«Стройки Империи»

Стройки Империи (fb2) - Стройки Империи 1190K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Васильевич Измеров

Измеров Олег Васильевич СТРОЙКИ ИМПЕРИИ (ДЕТИ ИМПЕРИИ - 5)

ИНФО

ОРИГИНАЛ:

АВТОР: Измеров Олег Васильевич, Россия, Брянск

ПОЧТА: izmerov@yandex.ru

WWW: /

ЖАНРЫ: Юмор, пародия, альтернативная история, социальная фантастика.

РАЗМЕЩЁН: 13/12/2015

ИЗМЕНЁН: 16/10/2016

Стройки Империи, ч. 1 и 2

Олег Измеров.

СТРОЙКИ ИМПЕРИИ

ироническая пародия

От автора.

Самое сложное в альтернативной истории — это когда она совершенно неожиданно перестает быть альтернативной. Пока создавался "Ревизор Империи", испортились отношения с Рейхом и исчезла возможность развивать страну на нефтемарки. Гетман заявил, что танки соборной России движутся на Киев; впрочем, автор совершенно не склонен доверять гетману. Пресса перестала обсуждать вопрос, когда начнется война в Европе, и переключилась на тему, сможет ли Клинтон втянуть нашу страну в войну в Европе, которая давно идет под мирные переговоры. В предвыборной гонке в США вновь принял участие Хьюи Лонг.

Разумеется, как уже понял читатель, это не более чем шутка. Однако с чувством юмора в последние годы в нашем обществе явно что-то творится. Автору начали попадаться люди, которые уверяют, что в Брежневское время в Брянске якобы было нечего купить на ужин, хотя эти люди не только не жили в Брянске, но и вообще не застали живого Брежнева. Причем они доказывают это людям, которые жили в Брянске в те времена и ходили по магазинам.

И вот по этим причинам автор решил показать такую честную и правдивую, но не нашу историю, которая ну никак не сможет стать нашим будущим. Вернее сказать, у автора на это есть надежда. Хотя полную гарантию, как сказал герой Ильфа и Петрова, может дать только страховой полис.Герой окажется в мире, где великие державы решили вместо войны отказаться от ядерной гонки вооружений. Ну, почти отказаться. Они хотели, как лучше а что получилось — судить уже самим читателям.

Сталин и Ленин на этот раз в романе не участвуют, потому как это эпоха Косыгина и... но это будет сюрприз. Красивые женщины, шпионы и спецслужбы гарантированы; в порядке бонуса — немного уголовников и предателей. Ну и как положено каждому попаданцу, герою предстоит спасти мир. Мир почему-то всегда надо спасать, и в нашей жизни тоже.

Все готовы? Тогда вперед, в неизвестность!

Часть I. Вернувшийся в игру.

"Хороший вопрос, как говорят политики. Нужен особый человек. С определенными способностями. С этаким длиннющим списком способностей. Более того, со взвешенным их сочетанием. До нас ведь не сразу дошло. Думали, пойдет каждый молодой, смышленый, амбициозный. Ну, типа я. Теперь-то мы знаем... думаем, что знаем, он должен соответствовать физически, психически и характером. У него должен быть особый взгляд на окружающее. Должна быть способность, как оказалось, редкая: видеть и как оно есть, и как оно все может быть. Ну, конечно, если вы поняли, о чем это я."

Джек Финней. "Меж двух времен".

1. Ровесник революции.

— Давайте по порядку, гражданин. Ваше фамилия, имя отчество, место и год рождения?

— Еремин Виктор Сергеевич, город Брянск, год рождения одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.

— Гражданин, вы серьезно?

Старшина милиции из линейного отделения, согласно предъявленному удостоверению — Сысоев Петр Ефремович, — выглядел как-то невзрачно. Человек, похоже, тянул служебную лямку с низов, быт устроен, есть домик и участок где-нибудь возле Ново-Советской, на высокие должности не рвался, отбарабанит свое и пойдет чинить крышу и кормить курей.

На этот раз Виктор даже не успел толком понять, что угодил в другое время. Факт попаданчества он осознал, когда увидел, как прямо на него, по асфальтовой полосе тротуара, несется тетка лет сорока, в деревенской кацавейке мехом внутрь, старых бесформенных ботах и с бурой хозяйственной сумкой из кожзама.

— Вот он! Вот он, гад! Держите! Люди добрые, хватайте его, это же полицай!

Сумкой она пыталась ударить Виктора, но в единоборствах была не сильна, и Виктор увернулся. Тут же подоспели вежливые люди с повязками ДНД на рукавах пальто; по счастью, они сразу же остановили и тетку ("Спокойно, гражданка! Без самосуда разберемся!"). Виктору предложили пройти; как человек, с жизненным опытом ДНД, ОКОД и даже Осодмила, он согласился.

— Извините, это, конечно, же, невероятно. Хотел сказать, что пятьдесят возраст. Налетели тут, запутался.

— Пожалуйста, соберитесь. Стало быть, выходит, год рождения восемнадцатый?

Милейший человек старшина, подумал Виктор. Значит, это шестьдесят восьмой. Довольно странный год. В капстранах молодежь внезапно стала бунтовать против капитализма, а в соцстранах — против социализма. В Чехословакию войска ввели, в Штатах массовые беспорядки до кровопролития. А потом быстро все стихло. Революция, устроенная непонятно кем. Ни рабочим, ни бизнесу она была ни к чему. Масса левых группок, каждая из которых считала себя самой левой, и ничего не знала про себя, кроме того, что она левая.

Хотя это наверняка другая реальность и в ней другие заморочки. Четыре раза другая реальность. Хорошо хоть сейчас опять закинуло туда, где в детстве помнится, и, судя по форме товарища старшины, это что-то на тему старого доброго СССР.

— Семнадцатый, — уточнил Виктор.

— Вот как... Стало быть, ровесник революции. А меня вот к концу войны призвали, под Прагой ранило, но не сильно.

Фигово, подумал Виктор. Война была, и у него, у Виктора, как раз призывной возраст. А, стало быть, может существовать двойник-предатель. Личность подозрительная, откуда — неведомо, стало быть, осудят — и к стенке. Правда, не сразу, судить будут. Если свидетели узнают в нем, Викторе, какого-нибудь местного гада, можно сколько угодно говорить, что ты — это не ты. Еще и какие-нибудь дела послевоенные повесят.

— Хильков это, я говорю, у немцев служил! — заорала тетка со стула у стены. — Он, он расстреливал, я сразу узнала!

— Подождите, гражданка, не все сразу, — остановил ее старшина. — По порядку давайте. Ваша фамилия, имя и отчество.

— Талакина, я, Любовь Семеновна... Вокзальная, сорок семь живу. Дом на две семьи такой.

— Про дом, гражданка Талакина, после. Вы утверждаете, что это гражданин Хильков, который во время войны служил у немцев, и участвовал в расстрелах?

— Он, точно он! Вы на груди посмотрите, у него наколка там, орел и якорь, синяя такая!

Виктор облегченно вздохнул. Куртка кожаная на месте — стало быть, не вселенец.

— Гражданин Еремин, покажите, пожалуйста, место на теле, о котором говорит гражданка Талакина.

— Пожалуйста... Одежду можно сюда повесить?

Снимать рубашку было боязно. А вдруг все-таки что-то проявилось? Перемещение так и осталось для Виктора тайной, и мало ли что.

— Вот, глядите...

— Поближе к свету, пожалуйста... Подойдите, гражданка Талакина. Что вы видите?

— Ну как же... Как же я ошибиться-то могла? Ведь вылитый Хильков-полицай!

— Следов от сведения наколки тоже не видно. Вы, гражданин, можете одеваться. Приносим извинения, ошибочка вышла.

— И меня уж простите! Ну, сама не знаю, как получилось! Прям как ударило! Вылитый, вылитый он!

Натягивая свитер, Виктор обратил внимание на стены отделения. Три портрета — Дзержинский, Косыгин и какой-то мужик незнакомый с жесткими чертами лица. Не Хрущев, с Брежневым сходство только прическа, высоким округлым лбом немного напоминает Романова, но тот должен быть сейчас намного моложе. Ничего близкого из портретов членов Политбюро, которые носили на демонстрациях, Виктор не припоминал.

Большой широкий плакат на реечках: лейтенант в форме и при фуражке сверлил зрителя глазами на фоне эпизодов постовой службы, гаишной и еще какой-то; надпись наверху гласила "Милиция на службе народа". Служебное всякое — "Их разыскивает...", себя на фотках не обнаружил. Зеленые коробки ведомственной рации, с тумблерами, увенчанные круглой жестянкой динамика, микрофон — радиосвязь есть. Другой динамик — черный кирпичик с желтой решеткой, висевший у двери, тихо мурлыкал что-то классическое. На окне столетник. Верно, старшина держит, для лекарства.

— Вам, гражданка Талакина, спасибо за бдительность, но следующий раз не налетайте, а сообщите нам. Хорошо, если просто конфуз, а то ить преступник может быть вооружен. Вы оружие при себе имеете? — старшина обратился уже к Виктору.

— Не ношу, — ответил Виктор, и тут же добавил: — Не полагается.

"Пусть думает, что имею отношение к службе"

— Да, гражданин Еремин, — добавил старшина, снимая трубку с угловатой пирамидки карболитового телефона, — пустая формальность, но положено. Пожалуйста, сообщите, где вы работаете, чтобы мы могли подтвердить вашу личность, или домашний адрес. Друзей, родственников. Или, если есть паспорт, покажите. Хотя паспорт редко кто носит...

"А вот это белый полярный зверек семейства псовых... Причем полный."

2. "С ослов потерпевшего".

А ведь жизнь уже почти что задалась, подумал Виктор. И цены на нефть вверх пошли, и чайник он купил, и браслет часов починил, и даже за лето удалось наконец сделать ремонт в ванной. Звуковой открытке Альтеншлоссера он особого внимания не придавал. У Дитриха в Германии, небось, кризис среднего возраста плюс депрессия на почве арабов в Берлине, гей-парадов и законов против отрицания холокоста. Истинному арийцу с нордическим характером и верному слуге молодящегося фюрера это как-то в напряг, вот и накатило, расчувствовался.

И, действительно, после открытки как-то ничего не случалось, минула пара недель октября, с деревьев облетели листья, и в скучном, холодном, переполненном автомобилями и заплатками рекламных афиш городе почувствовался легкий запах приближающейся зимы.

Все произошло в субботу, 24 октября 2009 года, когда Виктор решил заглянуть в хозяйственный магазин на Почтовой. Ничто не предвещало. В Литве утром взорвался газопровод, по телеку призвали не хоронить демократию ("Да пожалуйста, хоть в мавзолей ее" — подумал Виктор), и в течение суток ожидались сильные дожди. По погоде Виктор надел черную, шитую на заказ еще в 90-х утепленную куртку из черной натуральной кожи и кожаную кепку из клиньев; остальным прикидом были китайские джинсы и толстый черный свитер домашней вязки.

Нудный дождь сыпал все утро, Виктор боялся, что эта вода с неба зарядит на весь день, и, подумав, он взял зонт и вышел из подъезда под простуженное, затянутое рваными облаками небо. Было не слишком холодно, и только сырость раздражала после теплой квартиры. Подъем на мостик на Орджоникидзеграде даже разогрел его.

"Когда же это произошло?" У остановки он повернул на тротуар по Вокзальной к Почтовой... затем почувствовал внезапный холод, как порыв ветра. И он еще не успел осознать, что происходит, как на него налетела эта тетка...

— Виктор Сергеевич! Место работы ваше.

Пора колоться, подумал Виктор. Вот деньги будущего, вот мобильник. У вас же должны быть центры какие, где паранормальные явления изучают. Шестьдесят восьмой, разгар веры в фотонные звездолеты, в журналах про НЛО пишут, про Бермудский треугольник и палеоконтакты всякие. Ефремов как раз в этом месяце "Час быка" должен публиковать. Ничего такого, просто нуль-транспортировка в параллельное пространство прямым лучом. Соединить усилия в достижении лучшей жизни, и все такое.

— Да вы не бойтесь, мы вашему начальству объясним, что это простая проверка, — вежливо успокоил старшина Сысоев. — Поймут. Сейчас же знаете, осеннее обострение. Обстановка накалилась, шпионы, диверсанты и прочая засылка подрывной литературы. Обычное дело.

"Отставить попаданца."

— Номер телефона ваш рабочий...

— Номер... А вы знаете, забыл, — внезапно выпалил Виктор.

— А где работаете? — рука Сысоева потянулась к задрипанной синей книге, на обложке которой еще угадывался силуэт пузатого телефона.

— И это забыл. Я н-не шучу, серьезно, я не могу назвать никакого места работы, ни телефона, ни адреса, где подтвердят, что я -это я.

— Место жительства?

— Слушайте, серьезно, я не помню. Вот почему-то уверен, что в Брянске наверняка меня не узнают, а если узнают, то обознаются.

— И как же, гражданин Еремин, вы это объясняете?

— Никак. Я не помню, что делал до того, как с этой гражданкой столкнулся.

— Гражданка Талакина, вы помните, что делал гражданин Еремин, когда вы его увидели?

— А я не видела! Я вот как-то внезапно его увидела и совсем рядом, а что до этого, не видела и не могу сказать.

— Да, — вздохнул Сысоев. — Дело начинает запутываться.

И он воткнул авторучку в круглую мишень письменного прибора с колпачком, что вращался на маленьком хромированном шарике. Знакомый по детству прибор, на старом, с пятидесятых годов, столе, крышка которого была обтянута каким-то заменителем. За окном загудел колокольчик с площади: "Граждане пассажиры! Электропоезд до станции Жуковка..."

Дверь, обитая изнутри черным дерматином, отворилась, и в комнату вошел веселый худощавый парень лет двадцати пяти; когда он скинул мокрую казенную накидку, набросив ее на рога потертой стоячей вешалки, Виктор увидел на милицейской шинели погоны со звездочкой младшего лейтенанта.

— Опять моросит, когда ж установится... А у нас, Ефремыч, тут происшествие, что ли?

— Иван Семеныч, — отозвался Сысоев, — хорошо, что вы подошли. Докладываю по порядку. Гражданка Талакина, что на том стуле у окна, опознала вот в этом гражданине Еремине бывшего прислужника немцев Хилькова, и с нарядом дружины означенный гражданин Еремин был доставлен сюда. После чего нами было установлено, что гражданин Еремин не имеет особой приметы Хилькова, как-то: наколки на груди. Однако гражданин Еремин сделал устное заявление, что он забыл свое место работы и жительства и вообще что делал до того, как его увидела гражданка Талакина...

— Ого, — хмыкнул Иван Семенович. Он подошел к столу, вынул из командирской сумки какую-то бумагу, по виду — документ с ризографа, и протянул Сысоеву. Тот прочел, отодвинув подальше, — дальнозоркость, и задумчиво протянул "У-уу!", потом кивнул в сторону Виктора.

— Так вызывать, что ли?

— Минутку. Виктор Сергеевич, у вас при себе деньги?

"Это что же, тут при всем народе взятку берут? Или штраф полагается? Хотя один черт, откуда местной валюте быть..."

Виктор для виду пошарил по карманам.

— Нет, нету денег.

— А документы?

— И документов.

— И вещей при гражданине не было, чемодана, рюкзака? Ну, все сходится. — довольно провозгласил младший лейтенант и пояснил дружинникам. — Группа преступников, входя в доверие, подмешивает попутчикам в поезде средства, ведущие к потере памяти, забирает вещи, деньги, документы. Вам, товарищи, большое спасибо, надо теперь посмотреть в окрестностях станции, нет ли еще людей, потерявших ориентацию.

— А мне что делать? — поднялась со своего места тетка.

— А вам благодарность будет по месту работы. Подождите минутку, сейчас подъедут, в протоколе распишетесь, как свидетель.

...Через четверть часа в дежурке работала целая группа. Виктора сфотографировали, записали показания, только не обыскивали; отсутствие денег и документов было занесено в протокол, как второпях начеркал Сысоев, "с ослов потерпевшего", то-бишь, с его, Виктора, слов. Медсестра взяла у Виктора кровь из вены, а потом им занялся психиатр, толстячок-флегматик, похожий на Санчо Пансу, и выглядевший воплощением доброты.

— Так вы, говорите, совсем не помните, что было до сегодняшнего дня?

— Когда пытаюсь вспомнить, то вспоминается какой-то сон вместо реальности.

— Так-так... А с чего вы взяли, что это сон?

— Ну как же. Представляется, что я якобы жил в будущем, да еще и история там, в будущем, другая. Разве такое может быть?

— Рассудительно, рассудительно... А чем она другая? Революции не было, войны?

— Война была, и революция... Но там дальше вещи совсем абсурдные, например, Союз развалился. Разве такое возможно? Вон, пятьдесят лет простоял, развивается.

— Ну, есть такие граждане, которые верят, что он развалится, немного их, правда. Но вы думаете, это абсурд.

— Конечно. Просто нелепость.

— Так-так... А скажите, сколько будет шестью семь?

— Сорок два.

— А сколько ног у транзистора?

— Обычно три. Есть такие, у которых корпус одним из выводов, есть с четвертым выводом, который припаян к корпусу, как экран.

— Хорошо, хорошо... А в каком году было подписано Пекинское соглашение об экономической взаимопомощи?

Беседа длилась с полчаса. На все, что в этой реальности не должно было измениться, Виктор отвечал уверенно, по остальному сослался на амнезию и ложные воспоминания. Кстати, минут десять ушло на расспросы о будущем, и, похоже, что методы лечения хронического алкоголизма интересовали доктора всерьез.

Закончив собеседование, жизнерадостный психиатр подошел к младшему лейтенанту, и они скрылись за дверью второго кабинета дежурки.

"Сейчас отвезут", подумал Виктор, "главное, ни в чем с ними не спорить".

Где-то со стороны Фасонки послышался хрипловатый, низкий гудок. Похоже, товарняк. Разъезжаются с электричкой на станции.

Дверь отворилась, и психиатр подошел к Виктору.

— Виктор Сергеевич, — произнес он, улыбаясь, — ну что, до результатов анализа я ничего сказать пока не могу, постарайтесь отвлечься и не думать о случившемся. Не переживайте насчет вот этой вот мнимой памяти, скорее всего, это результат развитой фантазии и начитанности, попытка сознания компенсировать провал. Постарайтесь не замыкаться в себе, сосредоточьтесь на своей работе, заполняйте досуг, общайтесь с другими людьми, найдите творческое увлечение. На природе гуляйте, в парке, если, конечно, погода. Короче, старайтесь жить полноценной жизнью. Все будет хорошо, это я вам обещаю. Всего доброго.

— Так вы его с собой не берете? — спросил Сысоев.

— Пока не вижу в этом острой необходимости. Виктор Сергеевич с нашей точки зрения дееспособен, может работать по специальности, и, желательно, чтобы он оставался в привычном ему окружении, ну, если нет возражений со стороны милиции.

— Ну, что будем делать, Ефремыч? — вздохнул младший лейтенант. — Были бы у гражданина родственники, купили бы ему билет за казенный счет. К контингенту "бомж" не отнесешь, в дом инвалидов справки нет, первое время ладно, талоны на питание и где-нибудь тут на диванчике на ночлег, но это затянется...

— Можно?

В дверь просунулся молодой человек в пальто, которого Виктор сначала принял за студента. Вихрастый, веснушчатый, курносый, чем-то похож на Шурика из "Операции Ы", но при этом в шляпе, с желтым портфелем в одной руке и большим черным зонтиком в другой. С зонтика капало на бурый линолеум.

— Вам, гражданин, по какому делу? — моментально отреагировал Сысоев, но незнакомец подошел к младшему лейтенанту и достал свое удостоверение.

— Вот... Корин... Валентин Иваныч... лейтенант госбезопасности.

— Чем можем, товарищ лейтенант? — мгновенно отреагировал Иван Семенович.

— Простите... где я могу видеть гражданина Еремина, Виктора Сергеевича?.. Сказали, он у вас.

3. Логово смерти.

Ничего службистского в фигуре товарища лейтенанта не чувствовалось. Абсолютно штатский человек, голосом даже какой-то неуверенный, и как-то было совсем непохоже, что товарищ из столь серьезной организации. Скорее, какой-нибудь младший научный в одном из тихих подмосковных городков, что уютно устроились посреди соснового леса и поодаль от станции, названной в честь ближайшей неприметной деревни. В довершении всего, Корин, повесив на рожок пальто и шляпу, небрежно пристроился на краешке одного из столов отделения, случайно задев настольную лампу за жестяной конус абажюра.

— Виктор Сергеевич, можете пока повесить вашу куртку, мне надо с вами немного поговорить. Бумага такая вот пришла проводить штатные проверки подобных случаев. С врачом я уже беседовал, насчет состояния можете не объяснять... Техасы у вас китайские?

— Что, простите?

— Техасы, ну брюки ваши.

— А-аа... — протянул Виктор, поняв, что речь идет о джинсах. Он покосился на лейбл, на котором ясно виднелись иероглифы. — Наверное. Я по-ихнему не разберу. А чего, нельзя?

— Можно, можно. У меня вон костюм ихний.

"Значит, с Китаем торговля есть. Уже легче."

— Я вот к чему, — продолжал словоохотливый Корин, — сейчас с Запада пошла мода, зрелые люди стараются носить молодежную одежду. Ну вот, как вы — куртка, свитер, техасы. А молодые, наоборот, стараются выглядеть лет на сорок-пятьдесят. Все смешалось.

— Я не из-за моды, — ответил Виктор. — Просто практично и долго носится.

— Может быть. Бросилось в глаза, что вид современный.

— Ну, как выяснилось, я на какого-то урода похож.

— Я в курсе... Понимаете, вот... семья гражданки Талакиной в войну погибла, была расстреляна. Она чудом уцелела. И ей время от времени видится в разных людях один из исполнителей казни. Если не ошибаюсь, вы случай четвертый. Так что на этого полицая вы не похожи. Тем более, три года назад этого Хилькова все-таки разыскали, судили, приговор приведен в исполнение. А вот следы войны, они, увы...

— Ну, хорошо... в смысле, что нашли, хорошо, а печально, что такое горе у нее. Никаких претензий не имею.

— За границей были?

— Нет, — машинально ответил Виктор, и понял, что попался.

— Вы это точно помните?

— Я почему-то в этом совершенно уверен. Можно же по фотографиям проверить.

— Да ездит-то много. Но вы, значит, точно не ездили... А часы не "Сейко" решили брать?

— Часы мне подарили. На день рождения. Я так думаю.

— На юбилей?

— Вроде нет... Не уверен, не хочу врать. Все равно же проверите.

— Ну, в принципе... Войну помните?

— Только по фильмам почему-то. И остатки войны. Как бомбу нашли возле садика.

— Какого садика?

— Детского... пробормотал Виктор, поняв, что окончательно запутывается. — Что напротив фабрики-кухни.

— Так, — Корин соскочил со стола и повернул к себе телефон, — сейчас проедем, покажете.

... Между детских песочниц, беседок и качелек неторопливо бродили взрослые дяди с большой рамкой. Улица была оцеплена.

Бело-голубой "Циклон", микроавтобус размером со старый Рафик, только более угловатый, и с облицовкой радиатора почему-то как у старого "Форд-Транзита", торчал под дугой ресторанного балкона опустевшей фабрики-кухни. Если рванет, стена прикроет. В кузове, помимо Виктора, товарища Корина и шофера, торчал молодой парень со связным приемничком, настроенным на армейскую волну.

— Обнаружен металл, — флегматично прокомментировал парень радиоперехват. — Глубина около метра, недалеко от водопроводной трубы. После войны точно не разобрали бы. Копать начинают.

Двигатель продолжал негромко урчать. Дождь, кажется прекратился, и шофер выключил дворники.

...В дверцу постучали снаружи. Старлей в плащ-палатке просунул голову в салон.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, машину придется отогнать за оцепление. Обнаружен стабилизатор авиабомбы.

— Вас понял, товарищ старший лейтенант, отгоняем машину. Наше присутствие здесь больше не требуется.

— Откуда знали про бомбу? — спросил Корин, пока "Циклон" выруливал на по лужам на асфальте в сторону Ульянова.

— Если я скажу, что ее найдут через двадцать лет, в психушку направите?

— Утверждаете, что это вещий сон?

— Могло быть совпадение.

— Вы очень уверенно о ней говорили.

Корин открыл портфель. В его руке блеснул серебристым алюминием диктофон размером чуть меньше картонной коробки из-под компьютерной мыши.

— И что мне за это будет? — спросил Виктор.

— Благодарность объявить полагается. Как-никак, логово смерти обнаружили. Только сперва, конечно, личность установим. Смотрели фильм "Ты можешь все"?

— Не помню такого.

— Там человек вслепую на машине ездил. Научпоп, короче.

— Может... Не знаю, не помню.

— Не припоминаете других случаев с боеприпасами, взрывными устройствами, оружием? Ну. в этом вашем сне о будущем?

"Феномен. Перемещение во времени тут не доказано. НЛО никто не щупал. А феномены — они попадаются и как раз в это время их начинают изучать. В том числе и компетентные органы... Вот и легенда приплыла. Главное-естественность и искренность."

— Нет. Как с детсадом, не помню. Вроде как на выезде из Бежицы в сторону Отрадной, вдоль леса где, пара снарядов была выкопана и лежала. Но где их там выкопали...

— Не в насыпи?

— Вроде нет.

— Тогда долго искать... Ладно. Что я могу для вас сделать?

"Занесите, пожалуйста, в протокол, что я при аресте не оказывал сопротивления" — мелькнула в мозгу фраза из "Мертвого сезона". Кажется, ее говорил Банионис.

— Я бы хотел устроиться на работу, и хотя бы койку в общежитии. А документов нет.

— Какая у вас специальность?

— Локомотивостроение, это раз, бытовая техника...

— Какая именно?

— Бытовая электроника, магнитофоны, механика. Ну и опыт работы с ЭВМ некоторый.

— Вы уверены?

— Как в бомбе.

— Хорошо. Конструктором магнитофонов по механике пойдете?

— А как же без документов... и прочее..?

— Это филиал, там другая система. Тут, на территории БМЗ, новый цех ТНП, там же и КБ. Вы сами согласны?

— Еще бы!

— Тогда подвезем к проходной, а там уже сами. Обед вроде уже кончился?

— Наверное. Почти два.

— Почти час. У вас на час вперед. А по минутам почти как же. Только сперва в паспортный заскочим... Кстати, вот и он.

4. Схватка с эйджизмом.

У дежурки торчала пара желто-синих патрульных "Волг" — кузов-универсал с необычно высоким клиренсом, на крыше мигалка и пара матюгальников. "Типа внедорожники" — подумал Виктор и, толкнув ручку стальной двери с огромным, как в кафе, стеклом, зашел внутрь. В вестибюле торчали фанерные МПС-овские диванчики и стенды из тех же реечек на зеленых крашеных стенах.

— Гражданин Еремин, Виктор Сергеевич, — прохрипело радио над входом, — вас просят пройти в кабинет номер восемь.

За обитой черным дерматином дверью с алюминиевой восьмеркой оказался паспортный стол с более консервативным интерьером — барьер, остекленная стена и полукруги окошек.

— Сюда проходите — прошипело из коробочки динамика над одним из окошек. Виктор приблизился. Брюнетка в форме и с короткой прической хлопнула дубовой дверцей и протянула Виктору бумаги и школьную авторучку мышиного цвета с открытым пером.

— Распишитесь в получении справки на три месяца.

С полученной на руки бумаги на Виктора смотрела его фотка, снятая на вокзале, с уголком и печатью, а из текста следовало, что оная бумага удостоверением личности не является, но, тем не менее, служит основанием для прописки и трудоустройства гражданина.

"Циклон" продолжал тарахтеть у подъезда, и Корин махал оттуда рукой.

— Мы подвезем. Нам все равно в Брянск.

Знакомо, подумал Виктор. Здесь еще когда со Стальзавода едут на Рынок, говорят "в Город", а если с Почты до улицы Грибоедова — "в Брянск".

Угол Институтской и Ульянова мало поменялся. Милый послевоенные квартал желтых "болгарских" домиков стоял на своем месте, как и вся каменная дореволюционная застройка. Старый Базар вплоть до Больничной был обнесен забором; фанерный щит на углу к проходным гласил, что здесь будет возведен экспериментальный микрорайон-сад. Инженерный корпус был тоже на своем месте. Почти. Вместо четырехэтажного кирпичного здания здесь высилась семиэтажная глыба из сборного железобетона с лентами окон и огромными буквами "НТП" на фасаде.

"Почему "НТП", а не "БМЗ"? Переименовали?"

Виктор бросил взгляд в сторону Радицы. Над знакомой с детства желто-оранжевой проходной виднелись буквы "БМЗ".

— Сориентируетесь? — Корин придержал шляпу, вознамерившуюся слететь от неожиданного порыва осеннего ветра. — Похоже, это место тоже вам знакомо.

— Вы правы. Кажется, будто я это все где-то видел, это называют "дежа вю". Интересно, наука когда-нибудь разгадает то, что со мной произошло.

— Постарайтесь пока отвлечься, доктор же советовал. Ну, успеха вам!

Виктор проводил глазами "Циклон" и постоял пару минут. Надо было перестать беспокоиться и начать жить. Точнее, погрузиться в реальность.

Он поймал себя на мысли, что не чувствует себя здесь чужеродным. Своего вокруг было даже больше, чем в Союзе девяносто восьмого. Наверное потому, что сравнивал с Россией девяностых, а здесь почти тот же Союз школьных лет. Прикиды на улице недалеко ушли от нынешних. От пейзажа слегка веяло провинциализмом и заводской окраиной. Лужи на неровном асфальте, бетонная лестница без подступенков на стекляшку крыльца, газончик с увядшими цветами.

На Ульянова не было троллейбусных проводов. Не успел Виктор удивиться этому открытию, как в сторону Рынка проехал здоровенный красно-желтый автобус, по виду один к одному тролль "ЗиУ-5", но без рогов, и с радиатором на морде, роднившем его по виду с первыми городскими "Икарусами". Навстречу ему со звуком инвалидки протарахтел беленький минивэн размером с "Запорожец", за ним — мелкий грузовичок с тентом, даже поменьше "уазика", со смешной пузатой кабиной и маленькими колесиками; на тенте были шашечки и надпись "КГП Брянскавтотранс. Грузотакси". Впрочем, тут же с Ульянова к проходным въехал здоровый "трак", нечто среднее между "Колхидой" и "КамАЗом", и крупными буквами "З И Л" на кабине; в кузове покачивались ящики защитного цвета. Для шестьдесят восьмого как минимум не отстают, подумал Виктор.

"Ладно. Осмотрелись. Хватит маячить."

Вывеска над входом разъясняла: "Научно-технический парк Госкомтехники СССР". По бокам висели поменьше — "СКБ-1 НПО БМЗ", "СКБ-2 НПО БМЗ"... "ИВКЦ АСУ НТП"... наконец, Виктор нашел подходящее, оно гласило "СКТБ-9 БРЭА НПО Союзпотребтехприбор".

За дверями оказалась небольшая проходная с квадратными оконцами бюро пропусков и серым алюминиевым телефоном на стене со списком внутренних номеров. Виктор набрал приемную.

— Аллё? — выкрикнул ему в ухо звонкий девичий голос.

— Простите, это СКТБ-9 БРЭА, как его, НПО...

— Это товарищ Еремин? — голос повысился до уровня трамвайного звонка.

— Да, я на проходной.

— Подождите, к вам вышли! — крикнул голос и утонул в коротких гудках.

Спустя пару минут по коридору застучали каблучки и мимо вахтера прошагало улыбающееся нечто неземное. Вернее, это была совсем юная шатенка с подведенными повыше бровями, пучком волос на затылке, в светло-апельсиновой водолазке. Из под короткой мини в крупную шотландскую клетку в тон водолазке выглядывали аппетитные колени в плотных чулках того же приглушенно-апельсинового цвета. Видимо, здесь это было модно. В руках она держала темно-красную картонную папку.

— Вы Еремин? Подойдите, пожалуйста.

Стараясь выглядеть строгой, и чуть не подворачивая ноги на шпильках, она забрала бумагу у Виктора, соединила с той, что вынула из папки, и сунула в окошко. Через пару минут оттуда вылезли другие, на которых Виктору предложили расписаться. В итоге эволюций справка Виктора вернулась с разовым пропуском, который тут же отдали вахтеру.

— Простите, а ваше имя — отчество? — спросил Виктор, когда они уже шагали по коридору со стенами из рифленого стекла, длинными плафонами выключенных ламп дневного света и плакатиками "Экономьте время", "Экономьте электроэнергию", "Экономьте трудоемкость изготовления" и "Экономьте материал рациональным формообразованием". Из-за высокого, метра три с половиной потолка, коридор казался ущельем.

— Меня зовут Марина... Евгеньевна, — суровым тоном ответило неземное существо. — Нам в сектор "Северный" шестого этажа.

Лифт был вполне современный, с автодверьми, хотя и скрипел. На входе в "Северный-6" сидел при тумбочке еще один вахтер, которому Марина просто сказала — "Товарищ со мной". Каблучки цокали по литому полу.

— Константин Аркадьевич на совещании в облисполкоме, — изрекла на ходу Марина. — Он направил вас на собеседование к Петросову, его зовут завсектор... То-есть, зовут Викентий Андреевич, а он завсектор у механиков. Вот сюда.

Они остановились у стеклянной двери с табличкой "СК-043". Не успела Марина открыть дверь, как оттуда вылетел худощавый рыжеватый парень со шкиперской бородкой, в табачного цвета костюме, с бежевой рубашкой без галстука и комсомольским значком. Из помещения вдогонку послышался женский смех.

"Молодых тут что ли обижают?"

— О, Мариночка! — воскликнул парень. — А пожарная инспекция у нас уже была.

— Кхм... это... как это... — Марина замялась от неожиданности. — Викентий Андреевич, это и есть Виктор Сергеевич. Вам Костя... Константин Аркадьевич звонил?

Парень замялся. Виктор решил не терять времени.

— Здравствуйте. Еремин Виктор Сергеевич, направлен к вам. Имею опыт конструкторской работы, проектирование бытовой аппаратуры магнитной записи, образование высшее техническое, в силу обстоятельств временная трудность с документами, языки английский со словарем.

Петросов как-то оторопело глянул на Виктора. Пауза затягивалась.

— Немецкий... со словарем... — решил добавить Виктор, — делал инженерные расчеты, практика работы со счетной техникой имеется.

Петросов поднял руку и почесал затылок, взъерошив непослушные волосы.

— Виктор Сергеевич... — выдавил он из себя. — Как бы это объяснить. Вас не смущает... вас не будет смущать то, что вы не такой, как все?

"Это еще про что?" — удивился Виктор.

— Я, пожалуй, пойду, — прощебетала Марина, и, не дождавшись ответа, удалилась по коридору. Виктор оглядел себя.

— Понимаете, я только что с вокзала, просто так получилось, что другой одежды у меня нет, а эта просто практична, не мнется. С получки обязательно переоденусь, как положено.

— Нет же, нет, все не об этом. Понимаете, мы здесь не просто рисуем что-то по техзаданию. Мы творим будущее. Мы создаем технику будущего. Вам это подойдет?

— Конечно! Обожаю создавать технику будущего.

Петросов от удивления развел руками.

— Я даже не знаю, что сказать...

Виктор почувствовал, что ему хочется есть — сегодня он еще не обедал. Где-то в его сознании шевелилась мысль, что в СССР 60-х не могут просто так взять и отказать, если человек не со справкой об освобождении, но причина колебаний завсектора ему была непонятна. Конечно, тот мог прижать ставку для какого-то знакомого. Но и в этим случае можно было пойти к начальнику бюро, и спросить, нужны ли какие-то еще специалисты. Это СССР, и здесь решают не рекрутеры и не менеджеры по кадрам. В конце концов можно было попроситься временно. Кроме того, завсектор, судя по всему, не имел какой-то твердой позиции и искал человека, просто находка оказалась неожиданной.

— Викентий Андреевич, — Виктор решил взять быка за рога, — а нельзя ли мне ознакомится с работой, и сразу выяснится, подхожу или нет. Это же не номенклатурная должность, что человек все равно будет рваться.

— Ну... ладно, короче сами увидите.

За дверью оказался обычный зал с кульманами, и тут-то Виктору стало все ясно. Из-за досок выглядывали лица молодых девчонок, где-то чуть-чуть за двадцать, на одних лицах было написано удивление, на других — разочарование. Глаза казались расширенными из-за теней и густо подведенных ресниц. Короткие белые халатики, из-под которых выглядывали колени в чулках — белых, черных, цветных и с узором. Хвосты одиночные и в стороны, "бабетты", "запятые", прямые с челкой хипповые, и еще что-то забытое с локонами. Мужской половины было примерно четверть, того же возраста; парни смотрели, скорее, с любопытством.

Но в следующую секунду все это уже не имело значения. Слева от входа вместо кульмана стоял двухтумбовый стол, а на нем, среди бумаг — салатного цвета сооружение, похожее на пишущую машинку "Роботрон", на которую сверху, вместо рычагов и бумаги, поставили телевизор. Примитивно-угловатые очертания ящиков вызывали воспоминания о каком-то старом фильме про роботов. Сзади на стенке висел самодельный плакатик: "Экономьте биты, они складываются в килобиты".

"Терминал. Реально, в каком-то шарашкином КБ — терминал!"

Виктор скинул куртку и повесил на крючок у двери. Сдаваться он не собирался.

— Вадим, — кивнул Петросов молодому худощавому брюнету с широкой голливудской улыбкой, курчавыми волосами и орлиным профилем, что сидел почти у самой двери, — покажи товарищу конструктору, в чем у нас проблемы.

— Здравствуйтэ! А вас к нам как, в порадке шефской помощи? — в голосе Вадима чувствовались заметный кавказский акцент и столь же заметная ирония.

— На производственную практику. Еремин Виктор Сергеевич.

— Очень приятна. Пагава Вадым Георгиевич, ведущий по издэлию "Карна". Прошу вас, проходитэ в наше святилище.

Святилище оказалось лабораторией, отгороженной от зала стеклянной перегородкой. Гудел пластмассовый оконный вентилятор. Детали лентотяг, верстаки, низковольтные паяла, авометры и осциллографы — все это показалось Виктору старым, но довольно знакомым. В торце комнаты, у окна, возле ящика с маленьким квадратным экраном — спектроанализатором, лежал скелет магнитофона. Желто-зеленый хром штампованного шасси навевал приятные воспоминания.

"Да это же "Пионер", из ранней брошюры Лопатина. Ребята решили слепить свою разработку, чтоб без дефицита, с моторчиками от проигрывателей..."

— Вот эта наша красавица "Карна". Тут видно устройство механики, — важно произнес Вадим. — Она имэет трехмоторную схему...

— Понятно, — остановил его Виктор. — Проблема в чем?

— В детонации, и не только, — буркнул стоящий сзади Петросов, запустив пальцы руки в шкиперскую бородку.

— Покажу, да? — рука Вадима потянулась к выключателю спектроанализатора.

— Можно на словах, — ответил Виктор.

— Во-пэрвых. Наши тэхнологи не могут обеспечить обработку тонвала, допуски и шэроховатость не могут. Говорят, нэт оборудования, пока нэт, производство собираем из чего попало пока. Во-втарых, это пассик. Ролик прижимной гадытся, ролик научились, шлифуем с жидкой углекислотой. Пассик круглый пробовали, квадратный пробовали — нэ гадытся, дэтонация все одно большая.

— Понятно...

— Это нэ только это. Пэремотка — плохо тянут движки, грэются, потому что характэристика у них жесткая. Это нэ специальные, как на МАГе, это дэшевые, от проигрывателя простого движки. Есть идэя их дорабатывать, ставить ротор точеный из стали... но это нэ хорошо, это трудозатраты, мы гарантии на комплектующие тэряем. Начальство НПО вообще хочэт эту разработку нашу закрывать и брать лэнтотягу от "Чайки".

— Это все проблемы?

— Пока нэ подвэзли, но если надо, я папрошу коллектив, они сообразят.

— Пока не нужно. Надо обдумать.

Далида нежным голосом ворковала из приемничка на окне "Урок твиста". Мотив знакомый, под него еще пацанами в школе распевали "У бегемота нету талии". Судя по виду, приемничек был самодельный.

"Радиолюбители, однако..." подумал Виктор, и машинально стал двигать рукой в такт Далиде. "А мы его по морде чайником, а мы его по морде чайником..."

— Вам пагромче поставить? — с голливудской улыбкой произнес Вадим.

— Не нужно. Просто люблю старую эстраду.

Петросов, не выдержав, фыркнул. Пора, подумал Виктор. Хиппари еще никогда не сдавались битникам.

— Значит, для тонвала подбираем ролик игольчатого подшипника.

— Игольчатого? — удивленно переспросил Вадим.

— Да. Их обрабатывают по стабильной технологии, по допускам и поверхности должно подойти. Лучше всего, если договориться с ГПЗ о поставке самих иголок, если что, берем сам подшипник и разбираем. Да, о подшипниках: вместо шариковых ставим бронзографитовые, снижаем шум. Это-раз.

Виктор оглянулся на Петросова, тот кивнул — продолжайте, мол.

— Теперь за пассик. Отливаем викель, это что-то вроде рукава, надеваем на оправку, шлифуем и режем гребенкой.

— Плоский? Он же соскочит. Даже буртик не помогает, захватывает и слетает.

— Делаем скосы на ведущем шкиве, тогда все время к середине тянуть будет. С маховика канавку убирайте, все шлифуем напроход.

— Смэло... А подмотка-перемотка что можно прэдложить?

— Чтобы снизить нагрузочный момент, юзаем понижающую передачу. На этой бумажке можно?

— Да, вот карандаш.

— Ставим ролик на рычаге с подтормаживанием, движок крутится в одну сторону, за счет тормозного момента движок прижимает к левому подкассетнику.

— Подкатушнику.

— Да-да, это же бобинная тачка. Ну а крутится в другую — прижимает к левому. Подкатушнику. Экономим один движок.

— Но так даже японцы не дэлают. Виктор Сергеевич, если нэ сэкрет, аткуда такая компоновка?

"Из "Радио" восемьдесят третьего."

— Оттуда, — непринужденно произнес Виктор тоном Никулина из "Бриллиантовой руки".

Наступила пауза. На радио сменили пластинку, и теперь Миансарова радостно пищала: "Как две нитки, мини-мини экономное бикини!" В русском кавере пляжной песенки чувствовался явный намек на плакаты в коридоре.

— Понял. Понял, малчу, — Вадим оперся ладонями о стол, наклонив голову набок. — Хотя нэт. Здесь будет нэдостаток, как у всех лентотяг с роликами. Ролик постоянно прижат, ползучесть резины, образуется вмятина. Хотя это и подмотка, нэхарашо равно как-то...

— Вмятина, говорите. Делаем выключатель питания с поворотной ручкой, когда выключают, рычаг заодно отводит ролик.

— М-да. Жэлэзно.

— Ну что, Вадим, — хмыкнул Петросов, — как молодежная сборная?

— Маладежная сборная еще себя покажэт! Но против такого состава сочту за честь достойно проиграть.

5. Обратная сторона медали.

Кажется, я превысил лимит среднего обывателя, подумал Виктор. Хотя, с другой стороны, для этих пацанов норма — это генератор идей. Мир коммунизма должен состоять из ученых, изыскателей, изобретателей и народных умельцев. Первопроходцев, в общем. Кружок юных прогрессоров, другой критерий "свой-чужой". И еще. Меня рекомендовали из КГБ, подумал Виктор. Что могут подумать о человеке, рекомендованном КГБ и без паспорта? Например, перебежчик. Оттуда. Потому-то Вадим и не стал уточнять... Идет проверка, допустили только к бытовухе. Работал где-нибудь на AMPEX или RCA, эмигрантские компании, поэтому хорошо знаю русский. Почему сбежал в Союз? А из-за левых взглядов. Насмотрелся на гримасы капитализма. Действительно, насмотрелся, так что это естественно. Стоп. А почему не знаю свободно языка страны, откуда сбежал? А нельзя говорить, из какой страны, если к побегу причастно КГБ, это может раскрыть детали оперативной деятельности. Тогда пусть будет Philips. Хотя и в этих Нидерландах наверняка инглиш и дойч свободно шпарят. А вот эмигрантского бизнеса там как раз нет, и нафиг там русский кому нужен. Что же остается? Во-первых, менталитет. Русский, поживший в западной среде, но русским так и остался. И как же туда попал этот русский? Семья эмигрантов — не похоже. Военнопленный, попал в американскую оккупационную зону? Не подходит, не воевал. Гражданское лицо, захваченное немцами и вывезенное в Германию... А что я такого должен был свершить, что они не шлепнули меня у первого оврага или не сгноили в арбайтлагере? Наконец, невозвращенец в послевоенные годы, по молодости и глупости. Специалистом радиопрома американцы заинтересоваться могли, и в фирму могли пристроить. Потом вербовка советской разведкой и возвращение... Красиво, но очень шатко. В общем, тупо меньше ответов о прошлой жизни. "Потерял память" — говорить с иронией, дескать, так положено отвечать. Намек поймут. В СССР 60-х прекрасно понимали намеки...

— Виктор Сергеевич, — Петросов, взяв за рукав, отвел его в сторону, — сейчас в отделе есть ставка конструктора только третьей категории. Пойдете? Ну и премии есть. Понимаете, без стажа работы больше третьей все равно не дадут, а там посмотрим, что удастся выбить.

— А сколько это?

"Надо сделать вид, что есть выбор..."

— С квартальными, с тринадцатой, ночными будет выходить две с лишним тысячи.

— Новыми? — вырвалось у Виктора.

Петросов пожал плечами.

— Какие у кассира будут.

"Хрущевской деноминации не было... Не, все равно до фига для шестьдесят восьмого. Или у них такая инфляция?"

— До двух с половиной, в зависимости от ночных и прочего, — уточнил Петросов, — и сегодня получите подъемные, бухгалтерия подведет под мартовское постановление Совмина, гарантии и компенсации, как приглашенному из другой местности, приравненному к молодым специалистам.

— Согласен. Главное, работа интересная, с внедрением в производство, и коллектив, смотрю, хороший.

— Коллектив замечательный! Так, не будем терять времени, сейчас к Сдолбунову и с ним прямо к Лике и к Тарыкиной.

Хождение по кабинетам не заняло много времени. Сдолбунова (он же Константин Аркадьевич, он же начальник бюро) пришлось подождать еще полчаса в стеклянной приемной, где Марина поминутно пудрила свой симпатичный носик, отстукивая какие-то бумаги на электрической пишмашинке — здоровой, угловатой и чем-то похожей на переднюю часть немецкого танка; с внешним видом Марины это дизайн совсем не сочетался. На стене, точнее, на одном из рифленых стекол перегородки, висел огромный интуристовский постер — календарь: девушки в бикини на морской прогулке в катере на подводных крыльях. "Вы хотите знать, почему в Абхазии люди становятся приветливыми и простодушными? Проведите отпуск в Пицунде, новые отели ждут вас." И маленькая приписка внизу: "Проверьте, не противопоказано ли вам дышать горным воздухом с запахом реликтовой сосны, купаться в прозрачной морской воде, посещать древние храмы и любоваться вечными снегами на вершинах". Из других примет времени были красные конференц-кресла на металлических ножках и кашпо, из которых свисала бело-зеленая полосатая листва традесканций.

Сдолбунов появился как цунами, в шумном окружении парней и девушек комсомольского возраста с трубками для чертежей, папками и распечатками на лентах; похоже, все бюро набрали из молодых специалистов, да и сам начальник явно не достиг тридцати, и его возрастное превосходство обозначалось разве что ярким галстуком в полоску и пышными усами а-ля Михай Волонтир. Невзирая на протесты Марины, толпа ввалилась в кабинет, туда же просочился и Петросов. Из-за незакрытой двери донеслось "Ну так ты берешь?" "А за это пусть контора следит, мы уже сэкономили больше" "Все, я звоню. Так, по очереди, не галдеть!". Через секунду Петросов уже материализовался в приемной и прикрыл стеклянную дверь.

— Берем товарища! — он потряс перед Мариной какими-то бумагами. Сергей Викторович... э-ээ, Виктор Сергеевич, идемте за мной!

— Ну ты прямо как "М-65" до Пекина! — воскликнула Марина, вставляя свой в пишущий танк листы бумаги с копиркой.

"Что за М-65?" — думал Виктор, торопясь по стеклянному коридору за шефом. "Танк? Ракета? У них была война с Китаем? А как же джинсы?"

Лика оказалась кадровиком — темноволосая барышня с короткой прической, по возрасту — лет под тридцать, и одетая сравнительно строго, то-есть, жакет крупной вязки из золотистой и коричневой нити с двумя рядами пуговиц и такая же юбка, из-под которой виднелись острые колени в ивово-коричневом капроне; венчала прикид цветастая голубенькая косынка, обматывающая горло. Похоже, во всем корпусе было не жарко. Голову Лика держала чуть назад, слегка приоткрывая рот с пухлыми, манящими губами, явно подражая моделькам из "Бурды"; тонкое кольцо блестело на безымянном пальце левой руки.

На боковом столике, там, где у современных офисных барышень стоит лазерный принтер, громоздилась потертая механическая "Украина".

— Анжелика Николаевна, — ласковым тоном произнес Петросов, — сегодня вас прямо не узнать. "Лейпциг"? "Варна"? "Берлин"?

— "Пекин". Сама вязала, — усталым голосом произнесла Лика.

— Неужели?

— Неужели. Сдолбунов уже звонил.

— И что?

— Это же нарушение.

— Справка же есть.

— Аттестата нет, трудовой нет. Как я подпишу категорию вопреки письму министерства? Есть же решение внедрять профстандарты.

— Анжелика Николаевна, тут есть некоторые обстоятельства...

— Сдолбунов говорил про обстоятельства.

— И что?

— Официально от товарищей бумаги нет, что принять в нарушение пункта четыре. Если каждый будет нарушать, что со страной будет? А если пограничники нарушат?

— Лика, ну не выгонять же человека на улицу.

— Есть работа, которая не требует диплома.

— Человек нам тему спас, а мы его в дворники?

Лика задумалась, выудила из ящика стола тонкими пальцами белую пачку "Явы" с красным кружком и тут же кинула ее обратно.

— Да... — неторопливо произнесла она. — Что-то с нами всеми происходит... А кто будет отвечать?

— Под мою личную.

— Вы не мой начальник.

— Коллектив берет товарища на поруки. На перевоспитание. Проведем комсомольское собрание и утвердим на бюро.

— А серьезно?

— А на войне как? Тоже так же? Бумага важнее человека?

— Не напоминайте мне про войну, — медленно, раздельно произнесла Анжелика. — В конце войны я попала в детдом, не помня своих родителей, одна фамилия-имя-отчество, да и то... Я оформлю. Когда пройдет медосвидетельствование и принесет справку.

— Так можно потом в поликлинику. По положению двести двадцать один, острая производственная необходимость в работнике.

— Да. Да. Я забыла... Я оформлю сейчас.

Тарыкина, похоже, до прихода Виктора была в бюро единственным сотрудником, достигшим элегантного возраста. За большим двухтумбовым столом с бумагами восседала дама с тонким намеком на приятную полноту. На ее лице, окаймленном пышным начесом соломенных осветленных волос, под высоко поднятыми, с угловым изломом, бровями, выделялись большие карие глаза; в ее взгляде чувствовалось какое-то царственное величие, рожденное не занимаемой должностью, а умением ставить себя в разговоре с мужчинами. Ее губы, подчеркнутые темно-розовой помадой, складывались в добродушную улыбку с оттенком снисходительности, а в ушах покачивались крупные голубые сережки, намекая на некоторый консерватизм взглядов. Строгий серо-коричневый полушерстяной костюм с прямым жакетом, локти которого прикрывали черные нарукавнички, вежливо представлял взгляду посетителей античные линии колен в светлом капроне; по этой причине хозяйкой кабинета специально к костюму был подобран двухтумбовый стол без передней доски. Короче, Тарыкина выглядела эффектной женщиной на все времена, мягкой в общении и непреклонной в поступках, от которой в этом учреждении зависело многое, но сейчас внимание Виктора привлекла вовсе не она. Слева, занимая солидный кусок стола, возвышался салатно-зеленый, похожий на осциллограф, бухгалтерский калькулятор с маленьким зеленоватым монитором и распечаткой цифр на ленте; на крышке чуда техники возлежали старые потертые счеты, видимо, для проверки. Сзади из агрегата, помимо шнура питания в черной резине, торчал толстый телевизионный кабель.

"Чего, калькулятор в локальной сети? Ну ни фига себе..."

— Вот тут такая вещь, Майя Андреевна... — Петросов протянул через стол пачку бумаг и кивнул Виктору, чтобы присаживался у конференц-приставки.

Тарыкина молча приняла документы и принялась неторопливо просматривать. вглядываясь в строчки. Зазвонил вэфовский телефон, черный и элегантный, как рояль; она подняла трубку, выслушала и ласковым тоном, не терпящим возражений, произнесла "Перезвоните через двадцать минут". Наконец, она подняла голову и взглянула на Петросова.

— Ну что, — сказала она после некоторой паузы, — раз кадры его оформили сегодняшним числом, то они и отвечают. Заявление на выдачу подъемных Константин Аркадьевич подписал. Лимиты не исчерпаны, у нас за счет экономии во втором квартале есть резерв. Аля в отгуле, я подготовлю ведомость и выдам. Члены семьи приехавшие у товарища имеются?

— Нет, я один.

— Билеты за проезд от прежнего места жительства?

— Ничего не сохранилось, в милиции говорят, что украли.

— Тогда могу только половину тарифной ставки. За билеты — когда принесете.

Майя Андреевна провела по щели в приборе белой пластиковой картой с рыжей магнитной полосой, постучала по клавишам, глядя на четыре ряда голубоватых цифр маленького дисплея, затем нажала кнопку, и машина отстучала кусок ленты, с которой Тарыкина вписала черным "Паркером" округлые числа в книги и бланки. Наконец, Виктору предложили расписаться в ведомости, и Майя Андреевна отсчитала ему пятнадцать салатово-зеленых бумажек с портретом Ленина, извлеченных из глубин коричневого сейфа в углу кабинета. Именно портретом, а не барельефом. Пятьдесят рублей сорок седьмого года реальной истории.

"В сорок седьмом, похоже, все по-нашему. Ну да, все логично. Меня забрасывают через двадцать лет после первого попаданца."

— Будете планировать расходы, — продолжила Майя Андреевна, — учтите, что у нас теперь зарплата на машине и пятого будете получать по новой инструкции с авансом в размере оплаты календарных дней до пятого по тарифной ставке и премиальными за предыдущие календарные месяцы. Двадцатого аванс шестьсот. Это чтобы не было вопросов...

— Так, дело уже к концу дня, — сказал Петросов Виктору в коридоре. — Вы сейчас в гостинице?

— Нет, пока нигде. В общежитии места не найдется?

— В каком общежитии? — в голосе Петросова прозвучало искреннее удивление. — Они сейчас только на стройках. Подъемные есть, вам надо в квартирное бюро на Куйбышева, в пристройке к "Тканям"... ну, в общем, это напротив Дома Стахановцев.

— А, то-есть, на частном секторе.

— Это у них на частном, у нас на государственном, — хмыкнул Петросов. — В общем, увидите. Бюро до шести, так что я вас отпускаю, устраивайтесь. Завтра с утра в поликлинику, она тоже на Куйбышева. Да, вот ваша справка и направление от предприятия на медкомиссию. Кстати, хотите немного подзаработать?

— Кто ж не хочет?

— У нас в климкамерах сейчас блоки гоняют, завтра надо после работы подежурить половину второй смены, потом сменщик подойдет. За это ночные часы начислят, а суббота теперь нерабочая, так что выспитесь. Это рядом, в опытном цеху БМЗ.

— Согласен. На обустройство деньги нужны.

— Заметано. Пропуск на территорию оформят, только там ночью не заблудитесь. Тогда завтра первые полдня у вас нерабочие, после поликлиники до обеда свободны.

"Хочет двух зайцев убить, чтоб за справкой в нерабочее... Ладно, все равно выгодно."

...До Пожарки местность особых изменений не претерпела, "колонки" были на месте. Но уже от Бани в глаза бросились четыре "башни-близнеца" — розоватые панельные девятиэтажки, за которыми скромно пряталось довоенное здание военкомата. В реальности Виктора на этом месте стояли три типичных хрущевки. Из любопытства Виктор свернул перед Пожаркой; следующим удивлением была большая синяя вывеска "Улица Сталина" на угловой башне.

"Так, культ тут не развенчивали, учтем. Похоже, и Хрущева не было. Башенки-то каркасно-панельные и стоят уже лет пять, судя по растительности".

За кварталом башен-близнецов показался знакомый по воспоминаниям детства забор, за которым в паутине ветвей старых деревьев, затаилось приземистое довоенное здание старой больницы.

"Это и есть здесь поликлиника. Теперь ищем бюро".

Виктор прошел до конца забора и свернул на Ростовскую. На углу, там, где в его реальности в шестидесятых выросла кирпичная пятиэтажка с магазинами "Оксана" и "Огонек", стояло здание в шесть этажей, песочно-желтое, крупноблочное и с одним подъездом; квартал заводских казарм был полностью надстроен до двух этажей видимо где-то в пятидесятых — дома были аккуратно оштукатурены. На Комсомольской его встретили респектабельные панельные дома с высокими потолками, но не похожие на "сталинки" второй реальности, с эркерами вместо балконов, рассекавших серо-сиреневые плоскости стен, узкими фризами и умеренно оживлявшими фасады накладными украшениями в виде пятиконечных звезд в венках и пилястр на пару этажей. Нижние этажи, почти сплошь отведенные под магазины, были отделаны имитацией бриллиантового руста, отформованной прямо на панелях. Несмотря на скромность украшений, здания смотрелись довольно торжественно.

"Много каркасно-панельных, кирпич не уважают. Значит, домостроительные комбинаты построили раньше, когда несущие панели еще не отработали. О чем это говорит? Было больше ресурсов после войны. Откуда, за счет чего? Китай в начале пятидесятых еще такой роли не играл, нищета там была деревенская. Остается меньшая гонка вооружений и попаданец. Либо такой крутой попаданец, что он открыл Сталину супер-мега-рояли, либо... либо он затормозил гонку вооружений..."

За спиной у Виктора послышались отдаленные рокот и свист. Он повернул голову — в просвете между молоденькими деревцами по улице Сталина со скоростью такси промчались три боевые машины пехоты, зеленые, словно стелющиеся вдоль земли, на восьми колесах и зачехленными башнями, с угловатыми, как колуны, носами. Из-под брезента виднелись очертания тонких автоматических пушек. Было в их стремительном беге что-то от тактической ракеты.

"Прямо, как "Фреччиа", только ниже. Намного ниже, на целый метр. Видать, из воинской части, что на Молодежной. Однако, качественно гонку вооружений мы явно не проигрываем."

Куйбышева, как местный Бродвей, сияла нэповскими вывесками, из которых не всегда можно было понять, что где продают, и усталый глаз Виктора уже переставал различать все эти "Ивушки", "Тюльпаны", "Силуэты", "Лады", "Лели", "Прогрессы" и "Спутники". К счастью, на витринах обычно было то, чем торгуют, и они служили для магазинов все-таки окнами, а не рекламными щитами, видимо, для той же экономии оплаты за свет.

Автомобили политическую ситуацию мало проясняли, хотя странности продолжались. По дороге Виктор заметил несколько такси — "Победу" цвета черного кофе, пару двухцветных тачек "Москвич-стиляга", и одно новое. Но то была не воспетая Эльдаром Рязановым старая "Волга", автомобиль — диван, автомобиль — танк, символ страны, рвущейся к неведомому, как сияющий олень на капоте. По Куйбышева, мимо молоденьких каштанов и елочек, словно французская модель на подиуме, продефилировала элегантная в своей строгости машина — желтый минивэн с черной крышей, похожий на аквариум из-за больших стекол, за которыми виднелся просторный, как карета, обитый оранжевой кожей салон, отделенный, как в лимузинах, перегородкой от водителя. Это такси было символом эпохи, но другой эпохи — желания получить великую мечту сейчас и в доступном виде. Советский человек хочет ездить в лимузине? Нет проблем, достаточно позвонить. Шофер подаст машину к подъезду и отвезет. Правда, это не такой быстрый лимузин и не вызовет зависти у прохожих; зато по карману, а вызывать зависть у других некрасиво. Да, он потом уедет, но эта вещь и услуги шофера больше не нужны, пусть ими пользуются другие. Этакое необычное сочетание потребительских ценностей с идеалами коммунизма.

Виктор вдруг понял, что он еще не видел здесь ни одного личного автомобиля крупнее "Запорожца". Были какие-то странные кары размером с "горбатого", но какого-то космического вида; казалось, что по улицам ездят большие пластмассовые детские игрушки. Встретилась светло-желтая тачка, напомнившая по дизайну "Москвич-408", но на метр короче. И, наконец, по Куйбышева протарахтел зеленый вездеход размером с инвалидную коляску. С другой стороны, микролитражки встречались ему так же часто, как в конце семидесятых. Похоже, что и здесь торжествовал тот же самый принцип: мечта сейчас, но по доступным ценам.

"Ткани", которые здесь скрывались под гордой вывеской "Виолетта", оказались там же, где и при раннем Брежневе — в довоенном магазине на два этажа на американский манер. На кирпичной шестиэтажной пристройке с аркой — на месте снесенной деревянной двухэтажки — виднелась надпись "Горница" с пояснением — "Квартирное бюро". Внутри оказалось что-то похожее на сберкассу или регистратуру в поликлинике — барьер, за ним две девушки, одно кресло пустует, видимо, на случай наплыва народа. Очереди не наблюдалось.

— Сюда подходите, — улыбнулась Виктору брюнетка в блузке в горошек и бордовом вязаном жакете. — Снимать, сдавать, размен?

— Я на работу устроился. Теперь с жильем надо решить.

— Значит, квартиросъем. Что вам предложить?

— А что есть квартироснять?

— Ну... что вам нужно.

— Койку, наверное. Там, где соседи непьющие, желательно.

Девушка с удивлением посмотрела на Виктора и он почувствовал, что снова ляпнул что-то не то.

— Простите, а куда вы устроились?

— Конструктором в бюро.

— Обычно люди вашего возраста снимают комнату или квартиру, а не молодежку.

— Чего, можно и квартиру снять? — услышанное как-то плохо сочеталось со всем, что знал Виктор о квартирном вопросе 60-х.

— Если хотите — квартиру.

— Без очереди?

— Какой очереди?

— Ну, на квартиры на очередь надо становиться?

Девушка посмотрела на Виктора уже с какой-то жалостью.

— Не надо. Вам сколько комнат?

— И по метражу ограничений нет? Даже трехкомнатную можно?

— Вам трехкомнатную надо на одного? Есть свободная на Куйбышева. Все удобства, сталинские потолки, большая кухня, паркет, ковры, полированный гарнитур, цветной телевизор, радиола-стерео, телефон, в доме вахтер, уборщица, горничная, стирка-глажение, доставка обедов из домовой кухни.

— Интересное предложение...

— Тогда оформлять? В месяц три с половиной.

— Три с половиной чего?

— Тысяч, конечно.

— Столько в месяц?

— А как вы думали, почему такую зарплату платят?

Так, система понятна, подумал Виктор. Деньги на строительство жилья все равно выделять пришлось бы. Они входят в зарплату, за счет нее государство сдает жилье и пускает на строительство, потому жилье свободно, но на него надо зарабатывать. А малоимущие как же? Им целевую помощь платят? Ладно, сейчас это неважно...

— У меня зарплата две тысячи.

— Так бы сразу и сказали. Подождите немного.

Девушка подошла к вертушке, крутнула, вытянула ящик и перебрала карточки.

— Могу предложить в экономе. Отдельная квартира однокомнатная, десять метров, планировка типа "С-1 Ателье". Совмещенный санузел с душем, электроплита, мебель, радиоточка, вахтер. Вместе с оплатой за воду, отопление, свет по льготному, у вас выходит примерно пятьсот рублей. Дешевле — это если на общей кухне.

"Значит, у них норма — за жилье процентов двадцать от дохода, как в Европе. На общей кухне проще засыпаться. Не будем жмотничать."

— Десять метров, говорите?

— Да... Это вам достаточно?

— Вполне. Далеко от третьих проходных?

— На Вокзальной у Орджоникидзеграда. Можно от Рынка на автобусе, можно пешком.

— Оформляйте.

6. Бикини для одинокого мужчины.

Обратно через мост Виктор шел в тайной надежде, что его перебросит обратно. Может быть, этому миру только отечественного трехмоторного магнитофона и не хватало. Может быть, этот Вадим в восемьдесят восьмом году станет политическим лидером и кризисным менеджером и спасет страну от развала. И будет вспоминать, как двадцать лет назад один пожилой человек спас их тему, и с тех пор он никогда не отчаивался в самых тяжелых ситуациях, зная, что из них есть выход. Этакий блиц-перенос.

По дороге он заскочил в местный фастфуд: пельменная на первом этаже панельного дома с эркерами. Пельменную Виктор засек по запаху; подняв голову, он увидел, что над ее окнами было выведено "Илона". В местный бизнес-ланч вошли куриный бульон с яйцом, пельмени из минтая, салат из свежей капусты и чай с яблоком. Обошлось все это рублей примерно в шесть, по масштабу цен вполне по-советски. Пельменная чистенькая, буфетчица в белом кокошнике, или как он там. С потолка свисали белые стеклянные маслины светильников, на стенах художник изобразил разноцветными линиями очертания танцующих красавиц. Типа авангард. Невидимый магнитофон играл что-то джазовое, инструментал, для настроения. И еще плакатик у раздачи — "Кухня в СССР должна быть здоровой и спокойной".

...Чуда не произошло. Эконом был виден еще от автостанции — серое шестиэтажное здание параллельно линии путей, на месте частных домов, как замена общаге напротив рынка. Зато церквушка Петра и Павла, неизменная спутница его временных путешествий, была сохранена; здесь ее выкрасили каким-то темно-коричневым антисептиковым лаком, а у ворот старого деревянного забора висела новенькая вывеска:

Культотдел БРИК

МУЗЕЙ РЕЛИГИИ

народных суеверий и мистицизма

12-00 — 20-00 без выходных

Чуть подальше на заборе висела афиша: "Русские колдуны: кто они? Лекция с показом типовых чудес."

Рынок совершенно не изменился, а на месте будущего универмага Тимашковых расположилась стоянка такси, пара длинных, облицованных зеленым волнистым стеклопластиком павильонов — "Селена" с одеждой, "Меркурий" с обувью, а рядом с побеленной стеной довоенного хлебозавода торчала похожая на кафе стекляшка мебельного, с пророческим названием "Ванга". Над перекрестком на проводах елочным фонариком болтался светофор без сигналов для пешеходов. Со стороны III Интернационала горел зеленый, и Виктор уже хотел переходить на ту сторону, как сзади раздался, рокот, пыхтенье и свист, и в сторону БМЗ проехала циклопическая фура с "кразовской" мордой и восьмиколесным тягачом. На синем тенте красовалась белая, забрызганная местами дорожной грязью надпись "Союзмежавтотранс".

"Здесь машины даже при зеленом свете могут делать правый поворот..." — процитировал про себя Виктор детскую книжечку про ОРУД. "Хорошо, что машин мало."

На мосту Виктор глянул в сторону платформы Профинтерна — а вдруг и собор на месте? Но за перестроенным под Дворец Пионеров Общественным собранием, прямо на месте крахтовских бараков, подымался квартал серых крупноблочных домов под шиферными крышами.

...Здание эконома стояло прямо у тротуара, и черный цоколь у входа расписывали доморощенные граффити. Две неровных пятиконечных звезды, горящий немецкий танк, домик с трубой, надписи "М+Т=Л" и "F.".

Вестибюль напоминал общагу. Бабушка-вахтерша на входе с табличкой "Дежурный", телефон-автомат, на стене потайной квадратный выключатель, белый, с парой черных клавиш, вполне привычного вида. А вот и дверь с надписью "Комендант". Виктор толкнул ручку.

В кресле возле стола сидела миловидная, осветленная до блондинки дама лет сорока пяти, с химической укладкой и сережками в ушах, в цветастом платье, на которое была кокетливо накинута белая шаль из козьего пуха; она бойко шевелила спицами, глядя в экран старого "Рекорда". Судя по аккуратно подведенным помадой губам, дама была в ожидании случая. Увидев Виктора, она улыбнулась, отложила вязание и степенно подошла к столу.

— Здравствуйте, — медовым голосом пропела она на приветствие Виктора. — Вас, товарищ, к нам из бюро?

— Да. Вот ордер, квитанция об оплате аванса за неделю, справка из паспортного.

— Очень приятно. Меня Евдокия Кузьминична зовут. А вы один, стало быть, вселяетесь?

— Конечно. Иногда человеку приходится начинать все сначала.

— Я понимаю... Здесь хорошо, дом образцовой культуры, не шумят, сантехника в идеальном порядке, стараемся. Квартира четыреста двенадцать, четвертый этаж. Я вас сейчас запишу, и идемте принимать сдаваемое имущество.

Путь на четвертый этаж по лестнице показался Виктору ближе, чем обычно. Евдокия Кузьминична подымалась впереди, потряхивая локонами и стараясь показать, что она не утратила стройности фигуры и свежести; одна тысяча девятьсот сорок восьмой год для нее никогда не кончался.

— Виктор Сергеевич, а вы в самодеятельности, случаем, не принимали участие?

— А это здесь обязательно?

— Нет, ну что вы... Просто мы ищем новые, формы культурного досуга, просмотры там, клубы по интересам. Вот, начали проводить вечера "Для тех, кому за тридцать". Можно прилично посидеть, отдохнуть, вы бы рассказали что-нибудь.

— Спасибо за приглашение, Евдокия Кузьминична. Только сначала бы вселиться. Ну и потом узнать, не рано ли мне еще на такие взрослые мероприятия ходить.

Евдокия рассмеялась, прикрыв рот уголком платка.

— Ох и шутник вы, Виктор Сергеевич, как я погляжу, ох и веселый человек! Обживетесь, присмотритесь, обязательно приходите, таким, как вы, там всегда рады.

В длинном коридоре, вдоль которого тянулись двери квартир, потолок показался Виктору немного низковатым. "Коммуникации, наверное, там спрятали..."

— А вот и ваша, — произнесла Евдокия, выуживая из кармана платья ключ с брелком. — Вам понравится. Удобное место, вид на природу...

Переступив порог, Виктор понял, что несколько переоценил степень решения жилищной проблемы. Потолок в квартире был ниже, чем в хрущевке — еще сантиметров на двадцать. Но главное — и это он понял, когда через один шаг оказался в комнате — что слово "десять" означало не полезную, а общую площадь квартиры.

Слева от входа располагался совмещенный санузел, где путь к унитазу лежал через кафельный квадрат для душа; для принятия водных процедур надо было отгородиться занавесками от унитаза и двери, причем полотенцесушитель висел над унитазом. Впрочем, для гигиены в это пространство еще был вписан миниатюрный рукомойник и рядом с ним — кронштейн для рулона; видимо, специальная туалетная бумага здесь уже стала стандартом.

Прихожая оказалась намного меньше, чем в бессемейке Зины: впрочем, прихожей это было назвать нельзя — скорее, коридорчик с крючками для одежды, полочками для обуви и веником. Но самое удивительное ждало в комнате — кухня, вернее, то, что должно ею быть, размещалось именно здесь же, в комнате, хотя необходимый минимум присутствовал: мойка, электроплита на пару конфорок, над которой торчал белый эмалированный зонт жестяной вытяжки и даже миниатюрный холодильник, висевший над мойкой, чтобы при размораживании текло прямо в раковину. Остальное убранство комнаты составляли два шкафа по стенам, три стула, люминисцентный светильник в плоском плафоне под потолком и стандартный динамик у двери, черный с белой накладкой и надписью "Ревна".

— А кровати у вас где выдают? — вырвалось у Виктора.

— А кровати, Виктор Сергеевич, у нас здесь. И письменный столик здесь. Просто мебель у нас современная, она у нас по-новому трансформируется.

И Евдокия в доказательство откинула из стенок полутораспальную кровать с двумя подушками, столик и гладильную доску, а из-под плиты выдвинула стол-книжку.

— А я так считаю, Виктор Сергеевич, что одинокому человеку большая квартира вовсе ни к чему. И дорого, и уборки много. Другое дело, когда вдвоем живут. Там и кухня отдельная понадобится, и лоджа, и кладовка. И семейным скидку делают. В маленковской шестерке так совсем недорого выйдет.

— Это мысль. Надо будет подумать.

— А вы подумайте... Ой, да что же это я вас заговорила. Давайте по описи примем и отдыхать устроитесь. Значит, секция мебельной стенки с кроватью — одна....

После подписания акта безоговорочной капитуляции перед большой кухней, превращенной в жилье и прозванную Виктором мысленно "бикини-квартирой", Виктор понял, что за оставшийся час ему нужно обзавестись личными вещами. Осмотр помещения показал наличие нескольких алюминиевых кастрюль, чугунной сковородки, набора столовой посуды на четыре персоны, пары комплектов постельного белья и трех полотенец — пару вафельных и банного. В шкафу был обнаружен чистый и глаженый домашний халат, а в прихожей — войлочные тапочки. На стенке одиноко стоял зелено-голубой орловский будильник — Виктор завел его и поставил время. Нашлась даже сумка-авоська, сплетенная из широкой пластиковой ленты, с парой вискозных хозяйственных сеток внутри — видимо, это осталось от предыдущего жильца. Для полного счастья не хватало предметов личной гигиены, бритвы, и, конечно, продуктов. И еще нужен был приемник — слушать западные голоса.

Проводив в коридоре Евдокию — она посоветовала ему сразу же приходить по возникновении каких-либо проблем — Виктор тут же столкнулся в коридоре с крупным мужиком под пятьдесят в помятых тренинках и с велосипедным насосом в руке. На щеке у мужика розовел заметный шрам.

— О! Сосед! — воскликнул мужик. — Меня Сашок зовите, я из четыреста четырнадцатой. А я — то гадал, кому двенадцатую сдадут. А вас как звать-то?

— Виктор Сергеевич.

— Сталбыть, Сергеич. Александр, — он указал пальцем на себя, — и Сергеич — он перевел палец на Виктора. Пушкин, что в парке стоит, он тоже Александр Сергеич. Полкуска содрало государство за квартиру-то?

— Пятьсот. А что, дешевле она?

— Не, по прейскуранту так оно и есть. Тут вона что: нехорошая это квартира. Один жилец вселился, отож человек культурный, все такое, так сбежал с задолженностью. Уволился с завода и задолженность натекла. Другой вселился — он под этим делом в драку влез, нанес, сталбыть, телесные повреждения, короче, год ему дали. Тоже степенный, интеллигентный, все книжечки таскал с библиотеки, спортом занимался, спорт его и погубил. И вот последний только вселился, двух недель не пожил — пропал, вещи, документы оставил, пропал. Так и не нашли. А я по натуре человек всегда, добрый, весь этаж подтвердит, вот, и раз так, хочу чистосердечно предупредить: чего-то тут не тое. Сейчас, извиняйте, спешу, а свободное время будет, покумекаем. Явно усе не тое...

7. Анискин без Фантомаса.

Первым из нужных Виктору предприятий советской торговли оказался "Лель" — магазин галантереи, трикотажа и парфюмерии, названный так, видимо, в честь одноименного одеколона. Располагался он на первом этаже довоенной трехэтажки у Рынка, и в его длинном чреве с массивными колоннами, пыльной белой лепниной и темными, лакированными под орех прилавками Виктор без особого труда нашел смену белья, безразмерные носки, и прочие нужные в осень премудрости вплоть до мочалки и гуталина. Касс было две, и надо было сначала отобрать товар у продавщицы, она откидывала на бухгалтерских счетах сумму, откладывала отобранные товары в сторону, после этого надо было стать в кассу, там сказать что-то вроде "В третий отдел двадцать семь шестьдесят", вернуться с чеком и забрать товар. Чеки продавщица накалывала на короткую спицу на подставке — чтобы не терялись, и видно было, что товар взяли.

Секция парфюмерии Виктора озадачила. "Шипр" для человека его положения был хорош в пятидесятых, но сейчас уже не формат, "Консул" еще не изобрели, пресловутый "Лель" в круглом картонном футляре под Палех — это слишком дорого, как, впрочем, и "Огни Москвы", а бутыль "Свежести", похоже, была скорее для сведения пятен. Парфюмерные наборы вроде "Рябинушки" были подарочными и потому отпадали. В конце концов круглолицая девушка с челкой и значком Брянскпромторга на черной водолазке предложила ему выбить "В полет" — "Это же в честь Гагарина!".

Зато пасту Виктор выбрал сразу — незнакомая ему "Новинка-67" содержала фтор, кальций и какие-то полезные лесные травы; народ еще не просек фишку и продолжал разбирать по дешевке "Лесные" и "Мятные" и какую-то импортную пенящуюся. И — о, счастье! — уже есть нержавеющие лезвия "Спутник" в белых с золотом пачках. За целый червонец. Бриться, по-видимому, придется на кухне, она же столовая, значит, нужно небольшое зеркало...

— Скажите, а стиральный порошок у вас всегда бывает? — спросил Виктор у немолодой продавщицы секции бытовой химии, только что пробившей очередному покупателю рижский набор пятновыводителей с ужасной картинкой убегающего пятна на зеленой коробке.

— Индийского сейчас нет, — вздохнула она. — Берите наш, всегда три вида в ассортименте.

— То-есть, он не пропадает? Отечественный?

— Куда пропадает? Кто его уворует, о чем вы говорите, гражданин? Этого добра в любом сельпо навалом, как стиралки стали продавать.

— То-есть, я могу прийти и позже. Я просто недавно приехал устраиваться на работу.

— Можете позже. Тогда шампунь возьмите, мужчинам тоже нужен уход за волосами, — и она указала на полочку с рядом желтых и зеленых флаконов. — "Сирень", "Ивушка", "Ромашка", "Ладушка", "Солнышко"...

— Ромашковый. Еще мыло посчитайте, "Русский Лес", "Банное" и два рулона... нет, рулон бумаги...

— Полиэтиленовые пакеты считать?

— Да, парочку. На улице сыро.

На улице уже стемнело, в лучах длинных люминисцентных светильников танцевали мелкие капли измороси, и Виктор пожалел, что оставил зонт в экономе. Со стороны новой больницы по улице ползла туманная муть, она казалась мягкой и похожей на пленку тех самых полиэтиленовых пакетов, в которые он засунул покупки. С простенков дома на него смотрели старые лепные афиши магазина, разъяснявшие, что здесь можно купить мыло, духи, одеколон, белье... эти списки Виктор помнил в далеком детстве, и теперь от них веяло каким-то домашним теплом. Прохожие выглядели беспечно и совсем не зажато; скорее большинство из них, бегая после работы за покупками, были озабочены своими делами. Под одним из простенков на кирпичах было выведено красной масляной краской "F.".

Следующим магазином в этом доме должна быть "Гастрономия". Но как только Виктор толкнул массивную лакированную дверь — ее еще не успели заменить модерновой стеклянной — как до его обоняния донесся запах овощей, картошки и сухофруктов; сюда из подвала у Почты перенесли коопторговский магазин.

— Виктор Сергеевич! Добрый вечер!

Перед Виктором стояла молоденькая, чуть круглолицая темноволосая девушка в стильной куртке "милитари" из синтетической замши, с погончиками и накладными карманами. Короткую прическу прикрывала белая вязаной шапочка, а руки оттягивали бурая хозяйственная сумка из дешевого кожзама и капроновая сетка с картошкой и кабачком.

— Не узнали? Я Лара, из нашего сектора. Лариса, то-есть. После этого рижского детектива, как его, ну, где такси угнали, наши меня зовут Мара. В честь девушки-сыщика. Вы, конечно, нас еще не запомнили.

— Теперь запомню, — улыбнулся Виктор. — Слушайте, вам, наверное, тяжело. Давайте я сумки возьму.

— Не надо. Вы, наверное, покупать что-то будете.

— Я передумал. Вам куда донести?

— Только до остановки, она рядом. Если хотите, можете взять картошку, она действительно тяжелая...

На улице Лара раскрыла оранжево-розовый зонтик, стараясь большую часть его держать над Виктором.

— Не нужно, — ответил он. — У меня куртка непромокаемая.

— Вы хотите помочь мне, а я хочу помочь вам, — ответила она, но все же придвинула зонтик к себе. — У меня тоже не намокает, но и не дышит. Она нетканая.

— А у вас всем дают прозвища, как в школе?

— Наши прозвали вас "Дядя Анискин". Не обижайтесь на них, пожалуйста.

— Не вижу причин обижаться. Анискин вроде человек хороший.

— Они не из-за возраста, а потому что вы пришли и сразу разобрались.

— Вам далеко ехать с такими сумками?

— Нет. Я у остановки у Стальзавода живу, дом такой двухэтажный у бани. Там недалеко.

— А у Стальзавода продуктовых нет?

— Я думала по пути с работы. Меня должен был Паша встретить у гастронома, почему-то не встретил... Мы с ним немного поспорили вчера.

— Может, что-то задержало?

— Он бы позвонил... А вы уже устроились с квартирой?

— Да. Снял в экономе, за линией

— Это который как маленковская шестерка?

— Лара, я часто слышал про маленковскую шестерку, но никогда не задумывался, что это такое. За мою жизнь дома как только не называли.

— Ну как же? Это просто. Дом без лифта может быть не выше пятнадцати метров. При Сталине это пятиэтажный, а при Маленкове решили, что если делать этаж не три метра, а два с половиной, можно вместо пяти этажей сделать шесть и сэкономить. Поэтому в маленковской шестерке высота квартир два тридцать. Ну, минус потолок. А в девятиэтажках все равно лифт, и там до потолка два с половиной.

— Ясненько. Пришел Маленков — поели блинков...

— А товарищ Берия домам придумал серии. Помните, частушка была?

— Не помню. Времени на частушки как-то не оставалось.

— У нас во дворе пели. Там атомное убежище было, мы на санках зимой с него катались. А мальчишки сделали ракету из киноленты, и она полетела в белье, и им всем здорово влетело.

Автобусная остановка оказалась не у хлебозавода, а на старом месте, напротив церкви. Павильонов и скамеек на ней не было — только жестяная табличка.

— Вы не волнуйтесь, автобус скоро придет. Он часто ходит.

И тут Виктор чуть не открыл рот от неожиданности. Мимо них, стараясь не обдать грязью пассажиров на остановке, аккуратно прокатила вазовская "восьмерка": точнее, он поначалу принял это за "восьмерку". Нечто было ярко-алого цвета, двухдверное, с изящным однообьемным кузовом и квадратными фарами. Пока это чудо поворачивало у светофора к Стадиону, Виктор понял, что перед ним все же не "зубило" восьмидесятых; машинка была размером с "Оку", куцым капотом, переходящим в панорамное стекло, напоминала жука и тарахтела маломощным движком.

— Красивая? — слегка толкнула его в бок Лара.

— Их уже выпускают?

— Это же "Лада" ижевская. Помните, два года назад — звезда Туринского автосалона?

— "Лада"? "Фиат", наверное, умер от зависти.

— Ну да, они же предлагали завод нам строить под будущую модель с передним приводом. Наши опередили. А ту, что Фиат предлагал, они только довели и начнут делать с будущего года на заводах Бьянки.

— А Ижевск не "Москвичи" делает? — Виктор понял, что после промаха с "Ладой" можно палиться окончательно.

— "Москвич" переходит на такси. Стране нужны экономичные такси, как в Лондоне. И "Буран" для села оставляют.

— Вы неплохо разбираетесь в авто.

— Я записалась на вождение в ДОСААФ. Мечтаю купить машину, но это еще не скоро. Очень не скоро.

— Пока очередь подойдет?

— Очередь на что? Просто надо устроиться в жизни, ну и где-то подрабатывать, чтобы выплачивать кредит. Пока потихоньку коплю на первый взнос. Ну и льготы семейным и с детьми. А пока можно будет брать в прокате. Но я хочу свою, с прокатными часто аварии.

— Техническое состояние?

— Нет, машины нормальные. Дело в человеке. Сейчас у многих права. В ДОСААФ учат бесплатно.

— Совершенно бесплатно?

— Тоже хотите? Абсолютно бесплатно, только с условием, что еще научитесь водить грузовик, БТР или танк. Это ж все для обороны. Так что у меня еще будет на грузовик с прицепом.

— А чего бьются, если учат?

— Ездят мало. Пока не купишь машину, она редко нужна. Так что у меня план: сначала в прокате, потом все равно свою. Сейчас все планируют заранее...

— Кстати, о планах. Как у вас проставляться положено? Сегодня я, понятное дело, не успел...

— Никак. Даже чаем. У нас в порядке эксперимента коллектив из группы выпускников. И когда нам, одним из всего института, доверили, мы для себя решили — получек и премий не обмывать, за прием на работу и отпуск не проставляться, дни рождения — чай с пирожными, первого мая после демонстрации идем на природу на шашлыки, перед Новым годом — в кафе. Короче, никакого спаивания коллектива. Студентами погуляли и хватит.

— А седьмого ноября?

— На квартиру, если у кого возможность...

— Лара!

Из-за отошедшего на противоположной стороне ЛАЗика, похожего на бело-голубой огурец, показался парень; он замахал руками, и прямо рванул через улицу без перехода, благо машин не было.

— Лара, ты извини, я опоздал... Приемка придралась.

— Все нормально, мне помогли. Паша, это Виктор Сергеевич, он теперь в нашем отделе.

— Спасибо... смущенно пробормотал Паша и забрал у Виктора сетку с картошкой.

— Не за что.

— Ой, автобус! — воскликнула Лара. — Наш!

Хорошие люди, подумал Виктор. Лара общительная, парень у нее адекватный. Хорошо, если в секторе все такие будут. Товарищ Берия, значит, домам придумал серии. Выходит, Хрущев до верховной власти не дошел, а Лаврентий Палыч до Косыгина в экономике отметился. Ну что ж, один бонус у этого Союза уже есть. Наделали меньше глупостей.

Гастроном, оказался сразу на углу с III Интернационала. Ну, удобное место. На две улицы сияли крупные надписи: "НЕВА".

"Рыбный, что ли?"

Внутри гастроном был перестроен под самообслуживание. Стены и потолок сохраняли роскошный декор пятидесятых, только в люстры и бра были вкручены похожие на обрезанные милицейские жезлы здешние экономичные лампы. Прилавки, для торговли развесными товарами, были сохранены, но по всему торговому залу уже были расставлены стеллажи штучного товара с баночками, пакетами, и коробками. В глубоких купелях холодильных стеллажей дремали молочные бутылки с этикетками разных цветов — тетрапаками, похоже, здесь еще не увлекались. Народ суетливо бродил с проволочными корзинками. Виктор примерил себя к этой толпе. Пальто, мужские и женские, твид и джерси, классические и с погончиками, куртки из болоньи, прямые болоньевые полупальто на резине, от дождя... А вот и кожаная куртка, чуть попроще, чем у него. И кепка. Правда, другая. Это таксист. Странно, с момента попадания он здесь видел мало "Волг"... Это не главное. Главное, он не будет сильно выделяться.

Не обращая внимания на стеклянные банки с овощами, Виктор сразу поспешил туда, где с потолка свисала вывеска "Мясо". Война здесь была, приток из деревни уже должен быть, а это значит, дефицит, и...

Виктор уткнулся в витрину, забитую мясом и колбасой разных сортов; ажиотажа или даже очереди к продавщице, скучавшей за синими, похожими на перевернутую балалайку, весами, не наблюдалось. В глаза почему-то сразу бросились аппетитные ломти буженины. Ценники были набраны из пластмассовых цифр на брусочках, навроде "Лего", но самое интересное — они были двойными. Например, на говядину с этикеткой "Высший" стоял черный ценник в двадцать рублей, и рядом красный уже в тридцать шесть, на "Первый" — в восемнадцать рублей, и рядом — тридцать два сорок и так далее.

— Простите, — обратился Виктор к скучающей продавщице в синем халате, — а по какой цене отпускают?

— Вы из деревни, гражданин? — удивилась она. — Справа — это с акцизом! Вы знаете, что такое акциз?

— Ах, окцы-ыз! — произнес Виктор, чуть растягивая слова и "окая". — Ну да, конечно, читали. У нас ить оно больше свойское. Таперича все понятно. То-то одних колбас двенадцать сортов.

— Пятнадцать, — флегматично поправила продавщица. — На Фокина — двадцать, в Савеловском в Москве — около полусотни. По номенклатуре сто тридцать сортов, но сами понимаете, временные недостатки. Если чего не нашли, в коопторге поищите, там местные цеха привозят.

Изобилие уже особой радости не вызывало. Цена докторской с акцизом подскакивала до тридцати семи рублей, а краковская тянула на шестьдесят один сорок. Явным контрастом к этой роскоши были серые кучи ливерки, которую предлагали всего за шесть сорок и сало за восемнадцать — и то и другое безо всякого акциза.

"Не будем спешить. Посмотрим другие отделы. Во всяком случае, с дефицитом тут справляются тупо повышением цен. Интересно, а как у них с детским питанием — карточки или матпомощь?"

Может показаться странным, что главный герой, вместо того, чтобы строить планы спасения мира, занудно изучает, где что почем. Но, во-первых, пока неясно, от чего и от кого надо здесь спасать мир, а, во-вторых, шестидесятые в СССР — это время, когда что купить, уже есть, а на что купить, еще нет. Это время, когда становится неприличным носить еще годное пальто, купленное после войны на барахолке, когда советский человек понимает, что у него есть вполне материальная мечта и на нее надо накопить или заработать. Это счастливое детство общества потребительских идеалов, когда эти идеалы еще вполне разумны. Цены перестали снижать и повышать, и жизнь стала напоминать компьютерную игру, где надо правильно покупать, чтобы скорее подняться на следующий уровень.

"Птица-дичь", где рекламировались куры местной фабрики "Рассвет" — девятнадцать рублей кило и диетические яйца по два червонца десяток, уложенные рядами в гнезда из папье-маше, внушила Виктору некоторый оптимизм. Дичь ему предложили спросить в коопторге, а за курами была очередь человек пять. Виктор, следуя инстинкту советского человека, уже хотел спросить "кто крайний", но решил посетить еще рыбный, и вскоре продавщица уже отвешивала ему филе трески, которая оказалась более чем вдвое дешевле.

Дальнейший шопинг масштабных экономических открытий Виктору уже не дал. Порадовали две находки — стограммовые пачки соли за гривенник (кто-то догадался, что людям не всегда нужен килограммовый кирпич), и банки цвета металлик с растворимым кофе на сто и двести граммов, возле которых была вывешена красная табличка "Новинка". Никто эти банки здесь не разметал, они спокойно пылились на стеллаже рядом с зелеными коробочками молотого и в зернах. Растворимого в шестьдесят восьмом он не помнил, да и как-то особо в эти годы народ больше чаем увлекался.

Внезапно он понял, что не может просто так уйти, не взяв одну банку. Не то, чтобы он привык к кофе, нет. Он почувствовал в этом предмете офисной жизни какую-то связь со своей эпохой. Он понял, что эта банка нужна ему для уверенности в этом мире, как складной нож в кармане хулигана.

"В конце концов", подумал он, "могут быть какие-то праздники, или кто-то зайдет в гости". Ему вдруг стало ясно, что он просто уговаривает себя.

...Обратно Виктор шел через переезд на Почтовой — обе руки оттягивали авоська со всяким добром и сетка с картошкой и овощами, и лезть через мостик не хотелось. Продовольственную корзину нового советского человека шестидесятых завершали трехсотграммовая фляжка коньяка и двести граммов "Одесской". И то и другое было нужно на случай появления каких-то непредвиденных проблем, требующих лично-делового некогнитивного общения: проще говоря, если для решения вопроса потребуется с кем-то выпить. С одной стороны, три звездочки полностью снимали вопрос о должном уважении к другой стороне переговоров, с другой, в отличие от водки, можно было много не пить. Одесская же могла пойти на бутерброды для закуски, как и шпроты, которые здесь свободно лежали по шесть пятьдесят; народ, похоже, относился к деликатесам совершенно прагматично.

Автоматический шлагбаум мигал парой светофорных огней. Мимо Виктора в сумерках прогрохотала электричка на Брянск — красно-белая, в шесть вагонов, похожая на послевоенные секции, с дверями, сдвинутыми к середине, как у зарубежных. Здание ДОСААФ уже приобрело знакомые Виктору очертания, а на старом, потемневшем от времени дощатом заборе, отделявшем улицу от железнодорожных казарм, была выведена известкой большая буква "F.".

За Почтовой, в тумане ночной измороси, сияли огни маленковских шестиэтажек, подсвечивая желтизной тяжелые облака, ползущие прямо над крестами антенн. Похоже, это замена Новому городку, подумал Виктор. Повышенные затраты из-за сноса и расселения крахтовских бараков, зато в пешей доступности от завода и местных благ. Не дожидаясь поднятия шлагбаума, народ темной струйкой потек через пути к родному жилью, к теплым и светлым квартирам, ужину и телевизорам.

Когда Виктор ступил на квадратный метр прихожей своего нового жилья, он увидел на полу белое пятно; бумажку, похоже, подсунули под дверь. "Счет за коммуналку, что ли?" — мелькнуло у него в голове. Он зажег свет, поднял сложенный вчетверо листок из тетради в клетку и посмотрел. Листок был в пятнах свежего, еще не успевшего пожелтеть силикатного клея; вырезанные из газетных заголовков буквы складывались в слова:

МНЕ НУЖЕН ТРУП

Я ВЫБРАЛ ВАС

ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ

ФАНТОМАС

8. "Так что вы уж поосторожнее..."

Человек двухтысячных и позже, получив подобный мессадж, подумал бы, что за ним охотится маньяк. Но Виктор прекрасно помнил, как в его школьные годы такие записки куда только не рассовывали. Именно с таким текстом. Поэтому он спокойно распихал продукты во все емкости модульной мебели и решил поджарить картошку под доносящиеся из динамика мелодии Андрея Петрова из советских кинофильмов.

Восьмичасовые новости по радио начались с репортажа об Олимпийских играх в Мехико; наша сборная уверенно лидировала по числу золотых медалей, уступая лишь США. Следом за этой радостной вестью было объявлено о начале деловой встречи Косыгина с Чжоу Энь Лаем, "в духе взаимопонимания и плодотворного сотрудничества". Выпуск новостей продолжили бодрые рапорты о советских достижениях. Космонавты Аникеев и Шонин продолжали нести звездную вахту на станции "Заря-1" и посвятили день экспериментам по получению сверхчистых материалов в невесомости. На ВДНХ представлен опытный образец настольной ЭВМ "Интеллектор", позволяющей решать задачи без изучения машинных языков. В эксплуатацию досрочно введен еще один агрегат Красноярской ГЭС.

Третья часть, как и полагалось, была посвящена международным делам и оказалась обширной и тревожной. Президент Франции Шарль де Голль ввиду массовых беспорядков объявил о введении в стране чрезвычайного положения и приступил к формированию Комитета Национального Спасения. В ФРГ партия "Народный союз", получившая большинство в парламенте, добилась принятия закона, объявлявшего Судеты, Восточную Пруссию, Эльзас и Лотарингию временно оккупированными территориями...

"Как бы войны не было" — мелькнуло в голове у Виктора. Особенно его беспокоила ФРГ: под названием "Народный союз" однозначно скрывались нацики. А Де Голль в отставку не пошел, видимо из-за тех же нациков. Внешняя угроза...

— Президент США Джон Кеннеди... — продолжил диктор.

"Кеннеди жив??? Его не убили в шестьдесят третьем?"

Известие о том, что Кеннеди жив, поразило Виктора ничуть не меньше, чем первые минуты первого попадания, когда он узнал, что во главе двух величайших держав мира стоят Берия и Гитлер.

Странно, что он жив, подумал Виктор. Судя по охоте за всей его династией, "Джи-Эф-Кей" к шестьдесят восьмому должны были замочить по любому... Это не просто смена лидеров. Поменялась расстановка сил, приоритеты штатовской верхушки. Ладно, что дальше...

— ... В своем выступлении перед Конгрессом объявил студенческие волнения, охватившие ряд крупных городов Восточного побережья, следствием международного заговора двух великих держав, СССР и Китая. Американская газета Дейли Уорлд, комментируя это факт, охарактеризовала его, как очередную предвыборную утку...

"Странно, он же вроде как против военщины был и вообще", подумал Виктор. "Хотя — шестьдесят восьмой, в Пиндостане выборы. А выборы все объясняют. Важнее другое. С Китаем не просто нормальные отношения, Китай по ходу в союзниках. А это меняет весь расклад на международной арене."

Остальные сообщения для Виктора были уже более привычны. Прогрессивная общественность требовала остановить грязную войну во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже и наказать виновников убийства пятисот человек в деревне Ла Мей. Несколько человек были убиты в ходе столкновений с полицией в Лондондерри, в связи с чем на Калининской площади в Киеве прошел митинг трудящихся с требованиями предоставить независимость народу Северной Ирландии. Африка пробуждалась, тайваньский катер обстрелял китайских рыбаков. И еще как-то вскользь прозвучало о "новых нападениях на евреев в Братиславе".

Белые кубики сала в черном ложе сковороды стали прозрачными и золотистыми, и все жилое пространство заполнил запах кухни. Виктор включил вентилятор — вытяжка в этой Диогеновой бочке оказалась вовсе не роскошью, — добавил ярко-желтого ароматного масла, и скинул ножом с доски тонкие белые ломтики картошки со стружками лука. Жир затрещал, и Виктор поспешил прикрыть сковороду крышкой.

"Ревна", пообещав назавтра в Центрально-Нечерноземном районе дожди, местами со снегом и опускание столбика термометра до безрадостной отметки, перешла к трансляции арий из классических оперетт. Эллиптический динамик 1ГД-28, неизменный спутник бытовой радиотехники эпохи нототении и фаворит юных радиолюбителей, изо всех сил старался преодолеть узость рамок бакелитового корпуса, но тщетно, и Виктор прикрутил звук.

Итак, холодная война здесь была, но несколько странная. Прежде всего, ничего не сказали ни о НАТО, ни о Варшавском договоре, равно как о лагерях капиталистическом и социалистическом. Еще более странной была ситуация с ФРГ: то ли над ней потеряли контроль США, то ли сознательно закрыли глаза на неонацизм. И еще: совсем ничего про ближневосточный конфликт и израильскую военщину. Про израильскую военщину ничего, а в Братиславе с какого-то бодуна нападения на евреев.

Готовая картошка благоухала, и Виктор подумал, что к этому блюду неплохо бы квашеной капусты и малосольные огурчики. Ладно, подумал он, обживемся, и будем готовить. "Морозко" на одного хватит. Горячую воду не отключат — отопительный сезон...

Примерно в час ночи Виктор проснулся от выстрелов. Спросонья он подумал, что он дома, в своем времени, и какой-нибудь магазин решил отметить очередной месяц на рынке. Но под окном завыла милицейская сирена в два тона и на светлых полосатых шторах зарницами сверкнули оранжевые отблески милицейской мигалки. Виктор вскочил к окну. Вначале было спокойно, потом в сторону вокзала, по проезжей части, не разбирая луж, рванула группа пацанов человек пять; через несколько секунд со стороны вокзала раздались крики, свист, улицу молнией озарила вспышка и тут же что-то грохнуло. Зазвенело разбитое стекло. На желтых послевоенных двухэтажках загорались огни, и мужской голос орал в форточку "В милицию звони!"; в частном секторе залаяли дворняги. Крики раздались снова, уже гораздо дальше; минут через десять все утихло и свет в окнах стал дружно гаснуть.

Утро встретило Виктора сочным гудком, долетевшим с БМЗ; спустя некоторое время ему стали вторить хрипловатые с Фасонки и Отрадного. Динамик молчал. Виктор достал трансформер и раскрутил розетку, потом заглянул за дырчатую картонку на самом девайсе. Все было в норме.

— А комендант когда будет? — спросил он вахтершу на выходе. — Динамик что-то не работает.

— А у мене тоже не работает. Это, видать, ночью порезали.

— А что ночью было?

— Кладбище с центром дралось на крахтовских. Как маленковских шестерок понастроили, так драки сызнова и пошли. С деревни едуть, квартиры снимають, у них культура своя.

— А бригадмилы или как их теперь?

— Дружинники, они ж до одиннадцати. Но такой давно не было, обычно там человек по пять, а тут, говорят, целой толпой валили, как милиция приехала, они все и бечь кто куда. Бандитский район стал, одно слово, вот только после указа гайки стали крутить, утихать стало. На Власовой будке народ счас купаться не ходит, так оне там по вечерам из обрезов шмаляют и что с войны осталось.

"Так, картина знакомая, только это было на Новом Городке. А по ночам постреливали до середины семидесятых. Но у нас позже взялись."

В старой поликлинике вход был не с Куйбышева, а сбоку, и в вестибюле толпился народ возраста в основном не пенсионного. Медичка в регистратуре ворчала, выписывая справку.

— Кать, ну когда к нам перестанут на профосмотр гонять? У них же в новом инженерном поликлиника на первом этаже. Там бы сразу и смотрели.

— Подождите... — сказала полненькая Катя, и подошла к окошку, уминая на ходу тульский пряник, — ему же в инженерной можно. Письмо Минздрава, ну, после той статье в "Крокодиле"...

— А они знают? Вот сейчас товарищ пойдет, а они завернут обратно, потому что у них нашей справки нет.

— Погодь, я им звякну.

Катя отложила пряник и взялась за трубку пузатого бюрократического телефона с белыми буквами на черном диске, путаясь в проводе, который еще не был витым, а свисал со стола причудливыми петлями.

— Маргарита Степановна! Это из первой районной. Вы осмотр при приеме на работу проводите? Ну как же?.. А письмо от двенадцатого? Нет, ну вы посмотрите. У нас... Я говорю, у нас больных... Новое здание построят в девятой пятилетке, как бээмзевскую сдадут! Да, вот это, за подписью... Ну я его к вам тогда... Гражданин! — крикнула она, уже оторвавшись от трубки, — идите на третьи проходные, в инженерном корпусе на первом этаже. Там вообще почти никого.

Выходя, Виктор заметил, что в вестибюле стояли два газетных автомата — серые шкафы с окошком наверху и надписью "Союзпечать" на железной груди, в одном были "Известия", а в другом — "Брянский рабочий". Порывшись в мелочи, Виктор обнаружил трехгривенный: похоже, эту монету здесь специально для автоматов и ввели. Виктор кинул ее в чрево автомата "Известий" и нажал рычаг; автомат щелкнул, и из щели под стеклянным окном выскочил угол номера.

"Пока буду проходить, почитаем" — подумал он, сворачивая газету и пряча в карман куртки.

Инженерная поликлиника порадовала его чистотой и безлюдьем: на прием в этот ранний час пришли только пара женщин с ОРЗ, одна закрывала бюллетень, другая открывала. У терапевта Виктор успел мельком заглянуть в печатный орган.

В глаза ему бросился заголовок во всю первую полосу, кричащий жирными прописными буквами:

"ЛУННАЯ ПРОГРАММА США ЗАКРЫТА"

Виктор впился в текст передовицы.

"На вчерашней пресс-конференции президент США Джон Кеннеди заявил журналистам, что он прекращает выполнение разрекламированной программы "Аполлон", предусматривающей посадку на поверхность Луны аппарата с человеком на борту. "Америка не может тратить миллиарды долларов лишь для того, чтобы показать миру, что Америка может их тратить", сказал он. Как стало ясно из дальнейшей речи президента, выделенные средства и созданные ракеты "Сатурн" решено использовать для создания и вывода на орбиту сверхтяжелых космических станций, на которых будет размещено шпионское оборудование и оружие для уничтожения спутников противника. "Это решение президента еще раз доказывает, что американское правительство готово принести развитие человечества в жертву аппетитам военно-промышленного комплекса" — так прокомментировал решение Джона Кеннеди президент Академии Наук СССР Мстислав Федорович Келдыш..."

Этого еще не хватало, подумал Виктор. Звездные войны в этой реальности начинаются на десять лет раньше.

Дальше было не так интересно. Первая полоса вещала об успехах электрификации и газификации, путях научно-технического прогресса, и только сбоку, словно в траурной рамке, "Международные комментарии" осуждали действия лидера АФТ-КПП Джорджа Мини, выступившего за дальнейшую эскалацию войны в Индокитае и жесткую позицию по отношению к "советско-китайскому блоку". На одном из снимков передовицы Виктор заметил знакомое квадратное лицо, которое он видел на портрете в линейном отделении; подпись мелким шрифтом гласила: "Первый Секретарь ЦК КПСС Ф.Р. Козлов на укладке первого кубометра бетона в основание Кольской АЭС".

"Фрол Козлов!" — в мозгу Виктора моментально всплыла фраза партийного босса Гриднева из романовского СССР-98:

"Культ личности Козлова после 22-го Съезда и ограниченный конфликт с США в шестьдесят шестом из-за Тайваня. Так что вы уж поосторожнее с историей..."

Правда, на культ личности снимок явно не тянул (хотя кто знает, каким должен быть культ личности в шестьдесят восьмом?), да и про войнушку с США Виктор пока тоже ничего не слышал, хотя, может быть, просто повода не было. Самое главное, что Козлов, как и Кеннеди, тоже был жив. А Виктор, наведя справки после возвращения в Интернете, точно знал, что Козлов Фрол Романович скончался в 1965 году и вроде как от инсульта из-за атеросклероза. Известно, что Козлов считался возможным преемником Хрущева. В остальном мнения современников расходились, одни считали Фрола Романовича грамотным организатором, другие называли неумным и нечистоплотным карьеристом. Хотя Виктор уже убедился, что оценки современников в зависимости от личных отношений с историческим персонажем могут меняться до прямо противоположных.

— Скажите, а прививки какие вы делали?

— Да все, какие надо, я еще с советских... эээ... со сталинских времен их аккуратно делаю.

Врачиха, улыбчивая темная шатенка с начесом под белой шапочкой, покачала головой.

— Справки нет... Ладно, по возрасту, если жили в городе, вам должны были сделать, никуда бы вы не делись. От гриппа в этом сезоне иммунизировались?

— Совсем недавно, в этой... как ее... в поликлинике, в общем.

— Покажите... Есть покраснение, это нормально... Температура, недомогание было?

— Немного. Но уже прошло!

— Нормально. Можете одеваться...

Остальные кабинеты Виктор проскочил быстро.

"Надо срочно вражий голос слушать", подумал он, проходя по стекляшке вестибюля НТП, "те всякие сплетни вытащат. Если их Козлов сильно бесит, значит — наш человек. А так вроде в Союзе жить можно, народ о машинах мечтает, и жилье хоть маленькое, а по карману".

Почему ему пришли в голову "Культтовары", он так и не понял. В его реальности в эти годы приемник можно было купить в универмаге, появился и магазин радиотоваров, под двусмысленным названием "Огонек"; то ли это было первым, что пришло в голову, то ли потому, что секция радио должна быть там наверняка.

На улице дул ветер, подсушивая вчерашние лужи на потрескавшемся асфальте; серая пелена облаков тянулась где-то в вышине над потемневшими скелетами деревьев.

— Скажите, а на каком доехать до "Культтоваров"?

Молодая женщина в светлом платке посмотрела на него с любопытством, как на приезжего.

— А до него дойти можно. Он на Комсомольской. Пройдете два квартала, у роддома свернете, ну, там еще железная арка будет, и напротив музыкалки как раз он. Музыкалка такая старинная, как теремок, это вот сразу за памятником Камозину, это летчик такой, он на Больничной живет...

— Спасибо. Исчерпывающе.

— Что вы говорите?

— Спасибо! Я понял, где это!

9. "Я снова в СССР!"

Магазин оказался на старом месте, в довоенном зеленом доме с черным цоколем, отделанным под руст. Прямо от входа, за колоннами был отдел игрушек, где на полках дремали забавы его детства — голубой заводной робот, желтый танк на батарейке, который мог объезжать стулья без всякой электроники, конструктор, похожий на "Лего", но с круглыми детальками... Виктор вдруг почувствовал, что он хочет купить сборную модельку МиГ-17 — всего за семнадцать здешних рублей! — склеить ее, выкрасить, наклеить кальки и поставить на полку над кроватью. Избегая соблазна, он рванулся вправо, и интуиция его не обманула: перед ним оказался радиоотдел. Трехэтажные стеллажи во всю стену были заставлены полированными ящиками: квадратные — телевизоры, длинные и низкие — радиолы.

— Чего хотите выбрать? — пижонистый продавец с усиками по виду лет тридцати явно хотел перевыполнить план и не отпускать покупателя. — Новинки третьего квартала — цветной телевизор "Лазурит-2", микротелевизор "Парус", стереорадиола "Юрмала" со светомузыкой...

Виктор внезапно узнал этого продавца. Это он, в двубортном костюме и с голливудской улыбкой, во второй реальности пятьдесят восьмого года показывал ему телевизоры в здешнем универмаге. Продавец не погиб в войну и пришел в "Культтовары", потому что нового двухэтажного универмага здесь не построили. Все равно приятно.

Старый знакомый воспринял замешательство Виктора по-своему и перешел к агрессивному маркетингу.

— Похоже, вы часто бываете в поездках, — предположил продавец. — В таком случае вам просто не обойтись без этого...

Изящным жестом фокусника он продемонстрировал Виктору нечто, очень похожее на айфон в кожаном футляре.

— А что это?

— Это айфон, — произнес продавец с таким видом, будто всю жизнь провел в билайновском салоне. — А это зарядка к нему.

— Это айфон? Настоящий? — Виктору показалось, что он еще спит в экономе.

— Настоящий. К юбилею Советской власти выпущен. "Фон" — это с греческого звук, а приставка "ай" — святой, это в честь Ай-Петри, или горы Святого Петра, потому что выпускает Симферопольский завод телевизоров, Симферополь в Крыму, а Ай-Петри — это у них символ края, который не только является всесоюзной...

— Он работает? — выдавил из себя Виктор, раздавленный эрудицией труженика прилавка.

— Конечно. Вот записная книжка, вот включаете радио. В кармане свободно...

— Так это приемник с записной книжкой? То-есть, в записной книжке?

— Выполненный на новейших отечественных микросборках. Госпремию за них дали.

— Скажите, у вас АРТы есть?

— АРЗ? Александровского радиозавода?

— Нет, мобильные телефоны.

— Вы, наверное, "Голубой огонек" смотрели? Нет, там же сказали, что в розничную продажу — это на перспективу. Пока только по организациям. Ну и это же все на хозрасчете — сам "кирпич" недорогой, но там тариф по минутам, как на междугородке, да еще за номер платите. Выгоднее дойти до будки и за двугривенный куда угодно. Но обещали, что в девятой пятилетке модернизируют сети и снизят.

"Война все-таки сказалась... Но меньше, чем у нас. Мобильники у них есть, судя по фразе, здоровые."

— Что ж, будем жить простыми радостями... Что посоветуете из приемников?

— Вы знаете, у нас большой выбор. Самые простые и дешевые — транзисторы четвертого класса, карманные и переносные, цена от двухсот до двухсот пятидесяти.

— Недорого...

— Так китайский монтаж. Ввиду дешевизны продаем без рассрочки.

— А в рассрочку что?

— Могу посоветовать "Спидола-67" и "Киев-5". Современное оформление, хороший звук. Стоят порядка восьмисот. Настоящий советский монтаж. Есть подешевле, третий класс, идут за пятьсот примерно. Есть короткие, мощность как у четвертого класса, звук лучше четвертого. Тоже все советские.

— Они и от сети и батареек?

— Только от батареек, разумеется. Могу предложить универсальный блок питания за сто десять рублей, подходит ко всем.

— То-есть, отдельно еще блок питания?

— Если хотите вместе, то вас, как ценителя настоящей аппаратуры, заинтересуют "Петергоф" и "Даугава". Все волны, встроенный трансформатор, цена всего тыща сто.

— Всего?

— Это экспортируют в Европу! Немцы и англичане берут!

— Ну, что немцу хорошо... Мне вообще для небольшой квартиры.

— Вы обставляете квартиру и экономите? Минимальный вариант — это "Восток", китайский монтаж и корпус, длинные, средние, короткие, и всего триста сорок. Но для вас, честно скажу, это будет несолидно. Это в деревню берут на кухню ставить. Поверьте, мне, человеку со стажем работы в сети и победителю соцсоревнования: вам лучше взять недорогую радиолу. Вы выгадаете двести рублей, чем если будете брать транзистор и проигрыватель в чемодане. И звук лучше.

— Самая дешевая какая?

— "Звезда", триста шестьдесят, тоже теперь китайская. Длинные, средние и панель. Вы живете далеко от линий электропередач? Частный сектор, или?

— У железной дороги.

— Э, нет, не пойдет, трещать будет. Специально для вас рекомендую — "Проксима-5", недорого, семьсот десять, Ижевский завод. Все диапазоны, включая УКВ. Оформим в рассрочку.

Он показал Виктору на длинный ящик , половину которого занимал проигрыватель.

— Надо померить, влезет ли он в стенку.

— Есть более компактный — "Бердск-68"... Слушайте,товарищ, а может вам уцененка подойдет?

— Какая уцененка?

— Специально для вас. Обратите внимание — "Проксима-С" выпуска шестьдесят пятого года. Всего четыреста семьдесят после двух уценок. Все диапазоны и УКВ. Ижевский монтаж, будет работать, как автомат Калашникова.

Представленный Виктору ящик напоминал уменьшенную копию павильона "Радиоэлектроника" на ВДНХ. Или, точнее, павильон на ВДНХ делали те же дизайнеры. В берлоге Виктора девайс смотрелся бы вполне прилично.

— И что же с ним не так? Уценили за что? Два раза?

— Ну, во-первых, устаревший дизайн, шкала под динамиком. Сейчас это не модно, сейчас модно длинное и низкое. А главное, видите, пластмасса пожелтела. Потеря товарного вида. А так работает, сейчас включим, проверим... — продавец наклонился к Виктору и зашептал, — берите, я вам в порядке исключения скидку выпишу юбилейного покупателя, и рассрочку по максимуму. Первый взнос восемьдесят рублей, это почти ничего. Он нам все показатели успешной реализации портит. У нас уже хотели скинуться и сами купить, но если бы сначала премию, а потом купить...

— Так вам из-за него премию снижают? Конечно, поможем.

— Да? — засиял продавец. — Тогда я оформляю кредит, а вам наша карточка в отдел пластинок. Купившим радиолу скидка на пластинки.

Виктор понял, что его раскручивают на покупки, но все же решил посмотреть. В конце концов, если есть проигрыватель, надо хоть что-то на нем крутить.

Не дойдя полшага до прилавка музотдела, он замер.

С картонного конверта, из которого продавщица только что вынула диск — гранд, на Виктора смотрели Джон Леннон, Пол Маккартни, Ринго Старр и Джордж Харрисон.

Надпись внизу конверта гласила:

Квартет "Жуки"

Снова в СССР

Брюнетка с подведенными глазами поставила гранд на проигрыватель и опустила иглу.

— I'm back in the USSR! You don't know how lucky you are, boy! — весело заорал динамик знакомыми голосами.

— Пробиваю, — кивнул молодой парень в кепке и отправился к кассе.

"Нет, это не может быть. Подражатели какие-то. Из Югославии небось"

— Скажите, это кто поет? — поинтересовался Виктор.

— Это "Жуки", тут написано. Эстрадный квартет из Англии.

— А кто, какой состав?

Продавщица сняла пластинку с вертушки и равнодущно посмотрела на "яблоко".

— Дэ Леннон, Пэ Мак-Картни...

— А еще есть такая?

— Но это же молодежная музыка. Для вашего возраста у нас есть Рознер, Зоя Рождественская...

— Пусть молодежная. Я просто тащусь от "Жуков". Есть такая еще?

— Выбивайте, тринадцать рублей.

— У меня скидка за радиолу. Вот карточка.

— Тогда десять.

— А еще что-нибудь подобное? Западные рок-группы?

— Так они же поют непонятно. У нас в основном наши берут. А эти — для школ, на уроках английского разучивать, или те, кто на инструментах играет...

И она показала на соседний стеллаж, где были разложены популярные в народе инструменты. Судя по электрогитарам рядом с балалайками и баянами, народ продвинулся.

— То-есть, у вас нет?

— Конечно есть, вот каталог, выбирайте...

10. Будь Карузо Баранкин

...Тащить радиолу в тринадцать кило до эконома с Куйбышева оказалось не так сложно — Виктору помог какой-то парень, которому оказалось по пути. Просто помог, даже вместе подняли на этаж, а потом категорически отказался взять за труды деньгами или бутылкой коньяка — "Да вы что! Мне помогают, и я помочь должен!". Совершенно незнакомый парень, с папкой на молнии, студент по виду. Потрясающая страна, одни драки устраивают, другие помогают просто так, будто при коммунизме. Виктору поймал себя на мысли, что ему тоже хочется сделать что-то для других просто так, чтобы должником себя не чувствовать.

Купленная радиола с пачкой пластинок, несмотря на желтую решетку динамиков, внезапно придала комнате совсем другой вид, уютный и обжитый; Виктор внезапно догадался, почему. К концу шестидесятых бытовой техникой обзавелись почти все, кто жил в отдельных квартирах, она означала, что обитатель этой жилплощади не алкаш, а человек с культурными потребностями. Конечно, лучше бы здесь выглядел телевизор, но даже при китайской сборке самый дешевый потянул бы тысячи на полторы. Кроме того, чтобы не выделяться, надо было узнать, что народ ставит в экономах.

"Так. А ведь с ночной могут и гопники обчистить..."

Откинув отвертку из трансформера, Виктор отвинтил заднюю картонную часть радиолы и пристроил слева над трансформатором пакетик с мобилой и российскими деньгами. Оставив в бумажнике сдачу — серо-голубой червонец и разноцветные казначейские рубли, похожие на фантики, он рассовал оставшуюся зелень по трем другим нычкам. Выносить радиолу через вахту, пожалуй будет сложновато, подумал он, а внутри простому домушнику копаться нет времени.

К зданию НТП Виктор подошел уже к половине второго, и он думал лишь о том, успеет ли пообедать: в перерыв везде должны быть очереди. Общепит он обнаружил по запаху тушеной капусты, плывшему по коридору первому этажа и бело-синему плакату над дверями:

"Быстро есть в столовой — значит, экономить время!"

Тревога оказалась напрасной: в столовке уже сделали конвейер, и к окошечку, из которого выплывали подносы, стояло человек десять. Комплексов было три: за четыре рубля, шесть, и восемь, и, чтобы выбрать нужный, надо нажать одну из трех кнопок на стене, а потом дать деньги в кассу, которая уже пробила чек. Виктор выбрал среднюю, и ему достался салат из квашеной капусты, суп с курицей, рыба жареная с рисом и стакан компота из свежих яблок, на котором стоял пирожок с повидлом. Хлеб стоял в вазочках бесплатно, как соль и горчица: это был священный продукт, который должен быть доступен даже человеку без гроша в кармане. Виктор оглядел соседние столы; в комплексе за восемь был борщ, голубцы, винегрет и кофе с ватрушкой, а за четыре суп был молочный, без выпечки и салата. Поодаль виднелось окошечко для сдачи подносов с сентенцией, написанной почему-то старославянской вязью: "В нашей столовой порядок такой: поел — посуду убери за собой!".

Так, подумал Виктор, значит, если работу будут давать сидячую, вполне хватит за шесть, а постоянно бегать по этажам — за восемь. По вкусу, вроде готовят прилично, хоть и однообразно. В выходные обед варим дома, так дешевле. С получки начинаем искать зимнюю куртку и обувь, в крайнем случае тут наверняка можно японские часы загнать. Возможность подкалымить искать однозначно, тем более, мастера на дом по мелочам наверняка дорого. Именно по мелочам, штекер, к примеру, подпаять, они часто отваливались. А для этого надо заводить знакомства.

— Приятного аппетита! Нормально прошли?

К его столику подсел Петросов, сияющий так, как будто наша сборная уже победила канадцев.

— На днях из Москвы к нам приедет группа товарищей из головного института и министерства. Будет мозговой штурм, нужны идеи, как обогнать японцев по магнитофонам.

— Завалим Европу дешевой китайской бытовкой?

— И автомобилями. Тут некоторые пищат, что мы не просто подарили заводы, а оставили в нашей собственности, вроде эксплуатации. Так ведь китайские братья довольны, они зарабатывать хоть нормально стали. Автомобиль, конечно, не купят, приемник купят. Но, понимаете, одной низкой цены мало. Нужны новые идеи. Вы там подумайте.

— Какой вопрос? Все для блага человека, подкинем.

В сектор они поднимались вместе.

— Виктор Сергеевич, вы говорили, у вас есть опыт работы с ЭВМ?

— Да, в основном с малыми, вроде стола. Ну, у каждой серии есть свои особенности...

— Ребята все покажут. Пока задача такая — тут одну программу прислали по почте, надо ввести в машину, — сказал он, входя в комнату, — а наши все загружены.

— Просто ввести и все?

— Да, пожалуйста, не надо там ничего менять и оптимизировать.

Петросов взял со стола почтовый конверт и вытащил оттуда гармошку листов с круглыми дырочками по краям.

— Вот вам программа, держите... Инночка, подойди на минуту!

К Виктору неторопливым шагом приблизилась цветущая девушка с ямочками на щеках, улыбкой Жанетт Хардинг и темными распущенными волосами до середины предплечий. Виктор уже заметил, что каждая представительница прекрасного пола здесь старается выбрать неповторимую расцветку и узор чулок. На этой леди были плотные черные; впрочем, они ей шли.

— Это Инна Леонидовна, лучший математик группы, то-есть, уже сектора... Слушай, ну внешний вид-то!

— Викентий Андреевич, — протянула Инночка, — когда я иду в цех, я прячу волосы под косынку. По правилам техники безопасности.

— Хорошо. Включите видеотерминал и покажите Виктору Сергеевичу, как вводить.

— Он включен. Виктор Сергеевич, халат надевайте и присаживайтесь, — и Инночка пододвинула легкий трубчатый стул для себя, попытавшись максимально подтянуть край своего халата к коленям от середины бедра. Желание выглядеть "как все" и природная стеснительность явно вызывали в ней когнитивный диссонанс.

— Черт, совсем из головы вылетело, — Петросов взялся левой рукой за лоб, — Люба, выпиши сегодня товарищу халат! Э-ээ... два халата, белый и еще синий для работы в лаборатории. Пока возьмите в шкафу, там для командировочных висят. А умыться можно в лаборатории.

— Так я ж с утра умывался.

— При работе с видеотерминалом полагается вымыть лицо и руки, — пояснила Инна, — это не с машинки вводить.

— Сначала о самой системе, — важно произнесла Инна, когда Виктор, наконец, уселся на вращающееся кресло, чувствуя себя хирургом перед операцией, — у нас в цоколе стоит комплекс на микросхемах из четырех "Минск-67", с коммутатором и устройствами проводной связи с другими комплексами. Вы знаете, что такое операционная система?

— В общем, представляю...

— Начнете работать — постепенно освоите. Здесь УМОС — универсальная многозадачная операционная система. Комплекс может одновременно работать со всеми видеотерминалами в этом здании. Я вызвала экранный редактор и он создал новое досье — видите, на экране мигает зеленая звездочка?

Виктор взглянул. Звездочка, похоже, была белая, просто телевизорный кинескоп спереди закрыли большим зеленым стеклом. Загадочное "досье" видимо, было файлом.

— Вы можете набирать текст на экране, — продолжала лекцию Инна, — проверять и исправлять ошибки, и сохранять его в досье, машина каждый раз меняет содержимое.

— Это понятно.

— Это теперь ясно. Раньше, чтобы что-то посчитать, надо было написать программу на бланках, сдать листы в перфораторную, получить перфокарты, пронумеровать, чтоб не перепутались, сверить набивку, сдать на выполнение, машина выдает ошибку и все начинается сначала. Видеотерминал повышает производительность ЭВМ в десятки раз.

— Потрясающе, — хмыкнул Виктор. — При таком прогрессе ЭВМ скоро будет стоять на каждом столе.

— Ее в кармане носить будут. — без тени улыбки произнесла Инна. — Она будет понимать голос, и связываться с банками данных во всех концах земли.

— Двадцать четыре на восемьдесят? — Виктор положил руку на ящик.

— Да. По новому ГОСТу.

— Мануалы есть?

— Мандуалы? — хихикнула Инна. — Это вроде гамандрилов?

— Ну, техдокументация.

— А, руководства? Конечно.

Она выдвинула ящик и положила на стол несколько увесистых альбомов с цветными комиксами, где каждое действие разжевывалось до уровня четвероклассника. Впрочем, похоже, что в этом Союзе компьютеру учили сразу после принятия в пионеры.

С командами удалось разобраться быстро. Сложнее оказалось с техникой. Виктора все время сбивало то, что "Esc" оказалась под единицей, а "Ctrl" на месте "Tab"; ошибки же приходилось просто забивать. Машина тормозила не по детски, зеленый шрифт прописных букв на экране через пять минут стал реально напрягать, но Виктору хотелось заплатить этому миру за помощь, которую ему утром оказал этот незнакомый молодой парень, и он упорно продолжал щелкать клавишами, сверяясь с текстом программы, и каждые пару минут набирая комбинацию сохранения. Он стал специально поминутно моргать и время от времени поглядывать вдаль, чтобы глаза не так утомлялись.

Нудно гудевшие с потолка лампы дневного света комфорта не прибавляли. Ко всему прочему, в отделе негромко играл динамик; музыку каждые четверть часа перебивали прогнозы погоды, информация о новых товарах и полезные советы, перемежаемые афоризмами из польского журнала "Пшекруй". Виктор помнил эти афоризмы с детства. Они попадались ему в каждом номере "Науке и жизни", эти прикольные фразы выдуманных личностей или из выдуманных книг "Пи", "Ву" и "Будь Карузо баранки"; последнее название он так и не понял, и почему-то всегда считал его продолжением повести "Баранкин, будь человеком!"

Спустя полчаса лучший математик группы заглянула ему через плечо, и, не говоря ни слова, тихо вернулась на место. Еще через полчаса Виктор заметил, что сотрудники начали перешептываться, и искать повод пройти мимо, осторожно посматривая в его сторону. Наконец, Инночка как-то странно, боком подошла к нему.

— Виктор Сергеевич! А вы не забыли про перерыв?

— Так обед уже прошел.

— Я не про него. По охране труда положено перерывы делать.

— Да я не устал... Просто клавиатура немного непривычная, это замедляет. Несколько страниц осталось.

Инночка чуть ли не в прострации взяла уже отложенные листки программы и открыла рот.

— Вы что... — в ужасе выдавила она, — вы что, ввели больше тридцати тысяч знаков?

11. Приключения Электроника или детство Терминатора

Виктор совершенно не представлял, чем комсомолку могут напугать тридцать тысяч знаков.

— А чего, зависнет, что ли? — выпалил он первое, что пришло в голову.

— Не зависнет, там оверлей... За половину смены более тридцати тысяч обрабатывать не положено.

— Предупреждать надо, — полушепотом ответил Виктор.

— Случилось страшное, да? — с другой стороны из-за терминала свесился на стол Вадим. — Инес, что такое, скажи мне!

— Он... он набирает быстрее, чем машина думает.

— Виктор Сергеевич, а ви, случайно, не робот? Кино недавно такой был, Роберт звали.

— Я тоже когда-то читал про роботов, — пожал плечами Виктор, — "Приключения Электроника или детство Терминатора". Любая машинистка быстрее печатает.

— Машиныстка нэ может быть "ватником", — глубокомысленно заявил Вадим. — Она на экран нэ слэдыт.

— Молодая, потому и не следит.

— Лагычно, — протянул Вадим и после паузы добавил: — а машина у нас нэ зависаит, у американцев зависаит. Патамушта у американцев интернационал бизнес машин, а у нас союз рабочих и машин.

Сказав это, он вернулся на место, и лицо его излучало радость познания еще одной тайны Вселенной.

— А что, — обратился Виктор к Инне, — норму могут повысить, если много набирать?

— Премию с прибыли больше дадут. Но ведь здоровье дороже!

— Инна, а вы давно на машинах?

— С института. У нас там "Урал-60" стоял, он так грелся, что мы у него волосы сушили...

-...Виктор Сергеевич, вы закончили? Я вам покажу ваше рабочее место, и вам надо расписаться.

Любочка, аппетитная девушка со светло-рыжими волосами и светло-синим платьем под халатом, она же старший техник по снабжению, провела Виктора в угол зала, где его ждали серый однотумбовый стол из железного листа с пластиковой столешницей и кульман. Кульман был "беушный", но хороший, с изящными литыми ногами, черной блямбой противовеса и новой, мало исколотой доской. Виктор расписался за обещанные халаты ("бязевый — один, диагоналевый — один, стираете сами") и принадлежности, причем педантичная Любочка заставила его открыть и проверить готовальню, которую она важно называла "набор НЧК-14" — "а то бывает, получают, и говорят, что некомплект". Внутри футляра из папье-маше на красных бархатных ложах, словно ордена, мирно почивали хромированные чертежные инструменты; их безукоризненный порядок навеял Виктору приятные воспоминания о заводе.

Минут через пять после того, как Виктор расписался за матответственность, к его столу подошла низенькая веснушчатая девушка без халата, назвалась Евгенией Васильевной из объединенного профкома, и спросила, хочет ли он стать на учет.

— Наверное, ж все в профсоюзе, — флегматично ответил Виктор, — взносы, как и раньше, один процент, ничего не поменяли?

— Разве вы не знаете? После четырнадцатого съезда полпроцента, — ответила Женя, — аппарат ВЦСПС сейчас сократили, поскольку профсоюзные санатории и прочее передали Минсоцразвития. И у нас на предприятии путевки через отдел соцразвития. Поэтому теперь многие спрашивают, для чего нужен профсоюз. Отвечаю: теперь наша основная задача — обеспечить участие трудящихся в управлении. Ученые доказали, что в нашей стране только отдельные несознательные граждане хотят работать в условиях "я — начальник, ты -дурак"...

— Начальники или подчиненные?

— Неважно! Скажите. вы честный, сознательный, опытный, и хотите думать своей головой?

— Скромность не позволяет мне это сказать.

— Отлично. Если вы член профсоюза, начальник будет с вами советоваться, вы сможете участвовать в группах качества, советах по организации труда, материального и морального поощрения, вас будут знакомить с проектами решений, которые вас коснуться, вы сможете предложить что-то свое или написать возражения. Если хотите, вас могут выдвинуть в совет предприятия или наблюдательный совет трудового коллектива. И это все за десять рублей в месяц. Если не хотите — будете простым исполнителем.

"Так, если я правильно понял, быть простым исполнителем тут моветон. Партии или там Совмину нужны активные строители коммунизма... а заодно и контроль за номенклатурой, чтоб не борзела."

— Ставьте на учет, конечно.

— Карточку на профбилет можете после выходных занести, — сказала Женя, забрала заявление и удалилась.

— Правильно сделали! — из-за доски выглянуло миловидная брюнетка с двумя озорными хвостиками волос, — а то мы боялись, вдруг вы отделу стопроцентный охват подпортите.

— Ну так может, вам и по комсомолу стопроцентный охват сделать.

— Так у нас комсорг есть. Рустамчик! Подойди на минуту.

— Ну чего у тебя опять, Филонэнко? — к кульману подошел парень в прическе а-ля Дин Рид, но с усами и прищуренными, как у Ильича, глазами; из под расстегнутого халата у него выглядывали красный мохеровый свитер и джинсы цвета морской волны, расширенные книзу наподобие дудок.

— Товарищ в комсомол хочет.

— Издеваешься, Филонэнко. Нехорошо издеваться.

— А что? Мог бы поручения выполнять.

— Какие поручения?

— Политинформации у вас часто проводят? — спросил Виктор. — А то по радио про политику мало.

— Про политику сейчас молчат, — хмыкнул Рустам. — У Америки дела плохи, им надо ограниченный ядерный конфликт в Центральной Европе, чтобы народ от борьбы отвлечь. Обстановка напряженная, сами видите.

— А это не перерастет в глобальный конфликт?

— Конечно, перерастет. Но это будет последняя война в истории человечества.

— Да ладно, — отмахнулась Филоненко, — фон Тадден по дружбе нефть получает...

— Фон Тадден просто популист и демагог. Не сегодня — завтра его неофашисты уберут. И штатовцы на это глаза закроют. Как говорят у нас в Кулябе...

— У нас в Полтаве так не говорят, у нас кажуть "Ось побачим".

— Уля, не нервируй меня. И вообще, надо работать.

— Да, вот как раз черчу и думаю — а кто бы напомнил победителю соцсоревнования, что надо работать?

"Фон Тадден? Это который в НДП был? И с кем это у него дружба? Или это нефтепровод "Дружба"? Немецкая партия — это НДП и она у власти в ФРГ? Почему американцы это допустили, они же влияют на ФРГ? И где ГДР? Почему я здесь не слышал про НАТО и Варшавский Договор?"

...Дежурство на стенде оказалось делом простым и очень выгодным. Климатические камеры, где гоняли блоки магнитофона, работали по программе, и надо было каждые полчаса подходить и сверять параметры. Если параметры вышли за допуска, надо было остановить испытания, вынуть дефектный блок и вновь задать режимы для годных. Оставшееся время можно было дремать урывками на старом кожаном диване в бытовке, поставив кухонный таймер — он противно трещал, когда выходило время.

Все это хозяйство размещалось в утепленном ангаре-пристройке — он стоял за забором, на месте нынешнего памятника революционерам, с бетонными барельефами и стелой. Памятниками в этой реальности, похоже, еще не увлекались. В ангаре тускло горели лампы дежурного освещения, пахло машинным маслом и сварочной копотью; силуэты разрывных машин и стендов вызывали воспоминания об инопланетном корабле в фильме "Чужие", жужжали привода, кашляли компрессоры и огромные промасленные цилиндры тяжело вздыхали сжатым воздухом.

Участок малых и средних климкамер был отгорожен легким заборчиком в углу ангара, и на нем поддерживалась необычная для машзавода чистота. Белые шкафы и шкафчики на фоне желто-серых стен, по которым, словно клубок змей, расползались во все стороны тускло поблескивающие цинком вентиляционные короба, синие трубы пневматики, красные пожарные краны и черные кабеля — все это создавало атмосферу какого-то голливудского боевика. Казалось, что из-за ближайшей колонны выйдет Джейсон Стэйтем с озабоченным выражением лица и почешет небритый подбородок.

Обозрев окрестности, Виктор принялся за "Известия", но там больше ничего нового не нашлось. На второй полосе было пространное интервью с неизвестным Виктору конструктором Нестеровым о новом стрелковом оружии для Советской Армии.

"— Расскажите, пожалуйста, — спрашивал журналист, — чем объяснить принятие на вооружение еще одной системы, после того, как автомат Калашникова, распространенный в наших Вооруженных силах и НОАК, показал в Индокитае убедительное превосходство над новейшими образцами американского оружия?

— Новый автомат предназначен для наших частей высокой мобильности. Система Михаила Тимофеевича Калашникова почти идеальна. Идеальна для широкомасштабного военного конфликта, подобного Великой Отечественной, с применением оружия массового поражения. Однако наши противники, стремясь избежать удара возмездия по своей территории, стремятся навязать нам тактику ограниченных войн, и измотать в них нашу экономику. Для высокомобильных частей нужны легкие и компактные автоматы, с меньшей отдачей, чтобы при стрельбе очередями было легче поразить цель. Такое оружие и было создано нашим КБ под новый малоимпульсный патрон..."

На снимке Виктор увидел изящный булл-пап с ручкой сверху, как у американских винтовок.

"...Скоро на вооружение нашей армии поступит еще одна система. Нет, это не волшебное сверхоружие, но вещь необходимая и принципиально новая. Называется она АПО — автомат персональной обороны. Сорок процентов наших военнослужащих не призваны входить в бою в непосредственный огневой контакт с противником. Это танкисты, водители, артиллеристы, штабные работники, к примеру. Для них мы создали оружие, которое сочетает в себе огневую мощь автомата, а по весу и размерам чуть больше автоматического пистолета..."

Они готовятся к войне в Европе, подумал Виктор. Новые автоматы, колесные БМП, силы быстрого реагирования... Они готовятся к войне, в которой США вместо себя подставит другую страну, достаточно большую, чтобы измотать СССР. И, похоже, это Германия. Союз разносит ракетами Европу, а затем США диктуют свои условия. Сразу двух соперников сразу. Китай пока слишком слаб, чтобы быть решающим игроком, это не конец двухтысячных.

Одним словом, подумал Виктор, это снова руины и жертвы. И, скорее всего, это в конце концов, ядерные боеголовки на СССР. На Брянск, на всех этих людей, на него самого. Ближе к финалу, когда Союз истощит силы. Та же бредовая затея, что и у Гитлера, но с иезуитским расчетом. Что опаснее для мира — взбешенный близким концом психопат, или система расчетливых циников, сумевшая обмануть сама себя?

К одиннадцати сменщик почему-то не пришел. Виктор несколько раз заходил в будку мастеров, где резались в "козла" заводские дежурные слесаря, и на обшарпанном старом столе с обтянутой дерматином крышкой стоял карболитовый телефон; но никто не звонил. Без четверти двенадцать по крыше и стеклам ангара забарабанил нудный осенний дождь, и в свете фонарей, освещавших обезлюдевшее пространство заводского двора, замелькали мокрые хлопья.

В половине двенадцатого в дверь бытовки постучали.

— Виктор Сергеевич, вы извините... Жену отвозил... Мальчик, понимаете... Мальчик!

На пороге, с непокрытой головой, стоял парень в вымокшей куртке, и струйки воды стекали по его счастливому лицу.

12. "Я не интеллигент, я технарь"

— Простите... Простите, у вас сигареты не найдется? Мои все размокли...

Это была молодая женщина, и первое, что бросилось в глаза Виктору — это аккуратное каре рыжих волос с прямой челкой над длинными, подведенными ресницами, из-под которых выбивался умоляющий взгляд; чуть вздернутый нос придавал лицу с овальным подбородком немного озорное выражение. Посиневшие от холода губы с трудом пытались вытянуться в вымученную улыбку.

Женщина была в светлом демисезонном пальто трапецией, с большими кругами темных пуговиц и бросающимися в глаза косыми линиями больших карманов; для нынешней погоды это казалось слишком легким, и шея, обнаженная, без всякого платка или шарфа, которая выглядывала из свободного отложного ворота, лишь подчеркивала несоответствие наряда погоде. Серо-оранжевый зонт не защищал хозяйку от кружащихся в воздухе мокрых хлопьев, они падали и впивались в ткань, пропитывая ее ледяной влагой. На ногах, вместо высоких сапожек, на которые уже поголовно перешли здешние представительницы прекрасного пола, были обыкновенные туфли — по моде шестьдесят восьмого, с низкими каблуками и острыми носками; ноги, затянутые в светлый капрон, по-видимому, давно уже промокли, а из туфель можно было выливать воду. Небольшая круглая шапочка на голове была относительно сухой, но было неясно, что же она все-таки защищает.

— Не будет?..

Женщина повторила это упавшим голосом; она зябко сжалась, приложив к груди руки, в которых была плотно сжата рукоять зонта, как будто ветер собирался его вырвать, по висящей на плече бежевой сумке стекали крупные капли, и Виктор вдруг почувствовал, что незнакомке по-настоящему холодно и ее, наверное, уже бьет озноб.

— Я не курю... Что-нибудь случилось? — последние слова вылетели у него как бы сами собой.

— Ничего! Ничего, все в порядке! — поспешила ответить она. — Все нормально, я иду домой. Спасибо...

— Далеко?

— Что?

— До дома далеко идти?

— А... а зачем вам знать, где я живу?

— Я не хочу знать, где вы живете. Просто узнать, далеко ли вам шлепать по лужам в таком наряде.

— Ну какая вам разница...

— И все-таки?

— Где-то час... Автобус ушел.

— А такси?

— Туда не берут в это время. Или дерут по-сумасшедшему, — и она назвала сумму, явно превышавшую наличность Виктора. — Некоторые предлагают подвезти так, но... сами понимаете...

— Вот черт, у меня тоже голяк. С дежурства иду.

— Послушайте не надо мне платить за такси! Все нормально, я д-дойду...

Виктор заметил, что у нее от холода дрожат губы.

— Так. Сейчас попьете горячего чая, согреетесь, а потом дальше пойдете. Так и слечь недолго.

— Все уже закрыто...

— Да я рядом, вон, видите эконом у вокзала? Меда нет, сгущеное молоко есть.

Она отшатнулась к водосточной трубе, попав под ливень, текший мимо желоба.

— Не надо! Я сама дойду!

— Я не предлагаю вам вечер проводить со мной! — чуть не выкрикнул Виктор, начиная сердиться. — Тем более, уже второй час. Выпьете чай, обсохнете и идите куда угодно.

Она колебалась; на ее побледневшем лице отражалась внутренняя борьба. Тогда Виктор взял ее за руку и повел через перекресток в сторону дома.

— Куда... куда вы меня тащите?

— Можете милицию звать. В отделении тоже сухо.

Женщина смирилась и покорно пошла за ним по Вокзальной, то и дело спотыкаясь и попадая туфельками в лужи, где плавала тонкая кашица тающего льда: очевидно, в ее представлении Виктор не укладывался в стереотипный образ грабителя или маньяка. "Черт ее знает, зачем я ее веду" — мелькнуло у него в мозгу. На гулящую или аферистку его неожиданная попутчица не походила, и попыток навязываться не предпринимала, скорее, наоборот; с другой стороны, она ни разу не упомянула о семье и на правой руке ее не было кольца. Хотя здесь некоторые не носят, и не все расписываются. Шестидесятые. Приятель? Тогда бы она ему позвонила. Или спросила две копейки, или сколько у них тут в автомате. Позвонила бы каким-нибудь знакомым, подруге. Похоже, или близких у нее в Бежице нет, или...

— Вас как зовут?

— Что вы сказали?

— Ну, вас как зовут? Меня зовут Виктор Сергеевич. А вас? Это для вахтерши. Если что, скажем, что вас должен был встретить мой знакомый, но его вызвали в командировку...

— Не надо. У меня есть паспорт. А зовут Соней, разумеется.

— Вы не похожи на соню.

— Софья. В честь Ковалевской. Родители хотели, чтобы я стала математиком.

— Получилось?

— Вы действительно меня не узнали? Я пою в группе "Деснянка". Соня Ларина. В группе прозвали "Софи Лорен", но я на нее ни капли не похожа. Что вы остановились?

— Нет, идемте скорее, а то голос застудите. Я недавно в городе. А что, вас после концерта не развозят?

— Я же говорю, автобус ушел. Точнее, я на него опоздала, но это неважно...

— ...Господи, так вы ж простудитесь! — воскликнула вахтерша, когда Соня предъявила паспорт. — Вам надо срочно горячего чаю и в постель!

— Вот как раз чаем и будем поить, — ответил Виктор. — Искусство принадлежит народу, и народ не должен дать ему пропасть.

— Интересно, какую часть из этого совета вы собираетесь выполнить первой? — спросила Соня, когда они уже поднимались по гулкой лестнице, озаряемой скудным светом пятиваттных газосветных ламп: казалось ни в одной из реальностей призывы к экономии не понимали столь буквально, как в этой.

— Вас, наверное, уже дома заждались. Телефона нет, звякнуть, чтоб не беспокоились?

— Не ждут. И в этом смысле тоже.

— Не волнуйтесь, я не затаскиваю в постель мокрых, застуженных и голодных женщин. Даже если они так сексапильны.

Соня инстинктивно хихикнула.

— Интересно... А вначале вы не показались мне таким интеллигентом.

— Я не интеллигент, я технарь... Вот и наш этаж.

Квадратный метр прихожей казался входом в темную пещеру; Виктор пропустил Соню вперед и нащупал выключатель.

— Проходите в комнату. Туфли в душе на батарею, пусть сохнут.

Никелированный электрочайник в руке оказался слишком легок для чаепития вдвоем; Виктор сунул его в раковину. Лебединая шея смесителя исторгла из себя бурлящую струю.

"Она же, наверное, и не ела. Омлет с вермишелью пойдет? Это недолго."

Обернувшись, он увидел, что Соня сидит на корточках возле батареи, прижав ладони к теплому чугуну радиатора. Легкая строгая блузка темнела на лопатках, пропитанная дождевой влагой, и липла к коже, проявив сквозь себя узкие полоски бретелек; низ простой раскошенной юбки тоже набух от воды и соскользнул до середины бедер, открывая темную полосу резинки чулка. Виктор дотронулся до ее плеча, и почувствовал, что Соня дрожит. От прикосновения она резко обернулась.

— Я повесила пальто на плечики в душевой, с него внизу капает... — быстро проговорила она, левой рукой пытаясь вернуть непослушный край юбки на положенное ему расстояние не выше пятнадцати сантиметров от округлого колена.

— Вот что: вам надо срочно в теплый душ и переодеться в сухое. Горячую воду у нас пока не отключили.

— Какой душ, что вы говорите...

— Там внутри нормальная защелка. Сухое... тут в комплекте есть халат, я его не надевал, он должен быть чистый и глаженый. Попьем чай, высушим одежду утюгом. Вы умеете сушить утюгом, а то я не знаю, как с блузкой?

— Умею... Слушайте, какой халат, какой душ? Как это вы представляете, что я приду в дом к незнакомому человеку, пойду у него мыться, надену его халат... Мы ведь даже не на "ты", верно?

— Ну, если в этом проблема, давайте на "ты". Иди греться в душ, пока не заболела. Вот... — он порылся в шкафу, — вот он, халат, с ним все нормально.

— Но... если кто-нибудь зайдет, и я в этом халате?

— Кто? Кто зайдет сюда во втором часу ночи? Женщина, не серди меня.

Он сунул халат в руки Соне и направил ее в сторону душевой. Мысли его обратились в сторону белой пластиковой дверцы холодильника. Экономия, похоже, относилась и к отоплению; Виктор вдруг почувствовал, что ему хочется чего-то горячего.

В кухонном шкафчике ему сразу бросилась в глаза блестящая банка растворимого кофе; она затмевала собой скромную пачку цейлонского, предлагая себя нахально и бесстыдно, как девушка легкого поведения из итальянских фильмов.

"Чего я жду? Нового Года? И кого на него звать?"

13. Пришедшие с холода

...Дверь в душевую снова распахнулась, и оттуда вырвались клубы пара, в которых, как на эстраде восьмидесятых, показалась Соня в махровом халатике. Судя по расположению пуговиц, фасон халата был мужской, но длина явно намекала на режим всемерной экономии; впрочем, Соня от этого только выигрывала. Горячая вода совершенно преобразила ее: на щеках появился румянец вокруг ямочек, распаренная и свободная, она вступила в комнату так, словно выходила на сцену в луч прожектора. Мокрые рыжие волосы слегка выбивались из-под чалмы, накрученной из банного полотенца, а еще из-под этой чалмы на Виктора смотрели глубокие умные темно-карие глаза.

— С легким паром!

— Спасибо... У тебя уже и стол накрыт? А я собиралась помочь...

Она подсела к "книжке"; ноздри ее чуть расширились, как у кошки, принюхивающейся к еде.

— Кофе, я так понимаю, с коньяком? — последние слова она произнесла с оттенком подозрения.

— Ну, по такой погоде на стол надо графинчик "Столичной" ставить. Но — не держу, не склонен к употреблению, как в анкетах пишут. А это — так, сосуды расширяет.

— Ты еще и непьющий? И без семьи? С ума сойти. Никогда бы не поверила.

— Так получилось. Не по моей вине. Ты ведь тоже вроде одна?

— Да... и частично, наверное, по моей вине. Я всегда виню себя. И это хорошо, что нет графина, я бы отказалась. Сигареты тоже — для вида, или если очень нервничаю.

Соня села за столик, и тут Виктор обратил внимание, что она прекрасно сложена. Особенно ноги — про них нельзя было сказать "стройные и худые", но они были действительно стройные, и их плавные, обтекаемые, как у спортивной машины, линии наверняка притягивали поклонников и вызывали зависть подруг. Вернее всего было бы назвать их сочными.

Соня отхлебнула из чашки глоток горячего, ароматного, черного, как ночь, напитка, потом снова подняла глаза на Виктора.

— Я поняла, в чем дело. Ты просто из военного поколения. Тогда люди не были разделены квартирами. Не было мужчин и женщин, были наши и фрицы, и нашим надо помогать, потому что... ну, вы сами понимаете. Было очень страшно?

Виктор пожал плечами.

— Мне стыдно в этом признаться, но я не был ни дня на фронте.

— А где?

— Работал... На одном радиозаводе.

— Я поняла. Я не буду спрашивать подробности. Знаешь, у моей подруги был дядя, он чинил радиоприемники, ну, вот, а когда он умер, оказалось, что он когда-то делал приборы для бомбы.

— Омлет остынет.

Соня ловкими движениями разделила большую солнцеподобную лепешку на широкие дольки.

— А я войну плохо помню. Помню, что все время хотелось есть, помню, как зимой было холодно. Мы на севере жили, в эвакуации, там что-то вроде леспромхоза. Лес помню, не такой как у нас, там одни сосны, прямо до неба, и воздух... какой там воздух... Да, и после войны вначале больше всего запомнилось, как хотелось есть, и чтобы мама испекла большой-большой белый хлеб. Ну а потом как-то наладилось, в школе подкармливали. Закончила Новозыбковский педагогический, направили в Брянск, в Шестнадцатую школу, учить детей математике, но математика из меня не вышло.

— А почему так далеко, в Новозыбковский?

— Была причина. Сейчас это уже неважно.

"Проксима" тихо напевала нежный вокализ. "Па-да-да-да, да-да-да-да..." Похоже на трио "Меридиан". Хотя какой тут "Меридиан", до него еще лет десять.

— А ты действительно, недавно здесь живешь. И все твои вещи можно уложить в чемодан.

— Радиола туда не влезет.

— Так это твоя? — спросила она обрадовано.

— Ты коллекционируешь радиолы? Ну, судя по лицу.

— Нет-нет. Просто это значит, что ты надолго. И ты не похож на шпиона. Шпион бы взял что-нибудь вроде "Спидолы" такой переносной, или проигрывателя. А там рация. Я в кино видела.

— В Брянске много шпионов?

— Во всех городах, закрытых для иностранцев, могут быть агенты иностранной разведки. В открытых — тем более. Так что нам надо быть бдительными.

— Да, об этом везде говорят. Мир неспокоен. Поэтому к нам засылают коварных шпионов и соблазнительных шпионок.

— Надеюсь, последнее ко мне не относится?

— Я похож на человека, который водит домой шпионов, пришедших с холода?

— Читаешь плохие самиздатовские подстрочники?

— Читаю про бдительность. Ле Карре вроде работал в Ми-6?

— Да мне все равно. Просто это переводится как "Шпион, вернувшийся в игру".

"Шпион, вернувшийся в игру. Интересно, относится ли это здесь ко мне? Нет, конечно, разведывательной информации никто не требует. И так и не выяснено, кто это делает и зачем. МГБ из второй реальности, скорее всего, действительно посредник, но кто за ним стоит? Похоже, они и сами не знают, а то начали бы шастать по мирам. Интересно, Соня не может быть из ЦРУ? Нет. Нет. Она не напрашивалась ко мне домой. И вообще она скоро уйдет. Зачем я ей?"

— Дай мне передник, — требовательно сказала Соня, когда с импровизированным ужином было покончено, — я сама уберу и вымою посуду. Пока утюг поищи, и одеяло, чтоб на нем сушить.

Виктор подошел к окну и выглянул на улицу. Под длинными ладьями уличных фонарей с газосветными трубками вертелась все та же ледяная смесь, водосточные трубы двухэтажных шлакоблоков напротив изрыгали себя легкие водопады, и какой-то запоздалый грузовик выплеснул на землю газона целое цунами из лужи на проезжей части.

— Что ты там увидел? — Соня тихо подошла к нему сзади, заглянув через плечо, и легко и нечаянно потерлась грудью о его спину; Виктор услышал, как при этом сбилось ее дыхание.

— Дождь и снег. Ты высушишь одежду и через пару минут будешь такая же мокрая. Тебе завтра рано на работу?

— Нет, в эту субботу без утренников... а зачем тебе?

— Предлагаю подождать до утра, когда будет автобус. Все не одной по темени. Вчера тут стреляли на Крахтовских.

— Ты будешь из-за меня сидеть до утра?

— Посидим, поговорим, послушаем музыку. Как в кафе. Успею выспаться.

— Вообще-то я не люблю кафешек. Лет пять назад в "Зинке" любила с подругами посидеть, сейчас — нет. Обязательно подсядут подогретые ценители таланта, закажут шампанского и бутерброды с черной икрой, и будут кидать бессмысленные остроты, пренебрежительно рассуждать говорить о вещах, в которых совершенно не смыслят, и кидать липкие взгляды.

— Ну, на тебя трудно не засмотреться.

— Но не так. Ты смотришь в глаза, а потом уже на ноги.

— Заметила?

— А для кого мы их открываем?

Она отошла на пару шагов назад, скользящим движением опустила руку вниз, и сделав полшага вперед, потянула ладонь вверх от согнутого колена; материя потянулась за ладонью, обнажив слегка порозовевшее после душа тело еще сантиметров на пять — и Соня тут же, как бы стыдясь произошедшего, повернулась к Виктору спиной, повернув голову в его сторону.

— У вас в группе показывают стриптиз? — улыбнулся он.

— Шутишь. Худсовет бы разогнал. А ты, значит, был в Риге? Есть только одно место в Союзе, где можно увидеть стриптиз. Правда, не совсем, а только до бикини. Такой стриптиз, как у них, нам не нужен, — при последних словах она как-то хитро прищурилась.

— Но и чересчур закрываться тоже не следует. Наш человек хочет видеть все наше.

— И как, удалось увидеть?

— Сознаюсь, был я в Риге. Зимой, в командировке на несколько недель. И как-то совершенно случайно изучал.

— Хорошо, что ты не начал рассказывать, что был за границей, — она состроила гримаску, и произнесла деланно скучающим тоном, — "Знаете, вот этот галстук я привез из Лондона. А тут я в Париже на фоне Нотр Дам. Шестая слева это Бриджит Бардо, а второй в центре я. Знаете, а вот у них в Стамбуле..." Вы знаете, как у них в Стамбуле?

— Мне как-то по барабану, — ответил Виктор, — Стамбул — город контрастов.

Разговор плавно переходит к теме "расскажи о себе", подумал он. Соня начинает заигрывать — то ли оттого, что нечего делать, то ли после душа располагает, то ли хочет выяснить, отчего я к ней так безразличен на фоне всеобщего внимания. А это опять ведет к теме "расскажи о себе"...

— Жаль, что взял не телевизор, — сказал он, — было бы что смотреть.

— И что бы мы смотрели? Передачи кончаются в двенадцать.

"Черт, еще один прокол."

— Слушая тебя, теряешь чувство времени. Сразу видно человека искусства.

— А ты считаешь себя неинтересным собеседником... Верно?

Виктор пожал плечами.

— Не знаю. Не задумывался.

— Но не обязательно говорить о работе, можно о книгах, о музыке... Можно я гляну?

Она подошла к полке и потянула на себя один из конвертов пластинок.

— Так ты, оказывается, битломан? — удивленно спросила она, обернувшись. — Ты слушаешь мерсибит?

— Разве это запрещено? Диски фирмы "Мелодия".

— Ну да, но... И "падающие камешки"... Это же музыка молодежи, бунтующего поколения.

— "Роллинги" прекрасные музыканты. Это один из лучших их альбомов, кстати. А грязный имидж — это только реклама, шоу-бизнес. Нравы Запада, когда талант вынужден служить прибыли. Но к музыке это не относится, "Aftermath" — это же классический ритм-энд— блюз, но группа решила экспериментировать с африканскими инструментами... А поют они о все о тех же вечных темах, о несчастной любви. Ты "Paint it black" слыхала? Забойная вещь!

— Ну да, но... Знаешь, я думала, что для того, чтобы это понять, надо родиться в другом поколении. Мне проще, я прежде всего певица, мне интересны новые, свежие краски, то, что заведет публику... Слушай, а... а вот это вообще психоделика! Это молодые энтузиасты из Министерства культуры протолкнули, а пластинка не расходится, нет спроса, железно в уценке будет.

— В какой уценке? — Виктор буквально подскочил к Соне, чуть не выхватив пластинку из ее рук. — Это же "Пинк Флойд"! В семидесятые за этим в Союзе гоняться будут!

— Откуда ты знаешь, что будет в семидесятые?

— Мода на это придет. И на тяжелый рок, ну, вроде "Лед Зеппелин".

— А это кто?

— Кто, "Лед Зеппелин"?

— Да, да. Что ты так волнуешься?

— Так это же... — Виктор запнулся, лихорадочно вспоминая хронологию. — Это же новая молодая группа, еще ни одного диска!

— И что? — на лице Сони было написано совершенно неподдельное удивление.

— Так там... там гениальные пацаны — Роберт Плант, Джимми Пейдж, Джон Бонэм и этот, как его, Джон Пол Джонс! Народ будет с ума сходить!

Соня с подозрением и некоторой укоризной взглянула на него.

— Разыгрываешь? "Лед Зеппелин" — это "Свинцовый дирижабль".

— Так это же хард.

— Какой хард?

— Ну, хардрок, тяжелый рок. Игра слов, ассоциативное название.

Соня вернула на место красочный конверт "Волынщика в воротах рассвета" и подошла к Виктору.

— Когда ты говоришь о роке, ты похож на школьника. Интересно, а как к этому относятся... ну, твои одногодки?

— Я же не навязываю им Маришку Верес.

— Вереш? Это та, что недавно в "Скандально-синие" перешла?

— Она самая.

— Неплохой вкус... Знаешь, я поняла. Ты из тех, кому нужна внутренняя свобода. Обычно люди ищут внешней. Хипарям нужна свобода одеваться, диссидентам — свобода поступков, а ты не борешься за свободу, ты просто свободен. От чужих мнений, от того, как выглядят и поступают другие. Для тебя нету слов "так принято". А это самое трудное — не делать чего-то только потому, что так делают другие. Слушай, а ты, наверное, и твист танцуешь?

— Твист — это старо. Вот шейк сбацать... но соседи снизу будут против.

— Отпад... А давай какой-нибудь медленный, на "Маяке" они всю ночь идут. Мы тихо поставим радио. Ты современный медленный танцевал?

— Спрашиваешь. А ты будешь танцевать в тапочках?

— А я буду босиком, как Сэнди Шоу. На ковре тепло.

Современный медляк в шестьдесят восьмом в СССР, если кто не помнит — это кружиться, лениво переминаясь с ноги на ногу в такт музыке. Главное здесь то, что партнеры стоят близко друг к другу, хоть и не прижимаясь, и обнимают друг друга за плечи и талию. Можно вдыхать аромат "Огней Москвы" и слышать неровное дыхание партнерши. Такая вот смесь невинного романтизма и эротики. Но от Сони ни "Огнями Москвы", ни "Пиковой дамой" или каким-то другим признаком эпохи после душа уже не пахло. От нее исходило легкое благоухание ромашкового шампуня и чистой кожи.

Светлая, неспешная мелодия кругами расходилась по комнате, источая какой-то особый, сокровенный уют. Похоже на "Um acht bis um acht", подумал Виктор, и тут же спохватился. Да что же он, в самом деле!

— Это из фильма "Еще раз про любовь"? — спросил он.

— "96 минут про любовь". В "Победе" уже прошла, в "Металлурге" идет. Ты уже сходил?

— Да. Кончается тяжело.

— Очень. Вот эта сцена, когда Евдокимов в мыслях говорит с погибшей Наташей... Прямо комок подкатывает.

"В фильме нет этой сцены. Во всяком случае, в моей реальности. Приходит Мышка, говорит, что Наташа погибла и Евдокимов просто уходит куда-то в пространство..."

— Можно, я положу голову тебе на плечо? — спросила Соня.

— Почему ты спрашиваешь?

— Вдруг это тебе неприятно.

— С какой стати?

— Люди разные бывают.

— Не понял, — недоуменно протянул Виктор. В его голове мелькнула киношная фраза: "Геша, ты бы ушел от такой женщины?"

— На самом деле? — Соня, казалось, была удивлена не меньше. — Странно, рок-музыка, запад... Никогда не слышал?

"Господи, ну что за привычка говорить подтекстом, как в пьесах шестидесятников. Что она вообще в виду имеет?"

— По-моему, в этом фильме, ну, столько-то минут про любовь, была фраза "С незнакомыми людьми легко".

— Я о другом. О том, что приняли летом в Германии. Ну, то, что не болезнь, а такое состояние организма.

"Ах, ты вот что обо мне думаешь, да?" Какая-то стихийная, первобытная волна ярости взлетела в его душе, ударив в голову, как прибой о волнолом; перед глазами словно сработала фотовспышка, только вместо объектива на него в упор смотрели два карих, насмешливых глаза.

И тогда он порывисто притянул к себе голову Сони и припал к ее губам, жадно, горячо, ненасытно вливаясь в ее слабо подергивающееся тело. Соня коротко простонала носом, попыталась мотать головой, но не в силах была оторваться. Ее глаза начали закатываться и тело ослабло, Виктор вдруг испугался, что она задохнется и оторвался от ее манящего рта; Соня тут же оттолкнула его и отпрянула к окну, задев ногой сохнувший на полу раскрытый зонтик: по счастью, тот не пострадал.

— Не надо, — повторяла она, тяжело дыша, — не надо.

Виктор пожал плечами.

— Это не болезнь, — сказал он как можно более равнодушным тоном. — Это, это, как его... стояние организма.

— Я... тебя разозлила...

— Какие пустяки по сравнению с продолжением. Ты само совершенство.

— Не надо так целовать... без любви.

— Ну, тогда это был самый оригинальный способ бросить мужчину к своим ногам, который я когда-нибудь видел.

— Я тебя разозлила, — повторила Соня уже более спокойно.

— Я же сразу сказал, что не затаскиваю в постель мокрых, застуженных и голодных женщин.

— Да, но ведь я уже сухая, согретая и накормленная, значит, меня можно... Прости, что я говорю.

— Ты просто растерялась. Для тебя это просто неожиданно.

— Н-не знаю... Знаешь, давай я теперь тебя поцелую. А то как-то не по-людски.

Она медленно подошла к Виктору и легко коснулась его лица своими губами. Руки Виктора скользнули по ее спине вверх, к плечам, он приблизил ее к себе, чувствуя, как запах ромашки начинает кружить ему голову.

— Нет-нет, так не надо, — прошептала она, — твои поцелуи слишком откровенны...

Она отстранила губы, откинув голову назад, и тогда Виктор припал к гладкой, разгоряченной внезапным происшествием коже шеи, там, где ее только-только открывал широкий ворот; Соня непроизвольно хихикнула от щекотки.

— Ты сейчас задохнешься. Давай я тебе воротник рубашки расстегну.

Легкими пальцами она вытолкнула из петли маленькую белую пуговицу; ее ладонь скользнула ниже и принялась за вторую.

— А если я тоже расстегну?

Правая рука Виктора направилась от плеча к большой, светлокоричневой пуговице банного халата.

— Нет-нет... там ничего нет, кроме меня... что ты делаешь... пожалуйста, не надо... ну я же сейчас не выдержу...

14. Вечер долгой ночи

...В пепельном тумане рассвета хрипло загудел тепловоз, не рядом у переезда, а дальше, видимо, где-то возле Фасонки. Соня сидела на кровати, полуприкрывшись простыней и задумчиво глядела в серый прямоугольник окна, куда-то поверх крыш, где в утреннем небе переплетались размытые черные ветви старых деревьев. Виктор поднял руку, провел по обнаженным плечам девушки и запустил пальцы в растрепавшиеся за ночь рыжие волосы. Она повернула голову и улыбнулась.

— Будильник не зазвенит, я его выключила. Хотела тебя сама разбудить, не хочется нарушать тишину этого утра. Хочется тишины... Я не слишком шумно вела себя вечером?

— Ну, если соседи к четырем не побежали на вахту, и не сказали, что здесь режут, все нормально.

— Или им до фонаря... Ты считаешь меня развратной женщиной?

— Ты похожа на женщину, у которой было мало случайных связей. И постоянные не задались.

— Ты прав. А я так хотела выглядеть развратной. Глупость, скажешь. Глупость. Даже потянула тебя на коврик. Ты мне не поверишь, но эта оригинальность со мной впервые. Хотела понять, как это у них.

— В зарубежных фильмах?

— Да... Даже хотела на себя посмотреть в зеркало шкафа. Не получилось. Я всегда закрываю глаза и раскрываю рот. Ничего не могу с собой поделать.

— И как эксперимент?

Она зябко повела плечами.

— Ну... не продавливается, как сетка, но почему-то чувствовала себя очень беззащитной, а хотелось очень опытной... Хотелось чувствовать, что могу закрутить голову любому мужчине, а потом тут же легко оставить. Не получилось. Ты моя неудачная жертва.

— Вчера готовилась встретиться с другим?

— Готовилась. Я не ношу с собой дежурный набор. Просто оказалось, что встречаться нет смысла. И вообще за певицами принято ухаживать, но не связывать с ними судьбу.

— Кто это сказал?

— Не сказал. Намекнул. Это уже неважно. А я не могу бросать сцену. Не могу и не хочу. Я уже вышла из комсомольского возраста.

— Не бросай. Зрителям нравится?

— Увы.

— Увы нет?

— Увы да. На каждом концерте просят исполнить "Поезд, ты уходишь, как поезд..." Таривердиев-Евтушенко, ты знаешь.

— Помню. "Поющие гитары".

— Да, они и для фильма записывали. "Нету бога, нету бога, есть лишь поезд и он далек..." Выплескиваешь себя наружу, публика аплодирует, смотрит восхищенными глазами, а потом такое чувство, что тебя выпотрошили, вынули все снизу доверху, ни мыслей, ничего... Истощение. Снаружи, правда, не видно.

— Снаружи ты просто изумительна, — улыбнулся Виктор и медленно опустил левую руку, ведя ее по спине, и затем легким касанием переведя на талию; простыня сползла вниз, открывая горячую, чуть влажную кожу. — Лучшие ноги Франции.

— Ты льстишь. У французских манекенщиц они тоньше и мускулистее, я видела в журнале. И сами они какие-то... утонченные, как Нина Шацкая. Мне надо сесть на диету.

— Не делай этого. Ты естественна и желанна, как женщина. А француженкам надо показывать не чувства, а платья.

— Мирей Дарк показывает чувства или платья? Только не говори, что ты не ходил на закрытый показ "Гали". Ее сравнивают с Мерилин Монро.

— Знаешь, как-то пропустил. Обшарил весь Интернет, но где скачать, не нашел.

— Не надо делать вид, что ты ядерный физик, и знаешь много незнакомых слов.

— Скажем проще. Мне нравится, что ты — это ты, и не похожа на Мерилин Монро.

— Уговорил. Не буду брать пример с Мирей Дарк. Следующая у тебя будет похожа на меня?

— Зачем следующая?

— У тебя было много женщин. Кстати, я так и не спросила, есть ли у тебя семья.

— Была. Знаешь, бывает так, что человек живет, нормально, устоявшейся жизнью, и вдруг остается один, без близких и друзей. И возможности вернуться туда, где было все так знакомо и любимо, уже нет, или, может, есть только надежда, но видимых путей никаких, а чудеса... ты видела когда-нибудь в Брянске волшебника? Нет. И я — нет. И все это совершенно вопреки твоей воле.

— Прости. Война сломала много судеб...

— Не будем об этом.

— Ты не спрашиваешь, одна ли я.

— Жду, когда расскажешь.

— Даже не знаю, о чем.

Соня подняла руку и начала нервно теребить огненную прядь волос. Виктор взял ее ладонь в свою, уловив легкую дрожь пальцев.

— Я любила. Не один раз. Почему-то не сложилось. Последний раз... мы собирались на этой неделе подавать заявление, но... Вот так.

— Может, поторопились? Еще все склеится?

Соня покачала головой.

— Нет. Только не спрашивай подробностей.

— Я не подглядываю в замочные скважины. Просто люди иногда спешат рвать отношения. Что-то в ком-то не нравится, решают молчать, авось притрется, все это копится, ну и...

— Нет. Это не то, что ты думаешь. Мне все говорили, что мы — идеальная пара.

— И все же?

— Тебе это не надо знать. По крайней мере, сейчас.

Наступила пауза. Виктор понял, что надо менять тему.

— Кстати, а ты выступаешь в этом платье? Ну, которое сохнет? Я недавно в городе и еще не был ни на одном твоем концерте.

— Нет, конечно. Сценическое, оно у меня длинное до пят, красное и блестящее. Такие вот рукава прозрачные из крупной сетки, а у кистей вот так из красного капронового газа. Это в Англии все женщины на сцене в платьях выше пояса и разрезами по бокам. А у нас промышленность тканями обеспечивает.

— А мне нравится, что ты на публике, как принцесса.

— А ты боишься смерти? — спросила она после небольшой паузы.

"Ни фига себе переходы!"

— Когда думаешь о других, как-то не до этого.

— Ты прямо как из дискуссии в "Юности". Думать о других или думать о себе. Жить великой мечтой или простыми радостями... Днем у нас сегодня торжественный концерт в честь гидростроителей. Буду исполнять романтическую балладу про Асуанский гидроузел. "Раскаленный песок не остыл под луной, над водою огней звездопад. Ветром волжских полей, стаей птиц в вышине мои письма к тебе полетят..." В таком белом круге "пистолета", и Юра пронзительное соло на скрипке. И у людей слезы на глазах наворачиваются.

— А вечером ты что делаешь?

— А вечером концерт. И завтра вечером. Выходные, люди хотят отдыхать. У нас неудобная жизнь — репетиции, концерты, снова репетиции, творческие вечера, репетиции, гастроли, репетиции... Правда, сельские клубы улучшаются. Везде по области стройки. Новые дома, дороги асфальтируют, магазины в два этажа и опять же клубы. "Живешь в Брянске — будь строителем", лозунг такой... Хотя послушай... Знаешь, где "Боржич"?

— "Боржч"?

— Короче, кафе "Брянский квас". На выходе из парка перед "Победой". Подходи завтра к четырем.

— Ты там выступаешь?

— Издеваешься? Будут бежицкие богемные посиделки. Это не "Зинка". У нас традиция — собираемся, сидим, танцуем, начальство исполкомовское приходит. Между дневным и вечерним.

— С удовольствием приду, если пустят.

— Пустят. Только не вздумай там коньяк заказывать и вообще не шикуй. Многие из людей искусства живут очень скромно, и то, что они не могут позволить себе то, что за соседним столиком — это их обижает.

"Решила показать подругам. Ну и хорошо. Войдем в светское общество."

Соня свесила ноги через край матраса, поискала ногами тапочки, гибко, по кошачьи, поднялась и потянулась за халатом.

— Сон прошел... Я поджарю рыбу и сварю картошку. Это у тебя треска?

— Проголодалась?

— Наверное, кофе действует. Я обычно чай пью.

— Тогда я тоже. Все равно два дня свободных.

Нет, это не так, как с Анни Ковач в восемнадцатом, и не как с Ингой Ласмане в девяносто восьмом, подумал Виктор. Я сам ее сюда пригласил. Что она сделала для контакта?.. Попросила закурить. Курящие женщины не слишком привлекательны для мужчин. Надавить на жалость? А что сделает обычный нормальный мужик из нашего времени, когда у него просит закурить незнакомая промокшая женщина? Что угодно, только к себе не потащит. Интересно, почему я это сделал, подумал Виктор. Повел себя, как советский человек зрелого возраста из шестидесятых. Если Соню подкинули спецслужбы, они считали, что я местный совок. А зачем им местный совок? И кому "им"? Если у товарищей КГБ есть вопросы, они могут их задать гораздо проще. ЦРУ? БНД? Ми-6? С какого бодуна? Чем я их мог заинтересовать? Только тем, что временную справку оформили с подачи КГБ. Что в этом особенного? Если они только не ищут человека, сходного по приметам...

"Почему она спросила, не боюсь ли я смерти?.."

В комнате блеснула вспышка и раздался тихий хлопок.

Спустя мгновение комнату с легким гудением снова озарило неяркое голубоватое сияние, уже ровное и немигающее.

Это Соня включила кухонную подсветку. С лампой ЛД на двадцать ватт и стартером. Джеймс Бонд в Союзе станет заикой.

...— Оставь, я сама. Ты толсто срезаешь. Все мужчины режут так, будто у них наряд на кухню. А я так не могу. Не могу забыть, когда картофельная кожура была пищей. Лучше сала нарежь.

— Экономия — это сейчас тренд.

— Это сейчас мания. Люди хотят успеть попользоваться перед войной. Хоть дикарем, но в Ялте, хоть маленькая, но квартира, хоть микролитражка, но машина... Я тоже хотела успеть. И потому опаздывала.

Она вскинула на Виктора свои глаза, большие, выразительные, как у красавиц с иллюстраций Коби Уитмора.

— А если ближайшие пять лет войны не будет?

— Наше поколение будет копить на дорогое и качественное. Молодежь будет искать себя.

— А не погонится за джинсами и пластинками?

— Ты как будто с Марса вернулся. У тебя тоже есть джинсы и пластинки. Это все, что нужно для счастья? Это нам всегда не хватало быта. А им не хватает себя. Все предыдущие поколения сделали себя с нуля. Сделали великую революцию. Построили Днепрогэс. Победили фашистов. Восстановили страну. Перекрыли сибирские реки и отправили человека в космос. А у них, у нынешних, нету этого, им нечем доказать. Они отправятся в путь и будут строить свои жизни с нуля. Четверть миллиарда великих строек. Майк Давидоу даже книгу о нас написал — "Империя строек"...

"Давидоу... Знакомое что-то. По фамилии — Миша Давыдов, в англоязычной стране натурализованный"

-...Мужчины обычно не умеют жарить треску. Они ее делают быстро и портят, она сухая получается. Плохо, что у тебя нет майонеза и уксуса. Придется делать просто с яйцом...

Было похоже, что Соня считает приготовление пищи своей исключительной сферой в доме, и вчера просто постеснялась хозяйничать. Вчера она чувствовала себя здесь чужой — ночь поменяла представления о сфере обитания, и теперь казалось, что она всегда существовала в этой миниатюрной клетке между постоянной комнатой и зыбким, словно виртуальная реальность, местом работы в виде залов и сцен.

Щелкнув, ожил динамик, проспавший сигналы точного времени, гимн и утренние новости — линию, видимо, починили вчера. Утреннюю тишину прорезал голос Кикабидзе — "Твердят друзья, что сошел с колеи...". Мелодию Виктор узнал сразу, эта турецкая песня была спутником каждых колхозных вечеров в студенческие годы, но здесь, в этой реальности, ее исполняли почему-то по-русски. Он хотел прикрутить громкость, но Соня остановила.

— Не надо. Хорошая вещь. "Хер акшам вотка ракы ве шарап, ичтикче делирир инсан олур харап..."

— Любишь репертуар Дарио Морено?

— Это не только мужская песня. Видел, как Севда Фердаг ее поет в фильме "Злодеяние"?

— Да, как много в этой жизни я упустил...

— Ну, это с какой стороны. Эффектно, но — моральный облик... И представляешь, саму Севду "Мелодия" выпустила, а на концертах — только слова Дербенева. Где логика?

Слегка задрожали стекла — по улице к вокзалу прокатил автобус; как и в реальности Виктора это был шестнадцатый. Только здесь он почему-то по кольцу через Ново-Советскую...

— ...Ну, вот и все. Я побежала. Не забудь в воскресенье с двенадцати!

Обернувшись, она послала воздушный поцелуй Виктору, — ухоженная, сытая и сияющая от счастья. Шаги туфелек затихли по коридору. Стукнула легкая, с толстым рифленым стеклом дверь на лестницу.

Начинался день.

15. Аляска для народа.

— Бер-резы, бер-резы, ра-адные беррезы не спят! — раздавался из-за стенки голос соседа.

Из необременительных, но важных задач дня были наушники и антенна — увлекшись пластинками, он совершенно о них забыл. Хотелось узнать последние идеологические диверсии и всякие измышления, порочащие строй. По мелочам — было любопытно, чем в этой реальности занимаются Сахаров и Солженицын, уехал ли Галич, и посадили ли Синявского с Даниэлем. Ну и вообще, что в этом Союзе считают порочащим измышлением, а что нет, поскольку в нашей истории шестидесятых, если говорить о своей стране один позитив, могли принять не за патриота, а за сексота. Естественным было иногда добавлять негатива, но не доходящего до измышления, а при случае твердо заявить — "Это болтают враги!"; но для этого надо было знать, что болтают враги. Если говорить эти слова слишком часто, сочтут за идейного дурака, а попаданцу это вовсе ни к чему. Все эти странные для современного человека обычаи появились из-за хрущевской оттепели, с которой в этом шестьдесят восьмом было совершенно неясно. То-есть, Виктор пока знал лишь то, что Хрущева на вершине власти нет, культа нет, борьбы с культом тоже нет, и битлы свободно.

На выходе из эконома дежурила новая вахтерша с вязанием. На стенке возле нее мутным желтым скотчем был прилеплен тетрадный листок, а на нем аккуратно выведено "Зовите меня Тетя Шура".

— Теть Шура, а не подскажете, есть в Брянске специальный магазин радиотоваров или вроде того?

Тетя Шура посмотрела на него поверх очков; пальцы ее продолжали машинально перебирать петли вязальным крючком.

— А вот бежицкая есть "Электроника" на Мало-Мининской и в Брянске на Макаронке что в желтом доме. Теперь Макаронку остановку и переименовали на "Электронику", а сама Макаронка теперь на Брянске-втором с лета. Ежели в Бежице чего нет, лучше сразу на Макаронку...

Вокзальная встретила его холодным, как вода из уличной колонки ясным утром; лужи затянулись корочкой льда, шершавой от вчерашних нерастаявших хлопьев и в бугорках жухлой травы по обочинам запутались обрывки затвердевшего снега. Над проводами и голыми ветвями деревьев висело чистое, чуть розоватое от невыспавшегося солнца утреннее небо, и ветер доносил из частного сектора легкий запах топящихся печей вперемежку со сладковатой примесью дымка последних костров сжигаемой в садах листвы.

Виктора вдруг охватило чувство, что он когда-то все это уже видел — и серый эконом, и эту мало изменившуюся улицу, и это небо — давно, в школьные годы, когда он бегал с пацанами по Новому Городку возле ветки на Камвольный, и старая замасленная "овечка", устало пыхтя, протаскивала мимо них несколько вагонов с товаром. Он поймал себя на мысли, что просто хочет съездить в Брянск, чтобы посмотреть, что с его городом стало в этой, еще мало познанной им реальности, и повернул к Орджоникидзеграду. Проходя по мосту, он заметил, что видневшийся вдали путепровод на Литейной уже открыт и по нему движутся машины.

Между павильонами на месте будущего торгового дома Тимошковых была стоянка такси — вечером он на нее не обратил внимания. На стоянке тусовалось несколько старых "Москвичей" с шашечками и один "йелловый кар", как Виктор прозвал про себя новое такси со сдвижной дверцей. Лениво просыпающийся рынок показался ему маленьким и малолюдным: сквозь пышные бетонные балясины забора, уместные где-нибудь на помещичьей усадьбе, Виктор разглядел давно канувшие в лету весы для автомашин, а квадратная будка киоска "Союзпечати" и огромный полинялый плакат облигаций трехпроцентного займа на торце зеленого деревянного павильона с фотографией вызвали у него какое-то щемящее чувство тоски. "Интересно, могу ли я здесь встретить самого себя?" — подумал он и направился к павильону остановки — широкому квадратному навесу из труб с шиферной крышей. Не верх дизайна, но практично.

— Тройка! — послышалось у него за спиной. Повернув голову, Виктор увидел знакомый красно-желтый автобус номером с "3-к", на котором спереди висело "Стальзавод-Автовокзал", а на табличке у задней двери, как летопись, были расписаны этапы большого пути, среди которых обнаружились "к-н Бессмертия" и "м-н Электроника". Виктора буквально внесло в распахнувшиеся двери под возгласы "Проходите вперед, там же свободно!" и кинуло на первое попавшееся сиденье на заднем колесе и обратно по ходу. Прямо напротив него на стенке висела касса — слегка облагороженный дизайном ящик со стеклом наверху, куда кидали мелочь на резиновую ленту. Чтобы оторвать билет, надо было покрутить ручку — она же протягивала ленту с мелочью, которая, достигнув края, со звоном падала в глубину ящика. Виктор бросил полтинник, но билет не вылез.

— Водитель! — заорали с площадки. — Билеты! Передайте там!

По рукам от дверей поползла катушка, которую живо впихнули в кассу, как рожок в автомат.

— Вы сколько кидали? — спросил у Виктора какой-то мужчина в шляпе.

— Один!

Виктору тут же оторвали и сунули в руки красный билет. Виктор посмотрел номер: нет, счастливым он не был. Народ шумно рассредоточился по длине автобуса с непременным "Не стойте у дверей, пройдите! — Я сейчас схожу!", и в салоне оказалось еще довольно просторно. На задней площадке у его кресла стояла компания двадцатилетних битников, ну очень веселая; не успели они доехать до Почты, а компания уже затянула — "Мы дети города, горожане..."

— Что вы там поете? — гаркнула вожатая из динамиков. — Другим ехать мешаете!

— Подождите! — крикнул один из них, парень, постриженный под горшок и чем-то напоминавший молодого Высоцкого. — А вот мы сейчас спросим у поколения, прошедшего войну и трудные послевоенные годы. Извините, — и он обратился к Виктору, — вы не могли бы сказать, мешаем мы вам этим вокальным произведением или не мешаем?

— Лично мне — нет, — пожал плечами Виктор. — Это же Ада Якушева. Если негромко, какой вопрос.

— Вот! — просиял парень. — Товарищ водитель, поколение, прошедшие войну, тоже любит песни Ады Якушевой с радиостанции "Юность"! Давайте же в честь этого дадим что-нибудь тихое, душевное — "Вечер бродит по лесным дорожкам, ты ведь тоже любишь вечера..."

Мощный трехсотсильный дизель урчал где-то под полом, как у "Икаруса", и запросто разгонял длинную, похожую на сарай машину; водитель лихо проходил повороты, так, что стоящие пассажиры крепко хватаясь за хромированные поручни, раскачивались из стороны в сторону, как на палубе корабля в свежий ветер. Они быстро проскочили Мало-Мининскую и вырвались на простор между Бежицей и Брянском. Пожелтевшая и побуревшая деснянская пойма показалась Виктору лысоватой; обширные луга лишь кое где оживляли заросли кустарника возле стариц, да вдалеке виднелся массив леса у Болвы. Мост с чугунным ограждением и массивные металлические столбы фонарей с литыми узорами наверху вызывали ностальгию.

За Первомайкой автобус с размаху нырнул в облетевшие сады Городища. Вереница ярких, разноцветных домов выстроилась за аккуратными деревянными палисадниками. Желтые, голубые, красно-коричневые и салатовые избы, среди которых изредка попадались дореволюционные кирпичные, выкрашенные в белый цвет с красными наличниками. Виктора удивило это разноцветье, столь непохожее на памятный ему неброский вид частного сектора шестидесятых; он внезапно догадался, что дома красят за счет коммунальных служб, для улучшения их сохранности, но смысл столь щедрого поступка оставался для него неясен. На будущем Чашином Кургане Виктор увидел, что неказистое здание Благовещенской церкви восстанавливают, и дорога все так же делает дугу вокруг нее, и это тоже было непонятным для этих экономичных шестидесятых. Был в этом какой-то странный, неведомый Виктору расчет. Но какой?

Пединститута еще не было, как и нового здания аэропорта. Все те же пестро выкрашенные домишки, как декорации переднего плана, тянулись на фоне серо-коричневого занавеса "Соловьев". Курган удивил Виктора; здесь он был примерно на четверть ниже, и вместо эпической бетонной звезды на его вершине стояла круглая стеклянная беседка с высоким шпилем, окруженная кольцом только что высаженных березок. Еще несколько минут — и они свернули в узкую улицу старого троллейбусного кольца, которое здесь, наверное, никогда не появится.

— Магазин "Электроника"! — раздалось в динамиках.

...Это был все тот же дом, напротив довоенной сталинки. Тот же и совсем другой. Похоже, в тихом закоулке под боком у БЗПП решили достраивать престижный район; на месте унылой серой пятиэтажной казармы со стандартной стекляшкой понизу здесь горделиво подымался к белесому небу серо-голубой утес в семь этажей с высокими потолками и стройным рядом широких витрин с небольшими навесами, чтобы прохожий мог спокойно подойти и посмотреть товар, не подвергая себя капризам погоды. Стены, аккуратно расчерченные линиями пилястр и карнизов на прямоугольники, наводившие мысль о костях домино, оказались из панелей; роскошь явно пытались удешевить и сделать более доступной.

Интерьер "Электроники" жил в шестидесятых. На стенах висели огромные красочные барельефы из фанеры со стилизованными экранами телевизоров, телевышками, антеннами, кругами радиоволн, видами приемников и пластинок, которые кое-где разбавляли женские личики и силуэты людей. Художник явно пытался соединить коммерческую рекламу, пинап, монументальную пропаганду достижений страны и личные хипстерские вкусы. Длинное, похожее на галерею помещение магазина, было доверху забито товарами; в живописном беспорядке разложенными на прилавках, стеллажах, горках и витринах. Просторные альковы были заполнены телевизорами на ножках и тумбочках, крупногабаритные радиолы подпирали стены и в одном из углов Виктор увидел целый рассадник акустических систем — вертикальных ящиков, обтянутых тканью, коробок, громадных угловых тумб и даже шаров. Прямо на него из этой электронной толпы выплыл массивный, словно качок, и угловатый, как мебельная стенка, цветной телевизор с ярлыком в шесть тысяч рублей; пытаясь его обойти, Виктор наткнулся на желтый деревянный проигрыватель, который для уменьшения места откидывался вертикально, пытаясь прикинуться частью мебельной стенки. Рядом примостился длинный полированный ящик приставки искусственного эха и настоящий электронный орган. Творческая мысль народа фонтанировала. Слово "дефицит" на этом сегменте рынка не имело смысла. Здесь нужны были просто деньги.

В конце магазина он обнаружил отдел деталей и принадлежностей, где люди солидного вида и подростки внимательно изучали витрины и рылись в каталогах. Первыми на глаза попались транзисторы, и Виктор с радостью заметил среди них "семечки" — дешевые миниатюрные триоды, залитые в блочок из черной пластмассы. Глаза разбегались среди коробок с радиоконструкторами и наборами для сборки, паяльниками и паяльничками, катушками проводов и брошюрками "Телеантенна своими руками". Венчало все это великолепие набор измерительных приборов и дешевый двухламповый осциллограф с пятисантиметровым экраном. Поняв, что запутывается, Виктор спросил продавщицу: наушники обнаружились возле большой пластиковой линзы к старым телевизорам. Вместе с антенной аксессуар вылился в тридцатку.

Солнце ушло в серую, холодную дымку и только глыба "Электроники" продолжала освежать пейзаж. К остановке у старого деревянного дома — в восьмидесятых в нашей реальности здесь появится аптека — подкатывал степенный желто-красный бас. Виктор ускорил шаг и впрыгнул в закрывающиеся двери. Вперед, в Брянск...

На повороте после Первой Школы в глаза бросилось красноватое здание кинотеатра Демьяна Бедного на месте будущей книжки гостиницы "Брянск"; оно было в лесах и сверху, похоже, вновь выводили купол Ильинской церкви. Старый дореволюционный дом, полукаменный — полудеревянный и закрывавший вид на здание, был наполовину разобран. Спасо-Гробовская уже была восстановлена и обнесена аккуратной оградкой, но действующей явно не была. Старо-Воскресенская работала, но старый облик ей так и не вернули — квадратная, с большими окнами, она была похожа на какой-то баптистский храм в Америке. До Судка все это перемежалось старыми деревянными домишками, за которыми, со стороны Десны, виднелась кучка престижных довоенных зданий, и круглая беседка на одном из них была все та же, что и в нашем мире.

С правой стороны, на ровном месте, вместо знакомых кирпичных пятиэтажек, выросли четыре мощных корпуса песочно-желтого цвета, в семь этажей, с высокими потолками и стеклянными лентами магазинов понизу. Новые — один из магазинов еще готовили к сдаче. Архитектурных деталей на них, правда, не замечалось, и только спускавшиеся по фасаду ленты застекленных балконов намекали на внутреннюю роскошь

"У них при этой всей экономии продолжают строить сталинские дома?" — подумал Виктор. "А прочему бы и нет? Государство сдает квартиры, значит, есть слой высокооплачиваемых работников, есть спрос на престижное жилье с видом на проспект..."

Пространство за элитными стенками было уставлено уже знакомыми башнями; напротив Февральской раскинулся остров облетевших садов, мещанских изб и обветшалых купеческих двухэтажных домишек, деля этот кусок проспекта пополам. Плакат на заборе гласил, что к концу девятой пятилетки здесь появится Сквер Поэтов, новое здание облфилармонии, а по обе стороны от нее два музея — историко-краеведческий и музей искусств.

"Так, филармония тут на месте цирка. Ну, логично, место-то тихое, культурное. А церкви видать, для общего ансамбля с филармонией решили восстановить. Вообще, цирк здесь будет? И если да, то где?"

— Три года — и не узнать места!

К Виктору повернулась сидевшая рядом с ним тетка в платке и пальто-джерси.

— Что вы говорите?

— Да я заметила, вы все смотрите, как на новое. Деревня деревней тут было, а как в шестьдесят пятом начали строить — прям как Москва! Вот вы не скажете, это надолго все строят или так?

— Ну, институты ж думают. Главное, чтобы войны не было.

— Да вот, немцы-то опять на нас собрались! С ними Европа, а с нами Китай. И вот иногда думаешь, не дай бог, если опять все начнется. Только вот жизнь установилась, только установилась...

На краю оврага Виктор увидел огромный щит с подъемными кранами и знакомым лозунгом:

"Живешь в Брянске — будь строителем!"

Дорога спустилась вниз, и автобус покатился по мосту — не такому высокому и помпезному, как на Сталинском проспекте, но с претензиями на роскошь в виде помпезных чугунных фонарей с виноградными гроздьями плафонов наверху. Въезд на мост украсила пара колонн с аллегорическими знаками в виде щита и меча.

Площади Ленина здесь еще не было. Была улица Советская, скверик с мерзнущими клумбами и беседками с облетевшей сеткой плюща, свежевыкрашенный особнячок Могилевцевых и эпическая панельная семиэтажка гостиницы "Десна" на месте скучного розоватого одноименного курятника из его реальностями. На фасаде гостиницы, расчерченном по вертикали белыми ребрами каркаса через каждую пару окон, виднелась цифра года постройки — "1964". На ограде особняка Могилевцевых Виктор увидел очередной плакат будущей реконструкции: площади Ленина здесь не предполагалось, новый корпус облгорисполкома на плане вытягивался позади особняка, не вылезая по высоте, пересекал Советскую, пропуская ее через себя, сквозь огромную, словно пасть, арку и смыкался с "Десной". Ленин стоял на своем старом месте перед театром — точнее на месте нынешнего Тютчева, и от универмага была только половинка.

"Изменения реальности идут где-то с середины пятидесятых. Плюс время проектирования и строительства, инерция системы, в конце концов. Подтверждается. Подтверждается — первый попаданец на двадцать лет раньше, в сорок восьмом. Как и в прошлые разы..."

Универмаг встретил его знакомыми стрелками "Солнечная линия" и "Театральная линия". Виктор решил довериться интуиции, поднялся на второй этаж, повернул на "Солнечную" и очутился в секции "Мужская одежда", где полненькая продавщица в синем рабочем халате неторопливо листала журнал мод.

— Скажите, что у вас на зимний сезон? Из верхней одежды?

Продавщица оживилась, и пригласила Виктора к вешалкам.

— Недавно чешские пальто завезли. Отличный пошив, с меховыми воротниками, последняя мода, все хвалят. Не хуже немецких. Рост у вас третий, размер, полноту помните?

— А почем они? — по опыту пребывания Виктор уже понял, что если что-то очень хвалят, то это дорого.

— Тысяча восемьсот. Но это же чешское! Смотрите, воротник натуральный мех...

— А подешевле ничего?

— Ну... Есть советское, Минск, натуральная шерсть сто процентов, классический фасон, двубортное, воротник каракуль. На вас будет очень солидно смотреться. Тысяча триста.

Минское пальто было мечтой советского бюрократа и гарантировало полное погружение зрелого мужчины любого века в местную окружающую среду. Чем-то оно напоминало машину "ЗИМ" — монументально, консервативно и практически вечно. На такое было хорошо скопить. Но времени копить не было.

— Будете мерить? Смотрите, материал какой...

— Материал хороший. А еще дешевле ничего?

— Дешевле куртка — эскимоска полуспортивная. Нейлон сто процентов, китайский пошив. Шестьсот рублей.

— Взглянуть можно?

Продавщица пожала плечами, и перебрав вешалки, представила перед Виктором изделие ширпотреба.

Это была настоящая "Аляска", дефицит восьмидесятых, темно-синяя, с ярко-оранжевой подкладкой, стальной "молнией", крупной, как гусеницы танка и капюшоном, отороченным полоской синтетического меха.

— Ничего... на вас сидит... повернитесь, пожалуйста... А вы лыжным туризмом увлекаетесь?

— Увлекался. Они у вас часто бывают? Я с получки хотел зайти.

— Да эти постоянно. Синий, зеленый и коричневый, все размеры. Это ж китайцы, мы им бронетранспортеры, они нам куртки. Можно в рассрочку. Заходите с получки, лежать будет.

Побродив по секциям, Виктор присмотрел прочие части зимней экипировки: ботинки на ранту фасона "Дембельский аккорд", но с синтетическим мехом (двести рублей), китайская лыжная шапочка с китайским шарфом в тон куртке и китайские теплые кальсоны с начесом под китайские джинсы заместо китайского трико из нашего времени. Мысленно он представил свой будущий вид: выходило что-то знакомое.

"Так это Никулин в "Операции Ы", только будет не так пестро", вспомнил он. "А Никулин взял из жизни, только утрировал. Значит, люди тогда так одевались. Выглядит немного неказисто, совково. И это хорошо. Большинство народу тут или из села понаехало, или с частного сектора, а это та же деревня."

16. Сувенир калибра 7,62.

Улица встретила Виктора холодной струей ветра в лицо. По небу плыла серая вата облаков. Прогуливаться как-то сразу расхотелось.

От улицы Грибоедова, за Судком, уходили в перспективу стены комфортных семиэтажек. Вдали, в конце проспекта, темным силуэтом на небесном экране прорисовывалась бетонная стела памятника на площади Партизан. Виктор прошел до моста через Судок, мимо палисадника еще не снесенного деревянного домика, и на основании колонны заметил чугунную табличку с текстом:

Мост им. Ленина

Гушосдор ГКВД

1962

"О как, значит пять лет назад у них еще структура НКВД была, только название поменяли. Может, и сейчас есть? Пройти пару кварталов, проверить? А какая разница? На уровне области и так и так милиция и госбезопасность — разные ведомства."

От оврага сифонило. Снизу, из глубины, послышался лай дворовых собак. Мимо проурчал старый "Москвич".

Если гипотеза с нарастающим влиянием попаданца верна, подумал Виктор, то на Фокина, у кинотеатра "Октябрь", в доме постройки пятьдесят пятого года будет большой книжный магазин. А там можно взять "Историю" и все узнать.

Он повернул назад, к перекрестку, где на стальных шестах стояли молочные шары с синими надписями "Переход", а вместо "зебры" дорожку размечали вделанные в асфальт стальные шашечки.

Фокина действительно оказалась островком его реальности, с парой львов у входа в городской сад и с тем самым желтым, похожим на графскую усадьбу екатерининских времен, здании кинотеатра "Октябрь", пробудившие какие-то детские воспоминания двойным изгибом гирлянды под круглой аркой. Именно здесь, в лучшем храме киноискусств области, в пятьдесят девятом произошла страшная трагедия. Обвалился потолок в зале, собравшем пятьсот людей. Двести оказались погребенными под рухнувшими балками и жагрой. Полсотни спасти не удалось.

И тут Виктора бросило в жар.

"Почему, почему я там, в пятьдесят восьмом, не сказал об этом? Они же могли быть живы!"

С афиши "Сегодня" на него с немым укором смотрело лицо Никулина. "Убийство в библиотеке", комедия. Такого кино в его время не было...

Спокойно, подумал Виктор. В другом пятьдесят восьмом этот кинотеатр не мог развалиться. Не было Великой Отечественной, восстановления, послевоенной нищеты и спешки. Не было отступлений от проекта — судя по помпезному Сталинскому проспекту, скорее всего, не было. Никто в той реальности не погиб...

"А здесь? Вдруг изменение уже тогда начало действовать? Строили чуть получше, чуть добротнее... И здесь он обвалится в шестьдесят девятом? Или в семьдесят девятом?"

Он чуть ли не вбежал в дубовые двери под декоративным портиком. В фойе было тихо; сеанс недавно начался, над кассой висела табличка: "Билеты только в предварительной".

— Что ж вы так опоздали? — контролерша поняла его волнение по-своему. — Теперь после журнала. Билет ваш?

— Что? Нет, я сейчас не иду. Я потом... У меня вопрос такой... — он замялся, не зная, как перейти к делу. — Я недавно приехал в Брянск, советовали сходить сюда... скажите, это правду говорят, что тут потолок обваливался?

— Еще чего! — женщина посмотрела на Виктора так, будто он свалился с Луны. — Вы глупость всякую слушайте! Это когда-то Панков-директор, он Берии написал, что кинотеатр построен вредительски. Лаврентий Палыч же строитель, ученый. Комиссия с Москвы приезжала, крышу меняли, бетон закачивали, грунт укрепить. А тут уж наговорят — обваливался, как же... А вы помните, как Берия на пуск домостроительного комбината приезжал?

— Меня тогда в Брянске не было... Солидный был руководитель.

— А что, разве он умер?

— Разве я сказал, что он умер?

— А, ну вот и я считаю — он на пенсию рано ушел. В МАРХИ лекции читает, говорит, — молодым дорогу надо. Может, оно и верно...

Книжный был на своем месте. Огромные арки окон, вход на углу. Виктор взял учебники за десятый — новейшей и СССР — и волоховский "Брянск" в зеленой обложке с красной полосой.

За Луначарского асфальт прерывался ступеньками, и по обе стороны потянулись дореволюционные дома. Без видимых изменений.

Базара не было. Цепь киосков, ограждавшая торговые ряды, была сломана, и серый некрашеный забор ограждал территорию. У забора сиротливо стоял модерновый "Союзпечать", похожий на автоприцеп, отделанный красными рейками, и под пологим шиферным навесом. Возле трубчатой ограды, отделявшей от проезжей части ряд светильников с трубками дневного света, стоял еще один фанерный щит, с белой летающей тарелкой на фоне голубого неба.

"То тарелками пугают, дескать, подлые, летают..." — всплыли в памяти слова Высоцкого.

Он перешел дорогу и приблизился к тайне: надписи гласили, что на месте базара к концу той же девятой пятилетки будет парк аттракционов, а посредине — цирк, волею архитектора принявший вид искомой летающей тарелки. У поворота, на холме, окруженный облетевшими зарослями деревьев, стоял целым и невредимым Покровский собор; куполов на нем не было, но барабаны уже оделись в леса. Подойдя поближе, Виктор прочел на паспорте строительства, что "ансамбль зданий 19 века" восстанавливается для размещения Дворца занимательной науки и техники и Центра технического творчества молодежи. "Ладно", подумал он. "Не восстановление памятника, конечно, но и не худший вариант..."

С Горького через перекресток оживленно пробегали машины в сторону Радицы. Виктор дошел до угла, где в отреставрированном двухэтажном особнячке стиля модерн расположился "Дом Одежды"; вместо понтонного вдали по улице виднелся каменный мост, от которого, на месте железнодорожной ветки, протянулось объездное шоссе на Володарку.

— Простите, не подскажете, сколько время? Я забыл завести.

Перед Виктором стоял парень в серой демисезонной куртке битловского вида, в берете, очках и с прической, как у Коренева. Этакий образец приличного мена из интеллигентной семьи, который смотрел на Виктора открытым доверчивым взглядом; губы его складывались в чуть стеснительную, извиняющуюся улыбку "извините за беспокойство, но вот так получилось".

— Двадцать пять второго, — ответил Виктор, посмотрев на часы.

— Спасибо! Вы оружием не интересуетесь?

"Значит, спросить время — повод..."

— Каким оружием? — безразличным тоном слегка любопытствующего человека ответил Виктор.

— Например, ТТ времен войны, без ржавчины... Двести пятьдесят. — продолжал парень, продолжая невинно улыбаться, как будто интересовался, где тут поближе столовая.

С собой ствола у него наверняка нет, подумал Виктор. Он не дурак, понимает, что может нарваться. Под интеллигента косит здорово, дерзок и самоуверен. Если возьмут, скажет, что пошутил.

— Пока не надо, — ответил Виктор. Если это опер — он тоже пошутил. Пока не война, пистолета не надо. И не будем в глазах этого мутного пацана выглядеть фраером. Пусть думает, что не ошибся. Такая публика определяет по приметам, кому сбагрить. Интересно, какие же приметы он нашел у меня, думал Виктор. Часы... Он недаром спросил время. Человек в кожаной куртке с импортными часами, но старается не выделяться. А может, у них здесь тусовка, "у базара". Базара нет, а тусовка есть. Место людное, пересадка на автобусы с разных районов.

— Извините. — Парень обезоруживающе улыбнулся и порулил в сторону гарнизонного универмага.

Надо уходить, подумал Виктор. Пацан наверняка работал не один. Стопудово подельщики пасут. А хвост попаданцу не нужен.

Он повернулся и пошел в сторону остановки — в том же направлении, куда намылился сбытчик. Сообщники будут ломать головы. Это хорошо. Очаг возбуждения в коре мозга подавляет соседние участки.

— Маршрутное! Маршрутное! — послышался женский голос сзади.

Взвизгнули тормоза и прямо напротив Виктора остановился голубой автобус с одной дверью, размером этак с "пазик", но угловатый и похожий на аквариум. На борту красовались знакомые шашечки, и надпись "Артель Восход"; картонка за лобовым стеклом гласила "До Камвольного через Володарский р-н. Билет 1,5 р.".

К автобусу подбежали две девчушки и открыли дверь.

— До Бежицы идет? — машинально крикнул им Виктор.

— Идет! — ответила одна, с округлым лицом, ямочками на щеках и бедовыми глазами. — Вкруговую! Садитесь!

В "аквариуме" оказались самолетные кресла с спинками; не успел Виктор бросить себя в свободное у окна, как снаружи раздался крик "Погодите!" и в салон влетел мужик в драповом демисезоне — тот самый Сашок из четыреста четырнадцатой.

— А! Сосед! — воскликнул он, захлопывая дверь и плюхаясь на место рядом, — Тоже в Брянск прибарахлиться? Давай, я на билет передам.

Он сунул Виктору полтинник с данных ему двух рублей и пустил по ряду дальше; к удивлению Виктора, через десяток секунд им вернулись два билетика.

— Хотел к Советской на автобус вернуться, — пожаловался Сашок, — нога от холода разболелась. Ранение. Ишь сколько прошло, а воно все равно в непогоду свербит. Ладно вон, затарился, на углу кружечку пропустил... Не та погода, чтоб на лугу с девками кувыркаться.

"Аквариум" заурчал и покатился по улице. Салон был полупустой, и пассажиры расслабленно откидывались на спинки кресел, чтобы отдохнуть в дороге. Том Джонс весело орал шлягер "Help yourself" из динамика над кабиной водителя. На окнах сверху болтались ламбрекены с кисточками. Для полного счастья не хватало только кондиционера.

— А ты вообще раньше где работал? — Сашок явно набивался на разговор.

— На одном большом заводе, — уклончиво ответил Виктор.

— А что за город?

— Да так. На Брянск похож.

— Да не, называется как?

— На картах он пока не обозначен.

— Вона чего... Понятно... Судьба, небось, помотала по Союзу?

— Да. Поездил.

"Связан ли Сашок с торговцем оружием? А может, это проверка? Местная банда приняла за залетного гастролера, теперь вынюхивает — кто, зачем, а может и дело предложить? Будем осторожны."

— Артельный автобус? — Виктор попытался сменить тему.

— Аха... Кооперация.

— Выгодно?

— Как везде. Лопатой деньги не гребут.

Маршрутка была не совсем похожа на нынешнюю: водителя можно было попросить остановить в любом месте улицы, точно так же и пешеходы могли посигналить рукой, как такси. В Бежице она свернула на Институтскую: пользуясь случаем, Виктор попросил остановку у подъезда старого корпуса. Сашок забеспокоился.

— А чего здесь? Она ж до вокзала.

— Дела. — коротко ответил Виктор, и, попрощавшись, сошел.

17. Коммунизм построят вчера.

Новый корпус только начинал строиться; на углу, из-за забора, вырастал железобетонный каркас, и даже Станислав Лем не смог бы угадать в этом белом скелете с торчащими прутьями арматуры силуэт будущего здания. Вдали, за стройкой, виднелось третье общежитие — не серый кирпич с плоскими стенами, а башня панельной десятиэтажки с низкими потолками, похожая то ли на заводоуправление "Лития", то ли на горисполком в нашем реале.

В старом корпусе еще пахло масляной краской, как пахнет в школе после начала учебного года. На вахте тихо дремала бабушка; спокойно пройдя мимо нее, Виктор приблизился к большой доске объявлений. "Десять лет студенческому КБ", "Киностудия "Синусоида" представляет новый фильм "Тайна двух замдеканов"", "КВН! Встреча команд ФТМ и МТФ", "Состоится предварительная защита"...

Под широкой лестницей с литыми узорными балясинами пряталась небольшая коричневая дверь во двор; она оказалась открытой. Кафедра в этой реальности могла оказаться где угодно, но Виктор решил пойти по наитию.

Трамвая во дворе в окружении яблонь он не обнаружил, зато на месте плаца военной кафедры лежали рельсы узкоколейки, огибавшие кольцом сарай лесопилки и груды досок, накрытых пленочными навесами, потемневших от дождей опилок и скопившегося металлолома; ветка от кольца шла прямо до кафедры, где под окнами лаборатории стоял красный тепловозик, как на детской железной дороге, с двумя кабинами и надписью "Целина". Табличка у двери напротив гласила, что кафедра локомотивостроения стоит на том же самом месте, словно телепортировалась из семидесятых.

Виктор толкнул дверь; за ней оказалась знакомая лестница. Ноги сами несли его на второй этаж.

В большом зале стояла жара и гудение. Высокие, опутанные паутиной проводов серые, зеленые и коричневые шкафы мигали лампами. В форточке надсадно тужился бытовой вентилятор, пытаясь ускорить тепловую смерть Вселенной. У стола, где качались стрелки вольтметров и нервно дергались самописцы, вычерчивая на графленых бумажных лентах замысловатые красные линии, увлеченно болтали трое незнакомых парней и девчонка. На стене Виктор заметил чертеж муфты. Той самой, которую он предложил в альтернативном пятьдесят восьмом.

— ...Статью Дорницкого в "ЭТТ" не читали?

— Серега вообще не читает "ЭТТ". Он, кроме "Вестника ВНИИЖТ" и трудов ВНИТИ, ничего.

— Ладно, что там Дорницкий?

— Опять полемика. Восмиосный или шестиосный с повышенной на ось.

— А динамика?

— А асинхронный?

— А пульсация момента? Вам всем не кажется, что мы нашими результатами похороним тему лет на десять?

— Не боись. Что-нибудь изобретут.

Старший, в белом халате — похоже, из аспирантов — наконец, обратил внимания на Виктора.

— Здравствуйте. Кого-то ищете?

— Вы не подскажете, где я могу увидеть профессора Камаева?

Парень почесал подбородок.

— Анатолия Алексеевича? Знаете, он теперь где-то к шести подойдет. У нас тут долго будут сидеть, пока сторож не выгонит. А вы с завода?

— Я из КБ по магнитофонам. А у вас тут, говорят, научная школа по моделированию динамики. Вон какие машины стоят.

— КБ -это у третьих проходных? Так это у вас машины. Аналоговые достигли потолка, их проще программировать, но погрешности...

— В чертежном корпусе котельную из подвала убрали... — начала девушка.

— Мы убирали, — вставил курчавый брюнет с усиками, — третий трудовой семестр.

— Саш, можно, ты потом пояснишь? Так вот в чертежном корпусе в подвале в девятой пятилетке у нас будет институтский ВЦ. И с вами по линии соединят.

— И заодно новый корпус достроят. Вату на кафедру высшей математики поставят. Курсовые считать будем.

— Для курсовых тебе Камаев персональный компьютер на кафедру выбил. Первый и единственный в институте. Лично в Зеленоград ездил.

— Персональный компьютер? — Виктор подумал, что он ослышался.

— Ну да. Миш, покажи товарищу.

Персональный компьютер был размером с кассовый аппарат и оказался программируемым калькулятором — правда, покруче, чем "МК-61", который когда-то был у Виктора. Дисплей в три строки, программы на магнитных картах, встроенный принтер на бумажной ленте, настольный графопостроитель и какой-то серый ящик размером с системный блок.

— Многомассовую систему он, конечно, не потянет, — пробасил Миша, — хотя простые дифуравнения берет. Методом Рунге-Кутта. Мы на нем регрессионный анализ делаем и разложение в ряд Фурье. Вот это, — и он ткнул пальцем в ящик, — расширитель памяти на двадцать тысяч бит. Из опытной партии, технологический. Его испытывали, на стальную плиту роняли.

— И как, выдержал?

— Корпус поцарапали. Самим красить пришлось.

— А остальных преподавателей тоже не будет?

— Может, на стендах кто. Это вон напротив здание...

— Спасибо, я знаю.

Переменившийся ветер потянул по проходу между корпусами сладковатый дым сжигаемой кучи старой травы. Виктор уже хотел переходить пути узкоколейки, но что-то его остановило.

"Подожди лезть со своим прогрессорством", — сказал он себе, "вечно ты во всех реальностях во что-нибудь влипнешь. Ладно, за феномена, бомбы видящего, ты из линейного выпутался и вид на жительство получил. За лентотягу на работе устроился. Попросили тебе дать идеи по магнитофонам — вот и думай. Осмотреться надо. Кафедра не убежит, на нее и через неделю зайти можно. И вообще — сперва изучи местные проблемы, что у них актуально. Советы постороннего не всем нравятся. С наскока не надо."

Он повернулся и пошел к двери, еще одной двери вод вор под другой лестницей, к библиотеке. В здании бывшей гимназии двери во двор были только под лестницами — ученикам там было делать нечего.

Хотелось есть. Последняя аудитория на углу коридора была переделана под буфет; Виктор решил зайти.

За столиками сидели несколько пацанов и что-то обсуждали. К удивлению, Виктор не обнаружил прилавков и буфетных стоек, как и самой буфетчицы. У стены было несколько столиков, на которых стояли корзины с пирожками и бутербродами, электрочайник, чайник с заваркой, кувшины с соком и стаканы на подносе; в углу белел холодильник "ЗИС-Москва", старый и монументальный. А еще на столе стояла коробка с бумажными деньгами и тарелка с мелочью и лежал ценник, отпечатанный на машинке, как меню.

"Вот растяпа буфетчица", подумал Виктор, "ушла и даже деньги оставила".

— Скажите, а буфет работает? — спросил Виктор у пацанов, которые, судя по выражению лиц, обсуждали какой-то прикол на последней паре.

Компания посмотрела на Виктора так, будто к их столику подошел индус в дхоти и с тюрбаном на голове. Смесь удивления и любопытства.

— Конечно, работает, — неуверенно протянул один.

— А девушка надолго отошла?

— Чья девушка? С нами девушки не было.

— Которая товар отпускает.

— Она только к закрытию придет. Убрать, что не продали.

— Так вы говорите, что буфет работает.

— Так вы видите, что он работает.

— Ну так буфетчица только к закрытию будет.

— Верно.

— А говорите — буфет работает.

— Так вы же видите — работает.

Виктор почувствовал себя, как Михаил Задорнов, когда тот просил в "Макдональдсе" огурец, не порезанный с огурца.

— Я вижу, что буфет не закрыт, — сказал он. — А кто мне отпустит?

— А здесь самообслуживание.

— А платить кому?

— Так здесь самообслуживание, — повторил парень, глядя на Виктора с каким-то сожалением.

— Что, и платить — самообслуживание?

— Короче. Просто берете, что надо, кладете деньги в коробочку, и берете сдачу.

— И никто ничего?

— В смысле?

— Все сознательно кладут, сколько положено? — Виктор подсознательно почувствовал, что слово "украсть" в этом обществе просто вызовет шок.

— А как же? Понимаете, это специально сделано, чтобы в буфете не было наценки. Нет буфетчицы — все дешевле. Это же выгодно! И если кто обжулить захочет, он же весь институт платить дороже заставит. Ему же после этого жизни не будет!

— Теперь понятно. Честность — это экономия.

Компания за столом заулыбалась. Виктор подошел к корзинам, взял пару пирожков с рыбой, налил себе в чистый стакан чай с сахаром, положил в коробку два рубля и с легким сердцем сел за свободный столик. Пацаны продолжали весело обсуждать уходящий день. Хотелось не торопиться, медленно попивать чай и откусывать понемногу от пирожков, от этих правильных, мягких пирожков со вкусом детства.

А ведь действительно, когда честные все, это всем выгодно, подумал Виктор. Можно сэкономить на торговых наценках. А если просто работать на других, сколько можешь, а брать только самое необходимое, без чего нельзя обойтись, можно вообще жить без денег. Все ждали, когда построят коммунизм, а он был рядом, скромный и повседневный. Люди искали его, глядя на звездное небо, не думая, что он может оказаться в буфете; так парень не замечает скромную девушку, которая могла бы сделать его счастливым на всю жизнь. Жаль, у общества пока нет способа так же просто гнобить всех жуликов. Сколько могли бы сэкономить...

18. Массаракш, как высшая и последняя.

В келье эконома Виктор набросился на учебники.

До сорок восьмого все был так же. Интерпретация немного другая. Например, в разделе про Великую Отечественную были "десять сталинских ударов". А до этого был параграф про тридцать седьмой год. Репрессии назывались "ежовщиной", а Берия был представлен, как борец с репрессиями и за восстановление социалистической законности.

А вот с 1948 года началось что-то непонятное. Прежде всего, Трумена прямо перед выборами ухлопал некто Деннис Райхард, пуэрториканец с немецкой фамилией. Ухлопал из винтовки "Манлихер-Каркано" с оптическим прицелом, заявил что действовал в одиночку и сделал это ради свободы Пуэрто-Рико. А потом Райхарда до суда ухлопал некто Марти Линсон, юноша, ветеран войны с контузией, якобы свихнувшийся на почве смерти Трумена, и упрятанный в психиатричку. Потрясающее сходство с убийством Кеннеди в нашей реальности.

На выборах 1948 года побеждает Томас Дьюи, который тут же начинает тормозить разгорающуюся "холодную войну". В учебнике Дьюи был показан, как "представитель здравомыслящей части антикоммунистических кругов США, отказавшийся от доктрины Монро, но признающий объективную необходимость мирного сосуществования разных общественных систем". Доктрина Дьюи была основана на лозунге конвергенции (в сноске гордо подчеркивалось, что ее впервые выдвинул в 1944 году русский социолог Питирим Сорокин, а потом уже Гэлбрейт, Ростоу, Бернхэм и прочие иностранцы). То-есть США на мировой арене боролись за сближение экономических систем, чтобы избежать гибели цивилизации.

Вот тут и развилка, подумал Виктор. У Штатов в сорок восьмом году все шансы на мировую гегемонию. Зачем им хвататься за конвергенцию? Одно дело — ученые и гуманисты, другое — правящие круги, опьяненные ядерной мощью. Тем более, СССР свою бомбу готовит в глубокой тайне и взорвет ее лишь в следующем году. Разведка? Кто-нибудь из Спецкомитета продался, перебежал на запад? Засыпалась агентура в Штатах? Нет. Был бы другой результат. Вряд ли американцы так испугаются еще не готового проекта русских. Скорее, это спровоцирует их начать войну...

Виктор положил книжку на подоконник, открыл форточку и прошелся по комнате. Нос защекотал запах печей и сжигаемой листвы. Везде в этом городе запах дыма, подумал он. Хорошо еще, что реконструкцию тяги ввели, а то бы еще и паровозы углем коптили.

СССР купил Дьюи и убрал Трумена? Маловероятно. НКВД это не сделает даже при поддержке Ковальчука из второй реальности. А почему Ковальчука? Почему не Вари с ее гипнозом-телепатей?

Стоп, подумал Виктор, начнем все по порядку. Здесь Трумена убрал пуэрториканец. В нашей реальности пуэрториканцы пытались его убрать два года спустя, не получилось Почему не получилось? Потому что полезли с пистолетиками. А киллер со снайперкой... Если он промахнется, его могут подправить стрелки со спецслужб. Беспроигрышно. Что получается? Те, кто убрал Трумена, предполагали, что на него могут покушаться пуэрториканцы, и разрабатывали сценарии будущих политических убийств? Или они о них просто знали? Попаданец в США из нашей истории?

Допустим, подумал Виктор, допустим. Что же он мог сообщить американцам такое страшное? Гитлеру сказали о крахе рейха. Кайзеру — о поражении Германии и революции. Брежневу — о распаде СССР. Царю Николаю — о революции и расстреле семьи. Американским шишкам сказали о крахе Америки. Страшном, катастрофическом, вызывающим дикий ужас. Но ведь краха не было. Или... Или он рассказал о будущем крахе? Америку в нашем мире ждет катастрофа? Такая, что кризис девяносто восьмого в альтернативном Союзе просто мелкая неприятность?

"А это уже информация. Информация для нашей реальности. И вообще редкий случай, когда с первых дней миссии становится ясно, кто и как. Вышли, ясное дело, не на Трумена. Трумен, Дьюи в этой игре исполнители. Трумен, скорее всего, оказался неуступчивым. Фишка дальше не идет..."

Виктор продолжил чтение.

В сорок девятом году, вскоре после успешных испытаний в СССР атомной бомбы, в Москве состоялась встреча на высшем уровне мистера Дьюи и Сталина. Иосиф Виссарионович конвергенцию отверг, как учение, служащее интересам буржуазии, но вместе с тем горячо и искренне приветствовал желание избежать новой войны и предложил свою доктрину, то-есть мирное соревнование двух общественных систем. Судя по достигнутому в сорок восьмом году довоенному уровню производства, отмене карточной систем и снижению цен, Сталин явно предполагал это соревнование выиграть. Короче, несмотря на идеологические различия, стороны все же нашли общий язык в послевоенном переустройстве мира.

Прежде всего, договорились об ограничении ядерных вооружений и ядерных испытаний ("мировая общественность горячо приветствовала"). При этом уломали Великобританию остановить ядерную программу уже на выходе, а Франция и Китай свои программы так и не начали. Брюссельский пакт так и не превратился в НАТО и вскоре фактически был похоронен, соответственно, не появился и Варшавский договор. Вместо этого глав стран — победительниц удалось уговорить сесть за общий стол и согласиться на присутствие в Европе "сил поддержания мира" в лице частей советской и американской армии на военных базах, которые должны были вмешиваться для предотвращения конфликтов между европейскими государствами, а также при угрозе гражданской войны. Британию и Францию каким-то невероятным образом уломали не участвовать — в учебнике это объяснялось ростом национально-освободительной борьбы в колониях. Дьюи переформатировал даже "план Маршалла", сделав из него совместный план американо-советской помощи для восстановления европейской экономики.

Неожиданным сюрпризом для Виктора стало то, что Дьюи полностью поддержал сталинские требования по Турции о возврате СССР бывшей российской территории, перешедшей Турции после первой мировой. Поскольку Турция сильно зависела от американской помощи, Дьюи просто прогнул ихнее правительство.

Встречные уступки Сталина оказались не столь эффектны, но не менее серьезны. Прежде всего, руководство СССР фактически отказалось от радикального строительства социализма в странах своей сферы влияния; последовательного объяснения этого в учебнике Виктор так и не нашел, кроме туманных ссылок на разные объективные обстоятельства, незрелость рабочего класса и национальные особенности. Можно было понять лишь то, что в идеале пытались получить нечто вроде советско-финских отношений семидесятых, и это худо-бедно удалось. К 1950 году Германия была объединена, как нейтральная, демилитаризованная и демократическая страна. Все это казалось какой-то утопией, хотя последнее можно было списать на идеологизированность учебника.

Самое невероятное произошло с Израилем. СССР и США провели через ООН введение миротворческих сил в зону конфликта, при этом как раз в тот момент, когда ЦАХАЛ перешла в наступление. Конфликт был заморожен, создано ПАГ — палестинское арабское государство, а Израиль с меньшей, чем в нашей реальности территорией, огороженный советскими и американскими союзными войсками, начал кантонизироваться — разделяться на внутренние автономии по регионам мигрантов. В число госязыков вошли идиш и русский. После того, как планы на расширение территории Израиля были похоронены, поток желающих эмигрировать туда иссяк до ручейка сильно обиженных; в СССР как раз в это время появляется статья Сталина "О перегибах в борьбе с космополитизмом". Смысл статьи был вкратце в том, что борьбу с теми, кто насаждает в России комплексы неполноценности, надо вести решительно и принципиально, но в ходе изживания русофобии недопустимо скатываться до мелкобуржуазного антисемитизма, равно как и замазывать недостатки, препятствуя здоровой критике и самокритике. В свою очередь, ПАГ, "несмотря на попытки британских колонизаторов превратить независимое государство в катализатор новой войны на Ближнем Востоке", развивалось как спокойная (по сравнении с нашей реальностью) страна с полуфеодальным укладом и светской монархией.

"Массаракш, и еще раз массаракш", сказал себе Виктор. "Здесь вообще все шиворот-навыворот".

Чувство голода снова дало знать о себе. Не надо здесь приучать себя к сухомятке и пирожкам, подумал Виктор. Неизвестно, сколько здесь придется сидеть. Бесконечно везти не может. Не придет поддержка, не откроется точка перехода, в конце концов, любая случайность реальной жизни может поломать все.

Виктор взял авоську и спустился в вестибюль. Топать до Куйбышева через переход было лень, и он решил пройтись до знакомого здания на углу Почтовой.

— А о вас Никомский расспрашивал, — сказала ему комендантша, выходя из кабинета, — узнавал, откуда приехали и где работаете. Интерес какой-то у вас к нему.

— А что за Никомский?

— Сосед ваш. Он всех просит Сашком его звать.

— А, этот... Меня тоже спрашивал. А кто он вообще?

— Полицай бывший.

— Как полицай?

— Ну как — по молодости, по глупости, к войне призывной возраст не наступил, вот немцы и притянули амбары охранять. После войны, знамо дело, отсидел свое, сейчас в УКСе сварщиком. Так, человек тихий, вот семьи не завел — какая ж пойдет-то?..

"Так, час от часу не легче. С таким прошлым могли и повязать. И мало ли какие связи могли быть на зоне."

Он толкнул ручку двери; сырая тяжесть надвигающегося тумана пахнула ему в лицо. День угасал; серое небо медленно гасло, по мокрому от росы асфальту была размазана коричневая сыпь умерших листьев.

"Почему мне это мировое устройство кажется бредом? Потому что оно не соответствует рассудочным действиям лидеров нашей реальности. А чем определяются эти рассудочные действия? Тем, как Сталин и Дьюи видят ситуацию тогда и в будущем и их интересами. Интересы у них, допустим те же. Причины менять нету. Ситуация на сорок девятый почти такая же. Остается видение будущего. С Дьюи все понятно. Допустим, у него информация о крахе Америки. Почему Сталин пошел на уступки? Почему, пусть с осторожностью и частично, принял ту же конвергенцию? Почему не прокачал ситуацию? У него же козырь на руках, бомба готовая. Странно... Так. На чем основана эта конвергенция? Что этот Питирим Сорокин писал? Что либерализм и тоталитаризм не связаны с определенным строем, и его выбирают по обстоятельствам. Ну это понятно. А что у нас изменило обстоятельства? В нашей реальности Сорокин ни Трумена, ни Сталина не устроил. Так, мы пошли по кругу... Наплевать дяде Джо на эту новую идею. Должно быть что-то проще. Страх, чувство самосохранения..."

Знакомый двухэтажный дом на пересечении улиц, с большим окном на торце срезанного угла казался желтым кораблем, выплывающим из нагромождения серых айсбергов маленковок. Гастроном был на первом этаже; второй этаж, как и на памяти Виктора, занимал промтоварный, он еще закрывался по выходным, и лестницу, ведущую наверх, закрывали большим деревянным щитом.

Это не информация о гибели Америки, подумал Виктор. Это информация о гибели человечества. Ядерная катастрофа. Вот что их сблизило.

"Это что же, у нас в будущем — ядерная война? В нашем будущем? И меня послали не ради этой реальности, а чтобы я предупредил наших?"

— Виктор Сергеевич! Добрый вечер. Тоже в наш продмаг решили?

Виктор поднял глаза. Перед ним, улыбаясь, стояла Лика.

19. Тайна серебристой мерлузы.

На свежем воздухе, или, как говорят англичане, outdoor, Лика предпочитала неброское бежевое полупальто, белый вязаный платок из козьего пуха, не мнущий прически, и светло-коричневые полусапожки. Странно, подумал Виктор, эффектная одинокая женщина наверняка бы старалась обратить на себя внимание. Не хочет знакомств на улице?

— Я здесь рядом живу, — продолжала Лика. — А вы, значит, выбрали у вокзала в экономе? Мне сообщили из бюро и комендантша. Век коммуникаций. Сведения без грифа по телефону с подтверждением. До сих пор не могу привыкнуть.

Они подождали у двери, пока из магазина выйдут; для экономии тепла была открыта одна половинка. Внутри гастронома висели с люстр бумажки для мух и чувствовался запах хлеба, капусты и постного масла. За пирамидами консервных банок у стены виднелось знамя победителей соцсоревнования. Возле двери, как трон, виднелась круглая кабинка кассы. Интерьер не меняли с пятидесятых, и двойные названия отделов, выведенные на лепных медальонах, создавали странную смесь неестественного и знакомого. "Птица-дичь", "Воды-соки", "Мясо-колбасы", "Молоко-масло", "Овощи-фрукты", немного необычное "Вино-пиво" и, похожее на заклинание Хогвардса, "Бакалея-гастрономия". Картину завершал белый монументальный холодильный шкаф с блестящими стрелами петель и схемы разделки туш. Возле прилавков бродило и разглядывало товары немного народа — того самого, которого, если верить отдельным гражданам, истребили в гражданскую, японскую и двух мировых, гноили в лагерях и морили голодом вплоть до начала 50-х, спаивали и развращали воровством в 60х. Спаянные, развращенные, заморенные и сгноенные выглядели вполне позитивно.

— Как вы думаете, — произнесла Лика деловым тоном, — если в девятой пятилетке обещали снижать акцизы на мясо, то выполнят?

— Я оптимист, и верю в лучшее. А вы?

— Женская интуиция мне подсказывает, что да, — сказала она, разглядывая красочные банки "Великой стены", — импорт мяса в этом году сократился, а экспорт зерна — увеличился.

— Импорт зерна?

— Экспорт. То, что вывозят — это экспорт, что ввозят — импорт. Кстати, вы не обижаетесь, что я к вам подошла формально?

— Я уже забыл об этом.

"Значит, зерно здесь экспортируют. Так и сейчас в России его экспортируют. А импортируют мясо, потому что не хватает мяса. И это одна из причин акциза... А почему у нас в это время Союз покупал зерно, а не мясо? Видимо, потому что Хрущев взялся перегонять Америку по мясу, а кормов не хватило. Неужели все из-за такой простой вещи?"

— Что же взять... — задумчиво произнесла она. — Попрошу порезать граммов сто колбасы и сыра. А вы что решили?

— Я, пожалуй, рыбу возьму, полкило. И квашеной капусты с огурцами.

— Полкило на одного? Не хватает животных белков?

"О черт, тут же более углеводная диета. И ведь раньше не раскололи. Правда, вместе с дамой в альтернативный продмаг ходил только в девяностых, там уже так же питаются..."

— И фосфора. Врачи посоветовали.

— Берите филе серебристой мерлузы, оно токсины выводит.

— Почему вы думаете, что мне надо их выводить?

— Не думаю. Просто по телевизору так сказали. Купила ленинградский "Адмирал" уже три года, и смотрю каждый вечер. Вы экономите?

— Ну, пока устроюсь...

— Так это прекрасно. Ненавижу, тех, кто тут же просаживает получку, а потом у всех клянчит...

Мерлуза оказалась хеком, героем пафосной советской рекламы в стихах и совершенно не пафосных народных частушек. Дальнейший шопинг новых открытий об этом мире не принес, а Лика явно начала проявлять интерес к его жизни, и Виктор вздохнул с облегчением, распрощавшись с ней на Почтовой.

Вахтерша эконома огорошила его новым известием:

— Вот вы, сразу как ушли, значит, так у вашей двери двух парней заметили. Открыть пытались, но не получалось Мисины их спугнули. Сказали, что ошиблись, хотя вроде не пьяные. И сразу на выход пошли, мимо меня прошмыгнули, я их запомнила.

— И что там могли украсть? Казенный холодильник?

— Ну, мало ли что думали, может, деньги кто оставляет, вещи ценные. Молодые пацаны, чего соображают-то... Сейчас вон кого за кражи судят? Подростков в основном.

Слишком много случайностей, думал Виктор, подымаясь на этаж. Сперва этот торговец оружием — случайно. Тут же на месте совершенно случайно оказывается Никомский, и расспрашивает о прошлом. Ну, хочется поговорить, общительный. Совершенно случайно потом расспрашивает комендантшу, так, к слову пришлось. И еще он совершенно случайно бывший полицай. Стоит отлучиться в гастроном, как тут же случайно два пацана пытаются проникнуть в помещение. Типа, откинулся с кичи, а на воле брюлики какие остались, вот он с ними на дно и залег. И радиолу купил. Чтобы брюлики спрятать?

"Типа беспредел? Вора обокрасть? Хотя, если это зелень, пацаны безбашенные, какая им разница? Они ж не надеются, что сядут, что мстить им будут. Наглые, непуганые и опасные."

В комнате все оставалось на месте. Порывшись в ящиках, Виктор нашел здоровую коробку из-под кухонных спичек, совершенно не нужную при электрической плите; то ли прошлый жилец был ушлым курильщиком, то ли просто что-то в ней хранил. Мобильник и деньги разместились в ней совершенно свободно; пришлось даже напихать внутрь мятую газету, чтобы гаджет не болтался. Чтобы коробка не раскрылась, Виктор завернул коробку в газетный лист и обернул бечевкой: получилось что-то напоминающее самодельную бомбу. Пришлось дополнительно сунуть закладку в бумажный кулек, а его — в плетеную авоську.

Симку и карту памяти Виктор предусмотрительно вынул и, обернув пленкой, сунул их в щель под подоконником. Мало ли кто из адресной книги сейчас в Брянске живет.

До вокзала было пройти пару шагов. Прогресс и экономия уже наложили свой отпечаток на этот знакомый по первому попаданию уголок: массивные дубовые диваны МПС уже были заменены на гнутые из фанеры, вестибюль украсили две машины для справок, с хлопаньем ворочавшие стальные листы с расписаниями, на стене уже была смонтирована схема железных дорог с лампочками, монументальная и совершенно бесполезная, а вместо упраздненного окна камеры хранения у стен выстроились серые шкафы автоматов — непривычные, старые, с большой блестящей ручкой, как у дверцы самосвала. Инструкцию, напечатанная почему-то белым на черной жести, гласила, что надо купить в киоске за полтора рубля жетончик и забирать вещи через пять дней. Или снова купить жетончик. До того, чтобы проплатить нужный срок, как в романовском СССР, здешняя наука еще не дошла.

Черные ручки на внутренней стороне двери выставляли четыре цифры кода. Виктор быстро покрутил их по очереди наугад в обе стороны несколько раз и вразбивку. Роковые вещдоки нашли успокоение в серой глубине шкафа.

На выходе из вокзала, на Виктора налетел порыв ветра; через покрытый трещинами асфальт площади летела куча бурых листьев. Запахнув ворот, Виктор повернул вдоль платформы к переезду.

Одноэтажный филиал универмага уже светился огромными окнами. Хозяйственный отдел снова был в конце, под вентилятором, вделанным в глухую кирпичную стену. Под стеклом витрины Виктор увидел цилиндр для замка; их уже можно было купить отдельно, для экономии.

...Связка с новыми ключами со стуком упала на полку. Интересно, надо ли здесь говорить коменданту и отдавать один ключ, подумал Виктор, в конце концов, это не общежитие, а жилец мог просто забыть. Теперь надо было спокойно приготовить ужин, почитать наш учебник, и послушать вражьи голоса.

Путь к конвергенции оборвала Корейская война. Точнее, Ли Сын Ман, который в 1951 году совершенно бредово напал на "северян". До этого Сталин и Дьюи практически договорились о создании единой демократической Кореи, в которой пройдут свободные выборы и проведут реформы, направленные на мирную ликвидацию остатков феодализма. Ли Сын Ман испугался, что Дьюи его сливает, да и лобби американского ВПК помогло, недовольное сокращением оборонного бюджета. Дьюи понял, что его тянут в "холодную войну" и ограничился поставками вооружения; Сталин заявил о полном невмешательстве в конфликт и потребовал разделить воюющие стороны вооруженными силами под эгидой ООН, в то время как Китай, ссылаясь на непосредственную опасность для своих границ, поставлял Ким Ир Сену боевую технику и добровольцев. В итоге, через три месяца боевых действий, от лисынмановской Южной Кореи ничего не осталось, хотя, с другой стороны, Ким Ир Сен сохранил дипотношения с США. На Дьюи посыпались обвинения в капитуляции перед красной угрозой, в результате чего на выборы 1952 года республиканцы выставили более харизматичную фигуру в лице генерала Эйзенхауэра. Как и в нашей реальности, Эйзенхауэр победил, причем противником его от демократов оказался довольно одиозный Стром Тэрмонд, которого в учебнике клеймили, как "ярого антикоммуниста, расиста и поджигателя войны".

Эйзенхауэр продержался в президентском кресле два срока, причем его правление ознаменовалось неким политическим застоем. Все восемь лет генерал балансировал между конвергенцией и "холодной войной". Казалось, он не знает, куда он должен идти и вести нацию; прежняя стратегия потерпела крах при столкновении с безжалостной правдой жизни, а новая не просматриваясь. Но, проигрывая в стратегии, Эйзенхауэр брал свое в тактике. К явному неудовольствию Черчилля, в начале февраля 1953 года он нанес "визит вежливости" Сталину, и, хотя формально никаких соглашений заключено не было, непродолжительная получасовая встреча с больным вождем имела далеко идущие последствия. Практически сразу после нее Сталин объявил, что вынужден уйти с поста в связи с резким ухудшением состояния здоровья. Тут же спокойно и тихо произошла полная перестановка в высших эшелонах власти. Пост Генерального секретаря ЦК КПСС (который сразу же внесли в устав партии) занял Маленков, на пост Председателя Совета Министров был выдвинут Берия, а на место Председателя Верховного Совета поставили Булганина. К весне Сталин скончался в больнице и на этот раз местом упокоения его стал ленинский Мавзолей.

"Что же они не передрались-то", подумал Виктор. "От реальности отличается только визитом Эйзенхауэра. Он их развел по понятиям? Что он мог им сказать? Сталин в нашей реальности просился в отставку, ему не дали. Почему не дали? Боялись ответственности? А как тут не бояться, если над страной висит угроза ядерной войны? Стоп, это, кажется зацепка. Эйзенхауэр мог дать гарантии того, что резкого поворота в отношениях не будет, и США не планируют ядерного нападения на СССР. Сталин ждал до выборов, все ждали до выборов. А раз все пучком — пришли к соглашению."

И тут Виктор понял, что в учебнике нигде не упоминается фамилия Хрущева. Ни как руководителя, ни как вредителя, уклониста или чего подобного. Просто нет человека. Хотя до войны он был поставлен на Москву и даже внедрял троллейбус. Троллейбус... А в этом Брянске нет ни троллейбуса, ни трамвая, зато автопром процветает.

Второй непоняткой было то, что Булганина поставили не на Совет Министров, а на Верховный Совет. Хотя, с другой стороны, Булганина по всем источникам, характеризовали, как человека грамотного, исполнительного, но без инициативы. Таким образом, назначение Булганина, с одной стороны, позволяло поднять роль законодательной ветви власти, которая до этого была лишь канцелярией, оформлявшей партийные решения, а с другой — сохранить авторитарность власти при отсутствии культовой фигуры во главе. Перевод Маленкова на должность генсека формально понижением не был, если бы не назначение в премьер-министры более энергичного Берия. Одним словом, складывалось не слишком устойчивое, но все же равновесие власти.

Виктора начали мучить противоречивые чувства. С одной стороны, ему было страшно интересно, что же было дальше. С другой — нервные клетки требовали фосфора и хотелось готовить ужин. Точнее, хотелось есть, но для этого надо было приготовить ужин.

"Так, мы знаем развилку и примерно что сейчас", сказал себе он. "Экзамен по истории вряд ли будут устраивать. Надо приготовить на выходные суп и второе. Это тебе не начинка к пирожкам в бессемейке Зины, а холостяцкая жизнь шестидесятника. Если за собой не следить..."

После ужина попытка слушать западные станции многого не дала. "Радио Свобода" вообще не удалось отыскать. "Голос Америки" передавала тревожное сообщение, что американские спутники обнаружили в океане неопознанные объекты, которые перемещаются со скоростью самолета и превышают размеры любого из стратегических бомбардировщиков в несколько раз. Перечисление версий, включавших и пресловутые НЛО с пришельцами, закончилось выводом, что Козлов и Мао ведут человечество к ядерной катастрофе. Излюбленная тема о правах человека и диссидента в СССР так и не прозвучала; то ли с демократией у нас было все в порядке, то ли Штатам было не чем хвастаться. За тоталитаризм и репрессии доставалось Китаю. В сводке новостей дикторша поведала о новой кровавой бойне в городе Кент, штат Огайо; по официальным данным, в ходе столкновений погибло восемь бойцов Национальной гвардии и уничтожено около двадцати "участников банд"; кроме того, "в результате применения "живого щита" бандитами захвачена разведывательная бронемашина Кадиллак".

Когда Виктор наткнулся Би-Би-Си, там читали диссидентский роман про репрессии тридцатых. Виктор вначале подумал, что это Солженицын, и по времени вроде как подходило. Оказалось — Тарсис, который в этой реальности не попал в психушку, а был сразу же выдворен из страны. Британская пропаганда старалась сохранить культурный вид, сдержанно хвалила Косыгина за реформы и сетовала на ограниченность частной инициативы. Похоже, у них было с "Голосом" разделение труда и работали они на кооператоров.

"Немецкая волна" удивила вообще. Когда Виктор наткнулся на нее, шла передача с опровержением холокоста. В паузе на текущие новости сообщили о многотысячных пикетах возле советских военных баз в Чехословакии, с лозунгами: "Русские, убирайтесь домой!" и "Нет — оккупации, да — инкорпорации". Далее приятный женский голос дикторши поведал о том, что германский генерал Гофман в 1918 году создал Украину, после чего Виктор выключил радиолу.

"Хватит", подумал он. "Надо отвлечься, и отдохнуть, а то, чего доброго, еще мания преследования разовьется. Честность и порядочность здесь как бы общинами, за стенами которых спокойно воруют и гопничают. Как раньше говорили — "улица", "влияние улицы". В этом экономе люди меняются часто, вот он еще общиной не стал. Надо посмотреть, может быть, и квартирку сменить на место более спокойное. Вон, Соня где-то за городом устроилась. А сейчас надо просто стелиться и спать. Завтра выходной..."

Проснулся он от холода — из неприкрытой форточки сверху фрамуги веяло ночным заморозком. Чертыхаясь, Виктор вылез из-под одеяла и потянул за бельевую веревку на окне, чтобы захлопнуть. Можно было возвращаться в объятия Морфея.

Обернувшись, он вздрогнул.

На фоне кухонной стенки стоял человек в обтягивающей черной одежде, лица его было невозможно разглядеть — оно скрывалось в тени за пределами квадрата окна.

"Мне нужен труп. Я выбрал вас..." — мелькнуло в голове.

20. Стрела моремана.

Спокойно, подумал Виктор. Если незнакомец не убил его, когда он стоял к нему спиной, то это либо это не главная его цель, либо он любитель театральных эффектов и это тоже шанс.

— Вам кого? — спросил Виктор безразличным голосом, как будто ему постучали в дверь.

— Извините, — послышался низкий грудной женский голос, — я не хотела вас пугать.

Фигура шагнула к выключателю. Виктор поморщился от вспышки ламп дневного света.

Перед ним стояла дама с темными волосами, в черном, туго обтягивающем фигуру трико с металлическим отливом, как у танцовщиц восьмидесятых. В нашем времени она была бы похожа на сорокалетнюю актрису, активно занимающуюся фитнесом, но не худышку, черты лица выразительные, хотя и не совсем правильные. Что-то в ней было от Анны Маньяни в старом фильме "Рим — открытый город".

— Ошиблись номером? Похоже, у "Просама" проблемы с качеством.

— Это не ошибка, — спокойно ответила она. — Позвольте представиться: Фаина Матвеевна Родова. Вас, Виктор Сергеевич, я знаю, знаю, кто вы и почему здесь. Впрочем, мы с вами заочно знакомы: я стала прототипом героини вашего писателя Ивана Ефремова.

— Интересно. Таис Афинской, что ли?

— Здесь он ее еще не написал. Мое имя он изменил на Фай Родис.

Сумасшедшая баба, прочитавшая первую главу в "Технике — молодежи", подумал Виктор. Хотя, скорее, рукопись — про скафандр будет в следующем номере. А про Таис откуда знает? А очень просто, если не написал, значит, напишет в будущем. Попробуем заговорить.

— Присаживайтесь. Хотите кофе с коньяком?

— У меня нет потребности в возбуждающем напитке, и я не устала.

"Точно свихнулась."

— Можете потрогать мою руку, — сказала она. — это действительно скафандр.

"Самое главное — не противоречить."

Пальцы почувствовали гладкий и упругий материал. Действительно, скорее металл, чем ткань.

— Неплохо, — хмыкнул Виктор, — рад за отечественных металлургов.

— В своей реальности вы живете на Орловской, номер вашего паспорта, который вы с собой не взяли...

"Читает мысли? Идеомоторные акты, вот зачем надо было коснуться одежды? Но о паспорте я не думал..."

— Это психотерапия такая? Никогда не слышал. Ну что ж, говорите, что надо делать, хорошо бы, чтоб получилось.

— Вы не верите мне. Я не собираюсь вас лечить, вы пока не нуждаетесь в помощи. О чем мне рассказать — о вас, о ваших событиях 2009 года?

— Ладно. Я готов верить чему угодно, если так надо.

— Похоже, вы еще не готовы к контакту, — произнесла Фаина после паузы.

— Похоже, мы еще не готовы к контакту. Вас проводить?

— Отвечать вопросом на вопрос в вашей среде невежливо, но вы не боитесь стрелы Аримана? Вернее того, что писатель этим называл?

— К сожалению, Фаина Матвеевна, я немного подзабыл роман. А в журнальном варианте философские отступления, скорее всего, сократят.

— Если говорить просто, в плохо устроенном обществе благие намерения превращаются в бедствие.

— Не боюсь. Знаете, почему?

— Говорите, я готова слушать вас.

"А, значит мыслей без контакта не читаем. Уже хорошо."

— Потому что любое общество, Фаина Матвеевна, плохо устроено с точки зрения будущего общества, которое уже решило проблемы того, старого общества. И тогда получается, что ничего хорошего вообще сделать нельзя, прогресс останавливается, и лучшего общества нет. Но если вы здесь, значит, такое общество есть. Значит, идеи добра в обществе с более тяжелой ноосферой, из которого вы вышли, все-таки не стали вредными, и этой вашей стрелы Моремана нет.

— Аримана. Это зороастрийский бог зла.

— Прошу прощения, оговорился. Нет этой стрелы бога зла. Если бы она была, ни вас, ни общества вашего бы не было, не развились бы вы, только глубже себя в грязь запихивали. А что есть — есть просто неумение доводить хорошие замыслы до практических дел. Но в технике это дело наживное, значит, и в обществе тоже должна быть наука внедрения. Я вас не запутал?

— Я поняла вашу логику. Для нас она слишком неожиданна. Да, мы преодолеваем стрелу Аримана, но тщательным взвешиванием последствий каждого дела. Охраняем дело от слепой игры. Как ее собираетесь преодолеть вы? У вас нет под рукой институтов и академий, способные осуществить миллионы проб. Только ответьте честно. Ложь — главное бедствие, разъедающее человечность.

— Честно? Пожалуйста. Если я правильно вас понял, в вашем Великом Кольце социальная программа — это выстрел неуправляемой ракетой. Тщательно взвесили последствия, долго думали, кнопку нажали, движки импульс дали, а там по баллистической траектории, по воле стихий природы. И тут выясняется, что природа не совсем такая, как вы там со стартовой площадки себе представляли, и ваша ракета летит черт те куда. Так нельзя делать. Я удивляюсь, как вы там, в этом Великом Кольце, еще развиваетесь. Социальная программа должна быть управляемой, как крылатая ракета, что летит над землей, огибая препятствия.

— Вроде дисколета?

"Что, и о крылатых ракетах не знаем?"

— Разве вы не читали в "Технике-молодежи" за шестьдесят третий год?

— У нас не было времени для такого глубокого изучения местных журналов.

— Ладно... Что такое идея? Это отражение потребности решить какую-то осознанную или неосознанную проблему, попытка представить мир без этой проблемы. Человек перестал быть животным, пытаясь решить проблемы своего рода. Это естественная форма существования.

— Допустим, что этот так.

— Прекрасно. Если за идеей стоят проблемы, которые мы поняли, или почувствовали интуицией, то что? Значит, мы должны выявлять проблему, изучить ее, найти причины, и определить цель — то есть, достичь идеальной ситуации, когда мы можем считать, что проблемы больше нет. А чтобы понять, достигли мы этой цели или куда-то пошли не туда, мы должны четко определить признаки. Дальше все, как в автоматической системе. Намечаем контрольные точки, и в них проверяем, какие проблемы у нас решаются, какие возникают. По итогам анализа корректируем цель. Это называется "анализ программ".

— Но у вас нет возможности сделать столько попыток, как сделала природа. Природа триллионы раз бросила свои кости, а вы гордитесь первыми пробами, как мудрым экспериментам.

— Уважаемая Фаина Матвеевна! Да ежели мы будем действовать слепым методом проб и ошибок, мы точно кости отбросим! Любой проект, технический или социальный — борьба за расширение границ человеческого знания. Хотите иметь то, что никогда не имели — придется делать то, что никогда не делали. Конструктор сперва выявляет, каких знаний, каких данных у него нет, чтобы создать проект, изучает проблемы с той техникой, что создали до него, ищет их причины и способы решения, переводит образы и идеи в измеряемые показатели. Мозгом тоже надо уметь пользоваться, развивать инженерное мышление, как умение танцевать или играть на скрипке.

— Вы хотите сказать, что у вас уже решили проблему человечества — попытки добиться повышения структур без создания к тому базы, стремление получить нечто за ничто? Не обманываете ли вы себя?

— Значит, у нас разные человечества и разная логика. Или просто инженер привык решать проблемы там, где гуманитарии способны их только ставить. Извините, но вы хотели правды...

— Не стоит извиняться. Меня оскорбила бы только ложь. Ваши слова надо обдумать.

— Пожалуйста. Давайте я вас провожу.

— Спасибо, в этом нет нужды. До встречи...

В лицо Виктору повеяло холодом. Он понял, что лежит на постели в экономе, и на него дует из незакрытой форточки.

"Приснилось."

Где-то недалеко ночную тишину разорвал басовитый гудок. Поезд приближался. Пассажирский — он сразу узнал легкий перестук цельнометаллических вагонов, который не спутаешь с громыханием товарняка, словно молотом колотящего по шпалам. Поезд пронесся через станцию напроход и его шум затих вдали. Странно, подумал Виктор, пассажирский должен был остановиться на Орджоникидзеграде...

Он встал, закрыл раму и осторожно обернулся. Комната была пуста.

"Приснилось. Тогда про попаданцев, теперь научная фантастика пошла."

21. Приют комедиантов.

Воскресное утро было ясным и холодным. Белые ветви берез с желто-коричневыми остатками кроны сияли на чистом ярко-голубом небе, пожухлая трава, перемешанная с уже облетевшими листьями, была покрыта серебром легкого инея. Хотелось просто погрузиться в эту осень, как в воды хрустального ручья и пить большими глотками этот прохладный воздух, раствориться в этой бездонной сияющей синеве и оттуда, с высоты полета, осторожно гладить хрупкие лучи остывающего солнца.

Виктор опустил иглу проигрывателя, и тягучие, вибрирующие звуки "Медового пирога" заполнили пространство комнаты. Надо настраивать себя музыкой, подумал он. И вообще, сегодня расслабиться, погрузиться в этот мир "Сержанта Пеппера" и "Сатисфакшн", ежедневной игры в экономию и договоров взаимной честности, нерушимых, как детские дворовые клятвы, в этот мир наизнанку, массаракш...

А может, это как раз и не массаракш, подумал он. Здесь опасаются и презирают воров, гопников, тех, кто поет блатные песни, а на милицию смотрят, как на своих защитников, и помогают ей, ходя в дружины. У нас блатняк слушают по радио, и рассказывают в соцсетях и репортажах ужасы про беспредел блюстителей порядка. Здесь стараются, чтобы каждый человек работал, потому что труд каждого обогащает остальных, и покупал лишь то, что надо, чтобы быстрее развить технологии. У нас стремятся, чтобы работало как можно меньше, а покупали как можно больше. Здесь предлагают дать взаймы и получить проценты, у нас — взять кредит и платить проценты...

"Выходит, это наш мир — наизнанку? Или просто здесь мир нормальный для всех, а у нас — для кого-то, а мы все на изнанке нашего мира? Мы чужие в собственной стране? Или мы живем в оккупации? Здесь возникает чувство, словно наша Россия, действительно оккупирована этим самым "мировым сообществом", или как его там, и нам, как Индии, надо бороться за независимость?"

"Медовый пирог" сменился вкрадчивым соло "Дня из жизни", самой безумной и самой гениальной битловской композиции, гремучей смеси случайных мыслей и ассоциаций с глубокими философскими раздумьями. Фанаты будут еще многие десятилетия спорить, укурились ли создатели песни в момент творения или нет, но, во всяком случае, к каждому такту и слову песни неосознанно вели месяцы и годы упорного труда и развития таланта; внезапно настал день, когда осколки случайно сложились в прекрасную мозаику.

"Странно, что ее пропустили в Союзе..."

Он взял в руки конверт. "...Произведения британского ансамбля "Жуки" отличает глубокая социальная проблематика. Так, песня "День из жизни" из альбома "Сержант Перец" содержит острую критику морали буржуазного общества..."

День из жизни начинался. Надо было готовить завтрак и убрать квартиру. Главное преимущество такой квартиры — легко убирать. И еще куча времени до тусовки артистов...

"В кино, что ли, сходить..."

Пластинка кончилась, щелкнул автостоп. Виктор машинально бросил взгляд в сторону радиолы.

Завтра совещание по магнитофонам, подумал он. В шестидесятые культовая тачка — "Грюндиг", потом "Акай", потом "Шарпы" из комиссионок за дикие цены. Опоздали тогда с ними. Опоздали с поколением. С двумя поколениями. Два поколения выросли с чувством, что советский радиопром не может сваять ничего культурного. А если...

"А если — наоборот? Если тут будут гордиться нашими магами, как луноходом и "Калашниковым"? Это отсрочит развал Союза? Или уменьшит опасность развала? Пылинка на чашу весов истории, которой не хватало? До четырех есть время. Нужна идея. Нужна идея, которая позволить выскочить вперед даже при отставании в технологии, при недостатке капвложений и рынка..."

...Над крышей кафе "Русский квас", словно кокошники, на фоне вечерней синевы неба сплетались белые ветви берез, подсвечиваемые розовыми лучами заходящего солнца. Большая веранда, по-деревенски застекленная рамами с частым переплетом, делала его похожим на старую избу-читальню в парке кинотеатра "Металлург"; крыльцо увенчивали резные лошадки.

Виктор потянул на себя ручку двери.

— Сюда, сюда!

Вдоль вытянутой залы с деревянными столбами стояли столики на шесть мест; Соня махала из-за одного из них.

— Я только что подошла. Решила нарушить правило женщины всегда опаздывать. Знакомьтесь: это Виктор Сергеевич. Наш брянский Ариэль Брайс, радиоконструктор и энтузиаст рок-музыки. А это, — она указала на пару, сидящую напротив, — Иннокентий Павлович и Нинель Сергеевна.

— Можно просто Иннокентий, — заметил мужчина. Он, похоже, недавно разменял четвертак и для солидности носил неширокую интеллектуальную бородку, усы и очки со строгой оправой; в своем темном костюме он чем-то напоминал пастора. Его дама имела вид светской львицы: ее правильное овальное лицо со слегка пухлыми губами, подчеркнутыми перламутровой помадой, прямым носом и хитровато-любопытными глазами, которые подчеркивали серо-голубые тени, было окаймлено светлыми волосами, уложенными в геометрически выверенную строгую прическу стиля от Видал Сассун. Рука, обтянутая в темную перчатку, держала мундштук с сигаретой; этот нюанс должен был подчеркнуть скрытое превосходство над окружающим миром.

— Можно просто Нинель, — произнесла дама с легким оттенком снисхождения.

— Можно просто Виктор.

— Софи, вы просто прекрасно смотритесь вместе, — продолжил Иннокентий, держа в руке раскрытое меню, — тебе нужен был зрелый мужчина.

— Ты прав, — заметила ему Нинель, — быть зрелым мужчиной, это как раз то, что иногда тебе не хватает.

— Постараюсь исправиться. С годами.

Похоже, что это ее бывший приятель, сказал себе Виктор. А это новая его бывшего. Соня что-то хочет ему доказать?

"А кто-то сейчас пропадает... А, может быть, к лучшему это, а?" — мурлыкали в стиле ранних битлов прилепленные под потолком шары колонок. "Оловянные солдатики", заря русского рока.

— Что ты будешь? — спросил он Соню, развернув меню.

— На твой вкус.

— Тогда исполним перформанс — вишневый квас, окрошка, мясо в горшочках, блины, и все это употребляем в пищу.

— У, а я думала, ты исполняешь только хэппенинг.

— Когда я участвую в акции, цель которой мне неясна, то предпочитаю исполнить перформанс.

— Вы, наверное, уже читали солженицынский "Архипелаг ГУЛАГ"? — улыбнулся Иннокетий.

"Это что, у них тут диссиденты? Или наоборот, провокация? Или творческие шестидесятники выявляют в своей среде сексотов?"

— Не в моем вкусе, — уклончиво ответить Виктор.

— Смело, — качнул головой Иннокентий, — смело. Когда человек говорит, что книга, удостоенная Сталинской премии, не в его вкусе — это говорит о независимом мышлении.

Это же надо так вляпаться, подумал Виктор. Александр Исаевич оказывается у Фрола Козлова в фаворе. Или его разыгрывают? Или это опять совершенно другой "Архипелаг"? Да и не рановато ли в шестьдесят восьмом?

— Ну, что поделать, — вздохнул он. — Не воспринимаю я как-то этот слог.

"В любом случае это можно представить, как шутку".

Его собеседник не обиделся.

— Ну что ж, — ответил он, это всего лишь очередной виток спора физиков и лириков. Точнее, конфликт оптимистичных и пессимистичных взглядов на научный, технический и нравственный прогресс. А я вот — нонконформист, мне по душе выбор истинных человеческих ценностей.

— Да, я вижу этот выбор, — Соня взглянула в сторону Нинель.

— Софи, ну, зачем упрощать? Просто так бывает — живет человек, и в один прекрасный день ему вдруг открывается зияющая бездна бытия. Бездна, о которой он раньше не подозревал, расточая дни и часы на суету повседневных дел. Может, он просто повзрослел, может, это неожиданная страсть, может, что-то еще, о чем никто не знает. Это уже неважно. После этого события в жизни уже нет покоя. Есть риск, жажда принимать решения, каждое из которых не дает гарантий успеха...

— Экзистенциально.

— Полмира на гребне волны, поднятой Сартром и Камю. Это судьба. Вы думаете, "Архипелаг" получил Сталинскую за особые литературные достоинства? Политика, только политика. В стране должен быть свой великий писатель-экзистенциалист. Независимость от импорта чужих идей. Скажите, — он обратился к Виктору, — вот вы тоже не живете, как все, не довольствуетесь нашими разноцветными гитарами, вашей душе нужны "Жуки", "Катящиеся камни", "Шокирующие голубые". Экзистенциализм есть в каждом.

— Фирма "Мелодия" выпускает, — уклончиво ответил Виктор.

— Конечно. И это политика. Показать, что мы часть мировой культуры. А народ ограничивает себя плачущей девочкой в автомате. И августом, в котором сбыться не может что-то такое, что сбывается ранней весной. Утрирую, конечно. Но думаю, что все человечество никогда не станет жить идеей ефремовского аскетизма, которую насаждают нам в виде культа всеобщей экономии. Ну почему, например, я вместо "Москвича" не могу иметь семисотый "БМВ"? Это ведь тоже микролитражка.

— У тебя есть семисотый "БМВ", — равнодушно заметила Нинель. — Кабриолет цвета мечты.

Виктор заметил, что Нинель не пытается выглядеть роковой женщиной. Превосходство под видимой скромностью и терпением.

— Да, но чего это стоило? — Иннокентий достал платок, провел им по потеющему лбу и продолжал. — Связи, знакомства, подпольные маклеры, фининспекция, чуть ли не ГУГБ из-за реваншистов в Германии. Конечно, и здесь можно сказать — "Все так поступают". Но каждый из нас должен себя спросить — а есть ли у меня право действовать, как все, чтобы с меня брало пример человечество? Реваншисты тоже оправдываются тем, что они — как все. Я считаю, что каждый человек должен отвечать за то, что он протаптывает колею, из которой потом не выбраться всем. А вас, Виктор Сергеевич, что волнует?

— Меня волнует, кто же такой загадочный Боржич, у которого мы собрались. Основатель нового направления в искусстве или местный меценат?

— Ни то, ни другое, — улыбнулась Соня. — Председатель кооператива. У нас завод выпускает только хлебный квас в бочках. Боржич стал варить домашний квас, в общем, кучу сортов, и открыл сеть кафе. Минздрав поддерживает, потому что это полезно.

— А обком рассчитывает, что это заменит пивные, — добавил Иннокентий.

— Правильно рассчитывает, — губы Нинель затронула улыбка. — Гораздо приятней посидеть у Боржича, чем в маленковской пивной.

— Намечается что-то вроде капустника?

— Нет, что вы. Здесь мы общаемся, свободно обсуждаем всякую всячину, заводим знакомства, слушаем оценки других о себе. Просто подойти к незнакомому человеку и сказать — "Здравствуйте, вчера был на вашей выставке, и мне показалось, что в полотне "Утро в кондитерском отделе" чувствуется влияние Сикейроса" — так пока не принято. А здесь это возможно.

"Короче, социальная сеть. А меня включили в группу. Интересно, для чего?"

Перед эстрадой медленно кружились три молодые пары, не обращая внимания ни на кого. Немолодая официантка в праздничном деревенском наряде принесла заказ. Густая постная окрошка оказалась аппетитной, и совсем не похожей на общепитовский "холодный борщ из свеклы"; на нечто подобное Виктор случайно наткнулся на практике в Полтаве, в одной из местных столовых.

— Сергей Константиныч! Сергей Константиныч!

В кафе появился пожилой полноватый мужчина в коричневом пиджаке.

— Это Курагин! — шепнула Соня Виктору. — Облуправление культуры!

22. Двойное убийство в кафе Боржич.

Курагин, улыбаясь и приветствуя знакомых как кинозвезда, прошел к их столику и решительно сел на резной табурет.

— Софья Петровна, так это и есть товарищ Еремин, который увлекается музыкой в стиле рок? Очень приятно!

— Я, собственно, не музыковед, — осторожно поправил Виктор.

— Это неважно. Все мы с чего-то начинали. Кстати, вам не доводилось воевать на Ленинградском фронте? Ваше лицо немного знакомо... или я ошибаюсь...

— Нет, увы...

"Сейчас начнет докапываться. Надо переводить на современную музыку."

— Значит, обознался, — продолжал Курагин. — Там меня первый раз ранило, в госпитале лежал. Хотели ногу отнять, хирург хороший попался, спас. Вот показалось, не в госпитале ли видел. Ну да ладно, что теперь об этом. Меня вот какой вопрос интересует. Советская культура не может закрываться от новых молодежных стилей, тем более, в наш век техники. Будут слушать, переписывать. Вы, конечно, знаете, что у нас есть политика интеграции новых молодежных субкультур в нашу культуру, создание произведений в новых стилях, выражающих наши, советские ценности...

"А, вот почему битлы свободно. "

-...Выступая в Перми, Фрол Романович Козлов сказал, что Министерству культуры не хватает опережения. Умения не просто реагировать на события в современной музыкальной жизни, а активно их формировать. В связи с этим хотелось бы вас спросить — куда, на ваш взгляд, идет развитие массовой музыкальной культуры? Что будет слушать наша молодежь в семидесятых?

— Но я же не музыковед, — повторил Виктор.

— У нас тут конфликт поколений. Старшие, грамотные знатоки музыки рок просто не воспринимают, а у молодежи все на ура, нет критического взгляда. Вы— единственное исключение. Так что скажете?

— Ну, диско будут слушать, — вырвалось у Виктора.

— Что это такое?

— Музыкальный стиль такой. Ритмы на основе сальсы.

— Сальсы? — Курагин оживился. — Вполне возможно. В США как раз новая волна, мода на сальсу.

— Но сальса, это не главное... Диско — это не просто музыка, это способ слушать музыку. Это музыка для дискотеки. Дискотека, это, как сказать...

— Вроде кафе с музыкальным автоматом, где танцуют? У нас в Брянске тоже такие есть.

— В семидесятых дискотека будет другой. Она будет в больших залах, и там представление ведет диск-жокей, который рассказывает о группах, о хитах, то-есть, популярных записях, составляет программу, ну и заводит публику, как тамада на свадьбе. И цветомузыка.

— Цветомузыка? Идея Скрябина? Это интересно. Но сейчас к ней интерес падает.

— Падает интерес к неэффектным приставкам. А там будет световое шоу. Прожекторы, шар с зеркалами, лампы-вспышки.

— Как в цирке? Представляю... Пожалуй, это будет захватывать, особенно молодежь.

— Но самое главное — это будет музыка. Музыка, созданная специально для звукозаписи. С трюковой записью, когда один человек исполняет несколько партий, один музыкант играет на разных инструментах, синтезаторы.

— Электронная музыка? Как у Мещерина и АНС? Очень перспективное направление. Здесь мы, честно говоря, еще мало работаем. Вы знаете, что ученые предложили для синтеза звуков использовать ЭВМ?

— Цифровые синтезаторы? Да, за ними будущее.

— Слушайте, а вы не могли бы примерно хотя бы голосом изобразить вот это?

— Но я же не певец. Смеяться будете.

— Я тоже не Айвазовский. Пойму.

"Что же ему изобразить-то? Лишь бы про биографию снова не спрашивал. Из "Бони М" или отечественное? А если... Ладно, Ральф Зигель здесь не обидится."

— Есть одна вещь, ну на слова не обращайте внимания, это еще так, рыба для рифмы, текста нет. Значит, начало вот так — надо ритмично, зажигательно — Ху! Ха! Ху! Ха!

Мы мчались — ветер бил в глаза раскосые,

С дальних стран — Ху! Ха! Ху! Ха!

Дрожит земля, услышав имя грозное -

Чингис-хан! — Ху! Ха! Ху! Ха!

Пускай коней копыта

Взметнут песок,

Не раз от смерти были

На волосок,

Но силы нет, чтоб одолела нас!

Чин-Чин-Чингис-хан-

Топот копыт по степи ураганом мчится,

Чин-Чин-Чингис-хан-

В бой нас зовет, пусть под ноги ковыль клонится,

Чарку подыму я — о-хо-хо-хо!

За дружбу боевую — а-ха-ха-ха!

Чему бывать, тому не миновать!

— А дальше? — спросил Курагин.

— Еше не придумал.

Курагин потер пальцем перенсицу.

— А знаете, мне понравилось, серьезно, — сказал он после некоторой паузы. — Есть, знаете, русская удаль. И даже рыба, как вы говорите, подходит.

— "Минтай — рыба на все вкусы!" — вставил с улыбкой Иннокентий.

— Э нет, здесь есть зерно. Насколько понял, это ведь блоковскими "Скифами" навеяно — "С раскосыми и жадными очами". Панмонголизм, идея России как переходного звена между Западом и Востоком, звена, без которого разразится мировая катастрофа. "Держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы!" Верно?

— Ну... — Виктор не знал, как ответить на такой вопрос без ошибки, — без борьбы нашего народа за мир Восток и Запад себя точно уничтожат... Уничтожили бы.

— Вот. Идея интуитивно верная, соответствует художественной форме. Только слово "Чингиз-хан", не совсем, он вроде как завоеватель считается. Ну это ладно, у нас есть профессиональные поэты, члены Союза, они сделают текст как надо. Софья Петровна, ну, раз вы товарища Еремина для русского рока открыли, вам и карты в руки. Сможете со своими ребятами записать и аранжировать?

— Спрашиваете! Конечно, справимся!

— И о самом представлении, о номере вместе подумайте, о предложении, как устроить новую советскую дискотеку...

"Так, Соня, значит, привела меня сюда, чтобы убить двух зайцев. Заставить ревновать своего бывшего и продвинуться в шоу-бизнесе. Двойное убийство в кафе. А полулегальный "Джингис-хан", под которого весь конец семидесятых оттягивались, значит, выразитель блоковской идеи уникальности России. Убиться веником."

...До остановки Соня держала его под руку. Погода испортилась, небо завесило потемневшим от влаги и сумерек туальденоровым халатом, и по лужам расходились кольца от мелких, занудных капель. Двое под зонтом. Соня говорила без умолку.

— Я сегодня переговорю с ребятами, и мы позвоним, когда можно будет встретиться. Мелодию я запомнила, сегодня запишу. "Чингис-хана" надо посвятить Александру Блоку. А у тебя идеи таких песен есть еще, да? Надо готовить концертную программу, а с "Чингис-ханом" будем пробиваться на всесоюзный конкурс... А, вот мой автобус. Дальше не надо провожать, чао, я позвоню на работу, до встречи!

Ее лицо за окном на задней площадке утонуло в холодной дали промокшей улицы. Капли падали в лужи, и у Виктора вдруг возникло чувство, что он в каком-то черно-белом неореалистическом фильме шестидесятников; нет, мир вокруг оставался цветным, но непогода поздней осени создавала какой-то непередаваемый колорит картин Ордынского, Хуциева или Лиозновой. В душе была какая-то светлая поэзия неустроенности — этих луж, этой небесной сырости, потемневших кирпичных стен, паутины озябших веток, трещин на асфальте, торопящихся прохожих в куртках и пальто, с темными зонтами, в кепках, шляпах и платках. Возможно, в другое время эта картина показалось бы ему унылой и скучной, но здесь в этом спешащем по своим делам мире, чувствовался беспорядок строительной площадки после только что законченного дома, окруженного кучами строительного мусора, ненужными досками, канавами, которые еще не успели зарыть, остывшей гудроновой печью, угловатой и похожей на сгоревший танк, и только что сколоченной опалубкой для заливки будущего бетонного тротуара.

У этого мира было ясное будущее. У него, Виктора, в этом мире было ясное будущее — по крайней мере, в этот момент так казалось. Будущее было у Сони, у этих прохожих под навесом остановки, у девчонки за рулем автобуса. Это было их будущее, они его строили и им управляли. Нечто похожее Виктор чувствовал месяц назад во сне, где видел деревья и незнакомые здания у Старого Аэропорта, и было просто хорошо, как будто решены все проблемы.

23. "Умирая, они боролись".

— Нам, кажется, по пути? Вы ведь к переезду идете?

Анжелика с хозяйственной сумочкой в руках приближалась к нему со стороны сквера Камозина.

Секунду назад он остановился у памятника комсомольцам у "Победы". Мемориал был совсем иным, чем в нашей реальности; вместо бетонной стелы-кирки, пронзенной стволом винтовки со штыком, здесь тянулась вверх гигантская раскрытая ладонь Прометея с трепещущим в сумеречном небе алым цветком Вечного Огня, совсем как в фильме "Туманность Андромеды". На невысоком, грубо обтесанном гранитном камне, лежащем перед ладонью, были высечены слова:

"УМИРАЯ, ОНИ БОРОЛИСЬ"

Раньше этот памятник как-то некогда было разглядывать, надо было устраивать жизнь. Сегодня он шел мимо него в кинотеатр, расслабиться и отвлечься. Три зала, на ближайший сеанс ждать не так уж долго.

— Оригинальное решение, — он кивнул в сторону памятника. Лика поняла это, как утвердительный ответ.

— Да, это конкурс объявляли... Понимаете, у меня такая беда случилась — отвалился штекер от телевизора. Ну этот, которые новые, трубочкой. А сейчас к монтеру поздно, воскресенье, артель "Победа" закрыта, надомники отдыхать хотят, вот думаю, кто из ребят поближе живет, может, спросить...

— Паяльник нужен, — ответил Виктор.

— А у меня есть паяльник. Обычный, правда, не низковольтный. И там к нему припой и канифоль. Покойный супруг любителем был. Но я не знаю, как паять.

— Ну так давайте я посмотрю, если сам штекер нормальный, там делов на десять минут. Все равно делать нечего.

— Правда? Слушайте, вы просто находка. Тут недалеко идти...

Маленковская шестерка отличалась от привычных Виктору хрущевок еще более низкими потолками. Квартира Лики на четвертом этаже была привычной комнатой-двадцатиметровкой с проходной нишей, к которой лепилась небольшая кухня и узкий квадрат прихожей, куда выходили двери санузла и встроенного шкафа. Интерьер был более чем стандартным: у окна, в углу напротив ниши — телевизор "Ладога-67" на тумбочке под кружевной накидкой, у дальней стены — диван кровать, над которым висит обязательный коврик, письменный столик у окна и круглый обеденный под трехрожковой люстрой — посередине. Остальное пространство у стен делили трехстворчатый гардероб и низкий сервант с панорамным стеклом, за которым отсвечивал джентльменский набор дятьковского хрусталя; на открытой полке, возле кувшина и фарфоровых статуэток — ночник из оргстекла и транзистор. Увенчанная будильником книжная этажерка горделиво несла коричневый чемоданчик проигрывателя. У дивана — бра-тюльпанчик.

Транзистор сразу привлек внимание Виктора: не какой-нибудь, а экспортная "Даугава", такая же, что ему предлагали в магазине, за тысячу сто, компактная, элегантная, как рояль и блестевшая серебряной гальваникой. За такую цену можно купить радиолу.

"Подарок, наверное."

— У вас хороший вкус, Анжелика Николаевна.

— Вешайте одежду в прихожей, берите тапочки. Паяльник у меня в ящике на кухне лежал. Сейчас подам.

— И подставку под горячее там захватите заодно, чтобы паяльник класть.

Штекер был просто оторван, что показалось Виктору странным; первоначальная пайка была хорошая.

— Неудачно дернули? — спросил он Лику, которая тащила инструменты и табуретку.

— Я его при грозе всегда вытаскиваю и сую в батарею, чтобы молния не попала. Не выдержал, наверное. В старом телевизоре покрепче был.

— Так у вас коллективная антенна. Разве там нет заземления? Вы просто узнайте в ЖКО, может, и не надо антенну тергать...

— Спасибо, я обязательно уточню!

Лика удалилась на кухню, и оттуда послышался гром кастрюль и звук закипающего чайника.

— Ну вот и все. Пользуйтесь.

Виктор повернул ручку громкости и подождал, когда нагреется. Заиграла музыка, и на экране появилась сельская улица.

— Это новый клуб колхоза "Рассвет", — радостным голосом сообщил диктор, — он стал настоящим центром культурного отдыха односельчан. Помимо художественной самодеятельности, здесь работают различные кружки...

— Спасибо... — Лика метнулась к серванту и в ее руке появилась бутылка беленькой.

— Ни-ни, ни в коем случае!

— Извините... Сколько с меня.

— Да ну что вы, право! Я ж по знакомству. Вместе работаем.

— Виктор Сергеевич, ну что ж это такое? Я вас не отпущу, пока не попробуете моего пирога. Вы же сказали, вам все равно спешить некуда. А у меня телевизор, вы не представляете, что по нему иногда показывают...

— В Ленинграде открылся первый международный симпозиум по проблемам развития компьютерной анимации, — подтвердил спрятавшийся в ящике диктор, — участникам был показан короткометражный фильм "Кошечка", впервые в мире с начала и до конца нарисованный вычислительной машиной...

"Этак их и съемками "Аватара" не удивишь", подумал Виктор, "Стругацкие в этом мире будут писать сценарии для блокбастеров..."

— Вот, — Лика встряхнула "Брянским рабочим" с недельной программой, — сейчас будет "Карнавальная ночь". Моя любимая комедия. Идемте, поможете мне собрать на стол.

На кухне уже занял свое почетное место возле розетки пузатый "Саратов" с ручкой, как у автомобиля; на нем стоял похожий на "Селгу" новенький приемник "Комсомолец", с антенной и двумя диапазонами коротких волн.

Пока Виктор расставлял на прозрачной полиэтиленовой клеенке "под кружева" тарелки и блюдца, Лика выудила из серванта графинчик с красной наливкой и маленькие стаканы.

— Спасибо, не надо, я не употребляю... — попытался снова запротестовать Виктор, но Лика его осадила.

— И прекрасно! Просто идеальный мужчина! Я тоже не употребляю, это просто каплю в лечебных целях, чтобы не простыть. На улице дождь усилился. Это брусничная. А пить мы будем краснодарский чай с вареньем.

Старая добрая "Карнавальная ночь" сохранила название, но внутри оказалась немного другой. Не было любимого народом Ильинского. Вместо него Огурцова сыграл не менее любимый народом и более молодой Папанов. Папановский Огурцов по фильму оказался бывшим начальником КВЧ зоны: жесткий человек с командным голосом, который хотел, чтобы все было по уставу: вот тут — терем-теремок, столько-то кубометров теса, тут — лектор про жизнь на Марсе, бабу-ягу... тут Огурцов говорил не "воспитаем в своем коллективе", а "подберем из своего контингента". Новый Огурцов был по-своему логичен, и больше напоминал Дынина из "Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен". И секретарша у него была не Носова, а Аросева, пани Моника, как в "Безумном дне". Лектора Никадилова сыграл Мартинсон; лектор у него вышел не наивным старичком — ботаником, которого Виктору всегда было откровенно жаль, а энергичным болтуном-демагогом, которому было совершенно о чем говорить, и который от жизни на Марсе до лезгинки успел проскочить международное положение, проблемы любви и дружбы и урожаи свеклы. В общем, был явный сдвиг в сторону сатиры.

Полной неожиданностью для Виктора оказалось отсутствие Гурченки. Точнее, Леночка Крылова была, но играла ее... не догадаетесь... Надежда Румянцева. Правда, пела за нее за кадром Анна Котова, но энергетика образа была потрясающей. Роль электрика Гриши Кольцова досталась Леониду Быкову — вышел наивный принципиальный юноша, которого Леночка Крылова постоянно подбивала на разные поступки; зато в сцене со звуковым письмом стеснительный Быков смотрелся даже органичнее.

— Вы знаете, — заметила Лика, — я тоже каждый раз смотрю и не могу оторваться, все уже по-новому видится.

— Да, — согласился Виктор, — у меня действительно ощущение, что в такой постановке вижу первый раз.

— На следующей неделе в "Победе" будет "Убийство в библиотеке", надо будет сходить. Никулин играет.

Виктор ждал, что Лика начнет расспрашивать его о прошлом, но она сама обходила эту тему, непринужденно ведя беседу на темы, для которых Виктор мог найти простые ответы: об игре актеров, вставных номерах в фильме и джазовой музыке.

— Я смотрю, вы тоже любите эстраду, — заметил он. — А в проигрывателе не надо ничего заодно посмотреть?

— Нет-нет, — торопливо ответила она, — с ним все в порядке, и вообще я не часто им пользуюсь.

Проницательный читатель ждет фразы "После фильма Виктор Сергеевич помог Анжелике Николаевне убрать со стола и вымыть посуду".

Таки да.

24. Дожить до понедельника.

— Надежда Румянцева просто наша Джульетта Мазина, — продолжала Лика под впечатлением от фильма. — Помните ее в "Девчатах"? А "Московские приключения" вместе с Мастрояни?

"Даже с Мастрояни? Повезло. Мастрояни повезло."

— Да, потрясающий диапазон. Особенно комедийные роли.

— На улице дождь усилился... Сейчас "Музыкальный антракт" идет, может, переждете?

— Ненадолго.

Они сели на диван. На экране показалось лицо Кристалинской. "В нашем городе дождь, он идет днем и ночью..." Совсем как в фильме "Доживем до понедельника".

— Оказывается, вы любите не только зарубежную эстраду?

— С детства люблю эту песню... Что я говорю — мне кажется, что эту песню я люблю с детства. Она в старом добром стиле сентиментального романса.

— Я знаю, что она вам напомнила. "Что молчишь, дорогая, вниз ресницы склоня..." "Недотрога", помните? Была пластинка Виноградова.

— Начало там хорошее. Тадам-тадам, тадам-тадам, — та-а-дам... Кстати, о французской эстраде — вы в кабинете сразу мне напомнили Жаклин Буайе.

— Ох, — и Лика расхохоталась, — значит, я выгляжу на пять лет моложе паспорта? Кстати, вы на меня тогда не обиделись за бюрократизм?

— Ничуть. Каждый должен исполнить свой долг.

— Тогда, я, наверное, смогу задать вам один вопрос... вы, похоже, из тех людей, которые отнесутся к этому спокойно.

"Что-то из биографии? Где был во время войны?"

— Скажите, — продолжала Лика, — как вы относитесь к тому, чтобы взять меня замуж?

— Прямо сейчас?

— Я что, похожа на женщину, которая предлагает себя мужчине на вечер подобным образом?

— Нет, я подумал, что это шутка.

— Совершенно серьезно. Пойти в загс, зарегистрироваться. Создать нормальную семью. Я была замужем один раз... овдовела... Нельзя все время жить прошлым.

— У меня даже нет паспорта.

— Но мы же не завтра идем. С паспортом уладится, я помогу.

"Интересный вариант. А как же Соня? И потом... Здесь какой-то подвох. Чего это она так сразу."

— Подождите... То-есть, вы уверены, что у меня не найдется семья?

— Мы живем в век техники. С нашего ВЦ можно по "Стреле" связаться с облстатом, а от них — с Москвой. Как кадровик, я должна знать, за что расписываюсь. Еремин Виктор Сергеевич, родившийся в марте семнадцатого года, ни в одном паспортном столе и загсе не зарегистрирован. Ни сам по себе, ни в браке, ни как отец, сын или прочий родственник.

— То-есть, вы уверены, что я не беглый анонимщик... то есть алиментщик?

— Уверена. Не жулик, не аферист, не шпион. Вы пришли устраиваться под своей фамилией. У меня стаж работы с людьми, я это чувствую.

— Ну, раз вы в курсе, вас не смущает?

— Нисколько. Это не главное.

— Анжелика Николаевна, вы прекрасная женщина и чудесная хозяйка, но понимаете...

— Понимаю. Я видела вас с Софьей Петровной у остановки. И нисколько не переживаю по этому поводу. Софья Петровна хорошая девушка, красавица, а для одинокого мужчины, очутившегося в незнакомом городе, просто естественно случайное мимолетное увлечение.

— Вы предлагаете прервать отношения?

— Зачем? Они сами исчезнут. Люди привыкают друг к другу, а затем начинается просто жизнь — репетиции, концерты, дежурства на заводе, освоение продукции в производстве... Как поют на эстраде — "Первых писем и объятий пыл, то ли есть, то ли был..." Незаметно, и вы и она начнете друг другом тяготиться. Вам Виктор Сергеевич, нужен уют, постоянство, спокойная и налаженная жизнь, дом, куда вы приходите с вечными производственными проблемами, и где вас встречает та, которая вас понимает, как инженера. Я могла бы просто подождать... Но, думаю, мы взрослые люди. Не тороплю и не предлагаю решать немедленно.

Она откинулась на спинку дивана, положив ногу на ногу, и заложив руки за голову, демонстрируя беззащитность.

— Ну что ж, — пожал плечами Виктор, — жизнь покажет. Я просто не могу бросать человека.

— И это правильно, — улыбнулась Лика. — Именно это мне в вас и нравится. Сами понимаете, молодежный коллектив, вчерашние студентки, загадочный незнакомец с новыми идеями — о вас уже весь корпус судачит — какая-нибудь влюбится, как старшеклассница в учителя. А вы умеете держать себя в руках и у вас не сносит крышу.

— Неужели я здесь единственный, кому не сносит крышу? Если не секрет, почему именно я? Вы же не скажете, что это любовь с первого взгляда?

— Не скажу. Виктор Сергеевич, вы слышали когда-нибудь об электронных свахах?

— Никогда не доверял личную жизнь компьютерам. А что, если программа сглючит?

— Напрасно. Наука установила, что люди, вступившие в брак с помощью ЭВМ, почти никогда не разводятся. Академик Берг сказал, что через десять-пятнадцать лет все будут советоваться с машиной. Век информации. Короче, у нас на ВЦ ребята достали такую программу, а у меня, как кадровика, есть электронная картотека и ваша анкета. И представьте себе, для меня машина выбрала вас. Именно вас. Просто созданы друг для друга.

— И что же теперь делать?

— Сегодня, наверное, уже ничего. А то еще буду думать, что разрушила чье-то счастье. Кстати, слышала сегодня новость от подруги. Объявилась банда, на вокзале грабит ячейки, ну эти, автоматические камеры хранения, знаете. И милиция не знает, как это делают...

По Почтовой через переезд медленно ползли скопившиеся перед электричкой машины. Шел мелкий, как пыль, снег, он висел пеленой в свете газоразрядных уличных трубок и желтоватых фар, пятнами раскрашивал землю, прочерчивая линии теплотрасс и беспорядочные мазки луж, оседал на крышах и багажниках машин, залетал в форточки, предвещая нежданную близость зимы.

"Анжелика просто развлекается от одиночества. Кокетничает. Хотя по обстановке, квартира наверняка куплена и выплачена. Содержать одной, конечно, тяжеловато. Брак по расчету? Компьютер и может организовать брак по расчету. Например, семейность поможет идти по служебной лестнице."

Виктор заметил, что на послевоенных двухэтажниках уже начали ставить красные флажки в тройные железные кронштейны. Ну да, скоро Седьмое Ноября. Годовщина революции.

"И что это за намек на грабежи камер перед уходом? Запоминается первая и последняя фраза. Проверка? Лика как-то связана с теми, кто пытался проникнуть в комнату? То-есть, я забираю коробку, на меня нападают на обратном пути, пока не найден другой тайник?"

Дойдя до эконома, он оглянулся назад, перед тем, как войти; немного подождал в вестибюле у окна, чтобы видеть, кто на улице. Признаков "хвоста" видно не было.

"Ей безразлично, что я встречаюсь с Соней. Ей безразлично, что у меня нет прошлого, и что человек с моей фамилией и датой рождения не найден, то-есть, что я живу под чужим именем. Допустим, она считает, что я уголовник, и скрываюсь с очень крупным хабаром. Настолько крупным, что можно рисковать купленной квартирой, ибо — регистрация брака, то-есть, выйдет с конфискацией. Вот квартира и смущает. Проще вытянуть денег в неофициальной связи. Хотя брака пока нет, предложить и расписаться не одно и тоже. Либо слишком уверена, что за мной не придут. Иначе все это "ну возьмите меня" слишком странно, тем более, без явного желания близости. Похоже, никого нет... Пора идти."

Алая звезда на шпиле вокзала расплывалась в снежном тумане. На перроне в лучах прожекторов, словно привидения, перемещались силуэты пассажиров. Со стороны Фасонки послышался резкий свисток и нарастающий гул. В суете прибывшего поезда проще взять кладь.

Пакет оказался на месте, и плотные грани коробки чувствовались сквозь бумагу. Виктор со вздохом облегчения положил его в авоську.

В экономе было прохладно, маленький термометр-сувенир на стенке показывал девятнадцать. Виктор зашторил окна и начал разворачивать коробку.

Внезапно он вздрогнул.

Внутри, в газетную бумагу была завернута пара крупных гаек. Ни мобильника, ни денег.

25. Волк за флажками.

Только без паники, подумал Виктор. Спокойно разберем, кто это мог сделать и чем это грозит. Сами по себе эти предметы ценности в данный момент не имеют, и их утрата проблемы не создает.

"Допустим, это гэкаведешники. Но вряд ли они положат гайки. Им проще взять у ячейки с поличным, или ничего не трогать, а установить слежку, чтобы связи выявить. Имитировать кражу, чтобы посмотреть, как прореагирую? Глупо. Я у них на виду, они сами дали вид на жительство. Проще вызвать повесткой. Вариант второй — уголовка. Опять-таки какая? Если это охотники за мифическими бриллиантами, вряд ли они гайки подложат. Они хотели, чтобы я не пошел сразу в милицию, а с краденым, я, конечно, не пойду. Они думали, что воруют у фраера, им надо было выиграть время... Зачем надо было выиграть время? Наводчик в зале. Милиция при тревоге может обратить внимание, может перекрыть выходы. Значит, скорее всего, это просто вокзальные воры, и это случайность."

Виктор сунул гайки с бумагой обратно в коробку, открыл шкафчик под раковиной и кинул коробку в мусорное ведро.

"Как же они могли сделать это? Вроде все правильно. Неужели... Черт, я идиот! Ведь знал же, знал!.. Нет, нет, они не могли это сделать сейчас, нет. Хотя вообще да. Но они же не догадались! В моей реальности не догадались! Лет через десять... Если эти ка-меры только появились, должно пройти время, должны прийти новые, грамотные, изобре-тательные воры. Или попаданец..."

Он заходил взад и вперед по комнате; если, конечно, можно было так назвать пару шагов вперед и назад.

"И что они теперь будут делать? Снесут в УГБ? Это если только у них угрозыск на хвосте сидит, и они боятся, что с артефактами им шпионаж припаяют. Не стали бы они вообще лазить, легли на дно. Тихо подкинут в УГБ? Они такие патриоты? Как-то не верится. Самое простое — выбросить от греха, или припрятать. Скорее всего, припрятать. Почему? Жадность. А вдруг за это нехилые деньги заплатят. Тогда кто-то попозже выйдет на связь. Дескать, случайно нашел. И выйдет на связь тоже случайно. Будем ждать. А пока они облегчили мне задачу, спрятали артефакты. Готовим ужин и опять за историю."

...Очередная смена руководства совпала с началом космической эры. В 1959 году Берия передал пост главы правительства Косыгину "в связи с необходимостью коренной реформы системы управления экономикой", а сам возглавил Госкомитет по строительству и архитектуре, гдеи пребывал по настоящее время. Козлов стал генсеком в 1961 году, в связи с уходом Маленкова на пенсию. Булганин же просидел в своем более спокойном кресле до 70-летия, и его сменил приятный и остроумный Леонид Ильич Брежнев.

Политику Эйзенхауэра учебник охарактеризовал как непоследовательную и половинчатую. Гонка ядерных вооружений не была разморожена, зато усилилась гонка обычных. Борьба за военное превосходство переместилось на территорию третьих стран, выросло число малых войн, переворотов, оживились террористические организации.

Мечты о мирной, демилитаризованной Европе с буржуазными демократиями постепенно начали таять. В шестидесятом году в Венгрии произошла попытка неофашистского переворота, сопровождавшаяся массовыми жертвами, так, что пришлось вмешиваться советским войскам; хотя Штаты этот переворот не поддержали, он стал пробным шаром дестабилизации Европы. В Румынии установилась буржуазно-националистическая диктатура, впрочем, до поры до времени поддерживавшая отношения с СССР. Еще сложнее вышло с Германией, из которой страны-победители вывели войска по договору, заключенному при Дьюи. Демократической и демилитаризованной республики не получилось, и после восстановления экономики к началу шестидесятых во власти незаметно оказались люди с нацистским прошлым или мечтой о реванше.

Приход Кеннеди в 1961 году под лозунги "энергичного ответа русско-китайскому союзу" означал открытый переход к холодной войне, но войне особого рода. Стратегией этой войны, как было описано в учебнике, стали "действия по обострению отношений СССР и КНР с промышленно развитыми странами, имеющие целью постепенной изоляции ведущих социалистических стран и втягивание их в неядерные войны по всему миру". При Кеннеди ООН стала фактически так же беспомощна, как Лига Наций в тридцатые, и Козлов даже поставил вопрос о переносе штаб-квартиры ООН в нейтральную Швейцарию.

К концу первого президентского срока Кеннеди из-за своего популизма угодил в яму, которую рыл для русских. Карибского кризиса так и не произошло, и вообще Куба после национально-освободительной революции осталась нейтральным островом, поддерживающим отношения как с СССР, так и с США. Американские компании, потерявшие из-за Кастро больше миллиарда национализированных баксов, проявляли недовольство и требовали немедленных разборок по понятиям. Милитаризация реваншистской Германии, хотя она и шла по планам сталкивания СССР со странами Европы, в США понравилась тоже не всем — многие помнили, чем закончился эксперимент с Гитлером. По тем же причинам конгрессмены не позволили Кеннеди протолкнуть милитаризацию Японии, как "восточного противовеса". К шестьдесят третьему году, после двухлетнего рывка, замедлился рост экономики. Наконец, как и в нашей истории, в Южном Вьетнаме произошел очередной переворот, и проамериканский режим дышал на ладан, благо из Северного Вьетнама в Южный перебрасывались уже целые воинские части. Накануне выборов 1964 года перед демократами замаячил призрак повторения корейской капитуляции, что открывало путь в Белый Дом Барри Голдуотеру, ястребу, агрессивному антикоммунисту, которого постоянно склоняли в советской прессе нашей реальности, и стороннику начала гонки ядерных вооружений. В этих условиях Кеннеди не то, что была нужна маленькая победоносная война в Индокитае — надо было просто показать американским обывателям, что их Джон круто сварен.

И под этот шумок "эскалации американской агрессии" в Европе, в 1966 году произошло тихое присоединение Австрии к Германии. Новый аншлюс обошелся без танков — бархатная, ненасильственная "революция достоинства", отстранившая от власти коалицию народной и социалистической партий и толпы народа с лозунгами "Австрия — это Германия", "Хотим в Священный Союз" и "Тадден наведет порядок" особой тревоги у европейского сообщества не вызвали. Следующим кандидатом на евроинтеграцию, похоже, должна была стать Чехословакия, где неожиданно усилились антисоветские настроения. Повторение сценария тридцатых нарушала Япония, с шестьдесят четвертого года взявшая курс на рост экономического сотрудничества с СССР, правда, не отказавшись от претензий на острова. И, наконец, в союзники Германии снова напросилась Турция, в поисках немецких инвестиций, как альтернативе антипомещичьей реформе.

"Они вышли из-под контроля", подумал Виктор, откладывая книги. "США доигрались с выращиванием карманных агрессоров. Накрылась конвергенция. Германия нарастит ресурсы, захватывая страны Европы, а там создание ядерных ракет — вопрос времени. Кеннеди в нашей реальности прекрасно штамповал "Минитмены" и "Б-52". Если он не хочет лезть в ядерную гонку, как Голдуотер, значит, просто не может. Кризис и политическая нестабильность. Ядерная гонка угробит Штаты экономически. Что же у нас в остатке? Ядерная война в Европе с ограниченным числом зарядов и высокими иллюзиями реваншистов выжить. И попаданец ничего не изменит. Рустам сказал — Тадден популист, и нацики его уберут. Придут не политики, придут вожаки отмороженной толпы, а на них не воздействуешь, как на маразматика-фюрера. Мы все на реакторе, который идет вразгон."

26. Поколение убедителей.

— Виктор Сергеевич! Доброе утро.

Уля Филоненко, сияющая, как заря, догнала его на подходе к инженерному корпусу. Щеки ее раскраснелись от ветра, дыхание парило: ночью снова морозило, и выпавший снег покрывал землю тонкой ветхой простыней, проявив полосы теплотрасс. Колючий, щекочущий горло туман полз с реки, где на середине еще кружила легкими водоворотами на старых опорах моста незастывшая рябь; водосточные трубы показывали утренним прохожим ледяные языки и школьники, спешившие на занятия, раскатывали в черные полосы вчерашние лужи на тротуаре.

— Вы пешком? Я каждый день езжу с Софьи Перовской, а сегодня бац — новость! — она встряхнула зажатым в руке номером "Брянского рабочего". — В Брянске планируют делать автобусное метро!

— Автобусное метро? Это как? Под землей на автобусах?

— Вот! — и Уля развернула газету. На рисунке Виктор увидел что-то вроде гибрида мостовой фермы и восьмиколесного ракетовоза, но с выпуклым, как экран кинескопа, лобовым стеклом.

— Видите? Это новый львовский автобус на сто двадцать человек, — продолжала она на ходу. — Турбина на природном газе с электроприводом позволит развивать скорость до ста километров в час. В Брянске есть газопровод, и такие автобусы пустят между районами города, они будут мчаться, как такси. Конечно, это все вначале делали для военных. Сюда, сюда! — и она потянула Виктора в ближайший лифт, где были места.

— В автобусе будет низкий пол, — щебетала Уля, когда кабинка ползла наверх. — Остановку сделают в один уровень со входом, и будем прямо шагать в двери, как в метро... Ой, здесь выходим.

— В десять часов, — бросил ему Петросов, проходя мимо кульмана. — Совещание в десять, в классе техучебы. Успели что-то подготовить?

— Рисунки есть, записку не закончил.

— Без записки, тезисно набросайте.

— К вам Анжелика не заходила? — в дверь отдела просунула голову Марина, споткнувшись каблуком-шпилькой о порог.

— Нет, не видели...

— С утра ее вызывают, а она не пришла. Вообще на работу не вышла.

— Может, заболела?

— Она бы позвонила с автомата. Она всегда звонит.

— Кто-нибудь видел ее?

— Я вчера видел, — ответил Виктор. — Встретила на улице, попросила зайти к ней штекер подпаять, я помог. По виду вроде как нормально. Но это вечером было, мало ли что могло случиться.

— Магла на улица нога подвэрнут, скорый помощ отвез. Тфу, тфу, нэ слгазыт.

Кабинет техучебы, похоже, служил и конференцзалом. Вместо компьютера и лазерного проектора в центре, на тумбе из стальных трубок возвышался здоровый ящик эпилиаскопа, с двумя объективами: узким и длинным, словно ствол пушки — для диапозитивов, и толстым, с большой круглой линзой над ящиком с жалюзи и дырками для охлаждения лампы — для рисунков. "Аппарат Гарина в натуре...".

По праву хозяина территории, совещание вел Сдолбунов, который не стал тратить время на вступление, а сразу представил московских гостей. Александр Вениаминович Ваганин, человек моложе сорока, с высоким лбом, аккуратной стандартной канадкой и внимательными, сверлящими глазами, над которыми, словно козырьки дота над амбразурой, нависали черточки бровей, оказался замзавотделом ширпотреба их госкомитета (примерно так это звучало, если не утомлять читателя полным титулом или еще менее понятными аббревиатурами). Второй гость оказался постарше, и был представлен публике, как Кадаченко Василий Евграфович, инструктор ЦК, курировавший сложную бытовую технику. Был он похож на вузовского замдекана: доброжелательное выражение лица, редкий пробор с проседью и светлая тройка с синим галстуком. Ему же по старшинству Сдолбунов и первое слово; но Кадаченко вежливо отказался.

— Полагаю, здесь народ молодой, а молодежь у нас грамотная и сознательная, ее за Советскую власть агитировать и призывать ударным трудом крепить могущество страны не надо. Она нам сама ударный труд показывает. Партия, как вы знаете, у нас теперь концептуальная власть, так что моя задача — послушать, понять ситуацию, разобраться, что мы там, у себя в Москве, еще недоработали и упустили. А по сути вопроса, думаю, все исчерпывающе сообщит Александр Вениаминович.

Ваганин поднялся с места в президиуме, щелкнул тумблером эпидиаскопа. На экране появился магнитофончик, похожий на "Десну".

— Вкратце еще раз напомню предмет разговора, если до кого-то не было доведено. Пять лет назад "Филипс" создал компактную кассету, и, чтобы перекрыть кислород японцам из "Сони", отказался от платы за лицензию. Этот коммерческий ход привел к тому, что филипсовская кассета стала вытеснять с рынка кассеты фирм "Ар-Си-Эй", "Грюндиг" и прочие, фактически претендуя на то, чтобы стать мировым стандартом звукозаписи. То, что кассетам принадлежит будущее в бытовой звукотехнике, можно не сомневаться — это что-то вроде записываемой пластинки. Три года назад многим казалось, что все просто — зачем изобретать велосипед, надо делать то же самое. Но не тут-то было...

Он сменил фотку на листок с графиками. "Презентация", подумал Виктор.

-...Героические усилия НПО "Искра" позволили нам выяснить три неприятные вещи. Во-первых, для производства компактной кассеты с пленкой шириной три и восемь на уровне Запада нужны новые капвложения, и это снижает отдачу от тех вложений, которые сделали в Шостке и Казани, чтобы наладить производство пленки "Сирена" шесть и три миллиметра для люкс-стереозаписи. "Филипс" рассчитывает выиграть за счет мирового рынка. Такого же выигрыша на мировом, догоняя лидера, мы не получим, а внутренний ограничен Союзом — массовый китайский покупатель может позволить себе максимум дешевые транзисторы, а "ганьбу" консервативны и смотрят на хорошие катушечные. Во-вторых, кассетный магнитофон — сложная бытовая техника, которая требует квалифицированных рабочих кадров и хорошо оснащенного производства, поэтому мы пока не можем даже частично перенести его в Китай для удешевления. В-третьих, качество звука даже у самого "Филипса" хуже катушки, из-за чего оперативно созданную "Припять", по сути, аналог филипсовского магнитофона шестьдесят пятого года, наш покупатель просто не принял. Кассетные магнитофоны ведущих зарубежных фирм и сейчас уступают катушке по таким показателям, как уровень шумов и диапазон воспроизводимых частот...

Для иллюстрации Ваганин ткнул указкой в графики на экране. Смотрелось убедительно.

— Цель нашего разговора. Высказать идеи, как мы можем резко изменить положение с показателями кассетных магнитофонов на компактной кассете, либо предложить альтернативу в виде улучшения катушечных магнитофонов до того момента, когда сама компактная кассета не начнет вытесняться более прогрессивными видами звукозаписи, например, гибким магнитным диском или поперечно-строчной оптической записью...

"С поперечно-строчной он, положим, загнул...."

— По принципу "совещания пиратов", прошу высказываться, начиная с самого молодого и неопытного участника, а потом проведем мозговой штурм.

Коллектив захмыкал и оживился. Ваганин вопросительно поглядел на начальника бюро.

— Понимаете, Александр Вениаминович, — ответил Сдолбунов, стараясь сохранить серьезный вид, — самый молодой у нас самый старый. Техническое противоречие по Альтшуллеру.

— А, ну если по Альтшуллеру, так может, и дадим слово первым?

Виктор неторопливо поднялся с места, положил рядом с эпидиаскопом картонный файл с рисунками и подошел к доске.

— Товарищи, как следует из выступления товарища Ваганина... Ну, в общем, мы имеем типичную для бизнеса ситуацию, когда производить новый товар не на чем, сделать качественнее, чем у конкурентов, мы не можем, сделать дешевле, мы не можем, но нам надо забрать этот сегмент рынка. Значит, нам нужна новая идея. Нам нужна идея, которая изменит реальность на рынке. Которая изменит взгляды потребителей на товар так, что в глазах покупателя товар конкурента обесценится, и теперь конкурентам придется догонять нас.

— И что за идея? — раздался голос с "камчатки". На невидимого оппонента зашикали.

— Вопрос правильный, товарищи! — отпарировал Виктор. — Поясняю. Смотрим сильное и слабое место "Филипса". Сильное место — это кассета. А слабое место — то, что "Филипс" сейчас пытается делать кассетники в том же формфакторе, что и переносные катушечники и транзисторы шестидесятых. Они льют новое вино в старые меха! И на этом можно сыграть!

— И в каком же формфакторе предлагаете делать вы? — на лице Ваганина отразился интерес пополам со скепсисом.

— Семидесятых!

По кабинету пронеслось приглушенное "У-уу..." Ничего, подумал Виктор, главное сейчас — веско обосновать.

— Делаем для кассеты новую линейку аппаратов, которые будут на пике спроса в семьдесят восьмом. Вот тут у меня эскизы.

Он вытащил из файла первый рисунок и сунул его под лампу эпидиаскопа.

— Первое изделие назовем "дека". Это чисто стационарный аппарат, который входит в комплекс с подобными по длине, ширине и оформлению корпусами — приемник, усилитель, дека, проигрыватель. Покупатели изделия — меломаны, любители хорошей музыки, качественного звука. Пока их немного, но, по мере роста благосостояния советских граждан, людям надоест слушать музыку на уровне патефона, начнут искать хорошую, надежную и удобную аппаратуру. А кассета позволяет легко менять записи, и еще — мы делаем в деке функции отката, просмотра и автопоиска, при которых пленка быстро протягивается, слегка касаясь головок, и схема считает число пауз. Так легко найти нужную запись...

— Погодите, погодите... — Ваганин поднял руку, пытаясь остановить Виктора. — Но ведь проблема кассетных магнитофонов — это как раз плохое качество звука и надежность!

— Вот теперь главное, — и Виктор сунул под лампу следующий лист, — мы делаем кассету на освоенной нашей промышленностью пленке шириной шесть и три десятых и со скоростью девять с половиной!

— Это как у Ар-Си-Эй, что ли?

— Поменьше. У Ар-Си-Эй была вдвое больше, это неудобно. А это будет сто пятьдесят на сто. Вот здесь, — Виктор показал указкой на экране, — вырезы, где входят подвижные стойки ЛПМ. Когда кассета вставлена, они отходят вниз и вытягивают ленту на головки. И это избавляет нас от визгов и скрипов, когда засоряется прижим кассеты. И ЛПМ сам неубиваемый, как у катушечного.

— Интересно. То-есть, вы предлагаете создать с нуля новую кассету?

— Причем для ускорения можно попытаться наладить партнерство в этом деле с фирмой "Сони"... ну, если политические вопросы там какие не помешают. Сейчас "Филипс" фактически перешел "Сони" дорогу, они будут пытаться искать альтернативу. А у них есть опыт пробиваться на западные рынки.

— С японцами, говорите... А вы знаете, дельцы от "Сони" действительно вышли на МРЭП с предложениями сотрудничества, совместных производств и прочее. Вот идей говорить с ними пока маловато. А кассета... Вы потом изложите подробно, это интересная мысль.

— Обязательно, — кивнул Виктор. — Продолжим. Для того, чтобы создать спрос на деки, необходимо перестать смотреть на магнитофон как на средство самодеятельной звукозаписи. Конечно, функция такая остается, но в основном на деках будут слушать качественные студийные записи, которые будут покупать в магазинах. Я тут походил — даже в этом районе неплохой выбор.

— Но это же надо новые студии создавать... — начал Сдолбунов, но тут Виктору на помощь неожиданно пришел Ваганин.

— Выйдем через облисполкомы на артели промкооперации, — сказал он, — для качественной перезаписи с катушечных копий тут особо сложной техники не надо. Будут писать по заказам.

Значит, "Elcaset" тут появится на восемь лет раньше, подумал Виктор. Тогда, в середине семидесятых, этот формат опоздал, а сейчас... Через пару пятилеток подтянем процессоры и лазеры и займемся компакт-дисками, а элкасеты доживут в фонотеках до девяностых. И "Сонька" уже партнер на равных. Китайский-то рынок за нами, хе-хе.

— А остальная продукция ряда? — в голосе Ваганина уже появились нотки нетерпения.

— Да, значит, следующий продукт... — и Виктор снова сменил эскиз под лампой, — назовем его "бумбокс". Название эффектное, для экспорта подходящее. Это фактически замена радиолы. Центральный блок с магнитофоном и приемником в пластмассовом корпусе, к нему пристегиваются колонки... две акустические системы, каждая с двумя динамиками, основной и "пищалка" для высоких частот. Сверху ручка, можно использовать, как стационарный аппарат, можно вынести в сад, во двор, как патефон, принести на место отдыха на природе потанцевать. В будущем для массового потребителя, в том числе и на экспорт.

— На Запад не пойдет, — поморщился Сдолбунов, — дешево смотрится.

— Вот навороченный корпус, с металлизацией... Это ж простор для дизайнеров! И потом, для продвижения на Западе создаем и пропагандируем субкультуру уличных танцев брейк и хип-хоп.

— Чего-чего?

— Спортивно-акробатический танец, когда танцоры по очереди импровизируют из разных элементов под музыку, соревнуясь друг с другом в сложности и красоте композиции. В Союзе может использоваться для пропаганды физвоспитания.

— Позвольте мне один вопрос, не относящийся прямо к заклепкам...

Спокойно сидевший до этого Кадаченко привстал и подошел к экрану.

— Товарищи, современный маркетинг в капстранах — это не только система управления предприятием, которая создает условия для приспособления производством к общественному спросу, это еще и способ заставить людей покупать товары, которые им не всегда нужны. Вы, Виктор Сергеевич, предлагаете пойти еще дальше. Вы предлагаете с помощью маркетинга менять образ жизни людей, чтобы при измененном образе жизни у них возникла потребность именно в вашем товаре, а не товаре конкурентов. Вы предлагаете от управления производством перейти к управлению потребителем. Я правильно понял?

"У, а это уже политика. Попробуем вывернуться."

— Ну, я не предлагал так широко. В данном случае такой прием поможет нам выиграть гонку со странами капитализма, и одновременно поможет физическому развитию молодежи.

— А вы зря не предлагали широко, — улыбнулся Кадаченко. — У нас до сих пор производство товаров массового спроса развивалось само по себе, а работа по воспитанию нового человека — сама по себе. А ведь вещи, их реклама, влияют на сознание человека. Вещи могут сформировать обывателя, эгоиста, а могут и добросовестного труженика, скромного, чувствующего свой долг перед обществом. Более того, экспортируя наши товары массового спроса на мировой рынок с помощью таких методов, которые предложил товарищ Еремин, мы можем экспортировать наш советский образ жизни, нашу мораль. Тот же самый, как его, брейк и хип-хоп — наши композиторы могут написать для этого музыку, наши поэты — слова, переводчики переведут на другие языки — и мы можем проповедовать гуманизм, дружбу народов, коллективизм через наши, советские бумбоксы. Над этим стоит подумать. Извините, я вас отвлек... Продолжайте.

"Потрясающе. "

— Так, на чем я... Так, третий вид товара, как совершенно правильно было отмечено в выступлении...

Кадаченко махнул Виктору рукой, дескать, без чинов.

— Короче, — Виктор сменил лист, — экспортное название для этого вида товара — "Уолкмен", или, по-русски, человек на прогулке. Это проигрыватель кассет на наушники, размер примерно с футляр для очков, питается от двух никель-кадмиевых аккумуляторов "Уран". Динамика нет, наушники -ракушки в ухе, только воспроизведение и перемотка в одну сторону. Вместо стирающей вторая воспроизводящая головка, доходит до конца пленки, включается реверс, проигрывает вторую дорожку, и так до бесконечности. Человек носит "Уолкмен" в футляре на поясе. Он может идти по улице, ехать в автобусе, работать и слушать свою любимую музыку. Поскольку там только маломощный усилитель, схема резко упрощается. Все это носится в маленькой кобуре на поясе.

— Так кассета больше него будет.

— Поэтому для "Уолкмена" создается специальная кассета примерно пятьдесят на тридцать миллиметров, с магнитной лентой для компакт-кассет толщиной вначале восемнадцать микрон. При скорости два и четыре десятых сантиметра в секунду продолжительность звучания такой кассеты будет, как у долгоиграющих пластинок, впоследствии можно будет уменьшить толщину вдвое.

— А вас не смущает то, что интерес населения к миниатюрным приемникам быстро упал? Торговля не хочет брать айфоны, они залеживаются.

— Так в приемнике вы слышите то, что транслирует станция. А здесь человек сам выбирает для себя то, что хочет слышать, не мешая окружающим. Молодежь будет брать.

— А что думает молодежь? — Ваганин обратился к публике.

— А я бы купил — крикнул с места Толик из электронщиков. — Макет паяешь и "Аргонавтов" слушаешь.

— Ага. "Алконавтов", — съязвила Лара, сидевшая рядом. — А сколько будет стоить?

— А мы за счет масштаба производства — прогрессивные технологии. Вот так.

— Да, кстати о технологиях, — заметил Виктор. — В миниатюрном ЛПМ применяем штампованные детали и вместо роликов зубчатые колеса из полиамидов и термопластичного полиуретана. Так что надо сосредоточить выпуск лентотяг на одном заводе с максимальной автоматизацией и мощным инструментальным производством, чтобы снизить себестоимость.

— О чем мы говорим? Благосостояние китайских трудящихся растет...

— Благодаря нашим заводам там. И стройкам в Сибири.

— Какая разница? Главное, что растет, а раз штука при массовом производстве дешевая, будут брать вслед за транзисторами. Это же какой рынок!

— Оснастка. Высокоточные станки кто выделит? Особенно под пленку и головки.

— Мужики... и миленькие старушки тоже... это же опять предмет для торга с "Сонькой". Если внешэконом не против...

Разговор плавно перетекал в мозговой штурм вокруг деталей и технического исполнения. Камень, брошенный в реку времени в точке неустойчивого течения, поворачивал ее русло.

27. Бригада.

— Ну что ж вы от нас кадры прячете?

Они стояли впятером в пустеющем кабинете профобучения — Виктор, Петросов, Сдолбунов, Ваганин и Кадаченко. Народ шумно растекался по секторам и отделам: процесс пошел и пока не требовал руководящего направления.

— Только на днях приняли.

— Переманили с ящика?

— Нет, случайно. По направлению.

— Случайно в таких вещах не бывает, — хмыкнул Ваганин, и обратился к Виктору: — Раньше где работали?

— Да тут такая история получилась, долго рассказывать... В общем, очутился в этом городе без денег и паспорта.

— Без паспорта? — переспросил Кадаченко. — За это не беспокойтесь. К концу недели будете с паспортом. Заедем в облисполком, переговорим. Если, конечно, не в бегах, был у меня раз такой случай. Если честно, ничего не натворили?

— Да откуда? — искренне удивился Виктор. За время после попадания ему не довелось даже перейти улицу в неположенном месте.

— Ну, тогда к вам пока вопросов нет, вы свободны, главное, больше не теряйтесь: ваше КБ будем расширять, — подытожил Ваганин. — А пока хотелось, пока есть немного времени, хотелось бы с Константин Аркадьичем обговорить некоторые вопросы...

Когда Виктор вернулся с обеда, его тут же подозвал Петросов.

— Темой руководить доводилось?

— Да, есть опыт.

— Это хорошо. Но это на будущее. Пусть сначала все утвердят, включая новое штатное расписание и зарплату. В общем, под вашу идею нас расширяют. Теперь лишь бы не сглазили...

В дверь снова заглянула Марина. Она была почему-то взволнована.

— Извините... Виктора Сергеевича срочно вызывают.

Она сказала именно "вызывают", не говоря к кому.

— Ладно, — махнул рукой Петросов, — потом обговорим...

Они шли с Мариной по коридору; когда они миновали стеклянную дверь начальника бюро, в душе у Виктора закралось странное беспокойство. Впереди снова замаячила дверь кабинета техучебы.

— Сюда, пожалуйста...

За дверью Виктора уже ждали три человека в милицейской форме. Два молодых парня сержантского состава и один постарше, без фуражки, которую он положил на стол. Марина предпочла выскользнуть обратно в коридор.

— Проходите, пожалуйста. лейтенант Щегольцов, Семен Павлович, следователь, — старший назвал подразделение, которое Виктор не запомнил, — вы не могли бы нам помочь и ответить на несколько вопросов?

— Относительно прошлого?

— Нет, насчет потери памяти я в курсе. Вы говорили, что заходили вчера вечером домой к гражданке Найденовой, Анжелике Николаевне.

— Да. Я ее случайно встретил на улице, она попросила подпаять штекер к антенне. Поскольку мы в одном трудовом коллективе, я решил помочь.

— Поподробней, пожалуйста. В какое время заходили, когда ушли, что делали.

— А она что, пропала?

— Вам сейчас объяснят. Расскажите, пожалуйста.

— Ну, я пришел к ней, подпаял штекер, это было как раз перед началом кино, "Карнавальной ночи", минут за пятнадцать-двадцать. Анжелика Николаевна предложила мне магарыч, но я отказался, я не пью..

— Не пьете, это хорошо... А дальше?

— Дальше, раз я отказался, она предложила попить чаю и посмотреть "Карнавальную ночь". Я согласился, чтобы не обижать. Потом помог убрать посуду, говорили, была какая-то музыкальная передача, уже не помню, где-то не более получаса, я попрощался и ушел.

— Это все? Вы хорошо помните?

— Ну да. Провалов памяти у меня больше не было.

— Ничего странного не произошло? Не заметили? Может, кто-то еще был в квартире?

— Нет, больше никого — ну, если нигде не прятался. А что произошло?

— Понимаете, Виктор Сергеевич, — Щегольцов говорил медленно, подбирая слова, — гражданка Найденова была сегодня обнаружена в своей квартире без признаков жизни, висящей на бельевом шнуре.

— Кошмар... — вырвалось у Виктора. — Но я не заметил никаких признаков депрессии или склонности к самоубийству. Даже наоборот.

— А что-нибудь странное в разговоре?

— Да, была одна вещь, которая показалась мне необычной. Она предложила мне взять ее замуж.

— Она призналась вам в любви?

— Нет, совсем нет. Она сказала, что выбрала меня с помощью ЭВМ.

— И что вы ей ответили?

— Она знала, что я встречаюсь с другой женщиной, и сообщила мне, что подождет, пока мои отношения с ней не распадутся. То-есть, она была уверена, что мы, то-есть, я, что я расстанусь с той женщиной через какое-то время и смогу взять ее замуж. Она все это обсуждала спокойно, никакой личной драмы не чувствовалось.

— Иными словами, вы считаете, что ваш отказ никак не мог служить причиной самоубийства?

— Она вообще не была похожа на человека, способного на самоубийство. Скорее, холодная, расчетливая, волевая. Но и не роковая. Слишком уж напрямую — если это, конечно, не часть более тонкой игры — привлечь внимание экстравагантностью, отделить себя от соперниц, вызвать любопытство к себе. Я, конечно, могу ошибаться, поскольку не знаком с ней долгое время...

— А с той, другой женщиной вы знакомы долгое время, и кто она?

— Это Соня Ларина, певица. Нет, недолго, мы случайно познакомились. Был дождь, она замерзла.

— Значит, случайно познакомились с гражданкой Лариной и случайно зашли к гражданке Найденовой. Одну минуточку...

Лейтенант пододвинул к себе потертый белый телефон и стал крутить диск.

— Клавдию Сергеевну дайте... Это Щегольцов. Клава? Как результаты. Да? Да... Понятно. Спасибо.

— Виктор Сергеевич, — произнес он, повесив трубку, — экспертиза установила, что гражданка Найденова не покончила жизнь самоубийством. Это было убийство с инсценировкой самоубийства. В квартире, кроме ваших отпечатков пальцев и гражданки Найденовой, других не обнаружено. Чем вы это объясните?

— Я ушел незадолго до девяти. Никого на лестничной клетке не видел. Оснований подозревать кого-то конкретно у меня нет.

— Хорошо... — Лейтенант надел фуражку, и спрятал в папку листы бумаги, на которых записывал ответы Виктора. — К сожалению, я вынужден вас задержать по подозрению в причастности к убийству гражданки Найденовой и допросить в отделении. Прошу следовать с нами.

"А вот это уже задница, полная. Элементарно труп повесят. Надо колоться."

— Семен Павлович, — обратился Виктор к лейтенанту, — у меня просьба государственной важности. Просьба позвонить в управление госбезопасности товарищу Корину, Валентину Ивановичу, и сообщить, что я, то-есть, гражданин Еремин, вспомнил.

— Это можно, — согласился Щегольцов. — Но сейчас вы проедете с нами и там расскажете, что вы хотели передать товарищу Корину и многое другое.

"Не верит", мелькнуло в голове у Виктора, "думает, уловка. И еще — у них может быть своя ведомственная драчка с гебистами. Изолируют и никакого попаданца. Проще всего повесить на человека без прошлого, вышка и все. Показания выдавят. Это конец..."

Конец первой части.

Часть II. Орден для дырки.

"На мой взгляд, Запад испытывает большие заблуждения в отношении тех, кто в нынешней России называет себя либеральной интеллигенцией. Эти люди скорее похожи на послевоенных хипстеров, которые вместо курения марихуаны получают удовольствие от выражения личной неприязни к любому из русских политиков. Терминология либерализма — это их арго, в котором смысл слов порой становится диаметрально противоположным принятому в нашем мире. Эти люди не могут добиться от власти позитивных действий лишь по той причине, что смысл их жизни — испытывать постоянную опасность, вызванную конфликтом с государством, законами и моралью."

Ариэль Шнайдер, "СССР в 21 веке", изд-во Колумбийского университета, 2011.

1. Расстрел откладывается.

— Пройдемте, гражданин, — высокий сержант приблизился к Виктору.

Что должен делать попаданец в СССР шестидесятых, когда на него вешают убийство? В литературе это не написано.

Дурацкая ситуация из плохого детектива, подумал Виктор. "Я был у нее, но я не убивал". Да еще и главные вещдоки попаданца сперли. Есть, конечно, часы и одежда, но есть и желание побыстрее закрыть очевидное дело. А что симка и карта памяти принадлежат именно ему, а не какому-то другому гражданину попаданцу, еще доказать надо.

Дверь скрипнула, и Виктор обернулся. На пороге стоял Корин, держа в руках портфель и очки, и пытаясь протереть стекла. Из кармана пальто торчали небрежно засунутые туда черные кожаные перчатки.

— Извините, — пробормотал он совсем не по-служебному и протянул удостоверение Щегольцову. Дождавшись, когда тот представится, Корин выудил из портфеля какие-то бумаги, косо пристроив очки обратно на нос, передал бумаги Щегольцову и поправил очки, но потом снова их снял, пытаясь протереть.

Щегольцов взял бумаги; по мере того, как он углублялся в их содержание, лицо его принимало удивленное выражение, но к концу чтения взгляд его стал совершенно безразличным. Он вернул документ, затем вынул из своей папки исписанные листы опроса и также протянул их Корину.

— Ну что ж, — произнес он, улыбаясь, — теперь это уже не наша статистика. Задержанного вы доставлять будете или нам помощь оказать?

— Какого задержанного?

— Гражданин Еремин задержан по подозрению в соучастии в убийстве гражданки Найденовой. Имеет для вас заявление, говорит, что-то вспомнил.

— Мы располагаем уликами, которые полностью снимают подозрения с товарища Еремина, — спокойно ответил Скорин. — Протокол задержания составлен?

— Тогда какое задержание, товарищ лейтенант? — улыбнулся Щегольцов. — Вы уж извините, товарищ Еремин. Не были поставлены в известность, не предупреждены.

"Он меня что, за агента госбезопасности принимает? Не будем разубеждать..."

— Все нормально, — ответил Виктор. — Служба такая.

— О чем вы хотели рассказать? — спросил Корин, когда они вышли в коридор.

— Я вспомнил, где еще одна бомба.

— Почему сразу не сообщили? Решили приберечь на крайний случай? Кстати, снаряды на Новом Городке мы нашли. На этом месте дорогу к заводу планируют. Вы понимаете, что могло быть?

— Для этой не будет дороги. Она в болоте, в овраге. Ее еще лет десять не найдут.

— Уверены?

— Практически.

— Тогда сейчас едем на квартиру Найденовой. С вашим руководством я договорился.

На улице урчал уже знакомый "Циклон".

— Счасс... — протянул Корин, затем сунул руку в карман, вынул оттуда серую коробочку размером с портсигар, покрытую молотковой эмалью, и выдвинул антенну; вытащив из другого кармана авторучку, он сунул ее в отверстие маленького, словно игрушечного, диска, и стал набирать номер.

— Евгений Тарасович! Это Корин. Сейчас подъезжаю. Да, со мной. Все, до связи.

— Радиотелефон? — спросил Виктор, когда коробка скрылась в кармане.

— Да. В "Ардоне" контакт забарахлил, приходится по городскому. Что вас удивило? Проходите, — и лейтенант открыл дверь микроавтобуса.

— Я думал, они больше, — пробормотал Виктор, залезая внутрь.

— Второе поколение. На микросхемах. Микросхемы установочная серия, их мало, на стройки народного хозяйства пока такую технику не выделяют.

— Ясно... Убийцу, значит, нашли?

— Пока нет. Не знаю, обрадует это вас или нет. Мы получили сведения, что гражданка Найденова Анжелика Николаевна сотрудничала с иностранной разведкой. Вчера с ней имел контакт их связной, за которым мы вели наблюдение. Предположительно, он ее и ликвидировал. Постарайтесь внимательно вспомнить вашу вчерашнюю встречу. Любую мелочь, которая могла показаться вам странной.

— Ну, кроме предложения взять ее замуж...

— Я просмотрел показания. Детали быта, поведения.

— Штекер был обломан, несмотря на хорошую пайку. Она объяснила, что сует в батарею для заземления, но там есть лапка, вроде защелки... В общем, не совсем убедило.

— Вот-вот. Попытайтесь вспомнить, что запомнилось, как инженеру.

— Два приемника хороших, оба с КВ. Премирование ценным подарком?

— Уже посмотрели, в них ничего нет. Еще что-нибудь?

— Предложил проигрыватель посмотреть, она сразу сказала, что с ним все в порядке, она им не часто пользуется. Хотя это, наверное, уже паранойя.

— Может, и паранойя... Да, вы знаете, в анализах ничего не нашли, послали в Москву. Либо ничего нет, либо что-то новое, из арсенала зарубежных спецслужб, либо следствие гипноза. Врачи предполагают расщепление личности, с психогенной амнезией по типу переключения. Это и легло в основу милицейской версии: убийство совершила ваша вторая личность, о которой вы сейчас ничего не помните.

— То-есть, если бы не вы, то в лучшем случае, меня до конца жизни заперли бы в дурке?

— Скажу честно, мы эту версию тоже пока полностью не исключаем. Есть сведения, что связник должен был встретиться с Найденовой, человека с его приметами видели возле дома. Прямых улик нет.

— Понятно. Расстрел откладывается?

— Какой расстрел?

— Это из какого-то фильма про гражданскую. Фраза запомнилась.

— Ну, значит с памятью не все безнадежно. Премьера фильма, который вы вспомнили, была в Москве была в прошлом месяце. Даже знаем, что Дунский и Фрид искали Сашу Брусенцова, с которым сидели в лагере под Интой... Ведь вы Инту тоже помните? Судя по реакции?

— Да. Но не такую, как Дунский с Фридом. Помню зиму и железную дорогу, как будто лет через двадцать в будущем. Может, это и не Инта вовсе?

— Может. Короче, в ваших интересах, Виктор Сергеевич, максимально нам помочь... Приехали.

Обстановка в знакомой квартире напомнила Виктору кадры из кинодетектива. По людям в форме можно было подумать, что обыск проводит межведомственная следственная группа; хотя, судя по судьбе Виктора, прибывшие раньше товарищи из УВД, ввиду важности дела просто продолжали помогать своим коллегам из УГБ. Как это соотносилось с местным процессуальным кодексом, Виктор понятия не имел. На диване, видимо, уже осмотренном, скучали понятые из числа соседей. Поскольку Корин ни с кем не здоровался, похоже, он уже здесь был.

— Свидетель? — спросил у Корина высокий седоватый мужчина в синей тройке.

— Он самый, Геннадий Михалыч. Не нашли?

— Ищут.

— Проигрыватель еще не смотрели?

-...Подойдите, пожалуйста...

Понятые обступили столик. Из нижней крышки, оклеенной коричневым павинолом, один за другим вылезали тронутые ржавчиной винты. Но пыли, обычной спутницы бытовой радиотехники и системных блоков, внутри не было видно.

— Что скажете? — Корин обратился к Виктору.

— Похоже, его таскали на дачу, или что-то в этом роде.

— А насчет начинки?

— Думаю, это не серийный. Механизм сильно облегчен и сделан компактным. Шасси из алюминия, вместо асинхронного двигателя маленький коллекторный с пассиком. Вместо трансформатора миниатюрный блок питания с ферритовым кольцом, работает на высокой частоте. Ну и усилитель транзисторный, а был, скорее всего, ламповый. Но совать в такой большой чемодан такую мелюзгу нет смысла.

— Детали, я гляжу, с советской маркировкой?

— Да. Но обратите внимание, платы залиты эпоксидкой. В бытовке так не делают — ремонтировать плохо.

— Ваши выводы?

— Либо это оригинальная любительская конструкция, либо проигрыватель сознательно облегчен и в нем сделано пространство для устройства тайника. Скорее всего, что-то вкладывалось — видите, тут упоры-кронштейны, которые сейчас ничего не несут.

— Ну что ж, наши эксперты, скорее всего, придут к сходному выводу.

— Такое вроде было в кино?

— В кино был муляж. Но в зарубежных спецслужбах есть подразделения, которые изучают книги и фильмы, узнать что-то полезное... Геннадий Михайлович, пока, наверное, мы со свидетелем вряд ли тут будем еще полезны, есть смысл, пока не стемнело, проехаться еще в одно место, а потом вернемся для завершения формальностей.

— Добро.

2. Йеху войны.

-...Здесь лучше пойти пешком.

— Зачем? Машина проедет.

— Я не уверен, что дорога идет так же, как... как я это представляю.

— Как же вы найдете?

— По рельефу. Он не менялся... в смысле, он лучше запомнился.

Они шли по глинистой, утоптанной тропе посреди дороги с заросшими колеями и невысокой, задавленной колесами, сухой травой. Под ногами хрустели корочки льда; после дневной оттепели снова прихватывал мороз. В полутьме гаснувших сумерек, за тянувшимися вдоль дороги кривыми шеренгами посадок обрезанной малины виднелись аккуратненькие стандартные домики-хозблоки под рубероидными крышами, выкрашенные во все цвета радуги.

— Что-то заметили?

— Они все одинаковые.

— Если пустить на самотек, будут тащить с предприятий. Лучше уж всем типовые, в кредит.

Виктор оглянулся, пытаясь за облетевшими ветками яблонь, слив и вишень увидеть шоссе.

— Где-то тут. Хотя тут немного по-другому... не так, как я себе представлял... Тут слева должна быть тропинка, проход между участками на ту сторону. Осторожно, дорога подмерзла.

Тропа, заросшая невысокой травой, вела по откосу промоины на дно оврага. Слева в овражный склон словно врезался небольшой круглый водоем, из середины которого подымались кусты ивняка; тонкий ледок покрывал почти всю поверхность кроме края, от которого через тропу тянулась тонкая полоска ручейка.

— Похоже на воронку, — заметил Корин.

— Это и есть воронка. Бомба попала в твердый грунт, а вторая угодила в низину, где болото.

Миновав серую будку общественной уборной и пройдя метров десять, Виктор остановился.

— Где-то здесь. Участок поиска в длину между двумя тропами к переходам через ручей. В ширину — от малины до ручья.

— Здесь какие-то ямы. В одной недавно разбит лед. Как будто там что-то утопили.

— Садоводы берут торф на удобрение, затем яма заполняется грунтовой водой и они берут на полив и на разные нужды.

— Откуда вы это знаете?

— Нетрудно догадаться.

Корин обломил веточку невысокой ивовой поросли, поднявшейся у развилки тропинок, и теребил ее в руках. Было тихо, и только журчание незамезшего ручья, срывавшегося с корней срубленного когда-то дерева, и отдаленный шум машин на дамбе не позволяли сделать это молчание природы мертвым и зловещим.

— Как вы думаете, война будет? — неожиданно спросил Корин.

— Не знаю. Не хотелось бы. А вы как думаете?

— Скорее всего, да. Одиннадцать процентов годового роста убеждают другие народы гораздо сильнее, чем Маркс с Энгельсом. Только вот для одних мы — пример, а для других — добыча. Идемте обратно. Завтра пришлем саперов. По ночи еще куда-нибудь провалятся.

Корин пропустил Виктора вперед, и они стали вместе подыматься к дороге.

— И еще, — добавил Корин. — Запад слишком долго жил фобией ядерной катастрофы. Их ученые спрогнозировали, что гонка вооружений приведет к гибели человечества. Помните фильм Хичкока "Энни должна умереть"?

— Не смотрел такого.

— Не помните или не смотрели?

— Не помню, и не смотрел. Американцы не видели наших ужасов.

— Ну вот он как раз приезжал, изучал блокаду Ленинграда.... Западные политики с конца сороковых через прессу, литературу, кино и телевидение, воспитывали в массах ядерную фобию, чтобы обеспечить сторонникам конвергенции голоса избирателей. А всякая фобия в конце концов превращается в эйфорию, в желание играть с опасностью. Они и начали играть. Скаутские игры, кинобоевики, книжные бестселлеры... Американский обыватель сегодня верит, что при нынешнем пороге стратегических вооружений он будет смотреть войну по телевизору, что взрывы вулканов равны тысячам бомб, и Землю это не погубило. И что наконец-то он избавится от этих русских азиатов, устраивающих войны против демократии и превративших Европу в концлагерь. Что вы смеетесь?

— Ну, тупы-ые...

— Если бы. Они умные, но они стали заложниками мировой сети банкиров и военных корпораций. Это доходы, это рабочие места на заводах, это налоги, за счет которых строят школы и больницы. Советская угроза позволила США просто напечатать бумажные доллары и наводнить ими страны Европы. Это как организм наркомана, который уже не может прожить без морфия. И ради этого морфия европейские реваншисты из людей делают йеху. Помните у Свифта — человекообразные существа, которые живут не разумом, а примитивными чувствами и эгоизмом? Йеху войны. В той же Чехословакии дело не в евреях: в самой Германии стремятся показать, что реваншизм — это нацизм с человеческим лицом, евреи — это основатели Германии, а гомосексуалисты — это вроде национальности. Им нужно расшатать чешское государство, вызвать недовольство советскими войсками и вообще русскими, которые якобы насаждают во власть воров и мошенников, а потом сделать тихий переворот и призвать немцев, чтобы те принесли порядок.

— Ну, наши-то вмешаются?

— Вмешаться — будет война, и не вмешаться — будет война. Потому и готовимся к обоим вариантам с одним исходом.

— Понятно. А куда сейчас едем?

— Придется оторвать у вас еще немного времени. Оформим протокол допроса, как свидетеля, с выездом на место преступления, покажете, где и что было. Это тоже в ваших интересах...

3. "А народ — это мы".

— А мы уже вчера созывали комсомольское собрание, и решали, то ли писать поручительство от коллектива, что вы не могли умышленно, либо, если вдруг неумышленно, просить, чтобы вас направили в спецКБ, потому что можете принести большую пользу стране!

Лара, свежая от утренних холодов, как юные актрисы в цветных фильмах середины пятидесятых, застегивала белый халат. Вокруг толпились коллеги по работе.

— С чего вы взяли, что меня хотят забрать?

— У коллектива чутье. Ведь бывают ошибки? И товарищ Берия на двадцатом съезде говорил, что были ошибки и нарушения соцзаконности. И с этим будут бороться, опираясь на народ, а народ это мы.

— Но вы же меня совсем не знаете. Мало ли...

— Я человека всегда сразу чувствую, — отпарировала Лара. — Вот я сразу поняла, что это убийство. И что вы не можете кого-то убить.

— Вы считаете, что совсем не могу?

— Это про что? Так на войне совсем другое. Там надо.

— Ну, не совсем на войне. Но во врага.

— Во врага — это правильно. И мы все поможем следствию найти убийцу. Сегодня всех будет опрашивать УГБ, и может кто-то случайно что-то вспомнит такое. Лика могла случайно шпиона разоблачить, и... Знаете, какая сейчас обстановка?

...Вчерашний вечер закончился для Виктора нудно и рутинно. Формальные процедуры на месте преступления несколько разнообразил Щегольцов — он заехал передать новой следственной группе какие-то бумаги.

— Так это вы, значит, тогда помогли бомбу найти? — улыбаясь, спросил он у Виктора. — Мне доложили. Значит, вроде ясновидящего... Ну, с убийством это уже не в нашей епархии, а вот с кражами из автоматических камер хранения ничего увидеть не можете? Вроде никаких зацепок, а одна кража за другой. В щель бумагу не запихивают в расчете, что подумают, спортилась, рядом тот же код наберут. Электромеханики неполадок не находят. Потерпевшие не набирают год рождения. Никто не подсматривает, блокнотов для записи шифра потерпевшим не предлагали — знаете, есть такой воровской прием, по выдавленным цифрам читать. Начальство в гневе. Может, у них там кто-то мысли читает, цифры шифра?

— Я не ясновидящий, — ответил Виктор. — Так получилось. Могу подсказать версию, как инженер. Давно эти камеры появились?

— В Москве уж как лет десять, на Орджограде в конце прошлой пятилетки поставили. Самообслуживание, знаете, экономия.

— Я не знаю схемы ячейки, это просто предположение, — в этом месте Виктор сделал паузу, почесав нос, чтобы усилить внимание ждущего собеседника, — короче, если при переключении шифратора контакты под током, то он излучает радиоволны. И их можно поймать приемником, как треск, и подобрать шифр, не зная его.

— Там замыкает, если за ручку потянуть.

— Надо, чтобы зуммер включался или что-то не очень громкое, когда тянет. Чтобы обращало внимание, что подбирают пароль.

— Мы сперва его в дежурке поставим. Чтоб ловить...

-...Хватит, оставьте человека в покое, работать надо, — замахал руками Петросов, входя в комнату конструкторского сектора. Все нормально, Виктор Сергеевич? Тогда у меня с ходу вопрос, где делать шестерни для стиляги.

— Для кого?

— Да это ребята вчера придумывали русское название для вашего "Уолкмена", вот и прилепилось "Стиляга". Стиляги, они ж ведь хиляли по броду... Так вот, хотелось бы завод протяжек перетянуть к нам, а для этого нужен опытный образец. В ближайшее время. В области делать негде.

— В принципе, на Орловском часовом заводе есть где делать оснастку. Но это ж другое министерство.

— И что же, что другое министерство? Идет реформа, пора отвыкать от времен наркоматов.

— Можно? Тогда и заказать там пресс-формы и штампы. А на опытные чтобы из пластмассы нарезали. Ну и тонвалы для опытной серии там же.

— Только у них пока ничего не выходит с пресс-формами. Они же все по плану должны внедрять эти пластмассовые колеса для будильников. Экономия цветмета и все такое. Мучаются, точность не идет. Кстати, пластмассу какую предлагаете?

— СТД.

— Ну, в общем... Перспективный материал. Первый в Союзе завод по его выпуску обещали сдать в начале девятой пятилетки. Страна ждет. Короче, сейчас для Москвы что-нибудь надо простое, чтобы на коленке сделать без точного оборудования и показать, что работает, и нормальное звучание. Да, главное в том, что двигателя с центробежным регулятором подходящих размеров тоже нет.

Виктор задумчиво дошел до кульмана, застегивая халат, рассеянно потрогал головку чертежного прибора. Неподалеку по заводским путям прошел тепловоз, крышка стола задрожала, случайно войдя в резонанс, и по ней тихо поползла массивная, похожая на кусок мыла, резинка-профи.

— А может, вибродвигатель забодяжить? — спросил он. — С пьезоэлементами.

— Что, как у Коляды? — воскликнул Пагава. — Нэ пойдет. Там скорост пратяжки неравнамерный.

— Зачем, как у Коляды? Два пьезика на подкассетники, один на тонвал.

— Три двигатэля? Как у "Карны"?

— Три. Кнопками прижимать и отодвигать, один ВЧ-генератор.

— Слушайтэ, это же нэвозможно!..

Виктор уже открыл рот, чтобы возразить, но Пагава опередил его.

-...Это нэвозможно гениальный мысль! — воскликнул он. — Слушайтэ, я на четвертый курс читал работу Архангельского, он суперпозицией объясняет, про Лавриненко читал, слушайтэ, теория есть. Архангельский и Лавриненко, это явление, физика. Коляда — это способ применить физический явлений, да. Виктор Сергеич нашел для способ нужный схему, геометрий, как композитор из нот мелодию. Теперь можно делать дэтали, рассчитать, выбрать что мы можем сдэлать. Была идэя — будет вещь, издэлие. Мы же сделаем это впервые в мире!

"Опять с прогрессорством засветился. И ведь просто искал выход из положения."

— Ничего особенного. В Союзе многие делают впервые в мире. У нас страна такая, пятьдесят лет советской власти.

— Что страна? Не будэм за страну, Одэсса вэлика, а страна еще больше. Вот этот микрокассэта и вибродвигатэль, я так скажу, они созданы друг для друга. Вата есть, математик-программист есть, пишите командировка в Киевский политех, я там всех на уши поставлю!

— Не надо пока никого на уши ставить — охладил его Петросов. — Как сказал на всесоюзном конкурсе артистов эстрады Аркадий Райкин, надо смотреть ширше и глыбже. Надо наладить связи с технологами, чтобы нашли способы дешевого массового производства пьезодвигателей. Это новое направление, где Союз может выскочить вперед.

— Это вряд ли, — вздохнула перебиравшая распечатки Инночка, — группа Б не приоритет.

— Уже давно приоритет.

— Приоритет, но не первый.

— Так мы зацепим первый. Вибродвигатель за один период поворачивает на очень малый угол. Значит, что? Значит, мы получили прецизионный шаговый двигатель, сколько импульсов дали, на столько и повернет. Для управления можно использовать ЭВМ. А это значит что?

— Что мы можем делать устройства для ЭВМ! — послышался звонкий голос за спиной у Виктора.

— Правильно, Ларочка! Мы можем делать приводы для принтеров и магнитных дисков. А это — перспективное направление. Более того, ряд НИИ им уже занялся. Объединяем усилия с бытовкой, получаем что? Критическую массу для выделения средств под создание новой технологии.

"Стоп", подумал Виктор. "Кто из нас прогрессор, он или я? Хотя какая разница. Зато буду выглядеть обычным советским рационализатором-изобретателем на таком фоне..."

— Поэтому на сегодня, Виктор Сергеевич, — продолжал Петросов, — просьба попытаться прикинуть простейшую компоновку "Стиляги" на вибродвигателях под компакт-кассету. Поскольку у нас снижается расход батарей и лучше с детонацией, делаем макет, используя максимум того, что есть — кассеты, головки, тонвалы два с половиной миллиметра. Быстренько показываем это в министерстве, что мы можем все это производить в самое ближайшее время. Задача ясна?

— Понял. Будем решать.

— Да, сегодня у нас вторник. Вас устроит дежурство на стенде в среду, с четырех... Э-ээ, это уже четверг с четырех, сразу на работу до обеда, и потом свободны до пятницы. Идет?

— Вполне.

— Значит, решено. Теперь о печальном. Похороны Анжелики Николаевны, предположительно, в пятницу, если не задержат из-за экспертизы. Это будут уточнять... Сегодня будет опрос, меня просили еще раз напомнить просьбу — попытайтесь вспомнить все, что знаете, слышали, видели, с кем общалась, с кем заметили, в общем, все. Не исключено, что завтра жертвой окажется кто-то из нас — даже так стоит. Вопросы есть?

— У меня, — Рустам, оттеснив Виктора, продвинулся к столу начсектора. — Я тут накидал новый вид корпуса и панели...

Виктор вытащил из рулона лист ватмана и начал прикалывать к доске. Две кнопки согнулись. Надо взять в хозмаге резиновый клей, подумал он.

Затрещал телефон. Не тот, что на столе шефа, а второй, возле видеотерминала — или ВТ, "ваты", как его здесь называли. Оказавшаяся рядом Уля подняла трубку.

— Вас, Виктор Сергеевич. Какая-то женщина.

— Салют! У тебя там какие-то неприятности? Ты не молчи, мы, если что, в облисполком пойдем, — Виктор узнал голос Сони.

— Нет, все нормально. Разобрались.

— Как со свободным временем в среду-пятницу?

— В четверг вечер свободный.

— Отлично. Подходи к шести в ДК, там после репетиции обсудим дискотеку с ребятами.

— Нет проблем.

— Вот и ладушки. Целую. Пока!

В трубке послышались гудки. Виктор положил ее, но не успел отнять руку, как телефон снова разродился неровным треском. Машинально Виктор ухватился за серый полистирол трубки и поднес к уху.

— Виктор Сергеевич? — произнес металлический голос, каким в фантастических фильмах обычно говорят роботы.

— Слушаю вас.

— Хочу вернуть вам вещи, которые у вас похищены.

4. Ловкость ног.

Скорее всего, это проверка, подумал Виктор.

— Вы говорите о паспорте? — спросил он.

— Нет. Это не документы.

Вор не будет возвращать чемодан, если следовать легенде, подумал Виктор. Значит, мобильник, его сбыть некому.

— Но я не заявлял о пропаже вещей.

— Вам незачем это делать. Вещи оказались у меня и я могу их вернуть.

— Какие вещи? Там есть мои инициалы, фотокарточка, записная книжка?

— Нет. Нам лучше поговорить при встрече. Когда вы свободны?

— Знаете, вам лучше отнести эти вещи в милицию. Если они окажутся моими — естесттвенно, с моей стороны вознаграждение, я не жадный.

— Я вас понял, — ответила трубка металлическим голосом.

В ухо снова запикали гудки.

— Это не про Анжелику? — спросила Уля.

— Нет. Кто-то нашел какие-то вещи, спрашивал, не мои ли, а что — не сказал.

— Это могут быть жулики, — убежденно сказала Уля. — Подождите...

Она подняла трубку и ее пальцы быстро закрутили диск.

— Никита? Донцова дайте. Никита? Узнал? Слушай, ты можешь сейчас посмотреть, кто последний звонил на наш номер? Для меня. Нет, ты ради меня это можешь сделать, а не с моста в Соловьях прыгать? — и, повернувшись к коллективу, продолжила: — Сейчас узнаем! Новая АТС на транзисторах, там ЭВМ пишет, откуда куда звонили...

— Да? — сказала она в трубку через минуту. — Нет, не мне звонят. Потом обьясню. Мне работать надо, чао-какао!

Трубка легла на рычаг, телефон дринкнул отбой.

— С "кирпича" звонили, на бежицкую вышку, — торжественно произнесла Уля. — Телефон с добавочным стройтреста. Я записала номер и сама сообщу.

— То-то я смотрю, голос такой странный.

— Это вокодер. Полосу сжимают, чтобы больше номеров впихнуть.

"Уже интересней", подумал Виктор, возвращаясь на свое место за кульманом. "У преступника есть радиотелефон. Хотя, если преступник такой продвинутый, он может и сам его сделать. Или воспользоваться краденым."

— А на бежицкую вышку — это где? — спросил Виктор.

— На Литейной. У "кирпича" передатчик слабый, а то бы аккумулятор пришлось в рюкзаке таскать. Так что "кирпич" передает на вышку в районе, от нее сигнал идет на АТС. На прием "кирпич" ловит сигналы с центрального передатчика на Телецентре, он сразу на весь город. В Клинцах и Новозыбкове по одной вышке. Через две пятилетки начнут внедрять сотовую связь, и тогда у каждого тракториста телефон будет. А сейчас для расширения ставят местные коммутаторы в сантиметровом диапазоне, через них можно звонить через один канал на районную вышку.

Закончив импровизированную лекцию, Уля взглянула в зеркальце на обратной стороне чертежной доски и поправила прическу. При такой фигуре наверняка кто-то был готов броситься ради нее с моста или выйти в открытый космос. Ладность ног и никакого мошенства.

Интересно, чей это был телефон, подумал Виктор. Хотя она сама доложит, нет смысла лезть с любопытством в каждую дырку. Если коммутатор в сантиметровом, при технике конца шестидесятых радиус будет в сотни метров. Например, на крупном объекте....

Виктор взглянул в окно. Лучи утреннего солнца, пробивающиеся со стороны "Соловьев", позолотили верхушки кранов и неровный скелет "китайской стены" на выезде.

"А ведь оттуда можно видеть наше окно через бинокль. Преступник наблюдал за мной и позвонил сразу, как только положил трубку, чтобы сразу взял я... Он за мной следит. Ладно, сделаем вид, что этого не знаем."

Грифель хрустнул, осыпав мелкие крошки на белый лист. Чертыхнувшись, Виктор достал техническое лезвие и начал чинить. Надо будет взять опасную бритву или медицинский скальпель, как тогда, в старой доброй нашей реальности.

"А если это связано? Странное предложение Лики, ее убийство, кража из ячейки, звонок?"

...О предложении купить пистолет он вчера сообщил следователю УГБ, худощавому мужчине неопределенных средних лет, спокойному и вежливому до безразличия.

— Почему сразу не сообщили в милицию? — спросил он Виктора.

— Подумал, что розыгрыш или вроде того. Предлагать огнестрельное оружие на улице, незнакомому человеку...

— И еще подумали, что милиция не примет заявление, потому что ни человека, ни улик?

— Такие сомнения тоже были.

— Зря. Хотя, к сожалению, отдельные работники органов в отдельных случаях дают основания. Ну что ж, составим словесный портрет...

...Допустим самое плохое, подумал Виктор, это иностранная разведка и она охотится. Разведка охотилась во всех реальностях, почему бы и не в этой. Но тогда получается, как у Ильфа и Петрова с Корейко — "Грузите апельсины в бочках". Сбить с толку? Заставить нервничать? А если дичь отчубучит совсем не то, что ждали? Задача разведчика — создать ситуацию, когда другие будут вынуждены делать то, что ему нужно, сами того не подозревая. Будем исходить из того, что часть происшествий — действия агентуры, а часть — стихийные обстоятельства. Только вот непрофессионал в этом не разберется, а он, Виктор, непрофессионал. И потом, а с какого бодуна здесь зарубежные спецслужбы поверят в попаданца? Кто сказал, что они в каждой реальности действуют по шаблону?

"Заклепки" пока особых трудностей не вызывали. Все, что знал Виктор об аналоге из будущего, позволяло определиться к компоновкой и основными данными. Лентотяга не вылезала за размеры кассеты, что позволяло запихнуть все устройство в заветные габариты изделия от фирмы "Сони" семьдесят девятого года. Качество звучания вытянет по советскому третьему классу, для мирового уровня шестидесятых сойдет только так. Вот маховик и шкивы лучше всего из нержавейки, а это дефицит. Хотя зачем весь делать из нержавейки? Насаживаем трубу из нержавейки и шлифуем в сборе. Чтобы в СССР сделать что-то полезное, надо быть изобретателем. Если в наши КБ по магнитофонам выписать японцев, они сделают себе харакири, так ничего и не создав...

"...Будем рассуждать проще. Анжелика — находка для шпионов, она сидела на национальной базе персональных данных. "Контора" направляет в КБ человека ниоткуда, который прекрасно знает западную технику, любит западную музыку, одевается как человек с Запада, или как советский креакл, который тоже одевается, как человек с Запада. И они тоже решат, что я — перебежчик от них, возможно, носитель ихней гостайны. Логично проверить, а потом — завербовать или ликвидировать. Связной в Брянск в это время — совпадение, активизация действий спецслужб перед конфликтом. Раз так, то готовых инструкций у связного нет. Есть рация, будет связываться по рации. Пока проверят, пока сообщат, что похожего перебежчика нет — несколько дней. И что тогда? А если есть совпадение, как с полицаем?"

— Трудности есть?

Это подошедший Петросов. Знал бы он, что в этой ситуации трудности.

— Примерно так. Вот внешний вид.

— Современно. Симпатично. Ничего лишнего, угловатый стиль, удачные пропорции, соотношение синей и белой частей смотрится...

"После работы достать симку с картой и признаться Корину. Такой степени интеграции здесь ни в одной стране нет. По крайней мере, у здешнего ГКВД нет мотивов ни ликвидировать попаданца, ни прибегать к форсированным методам допроса."

День до гудка пролетал незаметно. После обеда пришли электронщики со схемой на десяти транзисторах, которую уже рвались макетировать, а Рустам притащил самопальные стереонаушники из стаканчиков для сыра "Виола" и уже рисовал, как это будет при пластмассовом литье. Выходило мощно и неубиваемо. Распогодилось, желтоватые лучи вечернего солнца падали на затертую компоновку Виктора, на столы, просвечивали сквозь прически красавиц сектора. Настроение начало улучшаться.

Из лаборатории доносились звуки рок-баллады — "Аа-уа! Там, где тропинка к ручью подбегает, красная девица слезы роняет! Аа-уа!"; это Пагава продолжал отлаживать "Карну".

— Это что, "Сокол"? — поинтересовался Виктор у проходившей мимо Инны.

— Это тролли.

— Какие тролли?

— Группа "Тролли". У них есть железные вещи.

— Железные в смысле металл?

— Железные в смысле слегач... Ой, простите...

— Ничего, я понял.

В открывшихся дверях показалось взволнованное девичье лицо.

— Надюша! — обрадовался Петросов. — Плату ГСП на два сантиметра увеличивай спокойно! Мы все укомпоновали.

— Я не за этим... Виктор Сергеевич! Вас снова зовут. Следователь.

"Ну вот", думал Виктор, проходя по коридору мимо нового плаката "Говорите по телефону кратко, экономьте время собеседника". "Звонок-проверка, сейчас предъявят мобилу..."

Следователь был не Корин и не тот мужик, что вчера опрашивал. Молодой худощавый парень среднего роста; судя по прическе, его кумиром был Пол Маккартни. Впрочем, молодежи с таким говорить проще.

— Виктор Сергеевич, вам не доводилось в субботу быть на вокзале?

— Я там рядом живу и часто хожу мимо. Иногда захожу внутрь. Вдруг это поможет с памятью.

— Не доводилось случайно видеть там вот этого человека?

С появившегося перед Виктором фоторобота смотрело лицо человека с прямоугольным, оканчивающимся тупым углом подбородка лицом, маленькими глазами под низкими черточками бровей, с коротким пробором, небольшим носом и узкой полоской рта, как будто человек собирался присвистнуть. Рядом на листе была его фигура в светлой синтетической куртке без воротника, темных брюках и серой кепке.

— Может, он к вам подходил, что-то спрашивал?

— Нет, такой не подходил. Не запомнился.

— Возьмите на всякий случай эракопию. Возможно, этот человек окажется близко от вас, попытается заговорить. Делайте вид, что его не знаете, внимательно слушайте, что он скажет или спросит.

— Это он ее из-за меня?

— Все может быть. Возможно, он считает, что Анжелика Николаевна передала вам какую-то вещь, о значении чего вы не догадывайтесь. Сувенир с тайником, или что-то вроде этого.

— Она мне ничего не передавала.

— Так и скажете. Поскольку он мог видеть вас с товарищем Кориным, он будет осторожен, если нет прямой угрозы раскрытия или чего-то еще чрезвычайного. Постарайтесь не проявлять страха в разговоре. Хотя некоторое волнение в разговоре об убитой естественно. Извините за некоторый цинизм.

— Ничего.

"Он уже опросил передо мной Улю. Или она не сказала про звонок, что очень странно, либо звонок не имеет отношения к делу. К этому делу."

... Красноватые сумерки обещали потепление. Виктор смешался с толпой из третьих проходных, с людской массой, которая о чем-то беседовала, шутила, озабоченно пробивалась к остановке с названием "Баня", ручейками растекалась по ближним улицам, спешила через переход по Институтской, пропуская редкие машины. Перед Виктором мелькали разноцветные полупальто, куртки, теплые платки и кепки; внезапно он ощутил себя школьником, случайно попавшим в этот взрослый водоворот много лет назад. Как там сказала Соня — четверть миллиарда строек? Четверть миллиарда людей строят свою жизнь, буднично, незаметно, и он, сам того не желая, уже стал их частью. Мир полутонов, мир скрытых, совсем не плакатных мостов между "мое" и "наше".

Филиал универмага встретил его шумом голосов и суетой покупателей, спешивших отовариться по дороге. Здесь все было, как и раньше: направо и прямо громоздились вешалки с одеждой, стеллажи с обувью и свисали с потолка размотанные рулоны тканей а из левого крыла слышалась музыка и доносился запах мыла; эту часть здания оккупировали секции электро— культ— канц— пром— хоз— и музтоваров. Филиал был похож на нынешние магазинчики, где на каждом сантиметре арендованной площади стараются разместить половину Яндекс-маркета. Сразу за входом в левое крыло какой-то мужик возле прилавка вертел в руках черную кинокамеру, чем-то напоминавшую перевернутый клюв попугая: еще одна советская мечта воплощалась в жизнь. "Пробейте "Сумерки", пожалуйста!" — доносилось рядом из секции пластинок. Еще через несколько шагов возле выкрашенной масляной краской стены выстроились разноцветные велосипеды, красные ижевские мотоциклы за три с лишним тысячи и элегантный, пахнущий лаком и заводской смазкой, мотороллер космических очертаний. В отростке, уходящем куда-то вглубь, с потолка свисали модерновые люстры со стеклянными и пластиковыми абажюрами, а на полу творением кубиста громоздились ряды холодильников, стиральных и швейных машин; люди прохаживались вдоль них, открывали дверцы шкафов и заглядывали в баки, прикидывая, как это великолепие вписать в ограниченный метраж своего жизненного пространства.

Резиновый клей Виктор нашел в скромном уголке за оцинкованными ведрами, тазами, детскими корытами, выварками и деревенскими стиральными досками. Впрочем, выбор клеев был для того времени неплохим, от продвинутого циакрина и наборов эпоксидки до брутальной классики в виде темно-коричневых плиток столярного с отпечатком веревочной сетки и серых пачек обойного клейстера. Главным достоинством последних было отсутствие надписей "Огнеопасно!" и "Ядовито!"

После универмага, в начале Комсомольской бросилась в глаза старая железная арка над узкой проезжей частью, поставленная здесь лет пятнадцать назад по странному капризу архитектора — она была частью его школьных лет. Виктор по диагонали пересек парк, от калитки у трибуны для пионерских линеек, до выхода у детской площадки: опустевший детский бассейн был засыпан опавшими листьями, в сумерках одиноко торчали карусельки и желтел угловатый фанерный купол эстрады, похожий на творения кубистов. Он не помнил, чтобы на этой эстраде кто-то выступал — обычно использовали большую, старую раковину у дворца культуры, пока она однажды ночью не сгорела дотла.

У закрытого переезда в ожидании глухо ворчали машины; вскоре перед Виктором пронесся зеленый пассажирский, с табличками "Симферополь-Ленинград", без остановки на станции и с завешенными окнами. В экономе уже загорались огни, и его глыба на фоне лилового стекла неба казалась символом времени.

— Меня никто не спрашивал? — спросил он у вахтерши.

— Нет, никто не интересовался. Ждете кого?

Со стороны красного уголка слышалась музыка из телевизора и чей-то смех. Виктор поднялся к себе, запер дверь изнутри щеколдой и, не зажигая света, сунулся к окну.

В щели под подоконником не было ничего. Для верности Виктор осторожно сунул туда тонкий столовый ножик из нержавейки. Ничего. Последние надежные артефакты бесследно испарились.

5. Покрой бездны.

Если человек оказывается в безвыходном положении, ему надо в первую очередь удовлетворить свои первичные потребности. Так проще подготовиться к остальному.

Виктор зажег свет, включил для настроения радиолу и стал готовить ужин. Надо было расходовать картошку, пока не начала гнить. Погреба и балкона здесь нет.

Спокойные звуки "Лунной серенады" — не Глена Миллера, а Зацепина — подняли настроение. Магомаев велик, подумал Виктор. Интересно, можно ли здесь попасть на его концерт? Или это дорого? Хотя нет — мясо можно заместить рыбой, а вот искусство принадлежит народу.

Магомаева сменил Макаров — "Закурю-ка, что ли, папиросу я...". Затем в узком пространстве эконома, словно мяч от стен, запрыгали мажорные аккорды "Ариэля". "Облади, облада, горе не беда, как-нибудь переживем." Мягкий позитив.

"Посмотрим, что у них в этих кельях для культурного досуга".

Красный уголок эконома напоминал трансформер. Лучшее место, в углу у окна, отвоевала высокая тумба симферопольской телерадиолы "Нейтрон"; рядом на стене, под самым потолком, висела трубка экрана для показа слайдов или кино, окруженная с обоих сторон настенными кашпо, а под ней вдоль стены выстроилось несколько столов-книжек. Противоположная стена была занята абстрактной композицией из стоек и полок, по которой были живописно разбросаны цветы в горшках, книги, коробки настольных игр и всякие безделушки, по-видимому принесенные жильцами. Наконец, стена напротив окна была застроена шкафами из древесностружечной плиты, выкрашенными масляной краской: белые, желтые, красные и синие прямоугольники дверец, разделенные узкими коричневыми линиями, выдавали неразделенную любовь декоратора к творчеству Пикассо. На мгновение Виктор почувствовал себя на сцене в спектакле театра "Современник".

Телевизор был включен; передавали речь Косыгина на каком-то заводе. Несколько жильцов проводили время, глядя на экран.

— Во время встречи с товарищем Чжоу Энь Лаем, да и с другими китайскими товарищами, — говорил Косыгин, — меня часто спрашивали, не ведет ли нынешняя реформа, с ее ставкой на хозрасчет и самоокупаемость предприятий, на получение прибыли, в конечном итоге к капиталистическому рынку с его стихией и хаосом. Я всегда отвечал: нет, не ведет...

Виктор придвинул к себе стул, стоящий с краю, и сел. Премьер-министр говорил без бумажки, довольно бойко, немножко резковатым баритоном, но гладко, словно диктор теленовостей. Типичная речь советского руководителя.

— ...В развитых капиталистических странах получение максимальной прибыли, — продолжал он, — это цель работы предприятия, а развитие товарного производства и удовлетворение потребности — лишь средство получения этой прибыли. В условиях нашей реформы главная цель предприятий, всех хозяйствующих субъектов — это всемерный рост производства товаров, нужных как непосредственно советским гражданам, так и всему нашему обществу в целом, а получение высоких прибылей — это средство достижения этой цели. Чтобы поменять местами по сравнению с капиталистической системой цель и средство, и нужна плановая, государственная система управления...

Выхваченное крупным планом лицо Косыгина уже было в морщинах, но в нем еще не чувствовалось печати дряхлости. Высокий лоб с залысинами на висках, небрежный "ежик" прически, делавший премьера похожим на пожилого рабочего, и крупный прямой нос, который казался чуть-чуть наморщенным — все это производило впечатление энергичного и сурового человека, типичного командира, не переносящего общих фраз и панибратской болтовни.

-... Некоторые из разработчиков реформы говорили мне: "Зачем вы начинаете создавать ОГАС, давайте развивать рыночное саморегулирование, такая реформа не потребует никаких капиталовложений!" Такая точка зрения глубоко ошибочная. Стихийное, не управляемое целенаправленно развитие экономики всегда ведет к кризисам, к потерям, которые при нынешних масштабах производства намного превысят объем тех средств, которые мы уже вложили и планируем дальше вложить в развитие ОГАС...

— Слушайте, а может, на вторую переключим? Там "Клуб Фантастики" и кино сейчас покажут. "Хроники звездолета "Парус"". А речь все равно в газете будет...

В красный уголок зашли двое парней и трое девчонок явно из жителей этого улья, в домашнем. Похоже, они еще не успели завести свой телевизор, а, может, экономили.

— Политикой не интересуетесь, значит? — недовольно спросил пожилой седой мужчина, видимо, пенсионер, и, видимо, несогласный не столько с предложением, сколько с его бесцеремонностью.

— А я знаю, чего вы ждете, — сказал парень постарше, в коричневой курточке с передом из синтетического вельвета и небрежным чубом с бакенбардами под Алена Делона, — вы ждете, чего он скажет о войне. Он не скажет, вопрос уже решен. И перед тем, как наше поколение туда уйдет, просто хочется чего-то посмотреть. Если, конечно, вы не против.

— А я чего, я не против, — проворчал пенсионер, — просто спрашивать надо, а не так.

Парень защелкал ручкой селектора. На десятом канале на экране возникло лицо Капицы.

— Иван Антонович, читатели из Тамбова интересуются, придерживаетесь ли вы сейчас концепции "упрощения вещей", и не приведет ли это к унылому однообразию будущего общества?

Камера повернулась, и в кадре очутилось лицо Ивана Ефремова. А ведь я могу тут встретить его живым, подумал Виктор. И братьев Стругацких тоже.

— Видите ли, — начал Ефремов, — роман был написан в эпоху увлечения неоклассицизмом, когда дома и вещи стремились утяжелить декоративными украшениями, часто неоправданными. Говоря современным языком, речь шла о том, что вещи должны стать технологичными, удобными и функциональными. Любой специалист по художественному конструированию объяснит это лучше меня. И вообще, серьезно тревожит, что некоторые мои, скажем так, "болельщики", пробежав книгу по диагонали, делают вывод, что богатство — это абсолютное зло...

— "Бедность есть мандат революционности", — улыбнулся Капица.

— Примерно так. На самом деле я против узкого, мещанского понимания богатства, как мира роскоши, мира вещей, которые позволяют эгоистической натуре чувствовать себя выше окружающих. Коммунистическое общество — это общество, которое состоит из баснословно богатых людей! Только вот главным богатством считаются не вещи, предметы, которые, конечно, тоже будут, а умение, культура, воспитанность, степень совершенства души и тела. И еще — люди коммунистического общества, будучи баснословно богатыми, будут еще и баснословно щедры. Разделяя свое богатство с другими, они делают себя во много раз богаче. Нынешнюю пропаганду экономии не надо рассматривать, как призыв к простому аскетизму или хуже того, к скупости. Это попытка показать человеку, что кроме потребления вещей, есть еще наслаждение произведениями искусства, радость познания, счастье творчества, нелегкое счастье воспитания детей.

— Спасибо, Иван Антонович. К сожалению, время беседы подходит к концу, и сейчас зрители увидят художественный фильм "Хроники звездолета "Парус"", снятого по мотивам ваших произведений.

— Очень далеким мотивам, — недовольно заметил Ефремов.

— Ну, это значит, будут и другие фильмы. Надеемся...

"Хроники" действительно оказались далеко от "Туманности Андромеды". Вернее сказать, это были советские "Чужие".

Более точно, это был приквел. У опытного звездолета "Парус" накрылись движки, и он сел на планету Железной Звезды. Прекрасная планета, хотя и темная. В ожидании подмоги земляне побродили по окрестностям, понабрали разных представителей флоры и фауны на пару тысяч Нобелевских премий, наткнулись на спиралодиск, то-бишь, звездолет инопланетной цивилизации, и давай его ковырять лазером. Вышло то же, что и в фильме в нашей реальности, то-есть из дырки пыхнуло, сожгло робота, и дыру заварило. Но что-то просочиться успело, потому что вскоре фауна планеты начала мутировать, появились летающие электрические медузы, которые пробрались в корабль и, несмотря на попытки отстрела мерзких тварей лазерными миниганами, они сожрали всех землян по одному, высасывая из скафандров. Последняя оставшаяся в живых член экипажа записывает речевой дневник для тех, кто их найдет, и в финале трагически отступает по коридору: дескать, остальную картину дорисует воображение зрителей.

Ужастик получился для шестидесятых вполне сносный, хотя и с основным упором на психологию, а не спецэффекты. Короче, фильм об охране окружающей среды.

Вернувшись в келью, Виктор первым делом проверил тайник. Артефакты не вернули.

"Будем рассуждать логически", подумал Виктор. "Допустим самое паршивое: карты и мобильник попали к шпиону-связнику. Какая его задача и какую ситуацию он попытается создать? Ну, во-первых, передать супер-изделие русских своим... А почему русских? Там латиницей написано — Самсунг. И внутри тоже надписи иностранные. Самсунг такого не делает. Зачем русским делать прибор с иностранными надписями? Кидать на экспорт технологии стратегической важности — какого рожна? Да еще и под чужим брендом?"

Виктор задернул окно и щелкнул выключателем. Помигав, загорелась лампа, наполняя комнату нудным гулом.

"А чей бренд-то? Корея коммунистическая, если там есть радиофирмы, то советские филиалы. Супер-пупер северокорейский девайс. Зачем? И почему эта штука у какого-то непонятного русского? Он ее из Зеленограда выкрал? И бродит с офицерами УГБ? Не вяжется. А, может, это все туфта и лажа, дезинформация, и этого странного русского просто подсовывает контрразведка?"

Он подошел к радиоле и щелкнул выключателем. Сейчас прогреются лампы и будет музыка.

"Ясень пень, связник свяжется со своими. И сделал он это, скорее всего, сразу после ликвидации Найденовой. Потому он и упер рацию, а корпус, важную улику, оставил нужна была связь, а проигрыватель в руке привлекает внимание. Что ему ответят хозяева? Однозначно потребуют проверить меня, может, будет ждать еще одного человека. Нелегалу надо время, их в Брянске в загашнике пачками не держат. Стало быть, связной ближайшие дни будет наблюдать за мной, уточнять ситуацию. Там будет ясней и с УГБ. Значит, за эти несколько дней надо осторожно подкинуть побольше полезных вещей для Союза, чтобы поверили в дружественность намерений хотя бы."

-... Советскими спутниками наблюдения "Амур" в последние дни было зафиксировано массированное перемещение частей германского и австрийского бундесвера в сторону границы с Чехословакией, — раздался в тишине знакомый голос Левитана. — Советское правительство заявляет, что в случае попыток аннексии Чехословакии и нарушения тем самым стратегического равновесия в Европе Советский Союз примет соответствующие меры для обеспечения общеевропейской безопасности, включающие применение вооруженных сил...

"Начинается заварушка", подумал Виктор. "Как бы не опоздать... А то ведь по обстановке и ликвидировать могут. Или те или другие."

6. "Очаровательный убийца, вы его полюбите."

Утро среды выдалось спокойным и безмятежным. В лучах трубок-фонарей, как в старом сувенире, спокойно плавал мелкий, игольчатый иней, создавая вокруг ламп акварельно-расплывчатый ореол. Утоптанный снег на тротуаре схватило тонкой корочкой льда; за пределами вокзала тротуары здесь никто не посыпал, кроме жителей привокзальных бараков, украшавших пространство перед калитками темными пятнами шлака и золы. Угольный, паровозный дым выползал из труб бараков и нехотя размазывался по местности, забираясь в нос. Последний день октября, подумал Виктор, и от этой мысли почему-то стало грустно.

У закрытого шлагбаума нетерпеливо урчала очередь грузовиков, в которую затесались куцый служебный автобус и желтый фургончик-"Запорожец". Качающийся конус света озарил ветви деревьев у бараков; послышался долгий стонущий гудок, и вскоре по главному пути проследовал товарняк. Незнакомый Виктору лобастый серый тепловоз из трех коротких, как огрызки, секций, поравнялся с переездом; бормотание дизелей, свист раскручивающихся турбокомпрессоров и натужный вой зубчатых колес, передававших сорок тонн тяги, заметались между заборами у горловины станции.

— Интересуетесь? — послышался голос справа. Голос принадлежал высокому, худощавому мужчине в темно-сером пальто с широким поясом и светлой теплой кепке. — Будем знакомы, Леонид Вочинников, газета "Брянский рабочий". То, что "Эл. Мостовой" — так это я. У меня редакционное задание, подготовить материал о встрече с так сказать, московскими гостями. Я, кстати, недалеко живу. От Почтовой чуть в сторону "цыганского гастронома". Знаете?

— Гастроном знаю. Пока не знаю, что именно можно рассказывать прессе.

— Раньше на ящике работали? Это же все-таки бытовая техника.

— Ну, есть еще секреты фирмы. Надо согласовать с начальником.

— Тогда, если не возражаете, после обеда. У меня еще репортаж о ходе испытаний брянского судового дизеля "Пересвет". Он наше главное оружие в войне с датчанами.

"Что за фигня? СССР собирается начать войну с Данией? Почему об этом молчат СМИ, а болтает какой-то печатный областной орган?"

— Представляю себе заголовок в "Вошингтон пост", — улыбнулся Виктор. — "Русские аннексировали Данию". "Советская угроза".

— Это торговая война. БМЗ наращивает производство гигантских дизелей на экспорт и выпуск будет доведен до полусотни в год. Дизель десять тысяч сил размером с четырехэтажный дом, делают по лицензии всемирно известной датской фирмы. "Пересвет" позволит сбить плату за лицензию. Хотите партнерства с западными фирмачами — делайте собственную продукцию!

"Нашим бы промышленникам эти речи в уши", подумал Виктор, но сказал другое:

— Ну вот видите, тут такие достижения. А магнитофон что, две дощечки....

— Недооцениваете, недооцениваете! На западе в этой сфере огромные деньги!

Мимо громыхали платформы с гусеничными машинами под брезентом. По силуэту как "мотолыги", армейский гусеничный транспортер МТ-ЛБ, но, судя по тяжким ударам колес на стыках, много тяжелее. Катки и широкие гусеницы, что высовывались из-под края брезента, явно принадлежали тяжелой технике.

— В Прибалтику гонят, — заметил Вочинников. — Мы стоим накануне грандиозного шухера, как говорил Попандопуло.

— Старые самоходки мишенями на учения?

— "Барбарис", штурмовые машины пехоты. Их на базе пятьдесят пятых делают. Защита от кумулятивных снарядов и все такое. Похоже, когда начнется чешская заварушка, наши нанесут удар на Берлин по кратчайшему пути, из Польши. Пока у реваншистов на границе мало ядерных фугасов.

"Вот они какие, диванные аналитики шестидесятых!" — подумал Виктор, но сказал другое:

— Интересно, как у них там с памятником в Трептов-парке?

— Неужели не слышали?

— Последние годы у меня было мало времени.

— Представьте себе, сохранили для воспитания школьников. Учат их, что если немцы будут сражаться так же геройски, Германия покорит весь мир. И могилы наших воинов в порядке содержат. И даже концлагеря, как свидетельство трагических ошибок.

— Отказались от геноцида?

— Признан устаревшим, как святая инквизиция. Говорят, скоро наука кого угодно в немца переделает через электроды в мозгу.

— Вот гады!

— И не говорите...

Последняя платформа уползла к Фасонке. Не дожидаясь, когда откроют шлагбаум, народ повалил по черным шпалам перехода.

— А вы знаете, — продолжал Вочинников, когда они повернули на Ульянова за зданием ДОСААФ, — у меня давно есть такое желание написать фантастический роман. Сейчас многие пишут. Но нет хорошей идеи. О космосе пишут все. Может, о будущем? Как вы его себе видите?

"Если он журналист, это либо случайная фраза, либо утечка информации от дружинников.", думал Виктор, поворачивая, чтобы перейти дорогу к политехникуму. "Воспоминания о будущем расползаются по Бежице... Но это может быть и не журналист. Нас друг другу не представляли."

— У меня есть другая идея. Сатира на буржуазное общество. Конторский работник и специалист по ЭВМ по имени Нео внезапно узнает страшную правду. Всё, что его окружает, это иллюзия, Матрица вычислительной машины...

— Не пойдет, — убежденно ответил Вочинников.

— Слишком "не наше"?

— Это плагиат. Идея из романа Даниэля Галуйе "Иллюзатор-3". Пару лет назад перевели, еще дискуссия была в "Технике-молодежи"... Ну, мне в первую проходную.

"Посмотрим. После обеда..."

...— То-есть, вы предлагаете вытеснить большой кассетой катушечные магнитофоны?

Товарищ Малюжный, прилетевший утренним рейсом из Киева, из головного КБ при заводе "Маяк", и по пути уже закинувший вещи в заводскую гостиницу возле проходных, улыбаясь, разглядывал серые, похожие на оберточную бумагу, эракопии. Это был крупный человек в костюме цвета молочного шоколада, без галстука, с круглым, чуть полноватым лицом, на котором уже наметился второй подбородок, академически правильным носом, разделявшим узкие, словно постоянно прищуренные глаза в окружении пухлых век, и темными волнистыми волосами, которые были уже украшены проседью, а на висках образовавали начало будущих залысин. Люди с такой внешностью обычно играют в советских шпионских фильмах разъездных агентов по продажам, или, как тогда было принято говорить, коммивояжеров.

— Да. Дека с кассетой на шестимиллиметровке должна стать убийцей бобинников.

— Слово-то какое у вас — "убийцей", — глаза Малюжного сложились в хитрые кошачьи щелки. — Не наше.

— Не наше. На этом построим рекламу для американцев. Сыграем на низменных инстинктах обывателя. "Очаровательный убийца, вы его полюбите."

— Не в этом дело. По данным зарубежных фирм, в семидесятых ожидается бум катушечных аппаратов высокой верности воспроизведения, или, как он их называют, "хай-фай".

— Ну, фирмы могут многое заявлять для рекламы.

— Это мы знаем. Как вы понимаете, ряд ведущих промышленных стран Запада развивают промышленный шпионаж... В общем, мы живем в реальном мире. Это не для рекламы, они действительно так планируют.

— Из этого и исходим. Сейчас в Союзе пять классов магнитофонов, от высшего до четвертого. Катушку оставляем для аппаратов высшего класса. Ее купят меломаны, дискотеки, кооперативные студии звукозаписи. Кто-то же селится в квартиры по три тысячи в месяц, значит, при всей экономии платежеспособный спрос есть. Ценовой диапазон таких аппаратов — пятьсот... э-э... естественно, не будет, а будет пять — десять тысяч. Стационарные деки с большой кассетой займут нишу первого и второго класса, бумбоксы — второго и третьего. Это то, что мы технически одолеем. Ну а четвертый и третий класс оставляем микрокассете. Дотянем на этой линейке до восьмидесятых, а там пойдет цифровая запись.

— То что японцы пытались делать с механизмом видеомагнитофона и ЭВМ? Да, это очень, очень перспективно. Студийная звукозапись, помехоустойчивая связь. Но для простой рабочей семьи...

— В восьмидесятых пойдет и для бытовки. Вы могли мечтать об этом в сорок восьмом? — и Виктор показал на монитор.

— В сорок восьмом я в Германии служил. Не до того было... Будем считать, убедили. Сейчас как раз собираются открывать новое производство в Ростове при ящике. Вот им и отдать катушку.

— И оставить катушке одну скорость — девятнадцать.

— Протяжку, наверное, есть смысл для всех этих кассет унифицировать?

— Две протяжки. Для деки — двухмоторная электромеханическая, функции поиск, откат, просмотр. Те, что по параметрам не пошли на первый класс, ставим на второй. Для бумбокса — на первых порах одномоторная механическая, без отката-просмотра. Механическую логику мы пока не потянем.

— И точно так же, если не идет на второй класс, ставим на третий?

— Именно.

— Хоть это и не мой вопрос, а что будете делать с некондицией для микрокассет?

— Ставим на диктофоны и телефонные автоответчики.

— Ладно, вернемся к нашим баранам. Мы прикинули, асинхронный двигатель вылезет с банку сгущенки и весом килограмм. Плюс маховик. Тяжеловато получается.

— У нас же есть мощные транзисторы для бытовки и даже тиристоры. Ставим двигатель-маховик с магнитом и полупроводниковым коммутатором. Сразу экономия веса.

— Но это же надо специальное оборудование обмотки мотать.

— Делаем с осевым магнитным потоком. Простые цилиндрические катушки в штампованнном поддоне. Тут кольцо из магнитотвердого феррита, как для динамиков. Технологично при любом объеме выпуска.

Малюжный откинулся на спинку стула.

— Вы знаете, — произнес он после долгой паузы, — летя сюда, я был почти уверен, что встречусь здесь с очередным дилетантом, пробивающим через начальство свои идеи. Я — штатный скептик. Меня держат для этого, иначе мы просто завалимся от обилия бредовых предложений, которые выдают люди, начитавшихся статей и книг про гениальных изобретателей, которых затирают бюрократы. Моя задача — вежливо выслушать вас и раздраконить. Так вот, раздраконивать вас я не хочу.

Он сделал паузу. Виктор тоже молчал. "Пусть сам скажет", думал он.

— Что мне понравилось... Комплексный подход. Вы не увлечены своей идеей, вы расчетливо и въедливо строите план ее внедрения. Я не знаю, хороша или плоха ваша идея, я настроен к ней предвзято после неудачи картриджа Ар-Си-Эй. Но я вижу, что с таким подходом вы сделаете эту кассету и убедите значительную часть мира ее покупать. Так делают американцы. Раньше не работали в США?

— Я похож на человека, который работал в США?

— Не совсем. Вы сделали одну большую ошибку, которую бы не сделал американец. У вас здесь тоже курить нельзя? — последние слова Малюжный произнес, повернувшись к завсектору. Тот сочувствующе развел руками.

— Я тоже люблю читать в "Науке и жизни" комиксы про инспектора Варнике, — улыбнулся Виктор. — Что же сделал бы американец?

— Автомагнитолы. Ваша кассета — хорошие качественные автомагнитолы. В отличие от "Стерео-Эйч", эта кассета хороша и для машины, и домашней аппаратуры. Универсальность — это конкурентное преимущество. Недооцениваете достижения советского автопрома, недооцениваете...

— Не помешаю? Здравствуйте.

В открывшуюся стеклянную дверь вошел Корин. Большая заячья шапка на его голове, серая и лохматая от измороси, придавала ему растерянный вид. Прямо день свиданий, подумал Виктор.

— Новости насчет Лики? — встревожено спросил Петросов.

— Нет, — смущенно пробормотал Корин, почему-то взглянув на календарь с рекламой туристского телевизора, — новостей нет, мне тут попутно одно поручение дали, связанное с ширпотребом, и товарищ Еремин мне понадобится, как специалист. Можно на пару минут нам поговорить вон в том помещении? — и он кивнул на лабораторию.

Закрыв дверь, Корин достал из кармана пальто и поставил на стол перед Виктором красно-белую пачку сигарет "Столичные".

— Спасибо, — сказал Виктор, — я не курю.

— Я в курсе. Скажите, вот с этой вашей микрокассетой можно сделать диктофон с пачку сигарет?

— Можно, если оставить только запись и воспроизведение. А разве не делают?

— Вот образец из одной не слишком дружественной нам страны.

Образец оказался коробочкой цвета слоновой кости, и по размерам был здоровее сигаретной пачки. Вернее, он немного не доходил до "Олимпуса" китайской сборки, который в девяностых валялся в каждой приличной радиолавке.

— Можете взять в руки, посмотреть, — сказал Корин. — Не взорвется.

Коробка оказалась довольно увесистой. С одного из торцов виднелась длинная крышка, из которые торчали утопленные в корпус усики. Виктор нажал на них, и на ладонь, словно обойма из пистолета, выскочила кассета из фрезерованного металла; под тонкой прозрачной крышкой виднелись катушки с проволокой.

— Армейский какой-то. Как будто из цельного куска алюминия делали. Так надо?

— Видимо, им проще так было делать. Их же немного надо. Что скажете?

— Ну, если с ним не надо падать при вспышке слева и вспышке справа, можно и в пачку. И делать их десятками тысяч. По цене радиолы.

— Вы хотите сказать, что знаете технологию, которую не знают зарубежные лаборатории спецтехники?

— Технология обычная. Точное пластмассовое литье, листовая штамповка. Самое трудное — пайка под микроскопом. А лучше сделать под нее специальную микросхему, чтобы почти без рассыпухи. Каскады с непосредственной связью. Бытовка в этой области спецухе сто очков вперед даст.

— И абсолютно бесшумным сделаете?

— Вчера только обсуждали пьезопривод. Бытовая техника сейчас становится источником технического прорыва, те же микропроцессоры для бытовых калькуляторов.

— Откуда вы знаете Ковшовича? — быстро и без нажима спросил Корин. Вся его рассеянность испарилась мгновенно, и перед Виктором предстал другой человек, изготовившийся к тигриному прыжку.

— Не знаю я Ковшовича. Вы про микропроцессоры? Про идею объединить микросхемы арифметического устройства ЭВМ в одном корпусе? Эта идея носится в воздухе. Я не могу вам рассказать, как в наших условиях сделать четырехразрядное арифметическое устройство, но это возможно в ближайшие годы и без меня. Серийный "Минск" уже на микросхемах, а не на транзисторах.

— Жаль... — произнес Корин после некоторой паузы. — Жаль. Мне на миг показалось, что до разгадки остался один шаг. У меня к вам просьба никому не рассказывать об этой части нашего разговора. Будут спрашивать — вы дали консультацию по одному случаю, связанному с бытовой техникой, это следственная тайна. Дальше — как решит начальство, не хочу вперед забегать. Считаю, что вы правы, для работы над этим диктофоном надо набирать группу из тех, кто успешно проектирует ширпотреб, и надо снимать ограничения по номенклатуре комплектации и применения технологий...

"А ведь Корин неплохо подготовился", подумал Виктор. "Для разработки меня? Или просто я случайно попался, как человек, который может решить их проблемы?"

-...Думаю, можно попробовать привлечь людей из вашего КБ, которые уже втянулись в работу, — продолжал Валентин Иванович. — Возьмем у всех согласие на проверку по нашей линии...

"Постепенно выпадаю из подозрения. Очень жирно для ЦРУ разбрасываться тем, что у самих нет. Да и допустят, скорее всего, к очень узкому участку."

-... Кстати, помните, вы говорили о взломщиках ячеек на вокзале?

— Да, что-то было. Неужели помогло?

— Нашли. Представьте себе, молодой парень, слесарь, хороший слесарь-ремонтник с Камвольного, увлекался радиотехникой и придумал именно так, как вы описали. Очень глупо. Воровал ради азарта, вещи у него дома в сарае нашли, он не знал, кому их сбыть.

"Если нашли мобильник... Корин смотрит, как я прореагирую. Он не пацанчик, он просто умеет войти в доверие к технарям..."

— Ужасно. Посадят теперь? Ну, вещи вернет, но это ж все равно статья.

— Не посадят. Он найден дома мертвым, инсульт. Неожиданный инсульт у здорового молодого мужчины, спортсмена, он на Стадион тренироваться после работы ездил. Давление хоть в космонавты.

— Печальный конец.

— Не конец.

Виктор с искренним удивлением посмотрел на Корина.

— Есть признаки, — продолжал тот, — что гражданин Бородков, так его звали, скончался в результате действия контактного яда, используемого американскими спецслужбами.

7. "Вас надо было убирать сразу."

На любой войне прежде всего надо оценить обстановку.

— Полагаете, оба этих преступления связаны и совершены одним и тем же лицом? — выдал Виктор дежурную фразу из полицейского сериала.

— Обычная тактика западных спецслужб — использовать уголовников, морально разложившихся элементов, алкоголиков, наркоманов, людей, имеющих разные грехи перед Родиной. Например, Незнамова могла прятать в ячейке камеры хранения некий предмет, интересующий связного. Может, даже тот же передатчик. Агент был замечен на вокзале. Есть такой прием в арсенале западных разведслужб — спровоцировать вокзального вора на кражу, чтобы потом требовать выполнения поручений. Естественно, не сразу по "пятьдесят восемь-один" в редакции от шестьдесят третьего, а всего лишь хищение личного имущества граждан из определенной ячейки за долю от добычи. То ли Бородков что-то заподозрил, увидев украденные вещи, то ли ценность этих вещей была так велика, что надо было его ликвидировать, как свидетеля.

— А не получится так, что я буду следующим? Я в тот вечер был у Незнамовой. Да и странное предложение супружеского ложа... Такие вещи тоже в арсенале спецслужб.

— Виктор Сергеевич, раз мы сейчас беседуем, можете не волноваться, — заявил Корин, смотря на Виктора ясным и убежденным взглядом комсомольца, строившего Усть-Илим. — Вас надо было убирать сразу. До того, как вы встретитесь с нами или милицией. Конечно, вы можете оказаться крупным ученым или конструктором, носителем гостайны, за которой охотится разведка. Это нами проверяется, но подтверждений пока нет. Допустим, что вы забыли тему, над которой работали, организацию, коллег, все детали, которые знали, как свои пять пальцев, утратили навыки профессии. Но вы не могли при этом ниоткуда взять столько знаний по магнитной звукозаписи. Материалы, технологию производства, допуски и посадки, правила оформления чертежей, ситуацию на мировом рынке. И не фрагментами, а комплексно. Вы над этим работали, и, похоже, совсем недавно. Пропавших без вести крупных специалистов по нашей линии тоже нет. Сейчас же век кибернетики, машина быстро находит.

— Скажите, а это верно, что человека с моими данными вообще не было в СССР?

— Кто вам это сказал?

— Незнамова.

— Почему не сообщили об этом?

— Думал, обычная практика кадровиков. Неофициальная. Мощный ВЦ, компьютерная связь, надо использовать. Плюс личная инициатива и личные связи.

— Да, ВЦ образцовый... — Корин подошел к окну, и его взгляд уставился в небо цвета стираных бинтов; затем он резко повернул голову к Виктору и произнес: — Мы пока не нашли человека с вашими данными. И это похоже на расщепление личности. Возможно, Виктор Сергеевич Еремин — это действительно человек, рожденный вашим воображением. Впрочем, в той части картотек, где фотографии записаны на микропленку и могут обрабатываться перцептронами, среди разыскиваемых лиц Вас тоже не обнаружено. Надеюсь на то, что нам прежде всего поможете вы сами.

"Значит, не помогут. Пока колоться."

— Вообще бывают случаи самые невероятные, — продолжал Корин. — Вот лет двадцать назад в одном закрытом городе сняли с поезда человека, у которого был паспорт гражданина СССР, как он говорил, образца семидесятого года, другие деньги, и часы, изготовленные то ли в семьдесят третьем, то ли в семьдесят пятом. Уверял, что прибыл из будущего. Прямо как у Абрамовых в "Глазах века".

— И что?.. В смысле, из новой техники, он что-нибудь знал?

— Нет. Говорил, что в нашем светлом социалистическом будущем он ударно трудился в глухой тайге охотником-промысловиком, и из цивилизации у него был один приемник на полупроводниках, оставленный в избушке. А при проверке гражданин оказался агентом иностранной разведки, заброшенным с целью оказать влияние на наши отношения с Китаем. Предсказывал, что китайцы укрепят экономику и двинутся завоевывать СССР, и что спасет только альянс с Америкой. Его опознали выжившие узники лагеря военнопленных, где этого гражданина завербовал абвер. А после войны он оказался в американской оккупационной зоне, и янки не побрезговали. Правда, легенда глупая, но тогда у них служба еще слабовата была. Это сейчас они Ми-6 за пояс заткнули... Разведку, конечно, а не вертолет.

"Су-уки!!!" — мысленно заорал Виктор. "Это американцы все и подстроили! У них был попаданец! Они замочили Трумена и подбросили НКВД липу! Обреченного шпиона, дискредитировать попаданцев! Не-на-ви-жу-у!!!"

Но вслух он этого не сказал. Попаданец не должен терять лицо в таких ситуациях.

Он мысленно досчитал до пяти и произнес совсем другое.

— Чем я могу помочь в поимке шпиона? Меня, понимаете, мучает то, что Анжелика могла погибнуть из-за меня. А ведь могла стать на путь исправления, если бы вовремя. И не пропал бы человек.

— Ничего самостоятельно не предпринимайте. Можете больше испортить. Да, постарайтесь не особенно удивляться разным неожиданностям, если они не грозят вам явными неприятностями.

— Мне ждать неприятностей?

— Честным советским гражданам беспокоиться не об чем, — уклончиво ответил Корин. — Хотя... Никуда на прогулки не собираетесь в позднее время? Проблемы с подростковым хулиганством, на Коммунальной за Металлургов ночью избили двух парней.

— Кладбищенские?

— Да. Уже слышали?

— Я в ночь с четырех на стенде дежурю, — уклонился Виктор от ответа.

— Обычно такое с семи до одиннадцати. Да и на Крахтовку дружинников с завода нагнали. Побили за "лабиринтом" на частном секторе, где не патрулируют...

Вернувшись на место, Виктор почувствовал, что обстановка в зале стала как-то более непринужденной. Коллектив решил, что если Виктор связан с пышным ампирным зданием на тихой улице, то уж точно не для того, чтобы брать на карандаш кто что болтает. Малюжный, атакованный в отсутствие Виктора все тем же молодежным коллективом, успел загореться идеей развития "Элькасет" до восьми дорожек, идеей, которую он сам же и выдал.

— Понимаете, — с жаром объяснял он Пагаве, — мы делим пополам каждый сердечник, как у Филипса, и получаем вдвое большее время записи...

В конце концов гостя из Киева увел к себе начальник отдела; похоже, что Сдолбунов решил для верности закрепить результаты разведки боем обедом в неофициальной обстановке. Разговоры незаметно сползли на политику: только в России можно одновременно чертить деталировки и обсуждать мировые проблемы.

После обеда Сдолбунов привел в сектор показать народу молоденькую — похоже, что только со студенческой скамьи — круглолицую девушку в темном платье.

— Это товарищ Ситковская Тамара Андреевна, — произнес Сдолбунов и вздохнул. — Новый сотрудник отдела кадров.

Коллектив посмотрел на Ситковскую с сожалением. Та замялась, и обвела взглядом сектор, остановившись глазами на Викторе.

— Да, прошу прощения, — она обернулась к Сдолбунову, — тут как раз...

Она подошла к Виктору, что-то вытаскивая из черной папки на "молнии".

— Вы товарищ Еремин? Только что из милиции приходили... Ваш паспорт нашли, вот.

И она протянула Виктору новенькую книжечку в зеленой, не потертой обложке.

8. Под своим именем.

— Как нашли? — растерянно спросил Виктор.

"Зеленый — точно не мой. Провокация? Проверить, как отреагирую? Или это ЦРУ подкинуло? Не могли они так быстро сделать фальшивый паспорт... если заранее не готовили, конечно, но тогда почему не в эконом подкинуть?"

— Граждане нашли, или воры подбросили, — пожала плечами Тамара Андреевна. — Если бы еще трудовую книжку и диплом принесли...

Виктор раскрыл документ. Паспорт оказался знакомого сталинского образца, по виду совсем новый, бессрочный, выданный гражданину Еремину Виктору Сергеевичу, 1917 года рождения, русскому, служащему, невоеннообязанному. Выдан ОВД Бежицкого района 22 октября 1968 года, на основании паспорта, выданного в пятьдесят третьем году. Прописка была проставлена уже в экономе, а вписанные лица отсутствовали.

У любого человека, знакомого с историей Виктора с момента его появления в шестьдесят восьмом, сразу возникли бы вопросы. С воинского учета его разряд могли здесь уже снять по возрасту. Но любой милиционер сразу спросит, как это личность Виктора сразу не удостоверили в паспортном столе, когда выдавали справку, если сохранились документы обмена паспорта, где он был в Брянске до прописки, и, наконец, как ему обменяли паспорт без прописки.

— Что-то не так? — спросила Тамара Андреевна.

— Я не помню своего паспорта... У меня была потеря памяти, вам, наверное, не сказали... Скажите, это точно из милиции принесли?

— Ну да. Девушка такая, в форме, удостоверение предъявила.

"Я не помню своего паспорта. Я не помню своего паспорта..."

— Ну, если все официально... Просто не ожидал. Здорово милиция работает.

Улучив момент, Виктор нашел в телефонной книге адрес приемной УГБ. Выйдя в коридор и миновав вахтера КБ — хорошо, что он попутно не табельщик, — Виктор, не дожидаясь лифта, скатился по ступеням на первый этаж.

— Скажите, а городской тут есть? — спросил он вахтершу в вестибюле.

— Городской у меня, давать не положено, — ответила она. — Вон на стене через девятку звоните. В город монету кидать.

"Через девятку так через девятку. Интересно, тут городские прослушивают? Хотя какая разница, я им же и звоню."

Увесистая карболитовая трубка, хранившая холод продуваемого вестибюля, легла в ладонь, как рукоять пистолета. Двугривенный звякнул и был проглочен аппаратом.

— Товарища Корина? — ответил певучий девичий голос. — Минутку, сейчас соединят.

В телефоне что-то защелкало и затрещало.

— Виктор Сергеевич? — голос Корина казался спокойным и равнодушным. — Чем могу вам помочь?

— Понимаете, тут такое... Сейчас мне принесли мой паспорт. Говорят, что из милиции, говорят, что нашли.

— У вас от этого какие-то неприятности?

— Да никаких, просто он странный какой-то...

— То-есть, паспорт вызвал у вас подозрения, не имеющие определенных оснований... Скажите, вы хорошо помните свой паспорт, выданный бежицким ОВД два дня назад?

— Я не помню, чтобы мне два дня назад паспорт выдавали.

— Тогда все правильно, — произнес Корин тоном разъяснения материала ученику, — то, что вы не помните этого, полностью соответствует ранее данным вами показаниям.

— Но они же тоже... Когда выдавали справку, они же не сказали, что мне там паспорт выдавали. Возможно, я перестраховываюсь, но это показалось мне странным.

— Ну что ж, бывает. Да, врач предупредил меня, что вам нежелательно часто волноваться. Нашелся документ, и слава богу.

"Ни черта не понять, но, похоже, это ими же и санкционировано."

— Простите. Я, наверно, стал чересчур подозрителен.

— Нет, что вы обратились — это правильно, это хорошо. Тем более, после того, что случилось. Так бы каждый человек сделал. Поэтому, возникнут какие-то подозрения — всегда звоните, обращайтесь.

— Вам на какой этаж?

Темноволосая девушка с кипой распечаток под мышкой надавила на кнопку "2". Двери лифта закрылись.

"Значит, в ГУГБ решили легендировать меня, как Виктора Еремина, потому что я представляю интерес для Москвы. Не разъясняют — значит, исходят из того, что я или действительно потерял память, или буду этого придерживаться. Быстрые поиски ничего не дали, будет долгая проверка. Интересно, здесь в Брянске есть десятилетний школьник Виктор? Наверное, но десятилетние школьники в поле зрения ГУГБ не попадают. Самого себя или родителей здесь лучше не искать, мало ли какие для них неприятности..."

Двери лифта со вздохом растворились. Свернув в знакомый коридор, Виктор увидел, что с противоположного конца навстречу ему торопится Вочинников. Они поравнялись с дверями сектора почти одновременно; в этот самый момент дверь распахнулась, и из нее выскочил Петросов.

— Леонид Викторович? — широко улыбнулся он, протягивая руку журналисту. — А мы вас ждем. У нас в КБ из такого солидного издания первый раз, так что давайте сейчас пройдем к руководству, и подробно расскажем о событии.

— А... — растерянно начал журналист, показывая на Виктора.

— Его сейчас ждут. Виктор Сергеевич, там Штевнер с очень срочным делом к вам. А вам, Леонид Викторович, сейчас все расскажем, — и Петросов буквально потащил Вочинникова по коридору в сторону приемной шефа.

Штевнер оказался рослым жизнерадостным брюнетом с курчавыми волосами, чуть тронутыми проседью. При виде Виктора он вскочил со стула, энергично потряс руку и тут же раскрыл на петросовском столе коричневую папку.

— Вот, — торжественно произнес он. — Надо только подписать.

— Что это? — с подозрением спросил Виктор.

— Рацухи. Ваши. Вот ручка. Вот галочки карандашом, где ставить.

Виктор перевернул несколько листов. Это были все его идеи по "Карне", превращенные в десяток рацпредложений.

— Слушайте, давайте я изучу...

— Пролистайте, если хотите убедиться, что это не смертный приговор, и подписывайте. Все уже оформлено.

— Но как же...

— Виктор Сергеевич, вы хотите премию в эту получку?

— Не откажусь.

— И соавторы ваши хотят. И БРИЗ хочет премию за перевыполнение соцобязательств по числу поданных за месяц. И это надо сейчас показать Майе Андреевне, чтобы видела, что мы не липу подсовываем. Если что не так, можете меня потом из окна выбросить.

Коллектив захихикал. Виктор с мысленным вздохом отвинтил колпачок и начал ставить росписи. Штевнер собрал бумаги в портфель, помахал рукой девушкам и покинул сектор пружинистой походкой под доносившиеся из лаборатории хриплые вопли группы "Дорс".

"Похоже, Джим Моррисон и тут зашибает", подумал Виктор и обрадованно вздохнул, когда тягучую композицию сменили звуки попсового шведского квартета, из которого Ульф Вальберг позднее переберется в "Сикрет Сервис". Если, конечно, современный читатель представляет себе, кто это и что это.

Кроме самого пьезодвигателя, где Виктор надеялся действовать методом "грубой силы", то-есть, применить пьезоэлементы и детали самых больших размеров, которые еще могут влезть в корпус, механизм особых проблем не вызывал.

"Кассету будем базировать по стойкам", подумал он. "Это концепт, пусть лучше на токарном обработают..."

Прекрасное начало заклепочного отступления (действительно, чем АИ-магнитофоны хуже АИ-танков?) было убито на взлете высоким голосом Лары.

— Неужели этот гонконгский грипп такой жуткий, что от него умирают?

— Наши вообще думали, что это американское бактериологическое оружие. У Нади там родственник в Китае на юго-востоке в каком-то медицинском филиале работает, говорит — с пятьдесят седьмого такого не видели.

— Хорошо дружить с Китаем, хоть раньше тревогу забили.

— Да ладно, чего говорить, от гонконгского всем сделали.

"От гонконгского... А у меня-то от другого! Поликлиника НТЦ еще работает?"

На этот раз он не дождался лифта, и рванул прямо вниз по узкой лестнице вокруг шахты.

В поликлинике было тихо, свободно и пахло хлоркой. Пожилая уборщица водила тряпкой по зеленому релину. В кабинете терапевта горел свет.

— Извините, можно? Я насчет прививок от гриппа.

— Так вы же говорили, что сделали. Показывали место прививки.

Это была все та же улыбчивая врачиха, она стояла у стеклянного шкафа и что-то туда укладывала. Когда Виктор вошел, она повернула голову в его сторону.

— Понимаете, тут выяснилось, что это была прививка не от того гриппа.

— Присаживайтесь, пожалуйста. — Она вернулась на место и села на стул, запахивая халат. — Что значит "не от того гриппа"?

— Ну, от другого. Не от гонконгского.

— Этого быть не может. Всем делают только одной вакциной.

— Так получилось.

— Что значит "получилось"? От чего, по вашему, вам делали?

— От этого, как его... От свиного гриппа.

Врачиха наморщила курносый носик.

— Вы работали зоотехником? На ферме?

— Нет.

Ее рука потянулась за градусником в стакане.

— Давайте мы вам температуру померим.

— Нет, у меня нет жара.

— Вы очень волнуетесь. Может, вам успокоительного?

За спиной скрипнула дверь. Пожилая медсестра принесла чью-то историю болезни, врачиха, кивнув, машинально пробормотала "— Нет, спасибо", и положила бумагу на стол. Подходящий момент выходить из разговора.

— Вы, конечно, правы, — поспешно произнес Виктор. — Раз медицина говорит, что сделали ту, прививку, значит, ту. Извините.

— Если вы иммунизированы, даже если вы заразитесь другой формой гриппа, болезнь будет протекать в более легкой форме.

— Да? — обрадовался Виктор. — Большое спасибо! Извините за беспокойство.

— Да ничего. Если почувствуете недомогание, сразу обращайтесь, а не пытайтесь переносить на ногах, или самолечением. Пик заболеваний будет месяца через два-три. Ну и смертность от этой формы в основном после шестидесяти пяти, вам еще рано...

— Нет, Виктория Павловна, вы представляете? — донесся ее возмущенный голос из-за картонной двери, когда Виктор уже вышел в коридор. — Свиной грипп! Надо же такое придумать. Начитаются всякого...

9. Глаза, смотрящие сквозь.

"А ведь я не мог попасть в этот вокзал. С самого первого раза. Раз войны во второй реальности не было, значит, должно было сохраниться довоенное здание. Оно похоже, но другое. Я сразу внутри должен был это понять..."

Виктор стоял на привокзальной площади. Моросил мелкий дождь, и старый зисовский автобус тарахтел на остановке, от него подымались легкие клубы пара.

Виктор уже дошел до эконома — надо было поужинать и поспать перед ночным дежурством — как вдруг какое-то непреодолимое предчувствие заставило его пройти лишнюю сотню метров.

И тут он вспомнил, глядя на сверкающую в тумане рубиновую звезду на шпиле, что в первой реальности вокзал должен был быть другим. Похожим, но другим. Без башни, с более высоким залом и одноэтажными галереями по бокам. В войну его взорвали, точнее, почти взорвали, но не стали восстанавливать, построили новый, тоже в виде жирной буквы "Т", лежащей вдоль путей.

"Может, все-таки все это мираж, галлюцинации? Каждый раз? А как же продукты после четвертой реальности? Как же часы Ступина из третьей? Может, вообще все, начиная с того момента, как я вошел в этот вокзал в феврале — бред? Долгий, бесконечный бред? Может, я вообще не просыпался в то утро и лежу в коме? Или... Нет, если загробная жизнь есть, она должна выглядеть как-то иначе... наверное..."

Он обошел здание и снова вошел в ту же дверь, толкнув старые, затертые от рук до бронзового блеска, массивные ручки с шишечками.

В зале бродил народ, пол был старый, бетонный, и гигантская схема с лампочками висела слева. Настенные бра с шишками, потемневшие от времени, были выключены. Под потолком Виктор увидел сырое пятно — видно, было неладно с крышей. Зал жил своей жизнью, независимой он него Виктора, и претендовал на объективную реальность, данную в ощущениях.

Подойдя к механическому расписанию, он ткнул наугад в одну из клавиш, здоровенных, как рычаг офисного дырокола; автомат, словно птица, захлопал серебристыми крыльями, листая их за толстым стеклом, в котором отражались огни газосветных трубок, для экономии протянутых между колоннами, и остановился на поезде Мариуполь-Ленинград. Все совпадало — оргстекло, прикрывавшее надписи на клавише, сопротивлялось пальцем и было холодным, из туалета несло хлоркой, автомат шумел точно так же, как тогда, в детстве, до слуха доносись голоса людей, поодаль, в зале ожидания гудел тяжелый механический полотер. Динамик, зашипев, начал объявлять прибытие. Когда человек видит во сне места, где он бывал наяву, он обычно не обращает внимание на несоответствия, пока не проснется и не начинает вспоминать сон; но Виктор прекрасно помнил вокзал в разных реальностях и, прокручивая перед мысленным взором его варианты, он нигде явных несоответствий не находил.

"А может, действительно, есть только одна Реальность, и это она? А все, что было до этого — ложная память? Я, Виктор Еремин, семнадцатого года рождения... Бред, бред. Часы на руке..."

Он поспешно взглянул на запястье, чтобы убедиться, что и часы до сих пор не увели; черный циферблат "Ориента" и темно-серый металл браслета вернули спокойствие. "Чушь, чушь", сказал он себе и поспешил прочь.

На перроне в глаза ему блеснул луч прожектора, на высокой ноте крикнул сигнал. К дальнему перрону неторопливо подкатывала странная, красно-белая электричка, похожая на старые западные — две секции по три вагона, двери не по краям, а чуть сдвинуты к середине. Скрипнули тормоза, и из распахнувшихся дверей повалил народ. Теряясь в толпе, Виктор поспешил через площадь к эконому.

И тут Виктор увидел его.

Человека с фоторобота. Человека с туповатым безразличным выражением лица, маленькими глазами и узким ртом, в светло-бежевой спортивной болоньевой куртке. Было в нем что-то от водителя грузовика с завода, скучающего в ожидании, когда грузчики заполнят кузов ящиками с тяжелыми стальными деталями, которые налево не загонишь. Человек двигался навстречу ему по Вокзальной — от переезда по тротуару со стороны станции.

Их глаза встретились. Человек не выразил никаких эмоций, просто посмотрел насквозь Виктора, словно тот был из стекла. Чтобы спрятать волнение, Виктор согнул руку и посмотрел на часы, словно что-то вспомнил и торопился.

Когда он вновь поднял глаза, человека с фоторобота уже не было. По этой стороне дороги шло мало людей, они текли по другой, к крахтовским панелькам и магазину; человек словно растаял в вечернем тумане, в моросящем дожде.

В фойе эконома никого не было. Вахтерша куда-то отлучилась. Виктор пододвинул к себе старый карболитовый аппарат, и принялся вертеть диск.

Корина дали не сразу, в трубке что-то жужжало и потрескивало, пару раз в ухо влетал резкий шум. Похоже, ему звонили на мобильник. Наконец, откуда-то из глубины космоса прорвался спокойный вежливый голос: "Здравствуйте. Я вас внимательно слушаю."

— Я его видел, — проговорил Виктор, глотнув слюну и глядя на дверь, — того, кого вы искали.

— Когда и где?

— Только что. Вокзальная на перекрестке с Баумана, нечетная сторона.

— Понятно. Виктор Сергеевич, не пугайтесь, но, возможно, вы их интересуете. Это неудивительно, учитывая обстоятельства вашего появления в Брянске.

— И что мне теперь делать?

— У вас сегодня ночное дежурство?

— Да. Позвонить начальству отпроситься? Хотя я не знаю домашний телефон...

— У товарища Петросова молодежка без коммутатора и без вахты, так что не позвоните. Звонить никуда не надо. Поужинайте, отдохните и идите на работу. Делайте вид, что ничего не произошло. Вы меня поняли? Не бойтесь, пока вы ведете себя естественно, вам ничего не угрожает. Иначе вы бы уже мне не звонили.

— Понятно.

— Кстати, Виктор Сергеевич, у меня приятная новость. В болоте тоже нашли. Москва отмечает хорошую работу управления. Так что с нас причитается.

— Любой советский человек сделал бы тоже самое.

— Увидел сквозь землю? Не скромничайте. И берегитесь простуды, а то вдруг дар пропадет.

...В Брно произошел крупный еврейский погром, радио сообщило о человеческих жертвах. Президент Ота Шик направил в Брно воинские части, объявил чрезвычайное положение и назвал требования еврейских общин присоединиться к Германии политической провокацией. Рабочие ленинградского завода "Звезда" осудили фашиствующих молодчиков и направили открытое письмо Генеральному Секретарю ЦК КПСС с заявлением, что они поддержат помощь вооруженных сил СССР в борьбе чехословацкого народа против возрождающейся коричневой чумы.

НАСА направил президенту Кеннеди предложение совершить "экспедицию чести" на Луну, которая обойдется в двадцать раз дешевле программы "Аполлон". В проекте предложено использовать корабль "Джемини" с посадочным модулем открытого типа. То-есть, кресло с космонавтом верхом на двигателе. Депутат от Брянской области, летчик-космонавт, герой Советского Союза Юрий Гагарин в своем заявлении охарактеризовал это предложение как "бессмысленный риск ради денег и рекламы" и призвал американских астронавтов не участвовать.

В городах США продолжались расовые волнения. В Вашингтоне действовал бессрочный комендантский час. Президент Кеннеди принял решение использовать для охраны важных правительственных учреждений и объектов легкие танки и бронетранспортеры.

Филиал Харьковского завода тяжелого машиностроения в третьем квартале увеличил выпуск нового спортивно-прогулочного катера "Бриз", способного развивать скорость шестьдесят километров в час.

Новая комедия "Бриллиантовая рука" в Китайской народной республике собрала рекордное число кинозрителей. Министр культуры КНР Сяо Вандун призвал китайских кинематографистов учиться у режиссера Леонида Гайдая искусству создания оптимистичных и жизнерадостных картин, высмеивающий упадочный стиль западного кинематографа.

После рассказа о спорте и погоде приятный женский голос предложил прослушать концертные записи Валерия Ободзинского.

У этой шкатулки неплохой звук, подумал Виктор. Высших частот не хватает, зато низы приятные. И еще — Гагарин и в этой реальности Гагарин, и он жив.

Картофельная соломка подрумянивалась, по комнате шел запах жареного лука. На это надо было потратить драгоценное время, оторвать его у короткой дремы перед сменой, но после случившегося хотелось чего-то привычного, что бы напомнило о детстве.

Как здесь спокойно и просто относятся к надвигающейся войне, подумал он. В его родном, советском шестьдесят восьмом была священная память о Великой Отечественной, гордость за подвиги, фильмы, наконец, каждый пацан с детства играл в войну, самостоятельно, без всякой пропаганды, и даже пионерская "Зарница" появилась из этой потребности игры в войну, во взрослых. Воевали прадеды, воевали деды, отцы жили в готовности к войне и, наконец, для их собственного поколения, как для японских самураев, было важно не только достойно жить, но и достойно умереть, "а не так как этот", как говорил герой Олега Ефремова в фильме "Айболит-66". Но угроза гарантированного уничтожения человечества заставляла каждодневно вбивать в голову населению — "Мы за мир", "Мы армия мира", "Миру-мир, смерти-смерть".

Здесь не было реальной угрозы ядерного уничтожения. Пока вокруг были руины и пепел, пока не зажили раны и боль по погибшим друзьям, родным и близким, желание мира было простым и естественным, как воздух. Руины исчезли, сердца успокоились. И теперь все надеются, что конфликт в Европе будет ограниченным. США захочет воевать чужими руками и лишь ограничить СССР и Китай. Германия побоится пустить в ход свой скромный ядерный потенциал, как Гитлер не решится начать химическую войну. Германия просто хочет вытеснять русских из Европы вообще без серьезной заварушки, добиваясь мелких уступок. Даже если погибнут миллионы людей — это в основном солдаты НОАК, павшие в бою на советской технике, и горе в их семьях скоро сменится чувством почета и уважения. Не так уж много будет этих семей на такой огромный народ, зато на портреты смотрят дети в школах. Эйфория у противника, спокойствие у здешних наших. Нет силы, которая смогла бы остановить бойню с неизвестным концом.

Золотистая соломка картофеля с румяными шкварками, два яйца, крепкий, свежезаваренный чай с теплой, с хлебокомбината, булкой — что может быть лучше после трудного дня? Часть осталась на сковороде, перекусить перед уходом.

А, впрочем, сила есть, подумал Виктор. Благородство победителя. Наташа из второй реальности просекла сразу — советский народ во глубине души дворяне. Советских людей воспитали в школе по образцу, принятому для дворян, окружили классической культурой расцвета дворянства, дали моральный кодекс, достойный рыцарского ордена и посвящали в рыцари, в пионеры и комсомол. Мечта тех, кто уничтожал сословное общество — все должны стать дворянами, высшим классом.

Благородство и великодушие победителя... Вот почему, подумал Виктор, в романовском СССР Гаспарян и Семиверстова хладнокровно смотрели на гибель американцев, на "живой щит" в Югославии и считали баланс потерь и выживших. Тайное сообщество посвященных, у которых украли победу. Точнее, хотели украсть.

И у нас, подумал Виктор, в нашей реальности со времен угара перестройки только и делали, что крали победу. Внушали в наше сознание, что мы — не победители.

"Но что же будет у нас, с нашими людьми, когда они поймут, что у них больше нет причин проявлять благородство, что мир подчинятся не закону, а силе? Не становимся ли мы страной Гаспарянов и Семиверстовых? Да и кто дал нам возможность стать иной страной, забивая в угол, принимая нашу доброту за слабость? С волками жить... Черт, мне бы о своей судьбе думать, а я — о человечестве. Раньше в иной реальности ругал себя, что думаю о себе; сейчас — что не думаю. Что-то происходит со мной здесь, в этом сером, дождливом, дымном, скучном, жмотническом, каким еще? — сырым и холодном... и вместе с тем таким уютном Эсесесере. Соня? Может, и она."

Ночь показалась теплой; густой туман заливал Бежицу и лениво ворочался в свете фонарей. В этом тумане вязли лучи прожекторов на высокой решетчатой мачте над станцией, тонула, словно в облаке, звезда над вокзалом Орджоникидзеград и терялись концы улиц. Туман пах печным дымом, углем и прелыми осенними листьями с оттенком солярового дыма и масла. Вокзальная была тиха и пустынна; как раз самая середина третьей смены, все, кто с пересменка, давно уже спят за окнами с тюлевыми занавесками и хлопчатыми шторами с крупным абстрактным рисунком. Со стороны Ново-Советский послышался крик петуха. Маленковские дома с погашенными окнами расплывались в небе, окрашенном голубоватым сиянием станционных прожекторов. Открытый переезд выглядел сиротливо, поезда не ожидалось, и за узким окном будки виднелся силуэт женщины в форме; железная дорога работала, как часовой механизм, день и ночь. Одинокая бездомная собака пересекла дорогу возле здания ДОСААФ и скрылась в направлении Дома Пионеров.

Виктор решил не рисковать, и от переезда свернул чуть направо, на Майской Стачки. Заводская гостиница, в которой он встречался с Анни, была оштукатурена и выкрашена в желтый цвет; сбоку виднелась вывеска "Молочная кухня". Памятник Ленину подсвечивался снизу; на Комсомольской бросились в глаза небольшие круглые фонтаны с лавочками напротив подъездов, по причине осени они не работали, и побуревшие кленовые листья устилали их чаши.

"Шпион забрал мобильник у Бородкова, затем стащил симку и карту памяти. Допустим, он сумел все это сложить и увидел действие. И системную дату. Бородков был ему больше не нужен. Зачем ему надо было устранять Незнамову, непонятно. Если только Лика не решила выйти из игры — как-то она обольщать не торопилась. В отношении меня он не будет действовать сразу, сначала с центром свяжется. И что же ему ответят хозяева? Будем исходить из того, что в Штатах в сороковых был попаданец. Скорее всего дадут задание не предпринимать активных действий, проверять информацию, искать подходы. И не выпускать из поля зрения. Попаданец для ЦРУ намного важнее мобильника, над которым лет двадцать будут безуспешно колдовать специалисты: эту пропасть в технологиях им не взять. Артефакты останутся в Брянске, пока здесь не появится другой сообщник. Если я сегодня видел агента, то либо у него нет сообщников, и он вынужден вертеться в опасной для него Бежице, а не залечь на дно или скрыться, либо он отвлекает внимание, но тогда не обязательно попадаться на глаза именно мне. ГКВД прорабатывает версию, что агент интересуется именно мною, заявление про попаданца только все запутает. Послезнания попаданца хорошо объясняются версией феномена-ясновидящего, Мессинг у них был. И есть или был какой-то загадочный Ковшович, вероятно, крупный спец по микропроцессорам, человек, которым интересуются американцы. Так что ГКВД, вероятно, пришло к выводу, что американцы интересуются феноменом для использования в разведцелях... Логично. ГКВД берет агента, ибо он тут мечется, забыв всякую осторожность, находит артефакты — ну не армия же тут шпионов, надо заброску подготовить, это время — и тогда можно расшифроваться. Да и придется, потому что у меня же спросят, что и откуда."

Сзади послышался треск ледка в луже.

Виктор обернулся; ему показалось, что какая-то тень метнулась с тротуара за подстриженные кусты акации. Он повернул влево и перешел на проезжую часть. Шестьдесят восьмой, без двадцати четыре, Комсомольскую можно смело считать пешеходной зоной.

Он еще раз обернулся, сворачивая у роддома к первым проходным. Тихо. За забором поднимался пар от теплотрасс и доносилось тарахтение мотовоза. "Там уже наши" — мелькнуло в голове.

10. Только заклепки, только хардкор.

— Я тут на всю третью смену. Макошин Семен Петрович, СКБ-3, перспективное. Инженер-испытатель, стенд восемьдесять шесть — это тут, за четвертым пролетом. Попросился в вашу бытовку, все ближе чем от будки мастера. Работать, оно не значит замахаться.

Макошин был веселым мужиком лет тридцати, с квадратным из-за выступающих скул лицом. Хитро прищуренные глаза, хорошо расчесанные, но непослушные волосы буквой "М" над высоким лбом и торчащие в стороны округлые уши. Этакая типичная для шестидесятых наружность работяги, выходца из колхоза, с желанием если не способностями, так упорством получить образование с хорошим аттестатом и устроить себе прочную и обеспеченную жизнь в городе. Чувачок общительный, и, несмотря на простоватый вид, себе на уме. Руки огрубевшие, но без наколок — в детстве глупостью не страдал.

На столике Виктор заметил потрепанную книгу, завернутую обложку из газеты; сверху шариковой ручкой было выведено "Сыновья человека с каменным сердцем". Знакомо. Полуклассика зарубежной литературы. И экшен вроде как имеется, но — историческое и написано старым слогом. Чтобы на дежурство брать такое, а не советский приключенческий бестселлер, надо иметь терпение одолевать Толстого и Достоевского и вообще любить книгу — не как источник знаний, а для души.

Блоки работали нормально — Виктор слышал, что универсальные усилители собрали в опытном цеху на "ящике". Монтаж выглядел идеально, ни единой брызги припоя. Интересно, как это все будет выглядеть в серии?

— Перспективное — это поезд на магнитной подвеске?

— Этим занимаются МИИТ и Киев. А у нас тепловоз с асинхронным двигателем... Это, кстати, не вы в субботу заходили на кафедру? Из КБ по магнитофонам?

— Это я заходил.

— Передумали искать Камаева?

— Решили вопрос в рабочем порядке... Хотя наверняка еще понадобится.

— Не стесняйтесь, приходите. Очень хороший человек, у нас его все уважают.

— А элементная база-то у вас есть?

— Инвертор на тиристорах. Вот с динамикой проблемы. На стенде Апановича получается, что электродвигатели будут просто раскачивать тепловоз. Понимаете, из-за того, что магнитное поле статора вращается неравномерно...

— Понятно. У вас же не индукторный, тот можно хоть прямоугольным питать. Но индукторный не потянете, тиристоры по частоте не пойдут.

На лице Макошина появилось удивление, и он полез в карман за сигаретами. Вытащив пустую пачку он чертыхнулся и бросил ее в урну в углу.

— Вот черт, завязать же решил... Виктор Сергеевич, вы, случайно, не у Тихменева работали?

— Только читал. И что собираетесь делать?

— Предлагали на циклоконвертор перейти и, меняя угол открытия вентилей, делать синусоиду. Не нужно коммутировать тиристоры — когда меняется направление тока, они сами закрываются. Впрочем, вы, наверное, это же знаю.

— Да, знаком. Но тогда частота генератора должна быть в несколько раз выше частоты двигателей! Понадобится генератор высокой частоты, герц четыреста, потери растут.

— Должен быть какой-то выход.

— А не рано ли вам вообще хвататься за такие двигатели? На маневровых коллекторные работают вполне надежно.

— Ну вот, и вы то же самое... У асинхронных двигателей жесткая характеристика. Если одна ось начинает пробуксовывать, она не идет в разнос, а сила тяги переносится на другие оси. Получается, что вместо тяжелого и дорогого восьмиосного тепловоза мы можем поставить серийный в шесть осей — экономия!

— Конечно. А часть шестиосных можно заменить четырехосными. Дизель-то на маневрюках маломощный.

— Ну вот, а чтобы асинхронный двигатель работал на разной скорости, нужно менять частоту. В начале века это пытались делать электромашинными преобразователями, это дорого, ненадежно. Сейчас появились тиристоры. Но у них ток не синусоида. Можно широтно-импульсную модуляцию делать, но эта дикая сложность. В том числе и по системе управления. Проще надо, проще.

— Ну так если у коллекторного двигателя нет жесткой характеристики, ее можно сделать регулированием напряжения. Питаем каждый двигатель через тиристорный регулятор. Регулятор проще, дешевле и меньше по весу. Начинает отдельная ось пробуксовывать, моментально снижаем на ней напряжение и увеличиваем на других двигателях, если они держат. Это та же самая жесткая характеристика. И вы получаете что? Время на отработку асинхроника, на создание новых тиристоров, микросхем систем управления. Эффективная полумера.

— Не понял, — сказал Макошин. — У коллекторного двигателя мягкая характеристика. Правда, можно сделать с независимым возбуждением, такое пробовали в Харькове. Но с асинхронным не сравнить.

— Так это если вы не можете мгновенно регулировать напряжение и ток. Мгновенно! Когда вы регулируете его генератором, ток и напряжение меняются медленнее, чем срывается сцепление. Но тиристорный регулятор позволяет сделать это в ничтожные доли секунды, насколько позволяет индуктивность обмоток. И у нас уже не коллекторный двигатель постоянного тока. У нас совершенно новый двигатель, симбиоз железки и шкафа с полупроводниками. Нагрузка меняется медленно — характеристика по идеальной гиперболе, быстро — резкое падение тока не дает якорю раскручиваться и колесо снова хватается за рельс. А двигатели других осей получают больше тока, пока хватает у них сцепления.

— Хм, получается и ступеней ослабления поля не надо? Независимое возбуждение, регулируем, как хотим? Электрический вал создается только системой управления?

— Именно так. Электроника может все.

Макошин встал и подошел к окну бытовки, медленно глядя на размытые туманом окна соседнего цеха. По мокрой асфальтовой полосе за чередой тонких, недавно посаженных деревьев, жужжа, проехал электрокар.

— Заманчиво, — протянул он, — весьма заманчиво. Но — у нас остаются ограничения коллекторных двигателей по силе тяги. То-есть, все равно на...

Его слова оборвал резкий удар. За окном грохнуло, мощно, с металлическим призвуком, и эхо заметалось между корпусами. Виктору показалось, что он слышал звон разбитых стекол. Инженер-испытатель резко обернулся к Виктору.

— Война? Но ведь тревоги не было.

— Что-то на заводе рвануло.

— Диверсанты, что ли?

— Я не в курсах, но на заводе есть чему рвануть и без диверсантов. Компрессорная, масляник на подстанции, кислородный баллон сварщика. Утечка газа в печи. Паровозов нет?

— Пару лет назад последний на пьедестал поставили. На Стальзаводе еще бегают. Там горячие цеха.

— Со Стальзавода мог на станцию сплотку вытянуть. Станция рядом с заводом.

— Давайте до мастера прогуляемся. Не нравится мне это.

— Тут же под боком пожарка мощная.

— Мало ли. Может, кого спасать надо или что, а мы сидим.

Странный инженер, подумал Виктор. Если он долго на производстве, ко всяким ЧП должен привыкнуть. Тревоги нет, очага поражения не видно. И почему идти вместе? Он один боится? Смешно? Или не хочет меня оставлять? Или хочет меня куда-то завести? Обычный прием хакера — оглоушить новостью, создать очаг возбуждения в мозгу, который затормозит соседние участки, и это притупит бдительность, сделает человека внушаемым? "Война" — это слово должно человека, по возрасту прошедшего войну, ввести в состояние шока.

Взрывов больше не доносилось. Виктор закрыл бытовку, и шел с инженер-испытателем полутемным пролетом, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на случайном масляном пятне. Громада ангара тихо дышала в ночи частью работающей техники, напоминая чрево гигантского чудовища; воя сирен и свиста пожарных машин не слышалось, кое-где на проход между оборудованием сверху капало, то ли конденсат, то ли крыша была халтурно сделана. Будка мастера светилась у стены большим фонарем, и четверо рабочих за неимением аварийной ситуации забивали козла. Ободранная хромированная пепельница на столе была полна окурков, и из нее подымалась тонкая струйка сизого дыма. Потрясающий способ убивать время, подумал Виктор. На стенке висел плакат: пограничник с биноклем, и надпись "Гляди в оба, не пропусти нарушения техпроцесса".

— А, Петрович! Заходи! — воскликнул тот, что сидел лицом к двери, степенный мужик этак под пятьдесят, с округлым лицом и седыми волосами. — Пневматика что ли, забарахлила?

— Да все пупком. "Бортовые системы работають нормально..." Я за телефоном, одному другу в пожарке звякнуть. Слышали, грохнуло.

— То не у нас грохнуло. "Работають нормально", гришь? Вон у мастера... Вась, двинься, дай человеку пройти.

Макошин подвинул к себе потертую черную "Багту". Зажужжал диск.

— Кать, ты? Эт, я. Узнала, узнала... Слышь, Катюха, чего там такое сейчас грохнуло, не знаешь? А? Ну да... Да. Не, я в норме. В норме, говорю! У Пахомыча вот тетка прихворнула. Не, не ОРЗ. Руку обожгла. А... Ну ладно, пока...

— Чего случилось-то? Бомбу испытывают, али учения? — поинтересовался молодой светлый парень в синем комбезе.

— В котельной хлопок. Это что во дворе за зубной. Без жертв и особых разрушений, стекла побило.

— А-а, ну это бывает. Набирают туда баб на сезон, зарплата хреновая. Одно слово — жилкомхоз, житье на калыме. А откуда пожарка-то узнала? С жильцов кто звякнул?

— Да я не спрашивал, — бросил Макошин, перебираясь к двери, и вновь подвигая игрока на проходе, который буркнул — "Ты в кости-то не смотри, а то мигнешь ему... знаем вас".

"Действительно, откуда заводской пожарке знать, если вызова не было? А ведь этот друг был уверен, что ему доложат. Обратно, зачем меня тащил, не хотел выпускать из поля зрения?"

— Нормальный тут коллектив в цеху? — спросил Виктор, когда они возвращались обратно в бытовку. Просто надо было как-то этого странного мужика разговорить.

— Коллектив как коллектив, а что?

— Ну, как работяги к интеллигенции относятся?

— Насчет выпивки? Не, сейчас с этим борьба.

— Да я не об этом. Без неприязни?

— А с чего им? Общее дело. Это у американцев мечта — роскошь и слава, а мы свою мечту сами строим. В каждом рабочем часть инженера, в каждом инженере часть рабочего. Так ведь?

"Блин, я рассуждаю, как иностранец в Союзе. Надо сгладить."

— Не, я насчет того, что Ленин говорил. Что не мозг нации, а...

— А, так это сейчас ученые с института марксизма-ленинизма объяснили. Передача была. Ленин вовсе не хотел буржуазных интеллигентов оскорбить. Его буквально понимать надо.

— Да? — удивился Виктор. Из прошлого визита в восемнадцатый год он, конечно, понял, что Ильич говорил без намеков, но что он понимал буржуазных интеллигентов в чисто физическом смысле, как экскременты, это в голове не укладывалось.

— Вот именно, — подтвердил Макошин. — Мозг, это то, чем думают. Мозг нации — это те люди, что за страну думают. Не только ученые. Вот дворник, скажем, придумал на своем участке отдельные урны для разных отходов поставить, оградки наладил — он за страну в масштабах своего участка думает, и другие могут пример взять. Он — мозг нации. Инженер нашел способ улучшить техпроцесс или изменить конструкцию, устранить недостаток. Он подумал. Он — мозг нации. Верно?

— Ясен пень.

— А вот кто такие буржуазные интеллигенты? Ну, те, кто для своего народа что-то придумал — это прогрессивные, они не виноваты, что капитализм у них пока, он, силен, собака, этот капитализм. Возьмем Германию, там реваншисты. И вот там есть такие певцы, актеры, писатели, которые доказывают, что Сталин обходился с Россией хуже, чем Гитлер с Европой.

— А, так это Сталин Хацунь сжег? И убил восемьдесят тысяч людей в оккупацию? Во как, а мы и не знали...

— Даже не в Сталине дело. Понимаете, убивать чужой народ — это для них это хорошо, это справедливо. Это так надо. Даже не потому что они себя высшей расой считают, просто это их раса, и чтобы их раса жила, им надо убивать другие народы, это нацизм у них такой замаскированный. И они не по принуждению так пишут и говорят, не под дулом пистолета. Они в самом деле так думают. У них совесть есть?

— Черт его знает. Может, из-за поражения, Гитлера хотят выгородить.

— Да на кой им теперь Гитлер сдался. Просто люди, которых общество наживы внутри себя переварило и через прямую кишку выпустило. Отброшены они им, и обиду с того чувствуют. И от отсутствия настоящего дела они не думают, а обиды свои изливают. Можно на Россию изливать — они на Россию бочку и катят. Это как кодла пацанов ищет, над кем можно поиздеваться и в шнобель не схватить.

— Комплекс неполноценности?

— Да не то, чтоб комплекс... Это не то, что их люди в дерьмо толкают, а они сопротивляются. Нет. Они сами чувствуют себя дерьмом, согласились с этим, и требуют, чтобы их уважали не как людей, а как дерьмо. Потому Ленин так и сказал. Верно?

— Нет, ну... — Виктору хотелось возразить, но он никак не мог подобрать нужных слов, — не все же они такие? Может, большая часть просто пропагандой обмануты? Когда Ленин жил, они только газеты читали и сами думали. А сейчас радио, телевидение, социальные сети...

— Какие сети?

— Ну эти.. как их... в которые народ завлекают. Шоу там разные.

— Пропаганда, это да, — согласился Макошин, — пропаганда у них сильная. И еще церковь. У нас церковь просто культура, а у них — религиозный дурман.

"Что-то я не заметил этой сильной пропаганды по ихним радиоголосам", подумал Виктор. "Преувеличивают? А может, фон Тадден просто хитрит? Может, ему не нужна большая война с русско-китайскими братьями навек? Он же не психопат и не штатовская шестерка. Может, ему просто надо, прикрываясь Америкой, отжать от Союза европейские страны, как часть фирм у конкурента, и балансировать между блоками. Не два лагеря, не четыре империи, а три мировых полюса. Американцы хотят воевать с русскими руками немцев, немцы хотят построить Великую Германию угрозой американских бомбардировщиков. Интересный расклад."

— Вот-вот, — согласился Виктор. — И среди диссидентов наверняка обманутые есть. Может, кто и патриот, но ему мозги загадили.

— Ярый антисталинист не может быть патриотом России, — отрубил инженер-испытатель. — Потому что ненависть к Сталину рано или поздно превращается в ненависть к народу, который сделал Сталина своим вождем.

11. Темная материя, четвертак за метр.

Один из блоков все-таки сдох. Поплыл по параметрам за допустимые пределы. У конструкторов это называется — "параметрический отказ". Почему так вышло, будут разбираться электронщики.

Виктор принес блок в бытовку и поставил на стол. Вишнево-красный квадрат гетинакса с тускло поблескивающими баллонами ламп и грязно-серой колодкой разъема таил в себе головоломку, сложившуюся из десятков случайных событий.

Семен Петрович пошел на свой стенд восемьдесять шесть. Детище бюро нестандартного оборудования выдавало свое присутствие в цеху приглушенным рокотом.

Зря я начал диссидентов оправдывать, подумал Виктор. Во-первых, неясно, что тут у них за диссиденты. Пока что узнал про одного Тарсиса; если Иннокентий не троллил насчет Солженицына, тот здесь круто альтернативный. Во-вторых, если они и вправду такие, как здешняя "гнилая интеллигенция" из Германии, особо жалеть их нечего. Самих немецких интеллигентов считать пропагандисткой уткой не было оснований. Если для России 21 века это голимый реал, то для здешней реваншистской Германии тем более. В третьих, непонятно, что здесь делают с теми, кто сочувствуют диссидентам. Хотя если бы делали чего-то страшное, тут бы по радиоголосам вопили. Об узниках совести и все такое.

А ведь и в здешнем Союзе что-то не очень об ихних узниках, подумал Виктор. Ну там, "Свободу Анджеле Дэвис". Хотя Анджела Дэвис — это не сейчас, это в семидесятых...

Скрипнула дверь, и в бытовку вернулся Макошин, вытирая на ходу мокрые руки. Темный рабочий халат, материя четвертак за метр, источал запах смазки и сырости; инженер-испытатель скинул его с каким-то чувством облегчения и повесил на гвоздь.

— Клапан опять травил, — бросил он на ходу и устало опустился на ободранный стул из трубок и фанеры. Взял со стола книгу и принялся листать, пытаясь найти страницу c загнутым уголком.

— Историей интересуетесь? — Виктор кивнул на книгу. Может, этот коллега расскажет чего-нибудь безопасное о себе и о стране.

— Ну так не мемуары же Хрущева читать, — не моргнул глазом ответил Макошин.

— А что, он тут мемуары написал? В смысле, я не любитель мемуаров. Он же на Москве был?

— Ага, был. До войны. Троллил москвичей.

— В смысле?

— В смысле, троллейбус внедрял. До того, как его прорабом строительства коммунизма назначили. Неужели не помните?

— Ну, я же не иностранный разведчик, чтобы все знать.

Макошин непроизвольно усмехнулся и дернул головой.

— Интересный вы человек... Короче, он в Политбюро по развитию общественного самоуправления был. Бригадмилов в ДНД перекрестил, народный контроль, товарищеские суды, руки-поруки, оборонно-массовое. Солженицына в лауреаты вытащил. "Зарницу" поднял, как после юбилея на пенсию ушел, ею, как ветеран и занимается. На союзный финал обязательно в форме приедет, шутит, ядерный взрыв ему показывают. Имитатор, конечно.

(Для современного читателя требуется пояснить, что слово "имитатор" относится к ядерному взрыву, а не к бывшему члену Политбюро. Даже если возникают какие-то ассоциации.)

— А что он хоть написал-то? — Виктор интуитивно чувствовал, что информация о Хрущеве более полезна для его безопасности, чем любопытство.

— Да на каждой второй странице Сталина хвалит. Говорит, если бы не помер, то он, Хрущев то есть, смог бы принести больше пользы стране.

"Почему бы и нет? Пока Никита Сергеевич сам не стал властью, он был частью культа. И очень активной. И еще — он тоже был здесь протекцией Солженицыну, но совсем другой протекцией, с другими запросами..."

— Да, — Макошин решил перехватить инициативу, — как там все-таки с решением для асинхронного. Вы обещали.

"Я ничего не обещал", подумал Виктор. Было ясно, что инженер-испытатель крстьянским нутром почувствовал, что Виктор ответ знает. Темнить никакого смысла не было. Пусть прогрессируют, сами напросились.

— Если у нас пока туго с тиристорами, — начал он, — немного пожертвуем электрической машиной. Сделаем не трех-, а шестифазной.

— Но это же удорожание!

— Это удешевление. С широтно-импульсной модуляцией инвертор по цене локомотива у вас выйдет.

— Ну, электроника шагает семимильными...

— Не так быстро. А потом, получим что-то работающее сейчас, выловим проблемы, сэкономим на внедрении следующих. Тактика.

— Разумно...

— Шесть фаз — это вдвое выше частота переключений, ток приближаем к синусоиде. Плюс меняем угол коммутации...

Виктор набросал график карандашом на завалявшемся в бытовке желтом тетрадном листе.

— Ну и не гонимся за низкой частотой скольжения ротора. Это подымет пусковую, опять-таки сглаживание.

— Потери растут.

— Растут потери в двигателе. Зато снижаются потери за счет того, что колесо не скользит по рельсу.

— Оттого что боксования в движении нет?

— Именно так. Из-за скольжения мы можем до трети мощности потерять. А при вытягивании состава маневровым на сортировочную горку у нас сила тяги на пределе.

Макошин еще раз внимательно посмотрел на график и схему, сложил листок и сунул во внутренний карман.

— Занятно... К нам перейти не думаете?

— Если с магнитофонов выгонят — попрошусь.

— Ловлю на слове...

...Утро последнего дня октября окуталось густым серым туманом; растаявшие вечером, и так и не успевшие схватиться за ночь пленкой льда высыхающие лужи отдавали запахом сырой земли, и слабый ветер гонял по ним последние, еще не осевшие на дно листья, заводя их к неприветливым асфальтовым берегам и бухтам. Капли росы висели на ветвях молодых саженцев, выстроенных рядами вдоль заводских проездов и огороженных потемневшими за лето срезками с заводской лесопилки. Знакомый зеленый маневрюк с ярко-красными метельниками, заимствованными конструктором с последних паровозов, неторопливо прокатил перед Виктором, вытаскивая сплотку себе подобных к заводским воротам, в сторону не видных отсюда станционных путей. Навстречу Виктору, от проходных, уже шагали рабочие утренней смены — беспечные, поглядывающие искоса на стенды "Достижения наших работников", "Молния — И.В. Фомин сварил 100 метров швов без единого замечания" и "А ты подписал обязательства работать без брака?" Насчет партии, пятилетки и коммунизма и всяких там "планов-досрочно" агитации не наблюдалось; похоже, здесь уже тихо вырос культ качества.

— Будете скорый завтрак?

Полная буфетчица лет под сорок, в белом халате, произнесла эти слова голосом автоответчика. Конечно, человек, зашедший в утренний пересменок, возьмет скорый завтрак, потому что не ел дома, а до звонка надо успеть. Виктор кивнул.

— Умственного, физического? — продолжила буфетчица в диалоговом режиме.

— Умственного.

Перед Виктором появился поднос с чашкой куриного бульона, который можно было пить без ложки, румяными поленцами блинов с творогом и стаканом томатного сока. На стакане траурно возлежал большой бутерброд с яйцом.

— Тридцать процентов дневного рациона, — прокомментировала буфетчица, — сдачу заберите.

Следующим шагом, подумал Виктор, здесь будет робот. Точный и вежливый. Это не кафе Боржича, здесь экономят время.

У лифтовых дверей уже толпились люди; Виктор не стал ждать, и толкнулся в дверь на лестницу. К третьему этажу он остановился, чтобы перевести дух, и тут услышал, что кто-то на предыдущем пролете задел ногой перила; железные прутья загудели. Виктор повернулся, тихо спустился на пару ступенек и заглянул за угол: лестница была пуста. Проклиная себя за мнительность, он повернулся и ускорил шаг.

На четвертом этаже из внезапно раскрывшейся двери "СК-043" на него вылетел Викентий Андреевич.

— Здравствуйте! Паспорт при вас? — быстро спросил он.

— При мне. Разве я опоздал?

— Нет. Вам надо сейчас в "О-3" с паспортом. Прямо сейчас.

12. При неясных обстоятельствах.

— "О-3" — это что и где? — переспросил Виктор.

— Это отдел. Первый этаж, там все объяснят. А после обеда в актовый зал с профделегацией, там собрание будет.

— Тоже объяснят?

— Ну... вам там быть обязательно, — как-то хитро и немного смущенно произнес завсектор. — Это всего полчаса.

То, что при всей этой жуткой экономии какое-то мероприятие проводится в рабочее время, удивило, но не очень. Вполне вписывалось в ряд советских странностей, когда двор флагмана отрасли могли украсить огромным лозунгом "Экономика должна быть экономной", но при этом тратить рабочее время на политинформации. В хрущевские времена экономия на сметной стоимости объектов за счет отказа от штукатурки и разных украшений терялась в многочисленных простоях, когда число заложенных объектов, о ходе строительства которых героически рапортовали начальству, превышало возможности стройиндустрии. Постоянно не хватало то бетона, то арматуры, то панелей, то техника на другом объекте, а запой сварщика мог привести к срыву сдачи. В конце концов, подумал Виктор, это может быть важное заявление или ценное указание в связи с обострением. Например, хватать всех подозрительных, к которым он, Виктор, относился в первую очередь.

Вывеска "О-3" была у двери с окошком, забранным сварными прутьями. На стук ставня отворилась внутрь и в амбразуре показалось красное круглое лицо лысого мужчины.

— Еремин Виктор Сергеевич? — произнес мужчина голосом вежливым, но с командными нотками, и пронизывая посетителя оценивающим взглядом. Похоже, из силовых.

— Так точно. Вот паспорт, — и Виктор сунул новообретенную корочку в щель под решеткой. Корочка исчезла и окно закрылось, словно документ был проглочен автоматом. Через полминуты что-то лязгнуло, дверь отворилась, и мужчина пригласил Виктора внутрь, в маленький коридорчик со столом.

— Проходите налево, — отчеканил он, но паспорт не вернул.

За дверью налево оказался кабинет с парой столов, где сидел другой мужик, седой и коренастый; он пригласил Виктора присесть и объяснил, что ему оформляют допуск. Бумаги, с которыми Виктор ознакомился и подписал, чего-то нового и необычного не содержали, но он досконально и не спеша изучил их, опасаясь упустить какую — нибудь подковыку. Мужчина не торопил; въедливость Виктора, пожалуй, даже ему нравилась. "Задержитесь немного", бросил он, пряча документы в папку; как только он скрылся в двери, в кабинет тут же вошел Корин.

— Как дежурство? У меня тут еще одна бумажка. Неразглашение сведений о ходе следствия, которые я должен сообщить вам.

— Может, можно не сообщать? Меньше знаешь — крепче спишь.

— Есть решение.

Когда хотят, чтобы решение не оспаривалось, подумал Виктор, о нем сообщают безлично, как о стихийном природном явлении, независимом от человеческой воли. Если "товарищ имярек принял решение", можно просить товарища имярек или его начальство, требовать и жаловаться. Если говорить, что "решение есть", это подталкивает человека к мысли, что что-то свершилось помимо его воли. Ураган, наводнение, снежная буря, и за это никто не отвечает. Начальное умение, которое прокачивает себе бюрократ первого уровня — уходить от личной ответственности, ставить людей перед фактом. Ладно, не будем придираться, сказал себе Виктор. Товарищ Корин — "душман душмани", враг моего врага. Того самого врага, на котором висит два трупа, а, может и больше...

— Отлично, — промолвил Корин, рассматривая закорючку подписи. — Скажите, боеприпасы времен войны вам еще не вспоминались? Вам потрясающе везет.

— Нет. С точным местом обнаружения — нет. Много их валяется.

— Да. остатков войны много... И людей тоже. Лежит такой человек спокойно себе, а потом вдруг бах — и выясняется, что он служил в зондеркоманде.

"Проверка? Бывший убийца не выдержит груза преступлений, сорвется?"

— Сколько угодно такого. Тоньку Гинзбург еще не поймали?

— Какую Тоньку Гинзбург?

— Которая пулеметчица. У локотских полицаев.

— Так вы полагаете... она сейчас Гинзбург?

— Разве нет?

— Если вы о той, что полторы тысячи человек расстреляла, то она в разработке как Антонина Макарова, москвичка.

— Об этой.

— Где? Есть мысли, где она может скрываться?

— Попробуйте проверить Лепель, в Белоруссии. Конечно, ее может там и не быть, но... Если не сильно затруднит.

— Не затруднит... — Выражение лица Корина вдруг стало жестким, заиграли желваки на скулах. — Один из расстрелянных этой гражданкой — мой отец... Но мы отвлеклись. Скажите, не этот человек попался вам вчера вечером?

С фотографии на Виктора смотрело лицо с пустым взглядом и странно оскаленным ртом. На лбу и щеке виднелись какие-то темные пятна.

— Похож. Если я верно понял — труп?

— Вы правы. Был обнаружен утром в районе бывшего переезда, что возле силикатного. Предположительно, был сбит ночным поездом в сторону Жуковки, при неясных обстоятельствах.

— И кто его мог убить?

— Почему вы считаете, что его убили?

— Беспечный шпион — абсурд. А раз обстоятельства "неясные" — значит, не при задержании.

— Почему вы считаете, что это шпион?

— Потому что проходит по вашей части и похож.

— Разумно. Да, это действительно разыскиваемый нами человек, фото опознали соседи Найденовой и служащие на вокзале. При нем обнаружен бесшумный пистолет "Вальтер", спецаппаратура без знаков изготовителя, средства шифрования, документы на разные имена, крупная сумма денег и яды. Похоже, он не собирался ночевать в Брянске и забрал из тайников все. Или почти все.

— А что-нибудь особо интересного из радиоаппаратуры не было?

— Интересуетесь магнитофонами? Даже два. Один встроен в рацию для ускоренной передачи, в ту самую, что он забрал из проигрывателя Найденовой. Другой — в контейнере с оборудованием для электронной разведки.

"Либо агент полный дурак, либо его кто-то убрал. Тот, кому он подчинен. Агенту надо смываться, он здорово наследил. Он наследил, и босс замел следы. У КГБ... то-есть, у ГУГБ есть шпион в трупном виде, есть вещдоки, дело можно закрывать. Артефакты по логике у босса. И он их может вывезти."

— Валентин Иванович, я, конечно, не следователь, я только детективы смотрел. Но вы не находите, что слишком много улик? И куда он собирался уходить, в партизаны? Или в Бордовичах спортивный самолет угнать? Если он хотел прыгнуть на товарняк в сторону Рославля, это проще сделать между "Орджоградом" и "Фасонкой", там станционные пути, и шляется там половина Бежицы от Стадиона, так что на посторонних не смотрят.

— Согласен. Версия убийства нами отрабатывается. И в рамках этой версии — не может ли убийца быть как-то связан с вами?

— У меня нет алиби?

— Строго говоря, нет, если бы вы незаметно вышли из эконома в девятом часу. Но речь совсем о другом. Ряд лиц, имевших контакт с агентом, имели контакт и с вами. При этом никто не знал о вас до вашего внезапного появления здесь. С появлением до сих пор неясно. О дерзких убийствах советских граждан американскими спецслужбами в Брянске дошло уже до ЦК. На раскрытие брошено максимум возможных оперативных ресурсов, и попутно на проверку вашего появления, как человека, причастного к событиям. Установлено, что вы не въезжали в город на поезде, самолете, междугородном автобусе. Электрички на перекладных и попутные грузовики проверить сложнее, но работа ведется. Вы действительно не помните, как сюда приехали? Все равно мы со временем найдем.

— По гроб жизни буду вам обязан, если сумеете разобраться, как я здесь очутился.

— Виктор Сергеевич, если вы сами хотите помочь нам, ответьте на такой вопрос — что, по вашему мнению, мы могли упустить из виду, расследуя это дело? Ваше чутье что-нибудь подсказывает?

— Разве что эту самую память о другом будущем. Ее изучали только психиатры. И еще вещи. Выпускаются ли такие часы фирмой "Ориент", есть ли такая фирма джинсов в Китае, нет ли в материале одежды материалов, еще не выпускаемых в мире.

— Именно так и поступили бы, если бы задались целью доказать, что вы притворяетесь советским человеком... Но вы им не притворяетесь. Более того, возникает впечатление, что вы родились и выросли в СССР, но искусно притворяетесь иностранцем.

— Эмигрантом?

— Нет, здесь сложнее. Например, вы были удивлены, что государство сдает квартиры в наем. Для иностранца из капстраны это естественно. А вы реагировали так, будто жили в Корее. Есть и другие случаи, когда вас удивляли общеизвестные вещи.

— Мне надо стать на путь исправления? Если я правильно понял, внешне?

Корин встал и подошел к окну. Облака расходились, сквозь голые ветви деревьев за молочно-белой пеленой проглядывал розовый рассвет. Где-то рядом крикнул два раза маневровый тепловоз, лязгнули сцепки, колеса заскрипели в крутой кривой заводского двора.

— Виктор Сергеевич, вы неправильно поняли. Не надо вам меняться, это само пройдет со временем. Я к чему говорю? По поведению человека можно понять, кто он такой. Даже если он притворяется. Просто не хватит людей за всеми наблюдать, иначе мы бы давно всех шпионов выловили. А с вещами сложнее. К примеру, часы. Часы — это выгодный товар. За рубежом развелось куча подпольных фирм, которые делают механизмы в одном месте, корпуса в другом, собирают в третьем и все это выдают за опытные партии известных фирм. В любом иностранном порту вы увидите кучу лавочек с надписями "Распродажа", "Ликвидация заведения", "Дешевый сбыт конфискованной контрабанды". Там морякам дальнего плавания и туристам продадут подделку. С одеждой еще безнадежнее. Век полимеров, куча лабораторий по всему миру ведут исследования, выпускают опытные партии волокна. Да и не факт, что техасы настоящие китайские, а не пошиты на подпольной фабрике в психдиспансере. Есть в нашей стране товарищи, которые нам вовсе не товарищи.

— Валентин Иванович, у меня такое чувство, что разговор идет вокруг и около какой-то одной вещи. У вас новая версия?

— Да. Но я боюсь ее сказать вам. Не потому, что я трус, просто мы не знаем всего масштаба возможных последствий.

"Неужели он решил сказать, что я попаданец? Нет, нет, он выуживает это из меня. Надо подождать. Пусть скажет сам. Что мешало сказать это сразу?"

— Валентин Иванович, если это такая ответственность, может и не стоит об этом говорить? Вы и так много сделали для меня, зачем мне вас подводить под незнамо что.

— Ждете, чтобы об этом сказал я?

Виктор пожал плечами. Пожатие плечами получилось стильно, в духе фильмов Элема Климова.

Корин снова присел и оперся локтями на стол.

— Виктор Сергеевич, у нас есть версия, что вы изобретатель.

13. Контрабанда под гипсом.

— И что? — невольно вырвалось у Виктора.

Из всего, что он успел узнать об этом альтернативном СССР, изобретатель — это не государственное преступление, и даже нисколько не криминально.

— Поясню, — ответил Корин. — Предположительно, раньше вы работали конструктором, в войну — на режимном предприятии, по брони, и на фронт потому не попали. После войны что-то не сложилось, ну, донос там или авария, или что-то еще... Короче, в конце концов попали на гражданское предприятие, без особых перспектив роста, продукция не самая передовая. А способности есть. И вот у вас возникает мысль дать стране изобретение, которое сделает переворот в какой-то технической области, имеющей оборонное значение. Ради этой идеи вы отказываетесь от личной жизни, от всего. И были бы вы обычным неудачником, но на изобретение вы все-таки набрели. И на такое, что попали в поле зрения зарубежных спецслужб.

Интересный поворот, подумал Виктор. По крайней мере, можно свободно прогрессировать. Вундерваффе родить, конечно, не удастся, но "пользу нашему родному государству"...

— Рассмотрим логику спецслужб, — продолжал Корин. — Если у вас не выкрали изобретение и не вынудили рассказать о нем под давлением, значит, они пришли к выводам, что идею не удастся реализовать без вас. Нужны не просто ваши знания, нужен ваш стиль мышления. Короче, им нужны вы, как американцам были нужны фон Браун или немецкие физики. Сотрудничать с ними вы не согласитесь, переправить вас насильно в багажнике невозможно. Но есть такой способ вывоза за границу культурных ценностей — на полотне известного художника сверху пишут что-то не относящееся к народному достоянию, официально продают и оформляют документы на вывоз. И тогда вас подвергают обработке сознания, ведущей к психогенной амнезии. Делают другой личностью.

— Это реально? — вырвалось у Виктора. — Ихние шпионы могут менять личность человека?

— Уже пятнадцать лет ЦРУ проводит так называемую программу "МК-ультра". По нашим оценкам, на нее тратят примерно двенадцатую часть бюджета разведки. Это исследования различных методов изменения личности — от внушения до физических и химических методов. Работы по этой программе отнесены к высшей степени секретности. Известно, что они проводят опыты на людях, причем иногда на тех, кто этого не подозревает. Есть подозрения, что нынешняя волна массовых беспорядков в разных странах — это отчасти результат испытаний нового оружия на массовой аудитории. С начала шестидесятых подобные работы усиленно ведутся также в Германии. Как вы понимаете, я не могу сказать вам все, что нам известно об этих работах... короче, мы исходим из того, что часть агентуры ЦРУ обладает средствами перестройки мыслей. Например, для вербовки. В данном случае вы должны были помимо своей воли стать другим человеком, другой личностью, которой оформлен выезд из СССР.

— А что, у нас из Союза выехать так просто?

Корин потер подбородок.

— Интересно... — протянул он. — Вы снова реагируете так, как если бы не было периода сосуществования и демократизации Европы, когда режим выезда смягчили. Короче, у тех, кто с вами работал, что-то не получилось. Ваше другое эго-состояние представило себя жителем будущего, да еще с приходом к власти левацкой группировки, которой вы, кстати, не симпатизируете. Знаете, как писатели создают разные антиутопии, картины будущего? Вот ваше воображение такую картину и написало. Такая смена личности вызывает у вас эмоциональный шок, вы начинаете чувствовать себя человеком, попавшем в другое время, попадаете в состояние паники и бессознательно бежите, при этом агенты, которые вас психологически обработали, вас теряют. По научному — диссоциативная амнезия и диссоциативная реакция бегства. На Орджоникидзеграде к вам возвращается способность адекватно воспринимать действительность, вы осознаете, что не могли перемещаться во времени. Однако истинная личность к вам не возвращается. Необходимость как-то состыковать реальность и ложную память о прошлом приводит к появлению третьей личности, которую зовут Виктор Сергеевич Еремин. Почему третьей? Потому что среди выезжающих из СССР нет людей с таким "ФИО". Как вы восприняли то, что я вам сообщил?

— Шерлок Холмс умрет от зависти. Но меня беспокоит одна вещь — как из меня собираются вытаскивать это самое изобретение.

— Не волнуйтесь. Секретные устройства обычно снабжают самоликвидаторами. И те, кто придумал технологию расщепления личности для вывоза людей, наверняка позаботились о таком самоликвидаторе. Поэтому мы ничего трогать не будем, пока не найдем ключ. А ключ должен быть у агента, который обязательно войдет в контакт с вами, чтобы вас вывезти. И тут все сходится. Незнамова, видимо, ранее получившая информацию о поиске вас, дает шифровку, в Брянск прибывает связник, находящийся в этот момент на территории СССР, устраняет Незнамову и временного подельщика. Затем появляется другой более глубоко законспирированный агент. Мы полагаем, что это резидент, живущий в Брянске или Бежице, но с Незнамовой он не контактировал. Матерый, законсервированный на случай чрезвычайных обстоятельств. Этот "другой" устраняет связника с вещественными доказательствами. Заметает следы. Ну и вы пока что нужны им живым.

"Потрясающе. Действительно, кто сказал, что УГБ будет отрабатывать только простые версии, вроде шпиона или военного преступника? Они ищут ответ, который объясняет все. То, что человека не удалось пока найти — не будем преувеличивать возможности баз данных шестьдесят восьмого, не могут они там держать фотки всех граждан и автоматически распознавать. И тут как раз эта црушная программа... Это логично — раз Штаты впалили крупное бабло, значит, у них были результаты. Раз были результаты, значит, они должны использовать это оружие у нас. И наверняка у ГУГБ есть свои закрытые темы по изменению личности, на них сидят доктора с кандидатами и обнадеживают. А может, кто-нибудь из местных талантов даже осчастливил первыми результатами по психотронике. Почему нет?"

— Ну и что мне теперь делать?

— Ваше положение не так уж плохо. Вы не проявляете депрессии, склонности к суициду, каких-либо фобий. Некоторое чувство тревожности есть, но для человека, за которым охотится ЦРУ, вы, пожалуй, даже слишком спокойны. Чувствуется, что психологически вы к этому готовы и стараетесь держать себя в руках. В запой не ударяетесь. Поэтому мы хотим предложить вам два варианта. Первый — мы вывозим вас в город, где вас не сможет найти иностранная разведка. Будете работать конструктором приборов, применять умения и опыт на пользу общества. Второй — вы остаетесь в Брянске, и вы будете вроде Семен Семеныча в "Бриллиантовой руке". Ну, с той разницей, что вариант "с трупа" исключается, поэтому оружия с холостыми патронами и пачек по пять тысяч у вас не будет.

"Великолепно", подумал Виктор. "Этот парень с внешностью эмэнэса из Соловца прекрасно все продумал. Он понимает, что видит собой не малодушного человека. Струсить, уехать в безопасное место и потом вечно мучиться от потери собственного "я", по его расчетам — не для меня. Но надо предложить выбор. Надо предложить выбор, чтобы воля человека не заставляла его сопротивляться принуждению, а толкала его именно в направлении выбора. В направлении, нужном УГБ. Только вот наши направления совпадают. Я не собираюсь торчать здесь неопределенно долго в ожидании случая, пока миссия будет выполнена..."

— Пусть будет Семен Семеныч. На вокзал я уже заходил.

— На вокзал — можете. Но не требуется.

На стене висел динамик. Не новый, с карболитовым корпусом, и молчал. Если напряженная обстановка — нельзя выключать, чтобы не пропустить сигналы ГО. Внутренняя связь?

"Попрогрессировать, что ли? Пользуясь моментом."

— Валентин Иванович, а я, случайно, не активную броню для танков изобрел?

— Что вы под этим имели в виду? — Корин выташил из портфеля блокнот и карандаш.

Виктор быстро набросал эскиз и кратко пояснил; он ожидал удивления или критики, но на лице сотрудника ничего не отразилось.

— А поподробнее? — спросил Корин. — Технические данные, методы производства, способы расчета?

— Увы. Только в общих чертах.

— Ну, вот и хорошо. За это кое-кому дали Сталинскую премию и доктора наук. Целый институт больше десяти лет трудился.

— Но я тут такого не видел.

— Правильно. Это совсекретная вещь, и она будет для немцев сюрпризом. Немцы тоже ведут работы, но довести до образца, пригодного для постановки на вооружение, не успеют. А для них он гораздо важнее. У "Леопардов" слабая броня, как у тридцатьчетверки, их делали для мелких стычек в демилитаризованной Европе. Вот "Граубер" — штука серьезная. Но — пока дорогой, ненадежный, большой серией немцы его не тянут...

"Для своей профессии Корин прекрасно эрудирован... Хотя почему бы и нет? Шестидесятые, всякие там "Наука и жизнь" и "Техника-молодежи", по телевидению просвещают, а не кормят мыльными операми. Да и в нашем реале с военно-техническим в шестидесятые было на уровне."

— Виктор Сергеевич, а вот откуда вы знали об этой системе?

"Неожиданно удобный вопрос в свете предыдущей мысли..."

— Мне показалось, что в этом иллюзорном будущем я прочел о ней в Интернете. Это такая сеть ЭВМ, где можно читать книги, слушать радио, смотреть телевидение, посылать друг другу письма и телеграммы, говорить по видеотелефону.

— Про этот Интернет в "Технике-молодежи" как-то было, только называли по-другому. А когда-то тоже совсекретная разработка. Но это для будущего. Для семидесятых. А на Марс наши первые слетали или американцы? И кто каналы там выкопал, узнали?

— Нет. Космонавтов на Марсе не было. На Луне станций тоже не будет, ну, во всяком случае в начале следующего века.

— Странно... Сейчас идет такими темпами... Правда, была куча аварий на опытных кораблях без человека на борту в шестьдесят пятом — шестьдесят шестом, первую станцию в океан уронили, хорошо, что тоже в беспилотном. Об этом, пожалуйста, никому, в газетах это обычные запуски спутников. Главное, Козлов орбитальные отстоял, теперь сами видите... Наверное, война тяжелая была в этой вашей?

— Нет, войны, слава богу, не было.

— Роботы через полвека будут мыслить, как люди?

— Нет, что вы! Восстания машин можно не ждать... Мне так кажется.

— А отчего Союз развалился?

— Да вроде как предали его... Не, ну это же, сами понимаете, врачи говорят, что иллюзия, какая тут логика-то?

— Да, конечно. А вот то, что сейчас видите СССР, он, как вы думаете, может развалиться? Его могут предать?

— Так это от нас всех зависит! Если мы сами не наделаем глупостей, если сами не забудем, что нельзя свою страну за шмутки продавать, если мы поймем, какую страшную катастрофу народам мира этот развал принесет, мы его не дадим предать! Наше будушее от нас зависит!

Корин в задумчивости нахмурил лоб потер левой рукой подбородок.

— Разумно... — неторопливо произнес он, — вы очень разумно рассуждаете. Как нынешнее поколение шестнадцатилетних. "Мы не верим в идеалы коммунизма, мы сами носители коммунизма. Мы построим такой коммунизм, какой хотим."

— Простите, я ничего не говорил про коммунизм!

— Нет, все правильно, не волнуйтесь. Все нормально... Просто вот что получается, Виктор Сергеевич. Вы чувствуете себя человеком пятидесяти лет, и не пытаетесь выглядеть моложе. Вас не тяготит возраст, вы не ищете молодежных компаний. Но при этом вы мыслите, как поколение, для которого я, комсомолец, начинаю чувствовать себя староватым. Вы носите техасы не для того, чтобы выглядеть молодым, или показать принадлежность к творческим интеллигентам. Вам просто так удобно, это для вас естественная, привычная одежда. Вы любите "Жуков", потому что вы их понимаете, они вам нравятся. У вас нет измененной личности другого возраста. Более того, у вас нет важных признаков диссоциативного расстройства идентичности — хаотического стиля жизни, забывчивости, резких смен настроения, утраты связи с реальностью, противоречивой информации о себе. Будь они у вас, это сказалось бы на вашей инженерной работе. Но вы о своем мире все прекрасно помните! Вы держите в голове кучу технических знаний и умеете ими распоряжаться. Вы даже помните фильмы, снятые перед вашим появлением здесь. Короче, у вас никакого раздвоения личности, как она обычно бывает. Вывод о диссоциативном расстройстве идентичности основан на вашем же заявлении, что то, что вы видите, не соответствует тому, что вы помните. Вы понимаете, о чем я?

— То-есть, вы хотите сказать, что я симулирую?

— Логичный вывод, — произнес Корин. — Логичный, но ошибочный.

"Запутывает? А потом что-нибудь типа на кого ты работаешь? Внезапно?"

— Если бы вы, Виктор Сергеевич, просто симулировали потерю памяти, вы бы воспроизвели все необходимые признаки известной формы расстройства, а не ставили бы специалистов в тупик. Ну и наконец, эти странные обнаружения неразорвавшихся боеприпасов, знания о нарушениях при строительстве кинотеатра без знания последствий. Все это можно выразить одним словом...

— Попаданец? — вырвалось у Виктора.

— Интересуетесь Стругацкими? — моментально отпарировал Корин.

— Почему именно Стругацкими, а не Абрамовыми, к примеру?

— Абрамовы? Да, мне как раз вспоминались "Глаза века"... Но "Попаданец" — это не у Абрамовых, а у Стругацких. Отрывки сейчас публикуют в "Искателе". Максим Ростиславский, из коммунистического будущего, попадает на фашистскую планету и борется за свободу и справедливость. Вот... А ваш случай можно описать одним словом: феномен.

"Братья "Обитаемый остров", что ли пишут? По времени как раз. А Главлит не тормозит, стало быть? Или все по схеме — нет Хрущева, нет разоблачения Сталина, нет и антисоветизма?"

— Короче, инструкции такие. Никакой самодеятельности категорически. С нами не связываетесь — если, конечно, агент не придет и не скажет "Здрасьте, я шпион иностранной державы", чего он, конечно, не сделает. Если надо, вызовем вас повесткой, как свидетеля. Ни за кем не наблюдаете. Просто живете, как обыватель. Остальное наше дело. Понятно?

— Понятно. Естественное поведение.

— И в личной жизни тоже. Людям, которые с вами знакомы, ничто не угрожает.

14. Поколение селфи.

— Это у нас не сделают. Даже для сами понимаете чего.

В секторе его уже ждал Самарин, технолог с "ящика", лысоватый мужик за тридцать, прикомандированный для совместного участия, как-то: сократить бумажную волокиту при передаче и согласовании. Просмотрев накиданные чертежи, Самарин согласился со всем, кроме двухмиллиметрового тонвала.

— Дело-то не в ограничениях, — продолжал он. — Не вытянем мы по биению и некруглости.

— И где можно сделать?

— Тут давеча вы ролик от подшипника на тонвал предлагали. И здесь то же самое. Заготовку из ролика игольчатого подшипника. Мы тут уже с вашими прикинули, есть подходящий по длине, три миллиметра.

— Но нам же два надо.

— На два короткие. А почему вы три не хотите? Для филиппсовских кассет допускается до трех включительно.

— Снижается частота вращения, ухудшается способность маховика сглаживать колебания. А тут и так габариты поджимают.

— У вас же здесь вибродвигатель, а не привод от пассика. Тридцать килогерц колебания, за гранью ультразвука. Маховик может быть легче.

"А ведь верно", мысленно согласился Виктор, ругая себя за то, что сам не догадался до такой простой вещи. И вообще он ждал, что технолог будет тупо зарубать документацию, не предлагая ничего взамен.

— Вы раньше конструктором работали? — спросил Виктор. — Чувствуется изобретательность.

— Радиолюбительством увлекаюсь. Карманный диктофон с кассетой делал, даже на ВДНХ попал. Потому к вам и прислали.

— А производство пробить не пытались?

— Двигателя хорошего не нашлось, да и считалось, качественной записи это не может обеспечить. А до пьезокерамики не догадался.

-...По сообщениям информационных агенств, в больницы Праги поступает много убитых и раненых...

Голос приемника ворвался в их беседу; видимо, передавали важное сообщения и кто-то прибавил звук.

— Почему наши не вмешиваются? — резкий, срывающийся голос Инны перекрыл притихшее пространство сектора, отскочил от стекол, растерянной птицей заметался между кульманами. — Чего они ждут? Неужели у нас в ЦК боятся этих фашистов?

— Да пойми ты, военные монополии США и ждут, чтобы мы вмешались. Перед выборами загнать Кеннеди в угол и заставить его защищать Германию от советско-китайской угрозы. Ни одна реклама не даст им столько прибыли, как эта бойня.

— Я не понимаю. Не понимаю!

Инна порывисто вскочила и подбежала к окну; расстегнутый халат развевался крыльями птицы. Она положила руки на стекло, словно пытаясь согреть их теплом неуютный осенний мир снаружи и подняла голову, глядя на серую пелену редеющих облаков над Старым Базаром.

— Не понимаю! — повторила она. — Кеннеди же президент, глава государства. Почему он не остановит этих... это... Американцы же сами на весь мир кричали, что новая война это гибель! Почему они все теперь этого не видят? У их президента есть власть или нет?

— У них демократия.

— У нас тоже демократия.

— У нас советская.

— А что это у них за демократия, если народом правят банки, правят всякие там корпорации, фонды? И почему наши все это терпят? Кровь в Европе и ложь в Америке? Мы же сильная страна, с нами многомиллионный Китай!

— Слушай, ты тоже неправа! — не выдержала Люба. — Криком тут ничего не сделать. Там наверху тоже не лапти сушат. Если неправильный момент выбрать, жертв будет больше... наверное.

— Да... я неправа, — ладони Инны медленно скользнули вниз по стеклу. — Вы правы. Вы вот все думаете так же, просто молчите. Вы правы, потому что молчите. Ладно... хватит собраний, надо р-работать.

Она запахнула халат и села на место. Новости кончились, и в приглушенном приемнике ансамбль Зевина с энтузиазмом запиливал "Хали-гали". Тревожно взвизгивали синкопы, словно музыкант звал о помощи.

— Согласен, — ответил Виктор, повернувшись к Самарину. — Три миллиметра. Мы откорректируем чертежи.

Собрание после обеда оказалось награждением отличившихся в охране общественного порядка. Помимо грамот, пятеро получили ценные подарки: троих парней с дизельного КБ наградили именными часами "Космонавт" за задержание опасного преступника, ветерану-внештатнику вручили хрустальную дятьковскую вазу за многолетнюю помощь, а пятым оказался сам Виктор, которого совершенно неожиданно вызвали на сцену, поздравили, пожали руку и дали коробку из красного картона с надписью "Спутник" — "за помощь в обнаружении взрывоопасных предметов времен войны".

По возвращении в сектор Виктора окружили сотрудники и бурно обсуждали событие.

— А пасматрэть можно? — любопытствовал Пагава. — Па размэрам как раз Уолкмен...

Виктор открыл. Внутри оказался фотик в футляре из мягкого кожзама, навроде "Чайки"; футляр был не на ремне, а просто цеплялся на пояс, как "мыльницы" девяностых.

— Ничего. За двести сорок такой.

— "Смена" лучше, у нее кадр больше.

— А эта меньше и наводить проще.

— Даже если есть "Зоркий" или "ФЭД", такой все равно хорошо иметь, — констатировал Викентий Андреевич. — Его можно везде с собой таскать, как записную книжку. Вы снимать умеете?

— С детства. Только у меня увеличителя нету.

— В артели "Победа" проявят и отпечатают...

"Везде таскать, как записную книжку... Никогда не снимайте эти часы... Шпионский гаджет? Почему тогда не сказали? Надо, чтобы я не знал? Что там — радиомаяк, передатчик? И почему не записную книжку с приемником? Хотя приемник — это очевидно, а эта мыльница с электроникой не ассоциируется. Ладно. Зато впервые возможность пофоткать альтернативную реальность."

Уходя, он запихнул фотик в карман куртки, оставив в столе коробку с инструкцией. На автобус до Нового Городка можно было сесть у Бани; Виктор прошел дальше — до филиала универмага.

В полуденном филиале лениво бродили пенсионерки, и динамик из "Радио-Музыки" тщетно зазывал покупателей зажигательными звуками такого еще недавно модного твиста "Селена"; звонкие голоса солисток квартета "Аккорд" разлетались по длинному, как пенал, торговому залу. Фотоотдел порадовал полным ассортимент свемовских пленок; на витрине Виктор даже обнаружил дефицитный в его реальности, но совершенно не нужный здесь "Микрат". Похоже, Самиздат действительно увлекался пиратскими переводами Ле Карре, а не антисоветчиной.

Увидев футляр в руках у Виктора, продавщица тут же выложила на прилавок зеленую коробочку "Фото-32" в кассете. Одну.

— Вы читаете мысли? — спросил Виктор.

— "Спутник" обычно берут те, кто дома не проявляет, — затараторила девушка. — У кого это второй аппарат, берут пленки заранее. На слайды нужна полноформатная, значит вам черно-белую. Снимаете по случаю, значит одной надолго хватит. Здесь объектив два и восемь, значит, "32" все равно что "65" для "Смены", а зерно ниже. Те, кто проявляют в ателье, берут в кассете, потому что кассету сдают в ателье и получают возврат...

— Вы просто Шерлок Холмс.

— Мы комсомольский коллектив и у нас вымпел, — произнесла девушка таким тоном, словно была сертифицированным специалистом Cisco по архитектуре систем. — Я выписываю?

Внутри аппарата ничего подозрительного не оказалось. Разве что под крышкой видоискателя.

Выходя из универмага, Виктор заметил на столике у дверей бурую коробку размером с приличный офисный ксерокс, с двумя круглыми дырками примерно с циферблат будильника на передней стенке, из которых торчала черная плотная ткань. Бокс для зарядки, который был здесь непонятно кому нужен и смотрелся данью уходящей эпохи. Грядет поколение селфи, подумал Виктор.

Последний день октября был прохладным и практически сухим. Легкий ветер морщил лужи по краям тротуара. Длинная, низкая казарма довоенной больницы выглядела странно и неуместно в ряду семиэтажек с высокими потолками; стесняясь, она пряталась за облетевшими зарослями осин и потемневшим от погоды решетчатым деревянным забором с каменными столбиками. На остановке никого не было; видимо, автобус приходил недавно. Виктор глянул в сторону поворота; этот угол Куйбышева с забором, дореволюционными зданиями по Ульянова и двухэтажным, еще не надстроенным военкоматом казался кадром, вырезанным из детства.

— Простите, это не вы меня искали в лаборатории? — раздался знакомый голос.

Виктор повернул голову. Рядом стоял низенький человек в пальто и темной шляпе, еще не старый.

Профессор Камаев. Легенда его родной кафедры.

15. Разбег в известность.

— Здравствуйте... Анатолий Алексеевич... — растерянно вымолвил Виктор.

Внезапно он понял, что профессор почти его ровесник. К тому же он был без неизменных очков, что делало его еще моложе. Увидеть довоенного Королева или живого Чкалова — это было вроде как в кино, а тут человек, которого знал при жизни, и который всегда воспринимался на два поколения старше.

— А вы... Виктор Сергеевич? — с любопытством произнес профессор.

— Да. Из НТЦ.

— Так это вы давеча заходили на кафедру? И это ваша идея про тиристорное управление? Мне Макошин сегодня рассказывал.

— Ну, я пока просто заходил, узнать возможности... У нас немного другой профиль. Например, может понадобиться изучение динамики пьезодвигателей, магнитных накопителей информации для ЭВМ, лазерных считывателей с оптических дисков. Устройства точного позиционирования.

Анатолий Алексеевич внимательно посмотрел на Виктора снизу вверх.

— Интересно, интересно... Вы слышали, что по косыгинской реформе БИТМ будут преобразовывать из транспортного в политех?

Виктор отрицательно покачал головой.

— На автобус или в ту сторону? — профессор кивнул в направлении института.

— Нам по пути.

Потрескавшийся асфальт зябнул под холодным небом. Профессор продолжал развивать мысль.

— Целый ряд брянских предприятий и филиалов требует специалистов по механике приборов. Есть смысл развивать это на базе именно нашей кафедры, потому что локомотив завтрашнего дня будет набит электроникой и точной механикой, как стратегический бомбардировщик. Если мы сейчас упустим это направление, мы проиграем фирмам Сименс и Альстом...

"Стоп", подумал Виктор. "Это я попаданец, это же я должен рассказывать!"

— И вот эта идея искусственной характеристики электрической машины прекрасно укладывается в темы автоматики и приборов! — воскликнул Камаев. — Вы явно эту идею недооценили, вы должны были не держать ее в себе, а ходить и везде пробивать. Электронное управление переворачивает представление инженера об электрической машине и ее характеристиках.

— Анатолий Алексеевич, я только до ней додумался. Случайно.

— В таком готовом и выношенном виде? Ну да ладно. Знаете, в чем-то... в чем-то вы правы. Реализация этой идеи упрется в один момент. Не в ограничение мощности тягового двигателя — это временно. В саму физику сцепления. Веса составов, грубо говоря, выбираются, исходя из плохого сцепления — влажные рельсы, масло. И эта физика сцепления еще плохо изучена. Даже попадаются вещи, которые мы не можем объяснить. Вот, например, на электровозах постоянного тока напряжение в контактной сети всего несколько киловольт, и при трогании с места через колеса в рельсы идет большой ток... ну, вы знаете. И вот обнаружили, что этот ток способен повысить сцепление примерно вдвое. Физики объяснений не дают. Есть гипотеза, что ток выжигает загрязнения — масло, влагу. Но это только догадки.

— Интересно... — задумчиво произнес Виктор. — Вы на лекциях это не рассказывали.

— Может и рассказывал, не помню... А вы были у меня на лекциях?

— Слышал. — Виктор понял, что снова прокололся. — Так это можно использовать!

— Пробовали. Но тяговый ток, он ведь меняется не так, как нам надо по условиям сцепления. Ну и в электровозах переменного тока он меньше, а в тепловозах вообще нет.

Они подошли к перекрестку. Оштукатуренный Дом Стахановцев на углу с Харьковской выглядел дорогой игрушкой; белые гладкие пилястры красиво и торжественно выделялись на желто-песочном фоне стены, увенчанной под крышей греческим портиком. Элитное жилье.

"Интересно, квартиры тут по карману стахановцам? Или им дают скидку? Или льготную ипотеку?"

— Так это... — неуверенно сказал Виктор. — зачем тяговый, можно через два соседних колеса ток от отдельного источника пропустить. И регулировать, когда надо.

— От отдельного, говорите? — Анатолий Алексеевич остановился и пристально поглядел на Виктора. — А как же тяговый ток?

— На тепловозах никакого тягового тока нет, только на электровозах... А там можно отдельный токосъем для тягового тока. Легкую одноосную тележку для токосъема самое простое, а потом можно будет тиристорной коммутацией.

— Послушайте, да вы... Нет, ну вы посмотрите! Вы понимаете, что говорите?

Лицо профессора взволнованно раскраснелось. "Ну вот, все испортил", подумал Виктор.

— Вы тут ходите, как кустарь-одиночка, с этой идеей, на кафедру забредаете, страдаете ерундой, а это же... это же возможность открытия! — воскликнул профессор. — У нас было явление, которое толком не изучали, потому что не знали, как применить. Теперь у нас есть способ применения! Мы можем открыть хоздоговорную тему, построить стенд, купить оборудование, мы сможем взять в субподрядчики специалистов по трению и износу из институтов РАН! Доступ к приборам вплоть до электронного микроскопа! Если мы разберемся в механизмах влияния тока, это — открытие!

Внезапно он согнул руку и поднес к глазам здоровую блямбу часов, карманный трофейный "Мозер", переделанный под ремешок.

— Простите, опаздываю на лекцию, — и он махнул рукой в сторону улицы Сталина. — Не исчезайте!

Его фигура скрылась за облетевшими кустами возле двухэтажного магазина тканей на другой стороне Куйбышева. Блин, надо было заснять для истории, подумал Виктор.

Через полсотни метров в глаза бросилась витрина книжного. Вывеска "Ариадна" была тонким намеком на содержание; понимание намека приобщало прохожего к слою советской интеллигенции, побуждало зайти и духовно обогатиться.

"Иннокентий говорил про Солженицына... Вот и проверим."

...Книги лежали стопками на прилавках, заполняли высокие, до потолка, стеллажи, их корешки торчали из решетчатых призм вертушек. По стенам уходящих вглубь здания коридоров виднелись рулоны карт. Запахи типографской краски, клея и бумвинила не могла выгнать даже полуметровая труба вентилятора в одном из окон.

"Где же он будет? Политическая или художественная?"

Виктор двинулся наугад; через несколько шагов в глаза ему бросился стоящий на стеллаже фолиант в сером ледериновом переплете и красно-бурыми тиснеными буквами, тиснутыми брусковым шрифтом: "АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ".

— Извините, вон ту можно показать? — спросил Виктор продавщицу в синем рабочем халате, ушедшую с головой в "Адьютанта его превосходительства".

— Это Солженицын, — равнодушно произнесла женщина, оторвавшись от нетленного произведения Болгарина и Северского. — Подарочное издание.

— Ну да... А про что он пишет?

— Это "Архипелаг ГУЛАГ".

— Я вижу. А про что?

— Ну так это "Архипелаг ГУЛАГ". Тот самый.

— Про лагеря?

— Ну а про что же еще.

— А что он про лагеря пишет?

— Это тот самый "Архипелаг ГУЛАГ".

— А посмотреть можно?

— Вы не читали?

— Я плохо читал и не понял.

— А он же сидел, этот писатель, — раздался рядом ломающийся юношеский голос.

Виктор обернулся. Голос принадлежал худощавому пацану с прической "под горшок" и очками а-ля Джон Леннон. Десятиклассник, похоже.

— Он тогда в леваках был, — продолжал юный битник. — Грезил всякими там мировыми революциями, хотел с Америкой воевать. Вот и посадили. А потом он там посмотрел публику и осознал. Ну, в общем, и книга об этом, как он осознал.

— Нормальная книга?

— Нудновата. Ну и Сталина уж много хвалит с Берией.

"Мама, роди меня обратно... Солженицын-фантаст, которые не сидел во второй реальности — это еще ладно. Но Солженицын, который сидел, и написал панегирик Сталину, за то, что он, то-есть, Солженицын, сидел... Бред, бред... Я брежу. Вот и открылась истина. Это перемещение действительный бред. Надо еще что-то спросить."

— А из Стругацких у вас что-нибудь есть? — Виктор выпалил первое, что пришло в голову.

— Стругацких разобрали, — оживилась продавщица. — Привоз в первой декаде. Есть Днепров, Гансовский, Мирер, Жемайтис, Казанский, Емцев с Парновым, Соколова... Если зарубежных ищете — выкинули нового Кларка, а еще Лем и Брэдбери. Фантастика хорошо идет, на одной ей план и вытягиваем.

— Кларка, это "Космическую Одиссею"? — Виктор помнил, что "Одиссея" появится где-то в семидесятых.

— "Космические течения". "Одиссея" — это новое кино, книга не вышла еще.

— Ясно... Ефремов есть?

— "Лезвие бритвы" последний вот только что взяли. Теперь когда подвезут. Будете что-то из фантастики брать?

— А что у вас из Зиновия Юрьева? Или Ильи Варшавского?

— Минуточку... — продавщица подошла к картотек и порылась в ящике. — К концу квартала обещали подвезти "В Дономаге".

"Блин, слишком связно для бреда. Слишком связно. Слишком реально."

Выходя, Виктор мельком глянул на прилавок отдела политической литературы. Выступлений вождей и материалов съездов было мало; в основном работы по экономике. Среди томиков по организации планирования, бухучета и хозрасчета мелькнула книженция с названием "Тюрьмы и лагеря. Хозяйственная деятельность советской пенитенциарной системы".

Выгодная тема, подумал Виктор. В его реальных шестидесятых, после хрущевских разоблачений, гулаговская тема стала чем-то вроде порнографии — запретной и вместе с тем грязной. Здесь же никаких эмоций, только расчет. Кто-то зарабатывает госпремию, кто-то — защищает диссер по экономике труда заключенных. Жаль, не заглянул в раздел "Строительство". Наверняка найдется книжка по оптимальному проектированию ИТЛ.

У Почты, напротив остановки, красовалась знакомая гипсовая скульптура с футболистами. Фырча, подошел автобус до Северной и зашипел дверьми; Виктор вошел с задней и взялся за поручень, глядя, как в телевизор, в большое заднее окно, ожидая прихода кондуктора.

— Виктор Сергеевич, добрый день! У вас в бюро вторая смена? — раздался рядом уверенный женский голос.

Виктор обернулся. Рядом с ним стояла Нинель Сергеевна в светлом пальто-джерси и в модной широкополой шляпе.

"Среди рабочего дня? А ведь она вполне может быть тем самым резидентом..." — мелькнуло в голове.

16. Кубический персик.

— Добрый день, — улыбнулся Виктор. — Никак не ожидал вас встретить здесь.

— Так у вас там вторые смены или это секрет? — деланно-удивленно произнесла Нинель.

— Что? А, нет. Ночью дежурил на стенде.

— Тогда почему не ожидали? У нас тоже бывают отгула.

— Я думал, у вас машина.

— У меня новый итальянский "Фиат-124" в тон прическе, — снисходительно-доброжелательным тоном пояснила Нинель. — Но я экономлю. Сейчас прилично экономить. Как там Соня?

— Как раз еду к ним на репетицию, — уклончиво ответил Виктор. — Клуб стальзавода.

— Оказывается, нам по пути. Я живу в бериевском коттедже за "Металлургом".

— У Лаврентия Палыча коттедж в Брянске?

— Смеетесь. Типовой панельный коттедж — четыре квартиры, столовая внизу, две спальни наверху. Типовым людям нужно типовое жилье. А из вас с Соней выйдет хорошая пара. Перспективный инженер и талантливая певица.

— Представьте себе, я слышал от одного человека прямо противоположное мнение.

— Надеюсь, вы не приняли его всерьез? Все зависит от того, что искать в союзе двух людей. Вы ведь не романтичный юноша? А у Сони есть одна ценная черта — взаимность.

— Вы хотите нашего союза?

— Не скрою... Иннокентий имеет прекрасные перспективы в столице. Но с его характером он их легко упустит. Чтобы реализоваться, ему нужна руководящая и направляющая... — она сделала многозначительную паузу, — личность.

— Очевидно, он ее нашел?

— Как видите. Но есть одно "но". Это не должно выглядеть, будто я его увела. Все должно быть прилично. Это будет очень много значить. Понимаете?

— Улавливаю.

— Хорошо, что появились вы. Благодаря вам все выглядит совсем иначе. Просто два человека пересмотрели свой выбор. Результат реализованной плодотворности по Фромму, он нынче в моде.

— Вы философ?

— Социальный психолог. Пишу докторскую. Начинать лучше в провинции. Но — наступает момент, когда надо быть ближе к Академии общественных наук. На темах управления психологией людей можно дорасти до членкора, если не выше. Сейчас появляются потрясающие идеи. Например, гипнопедия через портативные радиотелефоны. Представьте себе общество образованных вежливых людей... Поэтому партия поставила задачу на перспективу создать дешевые радиотелефоны и обеспечить ими в СССР все население.

— Каждому по мобильному телефону, чтобы можно было массово программировать мозги? Гениально. Я горд за наших ученых.

— Не скромничайте. Я слышала, вы ведь тоже подали интересную идею? Новый взгляд на связь мира вещей и сознания, с практическим выходом. Может выйти крепкая статья для ВАКовского журнала. Если что, поможете?

— Не обещаю... но и не возражаю. Я просто не знаю, насколько буду располагать свободным временем.

Нинель Сергеевна снисходительно улыбнулась.

— Это уже не проблема. Вернее, это проблема всех. Как вам наши новые кварталы? — и она кивнула головой в окно.

Напротив стальзаводской бани, на стеклянных постаментах магазинов, подымался стройный ряд девятиэтажных башен, оттесняя деревянные полубараки к забору воинской части.

— Здорово! Опережающими темпами, я смотрю.

— Немного однообразно, но внутри вполне удобно. Особенно для тех, кто хочет жить рядом с работой... Не думаете со временем перебраться в такой?

Виктор не успел найти, что ответить. За остановкой "Холодильник" автобус зафыркал и стал, не доехав пару десятков метров до новенького путепровода. Открылись двери, и водитель виновато поплелся назад, к заглохшему двигателю.

— Возвращаться — плохая примета... — задумчиво произнесла Нинель Сергеевна, глядя назад, на рыжий стеклопластиковый навес остановки. — Вы не против пройтись пешком? Тут десять минут, практически как от остановки.

— Я знаю. Мимо Фасонки.

На полосе газона между дорогой и тротуаром у забора овощебазы тянулись оцеплением тонкие саженцы лип, подвязанные к колышкам. Где-то на стальзаводе насвистывали последние паровозики. Толпа, вышедшая из автобуса, рассосалась.

— Как часто мелкие случайности оборачиваются удачей... Вы не находите? — задумчиво произнесла советская львица. Вид у нее при этом был совсем не отстраненный. Обычная женщина.

— Вы хотели поговорить без публики?

— Да. Виктор Сергеевич, вы были на войне?

"Вот оно."

— Не помню, врачи говорят, что это амнезия, но, к счастью, это не опасно и пройдет. Следов ранений нет.

— Я тоже не помню, хотя была в оккупации. Когда фрицев прогнали, мне было три года. Помню дом, огород, как родители из сил выбивались, чтобы нас накормить после войны. Я решила никогда не жить в бедности, и чтобы они тоже не жили. И в Москву я хочу не столько для себя. Отдать долг. Это принцип, цель жизни... Хочу, чтобы вы это поняли.

— Я не собирался вам мешать.

— Хорошо, если и Соня не будет. Вы интересный человек для социопсихолога. Вы обычный и необычный. Интересно, что именно Соня в вас нашла? Она резко изменилась, я это заметила.

Где-то за овощебазой свистнул тепловоз — резко, тревожно, и через несколько секунд в конце улицы, упиравшейся в пути, показался и сам поезд. Непривычный, цвета морской волны, пассажирский тепловоз, похожий на знакомые Виктору экспортные "Людмилы", но длинный, на тележках по восемь осей, продолжал кричать о своем приближении к станции; следом за ним тянулись такие же синие вагоны с полностью зашторенными окнами и большими табличками "Туристский".

— Интересно, что они увидят... — заметил Виктор. Или они спят?

Нинель остановилась и внимательно посмотрела не него.

— Значит, действительно амнезия... Это секрет, но это каждая собака знает. Это китайцы. Воинский контингент. Новая война будет легче предыдущей. Живая сила из братской страны и наша техника. Ну и наши летчики-ракетчики, там, где нужен грамотный народ. Все равно наших потерь будет намного меньше.

"Значит, предположения насчет роли КНР верные".

— Теперь мы в роли второго фронта?

— Не совсем. Это такой расчет. Чжоу Энь Лай налаживает с Косыгиным мирную торговлю, а председатель Мао рассчитывает на репарации. Ему нужно военное производство, ему нужны свои ракеты с ядерными боеголовками. А добровольцев у них хватит. Товарищ один недавно оттуда приехал, рассказывал.

— Понятно. А чем я необычный? — Виктор решил свернуть в сторону от политической темы. Политический флейм, он и в фейсбуке бесполезен, а здесь тем более.

— Как бы вам объяснить... — Нинель сделала паузу, чуть прикусив губку, словно собираясь с мыслями, но, похоже, ее целью было больше приковать к себе внимание, — во-первых, вы не завидуете тем, у кого машина. Ни восхищения, ни неприязни, ничего. Будто приехали из Америки.

— Надо, чтобы я завидовал?

— Нет, что вы! Но есть естественные реакции. Допустим, вы из прежней интеллигенции, которая выше скопидомства. Или комсомольцев — романтиков, самоотверженных ученых, ну вы понимаете. Но тогда бы вас возмутил цинизм Мао Цзе Дуна — жертвовать людьми ради первенства державы. Те, кто живет духовными потребностями, очень требовательны к морали, и не только у нас.

— Знаете, я подумал, что с Китаем не так уж плохо. Возможны худшие варианты. С большим числом жертв. А так — развиваются, приемники делают, а не массовый террор устраивают.

— И вы говорите об этом легко. Не переживая. В отличие от товарищей, поработавших в Китае. Хотя, в общем, они того же мнения.

— Старею, наверное.

— Не похоже. Вы взвешенно ко всему относитесь. Прямо как герои Ефремова. Например, я могу с вами спокойно говорить о сексе, и вы не подумаете обо мне плохо.

— С чего бы мне думать о вас плохо? Кстати, а как Иннокентий отнесется к тому, что мы прохаживаемся вдвоем и спокойно говорим о сексе?

— Никак. Во-первых, он человек расчета, и решил сойтись со мной ради расчета. Во-вторых, у него ко мне привыкание. Не только психологическое, но и физическое привыкание. Я вошла в его обмен веществ.

— Неужели вы его спаиваете?

— Ох! — Нинель задохнулась от вспышки смеха. — Дело совсем в другом. Именно в сексе.

Асфальтовая дорожка поворачивала направо и, нырнув под путепровод, продолжала свой бег между деревьев лесополосы; несмотря на облетевшую листву, осины, поросшие понизу кустами ивы, словно ширма, закрывали тропу от посторонних глаз. Спереди и сзади не было видно прохожих. "Уж не пытается ли она меня соблазнить?" — мелькнуло у Виктора. "А может, провоцирует? Приставание, попытка изнасилования? Не, ну ее на фиг. Попробуем отшутиться"

— Значит, он пьян от любви?

— Задача партии — достичь духовного и физического совершенства советского человека, не так ли?

— Несомненно.

— Для этого есть спорт и все прочее. Но большинство женщин, занимаясь спортом, развивают не все мускулы. Они просто не знают, что там тоже надо развивать. Об этом не пишут "Работница" и "Смена". Вы понимаете, о чем речь?

— Мне кажется, я понимаю.

— Я стараюсь быть всесторонне развитой, — произнесла Нинель с серьезным выражением лица. — Более того, хочу дойти до совершенства. Это интересно, это нужно, и, наконец, это приятно. Как в спорте — упорный труд и радость победы. А вы как считаете?

— Приятно иметь дело с мастером спорта.

Нинель хихикнула, но тут же убрала улыбку.

— Сильные ощущения влияют на выделения гормонов, тот самый обмен веществ. Я могу сделать так, что мой мужчина не сможет долго без меня. Он будет голодать, и другие, как понимаете, утолить его не способны, не научились. Одно плохо — достижениям чемпионов рукоплещут зрители. А здесь — тем, кто почувствовал, нет смысла разъяснять, а другие не поймут правильно. Вы — исключение.

Слева послышался реактивный свист и урчание: в просвете между уже заполоняющими лесополосу кустами орешника и низеньким подлеском Виктор увидел, как пара знакомых БМП выкатились из распахнутых заводских ворот и свернули в сторону Отрадного. Облака силикатной пыли, поднятые с асфальта мощными колесами, медленно сочились через поредевшую после листопада броню посадок.

— Они здесь часто, — прокомментировала Нинель. — Этот уютный микрорайон в не слишком уютном месте создан ради них... и не только для них.

Тропинка окончилась ровной площадкой станции Фасоннолитейная. Изменение истории еще не успело коснуться этого места. Низкий, необычный пенал здания с колоннадой арочными окнами, и тройной, как на стадионах, коричневой аркой для прохода людей к поездам. Виктор взял Нинель за руку, чтобы помочь перейти через путь.

— Вы джентльмен, — произнесла она. — А хотели бы оценить мои достижения?

— Решили пополнить коллекцию зависимых?

— Нет, мы не будем вводить в привычку. Просто оценить. Кроме того, у меня тоже есть слабость — я любопытна. И можете не беспокоиться, я не придаю таким эпизодам большого значения. Это как дегустация — можно позволить, главное не злоупотреблять.

— Спасибо, но две партнерши сразу — это не мой принцип. Даже как дегустация.

— Вы не делаете исключений?

— Это надо обдумать.

Они вышли на аллею Металлургов — прямой, как стрела, отрезок асфальта в несколько сот метров. По затее архитектора, этот кусок асфальта должен был стать что-то вроде аллеи побед и трудовой славы от площади и проходных, но торжества не получилось. Слева и впереди, посреди голого поля, размеченного высокими мачтами электролиний, мерзло на ветру серое здание подстанции, полуприкрытое от дороги молодыми облетевшими кленами. Справа, за небольшим пустырем, размеченным будками то ли подстанций, то ли газового хозяйства, под углом к дороге, желтело приземистое, похожее на сарай, здание стальзаводского клуба. Впереди, за силуэтами подъемных кранов, Виктор заметил знакомый куб кинотеатра "Металлург"; гигантское окно на фасаде делало его похожим на одноглазого циклопа. Главным украшением пейзажа была железная арка над аллей, но особого смысла в ней не усматривалось.

— Вам туда — Нинель Сергеевна показала в сторону клуба, и добавила с оттенком игривости — До свидания!

"Персик. Кубический персик" — мелькнуло в голове у Виктора.

17. Плюшевое диско.

Виктор посмотрел на часы, затем — в спину удаляющейся Нинель.

Когда-то, в детстве, это место было для него краем земли. Здесь начинались Неведомые Дали, куда шагали мачты электропередач, куда уводили рельсы и куда уезжали грузовики. Чувство волнения от встречи с неизвестным... здесь он его не чувствовал, и само место выглядело не совсем уютным. В воздухе висела пыль от проехавшего мимо тягача со строительными панелями, и запах горячего железа и паровозного угля смешался с ароматами местного пива из станционного буфета. Радовало лишь то, что вокруг не было даже намеков на бытовой мусор — все ненужное исчезало в клепаной железной воронке огромной урны, похожей на хвостовую часть авиабомбы.

Надо оценить ситуацию, сказал он себе.

Версия первая и официальная — спорт. Как в анекдоте — "Индийские йоги меня еще не пробовали". Возможно. Но слишком рискованно для такой мадам. В этом городке Нинель уже давно спалила бы свою репутацию. Что-то должно заставить ее пойти ва-банк.

Версия вторая. Он ей нужен для карьеры. Пишет докторскую, статья, даже ваковская... ну, не такой предмет, чтобы решать через постель. Статья — затравка. Ну и насчет постели — возможно, только дразнится. Хотя дразниться опасно. Обострять с Соней и прочее... Что-то она увидела критически важное для членкора. Но — основная фигура все же Иннокентий, он, Виктор, на подхвате. Что же эта социологичка могла увидеть?

Версия третья. Нинель живет в том же районе, где убрали связника. Вумбилдинг в СССР еще не известен. Это значит... Это пока ничего не значит. У "Металлурга" живут тысячи человек, а в научных библиотеках социопсихолог может выкопать любую камасутру. Инъяз у нее наверняка на уровне. Но для резидента у нее способностей хватает.

Виктор повернул и зашагал в сторону клуба. Вдали виднелись крепкие, приземистые здания, чуть особняком отстоящие от аллеи. Бывший лагерь для немецких военных военнопленных. Наши, они же не фашисты, что сорок тысяч на Урицком замучили. Здесь здания строили сами немцы, строили аккуратно и на совесть. Добротные казармы потом отдали под ПТУ. По иронии судьбы, на клубе красовался указатель — "Коммунистическая улица". Пейзаж в духе раннего Войновича.

Мимо клуба наперерез Виктору весело продефилировала группа битлоподобных пацанов лет пятнадцать-шестнадцать. Одежда обычная, не форменная. Похоже, старшеклашки. Если ничего не поменялось, за "Металлургом" должна быть школа.

— Ты пришла и съела маргарин! Йеллоу субмарин! Йеллоу субмарин! — горланила компания на всю округу, но агрессии не проявляла.

В клубе на больших арочных окнах тяжелыми бордовыми волнами свисали плюшевые французские шторы. Из зала слышалась инструментальная цыганочка от "Shadows".

— Добрый день! Как ваши успехи? Софья Петровна в зале.

На Виктора смотрел, улыбался и протягивал руку Вочинников.

— Материал по новым советским магнитофонам мне уже дали, читайте в "Машиностроителе". Не хочу упускать новости культуры. Думаю, можно пробиться с этим и в центральную прессу. Гардероб не работает, проходите так, повесите в зале.

Цыганочка оборвалась. Навстречу Виктору доносились фразы творческого процесса.

— Стоп, стоп, стоп! Джон, ну чего сегодня с тобой? Соберись. Мы же не можем завтра дать хуже "Поющих гитар".

— "Поющие гитары"... "Серебряные гитары"... "Червоны гитары"... Стас, это же не Сан-Ремо, это сновальщицы, прядильщицы и, самое главное, гладильщицы. Народ будет в восторге. Лично я гарантирую.

— Мальчики! — знакомый голос Сони взял высокую ноту. — Ну как вы не понимаете, что нам нельзя вот так вот! У нас же шанс!

— Софи, вон твой шанс с корреспондентом идет. Не упусти.

Соня была в белой капроновой блузке, скромно украшенной рюшами, и клетчатой немаркой полушерстяной мини-юбке; в ее наряде смешались потребность в простой одежде для репетиции, желание понравиться, продемонстрировать вкус, и необходимость экономить. Сейчас такой наряд отнесли бы к офисным. Роскошь и невысокий достаток отличались в этом обществе лишь оттенками скромности; чтобы встретить кого-то по одежке и не ошибиться, человек должен был сам быть из тех, кого провожают по уму. Мужская часть ансамбля просто была в рубашках без галстуков, рубашках, которые на сегодня оказались в шкафу в чисто стираных и выглаженных, и простеньких брючках. Только на ударнике красовались джинсы, почему-то черные, и черная рубашка — похоже, то было воспоминание о стиляжной молодости пятилетней выдержки. Это и был тот, кого звали "Джоном".

— Так, давайте не терять времени, — Соня была сама деловитость. — Прогоним сейчас "Чингиз-хана", пусть Виктор Сергеевич посмотрит.

— Это теперь "Всадники Октября", заметил Стас, беря в руки соло-гитару.

...Текст оказался действительно выдержанным, о героях-комсомольцах гражданской. Странным Виктору показалась только одна фраза — "с фашизмом у истоков первый бой". Конечно, могло быть, как у Ильфа и Петрова — "Действие происходит у нас, а фашист переодетый", но для гражданской как-то рано.

— Как? Сойдет? — осторожно спросил "Джон", когда последние звуки улетели из форточки куда-то в сторону Кладбища.

— Ну... Исполнение просто потрясающее. Но диско, понимаете, оно немного не так. Это вот как-то... Ну, "Апачей" оно напоминает.

— Советский народ обожает Хенка Марвина, — снисходительно разъяснил ветеран движения стиляг. — Даже поколение героев войны и двух революций. Это же не Пит Таунсенд. Гитары надо экономить.

— Я понимаю. Но диско — это когда публику надо зажечь. Главное, чтобы заводило.

— Зажжем, — с улыбкой успокоил Виктора Стас. — Это же пока для конкурса.

— Призовое будет — развернемся! — бросился подтверждать остальной состав. — Зал, зал оборудовать сперва надо!

— А новый текст как? — Соня явно хотела спросить, понравилось ли Виктору ее пение, но побаивалась.

— Нормально, наверное... только при чем фашисты у истоков...

Наступила какая-то напряженная тишина. "И Штирлиц подумал, не сболтнул ли он что-нибудь лишнее" — мелькнуло в голове у Виктора.

— Ну это ж... ну как его... так надо... — протянул Стас. Из его голоса было ясно, что он и сам не уверен что так надо.

"Не вляпаться бы тут во что-нибудь диссидентское..."

— Это смена вех, — неожиданно заметил Вочинников. После этого тишина стала еще напряженной. Как будто журналист сказанул то, что все знают, но говорить не положено.

"Основной упор делайте на частичную потерю памяти..."

— В смысле — "смена вех"? — переспросил Виктор. — А то ж, так сказать, можно и, вы понимаете. Люди, они разные.

— М-мм... — задумался над фразой Вочинников. — А, нет. — с облегчением продолжил он через пару секунд. — Это не то.

— А, ну если... тогда что ж тут.

— Как раз насчет этого нет.

— Ну, главное, что не Пит Таунсенд.

— Да уж конечно... — протянула Соня. — Кто знает, до скольки сегодня?

— Где-то еще час. Потом балетный кружок придет.

— А давайте покажем "Одинокого пассажира"!

Вступление оказалось душещипательной и протяжной цитатой из "Очи черные". Но затем... Затем Виктор услышал мощный ритмический накат, почти как у "Eruption"; знакомая мелодия "One way ticket" ударами дизель-молота сотрясала сцены старого зала.

— Дай мне силы! Дай мне силы! — глуховато, как заклинание в магическом танце африканского племени, повторяли мужские голоса; гитаристы, встав в круг, пританцовывали, гипнотизируя зрителя звуками аккордов и движениями.

Круг расступился и из его глубины, двигаясь, как будто в индийском танце, выдвинулась Соня с микрофоном в руках; выступив вперед, она приблизила к губам его блестящий сетчатый шарик.

— Я возьму билет до станции Печаль,

Где туман забвенья мне укроет даль.

У-у, у-у! Увези, откуда нет возврата!

На ночной перрон не выйдешь провожать,

Будет пуст вагон — мне нечего терять.

У-у, у-у! Ничего из прошлого не надо!

Я умчусь туда, где в тайге глухой

Новые огни городов,

Туда, где я смогу понять без слов,

Где же ты, моя любовь?

— Дай мне силы! Дай мне силы! — эхом рефрена ответил ей мужской состав.

Этот неумолимый ритм песни уже был ближе к привычному диско студенческих лет Виктора. "Еще не Прешис Уилсон, но уже не Седака" — подумал он. Концовка тоже чем-то напоминала эрапшеновскую.

— Ну как? — спросила Соня в микрофон, еще не отойдя от танца.

— Здорово! Я даже не ожидал!

— Ну вот! А некоторые считают, что это примитив, и потакание неразвитым музыкальным вкусам.

— Где, в управлении культуры считают?

— Нет. Музыкальный критик Павлецкий.

— Так это не Бетховен. Этот, как это, физическое развитие молодежи, вовлечение в спорт и вообще после напряженного труда...

Дверь хлопнула, и в зал влетела девушка, похожая на игрушечную пожарную машину. Из-под распахнутого ярко-красного пальто виднелось серое платье мини, служившее фоном для широкого легкого шарфа с широкими белыми и красными полосами, который был завязан узлом на шее. Плотные белые чулки оттеняли красные осенние сапожки, а на белой шапочке-беретке сиял огромный алый помпон. Картину завершали курносый нос, короткая нэповская прическа и пухлые губы с неяркой помадой. Сейчас бы такой наряд показался эксцентричным, но, судя по выражениям лиц хроноаборигенов, девушку в нем воспринимали скорее как столичную штучку.

— Вы, конечно, извините, но сегодня раньше! — выпалила она с порога. — Комиссия из РОНО! Надо подготовиться, в общем. Учащиеся тоже предупреждены, уже идут.

"Да, до Modern Talking сегодня продвинуться не выйдет..."

18. Три войны с фашистами.

— ...Нам вроде по пути, вы не возражаете, если я задам несколько вопросов? — обратился Вочинников к Виктору, когда они вышли из клуба. Виктор хотел вежливо отказать, но Соня его перебила.

— Да, конечно, нам по пути. Очень приятно, что вы расскажете читателям о нашем новом репертуаре, учитывая то, что работа пока еще в стадии поиска, хотя уже, как видите, есть определенные результаты, — протараторила она, как спортивный комментатор в голевой момент у ворот нашей сборной.

— Не возражаю, — вмешался Виктор, — если ответите всего на один мой. Что такое "Смена вех"?

— Вас это действительно интересует?

— Очень. Вдруг что-нибудь диссидентское, а я не знаю.

— Нет, ну что вы. Это идея Самого.

— Тогда об этом должно быть на каждом углу.

— Ну, можно сказать, что будет. Сейчас есть отдельные статьи в академических журналах, диссертации... Проба, отработка на публике. Поэтому у нас в редакции тоже в курсе. Пресса должна отражать, выражать и нести. Верно?

— "Нести" для прессы — слово двусмысленное.

— А из вас, Виктор Сергеевич, мог бы выйти журналист... Короче, идет поиск форм, чтобы это могло воспринять ваше поколение.

— Знаете, я уже достаточно видел, чтобы правильно воспринять и не отклониться от линии. Я сознательный гражданин, и хочу проводить активно. Это какой-то социальный эксперимент?

Вочинников улыбнулся.

— Как вам это объяснить... У нас отметили пятьдесят лет Советской власти, Советской армии, комсомолу, будет сто лет со дня рождения Ленина. Это значит, что поколение, которое воевало в гражданскую в шестнадцать-двадцать лет вполне сознательно, уже уходит, их остается все меньше и меньше. А новому поколению, нынешним подросткам, надо объяснить, зачем было убито столько людей в эту Гражданскую, если через полвека есть капитализм, есть частный сектор в Союзе. Надо объяснить, за что боролись. Чтобы было ясно видно, что не зря, и никто не думал, "а вот если бы победили белые".

— Интересная мысль. Не сочтите меня циником, но любое государство должно заботиться о том, чтобы его не уничтожили изнутри. Хотя бы для того, чтобы было кому чинить водопровод, а по улицам ходить безопасно.

— Почему циником? Сейчас это патриотично.

— И как будут объяснять по-новому? Надо же быть в курсе. Чтоб как только, так сразу. Не допуская.

На углу возле территории бывшего лагеря немецких военнопленных, торчала какая-то непонятная будка, и Виктор поймал себя на том, что не помнит, была ли она в его реальности. Вот сколько раз ходил — а не помнит.

— Все очень просто, — продолжил журналист. — Белое движение, это первые фашисты. Ну, не все конечно. Большая часть — это люди, не разобравшиеся в революции, обманутые, наконец, просто мобилизованные. Фашисты — это ряд вождей белого движения, в первую очередь, Колчак. Есть научные труды, где все доказано.

— Кажется, улавливаю... Гражданскую войну назовут войной с фашистами?

— Первой войной с фашистами. А сорок первый — сорок пятый — это Великая война с фашистами.

— Россия — родина фашизма, получается? Не-не-не... родина борьбы с фашизмом?

— Именно борьбы с фашизмом. Тот, что в гражданскую — это колониальный фашизм. Не русский фашизм. Фашизм, насажденный в России колонизаторами. Англичанами, японцами, немцами. Колчак был британским агентом. Бандеровщина и прочие националисты — тоже виды колониального фашизма.

"Германские реваншисты героизируют нацистов, отсюда и реакция. Интересно, Козлов додумался сам, без попаданцев?"

— А что, с бандеровцами такие проблемы?

— Нет, что вы. Не умалчивают. С бандеровцами нет ни "таких" проблем, ни иных проблем. Проблем с ними просто нет. Нет бандеровцев — нет проблем.

— И что, это все, о чем говорят недомолвками?

— Ну, не все же такие авангардисты. Кстати, я заметил, для комсомольца первых пятилеток вы очень спокойно относитесь к крикливой современной моде.

— Вы про эту девушку, что репетицию прервала? Обыкновенная французская молодежная мода 60-х. Это же не скинхеды.

— Бритоголовые? — Вочинников недоуменно пожал плечами. — Лет через десять о них никто не вспомнит. Вся шумиха из-за того, что они связаны с германскими реваншистами. На Западе психовойна, не то, что у нас...

Жестом гида журналист показал правой рукой на окрестности. Как раз в этот момент троица дошла до угла; кинотеатр "Металлург" стоял на месте, но окружение его было не совсем знакомым. Квадратную площадь окружали похожие друг на друга двухэтажные "стекляшки" с абстрактно-кубистическими фасадами из белого и красного кирпича. На плоских крышах виднелись огромные неоновые буквы, они складывались в четыре надписи: "Услада", "Голуба", "Любава" и "Милена".

"Да, это не психовойна", подумал Виктор. "Это психоделика."

— Дома свиданий? — непринужденно спросил он. — Make love, not war?

Соня хихикнула.

— Это очень просто, — ответила она. — Это гастроном, общепит, рембытсервис и универмаг.

— Элементарно. Как я сразу не догадался? Четыре девушки и "Металлург".

— Ой, смотрите! — воскликнула Соня.

Навстречу им по аллее Металлургов катил элегантный желтый спорткар в стиле концептов Луиджи Сегре. Изящные стремительные очертания, панорамное стекло, фары, закрытые плексигласовыми обтекателями придавали какую-то женственность. Размером это чудо дизайна было примерно с "Запорожец" и тарахтело инвалидным движком. Машина остановилась у тротуара возле "Любавы", из нее вышел парень в бурой нейлоновой куртке и направился к стеклянным дверям.

— Самодельная, — прокомментировал Вочинников. — Парень один с Макаронки сварганил, четыре года возился. Талант, художник.

— Это надо заснять! — Виктор вытащил из куртки кожаный футляр. — Меня вот как раз сегодня за найденную бомбу премировали.

— Кстати, — уцепился журналист, — как вы ее нашли?

— Случайно. Ничего интересного. Каждый советский человек поступил бы также. Вот те, кто ее обезвреживал — это да, это герои, о них писать надо.

— Слушай, сними меня на фоне этой машины! — Соня потащила Виктора через дорогу.

— Нет проблем. Жаль, что пленка черно-белая.

Она грациозно стала перед дверцей, чуть выставив вперед правую ногу. Виктор несколько раз щелкнул, на всякий случай с разной диафрагмой. К этим местным пленкам надо еще приноровиться.

— Знаете, мне надо торопиться, — сказал подошедший журналист. — Провентилировать, как там мой фельетон про подснежников.

— А райком что, тему про подснежников разрешил?

— Райком эту тему поднял. Завод оформляет оформителей на рабочую сетку, они слабо загружены. А можно было их объединить в артель и перевести на хозрасчет.

— Да, есть еще у нас, так сказать... Резервы экономии. Ежели в нужном ключе, то освещать важно.

— Виктор Сергеевич, вы не пробовали писать фельетоны?

— Нет. Разве теперь это обязательно?

— Профорг вам еще об этом не сказал? Шучу, конечно. Слушайте, как вы смотрите на то, чтобы договориться еще встретиться, и вы мне подробней расскажете об этом музыкальном эксперименте?

— Положительно. Созвонимся.

— Прекрасно. Телефон редакции в справочнике, и городском и внутреннем. Да, зачем вам тратиться на проявку? Заходите в редакцию, обработаем профессионально. Что надо, и карточки сделаем, и пленки отмотаем, у нас есть специальная, с мелким зерном. А взамен вы дадите опубликовать то, что у вас хорошо получилось.

— Такая щедрость за счет народа?

— Бросьте. Мы просто стимулируем рабкоров и фотокоров. Гонорары у нас маленькие, а пленкой — можем. Идет? До скорого!

— Ты молодец, — зашептала ему Соня, ухватив за рукав, — он заинтересовался. Леонид Сергеевич часто печатается в "Брянском рабочем" и "Брянском комсомольце", и хорошо знаком с Клименко, а он вращается в обкоме, и, главное, собкор ТАСС. Так мы можем вытащить наш коллектив в центральную прессу. Сейчас много битловых коллективов. Он поможет выделиться...

"Как-то уж очень щедро в этом мире расчета и экономии", подумал Виктор, глядя на удаляющуюся фигуру Вочинникова. "Что он хочет? Селфи на фоне статуи сталевара? А он не может быть приставлен от УГБ? Фотоаппарат от УГБ, теперь и контроль, чего на него снимают. Да и вообще журналист — прекрасная легенда для встреч и ведения разных бесед. Похоже на то..."

19. Двухэтажная Россия.

— А как у тебя с паспортом? — спросила Соня, когда они с сумками продуктов вышли из "Услады". — Продвигается?

— Нашли.

— Как нашли?

"Она была уверена, что не найдут? Хотя — кто был уверен в обратном? Не надо быть слишком подозрительным."

— Через милицию.

— Он с тобой? Глянуть можно?

Виктор протянул картонную книжечку. Соня быстро перелистала страницы, чуть задержавшись на страницах "Семейное положение".

— А... а что было в предыдущем паспорте?

— Когда я этим поинтересовался, мне очень вежливо намекнули, что у меня нет никаких причин этим интересоваться.

— Даже так... Пошли на "шестнадцатый". Он идет почти до эконома.

— Едем до Почтовой?

— Едем к тебе, — удивленно произнесла она. — Ты стесняешься своей квартиры? Или я не вовремя?

— Не, ну что ты... Я просто задумался о работе. Извини.

"Ну, Соня вне подозрений... А почему вне подозрений? Потому что ни одна здешняя спецслужба не могла так быстро засечь мое появление, изучить, подготовить сцену под дождем и вообще... Хотя стоп. Все это верно, если ЦРУ не знало заранее. А в реальности-38 знало. Собственно, и в реальности-18. В реальности-98 вроде как я сам спалился с файлами из будущего, но ЦРУ явно этого ждало. То-есть, где-то пятьдесят на пятьдесят, что меня тут могли ждать и готовиться. И даже подготовить отвлекающую операцию с Ликой, как с малоценным агентом. Что в пользу этой версии? Ничего. Ничего кроме того, что у меня квалифицированно уплыли мобильник и симка. Что я могу сделать? Ничего, кроме естественного поведения и наблюдательности."

К остановке подрулил новенький желтый "ЛАЗ" — странный, угловатый, с тремя дверьми, огромными, как у какой-нибудь нынешней "Сетры", лобовыми стеклами и квадратным скворечником номера на крыше. "Опытный какой-нибудь", — подумал Виктор.

Народ рванулся в раскрытые двери занимать места; Виктору и Соне не досталось, и они стали в проходе, впереди торчавшей между двумя встречными сиденьями кассы, к которой все время просили передавать полтинники.

Ново-Советская все еще была местом для неспешного движения. По левой стороне тянулись знакомые Виктору благообразные сталинские двухэтажки с палисадами; пустырь по правой вплоть до Литейной был загорожен посеревшими от дождей заборами, из-за которых высовывались краны, железобетонные остовы, кучи балок и арматуры; выглядывавшая из ворот земля была размешана колесами самосвалов.

— Здесь будет МЦОТ, межведомственный центр оздоровления трудящихся, — щебетала Соня. — Поликлиники восьми заводов, кроме Камвольного. А здесь, вон, видишь, колонны уже возводят? Это МДКОТиЦМ. Межзаводской дворец культуры и отдыха трудящихся и центр молодежи. Сюда переселят БПиМК из сарая в ЦПКиО что за ДК БМЗ.

— Что переселят?

— Планетарий. А ты знаешь, какой тут зал будет?

Автобус, вздохнув, остановился на перекрестке с Литейной. Виктора вдруг словно током ударило: вместо привычных с детства хрущевских кирпичных и панельных пятиэтажек в сторону Литейной тянулась плотная застройка панельного двухэтажного таунхауса. Зеленые, желтые, красные и синие квадраты квартир разбивали длинные панельные зигзаги и меандры; широкие окна, не разделенные на рамы, напомнили Виктору о финских домиках. Автобус тронулся; мимо окна проплыли узкие дворы, с разноцветными полотнищами белья на веревках, с молодыми яблонями и клумбами в палисадниках; среди них виднелись турники, детские качельки и песочницы. Из двухэтажного океана росли трехэтажки школ и магазинов. Таунхаус, как разлившаяся река, затопил место панельных и каменных пятиэтажек до Дружбы, место серых хрущевских двухэтажек и площадь, занятую в бытность Виктора стандартными частными домами. Таунхаус осреднил это многообразие милым скромным бытом рабочего поселка.

— Лабиринт, — произнесла Соня. — Здесь большие квартиры, для многосемейных. Но тем, у кого радикулит, тут плохо. Место низкое, болотистое. И шпаны хватает. Сейчас начали разводить по квартирам тревожные кнопки, чтобы соседи сообщали, если драка во дворе.

Они проехали мимо "цыганского гастронома"; старое здание бывшей пожарной каланчи Пробного Хутора было приведено в порядок и покрашено, на нем виднелась большая вывеска "БЮТ". Как понял Виктор, надпись относилась к юным техникам, а не к Юлии Тимошенко.

Сидящие тетки обсуждали уличные бои в Далласе, где восставшие спалили несколько броневиков Нацгвардии. Судя по разговору, резервистов изматывали вспышками массовых беспорядков то в одном, то в другом городе, моментально сходившими на нет по приближению войск. Америка втягивалась в какую-то странную и опасную игру, где адреналин от угрозы ареста если не заменял виски и марихуану, то успешно их дополнял. Это было похоже на издевательство кучи мелких подростков над здоровым пьяным детиной, словно сотни тысяч студентов, бомжей, развозчиков пиццы и мелких клерков внезапно утратили способность мыслить, как взрослые и степенные люди.

Здесь этого нет, подумал Виктор. Здесь это только у подростков, они и есть подростки. Прямо как плакатное сравнение капитализма и социализма. И еще — лица людей в автобусе. Какие-то непосредственные, открытые, все эмоции можно читать, как открытую книгу. Никто не улыбается, не принято, а глаза добрые. Разве у них нет проблем? И что происходит с Америкой? Похоже, тут не только Вьетнам. Как-то мало здесь про американские преступления во Вьетнаме. Интенсивность боевых действий ниже? Вьетнамизация раньше?

— У тебя на работе все нормально? — спросила Соня.

— Да. А что?

— Ты как-то странно задумчив.

— Город изучаю.

— Ты у нас раньше был?

— Ну кто не знает Брянска?

— Как раз не знают. Закрытый город для иностранцев.

— Я шучу.

— А серьезно?

— А серьезно — фотиком премировали.

— Просто ты очень сосредоточен. Как Баталов в кино про курчатовцев.

— У нас нет реактора. У нас "товары — народу". Две дощечки.

— Разве в кино было про реактор?

— Я не вдавался в подробности, Главное — игра актеров.

— Не знаю, мне всегда казалось, у него есть лучшие роли, особенно про войну... Поворачивайся, продвигаемся к выходу.

— Не рано?

— У Школы много сядет.

— ...Ты знаешь, я заметила, я рядом с тобой начала меняться, — задумчиво произнесла Соня, пройдя в комнату эконома и расшторивая окна, чтобы надвигавшиеся сумерки не слишком быстро потребовали зажечь свет, — я хочу расписаться с тобой, и чтобы мы вдвоем сняли нормальную однокомнатную квартиру в башне.

— Может, я просто сниму?

— А скидка семейным? — Соня вскинула на него удивленные глаза. — Забыл? Нормальную квартиру, чтобы комната девятнадцать метров, вся комната. Чтобы был сервант и большой телевизор на тумбочке, тогда его можно смотреть с диван-кровати. А у меня есть магнитофон, я на нем слушаю наши концертные записи и разные новинки. Для тебя поставим письменный стол у окна, чтобы ты мог работать над своей техникой. А что лучше возле дивана — торшер или бра?

— Торшер. А бра — у телевизора, для подсветки.

— Слушай, я тебя не напугала своими планами? Насчет расписаться?

— Ничуть.

— Серьезно? Я вдруг поняла, что несу какую-то чушь, как испорченная мещанка.

— Почему чушь? Естественное женское желание строить семейное гнездо. Ты же не бросаешься из одного брака в другой.

— Глупости, я не хочу бросаться из одного брака в другой. Я вообще с трудом знакомлюсь... в общем, когда ты подошел ко мне под этим дождем, я переживала все, как катастрофу. У меня был такой круг — ансамбль, работа, зрители. А теперь хочется жить, как все... хотя бы после концертов и репетиций. Надо будет привезти халат, чтобы не брать твой. Ты не против?

— Почему я должен быть против? Место есть.

— Ты все-таки удивительный человек. Ты вот это все спокойно слушаешь, вместо того, чтобы... Ну, я не знаю. Думала, как-то иначе... Ты знаешь, для тебя нет слов "так не принято". И при этом не смотришь на меня, как... Не понимаю, как это объяснить. Думала, что так не бывает.

— В мире все меняется. Принято, не принято... И я хочу сказать спасибо этому холодному дождю со снегом.

Соня опустила сумочку на стул, подошла к стенке. Щелкнул выключатель "Проксимы".

— Давай разберемся с продуктами. — Она заглянула в тесную коробочку холодильника. — Подай сюда красную авоську...

Индикатор настройки свелся. Из радиолы, под ритмичные звуки пианино и ударника донесся голос Великановой — "И что бы я ни делала, и что бы ни надела я, при тебе и без тебя, это только для тебя..."

Соня заглянула в авоську.

— Так... Вот это... это не надо укладывать, я приготовлю голубцы. Ты любишь голубцы?

Виктор не успел ответить.

Раздался стук. Он обернулся, и увидел, что незакрытая Сонина сумочка, соскользнув со стула, рассыпалась; из нее вывалился кошелек, помада, пудреница, круглое зеркало в молочно-белой оправе из гнутого оргстекла, связка ключей и разные мелочи, на которые Виктор уже не обратил внимания.

Он увидел на полу выпавший из сумочки маленький черный пистолет.

20. Покушение начнется после полудня.

— Не бойся, он не выстрелит, — сказала Соня. — Затвор надо передернуть.

— Наградной? — спросил Виктор.

Он узнал его. Карманный "Вальтер" девятой модели, прозванный в народе "дамским". Без гравировок, простой и изящный, выпуск начала сороковых. Такие тащили с войны, как сувениры и на всякий случай. Такими не премируют. Надо было усыпить бдительность.

Наступила неловкая пауза, и только Гелена Великанова продолжала скороговоркой многозначительный последний куплет — "И только мне все кажется, мне почему-то кажется, что между мною и тобой ниточка завяжется..."

"Броситься, завладеть оружием? А где гарантия, что она не носит второй? Если бросится сама — не носит. Тогда сбить с ног, и..."

— Не совсем, — помедлив, ответила Соня. Вздохнув, она спокойно подошла к сумочке, и выудила из него маленький флакончик пробных духов. Убедившись, что с ним все в порядке, она присела на корточки и подобрала зеркальце, помаду и пудреницу. И только потом, наведя в сумочке порядок, она аккуратно сунула туда пушку. Угрожать ею она явно не собиралась.

— Я не хотела рассказывать,— произнесла она, небрежно положив сумку на секретер. — Пару лет назад один шизик убить угрожал. Причем убить после полудня. Милиция выделила сотрудника в штатском охранять, ну и вот это, больше для спокойствия. Шизика поймали, а пистолет предложили оставить. На память и на всякий случай. Вдруг сбежит. Я сразу не предупредила тебя, извини. Получается, подвергаю тебя опасности.

— Меня опасности? Да ладно... А как же в войну? Разрешение хоть дали, а то милиция найдет...

— Они все нас знают. Мы всегда на десятое ноября выступаем. Начальство УВД просто без ума.

— "Если где-то человек попал в беду, мы поможем, мы все время на посту..."

— Не слышала. Довоенная?

— Лет тридцать назад слышал.

— Мы обычно выступаем во втором отделении, идем на "бис". Про службу номера в первом отделении, во втором идет лирика и юмористы. На этот раз готовим "Сумерки", те самые, васильевские, что все критики ругают — "И стоим с тобою рядом мы на пороге тьмы...".

— А как же программу утвердили, если ругают?

— Они сами просили! Зам начальника управления лично просил, нельзя ли разучить к празднику, люди просят! Знаешь, они у себя там любят душевные и сентиментальные вещи, которые хорошо петь в застолье. Наверное, потому что по службе имеют дело с человеческой грязью, вот и тянет к светлому и чистому. Как ты смотришь, если я приготовлю голубцы? Здесь наверняка у коменданта есть прокат мясорубок...

— И разрешение выдали?

— Не помню. Для меня хуже нет разбираться с бумажками... Да нас же все знают.

"Наивно все как-то... Неправдоподобно. Хотя кто бы это все говорил? Допустим, это и есть так. Тогда понятно, почему она так спокойно согласилась пойти к незнакомому человеку. И вообще вся наша встреча выглядит немного иначе. А где была сумочка, когда она была в душе? Не помню. Не помню... Не обратил внимания. И еще — она не ухлопала ни своего бывшего, ни соперницу. Не пришло в голову? Пистолет для нее существует только как защита от маньяка, а не вообще? Или она не допускает, что можно из-за этого... Или... Или она прекрасно владеет собой и расчетлива."

-...Фрол Романович Козлов и президент Франции Шарль Де Голль во время ялтинской встречи подписали соглашение о совместном производстве спасательных экранопланов вертикального взлета и посадки... — радиола перешло от музыки к новостям.

"Ладно, пусть Соня оттуда. Тогда какого черта ей сегодня таскать эту пушку? И вообще ее таскать? Если это не местный вербованный агент, а хорошо подготовленная резидентура — а в пользу этого говорит отсутствие явных родственников в Брянске, она о них не заикалась — то где же эти десятки способов убийства, которым шпионов обучают, и вообще? Тогда она бы не прокололась с пистолетом. Если только не с целью расшифроваться. А на кой ляд? Тем более, перед человеком под колпаком контрразведки. И вообще "модель девять" не для спецслужб, слабенький. Именно дамский гражданский пистолетик. Посмотреть, как отреагирую? Опять-таки зачем? Хорошо, допустим, этот дамский "вальтер" для легенды. Бредовая легенда. Я же у "Шурика" могу спросить, и Соня это знает. Может, она специально на провал идет? Как это, как его, "Вариант Омега" кино? Ну так и проверим..."

— Вить, ты это слышал?

— Про студентов на баррикадах в Бухаресте?

— Да какие студенты? На телевизоры второго класса цены понизили! Теперь будет меньше трех тысяч. Они из блоков, теперь часть блоков начали делать в Китае.

— А наших рабочих куда, сократят?

— Ты чего? Там план увеличат!

"Черт, опять прокол..."

— Не, ну давно там, при Сталине, бывало такое.

— При Сталине телевизоры были с маленьким экраном, — ответила Соня голосом непогрешимого человека, и добавила: — Сейчас конец шестидесятых.

"А с другой стороны, если в УВД об этой пушке знает каждая собака, с чего тогда не предупредили меня? Или Соня как раз прикрытие? Тогда почему...Кстати, ни в одном из попаданий дамы не удивлялись, что у меня есть пестик."

...В комнате витал запах капусты и жареного лука. Вытяжка — это вытяжка, но кухня — это все-таки кухня.

Соня медленно надавила пальчиком на выключатель. Ее темный силуэт проявился на фоне незашторенного окна, как на фотопластинке; она подошла к Виктору и обняла его правой рукой за плечо. От капроновой блузки полетели мелкие искры. Виктор повернул ее к себе; она откинула назад голову и тогда он коснулся губами ее шеи у ворота. Соня хихикнула, чуть отстранившись левой рукой.

— Щекотно... Я немного волнуюсь, как перед премьерой. Я хотела показать тебе стриптиз в танце, соблазнить и покорить, поэтому и повела сюда... но здесь поняла, что это глупо. Мечтаю в жизни играть роль роковой красотки, а на самом деле мне очень нравится чувствовать себя слабой женщиной. Те, кто видят меня на людях, этого не знают. И ошибаются.

"Иннокентий не знал, и принял Соню за вампа. И Незнамова тоже не догадалась."

Соня откинула кровать, и села на край, опершись ладонью левой руки на одеяло; ее правая рука скользнула по ее груди, пальцы нащупали верхнюю пуговицу блузки, маленький шарик с частицей хрусталя, изображающей бриллиант. Вторую пуговицу ее пальцы покорили уже более привычно и уверенно. Так волнуются на приеме у врача, когда давно решились идти, но запах больницы и вид инструментов рождают инстинктивную боязнь.

Соня отняла левую ладонь от одеяла, и ее пальцы привычным движением расстегнули пряжку пояска, ослабив его давление на бока. Не делая паузы, она встала и потянула легкую ткань вверх, освобождаясь от своей невесомой брони, для глаз, от привычного вида в обществе. Руки, как в танце, взметнулись вверх, и свет уличного фонаря, разукрашенный переплетом ветвей облетевшего дерева, щекотал ей подмышки. В темноте хлопали вспышки микромолний, когда блузка проходила прическу; наэлектризованная комбинация с кружевами охватила силуэт, прилипнув к коже, словно бы девушка только что вышла их воды. Аккуратно, словно священнодействуя, Соня сложила блузку и повесила на спинку стула; ее руки снова поднялись взмахом крыльев, и пальцы стали вытаскивать невидимые заколки из прически. Тонкие куски черной проволоки легли на полке секретера рядом с сумочкой, в глубине которой покоился пистолет. Точка невозврата была пройдена.

— Помоги... — тихо прошептала она, повернувшись спиной.

Виктор нащупал за кружевами тонкую жестяную пластинку, которая своими крюковатыми пазами впивалась в ткань лифа, стягивая его тугим, давящим ободом. Обод раскрылся; девушка вытянула сдавшуюся ткань привычным движением, ее плечи чуть дрожали. Не удержавшись, Виктор протянул руки вперед, и его ладони наполнились. Из раскрывшегося рта Сони вылетел вздох, похожий на стон, она попыталась двинуться, но руки ее безвольно упали. Голова откинулась назад, и растрепавшиеся волосы скользнули по лицу Виктора.

— Мы так и будем стоять? — неуверенно произнесла она. — Мне надо... сложить одежду.

Скрытая защелка боковой молнии чуть заедала. Видимо, ржавчина. Зато не так снашиваются, как пластмассовые.

— У тебя вторая профессия раздевать женщин? — спросила Соня, чуть сбивчиво — ее дыхание уже стало неровным. — Или они не спешат это делать сами?

— Это просто прогресс нашей легкой промышленности.

Виктор провел рукой по облегающему капрону комбинации, почувствовав жар и трепет Сониного тела; азарт просыпался в ней раньше инстинкта. Соня засмеялась.

— Сразу видно неженатого... Белье из Германии. Мы туда тепловозы, они — белье. Говорят в Европе очень дорогая медь...

— Чулки тоже?

— Не спеши... — Соня перехватила его пальцы у резинки, прижав к внутренней стороне бедра. — Они тебе нравятся? Может, мне их не снимать?

— Мирей Дарк снимает.

— Ты так хорошо ее знаешь? Впрочем, она тоже пока не замужем. У тебя есть варианты. Признайся, ты ее хочешь... спасти от дождя? Мокрого, холодного?

— Она тебе не соперница. Давай ей сосватаем Алена Делона? Нормальный парень, спортсмен.

— Мы сюда говорить пришли или...

Ее полураскрытые губы сами потянулись к губам Виктора.

...За окном прогудел ночной поезд. Соня легко скинула ноги с кровати, вернула на место съехавшую на пол подушку, и, подойдя к окну, распахнула форточку, подставив себя под холодную струю осеннего воздуха с туманом. Закинув руки за голову, она минуту стояла под форточкой, как под горным водопадом; очертания ее фигуры напоминали те сувенирные чеканки, которые вошли в моду в нашей реальности лет на десять позже. Затем она скользнула под одеяло. Она жила ощущениями предыдущих минут: каждая клеточка ее тела еще была заведена и требовала обратить на себя внимание.

— Во мне борются две женщины, — взволнованно начала Соня, — ты, уже, наверное, понял. Одна воображает себя личностью без условностей, рвется показать себя жрицей свободной любви. Но это внешне. Другая — тихая, незащищенная, но не обидчивая, нет. Одна хочет играть и радоваться победой, влиянию на людей. Другая хочет, чтобы все это не было просто приятной физиологией. Она надеется, что все глубже... что человек меняется, и чувство поднимает его выше, делает, чище, добрее... Я, наверное, болтаю глупости?

— Ну почему? Очень естественно для этой минуты. Ты была изумительна.

— Угу. Я просто была девушкой, которую пригласили на танец и ведут в ритме вальса. Необычно увидеть окно вместо лица.

— Ты все-таки открыла глаза?

— От удивления. Наверное, ты хотел ублажить ту мою часть, которая воображает себя жрицей любви. Или подчинить ее.

— С этой частью все нормально? — Виктор протянул руку и погладил Соню. Она схватила его за запястье, но не стала отодвигать, а удержала ладонь на месте.

— Не надо все сводить к анатомии. И к физике тоже. Хорошо, что ты не называешь меня нейтронной звездой.

— Почему?

— Нейтронные звезды быстро остывают.

— Вот как? Не знал...

— Знаешь, почему с тобой хорошо? Можно выговориться и ты все поймешь. Ты принимаешь мир, как есть, и меня, как есть, и не пытаешься вогнать в какие-то принципы. Ты человек другого времени.

— Да. Я из двадцать первого века.

— Шутишь. Человек из двадцать первого века сейчас бы говорил о стройке моста через Берингов пролив. Или о творчестве Василия Аксенова, как родоначальника советского модернизма...

— Скорее, постмодернизма.

— Неважно, как это будет называться. Просто люди будущего совершенно не будут понимать нас с тобой. Они намного выше мечты о телевизоре с экраном шестьдесят сантиметров в квартире с высокими потолками. А почему?

— А ты уверена, что они будут выше?

— Конечно! У них же все будет, и не только телевизоры, телефоны, машины. Главное — у них будет огромная, мирная Земля, без войн и неурожаев, вся сияющая праздничными огнями в честь дня уничтожения последнего малярийного комара в долине Конго. Этим людям станет тесно на планете, они рванут в пустынные дюны Марса возрождать древние цивилизации. Наши песни покажутся им смешными и отсталыми. Они будут петь об искрах, которые роняют роботы-сварщики защитного купола над городом Цандер. Они придумают новую, электронную музыку и новые танцы с изощренной пластикой. Мы в их мире неандертальцы.

— Люди двадцать первого века будут искать твои записи и выкладывать их в компьютерные сети. И спрашивать друг друга: "А кто помнит нашу брянскую Софи Лорен? А у кого есть запись концерта в ДК БМЗ? А у меня с магнитной ленты, но я почистил на компьютере и исправил спектр..."

— Тратить машинное время на ансамбль прошлого? Фантастика.

— Машинное время будет стоить копейки. А Василий Аксенов лучшие свои вещи написал сейчас.

— Что ты говоришь? Он рано умрет? Как Пушкин и Лермонтов?

— Он будет жить долго. Я не знаю, как это объяснить... Это творчество, тут по-всякому бывает. И Земля еще будет содрогаться от бомб и снарядов.

— Враждебная цивилизация из космоса?

— Нет, но... В общем, мы это все можем еще избежать. Может быть, все будет лучше. Наверное, лучше.

— Я знаю, ты все это выдумал... Но ты так убежденно говоришь! Попробуй писать фантастику. Сейчас в народе масса талантов.

"Нормальная женщина. Лика на нее наговаривала. И вообще, если я застряну на всю оставшуюся жизнь, то надо брать два телевизора. Не будет споров, что смотреть."

21. Гибридная война.

Они спускались вниз по лестнице эконома. Соня шла, держа его под руку, чуть опустив и повернув голову в его сторону, ноги в высоких сапожках аккуратно опускались на ступени, от выбивавшихся из-под шапочки рыжих волос исходил аромат розы и хризантемы. Типичная скромная девушка середины шестидесятых, подумал Виктор. В другой руке Сони была сумочка, та самая, с пистолетом, Соня держала ее впереди себя, так что нижний край сумочки был на уровне колена. Похоже, изящная игрушка немецкой фирмы была для нее совершенно бесполезна. Просто милицейские чины решили сделать приятное. И еще — оружие никак не деформировало психику Сони. Видимо, потому, что в ее детские годы этого добра на Брянщине валялось навалом везде, да и сейчас навалом.

Снова сырой туман на улице. Густой, похоже, он полз сюда с Болвы, с пойменных озер, и у него был неприятный болотный запах. Слегка моросило, сырые пятна на асфальте наводили грусть. Скорей бы уж заморозки, подумал Виктор.

Из тумана появилась фигура — парень в синем нейлоновом полупальто, кепке, воротник почему-то по-шпионски был поднят; увидев их, он вынул из кармана руку и замахал ею. Виктор узнал артиста из вчерашнего ансамбля, имени которого он не успел узнать. Вообще как-то странно, что их вчера не познакомили, подумал он, журналист подозрительно быстро увел их с Соней.

"Может, мне ограничивают контакты с ними?"

— Софи! На минуту!

— Постой, я сейчас, — сказала Соня и подошла к парню, который что-то начал быстро ей рассказывать полушепотом.

"Ревнивого соперника только не хватало... Хотя что же он Иннокентия-то не отшил? Отношения с предыдущим были очень близкие."

Соня помахала ему рукой — иди, мол, сюда.

— Знакомься, это Леонид Ильич, — сказала она. — Ленчик, расскажи, в чем дело.

Ленчик слегка покраснел, и, сбиваясь, начал.

— Ну, это... в общем, мы выходим из клуба, ну и Гриша предложил по пивку, только неясно, идти ли к "Металлургу", или к Стадиону...

— Короче, — оборвала Соня.

— Ну, в общем, подъехала тут серая "Волга" и товарищи предложили Стасу ехать с ними, и отвезли в Большой Дом на собеседование. Как раз по поводу вот этой песни.

— Что-то не так? — спросил Виктор. — Ну так еще творческий процесс, чего надо поправить, пусть скажут, это мы всегда. А то мало ли что, действительно. Тут всегда надо. В русле чтобы.

— Нет, нет, совсем другое тут... Короче, нас хотят на Белградский фестиваль демократической молодежи.

"За границу? Ну, это просто в сфере компетенции компетентных товарищей... А что так испугало?"

— Ну!!! — воскликнула Соня. — Об этом же только мечтать можно было! Ты представляешь, это... это... Ленчик!

— Софи! — протянул Леонид Ильич. — Там половина этих борцов просто бандиты.

— Ленчик, не говори ерунды. Черт-те что подумать можно. Бандиты — это если в подворотне поймают, а эти все любят нашу страну.

— Любят нашу отчизну странною любовью. Тебе никогда не приходило в голову, что у многих из этих борцов брак с коммунизмом по расчету?

— Просто они выросли в капстране при жестоких режимах. И вообще, ты что, струсил? А если война, ты сдаваться побежишь?

— Софи! Я не струсил! Я не хочу быть подлецом!

— Тебе что, предложили стучать? На нас?

— Нет, что ты... Но то, что предложили — против моей совести! Стас согласился, а я так не могу!

— Дорогой Леонид Ильич, — вежливо спросил Виктор, — может вы что-то неправильно поняли?

— Что неправильно! Они наш номер попросили переделать.

— И только? — удивилась Соня. — А в чем проблема?

— Они хотят переделать именно так, как Виктор Сергеевич... Жестче, там товарищи так и сказали — "больше агрессии". И потом... потом они спросили, нет ли такой песни, чтобы подводила к бунту, к беспорядкам. Но не прямо а так вот... этак. И чтоб культурно. И чтобы про нашу страну.

— "Москау! Москау! Бей стаканы в кабаке! Мы танцуем на столе! Ах-ха-ха-ха-ха! Хей!" — пропел Виктор.

Цитата из незабвенного хита "Джингис-Хана" произвела на Ленчика ошеломляющее впечатление. Он вытаращил глаза и приоткрыв рот, смотрел на Виктора. Выражение лица было такое, словно его только что окатил из лужи проехавший самосвал.

— Да... — наконец выдавил из он себя. — Именно это они и хотят.

— Мой юный друг, — торжественно произнес Виктор, — мы просто обязаны нести демократические ценности народам, томящимся под игом тоталитарных режимов.

— Это... это ценности? Да на Западе это просто запретят!

— И прекрасно! Прекрасно. Они запретят, мы будет транслировать на них по радио, молодежь запишет на магнитофоны, которые мы им продадим за их западную валюту. Вместе прекрасно сработаем.

— Но это же... А как же все то, чему нас учили все эти годы? Грядущая эра красивых умных людей без страха и упрека?

— Ленчик! — воскликнула Соня. — То, что мы откажемся, ничего не изменит! Страна найдет красивых и умных. И согласных. Вместо нас в Белград поедет Иосиф Кобзон, Юлия Тимошенко или... Алла Пугачева!

— Это Аллочка из агитбригады "Юности"? Ты шутишь? Я понимаю еще — Нина Коста, наша советская Эдит Пиаф. Да мало ли — Таланова, Иошпе, Суворова, она у самой Ирмы Яунзем училась. Пугачева, тоже скажешь!

— А что? Девочка старается, поет для тружеников Севера. Гражданская тематика, не какой-нибудь там Челентано. Скромные наряды, по сцене не прыгает, отсебятины всякой не сочиняет. Лет через десять напоет на заслуженную республики. Может, даже духи в честь ее выпустят, как для Капиталины Лазаренко.

— Особенно если выйдет замуж за Киркорова. У того голос.

— Слушай, откуда у тебя столько ненависти к молодым талантам? Опять творческий кризис? Дыхни!

— Да никакого кризиса! Софи, я тебя не узнаю. Ты же сама всегда говорила, что нельзя нести со сцены людям ложь! Ты мне только скажи — ради чего я должен это сделать? Ради квартиры и телевизора?

— Как вы все словами бросаетесь! — не выдержал Виктор. — Чуть пятнышко на вашем хрустальном идеале, и уже все — "ложь", "империя лжи"! А не хотите в будущем разрушенные города и трупы детей? Не хотите целые страны, обезумевшие от нацизма? Не хотите пустой и разоренный мир, где все живут страхом потерять средства к существованию, планету — концлагерь без колючей проволоки?

— Виктор! — воскликнула Соня.

— Что "Виктор"? Вы, Леонид Палыч, хотите эру красивых умных людей, но чтобы на пути к ней без грязи, вшей и вонючих портянок!..

— Прекратите! — крикнула Соня. — Прекратите оба! Как дети!

— Извините за резкость!

— Это вы извините... — произнес после некоторой паузы притихший Ленчик. — Наше поколение не воевало... и не делало атомную бомбу... Но мы можем! Не надо вот так вот про нас думать! Если бы мне сказали — физически в грязь, в кровь, под пули, я бы не думал, а вот душой... Наверное, вы правы.

— Он хороший парень, только иногда на него находит, — пояснила Соня, когда нейлоновая спина Ленчика удалилась по направлению к станционному мосту, — трудное детство.

— Бывает. А Юлия Тимошенко... она что поет?

— Не слышал? Это же которая у Рознера начинала, теперь они фолк-бит-группу создают. "Каблучки по асфальту стучат, ля-ля-ля..."

— Пашковская, что ли?

— Это ее девичья фамилия. Она же за Тарапуньку вышла.

— Ну да, я по старой памяти.

— Ты был с ней знаком? Я могу начать ревновать. В ней какая-то колдовская красота. Мужчины среднего и старшего возраста влюбляются и теряют голову. Козловский сватался!

— Нет, я просто по телевизору.

— Все равно я не поверю... Ты таинственный человек.

"Кстати, разница в возрасте у них с Тарапунькой лет двадцать..."

— Соня, а загсы у вас тут по субботам работают?

Она остановилась и взглянула в его глаза; щеки ее порозовели.

— Это предложение, да? Давай после Белграда. Укрепим материальную базу. И вообще, сейчас такая обстановка, мало ли что.

— Я думал, за рубеж легче выпускают, если есть семейное положение.

— Это раньше. Сейчас без разницы, если не целевая группа. Носители секретов или вроде того. Певица Соня Ларина выбрала свободный мир... Новость-однодневка. Вон Мондрус в Германию уезжала за заработками, сейчас вернулась. Реваншисты пару концертов сорвали — потянуло в нормальную страну.

— А когда Белград?

— Ты совсем заработался. В декабре. С лета перенесли. Разве ты не слышал, что вокзал взорвали, больницу? Так что мы как раз успеваем.

— Куда? Там же террористы.

— Сейчас там спокойно. Конечно, иностранные разведки туда зашлют шпионов провокации устраивать. Но нас будут сопровождать товарищи.

"Кто там взрывал?.. Глупый вопрос. В Югославии шестидесятых всегда найдется, кто взрывал."

Переезд был открыт и свободен. Надоевший туман скрывал фермы Болвинского моста. Они дошли до сквера перед фабрикой-кухней, где облезлые гипсовые олени тихо сырели за ветками растущих кустов, маленький фонтан с железными журавлями был засыпан облетевшей листвой, и над вершинами молодых тополей словно кружила площадка парашютной вышки. Справа виднелась покрашенная заводская гостиница с вывеской сбоку "Молочная кухня"; реальности неожиданно пересекались в этой точке.

— Мне в ту сторону, — вздохнула Соня. — Я в ДК, и потом я еще подрабатываю в музыкалке. Слушай, давай я тебе дам пистолет.

— Зачем?

— Ты заходил к этой женщине, ее убили. Леонид Викторович говорил, нашли труп на старом переезде и недавно еще мужика с Камвольного убили. В народе болтают, что появился маньяк.

— Весь народ болтает?

— Леонид Викторович сказал, что в народе болтают, я пока не слышала.

— Пусть болтают. Пистолет пусть будет у тебя. Так надо.

— "Так надо"... Ты таинственный человек, — вновь повторила она. — Такое впечатление, что у тебя совсем недавно была семья. Но ты абсолютно уверен, что она не найдется.

— В паспорте же ее нет.

— Паспорт... да, он как-то неожиданно нашелся.

— Можно зайти проверить, тут рядом. Со скольких работает?

— Слушай, — она стала перед ним и в упор посмотрела в глаза, — у тебя задание? И насчет загса тоже?

"Только не хватало тут сцены", подумал Виктор.

— Скажем так, — ответил он, — насчет загса, это наше личное. Только наше с тобой. Ничье больше. Насчет остального... Если бы я оказался маньяком или шпионом, ты бы первая догадалась. Почувствовала.

— Да. Я бы почувствовала твой страх. Страх разоблачения, страх перед судом. А ты в Союзе, как в родительском доме, у своих. Значит...

— Значит, оружие должно остаться у тебя. И не волнуйся. Думай о Белграде.

— Понятно. Ты ничего не скажешь. Я задала глупый вопрос.

— Нормальный вопрос. Когда-нибудь я смогу ответить на все вопросы.

— Главное — когда сказал, что это наше личное, у тебя глаза не обманывали. Будь осторожен, — она сжала своей рукой в перчатке его ладонь, — пока-пока!

22. Узелок затягивается.

— Вам тут пакет оставили, — Инночка небрежно кивнула на стол Виктора, — по кольцевой почте.

— Спасибо, — машинально пробормотал Виктор, натягивая рабочий халат. Глаза Инны внезапно скользнули по нему каким-то заинтересованным, оценивающим взглядом. С чего бы это, подумал Виктор. Впрочем, девушка эмоциональная, опять же международная обстановка...

На конверте, надписанном неровным женским почерком, в графе "Адрес отправителя" было выведено "Жанна Л." Виктор аккуратно отклеил клапан; внутри оказалась пачка отэренных серых листов, отпечатанных на машинке.

"Тая очень любила свою работу", прочел он сверху. "Она была путевой обходчицей, но когда ее спрашивали, кем она работает, она гордо и официально произносила — "обходчик путей"."

"Очерк какой-то", подумал Виктор. "Ошиблись?"

Штемпеля отделения отправителя на конверте не было. Адрес местный, бежицкий. В памяти Виктора сразу всплыло, как в комедии "Служебный роман" Оля Рыжова передавала через секретаршу любовные письма.

— Вы не знаете, откуда это могло попасть в почту? — Виктор задал Инне первый попавший в голову вопрос. Та растерянно пожала плечами.

— Могли прямо бросить в абонементный ящик. А что?

— Просто адрес какой-то знакомый — Ульянова, 118, квартира восемь. Горсправка по телефону с какого часа?

— Не надо никуда звонить, — улыбнулась Инночка. — Ульянова 118 — это четырнадцатая школа. Там нет квартир.

— Розыгрыш?

— Что-то вас часто разыгрывают, — девушка хитро прищурилась, и, повернувшись, отошла на свое место. Из приоткрытой двери в лабораторию доносился медленный романтический блюз: "На земле и в небе чужие глаза..." Где-то он его уже слышал, давно, лет сорок тому назад. Ах да, тот фильм назывался "Западня". Подходящее название.

-...Здравствуйте. Меня зовут Мухаммед Талибов.

Виктор оторвался от кульмана. Перед ним стоял высокий мужчина лет сорока. Виктор не обратил внимания, когда тот вошел — мало ли народу совершает производственное движение.

— Мухаммед, простите, кого? Ой, нет, извините... Еремин Виктор Сергеевич.

— Это вы извините... Талибов Мухаммед Гасанович, инженер по художественному конструированию.

— Товарищ Талибов только что с курсов повышения квалификации ВНИИТЭ, — пояснил Петросов. — Прикомандирован по решению главка.

— Да. Бросили на усиление, — подтвердил Мухаммед Гасанович. — Но я не жалею — тема очень интересная.

Мухаммед Гасанович говорил чисто, без всякого акцента. С его кавказской внешностью, в элегантном темном, явно из хорошего ателье, костюме с подобранным в тон галстуком по моде трехлетней давности, с его чисто западной манерой уверенно держаться, согнув руку в локте, словно бы между пальцев по привычке лежала невидимая сигарета, со свежей аккуратной прической и резкими складками возле скул, он мог бы сойти за американского еврея итальянского происхождения, из числа служащих правительственных учреждений. Облик довершала тонкая белая линия носового платка, выглядывавшего из нагрудного кармана пиджака. Местные советские на работе так не носили, непрактично.

"Джеймс Бонд бы из него неплохой в кино получился. Типичный лидер, уверен в себе, будет гнуть свою линию", подумал Виктор.

Подозрения оправдались. Ознакомившись с документацией, Талибов сразу же разнес в пух и прах дизайн бумбоксов.

Первым его тезисом оказалось желание сочетать дизайн бумбокса с телевизором. Пришлось объяснять, что бумбокс будет стоять совсем в другом месте мебельной стенки, а не представлять собой телерадиокомбайн, в результате чего дискуссия плавно перетекла на дизайн интерьера современной квартиры и мебельных стенок в частности. Виктор с удивлением узнал, что столь привычные формы польских мебельных гарнитуров позднебрежневского времени — дурной вкус, и что стенка должна быть похожа на стеллаж для деталей в цеху, иметь много открытых полок с легкими стойками для воздушности. Пришлось призвать на помощь женское большинство коллектива; девушки тут же сориентировались и убедили гостей, что с открытых полок они замучаются убирать пыль, нужно больше закрытых шкафчиков для белья, и что хрусталь Дятьковского завода воспитывает в советском человеке чувство красоты. Аргументы были в основном эмоциональными.

Второй раунд для Виктора был менее удачен. Талибов сразу заявил, что брутальный угловатый ящик с серебристой металлизацией а-ля Sony 80-х нетектоничен, не лаконичен, неэргономичен и непрактичен, что пластмасса и круглая форма динамика диктует плавные очертания корпуса, что передняя панель перегружена мелкими надписями и органами управления, и это признак формализма, а профиль шарповской ручки неудобен для руки.

Став за кульман, дизайнер за полминуты изобразил свой идеал бумбокса. Идеал оказался похожим на гибрид истребителя МиГ-17, робота Сепульки из реальности Виктора и станции "Марс-1". Эквалайзер исчез под откидным лючком, похожим на дверь самолета — снаружи остались только крупные, оттененные другим цветом, клавиши и основные ручки управления. Рукоятка для переноски стала короткой и рельефной; она как бы венчала конструкцию. Антенна космическими штырями глядела в стороны и вверх. Тонкую сетку динамиков прикрывали грубоватые, как на авто, решетки молдингов. Было в этой конструкции что-то неземное.

— Нам надо уйти от этих стандартных немецких черно-блестящих коробок, — произнес Мухаммед Гасанович, оглядывая творение. — Нужен свой стиль геометрического модернизма, подчеркивающий целостность формы. Развитие формы отстает от материала, мы рядим материал в старые одежды, которые ассоциируются у нас с арифмометрами двадцатых годов. Сейчас век кибернетики, роботов, космоса, он диктует нам простоту и элегантность, выверенную математической формулой. Он диктует нам новое содержание предмета. Нужно больше автоматизации. Например, сделать в приемнике электрическую настройку, и вместо шкалы — цифры. Магнитола-робот, как столик-официант у Лема.

— А вы знаете, я поддерживаю, — подумав, сказал Виктор. — У нас сейчас действительно есть возможность создать альтернативную... альтернативный стиль бумбоксов в восьмидесятых. Новую культовую вещь.

...В обед Талибов вежливо пропустил Виктора вперед в очереди.

По залу разливался запах гуляша и старенький вальс кружил между столиками мягкий душевный голос Лидии Клемент: "Нам снятся дальние пути и яркий звездный свет..." В перерыв человек должен отключаться и думать о хорошем.

— В Москве попал на ее концерт, — заметил Талибов, — чудом достал билеты.

— Она жива? — вырвалось у Виктора.

— Слушаете "Голос Америки"?

— Нет, в автобусе что-то говорили, будто бы.

— Любит народ трепать про артистов... У нее новая программа, романсы на стихи Есенина. Если не доводилось, обязательно послушайте.

"Чисто говорит... А если он и вправду американец? Прекрасная легенда, почему не похож на русского. Ну и если уловят какой-то акцент. А ведь он должен еще и на своем национальном..."

— Приятного аппетита! — произнес Талибов, присаживаясь со своим подносом за столик Виктора.

— Нуш опсун! — улыбнулся Виктор в ответ.

— Вы о чем?

— "Приятного аппетита", по азербайджански.

— Я никогда не был в Азербайджане, — произнес Талибов, укладывая на колени бумажную салфетку. — Отец был красным командиром, служил на Дальнем Востоке. Мать — военфельдшер. Вскоре после моего рождения была крупная провокация... В общем, вырос в русской семье, друзья отца. Сейчас, к сожалению, тоже уже никого не осталось.

"Значит, родственников нет, очень удобно для агента... А если у человека действительно трагедия? Как это мерзко, подозревать... А меня разве не подозревают? Вот и я становлюсь, как Ленчик — выбор между интересами страны и моралью. Тонкая грань, за которой благородное дело переходит в преступление.... Где она, эта грань?"

— Виктор Сергеевич, я заметил, вы были не в восторге от оформления деки под малахит и в палехском стиле, но ничего не сказали. Почему?

— Но это же, как вы сами сказали, нетектонично. Вы были против украшательства, и вдруг...

— Понимаете, я считаю сомнительной эстетическую самоценность набора квадратных ящиков с электроникой. Дека — это дорогая вещь, это что-то вроде рояля. К тому же это на экспорт. Хотя, возможно, уже после войны.

— Полагаете, будет заваруха?

— Слышали вчера о зверских расправах над коммунистами в Венгрии?

— Вчера устраивал личную жизнь. Сейчас трагедии каждый день. Печально.

— И наши на этот раз не вмешиваются. Хотя войска стоят.

— Боятся международной изоляции России?

— Черта с два! — жестко обрезал Талибов. — Венгрия — это отвлекающий момент. А заварушка настоящая будет в Чехословакии, когда туда влезет бундесвер, и США создадут единый фронт против советско-китайского блока. Поближе к президентским выборам, чтобы сказать избирателям "Коней на переправе не меняют".

"В принципе, повторяет все ту же версию. В данной ситуации вряд ли мне впаяют политику..."

— Да, Кеннеди надо отвлечь народ, — заметил Виктор, — что-то он не по-детски там возбудился. Как вы думаете, с чего бы это, в смысле, беспорядки.

— Не верите в неустранимые противоречия капитализма?

— Рабочий класс, похоже, зарабатывает себе деньгу, а протестуют деклассированные. Или я что-то неверно понимаю?

— Верно понимаете. Никто толком не может объяснить. Конечно, Кеннеди со своими реформами и сам наломал дров. Например с выносом трудоемких производств в Мексику. Прибыльность растет, но и безработица тоже. Много невостребованных людей, они бунтуют. А тут еще этот скандал с пенсионерами.

— Зажал пенсии?

— Ну как сказать... У американцев частные пенсионные фонды, вроде сберкнижек. И вот чтобы они не обанкротились в кризис, правительство приняло программу переселения малооплачиваемых пенсионеров в страны Латинской Америки. Строят там такие поселочки аккуратные, продукты там дешевле, местных нанимать дешевле. Экономия бюджета. Но прогрессивная общественность возмущается. В Союзе такое вообще невозможно, здесь семья — ячейка общества строителей коммунизма, преемственность поколений и все такое.

— "И душу хозяин приберет, как залог" — пропел Виктор на мотив "16 тонн".

— В Америке многие хорошо живут, — возразил Талибов, — те, у кого, образование, кто умеет устроиться, и сам по глупости не пустит все по ветру, не думают о старости.

— Вы были в Америке?

— На курсах читал дизайнер оттуда. Ну, мы, естественно, его разговорили на предмет тамошней жизни. Он не снимает квартиры, у него загородный дом с бассейном. Так удобнее, не шумно, воздух чистый. С бассейном — у них в порядке вещей. У него, жены, старшего сына — машина. У каждого. Год назад купил себе новый шестицилиндровый красный "Мустанг", это не совсем рационально, это машина для души. Вы видели "Мустанг"?

— Шестьдесят седьмого года? Разумеется.

— И наверняка она вам понравилась.

— У вас очень привлекательный империализм. С уверенностью в завтрашнем дне, без продажных политиков, бандитизма и кризисов.

— Гангстеры, мэры-мафиози — об этом там больше пишут. Читатель любит остренькое. Но если самому специально не нарываться и элементарно разбираться, что к чему, можно спокойно прожить. Кризис... На кризисе, если с умом, можно делать деньги, даже много.

"Пробует склонить к эмиграции?"

— То-есть, этот профессор...

— Дизайнер.

— То-есть, этот дизайнер расписывал американский образ жизни. Знаете, я не слишком в восторге от капитализма, особенно в России.

— Ну как вам сказать... Он не старался показать американский образ жизни лучше. Он считает, что СССР и США в принципе сравняются по уровню жизни, немного раньше, немного позже. Это просто другая система жизни. Для людей, которые умеют приспосабливаться, устраиваться. У нас это называется мещанство. Ну или талантливый человек находит дельца, который входит к нему в партнеры, правда, тут надо смотреть, чтобы не облапошил. В советской стране хорошо работать на благо общества. Общество, конечно не всегда вспомнит, что вы для него сделали, но большей частью. А вот если вы своим трудом или талантом построили себе хороший быт, квартирку в доме с хорошими потолками, дачу, машину, вам начинают завидовать и кричать "А не жирно ли?". Хотя все добыто трудом. Поэтому принято выглядеть скромным, едва ли не скупердяем.

— Нет в мире совершенства, — улыбнулся Виктор, — как отметил один из героев Экзюпери.

— Ох уж этот стоический антиисторизм... А вот судя про проекту, Виктор Сергеевич, вы смогли бы жить и там и там.

— Агитируете?

— Просто голая констатация факта. Кстати, волкмен под филиппсовскую кассету у вас получился.

— Хотите подсластить пилюлю?

— Совершенно искренне. Немного нюансировки и пойдет на экспорт в те страны, где нам не удастся навязать в торговой войне свой формат кассеты...

...После обеда Виктор заглянул в письмо.

Это была ксерокопия главы из повести или романа. Производственного романа, про предвоенное время. Шпионы, вредители и загадочные убийства. Только вот война там начиналась в сорок третьем, и еще кое-что не так. По-нынешнему, альтернативка.

— Не написали, кто?

Виктор поднял глаза. Перед ним стояла улыбающаяся Лара, прижимая к себе рулоны чертежей.

— Нет. Копия куска чьей-то рукописи.

— Могли вложить что угодно, хоть газету. По-моему, кто-то просто хочет обратить на себя внимание.

— И кто же?

— Ну, кто его знает... — губы Лары сложились в задумчивую гримаску. — Я думаю, кто-то, кто знает вас и где-то рядом живет или работает.

"Значит, кто-то вроде Рыжовой из "Служебного романа"? Как-то совсем не к месту и времени".

— Может, тот, кто звонил? Ну, насчет вещей?

Лара пожала плечами.

— В общем, похоже, что кто-то хочет поговорить или встретиться, но не знает, как это сделать... как подойти.

— Почему?

— Мне не хотелось бы гадать... Не переживайте, если надо, еще раз попытается.

Она прошла к своему месту, чуть зацепив халат Виктора краем свернутого в трубку ватмана.

Звонок наполнил коридоры шагами и голосами. Народ разбегался на выходные.

— Я закрываю и опечатываю! — воскликнул Петросов. — Сегодня "Динамо" Киев!

К лифту не было очереди — трудящиеся массы весело спешили мимо вахтерши, чтобы шумным водопадом скатиться вниз по бетонным ступеням.

В вестибюле Виктор буквально столкнулся с Вочинниковым.

— А я вас ждал! — бесцеремонно ответил тот, тряся руку Виктора. — Представляете, добыл сенсацию, а "Машиностроитель" выйдет только в понедельник. В "Брянском рабочем" уже будет.

— Сенсацию? — переспросил Виктор.

— Бомбу. Газетную бомбу. Нашли женщину-палача, что в Локте расстреляла уйму людей при немцах. Антонина, как ее там...

— Гинзбург.

— Да. Кто бы мог подумать... Кстати, мое письмо еще не получили?

— Так это ваше письмо? — И Виктор вынул из кармана конверт со странным адресом.

— Нет, конечно. Там чей адрес?

— Там некая Жанна указала адресом школу. Может, это и не "она", а "он".

— А само письмо что, анонимка?

— Вот письмо. Можете читать, там ничего личного.

Журналист быстро перелистал серые листки и даже понюхал их.

— Аммиак уже выветрился... Это глава из рукописи нового романа Юрия Мытника. Есть такой в Брянске писатель-фантаст. Роман выходит в Приокском издательстве. Точнее, он послан туда, но его мурыжат, знаете, после Шпанова у некоторых идиосинкразия на военную фантастику. Ну а пока суть да дело, рукопись начала гулять по Брянску в эракопиях. И это для вас... не хочу огорчать, но вам грозят серьезные неприятности со стороны компетентных органов.

— Могут обвинить в распространении антисоветчины?

— Да что вы, — усмехнулся Вочинников. Просто тот, кто вам отправил это письмо, убежден, что убийство Незнамовой и труп на переезде — ваших рук дело.

23. Вариант "Омега-68".

— Если убежден, пусть обратится в УГБ, это по их части, — равнодушно ответил Виктор. — Он вам сам сказал об этом?

— Мне никто ничего не говорил, — медленно произнес Вочинников. — Это следует из содержания главы. Железная дорога, труп. Намек прозрачный.

"Странный ход мыслей. Странный для обычного корреспондента. Но если Вочинников — агентура УГБ, то это проверка. Даже если в УГБ стопудово уверены, что Незнамову убил связник, все равно будут проверять, не был ли я организатором убийства. Со связником я мог общаться через тайник. Через те же ячейки на вокзале. Если УГБ не знало про ячейку, значит, постоянной слежки за мной не было. И в ночь убийства связника у меня нет стопудового алиби. Бабушки имеют привычку спать на вахте. Корин сам намекал. Правда, проверка глуповатая, но если Вочинников просто заурядный осведомитель..."

— "Грузите апельсины в бочках", — улыбнулся Виктор.

— Я понял, — ответил журналист. — Но у автора письма, видимо, есть какие-то основания считать, что вам есть что скрывать. У меня есть кое-какие мысли, но об этом лучше не здесь. Вы куда сейчас?

— Как все. По магазинам, потом домой.

— Будем считать, что нам по пути.

На фасаде здания рабочие в люльке растягивали кумачовую перетяжку с белыми буквами "Слава Великому Октябрю!". На столбах по Ульянова зябли под хмурым вечерним небом флажки — утром их еще не было, а сейчас их трепал свежий ветер, отдающий прелым листом, болотной пойменной водой и дровяным дымом. Город начинал готовиться к празднику.

— Что вам говорит фамилия "Тарбовский"? — спросил Вочинников, когда они поравнялись с мебельным на Институтской.

— Тарковский? Это вроде режиссер? Хотя я могу путать.

— Тарбовский. Тоже разыскиваемый военный преступник, участвовал в карательных акциях в Польше и Чехословакии. Для палача личность незаурядная. Ухитрился сделать при немцах неплохую карьеру, как хороший знаток войны с партизанами, считалось, что он сбежал в Аргентину, но вот недавно появилась информация о нахождении его в СССР. Естественно, органы работают.

— Погибший на переезде и есть Тарбовский?

— Да ну что вы. Тарбовский, семнадцатого года рождения, рост сто семьдесят пять... описание сходно с вашим.

— Меня уже путали с другим полицаем.

— Да, ребята из ДНД описали ваше появление здесь. Согласитесь, тут у любого возникнут вопросы.

— Ну, хорошо, что с вами этого не случилось.

— Мне проще, я тут почти абориген. Короче, в Союзе просто не осталось живых свидетелей, кто помнит Тарбовского. Он работал на абвер, занимался подготовкой агентов для засылки в партизанские лагеря и антифашистское подполье, и уничтожал тех, кто потом мог бы опознать его, как прислужника немцев. Те, что остались, живут за рубежом. А сейчас, знаете, в Европе советских не очень любят. Могут и похожего опознать.

— Разберутся, кому надо.

— Вы же знаете, что в нашем мире правда может всплыть уже без признаков жизни. Или вы выросли в другой стране?

— А что, есть страны сплошного торжества справедливости? Ошибку могут совершить и в отношении вас. И что, теперь не жить?

— Да, я тоже не защищен от роковой ошибки. Никто не защищен. Просто, насколько я в курсе, у вас намного больше шансов попасть в жернова. Другие могут рассказать, где они были с сорок первого по сорок пятый, представить подтверждения. Сколько ветеранов на заводах работает... А для органов такой соблазн отчитаться, тем более, после успеха с Тонькой-пулеметчицей. Будет жаль, если такой разносторонний и способный человек так глупо исчезнет.

"Значит, проверка основана на провокации... Поведение должно быть естественным."

— У вас есть какой-то план?

— Пока только мысли. Есть связи, есть знакомые, есть... Надо подумать, пока есть время.

— А может, не стоит? Вдруг я все-таки пособник фашистов. А вам неприятности.

— Впервые вижу честного и принципиального "пособника". Обычно они другие.

— От меня что-то потребуется?

— Думаете, я ради выгоды? Нет. Просто хочу быть порядочным. А быть порядочным — это значит не только шагать в единых рядах, но, если надо, бороться с системой.

— Вас не устраивает система? — воскликнул Виктор. — Для шестьдесят восьмого весьма неплохо. Жилье доступно, очередей нет, продукты свободно, инженеры с руками требуются. Компьютеры — мы могли только мечтать в эти годы. Бытовка, электроника... битлы свободно... Да что битлы? Посмотрите, какие люди вокруг! Общество нормальных, адекватных людей. В нем просто отдыхаешь. Нет вот этой накопленной злобы, ненависти на власть от бессилия, выпендрежа нет, жажды идти по головам...

— Идти по головам... К сожалению, есть, как и многое другое.

— Ну не так, чтобы это все было нагло, так чтобы люди чувствовали себя рабами... В этой системе веришь в справедливость, потому что видишь вокруг много адекватных людей. Вот оказались вы вдруг в незнакомом городе без всего — вы не пропадете, у вас будут заработки, крыша, еда. Главное в этой системе — вы сможете всегда своим трудом построить себе жизнь.

— Я вас понимаю. Первое время на новом месте, когда все быстро устроилось, даже, простите, больше чем устроилось, хочется верить в жизнь, хочется верить в людей, хочется верить в прекрасную страну. Потом, после медового месяца с этой новой жизнью начинаются будни, вроде нашей негласной цензуры печати.

— Ну, я не журналист, мне немного трудно это понять.

— Менее чем за месяц вас дважды чуть не арестовывали. Невежество — демоническая сила.

Он ждет вопроса "Что же мне делать?", подумал Виктор.

— Что же мне делать?

— Думаю, мы попозже встретимся и переговорим.

— Во всяком случае, спасибо за искреннее и бескорыстное желание помочь.

Проверка будет продолжаться, подумал Виктор, шагая уже один по Куйбышева. Старая вывеска "Спорттовары" из гнутых газосветных трубок уже загорелась лиловым сиянием; одна из трубок тревожно моргала в опускающихся сырых сумерках. Начал накрапывать мелкий, почти незаметный дождик. Из ближнего двора доносилась веселая музыка: проходя мимо арки, Виктор заметил, что во дворе, на месте, свободном от палисадников, столбов для бельевых веревок и качелек стоит старый автобус, раскрашенный яркими цветами, с огромной надписью "ЗАЙКА" и чуть пониже — "Мультфильмы за 50 коп". Передвижное кино для детей.

"Интересно, о чем думает настоящий шпион, когда он близок к провалу?" — подумал Виктор, и тут же понял, что это ему совсем не интересно.

Итак, подумал Виктор, если верить этому Вочинникову, на него могут навесить дела военного преступника. А зачем? Каких-то условий или требований ему пока не поставили. Дали время, чтобы помучился. Может, в этом и есть проверка — заставить нервничать. выдать себя?

Ладно, все равно пока это не удастся узнать, сказал себе Виктор. Важно понять, что делать. Попробуем просто подойти к этому, как к технической задаче. Если "провал" все равно неизбежен, надо его устроить самому, и такой, который выгоден именно ему, Виктору. А какой провал ему выгоден? Провал в качестве попаданца. Выдать себя, как попаданца. Слишком много напрогрессировать. Это и есть основное отличие от Тарбовского — судя по рассказу, тот не изобретатель.

"Прямо как в фильме "Вариант Омега"", усмехнулся про себя Виктор. "Вариант Омега-68".

И тут он заметил, что стоит возле перекрестка у коттеджей в стиле модерн, и, если повернуть налево, он выйдет на Старый Корпус. И что его туда приглашал Камаев.

24. "Здесь нет шпионов".

— Анатолий Алексеевич пошел домой четверть часа назад. Он придет завтра на занятия.

В лаборатории тихо гудели вентиляторы аналоговой машины. Не эпических зеленых и коричневых шкафов, а новой, цвета "белая ночь", с ячейками блоков, похожих на кассеты в салоне видеопроката, и пугающей своим звукосочетанием надписью на пульте: "УАВК-1".

Мужчина в вязаной зеленой безрукавке и черной рубашке с расстегнутым воротом и повязанным под нее на шею на манер галстука бело-коричневым платком пытался добиться от машины взаимопонимания, щелкая по бурым кнопкам, выстроившимся в несколько рядов, как у кассового аппарата. В его каштановых волосах виднелась проседь; он был один в этом полутемном зале, где часть потолочных светильников из экономии была погашена. Очки в темной целлулоидной оправе — такие обычно носят в фильмах шестидесятников важные бюрократы — придавали его лицу сосредоточенность.

— Веселый, — произнес он, и, увидев недоумение Виктора, пояснил: — Зденек Веселый. Не прозвище, такая фамилия.

Виктор уловил в речи незнакомца небольшой акцент.

— Виктор Еремин. Тоже фамилия.

— Я не шпион, — продолжал Зденек. — Здесь нет шпионов. Я поступил на службу и жду советское подданство. Преподаю электрооборудование и автоматику. Раньше работал — завод "Шкода", Чехословакия.

— Хороший завод. Сюда из-за беспорядков?

— Был завод. В России не все знают, что происходит в Европе. Не интересуются. У нас тоже не интересовались. Жизнь идет хорошо, зачем о чем-то думать?

— Больше не выпускает электровозов?

Зденек оперся на пульт и встал; лицо его стало задумчивым. Его сутуловатая, с широкими округлыми плечами фигура выделялась на фоне окна с серым занавесом сумерек; сняв номенклатурные очки, он подошел к форточке и щелкнул подвесным выключателем белого вентилятора.

— С вашего позволения, — произнес он, вынимая из кармана трубочку с изогнутым мундштуком и пузатой, потемневшей от времени каповой чашей. — Я пытаюсь, как у вас говорят, "завязать с этим", но иногда отступаю.

— Сначала все было хорошо, — неторопливо продолжил Зденек, выпустив струйку дыма в сторону гудящего белого круга. — СССР восстанавливался, было много заказов на разную технику. Когда подписали Венское торговое соглашение, все радовались, будто снова выгнали немцев. Низкие пошлины, много товаров, огромный рынок Европы, Азии и Америки. В один прекрасный день оказалось, что русские заводы выпускают электровозы и тепловозы вдвое дешевле, и это не демпинг. Вы видели БМЗ? Завод работает, как огромные часы. Первой пала "Колбен-Данек". Ну, не первой, сначала советские машины заполонили Венгрию, Румынию, Югославию, Польшу. Затем нашим железнодорожникам предложили советские электровозы. Тоже вдвое дешевле. Не помогло даже партнерство с известным шведским концерном. Здесь дешевле медь, топливо...

Машина пискнула; Зденек подошел к пульту и пощелкал клавишами, затем вернулся к окну, держа трубку в согнутой руке.

— Мы имеем следующий итог. Сумело сохраниться только германское локомотивостроение, оно подтянуло под себя австрийское, шведское и швейцарское. Заводы "Браш" и "Инглиш Электрик" в Англии теперь под полным контролем "Дженерал Электрик". Французское и итальянское пока существует за счет партнерства с советским, это больше политика. Я рассказал пример. То же самое творится во всей остальной тяжелой промышленности. Автомобили в Европе большей частью американские и советские. Разумеется, растет безработица. Особенно для молодежи, она не видит себе места.

— Но если Союз что-то вам продает, он же что-то покупает?

— Да, конечно. Легкая промышленность цветет. Одежда, обувь, бижутерия, и все это стоит не так дорого, как машины. И на советском рынке теперь конкуренция между европейскими и китайскими товарами. Те, кто не нашел места в этой системе, уезжают.

— К нам в Союз?

— Здесь принимают в основном инженеров и квалифицированных рабочих, берут на предприятия на Урале, в Сибири, на Дальней Востоке. Чтобы устроиться в Европейской части и перевезти семью, нужно хорошую голову и много работать. Об этом здесь газеты не пишут.

— Но все же есть перспектива?

— Для технократии, скажем так. Остальные едут на Запад, там хватает своих кадров, там нужно то, что у вас здесь называют "обслуживающий труд". Сантехники, официанты, прислуги. В Германии теперь высокий уровень жизни, там несложно устроиться. Но там на приезжих смотрят, как на людей второго сорта. Произвол хозяев, обсчеты, домогательство к женщинам. Нет профсоюзов, нет прав, если не понравилось — высылают.

Зденек потер правой рукой выбритый подбородок, и взглянув на трубку, затянулся, чтобы она не погасла; струйки дыма тянулись к гудящему вентилятору.

— Вы не будете обижаться, — осторожно спросил он, — если я скажу, что у нас сейчас многие не любят русских?

— Мне все равно, — ответил Виктор. — в Европе постоянно кто-то обижается на русских и наоборот. Это проблема тех, кто обижается. Мне непонятно, почему чехи рвутся к немцам, если, как вы говорите, к ним там плохо относятся.

— Очень просто! — воскликнул Зденек и шагнул навстречу Виктору, глядя ему в глаза. — Это очень просто! Если Чехословакия войдет в состав Германии, все ее национальности будут немцы. Граждане Германии. Они будут имеет права граждан Германии, социальную защиту, пенсии, будут членами профсоюзов. Они смогут свободно искать хорошую работу и их никогда не вышлют. А немцы будут строить заново заводы... может, будут строить, я не уверен. Но там так думают многие. Там все говорят, что наш президент, наше чешское правительство, наши чиновники проворовалось и не хотят инкорпорации, потому что их арестуют за преступления. И наше проворовавшееся правительство чувствует себя спокойно, потому что прячется за советские войска, за советские танки и ракеты, и пока советские базы не выведут, простой человек ничего не может сделать. Так они говорят.

"Понятно, почему об этом умалчивают в СССР. Потому что в этой Европе нас уже никто не ждет, как освободителей. Немцев будут встречать цветами, а некоторые даже кричать "Прости нас, Гитлер!". Вот почему у США есть не только причина, но и повод оказать военную помощь реваншистам. Вот почему наши не могут вмешаться сразу. Готовятся, ждут, когда противник сделает какой-то просчет."

Зденек нервничал. Виктор заметил, что у чеха начал подергиваться глаз; видимо инженер говорил ему наболевшее, накопленное за долгие месяцы.

— Но вы же приехали сюда? — негромко спросил Виктор.

— Я ландскнехт. Ландскнехты — это были такие солдаты, верно и умело сражающиеся за хорошее жалование. У меня семья, я просто хочу спокойно заниматься моей любимой работой, чувствовать себя полезным, чувствовать уважение коллег. И не в будущем, а сейчас. Извините, что я рассказываю сугубо личный вопрос. Иногда хочется выговориться совершенно незнакомому человеку, даже агенту тайной полиции.

— Я не полицейский агент, можете не беспокоиться. У нас же не Запад какой-нибудь. Кстати, я тоже недавно в этом городе, и, скажем прямо, тоже хочу заниматься любимой работой и налаживать личную жизнь, — улыбнулся Виктор.

Похоже, Зденек ожидал другого ответа; с минуту он сосредоточенно посасывал трубочку, глядя на то, как пятиканальный самописец выводит какие-то непонятные кривые на ленте в рыжую координатную сетку. Бедный мигрант, подумал Виктор, его все время гложет опасение, что с этой заварушкой в иностранцах снова начнут разоблачать врагов народа, и, чтобы заглушить это чувство, он сам бросается навстречу опасности, провоцируя собеседника.

— Но, если даже и агент, предположим... — неторопливо проговорил Зденек. — Советская власть никогда не поверит, что пан Веселый приехал сюда по идейным убеждениям, хотя у меня достаточно причин ненавидеть фашистов, и старых, и новых. Однако ее вполне устроит лойяльный аполитичный обыватель, полезный в народном хозяйстве. Это даже лучше. Идейный товарищ может идейно разойтись с властью, когда поймет, что любая власть — это грешные люди, а не секта подвижников. И тогда власти придется думать, как объявлять его врагом государства. Власть по-своему права, фанатики, которым не нужны слава и деньги, иногда бывают опаснее осторожных мошенников, они никого и ничего не замечают ради торжества своих идей. Обывателю все равно, он соблюдает свою часть контракта. Обывателями проще управлять. Заметьте, советское общество теперь очень прагматично...

Он подошел к пульту и щелкнул выключателем, остановив змеиное движение ленты самописца. Тонкие паучьи ноги перьев замерли. Еще несколько аккордов по кнопкам — перемигивание неоновых ламп остановилось, перестал метаться зеленый зайчик на экране осциллографа.

— Спасибо, — вздохнул Виктор. — Я зайду сюда завтра. Поскольку вы по автоматике, наверняка еще будем общаться.

— Очень рад... Да, днем заходил журналист из заводской газеты, его зовут Вочинко, или Вочинок...

— Вочинников?

— Да. Так он спрашивал про вас. Не специально искал вас, так, между делом спросил, я даже не понял, зачем.

"Почему Вочинников? Почему бы открыто не расспросить? На меня скрытно ищут информацию. Такая у них теперь штатная форма проверки, или..."

-...Мне понравилось в России, что здесь не принято развязное отношение к женщинам, — рассуждал Зденек, провожая Виктора до двери, — люди, конечно, разные, но среди них, я заметил, принято выглядеть, поступать, как представителям светского общества, даже если человек очень скромно одет. Нет простонародья, даже здешние деревенские жители походят на малоземельных дворян. Россия сегодня Европа больше чем Европа...

...Знакомая Виктору лестничная клетка кафедры была озарена мерцающим холодным блеском единственной газосветной лампы. Где-то внизу, в полутьме послышался шорох; Виктор подошел к перилам короткой лестничной клетки и заглянул вниз, но лишь услышал, как слегка скрипнула осторожно прикрываемая входная дверь. Он вихрем слетел по ступенькам и выскочил наружу.

Он рассчитывал увидеть там кого угодно — студента, преподавателя, аспиранта, хозяйственного работника, просто какого-то случайного человека. Но кусок двора между кафедрой и лабораторией был пуст, и только красный тепловозик стоял немым свидетелем происходящему. Слева, из двери под лестницей Старого Корпуса, упал луч света; Виктор бросился туда, подчиняясь странному безотчетному желанию побыстрее столкнуться с неизвестностью, таившей в себе возможную угрозу. В этот момент его двигало то же чувство, что и Зденека, минуту назад выкладывавшего первому встречному человеку историю жизни и политические взгляды.

Во втором вестибюле, напротив закрытых касс, среди фикусов и пальм щебетали две парочки.

— Простите, здесь сейчас не проходили? — обратился к ним Виктор. Парни пожали плечами, одна из девчонок, темноволосая, в водолазке и в джинсах, кротко пролепетала "Нет, мы никого не видели". Поблагодарив, Виктор повернул к вестибюлю на Институтской. Там было пустынно, гардеробы закрылись, и из динамика институтской трансляции доносился веселый, с нотками показной вульгарщины, голос Тамары Кравцовой — "Наша жизнь, наша жизнь — лотерея! Не бери пустой билет!". Картину сюра довершал сидящий в вахтерской "гайке" пенсионер: не обращая внимания на Кравцову, он прижимал к уху черный приемник размером с книгу, блестящий ус тонкой антенны делал вахтера похожим на киношного марсианина. Из динамика доносились свист и шипение, и на вопрос Виктора пенсионер лишь отрицательно помахал рукой, не отрываясь от своего занятия. "Слегач" — мелькнуло в голове у Виктора. И только на улице, когда в его лицо пахнуло прелым листом и щек коснулись мелкие капли то ли мелкой измороси, то ли сгустившегося до выпадения в осадок тумана, Виктор понял, что вахтер чуть ли не в открытую слушал Запад.

25. Обратный отсчет.

По своему советскому опыту Виктор знал, что Запад лучше слушать к ночи, на коротких прохождение радиосигналов, и все важное однозначно будут повторять. Вахтер, помнивший сталинские времена, естественно, не баран, и наверняка случилось что-то важное, но не настолько, чтобы немедленно брать с собой деньги, документы и трехдневный запас пищи — об этом бы сообщила трансляция. Так что самым разумным было не спешить, пройтись по магазинам, обдумать завтрашний разговор с Камаевым — ну, если, конечно, до утра не будет атомной войны или переворота в Кремле, а это уж вряд ли.

Внезапно Виктор понял, что с крыльца корпуса он машинально двинул к Харьковской, и уже дошел до каменных столбов ворот в заборе. Он хотел было повернуть обратно, но за вылинявшим дощатым забором послышалось бренчание, и к перекрестку зашагала шобла явно поддатых пацанов, из числа "заросших".

— Пара-лепупа! Пара-ле-пу-по-чка! — горланили пьяные голоса. Дальше шла нецензурщина.

Не успел Виктор сообразить, чем именно ему это грозит, как почувствовал за спиной какое-то движение. Он отшатнулся в сторону: мимо него проскочило трое спортивного парней с красными повязками, у одного на левом запястье — небольшая железная коробка. "Наручная рация!" — мелькнуло в голове. Несколько силуэтов возникли из калитки двора общаги преподавателей, тени появились из прохода между старыми заводскими казармами, из калитки сталинского дома, не изменившегося в этой реальности. Несколько секунд — и кодло оказалось окружено превосходящими силами.

Они готовятся к массовым беспорядкам, подумал Виктор. Супротив обычной шпаны такие отряды быстрого реагирования не требуются. А заодно дают студенческой массе вместо митингов возможность проявить себя шерифами нашего городка. Убить двух зайцев. Писали, что в шестьдесят втором Козлов приказал применить оружие в Новочеркасске... Интересно, здесь были подобные вещи?

...Эфир в приемнике выл и свистел. Похоже, к радиовойне готовились обе стороны, но в СССР применили шумы, похожие на человеческую речь — спутать мозги слушателей, чтобы те не могли отделить важную новость от помехи. Время от времени в шум вплеталось резкое бибикание, похожее на код Морзе.

Лойяльный и свободный от глушения Париж сдержанно сообщил, что на Вацлавской площади Праги началась бессрочная акция протеста. Участники волнений ставят палатки и сооружают баррикады из автомобильных покрышек; по сообщениям полиции, на площадь проносят бутылки с бензином. Де Голль успел выступить с заявлением, в котором сообщил, что он считает происходящее внутренним делом Чехословакии, но обращает внимание, что политическая нестабильность может привести к новой войне в Европе и призывает обе стороны перейти к разрешению конфликта мирным путем в рамках конституции страны. Похоже, маршал не без оснований полагал, что Франция на очереди. Корреспонденты отмечали, что на площадь стекается все больше людей; развернуты пункты питания, горят костры в бочках для обогрева, постоянно возникают стихийные митинги групп с криками "Долой!" и "Смерть предателям!". Французы освещали события скупо, как будто у них действовала негласная цензура не превращать передачи в учебник для бунтарей, и русской редакции это тоже касалось.

В дверь резко и настойчиво постучали. Виктор сбил настройку и перещелкнул клавишу на УКВ. Человек с наушниками или меломан, или слушает Запад; но меломан в мире легальных битлов может слушать только качественную трансляцию на УКВ.

— К телефону вызывают... Да не туда — на этаже. Тут коммутатор.

От соседа чувствовался запах местного пива и рыбы.

— Отдыхаем? А может, это... — и он щелкнул пальцем по горлу.

— Я звонка жду, — ответил Виктор. Человек, который ждет звонка, обычно собрался что-то делать, и выпить-закусить не планирует.

Телефон без номеронабирателя робко жался на тумбочке со снятой трубкой. Похоже, только на входящие. В трубке звенел взволнованный голос Сони.

— Я тебя не оторвала? Нас завтра перенесли на первое отделение, можно пойти в "Победу" на одиннадцать. Ты как?

— С прошлого года не был в кино. А что идет?

— "Ночь живых мертвецов". В Зеленом.

— В самом деле?

— Шучу. "Убийство в библиотеке". С Никулиным, и в стиле нуар.

"На этот фильм меня хотела затащить Лика... Ерунда, на Никулина в комедии Рязанова, наверное, весь Брянск сходил."

— Прекрасно. Главное, не Ингмар Бергман.

— Тебе не нравится Бергман?

— Нравится. Просто меня посетила мысль, что кризис традиционной семьи — это для нашей страны не актуально.

— О, значит, ты не стал холостяком, боящимся серьезных отношений. Да, не жди меня у кинотеатра. Меня подвезут к вокзалу на служебном автобусе в начале одиннадцатого. Заодно поднесу кое-какие вещи.

— Решила переехать?

— Ты что? У нас не Запад, так не делают. Сначала фестиваль, потом заявление, и надо будет подыскать, что снять повыгоднее. Я тебя не пугаю своим рационализмом?

— Ничуть.

— Ты восхитителен. В моей жизни было много чувств. Ты делаешь меня рассудительной. Когда мы вместе, я могу быть собой и не бояться, что на меня обидятся и не поймут. Ты единственный, кто не спросил, была ли я раньше замужем. И единственный, кто не удивится, если я сама признаюсь тебе, что нет, не была. Ладно, все я не могу говорить! До завтра! Пока-пока!

Послышались гудки. За коридорным окном моросил мелкий осенний дождь, и мокрый асфальт блестел в свете фонарей. Красные флаги на домах обвисли и потяжелели.

"У чехов началась "цветная революция"... Обратный отсчет пущен. Пара недель, затем свержение ихнего правительства и присоединение к "рейху", со вводом войск бундесвера. Значит, война, значит, ГУГБ необходимо срочно изолировать всех подозрительных. Неважно, что человек бомбу нашел и что-то там изобрел для магнитофонов. Есть странный человек, неизвестно как попал в город, и им интересуются зарубежные спецслужбы. Завтра, возможно, последний шанс свободно прогрессорствовать."

26. "Вас прирежут бритвой Оккама".

— Вот здесь в реферате надо написать, что Ленин подчеркивает...

— Ленин всегда подчеркивает. Уже все рукописи исчеркал.

Парень и девушка на верхней площадке лестницы, завидев Виктора, почему-то поспешили ретироваться. Подошел к полуоткрытой двери кафедры, он услышал из-за нее знакомый голос Камаева.

— Вот этого юношу прошу не обижать... Представьтесь, пожалуйста.

— Григян... Михаил Ваганович. НИИпроммаш, Колбино.

— В общем, товарищи столкнулись с рельсовым транспортом, и поручили направление молодым специалистам. Просьба не мучить товарища командировочного вопросами по его работе, во-первых, он человек там новый, а во-вторых, не обо всем можно рассказывать...

"Не вовремя пришел", подумал Виктор. Деваться было некуда, и он шагнул вперед.

Максакову и Михальченко он узнал сразу, поразившись их молодости. Даже тогда, в семидесятых, они виделись ему маститыми учеными, солидными людьми другого поколения; здесь же они выглядели комсомольцами, вчерашними выпускниками, полными замыслов и фантазий. Из-за ящиков АВМ показалось лицо Камаева-младшего, вполне комсомольского возраста. Неужели он уже доцент? Еще несколько молодых людей, незнакомых ему по своей реальности, что-то обсуждали, перекладывая бумаги на столе. Одного из сотрудников кафедры он вспомнил по портрету — доцент Штепа, здесь он должен заниматься динамикой. В глубине лаборатории, за пультом виднелась спина Зденека.

Гость кафедры Григян был вообще пацанчик, только что со студенческой скамьи, с детски-удивленным взглядом под вскинутыми бровями; бородка, усы и квадратные очки с массивной оправой не были похожи на следование моде, и вообще они как-то не совсем ему шли, а скорее, были похожи на попытку чувствовать себя опытным самостоятельным человеком во взрослом коллективе. "Уж не дразнили ли его в институте?" — мелькнуло в мыслях; но, впрочем, держался этот пацан уверенно, как опытный конферансье на сцене. И еще — в углу у фикуса скромно притулился Вочинников. Знал, что буду, и пришел, подумал Виктор; ну что ж, пусть тоже послушает.

Сначала он хотел удержаться в теме усилителей сцепления, но тот самый пацанчик из Колбино совершенно неожиданно задал вопрос о перспективных конструкциях ходовой части; судя по тому, как вопрос был поставлен, молодой специалист был явно в теме на уровне отчетов ВНИИЖТ, ВНИТИ и ВЭЛНИИ конца шестидесятых нашей реальности. Виктор начал отвечать, и вскоре понял, что Григян, каким-то образом моментально ухватывая суть ответов, вытягивает из него полную картину локомотивостроения двадцать первого века. Виктора понесло, и он выложил то, что знал, включая разработки двадцать первого века Альстома, Сименса и Бомбардье.

— Спасибо за интересный и даже увлекательный рассказ, — улыбнулся Анатолий Алексеевич, когда Григян как-то внезапно смутился и прекратил расспросы. — Какие будут мнения коллег?

Аудитория резко оживилась и забурлила репликами.

— Очень интересная гипотеза магнитопластического эффекта, основанная на роли спинов в изменении подвижности дислокаций под действием поля...

— К сожалению, пока только гипотеза. И пока только предсказывающая возможность эффекта. Точно так же и нет доказательств электропластического эффекта. Уверенность — это еще не научный факт.

— Но результаты исследований Загоруйко и Шарпа вполне укладываются.

— А на возможность электропластического эффекта, — в лаборатории зазвенел голос Максаковой, — указывают результаты опытов Троицкого и Спицына по износу фильер. Правда, они еще их проверяют и не опубликовали. Есть сомнения, что это все же результат джоулева нагрева.

— Елена Николаевна, не спешите. Проверять надо, проверять... И надо подключать металлургов. Представляете, какая экономия при производстве проката?..

— Извините... — Михальченко поднялся с места и подошел к покрытой линолеумом доске, — я кратко по той части выступления, которая о приводах. Мне кажется, уважаемый коллега недооценивает возможности группового привода, особенно его повышенные тяговые свойства. Электровозы Е42 и Е62 хорошо идут на экспорт в страны Европы, и их эксплуатация развеяла многие, скажем так, мифы, связанные с групповыми приводами. Наконец, наша гордость, Октябрьский экспресс на двести километров в час, пущенный в эксплуатацию к юбилею советской власти, тоже с групповым приводом, и в этом есть значительный вклад нашей кафедры. Применение колес с зацеплением Новикова, поводковых карданов, двенадцатипульсовых вентильных двигателей — перспективы этого направления на сегодняшний день очевидны. Жаль, что Николай Александрович сегодня забюллетенил...

Пожалуй, вырисовывается неплохая локомотивная альтернативка, подумал Виктор. Он дипломатично согласился и ответил еще на полдюжины вопросов; при этом он обратил внимание, что Григян, раскрутив обсуждение, теперь выключился и внимательно наблюдает. Может, Камаев его специально для мозгового штурма проинструктировал? Единственный, кто не имеет системных знаний, но очень быстро схватывает. Ну, еще Вочинников, ему, как журналисту, положено, но тот как-то по верхам, а до этого с полуслова доходит смысл. А этот странный журналист наверняка к нему подойдет, наверняка он именно для этого и выслеживал его на кафедре.

Вочинников нагнал Виктора на Харьковской, после того, как он распрощался с обоими Камаевыми и повернул к парку.

— А вы универсал, оказывается! Материала на целый очерк — "Так рождается завтрашний день".

— Ну уж и завтрашний день. Сумбурно, сыро, очень сыро. Тем более, что готовился к разговору только по сцеплению, но тут молодой товарищ начал задавать вопросы... Пришлось импровизировать.

— Вы не прибедняйтесь. Если это импровизация... Я вот тоже совершенно не могу принять ваш пессимизм относительно скоростных поездов на воздушной подушке, когда французы уже достигли скорости четыреста километров в час. Вы же наверняка слышали про реактивный поезд Бертена?

— Слышал. А затраты? А шум? С пассажирами тоже будут пороховой ускоритель навешивать?

— А стремительность развития техники? Через пять-десять лет обязательно что-то придумают, и с шумом разберутся. Кстати, вы раньше не встречали этого вундеркинда? Ну, что Анатолий Алексеевич представлял?

— Никогда не видел.

— Странно. Такое впечатление, что где-то в прессе мелькало, не помню где. У вас не возникало впечатления, что он не знает этой области техники вообще, но гениально хватает суть?

— Возникало. Союз большой, талантов много.

— Не спорю. Кстати, кто-то из экономистов подсчитал, что если бы не дружба с Китаем, наших инженеров пришлось бы осенью отправлять убирать картошку, как это было после войны. Вы, наверное, помните?

— После войны вообще люди голодали.

— Да. А так, у китайцев рабочие руки, а на наших десять процентов взрослого населения с высшим образованием просто горячий спрос. Мы придумываем, китайцы делают то, что попроще, мы покупаем, всем пока это выгодно...

— Я рад, что у нас хорошие отношения с Китаем, и рад, что вам понравился мой, если можно так выразиться, не слишком удачный доклад. Хочу успеть, просто хочу как можно больше успеть.

— Разумно. Вот, кстати, получил тут по своим связям.

Вочинников вынул из внутреннего кармана пальто карточку девять на двенадцать и протянул Виктору. Карточка, была свежая, на "Униброме", репродукция.

— Тот самый отморозок?

— Как видите, похож на вас. И это, увы, не дилетантские рассуждения. Место расстрела.

— Несите в органы. Это ваш гражданский долг.

— А если я не верю в единство гения и злодейства?

— А в подлинность верите? Что мешает взять мою нынешнюю фотку, убрать морщины, пятна на коже, подправить волосы?

— Ретушь и фотомонтаж? Ну, это еще со времен дагерротипов делали. Омолодить можно, монтаж сделать можно, даже имитировать повреждения пленки, засветку. Но! Экспертиза выявит мазки и склейки.

— Это если не в цифре.

— Что значит "в цифре"?

— Кадр "Лейки" — двадцать четыре на тридцать шесть. Доступная фотопленка сороковых, объектив, по нонешним временам средненький, в общем, не более трех мегапикселей. Если машина отрендерила "Кошечку"...

— Имеете в виду иконику? То, что применяют для снимков из космоса? А вы мне все больше нравитесь. Интересная версия. Правда, не знаю, насколько она убедительна для товарищей из УГБ. Что заставит наших врагов привлекать такие силы, чтобы опорочить и убрать одного человека руками Советской власти?

— Об этом надо спросить у врагов.

— А они прямо так и скажут. И у следствия есть более простое объяснение. Виктор Сергеевич, вас прирежут бритвой Оккама.

— Есть другой вариант?

— В воскресенье как раз встречаюсь с одним товарищем "оттуда" — фамилию не буду называть, вы понимаете. По итогам звоню вам и встречаемся для разговора в месте, где нет посторонних глаз.

— Оттуда — это откуда?

— Что-то беспокоит?

— Товарищ, случайно, не того?

— Ну что вы! Все железно. А вот, кстати, к нам спешит вундеркинд.

Григян действительно чуть ли не бежал к ним, одной рукой застегивая на ходу бежевое двубортное полупальто. Другой он поддерживал под мышкой толстую папку из кожзама. На шее его болтался легкий шарфик в большую шотландскую клетку.

— Э! Погодите, пожалуйста!

— Вы нам? — спросил Вочинников.

— Скажите, пожалуйста, — спросил Григян, поравнявшись с ними, — где здесь можно посмотреть сувениры?

— В "Галантерее" на Куйбышева. А что, уже уезжаете?

— Потом не знаю, могу не успеть. Надо заранее. И хочу брянский сувенир найти, который только здесь делают.

— Тогда на рынке посмотрите. Слева у входа лотки кустарей.

— Спасибо! — лицо Григяна излучало просто детскую радость, и он помахал папкой. — Анатолий Алексеевич много материалов дал, все, которые надо. Виктор Сергеевич, ваш доклад очень понравился, очень. Вы берегите себя, пожалуйста.

— А мне вы ничего не пожелаете? — улыбнулся Вочинников.

— Зачем ничего? Хорошего пожелаю, здоровья пожелаю, еще раз увидеться. Журналист такая важная профессия!

— Спасибо, но вам надо поспешить. А то рынок закроется.

Григян пожал руки и чуть ли не побежал в сторону рынка, свернув на Сталина. Вочинников проводил его взглядом.

— Он даже забыл спросить, где рынок.

— Если он приехал с Орджограда на электричке, он его видел.

— Тогда успеет, — Вочинников взглянул на часы, — черт, заговорился. Уже минут десять, как я должен... впрочем, это к нашим делам не относится. Ждите звонка!

"Этот Григян тоже мутный. То ли знает про локомотивы, то ли не знает, но искусно имитирует."

27. Хотят ли русские войны.

"Умирая, они боролись", — снова бросилась надпись на памятнике комсомольцам.

Может быть, потому у нас так стараются вычистить память о комсомоле, что "умирая, они боролись", подумал Виктор. Нет, не все члены ВЛКСМ; те, кому ставят памятники. Люди, отдававшие жизнь за победу в горячих и холодных войнах.

Длинный и высокий кассовый зал "Победы" был мрачноват, как католическая церковь; две очереди, разделенные перилами, шли к окошкам в глубине.

— Два на одиннадцать, подальше от экрана, — привычно произнес Виктор. Кассирша, вздохнув, вытащила бумажку с планом зала и отчеркнула два квадратика, затем поставила росчерки на сине-зеленой полосе и тиснула штамп. Как это похоже на канцелярию, мелькнуло в голове. Большую часть жизни брал билеты, а внимания не обращал...

До фильма была уйма времени. Захотелось снова мотануть в Брянск, сменить обстановку. Привычка народа шестидесятых — на выходных мотать в Брянск.

"Кстати, Мессинг еще жив", подумал Виктор. "Или, по крайней мере, должен быть жив и должен быть в СССР. Почему его не тащат для проверки? Феномен к феномену, так сказать. Старость, болеет? Ну так меня к нему можно. Эмигрировал? Пошел в отказ? Или тут вообще что-то с ним случилось? Может, вообще его роль преувеличена? Что он у меня увидел в тридцать восьмом? Войну и робота? Если по его словам, все в пределах фантастики тридцатых. Не были ли видения Мессинга в "стране победивших белых" просто самовнушением в обстановке военной части? Артист, человек впечатлительный..."

Длинный, похожий на мерседесовский, ярославский автобус шел маршрутом "десятки", вокруг летного поля; Виктор специально сел на него, чтобы увидеть другую часть центра — ту, откуда обычно шли на демонстрацию.

Поле показалось ему пустым и унылым; вдалеке, у ангара, торчали зеленые "кукурузники", небольшие вертолеты, похожие на оранжевых стрекоз, и несколько серебристых "антоновых" на высоких аистиных ногах.

Деревенские окраины были раскрашены в радужные цвета; пестроцветье частного сектора разбавляли пригородные базы и автохозяйства. На месте памятника летчикам грустно торчали заросли облетевшего орешника, и только белая изгородь центрального кладбища с пышной бетонной балюстрадой указывала, что город опять начался.

— Дворец Комсомола! Следующая Таксопарк!

Дворец Комсомола стоял на месте "Полтинника", частично прихватив прилегающий сквер; здесь он не терялся в глубине площади, а стал ее центром. Слева виднелись светло-серые новые корпуса "Кремния", напротив, через дорогу, выстроилась шеренга девятиэтажек заводского микрорайона, прикрывшись полосой магазина. Девятиэтажки отгородили от площади желтый послевоенный хлебозавод, а Дворец — от еще не снесенного частного сектора.

Сам Дворец полукруглой стекляшкой фасада напоминал выставочный павильон, а над фойе выступал большой прямоугольник зала; судя по афишам, там был кинотеатр. "Интересно, широкоформатный?" — подумал Виктор. Центр сквера украшал памятник — трубач с горном и в буденовке. Кто там был изображен, Виктор увидеть не успел — двери зашипели и автобус тронулся.

Автовокзал оказался малость поновей — длинный сарай из стекла и бетона, с плоским козырьком входа. Таких, наверное, здесь куча в других городах. До площади Партизан тянулись старые деревянные дома. На остановке перед площадью Виктор вышел — хотелось посмотреть на знакомые места.

Здесь, казалось, время остановилось. Стела, скульптуры, Вечный огонь — все было как в его, Виктора, реальности. За памятником площадь перекрывал зеленый забор, из-за которого виднелись еще не снесенные дома частного сектора. У перехода, на каркасе из труб, красовался щит с макетом будущей реконструкции площади. Позади стелы, в отдалении, чтобы не подавлять ее своими масштабами, должен был появиться Дворец Культуры с филиалом музея — специально про освобождение Брянска. Справа, на месте нынешнего "дома с часами", планировалось не менее эпическое здание ГВЦ — государственного вычислительного центра; как следовало из пояснения на щите, здесь должен расположиться главный электронный мозг области, с которым можно будет связаться из каждого предприятия и учреждения, а в перспективе — из каждой квартиры.

"На Интернет замахнулись? Однако..."

— Извините, пожалуйста, а вы на войне были?

Перед Виктором остановились трое школьников со значками юнармейцев — точно такие же стояли на посту перед Вечным Огнем. Видимо, только что снялись с караула.

— Из моей семьи за освобождение Брянска воевал другой человек. И погиб в этих местах.

— Извините, — произнесла девочка с двумя пышными бантами и наглаженным галстуком. — Он в Брянске похоронен? Мы носим цветы и... ухаживаем... Может, он в нашем звене?

— Это под Жуковкой, на берегу. Там много погибло. Не знаю, есть ли его фамилия на памятнике.

— Так нельзя, — убежденно произнесла девочка, — надо обязательно разыскать, и чтобы фамилию написали. Если что-то надо, мы поможем. Героев с каждым годом все меньше. И о каждом должна быть память. А мы пойдем, надо еще уроки учить.

"А ведь я в этой реальности мог воевать под Брянском и здесь погибнуть. Почему я не думал об этом раньше? Во второй реальности войны не было, в третьей и пятой — еще не было, в четвертой была давно, и только здесь она дышит мне в затылок..."

Высокий торец бериевской семиэтажки делил мировое пространство на две части — Проспект Ленина и купеческие домики в облетевших садах, еще не тронутые временем. Молочные шары с надписью "Переход" стояли дозором перед голой полосой асфальта, огражденной железными пятачками. Интересно, здесь кто-то попадает под машину? Если только очень умудриться...

"Опять не покидает мысль, что жизнь всех нас, родившихся в Союзе, измеряется войной. До войны, после войны, столько-то лет от войны, поколение, не видевшее войны... "

— Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины... — рокочуще донеслось из "летающей тарелки" паркового репродуктора на углу площади. Евтушенко и здесь Евтушенко.

"Русские... что хотят русские..." — мелькнуло в голове у Виктора. "Что такое русский народ? Люди, которые собрались на пепелище Первой мировой, построили себе страну, защитили страну, сделали свою страну величайшей в мире. Никто это им не делал, никакие инвесторы, все своими руками. Ни бог, ни царь и ни герой. Все эти крещения Руси, битвы, петровские реформы стали лишь многовековой эпохой зачатия и рождения русского народа, который в двадцатом веке превратился из защитника самого себя в защитника человечества от эпидемий безумия, золотой лихорадки, коричневой чумы, от новых одичавших фанатиков, по сравнению с которыми киношные зомби детьми покажутся. Отнимите у русского народа советский период — все, он рассыплется, со всеми этими "духовными скрепами", потому что все это собрание народов, вер, идей скреплено гигантским степлером священной войны с фашизмом. Кем мы будем без этого главного скрепа? Кучей племен, в безумной злобе травящих и уничтожающих друг друга, как это было во всех колониальных владениях на всем земном шаре."

От семиэтажки монумент показался немного выше, чем в нашей реальности; то ли из-за низких, еще не снесенных частных домов позади, то ли его действительно приподняли, чтобы памятник не терялся на фоне будущих гигантов.

"Нет, мы не избранный народ. Не было бы нас, где-нибудь в другом месте планеты сложилась цивилизация, ставшая иммунной системой человечества. Мы — закономерность стихийного хода истории. И уничтожив нас, вы ничего не добьетесь. Не потому ли все попытки уничтожить нас, Россию, русский народ, всегда превращаются в попытки уничтожить разумное человечество?"

От угла площади он не увидел привычной серой кирпичной коробки с окнами, которую звали кинотеатром "Родина", и которая сохранилась в романовском СССР. Вместо нее стояла желтая кирпичная коробка со стеклянной галереей внизу; для оживления вида на торце коробки появилась циклопическая фреска с панорамой города, на которой были запечатлены все основные достижения, и с фигурой рабочего и колхозницы в центре. Гремучая смесь соцреализма и Сикейроса.

Виктора вдруг охватила неясная тревога; так бывает с человеком после яркого, реалистичного сна, когда он видит знакомые места в необычном, гротескном виде, узнавая их и одновременно не узнавая. Скудное осеннее солнце клонилось к закату, подсвечивая проспект со стороны памятника, и от этого чувство скрытой угрозы только нарастало.

Он оглянулся по сторонам; у синей телефонной будки два мужика в серых демисезонных пальто и кепках болтали нарочито безразлично, словно беседа их не занимала. Виктор демонстративно посмотрел на часы и двинулся быстрым шагом к остановке у техникума; глянув в отражении в стекле витрины киоска, он заметил, что один из мужиков следует сзади в некотором отдалении.

"Лишь бы не уголовка", мелькнуло в голове. Перейдя дорогу, он быстрым шагом рванул ко входу в ближайший магазин; это оказались "Спорттовары".

В воздухе висел запах кожи, масла, бензина и краски. Ближняя ко входу веломотосекция приятно поразила Виктора обилием товаров, от детских самокатов до грузовых мотороллеров и подвесных моторов; диковинным монументом, подпирая потолок, высилась дюралевая мотолодка. Он прошелся мимо стеллажей с палатками, лыжами и туристским инвентарем, мельком взглянул на шахматы и тренажеры, безразлично отнесся к удочкам и сачкам, и приценился к спортивным трико, лыжным костюмам и туристским ботинкам, заманивавшим покупателя скидками. "Хвоста" в магазине не было. Виктор осторожно глянул из окна на улицу, мысленно благодаря советскую торговлю за то, что в ней витрины магазина что-то дают увидеть внутри или снаружи; мимо по тротуару спешили незнакомые люди, и счастливая мамаша с коляской, одной рукой держась за никелированную дугу, трясла красной погремушкой.

Вынырнув из другой двери магазина, Виктор перешел улицу, и толкнулся в стеклянные двери гастронома. Разницы в ассортименте по сравнению с бежицким он не нашел; похоже, главный проспект области должен был привлекать народ в основном духовной пищей. Поболтавшись между прилавками, Виктор понял, что тащить отсюда продукты в другой район совершенно незачем: похоже, это понимали и остальные, потому что больших очередей не наблюдалось.

Перед гушосдоровским мостом Виктор еще раз перешел улицу — это была возможность повертеть головой. Ничего подозрительного. Но когда Виктор перешел через Судок к гастроному, у книжного киоска он снова увидел все тех же мужиков, которые уже вполне открыто посматривали на него и ждали.

Это уже не слежка, подумал Виктор. Слишком странно и непрофессионально, словно человек должен догадаться, что за ним следят. Опять расчет на то, что запаникую, как с Вочинниковым? Обострилась ситуация? Или это вообще что-то другое, о чем я не догадываюсь? Или это милиция начала работать по своей линии? Нет, нет, это вряд ли. Дела передали, бумага закрыта. Энтузиасты-расследователи — это для наших сериалов. Ладно, есть указание Корина ложить на все и держаться естественно. Нам пофиг.

У входа в универмаг бросился в глаза новый плакат — "Демонстрация перспективной бытовой техники". Ну что ж, подумал Виктор, зайдем, посмотрим.

Вестибюль универмага был непривычно полон народом, пришедшим поглазеть на диковинки, которые расставили на двух стендах у начала Солнечной и Театральной линии. Аккуратно протиснувшись в толпе зевак к плюшевому ограждению на никелированных столбиках, Виктор обомлел. Перед его глазами были таблички: "Кухонная СВЧ-печь" и "Малогабаритный видеомагнитофон".

Центром внимания публики оказалась микроволновка, которая была размером с телевизор и космически блестела хромом; рядом на блюде из зеленоватого закаленного стекла лежала только что приготовленная курица гриль. Перед этим великолепием ходила худощавая девушка в мини и больших очках, более похожая на учительницу начальных классов, и разъясняла будущим покупателям достоинства моментального приготовления пищи.

— Такую курицу вы сможете приготовить всего за шесть минут, — ворковала она вкрадчивым голосом, — за две с половиной минуты приготовить кило мяса, и за четыре минуты испечь пирог... тоже килограммовый. Допустим, сейчас праздник, и к вам пришли гости, человек десять, а в доме ничего нет. Имея такую печь, вы сможете приготовить праздничный обед и накрыть стол всего за полчаса, и совершенно не устанете. Высокочастотная печь сделает вашу жизнь праздником...

— Да она стоит пять тысяч! — раздался голос из толпы. — Проще на плите сделать!

— Здоровье каждого из нас значительно дороже. А те часы, которые каждая женщина проводит сейчас у плиты, складываются в целые годы непрожитой жизни. Например, вы, — она обратилась к Виктору, — наверное, скептически относитесь к таким вещам, но пройдет несколько лет...

— А почему скептически? — перебил Виктор. — Нормальная вещь, со временем будет в каждой семье. И дешевле сделают. Займутся отехнологичиванием конструкции.

— Ой, а вы, случайно, не конструктор? — обрадовалась девушка. — их и в Брянске собираются делать.

— Нет, я не по этим изделиям... Но я конструктор. Товарищи! — Виктор обратился к окружавшей его толпе. — Вот эти печи действительно будут в каждом доме! Как сейчас утюг или электроплитка. Вон телевизоры тоже были недоступны, а сейчас доступны. Но это в будущем. А сейчас такие печи лучше ставить в буфетах. Вместо того, чтобы держать пищу горячей, не зная, сколько народу купит, можно просто взять из холодильника и сразу разогреть покупателю. Это экономия электроэнергии и продуктов.

— Действительно, интересная мысль... — девушка была несколько смущена, — я запишу... А что вы скажете о видеомагнитофоне?

— Тоже в будущем в каждой квартире. А сейчас дорого. И снимать на видеокамеру — тоже пока неудобно и тяжело в сравнении с кинокамерой. Значит, надо делать товар коллективного пользования. Красные уголки в экономах, студенческих общежитиях и так далее. Смотреть любимые фильмы и передачи. Только надо создать сеть видеопроката, где можно взять посмотреть катушку с записанным фильмом, и чтобы был большой ассортимент фильмов и передач. Он, я смотрю, у вас пока черно-белый?

— Да. Цветные пока на студиях.

— Когда появятся цветные, кооперация может создавать такие мини-кинотеатры — телевизор, кресла, магнитофон, и воздушную кукурузу продавать. Есть же много повторных лент, для которых большой зал зрителей не соберет, а ставить нормальный кинопроектор в малом зале накладно. Можно в кафе фильмы показывать. Но главное — нужен видеопрокат, как услуга. Запишите, пожалуйста...

...Когда Виктор выбрался из толпы глазеющих, к нему подошел полноватый мужчина в темном костюме и галстуке.

— Зернов Иван Михайлович, торговая фирма "Электронсбыт". Очень понравились ваши идеи. В системе торговли работаете?

— Нет. Конструктором бытовой техники. Но не оттуда, где микроволновки.

— Это неважно... У нас появляются конструкторы, которые сразу думают, как продать то, что они рисуют. Реформа действует. В нашу систему не хотите?

— Да я только что устроился...

— Понятно. Но, если что, вот мой рабочий телефон. Кстати, цветной видеомагнитофон действительно перспективен. Вы видели новую модель "Урана"?

Он подошел к одному из телевизоров на стенде, с не слишком большим экраном, и щелкнул выключателем. Изображение оказалось цветным и неожиданно сочным.

— Кинескоп с сеткой вместо маски. Размеры как у черно-белого. Но пока не получается увеличить размеры экрана.

— Делайте с малым кинескопом. Для кухни.

— Цветной? Для кухни?

— Ну он же дешевле с хроматроном, или как он у вас называется. А монтаж удешевят микросхемы.

— Занятно... — произнес Зернов и машинально прибавил звук.

На экране метались людские фигуры, горели груды покрышек.

— Беспорядки в городах Чехословакии нарастают, — услышал Виктор голос Игоря Кириллова, — в Праге действиям полиции препятствуют депутаты парламента, вставшие между полицейскими и участниками волнений...

— Атомную бомбу кинут и мир успокоится — с чудовищной невозмутимостью произнес Зернов.

— Думаете, до этого дойдет? А как же общественность, борьба за мир? Пагуошское движение?

— Какое Пагуошское движение? — Зернов лениво двинул плечом. — Вы извините, надо помогать Верочке, а то ее совсем вопросами засыпали...

28. Иван Васильевич меняет историю.

— Пагуошское движение? Нет, никогда не слышала.

К началу одиннадцатого Соня у эконома не появилась. Виктор подошел к "Победе" за полчаса до сеанса и не зря; уже через пять минут в свете фонарей он увидел, как от Дворца к нему спешила она. Рыжие локоны выбивались наружу из-под теплого платка, и светлые полусапожки давили остатки не сметенной вовремя листвы. В руке Соня держала объемистую хозяйственную сумку. Другая, дамская сумочка болталась на ремне через плечо, и Виктор невольно вспомнил про "Вальтер".

— Прости, я не успела позвонить, — взволнованно ответила она, когда Виктор забирал у нее неизменный атрибут советской женщины, оказавшийся, впрочем, не слишком тяжелым. — Публика долго не отпускала.

"Значит, ученые у них ядерную угрозу не контролируют. Ну да, конвергенция-дивергенция, ответственность политиков, зачем тут дергаться, это мешает карьере. Че тут думать, делаем, а наверху — только в гуманных целях. И фантасты крутились в среде не диссидентов, а верноподданных."

Контролерша машинальным движением оборвала два сине-зеленых билета. В огромном фойе "Победы" уже не играл джаз; на полотно экспонировали виды Брянска из диапроектора, и похожий на секретер музыкальный автомат крутил за полтинник Мануэля. Под звуки "Tonight" перед эстрадой дергались молодые парочки, оставившие на креслах пальто и куртки.

— Рано пришли... Я рано пришла. — вздохнула Соня. — Поставь сумку, тебе, наверное тяжело держать. Там халат и кое-какие вещи.

— Пойдем в буфет. Возьмем шампанского или коктейлей.

— В кинотеатре алкоголь запрещен. Только пирожные и шоколад.

— Возьмем пирожные и шоколад. У вас тут очень экономно живут.

— Везде экономно живут. Шиковать неприлично.

— А как же сталинские квартиры?

— Те, кто там живут, тоже не шикуют на публике.

— Интересно, что говорят американцы, когда приезжают к нам?

— Они говорят, что русские очень рациональны. Слышал, Форд недавно построил совместное предприятие с ЗиЛом?

— Микроавтобусов "Циклон"?

— "Космоплан". Хорошо идут в Америке. Косыгин сказал, надо иметь у нас немного образцовых капиталистических предприятий, чтобы учиться опыту.

— Следишь за новинками автопрома?

— Все следят. Просто ты не смотришь телевизор. Пока не смотришь. В Союзе скоро все будут смотреть телевизоры, даже на Чукотке, через спутник.

Фильм оказался потрясающим. Не то, чтобы они с Соней хохотали полтора часа, хотя зал то и дело взрывался от хохота — нет, дело не в этом... Это надо видеть. Надо погрузиться в эту атмосферу пессимизма, недоверия, разочарования и цинизма, созданную великим режиссером. Надо видеть эти сцены, то погружающие зал в мрачную темноту, то, наоборот, создающие контрастными планами чувство потустороннего, фантастического мира, перекрещенного косыми линиями оконных переплетов, так похожими на тюремные решетки. Надо ощутить себя потерянными в огромном городе, городе дождя, с блестящими от воды стенами зданий и тротуарами, с отражениями фонарей в лужах, с каплями в свете фар. Надо прочувствовать это медленное нагнетание напряжения от эпизода к эпизоду, вплоть до появления призраков. Надо было слышать эту музыку — прекрасную музыку Андрея Петрова, доводящую зрителя до чувства элегантной безнадежности.

Наверное, нет смысла лишний раз напоминать читателю о прекрасной игре Никулина, Евстигнеева, Папанова и Миронова. Читатель видел этих актеров и может представить. Точно так же не надо знакомить читателя с блистательной Фаиной Раневской, сыгравшей роль комендантши, или рассказывать о том, с каким неподражаемым шармом Ирина Скобцева воплотила образ вдовы убитого академика. Пожалуй, стоит лишь потратить два слова на то, что именно Рязанов этим фильмом хотел сказать.

С повестью в нашей реальности фильм разошелся. Картина получилась не просто о фальсификации истории, и не просто о том, что ушедшие великие люди, к сожалению, не могут прийти в будущее и предъявить счет за опороченную честь и достоинство. Фраза Ростовского в повести о том, что управлять историей "не только можно, но и нужно" в фильме превратились в целый монолог о необходимости манипуляции массой, причем со ссылками на зарубежный опыт.

В финале, как у Дюрренматта, было поставлено жирное многоточие. С одной стороны, назначенный на место Зубарева "человек со стороны" (актер Михаил Погоржельский) недвусмысленно намекает карьеристу Ростовскому, что "негры" для написания монографий ему не понадобятся, а с другой, в ответ на гневную тираду молодого и принципиального научного сотрудника Антона двусмысленно отвечает: "Вы правы. С перегибами пора кончать. Меня для этого и направили. Теперь мы будем работать по-новому. Без этих грубых подтасовок, на подлинной научной основе".

То ли новый начальник всерьез хотел очистить историю и педагогику от политических манипуляций, но опасался высказать это прямо, то ли просто собирался манипулировать дальше без явных прогибов, сохраняя вид научной объективности, сказать было трудно.

Виктор периодически переводил взгляд с экрана на Соню. Сложный философский подтекст фильма ее мало интересовал; она сопереживала героям, по-детски искренне смеясь над их комичными положениями, иногда просто аплодировала. Как хорошо, что здесь не ходят в кино с попкорном, подумал Виктор, он весь бы был рассыпан по полу.

"Если она тоже играет, у нее талант круче, чем у Скобцевой..."

— Ноябрь, а еще тепло, — вздохнула Соня, когда толпа зрителей после сеанса вынесла их в ночь, полную запаха прелого листа и света фонарей на аллеях Пушкинского парка, — зима кислая будет. Как фильм, понравился?

— Рязанов гигант. Я не ожидал, что такое можно снять. Смело, очень смело.

— У него всегда сатира. Козлов в прошлом году сказал по телевизору, что наша историческая наука не должна быть флюгером, который крутится, куда ветер дует. Вот он и снял кино.

— Это связано со "сменой вех"?

— Конечно. Раньше в учебниках писали то, что скажет партия. Теперь партия будет говорить то, что ученые напишут в учебниках.

— То-есть, будут прикрываться научной мыслью?

— Опираться. Научная мысль развивается, появляются новые теории. Конечно, ученые должны понимать свою ответственность перед обществом... Короче, по телевизору так объясняли.

Прекрасные времена, подумал Виктор. Времена, когда люди говорят "так сказали по телевизору". По телевизору плохого не скажут. Пройдет лет сорок, и они будут говорить "я нашла в Интернет".

В глубине аллеи, за прямоугольной чашей фонтана, заваленной до весны потемневшей листвой, в свете фонарей тихо грустил Пушкин. Над деревьями кремлевским созвездием сияли красные огни на вершине парашютной вышки, и над ними, среди неярких звезд, медленно ползли огни транспортного самолета.

— Пошли через Брод. В парке уже темно, — сказала Соня, и потянула Виктора на асфальтовую дорожку вдоль высокой ограды, за прутьями которой дремал особнячок в стиле модерн, окруженный детскими горочками, песочницами и качельками.

— Могут напасть?

— Можем напугать влюбленных. Пусть себе целуются. Ты знаешь, в девятиэтажках на Молодежной обещали скидки.

— Лишь бы войны не было.

— Война... — Соня зябко повела плечами, — война, война... Иногда мне кажется, мы уже привыкли жить на вулкане. Мы все спокойно говорим о войне, о ядерном оружии, и обсуждаем между собой, что будет носиться будущим летом и как лучше расставит мебель в квартире. Думаю, из Белграда, если что, артистов и специалистов вывезут.

— Надеюсь. Если я что-то понимаю в этом мире, заварушка начнется не там.

— Уже началась.

— Сегодня?

— Давно. Пока мы ходим в кино, репетируем, ездим на природу, в Индокитае американцы жгут напалмом деревни. Каждый день сотни людей гибнут ради нас. Не из-за нас, а ради нас. Наши испытывают новые ракеты, китайцы получают закаленный в боях командный состав, и все потому, что американцы решили покорить несколько маленьких гордых народов. Или стереть их, как фашисты. И мы все знаем, что эти заживо сгоревшие женщины и дети спасли сотни тысяч наших женщин и детей, может быть, миллионы. И спокойно выбираем на Куйбышева лиловый кримплен, и думаем, будет ли он к лицу... У Рязанова, наверное, наболело.

— Но вы же можете действовать на души. Своими песнями, музыкой.

— Как раз сегодня и было. "Что потерял ты здесь, парень, из теплого штата Невада? Слышишь, как мать рыдает, увидев твои награды?" Просили исполнить на "бис". А потом они расходятся и обсуждают новостройки. Видишь "Журавли"? — она кивнула на горящие в ночи огромные окна фабрики-кухни. — Народ отдыхает и танцует шейк.

— Может, там свадьба, — возразил Виктор. — Не отменять же ее. И я очень рад, что кримплен не дефицит, и никто не ворчит, что советская власть не может обеспечить народ тканями. Якобы не может обеспечить, конечно.

— Только не говори, что наш кримплен имеет всемирно-историческое значение. Это у тебя от тридцатых. Отсталые элементы не хотели замечать достижений. В тридцать седьмом тебе было двадцать лет... Ты помнишь тридцать седьмой?

— Я помню тридцать восьмой.

— Все равно. Сейчас отсталых элементов нет. Теперь достижения во всем. Жить надо в настоящем времени. Если человек долго живет в другом времени, он теряет свое.

...Одинокое окно эконома долго горело на бледном фасаде, освещенном газосветными трубками фонарей, и рыжая луна, уходящая за кромку леса над куполами Троицкой церкви, была похожа на это окно. Завершалась неделя, и Виктор еще не знал, что принесет ему следующий день.

29. Маски сброшены.

— Вас не подвезти?

Корин стоял у знакомого бело-голубого "Циклона", затормозившего на углу Почтовой.

— Да я вообще в гастроном иду... Я зачем-то понадобился?

— Скорее мы вам понадобились. Вы ничего не хотели бы нам сказать?

Прозрачное, светло-голубое небо чашей висело над Бежицей. Хриплый гудок маневрового донесся со станции. Пахло дровяным дымком и где-то в соседнем дворе слышались крики ребятни: "— Вада! — Нет, не вада!"

Внезапно Виктор почувствовал, что он смертельно устал от ожидания непонятно чего. Так бывает, когда до зарезу надо сделать какую-то работу, и после длительных попыток начинаешь понимать, что от тебя совершенно ничего не зависит.

— Да, конечно. Если ко мне есть какие-то вопросы, можно меня просто вызывать и спросить, а не присылать Вочинникова с какими-то неопределенными намеками? Чтобы можно было отвечать просто существительными и глаголами — он встретился, она сказала, он передал?

Корин потупил голову в некотором раздумье. Было слышно, как урчит мотор "Циклона".

— Вочинников больше не будет вас беспокоить, — неторопливо произнес Корин, и после некоторой паузы добавил, — он арестован.

— Надеюсь, не из-за меня?

— Из-за вас. Ему предъявлено обвинение в шпионаже. Взяли с поличным, во время сеанса радиосвязи, когда он запрашивал у своих зарубежных хозяев разрешения ликвидировать вас.

— Поздравляю. Значит, это и был тот самый? И теперь... ну, это... все ясно?

— Да как вам сказать... Кстати, я вас не сильно напугал?

— Я уже морально подготовился.

— Ну, это хорошо. Тогда я познакомлю вас с одним хорошим человеком, который нам всем очень помог.

Он махнул рукой. Дверь "Циклона" хлопнула. К ним подошел молодой жизнерадостный брюнет в бежевом двубортном полупальто и шарфике в крупную шотландскую клетку. Очень знакомая одежда...

— Простите, это случайно не вы были на кафедре с этим... — Виктор повел рукой у своего подбородка. — Товарищ Григян?

— Позвольте представить, — произнес Корин. — Тофик Гасанович Дадашев, артист Москонцерта. Поскольку он уже выступал на публике, пришлось прибегнуть к небольшому маскараду.

— Вы? Тот самый знаменитый Тофик Дадашев?

Тофик Гасанович смутился и даже немного покраснел.

— Виктор Сергеевич, вы так говорите, будто я сам Вольф Мессинг. Я только год работаю.

— Ну, вы явно покрепче Мессинга... Так это, как его... вы теперь все знаете?

— Ничего мы не знаем, — сердито ответил Коорин. — Давайте сядем в машину, там не так холодно.

— Давайте по порядку, — начал Корин, устраиваясь на диване из винилискожи. — Благодаря товарищу Дадашева мы установили следующее. Во-первых, вы, Виктор Сергеевич Еремин, всерьез думаете, что вы из будущего, причем другого будущего, и вообще путешествовали по разным временам нашей истории. При этом вы абсолютно разумно полагаете, что с такими мыслями вас могут принять за сумасшедшего, и стараетесь вжиться в реальность. Но этого мало. Господин Вочинников, матерый агент ЦРУ, тоже абсолютно убежден, что вы явились к нам из будущего. В этом его убедил ликвидированный им агент, который сообщил о похищенном у вас радиотелефоне со встроенной микро-ЭВМ и принадлежностях к нему и каких-то непонятных деньгах "Банка России". По словам Вочинникова, агент ликвидировал гражданина Бородкова, который произвел кражу из камеры хранения. Сам агент проник в вашу квартиру и обнаружил в подоконнике тайник с принадлежностями к телефону. Практически сразу нашел. Есть такой местный обычай — класть монеты под подоконник.

— Да? — удивленно произнес Виктор. — А я и не знал...

— Также на совести этого агента и убийство Незнамовой — ему показалось, что она хочет выйти из игры, потому что ей не удалось добиться, чтобы вы остались у нее на квартире. Она должна была подмешать вам в чай специальное средство, и потом заявить, что вы принудили ее к вступлению в связь, чего она не сделала. Агент сообщил Вочинникову месторасположение тайника, после чего Вочинников столкнул его под поезд и начал попытку шантажировать вас двойником-предателем. Так что версия с загипнотизированным изобретателем отпадает. Остается вопрос, почему американские спецслужбы бросили целую сеть ради одного человека в городе, где есть целый ряд объектов, имеющих стратегическое оборонное значение?

— Так вы же видели мобильный телефон.

— Вы никогда не смотрели пьесу Робера Тома "Ловушка для одиного мужчины"?

— Смотрел два раза, двадцать лет тому вперед. Это имеет отношение?

— Вочинников ничего не обнаружил в тайнике. Тайник был пуст и Вочинников запаниковал. Он решил, что предметы и валюта попали к нам. Вы своим выступлением на кафедре вообще вынудили его потерять осторожность. В итоге резидента мы взяли, но у нас нет улик для подтверждения вашей версии. С медицинской точки зрения вы ничем не отличаетесь. Разве что хорошим здоровьем для своего возраста. Мочеполовая система как у тридцатилетнего мужчины, словно не было войны, голода и прочего. Но это может быть по разным причинам.

— А телепатия? Разве это не детектор лжи?

— Виктор Сергеевич, так называемый "детектор лжи" у нас считается незаконным методом ведения следствия, как и пытки. Он выявляет не истину, а субъективные представления о ней гражданина на бессознательном уровне. Представления, которые могут быть результатом внушения или самовнушения. То-есть, можно внушить человеку, в том числе и под гипнозом, что он убийца, затем проверить "детектором лжи", и он покажет, что тот якобы убийца. Это разновидность признания, а еще Вышинский в своем учебнике писал, что глубоко неверно смотреть на признание как на "царицу доказательств". Одним словом, если с Вочинниковым все более или менее ясно, то вам придется "жить в ожидании Элизабет", потому что неизвестно, то ли это неизвестное науке явление, то ли вам это внушили, а Вочинникова дезинформировали с целью какой-то пока неясной нам игры. Вочинников не видел никакого телефона с ЭВМ, и не знает, был ли он там, или это вымысел.

— Может, темнит, и вещдоки уже у американцев?

— Это тоже проверяется, но все говорит против. У вас есть какие-нибудь другие серьезные доказательства? Кроме личных предметов, о них мы уже говорили.

— А то, что я, например, сообщил о магнитопластическом эффекте, который еще не открыт?

— Вы умеете читать мысли?

— Нет.

— И я нет. А вот Тофик Гасанович умеет. У него особый дар. И у вас, возможно, свой дар. В общем, можете не волноваться, в психбольницу вас точно не заберут, вы при любых своих идеях абсолютно нормальны для общества. Что это за дар и как вы можете быть полезны стране — еще предстоит изучать. Долго изучать. С бомбой мы можем сразу проверить, а вот что-то более сложное, что потребует большого труда и денег...

— Я понял. То-есть, я могу оказаться дезинформатором, который подкинет с десяток полезных идей, а затем поведет развитие по неверному пути.

— Либо последствия реализации этих идей дадут совершенно неожиданные последствия вплоть до катастрофических. Вы сами все прекрасно понимаете.

— Но тогда надо защитить Ларину. Из-за меня она может погибнуть. Вочинников же запрашивал о ликвидации.

— Софья Петровна, как вы знаете, поехала к дневному концерту, с ней все будет нормально. Кстати, а почему вы не о себе волнуетесь?

— Потому что вокруг меня всех убивают. И если бы я остался у Лики, она была бы жива.

— Незнамову бы убрали позже, когда она будет не нужна. Если человек связался с иностранной разведкой, наивно думать, что у него будет долгая жизнь. А насчет Софьи Петровны не волнуйтесь. Пришла ответная шифровка — ЦРУ запрещает вас ликвидировать. И тоже непонятно, игра это или их кто-то всерьез убедил. А вы что скажете, Тофик Гасанович?

— Ничего нового, Валентин Иванович. Виктор Сергеевич, а что, Мессинг точно упал в обморок?

— Упал.

— И в вашем этом... там Союза нет?

— Так получилось. Надеюсь, тут этих ошибок не повторят.

— Могу только повторить. Виктор Сергеевич совершенно искренен.

— Тофик Гасанович, а вы можете это как-то... гипнозом там или чем...

— Не берусь. Пока, думаю, это не надо трогать. Изучать надо.

— Понятно. Тофик Гасанович...

— Я понял. Прогуляюсь до Промтоваров.

— Виктор Сергеевич, — продолжил Корин, когда Дадашев вышел, а стекло между водителем и салоном было поднято, — вы можете сообщить нам что-то такое, что может сейчас знать очень ограниченный круг людей, но будет известно всем через сорок лет?

— Могу сказать, как действует "жучок" в американском посольстве без батарейки.

— ЦРУ его уже давно раскрыло. Просто история не афишируется обеими сторонами. Слушайте, давайте зайдем с другой стороны. Допустим, есть некто, кто вас сюда заслал. Засылают всегда с определенной целью. Допустим, вы — наивный человек, который не догадывается, как именно его используют, и не может ничего сообщить, если его раскроют. Но, если исходить из.. из ваших субъективных представлений, вы выполняли задание несколько раз. Верно?

— Четыре раза.

— У вас есть соображения, в чем может быть это задание? Что общего?

— Попадание происходит всегда перед возможной мировой войной или политическим кризисом, ведущим к мировой войне.

— Уже что-то.

— Во всех случаях наши... ну, те, которые со стороны СССР или России, органы национальной безопасности использовали меня в операции, которая предотвратит войну или ослабит ее последствия. Правда, в девяносто восьмом больше пытались выяснить, как я должен влиять.

— Выглядит бредово, но логично. По данной версии, вас подбрасывают, как туза в рукаве, чтобы мы сами решили, как его использовать. И обстановка действительно напряженная. Конфликт вокруг Чехословакии грозит перерасти в войну с применением оружия массового поражения, если учесть возможную эскалацию войны советско-китайского блока с США, странами, на которые США имеет политическое влияние, ну и естественно, Германией, где к власти приведут ярых неонацистов. По этой версии, для предотвращения войны мы должны придумать политическую комбинацию, в которой используют вас. Верно?

— Пока не вижу противоречий, — осторожно ответил Виктор.

— Так вот, вся эта версия держится на одном допущении — что ЦРУ действительно верит в вас, как в человека из будущего. Если же ЦРУ блефует, то рассчитывает, что наша операция вызовет эффект, который нужен американским политикам, а им сейчас нужна большая война любой ценой. Электронное устройство, сделанное на недоступных человечеству технологиях, было бы вещественным доказательством, что ЦРУ не блефует, либо оно блефует, но мы можем убедить американцев в реальности пришельца из будущего. Этого доказательства нет. Пока оно не появится, мы не можем идти ни на какие комбинации с использованием вас.

— И когда оно появится?

— Мы отрабатываем версию, что устройство попало к случайному человеку, естественно, будут попытки проверки через наших людей там. Но, если не произойдет чуда, то это займет неопределенно долгое время. События же развиваются быстро, военный конфликт может начаться в течение ноября, чтобы повлиять на итог выборов американского президента.

— Американцы начнут мировую войну ради победы на выборах?

— Вполне реально. США на грани революции, они там на все готовы.

— То-есть, я никак не смогу помочь предотвратить войну?

— Слишком велик риск, что попадем в ловушку. К тому же, есть вариант, что телефон попал в руки агента другой разведки, например, БНД. Немцы будут молчать об этом, чтобы столкнуть американцев с нами, а нас — лишить козыря в вашем лице.

— Ну, а то, что я как с неба свалился? Вы же не нашли, как я попал в Брянск. И не найдете.

— Возможно. Но доказать, что вы действительно не могли попасть в Брянск каким-нибудь не противоречащим науке способом, практически невозможно. Нет вменяемых свидетелей материализации вас из воздуха. Кстати, мы так и не нашли Еремина Виктора Сергеевича, школьника пятьдесят восьмого года рождения того же месяца и числа. Значит, никакого перемещения во времени не было.

— Это не во времени. Я же объяснял.

— Ни один ученый такой возможности не допускает. Нужны доказательства.

— Что же делать?

— Вы еще спрашиваете? Да о вас можно кино снимать! Бомбу нашли. Две бомбы. Предложили новое направление в бытовой электронике. Подсказали ученым БИТМа революционную идею. Целую шпионскую сеть помогли раскрыть. Работать вам надо. Вы приносите, как инженер, реальную пользу стране, и сейчас надо думать больше о том, чтобы вы не особо разбрасывались, иначе будем иметь кучу идей, не доведенных до ума. В бытовом отношении у вас тоже жизнь налаживается. Да, кстати, вы дали нам подсказку, как здесь сделать СССР вечным.

— Какую?

— Маркетинговую. Мир — рынок общественных систем, и на нем всегда надо делать что-то новое, чтобы на товар был спрос. Идея лежала, что называется, на поверхности. Но кто знает, сколько бы мы потеряли времени, прежде чем додумались до такой простой вещи — переформулировать привычные понятия, поставить новые условия задачи. Как лучше изложить эту идею руководству страны, убедить конкретных людей — это уже наши проблемы. Ваше задание выполнено. А с войной и миром мы решим сами. Нас миллиард. Не "золотой миллиард", а боевой миллиард человечества.

Наступила пауза. В "Циклоне" глухо стучало сердце мотора, и подрагивало сиденье.

— Знаете, что... — нарушил молчание Корин, — попробуйте сегодня на воздухе прогуляться. Дождя вроде не обещали.

30. Призрак появляется днем.

"Как-то странно и нелепо закончился разговор", думал Виктор, шагая через переезд к фабрике-кухне. "Корин как будто не договаривает что-то важное, что я не должен знать. Хотя ситуация дурацкая. Есть полусумасшедший изобретатель, иногда проявляющий паранормальные способности, и ЦРУ ради него бросает целую армию шпионов, не считаясь с потерями. Причем в городе, где шпионам работы по уши. Для УГБ это выглядит просто дико. С их точки зрения то ли ЦРУ кто-то развел, то ли само ЦРУ пытается разводить в духе фильма "Высокий блондин в черном ботинке". Но зачем? А вещдоки уплыли в неизвестном направлении. "

На площади перед Дворцом Культуры играл духовой оркестр. Перед большим щитом у ограды музыкальной школы толпился народ и стояла машина, заменяя трибуну. Виктор подошел поближе.

— Товарищи! — говорил какой-то мужчина в длинном пальто и шляпе, — Сегодня мы торжественно открываем этот стенд с планом будущей центральной площади Бежицы. Ее будут строить двадцать лет, и после завершения это будет самая большая площадь в Европе, товарищи! Она будет больше площади имени Куйбышева в городе Куйбышеве, больше Плас Дефиляд в Варшаве, почти вчетверо больше Дворцовой площади в Ленинграде и восемь раз больше Красной площади в Москве. Сейчас, как вы знаете, первомайская и ноябрьская демонстрации проходят на проспекте Ленина, это требует перекрытия движения транспорта и народное хозяйство несет убытки. После завершения строительства демонстрации будут проходить в Бежице безо всякого перекрытия транспорта, который будет двигаться в основном по улицам Сталина и Ульянова. Это огромная экономия, товарищи! Предлагаю открыть стенд и передать слово одному из ведущих специалистов ЦНИИ экспериментального проектирования товарищу Камкину!

Оркестр грянул туш. Под аплодисменты полотно поползло вниз и перед глазами Виктора открылось что-то вроде куска яндексовской карты. Сориентировавшись, Виктор понял, что мегаплощадь протянется на целый километр, от III Интернационала до Металлистов.

"Фигасе", подумал Виктор, "еще одна стройка Империи".

Из динамиков зазвучал голос архитектора.

— Прежде всего, обратите внимание вон на то здание на северной оконечности площади. Это Театр юного зрителя, здание из алюминия, стекла и бетона по индивидуальному проекту. Предусмотрен зал на восемьсот мест...

В толпе кто-то присвистнул.

— Детская студия, бассейн, уголок живой природы и кружковые помещения, — невозмутимо продолжал архитектор. — Таким образом, это будет не просто театр, а центр воспитания детей дошкольного и младшего школьного возраста. Теперь обратите внимание на центр площади. Там появится девятиэтажное здание, в котором разместятся райком, райсполком, райсовет, дом политпросвещения, нарсуд и другие районные организации, чтобы можно было не ходить по инстанциям, а найти все сразу в одном месте...

— Хорошо бы, — произнесла тетка справа, — особенно если собес там же.

— У левого фасада здания будет монументальная скульптурная композиция... Содержание композиции определят ближе к завершению строительства. Теперь вот это вот длинное низкое здание напротив. Это новое для Брянска здание, и называется оно МТЦ. Многофункциональный торговый центр. Там будет универмаг, продовольственный универсам и туда переедут павильоны колхозного рынка. Над всем этим будет возвышаться небоскреб гостиницы высотой двадцать два этажа, на котором разместятся антенны радиотелефонной связи...

На Виктора вдруг накатила волна грусти. А ведь могло это быть и в нашей реальности, подумал он. Ну, может, чуть позже. И неужели это все здесь останется великими довоенными планами?

Он выбрался из толпы и направился в сквер, к круглому фонтану, странному наследию сталинской эпохи, где под круглой чашей, покоящейся на четырех колоннах, сидели рыба, лягушка, утка и еще кто-то, — Виктор прошел мимо, так и не выяснив этого. Грызла досада, что с Вочинниковым ЦРУ развело его, как лоха. Какого черта он связал этого типа с госбезопасностью, почему не позвонил Корину, когда началась эта история с двойником? Хотя Корин сам инструктировал ничего не делать и ждать. Им надо было вытащить телепата для проверки.

Выйдя из сквера, он машинально двинулся по бульвару 50-летия Октября, подумав, что его переименовали, наверное, в прошлом году. Улица показалась ему похожа и не похожа; отличие было лишь в том, что вместо пятиэтажек, выросших к середине шестидесятых, здесь были башни девятиэтажек.

В конце улица неожиданно оказалась точь в точь, как в нашей реальности тех лет: новенькая школа, выросшая в окружении частных домов и асфальтированная дорога мимо Больницы, завершавшаяся лестницей в пойму и летней стеклянной кафешкой у обрыва, закрытой по случаю конца сезона. Ступени вели вниз, к дороге на пляж; кусты по бокам еще не выросли, на горизонте не было видно зданий Десятого Микрорайона, сбегавших по высокому склону холма, и от этого место начинало казаться пустым и голым. Людей не было видно.

"А вдруг моя миссия действительно закончена? И вот сейчас я пройду по этой лестнице, и незаметно окажусь в нашей пойме, в нашем времени. Может быть, это там, у деревянного столба электросети".

Виктор двинулся вперед, сначала осторожно, потом ускоряя шаг. Столб остался позади. Прохладный воздух обвевал его лицо, над головой от налетевшего порыв ветра шумели ветви деревьев. Дорога уводила вперед, к небу в конце желто-бурого коридора.

Он остановился. Прямо перед ним лежала серо-желтая полоса пляжа, а за ней неторопливо катилась Десна, и ветер морщил рябь на ее зеркале. Это был все тот же шестьдесят восьмой, и он отличался от его шестьдесят восьмого — вдоль дороги у пляжа стояли аккуратные парковые скамейки. Чуда не произошло.

Внезапно глухой удар долетел до него с неба; редкие оставшиеся листья закружились, опадая с ветвей. Далекий монотонный гул наполнял пространство. Летчики тренируются на сверхзвуке.

А может, войны не будет, подумал Виктор. Не самоубийцы же они все там на Западе. Игра на нервах избирателей, фарс клоунада... Низкий ядерный потенциал Америку не спасет. Война затянется, у России и Китая технологии и ресурсы. Неужели они этого не понимают...

— Добрый день, Виктор Сергеевич! — услышал он голос за спиной. — Хорошее место для размышлений о жизни.

Голос показался знакомым. Виктор обернулся — и обмер.

Перед ним, в мягком синтетическом полупальто из твида и модной "патрульной" кепке-милитари стоял Альтеншлоссер.

Конец второй части.

Оглавление

ИНФО

Стройки Империи, ч. 1 и 2 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg