«Прикамская попытка - 1 (СИ)»

Прикамская попытка - 1 (СИ) (fb2) - Прикамская попытка - 1 (СИ) 810K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Викторович Зайцев

Зайцев Виктор Викторович Прикамская попытка - 1

INFO

ТЕКСТ:

АВТОР: Зайцев Виктор Викторович

ПОЧТА: vikzay13@gmail.com

ФАЙЛ: Размещен: 24/08/2014, изменен: 24/08/2014. 399k.

Прикамская попытка - 1

Глава первая.

Начать эту историю нужно с ноября 2006 года, с того самого утра, когда мы втроём пошли на охоту. Мы — это три друга, бывшие одноклассники, я — Андрей, Никита и Вова. Тем летом нам исполнилось по тридцать пять лет, и, впервые за последние годы, осенью удалось собраться всем вместе. Не просто собраться, а даже подгадать на охоту, за одну халтурку со мной расплатились лицензией на лося. Посему, при всём моём отлынивании от походов в зимний лес, пришлось организовывать бригаду. Благо, искать долго не пришлось, Вован заядлый охотник, сразу стал начищать свою 'Сайгу' и двустволку-ижевку. К этому времени подгадал приехать из Питера Никита, вырвавшийся от своего немалого бизнеса на неделю. Собственно, с Никитой мы и не виделись больше пяти лет. С Вовой, слава богу, почти кажинный месяц безобразия нарушаем, а то и чаще. Жёны уже привыкли, что мы изредка теряемся на пару дней, но, ворчать от этого не перестали.

Вот-вот, с той, будь она неладна, охоты, всё и пошло. Экипировались мы, как в мультфильме про горе-охотников, одних стволов на троих набралось пять, к двум Вовиным добавилась моя старая тулка-курковка, помповик Никиты, да его же вторая Сайга, с прибамбасами разными, с оптическим прицелом, к которой он прихватил больше цинка патронов. Ну, любит он пострелять на природе, любит. А в воинской части нашего городка, надо же, какое совпадение, его двоюродный брат работает, последние годы до пенсии досиживает, чтобы на гражданке рвануть к родичу в Питер, в службу безопасности. Такое вот совпадение, совершенно ни о чём не говорящее, зато обеспечившее нам дармовые боеприпасы. Выдвигались мы на уазике с прицепом, на котором стоял 'Буран', снегоход с лотком для будущей добычи. Немногие представляют, что самое главное в охоте на лося, не убить его, и, даже не разделать, а грамотно организовать доставку туши. Мы, наученные горьким опытом предыдущих охотничьих вылазок, не собирались тащить десять вёрст по лесу трофей, в котором одна голова больше полусотни килограмм весит. Заехав в деревню Осиновку за егерем, Вова направил свой видавший виды драндулет по просёлку непосредственно к месту, где кормились лоси. Никита, тем временем, разговаривал с егерем, прощупывая его на предмет 'случайной' добычи двух лосей, вместо одного, положенного по лицензии.

Я не вмешивался в разговор, не сомневаясь, что ничего бизнесмену не обломится, егерь был ещё та тёмная лошадка. Несмотря на свои нестарые ещё годы, он был на пару лет моложе нас, успел повоевать во всех горячих точках бывшего Союза. Начиная от Приднестровья, через Абхазию и Карабах, до Таджикистана. Единственное, где он не был, так в Чечне, поскольку именно там добровольцев не было. Спрашиваете, откуда я всё знаю? Город у нас маленький, а жена у меня в районной больнице работает, она его медицинскую карту видела, да и шрамы от огнестрельных ранений на нём самом, когда Палыч в егеря комиссию проходил, год назад. Что характерно, несмотря на свой послужной список, мужик довольно спокойный, живёт в домике егеря в Осиновке, не пьёт и не даёт жизни браконьерам. Но, в меру, не лютует, под уголовную ответственность пока никого не подвёл, ограничивается штрафами. Егерь прихватил с собой лыжи, хотя снега в лесу было ещё маловато, по щиколотку. Он же добавил к нашему арсеналу третью Сайгу, весьма потёртую, зато с оптическим прицелом.

До Нижнего Лыпа мы добрались всего за полчаса, во многом благодаря наступившей зиме. Большая часть выбоин и ямок в асфальтовом покрытии дороги были заполированы укатанным снежком, жаль, недолго оно, это счастье водителя. Уже в марте разбитые дороги начнут оттаивать, ввергая всех проезжающих в ужас и безнадёжную ненависть к правительству всех уровней, районному, областному и федеральному. Нигде так не солидарны люди, как при обсуждении темы провинциальных дорог и связанной с ними коррупции. Так и мы, с удовольствием, отдали четверть часа вялому презрению и ненависти трудящихся к ворам-дорожникам и коррумпированным чиновникам, что их нанимают. К этому времени солнце уже показалось над горизонтом, превратив в новогоднюю сверкающую серебряной краской снега игрушку одинокий базальтовый пик. Это чудо природы, в просторечье носившее название Палец, ещё в советские времена сподобилось изучения геологической экспедиции из самой первопрестольной. Результатов которого, естественно, никто не узнал, и, вряд ли в силу особой секретности, как в кулуарах говаривали особо бдительные товарищи. Скорее всего, самих результатов и не было, кого может заинтересовать базальтовый пик в сотне километров от ближайших отрогов Урала, без всяких научных объяснений нарушавший все геологические теории. Гораздо проще замолчать этот факт, тем более, что никаких полезных ископаемых геологи на 'исследуемом объекте' не обнаружили.

Странно, что никаких легенд или красивых историй вокруг Пальца так и не сложилось, хотя русские жили в этих краях по четыреста-пятьсот лет, по крайней мере, ближайшие районные центры начали дружно отмечать свои юбилеи, кто на сколько замахнулся. Самые дерзкие считали свои сёла ровесниками Ивана Грозного, ну, где-то рядом, наверное. С помпой праздновали четырехсот пятидесятилетние круглые даты, выбивая дополнительное финансирование в области. В силу провинциальной оглядки, полностью разворовывать выделенные средства не стали, вымостив в районных центрах аж по триста метров асфальтовых дорог, в некоторых все четыреста. Неизбалованный вниманием властей местный люд радовался и такому счастью, получив возможность ходить на танцы в сапогах лишь до асфальта, где дружно переобувались в туфли, оставляя у кромки чистой дороги десяток и более пар любимой крестьянской обуви. Возвращаясь в темноте, многие путали свою и чужую обутку, добавляя в скучную сельскую жизнь немного интереса, когда поутру приходилось обходить всех знакомых, меняясь сапогами.

К чему это я? Видимо, старость подходит, болтливым становлюсь, многословным. Начинал с Пальца, к нему и подъехали мы в тот злополучный день, устанавливая машину на стоянку. Дальше предстояло пройти пару-тройку километров до молодого осинника, переходящего в ельник, где егерь видел неделю назад небольшую группу лосей. Выбрались мы быстро, нагрузив плечи рюкзаками и ружьями, Палыч даже лыжи прицепил. Он и повёл нас в обход Пальца, без особой спешки, туман в лесу ещё не поднялся, до начала охоты мы успевали занять номера. За ним, покряхтывая под грузом, ещё вчера казавшимся не особо тяжёлым, пристроились мы. Это сейчас я согласен тащить тем утром втрое более тяжёлый рюкзак, лишь бы ничего не случилось, а тогда всем нам пришлось тяжко, особенно после первого километра пути, когда тропа пошла немного в гору. Только мы притормозили у подъёма, передохнуть немного, как земля ощутимо вздрогнула. Я попадал пару раз в землетрясения, вот так же и в тот раз было.

Рюкзаки оказались под нами, а мы четверо дружно оглянулись на Палец. Пик было не узнать, снежный покров с северной, нашей стороны, полностью облетел, судя по всему, с изрядной частью скалы. Потому что, с расстояния в пятьсот метров отлично виднелся открытый вход в пещеру, появившийся как раз на уровне земли.

— У меня есть фонарик, — быстро среагировал Никита.

— И у меня, — поддержал его егерь, — сходим, проверим?

Детство из мужчин никуда не уходит, оно сидит в нас до самой смерти. Ну, никто из нас не увлекался туризмом или спелеологией. Не романтики мы, скорее циники и скептики, а как легко повелись на неизведанное. Через четверть часа, по-прежнему, в полной выкладке, мы зашли в открывшийся зев пещеры, размерами до трёх метров в поперечнике. Всех сразу насторожил ровный пол, выдававший искусственное происхождение подземелья.

— Ребята, может, здесь клады спрятаны, или стойбище первобытного человека, — не выдержал кто-то, кажется, я.

— Да, и рубила у него были алмазные с изумрудными стрелами, которые остались нам, — съехидничал Никита. Вечно он всё на прибыль меряет и выгоду, никакой романтики. Так я ему и ответил, мол, романтизма мало в его купеческой душе.

— Всё, пришли, — прервал нас Палыч, он шёл первым, 'в силу казённой должности'. Мы подтянулись к нему, ход заканчивался огромным, во всю торцевую стену, зеркалом. Оно то, как раз, не оставляло никакой надежды на первобытного человека. Да и на современного человека, при взгляде в тёмно синюю, с искринками, глубину кристально чистого зеркала, подумать было нелепо. Мы молча стояли у этого чуда природы или неведомой працивилизации, разглядывая в отражении свои изумлённые физиономии, пытались услышать что-либо, чисто машинально сняли шапки, прислушиваясь. Вова осторожно, одним пальцем притронулся к зеркальной поверхности в правом углу, не оставив никакого следа на прозрачном покрытии. Я первым сбросил рюкзак и сел на него, внимательно осматривая стены и пол возле зеркального тупика. Вскоре сидели все четверо, не решаясь прервать волшебную минуту встречи с чудом.

— Гхм, — откашлялся Палыч, — может, начальству сообщить, журналистов вызвать?

— Что толку, уже через месяц засрут всю пещеру, в прямом смысле слова, — зло бросил я, навидавшийся подобных 'чудес природы' на просторах России-матушки. Гадят у нас везде, от Кавказа, до Таймыра. Что характерно, большей частью пакостят местные жители, а не туристы. Хотя и они не без греха, ничего не скажешь.

— Да и хрен с ней, народ не поменяешь, придёт время, очистят от грязи, экскурсии водить будут, — встал Володя, поднимая рюкзак на плечи.

— Я бы согласился оплатить смотрителя и уборку, — Никита не мог налюбоваться на красоту таинственного зеркала, наливавшего нас ощущением детского счастья. Так бывало в детстве, в начале летних каникул, когда они кажутся бесконечными, а мир вокруг огромным интересным и праздничным.

— Но, — добавил он, — обвинят в захвате народного богатства, а купить эту скалу уже не дадут. Выгонят моих людей, да ещё в суд подадут, за самоуправство, плавали — знаем.

— Что-то не так с нами, раз своему народу не доверяем, — подытожил Палыч, — или со страной. Пошли к нашим лосям, а вход лапником завалим, до весны не найдут, там видно будет.

— Чёрт, — с чувством выругался Никита, — как просрали страну, так и срём до сих пор, сами на себя. Если бы с нашими знаниями, да в девятнадцатый век!

— Лучше в восемнадцатый, в девятнадцатом мы уже тащились в глубоком тылу, а екатерининские времена не напрасно прозвали 'золотым веком'. Там и закладывались основы Российской империи, да и люди, в то время, не боялись принимать решения, — это я добавил горечи в общий настрой.

— Решено, — тихим голосом сказал Палыч за нашими спинами, — с этих времён и начнём.

— Что??!! — все изумлённо посмотрели на егеря, — что ты сказал?

— Я ничего не говорил, — удивился он, в свою очередь, — это зеркало вам сказало. Всё, хватит мистики, пошли на воздух, вдруг здесь газ галлюциногенный какой.

Быстрым шагом мы выбрались из пещеры, и отошли на десяток метров, старательно дыша чистым воздухом. Первым стал оборачиваться Володя, остолбеневший от удивления, он пытался нам что-то сказать, показывая пальцем за наши спины.

— ... ........ мать, — дружно выдохнули мы, обнаружив за спиной невредимый снежный покров Пальца, на котором не осталось и намёка на пещеру. Более того, даже наши следы исчезли, словно мы появились на площадке рядом с утёсом из вертолёта. Я посмотрел назад, в сторону леса, там тоже не было наших следов, как, впрочем, и осинник с ельником не наблюдался ни в коей степени. Вокруг Пальца стоял величественный сосновый бор из великанов в три-четыре обхвата, лосями здесь не пахло.

— Палыч, — среагировал на открывшийся пейзаж Никита, — что за чудеса в Решетове? У тебя тоже глюки или как?

— Сейчас обегу скалу, ждите здесь, — егерь сноровисто встал на лыжи, которые таскал на себе даже в пещеру, и отправился в обход базальтового пика.

Длина окружности у основания скалы небольшая, на лыжах минут двадцать, можно присесть и перекурить, охота, как предсказывал мне внутренний голос, уже удалась. Скоро разобьём бивуак и отведём душу по бутылкам, где нибудь подальше от этого чудесного места, скорее всего, в старом карьере, там у воинской части стрельбище, минут двадцать езды на машине. Курили мы молча, не торопясь обсуждать занятное приключение, всех насторожило изменение леса и отсутствие наших следов, мы ожидали отвратительных новостей от егеря и боялись сглазить. Кто-то из древних сказал, 'Мысль изречённая есть факт' или что-то в этом роде. Так оно или нет, но, высказанные вслух намерения реализуются гораздо чаще, чем следовало бы из теории вероятности, без всякой мистики. Из таких соображений я последние годы стараюсь чаще молчать, особенно в спорных ситуациях.

— Все видели? — первым не выдержал Никита, он соображает быстрее всех нас, да и столичные навыки чувствуются, — все видели зеркало, пещеру и Палыча, который говорит, что не говорил?

— Да, — в унисон хриплыми голосами каркнули мы с Вовой. Есть у нас такая привычка, от частого общения, говорим одновременно и одинаковые фразы. А, может, от одинаковой непроходимой тупости.

— И, что?

— Ничего, сиди, жди Палыча, — Вова с наслаждением затянулся сигаретой, пуская колечки дыма.

Никита был у нас некурящим, потому достал свой термос и принялся пить кофе, с молоком, естественно. Вскоре из-за скалы выбрался Палыч, державший свой треух в руке. Он молча подошел к Никите, снял лыжи, налил себе кофе и сделал длинный глоток. Как можно так пить кипяток, понять не могу, никак не могу привыкнуть к горячим напиткам, хотя, чай люблю горячий.

— Всё, парни, ...дец, приехали, — егерь глотнул ещё кипятка, — никаких следов дороги, машины и следов человека. Предлагаю, охоту временно прекратить, пешим ходом двинуться к Лыпу, направление я знаю, за пару часов доберёмся. Даже если весь лес изменился, угоры* остались прежними, и речка течёт на старом месте.

Особых возражений не было, остались одни вопросы, но, не Палычу же их задавать. Потому, выстроившись друг за другом, горе-охотники тронулись в обратный путь, но пешком. На том месте, где полчаса назад была оставлена машина, высились три огромные сосны. Вот когда мы смогли почувствовать истинный вес своих рюкзаков и припасов, однако, мысли о странности бытия здорово компенсировали нагрузку на спину. Тем более, что рюкзаки у всех четверых были станковые, подогнанные к владельцам. Цинк с патронами несли по очереди, подавляя нездоровые мысли спрятать его, где-либо, на время. Егерь изредка комментировал пройденные участки, уточняя остаток пути и изменившуюся растительность.

— Нынче осенью, на этом угоре мы рыжиков знатно набрали, вёдер десять, — Палыч показал на красивейшую берёзовую рощу слева, — тогда здесь можжевельник рос, да ельничек молодой.

— А тут, — он кивнул направо, на великолепную дубраву, — всю жизнь было колхозное поле, летом овёс сеяли.

— Сейчас, мужики, сейчас, — заволновался Палыч перед последним поворотом на Лып, до которого мы добирались не два часа, а все четыре, видимо сам боялся обнаружить очередную дубраву, которых в наших краях лет сто, как вырубили.

Десяток шагов и перед охотниками открылась живописная излучина речушки, на берегу которой стояли три дома, окружённые подворьем. Из труб домов явственно тянуло дымком, в лицо ударил запах свежего навоза, и послышалось мычание коров. Повеселевшие, мы спустились к жилью, встречая лай выскочивших собак весёлыми улыбками, пожалуй, впервые в жизни. Навстречу нам уже выходили жители деревеньки, набрасывая патриархальные полушубки. Все пять вышедших мужчин, как ни странно, заросли бородами, по самое не могу. Вокруг них крутились полтора десятка подростков, одетых, как цыгане, в какие-то лохмотья. И это поразило больше всего, в том Лыпу, что мы проезжали утром, на три десятка жилых домов было не больше пяти детей. Я в тот момент почувствовал что-то неладное и попросил друзей молчать, что бы они не услышали.

— Поговорим потом, без посторонних, — парни дружно кивнули, — наша задача, сбор информации, не особо выделяясь глупыми вопросами.

Палыч как-то странно взглянул на меня и улыбнулся. Он и начал разговор с жителями деревеньки.

— Здравствуйте, люди добрые, заплутали мы с друзьями, помогите добрым советом.

— Здравствуйте, — обнажили головы все мужчины, обозначив поклон, — куда путь держите, господа хорошие?

Вот это номер, господа! Похоже, здесь и о советской власти не слыхали. Я повернулся к ребятам и, незаметно для селян, показал кулак, молчать, господа офицеры, молчать! Судя по всему, на тайное селение староверов набрели, вот это номер. Тем временем, егерь продолжал разговор с крестьянами ни о чём, присматриваясь, друг к другу. Аборигены окружили его, обсуждая виды на урожай и будущую зиму, а мы остались в стороне, скинув рюкзаки. Курить пока опасались, вдруг попали к староверам, могут обидеться. Мальчишки, тем временем, подкрались к нам, пытаясь потрогать блестящие алюминиевые каркасы рюкзаков, Никита этим воспользовался, присев напротив одного из парнишек, лет десяти.

— Считать умеешь?

— А то, — гордо приосанился пацан, в свою очередь, показывая на 'Сайгу' — это что у тебя за штука?

— Ружьё моё, — нашего бизнесмена не так просто сбить с толку, — правильно назовёшь год, месяц и день сегодняшний, дам подержать.

— Семидесятый, октября двадцать девятое число*, — парнишка протянул руку к карабину.

— Ответ неверный, год назови полностью, — Никита встал, встречаясь с нашими напряжёнными взглядами.

— Семьсот семидесятый, нет, одна тысяча семьсот семидесятый от Рождества Христова, — выпалил мальчишка, забирая из рук нашего бизнесмена карабин без магазина. Несмотря на шоковое состояние, затвор Никита передёрнул, убедившись в отсутствии патрона в патроннике. Приглядывая за мальчишками, облепившими счастливчика, мы молчали, по-новому рассматривая одежду крестьян и их хозяйства. Мысли о подставе не возникло, в наших краях устроить подобный театр невозможно, да и незачем. Судя по русскому языку и местности, мы в России екатерининских времён, причём, в родном Прикамье. Первым отреагировал Вова,

— Зеркало это подкузьмило, больше некому, оно услышало наш разговор о золотой эпохе.

— Мистика, у нас глюки, — Никита не верил до последнего.

— Это гриппом все вместе болеют, а с ума поодиночке сходят, — голосом кота Матроскина попытался схохмить я, хотя мне было также тоскливо. Сердце заныло, предчувствуя разлуку с женой и детьми, любимыми сыном и дочерью. Господи, подумал я, как они там без меня, на зарплату жены протянут. Уж если ты закинул меня в прошлое, помоги, для компенсации, моим детям выучиться и стать людьми. Сам я похоронил отца рано, на первом курсе института, потому не желал подобной судьбы своим детям, но, увы. Судя по всему, им придётся сложнее, да ничего, успокаивал я себя, вспоминая все материальные ресурсы семьи. Так, мама поможет из своей пенсии, одну квартиру можно будет продать. К счастью, зарабатывает жена неплохо, кабы не больше меня, жить смогут, особенно, после продажи бабкиного наследного домика. Я понемногу успокаивался, возвращаясь в реальность, нас окружавшую.

Егерь успел поговорить с крестьянами и вернулся к нам, подтверждая наше положение в 1770 году, где правит Екатерина Вторая, более того, он успел создать нам легенду. В ходе беседы с крестьянами, жителями выселка Нижний Лып, он услышал вопрос, не литвины ли баре? Надо сказать, что наш акцент заметно отличался от яркого оканья аборигенов, как и словарный запас. Потому и подхватил егерь подсказку крестьянина, назваться барами из Литвы, которая недавно стала частью Российской Империи. Бритые щеки не оставляли нам шансов прикинуться простыми работягами, тем более, что все окрестные жители, как нетрудно догадаться, были приписаны к заводу. А становиться крепостными добровольно никто из нас не собирался. Однако все подобные вопросы оставили на вечер, поскольку Палыч договорился на ночлег и столование наше до завтрашнего утра, когда мы дружно отправимся в сторону Прикамского заводского посёлка.

— Столоваться будем у хозяев, свои припасы не доставать, — предупредил нас Палыч, — завтра с утра двинем до Осиновки, по дороге поговорим.

— Погоди, а чем ты расплатился? — практично заметил Никита, — у нас нет ни копейки местных денег.

— Народ здесь не избалованный, переночевать пустят и накормят бесплатно, я сказал, что все припасы утонули, а в рюкзаках научные инструменты, потому и прошу не открывать их. Всё, заканчивайте базар, пока за шпионов не приняли.

Так и получилось, хозяева одного из домов отвели нам огороженную жердями комнатку на одно окно, за большой русской печью, где мы разделись и сложили вещи. Пол в доме был некрашеный, но, чисто выскобленный, а стекло в небольшом окошке заменяли четыре куска слюды, настолько прозрачные, что сквозь них можно было разглядеть человеческую фигуру на улице. Убедившись, что в доме чисто и нет признаков тараканов или клопов, мы с Вовой улеглись на рюкзаках дремать, в ожидании обеда, неугомонный Никита отправился во двор, продолжать осторожные расспросы ребятишек. Палыч вернулся к разговору с хозяином, Прокопием Малым, действительно, невысокого роста, не выше ста пятидесяти сантиметров. Усталость от непривычной нагрузки взяла своё, скоро мы с Володей задремали, к счастью, оба не храпим. Разоспаться нам не дал егерь, разбудивший нас уже в сумерках,

— Вставайте, обедать зовут, после обеда выйдем на улицу, поговорим.

Нам четверым хозяева поставили отдельную посудину, с интересом глядя на наши разнокалиберные ложки. Перед обедом хозяин громко прочитал 'Отче наш', эту самую короткую молитву знал и я, поддерживая негромко, но внятно Прокопия. Мне помогал Палыч, судя по уверенности, не впервые читавший молитву за столом, ну, да он побывал в Сербии. Никита и Вова бормотали что-то под нос, но перекреститься ума хватило у всех нас. Кое-как выдержав проверку, мы приступили к обеду, сдерживая урчание в животах. Уха была великолепной, даже без картошки, настолько наваристой и жирной оказалась рыба. Саму рыбу подала хозяйка на второе, когда мы сыто откинулись от опустевшей чашки. Из шести рыбин, проданных нам на плоском деревянном лотке, я узнал только две стерлядки, да одного судака. Остальные были для меня в новинку. Из негромкого разговора Прокопия с егерем, услышал позднее, что это знаменитая белорыбица.

Хозяин, поддерживая разговор о рыбе, степенно обсуждал гастрономические тонкости разных видов рыбы, жалуясь, что с постройкой плотины на Прикамском заводе, вода в низовье реки Сивы, куда впадали все местные речушки, стала хуже, грязнее. Судя по этим жалобам, проблемы с экологией начались не в двадцатом веке. Хотя, Кама, по-прежнему оставалась чистой полноводной рекой, поставлявшей окрестным жителям множество крупной рыбы, заготовляемой на зиму. А в речке Лып и Сиве ловили всякую мелочь, от пары фунтов до полупуда. Нас приятно удивило определение мелкой рыбы, наводя на греховные мысли, какой тогда бывает крупная рыба? Постепенно разговор перешёл на Прикамский завод, вокруг которого рос посёлок в несколько тысяч жителей. Из истории родного города, в краеведческий музей нас водили, слава богу, каждый учебный год, мы знали, что строительство завода началось осенью 1759 года. Вряд ли за десять лет завод успел развернуться на полную мощность. Однако, нам хотелось побывать на родном заводе, возможно, именно там, в провинции, удастся легализоваться.

Никита постепенно втягивался в разговор, уточняя дорогу до Прикамского завода, условия найма работников. Сославшись на утрату документов, за которыми придётся ехать в Екатеринбург, поинтересовался, как туда проще добраться зимой. Ответ был стандартный — по камскому льду, в обозе торговцев, проходящих туда каждую неделю. Или по нашему берегу Камы, по знаменитому Сибирскому тракту, через Очёр.

— Под Оханском, говорят, пошаливают, — понизив голос, сообщил Прокопий, — весной двух купчин обобрали, да летом слухи ходили разные. Ещё на частинских мужиков грешат, но, там, на островах, правды не найти. Обманут и обдерут, как липку. Потому, барин, провожатых бери из села Галёво, или степановских мужиков. Они, конечно, с характером, прижимистые, но, грех на душу не возьмут. И без разбоя живут богато, почитай, самые зажиточные сёла на Каме.

— А вотяки* как, не балуют? — подключился Палыч, сытно вытирая руки о свой платок. Интересный егерь, с носовым платком, я прежде подобных ему не встречал.

— Так их, почитай, в наших краях и нет. Вокруг Прикамского завода на тридцать верст только русские деревни. Вотяки всё больше на север и на запад селятся. Из инородцев немного вогулы живут, сразу у Прикамска большое селение, на заводе робят, да извозом занимаются. И на восток до Перми с десяток вогульских селений наберётся, люди спокойные, работящие, за что и страдают от демидовских приказчиков.

— Выходит, вы все тут государевы люди? — рискнул проверить Никита, в крепость попадать мы не собирались ни в коем случае, — или свободные, кто живёт поблизости?

— Так ещё десять лет назад мы все тут свободными были, пока к Прикамскому заводу не приписали, — скрипнул зубами Прокопий, — теперь три раза в году отъезжаем на работы в завод, со своей телегой. С другой стороны, полкопейки с день за урок платят исправно, управляющий не лютует, от рекрутчины освободили. Может, это и лучше, особенно, если с пермяками демидовскими сравнить.

— Говорят, его приказчики на всех дорогах и тропах стоят, беглецов ловят? — не утерпел Вова, вспоминая рассказы Бажова.

— Это мы не знаем, дальше Большой Сосновы не бывали, — ухмыльнулся в бороду наш хозяин, — в наши края демидовские не рискуют забираться, лет десять назад одна ватага пробралась, да и сгинула, неизвестно где, прости господи, — он перекрестился.

Мы дружно повторили его жест, чувствуя необходимость быстрейшей ассимиляции к местным привычкам. Дальше разговор перешёл на бытовые мелочи, мы с Вовой молчали, Палыч с Никитой понемногу уточняли местные реалии, выясняя цены на предметы первой необходимости, структуру местного и заводского управления. Не забывая о предстоящем посещении заводского посёлка, они узнали у нашего хозяина пару адресов, где можно будет встать на постой, хотя бы первое время. Учитывая, что беседа шла удивительно неторопливо, с многочисленными длительными перерывами, хмыканьями и чесаниями в затылке, время подходило к восьми вечера. В горнице давно горела плошка с жиром, распространяя отвратительный запах. Наконец, Прокопий, получавший от беседы очевидное удовольствие, намекнул на необходимость сна. Мы быстро разобрались, с трудом втиснувшись на пол отведённой клетушки.

Сон долго не шёл, и не только мне. Мы молча переворачивались с бока на бок, не решаясь разговаривать даже шёпотом. В доме из без того звуки были слишком информативны, возились и шептались ребята на печи, на кухне уже кто-то похрапывал. Вполголоса что-то бубнил хозяин своей супруге в горнице, на улице хихикали подростки. Не имея возможности обменяться мнениями, через час мы уснули, усталость взяла своё. Почти сразу я оказался в пещере базальтового Пальца, напротив таинственного зеркала. На этот раз зеркало звенело и ухало, не хуже Льва Лещенко, выдавая одну фразу, озвученную на разные лады, — ' С нашими знаниями в семнадцатый век, с нашими знаниями в семнадцатый век, с нашими знаниями в семнадцатый век, золотой век, золотой век...'

Проснулся я мгновенно, продолжая слышать это заклинание, рывком сел и увидел три пары напряжённых глаз, обращённых на меня.

— Вам тоже, как видно, зеркало снилось, — риторическим вопросом приветствовал я товарищей, — значит, эта мистика нас не отпустит быстро. Придётся работать прогрессорами, как у Стругацких.

— Лучше иначе, попроще, там Антон плохо кончил, — зло высказался Никита. Мы не зря были друзьями, многие мысли были схожими, как и логика рассуждений.

— Поговорим по дороге, — осадил Палыч, выходя во двор, на утренний туалет.

Никакого туалета, в смысле уборной, на дворе не обнаружилось, нужду справляли за стайкой, куда нас проводил егерь, быстрее всех понявший местные нравы. Он же показал кадку с водой и посоветовал не бриться и не чистить зубы, а умываться без мыла. Спорить никто не собирался, уточнили только два момента, будет ли завтрак, да, как рассчитаемся с хозяином.

— Завтрак здесь не принят, но по три сырых яйца нам дадут выпить, я попросил, всё же, баре вы, народ избалованный, нежный, — вполголоса хохотнул егерь, — хозяину подарю нож, у меня запасной есть, для забывчивых охотников, с наборной пластиковой ручкой. Нормально будет, не стыдно.

Собрались мы быстро, уже через полчаса, постанывая от боли в не разогретых мышцах ног и плеч, завернули за первый поворот, скрывший из вида Нижний Лып.

— Предлагаю добросовестно прошагать четыре часа, обдумывая предложения, в обед на часик остановимся, где и поговорим спокойно. Иначе рискуем не добраться до Осиновки засветло, а ночевать в зимнем лесу не хочется. — Егерь спокойно посмотрел на нас, ожидая возмущения. Напрасно, несмотря на наши не рядовые должности, а, возможно, благодаря им, мы умели подчиняться без лишнего базара. Вот и сейчас, все понимали, что надо быстрее добраться до посёлка, а думать можно и на ходу, коротко кивнули на предложение нашего предводителя.

Как ни странно, рюкзаки поутру не так сильно тянули вниз, словно экстремальная ситуация добавила нам сил и выносливости. Мы довольно бодро отшагали свои два десятка километров, остановившись на обед в уже узнаваемых местах, в паре часов хода от деревни Осиновки. Вчера Прокопий подтвердил предположения Палыча, выселок в районе будущей Осиновки уже существовал, пока, правда, без названия. Бодро скинув рюкзаки, за считанные минуты развели костёр, вынимая припасы, съестного мы взяли с собой дня на три, не меньше, опыт приучил соблюдать пословицу — в лес идёшь на день, хлеба бери на неделю. Вытащив все продукты на клеёнку, мы стали обсуждать перспективы именно с них.

— Так, свежие помидоры, сырую картошку убрать, они пойдут на семена, — Никита порылся в карманах, — у кого семечки есть не жареные?

— У меня горсть с сентября в кармане высохла, со своих подсолнухов лущёная, — отозвался Палыч, наделяя каждого десятком невиданных здесь семян. Аналогично мы разделили помидоры и картофель. Консервы, пресервы и напитки, также решили оставить, в крайнем случае, для демонстрации властям, что мы не жулики и не беглые крестьяне.

В результате на еду остались три палки копчёной колбасы, десяток варёных яиц, да четыре буханки хлеба, с десятком солёных огурцов. Уминая всё это, мы обсуждали перспективы своей легализации. Мысли, чтобы признаться в прибытии из будущего, к счастью, не высказал никто, такого идиотизма нам не потянуть. Вопрос о статусе обговорили быстро, Никита настоял на своём мелкопоместном польском дворянстве, где-то из-под Кракова. Территория за границей, проверить будет невозможно, если не выпендриваться. Фамилию для этого выбрал в наших местах неизвестную — Желкевский, планировал из Прикамского посёлка сразу податься в Сарапул, зарабатывать деньги на поездку в Питер. Как там выйдет в столице, неизвестно, но, хватка у него была, да и талант особый, он со школьных времён мог убедить любого человека в своей правоте и добиться исполнения своих планов чужими руками. Причём, исполнители ещё благодарили Никиту за оказанное доверие. Со своими артефактами, в виде наручных часов, бинокля, золотой печатки и золотого же креста на внушительной цепи, начинать ему было с чего.

Мы с Володей решили присмотреться к обстоятельствам, поработать на заводе в роли вольнонаёмных мещан-мастеров. Собственно, только на заводе мы и проработали всю жизнь, после окончания машиностроительного института. Я больше десяти лет протрубил в заводской лаборатории, последние годы в должности её начальника. Хотя начинал с технолога в литейном цехе и первые два года из литейки не выходил, своенравные там работяги, любят молодых инженеров носом ткнуть в недоработки. Без выпендрёжа скажу, что в части анализа сплавов равного мне специалиста в городе не было, а в голодные девяностые приобрёл неплохой опыт анализа различных руд, минералов и непроизводственных соединений. От золотых и серебряных покрытий, до титановых и марганцевых руд, судя по всему, уральского происхождения. Вова был богом механики, должность зама в отделе главного механика давно перерос, но, в силу своей скромности, не рвал рубаху на груди перед руководством завода. За что его и ценили, а ещё за талант. Он, лучше многих слесарей-сборщиков, мог найти неисправность в самом сложном станке или механизме, и, почти голыми руками, её исправить. В его присутствии даже домашняя техника и автомобили переставали капризничать, работали без заминок. А детали, которые он вытачивал за станком, могли повторить лишь токари шестого или седьмого разряда. Да, да, токари и слесари седьмых разрядов на нашем заводе ещё сохранились, но, все были пенсионного возраста. Эти разряды, по-моему, перестали официально присваивать в конце семидесятых годов.

Так вот, мы договорились назваться своими данными и попроситься на завод, сперва рабочими, там видно будет. Судя по всему, квалифицированных специалистов на заводе мало, назовёмся беглецами-немцами из Данцига во втором поколении, сильно обрусевшими, авось пройдёт. Селиться все решили отдельно, дабы не вызывать подозрения у начальства, сразу податься в церковь, где исповедоваться, что шли в поисках лучшей доли к Демидовым, да утопили всё имущество, посему и остались в Прикамске. Также и доложить управляющему заводом, чтобы контракт подписывать не более, чем на три года, с намёком, что в Ёбурге нас ждут, но, без упоминания будущих работодателей. Палыч одобрил наши мысли, сообщив, что назовётся уволенным по сроку службы солдатом, идущим на поиски лучшей жизни, в Сибирь, с остановками по пути следования. Он, кстати, посоветовал наше оружие припрятать, хотя бы карабины. А ружья обернуть тряпками и не показывать никому.

— Не забывайте, с таким оружием вы сами превращаетесь в дичь, любой охотник захочет получить 'Сайгу' с патронами. Перешагнуть через труп неизвестного бродяги, коего никто не хватится, это проще простого. В Молдавии был у меня похожий случай, за простую СВД, пацана зарезали румыны.

Прятать решили по отдельности, с равным запасом патронов, чтобы не складывать все яйца в одну корзину. Свою курковку двенадцатого калибра с полусотней патронов я разобрал и обмотал запасной одеждой, прятать ничего не пришлось. Когда ребята вернулись из леса, начерно обсудили перспективные планы 'внедрения и прогрессорства'. Мы с Вовой ставили целью ближайших лет освоение местных технологий с дальнейшим улучшением. Я надеялся организовать производство бездымного пороха, динамита и инициирующего вещества для капсюльных патронов, хотя бы на базе гремучей ртути. Получится заинтересовать местное начальство — хорошо, нет, так на свои средства будем влезать в частное производство, как в Прикамске, так и любом другом городе. Владимир намеревался под мои боеприпасы сконструировать простейшее гладкоствольное ружьё, под патрон с пулей-турбинкой. Благо, их у меня было два десятка, не меньше, для образцов достаточно..

Самую трудную задачу взвалил на себя Никита, но, он на две головы выше нас в бизнесе. Добравшись до Питера с двустволкой Вована, взятой взамен помповика, он надеялся организовать производство подобных ружей и патронов под них, либо на паях с власть имущими, либо в наглую, одному. И, попытаться протолкнуть закон о патентном деле, учитывая, что пошлины с патентов пойдут в казну, вероятность подписания нужного нам закона имелась. На подкупы чиновников мы с Володей отдали Никите свои наручные часы и термосы. Если всё у него получится, он добьется нашего перевода в столицу, если нет, к исходу трёхлетнего срока вернётся в Прикамск, будем думать дальше.

— Всё нормально, ребята, — согласился с нашими планами Палыч. — только я предлагаю уменьшить сроки до двух лет.

— Почему?

— Вы забыли, что через три-четыре года будет восстание Пугачева, чьи войска пройдут по Прикамскому заводу. К этому времени вам лучше отсюда убраться, хотя бы в Казань, — он передёрнул плечами, — видел я эти народные волнения, кровавое, доложу вам, зрелище.

— Договорились, к Рождеству с 1772 на 1773 год встретимся в Казани, у ворот кремля ждать друг друга неделю. Если мы не сможем добраться, отправить туда связного, с запиской и синим флажком в руке.

Были и другие разговоры, но, в памяти моей остались только эти планы, внедрению которых мы посвятили все свои силы. К вечеру мы добрались до выселков на месте будущей Осиновки, где заночевали, одарив хозяина бутылкой водки из взятого запаса, со смытой этикеткой, разумеется. Ночевали, на сей раз на сеновале, где оказалось достаточно тепло, а завтракали также, сырыми яйцами. С хозяином общался только егерь, мы начали работать на свои легенды полуиностранцев. От выселков до заводского посёлка дошли после полудня, сразу направившись на ночлег к Марфе Носковой, дальней родне Прокопия Малого. Хваткая вдова лет тридцати с хвостиком, с тремя детьми, но, вполне симпатичная женщина, держала двух коров, стадо гусей и, как раз завалила трёх откормленных за лето кабанчиков. Без лишних слов она отвела нам пустующую гостевую комнату на втором этаже своего дома, подала плотный ужин. Однако, не преминула договориться от плате за проживание на год по две копейки с носа. Возражения, что мы без лошадей, и надо брать меньше, не были приняты во внимание.

— Вы, чай, баре, кормить вас надо иначе, потому и беру по две копейки в неделю, — отрезала Марфа, — не нравится, ищите других хозяев.

Спорить мы не собирались, дом вдовы стоял почти в центре нагорной части посёлка, в полусотне метров от базарной площади. В двадцатом веке тут будет кирпичное здание аптеки. Кроме того, умерший от простуды три года назад её муж был бригадиром в литейном цехе, а Марфа до сих пор сама иногда подрабатывала на заводе. Связи её и покойного мужа могли пригодиться. Об этом мы и завели разговор, выставив в качестве аванса пару бутылок спиртного, хладнокровно убранных хозяйкой за печку. Выслушав наши легенды, совместно с заверениями об отсутствии денег, она прояснила нас в оплате труда рабочих и мастеров. Покойный муж Марфы получал восемь рублей в месяц, потому и смог оставить своим детям крепкое хозяйство. Оплата рабочих начиналась от трёх рублей в месяц в литейном производстве, доходила до десяти рублей бригадирам. Поразмыслив, Марфа дала нам советы, куда и к кому обратиться из заводского начальства, подсказала, кто главнее и кому удобнее дать подарок, в виде наших обручальных колец и охотничьих ножей. Так мы наутро и поступили, попутно посетив с утра местный базар, заполненный изделиями 'народного промысла', от деревянных топорищ, до кованых скоб и дверных петель.

Глава вторая.

— Наш немец-то, Васятко, не иначе, колдун настоящий, — выпучив глаза, размахивал руками Бынька, носивший крестильное имя Афанасий, — по вечерам уходит в свой лабаз, где разные дымы выпускает. Веришь, красного и жёлтого цвета дымы, а вчера даже зелёный дым видел.

— Сам ты немец, — заступилась за соседского жильца Ирина, на пол головы выше всех мальчишек, собравшихся у речки после обеда, — маманя говорит, русские они, а вашего даже Андреем зовут, сам, поди, знаешь.

— Имя-то русское, а по утрам всё лето, как шаман вогульский пляшет, в любую погоду, — не сдавался Бынька, пытаясь доказать друзьям, что его жилец непростой, очень непростой, — как снег стаял, каждый день за огородом приседает и прыгает, словно белка. Мне по секрету сказал, что это имнастика называется, для здоровья полезная.

— На что ему твоя имнастика, он и так здоровенный, как лось, — не удержался молчун Федот, по прозванию Чебак, за пристрастие к рыбалке, — братьев Шадриных два раза так отмудохал, они теперь в наш околоток не заходят. Батя сказал, так им и надо, сколько зубов они парням повыбивали, всё втроём на одного, а тут один всех троих наказал. Ты лучше скажи, спрашивал своего немца, или нет.

— Говорил, — потупился Афоня, — он, словно в душу смотрит, только решусь попросить, как зыркнет...

— Значит, так и не спросил, — подытожила Ирина, самая решительная в кампании, — придётся опять мне самой к твоему немцу идти.

— Во, во, давай лучше ты, — поддержали её все пятеро мальчишек, считавших девушку бесспорным заводилой и лидером в своём околотке.

Такое решение устраивало всех, потому уже через пять минут группа подростков разбежалась по домашним делам, Четырнадцатилетние парни и девушки считались практически взрослыми, на них висело, как правило, всё домашнее хозяйство, пока отцы работали. К Ирине уже сваты приходили, отец отказал, сославшись на малолетство любимой дочери. Самим ребятам домашнее хозяйство было не в тягость, оставляя время для игр, ещё три-четыре года парням не грозила работа в заводе, куда брали с восемнадцати годов. Несмотря на нехватку рабочих, даже начальство не решалось забирать подростков в завод, слишком тяжела была работа. Чтобы обеспечить завод кадрами, управляющий заводом привлекал рабочих из соседних деревень.

Раньше, как рассказывали ребятам отцы и матери, мужиков из деревень сгоняли насильно, по деревням ходили воинские команды, вылавливая убежавших с завода крестьян, которых нещадно пороли. Шесть лет назад, когда завод передали в казну, заменили управляющего и перестали пригонять людей насильно, выплатили долги за выполненную работу. Новый управляющий выплаты заработанных денег не задерживал, не лютовал, людей без причины не наказывал. Постепенно стало меняться отношение рабочих к заводу. На постройке срубов под избы для переселенцев неплохо подрабатывали местные крестьяне, платила за них казна заводская, хоть и недорого, зато сразу. Всё равно рабочих рук растущему заводу не хватало, подрастающие дети рабочих были в такой ситуации неплохим подспорьем, за три-четыре года многие становились надёжными специалистами, обучаясь у своих отцов быстрее, нежели деревенские недоросли.

Нынче же вечером Ирина, выскользнув из сеней, направилась во флигелёк, срубленный себе немцем Андреем на окраине посёлка, в самых задах. Зимой появление в посёлке сразу трёх немцев и отставного солдата долго служило темой для разговоров. Многие смеялись над неуклюжими путешественниками, утопившими в реке все документы и деньги, некоторые жалели приблудышей, как прозвали оставшихся работать в заводе Андрея и Владимира. Городовой поначалу взял всех троих под арест, хотел отправить в Сарапул, к исправнику, только солдата-отставника пожалел, даже в холодную не сажал. Говорят, у того вся грудь в ранах от турецких и немецких сабель да пуль. Но, управляющий велел немцев отпустить, а солдата Ивана взял в заводскую охрану. Тот, хоть израненный, да шустрый, мигом всех поселковских запомнил, как прочие охранники, не лютует, но, порядок соблюдает. Даже батя Ирины отзывается о Палыче хорошо, не чета, мол, другим охранникам, что придираются порой без повода, да подарки выбивают себе, человек серьёзный.

Тогда, зимой, управляющий Прикамским заводом Алимов выдал подорожную главному немцу, тот сразу отправился в Петербург, а Владимира и Андрея взял в завод рабочими. Ирина не забыла, как смеялись молодые парни и подростки над неумелыми немцами, что слов русских не знают, в производстве не разбираются, хоть и говорили, что работали в своих заводах. Однако, не прошло и полугода, как рабочие изменили своё отношение к великовозрастным новичкам. Немцы работали упорно, сметливо переняли многие приёмы заводских мастеров, не пытаясь уклоняться от тяжёлой работы. И, то сказать, оба немца куда здоровее большинства рабочих, хоть и старые, сказывали они, что им по тридцать пять лет. Иркиному отцу Василию всего тридцать четыре в прошлом годе стукнуло. Он и рассказывал дочери, что немцы оказались русскими, только бороду бреют, как баре, да иностранными словами чудят. Тяжко немцам по-первости приходилось, это Марфа Носкова баяла, когда все трое у неё жили.

Сказывала, что совсем без сил приходили с работы оба, кроме Ивана, понятно, тот на охране не шибко уставал. Придут, рассказывала, поедят и спать падают, ровно убитые, до самого утра. В воскресенье у них сил хватало, чтобы к заутрене подняться, да в бане попариться, после чего опять отлёживались. Все хозяйственные дела за них Палыч обихаживал, жалел своих немцев-от. Так всю зиму немцы и промучались, спали, да ели после работы, больше сил не хватало. Зато к весне, когда к работе приохотились, начали понемногу чудить. Сперва Андрей имнастику свою принялся плясать, что любопытно, утром и вечером плясал. Никак не поверишь, что месяц назад еле с работы приползал, с утра попляшет и на работу идёт. Вечером, бывало, так намается на работе, ан, нет, опять за своё, уходит во двор и пляшет, словно медведь, какой. Бынька три недели за ним подглядывал, так баял, что после имнастики немец словно сил прибавляет. Вроде, как не руками и ногами махал, а спал, идёт весёлый, спокойный.

Второй-то немец таких плясок не затевал, он от Марфы первый перебрался в свою избушку, казна под строительство домов денег давала. Дивно, что оба немца избы поставили, не как у людей. Голбец* выкопали большой, печи роскошные поставили, не жалели печникам денег, а сами избы вполовину обычных срубили. Только и помещались в избах столы с табуретами и лавками, койки, да ящики с инструментом. Во дворах немцы, заместо стайки и сеновала, опять непонятные сараи срубили, где тоже печи выложили. Те сараи, пожалуй, просторнее домов оказались, немцы их сразу верстаками заставили, инструмента разного принесли. В них, почитай, и жили оба немца все вечера после работы. Владимир, тот всё пилил, да строгал, к кузнецу разные железяки таскал, сам ковал и кузнец ему мастерил всякие всячины. Он их станками назвал, которые можно ногой крутить или даже лошадь прицепить вместо тягла. На этих станках Владимир затачивал свои железки, как на точильном круге, сверлил дырки и много непонятных устройств собирал.

Другой немец — Андрей, словно колдун или знахарь какой, приволок в своё хозяйство разных котлов, варил, парил, жарил. Дымы-то, Афонька какие видал, взаправду разноцветные выходили из котлов. Насобирал осколков стеклянных, разбитых бутылок, сварил из них стекло и сделал себе маленьких бутылочек. Ребята попросились к нему посмотреть, так тот даже потрогать разрешил и показал, как стекло плавить. Федот с Бынькой после того к Андрею часто захаживали, приносили стеклянный бой, да дрова для печей притаскивали. Помогать стали понемногу, Андрей их научил железной трубкой стеклянные пузыри выдувать. Из тех пузырей и получаются разные бутылочки для опытов, как говорил немец. Афонька с Чебаком так часто рассказывали о стеклянных пузырях, что и другие ребята из их ватаги стали приходить в гости к немцу. Тот никого не гнал, наоборот, показывал разные превращения. То чистую воду подожжёт, то из красной воды синюю сделает, то ещё, что выдумает. Ребята и рады стараться, приохотились к нему ходить, кто дрова приносит, кто меха качает. Ещё Андрей, как снег растаял, начал ходить по шихтовому двору*, разные камни и отходы плавильные приносил в свой сарай. Даже на казённый скотный двор забирался, в соседях по стайкам смотрел, селитру насобирал. Из этой селитры, баял, порох можно сделать, в России целые селитряные заводы есть.

До того интересно мальчишки всё рассказывали, что Ирина не выдержала, тоже пришла к немцу во двор. К тому времени все околоточные парнишки уже привыкли бывать у Андрея, а девушка появилась впервые. Посмотрела на чудеса немецкие, на его склянки, на житьё холостяцкое, да и навела там порядок, задержавшись после ухода пацанов. Не зря, чай, на год старше своих друзей была, три её подружки из дальней родни зимой уже замуж вышли. Совсем взрослая девушка, понимала, как хозяйство вести. С той поры и повелось, приходили ребята к Андрею, помогали перетирать разные смеси, устраивать опыты, порой взрывы небольшие, после их ухода Ирина быстро наводила порядок, прибирала в доме. Пыталась как-то гостинцы из дома приносить, но, хозяин это пресёк, готовил он хорошо. Доказывал не раз, угощая ребят своей стряпнёй, со смешными нерусскими названиями — шашлык, салат, десерт. Блюда смешные, но вкусные и готовить недолго, как раз для холостяка. Так и жили оба немца бобылями, всё свободное время проводили в домашних мастерских, да с ребятами играли, рассказывали им разные истории.

Владимир всё больше рассказывал о древних греках и римлянах, как они воевали с персами и нашими предками — скифами. Так занимательно рассказывал, про царей древних, про войны, про предательство и дружбу, что парни каждое воскресенье прибегали вечерами слушать его. Андрей говорил о разных странах, что на нашей благословенной земле находятся. Где, какие люди живут, черного цвета, жёлтого и красного, какие там животные в лесах и реках водятся, рисовал их на земле или на бересте. Ирина вместе с друзьями узнала, что земля круглая, словно яблоко или вишня, только во много раз больше. Нет, ребята не верили, конечно, что земля стоит на слонах или плавает на черепахе, но, чтобы она оказалась круглой? Вот это удивил, так удивил. Васька Филимонов не поверил, сбегал, спросил у доктора, тот засмеялся и подтвердил, даже батюшка Никодим сказал, что немцы правду глаголют. Он к немцам хорошо относился, те каждый выходной в церкви бывали и на богоугодные дела денежку оставляли.

Весной же, разъехавшись в разные хозяйства, немцы удивили всех поселковских баб, высадили в огородах чудные растения. Ребята помогали вскапывать им огородики, чего там копать, четверть десятины на двоих раскопали. Из обычных овощей немцы высадили только огурцы да капусту, и то, немного, мол, ухаживать некогда будет. Зато диковинок своих немецких сразу три посадили, какую-то рассаду с резким запахом, помидорами назвали. Рассказывали, что эти помидоры очень де полезны и вкусны, в заморских странах пока растят, в наших краях их только у графов Демидовых можно найти в оранжереях. Отдельно садили кусочки клубней с ростками, как репа резаная, назвали картошкой, тоже из Америки привезённой. Про Америку все уже знали, это большая земля на другой стороне земного шара, там индейцы живут, народ дикий, на наших башкир и вотяков похожие, только кожа красноватая. Самыми последними немцы посадили небольшие семечки, назвали их подсолнухами. Из этих семечек де, вырастут высокие растения, как наш девясил, с жёлтыми цветами, что будут за солнцем поворачиваться весь день. Потому и назвали подсолнухом, семечки этих цветов вкусные, оба немца обещали осенью угостить.

Палыч тоже высадил у Марфы немецкую рассаду, которую в деревянных ящиках разводил с февраля в избе, запретив её трогать, поливал и ухаживал за ней сам. Вся поселковская детвора через плетни наблюдала за дивными красными ягодами и жёлтыми цветами, что выросли на грядках у чужаков. Есть, однако, никто не пытался, немцы сразу предупредили, что ягоды ядовитые, а корешки можно убирать только осенью. Сами они ягоды снимали ещё зелёными, оставляя дозревать в избах. Жёлтые цветы на высоких стеблях, как у девясила, никого не интересовали, этого девясила в окрестных лесах навалом. На немецкие посадки даже управляющий приходил смотреть, не побрезговал, обсуждал что-то с немцами не по-русски, смеялся. Из-за его внимания, видать, и решили братья Шадрины обоих немцев унизить, свою силу показать.

Шадрины, вообще, жили в другом околотке, в Зареке, ближе к начальству, чем и гордились. Многие мастера туда перебирались, не жалели денег на двухэтажные дома, чтобы все видели, что люди не простые живут. Трое братьев-погодков, от восемнадцати до двадцати лет, держались дружно, задирали всех простых работяг. За последние два года почесали свои кулаки обо всех молодых парней в своём околотке, стали на другие улицы ходить. Где давали им отпор, а где и парней взрослых не было. Так этим пакостникам понравилось удаль свою показывать, что стали к взрослым мужикам после работы приставать, да унижать всячески. Особливо в последнюю зиму распоясались, знали, однако, кого можно трогать, кого нет. Мастеров заводских и их родню никогда не задирали, всё больше тех, кто братьев взрослых не имеет. Втроём одного-двоих побить дело нехитрое, Шадриным очень нравилось куражиться.

Жаловались, конечно, на них, так старый Шадра, отец братьев, к начальству всегда подход имел, да и люди стали замечать, что не случайных мужиков Шадрины бьют. Последние полгода всё больше самым горластым и непокорным попадало, кто с мастерами спорил, да правду искал. Не успел после Рождества Андрюха Панин с мастером поругаться, в заводскую контору даже ходил разбирался, почто деньги ему не все выдали за работу, как братья Шадрины так отмутузили его, три недели не вставал. Должен ещё остался заводской казне за лечение. В Пасху братья Лебедевы возмутились, что им недоплатили, так три дня лежали после гулянки, в самую ночь их Шадрины нашли и покуражились. Летом уже Пахом Федотов, приписной крестьянин, отказался даром чугун возить с Камы, пока ему долг не оплатят. Шадрины быстро укорот ему и его племянникам сделали, ладно, никого не покалечили.

С немцами, видать, драчуны решили сами поквитаться, без указания управляющего, многим на заводе поведение новичков не нравилось. Бороду бреют, словно баре какие, хотя простыми работягами у печей и молота стоят. Водку по воскресеньям не пьют, по плотине не гуляют, даже на танцы не ходят. Хотя, старые они, какие тут танцы, вроде и спокойные, но, всё равно иным не нравились, немцы, всё же. В субботу, у заводской проходной Шадрины дождались обоих немцев, те частенько на работе задерживались. Грех говорить, работящие мужики, хоть и с чудачествами. Проводили их братья до околотка, в ту пору ещё светло было. Человек пять из заводских приметили, что за немцами-то драчуны пробираются, хотели остеречь, да, побоялись, грешным делом. Вдруг, думают, начальство им велело попугать немцев-от. Однако, любопытно стало, Филат Придворов, из заводской охраны, решил поглядеть, как дело сложится.

Потом его раз двадцать заставляли повторять, что успел заметить.

— Только за угол выглянул, — разводил рукам Филат, — ан, старший из братьев уже в крапиву летит. Там, возле ямы, как раз здоровенная крапива вымахала, туда он и укатился. А двое младших к Андрюхе подобрались, вроде бить начинают. Мне-то, со спины плохо видать было, но, помню, что Володя далече стоял и никого не трогал, точно. Значит, Андрюха один обоих братьев осадил, сильно, видать заехал, те, как стояли, сразу упали на колени и не подымались. Немец, тем временем к старшему Шадрину направился, что из крапивы успел выбраться. Подошёл, этак, гуляючи, да ухватил драчуна за руку. Видать, каким приёмом ухватил-то, Шадрин сразу согнулся в три погибели, чуть не на колени стал. Сперва, конечно, матерился, да свободной рукой пытался ударить. Что уж там немец ему на ухо шепнул, не знаю, только уселся старший возле братьев, и все трое молчали, пока немцы домой уходили. Зато после, как матерились, одно удовольствие послушать было. Вот так, мужики, амбец братьям пришёл.

Что с ними делал Андрей, братья не говорили, никаких синяков и выбитых зубов любопытные соседи у Шадриных не заметили, говорят, даже носы у них были целы и губы не разбиты. Однако, племянница Шадриных, воскресным утром громким шёпотом делилась с подружками впечатлениями, как братья вечером еле добрались до дома, а утром не смогли встать на ноги, потребовав затопить баню, чтобы там привести себя в порядок. Жаловаться властям у заводских в привычках не было, потому о скандальном происшествии с братьями ходили только слухи. В ожидании ответного хода Шадриных две недели гудели поселковские сплетницы, а парни заводские начали даже нагло улыбаться побитым братьям, правда, в кампании не меньше шести-семи человек. Многие поселковские жители не верили, что братьев побил именно Андрей, а не Владимир. Андрей-то на полголовы ниже Владимира, да и в плечах вдвое уже, обычный жилистый мужик, как большинство работяг, разве, что ростом повыше многих. Зато Владимир совсем богатырь, волосы пшеничные, глаза синие, 'косая сажень в плечах', ростом выше всех заводских. Большое сомнение было у народа, не он ли побил Шадриных, вот и ждали, когда братья пойдут сдачу сдавать, чтобы убедиться, что Филат не соврал. Любит он прихвастнуть, ничего не скажешь, мог и про Андрюху обмануть.

Потому, в тот вечер, когда братья решились расквитаться с Андреем, с собой они взяли двух племянников по матери, тоже здоровых лбов лет двадцати, вызванных из родной деревни Шалавенки. Не меньше десятка любопытных парней и кумушек три вечера следили за Шадриными, провожали до дома немцев. На четвёртый вечер, снова в субботу, их любопытство было удовлетворено, в полной мере. На сей раз, сыновья Шадры набросились на Андрея и Владимира все сразу, лишь деревенские родичи немного отстали, удивляясь такой поспешности. Андрюха тот, едва успел оттолкнуть своего друга в сторону, с криком 'Не вмешивайся', после чего завертелся на месте, в пару мгновений раскидав напавших парней. Их деревенская подмога, крякнув, поспешила родичам на помощь, но, оба здоровяка в два счёта были уложены носом в траву. А поднявшихся братьев-забияк немец снова уложил, прямо на деревенских племянников, после чего заставил, взяв старшего за руку, попросить прилюдно прощения. Тот пытался отказаться, но после пары слов, сказанных победителем ему на ухо шёпотом, громко попросил прощения и обещал не трогать Владимира и Андрея, во веки веков, поклявшись Христом-богом. Немец посмотрел на собравшихся вокруг парней и девушек, спросив,

— Все слышали? Честным словом подтвердите городовому, что я никого не бил?

— Да, — машинально ответили поражённые свидетели схватки, ударов Андрея действительно никто не видел, а парни позднее даже спорили, что тот так ни разу не ударил.

— Батюшке подтвердите, что Христом-богом клялись? — снова уточнил немец, исправно ходивший в церковь вместе с другими заводчанами, на сей раз у самих Шадриных.

Тем ничего не оставалось, как промычать утверждение, после чего оба немца спокойно ушли, оставив злых драчунов подниматься с травы под напряжённое молчание свидетелей своего позора. Утром Андрей подождал отца Шадриных у церкви, поклонился ему, снимая шапку, затем долго о чём-то беседовал с ним. К удивлению зевак, старший мастер выслушал немца, но, содержание разговора никому не сказывал, даже своим домашним. Однако своих сыновей приструнил, пообещав женить всех троих до Рождества, начал строить дом старшему. Первым вывод из увиденного сделала Ирина, подбившая своих друзей напроситься в ученики к Андрею, в надежде, что и её добрый немец не выгонит, а покажет пару приёмов.

Последнее время отвергнутые женихи не давали прохода девушке, обещавшей в скором времени стать красавицей. Чёрные, как смоль, прямые брови и длинные ресницы, резко выделялись на белом лице. Мать приучила Иру с детства умываться обратом, нежирным молоком, прошедшим сбивку сливок, потому лицо у девушки выделялось редкой классической красотой и мраморной кожей. Русая коса до пояса подчёркивала стройную фигуру Ирины, чью талию, казалось, можно обхватить двумя ладонями. Пробовать желающих не было, девушка слыла редкостной недотрогой, без раздумий отвешивала нахалам оплеухи. Руки её, несмотря на стройность, были сильными, до двухсот дружков* пудовых вёдер ежедневно приходилось носить девушке от колодца в огород, размером с добрый стадион, да работы по хозяйству, добротному, с двумя коровами, свиньями и гусями, придавали её оплеухам должную силу.

— Говори, — спросил Андрей, сидя спиной к подходившей по тропинке девушке, словно видел её, хотя не оборачивался.

— Как ты меня увидел? — совсем не это хотела спросить сбитая с толку Ира.

— Не то говори, что надо? — продолжил немец, что-то перетирая на доске.

— Выучи нас драться, как ты братьев Шадриных побил, — выпалила девчушка приготовленную фразу, набравшись духа.

— И тебя тоже, как понимаю, — повернулся к ней улыбающийся сосед, затем добавил, — приходите сейчас все ко мне, пойдём по вашим отцам. Если они дозволят, буду учить. Но, драться, как я вы сможете года через три, не раньше, если будете упорно заниматься, согласна?

 Мы мигом, — уже упорхнула Ирина, не дослушав последнего слова.

Неделю обходил Андрей по вечерам весь околоток, заглянул и в соседние улицы, разговаривал с отцами и матерями подростков, пожелавших заниматься рукопашным боем. Долго разговаривал, выгоняя посторонних из дому, о чём, никому не говорил. В результате Тихону Калинину и Антохе Беспалому заниматься у немца отцы запретили. Зато с Ириной разрешили ходить Федьке, младшему брату, ему десять лет весной стукнуло. У Быньки и Чебака тоже младшие братья упросили отпустить их к немцу. Всего набралось восемнадцать подростков, от десяти до шестнадцати лет, среди них Ира оказалась одной девушкой. Занятия начали со строительства ещё одного большого сарая в огороде Андрея, благо, кроме травы, ничего там не росло. Сперва выровняли площадку, на которой начали тренировки, как стал называть занятия Андрей, там и занимались, под открытым небом, если погода позволяла.

Вместо платы за обучение отцы подростков привезли из лесу брёвен на стройку, помогли собрать стены и подвести под крышу. Тут Иван Палыч пришёл, уговорил Андрея заниматься с парнями его околотка, тех набралось двадцать четыре здоровенных лба. Они и занялись крышей сарая и прочей отделкой, с помощью родных. У ребят сразу два тренера появились, так велел немец себя и Палыча называть во время занятий. Палыч стал помощником у Андрея, ребята с удивлением заметили, что он не стеснялся сам учиться у немца приёмам. Бывало, пока все учат какое движение ногами или руками, Андрей вовсю валяет Ивана Палыча, даром, что оба старые мужики. Чтобы не терять тренеру время, каждый день, по очереди, парни приходили помогать Андрею в его опытах. Порой, чтобы веселее было, сразу по двое-трое прибегали, чему немец только рад был, да обучал ребят своей химии, как он называл опыты.

За лето ребята притёрлись друг к другу, несколько человек ушли, кого родные не отпустили, кому просто надоело. К концу Успенского поста* занимались всего тридцать парней и одна девушка, все старше четырнадцати лет, из малышей один Федька остался, шибко упрямый, весь в Ирину. Их Андрей уже серьёзно стал обучать не только рукопашному бою, но и своей химии, объяснял, откуда что берётся, что такое кислота и щёлочь, как металл травить и прочее. Учил считать не на пальцах, как все умели, а письменно, на берёсте, потом в уме, не только вычитать и складывать, но, делить и умножать. Обещал, что заставит выучить таблицу умножения к Рождеству, ребята не спорили, учение их завлекало не меньше тренировок. Теперь, когда у Андрея столько помощников оказалось, он с ребятами каждый вечер занимался, часа по два-три, благо вечерами солнце подолгу над лесом стояло.

Осенью вместе с ребятами он выкопал свой урожай, объяснил всё про картошку, помидоры и подсолнухи. Те, жёлтые цветы, точно за солнцем всё лето крутились, как телята за коровами. Тогда же, ребята, по указанию тренера натаскали с берегов пруда сухого камыша. Из этого камыша сварили в котле настоящий кисель, его Андрей назвал мудрёным словом целлюлоза. Когда кисель смешали с азотной и серной кислотами и высушили, тренер объявил, что ребята приготовили пироксилин, новый порох. Под этот порох на маленьких станочках накрутили из листовой меди сотню гильз для ружья. Тут же из тонкого медного листа выдавили почти тысячу капсюлей, их Андрей сам заполнял белым порошком, который изготавливал один. После этого тренер показал им своё ружьё, обучил, как обращаться с ним, как заряжать патроны, как целиться и стрелять. По воскресеньям стал брать по пять учеников в лес, где ребята учились стрелять из ружья. Израсходованные патроны ребята подбирали, чтобы на неделе заново снарядить. Они же и пули отливали, потом тренер доверил самим из целлюлозы порох получать.

Два месяца по очереди, до первого снега, водили тренеры ребят в лес, стрелять. Видать, кто-то приметил такие отлучки, да выследил немцев с учениками в последнее воскресенье октября. Палыч в этом деле строго смотрел, чтобы проверялись, всегда выставляли сторожей, но шум выстрелов в лесу далеко слышен. Во вторник и пришёл к Андрею городовой. Фролу Аггеичу пожаловался кто-то на стрельбу в овраге, он и наведался к Андрею. Немцы не скрывали, что у них ружья есть, зимой три раза на охоту ездили, двух лосиных коров привозили, мясом городового и батюшку с доктором угощали. Любят эти трое угощения дармовые, все в посёлке знали. Кроме них, стрелять попусту возле посёлка никто не стал бы, начальство по выходным дням в кампании управляющего гуляет. Заводская охрана вся на виду, солдаты в лес не пойдут стрелять, чего им бояться. Да и поручик Жданов команды на стрельбу не давал, его ветераны самовольства не допускали. У других жителей посёлка были несколько ружей, да так часто стрелять может только немецкое, эту диковинку ещё зимой в посёлке долго обсуждали. Получилось, что искать особо не надо, сразу городовой понял, кто стрелял в лесу.

О чём тренер с городовым беседовал, ребята не слышали, долго они сидели, до темноты. Потом Андрей Фрола Аггеича домой вышел проводить, видать, подпоил немного, тот выпить любитель. Андрей же дома в стеклянных бутылях немало всяких настоек держал, от разных болезней и просто для души. Ребята даже травы для него собирали, когда просил, мухоморы разные и чагу, наросты на берёзах. После того случая городовой немца не беспокоил, знать, нашёл тот к нему подход, но ребятам ничего не говорил. Зато стрельбы с той поры ближе к посёлку проводить стали, за неделю патроны ребята снарядят, а выходного ждут — не дождутся. Так парням нравилось по лесу бегать, в войну играть. Андрей редко в лес ходил, всё больше Иван Палыч, тот, не меньше ребят удовольствие получал от беготни по чащобе, да со стрельбой по мишеням. Он не просто по лесу с ребятами ходил, обучал их воинскому искусству. Как врага заметить, выследить в лесу, как засаду на него поставить. С какого места удобнее стрелять, в кого стрелять сперва — в последнего или первого, в командира или пушкарей? Много интересного знал Палыч, не зря столько лет воевал.

К первому снегу научились ребята скрадывать врага, обкладывая его, словно волка. Тут Палыч и поменял задачу, по военному говоря, начал обучать обороне в лесу. Как правильно отряд через лес провести, да ещё с ранеными, как путь выбрать, куда разведку выслать. Учёбу делал, чтобы человек пять на самодельных носилках несли, вроде раненых. Почти два месяца ушли на такие лесные забавы, к самому Рождеству провели тренеры 'Зарницу', как они, улыбаясь, назвали потешную войну. Разделились парни на два отряда, в каждом один тренер, как наблюдатель. Один отряд продвигался на гору Липовую, другой её оборонял. Без ружей, конечно, но в рукопашную почти серьёзно пошли. К тому времени тренеры давно приучили к поединкам и групповым сражениям. Вот, на самой вершине горы Липовой, в снегу по пояс и проверили парни своё умение, Ирина благоразумно осталась у Андрея в доме, готовить обед воинам.

Манёвры, как их назвал Палыч, закончились победой оборонявшихся, поскольку их было всего вдвое меньше нападавших. А по военной науке, как говорили тренеры, нападавшие несут втрое больше потерь, чем обороняющиеся. Так, что наука доказала свою правоту, а парни убедились в необходимости дальнейших тренировок, слишком очевидны оказались ошибки. Едва все отдышались после штурма, сырые, распаренные, в обледеневшей одежде, несмотря на крепкий мороз, Андрей объявил марш-бросок в посёлок, на лыжах. Лыжи, как раз успели сделать к манёврам, настоящие охотничьи лыжи, обшитые шкурой лося, чтобы не скользили назад. Лосей выслеживали и брали три недели сами ученики, заодно принесли в семьи по пуду-другому свежей лосятины. Как раз на пельмени к Рождеству, порадовали родных, не зря каждый выходной баловством занимались. Скатиться с горы на лыжах не составило труда, уже через час все собрались в тренировочном зале, как назвал Андрей сарай для занятий.

Ирина не только наготовила еды на всю команду, но и затопила печь в зале, понимая, что изба Андрея всех не вместит. Ребята развесили сушить одежду, переоделись в тренировочные костюмы, уселись за столы. В честь праздника тренеры угостили всех варёной картошкой и солёными помидорами, которые спешили попробовать парни. Хватало и других постных блюд, рыбы, квашеной капусты, пареной репы, мочёной брусники.

— Жаль, что пост не закончился, Андрей Викторович, — вздыхали проголодавшиеся ученики, — сейчас бы мяска от наших лосей, совсем другое дело.

— На мясе каждый сможет силу показать, — улыбался Палыч, — вы на траве покажите своё здоровье.

— Ещё лучше, давайте проверим таблицу умножения, — подхватил разговор Андрей, раскрасневшийся от долгой прогулки по зимнему лесу, — Афоня, сколько будет семью восемь?

— Пятьдесят, пятьдесят, — зашевелил губами тугодум-здоровяк, вспоминая таблицу, — пятьдесят шесть!

— Восемью три? — обернулся Иван Палыч к младшему брату Ирины, Быстрову Феде.

— Двадцать четыре, — шустрый и смекалистый парнишка не уступал старшим.

Пока Андрей с Палычем играли в манёвры с ребятами, Владимир отремонтировал заводскую пилораму, что установили для распиловки досок ещё при строительстве завода. Привод пилорамы был от водяного колеса, силы воды в пруду хватало на все шестнадцать заводских водяных молотов, да ещё, видать оставалось. За десять лет работы, почти непрерывной, с перерывами на ремонт, пилорама порядком износилась. Управляющий собирался заказывать новую в Казани, ближе таких не делали. А Владимир взялся заменить изношенные детали, да умудрился на один привод вторую пилораму посадить. Да так, что обе ещё быстрее работать стали. Летом и осенью он с помощниками установил свою пилораму, к первому льду запустил её в работу. Управляющий дал разрешение на такую машину, чтобы увеличить производство досок для заводских нужд. Потому и пилорама получилась казённая, все доски от неё шли в завод, излишек продавали своим рабочим на обустройство. Пилёные доски, конечно, хуже тёсаных вручную, быстрее гниют, но, цены управляющий на них установил почти вдвое дешевле, чем просили плотники за тёсанные. Потому заводские доски стали брать и строиться, спешил народ, пока недорого.

Немцу же, Владимиру, управляющий выплатил за постройку пилорамы двадцать пять рублей серебром и назначил его бригадиром в кузнечный цех. Вышло так, пока Андрей занимался баловством, Владимир выбился в бригадиры, усмехались рабочие, узнав о назначении немца бригадиром. Впрочем, зная добрый нрав Владимира Анатольева Кожевникова, многие радовались такому назначению, этот в зубы кулаком не полезет, если где оплошал. Новый бригадир сразу предложил переделать одну из печей в литейном цехе, чтобы жарче сделать, и, уговорил начальство. Вместе с Андреем, немец переделал печь, затем закалил в ней железные пруты так, что ни один мастер не мог поверить. Сам управляющий приходил, чтобы посмотреть на немецкую закалённую сталь. Тут, видать, Владимир и пролез к нему с предложением собрать сверлильный станок на заводе, чтобы продавать в казну не только слитки железные, да листовое железо. За готовые изделия можно выручить больше, разговоры о войне с турками который год идут, немец и предложил Алимову пушку изготовить.

Такие дела все рабочие понимали, одно дело, за бесценок железные поковки да листовое железо гнать, совсем другое — пушки делать. Тут и рабочим может оплата вырасти, завод в оружейные переведут, всяко пушка дороже железного листа выйдет. Все заинтересовались этим делом, от управляющего, до простых рабочих. Владимиру дали помощников и место предоставили, возле кузнечного цеха, чтобы его станок к водяным колёсам прицепить. Так, немец две недели без отдыха работал, а станок свой сварганил и, аккурат, перед Рождественским постом показал начальству. Свёрла для станка он, как раз, в переделанной печи закалил, да так, что они железо не хуже масла резали. Тупились, понятное дело, но не сразу, на полчаса работы хватало.

Начальство, как немецкий станок увидело, вовсе головы потеряло, начали ахать и охать, расспросы завели, откуда, мол, такое чудо? Тот, не будь дураком, заявил, что сам из головы выдумал, нигде в мире такого чуда нет и долго не будет. Наши рабочие, понятное дело, не поверили, больно уверенно ладил Владимир-от свой станок, сразу видать, что не первый раз собирает. Но, своего брата-работягу выдавать не стали, станок добрый вышел, грех жаловаться. При виде такого станка начальство ахнуло, да ещё после того, как Владимир лично расточил два отлитых пушечных ствола. И, сделал это на глазах изумлённого начальства, всего за пару часов, заменив, пять свёрл. Глубина отверстий, правда, была всего в аршин, пушек таких коротких не бывает.

Одним словом, убедил немец управляющего и главного инженера, вместе со всеми мастерами, разрешили они отлить пару заготовок под настоящие длинные пушки, да из стали, чего никто не делал. С этими отливками опять немцы стали возиться, вдвоём выбирали чугунные чушки, добавки, присушки разные подкидывали. Печь отдельную выбрали, всю плавку возле неё вдвоём простояли, то и дело подсыпали свои присушки. Грешным делом, рабочие ждали, что плясать начнут, словно шаманы вогульские. Нет, обошлось, плавка прошла без колдовства, Андрей даже 'Отче наш' прочитал напоследок, восемь раз. Должно быть, потому и вышла отливка редкостного качества, даже мастера удивились, как можно такое железо сварить сразу, без перековки. Алимов, управляющий, уже тут, как тут. Ходит, выспрашивает, что, да, как? Подручные его, старшие мастера, быстро стали всё записывать, пока не успели забыть, какой руды, сколько угля, да запутались в присыпках. Их, видишь, немцы никому не рассказывали, что там в этих добавках, никто, кроме них, не знал.

Конфуз полный вышел у алимовских соглядатаев, рабочие и рады, знай наших. Андрюха Шадриным носы утёр, друг его самому управляющему нос натянул. Хоть и немцы, а свой брат, работяга, народу заводскому такое дело очень приятно вышло. Глядишь, и к ним начальство по-людски будет относиться, не то, всё в рыло норовят заехать, что не по-ихнему. На лицо, однако, вида никто не подал, стояли мастеровые, дураками, глазами хлопали, да молчали. Андрюха, он от своих не прятал добавки, когда готовил-от. Почти все их литейщики и запомнили, да ещё и объяснял, что для чего добавляет. Какая руда от хрупкости, какая для твёрдости, почему 'Отче наш' надо восемь раз читать, а не девять, к примеру. На цвет расплава указывал, чтобы вовремя отливку начать. Почитай, год, без малого, Андрюха в литейке проработал, мужик добрый, хоть и привычки немецкие, бороду бреет, водку почти не пьёт. От своих он ничего не скрывал, но и не навязывался с советами, добрый человек сам поймёт, а худых в литейке отродясь не бывало. Не задерживались худые люди в литейке, работа опасная и тяжёлая, кто сам убегал, кого и припугнуть приходилось, расплаву плеснуть рядом или ещё как.

После испытания отливки отковали на самом сильном молоте, чтобы пустоты внутренние убрать и напряжение в металл посадить. Кованное железо, ещё предки наши заметили, крепче и качественней выходит. Тут немцы немного перестарались, заготовки под стволы вышли в три аршина, на пол аршина длиннее станка сверлильного, что Владимир сделал. Всем интересно стало, что немец делать станет, заготовку сразу обрубит или сначала торцы срежет, чтобы до ровной поверхности дойти. Тот удивил всех, поместил всю заготовку на станок, выставил дополнительный крепёж на салазки, сменил зажим на задней бабке, и начал обтачивать трёхаршинную заготовку. Тут сразу стало ясно, что сталь в отливке исключительная, резцы летели через каждые четверть часа. Заготовку Владимир точил полдня, дойдя до половины.

Начальство к тому времени, понятное дело, ушло, рабочих мастера разогнали по местам, но, нет — нет, да подойдут сами, любопытно. Два дня ушло на наружную обработку заготовки, сверлил и растачивал внутреннюю поверхность ствола немец всю неделю. На обработку второй заготовки попросились рабочие, всем интересно такое дело попробовать, тут Владимир не скрытничал, показал всё, как есть. До самого Рождества заводские рабочие и мастера, не реже раза в неделю приходили в токарную мастерскую, взглянуть, как немец работает, таких станков и приспособ, что он напридумывал, никто и не видал. Однако, всё у него шло хорошо, народ и понял, что у себя на родине Владимир знатным мастером был. С кондачка такие инструменты не сделаешь, чувствовалось, привык он ими работать. Да и друг его, Андрюха, нисколько не удивлялся тому, что происходит, частенько навещал и обсуждал, со знанием дела.

Одним словом, пока все Рождество отмечали, оба немца в мастерской засиживались. К концу рождественской недели представили две пушки начальству. Управляющий, понятно, пальчиком потрогал, на дуло изнутри посмотрел и говорит,

— Жаль, нельзя испытать эти красавицы, пороха мало, только для солдатских ружей.

— Так, Ваше превосходительство, — не моргнул глазом Владимир, — для наших пушек и заряд уже готов. Его мне Андрей Быстров изготовил, на полсотни выстрелов хватит. Даже банники выструганы, и десяток ядер имеется, как раз по калибру ствола.

О том, что для пушки особые заряды Андрюха ладит, половина кузнечного цеха знала, они ему помогали огромный чан заклепать. В этом чане немцы и варили своё снадобье для пороха, прямо в литейке установили, у самых печей, чтобы жар не тратить зря. Варево своё, Андрей, правда, на дворе обрабатывал, больно скверный запах выходил. Порох свой, немецкий, он тоже на дворе сушил, под навесом, укладывая в мешки. Их он и показал Алимову-то, уже снаряжённые, готовые для стрельбы. Так Сергей Николаевич, даром, что взрослый мужчина, затрясся весь. Тут же велел пушки вывезти в лог у проходной, для испытаний. Потом возчики рассказывали, что первый выстрел делал сам Владимир, остальное начальство попряталось, кто куда. Грохнуло сильно, заряд-от холостой был, пушка после выстрела только подскочила, в порядке осталась, немец сразу второй заряд сунул в ствол, да, опять выстрелил. Потом, словно пирожки пёк, один за другим стрелял, управляющий, глядя на это, сам рискнул стрельнуть.

Второе орудие не оплошало, оставшиеся двадцать выстрелов расстреляли начальники быстро. А все десять ядер улетели так далеко, что Алимов не поверил, сам туда на санях отправился и ядра искал, пока не нашёл. Говорят, на три версты улетели, да, наши сомневаются, на таком расстоянии и не увидишь, куда стрелять, зачем это? Управляющий на радостях велел премии выдать всем рабочим, кто пушки ладил, по целых три рубля. Сколь-то, видать и немцам обломилось, но, про то никому не говорили.

Вот про то, что управляющий после пушек обоих немцев стал в свой дом приглашать, на Господскую улицу, номер один, весь посёлок узнал сразу. Туда, ведь, даже старшие мастера не удостаивались чести попасть, на обед-от. Так, зайти по работе в кабинет, доложить, да выслушать указания начальства, не больше того. Чтобы кого в воскресенье, да на обед пригласили, не в жизнь. И, то сказать, все мастера, как и рабочие, приписные были, не свободные. Управляющий же, одних господ к себе пускал, там и доктор бывал с супругой, батюшка с попадьёй, городовой, поручик из заводской охраны. Вот, пожалуй, и все местные господа, остальные всё чиновники приезжие были, да купцы из Сарапула или Перми. А тут, на тебе, простых работяг Сергей Николаевич в гости позвал, да всему обществу представил. С другой стороны, оба немца свободными были, не в крепости, с ними и господам не зазорно рядом сесть. Опять же, по-немецки и аглицки, оба баяли, не хуже господ наших.

Видать, не простыми оказались оба немца, почти каждый месяц их на Господскую улицу приглашать стали, там их управляющий и с купцом Лушниковым познакомил, из Сарапула. Тот приезжал кровельное железо покупать для своего хозяйства, а тут, как раз Андрюха управляющего с честной кампанией на охоту позвал, своё ружьё показать. Неудобно выходило, пацаны поселковские стреляют, а начальство даже не видало ружья немецкого. Лушников, он накануне, в субботу ещё приехал, дела все сделал, да прослышал об охоте, намеченной на воскресенье, для показа немецкого ружья. Акинфий Кузьмич и договорился с управляющим, чтобы его на охоту прихватили, любопытно ему на немецкое ружьё глянуть. Он купцом второй гильдии к тому времени был, не меньше дюжины судов по Каме гонял, богатейший купец на весь Сарапульский уезд, пожалуй.

Двух лосей они тогда взяли, патронов андрюхиных больше сотни извели, всё по мишеням стреляли, ребята после рассказывали. Лушников, бают, в понедельник так и не уехал, после работы к Андрею в избу пришёл, упрашивал ружьё продать. Немец, не лыком шит, оказался, мозги купчине сразу вправил.

— Ружьё, допустим, я тебе продам, — ухмылялся он, — а патроны где будешь брать? Без моих патронов такие ружья стрелять не будут, либо им одна дорога, в штуцер переделывать и кремень в курок вставлять. Тогда и ружьё такое не надобно.

— Ты мне секрет патронов своих продай, сто целковых даю, — не отставал Лушников, привык, поди, с крестьянами торговаться, думал, обведёт работягу вокруг пальца.

— За секрет пороха десять тысяч выкладывай, сию минуту расскажу, — не промах оказался Андрюха, — только учти, на одном порохе патроны не стреляют. За секрет капсюля я сто тысяч попрошу, зато без обмана, сначала деньги, потом рецепт.

Лушникова едва родимчик не стукнул, покраснел весь, трясётся от жадности, не знает, что делать. А прибыль от ружей ему все мозги застила, так денежное дело упустить не желает. Андрей ему и растолковал всё подробно, получай, мол, разрешение на оружейное производство, да бери нас в долю, Андрея Быстрова и Владимира Кожевникова. Без нас ни патронов тебе не видать, ни станков, на которых стволы точить придётся. Да и сталь сварить не сможешь нужную. Оболтал он купчину, подписали договор на кумпанство, шесть десятых оружейного завода у Лушникова будет, за его хлопоты и деньги вложенные, по две десятых у каждого из немцев. За это они наладят всё производство, сталь варить научат рабочих, станки сделают, и выпуск патронов наладят.

Глава третья.

Да, с Лушниковым у нас получилось удачно, вовремя он приехал своё кровельное железо покупать, и на охоту напросился. Нам с Вовой рано или поздно пришлось бы на богатых компаньонов выходить, с управляющим на казённом заводе каши не сваришь, успели убедиться. Самое большее, на что хватает щедрости Сергея Николаевича, премия в размере двадцати-тридцати рублей серебром. Почти, как в советские времена, — 'Вкалывай, вкалывай, шуруй, шуруй, бригадиру премия, а рабочим ... грамота'. Понять его можно, служба казённая, не подфартишь ревизорам, отправишься в какую-нибудь Сысерть или Барнаул, кузницей командовать. Вот и перестраховывается, да деньги казённые экономит, хотя производство развил неплохо, даже кровельное железо выпускают на Прикамском заводе. Инженер он грамотный, нашу затею с пушкой сразу поддержал, ну, всего три дня уговаривали. А как смотрел на станки, что Володя изготовил, было приятно даже мне.

Неплохо мы за год раскрутились с Вовой, хотя прошли эти двенадцать месяцев, словно в тумане, особенно первые полгода. Когда нас посадили в холодную, думал, всё, отправят на каторгу, дождусь тёплого времени, да сбегу, куда-нибудь в Калифорнию, она пока русская. Но, Никита наш мёртвого уговорит, оболтал он заводское начальство и городового, милейшего Фрола Аггеича. Пришлось, за обещанную свободу, нам с Володей устроиться рабочими на завод, так мы это и планировали, зато Никита, наша основная надежда, получил подорожную до самой столицы. С учётом всей нашей ликвидности — биноклей, часов, охотничьих ножей и прочей мелочи, у него были неплохие шансы пробиться наверх. Правда, самая трудная задача ему досталась, завести добротные отношения с теми, кто принимает решения, пробить вопрос о патентах и получить разрешение на оружейное производство, желательно на Урале или Алтае.

Почему именно там? Легко отвечу, эти места никогда не будут оккупированы в ближайшие двести лет, в отличие от Тулы и Ленинградской области, будущей, естественно. Края наши далеки от столицы, от всяких чиновников и любопытных шпионов, пусть даже экономических. Наши новшества и продвинутые технологии будет легче спрятать от постороннего глаза. Опять же, привязка к безграничным ресурсам, не последнее дело при строительстве заводов. Людей, правда, здесь маловато, так нам много рабочих и не требуется, а сотню-другую мы всегда найдём даже на Урале. Минус один — удалённость от будущих театров военных действий, далеко поставлять оружие и припасы, так пусть государство дороги активнее строит, может до железнодорожного сообщения быстрее мысли дойдут, не как в нашей истории.

Короче, Никита отправился работать головой, а мы остались применять свою физическую силу. Первые три месяца было не просто тяжело, а исключительно тяжело. Спасибо Палычу, он нас понимал и поддерживал, как мог. Сил мне зимой едва хватало выдержать смену в литейке, а Вове в кузнечном цехе. Дома успевали поужинать и теряли сознание. Сном наше тогдашнее состояние назвать нельзя, никаких сновидений у меня три месяца не было, только боль в натруженном теле. За выходной день мы едва могли отстоять службу в церкви, тут нельзя было прослыть нехристями, в храм мы ходили обязательно. После чего обедали, мылись в бане, где сразу брились один раз в неделю, затем опять теряли сознание. Стирку одежды взяла на себя Марфа Носкова, хорошая женщина, наша хозяйка и кормилица. До сих пор мы не можем вспомнить, были морозы той зимой, или нет.

В себя мы стали приходить только в марте, когда услышали птичье пение и заметили солнце над горизонтом. Организмы адаптировались к нагрузкам, мы почувствовали себя людьми, а не механизмами. Пока стоял снег, смогли выбраться на охоту, добыли двух лосей, большую часть мяса Палыч закоптил. По пуду вырезки ушло на подарки городовому, батюшке и доктору, на всякий случай, не помешает. Хотя лечиться у здешнего врача мы не стремились, запасы антибиотиков и прочих средств двадцать первого века в наших рюкзаках были нетронуты. Их мы Никите не отдали, своих лекарств у него хватало. Едва открылись наши глаза на мир, как захотелось свободы и простора. Спать вповалку в доме у Марфы надоело, решили отстроиться. Благо, с этим делом особых проблем или волокиты в восемнадцатом веке не было.

Посёлок пока не разросся, даже от окраины до заводской проходной минут двадцать ходьбы, не больше. Как раз в межсезонье, с апреля по май мы успели отстроить свои избушки и нанять печника. Спасибо зимнему стрессу, мы за три месяца из заработанных денег почти ничего не потратили. Их вполне хватило на наши избушки, причём, с двойными рамами, чтобы не переделывать осенью. Тепло мы оба любим, а сквозняки ненавижу. Постройка домов нас заметно вырвала из спячки разума, я на работе стал активнее присматриваться к технологии литья, прикидывал, что можно улучшить, где и новые для себя вещи обнаруживал. Не ожидал, честно говоря, в восемнадцатом веке, такого качества литья, практически вручную.

В конце мая, когда немного обустроились, дни стали длинными, книг и телевизора нет, компа тоже. Занялся своим любимым делом, химичить стал на дому. Выстроил сарайчик с печуркой, обзавёлся, какой ни есть, посудой, принялся реактивы нарабатывать, как мог. В местной лавке, кроме уксуса да соли, ничего полезного не нашлось. Пришлось обойти всю шихтовую свалку, набирая выброшенные за ненадобностью остатки разной руды. Потом шокировал соседей, принявшись собирать в стайках и навозных кучах селитряные накопления. Чувствую, меня совсем убогим стали считать, как ещё подавать гроши не стали, не знаю. Тут и пацаны соседские стали заходить, от любопытства, мне не мешают, говорить и работать одновременно, я умею. Пока вожусь с реактивами, им что-нибудь рассказываю, стараясь лишнего не ляпнуть. От скуки, опыт занимательный им покажу из курса школьной химии, всё веселее. Пацаны, в благодарность, стали мне с дровами пособлять, где и порядок помогут навести. Сами они мне много чего рассказывали, заочно со всем посёлком познакомился, об окрестных деревнях разузнал.

Самыми большими и крепкими, совсем, как в наши времена, оказались селения староверов, почти две трети деревень вокруг посёлка староверские. От работы в заводе они все откупились, зато оброк платили вдвое больше обычных деревень. На извозе руды и угля, их, однако, привлекали, там почти одни староверы работали. Вдоль Камы, почитай, все деревни староверские, куда деваться, они и богаче прочих, за счёт рыбы, да торговых караванов, что по реке ходят. Пока завода Прикамского не было, раскольники тут очень вольготно жили, никто их не трогал, только оброк и отдавали. Башкиры, правда, баловались, село Галёво дважды вырезали наполовину. От того и строятся наши староверы крепко, чтобы оборону держать от разбойников да степняков. Последние годы начали ругаться раскольники, даже ребята мне об этом рассказывали, со слов родных, естественно. Прижимать их стали заводские власти, чиновники Сарапульские прохода не дают, всё норовят лишнего взыскать, сверх положенного по закону.

С апреля я свои занятия тайцзи-цюань возобновил, тело само попросило растяжки и разминки по утрам. Китайской гимнастикой я лет пятнадцать занимаюсь, почти одновременно с рукопашкой начал. Тогда, в начале девяностых годов, если помните, все эти единоборства были страшно популярны. Чего только не придумывали доморощенные сэнсеи, чтобы привлечь клиентов. Мне с учителем повезло, он честно предупреждал, что учит карате сётокан, обучаясь вместе с нами другим техникам. Постепенно мы перешли на ушу, потом добавили самбо, тренер наш кандидатом в мастера спорта был по самбо. От него и к стилю Кадочникова недалеко оставалось. Жаль, потом увлеклись прикладным рукопашным боем, хотя привычку делать гимнастику тайцзи-цюань по утрам, я не бросил. И в этом веке начал я делать гимнастику, восстанавливая свои рукопашные навыки, как показало будущее, весьма своевременно.

Иван Палыч, пока мы находились в стадии реабилитации, посеял все помидорные семена, вырастил рассаду, которую разделил в конце мая поровну. Её мы и высадили все трое в своих огородах, дополнив посадки ростками картошки в глазках, а позднее, семенами подсолнуха. Такие действия невозможно скрыть в посёлке, где меньше трёх сотен домов. С наступлением лета я словно вернулся в детство, когда все соседи были знакомы, когда каждое твоё действие становилось предметом обсуждения знакомых. Помню, в далёкие годы раннего детства частные дома у нас в городе не запирались, а соседки всегда знали, куда ушли хозяева и зачем. Так и сейчас, пока я изучал соседей по рассказам их сыновей, они, в свою очередь, заочно познакомились со мной. С каждым днём всё больше встречных прохожих здоровались на улице, я с ними знакомился и учился жить по местным меркам. То есть, здороваться со всеми, вежливо разговаривать, рассказывать о своих планах и проблемах, что интересно, порой помогали абсолютно незнакомые люди. Только потому, что жили в соседней улице.

Так вот, узнав о наших огородных диковинках, нас навестил управляющий, с интересом разглядевший цветущую рассаду помидор. В ходе разговора, я, совершенно машинально процитировал кого-то из классиков, да ещё на немецком языке. Вспомнил, Гёте, цитату из Фауста, он, по-моему, ещё не родился. Но, фраза 'Лишаться должен ты, должен лишаться', произнесённая на языке оригинала, произвела на Алимова определённое впечатление. Немецким, судя по его удивлению, он владел не лучше нас. Рассказы о помидорах, картошке и подсолнухах, с одновременным упоминанием о пребывании этих растений в оранжерее графов Демидовых, даже развеселили его. Во всяком случае, покидал мой огород он с хорошим настроением. Может, просто скрывал свою зависть к безродным выскочкам, чёрт его знает, я не уточнял. Вполне возможно и второе, потому, что на следующей неделе к нам привязались братья Шадрины.

Мне их весной показывали рабочие из нашей бригады, как самых задиристых драчунов, прислуживающих управляющему и его людям. Алимов, после передачи завода в казну, всячески подчёркивал, что никаких побоев рабочих больше не будет. Охрана и мастера действительно приутихли, руки не распускали, как при первом управляющем, которого сняли вместе с передачей завода в казну. Зато прикормил Алимов простых работяг, из тех, кто подрачливее, они не хуже охранников выполняли его указания. Шадрины среди его выкормышей первыми значились, почти каждый месяц людей избивали ни за что, вернее, за споры с начальством, да требования оплаты труда, жалобы на воровство. Городовой всё это знал и закрывал глаза, хотя никто из рабочих и не жаловался на побои, не в крови у прикамских мужиков к начальству за помощью обращаться. Это я по собственному опыту знаю, среди моих родных мысли даже не было просить какой милости у городского начальства или искать правду в милиции либо прокуратуре. Когда у меня в студенческие годы спёрли в бане часы, я и в кошмарном сне не мог представить, чтобы обратиться в милицию. Так мы все были воспитаны, надеяться только на себя, не ждать помощи от государства, чем оно дальше от тебя, тем лучше.

Мы вышли в субботу с завода, бодрым шагом направляясь домой, наши избушки стояли на разных улицах, но сходились огородами, мы по 'задам' огородным были с Вовой соседями. Он часто проходил домой через мой огород, там тропинка была достаточно натоптана, мы и плетень не ставили между нашими владениями. Заболтались мы о чём-то, так азартно, что не заметили братьев Шадриных, пока те не пихнули меня в спину, довольно грубо. Рефлексы мои, к сожалению, никуда не денешь, я машинально развернулся и захватил руку грубияна на болевой приём, заставив его присесть к самой земле.

— Чего надо, — я не ждал ответа на свой вопрос, выпученные глаза братьев Шадриных говорили сами за себя. Однако, не люблю начинать драку первым, всегда стараюсь разойтись мирно, — повторяю, чего надо от меня?

— Отпусти, больно, — проскулил снизу грубиян.

Я отпустил его, разворачиваясь в сторону дома, Вова в пяти шагах впереди уже улыбался, не сомневаясь в достойном продолжении 'марлезонского балета'. Тормозные братья, наверняка, не ожидали, что я спокойно отвернусь от них и пойду дальше, среагировали спустя пару секунд, криком,

— Ах, ты, сука!

Судя по топоту, можно было начинать, а то рискую получить черепно-мозговую травму. Я развернулся, уходя с линии атаки, совершенно неожиданно для Шадриных, кулак моей правой руки уткнулся в солнечное сплетение ближайшего из братьев, я их тогда не очень различал. Пока резвый бегун оседал на землю, я развернул его и подтолкнул в крапиву у дороги, шагнул навстречу второму, отбивая его удар рукой в моё лицо. Следующий мой шаг навстречу сопровождался ударом уже моей левой руки в горло второму брату, с одновременным толчком в нужную сторону правой рукой, моей, разумеется. Второй брат падал на спину, словно бревно, не сгибаясь, в отличие от передового Шадрина, чьи ноги уже торчали из крапивы. Третий драчун налетал на меня, не давая времени развернуться, и, очень неудачно наткнулся на мою правую ногу, выставленную вперёд на уровне его паха. Он, продолжил разнообразие падений, уткнувшись носом в пыльную тропинку. Старший к этому времени уже вылез из крапивы и набирал разгон в мою сторону. Пришлось его осадить болевым приёмом, да шепнуть пару слов о возможном переломе руки.

Всё, можно оглядеться, вдруг, кто за спиной подобрался, нет, за спиной ухмыляется Вовка, давно не видевший подобных сцен. Я привычно охлопал лежавших драчунов по одежде, проверяя наличие оружия, неприятно, знаете ли, получить ножом в спину. Один мой приятель, классный рукопашник, от сопливого подростка получил два ножевых проникающих ранения под сердце, едва развернулся к тому спиной. Еле выжил после двух операций. В этом веке операции меня не спасут, тут доктора, в основном, кровь пускать любят, как лучшее средство от болезни. Оружия у Шадриных не оказалось, пульс я у всех проверил, живы и без переломов. Не прошло и пяти минут, как мы с Володей оказались дома, любуясь на цветущие помидоры в огороде.

 Ну, что, — спросил друг, — теперь они каждый вечер нас будут караулить?

 Нет, — прикинул я возможное развитие событий, — оклемаются, прихватят пару дуболомов, тогда ещё раз нападут. Если хорошо получат, могут отстать, парни, вроде, взрослые, соображать должны.

О том, что весь посёлок знает результаты стычки с Шадриными, нетрудно было догадаться на следующее утро. До обеда человек тридцать рабочих и мастеров с других участков побывали в нашей литейке, откровенно таращась на меня. Некоторые подходили и здоровались, не зная, что сказать. 'Настоящие дети', — улыбался я, вспоминая такие же хождения в школе, когда я побил одного из школьных хулиганов. Правда, тогда нам было по тринадцать лет, а этим-то мужикам, не меньше тридцати. Не забивая себе голову всякой ерундой, я выкинул Шадриных из головы уже к вечеру, хватало забот поважнее. Дома удалось, наконец, получить гремучую ртуть и проверить её на срабатывание. Она была основным компонентом инициирующего вещества в нашем плане создания ружейного патрона и оружия под него. Сначала я собирался заняться азидом свинца, который чаще применяют в качестве инициирующего вещества, он и ведёт себя спокойнее.

Однако, встретив в одном образце руды, привезённой с Урала, едва ли не две трети киновари, не смог удержаться, пошёл по лёгкому пути. Тем более, что этой руды в заводских отвалах набиралось почти на пуд гремучей ртути. Такого запаса хватит на несколько десятков тысяч капсюлей. Всю неделю я лихорадочно занимался получением гремучей ртути и её проверкой на сработку, к субботе результаты вышли стабильные, можно изготавливать капсюли. Размышляя об удачной находке, мы с Вовой вышли за проходную, где сразу заметили своих буйных знакомых. Шадрины, как я и предполагал, взяли с собой пару здоровяков, да ещё с дубинками, придётся потрудиться. Дальнейшее уже не представляло интереса, я беспокоился об одном, чтобы не подставить под удар Володю. Он, несмотря на свои габариты, добрейший человек, наверно, ни разу в жизни не дрался, в школе точно нет.

Весь путь до нашего околотка я шёл немного позади друга, краем глаза контролируя пространство позади нас. Получить дубинкой по голове, честно говоря, было страшно, да и позорно, как рукопашнику. Едва мы свернули за угол нашей улицы, я протолкнул Вовку вперёд, чтобы не мешал и развернулся навстречу нападавшим. Наверняка, за нами наблюдают не меньше десятка зевак. В таких обстоятельствах ударная техника не подойдёт, могут обвинить в нападении. Попадать в холодную снова мне не хотелось. Потому я использовал в основном болевые захваты и контроли. Благо, все нападавшие настроились на примитивную драку, да ещё со своим преимуществом. Не стоило особого труда переубедить ребят, после чего я позволил себе поиздеваться над ними, заставив вслух признаться в своей глупости. Всего-то пары слов, что могу переломать всем братьям руки в локтях, после чего те станут калеками, хватило, чтобы драчуны одумались. Меряя всех на свой аршин, они приняли мои слова всерьёз, поскольку сами не раз калечили других.

Примерно о том же я поговорил с отцом драчунов на следующий день у церкви. Разводить вендетту я не собирался, давно вышел из подросткового возраста, о чём и уведомил Шадру. Большую часть своей речи я рассказывал о своём возрасте и нежелании заниматься детскими драками, после чего, совершенно спокойно обронил, что третий раз просто убью его сыновей, да сделаю так, что прав буду, любой суд оправдает. Я знал, что именно такие фразы убеждают людей сильнее долгих уговоров и обещаний. Шадра не был глупцом, он вполне поверил моему обещанию, многие охотно верят, что другие будут поступать, как они сами. Хотя мастер не сказал ни слова в ответ, сомнений в будущих отношениях с Шадриными не оставалось. Некоторые опасения были в отношении городового, но, тот ничего не предпринял, как и управляющий. Полагаю, тут подействовали свидетельские показания и клятвы драчунов, данные прилюдно.

Неожиданным результатом этой стычки стала просьба двух десятков подростков обучить их драке. В принципе, возражений у меня не было, многих ребят я знал, они часто заходили ко мне в гости. Однако, прикинув, сколько времени отнимут занятия, я задумался и решил посоветоваться с друзьями. Вова только пожал плечами, а Палыч высказал интересную мысль,

— Ребята, а с кем вы хотите новые технологии развивать? Когда пугачевские войска подойдут, кто из ваших ружей и пушек стрелять будет? Солдат в Прикамске не больше взвода, нашим оружием они пользоваться толком не смогут, сдадут завод восставшим, как в нашей истории. Потом заново придётся всё начинать. Сейчас, парни, самое время создавать собственную гвардию, именно из этих пацанов. Они, в отличие от взрослых, поверят нам и будут преданны, если их грамотно воспитать, в крайнем случае, станут основой нашей армии, случись что непредвиденное. Парни не привязаны к семьям, желание освободиться из крепостной зависимости может сыграть решающую роль в нужный момент.

— Палыч дело говорит, — поддержал его Вовка, — вспомни начало девяностых, большинство преступных группировок создавались на базе спортивных секций. Молодёжь, особенно из бедных семей, выполняли указания тренеров без раздумий, благо их руководители не давали ребятам время для раздумий, а втаскивали их в разборки, подкреплённые обещанием больших денег. В нашем случае, будет обещание свободы от крепостной зависимости и личное оружие, для подростков оружие очень заманчивый фактор.

— Кабы городовой ласты мне не свернул, не хочу снова в холодную, — выдвигал возможные проблемы я, мысленно согласившись создавать отряд помощников, — неужели он просмотрит создаваемую под носом группировку?

— С городовым разберёмся, — пообещал Иван Палыч, — есть к нему подход, жаден без меры, подкупим. Не деньгами, так мясом, по слухам, лосиная вырезка ему понравилась.

Тут же мы обговорили основные принципы обучения ребят, Палыч взял на себя всю военно-прикладную часть, где мы с Вовой ничего толком не понимали. Он же предложил помогать на тренировках, чтобы сделать их ежедневными, для пущего психологического эффекта обработки учеников. Почти неделя ушла на посещение родителей будущих учеников, конфликта с которыми я желал меньше всего. Я честно говорил, что ребята будут не меньше пары часов по вечерам отвлекаться от домашней работы, понадобится помощь для постройки сарайчика под занятия, кое-какая одежонка, чтобы не рвать добрую одежду. В качестве плюсов обещал научить сыновей стоять за себя против двух-трёх драчунов, научить стрелять из ружья и по осени подкинуть лосиного мяса, как мы с Палычем нынче в марте добыли. Последний аргумент очень помогал воздействовать на матерей, отцы, как правило, почти сразу соглашались, каждый видел своего сына непобедимым и сильным, способным дать сдачи любому. Даже им, моим ровесникам, понравилась расправа с братьями Шадриными, потому у отцов особых возражений не было. Тем более, что в семьях меньше трёх детей не бывало, обычно четыре-пять ребят, средние вполне способны заменить отлучающихся на учёбу старших сыновей.

Свои опыты я решил не забрасывать, используя ребят в качестве помощников, после тренировок объяснял смысл своих действий, приучая наиболее толковых работать с реактивами. Сложив на помощников всю рутинную и подготовительную работу, я неожиданно быстро продвинулся в результатах своих исследований. С помощью учеников всего за месяц удалось наработать почти стандартный запас кислот и щелочей, выделить необходимые индикаторы и пробники. С активной помощью ребят, опять же, я принялся исследовать все отвалы и рудные отходы. Результаты оказались настолько неожиданными, что я провёл даже пару количественных анализов, не веря своим глазам, вплоть до получения конечных продуктов. Оказывается, в восемнадцатом веке, наши предки переводили на железо богатейшие полиметаллические руды. Стали понятны успехи за границей демидовского железа, там, судя по моим прикидкам, содержание вольфрама, титана, ванадия, марганца и хрома было, как у легированных сталей.

Другой вопрос, что полезного мы можем из этого взять? Оставив размышления на будущее, с помощью учеников, мы с Палычем принялись создавать запас 'стратегических' материалов. С железом, медью, свинцом, оловом и цинком проблем на заводе не было, эти металлы свободно можно было приобрести, либо 'вынести', по привычкам советских времён. Как мы убедились, привычки пошли издалека, работяги практически не пользовались услугами базарных торговцев, выковывая топоры, ножи и скобы на рабочих местах, затем выносили всё с завода. Мы не стали нарушать традиции, занялись 'выгонкой' из отвалов и брошенной руды относительно чистых вольфрама, хрома, титана, марганца, вот, ванадия оказалось слишком мало. Для этой цели пришлось сложить в домашней мастерской ещё одну печь с активным наддувом воздуха, жаль, кислорода не было. Отсутствие необходимых инструментов и механизмов с энтузиазмом компенсировали наши ученики.

Эти будущие присадки для получения легированных сталей так меня обрадовали, что только через месяц обнаружил огромный провал в производстве пороха. Когда закончились наработанные запасы азотной кислоты, как и собранная по нужникам селитра. Нет, с помощью ребят удалось собрать ещё полкилограмма селитры, но! Наши планы требовали её на два порядка больше! И, к сожалению, почти все взрывчатые вещества создаются на основе нитратов и азотирования. В восемнадцатом веке единственным источником азота, оставалась селитра. Когда я полностью осознал яму, в которую угодил, память резко обострилась. Какие только способы получения азота не приходили в голову, вплоть до извлечения из воздуха. Но, ничего реального на ум не приходило, как я не крутился.

В воскресенье, после недели этих головоломных пыток, я вышел утром на базарную площадь, прогуляться до заутрени. Меланхолично проходил между деревянными рядами с торговцами, здоровался со знакомыми, а они составляли добрую половину прохожих, так, что голова кивала постоянно, а рука не успевала напяливать картуз на голову. И, вдруг, со стороны соляного ряда раздался шум.

— Жулик, обманщик, возвращай деньги за свою поддельную соль! — кричала женщина, размахивая увесистым мешком перед оторопевшим торговцем. — Люди добрые, разве это соль?

Внутренний голос буквально толкнул меня вперёд, к потерпевшей. Я зачерпнул щепоть соли из её мешка и попробовал на вкус. Да, это не поваренная соль, хотя внешне очень похожа, но практически безвкусная, с лёгкой горечью. На нитраты не похожа, не кислит, что же это?

— Откуда привёз? — лёгким движением я отжал скандальную бабу от недоумевавшего торговца.

— Из Соликамска, — недоумённо отозвался парень лет двадцати пяти, явно не понимавший претензий покупательницы. — Я же мешок соли с утра продал, всё нормально было. А этой тётке сверху из нового мешка только что насыпал. Ничего не понимаю

Зато я всё понял, в моё время в районе Соликамска добывали не только поваренную соль, но и хлорид калия. А где хлориды, там и хлораты. Для тех, кто не в курсе, поясняю, хлорат калия — это бертолетова соль. Как раз то, о чём я думал, отличное взрывчатое вещество без нитратов. Посмотрев на открытый мешок у ног продавца, весом пудов на пять, я быстро развернулся к скандалистке.

— Сколь отдала за соль? Вот, получи с меня деньги обратно. Стой, а соль плохую-то верни, я деньги за неё отдал. Обратно в мешок высыпай. — Я осмотрел на удивлённых зевак, не спешивших расходиться в ожидании скандала. — Эту неправильную соль я заказывал, парень просто перепутал мешки, не жулик он. Так — нет? — это я уже к продавцу.

 Да, милсударь, по Вашему заказу мешок и привёз, да попутал, видать. — Быстро сориентировался торговец. Обескураженные прикамцы разошлись по другим рядам, заметив, как я деловито развязываю ещё три мешка и пробую их содержимое на вкус. Так и есть, наверняка хлорид калия, всего до трёхсот килограммов, в грубом подсчёте почти тонна бертолетовой соли. Осталось выгодно сторговаться с продавцом.

 Кто же тебя так обманул, парень? — начал я неспешный разговор с Игнатом Головиным, как назвался неудачливый торговец солью. — Первый раз, что ли?

 Так, господин хороший, я третий год в Соликамск муку нашу продаю, обратно всякую мелочь закупаю, а нынче решил солью запастись. Да, видать бес попутал, подсунули мне горькую соль, неправильную. Видит бог, больше не буду с солью связываться.

 Нет, Игнат, мне как раз эту соль неправильную и надо, для опытов. Если в цене сойдёмся, конечно. — Так и началось наше сотрудничество с Головиным, вполне даже выгодное. Он привозил мне калийные соли за сущие гроши, причём регулярно и в любых разумных объёмах. Моей задачей после приобретения первой партии хлорида калия стала выработка самой дешёвой и удобной технологии производства бертолетовой соли. Эти опыты заняли почти два месяца, зато результаты радовали.

Во-первых, я получил возможность производство инициирующего вещества в любых количествах, недорого, на базе бертолетовой соли с небольшими добавками других реактивов. Причём, эти капсюли были достаточно инертны, самопроизвольно не взрывались, и, очень важно, не отсыревали дли тельное время. Сохраняли возможность рабочего воспламенения в зимних и влажных условиях практически в 90% случаях, даже после года хранения.

Во-вторых, смесь бертолетовой соли с целлюлозой, вываренной из камыша, стала неплохой заменой бездымного пороха. Хотя дым от выстрела снаряжённых этой смесью патронов всё-таки был, и достаточно заметный, но, не шёл в сравнение с густыми клубами дыма от чёрного пороха. Да, оружейные стволы моя самодельная смесь разъедала хорошо, особенно во влажную погоду. Но, самым важным оставался фактор отсутствия нитратов в производственной цепочке. Как оказалось, ставка на неиспользование нитратов была правильной, все армии восемнадцатого века использовали для пороха селитру. Поэтому объёмы производства и закупки селитры контролировались европейскими странами тщательным образом, особенно в отношении России, которую начали бояться, после побед елизаветинских генералов и войн начала царствования Екатерины. Забегая вперёд, сообщу, что европейские шпионы больше десяти лет не обращали внимания на нас серьёзного внимания именно из-за отсутствия всякого интереса к закупкам и производству селитры.

Выстроив наше оружейное будущее на устойчивой независимой основе никому не известного хлората калия, по моим воспоминаниям Бертолли ещё не изобрёл соль имени себя, я занялся обучением своих будущих помощников. Не всё же им кулаками махать, настанет время, они сами станут мастерами и командирами, пусть учатся снаряжать патроны, метко стрелять, грамотно применять оружие, что не всегда связано с меткой стрельбой. Но, по договорённости с Палычем, военную часть обучению он брал на себя, а я пока давал основы, так сказать, личной безопасности и самообороны. Не упуская, конечно, возможности 'припахать' учеников для моей, вернее, нашей общей пользы. В виде хозяйственных работ, химических производств и прочего, кстати, вполне в духе восемнадцатого века, когда подмастерья занимались ведением хозяйства своих мастеров вполне естественно, как в китайских фильмах про учеников кунг-фу.

Вообще, ученики меня здорово порадовали, парни были жилистые, физически крепкие, выносливые и упорные. Проблемы у них возникали только с растяжкой, тут приходилось следить, чтобы не порвали связки от усердия. В остальном, тренировки проходили с максимальной пользой, разгильдяев и болтунов, как я успел убедиться, в восемнадцатом веке было в десятки раз меньше, чем в двадцатом. Своей исполнительностью и дисциплиной, ребята мне напоминали японцев, всё понимали и выполняли с первого раза, чётко, тренировались до изнеможения. Потому и прогресс в обучении превосходил все ожидания. Зевак среди ребят не оказалось, после первых недель все случайные люди отсеялись, в группе остались три десятка парней и Ирина. Ей единственной разрешил отец ходить на занятия, в обязательном сопровождении младшего брата Федьки. Чтобы избежать каких-либо упрёков, с девушкой старались работать мы с Палычем, нас, по крайней мере, не обвинят в домогательстве.

Эти направления моей жизни — тренировки, домашние эксперименты и работа, занимали все часы существования, кроме семи часов сна. Вышло так, что не успел я приспособиться к работе в литейке, как навалились тренировки и домашняя лаборатория. Несмотря на весь интерес к лабораторным работам и желание обучить ребят, выматывался за летние дни я основательно. Настолько, что забыл о существовании женщин, а измученный 'стариковский' организм ничего не требовал. Я ловил себя на том, что смотрю на молодых женщин равнодушно, думаю исключительно о делах и проблемах. Вроде рановато стареть, проскальзывали мысли, найти себе вдовушку, как наш Палыч, да жить вдвоём весело. Потом, как вспомню своих ребят и жену, оставшихся в две тысячи шестом году, выть от тоски хочется. Причём, не столько жена вспоминается, сколько дочь и сын мои, оставшиеся без отца. Как им государство помогает, я в курсе, такой помощи врагу не пожелаешь. С другой стороны, будут с детства на свои силы рассчитывать, глядишь, в жизни легче будет. Посижу, погорюю, да за работу принимаюсь. Мысли о вдовах быстро из головы улетают.

Осень буквально налетела, напомнив о наших огородных чудачествах. С помощью ребят мы легко справились с уборкой, да, собственно и убирать особо нечего было. Картошки я собрал восемь вёдер, помидор в общей сложности четыре ведра, а подсолнухов выросло семь головок. Есть урожай пока не придётся, разве помидор немного можно попробовать, да ребят угостить. Остальное на следующий год, там урожай будет уже промышленный, можно и гостям предложить. Одно ведро помидор, я не удержался, засолил на пробу в берестяной кадушке. После уборки урожая к вечерним тренировкам добавились походы в лес, там правил Палыч. Он и ребят натаскивал воинским премудростям, предложил стрельбы учинить. Хотел я отказать, под предлогом закончившихся патронов, да прикусил язык. Кто мешает новые патроны снарядить?

Вова за неделю сварганил мне четыре машинки, три для накручивания гильз и снаряжения патронов, одну для выдавливания капсюлей. Гильзы изнутри приходилось пропаивать оловом, как и донца в местах крепления с цилиндрами и капсюлями. Выходило затратно, по моим меркам, но, с помощью трёх десятком учеников, вполне терпимо и довольно производительно. Гильзы делали стандартные, под мой двенадцатый ружейный калибр. С листовой медью проблем на заводе не было, цена вполне по нашим зарплатам. Оставалось купить два огромных котла и посадить ребят за выварку целлюлозы из сухого камыша и тростника. Этого добра по берегам пруда и в болотах хватало с избытком. Заодно и технологию проверим, которую я знал в рамках школьных экспериментов. Получилось, полагаю, неплохо, с первой варки целлюлоза пошла нужного качества, затем ребята работали без моего присмотра, особенно, когда я сказал, что будем снаряжать патроны и учиться стрелять. Под это дело у меня оказалось тридцать пар бесплатных рабочих рук, они быстро накрутили и наштамповали ещё сотню самопальных патронов. Выварка целлюлозы с тех пор стала постоянной, парни без меня приносили топливо, камыш, разводили огонь и следили за котлами. Даже дежурство организовали сами, не прерывая процесса. Прямо, как герои гайдаровских повестей, оставалось найти им Тимура для названия команды.

Я, выходит, оказался почти не у дел, сразу подключился к Вовке, тот как раз занялся своими станками. Он резонно решил, что ассимилировались мы вполне, пора приступать к прогрессорской миссии, начать выпуск новой техники. Казнозарядная пушка подходила для этого, как мы прикинули, лучше всего. Однако, просчитав себестоимость самого орудия и снарядов, мы сравнили полученные данные с имеющимися ценами на пушки и боеприпасы, поручик Жданов в них ориентировался отлично, и быстро прикусили языки. Цена на боеприпасы перекрывала все возможные плюсы от скорострельности казнозарядных пушек. Горечи добавил Палыч, рассказав, со слов ветеранов охранного взвода, как редко применяют орудия в современных войнах. По здравому размышлению, мы решили так резко не начинать, напугаем военное ведомство ценами, потом сто лет ничего не купят из наших новинок.

Пушку, всё же, решили сделать, но обычную для восемнадцатого века, разве, более прочную и лёгкую, да со своим порохом и ядрами. Во-первых, в России почти всегда не жалели средств на оружие, особенно новейшее. Другой вопрос, что не всё принимали на вооружение, так пушка — дело святое, её все генералы любят. Во-вторых, получив заказ на производство орудий, мы быстро разовьём станочный парк в Прикамском заводе, способный легко освоить производство других изделий, в том числе, мирного характера. В-третьих, разговоры о войне с Турцией шли который год, мы знали, что в начале семидесятых годов будет эта война, под неё и подстраивали пушку. В-четвёртых, только пушки могли нам помочь в случае конфликта с пугачевскими войсками, когда те через три года придут в Прикамск.

Пока Вова баловался своими станками, я сделал небольшую отливку легированной стали, пробную, для резцов. После закалки резцы неплохо обрабатывали сталь, не говоря о железе. Выплавку заготовок орудий, мы с Владимиром проводили вдвоём, заранее подготовив необходимые добавки и присадки. Всё равно, волновались, как на экзамене. Провалим этот шанс, другого случая, управляющий не даст. К счастью, мастерство, как говорят, не пропьёшь, отливка вышла добротная, вполне к предполагаемому использованию. Смотреть, как Вова будет её обтачивать, я не стал, упражнение для простого пэтэушника мой друг выполнит не глядя. У нас хватало дел по изготовлению зарядов для орудия. Первый десяток ядер пришлось катать вручную, а заряды приносить из домашней мастерской, смех, да и только.

Дома, тем временем, мы с ребятами, как раз приступили к массовым стрельбам из моего ружья, тут ко мне городовой и заявился. Видимо, расслабились мы, кто-то услышал частые выстрелы, а бой моего ружья с местными кремнёвками не спутает никто.

— Бунтовать хочешь, немец, — практически с порога заявил Фрол Аггеич, — почто парней стрельбе обучаешь? Кто тебе дозволение дал на это?

Ничего, конечно, мы не нарушали, для стрельбы в лесу не надо дозволений. В восемнадцатом веке государство ещё не додумалось до разрешительной системы, оружие могли иметь все, кто способен его купить. Но, спорить с городовым, чтобы установить хорошие отношения, не самое лучшее начало разговора. Благо, к своим тридцати шести годам мы научились ладить с властями, начав установление контакта с добротного угощения. После нескольких проб наливок и настоек, под обещание регулярной поставки таких бутылочек и отборной лосятины, Фрол Аггеич направился домой. Его вполне удовлетворили мои верноподданнические заверения и прочая лапша, сопровождавшая наше застолье. Собственно, сразу была понятна причина его посещения, жадная натура городового не могла пройти мимо такого повода для вымогательства. Как говорили в одном сериале, 'Ничего же не меняется, суд как был продажным пятьсот лет назад, так и сейчас то же самое'.

Ближайшие полгода основной заботой стали регулярные поставки городовому настоек и лосиного мяса, зато никто нашим спортивным играм на свежем воздухе не мешал. Мне с ребятами редко приходилось бегать, весь процесс 'начальной военной подготовки' взял в свои руки Палыч. Натаскивал ребят он строго, присматриваясь к ним в расчёте на предстоящие сражения. Мне досталась роль помощника Володи в изготовлении пушек, она сводилась к возобновлению истиравшихся резцов и свёрл. Нашим творениям до победита не дотянуться, алмазной крошки тоже не предвиделось. Потому приходилось почти еженедельно выпекать до полусотни заготовок, затачивать их, чтобы хватило на пару дней работы. Нудная, скучная работа, но, увы, тот же 'победит' не от хорошей жизни изобретали.

Осень моя любимая пора, в сентябре-ноябре я чувствую себя великолепно, нравится бродить под моросящим дождиком, обходить бесконечные осенние лужи. Люблю дышать запахом сырых опавших листьев, собирать грибы, наслаждаться последними тёплыми деньками. Осень всегда навевает на меня лирическое настроение, хочется гулять с любимой девушкой по аллеям парка, усыпанного жёлтыми листьями, читать стихи, обниматься под зонтом, целоваться под дождём. Потом бежать в тёплый дом и сидеть у печи, глядя на огонь и думая, друг о друге. Так и той осенью получилось, едва освободившись от дел, я заскучал, душа и тело просили любви. Впервые за год пребывания в восемнадцатом веке, я стал обращать внимание на женщин, оборачивался в след молодым вдовушкам. Одним словом, зажил нормальной, человеческой жизнью.

Неожиданно я обнаружил в своём доме красавицу и умницу, что тренировалась у меня почти полгода, через день устраивала в моей избе уборку. Оказывается, Ирина за это время выросла в настоящую девушку, стройную, высокую для своего времени, почти до моего виска. В посёлке не набралось бы и пяти женщин её роста. Вообще, что касается роста, даже я, со своими ста семьюдесятью пятью сантиметрами, редко встречал равных себе. Вова же, однозначно слыл самым высоким мужчиной в Прикамске. Мои подопечные и их родители редко дотягивали даже до ста шестидесяти сантиметров роста, сто шестьдесят пять были мерилом высоких. Отец Иры, например, был ниже ста шестидесяти сантиметров, правда, мать её была с отца ростом. В кого пошла их дочь, сказать трудно, но, красавицей она выросла, несомненно.

Русые волосы она заплетала то в одну косу, то в две, порой оборачивала косой голову, как известная украинская женщина-политик. На фоне молочно-белой кожи лица ярко выделялись чёрные прямые брови и чёрные ресницы, васильково-синие глаза смотрели, казалось, в самую душу собеседника. На круглом лице немного выделялись скулы и упрямый подбородок, плотно сжатые губы редко улыбались. Вообще, девушка оказалась необычно взрослой для своих шестнадцати лет. Она редко улыбалась, но, её улыбка не оставляла безразличным ни одного мужчину. Вероятно, поэтому и сватались к ней с четырнадцати лет, не реже двух раз в год. Несмотря на красоту, Ира не оказалась томной волоокой девицей, у неё была великолепная память, быстрое оригинальное мышление, движения точные, чёткие. К примеру, таблицу умножения она выучила за неделю, в отличие от большинства парней, добивавших таблицу больше месяца.

В общении девушка вела себя достаточно просто, не кичилась, не жеманилась, но, панибратские отношения пресекала жёстко. Охотники хамить рядом с ней не задерживались, на первых же занятиях она сумела себя поставить так, что не уверенные в себе шутники предпочитали рядом не становиться. Её шефство над моим хозяйством все восприняли естественно, как женскую работу. Я же только в ноябре заметил рядом помощницу, ставшую незаменимой. Дурак, да и только. Глядя на её экономные точные движения, на точёную фигурку с узким поясом, я млел от любви. Надо же, влюбился в девицу на двадцать лет себя моложе, да ещё шестнадцатилетнюю. Кто бы мне сказал год назад, что влюблюсь без памяти в такую малолетку, рассмеялся бы в лицо. Сейчас каждый день общения с ученицей добавлял к моему чувству дополнительный эмоции, одни положительные стороны видел я в девушке, несмотря на свой цинизм. Понимая, что она не ответит мне взаимностью, я продолжал бескорыстно радоваться каждому дню общения с Ириной. При всём этом, с опытом старого конспиратора прятал любые проявления своих чувств. Одним словом, получилось, как у О.Генри в рассказе 'Бабье лето Джонсона Сухого Лога', не читали? Мне этот рассказ приходил на память почти ежедневно.

Чего только не передумал я, ворочаясь ночами на деревянных полатях, от немедленного сватовства меня удержало прилюдное обещание Ирины выйти замуж не раньше восемнадцати лет. Простое объяснение в любви могло закончиться двумя вариантами, либо девушка расхохоталась и объявила бы, что я стар для неё. Либо согласилась бы, не любя меня, чтобы выбраться из родительского дома. Не знаю, что было бы хуже, но, насильно жениться я не собирался. Ночью мне снились эротические сны с участием моей ученицы и без неё, а днём я проводил с ней тренировки, стараясь оказаться от неё подальше, чтобы приёмы с ней отрабатывал Палыч. Сдерживать эмоции мне помогало понимание того, что наши дети станут крепостными, такой участи я им не желал. Только мысли о крепостных детях, которыми представлялись мои, оставшиеся в двадцать первом веке, помогали сдерживаться. Это моё бабье лето затянулось до конца декабря, когда Вовка срочно доводил пушки до готовности.

Я отбросил свои нежности и отправился к нему, пушки слишком много значили для нашего общего будущего, будет ли оно вообще у нас. Орудийные заряды к тому времени были готовы, я успел проверить пару, чтобы не опозориться перед управляющим. Сами мы стреляли, естественно, холостыми, не умели мы стрелять ядрами, боялись показать свою некомпетентность. Однако, обстрел пушек прошёл на 'ура'. Судя по тому, что нас пригласили к Алимову домой, поразить его удалось вполне. Под это дело пришлось всю ночь перелицовывать свою одежду, не в рабочих же портках идти на званый обед. Ирина и тут мне помогла, с лёгкостью портнихи выкроила и сшила чёрные брюки из добротной ткани. Несмотря на нашу самоуверенность, чувствовали мы себя с Вовкой скованно, особенно поначалу.

Но, кампания оказалась достаточно узкой, все давно знакомы, пара фраз на английском, упомянутые к месту, послужили нам лучшей характеристикой. Не увлекаясь техническими обсуждениями, мы с удовольствием поговорили о вечном — погоде, планах на урожай, событиях в Европе и перспективах войны с турками. В разговоре о войне удивили собеседников, высказав полную уверенность в победе над оттоманами и непременном завоевании в ближайшее время Крыма. Никто из нас не помнил, когда это произойдёт, так точную дату мы не называли. Вот уверенность в том, что не пройдёт и десяти лет, как мы сможем посетить полуостров, удалось передать слушателям. Поразила всех обыденность нашего тона, словно мы говорили о чём-то, общеизвестном. Собственно, для нас так оно и было, никуда турки не денутся, не говоря уже о крымских татарах.

Только после этого обеда управляющий рискнул сообщить о новых орудиях в столицу, настаивая на прибытии инспекции для официальных испытаний пушек. Видимо, он убедился, что мы не случайные люди, в состоянии не только лить сталь, но, и обладаем неплохой общей подготовкой. Нет, он не стал считать нас равными себе, однако, мастерами нас оформили, с должным повышением оклада, оставив при старых обязанностях. Более того, нас по-прежнему приглашали на обеды, в один из которых, мы, не имея возможности пригласить, домой, предложили следующий выходной провести на охоте. Там испробовать наше ружьё, равных которому нет в России, да и Европе, без тени хвастовства упомянул я, к слову сказать. Что характерно, я был прав, но, не буду же говорить, что ружьё опережает время на два века.

Идея всем пришлась по душе, население посёлка давно знало о наших военно-спортивных играх, слухи о казнозарядном ружье ходили с прошлой зимы. Потому мысль отправиться на охоту подхватили, свои ружья охотники брали, не скрывая желания пострелять из моей курковки. Дату выпуска оружия я забил пробойником ещё в прошлом году, на всякий случай. Тут, как раз и купец этот, Лушников, из Сарапула прикатил. Шустрый, видимо, купчина, если сразу оценил достоинства и прибыльность подобного оружия. Ну, о его попытке торговли со мной, говорить не буду, несерьёзно. Однако, договор о создании совместной кампании по производству таких ружей и патронов к ним, мы подписали. Акинфий Кузьмич сразу отправился в Санкт-Петербург, выбивать разрешение на открытие оружейного завода. С ним мы письмо для Никиты нашего отправили, да заказов надавали этому купцу, мол, для производства ружей весьма нужны и для нашего здоровья необходимы. Платить обязались из своих средств, к тому времени деньги у нас стали скапливаться, некуда холостяку зарплату мастера тратить, если водку не пить и приятелей не поить.

Возвратиться Акинфий обещал к весне, с разрешением на строительство завода, в чём я здорово сомневался, зная российскую волокиту. В ожидании весны все занимались своими делами, Палыч тренировал своих будущих диверсантов и партизан, я ставил им рукопашный бой. Володя, как обычно, конструировал очередной станок, говорил, что фрезерный. Тут, по случаю, попался мне бочонок жира тюленьего, по бросовой цене, три вогула с севера привезли. Как эти вогулы добрались до Прикамска, не понимали, видимо, они сами. Судя по внешнему виду, напоили их 'добрые люди', да обокрали, оставив бочонок жира, не польстились на вонючее содержимое. Я присмотрелся к продавцам, молодые парни, ещё не алкоголики, как подавляющее большинство пожилых вогулов, одеты страшно бедно, в замызганные меха. Однако, держатся скромно и уверенно, не смотрят подобострастно в глаза, выпрашивая подаяние. Торгуясь по цене жира, я заметил, что парни буквально дрожат от холода в дырявых одеждах, потому пригласил к себе в избушку.

День был воскресный, в тёплой избе парни отогрелись, наполнив небольшое помещение ужасным благоуханием, к счастью, я жил один. Пока обедали вместе, познакомились. Егор, Айка и Пахом, удивлённые отсутствием огненной воды за обедом, перестали нервничать и рассказали свою немудрёную историю. Как отправились они из стойбища, расположенного, судя по туманным описаниям, в междуречье Камы и Печоры, продавать жир тюлений, кость моржовую и немного песцовых шкур, в Пермь. Там, де, цену хорошую дадут за их товар и можно железных ножей, да наконечников к стрелам купить. Не повезло парням, напоили их на третий день торгаши, обобрали и бросили в сани каравана, идущего вниз по Каме. Караванщики, видать, в доле были, потому, что ещё три дня поили вогулов, да высадили возле деревни Бабки. Как оттуда несчастные добрались до Прикамска, за полсотни вёрст, по крещенскому морозу, непонятно. Следов обморожения на парнях я не заметил.

Разговаривать о вреде пьянства я не стал, для северных народов, особенно финно-угоров, этот бич неизлечим. С трудом удалось загнать парней в баню, смыть с них толстый слой грязи и жира, да уложить вповалку на свои полати. В понедельник, уходя на работу, оставил им еды и велел сидеть дома. В заводской конторе узнал, что через два дня идёт караван от нашей пристани вверх по Каме к городу Чусовому, договорился, что моих вогулов возьмут до Перми. Несмотря на плохой русский язык, вогулы за эти дни много рассказали нам о себе и вогулах вообще. Мы не ожидали, что вогулы столько многочисленны, со слов Егора и Пахома, в их роду больше сотни молодых парней. Правда, не в одном селении, а в двенадцати деревнях. Но, все знакомы между собой и поддерживают друг друга, обороняясь от частых набегов чукчей.

Вот уж, что нас поразило, так воинственные чукчи*. Оказывается, будущие персонажи анекдотов терроризировали весь север, взимая дань с северных народов. Чукчи, по словам вогулов, даже на русские города нападают, на город Чердынь, северную столицу Великой Перми, лет пять назад нападали. Едва смогли отбиться пушками. У вогулов пушек нет, потому они искали защиты от чукчей у русских, почти все окрестились ради этого. Но, реальной защиты от быстрых набегов, не нашли. Пока армейские команды добираются до селений вогулов, чукчи успевают разграбить и вернуться на побережье океана. Туда военные забираться не рискуют, два отряда ещё лет десять назад пропали полностью. Может, чукчи вырезали, может, в тундре помёрзли. Наших вогулов, собственно, посылали за оружием, железные наконечники для стрел и стальные ножи в цене. Власти не разрешают продавать вогулам огнестрельное оружие, и косо смотрят на продажу холодного оружия, даже наконечников для стрел, тем приходится покупать всё из-под полы, здорово переплачивая. Потому и жаловаться ограбленным парням нельзя, их же в холодную бросят, а то и кнутом будут бить.

В ожидании каравана, вогулы сходили со мной на тренировку, пытались показать своё умение драться. Вполне ожидаемо были легко скручены ребятами, даже Ирина смогла уложить Егора носом в пол нашего спортзала. Собственно, вогулы, хотя и превосходили моих учеников возрастом, физически уступали всем, кроме Федьки и Ирины. Видимо, сказывалась кочевая жизнь охотников и рыболовов, нерегулярное питание. Однако, Егор с Пахомом, загорелись идеей научиться драться, как наши ребята, пришлось пообещать обучение, напомнив, что жить у меня негде, пусть строят свои жилища и питаются сами. Практичный Палыч упомянул, что учёба секретным приёмам дорого обойдётся, не один десяток собольих и песцовых шкурок для этого надо привезти. Хотели мы завышенными требованиями отпугнуть вогулов, рассчитывая, что не соберут они такую плату, да и далеко придётся ученикам нашим идти, почти триста вёрст. Обучение поселковских ребят отнимало практически всё свободное время, до осени новых учеников мы не собирались брать. Хотя, расширение круга помощников, на которых можно рассчитывать в сложное время, было необходимо, связываться с вогулами не особенно хотелось. Кто знает, может их, и тренировать запрещено, опять проблемы с полицией будут.

В то же время, парни мне понравились, простодушные и честные до невозможности, настоящие дети лесов. Провожая их до каравана, я прикупил каждому по тёплому полушубку, самому недорогому, да подарил по ножу. В дороге пригодятся, в лесу без ножа никак. Позднее поинтересовался у заводского начальства, правда ли, что вогулам запрещено продавать оружие? К моему удивлению, никакого официального запрета не было. Просто, у торговцев в этих краях был сговор, чтобы поднять стоимость своих товаров для аборигенов. Простодушные вогулы, ханты и коми, расплачивались за железные и стальные ножи, топоры, наконечники для стрел, мехами по весу. При такой доходности купцы строго следили за соблюдением сговора между своими, ходили слухи, что особо жадные торговцы, рискнувшие продать вогулам штуцер или порох, пропадали позднее в лесах без вести.

Просветили меня и касаемо проживания в посёлке посторонних. Официального запрета на это не было, но, поселившись в посёлке, вогулы будут приписаны к заводу. Придётся им идти работать в завод, либо заниматься извозом, что для лесовиков ещё страшнее. Управляться с лошадьми вогулы не умели. Был вариант их временного проживания в посёлке, с согласия городового, как приехавших торговцев. Но, не больше полугода и без постройки постоянного жилья.

Глава четвёртая.

Общение с вогулами напомнило нам, что восстание Пугачёва не за горами, а массового оружия мы не произвели. Базы для обороны завода и посёлка не создали, да и помощников всего три десятка. Что могут сделать три десятка безоружных подростков против тысячи-другой восставших крестьян? Нас задавят запросто, даже применение карабинов не спасёт. Бежать от восстания придётся далеко, за Казань, что там делать? Начинать всё заново? Нет, мы собирались использовать оставшиеся месяцы с максимальной пользой. В ожидании комиссии для приёмки новых пушек, мы с Вовой занимались их модернизацией. Оба орудия установили на железных лафетах с упорами, чтобы после выстрела стволы не отбрасывало назад. Были у нас задумки по противооткатному устройству, но, с этим не спешили. Хватит железных колёс, с устройством для поднятия их наверх при стрельбе.

Наши пушки и так вышли дороже обычных орудий, правда, у тех не было упора при стрельбе и колёса не поднимались. Противооткатное устройство ещё удвоит цену пушек, тогда ни один генерал не возьмёт наши орудия на вооружение. Из жира, купленного у вогулов, я сварил мыло и, через нитроглицерин сварганил немного динамита. Практического применения он не имел, начинять им снаряды нельзя, взорвутся прямо в стволе. Ну, не выбрасывать же, раз уж получилось, оформил весь динамит в стограммовые шашки, с самодельными бикфордовыми шнурами. Пока делал взрыватели, напаял на шнуры 'стеклянные спички', старинный рецепт воспламенявшихся производных при раздавливании стекла. Испытания показали, что шнур горит три-четыре секунды, вполне достаточно, чтобы успеть выбросить шашку. Оставалось сложить динамит про запас, оградив его от сырости, что я и сделал, подальше от своей избы.

За всеми хлопотами незаметно пришла Масленица, с гуляньями, весельем, и, конечно, кулачным боем, 'стенка на стенку'. В прошлом году я видел эту забаву, не впечатлившую меня особым эффектом. Типичная групповая драка, совсем не похожая на описанную в литературе 'рыцарскую схватку'. Били рукавицами, но, силы не жалели, норовя ударить так, словно не по соседу бьют, а по врагу иноземному. Правда, дрались отнюдь не соседи, команды бойцов были от Зареки и Песков (нагорной части посёлка). В Зареке жили в основном мастера, бригадиры, охранники и прочее начальство, вплоть до управляющего. На Песках селились одни работяги, исключение составляли мы трое — Палыч охранник, мы с Вовкой бригадиры. Возможно, поэтому нас в бойцы и не позвали, хотя братья Шадрины всегда стояли на правом крыле зареченской шеренги. Бой получился скорый, зареченские бойцы легко выкинули рабочих за черту, даже особой крови не пролилось, пара разбитых носов, да один выбитый зуб.

Наши ребята, дети и младшие братья проигравших рабочих, не выдержали и пристали ко мне с просьбой выставить команду против Зареки. Мне и самому было очевидно, что победа достанется нам, несмотря на преимущество в весе и возрасте противников. Более того, эта драка была весьма полезна в воспитательных целях, не всё в спаррингах ребят жалеть. Подростки должны почувствовать настоящего противника, способного с лёгкостью покалечить и даже убить. Тогда и в настоящем бою увереннее себя будут вести, не сдерживать удары и жалеть соперника. Посоветовавшись с Палычем, мы заявили, что выставляем новую команду, не от Песков, которые проиграли, а команду 'Концовских', от поселковской окраины. Формально, ограничений по возрасту не было, но, нас не хотели допускать до боя. Однако, братья Шадрины, не терявшие надежды на реванш, настояли на бое.

Мы с Палычем разделились, скинули верхнюю одежду, я встал на левый фланг, против Шадриных, Иван ушёл на правый. Из учеников мы выбрали восемнадцать самых рослых парней, чтобы нас просто не столкнули за черту. Народ, великолепно знавший мои отношения с Шадриными, в большинстве не любивший охранников, составлявших костяк зареченских бойцов, активно подначивал то нас, то противников. В любом случае, схватка обещала быть гораздо интереснее только что закончившегося боя.

— Шадры, — кричали с нашей стороны, — к немцу близко не вставайте, опять уляжетесь!

— Мелюзга, — выкрикивали со стороны Зареки, — молоко на губах не обсохло, вам на титьке висеть надо, а не с мужиками вставать.

Вот, судьи дали команду сходиться, и противник буквально набежал на нашу шеренгу. Видимо, мы с Палычем считались единственными, достойными внимания соперниками, потому, как зареченские бойцы разделились на две группы, устремлённые в нашу сторону. Человек десять во главе с Шадриными бежали ко мне, остальные пытались окружить Палыча. Несколько неожиданно, но, подобные варианты мы изучали на тренировках. Оставшиеся без соперников парни в центре нашей шеренги, вдвоём-втроём легко расправлялись с зареченскими бойцами, вылавливая противников по одному из нашего окружения. Их либо выкидывали за пограничную черту, либо укладывали болевыми контролями на снег. Бить кулаками сквозь полушубки наши ребята не собирались, по опыту знали, пустая трата времени, не зря мы на свежем воздухе спарринги устраивали.

Нам с Палычем первые минуты пришлось туговато, вынудили побегать, чтобы не подставить спину противнику. В джентльменские правила кулачного боя, якобы запрещавшие удары со спины, мы не собирались верить. Пока я крутился вокруг противника, набежали счастливые братья Шадрины. В прошлые наши встречи я не бил их по лицу, опасаясь попасть в холодную, всячески избегал следов насилия на их теле. Шадрины, как это обычно бывает, приняли мою осторожность за слабость или трусость, почему, абсолютно не понимаю. Вот и налетели на меня втроём, уверенные в своей неуязвимости для моих ударов в корпус. Близко подойти опасались, испытав на себе болевые приёмы, стали окружать меня, я, в свою очередь, не собирался давать им время для совместной атаки. Сдвигаясь вправо, за кольцо окружения, я, ударом правой руки, вынес челюсть среднему брату, упавшему на колени сразу, всё, нокдаун. Тут же скользнул обратно, локтем левой руки разбил нос старшему Шадрину, самонадеянно попытавшемуся меня схватить за рукав полушубка.

Едва успел присесть, уходя от хлёсткой пары прямых ударов младшего из братьев, ноги рефлекторно толкнули меня вперёд. Всё, вошёл в контакт, но, брать на болевой приём, не было времени, к нам спешили ещё четверо зареченских бойцов. Быстро роняю противника навзничь и двигаюсь прочь, спасая свою спину. Вижу, Палыч не успевает уйти из окружения, и бегу к нему, что есть силы. Чисто футбольным подкатом сбиваю с ног зашедшего за спину Ивану бойца. Пара секунд, мы с Палычем встали спинами друг к другу, давно бы так. Теперь и семеро наших соперников не страшны. Мы поменяли технику, перейдя к жёстким блокам с быстрыми встречными ударами. Время работает на нас. Осаждающие нас бойцы изо всех сил стремятся достать нас и не видят, что они окружены десятком наших парней, по одному вырывающих себе жертвы. Ко мне пробрались старший и младший Шадрины, упорные парни. Лицо старшего брата залито кровь, судя по всему, носовой хрящ я сломал, ну, не в шашки играем, он уже женат, красота мужчине ни к чему.

Младший брат чётко работает прямыми парными связками в голову, хорошая техника. Едва успеваю ставить жёсткие блоки, как старший из братьев Шадриных почти достаёт меня боковым крюком слева, сдирает рукавицей кожу на левой скуле. Ах, ты скотина, специально рукавицу наждаком обшил, ну, я не ангел, жалеть перестаю. Резко срываю дистанцию и вразрез бью старшего по его многострадальному носу, сразу с разворота добавляю локтем в скулу младшему брату. После чего ухожу за спины ближайших зареченских бойцов, по пути захватываю, чью то руку жестким болевым хватом, осаживая потерпевшего на снег, вроде, не сломал, всё в порядке. Останавливаюсь, где соперники? Всё, шесть зареченских бойцов нервно топчутся за граничной чертой, остальные лежат на снегу, прижатые коленями моих парней. Мы победили.

Позднее оказалось, что единственным пострадавшим в бою стал я, никто из наших ребят ничего себе не повредил, даже носов не разбили. А моя содранная кожа заживала больше месяца, оставив шрам на память, до сих пор его заметно, когда начинаю волноваться, выделяются на лице четыре бледных полоски. Впрочем, свою пользу наш бой принёс, притом, не только ту, на которую я рассчитывал. Наши парни получили нужный незаменимый опыт схватки с незнакомым, жёстким противником и правильно провели бой, не бросившись в бездумную драку. На это я и рассчитывал, но не мог предположить, что уже на следующий день ко мне придут проситься в ученики сразу полсотни подростков и взрослых парней. Причём, не только с Песков, нашего района, но и заречные ребята, почти два десятка. Возглавлял их делегацию младший из братьев Шадриных, Николай. В таких обстоятельствах мы не могли отказать, народ объяснил бы это личной причиной, моей боязнью выучить противника.

Пришлось нам пристраивать к нашему спортзалу ещё один, вдвое больший, за счёт новичков и для них. Первые полгода мы планировали обучать их отдельно, пока не достигнут определённого уровня навыков. Небольшой плюс принесли зареченские ребята, придя ко мне тренироваться, дети мастеров и старших мастеров, теперь их отцы сменили свою ревность к выскочкам-немцам на ровное отношение коллег в заводе. Работать нам с Володей стало заметно проще и спокойнее, заявки на материалы и инструмент выполнялись быстро, без лишней волокиты. Опасаясь, что наши орудия не будут приняты комиссией из-за дороговизны, управляющий решил изготовить два десятка почти обычных, чугунных пушек. Месяц ушёл у нас на отливку и высверливание стволов, теперь работы выполняли рабочие, мы с Володей лишь обучали и показывали. Пользуясь служебным положением, мы ускорили работу по производству самодельного пороха, переведя её в завод. Там вываркой целлюлозы занимались три моих ученика, ещё двое рабочих, выбранных мной, перемешивали полученную смесь с хлоратом калия и сушили.

С новыми учениками мы ухо держали востро, понимая, что среди парней наверняка есть осведомители управляющего и поручика Жданова, начальника охраны завода. Выявлять их мы не собирались, время всё расставит на места. По общему согласию, наши тренировки совмещали в себе постоянное и регулярное промывание мозгов. Главным в этом деле оказался Палыч, навидавшийся в окопах гражданских войн на обломках Советского Союза оболваненных парней. Теперь он активно, с определённой долей агрессии, взялся за перевоспитание новичков, в духе восточных традиций вбивая в них безусловное выполнение всех указаний тренера. Переход к следующему этапу воспитания, когда указания тренера будут важнее приказов начальства и советов родных, мы планировали по мере углубления тренировок. Возможно, поставив это условием изучения оружия и стрельбы из моей курковки.

— Ногами работай, Коля, двигайся, — я подошёл к паре, отрабатывавшей 'рычаг руки наружу', где Николай Шадрин пытался уложить партнёра, как это водится у новичков, исключительно за счёт силы рук.

— Вот, смотри, — я медленным лёгким движением провёл приём на Коле, акцентируя внимание на передвижении, — развернись, и он сам пойдёт за тобой, особой силы не понадобится. Не пытайтесь всё за счёт силы делать, на каждого силача всегда найдётся другой, ещё сильнее. Ногами работайте, ноги всегда сильнее рук, да и ваш вес включается в приём.

Новичков мы сразу привлекли к изучению арифметики, грамоте обучали осторожно, опасаясь показать своё непонимание 'ятей', латинской I, прочих твёрдых знаков. Последний год мы усиленно читали и учились сами правописанию у молодёжи, но, беглости письма не достигли. Свою 'неграмотность' мы компенсировали развитием и углублением спортивных традиций. От непременных поклонов при входе в зал и выходе, до ежедневных повторений основных принципов 'рукопашника'. Эти принципы ребята вырезали на досках, размещённых у входа в каждый спортзал. Там в произвольной краткой форме совместили принципы воинского устава и айкидо. Начиная от положения 'тренер всегда прав', до уважения соперника и любви к нему. Если первые наши ученики легко впитали понимание уважения и любви, то новички, восемнадцати-двадцатилетние парни, со сложившимися жизненными принципами, 'любовь' воспринимали неоднозначно. Ломать через колено упрямцев мы не собирались, надеясь, что время сработает в нашу пользу. Стадный инстинкт великое чувство, когда большинство ребят будут выполнять наши указания беспрекословно, скептикам трудно будет выступить против своих друзей. Чтобы быстрее сплотить группу новичков, ежемесячно я договаривался об отдельном молебне с батюшкой Никодимом, куда приводил своих ребят, обе группы. Парни, впервые посетившие церковь без родных, да ещё на отдельный молебен в присутствии тренеров и своих друзей, начинали воспринимать нас своими близкими родными. Нет, я понимал, что авторитет отца остался для моих учеников основным и незыблемым, однако, капля камень точит. Пройдёт два-три года, и вторыми после отца станем мы с Палычем, этого хватит. Поднимать своих учеников против родных, я не собирался ни при каких обстоятельствах. Вполне достаточно будет через них влиять на семьи рабочих и на молодёжь.

Все заботы с тренировками не оставляли ни единого часа свободного времени, однако, уйти с прикамского завода мы не могли до решения вопроса об оружейном заводе. Всё же, на работе я экспериментировал с ручными гранатами и взрывателями для них, чтобы избавиться от необходимости поджигания фитиля. Взрыватели выходили непомерно дорогими в массовом изготовлении, зато рубашку для осколочных гранат из некачественных отходов чугуна мы с Володей отлили достаточно быстро. Учитывая, что заряд из динамита, заметно превосходящий силой взрыва пороховой, был втрое меньше по объёму, гранаты вышли компактные, внешне похожие на Ф-1. Только без рычага и кольца, с торчащим хвостиком фитиля. Для официального применения, под бездымный порох, мы отлили большие рубашки, а два десятка маленьких, как брак, я выкупил по стоимости чугуна себе, якобы на эксперименты. Алимов знал о моей домашней лаборатории и не препятствовал приобретению бракованных деталей и отходов на заводе.

Володя занимался ремонтом и модернизацией водяных молотов, изготовлением оригинальных штампов, приносивших ощутимую пользу производству. Если в прошлом году завод поставил полтораста тысяч пудов железных полуфабрикатов, от простых поковок, до листового и кровельного железа, нынче производительность выросла в полтора раза. За зиму почти весь привезённого по Каме из Гороблагодатских заводов чугуна отработали, теперь добирали остатки со складов, в ожидании ледохода. Первые поступления литья будут с половодьем, Алимов уже отправил на Гороблагодатские заводы, поставлявшие руду и чугун, запрос об увеличении поставок. Мы с Володей не забывали и своих интересов, обговаривая заранее необходимые объёмы для ружейного производства. Постоянно экспериментируя над удешевлением ружейных гильз, Вова изготовил пару прокатных станов от водяных приводов для катания медного и железного листа до трёх десятых миллиметра толщиной. Ширина таких листов, правда, не превышала аршина, чего вполне хватало для изготовления патронных гильз и капсюлей. Управляющий, удивлённо поинтересовавшийся возможностью применения таких тонких листов, был успокоен, что для ружейного завода мы закупим любое разумное количество, по разумной, опять же, цене.

В предчувствии изменения нашего статуса с наёмных рабочих на владельцев завода, отношение среди жителей посёлка к нам заметно менялось. Тот же Сергей Николаевич ежемесячно приглашал нас к себе в дом, знакомил с приезжавшими купцами и заводчиками. Мы довольно доходчиво объяснили управляющему, что основным поставщиком металла и деталей для ружейного завода видим Прикамский завод, что может заметно обогатить Алимова и увеличить прибыли завода. После ежемесячных молебнов, оплаченных деньгами и весомыми вырезками лосятины, отец Никодим с матушкой также прониклись к нам добрыми чувствами. Городовой не проявлял особых пристрастий, вполне удовлетворённый подарками. Поручик Жданов, как любой офицер, умеющий и любящий стрелять, регулярно выезжал с нами на охоту. Доктор с интересом обсуждал нашу точку зрения на болезни и медицину вообще, тоже не упускал случая встретиться с нами. Так, что званые обеды в доме управляющего стали практически обязательными для нас.

В одно из посещений дома на Господской улице Владимир удивил избранное общество заводского посёлка, приглашённое на обед управляющим. Небольшая кампания, состоявшая из главного инженера, поручика, командовавшего взводом заводской охраны, городового, доктора, единственного на сто вёрст вокруг, священника одной пока церкви, с супругами, у кого они были, практически еженедельно собиралась в казённом доме управляющего, самом большом здании посёлка. Все они воспринимали службу в Прикамске возможным трамплином для удачной карьеры, потому искренне интересовались заводскими делами, вполне заслуженно считая прибыльную работу завода главной своей задачей. К тому обеду Алимов приурочил показ недавнего своего приобретения — пианолы, выписанной вместе с самоучителем для двух своих дочерей, четырнадцати и шестнадцати лет. Пока девушки смогли показать лишь пару сыгранных гамм, зато Владимир с некоторой заминкой сыграл три прелестных мелодии, после чего спел несколько песен, пояснив, что написал их некий Макаревич. Лучшего способа завоевать сердце управляющего, и без того, довольного придумками обоих немцев, Вовка отыскать не мог. Гости знали, как близко к сердцу воспринимал Сергей Николаевич судьбы своих дочерей, о чём не преминул заметить в курительной комнате поручик Жданов новоявленному музыканту.

— Однако, Владимир Анатольевич, Вы рискуете оказаться в зятьях у нашего хозяина, — прикурив трубку, повернулся он к собеседнику, — или это часть Вашего далеко рассчитанного плана?

— Побойтесь бога, батенька, — закрылся рукой обескураженный Владимир, — мне скоро сорок лет стукнет, мы почти ровесники с Сергеем Николаевичем. Нет, портить судьбу юной девушки неравным браком, увольте. Да и положение в обществе моё оставляет желать лучшего, так, что даже не шутите в этом направлении. Подобными измышлениями мы может оскорбить нашего хозяина, и, — он улыбнулся, — я никогда не получу возможности вспомнить молодость, поиграв на пианоле.

Этот разговор молодой поручик, видимо, передал своим знакомым, потому, что вскоре о нём знали все жители посёлка, начавшие гордиться немцами. Всё же, обычные работяги, а утёрли нос барину-управляющему, знай наших. На фоне таких слухов происки местных вдовушек и родителей девиц на выданье резко активизировались в отношении нас обоих. Спасала нас почти круглосуточная занятость и присутствие в домах помощников, при которых гостям было трудно начать разговоры о женитьбе. Трижды приходили к нам в гости отцы девиц на выданье, под мелкими предлогами, ужинали и пили чай, но, так и не решались завести серьёзные разговоры. Видимо, играла не последнюю роль, наша спартанская и откровенно бедная обстановка в избушках. Поговорив о погоде и видах на урожай, гости уходили, не рискнув говорить о браке с таким не хозяйственным немцем. Хоть и мастер, а деньги в трубу выпускает, такой и семью не прокормит, лишь опозорит родню.

К Пасхе вернулся Лушников из столицы, выбив-таки разрешение на собственное оружейное производство в Сарапульском уезде, к которому относился Прикамский посёлок. Он нашёл в Питере нашего Никиту и привёз от него письмо, с приятными известиями. Наш друг устроился секретарём графа Кирилы Григорьевича Разумовского, покровителя Академии Наук, человека, приближённого к императрице. Подробности в письме Никита не давал, но, упоминал, что скоро может приехать, в составе той самой инспекции, направлявшейся для изучения нашей пушки. Такие новости радовали, более того, наше сообщение о скором приезде инспекторов поразило управляющего, повышая наш имидж в его глазах. Настолько, что Алимов придал нам рабочих и пару санных упряжек для работ по производству самодельного пороха. До этой поры порох мы производили в небольших количествах, руками наших учеников и своими. В ожидании инспекции управляющий расщедрился, намереваясь приготовить для испытания не менее сотни выстрелов нашим пушкам. Несмотря на помощь, сам процесс химических реакций при производстве пороха, знали мы трое и Валентина. Остальные парни, привлекаемые к работам, занимались исключительно вываркой целлюлозы, поддержанием огня и прочим неквалифицированным трудом.

Вернувшийся Лушников развил кипучую деятельность по строительству оружейного завода и не только. Этот полный светловолосый мужчина с окладистой русой бородой, оказался очень интересным человеком. В своей общительности превосходил, пожалуй, нашего Никиту, проявляя чудеса коммуникабельности, но, без занудности и приставания. Акинфий Кузьмич оказался знатоком прибауток и поговорок, густо пересыпая ими свою речь. Вопреки нашему мнению о богатых купцах, он чаще улыбался, чем мы трое вместе взятые, практически, предваряя рекомендации Дейла Карнеги. Узнав, что Володя умеет играть на пианоле, уговорил его заниматься со своей старшей дочерью Катериной, довольно симпатичной девицей на выданье, за месяц купил в Казани и привёз ей пианолу. Катерина, подобно отцу, разрушала все стереотипы купчихи, этакая худенькая шустрая девушка, хохотушка и затейница. Первым же делом, после знакомства с Володей, она организовала наш выезд в свою родную деревню Бугры, на полпути между Прикамском и Сарапулом.

Добрались туда мы под утро воскресенья, на специально нанятых подводах, отправившись в путь с вечера. Там, в родовом доме, Акинфий Кузьмич, устроил фуршет по-староверски. Мы не задумывались, что наш компаньон старовер, оказывается, почти всю торговлю по Каме держали староверы, впрочем, как и по другим рекам России. В его деревенском доме накрыли длинные столы, к которым степенно подходили соседи с семьями, приехали два купца из Сарапула, также с жёнами и детьми. В нашем прошлом староверы, даже нарочито крестившиеся двумя перстами, были безнадёжно испорчены советской властью. Здесь же, приходили вполне вменяемые люди, разговаривали о делах, шутили, смеялись и пели. Несколько своеобразная одежда, в основном из домотканых тканей, да чёткое распределение кружков по интересам, девушки с девушками, мужчины с мужчинами, только и отличали эти посиделки от прочих, увиденных нами за полтора года.

Нет, было ещё одно отличие, полное отсутствие спиртного на столах и ни намёка на табачные изделия. В заводе многие рабочие и охранники курили трубки, заполняя их ядрёным самосадом. В нашем кругу, куда нас усадил хозяин дома, кроме знакомства с многочисленными родственниками Акинфия и соседями, обсуждали наиболее выгодное место для строительства ружейного завода. Потому, как разрешение на завод было получено без приписных крестьян. Видимо, кто-то из чиновников решил подшутить над самоуверенным купчиной из провинции, не вписав, как обычно, в указ о строительстве завода, список деревень, где разрешено брать рабочих. Все окрестные селения на семьдесят вёрст вокруг были приписаны к Прикамскому заводу, нечего даже пытаться уговорить Алимова поделиться рабочими руками. Даже, если подобное удастся, первые же ревизоры снимут такого управляющего за самоуправство.

Так и выходило, что рабочих придётся искать в Сарапуле, да отправлять вербовщиков по ближайшим городам. Тут мы не спорили с хозяином, понимая его опыт именно в таких делах. Зато по месту строительства завода были непреклонны, необходима водяная плотина, с возможностью устройства привода от водяных колёс. Мы с Вовой догадывались, что снижать себестоимость нашего оружия придётся исключительно научно-техническим прогрессом. В данном случае, до семидесяти процентов ружейных деталей и основания патронных гильз мы собирались штамповать. Для этого нужен был мощный молот, ясное дело, не ручной. Рабочим должна была остаться слесарная обработка и сборка ружей, да снаряжение патронов. Вопрос о количестве слесарей, столяров и рабочих других специальностей, с нашим компаньоном обсуждался не раз, всё было обговорено и согласовано. Здесь, в Буграх, Акинфий Кузьмич, не только показывал своим родным и близким, как далеко смог продвинуться, но, и обсуждал, кого и где можно нанять.

Кроме редких свободных мастеров, много было рабочих на оброке, тех же столяров и плотников, годами не появлявшихся в имениях своих господ, отправляя туда оброк деньгами, а не натуральным продуктом, как большинство крестьян. Потому и бродили по России с выправленными документами работные люди, отпущенные барином за звонкой монетой. Кто честно привозил обещанные деньги, кто годами не отправлял ничего, ссылаясь на плохие заработки. Некоторые откровенно кидали своих хозяев-бездельников, не собираясь выплачивать оброка. Таким образом, с помощью родственников Лушникова, дальновидно предложивших нам в подмастерья своих сыновей и племянников, не достигших пока восемнадцати лет, мы набрали почти полсотни рабочих на будущий завод. Заодно познакомились с четырьмя купцами и двумя десятками родных и друзей нашего компаньона.

Обратный путь в Прикамск, опять ночью, даже под теплыми тулупами, не доставил особого удовольствия. На работу мы вышли утром замёрзшие и толком не выспавшиеся, надеясь подремать в обеденный перерыв. Лушников же, приехал на следующий день, удивляя своей энергией. До позднего вечера вместе с ним мы осматривали место будущей плотины в десятке вёрст от Прикамска, в наше время там блестели полтора десятка прудов рыборазводного хозяйства, знаменитого на всю Россию. Мы решили, что небольшая запруда на речке Пихтовке вполне под силу даже нам, начинающим заводчикам. Определив место, вернулись домой за полночь, отдав всю инициативу по строительству плотины Акинфию Кузьмичу. Начиная с этого дня, личной жизни у нас не осталось. Слава богу, что пришло лето с долгими светлыми вечерами и короткими ночами.

Почти неделя ушла нас на увольнение с завода, четыре дня из них мы уговаривали Алимова нас отпустить, буквально шантажируя его перспективой сотрудничества. Положительную роль сыграла и предстоящая инспекция по проверке наших пушек. Очередной раз мысленно мы похвалили себя, что сказались немцами, иначе, быть бы нам крепостными. В глазах Сергея Николаевича, буквально читалось огромное желание посадить нас в холодную, а на работу водить в цепях. Думаю, он не раз пожалел, что помог Никите отправиться в Санкт-Петербург. Не знай, никто о нас в столице, дальше первой рогатки на тракте мы бы не уехали. А тут два комплекта документов, удостоверяющих нашу личность и подорожная до столицы, предусмотрительно не показанная Алимову, заметно повышали нашу независимость. О втором комплекте бумаг, мы, естественно, управляющему и городовому не говорили, опасаясь, что те просто спрячут наши паспорта. Но, слава богу, всё обошлось. Перспектива большой прибыли от поставок на будущий ружейный завод перевесила обиду от нашего увольнения. В результате, в начале июня мы оказались безработными заводчиками, приступив к строительству собственного производства.

Лушников развернул настолько активную стройку плотины и будущих заводских сооружений, что нас брала зависть. Если бы так строили в наше время! За две недели, нанятые им рабочие, выстроили плотину, куда навесили три водяных колеса, изготовленных, пока шло строительство. Затем, ещё две недели ушли на устройство запруды и отведение потока воды к выстроенной плотине, на водяные колёса. С этого момента счёт времени пошёл на дни, а мы стали появляться на строительстве не раз в неделю, а каждый вечер. Для этой цели пришлось купить нам по мерину, обучаясь верховой езде. Первое время половину пути от Прикамска до деревни Таракановки, что была в полуверсте от нашей запруды, приходилось идти вслед за своим конём, но, вскоре мы достаточно окрепли, чтобы освоить тяготы верховой езды довольно быстро. Так вот, ежедневные наши поездки в строящийся заводик на речке Пихтовке, становились всё более лёгкими и приятными.

Акинфий заразил нас своим рвением к работе, стремлением быстрее начать производство. Не успели выстроить заводские постройки, растущие не хуже грибов, как он организовал строительство домов и бараков для рабочих. Каждый день по пути в Таракановку мы обгоняли подводы с кирпичом, что везли из Сарапула и деревни Бабки для печей. Мы с Владимиром, тоже не дремали, разместив на Прикамском заводе выгодный заказ на кровельное железо, две сотни кованных шестигранных прутков под стволы будущих ружей, листовое железо, из которого мы собирались вырубать оружейные детали. Не забыли и медный лист под капсюли и гильзы, прочие мелочи, в том числе и детали под будущие станки. Их Володя спроектировал, учитывая опыт постройки предыдущих моделей.

С наступлением тёплых дней Лушников переехал в Прикамск, выстроив здесь дом, буквально за три дня его подвели под крышу, крытую кровельным железом. В этом доме и обучал по вечерам Володя старшую дочь нашего компаньона игре на пианоле. Далеко слышны были тёплыми майскими вечерами неумелые гаммы ученицы и шлягеры наших лет в исполнении педагога, от 'Подмосковных вечеров', до песен 'Машины времени' и 'Воскресенья', их мы полюбили со студенческой поры. Несколько раз, после вечерних тренировок, ополоснувшись в баньке, я не выдерживал, пробирался окраиной к этим певцам, чтобы посидеть в приятной кампании. Порой рисковал спеть хором, это я люблю, жаль, голос мой не все воспринимают адекватно. Чтобы не чувствовать себя третьим лишним, стал брать с собой Ирину. Других девушек в моём окружении не было.

Ира и Катерина дополняли друг друга, одна чернобровая точёная красавица, с плавными и точными уверенными движениями. Другая непоседа, курносая блондинка-хохотушка, не способная высидеть у пианолы больше десяти минут. Несмотря на разницу в возрасте и социальном статусе, девушки легко поладили, даже начали перешёптываться, хихикая о своём, пока мы с Володей пели или разговаривали. Ближе к ночи приезжал отец Катерины, девушки отправлялись на первый этаж, женскую половину дома, а мы садились обсуждать рабочие проблемы, попивая крепкий чай. Не обычные заваренные травы, к которым привыкли за последние полтора года, а настоящий китайский чай. Его купец привозил с Нижегородской ярмарки. Впервые за всё время проживания в Прикамском посёлке, эти два месяца, май-июнь 1772 года, несмотря на огромную загруженность, мы успевали работать и отдыхать. Володя, наконец, поддался уговорам моим и Акинфия, поручив изготовление новых станков нанятым рабочим. Рискнул изготовить новинку не своими руками, от чего первое время даже ещё больше переживал, проверяя работу своих подопечных по несколько раз на день.

В начале июля, в самую жару, прибыла инспекция из столицы, в составе двух офицеров и нашего Никиты. Руководил инспекцией подполковник Михельсон, вероятно, тот самый, будущий победитель Пугачёва. Особого впечатления на нас он не произвёл, довольно занудный дядька, лет на десять старше нас. Для своего звания достаточно стар, потому, видимо и будет так лютовать при подавлении восстания, стремиться использовать последний шанс продвинуться на полную катушку. Правда, он об этом не знал, честно и придирчиво изучая нашу пушку. Даже по его вопросам, на многие из которых мы не могли ответить, стало ясно, что службу Михельсон провёл не на паркете. Больше всего заинтересовал Михельсона, как ни странно, наш лафет с железными колёсами, при установке орудия на позицию, поднимаемыми вверх. Именно лафет он осматривал самым внимательным образом, заставив провести ходовые испытания обоих орудий по болотистой местности и твёрдым дорогам. Почти неделю мы с рабочими катали орудия вокруг Прикамска, наматывая необходимые вёрсты, въедливый подполковник сопровождал нас на коне, невзирая на палящее солнце. Только убедившись в достаточной прочности ходовой части, он разрешил приступить к стрельбе, опять же со своими примочками. Наших рабочих он до орудий не допустил, поставив на стрельбы двух ветеранов из заводской охраны, имевших дело с пушками на службе.

Оказывается, таким образом, Михельсон проверял надёжность орудий, не поведёт ли ствол, не забьется ли затравочное отверстие и прочие мелочи. Убедившись в достаточной надёжности пушек, начальник инспекции разрешил нам продемонстрировать эффективную скорострельность, с повышенной дальностью стрельбы. Лёгкость орудий инспекция отметила сразу, пытаясь проверить утроенными зарядами, не разорвётся ли ствол со столь тонкими стенками. Наше изделие выдержало все издевательства, включая сбрасывание с высоты в три метра на камни. В целом инспекцию Михельсон признал вполне успешной, подписав рапорт о рекомендации орудий для армейских испытаний.

Никита на стрельбы посмотрел минут десять, не больше, да за день обошёл все производственные площадки на заводе. В тот же день, вечером, мы собрались в моей избушке, как обычно. С момента приезда каждый вечер Никита проводил с нами, за полтора года накопилось достаточно новостей, чтобы послужить темами для обсуждения. Он побывал на нашем оружейном заводике, где запустили первый молот с водяным приводом. Много рассказывал о своих похождениях, как он смог пробиться к графу Разумовскому и стать его секретарём.

— Народ в столице, не поверите, — щурясь на огонь в камине, где, несмотря на жару, мы поставили кипятить воду для чая, вспоминал он, — словно из нашего детства люди вышли. С одной стороны, строгости необычайной, это нельзя, то нельзя, кругом солдаты, норовят в морду сначала дать, потом разговаривают. С другой стороны, люди душевные, если денег не просишь, обязательно помогут. Слабым местом для меня остаётся моё сомнительное дворянство, так, польских дворян даже не пытаются проверять, лишь усмехаются при знакомстве. На мою удачу, часть наших сувениров удалось быстро и выгодно пристроить, денег на первое время хватило на проживание и одежду. Не в камуфляже по салонам шастать. Бывшего гетмана Разумовского я, собственно, случайно встретил, да вспомнил, что он куратор Академии Наук. Этим и заинтересовал, как поводом для разговора. Дальше, больше, презент в виде моего бинокля и так далее. Тут ещё получилось своё знание английского языка продемонстрировать, да немного по-немецки побалакать. Так, шаг за шагом, пристроился к Кириле Григорьевичу, сначала по мелким поручениям бегал, сейчас он меня официально в секретари произвёл. Ну, это всё пройденный этап, неинтересно упоминать, до сих пор с ужасом вспоминаю привыкание к алфавиту с ятями, ижицами и херами.

Дальше пошёл технический разговор об 'успехах' в пушечном производстве. Нашу идею о перспективном производстве казнозарядных пушек новоявленный дворянин раскритиковал в пух и прах, начиная от дороговизны, заканчивая отсутствием противооткатного устройства, без которого беглый огонь становится невозможным. Всё преимущество казённого заряжания сводится на нет, необходимостью возвращать орудие на прежнее место и заново прицеливаться. Выслушав сетования на необходимость действенного оружия против крупных подразделений врага, которыми могут стать лишь пушки да пулемёты, вторые нам обойдутся в сто раз дороже, Никита раскрыл нам глаза на возможную перспективу, заставив взглянуть на проблему с другой стороны.

— Эх, вы, теоретики, — улыбался Никита, слушая растерянные объяснения. Мол, хотели, как лучше, получилось, как всегда. — Вы не слышали такое понятие, как миномёт? В десять раз легче пушки, проще в использовании, не нужно нарезных стволов. Как вы должны помнить, полёт мины стабилизирует оперение, а плотность прилегания снаряда к стволу без повреждения последнего обеспечит обычное медное кольцо.

— Господи, — развёл руки Вова, — Никита, ты же единственный среди нас армеец. Мы ведь записные тыловики, на нашей военной кафедре ни одного миномёта не было. Вот мы и не допетрили.

Остаток вечера прошёл в обсуждении тонкости конструкции миномёта, наиболее удобного калибра и прочих технических нюансов. Нам повезло, что Никита, в отличие от нас, инженеров, закончил Высшее военно-артиллерийское училище, даже успел отслужить пару лет офицером, пока не занялись повальным сокращением армии. Именно тогда он и оказался на улице без кола и двора, именно потому и занялся нищий старлей бизнесом. Ну, это совсем другая история. А тем вечером Никита подкинул нам много интересных идей, нарисовал полсотни схем, даже продиктовал пару смесей для запалов взрывателей. Он же предложил мне не трястись над секретом бездымного пороха. В Прикамскую глубинку ещё долго не проберутся шпионы, а без инициирующего вещества никакой порох не может быть использован в патронах. Тогда же Никита предложил нам заняться более полезным оружием, например, револьвером.

— Ребята, его не зря назвали 'великим уравнителем', — чокаясь очередным тостом, разъяснял нам статский советник, — на одного человека в этом времени, как правило, не нападает больше трёх-четырёх врагов. Обычный шестизарядник сделает бойца-одиночку непобедимым, более того, возможно, раннее внедрение револьверов изменит менталитет и поведение русского человека. Наше российское раболепство перед чиновником с десятком солдат вполне может измениться на независимое поведение североамериканских переселенцев. Условия продвижения наших переселенцев в Сибирь полностью аналогичны современным им американским покорителям прерий. С единственной разницей, у наших первопроходцев не было оружия совсем, либо оно было устаревшее и его было мало.

— А, что, — подхватил Владимир, — если мы разовьём производство простых и дешёвых ружей не под Тулой, а здесь, в Прикамске, откуда за Урал рукой подать? Да ещё в придачу к ним револьверы начнём выпускать? Какие возможности открываются для людей, для экспансии на Восток, надо обдумать, уральский народ заметно богаче подневольного крестьянства центральных губерний. Здесь даже перед революцией квалифицированный рабочий получал в несколько раз больше поручика армейского.

— Парни, парни, — вмешался Палыч, обычно молчавший в нашей кампании, — не забывайте, скоро по этим местам пройдёт войско Пугачёва. Вы, что? Хотите своим оружием бандитов вооружить? Так они не до Казани, до Питера доберутся, в десять раз больше народа положат.

— Ты прав, — осунулся лицом Никита, — давайте всё обдумаем и согласуем. Не верю я в этих борцов за народную справедливость, навидались.

Жаль, что в тот вечер, как и в оставшиеся до отъезда комиссии дни, мы ничего толком не решили. Легко, оказывается, из будущего указывать на допущенные промахи и ошибки. Когда сам начинаешь принимать решения, глядя на проблему изнутри, она видится совсем в ином ракурсе. Кроме знакомства и устройства на службу к Разумовскому, Никита, наш талантливый бизнесмен, успел достаточно много. Он завёл неплохие связи в среде помощников и секретарей, формально исполняющих решения своих титулованных хозяев. На самом деле, мы понимали, что необходимые решения проще спокойно провести через клерков, нежели биться головой об их хозяев. За полтора года Никита изучил наиболее реальные и перспективные возможности российского бизнеса, начиная от производства оружия и ткани для военных нужд, на чём привыкли наживать капиталы все фавориты со времён Петра Первого. Заканчивая торговлей железом (за бесценок, как Демидовы, с Европой). Свои выводы Никита озвучил нам,

— Ребята, кроме производства оружия, есть другая возможность подняться, — глаза у него загорелись, — торговля мехами, не поверите, приносит больше прибыли, чем добыча золота в Америке. Мало того, что соболь, купленный в Сибири, при продаже в Петербурге, стоит в двадцать раз дороже. Оказывается, нормальные торговцы просто рвутся на Дальний Восток, тамошние морские бобры, я полагаю, каланы, стоят в десять раз дороже песцов. Вы не поверите, с кем я познакомился, с самим Шелиховым! Жаль, что он ещё молодой парень без денег и мыслей об освоении Америки, только в Охотск едет. Мы на почтовой станции разговорились, бог даст, ещё увидимся.

— Я так понял, что залив имени его пока на карту не нанесли? — мой вопрос был вполне уместным, с детства мечтал побывать на Дальнем Востоке, и прочитал всё, что мог найти об истории русских поселений в тех краях, — Никита, я поеду с ним!

— Какой прыткий, сперва наладим наше производство, — осадил меня Желкевский, — затем заработаем тысяч десять-двадцать, да наймём полсотни надёжных охранников. Без денег тебе нечего делать в Питере, а без крепкой защиты погибнешь в Охотске. Там сейчас золотая пушная лихорадка в самых худших проявлениях, с чисто русскими нюансами. Купцы и промышленники исподтишка режут друг друга, доносы пишут. Тот же Шелихов, знаешь, в нашей истории со сколькими конкурентами расправился? Нет, ребята, без денег и своего оружия, на Дальний Восток лучше не соваться, съедят.

Начинать оружейное производство с нуля в Петербурге, практически без средств и опытных мастеров, Никита не пытался, понимая бесперспективность такой глупости. Попытки устроить нечто вроде патентного бюро, успеха пока не имели. Все аргументы, что таким образом русские изобретения станут приносить прибыль самим изобретателям, а не богатым промышленникам, натолкнулись на откровенное непонимание.

— Как твой нищий изобретатель, — искренне удивлялся граф Кирила Григорьевич наивности своего секретаря, — сможет зарабатывать и производить своё изобретение, если у него вошь в кармане? Его прожект всё равно деловые люди в свою пользу обернут, а изобретатель останется таким же нищим. И не говори о процентах с прибыли, у нас в России такого никогда не будет. Сам подумай, начну я выпускать, к примеру, чьё-нибудь изобретение. Что же, какой такой суд сможет мне в этом помешать? Нет, Никита, глупости ты говоришь, баловство это.

Друг наш, однако, не прекращал обрабатывать своего шефа, подкидывая всё новые аргументы, на сей раз, к пользе государственной, кою можно извлечь из пошлины за регистрацию подобных прожектов. Тем более, что Разумовский, как никто другой знал подлинную картину несметного числа поступающих в Академию Наук прожектов самых различных направлений. От новейшего способа завязывать шнурки на ботинках, до чертежей летающих кораблей. Тут Никита обосновал сразу два плюса для страны и академиков, во-первых, пошлина пойдёт на содержание академии, избавив Кирилу Григорьевича от еженедельных просителей вспомоществования из числа учёных мужей, или, хотя бы, уменьшит их количество. Во-вторых, необходимость уплаты пошлины заметно убавит число прожектов, значит, освободит учёных мужей для более полезных занятий, нежели рассмотрение чужих глупостей. И, судя по уверению нашего друга, граф с такими аргументами, скорее всего, согласится.

— Будет нам патентное бюро, будет, — уверенно говорил Никита перед отъездом в столицу, — да, похоже, гетман прав. В России, кроме прав первооткрывателей, увы, не приносящих дохода, патенты нам ничего не дадут. Надо задуматься о регистрации патентов в Англии, Франции и Голландии, там они смогут приносить какой-никакой доход.

С этим мы согласились, после, однако, регистрации изобретений в России. За это время пообещали набросать список патентов, способных принести прибыль, без убытка для нас и России, естественно. С Никитой, который уезжал таким же стеснённым в средствах, как и приехал, мы договорились связаться через купца Лушникова или его представителей. Первые ружья были на выходе, в ближайшие недели должны начаться продажи нашего изобретения. Когда нам удастся собрать рублей пятьсот, Акинфий Кузьмич обещал выехать в Санкт-Петербург, возможно, с нашими мастерами, чтобы наладить там ружейное производство. Нашему компаньону Никита пришёлся по душе, не последнюю очередь, своим близким знакомством с Разумовским. Акинфий не скрывал своей мечты выбиться в первую гильдию и построить дом в столице. Сотрудничество с нашим другом заметно приближало эту мечту.

Никита, в свою очередь, собирался завести связи среди иностранцев, способных помочь в регистрации изобретений в Европе. Выслушав заверения Лушникова, он решил в ожидании средств подать прошение на строительство ещё одного ружейного завода, неподалёку от Санкт-Петербурга, в преддверии очередной турецкой кампании были шансы решить вопрос быстро и недорого. Купца же он попросил привезти с первой оказией в столицу полсотни ружей в дорогом оформлении, с серебряной насечкой и лакированными прикладами.

— Ребята, подобные подарки не только помогут получить разрешение на завод оружейный, — с опытом здешнего хождения во власть напомнил Никита нам, — чем больше мы подарим наших изделий людям, приближённым к императрице, да и ей самой, тем больше другие придворные и просто пижоны разные, захотят приобрести наши ружья. А к ним потребуются патроны, причём ежемесячно. Вы знаете, сколько раз в месяц Екатерина устраивает охоты? Не реже пяти раз, а в хорошую погоду чаще. Вот так! Даже раздарив полсотни ружей, мы поправим положение на одних патронах за полгода.

— Чуть не забыл, — уже прощаясь с Никитой, выдал Вова, — помните рок-оперу 'Юнона и Авось'? Попытайся найти в столице графа Резанова, главного героя оперы. Мне кажется, он сможет стать нашим представителем в Калифорнии, сейчас ему лет двадцать, должно быть*. В нашей истории, он на голом энтузиазме сделал довольно много. Если помочь ему, да подсказать поискать в Калифорнии золото, да начать колонизацию раньше, а не через тридцать лет, может выйти очень неплохо. Коли там найдётся золото, вопрос о продаже Калифорнии никогда не встанет перед Россией. Сейчас мизерное количество золота добывают лишь на Урале, даже сибирские прииски не открыты. А мы бы вооружили Резанова, чтобы вопросы с индейцами и испанцами решались проще. Чем чёрт не шутит, сами бы туда сплавали, да Аляску заодно посетили бы. Там-то мне точно известны места, где найдут золото, речки с индейскими названиями, значит, их можно и сейчас найти.

— Володя, чёрт молчаливый, где ты раньше был, — едва не подпрыгнул Никита, — парни, он дело говорит. Если мы привезём в столицу пару пудов золота, благосклонность императрицы всем гарантирована. Тогда мы сможем строить любые заводы на любых землях и снаряжать экспедиции, хоть в Австралию. Да ещё и губернаторское кресло может дать Екатерина, тем более, у чёрта на куличках. Туда ехать желающих не будет.

— Да, да, — мрачно ухмыльнулся Палыч, — у нас денег нет на добрые избы, а мечтаем о мировом господстве. Как говорили герои мультфильма, чтобы привезти два пуда золота, нужно потратить столько же золота на организацию экспедиции.

— Значится так, — подытожил наш дворянин, — я наведу справки о возможности экспедиции морем на Дальний Восток и необходимых действиях по её организации. Однако, вооружение за вами, делайте что хотите, но, к будущей весне в Санкт-Петербург привозите шесть ваших орудий с сотней зарядов на каждое, полсотни револьверов с патронами и столько же ружей. Людей не прошу, если удастся договориться о корабле, людей найду. Однако, это дело без взяток борзыми щенками, то бишь, ружьями, не провернуть. Не позднее Рождества жду полсотни подарочных вариантов, спешите. К этому времени найду Резанова или других таких же энтузиастов, среди молодых офицеров и штатских их предостаточно.

— Чёрт, — выскочил он, едва усевшись в почтовый рыдван, — совсем забыл про гостинец, — он выкинул из своего багажа довольно тяжёлый свёрток на землю, — отгадайте, что это?

— Не поверю, — я потрогал пальцем податливую поверхность ткани, чувствуя под ней упругий на ощупь свёрток, знакомые ощущения безошибочно подсказали ответ, — каучук, не иначе.

— Да, настоящий каучук, — довольно подтвердил Никита, — почти три пуда самого натурального каучука, куплены по случаю, у одного голландца. Берите и пользуйтесь, пока я добрый. Ни в чём себе не отказывайте, если понадобится, не пройдёт и года, привезу любое количество. Европейцы его пока на игрушки используют, резину делать не умеют.

Глава пятая.

Отъезд инспекции словно снял запоры со склада неприятностей. Мы, правда, об этом не сразу догадались. В ожидании выпуска первой продукции ружейного завода, я и Володя, начали капитально обустраиваться в деревне Таракановке, на окраине, соседствующей с плотиной. Даже Алимов, в преддверии заказа на пушки, принялся перестраивать производство. Лушников окончательно поселился на территории нашего оружейного завода, отстраивая там себе дом, совмещённый с заводоуправлением. Палыч, которого мы тоже позвали жить в деревню, наотрез отказался, оставшись работать на Прикамском заводе. Пользуясь тёплой августовской погодой, я уже перебрался в недостроенный дом возле заводоуправления, собираясь перевезти всё своё имущество после подведения под крышу. На тренировки теперь я ездил в посёлок из деревни на своём мерине, иногда оставаясь ночевать в своей небольшой избушке на окраине.

Также вышло и в ту самую ночь, накануне медового Спаса, закончили мы занятия довольно поздно, уже темнело, стал накрапывать дождик. Прикинув, каково мне придётся на скользкой лесной дороге, да в темноте, я привязал мерина в сарае, кинул ему сена в кормушку с овсом, проверил воду и отправился спать. В давно нетопленной избе стояла приятная после тренировки прохлада, тишина быстро сморила меня в сон. Проснулся я от стука в окно,

— Дядя Андрей, откройте, беда, — в окошко бренчал Митька, двенадцатилетний племянник Акинфия Кузьмича, помогавший на стройке, — дядя Андрей!

— Чёрт, неужели плотину прорвало, — я выскочил во двор, не сразу разобравшись в темноте, где мальчишка, — что случилось?

— Беда, башкиры напали, — повис у меня на руках вымокший до нитки подросток, — дядя Акинфий меня послал, велел людей поднимать. Сам остался в заводе с мужиками, я бегом бежал все десять вёрст.

Усадив паренька в доме, я забежал сказать новость к соседям, отправив одного из них к поручику Жданову, начальнику заводской охраны. Соседского сына Афоню отослал по домам наших ребят из 'старичков', велел завтра утром добираться всем вместе к Таракановке, с оружием, какое найдут. Сам я нисколько не сомневался, что поручик откажется направить солдат на спасение нашего завода, сосредоточится на охране Прикамска. Собственно, на его инвалидную команду из тридцати ветеранов, особой надежды не было. К счастью, вся сотня патронов для моей курковки была снаряжена. Быстро оседлав мерина, я бросил в вещмешок запас патронов, все гранаты, частью распихав их по седельным сумкам. Уже через полчаса мой Воронко ритмично стучал копытами по лесной дороге на Таракановку. Этой извилистой тропинкой я обычно пользовался, когда добирался один. Тропка шла вброд двух речушек, потому подводы здесь не ходили, только конные, да редкие пешеходы пробирались напрямик.

Пробираться верхом, пасмурной ночью, под дождём по узкой тропинке, не самое приятное занятие. Учитывая, что за каждым кустом могли оказаться вооружённые башкиры, станет понятно, почему я спешивался через версту-другую, тщательно прислушиваясь. Несмотря на шум дождя, слух в ночном лесу оставался единственным надёжным органом чувств. Тут ещё, при переходе вброд первого ручья, я неудачно свалился в крапиву и заплутал. Ну, не было крапивы здесь днём, не могло быть. Сколько раз проезжал, ни разу не видел. Пришлось ждать просвета в тучах, пока яркие августовские звёзды не показали мне потерянную тропу. Со всеми этими задержками, думаю, добирался до завода я больше часа, к сожалению, раньше никак не успевал.

Примерно за версту до плотины сильно потянуло гарью, что меня немного обрадовало, если башкиры подожгли завод, значит, их уже здесь нет. Поэтому решил не спешиваться, рысью выехал к догорающим стенам нашего предприятия. Возле обугленных брёвен бродили несколько грязных мужчин и женщин, вытаскивавших раненых и убитых из развалин и кустов.

— Кто из начальства есть, кто видел Акинфия Кузьмича? — я пошёл через людей, пристально вглядываясь в их лица, вымазанные сажей и грязью, — Лушников, где ты!

— Здесь он, — наконец, позвала меня незнакомая женщина, — ранетый он.

— Кузьмич, живой? — я присел возле лежащего на сырой траве купца, пытаясь рассмотреть его ранения.

— Всё пожгли, сволочи, вся работа насмарку, — в горячке бормотал наш компаньон, не замечая моего присутствия.

— Куда его ранили? — уточнил я у женщины.

— Левую руку саблей рассекли, много крови потерял, да правую руку и ноги обжёг, когда пожар тушил, — обстоятельно показала собеседница, как оказалось позже, совсем молодая девчушка.

— Мужики, кто знает, куда башкиры ушли, и сколько их было? — подошёл я к группе сидевших у пепелища рабочих и селян, поёживаясь в утренней прохладе. Свой армяк я подложил под Акинфия, чтобы не простыл ещё в сырой траве.

— Кто их знает, — философски начал старичок лет пятидесяти, с удивительно чистой одеждой и лицом, выделявшимися на фоне перепачканных работяг, — налетели, порубили, похватали наших девок и ускакали. Помню, лет двадцать назад, также всю нашу деревню вырезали.

— Конных с полсотни было, все оружные, с запасными лошадьми, — вступил в разговор другой мужик, по одежде из рабочих-староверов, — наших мастеров похватали, знать не в простой набег шли. Девок только пятерых взяли, а мужиков мастеровых полтора десятка увезли с собой, словно, кто знал их.

— Зачем башкирам мастера? — голос мой дрогнул, без мастеров нам завод не поднять, считай, всех с уезда собрали, кого смогли. Наш оружейный завод получил все шансы стать банкротом, не начав работу.

— Там башкир едва половина была, — со злостью выплюнул молодой рабочий, перетягивавший тряпицей раненое предплечье, — остальные наши, заводские морды, приказчики, по виду, да охрана.

— Как, заводские? — я развёл руками от такой новости.

— Да не наши, просто заводские, может Демидовские, может, ещё чьи-нибудь. Одеты они, как охранники да приказчики, и повадки такие же, как у этого крапивного семени, — парень с ненавистью взглянул на меня, — все вы одним миром мазаны, господские холуи.

— Ну, мы не совсем холуи, — я не удержался от ухмылки при виде таких дерзостей, нравятся мне дерзкие и сильные люди, — следы разбирать умеешь? Я хочу за разбойниками вдогонку пуститься, если не струсишь, возьму с собой. На солдат, ты прав, надежды мало, а мастеров и девок наших надо выручать.

— Коня дашь? — недоверчиво вскинул голову парень.

— Как рассветёт, будет тебе конь и оружие, какое-нибудь подберём. Иди, собирайся, до полудня надо успеть, — я ещё побродил по пожарищу, посмотрел на заснувшего Лушникова.

Выхода не было, без мастеров нам завод не запустить, да и спускать просто так непонятное нападение нельзя. Где гарантии, что через пару месяцев, когда отстроимся, снова наш завод не сожгут? Нет, на этот раз сам буду караулить, жить возле завода, но такие нападения не спущу. Чёрт возьми, уже светает, где же ребята? Не могу я один с этим парнем в погоню за полусотней бандитов пускаться. Хотя, количество нападавших можно смело делить на два, у страха глаза велики. Я давно в этом убедился, при драках и нападениях всегда количество нападающих кажется вдвое больше, если не втрое.

Оставшиеся в живых рабочие и крестьяне к рассвету закончили собирать всех раненых и убитых. К счастью, погибших было немного — два плотника, защищавших выстроенные корпуса, как свои родные дома, да девушка, зарубленная башкирами, видимо, очень сопротивлялась. Раненых, большей частью, с ожогами, набралось человек тридцать. Когда солнце высушило траву, очнулся Лушников, с которым мы довольно подробно смогли поговорить о нападении. Он подтвердил, что часть нападавших были ярко выраженными заводскими служащими, даже предположил, кто из заводчиков Приуралья мог их натравить. Не вдаваясь в подробности подобных рассуждений, мы договорились, что Акинфий с Володей примутся срочно восстанавливать сожжённые постройки, а я с ребятами отправлюсь за похитителями. Рабочих и мастеров нужно возвращать, без них кранты. Успокоенный стабильным состоянием Акинфия Кузьмича, я отправился встречать прибывавших из Прикамска своих ребят.

Первым прискакал Палыч с известием, от которого я чуть не упал. Володя в Прикамске не ночевал, собирался вечером в Таракановку, на завод. Отправив всех прибывших с Иваном ребят обыскивать окрестные кусты и пожарище, мы оба поскакали к нашим тайникам с оружием. Полтора года пролежали наши карабины невостребованными, пора их вынимать. До тайника, где мы довольно легко извлекли три карабина и цинк с патронами, и обратно, добирались мы часа два, не больше. К нашему возвращению новости были неутешительными, Володю нигде не нашли, скорее всего, его захватили в плен. Теперь никаких сомнений в необходимости погони не было, за Вовкой я пойду куда угодно, даже один. Из посёлка приехал доктор, успокоив нас насчёт состояния Лушникова, раны обработали максимально аккуратно, обложили мхом сфагнумом, вероятность осложнений была минимальной.

Сперва я собирался отправиться в погоню вчетвером, по количеству оружия, три 'Сайги' и моя курковка вполне достаточная огневая мощь, чтобы разогнать два десятка бездельников. Однако, Палыч, более опытный в таких делах, рекомендовал ехать десятком верховых, чтобы было, кому караулить трофеи и вязать пленников. С собой мы взяли самых лучших стрелков, того же Афоню Быкова, Федота Чебака, других наших старших учеников. Неожиданно, встала на дыбы, Ирина, настаивая на поездке с нами.

— Ладно, чёрт с ней, — согласился Палыч, — там пять похищенных девушек, женский взгляд нам пригодится. Тем более, она на коне.

Проблемы вышли с 'транспортом', Афоня и Федот прибежали в Таракановку пешие, коней у них не было. А крестьяне, как обычно, своих лошадей зажали. Даже те два мужика, у которых похитили дочерей, ни за что не расставались со своими меринами.

— Мы же за твоей дочерью едем, вернём её и коня, — убеждал их Палыч, но бесполезно.

— А вдруг вы все там сгинете, — тупо рассуждал крестьянин, судя по виду, довольно зажиточный, — семья моя без кормильца останется.

— Договорились, — рассвирепел я от прижимистости мужиков, ставивших тупую крестьянскую конягу выше жизни своей дочери, — пиши расписку, что дочь отдаёшь мне, даришь, насовсем, в дети.

— Это мы завсегда, — к моему удивлению, не только два конных крестьянина, но и один безлошадный быстро, с помощью старосты подписали расписки о передаче мне своих дочерей в 'дети'.

К этому времени я понял, что коней мы не получим, скомандовал отправление. Будем по очереди бежать, лишь бы быстрей добраться до похитителей. Каждая минута задержки била мне прямо в сердце.

— Всё, отправляемся, — я передал ружьё Ирине, третий карабин Чебаку, он был лучшим стрелком, — Афоня и Савелий, до реки Сивы, бежите рядом, после меняемся поочерёдно. Все, кроме стрелков, у них дыхание должно быть не сбитым. Федот, не спорь.

— Стойте, — раздался крик со стороны тракта, там с двумя лошадьми поводу трусил рысью Николай Шадрин, один из лучших наших рукопашников. Хотя он начал заниматься с Масленицы, но, великолепные физические данные и отменная реакция быстро выделили его из новичков. Кроме того, у него оказался неожиданно общительный и ответственный характер. Общаясь с ним, я понял, что участвовал парень в избиениях рабочих со своими старшими братьями исключительно по привычке выполнять указания старших. Вступив в нашу кампанию, Коля быстро вписался не только в свою группу, почти сразу он подружился с другими учениками. В спаррингах, ведь, злобные и вредные люди видны сразу, потому мы их и устраивали регулярно. Нигде так не проявляется истинный характер человека, бойца, как во время поединка, особенно, не совсем спортивного. Николай, по общему мнению, оказался весьма спокойным, даже великодушным бойцом, никогда не наносил подлых ударов и жалел явно слабых соперников, причём жалел, не открыто, рисуясь своей силой, просто бил их слабее и немного медленнее, не показывая это внешне. С каждым днём этот парень нравился нам всё больше, абсолютно не вписываясь в свою жёсткую и подлую семейку.

Прихваченные два мерина давали Шадрину карт-бланш для участия в погоне. Он стал одиннадцатым бойцом нашего отряда, после короткого разговора направившегося по следам банды. Как мы и предполагали, конные следы вели прямо к берегу реки Сивы, на юг, к перекату. Не прошло и часа, как мы разошлись по обеим сторонам реки, высматривая возможные обманки. Через четверть часа Палыч подвёл окончательный итог осмотра,

— Нет, по Сиве они не поплыли, все пошли на Каму.

Собственно, предполагаемый маршрут похитителей был давно известен. Башкиры всегда приходили из-за Камы, со стороны вогульского селения Сайгатки. Вогулов, живущих там, никто не трогал, по общей договорённости. Ни башкиры, ни случайно заплывавшие казаки, ни просто шалые люди, как называли в тех краях беглых и разбойников. Последние годы неподалёку даже отстроили женский монастырь, больше похожий на скит, из двух жилых строений и часовенки.

За рекой Сивой след разбойников понемногу пропадал, солнце высушило росу, но, два с лишним десятка лошадей оставили достаточно заметный след по опушке леса, в сторону Камы. Преследователи, торопясь настигнуть бандитов, двигались максимально быстро, успевая просматривать отходившие в стороны тропинки. На высокий берег Камы мы добрались по следу чуть после полудня, чтобы увидеть вытоптанный копытами песок. Ни единой живой души не было по обе стороны реки, иного выбора, как переправиться на противоположный берег, не оставалось. Пока ребята перебирались, мы с Палычем задержались на правом берегу,

— Слушай, может, все они сели в баржу и уплыли вниз по течению? — нервничал я, боясь потерять следы угнанных мастеров, и, возможно, друга.

— Невероятно, — кусал ус Иван Палыч, — ниже по течению Сарапул, там наших мастеров все знают и сразу освободят при досмотре. Воры не будут рисковать, вдруг, кто из пленников вырвется или закричит у пристани?

— Они, полагаю, разделились. Башкиры с девушками пошли к себе, в степь. А наших мастеров повезли на лодках вверх по Каме, причём, наверняка, пленники, сами и гребут.

— Так, может, за ними по берегу двинем?

— А если они уже выгрузились, где-нибудь в Елово? Дальше могут вполне пешком или на телегах двинуть, по какому берегу, ты знаешь? Могут и вдаль от берега двинуть, это мы лучше у степняков спросим, башкиры наш единственный способ найти ребят. С пленниками они быстро не пойдут, погони солдат не опасаются. Даже если нас увидят, остановятся, чтобы с безоружными крестьянами расправиться, да новых рабов схватить. Потому и предлагаю Ирину вперёд пустить, пусть увидят с нами девушку, обязательно остановятся.

Так мы и поступили, переправившись на левый берег Камы. До самой темноты мы рысью шли по следу, разбившись на два отряда. Впереди, старательно высматривая следы всадников, рысили мы с Палычем, Ирина и Чебак, остальные семеро парней шли в сотне метров позади, не слишком отставая, чтобы успеть в случае чего. Как ни странно, наибольшая опасность угрожала именно нашему арьергарду, они были вооружены лишь топорами и ножами. Всё огнестрельное оружие было при нас, мирно лежало поперёк сёдел. Впрочем, до темноты мы разбойников не догнали, хотя прошли в общей сложности больше полусотни вёрст за неполный день.

Ужинать пришлось всухомятку, времени на охоту не осталось, двигались по следу, пока могли его рассмотреть. Перекусив тем, что успели прихватить с собой, мы выставили охрану и приготовились к короткому летнему сну. Роса ночью выпала обильная, радуя предстоящим жарким и сухим днём, следы похитителей не смоет дождь. В остальном, предутренняя прохлада вкупе с холодной росой ничего приятного не принесла. Особенно нам с Палычем, давно прошедшим этап юношеского задора и оптимизма. В голову лезли отвратительные мысли, об убитом Вовке, умершем от ран Акинфии, эти кошмары испортили мой, и без того, краткий сон. Однако, коней мы седлали, практически в темноте, направляясь по следу разбойников едва ли не на ощупь. Каждая выигранная минута может стоить жизни нашему другу. С рассветом двигаться стало легче, тем более, что почти все леса остались на правом берегу Камы. Теперь мы ехали по типичной лесостепи, переходящей в предгорья Урала.

Опасаясь попасть в засаду, мы шли на рысях, но, всё же, проворонили нападение степняков.

— Хэй, хэй, хэй, хэй, — с обеих сторон раздались крики выносящихся навстречу нам из оврагов на полном скаку башкир, судя по лукам в руках и занесённым арканам, явно не пытавшихся спросить у нас дорогу к библиотеке.

— Внимание, стреляем стоя, — повинуясь команде, мы спрыгнули на землю, разворачиваясь попарно к противнику, в том, что на нас нападают, не оставалось сомнений. Палыч продолжал командовать, — по лучникам, огонь.

Аккуратно выжимаю спусковой крючок, после выстрела перевожу карабин на ближайшего лучника, ещё раз, ещё. Время остановилось, не слышно ничего, даже моих собственных выстрелов, лишь в прорези прицела почему-то уже спина кочевника. Выстрел, я разворачиваюсь, больше всадников нигде не видно, а Палыч с подоспевшими парнями из второй группы скачет в сторону сбитых выстрелами башкир. Кто-то из разбойников пытается сопротивляться, значит, живые остались, языки будут. Я, не влезая в седло, бегу к своим 'крестникам', которых сбил только, что выстрелами с коней. Предпоследний, самый ближний, лежит на груди абсолютно без пульса, ещё бы, с такой дырой в спине. Бегу к следующему, тоже мёртв, дальше лежат сразу двое. Один стонет, держась левой рукой за правое плечо, ещё один 'язычок'. Быстро связываю ему руки его же поясом, и разворачиваюсь к соседнему разбойнику.

В него, судя по разнесённому вдребезги черепу, попала Ирина из ружья, не ожидал я такого результата наших самодельных пуль, видимо, сказалась меньшая скорость полёта пули от кустарного заряда. Когда я подошёл к последнему подстреленному мной бандиту, тот пытался встать на ноги, припадая в правую сторону, пуля прошила ему ягодицу именно с той стороны. Конь у него оказался не пугливый, спокойно пасся в нескольких шагах рядом. На него я и взвалил худосочного степняка, взял жеребца под уздцы и повернул назад, подбирать остальных раненых. Пока я собирал свои и Ирины жертвы, отвозил их к нашим коням, девушка спокойно подобрала все стреляные гильзы и ожидала на месте. Собственно, как привыкла поступать на тренировках, учения — великая вещь.

Слева раздались крики, я мельком взглянул туда, Палыч занимался допросами своих пленников. Судя по резко затихшим воплям, допросы продвигались успешно. Возле него собрались шестеро наших парней, с испуганным любопытством наблюдая за действиями ветерана. Ещё двое выловили, наконец, последнего трофейного коня, бегом отвели его к Ирине и побежали смотреть на допрос. Дети, чисто дети, не дай бог им в руки попасть при подобных обстоятельствах, обязательно попробуют всё, что им покажет сегодня дядя Иван Палыч, просто из любопытства. Уложив пленников возле Ирины, я направился к убитым, обыскать их необходимо, вдруг, какую вещицу найду знакомую. В карманах разбойников ничего не оказалось, как и самих карманов, впрочем. Я стянул с убитых всю относительно чистую одежду, ожерелья и сапоги, не скальпы же снимать. Из оружия были только луки со стрелами и ножи, даже захудалой сабли не нашёл.

Палыч со своими ребятами зашевелился, бодро вскакивая на коней. Видимо, установили место, где спрятаны пленники.

— Помощь нужна, Палыч? — Кричу на всякий случай, он в этих вещах грамотнее меня, нужно было бы, позвал.

— Нет, там всего двое, управимся быстро, — пятеро парней спешат за Иваном, остальные понуро идут к нам, собирать трофеи.

Правильно, мы не воевать сюда приехали, надо наших мужиков выручать. Не успели мы стащить всех убитых в одно место и упаковать трофеи, как Палыч вернулся. Все пять похищенных девушек, избитые, судя по всему изнасилованные, но живые, бежали рядом с лошадьми своих спасителей.

— Где башкиры? — удивился я, не услышав выстрелов, — неужели в рукопашную взяли?

— Нет, я их отослал в стойбище, за выкупом, твой пленник, оказывается, сын хана, — Палыч показал на молодого парня с простреленной задницей, — правда, у того ещё пятеро сыновей, не знаю, может сразу этого прирезать.

— Не надо меня резать, я любимый сын у отца, — практически без акцента отозвался молчавший до этого башкир, молодой парень, действительно одетый богаче остальных, — он обязательно меня выкупит или приведёт орду на вашу деревню, и всех убьёт. Лучше отпустите нас сейчас, тогда мы орду собирать не будем, и пленниц наших отдайте.

— Чёрт с ним, с выкупом, — наигранно рассердился я, — давай, сразу зарежем этого любимого сына, с такой раной он всё равно в седле не усидит. Денег у меня хватает, отрубленная голова врага доставит мне больше уважения у соседей.

— Не убивайте меня, не надо, — задёргался связанный наследник хана.

— Почему, — подошёл я к нему, вынимая свой нож, — что ты можешь выменять на свою жизнь? Куда увезли всех мужчин-пленников?

— Их увезли на завод к Пантелею, в Оханск, так мы договорились. Им ничего не будет, только в заводе у него работать заставят.

— А сколько вам заплатили за мастеров, — тихо спросил присевший рядом с пленником Палыч, — где деньги?

— Сто рублей у меня в поясе зашиты, отпусти нас, — едва не плакал ханский сынок.

— Остальные деньги где? Чем обещал Пантелей расплатиться? — хором спросили мы с Палычем, поражённые такой мизерной суммой за пятнадцать мастеров, чья общая зарплата в месяц больше будет.

— По ружью обещал за каждого мастера, за немца сразу три ружья, — пленник, казалось, не мог остановиться, — этого немца нам Пишка указал, приказчик Пантелея, он и деньги нам привёз. Когда мы Каму переплыли, Пишка немца с остальными мужиками на лодки посадил, три лодки на вёслах. Они шибко-шибко вверх по Каме поплыли, нам велели сказать, что немца и мужиков мы другим башкирам продали. Мы не будем на соседние роды наговаривать, пусть Пишка за всё отвечает.

— Давай, Викторович, собирай всех в дорогу, я ещё побалакаю с нашими друзьями, надо спешить обратно, пока мужиков Демидовым не продали или Турчаниновым, в гору. Оттуда нам их не вытащить, там придётся войсковую операцию планировать.

Мы быстро перевязали раненых пленников, уложили их на трофейных коней по двое. Девушки тоже уселись на коней, которых оказалось больше, чем всадников. Три кобылы шли поводу, гружёные трофейной амуницией. Хоть и грязная одежонка, для тех же пленников сгодится, не покупать им новую одежду. Будет за них выкуп, не будет, ещё вилами на воде писано, а кормить дармоедов придётся мне. Впрочем, сто рублей серебром отчасти компенсировали наши затраты, лишь бы освободить мужиков. Разобравшись по коням, наш караван бодро двинулся в путь, дорога была известна, до Камы мы надеялись добраться засветло. Так оно и вышло, мы даже успели перебраться на свой берег и развести костёр. С продуктами оказалось совсем худо, но, ребята были в эйфории победы, а пленники угрюмо молчали.

Переночевали мы относительно спокойно, однако утро несколько поменяло наши планы. Во-первых, моросящий унылый дождик затянул всё небо тучами, не оставляя перспектив быстрого передвижения по лесным дорогам. К тому же, две девушки не смогли не только сесть в седло, даже встали они с большим трудом, накануне эти молчуньи натёрли себе кровавые мозоли, так спешили вернуться домой. Пришлось нам разделиться, отправив девушек, всех пленников и Ирину с тремя парнями домой, в Таракановку. На этот раз я остался непреклонным и пресёк все её попытки напроситься в Оханск, освобождать мастеров и Володю. Моё ружьё осталось у девушки, на всякий случай, после чего мы разделились на две группы. Девушки с пленниками и пешком доберутся за день в Таракановку, а мы всемером на лучших конях порысили вдоль берега Камы вверх по течению.

Ещё вечером, туда мы собирались взять кого-либо из пленных башкир, выспрашивая, кто бывал у Пантелея в заводе или на дворе. Эти допросы услыхал тот самый парень, что на пожарище обозвал меня холуем господским, звали его Андреем, Андреем Хомяковым. За время погони, он, видимо, изменил своё отношение к нам и мне лично, потому, как смотрел немного странно. Так вот, Андрюха Хомяков признался, что несколько раз бывал в Оханске, отлично знает Пантелея-заводчика, его завод и даже Пишку-приказчика, имя у того оказалось вполне нормальное — Епифан. Хомяков обещал, что приведёт нас в самое, так сказать, логово зверя. Моросящий дождь, преследовавший нас весь день, не очень способствовал общению, однако, мы с моим тёзкой разговорились.

Тот был настолько поражён нашим оружием и поведением, что выложил всю свою жизнь, как на блюдце. Парню исполнилось двадцать пять лет, он был из крепостных крестьян помещиков Дубровских, как ни странно. Видимо, Пушкин использовал для своей повести настоящую помещичью фамилию. Чтобы не попасть в рекруты, ещё в шестнадцать лет Андрей отпросился у барина на оброк, ежегодно исправно привозил в имение под Муромом уговорённую сумму. Последний раз, в Рождество, он не дал взятку новому управляющему, тот и оболгал Хомякова перед барином. Задал барин ему совсем несусветный оброк, двадцать рублей ежегодно. Учитывая заработок крестьян в центральной России, таких денег там Андрюха вовек бы не заработал, даже, перестав питаться и покупать одежду.

Начал Хомяков пробираться в Сибирь, понимая, что обратного пути не будет, да в Оханске узнал, что Пантелей набирает рабочих и мастеров на свой ружейный завод, подряжает рабочим по три рубля платить.

— Я и подумал, чего искать лучшей доли, если удача сама в руки идёт, — грустно улыбнулся Андрей при этих словах, — нанялся в феврале к Пантелею, да так и прожил в бараке рабочем, до самого лета. Харч был казённый, от хозяина, работа привычная, одежда пока не истрепалась, я и терпел, ждал обещанной платы. Тот нас всё завтраками кормил, мол, продам ружья и расплачусь с долгами. Поначалу мы верили, ждали обещанного, до самой Троицы.

— В праздник как раз узнали от подпивших приказчиков, что наши ружья Пантелей каждый месяц с большим наваром в Казани и Нижнем Новгороде сбывает, там и дом себе за полгода выстроил. Не выдержал я, набил морду Пантелею, да рванул вниз по Каме, сгоряча, не подумал, что Сибирь в другой стороне. В Сарапуле и узнал, что ты с Лушниковым мастеров набираешь, потому и в Таракановке оказался. Так, что к Пантелею этому у меня свой счёт имеется, — Хомяков взглянул на меня и спросил, — а твои ружья, где сделаны?

— Не скажу, не спрашивай, — я привычно покачал головой, — но делать мы их будем здесь, в Таракановке, сами. Это точно.

— Мне бы такое ружьецо, как у вас, — задумался Андрей.

— Ну, как у меня, не обещаю. Курковку, как та, из какой Ирина стреляла, купить сможешь, — я взглянул на 'Сайгу' в руках Чебака, — мы их недорого будем продавать. Лишь бы мастеров выручить, да моего друга, Володю. Без них завянет наш заводик.

— Всех выручим, не беспокойся, барин, — Хомяков подал своего мерина вперёд, разбрызгивая лужи, поскакал проверить дорогу.

В первом же селе Степанове, мы прикупили продуктов и расспросили местных жителей насчёт трёх лодок, плывших вверх по Каме. Башкиры не соврали, такие лодки действительно проходили два дня назад, рано утром. Новости воодушевили нас, перекусывали ребята недолго. Повеселели все, казалось, даже наши кони стали бежать резвее, да и нудный дождь закончился. Полуденное солнце жарко светило нам в правую щёку, согревая нас и подсушивая промокшую одежду. Чтобы не плутать по всем извилистым изгибам реки, мы свернули на указанную жителями просёлочную дорогу, шедшую напрямик в Оханск.

— Завтрева, к обеду в городе будете, — провожали нас селяне, — коли, вёдро* продержится пару дней.

Ребята оживали буквально на глазах, к вечеру мы все высохли и подкрепились, остановившись днём на полчаса, не больше. Такая продолжительная скачка на мерине довела меня до полуобморочного состояния, теперь в моей голове осталась лишь одна мысль, — Не опозориться, не упасть с коня. Видимо, такие мысли посетили не меня одного, потому, как, после команды Палыча на привал, кони наши остановились, как вкопанные. Уже привычно мы разбивали лагерь и устраивались на ночлег, выставляли на ночь дежурных. Места в этих краях довольно глухие, если даже спустя два века, как мне рассказывал дядя, дезертиры спокойно жили в лесах у нас до тысяча девятьсот сорок седьмого года. Только спустя два года после окончания войны их смогли выловить. Это в середине двадцатого века, при сталинском режиме. Чего же ожидать от середины восемнадцатого века, когда здешние деревни отстоят друг от друга на тридцать-сорок вёрст. А знаменитый Сибирский тракт, по которому гонят каторжников в Сибирь, проходит практически рядом, немного севернее.

Оханск открылся нам раньше, чем мы ожидали, поначалу засомневались, туда ли прибыли. Однако, Хомяков сразу рассмотрел знакомые здания, показал завод Пантелея Коркина и его же причалы на берегу Камы. Ещё по дороге мы обговорили план поиска и спасения наших людей с Палычем, он единственный имел маломальский опыт боевых и диверсионных действий. Ему и предстояло сыграть основную роль в поиске и спасении пленников. Палыч с Чебаком и Андреем Хомяковым отправились пешком, обмотав карабины тряпьём, внимательно осмотрят причалы, да людей расспросят. Мы с Николаем Шадриным открыто поедем к Пантелею Коркину, я не упускал возможности договориться миром. Возможно, мне удастся припугнуть похитителей или как иначе, будем действовать по обстановке. Двое оставшихся парней стерегут коней недалеко от города, на поляне в лесу. По общей договорённости, в случае стрельбы, идём на выручку друг друга, а коноводы седлают лошадей к отступлению.

Городок встретил нас пустынными улицами, с непросохшими от дождя лужами, грязными мокрыми курами, выклёвывавшими что-то в траве у заборов. Кроме детей, азартно пускавших кораблики, никого на улицах мы не видели, медленно пробираясь к заводу Коркина. Дети вели себя немного иначе, чем в нашем посёлке, не бежали с вопросами за незнакомыми всадниками, а прятались, выглядывая из-за плетней. Я с интересом рассматривал город, где бывал лет двадцать назад, вернее, побываю через двести лет. Ничего узнаваемого не было, кирпичных строений, составлявших почти весь исторический центр Оханска в двадцатом веке, не было совсем. Даже двухэтажные бревенчатые дома составляли скорее исключение, чем правило. Город был низким, одноэтажным, без привычных деревянных тротуаров по краям улиц, без деревьев и палисадников под окнами. Собственно, даже дома стояли втрое реже, создавая впечатление городской окраины. Над заводскими воротами висела вырезанная из дерева кокетливая надпись 'Коркин и сыновья', чуть ниже, уже небольшими отлитыми из чугуна буквами было выделено 'Ружъйный заводЪ'.

Заводик оказался довольно грязным скоплением шести больших строений, среди которых выделялась кирпичная кузница, с закопченными стенами. Остальные бревенчатые сараи отличались от складов лишь большими окнами, непривычными для местных жителей. Сидевший на лавочке у ворот старичок и спящая собака на привязи просто вызывали слёзы умиления, совсем, как в моём детстве. Ничего не меняется в наших краях, разве, что кобуры с наганом у старичка нет, вместо неё любовно вырезанная дубинка, видавшая виды. Взглянув на заросшего пегой с проседью бородой дедулю, я насторожился, заметив его резкие и уверенные, отнюдь не старческие движения. Мужичок, опираясь на дубинку, направился к нам, внимательно наблюдая, как мы привязываем меринов на коновязи.

— Чего желаете, господа хорошие?

— Желаем Пантелея Коркина повидать, да побыстрее, — я поправил карабин, висевший у меня на правом плече со снятым предохранителем стволом вниз, и направился мимо охранника в контору.

— Кто такие будете и по какому делу приехали? — неугомонный мужичок ловко переместился в сторону, оказавшись на крылечке конторы, у меня на пути, — Пантелей Прокопьич отдыхают и пущать никого не велено.

— Заводчик из Прикамска, Андрей Быстров, по ружейному делу, — я продолжал идти прямо на сторожа, пользуясь своим превосходством в росте и весе, стремясь скорее закончить этот спектакль и повстречаться с Коркиным.

— Сию минуту доложу, — угодливо поклонился мужичок и рысью помчался вверх по ступеням крыльца в конторскую дверь.

Мы с Николаем вошли в здание вслед за ним, привычно нагибаясь в низком дверном проёме при входе из сеней в дом. В первом небольшом закутке вставали с лавки два кряжистых мужика, явные охранники, но без особой агрессии, осматривали нас, постукивая зажатыми в руках плётками о голенища сапог. Не подавая вида, что замечаю их, я прошёл дальше, в единственную дверь, чтобы оказаться в кабинете владельца завода, Пантелея Коркина. Сомнений в этом не было, внешность точно описал Хомяков, от конторки возле окна ко мне разворачивался плотный невысокий рыжебородый, с залысинами в рыжей шевелюре, мужчина. Резко очерченный римский нос и утонувшие под густыми бровями глаза создавали весьма зловещее впечатление. Одежда заводчика вся тёмного цвета, без излишеств, дополняла ощущение тревоги. Вдоль окон в кабинете стояли трое мужчин, судя по одежде, приказчики.

— Чего тебе надобно, немец? — Губы Коркина сложились в некое подобие улыбки, — дело пытаешь, али от дела лытаешь?

— Отдай моего друга и рабочих, — я интуитивно понял, что надо решать всё сразу, за время долгих разговоров пленников могут просто уничтожить, так ярко чувствовался злобный настрой хозяина кабинета, — прикажи вывести их во двор, и мы уедем.

— Накося, выкуси, — неожиданно вывернул мне в лицо кукиш Пантелей, видимо, решив не церемониться с двумя дуралеями, попавшими в руки, — вяжи их, робяты!

Стоявшие у стен трое помощников заводчика бросились на нас, сзади послышались шаги вваливающихся в кабинет охранников. Пятеро на двоих, неплохой расклад для обычных работяг, но не для нас с Колей.

— Берегись плётки, — с этим криком я рванул к окнам, ударами в горло с обеих рук опрокидывая двух драчунов на пол. Громко брякнулись их головы о крашеный пол, я бы от такого удара не смог подняться полчаса. Эти же сразу пытаются встать, но пара секунд у меня есть, чтобы сломать руку одному из охранников, ударившего меня плетью по голове. Классический блок с перехватом руки рычагом наружу и знакомый хруст в локте, боец пока не кричит, но рукой уже не сможет ничего сделать. Оставив оседать его на пол, я возвращаюсь к обоим твёрдоголовым соперникам, не давая им подняться с четверенек, бью коленями в лицо и добавляю пяткой. Некрасиво и неспортивно, крови много, согласен, но резулятивно. Ослеплённые болью и кровью, эти драчуны уже не могут подняться с пола.

Коля тоже успел уложить обоих соперников, в своей любимой ударной технике, оба в нокауте. На лице Коркина предвкушение азарта драки и удачного захвата ротозеев медленно переходит в недоумение и удивление неправильным окончанием действа. Я не удержался и фиксировано воткнул ему кулак в солнечное сплетение, чтобы больше не кричал и не позвал подмогу, мы не в боевике, чтобы драться полчаса. Тех нескольких минут, что рыжебородый пытался вздохнуть и прийти в себя, нам хватило для прочной фиксации поверженных охранников и помощников, не забыли мы и про кляпы. Я осторожно запер наружную дверь, надеюсь, в окна охрана не полезет, придётся тогда стрелять. Предстояла самая неприятная процедура, но, жизнь друга мне важнее любых моральных устоев. Усадив Пантелея на пол у стены, подальше от окон, я затянул поясом ему рот, чтобы не мог крикнуть и приступил к пыткам. До этого момента, к счастью, такого опыта не было, но мой тренер часто показывал наиболее удобные способы причинить человеку максимальное болевое ощущение. Да и в литературе встречаются разные советы.

Коркин был нам нужен внешне невредимый, потому пришлось классически начать допрос переломом мизинца в нескольких местах. Коля пока обыскивал кабинет, после побоища кража денег и документов вряд ли усугубят нашу вину. Боюсь, что нас в любом случае объявят разбойниками и ворами. Владелец завода 'Коркин и сыновья' сопротивлялся недолго, после трёх сломанных пальцев я решил перейти к переломам в кисти и локте, напомнив жертве, что переломы в суставах не срастаются. Значит, после нашего разговора он до смерти останется сухоруким, даже портки в уборной снять не сможет. Именно эта бытовая деталь сломала его, соловей запел, выкладывая всё. Начиная от того, где спрятаны наши мастера и Володя, заканчивая никому не нужными подробностями его отношений с Епифаном и 'контрабандной' продажей башкирам огнестрельного оружия. После четверти часа его исповеди я решил перевести дело в практическую плоскость и предложил прогуляться до подвала с пленниками.

Вспыхнувшая в глазах Пантелея надежды быстро утихла после того, как я взял его под руку болевым фиксирующим хватом. Когда меня так держали на тренировках, я вздохнуть не мог полной грудью, его взял гораздо жёстче, как он вообще шёл, непонятно. Николай к этому времени собрал все интересующие нас документы и абсолютно все найденные деньги в 'сидор', перекинул его на плечо и взял у меня карабин. Хозяин любезно показал, где лежит навесной замок с ключом от конторы, и мы вышли к проходной. Пока Николай закрывал дверь на замок, я внимательно смотрел на сторожа, тот моментально сориентировался и деланно удивлялся.

— Пантелей Прокопьич, куда изволите проводить, — пел он, пытаясь разглядеть мельчайший намёк на команду в глазах своего хозяина, которого я нежно держал одной рукой под локоток.

Наша комедия была настолько явной, что я не выдержал,

— Веди в холодную и быстро! — повинуясь лёгкому нажатию моей руки, Коркин кивнул.

Видимо боль настолько сильно отразилась в его глазах, что пегий мужичок молнией пролетел вперёд, показывая дорогу. Мы быстро прошли до неприметного сарайчика, внутри которого оказался вход в яму. В лицо пахнуло вонью немытых тел, испражнениями и кровью. На глубине трёх метров в грязи сидели и лежали три десятка избитых оборванных мужчин.

— Вовка, ты жив? — не выдержал я, испугавшись ауры боли и ощущения безнадёжности.

— Жив, братка, жив, — поднялся мой друг, — спускай лесенку.

Пока все затворники поднимались, помогая друг другу, мы с Колей присмотрели три телеги, в них перебрались избитые обессиленные мастера и остальные незнакомые сидельцы.

— Я так и думал, что вы справитесь сами, — уверенный голос Палыча, появившегося за моей спиной, внёс спокойствие в мою душу.

Иван уже распоряжался во дворе, организовал нескольких рабочих, случайно выглянувших из цехов. Они выводили коней из заводской конюшни, впрягая их в выбранные телеги.

— Православные, кто с нами? — это Хомяков занялся пролетарской агитацией, обещая свободу всем должникам и рассказывая, как хорошо работать в других заводах, не у Коркина.

— Пошли с нами, мужики, — своим внешним видом и уверенным поведением он буквально очаровал рабочих, подтягивавшихся полюбоваться на безмолвного хозяина, — я за месяц получил денег больше, чем вы тут за полгода видели.

Мы спешили покинуть негостеприимный завод, не обращая на его рассказы внимания, к счастью, городок недалеко ушёл от своих окраин. Через полчаса три телеги с бывшими пленниками в окружении процессии оборванных мастеров, рискнувших уйти с нами, уже достигли опушки леса, где нас ожидали коноводы. Слуги Пантелея остались у завода, не рискуя нарушить молчаливый приказ хозяина, кивком подтверждавшего каждое моё слово. Я велел им сидеть и ждать, пока Пантелей Прокопьич проводит нас до пристани, свернули мы, естественно, в другую сторону. Однако, расставаться с рыжебородым я не торопился, он будет нашей защитой от преследователей. Хомяков сагитировал уйти с нами нескольких освобождённых из ямы рабочих, как он выразился, самых добрых мастеров ружейного завода. Убедившись в отсутствии серьёзных ранений бывших пленников, мы резво рванули домой, торопясь отъехать от Оханска как можно дальше. Погода не мешала нам, даже лужи на дороге успели просохнуть, дав нашему каравану возможность гнать изо всех сил. Отправив Чебака с Николаем Шадриным в арьергард, прикрывать отступление, мы гнали до темноты, пока не остановились в отдалении от тракта, на удобной полянке.

Наступила релаксация, раненые, избитые пленники отмывались в ручье, перевязывая раны. Мои ребята охраняли, помогая устраивать шалаши и разводя костры. Вовка, сполоснувшись, уселся рядом, рассказывая свои приключения.

Нижний Тагил. Две недели спустя.

— Тебе, сучий выкормыш, что было велено? — невысокий сухощавый мужчина презрительно взглянул на вытянувшегося в струнку Епифана, приказчика заводчиков Коркиных.

— Пожечь новый ружейный завод у Прикамска и немецких мастеров выкрасть, — преданно глядя в глаза, докладывал Пишка, — дак, мы всё и сделали, Федор Фомич. Видит бог, как велено, так и сделали.

— Не богохульствуй, ублюдок, — Фёдор Фомич прошёлся по комнате своего дома, где принимал доверенных лиц, и со злостью пнул попавшую под ноги табуретку, — ничего поручить нельзя, идиоты. Всё надо делать самому, да, не успеваю, чёрт возьми.

Пишка продолжал стоять навытяжку, надеясь, что свежий кровоподтёк под левым глазом окажется последним, полученным от приказчика всех уральских заводов Никиты Демидова. Епифан третий год работал на Фёдора Аксёнова*, докладывал все новости Прикамья, перекупал выгодные контракты, похищал мастеров, не брезгуя откровенным разбоем и убийствами. Самое смешное, что платил Аксёнов за свои поручения не так и много, чтобы потерять голову. Главной причиной преданности Пишки своему главном хозяину было ощущение причастности к политике богатейшего заводчика на Урале — Никиты Демидова. Эта причастность давала иллюзию, да что там иллюзию, она давала настоящую вседозволенность на Урале. Почти век Демидовы властвовали на Урале, как в своей вотчине распоряжается столбовой боярин. Они давно переплюнули Строгановых в Прикамье, образовали настоящий клан умных, жестоких и богатейших людей России.

Демидовы за последние полвека превратились не только в крупнейших заводчиков России, да и всей Европы, пожалуй. Они стали основой экономической опоры трона, дважды именно Демидовы проплачивали дворцовые перевороты, поднимая на трон удобных императриц. Сначала Елизавету, расплатившуюся за поддержку новыми землями и крепостными. Затем именно Демидовы, Никита и его племянник Павел, поддержали заговор против Петра Третьего, спонсировали братьев Орловых и их сподвижников. Екатерина высоко оценила помощь заводчиков, пожаловав их чинами, землями и новыми крепостными. Она понимала необходимость развития промышленности в России, пытаясь очень своеобразно помочь в этом деле. Один за другим императрица подписала два указа, о продаже крепостных крестьян простым купцам и заводчикам, не дворянского происхождения. Затем последовал указ, разрешающий отправлять крепостных на каторгу без суда и следствия, простым волеизъявлением хозяина.

Следующим шагом в цепи унижения русских рабов будет разрешение продавать крепостных штучно, без семей и детей. Закабаление свободных мастеров и мещан, особенно на Урале, становилось не преступлением, а рядовым случаем. В таких условиях близость и преданность Аксёнову, главному приказчику всех Демидовских заводов, давала практически безграничную власть и возможности, даже для крепостного. Она ставила Епифана Липина выше своего официального хозяина — Пантелея Коркина, она давала человеку с мстительной испорченной душой ощущение власти и вседозволенности. Ради этого Пишка, не моргнув глазом, зарезал бы родного брата, не то, что чужих мастеров. Он бы город Оханск сжёг, коли Фёдор Фомич велел бы.

— Так, говоришь, они всех мастеров с завода у Пантелея увели? — мысли Аксёнова перешли в практическую плоскость.

— Нет, примерно половину, двенадцать мужиков, дрянь людишки, в холодной сидели.

— И где теперь эти беглые холопы обретаются? — Аксёнов подошёл к своему шпиону, оценивая, не поставить ли второй синяк под глаз, для симметрии, — не знаешь?

— Не успел, ваше благородие, виноват, спешил донести о нападении, — Епифан почувствовал, что хозяин отошёл, радостно заухмылялся, предчувствуя переход наказания в конструктивную часть разговора.

— Значит, узнай, где беглых немцы прячут, и напиши донос, пусть посидят немцы в холодной, завод пока не жги. И вот ещё, — последовал получасовой инструктаж шпиона, закончившийся, как обычно, увесистым кошельком с серебряными рублями.

— Благодарствую, Фёдор Фомич, — низко кланяясь, покинул Епифан нижнетагильский дом Аксёнова, направляясь прямиком в кружало. Как бы ни красовался он перед другими, перед собой приказчик был честен и циничен. Он понимал, что лишь чудо спасло его от неминуемой смерти и не сделало калекой. В тот день, когда прикамцы освобождали своих мастеров, Пишка с утра был пьян и валялся у очередной зазнобы. В этом суеверный шпион Демидовых усмотрел руку божью, дав зарок каждую встречу с начальством и окончание любого дела впредь отмечать крепкой гулянкой. Да и душа хотела снять напряжение последнего месяца, едва не закончившегося бесславной участью. Для такого дела никаких денег Епифан не жалел.

Глава шестая.

Первую партию наших ружей мы полностью раздарили, все двадцать пять штук. По собственному ружью получили все постоянные гости управляющего Прикамским заводом Алимова, начиная с самого Сергея Николаевича, заканчивая доктором и отцом Никодимом. Точно так же мы поднесли в подарок новейшие 'Луши', так мы назвали наши изделия в честь Лушникова, городской верхушке Сарапула, начиная от главы уезда. На том и закончился весь первый выпуск ружей, дальше производство шло постоянно, поточным методом, или, как будут говорить в будущем, конвейерным. Выход ружей был небольшим, но постоянным. На расточке и обработке стволов работали бывшие коркинские оружейники из Оханска, во главе с Андреем Хомяковым. Эти мастера имели достаточно опыта, чтобы оценить станки Володиного производства, дававшие возможность чистовой обработки уже со второй расточки ствола. Ударно-спусковой механизм, как и планировали, на 70% производился штамповкой и вырубкой, по шаблонам. Тут работали родственники и знакомые Володиного тестя, нанятые в Сарапуле, и , очень кстати, спасённые нами из плена. Стараясь избежать технического шпионажа, чем чёрт не шутит, вдруг среди наших работников есть засланные казачки, мы разделили производство, устроили рабочих в небольших комнатках

Группами по два-три человека рабочие производили три-пять не связанных между собой деталей разных узлов оружия. Для аборигенов такая специализация оказалась в новинку, первые ружья просто не могли быть собраны из наработанных составляющих. Слово 'стандартизация' никто на Урале не слыхал. Практически все механические узлы и устройства в восемнадцатом веке собирались индивидуальной подгонкой, с ручной шлифовкой, без всякого внимания на размеры, лишь бы работал данный экземпляр. Нас, естественно, такой подход не устраивал, под каждую деталь мы изготовили необходимые наборы калибров и контрольных скоб. Собственно, поэтому и работали на этом участке родные и знакомые Лушникова, так как им было легче вбить в голову наши требования. Акинфий Кузьмич был для сарапульских рабочих достаточным авторитетом, чтобы наши требования выполнялись безоговорочно. Не то, что с уральскими оружейниками, каждый из которых считал себя знатоком, поумнее всяких 'немцев' и прочих купцов.

Закалку деталей и стволов, затем окончательную сборку оружия мы доверили самым близким нам людям, в первую очередь, наиболее умелым и толковым из наших 'старых' учеников. Таким, как Афоня Быков, Федот Чебак, благо, выход продукции был небольшим. Ежедневно на контроль выдавали две 'Луши', парни из нашей охраны их обстреливали и поправляли целики. Таким образом, мы не только приучали наших будущих бойцов к производству, воспитывали в них понимание поточного метода, но и обучали принципам 'наших' требований. Приучали к пониманию важности стандартизации, чистоты обработки, не забывая напоминать о безопасности и промышленном шпионаже. Наглядный пример нападения Пантелеевских наёмников у всех был перед глазами, поэтому наши слова упали на подготовленную почву. Ребята из охраны воспринимали всё так близко к сердцу, что в радиусе пяти вёрст от оружейного заводика даже крестьяне из соседних деревень перестали появляться. Никому не хочется быть обысканным и доставленным в контору, где потерять пару часов в допросах и выяснении личности. Одним словом, нам хватило полутора месяцев, чтобы заводик худо-бедно начал выпускать продукцию нужного качества и по нашей технологии.

Ход с подарками первых ружей был не столько рекламным трюком и проявлением 'верноподданнических настроений', сколько необходимостью, вызванной острой нехваткой наличных средств. Деньги, выжатые из заводчика Коркина в качестве компенсации за 'обиду', практически полностью ушли на строительство сгоревшего завода и закупку материалов. Лушников выздоравливал очень медленно, второй месяц не вставал с постели. Мы с Володей без него восстановили сожженные корпуса и запустили производство.

Обращаться к компаньону, находящемуся в таком состоянии, за средствами не захотели, чтобы не показывать нашу зависимость от него. Решили проявить самостоятельность в бизнесе, выбрав нетривиальный ход. Все первые ружья мы подарили с десятком патронов, не сомневаясь, что владельцы в ближайшие дни побегут за боеприпасами в наши лавки, заранее открытые в Прикамске и Сарапуле. На продаже патронов мы и собирались получать основную прибыль, тем более, наступал сезон охоты, осень пришла в Прикамье. Цены на боеприпасы установили спекулятивные, от трёх до пяти копеек за снаряжённый патрон, при их себестоимости в десять раз меньше. Стреляные гильзы мы сразу принимали по копейке за десяток, не слишком прибыльно, но, сам принцип возврата стреляных гильз за неплохие деньги приучал собирать их. Не поднимет богатенький стрелок, подберут вездесущие мальчишки или грибники. Что характерно, наши надежды оправдались, деньги за патроны потекли полноводными ручейками. Немного, но вполне достаточно, чтобы хватало на оплату рабочим.

Материала у нас было закуплено изначально на тысячу ружей, речка вращала водяные колёса бесплатно, счета за электричество не приходили по причине его отсутствия. Рабочие, убедившись, что заработок пошёл постоянный и обязательный, начали обустраиваться возле завода, перебираться из бараков в спешно отстроенные избы. Выставив два десятка ружей на продажу в наших лавках Сарапула и Прикамска, мы, снова вполне ожидаемо, убедились в отсутствии какого-либо спроса. Несмотря на минимальную цену, едва превышавшую себестоимость оружия, желающих его приобрести, практически не было. Народ в провинции довольно консервативен, чтобы оценить новинку, люди должны не только увидеть её, но и услышать хорошие отзывы. Затем наш человек ещё подумает, посчитает денежки, полгода будет копить, и сомневаться в необходимости покупки. Так, что на относительно постоянный доход от продажи ружей мы рассчитывали не раньше середины зимы.

До той поры предстояло жить с максимальной экономией, напрягая извилины, где взять средства. Катерина сидела у постели отца, Акинфия Кузьмича, в Прикамске, лишив моего друга привычных уроков музыки. Вовка от скуки принялся разрабатывать технологию производства револьверов, с одновременной оптимизацией ружейного конвейера. По общему согласию, невостребованными пока ружьями решили вооружать наших учеников. Сначала тех, с кем освобождали пленников, определяя их в охрану завода, опасения перед набегом башкир оставались. К концу сентября, все 'старички' и Николай Шадрин были вооружены. На этом вооружение наших учеников тормознули, пока новички не пройдут школу 'молодого бойца' у Палыча. С момента получения ружей, наши парни беспрекословно перешли в охранники, пока не задумываясь о зарплате. Чего нельзя сказать об их родителях, две недели ушли у меня на тяжёлые разговоры с отцами ребят.

— Я обещал, что парни будут непобедимыми бойцами, и вы будете ими гордиться? Что, разве не так? — повторял я в каждой семье своих учеников.

— Так оно, да уговора, что заберёшь работника насовсем, не было, — мрачно бурчали в бороду папаши, — мы за них, однако, все подати выплачиваем. Нечего парням на тебя даром работать.

— Дайте срок, два-три месяца, и всем парням положу жалованье. С другой стороны, отпущу сейчас парней, а башкиры снова пожгут ружейный завод, тогда опять убытки мне получатся, и люди православные погибнут. Что характерно, погибнут простые крестьяне из Таракановки, к примеру или рабочие с завода. Не смогу я один защитить завод, не смогу. Поручик своих инвалидов не даёт, одна надежда на ребят. Послужат они в охране до весны, ружья им в собственность оставлю, соглашайся. Оружие исправное, лучшее в мире, вон, как начальство бойко стреляет каждый выходной.

Возможно, мои уговоры оказались достаточно красноречивыми, никого из наших учеников родители не вернули в Прикамск, разрешив им остаться жить в Таракановке, охранять завод. Я не склонен к самообману и более, чем уверен, что самым весомым аргументом стали десять рублей на брата, выплаченные мною из отобранных у башкир ста рублей, всем участникам освобождения пленников. Кроме нас с Палычем, разумеется. Деньги весомые, в два-три раза выше месячного заработка рабочих на Прикамском заводе. Особенно всех удивило, что Ирина получила равную с парнями сумму. На волне такой щедрости ребята работали второй месяц, довольствуясь одним питанием. Палыч всё же уволился из охраны Прикамского завода и вплотную занялся обучением наших охранников. Не прошло и месяца, как все они, включая Иру, свободно поражали из любых положений ростовую мишень на расстоянии двухсот метров. Учитывая калибр пули, достаточно было попадания в произвольную часть 'тела' мишени, чтобы противник гарантированно вышел из строя. В этом мы убедились при стычке с башкирами.

Итак, Вовка командовал производством, Палыч охранял наш заводик, Лушников понемногу начал вставать. Я увлёкся строительством, начав с восстановления сожжённых корпусов завода, перешёл к возведению рядом с заводскими строениями настоящей крепости. Мысль о возможном нападении целой башкирской орды не давала покоя. Скорее всего, несколько сот всадников смогут напасть на нас после ледостава, когда лёд на Каме выдержит коня и повозку. Иван Палыч, по зрелому размышлению, склонялся к такой же версии. До ледостава оставалось около двух месяцев, и, осматривая то, что мастера сделали, я не сомневался в нашем успехе. Нанятые артели плотников заканчивали постройку жилых домов для нас троих, семейства Лушниковых и нечто вроде общежития для охранников. Окружали жилые постройки двухэтажные склады, с бойницами на втором этаже, построенные по всему периметру. В десятке метров от складов выздоравливающие пленные башкиры копали ров, не противотанковый, а противоконный. Жили башкиры в 'холодной', нашей собственной, выстроенной с запасом на полсотни пленников.

Последние события наводили на мысль, что дальнейшее наше пребывание в восемнадцатом веке будет нескучным. Особенно, в свете нашего 'послезнания' о предстоящем восстании Пугачёва. Слухи о волнениях среди яицких казаков добрались и до нас, заставляя нервничать. Из школьного курса мы все запомнили, что Пугачёв начал боевые действия в 1773 году, в 1774 его уже казнили. Здесь шёл пока 1772 год, неужели мы попали не в нашу историю? Несколько успокаивало отсутствие известий о Пугачёве и воскрешении покойного императора Петра Третьего. В любом случае, не будет восстания, прискачут башкиры, не будет башкир, нападут разбойники, нанятые конкурентами. При допросах Пантелея Коркина мы были поражены простотой конкуренции по-русски. Чтобы убрать конкурента, купцы и заводчики не брезговали ничем, от доносов и подкупа чиновников, до открытого нападения и поджогов имущества. Коркина мы отпустили домой на второй день по возвращению, когда убедились, что он проникся возможной перспективой, ожидающей его после разглашения сведений о продаже башкирам огнестрельного оружия. Отлично помню, как он побледнел, и упал на колени, узнав о нашем желании разгласить его договор с башкирами.

— Не губите, православные, — полз он к нам на коленях, — не губите, у меня детки и сёстры на выданье. Пермяки окаянные зарежут сразу и красного петуха пустят, сам сгину, и родные по миру пойдут.

В результате расстались мы с Коркиным не дружественно, конечно, однако, нейтралитет соблюдать рыжебородый прохиндей пообещал. Судя по его рассказам, идея нападения на наш завод полностью принадлежала заводчику. Однако, остались у нас с Палычем сомнения на этот счёт, особенно, когда Пантелей перечислил больше десятка наших конкурентов лишь на Урале. Практически все заводы принадлежали Демидовым, для них мы были на один зубок. Спасало отсутствие самих владельцев заводов, они якобы путешествуют за границей. Как обезопасить себя от Демидовых, мы не придумали, уповая на продвижение нашего оружия. Возможно, когда наши ружья станут известны в столице, властители Урала не станут поднимать шум открытыми нападениями. Обычной же конкуренции мы не боялись, продукция наша не металлоёмкая и поставок казённого Прикамского завода хватит вполне на любое разумное количество оружия.

Время, свободное от контроля строительства, я полностью посвятил разработке взрывателей для миномётных и пушечных снарядов. Производство пороха постоянно росло, Ирина крепко взяла организационные вопросы в свои руки. Она перебралась в отдельную комнату общежития охранников, успевая на стрельбы, тренировки и производство. От патрульной службы мы её освободили, парней вполне хватало.

Наступила пора уборки урожая, второго нашего урожая в восемнадцатом веке, который ( урожай, а не век) мы едва не погубили за своими производственными хлопотами. К счастью, соседки наши в Прикамске, присмотрели за посадками, не дали погибнуть помидорам. В этот раз картошки мы собрали полсотни вёдер каждый, помидоры тоже радовали обильным урожаем. О подсолнухах нечего говорить, семян с нескольких сотен растений набралось восемь мешков, на каждого! Вполне достаточно, чтобы угостить соседей и знакомых семечками, моментально ставших популярными. Тут и случилось несчастье, едва были сделаны все припасы, как в понедельник, аккурат, через неделю после Успенского поста, два полицейских чина арестовали меня, свезли в холодную, пустовавшую больше месяца. Взволнованный Владимир, в обед того же дня, прибежал к городовому с вопросами.

— Фрол Аггеич, дорогой Вы наш, — буквально влетел в его кабинет заводской мастер, — что случилось, в чём вина Андрея?

— Ну, — неторопливо вынул графин наливки из комода городовой, — согрейся немного, сыро нынче на дворе. Вот так, — он поддержал выпившего посетителя своей серебряной стопкой, наслаждаясь теплом, струившимся по пищеводу в желудок, — плохи дела твоего Андрея, плохи. Да и твои, батенька, тоже не ахти.

— ?

— Донос, батенька, на твоего друга поступил, — городовой прошёлся по кабинету, — обвиняется он его в укрывательстве беглых. Мастера, что из Оханска Андрей Быстров привёз, беглыми оказались. Дело это государственное, придётся везти твоего друга в Казань, к губернатору на правёж.

— Побойтесь бога, Фрол Аггеич, нешто мы беглецов укрывать будем? — Вовка облегчённо вздохнул, такую возможность мы предвидели и заставили Коркина оформить купчую на всех его мастеров, оставшихся в Таракановке, — нет у нас беглых, купчую на рабочих из Оханска я завтра утром привезу. Позвольте полюбопытствовать, кому мы обязаны таким доносом?

— Епифан, приказчик Пантелея Коркина, от имени своего хозяина написал, — глянул на бумагу городовой, — так и пишет, мол, по причине сломанных пальцев сам писать не могу, поручаю своему приказчику.

— Как это по причине сломанных пальцев? — едва не рассмеялся Кожевников, — пальцы у него на левой руке сломаны, купчую месяц назад он очень аккуратно подписывал. Доносчик у Вас, Ваше благородие, липовый. Его надо на правёж ставить, а не Андрея. А друга моего, уважаемого человека, совладельца ружейного завода, государственного человека, выпускать надо, срочно.

В кабинете наступила напряжённая тишина, которую боялись нарушить оба, судорожно перебирая в уме возможные варианты событий. Городовой прикидывал, как изменится его карьера после этапирования Андрея в Казань, где уголовным делом займутся другие, они могут и не упомянуть начальству о заслуге Фрола Аггеича, первым обнаружившего преступника. Опять же, немец вполне может оказаться невиновным. Получалось не очень надёжно, особенно, принимая во внимание расстояние до Казани. Кожевников же, приятель арестанта, напротив, под боком, обманывать не станет, купчая, видимо есть. Мысли городового быстро перескочили от радения за государство к собственным интересам. Пока Андрей арестован, можно попытаться выжать за его освобождение денег у этого выскочки-заводчика. Пожалуй, стоит напомнить ему, как долго придётся ждать, пока Епифана и заводчика Коркина доставят из Оханска, а в холодной сидеть не сахар. Если упомянуть про возможное освобождение Быстрова до окончания следствия, под честное слово, пару сотен рублей не пожалеет. А донос Епифана этого, можно придержать до ледостава, под предлогом бездорожья, там видно будет, через два месяца. Обещать, всё прикрыть не буду, решился городовой, возьму деньги только за то, чтобы освободить Андрея, да потянуть время, скажем, на месяц. За то и другое, по сту рублёв, пока не принесёт серебро, не отпущу арестанта. Ай, да Фролка, ай, да молодец, развеселился от удачно продуманной комбинации городовой.

— Да, запутанное дело с доносом выходит. Придётся вызывать Коркина из Оханска, ждать, пока он сам не подтвердит твои слова, Владимир.

— Так купчая же есть!

— Ну, — многозначительно потянул паузу Фрол Аггеич, — вдруг купчая поддельная. Без следствия не обойтись. Я могу придержать, по старой дружбе, донос на месяц, например, но...

— Сколько? — понятливо кивнул немец.

— Сто рублёв за месячную заминку, столько же за освобождение от ареста, — не стал тянуть кота за хвост полицейский.

— С Вашего ведома, я завтра же поеду за деньгами, привезу их как можно быстрее, — снова кивнул Владимир, — дозволите ли с другом повидаться, хоть еды ему оставить на пару дней?

— Отчего же, вечером приходите, на полчасика пущу поговорить, — добродушно кивнул довольный городовой.

Немного успокоившись, Владимир вышел от главы полиции посёлка на улицу, где его уже ожидал Иван Палыч. Выслушав рассказ мастера, охранник покачал головой,

— Епифан, говоришь, сволочь недобитая. Жаль, в Оханске мы до него не добрались, придётся его навестить, и как можно скорее. Думаю, Анатольевич, такую гадость спускать нельзя, иначе лицо потеряем, любая гнусь сможет нас доносами завалить.

— Ну и что ты предлагаешь, морду ему начистить? — простая душа мастера ничего не могла измыслить более сурового.

— Надо подумать, ты прав, не бить же его, поганца, — Палыч поправил картуз и направился к своему дому, — вечером зайду в гости, поговорим.

Не успел Володя отойти от полицейской управы, как к нему подбежала Ирина, с заплаканными глазами буквально бросилась ему на грудь.

— Что случилось, дядя Володя?

— Всё нормально, скоро Андрея выпустят, ты пока иди, собери ему еды, питья на два дня, да сменку белья, что ли, одежды тёплой. Вечером, сходим к нему, Фрол Аггеич дозволил, не плачь. А через два дня, думаю, выйдет твой Андрей на волю, не позже. Всё, беги, — он оттолкнул девушку в сторону жилья Андрея, дом которого запоров не имел, как и большая часть домов в посёлке. Несмотря на разнородный состав жителей посёлка, первых мастеровых привозили из Тулы, Екатеринбурга, Перми и соседних с Прикамьем деревень, на все противоречия, выражавшиеся в жестоких драках среди молодёжи, краж среди рабочих не бывало. Дома запирались на засов или просто дверь прижималась палкой, от честного человека, чтобы показать, что хозяев нет на месте, другого назначения запоры не имели. Даже вещи, потерянные детьми или подвыпившими мужиками, лежали на дороге, либо вывешивались на ветки деревьев или соседние заборы, несмотря на их стоимость.

Направившись к знакомому дому, где совсем недавно он давал уроки музыки Катерине, Владимир не представлял, где и на каких условиях он найдёт деньги на освобождение Андрея. Вернее, деньги он собирался выбивать у Лушникова, единственного знакомого ему человека, способного за день в принципе достать такую огромную сумму. Общаясь в доме Алимова с местной элитой, он отлично разобрался в денежных отношениях Прикамского посёлка. Тот же управляющий получал своё жалование раз в год, к самому Рождеству. Даже при его огромном для нынешнего времени жаловании в тысячу рублей, у Сергея Николаевича может не набраться нужных двухсот рублей наличностью. Оклады других — доктора, поручика, главного инженера, все вместе не тянули на такую сумму, с ними о деньгах можно было не говорить. Чтобы выпустить Андрея как можно скорее, на правосудие Владимир не надеялся, нужна взятка городовому, а Лушников оказался единственным человеком в этом мире, кто способен, хотя бы, теоретически, быстро найти такие деньги.

Спускаясь быстрым шагом с пригорка на Господскую улицу, где выстроил свой дом Лушников, Владимир мысленно оценивал возможности предстоящего торга со своим компаньоном. Силовой вариант освобождения Андрея ставил их обоих вне закона, а уезжать из России оба друга не хотели, не для этого они полтора года изучали технологию этого мира и готовились к прорыву в ружейном деле. Вне России помогать её развитию невозможно, а, после нападения на конвоиров Андрея, они не смогут появиться на российской земле даже в роли иностранцев. Потому выкуп друга из лап правосудия представлялся единственным разумным вариантом, оставалось составить план торговли с Акинфием Кузьмичом. Рассмотрев по пути несколько вариантов, Владимир ничего не смог решить определённо, однако, основные пути отступления прикинул.

Вечером Владимир с Ириной отправились в 'холодную' ко мне, прихватив съестного и теплую одежду. Особых откровений в присутствии надзирателя посетители не высказали, но, Володя чётко дал понять, что через пару дней Андрей будет освобождён.

— Андрей, продержись пару дней, — Володя посмотрел мне в глаза, — потом ты будешь освобождён при любых обстоятельствах. Понял, при любых. Даже, если придётся ломать наши с тобой планы. Калифорния пока русская земля.

— Будь осторожнее, — видимо, моё лицо дрогнуло при понимании, что крайним случаем, станет силовой вариант освобождения, — я продержусь и неделю, если понадобится, не спеши напрасно.

Напуганная Ира, едва сдерживала слёзы, глядя красными глазами на своего учителя и мастера, заикнулась к концу свидания, чем ей заниматься на работе.

— Так, — задумался я, припоминая начатые работы своей химической лаборатории при оружейном заводе, — так, нитроклетчатку не трогай, добавь туда спирта и поставь в темное место. Займись очисткой последней партии хлорида калия, только, будь с ней осторожна. На пару недель этого хватит, там, надеюсь, будем продолжать вместе, — улыбнулся девушке, пытаясь успокоить.

Рано утром, ещё затемно, на своём мерине Владимир отправился в Сарапул, шестьдесят вёрст до которого предстояло покрыть за день. С собой он вёз записку Лушникова доверенному приказчику на выдачу целых трёхсот рублей. Опасаясь лихих людей, а больше для выполнения моих настойчивых указаний, Володя взял с собой несколько динамитных шашек, с короткими фитилями. Для быстрого зажигания фитилей я полгода назад приспособил на них запаянные стеклянные ампулы, при раздавливании, воспламенявшие фитиль. Таких шашек изготовил всего два десятка, слишком тонкая требовалась работа при запаивании ампул. Буквально за два дня до ареста я рассказал о своих выдумках Владимиру и передал ему десяток шашек.

— С ружьём не будешь постоянно ходить, а динамит поможет защититься, — я, словно предчувствовал свой арест, — не всегда буду рядом. Сам знаешь, места тут дикие, рукопашник из тебя никудышный. Скоро даже Ирина тебя охранять сможет. И, главное, береги себя, не рискуй напрасно, я с любой каторги убегу, не бойся за меня. Только сбереги себя, кроме того, что ты мой друг, без тебя мы с Никитой ничего толком не добьёмся. Сам знаешь, механики из нас плохие. А 'зеркало' на нас рассчитывает, если помнишь.

Что произошло по пути в Сарапул, полностью подтвердило мои предчувствия, мне об этом позднее рассказал Вовка, передаю его слова.

Володя со студенческих лет поражался предчувствиям Андрея, умевшим заранее ожидать неприятности и готовиться к ним, либо избегать. Ещё в разгул девяностых годов, друг трижды уводил его из пустых спокойных кафе, через считанные минуты превращавшихся в места разборок бандитов, с многочисленными ранеными и искалеченными посторонними людьми. Не придавая значения, по молодости, таким 'совпадениям', Владимир впервые серьёзно задумался о предчувствиях своего друга, когда тот без всяких причин, буквально вытащил его из междугороднего автобуса, не доезжая до автовокзала, ещё на посту ГАИ. А через сто метров, на глазах изумлённых гаишников в автобус врезался пьяный водитель на КАМАЗе, в результате аварии именно те два кресла, что освободили вышедшие друзья, были смяты в лепёшку. Володя тогда имел личную возможность убедиться в этом, присутствуя понятым при осмотре. И слова гаишников о везунчиках, освободивших кресла за несколько минут до аварии, врезались в память навечно. С тех пор, он не спорил ни с одним жизненным советом Андрея, не забывая его намёков и просьб. Именно потому, собираясь в Сарапул, погрузил все динамитные шашки в сумку, а две из них сунул в карманы своей старой, ещё из двадцать первого века, куртки.

Дорога по просёлку до реки Камы осенним солнечным днём развеяла тяжёлые раздумья мастера, с удовольствием, любовавшимся нетронутой природой. Особенно поражали дубравы, порой с огромными дубами в десять обхватов, не менее, росшие вдоль берега реки. По дороге Владимир не проезжал ранее никогда, но заблудиться было невозможно. Весь оставшийся путь предстояло проехать по правому берегу реки Камы до самого Сарапула. А названия придорожных деревень накрепко впечатались в память, оставалось, лишь, спрашивать их у деревенских мальчишек, отпинываясь от лающих собак. Едва миновав выселок Позоры, уже после полудня, Владимир решил остановиться перекусить, судя по всему, он успевал засветло добраться в Сарапул. Немного подал мерина вперёд, направился на полянку на крутом берегу Камы, спрыгивая и поворачиваясь к лошади, чтобы снять свои сумки.

— Дядя, подай прохожим копеечку, — неожиданно раздался густой бас за спиной.

Нервно вздрогнув, мастер обернулся, руки сами вынули из седельной сумки две динамитные шашки, нервно покручивая их стеклянные ампулы-воспламенители. К поляне из ближайшей дубравы подходили трое крепких парней, у двоих в руках были полутораметровые дубинки, третий помахивал топором, их поведение не оставляло сомнений в серьёзности намерений. Заметив нервные движения своей жертвы, разбойники привычно загоготали, уже не сомневаясь в бескровной победе. Володя судорожно вспоминал советы Андрея, сотни раз повторявшего, что в разговор с бандитами ему вступать не надо ни при каких обстоятельствах. Разговоры служат средством усыпить внимание перед нападением, говорил друг, напирая на необходимость действовать быстро и сразу. В память пришла мысль, что в случае гибели Владимира, Андрей непременно сгниёт на каторге, необходимость защитить друга подстегнула мастера, придав ему решимости.

Резким сжатием сильных пальцев он легко раздавил стеклянные ампулы, убедившись в воспламенении бикфордова шнура динамитных шашек. Затем одну за другой точными движениями механика отбросил шашки прямо под ноги подходивших разбойников, перехватывая узду мерина из всех сил. Удивлённые действиями жертвы, все трое татей посмотрели себе под ноги, надеясь увидеть брошенные кошельки с серебром. Один даже успел нагнуться, чтобы поднять непонятные свёртки, этих пары секунд хватило для взрыва обеих шашек. Мерин взвился на дыбы, буквально подбрасывая Владимира вверх, затем протащил на узде десяток метров, изорвав в кровь конские губы. Только у прибрежных кустов мастеру удалось остановить коня и осмотреться.

У одного из разбойников была оторвана рука, и кровь толчками выливалась из обрубка. Двое других лежали ничком, широко раскинув руки, всё ещё сжимавшие дубины. Проверять их самочувствие Володя не собирался, быстро вывел мерина на просёлок и поспешил в Сарапул, решив больше не рисковать с обедами. В город он добрался без приключений, сразу направился к дому Лушникова, где радушно был встречен знакомыми приказчиками. По записке хозяина ему не только выдали деньги, но и дали в сопровождение двух надёжных мужичков с дубинами. Потому обратный путь оказался быстрее и спокойнее. Трупов и каких-либо следов схватки на том самом месте не оказалось, как и слухов о том, что кого-то убили на берегу Камы. В любом случае, преодолев за день сто двадцать вёрст верхом, Вовка поздно вечером пришёл домой к городовому и отдал ему двести рублей, потребовав моего немедленного освобождения.

За таких друзей, как Вова с Никитой, я на смерть пойду, не сомневаясь, что они поступят также, не приведи господь. Освобождали меня из 'холодной' поздно вечером, в темноте, под холодным моросящим дождём. Встречали почти два десятка человек, кроме Володи, Палыча и Ирины, пришли мои ученики и ближайший сосед, Фрол Быков. Все быстрым шагом отправились к моему дому, накинув кожаные капюшоны на шапки, ни о каких зонтиках простым работягам речи пока не было. Возле дома ученики распрощались, а сосед предложил поужинать у них, у меня дома ничего же не было из готовой пищи.

— Поешь, батюшка, горяченького у нас, небось, измёрзся весь, — от такого приглашения я не смог отказаться.

Быстро поужинав горячим супом и поблагодарив соседей, мы втроём с друзьями уселись в моём домике. Затопив камин, я решил отметить своё освобождение, вытащив из чулана заначку — последнюю родную бутылку водки, полтора года ожидавшую своей участи. А в качестве закуски пошли покрасневшие за время моего отсутствия помидоры, теперь не было нужды их экономить. Осенний урожай позволял нам начать популяризацию картофеля и помидор, а также жареных семечек. С подсолнечным маслом мы решили не спешить, до увеличения урожая семечек раз в десять. Пока мелкими стопками уговорили бутылку, Вовка выложил свою комбинацию по моему выкупу. А последние его слова о получении денег от Лушникова заставили меня поперхнуться стопкой водки.

— Как, в качестве части приданого? Ты решил жениться на дочери Акинфия? Ради меня пошёл на это? Ты в курсе, что разводов в этом веке не предусмотрено?

— Ну, не век же мне бобылём жить, да и для наших целей личные средства не помешают, — начал оправдываться Вовка, — знаешь, сколько он приданого мне обещал? Пять тысяч ассигнациями, дом в Сарапуле, два торговых парусника. И это всё, не считая нашего партнёрства в оружейном производстве. А дочь, у него, между прочим, вполне симпатичная девушка, мужик я или нет?

— Ладно, прости меня, — мне стало стыдно перед другом, отдавшим за моё освобождение свою холостяцкую свободу, — от Никиты ничего не слышно?

— Пока нет, — грустно ответил новоявленный жених, — но, Акинфий обещает к ледоставу встать на ноги и вплотную заняться делами нашего завода. Тогда мне можно будет отправиться в Петербург, с нашими мастерами, налаживать производство ружей там. Не получит Никита разрешения, будем считать поездку свадебным путешествием.

— Парни, возьмите меня в столицу, — неожиданно спросил Палыч, спокойно молчавший до сих пор, — чем чёрт не шутит, вдруг ваш Никита уже в постели Екатерины Великой ночует. В любом случае, за два года он чего-то наверняка добился. Возьмите и меня, к примеру, навестить больного дядю в Санкт-Петербурге, единственного родственника. И, кстати, через неделю я венчаюсь с Марфой, вот так.

— Поздравляю, — расцвёл Володя, с радостью убедившийся, что он не одинок в своей женитьбе.

— Поздравляю, — я тоже улыбнулся, догадываясь, что решение о свадьбе Палыч принял только сейчас, чтобы поддержать Вовку. О том, что наш бывший егерь живёт со своей хозяйкой, он не говорил, да, для многих это особой тайной не являлось. В нашем мизерном посёлке трудно незаметно даже в бане помыться, все будут знать, кто и с кем мылся, как долго и что пили после бани.

— А если серьёзно, — продолжал Палыч, — я дивлюсь на ваше легкомыслие. Два месяца назад сожгли завод, украли мастеров и тебя, Володя, три дня назад по доносу посадили Андрюху. Вы, что думаете, это последние наши неприятности? Не о столицах надо думать, а о своей безопасности, с этим Епифаном надо решать, и меры против других конкурентов принимать.

— Что нам делать, в Оханск, что ли, ехать? — погрустнел Вовка, — что мы можем предъявить этому гаду?

— Дайте мне рублей сорок, я туда отправлюсь, — Палыч криво усмехнулся, — да не один, с парой приятелей. Пригляжусь к этому Пишке, осведомителей вокруг него заведу и своих ребят оставлю для пригляда. Коли зашёл об этом разговор, есть задумка наших людей по всем направлениям рассадить, от Сарапула до Перми. Ещё лучше, своих людей в Нижний Тагил и Ёбург отправить.

— Так в чём дело? — удивились мы с Вовой.

— В деньгах, ребята, в деньгах и людях. Чтобы нашего человека не перекупили, ему не меньше десяти рублей в месяц надо положить, да расходы на вербовку, на транспорт, на прочие мелочи. Дорого выйдет нам разведка, — Палыч выразительно посмотрел на Володю, — прибыли от ружейного производства нет, и ближайшие полгода не предвидится.

— Вова, — вмешался я в разговор, — он на твоё приданое намекает, когда его Акинфий Кузьмич обещает выдать?

— Половину после помолвки, остальную часть на свадьбе.

— Значит, назначай свадьбу как можно скорее, а Палыча спонсируй на первую шпионскую операцию, — я хлопнул ладошкой по коленке друга, — ты не против?

— Я, нет, конечно, только, — начал мямлить Вовка, он всегда так мнётся, когда что-либо придумает, с детства знаю, — только я хотел ещё револьвер показать.

— Давай! — подпрыгнули на месте мы с Палычем, — доставай, сколько сделал, какой калибр?

Дальнейший разговор превратился в настоящий праздник, когда мы получили в руки по экземпляру первого образца шестизарядного револьвера калибра восемь миллиметров. Мы едва не пошли их пристреливать, несмотря на тёмную осеннюю ночь, вовремя одумались, не пугать же соседей. Однако, оба револьвера тут же разобрали несколько раз, проверили спусковой механизм, снарядили барабаны, засидевшись допоздна. Лишь через час мы продолжили серьёзный разговор, совершенно в другом расположении духа. Теперь Палыча не волновала предстоящая шпионская операция, деньги и оперативное оружие имелись, что ещё нужно для уверенности? Вова сказал, что револьверы изготовлены 'на коленке', технологическая линия не налажена и себестоимость их будет сначала в три раза дороже ружей. Сразу решили обговорить, будем ли продавать револьверы посторонним, или оставим для своего пользования, в качестве оперативного сюрприза для возможных врагов.

Полчаса считали расходы и прибыль, делили обещанное Вовке приданое, с учётом необходимости строительства ружейного завода в столице и расходов на него. Добавили стоимость путешествия за тысячу с лишним вёрст и прочие накладные расходы, учли высокую вероятность нападения башкир. В результате, полсотни револьверов решили пустить для своих целей, постепенно вооружая ими наших учеников-охранников. Дальше будем действовать по обстоятельствам. После подробного составления плана, с основными расчётами по затратам, наше стратегическое совещание закончилось под утро, расходились ребята в предрассветных сумерках, с наполеоновскими мыслями. Я прилёг на пару часов, чтобы отправиться в Таракановку, едва рассветёт. Обида от ареста с новой силой догнала меня, подкармливали мы городового, ан нет, сволочь, какая, по первому же доносу арестовал. Что делать, как избавиться от повторения подобных наездов и арестов? Уже засыпая, дал себе обещание, выстроить такую крепость, чтобы никто не смог меня захватить, ни башкиры, ни полицейские чины, ни Демидовы.

С этими же мыслями я проснулся, спешно отправился в нашу крепость возле завода, где развёл бурную деятельность по фортификации. Спустя пару дней Палыч, как обещал, отправился в Оханск с двумя неприметными мужичками и сотней серебряных рублей. С собой у него, как и у всех нас троих, был револьвер с полусотней патронов, устроенный в кобуре на боку, под полой кафтана. Благо, наступившие прохладные деньки весьма способствовали ношению верхней одежды, а мода требовала исключительно свободной верхней одежды. В обтяжку носили только то платье, что выше пояса — рубашки, жилеты, некое подобие пиджаков, женские кофточки. Всё, что было ниже пояса, шилось исключительно свободным — штаны, женские платья и юбки, верхняя одежда, разные кафтаны и армяки, полушубки. Под этим предлогом я уговорил Володю взять револьвер на постоянную носку, мол, под кафтаном не видно. Несмотря на нашу занятость, после нападения на него, мы проводили почти ежедневные стрельбы из револьверов, привыкая к быстрому обнажению стволов, 'а-ля ковбои'.

Едва вернулся Палыч из Оханска, устроили обе свадьбы, где дружкой жениха пришлось быть мне. Как возненавидел я церемонию венчания, особенно необходимость, держать корону над головой жениха, до сих пор забыть не могу. Акинфий Кузьмич, как старый раскольник, свадьбу проводил в старообрядческой церкви, без спиртного и особых гуляний. Потому празднования надолго не затянулись, оба молодожёна рвались на работу. Подарки Володе с невестой от приглашённых гостей были истинно купеческие, с размахом, пришлось отдариваться ружьями. Денег гости накидали достаточно, чтобы хватило на свадебное путешествие до столицы. Но, самым приятным подарком стал договор аренды на десять лет окрестных лесов вокруг нашего ружейного завода, включая туда саму деревню Таракановку. Теперь деревенские мужики освобождались от работ на Прикамском заводе, а мы получали право нанимать их на работу на наш завод.

Этот договор мы с ребятами просили у управляющего давно, ещё с весны. Видимо, выздоровевший Лушников поспособствовал решению вопроса в нашу пользу, не удивлюсь, если за хорошую сумму. Такой подарок здорово ускорил наши оборонительные работы, деревенька была небольшой, но десяток работников с подводами на дороге не валяется. Уже к началу октября основная линия обороны была закончена, и крестьяне принялись заготавливать лес для будущих построек. Палыч, пользуясь хорошей погодой, побывал в Сарапуле и Перми, оставляя там своих людей и решая вопросы с надёжной связью. Поездку в Нижний Тагил и Ёбург он спланировал в декабре, после того, как разъяснится вопрос с башкирами. С началом октября, с каждым понижением температуры, мы напряжённо ждали вестей о становлении льда на Каме. Поручик Жданов был предупреждён о возможном нападении и регулярно проводил стрельбы из двух пушек, переданных ему управляющим.

У нас пушек не было, но, идею Никиты о миномётах мы с Володей решили на практике к двадцатому октября. В тот день мы провели испытание первых двух миномётов с осколочными минами моей конструкции. Калибр выбрали пятьдесят миллиметров, вполне достаточно для дистанции до двух километров, и удобно при переноске. Испытания прошли успешно, орудия и боеприпасы запустили в производство, а мне пришлось обучать стрельбе наших охранников и не только их. Набранные после Масленицы ученики, изначально полсотни крепких парней, понемногу отсеялись, кто женился, кому хватило полученных приёмов. Остались два десятка настоящих энтузиастов во главе с Николаем Шадриным, с ними мы занимались по очереди после работы, по вечерам. Ради этого я или Палыч почти ежедневно приезжали в Прикамск. Воодушевлённые примером своего приятеля Шадрина, успешно освободившего пленников и сражавшегося с башкирами, парни уговорили начать их обучение стрельбе из ружей в начале сентября. Их же я собрался научить стрельбе из миномётов.

Пугачевское восстание обязательно дотянется до Прикамска, помощь двух десятков стрелков и миномётчиков может стать решающей в защите завода. Мы с ребятами уже определились, что свой завод и Прикамский посёлок постараемся восставшим не отдать. Основные силы Пугачёва до нас не дойдут, как мы помнили из школьной истории, из Уфы направятся в Казань, а с небольшими разбойничьими шайками мы надеялись справиться или разойтись мирно. Но, даже для мирного разговора с восставшими, серьёзное оружие необходимо, к сожалению, все понимают только силу. Будет у нас сильная оборона, которую мы сможем продемонстрировать, не захотят гибнуть при штурме пугачёвцы. Тогда, быть может, и разойдёмся по-хорошему. Тем более, что едва ли не каждый месяц приходили новые вести с Яика, где казаки не могли успокоиться. Из немногих сообщений было непонятно, то ли казаки восстали, то ли их уже разогнали, но, слухов о Петре Третьем точно не было.

Вовка, после женитьбы, словно крылья надел, так лихо модернизировал наш примитивный станочный парк. Немало помогли ему мастера, 'купленные' у Коркина, трое из них оказались знакомы с производством зубчатых передач. С их помощью Кожевников за пару месяцев изготовил два токарных станка, способных выдержать неплохую точность до половины миллиметра. На одном из них вытачивали барабаны под револьверы, медные кольца под миномётные гранаты, корпуса которых отливались в осколочную рубашку. Стволы для миномётов и ружей растачивали на другом станке. Все работы по рассверливанию револьверных стволов и отверстий в барабанах Володя перевёл на специальный вертикально-сверлильный станок. Малое количество продукции обуславливалось необходимостью переоснастки станков для выполнения разных операций. Наш механик обещал до отъезда в свадебное путешествие на каждую операцию поставить отдельный станок, доведя их количество до шести, мощности водяных колёс должно хватить.

Пока излишки нашей гидроэнергостанции уходили на пилораму, потребность в досках была огромной, не навозишься из Прикамска. Хозяйственный Кузьмич после выхода на работу задумал соорудить собственный кирпичный заводик, для наших нужд и на продажу. Однако, эти планы были на будущий год, и, вряд ли исполнятся. Мы не говорили ему о предстоящем восстании, не поймёт. Зато арендованных крестьян я постарался максимально задействовать в производстве патронов, доверяя им в основном выварку целлюлозы, которой в результате скопилось невероятное количество. Володя, очередной раз, подсчитывая наши расходы, предложил мне перейти для ружей на бумажный патрон. В принципе, ничего невероятного в этом не было, есть целлюлоза, бумага получится. Производством бумаги я и занялся, когда закончились наши фортификационные работы.

Едва снег утвердился на земле, мы с Палычем спровадили молодожёнов Кожевниковых вместе с тестем в Санкт-Петербург. Каких только сказок не рассказали им, чтобы те не остались ждать башкирского нападения. Палыч даже наврал, что его шпионы донесли из Уфы (!) о набеге башкир в казахские степи. Теперь, мол, на север они не потянутся, хватит добычи от южных соседей. Я ещё проще объяснил, что надо срочно патентовать наши ружья, патроны и револьверы, строить возле столицы ружейный заводик. Отдельно вдолбил Вовке, что к началу Пугачёвского восстания кровь из носу нужно изготовить первую партию ружей, чтобы отдать их для испытания войскам Михельсона, тогда военный заказ будет гарантирован, как и наше процветание. Иначе нас сотрут в порошок Демидовы, они мне представлялись гораздо опаснее любых башкир и Пугачёвых. С собой молодожёны везли полсотни ружей в подарочном исполнении, тысячу патронов, двадцать пудов пороха и пять тысяч снаряжённых капсюлей. Для самообороны все трое взяли револьверы, Катерина и Акинфий неплохо стреляли из них, в отличие от Вовки, сколько бы я его ни учил.

Оставшись одни, мы с Палычем перешли на казарменное положение, еженедельно отрабатывая эвакуацию крестьян в нашу крепость вместе со всей живностью. Запасы зерна и сена подвозили ежедневно, охоту устраивали через день, навешивая в погребах копчёные окорока кабанов и лосей. Опасаясь оттепели, способной погубить большую часть замороженного мяса, мы стали варить тушёнку. Банок, стеклянных и консервных, естественно не было. Часть тушёнки выливали в прокипячённые кадушки и берестяные туеса, герметизируя щели между крышками мёдом. Потом я рискнул и купил у Алимова кровельного железа, наши ребята его лудили и спаивали в консервные банки по пять литров. Всего таких экспериментальных консервов сделали два десятка, когда наши разъезды принесли весть о приближении башкирской орды.

Стояла середина ноября по церковному календарю, снега было немного, но морозы держались градусов под двадцать, так мы с Палычем предполагали. Градусников не было. Натренированные нашими учениями крестьяне за пару часов свели всю живность в крепость, наполнив жилые помещения густым запахом навоза, похлёбки, и редьки с репой, любимой пищи аборигенов. Два десятка наших разведчиков вернулись, оставив три разъезда на самых лучших конях наблюдать за башкирами. Все заняли свои места в обороне, получили дополнительные патроны, по три гранаты. Шесть человек встали у трёх миномётов, нервно ожидая появления орды возле Таракановки. Пленники наши, словно получили сигнал, попытались бежать, впервые за три месяца. Само это говорило лучше всяких сторожей о приближении их родичей.

Ждать орду пришлось недолго, утро следующего дня разбудило нас топотом множества копыт и ржанием коней. Я поднялся к наблюдателям на вышку, где уже осматривался Палыч.

— Много насчитал? — осматривая конную массу, окружившую завод с крепостью, поинтересовался у него, — примерно двести-триста всадников, так?

— Почти угадал, воинов не больше двух сотен, остальное запасные кони с вьюками, под пленников и награбленное добро готовят, жадины.

— Может, поговорим? Вдруг, что новое узнаем, — привычка уходить от конфликтов у меня, видимо, в крови.

— Сейчас с Чебаком выеду на переговоры, — Палыч взглядом пресёк моё возражение, — мы с револьверами будем, в кольчугах, не переживай.

Чебак ожидал у ворот крепости с белой тряпицей на трофейном копье, вот и пригодилась диковина. Палыч проверил револьверы, вскочил на осёдланного мерина и подал команду открывать ворота. Едва они закрылись за нашими парламентёрами, все поднялись к бойницам. Я выгнал любопытных крестьян и мальчишек с открытого двора в сараи, взял 'Сайгу' и поднялся к бойнице над воротами. Дальше полусотни метров от наших стрелков Палыч удаляться не стал, сейчас они с Чебаком гарцевали на месте, в ожидании представителей башкир. Те не заставили себя ждать, через четверть часа двое всадников подъехали к Палычу. Разговаривали не спешиваясь, довольно долго, затем неспешно разъехались.

Глава седьмая.

— Ну, что там, — не утерпел я при возвращении Палыча, — что требуют?

— Ничего особенного, — неторопливо сполз он с седла, — как мы и предполагали. Просят вернуть им пленников, заплатить за обиду, за убитых воинов, всего насчитали табун коней в сотню голов, полсотни ружей и сто рублей серебром.

— Больше ста они считать не умеют, что ли, — удивился я таким запросам, — делать что будем?

— Я дал им полчаса, чтобы убрались, — Палыч взглянул на свои часы, их Никита нам всем вернул, — подождём двадцать минут и начнём. Ты иди наверх, подстрели первым делом хана, он в синем халате, да огонь миномётчиков будешь корректировать. Надо накрыть их быстро и напугать смертельно, чтобы никакого боя не получилось, чтобы умотали они без всяких сражений.

Я забрался наверх, к бойнице второго этажа сарая у ворот, устроился на сене удобнее. Сеном за последние две недели все сараи забили плотно, не считая остальных припасов. По нашим прикидкам, сотню коней до весны спокойно продержим, столько же людей выкормим. День стоял пасмурный, заметно потеплело, холодный металл карабина не обжигал пальцы рук, я медленно прильнул щекой к прикладу, прицеливаясь. С расстояния пятисот метров попасть в ростовую мишень, чётко выделявшуюся синим халатом на фоне серого снега, да с помощью оптического прицела, не составляло труда. Ветер утих, поле у ворот крепости миномётчики давно пристреляли, обозначив расстояние вешками. Я сделал необходимые поправки и взглянул на часы, оставались считанные минуты, огонь миномётчики откроют по моему выстрелу. Выждав положенный срок, я медленно потянул пальцем спусковой крючок, удерживая мишень в прицеле. Есть!

Глухо защёлкали миномёты, выбрасывая свои снаряды позади орды, отсекая путь к отступлению. Выборочно, по одному, стреляли наши парни из ружей, выбирая самые надёжные мишени. Палыч жёстко проинструктировал их беречь патроны и стрелять только наверняка, что по гарцевавшим на испуганных миномётными разрывами конях всадникам, стало достаточно сложно. Миномёты продолжали бить без перерыва, я изредка давал корректировку, глядя на мечущихся в панике башкир. Скорее всего, они подумали, что попали под огонь сотни пушек. Заметив, что всадников пытается организовать какой-то командир, в ярко-красном халате, я не упустил возможности снять его двумя выстрелами из 'Сайги', вновь занявшись корректировкой миномётного огня.

Впрочем, паника продолжалась недолго, думаю, миномётчики не выпустили и по десятку снарядов. Всадники, успокоив своих коней, порскнули в разные стороны, словно напуганные воробьи. Сразу за ними выбежали на поле наши охранники, устанавливая круговую оборону по периметру, как мы обговорили заранее. А вслед им спешили деревенские мальчишки и мужики, ловить брошенных коней и вязать пленников. Последним выехал отряд преследования во главе с Палычем, вооружённым своей 'Сайгой'. Два десятка наших парней направлялись проводить орду до Камы, не давая разрозненным отрядам грабить окрестные селения. Коней для этого отобрали самых лучших, чтобы не втюхаться в саму орду. Палыч стреляный воробей, не даст ребятам увлечься.

Трофеи радовали только мальчишек, да деревенских мужиков, впервые увидевших, как бегут извечный страх здешних мест — башкиры. Они наловили полсотни коней, да связали два десятка пленников, частью раненых. Убитых нашли больше, двадцать два, двое из них мои — в синем и красном халате. Семеро погибли от осколков мин, остальные стали жертвами наших учеников, пуля двенадцатого калибра обеспечивала летальный исход почти при любом попадании. До вечера, когда вернулся отряд Палыча, мы успели очистить поле перед крепостью, раздать крестьянам убитых лошадей, не выбрасывать же мясо. Часть конины я прибрал на корм тем же пленникам, отпускать их мы не собирались. Крестьяне весело, с шутками и прибаутками, пьяные не от вина, от небывалого прибытка и победы, возвращались в свои избы.

В ожидании Палыча с его рейнджерами я мрачно подбивал баланс, выпущенные двадцать шесть мин и почти сотня истраченных патронов, обошлись нам в кругленькую сумму. Денег с убитых и пленников собрали совсем ничего — семьдесят шесть рублей. Их едва хватало для выплаты очередной зарплаты рабочим завода, трофейная одежда и оружие особой ценности не представляли. Прикидывали, сколько можно выручить за башкирских коней, отдавать их не хотелось. Мы с Палычем давно мечтали организовать конный отряд из своих, не выпрошенных на время, коней. Сейчас я высчитывал минимально необходимое количество трофеев, что можно пустить в продажу, оставив нам достаточно лошадей под седло и для повозок. Получалось достаточно скудно, почти как у известного Тришки с кафтаном.

— Что грустишь? — вошёл раскрасневшийся с мороза Палыч, — трофеев мало?

— Да, боюсь, придётся всех трофейных коней продавать, иначе до весны не хватит денег рабочим. Кто его знает, когда наши ружья станут покупать, надо рассчитывать на худший вариант. Зимой на подножном корме не протянем, ладно, коней набили немеряно, не только пленникам хватит, нам останется.

— Будем, как татары, к конине привыкать, — не терял весёлого настроения Иван, присаживаясь к столу и наливая нам по стопке самогона, — сегодня грех не выпить, удачно всё вышло. Да ты чего грустишь, мы почти шестьдесят коней пригнали и двенадцать пленников, будет, что продать и себе останется достаточно!

— Раз такое дело, наливай! Не стыдно перед Кузьмичом будет за наши дела.

Утром я отправился в Прикамск, с частью трофейных коней для продажи, и деловым разговором к Алимову. Ему я предложил попробовать выпуск жести, кровельное железо заводские рабочие освоили, жесть мы могли закупать большими партиями, особенно лужёную. Пока завод развернётся с жестью, как пообещал Сергей Николаевич, придётся консервы делать из кровельного железа, лудить его самим. Олова для этих целей я в заводе купил достаточно, договорившись с управляющим о разборе шихты. Сейчас, при появлении реальных возможностей перевозки в Таракановку интересующих нас запасов руды и бракованных отливок, некачественных по причине большого числа примесей, нам весьма нужным, я решил перевезти эти 'отбросы' к нам.

Почти месяц ушёл у наших приписных крестьян, чтобы перевезти на санях всю заводскую шихту к нам, в Таракановку. Там пришлось выстраивать дополнительный цех под производство тушёнки, три десятка убитых лошадей бросить было бы слишком. Пока мужики работали на извозе, деревенские женщины ловко разделывали туши, разваривая мясо для тушёнки. Для такого дела мы не пожалели средств на специи, закупили перца, лаврового листа в продаже не было, о нём никто не слышал. Наши рабочие лудили кровельное железо и спаивали банки, примерно пятилитровые. Пленники в другом цехе варили целлюлозу, с которой я экспериментировал на предмет получения бумаги и картона под ружейный патрон. Дров на всё это уходило так много, что большая часть башкир переквалифицировалась в лесорубов, а мы с Палычем стали наводить справки, где и почём закупить каменный уголь. Но, это были далёкие перспективы.

Картон, больше напоминающий обёрточную бумагу, получился у меня довольно скоро. Дальнейшие эксперименты заняли больше месяца, в самый канун Рождества относительно качественная бумага пошла серией. Тогда же начали половину ружейных патронов делать из картонных гильз, к производству их привлекли трёх 'подаренных' родителями мне девиц. После освобождения из башкирского плена они домой возвращаться отказались, поселились в общежитии и работали по хозяйству. Зимой наше сильно выросшее хозяйство полностью перешло на 'хозрасчёт', на работы привлекли деревенских баб и подростков, за символическую для нас плату. Фёкла, Лизавета и Груша, тяжело переживавшие не столько сам факт похищения и насилия, как то, что родные от них отказались, не могли работать рядом с ними. Все трое попросились на другое место, не желая встречаться с бывшими односельчанами, перешли на производство боеприпасов, быстро освоили машинки по прессовке и закручиванию картонных гильз.

Самое интересное, все три девицы, незаметно для нас с Палычем, стали считать себя нашей семьёй. Мало нам было Ирины, опекавшей моё хозяйство в Прикамске, затем перебравшейся в Таракановку, в общежитие нашей крепости. После женитьбы к Палычу переехала его Марфа с пасынками и падчерицей. Почти одновременно с ней в общежитии поселились три девицы, видимо там они и спелись с Ириной. Потому, как в одно прекрасное утро я обнаружил у себя за обеденным столом не только Иру, часто составлявшую мне кампанию, но и Грушу, Лизавету и Фёклу. На мои возражения девицы, поддержанные Ириной, заявили, что родные от них отказались, а я удочерил всех троих, потому обязан содержать своих приёмных дочерей, кормить, одевать. Я к тому времени успел позабыть о расписках, отобранных у крестьян, в горячке погони за башкирами. Позднее мне удалось, осторожно навести справки в Прикамске и Сарапуле, где знающие люди подтвердили подлинность подобного удочерения. Более того, все три девушки, ранее считавшиеся приписными крестьянками, после удочерения переходили в статус мещан, стали свободными. Так я обрёл сразу трёх пятнадцатилетних дочерей, хорошо, что неизбалованных и работящих.

Слава богу, обошлось без внуков, насильники не оставили девушкам подарков в виде беременности и венерических заболеваний, я не поленился показать 'дочерей' доктору, чтобы убедиться в этом. Пришлось свозить их в Прикамск, вывести на базар, где купить одежды. Видели бы вы лица прикамских жителей, когда слухи об удочерении совместились с появлением самих дочерей. Только мой цинизм помог выдержать разговоры знакомых и соседей, расспросы и неприкрытые улыбки на лицах встречных. Это ещё полбеды, но, когда все три девушки полезли со мной в баню, я не выдержал. Понимая, что в здешних традициях мыться всей семье вместе, я настрого запретил 'дочерям' приближаться к бане, когда буду там мыться, без всяких объяснений. Учитывая, что за два года у меня случились не больше пяти связей с женщинами, и я недостаточно стар для полной импотенции, мытьё с тремя девицами в бане мой организм наверняка не выдержал бы.

— Жениться тебе надо, Викторыч, — парил меня Иван Палыч, составлявший постоянную кампанию в бане, — обратно мы в ближайшие годы не вернёмся, сам согласись. А с такими дочерьми, чего доброго, согрешишь и не заметишь, не дай бог. Тогда нам ещё хуже придётся, могут и под статью подвести, чтобы легче завод отобрать.

— На Ирине, хоть завтра бы женился, — я перевернулся спиной кверху, на мысли об Ире мой организм отреагировал весьма наглядно, — так она приписная, не хочу видеть своих будущих детей крепостными. Чтобы её освободить, надо чуть ли не в Петербург запрос отправлять, это на год или два затянется.

— Подумаешь, дела, — Палыч приоткрыл дверь в баню, чтобы немного отдышаться, — купи её у Алимова и дай вольную.

— Где я триста рублей возьму, сам знаешь наше аховое положение. Нам бы налоги проплатить, чтобы в долговую яму не сесть весной.

— Да, тут сплошная засада, даже продажа всех наших трофеев не выручит. Жди весны, возвращения Вовки, может, он в долг даст. Хотя, вряд ли, из Питера он вернётся гол, как сокол, все деньги наверняка в Никитин завод вложит.

Наш разговор оказался в тему, утром следующего дня, аккурат на Крещенье, в контору нашего завода явились неожиданные гости. Двадцать два вогула, под предводительством наших старых знакомых Пахома и Егора, пришли проситься на учёбу, обучению рукопашному бою и стрельбе из ружей. Да не просто пришли проситься, принесли с собой плату за обучение, целый ворох шкур, среди которых оказались шесть собольих* и пять куньих, не считая беличьих и песцовых. Палыч сориентировался первым,

— Вот тебе, Викторыч, и свадьба твоя, — любовно разгладил он мех на шкурке, — тут, полагаю, на всю семью твоей Ирины хватит, чтобы родные не завидовали.

Егор с Пахомом обстоятельно рассказали, что их словам о нашем умении драться голыми руками никто в роду не поверил. Однако, наши подаренные ножи и то, что мы выручили попавших в трудное положение парней, старейшины оценили. Они разрешили передать в знак благодарности нам три собольих шкурки, так оценили жизни молодых вогулов. Остальные меха парни собирали сами почти год, агитируя сторонников обучения у 'люча' умению драться без оружия. Желающих к осени набралось едва не полсотни парней, но, старейшины наложили запрет на уход из селений такого количества молодёжи. Договорились, что от каждого селения отправятся не больше двух человек к люча*, летом все должны вернуться и рассказать, как идёт обучение. В конце нашей беседы оба агитатора признались, что решающим аргументом для набора на обучение послужили рассказы о невиданном огнестрельном оружии, стреляющем так же часто, как лук. Старейшинам такую ересь парни предусмотрительно не говорили, иначе прослыли бы лжецами. Многие поколения вогулов выживали потому, что успевали отбиваться стрелами от врагов, как правило, русских, вооружённых пищалями и фузеями, и уйти в леса. Если русские, то есть люча, вооружатся скорострельными ружьями, лесным охотникам не найдётся места, где спрятаться от грабителей.

Тогда правительственные войска, демидовские отряды и все, кому не лень, будут безнаказанно грабить вогулов, отбирать у них женщин и добытую пушнину. А все попытки выставить защиту из лучников, пока род уходит в лес, будут легко подавлены. Парни, пришедшие на учёбу ко мне, реально оценивали возможности выживания своего племени. С севера угроза набегов чукчей, сильных и опытных воинов, отбиравших добычу и женщин. Закованным в железные и костяные латы, чукчам не страшны стрелы вогульских охотничьих луков. Единственной возможностью спастись от набегов с севера становилось переселение ближе к люча, принятие крещения и выплата дани русским. Но, вблизи русских селений мало добычи, охотники вынуждены уходить одни далеко в тайгу, где их грабили те же русские и убивали чукотские отряды. Ассимиляция лесных жителей шла тяжело, в первую очередь из-за невозможности перейти на крестьянский образ ведения хозяйства в Приуралье. Скудные почвы, холодный климат, отсутствие поддержки не способствовали переходу вогулов к оседлой жизни. Те из охотников, что рисковали податься в рабочие, погибали ещё быстрее, спивались или заболевали туберкулёзом, генетика, никуда не денешься. Большинство же родов, переселившихся к русским селениям, постепенно вымирали от голода и болезней, обираемые торговцами, попами и кабатчиками.

Понятно, что Егор и Пахом не слышали таких понятий, как генетика, и говорили совсем иначе, но, общий настрой их речи я примерно передал. Собственно, для нас с Палычем это не стало откровением, в приснопамятном двадцать первом веке положение северных народов было аналогичным, за исключением отсутствия воинственных чукчей, которые успешно спивались вместе с хантами и прочими якутами. Мы великолепно поняли то, чего боялись произнести вслух наши знакомые вогулы, они просили дать им ружья с патронами, чтобы защитить своих родных от чукчей и разбойников. Учитывая, какую цену готовы были заплатить лесовики, я не сомневался бы ни минуты, но... негласный запрет на продажу огнестрельного оружия вогулам обойти страшно. Мало нам конкуренции с демидовскими приказчиками, едва не погубившими завод и самих нас, тут мы рисковали поссориться со всеми торговцами Приуралья. Теми самыми, через которых мы пытаемся реализовать наши ружья. Продав оружие вогулам, мы погибнем от голода раньше, чем нас сожгут конкуренты. Наш товар просто перестанут брать, а наших приказчиков в других городах сожгут или разграбят.

Да и вогулам десяток-другой ружей не помогут отбиться от демидовских отрядов, насчитывавших на порядок больше бойцов. Не говоря уже о регулярных войсках, их не преминут послать в леса на зачистку в случае первой же победы вогулов над разбойниками. Тогда наши ружья принесут вогулам больше вреда, чем пользы.

— Что делать, Палыч? — взглянул я на Ивана, отлично понимавшего все хитросплетения, в которые нас могли затянуть неожиданные ученики. Единовременный выигрыш в освобождении моей любимой девушки мог стать первым шагом к общему краху, разрушению всех наших трудов и надежд на будущее.

— Думал я об этом, — прошёлся он, глядя на замолчавших вогульских вожаков, почувствовавших, что решается их судьба, — есть вариант. Если вогулы переедут к нам, мы поможем им осесть на свободных землях и примем на работу, никто не сможет возмутиться вооружению наших работников ружьями. Но, переезжать надо на наши арендованные земли, и, уговорить самих вогулов.

— Мы переедем, — поспешил ответить Егор, — дайте ружья и мы переедем.

— Ты переедешь, а твои старейшины? Все ли твои родичи согласятся поселиться здесь и не охотиться в здешних лесах? — Палыч мрачно упёрся взглядом парню в глаза, — В наших краях мы только рыбачим и землю обрабатываем, вам придётся поступить также. Другое дело, мы дадим вам инструменты, лошадей и коров, научим землю пахать, поможем дома выстроить с тёплыми печами.

— Как же мы без охоты? — дошло до Пахома.

— Охотиться будете, но придётся уходить далеко, зато с нашими ружьями, — подсластил я горечь перспектив.

— Надо думать, — решили оба парня, — но, драке ты нас всё равно научи, пока думаем.

— Вот ещё проблема, — Палыч сел на лавку, — придётся земли выкупать или арендовать у казны, подаренных на свадьбу угодий не хватит, надо Лушникова подключать и Никите письмо готовить. Там, в столице, проще казённую землю передать заводу, особенно, после получения образца наших ружей в подарок. Опять надо полсотни подарочных экземпляров готовить. Одно радует, — он погладил по вороху мехов, — дефолт нам не грозит.

Спустя неделю, после нескольких консультаций со знакомыми купцами по оценке мехов, продаже большей части беличьих шкурок, я отправился к управляющему Прикамским заводом. С Алимовым за последнее время сложились достаточно ровные деловые отношения, завязанные в основном на перспективе производства пушек и, самое главное, на взаимовыгодном сотрудничестве. Прикамский завод поставлял нам полуфабрикат в виде чугунного литья, стальные поковки для ружей, небольшое количество кровельного и листового железа. Не удивлюсь, если по документам величина продаж не совпадала с оплаченным нами товаром. Практически вся остальная продукция завода уходила вниз по Каме на тульские и другие казённые заводы. Единственным крупным покупателем продукции в Прикамье был наш заводик, открывавший хорошие перспективы при дальнейшем росте производства.

Сергей Николаевич не был простаком в подобных планах и, с удовольствием бы получил способ воздействия на меня, чтобы решать вопросы к своей выгоде в первую очередь. Потому я не заикался о своём желании связать жизнь с Ириной, тогда её выкуп стал бы невозможным. Покупку семьи Быстровых я обставил театральными эффектами, начав с разговора о совместных делах, предстоящих закупках на заводе и рассказами о росте продаж наших ружей, естественно, рост был вымышленным. Поделился планами расширения производства под изготовление револьверов, продемонстрировал впервые постороннему человеку свой образец личного оружия. Тут же мы устроили стрельбы на заднем дворе усадьбы Алимовых. Хорошо сбалансированное оружие, с мягким спуском и небольшой отдачей, восхитило инженера оригинальностью некоторых конструктивных решений. Управляющий не просил ничего, но, желание обладать таким оружием горело в его глазах.

Обычно, я всегда шёл навстречу невысказанным просьбам Сергея Николаевича, благо, не так много их было за время нашего знакомства. Тут, подобрав стреляные гильзы, я пожаловался на проблемы с обустройством своего жилья и хозяйства в Таракановке.

— Сергей Николаевич, — словно в раздумье спросил я, — продай мне одну девушку, ту, что у меня занимается, Быстрову Ирину? Определю её на хозяйство, одной заботой меньше станет.

— Почему именно её, — насторожился Алимов, — бери другую, вон, у Марковых баская девчушка выросла, у Александровых толковая дочь.

— Так я привык к Быстровой, она мои привычки знает, всё равно у меня тренируется, нет, другую обучать надо, уступи её.

— Возьми другую, у меня на Быстрову свои планы, — управляющий откровенно наблюдал за моей реакцией, пытаясь определить, насколько ценна мне именно эта девушка, нельзя ли посадить меня на крючок.

— Другую, так другую, — я вынул из кобуры револьвер, покрутил барабан, любуясь плавностью хода, — найму бабу в Таракановке, чего далеко ходить. А что, Сергей Николаевич, такие пистолеты в столице рублей по триста пойдут, как Вы полагаете? Я, пожалуй, съезжу в Санкт-Петербург, расторгуюсь новыми пистолетами, да соболей своих пристрою выгодно, не здесь же их продавать. Кстати, Вы ещё не слышали, как удачно мы соболями и куницами разжились?

— С удовольствием послушаю, — побагровел Алимов, услышав стоимость револьверов, отдавать столь значительную сумму, он не собирался, а бросить понравившуюся игрушку уже не мог, как и большинство мужчин.

В результате моих намёков, перешедших в откровенную торговлю, не хуже, чем на базаре, за соболей, куниц и револьвер, казна, в лице управляющего Прикамским заводом, продала мне всю семью приписного крестьянина, коим мгновенно переписали рабочего Быстрова. Впервые у меня появились сразу пять крепостных душ, которые без лишнего шума и крика на следующий же день перебрались в Таракановку, отстраивать себе добрую избу. Пока все разместились в общежитии. Я же отправился в Сарапул, где за два дня оформил вольную на всю семью Быстровых, с соблюдением всех формальностей. Об этом я рассказал только моему будущему тестю, договорившись, что он не скажет никому, кроме старшей дочери. Лишняя реклама мне не нужна, хватит двух арестов и поджога заводика, вольная сразу всей семье крепостных крестьян, словно красная тряпка для быка, станет вызовом для всех приуральских заводчиков и помещиков.

Моё объяснение с Ириной произошло скорее по её инициативе, хотя, смелости предложить ей руку и сердце у меня хватило. По обоюдному согласию, мы вскоре тайно обвенчались в церквушке села Бабка. В нашей крепости, однако, скрыть замужество Ире не удалось. Не успела она перебраться ко мне в жилище, как мои 'дочери' пришли поздравить 'маму' с законным браком. За ними ждали своей очереди поздравить наши мастера, а утром нас обоих встретили весёлыми частушками ученики. Так, что без официального торжества обойтись не получилось, но, в относительно узком кругу учеников и мастеров, давно ставших нашими друзьями. И началась у меня не жизнь, а сплошное счастье, как у сеньора Робинзона, того самого, что 'двадцать семь месяцев воздержания', если кто помнит итальянский фильм. Никакими словами не передать моё счастье первых дней женитьбы на семнадцатилетней красавице.

Тесть мой оказался достаточно толковым, не зашоренным механиком. Он моментально 'врубился' в наши требования к производству, оценил стандартизацию, и, буквально за неделю понял принципы закалки деталей. С его появлением контроль за цементацией и другими термическими методами обработки деталей полностью перешёл в руки Василия Фёдоровича. Смекалка опытного рабочего помогла ему вписаться в производство за считанные недели. Увы, всё хорошее быстро кончается, за неделю до Масленицы ко мне поздно вечером ввалился Палыч, заиндевевший, словно Дед Мороз. Он молча разделся, стёр полотенцем иней и сосульки с бороды и мрачно попросил Ирину выйти.

— Такое дело, Викторыч, завтра в Сарапул прибывает полицейский чин из Казани с полуротой солдат, для нашего ареста, — он перестал расхаживать по комнате, налил себе чашку чая и присел у окна, — надо решать, что делать.

— Извечный русский вопрос, кто виноват, и что делать, — я схватился за голову, — сейчас-то, какая сволочь донос отправила?

— Говорят, от башкир жалоба пришла, что побили мы с тобой не орду, а целый купеческий караван, к Демидовым де шёл. Несчастных купцов в холодной держим, царских подданных без ведома Екатерины неволим. А уж, сколько там жалоб от окрестных промышленников скопилось, я не берусь предположить, о пяти знаю точно, — скривился в ухмылке Иван, — скорее всего, башкирский донос стал последней каплей. Речь не об этом, давай решать, что делать будем. По башкирскому делу могут наших ребят закрыть, мы с ними оборонялись от орды. Тогда нам в холодной не скучно будет.

— Нет, я больше за решётку не пойду, за два года дважды сидел, — я отхлебнул остывшего чая, — как там, в анекдоте про Суворова? Один раз случайность, другой раз случайность, третий раз, однако, тенденция. Под арест больше не пойду, лучше в лесах прятаться, зиму пересижу с вогулами, а летом в Сибирь подамся, там меня никакой полиции не сыскать.

— А замыслы наши? Как мы Россию изменим, если в леса сбежим? Для того мы сюда попали, чтобы партизанить?

— Ну, из тюрьмы тоже ничего путного не сделаем. Не знаю, Палыч, думать надо, — мне тоже стало обидно, что наши задумки проваливаются, — Россия Россией, но Ирину под арест не пущу. Ты же понимаешь, что не найдя нас и наших учеников, завод начнут грабить. Там коркинские мастера, да и вогулы наши под удар попадают. Всё на нас двоих завязано, сотовых телефонов тут нет, из тюрьмы руководить не сможем. Полурота нам не страшна, но с государством воевать нельзя, все наши планы разрушим.

— Тогда поступим так, соберём всех участников обороны завода от орды, их в любом случае придётся уводить. Для охраны завода вызовем наших ребят из Прикамска, думаю, справятся. Зови жену и тестя, будем думать вместе, — Палыч откусил добрую половину картофельной шаньги, — две головы хорошо, а четыре лучше.

Совет затянулся за полночь, один за другим обсуждались самые невероятные варианты наших действий, от немедленной поездки в Санкт-Петербург, просить милости у Екатерины, до обороны завода своими силами. Избегая крайностей, приняли достаточно осторожное и взвешенное решение. Моему тестю пришлось рискнуть и остаться временным управляющим завода, до возвращения Лушникова или Володи. К самому Лушникову, в столицу рано утром отправили доверенного приказчика Акинфия Кузьмича, чтобы через Никиту занялись снятием обвинений и нашим оправданием. Для быстрейшего решения вопроса, приказчик вёз с собой два десятка ружей в подарочном исполнении. По пути в Сарапул он доставит моё письмо Алимову, подтверждающее все наши закупки и объяснение моих действий.

Мать и сестра Ирины отправились к дальним родственникам 'погостить'. Палыч со всеми участниками обороны завода от башкир, с миномётами, ружьями, револьверами, большим запасом боеприпасов, караваном из двадцати саней и пятнадцати всадников, отправился на 'охоту', как было объявлено утром при всём честном народе. С собой Иван взял всех пленных башкир, собираясь добраться до стойбищ доносчиков и взять клеветников за горло. Мы решил, что такой путь отзыва жалобы может оказаться действеннее и быстрее помощи из Санкт-Петербурга. Кроме того, мы с Палычем не забывали, что уже в этом году на Яике начнётся восстание Пугачёва. Иван, старый авантюрист, побывал во всех горячих точках бывшего Советского Союза и не собирался упустить последний русский крестьянский бунт. Мы заранее договорились, что Палыч уйдёт к восставшим, один или нет, там будет видно.

Глава восьмая.

— Жаль, что нам пришлось уходить зимой, — Ирина повернулась ко мне, растирая рукавичками побелевшие от мороза щёки, — летом было бы проще пробираться по этим заснеженным местам.

— Что ты, дорогая, — я невольно улыбнулся такому простодушию жены, — летом здесь настоящий ад. Мошка донимает круглые сутки, духота днём и холод ночью, пауты, комары и полное отсутствие нормальных дорог. Нет, именно зимой мы сможем пройти весь путь достаточно легко и незаметно для наших врагов.

Неделю мы шли на лыжах напрямик через леса в родные места наших учеников-вогулов. Двадцать четыре человека, с ружьями и запасами патронов. Других вещей, кроме еды на дорогу и одежды, Егор нам брать не разрешил, заявив, что оскорбим его гостеприимство. С ним согласились все остальные вогулы, получившие в свои руки невероятную ценность — наши ружья с полусотней патронов. Они, как один, уверяли нас, что старейшины родов поддержат их приглашение и будут рады обеспечить нас не только жильём и пищей, но и заплатят за каждое ружьё не меньше трёх соболей. Я сильно сомневался в таком оптимистическом варианте, но, особого выбора не было. После того, как наши охранники с большей частью оружия отправились на юг, мы с Ириной собирались до весны укрыться в тайной крепостице, где обитали вогульские ученики. Я был уверен в том, что нас никто там не обнаружит, а чиновник с полуротой солдат вскоре вернётся восвояси.

Первые дни перехода на нелегальное положение, мы с Ирой наслаждались общением. Я, в отличие от последних месяцев, плотно заполненных работой, занялся исключительно тренировками вогулов. За четыре месяца, прошедшие с начала занятий, парни неплохо продвинулись в рукопашном бое, как оказалось, они были не новичками. Егор привел с собой лучших воинов селений. Вогулы были умелыми бойцами, удивив меня некоторыми нестандартными приёмами борьбы, потому наши уроки осваивали быстро и толково. Теперь, оставалось научить их грамотному владению ружьями, которые лесные охотники освоили легко. Не терял времени и я, обучаясь у них навыкам владения ножевого боя. Умением обращаться с холодным оружием, охотники напомнили мне индейцев из старых американских фильмов. Увы, наши совместные тренировки не затянулись надолго, не прошло и недели, как к нам появились неожиданные гости.

Рано утром к одному из сторожевых постов вокруг нашего убежища вышел незнакомый человек, попросивший свидания со мной. Я удивлённо смотрел на мужчину лет тридцати, по одежде явного старовера, теряясь в догадках.

— Кто ты и как нашёл меня? — Меня испугала лёгкость, с которой чужаки попадают к нам, — чего тебе надо?

— Меня прислали родные Акинфия Кузьмича, Фролом меня кличут, брат он мне троюродной, — он скинул свой полушубок на лавку у двери и присел к столу, привычно отёр ладонями бороду от выступившего инея, мрачно уставился на меня ярко-синими глазами, — завтра придут за вами. Сегодня из Сарапула вся полурота должна выступить, чтобы на рассвете взять всех, тёплыми. Проводника нашли из Таракановки, Акима знаешь?

Странно, но я сразу поверил ему, особенно, вспомнив своего приписного крестьянина Акима, того самого, что насильно всучил мне свою дочь. Тогда ещё, летом, когда её башкиры увозили. Вот, ведь, паскуда, избавился от нахлебницы в трудный момент, а потом, скорее всего, стал жутко завидовать дочери. Память услужливо подсунула пару моментов, весьма характерные оговорки и расспросы Акима. Да, он способен был выследить наше укрытие и приведёт сюда хоть чёрта, лишь бы показать мне и дочери своё превосходство. При случае, унизить её вплоть до возвращения в крестьянский дом или отправки на каторгу.

— И куда ты нам предлагаешь податься, — опустился я рядом с Фролом на скамью, — далеко от солдат придётся убегать, Сибири может не хватить.

— В Сибирь пока и не надо, всегда успеешь, за казённый счёт, — непрошеный спаситель налил себе кружку травяного чая, — сначала мы всё погрузим на сани, у тебя их трое? Четыре? Ещё лучше. На санях доберёмся до починка Тёплого, там заночуем. Утром расстанемся, ты с вогулами отправляйся на север, в их края. Мы с Ириной на санях уедем обратно, в нашу родную деревню, на берег Камы.

— Нет, — резко перебила Ира, — я никуда от Андрея не уеду, тоже пойду с ним на север.

— Ради бога, — не особо удивился старовер, — поживёте у вогулов до поры, до времени. Когда нужда настанет, я или мои люди вас найдём.

— С этого момента прошу подробнее, — я распорядился насчёт сборов и отъезда, отправил Иру собираться, — что за организацию ты представляешь, дядя Фрол?

— Организацию? Экое немецкое слово, — прихлебнул старовер из кружки, — ну, что же, разговор будет долгий, время есть. Началось всё с приснопамятного церковного раскола, когда проклятый Никон разрезал русских людей на две части. Много народа пошло за Никоном, да не вся Россия. Те, кто веру в сердце держал крепко, не поддались проклятому патриарху, крепили Христа в своих семьях, помогали друг другу, укрывались от гнева царского. Гоняют нас, аки диких зверей сто с лишком лет, вот, мы и научились свои лёжки менять, как те лоси или волки. Много нас, ещё больше людей, неправедно преследуемых властями, стали мы друг другу помогать. Когда за тобой с саблей гонятся, мы не спрашиваем, как ты пальцы держишь, когда крест кладёшь, сперва помогаем.

— Ко мне какая корысть, — недоверчиво хмыкнул я, — ружья наши требуются?

— И ружья тоже, не буду кривить душой, — отставил кружку в сторону старовер, — но, главное, твой друг породнился с моим троюродным братом. Да и ведомо нам, что без твоих 'капсулей' ружья не стреляют, а состав для них ты один варить можешь. Тяжело нашим братьям в Сибири, на Севере, твои ружья очень бы пригодились, многие семьи спасти. Знаешь, поди, каково в Сибири приходится, когда надо от царских прихвостней скрываться, да семью кормить?

Одним словом, поговорили мы с Фролом больше часа, да ещё по пути нашлось время для общения. Интересная картина открывалась в этих беседах, обширное староверское движение за сто двадцать лет противостояния с государством выстроило огромную сеть нелегальных укрытий, явок, связей. Насколько я понял из полунамёков Фрола, часто староверы сотрудничали с обычными бандитами и уголовниками, иногда с инородцами, как называли многочисленные малые народы и племена империи. Порой резидентами раскольников становились богатые промышленники и купцы, чему единоверцы лишь помогали. Они не ставили богатство выше души, зато стремились использовать его для помощи. Так, например, многие, если не все староверы, выплачивали свою тайную десятину, направленную не столько на развитие и поддержку церкви, сколько на поддержку целых селений раскольников на Урале и в Сибири.

После расставания с Фролом, разговор этот не шёл у меня из головы, перспектива получить выход на огромную многотысячную организацию, желающую перемен в России едва ли не больше меня, кружила голову. В свободную минуту различные версии нашего возможного сотрудничества лезли в голову, обдумывая их, я мерно шёл на лыжах за Ириной, иногда обгоняя её на спусках. С каждым пройденным километром, с каждым днём, мы втягивались в лыжный поход. Уже перестали ныть ноги, привыкнув к многокилометровым переходам, руки привычно поддерживали лямки заплечного короба из берёсты*. Удобная, скажу вам вещь, эти плетёные берестяные короба.

На пятый день пути огромные, заросшие лесом, холмы перешли в невысокие горы, начиналось Приуралье. Селения встречались так редко, что мы решили охотиться, для экономии продуктов брали лосей. Тут вогулы проявили себя в полной красе, обеспечив нас трёхразовым мясным питанием. Приятно, хоть и однообразно, но, как радовались сами парни, получив возможность применить на практике своё новое оружие. После того, как мы переправились на левый берег Камы, горы становились всё выше и выше. Скорость нашего движения заметно снизилась, теперь приходилось выбирать удобные перевалы, передвигаясь большей частью по узким петляющим горным речкам. По льду на их поверхности, вернее. Так и вышло, что добирались до вогульских селений мы добрый месяц.

Ну, нет худа без добра, месяц тесного общения с молодыми вогулами много дал мне в плане изучения парней. В нашем отряде, к моей радости, не оказалось ни одного тунеядца или разгильдяя, не говоря уже о болтунах и трусах. Вообще, каждый прожитый год и каждый километр пути на восток показывал, что люди восемнадцатого века, особенно на Урале, исключительно дисциплинированы и подчиняются командам старшего быстрее опытных карьеристов. Понимая, что мне придётся разговаривать со старейшинами вогулов, я понемногу начал изучать их язык, самым передовым методом, 'путём погружения в языковую среду'. Ирина, заметно скучавшая и нервничавшая в непривычной обстановке, с удовольствием втянулась в эти уроки. Её успехи оказались настолько значительными, что мне пришлось поднапрячься, дабы не опозориться перед молодой женой. Так и получилось, что к прибытию в селение вогулов медленную речь мы понимали вполне свободно, говорили немного хуже.

В первое селение вогулов, в странную смесь рубленых изб и чумов, мы въезжали, тщательно спрятав от постороннего глаза ружья. За время пути мне удалось многое разъяснить парням, по-русски говоря, запудрить им мозги, по-научному выражаясь, провёл необходимую идеологическую обработку. Учитывая привходящие к ней обстоятельства, как тренировки и ружья, я надеялся на положительные результаты. Добивался же я одного — создания из охотников вогулов мощного отряда, вооружённого ружьями, револьверами и миномётами. Подчинённого, естественно, мне. Для этого, каждый из моих учеников после долгих разговоров, пообещал привести на обучение от пяти до десяти надёжных мужчин, своих близких родичей, понимая, что придётся самому их учить и командовать ими. И я не скрывал, что в ближайший год нам всем придётся воевать, не только против демидовских и прочих охранников, возможно, и с башкирскими ордами.

Ещё я разыграл у вечернего костра небольшой спектакль, признавшись своим ученикам, что бог даёт мне откровенное видение будущего. Немного рассказал о предстоящем в этом году, не летом, так осенью, восстании Пугачёва. Рассказал, что к яицким казакам примкнут башкиры, татары, черемисы и другие племена. О том, что вожак восстания объявит себя Петром Третьим, пообещает всем крепостным дать волю, о том, что восстание доберётся до наших мест. О том, как отряды пугачёвцев будут грабить, вешать, жечь и насиловать. Как восстание будет разбито, а его участников уже правительственные войска и демидовские прихвостни начнут, в свою очередь, вешать, жечь, насиловать. Закончил своё пророчество я так,

— Если вы поверите мне, то у нас будет сильный отряд, способный отбиться от любой банды и защитить ваши селения. Захотите уйти к Пугачёву, держать не стану, но помогать не буду и оружия не дам. Если мы справимся и переживём эту беду, есть у меня сокровенные слова для многих. Открыть вам их не могу, но, запомните, что ведомо мне, как пройти в страну Беловодье. Слушайте людей и думайте, тех, кто чист сердцем и крепок духом, привечайте. Ибо нет в Беловодье различий между вогулами и башкирами, русскими и татарами, все равны, нет крепостных и помещиков, солдат и чиновников. Но, путь туда откроется не всем, будет трудным и долгим. Аминь.

На Ирину после этого спектакля было грустно смотреть, настолько она испугалась. Чтобы её успокоить, мне пришлось уже отдельно, в нашей палатке, провести с ней дополнительную беседу в продолжение спектакля. Тут оказалось легче, ибо мои слова подкреплялись приятными дополнениями в виде поцелуев и других супружеских действий. К счастью, у меня хватило ума подстраховаться и провести это выступление за неделю до прибытия в селение. Весь оставшийся путь проходил в бурных спорах и вопросах моих юных спутников. Меня пытались поймать на противоречиях в моих предсказаниях, на что шёл ясный и твёрдый ответ,

— Что мне господь передал, то и говорю, может, где и забыл.

Много вопросов было о Петре Третьем и обещанной свободе крепостным и приписным крестьянам. Тут я максимально дистанцировался от таких обещаний, не хватало мне ещё обвинений в государственной измене. Думаю, мне удалось твёрдо вбить в головы парней своё отрицательное отношение к предстоящему восстанию, и полное неверие в то, что среди восставших будет Пётр Третий, способный освободить крестьян. Мучила меня совесть, что свою авантюру не согласовал с моими друзьями, но, принципиально от наших планов я не отклонялся. Задачу привлечь вогулов в качестве вооружённого отряда обсуждали вместе с Палычем, тут всё нормально. Не договаривались мы о моей роли мессии, ну, что же, так вышло. Не хочу оставаться даже в Прикамье, опасаясь каждого приезжего чиновника, ждать ареста в любой день. Как там Никита в столице, сказать не могу, но я очень не люблю, когда меня арестовывают.

Поселили нас с Ириной в гостевой избе, промёрзшей до невозможности, топящейся по-чёрному. Врагу не пожелаю такого гостеприимства, самое обидное, вогулы считали эту ситуацию нормальной. Ну, что же, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Сутки мы протапливали гостевую избу, встав на постой в юрту нашего Егора. Чудом не угорели, не столько от дыма в избе, сколько от вони в юртах, такого опыта в прежней жизни у меня не было. Радовало, что вымерзшая изба гарантировано, будет без клопов и тараканов, всего за сутки я достаточно насмотрелся на этих тварей во многих юртах. Как они там выживали, непонятно. Чтобы не терять попусту натопленный жар, мы с женой отгородили часть избы у очага и даже попарились, впервые за две недели. В пути мы устраивали одну походную баню, вполне достойное мероприятие.

Теперь же, вымывшись дважды начисто, напарившись от души, мы завалились на тёплых нарах, застеленных нашими пропаренными и продымлёнными полушубками. Вся верхняя одежда осталась сохнуть над очагом, потому спали мы с женой допоздна, одеть всё равно нечего. В такие редкие дни меня постоянно донимали мысли, стоит ли затевать наши перемены, если для счастья с любимой женщиной нужно так мало — всего, лишь выходной день. Как поётся в одной песенке, 'был бы милый рядом'.

Только на третий день мне дозволили повидать старейшин рода Егора, двух сухоньких старичков с любопытными глазами. По-русски они говорили вполне понятно, однако часа два занимались полной ерундой, разговаривая исключительно на отвлечённые темы, вот такой политес в уральских лесах. Слава богу, пельменями, хоть, не угощали, мясо для которых жевали всем селением. Кормили у старейшин обычным варёным мясом, судя по вкусу, лосёнка или молодой лосихи. Только набив брюхо полностью, и выклевав все мозги разговорами о погоде, здоровье родных и близких, старейшины перешли к делу.

— Продашь ли ты нам свои ружья, люча?

— Только после того, как обговорим условия продажи. Я не хочу быть убитым в лесу, как купец Прохоров, помните такого? Не хочу, чтобы сгорели мои заводы и мой дом, как у промышленника Лисина, — я усмехнулся в глаза старейшинам, давая понять, на что намекаю, — ружья я продам только тем вогулам, которые будут на меня работать. Только тем, кого научу сам драться и воевать, чтобы они смогли защитить меня, себя и свои роды, когда вас придут жечь приказчики Демидовых. Когда у меня будет отряд из двух сотен выученных стрелков-вогулов, по первому моему слову выполняющий любой приказ, только тогда обычные вогулы-охотники смогут покупать ружья и патроны. И, кстати, какова будет цена ружей для моих воинов, которые будут защищать ваши селения, в том числе?

— Как они нас защитят, если уедут с тобой на юг? — деланно удивился один из старейшин.

— Переезжайте вместе с ними ко мне, на мои земли, — я развёл приглашающе руками, — найду всем, кто хочет, работу, выстроим тёплые дома. Тогда ваши стрелки будут охранять нас всех сразу.

— Какие твои земли? — второй старейшина нахально рассмеялся мне в лицо, — ты сам беглец, прибежал у нас прятаться от солдат.

— Наш бог говорит, помогай упавшему и нуждающемуся в помощи, и тебе воздастся, — я нагло лепил отрывки из прочитанного Евангелия, как вспомнилось, — пока я скрываюсь, воины будут нас защищать здесь. Скоро меня перестанут искать, и мы сможем все, подчёркиваю, все, вернуться в мои земли. Вам уже рассказали, что наши ружья стреляют только моими зарядами? Никто в мире не умеет делать такие заряды. Так, что, не будет у нас договора на двести воинов, значит, не будет у вас зарядов, их умею делать только я. Своим недругам продавать их не буду.

— Зачем сразу недругам, люча? — засуетились старейшины, опасаясь упустить уникальный шанс вооружения родов, — поговорим с другими родами, посоветуемся, не спеши.

— Спешить надо вам, — я улыбнулся как можно вежливей, — я смогу погостить у вас ещё неделю. Совещаться можете сколько угодно, хоть до осени, но за два десятка ружей и патроны извольте заплатить мою цену до конца недели. Иначе придётся всё оружие вернуть, и мы с женой отправимся в гости к другим моим друзьям, они будут рады купить наши ружья.

Покидал чум я в мёртвой тишине, достойной финала гоголевского 'Ревизора'. Не скажу, что меня радовало такое окончание разговора, на который я возлагал большие надежды. Перспектива рассориться со старейшинами вогулов совсем не прельщала, я не обольщался степенью своего влияния на своих учеников-охотников. Пока мы не пройдём боевого крещения в настоящем бою, пока они не почувствуют войскового братства и манящий страх предстоящего сражения, они будут слушать только старейшин. А с двадцатью ружьями ничего путного мы не навоюем, обещанные воины нужны были, как никогда. Время безвозвратно убегало, приближая восстание с каждым днём.

Три дня мы с Ириной ходили по селению, разговаривая с аборигенами, вынюхивая слухи из соседних родов. Никаких определённых слухов не было, никто не слышал о съезде старейшин, судя по всему, вогулы решили всё спустить на тормозах. Обдумывая по вечерам, что делать, я уже рассматривал варианты устройства скандалов, откладывая их до конца недели. Тут мне помогла извечная человеческая самоуверенность и сталинский лозунг 'Нет человека, нет проблемы'. Видимо, именно так решили поступить вогульские старейшины, когда узнали, что я не силён в ножевом бою. Так им хотелось и ружья получить, и никаких обязательств не иметь, как говорится, и рыбку съесть, и в Ленинград съездить.

Вечером четвёртого дня из недели, оставленной старейшинам на раздумье, я уже направлялся домой, устав от разговоров с вогулами, не дающих ничего интересного. Ко мне подбежал мальчишка, с криком, что меня зовут к кривой берёзе для разговора. Я не успел уточнить, кто зовёт, мальчишка скрылся. Неприятное предчувствие опасности кольнуло сердце, но, до кривой берёзы было не больше ста шагов, я решил сходить. Чем чёрт не шутит, вдруг, что интересное. На всякий случай, расстегнул полушубок, и передвинул кобуру револьвера удобнее. Револьверы носили только мы с Ирой, никому из вогулов я о них, как оружии не говорил и не стрелял при них. Потому не сомневался, что без моего карабина представляюсь всем аборигенам невооружённым. Собственно, я на это и рассчитывал, когда демонстративно выходил из дома без карабина. Нет, украсть его не могут, а вот зарезать меня — вполне.

Так и вышло, за кривой берёзой я наткнулся на трёх вогулов, угрюмых сорокалетних охотников, уже с ножами в руках. Не собираясь рисковать, я попытался, не подходя близко, завести разговор, но увидев стремительное приближение своей смерти, выхватил револьвер. Стрелял я по рукам, двоим, прострелил кисти, у третьего пулей выбил нож. Вогул встряхнул ушибленной кистью и бросился на меня, едва разглядел кровь, капающую с рук своих подельников. Стрелять в безоружного противника западло, да и не нуждался я в этом. Сбить его с ног и скрутить, не составило труда, учитывая, что нападавший был на голову ниже и легче на десять килограммов. Затем я привёл всех троих в селение, где решил ковать железо, пока горячо, устроил митинг.

— Вогулы, вы нарушили законы гостеприимства, эти трое только что пытались убить меня за кривой берёзой, — я заметил, что к нам уже подошли многие жители селения и продолжил нагнетать атмосферу, — Самое страшное, сделали он это по приказу старейшин, я провидец и всё узнал ещё вчера!

Тут струхнули не только обвиняемые, но и все взрослые мужчины. Вогулы, несмотря на поголовное крещение, колдунов и шаманов боялись больше всего. Я выдерживал паузу, надеясь на появление старейшин, но, те спрятались и не делали попыток выйти. Такая реакция мне понравилась, потому я не стал продолжать разоблачения, слегка попугал народ и ушёл, оставив обвиняемых растерянными посреди селения. Этим вечером я заснул с чувством честно выполненного долга, прикидывая, как наутро общаться со старейшинами, чтобы наверняка их убедить в необходимости сотрудничества на моих условиях. Возможно, мой спектакль подействовал, но уже с утра в селение стали прибывать первые группы будущих воинов. На этот раз вместе с молодыми парнями на обучение приходили тридцатилетние мужики, с недоверчивыми глазами, привыкшие жить больше в лесу, чем в чуме.

Как я пожалел, что нет со мной Палыча, с его военной хваткой и опытом окопной жизни. Помня его воспоминания и наставления, пришлось мне стать жёстким командиром, обламывая своих будущих воинов с первых дней. Благо, я был старше всех новобранцев, выше ростом и сильнее, да ещё опирался на авторитет старейшин. Возможно, поэтому вопросов соблюдения дисциплины практически не возникало, сложнее приходилось с проведением тренировок. Чтобы не поднимать излишнего шума, не доводить до ушей губернского начальства само моё пребывание у вогулов, тренировались новобранцы небольшими группами до двадцати человек. Мне приходилось за день обходить на лыжах разбросанные тренировочные лагеря, наматывая километров по двадцать. В таких физических упражнениях скоро пролетела весна, наступило половодье.

За это время посланники староверов трижды приходили проведать меня с женой, приносили новости из Прикамска, те пока были неутешительными. Полицейский чиновник, проявив нужную долю служебного рвения, обосновался в посёлке, регулярно рассылая приданных ему солдат по окрестным деревням, в попытках найти нас. Дважды получал пакеты с указаниями от губернатора, но, речи о снятии обвинений, в них не шло. Кроме новостей, раскольники доставляли нам продукты, одежду, ружейные припасы. За зиму я довольно тесно сошёлся с единоверцами Лушникова, староверами, купцами и рыбаками, поставлявшими нам в основном продукты — камскую рыбу, зерно, гречку, овощи. Не скажу, что они ангелы, но своим поведением староверы здорово отличались от прочих жителей и торговцев. Вернее, как торговцы, они ничем не отличались, спорили и торговались не хуже других, но, дав слово, держали его, даже без особой для себя выгоды. Понемногу раскольники стали доверять мне, рассказывая порой интересные истории своих скитаний.

Кроме того, меня сближал с ними их неприкрытый цинизм в отношении верховной власти России. Они не только не искали у власти поддержки, более того, вынужденные платить повышенные налоги и подати, они активно перекупали чиновников в своих интересах. Потому, в числе немногих знали истинную цену государственному аппарату, не боялись его, хотя понимали, что могут в любой момент оказаться вне закона. Потому и не держались за место, морально были готовы в течение нескольких дней собраться и отправиться в Сибирь или на Север, искать лучшей доли. Постепенно староверы привыкли ко мне, перестали видеть во мне чужака, особенно после женитьбы Вовки на Катерине. Наше с Палычем поведение после отъезда Лушникова, отсутствие особой корысти в личной жизни, удачные сражения с башкирами, отношение к рабочим, судя по всему, тоже повлияли на мнение староверов.

Возможно, немалую роль сыграло моё равнодушие к официальной церкви, привычное для советского человека недоверие к власти, наверняка замеченное нашими знакомыми. Однако, со временем я много узнавал нового о староверской Руси. Так, у них была развитая цепь единомышленников по всем русским городам и губерниям, формально не бывших староверами, но оказывавших помощь информацией и выручавших единоверцев, попадавших в беду. Постепенно, оговорками или прямыми рассказами, староверы открывали мне свой мир, более века существующий нелегально. Кроме определённых ограничений на личную роскошь и полуобязательные отчисления в поддержку старой веры, многие купцы помогали лично попавшим в беду единоверцам. Из их рассказов я понял, что староверы поддерживают довольно тесные контакты с казаками и имеют своих людей в уголовной среде больших городов, в первую очередь.

Узнав о моём обращении к вогулам с обещанием показать дорогу в Беловодье, раскольники не слишком удивились. В разговорах с ними я узнал, что подобные обещания непременное приложение к выступлениям всех пророков и староверских вожаков, многие из которых уводили людей в Беловодье и раньше. Вот, обо всём, что касается обещаний 'Петра Третьего' о крестьянской вольности, раскольники выспрашивали долго, с явным недоверием и не скрывали своего сомнения. С другой стороны, я и так был на нелегальном положении и не опасался Тайной канцелярии, общение же с гонцами раскольников скрашивали скуку проживания в вогульских селениях, заполненную тренировками. Пока я тренировал своих будущих воинов в стрельбе и рукопашном бое, они тренировали меня в разговорном вогульском языке. А полевые занятия мы совмещали с составлением карты и кроков местности среднего Приуралья.

Как я не думал о том, что буду делать после пугачёвского восстания, приходил к одному и тому же неутешительном выводу, из Прикамья надо уходить. Угроза постоянного ареста по одному лишь, доносу, меня не радовала. Тем очевиднее такая перспектива грозила мне и моим друзьям с дальнейшим развитием производства и ростом прибылей. Чем богаче мы станем, тем больше желающих найдётся, чтобы испортить нам жизнь, либо из зависти, либо с далеко идущими планами захвата нашего завода. Не знаю, как велись дела в двадцать первом веке, я всю прошлую жизнь проработал на заводе, но, если и в наше время в России конкурировали именно так, то грустно становилось. Тем больше мне хотелось покинуть Россию, что подавление пугачёвского восстания вызовет привычные 'перегибы на местах', попадать под которые ни мне, ни моим близким я не пожелал бы. Само желание спокойной жизни гнало из страны, но куда?

Европа сейчас гадюшник, хуже не придумаешь. Во Франции уже начинается брожение умов, через пятнадцать лет закончится всё Великой Французской революцией. За неполные десять лет французы порезвятся не хуже наших большевиков, по разным оценкам, будут казнены, убиты и изгнаны в эмиграцию до четверти населения. Даже если это не так, проживание во Франции не привлекало абсолютно. Германские княжества и Австрия будут воевать между собой, с Россией и против России, потом против Франции, там кавардак стоит ещё тот. Польшу скоро должны поделить между собой, если уже не поделили, будущие участники Европейского квартета. Не в Испанию же подаваться, туда из Франции революция просочится довольно скоро. Англия отпадала сразу, не только в силу нелюбви к будущим убийцам Павла Первого. Как раз в эти годы Англия, вернее, Британия, воюет с Североамериканскими колонистами, через несколько лет победители будут праздновать свой первый День Независимости. Ни в одну из воюющих стран соваться не стоит, даже на время. Хотя, как раз в стране, подобной нынешним Штатам, я бы смог прижиться, имея с собой двести бойцов и новейшее для этого времени оружие. В стране относительный порядок лишь на восточном побережье, вся территория Великих Прерий и Калифорнии совершенно не освоена.

Мысленно просматривал карту России и Северной Америки, я выбирал свободные территории, не захваченные европейскими странами. Никогда не считал себя знатоком истории, но романы Майн Рида, Луиса Лямура, Купера и прочая приключенческая литература всегда мне нравились. По ним и вспоминал примерные границы освоенных земель в Северной Америке, постепенно приходя к выводу вполне возможного переселения на побережье Калифорнии. Там уже должен стоять Форт-Росс, если нет, выстроим сами, уйду на восток от него, туда, где откроют первые месторождения золота. С помощью ребят организуем прииск, выстроим заводик оружейный, власти там никакой, одни дикие индейцы. Пяти лет спокойного развития нам вполне хватит, чтобы наработать достаточный запас оружия и боеприпасов, добыть золота, прибыть на каком-нибудь кораблике в Санкт-Петербург и подарить пару тонн благородного металла императрице. От таких перспектив захватывало дух, но, увы, все они не выдерживали даже моей собственной критики.

Какая Калифорния, как туда попадёшь? Даже, если попадёшь и выживешь, если найдёшь золото и наработаешь оружие, как приплывёшь в столицу? Где там, в диких краях, найдётся сумасшедший капитан, что возьмётся отвезти вооружённую до зубов банду в Европу, да ещё в Санкт-Петербург? Там и испанские поселения захирели в своё время, из-за редкого сообщения с метрополией. Америка же пришла на западное побережье по суше, вернее, придёт, лет через семьдесят, к знаменитой золотой лихорадке сорок восьмого года. Сейчас, поди, к западному побережью материка не больше десятка кораблей в год прибывают, и никакой гарантии, что они смогут добраться до Европы, нет. Скорее, наоборот, там плавают небольшие торговые шхуны, вдоль всего западного побережья, закреплённого за Испанией, они русских точно не возьмут. Грустно становилось от безвыходности и запертости в центре освоенной России, в любую сторону до границы больше тысячи вёрст.

Хотя, на юг, возможно, меньше, но, туда я не собирался ни в коем случае, до похода Скобелева, завоевавшего Среднюю Азию, ещё сто лет. Туда надо двигаться настоящей армии, с пушками и пулемётами, проводниками и подробными картами колодцев и селений. Хотя, жить там мне всегда нравилось, ещё при советской власти побывал во всех бывших среднеазиатских республиках. Возможно, даже, нам бы удалось захватить какую-нибудь долину и укрепиться на перевалах. Но, никакой перспективы, кроме выживания в чреде постоянных набегов соседей, Средняя Азия не давала. Западное и юго-западное направление отдавали нас в руки центрального правительства ещё быстрее, чем сейчас. Там число завистников и доносчиков будет на порядок выше.

Север меня не прельщал в силу трудных условий жизни и полярной ночи, её я переношу очень плохо, была возможность убедиться. Неужели не найдётся выхода из 'цепких лап самодержавия'? Неужели придётся приспосабливаться, прятаться от чиновников, ездить в столицу с взятками? Лет двадцать назад, я не раздумывая, так и поступил бы. Сейчас, ближе к сорока годам, становилось противно унижаться, заводить полезные знакомства, посещать неприятных тебе людей, но полезных для дела. Да и мои унижения ничего не дадут для нашего общего дела, встряхнуть Россию, придать ей дополнительный импульс развития. Сейчас, в золотую екатерининскую эпоху, страна развивается достаточно быстро. А, с выходом к Чёрному морю, что случится в ближайшие годы, огромные богатства донецкого и курского железно-угольных бассейнов вполне могут стать необходимой площадкой для наших планов. То есть, через восемь-десять лет, мы должны иметь необходимый капитал, мастеров и авторитет, чтобы первыми освоить богатейшие европейские месторождения железа и угля.

Придётся ради этого унижаться и прятаться, пришёл я к неутешительному выводу. Игра стоит свеч. Я продолжал тренировать вогульских воинов и встречаться с раскольниками, оставив стратегические планы на будущее. Как говорится, ты сначала доживи до подавления пугачевского восстания. Воздух той весной буквально пропах запахом перемен, даже вогульские старейшины вели себя подозрительно щедро. Не успел стаять снег, как в гостевой дом стали прибывать посланцы вогульских родов с мехами, в качестве оплаты за уже полученные двадцать два ружья и полностью изведённые боеприпасы. Шкур соболя, куницы, песца и других набралось достаточно, чтобы окупить двадцать два ружья, переданные первым вогульским ученикам. Более того, при реализации мехов в столице через приказчиков Лушникова, вырученных денег, хватит на сотню ружей. Когда я заверил своих ребят, что ружья будут, даже самые молчаливые и старшие воины радостно заулыбались, не сумев скрыть облегчения. Однако, наступила весна, а, запасы патронов практически иссякли. Выбора не было, я решил возвращаться в Таракановку, хотя бы, за боеприпасами, там определюсь, снова возвращаться на север или идти в Сибирь..

На последних волнах половодья мы отправились вниз по реке Чусовой, затем по Каме домой. Сто семьдесят шесть вогульских воинов с двадцатью двумя ружьями сопровождали нас на своих челнах. Чтобы не вызывать преждевременного ажиотажа, все ружья были завёрнуты в берестяные чехлы, вырезанные владельцами, и уложены на дно лодок. Мутная вода несла по рекам весенний мусор, который обгоняли наши гребцы, стремившиеся в Таракановку, пожалуй, сильнее, чем мы с женой. Последние дни она пребывала в рассеянной задумчивости, вызывая реальные подозрения в беременности. Я мысленно обдумывал свои действия на родине. Ирину без всяких возражений отправлю к матери в деревню, не дело беременной жене прятаться в лесах. Староверские гонцы сообщили мне, что тестю удалось сохранить завод работающим, помогли заступники из сарапульских раскольников. Потому возвращались мы не на пустое место, я надеялся укрыться в лесу, отправив Егора с Пахомом на разведку.

Как жаль, что нет с нами Палыча, часто вспоминал я, не сомневаясь, что он давно примкнул к восставшим казакам Пугачева. Беспокоила меня его маскировка, чтобы в будущем никто не мог признать его бунтовщиком. С другой стороны, Иван не зря воевал почти все девяностые годы, не мне его учить, как себя вести на войне. Остатки половодья несли нас домой не хуже доброго катера, не обошлось, правда, без нескольких купаний и одного пробитого челна. К счастью, никто не пострадал, и все вещи сохранились, хотя трижды приходилось останавливать весь караван, пока невольные купальщики переоденутся в сухую одежду. Прибрежные селения мы проплывали без остановок, стараясь прижаться к противоположному берегу. Учитывая, что Кама была заполнена плывшими обломками деревьев и прочим мусором, никто из любопытных рыбаков не смог до нас добраться, вернее, никто не пытался. Все провожали нас подозрительными взглядами, но, я надеялся, что особой паники мы не подняли.

От деревни Бабки мы пошли в Таракановку пешком, опасаясь приближаться к знакомым местам по реке, где нас легко заметят. Однако, мы поспешили, завязнув в непросохшей тайге. В результате, последние сорок вёрст до родного завода дались нам исключительно тяжело. Лишь вечером второго дня пути Егор с Пахомом отправились к моему тестю на свидание. Мы к этому времени раскладывали костры и устанавливали палатки, не забыв об охране. Наши новобранцы в плаванье показали себя исключительно с лучшей стороны, мои приказы и указания командиров, не подвергались какому-либо обсуждению. Чтобы избежать родственных отношений в отрядах, я перетасовал отделения и командиров, позаботившись, чтобы в подчинение моим сержантам не попал ни один родственник. Сделал это, едва мы покинули свои тренировочные лагеря, затем, всю неделю пути пристально наблюдал за поведением своего войска.

В целом, поведение воинов меня устраивало, хотя не обошлось без нескольких конфликтов, когда мне приходилось вмешиваться. До рукоприкладства не доходило, хватало устных вливаний, на них реагировали вполне адекватно. Я уже упоминал, что люди восемнадцатого века гораздо проще выполняли приказы, без излишних разглагольствований. Главное, чтобы приказ был чётким, понятным и выполнимым. Именно с этой стороны у нас и появились первые проблемы, мои сержанты и лейтенанты не умели отдавать достаточно конкретные и адекватные приказы. Потому, большую часть плаванья, я занимался с ними, добиваясь чёткого формулирования приказов и внятного их произношения на русском языке. Русским языком владели все вогулы, которых я встречал, разве, что старики не любили говорить на нём. За три месяца ежедневного общения со мной, вогулы достаточно напрактиковались в русских командах, чтобы понимать их с полуслова. Жаль, командиры мои, не всегда чётко подавали команды. Но, как я понимал, это дело наживное, стараясь чаще давать ребятам нетривиальные задания, чтобы думали все — и командиры, и рядовые.

Так и тем вечером, после ужина, два взвода отправились на небольшие манёвры, пары часов до наступления темноты вполне должно было хватить для выполнения задания. Одна группа должна была пройти знакомый мне маршрут, посетив указанные на кроках и схеме места, сделав это, как можно незаметнее. Второй взвод через четверть часа отправлялся их преследовать. В каждом отряде были наблюдатели, командиры третьего и четвёртого взводов. Пятый взвод нёс караульную службу, остальные ребята заслужили отдых. Наметив себе контрольное время три часа утра для проверки караулов, я завалился спать, запретив себе думать о завтрашнем дне. Ничего хорошего я не ждал, но, Ирина завтра непременно отправится к родным, партизанить лучше без жёны, как бы ты её не любил.

Увы, проспал я всего час, разбудил меня командир патрульного взвода, Фаддей, осторожно потряхивая за плечо. Недовольно укрыв разметавшуюся во сне жену одеялом, я выполз из палатки, натягивая штаны и рубаху. Ночью здорово подморозило, не выше нуля градусов. Фаддей сидел на корточках у костра, значит, опасности нет, я подошёл к нему, подтягивая пояс с револьверами. Их я надевал первыми, не хуже классических ковбоев, приучив к этому и жену, несмотря на все её капризы и забывчивость. Протянув руки к теплу тлеющих углей, я присел рядом со взводным.

— Что случилось, — исключительно спокойным голосом поинтересовался я, приучившись не хуже индейцев сдерживать свои эмоции. Учитывая, что будил меня патрульный, кто-то пришёл в наш лагерь, попытаюсь угадать, Палыч вряд ли вернулся, Вова по бездорожью тоже не двинется. Лушников не пошёл бы ночью ко мне в лагерь, подождал бы утра, что приехать с помпой, на коне. Остаётся мой тесть, Василий Фёдорович, к любимой дочери прибежит и ночью, — отец Ирины пришёл? Веди его сюда, я пока жену разбужу.

Молча кивнув, взводный лишь хмыкнул, чего ещё ждать от ясновидца, видящего будущее. Подобными фокусами в стиле не родившегося ещё Конан Дойля и его Шерлока Холмса я частенько удивлял вогулов, особенно в последнее время. Три месяца спокойной жизни, возможность наблюдать и обдумывать информацию, достаточно свободного времени для наблюдений и хорошая память. Однако, пора будить жену, она любит отца и будет рада его появлению. К тому моменту, когда мой тесть с двумя мужчинами пробрался к нашей палатке, Ирина вышла из палатки и сразу обняла отца, повиснув на его шее.

— Тятя, как все наши, как мама, Федя, Люба? — не давая отцу отвечать, продолжила, — тятя, Андрей хочет меня оставить у вас, когда сам уедет обратно. Я не хочу оставаться без него, уговори его поселиться где-нибудь рядом.

— Не буду я его уговаривать, — неожиданно весёлым голосом отозвался тесть, с трудом освобождая свою шею от любящих рук дочери, — два дня назад ваше помилование пришло. Можно прямо сейчас домой, на завод идти.

— Вовка вернулся? Никита? — не выдержал я, вмешавшись в разговор.

— Нет, только бумага из Казани пришла Тупоркову, ну, полицейскому чину этому. Он и начал собираться обратно, завтра с утра отправляется в Сарапул вместе со своими солдатами. Оттуда в Казань велено де возвращаться, насовсем, о розыске забыть.

— За приятную новость спасибо, но, на ночь, глядя, не пойдём, спасибо. Присаживайтесь к огню, будем праздновать здесь.

Глава девятая.

Проводив полицейского чиновника и его отряд, я отправился с визитами вежливости к Алимову, затем навестил многих знакомых и добрых приятелей в Прикамске. Демонстрируя всем, что жив, здоров, и продолжаю работать. Городовому сообщил о нанятых мной для работы на заводе вогулах, объяснив это расширением производства и полным отсутствием собственных крепостных. Фрол Аггеич, казалось, не удивился, чем утвердил меня в мыслях об имеющихся осведомителях на заводе и в Таракановке. Кстати, об осведомителях, продал я своего Акима, едва не отправившего мою семью на нары в холодную. Продал лично, когда выезжал с мехами в Сарапул, к приказчикам Лушникова, договариваться об сбыте пушнины. И не испытываю ни грамма стыда или угрызений совести, скотина этот Аким, пусть и живёт по-скотски.

За неполные три месяца мой тесть умудрился не только сохранить завод и производство, всех рабочих. Он оказался хорошим организатором, неожиданно, в трудных условиях организовал две новых лавки для продажи нашего оружия, в Очёре и Бабке. На полную катушку использовал первые начавшиеся продажи ружей, тратил выручку исключительно на зарплату рабочим и служащим. Когда мы проверили бухгалтерские книги, оказавшиеся в полном порядке, с удивлением узнали, что Василий Фёдорович за три месяца истратил на свои нужды сорок восемь копеек. Это при сотенных поступлениях от продаж и аналогичных выплатах мастерам и рабочим. Нет, конечно, долги работникам завода всё равно образовались, потому я и продал немедленно большую часть привезённых от вогулов мехов. Но, в целом, мы неожиданно открыли в отце Ирины талант руководителя и хозяйственника.

Для меня возможность переложить административные хлопоты на другого, надёжного человека, стала огромным облегчением. Обустроив воинов-вогулов, я передал им для тренировок по стрельбе дополнительно полсотни ружей с патронами, продолжая ежедневно проверять результаты учёбы. Постепенно вогулы привлекались для несения караульной службы в окрестностях деревни Таракановки. Одно отделение вогульской роты отправилось обратно, к родным селениям, с известием о возможном переселении части родов в Прикамье. По нашим расчётам, до тысячи человек вполне могли осесть на берегу Камы, между деревнями Степаново и Бабка. Почти сорок километров побережья реки в том месте пустовали, земли принадлежали Прикамскому заводу, с Алимовым я договорился о временном расселении вогулов. Аргументом, убедившим его окончательно, стало обещание привлекать вогулов к сплаву леса из тех мест для Прикамского завода. Всего за двенадцать лет существования Прикамского завода ближайшие леса к Прикамску оказались настолько прорежены, что управляющий сам задумывался о необходимости подвоза леса из других мест. Однако, малочисленность местных деревень не давала возможности просто доставлять древесину издалека, управляющий оказывался перед необходимостью освобождать часть приписных крестьян от работ, то есть, снижать поставки необходимых заводу угля и металла. Потому моё предложение о сплаве леса своими силами пришлось, как нельзя, к месту. Тем более, что Алимов, согласно нашему уговору, освоил на заводе производство лужёной жести, что целиком пойдёт на производство наших консервов. Наконец, наши консервные банки станут похожими на настоящие, их не надо будет разрубать топором, как те, что делали из кровельного железа. Не сомневаюсь, что большая часть нашей платы за жесть осядет непосредственно в карманах управляющего, потому и так легко мы получили земли по берегу Камы.

Пока шла посевная, и освобожденные от работ заводские рабочие распахивали все свободные луга и пашни, засеивали их зерновыми, сажали картошку, подсолнечник, я через своих торговых приказчиков развернул кампанию во всех окрестных деревнях по закупке бычков и свиней на мясо. Понимая, что купить удастся мало, приказчики договаривались с крестьянами об осенних и весенних поставках скота, обещая неплохую закупочную цену. Я намеревался увеличить производство консервов до промышленных масштабов. Тем более, что бумага из нашей целлюлозы получалась вполне достаточного качества, чтобы служить этикетками для консервных банок. Не сомневаясь, что Никита выполнит нашу просьбу и пришлёт небольшую типографию, мы начали готовить запасы бумаги. Возобновили работу по производству консервов, едва отсеялись. Наряду с немногочисленными мясными консервами из добытых вогульскими охотниками лосей и кабанов, женщины занялись производством рыбных консервов.

Мы спешили наработать как можно больше боеприпасов для всех трёх видов нашего оружия, в предчувствии близкого восстания крестьян увеличили производство инициирующего вещества для капсюлей и взрывателей. Кроме нас четверых, пришельцев из будущего, никто в семнадцатом веке не знал состава и технологии производства начинки капсюлей и взрывчатки. Эти секреты мы единогласно решили придержать ближайшие годы от массового сознания. Потому мне пришлось изрядно попотеть, пока изготовил необходимые запасы бертолетовой соли для капсюлей. С этими хлопотами мне мало удавалось сделать новинок, не считая оригинального взрывателя для наших гранат. Вогулы, кроме мехов, привезли едва не тонну тюленьего жира, великолепного сырья для мыла и взрывчатки. Я не смог вытерпеть и первым делом выгнал несколько пудов взрывчатки и стеарина, неплохого средства для герметизации. Использовали мы его для обработки картонных гильз, для герметизации снаряжённых патронов и гранат. Теперь для подрыва динамитной шашки или гранаты не нужно было поджигать фитиль или ломать стеклянную ампулу. Я придумал инициировать взрыв выдёргиванием шпенька из взрывателя, через три секунды взрыватель срабатывал. Не было, правда, предохранительного рычага, как в обычной гранате. Зато стоимость моего взрывателя не превышала полкопейки за штуку.

Да, именно той весной я занялся изготовлением резины, желая удивить молодую жену чем-то не связанным с оружием. Вулканизация при наличии каучука и серы не так и сложна, потому ласты и маска для подводного плаванья вышли довольно быстро. Хуже пошло дело с изготовлением дыхательным клапанов и загубников, зато после них баллоны для воздуха спаяли совсем просто. Тут и выяснилось полное отсутствие нормальных насосов, их пришлось конструировать самому. Выручили мастера с нашего заводика, двое из них побывали 'в горе' у Демидовых и представляли, что такое насос, правда, водяной. Всего за месяц экспериментов мы сварганили два насоса, способных создавать давление до десяти атмосфер, измерял я лично, за точность отвечаю. Благо, резина в качестве прокладок и уплотнителей на голову выше кожи. Подготовив и испытав на суше три водолазных комплекта, я собирался летом устроить сюрприз Валентине и своим друзьям, когда вода в реках и озёрах прогреется.

Наступившая весна и присущая ей слякоть направила мои мысли в практическую сторону, начавшуюся с создания прорезиненных валенок. По мере потепления на улице, рос мой опыт производства резиновой обуви. К июню на резиновые сапоги моей конструкции можно было смотреть без отвращения, к сожалению, на этом каучук закончился. Всего у меня вышли три пары мужских резиновых сапог, я сужу по размеру, так как внешне сапоги все были одинаково грязно-чёрного цвета. Женских сапог было четыре пары, высотой до колена, как раз по глубине большинства луж в деревне. Посчитав, сколько каучука потребуется для изготовления резиновых сапог хотя бы сотне моих бойцов, я ужаснулся, рискнув направить заявку с двумя образцами в столицу, Никите с Володей. В сыром климате Санкт-Петербурга резиновые сапоги будут им нужнее, технологию я подробно расписал в письме. А бороться с сырыми ногами и промокшей обувью пришлось классическим для Прикамья способом — всю территорию завода и улицы деревни мы выстелили дощатыми тротуарами, наши пилорамы работали весь световой день, и некондиционных досок было предостаточно.

Перед самой Троицей вернулся из столицы Акинфий Кузьмич, привёз нам гостинцы и письма от ребят. Никита решил Лушникова в совладельцы не брать, сделал завод на паях с Володей, денег вполне хватило. Патентный стол, наконец, организовали, поставив там руководителем нашего друга Желкевского. Одними из первых патентов, выданных Никитой, стали наши ружья, патроны, пара Вовкиных станков, револьверы, и отдельные узлы этих конструкций — ударно-спусковой механизм, револьверная подача патронов и некоторые другие. Одновременно с этим Никита отправил надёжных людей запатентовать пока только одни узлы в Англии и Голландии, само оружие мы решили скрывать как можно дольше. Кстати, Никита писал, что наши ружья прошли в Санкт-Петербурге на 'ура', особенно после того, как Разумовский продемонстрировал их на царской охоте и преподнёс один экземпляр самой императрице Екатерине.

После этого цена ружей подскочила неимоверно, наши подарочные экземпляры удалось частично продать, вырученных денег хватило на организацию ружейного завода. Да ещё осталось на возвращение денег Володе и проплату заказа нам. Никита отправлял нам две тысячи рублей на изготовление ста тысяч капсюлей и двух тонн пороха. По прибытии товара обещал на такую же сумму закупить нам всё, чего запросим. В общем, поставка пороха и капсюлей в Питер становилась выгодным делом. Типографию с рабочими Никита обещал отправить уже нынче летом, спрашивал, почём пойдёт наша бумага, не выгоднее ли её продавать в столице. Короче, хватало приятных предложений, моментально задравших наши планы до небес. Лушников, вновь собранный, живой и весёлый, моментально вписался в работу. Он купил небольшой домик в столице и занялся строительством нормального, двухэтажного дома, наняв для этого артель. Сейчас, после наглядных примеров дороговизны проживания в Санкт-Петербурге, он больше нашего стремился раскрутить продажи, постоянно разъезжая по соседним сёлам и городам. Столица и её перспективы манили его возможностью выхода на иной уровень продаж, на заграничную торговлю, возможностью стать купцом первой гильдии.

Убедившись, что на заводе всё в порядке, Кузьмич отправился на своем корабле с партией ружей и патронов по Каме и Волге, предлагать товар знакомым купцам, заключать договора на поставку оружия и боеприпасов. Одним словом, жизнь налаживалась. Ставка на консервы стала понемногу оправдывать себя, Прикамский завод за неполные четыре месяца моего отсутствия освоил выпуск жести, пока в небольшом объёме, под наши заказы. Сергей Николаевич, не получая никакой команды из столицы по поводу пушек, решил продвигать новую мирную продукцию, в том числе и жесть. Грубо говоря, оставалось разработать недорогую линию производства консервных банок, лепить на них этикетки из нашей бумаги, и консервы готовы. Тем более, что рыбы на Каме было огромное количество, а рыбные консервы немногим отличаются от мясных по технологии производства.

На заводе нашем подобралась неплохая команда конструкторов-самоучек, изучивших наглядные примеры работы сконструированных Вовкой станков и приспособлений. По аналогии с патронным производством, наши механики-самоучки за пару недель собрали станок для производства консервных банок любой ёмкости. К этому времени запасы наших первых консервов составили десять тонн нетто, хранившихся в прохладных погребах, во избежание (!). Понемногу, не отвлекая мастеров и рабочих от ружейного производства, мы приступили к производству коммерческих консервов, как мясных, так и рыбных, отличавшихся выдавленными на крышках надписями 'мясо' и 'рыба'. Как и в советские времена, на консервном производстве у нас работали в основном женщины, жёны и дочери наших приписных крестьян, двенадцать человек. С учётом небывалой для восемнадцатого века механизации, в среднем они успевали произвести за день до сотни банок готовой продукции.

Наши лавки в Сарапуле, Прикамске, Очёре, Бабке и Оханске представляли собой довольно забавное сочетание оружейных, канцелярских и мясных магазинов. Рядом с патронами и ружьями стояли консервы, за ними высились тетради и пачки бумаги. Обёрточную бумагу мы поставляли даже в Пермь и Казань, в пределах Сарапульского уезда стали просто монополистами. Дела шли настолько хорошо, что летом 1773 года мы решились на расширение производства, рискнув делать это накануне Пугачёвского восстания. Как раз пришла заказанная типография с двумя рабочими-немцами, а мы отправили в Питер обоз с капсюлями и порохом. Типография стала моей игрушкой на месяц с лишним, первой попыткой внедрения агрессивной рекламы в восемнадцатый век. Начав с самого насущного, рекламных буклетов по вербовке мастеров и рабочих на завод, мы продолжили агитацию оброчных крестьян, приглашая их переселяться на берега Камы. Не забыли о новейших ружьях, консервах, бумаге. Листовки развозили по селениям наши приказчики, много взял Лушников, вернувшийся из удачного рейса по Волге.

Его поездки резко повысили продажи ружей и боеприпасов, наши представительства появились в Казани, Нижнем Новгороде, даже Астрахани. Все складские запасы ружей подмели начисто, торговля легко осваивала сотню 'Луш' в неделю. Производство требовало немедленного расширения, благо, возможности его предусмотрел ещё Володя. По моей просьбе, этим занялся тесть, быстро добившись реальных результатов. Всего за пару недель ему удалось довести выпуск ружей до двух сотен, с перспективой выхода на тысячу штук в неделю. Учитывая наш минимальный доход с ружья в пару рублей, такие прибыли давали возможность заняться новыми моделями оружия. Производство миномётов мы не расширяли, ограничившись двумя десятками орудий на складе и тысячей осколочных мин. Револьверы продолжали выпускать по двадцать в неделю, не форсируя их производство. На складах хранились уже семь сотен револьверов, запас патронов для оружия подходил к пятидесяти тысячам.

Я не сомневался, что уже наработанного оружия нам хватит для достойной обороны завода, поскольку все рабочие, охранники и даже вогульские воины, кроме ружей, давно были обучены стрельбе из револьвера. Миномётных расчётов мы приготовили три десятка, из самых доверенных парней. В общей сложности, вместе с рабочими, завод могли оборонять почти триста бойцов. Однако, меня волновало большое число ружей, расползавшихся по Прикамью. Несмотря на то, что изделия все были номерные, с нашим клеймом, учитывались все проданные ружья по фамилиям покупателей, мы их продали к началу августа больше полутора тысяч. И это меня пугало, если хотя бы четверть ружей обратят против нас, добавив туда местные мушкеты, оборону завода легко разрушат. Вспоминая историю, я не мог точно оценить численность пугачёвского войска. В любом случае, не меньше десяти тысяч человек, при пушках и огнестрельном оружии. Кроме того, с ними были казаки, профессиональные воины, всадники. Случись конная атака нашей, Таракановской крепостицы, никакие миномёты не помогут. С башкирами нам повезло, мы их взяли врасплох, казаки такого казуса не допустят. Тем летом, по моим воспоминаниям, в воздухе стоял запах беды, многие люди это чувствовали, создавали запасы продуктов, соли, дров, по заведённым провинциальным традициям. В долг уже с мая никто никому не давал, ни товаров, ни денег. Народ усиленно готовился к чему-то страшному.

По моему мнению, нам необходимы были пулемёты либо пушки, стреляющие картечью. С пулемётами дело долгое, за оставшиеся до зимы месяцы ничего не успею. Зато казнозарядные пушки дело другое, опыт производства орудий у нас имелся. Алимов, едва услышав, что все расходы беру на себя, сразу согласился. Месяц ушёл на черновую работу по отливке и рассверливанию двадцати стволов миномётного калибра. Я собирался стандартизировать всё наше оружие, наши рабочие отлично освоили производство мин. Принцип максимального прилегания к стволу снаряда, путём напрессовывания медных колец на снаряд, позволял увеличить дальность выстрела до небывалых для имеющихся на вооружении орудий расстояний. Я решил остановиться на гладкоствольной артиллерии, используя оперённые снаряды, аналогично противотанковым пушкам конца двадцатого века.

Самым трудным делом оставалось врезка клинового затвора, с чем пришлось повозиться, помогли вовкины станки. Он оставил базу для изготовления фрезерных станков, мне удалось их довести до ума и проточить в стволах заготовок пазы под клиновые затворы. Первые четыре орудия я протачивал сам, остальные фрезеровали мастера. С самими затворами возни вышло меньше, правда, получились они тяжеловатыми, с учётом трёхкратного запаса прочности. Закончили все пушки мы к концу Успенского поста, именно тогда появились первые слухи о волнениях на реке Яике. Там, как я ожидал, появился Пётр Третий, муж нашей императрицы Екатерины, чудесным образом, выживший и желавший вернуть себе престол. Чтобы заинтересовать крестьян и рабочих, все сообщали об укрытом от 'общественности' Указе о вольности крестьянской. Судя по тому, что даже мне попалась на глаза листовка с этим лозунгом, не один я занимался печатной агитацией.

Эти первые слухи о восстании произвели необходимое впечатление на вогулов и раскольников. К сентябрю на побережье Камы успели прибыть и расселиться там два вогульских рода, родня Егора и Пахома, моих первых учеников. Хлопот с ними вышло достаточно, зато, обустроившись, вогулы стали исправно поставлять рыбу для консервирования, получая взамен муку и крупу. Мастера Прикамского завода выбрали и отвели вогулам необходимые делянки для поставки леса на завод. Оба вогульских селения сразу были включены в зону патрулирования нашей охранной вогульской роты, такая забота о безопасности родичей растрогала наших бойцов. Молодых парней и девушек из селений я, по согласованию со старейшинами, привлёк к прополке помидор и окучиванию картошки. После уборки урожая часть его мы передали вогулам, приучая их к картофельным и помидорным блюдам. На зиму вогульские охотники планировали отправиться на север, в приполярную тайгу, добывать меха в оплату за ружья. Чтобы защитить наших вогул от охотников за ружьями, с ними отправлялся один взвод бойцов, для охраны охотников и агитации других вогульских родов. Взводный Фаддей взял с собой несколько подорожных и охотничьих грамот, в них все охотники и воины указывались моими наёмными работниками.

Отправляя парней на север, кроме добычи пушнины, приносящей прибыль, я надеялся легализовать продажу вогулам оружия, прикрывая это их службой у меня. Для этого, взводный брал с собой пачку листовок, призывавших вогульские роды переселяться к нам, уральских рабочих наниматься на работу в Таракановский завод. Отдельно они обещали раздавать встречным рабочим рекламные листки о наших ружьях, при необходимости демонстрируя их стрельбу. Самой главной целью такой командировки я ставил Фаддею, командиру пятого взвода, тренировку действий взвода в тайге, в отрыве от остальной роты, с одновременной охраной всех охотников. На крайний случай командный состав взвода вооружился револьверами. Ещё мы договорились с парнями, при встрече с нелегальными добытчиками золота привлекать их на службу ко мне. Предлогом для этого будет рассказ о предстоящем походе в золотоносные места, в Сибирь, где нет чиновников и демидовских приказчиков.

После появления первых слухов о восстании Пугачёва, мой авторитет среди староверов и вогул начал превращаться в пророческий. Чуть ли не каждую неделю в Таракановку прибывали ходоки от раскольников, с вопросами о судьбе восстания, о перспективе обещанного освобождения крестьян и возвращения старой веры. Стараясь не говорить конкретики, я начисто отвергал любые изменения правительственной политики, не забывая упомянуть о жестоком подавлении восстания. Вогульские старейшины твёрдо уверились в моём таланте предсказателя, по крайней мере, те два рода, что переселились в наши края. Я попытался использовать свой авторитет для 'идеологической обработки' своих бойцов, в первую очередь, вогулов. Приводя в пример, поведение старейшин, мои сбывшиеся предсказания, я приучал воинов к мысли, что мои команды и приказы пойдут исключительно для пользы их родов, для пользы всех работников завода. Не пытаясь обожествлять себя, ежедневно, на получасовых совместных занятиях я буквально вдалбливал парням безоговорочную веру в меня и моих друзей.

Тогда и пришла мне в голову идея телефона, самого примитивного способа быстрой связи. Вообще, думал я о радио, чтобы иметь постоянную связь с ушедшим на север пятым взводом. Парни уходили на всю зиму, без всякой надежды на помощь, меня, вложившего в них силы и средства, в виде трёх десятков ружей, не могла не беспокоить их судьба. Первым пришла в голову возможность радиосвязи, но, до радиоламп в наших условиях страшно далеко. От радио фантазия плавно перешла к телефону, применить его можно было в пределах нашей крепости в Таракановке. Этот вид связи, по здравому размышлению, оказался вполне реальным. Всё, что необходимо для создания электрических аккумуляторов, было под рукой, кислоты и щёлочи, свинец и цинк, медь и железо. Наши помощники идею создания электрических аппаратов восприняли реализацией сказки, не меньше. Мои рассказы о неведомой силе, способной передавать свет, звук и передвигать предметы на расстоянии, однозначно толковались парнями, как продолжение сказки о Емеле и щучьем велении. Потому принялись доморощенные электрики за дело с небывалым энтузиазмом, не прошло и пяти дней, как два довольно мощных аккумулятора, весом в половину пуда каждый, уже стояли в мастерской. Оставалось воплотить теоретические знания в практику.

Прервали мои изыскания приятнейшие события, в Прикамск вернулись Володя с Катериной. Причиной возвращения стала беременность Катерины, желание рожать в родных местах, среди любимых родственников. Срок беременности у неё, как и Ирины, определили в шесть месяцев, обе женщины не могли расстаться друг с другом. Прожив немного у отца, Катерина перебралась к нам в Таракановку, где они с Ирой целые дни проводили вместе. Вовка, кроме заказанных пряностей, каучука и других мелочей, привёз настоящий подарок.

— Знакомься, Сормов Николай Иванович, ученик Ползунова, — представил он мне своего спутника, худющего тридцатилетнего парня, — после смерти своего учителя, он сохранил и модернизировал ползуновский паровой двигатель. Не поверишь, нашёл я его совершенно случайно, он пришёл к Никите, регистрировать патент на двигатель от имени покойного учителя. Нет, патент мы выправили, а парня я сразу прибрал к рукам.

— Ну, что вы, Владимир Анатольевич, — смущённо возразил Николай, — я сам к Вам напросился работать, когда увидел станки на вашем заводе.

Кроме чудо-механика, Вовка привёз сразу три работающих ползуновских паровых двигателя. Их он, при активном участии Сормова, начал примерять на суда своего тестя, в первую очередь, на подаренный к свадьбе парусник. Глянув на мои заморочки с клиновыми затворами, Вовка быстро нашёл возможность ускорить работы по их изготовлению. Тут же, за неделю, внедрил в производство двустволку, назвав её 'Луша — 2'. Самое интересное, он ещё в столице разработал подробную технологию изготовления помпового ружья, но не решился применить.

— Понимаешь, испугался я, там же проходные дворы, а не заводы, — объяснял мне своё решение Володя, — вокруг нашего завода постоянно какие-то непонятные личности шатались. Чуть ли не каждую неделю разные генералы и чиновники завод изволили осматривать, половина нерусских, да с хитрыми сопровождающими. Те всё норовили мои станки срисовать, не поверишь, дважды эскизы сам отбирал. Пришлось специальными кожухами всё накрывать. Хорошо, что порох и капсюли ты здесь производишь, там бы их рецепты давно украли.

— Ну, капсюли европейцы лет двадцать не раскусят, нет такой аналитической возможности, — я не раз думал об этом, — хотя, ты прав, мы рискуем вооружить Наполеона.

— Ничего, если всё пойдёт по-нашему, Павла не убьют и Наполеон останется союзником России. Никита, кстати, уже познакомился с наследником, привозил к нам на завод и подарил ружьё. Надеюсь, удастся продержать его на троне лет десять или больше. Да и мы даром времени не потратим, пулемёт лет через десять я гарантирую.

— А самолёт? — не удержался я, вспомнив прочитанный рассказик о воздушных шарах, якобы стоявших на вооружении русской армии в 1812 году.

— Самолёт на паровом двигателе не полетит, у Можайского так и не вышло, — Володя задумался, — ДВС, в принципе, я хоть сейчас сварганю. Но, стоить он будет на вес золота, не меньше ювелирных изделий. Да и бензина нет, нефти в России нет. Надо отправлять танкер в Баку, в принципе, ничего невероятного в самолёте не вижу. Но, лет через десять-пятнадцать, не раньше.

— Ну, это дело будущего, главное, успеть до войны с Наполеоном, если она будет.

За считанные дни Вовка собрал на заводе два фрезерных станка, ещё один расточной станок, специально приспособленные для производства помповых ружей. Рабочие срочно принялись отстраивать под экспериментальное оружие новый корпус, отдельно стоящий, добавив головной боли в смысле обороны. Теперь этот цех предстояло окружить земляным валом. Я вернулся к телефону, оборудовав четыре первых линии связи. Одна связала мою квартиру с Вовкиными и Ивановыми апартаментами, став любимой игрушкой для наших жён. Теперь они, едва проснувшись, спешили созвониться, по часу обсуждая непонятные мне проблемы и новости, несмотря на расстояние в три минуты ходьбы между нашими жилищами. Особенно, как ни странно, увлекалась телефонными разговорами Марфа, скучавшая без Палыча. Интересно, что к вырезанию микрофонных и телефонных чашек я привлёк стариков-вогулов, резавших различные фигурки из кости. Теперь они увлечённо резали по образцу микрофоны, телефонные трубки из моржового и мамонтового клыка.

Вторая телефонная линия соединила моё жилище с караульной башенкой, а третья — Вовкину квартиру с дежурным по заводу. Между собой мы давно разделили обязанности, чтобы не мешать друг другу в экстремальных ситуациях. В случае опасности я брал под охрану внешние рубежи, включая крепостную стену, а Володя организовывал рабочих на заводе, чтобы не допустить пожаров и паники. Между прочим, к октябрю появились первые результаты моей письменной агитации, с Урала и Пермских заводов начали приходить рабочие и мастера, наниматься на работу. Понемногу мы привлекали к работе и молодых вогулов, одиноких женщин, особенно на патронное производство. Как обычно, самая трудная и неблагодарная работа доставалась женщинам, впрочем, они были страшно горды одинаковым с мужчинами заработком.

Удачно телефонизировав наше хозяйство, я решил предложить новинку в Прикамске, продемонстрировал Алимову возможности телефона. Он с недоверием отнёсся к новинке, не понимая, какая может быть польза от тихих звуков в трубке, когда есть слуги и колокольчик на шнурке, ведущий в комнату привратника. Но, на примере Иры и Кати, мы уже знали, как пробиться к сердцу мужчины. Конечно, через его жену и дочерей. Я договорился с Сергеем Николаевичем, что бесплатно установлю телефон в его доме, соединив линией с домом батюшки. Попадья была ужасно разговорчивой и общительной женщиной, на это мы и рассчитывали. Пока протягивали полтораста метров провода между их домами, мне удалось договориться с управляющим о дополнительных поставках меди и пробном производстве проводов небольшого сечения. Самим тянуть километры медной жилы не хотелось, а быстрая связь между Таракановкой и Прикамском, особенно в свете нападения отрядов Пугачёва, пригодилась бы.

Приближалась зима, слухи о пугачёвском восстании становились всё противоречивее, их привозили напуганные торговцы с Поволжья. Один сообщал о полном разгроме восставших присланными из Казани войсками, о том, что самозванец пойман и его везут в Петербург. Не проходило и недели, другой приехавший купец рассказывал о новых победах Петра Фёдоровича, с верными войсками, идущего в столицу, наказать жену-изменщицу. Сообщения о захвате Яицких городков и Поволжских крепостей внезапно прерывались доподлинными рассказами о поражении бунтовщиков под Симбирском. Закончились слухи доподлинными рассказами об осаде Уфы. Приближение восставших начало проявляться неожиданными сюрпризами, как правило, неприятными. Приписные крестьяне отказывались выходить на работу, сначала под предлогами заболевания, затем, просто так, без всяких объяснений.

Рабочие на заводах, нашем, в том числе, cтали поговаривать о вольностях крестьянских, обещанных императором Петром Фёдоровичем. При появлении господ и вольных мастеров, на Прикамском заводе разговоры смолкали, возобновляясь уже за пределами заводской проходной. Поведение крепостных и приписных людей изменилось, они стали дерзкими, всё чаще улыбались без причины, прямо в лицо мастерам и приказчикам, словно предчувствуя грядущие изменения. Наш завод оказался редким исключением, не зря мы ещё весной ввели девятичасовой рабочий день и никогда не задерживали зарплату. Точных сведений о передвижении восставших не было, как водится у нас в России. Никакой конкретики, даже городовой, регулярно получавший правительственные депеши, не мог сказать ничего определённого. Наиболее осторожные купцы срочно отправлялись в столицу, под предлогом важных дел, да и просто так, многие не нуждались в предлоге. Атмосфера того времени напоминала известные три дня августа 1991 года, с единственной разницей — не было бесконечного 'Лебединого озера' по телевизору, как и самих телевизоров.

Косвенным подтверждением успехов восстания послужил долгожданный заказ, поступивший из столицы. Никита высылал нам десять тысяч рублей и просил срочно отправить обоз с порохом и капсюлями. Он писал, что военное ведомство решило вооружить один полк нашими ружьями, отправив его на подавление восстания Пугачёва. Командовать будет старый знакомый Михельсон, а Никита приглядит, чтобы солдаты научились стрелять из ружей, как нужно. Он будет принимать непосредственное участие в обучении солдат владению новым оружием. О пушках пока речи не шло, зато пороха и капсюлей Никита просил прислать максимальное количество, дабы наши ружья не охаяли отсутствием боеприпасов. Разницу в стоимости Желкевский обещал возместить поставками пряностей и каучука. Обоз в столицу мы собрали за несколько дней, отправили пять тонн пороха, сорок тысяч готовых капсюлей и полпуда бертолетовой соли в растворе, безопасном для перевозки. В письме я указал Никите способ извлечения инициирующего вещества из раствора, справится сам.

Этот долгожданный заказ изрядно опустошил наши запасы готового товара, зато, дал возможность приступить к реализации давно вынашиваемых мною планов по переселению на Восток. До этого, любая наша инициатива о проведении хотя бы разведывательной поездки в Сибирь, наталкивалась на отсутствие необходимых средств. Тех сотен рублей, что были в нашем распоряжении, на Дальнем Востоке будет явно мало. С поступлением денег за государственный заказ, даже собственных средств у нас с Володей хватало для отправки разведчиков на восток. Тем более, что наступало самое время для дальних путешествий, снег укрыл всю грязь, мороз сковал реки так, что мостов не надо, переправляйся, где хочешь. Испокон века, в России в дальнюю дорогу отправлялись зимой, лучшее время года по нашему бездорожью. Опять же, гнуса и комаров совсем нет.

В начале ноября, после ледостава, мы собрались с Володей, Лушниковым, моим тестем, твёрдо занявшим должность управляющего нашим заводом, в правлении завода. Формальным поводом стало известие об ограблении нашей лавки в деревне Бабке, слава богу, приказчик остался живым, лишь избили. Однако, десяток ружей и две сотни патронов похитили, не считая консервов и бумаги. Куда она им, бумага? Чтобы разобраться и наказать разбойников, отправили в Бабку целый взвод, под командованием Никифора Кудрявого. Этот вогул оказался единственным кудрявым вогулом среди всех моих знакомых, видимо, была в его предках капля русской крови. Возможно, именно из-за кудрявости, парень оказался смышлёным, с характером, быстро выбился во взводные. После деловой части разговора, когда мы приняли решение о закрытии всех лавок в Прикамье и на Урале, разговор неожиданно перешёл в обсуждение перспективы нашей дальнейшей жизни. Лушников, волновавшийся за жизнь и здоровье любимой дочери, настаивал на нашем немедленном отъезде в столицу, хотя бы в Москву. Его поддержал Василий Фёдорович, не меньше беспокоившийся за свою старшую дочь, обе женщины были на сносях. С небольшой разницей, мой тесть собирался отправить нас с жёнами на запад, но, сам твёрдо намеревался остаться на заводе.

— Зря, что ли, такую прорву оружия мы с вами наделали? — рассуждал наш управляющий, словно, сам с собой, — эвон, на десять сотен воинов хватит ружей и револьверов. Да миномёты эти, будь они неладны. Нет, отправляйтесь вы, господа, в безопасные места, а я останусь. Бог даст, договорюсь с разбойниками, с полицией договорился, с ними, чай, тоже миром поладим. Бают, люди они православные, русские, нешто нас пожгут, не дадимся.

— Он прав, — я привычно чесал затылок, — женщин надо увезти на запад. Но, я с вами не поеду, останусь здесь, думаю, Палыч обязательно подаст весточку. Не такой он человек, чтобы пропасть или забыть о нас. Когда он появится, я хочу быть здесь, была у нас договорённость. Да и не поеду я в столицу, меня и здесь трижды чуть не посадили, там, уверен, точно сгноят в тюрьме.

— Я бы поехал вместе со всеми, — улыбнулся Володя, — да без тебя, Андрюха, чувствую себя беззащитным. Сами знаете, сколько разбойников бродит сейчас по дорогам, боюсь, мы с Акинфием Кузьмичом, не сможем надёжно защитить женщин. Если взять с собой вогулов, надо не меньше двух взводов, тогда заводская защита ослабнет. Да и с таким конвоем мы станем лакомым куском для разбойников, подумают, что деньги и ценности везём, ещё опаснее. Кроме того, не забывайте, что наши жёны на девятом месяце беременности, думаю, путешествие для них ещё опаснее, нежели проживание в тёплом доме, без сквозняков и сырости.

— Да, — не удержался я, — Ира, уверен, ни за что не уедет без меня. Я согласен с тобой, тысяча вёрст зимой, на санях, будут опаснее для беременных женщин, чем проживание с мужьями в укреплённой крепости. К тому же, основное войско Пугачёва в наши края не пойдёт, сюда придут его отряды, в пределах одной-двух тысяч разбойников. С таким мы справимся. Но, кто-то из нас должен уехать в безопасное место, и, я даже знаю, кто!

— Опять я бегу, яко заяц, — Лушников понял, что ехать придётся ему одному.

— Нет, Вы не побежите, а увезёте самое ценное, возьмите свою семью и наши письма для Никиты.

— И две тонны пороха, да пять тысяч капсюлей, — кивнул головой мой тесть, — за одним прихватите, нам будет лишка, а Никите пригодится. Ещё сотня ружей в дорогом оформлении, рукоятки и ложи отделаны моржовым клыком и серебром, как раз для столицы. А ежели ты, Акинфий Кузьмич, своих приказчиков вооружишь, да сам пару револьверов прихватишь, доберётесь, как у Христа за пазухой, прости господи.

Все мы привычно перекрестились. Что делать, за три года привыкли, словно с детства крестимся при каждом упоминании имени господня.

— Договорились, — подытожил Володин тесть, поднимаясь со скамьи, — готовьте письма, груз, завтра с утра отправимся, тянуть с этим делом опасно.

Оставшись вдвоём, мы с Вовкой сначала принялись записывать, о чём упомянуть в письме обязательно, потом замолкли, попивая крепкий чай.

— Ты уже решил, что делать после подавления восстания? — Володя впервые заговорил со мной на эту тему, — Не зря же готовишь себе войско? Куда ты решил уходить?

— Я долго думал об этом, боюсь, честно говоря, императорской власти и полицейских чинов. Они, как чуют, все шишки на меня валят. А подавление восстания даёт нам великолепный шанс ускользнуть отсюда, в неразберихе беззакония. Наберу оружия, мастеров беглых, других беглецов, да отправлюсь с ними на восток. Осядем в устье Амура, или на месте будущего Владивостока, на пару лет оружия хватит, местные племена там немногочисленны, пушной промысел великолепный. Насколько помню, в тех краях каменный уголь точно есть, железная руда, на первое время нам вполне хватит. Не найдём железной руды, ты нам отправишь по Амуру, на пароходах, производство оружия не металлоёмкое. Хабаровска, полагаю, ещё нет, на берегах Амура в лучшем случае пара острогов стоит. В любом случае, все приписные и крепостные крестьяне получат там настоящую свободу, без помещиков и заводчиков. Сам знаешь, на Дальний Восток русские чиновники придут почти через век.

— Туда же целый год добираться, в тайге пропадёте, — прикинул длину пути Вовка.

— Я уже думал об этом, пойдём не через тайгу, а южнее, на границе тайги и степи. Там нейтральная полоса, русские не живут, опасаясь нападений степняков. Мы же с кочевниками справимся, главное, до Амура добраться. Там можно и зазимовать, а весной вдоль реки двинуться или на кораблях спуститься к устью.

— С ума сошёл, за тобой никто не пойдёт, вас будет слишком мало.

— Может и так, но, ты сам видишь, как воспринимают крестьяне и рабочие указ 'О вольности крестьянской', якобы обещанный Пугачёвым. Думаю, за возможность добыть свободу для своих детей и внуков, пойдут многие. А те, кто останутся, доберутся до нас позднее, налюбовавшись на зверства заводчиков и солдат после подавления восстания. И ты нам в этом поможешь. Помнишь, мы обсуждали, с чего можно начать? На одном оружии мы страну не изменим, ждать десять лет освобождения юга России от турок и татар долго. Я предлагаю, основать промышленный центр на месте будущего Владивостока, место это пока ничейное, зато граница с Кореей и выход в Китай. Там же огромные месторождения железа, угля и другие. Близко амурское золото, море пушнины. Пока будем развивать металлургию, продержимся за счёт торговли мехами и добычи золота. Рабочих рук там достаточно, нищие аборигены, особенно китайцы, помогут нам проложить первую железную дорогу, ты, главное, паровоз сделай и привези нам, лучше сразу три-четыре. Оружие мы сами настругаем, мастеров я уговорю, уже знаю, кого звать. Пока вся мировая политика привязана к Европе, мы сможем спокойно развернуть там кораблестроение, сразу пароходы с казнозарядными орудиями. Тогда никакой британский или голландский флот нам не страшен, но, всё упирается в паровые движители, в первую очередь, пароход. — Я перевёл дух и усмехнулся, глядя на обескураженного друга, — такие вот фантастические замыслы.

— Ну, ты даёшь, — покачал он головой, — я в этом направлении и не думал даже, но мысль интересная. Тогда, пожалуй, мы с Сормовым плотнее займёмся пароходами, если выйдет, Николай с тобой отправится. Он, скорее всего, тоже беглый, только мне не говорит.

— Не забывай, Палыч будет со мной, с ним я уже обсуждал подобную картину.

— Ну, тогда я за вас спокоен, а технику за зиму обеспечу. — Услышав о Палыче, Володя заметно повеселел, Иван за три года стал для нас символом надёжности и успеха в трудных ситуациях, — только, — он опять замолчал, тряхнул головой и закончил, — ты бы кого направил в Охотск, чтобы купить там корабли и заказать постройку новых, сколько можно. Пока корабли строят, как раз года два пройдёт, они бы тебя на Амуре встретили, например, в том же Хабаровске.

— Так нет его ещё, скорее всего наших селений по Амуру вообще нет.

— Тогда пусть ждут тебя у слияния Шилки и Аргуни, либо максимально вверх по течению Амура поднимутся, сколько смогут. Пока ждут, острог срубят, на правом берегу Амура, обязательно на правом. Отправь с парнями десяток пушек, твоих, скорострельных, миномёты, больше зарядов. С таким запасом они тебя хоть пять лет ждать смогут.

— Тогда надо взвод отправлять, да не один. Отправлю первый и второй, Егор с Пахомом не кинут нас, да и работать топорами умеют. Только, кого отправлять командиром, чтобы смог суда купить и заказать новые?

— Чего думать, тестя своего посылай, пусть берёт всю нашу долю, там у нас тысячи четыре рублей серебром наберётся. Думаю, на пару крупных шлюпов хватит, в Санкт-Петербурге за такие деньги можно три шлюпа купить. Крупные корабли ему не нужны, чтобы по Амуру максимально подняться смогли.

Долго мы говорили с Вовой, обсасывали возможные плюсы и минусы нашей авантюры. Количество пушек мы уменьшили до четырёх, с увеличением запаса снарядов, добавили четыре миномёта и по револьверу каждому бойцу. Чтобы не отвлекались на охоту, добавили тонну консервов. К моему удивлению, моего тестя не пришлось долго уговаривать. Он согласился, едва узнал в общих чертах мой план обосноваться на Дальнем Востоке вместе со всеми, кто рискнёт туда отправиться за свободой. Мало того, что он собрался за три дня, хитрый мужик успел пустить слух, что отправляется тропить дорогу на Беловодье, намекнув, мол, будет там ждать тех, кто рискнёт пойти по его следам. При этом напустил столько тумана, что трое мужиков из приписных крестьян не выдержали, отправились прямо с ним. К этому времени заводская и поселковая власть, от управляющего до городового, впала в некое подобие ступора в ожидании войска Петра Фёдоровича, не обращая внимания на прогулы рабочих и побеги приписных крестьян. Власти кидались из крайности в крайность, то обещали послабления и вольности рабочим, то начинали угрожать каторгой прогульщикам. В такой неразберихе несколько беглых рабочих свободно присоединились к каравану тестя.

Караван мы собрали огромный, благо, трофейных коней хватало, три десятка гружёных саней и столько же всадников, увозили два взвода вогул, вооружённых ружьями, револьверами, четырьмя миномётами и пушками. Василий Фёдорович вёз с собой шесть тысяч рублей серебром, Лушников не захотел стоять в стороне, добавил своих две тысячи, да два десятка ружей в подарочном исполнении. Задачу тесть усвоил крепко, нарисованная нами карта дальневосточного побережья с линией Амура была ещё у обоих взводных. Они слушали инструктаж своего командира, знали поставленную задачу и обещали встретить нас на Амуре через полтора года, что бы ни случилось. Парни радовались интересной задаче, да выданному оружию, словно дети, получившие в подарок автомат с трещоткой и мигающими лампочками. Не забыл мой тесть и пять мешков с картошкой, тепло укутанных от мороза.

После отъезда каравана вернулся взвод Никифора Кудрявого, разобравшийся в Бабке с разбойниками, всё оружие удалось вернуть, а разбойников, оказавшихся местными охотниками, примерно наказать, содрав с них штраф в виде десяти лосей с каждого, которых те обязались доставить в Таракановку не позднее Рождества. Решив проблему с Бабкинскими разбойниками, парни отправились объезжать все наши лавки, изымая оружие и боеприпасы. Консервы и бумагу мы решили оставить, вреда от них не будет, да и приказчики будут при деле. Не успели мы закрыть ворота за всадниками Фаддея, отправлявшимися с вогульскими охотниками в северную тайгу на охоту, как подали тревогу наши наблюдатели со сторожевой вышки.

— Тревога, башкиры с юга подходят!

Тут же сыграли тревогу, забрались в свои бойницы, выглядывая незнакомых всадников, подъезжавших к крепости с юга. Я не мог разобрать в обросших бородами лицах ни одной знакомой черты, хотя посадка некоторых казалась подозрительно похожими на кого-то наших. Лишь после появления на поле нескольких саней, пришло понимание, это вернулся Палыч. Точно, у парней наши ружья, а тот бородач, что в крайних розвальнях, и есть наш Иван Палыч. Как-то сразу узнавались ребята, мои ученики, обросшие, грязные.

— Ура, Палыч вернулся, — я сбежал к воротам, мне уже помогали отодвинуть засовы и распахнуть створки ворот.

Половина наших ребят сбежалась встречать въезжавших в крепость воинов Палыча. Сам Иван с трудом поднялся из саней, прихрамывая на левую ногу, я побежал ему навстречу, подхватывая под руки. Скоро мы сидели в столовой, всей нашей кампанией, выслушивая похождения Палыча с ребятами в Башкирии. Как обычно, коротко, Иван рассказал о поиске наших обидчиков. Больше месяца парни искали доносчиков, отправивших письмо в Казань, губернатору. За это время сдружились со многими башкирскими бедняками, мечтавшими вырваться из прозябания у ханских отар. В отличие от русских парней, для которых выходом служил побег в Сибирь или та же армейская служба, башкир не брали в рекруты, а в Сибири их часто принимали за местных жителей и сажали в колодки, добиваясь утаенного ясака.

Находчивый Палыч, пока решал наши вопросы, навербовал полсотни молодых бедняков, поклявшихся, отслужить ему пять лет, получив после этого ружьё с патронами, коня и сто рублей серебром. Клятву все произносили на Коране, в присутствии муллы, после чего неплохо показали себя в стычках с нашими противниками. Не мудрствуя лукаво, Палыч разгромил стойбище нашего врага, захватил в плен его и всю семью. После чего спокойно кочевал по степи с пленниками, ожидая помилования из Казани, туда отправились ханские слуги с просьбой об отзыве ошибочной жалобы. Да не просто кочевал, прошёл всю степь от Уфы до предгорий Алтая, составил карту и набросал кроки. Потому и задержался, что путь в оба конца длинным оказался. Зато теперь любой из его парней сможет добраться до Алтая зимой и летом, приметы слишком заметные.

— Палыч, благодетель ты наш, — мы с Володей принялись рассказывать, как отправили Василия Фёдоровича в Охотск.

Наши действия, пусть и не согласованные заранее, дополняли друг друга, работали на общий результат. Теперь, после возвращения Ивана, мы острее почувствовали привязанность друг к другу, наше понимание и совпадение интересов. Потом Палыч долго рассказывал, как полмесяца провёл в войске Пугачева, осаждавшего Оренбург.

— Мутно всё там, странно ведёт себя Пугачёв, советники при нём непонятные, — вспоминал Иван, почёсывая заживающую рану от стрелы на ноге, — казаков при нём мало, сотни три-четыре. Остальное войско непонятный сброд. С другой стороны, попадаются дворяне, служащие самозванцу, зачем им это?

— Конечно, сам Пугачёв личность яркая, харизматичная, говорит умело, люди за ним идут. Зато организация войска отвратительная, сплошная махновщина в худшем смысле этого слова. Сыплет Емельян Иваныч направо и налево серебром, столько не награбишь в поместьях. Клад, что ли он нашёл, непонятно. Всё надуманно, казаки откровенно не верят в победу, всех прибившихся оборванцев вперёд бросают, вместо пушечного мяса. Сами в бой не ввязываются, только награбленное добро делят. Не дурак же Емельян, видит он всё это, но, ничего не делает. Хуже нашего Ельцина, прости господи.

— Как же он города берёт? — не удержался на языке вопрос.

— Чего там брать, сами знаете, русский бардак, в крепостях полторы пушки, да без пороха, коменданты пьяницы, разжиревшие от безделья, солдаты забыли, какой стороной ружьё поворачивать к противнику. Жалованье, как в наши девяностые, годами не плачено, а император Пётр Фёдорович обещает всё заплатить, и платит сразу, что характерно. Коменданты сами его с караваями у ворот встречают, за двухлетнюю зарплату многие так поступят, семью кормить надо, сам помнишь наше время. Другие откровенно боятся, бегут, бросая крепости без офицеров и руководства. Там, где пытаются защищаться, те крепости Пугачев и мусолит месяцами, взять не может.

— В наши края, когда дойдут, по истории, вроде должны зимой быть?

— Примерно так и выйдет, сейчас они к Уфе подходят, думаю, к Рождеству до Камы доберутся. Кто из вас помнит, куда потом Пугачев пошёл, на Урал или сразу к Казани?

Увы, наши познания истории заканчивались единственными сведениями, в 1774 году Пугачёва разобьют и схватят. Возможно, казнят тогда же, но, в этом мы уже сомневались. В любом случае, не пройдёт и полгода, мы столкнёмся с восставшими, придётся сражаться. В таком напряжённом ожидании наступала зима, четвёртая наша зима в этом мире.

Нижний Тагил. Декабрь 1773 года.

За столом в гостиной Фёдора Аксёнова собрались приказчики всех уральских заводов Демидова. Редко собирались все они в такой кампании, последние годы, пока хозяин путешествовал по Европе, вовсе забыли дорогу в этот дом. Сейчас сорок три управляющих демидовскими уральскими заводами мрачно рассаживались за столами и вдоль стен, чувствуя себя приехавшими на поминки. Все успели услышать последние новости, самозванец идёт на Урал, такие известия не могли улучшить и без того тяжёлые предчувствия. Демидовские управляющие и приказчики не обольщались в свой адрес, именно они станут 'мальчиками для битья'. Сил для обороны заводов не было, рабочие только и ждут самозванца, чтобы пустить 'красного петуха', да вздёрнуть на виселице своих мучителей. Аксёнов, как и незримо стоявший за его спиной Демидов, требуют выпуска продукции и пресечения беспорядков.

Управляющие в гробовом молчании выслушали гневные советы и указания Аксёнова, его рекомендации о защите заводов. Никто не поднял головы с глупыми вопросами, так и просившимися наружу из каждого, — 'Какими силами?'. Битые жизнью управляющие понимали, что никто не ответит на эти вопросы. У самого Аксёнова под рукой меньше роты солдат, да своих холуев едва двести человек наберётся. Самозванец, по слухам, до десяти тысяч войска сюда ведёт, тут пять полков с пушками надобно, где столько солдат на Урале набрать? Если уж, его в приграничном Оренбурге не смогли разгромить, на Урале придётся убегать, искать себе нору тайную, чтобы бунтовщики не добрались. Многие сидящие в зале, давно присмотрели себе укромные места для отступления на случай прихода самозванца. Кто побывал в Берёзове, печально известном месте ссылки самого князя Меншикова. Туда, на Северный Урал, не доберётся ничьё войско, там уже подготовили себе дома и припасы на зиму пятеро из собравшихся управляющих.

Многие срочно обустраивали бывшие охотничьи заимки, перевозили туда семьи, в надежде, что удастся отсидеться с верными людьми. Нашлись оптимисты, спешно отстраивавшие крепостицы с пушками, всерьёз надеясь продержаться в осаде против бунтовщиков. Семеро управляющих с Южного Урала давно отослали свои семьи на Алтай, сейчас они чувствовали себя наиболее уверенно, опасаясь лишь обвинений со стороны самого Аксёнова, в дезертирстве. Они и перевели тему разговора, после первых жалоб и сетований на недостаток оружия и отсутствие пушек.

— Фёдор Фомич, — поднялся лысый, как колено, Багров Николай, — может, успеем закупить на Таракановском заводе ружья патронные? Давеча я стрелял из их 'Луши', за минуту до десяти раз можно пальнуть. С такими ружьями от любой банды отобьёмся.

— Говорят, у них и пушки скорострельные есть, — поддержали Багрова из задних рядов, — совсем рядом Таракановка-то, успеем обернуться в оба конца.

— Надо думать,— не решился пресечь толковые предложения Аксёнов, — бог даст, повернёт разбойник обратно, не доберётся до нас. Пока вернёмся к нашим делам.

После совещания, Аксёнов велел привести к нему Епифана Липина из Оханска. Тот два дня, как жил в Нижнем Тагиле, прибыл по вызову демидовского главного управляющего.

— Значит, так, — прошёлся перед стоящим у дверей Епифаном Аксёнов, до последней минуты сомневаясь в правильности принятого решения, — бери пару верных людей и скачи в войско самозванца. Что хочешь, делай, но надо натравить подручных Пугачёва на Таракановский завод. Пусть захватят его, сожгут дотла. Твоя задача, мастеров похолопить, особенно ружейных и патронных дел, привезти их в Тагил.

— Так, денег бы немного, подкупить злодеев, да на мелкие расходы, — задумался Епифан.

— Деньги получишь, главное, мастеров схвати, да тех, кто патроны эти, будь они неладны, делать умеет.

— Коли самозванец Тагил захватит, куда мастеров вести прикажете? — так и лучился преданностью Липин, стремясь выполнить приказ своего истинного хозяина лучшим образом.

— Отвезёшь на север, сперва в Чусовой, там Данилу Хватова найдёшь, он поможет их надёжно упрятать, до поры, до времени.

— Данилу знаю, будет исполнено, — поклонился Епифан, прижимая треух к груди.

— Зайди к Акакию, денег выдаст, всё, — Аксёнов проследил, как закрылась дверь за Липиным. Задумчиво подошёл к роскошному, в человеческий рост, окну на улицу. Тревожное предчувствие не отпускало, может, надо было по совету Багрова, купить в Таракановке оружие, да попытаться отбиться от самозванца?

— Нет, мы посмотрим, как эти немцы свою Таракановку от Пугачёва будут оборонять. Может, коли такие хорошие ружья, побьют самозванца. Тогда он и до нас не пойдёт. А, ежели их бунтовщики разорят, тогда и ружья покупать не стоило. Там, глядишь, Пишка добудет мастеров, будем ружья те с патронами сами делать. Наш хозяин легко добьётся закупки тех ружей военным ведомством, не меньше ста тысяч штук. Озолотимся! Ежели ещё за границу продавать, как большую часть железа, тогда наш соболь станет самым известным клеймом в мире.

Примечания.

Стр. 5. Угоры* — так в Прикамье называют крутые холмы.

Стр. 6. Дата по старому стилю соответствует середине ноября по новому стилю.

Стр. 7. Вотяки* — дореволюционное название удмуртов, заселявших тогда более обширные территории, от Кировской области, до юга Татарии. Ещё в знаменитую перепись 1897 года в Елабуге, ныне татарском городе, больше 70% жителей были вотяками. Да и сейчас удмурты по численности третья нация России, после русских и татар.

Стр. 13. Голбец* — овощная яма под полом в частном доме.

Стр. 13. Шихтовый двор* — на уральских заводах место, куда свозили отходы плавильного производства и неисправимый брак.

Стр. 16. Дружок* — пара. В Прикамье на дружки считали многое — дружок веников, дружок вёдер и прочее.

Стр. 17. Успенский пост обычно приходится на вторую половину августа.

Стр. 33. Набеги чукчей исторический факт, закончились на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков.

Стр. 44. На самом деле в 1772 году графу Резанову было тринадцать лет.

Стр. 53. Вёдро* — сухая солнечная погода, прикамский диалект.

Стр. 57. Ф. Ф. Аксёнов* — реально существовавший управляющий всеми заводами Демидова.

Стр. 72. Соболя всего триста лет назад добывали в Европейской части России. А в средние века соболь водился в Карелии и едва ли не в Подмосковье. Есть упоминания об этом летописцев.

Стр. 73. Люча* — русские на языках манси и других северных народов.

Стр. 78. Берестяные короба* — использовались солдатами и путешественниками вплоть до первой мировой войны вместо солдатских ранцев. Легче, удобнее, не портятся продукты и не промокают от влаги.

Оглавление

INFO

Прикамская попытка - 1 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg