее, чем на тренировках.

– Она не должна быть такой плотной, – кричит мама, имея в виду атмосферу, и мне становится дурно.

Я вспоминаю о первых поселенцах. Может быть, с ними случилось то же самое? Может, они так и не добрались до поверхности планеты?

– Я пойду искать папу, – говорю я, расстегиваю ремень и встаю.

Снова раздается грохот, и корабль сильно накреняется.

Я падаю, хватаясь за кресло. Мама обеими руками хватается за рычаги ручного управления и выравнивает корабль!

– Виола! Найди место для высадки! Быстрей!

– Но папа…

– Снова взлететь не получится, значит, придется садиться! Живей, Виола!

Я сажусь в кресло и пристегиваю ремень. У меня трясутся руки.

– Найди тот участок у реки! – говорит мама.

– Он на другой стороне планеты, – говорю я, понимая по тому, как трясет корабль, что мы проходим атмосферу в несколько раз быстрее, чем нужно…

– Найди его! – кричит мама. – Если там есть люди…

Я понимаю по ее лицу, что она волнуется за папу и теперь, когда, вместо того чтобы его искать, ей приходится управлять кораблем, все гораздо хуже, чем я думала.

* * *

– Я буду по тебе скучать, – сказала Стефф Тейлор на нашем прощальном вечере. Голос ее тогда сделался высоким и казался еще более неискренним, чем обычно.

Все семьи смотрителей собрались в зале заседаний Дельты, радуясь очередному поводу напиться и попрощаться. Стефф заключила меня в объятия, повернувшись так, чтобы все видели, как ей грустно оттого, что я улетаю на целый год. Потом она отпустила меня, упала на руки своей маме и принялась голосить, перекрикивая всех собравшихся.

Брэдли подошел и удивленно посмотрел на нее.

– Я уверен, что Стефф будет легче пережить это горе, чем мне, – сказал он, протягивая мне подарок в яркой обертке. – Не открывай, пока не высадитесь.

– Пока не высадимся? Еще же пять месяцев ждать.

Он улыбается и говорит полушепотом:

– Знаешь, чем мы отличаемся от животных, Виола?

Я нахмурилась, чувствуя, что мне хотят преподать урок:

– Способностью не открывать подарок раньше времени?

Он засмеялся:

– Способностью разводить огонь. Огонь позволяет нам видеть в темноте и готовить еду, согревает в холода. – Он не определенно махнул рукой в сторону двигателей Дельты. – Именно огонь позволил нам пересечь черную бездну и начать новую жизнь в Новом Свете.

Я посмотрела на подарок.

– Ты боишься, – сказал он. На этот раз это был не вопрос.

Я пожала плечами:

– Немножко.

Он наклонился ко мне и прошептал:

– Я тоже боюсь.

– Да?

Он кивнул:

– Мой дед был последним из первых смотрителей, оставшимся в живых. Последним, кто дышал воздухом планеты, а не только корабля.

Я подождала, пока он не продолжит свою фразу.

– И что?

– Он не мог сказать о ней ничего хорошего, – продолжил он. – Старый Свет был загрязнен, умирал от собственного яда. Потому мы покинули его, чтобы найти новый дом, который изо всех сил постараемся не погубить, как погубили Старый Свет.

– Я это все знаю.

– Но остальные из нас такие же, как ты, Виола. Мы никогда не видели ничего просторнее, чем грузовой отсек Гаммы. Я не знаю, как пахнет свежий воздух. Видео с эффектом присутствия не настоящие. Ты можешь представить, как огромен настоящий океан, Виола? Как мы малы по сравнению с ним?

– Вы хотите меня этим утешить?

– Вообще говоря, да. – Он улыбнулся и постучал пальцем по подарку в моих руках. – Потому что теперь у тебя есть кое-что, что поможет тебе разогнать тьму.

Подарок был маленьким, но тяжелым.

– Но открывать его нельзя, пока мы не высадимся.

– Ну, откуда мне знать, что ты не откроешь его раньше времени? Придется тебе довериться, – сказал он.

Я подняла глаза:

– Я потерплю. Обещаю.

– Я пропущу ее день рождения! – громко завопила Стефф Тейлор, сверкнув глазами, и по ее взгляду я поняла, что на самом деле она ни о чем не жалеет.

– Увидимся через двенадцать месяцев, Виола, – сказал Брэдли. – Когда я туда доберусь, не забудь мне первому рассказать, как выглядит ночь в свете огня.

* * *

Мне кажется, что наш разведывательный корабль развалится на кусочки в любую секунду.

Нас мотает и кружит, и маме едва удается держать курс прямо.

Иногда она зовет папу, но он не отвечает.

– Виола, где мы? – кричит она, дергая рычаги управления.

– Возвращаемся на другую сторону. Но, по-моему, слишком быстро. Боюсь, мы проскочим! – кричу я, стараясь перекричать рев атмосферы.

– Я постараюсь посадить корабль. Видишь что-нибудь на сканерах? Какой-нибудь еще участок, кроме того, у реки, куда можно сесть?

Я нажимаю на экраны, но изображение на них трясется так же сильно, как и все остальное на корабле. Двигатели все еще несут нас к планете, несут слишком быстро, и остановиться никак нельзя. Мы проносимся над огромным океаном, и я вижу, что мама боится, что садиться придется прямо посреди него…

Но на наших экранах появляется материк, быстро выплывая темной громадой, и вот мы уже над ним, и под нами стремительно проносится земля.

– Мы близко? – кричит мама.

– Сейчас, погоди. – Я сверяюсь с картами. – Мы к югу! Пятнадцать километров в секунду!

Она дергает за рычаги ручного управления, пытаясь повернуть на север:

– Черт!

Корабль накреняется, и я ударяюсь локтем о приборную панель, на секунду теряя карты.

– Мам? – говорю я взволнованно и обеспокоенно, пытаясь снова вывести карты на экран.

– Я все понимаю, милая, – говорит она, сражаясь с управлением.

– А как же папа?

Она молчит, но я все вижу по ее лицу: мы должны найти место, где можно высадиться, Виола! А потом мы сделаем все возможное, чтобы его спасти!

Я снова смотрю на карты:

– Тут, похоже, прерии, но мы, наверное, и их проскочим.

Я просматриваю данные сканеров.

– Болото! – говорю я.

Мама снова направила нас на север, к реке, которую мы тогда видели, – похоже, она переходит в болото.

– Успеем снизиться? – кричит мама.

Я просматриваю предполагаемые траектории снижения на экранах:

– Почти.

Корабль сильно трясет.

Потом воцаряется жуткая тишина.

– Мы потеряли двигатели, – негромко говорит мама. – Шлюзы так и не открылись. Огонь потух от нехватки воздуха. – Она оборачивается ко мне. – Мы приземляемся. Запрограммируй траекторию и держись крепче.

Я быстро просматриваю еще несколько экранов и нахожу траекторию, следуя по которой мы должны приземлиться в мягкое болото.

Мама с силой дергает рычаги ручного управления, сжав их в кулаки, стараясь держаться траектории, которую я проложила. Из иллюминаторов я ясно вижу землю, верхушки деревьев все ближе и ближе.

– Мам? – говорю я, наблюдая за тем, как мы снижаемся.

– Держись! – говорит она.

– МАМ!

Удар.

* * *

– С днем рождения! – крикнули они, застав меня врасплох за завтраком. Это была самая неудачная попытка неожиданно поздравить с праздником за всю историю Вселенной.

– Спасибо, – пробормотала я.

Мы покинули конвой тремя месяцами ранее, наблюдая за тем, как он исчезает позади нас, а мы уносимся вперед, быстро-быстро-быстро.

До новой планеты еще восемь недель пути, восемь недель в корабле, где уже начинает пахнуть, как бы тщательно ни фильтровали воздух.

– Подарки! – сказал папа, проводя рукой над коробками в праздничной обертке на столе.

– Могла бы хотя бы притвориться, что довольна, Виола, – сказала мама.

– Спасибо, – снова сказала я, теперь чуть громче.

Я открыла первую коробку с подарком. Там были новые сапоги для ходьбы по пересеченной местности. Цвет совершенно неподходящий, но я все равно попыталась сделать вид, что очень рада.

Открыла вторую.

– Бинокль, – сказал папа, когда я достала подарок. – Мама велела Эдди, инженеру с Альфы, усовершенствовать его до того, как мы улетели. Ты просто не поверишь, что тут есть. Прибор ночного видения, дисплей…

Я попыталась им воспользоваться и увидела, как на меня смотрит огромный левый глаз папы.

– Она улыбается! – сказал папа, и бинокль заполнила его огромная ухмылка.

– Ничего подобного, – ответила я.

Мама вышла из комнаты и вернулась с моим любимым завтраком – стопкой блинчиков, наверху которой мерцали тринадцать оптоволоконных огней с сенсором движения. Они спели мне поздравительную песню, и четвертым взмахом руки я все-таки смогла погасить все огни.

– Что ты пожелала? – спросил папа.

– Если рассказать, то не сбудется, – ответила я.

– Ну, разворачивать корабль мы не собираемся, так что надеюсь, ты пожелала не этого, – сказала мама.

– Надежда! – сказал папа чересчур громко, перебивая слова мамы своим напускным энтузиазмом. – Вот чего нам всем стоит пожелать. Надежды!

Я нахмурилась, снова услышав это слово.

– Вот что еще мы принесли, – сказал папа, дотронувшись до все еще завернутого подарка Брэдли. – Вдруг тебе захочется открыть его сейчас.

Я посмотрела на лица родителей, на радостного отца, на раздраженную моим недовольством маму, безуспешно пытающуюся устроить мне веселый праздник. И на мгновение я увидела, как сильно они за меня волнуются.

Волнуются, что я совсем лишилась надежды.

Я посмотрела на подарок Брэдли. Свет, который разгонит тьму, сказал он.

– Он велел не открывать, пока мы не приземлимся. Я подожду.

* * *

Мы обрушиваемся на землю с невероятно жутким грохотом. Корабль дробит деревья в щепки, а потом ударяется об землю с такой силой, что я врезаюсь головой в приборную панель, и голову пронзает боль, но я все еще сохраняю сознание, сохраняю сознание и слышу каждый треск, каждый щелчок и скрежет, с которым корабль прорывает посреди болота длинную колею, переворачиваясь снова и снова, что может означать только одно – отвалились крылья. Все падает на потолок, а потом в кабине образуется трещина, в которую хлещет болотная вода, и мы снова переворачиваемся…

И замедляемся…

Вращаемся медленнее…

Металл оглушительно скрежещет, и основное освещение гаснет, когда мы делаем еще один оборот, и его тут же заменяет мерцающее аварийное.

Вращение замедляется…

Замедляется, а потом…

Останавливается.

Я все еще дышу. Голова болит и кружится, я едва ли не вниз головой вишу на ремне кресла.

Но я дышу.

– Мам? – говорю я, оглядываясь и смотря вниз. – Мам?

– Виола? – слышится в ответ.

– Мам?

Я поворачиваюсь туда, где должно быть ее кресло.

Но его там нет.

Я разворачиваюсь сильнее.

И вижу ее на потолке. Кресло вырвало с места.

И от того, как она лежит там…

От того, как она лежит там, скрючившись…

– Виола? – снова говорит она.

От того, как она произносит мое имя, у меня внутри все сжимается…

Нет, думаю я. Нет.

И пытаюсь выбраться из кресла, чтобы добраться до нее.

* * *

– Завтра важный день, дружище, – сказал папа, входя в машинное отделение, где я меняю трубки охлаждающей системы. Это одна из миллиона работ, которую мне поручили в последние пять месяцев, чтобы чем-то меня занять. – Мы наконец выходим на орбиту.

Я вставила последнюю трубку до щелчка:

– Отлично.

Он замолчал.

– Я знаю, тебе нелегко, Виола.

– Почему это вдруг тебе не все равно? Меня никто даже не спросил.

Он подошел ближе.

– Чего ты боишься, Виола? – спросил он, и это тот же самый вопрос, который задал мне раньше Брэдли. Я оглядываюсь на него. – Того, что мы можем там обнаружить? Или просто перемен?

Я тяжело вздохнула:

– Никто почему-то не думает, что будет, если нам не понравится жить на планете. Что, если небо слишком большое? Что, если воздух воняет? Что, если мы будем голодать?

– А что, если воздух сладкий, как мед? Что, если еды там столько, что мы все растолстеем? Что, если небо такое прекрасное, что мы бросим всю работу, потому что не сможем оторвать от него глаз?

Я развернулась и закрыла кожухи трубок:

– А что, если нет?

– А что, если да?

– А что, если нет?

– А что, если да?

– Да, очень плодотворная беседа.

– Неужели мы воспитали тебя так, что не научили надеяться? – спросил папа. – Разве когда твоя прабабушка согласилась стать смотрителем на этом корабле, она сделала это не потому, что надеялась начать новую жизнь? Она была полна надежды. Мы с твоей мамой полны надежды. – Теперь он подошел так близко, что мог бы меня обнять, если бы я захотела. – Почему ты не разделяешь ее с нами?

В его взгляде была такая забота, такое волнение. Что я могла ему ответить? Как я могла сказать ему, что меня тошнит уже от того, как звучит это слово?

Надежда. Только о ней в конвое и говорили, и чем ближе мы подлетали к планете, тем чаще. Надежда, надежда, надежда.

«Надеюсь, погода будет хорошей».

И это говорят люди, которые настоящую погоду в жизни видели только на видео с эффектом присутствия.

Или: «Надеюсь, там интересная фауна».

И это притом что они в жизни из всех животных видели только Скампуса и Бампуса, котов с Дельты. Десять тысяч замороженных коровьих и овечьих эмбрионов не считаются.

Или: «Надеюсь, туземцы окажутся дружелюбными».

Это всегда говорилось с усмешкой, потому что никаких туземцев, судя по показаниям зондов, там быть не должно.

Все на что-то надеялись, говорили о новой жизни и обо всем, чего они хотели от нее получить. Свежий воздух, что бы это ни значило. Настоящую гравитацию вместо искусственной, которая иногда отключалась (и никто не желал признаться, что, когда она отключается, это весело). Говорили о просторах, которые мы увидим, новых людях, с которыми познакомимся, когда разбудим их, совершенно не вспоминая о том, что произошло с первыми поселенцами, в полной уверенности, что мы оснащены настолько лучше их, что с нами ничего плохого произойти не может.

Столько надежды, а я стою на краю и вглядываюсь во тьму.

Я первой увидела ее наступление, первой поприветствовала ее, когда мы узнали, какова она.

Но вдруг?

– Ты боишься потому, что надеяться – это страшно? – спросил папа.

Я ошарашенно посмотрела на него:

– Ты тоже так думаешь.

Он с любовью улыбнулся мне:

– Надеяться страшно, Виола. Никто не хочет себе в этом признаться, но это так.

Я чувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы.

– Тогда как ты это выносишь? Как у тебя получается даже думать об этом? Кажется, надеяться так опасно, что меня накажут даже за одну мысль о том, что я этого заслуживаю.

Он легонько дотронулся до моей руки:

– Потому что без надежды жизнь еще страшней, Виола.

Я снова сглотнула слезы:

– Так ты говоришь, я могу только выбрать то, что будет пугать меня всю оставшуюся жизнь?

Он засмеялся и распростер руки:

– Ну наконец-то ты улыбнулась.

И он обнял меня.

Я ему позволила.

Но внутри меня по-прежнему остался страх, который я не могла распознать. Страх с надеждой или страх без нее.

* * *

На то, чтобы расстегнуть ремень, требуется целая вечность. Это трудно сделать, когда висишь вниз головой. Когда он наконец расстегивается, я падаю с кресла, соскальзывая по стене кабины, которая, кажется, сложилась вдвое.

– Мам? – говорю я, подбираясь к ней.

Она лежит лицом вниз на том, что раньше считалось потолком, а ноги ее вывернуты так, что я не могу на них смотреть…

– Виола? – снова говорит она.

– Я здесь, мам.

Я убираю вещи, которыми она завалена, разные папки, планшеты, разбившиеся, когда мы начали переворачиваться, осколки, на которые раскололось все, что не было надежно закреплено на своих местах…

Я убираю большую металлическую плиту с ее спины…

И вижу…

Кресло пилота оторвало от пола, заднюю панель спинки сорвало, и она превратилась в осколок металла…

Осколок, который вонзился маме прямо в позвоночник…

– Мам? – говорю я напряженно, пытаясь вытащить его.

Но чем больше я его шевелю, тем сильнее она кричит. Кричит так, как будто меня нет рядом.

Я перестаю его шевелить.

– Виола? – снова говорит она, задыхаясь. Голос у нее высокий, слегка надтреснутый. – Это ты?

– Я здесь, мам, – говорю я и ложусь рядом с ней, чтобы быть поближе к ее лицу. Убираю осколок с ее щеки и вижу, как суматошно бегает ее глаз.

– Милая? – говорит она.

– Мам? – говорю я, плачу и убираю стекло. – Скажи, что мне сделать, мам?

– Милая, ты не поранилась? – говорит она высоким, дрожащим голосом, так, словно не может вдохнуть.

– Не знаю, – говорю я. – Мам, ты можешь двигаться?

Я просовываю руку ей под плечо, чтобы немного приподнять ее, но она снова вскрикивает, и я тоже кричу и опускаю ее, и она снова лежит, как лежала, лицом вниз, на потолке, с осколком в спине, медленно истекая кровью, как будто это не имеет никакого значения, – и все вокруг нас разбито, разбито, разбито.

– Твой отец, – говорит она, хватая ртом воздух.

– Не знаю, – отвечаю я. – Огонь…

– Твой отец любил тебя, – негромко говорит она.

Я смотрю на нее:

– Что?

Я вижу, как она двигает рукой, пытаясь вытащить ее из-под себя, и осторожно беру ее в свою ладонь.

– Я тебя тоже люблю, Виола.

– Мам, не говори так…

– Послушай меня, милая, послушай…

– Мам!

– Нет, послушай!

Она кашляет и снова кричит от боли, а я сжимаю ее руку сильнее и едва замечаю, что тоже кричу.

Она останавливается, снова хватает ртом воздух, и ее глаз смотрит на меня, на этот раз пристальнее, как будто она старается так, как не старалась никогда в жизни.

– Они придут за тобой, Виола.

– Мама, перестань, пожалуйста.

– Тебя обучали, – говорит она. – Живи… Живи, Виола Ид, ты меня слышишь? – Ее голос теперь громче, хотя я слышу, как ей больно.

– Мама, ты не умираешь…

– Возьми мою надежду, – говорит она. – Возьми надежду своего отца. Я передаю ее тебе. Отдаю тебе свою надежду.

– Мам, я не понимаю.

– Скажи, что возьмешь ее, милая, скажи.

У меня перехватывает дыхание, и, кажется, я плачу, и все стало каким-то разрозненным, а я держу за руку свою маму в разрушенном космическом корабле на самой первой планете в моей жизни, снаружи ночь, это видно через трещину в корпусе корабля, а мама умирает, умирает, а я так плохо с ней поступала в последние месяцы…

– Скажи, Виола, – шепчет мама. – Скажи, пожалуйста.

– Я возьму твою надежду. Возьму, – говорю я. – Она у меня. Мам?

Но я не знаю, слышит ли она меня.

Потому что она больше не сжимает мою руку.

И тогда происходит что-то, после чего остается только настоящее, что-то, что перерезает связь с прошлым, и конвой и все, кто был на нем, исчезают, уходят, и остаюсь только я, здесь, сейчас, и все происходит так быстро, что кажется ненастоящим.

Папа. Мама. Катастрофа. Все это ненастоящее.

Я как будто смотрю на все это откуда-то издали, и на себя тоже.

Смотрю на то, как я робко встаю рядом с мамой.

На то, как я жду среди обломков, не зная, что делать.

Жду так долго, что сделать хоть что-то уже становится необходимо, и я смотрю на то, как я карабкаюсь к трещине в стене кабины, выглядываю и в первый раз осматриваю планету.

Я вглядываюсь во тьму. Тьму во тьме. Тьму, скрывающую вещи.

Я слышу звуки.

Звуки животных, почти похожие на слова.

Я наблюдаю за тем, как я возвращаюсь обратно внутрь корабля, прочь от тьмы, и мое сердце тяжело бьется.

А потом я моргаю, и следующее, что я вижу, – то, как я пытаюсь отодрать сломанную панель в машинном отделении.

И уже совсем издалека я вижу, как я нахожу своего отца, всего в страшных ожогах, от груди до пят, с кошмарной раной на лбу, от которой он в любом случае умер бы.

Я наблюдаю за тем, как по мне струится холод, и мне так холодно, что я даже не могу оплакивать смерть отца.

Я снова моргаю – и снова вижу себя около тела матери в кабине.

Я крепко обхватила руками колени; аварийные лампы на панелях мерцают и медленно гаснут.

А потом снаружи раздается пение птиц или что-то подобное, заглушающее остальной шум, странное, напоминающее слово «молись».

И я снова смотрю на мир своими глазами.

Потому что я кое-что увидела.

То, что мама принесла из моей каюты в кабину, чтобы вручить мне, когда мы высадимся, и, понимая это, я чувствую далекую-далекую боль.

Здесь, среди обломков.

Подарок Брэдли.

Он все еще завернут, хотя после моего дня рождения прошло уже столько месяцев. И все по-прежнему кажется невозможным, будто бы сном. Так почему бы его не открыть? Если этого хотели мои родители, разве это не первое, что я должна сделать на этой плане те?

Я поднимаю его, убираю разорванную бумагу и открываю как раз в тот момент, когда гаснет последняя аварийная лампа и я остаюсь в полной темноте.

Но это ничего.

Это ничего, потому что я уже видела, что это за подарок.

Тьма такая густая, что мне приходится выбираться из-под обломков корабля на ощупь. Тьма накрывает меня одеялом, словно я сплю. Я все еще ошеломлена, но я держу подарок Брэдли.

Я выхожу на поверхность планеты, и моя нога уходит под воду сантиметров на десять.

Болото.

Да. Мы нацеливались на болото.

Я иду дальше. Ноги вязнут в грязи, но я иду.

Иду, пока чуть поодаль от корабля земля не становится тверже.

Мои глаза привыкают, и я вижу небольшую поляну, окруженную деревьями, небо надо мной полно тех самых звезд, среди которых я еще недавно пролетала.

Я снова слышу животных, и готова поклясться, что они и вправду разговаривают. Наверное, это последствия шока.

Кроме тьмы, я не вижу ничего.

Тьма окутывает меня.

Тут-то мне и пригодится подарок Брэдли.

На поляне есть сухое место, не идеальное, но подходящее. Я опускаю подарок на землю и на ощупь ищу ветки и листья. Набираю несколько сырых пригоршней и складываю их сверху.

Потом нажимаю кнопку на подарке и делаю шаг назад.

Сырые листья и ветки тут же воспламеняются.

И появляется свет.

Свет, озаряющий маленькую поляну, свет, отражающийся от металла корабля, свет, окутывающий меня, стоящую посреди него.

Свет от костра.

Брэдли дал мне огненный короб.

Устройство, которое может развести костер почти где угодно, в любых обстоятельствах, на любом топливе.

Дать свет, который разгонит тьму.

И какое-то время я только и могу что смотреть на него, а потом, когда уже начинаю дрожать, сажусь ближе к огню и сижу так, пока дрожь не прекращается.

Долго-долго.

Теперь я не вижу ничего, кроме костра.

Скоро мне нужно будет посмотреть, какие у меня остались припасы. Уцелели ли устройства связи, с помощью которых я могла бы наладить контакт с конвоем.

Скоро я должна буду вытащить из корабля тела родителей и…

Но это – скоро, это – не сейчас.

Сейчас есть только костер из огненного короба.

Крошечный огонек среди тьмы.

Все остальное может подождать.

Я не совсем понимаю, о чем говорила мама. Не уверена, что надежда – это то, что можно кому-то передать или взять.

Но я сказала, что возьму. Я сказала, что взяла.

И вот я сижу перед костром Брэдли на поверхности темной-темной планеты, и даже если своей надежды у меня нет, у меня есть надежда моих родителей.

И я надеюсь, что ее будет достаточно.

А потом небо надо мной и позади меня начинает светлеть. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как восходит местное солнце, и понимаю, что уже утро. Что я дожила до утра.

Хорошо, думаю я про себя.

Хорошо.

И я начинаю думать о том, что нужно сделать дальше.

Море без конца и края

– ЭТО ДОЛЖНО закончиться, Деклан. Ты сам это понимаешь. Мы уходим.

– Госпожа…

– Ты собираешься жить здесь один? Я знаю, тебе шестнадцать и ты думаешь, что уже взрослый, но…

– Я не останусь один…

– Деклан…

– Вы не велели мне прекратить. Сказали только, чтобы я никому не мешал.

– Ничего не получится. Я ждала, когда ты сам это поймешь.

– Но почему? Только потому, что Илай Пинчин говорит…

– Илай Пинчин – злой человек и расист.

– Тогда почему я должен…

– Потому что, кроме того, что несет Илай Пинчин, на это есть и другие причины!

Она встала и принялась заваривать чай. Деклан никогда раньше не видел, чтобы чай заваривали так сердито.

– Госпожа…

– И не ври мне, Деклан. Я по Шуму слышу, что ты все, что я сказала, пропустил мимо ушей.

Деклан нахмурился:

– Хорошо, тогда послушайте вот это.

И он открыл свой Шум, показав его ей.

Последние оставшиеся жители Горизонта грузили повозки на маленькой городской площади, усыпанной песком. Стараясь не смотреть им в глаза, Деклан шел к дому, где жил вместе с матерью.

Но это ведь больше не правда, так? – думал он. Мама уже отправилась в Хейвен с предпоследней группой беженцев, а перед уходом накричала на него еще сильнее, чем госпожа Койл. Они обменялись оскорблениями и так и не помирились. Это саднило его душу, как открытая рана, которую он бередил против воли. Деклан не хотел ссориться ни с матушкой, ни с госпожой, ни с жителями города. Он вообще не любил ссор.

Но он не мог заставить их понять… А если они не поймут….

– Деклан Лоу!

Голос Илая Пинчина звучал как шепот даже тогда, когда гремел над дюнами. Деклан обернулся против собственной воли. Илаю было поручено зачистить город до конца, погрузить последнее, что осталось, самое важное – генераторы, припасы и лекарства – на четыре запряженных быками повозки и ато-мобиль, ходивший отсюда в Хейвен и обратно.

Илай Пинчин был человеком вздорным и хмурился из-под шляпы, как разгневанный Громовержец. Мужчины и женщины, помогавшие ему, остановились. Мужчины источали шквал Шума, и громче всех, возвышаясь среди общего гула, как генерал на парапете, звучал Шум самого Илая.

Шум толпы не был приятен. Шумели о Де-клане, о его возмутительных выходках, которые горожане представляли себе в самых ярких красках.

Все не так, зашумел сам Деклан, прекрасно зная по опыту, что его никто не станет слушать. Все совсем не так.

– Мне нечего тебе сказать, Илай, – сказал он вслух.

– Придет и твой черед, парень, – ответил Илай.

– Всем нам придет свой черед, даже тебе, – ответил Дек лан, и ему скрутило живот от страха. Илай был на двадцать килограммов тяжелее его и на пятнадцать сантиметров выше. Если завяжется драка, долго против него не выстоять.

– Мы уходим утром, парень. Все вместе. Не думай, что ты – исключение, – сказал Илай.

В Шуме Илая возник образ Деклана, которого волокли за повозкой с кляпом во рту и перевязанными руками. Деклан убрал руки в карманы и отвернулся. Но, даже гуляя по берегу, он чувствовал, как Илай сверлит его глазами, словно приставив меж лопаток ствол дробовика. Он заставил себя пройти вперед, к склону, ведущему к воде, но все же держался от волн на расстоянии. Он слышал, как рыбы, длинные черные тени которых торпедами метались в воде, шумели: «Еда!» Это из-за них люди бежали из города. Десять лет рыбаки города пытались добывать пропитание для самих себя и жизненно важный товар для остального Нового Света. Как и все другие поселенцы, они прибыли сюда, мечтая найти новый дом вдали от бед покинутого Старого Света.

Но никто, конечно, не мог и предположить, что Новый Свет будет полон Шума, что океаны его будут кишеть чудовищами.

Рыбы – если можно так назвать тварей, которые перед тем, как съесть свою жертву, говорили ей об этом прямо в лицо, – не были неуязвимы. Их можно было поймать и даже съесть, если не обращать внимания на то, что мясо их под любыми приправами на вкус напоминало железо. Но их было слишком много, даже несмотря на то, что десять лет с ними шла война, и рыбачить стало бесполезно, да и небезопасно. И что еще хуже, рыбы покрупнее сами разводили рыбешек помельче, которыми питались, и отчаянно защищали их косяки от людей с берега, желавших прокормиться. Рыбак, выходивший в море на лодке, отправлялся в берлогу льва в надежде вытащить оттуда испуганного ягненка.

Сперва жители города были полны оптимизма, потом начали сопротивление, а затем медленно, постепенно признали свое поражение. Месяц назад госпожа Койл наконец смогла убедить горожан собрать все, что возможно, и перебраться обратно в Хейвен, где, по крайней мере, можно было регулярно питаться. Рыбаки станут фермерами – таков был замысел. Единственный оставшийся противник, Илай Пинчин, наконец согласился с госпожой Койл – этим летом его второго сына сожрала рыба, протаранившая их лодку и сбросившая его в воду, где у него не осталось шансов.

Жители города решили, что здесь их больше ничего не держит. И отчасти они были правы.

Но только отчасти.

* * *

Деклан застегнул куртку, проходя мимо церкви. Зима еще не наступила, но уже возвещала о себе ледяными порывами ветра с моря. Воздух холоднее обычного. Еще одна причина покинуть город завтра утром, уберечься от первых жестоких заморозков.

Завтра утром, подумал Деклан, шагая по узкой дорожке к своему дому.

Он все еще не знал, что будет делать. Почему он? Почему из всех городских мальчишек именно он? Наверное, потому что он – самый сдержанный, меньше всего склонный к тому, чтобы поднимать суматоху. Суматоха находила его сама, подумал он.

Деклан открыл входную дверь.

– Эй! – крикнул он.

В ответ тишина. Дом, не дом даже, а сарай, три комнатушки которого разделены занавесками, почти опустел. Все свои вещи мама увезла утром, у Деклана своего было немного. Одежда, несколько фотографий, чистые, блестящие рыболовные снасти. Он еще ничего не упаковал, но вещей так мало, что собрать их можно в считаные минуты. Только не стоит этого делать. Нет, не стоит.

– Эй! – крикнул он снова, слегка встревоженно.

Они ведь ничего не сделали…

Правда?

Он прошел к задней двери, толкнув ее сильнее, чем хотел; дверь ударилась о заднюю стену дома, и та вздрогнула, точно от испуга.

Она сидела в уголке пустынного сада в той же, что и всегда, легкой светлой одежде, несмотря на холодный ветер.

Он увидел, что она читает что-то на его планшете.

Ее странное влечение к книгам его народа по-прежнему неуемно, она до сих пор дивилась тому, как людям удавалось умещать себя в строчки на бумаге. Это казалось ей умалением, а разве не естественней было бы расти? Но она снова и снова брала в руки их тексты и пыталась расшифровать чужой язык.

Может быть, она пыталась разгадать его душу? – поду мал он.

Если так, то он был бы рад узнать, что именно ей удалось обнаружить.

Когда она увидела его, ее Шум наполнился радостными трелями, которые быстро сменились грустью. Она сразу все поняла – этих вестей они ждали несколько недель.

Завтра утром, показала она.

– Мы найдем способ, – сказал он, обнял ее и открыл ей свой Шум.

– Это противоестественно, – еще прошлым вечером в который раз кричала на него мама. – Она животное!

– Вовсе не животное! – кричал он в ответ. – Она думает, говорит, чувствует!

– Их чувства – только подражание нашим. Ты сам это знаешь.

– Не знаю я ничего такого. Так только Илай Пинчин говорит. С каких это пор ты его слушаешь?

– Ты опозорил себя. И меня тоже.

– Ты здесь вообще ни при чем.

– Ты что, не прожил всю жизнь в маленьком городке? Думаешь, это не важно? Никто этого не замечает?

– Это не их дело.

– Теперь всем до всего есть дело. Ты должен ее бросить. Должен, вот и все. У тебя нет выбора.

– Не брошу!

– И что, по-твоему, случится, Деклан? Илай Пинчин признает ее равной тебе и благословит ваш брак?

– Мне вовсе не нужно его благословение. И твое – тоже.

– А я надеялась, что моего благословения ты захочешь. Спэки опасны, сынок. Ходят слухи о нападениях с запада. Поговаривают даже о войне.

– Ходят слухи от Илая Пинчина. Поговаривает Илай Пинчин. Но он же даже не мэр…

– Госпожа Койл от этого тоже не в восторге.

– И кто они такие, чтобы указывать мне, как жить? Разве мы прилетели на эту дурацкую планету не потому, что хотели свободы?

– Мы не возьмем ее с собой в Гавань.

– Но здесь есть и другие. Они работают вместе…

– Я не потерплю ее в своем доме.

– Тогда у меня будет собственный дом.

И это почему-то оказалось для нее последней каплей. Какими только словами она не обозвала спэков, как только не злилась на них, на Деклана и на весь мир, а потом просто вышвырнула сына из дому. Пришлось тому ночевать на улице – никому не хотелось мириться и заговаривать первым. Утром он издалека наблюдал за тем, как мать собирается и уезжает. На прощание они даже не взмахнули рукой друг другу. И только после того, как она совсем скрылась из виду, Деклан вернулся в пустой дом.

Почти пустой.

Имя ее означало – весьма приблизительно, но они должны были найти какой-то общий язык, – означало «Каменная сердцевина», или «Решительное намерение», или «Скала у моря». На языке спэков эти слова совсем не были так оскорбительны, какими могли показаться людям. «Камень» или «скала» на их беззвучном языке означали, кроме всего прочего, стойкость, упорство. Скала у моря – значит не твердая, как камень (по крайней мере, не всегда), а сильная, стойкая.

Но все не так, как ты мог подумать, показала она. Имя скорее воодушевляет, чем описывает своего владельца.

– Значит, они думают, что твоя каменная сердцевина могла бы быть и потверже? Такой же, как у всех остальных?

Она засмеялась. Радостные щелчки были одними из тех редких звуков, которые издавали спэки. Они сошлись на том, что «Скала у моря» выговорить довольно сложно, поэтому он может звать ее просто Мо.

Поначалу, как только люди заселили Новый Свет, их контакты со спэками были полны надежд и оптимизма, причем взаимных. Встретить здесь аборигенов никто не ожидал – на радарах перед высадкой они или не отображались совсем, или казались животными. По крайней мере, в этом убедили себя поселенцы, которые первыми должны были адаптироваться к новому, неизведанному месту обитания – другой планете.

Деклан был слишком мал, чтобы помнить тот ужас, который испытали первые высадившиеся колонисты, столкнувшись с Шумом, но к тому времени, как его мать примкнула к отряду, основавшему Горизонт, они уже нехотя смирились с ним и расселились как можно дальше друг от друга, чтобы обеспечить себе относительную тишину и покой. Среди них было несколько рыбацких семей. К ним примкнула и мать Деклана. Они спустились вниз по реке к океану и со временем почти совсем привыкли к Шуму. Но не к спэкам.

Поначалу между ними постоянно возникали какие-то стычки, вспыхивали ссоры, о которых люди старались не вспоминать, но Деклан благодаря Шуму со временем узнал все кровавые подробности. В итоге между поселенцами и спэками установилось нечто вроде хлипкого перемирия: они старались нигде и никак не пересекаться, избегали любых контактов друг с другом. К тому времени, когда люди достигли океана, спэки хорошо поняли главное – от поселенцев нужно держаться подальше, ведь оружие у них надежнее, острее и опаснее, чем у них.

Зато спэки были отличные рыбаки. В своих маленьких плоских одиночных лодчонках они умело лавировали среди волн и ничуть не боялись морских тварей. А люди на больших и крепких деревянных суднах тонули и становились пищей для рыб. Мелкие плоскодонки спэков, орудовавших копьями и сетями, всегда были доверху нагружены отличным уловом. Люди же продолжали голодать, и хорошо, если живыми возвращались с рыбалки.

Пришлось им научиться договариваться со спэками. Никола Койл, мэр города и единственная госпожа-целительница, провела первые переговоры, предложив спэкам утварь и изделия, необходимые для разведения животных, в обмен на рыбу и обучение рыбалке. Усвоить уроки так и не получилось. Но почти десять лет спэкам и людям удавалось сосуществовать друг с другом, прочертив точную границу: к югу от устья реки – людской Горизонт, к северу – спэкские поселения.

Но все изменилось шесть месяцев назад, в день, когда Деклан читал книгу на берегу реки. Тогда он слезно отпросился с рыбалки, сказавшись больным, – он проспал, и единственным из рыбаков, кто еще не ушел в море, оказался Илай Пинчин. Рыбачить с Илаем было мукой для любого, но для Деклана – особенно. Он всегда безукоризненно исполнял все свои обязанности, если только на него не падал презрительный взгляд Илая. Тут у Де-клана все валилось из рук – он не мог ни завязать узел, ни намотать леску, ни забросить сеть, а, полный стыда, его Шум ревел, грозясь вытолкнуть за борт остальных рыбаков. Когда мальчик сослался на ужасный кашель, Илай и его рыбаки этому даже обрадовались.

Поэтому в то утро Деклан отправился в любимое тихое, уединенное местечко у реки, где плеск воды почти полностью заглушал Шум города. Его собственный Шум рисовал в воздухе образы прочитанного, и Деклан с радостью забыл обо всем, погрузившись в чтение. Но, дочитав главу, он остановился.

– Так что случилось с мальчиком? – спросил с дерева нечеловеческий голос. Над головой Деклана на ветке растянулась молодая самка спэка, внимательно смотревшая на него. – Он ведь не умрет с голоду, это правильно показано?

– Правильно что? – спросил он.

Она соскользнула с ветки так легко и грациозно, как он не сумел бы, даже если бы тренировался сотню лет, и указала на его книгу.

– Этот мальчик, – показала она. – Он не настоящий. Образ. Для передачи смысла.

– Ну да, это же рассказ, – ответил он.

Ее Шум озарился светом при звуках этого слова. Да. Рассказ.

Они пристально смотрели друг на друга, и кто знает, о чем говорил ей тогда его Шум. В ее Шуме царил порядок. Но и любопытство – она старалась найти общий язык с человеком, задавалась вопросами, оценивала ситуацию. Его поразило уже одно то, что Шум издавала молодая самка. У человеческих женщин его не было вовсе, и это создавало множество проблем – такое вот неравенство полов.

А эта самочка хотела общаться, наладить контакт.

– Так что будет дальше? – показала она, и он не сразу понял, что она имеет в виду книгу.

Дальше произошло нечто очень простое и столь же невероятное – на следующий день они снова встретились, чтобы дочитать рассказ, а на третий день начали новый. Они быстро прочли всю его маленькую библиотеку и перешли к книгам из запасов города. Она удивительно быстро научилась читать, и он так часто отдавал ей планшет, что уже не считал его своим. Разделавшись со своими обязанностями – оба рыбачили, и так уставали от этого, что говорить им хотелось о чем угодно, только не об этом, – они встречались на берегу реки и читали вместе. Она смотрела, как сюжет рассказа развертывался в его Шуме, или, наоборот, он завороженно следил за тем, как в ее Шуме рассказ отражался с точки зрения спэка. Это было интересней любого видео.

Несмотря на всю разницу между ними, на физические различия, на разный жизненный опыт, на тот неоспоримый факт, что они принадлежали к разным биологическим видам, она очень быстро, быстрее, чем он мог ожидать, стала для него не просто подругой. Его сердце трепетало, когда он видел ее, – только так он мог это объяснить. Он видел, что ее сердце тоже трепещет, и хотя физическая близость между ними, фантазиями о которой упивались горожане, была невозможна, они могли сблизиться по-другому. В их общем Шуме они сближались так, как он не мог себе даже представить. Казалось, что в эти моменты замирал весь мир.

– Что будет дальше? – спросила она, положив планшет на садовый столик.

– Не знаю, – ответил он. – А ты все еще хочешь попробовать? Уйти отсюда вместе?

– Да, – сказала она.

В том, что говорили спэки, всегда заключалось нечто большее, чем просто слова. В этом «да» заключалось горькое сожаление о том, что ей придется оставить свою семью, и волнение – вдруг, даже если они уйдут вместе в Хейвен или, как хотелось ему, поселятся вместе в отдаленном местечке, ничего не изменится к лучшему? Каким бы невероятным ни казался такой план, другого у них не было.

Ни люди, ни спэки не приветствовали дружбу Деклана и Скалы у моря. Не думать о ней, чтобы мысли не попадали в Шум, было невозможно, но на Деклана горожане никогда не обращали особого внимания. Лишь через несколько недель Илай Пинчин услышал его мимолетную мысль в церкви. В этой мысли не было ничего особенно возмутительного – он думал о том, как вчера впервые взял ее за руку, ощутив удивительную теплоту ее кожи. Он поднял глаза и увидел, что на него уставился Илай, а за ним и остальные прихожане.

Тогда на него стали давить. Оскорблять. Даже проповедник стал предупреждать об опасности «разврата». Госпожа явно не одобряла их союза, но все же защищала их, когда ситуация грозилась выйти из-под контроля, а мать Де-клана просто плакала, кричала и снова плакала, несмотря на все его заверения в том, что «мы просто друзья, вот и все, ничего же не было».

Уже тогда это было не совсем правдой.

Свой народ Мо убедила в том, что Деклан для нее что-то вроде домашнего животного. Когда он обиделся, узнав об этом, она засмеялась:

– Я же видела, как вы любите своих домашних животных.

Впервые это слово. Любите.

– Ты не думаешь, – печально показала она, – что они по-своему правы? Что мы слишком многого хотим?

– Нет, – сказал он. – Это они хотят слишком малого.

Ее Шум потеплел. Ей понравился его ответ, но скрыть волнения она не могла. В Шуме слышалось нечто новое.

– Что? – спросил он, пытаясь ее понять. – Что случилось?

Он чувствовал, как она борется со своим Шумом, сомневаясь в том, можно ли ему открыться до конца.

– Расскажи. Ты можешь все мне рассказать, – сказал он.

Первым признаком опасности стало для него то, что про изошло однажды в море на лодке Илая Пинчина. Двое из сыновей Илая, младшего из которых прошлым летом сожрала морская тварь, стояли около бортов с копьями, охраняя лодку от здоровенной рыбины, которая ей заинтересовалась. Еще один мальчишка, Эндрю, помогал Деклану с сетями, а девчонка по имени Дебора следила за двигателем и крутила штурвал. Деклан неуклюже тянул толстую леску, сматывая ее не так быстро, как хотелось бы Илаю.

– Такой взрослый, а так ничему и не научился, – сказал Илай.

Деклан услышал, как остальные смеются, и продолжил тянуть леску.

– Задумался о своем? – спросил Илай. – Об этой своей речной девчонке?

Деклан на мгновение замер, а затем вернулся к работе.

Внезапно его ухо обожгло горячее дыхание Илая.

– Ты выродок.

Деклан резко развернулся, встав спиной к низкому борту лодки. Илай возвышался над ним, а остальные рыбаки пристально за ними следили.

– Не скажу, что мне по нраву присутствие в моей лодке извращенца, – громко сказал Илай, чтобы все услышали.

– Я не извращенец, мы просто друзья, – сказал Деклан.

– Ты врешь, мальчишка. Мы все это видим по твоему Шуму.

– Вам какое дело до этого? – спросил Деклан. Его лицо горело от стыда.

Илай наклонился ближе. Глаза его расширились, дыхание смердило.

– Может быть, госпожа и не возражает…

– Не совсем…

– …но здесь, на волнах, главный – капитан. И капитан не уверен, что хочет находиться рядом с таким вонючим выродком, как ты.

Слышны были только удары волн о низкий борт лодки и Шум твари, кружившей рядом в воде. Но Деклан видел, что Илай что-то замыслил.

– Не надо… – выпалил он, но было уже поздно.

Илай схватил его за ворот рубашки, поднял с пугающей легкостью и швырнул за борт лодки…

…но не отпустил.

Деклан висел над водой, только стопы и лодыжки еще оставались в лодке. Кружившее под ним чудовище зашумело: Еда! чувствуя, что его вот-вот могут накормить.

– Никто не будет по тебе скучать, парень, – сказал Илай. – Может быть, матушка примется рыдать и убиваться, но даже она в глубине души будет рада, что избавилась от скверны.

– Капитан… – сказал один из сыновей Илая, нервно сжимая копье.

Илай не обратил на него внимания.

– Они твари, – плюнул он в Деклана. – Убивают людей на западе. Грядет война. Думаешь, ты имеешь право жить с одной из них?

Деклан попытался вырваться. Вода теперь была опасно близка.

– Она не такая…

– Пап! – громче, чем прежде, сказал сын Илая.

– В чем дело? – взревел Илай.

– Тут их две, – сказал сын.

– Три, – сказала Дебора, всматриваясь в воду.

– Если он и дальше будет так висеть, приплывут другие, – сказал сын Илая. – Или брось его в воду, пап, или затащи обратно в лодку.

Илай усмехнулся, но все же посмотрел вниз, в воду.

Деклан постарался извернуться так, чтобы увидеть, на что все смотрят. В глубине вод действительно кружили три темных силуэта. К ним подплыл четвертый.

Илай и Деклан переглянулись. В Шуме Илая Деклан видел, как тот отпускает его, как он падает в воду, прямо к голодным чудовищам, которые уже ждали этого…

Но Илай кряхтя затащил Деклана обратно в лодку, грубо уронив его на деревянную скамью.

– Плывем на берег! – крикнул Илай тоном, не допускавшим возражений.

Дебора завела небольшой атомный двигатель, взяв курс на гавань Горизонта.

Никто из присутствовавших в лодке старался не смотреть в глаза Деклану.

* * *

С одной стороны на горизонте взошла луна, с другой – начало садиться солнце.

Деклан не мог поверить в то, что ему только что сказала Мо.

– Если так суждено… – наконец сказал он, не глядя на нее. Слова застревали у него в горле. – Может быть, нам лучше расстаться, может быть…

– Я сказала правду, – показала она. – Мы найдем выход.

– Но, Мо…

– Ты думаешь, только тебе придется пойти на жертву, но это неправда.

Деклан обхватил лицо руками, не зная, что делать дальше. Она станет изгоем. Врагом всех спэков. Вот что сказала ему она. Когда этим вечером она пришвартовала свою лодку, спэки уже ждали ее. Они больше не верили, что Деклан – всего лишь домашний любимец. Конечно, они уже знали о ее чувствах благодаря Шуму, но считали их всего лишь мимолетным увлечением. Они терпели его потому, что жители Горизонта – а значит, и Деклан – должны были покинуть город. Когда спэки услышали в ее Шуме, что Мо и Деклан собираются остаться вместе, они недву смысленно намекнули ей о последствиях.

– Грядет война между нашими народами, – показала она ему.

– Но если так, то куда нам идти? Где мы сможем укрыться?

– За морем. Есть другие земли, с другими голосами.

– Но как нам переплыть море?

– Мы сделаем то, что будет нужно. Мир большой. В нем обязательно найдется место для нас двоих.

– Хотелось бы, чтобы было так. Почему-то пока все выходит наоборот.

Он оглядел маленький сад с обветшалым забором, с сорняками, сполоть которые ни у кого не дошли руки, опустевший дом с покосившимся деревянным каркасом. Когда-то этот городок основали потому, что были полны надежд. Теперь надежды ушли.

Обо всем этом она узнала мгновенно, и он уже слышал, как ее Шум усилился, возражая ему.

– Я расстанусь с тобой, – сказал он снова, не смотря ей в глаза, – если будет нужно. Если так ты будешь в безопасности.

– Но почему ты решил, что тебе придется со мной расстаться? – показала она.

Ее Шум снова изменился, и он увидел, что она пытается найти в нем место для него. Он попытался найти место для нее в своем Шуме, но его надежда оказалась недостаточно сильна. Он смог лишь утонуть в ее объятиях и попробовать найти выход в том будущем, где выхода на первый взгляд не было.

Их вспугнул стук в дверь. Солнце садилось за холмы, наступала ночь, а с ней пришел и сильный холод. Приближалась зима, и она обещала быть лютой.

Снова постучали.

– Я знаю, что ты там, Деклан. Даже слепой увидел бы твой Шум! – прокричал голос из-за двери.

– Госпожа Койл, – прошептал Деклан.

– Она благосклонна к нам, – показала Мо.

– Отчасти.

Деклан встал. Мо последовала за ним. Они прошли в дом и открыли входную дверь. Госпожа Койл окинула их взглядом.

– Мне нужно поговорить с тобой, Деклан, – сказала она. – Наедине.

– Я же сказал вам, госпожа. Я никуда не уйду.

– Я здесь не за этим.

Она смотрела сурово, но больше ничего не сказала.

Деклан попытался выждать, пока госпожа Койл уйдет, но это еще не удавалось ни кому. Он посмотрел на Мо, а потом снова на госпожу:

– Здесь она будет в безопасности?

– Здесь не опаснее, чем где-то еще.

– Это значит, не очень безопасно, да? – показала Мо.

– Если бы вы с ним не собирались совершить ужасающую глупость, я бы сказала, что ты весьма умна, – сказала госпожа. Она обернулась к Деклану: – Пойдем со мной.

– Иди, – показала Мо. – Со мной ничего не случится.

Он немного подождал, потом вышел через переднюю дверь вслед за госпожой. Прежде чем дверь успела захлопнуться, госпожа развернулась и вытянула руку, чтобы остановить ее. Просунувшись через дверной проем, госпожа обратилась к Мо:

– Не попадайся никому на глаза. Сиди дома и читай книжки. Я знаю, ты это любишь…

Она не обратила внимания на вопросы, звучавшие в Шуме Деклана, и поспешила прочь, обернувшись к нему:

– Ты идешь?

– Куда мы идем? – спросил Деклан, когда они удалились от дома.

– А ты как думаешь? – резко ответила госпожа, ухватившись за ветку дерева и подтянувшись.

Они прошли по тропинке в холмы, окружавшие город с противоположной океану стороны.

Главная дорога тянулась параллельно течению реки до самого Хейвена, но от нее ветвились несколько охотничьих тропок, ведущих в лес, по которым ходили и люди, и спэки.

Деклан с госпожой прошли почти до конца самой крутой из них, и теперь могли смотреть с высоты на ветхие городские постройки: на единственный магазинчик, на церквушку, на маленькую городскую площадь, спланированную по образцу той, что покрупнее, в Хей-вене. И на океан, простиравшийся на север, юг и восток так, словно этот берег был последним крохотным клочком земли на краю бесконечности.

– Кажется, вы хотите увести меня как можно дальше от города, – сказал Деклан.

Госпожа Койл присела под небольшим деревом.

– Я могу только повторить то, что уже сказала. Тебя можно было бы счесть умным, если бы ты не совершал иногда несусветные глупости.

– Я не брошу ее, госпожа. Не знаю, способен ли я на это.

Она раздраженно вздохнула:

– Думаешь, такое случается впервые, Де-клан? Думаешь, за всю, не буду лукавить, короткую историю этого проклятого мира человек первый раз сблизился со спэком сильнее, чем подобает приличным людям?

– Вы имеете в виду…

– Когда особи оказываются вместе, иногда природа берет свое, какими бы разными они ни были. Случаются удивительные вещи. Но угадай, Деклан, как часто все заканчивается хорошо?

Он не ответил, и ее это удовлетворило.

– Я привела тебя сюда потому, что хочу тебе кое-что сказать, – голос ее был так же тверд, как любая скала, которую спэки могли бы поставить в пример, – и совсем не хочу, чтобы кто-то другой слышал твой Шум. Все и без того хуже некуда.

Она обхватила себя руками, стараясь защититься от холода.

– Что случилось?

Она сидела в тени, и он видел лишь блики света в ее влажных глазах. Он знал, что мог бы многое прочесть в них, если бы только у нее был Шум.

– У меня новости, Деклан, – сказала она. – Плохие новости.

Он сглотнул.

– Говорите.

Он увидел, как она кивнула во мраке.

– Отправившиеся сегодня утром в Хейвен горожане не добрались туда.

Он ждал продолжения, но она больше ничего не сказала. И тогда он понял:

– Мама! Что случилось с мамой?

– Плохо дело, Деклан. Даже хуже, чем в бреднях Илая Пинчина.

– Что случилось с мамой?

Госпожа Койл подняла подбородок, словно готовясь принять незаслуженный удар:

– Она погибла, Деклан. Мне очень жаль. На них напали. Это были спэки.

Он на мгновение онемел, не в силах даже подумать о последствиях случившегося.

– Началась война, – сказала она. – Она уже здесь. Кто прав, кто виноват, кто развязал ее и почему – теперь это просто слова. Нам нанесены удары. Это лишь один из них… – Она посмотрела на свои руки. – И я боюсь, что за ним последуют другие.

Деклан стоял, сжав кулаки, пытаясь прочесть ее мысли.

– Я в это не верю. Не верю, что они могли так поступить.

– Они это сделали. Мне жаль, Деклан, но такова война, – сказала она. – Я постоянно поддерживала связь с госпожами Гавани, мы обсуждаем варианты дальнейших действий, но нужно готовиться к худшему.

– Мама, – сказал Деклан, вспомнив о том, что они не попрощались, о том, что он ей так и не успел сказать.

– Мы продолжим действовать по плану, – негромко сказала госпожа Койл. – На рассвете мы уходим в Хейвен. Это будет опасно, но оставаться здесь еще опаснее. – Она наклонилась вперед. – Ты должен пойти с нами, Де-клан. Теперь это особенно важно. Тебе нельзя оставаться здесь. Нельзя оставаться с ней.

Он мотнул головой, но скорее от замешательства, чем потому, что хотел ей возразить.

– Она здесь совсем ни при чем. Я бы обязательно что-то увидел, если бы она…

– Может быть, на нас напал не ее род, – сказала госпожа, – или они умеют скрывать все лучше, чем мы. Ты показал мне, что любишь ее. Показал, как много она для тебя значит. Но хорошо ли ты ее знаешь, Деклан?

Он поднял глаза и задумался над вопросом. Как хорошо он ее знал? За последние шесть месяцев он провел с ней больше времени, чем с кем-то еще, кроме матери, но Мо была так не похожа на него. Так не похожа. Возможно, между ними были мосты, пересечь которые никогда не получится, может быть, всегда останется какая-то дистанция, какое-то сомнение.

В душе скопилась боль, существовавшая почти отдельно от него и ожидавшая того момента, когда он позволит ей овладеть им.

Он замер, увидев, как в глазах госпожи Койл сверкнул огонек.

Маленькая яркая белая точка посреди разрастающейся тьмы.

Но раз солнце уже позади нее, где же тогда…

Он развернулся, чтобы взглянуть на город.

За деревьями, за дюнами, у берега реки, меньше чем в сотне метров от самого океана…

Его дом горел.

Он побежал, не оглядываясь на госпожу.

Было темно, он бежал по крутому склону. Несколько раз ему приходилось хвататься за стволы деревьев, чтобы не упасть. Он рассек лоб о ветку дерева, но это его не остановило. Он бежал дальше.

Мо, сказал его Шум, и это все, что он должен был сказать. Он видел, как внизу полыхает пожар. Языки пламени вздымались с крыши его дома, превращая его в подобие маяка, отбрасывая длинные яркие полосы на водную гладь.

– Деклан! – услышал он крик госпожи за спиной, но она уже не могла его остановить.

Добравшись до подножия холма, он бросился по узкой тропинке к дому, но уже видел, что его не спасти. Деревянный каркас, высохший и растрескавшийся на морском ветру, горел, как хворост. Пламя вздымалось выше деревьев. Людям, окружившим дом Деклана, пришлось отступить, чтобы уберечься от небывалой жары.

Люди эти держали в руках факелы.

Они наблюдали за тем, как Деклан прорывается сквозь их ряды к дому, который был теперь уже полностью охвачен пламенем.

– Она там?! – кричал он, суматошно мечась то назад, то вперед в поисках входа.

Но входа не было. Пожар был слишком сильным, все двери горели.

Он подбежал к Илаю Пинчину.

– ОНА ТАМ?! – прокричал он ему прямо в лицо.

Илай не шелохнулся.

– Ты сам навлек на себя эту беду, парень, – сказал он своим громогласным шепотом, и хотя в Шуме людей, окруживших дом, чтобы не дать Мо уйти, Деклан видел ужас от того, как высоко вздымалось пламя, от того, во что они ввязались, были в нем и вызов, и злость.

Непривычная злость из-за того, что Деклан был близок с самкой спэка.

– Ты знал, – сказал Деклан, – знал о нападении по дороге в Хейвен.

– Твоя мать мертва, парень, – участливо сказал Илай, – но твой Шум по-прежнему бушует мыслями о том, как защитить тварь, убившую ее.

– Она не тварь! И ни на кого не нападала, – сказал Деклан. – Это были…

Но его остановил кулак Илая, ударивший прямо в лицо. Мальчик упал на влажный песок, выплюнул окровавленный зуб и на мгновение задумался, не сломана ли у него челюсть.

– Решай, с кем ты! – сказал Илай, стоя над Декланом, и в его Шуме, жутком, неумолимом Шуме, проявилось начало пожара.

Эхом раздавались крики Мо, пойманной в ловушку внутри.

Крики, которые постепенно утихли, а пожар продолжил бушевать.

Деклан вскочил, покраснев от злости, и налетел на Илая с кулаками.

Тот легко отмахнулся от него, и Деклан опять упал на землю. Голова кружилась. Пожар пылал так сильно, что он уже ощущал запах воспламенившейся на нем одежды.

Мо, думал он. Мо.

Но на этот раз он не смог подняться. Он скорее чувствовал, чем видел, как толпа расходится, тает в ночи.

А позади него догорал дом. Мать убита, Мо умерла.

Меньше чем за день он лишился всего, что имел.

* * *

Он очнулся и понял, что лицо его забинтовано. Настали сумерки. Пожар до сих пор пылал. Хотя языки пламени уже не поднимались так высоко, как прежде, жар по-прежнему был все так же силен. Его оттащили подальше, чтобы уберечь от ожога.

Оттащила его госпожа Койл.

– Ты не смог бы ее спасти, Деклан, – сказала госпожа, склонившись над ним и вытирая кровь с его лица, – у тебя не было шансов.

Он посмотрел на нее. Челюсть болела так, что он едва мог говорить. Но теперь он все понял и не собирался молчать.

– Вы… – с вызовом сказал он. – Вы отвели меня туда…

– Я сделала все что могла. Я могла спасти одного из вас или потерять обоих. Я должна была сделать выбор, и я его сделала, – сказала она, склонившись над ним и перематывая его лоб новым бинтом.

– Они знали о нападении. Вы сказали, что им ничего не известно. Вы увели меня, чтобы дать им возможность…

Он повернулся к пылающим руинам. Мо, подумал он, чувствуя, как его тело сжимается в комок от охватившего его горя.

– Все, что я сказала тебе, правда, – ответила госпожа Койл. – Твоя мать мертва. Началась война со спэками. Илай Пинчин узнал обо всем прежде, чем я смогла что-то сделать, и горожане были готовы повесить вас обоих на ближайшем суку. – Вид ее был решителен. – Я отговорила его, позволив вместо этого сжечь дом.

– Внутри которого осталась она. – Деклан смотрел на госпожу, не веря тому, что он слышит. На глаза навернулись слезы. – И теперь вы считаете, что совершили геройский поступок.

Госпожа Койл мотнула головой:

– Иногда тем, кто стоит во главе, приходится совершать ужасные, нечеловеческие поступки, Деклан.

Он сел. С бо́льшим трудом, чем хотелось бы, но сел, а затем встал на ноги. Госпожа Койл по-прежнему стояла на коленях.

– Она погибла, госпожа, – сказал он.

– Мне очень, очень жаль, Деклан.

– Она погибла, – сказал он снова, сжав кулаки. – И вы поплатитесь за это жизнью.

Госпожа Койл не шелохнулась, даже не моргнула:

– Значит, так тому и быть.

И ее решительность скорее, чем что-то еще, заставила его сделать шаг. На ее лице все еще была написана уверенность в своей правоте. Он огляделся и нашел короткую, толстую доску, отвалившуюся от дома. Она почернела, но уже не горела. Он поднял ее, понимая, что собирается сделать с ней, и это ужаснуло его, но так, будто он видел этот ужас со стороны.

Деклан взвесил доску в руке. Тяжелая, такой можно нанести непоправимый удар.

Он подошел к госпоже с доской в руке, словно бы наблюдая за собой издали. Они были одни. Люди, устроившие пожар, прятались в собственных домах, ожидая утра, с приходом которого они покинут это место навсегда.

– Что ты замыслил, Деклан? – раздражающе спокойно сказала госпожа. – Теперь решать тебе.

– Вы увели меня, чтобы дать им возможность убить ее, – сказал он, вращая палку в руках. – Мы могли бы убежать. Могли бы быть вместе.

– Ее народ тоже не принял бы вас, Деклан. Началась война…

– Вы убили ее. Можно сказать, подожгли своими руками.

Она все еще стояла на коленях перед ним и теперь впервые посмотрела на него обеспокоенно.

– Деклан, – сказала она.

– Не называйте меня по имени, – сказал он. – Мы больше не знаем друг друга.

– Деклан, – сказала она снова, а потом оглянулась на уцелевшие дома, вглядываясь в Шум их обитателей. Никто из них не собирался приходить ей на помощь. Она повернулась к нему, расправив плечи: – Делай что хочешь.

Он замер:

– Делать что хочу?

Она с вызовом взглянула в его глаза:

– Все, что ты говоришь, правда. Я сделала чудовищный выбор. Я должна была его сделать. И я заслуживаю последствий этого выбора.

Он снова взвесил палку в руках, глядя на нее свысока. Его Шум грохотал вокруг них, опутывая языки пламени за его спиной, до сих пор шокировавшие его новости о смерти матери и огромную, ужасающую пропасть, которую оставила в его душе потеря Мо.

Госпожа предлагала себя в жертву, чтобы утолить его ярость.

Она смотрела на него и, скорее всего, совсем его не боялась.

Он поднял доску.

Она слегка зажмурилась, но больше никак не реагировала.

До тех пор, пока он не бросил палку прямо ей под ноги с такой силой, что она отшатнулась.

– Придет день, госпожа, – сказал он, – когда вы уже не будете так во всем уверены. И тогда наступит ваш крах. В этот день вы падете. И я надеюсь, что смогу это увидеть.

Он обернулся спиной к огню, рухнул на колени и громко заплакал.

* * *

Когда оставшиеся жители покидали город на следующее утро, за ним никто не пришел. Он лежал среди запорошенной пеплом травы у развалин дома, свернувшись в клубок, и не видел никого – ни Илая Пинчина, ни госпожи. Он был готов им отказать, сказать им все, что думает о них и их бегстве в Хейвен, но никто так и не пришел.

Он подумал, не госпожа ли об этом позаботилась.

На рассвете он услышал, как заводится на площади атомобиль, как скрипят запряженные быками повозки, уходящие к реке, услышал сгущающийся Шум последних уходящих жителей Горизонта, опасающихся того, с чем им придется столкнуться на пути в Хейвен.

Он надеялся, что их всех перережут.

А потом передумал, хотя ему совсем этого не хотелось.

Среди беженцев были люди, которых он знал, люди, которые были ни в чем не замешаны, те, кому не хватило смелости пойти против воли Илая Пинчина. Он признался себе в том, что вот ему-то уж точно желал смерти.

Звук двигателя атомобиля, скрежет повозок и Шум становились все тише и тише, а потом и вовсе исчезли. Остался слышен лишь привычный плеск волн.

Он не знал, что делать. Не знал, куда пойти. Думал о том, сумеет ли прожить в одиночку. Или ему стоило бы уйти в океан с распростертыми руками, с облегчением приветствуя тварей, которые желали его сожрать…

– Тогда все наши старания будут напрасны, – сказала Мо, положив руку на его ссутуленные плечи и окутав его своим Шумом.

* * *

Все еще ошеломленный, он лежал на носу ее утлого рыболовного суденышка. Она пришвартовала его у устья реки, попросила его поторопиться, а потом лечь и не шевелиться… и спустила лодку на воду. Он без конца вертел в руках старый передатчик.

– Я думал, эти штуки больше не работают.

Сиди дома и читай книжки, сказала госпожа Койл, когда увела Деклана. Она сказала так потому, что смогла передать на планшет Мо сначала предупреждение, а потом и план побега.

– Она писала, что нет времени, – показала Мо, расставив ноги по обе стороны лодки, как это делали рыбаки-спэки, – она гребла единственным длинным веслом, направляя судно к коралловому рифу, за которым простирались глубокие воды, – и что мне нужно будет быть убедительной.

Госпожа Койл спрятала за кирпичом у входной двери дома Деклана два передатчика для Мо. Один нужно было оставить в горящем доме, другой – использовать на без опасном расстоянии. Когда разгорится пожар, Мо должна была прокричать в передатчик в ее руках, и тогда крики раздались бы из передатчика в пылающем доме, создавая впечатление, что она погибла. Она не думала, что план сработает, но попробовать стоило. И она не ошиблась.

Мо посмотрела на Деклана.

– И она не могла сказать мне об этом, потому что тогда это отразилось бы в моем Шуме и все узнали бы об этом. Я должен был верить, что ты погибла. – Он изумленно посмотрел на Мо. – Я угрожал ей. Готов был убить ее. – Он снова перевернул передатчик. – А она была готова скорее умереть, чем позволить горожанам узнать обо всем и линчевать нас обоих.

– Они должны были верить в то, что я умерла. Ты должен был в это верить. Все это было очень сложно.

– Да, – тихо сказал Деклан. – Да, очень сложно. – Он положил передатчик. – Находчивая, правда же?

И ведь никому не сказала ни слова об этом плане.

Они пересекли коралловый риф. Около них принялись осторожно кружить крупные рыбы, узнавшие лодку спэков, заплывшую настолько далеко.

– Мне жаль, что погибла твоя мать, – показала Мо.

Деклан ничего не ответил, но его Шум снова свернулся в клубок от горя.

– Не все из нас хотят этой войны. Не все хотят той боли, которую она принесет, – сказала она.

Ее поселение было мирным, и, пока воинский призыв был добровольным, жители его оставались в стороне, надеясь, что война закончится. Но они порицали Мо за то, что она хочет сбежать с человеком, рассказывали ей об ужасных деяниях людей с запада. Они с отвращением отвернулись от нее, когда она сказала им, что Деклан – отдельный человек, а не целый народ.

Она гребла, уводя судно в глубокие воды, а он чувствовал, как горька для нее разлука.

Значит, у нас обоих горе, подумал он.

– Да, – ответила она, прочитав его мысли, – но оно у нас общее.

Они отплывали все дальше и дальше от берега. Чудовищная рыба теперь держалась на расстоянии, но лодка по-прежнему казалась Деклану хлипкой.

– В то место за морем, где мы сможем быть вместе, – показала она, продолжая грести.

– Но это же невероятно далеко.

– Далеко, но не так уж невероятно, – показала она.

Деклан обернулся и долго смотрел, как Горизонт тает вдали. Он казался таким маленьким. Впереди простиралась лишь вода – ничего, кроме воды, в глубинах которой бушевали чудовища. Кроме бесконечности, которую им каким-то чудом предстояло пересечь на этой мелкой плоскодонной лодчонке.

Но сейчас они были живы, они были вместе и уносились все дальше по волнам огромного моря. Моря без конца и без края.

Снегач

ЕСЛИ БЫ НЕ УИЛФ, я бы пропал.

– Назад! – кричал он. – Назад к кораблю!

В его Шуме я видел лишь белизну, окутывавшую нас, густую пелену снега, пришедшего с началом кошмара и заполнившего собой и небо, и землю. Мне стыдно признаться, но я запаниковал, потому что, честно скажу, подумал, что снова слепну. А потом, глазами Уил фа, я увидел длинную красную полосу на снегу, слишком глубокую и широкую, чтобы тот, кто ее оставил, смог остаться в живых.

– Поймал, – сказал он, схватил меня за руку и потащил за собой.

Он тащил меня быстро, но его Шум был слишком спутанным, слишком неразборчивым, чтобы я мог легко следовать за ним. Я неловко упал, и меня наполовину завалило снегом.

Уилф снова потянул меня за собой:

– Нужно бежать, Ли. Прочь отсюда.

– Оставь меня. Помогай остальным. В такую погоду я только обуза.

– Не дождешься, Ли.

А потом снова раздался рев.

Чертова тварь пробежала кругом и вернулась обратно.

Уилф не сказал ни слова, просто взял меня под мышки, снова поднял на ноги и силой рванул за собой.

Я не различал почти ничего, только то, что видел Уилф: белый снег, много-много белого снега.

Рев снова взрезал воздух прямо за нашими спинами, на ужасной, невозможной высоте. В шуме твари не было ничего, кроме желания нас прикончить. Уилф утянул меня в сугроб – лучше укрытия было не найти.

Мы слышали громоподобный топот твари, несущейся на нас с невероятной скоростью.

Но она прошла мимо, и вдали мы услышали крик – человеческий крик.

Он резко оборвался.

– Нужно помочь им, – сказал я.

– Да, – отрезал Уилф, и я видел, как клубится его Шум.

Когда мы вышли с разведывательного корабля, стоял ясный день, и нам ничто не должно было угрожать. Мы увидели, что начинается буран, и решили вернуться, но тучи настигли нас прежде, чем мы успели собраться, и среди голых деревьев поднялся ураган.

Ураган, который принес с собой нечто.

У Фостер было с собой ружье, но она погибла первой. Кричала, а потом внезапно умолкла. Остальные побежали, пытаясь добраться до корабля, но метель усилилась, и все они ослепли так же, как и я.

По Шуму Уилфа я понял, что он думает об оружии, которым оснащен любой разведывательный корабль.

– Мы должны попытаться, – сказал я.

– Угу.

Он схватил меня за руку, и мы снова побежали, уворачиваясь от камней и вырванных с корнем деревьев.

Рев, казалось, окружил нас со всех сторон. Мы слышали крики остальных заблудившихся и мечущихся в панике среди метели. Я совсем потерял корабль, но Уилф наверняка знал, где он, – в его Шуме впереди нас виднелась его темная тень. У двери стоял человек. Миккельсен, оживленно машущий нам рукой.

– Скорей! – крикнул он.

– Оружие? – спросил Уилф, когда мы взбегали по небольшому трапу внутрь.

– Уже на взводе, – отозвалась из кабины Коллиер, размахивая руками над экранами, на которых остальные из нас, оставшиеся снаружи, отображались в инфракрасном спектре.

Уилф посмотрел на них, а я увидел их благодаря ему.

– Только двое? – спросил он.

– Фостер, Джанг и Стаббс мертвы, – неживым голосом сказала Коллиер, указывая пальцем на неподвижные, уже начинающие синеть в инфракрасном спектре тела на экранах.

На двух экранах по сторонам от главного бежали в противоположном направлении две фигуры. Компьютер опознал их: слева Фуку-нага, справа Джефферсон. Мы все наблюдали за тем, как огромная голубая тень в три раза выше Джефферсон поднялась за ее спиной из-под снега, подняла ее оранжевый силуэт в воздух и разорвала надвое.

– Господи боже, – проговорил Миккельсен.

– Привожу ракеты в боевую готовность, – сказала Коллиер, нажимая на кнопки.

– Что это за тварь? – спросил я.

– Где Доусон? – спросил Уилф, и я понял по его Шуму, что он внимательно изучает каждый экран. От нее не осталось ни следа. Ни от мертвой, ни от живой.

– Тварь гонится за Фукунагой, – прокричал Миккельсен.

Мы видели темно-голубую тень, нечеткую в инфракрасном спектре, словно бы она была так же холодна, как и все, что ее окружало. Она отвернулась от того места, где теперь лежал труп Джефферсон, и пересекла первый экран, затем второй. Фукунага – сильная и здоровая, но ей давно уже за шестьдесят. От чудовища ей не убежать.

– Ракеты к бою готовы, – сказала Коллиер, поднимая крышку, под которой находилась пусковая кнопка. – Произвожу захват цели.

– Стой! Там люди! – крикнул Уилф.

На обоих экранах из снега возникло множество маленьких фигур, оранжевых в инфракрасном спектре, но менее ярких, чем бегущая Фукунага. Пять, десять, двадцать. Целые ряды, появившиеся словно из ниоткуда. Среди них виднелся одинокий ярко-красный силуэт. Компьютер опознал его как Доусон.

– Спэки? – спросил Миккельсен.

– Не может быть. Нам сказали… – ответила Коллиер.

– Чудовище отступает, – сказал Уилф. – Уходит чудище.

Мы наблюдали за тем, как огромная голубая тень прекратила гнаться за Фукунагой и исчезла в лесу. Рев, доносившийся издали, постепенно затихал.

Мы тяжело дышали и ошарашенно смотрели друг на друга.

– Что произошло? – спросил я наконец.

– Не знаю, – сказал Уилф, повернувшись к трапу, ведущему наружу. В Шуме Миккельсена я увидел, что он нахмурился. – Но если есть ответы, я должен их получить.

В анклавах спэков, встреченных нами на пути, нас уверяли, что эта заснеженная земля за последними деревьями арктического леса должна быть пустынна. Дальше – только ледяная шапка, покрывавшая северный полюс планеты.

Суровый, непригодный для жизни последний фронтир.

Почему мы отправились туда?

А почему бы и нет?

Первая группа колонистов Нового Света так и не смогла исследовать его и держалась – из-за войны, потерь и собственной треклятой глупости – около единственной реки, протекавшей из заброшенного Прентисстауна на западе через Хейвен до столь же заброшенного Горизонта на восточном берегу океана.

Но разве вокруг все это время не простирался целый мир, населенный расой, с которой мы воевали не единожды, а дважды (вот она, треклятая глупость, о которой я говорил).

Я достаточно хорошо помню первую войну.

Вторую – намного лучше, чем мне самому того бы хотелось.

Но я научился. Мы все научились. Снова научились жить.

Научились принимать помощь тогда, когда она нам требовалась, а после окончания второй войны требовалась она нам почти всегда.

Еще мы научились жить с целой планетой спэков и друг с другом – новая волна поселенцев, проснувшись, обнаружила Шум и почти уничтоженную цивилизацию предшественников, обнаружила мир, который нужно было отстраивать заново. Но некоторые из нас, уже вышедшие в мир, проснулись и обнаружили самих себя. Оружие спэков ослепило меня после того, как я увидел, как от него же приняли смерть дорогие мне люди. Если война тяжела, а так было и будет всегда, то послевоенная жизнь ничуть не легче, разве что тяготы другие. Но мы делаем все, что можем. Я делаю все, что могу. Я вижу благодаря Шуму других, в основном Уилфа, но бывает, и спэков, которые помогают нам, и, когда я вижу их глазами, между нами иногда обнаруживается намного больше общего, чем мы оба могли бы подумать, и мне кажется, что все не так уж плохо и, возможно, есть еще надежда.

Иногда.

Но мы продолжаем отстраивать мир заново. Строим новые дома для новых людей, ремонтируем разрушенные для старых, и на этот раз у нас получается гораздо лучше, чем раньше.

Впрочем, без слова «иногда» опять не обойтись. Проблемы есть, но люди пытаются их решить, люди стараются. И все зависит от моих друзей. Моих друзей, пока еще не понимающих, сколько добра они принесли людям, потому что…

Впрочем, не важно. Прибыли новые корабли, проснулись новые поселенцы, и людей вокруг внезапно стало в пять раз больше, чем кому-либо доводилось видеть. Вы не поверите, какой стоял Шум. Мы с Уилфом изо всех сил старались помочь – захоронили нашу артиллерию в затопленной шахте, сколько я ни говорил, что ее надо просто уничтожить, расчищали обломки, сажали озимые, учили только что проснувшихся мужчин и мальчиков уживаться с Шумом.

Утомительная работа. Без передышки. Но это того стоило.

Когда кто-то из недавно проснувшихся поселенцев предложил организовать разведывательную экспедицию, я был обеими руками «за». Да и Уилф тоже, хотя жена его не особенно радовалась тому, что он отлучится на целых четыре недели.

Нас было десятеро. Я, Уилф, Коллиер, смотрительница одного из кораблей поселенцев, а теперь наш старший пилот, антрополог Миккельсен, мечтавший набраться знаний у спэков, которых мы должны были повстречать. Доусон, Стаббз, Джанг и Джефферсон – земледельцы и экологи, надеявшиеся найти какую-нибудь еду туземцев, которая могла бы оказаться нам полезной. А Фостер и Фукунага были, кажется, вроде нас с Уилфом – трудяги, которым требовалась передышка и которые просто хотели посмотреть, что творится вокруг. Нам повезло – новый Совет выбрал нас в исследовательский отряд, хотя признаюсь, мы с Уилфом к ним немного подмазались.

Прежде чем мы отправились в путь, один из моих друзей, прекративших войну, переговорил с лидером спэков (они зовут его Небом), и он проложил нам дорогу, разослав весть о том, чтобы нам помогали всюду, где сядет наш разведывательный корабль.

По-моему, это самое меньшее, что он мог сделать.

И мы отправились на самый крайний север. По горам и равнинам, по впадающим друг в друга озерам, которых никто, кроме нас, еще не видел, по лесам таким огромным, что конца им не было видно даже с высоты птичьего полета. Мы побывали в самых разных местах – повстречались со спэками всех мастей, повидали множество новых животных – и продолжали идти на север.

– Когда же мы остановимся? – спрашивали мы друг друга.

– Когда дойдем до конца, – отвечали мы.

– Вы в безопасности, – показал нам в своем Шуме вождь спэков. – Снегач ушел.

– Кто? – спросил Миккельсен.

Перед нами была целая толпа спэков, не меньше нескольких дюжин, и с ними Доусон и Фукунага, целые и невредимые.

Мы понятия не имели, откуда они могли взяться.

– Ты цела, Конни? – спросил Уилф Фукунагу.

Она зажала рот рукой, сдерживая слезы, но все же кивнула.

Уилф приобнял ее за плечи. Подошла До-усон и обняла их обоих.

Люди постоянно вот так и тянулись к Уилфу.

– Четыре трупа, – сказала Коллиер вождю спэков, ища виноватого. – Что случилось, черт возьми? Нам сказали…

– Мы сожалеем о ваших потерях, – показал вождь спэков, и, как ни странно, сразу стало ясно, что он не врет.

Их горе ощущалось так остро, что все мы умолкли. Казалось, каждый из них передавал свою печаль другому. А потом про изошла странная штука. В моем Шуме отражался Шум спэков, но я ничего подобного раньше не видел. В нем были неописуемые цвета, звуки и формы, которые казались чистым чувством, а я купался в нем, кувыркался…

А потом все умолкло.

Кругом стояла тишина. Коллиер, Фукунага и Доусон, три оставшиеся в живых женщины из шести, отправившихся в экспедицию, оша-рашенно смотрели на нас.

– Что это было? – спросила Фукунага.

Все замерли.

– Я чувствую себя… другим, – сказал Миккельсен, уставившись на свои руки, как будто их подменили.

– Не таким печальным, – сказал Уилф, который, судя по всему, был этим не очень доволен.

Но он был прав. Я тоже это чувствовал. Спэки как будто сняли ношу с моих плеч.

– Пойдемте, – сказал вождь спэков. – Уже смеркается. Погода меняется. Вам нужно где-то укрыться.

– Я бы, если честно, лучше переждала ночь в корабле, – сказала Коллиер.

– Мы должны пойти с ними, – сказал Уилф, и в его Шуме прозвучала странная нота любопытства.

И как обычно, слово Уилфа оказалось решающим.

Они вели нас сквозь снег.

Мы решили, что они поведут нас в лес, к спэковским хижинам, которые мы проглядели на радарах, потому что к северу от леса действительно ничего не было.

Это была последняя точка перед бесконечным снежным покрывалом, которое простиралось на сотни и сотни километров, огибая верхушку планеты с другой стороны. И мы совсем ничего не знали о нем: завалило ли снегом весь материк или, может быть, и океан тоже?

Но именно на север пошли спэки.

– Вы не поверите! Вы просто не поверите! – воскликнула Доусон, ее голос до сих пор звучал потрясенно.

И это все, чего мы смогли от нее добиться, прежде чем спэки позвали нас за собой, неспешно, так, словно совсем не нужно было бояться огромной твари, которая вышла из леса и перебила почти половину нашего отряда.

– Что это за тварь? – спросил я самку спэка около меня, но в ее Шуме виднелась лишь тень, исчезающая в лесу.

Она говорила мне, что бояться нечего.

И я снова ощутил, как страх отступает из моего Шума, почувствовал себя бесстрашным.

Уилф недоверчиво хмыкнул и больше ничего не сказал.

Они вели нас в пустоту, не обращая никакого внимания на падающий снег. Лишайник, обволакивающий их кожу, был гуще, чем у других спэков, которых я видел, но все равно гораздо тоньше, чем наша экипировка, не согревавшая меня даже сейчас.

– Люди не могут выжить в таких условиях. Мы не акклиматизировались, как вы, – попыталась объяснить им Коллиер.

Но вождь спэков просто показал:

– Мы на месте.

В боку сугроба, неотличимого от остальных, наметенных ветром, виднелось небольшое отверстие в форме двери. Спэки тут же побежали к нему и исчезли под снегом. Доусон молча последовала за ними.

Мы переглянулись.

Война закончилась. Мы заключили мир со спэками. Другие спэки сильно помогли нам в пути на север.

Но все-таки мы колебались.

На этот раз что-то явно было не так.

– Ну, давайте узнаем, что там, – сказал Уилф, повернувшись к Коллиер. – Только запомни, где выход.

Мы прошли внутрь следом за последним оставшимся спэком. Дверь вела в ледяной коридор, сиявший так, точно его подсвечивали изнутри.

Мы спустились. Даже когда мы, казалось бы, должны были достигнуть земли или камня, лежавших под снегом, стены оставались ледяными.

– Наверное, это замерзшее море, – сказал Миккельсен за спиной.

– Так близко к лесу? – спросила Фукунага, шедшая впереди Уилфа, следом за которым шел я.

– Мы многого не знаем об этой планете, – сказал Уилф, словно бы сам себе.

– И о тех, кто на ней живет, – сказала Коллиер, идущая впереди всех, и глазами Уилфа я увидел, что она наблюдала за спэком, который вел нас.

– Если бы они хотели причинить нам вред, мы бы уже поняли, – сказал я полушепотом.

– Знаю, – сказала Коллиер.

Но я снова услышал беспокойство в ее голосе. Я знал, что спэки тоже ее слышат, но им, очевидно, было все равно. Да и мне, признаться, тоже было все равно, хотя я сам до конца не понимал почему.

– О, глядите, – сказал Уилф, когда мы дошли до плоской части коридора.

Перед нами простирался большой зал, почти пещера, стены которого освещались тем загадочным светом, а пол был покрыт чем-то вроде шкур и густого лишайника. Посреди зала стоял огромный стол, за которым обедали и торговались, он был устлан мехами и ломился не только от еды, но и от товаров. От каждой из стен отходили коридоры, ведущие к ветвящимся ледяным пещерам.

Здесь и в остальных просторных залах были сотни и сотни спэков. Они радостно приветствовали нас.

Здесь царил такой покой, какого я больше нигде не ощущал.

Спэки покрыли стены слизью, которая еще сильнее понижала температуру льда, укрепляя его и не давая ему растаять. Судя по тому, что я видел в Шуме спэков, пещеры под снежной пустошью тянулись на добрую милю вглубь. Спэки охотились на поверхности в лесу, а за ним, там, где лед становился тоньше, делали огромные лунки для рыбалки. Свет, который мы видели, источали их выделения. И его было достаточно, чтобы даже в дальних пещерах выращивать разнообразные злаки, растущие сквозь лед, и разводить стада похожих на кроликов животных, которыми спэки питались.

Они кормили нас их мясом. Если честно, очень вкусным.

Все было прекрасно. Их Шум был блаженно безмятежен. Я чувствовал скорбь нашей группы по погибшим товарищам, но, по крайней мере, от меня, Уилфа и Миккельсена она отдалилась так, словно бы уже не могла нас отяготить.

Мне было так спокойно, что это чувство меня ничуть не смущало.

– Мы даже не знали, что вы здесь живете, – сказала Коллиер вождю, стараясь не обращать внимания на жалость, которую вызывали наши женщины у спэков, не понимавших, почему у них нет Шума. – Вы не отображались на наших радарах, и в других анклавах о вас ничего не говорили.

– Не вся Земля говорит одним голосом. Почти вся, но не совсем, – показал вождь спэков.

– Я не понимаю, – нахмурилась Коллиер.

– На меня не смотри, я тоже не понимаю, – сказал Уилф и снова откусил кусок мяса снежного кролика.

Вождь спэков помедлил, пытаясь найти нужные слова.

Стало ясно, что он не знал нашего языка и учился говорить на нем едва ли не прямо сейчас по нашему Шуму.

– Мы… – показал он и умолк, ища нужную фразу, – самодостаточны?

– Это я вижу, – сказал Миккельсен, снова окинув взглядом пещеру и спэков, занимавшихся своими повседневными делами.

Некоторые из них смотрели на нас с легким любопытством, но большинство просто невозмутимо перемещалось из зала в зал с чувством важности и спокойствия в каждом своем движении.

– Здесь все такие… – сказала Фукунага, тоже осматриваясь.

– Расслабленные? – спросила Коллиер.

– Умиротворенные, – сказала Фукунага.

– Это проблема? – спросил нас спэк. – Я чувствую беспокойство в ваших голосах. – Он посмотрел на Коллиер. – В голосах тех из вас, кто обладает голосом.

– У нас друзья погибли, – сказала Коллиер, вспылив. – Спасибо вам, конечно, что отогнали ту тварь, но хотелось бы разъяснить кое-что.

– И мне тоже, – сказал Уилф. – За жратву спасибо, но мне бы узнать, что это за чудище вышло из леса. И поскорее.

Вождю спэков впервые стало неуютно.

– Снегач, – показал он.

– Вот, значит, как, – сказал Уилф, отхлебнув напитка.

Спэк посмотрел на нас, и по Шуму я почувствовал, как наши посмотрели на него. Фу-кунага продрогла и загрустила, Доусон была травмирована произошедшим и успокаивала себя, напевая за едой песенку, Коллиер злилась все сильнее и требовала ответов.

Только невозмутимый Миккельсен ел с таким видом, будто только что на его глазах не умерли четверо товарищей. По лицу Уилфа ничего было не понять – по нему никогда ничего не понятно.

Но мы все были так же спокойны, как и окружающие нас спэки.

А потом их вождь открыл свой шум и принялся показывать нам снегача.

– Ты можешь в это поверить? – шепнул я Уилфу с одной из кроватей, расстеленных для нас спэками.

Буран снаружи усилился, и спэки предложили нам переждать его, оставшись на ночлег здесь. Нам выделили небольшую пещеру. Ее обогревала таинственная система спэков, правда, недостаточно хорошо, поэтому все равно мы оставались в перчатках.

– Даже не знаю, – беззаботно сказал Уилф, но по его Шуму я понял, что он обдумывает увиденное.

– Думаете, это возможно? – спросила Коллиер по другую сторону от меня.

– Мир большой, – заметил Уилф.

– Это уж точно, – отозвалась Коллиер.

Миккельсен мирно храпел в дальнем углу, Фукунага сидела чуть поодаль, спиной к нам, и молилась. Доусон напевала что-то себе под нос на кровати в другом углу. С тех пор как случилось то, что случилось, она с нами почти не говорила. Ее можно понять – Джанг был ее мужем, а теперь он лежал в снежной могиле в нескольких сотнях футов отсюда.

– Думаешь, они от нас что-то скрывают? – спросил я Коллиер.

В Шуме Уилфа я увидел, что она нахмурилась.

– Вы этого, кажется, не видите, потому что вам мешает ваш собственный Шум. Он не может видеть сам себя.

– Ты о чем?

– Не знаю, как это описать, но есть здесь какая-то пустота.

– Пустота? – хмыкнул Уилф.

– Вакуум. Отсутствие. Что-то было, а потом исчезло. – Она перекатилась на спину и теперь смотрела в потолок. – Эти спэки не похожи на тех, что я видела раньше, а ваш Шум теперь немного напоминает тот, что издают они.

– Гм… – задумчиво хмыкнул Уилф.

– Может быть, это как-то связано со снегачом? – спросил я.

Коллиер вздохнула:

– Не уверена, что меня это утешает.

Снегач, сказали нам спэки, чудовище, от которого они так и не сумели избавиться. Хищная тварь, каким-то образом научившаяся вынюхивать свою добычу по самому мрачному ее Шуму, по страху, злости и отчаянию. Короче говоря, именно по тому, что звучало громче всего, когда тварь гналась за жертвой. Чем больше боялась жертва, тем сильнее она светилась, превращаясь в маяк для снегача.

Местные спэки со временем научились не только скрываться от чудовища под снегом, но и изменять свой Шум. Именно поэтому у нас с Уилфом и Миккельсеном тогда вдруг улучшилось настроение, и мы перестали беспокоиться. Спэки научились очищать свой Шум от злости и страха, и их дом стал одним из самых мирных мест на этой Шумной планете.

– Но трое из четырех жертв чудовища – женщины, – сказала Коллиер вождю спэков. – У них вообще нет Шума.

И на нее, бесшумную, снова нахлынула волна жалости спэка.

– Я думаю, отсутствие Шума сбило снегача с толку, – показал вождь спэков. – Он всего лишь животное, а ваши тела явно теплее наших, их легче унюхать. Он почти наверняка не понимал, что вы за существа, и слышал только ваш крик и топот…

– А чего вы его до сих пор не убили? – спросил Уилф.

– Мы пытались, – показал вождь.

И больше ничего. Но страх мой все же настолько угас, что, когда Коллиер сказала: «Не очень-то хорошо у вас это выходит!», мне стало стыдно за ее грубость.

– Они просто привыкли к этому, вот и все. Ну да, бывает, что ж теперь! Так приучились сдерживать страх и злость, что теперь даже убить этого снегача не можете.

– Или, может быть, у него с ними симбиоз, – сказала Фукунага, повернувшись к нам.

– Прости, Конни, – извинился Уилф, решив, что мы помешали ее молитвам.

Она махнула рукой:

– Я уже закончила. Но Коллиер права. Они от нас что-то скрывают, и я думаю, что у них симбиоз. – Она печально посмотрела на нас в тусклом свете. – Есть причина, по которой они живут так мирно, и наверняка покой обеспечивает им чудовище.

Мы умолкли, а потом Коллиер наконец сказала:

– Ты имеешь в виду…

Но она не договорила.

– Что? Что ты имеешь в виду? – спросил я с нетерпением.

– Не может быть, чтобы спэки и правда были такими благостными, – сказала Фукуна-га. – А этой твари нужно чем-то питаться.

– Ты же не имеешь в виду, что они приносят ей жертвы, а? – спросил Уилф.

Я попытался задуматься об этом, но мой Шум всякий раз забивался. Что-то твердило мне: все хорошо, все хорошо. В этом было какое-то странное противоречие. Это было приятно, но мешало думать и раздражало.

– Мы не видели в их Шуме никакой угрозы, – сказал я. – Ничего. Нельзя их просто так обвинять.

– Я и не обвиняю, – сказала Фукунага. – Да и угрозы в их Шуме и не почувствовалось бы, разве нет? Они бы опечалились, но потом позабыли бы о своей печали.

– Но спэки не такие, – настаивал я. – Они нам помогают. Небо сказал им…

– Эти спэки не связаны с Небом, – сказала Коллиер. – Они самодостаточные, помнишь?

– И если это правда, наверняка на то есть причина, – сказала Фукунага. – Может быть, остальные спэки сторонятся их.

– Возможно, они отрезаны от остальных, – сказала Коллиер.

– Вы все это выдумываете на пустом месте, – сказал я. – Да, случилось страшное, но нельзя из-за этого…

– Они врут нам, – сказала Доусон из угла, развернулась обратно к стене и продолжила напевать.

– Я думаю, она права, – сказала Коллиер. – Пустоты в вашем Шуме, то, как они постоянно блокируют все негативное. Они явно хотят что-то от нас утаить.

– Но они не приносили жертв, – сказал я. – Они нас спасли, помните?

– Да, – медленно сказал Уилф, а потом повторил: – Да, это правда. – Он обхватил себя руками. – Но мне не нравится, когда у меня без спроса забирают Шум. – Он посмотрел сначала на Коллиер, а потом на Фукунагу: – Уходим?

– Как можно скорее, – сказала Коллиер, и Фукунага кивнула.

– Должен сказать, никогда еще так сладко не спал, – сказал на следующее утро Миккельсен и ухмыльнулся. – А ведь я однажды проспал шестьдесят семь лет!

Он был единственным из нас, кто спал. Остальные, за исключением Доусон, все еще надоедливо бормотавшей в углу, проговорили всю ночь, так и не придя к какому-то выводу. Парадоксально, но, хотя поводов доверять спэкам после того, как они меня ослепили, у меня вовсе не должно было остаться, я защищал их сильнее всего. Я понимал, что здесь что-то не так, но этот анклав наверняка не был связан с голосом остальных спэков по какой-то другой причине. Может быть, из-за расстояния, может, из-за погоды, а может, из-за их образа жизни.

Ответа ни у кого не было, но все сошлись на том, что мы скоро уйдем.

Все, кроме Миккельсена.

– К чему такая спешка? – спросил он. – Спэки – интересный народ. – Он сел в кровати. – Я бы хотел остаться.

– Остаться? – подозрительно переспросила Коллиер. По Шуму Миккельсена было ясно, что он собирался не задержаться ненадолго, а…

– У нас ведь исследовательская миссия, так? – сказал он. – Этим и занимаются исследователи. Встречаются с новыми племенами. Находят общий язык.

– Но здесь что-то нечисто, – сказал Уилф.

– А ты не обращаешь на это внимания, потому что тебе хорошо, – сказала Фукунага Миккельсену.

– Я взрослый человек, Конни, – сказал Миккельсен, нахмурившись. – Могу принимать решения самостоятельно.

– Решения, к которым тебя подтолкнул стерилизованный Шум, – сказала Коллиер.

– Это лучше, чем решения, к которым тебя подталкивает страх, – парировал Мик-кельсен.

– Буран утих, – показал нам голос в дверях. Вождь спэков. – Утро ясное.

И я снова почувствовал, как мой Шум стал тише и теплее. Я больше ни о чем не беспокоился. Не хотел ни с кем спорить. По правде говоря, я прекрасно понимал, почему Миккельсен хотел остаться. Какая прекрас ная идея. Это племя, это чудесное племя…

– Нам нужно возвращаться на корабль, – твердо сказала Коллиер.

Я удивленно развернулся, словно кто-то облил меня ледяной водой. Даже Уилф, судя по Шуму, был удивлен. Коллиер и Фукунага настороженно смотрели на нас. Спэки, судя по всему, не могли избавить от страха тех, кто был лишен Шума.

И именно это спасло нам жизни.

– Я провожу вас, – показал нам спэк.

* * *

Они не собирались отпускать нас, не накормив прежде до отвала.

– Откармливают нас, чтобы умилостивить своего бога, – пробормотала Коллиер.

– Оскорбительная ксенофобская чепуха, – сказал Миккельсен так весело, что можно было решить, что он сошел с ума.

Я не знал, что и думать. И Уилф тоже. И от этого я, да и, наверное, Фукунага и Коллиер тоже нервничали еще сильнее. Доусон следовала за нами, бормоча себе под нос.

Вождь спэков провожал нас, а из-за наших спин раздавались теплые прощания остальных. Когда мы добрались до выхода, вождь нажал на ледяную плиту, которая отошла в сторону, словно дверь.

Яркое солнце, отражавшееся от бесконечного белого горизонта, едва не ослепило нас. Все сразу же надели солнечные очки, и их Шум оградил и меня от солнца. Кругом было бело, но вдали виднелась линия леса. Где-то в лесу остался наш корабль.

Наш путь домой. Мы вернемся домой с четырьмя трупами, которые еще предстояло забрать, и этому был не рад даже беспечный Миккельсен.

– Мы сами доберемся, – сказала Коллиер вождю спэков, беззлобно, но не допуская возражений. – Спасибо вам за доброту.

– Но путь далек, вы легко можете потеряться, – удивленно показал спэк.

Коллиер подняла маленький планшет:

– Поисковое устройство. Мы пройдем прямо к кораблю.

– Все равно не понимаю, зачем нам уходить, – сказал Миккельсен, довольно жуя вяленое мясо, которое нам дали в дорогу.

– Я пойду с вами и буду вас охранять, – показал вождь спэков. – Снегач обычно не нападает в ясный день, но я смогу помочь вам успокоить ваши голоса…

– Мой голос вам не успокоить, – холодно сказала Коллиер. – И по правде говоря, я лучше рискну.

– Но…

– Они думают, что вы хотите принести нас в жертву или что-то вроде того, – сказал Миккельсен с полным ртом. – Хотя любой дурак поймет, что сегодня слишком погожий денек для подобного.

Спэк был шокирован:

– Вы правда думаете, что мы хотим совершить подобное?

Назвать воцарившуюся тишину неловкой означало не сказать о ней ничего.

– Как-то все тут у вас странно на нас действует, – наконец сказал Уилф. Он указал на Миккельсена: – Этот спокоен, как голубок, а эта, – он указал на Коллиер, – зла, как волчица. – Он нахмурился. – А ведь они вовсе не волчица с голубком.

– Мы нашли способ жить, – показал спэк, и Шум его вибрировал редким презрением, – способ, отточенный множеством поколений, способ, который позволяет нам довольствоваться жизнью, которой не знают в других отголосках.

– Конечно, ведь вы от него отделены, – сказала Коллиер, – будто хотите что-то скрыть.

Спэк напрягся:

– Мне жаль, нам жаль, что мы так подействовали на вас. Ваш народ незнаком нам, но мы узнаем в вас братьев, хотя половина из вас и нема.

– Я не немая, – огрызнулась Коллиер.

– А вы отвечаете нам на это злостью, подозрениями, обвинениями и неблагодарностью.

Он брал слова прямо из нашего Шума, и от этого они казались только точнее.

– Четверо членов нашего отряда мертвы, – сказала Фукунага тише, но по-своему так же твердо и настороженно, как Коллиер.

Доусон стояла вдали от нас, всматриваясь в горизонт, и никто не мог знать, что она там видела, а Миккельсен просто продолжал жевать, словно ребенок, уплетающий пудинг.

– Мы в этом не виноваты, – сказал спэк, – это вы виновны в том, что пришли на нашу территорию, не зная, какие опасности вас здесь ждут.

– О вас никто не слышал! – Коллиер едва не сорвалась на крик. – Никто не знал, что вы здесь живете! Это почему же?

– Думаю, я выслушал довольно…

– Скоро снег пойдет, – прошептала Доусон.

Мы все посмотрели в ее сторону. Небо к северу от нас, надо льдом, уже не было голубым. Так же, как и вчера, быстрее, чем могли бежать люди, надвигались тучи.

И тогда из леса вдали раздался рев.

– Ты вызвала его своей злостью, – показал спэк.

– Я? Он меня не слышит, забыли? – ответила Коллиер.

Но спэк уже не слушал ее. Он закрыл глаза и…

Снова возникло это чувство легкости. Даже страх, возникший, когда я услышал рев, исчез, как будто он не имел ни малейшего значения.

Я никогда в жизни не чувствовал большего покоя.

Коллиер ударила меня по лицу:

– Эй, проснись! Пошли! Возвращаемся внутрь!

Но вождь спэков стоял на входе в тоннель.

Загораживая нам путь.

– Вам здесь больше не рады. Я не стану рисковать анклавом, – показал он.

– Вы оставите нас здесь? – спросила Фуку-нага.

– Вы сами в этом виноваты, – показал спэк, и в его Шуме было столько печали, что мы замешкались, дав ему достаточно времени, чтобы закрыть проход.

– Нет! – крикнула Коллиер.

Она бросилась на ледяную плиту, но зацепиться было не за что, и оставалось только молотить ее кулаками, а с таким же успехом можно было молотить кулаками падающий снег.

Она обернулась и ошарашенно посмотрела на нас:

– Заперто! Они бросили нас здесь!

Миккельсен пожал плечами, его это, кажется, ничуть не волновало.

– Ну, сами виноваты.

В Шуме Уилфа, таком же нелепо спокойном, как мой, я видел, как Коллиер сжала кулаки, готовясь ударить нас, но ее остановил снова раздавшийся рев.

– Мы все странно себя ведем, – сказал Уилф. – Их Шум что-то сделал со мной, Ли и Миккельсеном, это точно, но похоже, что он и на тебя неладно действует.

Коллиер снова и снова сжимала кулаки, и я понял, что она сдерживает ярость, неуместную даже в нашем прискорбном положении.

– Нам всем нужно прочистить головы, – продолжил Уилф. – Вспомнить, кто мы такие.

Снова раздался рев. Мы ничего не видели – возможно, тварь затаилась среди деревьев, не желая выходить на открытое пространство.

– Уйти бы отсюда и никогда не возвращаться, – сказала Коллиер.

– Угу, – сказал Уилф.

– Мария, – сказала Фукунага, осторожно подойдя к Доусон и положив руку ей на плечо. – Нам нужно идти.

Доусон натянуто улыбнулась и сказала:

– Мы ведь сможем добраться до корабля, да?

– Да, – твердо сказала Коллиер. – Да, сможем.

– Не понимаю, чего все так расстроились, – сказал Миккельсен.

– Заткнись, а? – вспылила Коллиер.

Уилф взял меня за руку, приготовившись вести меня.

– Всем держаться вместе, – сказал он, глядя на лес, когда снова раздался рев. – Нам с чудищем бороться.

– Корабль там, – сказала Коллиер, указывая вправо. – Он в лесу. Чудовище может легко перерезать нам дорогу, если мы побежим, но это наш единственный шанс.

– Согласна, – сказала Фукунага.

– И я, – сказал я.

– Ага, – сказал Уилф, – побежали. Держитесь как можно ближе друг к другу.

Коллиер кивнула, посмотрев на Миккельсена:

– План так прост, что следовать ему смогут даже те, кто не вполне с нами.

Она взяла его за руку. Его это, кажется, слегка позабавило. Фукунага осторожно проделала то же самое с Доусон.

Вновь раздался рев, все еще из чащи леса, но уже ближе. С севера до сих пор дул ветер, нагоняя облака. Грозил скорой гибелью нашему маленькому отряду.

С одной стороны – снежный буран, с другой – чудовище.

Но тут Коллиер просто сказала:

– Бегите.

И мы побежали.

Пока мы неслись со всех ног, ветер заметно усилился. Шум Уилфа снова стал почти таким же, как раньше, и благодаря ему я чувствовал, что боюсь все сильнее и сильнее. Теперь мне уже не казалось, что все это происходит с кем-то другим. Доусон пригнула голову и бежала вместе с Фукунагой, не издавая ни звука, не жалуясь даже тогда, когда несколько раз упала на свежий, наметенный за ночь снег. Только Миккельсен, которого тянула за руку Коллиер, по-прежнему ничего не понимал. Все, что я сумел разобрать в его Шуме, – легкое недоумение по поводу того, почему ему приходится бежать, если ничего страшного не произошло.

Рев по-прежнему доносился из леса, словно чудовище знало, что мы приближаемся (думаю, и вправду знало), и просто ждало, когда мы пересечем границу леса или буран лишит нас сил, и тогда оно сможет выйти к нам первым.

– У нас нет оружия, – сказала Фукунага на бегу, и, хотя мы все знали об этом, в ее словах слышался вопрос.

– Нет, – ответил Уилф, помогая мне встать после того, как я споткнулся.

– До корабля двести метров, – крикнула Коллиер, бежавшая впереди. – Не останавливайтесь. Бегите изо всех сил.

Мы почти добежали до леса, ветер теперь дул так сильно, что, казалось, подталкивал нас к деревьям.

Снова раздался рев, так близко, что у меня заболели уши.

– Мы не добежим, – полушепотом сказала Доусон.

– Если мы разделимся, – сказал я, – кто-то должен будет добраться до корабля и…

– Вон оно! – прокричала Фукунага.

Стремительно, наверняка зная, что мы близко, тень, убившая Фостер, Джанга, Стаббса и Джефферсон, с шумом раздвинула в стороны два огромных дерева и встала перед нами.

И прежде, чем буран успел ослепить нас, прежде, чем нас накрыла лавина снега, мы успели ее увидеть.

– Боже мой! – сказала Коллиер, стоявшая рядом со мной.

Это было не косматое, когтистое и клыкастое чудище. Не местное подобие тигра, медведя или даже динозавра. Не сказочный дракон и даже не невероятная тварь из снега и льда, жаждущая растерзать на куски наши холодные тела.

В нем было пять метров роста.

Но когда-то оно явно было спэком.

Оно казалось старым. Его кожа трескалась и зарубцовывалась столько раз, что теперь он был похож скорее на шишковатый ствол старого дерева, чем на живое существо. Каждая часть его тела была нелепо выгнута и растянута, а голубовато-белая плоть колыхалась на каждом суставе огромного скелета, словно обладая собственным разумом. У него были высоко посаженные глаза спэка, зубастая пасть и хищный, вынюхивающий добычу нос.

Но ни его размер, ни сила, ни руки, способные нас растерзать, ни пасть, которой он мог нас перекусить, не пугали так, как пугал Шум, который мы услышали, когда снегач подошел близко.

Он гудел сильнее, чем Шум любого спэка, гораздо тише, но… беспощаднее. Шум этот словно бы не распространялся вокруг, а был направлен внутрь, так, что от него было не уйти. Тварь была прикована к собственному Шуму.

Спэки сказали нам, как она опасна.

Но они рассказали нам не все.

В Шуме твари клубилась такая лютая ярость, что сравнить ее можно было только с самым жутким безумием. Безумием, которое подменяло все чувства болью, а потому могло лишь вынуждать причинять боль. Не только мужчинам, чей Шум тварь слышала, но и женщинам, которых она просто чуяла носом, что, несомненно, злило ее еще больше, ведь они были избавлены от той боли, которая мучила его каждую секунду на протяжении многих лет, десятилетий или даже веков.

– Снегач, – прошептал Уилф, а мы стояли, онемев от ужаса и пытаясь осознать правду, которая теперь нам открылась. – Козел отпущения.

– Не может быть… – в ужасе сказала Фуку-нага. – Как они могли…

– Интересно! – сказал Миккельсен, делая шаг ему навстречу и глядя прямо в его ужасное лицо.

– Карл! – крикнула Коллиер, пытаясь удержать его, но Миккельсен оттолкнул ее и снова шагнул вперед.

– Мы должны его изучить. Я еще никогда не видел такого существа, – сказал он.

– Карл, отойди от него! – крикнул Уилф.

Сзади раздался тихий испуганный визг – Доусон оторвалась от Фукунаги и со всех ног бросилась к кораблю. Фукунага побежала за ней.

Уилф уже тянул меня прочь.

– Карл! – крикнул он. – Мэгги, если он не пойдет с нами, брось его!

Но мы видели, что Коллиер не знает, что ей делать дальше. Чудовище до сих пор не шевельнулось. Оно озадаченно смотрело на блаженного Миккельсена, который приближался к нему, размахивая руками.

– Нет, нет, – приговаривал Миккельсен. – Все хорошо. Хорошо. Все будет хорошо.

– Карл, что ты делаешь? – крикнула Коллиер.

Миккельсен обернулся к нам:

– Вы разве не видите, что он мучается?

– Карл… – сказал я.

– Смотрите, – сказал Уилф.

И теперь мы поняли, что имел в виду Уилф, когда сказал «козел отпущения». Миккельсен стоял перед монстром, ничуть не боясь. На его Шум сильнее всего повлиял загадочный процесс, который использовали в анклаве спэков, и мы видели, что этот процесс продолжает на него действовать.

Весь его страх, весь ужас, всю злость, все сожаление о том, что случилось с остальными членами нашего отряда, мы видели в его Шуме.

Все это выходило на поверхность.

Все это сливалось с Шумом, сковывающим чудовище.

И укрепляло его оковы.

Анклав спэков купил себе мир, гармонию и процветание.

Но за все, что куплено, кто-то должен расплачиваться.

Один спэк, избранный бог весть как, стал вместилищем всего ужаса спэков, всей их ярости, всей боли, всего страха. Все это они передали ему одному.

Превратив его в чудовище. Изуродовав его тело, раздув его до исполинских размеров, заставив его расти и расти на диете из боли и ярости.

Снегач. Их козел отпущения. Страдающий, чтобы страдать не пришлось им.

Но хуже всего то, в каком он оказался замешательстве. За его злостью скрывалось непонимание: как, почему, за что он вынужден так страдать?

Отчаяние, одиночество и смятение – он уже привык к ним, а теперь он принял на себя страх, который должен был чувствовать Миккельсен, стоявший перед ним.

– Карл, – снова сказала Коллиер.

Но было уже слишком поздно. Чудовище просто вытянуло свои огромные лапы и одним легким движением оторвало от тела Миккельсена голову, плечи и правую руку.

– Быстрее, – крикнула нам с Уилфом Коллиер, когда мы побежали.

Поток крови, хлынувший из тела Миккельсена, окатил нас густой волной, и моя рука выскальзывала из руки Уилфа, пока мы бежали среди деревьев. Злой буран уже нагнал нас, воздух был полон снега.

Задержавшись на мгновение, чтобы растерзать тело Миккельсена, чудовище теперь гналось за нами, проталкиваясь между деревьев и рыча от ярости, которая, казалось, сотрясала воздух. То, что опьянило Миккельсена, давно уже не действовало на нас с Уилфом.

Я чувствовал и свой страх, и ужас Уилфа.

– ВОН ТАМ! – крикнула Коллиер, и сквозь пелену снега мы различили тень корабля.

Огни не горели, и не было никаких следов Фукунаги и Доусон.

– Беги! – крикнул я Уилфу, почувствовав, что снова становлюсь для него обузой. – Беги без меня!

За спиной раздались громкий топот и хруст.

– Уилф! – крикнул я, когда над нашими головами, едва не задев, пролетел вырванный с корнем ствол дерева, отскочивший от камней и ударивший Уилфа…

Моя окровавленная рука выскользнула из его ладони, и я упал на спрессованный снег.

Уилф тоже упал, сильно ударившись о землю. Я ослеп. Уилф потерял сознание, и поблизости не было никого с Шумом. Я не видел ничего. Лишь ветер хлестал меня во мраке.

– Уилф? – сказал я. – Коллиер?

Я снова услышал рев чудовища, очень близко, и инстинктивно отполз к камням, на которых мы только что поскользнулись.

И тогда я понял, что вижу.

– Уилф? – сказал я снова.

Но это был не Уилф.

Я видел, как Уилф распластался на земле, недвижимо.

Видел его с высоты.

Он был всего лишь силуэтом внизу, точкой на ландшафте. Теперь, когда он лежал без сознания, Шум его был слишком слаб, чтобы его могли различить люди, но он все еще был там, все еще жил.

Его все еще нужно было уничтожить.

Я видел и свой собственный Шум, выплывающий из моего укрытия. Точка, с которой я смотрел, сдвинулась вперед, на камень, и я увидел самого себя. Чудовище глядело на меня, и мой страх взвивался к нему, питая его, заставляя его еще острее ощущать ярость, боль и одиночество.

И его глазами я увидел его отчаяние, увидел то, как его выбрали, как он противился, как его заставили.

Как его заставили.

Когда-то он был спэком, таким же, как и все остальные, у него были семья и любимая, но он лишился всего из-за ужасного жребия, и…

Когда он понял, что я вижу все это, то рассвирепел еще сильнее.

Его Шум покраснел от ярости.

Он протянул чудовищные когтистые лапы, чтобы разодрать меня на куски…

Воздух пронзил свист…

И в самый последний момент его разорвало ракетой, и я был готов поклясться, что услышал вопль облегчения.

– Это Доусон выстрелила, – негромко сказала Фукунага, заканчивая бинтовать рану Уилфа.

Он неплохо себя чувствовал, снова пришел в себя – я видел это, – разве что, как и я, был перепачкан внутренностями чудовища, град из которых обрушился на нас после взрыва ракеты.

– Оно убило моего мужа, – прошептала Доусон из угла комнаты, служившей нам лазаретом.

– Ты все сделала правильно, – ласково сказала ей Коллиер. – Оно могло убить и их тоже. Убить всех нас.

– Оно убило Генри, – повторила в ответ Доусон и отвернулась от нас.

– Думаю, разведывательная миссия окончена. Нужно возвращаться в Хейвен, – сказала Фукунага.

– Согласна, – сказала Коллиер.

– Угу, – сказал Уилф.

– Мы освободили его. Я почувствовал это, когда он умер. Мы избавили его от боли, – сказал я.

– Наверное, не стоит говорить об этом так громко, – сказала Коллиер, кивнув на Доусон.

– Он не виноват в том, что наделал, – прошептал я. – Они сковали его. Заставили его выносить все, что не хотели чувствовать сами.

– Наверное, поэтому они изолировали себя от остальных спэков, – сказала Коллиер.

– Или их изолировали. За такую-то жестокость, – сказала Фукунага, мотнув головой.

– Они идут, – сказала Доусон.

Она наблюдала за тем, что происходит снаружи при помощи мониторов. Буран усиливался, и в снежной пелене мы видели в инфракрасном свете силуэты дюжин, а может быть, и сотен спэков, приближавшихся к нам.

– Не думаю, что они захотят нас поблагодарить, – сказала Коллиер.

– Мы вернули им ярость, – ответила Фукунага.

– Пора нам сматываться, пока они не получили возможность ее проявить, – сказал Уилф.

Коллиер кивнула и вышла из лазарета. Через минуту мы уже слышали, как заводятся двигатели.

– Ветер жуткий, – предупредила она нас по громкой связи. – Пристегнитесь покрепче – нас ждет хорошая болтанка.

Она не шутила. Мы взлетали, корабль мотало и трясло. Инфракрасные силуэты спэков наблюдали за тем, как мы улетаем. Корабль снова тряхнуло, когда они выстрелили в нас из своего кислотного оружия.

– Уже через пару секунд мы будем вне досягаемости, – сказала Коллиер по громкой связи.

Спэки на мониторах становились все меньше и меньше, и еще через несколько секунд корабль перестало трясти – мы преодолели слой облаков и вышли в безмолвный мрак над ним.

Вот так просто мы ускользнули. Оставили столько всего позади. И теперь мы в безопасности. Мне даже показалось, что мы сжульничали.

– Они скоро другого найдут, – сказал Уилф, потирая голову. – Снова вытворят то же самое.

– Миккельсен, – тихо сказала Фукунага, – Фостер, Джефферсон, Джанг, Стаббс.

Она прикрыла рот рукой – снова подступили слезы.

– Мы должны сказать Небу, – сказал я.

Он должен знать о них. Никто из встреченных нами спэков не знал. Он бы этого не допустил.

– Уже сделано, – сказала Коллиер по громкой связи. – Я передала рапорт во время полета. Наши семьи тоже должны знать об этом.

После этого мы сидели в тишине. Я чувствовал потрясение и скорбь Уилфа, а с остальными и чувствовать ничего не надо было: Фукунага расплакалась, а Доусон до сих пор была ошарашена.

Выпустив ракету она не смогла возместить себе потерю мужа.

Но месть – всегда плохая компенсация, не так ли?

Потому что у всего, что ты покупаешь, есть цена, которую кто-то где-то должен заплатить.

Я подумал о своих друзьях дома. Подумал о мире, который они купили.

И о цене, которую за него заплатили.

* * *

Мы летели на полной скорости, без остановок, до дома еще было несколько дней пути. Никто ни с кем особо не разговаривал. Мы с Уилфом отмылись, а потом Фукунага и я молча приготовили обед. Мы с Уилфом как раз его доедали, когда Коллиер сказала по громкой связи:

– Тебе сообщение, Ли. И Уилфу тоже. Я передам его в лазарет.

– Спасибо, – сказал я и воспользовался Шумом Уилфа, чтобы подойти к экрану, нажать на нужные кнопки и принять сообщение.

На экране возникло знакомое лицо.

– Ли, – нежно сказала Виола, и ее лицо покраснело, а к глазам подступили слезы. – Я только что узнала.

– С нами все хорошо, – первое, что я сказал. – Много людей погибло, но мы с Уилфом целы.

– Хильди, – поприветствовал Уилф Виолу прозвищем, происхождение которого никто из них так и не объяснил.

Она вытерла слезы со щек:

– Мне так вас жаль, ребята. Брэдли говорил с некоторыми семьями… – Она посмотрела на Уилфа. – Джейн свяжется с вами сразу после того, как я договорю.

Уилф любовно усмехнулся.

– Небо говорил, что шли слухи о снегаче, – негромко продолжила она, – но они думали, что он – выдумка, персонаж из сказок, которые спэки любят рассказывать на ночь своим детям. Он отправил спэков из ближайшего отряда туда, они заберут тела погибших членов вашего отряда и позаботятся о том, чтобы такое больше не повторилось.

– Хорошо, – сказал я, снова вспомнив Шум чудовища. Всю эту скорбь и безнадежность. Никто не должен чувствовать подобное.

После небольшой паузы Уилф наклонился к изображению Виолы на экране.

– Что случилось? – спросил он. – Есть что-то еще, да?

Она кивнула.

Снова потекли слезы, которые она не стала вытирать.

– Потому я и звоню, – начала она, но не смогла говорить дальше.

– Хильди, – сказал Уилф.

– Простите, – сказала она. – Вы столько всего пережили, сейчас совсем неподходящее время для таких новостей…

У меня замерло сердце.

Я знал, что она скажет. Она могла сказать только одно.

– Нет, – сказал я. – Не говори мне, что Тодд…

Она снова кивнула.

Но потом улыбнулась, и улыбка ее была светлой, как утренняя заря.

– Он проснулся, – сказала она, и из глаз ее по-прежнему текли слезы радости. – Ли, Уилф. Он проснулся…

Оглавление

Новый свет

Море без конца и края

Снегач Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg