«Джокер Сталина»

Джокер Сталина (fb2) - Джокер Сталина 1223K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Львович Орлов - Андрей Борисович Земляной

Андрей Земляной, Борис Орлов Джокер Сталина

Серия «Попаданец»

Выпуск 12

© Андрей Земляной, 2017

© Борис Орлов, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Авторы благодарят Карена Степаняна и Александра Ласкина за активную помощь в работе над книгой.

1

Нет в мире предмета, человека или идеи, которые не могли бы использоваться как оружие, но специально подготовленные к тому – много лучше.

Тацит. Неизданное

– Знаете, я, пожалуй, вынужден признать: ваши протеже способны на что-то полезное…

– Хотелось бы уточнить: что именно навело вас на такую оригинальную мысль?

Первый говоривший приятно улыбнулся:

– Ну как же, как же… Столько мучеников сразу! Один Пешавар чего стоит… А ведь есть и еще… Нет, право же: действия вашего протеже имеют определенный смысл… – он развел руками. – Хотя надо отметить, что если бы за работу взялись мои протеже, урожай мучеников был бы намного больше.

– Вы уверены?

– Ну разумеется! – первый из спорщиков покровительственно улыбнулся. – Англо-саксы сделали бы все спокойнее, методичнее и, главное, куда более эффективно. Это вашим славянам нужен рывок, сверхусилие. Согласен, получается эффектнее. Но эффективнее ли?

– А вы не допускаете, что цели снабдить вас мучениками просто не ставилось, а решалась какая-то иная – совершенно иная – задача? – закипая, спросил второй. – Или мученики – глобальная цель?

Первый рассмеялся – снова покровительственно.

– Какое нам дело до того, какую задачу ставили они? Важен ведь результат.

– Ах, ну да, – издевательски хмыкнул второй. – Как же, как же – цель оправдывает средства. Слыхали…

– Ну, мне тоже доводилось кое-что слышать, – ощерился первый. И, заведя очи горе, процитировал: – «Чистые руки, горячее сердце, холодная голова». Разве это не из арсенала ваших обожаемых неистовых славян?

– Оттуда, оттуда. Вы, как и всегда, непогрешимы. Вот только небольшая, но важная деталь: они никогда не позволяли себе убивать без разбора. Даже ради благих целей…

– Сэр, ваш цилиндр…

– Благодарю, Арчи, – Уинстон Черчилль слегка поморщился и принял нелюбимый им головной убор.

Он не любил строгие уставы Парламента. «Только фрак, только цилиндр, только белые перчатки…» За этими внешними атрибутами теряется главное – строительство ИМПЕРИИ. Впрочем, Империю уже, в общем и целом, построили, теперь стоит задача ее удержать. А вот с этим как раз проблемы. Сколько времени эти болтуны из коалиционного правительства рассуждали о статусе доминиона для Индии, и что? Доигрались со свободами для дикарей: теперь в Индии уже почти год разрушается столь тщательно, бережно и любовно возводимое здание цивилизации… Стоит ли лукавить с самим собой?! Не «разрушается», а «уничтожено»; и теперь примитивные аборигены с упоением отплясывают на руинах. И одновременно режут друг друга и тех немногих сахибов, что ещё там остались…

Он и его «группа Черчилля» – небольшая фракция, маленький островок единомышленников внутри рыхлого, раздутого, будто больного водянкой организма консервативной партии – с самого начала выступали против предоставления статуса хотя бы даже доминиона Индии и за более жёсткий внешнеполитический курс. В частности – за более активное противодействие распространению красной заразы. Но эти умники – Черчилль поморщился при воспоминании о Палате общин – эти умники, разумеется, заболтали его предложения. И что теперь?

– You were given the choice between war and dishonour. You chose dishonour, and you will have war[1], – пробормотал он, садясь в автомобиль, и улыбнулся своим словам. Хорошая фраза. Чеканная. Вот и надо ее произнести по поводу посылки войск в Индию. Пора, пора уже прекращать эту вялую, «странную» войну с индусами. Все силы – в бой! Самолеты, танки, пулеметы и газ! Газ! В конце концов, если эти черномазые выбрали войну против предопределенного им самой судьбой служения белому господину, почему мы должны миндальничать? Все равно они плодятся, как кролики в садке, так что смерть даже сотни тысяч этих тупых обезьян ничего не изменит. Даже миллиона!.. А потом заняться Европой. Комми совсем потеряли страх: Германия, Италия, Албания… Кто следующий? Неужели Британская империя будет спокойно смотреть, как красная чума расползается у нее под боком?..

«Роллс-ройс» неспешно катил по ноябрьскому Лондону. Уинстон Черчилль, лидер одной из фракций партии тори, откинулся на спинку кресла, обдумывая свою речь в Парламенте…

Неприметный человек в сером пальто и мягкой шляпе «трильби» пристально глядел на серую ноябрьскую реку, облокотившись на парапет.

«Вроде и не Сохо, а самый что ни на есть центр – благопристойное Сити, но река – грязнее не видал. Неужели кто-то здесь еще готов топиться в этой вонючей клоаке? Джером, помнится, писал о прогулках по Темзе на лодках – боже сохрани! Плавать по этой сточной канаве? Еще чего не хватало! То ли дело – Москва-река. Чистая, воду пить можно… Ну, не в самом центре города, конечно, но даже там рыба ловится: окуньки, караси, плотва, ерши… А здесь если что и живет, то небось чудище какое-нибудь: семь плавников, пять глаз и два хвоста! Бр-р-р-р!»

Человек передернул плечами и тут же обнаружил стоящего рядом бобби, который внимательно его разглядывал. Полисмен козырнул:

– Сэр, с вами все в порядке?

– Все хорошо, констебль… – человек сунул руку в карман пальто и вытащил портсигар. – Сигарету?

– Очень благодарен, сэр… Позвольте предложить вам огня… – Спичка чиркнула о коробок, и оба закурили. Бобби, помявшись, смущенно произнес: – Вы уж не серчайте, сэр, только сперва-то я вас за этого принял… ну которые… фью-и-ить… – он изобразил рукой движение в сторону грязно-свинцовой воды.

– Правда? – человек в сером изобразил удивление легким движением бровей. – А я вот как раз стоял здесь, ждал своего друга и компаньона, и размышлял грешным делом: какая же, должно быть, мерзкая смерть – утопиться в этой грязи…

– И не говорите, сэр, и не говорите. Вот вчера, например, кинулась одна, значит. Так головой об бочку саданулась, расшиблась, но не утонула. Выловили её – и в госпиталь, а по дороге она рожать начала. И так, значит, на докторов кричать принялась: осторожнее, мол, не у коровы роды принимаете! Подумайте только – пять минут назад топилась, а сейчас… – полисмен покачал головой, снова козырнул: – Желаю всего хорошего, сэр. И спасибо ещё раз за сигарету…

Он ушёл, а человек остался и снова уставился на реку. Только теперь его мысли потекли совсем в другом направлении. «Вот ведь как бывает… Товарищ Белов нас учил, методики писал… Пусть мне кто другой соврёт, что это не он, а “старшие товарищи из Коминтерна”. “Ха-ха” три раза! Что я, этих атаманов из Коминтерна не знаю? Очень хорошо себе представляю: им бы только взорвать что-нибудь да ножом в бок пырнуть. Ну иногда еще для разнообразия устроить перестрелку. А тут всё так толково расписано – с точными нормативами, развесовками, методиками разработки и подготовки подхода и отхода… Да у коминтерновцев и слов-то таких не слыхали! А Белов… Белов – это Белов! Механизм для убийства, самодвижущаяся гильотина!..» Он поднял голову и не торопясь огляделся. Ага, вон Смирнов – делает вид, что на витрину пялится. А вон О’Лири – с газетчицей треплется… О-па! Воротник поправил. Команда «Внимание!»

Он снял шляпу и пригладил волосы, а потом снова нахлобучил «трильби», стараясь усадить головной убор поглубже, чтобы случайный порыв ветра не мог его сорвать. Смирнов направился к нему: уходить лучше двойками. Он зашел в ярко-красную телефонную будку возле вывески с надписью «Лучший чай Цейлона». Там, в неприметной кондитерской, сейчас уже готовятся…

О’Лири широко зашагал к кондитерской с видом человека, решившего непременно выпить чаю или умереть. В этот момент мимо него проехал серебристо-белый «роллс-ройс». Вот он поравнялся с телефонной будкой, из которой тут же выскочил Смирнов, вот он проехал еще метров двадцать вперед, вот под ним оказался люк канализации…

Яростный грохот кувалдой ударил по ушам. Заложенные в канализационный колодец сорок кило тротила сработали точно громадная пушка. Автомобиль разорвало на части, и человек в сером проводил взглядом улетевшее в реку крутящееся колесо: «А неплохо, неплохо… Вот так, товарищ Белов: мы хорошие ученики. Спасибо учителю».

Что-то небольшое шлепнулось совсем рядом, но Павел Анатольевич не успел разглядеть, что именно…

– Мистер Джонсон? – рядом оказался О’Лири. – Уходим?

– Ну, если хочешь – оставайся, – хмыкнул Судоплатов. В этот момент к нему подошел Смирнов. – А мы – пошли…

Выли сирены пожарных и полицейских автомобилей, а по набережной бежали перепуганные люди, в толпе которых и растворились диверсанты. Краем глаза Павел Судоплатов успел заметить что-то неправильное на кресте маленькой старинной часовни. «Тряпка какая-то, что ли? Закинуло взрывом? Должно быть, так. Ладно, вороны потом себе на гнездо приспособят…»

Восемнадцатого ноября в результате взрыва газа в подземной газовой магистрали в Лондоне погиб заклятый враг всего советского народа – Уинстон Черчилль.

Черчилль был ярым противником нового строя, защищая интересы своих хозяев-империалистов. Многие люди по всему миру – ирландцы, индусы, сикхи, пуштуны, африканские негры – вздохнут с облегчением, узнав о кончине врага свободы и счастья простых людей. От яростного антикоммуниста Черчилля остались только ботинок и обгоревший шелковый цилиндр, который взрывом зашвырнуло на крест часовни семнадцатого века. «Должно быть, все остальное был просто пузырь, надутый вонючим воздухом», – шутят лондонцы.

«Правда», 19 ноября 1935 года

– …Ну как оно, юнак? – шепотом поинтересовался Христо Боев, утирая со лба пот. – Не жарко?

Столбик термометра показывал тридцать восемь в тени, поэтому Белов не удостоил болгарина ответом. Он поправил белую полотняную шляпу-панаму, стараясь упрятать лицо в тень. Здесь, на руа Сан-Антонио, возле замечательно красивой старинной церкви, бразильское солнце жарило с такой силой, что от ожогов мог не спасти даже индийский загар.

Наталский полицейский, так же как и все изнывавший от жары, равнодушно скользнул взглядом по двум хорошо одетым прохожим. «Верно, племянничек встречает своего дядюшку, вернувшегося из Европы, – подумал он. – Если они сейчас зайдут выпить кашасы… Я совершенно точно угадал!»

Двое огляделись и нырнули в маленькую кафезинью, прячась под её навесами от палящего солнца. Полицейский пригляделся: старший взял кайпиринья, а младший – «ледяной бразильский»[2]. «Какой я умный, – подумал постовой. – Вот что значит долгая служба в полиции. Как хорошо я умею разбираться в людях!» Он горделиво задрал голову, но тут же понурился, размышляя о том, что, несмотря на его несомненные достоинства, он все ещё простой патрульный. Хотя ему уже тридцать два года…

– Юначе, что-то этот держиморда нас так внимательно изучает. Как считаешь?..

– Пустое, Христо. Просто ему скучно, вот и пялится на прохожих…

Они молча синхронно пригубили свои напитки. Сашка погрузился в раздумья, снова и снова вспоминая все произошедшее за последние несколько дней.

– …Товарищ Белов, – Димитров поднялся из-за стола и, опершись большими сильными руками о столешницу, словно бы навис над юношей. – Товарищ Белов, и я, и мы все в Исполкоме Коминтерна понимаем: просить вас сейчас принять участие в новой операции означает просить вас рисковать добрым к вам отношением товарища Сталина. Но, если честно, другого выхода у нас нет…

– Товарищ Димитров, – Сашка, напустив на себя вид полной безмятежности, взглянул на Димитрова снизу вверх, – вы заканчивайте нагнетать, а скажите лучше толком, что от меня надо?

– Ты газеты в ноябре внимательно читал? – ответил вопросом на вопрос Димитров.

Белов честно принялся вспоминать, что же такого было в ноябрьских газетах? Перед мысленным взором, словно схваченные объективом камеры, стали пролистываться страницы прочитанных газет, сохраненные зрительной памятью. В начале ноября – сплошные славословия в честь очередной годовщины Великого Октября, дальше – отчеты о парадах и демонстрациях, а потом… Потом было провозглашено создание Филиппинской федерации – в значительной степени независимого государства во главе с президентом Мануэлем Квезоном. Там еще этого сукиного сына – генерала Дугласа Макартура – назначили ответственным за реорганизацию вооруженных сил. Еще – в Москве прошло Всесоюзное совещание стахановцев. Иосиф Виссарионович произнес свою знаменитую фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселее»…

– Ничего не вспоминается? – поинтересовался секретарь ИККИ. – Совсем ничего?

Так, а что же там еще-то случилось? О! В Варшаве под суд отдали Бандеру! И что? Ему и в польской каталажке будет несладко, так что ликвидировать вроде необходимости и нет. А еще? Английские шахтеры забастовки устраивали – требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда. И?.. Американский исследователь Линкольн Эллсуорт впервые пролетел на самолете через всю Антарктиду от моря Уэдделла до моря Росса. Тоже как-то не то…

– Ничего, – сдался Александр. – То есть абсолютно. Ничего такого, в чем могло бы помочь мое участие.

– Вот как? – Георгий Димитров усмехнулся. – А что насчет новостей из Бразилии?

– Откуда? – изумился Белов. И добавил: – Честно говоря, о Бразилии я знаю только то, что там растет кофе, много-много диких обезьян и проводятся карнавалы в Рио…

– Правда? – снова хмыкнул Димитров. – Надо будет поинтересоваться, как у вас в школе обстоят дела с обществоведением. А комсомольцев спросить: почему товарищи из КИМ манкируют своими обязанностями.

– Какими? – ошалело спросил окончательно сбитый с толку Сашка.

– Почему в вашей школе не прошло комсомольское собрание в поддержку восставшей Бразилии?

– Э-э-э… – Александр почесал переносицу. – Тут ведь вот какое дело: я как начальник отдела ЦК ВКП(б) считал, что для меня комсомольские собрания необязательны…

– Это, разумеется, справедливо, – задумчиво согласился Димитров. – Но ведь в вашей первичной парторганизации должно было пройти аналогичное собрание. Разве нет?

– Вероятно, – согласился Сашка. – Вот только я – ещё не член партии…

Сидевший в углу кабинета Куусинен вылупил глаза, а потом захохотал, сотрясаясь всем телом. Димитров несколько секунд осмысливал услышанное, а потом тоже взорвался раскатистым смехом.

– Светият Петок[3], – простонал Димитров, захлебываясь смехом. – Он же и у нас – кандидат в члены Исполкома Коминтерна, но – беспартийный!

– Юмаланайти[4], – дергаясь от душившего его хохота, добавил Куусинен. – Он же еще и корпусной комиссар…

Но когда коминтерновцы отсмеялись, они рассказали Белову о Ноябрьском восстании в Бразилии[5], о Луисе Карлосе Престесе[6] и его соратниках, о тяжелом положении, в котором теперь оказалась бразильская компартия.

Сашка выслушал весь рассказ с максимальным вниманием, но вопросов не задавал, справедливо полагая, что ему объяснят все необходимое. И в первую очередь – цель его предполагаемой командировки…

– К сожалению, бразильские товарищи нас не известили ни о точных сроках начала восстания, ни даже о его плане, – сообщил Куусинен. – И потому мы не смогли оказать сколько-нибудь серьезной помощи.

– Можно сказать – вообще ничем не помогли, – добавил Димитров. – Немецкие товарищи выдали из своего посольства две сотни винтовок – вот, собственно, и все. И, естественно, восстание потерпело поражение. Сейчас там идет натуральная охота за коммунистами. Товарищ Белов, мы очень рассчитываем на вас: оттуда необходимо вытащить товарищей Престеса, Лописа, Амаду, Коста и Фейшуниу. Тут есть еще одна сложность: беременная жена товарища Престеса – Ольга Бенарио-Престес – скрывается на территории посольства ГСФСР, но не имеет возможности выйти оттуда. Однако ей скоро рожать, а врач посольства может и не справиться… Кроме того, посольство сейчас фактически блокировано правительственными войсками.

Он замолчал. Куусинен было хотел что-то добавить, но воздержался. Белов тоже молчал, переваривая услышанное.

– Значит, если я правильно понимаю, – произнес он наконец, – вы предлагаете мне возглавить группу, которая без нормально подготовленного легендирования, без заранее отработанных и просчитанных путей отхода, без помощи на месте, без достоверной информации должна влезть в совершенно неизвестный для меня и для моих людей регион, отыскать и вывезти нескольких фигурантов, которые на месте находятся в розыске? М-да, задачка… Вы меня, случайно, господом богом не считаете?

Сказав это, он снова замолк, что-то прикидывая и подсчитывая…

– Значит, так, – это прозвучало как удар хлыста. – Мне сейчас же нужны все – подчеркиваю, ВСЕ! – данные о всех авиарейсах в Бразилию. Дальше: Христо Боева, Вернера Герлада[7], Павла Судоплатова – сюда и бегом! Связь с Римом, конкретно – с Муссолини – немедленно! И готовьте финансовое обеспечение: мне потребуются примерно сто – сто двадцать тысяч крузейро[8], или что там у них, плюс тысяч сто долларов США и тысяч двадцать фунтов стерлингов. Мог бы и на месте собрать, да времени нет…

Сидя в удобном кресле рейсового дирижабля «Карл Маркс», следовавшего из Москвы в Женеву, Александр бездумно водил карандашом по страницам блокнота и ругался про себя последними словами.

Вспоминая весь Коминтерн и его матерей, а также их родственников из мира животных, он всё пытался понять, почему и когда он стал пробкой для затыкания дыр в чужих глупостях. Ну вот с Гитлером всё понятно. И даже пакистанско-индийскую авантюру ещё как-то можно объяснить. А вот Эфиопию – уже никак. Втрое превосходящие силы итальянцев получали от эфиопов, которые были не только меньше числом, но и совсем не имели на вооружении современных средств, включая связь и моторизованный транспорт. Потом эта Албания, якорем её в бок с присвистом в центр мирового равновесия. Тоже показательная глупость – и не только итальянцев, но и Коминтерна, который, похоже, совсем уже мышей не ловит. Артузов вон сам на себя не похож, глаза красные от недосыпу, дымит словно паровоз и, наверное, гадает, чем сегодня ему ещё товарищи из интернационала подгадят.

Только вон Судоплатов с Герладом попивают коньячок и в ус не дуют. Но с этими-то всё понятно. Головорезы. Им что в Бразилии, что на Марсе – всё едино. А вот Сашке? И плевать, что потом придётся досдавать учебные предметы, а вот кто его непосредственные дела разгребёт? Инспекции по заводам, конфликтная комиссия при Академии Наук СССР, которая с недавних пор разбирает все кляузы учёных друг на друга. Кстати, совсем недавно Ландау[9] разродился пятью свежими доносами на соперников, а товарищ Вавилов – аж восемью.

Также на неопределённый срок подвисла вся история с Ленинской коммунистической школой, которая по аналогии с Технической школой будет готовить управленческие кадры, начиная обучение подростков с двенадцати лет.

Сфокусировав взгляд на блокноте, Александр покачал головой. На белом листе бумаги во всю пасть щерился «Чужой», как он выглядел на набросках Ганса Гигера – с лаково-блестящими латами, вытянутой пастью и жутковатого вида шипованным хвостом. И только звезда на лбу, по какой-то прихоти художника украсившая чудовище, и два ромба на плечевом щитке радовали глаз задорной шизофренией.

«Да, рисуночек-то по Фрейду», – он покачал головой и перелистнул страницу.

Нижегородский автомобильный завод имени Молотова, на который передали заказ по выпуску КБМ, совершенно не справляется с заданием и гонит такой брак, что минимум половину продукции военприёмка отправляет назад в цеха. Ну, тут взялись помочь Лаврентий Павлович и Киров, тоже желавшие заполучить в свои военизированные части мощные и подвижные машины. Ещё бы заинтересовать Берию проблемами на «Красном Путиловце», бесконечно срывающем план по выпуску новых танков… Александр снова вздохнул и начал новый набросок.

Хорошо хоть, что дела идут плохо не везде. Конрад Цузе совместно с группой немецких и советских товарищей уже испытал первую ламповую вычислительную машину – по сути, огромный калькулятор, и опытные модели уже разошлись по научным институтам, словно капля краски в бассейне воды. Но, как утверждали специалисты, за внедрением в производство дело не встанет, так как стержневые лампы и прочие узлы уже массово выпускаются на совместном заводе «Красный Сименс», а сборку планируют передать на новый завод в Казани.

Александр посмотрел в окно, где медленно проплывали Альпы.

«Эх, сейчас бы на лыжи да прокатиться с хорошей горки!» – тоскливо подумал он и парой штрихов закончил оскалившуюся рожу хищника, глядевшую прямо вперёд.

– Это где же такие страхолюдины обитают? – хмыкнул из-за плеча Судоплатов.

– Герр Шрайбер, вы же знаете, что самые страшные чудовища живут в человеческой душе, – Александр улыбнулся. – Я смотрю, вы с господином Мольтке наладили контакт?

– Так знакомы были уже, хоть и шапочно, – Судоплатов, говоривший на немецком довольно правильно, но через силу, улыбнулся в ответ и посторонился, давая пройти стройной белокурой красавице-стюардессе «Дерулюфт», которая несла зелёный чай, специально заваренный для господина Джексона – под такой фамилией Белов отправился в далёкий путь.

Ставя на столик чайник, она бросила взгляд на блокнот и, инстинктивно дернувшись, расплескала чай на ноги Александра, отчего тот, в тесноте обзорной палубы не имея никакой возможности уклониться, только тихо зашипел, переживая попадание кипятка на колени.

Девушка, увидев, что натворила, как-то сразу позеленела и, неразборчиво лопоча что-то на баварском, схватилась за салфетки, но Саша, бросив блокнот в кресле, просто встал и пошёл в санблок, а следом за ним кинулась стюардесса с салфетками наперевес.

К удивлению Александра, уже нацелившегося на туалет, стюардесса потащила его дальше, и в самой корме пассажирского отсека среди служебных помещений нашлась пусть и совсем крохотная, но прачечная со стиральной машиной и электрическим утюгом.

Девушка быстро сняла пиджак с Саши и потянула было за ремень, но резко покраснела и начала лопотать про то, как она быстро всё приведёт в порядок.

– Gut, – Александр кивнул и, ничуть не стесняясь, скинул сначала штаны, а потом и рубашку, показав на пару пятнышек в районе живота.

Довольно умело стюардесса застирала пятна и включила утюг, чтобы просушить и выгладить костюм. А Саша всё смотрел на стройную фигурку девицы с длинными ногами и на милое лицо с ямочками на щеках, и когда девушка оказалась рядом, решительно сгрёб её в объятия и впился в мягкие губы поцелуем.

К счастью, именно в корме располагался двигатель дирижабля, дававший энергию всему летающему кораблю, и под его ровный гул было не слышно девичьих стонов и вздохов.

Когда Белов, вычищенный и выглаженный, вернулся, Судоплатов бросил короткий взгляд на молодого человека и почти не глядя протянул руку, в которую Герлад, едва слышно хмыкнув, вложил пятёрку фунтов.

А сидевший в соседнем ряду мужчина, худой и высокий словно жердь, смял какой-то листок и выбросил его в урну в проходе, туда же, куда ранее отправились наброски из Сашкиного блокнота. Потом, словно спохватившись, мужчина встал, достал свой листок, прихватив и два смятых бумажных шарика, и, осторожно ступая по толстому ковру, направился в уборную.

И лишь когда дверной замок щёлкнул, он осторожно достал из кармана оба листка, аккуратно расправил их на крошечном столике в уборной и долго стоял, вглядываясь в рисунки чудовищ.

2

Берегите тишину – пользуйтесь глушителем.

Старший инструктор ОУЦ НКО Трофимов

Закрытие съезда французского комсомола

Париж, 23 марта.

8-й съезд французского комсомола закрылся. Центральным моментом последнего дня было появление в зале делегации социалистической организации молодежи департамента Буш-дю-Рон. Съезд приветствовал делегацию стоя, встретив ее возгласами: «Да здравствует единство». Глава делегации Герини в своем обращении к съезду заявил, что ничто больше не может оправдать отсутствия единства между организациями коммунистической и социалистической молодежи.

Съезд послал приветствие вождю германской компартии Тельману.

С приветствием съезд обратился также и к выдающимся французским писателям Ромэн Роллану и Андре Жиду.

По предложению генерального секретаря французского комсомола Раймона Гюйо, съезд принял текст обращения к организациям республиканской молодежи левого толка по вопросу об единстве.

Закрывая съезд, Гюйо еще раз остановился на вопросе о слиянии союза социалистической молодежи с комсомолом, подчеркнув необходимость и возможность немедленного слияния.

«Комсомольская правда», 24 марта 1936 года

…К сидящим в кафезинье подошёл ещё один человек в белом полотняном костюме и с элегантной тросточкой в левой руке. Он кончиком трости по-хозяйски придвинул стул и уселся, закинув ногу на ногу. Боев неодобрительно покосился на молодого человека и негромко высказал:

– Амиче Муссолини, вам бы стоило вести себя несколько поскромнее. Не стоит привлекать к себе излишнее внимание.

Бруно Муссолини – а это был он собственной персоной – самодовольно улыбнулся:

– Стоит ли переживать, компаньеро? Чем богаче я буду смотреться, тем меньше шансов, что мной заинтересуются местные ликторы! – с этими словами он поднял руку, на которой сверкнули несколько бесценных перстней с крупными камнями. – Кто из здешних легавых посмеет лезть к тому, у кого на руках – целое состояние?

– Бруно, дружище, а ты уверен, что нацепить на себя перстень Сфорца из музея Ватикана – стоящая идея? – ехидно поинтересовался Сашка. – Тоже мне, граф Монте-Кристо. И вот еще перстень Борджиа – тоже как-то не того…

– Зато в нем яда – на весь Рио хватит! – с довольной улыбкой отпарировал Муссолини-младший.

– Бруно, если ты забыл, то я напомню: мы сюда приехали не отравить весь Рио-де-Жанейро, а вытащить из беды своих ребят.

– А вдруг придется кого-нибудь травить? – не сдавался Бруно, преданно глядя на своего друга. – Вот надо тебе, Алессандро, кого-нибудь отравить, а яда у тебя нет. И тут-то как раз перстень Борджиа и пригодится.

– Бруно, если мне понадобится кого-то травить, я зайду в ближайшую аптеку и сделаю такой яд, до которого обоим Борджиа – как отсюда до Аляски. Ползком, на карачках и жопой вперед. Хватит не то что на весь Рио, а на всю Бразилию.

– Научишь? – тут же спросил отпрыск первого секретаря Итальянской народной коммунистической партии. – Научи, а? А я тебе за это помогу самолет поприличнее раздобыть. И летать на нем научу, идёт?

Боев с удивлением взирал на эту пару. Двое мальчишек… ну, то есть не совсем мальчишек… или совсем не мальчишек… Лёд и пламя, причём в весьма опасном сочетании.

– Ладно, хорош трепаться, – закончил Белов. – Бруно, ты связь нашел?

– Да. Вот… – молодой Муссолини протянул небольшой грязноватый сверток и пояснил: – Это то, что я нашел в условленном месте.

– Слежки не было?

– Обижаешь. И меня еще Перруджио страховал…

– Давай посмотрим… – Белов протянул руку. – Гони свой стилет.

Бруно ловко повернул рукоять своей тросточки, и в его руке сверкнуло узкое хищное лезвие. В Италии было модно обучать фехтованию старой итальянской школы с использованием плоской шпаги и стилета, и молодой Муссолини заслуженно считался одним из лучших учеников…

Сашка взял тонкий стилет, взрезал сверток и достал несколько листков. Затем вынул из кармана блокнот, карандашик в серебре и принялся записывать расшифровку, шевеля губами.

– Юначе, все спросить тебя хочу: ты откуда бразильский знаешь? – спросил Боев.

– А… – махнул рукой Александр, не отрываясь от шифровки. – Как-то довелось несколько раз в Анголе работать и разок – в Мозамбике…

Бруно, которого не посвящали в истинную историю приемного сына Сталина, прислушался, но остался спокойным. Он уже привык, что его друг – человек совершенно необыкновенный, так что одной необыкновенностью больше, одной меньше – разница неощутима. Христо же, услышав ответ, задумался.

– Ангола? – протянул он, наконец. – Это в Африке? Португальцы?

– Себастьян Перейра, компаньон великого Альвица! – засмеялся Бруно.

Он очень любил книгу «Пятнадцатилетний капитан» и в детстве часто мечтал попасть в Анголу, воображая себя Диком Сэндом. С тех самых пор он и увлекся парусным спортом, а еще – боксом и фехтованием, чтобы при случае преподать подлым работорговцам достойный урок. И теперь выясняется, что его лучший друг, на которого он так старается походить, уже побывал в стране его мечты! «Ну ничего: я еще всем покажу! – подумал Бруно. – Обгоню и перегоню Алессандро! Клянусь Мадонной и великим Лениным!»

Впрочем, переживал он напрасно – Бруно Муссолини был действительно отличным автогонщиком и гениальным пилотом[10]. Именно поэтому Сашка и согласился на включение молодого итальянца в их группу.

Белов закончил расшифровку, затем аккуратно сжег в пепельнице исходный и расшифрованный тексты и поднял руку:

– Так, слушаем внимательно. Христо, берёшь Павла, и едете на пляж Жакума, к озеру. Готовьте лодку. Теперь ты, Бруно. Раскочегаривай свою самобеглую коляску. Проверь топливо – нам его понадобится много. Ждешь меня у форта Рейс-Магус, напротив главных ворот. Движок не выключаешь – возможно, что стартовать будем с места, рывком. Не хотелось бы, конечно, но… И дай знать Вернеру: вариант отсечки два. Ты меня начинаешь ждать в девятнадцать двадцать по местному. Если меня не будет до двадцати тридцати – забираешь Герлада и едешь на пляж. Я буду добираться сам. Сигнал для Вернера – красный платок на лице. Вопросы?

– Алессандро, а у меня нет красного платка, – огорченно сказал Бруно. – Да и вообще: к моему костюму красное не идет…

– Нет – купи. Цвет не обсуждается. Еще вопросы?

– Если у нас будет контакт с полицией? – спросил Христо Боев.

– Пока нас нет – улыбаетесь, откупаетесь, договариваетесь. Если мы появились – жестко сбрасываете контакт. Свидетели не нужны. Еще что-то?

– Нет. Никак нет.

– Расходимся.

…Белов шагал по Наталу с видом «золотого мальчика», пресыщенного всеми наслаждениями этой жизни. Но при этом он внимательно, хотя и незаметно оглядывал все вокруг, четко фиксируя всех людей, могущих представлять собой потенциальную угрозу, и места, откуда эта угроза может исходить. Впрочем, пешком Сашка шел недолго: мимо то и дело проезжали извозчики, с надеждой поглядывавшие на потенциального седока. В четвертую по счету пролетку Александр и заскочил прямо на ходу, поерзал на лакированном деревянном сиденье и лениво бросил:

– Негра-Рибейра[11], и поживее!

Извозчик дернул вожжи, резко останавливая пролетку, и повернулся к седоку:

– Извините, сеньор… КУДА?!!

– Н-е-г-р-а-Р-и-б-е-й-р-а, – тщательно артикулируя, терпеливо повторил Сашка. – Понятно?

Жоакин Маранья потряс головой, всё ещё не веря, что не ослышался. Явно богатый юноша собирается поехать туда, где даже полицейские ходят только группами?! Да он там и пяти минут не проживет! Ну, может, его и не убьют, но уж поколотят за милую душу. Да еще и ограбят…

– Сеньор… – Маранья попытался придать своему голосу максимум убедительности, – Сеньор. Не надо бы вам туда ехать. Это – очень плохой район, молодой господин. Очень-очень!

Юноша усмехнулся и коротко бросил:

– Я в курсе. Двигай.

Жоакин обреченно вздохнул и сделал последнюю попытку отговорить странного пассажира от самоубийства. Он твердо заявил:

– Два мильрейса. И деньги – вперед.

Завысив цену раз в пять, он надеялся, что юноша передумает. Правда, он-то может и сойти, но поездка в Негра-Рибейра может и для извозчика закончиться… ну, скажем так, не слишком хорошо.

Парень кивнул, достал портмоне и вытащил из него монету в две тысячи реалов. Расплатившись, он откинулся на спинку сиденья и застыл, точно изваяние. Извозчик покорно подхлестнул лошадь вожжами, и пролетка покатила вперед.

Сашка сидел в пролетке, тщательно запоминая дорогу. Кто знает, как придется уходить? Негра-Рибейра здесь была аналогом Хитровки из книги Гиляровского, так что коммунисты, конечно, выбрали хорошее место в качестве убежища, но случиться может всякое.

За себя Александр не боялся: вероятность встретить на воровской окраине специалиста его уровня не просто мала, а исчезающее мала. Но когда он будет выводить оттуда двоих лидеров бразильской компартии – вот тут придется быть начеку.

Пролетка привезла его на узкую грязноватую улочку, на которой стояли не дома, а какие-то невообразимые хибары из картона, фанеры, гофрированного железа и пальмовых листьев.

– Вот, – сообщил извозчик, оборачиваясь.

– Где? – поинтересовался Сашка.

– Что «где»? – опешил извозчик.

– А что «вот»?

Водитель кобылы некоторое время осмысливал услышанное, но так и не сумел, а потому на всякий случай повторил:

– Вот, – и пояснил: – Негра-Рибейра.

– Замечательно, – кивнул Сашка. – Мне нужна руа ду Бом Жесус[12]. Вези. Четвертый дом от мелочной лавки.

Слов «мелочная лавка» Белов на португальском по прошлой жизни не знал – не было такого чуда в Анголе, которая сразу из первобытнообщинного строя попробовала сигануть в социализм. Но в записке написали именно так, и Александр просто запомнил непонятные слова наизусть. Однако сейчас он понял, что не сможет проконтролировать, правильно ли везет его этот напуганный водитель кобылы. Отсчитать четвертый дом не сложно, но вот от чего надо начинать отсчет?

Впрочем, извозчик не производил впечатления человека, который мог рискнуть обмануть сурового и богатого седока. Поэтому Сашка сохранял спокойствие, лишь еще более внимательно запоминал дорогу.

Маленькая лавочка приютилась в хибарке лишь немного более прочной, чем окружающие ее домишки. Четвертой от нее стояла безумная халупа, сляпанная на живую нитку из старых ящиков и каких-то жердей. Белов остановил пролетку и коротко приказал:

– Жди здесь. Будем возвращаться. Плачу пять мильрейсов.

С этими словами он подошел к тому, что в этом жилище имело наглость именоваться дверью, и постучал, как указывали: два стука, один и снова два.

Дверь отворилась на удивление беззвучно, чего никак нельзя было ожидать ни от нее, ни от хижины, чей вход она прикрывала.

– Энтрар эм[13], – сказали негромко из темноты.

Сашка вошел. Внутри хижины царил полумрак. На больших ящиках, игравших здесь роль табуреток, лавок или иных каких сидений, возле грубо сколоченного самодельного стола сидели четверо. Половина помещения, отгороженная старой холщовой занавеской, играла, должно быть, роль спальни. Александр бросил на нее быстрый внимательный взгляд, и один из сидевших встал и отдернул занавес. Взору Сашки открылся грубый широкий топчан, застеленный каким-то тряпьем.

Одного из людей за столом Белов узнал по фотографии и вскинул вверх сжатый кулак:

– Ола, камарада Престес![14] Моя фамилия – Сталин.

– Сын товарища Сталина?! – вскинулся Престес, внимательно вглядываясь в лицо вошедшего. – Святая мадонна-заступница, но этого не может быть!

– Хорошо, считайте меня призраком, – усмехнулся Александр. – Кто ваш товарищ?

Молодой худощавый парень наклонил голову и представился:

– Амаду, – он застенчиво улыбнулся и добавил: – А зовут – Жоржи.

Сашка так и впился в него глазами. «Автор “Генералов песчаных карьеров”, “Лавки чудес”, “Какао” стоит передо мной во плоти?! Охренеть!» Это было сильнее его, и он, улыбнувшись парню, негромко пропел:

Минья жангада вай саир пру маар Воу трабальяр Меу бень керер Си деуш кизер кванд’ эу волтар ду маар Ум пейше бом Э воу тразер Меуш компаньеруш тамбень ван волтар Йа деуш ду сеу вамуз аградесер[15]

Теперь настала очередь Амаду в изумлении уставиться на русского. Он бодро отстучал ритм песни, а потом спросил:

– Что это за песня? Я никогда не слышал ее.

– Знаете, вот – «Генералы песчаных карьеров»…

– Простите, какие генералы?!

Амаду был потрясен. Он совсем недавно начал писать новый роман, даже название ему придумал – «Капитаны песка». А вот это…

Но Александру было некогда вдаваться в литературные детали. Он кивнул головой и приказал:

– За мной! Спокойно выходим и – в пролетку.

Но спокойно выйти не получилось. Возле пролетки стояли четверо полицейских, а еще один уже забрался внутрь и с суровым видом о чем-то расспрашивал извозчика. Престес было сделал шаг назад, но Александр снова бросил: «За мной». Не сбиваясь со спокойного шага, он выдернул из-под пиджака «вальтер». Один за другим ударили пять негромких выстрелов, последовавших так быстро, что казались очередью из пулемета.

Жоакин Маранья охнул и крупно вздрогнул. Сидевший рядом с ним на козлах жандарм стал заваливаться лицом вперед. Остальные полицейские попадали там, где стояли. А к нему уверенно шагал его седок, на ходу убирая небольшой пистолет с блестящим никелированным стволом. Следом за ним шел… Боже Иисусе! Это же сам Престес, командир непобедимой колонны, человек, за чью голову назначена награда в сорок пять конто де рейс[16]! Вот только во всей Бразилии не найдется ни одного рыбака, ни одного рабочего, и ни одного крестьянина, который польстился бы на эту награду! Кстати, извозчиков таких вы тоже не найдете, хоть все штаты обшарьте!

Жоакин спихнул с козел полицейского и распахнул дверцу:

– Добро пожаловать, сеньор Престес. Не волнуйтесь, домчим в один миг…

Белов устроил обоих бразильцев в глубине пролетки, помог кучеру поднять брезентовый верх, скрывший коммунистов от посторонних глаз, и они покатили на встречу с Муссолини. По дороге они увидели пару полицейских «фордов», которые неслись куда-то, но явно не на его выстрелы. Впрочем, если их кто-то и услышал, то, пожалуй, не обратил на них внимания: это Негра-Рибейра, а тут все может быть. Могут и зарезать, могут и застрелить…

…Бруно Муссолини не утерпел и подъехал к знаменитому старинному форту минут на десять раньше условленного срока. Алессандро велел ему подобрать скоростной автомобиль, который наверняка ушел бы от бразильских полицейских «фордов», но он уж никак не ожидал увидеть это серебристое великолепие – «Дюзенберг» модель SJ. Более скоростного авто на американском континенте не существовало – ну, разве что кто-то приобрел соотечественника Бруно – «Альфа-Ромео», да и то разница в скоростях вряд ли составит больше пяти-шести километров.

Правда, «Дюзенберг» стоил, по выражению молодого Сталина, «как самолёт», и за эту покупку он сперва изрядно выбранил молодого Муссолини – корректно, но жёстко. Зато потом, когда успокоился, согласился с тем, что к такому автомобилю не всякий фараон рискнет даже приблизиться, не то что остановить. Да и кузов – большой и вместительный – Алессандро понравился: он легко упрятал в него парочку пулеметов и три пистолета-пулемета. Да и деньги в нем тоже можно было хранить: в салон был встроен самый настоящий сейф! Небольшой, но без динамита не взломаешь…

Бруно погладил приборную доску из дорогого эбенового дерева и лишний раз восхитился этой могучей машиной. Красавец, ах какой красавец! Вот бы прихватить его домой… хотя из этого ничего не выйдет. У них и так будут проблемы с вытаскиванием здешних коммунистов, а тут еще и это двухтонное чудовище. Он даже не рискнет обратиться к Алессандро с такой просьбой. Хотя… Ха, мадонна! Кажется, способ все же есть! Надо только сообщить товарищам из итальянского посольства, чтобы забрали машину, а уж там… Клянусь великим Лениным, наверняка получится!..

Пролётка вылетела на площадь перед старинным фортом в девятнадцать сорок одну. Лихо остановилась возле блестящего хромом «Дюзенберга», и оттуда прямо в автомобиль высадились трое. Последний на мгновение задержался в пролетке и протянул кучеру две бумажки в пять мильрейсов:

– Вот, возьмите. И послушайте доброго совета: не болтайте о том, что сегодня видели.

Извозчик гордо отвел от себя руку с деньгами:

– Благодарю, молодой сеньор, но мне не надо денег. Жоакин Маранья не берет денег за доброе дело.

Но юноша силком ткнул ему деньги:

– Спасибо, Жоакин, но вам еще надо семью кормить. Берите-берите, вам они пригодятся.

– Спасибо, молодой сеньор…

Автомобиль рванул с места, пробуксовав покрышками по брусчатке, и серебристой молнией помчал в сторону озера Жакума. Несколько полицейских постов, мимо которых пронесся этот четырехсотсильный зверь, только языками поцокали: «какая хорошая машина! Какие, наверное, счастливые эти богачи, которые могут купить себе такое чудо…»

На озере их ждали. Небольшая яхта, легко покачиваясь на низенькой волне, проскользила по водной глади и ошвартовалась у домика-понтона. Престеса и Амаду разместили в маленьких комнатках, еще в одной обосновались Герлад и двое местных коммунистов-боевиков.

– Старшим – товарищ Боев, – не терпящим прекословия тоном распорядился Белов. – Христо, связь по радио через немецкое посольство. Частоты и расписание связи: утром – прежнее, вечером – в восемнадцать ноль-ноль. В случае тревоги – сигнал «Метель»…

…Дворец Триадентиса[17] охраняли, как и всегда, гвардейские «Драгуны независимости», сверкающие на солнце своими медными шлемами и белоснежными мундирами. Президент, а точнее сказать – диктатор Бразилии Жетулиу Варгас, которого еще именовали «Отцом бедных», вышел из дворца и двинулся к своему автомобилю. Он собирался сегодня отправиться в столицу штата Парана Куритибу. Там было необходимо встретиться с местными профсоюзными лидерами – представители большой польской общины в Бразилии опять выказали недовольство новыми требованиями текстильщиков, а местная еврейская община – чуть ли не самая большая в Южной Америке! – поддержала своих исторических врагов. Кроме того, в Куритибе мутили воду эмигранты-итальянцы, которые по примеру своего чокнутого лидера Муссолини ни с того ни с сего вдруг ударились в марксизм.

Варгас собирался лететь в сопровождении своей супруги Дарси, у которой оказались какие-то дела в паранском отделении «Легиона милосердия»[18]. Но на самом деле никаких неотложных дел у сеньоры Варгас не имелось. Просто она узнала, что супруга начальника охраны ее мужа Айме Лопец де Сотто Майор, на которую Жетулиу вот уже шесть лет бросает масленые взгляды, два дня назад отбыла к своим родителям как раз в Парану! А ведь уже все во дворце Катет[19] шепчутся, что Луис Симое Лопец получил это место именно благодаря заслугам своей молодой жены. Которые особенно явно проявляются в горизонтальном положении.

Первая леди Бразилии ожидала мужа в автомобиле, который должен был доставить президентскую чету на аэродром. Вот Жетулиу вышел из дворца правительства, вот уже спешит его свита, вот он подошел к монументу Триадентиса и, как обычно, коснулся цоколя рукой на удачу…

Винтовочный выстрел громом прокатился над улицей Примьеро ду Марко, и прямо возле ноги Жетулиу Варагаса фонтанчиком брызнул удар пули, и вверх с визгом взлетела асфальтовая крошка. Тут же со всех сторон к президенту-диктатору кинулись охранники, секретари и прочая обслуга. Вся эта толпа повалила Жетулиу Варгаса на раскаленный асфальт и устроила настоящую куча-малу, яростно сражаясь друг с другом за право прикрыть горячо любимого повелителя своим верноподданническим телом. И над всем этим безобразием повис заполошный, уходящий в ультразвук визг первой леди, до которой только через пару секунд дошло, ЧЕМУ она сейчас стала свидетелем.

Через два часа в Палашу ду Катет, который гудел точно растревоженный пчелиный улей, Луис Лопец докладывал президенту:

– Выделенные полицейские силы прочесали все дома, из которых, предположительно, мог быть произведен выстрел. Но результат… – тут начальник охраны запнулся и покаянно замолчал.

– Никакого? – иронично приподняв левую бровь, поинтересовался Варгас. – Совсем?

– Были предварительно допрошены все, кто мог стать свидетелем этого подлого покушения, но… – зачастил было Лопец, но вдруг, резко сбавив тон, закончил: – Выявлены четыре дома, в которых появлялись какие-то неизвестные люди, однако обыск не дал результатов, могущих дать уверенность… то есть вот… не дал и… а если это не дает…

– Лопец, а какие-нибудь другие слова, кроме «дать», вы помните? Ну, хотя бы «взять», например.

– Ваше превосходительство, поймите: полиция делает все возможное… Ваша охрана приведена в боевую готовность…

– Это может обеспечить защиту от следующего покушения?

– Теперь мы создадим вокруг вас, ваше превосходительство, зону полного контроля, так что…

– Так что я не смогу общаться с людьми иначе, как по телефону?

– Но соображения безопасности… – жалобно пролепетал Лопец.

В этот момент кабинет взорвался надрывным звоном телефона. Начальник столичной полиции доложил, что президентский самолет оказался заминирован, а эксперты изучили извлеченную из асфальта пулю крупного калибра:

– Обнаружена одна особенность, ваше превосходительство! На брикете взрывчатке и на пуле обнаружены буквы.

– Какие?

– Ola!

«Вот как? – мрачно подумал Варгас. – Однако какой оригинальный “привет”…»

…В сорока милях от бразильского побережья покачивался на океанской зыби тяжелый крейсер «Гориция». Из-за абсолютного, мертвого штиля находиться на корабле было удивительно некомфортно: душно, влажно и жарко. Вахтенные, обливаясь потом, напряженно всматривались в пустоту водной глади, но что в пустоте можно разглядеть? Ничего.

Рядом с «Горицией» на плавучих якорях стоял крейсер «Спартак», который вплоть до самого последнего времени носил название «Больцано». С него тоже внимательно оглядывали пустой горизонт. С тем же успехом…

Флаги висели тряпками, матросы бегали значительно медленнее, чем этого требует военно-морской флот, офицеры очумело смотрели в море, давясь сигаретным дымом, и все пытались расстегнуть легкие тропические форменки. Начинался третий день муторного ожидания. Причем цель этого стояния на месте, по-видимому, известна только командирам кораблей. Если, конечно, она и им известна.

И вдруг все как-то сразу изменилось. Моряки оживились, на фалах взвились флажные сигналы, а на «Гориции» совершенно неожиданно начали готовить к старту гидросамолет. Не обычный корректировщик, а новенькую летающую лодку «Савойя-Маркетти» SM.80.

Причиной этого переполоха стало появившееся на горизонте суденышко. Оно медленно приближалось, отчаянно шлепая винтом и напряженно пыхтя изношенным дизелем. Самолет уже давно был готов, уже подвахтенные скопились на палубах, ожидая какого-то невероятного зрелища, а старичок все еще никак не мог дойти до могучих красавцев – гордости военного флота Народной Социалистической Италии.

«Надо было адмиральский катер спустить, – разочарованно подумал командир “Гориции”. – Как бы наш “инфант” не нажаловался батюшке…»

В отличие от всех остальных в небольшой эскадре, капитан первого ранга Ленацци знал, что на борт к ним прибывает Бруно Муссолини. Именно для него и привезена новейшая летающая лодка, именно для него приготовлены каюты на крейсере, и именно для каких-то его ОЧЕНЬ ВАЖНЫХ дел сюда торопится трансатлантический лайнер «Рома».

Но вот наконец старенький рыболовный баркас дополз до борта «Гориции». С него на борт действительно поднялся сын первого секретаря народной компартии, но… Бруно Муссолини откозырял Ленацци, передал ему запечатанный конверт, а затем быстро спустился в летающую лодку. Застреляли моторы, лодка побежала, вздымая каскады бриллиантовых брызг, затем прыгнула на зыби раз, другой и, взмыв в воздух, унеслась в тропическое небо. И снова на маленькой эскадре потянулось долгое, непонятное ожидание…

Приводнение SM.80 на озере Жакума никого особенно не удивило. Ну, разве что конструкция самолета незнакома – так и в этом нет ничего особенно удивительного. Мало ли какие капризы у богачей!

Летающая лодка спустилась, подняв тучу брызг, и словно катер-глиссер побежала к стоявшему на якорях вдалеке от пляжей домику-понтону. Пришвартовалась, летчик вылез на крыло, и из домика ему начали передавать канистры с бензином. Самолет заправлялся около часа, а затем из домика на SM.80 загрузились двое. Летчик помахал рукой тем, кто, наверное, оставался на понтоне, хотя они и ухитрились никому не показаться на глаза, затем скинул тонкий швартовый тросик и умчался туда, откуда и появился.

К вечеру к «Гориции» подошла все та же летающая лодка. С нее на крейсер поднялись лидер Бразильской коммунистической партии Луис Карлос Престес и сопровождавший его начинающий прогрессивный писатель Жоржи Амаду. А Бруно Муссолини перебрался на ожидавший его баркас. Тот снова запыхтел, закашлял, зачихал и потянул в сторону невидимой за горизонтом Бразилии. Эскадра же опять погрузилась в странное сонное ожидание неизвестности…

В ночь после покушения Палашу ду Катет не спал. По коридорам бродили какие-то неприятные личности в штатском, гулко бухали сапогами «Драгуны независимости», занимающие посты или сменяющиеся с оных, затравленно метались лакеи и прислужники. Привидениями скользили врачи, пытавшиеся прекратить затянувшуюся истерику первой леди, торопились курьеры, повара и кухонная обслуга в темпе катастрофы готовили национальные блюда – у господина президента на нервной почве проснулся бешеный, достойный ягуара, аппетит, и он ужинал вот уже четвертый раз. Потерянно шагали генералы, которых подозревали в попытке свергнуть президента, а за ними тенями крались агенты тайной полиции – словом, во дворце был натуральный пожар в борделе во время наводнения. Поэтому никто особенно не удивился, когда президенту сообщили, что с ним желают встретиться посол Народной Социалистической Италии и сопровождающие его лица.

– Какого черта ему надо? – поинтересовался Варгас, в сотый раз разглядывая свой ботинок. На ранте подошвы был виден четкий след от пули, лишь чудом не поразившей его самого. – Почему он хочет видеть меня, а не министра иностранных дел?

– Простите, ваше превосходительство, но он не объяснил. Из посольства сообщили, что посол настаивает на немедленной встрече.

– Настаивает? Отказать! – резко бросил Варгас. – Вот только коммунистов мне сегодня и не хватает! Решили доделать то, что начали днем?!

С этими словами он махнул рукой, отпуская секретаря, и снова принялся разглядывать свой ботинок.

Успокаиваться дворец начал лишь к утру. Сам президент изволил отбыть спать в полпятого пополуночи в самом скверном настроении. Не помогали ни успокоительные, ни отменный ром, ни старый коньяк. Варгас даже решил провести эту ночь с опостылевшей Дарси, но она так и не отошла от своей истерики. Оставалось только крепко выругаться, помянуть недобрым словом всех нервных дур, завалиться в кровать и мечтать о том, чтобы сон пришел как можно скорее…

– Сеньор Варгас?

– А?!!

Президент Бразилии сел на постели, дико озираясь по сторонам. На пуфике возле зеркала сидел человек в надвинутой на самые глаза широкополой шляпе. Он поднял руку и слегка коснулся пальцами своего головного убора:

– Я пришел поговорить с вами.

– А?!!

– Сеньор Варгас, прекратите орать. Во-первых, это неприлично, а во-вторых, придется заткнуть вам рот. Что, согласитесь, не способствует нормальному диалогу…

Жетулиу Варгас сглотнул, открыл было рот, но тут же снова его закрыл. Перспектива получить в рот кляп его решительно не устраивала.

– Речь идет о тех, кого после ноябрьских событий ищут вся ваша полиция и подобные службы. Многим из них уже вынесены приговоры, совершенно несправедливые, замечу. Сообщаю вам, что Коминтерн против подобной активности властей Федеральной Республики Бразилия.

Варгас снова сглотнул и попытался что-то сказать, но голос так и не появился.

– Поэтому Коминтерн в моём лице делает вам следующее предложение: вы завтра же издаете президентский указ об амнистии всех участников этих событий и прекращаете все преследования коммунистической партии в целом и ее членов по отдельности. Вам понятно?

Президент сумел выдавить слабое мычание, в котором, однако, можно было уловить нотки согласия.

– Вот и замечательно, – человек встал и поднял с туалетного столика ботинок, оцарапанный пулей. Повертел в руках, поднес к глазам и отчетливо хмыкнул: – Вижу, вас впечатлило мое «здравствуйте». Прошу вас – не заставляйте меня отправлять вам мое «прощайте».

Он не торопясь двинулся к двери спальни, затем вдруг резко обернулся:

– Послезавтра, – тут он поднял к лицу руку с часами и поправился: – То есть уже завтра в здешний порт прибудет эскадра Народной Италии вместе с лайнером «Рома». Мы заберем с собой несколько человек… – он снова отчетливо хмыкнул. – Латиноамериканская секция Коминтерна, знаете ли. Да вы не волнуйтесь: мы потом всех вернем. А вы уж позаботьтесь, чтобы нам не мешали. Заранее благодарен.

Он снова коснулся пальцами шляпы и вышел. И только тогда Варгас понял, что пижама и постель под ним промокли и весьма характерно и неприятно пахнут…

Хью Синклер, адмирал флота Его величества, был не просто кадровым офицером, а офицером уже в десятом или одиннадцатом поколении, что, конечно, давало ему определённые преференции в среде аристократов, но налагало и множество ограничений. Например, он не мог сейчас, двигаясь к офису, ругаться в голос, а мог лишь «держать лицо», хотя ему до чёртиков хотелось именно ругаться. Грязно и долго, словно боцман, у которого половина команды нажралась как свиньи, а вторая половина просто не взошла на борт.

Доклад, который он получил ещё ночью с правительственным курьером, позволял адмиралу подготовиться к заседанию Тайного Совета, но ничего толкового в голову не приходило. Здание Британской империи рушилось, словно из него разом вынули все гвозди.

Индия пылала нефтяной цистерной, сжирая людей и ресурсы, Судан после победоносной Итальянской войны бурлит словно котёл, Пенджаб уже фактически отвалился, и даже Австралия вдруг начала топорщить перья! И везде, буквально везде нужны английские штыки! Но нет столько людей в старой доброй Англии, чтобы заткнуть все дыры огромных колониальных владений, а верные Британии туземные полки почти все израсходованы.

Синклер поднялся по широкой лестнице и, кивнув секретарю, прошёл в кабинет, где его уже ждали свежая пресса и чашка горячего чая.

Питер Дженкинс, молодой, но подающий надежды служащий, закончивший недавно Оксфорд, уже стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, с толстой папкой в руках.

– Что там у вас, Питер?

– Ничего срочного, сэр. Но просится на приём сэр Адер. Уже три раза интересовался.

– Зови, – адмирал, уже успевший снять пальто и котелок, сделал первый за этот день глоток.

– Сэр? – полковник Адер, занимавшийся в ведомстве Синклера особо сложными делами, был насквозь гражданским лицом, но тем не менее носил высокое звание вполне по праву, так как на его счету было немало успешных специальных операций по всей земле, и подчинённые уважительно называли полковника «Крокодил» за острые зубы и крепкие челюсти, никогда не выпускавшие добычу.

– Проходите, Роберт, – адмирал сделал широкий жест и исподлобья остро взглянул на подчинённого. – Чувствую, у вас есть чем озадачить старика.

– Да, сэр, – полковник коротко кивнул. – Вчера передали с утренней диппочтой. – Он положил на стол перед адмиралом толстую папку и открыл её в самом конце. – Я позволил себе сначала запросить мнение специалистов и, лишь получив их отчёт, решил идти к вам.

– Что это за страх божий? – Синклер смотрел на тщательно разглаженный рисунок чудовища, сделанный карандашом на небольшом листке, видимо, вырванном из блокнота.

– Наш человек случайно пересёкся с Маугли. Так, сэр, мы обозначили…

– Я помню, что так мы называем этого сталинского выкормыша, – зло бросил Синклер и вопросительно посмотрел на полковника в ожидании пояснений.

– Это было нарисовано им во время полёта на дирижабле «Дерулюфт» рейса Москва – Женева. Потом, к сожалению, агент потерял его, но вот эти два наброска сумел вытащить из мусорной корзины.

– Бред сумасшедшего, – губы адмирала сомкнулись в тонкую линию.

– А вот доктор Кеттел, молодой, но весьма уважаемый специалист в области психологии и психиатрии, утверждает, что рисунок сделан безусловно в твёрдом уме и здравой памяти, так как имеет очень высокую степень детализации, не свойственную рисункам психически больных. Кроме того, у меня есть заключения нескольких биологов из Королевского общества, и они также утверждают, что нарисованное существо безусловно может существовать. И Альфред Адлер, тоже психолог и психоаналитик, обратил наше внимание на два момента. Первое – это трубки, идущие по всему телу и к голове, что косвенно указывает на искусственно созданное существо, а второе – вот на это, – тонкий карандаш упёрся в вытянутую голову чудовища.

– Что там? – адмирал потянулся за лупой и склонился над рисунком. – Звезда?

– Да, сэр. Полагаю, что есть вероятность существования подобного создания как минимум в одном экземпляре, и оно используется красными в военных целях.

Адмирал отложил лупу и откинулся на спинку кресла. Он знал кое-что ещё, чего не знал Адер, и поэтому узор в его голове вырисовывался куда чётче. Он встал, подошёл к стенному сейфу и, нащёлкав код, распахнул тяжёлую створку.

– А что вы скажете на это?

На стол перед полковником плюхнулась тоненькая пачка фотокопий рисунка, где был явно изображён летательный аппарат. Но какой! Крестообразные крылья, тонкий вытянутый нос и явно пушечное вооружение на концах крыльев.

– Вот уже год итальянские, германские и русские авиаинженеры работают в условиях высочайшей секретности. Это всё, что нам удалось получить, и не спрашивайте, как. Фактически чудом.

– Вы полагаете, что они делают вот это? – полковник поднял фотографию.

– Я ничего не полагаю, – отрезал Синклер. – Я просто спрашиваю вас. Кстати, можете подшить к делу.

– Признаюсь, сэр, в голове у меня версии одна причудливее другой, – Адер покачал головой.

– Ну, например? – Синклер усмехнулся.

– Они как-то получили портал в будущее и таскают оттуда знания?

– Возможно, – адмирал поощрительно улыбнулся.

– Или этот Белов-Маугли – сам из будущего?

– Вот это вряд ли, – Синклер покачал головой. – Мальчишка. Конечно, вышколен и подготовлен на зависть, но не учёный и не исследователь. Простой головорез, каких мы тоже можем готовить сотнями, если озаботимся этим вопросом. А для того, чтобы загрузить три десятка авиационных инженеров, нужно что-то более весомое, чем наброски и рисунки. Общие схемы, принципы работы, да даже принципы управления. Между телегой и автомобилем – пропасть, а между этими летательными аппаратами и тем, что мы строим сейчас, пропасть в три раза глубже, если там вообще есть дно у этой ямы.

На рейде Рио-де-Жанейро стояли два новейших тяжелых крейсера. Расцвеченные флагами, они совсем не походили на совершенные машины убийства. Своими темными стройными силуэтами, опоясанными разноцветьем сигналов, корабли напоминали стройных темнокожих девчонок из школы самбы «Deixa Falar»[20] – совсем не страшными, а веселыми и задорными. А над причалом нависал высокий борт – «Рома».

Огромный, точно айсберг, величественный, словно дворец, и прекрасный, как гордый лебедь, лайнер, который притянули к берегу похожие на невесомые паутинки швартовы, был украшен еще лучше. Над трапом была сооружена дощатая арка, увитая кумачом и украшенная флагами всех трех социалистических государств, а за компанию – флагами народных Монголии и Тувы. Три огромных портрета: Сталин во френче, Тельман в угловатой фуражке и Муссолини в красной рубашке – скрывали надстройки. Все три лидера улыбались добрыми отеческими улыбками, а над ними между труб стояло уже вовсе гигантское полотно – идущий в распахнутом пальто с красным бантом на лацкане улыбающийся всем Ленин.

По бокам арки были растянуты транспаранты – громадные белые буквы на алых полотнищах: «Привет юным бразильцам от детей Союза ССР!» «Юные друзья! Добро пожаловать в Народную Италию!» «Пионеры СССР, ГСФСР и НСИР – братья пионеров Бразилии!».

Над лайнером постоянно гремела музыка. Детские хоры пели красивые, мелодичные, но неизвестные, непонятные песни. Немногие немецкие и итальянские эмигранты, оказавшиеся в порту, пробовали переводить, но получалось хотя и смешно, но все равно непонятно.

Возле входной арки стояло около двух десятков моряков в парадной форме. Розовощекие здоровяки чередовались с какими-то жилистыми парнями, чем-то неуловимо похожими на мастеров капоэйры. Правда, все они улыбаются и приветливо машут руками, но один из полицейских – умудренный службой ветеран, случайно перехватил острый взгляд одного такого «жилистого» и мгновенно покрылся холодным потом, несмотря на жару. Очень уж характерным был этот взгляд. Даже не убийцы – палача…

А «Отца бедных» критиковали, «Отцом бедных» восхищались. Кто-то протестовал против амнистии коммунистов, кто-то восхищался дальновидностью попытки возобновления союза с партией, победившей в России, Германии и Италии. Спорили все и везде: в аристократических клубах и нищих лавчонках, в баснословно дорогих ресторанах и забегаловках, где за двадцать рейсов вам нальют рюмку самогона, спорили на широких площадях и узеньких грязных переулках. Нищие рыбаки и преуспевающие адвокаты, поденные рабочие и солидные латифундисты, разносчики и генералы. И каждый доказывал свою версию покушения на президента Варгаса, каждый называл разных заказчиков, в число которых попали и ненавистные гринго, и старая аристократия, и индейцы Амазонки, и каучуковые плантаторы, и даже – один Иисус ведает, почему! – эмигранты с никому не известной Украины. Но почему-то никто не считал виновными ни команданте Престеса – его, верно, уже и в стране-то нет, ни немцев из посольства, хотя они и раздавали винтовки во время ноябрьского мятежа.

– …Простите, сеньор Жуньес, но вы недооцениваете этих красных нибелунгов. Вспомните, как они разобрались с Гитлером? Если бы они покушались на Варгаса, он вознесся бы на небеса вместе со всем правительством. А возможно – и с половиной Рио в придачу.

– Пожалуй, что вы и правы, сеньор Хименец, это действительно больше соответствовало бы их правилам ведения политической борьбы…

– …А я тебе точно говорю, Жоакиньо: немцы в одного стрелять не станут. В ноябре они помогали Престесу и его людям, так чтоб им было не стрельнуть Варгаса уже тогда? Нет, если бы это немцы – они б из пулеметов весь дворец разнесли. Или самолет бы послали – бомбы бросить. Так с чего б им теперь начинать?

– Ух ты! Похоже на правду, Маффеу. Вот не зря ж тебя самым умным считают…

Такие или почти такие разговоры шли два дня подряд, когда громом среди ясного неба грянуло известие о приходе в Рио итальянских крейсеров. А когда выяснилось, что вместе с ними пришел целый громадный лайнер, на котором собираются увезти за океан в Италию, Германию и Россию ребятишек из семей коммунистов, да и просто – из бедняков, разговоры о покушении тут же и утихли: появилась новая тема…

– …И разве можно позволить детским неокрепшим умам отправляться в страну безбожников? Кто вернется оттуда?! Еретики?! Коммунистические диверсанты?!

– Может, они и безбожники, но у них лечат бесплатно, учат бесплатно и сыты все. Если ребята устроят у нас такие же диверсии, я и моя семья будем не против!

– …Разумеется, это – весьма коварный шаг со стороны большевиков. Сейчас они покажут детям все лучшие стороны своего строя, благоразумно умолчав о худших. И оттуда вернутся пропагандисты – хорошо подготовленные и истово верующие в свою правоту.

– Ну-ну. Не всё так плохо, сеньор, не всё. Как бы там ни было, у большевиков очень много проблем, причем таких, которые просто бросаются в глаза. Ну, к примеру – карточная система, нехватка жилья, поражение в правах некоторых слоев общества. И до окончательного решения еще очень далеко. Так что дети вольно или невольно увидят и прочувствуют их. И пропаганда, скорее всего, не будет иметь столь серьезного эффекта, которого вы так опасаетесь.

А в порту уже собиралась толпа. Вечером лайнер «Рома» еще раз удивил бразильцев: в порту устроили бесплатный показ кинофильмов. Между двух портовых кранов натянули огромное полотнище марли, размерами едва-едва уступавшее футбольному полю, а потом…

С лайнера ударил ослепительно-белый конус света, и на марле словно на экране появилось изображение. Сперва показали парады в Москве и Риме, демонстрацию в Берлине, бескрайние поля в России и какие-то заводы в Германии и Италии. После долго выступали Сталин, Тельман и Муссолини, а с борта лайнера через мегафон выкрикивали перевод. И кульминацией стал художественный фильм «Москва смеется»[21].

К этому моменту в порту уже было не протолкнуться: докеры, рыбаки, матросы с других судов. А кроме того – таможенники, полицейские, шлюхи, бродяги, даже воры и огромное число тех, кто просто пришел в порт поглазеть на удивительных коммунистов. Шныряли вездесущие мальчишки, хихикали жеманные девчонки, строившие глазки морякам возле арки, переминались с ноги на ногу смущенные парни… И в этот момент им всем открылась веселая сказка.

Песни были непонятны, но мелодичны и легко запоминались. А уж смешные похождения героев Утесова и Орловой сразу завладели вниманием зрителей. Из порта неслись громовые раскаты такого хохота, что, казалось, от него обрушится статуя Христа Искупителя и засыплет обломками город. Если тот раньше не рухнет сам от этого веселого и радостного смеха…

На следующий день в порт прибыла первая партия ребятишек, отправляющихся за океан. А вместе с ними – с полсотни крепких юношей и девушек лет четырнадцати-шестнадцати и десятка два взрослых. Это вроде как было неправильно – речь ведь шла только о детях, так что наперерез неподходящим пассажирам дружно ринулись таможенники, пограничники и полицейские. Им навстречу шагнуло человек десять моряков из числа дежуривших возле кумачовой арки. Толпа коротко вскипела, подалась вперед, предвкушая побоище, но…

Драки не было. Да и быть не могло: столкновение с советскими закончилось, практически не начавшись. Штук пять особо ретивых полицейских, решивших замахнуться своими дубинками на моряков и их гостей, вдруг ощутили, что лежат на причале, перед глазами у них отплясывают самбу небесные звездочки, а весь организм разрывает дикая, нечеловеческая боль. От такой боли хотелось кричать, выть, орать благим матом, но обнаружилось, что у каждого голос куда-то исчез. У единственного пограничника, попробовавшего угрожающе поднять винтовку со штыком, оружие моментально изъяли, разрядили, отомкнули штык, вынули затвор и вернули назад все по отдельности. А стоявший рядом румянощекий здоровяк укоризненно погрозил пальцем таможеннику, лапнувшему было кобуру, и пророкотал утробным басом:

– Не шали!

Жилистый матрос в отутюженной форменке, с чистыми погонами, но повадками офицера, вдруг произнес, слегка коверкая слова:

– Все это согласовано с вашим президентом. Можете запросить. А пока отойдите во избежание…

Никому не захотелось уточнять, чего именно они избегнут, а потому все власть предержащие дружно отступили шагов на десять. Им оставалось только наблюдать, как двое юношей встречали детей у трапа. Вскоре к ним присоединилась миловидная белокурая девушка.

Кто-то из полицейских не нашел ничего лучше, как спросить у дежурных моряков, указывая на молодых людей:

– Юнги? Буфетчица?

В ответ моряк захохотал, а потом совершенно спокойно ответил на плохом, но вполне понятном португальском:

– Бери выше, дружок.

– О! Неужели эти юнцы – гардемарины?

– Еще выше.

– Неужели офицеры? – поразился полицейский. – Не молоды они для офицерских чинов?

– В самый раз, – гордо заметил еще один моряк, подошедший к своему коллеге. – Это – дети руководителей наших стран. Сыновья товарищей Сталина и Муссолини и дочь товарища Тельмана!

– А-а?! – только и смог выдавить из себя полицейский.

– Ага, – расплылся в ухмылке матрос. – Вот так-то, фараон, дивись, какие в нормальных странах порядки!..

…В каюту старшего помощника осторожно постучался Василий Сталин:

– Немец, к тебе можно?

В ответ – тишина. Красный постучал чуть сильнее:

– Немец, ты просил…

– Заходи, – голос спокойный, но какой-то мертвый.

Василий вошел и уперся взглядом в Сашку, сидящего на койке. Рука Немца лежит возле подушки, и сводный брат точно знает: там лежит «вальтер» на боевом взводе. Это правильно – Надмит всегда повторяет: «Самый сильный враг воина – неготовность. Воин Маг-Цзал должен быть всегда готов ко всему».

Сашка вопросительно посмотрел на Василия, и тот сразу доложил:

– Была попытка местных силовиков помешать погрузке.

– И?

– Два отделения алабинцев пресекли попытку. С нашей стороны потерь нет, с их – человек пять «трёхсотых».

Немец молча кивнул. В принципе, Василий и не ожидал от сводного брата ничего другого: Бруно говорил, что Сашка последние три дня вообще не спал. Некогда было. А они с Ирмой в это время просто летели в дирижабле. Черт, а Ирма – классная девчонка. Куда там этой Гальской…

– Иди, Красный, – спокойный жест. – Иди, а то Ирма скучать будет…

Вот черт! А Немец всегда будто мысли читает. Зараза!

– Ладно, Сань. Я пошел, а ты поспи еще…

– В случае чего – буди.

На пороге Василий обернулся: Сашка спокойно спал. Черты его лица заострились, и стали какими-то хищными, жестокими. Но дыхание было ровным и спокойным. Немец спит, и как всегда – без сновидений…

Василий осторожно закрыл дверь и поспешил наверх: скоро должна прибыть новая группа маленьких бразильчиков. Надо встретить: Сашка зря не попросит…

3

Что такое военное искусство? Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Вот и всё.

Лев Толстой. «Война и мир»

Воздушный корабль для Арктики

Молодые конструкторы Дирижаблестроя тт. Харабковский, Костромин, Шак, Швырев и Пятышев разработали конструкцию жесткого дирижабля «ДЖ-19», планируемого для научно-исследовательских полётов в Арктике. Постройка такого дирижабля уже началась на подмосковной дирижабельной верфи.

Начальник конструкторского бюро № 1 Дирижаблестроя тов. Харабковский сообщил о новом дирижабле следующее:

– Строящийся новый дирижабль «ДЖ-19» будет значительно превосходить по объему «СССР – В-22». ДЖ-19 будет иметь длину 200 метров, ширину 32 метра и высоту 40 метров.

При проектировании этого корабля нами было уделено особое внимание аэродинамическим свойствам и тяговооружённости воздушного судна. Эту задачу мы разрешили успешно.

Дирижабль спроектирован с повышенным запасом прочности и особой противообледенительной системой, позволяющий ему выполнять работу в высоких широтах при критически низкой температуре воздуха.

Для того чтобы предоставить пассажирам и команде в полёте наибольшие удобства, мы обращаем исключительное внимание на тщательность отделки внутренних помещений и их рациональной планировке.

В гондоле запроектировано 28 кают, три лаборатории, санитарный блок, салон-читальня, курительная комната и электрокухня.

«Правда», 2 апреля 1936 года

Кремлевский кабинет освещала единственная настольная лампа под стеклянным зеленым абажуром. В кабинете двое. Пожилой рыжеватый человек с рябым от оспы лицом не спеша раскуривает трубку, совсем юный блондин сидит на диване, прихлебывая чай…

– Ты говоришь, что тебе снова надо будет идти на войну, – произнес Сталин, гася в пепельнице спичку. – А позволь задать тебе всего один вопрос: ты всерьез считаешь, что самая большая польза от тебя будет именно на фронте?

– Не на фронте, – юноша слегка покачал головой, и от этого движения в стакане чуть звякнула ложечка. – Во вражеском тылу.

– Пусть так, товарищ Саша. Но ты забыл ответить на мой вопрос.

После недолгой паузы Белов твердо ответил:

– Да, товарищ Сталин. Я больше ничего не умею. Я – хороший солдат. Не хвалясь, скажу: сейчас я, вероятно, один из лучших солдат в мире. Если не самый лучший. Так почему вы не хотите применить меня по назначению?

Снова недолгая пауза, коротко всхлипывает трубка.

– Как интересно ты, товарищ Саша, рассуждаешь: «Я больше ничего не умею». Это правда?

– Ну… Да, я знаю кое-что из нефтехимии, но все, что я помнил, я уже рассказал. Теперь этим занялись те, кто лучше меня разбираются в самом производстве, в планировании, в возможностях и потребностях страны. А я уже не нужен. И, объективно говоря, если завтра я погибну – ничего особенно страшного не произойдет. Я честно поделился информацией, изложил все необходимое в наставлениях, методичках, заметках… – Сашка поставил опустевший стакан на стол и характерным движением потер переносицу. – Вы произвели меня в члены ЦК, хотя я еще даже не член партии. Вы дали мне высокое звание, а зачем? Какой из меня корпусной комиссар? Курам на смех!

– Да? А вот мне товарищ Буденный докладывал, что операцию по захвату Аддис-Абебы предложил именно ты, товарищ Саша. Он меня обманывал?

– Хм… Нет, разумеется. Семен Михайлович, кажется, вообще не умеет обманывать… – Белов помолчал, стараясь сформулировать свою мысль, и продолжил: – Но я предложил только идею – детальный план операции разрабатывали другие. Кстати, хочу отметить: я плохо считаю логистику соединений и их тылов. Мой предел – полк, да и то – не строевой, а специального назначения.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – Сталин выпустил голубоватый клуб ароматного дыма. – Ты – не самый лучший штабист или начальник тыла, но вполне можешь проконтролировать их работу и заодно предложить какие-то действия, еще не известные у нас или не имеющие широкого распространения? Так?

– Ну… В принципе – да…

– В принципе – это очень хорошо… – Сталин усмехнулся в усы. – А если не в принципе, а в Генеральном Штабе РККА?

Белов задумался. В словах Иосифа Виссарионовича имелось рациональное зерно: он действительно располагал если не знаниями, то опытом будущего времени, в котором уже были другие цели, требования, угрожающие факторы. И главное – другие задачи. Но он же не генерал, не ученый, не конструктор, не производственник! Он – просто очень хороший ликвидатор…

– И вот еще что, – словно прочитав его мысли, добавил Иосиф Виссарионович. – Сейчас товарищ Белов-Сталин – это консультант товарища Сталина по множеству вопросов. Он не ученый, не конструктор, не военачальник, но знает пути развития научной и военной мысли. Как минимум – результаты этого развития. И может оказать важную помощь в принятии решений, нужных для советской страны. А вместо этого товарищ Саша собрался на войну – резать всяческих Пилсудских и других прочих-разных. И считает, что это – важнее, чем быть на том месте, которое ему определили партия и правительство. Я правильно понимаю?

В кабинете наступила тишина: два человека буровили друг друга взглядами. Наконец, Белов наклонил голову и отвел глаза.

– Это надо понимать так, что товарищ Белов-Сталин осознал свои ошибки и разоружился перед партией, – спокойно не то спросил, не то утвердил Сталин. И, не дождавшись ответа, закончил: – Русский народ говорит: «Молчание – знак согласия»…

Позапрошлый, тысяча девятьсот тридцать четвертый год был богат на политические события. Однако два из них – создание Балканской и Балтийской Антант[22] – являлись едва ли не самыми важными в жизни Европы, и, кроме того, они имели еще и значительное политическое продолжение. Существовавшая до той поры Малая Антанта получила важное, пусть пока и потенциальное, пополнение.

Но самым существенным фактором, усилившим Малую Антанту, стало вступление в нее Польши. После смерти Пилсудского весной тридцать пятого польский президент Мосьцицкий[23] в результате недолгих размышлений пришел к закономерному выводу: за территориальные приращения в Германии придется расплачиваться. Причем очень скоро и очень жестоко. Офензива[24] не зря ела свой хлеб, и о решении военно-политического союза социалистических государств потребовать возвращения оккупированных земель узнала весьма оперативно. О чем и было срочно доложено по команде…

– …Ржечь Посполита сильна как никогда! – напыщенно провозгласил генеральный инспектор вооруженных сил Рыдз-Смиглы[25]. – Кто может нам противостоять? Германия? От их Рейхсвера осталось не больше половины, а Ротевер – банда красных бандитов! Россия? – он уже почти кричал. – Мы гнали этих русских в двадцатом, погоним и сейчас! Итальянцы? Они никогда не умели воевать: им только с неграми и сражаться! И, кроме того, нас поддержат Британия и Франция! Так что я предлагаю проигнорировать ноты этих красных, если, конечно, таковые последуют.

– Вы совершенно правы, господин генерал брони, если бы не одно «но», – заметил министр военных дел Тадеуш Каспржиски[26]. – Сейчас Британия очень занята в Индии и вряд ли сможет нам помочь. Ну, разве что флотом… Но как флот поможет нам, если на нас с двух сторон нападут красные?

– Наша безопасность гарантирована еще и Францией! – рявкнул Рыдз-Смиглы. – Красные не смогут противостоять сильнейшей в мире армии!

– Уже противостояли, – напомнил Мосьцицкий. – Они остановили наступление французов в Сааре и Пфальце.

– И не стоит забывать, – добавил Каспржиски, – что этих красных будет слишком много. Немцы выставят не меньше миллиона бойцов, русские – могут и больше. А у Италии уже сейчас под ружьем почти миллион человек…

– Кроме того, стоит еще учитывать и тот факт, что «пацификация» на Всходных Кресах еще не дала уверенных результатов, – заметил министр внутренних дел Рачкевич[27]. – И в случае войны с Россией националисты и коммунисты могут выйти из подполья. А это значительно затруднит ведение боевых действий…

– Я полагаю, что нам необходимо немедленно заключить договор о вхождении Речи Посполитой в Малую Антанту, – солидно заметил премьер Зындрам-Косцялковский[28]. – Тогда вопрос о военном вторжении отпадет сам собой: красные не посмеют напасть на союз Польши, Чехословакии, Югославии и Румынии. Наши объединенные войска превосходят армии Союза красных держав не только численно, но и технически. Особенно важны чешские оружейные концерны Шкода, Брно и Татра.

– А разве наши предприятия уже ничего не значат? – возмутился Рыдз-Смиглы. – Наши авиастроительные предприятия производят боевые самолеты, которые получают призы на международных выставках, наши оружейники пользуются заслуженной славой, а что есть у красных? По данным второго отдела Генштаба, они еле-еле сохраняют уровень прежних производств, ну а москали вообще впадают в дикарство!

Согласно мобилизационному плану, Первая конная армия сосредотачивалась в районе города Проскуров[29] Винницкой области. Развертывать армию предписывалось на базе Первого конного корпуса Червонного казачества.

В штаб Конного корпуса командующий Первой конной Буденный вошел… нет! – не вошел, а ворвался подобно шквалу. Следом за ним несся вновь назначенный командиром корпуса Городовиков[30], торопились адъютанты, прихрамывал, отдуваясь, новый начальник штаба армии Морозов[31].

Семен Михайлович был мрачен, точно грозовая туча. Дело в том, что он успел проинспектировать один из полков в Черниговской кавдивизии, и то, что он там увидел, повергло его сначала в состояние шока, а потом…

– …Где этот Маркевич[32]?!! Где эта гнида казематная?!! – орал Буденный. – Зарублю! Своими руками задушу эту …!! – тут он обернулся к своему начальнику особого отдела Ковалеву. – Ты! Ты какого хрена здесь столбом стоишь?!! Тебя мне Берия зачем навязал, чтоб ты здесь штаб армии украшал?!! Через час чтобы этот Маркевич у меня здесь стоял, без петлиц и без орденов, но при кандалах! Исполнять, мать твою за ногу, да и об угол!!!

Ярость красного маршала была понятна: конский состав полка был небоеспособен, а сами красноармейцы – недисциплинированны, плохо обучены, голодны и оборванны. Буденный сунул для проверки свой платок в ствол первой попавшейся винтовки, увидел след масла и рявкнул: «Почистить!» Но тут же услышал в ответ, что пакля в оружейке кончилась уже месяц как, так что…

Щи, которыми пытались накормить бойцов в столовой полка, являли собой подсоленный кипяток, в котором плавали разваренные капустные листья. Попробовав сей кулинарный шедевр, Семен Михайлович сплюнул и вытянул повара нагайкой. Но уже через пять минут извинялся перед бедолагой: продуктов в полку просто НЕ БЫЛО!!!

Когда начальник особого отдела отправился выполнять приказ, Буденный повернулся к Городовикову:

– Ока, отвечай правду: при тебе так же было?

Ока Иванович обиженно хмыкнул, прикусил длинный ус и покачал головой:

– Семен, ты меня не первый год знаешь, а такое спрашиваешь? Совесть-то есть у тебя, али ты ее в войну вместо соли с картошкой слопал?

– Так как же?..

– Да не так же! При мне здесь одна дивизия и управление корпуса стояли, а теперь – весь корпус! Я-то тогда своих конников сам размещал, а ты… Э-эх!..

– Ну, ладно, ладно, – буркнул пристыженно Буденный. – Не держи сердца, Ока, а лучше думай: как их теперь тебе размещать?

– А что тут думать? – Городовиков хмыкнул, но на сей раз уже весело. – Уплотнять буду. Городское начальство, районное, ну и далее – по списку.

– И то дело, – согласился Буденный, после чего командиры занялись насущными делами.

Ковалев не стал испытывать терпение первого маршала Советского Союза, поэтому уже через сорок две минуты расхристанный бывший комдив стоял перед Буденным, распространяя вокруг себя сильный сивушный запах и сияя свеженькими фингалами. Семен Михайлович подошел поближе, критически оглядел Маркевича со всех сторон и деланно ласковым голосом поинтересовался:

– Ты что праздновал, голубь? День ангела граненого стакана, али в дивизии у тебя праздник какой?

В ответ Николай Леонидович промычал нечто нечленораздельное. Буденный придвинулся еще ближе:

– Ты, голуба, не мычи – не корова. А не то ведь я тебя сейчас доить прикажу, и покуда из тебя полведра молока не выйдет… Ты до чего дивизию довел?!! ОТВЕЧАЙ, ГНИДА!!!

– Товарищ маршал… – запинаясь, начал было Маркевич, но Буденный, побагровев, перетянул его камчой.

– Запорю, сука! Фашист недорезанный! Кто тебе, … подзаборной, велел так с красноармейцами и командирами поступать? У тебя ж, вы… позорного, комэски на конюшне живут[33]! НА КОНЮШНЕ!!! – Плеть свистнула во второй раз, и Маркевич тоненько, по-бабьи, взвизгнул. А Семен Михайлович уже обратился к Ковалеву: – У этого… – тут он на секунду замялся, подбирая подходящий эпитет, но не нашел и продолжил: – Квартирка-то имеется?

– Так точно, – Ковалев недаром провел три месяца в Алабино и набрался там от товарища Белова-Сталина старорежимных словечек. – Четыре комнаты, кабинет, две спальни и комната для прислуги, – уточнил он.

– Н-ну… н-ну… – выдохнул Буденный, впадая в состояние боевого безумия. – Так, значит, да? Ну так и мы – так! Вот что, Ковалев: выбей из этого показания, что шпион, и расстреляй! Семью не забудь! Лет по пятнадцать лес валить – им в самый раз будет!!! А ты, Ока, – он повернулся к Городовикову и грохнул во всю мощь легких, беззастенчиво присваивая себе идею старого товарища, – прошерсти-ка всех своих комдивов и решай вопрос с жильем для командиров. Вызови к себе кировцев[34] и узнай: всякие там председатели потребкоопераций, директора магазинов, рынков, базарные шахер-махеры… Ежели у кого отдельная квартира – уплотняй! В мою голову уплотняй!

– Сделаю, Семен, – кивнул Городовиков и зашагал, прихватив с собой нескольких командиров в свой старый новый кабинет.

Следующим номером в списке на инспекцию значилась 17-я механизированная бригада. Буденный выехал туда на следующий день.

Согласно обнаруженным документам штаб бригады должен был находиться непосредственно в Проскурове, однако на самом деле он располагался в деревушке Череповка. Сама же бригада привольно разместилась на полях между деревней и одноименной железнодорожной станцией, захватив в свой район старинное село Велика Калинивка и поселок МТС Череповая.

Несмотря на не самый теплый февральский день, Семен Михайлович наотрез отказался от автомобиля и двинулся в инспекционную поездку верхом. Он справедливо полагал, что прямых дорог в России не существует, да и не существовало аж со времен татаро-монголов, ну а верхами да по замерзшей земле – руби наметом куда тебе надобно! Лишь бы сугробы неглубокие…

Сугробов в конце февраля тридцать шестого года было немного – зима выдалась не снежная, так что инспекционная группа шла ровным аллюром, делая в среднем километров по десять-двенадцать в час. Буденный оглядывал пустую ровную степь и с наслаждением вдыхал тонкий, сухой, чуть морозный воздух.

– Ить, как на Дону, – буркнул он в усы, широко улыбнулся и вдруг помрачнел. На ум пришла супруга – красавица актриса[35]. Чертовка неблагодарная! Верно Саньча Сталин всю эту актерскую братию «фиглярами» да «скоморохами» кличет! За самым-самым редким исключением…

«Как вы не понимаете: я – творческая натура, – вспомнились слова Ольги. – Мне необходимо бывать среди тех, кто понимает меня и разделяет мои взгляды…» Взгляды – ха! Шубка соболья да золота пять фунтов – вот и все твои взгляды! А бросить не могу – тянет к ней. Вот равно как мыша к козюле!

– Стой, кто идет!

Ого! Вроде ж пусто было, а тут – ровно из-под земли боец вынырнул! Ствол наперевес, и не винтовка в руках – пистолет-пулемет Коровина. А стоит так, словно готовится вот сейчас перекатом в сторону уйти, да и причесать из своей трещотки! Хм-м… морда-то вроде как знакомая…

– Боец, вызови разводящего и начкара!

– Слушаю, товарищ маршал Советского Союза, – отчеканил часовой и, отступив на шаг, резко засвистел в свисток, висевший у него на запястье.

– Слухай, махра, – поинтересовался вдруг адъютант Буденного Зеленский[36]. – А ты, часом, в Пешаваре не бывал?

– Товарищ полковник, часовому на посту разговаривать не положено! – сурово отрубил красноармеец и тут же, озорно блеснув глазами, прибавил: – За разговоры товарищ Саша мог – у-ух!

Буденный рассмеялся. Он вспомнил этого парня – разведка отдельного батальона, приданного на всякий пожарный во время индийской эскапады Сашке Белову-Сталину. Ну, теперь понятно, откуда у обычного часового в мехбригаде подобные замашки.

К ним подбежали разводящий с подчаском и старший лейтенант – начальник караула. После взаимных приветствий проверяющей группе были предоставлены сопровождающие, и Семен Михайлович двинулся к командиру бригады.

Комбриг полковник Куркин[37] стоял возле временно реквизированного под штаб колхозного клуба и ждал визита командарма. «Солдатский телеграф» уже донес до него известия о судьбе командира дивизии Маркевича, которого «сперва полдня пороли нагайками ближники маршала Буденного, а потом расстреляли вместе со всей семьей, порубав малых детей шашками – нечего, мол, на щенков пули тратить!» Алексей Васильевич выслушал все версии жуткой расправы с комдивом Второй Червонноказачьей, иронично приподнял левую бровь и поинтересовался: откуда у Маркевича взялись «малые дети». Жена комдива – фигуристая, задастая и грудастая девица была на два десятка лет моложе мужа и детей еще не имела. Легкость же поведения «хозяйки дивизии» была притчей во языцех всего Проскурова, так, может, порубали ее полюбовников? Если «да», так и за дело, а если «нет», то очень жаль…

Никаких грехов за собой Куркин не помнил, разве что по мелочи, но за мелочи даже «Красный Мюрат» расстреливать не станет, а потому пребывал в относительном душевном спокойствии. Если товарищ командарм придерется к размещению личного состава в палатках, так пусть расскажет: где, прах побери, набрать зимних квартир в неподготовленном городе? А долбить землянки в мерзлой земле – занятие для саперного полка, а не для его бригады, в которой даже батальона саперов нет!

Недлинную колонну конников комбриг заметил издали. Впереди кавалеристов, указывая им путь, катил итальянский пикап «Лянча Аугуста», в кузове которого стоял крупнокалиберный пулемет на высокой треноге. Эти автомобили поступили в бригаду совсем недавно, так что освоили их пока только в 17-м отдельном разведывательном батальоне. Остальные еще приноравливались к быстрым и удобным, но весьма требовательным «итальяночкам».

Куркин порадовался про себя тому, что удача вынесла маршала Буденного именно на разведчиков. В запрошлом месяце в семнадцатый разведывательный перевели полдесятка бойцов с боевым опытом и пометкой в личном деле «Секретно». Старший лейтенант, старшина и трое красноармейцев – все трое прокаленные горным солнцем, с новенькими орденами и медалями на груди. А в разговоре вся пятерка вставляла странные словечки из языков пуштунов и сикхов – тех самых, что сейчас насмерть рубятся с британскими империалистами. Маршал Буденный тоже в тех краях отметился – да не один, а с сыном самого товарища Сталина, который, по слухам, лично перебил целую кучу колонизаторов. А до того – уничтожил самого Гитлера вместе со всеми немецкими фашистами, а потом съездил в Италию, пробрался к Муссолини и предупредил итальянского лидера, что если бы не положительная характеристика, данная товарищем Лениным, – Муссолини уже составил бы Гитлеру компанию на кладбище. И Муссолини все понял: развернул Италию на коммунистические рельсы и теперь – наш преданный друг…

Не то чтобы Куркин верил в эти истории, но статью о награждении Александра Белова-Сталина в «Правде» он читал. И хорошо знал: просто так в СССР ордена не дают – чай, не капиталисты и не дворяне, чтобы за происхождение награды давать. Так что этот дым точно был не без огня.

На этом его размышления и прервались: маршал Буденный подъехал к штабу и легко соскочил с коня. Он похлопал по шее любимого жеребца стрелецкой породы:

– Молодец, Софист, молодец. Ну, здорово, Куркин, показывай свое хозяйство!..

Инспекция показала, что семнадцатая бригада готова к бою хоть завтра. В меру своих возможностей, разумеется. Танки и бронеавтомобили носились по полигону в облаках снежной пыли, довольно метко били с коротких остановок по мишеням, бодро собирались в ударные кулаки или наоборот – рассыпались в цепи прикрытия пехоты.

В трех танковых батальонах бригады насчитывалось пятьдесят танков БТ-7 и огнеметных Т-26. В учебно-танковом – восемь БТ-5 и четыре танкетки Т-27. Как ни странно, основной ударной силой бригады оказался разведывательный батальон, имевший в своем составе самое большое количество бронированных машин. Девять плавающих танков Т-37А дополняли десять тяжеловооруженных КБМ с пушками 23 мм, пять КБМ с легким (пулемет ДШК) вооружением и полтора десятка небронированных пикапов «Лянча Аугуста» с тем же ДШК в кузове. Сверх того, буквально вчера прибыли два новеньких бронеавтомобиля ГАЗ с обычным пулеметом в башенке. Осматривая их, Буденный вспомнил, что именно его любимец Саньша обозначил эти машины «БА-64», и дружелюбно погладил маленький разведывательный бронеавтомобильчик по рубленому крылу.

– Как машинки? – спросил он у разведчиков. – Осваиваете, бойцы?

– Так уж освоили, товарищ маршал, – отрапортовал загорелый дочерна старший лейтенант Уваров, под расстегнутым комбинезоном которого блестело новенькое «Знамя». – Да что тут осваивать? Машинка простая, кабээмке не чета…

– Ну, тебе-то, пенджабец, может, и нечего, а остальным? – остудил его боевой задор Буденный. – Остальные-то как?

– Так прикажите, товарищ маршал Советского Союза! – упрямо гнул свое Уваров. – Сами назначьте экипаж и проверьте!

– А и назначу! – загорелся Семен Михайлович. – Сам в башню сяду, а твоего – водителем посажу. Вот и посмотрим, чего он стоит!

Через час гонок по заснеженным полям БА-64 резко остановился в расположении батальона. Буденный вылез из башенки и тяжело спрыгнул на землю, сомкнув ноги, точно при прыжке с парашютом. Выпрямился, охнул, потер бок и повернулся к командирам:

– Ну, пенджабец, гаплык тебе! – сурово произнес Семен Михайлович, теребя ус. – Все! За покушение на маршала и командарма ответишь по всей строгости!..

Все замерли, и лишь Ковалев со своими ухорезами напряглись и двинулись к Уварову. Тот заметно побледнел, несмотря на загар, когда Буденный вдруг расхохотался и хлопнул старшего лейтенанта по плечу:

– Уж так меня твой мехвод укатал, так укатал, думал – все, Сенька, вот он – конец-то твой! В поворот – на всем ходу, останавливался так, что я чуть башкой броню не пробил, – маршал хватанул за рукав вылезшего из броневика водителя и толкнул вперед. – Молодец! Так, только так в бою и надобно! И ты, пенджабец – молодец! Куркин! Пиши ему представление на капитана! А тебе, комбриг – благодарность! В приказе отмечу! Только не расслабляйся теперь! В бою – еще и не так будет!

Через неделю непрерывных разъездов по частям вновь формируемой армии Семен Михайлович Буденный сидел в своем кабинете и, матерясь вполголоса, составлял план организационных мероприятий. А попутно строчил запросы в Москву о предоставлении Первой конной новых образцов вооружения.

За последний год военная промышленность со скрипом и скрежетом переходила на производство нового улучшенного вооружения. Вот только его было непозволительно, оскорбительно мало!

Кабээмки собирали едва ли не поштучно и вручную, новых танков сумели произвести лишь две сотни штук – проблемы с трансмиссией и коробкой передач так и не были решены до конца, ну а такие мелочи, как гетерогенная броня или новые танковые орудия, на этом фоне смотрелись совершенно незначительными. Малокалиберная зенитная артиллерия трудами покойного маршала Тухачевского – шпиона гитлеровского! – была в полном загоне, а новые двадцатитрехмиллиметровые автоматы страдали такими «детскими болезнями», что их ежемесячный выпуск в двадцать штук выглядел величайшим достижением.

С обычной артиллерией дело обстояло несколько лучше, но большая часть артсистем представляла собой модернизацию старых образцов, а потому, к примеру, маневр огнем изрядно затруднителен – поворочай-ка однобрусные лафеты! А выпуск новейших орудий прискорбно мал: предприятия крайне неохотно берутся за их выпуск, стараясь всеми правдами и неправдами отказаться. Понять производственников, в принципе, можно: кому охота возиться с переналадкой производства, созданием новых технологических процессов и тому подобным. Вот только их отказ от такой возни придется оплачивать кровью бойцов…

«Саньшу б озадачить… – подумал Семен Михайлович и тяжело вздохнул. – Да куда ж ему еще и это? Спасибо, хоть стрелковое оружие подтянул… Но надо. Надо!» Он взял лист бумаги, достал из шеврового футлярчика самописку и аккуратно вывел вверху «Рапорт». Подумал, зачеркнул и написал чуть ниже «Донесение». Посидел еще, размышляя, и вновь зачеркнул написанное. Новый заголовок гласил: «Совершенно секретно! В Особый отдел ЦК ВКП(б)»…

Сталин посмотрел на Сашку, который только что положил ему на стол стопку исписанных мелким четким почерком листов. Затем достал из стола очки, водрузил их себе на нос и взял из стопы несколько верхних. Он быстро пробежал взглядом написанное, кашлянул, взял следующие пять-шесть листов, вчитался и вдруг замер. Затем поднял взгляд на приемного сына:

– Это ты точно рассчитал?

– Погрешность плюс-минус десять процентов.

– Всё так плохо?

– Ну не то чтобы плохо: все-таки воевать будем на чужой земле, и все разрушения ожидаются только у противника. Но потери ожидаются примерно на таком уровне.

– Это в случае невмешательства Франции?

– Да, но она не вмешается, если мы дождемся результатов их выборов.

– Откуда такая уверенность?

Сашка помялся:

– Я – не великий знаток истории, но читал когда-то книгу Эренбурга «Падение Парижа». Так вот там упоминается левое правительство Народного фронта во Франции. Народный фронт уже сформирован полтора года назад, ближайшие выборы – в мае этого года. Они одержат победу и сформируют правительство. Так что, если товарищ Тельман не станет требовать назад Эльзас и Лотарингию – эти парни и не подумают вступаться за Польшу.

– Хотя у них и есть союзный договор… Впрочем, обойти его французы смогут без особых затруднений. Без затруднений обойдут. С их точки зрения поляки, сами поставили себя в ситуацию, денонсирующую этот договор, так как выступают агрессорами. Правые радикалы, конечно, проигнорировали бы это незначительное обстоятельство, но Народный фронт поддерживается Коминтерном. И даже кое в чем управляется им. Коммунисты войдут в правительство, а Народный фронт заблокирует агрессивные решения в парламенте. Что ж, верно. Дальше?..

– Основные проблемы в слабой подготовке красноармейцев и нехватке современного вооружения. Записка товарища Буденного, приложенная ниже. А Конная армия – наше самое боеспособное соединение.

– Товарищ Ворошилов, помнится, сперва предлагал две конных армии сформировать. А теперь готов и свою Первую конную не создавать – советует ограничиться конно-механизированной группой на уровне корпуса…

– По состоянию в войсках с обучением и вооружением он прав, – кивнул Александр. – Вот только есть одна деталь: этой войной просто необходимо воспользоваться для получения боевого опыта. Знаете, есть такое мудрое изречение: «Генералы всегда готовятся к прошедшей войне». Так вот: все здесь – от покойного Триандафилова до ныне здравствующего Бориса Михайловича Шапошникова готовились к прошедшей Империалистической войне…

– И как, подготовились? – быстро перебил его Сталин, сверкнув глазами.

– Ну, более-менее. Если честно – скорее «менее». Но в общем – да, подготовились. Вот только проблема в том, что той войны больше не будет. А будет новая. С массовыми авианалетами по тылам и глубокими прорывами бронесил и мотомеханизированных соединений. Так вот, Семен Михайлович считает, что к такой войне даже его Первая конная – лучшее, что сейчас есть в РККА – не готова. Не хватает новых танков – то есть их вообще нет! Пятнадцать Т-28 – даже не отдельный танковый батальон! А у него они числятся как отдельный тяжелый танковый полк РГК – с соответствующими полку службами тыла, снабжения, ремонта и так далее. А в мехбригадах обратная проблема – не хватает служб снабжения, ремонтных летучек, служб обеспечения ГСМ. Дальше – больше! В кавкорпусах – отдельные танковые полки, которые по числу танков превосходят мехбригады. А служба обеспечения ГСМ в кавкорпусе просто отсутствует. Отсутствует от слова «абсолютно». И что этим танкистам делать? Лошадей в танки впрягать, или соседей из мехбригад грабить?

Сталин молчал. Замолчал и Сашка, ожидая результатов своего доклада.

Иосиф Виссарионович быстро прочитал оставшиеся листы, сперва – внимательно, но чем дальше, тем более поверхностно. Последние листы он просто отложил в сторону, с силой хлопнув ими по столу.

– Так… Ну, а ты что предлагаешь?

– Я?!

– Ты!!!

Белов молчал долго, а затем спокойно – преувеличенно спокойно – произнес:

– Товарищ Сталин, я – всего лишь обычный полковник спецназа. Я – не государственный деятель, и…

– Да? – Сталин поднялся из-за стола, подошел к Сашке и принялся внимательно его разглядывать. – Как интересно выходит, – проговорил он, наконец. – Товарищ Белов-Сталин – начальник Особого отдела ЦК партии большевиков. – Товарищ Белов-Сталин курирует производство новых видов вооружений, часть вопросов военной разведки, осуществляет связи с некоторыми деятелями Коминтерна, и вдруг выясняется: он – совсем не государственный человек. А кто же он тогда? Кустарь-одиночка?

Он откровенно насмехался, и Александр, разумеется, это чувствовал. Но совершенно не представлял, что ему отвечать.

– Так вот, если товарищ Белов-Сталин – не кустарь-одиночка, то он завтра свяжется с наркомом обороны, наркомом военной промышленности, Генеральным штабом и начнет вырабатывать решение. И план действий. Которые и представит товарищу Сталину через три дня.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – Белов козырнул и двинулся к выходу.

Уже на пороге его нагнал веселый вопрос:

– А ты что, думал, я тебя в обер-палачах оставлю? – и короткий, каркающий смешок…

4

Война была бы пикником, если бы не вши, дизентерия и интенданты.

Сеченов Иван Михайлович

Первый всеармейский чемпионат по военным видам спорта начнётся 10 мая в подмосковном Алабино на базе Н-ской части Московского гарнизона.

Соревноваться приедут механики-водители, саперы, снайперы, парашютисты и представители других родов войск. В каждом зачёте будут разыграны не только медали, но и ценные призы, а также внеочередные повышения по службе.

Со всех концов нашей необъятной родины, а также из Социалистической Германии и Социалистической Италии прибудут десятки сержантов и командиров, чтобы обменяться знаниями, опытом и поднять своё мастерство на новый уровень.

Судьями и гостями чемпионата станут народный комиссар обороны тов. Ворошилов, товарищи Василевский и Чкалов, представители Ротевера и Итальянской Республиканской армии.

«Правда», 2 мая 1936 года

Двадцатого июня польским посланникам в Москве и Риме были переданы ультиматумы: в течение сорока восьми часов польские войска должны очистить незаконно занятые ими германские территории и возместить нанесенный их ничем не спровоцированными действиями ущерб. В противном случае оба государства – Советский Союз и Народная Италия, будучи связанными с Германской Советской Федеративной Социалистической Республикой военно-политическим союзом, оставляют за собой полную свободу действий по принуждению Польши к исполнению международных соглашений. В тот же день дипломатической почтой такие же ультиматумы были доставлены в Варшаву. А несколькими часами раньше в Париже расшифровали секретную инструкцию Исполкома Коминтерна: Народному фронту предстояло отработать те средства, что Коминтерн предоставил для победы союза коммунистов и социалистов. Поэтому, когда польский посол добился аудиенции во французском министерстве иностранных дел, он был неприятно удивлен. Крайне неприятно…

– Польская республика, – медленно процедил новый министр иностранных дел Франции Морис Торез[38], – в данном случае является агрессором, так что ни о какой помощи со стороны Франции, на которую вы, вероятно, рассчитывали, согласно нашему союзному договору, не может быть и речи.

Посол Микельский почувствовал себя так, словно его ударили по голове. Топором…

– Однако, с учетом наших прежних взаимоотношений, правительство Французской Республики считает своим долгом предложить свое посредничество для достижения приемлемых условий исполнения справедливых требований Германии, Италии и Союза ССР с правительствами этих государств.

– Вы бросаете нас одних, – гневно выкрикнул Микельский. – Бросаете на растерзание коммунистических дикарей, от которых мы так долго оберегали всю Европу…

Тут он осекся, внезапно сообразив, ЧТО и КОМУ он умудрился сказать. Ведь его превосходительство Торез – секретарь французской партии этих самых «дикарей»! Но Морис Торез лишь чуть усмехнулся:

– Возможно, настало время избавить вас от этой непосильной обязанности. Впрочем, мы, разумеется, рассмотрим ваше обращение на заседании парламента…

Двадцать первого июня на очередном заседании парламента Французской Республики в повестке дня в разделе под обозначением «Разное. Второстепенное» было рассмотрено обращение поляков. И хотя радикалы и правые отчаянно взывали к «благородству по отношению к старому, верному союзнику», шестьдесят два процента депутатов, принадлежавших Народному фронту, единодушно проголосовали против любой помощи агрессору. В любом виде. Слишком уж свежи были воспоминания о парижских беспорядках, учиненных правыми. Профашистские выступления, собственно, и стали причиной создания Народного фронта…

Румыния, Чехословакия и Югославия только теперь поняли, во что втянули их ясновельможные паны. Им предстояла большая драка с тройкой, может, и не самых больших, но уж точно самых агрессивных (после самих поляков, разумеется) государств Европы. Россия и при царях не отличалась особым миролюбием, а уж при новой власти кровожадных большевиков – спаси Господи! Германия – и двух десятков лет не прошло, как, считай, одна со всем миром четыре года сражалась, да еще и чуть не выиграла. Итальяшки, конечно, победами похвастать не могут, но задиристы. А если их русские и немецкие большевики поддерживать будут?

Больше всего боялись большой войны румыны. Их армия хоть и была одной из самых многочисленных в Европе, да вот только качество у этой армии было крайне невысоким. И сами потомки древних римлян прекрасно представляли себе, насколько эта армия боеспособна и победоносна. Хотя и числились румыны в прошлой войне в победителях, и по Версалю вроде получили территорий – чуть не полстраны, а ведь помнили, как их в шестнадцатом Макензен за две недели не просто разгромил – почти уничтожил! И совсем бы добил, если б русские армии насмерть не встали. А теперь русские с немцами по одну сторону сражаться будут…

Впрочем, король Кароль II, занимавший пробританскую позицию, полагал, что все не так уж и плохо, и был свято уверен: решись большевики на войну, Британская империя сумеет дать укорот зарвавшимся хамам. Ведь британцы уже поставили в Румынию новейшие истребители «Бульдог» и «Гантлет», легкие бомбардировщики «Фокс» и целых четыре тяжелых бомбардировщика «Хендон». А еще поспособствовали закупить у Соединенных Штатов десять пикировщиков «Мартин». Последние, правда, доблестные румынские пилоты так и не освоили до конца, но ведь если только красные посмеют – нет! – просто помыслят проверить на прочность рубежи Великой Румынии, то на помощь сразу же ринутся сотни и тысячи благородных и непобедимых британцев.

А вслед за королем такого же мнения придерживалось – не раздражать же Его величество своим несогласием! – и высшее командование армии, авиации и флота. В противовес офицерству среднего звена и промышленникам. Эти как раз считали, что если, храни Господь и Дева Мария, война, то красных в Букурешти стоит ждать не больше чем через два-три месяца…

У югославов были свои проблемы. Воевать против русских готовы были только хорваты и словенцы. А чего бы не воевать – дрались же двадцать лет тому назад, и не то чтобы все время проигрывали – бывало, что и сами гоняли русских схизматиков. Но вот схватиться с немцами они были решительно не готовы, ведь совсем недавно это были союзники, почти братья. У сербов и особенно черногорцев все было с точностью до наоборот: драться с немцами – пожалуйста, драться с русскими – господи, спаси и сохрани! Причем в Черногории о возможности войны с Россией даже упоминать не рисковали: царногоры – народ суровый, резкий и несколько дикий. Услышат о такой войне – могут и в ножи взять. А могут и за винтовки похвататься: у них каждый мужчина, который винтовку поднять уже или еще может – воин, и оружия по деревням да селам попрятано уж никак не меньше, чем мужиков в той деревне имеется. Получить же собственную гражданскую войну в планы югославского регента Павла Карагеоргиевича ну никак не входило. Имелась, правда, некоторая надежда, что русские эмигранты, которых в Королевстве сербов и хорватов находилось изрядно, помогут остудить горячие сербские да черногорские головы и удержать их от глупостей…

С Чехословакией дело обстояло вроде как и неплохо: Германию и Австрию чехи недолюбливали крепко, и тем немцам, что обитали в Судетах, жилось несладко. На стороне Чехословакии были первоклассная промышленность, талантливые конструкторы и опытные инженеры: заводы «Брно», «ЧКД», «Татра», «Шкода» потоком гнали современное оружие в огромных количествах и отменного качества. Недаром же даже англичане приняли на вооружение чешские пулеметы, а чешские самолеты успешно конкурировали на международных рынках с американской, английской и французской продукцией. Офицерский корпус был опытен – многие прошли не только фронты мировой войны, но и побывали в яростном пламени Гражданской войны в России.

Но имелись и проблемы. И первая, она же основная – Версаль, объединивший два, казалось бы, родных и близких народа – чехов и словаков – в одно государство. Чехи, так уж вышло, оказались более грамотными и образованными, а потому заняли большую часть начальственных мест – от деревенских жандармов до президента и премьер-министра. Которые, разумеется, поддерживали чехов, всячески притесняя словаков. За что последние платили чехам тихой ненавистью. Для чеха оказаться в роте, где словаки составляли большинство, было чем-то сродни визиту в логово тигра-людоеда. В таких ротах чешских офицеров практически игнорировали, не выполняя даже прямые недвусмысленные приказы, а сержантов и рядовых чехов просто били, иногда вплоть до членовредительства…

Война началась по иронии судьбы двадцать второго июня. Первый Пролетарский армейский корпус Ротевера из состава Первой армии перешел в наступление под Франкфуртом. Германские солдаты под командой генерал-лейтенанта Фрича[39] попытались прорвать польский фронт. Им удалось переправиться через Одер и захватить на восточном берегу восемь плацдармов. Однако далее наступление Ротевера застопорилось – войска увязли в позиционных боях, штурмуя Крейцбург и Бютов…

Двенадцать дивизий германской Красной Армии бились лбами о хорошо оборудованную оборону такого же количества польских. Это продолжалось целых восемь дней, а тем временем на востоке войска Витебской, Бобруйской, Винницкой и Житомирской армейских групп перешли границу Польши. И здесь красноармейцы встретили ожесточенное сопротивление, но тут дела пошли несколько легче – сказывалось значительное превосходство частей РККА в авиации…

Небо гудело от рева десятков авиационных двигателей, свиста сотен падающих бомб и множества трассирующих пуль и снарядов, несущихся навстречу самолетам. Десяток польских PZL отчаянно пытался отогнать с полсотни Р-5 и два десятка СБ, но девять троек И-15 и И-16 не позволяли полякам ничего сделать, связав их воздушным боем.

Красная авиация вот уже второй день почти непрерывно бомбила Барановичский железнодорожный узел. Еще вчера погибла одна из трех четырехорудийных батарей 75-мм шкодовских зениток, буквально заваленная бомбами, а остальные две изрядно потрепали штурмующие истребители. Ночью тяжелые ТБ-3 сыпали свой смертоносный груз на город и вокзал с методичностью автоматов, и вот с утра все началось по новой.

Вместе с Р-5 в этом налете приняли участие и новенькие, только что с конвейера, немецкие пикирующие бомбардировщики «Хеншель» Hs-123. Правда, советские – да и немецкие тоже – летчики их еще не до конца освоили, так что прицельное бомбометание с пикирования не у всех получалось гладко, но немецкий самолет определенно глянулся «сталинским соколам». В первую очередь своей невероятной живучестью…

На полевом аэродроме царила дикая суета, сумасшедший дом и вавилонское столпотворение. Самолеты приземлялись и взлетали практически непрерывно – ведь на поле, могущем вместить максимум полк, базировалась едва ли не дивизия.

Едва только севший самолет сворачивал с поля ближе к наскоро отсыпанным капонирам, как к нему тут же кидались техники, механики, оружейники, аэродромная команда. Они словно муравьи облепляли машину и чуть ли не бегом волокли ее в сторону, попутно с криками и руганью выясняя дальнейшую судьбу самолета. Есть ли в плоскостях и фюзеляже пулевые пробоины и следует ли их заделать немедленно, или пусть его? На внешние и внутренние подвесы цеплять снова «пятидесятки», или на этот раз он «сотки» возьмет? Бензозаправщик подъехать успеет, или опять придется из цистерны на конной тяге ручным насосом качать? И уж, кстати, заодно: а сам-то пилот как? То есть то, что жив и не ранен – это видно, а вообще? «Товарищ командир, вы там живы? Точно?»

Летчики, а из двухместных «эр-пятых» – и штурманы-бомбардиры с трудом выбирались из кабин, после чего отходили в сторону и просто ложились на землю, стараясь упасть именно там, где еще уцелела пропыленная, помятая, но все-таки трава. К ним немедленно бежали санитарки или фельдшера: проверить, все ли в порядке, дать попить воды с сухим красным вином и клюквенным экстрактом, размять занемевшие от усталости мышцы. Часто все это проделывали, даже не утруждаясь освободить пилотов от парашютной сбруи. А тем временем их крылатых коней заправляли бензином, маслом и, если надо, сжатым воздухом, заряжали оружие, подвешивали бомбы… Взлетала очередная ракета, и красные соколы, охая и матерясь, вновь занимали места в кабинах. Подлетал пускач-полуторка, взревывал двигатель, и механическая птица устремлялась в небо – туда, где за выложенным на поле матерчатым углом горели и стонали Барановичи…

Качаясь и вихляя, словно пьяный колхозник после ярмарки, к аэродрому приближался еще один «хеншель». Даже сквозь гул, вой и мат было слышно, что мотор у бедолаги захлебывается и тянет на последнем издыхании.

– Не дотянет, – произнес средних лет небритый техник-лейтенант и сплюнул. – Ща все…

И он рукой изобразил стремительное пике.

Молоденький механик с одинокими треугольничками на петлицах[40], приоткрыв рот, уставился на поврежденный самолет, который, несмотря на мрачный прогноз командира, упрямо тянул и тянул к аэродрому. Вот сейчас, вот прямо сейчас…

– Чего ж он не прыгает-то, а? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

Но его вопрос не пропал втуне.

– Да поздно уже, – буркнул невысокий крепыш, в петлицах которого красовалась старшинская «пила»[41]. – Если теперь скакнет – ероплан аккурат в еродром и врежет. Тогда и прыгать без толку – все одно расстреляют за такие фокусы…

В этот момент «хеншель» клюнул носом и стремглав помчался вниз, к земле. Механики прыснули было во все стороны, словно мыши, застигнутые в амбаре котом, но в самый последний момент избитый биплан выправился и грузно плюхнулся на летное поле. Он катился по земле, явно не управляясь, подпрыгивая и содрогаясь на каждой кочке и каждой выбоинке, и все никак не мог остановиться.

Громко звеня колоколом, к поврежденному самолету понеслась пожарная машина, а следом за ней мчался выкрашенный в защитный цвет автобус с красными крестами на бортах. За машинами, спотыкаясь, бежали техники, механики, бойцы аэродромной команды, но упрямый «хеншель» все никак не желал останавливаться и катил себе, катил, катил, катил…

Развязка наступила неожиданно: левое шасси попало в особенно неудачную выбоину и застряло. Если бы обороты были повыше – самолет просто скапотировал бы, перевернувшись «через голову», но на удачу красвоенлета, скорость уже упала, и теперь бомбардировщик просто закрутился на месте, словно собака, которая ловит свой хвост. И так же, как и собака, он его не поймал…

Через борт кабины буквально вывалился пилот, опираясь на крыло, сделал несколько неверных шагов, но дальше ноги его подломились, и он рухнул без сил на руки подбежавших медиков.

– Ранен?! Куда?! Где?!

– В Караганде, – буркнул летчик, затем резко двинул плечами, пытаясь освободиться от державших рук. – Да отпустите, мать вашу! Цел я, цел. «Ханю» только угробили… Похоже, что совсем.

С этими словами он снова осел и привалился к стойке шасси.

– Ну, это вы поторопились, товарищ старший лейтенант, – глубокомысленно заметил один из техников, осматривавший самолет. – Ничего, залатаем. Завтра – не завтра, а послезавтра лететь на нем снова сможете. Точно. Слово коммуниста…

Летчик просветлел лицом и, вдруг приподнявшись и опираясь рукой на обтекатель колеса, зачастил:

– О! А я что говорил? Вот же машину германские товарищи сделали! Верное слово! Если б на «эр-пятом» – догорал бы уже в бурьяне, а этот – класс! Пыхтит, пердит, маслом из цилиндров плюется, а ползет! Верное слово!

Словно бы в подтверждение сказанного из рупоров стоявшего на краю поля фургона вдруг раздалось громкое, хрипловатое:

Где облака вершат полёт, Снаряды рвутся с диким воем, Смотри внимательно, пилот, На землю, взрыхленную боем. Пропеллер, громче песню пой, Неся распластанные крылья! За вечный мир, В последний бой Лети, стальная эскадрилья![42]

Летчика, невзирая на его протесты, утащили с собой медики, а изуродованную машину с уханьем и хеканьем покатили к мастерским. Над летным полем гремело:

Там, где пехота не пройдёт И бронепоезд не промчится, Угрюмый танк не проползёт, Там пролетит стальная птица.

Двое старших командиров, одетых несмотря на теплую погоду в регланы, удовлетворенно озирали эту возню и суету.

– Что скажете, товарищ комдив? – поинтересовался тот, на чьем рукаве горела алая с золотом звезда политсостава. – Как вам?

– А что тут сказать? Сегодня Барановичи добьем и дальше. «Даешь Варшаву», – процитировал он известную песню.

– Я не о том. Песня к месту? Вовремя?

Комдив задумчиво помолчал, затем чуть поморщился:

– Вы б, товарищ бригадный комиссар, лучше проследили бы за тем, чтобы летный состав портвейном пайковым не злоупотреблял[43]. А то вон утром возвращаются соколы, а трое – лыка не вяжут! – тут он, видимо, решил, что особенно перегибать палку не стоит, и закончил уже примирительно: – А песня – что ж… Хорошая песня. Настроение поднимает…

А над полем гремело:

Мы виражом крутым пройдём, Прикроем плавным разворотом, И на врага мы нападём Могучим бреющим полётом.

На следующий день избитые авиацией Барановичи пали. Польская армия отошла на запад…

Вдохновленные примером РККА, командиры Ротевера тоже решили сделать ставку на авиацию. Пехотные, легкие и моторизованные дивизии получили передышку, чего никак не скажешь о поляках…

– …Итак?

– Товарищ генерал-лейтенант… – командир первой кампфгешвадер[44] Народной Военной авиации постарался придать своему взгляду максимум спокойствия, но получилось плохо. – Товарищ генерал-лейтенант, эскадра готова к вылету. Основной целью назначены укрепления и рокадные дороги восточнее Крейцбурга и Глейвица вот здесь, – указка пробежалась по карте, – и здесь. Также намечен удар по трамвайной сети Силезии.

Кессельринг[45] внимательно посмотрел на карту, висевшую на стене небольшого домика, волею судеб превращенного в полевой штаб первой бомбардировочной эскадры Роте Люфтваффе, затем тщательно сверился с записями в блокноте, покачал головой, но ничего не сказал. Ободренный этим молчанием оберст Келлер[46] продолжил свои пояснения:

– Основной удар будут наносить Do-23, по флангам работают штаффели[47] Ju-52. Общая масса первого удара – двести сорок тонн бомб калибром пятьдесят и сто килограммов…

– Запасные цели на случай активного противодействия противника? – прервал его Кессельринг.

Келлер осекся, секунду помолчал, а затем отчеканил:

– Согласно данным разведки, активного противодействия противника в указанных районах не предполагается.

Альберт Кессельринг склонил голову набок и принялся внимательно и чуть удивленно рассматривать командира первой кампгешвадер. Так, словно у того на лбу вдруг выросли хризантемы.

– Свяжитесь с командирами пятьдесят первого ягдгешвадера и двадцать пятого зерсторегешвадера[48]. Договоритесь о поддержке и сопровождении. Польская авиация, конечно, слаба, но у Германии не так много самолетов, чтобы бездумно жертвовать ими.

И с этими словами Кессельринг вышел прочь.

Командир JG 51 «Карл Либкнехт»[49] выслушал доклад своего адъютанта, закурил сигарету и глубоко задумался. С одной стороны, задача была ясной и понятной: прикрыть неповоротливые и медлительные «дорнье» и «юнкерсы» от возможного противодействия поляков – что может быть логичнее? Но с другой… Бомбардировщики выйдут на цели ночью, а в его эскадре только четвертая ягдгруппа[50] под командой молодого оберлейтенанта Шалька[51] прошла обучение ночным полетам. Отправить с бомбардировщиками только одну группу, двадцать семь «арадо»? Этого явно мало – не хватит даже на то, чтобы прикрыть группу двадцать третьих «дорнье». А пойти всей эскадрой – потери начнутся еще до встречи с противником. Слепые полеты требуют определенных навыков, которых у его пилотов нет…

Вот в таких раздумьях майор Тео Остеркамп[52] решил сперва связаться со своим «товарищем по несчастью» – командиром ZG 25.

– Майор?

– Привет, Тео!

– Йохан? Тебя ведь тоже прицепили к этой авантюре?

– Ты про решение повторить путь великого Антуана?[53] Да, я тоже в деле.

– И как? Кого пошлешь?

В трубке с минуту царило молчание, а затем майор Йохан Райтель преувеличенно спокойно произнес:

– Мы пойдем все, Тео. Нет смысла выбирать кого-то отдельно: эти тяжелые «антеи»[54] пришли с завода всего пару месяцев тому назад, так что у меня их никто толком и не освоил. Поэтому я поднимаю всех.

Настала очередь Остеркампа молчать и задумываться. В отличие от командира ZG 25, он молчал минуты три.

– Я думал ограничиться одной группой. На шестьдесят восьмых «арадо»: эти парни успели поучиться летать ночью. А русских «шестнадцатых» мы тоже получили всего три месяца назад. И нельзя сказать, что этот парень – простой и легкий в управлении самолет…

– Зато в драке он уделает любого поляка за счет скорости, а, Тео?

– До этой драки еще надо дожить – философски заметил Остеркамп. – Ладно, спасибо, Йохан. Встретимся в небе.

– Лишь бы не на небесах.

В ночь на второе июля германские ВВС нанесли мощный удар по обороне города Крейцбург и рокадным дорогам в районе Глейвица. Но хотя ПВО Глейвица оказалась в зачаточном состоянии, а польских истребителей в воздухе и вовсе не наблюдалось, потери немцы все же понесли: в воздухе произошло несколько столкновений, один И-16 потерпел аварию при взлете, а еще два вместе с АНТ-29 и Ju-52 – при посадке. Всего же Роте Люфтваффе потеряли семь самолетов и девять летчиков, что можно было смело отнести в графу «минимальные потери». Что не помешало Тельману и Деницу устроить Кессельрингу серьезный и вдумчивый разнос.

Красный флот тоже принял активное участие в начале боевых действий. Двадцать второго июня бывший флагман флота Веймарской республики, а ныне – учебно-артиллерийский корабль «Шлезвиг-Гольштейн», получивший после социалистической революции приставку «Роте», подошел к Вестерплатте.

Польский флот, сосредоточенный в Гдыне и на базе Хель, был невелик. В самом начале очередного периода «неподлеглости» гордые шляхтичи лелеяли мечты о великом флоте. Вице-адмирал Казимеж Порембский – бывший старший офицер русского крейсера «Новик» и последний командир линкора «Императрица Мария», под чьим «мудрым» управлением тот и взорвался – разработал перспективный план развития польского флота, куда были включены и два линкора. Но очень скоро даже самому сухопутному поляку стало ясно, что эту программу новоявленной «Жечи Посполитой» осилить не удастся.

В двадцатые годы польский флот планировали пополнить американскими броненосцами-додредноутами. В Главном Военно-морском штабе, правда, бурно дискутировали о наилучшем типе этих престарелых гигантов, называя кто «Коннектикут», кто «Нью-Джерси», а кто – «Нью-Гемпшир». В конце концов, в Сейм было внесено предложение о покупке у Соединенных Штатов пяти линкоров типа «Коннектикут». Однако дебаты по этому вопросу закончились, не успев толком начаться, – кто-то из депутатов вспомнил, что таких броненосцев был построено всего два: «Коннектикут» и «Луизиана». Военные моряки было вскинулись, заявив, что вообще-то корабли в целом однотипные, однако тут подоспели расчеты, произведенные в Штабе обороны побережья. Они показали, что только на окраску этих кораблей уйдут чуть ли не все средства, выделенные на польский военно-морской флот, а содержание этих престарелых гигантов сожрет весь госбюджет «неподлеглой» Польши[55].

И хотя Польша еще несколько раз поднимала вопрос о строительстве «Великого флота», который включал бы в себя бригаду линкоров, полдесятка крейсеров и до сорока эсминцев, все, что поляки смогли выставить на 22.06.1936 – это два современных эсминца, десяток сторожевых кораблей разных типов, учебный миноносец, пару тральщиков и одну подводную лодку. Даже в сравнении с одним германским флотом это смотрелось весьма бледно, а при намеченном объединении с Краснознаменным Балтийским флотом и вовсе превращалось в фикцию, в набор мишеней.

В районе Данцига все польские силы были представлены двумя катерами береговой охраны, один из которых был вооружен русским «максимом» времен еще Первой мировой, а второй и вовсе не имел штатного вооружения, довольствуясь двумя ручными пулеметами «браунинг», находившимися на вооружении команды. Когда в полчетвертого утра командиры и экипажи этих катеров узрели нацеленные на них 105-мм орудия германских эсминца и сторожевого корабля, за которыми в полумраке маячила громада «Роте Шлезвиг-Гольштейна», то не раздумывая спустили флаги. Первые трофеи достались германским ВМС без единого выстрела…

В тот страшный день двадцать второго июня, пока майор Фабишевский[56], командир гарнизона Вестерплатте, соображал, что с ним произошло, дом коменданта еще раз основательно тряхнуло. С потолка посыпалась побелка, а стоявшая рядом кровать жалобно скрипнула и подпрыгнула. Не высоко, но заметно. Тяжелый грохот оглушил Стефана Фабишевского, и с минуту он сидел на полу, пытаясь понять: на каком свете он находится? На этом или уже на том?..

– Пан майор! Пан майор! – в спальню коменданта влетел взводный Владислав Баран[57]. – Нас обстреливают с моря! Тяжелыми снарядами!

В подтверждение его слов помещение снова вздрогнуло, и кровать еще раз подпрыгнула.

– Кто? – только и смог выдавить из себя Фабишевский. – Как?

– Напротив нас стоит германский броненосец и ведет огонь.

– В Варшаву уже сообщили? – майор наконец очухался от такого «доброго утра» и теперь принялся одеваться, путаясь в штанинах и не попадая руками в рукава.

– Сообщили, – вздохнул Баран. – И в Гданьск сообщили… Только…

– Что?! – в голосе Фабишевского прорезались истерические нотки.

– Из Гданьска попросили подкреплений: там высадилось до батальона немцев…

– Как они мыслят, я пришлю им эти подкрепления?! – завизжал майор и взмахнул кулаком прямо перед носом ни в чем не повинного взводного. – По воздуху?!! Под землей?!!

Ему наконец удалось одеться, и в сопровождении Барана командующий гарнизоном Вестерплатте выбрался из офицерской виллы. Надо заметить – очень вовремя. Стефан Фабишевский не успел отойти от дома и на сто метров, как в него угодил 150-мм снаряд, пущенный из казематного орудия «Шлезвиг-Гольштейна». Воздух тут же наполнился летящими обломками бетона и кирпича, осколками стекол и обрывками кровельного железа. Один из таких обрывков чувствительно поддал майора по затылку, сбив и изорвав шитую серебряным галуном рогатывку[58].

– Матка боска, – простонал майор, хватаясь за ушибленное место. – Что же это?!

– А я говорил, – раздался совсем рядом преувеличенно спокойный голос. – Я предупреждал, я докладывал: нужно активнее строить укрепления и усиливать гарнизон. А теперь – всё…

Фабишевский повернул голову: перед ним в небрежной позе стоял капитан инженеров Крушевский. Он картинно покуривал сигарету, вставленную в янтарный мундштук, и, казалось, совершенно не обращал внимания на такие мелочи, как обстрел с моря.

– Что вы докладывали? – спросил майор, потирая пострадавшую голову. – Что вы там такое докладывали? Кому?

– В первую очередь – вам, пан комендант, – Крушевский глубоко затянулся и выпустил клуб сизого дыма. – Я сообщал, что в случае нападения большевистских банд из Германии гарнизон в имеющихся укреплениях не сможет продержаться до прибытия союзных сил Британского флота. Я настаивал, чтобы нам отпускали больше бетона и прислали еще одну роту строителей. А что ответили вы?

– Что? – Фабишевский все еще никак не мог прийти в себя: чертов кусок железа основательно приложил коменданта, и теперь в его голове ощущалось некоторое кружение, сопровождаемое эдаким жужжанием…

– А вы, пан майор, наложили резолюцию, что база флота в Гдыне сама по себе достаточная защита для Вестерплатте. И где, позвольте спросить, наш доблестный флот?

Как раз в этот самый момент «доблестный» флот Польской республики спускал флаги в Гдыне, а контр-адмирал Унруг[59] уныло смотрел в немигающие зрачки пистолетов-пулеметов Коровина в руках немецких морских пехотинцев и размышлял, что, наверное, напрасно он не отослал эсминцы «Вихер» и «Бужа»[60] в Англию, как предлагал военно-морской атташе Британской империи. Вот теперь прекрасные красавцы-корабли достанутся красной сволочи, потому что ничего предпринять невозможно: карманный линкор «Роте Дойчланд» и крейсера «Роте Карлсруэ», «Роте Кёльн», «Роте Лейпциг» держат всю акваторию порта под прицелом своих орудий. А над головами кружат тяжелые бомбардировщики…

Но всего этого гарнизон Вестерплатте, разумеется, не знал. А потому, не вступая в словесную пикировку с капитаном, Фабишевский погнал свой гарнизон занимать оборонительные позиции…

Незадолго до начала войны Эрнст Тельман имел долгий телефонный разговор с, как он полагал, своим будущим зятем – Александром Беловым-Сталиным. Но хотя собственно Ирме и ее пребыванию в СССР вот уже год, и после возвращения из Бразильской эскапады девушка проживала в семье Иосифа Виссарионовича Сталина, в разговоре ей было уделено буквально несколько слов. «Здорова?» «Учится хорошо?» «Как она тебе?» – вот, собственно, и все. Остальное время собеседники обсуждали предстоящую войну.

Именно в этом разговоре Белов вдруг порекомендовал не пытаться взять штурмом Вестерплатте. Он не был большим знатоком истории, но когда-то, очень давно в будущем Александру Ладыгину довелось посмотреть польский фильм «Вестерплатте», и он помнил, что штурмы полуострова ничем хорошим для солдат Вермахта не закончились. Вот и посоветовал товарищ Белов-Сталин товарищу Тельману не тратить силы в бесполезных штурмах, а просто сравнять этот очаг сопротивления с уровнем моря. Или даже утопить. Главным калибром.

Тельман отнесся к совету Александра крайне серьезно и сумел убедить Деница не пытаться захватывать польский транзитный военный склад силами морского десанта. В конце концов, Дениц и сам пришел к выводу, что все разрушенное в ходе войны восстановят сами же поляки. А куда они денутся?

Поэтому все двадцать второе июня укрепления Вестерплатте обстреливали корабли ВМФ Красной Германии и бомбили самолеты Ротелюфтваффе. Общими усилиями они перемешали с землей пару укрепленных постов, уничтожили на замаскированной позиции единственную польскую трехдюймовку вместе с расчетом, превратили в руины железнодорожную станцию и оставили на месте электростанции несколько глубоких воронок. А на следующий день…

Майор Фабишевский сидел на жестком металлическом сиденье в наблюдательном пункте и не отрываясь смотрел в перископ. Там, напротив Вестерплатте, на волнах Балтики два громадных корабля зажимали в клещи проклятый «Шлезвиг-Гольштейн». И сразу становилось ясно: если германец попробует оказать сопротивление – жить ему ровно столько, сколько потребуется этим бронированным чудищам на один залп…

Эти корабли видел не один майор. Оглушенные и очумевшие от суточного обстрела – немцы продолжали вести огонь и ночью – польские легионеры с безумной надеждой смотрели в море – туда, где германским агрессорам наступал законный конец. Сейчас их, вот сейчас…

– Это – англичане, – с важным видом вещал кадровый капрал, подкручивая усы. – Они – настоящие союзники. Они пришли нам на помощь…

– Вон тот – «Король Ежи Пятый», а вон тот – похоже «Королевский дуб»[61], – выказывая свою принадлежность к флоту, важно заявил капрал ВМС Бартошак. – Оба раз в десять сильнее проклятого «Шлезвига». Сейчас…

– Сейчас немцам покажут, как защищается независимая Польша, – воскликнул юный стрелок с детским пушком на румяных, изрядно грязных щеках. – Сейчас мы их ка-а-а-ак… Ух! – И он восторженно ударил себя кулаком по коленке. И тут же без перехода добавил: – А как по-английски сказать, что они – наши братья?

Ответить ему никто не успел. «Король Ежи Пятый» развернулся бортом, и на Вестерплатте обрушился залп двенадцати 305-мм орудий. Это открыл огонь Краснознаменный линкор «Марат». «Королевский дуб», оказавшись на поверку «Октябрьской революцией», не замедлил поддержать своего товарища.

На полуострове разверзся ад. Форт под сосредоточенным огнем трех больших артиллерийских кораблей выдержал лишь до полудня, укрепленные посты – и того меньше. К вечеру над руинами выкинули белый флаг – гарнизон Вестерплатте капитулировал…

В Данциге все обернулось еще легче. Двадцать второго июня в порту высадились десантные группы с кораблей ВМС Германии численностью до двух батальонов. Они развернули красные флаги и двинулись к ратуше. По пути десантники занимали стратегически важные объекты: банки, почтовые отделения и телефонные подстанции, а главное – базы батальона СС «Данциг». В вольном городе были еще сильны прогитлеровские настроения, всячески поддерживаемые поляками, так что почти весь тридцать пятый год в Данциге периодически вспыхивали уличные бои между сторонниками социализма и национал-социализма.

Польская сторона спохватилась, когда пришло паническое сообщение из Данцигского почтамта о наступлении немцев. В город поспешно двинулся интервенционный корпус под командой генерала дивизии Бортновского[62] в составе двух дивизий пехоты. Но это движение было перехвачено наступлением войск Ленинсбергского[63] фронта под командой генерал Бласковица[64]. Интервенционный корпус столкнулся с первым армейским корпусом, в составе которого, кроме двух пехотных дивизий, имелась танковая дивизия «Кемпф», укомплектованная советскими БТ-2 и БТ-5, а также новейшими немецкими танками Pz.Kpfw-II. Немцы наступали на Тчев, через который собирались пройти войска Бортновского. В завязавшемся встречном сражении поляки были отброшены назад, а германские войска заняли Тчев и Косьцежину и, соединившись с десантными отрядами из Гдыни, реально угрожали войскам, оборонявшим Бютов с тыла.

Казалось, что война быстро близится к своему логическому завершению. Но…

– …И поэтому хочется еще раз повторить вопрос товарищу Ворошилову: что же препятствует развитию наступления Красной Армии и Ротевера?

Климент Ефремович с тоской оглядел хорошо знакомый ему интерьер Дальней дачи[65] – камин серого мрамора, тяжелый ореховый стол, стулья из гнутого бука – и вздохнул:

– Основная проблема – снабжение. Как, собственно, и предупреждал нас Особый отдел ЦК. Снабженцы просто не успели за передовыми частями, сразу взявшими высокий темп и начавшими лихо громить врага, не давая ему закрепиться. Ну и…

Сталин помолчал, раскурил трубку…

– Создается такое впечатление, что в нашей Академии не проходят Варшавскую операцию двадцатого года. Совсем не проходят… – он встал со своего места во главе стола и подошел к карте боевых действий, расстеленной на столе. – А если проходят, то исключительно мимо. Потому что если бы проходили, то знали бы: отрыв передовых частей от тылов и снабжения ведет к разгрому. Что убедительно доказал Тухачевский… на личном примере.

Повисла гнетущая тишина. Получивший перед войной звание маршала Шапошников, сменивший арестованного Егорова на посту начальника Генерального штаба, попытался заступиться за Ворошилова. Он встал, подошел к карте и, получив утвердительный кивок в ответ на свое «Разрешите?», принялся докладывать:

– Не все так мрачно, товарищ Сталин. Наши войска, прорвав фронт поляков в районе Молодечно и Столбцов, несколько увлеклись, развивая наступление на Лиду и Барановичи. И если Лиду им удалось взять практически с ходу, то с Барановичами, где держали оборону части трех польских пехотных дивизий, пришлось повозиться. Но в целом – подчеркиваю, в целом – наступление на Белорусском фронте развивается вполне успешно. Если бы не желание некоторых командиров подавлять любой очаг сопротивления артиллерией, что приводит к неоправданному перерасходу снарядов.

– В войска уже отданы приказы о необходимости вести тщательный учет расхода артиллерийских боеприпасов и принять меры к их экономии, – поторопился сообщить Ворошилов – и не угадал.

Сталин мрачно взглянул на него исподлобья и поинтересовался:

– Что, Клим, хочешь, как в царские времена, одними штыками воевать? Твои дуроломы после такого приказа вообще артиллерию использовать перестанут. А у танкистов снаряды отберут, не так, что ли?

Все присутствовавшие промолчали, но в их молчании читалось согласие со сталинским предположением. Климент Ефремович лихорадочно искал выход из тяжкого положения, но тут на стол перед Иосифом Виссарионовичем легла какая-то записка. Ее положили из-за ставшей уже привычной на таких заседаниях ширмы…

Сталин внимательно ее прочитал, затем хмыкнул и посмотрел на Ворошилова:

– Вот тут есть мнение, что проблемы со снабжением и управлением войсками были ожидаемыми. И есть мнение, что это даже хорошо, что проявились они сейчас, в боях против заведомо более слабого противника, а не всплыли потом, когда противник может оказаться куда сильнее. Так что не станем критиковать товарища Ворошилова за промахи, недостатки и упущения, а порекомендуем ему – настоятельно порекомендуем! – в кратчайшие сроки устранить выявленные недостатки и принять меры для недопущения их впредь. Иначе очень спросим с товарища Ворошилова. По-большевистски спросим…

Климент Ефремович незаметно вздохнул с облегчением. Исправить – это он всегда готов. И в кратчайшие сроки. Надо только получить у Кирова людей, чтобы объясняли на местах как следует. Внушительно чтобы объясняли…

Потом он подумал о том, что, наверное, стоило бы попросить людей и в Особом отделе ЦК. Говорят, что этот отдел очень маленький и подчиняется напрямую товарищу Сталину, но все-таки человек двадцать-тридцать они найдут… наверное. Ну хотя бы полтора десятка, чтобы на основные направления послать… Вот жаль только, что до сих пор никто не знает, кто возглавляет этот отдел. С начальником бы поговорить – было бы дело… А так только и известно, что Санька Белов в этом отделе все время пропадает…

Ворошилов уже не слушал, что докладывают Киров, Малышев, Гинзбург и новый нарком авиапрома Григорович[66], он пытался сообразить: как бы ему поговорить с Беловым так, чтобы тот доказал начальнику этого самого Особого отдела необходимость выделить людей в действующую армию? Что бы такого этому юному диверсанту пообещать? Как бы это ему растолковать поделикатнее?..

Надмит в который раз заставлял Александра медитировать, но ничего не изменялось: Белов просто кипел от ярости и ненависти. Ярость была направлена на бестолковое руководство Красными Армиями СССР, Германии и Италии, а вот ненависть – на него самого. Каким дебилом, каким имбецилом надо быть, чтобы не суметь объяснить этим сиротам-недоумкам, что война в первую очередь – нормальное снабжение, обеспечение, разведка и связь?!! Почему он не нашел нужных слов растолковать, что времена лихих атак по герою Алексея Толстого: «Пулеметы, не пулеметы, – “даешь, сукин сын, позицию!” – и рубать»[67] – давно и безвозвратно ушли?!! Ну как так вышло, что немцы – умные и толковые немцы, чуть ли не первые создатели тактики применения штурмовых групп специального назначения – теперь словно завороженные повторяют следом за отечественными командирами тупую мантру: «Классовое сознание – основа основ современной войны»?!! Кретины, мать их за ногу об угол в перехлест в мертвый глаз! Много им их классовое сознание помогало во время их гражданской заварухи? И снова здрасьте: перед атакой выкатывают на позиции радиоустановки и начинают вещать: «Братья-поляки! Гоните офицеров – буржуев и помещиков! Мы несем вам свободу!» Интересно: почему нет сообщений хотя бы об одном случае, когда бы поляки послушались этой агитации?..

Боевые действия продолжались по всем фронтам. Попытку польских частей прорваться в Прибалтику легко парировали войска Белорусского фронта, а две армии вновь созданного Прибалтийского фронта немедленно заняли территорию бывших Прибалтийских губерний Российской империи, дабы не допустить новых эксцессов. Занятие Прибалтики прошло практически бескровно. Сопротивление Красной Армии оказали только гарнизоны Ревеля и Двинска, которые туземцы зачем-то переименовали в малопонятный «Таллин» и труднопроизносимый «Даугавпилс». Да с острова Даго, получившего в так называемой «Эстонии» совсем уж невыговариваемое название «Хийумаа», по кораблям Объединенного Балтийского флота пару часов вела огонь шестидюймовая береговая батарея, пока ее окончательно не засыпали бомбами самолеты Краснознаменного Балтийского флота и не закидали до умопомрачения своими тяжелыми снарядами «Роте Шлезен», «Роте Шлезвиг-Гольштейн» и «Марат».

Но первые успехи только лишь вскружили голову. Не так уж сложно придавить лимитрофы, у которых вся армия – тысяча велосипедистов, а весь флот – полкорабля в порту. Куда сложнее оказалось навести в Прибалтике хоть какое-то подобие порядка. И если в Латвии, за которую по договоренности отвечали немцы, новым законам подчинились достаточно быстро – а попробуй не подчинись, если бойцы ротфронтовских дивизий расстреливают с удивительной легкостью и вешают с поистине поразительной непосредственностью! – то в Эстляндских районах Прибалтийского края гуманизм РККА и НКВД вышел боком. То тут, то там ночами гремели выстрелы, а на отдаленные хутора представителям новой власти не рекомендовалось соваться даже днем без солидной охраны.

Вот уже десятый день, как Белов находился в Германии. Ирма Тельман, к его глубочайшему облегчению, окончательно переключилась на Василия, очередных кандидаток от Муссолини-старшего с успехом отсек Муссолини-младший, и теперь Сашка, предоставленный почти самому себе, прогуливался по берлинским предместьям: патриархальному лесу Груневальд и по берегам озер Хафель и Гросер-Ванзе. Хотя сказать, что он путешествовал в одиночку, не получалось: везде и всюду с ним была Светлана. Тату. Сестренка. Во всяком случае, Белов искренне рассчитывал, что мелкая считает его именно братом и больше никем иным…

– Саша, а ты есть не хочешь? – спросила Светлана Сталина, прерывая его размышления.

– Проголодалась? – он заботливо наклонился к девочке. И, увидев ее утвердительный кивок, сказал: – Сейчас. Найдем, где перекусить можно.

Искать долго не пришлось, и минут через десять они уже сидели, греясь в лучах яркого августовского солнца во дворике небольшой забегаловки – чего-то среднего между чайной, закусочной и маленькой пивной. Света с аппетитом уплетала жареные сосиски, а Александр, решивший ограничиться одним пирожком «Рунца»[68], уже прикончил немудреное угощение и теперь сидел, попивая сидр – совсем молодой и почти безалкогольный.

Рядом за столом расположились, беспечно галдя, немецкие пионеры, наслаждались воскресным днем рабочие и их семьи, а чуть в стороне молодой парень в форме группенфюрера[69] ротфронтовца, яростно сверкая глазами, обещал прильнувшей к нему белокурой медхен[70] быстро разбить польских буржуев и вернуться домой с победой.

Сашка скользил по ним взглядом и вдруг ощутил какую-то странную душевную теплоту. Вот те, кто в другой реальности были страшными, невероятными врагами – такими врагами, которых и представить себе было сложно, а сейчас – сейчас друзья. Хорошие и верные друзья, чем-то похожие на гэдээровцев, которых он когда-то очень давно в будущем встречал в «Артеке» и в студенческом общежитии. Только, кажется, еще лучше: как ни крути, а теперь между ними не лежит эта пропасть коричневой чумы нацизма, и нет причин вспоминать: кто, с кем, кого и за что…

Он допил сидр и повернулся к Светлане:

– Ну что? По мороженому?

– Ага! – девочка расцвела и вдруг, с силой ухватив его за руку, крепко-крепко прижалась к нему. – Сашка, ты – такой… Такой!.. Всегда мой будешь! Вот! Ведь правда?!

И она рванула его, пытаясь развернуть к себе и заглянуть в глаза.

Александр не успел ответить. Рядом из-за стола пионеров грянула задорная песня. Ребята хором распевали про юного барабанщика из отрядов «Спартака», взрослые с улыбками оборачивались на них, а ротфронтовец, у которого Сашка разглядел значок дивизии «Спартак», даже начал выбивать пальцами по столешнице ритм.

– Хорошо поют, – проговорил Белов, внутренне радуясь возможности соскочить с неудобной для него темы. – Душевно…

– Хорошо, – согласилась Светлана, прислушиваясь к словам.

За два года пусть и не постоянного, но довольно частого общения с Сашей, она очень прилично выучила немецкий язык и теперь понимала слова песни почти без перевода. Она даже попробовала подпевать, но потом раздумала: очень уж слаженным был хор немецких пионеров.

А Сашка, глядя на распевающих ребят, вдруг вспомнил знаменитую сцену из фильма «Кабаре»: такой же тихий летний день, мальчишка в форме Гитлерюгенда поет сладким тенорком простенькую песенку, и все посетители вдруг вскакивают и в едином порыве подхватывают ее. Как же там было?..

Ленивое солнце не слепит глаза, В лесах – щебетанье птах, И скоро над нами пройдет гроза Ведь завтра – в моих руках![71]

– …Саша, Саша, ну ты чего?! – Светлана трясла задумавшегося Белова за рукав. – Опять о чем-то задумался, да? А мороженое?

Он очнулся от своих мыслей и подозвал подавальщицу – дебелую тетку в кружевной наколке. Та выслушала новый заказ, уточнила, какое мороженое предпочитают молодые люди, и величественно, точно линкор, удалилась, преисполненная собственного достоинства.

Светлана принялась что-то рассказывать Сашке: кажется, делилась сведениями о бурно развивавшемся романе Ирмы и Красного, но он почти не слушал. У него вдруг возникло непреодолимое желание попробовать повторить сцену из фильма, вернее воссоздать ее. Ведь теперь будет все по-другому, верно?..

Он достал из кармана френча блокнот и быстро написал текст песни. Всего-то четыре куплета – ерунда. Вырвал листок и протянул его Светлане. Та быстро пробежала текст, затем подняла восхищенные глаза:

– Это – мне?..

– Да, – Белов еле заметно улыбнулся, – все слова поняла?

Песня была на английском, но в той, другой жизни ему не раз встречались переводы и на русский, и на немецкий языки. Вот немецким переводом он и воспользовался…

– …Конечно! Все! – Светлана чуть прищурилась и уточнила: – Это – песня?

– Да. А мотив – вот такой, – и Сашка тихонько напел.

Светлана прислушалась и часто-часто закивала головой:

– Поняла! Какая красивая! – она вдруг тряхнула головой и не терпящим возражения тоном произнесла: – Дай мне пять марок!

В этот момент она была так похожа на жену, уверенно чувствующую себя хозяйкой, что Сашка невольно рассмеялся. Светлана тут же сбавила тон и просительно протянула:

– Пожалуйста…

Он вытащил из кармана банкноту в пятьдесят марок:

– Мельче у меня нет. Только пфенниги. Бери, – и протянул девочке бумажку.

Та посмотрела на него лучистым сияющим взглядом, бросила: «Я сейчас!» и унеслась куда-то. Сашка проводил ее ленивым взглядом: в Берлине с ними ничего не может случиться. Очень уж круто работает местное Штази, так что если им на головы не рухнет вражеский самолет…

Сперва он не поверил ушам, услышав слова «Ленивое солнце не слепит глаза». Ну не может такого быть! Может… На маленькой эстраде стояла Светлана в своей новенькой, но уже изрядно помятой пионерской форме – подарке Элеоноры Штаймер[72], и старательно пела. Даже глаза зажмуривала от усердия…

Вот листья златые – их Рейн несет В спокойных своих волнах… А слава нас где-то, я верю, ждет! Ведь завтра – в моих руках!

Оркестр, состоявший из аккордеониста, трубача, скрипача и барабанщика, вдохновленный щедрым вливанием, из всех сил старался поддерживать слабенький, но удивительно приятный девичий голос. В некоторых местах хромало произношение, но это было не важно: все словно застыли, вслушиваясь в слова, бьющие в самое сердце…

И лепет младенца, и пенье пчел, И солнце на небесах…

Внезапно хор пионеров из-за соседнего стола подхватил:

Мне шепчут: «Вставай же! Твой час пришел!..

И с этими словами ребята резко, в едином порыве встали. Словно невидимый кукловод дернул марионеток за веревочки…

Ведь завтра – в твоих руках!»

«Господи, да что они – всей страной отморженные на голову?!» – тоскливо подумал Сашка, глядя, как вскочили группенфюрер вместе со своей спутницей; несколько молодых парней и девушек, шедших куда-то мимо забегаловки, остановились и вытянулись по стойке «смирно», поднялись несколько пожилых рабочих. А чуть помедлив, следом встали их жены…

И все поднимающиеся и останавливавшиеся подхватывали немудрящие слова песенки. Сашке вдруг стало жутко: чудовищным напряжением сил он увел немцев от нацизма, но что с ними происходит сейчас? Неужели этому народу обязательно нужно идти строем? За Великим Вождем, и пофиг, куда этот вождь их ведет…

О Родина, Родина, близится час Для нас, для детей твоих! Готовы на битву за мир для нас, Ведь завтра – в руках моих!

На него уже начали оглядываться, поэтому он тоже встал. Еще не хватало здесь в неприятности ввязаться. Подумал и выбросил вверх сжатый кулак. «Рот Фронт!»

Это была та последняя соломинка, которая переломила спину верблюда. Все сидевшие в закусочной, и те, кто шел мимо, но остановился, чтобы послушать, в едином порыве подняли сжатые кулаки. Ревущий хор повторил последний куплет, спонтанно поменяв лишь одну строчку:

О Родина, Родина, близится час Для нас, для детей твоих! В боях мы построим наш мир для нас, Ведь завтра – в руках моих!

Последний куплет пропели трижды. Оркестр еще продолжал наяривать, когда музыку прорезал тоненький голосок:

– Это он сочинил! – закричала Светлана. – Мой Александр!

Толпа, словно ожидавшая сигнала, колыхнулась к нему, и на миг Сашке стало как-то очень неуютно. Противно быть иконой, кумиром или чем-то таким. Но он с улыбкой пожимал руки, терпел похлопывания по плечам и не даже не отказался выпить стаканчик какого-то подозрительного рейнвейна. Светлана купалась в лучах славы, предвкушая рассказы дома. О, она обязательно расскажет о том, как Саша – ее Саша! – в очередной раз всех потряс, поразил и заставил себя ценить и уважать. А она ему в этом помогла. Девочка была счастлива. А Сашка пытался понять: это он сделал что-то неправильно, или просто немцы – такой народ, что им жизнь – не в жизнь без фюрера? А, впрочем… Видел он, как Германия живет без вождя – задыхаясь от гастарбайтеров, эмигрантов и беженцев, утопая в пидорасне и наркотиках, лишенная армии, да и даже права собственного голоса! Вряд ли немцы хотели именно такой жизни. Вождь нужен всегда, ведь главное – куда он ведет! И сейчас вождь по имени Эрнест Тельман ведет их в правильном направлении.

5

Жизнь без армии возможна, но бессмысленна.

Командир расчёта 1-й батареи Отдельного полка РГК

Канадская газета о сталинской Конституции

НЬЮ-ЙОРК, 15 июня (ТАСС). Влиятельная канадская газета «Дейли стар» (выходящая в Монреале) пишет: «В течение некоторого времени было ясно, что Сталин готовит важные изменения в Конституции. Если сверить пункты старой и новой Конституции, – продолжает газета, – то даже самый закоренелый скептик не может отрицать, что новая Конституция предусматривает исключительно либеральные гарантии. Однако было бы ошибкой думать, что эти изменения означают отход Сталина от основных принципов марксистского социализма.

До сих пор Сталин показывал себя как государственный деятель, который видит далеко в будущее и который искренне хочет вести свой народ вперед. Он уже внес исключительно важные изменения в жизненный уровень населения. Он выполнит великие обещания подлинной свободы, которые содержатся в новой Конституции. Этим он заслужит благодарность всего Советского Союза».

«Казахстанская правда», 17 июня 1936 года

…Гулко грохнули дивизионные гаубицы, лафеты чуть подпрыгнули на своих местах. Заряжающие дернули затворы, и по земле запрыгали, заскакали блестящие медные гильзы.

Замком батареи прижал к уху трубку полевого телефона, покивал головой, а потом прокричал:

– Товарищ командир, есть накрытие!

– Батарея! – во всю мощь молодых легких заорал командир батареи. – Прицел прежний, три снаряда беглым! Огонь!

На батарее снова заревело и загрохотало, стволы изрыгнули огонь. Сошник лафета второго орудия вырвался из земли, и гаубица откатилась назад, распугивая отскакивающий в стороны расчет. А где-то далеко разлетелся в куски сарай, в который польские жолнежи затащили аж целых два пулемета и прижали к земле красноармейцев двадцать девятого стрелкового полка.

Почти одновременно с уничтожением сарая, который командир двадцать девятого незаслуженно назвал дзотом, раздалось рычание двигателей и на поле выползли танки. Два десятка Т-26, из которых половина – однобашенные, пушечные.

Бронированные машины, кренясь и раскачиваясь, медленно ползли по перепаханному снарядами полю. Внезапно один двухбашенный двадцать шестой остановился. Что, у поляков противотанковая артиллерия нашлась? Нет – слава Марксу! – просто застрял, зараза. Экипаж не торопился вылезать из вставшей машины: а ну как у жолнежей не только в сарае пулеметы были?..

Нестройное «Ура!» огласило окрестности, и двадцать девятый полк поднялся в атаку. Красноармейцы плотными цепями двинулись следом за машинами. Хотя польские пулеметы и замолчали, а бежать по полю все-таки страшновато. А за танками хоть какая-то, а защита. И в цепи, где буквально плечо товарища ощущаешь – полегче, чем в одиночку, да перебежками…

Машины приданного дивизии танкового батальона, осторожно нащупывая дорогу, медленно продвигались вперед. Согласно новым наставлениям, экипажи старались не оторваться от пехоты, а потому атакующие двигались поистине «черепашьим шагом». Изредка то один, то другой пушечный танк останавливался, и тогда раздавался звонкий удар сорокопятки. Впрочем, танкисты чаще всего лупили в белый свет как в копеечку: оптика на танках стояла отвратительного качества, а подготовка расчетов в основном сводилась к поражению раз и навсегда известных мишеней на полигоне. Но своей стрельбой они поднимали боевой дух стрелков – каждый выстрел цепи встречали восторженным ревом.

Когда до польских окопов оставалось не более двухсот метров, грянул винтовочный залп. Человек пять наступающих безмолвно рухнули, а еще один дико заорал, зажимая простреленное бедро. Это о себе решительно заявили поляки, которые вовсе не собирались переходить на сторону «братьев по классу». Ожил станковый пулемет и, захлебываясь тарахтением, разом опрокинул десяток красноармейцев. Цепи залегли, а танки бестолково задергали башнями, отыскивая цели.

Внезапно один из двухбашенных «двадцать шестых» рванулся вперед, рыча обоими пулеметами. Он подлетел к траншее, намереваясь, как видно, встать поперек и чесануть свинцом вдоль окопа. Во всяком случае, именно так рекомендовал использовать эти «двухголовые» машины недоброй памяти маршал Тухачевский, расстрелянный год с лишним тому назад.

За что конкретно прислонили товарища Тухачевского к некрасивой стенке, никто из красноармейцев не знал наверняка, но за то, что случилось с двухбашенным Т-26, попытавшимся претворить в жизнь гениальные идеи гениального маршала, они бы сами шлепнули его, не рассуждая и не задумываясь. Танк не успел даже наползти на бруствер перед траншеей, как в него полетели бутылки с бензином, к которым были примотаны ручные гранаты. Через мгновение он уже пылал чадным пламенем, а из люков свешивались убитые танкисты, которые пытались было вырваться из огненной западни…

Остальные танки открыли по польским позициям ураганный огонь, но вряд ли он был достаточно эффективен: во всяком случае, командир двадцать девятого стрелкового майор Сучков приказал, не отрываясь от стереотрубы:

– Связь с артиллерией, живо! – и через несколько секунд уже орал в трубку «унты»: – Береза! Береза! Прижми зеленых! Пулемет, ориентир – сухое дерево!..

Через пару минут снова завыли гаубичные снаряды и после шестого залпа польские пулеметчики замолчали. Красноармейцы опять пошли в атаку: с КП полка было видно, как по цепи бегают ротные взводные, где – матом, а где – и пинками, поднимая залегших бойцов.

Танки подошли к линии окопов еще метров на сто и остановились, справедливо опасаясь новых бутылок с бензином. Но теперь бойцы двадцать девятого полка уже сами рванулись вперед бегом. Дико вопя: «За Сталина!», «За Родину!», «Бей ляхов!», они штормовой волной обрушились на головы уцелевших польских легионеров, и в траншеях завязалась рукопашная. В ход пошли штыки, саперные лопатки, ножи…

Примерно через полчаса все было кончено. Майор Сучков бодро докладывал в дивизию о том, что первая задача – взломать польскую оборону выполнена, и он приступает ко второй – выдвигается вперед и перехватывает дорогу Сарны – Костополь. По полю суетливо бежали санитары, тащившие в тыл раненых, а в прикомандированный к полку взвод НКГБ гордые победой красноармейцы вели пленных. Сучков с удивлением увидел, как прямо к командному пункту полка боец в разорванной до пупа гимнастерке подгоняет штыком блестящего польского офицера.

– Во, товарищ майор! – сообщил красноармеец, бесцеремонно пхнув поляка в спину, да так, что тот буквально пробежал несколько шагов, прежде чем сумел затормозить. – Поляк. Полком вроде командовал. Все бубнил: пулковник, мол, пулковник. А нам на инструктаже говорили, что по-ихнему «пулковник», а по-нашему – «полковник», значит…

– Молодец… – Сучков постарался вспомнить фамилию бойца и, наконец, ему это удалось: – Молодец, Беляев! Сам взял, или кто помогал?

– Я поднял руки, – неожиданно подал голос поляк. – А ваш солдат ударил меня в живот прикладом, а потом несколько раз тыкал штыком в спину. Я протестую против такого безобразного обращения с пленным.

Боец Беляев взирал на поляка с таким изумлением, словно заговорила его трехлинейка. Но почти сразу же взял себя в руки:

– Товарищ майор, а то, что он за револьвер схватился, это как? Я ж его тогда прикладом и двинул. Он уже опосля руки-то поднял…

– Слово офицера, что ваш солдат искажает действительность, – настаивал поляк. – Я, полковник Адам Бжезинский, утверждаю, что сдался в плен добровольно…

Но коса нашла на камень. Беляев аж застонал от обиды:

– Товарищ майор, ну вот честное комсомольское, врет же, вражина…

Сучков тут же прервал препирательства, спокойно сообщив:

– Слово комсомольца против слова офицера? Ну, господин Бжезинский, я так полагаю: вы как представитель эксплуататорского класса правду говорить не можете по определению. Товарищ же Беляев как комсомолец принципиально презирает всякую неправду. Так что, лях, засунь себе свои жалобы знаешь куда? Вижу, что знаешь… Так, уведите его, пусть прикомандированные допросят. Товарищ Прохоров, – обратился он к своему начальнику штаба, – поприсутствуйте при допросе. Уточните заодно: какие части у поляков могут нам встретиться?

…Через четыре часа двадцать девятый стрелковый полк, потерявший в атаке двести семь человек убитыми и ранеными, медленно двинулся вперед. Танки пока остались: бензин для них еще не подвезли, а остатков топлива могло и не хватить, если впереди будут еще бои…

Англия не могла смириться с тем, что в Европе идет война не ЗА ее интересы, а как раз наоборот – ПРОТИВ. Но… но сил у Империи, над которой никогда не заходит солнце, попросту не было. Войск, которые не задействовали в Индии, едва хватало на охрану рубежей метрополии, колоний и доминионов. А ведь еще началось грозное брожение в Северной Ирландии: Ирландская республиканская армия, явно получившая финансовую подпитку из-за рубежа, активизировалась, и теперь в Белфасте что ни день гремели выстрелы, а то и взрывы.

Война в Индии шла с переменным успехом. Стиснув зубы, англичане признали Азад Пенджаб[73] и, пылая жаждой мщения, согласились с отменой своего протектората над Вазаристаном, но больше они не собирались уступать ни дюйма. Вот только индийские повстанцы не согласились с белыми сахибами, и потому в джунглях и на горах, от Малабарского берега и до Коромандельского, на нагорьях Декана и в пустыне Тар мира не было и в помине. На улицах Дели и Калькутты, Бомбея и Мадраса то и дело возникали баррикады, а Вишакхипатаннам – крупный город-порт, несмотря на активное противодействие кораблей Британского флота, на несколько недель перешел в руки повстанцев, которых удалось выбить лишь после многочасовой авиабомбардировки и химической атаки.

Впрочем, техническое превосходство не давало имперским войскам практически никаких преимуществ. В джунглях и горах не пройдут танки, в переплетениях лиан ничего не даст аэрофотосъемка, а в болотах мало поможет тяжелая артиллерия. Поначалу англичанам сильно помогали бронепоезда, но железнодорожная сеть в Индии не так сильно развита, да и появившиеся у партизан диверсанты сильно затруднили применение этих крепостей на колесах. Так что англичанам приходилось отвоевывать каждый ярд, каждый фут индийской земли, обильно орошая ее английской кровью…

Так что реально вмешаться в войну на континенте гордому Альбиону оказалось не по силам. Но оставить все как есть, пустить на самотек – нет, нет и еще раз нет! Британия не может себе такого позволить!

В Румынию и Польшу отправили двадцать новейших легких бомбардировщиков Хоукер «Харди», пятьдесят новеньких истребителей Глостер «Гантлет», а кроме того, обеим странам в срочном порядке передали две сотни несколько устаревших, но вполне надежных и боеспособных истребителей Бристоль «Бульдог». Из них примерно половина оснащалась французскими двигателями, а на тридцати вместо пулеметов «Виккерс» монтировались пушки «Эрликон».

С танками и бронеавтомобилями дело обстояло хуже. Значительно хуже. В самой метрополии бронированных боевых машин было не слишком много – вплоть до последнего времени генералы так и не могли прийти к какому-то определенному мнению: какие же машины нужны могучей и непобедимой британской армии? В результате к началу Великого индийского восстания Королевский танковый корпус[74] оказался практически ни с чем: три сотни танкеток, менее сотни легких танков разных модификаций от Mk. I до Mk. IV, полторы сотни серийных средних танков «Виккерс» Mk. II и более сотни странных разнотипных опытных и пробных машин с пятибашенным чудовищем «Индепендент» во главе. С учетом истеричных воплей поляков, от количества надвинувшихся на них коммунистических танков и бронеавтомобилей пребывавших в ужасе, близком к умопомешательству, англичане начали поставки бронетехники. Однако доставить ее сразу в Польшу не представлялось возможным: в первые же дни войны все польские порты были захвачены, а путь через Латвию или Эстонию… ну, если бы лордам захотелось пополнить численность танкового парка РККА, то можно было бы найти и более легкий путь.

Так что транспорты с танками и десятком бронетранспортеров разгружались в Греции. В Афинах. Греция еще не вступила в войну, но Малую Антанту поддерживала активно, так что никто не удивился, когда на афинский порт Пирей налетели итальянские бомбардировщики. Ни англичане, ни греки. Ну, а итальянцам удивляться не приходилось, у них приказ.

Глухо залаяли десяток шкодовских зениток, хрипло крякнула батарея «бофорсов». Один из итальянских бомбардировщиков, неуклюжий биплан «Капрони», наскочил на пухлое ватное облачко разрыва, дернулся, задымил и, качаясь точно пьяный, устремился вниз. Не долетев до воды, он развалился на груду пылающих обломков. Порт взорвался радостными воплями, но радость оказалась преждевременной: подходила новая волна самолетов.

Это были уже не устаревшие бипланы, а мощные двух– и трехмоторные скоростные машины. Они с ревом промчались над акваторией порта, бомбы легли впритирку с бортом одного транспорта и британского эсминца «Леандр». Транспорт моментально накренился, с его борта горохом посыпались люди, потом – палубный груз, а под конец, за минуту до того, как британец окончательно лег на бок, в лазурную июньскую воду ухнул, оборвав стопорные троса, двухбашенный «Виккерс 6-тонн». Ну а «Леандр» просто переломился и через несколько секунд спокойно улегся на дно в клубах взбаламученного ила…

Но, к счастью для греков и англичан, это оказался последний налет. И британская помощь двинулась малой скоростью в Польшу…

…Прибывшие британские танки великие стратеги Войска Польского решили использовать на Западном фронте, справедливо предположив, что раз у немцев танков меньше, чем у русских, то и эффект от применения английской помощи будет намного сильнее. В принципе, в этом было рациональное зерно, если бы не одно «но»: легкие германские танки имели на вооружении автоматическую пушку 23 мм. Ту самую, которую ставили на КБМ. На германских заводах быстро развернули производство этой модели по советской лицензии, так что теперь немцы старались даже советские танки Т-26 и БТ по возможности перевооружить этой пушкой. И пока поляки еще не успели познакомиться с этим кошмаром: легкие Pz.Kpfw-II метались по полигонам, разнося вдрызг короткими очередями двадцатитрехмиллиметровых огурцов старые паровозные котлы и броневые щиты от списанных орудий…

– Мой генерал! Из дивизии «Красная Германия» сообщают, что поляки применили какие-то новые машины!

Фон Фрич кивнул, отвлекаясь от своих мыслей, и поднял голову:

– Что за машины? Сколько их? Эффективность? – поинтересовался он, сохраняя знаменитую прусскую невозмутимость.

– Командир дивизии докладывает о двух десятках каких-то новых машин. Это кроме двух десятков танкеток и десятка старых «рено»…

– Что предпринимают?

– Ввели в бой дивизион противотанковой обороны, задействовали зенитную батарею Flak18[75]…

– Результаты?

– Наступление противника остановлено, противник потерял шесть «рено», восемь танкеток…

– Потери?

– Пока не сообщались, но по мнению командования дивизии – в норме…

– В какой «норме»?

– Не превышают нормативов Рейхсвера при отражении вражеской атаки во время Великой войны, мой генерал!

– Вот и прекрасно, – прокомментировал Фрич без всякой интонации. – Передайте генералу-майору Хазе и комиссару Финку моё удовлетворение… – и добавил, когда адъютант уже выходил в дверь: – Подготовьте приказ второй танковой дивизии выдвигаться в расположение «Красной Германии». Пора переходить в контратаку…

Капитан Тадеуш Шалек бросил два пальца к танкистскому берету, который носил исключительно для «форса» – в танке он сидел всего один раз, когда у этого ТК-3 меняли двигатель, и рявкнул: «Так есть!» После чего развернулся и неуклюжим галопом, подбрасывая раскормленную задницу, побежал к расположению своего бронедивизиона. Ему крепко не повезло: его автомобиль – добротный «Форд-Т» буквально вчера приказал всем долго жить и отошел в свой автомобильный рай. Тяжелый снаряд немецкой зенитки прилетел, пан Йезус знает откуда, и разнес «фордик» на куски. Мотоцикла с коляской в бронедивизионе не нашлось, а ездить, ухватившись за жолнежа-водителя, пан капитан полагал неприличным для польского офицера…

Сегодня атака должна быть куда успешнее позавчерашней: артиллеристы клятвенно пообещали, что проклятые красные ПТО и зенитки подавлены в результате вчерашней артподготовки, так что героические польские «панцерни»[76] сегодня доведут пехоту до вражеских траншей и…

– Заводи! – уже на бегу завопил Шалек, устремляясь к бронеавтомобилю, которому на время этого боя отводилась роль штабной машины. – Заводи, курва мать! Вперед!..

Польские артиллеристы не соврали: противотанковому дивизиону и зенитной батарее досталось изрядно. Собственно говоря, уцелели лишь две 3,7-см пушки и единственная «ахт-ахт». Парни в фельдграу сжались на дне траншей и лишь крепче стискивали рукояти гранатных связок. Их, по семи штук, еще вчера связали толстой алюминиевой проволокой, и вот теперь…

По появившимся бронированным машинам поляков ударили маленькие противотанковые орудия. Им удалось зажечь две танкетки и один новый танк, удивительно похожий на русский Т-26, но на этом их успехи закончились. Сперва одну пушку обнаружили несколько танкеток и ринулись на нее с разных сторон. Наверное, командир расчета занервничал и никак не мог выбрать цель, так что единственный выстрел пропал вхолостую. Затрещали пулеметы, камерадшафтфюрер[77] Гауф украдкой перекрестился – он был родом из Баварии и, несмотря на членство в КПГ, все никак не мог отринуть католическое воспитание…

Вторая пушка сумела дорого продать свою жизнь. Прежде чем она умолкла окончательно, на поле остались еще три чадящие танкетки и странного вида танк с длинной тонкой пушкой, которая теперь нелепо уткнулась вниз. По бокам и крыше бронемонстра весело прыгали язычки желтого пламени, а вокруг бывшей позиции Pak 29[78] в изобилии валялись трупы в угловатых головных уборах…

Танкетки лихо перескочили первую линию траншей: лишь одна запуталась в проволоке, натянутой на вкопанные рельсы, и теперь сердито рычала, гудела и билась, точно муха, попавшая в паутину. Вслед прорвавшимся машинам полетели связки гранат. Две танкетки от взрывов подпрыгнули и загорелись, а еще одну просто развалило на куски: связка гранат рванула точнехонько на крыше несуразной боевой машины. Но польские солдаты уже прыгали в окопы на головы ротфронтовцев. Бойцы «Красной Германии» встретили жолнежей штыками, саперными лопатками, выстрелами в упор, но поляки накатывались волна за волной, и в траншее разгорелась рукопашная.

В этот момент ожила уцелевшая Flak18 и двумя выстрелами разбила два танка с польскими квадратиками на броне. От удара тяжелого снаряда странная машина с несколькими башнями буквально распалась на две части, а высокий, чем-то похожий на сарай танк от попадания подпрыгнул и замер, окутавшись клубами жирного черного дыма. Зенитка влепила еще один снаряд впритирку к танкетке, от чего последняя перевернулась и заскребла гусеницами белесое жаркое летнее небо.

Но тут проснулись орудия с польской стороны. Вокруг зенитки встали невысокие столбы разрывов, и та замолкла. У немцев откликнулись легкие гаубицы, и ситуация на поле боя окончательно стала неуправляемой, как могло показаться на первый взгляд. Но первое впечатление почти всегда обманчиво…

– …Повторите! Повторите! – орал в микрофон полковник Гудериан, командир второй танковой дивизии Ротевера. – Ваш батальон вышел на рубеж атаки?!

Качество связи оставляло желать много лучшего. Сквозь хрип и треск помех слова ответа можно лишь угадывать, чем полковник Хейнц Гудериан в настоящий момент и занимался. Сам он находился в боевых порядках четвертого танкового полка, поэтому ему было просто необходимо понять: где, во имя Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Вольдемара Ленина, находится этот обосранный третий танковый полк?!

В принципе, для атаки должно хватить и одного полка – все-таки больше сотни боевых машин! – но куда при этом занесет третий танковый – известно лишь богу, которого нет, да основоположникам марксизма-ленинизма, которые все знают, но никому ничего уже не скажут…

Вот поэтому Хайнц, надрывая горло и матеря связистов замечательными оборотами, почерпнутыми в русской танковой школе «Кама», пытался связаться со своими подчиненными. И вдруг…

Подчиняясь какому-то неизвестному капризу природы, рация внезапно перестала хрипеть, шипеть и отчетливо произнесла:

– …выхода на намеченный рубеж – двенадцать часов пополудни. Повторяю: расчетное время выхода на намеченный рубеж…

– Полчаса на перегруппировку, и начинаете наступление согласно плану. Как поняли, повторите?

– Первый, первый, вас понял. Начало наступления в двенадцать тридцать пополудни. Повторяю: начало наступ… Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!.. ХР-Р-Р-Р!.. ФЬЮ-У!..

Рация снова принялась выводить какие-то невероятные рулады, но Гудериан облегченно вздохнул: главное дело сделано! Третий танковый действует согласно графику…

Танки второй танковой дивизии ворвались в бой, точно хорьки в курятник. Первыми целями сразу стали непропорционально большие английские машины: очереди 23-мм пушек почти мгновенно превратили их в груды мертвого железа, чуть приправленных мертвой человеческой плотью.

Вторыми на очереди оказались танкетки. Маленькие юркие машинки оказались трудными целями, но постепенно справились и с ними. Даже на танкетке очень сложно увернуться, если в тебя лупят очередью. А затем пришел черед пехоты.

Жолнежи не собирались дожидаться, пока их намотают на гусеницы, и ринулись наутек. На военном языке это называлось красиво: «быстрое продвижение в тыл», но по сути оставалось обычным драпом. Вот только Хайнц Гудериан совершенно не собирался отпускать убегающих, и наперерез бегущим полякам вышли машины третьего танкового полка. Особенно страшным для отступающих оказалось наличие в боевых порядках полка итальянским огнеметных танкеток CV33/lf[79]. Итальянские машины имели бронированные прицепы на пятьсот двадцать литров напалма – Алессандро Сталин знал, что предложить своим самым верным союзникам! И случилось то, что должно было случиться: вторая пехотная дивизия польской армии перестала существовать. В прорыв устремились вторая танковая и семнадцатая пехотная дивизии Ротевера, а также ротфронтовские дивизия «Красная Германия» и механизированная бригада «Иосиф Сталин»…

Сталин неторопливо мерял шагами свой кабинет, недовольно хмурясь и сжимая в руках трубку, подаренную сыном. Он скосил взгляд на тёмное дерево и в первый раз за этот день улыбнулся. Он действительно считал Александра своим сыном. И в этой любви не было места генам или происхождению, а было лишь полезности для страны и верности долгу. А этого у Сашки предостаточно.

Иосиф Виссарионович остановился у стола и посмотрел на пачку документов, оставшихся после совещания с военачальниками. Война на западной границе так и застыла вдоль границ, и ни у одной из сторон не хватало сил что-то кардинально изменить. Да, Будённый со своей Первой конной армией ворвался в прорыв и устроил рейд по польским тылам, но развить успех так и не сумел, а организовать снабжение красных конников оказалось невозможно. И герой Гражданской войны еле-еле сумел вырваться, выводя свои победоносные полки из польского окружения. А обычные части и соединения оказались не способны даже войти в прорыв.

Войска Красной Армии то и дело оказывались на голодном пайке из-за перебоев в снабжении. Слишком мало было грузовиков в Красной Армии, слишком слабой была пропускная способность железных дорог, слишком жидкой оказалась сеть рокад. И поляки тоже не могли прорвать фронт, так как танков и артиллерии у них было совсем мало. И теперь эта война просто перемалывала человеческие ресурсы без какого-либо заметного результата.

Выход из ситуации польские генералы нашли быстро. Чехословацкая армия – более миллиона штыков с серьезными бронетанковыми частями и артиллерией – готовилась вступить в войну, а это значило, что фронт удлинится на триста километров и сомкнётся с румынским, став сплошным – от Балтики до Черного моря.

У западных товарищей дела обстояли не лучше. На Балтийском побережье Ротевер застрял, так и не сумев взять штурмом Гдыню, а на юге немногочисленные «панцерваффе» сумели продвинуться максимум на сто километров и окончательно забуксовали в Силезии. Итальянцы, радостно рванувшиеся с двух сторон наступать на Югославию, вынуждены перейти к обороне и конца краю этому не видно. Вернее, наоборот – конец очень даже виден: еще пара усилий, и болгары вместе с югославами выкинут краснорубашечников из Албании, а там и все остальные территории Народной Италии на Балканах полетят ко всем чертям.

Все предложения Объединенных Генштабов сводились к концентрации сверхударных подразделений и массированных артподговок с последующим продавливанием линии фронта, что, учитывая подготовленность польских позиций, приведёт лишь к увеличению потерь. А Будённый со своей Первой конной мог лишь прокалывать линию фронта, но никак не пробивать её. Для массированного прорыва сил не хватало.

Итальянские же предложения были еще оригинальнее: дайте нам, товарищи, оружия, топлива и еще бойцов, а уж вот тогда мы им – у-ух! Впрочем, уже месяц как просьбы и мольбы Муссолини вызывали лишь кривые усмешки: было бы что дать – дали бы! Да только и у самих нет ничего.

Позиционный тупик нарастал, несмотря на почти полностью подавленную польскую авиацию. Полноценные штурмовики ещё проходили государственные испытания, а бомбардировка окопов с большой высоты была малоэффективна.

Строго говоря, варианты, представленные Генштабом, были не так уж и плохи. Но Сталин вполне сознательно хотел другого. Если уж и не прочерков в графе людских потерь, то хотя бы минимально возможных цифр. «Как у Сашки», – мелькнула в голове шальная мысль, и Иосиф Виссарионович сердито нахмурился. А поймав себя на скрытом соперничестве с сыном, рассердился ещё больше, подошел к столу с решительно сгрёб документы в кучу, засунул в папку и вышел из кабинета.

Сашкин кабинет находился совсем рядом, и, пройдя по коридору, Сталин толкнул дверь с простой табличкой, где значился лишь номер.

– Дайде? – Александр, машинально прикрывший документы на столе перевёрнутым листком, удивлённо поднял голову.

– Держи! – Сталин плюхнул на стол толстую папку в картонном переплёте. – Посмотри, что можно сделать.

Через два часа Александр вошел в приёмную и, встретившись взглядом с Поскрёбышевым, вопросительно поднял брови.

– Проходите, товарищ Сталин предупредил.

– Спасибо, Александр Николаевич.

– Ну? – Сталин уже работал совсем с другими вопросами, но отодвинул справку по Наркомату тяжёлой промышленности в сторону.

– Надо ехать, – Александр пожал плечами. – Отсюда не понять, что там не так. Я ведь такой войны, как сейчас воюют, и не видел никогда. Всё время как-то подгонял ситуацию под свои решения. Уставы, конечно, читал, знаю. Но как там оно на передовой, ещё большой вопрос. Но вот насчёт Чехословакии есть идея…

– Тебе и нужно подогнать эту ситуацию под себя, – Сталин отложил трубку и, потянувшись, взял принесённую Сашкой папку. – Опять, понимаешь, утыкаемся в окопы эти треклятые. А Будённый тоже хорош. Собрал к себе кабээмки эти и носится по полям и лесам с шашкой наголо. Только вот никто за ним поспеть не может. Ни поляки, что нормально и правильно, ни наши, что, в общем, уже никуда не годится. Грузовиков, можно сказать, нет. Их нужно раз в десять больше, чем сейчас, танков новых вообще только на батальон наскребли. С орудиями вроде неплохо, но вот манёвр артиллерийский – уже никак. На конной тяге далеко не уедешь, а на тягачах очень медленно получается, да. Самолёты… самолёты у нас вроде неплохие. И-пятнадцать и И-шестнадцать, «Фиаты» итальянские – достойно противостоят польским самолётам, но есть неподтверждённая информация о прибытии на фронт новых британских машин. Чего от них ждать, никто не знает. Ладно, с этим разберёшься, – Сталин закрыл папку и отодвинул её в сторону. – И вот ещё что. Ты ведь у нас начальник Особого отдела Центрального Комитета партии и член ЦК. А кроме того, корпусной комиссар. А значит, представитель партии в Рабоче-Крестьянской Красной Армии… – Сталин помедлил, держа паузу. – А в партию ты не думал вступить?

– Да… – Александр задумался. – Хотелось бы, конечно. Так будет правильно. Но вот возраст?

– Как воевать с басмачами и брать штурмом дворцы, так не маленький, да? И Гитлера взорвать тоже возраст не помешал, – Сталин задумчиво постучал трубкой об стол, выбивая какой-то ритм. – Пиши заявление. Я думаю, что поручители у тебя найдутся.

В инспекционную поездку Александр поехал уже членом партии. Кроме него, в спецпоезде ехали нарком внутренних дел Киров, бригада из аппарата НКГБ Берия и еще много другого народа. Комфорт новых немецких вагонов был вполне на уровне, и медленное перемещение от станции к станции Александр воспринимал скорее как незапланированный отпуск. Очень кстати оказалась мощная радиотелеграфная установка в одном из вагонов, позволявшая быть на связи в дороге, а на месте, в Минске, связисты обещали подключиться к ВЧ-линии, чтобы задействовать телефонный узел, находящийся здесь же, в поезде.

Минск по факту являлся прифронтовым городом, и всё, что его отделяло от орды европейцев – узкая полоса укрепрайона, в которую были вложены десятки миллионов народных рублей. И каждую копейку из этих денег укрепрайон уже отработал, остановив продвижение войск Малой Антанты. Теперь и поляки зарывались в землю, спасаясь от тяжеловесных «подарков» советской артиллерии и бомбардировочной авиации.

Для обеспечения визита Кирова подтянули сразу две дивизии НКВД, блокировавшие дороги и наводнившие патрулями города и посёлки советской Белоруссии.

Здесь-то Александр и увидел собственными глазами, как происходит нормальная война этого времени.

Грозно гудели выстрелами артиллерийские дивизионы, ревели моторами бомбардировщики, перепахивая передний край и вплетая свой голос в треск выстрелов, на поле выкатывались танки.

Но, несмотря на внешнюю эффектность атаки, эффективности в ней было совсем немного. Бойцы, двигавшиеся за танками, были быстро отсечены ружейно-пулемётным огнём, а сами танки были вынуждены отступить, напоровшись на небольшие, но вполне эффективные 37-мм противотанковые пушки.

Показуху подготовили специально к приезду Кирова, но, даже захватив малозначимую высоту, части тридцать восьмой дивизии были вынуждены откатиться.

Весь этот ужас Александр наблюдал с дивизионного КП, следя в стереотрубу за перемещением подразделений и удивительной артиллерийской дуэлью между батареей РГК, вооруженной 203-мм гаубицами Б-4, и дивизионом польских полковых пушек. Огромные снаряды быстро перепахали позицию польских артиллеристов, но потом, когда огонь был перенесён на окопы, их эффективность резко упала. Стоило снаряду попасть хотя бы в двух десятков метров от укрепления, и тем доставалось лишь взрывной волной и кучей выброшенного наружу грунта.

– Ясненько, понятненько… – Александр сделал несколько пометок в блокноте и перевёл взгляд наверх – туда, где бодались советские и польские пилоты. Там всё было куда пристойнее, и очень скоро изрытое воронками поле украсилось горящими остовами двух Р-11 с красно-белыми кубиками на плоскостях – опознавательным символом ВВС Польши.

Другим светлым пятном на этом фоне являлись сооружения Минского укрепрайона, законченные Карбышевым как раз к началу войны. Бетонные доты и целая сеть укреплённых траншей вокруг прикрывали Минск с запада, так что отчасти позиционный тупик был запрограммирован изначально. Командиры предпочитали отсидеться за линией мощных оборонительных сооружений, чем ходить в безнадёжные атаки.

Поскольку больше ничего интересного не предполагалось, Александр вернулся в Минск.

«Ещё бы пару лет…» – с тоской подумал Александр, задумчиво шагая Ленинской улицей по направлению к Александровскому скверу. Он прекрасно знал тот Минск – двадцать первого века, но сейчас с трудом ориентировался в переплетении улиц, застроенных малоэтажными и частными домами.

Несмотря на близкую линию фронта, Минск жил по-довоенному. Люди ехали, шли и просто гуляли по улицам, ездили трамваи, а на тумбах красовались свежие афиши театров, кино и других мероприятий.

На месте огромной Октябрьской площади стояли четырёхэтажные дома, а вот сквер с театром практически не изменился, и, присев на одну из лавочек, Александр стал чиркать в блокноте, выстраивая схему. Справа то, что есть, а слева то, чего нужно добиться. И баланс его совершенно не радовал. Получалось, что нужно как-то впихнуть прогрессивные средства поражения в текущее вооружение, что на первый взгляд представлялось совершенно нереальным.

К сожалению, он не был ни артиллеристом, ни лётчиком, чтобы с ходу что-то придумать, и эта ситуация здорово его бесила. Раз за разом перед глазами вставали фигурки в серых шинелях, падающие на поле, перепаханное взрывами, надсадный грохот орудий и треск пулемётов, обрывающих жизни советских людей.

«Так. Спокойно», – Александр глубоко вздохнул, и рука словно сама начала рисовать «Сталинскую кувалду», которую так ещё никто не называл. Двухсоттрёхмиллиметровая гаубица на гусеничном шасси. Малоподвижная, медлительная и не очень точная, но с огромным поражающим действием. Только вот действие это, скорее, рассчитано на мощные укрепления, и против пехоты совершенно не эффективно. Туда бы сыпануть тонну-полторы мелких бомб…

«Стоп!» – ухватив мысль за «хвост», он остановился и точными движениями нарисовал снаряд и множество мелких зарядов, расположенных плоскими дольками друг над другом.

«Вес такого снаряда, если я правильно помню, сто килограммов. Значит, полсотни двухкилограммовых зарядов войдёт точно. А кто у нас занимается снарядами? Гартц Анатолий Андреевич из Ленинградского филиала НИИ-24, и собственно само НИИ-24 под руководством Михаила Евдокимовича Максимова в Москве. И лучше вызвать Гартца из Ленинграда, чтобы они там между собой сразу договорились, что и кому делать. Заодно поинтересуемся, как успехи в создании объемно-детонирующих смесей и боеприпасов».

Остро отточенный карандаш нарисовал взъерошенную птичку возле первого пункта.

«Далее у нас авиабомбы. Тоже нет никакой необходимости дырявить планету на пять метров в глубину. И сделать кассетную бомбу ещё проще, чем снаряд». Ещё одна птичка, на этот раз ошалевшая, с выпученными глазами и севшая на хвост, нарисовалась возле пункта «Авиация».

«Ну и танки… Черт знает, что такое, а не танки! Броня словно бумага, двигатели слабенькие, ходовая вообще никуда не годная. Правильно гражданин Тухачевский сейчас червячков кормит на безымянном кладбище. Такие бронетанковые силы нам не нужны. Вопрос – что делать с тем, что есть, пока ничего другого нет?..»

Мысль об экранировке дополнительной броней Сашка отмел сразу, окончательно и бесповоротно. Опыт будущего уверенно вещал, что ничего, кроме резкого перегрева двигателей и повышенного износа трансмиссии и ходовой части, такой способ не даст. Разве что скорость еще упадет ниже нижнего. Хотя…

В памяти вдруг всплыли немецкие танки Второй мировой, обвешанные экранами на кронштейнах. Такой экран толщиной хотя бы в пять миллиметров здорово повышает снарядостойкость основной брони. Жаль только, что лобовуху таким способом не защитить. В танках у водителей и так обзор не ахти, а если еще дополнительно его сузить и ограничить – вообще как слепые щенки тыкаться станут…

На полях появилась еще одна птичка: в танкошлеме и почему-то в сапогах на птичьих лапах. Сашка оглядел ее, хмыкнул и вернулся к делам…

Он ещё раз пролистал справку с наличием вооружений на окружных складах. Взгляд сначала проскочил мимо, а потом вновь вернулся к пункту «Средства ПВО». Выходило не так чтобы много, но учитывая почти полное господство советской авиации в воздухе, вроде как и вообще бесполезное количество. Кроме того, на складах было полно спаренных и счетверённых установок «Максим».

На этот раз получилась птичка с расширенными от ужаса глазами и каской на голове. Закончив очередное художество, Александр закрыл блокнот и только сейчас обратил внимание на стоявших неподалёку девиц пионерско-комсомольского возраста, бросавших на него осторожные взгляды.

Заметив, что он закончил работать, одна из девушек, видимо, самая смелая, подошла ближе.

– Вы ведь товарищ Александр Сталин? – она порывисто опустила портфель, который прижимала к груди, и достала оттуда потёртую газету «Правда», где на первой странице красовался Александр в момент награждения орденом Ленина.

– Да, – Саша, уже немного подуставший за такой долгий день, спокойно посмотрел на девочку. – Присаживайтесь, – он спрятал блокнот в папку и качнул головой на место рядом с собой. – А подружки ваши так и будут стоять?

– Клав, Лен, идите сюда! – девушка взмахнула руками и, не дожидаясь их реакции, плюхнулась рядом. – А вы к нам в Минск приехали воевать? Как с абиссинскими рабовладельцами, да?

Внутренне усмехнувшись, он расширил в деланом ужасе глаза и спросил звенящим шепотом:

– А что, у вас тут рабовладельцы есть?

Клава и Лена прыснули, а подошедшая первой девушка отчаянно покраснела:

– Нет, ну что вы… Но вы же с поляками воевать приехали, да? – и, не дожидаясь ответа, сама продолжила логическую цепочку: – Мы сегодня по радио слышали, что товарищ Роммель начал наступление, имея конечной целью Варшаву. Это он сейчас на себя всех поляков отвлечет, а вы – как в Африке, с отдельным отрядом… с нашей стороны… и в Варшаву – р-р-раз! И всех белопольских министров арестуете, да?! А их штаб в плен заберете…

Самое забавное: девчонка почти попала в яблочко! Как раз перед отъездом из действующей армии Белов на полном серьезе просчитывал подобный сценарий. Правда, он рассчитывал не на марш-бросок, а на авиадесант наподобие албанского, только в куда больших масштабах. Вот только результат, к которому пришел Александр, не радовал: для гарантированного успеха требовалась единовременная высадка парашютного десанта размером никак не менее двух штатных батальонов. И непременно с усиленным легким вооружением. Желательно и с частью тяжелого. А потом еще десантирование посадочным способом усиленного полка как минимум. С тяжелым вооружением по штату и сверх штата. А возможностей осуществить что-то подобное ни у корпусного комиссара, ни у начальника Особого отдела ЦК ВКП(б), ни у самого Иосифа Виссарионовича – увы! – не было. Да что там! У всей РККА таких возможностей не наблюдалось. А соскрести со всех стран Красного Союза… Можно, конечно, но только пока все самолеты соберутся, пока экипажи слетаются, пока… В общем, пока суд да дело – война спокойненько закончится обычными методами. Не столь прогрессивными и не столь радикальными, но вполне себе эффективными.

Имелся, разумеется, и второй вариант: воспользоваться не воздушным, а корабельным десантом. На кораблях Днепровской военной флотилии прорваться к Варшаве и… Этот план был всем хорош, за одним ма-а-а-аленьким исключением: польская Пинско-Висленская флотилия – в разы сильнее советской. Пять мониторов, вооруженных шнейдеровскими орудиями калибра 10,5 см, старыми 10-см австрийскими гаубицами и 75-мм скорострелками. А у СССР – один монитор. Правда, сильнее, чем любые два польских, да только у ляхов их – шесть штук! Плюс три канонерки спецпостройки. А у наших только две, да к тому же – переоборудованных из гражданских пароходов! И десяток бронекатеров проекта «до исторического материализма». С такими силами не то что до Варшавы дойти – линию фронта не пересечешь!

Третий вариант, предложенный Семеном Михайловичем Буденным, Сашка даже рассматривать не стал. Идея прорыва к Варшаве на шести бронепоездах – роскошный сюжет для фильма. Приключенческого или, например, ужасов. А в реальной жизни осуществление подобных затей заканчивается однозначно: появлением в личном деле пометки «Погиб при выполнении служебного задания»…

– …И поэтому мы бы хотели просить вас выступить на нашем комсомольском собрании. Пожалуйста… – ворвался в размышления девичий голос.

Оказывается, девочка говорила и, видимо, рассказывала что-то волнующее, а он и не слушал. Александр поднял на ораторшу с косичками глаза, внимательно оглядел с ног до головы и улыбнулся – широко и открыто:

– Выступить я, конечно, могу, если только ваше собрание – сегодня или завтра. Самый край – послезавтра до обеда. А дальше – извините, девчата. Служба. Вот только о чем вы хотите услышать? Что вам сказать, а?

По чести, по совести на собраниях Сашка выступал не часто. Ни Ладыгин, ни Белов не были особыми молчунами или бирюками, но вот к «говорильне» перед коллективом оба относились скорее отрицательно. Ладыгин хорошо помнил времена «застоя» и «катастройки», в которые и заработал стойкое отвращение к речам с трибун, а Белов, живя в приюте, как-то не особо и слышал эти речи. Обычно на митингах на трибуну выходил либо болезненно худой директор, либо полноватый завуч, которые быстро жевали положенную кашу из нужных лозунгов и вели воспитанников к праздничному столу, которым Белов в силу обстоятельств интересовался куда больше любых речей. Соловья баснями не кормят, а кречета, натасканного на охоту, – тем более!

– А вы… ты… расскажите нам… как там на фронте… и в Москве… – несмело попросила крупноватая блондинистая Клава.

– И как в Абиссинии и Албании было… – добавила темненькая смугляночка Лена.

Сашка вздохнул, а потом рассмеялся так весело и заразительно, что девочки невольно засмеялись тоже.

– Девчата, да что же я вам расскажу? Что можно рассказывать, то вы и в газетах читали, а что нельзя… Что нельзя, то – нельзя! Так меня товарищ Киров учит.

Но произнося это, он с таким уморительно важным видом завел очи горе, что все три девушки снова не удержались от смеха. Но отсмеявшись, та, что подошла первой, посерьезнела, постаралась заглянуть Белову в глаза и спросила:

– Так придете?

– Приду, красавица. Отчего ж не прийти? Только у меня будет три условия…

– Какие?

Девчонка тут же загрустила. Весь ее невеликий жизненный опыт утверждал: если взрослый ставит условия – жди проблем. А в том, что Сашка – взрослый, хотя и очень молодо выглядит, он не сомневалась ни минуты. А потому уже без всякого задора повторила:

– Какие условия?

– Первое: вы мне скажете, где будет проходить собрание вашей комсомольской ячейки. Второе: когда оно будет проходить. И третье: вы скажете, наконец, как вас зовут…

– …Так что, ребята, скажу честно: на легкую победу рассчитывать не приходится! – Александр рубанул воздух рукой. – Капиталисты добровольно власти не отдадут и с покаянием к пролетариату не придут. А когда враг не сдается – его уничтожают!

Он стоял на сцене в актовом зале обычной школы, а вокруг него колыхалось целое море ребят и девчонок. И здесь были не только комсомольцы: то тут, то там вспыхивали огоньками пионерские галстуки, а кое-где в толпе были и вовсе уж малыши-октябрята, но было и много взрослых людей, стоявших в основном вдоль стен и внимательно слушавших сына самого Сталина.

Сашка обвел зал взглядом и по привычке зафиксировал в памяти тех, кто выглядел не слишком-то довольными услышанным. Хотя казалось бы… Он – ожившая мечта любого советского мальчишки: почти ровесник, но уже командует войсками; школу по возрасту толком не закончил, а уже коммунист; еще мальчишка, но к нему уже прислушиваются народные комиссары и члены ЦК… А все же недовольные есть. И если сейчас этот вопрос не прокачать – так и останутся недовольными. Да еще, глядишь, потом начнут с друзьями шушукаться, их с пути истинного сбивать…

– Я смотрю, не все меня тут поняли, – произнес Белов и подошел к самому краю сцены. – Ну-ка, вот ты, – он показал на крепко сбитого парня, широкую грудь которого обтягивала чулком бело-голубая тенниска. – Что не понял, говори. Спроси: я, если знаю, отвечу.

Крепыш, никак не ожидавший такого пристального интереса к своей особе, вздрогнул, сделал попытку оглянуться, но быстро взял себя в руки:

– Я, товарищ Сталин, никак в толк не возьму: вы говорите, что воевать надо крепко, а кто против – тех на штык, так?

– Ну, не обязательно на штык, – Александр позволил себе легкую усмешку. – Есть, знаешь ли, и другие способы… Но, в принципе, верно. И что не ясно?

Крепыш, явно бывший кем-то в комсомольской иерархии, поскреб стриженый затылок, собрался с духом – не самое простое дело спорить с орденоносцем, корпусным комиссаром и сыном САМОГО ТОВАРИЩА СТАЛИНА! – но все же выдал:

– Партия большевиков и советское правительство учат нас, что у пролетариата есть классовое сознание и интернационализм. А значит, вражеские солдаты – такие же пролетарии и трудовое крестьянство, как мы, и готовы прийти к нам, своим братьям, на помощь… – тут он под чуть насмешливым взглядом Белова смешался и закончил скомканно: – А вы – «убивать»… Вот…

Еще с минуту Сашка молча разглядывал крепыша, а потом спросил:

– Тебя как звать-то? Дмитрий? Димон, а ты что-нибудь о гражданской войне слыхал? А?

– Что? – растерялся парень.

– Ну вот сам рассуди: в Красной Армии – пролетарии и крестьяне, а в Белой кто? Одни дворяне воевали, что ли? Шалишь, брат Димка: рядовые да унтера у беляков – такие же крестьяне да работяги были, что и у красных. И уж до кучи: царских офицеров в Красной Армии было больше, чем у белых. А почему так?

Все собравшиеся в зале затаили дыхание, ловя каждое слово в этом удивительном диспуте.

– А разве у красных офицеры воевали? – неверяще проговорил кто-то, будто сам себя спрашивал, но Александр тут же засек нескладного высокого паренька в очках без оправы и поманил его к себе:

– Ты, товарищ, пока погоди. Я твой вопрос запомнил, отвечу обязательно, но сейчас давай я с Димкой добеседую, лады?

Очкарик сглотнул и кивнул, а Александр уже снова повернулся к Дмитрию:

– Так вот, мил друг: мало того, что существует буржуазная и религиозная пропаганда, которая забивает мозги так качественно, что сдвинуть такого красавца с его позиции – задачка разве что для трактора, так еще и большинство людей просто боится перемен. Любых. Хоть к добру, хоть к худу… – он усмехнулся. – У древних китайцев даже проклятие такое есть: «Да чтоб тебе жить во время перемен!» В смысле: чтобы ты боялся и нервничал все время. Так что переубедить таких темных и обманутых, в принципе, конечно, можно, но требует очень долгой и кропотливой работы, которой на фронте заниматься некогда, да и незачем…

– Ну как же так – «обманутых»? – раздался вдруг девичий голос, и к сцене протолкалась Аня – та самая девушка, что пригласила Сашку на это не то собрание, не то митинг. – Почему же их обманывают, а они верят? Они что – глупые?

Александр с удовольствием оглядел ладную фигурку, позволил себе чуть-чуть утонуть в огромных серых девчоночьих глазах, а потом ответил:

– В каком-то смысле глупые. А еще знаешь, Анют: очень удобно верить в то, во что веришь с раннего детства. Вот говорят тебе твои родители, твои дедушки-бабушки, твои учителя, твои соседи, что пан-помещик – это хорошо. И ты вроде как и привыкаешь к тому, что пан, буржуй, офицер – это все естественно. Как, скажем, восход солнца поутру или смена времен года. И пан сам по себе не злой, и буржуй уж не совсем садист попался, и офицер такой блестящий и красивый – все вроде хорошо. Ведь помещики и капиталисты – они не дураки. Когда и подачку рабочему или крестьянину кинут, когда и помогут чем-то. А вот наши пролетарские и крестьянские братья как-то не хотят видеть, что все это – воры, которые их же обокрали, а потом от уворованного маленькую часть выделили и дали: на, мол, дурачина-простофиля, пользуйся!

Он перевел дух и продолжил:

– И вот такую веру переломить – ой как сложно! Вы, ребята, сами вспомните: когда у нас революция началась?

– В семнадцатом! В семнадцатом году! – загудела толпа.

– Верно, но я не про календарь спросил. У нас тогда страна три года воевала, а из-за войны и голод, и того-сего не хватает, и порядки буржуйские ужесточились. Вот и сработало. А ведь до того терпели – всё и все! Но больше нигде победить-то и не сумели. Вон – в Германии и в Италии. Придумали фашизм, чтобы коммунистам противовес создать. И ведь что Гитлер, что Муссолини сперва вроде как за рабочих и крестьян стояли. Другое дело, что в Германии все на Гитлере с присными держалось, убери их – и весь нацизм рухнул. А в Италии Муссолини умным мужиком оказался: сам разобрался, что фашизм – путь в тупик, и к нам обратно повернул. Но дуче – единственный и уникальный пример. А вот, к примеру, в Бразилии все так вышло… – Александр чуть прищурился, словно его снова опалило жгучее бразильское солнце. – Там в тридцать первом вроде как и революция случилась, да только их президент Жетулиу Варгас – тоже сперва за рабочих да за крестьян! – а теперь? Теперь коммунистов уничтожает! Подняли бразильские товарищи против него восстание – так ни хрена не вышло! Вы спросите: почему? А я вам отвечу: потому что все боятся свою, пусть плохонькую, пусть нищую, но спокойную жизнь на революцию менять! Вы бы видели, ребята, как там простой народ живет, – вдруг снизил тон Белов. – Из чего только себе халупы свои не строит… Честно, у нас курятники намного лучше выходят. Никто ведь у нас не додумается курятник или, скажем, будку собачью из картона городить. Или из листьев…

– Да знаем мы, товарищ Сталин, – произнес кто-то из задних рядов. – К нам в школу пятеро приезжали… Из тех, которых вы из Бразилии… вместе с товарищем Престесом вывезли. Они нам рассказывали…

– Ну вот, видите? А ты, Димка, про интернациональное сознание толковать пытаешься, – хлопнул он по плечу крепыша и тут же повернулся к очкарику. – Теперь с тобой, дружище! Как тебя звать-величать? И, кстати, ребята! Очень вас прошу: не называйте меня «товарищ Сталин». Товарищ Сталин у нас один, и другого пока не предвидится. Зовут меня, если кто не знает, Саша, можно Александр. Вот по имени и обращайтесь, о’кей? – и спохватившись, поправился: – В смысле «договорились»?

Ребята утвердительно загомонили, а «ботаник», представившийся Мусей – Моисеем, кивнул и повторил вопрос:

– Разве в Красной Армии много офицеров воевало?

– Прилично, друг Муся, куда как прилично. Суди сам: сейчас начальник Генерального Штаба у нас кто? Борис Михайлович Шапошников, маршал Советского Союза. А при царе кем он был? Полковником, да еще и военную академию закончил! Каменева Сергея Сергеевича знаешь? А он в каких чинах при царе ходил? Обратно полковник. Бонч-Бруевич? Генерал. Василевский? Штабс-капитан. Тюленев, который сейчас кавалерийским корпусом командует? Прапорщик… – Сашка облизнул пересохшие губы. – Да если я сейчас всех перечислять начну – дня не хватит. Это все – нормальные люди, которые поняли, что правда – на стороне Владимира Ильича Ленина. А отребье, шелупонь всякая – та к белым да к бандитам подалась. Вот так-то, друг мой Муся.

После этого всех собравшихся словно прорвало. Вопросы хлынули уже не потоком – водопадом. Каждый старался перекричать остальных, чтобы его вопрос – самый главный и самый важный! – дошел до ушей такого важного, но такого своего гостя. Погребенный под этим гулом Сашка быстро перестал даже пытаться вычленить из общей массы отдельные вопросы, а просто развел руками и уселся на стул, стоявший рядом.

Ребята тоже поняли, что так разговор не получится, и стали постепенно замолкать, так что стало возможно разобрать не только отдельные слова, но и целые предложения. И тут он явственно расслышал срывающийся девичий голосок:

– …Ведь правда?! Так ведь нельзя! Мы же – советские, мы же – свои!

Александр окинул мгновенным взглядом говорившую с ног до головы и остался доволен увиденным. Высокая брюнетка с короной кос вокруг головы и высокой грудью, на которой пламенел кимовский значок. Девушка стояла в позе настоящего оратора – эдакий возмущенный Цицерон, и Сашка, подойдя к краю сцены, протянул ей руку.

– Слушай, товарищ агитатор, горлан, главарь, ты уж извини, но я вот имени твоего не расслышал. Это во-первых, – с этими словами он легко втащил ее на сцену. – А во-вторых, прости великодушно, но как-то я мысль твою упустил. Так что, говоришь, неправильно?

Та смешалась, ойкнула и покраснела так, что, казалось, еще немного – и от нее можно будет прикуривать.

– Я, товарищ Сталин, говорю, что если на фронте парня покалечило, то, конечно, надо не плакаться, а всеми силами стремиться за сына отомстить, а не ругаться на советскую власть, но ведь он же – пьяный. И потом: сын у него и правда один. И жена померла давно, а он… И вот его… Разве правильно, чтобы просто… ну, из-за военного положения?.. А он сапожник – самый лучший! Весь Минск обойдите – такого не найдете! Вот, – и она, чуть подобрав подол, гордо вытянула вперед ногу.

Сашка посмотрел. Ножка была вполне заслуживающей повышенного внимания: стройненькая, чуть загорелая, правильной формы, с красивым подъемом. Молодое тело тут же поинтересовалось: а нельзя ли эту аппетитную ножку взять в руки и вдумчиво исследовать? По полной программе? Но разум полковника Ладыгина тут же пресек эти мысли простым естественным вопросом: «Слышь, сопляк, а она вообще поймет твои домогательства? В школе давно не был? Забыл, как нынешних девиц воспитывают? В чистоте и благопристойности!» Небольшим усилием воли он заставил себя перевести взгляд с симпатичной круглой коленки на туфли.

– Ну и что? Набойки как набойки, ничего уж такого особенного…

– Да дядя Василь туфли сшил!

Александр обалдело уставился на лакированную обувку:

– Постой-постой, ты серьезно хочешь сказать, что этот ваш кустарь-одиночка без мотора тачает лаковую обувь? Интересно бы знать: как это у него получается?

Он, разумеется, плохо представлял себе процесс лакирования кожи, а если честно – не представлял его вовсе, но был уверен: в условиях маленькой мастерской получить лаковую кожи практически невозможно![80] И если неведомый ему мастер «дядя Василь» это умеет – честь и хвала ему!

Вслух же Белов лишь заметил:

– Сто́ящие тапочки, – и тут же спросил: – Ну и что с этим дядей Василем стряслось? И уж до кучи: как мне к тебе обращаться, чудо с косичками?

– Ой! Так Лида ж я…

– Очень приятно. Ну?

– Так вот, я и говорю: дядя Василь, как узнал, что Лешика на фронте… ну, что он без ноги остался… Он три дня в подвальчике у себя сидел – водку пил. А потом… – Лида запнулась, но твердо закончила: – Потом пошел в магазин. А по дороге… идет и ругается на всю улицу… нехорошими словами. Кричит, мол, зачем ему эта Польша понадобилась?! Вот, мол, кому понадобилась, тот пусть своих сыновей и шлет на смерть. Вот… А военный патруль его забрал. А он идти не хотел – его прикладом, в живот. А потом пришел участковый и сказал, что дяде Василю два года ссылки дали: он товарища Сталина… ой! – она замолчала и жалобно посмотрела на Сашку.

Белов задумался. В принципе, все было ясно: пьяный дурак обругал Сталина и правительство. Ну, ему и впаяли. Да не по полной программе, а пожалели старика, дав колонию-поселение, чтобы остыл. И то, что он с патрулем по пьяни задрался – тоже понятно. А красноармейцы в такой ситуации шутить не станут. И не должны. У них – приказ. Но как вот этой красавице объяснить, что сапожник сам виноват? А если так?..

– Слушай, Лида. А вот скажи-ка мне: вот если водитель грузовиком человека насмерть сбил или покалечил, он виноват?

– Ну… да… – девочка не понимала еще, к чему он клонит. – Он же грузовиком управлял…

– А вот если он еще и пьяным был при этом? Он как, сильнее виноват?

– Н-ну… наверное…

– Ясно – сильнее такой шофер виноват, – сказал кто-то из толпы. – Выпил – нечего за руль лезть!

– А если он еще и с милиционером подрался?

– Конечно, виноват! Нечего пьяным на дорогу лезть! Да такого сажать! И за человека, и за драку, и за пьянку! – нестройно зашумели все.

Александр поднял руку:

– Тише, ребята. Лида, вот смотри: дяде Василю, конечно, плохо – сына… Убит или покалечен?

Лида вздрогнула, поежилась:

– Ноги у него… Одну – по колено отрезали, другую… там ступня… в общем…

– Понятно. Ну так вот: у него сына покалечило. Плохо и очень жалко, но война – на то и война. И меня могли убить или покалечить, и многие из тех, с кем я вместе сражался, убиты или ранены. Это – страшно, это – плохо, это… – он задумался и рубанул рукой воздух: – Но так надо! Мы деремся за правое дело, за счастье, которое для всех! Иногда кто-то должен за это заплатить: здоровьем или даже самой жизнью. И мы готовы платить такую цену! За право наших детей, за право тех, кто придет после нас, жить так, как должно жить человеку! И сын дяди Василя дрался за всех, в том числе – и за своего отца! А тот не понял этого и оскорбил, унизил и своего сына, и всех тех, кто уже погиб и еще погибнет за правое дело. Он – рабочий, отличный сапожник, и вдруг пошел против пролетарского дела. Зачем? Почему?

Он взял за руку Лиду и вдруг рывком притянул ее к себе. Девушка пискнула и зажмурилась, ожидая, видимо, что Александр ее ударит… или поцелует. Но тот просто дождался, пока Лида откроет глаза. Он вперился в нее своим взглядом и спокойно, но твердо произнес:

– Ты не знаешь ответа на мой вопрос? Врешь, знаешь. Просто не хочешь признаваться самой себе. Разве первый раз дядя Василь говорил что-то против Советской России, против нашего правительства, против наших законов? Разве он не ходил в церковь на религиозные праздники? Что, я не прав?

Лида словно в забытьи кивнула головой. Сашка продолжил:

– А куда же смотрела ты – пионерка, комсомолка? Куда смотрели вы все, если видели, что рядом с вами живет чужой человек? Всем нам чужой? Молчали и думали: не наше это дело? А чье? Чье?

Он снова рванул девушку на себя:

– Ты! Ты спросила меня об этом и переложила на меня свои проблемы и заботы! Не подошла и не сказала: Сашка, помоги, я не знаю, как быть! Ты просто сказала: так неправильно, а подразумевала – РАЗБЕРИСЬ! Реши, ты же сильный, ты же – Сталин! Не стыдно?! Я – такой же, как вы, но этого вы видеть не хотите! Я с удовольствием погонял бы с Димкой в футбол, походил с Мусей по старому городу, а с тобой, Лида, – он прищурился, – с тобой мог бы и на танцы сходить… Но для этого надо, чтобы вы – вы все! – взялись за работу! И сняли хоть маленькую крошку с моих плеч, с плеч моего отца, с товарища Кирова, Димитрова, Берии, Ворошилова, Молотова и всех-всех-всех! Сделайте так, это в ваших силах! Если чего не знаете, спросите старших товарищей, они помогут! Но вы – вы должны захотеть работать! Строить наш новый мир!

– А… – начал кто-то. – А вот что Лидка должна была сделать?..

– Очень просто. Сказать милиционеру, что Василь-сапожник пьет и ругает советскую власть. И тогда его не отправили бы в исправительную колонию, а просто поговорили бы. Ну штрафанули бы, ну пятнадцать суток влепили, а теперь – теперь уже ничего не исправишь. И виноваты в этом вы!..

На следующий день Сашка уезжал. Проводить его пришли не только все те, кто присутствовал на комсомольском собрании, но еще и множество тех, кто не смог побывать там по каким-то причинам или кого не сумели вчера найти добровольные гонцы. Толпа мальчишек, девчонок, юношей и девушек затопила вокзал, вызвав у дежурных милиционеров сперва улыбки, потом – легкую тревогу, а под конец – нешуточное волнение. Ведь собравшихся – слишком много! Уж не манифестацию какую затеяли пионерия с комсомолией?..

Но оказалось, что это просто провожали сына Сталина – паренька, которого знал в лицо не только весь Советский Союз, а и весь Союз Социалистических стран. Да и в других странах многие узнали бы Александра Белова-Сталина. Увидев его, милиция успокоилась: пусть проводят своего героя, своего молодого вождя. Кто бы им мешал?

А Сашка, усевшись в поезд до Орши, откуда собирался лететь в Москву рейсовым дирижаблем, еще раз прокрутил в голове вчерашний и сегодняшний митинги и остался очень доволен. Вот они – новое поколение новых людей! Те самые, которые такой большой кровью заплатили за победу сорок пятого года. Тогда это поколение понесло такие страшные потери, что задор революционного строительства очень быстро сошел на нет – буквально за пару поколений. Но здесь – здесь он сделает все, чтобы эти ребята и девчата не полегли на полях сражений, не сгинули в партизанских лагерях и гестаповских застенках. Они выживут – почти все, и будут яростно и упорно строить новое государство, новый строй, новую жизнь!

6

Конкуренция между государствами – это забег по минному полю.

Пятый секретарь Британского посольства в Москве Поль Джонс

Нет, мы правильно поступаем, что так сурово караем националистов всех мастей и расцветок. Они лучшие помощники наших врагов и злейшие враги собственных народов. Ведь заветная мечта националистов – раздробить Советский Союз на отдельные «национальные» государства, и тогда он станет легкой добычей врагов. Народы же, населяющие Советский Союз, в своем большинстве будут физически истреблены, оставшаяся же часть превратится в бессловесных и жалких рабов завоевателей. Не случайно презренные предатели украинского народа – лидеры украинских националистов, все эти мельники, коновальцы, бандеры – уже получили задание от британской разведки разжигать среди украинцев, которые те же русские, ненависть к русским и добиваться отделения Украины от Советского Союза. Все та же старая песня древних времен еще с периода существования Римской империи: разделяй и властвуй. Особенно преуспели в деле разжигания национальной розни и натравливании одних народов на другие англичане. Благодаря такой тактике, подкупая жалких и продажных вождей разных народов, капиталистическая островная Англия – первая фабрика мира, ничтожно маленькая по своим размерам, сумела захватить огромные территории, поработить и ограбить многие народы мира, создать «Великую» Британскую империю, над которой, как хвастливо заявляют англичане, никогда не заходит солнце.

Иосиф Сталин

Члены Кабинета собирались по вторникам, но внеочередное заседание, посвящённое обсуждению меморандума, присланного президентом Североамериканских государств, пришлось проводить в четверг вечером.

К сроку, обозначенному премьер-министром графом Стенли Болдуином, приехали все приглашённые, которых на этот раз было совсем немного. Можно сказать, что в этот момент собрались действительные властители Британской империи, ну или их представители.

– Господа, – ведущий заседание Стенли Болдуин подождал, пока присутствующие займут места и внимательно оглядел всех. – Вы уже, наверное, успели ознакомиться с меморандумом, распространённым господином Иденом. – Короткий поклон в сторону главы министерства иностранных дел. – Если вкратце – Объединенные государства Америки предлагают Великобритании заключить союз по типу существующего между Германией, Россией и Италией. Но кроме того, они предлагают введение единой платёжной единицы, обнуление взаимных пошлин и военный союз. В случае подписания соглашения и не дожидаясь ратификации конгрессом, они готовы поставить крупные партии вооружения и сразу направить несколько дивизий в Индию, Сомали и Бирму, где наши позиции сильно пошатнулись в свое время. Можно сказать, что Индию мы теряем.

– Ни две, ни даже десять дивизий не спасут положения, – произнёс канцлер казначейства Нэвил Чемберлен. – Индусов почти четыреста пятьдесят миллионов, и после потери наших политических рычагов влияния нужно будет залить кровью всю страну.

– Но что-то же нужно делать? – сказал Энтони Иден. – Мы не можем просто так уйти из Индии.

– Мы уже ушли оттуда, – проворчал Томас Инскил – министр по координации обороны. – Так что предложение американцев сильно запоздало. А вот резать пошлины – это совсем глупо. При их экономике они просто задавят нас дешёвыми товарами, вытеснив британских производителей. Вы же знаете – кто торгует в колониях, тот ими и владеет.

– Но если комми полезут на Остров, их помощь будет весьма кстати, – Энтони Иден развёл руками.

– Да когда они полезут! – Болдуин презрительно хмыкнул. – С Малой Антантой никак не могут разобраться.

– А вот у меня совсем другая информация, – Томас Инскил поставил портфель на колени и достал оттуда тонкую папку. – Вот что пришло по линии МИ-5[81]. Русские, обкатав воинские части, практически сразу отводят их назад, заменяя свежими. Причем такая ротация обусловлена не потерями подразделений, а является заранее спланированной. Далее, у них – даже у немцев! – обнаружилось огромное количество бронетехники, но действуют они ею весьма осторожно. Их авиация нанесла несколько массированных ударов по небольшим городам, словно проверяя свои возможности, разрушила их почти дочиста, но сейчас свои военно-воздушные силы красные используют только в прифронтовой зоне. Ну и последнее. Когда им потребовалось прорвать фронт, они это сделали силами всего одной конно-механизированной группы, пройдя по польским тылам почти пятьсот километров, и вышли на другом участке фронта, совершенно разгромив польскую оборону. Но и тогда не пошли в решительное наступление. Я полагаю, что русские обкатывают свои части и готовят высший, средний и младший офицерский состав. Мы словно специально устроили большевикам эту войну, чтобы они могли опробовать армию в боях, выловить всех «блох» и получить в свои руки несколько миллионов обстрелянных фронтовиков. Уверен, что когда красные достигнут своих целей или им надоест этот балет, судьба армий демократических государств будет сочтена на песочных часах.

– Всё так плохо? – Иден нахмурился.

– Ещё хуже… – Инскил вздохнул. – Стоило полякам вклиниться в оборону русских на пару километров, как им навстречу вышел полк тяжёлых танков с совершенно непробиваемой бронёй и огромной пушкой, буквально разорвавший бригаду польских улан. Стоило чехам попробовать провести танковую атаку, как из тыла тут же возникла целая армия легких бомбардировщиков и самолетов поля боя[82], которая разнесла все чешские бронесилы в куски. А когда югославы пытались осуществить массированное наступление на позиции итальянцев, откуда-то в их тыл обрушились несколько полков парашютистов, и Белграду пришлось очень постараться, чтобы в образовавшемся окружении не сгинула половина их армии. И мы совершенно ничего не знаем о технических характеристиках этих машин, об организации этих подразделений и тактике их использования…

– И бог знает, что там у них в рукаве! – добавил Четфилд, Первый морской лорд Великобритании.

– Так, может, пусть их? – Иден улыбнулся. – Пусть американцы бодаются с русскими, а мы посмотрим…

– Пока мы, как вы выражаетесь, «посмотрим», американцы нас пустят по миру, – отбрил Чемберлен.

– У меня ещё кое-что, – Инскил снова полез в портфель. – Хью Синклер, ну вы знаете этого амбициозного главу МИ-6[83]. И, господа, прошу отнестись к его материалам со всей серьёзностью. Они проверены и перепроверены много раз и по нескольким независимым каналам. Итак… – он склонился над документами. – Если совсем коротко, то есть вполне обоснованное предположение, что личность, известная как «Сталинский палач», некто Белов-Сталин, является одним из пришельцев из будущего. Причём не спонтанным, а вытащенным специальным образом. На это указывают не только его характеристики, данные ведущими психологами и психоаналитиками, но и некоторые вещественные доказательства, – на стол перед членами Кабинета легли фотокопии рисунков Александра. – Обратите внимание на подробную детализацию рисунков и определённую твёрдость руки исполнителя, говорящую о том, что рисунок не является импровизацией, а делался по воспоминаниям.

– Боже, что за ужас! – Чемберлен даже отодвинул от себя фотокопию рисунка Чужого.

– Ужас, господин канцлер, не в этом, а в том, что по всей России сейчас создаются десятки закрытых предприятий, где в условиях секретности идут разработки неведомого нам оружия и технологий, – Инскил вздохнул. – В лице Белова-Сталина мы видим лишь верхушку айсберга. Неизвестно, сколько ещё пришельцев из будущего и каких они специальностей, неизвестно, насколько преуспели учёные и инженеры, исследуя технологии будущего… Нам, чёрт возьми, вообще ничего не известно. Но даже то, что уже прорвалось из этих лабораторий, внушает вполне здравое опасение. Колёсная боевая машина «Гром» позволяет вести бой на ходу как с механизированными частями, так и с пехотой и даже самолётами. Она как минимум на поколение превосходит всё, что существует в мире на данный момент, и является безусловным королём поля боя. Их редкое использование в сражениях мы склонны интерпретировать как проявление мер секретности, а не малого количества, как утверждали некоторые наши специалисты. К сожалению, ни одного образца машины «Гром» добыть не удалось, хотя на это целевым образом была ориентирована наша агентура в Польше. Еще одним крайне неприятным сюрпризом было появление на поле боя новых танков. Фотографий нет, но по воспоминаниям немногих выживших мы составили весьма достоверную реконструкцию внешнего облика, – на стол легли новые документы. – Итак, резюмируя результаты операции «Маугли», мы можем уверенно утверждать, что русские совершили технологический скачок и через пять-шесть лет будут не просто представлять собой силу, с которой нужно будет считаться, а лучшую армию на всём Евразийском континенте.

– Я так понимаю, что поляков мы не будем предупреждать? – Стенли Болдуин усмехнулся.

– Зачем? – Иден пожал плечами. – Советы и немцы растерзают Польшу и организуют сухопутный коридор между государствами, а население выдавят южнее. Кроме того, именно по результатам этой войны мы сможем судить, насколько реальное положение вещей согласуется с нарисованной нами картиной. После установки коммунистического режима в Германии ни Польша, ни Венгрия, ни Чехословакия не имеют никакого геополитического значения. Сухопутный транспортный коридор Азия – Европа нами утерян полностью.

– А что же будем делать с американским предложением? – спросил Стенли Болдуин.

– Я уверен, что Америке мы нужны лишь на время и как смазка для их денег, – спокойно ответил Чэтфилд. – Первое время, как в медовом месяце, всё будет хорошо, но при любом негативном развитии событий они бросят нас на съедение красному монстру, – Лорд Чэтфилд говорил негромко и глухо, но каждое слово падало словно свинцовое. – Нам много лет твердили, что большевики – исчадия ада, но замечу, что и мы никогда не были ангелами во плоти. И сейчас нас толкают в войну с русскими те же, кто потерял концессии в Сибири и на Дальнем Востоке. Напомню, господа, что у нас достаточно колоний даже без Индии, чтобы оплатить новый технологический скачок. А вот у Америки таких колоний нет. Они попытались влезть в Южную Америку, на Восток и даже в Россию, но везде потерпели фиаско со своим ломовым подходом. Это мясники, господа. И вот с кем бы я точно не хотел иметь дело, так это с американцами. Идеалы красных нам далеки, но так ли они отличаются от идеалов наших доморощенных социалистов? А вот у США идеал один – золото. И следует трижды подумать, нужен ли нам такой союзник. В конце концов, никто не мешал нам жить в мире с Россией, торговать и богатеть. И вдруг выясняется, что они – враг всего сущего, и что русскую землю нужно полить британской кровью. А сами янки при этом непременно отсидятся за океаном. Мы, господа, первые в этом списке. И сейчас я даже завидую этому фанфарону Муссолини, запрыгнувшему в уходящий поезд. Они там быстро договорятся до единого рынка и сквозных магистралей.

– Кстати, да, – Энтони Иден кивнул. – Французы тоже засуетились. Общие показатели экономического роста в Италии и Германии значительно превышают пятнадцать процентов, а в России – почти двадцать. И это когда во всём мире бушует кризис. Боши и макаронники получают русскую нефть практически по себестоимости с учётом доставки, что скоро сделает наши товары неконкурентными.

– Предлагаете договориться? – рубанул Томас Инскил.

– Как минимум сесть за стол переговоров… – Иден развёл руками. – Мы можем воевать на море, но континентальной армии у нас нет. И нам нечего противопоставить в этой схватке гигантов, кроме изворотливости и таланта инженеров. А янки… пусть разбивают себе лбы в кровь о стены Кремля. В конце концов, они и так уже красные.

Зара[84] отчаянно сопротивлялась второй месяц. Попытка итальянцев начать наступление с этой территории с треском провалилась, и теперь дивизии краснорубашечников «Пролетарский Милан», «Джовани коммунисти», пехотная дивизия «Маркс» и сформированная прямо перед самой войной танковая дивизия «Россо Чентауро» были вынуждены день за днем отражать атаки югославских войск. Генерал Джиованни Мальи[85], волей Муссолини назначенный командовать этой заведомо провальной операцией, точно знал: если бы не линкор «Джулио Чезаре», регулярно отгонявший своим главным калибром сербов и хорватов, оборона уже давно бы рухнула.

Третья армия генерала Милана Недича[86] перегруппировалась с тем, чтобы окончательно решить проблему Зарского фронта. Сейчас у югославов было преимущество над противником во всем, кроме бронетехники. Муссолини переправил в Зару почти две сотни танкеток «Фиат-Ансальдо», а кроме того, по настоянию генерала Мальи, туда же попали восемь из сорока двух танков Т-26, которые прибыли в Италию из Одессы. Разумеется, итальянцы превосходили противника и в авиации, но истребители «Фиат» своими двумя пулеметами винтовочного калибра мало чем могли помочь осажденной базе, а десяток штурмовиков «Капрони» Са.305 погибли еще в самом начале осады: сказалось отсутствие брони и общая слабость конструкции. От бомбардировщиков же «Капрони» Са.101 Мальи сам отказался: устаревшие, медлительные самолеты с довольно слабой бомбовой нагрузкой легко становились добычей югославских зенитчиков и немногочисленных истребителей…

…Легионер Франческо Санти семнадцати с половиной лет от роду, посланный в секрет, лежал в тени разрушенной стены городского суда. Этот наблюдательный пункт они с четырьмя товарищами готовили несколько дней. Вернее – ночей. Итальянцы очистили площадку от осколков камня и битого кирпича – чего хорошего, если вам под ребро впивается что-то твердое и угловатое и так и норовит проковырять вам дырку? Затем легионеры, стараясь не шуметь, осторожно вынули несколько кирпичей из остатков стен, и теперь здесь появились щели, сквозь которые можно отслеживать передвижения противника. И наконец предъявили плоды трудов своих командиру. Центурион одобрительно похлопал всех пятерых по плечам и сказал им, что «Товарищ первый секретарь может гордиться своими мальчиками по праву[87]», после чего велел вести оттуда постоянное наблюдение.

Франческо внимательно разглядывал позиции югославов в бинокль и пытался убедить себя, что совершенно не хочет курить. Восемнадцатилетний пизанец курил уже третий год, но совсем недавно САМ Муссолини заявил, что курить для молодежи вредно. Его сын Бруно – герой Абиссинии и Бразилии – рассказывал, что бросил курить вместе со своим другом Базилио Сталиным. А еще один их друг – Алессандро Сталин, считает, что курить для солдата вообще очень плохо: слабеет дыхание, появляется зависимость, а ночью вообще можно себя выдать, и тогда… О том, что будет тогда, думать как-то ужасно не хотелось, поэтому легионер гнал от себя мысли о пачке странных русских сигарет «Bell Amore», которые достались ему в последней посылке из СССР. Куда приятнее было думать о конопатой блондинке, отправившей эту посылку и написавшей на ней «Храброму итальянскому парню». Внутри были фотография девушки, банка мяса, ручной вязки толстые носки из некрашеной шерсти, вышитое полотенце, пять коробок этих сигарет и… РУССКАЯ ВОДКА! Целая бутылка с залитым сургучом горлышком. Франческо выпил эту бутылку вместе с друзьями-земляками, и на следующее утро познакомился с очень неприятным явлением под названием «похмелье». А все потому, что Пеппо прислали из дома бутылку граппы, а Тото – четыре литра вина, и все это они выпили. Разом. Старикашка сеньоре[88] – ему уже целых тридцать два года! – долго смеялся, глядя на их зеленые физиономии, а затем заставил их бегать и отжиматься, что они и делали, пока чуть не отдали Мадонне души. После этой экзекуции старейшина Альцо смилостивился и пояснил, что пить разные напитки вперемешку не стоит – будет плохо. В крайнем случае, нужно соблюдать равенство крепости того, что пьешь.

«А неплохой у нас старейшина, – благодарно подумал Франческо. – Помог перевести письмо от этой русской со вполне итальянским именем Нина, затем созвонился со штабом группы батальонов[89] и сам договорился с переводчиком Гверецки, который теперь вот уже пятую неделю занимается с Франческо русским языком». «А то приедешь ты к своей Нине, или она к тебе, и что делать станешь? Мычать, словно корова? Нет, легионер, так не пойдет: ты должен поддерживать марку краснорубашечников. Так что учись!» Это, конечно, Альцо правильно говорит. Жалко только, что он все никак не хочет послать Франческо на настоящее дело: взять «языка» или там захватить вражеский пулемет… А что? Вон, у соседей из «Россо Чентауро» трое берсальеров сползали ночью к этим тупым кроатам и украли у них пулемет. И, между прочим, им за это – медали. А тут лежишь, только живот зря пролеживаешь! Почему старейшина не хочет, чтобы и у него появились подчиненные-герои? Чего он боится? Вот Франческо ничего не боится. Почти. Ну, только если деда, который пребольно лупил толстым прутом по плечам и спине за любую провинность. И еще – выглядеть трусом. И… если он не понравится Нине. Она-то ему очень нравится. Вся такая крепкая, глаза большие, сиськи тоже, коса чуть не до пояса… Эх, вот бы с ней, да… И да! Он послал Нине письмо и тоже вложил свои фотографии: на параде, у знамени и в окопах (это в учебном лагере). И она ему ответила! Даже пригласила после войны в свой родной город Costroma. И он написал ей, что обязательно приедет!..

Вот разобьем врагов, и он поедет в СССР. Он уже начал откладывать деньги на билет. Целых восемь лир двадцать пять чентезимо[90] накопил! Вот он приедет в СССР, найдет Нину, посмотрит ей в глаза и скажет ей: «О, Боже! Как я тебя люблю, дорогая!» Эту фразу он уже наизусть выучил: «O, blia! Ja vas davai lubit’ devocckai!» Гверецки, правда, говорит, что произношение еще хромает, но это ведь не страшно: он выучит и будет произносить эти слова как настоящий русский. Вот только старикашка Альцо никак не хочет понять, что для такой встречи просто необходимо иметь медаль. А как ее получить, если тебя только в секрет и пускают? Вот тот-то и оно…

Санти вздохнул, устроился поудобнее и снова поднес к глазам бинокль. Ничего. Н-И-Ч-Е-Г-О! Вот ведь сволочные югославы. Чего они ждут, проклятые трусы, свиньи! Только и могут, что обстреливать героических воинов Народной Италии из пушек.

Франческо огорченно цыкнул зубом: с артиллерией у «Молодых коммунистов» было не очень. 65-мм горные пушки и 75-мм горные пушки-гаубицы – вот, собственно, и все, что есть на вооружении краснорубашечников. Ну, правда, есть еще легкие минометы и «слонята»[91], но вот у пехоты, например, имеются гаубицы 100 мм и 149 мм. Этого, конечно, тоже маловато, но все же. Зато САМ Муссолини распорядился выделить «Джовани коммунисти» мощнейшие 203-мм гаубицы Mortaio da 203/8 на громадных лафетах, одним своим видом повергающие в трепет. Еще бы! Грандиозные лафеты на четырех колесах – мощных, со стальными плицами, а сам лафет – выше человеческого роста! Конечно, они несколько громоздки, и маневрировать их огнем сложновато, но зато какие столбы земли и камня вставали там, куда грохались их грандиозные снаряды! Наверное, трусливые сербы и кроаты каждый раз, как начинали говорить эти «малышки», наваливали полные штаны! Эх, Мадонна, вот если бы таких орудий было не три, а тридцать – о! Они уже вышибли бы этих трусов и дошли до Белграда!

Санти еще раз вздохнул и опустил бинокль. И тут же снова вскинул его к глазам: там в руинах что-то мелькнуло. Показалось или нет? Нет, не показалось! Вон видна круглая шапочка. А вон блеснул штык! А-а-а, негодяи! Собрались атаковать?! Ну, сейчас краснорубашечники накрошат из вас поленты[92]!

Франческо подтянул к себе автоматический карабин «Беретта»[93] и примерился. Сейчас он покажет всем, кто такой Франческо Санти из Пизы. Нина в Costroma, жди своего героя!..

Сеньоре Томазо Альцо еще раз задумчиво посмотрел на карту и закурил. Ситуация была не из легких. Его батальон уже вторую неделю окружен с трех сторон югославами. По данным разведки – это части пятнадцатой Зетской дивизии. Его позиции постоянно перепахивают артиллерией, а чертовы югославские пулеметчики только и ждут, чтобы отстрелить тебе задницу – если ты будешь таким кретином, что умудришься им ее показать. А контрбатарейную борьбу «Джовани коммунисти» вести просто-напросто нечем. Их горные пушечки не добивают до позиций вражеских батарей. Нет, лицензионные 47-мм противотанковые пушки, которые можно вытащить прямо в передовые траншеи, добьют, вот только снаряд у них легковат…

Окурок обжег пальцы, и Альцо, прошипев ругательство, затушил его об каблук ботинка. Ага, а самое главное – это какая-то долбаная сволочь присоветовала дуче отправить сюда эти монструозные восьмидюймовки! Наверняка это все из-за той статьи в «Avanti»[94], о которой рассказывал комиссар. Якобы где-то на Северо-Восточном фронте русская батарея гаубиц такого же калибра разнесла в пыль чуть не целую дивизию поляков, чтобы им красный перец в задницу засунули! Может, в России эти монстры весят в сто раз меньше, может, у русских тракторов в сто раз больше, а может, они вообще в расчет только великанов берут! Только вот с итальянскими гаубицами возни больше, чем от них проку: попробуй-ка перетащить эти чудища высотой с хороший дом и длиной с грузовой вагон! Для них только позицию оборудовать больше суток, без подъемного крана не обойтись, а уж стреляют они – мама миа! Если пальнет один раз за пять минут – хвалу Мадонне возноси. На кой черт их сюда пригнали?

Только это – не самое плохое, основная беда – это личный состав. Вот что с этими восторженными сопляками делать? Альцо закурил новую сигарету и снова тяжело вздохнул. Он-то уже успел понюхать пороху: сперва два года гонялся в Киренаике за ливийскими бандитами, а потом и в Абиссинии отметился. И в Албанию даже успел. И он теперь точно знает: если будешь сильно лезть вперед, мечтать об орденах и медалях – получишь личный гроб! Максимум! Потому как могут и не найти твое бренное тело – на куски разорвет. Только кто донесет эту простую истину до малолеток, отданных ему в подчинение? Вон этот юный пизанец Санти только и ищет случая, как бы побыстрее голову сложить. И похож этот Санти на младшего братишку, который вот так же геройствовал в Ливии. Он потом видел обезображенное тело – Луиджи не посчастливилось попасть в лапы ливийских бандитов живым… Томазо зябко передернул плечами: вспомнился жуткий в запекшейся крови обрубок – без кистей рук, ступней ног, ушей, глаз и кастрированный. Но не рассказывать же это соплякам из «Молодых коммунистов» – не поймут. Или не поверят…

На столе зазуммерил полевой телефон, и Альцо резко схватил трубку. В динамике захрипело, а потом взволнованный голос центуриона Чекки проорал:

– Мой сеньоре, югославы пошли в атаку со стороны наблюдательного поста четыре! Взвод вступил в бой!..

Ночная вылазка разведывательной группы 15-й дивизии превратилась в яростное боестолкновение, к которому постепенно подключались все новые и новые части и подразделения. Легионер Франческо Санти успел застрелить одного и ранить другого бойца, прежде чем остальные пятеро прижали его к земле дружным винтовочным огнем. Вот только им это не помогло: Санти исхитрился ранить еще одного югославского разведчика до того, как ранили его самого. Через десять минут перестрелки, когда ревущий от боли и обиды легионер отчаянно расстреливал последний магазин, сочиняя в уме прощальное письмо прекрасной Нине из далекой России, к нему подошло подкрепление – два десятка легионеров при двух ручных пулеметах. Югославским разведчикам пришлось туго – они потеряли еще двоих, пока подкрепление не подошло и к ним. С их стороны задергал рубчатым стволом и заплевался смертельным свинцом станковый «Гочкис». Легионеры начали было отходить, но тут их поддержали расчеты двух 45-мм минометов. Старший легионер Джулио Фарнези седьмой миной накрыл пулемет югославов, и воодушевленные «Молодые коммунисты», пополнившиеся солдатами из двух соседних рот, поднялись в атаку.

Еще в молодежных организациях фашистов итальянские ребята прошли первичную подготовку рукопашного и штыкового боя. Их преподавателями были бывшие солдаты ардити[95], в которых служил лейтенантом сам дуче. Да и после они всерьез готовились именно к атакам в штыки. Поэтому солдаты Зетской дивизии оказались неприятно удивлены дружным натиском итальянцев, с дружным ревом «Avanti!» и «Kazzo!»[96] кинувшихся на них из развалин кварталов Зары.

Натиск «мальчиков Муссолини» оказался столь мощным, что уже буквально через десять минут первые краснорубашечники прыгали на головы югославов в первой линии окопов. Кому-то из пизанцев показалось, что он видел убитого Санти, а потому над атакующими взлетело «Отомстим за Санти!». Штыки, кинжалы, саперные лопатки заработали еще яростнее. Особенно отчаянно колол кинжалом Франческо. Он мог действовать только одной рукой – пуля пробила ему левое плечо, но желание отомстить за неизвестного однофамильца заставляло забывать о боли. А потом Санти изобрел свой собственный боевой клич – «Нина!», который охотно подхватили сперва дравшиеся рядом, а потом и все остальные итальянцы. Вот так неожиданное наступление армии генерала Мальи получило наименование «Операция “Нина”». Но никто – ни сам генерал Мальи, ни маршал Грациани, ни Муссолини – никто не имел понятия, в честь кого. Даже сама Нина Митрофановна Блешнина – девушка крупная, тихая и спокойная, бригадир комсомольской бригады леспромхоза № 5 Костромской области, не подозревала о том, что одно из самых кровопролитных сражений войны назвали именно ее именем…

К утру оказалось, что «Джовани коммунисти» прорвали фронт 15-й Зетской на четыре километра в ширину и пять в глубину, и Недич был вынужден бросить на затыкание прорыва двадцать пятую Вардарскую дивизию генерала Недельковича[97]. Вардарцы чуть потеснили краснорубашечников, но Мальи спарировал встречный удар танками дивизии «Россо Чентауро». Сотня танкеток остудила наступательный пыл югославов, а прорыв расширился на пару километров в ширину и глубину.

Все предыдущие разы итальянское наступление с территории Зары терпело крах по простой и незамысловатой причине: на небольшой территории любое сосредоточение войск не могло остаться незаметным, и на угрожаемом участке югославы успевали накопить резервы в достаточном количестве. Но в этот раз все получилось спонтанно, без предварительной подготовки, и потому югославская королевская армия оказалась в довольно тяжелом положении. Итальянцы успевали подбрасывать подкрепления быстрее, чем обороняющиеся, так что уже к следующему дню положение третьей армии югославов стало угрожающим.

Той же ночью произошло еще одно событие, поставившее армию Недича на грань краха: отдельный моторизованный артиллерийский полк, чьими гаубицами югославский командующий рассчитывал пресечь наступление краснорубашечников, на марше попал под обстрел линкора «Джулио Чезаре». Только Мадонна знает, почему командир линкора решил пальнуть в ночную тьму шрапнельными снарядами калибра 320 мм, и кто направлял руки артиллеристов первой трехорудийной башни главного калибра, но факт остается фактом: три залпа накрыли тысячами круглых пуль растянувшуюся по рокаде колонну. Тяжелая шрапнель главного калибра прошивала насквозь тягачи, била лафеты орудий, а в довершение накрыла несколько грузовиков с боеприпасами. Отблеск взрыва был виден за добрых пять километров, а тяжелый грохот слышался чуть ли не на итальянском берегу Адриатики.

Пока югославы приходили в себя после потери восьми тяжелых шнейдеровских орудий и пытались вытащить из огненного ада уцелевшие семидесятипятимиллиметровки, командир «Молодых коммунистов» Альваро Неччи[98] подтянул всю имевшуюся в его распоряжении артиллерию и ураганным огнем поддержал новое наступление своих бойцов. Мальи заметил, что Зетская и Вардарская дивизии держатся на пределе сил, и вовремя ввел в прорыв части дивизии «Маркс». И югославы не выдержали и покатились назад. Генерал Недич обратился в Главный штаб, умоляя о помощи.

В королевском Главном штабе в Белграде получили паническое донесение генерала, но не особенно взволновались. В конце концов, итальянцы несколько раз предпринимали бесплодные попытки наступления, которые обычно заканчивались через два-три дня. Результатом таких наступлений становились лишь большие потери наступающих и подъем боевого духа бойцов Королевской Югославской армии. Так что первые два дня Недичу лишь приказывали держаться и предлагали не создавать нездоровых настроений среди подчиненных. Однако в этот раз штабные ошиблись. Сильно ошиблись…

– …Ну?! – Муссолини грозно взглянул на начальника Генерального штаба Кавальеро[99]. – И что это за наступление на Зарском участке? Почему я ничего о нем не знаю?!

Уго Кавальеро молчал, решая, как ему отвечать. С одной стороны, надо бы отругать Мальи за проведение несогласованного наступления, с другой – совершенно не за что. Генерал доложил в Генштаб, что сражение началось спонтанно, и он просто воспользовался сложившейся ситуацией. Весьма грамотно воспользовался, надо заметить. И потом, Кавальеро очень ценил и уважал Муссолини, искренне считая его своим другом. Поэтому нужно было придумать что-то убедительное, да и к тому же пока это наступление – единственный успех Итальянской Народной армии за все время с начала войны…

– Мой дуче! – принял в конце концов решение Кавальеро. – Это – действительно незапланированное наступление. Просто сами солдаты в едином порыве поднялись, воодушевленные вашими идеями народного коммунизма…

Муссолини поморщился. Он сам воевал и точно знал: никогда ни один солдат не захочет сам идти в атаку. Жить хочется всем, поэтому… Однако он благосклонно дослушал объяснения Кавальеро до конца: все-таки приятно, когда тебя называют «гениальным полководцем» и «великим вождем».

– Ну, хорошо-хорошо, достаточно, – наконец остановил он поток лести. – То есть никакой достоверной информации о начале этого наступления нет. А откуда взялось название «Операция “Нина”»?

Кавальеро пожал плечами:

– Об этом нет никаких сведений, мой дуче. Однако солдаты и особенно краснорубашечники идут в бой, выкрикивая именно это имя. Возможно, кого-то из погибших в самом начале звали «Нино», вот и…

– Возможно, возможно, – согласно кивнул первый секретарь. – Отдайте приказ побольше разузнать об этом герое: Италия должна узнать его и запомнить!..

…Франческо Санти лежал в госпитале в Заре. Несмотря на сильную боль – на четвертый день наступления его ранили вторично, и на сей раз тяжело – он был почти счастлив. Во-первых, его навестил его центурион, который сказал, что его представили к медали «За воинскую доблесть», а во-вторых, он получил новое письмо из СССР. От Нины. Она на ужасном итальянском написала, что очень гордится им, что показывала его фотографию подругам, и они все решили, что Франческо – настоящий герой! И она надеется встретиться с ним после войны. И уже копит деньги на поездку в Италию…

Франческо посмотрел на фото русской девушки, стоявшее на прикроватной тумбочке, и снова улыбнулся своим мыслям. Потом взял газету и прочитал о том, что Итальянская Народная армия уже ведет бои за Сплит, а немецкие союзники медленно, но верно двигаются к Любляне. А с другой стороны Красная Армия форсировала Дунай и теперь наступает на Бухарест. Все хорошо. Все так, как надо. Жаль, конечно, что он уже, скорее всего, не успеет еще повоевать и заслужить вторую награду, но зато скоро, совсем скоро он увидит замечательную девушку Нину…

Итальянцы на плечах югославов с наскока взяли Сплит, но на большее их не хватило. В операции «Нина» потери итальянских войск составили больше семидесяти тысяч человек убитыми и ранеными, были потеряны почти сто самолетов и без малого двести танкеток. Кроме того, вновь образованный Далматинский фронт испытывал такие проблемы со снабжением, что его командующий генерал Мальи все чаще и чаще задумывался о том, что пуля в висок – это почти не больно и очень быстро…

7

Я вовсе не злой. Просто смерть ему так к лицу…

Сотрудник спецотдела НКГБ капитан Изотов

Центральный Комитет ВКПб и Совет Народных Комиссаров Союза ССР с глубокой скорбью сообщают о смерти великого русского писателя, гениального труженика слова, беззаветного друга трудящихся, борца за победу коммунизма, товарища Алексея Максимовича Горького.

Горки, Московская область, СССР

«Правда», 18 июля 1936 года

Нас часто упрекают в тирании, и я, пожалуй, соглашусь с нашими оппонентами. Советский Союз – это тирания. Тирания закона, чести и достоинства граждан. Принуждения к созидательному труду, творчеству и прогрессу во всех областях. Ограничения тунеядцев, казнокрадов, бездельников и дураков всех мастей.

Советский Союз – невиданный доселе эксперимент социальной справедливости и подлинной демократии, когда каждый член общества может занять достойное место, соответствующее его знаниям и способностям, и нет ничего удивительного в том, что победивший пролетариат реализует свою диктатуру мощными социальными лифтами, строгой социалистической законностью, строгим вниманием к вопросам чести, морали и взаимного уважения.

Вячеслав Молотов. Интервью «Нью-Йорк Таймс», 23 июля 1936 года

Красная Армия не спеша продвигалась на запад. Польские и румынские войска сопротивлялись с упорством обреченных, но это не помогало. Слишком уж значительным был технический и численный перевес. Если ваш противник выставляет против каждого вашего солдата десять, каждого вашего орудия – двадцать, каждого вашего самолета – тридцать, а каждого вашего танка – добрую сотню своих, сопротивление совершенно бессмысленно. К сентябрю советские передовые части вышли к Брест-Литовску, а на Румынском фронте взяли Сирет, перевалили через Восточные Карпаты и уверенно продвигались в направлении Плоешти. Чехословацкая армия, теперь уже окончательно считающаяся чешской, так как словаки практически в полном составе умудрились перейти на сторону Красной Армии, держалась по линии границы между Чехией и Словакией. Советские военачальники пока не предпринимали никаких попыток всерьез атаковать чехов: согласно решению союзного командования, Чехия являлась зоной ответственности Ротевера, а немцы, не торопясь прогрызавшие чешскую оборону, помощи не просили.

Пожалуй, единственным местом, где Красный Союз мог праздновать настоящую серьезную победу, была Болгария. Эта небольшая балканская страна, битая во время Великой войны, неизвестно зачем решила остаться верной союзническому долгу и обязательствам Балканской Антанты. Болгарская армия, насчитывавшая около двухсот тысяч человек, после официального объявления войны даже не успела толком двинуться на фронт, как в самой Болгарии полыхнуло коммунистическое восстание. Димитров не напрасно возглавлял боевые организации Коминтерна, и не зря в составе военного крыла Коммунистического Интернационала болгарская группа была самой сильной и самой боевой. Так что нет ничего удивительного в том, что уже в июне тридцать шестого даже в столице Софии число подпольщиков-коммунистов едва ли не превышало численность полицейских…

…Две девчонки в развевающихся на легком ветерке летних платьях бодро шагали куда-то по софийским улицам. Одна помахивала букетом цветов, другая держала в руках небольшой зонтик от солнца.

Где-то у перекрестка раздались гудки автомобилей, и девчонки, подстегиваемые, как видно, извечным женским любопытством, припустили на звуки – только загорелые стройные ножки замелькали. Кто-то из прохожих с улыбкой провожал их взглядами, кто-то не обращал никакого внимания, занятый своими обычными делами. А кто-то поворачивался и шел следом: там ехал кортеж премьер-министра Болгарии Кёсеиванова[100], а на выезд начальства всегда приятно посмотреть.

Девочки подбежали к зданию правительства почти одновременно с подъехавшими. Георги Кёсеиванов вышел из открытого автомобиля, помахал рукой толпе и двинулся к парадному подъезду, у которого уже вытянулся в струнку швейцар, когда одна из девочек кинула ему свой букетик.

– Да здравствует Болгария! – крикнула она, и таким звонким и радостным был ее голос, что господин премьер остановился и ласково улыбнулся своей восторженной поклоннице.

В этот момент вторая девочка, которая сумела пробиться почти к самому Кёсеиванову, покачнулась, вскрикнула и чуть не упала. Должно быть, кто-то из толпы зевак неосторожно толкнул хрупкую рыжеволосую смуглянку. Она нелепо взмахнула рукой с зажатым зонтиком и чуть было не ударила им премьер-министра. Хотя, кажется, все же слегка задела…

Кёсеиванов с доброй отеческой улыбкой поддержал девочку за плечи. Она залилась краской, смущенно пролепетала слова благодарности и почти мгновенно растворилась в толпе – там, где секунду назад исчезла ее подруга. Премьер снова помахал толпе рукой и прошел в здание правительства. А еще через минуту на лестнице, ведущей на второй этаж, к залу заседаний, он внезапно почувствовал резкую боль в сердце. Хотел прижать руку к груди, но рука почему-то не поднялась. Хотел позвать на помощь, но голос пропал, а язык не слушался. Георги Кёсеиванов мешком завалился назад и покатился вниз по мраморным ступеням…

…Царь Борис III вышел из своей резиденции и пошел по аллее к воротам. Он решил прогуляться, чтобы подсластить себе ожидаемые неприятности от встречи с правительством. Несколько министров наверняка будут против вступления в войну против России и Германии – бывших верных союзников, но цена… Польша, Венгрия и прибалты поклялись, что Румыния вернет утраченную еще в Балканские войны Южную Добруджу, а Греция и Югославия – захваченное во время Великой войны по Нёйискому договору[101]. Отец потерял эти территории, а он войдет в историю как собиратель болгарских земель…

Борис не спеша шел по парку, любуясь деревьями. Он любил Врану[102], и особенно – ее парк. Здесь ему всегда было хорошо, в душе наступало благостное умиротворение. Вот только жаль, что прогулка так коротка. Вон уже и ворота, вон и его парадный автомобиль, вон и гвардейцы, взявшие «на караул»…

Выстрелы грянули неожиданно. На небольшом автофургоне внезапно откинулся борт с надписью «Зеленчуци-Плодове»[103], и по парку злобно рявкнул установленный в кузове пулемет. Первая же очередь буквально перерезала царя пополам, а вторая – смахнула гвардейский пост. Пулемет добавил еще – снова по царю, а грузовичок уже мчался прочь. На дороге остались лежать лишь несколько листков бумаги, на которых, несмотря на оседающую пыль, явственно читалось: «Висшият Революционен трибунал на Комунистическата партия на България…»[104]

Военный министр Болгарии генерал-майор Луков[105] одернул мундир и оглядел себя в зеркале. Он остался удовлетворен увиденным и повернулся к адъютанту, чтобы взять папку с документами, подготовленными для сегодняшнего заседания правительства.

– Капитан, что слышно от легионеров[106]? – спросил он у молодого красавца. – Они подготовили резолюцию по решению о войне?

Любимый (во всех смыслах) адъютант четко откозырял:

– Так точно, господин генерал! Я взял на себя смелость вложить в папку присланный ими проект резолюции. Вы сможете ознакомиться с ним по дороге.

– Спасибо, мой милый, – генерал ласково потрепал адъютанта по щеке.

Надев фуражку, он вышел из кабинета и спустился к выходу. Распахнулись двери, и Луков шагнул на тротуар к автомобилю, который уже ожидал его с включенным двигателем. Адъютант распахнул перед ним дверцу, Христо Луков наклонился, чтобы влезть в салон…

В лицо ему ударил тугой сноп пламени. Грохнул взрыв, во все стороны полетели куски искореженного перекрученного металла – все, что осталось от автомобиля. Обломки раскаленными метеорами засыпали мостовую, а взрывная волна подбросила вверх тело генерала. Труп пролетел по воздуху несколько метров и упал на мостовую изломанной куклой. В этот момент другой автомобиль, мирно стоявший метрах в семистах от места происшествия, фыркнул мотором и покатил по улице. Сидевший рядом с водителем Христо Боев оглядел дело рук своих и удовлетворенно улыбнулся: эти радиоуправляемые мины, на которых настаивал товарищ Саша, все-таки чудо как хороши!..

В ночь после покушений полыхнуло. В городах и селах, в горах и долинах возникли сотни вооруженных отрядов. Казалось, что возникают они стихийно, но это только казалось. Болгарская группа Коминтерна уже давно спланировала и подготовила вооруженное восстание на своей родине.

Отряды повстанцев захватывали полицейские участки, телеграф и телефонные станции, перерезали железные и шоссейные дороги, блокировали армейские казармы. В нескольких местах вспыхнули перестрелки, военные попытались перейти в наступление, но кое-какие роты и батальоны – где перестреляв своих офицеров, а где под их же руководством – перешли на сторону восставших. Весь следующий день по всей Болгарии шли перестрелки, бои, стычки, кое-где даже зазвучало сакраментальное «На нож!»[107], но правительственные силы оказались разрозненными и раздробленными, в то время как революционеры действовали четко, организованно и под единым командованием. Через четыре дня все было кончено: над Софией взмыли красные знамена, коммунистическая партия оказалась единственной и по совместительству – правящей, а главой нового правительства стал Георгий Димитров, тайно прибывший из Москвы. На пятый день Народная Болгария попросилась в состав СССР…

При первых же известиях о восстании соседи болгар вздрогнули, поежились и стали прикидывать: не стоит ли в самое кратчайшее время оказать поддержку правительственным войскам в святом деле восстановления порядка, законности и уничтожения проклятых коммунистов. В результате продолжавшихся целый день переговоров высокие договаривающиеся стороны пришли к выводу: оказать помощь надо, но сил и средств для этого нет. Румыния и Югославия вели отчаянные бои на фронтах, где каждый ствол, каждый штык и каждый снаряд на счету. Им просто неоткуда взять войска еще и для наступления в Болгарию. Нет, по одной дивизии они бы наскребли, но вторгаться в страну, где румын и югославов любят так же, как и чуму, силами всего пары дивизий?.. Король Кароль II[108] и князь-наместник Павел[109] здраво рассудили, что им не подходит такой способ лишаться своих солдат, которых и так не хватает. Ну а греческий диктатор Метаксас[110] не рискнул лезть в такую войну в одиночку. У него с греческими коммунистами проблем хватало, так что болгарские были ему без надобности.

Таким образом в рядах Антанты возникла первая серьезная брешь. Прибалтийских лимитрофов никто не воспринимал всерьез, и никто не рассчитывал на их жалкие силенки, но Болгария, так хорошо воевавшая в Балканских и Великой войнах… Это был удар. Первый из тех шести, которые в дальнейшем историки назовут «Шесть Сталинских ударов»…

Ревели тяжелые орудия. Первая Московская Пролетарская стрелковая и вторая кавалерийская дивизии сосредотачивались для штурма Бреста, а выделенная для этого артиллерия РГК уже второй день долбила крепостные сооружения.

Комдив Петровский[111], бывший в начале войны командиром элитной стрелковой дивизии, а теперь командовавший оперативной группой, выделенной для штурма старой русской крепости, небезосновательно полагал, что двух дней артиллерийской подготовки калибрами шесть и восемь дюймов для фортификационных сооружений, построенных двадцать лет тому назад, вполне достаточно. Теоретически он был прав, но только теоретически…

Майор Махов, командир двухорудийной батареи новейших дальнобойных орудий Бр-2, выслушал доклад с ПНП, с досадой швырнул трубку полевого телефона и зло сплюнул на землю:

– Твою мать! – он примерился было пнуть злосчастное орудие номер два, но раздумал: ногу только об гусеницу отшибешь, а толку никакого. Поэтому он лишь махнул рукой и снова прошипел: – Твою-то мать!

Злость Махова объяснялась просто: ему «посчастливилось» командовать взводом экспериментальных орудий, которые завод «Баррикады» отправил на войсковые испытания. И угораздило же его оказаться на этот момент передовиком – лучшим командиром батареи в своем полку. Командир полка Быстров, вышедший из кавалеристов, а потому в артиллерии разбиравшийся не слишком-то хорошо, решил, что командир батареи шестидюймовых гаубиц лучше всего подходит на роль командира двух пушек того же калибра. Какого лешего?!! Можно подумать, что между двумя этими артсистемами есть хоть что-то общее, кроме диаметра канала ствола?!! И вот теперь он должен мыкаться с этими монстрами.

Оглушительно громыхнуло орудие номер один. Тяжелый снаряд унесся в сторону крепостной цитадели. Если бы он попал туда, куда должен был, старым кирпичным казармам досталось бы весьма серьезно. Но ствол, выдержавший всего-то сорок два выстрела, оказался уже изрядно разношенным, и снаряд ухнул примерно в полусотне метров от цели, в крепостной двор.

Выслушав очередной доклад от наблюдателя, Махов ткнул карандашом в крупномасштабную план-карту крепости, обозначая попадание, вывел сноску, поставил номер выстрела и буркнул:

– Если так пойдет и дальше, то мы выкопаем панам шикарный пруд. Останется только гусей запустить…

Он взглянул через плечо на командиров и красноармейцев расчета второго орудия, которые, хэкая от натуги, заряжали пятидесятикилограммовый снаряд. Вот они затолкали в камору гильзу с половинным зарядом, и лейтенант Поселянин, сияя словно новенький пятиалтынный, подбежал с докладом.

– Орудие готово к стрельбе, товарищ майор!

Махов повернулся и несколько секунд мерял Поселянина тем злым взглядом, каким умный человек смотрит на исполнительного дурака.

– Данные в журнал занесли? – спросил он больше для порядка, так как прекрасно видел, как лейтенант чирикал что-то карандашом в толстой тетради.

– Так точно, товарищ майор! – еще радостнее заорал Поселянин.

Махов прикинул в уме отклонения разрывов и скомандовал:

– Изменить наводку на одну тысячную вправо. Прицел прежний.

Поселянин откозырял и умчался к орудию. Тут подошел командир первого орудия старший лейтенант Геллерман. Он спокойно доложил о готовности к выстрелу и с какой-то ленцой в голосе добавил:

– Товарищ майор, ствол изнашивается чересчур быстро. Снаряды ложатся – черт знает как. Может, изменим прицел?

Махов хмыкнул и спросил Геллермана:

– Думаешь, поможет, Миша?

Геллерман ухмыльнулся:

– Ни хрена, – сообщил он. – Просто… неохота в белый свет как в копеечку пулять.

– Ну, попробуй, – разрешил Махов. – Прикинь там, как лучше будет, и меняй.

Майор очень уважал своего старлея за блестящее знание математики, умение производить в уме сложнейшие вычисления быстрее, чем любой арифмометр, и вообще – за светлую голову. Невзирая на то что большего матерщинника, чем Геллерман, не то что в полку, а во всей артиллерии РГК надо было еще поискать. Без особой надежды на успех. В спокойной обстановке Михаил использовал мат просто для связи слов, искренне полагая, что на каждые три цензурных слова в среднем должно приходиться хотя бы одно бранное, а в условиях, близких к боевым, загибал такое, что приседали артиллерийские битюги и краснели даже гусеничные тягачи…

– Ты куда стреляешь? – рявкнули сзади, и Махов круто повернулся.

На позицию прибыл исполняющий обязанности начарта 1-й стрелковой майор Кошелев, который теперь стоял перед комбатом, пылая праведным гневом и нервно ломая пальцы.

Махов начал было докладывать, но и. о. начарта оборвал его.

– Ты куда, мать твою, бьешь?! – повторил он. – Впустую снаряды жжешь?! Вредительствуешь?!

– Орудия экспериментальные, – пожал плечами майор. – Разброс чудовищный, вот и…

– Разброс-барбос, – скривился Кошелев. – Не надо мне мозги полоскать: вчера нормально били, куда надо попадали, а теперь у них, видите ли, «разброс»…

Махов вздохнул: неграмотность Кошелева в Московской Пролетарской была притчей во языцех. Как ему удалось закончить Академию, не знал никто, но даже зеленые лейтенанты хихикали майору в спину после его «популярных объяснений»…

– …Товарищ майор, а деривация[112] артиллерийского снаряда – это как?

– Это, боец, когда пушка у тебя деревянная, а в Красной Армии все пушки – железные, так что нас это не касается!..

– …Товарищ майор, вот снаряд, вылетая из ствола, летит над землей по параболе?

– Верно, боец.

– А если над водой, то как он летит?

– Переводись, боец, во флот и там изучай морскую артиллерию!..

Злые языки даже утверждали, что майор свято верит, будто если пушку положить на бок, то она будет стрелять за угол. Поэтому Махов даже не стал пытаться объяснить Кошелеву все проблемы, связанные с повышенным износом нарезов и канала ствола, а просто махнул рукой и предложил и. о. начарта проверить записи в журналах стрельб, а также попросил внести свои правки, если майор найдет какие-то ошибки или несоответствия.

Кошелев, загоревшись жаждой деятельности, устремился тряской рысцой к орудию номер один. Схватил журнал, развернул извлеченную из планшета карту и принялся за работу. Вот вытащил из полевой сумки какую-то книжечку, достал из кармана галифе потрепанный блокнот и начал какие-то вычисления. Махову стало любопытно, и он подошел поближе.

К его изумлению, Кошелев занялся вычислением траектории снаряда. Данные он брал по справочнику, но так как для Бр-2 данные, по понятным причинам, отсутствовали, то и. о. начарта ничтоже сумняшеся взял данные для шестидюймовой гаубицы, причем почему-то не прошедшей модернизацию. Теперь он остро отточенным карандашиком выписывал в блокнот цифры, затем принялся считать их по формуле.

– Какой заряд?! – крикнул он Геллерману и, услышав, что половинный, принялся вносить поправки.

Комбат с интересом ожидал окончания этого увлекательного процесса. Геллерман, раньше комбата заметивший, чем занят Кошелев, подошел к Махову и, похмыкав, спросил:

– Объяснить этому долбо…у, или пусть его дальше е…я?

Махов не успел ответить: и. о. начарта гордо поднял блокнот и гордо сообщил:

– Вот, товарищи командиры: ошибочка здесь у вас! У вас прицел какой? Девяносто два? А должно быть сто четыре!

Махов и Геллерман подошли, заглянули в блокнот. Майор фыркнул, пытаясь задавить смех, а старший лейтенант не своим голосом простонал:

– Товарищ майор, а почему у вас 215/2 получилось 114,1? Должно быть 107,5!

Кошелев гордо взглянул на старшего лейтенанта и произнес историческую фразу:

– В артиллерии, сынок, такая точность не нужна!!! А ну-ка, меняй прицел…

Геллерман вопросительно посмотрел на своего командира, но тот только и смог махнуть рукой: делай, мол. Старший лейтенант, пробурчав: «Скачи, б… враже, як пан, е… твою мать, каже», отдал соответствующие команды. Ствол орудия медленно пополз вверх, затем гулко долбанул выстрел. Махов поднял трубку «унты»[113] и протянул Кошелеву:

– Сейчас данные с ПНП будут.

И. о. начарта гордо поднес трубку к уху, вслушался и вдруг заорал:

– Как «перелет»?!! Куда «перелет»?!! – и уже на пару тонов ниже: – В чье расположение?..

Затем он безвольно уронил руки, растерянно посмотрел на Махова и Геллермана и грустно произнес:

– А ты прав был. Разброс чудовищный…

После чего ушел с позиции батареи и больше там не появлялся. А снаряд, перелетев через все, что было можно – крепость, реку Буг, Тереспольское укрепление – рванул в расположении второй кавалерийской дивизии. К счастью, никого не задев…

На другой день тяжелый грохот артиллерии РГК и гаубичных батарей начал постепенно стихать. Теперь явственно слышались выстрелы дивизионных и полковых трехдюймовок вперемешку с шипением батальонных безоткаток. Первый конструктор безоткатных орудий уже вовсю валил лес, строя гати в районе озера Самотлор[114], но сама идея безоткаток в батальонной и горной артиллерии была признана Особым отделом ЦК перспективной и требующей дальнейшего развития. Ведущему специалисту РНИИ Гваю было поручено в кратчайшие сроки разработать безоткатное орудие калибра 82 мм, а Лангемаку и Костикову – снаряд с оперением, раскрывающимся в полете. Когда подобные задания поступали с пометкой «Особый отдел ЦК ВКП(б). СРОЧНО!!!», никто не рисковал затягивать работу, так что первые экземпляры вышли на испытания уже в сентябре тридцать пятого года. Госиспытания прошли в ноябре того же года. Очень молодой хмурый корпусной комиссар походил вокруг опытного образца, попинал ногой станок-треногу, попробовал выстрелить сам, а потом, сухо бросив: «Займитесь большим калибром. Сто тридцать два миллиметра, например», уехал, оставив на пакете документации резолюцию «В производство. НЕМЕДЛЕННО!!! Особый отдел ЦК ВКП(б)» и подпись «А. Белов-Сталин».

Батальонные безоткатки дружно прошипели в последний раз, и на короткое время над городом и крепостью повисла звенящая тишина. Затем очень ясно в наступившей тишине раздалось: «За Сталина!», а потом прокатилось нестройное «Ура!», часто-часто начали бить трехлинейки, и к укреплениям двинулись густые цепи красноармейцев.

Но уже на дальних подходах к валам крепости по наступающим ударили пулеметы. Польские «браунинги» и «гочкисы», успешно пережившие артиллерийскую подготовку, заставили красные цепи залечь, а кое-где даже попятиться назад.

Петровский, наблюдавший за происходящим в полученную из Германии большую стереотрубу, отдал приказ поддержать атаку обоими танковыми батальонами своих дивизий. К крепости, от позиций Московской стрелковой, надсадно ревя моторами, поползли Т-26, а на Тереспольское укрепление двинулись БТ кавалеристов. Но последние достаточно быстро остановились: преодолеть ров быстроходным БТ-2 и БТ-5 оказалось не под силу. Двадцать шестые тем временем довольно бойко доползли до цитадели, но тут и они встали: поляки заблокировали ворота старенькими «Рено FT-17». Эти танки не смогли бы состязаться с Т-26 в бою: слабенькая пушка не позволяла пробить даже тонкую пятнадцатимиллиметровую броню советских машин. Но остановленные в воротах, они прекрасно исполняли свою роль противотанкового заграждения.

С валов гавкнули одно за другим несколько польских противотанковых ружей. У двухбашенного пулеметного Т-26 сбило гусеницу, и он нелепо крутанулся на месте, разматывая стальную ленту. Пушечные танки открыли огонь осколочными гранатами, а еще одна двухбашенная машина подошла поближе к охромевшему товарищу. Из нее выскочил танкист, схватил с брони буксировочный трос и, петляя очумевшим зайцем, кинулся к поврежденной машине. Из нее навстречу выбрались двое, схватили буксир и… В этот момент захлопали польские «маузеры», один из танкистов рухнул сжатым снопом, еще один схватился за руку и, упав наземь, быстро заполз под танк.

Последний из советских танкистов кинулся назад к своей машине. Он почти добежал, ему оставалось только протянуть руку, чтобы дотронуться до брони, когда бабаханье винтовок прорезала резкая, злая очередь «браунинга». Танкист покачнулся, точно от удара, ухватился за борт, потянулся к башне, но ноги его подломились, и он медленно сполз вниз, к истоптанной гусеницами земле.

Видевшие это красноармейцы яростно заорали и открыли ураганный огонь по крепости. Почти сразу же к ним присоединились батальонные и полковые орудия. Но батальонные «сорокопятки» и трехдюймовые «полковушки» оказались слишком слабы, чтобы нанести хоть сколько-нибудь серьезный ущерб крепости. Безоткатки показали себя несколько более эффективными: в четырех местах стена словно вскипела фонтанами битой кирпичной крошки. Это тяжелые снаряды калибра 82-мм удачно влетели в бойницы надвратных укреплений.

В общем «веселье» активно поучаствовали и танки: они буквально засыпали валы осколочными снарядами и залили их пулеметным свинцом. Снова загремело «За Сталина!» и «Ура!», и густые стрелковые цепи снова покатились к крепости.

На этот раз красноармейцам удалось, следуя за огневым валом, подойти к самым укреплениям. Но тут они снова остановились: польские пулеметы опять принялись собирать кровавую жатву. Но теперь комдив Петровский решил ввести в бой новые средства…

Первая Московская Пролетарская дивизия была первой не только по номеру. Элита элит, лучшая дивизия РККА она первой получала все мыслимые и немыслимые новинки и первой осваивала все нововведения. Вот и теперь, повинуясь приказам командиров, в ротах двинулись вперед взводы тяжелого оружия, вооруженные не только станковыми пулеметами, но и автоматическими станковыми гранатометами.

В этой войне проверялись разные военные доктрины. Ротевер насытил роты и батальоны минометами, Красная Армия же сделала ставку на новые виды ротного вооружения, в том числе – на автоматические гранатометы. В конце концов, Сашка слишком долго изучал действие АГС «Пламя» на практике, чтобы забыть его конструктивные особенности. Поэтому еще до войны новые гранатометы марки «Сталинец» успели поступить на вооружение доброго десятка дивизий. И, разумеется, Московская стрелковая была в их числе…

Танки принялись бить залпами повзводно, по гребням валов снова прошлись полковые орудия, и под прикрытием огня расчеты подтащили свои АГС поближе к позициям противника. И тут же на поляков обрушился ливень разрывных гранат, буквально сметя защитников первой линии обороны. Петровский вспомнил, как дочерна загорелый молодой корпусной комиссар, о котором шептались, что он – сын САМОГО, показывая действие АГС «Сталинец» на подмосковном полигоне, произнес непонятное тогда «шайтан-труба» и «гнев Аллаха». Теперь же комдив в полной мере оценил правильность этого определения: огненный водопад вспорол оборону поляков, словно нож – тонкую ткань.

Приободрившись, красноармейцы поднялись и рванулись вперед. Именно в этот момент к атакующим подошла еще одна новинка: самоходные установки на базе Т-26, вооруженные шестидюймовыми мортирами. Неуклюжие угловатые машины буквально в два выстрела расчистили ворота, а затем, сопровождаемые стрелками, медленно поползли внутрь цитадели.

С другой стороны штурмовая группа кавалеристов, вооруженная пистолетами-пулеметами, ручными гранатами и огнеметами, сумела переправиться через ров и теперь ворвалась в Тереспольское укрепление. Там тут же завязалась жестокая рукопашная, но к атакующим то и дело подходили подкрепления, и участь польских жолнежей не вызывала сомнений…

Польский комендант все еще рассчитывал на что-то. Возможно, он хотел прорваться с остатками гарнизона на запад, к своим, а может быть, он надеялся на подход помощи от маршала Рыдз-Смиглы – теперь этого уже не узнает никто. Во всяком случае, генерал бригады Плисовский[115] погиб, разорванный на куски тяжелым мортирным снарядом, пробившим свод потерны, в которой накапливалось до роты польских пехотинцев. После гибели полковника оборону возглавил капитан Радзишевский[116] – ветеран двадцатого года, точно знавший, что ничего хорошего у красных он не найдет. В том далеком двадцатом он лично расстрелял человек тридцать пленных, и теперь самое лучшее, что его ожидало – заледенелые рудники Заполярья. Бессрочно. Ну, а в худшем случае его просто повесят – военные преступления не знают срока давности. Так что Радзишевский сдаваться не собирался…

– …Тадеуш!

Юный подпоручик вскинул два пальца к измазанной кирпичной пылью конфедератке и вопросительно посмотрел на командира.

– Возьми взвод пулеметчиков – ну, то есть то, что от него осталось, и не пропускай красную сволочь во двор Кобринского укрепления, пока мы готовимся к контратаке. Продержись хотя бы час. Сделаешь?

– Так есть! – подпоручик, гордый от сознания важности доверенного ему задания, бросился исполнять самоубийственный приказ бегом.

– Болек?

Пожилой поручик, ровесник капитана, поднял забинтованную голову:

– Тоже на смерть пошлешь? – безучастно поинтересовался он. – Валяй, пся крев, твоя власть.

– Болек, ты что?! Ты забыл, как мы гнали этих курв в двадцатом?!

– Не забыл, – вздохнул пожилой офицер. – И они, похоже, тоже помнят. И пришли получить по счету…

– Да мы… – капитан задохнулся от возмущения. – Да мы их… Да вот сейчас маршал приведет подкрепления и…

– Интересно бы узнать: откуда он тебе возьмет эти подкрепления? – спросил Болек иронично. – Родит? Высрет? Или ты, Вацлав, всерьез полагаешь, что сейчас прямо нам на головы посыплются французские зуавы и британские сипаи? – он вяло махнул рукой. – Опомнись, пан капитан! Ты еще не понял, что мы все сдохнем здесь, если твое ясновельможество не соизволит выбросить белый флаг и спасти хотя бы тех солдат, что еще живы?

– Это ты опомнись! – Радзишевский перешел на свистящий шепот. – Опомнись, и не смей распускать панические слухи! Кто перед нами? Грязные тупые большевики, безграмотные и необученные! И ты говоришь, что они нас победят?! Да бог не допустит такого позора!

– А-а-а… – протянул поручик и в его глазах промелькнул интерес. – Так ты, значит, ждешь, что сейчас за нас заступятся ангелы небесные, ведомые пресветлой королевой Польши? Ну-ну… – он лениво, словно нехотя, расстегнул кобуру и вытащил потертый, времен еще Российской империи, наган. Крутнул барабан и, не глядя на собеседника, спросил: – Ты много видел польских танков за эту войну? Лично я – две танкетки и четыре этих убожества, которыми мы заблокировали ворота. Да матка бозка, у нас в эту войну танков меньше, чем было в двадцатом! А русские танки ты считал? Вот я сбился на третьей сотне, но точно знаю: их здорово больше! Ты много видел наших самолетов? Я – три. Их как раз на моих глазах и сбили. Это не говорит в пользу большевиков: их было штук двадцать против наших троих, но с тех пор я больше не видел ни польских летчиков, ни польских самолетов. А красные самолеты бомбили нас сегодня утром. Впрочем, как и вчера. А может, ты видел наши тяжелые орудия? Лично я видел двухорудийную полубатарею «шнейдеров» сто пять миллиметров. И всё! Всё, курва мать! А нас с тобой два дня подряд гвоздили шестидюймовками! И самоходные шестидюймовки у них есть – мы сами видели их сегодня! Или ты, Вацек, считаешь, что большевики собрали против тебя все свои тяжелые орудия?! Ты льстишь себе, мой капитан!..

Радзишевский хотел было что-то возразить, но не успел. Со словами: «И вообще мне все это надоело» поручик быстро приставил револьвер к виску и нажал на спуск. Кровавые брызги попали капитану на лицо, и он машинально начал вытирать их платком. Это оказалось его последним осмысленным действием: через несколько секунд в каземат ворвалась штурмовая группа Московской Пролетарской. Разозленные потерями и гибелью товарищей, они не брали поляков в плен: их «милосердно» перекололи штыками…

8

Цивилизация двигается вперёд семимильными шагами, оставляя культуру далеко позади.

Николай Вавилов. Записные книжки

ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ

КОММУНИСТИЧЕСКОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

от 30 августа 1936 года

Общее положение о наградах Коминтерна

1. Награды Коминтерна (ордена и медали) учреждаются исключительно постановлениями Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала.

2. В соответствии со ст. 1 настоящего Положения Исполнительным Комитетом Коммунистического Интернационала учреждены следующие награды:

а) ордена: «Орден Всемирной Революции», «Орден Коммунизма»;

б) медали: медаль «Пролетарской солидарности».

3. Орденами и медалями Коминтерна награждаются отдельные граждане и общественные организации вне зависимости от государственной принадлежности, воинские части, трудовые коллективы, учреждения, предприятия Советских Социалистических Государств как за боевые подвиги, так и за любые заслуги перед Коммунистическим Интернационалом.

4. Каждая из перечисленных наград Коминтерна имеет свой статут, утверждаемый ИККИ.

5. В статутах орденов и медалей Коммунистического Интернационала указываются подвиги и заслуги, за которые производится награждение соответствующим орденом или медалью Коммунистического Интернационала, кто ими награждается, порядок ношения и лишения соответствующего ордена.

6. Одновременно с наградой награжденным выдается особая грамота.

7. Подробные описания наград Коминтерна утверждаются ИККИ.

8. «Орден Всемирной Революции» имеет одну степень; за совершение новых подвигов или за новые заслуги может производиться вновь награждение тем же орденом.

9. «Орден Коммунизма» и медаль «Пролетарской солидарности» имеют три степени, за совершение новых подвигов или за новые заслуги может производиться награждение той же наградой высшей степени.

10. Очередность награждения орденами и медалями Коминтерна не устанавливается. Коммунистическим Интернационалом награждаются достойные его орденов и медалей граждане или коллективы, независимо от того, награждены ли они каким-либо орденом или медалью Коминтерна за другие подвиги или другие заслуги.

11. Ордена Коминтерна носятся награжденными на левой стороне груди.

12. Кавалеры одной или нескольких наград Коминтерна пользуются правами и преимуществами, указанными в настоящем Положении.

13. Награжденным орденом Коминтерна выплачивается за счет Коминтерна ежемесячно: за первый орден – сумма, эквивалентная 30 рублям Союза ССР золотом, и за каждый последующий орден или его степень – сумма, эквивалентная 25 рублям Союза ССР золотом.

14. Награжденным медалью Коминтерна выплачивается за счет Коминтерна ежемесячно: за третью степень – сумма, эквивалентная 20 рублям Союза ССР золотом, и за каждую последующую медаль или ее степень – сумма, эквивалентная 15 рублям Союза ССР золотом.

15. Награжденные одним из орденов или медалей Коминтерна по их желанию направляются на работу в Советских Социалистических Государствах в первую очередь перед другими категориями безработных, но после лиц, имеющих одну или несколько наград Советских Социалистических Государств.

16. Дети награжденных одним или несколькими орденами и медалями Коминтерна принимаются во все учебные заведения Советских Социалистических Государств наравне с детьми рабочих и лиц, имеющих награды Советских Социалистических Государств.

17. Льготы, перечисленные в ст. 15 и 16 настоящего Положения, распространяются в случае смерти награжденных на их семьи: супругов, несовершеннолетних детей и нетрудоспособных иждивенцев. Размеры пенсионного обеспечения семьям умерших, награжденных орденами и медалями Коммунистического Интернационала, определяются исходя из общей суммы получаемых награжденными перед смертью содержания, пенсии и дополнительных (ст. 14) денежных выдач.

18. Награжденные одним или несколькими орденами и медалями Коминтерна должны служить примером для других граждан и коллективов в выполнении как общих обязанностей, направленных на окончательное торжество коммунизма во всем мире, так и специальных обязанностей, возлагаемых на награжденных статутами соответствующих орденов.

19. Награжденные орденами и медалями Коминтерна лишаются этих наград лишь по специальным постановлениям Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала за порочащие данного гражданина или данный коллектив поступки и за систематическое невыполнение обязанностей, возлагаемых на них статутом соответствующей награды.

Генеральный секретарь ИККИ Г. М. Димитров Члены ИККИ В. Пик, К. Готвальд, Д. З. Мануильский, О. Куусинен, П. Тольятти, Л. К. Престес

На Ближней даче шло обычное домашнее застолье. Почти обычное и почти домашнее. Хозяева и четверо гостей уже съели наваристую уху, отдали должное бараньим котлетам с гречневой кашей, опробовали новомодный салат, приготовленный по рецепту одного из хозяйских сыновей, и теперь перешли к чаю.

– Может, отпустим молодежь? – предложил хозяин и сделал жест, после которого дети почти мгновенно подхватились, словно испарившись из-за стола.

– Молодёжь… – Лаврентий Берия усмехнулся, глядя на сыновей Сталина, вытянувшихся и возмужавших буквально за несколько лет. – Эта молодёжь нас скоро за пятки кусать начнёт.

– Не скоро, Лаврентий, – Будённый тоже улыбнулся, но перевёл взгляд на Сашку и вздохнул. – Хотя…

– Вот и да, – Киров рассмеялся в голос. – Только уже не нас за пятки, а скорее мы будем их догонять. Твой-то, – Сергей Миронович посмотрел на хозяина дома, – подкинул мне буквально одну фамилию, так мы через это дело такую красоту в Питере раскрутили, что любо-дорого. И троцкисты, и беляки недобитые, и вообще всякой твари… по десятку.

– Это хорошо, что наши дети будут лучше нас, – Иосиф Виссарионович усмехнулся и потянулся за трубкой. – Но вот оставить мы им должны крепкое хозяйство и без долгов. А то что происходит – немецкие товарищи нам поставляют оборудование и станки, а выпускники наших вузов и знать не знают, как к ним подступиться. Приходится организовывать курсы с привлечением мастеров из Германии и Италии. Но это даже не проблема. Научатся. А вот когда новейшие станки лежат под открытым небом, это даже не саботаж…

– Занимаемся, Коба, – Киров уверенно кивнул. – Рабочий контроль по всей стране выискивает подобные факты, а мы реагируем. Только вот не предатели они. Просто идиоты. Не те люди на руководящей работе. Конечно, по результатам смотрим. Кому и по полной отмеряем, но нужна система выдвижения на руководящие посты. Но такая, чтобы человек равнодушный, недалёкий, болтун и перестраховщик никогда не смог продвинуться никуда, а сидел на низовой работе.

– Да и в партии такая система бы не помешала, – Сталин усмехнулся. – Но надумал ведь чего? Говори.

– Курсы специальные, а после – экзамены сделать, это понятно, – Киров, ободрённый улыбкой Сталина, достал из папки пару листков, исписанных крупным разборчивым почерком. – Потом что-то вроде практики. Полно же проблемных мест на других заводах. Так направлять их после курсов, как у товарища Ворошилова, командиром взвода, а в нашем случае – бригады или участка. Покажет себя – хорошо. Плюс ему в личное дело. А провалит – разбираться. Второй, а может, и третий шанс тоже дать. Может, не повезло просто человеку. Да и сложности могут быть такие, что не справиться молодому специалисту. А для тех, кто уже наверху, придумать систему переаттестации. Законы наши чтобы знал, нормативные акты по отрасли да основы управления. У нас, конечно, полно уважаемых людей в директорах, но вот руководить таким хозяйством – это не шашкой махать. Тут другой подход нужен. И убрать лишнего человека – это не только сберечь миллионы народных рублей, но и просто уберечь такого от тюрьмы или чего похуже.

– Так некому будет руководить, если всех таких подвинем, – Ворошилов вздохнул. – У меня после чисток лейтенанты скоро будут командовать батальонами.

– Пусть лучше хороший лейтенант в комбатах, чем плохой полковник! – веско обронил Будённый.

– С этим понятно, – Сталин кивнул и задумался. – Давай, Сергей Мироныч, вместе с Лаврентием проработайте этот вопрос, и будем готовить материал на очередной пленум Центрального Комитета, – он перевёл взгляд на Ворошилова с Будённым. – А у вас, товарищи, я хотел бы поинтересоваться состоянием дел по новой технике. Как обстоят дела с новыми самолётами, бронетехникой и артиллерией? Какие успехи в деле освоения новых стрелковых систем?..

Расходились гости глубоко за полночь, когда всё детское население дачи уже давно спало. Не боясь ошибиться, Сталин прошёлся по коридору и толкнул дверь в крошечный кабинет, в котором только и помещался стол, пара стульев и массивный сейф немецкой работы.

За столом аккуратно писал, выводя слова перьевой ручкой, Александр, сверяясь с каким-то толстым справочником.

– Дайде? – Саша поднял взгляд и, отложив ручку, потянулся с блаженной улыбкой. – А я тут доклад пишу по рабочему движению в Германии. Вроде тема простая, а как копнул, так там столько всего…

– Это хорошо, что ты так серьёзно относишься к деятельности в Коминтерне, – Сталин кивнул. – Но вот правильно ли, что ты делаешь это по ночам?

– А когда? – Александр пожал плечами. – Работы же невпроворот. Вот и оставляю на ночь всё, что не требует полной концентрации.

– Концентрации… да, – Сталин помолчал. – Знаешь, Клим настаивает, чтобы разработчики кассетных боеприпасов были награждены…

– Так пусть награждают, – Сашка хмыкнул. – Гартц Анатолий и Михаил Максимов из НИИ-24 уж точно заслужили. Между идеей о том, чтобы запихнуть в контейнер-пятисотку пятьсот маленьких бомб вместо того, чтобы подвешивать одну пятисоткилограммовку, и реализацией этой идеи дистанция, мягко говоря, не маленькая. Идея, конечно, хорошая, но между идеей и воплощением не один день и не одна бессонная ночь.

– Они – само собой, – Сталин кивнул. – Молодцы конструкторы. Наши германские и итальянские друзья уже почти передрались в очереди за этими боеприпасами. Немцы попытались сделать что-то своё, но не получилось у них там. Но этот вопрос мы решим, да. Ты мне лучше расскажи, что там у тебя на «Красном Путиловце» случилось. А то мне одни докладывают одно, другие – другое. Вообще не понять.

– Да что там случилось, – Александр откинулся на спинку, и глаза его чуть сузились, словно он прицеливался. – Мы же перестали заказывать танки старых образцов. А новые они не тянут никак. То торсионы у них разлетаются, то башни клинит… Ну пока комиссия кировцев разбиралась в заводоуправлении, я прошёл по цехам. Смотрю, мастер уже в годах выводит какую-то деталь. И движения у него мягкие, словно кота гладит. Ну постоял, посмотрел… Он деталь закончил, снял со станка и руки начал протирать чистой ветошью. Я только тут заметил, что руки у него – чистые. Ну я и спросил, что, мол, руки чистые чувствительность повышают? А он и говорит: не только чувствительность, но и точность. Так как дышат руки, а это, мол, очень важно. Ну, я не удержался и интересуюсь: как так, почему при наличии таких мастеров ни погон нормальный, ни подвеску, ни приборы управления… словно не танковый завод, а районная машинно-тракторная станция.

Ну дед чего-то себе подумал, посмотрел так внимательно и говорит: «Пойдём». И снова меня по цехам провёл. И про каждый рассказал. Где металл негодный, где свояк мастера на сварке стоит, которому он бы и ведро паять не доверил, и где торсионные пруты перекаливают, потому что неправильно поддув сделан, а переделывать его никто не хочет. Ну я тогда в лоб его спросил, не хочет ли он заместителем по производству поработать? Дело ведь нужное уже вчера, а мы всё телимся…

Перед мысленным взором Александра встал словно живой седой мастер в промасленной робе и с нереально белым платочком в натруженных мозолистых руках…

– Так не возьмёт меня никто. Я ж это, простой рабочий. Ни знакомых, ни связей нужных. А у нас в руководстве все друг другу сват, кум и брат.

– А если разгоню всех к едрёной фене?

– Да ты, пожалуй, разгонишь… – мастер усмехнулся, отчего лицо пошло сеткой морщинок. – Только разгонять придётся очень многих. Тут в заводоуправлении уже целые династии образовались…

Потом уже в конторе Александр несколько часов терзал кадровика, пока тот не раскололся на всю глубину своей широкой задницы и не выдал-таки все семейные списки: кто, за кем, зачем и почём. В финотделе две девочки-комсомолки достали уже, видимо, заготовленные списки премированных, и в зал, где работала комиссия НКВД, он вошёл с толстой папкой в руках…

– В общем, дайде, они, ну сотрудники комиссии, уже, видимо, сами присмотрели, кто там встанет на директора завода, а кто на заместителя. Расписали всё до начальников цехов. Ну, я и вызвал людей из НКГБ и партконтроля. В итоге половина проверяющих уехала с завода в автозаках, а другая половина, видимо, и написала тебе слёзную бумагу, как их там обижали. Тихона Афанасьевича на заместителя директора я, конечно, не протолкнул, но начальником сборочного цеха его назначили. А ещё упросил Лаврентия Павловича дать особиста поопытнее да пару десятков комсомольцев ему в придачу, чтобы это болото не застаивалось.

– Серго, когда мне докладывал, чуть из сапог не выскакивал. Уж очень его обидело, что ты, не посоветовавшись, комиссию привёз.

– Я, дайде, ему шесть раз писал, чтобы наладил производство на заводе. Шесть раз! Я пишу, он отписывается, а танков нет! Словно огородник на бахче. Пусть сгниёт всё, но никому не дам ни крошки. И какой завод ни возьми – везде проблемы. Если бы не немецкие предприятия, вообще сидели бы без штанов. КБМок этих нужно уже пару тысяч, а их делают дай бог штук пять в неделю, и то через одну – брак. Немецкие и итальянские товарищи уже не просят – требуют передачи лицензий на производство их заводам. А нам что говорить? Подождите, скоро всё будет? А у военной приёмки – всё хорошо. Так и уходят в войска недоделки. Их вообще-то по справедливости нужно на эти машины бракованные посадить да послать в бой, а там уж судьба рассудит, кому дальше жить.

– Ничего, Лаврентий обещал во всём до конца разобраться, – Сталин улыбнулся. – Есть мнение, что теперь Краснопутиловский станет хорошим заводом. Очень хорошим заводом станет.

– Очень надеюсь, – Александр фыркнул.

– Ты не надеяться должен, товарищ корпусной комиссар, кандидат в члены ЦК и коммунист Александр Сталин, – жёстко ответил Иосиф Виссарионович. – Ты должен сделать все необходимое, и даже больше, чтобы везде, где окажешься, вокруг тебя возникала территория образцового исполнения долга. И не только в армии, но и на заводах и фабриках. Чтобы вся страна работала как часовой механизм. Для этого у тебя есть всё. Власть, поддержка старших товарищей, наши советские законы… – выговаривая Сашке, Сталин в какой-то момент остановился и вздохнул – тут опытные товарищи ошибаются раз за разом, а он требует идеальной работы от человека, живущего в этом времени всего третий год. И, снижая накал, произнёс: – Но мне нравится то, что ты делаешь. Берёшь на себя ответственность и делаешь, – Сталин встал и бросил взгляд за окно. – Светает уже. Давай не засиживайся. А то меня твои абреки из Коминтерна со свету сживут, увидев, что ты не высыпаешься.

9

Ради правды возможно вынести всё. Боль, тоску, отчаяние и ужас.

Ст. следователь НКГБ капитан Борисов

Большевистский военный угар вновь показал свой звериный оскал.

Двадцать третьего июля жители маленьких пражских местечек Мишковице и Божановице были разбужены страшным грохотом и шумом, доносившимся с полей. Вызванные по тревоге войска Чехословацкой республики обнаружили огромное поле, взрытое на глубину в метр на площади больше пятидесяти гектаров. Поле, покрытое тысячами воронок и усеянное мелкими осколками, больше напоминало место сражения, чем мирные посевы. Строения, попавшие в область поражения, были не просто сломаны, а уничтожены вместе с фундаментами с обрушением подвалов.

Совершенно очевидно, что таким образом большевики пытаются диктовать свою волю свободному народу Чехословацкой республики, предупреждая её от вступления в войну с красными ордами за освобождение Европы от коммунистического ига!

Сомкнём же теснее ряды антибольшевистского фронта! Не дадим красным ни единого шанса избегнуть тотального разгрома и покорения огромных жизненных пространств от Буга до Урала, где должны жить только просвещённые европейцы и где не будет места всяческому отребью, по несчастливой случайности населяющему эти благодатные земли.

Газета «ABC Nowiny codzienne», 24 августа 1936 года

Вся эта суета практически прошла мимо Александра, так как большую часть времени он проводил в поездках между заводами и конструкторскими организациями, ухитряясь совмещать работу в Коминтерне с новым проектом Будённого по развёртыванию Алабинского учебного полка в Учебный центр специального назначения с возможностью принять больше тридцати тысяч курсантов единовременно. Немецкие товарищи помогали строить корпуса и проводить коммуникации, выделив две сотни опытных мастеров, а итальянские довольно существенно помогли деньгами, так как разницу между Красной Армией и итальянскими солдатами не видел только слепой.

Все сделали свои выводы по ходу войны, и друзья, и враги, только не всегда эти умозаключения были правильными. Америка вдруг воспылала трепетной и горячей любовью к сухопутным крейсерам и начала клепать танки Т-2 «Генерал Кастер» с четырьмя башнями, узкими гусеницами, боевым отсеком, куда могло влезть до десяти пехотинцев, и двигателем аж в триста лошадиных сил.

Увидев на фотографиях это чудо, Александр ненадолго задумался, а потом специально поехал к Берии и имел длинный разговор с наркомом госбезопасности, в котором очень просил не спугнуть американцев и сделать так, чтобы выпуск этих бронированных гробов был как можно больше и как можно дольше.

Кроме этого, американцы в своей простоте заложили на верфях десяток огромных военных транспортов и начали переделывать пассажирские лайнеры в войсковые перевозчики.

Звонок по ВЧ оказался для Сталина неожиданностью. Подняв трубку телефона прямой связи с Тельманом и Муссолини, он услышал бодрый голос Тельмана:

– Здравствуйте, товарищ Сталин!

После короткой беседы о военных успехах и неудачах глава Красной Германии сообщил:

– Товарищ Сталин, у нас ведутся работы по созданию ракетных снарядов большой мощности. До недавнего времени это направление возглавлял некий Вернер фон Браун.

Сталин молчал. О том, кто такой фон Браун, и о том, что такое «Фау», он знал из сообщения Саши, поэтому никак не прокомментировал сообщение Тельмана. А тот продолжал:

– Но этот «фон» оказался не просто ярым контрреволюционером – это еще можно было бы как-то перетерпеть! – но он еще и начал передавать сведения о своих разработках англичанам!

Он, вероятно, ожидал, что Сталин что-то скажет или спросит, но телефонная трубка хранила молчание. Тельман подождал минуту и продолжал:

– К сожалению, парни Баника[117] перестарались: фон Браун не пережил общения с ними. И теперь наши люди, занимавшиеся этим полезным и перспективным направлением, обезглавлены.

Теперь Тельман ожидал сталинской реакции минуты две, но опять не дождался ничего. На всякий случай он спросил:

– Товарищ Сталин, вы меня хорошо слышите?

– Да, – коротко, как удар.

– Товарищ Сталин, во время последнего моего визита в Москву вы говорили, что у вас ведутся подобные работы. Называли руководителей этих научных групп: Артемьев, Клейменов, Королев, Лангемак[118]. Товарищ Сталин, от имени Коммунистической партии Германии я прошу вас дать согласие на переезд одного из них в Германию с тем, чтобы он возглавил нашу работу в этой области. Наиболее подходящей кандидатурой мы полагаем Лангемака как этнического немца.

– Возможно, было бы правильнее перевести ваших специалистов к нам? – спросил Сталин. – Это будет разумно как с точки зрения безопасности, так и в плане полигонов. Все-таки Советский Союз имеет территорию побольше, не так ли, товарищ Тельман?

– Мы рассматривали такой вариант, товарищ Сталин… – судя по скорости ответа, это была «домашняя заготовка», – но в работе используется крупногабаритное оборудование, перевозка которого может быть весьма затруднительна. Кроме того, есть еще и высокоточное оборудование, настройка которого требует долгого времени. В связи с этим мы считаем перевод нашей группы к вам нецелесообразным.

Пока он говорил, Сталин прикидывал, какой ответ дать немцам. По записям Белова «Фау» – серьезное оружие, отказываться от которого, конечно же, не стоит. Но отдавать Лангемака – ведущего специалиста, которого совсем недавно тот же Саша нахваливал? Это может ослабить СССР…

– Если нет возможности откомандировать к нам Лангемака, то, может быть, Королев? Вы говорили, товарищ Сталин, что этот конструктор еще очень молод, но весьма перспективен…

Это уже более реально. Королев, Королев… Помнится, Александр упоминал его тяжелый характер и повышенную требовательность… Прежде чем дать ответ, стоит посоветоваться с ним, чтобы он, используя свое послезнание, предоставил отчет с учетом всех плюсов и минусов…

– Мы дадим вам ответ в течение трех дней, товарищ Тельман.

В своем кабинете Особого отдела Сашка сидел за столом и внимательно изучал документацию на новейший самолет Ju-87А, предоставленную немцами. Разумеется, он знал о «Штуке» – грозе сорок первого и сорок второго годов, но – увы! – знал только по книгам и фильмам. Воющие сирены, свистящие бомбы, столбы разрывов и разбегающиеся в ужасе люди – вот, собственно, и всё. Как оказалось, этого было катастрофически мало…

Важнейшим новшеством на «штуке» стал так называемый автомат пикирования, обеспечивавший выход машины из пике после сброса бомбы с постоянной перегрузкой, при этом усилия на ручке не превышали стандартных для горизонтального полета. Специальный электромеханизм переставлял триммер руля высоты, чем и достигался желаемый эффект. Инженеры рекомендовали включить в схему автомата пикирования высотомер, определявший начало вывода даже при не сброшенной бомбе. Причем утверждалось, что в случае необходимости летчик усилием на ручке сможет «передавить» автоматику.

Самолет удачный, серьезный, но… Может, стоит посоветовать немецким товарищам поставить регулятор постоянных оборотов винта? И регулятор наддува двигателя?..

Сашка вздохнул и отложил документы в сторону. Сейчас можно сказать только одно: такой самолет нужен. Но и дорабатывать его нужно. Ладно, что там у нас следующее?

В его руках оказался толстый конверт, в котором имелась пачка каких-то расчетов, десяток чертежей, длиннющая пояснительная записка и коротенькое письмо. Вот с него-то он и начал.

«…Мною разработан принципиально новый движитель для подводного хода подводных лодок. Это турбина, которая использует в качестве энергоносителя и одновременно окислителя концентрированную перекись водорода, разлагаемую с помощью различных катализаторов, как-то: перманганат калия, кальция и пористое серебро ЧДА[119].

При разложении перекиси водорода на катализаторе выделяется большое количество теплоты, причём образующаяся в результате реакции разложения перекиси водорода вода превращается в пар, а в смеси с одновременно выделяющимся во время реакции атомарным кислородом образует парогаз.

Использование такого топлива позволяет питать турбину, одновременно обеспечивая подводную лодку дополнительным кислородом, что обеспечивает ей большую продолжительность пребывания в погруженном состоянии.

В 1931–1933 годах были проведены опыты по работе такой турбины, но после революции со мной не были продлены контракты ни министерством науки, ни министерством обороны. На пять моих запросов был получен единственный ответ из министерства обороны, в котором сообщалось, что так как мой проект требует значительных капиталовложений, то в настоящее время он признан нецелесообразным.

Я прошу вас, руководителей СССР, рассмотреть мой проект и по возможности принять его к выполнению. Документация и отчеты об испытаниях прилагаются.

С глубочайшим уважением, Гельмут Вальтер[120], инженер, член КПГ».

Дочитав до конца, Сашка отложил письмо и задумался. Он что-то слышал о парогазовых турбинах и немецких подводных лодках с такими турбинами. Правда, ему казалось, что такие лодки появились лишь в самом конце войны, но… А все же странно: Дениц – подводник, а такую классную приблуду для своих любимых субмарин не разглядел. Ну да и ладно! Такого человека надо в Союз тащить и на «Северную верфь» или в Сормово, или где там у нас подлодки клепают? Нужно срочно сообщить об этом Сталину, и пусть он вызывает мужичка. Как бы нам это еще оформить правильнее? Нужно говорить со Сталиным. Он протянул руку, когда телефон разразился оглушительной трелью.

– Товарищ Саша?

– Дайде?

Сказать, что Сашка был поражен – ничего не сказать…

– Мне нужна твоя консультация по одному человеку…

– Уже иду к вам, товарищ Сталин…

– …Я думаю, что мы можем смело уступить им Королева в обмен на этого Вальтера. Королев, конечно, талант, но он в основном организатор. Во всяком случае, мне когда-то попались мемуары сына Лаврентия Павловича, Серго. Он писал, что как ученый Челомей был на голову выше Королева. Да и боевые ракеты в СССР разрабатывались по большей части Челомеем и Янгелем, а не Королевым…

– А как же полет в космос? Есть мнение, что это тоже очень важная задача.

– Так у нас есть Лангемак и Клейменов. Мы же их расстреливать не станем, правда?

– Скорее всего, нет, – Сталин ухмыльнулся в усы. – Зачем расстреливать? Можно посадить в шарашку, а расстреливать… Неэффективно.

– Не понял? – изумился Сашка. – За что их сажать?

– А почему ты меня об этом спрашиваешь, швило? Иди, товарища Кирова спроси. И товарища Берию. Если есть за что сажать, то они знают…

Сталин откровенно веселился, и Сашка наконец это понял. Он рассмеялся и встал:

– В таком случае я жду приезда этого полезного немца…

Инженер Гельмут Вальтер, написавший в августе письмо в Центральный Комитет КПСС, совсем не ожидал, что реакция последует так быстро. Письмо было доставлено рейсовым дирижаблем в Москву, и после рассмотрения в секретариате согласно инструкции переправлено в Спецотдел.

Примерно через неделю инженеру пришёл ответ на бланке ЦК с билетом на дирижабль Берлин – Москва, бронью в гостинице «Националь» и пропуском в здание ЦК на Старой площади.

Дорога пролетела словно в тумане, и когда Гельмут подходил к зданию, его немного трясло. Дело всей его жизни – и чрезвычайно перспективная разработка! – нуждалось в финансировании и опытной площадке, а Германия, сильно пострадавшая в войне и только-только зализывавшая раны, не могла себе этого позволить. Но Советский Союз – это совсем другое дело. Среди инженеров Германии ходили удивительные слухи об условиях труда наёмных инженеров и громадных стройках этой огромной страны.

Молодой мужчина, сидевший за столом в холле, внимательно просмотрел пропуск и документы Вальтера и, сделав отметку в своём гроссбухе, отдал бумаги инженеру и приветливо кивнул.

– Савченко, проводи в спецотдел, – и, уже обращаясь к Гельмуту: – Проходите.

На третьем этаже старинного купеческого здания его завели в небольшую приёмную, где за небольшим столом с пишущей машинкой «Континенталь» сидела очаровательная девушка лет шестнадцати с улыбчивым лицом.

– Герр Вальтер? – она улыбнулась ещё шире и на прекрасном немецком произнесла: – Вы удивительно точны. Проходите, вас ждут.

В светлом кабинете с огромными окнами располагался Т-образный стол, заваленный бумагами, обставленный вокруг стеллажами с книгами и канцелярскими папками и огромный двухстворчатый крупповский сейф, блестящий новой серой краской.

Совсем молодой мужчина, или даже скорее юноша явно моложе двадцати лет, но в военной форме и с орденами на груди, с улыбкой встал из-за стола и вышел навстречу инженеру.

– Рад, что вы нашли время для того, чтобы посетить Москву.

Немецкий у юноши был даже лучше, чем у секретарши в приёмной, и инженер сразу подумал, что приставка «фон» к фамилии хозяина кабинета была бы вполне уместна.

– Здравствуйте, господин…

– Александр Белов, – юноша снова улыбнулся. – Чай, кофе? – Пожал протянутую руку и, отойдя к столу, нажал клавишу на широком корпусе телефона.

– Вера, чай, пожалуйста.

Они уселись в углу, где стояли четыре глубоких и весьма удобных кожаных кресла и уже стояла пепельница.

– Если хотите закурить – курите, – Александр, несмотря на то что сам не баловался никотином, с пониманием относился к тому, что в этом времени почти все и даже некоторые женщины курили.

Через пять минут в кабинет буквально впорхнула юная фея, быстро и умело расставившая приборы и, улыбнувшись, испарилась, оставив после себя аромат дорогих французских духов.

– Я ознакомился с вашими предложениями, и даже, каюсь, запросил копии ваших патентов, – Александр спокойно разливал ароматный чай в фарфоровые чашки. – Предлагаемые вами решения, безусловно, заслуживают самого тщательного рассмотрения, и я решил воспользоваться своим положением, чтобы не только оценить перспективы конкретно этого типа двигателей, но и обсудить возможные перспективы работы…

Через час неторопливой беседы Гельмут, совершенно очарованный обходительностью и широтой кругозора Александра, уже полностью рассказал и о своём двигателе для подводных лодок, и о тех сложностях, с которыми он столкнулся в попытке «протолкнуть» изобретение.

А через два часа они стояли над листом ватмана, разглядывая компоновку подводной лодки с турбиной Вальтера.

– Смысл-то какой? Увеличить скорость хода под водой и его продолжительность. А вес всей системы, учитывая, что дизель также остался на своём месте, сильно подрастёт. Значит, установка хорошо встанет на большие крейсерские лодки. Вы же прорабатывали вопрос использования серебра в качестве катализатора?

– Да, конечно, – инженер кивнул, не отрываясь от эскиза. – Правда, дороговато получается.

– Это ещё что! – Александр рассмеялся. – Вот поставим серебряно-цинковые аккумуляторы, и это действительно будет дорого…

Когда дверь в кабинет распахнулась, и на пороге возник подтянутый адмирал немецкого флота, Александр вопросительно поднял бровь, а Вальтер вздрогнул.

– Привет, Александэр! – Дениц как всегда не слишком утруждал себя церемониями и, переведя взгляд на застывшего словно соляной столб инженера, взревел раненым носорогом: – И ты, свинский бездельник, тут? Прожектёр! Гони его, Александэр, если ещё не прогнал.

– Адмирал… – Саша улыбнулся и, сделав незаметный знак секретарю, кивнул на кресла в углу: – Вы не на мостике, коньяк сейчас принесут, а мы спокойно обсудим все наши дела.

Он успокаивающе кивнул инженеру и, почти насильно проводив его к креслу, усадил и сел сам.

– Геноссе гросс-адмирал. Вы, конечно, вправе думать всё, что угодно, но послушайте, что я вам скажу. Подводный флот. Не один десяток лодок, а полсотни тяжёлых крейсерских лодок, способных двое суток идти под водой и отрываться от преследования, разгоняясь до двадцати пяти узлов. Лодка, имеющая достаточно торпед для утопления целого флота. Такой проект вас интересует?

– Хм… – Дениц заёрзал в кресле и не отрывая взгляд от стройного тела секретарши, расставлявшей коньяк и закуску, кивнул. – А какое отношение это имеет к нему? Это ж надо придумать – ставить турбину на подводную лодку!! Да её будет слышно по обе стороны Атлантики!

– Так. Для начала посмотрите, что мы тут придумали, – Александр отошёл к столу для совещаний и принёс рулон с чертежом. – Для начала берём корпус крейсерской тяжёлой подлодки и устанавливаем на неё турбину господина Вальтера. Да, она будет весьма шумной, но работать будет лишь тогда, когда потребуется оторваться от преследования надводным кораблём. Потом мы ставим серебряно-цинковые аккумуляторы…

– Это сколько же серебра нужно на одну лодку? – поразился Дениц.

– Примерно пятнадцать тонн, – безмятежно ответил Александр. – Тут в чём задумка. Обычных подводных лодок наклепаем, сколько надо. А вот таких вот волков-убийц – не больше полусотни, но эта стая уничтожит при желании любые перевозки в любом районе мирового океана.

– Волчья стая… – Глаза адмирала чуть прикрылись, и Саша мог поклясться, что перед мысленным взором Деница уже возникли стройные тела подводных лодок.

– Чёрт, но как же всё-таки снизить шум этой чёртовой турбины? – адмирал с вызовом посмотрел на инженера.

– Вообще-то есть способ, – Вальтер задумался. – Можно вообще обойтись без турбины, поставив двигатель Стирлинга. Тогда парогаз будет нагревать рабочее тело двигателя, а уж он передавать вращение на винты. Двигатель низкооборотный, малошумный… Да, – он широко улыбнулся. – Странно, что такая мысль мне сразу в голову не пришла. Так даже лучше получится. Ресурс у такого двигателя почти вечный, КПД вполне на уровне…

– И почему я об этом слышу только в Москве?!! – начал повышать голос Дениц.

– Адмирал, – Саша покачал головой. – Напомню, что он здесь только потому, что его не стали слушать там, у вас. Но в любом случае без помощи и сотрудничества с немецкими корабелами нам этот проект не потянуть.

– Да, но лодки нужны уже сейчас, – адмирал поскучнел. – Может, есть вариант сделать лодки улучшенной конструкции, не переделывая проект в целом?

– У нас сейчас заложены и строятся лодки типа «К» – крейсерские, – Александр поставил чашку на стол. – Большая лодка для океанских просторов. Принципиальная договорённость есть, и на первую лодку установят серебряно-цинковые аккумуляторы и резиновую обшивку корпуса, что резко снизит заметность для гидролокаторов. Я как раз хотел предложить товарищу Вальтеру принять участие в разработке новой подводной лодки «К-2» с турбиной и новыми самонаводящимися торпедами на ЦКБС-2. Но в связи с идеей поставить на лодку двигатель Стирлинга буду просить выделить эту тему в отдельное направление.

В конце августа тридцать шестого года произошло еще одно эпохальное событие: Соединенный флот Красных государств в составе линейных кораблей «Марат» и «Октябрьская революция», учебных артиллерийских кораблей «Роте Шлезен» и «Роте Шлезвиг-Гольштейн», тяжелых крейсеров «Социалистише Дойчланд»[121], «Август Бебель» и «Карл Либкнехт»[122], а также легких крейсеров «Роте Лейпциг», «Ленинсберг»[123] и лидера «Ленинград» блокировали Турку.

В главной базе финских ВМС находились почти все корабли гордой, но глупой Суоми. Тяжелые броненосцы береговой обороны «Вяйнемяйнен» и «Илмаринен», три минных заградителя, четыре канонерские лодки и пять подводных. Тут же находились несколько сторожевых и торпедных катеров. Второй Сталинский удар начался двадцать второго августа, когда эскадра, подошедшая по заранее протраленному фарватеру, развернулась и открыла огонь по акватории порта и самому городу.

Обстрел продолжался три часа. Первые снаряды перепахали взлетную полосу аэродрома, во вторую очередь заполыхали эллинги гидроавиации. Как ни странно, акваторию порта красные моряки не трогали, и потому корабли практически не пострадали. Зато город лежал в руинах, напоминая своим видом небезызвестные «Откровения» Иоанна Богослова. Береговые батареи представляли собой груду расколотого бетона и стальных обломков, рухнул маяк, а казармы больше походили на кратер действующего вулкана. В самом городе уцелели лишь пять домов, некоторые улицы завалило битым кирпичом и кусками балок. Курилась куча каменных обломков, еще вчера бывшая госпиталем, а шпиль ратуши перекрутило с крестом на остатках кирхи, образовав некую страшноватую пародию на британский «Юнион Джек»…

Уцелели лишь портовые сооружения и судоремонтный завод. Красная эскадра не собиралась разрушать то, что собиралась использовать сама…

…Канонада с моря еще громыхала, когда на «Вяйнемяйнене» приняли радиограмму открытым текстом:

Ожидаю сдачи. В случае отказа или самозатопления хотя бы ОДНОГО боевого корабля пленных брать не буду. Ответ не позднее 14:00. В противном случае эскадра и город будут уничтожены полностью.

Дениц

Ультиматум обсуждали недолго. В конце концов, красные поднимут и затопленный корабль, а рабочим Ростока или Гамбурга потребуется совсем немного времени, чтобы устранить повреждения и ввести его в строй. За час до окончания срока на финских кораблях медленно поползли вниз флаги, и вместо них заполоскались на ветру белые полотнища. Финский военный флот медленно и печально двинулся навстречу своему концу.

А на следующий день в Ревеле – новой главной базе Краснознаменного Балтийского флота – встречали новые корабли. Броненосцам предстояло взять под контроль Датские проливы, минзаги уходили в Вильгельмсхафен, в состав Ротемарине. Канонерки же предназначались к разделке на металл. Но все это будет потом – после войны…

Генерала Отто фон Белова взяли спокойно и тихо, во время прогулки по тенистому скверу, и, впихнув в черный «Опель», сразу же надели на голову полотняный мешок. Везли недолго, и Белов, прекрасно знавший Берлин, уже понял, что привезли его не куда-нибудь, а на Вильгельмштрассе, 102, в здание, где теперь располагалось Управление народной безопасности.

Не снимая мешка, его потащили по лестнице вниз, и только оказавшись в камере, генерал смог осмотреться.

Небольшая – всего восемь на двенадцать шагов, с парой металлических коек, парой стульев, тумбочками и, совершенно невиданное дело, умывальником и полкой, на которой, правда, стояло всего две книги. Потёртый томик Шиллера и такой же заслуженный сборник рассказов какого-то Берроуза, видимо – американца. Не успев подивиться столь странному соседству, генерал услышал лязганье дверного замка, и в камеру втолкнули ещё одного человека, в котором Отто не без удивления признал полковника Герда-Пауля фон Белова, приходившегося ему дальним родственником.

– Господин генерал… – несмотря на унылость места, где им пришлось встретиться, полковник коротко поклонился и щёлкнул каблуками своих насквозь штатских туфель.

– Полно, мой мальчик, – семидесятидевятилетний генерал похлопал полковника по плечу. – Садитесь, расскажите, за какие грехи нас тут собрали. Вам-то наверняка известно больше моего.

– Боюсь, мне нечем вас порадовать, господин генерал, – Герд-Пауль, которому было сорок пять, с улыбкой отнёсся к обращению «мальчик» и покачал головой. – В тайных нацистских организациях я не состоял, жил себе тихо в Геттингене, работал в топографической мастерской…

– Н-да… Всё страньше и страньше, как говорила героиня английского романа[124]… – генерал присел на краешек стула и задумался, глядя в пространство и расфокусировав взгляд. – Ведь интересно то, что мы с вами не только два боевых офицера, но и оба принадлежим к старинному роду Беловых.

– Но нас таких довольно много, – возразил Герд-Пауль. – Я знаю как минимум человек двадцать с подобной фамилией.

– Да-да. И Николауса, погибшего в небе над Эссеном, и доктора права Георга… – генерал снова задумался. – Возможно, кто-то из наших родственников как-то особо проявил себя в борьбе против коммунистов?

– Мне ничего об этом неизвестно, но даже наше с вами родство, герр генерал, довольно дальнее, – Герд-Пауль покачал головой. – Непонятно, как нас можно к этому привязать.

Дни шли за днями. Иногда они слышали, как по коридору кого-то ведут, а иногда – как кого-то волокут. Несколько раз ночами их будили дикие крики, но их самих даже не вызывали на допрос. Хотя кормили вполне прилично – просто, но сытно. Раз в день выдавали свежие газеты и даже выводили гулять в крошечный внутренний дворик.

Лишь через пару недель обоих фон Беловых вызвали на допрос, но повели не в комнаты следователей, а выше, где уже лежали ковровые дорожки и стояли дюжие молодцы-охранники в зеленых гимнастерках и форменных «тельманках»[125] национальной безопасности.

Приемная, куда конвой привел арестованных, пустовала. Лишь широкоплечий очкарик-секретарь скучал за столом, бездумно перебирая какие-то бумаги. Переглянувшись с ним, охранники ввели Беловых в кабинет, где за столом сидел один из заместителей Баника Генрих Мюллер. Полковник непроизвольно вздрогнул: кто-то называл замминистра «папаша Мюллер», но чаще звучало другое прозвище – «кровавый Генрих».

– А, проходите, геноссен, проходите, присаживайтесь, – Мюллер растянул в улыбке губы, демонстрируя радость от встречи, и приветливо повёл рукой, приглашая гостей. – Чай? Кофе? А может быть, коньяку?

Последний раз полковник пил коньяк в далеком, мирном тридцать третьем году. Он не удержался и непроизвольно сглотнул. А отставной генерал спросил спокойно:

– Могу ли я просить кофе с коньяком?

– Коньяк добавить в кофе или?.. – поинтересовался Мюллер тоном профессионального кельнера и, услышав в ответ «Отдельно, если можно» кивнул, произнеся уже совсем другим тоном: – Знаете, генерал, это, видно, привычка старшего поколения. В смысле тех, кто начал пить еще до Великой войны, – он рассмеялся мелким, чуть дребезжащим смехом. – Мой старик тоже обожал кофе с коньяком. Ему бы шнапс глушить, а он… Но чего это я? – он вскинулся, будто вспомнил что-то важное. – Вы наверняка уже давно задаетесь вопросом: зачем это мы вас тут держим? Должно быть, все головы сломали? – И снова тот же чуть дребезжащий смешок. – Угадал?

– Да, было бы неплохо прояснить, – сухо заметил полковник и благодарно кивнул молоденькой девице, поставившей перед ним чашку ароматного кофе и рюмку с коньяком.

– Бразильский, – гордо заметил Мюллер.

– А коньяк – французский? – генерал фон Белов усмехнулся и пригубил терпкий напиток.

– У нас только самое лучшее… – Мюллер улыбнулся в ответ и неожиданно подмигнул: – Настоящий армянский. Прямиком из Советского Союза, да… Но давайте все-таки вернемся к вашим вопросам… – Мюллер сощурился, передвинул какую-то папку к себе поближе и раскрыл первую страницу. – Скажите, геноссе Белов, а не знаете ли вы молодого человека лет семнадцати по имени Александер? Ну, дружище, напрягите вашу память… Друзья, дети друзей, может быть, родственники?

– Популярное имя, – полковник пожал плечами. – Минимум человек десять Александров встречалось в моей жизни. Возможно, вы уточните фамилию?

– Фамилия… Она вам известна, – Мюллер улыбнулся ещё слаще. – Белов. Или, если вам угодно, фон Белов.

– Александр Белов? – брови полковника взлетели вверх. – У кузины Герды был сын. Вроде бы Александр. И вот ещё, пожалуй, у двоюродного брата Гельмута тоже сын Александр. Возраст примерно такой же. Кажется, еще я слышал о том, что у кого-то из дальней родни родился сын Александер во время Великой войны… или чуть позже… Простите, геноссе заместитель министра национальной безопасности, но вот так с ходу я больше никого вспомнить не могу. Да и с родней я как-то не очень общаюсь в последнее время…

– Мы нашли ещё одного Александра Белова, подходящего по возрасту. Сына Марии и Клауса Беловых. Вы их не знали?

– Клауса? Николаус – еще более распространенное имя, чем Александер… – Герд-Пауль развел руками и вздохнул.

– А что вы скажете, генерал? – быстро спросил Мюллер.

– Ну что же… – Отто фон Белов отставил в сторону рюмку. – Мне остается только пожалеть, что ваши сотрудники не сообщили мне об этом раньше. Я мог бы составить целый список фон Беловых, носящих имя Александер. По моим прикидкам, их около трех десятков, но подходящего возраста – не более семи. Это, разумеется, если не считать беспутного Генриха – вашего двоюродного деда, мой мальчик, – генерал кивнул в сторону полковника, – который уехал в Бразилию, и той ветви фон Беловых, что в середине прошлого века переселились в Мексику.

– Мексика? Так-так-так, – протянул Мюллер задумчиво. – Панчо Вилья, Эмилиано Сапата[126]…

Наступившее молчание нарушил Герд-Пауль фон Белов:

– А зачем вам так нужны родители этого Александра Белова? И, может, спросить у него самого?

– К сожалению, мой дорогой полковник, это совершенно невозможно… – Генрих Мюллер нервно повел шеей, словно к ней невзначай прикоснулась петля из хорошей пеньковой веревки. – Абсолютно невозможно…

– Он мёртв? – спокойно уточнил генерал.

Оба офицера всякое повидали во время Великой войны, так что остались абсолютно невозмутимыми при известии о смерти столь юного однофамильца.

Но Мюллер сделал странное движение рукой, словно отгонял от себя страшный морок:

– Жив-жив. Надеюсь, что здоров и вполне благополучен, но вот спросить его все-таки невозможно.

Герд-Пауль поразился. Он уже заметил на груди Мюллера пару железных крестов первой и второй степени и полагал, что владелец таких наград своё отбоялся, и давно. И, следовательно, подозревать его в трусости как минимум глупо.

– Но почему? Пригласите его к себе да расспросите…

– Да, конечно. Семнадцать лет… мальчишка… – Мюллер рывком забросил в себя коньяк, вдумчиво закусил ломтиком лимона и, сплюнув зёрнышко на широкую крепкую ладонь, продолжил: – Что нам, ветеранам Великой войны, какой-то пацан? Только этот пацан в свои семнадцать уже имеет орден Ленина, наш орден Маркса, высший орден Коминтерна и еще что-то там такого всякого, включая их Красную Звезду, а это посерьезнее нашего Железного креста, и только за боевые заслуги. И это именно он взорвал нацистских бонз в зале Луитпольда. Практически в одиночку. Если бы не он, я бы, наверное, сейчас ловил коммунистов, а вы отправляли войска на Восточный фронт. А ещё этот киндер – приёмный сын Сталина и сотрудник самой секретной организации Советского Союза – Особого отдела при ЦК партии, и никто до сих пор не знает, кто у них там начальником и сколько человек там работает.

– Да, такой и сам… пригласить может…

Полковник, решив, что достаточно прогрел коньяк, медленно выцедил его и следом сделал глоток кофе.

– Божественно. И кофе, и коньяк выше всяких похвал.

Отто фон Белов пристально посмотрел на хозяина кабинета:

– Так что вы хотите, геноссе Мюллер?

– Да ничего, – Мюллер, слегка раздражённый дурацкой ситуацией, в которую попал, брякнул перед собой бланк и стал быстро его заполнять. – Эксцесс исполнителей. Пока был в командировке на западной границе, поручил подготовить материалы для беседы с вами, а мои дуболомы, вместо того чтобы кропотливо собрать все материалы, приволокли вас в камеру. Обоих.

– Так для чего вам его родственники? – поинтересовался полковник, делая ещё один глоток и ставя опустевшую чашку на блюдце.

– Эрнст… геноссе Тельман, он же вообще… – пальцы шефа тайной полиции изобразили какую-то волнообразную фигуру, – хочет, чтобы Александр Белов чувствовал себя в Германии как дома. Говорит, что у мальчика должна быть немецкая семья…

Он размашисто расписался на бланках и почти что швырнул их бывшим арестантам:

– Вот и всё. Вы свободны, геноссе. Хотя к вам, генерал, мы, возможно, еще обратимся… Да, и вот еще что: полковник, задержитесь на минуту…

Герд-Пауль недоуменно уселся обратно, а Мюллер, дождавшись, пока генерал выйдет из кабинета, пристально посмотрел на невольного посетителя:

– Вот что, полковник, а не хотели бы вы проехаться в СССР? Большой театр, очаровательные балеринки или пухленькие русские девушки, а? И все – решительно все! – за счёт республики. Как вам такое предложение?

– Полагаю, вы хотите, чтобы я встретился с этим Александером? А он захочет со мной говорить?

– С отставным полковником фон Беловым – возможно, и нет. Но с официальным представителем Генерального штаба Ротевера – уверен, что пожелает. И очень заинтересуется… Да тут и думать нечего! – Мюллер подхватил ручку, дописал бланк, вынул из верхнего ящика стола печать и, промокнув в коробочке с краской, аккуратно оттиснул отпечаток. – Вот ваш пропуск из управления. Примем вас на службу с повышением в звании на должность инспектора вооружённых сил… Грамотных военных специалистов у нас, кстати, не хватает. Да и вам генеральская зарплата, я думаю, не помешает. А вы для меня выясните точно, как звали родителей Александра Белова.

– Почему «звали»? – спросил Герд-Пауль. – Их что, нет в живых?

– По непроверенной информации – сцепились со штурмовиками на конспиративной квартире и были убиты, – пояснил Мюллер, протягивая пропуск.

– Кем я еще никогда не был в своей бурной карьере, так это стратегическим разведчиком, – задумчиво произнес Герд-Пауль, разглядывая документы. – Странно…

– То ли еще бывает, геноссе генерал, то ли еще бывает, – Мюллер потер руки и снова рассмеялся мелким дребезжащим смехом.

Через два с половиной месяца генерал Ротевера Герд-Пауль Белов в новенькой форме шёл по августовской Москве на совещание высшего командного состава трёх социалистических стран и размышлял над тем, какими странными поворотами изобилует судьба человека…

10

Чем глубже окоп, тем реже вас убьют.

Старшина 3-й пехотной дивизии им. Фрунзе Иван Лопатин

Ни единого шанса врагу!

Продолжаются многочисленные военные провокации японских милитаристов на дальневосточных рубежах нашей Родины.

В этот раз атака состоялась на участке Н-ской заставы одного из погранотрядов. Группа нарушителей в японской военной форме попыталась прорвать государственную границу, но благодаря чётким действиям разведки угодила в огневой мешок.

Когда же с территории оккупированного Китая ударили пушки, чтобы поддержать прорыв, батарея была уничтожена двумя звеньями штурмовиков «Юнкерс». Советские пилоты не оставили камня на камне от нарушителей спокойствия наших границ, а пограничники уничтожили всё подразделение нарушителей до последнего человека. И так будет с каждым, кто посмеет посягнуть на территорию Союза Советских Социалистических Республик.

Газета «Красная Звезда», 30 августа 1936 года

Ширится кооперативное движение в Советском Союзе.

Недавно вышедшее постановление СНК о расширении прав кооператоров и частных предприятий позволило нарастить выпуск товаров народного потребления в два раза и полностью выполнить промфинплан по лёгкой промышленности.

Основные трудности, которые сейчас испытывают кооператоры, это прежде всего закупка сырья и материалов, что решается на уровне областных и республиканских Комиссий по развитию потребительского сектора.

Сотни и тысячи новых предприятий также потребовали дальнейшего развития финансовой инспекции и финконтроля, а также общедоступных банков и открытия банковского обслуживания.

«Кооператор – это не НЭП!» – говорит старший финиспектор Калугин, работающий в Центральном управлении Финконтроля. Кооператоры включены в систему народного хозяйства, платят все налоги и являются подлинно социалистическими предприятиями, так как в них не используется наёмный труд. В случае, когда заняты двое и более работников, они получают доли от прибыли и являются фактически совладельцами предприятия, также как и переводимые на самоокупаемость предприятия государственного сектора.

Газета «Правда», 1 августа 1936 года

Наконец войскам Румынского фронта РККА и лично его командующему – молодому генерал-полковнику Василевскому – надоели вялые перемещения и топтания на месте. Александр Михайлович успел за два месяца сосредоточить две механизированных бригады и четыре ударные армии, подготовить и обучить войска и…

– …Товарищ командующий! – перед Василевским вытянулся его адъютант. – К вам товарищи из ЦК.

– А что за публика, капитан? – поинтересовался комфронта, оторвавшись от бумаг.

Адъютант уже год как получил звание «майор», но все портила фамилия – Капитанов. Он стал «капитаном» еще в свою курсантскую бытность, оставался «капитаном», будучи лейтенантом, капитаном и майором, и чувствовал, что останется капитаном, даже когда дослужится до генерала. Он не обижался…

– Корпусной комиссар Сталин, корпусной комиссар Мехлис, а с ними – майоры Родимцев и Маргелов, товарищ комфронта.

Появление обоих комиссаров Василевского не обрадовало. Мехлис – человек суровый и чрезмерно требовательный. А еще – исключительно упорный, даже упертый. Начнет искать недостатки – так обязательно их найдет и устроит безобразную сцену… или сцены… И не замедлит доложить обо всем обнаруженном на самый верх. И Ворошилову, и САМОМУ.

Прибытие Александра Белова-Сталина тоже не сулит ничего хорошего. Правда, тут может обойтись и без откровенно плохого, но зачем тешить себя надеждами на лучшее? Молодой Сталин в полной мере обладает крутым нравом Сталина-старшего, а при этом еще и серьезный специалист в военном деле. И если он сочтет план наступления на Бухарест неудачным – вот это уже не сцены товарища Мехлиса. Это, знаете ли, близким знакомством с аппаратом товарища Берии чревато…

– Товарищ Василевский? Здравия желаю!

Александр козырнул, и Мехлис скопировал его жест, правда, не так четко и молодцевато. Майоры откозыряли строго по уставу и остановились у входа.

– Здравствуйте, товарищи! – генерал-полковник изобразил на лице максимум радушия и указал на стулья: – Прошу.

Комиссары уселись поближе к Александру Михайловичу, а Родимцев и Маргелов скромно устроились в самом конце Т-образного стола.

– Александр Михайлович, мы знаем, что ваш фронт готов к наступлению, – с ходу взял быка за рога Сашка. – Если вы не против, мы бы ознакомились с вашими планами поподробнее.

Василевский вздохнул, подошел к карте и принялся обстоятельно, хотя и несколько монотонно описывать расположение и оснащение частей, рубежи продвижения, ключевые точки, опорные пункт румын, сроки введения в действия резервов, потребное количество боеприпасов, топлива и транспорта…

Сашка и Мехлис внимательно слушали. Лев Захарович периодически делал какие-то пометки в блокноте, а Белов иногда оборачивался к Родимцеву и Маргелову и как-то странно переглядывался с ними.

– Вот, собственно, и все, – закончил Василевский. – Разумеется, я помню слова Наполеона о том, что любой план действует лишь до первого выстрела, но…

– Товарищ Ленин учил нас, что «важно не только начать, но нужно выдержать и устоять…»[127], – тут же отозвался Мехлис. – Так что вы, товарищ Василевский…

Он, должно быть, собирался прочесть комфронта краткое поучение о всесильности марксизма-ленинизма, но Сашка перебил его:

– Лев Захарович, по моему глубокому убеждению, это у товарища Василевского получится. И еще как. Мы к вам, Александр Михайлович, вот по какому вопросу: вашему наступлению сильно поможет физическое устранение румынского короля и парализация работы румынского Генерального штаба?

Василевскому показалось, что он ослышался. Его визави – почти мальчишка с румяным, еще по-детски пухловатым лицом – произнес ЭТО совершенно спокойно, как-то очень безмятежно, расслабленно откинувшись на спинку стула. Генерал-полковник сглотнул, открыл рот, снова его закрыл и снова сглотнул. Ломая спички, нервно закурил, стараясь не встречаться взглядом с пронзительно-синими глазами юного Сталина…

– Поможет, разумеется, – выдавил он наконец из себя. – Но как?.. – голос его сорвался, и ему пришлось налить воды из графина. Двумя гулкими глотками он осушил стакан.

– Вы напились, товарищ Василевский? – несколько сварливо поинтересовался Мехлис. – Товарищ Белов-Сталин может продолжать? Вы его внимательно слушаете?

Василевский даже не заметил неприятного тона начальника ГлавПУ РККА. Да он сейчас не обратил бы внимания даже на землетрясение! На всемирный потоп! Уничтожение верхушки румынской армии – это… это… вот! Если еще удастся согласовать время акции с началом наступления… Хорошо бы, чтобы одновременно с началом… а, впрочем – день-два в ту или другую сторону погоды не сделают!

Он глубоко вздохнул и посмотрел на Сашку уже совсем другими глазами. Значит, правду говорили, что этот парень в Индии в одиночку нескольких важных шишек… того… Однако! Молодчина! Значит, сейчас он лично… а эти майоры, надо понимать – на подхвате…

Василевский так увлекся своими рассуждениями, что едва не прослушал вопрос от молодого Сталина. Но не прослушал, и от этого удивился еще больше…

– Александр Михайлович, нам необходимо уточнить с вами точные время и дату нашего, – он слегка усмехнулся, – мероприятия, чтобы максимально согласовать его с действиями вашего фронта. Лично мне представляется оптимальным провести все за тридцать пять – сорок минут до начала вашей артподготовки, но если у вас есть другие пожелания – пожалуйста. Давайте обсудим, ведь, собственно, для этого мы сюда и прибыли…

Обсуждение заняло три часа, после которых прибывшие удалились, вежливо отказавшись от приглашения отобедать. Уже на пороге его кабинета Белов-Сталин обернулся и все так же безмятежно произнес:

– Знаете, Александр Михайлович, давайте лучше в Бухаресте пообедаем. Где-нибудь на Страда Франсеза[128], если, конечно, вы не возражаете против французской кухни…

…В ночь на двадцать пятое августа к Бухаресту со стороны пограничного Джурджу двинулся поезд, не значившийся в расписании. Вообще-то вышел он не из самого Джурджу, а из болгарского Русе, но это уже не имело особенного значения.

Поздним вечером двадцать четвертого августа две роты «алабинцев» перерезали все линии связи, полностью изолировав Джурджу от внешнего мира, а затем первая, вторая и шестая бригады болгарской Красной Армии броском захватили мост через Дунай и ворвались в город.

Откровенно говоря, это была настоящая авантюра: Червена Армия представляла собой обычный партизанский отряд, только грандиозных размеров. Вооружение в основном легкая стрелковка, артиллерии мало, а артиллеристов – еще меньше, бронесил почти нет, а авиация просто отсутствует. А если учесть, что командиры младшего и среднего звена в болгарской Красной Армии – вчерашние подпольщики, рабочие и крестьяне, то надежды на успех наступления болгар на Румынию являлись более чем призрачными. Вот только наступление это преследовало совсем другие цели…

…Совсем рядом с вокзалом длинно ударил пулемет. Где-то ухали взрывы, темное небо озарялось пожарами. Остатки гарнизона Джурджу отчаянно сопротивлялись в районе казарм, а городскую тюрьму все еще удерживали силы городской полиции. В ночи прокатилось протяжное «Ура!», напористо захлопали винтовки, грохнул одинокий орудийный выстрел…

Командующий Русенской Ударной армии Христо Боев устало вытер рукавом вспотевший лоб и пожал руки майорам Маргелову и Родимцеву.

– Добрый путь, товарищи. Эшелон готов, паровоз – под парами. Поспешайте, – он усмехнулся. – А то товарищ Саша головы нам поотворачивает, если у вас что-то не так пойдет…

– Не волнуйся за свою голову, товарищ Боев, – ответно усмехнулся Родимцев. – Все будет, как надо. Слово алабинца…

С этими словами он вскочил на подножку вагона, и паровоз, свистнув, двинулся, постепенно набирая ход…

Курьерский паровоз быстро тащил странный состав, собранный вперемешку из пассажирских и товарных вагонов. В самом хвосте поезда громыхали на стыках две платформы с чем-то накрытым брезентом.

Собственно, расстояние от Джурджу до Бухареста совсем невелико – не более ста километров, и пройти его два штурмовых батальона, прошедших подготовку в Алабино, могли и своим ходом, причем достаточно быстро и вполне незаметно. Вот только майор Маргелов считал, что хотя бы две КБМ им просто необходимы. А такую машину, как «кабээмка», втихаря по дорогам не провести. Никак.

Так что для доставки боевых машин потребовались грузовые платформы. На них погрузили четыре машины, ну а уж все остальное – не пропадать же добру! Поэтому батальон Родимцева двигался к Бухаресту в почти тепличных условиях: некоторым даже повезло разместиться в классных вагонах.

Батальон Маргелова и еще четыре КБМ (семь бед – один ответ!) рванулся из Джурджу на захваченных автомобилях: грузовиках, автобусах, пожарных машинах и даже – на городских такси и каретах «скорой помощи». В таком вавилонском столпотворении четыре многоколесных броневика просто терялись на фоне всего остального. Ну, а если учесть, что все встреченные по пути машины присоединялись к каравану, то скорость перемещения почти не уступала поезду…

Ранним утром двадцать пятого августа тридцать шестого года в Бухарест с двух сторон ворвались штурмовые батальоны алабинцев. В тот же момент отдельная группа – тридцать два человека, десантированные с самолетов Особого авиатранспортного полка вышли в район проспекта Победы[129] к королевскому дворцу.

Тихо хлопнули коровинские пистолеты бесшумной стрельбы, и караул гвардейцев перестал существовать. Штурмовики в полном молчании просочились в здание и мгновенно рассредоточились по этажам, занимая одни коридоры и блокируя другие. Отдельная группа из четырех человек, возглавляемая капитаном Патрахальцевым[130], тем временем быстро двигалась на выполнение главного задания. Они искали короля Кароля II, королеву Елену Греческую, принца Михая и любовницу короля Елену Лупеску.

Румынский монарх обнаружился в спальне. Их величество изволили возлежать на широченной кровати и сладко похрапывать. На его плече уютно устроилась женщина с красивым капризным лицом. Именно она и услышала входящих диверсантов. Слегка приподняв голову, она сонно поинтересовалась:

– Какого черта? Что вам нужно?

– Спите спокойно, – успокаивающе ответил Патрахальцев и дважды нажал на спуск. – Вечный покой, господа…

Елену Греческую ликвидировали, даже не разбудив. Но Великий Воевода Алба-Юлии[131] не спал и попытался оказать сопротивление. Он даже вытащил из стола большой хромированный «кольт», вот только нажать на курок уже не успел…

Патрахальцев подал знак, и один из его спутников раздавил в руке предмет, похожий на мячик для пинг-понга. Одноразовый передатчик послал первый и последний в своей жизни сигнал: «Задание выполнено».

Диверсионная группа ушла из дворца так же незаметно, как и пришла. Бухарест еще спал и даже не подозревал, каким будет его пробуждение…

Войдя в город, батальон майора Родимцева, не задерживаясь, двинулся к зданию Королевского Генерального штаба, выделив один взвод для захвата радиостанции. Вместе со взводом убыли две КБМ, остальные, взяв на броню десант, помчались по пустынным с утра улицам к центру района Липскани. Прочие алабинцы двигались к Генеральному штабу кто как мог. Лучше всего устроились бойцы второго взвода третьей роты: им попался на глаза ранний трамвай, который через пару минут после встречи изменил маршрут и двинулся, повинуясь коротким приказам красноармейцев.

В этот ранний час Генеральный штаб почти не работал: майор Родимцев подгадал атаку как раз к пересменке в оперативном отделе и отделе связи. Атака была мгновенной и яростной: громыхнули пистолеты-пулеметы Дегтярева, рокотнули автоматические пушки «кабээмок», коротко простучали автоматические гранатометы – и все стихло. Лишь в хозяйственном отделе, где забаррикадировались несколько офицеров, молоденький локотенент[132] орал в телефонную трубку: «Срочно! На помощь! Нападение на Генеральный штаб!» Орал до тех пор, пока ворвавшийся в помещение штурмовик не саданул его прикладом, прокомментировав: «Не убивать же тебя, сопляка…». После чего поднял упавшую трубку и произнес по-русски:

– Триста двенадцать, двести девяносто семь. Земеля, отзыв давай…

На телефонной станции старший сержант-сибиряк из батальона Маргелова попытался вычесть в уме, сбился, плюнул, выматерился, посчитал на пальцах и наконец ответил:

– Шестнадцать, один. Ты, блин, умник, в другой раз уж не мелочись: прямо с миллиона начинай…

Родимцев и Маргелов выбрали паролем «пятнадцать», причем назвать нужно было пару чисел, чья разность равнялась паролю…

– «Двоечка» захвачена. Понял, что ль?

– Да понял, понял… Ты звони, если что, счетовод…

Только к полудню в Бухаресте наконец поняли, что что-то идет не так, как привычно, как принято. Первыми спохватились слуги в королевском дворце, которым что-то уж очень давно не попадались на глаза гвардейцы, обычно стоявшие на постах. Поиски гвардейцев довольно быстро увенчались успехом, но то, что открылось взглядам искавших, не успокоило их. Отнюдь! Весь гвардейский караул – два полных взвода! – пребывал в помещении кордегардии, но… никто из них не подавал никаких признаков жизни.

Во дворце началась истерика, усугубившаяся тем, что телефоны молчали. От слова «абсолютно». Любая попытка связаться с министерствами, войсками, полицией натыкались на хриплый мужской голос, который раз за разом сообщал со странным акцентом: «Ваш звонок не может быть осуществлен. Ведутся работы».

Наконец кто-то догадался послать в полицию скороходов. Но прибытие срочно вызванного наряда не внесло никакой ясности. И лишь когда пятая группа полицейских, посланная на телефонную станцию, не вернулась, все поняли, что тут что-то неладно…

Между тем в пригородных казармах шел настоящий бой. Правда, в нарушение всех правил и норм, обороняющимся войскам доставалось куда сильнее, чем нападающим, но все же румынские бойцы сопротивлялись отчаянно и наносили алабинцам майора Маргелова хоть и небольшой, но чувствительный урон.

Румынские коммунисты, извещенные по линии Коминтерна о запланированной операции, тоже попытались принять участие в восстании. Стараясь сохранять спокойствие, комбат Маргелов вежливо попросил румынских товарищей «не путаться под ногами: и без вас проблем хватает!» Переводчик как смог смягчил слова майора, но кое-что румыны поняли по интонации командира алабинцев и обиделись. В результате дальнейших переговоров спешно собранные рабочие отряды коммунистической партии Румынии отправились поднимать бедные окраины, отстреливая по дороге одиночных полицейских, громя полицейские участки, а уж заодно – захватывая банки, дорогие магазины, рестораны – словом, распространяя вокруг себя социальную справедливость и бешеную панику местного населения.

Вместе с алабинцами остались лишь несколько румынских комсомольцев под руководством губастого паренька, Николае Чаушеску. Их Маргелов планировал использовать в качестве проводников, переводчиков и, на крайний случай – делегатов связи. Однако Чаушеску оказался парнем боевитым и агрессивным, а потому то и дело лез чуть ли не в самое пекло. Глядя на него, остальные комсомольцы вели себя так же.

Трудно сказать, сколько продолжалась бы эта анархия, если бы после очередной нахальной вылазки Николае не получил бы весьма чувствительно по уху от старшины-алабинца.

– Слышь, Колька: еще раз сунешься поперед батьки – я тя сам пристрелю, чтоб не мучился! – рыкнул старшина.

Николае успокоился и потому благополучно пережил этот день. Вечером он весело смеялся вместе со штурмовиками над их немудрящими шутками и страшно загордился, когда все тот же старшина одобрительно похлопал его плечу и провозгласил:

– Добрый ты парень, Колька. Далеко пойдешь, ежели не пристрелят, конечно…

А в это время Румынский фронт пришел в движение. Механизированная бригада при поддержке двух отдельных танковых полков вошла в прорыв на участке седьмой армии, и танки растеклись по оперативным тылам румын, точно вода, прорвавшая плотину, растекается по беззащитным полям. Призывы о помощи, отправленные в Генеральный штаб и лично королю, остались без ответа. Советская авиация беспрестанно бомбила и расстреливала обозы, отступающие колонны, пресекая всякую возможность создать хотя бы слабое подобие обороны. Уже к полудню красноармейцы заняли Плоешти, но Василевский не собирался останавливаться на достигнутом и гнал свои войска вперед. А к вечеру стало ясно: сопротивление Румынии сломлено окончательно и бесповоротно. Через два дня части РККА вошли в Бухарест.

Парой недель раньше Бухарестской операции в Москве состоялась встреча, исход которой должен был еще сильнее изменить карту Европы. Ранним утром Белову позвонил приехавший с Финского фронта Куусинен и, извинившись за то, что разбудил, договорился о встрече.

– Ты, товарищ Саша, не волнуйся: я ненадолго. Людей к тебе хочу привести… тех, о которых ты спрашивал…

И пока Сашка лихорадочно вспоминал, о каких-таких таинственных «людях» идет речь, финн уже дал отбой. А через час его маленький кабинет оказался битком набит коминтерновцами, лица которых были смутно знакомы Белову, но по именам он не знал почти никого, кроме, пожалуй, Белы Куна[133] и Мате Залки[134].

Только теперь он понял, что это за посетители и зачем их привел Куусинен. После успеха Болгарского восстания, с блеском проведенного Коминтерном при поддержке «Алабинского учебно-тренировочного центра», ИККИ, окрылившись успехом, предложил провести «реставрацию» Венгерской Советской республики, павшей в неравной схватке с врагами в далеком девятнадцатом году.

С этим предложением Исполком Коминтерна вышел к Сталину, но Иосиф Виссарионович ответил, что экспорт революции без возникновения революционной ситуации невозможен в принципе, и что Советский Союз пока еще не настолько богат, чтобы поддерживать подобные авантюры. И никакие мольбы, никакие просьбы и уговоры на товарища Сталина не подействовали…

«Решили дайде на кривой кобыле объехать, – хмыкнул про себя Сашка и вдруг поразился тому, что так легко назвал САМОГО СТАЛИНА «дайде». – Выходит, я уже настолько привык к нему? Однако… Ну ладно, давай послушаем, что там мадьяры удумали…»

– …Мы ничего не просим! – рубил кулаком воздух Бела Кун. – Нам нужно только оружие! Компартия в Королевстве[135] перешла на нелегальное положение, но это – мощная сила! Мы готовы к бою! И даже то, что четыре года назад подлые палачи вырвали из наших рядов лучших людей[136], лишь сплотило наши ряды и укрепило решимость бороться до конца!

– Товарищ Кун, вы не на митинге, – Белов встал и посмотрел в глаза генеральному секретарю ЦК ПКВ так, что тот осекся на полуслове и невольно шагнул назад.

На миг Куне показалось, что на него смотрит САМ. Такой же тяжелый, давящий взгляд хищного матерого тигра…

Сашка усмехнулся уголком рта и отвел глаза. Бела Кун шумно вздохнул и рухнул на стул: ноги вдруг отказались его держать. А Белов еще раз улыбнулся: открыто, хотя и не без иронии, и спросил, обращаясь уже ко всем:

– Так что вы от меня-то хотите, товарищи? Оружия? Так у меня его и нет почти: разве что пара пистолетов. У Коминтерна с этим дела куда как лучше обстоят: уж десять-двадцать тысяч винтовок всяко-разно изыщете, а там – лиха беда начало! Или вам помочь с переправкой его в Венгрию? – Он улыбнулся в третий раз, теперь слегка насмешливо, – Так с этим – опять не ко мне. Это к товарищу Ворошилову: пусть вам самолеты выделит.

Венгры смущенно молчали. Куусинен кашлянул:

– Товарищ Саша, мы вот что хотели… – Он запнулся, подбирая слова, и продолжал уже увереннее: – То, что товарищи из венгерской секции говорят – в общем правильно, но, если говорить образно, у них есть взрывчатка. Детонатора нет.

– Вот именно, – подхватил бритоголовый крепыш с крупными чертами лица. – Сейчас в Венгрии очень многие добром вспоминают ВСР, но страшатся повторения белого террора, грянувшего после падения Советской республики.

Об этом Сашка знал. Уроки обществоведения в школе принесли некоторую пользу: к примеру, о Советской Венгрии образца 1919 года он и слыхом не слыхивал в своем прошлом будущем[137]. Здесь же социалистическим революциям в Германии, Австрии и Венгрии в школьной программе уделялось большое внимание. На экзамене по обществоведению Сашка узнал даже о некоей Советской республике Лимерик[138]. Вернее сказать, он-то о ней и понятия не имел, и выкрутился только на мастерских подсказках одноклассников.

А крепыш между тем продолжал:

– Страх, даже ужас от того, что подобное может повториться, сдерживает порыв людей к свободе. Хорти понимает это и то приотпускает вожжи, то снова натягивает их, устраивая показательные казни и карательные акции. Не так давно он заявил: «Кто создаёт беспорядки – расстреляю. Разница в том, что беспорядки справа я буду расстреливать с болью в сердце, тогда как сделаю это с удовольствием, развлекаясь, если они произойдут слева»[139], и пока старается придерживаться этого лозунга. Радуется и развлекается, baszom az anyát![140]

– Товарищ Ракоши[141] правильно говорит, – заметил Мате Залка и тут же поправился: – Я, разумеется, имею в виду не его последние слова, которые вы, товарищ Сталин, надеюсь, не поняли…

– Ну, интонация, во всяком случае, понятна, – хмыкнул Сашка. – Только давайте-ка сразу договоримся, товарищи: ТОВАРИЩ СТАЛИН – один. Другого не существует. И его сейчас здесь нет. Всем всё ясно?

С этим утверждением никто спорить не рискнул. В кабинете воцарилось молчание, но совсем ненадолго. Крепыш Ракоши подошел поближе к столу и искательно заглянул Сашке в глаза:

– Товарищ корпусной комиссар, – произнес он твердо. – От имени Центрального Комитета Партии коммунистов Венгрии я прошу вас лично возглавить восстание, подготовленное в Венгрии. Ваш опыт, ваш авторитет будут для дела Венгерской революции бесценным вкладом! Мы очень рассчитываем на вас и на ваших… – он слегка запнулся, подбирая слова, – воспитанников из Алабино – героев Пенджаба, Вазаристана, Абиссинии, Албании и Болгарии. Вы сможете стать тем самым запалом, о котором говорил товарищ Куусинен…

– Исполком Коминтерна присоединяется к просьбе венгерских товарищей, – быстро проговорил финн. – Мы тоже считаем, что ваше участие, товарищ Саша, станет необходимым и достаточным условием для победы социалистической революции в Венгрии.

На миг Александр представил себе всю эту операцию в деталях, и сам удивился: как легко все может пройти. Венгерская армия невелика, и почти вся сейчас на фронте с трепетом ожидает наступления РККА из Словакии. Значит, зачистить Хорти с семейкой, захватить министерство внутренних дел, блокировать полицейские силы в Буде и Пеште, не давая им соединиться… В принципе, работы – на день, много – на два. И Будапешт – в руках восставших. А уж дальше – дело техники. Если мадьяры не врут, что у них там готовое подполье, то войска с фронта просто не доедут до столицы. А пешком идти… Венгрия, конечно, страна небольшая, но все равно: батальонам, почитай, неделю топать придется… Если им, конечно, позволят… Красивая операция…

Но уже в следующее мгновение он понял, что все это – смешные фантазии. Чушь беспросветная! Сталин и ему не простит участия в подобной авантюре, а уж что он с Коминтерном сделает… В мозгу Белова заскакали картины одна страшнее другой. Он резко тряхнул головой, отгоняя неприятные видения, и сообщил:

– Ничего не выйдет. Серьезно, товарищи: если кому-то надоело жить – есть множество способов уйти намного спокойнее. И безболезненнее… – Он встал. – Отто Вильгельмович, вы себе представляете реакцию товарища Сталина на подобную выходку? Да мне после такого не то что в Москву – в любую соцстрану лучше не приезжать. Никогда. А Коминтерн он за подобные художества просто разгонит и отправит всех укреплять лесную промышленность куда-нибудь в Вилюйск. Личным примером, на лесоповале демонстрировать превосходство коммунистических идей…

– Победителей не судят! – живо откликнулся Мате Залка, но Сашка остановил его энергичным жестом.

– И кто ж вам сказал такую глупость? Времена Екатерины Великой прошли, и слава аллаху, что прошли. А вот за нарушение партийной дисциплины и меня, и вас на запчасти разберут. И скажут, что так и было!

Повисло тяжелое молчание. Все ждали, и Александр после длинной паузы продолжил:

– Вот что, товарищи венгры. Я готов принять участие в подготовке и разработке операции. Если я решу, что восстание имеет высокие шансы на успех – черт с вами! – дам вам алабинские батальоны. Все три. Но план должен быть максимально детализирован, четко рассчитан, и материальная подготовка требуется самая лучшая. Только в этом случае я готов выйти на товарища Ворошилова с тем, чтобы согласовать начало восстания с наступлением на словацком направлении. Вот все, что я могу вам предложить…

– Согласны, – быстро, словно бы опасаясь, что Сашка может передумать, ответил Бела Кун и на всякий случай несколько раз кивнул головой. – Это хороший вариант…

Двадцать восьмого августа в три часа десять минут пополуночи в Будапеште началось коммунистическое восстание. Несколько диверсантов-алабинцев проникли во дворец, где захватили регента Хорти. Тем временем группа инженер-капитана Ястребова установила на дунайских мостах «монки»[142] с радиоуправлением, обеспечив тем самым полный контроль над сообщением между Будой и Пештом. Взвод под командованием старшего лейтенанта Шлегера захватил центральную радиостанцию Будапешта и вышел в эфир с условным сообщением: «Работает радиостанция Лайош Кошут[143]…»

Одновременно с действиями алабинцев, заранее десантированных в район венгерской столицы, начали активные действия коммунистические отряды. Из тайников извлекались старые винтовки «Манлихер», с которыми бойцы Венгерской Красной Армии в июле-августе девятнадцатого года дрались против белых отрядов Хорти, румынских, чешских и французских солдат; французские «Лебели», оставшиеся с тех же времен, тайно доставленные по линии Коминтерна немецкие «Маузеры», мосинские карабины, ручные пулеметы и гранаты. Уже к пяти часам коммунистические отряды блокировали почти все полицейские участки столицы, захватили половину почтово-телеграфных отделений города и завязали бои в районе казарм жандармерии.

Руководил восстанием ЦК ПКВ во главе с лично прибывшим в Будапешт накануне генеральным секретарем Белой Куном, но это была лишь вывеска. Настоящее руководство осуществляли два человека: прибывший из Болгарии Христо Боев, получивший звание генерала-фельдмаршала Венгерской Красной Армии, и подполковник Судоплатов, которого в Будапеште именовали «генерал Искра».

К полудню двадцать восьмого августа Будапешт оказался в руках восставших. Одного штурмового батальона алабинцев, усиленного итальянской парашютно-штурмовой ротой, германским диверсионно-разведывательным и албанским саперно-штурмовым взводами оказалось вполне достаточно, чтобы полностью деморализовать противника.

В 13:25 того же дня восставшие казнили Миклоша Хорти и Дьюлу Гёмбёша – основных участников белого переворота девятнадцатого года. Военно-революционный трибунал в составе председателя тов. Ракоши, членов тройки – красных генералов Лукача и Искры приговорил обоих к расстрелу, каковой и произвели прямо во дворе Верховного Королевского суда.

Увидев эту сцену, генерал Искра поморщился, но ничего не сказал и вернулся к своим обязанностям. Но двумя часами позже Судоплатов же стал свидетелем еще одного очень неприятного зрелища: несколько венгерских красногвардейцев выволокли из дома какого-то пожилого человека, избивая, привязали его к дереву, а затем принялись у него на глазах бить штыками людей, вытащенных из того же дома.

Привязанный стоял белый как полотно и смотрел, как уничтожают его домочадцев.

– Что тут происходит? – поинтересовался Судоплатов через переводчика. – Что еще за самосуд?

Красногвардейцы сперва не поняли, кто их спрашивает, но вид сопровождавших Павла Судоплатова штурмовиков и албанцев не располагал к спорам и препирательствам. Старший отряда представился:

– Иштван Беллери, товарищ генерал. Это – сам Пал Пронаи[144]!

Имя он произнес с таким надрывом, что стало ясно: этот неизвестный Судоплатову человек здорово провинился перед восставшими. Однако Павел Анатольевич все же спросил:

– И что он натворил?

Он ожидал разных вариантов ответа: от простого перечисления грехов до яростных, эмоциональных обвинений, но то, что произошло дальше…

Бойцы рабочего отряда чуть раздвинулись, и вперед вышел парень лет тридцати на вид. Он спокойно посмотрел в глаза Судоплатова и ответил ровным, неживым голосом:

– Он всю нашу деревню шомполами насмерть запорол. И мою мать… беременную…[145]

Остальные молчали. Молчали и алабинцы. Неожиданно один из албанцев заговорил, бурно жестикулируя и мешая русские, албанские и венгерские слова. Судоплатов прислушался и обалдел: албанец популярно объяснял венгерским товарищам, ЧТО нужно сделать с таким «gazember[146], kurvë, lavire[147], чтоб у него х… на пятке вырос!», в деталях поясняя… КАК ПРАВИЛЬНО ПОСАДИТЬ НА КОЛ!!!

Впрочем, албанцы никогда не отличались кротостью нрава и спокойствием характера. Павел Анатольевич вспомнил мальчишку со странным именем Энвер Ходжа, который вместе с ними оборонял королевский дворец. Хороший парень, но горячий, словно вулкан. Действующий!

Он отвлекся на воспоминания и пропустил тот момент, когда пленному карателю забили в задний проход деревянную дубинку и подняли ее вертикально. Дикие крики жертвы заглушились радостными возгласами красногвардейцев…

– Ну, что уставились? – спросил Судоплатов своих сопровождающих и сплюнул. – Нечего глазеть, дел еще немерено. Лично я перед товарищем Боевым краснеть не намерен, так что – ВПЕРЕД! Бабы беременные…

Восстание окончилось через два дня, и тридцатого августа новое правительство Венгерской Советской Социалистической Республики обратилось к правительствам Союза ССР, ГСФСР и НСИР с предложением о заключении договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Венгерские части на фронтах частично капитулировали, а частично просто разбежались.

Получив сообщение о венгерских событиях, Сталин вызвал к себе Сашку. Тот вошел в кабинет, ожидая разноса. И не ошибся…

– Товарищ Саша, а можно задать тебе один вопрос? – начал Сталин. – Ответь-ка мне: кто у нас руководит Советским Союзом?

– Официально или на самом деле? – поинтересовался Сашка, ожидавший примерно чего-то подобного.

Вождь усмехнулся:

– А что, у нас это отличается?

– А что, есть страна, где это НЕ отличается? – вопросом на вопрос парировал Белов. – Дайде, хотите начистоту? Вы меня зачем вызвали? Люлей вложить за Венгрию? Так я не против: получилось, прямо сказать, не очень. Теперь нашим оккупационным войскам еще год-два вылавливать всю эту шушеру буржуйскую. Да помочь с налаживанием нормальной жизни придется, на что у нас денег как бы и нет. Но зато мы получаем единый Советский блок с хорошими границами и мощной единой экономикой…

– Да? И что же такого хорошего в экономике Венгрии ты нашел?

– Сельское хозяйство. Близко от Германии, где с едой все еще не очень хорошо. Кожевенная промышленность, опять же. Между прочим – лучшая в Европе. Ботинки нам пригодятся…

Сталин помолчал, походил по кабинету.

– Выдрать бы тебя, – произнес он мечтательно. – Взять прут и прутом бы выдрать. Так, чтобы на всю жизнь запомнил… – он посерьезнел. – Материалы о том, что в Будапеште, Нише и Кечкемете эти красные угры творят, видел?

Сашка поморщился. Он видел эти материалы, и они ему очень не понравились. Через шестнадцать лет венгерские коммунисты и комсомольцы со всем революционным пылом и задором принялись мстить за «белый террор» девятнадцатого года. Тогда людей насмерть запарывали шомполами, таскали по дорогам, привязанными к быстро несущимся бричкам, сдирали живьем кожу, жгли в запертых сараях. Теперь распинали на дверях церквей и воротах имений, вешали за ноги на деревьях вдоль дорог и расстреливали, расстреливали, расстреливали…

– В общем, товарищ Белов, – жестко бросил Сталин. – Есть мнение, что раз вы и ваши… хм… подопечные начали эту кровавую вакханалию, – тут его акцент усилился, – вам это и останавливать. И чтобы через три дня ни один набичвари[148] не смел стрелять без приказа и приговора суда! Понял, бичо? Идите, я вас больше не задерживаю…

11

Армия и флот – вот настоящие картографы нашего времени.

Маршал Шапошников, Слушателям академии им. Фрунзе

Дальний Восток теперь ближе!

С 12 сентября нынешнего года на линии Москва – Владивосток и Москва – Хабаровск выйдут четыре новых скоростных грузопассажирских дирижабля серии «Союз-5», оснащённые двигателями «Красный Сименс» суммарной мощностью в пять тысяч лошадиных сил и крейсерской скоростью в сто семьдесят километров в час. На воздушном исполине длиной более двухсот метров будут не только каюты, но и обзорная палуба, музыкальный салон, библиотека, санитарный пункт и другие удобства.

Время в пути составит пятьдесят пять часов.

Первыми пассажирами нового корабля станут школьники-победители союзных олимпиад и ученики московских спецшкол.

В пути школьникам будут читать лекции по истории, географии и другим общеобразовательным предметам, а также проводиться первая в СССР «Воздушная Олимпиада», посвящённая истории российского воздухоплавания и развитию авиации в СССР. Руководителем мероприятия назначен герой Советского Союза Анатолий Ляпидевский.

Газета «Гудок», 30 августа 1936 года

Тридцатого августа войска воссозданной Первой Конной армии вышли к городу Магнушев и с ходу форсировали Вислу. До Варшавы было не более шестидесяти километров.

К этому времени польскую столицу уже неделю как регулярно бомбили самолеты второй дивизии дальних бомбардировщиков. Единственный полк ПВО не мог обеспечить защиты города, а от авиабригады, которую польское командование перевело для защиты столичного неба, к моменту начала налетов оставалось всего шесть истребителей…

Семен Михайлович Буденный встал в башенке маленького броневичка и оглядел из-под руки местность. Никаких признаков польских войск. Он опустил руку на трубку радиостанции:

– Связь с авиацией мне дай! Серов? Ну-ка, сынок, пошли своих орлов от Магнушева к Варшаве, пущай мне ляхов пошукают!

Рация была именно тем, ради чего Семен Михайлович и пересел из седла на обтянутое жестким брезентом сиденье броневика. И пока ожидались разведданные от «сталинских соколов», Буденный удовлетворенно смотрел на текущие мимо него войска. Вторая дивизия Червонного казачества, части семнадцатой механизированной бригады, особый артиллерийский полк…

Как раз сейчас рядом с броневиками штаба армии грузовики «Лянча-Волга» проволокли батарею дивизионных пушек Ф-28[149]. Следом за ними те же грузовозы везли зарядные ящики, а замыкал колонну автобус, украшенный антеннами и выкрашенный в защитный цвет. Расчеты в грузовиках равнялись на маршала, а командиры вскидывали руки к пропыленным фуражкам.

Буденный гордо взирал на проходящие войска. Вот и опять настал его звездный час: он среди своих бойцов; танки, бронемашины, артиллерия снабжены всем необходимым; и враг в ужасе разбегается при одном лишь намеке на появление страшных буденновцев!

Он снова поднял трубку рации:

– Связь со штаармом! Приказ Городовикову: повернуть Первую Червонноказачью на Варшаву и провести разведку боем!

Жизнь в польской столице хотя и приобрела некоторые черты военного времени, но до последних дней оставалась вполне мирной, элегантной и куртуазной. Разумеется, в центральных и обеспеченных кварталах. Сияли огнями Иерусалимские аллеи и Маршалковская, звенели трамваи на Мёдова и светили фарами автобусы на Сенной, горели вывески ресторанов и кабаре. Чистая публика наслаждалась жизнью, и пусть где-то там идет какая-то война! Ведь и так ясно, что Великая Польша разгромит наголову грязных русских и нищих немцев. Нужно только дождаться, когда Франция и Англия подготовятся к войне…

Ощущение эйфории прошло в тот день, когда на Варшаву обрушили свой смертоносный груз две сотни ТБ-3. Бомбы падали вниз, на искрящийся огнями ночной город, и темнота внизу озарялась теперь еще и огнем пожаров. Прожектора ПВО принялись полосовать небо своими голубоватыми клинками лишь тогда, когда четырехмоторные гиганты уже легли на обратный курс. Шестьсот тонн бомб превратили веселую столицу в муравейник, в который человек воткнул горящую палку.

Вдогонку взмыли два звена PZL, но в темноте уже не нашли русские самолеты. А на земле выли сирены ПВО и санитарных карет, звенели колокола пожарных автомобилей и на разные дурные голоса вопил и стенал раненый город…

Второй визит русские нанесли с утра пораньше. Хитрый и злой расчет: команды ПВО, устав, успокоились, летчики ушли с аэродромов пить кофе, на позициях зенитчиков сменялись расчеты…

На этот раз, кроме советских летчиков, в налете участвовали их коллеги из Rossa Aeronautika. Два десятка «Капрони» Са-133 с итальянскими экипажами пытались догнать сотню так и не принятых на вооружение на родине «Пьяджио» Р.16 – скоростных трехмотрников, чей выпуск за год освоили на заводе «Саркомбайн». Р.16, переименованные в Советских ВВС в П-16, несли 1800 кг бомб, а их скорость позволяла легко уйти от любого истребителя противника.

«П-шестнадцатые» обрушились на Варшаву подобно буре. Из-за высокой скорости и того, что советские летчики подходили на малой высоте, ПВО столицы сообщило об авианалете практически одновременно с разрывами первых бомб.

На этот раз «сталинские соколы» уделили особое внимание объектам противовоздушной обороны. Скоростные бомбардировщики лихо штурмовали батареи, несколько звеньев перепахали поля аэродромов, уделяя особое внимание ВПП и капонирам с дежурными истребителями. Один из отчаянных «шестнадцатых» даже умудрился сбить особо дерзкого поляка, пытавшегося взлететь под бомбами на перехват.

Другие в это время бомбили прожекторные посты и станции звукоулавливания, превращали в руины пункты управления и полевые штабы, казармы аэродромного персонала и столовые летного. В этот налет Варшава лишилась девяти десятых своей защиты от атак с воздуха.

Впрочем, поляки сумели подбить пару советских и итальянских самолетов. Один – Са-133, отчаянно дымя, повалился на крыло и потянул на восток, а другой – краснозвездный П-16, выбросил длинный огненный хвост из левого двигателя и, перейдя в пологое планирование, пошел куда-то на юг. Экипажи обеих машин на аэродром не вернулись…

Ночью комбриг Леваневский[150] опять привел четырехмоторных гигантов на разгром столицы своих предков – главный город своих врагов. Могучие ТБ кружили над ночным городом, методично высыпая свой смертоносный груз. Внезапно Леваневский, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, резко бросил тяжелый бомбардировщик вниз и с высоты менее двухсот метров еще и проштурмовал разрушенные кварталы из пулеметов…

Этот налет обошелся без потерь. ТБ-3 и так очень крепкий самолет, малочувствительный к повреждениям, а наличие в каждом экипаже бортмеханика и значительного комплекта ЗИП[151] делало возможным ремонт даже в полете. Примерно так выкрутились два бомбардировщика – бортовые номера 21 и 38. На обоих от перегрева и попадания осколков зенитных снарядов вспыхнуло по двигателю – одна из батарей шкодовских 75-мм зениток все же ожила под самый конец налета. Но пожар удалось потушить, а затем даже провести ремонт двигателей. Повреждения оказались незначительными, и туполевские гиганты приземлились на барановичском в боеготовом состоянии.

Однако дневные налеты без потерь не обходились. Следующий налет стоил соединенным Красным силам четырех самолетов. Один П-16 просто взорвался в воздухе – осколок зенитного снаряда поразил еще заполненный бомбоотсек, а еще два «шестнадцатых» и один Са-133 загорелись, и из них посыпались комочки, над которыми чуть позже раскрылись белые облачка парашютов…

…Лейтенант Уго Бирон приземлился не слишком удачно. Удар по ногам чуть не выбил болью сознание, а потом открывающего от нестерпимой боли рот летчика еще долго волокло по земле, пока наконец лейтенант не сумел погасить купол. Уго помянул мадонну, назвав ее свиньей, и шепотом изложил кратко историю о том, что кусты в этих местах сажали исключительно шлюхи, а рытвины и камни оставили одни ублюдки. Помочь ругань не помогла, но на душе итальянца полегчало…

Он с трудом встал, скомкал парашют и начал прикидывать: где б его спрятать получше да попроще, когда где-то справа прогремел выстрел. Затем еще один, и еще…

Бирон бросился на землю, одновременно вытаскивая из кобуры «беретту». Пистолет придал летчику уверенности, и теперь он не чувствовал себя беззащитным на чужой земле. Оружие вообще частенько играет со своими обладателями злую шутку, давая чувство защищенности и неуязвимости. Совершенно напрасно, между прочим…

Лейтенант Бирон осторожно захромал – все-таки он повредил ногу при приземлении – в сторону от выстрелов. В принципе, где-то здесь должны быть кавалеристы Буденного – победитель абиссинцев наступал и рвался к Варшаве, так что у итальянца имелись некоторые шансы встретить здесь своих союзников. Но вот что настораживало – так это далекие выстрелы. Во-первых, к пистолетным выстрелам теперь явно примешивались винтовочные, и даже вроде бы из охотничьих ружей, а во-вторых, лес, по которому он теперь шел, невелик, и рано или поздно ему придется выйти на открытое пространство…

– Эй, лейтенант!

Навстречу Уго из густого кустарника выбрался их стрелок-радист, сержант Солари. Он широко улыбался, но Бирон видел, что одной рукой Солари аккуратно придерживает вторую.

– Зацепило? – поинтересовался лейтенант.

– Нет, – отрицательно качнул головой сержант. – Похоже, вывихнул, когда приземлялся. Но это ерунда… Там наш бомбардир на дереве повис. Парашютом зацепился… – Солари качнул головой куда-то в сторону, – Сам я его снять не могу, вот и пошел искать наших. Или русских… А то ведь ему там висеть как-то не того…

– Пошли, – махнул ругой Уго. – Показывай дорогу. А кстати, стрельба – это не в той стороне?

– Нет, – успокоил его Солари. – Это, наверное, поляки. Или какая-нибудь местная самооборона. Ищут наших. Я, когда летел, видел, как русские из «пьяджо» прыгали…

Именно в этот момент выстрелы загремели намного ближе, но тут же смолкли. А потом над лесом пронесся отчаянный, дикий крик.

Оба летчика рванулись туда, откуда шел этот ужасный вопль. Но потом Уго спохватился. Он резко остановил Солари:

– Стой! Оружие достань…

Радист вытащил из кобуры старенький потертый «глизенти» и остановился в нерешительности. Взвести затвор с поврежденной рукой не представлялось возможным. Он просительно взглянул на лейтенанта. Тот кивнул и протянул руку:

– Давай взведу.

Он вернул сержанту заряженный пистолет, еще раз проверил свою «беретту» и осторожно, крадучись двинулся вперед. Радист следовал за ним, очень стараясь не шуметь.

Но шуметь они могли совершенно спокойно. Сейчас даже стадо диких кабанов, бегущее от стада носорогов, не могло бы перекрыть этот чудовищный крик, рвущийся, казалось, не из человеческого горла, а идущий словно бы отовсюду. Будто кричал сам лес…

Поляна открылась внезапно. Итальянцы выскочили на нее и замерли, не в силах поверить открывшемуся перед ними зрелищу. Несколько человек прижимали к земле неистово бьющегося летчика, одетого в советский комбинезон. А еще двое методично взмахивали косами, отрезая от него небольшие куски. По живому…[152]

Рядом на дереве висели окровавленные куски тела другого несчастного. Вот крик перешел в хрип, в какое-то надсадное бульканье… Словно в забытьи Уго поднял пистолет.

Выстрел ударил хлестко, и один из «косарей», дико взвыв, рухнул наземь. Рядом загрохотал пистолет Солари. Поляки кинулись врассыпную, но пули все же догнали их, и лишь двоим удалось укрыться за деревьями. Итальянцы кинулись к русскому.

Союзник был безнадежно искалечен. Он лежал в луже крови: без носа, без пальцев на руках, со срезанными со спины и бедер кусками мяса. Уго хотел было нагнуться, чтобы точнее определить повреждения, но рядом бухнул «глизенти» Солари, и русский ткнулся в землю с пробитой головой.

– Легче ему будет, – пояснил сержант. – В Ливии вот тоже так… Приходилось самим… – Тут он вдруг дернулся и потянул лейтенанта здоровой рукой к лесу. – Уходить надо, товарищ лейтенант. Сейчас они своих приведут…

Бирон кивнул, и они сорвались с места. Лейтенант только сожалел, что у него всего-то две обоймы. Было, теперь осталось меньше…

– Слушай, сержант, – пробормотал он на бегу. – Если что – не оставляй меня этим… Пристрели.

– Ага, – выдохнул Солари. – А если что – ты меня.

Они бежали на самом пределе сил, они даже не дышали, а точно отгрызали куски от воздуха и силой заталкивали их в грудь. В глазах темнело от напряжения, а в мозгах билось только одно: «Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!..»

По Радомскому шоссе не спеша рысили два десятка кавалеристов. Разведывательный взвод восьмого кавалерийского полка второй дивизии Червонного казачества шел дозором к Варшаве. Внезапно один из конников подъехал поближе к командиру и тронул его за плечо:

– Ось там, – негромко произнес он. – Воронье кружить.

Лейтенант Кривошлыков, племянник героя Донской Советской республики, сбил на затылок буденовку – подарок отца, и привстал в стременах. Действительно где-то там, далеко-далеко, у самого горизонта виднелось маленькое мерцающее пятнышко, дрожащее и перемещающееся над черной полоской леса.

– И что ж это за воронье? – поинтересовался он небрежно. – Что они – съезд там устроили, что ли?

Некоторые из разведчиков засмеялись, но тот, что обратил внимание командира на ворон, поморщился:

– Цыть, жеребцы стоялые! Чё регочете? Того не понимаете, что коли воронье – беспременно мертвяки?

Смех оборвался, точно обрезали. Кривошлыков махнул рукой:

– А ну, казаки! Поглядим-ка: что там?

Взвод перешел на легкий галоп, устремляясь к месту вороньего пиршества. Постепенно всадники ускорились, и теперь уже неслись во весь опор. И вдруг…

Всадники разом осадили коней и уставились на стоявший на обочине телеграфный столб. На нем, подвешенный за руки, висел человек. Вокруг не было никого, лишь несколько мальчишек в небогатой крестьянской одежде периодически швырялись в висящего камнями, которые подбирали тут же, на щебенчатом шоссе.

Должно быть, мальчишки посчитали разведчиков за польских улан, потому что, бросив в их сторону пару взглядов, больше не обращали на них никакого внимания. Кривошлыков пригляделся и охнул: на висевшем человеке еще можно было разглядеть остатки военной формы. Советской…

В глазах потемнело от дикой ярости.

– Взвод! – заорал лейтенант, выхватывая из ножен шашку. – В атаку, марш! – И добавил, уже не помня себя от злости: – Руби ублюдков! Кроши щенков панских!

Только тут мальчишки поняли, что ошиблись, и кавалеристы – вовсе не уланы. Но было уже слишком поздно. Они прыснули в стороны от дороги, да только не судьба человеку убежать от несущегося бешеным аллюром коня. Взблескивали на неярком августовском солнышке клинки, и маленькие мучители валились точно рассеченная на тренировке лоза…

Двое буденновцев сняли со столба человека. Тот был еще жив, но… Конники с ужасом смотрели на его лицо с вырезанными глазами и отрезанными губами, на кисти рук, с чуть не до кости впившейся проволокой, на которой он висел, на изуродованный пах. От неловкого движения человек дернулся и замычал, и молодого сержанта-разведчика затошнило: языка у человека тоже не было.

Пожилой кавалерист поднял свой карабин и выстрелил несчастному в голову. Лейтенант Кривошлыков кивком одобрил его действия: если даже они и довезут бедолагу до лазарета, что вообще-то весьма сомнительно, то каково этому еще вовсе не старику будет жить вот так, обрубком человека? Лучше уж легкая смерть…

– А ведь и в деревне небось такие же найдутся, – один из бойцов высказал беспокоившую всех мысль. – Надо бы съездить да поглядеть…

Красноармеец не ошибся. На маленькой деревенской площади висели вверх ногами еще двое. Присмотревшись, лейтенант опознал на одном из повешенных – том, у которого ноги обуглились – верно, в костре жгли, суки! – остатки итальянской летной формы.

– Ну, суки… – прошипел Кривошлыков так, что двое всадников, бывших рядом, невольно шарахнулись в стороны. – Ну, гадюки… А ну, робята… ЖГИ ВСЁ НА Х…! И ВСЕХ – НА Х…!

Деревня запылала с четырех концов. По улицам с воплями метались жители, пытаясь спасти свое добро из горящих домов, но конники Второй Червонноказачьей, озверевшие от увиденного, никому не давали пощады. Гремели выстрелы, отсветы пламени мерцали на голоменях клинков, и поляки валились на землю…

Один из крестьян бросился на всадников с вилами наперевес, но очередь из пистолета-пулемета опрокинула его навзничь. Деревенский жандарм успел дважды выпалить из своего карабина и рухнул с разваленной надвое головой. Ксендз пытался взывать к милосердию, и Кривошлыкову стоило немалых усилий убедить своих бойцов просто пристрелить попа, а не приколотить его, как летчика, к дверям полыхающего костела…

– …Товариччи! Товариччи!

– Кто тут? А ну, вылазь!

Из-за горящего амбара выполз человек в итальянской летной форме. Лицо его было рассечено глубоким шрамом и густо залито кровью, но в руках он сжимал пистолет. Он с видимым усилием встал на ноги и, шатаясь, подошел к буденновцам:

– Аэролейтенант Уго Бирон, Сквадрилья Бомбардименто[153] пятнадцать «А», – он козырнул и покачнулся. – Товариччи, тут мой радисто, Солари. Вы наччли его? Его надо спасти…

– Прости, товарищ, – Кривошлыков соскочил с коня и тоже представился. – Видели мы твоего радиста… Убили его…

Лейтенант Бирон сглотнул. Командир кавалеристов протянул ему флягу, тот глотнул и закашлялся: во фляге оказалась водка. Тут же итальянцу протянули кусок хлеба и другую фляжку, на сей раз – с водой. После алкоголя Уго Бирон почувствовал себя немного лучше и принялся горячо рассказывать, как его сбили, как они бежали по лесу и что при этом видели. Как они выскочили на ораву местных крестьян с косами и вилами, и сержанта Солари сразу ударили косой по ногам, а он принялся отстреливаться и еле-еле ушел от преследователей…

– Lo sentii gridando[154], хотел… стрелить его… Там сольдат… кавалери… искать меня… Не найти…

– Польские уланы? Сколько?

– Быть здесь… уходить…

– Давно? – и Кривошлыков показал итальянцу часы. – Сколько времени, как ушли?

– Уно час… два час… Я не смотреть на… – и итальянец в ответ продемонстрировал свои часы.

– Ладно, черт с ними, – лейтенант кавалеристов махнул рукой. – Уходить надо, да и тебя в госпиталь надо доставить…

Уцелевшие жители еще долго боялись вылезти из своих убежищ. Лишь когда все окончательно убедились, что страшные красные ушли, они выбрались на свет из остатков подвалов и погребов, сбились в кучу и побрели к Варшаве. Там они рассказали встреченному уланскому патрулю о страшных зверствах красных. Большевики кидаются на всех, уверяли беженцы, безо всякого повода кидаются…

Информация о польских зверствах быстро разошлась по всей Первой конной и вызвала волну погромов в деревнях и селах, попадавшихся на пути красноармейцев. Наверное, единственное, что могло бы спасти местного жителя от скорой расправы мстителей – партийный билет Польской коммунистической партии. Но таких буденновцам не попадалось…

Сашка сидел в своем маленьком кабинете и перебирал пришедшие с фронта донесения. Вот отчет о фронтовых испытаниях орудий Бр-2. Неплохие пушки, но живучесть ствола оставляет желать лучшего… На лист легла резолюция:

ОКБ завода «Баррикады». Срочно разработать и внедрить комплекс мер по увеличению живучести ствола. При необходимости привлечь к работам специалистов ЦКБ ГАУ и завода № 172, а также лично тт. Грабина и Петрова. Об исполнении доложить.

Особый отдел ЦК ВКП(б) А. Сталин

Следующим оказался отзыв артиллеристов Буденного о грабинском дуплексе. Он слегка поморщился от неуемных восторгов, но – почему бы и нет? В конце-то концов, этим ребятам виднее, хороши орудия или нет. Впрочем, это довольно любопытно: из своего прошлого-будущего он хорошо помнил, что лучшей пушкой Второй мировой вполне законно считалась грабинская ЗиС-3 калибром 76 мм. А тут увеличение до 95 мм? Интересно, интересно…

Он отписал Владимиру Гавриловичу свои поздравления, присовокупил хвалебные отчеты буденновцев и взялся за следующий толстенный конверт, отмеченный пометкой «Воздух»…

Сперва он даже не понял, что именно он читает и какие фотографии смотрит. На минуту ему показалось, что он снова разбирается в документах о преступлениях недоброй памяти ИГИЛ, но потом…

Тела, разрубленные на куски и развешенные на ветвях деревьев, люди с вырванными глазами и половыми органами, отрезанные уши, отрубленные пальцы и руки… И ВОТ ЭТО ВСЕ НАТВОРИЛИ «ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ» ЕВРОПЕЙЦЫ?!! Да мать их за ногу, лишний раз убеждаешься в прелестях «европейских общечеловеческих» ценностей…

Александр залпом выпил стакан нарзана, минуты две помедитировал, чтобы успокоиться, и решил, что такие преступления надо обсуждать со Сталиным. Он протянул руку к телефонной трубке, когда…

ДР-Р-Р-Р-Р-Р! Телефон взорвался оглушительным звоном.

– Слушаю!

– Товарищ Саша? Зайди-ка ко мне, сынок…

«Мистика просто», – думал Белов, проходя мимо Поскребышева в знакомый кабинет. Сталин сидел за столом и лишь приподнял голову на звук открывшейся двери. Молча кивнул и также кивком указал на стул: проходи, мол…

Сашка сел и положил перед собой папку с документами, присланными из Первой конной.

– Слушаю, дайде…

Сталин помолчал, затем не торопясь набил трубку и раскурил ее. Еще с минуту смотрел на голубой табачный дымок, а затем придвинул к Сашке кожаный бювар:

– Читай.

Александр извлек тонкую стопку бумаг и принялся изучать документы. Четыре доклада, один рапорт и восемь самых натуральных доносов. Маршал Союза ССР Буденный С. М. преступно бездействует, смотрит сквозь пальцы на вопиющее поведение бойцов вверенной ему армии, покрывает своих любимчиков Апанасенко и Городовикова – как видно, и сам греет руки на грабежах и погромах…

Дочитав последнюю страницу, Сашка отложил ее в сторону и демонстративно вытер руки извлеченным носовым платком. Иосиф Виссарионович чуть поморщился, но спросил совершенно спокойно:

– Что делать будем? С этим всем?

– Ну, можно в клозет отнести… – Сашка тоже поморщился. – Товарищ Сталин, а вот у меня тоже документы кое-какие имеются. Ознакомьтесь.

Сталин открыл папку, принесенную Беловым, быстро пробежал глазами протоколы, чуть задержался на фотографиях.

– Полагаешь, это – достаточное оправдание для подобного поведения бойцов и командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии? – спросил он, сверля Сашку взглядом. – Есть мнение, что нельзя на преступление отвечать преступлением. Согласен, товарищ Саша?

– Есть еще мнение, что человек – не машина, и чувствам своим иногда должен волю давать. Иначе с ума сойдет.

Сталин помолчал, затем закрыл папку и убрал ее в стол.

– Значит, решение будет такое, – подытожил он жестко. – Поставить товарищу Буденному на вид, что подобное впредь недопустимо и будет караться со всей суровостью. Издать приказ о недопустимости самосуда. За прошлое – не судить, но если еще кто-нибудь… – Рука вождя с силой сжала трубку. Он внимательно взглянул на Сашку. – Все случаи надругательства, зверств и пыток над военнослужащими РККА, Ротевера и Армии Народной Италии тщательно протоколировать, документировать и предоставлять в распоряжение Коминтерна. Наркому Индел дать указание подготовить ноту в Лигу Наций… Другие мнения есть? Нет? Очень хорошо.

Нота народного комиссара иностранных дел тов. Г. В. Чичерина всем послам и посланникам стран, с которыми СССР имеет дипломатические отношения:

По поручению Правительства Союза Советских Социалистических Республик имею честь довести до Вашего сведения следующее:

В распоряжение Советского Правительства поступили и продолжают поступать документы и протоколы о том, что польские, румынские, финские солдаты и офицеры, а также военнослужащие бывших Прибалтийских государств производят надругательства и пытки над военнопленными из числа бойцов и командиров РККА, Ротевера и Народной Армии Италии вплоть до прямого уничтожения, не останавливаясь ни перед какими преступлениями, ни перед какой жестокостью и насилием.

Советское Правительство заявляет, что эти злодеяния не являются случайными эксцессами отдельных недисциплинированных воинских частей, отдельных польских, румынских или финских офицеров и солдат. В настоящее время Советское Правительство располагает недавно захваченными в штабах разгромленных частей центральноевропейских армий документами, из которых явствует, что чинимые польскими, румынскими и финскими военными кровавые преступлении и зверства совершаются ими в соответствии с приказами своего командования.

Действия Красной Армии, Ротевера и НАИ в ожесточенных боях вскрыли поистине неописуемую картину методического и неслыханно жестокого осуществления центральноевропейскими армиями указанных выше преступных планов Мосцицкого[155], Тэтэреску[156], Маннергейма и других пролезших к власти правителей Центральной Европы.

Настоящим Советское Правительство доводит до сведения всех народов документы и факты из громадного количества имеющихся в его распоряжении, подтверждающие планомерный характер злодеяний и показывающие, что зарвавшиеся правители и их пособники дошли до предела жестокости и морального падения.

То, что центральноевропейские правительства являются бандой убийц и поставили своей целью истребление наших граждан – это видно из чудовищных преступлений поляков, румын, финнов, прибалтов в отношении советских военнопленных. В распоряжении Советского Правительства имеются сейчас многие сотни документальных подтверждений кровавых преступлений в отношении советских военнослужащих. Непреложно установлено, что польское и румынское командования, желая мстить за поражения своих армий, ввели повсеместную практику физического уничтожения советских военнопленных.

На всем протяжении фронта от Балтики до Черного моря обнаружены трупы замученных советских военнопленных. Почти во всех случаях эти трупы носят следы страшных пыток, предшествовавших убийству. Части Красной Армии обнаруживают в отбиваемых ими у противника блиндажах, деревоземляных точках, а также в населенных пунктах трупы убитых после зверских пыток советских военнослужащих. Все чаще повторяются такого рода факты, зафиксированные в актах, подписанных очевидцами: 2 и 6 июля 1936 г. на Румынском фронте в районе высоты 566,3 Джантора были найдены 9 трупов военнопленных красноармейцев, настолько зверски истерзанных румынами, что опознать удалось лишь 2 трупа. У замученных военнопленных были выдернуты ногти на пальцах, выколоты глаза, у одного трупа была вырезана вся правая часть груди, у других – обнаружены следы пыток огнем, многочисленные ножевые раны, разбитые челюсти.

Такие же зверства творят на Крайнем Севере и финские военнослужащие. На Карельском фронте при наступлении частей Красной Армии были обнаружены десятки трупов израненных красноармейцев, замученных финскими солдатами. Так, у красноармейца Сатаева финны выкололи глаза, отрезали губы, вырвали язык. У красноармейца Гребенникова они отрезали ухо, выкололи глаза и вставили в них пустые гильзы. Красноармейцу Лазаренко после долгих пыток финны раздробили череп и набили туда сухарей, в ноздри вогнали патроны, а на груди раскаленным металлом выжгли пятиконечную звезду.

Вот некоторые факты массовых убийств советских военнопленных из длинного трагического списка этих убийств.

Военврач 3-го ранга Л. Б. Гиндин, служивший до пленения в 160-м полку 18-й дивизии 6-й армии советского Западного фронта, рассказывает, что поляки прежде всего «выискивали среди пленных жидов и комиссаров. За выданных обещали хлеб и консервы. Но красноармейцы не выдавали».

Л. Гиндин также вспоминает, что с него «сняли сапоги и одежду, дали вместо них отрепья. По одному вызывали на допрос. Потом повели босиком через деревню. Подбегали поляки, били пленных, ругались. Конвой им не мешал».

В деревне Несутичи Любчанского района Новогрудской области наступающими частями Красной Армии найдено 29 раздетых трупов пленных красноармейцев и командиров без единой огнестрельной раны. Все пленные убиты ножевыми ударами. В той же области, в селе Ждановичи, польские уланы поставили у стога сена 8 пленных красноармейцев и двух девушек-санитарок и подожгли стог. Когда обреченные на сожжение люди пытались бежать из огня, поляки их перестреляли. В селе Кошелево поляки, захватив 6 тяжело раненных бойцов и командиров, раздели пленных, сорвали с их ран повязки, кололи штыками, ломали руки, раздирали раны, подвергали иным пыткам, после чего заперли в сарае и сожгли.

Несмотря на все это, Советское Правительство, верное принципам гуманности и уважения к своим международным обязательствам, не намерено даже в данных обстоятельствах применять ответные репрессивные мероприятия в отношении польских, румынских, финских и прочих военнопленных, и по-прежнему придерживается обязательств, принятых на себя Советским Союзом по вопросу о режиме военнопленных по Гаагской Конвенции 1907 года, подписанной также, но столь вероломно нарушенной во всех ее пунктах странами Центральной Европы.

В то же время Советское Правительство заявляет, что преступные центрально-европейские правители и их пособники, виновные в убийстве советских военнопленных, должны понести всю тяжесть ответственности за эти чудовищные злодеяния.

Интересы всех свободолюбивых народов, интересы всего человечества требуют, чтобы как можно скорее и раз навсегда покончить с шайкой оголтелых убийц, именуемой правительствами стран Центральной Европы.

* * *

Таковы зверства и злодеяния, чинимые центральноевропейскими разбойниками над советскими военнопленными, перед которыми бледнеют зверства и злодеяния инквизиции, гуннов и вандалов.

Советское Правительство в известном Приказе народного комиссара обороны товарища Сталина от 23 июля 1936 г. заявило, что у народов Советского Союза и Красной Армии «нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе и к польскому народу», наша Красная Армия воспитана «в духе равноправия всех народов и рас, в духе уважения к правам других народов», что у Красной Армии «нет и не может быть таких идиотских целей», как истребить какой-либо народ.

С тем большим основанием и с тем большим правом Красная Армия, Ротевер и Народная Армия Италии будут громить и истреблять противников, отстаивая свободу, честь и независимость родины, защищая свободу и счастье народов против империалистов.

Разоблачая перед всем миром злодейские дела центральноевропейских армий, выразившиеся в бесчисленных преступлениях, грабежах, разрушениях, опустошениях, зверствах, издевательствах, насилиях и убийствах, чинимых ими, и доводя об этом до сведения всех Правительств, с которыми СССР имеет дипломатические отношения, – Правительство Советского Союза от имени народов Советского Союза заявляет: так называемые «правительства» Польши, Румынии, Финляндии, Югославии и их пособники не уйдут от суровой ответственности и от заслуженного наказания за все их неслыханные злодеяния.

Примите уверения в совершеннейшем к вам почтении, Г. Чичерин

Разумеется, в «либеральной прессе» поднялся вой о неслыханных жестокостях «комиссаров и казаков», но тут «независимость» средств массовой информации сыграла над своими хозяевами злую шутку: издания, финансируемые оппозиционными силами, с радостью ухватились за ноту Чичерина и приложенные к ней документы. «Гардиан» напечатал статью, в которой приводились для сравнения фотографии изуродованных трупов красноармейцев и итальянцев и подобные трупы английских «томми», на свою беду попавших в руки индийских повстанцев. Несмотря на вызываемый ужас, эти фотографии оказались почти идентичными, в результате чего рупор вигов задавал естественный вопрос: «А кому, собственно, мы помогаем? Те ли это люди – наши союзники? Или это братья-близнецы тех дикарей, с которыми до сих пор отчаянно бьются наши бравые Томми Аткинсы?»

Эту статью перепечатали в Канаде, Австралии, Южно-Африканском Союзе, но это было не самое страшное. Куда хуже было то, что эту статью, не сокращая и не давая собственных комментариев, опубликовали несколько крупных газет в Соединенных Штатах. Перед их издателями стояла задача: отвлечь население от ужасов, творящихся дома, что они с блеском и проделали…

Кривошлыкова даже наградили медалью «За отвагу», к которой его представляли ранее, а вот Городовиков получил от Буденного жесточайший разнос: «Ты что ж, Ока, рассукин ты сын, тихо не мог все прокрутить?!! Кто твоим абрекам велел это все показывать? Да еще и журналюгам?!!» Последнее словцо Семен Михайлович подцепил от Сашки Белова-Сталина, и оно пришлось ему так по душе, что он вставлял его и к месту, и не к месту. Однажды маршал даже умудрился, забывшись, поименовать так казака Шолохова, правда, тут же извинился перед налившимся кровью казаком. «Ежели не умеете по-тихому гадов в распыл пускать – научу! Сережку Кирова попрошу – он вам враз все разобъяснит! И покажет!!!»

Когда об этом разносе сообщили Сталину, он фыркнул, а потом позвонил Александру. Рассказал ему, чуть приукрасив факты, и, довольно улыбаясь, слушал заливистый смех на том конце провода…

12

Если бы на Марсе была жизнь, мы бы увидели вспышки взрывов и клубы дыма.

Неизвестный астроном-любитель

Жертвы тайфуна в Корее, Токио 31 августа. (ТАСС). Агентство Домей Цусин сообщает, что, по данным корейского генерал-губернаторства, в результате тайфуна число человеческих жертв в Южной Корее достигло 1104 человек убитых, 1038 ранены и 426 пропавших без вести. Разрушено 31 282 дома, затоплено 46 225 домов. Затонуло 1018 различных судов. В 17 местах размыты железнодорожные линии. Снесены 54 плотины. Погибло свыше 37 тыс. акров рисовых посевов.

«Правда», 1 сентября 1936 года

Продолжается процесс над расхитителями и саботажниками, парализовавшими работу Краснопутиловского завода. На скамье подсудимых более ста двадцати человек, и большинство замешано лишь в работе, приведшей к огромному ущербу советской экономике, и в преступной халатности.

Общая сумма ущерба составляет более ста тридцати миллионов рублей.

С лёгкой руки бывшего директора завода пышно расцвело кумовство и круговая порука, а хищение средств и материалов достигло невиданных величин.

Расследование, которое вело Ленинградское Управление НКВД во главе со старшим следователем майором милиции Степаняном, ещё не закончено. Все расхитители и саботажники будут выведены на чистую воду и осуждены по всей строгости наших законов!

«Ленинградская правда», 3 сентября 1936 года

Ранним утром четвертого сентября в предместьях Варшавы прогремели первые выстрелы. Две «кабээмки» из состава семнадцатого отдельного разведывательного батальона с приличной дистанции расстреляли передовой пост армии «Варшава», а уже через два часа развернувшаяся с марша батарея Ф-28 открыла ураганный огонь по оборонительным сооружениям поляков.

К тому времени как окопы, дзоты и пара бетонных колпаков, наскоро отлитых на заводах Праги[157], были перемешаны с землей и кровью своих защитников, на позицию вышли танки и бронеавтомобили корпуса Рябышева[158]. Со свойственной ему горячностью Дмитрий Иванович попытался с ходу ворваться в город, но увяз в уличных боях, потерял треть бронетехники, лично возглавил атаку своих кавалеристов и был вынесен с поля боя тяжелораненным.

Первоконники в составе легкотанкового эскадрона, конного полка и трех рот «алабинцев» сумели зацепиться за полотняный завод и организовали ночную атаку, в результате которой поляков выбили еще из четырех кварталов и лишили польскую столицу электроснабжения: две сотни кубанцев вместе с полудесятком КБМ и десятком БТ-5 ворвались в здание электростанции и закрепились там. Утром ополченцы Варшавского университета предприняли две отчаянные попытки отбить электростанцию, во время которых почти полностью и полегли…

Шестого сентября Буденный получил неожиданное подкрепление: в районе Варшавы высадилась итальянская парашютно-десантная бригада. Муссолини горел желанием доказать, что его армия может побеждать не только, если убили какого-то Нино, которого, кстати, так и не сумели найти, но и во время серьезных войсковых операций.

Узнав о прибытии итальянских союзников, маршал Буденный покривился и дернул себя за ус: он-то хорошо представлял себе, на что способны потомки великих римлян. Насмотрелся в Абиссинии. Но парашютисты оказались бравыми парнями, и уже седьмого сентября Семен Михайлович, крякая от удивления, подписывал представления на награждение особо отличивших парней с Аппенинского полуострова, бормоча про себя: «И ничего странного. Вон в двадцатом – Хагана[159] к ордену представлял, рубился как черт. И не казак. Итальянцы вот – тоже не казаки. А дерутся хорошо…»

Седьмого сентября один из штурмовых батальонов «алабинцев» прорвался к штабу армии «Варшава» и вырезал его целиком. Чудом уцелели лишь командующий – генерал Руммель[160] и его адъютант, которых просто не было в здании…

Девятого сентября войска генерала Городовикова вышли к Висле, разрезав армию «Варшава» на две части. Именно в этот день Первая конная получила еще один существенный козырь: по личному приказу Тельмана в подчинение Буденному передали экспериментальную группу пикирующих бомбардировщиков Ju-87, которая передислоцировалась в район штаба Первого Маршала. Тридцать бомбардировщиков вместе с техническим персоналом прибыли около полудня, но уже вечером произвели первый боевой вылет.

Положение Варшавы стало катастрофическим, и одиннадцатого сентября генерал Руммель отдал приказ о прекращении сопротивления. Впрочем, лично его это не спасло: за зверства над пленными он был осужден военным трибуналом и расстрелян через семь часов после подписания капитуляции…

На совещании присутствовали не только офицеры Ротевера и Красной Армии, но и Итальянской республиканской армии. Вопросов, вынесенных на совещание, было много, и Герд-Пауль Белов быстро листал выданные материалы, подчёркивая красным карандашом нужное илюбопытное.

Вообще совещание было довольно интересно спланировано, так как кроме основной ветки, было ещё много отраслевых, таких как секция для авиаторов, танкистов, командиров инженерно-сапёрных подразделений и частей снабжения и обеспечения.

Но главной темой совещания оставалась война. Польская кампания, война на севере с Финляндией и нарастающие обострения на Дальнем Востоке. Также обсуждали регион Средиземного моря и совместные операции против британского флота.

Дела морские мало интересовали генерала, но мельком он успел увидеть и обсуждение кораблестроительной программы трёх стран, и даже споры моряков с авиаторами о роли и функциях авианосцев.

Но главная баталия разразилась на закрытом совещании, куда пригласили по пять представителей от трёх стран и где обсуждались перспективы советско-финской войны.

На руки раздали аналитический доклад, где грамотно и по стадиям описывались все трудности войны на Карельском перешейке, начиная от проблем с взломом линии укреплённых сооружений и кончая снабжением и потерями от огня снайперов.

Сухим военным языком всё было изложено настолько чётко и ясно, что Герд-Пауль и сидевший рядом командующий Восточной группой войск синхронно поёжились и переглянулись.

– У вас, камерад генерал, тоже возникло ощущение, что те, кто писал этот доклад, словно побывали там, на этой войне?

– Да, – Герд-Пауль кивнул. – Странно, но это так. Но непонятно, зачем нам дали этот документ.

– Сейчас узнаем, – генерал кивнул на выходящего к трибуне молодого человека со знаками различия корпусного комиссара.

– Здравствуйте, товарищи. Hallo, Kameraden. Ciao, compagni, – юноша говорил на русском, а те, кто не понимал, слушали голос переводчика, который доносился до них через маленькие наушники, провода от которых тянулись в подлокотник кресла. – Разведка Красной Армии установила концентрацию сил финской и шведской армий на границе возле Ленинграда, что создает опасность обстрела города огнём дальнобойной артиллерии даже без пересечения государственной границы. Что вызывает необходимость просчёта ответного удара на северном направлении с целью обеспечить безопасность мирного населения. Вы уже ознакомились с нашей аналитикой по данному вопросу, и наш прогноз неутешителен. При штурме линии долговременных огневых точек на Карельском перешейке практически гарантирован высокий уровень потерь как от огня самих дотов, так и от действия летучих диверсионных групп, в состав которых будут входить снайперы и подрывники. Кроме того, сложный, пересечённый рельеф местности будет создавать дополнительные трудности для перемещения войск и техники. Местность изобилует болотами и каменистыми преградами, что создает дополнительные трудности для манёвра войсками.

Генеральный штаб РККА предлагает два варианта развития кампании. Первый – штурм долговременных огневых точек и мест расположения войск силами штурмовой авиации с использованием бомб крупного калибра, и насыщение штурмуемой полосы разведывательно-диверсионными частями. Таким образом, наши наземные части будут захватывать уже освобождённую территорию, не вступая в соприкосновение с финской армией. Второй вариант – это наземный штурм с применением артиллерии, моторизованных и конно-механизированных частей.

– Я вижу, в зале у товарищей возник вопрос, а зачем нам, собственно, второй вариант, если есть относительно бескровный первый? – Александр так знакомо для многих усмехнулся. – У каждой армии нашего союза стоят или будут стоять сходные задачи – взлом укреплённой оборонительной линии. Сейчас все государства, вовлечённые в войну, а также те, кто ещё по разным причинам в неё не вступил, активно создают оборонительные сооружения на всех опасных участках. И вопрос это далеко не праздный, так как именно действия армии будут определять облик и динамику будущей войны.

Дирк Вестфаль вытер рукавом пропотевшего «фельдграу» мокрое лицо и обратным движением прихлопнул особо нахального комара.

– Шайсе! Терьмо, мать тфою са ногу! – выругался Вестфаль на двух языках и обернулся назад: – Навались, ребята! Нам надо протащить это свинское собачье дерьмо на позицию к девятнадцати ноль-ноль!

– Геноссе гауптман, а может, дождемся темноты? – неуверенно спросил кто-то из-за гусениц чудовищной махины. – Тогда нас эти чьюхонзи не заметят…

– Во-первых, не «чьюхонцы», а финские пролетарии и крестьяне, стонущие под игом капитала, – наставительно произнес Дирк Вестфаль и прихлопнул еще одного комара. – А во-вторых, темноты здесь ждать еще очень и очень долго. «Белые ночи», слыхал, геноссе боец? Так что нечего «льясы тотшить» – берись за топоры, ребята!

Правда, «топоры» оказались весьма условными: немцы попарно взялись за здоровенные бензопилы и принялись сосредоточенно валить деревья. Поднявшийся треск двигателей напоминал атаку мотоциклетного батальона. С грохотом рухнуло первое дерево, второе, третье…

Тут-то и пришла очередь топоров: фельд-пионеры и артиллеристы сноровисто обрубали сучья, а голыми стволами гатили слабый грунт дороги. И вот, наконец, апофеоз! Зарокотал могучий двигатель, и на гать выползло ОНО – чудо-оружие Ротевера. Громадный орудийный ствол на гусеничном шасси смотрелся как-то неправильно – очень уж он был толст. А само шасси было каким-то чрезмерно длинным и даже на вид неуклюжим…

То полз на позиции самоходный нарезной миномет «Карл Маркс» – продукция компании «Рейнметалл-Борзиг». Проектирование этого чудовища началось еще при Гитлере, а потом, в пылу сражений Гражданской войны в Германии, задание просто забыли отменить. Вернее, никто и понятия не имел, что Адольф – чтоб ему на том свете в дерьме захлебнуться! – оказался настолько бесноватым, что пожелал иметь на вооружении эдакое вундерваффе, эдакого монстра!

Первый образец этого чуда был испытан в середине тридцать пятого года. Командование Ротевера за голову схватилось: зачем могло понадобиться орудие, швыряющее снаряды калибра 600 мм и весом в четыре тонны всего лишь на тысячу двести метров максимум, высшие командиры Красной Германии не то что не знали, а даже и вообразить не могли! Вот только объяснять в ведомстве Баника, куда и для чего были потрачены народные деньги – от такой перспективы красные генералы отказались наотрез: в подвалах Народной Безопасности с плеч легко слетали не только погоны, но и головы! А потому в рекордно короткие сроки, работая по тридцать и даже сорок часов в сутки, генералитет в муках родил «уточненное техническое задание на Gert 040[161]» и принялся ждать, что из этого получится, одновременно направив на завод представителей Ротевера, которые лозунгами, руганью, а иной раз и зуботычинами всемерно ускоряли производство улучшенного образца.

В результате этих работ снаряды чудовища «похудели» вдвое, но и дальность стрельбы возросла более чем в три раза. Теперь оставалось только испытать эту громадину в боевых условиях, и можно докладывать о создании суперорудия…

Войну с Чехословакией командование Ротевера встретило с затаенной радостью: вот оно! Вот где пригодится их чудо-оружие, наследник знаменитой «Толстой Берты»! Вот они – бетонные ансамбли, которые надо будет разрушать могучими двухтонными снарядами. Но восторги оказались преждевременными: укрепления в Судетах большей частью не были достроены, а те, что чехи все-таки успели ввести в строй, можно и обойти. Так что известие о войне с Финляндией, на которой настаивал юный Александер Сталин, явилось целебным бальзамом для истерзанных ожиданием неприятностей душ германских командиров.

И закипела работа. Сперва для орудия, получившего имя собственное – «Карл Маркс» – в спешном порядке изготовили четыре транспортера снарядов на базе танков Т-26. Каждый бывший танк мог перевозить по два снаряда с зарядами, снабжался подъемным краном для погрузки и перегрузки выстрелов, а кроме них появились еще два бронетранспортера о десяти колесах каждый для расчета. Затем один танк БТ-5 переделали в штабную машину, а еще один – в передвижной наблюдательный пункт корректировщиков. И, наконец, снабдили все это «великолепие» специальными железнодорожными транспортерами, добавили два десятка грузовиков, один штабной и один радийный автобус, и стали готовить к перевозке на фронт.

Чудовище разобрали на части, погрузили на грузовое судно и отправили в Ленинград. Там его снова собрали, командование над этим монстром принял целый оберст, а его заместителем стал капитан-цур-зее – как специалист по применению снарядов особо крупного калибра.

Только небеса знают, как намучились в Ленинградском порту с таким «щедрым даром», собирая этот продукт «сумеречного германского гения». После первой неудачной попытки в порт примчались двое проверяющих из Москвы: очень молодой корпусной комиссар с орденами на груди и человек средних лет в генеральском мундире. Генерал внимательно изучил сборочные чертежи и схемы, дважды прочитал инструкцию, а затем принялся давать вполне толковые советы и указания. Под его руководством «Карла Маркса» собрали за два дня, хотя над портом стоял такой густой мат, что даже пролетавшие чайки испуганно шарахались в сторону.

Комиссар, ко всеобщему удивлению, наоборот – молчал и лишь изредка делал какие-то пометки в потрепанной записной книжке. По окончании сборки, когда чудовище своим ходом подползло к железнодорожным путям, между генералом и комиссаром состоялся следующий короткий разговор:

– Мое «кабэ» могло бы сделать этот агрегат и получше, – задумчиво произнес генерал. – Знаете, Александр, если ЦК сочтет необходимым, я могут представить улучшенный образец для вооружения Красной Армии… месяца через…

– Ни в коем случае! – отрезал комиссар и прибавил жестко: – Василий Гаврилович[162], если вам и вашему ЦКБ нечем заняться – вы только скажите. Нагрузим так, что не унесете. А всякую хренотень и кроме вас найдется, кому создавать. И вот тому убедительное доказательство!

И вот теперь мастодонт завода «Рейнметалл-Борзиг» упрямо полз вперед – туда, где красноармейцы уже второй день готовились штурмовать главную позицию «линии Маннергейма». Для ускорения движения командующий немецкой группой войск на Финском фронте генерал Белов бросил на помощь артиллеристам фельд-пионерный полк, и теперь штурмовые саперы, более привычные к огнеметам, минам и тротиловым шашкам, чем к лопатам и топорам, строили гать, тихим добрым словом поминая при этом чокнутого Герда-Пауля Белова, чтоб ему с ведомством Баника и лично с кровавым Генрихом Мюллером тесное знакомство свести!

Гауптман Дирк Вестфаль осторожно выглянул из глубокой пулеметной ячейки. Там, возле пепелища деревни Сумма, мерно вставали и опадали столбы разрывов шестидюймовых снарядов – это работал 8-й гаубичный дивизион РГК. Советские артиллеристы методично нащупывали дзоты – вторую линию обороны финской армии. Первая линия – некогда сплошные линии траншей – превратилась в частую цепочку глубоких воронок, а проволочные заграждения выглядели как измятая, истоптанная трава – фантасмагорический луг, на котором долго отплясывал какой-то безумный великан…

Вестфаль поднес к глазам цейсовский бинокль – предмет зависти советских коллег – и в который раз принялся исследовать местность. Ну вот где здесь могут прятаться эти чертовы доты? Эти засранцы «финские пролетарии, стонущие под игом капитала» так здорово упрятали свои бетонные казематы, что проще отыскать что-нибудь в заднице дьявола! Хотя…

Гауптман пригляделся. Так и есть! Невысокая трава в одном месте примята широкой дорожкой. От взрывной волны так траву не положит – это пулемет! Длинные очереди пригнули травку. Ну-ка, ну-ка… И откуда же вы стреляли, господа белофинны? Ага, ага… Во-о-он тот пригорочек, внешне не отличимый от соседей, вовсе и не пригорок, а завалованный бетонный дот. Ну, вот и очень хорошо, мы тебя сейчас отметим на карте…

– Густав! Передавай, – обернулся Вестфаль к скорчившемуся на дне окопа связисту. – Дот обнаружен. Координаты…

Оберст Релинг уныло взирал на то, как «Карл Маркс» неуклюже ворочается на позиции, наводя орудие положением лафета. Это продолжалось уже почти тридцать минут, а монстр, носящий имя основоположника марксизма, все никак не мог принять нужное положение. Он натужно ревел двигателем, почти исчезая в клубах синеватого выхлопа, его гусеницы рыли глинистый грунт и расшвыривали во все стороны ошметки мха, но каждый раз, как только он останавливался, раздавалась заковыристая брань капитана-цур-зее Штиля, склонившегося над буссолью. Опять промахнулись…

Но вот наконец Штиль заорал, перекрикивая вой мотора, махнул рукой, и «Карл Маркс» занял нужное положение. Релинг тут же подошел к своему заместителю, и оба принялись за расчеты. А еще через несколько минут дрогнула земля, и показалось, что небо над позицией раскололось на части. Чудовище открыло огонь.

Дот Sk-6 вел огонь, ведь, несмотря на артобстрел, проклятые большевистские изверги-фанатики упрямо ползли на позиции отважных финских стрелков. Рядовой Йорьё Аланен, пуская от натуги ветры, тащил ящик с набитыми пулеметными лентами к капралу Эркки Сомппи. Тот поморщился, отпустил рукоятки «максима» и прошипел:

– Ты что, Йолли, в краснопузых задницей стреляешь? Так высунь ее в амбразуру.

Аланен виновато развел руками:

– Чего насмехаешься, Эркки? Можно подумать, у тебя это пшено с горохом в брюхе не бурчат…

Говорил он тихо, но лейтенант Йорма Потила все же расслышал. И как только ухитрился – сквозь пулеметную пальбу и грохот разрывов?..

Он повернулся в сторону правой пулеметной установки и ровным, холодным голосом произнес:

– Если кто-то недоволен пищей – пусть подаст рапорт по команде, а не разводит провокационные разговоры. А если какой-то капрал считает, что некий рядовой не исполняет свои обязанности – пусть наложит на него взыскание и сообщит о том вышестоящему начальнику, а не пускается с этим рядовым в глупые перешучивания, – после чего лейтенант, посчитав свои воспитательные обязанности исполненными, снова припал к перископу. – Господин Кантола, прикажите перенести огонь левого пулемета в квадрат шесть, – сообщил он все тем же ровным голосом.

Второй лейтенант Юсси Кантола, призванный из резерва, принялся торопливо отдавать приказания, бестолково размахивая руками. Его голос периодически срывался на визг, что, впрочем, оказалось и неплохо: режущий уши тембр легко прорывался сквозь треск и грохот.

На разрывы снарядов русских гаубиц гарнизон дота внимания не обращал. Уже несколько «тяжелых чемоданов» рванули совсем рядом, а один – даже над перекрытием, но особого вреда они не причинили. Так, кое-где осыпался песок да мелкие кусочки бетона щелкнули по козырькам форменных кепи.

– Вот, стараются, русские дикари, – прокомментировал очередной неблизкий разрыв весельчак и балагур капрал Вейкко Корпела. – Верно, впервые до пушек дорвались, вот и бабахают. Удивляются: как этот снаряд без крыльев летит?

Солдаты весело заржали. Вся Суоми знала: в Совдепии нечего жрать, неграмотные люди едят траву, потому что хлеб там – только для комиссаров. Ясно, что пушек эти азиаты никогда не видали, да и сколько тех пушек от царской армии осталось? Небось, все, что есть, тут собрали, и снаряды все, какие есть, привезли…

Но в самый разгар веселья произошло нечто неожиданное. Громыхнуло так, что всем показалось, будто они оглохли. И тут же кто-то огромный и невидимый словно бы взял дот и встряхнул его, будто жестянку с леденцами. А может, просто пнул бетонную коробку, точно футбольный мяч, своим великанским сапогом…

Все, кто был внутри, попадали на пол – с повреждениями разной степени тяжести. Дико визжал капрал Сомппи, которому сотрясение бетонного пола переломало обе ноги, беззвучно открывал и закрывал рот рядовой Пааво Хакала со сломанной спиной, потерял сознание от боли лейтенант Потила, разбивший голову о медный кожух перископа, выл ошпаренный паром из разорванного кожуха «максима» весельчак и балагур Корпела.

Рядовые Лайтила и Аланен, что не так сильно пострадали, беззвучно молились, а второй лейтенант Кантола, уставившись в одну точку, безостановочно твердил: «Боже, что это? Этого ведь не может быть!..»

– Двенадцать тысячных левее, – скомандовал гауптман Вестфаль.

– Шевелись, обезьяны! – рявкнул призванный из запаса пожилой фельдфебель Раух. – Э-эх, сюда бы мою малышку, с которой мы мешали бельгийцев с дерьмом…

У Ротевера возникли проблемы с расчетом для своего вундерваффе, так как подготовленных артиллеристов для систем ТАКОГО калибра в строю не имелось. И тогда кто-то особо умный вспомнил: где-то ведь есть еще те, кто во время Великой войны палил по позициям Антанты из «Большой Берты».

Ветеранов разыскали, призвали в ряды Ротевера, обласкали усиленными пайками и отправили в расчет «Карла Маркса». И вот теперь пожилые воины, покусывая седые усы и посапывая коротенькими трубочками-носогрейками, передавали свое бесценный боевой опыт молодому поколению. В условиях, максимально приближенных к боевым. Настолько приближенных, что и не отличишь…

Наводчики и вторые номера яростно вращали маховики горизонтальной наводки, остальные, ритмично ухая, втягивали краном снаряд на подающий желоб. Вообще-то кран должен был работать, забирая мощность от двигателя, но в нем полетела какая-то муфта, и пришлось его перевести на мускульную энергию.

Рядом отчаянно рычал и плевался дымом танк-транспортер, перегружавший очередной снаряд на приемный лоток. Отрывистые команды, подбадривающие вскрики, гул, рев, удары железа по железу – все это сливалось в одну страшную и грозную мелодию боя. И вдруг оберст Релинг поднял руку, раздалось зычное «Готов!», и солдаты, словно очумевшие кузнечики, быстро-быстро попрыгали прочь с шасси, с максимальной скоростью разбегаясь по сторонам. У орудия остались только двое замковых и старший наводчик.

Релинг резко махнул рукой:

– Огонь!

Дрогнула земля, принимая на свою грудь удар отката, замковые пошатнулись, но на ногах устояли. Они принялись открывать затвор, и вот уже громадная гильза, больше похожая на медный бочонок, с глухим звоном скатилась вниз, подскочила и замерла у правой гусеницы.

Из радийного автобуса закричали:

– Геноссе оберст! Корректировщики сообщили: цель поражена!

Вокруг «Карла Маркса» снова поднялась суета. А на месте трехамбразурного дота Sk-6 курилась бурым дымом громадная воронка, да по сторонам валялись куски расколотого бетона…

Бывая по делам в Берлине, Александр заметил, что в столице советской Германии имеется повальное увлечение ношением полувоенной формы. Люди в гражданской одежде, пиджаках, плащах или платьях были наперечёт, и буквально все носили на груди знак принадлежности к одной из военных или военизированных организаций.

Такой всеобщий милитаризм Сашу сильно озадачивал, хотя он и мог понять простых немцев. Во-первых, карточки, введённые ещё во время Первой мировой войны, отменили только сейчас, и то только после того, как в Германию пошли составы с русским хлебом, итальянскими овощами и фруктами и закупаемым за границей мясом. Деньги на закупки выделили из средств Союзного Банка, и впервые за много лет немцы вздохнули свободнее. И поскольку облегчение это чётко ассоциировалось с новой, коммунистической властью, понятно, что симпатии простых граждан были на стороне Тельмана. Кроме того, выплаты за оборудование, технологическую помощь и поставки техники тоже сильно облегчили жизнь простых людей. Ну а форма – форма стоила весьма дёшево, и практичные немцы в повседневной жизни предпочитали пользоваться именно ею, оставив красивую одежду на праздничный случай.

В этот раз Александр приехал с инспекторской поездкой и, быстро закончив дела, заехал к Тельману, чтобы отчитаться в той части, которая касалась немецкой промышленности.

Тельман довольно рассеянно просмотрел папку с документами и, задумчиво глядя на Александра, наклонился к интеркому и попросил принести чай в кабинет.

Поняв, что это, возможно, надолго, Александр внимательно посмотрел на Тельмана, и тот, вздохнув, начал, видимо, давно волновавший его разговор:

– Александр, а когда товарищ Сталин планирует начать переселение немцев в Сибирь?

Если бы в этот момент у Саши в руках был чай, то он наверняка облился бы, но, к счастью, его ещё не принесли, и он только округлил глаза и пристально посмотрел на главу Германской Республики:

– Господи, а их-то за что? Сибирь – это не только огромные просторы и неисчислимые богатства, но и просто очень жёсткий климат. В некоторых местах до минус пятидесяти бывает. Тут нужна определенная стойкость.

– Маркс говорил и писал, что коммунизм – это единство языка, территории и идеологии. Уничтожение национальностей, языковых барьеров и создание новой идеологической системы…

– Стоп, – Александр поднял ладони. – Я, кажется, понял, в чём проблема. Я сразу скажу, что теоретик марксизма из меня никакой. То есть совсем никакой, но вот свои соображения могу изложить, – Александр вздохнул, переводя дух. – Каждая нация имеет свои особые черты. Как положительные, так и отрицательные. Немцы невероятно трудолюбивы, точны и весьма изобретательны. Недаром немецкая механика во всём мире – эталон качества. Русские, наоборот, не склонны к методичному труду, но способны на мгновенный рывок, превышающий человеческие возможности. Создать лучший в мире завод по выпуску автомобилей? Это только немцы. И будет этот завод лучшим в мире, и автомобили будут просто отличные. А вот сделать то же самое в пустыне, да ещё всего за год и голыми руками – это доступно только русским. Да, будет тот завод так себе, машины не первый сорт, но они будут работать и ездить. Итальянцы же – мастера красоты. Недаром половина Ленинграда построена итальянскими зодчими. Но и у них есть свои минусы. Недисциплинированность, неспособность на длительные усилия… И это мы говорим о титульных нациях. И если Германия как компактная и промышленно развитая страна имеет довольно ровный разброс по уровню обучения и национальному менталитету, то Италия уже просто лоскутное одеяло, а в России так и вообще есть народы, пребывающие ещё в родоплеменном строе. Какой там коммунизм, товарищ Тельман? Там бы грамотность обеспечить да сносные условия жизни. Не получится сейчас перемешать всё и получить на выходе что-то приличное. Мы так убьём всё лучшее, что есть в немцах, а русские… мы просто переварим Германию, как переварили десятки других народов. Нужно нам это? Нет, не нужно, – Александр благодарно кивнул женщине, которая принесла и расставила чайный прибор. – Медленно и постепенно. Спокойно и взвешенно. Оценивая каждый шаг, с позиции грядущих и возможных изменений. Обратите внимание, что Ленин тоже не стал уничтожать национальные различия, а наоборот, сделал ставку на национальные особенности. Вспомните, какую должность занимал товарищ Сталин – нарком по делам национальностей. Это говорит о том, какое значение Ленин придавал национальному вопросу. Не нужно загонять всех в одну казарму. Просто глупо.

– Но Маркс… – Тельман не сдавался, но и Александр уже успел поднатореть в политических дискуссиях.

– Как говорил товарищ Ленин, марксизм есть не догма, а руководство к действию. Вы, товарищ Тельман, чего хотите? Построить коммунизм? Так кто мешает? Повышайте производительность труда, увеличивайте механизацию производства, стройте электростанции и дороги. Без этого коммунизма никакого не видать, – Александр сделал глоток чая. – Вы мне лучше вот что скажите. Как вы представляете себе место Германии в мировом экономическом процессе? Чем будете зарабатывать, что продавать?

Энтузиазм Тельмана заметно потух.

– Ну, машины, станки…

– Нет, товарищ Тельман, – Александр нагнулся и поставил пухлый портфель на колени. – Вот я приготовил папочку, просмотрите прямо сейчас.

Тельман протянул руку и, взяв в руки папку, открыл её и стал быстро пролистывать документы.

– Это понятно, но почему именно высокоточные станки?

– Потому что просто станки будет делать любая страна. Ну а те, кто не делают, будут смотреть на табличку «Сделано в Германии» и покупать даже обычное оборудование здесь. Это как торговая марка. Немецкое качество. Если держать уровень, то на этом можно делать деньги десятилетиями.

– А что значит – дорогая медицина?

– А то и означает, – Саша озорно улыбнулся. – Вот куда сейчас едут богатые люди лечить здоровье, молодеть и просто поправлять внешность? В разные клиники мира. А должны будут приезжать в Германию. Здесь полно отличных врачей. Хирургов, стоматологов, терапевтов. Только нужно объединить их в клиники, дать хорошее финансирование и потихоньку продвигать марку немецкой медицины. Но обязательно тем временем набирать талантливых молодых людей, стажировать их в клиниках по всему миру, и непременно в боевых частях. Нет более эффективной медицины, чем военная, и эта практика не должна обойти их стороной. Обязательно наличие медицинской техники. Самой передовой. Ну, это вы сделаете сами, а вот исследования, на основе которых эту технику будут производить, уже ведут в СССР. Таким образом, в Союзе наших государств будет отличная общедоступная и военная медицина, но кроме того, в Германии будет то, чего нет во всём мире. Медицинские комплексы и лучшее обслуживание. Это очень дорогой рынок. Если его освоить, то масса финансовых проблем уйдёт.

– А электроника – это что? – Тельман озадаченно смотрел на другую страницу документа.

– Радиоприёмники, телевизоры, радиостанции, магнитофоны… Смотрите, Германия производит лучшую бытовую электронику. Надёжную, недорогую и очень удобную. Хотя, конечно, главное – надёжность. Дизайн? Ну, красивые корпуса нужно заказать в Италии. Они мастера этого дела. И вот на электронике, особенно бытовой, можно покорить весь мир. Военную технику лучше будут делать в СССР. Для этого требуется совсем другой склад ума. Но её много ли нужно? А радиоприёмник, а чуть позже и телевизор, будут стоять в каждом доме.

– Телевизор – это телеприёмник? – Тельман, уже видевший опытный образец на ВДНХ, понятливо кивнул.

– Ну а кроме того, я там ещё накидал список. Микроволновые печи, домашние рефрижераторы, кондиционеры и многое другое. По требованию могу выдать основные принципы работы и примерные требования к корпусам и управлению.

– А вот тут автомобили… с ними-то что сейчас не так? – Тельман вопросительно посмотрел на Александра.

– Автомобиль должен быть простым, удобным, недорогим и, главное, что?

– Что?

– Не ломаться! – Александр усмехнулся. – Конечно, сделать вечную вещь невозможно, но вот хотя бы просто предусмотреть в машине возможность замены капота, удобной замены двигателя – это необходимо. Когда сделают более мощные и более экономичные движки, это сразу станет актуальным. Дизайн опять-таки можно заказать у итальянцев или у того же Фердинанда Порша.

Тельман ещё несколько минут просматривал папку, не обращая внимания на остывший чай, и поднял взгляд:

– Александр, а зачем ты это мне дал? Разве Советскому Союзу не пригодятся такие вещи?

– Товарищ Тельман, невозможно быть сильными и успешными везде и сразу. Мы прекрасно делаем недорогое и весьма смертоносное оружие. Ротевер уже перевооружается на дегтярёвские автоматы. А будут ещё новые танки, самолёты и многое другое. Но невозможно всё делать хорошо. Обязательно найдётся что-то, что в одной стране будут делать плохо. И мы сразу разделяем сферы ответственности таким образом, чтобы вместе все три страны могли делать всё и самое лучшее.

– А Италия?

– Товарищ Муссолини получит такую же папку, – Александр кивнул. – Там будет совсем другой набор приоритетных путей развития промышленности, но если Италия сделает всё как надо, то марки итальянских производителей будут греметь по всему миру.

13

Наша контрольно-следовая полоса должна быть чёрной полосой в жизни нарушителя границы.

Сержант 2-й отдельной мотомеханизированной роты НКВД

Дорога дружбы

Новая скоростная железнодорожная магистраль свяжет Италию, Германию и СССР.

Проект железнодорожно-автомобильного пути утверждён на совместном заседании СССР, ГССР и ИСР. Дорога, которая начнётся в Неаполе, пройдёт возле Рима, Флоренции и, миновав территорию Австрии, через Мюнхен и Берлин выйдет к Минску, и оттуда повернет к Москве.

В планах объединённого строительного треста не только строительство железной и автомобильной дорог, но и создание вдоль трасс всей необходимой структуры использования, включая станции и заправки. Также существуют планы продолжить трассу дальше Москвы, доведя её через Урал и Сибирь к берегам Дальнего Востока, получив крупнейший трансконтинентальный транспортный канал.

«Правда», 24 сентября 1936 года

Война, заставшая буквально все страны мира «со спущенными штанами», затихала в Европе и разгоралась в других частях света.

Польша, опрокинутая ударом с двух сторон, была вынуждена пойти на одностороннюю капитуляцию, подписав Варшавский мирный договор, по которому несколько спорных областей отходили Германии, а Ленинсберг и Восточная Пруссия получили широкий сухопутный коридор до Данцига, отсекая тем самым Польшу от Балтики, а Советскому Союзу отходила территория по линии Белосток – Брест – Львов, образуя сухопутную границу с Германской Советской Республикой.

Польское и галицийское население было просто выдавлено на оставшиеся территории. Выдавлено аккуратно и со всем скарбом, под который отдавались целые железнодорожные составы, невзирая на вопли и вой, поднятый в «демократической и свободной» прессе. И практически сразу же строительные подразделения Германии и СССР начали возведение железной и автомобильной дорог, которые должны были соединить Берлин и Москву.

Конечно, ещё постреливали в медвежьих углах галицийские и польские партизаны, но НКВД и фельдмилиционеры даром хлеб не ели, и вчерашние бандиты быстро пополняли бригады лесорубов в необъятной Сибири и шахтеров в Силезии.

Румыния потеряла Бессарабию и часть территорий, доставшихся ей по Трианонскому и Нёйискому мирным договорам[163]. Советская Социалистическая Республика Болгария забрала себе Южную Добруджу, а Димитров еще и наложил свою крепкую руку на Северную, мотивируя тем, что ССРБ необходима сухопутная граница с СССР. Правда, Констанцу он пытался передать Советской стороне, но Сталин отверг этот дар, справедливо рассудив, что русские в тех местах не жили, не живут, да и вряд ли когда жить будут…

Провозглашенная Венгерская Советская Социалистическая Республика получила назад две трети Трансильвании и Банат, то есть те территории, где этнические венгры составляли большинство. По такому же принципу к Венгрии отходили территории Югославии.

Кроме территориальных потерь, Румыния лишалась своей нефтяной промышленности, интегрированной в промышленность Союза Социалистических государств. Коммунисты гарантированно получали в парламенте новой республики не менее тридцати процентов мест, начиналась разработка новой конституции страны.

Чехословакия же вовсе прекратила свое существование. Чехия вошла в состав ГСФСР, Словакия же с восторгом влилась в Советский Союз на правах автономной республики. Правда, в приватных беседах в кулуарах Кремля Братиславе пообещали статус Союзной республики, полагая, что Словакия вполне может занять место утерявшей этот статус Украины. Однако это могло произойти не раньше, чем словаки окончательно и бесповоротно встанут на социалистический путь развития, принятый на остальной территории СССР.

Та же участь ожидала Эстонию, Латвию и Литву. Согласно договору между СССР и ГСФСР побережье Литвы и часть Латвии вплоть до Западной Двины становились частью территории Красной Германии. Эстония и другая часть Латвии входили в состав РСФСР как Прибалтийский край, а литовские территории – в состав БССР, без всяких прав и намеков на автономии.

Финляндию постигла участь, схожая с участью Румынии. Финская секция Коминтерна в полном составе прибыла в оккупированный Хельсинки и занялась формированием нового правительства, где коммунистам гарантированно предоставлялось не менее сорока процентов портфелей, из которых как минимум четыре должны были быть основными: министерство обороны, министерство внутренних дел, министерство иностранных дел и министерство финансов. Советской стороне отходили территории Карельского перешейка, включая город Выборг, значительные территории Карелии и город Печенга с никелевыми рудниками. В городах Або, Турку и Хельсинки, а также на Аландских островах появлялись советские военно-морские базы.

Легче всего отделалась на этом фоне Югославия. Она теряла Даламацию, Воеводину, Банат и Македонию, но эти потери были незначительными на фоне Румынии, потерявшей чуть не половину территории, или Польши, сохранившей едва ли треть от довоенных владений. Союз Социалистических государств потребовал разрешить деятельность коммунистической партии, наложил относительно мягкую контрибуцию, так что регент Павел вздохнул спокойно: ему удалось сравнительно удачно выйти из этой войны. Единственным темным пятном было требование Союза ССР выдать всех русских эмигрантов, проживавших на территории Югославии, но, в конце концов – кому нужны эти эмигранты? Хотят русские загнать их в Сибирь? Да на здоровье! Забирайте!..

А Москва праздновала победу. Конечно, это не было похоже на то невероятное счастье, которое Сашка видел в старых документальных кадрах сорок пятого года. Но тогда народ воевал четыре года, миллионы потерь, разрушенные города, сожженные села… В этот раз все прошло легче: потери Советского Союза составили около ста пятидесяти тысяч убитыми и ранеными, причем пришлись они почти исключительно на военнослужащих – потери среди гражданского населения не превышали и трех десятков человек.

Отгремели сапоги солдат по Красной площади, и многочисленные музыкальные коллективы расположились прямо на площадях и улицах города, приглашая всех москвичей и гостей столицы продолжить праздничный вечер. Но люди, собиравшиеся в этот час на даче в ближнем Подмосковье, ехали не отдыхать. Каждая встреча с Хозяином огромной страны была экзаменом, проверкой – не притупилось ли классовое чутьё у рыцарей революции, не сожрала ли душу ржавчина стяжательства и не обленился ли ум… Иосиф Виссарионович Сталин сам работал по двадцать часов в сутки, и соратникам поблажки не давал.

И им было, что сказать сегодня. Немолодым людям, прошедшим не одну войну, тюрьмы и ссылки, видавшим такое, от чего обычного человека быстро принял бы дом скорби в полном смятении духа.

Но при том, что испугать их было очень сложно, они всё равно боялись. Нет, не Сталина, хотя в гневе он производил пугающее впечатление, и не тюрьмы или расстрела. Те, кто боялись подобного, в революцию не шли, оставаясь дома. Они боялись отлучения от времени. От гудящего пламени событий, в котором и кипела настоящая жизнь.

Глядя из окна второго этажа на то, как подъезжают машины к крыльцу дома, как выходят приглашённые гости, Сталин спокойно набивал трубку, просматривая внутренним взглядом события последних лет. Много чего случилось за эти годы. И хорошего, и плохого, но больше все-таки непонятного.

Престарелый мальчишка, матерый волк в шкуре ребёнка был вброшен в этот мир, словно факел в кучу динамита. Что-то взорвалось сразу, что-то – чуть погодя, что-то пока еще летело, разбрасывая искры из подожженного фитиля.

Досталось всем, а больше всего тем, кого этот мальчик считал своими врагами и врагами страны: британцам, американцам и прочим представителям мирового капитала. И если сам Сталин относился к ним как к врагам, но спокойно и взвешенно, то Белов каждого такого господина рассматривал исключительно через прицел, не забывая вовремя нажимать спусковой крючок.

Разумеется, ненависть была взаимной. Десятки покушений предотвратило ведомство Берии, чуть меньше – Кирова, и буквально пару штук – Артузова, но отметились все. Вся погань и нечисть, что скопилась в мире, словно поставила своей целью извести одного человека – семнадцатилетнего подростка, и спецслужбы Советского Союза снимали богатый урожай с этого участка.

Сталин хмыкнул. Вот тоже – спецслужбы. Словечко, привнесённое Александром. И ведь прижилось. Вообще отношение соратников к Александру иногда заставляло Сталина испытывать чувство ревности, которое он, конечно, давил, но избавиться совсем не мог. Теперь у каждого руководителя, к которому мог зайти Саша, был готов холодный квас, кофе и хороший абхазский сыр. А ещё каждый изворачивался как мог, чтобы свести его с очередной девицей подобающего возраста. Но тот был неуловим, словно призрак, подсовывая вместо себя каких-то других парней и вообще всячески избегая политических альянсов. И вот это качество Сталину нравилось больше всего. Крепко поднаторев в искусстве политической интриги, Иосиф Виссарионович, конечно, знал, как это происходит. Да даже его первый брак с Экой Сванидзе показал, как происходит такое влияние и как тяжело от него избавиться.

А ещё у Александра была удивительная способность общаться с людьми. Он никогда не выступал просто так, а всегда превращал любой митинг в спокойную доверительную беседу. Разговор равного с равными. И эффект от такого разговора был иногда посильнее, чем любое собрание.

Сталин крепко затянулся и выпустил тугую струю сизого дыма прямо в стекло.

Сейчас Саша гулял по Москве в компании братьев, сестры и детей руководителей трёх стран – Бруно Муссолини, Ирмы Тельман и других. Он тоже получил свою часть праздника, хотя, по справедливости, должен был сидеть здесь, среди тех, кто сделал эту победу возможной.

В дверь коротко стукнули.

– Войдите…

– Товарищ Сталин, – дежурный секретарь, он же охранник Коля Лядов, заглянул в комнату через полуоткрытую дверь. – Вы просили сообщить, когда все соберутся.

– Иду, – Сталин развернулся и, широко шагая, двинулся в сторону гостиной, где уже сидели приглашённые гости.

Булганин, Берия, Ворошилов, Будённый, Киров, Калинин… Те, кого можно было назвать «соратниками». Почти все в форме, блестя орденами и что-то обсуждая, они весело смеялись, придавая всей сцене почти семейный оттенок.

Повод для радости имелся, и какой! Выстоять в войне с пятью странами и на трёх направлениях одновременно, к чему они, конечно, не были готовы.

Тепло приветствовав всех собравшихся, Сталин пригласил гостей за стол, и первый тост выпили, конечно, за победу. Потом, отдав должное искусству поваров, выпили и за Революцию, и за Красную Армию.

Увидев, как плотно Лаврентий Берия занялся отбивной, Сталин усмехнулся:

– Тоже нормально не поел на этом банкете?

– Да какая там еда! – громыхнул Будённый. – Толкотня, как на вокзале. И всяк подойти норовит да сказать чего. Я уж грешным делом думал заехать куда да перекусить…

– Кушай, дорогой товарищ Будённый. Такое дело сделали. Не твоя бы армия, так мы бы эту Варшаву ещё месяц ковыряли.

– Да, а если бы не алабинцы, я бы там всех своих конников положил, – маршал нахмурился. – Не город, а одна сплошная западня. А эти-то вот как-то так – раз! – и пулемёт молчит. Два – и уже выволакивают пленных. Три – и на польской батарее одни трупы. Сдали позицию второй линии, а следом уже волкодавы Лаврентия… Чисто механизм какой.

– Механизм… – проворчал Берия. – А сколько пота и крови они пролили на тренировках? И это ещё несмотря на пособия.

– Пособия? – Сталин вопросительно поднял бровь.

– А ты что, не в курсе? – Берия рассмеялся тихим голосом. – На каждый чих – книжечка. И как здания зачищать, и как фильтрационный пункт устроен, и разгрузки эти, и броня, и шлемы, да вот взять хотя бы фонарик подствольный. Ну ерунда же. Понятно, что света в зданиях нет, а в подвалах – тем паче. Но вот просто прицепить фонарик к автомату, да ещё и сделать его так удобно… А очки эти из авиационного плексигласа? Сколько глаз уже спасли… Пулю в упор, конечно, не держат, но вот осколок мелкий или пулю на излёте – так вполне. А глазу много ли надо? А так очки поменял, и вперед.

– Это всё он? – спросил Сталин, уже зная ответ, и, увидев утвердительный кивок, усмехнулся: – Ты его не хвали. Я сам знаю, что он умный, да. Ты себя хвали. Чтобы это всё заработало, сам сутками не спал. Товарищ Будённый вот с полигона месяцами не вылезал. Товарищ Ворошилов тоже не прохлаждался, как и все здесь сидящие. Так что не нужно приписывать победу одному человеку.

– Так мы и не приписываем, – Ворошилов развёл руками и улыбнулся. – Просто сын твой меня порой пугает до дрожи в коленях. Недавно вот пришёл и интересуется, а как у нас обстоят дела с дальним обнаружением вражеской авиатехники? Ну, я и отвечаю, что и с ближним-то не очень. Радары эти вот только-только поступать в войска стали. Ещё толком ни операторов нет, ни взаимодействия с войсками. А он знаешь, что предложил? Ставить их на ДБ-3. Тогда, говорит, и обзор будет дальше, и связь с командованием лучше. Прямая видимость, мол. И приходит через день мне бумага из разведупра, что американцы планируют участие в авианалётах крупных авиационных соединений, поднимая за один раз по триста-четыреста машин. То есть ответил на вопрос, который ещё не был задан. И если мы эту армаду издалека увидим, то, стало быть, и ответ нужный приготовим.

– Да-да. А мне привёз немецких ламповых арифмометров, – Булганин, который тоже был в форме, широко улыбнулся, вспомнив, какую суету и раздрай вызвало появление сына Сталина с двумя десятками новейших вычислительных приборов, о существовании которых он даже не знал. – Он даже настоял, чтобы не распылять арифмометры по отделам, а создать единый расчётный центр, куда будут поступать особо громоздкие задачи. И знаете, это сработало! Эффект потрясающий! Сроки обсчёта сократились вдвое, а где и втрое, и даже больше. Так мало того, пообещал более мощную машину к концу года. Опытный экземпляр, но говорит, что сможет заменить сразу полсотни механических арифмометров, – Николай Александрович подхватил вилкой кусочек буженины и, вбросив ароматный ломтик в рот, прожевал и закончил: – Так вот. Привёз эти… как он назвал, «калькуляторы», и через час сбежал. Говорит, времени мало. А на часах было уже четыре часа пополудни. И не веселиться ведь ехал.

– Ты это к чему, Николай Александрович? – Сталин нахмурился, и кустистые брови сошлись над переносицей.

– Загоняем мальца, – бухнул Будённый. – Он уже сейчас в свои семнадцать работает, как мы. Бензина жжёт по три нормы в день.

– И что же я вижу, товарищи? Натуральный заговор! – Сталин усмехнулся. – Все думают о здоровье Александра Сталина, а товарищ Иосиф Сталин, стало быть, совсем не думает. А вы пробовали удержать этого абрека малолетнего? – он рассмеялся гулким каркающим смехом. – Я сейчас вам историю одну расскажу. Немецкие товарищи строят у нас завод в Рыбинске. И упёрлись они в какой-то дореволюционный дом. Да дом такой, что трактором не свернуть. Стены в метр толщиной. Уже начали согласовывать изменения в проекте, когда товарищ Александр приехал. Походил вокруг, попросил полсотни килограммов динамита, потом выгнал всех со стройки, да взорвал тот дом. Да так аккуратно, что только горка битого кирпича. Взорвал, пожал руку начальнику строительства и отбыл с пожеланием не задерживать график. Боюсь, что если кто-то попытается остановить Сашу, его ждёт та же судьба. Гора обломков, если что-то вообще останется. Если задачу себе поставил, не остановить. Да уверен, у многих из вас есть такие истории. Ну, кто желает превратить товарища Сашу в обычного школьника Страны Советов? – Сталин весело посмотрел на соратников.

– Я тебе ещё смешнее историю расскажу, – Берия отложил вилку и протер губы салфеткой. – Делегация эта, британцев. Решили походить по Москве, а переводчик один так сразу понесся на встречу. А потом удачно так пересёкся с товарищем Сашей в Праге. И Саша словно понял, что к чему, и сразу сел за столик с микрофоном. Запись я тебе потом привезу, послушаешь. Ну, а если коротко, надо ему было кое-что от Сани. И не придумал он ничего лучше, чем начать угрожать его семье. Не прямо, конечно, но так… понятно вполне.

– И что же потом случилось? – Сталин нарочито медленно смахнул пылинку с плеча.

– А никто не знает, – Берия усмехнулся. – Только потом, минут через двадцать как товарищ Саша ушёл, мои ребята подошли к этому деятелю, а тот уже всё. Взгляд стеклянный, слюни изо рта пускает… В общем, идиот клинический. Отвезли его обратно в посольство да сдали с рук на руки.

– Ну, дураком-то он изначально был, – Будённый усмехнулся и подкрутил шикарные усы. – Это ж надо – угрожать Саньше. А что за деятель такой, а, Лаврентий Палыч?

– Да самый что ни на есть представитель мировой буржуазии. Личный секретарь Питера Ротшильда. Перед тем как в овощ превратиться, много чего наговорил. Часа полтора его Александр… расспрашивал. Три раза плёнку в магнитофоне меняли.

– Самому-то не страшно? – Сталин в упор посмотрел на Берию, и тот, мгновенно поняв, в чём вопрос, лишь улыбнулся в ответ.

– Нет, Коба, не страшно. Страшно страну профукать. Страшно перед людьми балаболом прослыть. А это… – он взмахнул рукой, – впечатляет, конечно. Но уж точно не страшно.

– Хм, – Сталин тяжело вздохнул. – Думаете, я не знаю, что вы его хотите в секретари ЦеКа? Выбрали себе царя, понимаешь.

– Я не вечен, Коба, – Берия упрямо склонил голову и смотрел исподлобья. – И ты не вечен. И никто из нас. И что мы после себя оставим? И, главное, кого? Вы знаете, что из восьми разведшкол две работают по новым программам?

– И кого они готовят? – Ворошилов, для которого это было новостью, напрягся.

– Управленцев! – Берия расхохотался неожиданно сильным раскатистым смехом. – Управленцев! Психологию преподаём, экономику, военное дело, конечно, и многое другое. Да, вы скажете, что у каждого наркомата есть профильные училища, вузы и прочее. А сколько из тех студентов прошли многоэтапный отбор? А кто из них уже на втором курсе прошёл практику на заводах и прочих – весьма непростых – учреждениях?

– Так это оттуда молодые совсем мальчишки и девчонки у меня в наркомате на практике? – Ворошилов покачал головой. – Да, занятные ребятки. Вроде сидит такой, бумажки перебирает, а как глянет, словно насквозь тебя видит.

– А я бы кое-кого из этих мальчишек уже сейчас поставил заведовать отделом, а то и сектором, – Булганин вздохнул. – Только нескоро ещё выпуск. Только через четыре года.

– Он всегда работает на будущее. На перспективу, – продолжал говорить Берия. – Словно в голове всегда картинка, как должно быть на самом деле, и двигает ситуацию в сторону этой картинки.

– От меня-то вы что хотите? – Сталин, который благодаря Александру знал обо всех его работах, и куда более подробно, откинулся на спинку полукресла. – Звание дивизионного комиссара, вон, товарищ Будённый ему пробил, кандидат в члены Центрального Комитета, вся грудь в орденах. Чего ещё?

– Надо вводить его в основной состав Комитета, – произнёс Будённый.

– И пусть начинает посещать лекции в Институте народного хозяйства, – быстро добавил Булганин. – Обязательно по такому случаю дёрну и Канторовича, и Чаянова…

– А военное дело? – вскинулся Ворошилов. – Пусть и в нашу академию Генштаба походит. Он, конечно, парень толковый, но образование ещё никому не мешало.

– Тогда пусть поступает в Московский университет, – подал голос молчавший до сих пор Молотов. – Там и военные кафедры есть, да и общий уровень весьма высок. А факультативно сможет посещать лекции где угодно.

– Значит, начали разговор о том, чтобы разгрузить Александра, а потом закончили тем, чтобы взвалить на него ещё и университет? – Сталин, достав из кармана пачку папирос «Герцеговина Флор», стал набивать трубку мелким табаком. – А у него кто-нибудь спросил, чего он сам хочет? Я вот пока о его планах не слышал. А вот о планах японского командования мне уже доложили.

– Война? – хмуро спросил Будённый. – Да когда же они успокоятся, твари помойные? Что же им от нас надо-то?

– Как говорит Саша, им надо, чтобы нас не было, – Сталин поднёс спичку к трубке и, неторопливо раскурив, выдохнул первый клуб дыма. – Им не нужны русские рабы, им даже не столько нужна наша земля. Жить здесь они всё равно не смогут. Им просто нужно уничтожить Россию. Уничтожить и заселить её хоть китайцами, хоть неграми, да хоть индусами. Или вообще оставить безлюдной. Но пока мы живы, очень многим будет плохо спаться. А это значит, что?

– Похороним и этих, чего уж там, – Киров расправил плечи и до хруста сжал тяжёлые рабочие кулаки.

– Значит, этому молодому тигру будет об кого точить свои клыки, – Сталин весело рассмеялся, представив себе, сколько печальных сюрпризов ждёт японскую армию.

А виновник всех этих разговоров гулял по Москве и был счастлив. Счастлив потому, что уже не будет двадцати пяти миллионов смертей и десятков тысяч разрушенных городов и сёл, не будет блокады Ленинграда и многого другого. Да, история сделала невероятный кульбит, сведя в один союз Италию, Германию и Советский Союз. И кто бы ни говорил о естественности такого партнёрства, но полноценный союз между Германией и Россией был впервые за всю историю.

А ещё Александру было хорошо, потому что рядом шли его названые братья и новые друзья: Ирма Тельман, Бруно Муссолини, Амайя Ибаррури – дочка неистовой Долорес, пламенной Пассионарии, учившаяся сейчас в Университете Коминтерна, Лера Кузнецова, ставшая на время обучения Валерией Орловой, и пара её подруг по Ленинской технической школе. Теперь школа готовила не диверсантов, а управленцев, что, кстати, не сильно сказалось на программе, а девочки стажировались не только в войсках, но и на заводах.

Справа, прижавшись к его руке, шла Светлана Сталина, а слева солидно, как и подобает мужчине – Славка Бартеньев, такой же неугомонный, боевитый и задиристый, каким был в первый день знакомства.

Весело гомонящая толпа высыпала из прикреплённого к ним автобуса и пошла по Красной площади, привлекая всеобщее внимание как молодостью, так и вполне взрослыми орденами на груди у мальчишек. Бруно, щеголявший в форме лейтенанта итальянских ВВС, шёл заливаясь соловьём, прихватив под руки сразу двух девушек, так и не решив, кому же отдать предпочтение. Стройной и гибкой Валерии или несколько более крепкой и женственной Малгожате.

Бьянке Висконти, поступившей на первый курс исторического факультета МГУ, тоже не было скучно, так как вокруг неё буквально вился ужом Артём, что-то рассказывая и размахивая руками, словно хотел накинуть на итальянскую красотку невидимую сеть.

А Светлане Сталиной было не до всех этих раскладов. Её Саша шёл рядом, и девочка специально растягивала свои шаги, чтобы попадать в ногу своего кумира.

Одетая в синюю юбку и длинный пиджак, она гордо посматривала по сторонам, ловя завистливые взгляды других девчонок, встречавшихся на пути. Да, она могла завалить взрослого мужчину голыми руками, а из пистолета выбивала восемьдесят из ста из своего новенького «Вальтера» РРК, но внутри осталась такой же маленькой девочкой, как и была.

С появлением Александра всё изменилось так сильно, что их прежняя жизнь казалась просто дурным сном. Чёрные тучи, давившие на Свету со всех сторон, не только отошли, а полностью рассеялись, сломленные железной волей одного человека – Саши Белова. Да, её папа был чрезвычайно волевым и невероятно сильным человеком, но у него, кроме семьи, была на плечах огромная страна, и заботы о ней не давали ему времени просто побыть с семьёй. Даже в редкие выезды в отпуск постоянно приезжали ответственные работники и надолго отвлекали отца.

А вот у Александра вполне хватало времени на всё. Занимаясь десятками проектов, он не только сам тратил время на семью, но и выдёргивал из рутины дел приёмного отца.

Даже заказал где-то и привёз в загородный дом металлическую конструкцию, которую называл «мангал». Тогда на запах жареного мяса сбежалось почти всё население Ближней дачи, а потом вышел сам Иосиф Виссарионович, да так и остался с ними, пробуя сочные шашлыки из баранины и запивая их лёгким вином.

А ещё Саша научил Сталина доверять своим детям. Светлана улыбнулась, вспомнив, какое лицо было у отца, когда тот вручал Светлане разрешение на ношение оружия. Тот словно не верил самому себе, мысленно повторяя, что это морок, и сейчас он очнётся.

Но прошло совсем небольшое время, и наличие оружия у хрупкой девочки уже не вызывало у Сталина никаких эмоций, кроме гордости за так резко повзрослевшую дочь.

За этот длинный день шумная компания успела посмотреть парад на Красной площади, искупаться в Москва-реке и пройтись по ВДНХ, посмотрев огромную открытую экспозицию вооружения трёх стран.

И вот теперь они снова вернулись на Красную площадь, где играли оркестры и танцевали нарядно одетые жители и гости Москвы.

Площадь была ярко освещена прожекторами, привезёнными по приказу начальника ПВО столицы, и светло было словно днём.

Недавно установленные на шпили Кремлёвских башен рубиновые звёзды уже зажглись и ярко алели на фоне тёмно-синего неба.

– Товарищи, кто потеряется, встречаемся у автобуса! Кого не будет через час, ждать не будем. Возвращайтесь в гостиницу самостоятельно, – громко произнёс Александр и повторил сказанное по-немецки и по-итальянски. А потом чуть склонился к Светлане.

– Не устала?

Та быстро замотала головой. Ну какая тут может быть усталость? Вот на тренировках – да, бывало, так набегаешься, что ноги отваливаются. А тут-то с чего уставать? Но Свете было приятно внимание старшего брата и его забота. Она коснулась кончиками пальцев маленьких платиновых серёжек с алыми бриллиантами, подаренных им на день рождения, словно проверяя, на месте ли подарок, и благодарно улыбнулась в ответ.

– Я ужин заказал в «Астории». Обещали какое-то необычное угощение и твой любимый торт-мороженое.

– И-иха! – задорный вопль, вырвавшийся из глотки Светланы, мог бы заставить смутиться даже индейца племени навахо, но таковых на площади, к счастью, не было, а радостный крик потонул в гуле и шуме толпы. Света вытянулась и чмокнула любимого брата в щёку.

– Сашка, ты самый-самый… – от избытка чувств она вздохнула и воровато оглянулась по сторонам. – А ты уже решил, с кем… ну… сегодня…

– Та-ак, – Александр притворно нахмурился. – Чувствую тлетворное влияние двух хулиганистых диверсанток. И с каких это пор маленьких девочек интересуют подобные вопросы?

– Как стрелять – так уже взрослая? – Светлана так же игриво насупилась, изображая обиду.

– Вот укорочу я кого-то на язык, – Александр покачал головой.

– Не ругай их. Я сама.

– Что сама?

– Ну, сама попросила их всё рассказать, – Светлана покаянно вздохнула, и на этот раз уже не играла. Девчонки предупреждали её о возможных последствиях. – Но ведь это же хорошо? Ты сколько сам говорил, что бесполезных знаний не бывает!

– Бесполезных не бывает, а несвоевременные случаются, – Александр, который совсем не сердился на сестру, погладил её по голове и рассмеялся, почувствовав, как она немного потянулась вверх, чтобы сильнее прижаться макушкой к его ладони. Маленькая егоза вовсю осваивала непростую науку манипуляции людьми.

– Так всё же? – Светлана не собиралась сдаваться.

– А почему это тебя так интересует? – Александр остановился возле эстрадного оркестра, сделавшего перерыв, и посмотрел на сестру.

– Ну, мне кажется, что Лера и Маша, они хорошие, а вот Бьянка – она… – Светлана задумалась, – она себе на уме. Такая…

– А в чём разница между человеком, который «себе на уме» и «тебе на уме», знаешь? – Александр улыбнулся.

– Нет… – Света заинтересованно посмотрела на Сашу.

– Тех, кто себе на уме, ты просто не понимаешь, и в силу своей непонятности они тебя пугают. А понятных, даже тех, кто тебе враг, ты не боишься. Понятный – значит просчитанный. А стало быть, для него готов целый букет контрмер. А девчонки из спецшколы – те ещё оторвы. Моргнуть не успеешь, как тебя взвесят, обмерят и в стойло загонят.

– И тебя?

– Зачем мне стойло, я же не лошадь, – Саша усмехнулся. – Но и Вася с Артёмом тоже не торопятся. Вон, видишь, Тёма хоть и приобнял свою подругу, но взгляд спокойный, не масленый. Значит, впрок ему пошли мои уроки. Скорее, он сам эту испанку в стойло загонит и с руки есть научит.

– Скажи… – Света замялась, но по её лицу было видно, что вопрос, который сейчас крутится в её голове, совсем не праздный, и серьёзно занимает её. – Скажи, а что – только вот так? Кто кого в стойло поставит? Нельзя по-другому?

– Можно и нужно, – Саша улыбнулся. – Но в большей степени это просто игра. Ни один человек, будь он хоть сам архангел, не сможет быть сильным всё время. Ему рано или поздно придётся отдохнуть и на это время спрятаться за того, кого он выбрал своей половинкой. И если в семье бушует война, то не будет ему отдыха, а будет полный разгром. Или ему придётся сбежать в то место, где сможет отдохнуть и восстановить силы. Но лучше, чем семья, такого места нет, – он повысил голос. – Англичане – тупые ослы. Не «мой дом – моя крепость», а «моя семья – моя крепость». В каких-то ситуациях первый – мужчина, в других – женщина, а в третьих – вообще дети. Только все вместе, только гуртом, как говорит товарищ Будённый. И чем семья больше, тем сила её выше. Смотри! – Александр легко поднял девочку на руки и усадил себе на плечи. – Что ты видишь?

– Людей, Кремль, музыкантов, вон солдаты прошли…

– То, что ты видишь – это наша семья. Огромная советская семья. Да, не все из них ангелы. Скажу больше: ангелов на земле вообще очень мало. Есть в нашей семье и совсем уроды, но вот такая она – наша семья. И вокруг – наш дом. Советский Союз. И это самое дорогое, что у нас есть. Если растеряем семью, если потеряем наш дом, сотрут нас и не оставят следа. Сотрут даже из памяти потомков. Но пока мы вместе, пока не распалась эта связь, мы непобедимы, – он ссадил девочку с плеча, оглянулся и только сейчас осознал, что все, с кем он пришёл на площадь, стоят вокруг него и слушают. И музыканты оркестра продолжали сидеть со своими инструментами, потому что дирижёр, стоявший совсем рядом с Александром, тоже стоял и слушал. Слушал и не мог понять, почему это у двух красавиц, находившихся рядом с итальянским лётчиком, подозрительно блестят глаза, а парни, одетые в полувоенные френчи, встали так, словно охраняли этого странного молодого дивизионного комиссара.

Бруно Муссолини, ещё не очень хорошо говоривший по-русски, но уже прекрасно понимавший, подошел к Александру и, встретившись с ним глазами, серьёзно кивнул:

– Алессандро, Италия есть тоже семья. Брат России, пока я жив.

– Германия, Саша, – Ирма с алыми от волнения щеками тоже подошла ближе, – Германия – твоя родина. Мы тоже твоя семья. Братья России, пока я жива и живы мои дети.

И, словно очнувшись от морока, дирижёр вскинул руки так, что музыканты даже встали с удобных стульев и, повинуясь сжатому кулаку и лёгкой дирижёрской палочке, грохнули, не жалея инструментов:

Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте! На битву шагайте, шагайте, шагайте! Проверьте прицел, заряжайте ружье, На бой, пролетарий, за дело свое! На бой, пролетарий, за дело свое! На зов Коминтерна стальными рядами Под знамя Советов, под красное знамя. Мы красного фронта отряд боевой И мы не отступим с пути своего! И мы не отступим с пути своего! Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных Вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах, Не страшен нам белый фашистский террор, Все страны охватит восстанья костёр! Все страны охватит восстанья костёр! Огонь ленинизма наш путь освещает, На штурм капитала весь мир поднимает! Два класса столкнулись в последнем бою: Наш лозунг – Всемирный Советский Союз! Наш лозунг – Всемирный Советский Союз!

Мощь оркестровой меди мгновенно раздавила все посторонние звуки на площади, и сначала один, потом другой коллектив, и вот уже все музыканты вплелись в мелодию. И люди останавливались и подхватывали слова гимна.

Не успела смолкнуть последняя нота, как куранты Спасской башни начали отмерять четверти, и стоило главному колоколу бухнуть восемь раз, как над площадью вспыхнули огни праздничного салюта, и всё потонуло в многоголосом крике «Ура».

Люди обнимались, смеялись и даже плакали, смахивая слёзы радости, а Александр, Ирма и Бруно стояли в центре этого буйства, держась за руки.

Мир хижинам – война дворцам. Кажется, этому лозунгу, провозглашённому Великой Французской революцией, уже очень много лет, но до сих пор он был лишь лозунгом. Шанс пострадать в революции или войне был лишь для самых неторопливых тугодумов, предпочитавших отсидеться в родовом замке вместо быстрого бегства за границу.

Даже короли и маршалы, захваченные на поле боя, казнились в редких случаях и, как правило, отпускались на свою родину собирать огромный выкуп и разорять и так подорванное войной хозяйство.

Но новое время приходит в наш мир. Время, когда никто из власть предержащих не может более быть спокойным даже под защитой штыков верной до последней капли крови гвардии. Время, когда война врывается в дома королей не для того, чтобы пограбить, а за их жизнью.

Война эта приходит внезапно, как удар молнии, и разрушительно, словно тропический ураган. Она сметает правительства и государства, перекраивая границы с такой лёгкостью, словно двигается ножницами по бумаге.

И у этой новой войны есть имя. Смотрите, вот он идёт по Москве, совершенно без охраны, двигаясь легко, словно гепард. Семнадцатилетний генерал Советского Союза. Человек, выписавший досрочный билет на небеса для пятидесяти тысяч представителей гитлеровской элиты во главе с ним самим. Взявший штурмом Аддис-Абебу и пленивший короля Эфиопии, расстрелявший короля Албании в его собственной спальне. Начисто разрушивший планы Британии в Афганистане и Индии, побывавший с неизвестными пока целями в Китае и Тибете. Взявший штурмом Бухарест и лично пустивший пулю в короля Венгрии. Устроивший в Бразилии такое, о чём президент этой страны категорически отказывается отвечать.

Семнадцатилетний член Центрального Комитета партии большевиков, чьё слово стоит дороже слов наркомов и глав республик.

Семнадцатилетний ветеран, за плечами которого уже десятки успешных операций во многих уголках Земли.

Вы, президенты, короли, императоры и владыки всех мастей и калибров. Вы слышите, как трясутся ваши дворцы, вторя дрожи самых верных ваших соратников? Видите, как на полированном паркете начинают змеиться трещины, а с потолка сыпется изящная лепнина?

Это он, Александр Сталин, стоит у вашего порога. Он с грохотом обрушивает дверь, которая казалась такой надёжной, и спрашивает: «Есть кто-нибудь дома?»

Эрнест Хэмингуэй. «Таймс», 12 октября 1936 года

Примечания

1

У вас был выбор между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье и теперь получите войну (англ.). Подлинная фраза Черчилля, произнесенная им в РИ по поводу Мюнхенского соглашения.

(обратно)

2

Кайпиринья – крепкий коктейль на основе кашасы (национальный бразильский крепкий алкогольный напиток) с лаймом и сахаром. «Ледяной бразильский» – легкий коктейль на основе холодного кофе с небольшим добавлением кашасы.

(обратно)

3

Святая Пятница (болг.) – распространенная на Балканах божба.

(обратно)

4

Jumalanäiti (финск.) – Матерь Божья, Богородица.

(обратно)

5

Вооруженное выступление бразильских коммунистов и тенентистов (Союз молодых офицеров) против диктатуры Жетулиу Варгаса. Произошло 23–27 ноября 1935 года. В восстании приняли участие курсанты авиационного и артиллерийского училищ в Рио-де-Жанейро и 3-й пехотный полк, а также несколько батальонов в городах Натал и Ресифи. После подавления основных очагов восстания часть повстанцев перешла к партизанской войне.

(обратно)

6

Луис Карлос Престес (1898–1990) – бразильский коммунист, революционер, полководец. Член Исполкома Коминтерна.

(обратно)

7

Герлад Вернер (1899–1943) – немецкий коммунист, антифашист. Член Коминтерна. С 1934 года – в СССР. Разведчик, ликвидатор. В 1943 году при попытке совершения покушения на руководителей Вермахта погиб в перестрелке.

(обратно)

8

Сашку в очередной раз подвело незнание истории окружающего его мира. Бразильская валюта крузейро была введена лишь в 1942 году, а до того использовался реал (мн. ч. – рейс). С учетом гиперинфляции в Бразилии 30-х годов использовались монеты достоинством в десятки, сотни и тысячи реалов и банкноты достоинством в тысячи рейсов (мильрейсов), десятки, сотни и тысяча мильрейсов.

(обратно)

9

Исторический факт. Великий физик Ландау и биолог Вавилов были матёрыми кляузниками и не стеснялись подставлять своих научных оппонентов под преследования НКВД.

(обратно)

10

Это – не фантазия авторов: Чарльз Линдберг – первый пилот, перелетевший Атлантику в одиночку, после знакомства с Бруно Муссолини записал в своем дневнике: «Если бы в его возрасте я умел столько же, то мог бы перелететь не Атлантический, а Тихий океан!» А Вольфрам фон Рихтгофен – кузен великого «красного барона», считал Бруно Муссолини «лучшим из пилотов, каких только мне довелось увидеть!»

(обратно)

11

Один из районов Натала, бедная окраина.

(обратно)

12

Улица Великого Иисуса (порт.).

(обратно)

13

Входите (порт.).

(обратно)

14

Привет, товарищ Престес! (порт.)

(обратно)

15

Моя шаланда уходит в море. Иду работать, моя желанная, Если господь пожелает, то, когда я вернусь с моря, Хорошую рыбу я привезу. Мои товарищи тоже вернутся, И господа небесного мы будем благодарить

(порт.)

Песня из фильма «Генералы песчаных карьеров». Однако Сашка заблуждается: во-первых, Амаду написал этот роман только в 1937 году, а во-вторых – песня была написана Доривалом Каимми только в 1970 году специально для фильма.

(обратно)

16

Миллион реалов (порт.).

(обратно)

17

Триадентис (с португальского – «зубодер») – прозвище национального героя Бразилии Жоакина Жозе да Сильва Швьера (1746–1792). Организатор и глава заговора в Минас-Жераисе в 1789 году против португальского владычества. Казнен.

(обратно)

18

«Легион милосердия» – общественная женская благотворительная организация, организованная в 1930 году Дарси Варгас.

(обратно)

19

Бывшая резиденция президента в Рио-де-Жанейро (до переноса столицы).

(обратно)

20

«Дай скажу», «Поговорим» (порт.) – название старейшей школы самбы в Бразилии. Основана в 1928 году.

(обратно)

21

Так в зарубежном прокате называлась кинолента «Веселые ребята»

(обратно)

22

Балканская Антанта – военно-политический союз Греции, Турции, Румынии и Югославии, заключенный в Афинах 9 февраля 1934 года. Балтийская Антанта – военно-политический союз Латвии, Литвы и Эстонии, заключенный в Женеве 12 сентября 1934 года.

(обратно)

23

Мосьцицкий Игнацы (1867–1946) – польский государственный деятель, президент Польши в 1926–1939 гг.

(обратно)

24

В польской военной разведке в 1918–1939 гг. отдел непосредственно разведки называли офензива, а контрразведки – дефензива.

(обратно)

25

Рыдз-Смиглы Эдвард (1886–1941) – польский военачальник, с 1936 г. – маршал Польши.

(обратно)

26

Касприжски Тадеуш (1891–1978) – польский военно-политический деятель, в период 1935–1939 гг. – министр военных дел Польской республики.

(обратно)

27

Рачкевич Владислав (1885–1947) – польский государственный деятель, в период 1935–1939 гг. – министр внутренних дел Польской республики, в дальнейшем – президент Польши в изгнании.

(обратно)

28

Зындрам-Косцялковский Мариан (1892–1946) – польский государственный деятель, премьер-министр Польши в 1935–36 гг.

(обратно)

29

До 1954 г. так назывался г. Хмельницкий.

(обратно)

30

Городовиков Ока Иванович (1879–1960) – советский военачальник, генерал-полковник (1940). В период 1923–1932 гг. – командир первого кавалерийского корпуса Червонного казачества. В АИ – восстановлен в этой должности в начале 1936 г.

(обратно)

31

Морозов Николай Аполлонович (1879–?) – русский военачальник и советский военный деятель, военный теоретик. В Гражданской войне – на стороне Белого движения, помощник начальника штаба Кубанского казачьего войск, затем командующий Кубанской армии. В дальнейшем преподавал стратегию в Военно-политической академии в Ленинграде. Арестован в 1930 г. по делу «Весна», в 1939-м – освобожден. Дата и место смерти неизвестны.

(обратно)

32

Маркевич Николай Леонидович (1894–1937) – комбриг. Участник заговора Тухачевского. Осужден и расстрелян.

(обратно)

33

Реальный факт.

(обратно)

34

Разговорное название милиционеров, возникшее от их наркома – С. М. Кирова (АИ).

(обратно)

35

Ольга Стефановна Михайлова-Буденная (1905–1956) – певица, жена (с 1927 г.) С. М. Буденного. В 1937-м – арестована по обвинению в связях с иностранной разведкой. Вела беспорядочный образ жизни, имела многочисленных любовников, в том числе и находясь в ссылке в Енисейске.

(обратно)

36

Петр Павлович Зеленский (1891–1977) – генерал-майор, участник Парада Победы. Бессменный адъютант Буденного с 1919 по 1944 год.

(обратно)

37

Алексей Васильевич Куркин (1901–1948) – советский военачальник, генерал-полковник танковых войск (1944). В 1935–1937 гг. – командир 17-й механизированной бригады.

(обратно)

38

В РИ ФКП не приняла участия в формировании нового правительства Народного фронта, но в АИ имея лишь на 2 % голосов меньше, чем социалисты, вполне могла рассчитывать на хотя бы один ключевой портфель в новом правительстве. В РИ коммунистам предлагались три второстепенных портфеля, в данной АИ ФКП может рассчитывать на МИД и министерство труда.

(обратно)

39

Веренер Фрайхер фон Фрич (1880–1939) – немецкий генерал, в 1934–1936 гг. – командующий сухопутных сил Вермахта. В РИ был оклеветан (обвинен в гомосексуализме) нацистами за свои антинацистские взгляды. В результате отправлен в отставку, но во время войны с Польшей восстановлен на службе. Погиб в бою.

(обратно)

40

Один треугольник в петлицах означал звание «младший сержант».

(обратно)

41

Званию «старшина» соответствовали четыре треугольника, расположенные в петлицах в одну линию. Красноармейцы остроумно прозвали такие знаки различия за внешнее сходство «пилой».

(обратно)

42

«Стальная эскадрилья» – марш, написанный в 1929 году Борисом Ковыневым.

(обратно)

43

При особенно напряженных полетах летному составу РКК ВФ полагалось 125 граммов марочного портвейна в день. Однако летчики частенько превышали установленную норму. В РИ первые подобные случаи были отмечены во время боев у оз. Хасан, а в дальнейшем подобное злоупотребление стало чуть ли не нормой. В 1942 году выдачу портвейна отменили, заменив его сухим красным вином.

(обратно)

44

Kamfgeschwader (нем.) – бомбардировочная эскадра (сокращенно KG). В РИ обозначение было принято в Люфтваффе, но авторы взяли на себя смелость предположить, что структура Люфтваффе останется без изменений и в Красной Германии.

(обратно)

45

Альберт Кессельринг (1885–1960) – немецкий военачальник, генерал-фельдмаршал Люфтваффе. В начале службы – артиллерист, переведен в Люфтваффе лишь в 1934 году. Неоднократно бывал в СССР, участвовал в полевых и штабных учениях РККА.

(обратно)

46

Келлер Альфред (1882–1974) – один из высших командиров Люфтваффе, генерал-полковник (1940). В Первую мировую – командир 1-й бомбардировочной эскадры. С 1923 года был советником авиапредприятия Юнкерса, неоднократно бывал в СССР. После войны участвовал в создании ВВС ННА ГДР. Советский Союз НЕ выдвигал против Келлера никаких обвинений, несмотря на то, что в период 1941–1943 гг. Келлер являлся командующим 1-м воздушным флотом, поддерживавшим во время нападения на СССР войска группы армий «Север».

(обратно)

47

Staffel (нем.) – эскадрилья.

(обратно)

48

Jagdgeschwader (нем.) – истребительная эскадра (JG). Zerstoregeschwader (нем.) – эскадра тяжелых истребителей (ZG).

(обратно)

49

В РИ JG 51 назывался «Хорст Вессель».

(обратно)

50

В германской авиации эскадры обычно подразделялись на три группы, в каждую из которых входили три эскадрильи. Таким образом «группа» – примерный аналог полка в советских ВВС.

(обратно)

51

Йохан (Ханс) Шальк (1903–1987) – пилот Люфтваффе, командир IV группы в 51 JG. Принимал участие в битве за Британию, сбил 15 самолетов противника. За критику Геринга отстранен от полетов и уволен со службы в 1940 году.

(обратно)

52

Теодор Остеркамп (1892–1975) – германский пилот-истребитель, один из немногих асов как Первой, так и Второй мировых войн. Воевал на Западном фронте, затем – в Африке. В сорок четвертом году за резкую критику Геринга был уволен со службы. Был лесничим в Саксонии, затем – мелким частником в ГДР.

(обратно)

53

Командир тяжелых истребителей намекает на роман Антуана де Сент-Экзюпери «Ночной полет», вышедший в свет в 1931 году. Книга сразу завоевала популярность, а среди летчиков Европы стала чем-то сродни Священному Писанию.

(обратно)

54

Подразумевается самолет АНТ-29 – двухмоторный тяжелый истребитель, вооруженный пулеметами и безоткатным орудием. Самолет был готов весной 1935 года и после доработок принят на вооружение в авиации СССР, ГСФСР и НСФРИ. В АИ состав вооружения изменен: 5 пулеметов ШКАС и восемь РС-82.

(обратно)

55

Описанное выше – не вымысел авторов, а реальный факт.

(обратно)

56

Стефан Фабишевский (1892–1964) – польский офицер. В период 1934–1938 гг. – комендант Вестерплатте.

(обратно)

57

Владислав Баран (1905–1971) – участник обороны Вестерплатте. Взводный кадровой службы (звание, приблизительно аналогичное прапорщику или старшине).

(обратно)

58

Rogatywka (польск.) – национальный польский головной убор с четырехугольным верхом. Пришла в Польшу из Турции и Туркестана в XVIII веке. Также называется «конфедератка», «уланка» и «кракуска». С 1919 года конфедератка принята в Польше в качестве стандартного головного убора во всех родах войск и для всех воинских званий. Другие варианты головных уборов остались в пограничных войсках, военно-морском флоте, трех полках шеволежеров и у подхалянских стрелков.

(обратно)

59

Юзеф Михаил Конрад Унруг (1884–1973) – польский военный и политический деятель, командующий польскими ВМС в период 1925–1939 гг. В дальнейшем – эмигрант.

(обратно)

60

«Wicher» («Вихрь») и «Burza» («Буря») – на 1936 год единственные современные корабли в составе польских ВМС. Построены во Франции. В РИ «Бужа» в 1939-м ушла в Англию, а «Вихер» погиб 3 сентября 1939 года под ударами Люфтваффе в районе Гдыни.

(обратно)

61

Бартошак переводит названия британских кораблей на польский язык, подразумевая линкоры «Кинг Джордж V» и «Ройал Оук»

(обратно)

62

Владислав Бортновский (1891–1966) – польский генерал. В РИ командовал армией «Поможе». В указанный период носил чин «генерала дивизии», что приблизительно соответствует званию «генерал-лейтенант».

(обратно)

63

После окончания гражданской войны в Германии и окончательной победы коммунистов город Кенигсберг был переименован в Ленинсберг. Подробнее см. книги «Рокировка в длинную сторону» и «Ход конем».

(обратно)

64

Йоханес Альбрехт Бласковиц (1883–1948) – немецкий военачальник, генерал-полковник. Известен тем, что резко выступал против бесчинств СС и Вермахта на оккупированных территориях. Воевал на Западе. В 1948 года при невыясненных обстоятельствах (якобы выбросился с балкона) погиб в Нюрнбергской тюрьме.

(обратно)

65

Дача Сталина, расположенная примерно в 30 км от Серпухова. Создана на месте английского парка имения «Семеновское-Отрада» фаворита Екатерины II графа Орлова-Давыдова. По обстановке и интерьеру очень похожа на Ближнюю дачу.

(обратно)

66

Дмитрий Павлович Григорович (1883–1938) – русский, советский авиаконструктор, специалист по гидросамолетам. Вместе с Поликарповым работал в ЦКБ ОГПУ (и что интересно: находясь формально в заключении, продолжал преподавать в МАИ). В 1938 году умер от рака.

(обратно)

67

А. Н. Толстой. «Аэлита».

(обратно)

68

Рунца – название традиционных немецких пирожков с начинкой из мяса, капусты и сыра.

(обратно)

69

Группенфюрер (gruppenführer) в Рот Фронте – командир группы (отделения) из 8 человек, что приблизительно соответствует званию «младший сержант» в Советской армии или РККА. Полная противоположность званию «группенфюрера» в СС или СА, где это звание соответствовало скорее генерал-лейтенанту.

(обратно)

70

Mädchen (нем.) – девушка, девочка.

(обратно)

71

Песня поэта-текстовика Фреда Эбба «Tomorrow belongs to me» из фильма «Кабаре» в замечательном переводе М. Ахтямова. Александр Ладыгин вполне мог слышать и немецкий перевод, так как фильм неоднократно демонстрировался по телевидению ГДР.

(обратно)

72

Элеонора Штаймер (1906–1998) – немецкий коммунист, дипломат, государственный деятель. Член КПГ с 1920 года. Одна из руководителей Юнгфронта – молодежного крыла Рот Фронт. Дочь Вильгельма Пика – одного из основателей КПГ.

(обратно)

73

Проект независимого государства сикхов, рассматривавшийся сикхским руководством уже в 20-х годах XX века. Схема создания Азад Пенджаба предусматривала пересмотр границ Пенджаба с целью исключения из него районов, в которых проживало большинство мусульман. Их число в новом государстве должно было сократиться до 40 % от общей численности населения.

(обратно)

74

Королевский танковый корпус (Royal Tank Corps, сокращенно – RTC) – название британских бронетанковых войск в период 1923–1939 гг.

(обратно)

75

Полное название 8,8 cm Flak18 – знаменитая немецкая зенитка Acht-acht (нем.) – «восемь-восемь», поступившая на вооружение в 1933 году.

(обратно)

76

Pancerny (польск.) – танкисты.

(обратно)

77

Kameradschaftsführer (нем.) – командир дружины (приблизительный аналог роты в Союзе Красных Фронтовиков «Рот Фронт»)

(обратно)

78

Противотанковая пушка калибра 37 мм, предшественница знаменитой «дверной колотушки» – Pak 35/36.

(обратно)

79

Огнеметная модификация танкетки CV33. Индекс означает «lanciafiamme» – «огнемет» (ит.).

(обратно)

80

Белов ошибается: в 30-е годы XX столетия лаковую кожу получали путем нанесения на хромовые кожи масляного лака, и хотя это – весьма сложный и трудоемкий процесс, требующий высокого профессионализма, он вполне возможен в условиях даже небольшой мастерской.

(обратно)

81

MI-5 – Контрразведка Великобритании.

(обратно)

82

Так в 30-х годах называли штурмовики.

(обратно)

83

MI-6 – Разведка Великобритании.

(обратно)

84

Зара – современный Задар. Провинция Италии в 1920–1947 гг. Провинция включала в себя собственно город Зара с прилегающими деревнями (55 км2) и четыре острова в Адриатическом море: Лагоста, Кацца, Пелагоса и Сасено (общая площадь 65 км2). Обычно под наименованием «Зара» понималась материковая часть провинции.

(обратно)

85

Джиованни Мальи (1884–1969) – итальянский военный и политический деятель. Корпусной генерал. Один из крайне немногочисленных ТОЛКОВЫХ итальянских военачальников Второй мировой войны. Видимо, именно поэтому и не поднялся выше командира армейского корпуса, а в конце войны и вовсе был отправлен преподавать в Военную академию.

(обратно)

86

Милан Недич (1877–1946) – сербский государственный и военный деятель. Коллаборационист, глава Сербского правительства, сотрудничавшего с немецкими оккупантами. Под его патронажем был создан Сербский корпус СС. Боясь передачи в руки Правительства СФРЮ, покончил с собой. В настоящее время прихлебатели ЕС и США объявили этого предателя «одним из самых выдающихся сербов». В здании правительства Сербии висит его портрет.

(обратно)

87

«Джовани комунисти» (Giovani communisti) – «Молодые коммунисты» (ит.) – дивизия народной милиции, сформированная из членов молодежных коммунистических организаций Италии. Возраст бойцов составлял 17–21 год, за что дивизия и получила прозвище «Мальчики Муссолини». Впрочем, в РККА эта дивизия носила другое прозвище, связанное с неверным прочтением официального названия: «Ваня-коммунист». (В РИ это была дивизия «Джовани фашисти».)

(обратно)

88

Seniore (ит.) – «старейшина», звание в итальянской народной милиции черно– а затем и краснорубашечников. Приблизительно соответствует майору, командиру батальона.

(обратно)

89

Так в дивизиях черно-, а затем – и краснорубашечников обозначался полк.

(обратно)

90

Итальянская разменная монета, сотая часть лиры. В РИ после Второй мировой вышла из употребления, в результате гиперинфляции.

(обратно)

91

Лицензионное австрийское противотанковое орудие Cannone da 47/32 Mod. 35 имело в итальянских войсках прозвище «Слонёнок» (elefantino).

(обратно)

92

Полента – традиционное итальянское блюдо, каша из кукурузной муки с мелко порубленным обжаренным мясом, измельченными овощами и тертым сыром.

(обратно)

93

«Беретта» М18/30 – самозарядный карабин, созданный на основе пистолета-пулемета «Беретта» М1918.

(обратно)

94

«Вперед!» (ит.) – газета Компартии Италии.

(обратно)

95

Arditi (ит.) – отважные, смельчаки – штурмовые подразделения в итальянской армии, появившиеся во время Первой мировой войны. Вооружались короткими карабинами TS, ручными гранатами, пистолетами-пулеметами и (обязательно) кинжалами. Муссолини с большим уважением отзывался об этих подразделениях, хотя, несмотря на многочисленные слухи, никогда в них не служил и не имел к ардити никакого отношения.

(обратно)

96

Коли! (ит.)

(обратно)

97

Михайло Неделькович (1888–1944) – югославский военачальник. С 1936 года командовал Вардарской пехотной дивизией. В 1941 году попал в плен. Участвовал в подпольной деятельности среди пленных, казнен.

(обратно)

98

Альваро Неччи (1891–1970) – итальянский коммунист. Во время Второй мировой войны успешно командовал Гарибальдийской партизанской бригадой.

(обратно)

99

Уго Кавальеро (1890–1943) – итальянский военный и политический деятель. Сменил маршала Бадольо на посту начальника Генерального штаба. После свержения Муссолини в 1943 году застрелился. В предсмертной записке написал «Я жил вместе с Италией и погибну вместе с ней».

(обратно)

100

Георги Иванов Кёсеиванов (1884–1960) – политический деятель царской Болгарии. Близкий друг царя Болгарии Бориса III. В описываемый период – премьер-министр Болгарии.

(обратно)

101

То есть территории Западных окраин, часть Македонии и Западную Фракию, которых Болгария лишилась по договору от 27 ноября 1919 года, подписанному в предместье Парижа Нёйи-сюр-Сен.

(обратно)

102

Резиденция болгарских царей на окраине Софии.

(обратно)

103

«Овощи-Фрукты» (болг.).

(обратно)

104

«Верховный Революционный трибунал Коммунистической партии Болгарии…» (болг.).

(обратно)

105

Христо Николов Луков (1888–1943) – болгарский военный и политический деятель нацистского толка. Сторонник активного участия Болгарии во Второй мировой войне против СССР. Активный гомосексуалист. Убит боевиками Болгарской коммунистической партии.

(обратно)

106

Союз Болгарских национальных легионеров (СБНЛ) – фашистская ультраправая военизированная организация в Болгарии, созданная в 1932 году. В 1944 году после прихода к власти коммунистов был запрещен, но после поражения Советского блока в холодной войне СБНЛ вновь воссоздан и активно действует на территории современной Болгарии с полного согласия и при поддержке западных «демократий».

(обратно)

107

Так в болгарской и югославской армиях звучала команда «В штыки!».

(обратно)

108

Кароль II (1893–1940) – румынский король в 1930–1940 гг. Прославился своим эксцентрическим поведением, диктаторскими потугами и сексуальными эскападами.

(обратно)

109

Павел Карагеоргиевич (1893–1976) – двоюродный брат короля Александра II, регент Югославии в 1934–1941 гг. при малолетнем короле Петре II.

(обратно)

110

Иоаннис Метаксас (1871–1941) – греческий политический деятель, премьер-министр, диктатор (1936–1941). Придерживался националистических ультраправых взглядов, однако считал Гитлера и Муссолини врагами, и потому пошел на сближение с Британской империей. Ярый антикоммунист. Установил в стране военно-фашистскую диктатуру.

(обратно)

111

Петровский Леонид Григорьевич (1902–1941) – советский военачальник. В РИ в описываемый период был командиром 1-й Московской Пролетарской дивизии. В дальнейшем командовал корпусом, попав в окружение, отказался покинуть вверенные ему войска и при прорыве из котла погиб.

(обратно)

112

Деривация – отклонение снаряда от линии прицеливания в сторону вращения.

(обратно)

113

«Унта» – жаргонное название полевых телефонов РККА серий УНА-Ф и УНА-И (Универсальный аппарат фонический/индукционный).

(обратно)

114

Имеется в виду Леонид Васильевич Курчевский (1890–1937) – конструктор-самоучка, автор многочисленных проектов безоткатных орудий с нагруженным стволом. Его идеи были ошибочны, но на их осуществление было потрачено более 30 млн рублей в ценах того времени (цена 100 танков Т-28 составляла 28,7 млн рублей!). За шашни с Тухачевским и вред, нанесенный народному хозяйству СССР, осужден и расстрелян.

(обратно)

115

Плисовский Константин (1890–1940) – генерал бригады армии Польской республики. В РИ в 1939 году возглавлял оборону крепости Бжесть-над-Бугом (Брестской крепости). В 1940 году, за антисоветскую деятельность среди пленных поляков был расстрелян по приговору военного трибунала.

(обратно)

116

Радзишевский Вацлав (1898–1940) – польский офицер, капитан. Участник обороны крепости Бжесть-над-Бугом в 1939-м. В РИ тайно бежал из крепости, затем занимался подпольной антисоветской деятельностью на территории БССР. Арестован, осужден, расстрелян (видимо).

(обратно)

117

Вильгельм Баник (пс.: Мюллер, Мартин, Диккер, Фернандо) (1900–1937) – немецкий коммунист, разведчик. Возглавлял «Военный аппарат» при ЦК КПГ. Под именем Фернандо Баник руководил кадровой службой Интернациональных бригад в Испании. Погиб в бою. В данной АИ – министр национальной безопасности Германской Советской Федеративной Социалистической Республики.

(обратно)

118

Артемьев В. А. (1885–1962), Клейменов И. Т. (1899–1938), Лангемак Г. Э. (1898–1938) – советские конструкторы ракетной техники.

(обратно)

119

«Чистое для анализов» – особо высокая степень очистки вещества.

(обратно)

120

Вальтер Гельмут (1900–1980) – немецкий инженер, создатель парогазовых и реактивных двигателей.

(обратно)

121

«Sozialistische Deutschland» (нем.) – «Социалистическая Германия».

(обратно)

122

До Революции 1934 года носили имена «Дойчланд», «Адмирал Шеер» и «Адмирал граф фон Шпее».

(обратно)

123

После переименования Кенигсберга одноименный крейсер был также переименован.

(обратно)

124

Льюис Кэрролл. «Алиса в стране чудес».

(обратно)

125

Мягкая фуражка с тульей из клиньев. Названа по излюбленному головному убору Э. Тельмана.

(обратно)

126

Панчо Вилья (1878–1923), Эмилиано Сапата (1879–1919) – лидеры Мексиканской революции 1910–1917 гг. Придерживались примитивно-коммунистических взглядов.

(обратно)

127

Ленин В. И. Речь на 2-м Всероссийском совещании по работе в деревне 12 июня 1920 г.

(обратно)

128

Улица в Бухаресте, где расположено множество ресторанов и кафе. До войны на этой улице размещались модные французские магазины и рестораны французской кухни.

(обратно)

129

Calea Victoriei – одна из старейших улиц Бухареста.

(обратно)

130

Патрахальцев Николай Кириллович (1908–1998) – советский разведчик и диверсант. Генерал-майор (1963).

(обратно)

131

Титул Михая I в период наследования своему отцу, Каролю II.

(обратно)

132

Лейтенант (рум.).

(обратно)

133

Кун Бела (1886–1938) – венгерский коммунист, венгерский и советский политический деятель. Один из основателей Венгерской коммунистической партии, член Исполкома Коминтерна. Умеренный троцкист, был казнен во время «ежовщины», что, скорее всего, являлось перегибом.

(обратно)

134

Мате Залка (Бела Франкль, Матвей Михайлович Залка) (1896–1937) – венгерский коммунист, писатель и революционер. В РИ погиб во время Гражданской войны в Испании, где воевал под псевдонимом «генерал Лукач».

(обратно)

135

Официальное название Венгрии в период 1920–1944 гг. Именно поэтому глава Венгрии Хорти именовал себя «регентом»

(обратно)

136

Кун имеет в виду казнь руководителей Партии коммунистов Венгрии – Имре Шалаи и Шандора Фюрста, которых хортисты повесили по надуманному обвинению в 1932 году.

(обратно)

137

Вообще-то в советской школьной программе в девятом классе в курсе «Новейшей истории» упоминалась ВСР, но ей уделяли так мало внимания, что Сашка вполне мог «пройти» ее мимо…

(обратно)

138

Самопровозглашенная советская республика на юго-западе Ирландии, просуществовавшая всего 12 дней.

(обратно)

139

Подлинные слова Миклоша Хорти, которого премьер-министр «демократической» Венгрии Йожеф Анталл посмел назвать жертвой обстоятельств, «верным долгу патриотом, никогда не навязывавшим свою волю правительству, не прибегавшим к диктаторским методам, что отличает его от Франко и Антонеску».

(обратно)

140

Е… мать! (венг.)

(обратно)

141

Матьяш Ракоши (1892–1971) – венгерский революционер, коммунист. Генеральный секретарь ПКВ (1944–1948), первый секретарь Венгерской партии трудящихся (1948–1956). Проводил сталинскую политику советизации Венгрии, преданный последователь И. В. Сталина. После хрущевского переворота отправлен в отставку, во время Венгерского мятежа был вывезен в СССР, где и жил до самой смерти.

(обратно)

142

МОН – «мина осколочная направленного действия» – саперный боеприпас, предназначенный для поражения живой силы, небронированной и легкобронированной техники противника.

(обратно)

143

Лайош Кошут (1802–1894) – венгерский революционер, один из организаторов революции 1848 года в Венгрии.

(обратно)

144

Пронаи Пал (1874–?) – венгерский фашист, садист и убийца, один из организаторов «белого террора» в 1919 году. Своими дикими выходками навлек на себя немилость даже реакционера Хорти. В РИ, по разным сведениям, либо погиб во время боев в Будапеште в 1944-м, либо – на что хочется надеяться! – издох в ГУЛАГе, так как своими действиями легкой и честной смерти от пули он не заслужил.

(обратно)

145

Это не вымысел авторов. Во время «боевого пути» карательного отряда Пала Пронаи несколько деревень были «наказаны» в полном составе. Сам Пронаи хвастался в мемуарах, что иногда лично прибавлял «этим зверолюдям» по пятьдесят-сто шомполов.

(обратно)

146

Злодей (венг.).

(обратно)

147

Сука, б… (албанск.).

(обратно)

148

Ублюдок (груз.).

(обратно)

149

Дивизионная пушка Ф-28 калибра 95 мм была спроектирована В. Г. Грабиным. В серию не пошла из-за противодействия ГАУ, требовавшего использовать старые снаряды калибра 76,2 мм.

(обратно)

150

Сигизмунд Александрович Леваневский (1902–1937) – советский лётчик из русских поляков, четвёртый Герой Советского Союза. 13 августа 1937 года во время перелета Москва – Северный полюс – Фербенкс (Аляска) пропал без вести со всем экипажем.

(обратно)

151

Запасные изделия прилагаемые – набор запчастей, специальных инструментов и материалов для срочного, аварийного и текущего ремонтов.

(обратно)

152

Этот и следующие эпизоды отнюдь не являются плодом больного воображения авторов. Описаны реальные случаи из «боевого пути» членов АК. Именно так в 1944–1946 гг. польские «патриоты» боролись против бойцов Советской армии, Армии Людовой и гражданской администрации ПНР.

(обратно)

153

Squadriglia Bombardemento (ит.) – бомбардировочная эскадрилья.

(обратно)

154

Я слышал его крики (ит.).

(обратно)

155

Мосцицкий Игнацы (1867–1946) – президент II Речи Посполитой (Польской Республики) в период 1926–1939 гг.

(обратно)

156

Тэтэреску Георге (1886–1957) – румынский государственный деятель, премьер-министр Румынии в период 1934–1937 и 1939–1940 гг. Яростный антикоммунист, вынужденный, однако, успехами Советской Армии пойти на союз с компартией. Участник коалиционного правительства, в 1948-м осужден за антикоммунистическую деятельность.

(обратно)

157

Имеется в виду не столица Чехии, а Варшавское предместье (район) на левом берегу Вислы.

(обратно)

158

Рябышев Дмитрий Иванович (1894–1985) – советский военачальник, генерал-лейтенант. В Гражданскую войну воевал в рядах 1-й Конной армии.

(обратно)

159

Хаган Израиль Маркович (1899–1973) – участник Гражданской войны, военный секретарь 6-й кавдивизии, затем – командир эскадрона, полка. В 1920-м получил от С. М. Буденного браунинг за отличие в рубке.

(обратно)

160

Юлиуш Кароль Вильгельм Руммель (1881–1967) – польский военачальник, генерал дивизии. В РИ командовал армиями «Лодзь» и «Варшава». Возглавлял оборону Варшавы в 1939 году.

(обратно)

161

«Изделие 040» (нем.) Так в РИ обозначался прообраз мортиры «Тор».

(обратно)

162

Грабин Василий Гаврилович (1899/1900–1980) – советский конструктор и организатор производства артиллерийского вооружения Великой Отечественной войны. Лучший конструктор артиллерийских систем в мире. Пользовался безоговорочным доверием Сталина, которое и оправдывал. После Хрущевского переворота отстранен от работ военной тематики. Работал в МВТУ им. Баумана.

(обратно)

163

Мирные договоры с Венгрией и Болгарией, подписанные странами-победительницами в Первой мировой войне в 1919 г. в Версале.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg