«Пуля для императора»

Пуля для императора (fb2) - Пуля для императора (Цепные псы Империи - 2) 1372K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Олегович Белянин

Андрей Белянин Пуля для императора

© ИП «Карповский Дмитрий Евгеньевич», 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

«Когда я отправлял своего единственного сына в далёкую, враждебную всему русскому Великобританию, сердце моё сжималось от горя двойной утраты.

Жестокое убийство моей супруги, совершённое едва ли не на глазах маленького Михаила, мои ладони в её крови, её последний выдох, светлым облачком коснувшийся моих губ, лицо сына, видящего мёртвую мать на моих руках…

Видит Бог, никто из нас не желал такой судьбы. Я знал, на что иду, в срок принимая от своего отца браслет ордена Цепных Псов, как и он, верой и правдой служа русскому трону.

Мне довелось воевать почти на всей территории Империи, от Крыма до Сахалина. Я участвовал во всех войнах, много раз был ранен, умирал от лихорадки, вызванной отравленной иранской стрелой, я четырежды спасал жизни русских царей, но не мог защитить свою жену.

Единственное, что я сумел сделать для сына, это отправить туда, где никто не станет его искать. В самое логово нашего вечного недоброжелателя…»

(Из записных книжек капитана Николая Строгова)

Эта маленькая, толстая, потрёпанная тетрадь в кожаном переплёте, более похожая на самодельный блокнот, содержала много обрывочных сведений о моём отце. Сейчас я понимаю, что совершенно не знал его.

Когда мне было семь-восемь лет, я безумно любил его. Любил самой искренней, чистой и открытой любовью, на которую только способно мальчишеское сердце. Втайне надеясь, что он видит это, что если я буду делать всё, как он скажет, отец заметит моё рвение, станет проводить со мной больше времени, будет гордиться мной.

Когда же после того страшного дня и похорон матери отец молча отправил меня в неизвестный и пугающий Лондон, моё детское сознание было растоптано одним словом – изгнание. Он прогнал меня с глаз, как негодного щенка, он бросил меня одного на чужбине, я больше не нужен ему, но кроме него у меня больше не осталось ни одной родной души.

Сейчас я понимал поступок моего отца. Но простил ли его? Не знаю…

– Ты уснул, что ли, паря?

Что-то, похожее на лондонский мост по тяжести и жёсткости, ударило меня в плечо, едва не вышибив из седла. Упс, похоже, я действительно уснул. Оксфордская привычка спать на лекциях то правым, то левым глазом попеременно на этот раз себя не оправдала.

– Матвей, – с чувством ответил я, стараясь максимально сохранять присущую аристократу невозмутимость, – в Британии вы бы никогда не получили даже пост дворецкого. Максимум должность вышибалы в каком-нибудь грязном портовом баре.

– Да ты на себя посмотри, джентльмен с небритой харей! А будешь спать на ходу, я вон мисс Аннушку попрошу нежной ручкой тебе по загривку леща отвесить. Не откажешь старику, доченька?

– Для вас, дядя Матвей, всё, что угодно! – лучезарно сверкнула зубками дочь английского посла.

Ну вот. Опять все против меня. Я покачал головой, отряхивая грёзы Морфея, и поскрёб ногтями щёку. Побриться действительно не мешало бы. Да и вообще, если бы сейчас кто-то видел нашу троицу со стороны, то ни за что бы не поверил, что мы прибыли из блистательной столицы Российской империи, самого Санкт-Петербурга!

Прежний костюм, хоть и в изрядно замызганном виде, сохранился лишь у старого конвойца. Полы его черкески обтрепались о колючий кустарник до эффектной бахромы. Некогда начищенные мягкие сапоги теперь стали какими-то рыжими, мятыми, со сбитыми каблуками. Кожа на ножнах кинжала расцарапана, чёрная папаха с красным верхом вообще больше напоминала какого-то неизвестного науке зверя, нагло усевшегося на покрытой серебряным ёжиком макушке нашего казака.

Мой английский костюм давно пришёл в негодность. В какой-то случайной лавке у села, названия коего вы не встретите ни на одной карте, мне были куплены грубые штаны, сапоги армейского образца, рубаха с вышивкой и короткий тулуп. Впрочем, очень удобный, хоть и с двумя зашитыми дырами от пуль на спине.

А ещё на меня водрузили какую-то страшную лисью шапку под названием malahay. Перевода не спрашивайте, сам не знаю, но вид у меня в ней был совершенно дикий. К тому же она пахла псиной и постоянно сползала на глаза.

Мисс Энни поморщила носик и сразу сказала, что теперь-то она видит мой истинный облик – азиатский бандит с большой дороги! Как выглядела она сама, я, пожалуй, умолчу.

Чисто из зависти. Этот предательский денщик раздобыл ей простое длинное платье, разрезал подол по бокам, купил (или украл, у него и то и другое запросто!) неизвестно где узкие уланские брючки и аккуратный дамский полушубок. На голову она повязывала расшитый русский платок и при всём варварстве внешнего облика выглядела вполне себе привлекательно. Ну вот, умолчать не получилось…

Мы добыли достаточно хороших лошадей местной алтайской породы, невысоких, крепких и очень выносливых. С оружием, правда, беда, запасных патронов под маленький «лефорше» нам нигде купить не удалось. За казачью шашку в серебре Матвей и выторговал наших лошадок, теперь на его поясе красовался лишь длинный дедовский кинжал.

Причём на мой шутливый намёк, что за эту вещь можно было нанять ямщика до самого Байкала, грозный казак без малейшей улыбки пообещал продать меня в рабство каким-нибудь ордынским басурманам, но кинжал не отдаст нипочём! И хотя эпоха правления Орды в этих местах давно минула, я предпочёл не рисковать…

– Вот он, Байкал-батюшка, живое море, бездонное озеро, хрустальное око Господа нашего, – не без поэтичности широко перекрестился Матвей, кивком головы указывая вдаль.

– Значит, мы прибыли? – рыженькая англичанка с воодушевлением приподнялась на стременах. Прямо перед нами, от края до края, сколько позволял обзор, раскинулась голубая зеркальная гладь одного из самых известных озёр в мире.

По своей учёбе в Оксфорде я помнил, что его часто сравнивают с морем, что его глубины мало исследованы, что над ним властвуют могучие ветра и неуправляемые течения, что здесь самая чистая вода и зимой якобы даже можно видеть сквозь лёд стаи рыб, проплывающих на три-пять-десять футов под водой!

Я сунул руку за пазуху и достал записную книжку отца. Каждый вечер при свете свечи или костра мне доводилось перелистывать пожелтевшие страницы. Словно бы впитывая его почерк, короткие заметки, таинственные истории, непонятные рисунки и знаки. Быть может, поэтому пальцы сами собой открыли нужную страницу.

– Боюсь, что именно тут нас будут ждать самые большие испытания, – пробормотал я себе под нос.

Надеюсь, меня не услышали. Последние три-четыре дня наш путь пролегал по узким тропам между высоких сопок. Общих дорог, как вы понимаете, нам давно приходилось избегать. Если бы не эти вечные блуждания по «куширям и буеракам», как выражается наш Матвей, возможно, мы прибыли бы на Байкал неделей-другой раньше. Но хуже всего, что во мне крепло нехорошее предчувствие того, что если таинственные преследователи знали о конечной цели нашего маленького отряда, то что им мешало, пользуясь широкими дорогами, опередить нас и устроить засаду где-нибудь на побережье?

– Пошли, что ль? – старый казак тронул бока своей лошади каблуками и первым начал спуск по тропе. Мы двинулись следом, предавая свои жизни его опыту и звериному чутью человека, закалённого страшным горнилом постоянных войн и приграничных стычек. И то, что мы до сих пор живы, это, конечно, его заслуга.

– Ты чего задумался, твоё ж благородие? Рот закрой, ворона залетит, гнездо совьёт, гадить будет!

Я его убью. Вот потренируюсь ещё немного в стрельбе, вызову на дуэль и убью. Иначе он своими насмешками меня в гроб вгонит.

– Уважаемый сэр, – с искренней вежливостью обратилась ко мне дочь английского посла, – вы не могли бы ехать впереди меня? Понимаете, когда я еду перед вами, у меня складывается впечатление, что вы меня рассматриваете. Со спины. Уж не знаю, на какой предмет…

Я покраснел.

– Нет-нет, ничего личного! Просто мне щекотно…

Вот её мне тоже хочется убить с завидной периодичностью. Ибо, если в грубости Матвея прослеживается хоть какая-то воспитательная цель, мисс Энни Челлендер изводит меня просто потому, что ей это нравится. Подойдём поближе к Байкалу, утоплю обоих…

Не успел я как следует додумать эту сладкую мысль, как откуда-то сзади раздался тонкий детский крик!

– Понеслась душа в рай! – прокомментировал старый казак поступок моей лошади, которая, прижав уши, молча бросилась на голос.

Моё мнение она игнорировала, закусив удила и не реагируя на плеть. А поскольку мы с ней являлись замыкающими, то мне и пришлось волей-неволей возглавить армию спасения. Детский крик продолжал рваться под небеса, я на скаку выхватил револьвер.

Гнедая кобыла бодро вынесла меня на небольшую полянку в гуще леса, где у корней вывернутого дерева сжалась в комочек маленькая черноволосая девочка в незнакомых одеждах. Буквально в трёх шагах от неё выгнула спину большая рыжая кошка с чёрными кисточками на ушах.

– Рысь! – скорее подумал, чем сказал я, вскидывая руку.

Три выстрела слились в один, словно бы полотно с треском разорвалось. В пороховом дыму не было видно, куда прыгнула хищница, но надеюсь, я хотя бы её ранил. Грозный окрик Матвея заставил меня броситься с седла едва ли не вниз головой.

– Девчушку прикрой, герой, штаны с дырой! А энтой кошке я своей рукой короткий хвост отчекрыжу…

– Удачи, – только и смог пожелать я, отплёвываясь травой и сосновыми иголками.

Почти на четвереньках подобравшись к бедному ребёнку, мне удалось обнаружить, что ножка девочки в узорном сапожке зажата стальными челюстями капкана. Наверняка поставленного на ту самую рысь…

– Не ушла, стерва-курва драная. – Бывший конвоец с удовлетворением приподнял одной рукой безжизненное тело зверя. – А ты где стрелять-то так навострился? Три пули – и все в цель. Уважаю!

Пока мы, мужчины, тратили время на всякие глупости, как было написано на гневном личике юной англичанки, она сама уже вытирала платочком зарёванное лицо ребёнка и даже пыталась тонкими пальчиками разжать челюсти капкана. Разумеется, ей это не удалось.

Даже под моим нажимом он открылся не сразу, но я справился. Ножка девочки была освобождена, а плакать она прекратила в ту же секунду, как только уставилась узким полумесяцем глаз на Матвея с мёртвой рысью на руках. Ну естественно, кому тут у нас главное внимание, только ему…

– С тобой всё хорошо, маленькая моя? – заулыбалась мисс Челлендер, хлопоча вокруг бедняжки. – Ножка не болит? Наступить на неё можешь? А где твои мама и папа? Ты что, сиротка-а…

Старый казак кротко вздохнул, перебросил тело рыси на седло своего недовольно храпящего коня, потом шагнул вперёд, взял ребёнка на руки и молча посадил на мою лошадь.

– Покажешь дорогу?

Девочка кивнула. Матвей взял двух лошадей под уздцы и повёл по тропинке куда-то вниз по склону. Я помог англичанке влезть в седло.

– Мы изменили цель маршрута?

– Не знаю. Думаю, что Матвей хочет отвезти ребёнка домой, в какой-нибудь посёлок или стойбище. Сколько помню, на землях Восточной Сибири проживает более десятка различных народностей.

– Будем надеяться, что они гостеприимны и не промышляют разбоем, – философски кивнула мне рыжая Энни. – Признайтесь уже, Майкл…

– Михаил, – поправил я.

– Yes, of course, Михаил. Что же мы всё-таки ищем на Байкале? То есть что конкретно? Не поймите меня неправильно, но это и мой выбор тоже. Я пошла с вами лишь потому, что моего бедного отца безжалостно зарезали, словно быка на скотобойне. Я хочу вам помочь, но я должна знать, как и чем…

– В первую очередь мы ищем латинскую букву S. Она не раз встречается в записках моего отца, и именно её вывел кровью ваш сэр Эдвард в ту ночь. Простите.

– Ничего. За время нашего путешествия я столько раз видела смерть, что, кажется, уже начинаю привыкать к ней. В конце концов, я ведь британка по крови, и это наша нация наложила лапу английского льва на весь мир, от Индии до Нового Света.

– Кроме России, – ещё раз поправил я.

– Кроме России, – согласилась она таким тоном, словно гордилась этим.

Ох, мне бы её уверенность…

Я не мог не замечать очевидных недостатков своей родины, вопиющей антисанитарии постоялых дворов, нищеты деревень, процветающего взяточничества и мелкопоместного тиранства. Как не мог объяснить себе странное понимание внутренней свободы этих людей.

Русские очень чётко делили свободу личности и свободу общества. Они были готовы терпеть любые беды и лишения, лишь бы не потерять свободу! Не собственную, не личную, а какую-то условную свободу страны! Они мыслили себя свободными, лишь если свободна их родина…

Но разве плохо живётся странам и народам английских колоний? Британия строит им железные дороги, развивает торговлю и промышленность, продаёт товары и учит правильному образу жизни. Цивилизации, в конце концов!

Ведь именно под властью короны Индия стала настоящим бриллиантом Востока! А наша благотворительность и огромные средства, ушедшие на освоение Нового Света? А сотни наших храбрых ребят, погибших за интересы всего мира в Пакистане, в Китае, в диких и неосвоенных землях Азии, Африки, Австралии?!

Почему же эта грубая, варварская Россия так твёрдо отрицает цивилизацию и направляющую роль просветительской руки Запада?! На минуту я почувствовал себя самым упёртым консерватором в палате лордов. Ещё больше средств на увеличение армии и флота! Ещё три или четыре военных крейсера к Архангельску или берегам Крыма! О боже…

Они убили моего отца ради пресловутого блага Англии, и даю слово джентльмена, я выясню, что же это за благо…

– Майкл, Майкл! Ой, в смысле Михаил, – свесилась ко мне с седла мисс Энни. – Вы только послушайте, они уже болтают, как старые знакомые! Ну не прелесть ли?

Я не стал уточнять, кто именно из пары «старый и малый» кажется ей прелестью, но согласился, что эти двое нашли общий язык. Девочка вполне бодро общалась на русском, правда, со смешным неподражаемым акцентом.

– Я в лес сама пошла-пошла. Каждый день хожу, да! А капкан наш сосед ставил, злой сосед, нехороший сосед. Жадный-жадный!

– Нога-то не болит, балаболка?

– Болит, да-да. Немного болит. Завтра не будет болеть!

– Вот и ладушки, – охотно поддерживал беседу бородатый казак, который, как всегда, говорил мало, но по существу, каким-то непостижимым образом вызывая доверие у всех, даже у этой дикарки. – Ты сама-то из чьих будешь? Бурятка али башкирка?

– Курыканы мы, – важно ответила девочка. – Меня Айгуль зовут.

– Красивое имя.

– По-вашему «лунный цветок» будет! Мне священник так сказал, да-да! Он в большом городе живёт, к нам в посёлке тоже ходит, везде ходит, да-да! Всё-всё знает! А тебя Матвейка зовут?

– Матвей, – поправил старый казак.

– Не, Матвей страшный, – рассмеялась девочка так, словно кто-то высыпал хрустальные бусы на серебряный поднос. – А ты добрый, ты Матвейка-Матвейка!

Видя, как покраснел старый конвоец, мы с Энни невольно улыбнулись. Ага, значит, и у него есть слабости. Ну-ну, брутальный кубанский казак, теперь-то мы точно знаем, как к вам следует обращаться…

– А вы позовите его, – заговорщицки наклонилась ко мне юная англичанка. – Только так, как эта девочка!

– Матвей… – громко начал я и вовремя осёкся. – Ка… к-ка… Я хотел спросить, если позволите. Быть может, родственники этой малышки помогут нам в поисках?

– У меня спроси, да, – гордо вскинулась Айгуль. – Мой дедушка шаман, он всё в лесу знает, он с духами говорит, да-да! Чего ты на Байкале ищешь?

– Вот, – я подошёл поближе и раскрыл перед ней записную книжку отца там, где была изображена латинская буква S.

– Удила коня Чингисхана?!

Матвей рывком остановил лошадь.

– А ну-ка объясняй, кроха. Что за удила такие и при чём тут Чингисхан? Он ить уже лет пятьсот-шестьсот как помер.

– Не знаю, – Айгуль явно смутилась. – А вот этот знак знаю, да-да. – Она ткнула пальчиком в букву S. – Это удила коня Чингисхана, у нас все так говорят-говорят, все их видели, да! Только туда нельзя ходить…

– Отчего ж? – сурово выгнул бровь папин денщик.

– Нельзя, Матвейка, не ходи! Ольхон – большой остров, страшный, там духи в пещерах живут-живут, там люди пропадают, да…

Ну вот примерно на данной оптимистичной ноте (если кто не понял, то это был сарказм) мы неожиданно выехали из леса и были встречены дымом костров, собачьим лаем, запахом жареного мяса и настороженными взглядами охотников-курыканов.

Кажется, нам тут были не очень рады. Но, с другой стороны, если тебя не встречают ружейными залпами, это уже вселяет надежду, не правда ли?

– А мне тут даже нравится, – осторожно улыбнулась рыжая англичанка. – Смотрите, они все хотят с нами познакомиться! И их так много… очень… слишком много.

Собственно, и пары минут не прошло, как вокруг нас столпилось всё племя. Мужчины, женщины, старики, дети, человек семьдесят – восемьдесят, не меньше. И ещё наверное два десятка громких собак с закрученными хвостами. Разве что лошади, пасущиеся у леса, не пошли нас смотреть, уже спасибо…

Должен признаться, я совсем не люблю быть в центре внимания. Скромная жизнь тихого филолога, занимающегося милой сердцу научной работой, всегда нравилась мне гораздо больше. Тем более что у большинства мужчин были охотничьи луки и даже, пусть и не новые, но ружья. А суровые взгляды этих людей чётко говорили, что пользоваться этим оружием они умеют…

– Дедушка-а! – Айгуль осторожно спрыгнула с седла прямо на руки невысокому крепкому старику.

Одет шаман был в свободную рубаху и штаны, сшитые из выделанных шкур, плащ на плечах расписан непонятными узорами, на шее амулеты из костяных и деревянных фигурок непонятной формы, на ногах растоптанные русские сапоги.

Его почти плоское жёлтое лицо, изрезанное сотнями морщин и шрамов, в обрамлении спутанных седых волос и короткой бороды, скорее походило на какую-то страшную этническую маску. Узкие черные глаза смотрели строго, но без неприязни.

– Нас съедят? – на всякий случай уточнила мисс Энни.

– Мне и самому любопытно, – чуть поморщился я. – Но вряд ли, племена Сибири не отличаются склонностью к каннибализму. По крайней мере, так написано в учебниках.

– Уф, слава богу, от сердца отлегло.

– Но принести в жертву тому же озеру Байкал или духам гор вполне могут.

– Мне уже начинать бояться?

– Пока нет. Думаю, минут через пять-десять.

Девочка что-то зашептала деду на ухо на своём языке. Старик покачал головой, почесал в затылке, подергал себя за бороду, а потом поклонился нам.

– Гости, – коротко сказал он.

Люди расслабились и заулыбались.

Гости, понятное дело, значит, пока мы в безопасности.

– Вождя нет, однако. Ко мне ходи, да!

Матвей поклонился в ответ, мы последовали его примеру, после чего все проследовали за прихрамывающей девочкой, которая указывала на стоящее в отдалении низкое сооружение из жердей, шкур и бересты. На первый взгляд нечто среднее между обычной землянкой, малороссийской мазанкой и северным чумом.

Пока папин денщик рассёдлывал и стреноживал наших усталых скакунов, неутомимая англичанка первой нырнула в жилище шамана, а я, пользуясь возможностью, решил быстро осмотреться вокруг.

Как я понимаю, курыканские племена делились на степные и лесные, свободно кочевали, но могли и по несколько лет осёдло оставаться на одном месте, занимаясь охотой и рыболовством. Жили деревнями и стойбищами, имели много детей, верили в духов, хотя многие охотно принимали и православие.

Племенем правил вождь, его должность была избираемой каждый год. Причём это не обязательно был старый человек, главное значение уделялось личностным качествам – боевому опыту, успехам в охоте и рыбалке, умению заботиться о всех и о каждом. А, как известно, эти вещи далеко не всегда передаются по наследству.

В огороженном загоне, у леса, паслось более десятка резвых тонконогих лошадей, ближе к озеру на жердях сушились сети. Люди быстро забыли о нас, разойдясь кто куда, у каждого были свои дела, а навязчивое любопытство считалось невежливым.

Поскольку солнце давно перевалило за полдень, уже вовсю горели костры, женщины готовили еду, ароматы чего-то жареного разносились в воздухе, и я почувствовал звериный голод. В последний раз мы нормально ели в каком-то алтайском селе, в маленьком трактире, дня три-четыре назад. Потом только сухомятка.

Если к концу нашего путешествия у нас всех будет больной желудок, я не удивлюсь. У всех, это кроме Матвея, он, по-моему, вполне мог питаться одними сухарями и водой, но пару раз я замечал, как он жуёт маленькие зелёные шишки. Сосновые.

Я пробовал, ох какая же дрянь горькая, и во рту вяжет…

– В дом ходи, – раздалось сзади.

Старик шаман, откинув полог из старой мешковины, пригласил меня в своё жилище.

Маленькая Айгуль уже хлопотала у огня, на её лодыжке виднелась свежая повязка, аккуратная и тугая. Ей повезло, что сапожок был из хорошей кожи. Серьёзный капкан на волка или медведя мог бы просто раздробить ножку девочки.

Энни с Матвеем тоже были внутри, сидя на простых шкурах, брошенных наземь. Старик налил мне тёплого «чая» (беру это слово в кавычки, что такое настоящий английский чай, я уже почти забыл), пахнущего чабрецом, мятой и какими-то таёжными травами.

– Ты зверя стрелял? – строго спросил он.

– Я.

– Метко стрелял. Внучку спас, да. Буду добром платить, – важно кивнул он и вдруг резко выбросил вперёд левую руку, сделал вид, что кого-то поймал у меня на плече. – Дух, да. Нехороший, злой! Тебе мешал, плохо делал.

Шаман начал трясти сжатым кулаком, бормоча себе под нос какую-то невнятную белиберду, потом разжал пальцы над огнём, и маленькое пламя в очаге на миг вспыхнуло синим. Фокус, наверное…

– Духа прогнал, да, съел его огонь. Теперь ты легко пойдёшь. Куда пойти хочешь?

Я перехватил взгляд сурового казака, послушно достал из-за пазухи записную книжку отца и, раскрыв на нужной странице, протянул старику. Этот лесной колдун сначала понюхал бумагу, даже лизнуть попытался, потом отобрал её у меня и наконец твёрдо сказал:

– Удила Чингисхана!

– Латинская буква S, – поправил я, возвращая себе записную книжку. – Мы хотим знать, где это и что оно из себя представляет?

– Ольхон-остров ходи, да, – старик потянулся к моему уху ловить очередного «злого духа», но я его остановил.

– Спасибо, достаточно. Лучше скажите, почему вы называете этот знак удилами Чингисхана?

– И что такое Ольхон? – тут же добавила мисс Энни.

Дед и внучка посмотрели друг на друга, почти одновременно пожали плечами, а потом Айгуль, лучше владеющая русским языком, затрещала, как весенний дрозд на ветке дуба в графстве Суссекс.

– Ольхон – остров большой! Самый большой-большой на Байкал, да! Там зверя много, птицы много, горы есть, пещеры есть, да! Туда охотники не ходят, там в Белой горе дух Чингиса живёт! Страшно-о?! Ой-ой-ой!

– Там знак, – шаман нарисовал на золе ту же букву S.

Малышка кивнула и пояснила:

– Удила для лошади. Чтоб покорной была, да-да, чтоб слушалась хозяина. Дух Чингисхана – хозяин Ольхона, да-а…

В жилище как-то сразу стало очень тихо. Даже огонь в очаге притих и не потрескивал, пожирая сухие ветки. В широко раскрытых глазах мисс Челлендер замерло предвкушение разгадки мистической тайны или потустороннее ощущение прикосновения к чему-то оккультному. А может, я просто поэтизирую расслабленное состояние рыжей англичанки. Да и вообще, кажется, уделяю ей слишком много своего внимания…

– Стало быть, сегодня здесь заночуем, – решительно хлопнул себя по коленям папин денщик, нарушая священную тишину. – А с утречка лодку раздобудем, и на Ольхон. Пошукаем, как там чего. Чингисхан-то, поди, давным-давно как помер, небось не укусит!

Детально описывать весь остаток вечера, наверное, не стоило. Я и не буду.

Вполне достаточно сказать, что каждый из нас нашёл чем заняться. Мисс Энни Челлендер куда-то ушла с прихрамывающей Айгуль. Возможно, пошли осматривать какие-то местные достопримечательности или знакомиться с женским населением. Их дело.

Суровый казак занялся убитой мною рысью, ему зачем-то срочно понадобилось снимать с неё шкуру. Лезть к нему с вопросами или советами – это только нарываться.

Я же остался у огня, старик шаман заставил меня выпить ещё пару медных чашек этого странного чая. А знаете, даже затягивает. Что они туда намешали? Неважно…

Вдвоём мы долго рассматривали страницы в записной книжке моего отца.

Я даже пытался читать ему вслух, что там было написано, но он меня не слушал, ему это не было интересно. Зато старик с видимым удовольствием водил грязным ногтем по чёрным перьевым рисункам и тихо урчал себе под нос, словно разговаривал с картинками.

Сам я видел их уже добрую сотню раз, но, честно говоря, мало что понимал. Какие-то закорючки, пляшущие человечки, схематические изображения животных – зайца, лисы, медведя, лошади и змеи. К чему и зачем – не пояснялось. Просто под латинской S, или удилами Чингисхана, называйте это как угодно, чередой шли эти люди и зверьки.

– Возможно, какой-то шифр? – спросил я.

Дедушка Айгуль недоумённо покосился на меня.

– Ну, я имел в виду, что каждое изображение может быть словом, буквой или какой-то аллегорией? Сакральный смысл? Тайна?

– А-а, – догадался курыканский шаман и покачал головой. – Тайна нет. Заяц прыгает. Медведь сильный. Лошадь скачет. Нет тайна, да.

– А человечки?

– Человек… Не охотник, не рыбак, не мужчина, не женщина. Да-да, человек. Нет тайна, – честно развёл руками старик, и мне пришлось с этим смириться.

Ну, нет так нет. Разумеется, было ясно, что смысл рисунков остался неразгаданным и для меня, и для него. Покойный отец словно играл со мной, внятно и чётко описывая события своей жизни и не давая ни малейшего обоснования схематическим изображениям.

Которых, слава богу, было относительно немного, что-то под знаком S и ближе к середине, какие-то ещё более фантастические картинки, но также, вне сомнения, нарисованные старательной рукой моего родителя. Художником он был неважным, но это так, это я уже просто цепляюсь.

Однако, если уж даже старый шаман не знает, что всё это значит, то похоже, я переоценил его мудрость. Но ответ всё равно где-то рядом, и он не так прост, как кажется старику…

– Вы поможете нам попасть на Ольхон?

– Ольхон – священное место, да. Ольхон плохих людей не любит.

– Мы хорошие, – поспешил напомнить я, но прежде чем дедок высказал своё мнение на этот счёт, в жилище вбежал незнакомый мне местный житель с красным лицом.

Одет так же просто, как все, на поясе большой нож с костяной рукояткой, а в руках старенькое, едва ли не кремнёвое ружьё, которым он грозно потрясал, что-то яростно крича.

– Тайкон, да, – так, словно бы я в курсе дела, покачал головой старый шаман, – говорит, ты убил его рысь. Отдай, говорит, да. Его добыча. Ты отнял.

– Ах, это, получается, тот самый охотник, в капкан которого попала ваша внучка? – я мельком глянул в перекошенное злобой и покрытое оспинами лицо гостя. – Скажите ему, что у меня нет рыси.

– Он знает. Большой человек снял шкуру. Тайкон говорит, шкуру отдай!

– Да мне не жалко, пусть берёт. Только это уже не ко мне, это к Матвею.

Шаман перевёл, и охотник тут же выбежал наружу, не забыв для острастки всё-таки погрозить мне ружьём. Я философски вздохнул, убрал записную книжку и просительно показал взглядом на чайник. Старик улыбнулся и с поклоном налил мне ещё чашечку.

Мгновением позже снаружи раздался какой-то шум, грохнул выстрел, а потом к нам, едва не угодив носом в очаг, влетел незадачливый Тайкон. Сломанное ружьё болталось на его шее, а во рту явно стало на пару зубов меньше…

– Это чтоб капканы свои где попало не ставил, – прогудел могучий казак, входя следом. – А ежели ещё хоть раз на меня свою пукалку наставишь, я тя на ейный же ствол посажу, сверху прихлопну, по улице пущу и скажу, что так и было!

Вот почему-то Матвея лесной охотник понял сразу и без перевода. И, судя по тому, с какой скоростью удрал, протиснувшись под шкуры на противоположной стороне жилища, ни спорить, ни отстаивать свои права на рысь больше не собирался.

– Можно было просто отдать ему шкуру. Нам-то она зачем?

– Вопрос принципа, хлопчик. Не люблю, когда на меня бурым лесом наезжают. Попросил бы по-людски, я б отдал. А он её из рук рвёт, да ещё и огрызается, как зараза!

– Может, чайку? Успокаивает…

– Не пью, – отрезал бывший конвоец. – Да и тебе не советую. Будешь потом до утра с духами беседовать. А водка-то есть?

Старик шаман хитро улыбнулся, пошарил где-то между валявшимися на полу шкурами и торжественно вытащил прямоугольный полуштоф зелёного стекла.

– Вождь с пятью охотниками в тайгу ходи. Ругаться не будет.

– Понятное ж дело, – рассудочно согласился папин казак. – Чего ж ругаться, коли хозяин гостю рюмочку предложит, с устатку и для здоровьичка – самое оно! Главное – не надираться, как у вас в Англии. Чего морду недовольную скорчил? Мне про то Аннушка рассказывала. Дескать, по выходным вся палата лордов на бровях!

Я было открыл рот, чтобы оспорить это голословное утверждение, но вовремя вспомнил, чьим словам он больше верит. К тому же, если совсем уж честно, пьют в Британии действительно неслабо. Не так, как в Ирландии, конечно, но уж… могут… чего там…

А знаете, быть может, грубиян Матвей был в чём-то прав насчёт этого таёжного чая. По крайней мере, мне в голову вдруг стали приходить странные мысли.

Вот если бы и вправду какой-нибудь добрый дух заранее, коротенько, попытался рассказать мне сейчас, что нас всех ждёт потом, то я бы первым отказался от этой затеи с походом за тайнами Цепных Псов и дворцовыми интригами.

Просто бросил бы всё и бежал!

Да, показал бы себя трусом, не достойным памяти отца, да, провалил бы его дело, покрыв своё имя несмываемым позором, но зато сколько людских жизней было бы спасено…

А Россия… Господи, да что с ней сделается?!

Стояла веками и будет стоять, невзирая на наши мелкие эгоистические потуги погубить или спасти её. Что такое один человек с позиций вековой истории? Винтик и крошка, пыль под колёсами Времени. Что такое наша жизнь в планетарном масштабе, когда тысячи людей рождаются и умирают ежедневно, не оставив после себя даже следа на песке?

Возможно, мне и следовало бы отступить. Просто тогда я не знал, что имею такую возможность. По крайней мере, она была до тех пор, пока нога моя не ступила на прибрежный песок острова Ольхон. А духи об этой возможности промолчали…

Утром, после лёгкого завтрака, состоящего из того самого чая и вяленых полосок рыбы, старик шаман повёл нас на берег. Мы с Энни зевали, всё-таки сон на медвежьих шкурах немножко превращает и тебя самого в медведя. Я был совсем не прочь залечь в спячку ещё часов на пять-шесть. Но кто ж мне позволит такую роскошь…

Два неулыбчивых рыбака отвязали длинные лодки, и мы отправились в путь. В одну сели, на правах пассажиров, я и шаман, в другую – мисс Челлендер и Матвей. Вот как он всегда умудряется быть бодрым и свежим, если вчера до полуночи квасил с дедом Айгуль?!

Мне взбрело было в голову предложить свою помощь курыканскому рыбаку (всё-таки в Оксфорде у меня был разряд по гребле), но он лишь презрительно хмыкнул в редкие чёрные усы, жестом вернув меня на своё место. Ну и ладно.

Я послушно сел на дно лодки, пропахшей рыбой и солью. Байкал – пресное море, и вода в нём чистейшая. С грязной Темзой не сравнишь, я бы никогда не предположил, что играющую за бортом рыбу действительно можно видеть на глубине пятьдесят или восемьдесят футов под водой!

Это казалось чем-то невероятным, но я видел проплывающих омулей ближе, чем через стекло в Британском музее. Солнце отражалось от озёрной глади звонкими бликами кривых азиатских сабель. Свежий холодный ветер кружил голову, а синее-синее небо с облаками казалось таким близким, что у меня складывалось ощущение какого-то нереального полёта над волнами.

Как говорил незабвенный Джон Китс, чья монография едва не прославила меня в учёных лондонских кругах:

О вы, уставшие от неги городской, Оглохшие от суеты и жизни пресной, Услышьте тихий, мерный шум морской И в нём сирен сладкоголосых песни!

Не знаю, какие чувства обуревали душу рыжекудрой англичанки. Она отнюдь не чужда прекрасному и даже иногда вполне себе поэтична. Кстати, мне, видимо, стоило бы извиниться за обилие перифраз. То она у меня юная, то рыжая, то кудрявая, верно?

А ведь если совсем по-честному, то, наверное, стоило бы употреблять куда более ласковые прилагательные. По крайней мере, мне бы так хотелось. Иногда. Нечасто. Потому что она всё равно будет смеяться…

– Ойся ты, ойся, ты меня не бойся-я! – громом небесным разносилось над тихим Байкалом. Ну что могу сказать…

С чисто литературной точки зрения текст оставляет желать лучшего. Но, с другой стороны, глотка у старого казака лужёная, голос как у протодьякона, слышимость, наверное, на всю Сибирь, вплоть до Великой Китайской стены, дальше пойдёт эхом. Мрак…

Но самое удивительное, что, похоже, никого, кроме меня, это не раздражало. Рыбак, ловко орудующий веслом, одобрительно кивал в такт песне, а старик шаман вообще щурился от удовольствия, как объевшийся кот на коленях пожилой английской леди. Не знаю. Не понимаю. После Байрона, Шелли, Китса слушать такой примитив было как-то…

– Ольхон, однако, да, – резюмировал очевидное дедушка оставшейся в стойбище Айгуль. – Пошли давай-давай. Белая гора там!

Он неопределённо ткнул большим пальцем куда-то себе за спину. Лично я там ничего, кроме высокого леса, не видел, но надеюсь, он знает, о чём говорит.

– Пошли, что ль, твоё благородие? Али так ножки отсидел, что тебя нести надобно?!

Раздавшийся в ответ чистый звонкий смех Энни окончательно утвердил меня во мнении, что эти двое просто спелись, заключив против меня военный союз.

– Вы покажете нам дорогу? – не обращая внимания на веселье своих спутников, я тронул за плечо старого шамана.

– До Белой горы, да, покажу, – важно кивнул он. – Потом сам иди. В горе духи живут, да-да! Мне туда нельзя ходить. Никому из людей нельзя ходить.

– А мне?

– Ты ходи! Если умрёшь, сам виноват, да?

– Ну, в общем-то логично, – не стал возражать я, хотя очевидность именно такой последовательности событий была для меня отнюдь не бесспорной.

В том смысле, что если бы старый пень знал какие-то тайные детали, способные сохранить нам жизнь, но не сказал о них, вина, естественно, лежит уже на нём, а не на мне. Согласитесь, так думать куда приятнее…

Мы все выбрались на берег, а узкоглазый шаман, тряся головой и бормоча себе под нос то ли молитвы, то ли заклятия, повёл нас влево по берегу, а потом глухой лесной тропинкой куда-то вверх по склонам лесистых гор. Для своих лет двигался он на удивление бодро, одышкой не страдал, за сердце не держался и привала не требовал.

Примерно через час-полтора мы вышли на большую поляну, с которой открывался красивый вид на сияющий Байкал. Даже не дав нам толком налюбоваться, старик спокойно сел прямо на землю и, сложив ноги на восточный манер, закрыл глаза.

– Чего это он? – вполголоса спросил меня папин денщик.

– Медитация, – припомнил я подходящее словечко, привнесённое на Британские острова проповедниками из индийских колоний. – Это состояние погружения в свой внутренний мир с целью познания мира внешнего. Его душа сейчас словно бы парит в эфирных лучах астрала над всей Вселенной.

– Понятно, – согласился Матвей. – А нам-то чего делать прикажешь? Нешто так и ждать, покуда он из астрала энтого возвернуться соизволит?

– Дядя Матвей, как не стыдно?! – вмешалась пылкая мисс Челлендер. – Майк…

– Михаил.

– Ох, да, извините. Михаил прав! Мы не можем давить на этого святого человека. В конце концов, он сейчас общается с миром духов, а это весьма и весьма тонкие материи…

– Так, может, мне тут уже пора хату ставить и огород разбивать?! – всплеснул руками старый казак, и шаман в тот же миг раскрыл глаза.

– Иди туда! Скоро Белая гора будет, да-да. Там удила Чингисхана ищи. Всё, однако.

– Это вам духи сказали? – с надеждой вытянула шейку дочь английского посла.

– Какие духи? Зачем? Сам туда много раз ходил, – раздражённо отмахнулся старик курыкан. – Идите уже, да! До заката тут буду. Ждать буду. Потом к Айгуль пойду. Одна она у меня. Я у неё один.

– То есть вы с нами не пойдёте?

– Мне на гору нельзя, духи не велят, да. Белым людям можно, белые люди ходили, – туманно ответил шаман, не вдаваясь в подробности, и, ещё раз указав направление рукой, вновь закрыл глаза.

Я посмотрел на Матвея, тот пожал плечами. Похоже, ответ «духи» считался всеобъясняющим, никаких пояснений не требующим, и легко разворачивался в любой момент в любую сторону просто по настроению.

«Да, нет, не знаю, не уверен, может быть, само собой разумеется, да пошли вы, заходите ещё!» и тому подобное, без разницы – духи, и всё тут! Они знают, они говорят с тем, кто способен слышать, а всех прочих непродвинутых личностей просто презирают. Получается, наша компания и попадала в эту неприкасаемую касту…

Мы переглянулись, вздохнули и, пустив первым старого казака, тронулись в путь. Лесная тропа была малохожена, кое-где пропадала, в паре мест нам приходилось перебираться через поваленные ветром деревья, но тем не менее вскоре меж ветвями вековых елей мелькнул белый камень.

Далёкая гора, выделяющаяся из скальных пород, как белый арабский жеребец в табуне рыжих английских чистокровок, словно притягивала взгляд!

Не знаю, виновны ли в этом духи или какой-нибудь древний магнетизм, но мы все трое невольно ускорили шаг. Душу переполняло сладостное предвкушение тайны. Казалось, разгадка близко! Вот ещё чуть-чуть, мы увидим Белую гору в сердце Ольхона и сразу же всё поймём! Но только на какой именно вопрос я надеялся найти тут ответ…

– Вот и прибыли по указанному адресу, твоё благородие.

Поворот тропы так резко вывернул к серо-белому камню, что я едва не врезался Матвею носом меж лопаток. Огромная гора уходила ввысь, на её склонах росли мелкие деревья, едва заметная тропинка вела к чёрному зеву пещеры.

– Вы уверены, что это здесь?

Мисс Челлендер ткнула пальчиком куда-то вверх. Чуть левее входа на белом камне была грубо высечена буква S.

– И впрямь на удила похоже, – Матвей отступил на шаг. – Гляньте-кось, вот ежели энту скалу как конскую голову представить, то вон там шея, вон поводья, оголовье татарское, и удила губы рвут.

– Сходство есть, – бодренько поддержала Энни, хотя лично я ничего такого не увидел. Может, у меня с фантазией проблемы, не знаю. Гора как гора, вроде Меловых скал в Британии, и никакой конской головы тут и близко не наблюдается.

– Предлагаю разделиться, – начал я, вновь принимая на себя командование. – Двое идут внутрь пещеры, один остаётся на страже. Всё-таки места дикие…

– Отлично, внутрь идём я и дядя Матвей!

– Что?!

– Майкл… Ми-ха-ил! – по слогам вспомнила рыжая заноза. – Просто выслушайте меня, не обижаясь и не перебивая. Пожалуйста! Договорились?

Я молча скрипнул зубами.

– Вот и отлично, – разговаривая со мной, как с маленьким ребёнком, продолжила она. – Подумайте сами. Если вы с дядей Матвеем уйдёте, то как я, слабая девушка, смогу защититься от ваших русских волков и медведей? А если мы пойдём с вами, то… то… Это же может быть понято неправильно!

– В каком смысле? – прорычал я.

– Во всех! Вы не женаты, я не замужем, и мы вдвоём уходим в тёмную пещеру. Как там говорят французы – это же mauvais ton!

– Все белочки будут в шоке, – подтвердил я, прекрасно осознавая своё бессилие. Их двое, я – один…

– Правда же, дядя Матвей?

– Ох, что-то ноги у меня притомились, – даже не слушая нас, бывший конвоец сел на мшистый валун и начал неспешно массировать колени. – Устал. Видать, годы-то не те… Так вы бы шли уже, молодёжь, а? Я тут, на солнышке, старые кости погрею…

Сказать, что мисс Челлендер обалдела на месте, значит ничего не сказать. Думаю, что, если бы башня Святого Стефана опрокинулась навзничь, а сам Биг-Бен ударил девушку по макушке, она и то не была бы столь изумлена.

Энни переводила круглые глаза с меня на Матвея, даже прочистила мизинчиком левое ухо в надежде, что не всё расслышала. Однако лицо папиного денщика выражало столь искреннюю усталость и безграничную муку, что ей пришлось уступить…

– Дядя Матвей, может быть, мне тогда остаться с вами?

– Спаси тя Господь за твою доброту, дочка, – искренне пустил слезу старый прохиндей. – Да тока… между нами… Этот олень оксфордский в одиночку там таких дел наворочает, мы ж потом до зимы не разгребёмся!

– Это верно, он такое может, – сурово поджав губки, согласилась дочь английского посла. – Майк… Михаил, я иду с вами!

– Спасибо, – сумел выдавить я, поскольку лично меня прогулка по тёмным и таинственным пещерам со столь легкомысленной особой не вдохновляла ни на грош.

Может, всё-таки пойдем мы с Матвеем? Да прекрасно она может защититься, наорёт на любого медведя, так что мало не покажется! Я в неё верю!

– Значит, без вариантов?

– Да!

– Хорошо, я готов.

– Но учтите, потом вы будете обязаны жениться, как честный человек, – в лоб предупредила мисс Челлендер.

У меня резко пропало желание идти. Игнорируя едва дышащего от хохота папиного денщика, я проклял всё на свете, быстро соорудил два факела из мха и сухих смолистых веток, поджёг их и, не оглядываясь, бросился в чёрный зев пещеры.

Видит Бог, я был полон решимости идти один, но почему-то знал, что неугомонный Матвей мне этого не позволит. Так и вышло.

– Он сказал, чтобы я за вами присмотрела, – жалобно раздалось у меня за спиной, не уcпел я пройти и двух шагов. – Михаил, не обижайтесь, пожалуйста. Не думайте, будто бы я не доверяю вам. Нет! Просто в каких-то вопросах у вашего старшего товарища больше опыта, вот и всё.

– Неужели?

– Да, поверьте мне! Но я же до сих пор не знаю, кто он вам – слуга, партнёр, мажордом, приятель, дворецкий, денщик, кто-то ещё? У вас такие непростые отношения…

– Это верно, – вздохнув, согласился я и передал ей второй факел. – Какое-то время этот вопрос занимал и меня. Сейчас я предпочту оставить его без ответа.

– Это так по-британски, – поддержала дочь покойного английского посла. – Пусть всё идёт своим чередом. Вы ведь непременно со всем справитесь, Миша?

– Постараюсь, – ответил я, до глубины души сражённый теплотой, прозвучавшей в её голосе. Неужели я ей… хоть немного…

– Но я буду вас контролировать!

Всё. Достала эта рыжая нахалка, вечно считающая себя умнее всех на свете.

И, собственно, в доказательство моих слов Энни Челлендер мягко подвинула меня плечиком и спокойно прошла вперёд. Я оглянулся на оставшегося позади Матвея.

Старый конвоец удовлетворённо хмыкнул и подмигнул мне самым фривольным образом. Ни один настоящий британец ни за что бы себе такого не позволил! Но ведь казак не джентльмен, что с него взять?!

Я мысленно сжал нервы в кулак, вспомнил, где и чему меня учили, отключил бьющий в виски голос бунтарской крови и решил постараться вести себя максимально цивилизованно. Когда мы вернёмся, я выпью у шамана целый котел этого замечательно успокаивающего чая, а пока…

– Тут нарисован человек.

– Ну да. Дедушка Айгуль сказал, что на это не надо обращать внимания, – прокомментировал я схематическое изображение человека на стене у входа.

– А что это значит? – сразу заинтересовалась Энни, водя пальчиком по глубоко процарапанным в камне линиям.

– Ну… наверное, то, что людям надо начинать свой вход отсюда. Или что всем, кто не люди, вход запрещён, – я сам не особенно верил своим словам. Но кто запрещал версии?

Мне удалось убедить мисс Челлендер пропустить меня вперёд, и, сохраняя деликатное расстояние, то есть не позволяя себе дышать друг другу в затылок, мы прошли, наверное, четверть мили, прежде чем натолкнулись на первый скелет.

– Ах, какой ужас… – тихо выдохнула дочь английского посла, позволяя себе некоторое подобие обморока.

То есть опереться плечиком о стену и сделать круглые глаза. Я автоматически прикрыл её спиной, хотя никакой реальной опасности не наблюдалось. Скелет. Ну что ж с того? Можно подумать, мы скелетов никогда не видели?

– По-моему, он мёртв уже очень давно, и явно не случайно. Я где-то читал о страшной пиратской традиции – делать подобие компаса из трупов своих же убитых товарищей..

– Вы думаете, нам надо повернуть направо?

– Ну, туда показывает его рука и поворот головы.

Прямой коридор в пещере разделился на три прохода. Мы ещё раз внимательно осмотрели останки, я присел на корточки, а Энни, подобрав подол, светила мне факелом. Ну и ещё ножкой, немного, чуть не до колена. Должен признать, что это слегка отвлекало…

– Майкл?

– Ах да, простите… – я выпрямился, отряхнув руки о сапоги. – Что могу сказать на первый взгляд? Вы когда-нибудь слышали о методе французского сыщика Лекока? Сначала он сам был преступником, потом поступил в полицию и даже открыл своё частное агентство детективов. Так вот, французская школа криминального сыска, в отличие от нашего уважаемого сэра Роберта Пиля, больше опиралась на совокупность улик, чем на допрос подозреваемого. Вы догадываетесь, к чему я клоню?

– Увы, простите, дорогой друг, – перебила меня Энни Челлендер. – И зачем нам столь долгое предисловие? Вы хотите ненавязчиво поразить меня глубиной ваших познаний или тактично намекнуть на мою необразованность в этом вопросе?

– О нет, – сразу поспешил откреститься я, делая лицо джентльмена, оскорблённого в лучших чувствах. Ну как если бы к чаю со сливками мне бы подали тост с солёным огурцом. – Как вы могли такое подумать?! Разумеется, я просто говорил сам с собой вслух. Я же филолог, и оксфордские привычки остаются навечно впечатанными в подсознании, как испанское тавро.

Энни чуть наклонила прелестную головку, словно бы извиняясь сама и одновременно принимая мои извинения. Прокашлявшись, я продолжил:

– Сколько могу судить, этот человек был убит ударом ножа. Видите вот эту глубокую царапину, даже разруб на рёбрах? Пусть не нож, пусть штык или копьё, но именно оно послужило причиной смерти. Остатков одежды нет, значит, труп положили, excuse me, в раздетом виде. Какой в этом смысл, если тело не должно было выполнять некие функции? Например, указать нам дорогу.

– Не буду спорить с вашей мужской логикой. Однако, если мне это позволено, я бы выразила некое сомнение. Право, пустячок, но… Что, если это не указатель пути, а знак того, что на данном направлении нас ожидает смертельная опасность?

Хм, такой вариант не приходил мне в голову. Но это совсем не значит, что он был так уж невозможен.

– Есть только один способ проверить…

Я улыбнулся рыжей англичанке и пошёл по правому проходу, куда указывала рука мертвеца. Примерно через десять-пятнадцать шагов земля под моими ногами резко просела, и каким чудом я не рухнул вниз, известно одному Господу Богу…

– Михаил, вы в порядке? – раздался далёкий голос дочери английского посла.

Я держался буквально кончиками пальцев за осыпающийся край обрыва, скребя сапогами по стене в поисках опоры. Если бы не твёрдая рука Энни, схватившая меня за шиворот, то не факт, что эта история вообще имела бы продолжение. Общими усилиями нам кое-как удалось извлечь меня из расщелины, и бледная девушка прижалась к моему плечу.

– Что это было? Ловушка?!

– Похоже, что так, – я всё ещё не мог поверить в то, что чудом остался жив. – Скелет действительно предупреждал, что там можно легко стать трупом.

В этот миг мой взгляд натолкнулся на схематическое изображение зайца на стене, буквально в шаге от опасного края. Ничего не понимаю. Если скелет – это смерть, то заяц…

Неужели старик шаман был прав и всё решается вот так просто? В смысле, ничего не надо усложнять…

– Куда это вы уставились?

– На зайца.

– Там? Ну-у, лично я бы назвала его мышкой с длинными ушами, – на минуточку задумалась моя спутница. – Но если вы твёрдо уверены, что это именно заяц, а не, допустим, домашний кролик, то…

Я не стал спорить, поднялся на ноги и без страха подошёл к преграждавшей нам путь расщелине. Она была не очень широкой, шага два, не более.

– Это ничего не значит, – перехватив мой взгляд, мисс Энни побледнела, как молоко. – Вы не можете быть уверены, что тот край не обвалится после вашего приземления!

– На какую примерно длину может прыгнуть обычный заяц? – сам себя спросил я и, не дожидаясь от себя ответа, просто прыгнул вперёд с места, оттолкнувшись двумя ногами одновременно. Алле-оп!

Это был необдуманный поступок. Но тем не менее земля у меня под ногами не провалилась, я не рухнул в тёмные бездны, а значит, бесшабашная надежда на необъяснимое русское «авось» вполне себя оправдала.

– Прыгайте за мной, я вас поймаю.

– Вы сумасшедший? – зачем-то спросила дочь английского посла и, отступив на два шага для разбега, отважно прыгнула вперёд. Почти удачно!

Потому что разбег явно был лишним, она не только легко перемахнула трещину, но и практически сбила меня с ног, упав в мои объятия. Это было немножко больно, но приятно…

– Не вздумайте сказать, что теперь вы обязаны на мне жениться.

– И в мыслях не было.

– Тогда уберите руки с моей талии, и продолжим путь.

Я подобрал упавший на землю факел, поднял его над головой, и в дальнейшем мы шли очень осторожно, без малейшей спешки, внимательно отыскивая на стенах рисунки и следуя их указаниям. Ну, в том ключе, как мы могли это расшифровать, разумеется.

То есть один раз нам пришлось ползти на животе шагов десять-пятнадцать, потому что на стене была изображена змея. И похоже, что правильно сделали, – мне дважды послышался неприятный визг стали, над головой словно бы пролетал лёгкий ветерок, а на полпути слева я заметил валяющиеся ноги в сапогах. Чьи-то полуистлевшие конечности были обрублены на уровне колена. И хорошо ещё, что юная англичанка этого просто не заметила, иначе визгу было бы на всю Трафальгарскую площадь…

– Михаил, вам не кажется, что вон в том проходе брезжит свет? – чуточку гнусавя, ибо она прикрывала ладошкой нос, обратилась ко мне моя спутница.

– Возможно, – согласился я.

– А почему тут такой ужасный запах?

Я поднял факел повыше, и оранжевое пламя осветило три тела, валявшихся у противоположной стены. Кстати, пахли они действительно куда сильнее остальных, и значить это могло только одно…

– Что вы там ищете?

– Вот это, – я подошёл поближе и осветил на стене два ряда маленьких чёрных отверстий, в диаметре не больше ружейного дула. – Полагаю, что отсюда вылетают отравленные стрелы, или пули, или даже ядовитые пары. Несчастные, попавшие под этот обстрел, были обречены, яд убил их на месте. Мне кажется, нам стоило бы…

– А я нашла лошадку! – радостно вскрикнула Энни, тыча куда-то у меня за спиной. – Она бежит, верно? Давайте рассмотрим поближе.

– В следующий раз, – я тихо выдохнул, схватив её за руку.

Даю слово чести, никогда и нигде, ни на одних спортивных соревнованиях я так не бегал! Возмущённая и перепуганная мисс Челлендер что-то кричала, практически летя за мной и не касаясь каблучками земли. Только бы успеть…

Сто шагов на самой бешеной скорости, с прицепом, вытаращив глаза и сжав зубы, – я действительно ощутил себя ездовой лошадью на скачках за кубок какого-нибудь Дерби. На последних ярдах мы оба просто рухнули наземь, мокрые, обессиленные, но живые.

Я приподнялся на локте и очень аккуратно вытащил короткую металлическую стрелу, застрявшую в подоле тяжёлого платья рыжей англичанки. Как у нас факелы не погасли, ума не приложу, но позади, насколько хватало света, вся стена была истыкана стрелами, как булавочная подушечка в какой-нибудь швейной мастерской.

– Один-один, – отдышавшись, посчитала Энни Челлендер. – Я спасла вас, вы – меня. Мы квиты! Сэр, вам никто не говорил, что вы притягиваете неприятности, словно магнит – железные опилки? Это случайное совпадение или семейное проклятие?

Я не ответил. Во-первых, потому что, по моим личным подсчётам, тот «долг» за спасение моей жизни на корабле я успешно отдал ей уже раза четыре. Сегодняшний тоже не в счёт, мы оба старались, оба молодцы. А идея прямой ассоциации действий с рисунками животных – чисто моя заслуга!

Во-вторых, что она могла знать о моей семье, если я и сам толком ничего не знаю? Подзабытая биография моих достойных предков после признаний отца заиграла совсем другими красками. Династия Цепных Псов! Вот поверьте, на данный момент мне ещё очень трудно определиться, рад ли я этому неожиданному открытию.

Ну, хотя бы в том плане, что если к этим пещерным ловушкам приложили руку бывшие опричники, то сколько же жизней на их счету? Уверен, что какие-то трупы они убирали, восстанавливая смертельные преграды, а кое-что, наоборот, оставляли как напоминание и последнее предупреждение…

– Факел почти прогорел, – наконец решился я, вставая на ноги и помогая подняться девушке. – Раз уж мы сюда попали, давайте пройдём эту дорогу до конца. Вы были правы, там вдали действительно блещет свет. Надеюсь, идти недолго.

– Идёмте, – согласилась рыжая Энни, так важно кивнув, словно бы передавая мне в устной форме волю королевы-матери. – Я уверена, что впереди нас ждут несметные сокровища всех восточных царей!

– Я пришёл сюда не за золотом.

– О да, простите! Вы пришли за ответами. Что ж, надеюсь, вы их найдёте…

Дочь английского посла на мгновение сжала мои пальцы и, резко развернувшись, быстрым шагом бросилась вперёд. Я последовал за ней на слабенький свет в конце коридора. Впервые озвученная вслух мысль о несметных сокровищах кружила голову.

Понятно, что я не искал тут богатства, это правда. Но и Энни была также права – кто бы стал возводить такую систему ловушек и переходов, если не намеревался спрятать в старых пещерах нечто весьма и весьма ценное?

В нахождение могилы Чингисхана я не верил. Всё-таки он был кочевником и наверняка покоится где-нибудь в степи, под тысячелетним курганом, насыпанным его победоносными воинами. Разве может человек, выросший в седле, под вольным ветром бескрайних просторов Монголии, лечь на последний покой запертым в сердцевине горы, без солнца и звёзд над головой…

– А-а-ах, – тихо выдохнула идущая на шаг впереди мисс Челлендер, споткнувшись на ровном месте так резко, что я едва успел её подхватить.

Если вы уже прочли то, что было написано парой абзацев выше, – плюньте и забудьте! Я самовлюблённый оксфордский индюк, не видящий очевидного, даже если факты будут отплясывать флотскую джигу прямо на кончике моего учёного носа.

Перед нами открылась высокая каменная пещера, освещаемая солнечным светом, идущим откуда-то из трещин в потолке. Весь пол был завален золотом и серебром, словно легендарное прибежище сорока разбойников в сказке про Али-Бабу. Прямо под ногами россыпью валялись груды золотых и серебряных монет, искрясь и маня.

У стен высились колоннады ящиков и бочонков с выжженными клеймами европейских и азиатских банков. Слева, неровной пирамидой в мой рост, лежали тяжелые золотые слитки. Справа три разновеликих горки драгоценных камней. Просто холмики из бриллиантов и самоцветов, хоть лопатой их сгребай.

А в самом центре, до колен засыпанные старинными золотыми украшениями, стояли два золотых коня! Те самые, легенда о которых передавалась из поколения в поколение…

Сам стиль скульптуры относился, скорее, к греко-византийской школе, но проработка прядей гривы, играющих мышц, выпученных глаз была столь детальна, что казалось, доводкой фигур до совершенства занимались уже в Китае. Кони были настолько искусственны, что казались живыми, если вы меня понимаете. А на их спинах покоился серебряный саркофаг с чеканным изображением бегущих волков.

– Чингисхан происходил из рода Синего Волка, – автоматически пробормотал я, невероятным усилием воли сдерживаясь, чтобы не прочесть целую лекцию на эту тему.

Просто так, для разрядки и успокоения нервов. Если бы под рукой была водка, я бы, наверное, выпил…

– My God, Michael, now we are rich![1] – прошептала мисс Челлендер и, опустившись на колени, с тихим смехом начала перебирать колечки и цепи.

– Золотая лихорадка?

Энни не ответила. Не уверен, что она вообще меня услышала. Поэтому, позволив ей «купаться в роскоши», я прошёлся по всей пещере, внимательнейшим образом осматривая ящики, мешки и бочонки. На многих, как уже отмечалось выше, были фирменные надписи или логотипы банковских контор, торговых домов и купеческих компаний. Причём самые новые датировались буквально прошлым десятилетием.

– Кажется, это и есть знаменитые сокровища опричников, которые они успешно пополняют до сих пор, – продолжал я разговаривать сам с собой, поскольку никто меня не слушал. – Отсюда они берут деньги на все свои операции, сюда же складируют свою военную добычу. Что ж, по крайней мере это многое объясняет. Такими деньгами можно купить даже Папу Римского, а уж какого-нибудь охранника или лакея…

Возможно, часть средств – это награды или пожертвования от частных лиц. Не думаю, что их совсем уж никто финансово не поддерживает. Тем более что, проводя ту или иную работу по защите трона Романовых, эти люди наверняка разрушают планы других людей. А как известно, цель любой политики – деньги.

Даже не столько влияние, а именно деньги как конечный продукт, за который борется любая власть. Максимально большие богатства, собранные в руках минимального количества людей. Сколько же золота скоплено здесь Цепными Псами Империи…

По моим самым приблизительным прикидкам, тут был годовой бюджет всей Великобритании или даже Европы. А если предположить, что в серебряном саркофаге действительно находится прах великого воителя, то его научная и историческая ценность вообще не поддаётся никакому описанию! Это куда выше сокровищ египетских пирамид.

– Так получается, что вся эта суета вокруг меня, все погони, нападения, стычки, смерти ни в чём не повинных людей, всё это делалось лишь с одной-единственной целью – заполучить записную книжку отца? – на секунду замер я. – Быть может, и нет никакого заговора против царя Александра, а есть банальное желание прибрать себе это золото?!

Рыжая англичанка продолжала увешиваться драгоценностями с ног до головы. Она не мешала мне, я не мешал ей.

– Нет, не сходится, – мне пришлось постучать себя в лоб, возвращая ясность ума и не строя версий без фактов. – Зачем тогда была нужна эта драка в лондонском пабе? А попытка убить меня на корабле? Или покушение на кладбище…

Меня отвлёк счастливый смех Энни. Дочь английского посла, навешавшая на себя кучу ювелирных изделий, в тяжёлых серьгах с бирюзой, жемчужными ожерельями на шее, индийскими браслетами и десятком колец на пальцах, кружилась на одном месте. Её интересовало только золото.

А что, в сущности, я о ней знаю? Если уж меня умудрились предать такие испытанные друзья, как Сэмюэль и Джеремия, то…

– Рассуждаем логически, – я встал у самых морд золотых коней, не решаясь тронуть их рукою. – Она ехала со мной на том же судне. Наши каюты были рядом. Она неожиданно появилась в нужном месте в нужный час. Десяток разъярённых моряков по одному её приказу отпустили меня и исчезли без претензий. Она дочь того самого человека, который, возможно, убил моего отца и пытался убить меня. По её заявлению меня отправили в казематы Петропавловской крепости. Ей угрожал её же дворецкий, но не было ли это банальной инсценировкой? Она уговорила меня взять её с собой. Да, ей пришлось убить одного китайца из рядов наших преследователей, но великая ли это цена за то, что я сам привёл её в пещеру?!

– Михаил, – рыжая англичанка с горящими глазами бросилась ко мне на грудь, – вы всё время что-то бубните и бубните. Я ничего не поняла. Ну, кроме того, что теперь мы невероятно бо-га-ты!!!

– Это золото не принадлежит вам.

– Нам! – нервно поправила она. – Я сказала, что вы, я и даже ваш строгий казак, мы все теперь богаты!

– Матвей не прикоснётся к этим деньгам. Когда я расскажу ему, кто их здесь спрятал и с какой целью, он скорее отрубит себе руку, чем заберёт хоть одну монетку. Как вы заметили, наш спутник вообще человек суровых принципов.

– Ну, это его дело, – чуть приглушила восторженный тон Энни Челлендер. – Однако я не понимаю, почему мы с вами должны отказаться от своей доли сокровищ? После всего, что мы вместе пережили… это… это же… это наше священное право победителей!

– Простите, но вынужден вам отказать, – поджав губы, чопорно заявил я. – И позвольте напомнить, что целью моего путешествия на Байкал было отнюдь не личное обогащение. Как вроде бы и вашей, если не ошибаюсь? Или страшная гибель вашего отца вполне может быть компенсирована русским золотом?

От хлёсткой пощёчины мне увернуться не довелось.

У Энни были такие безумные глаза, что на мгновение мне показалось, будто бы я смотрю в лицо собственной смерти. Хотя, возможно, так оно и было…

– Вы как всегда правы, уважаемый сэр, – рыжая англичанка мгновенно сорвала с себя все украшения, бросая мне их под ноги, и с каждым словом в её голосе было всё больше и больше холода. – Разумеется, я не прикоснусь ни к одному предмету в этом зале, ибо, как вы верно заметили, мне ничего тут не принадлежит. И во всём другом мире тоже. После смерти отца мне достались лишь его карточные долги. Не мне говорить вам, что незамужняя девушка в Британии лишена любого покровительства и защиты. А в России, как вы опять-таки верно мне намекнули, я вообще никто!

– Это не так, то есть…

– И да! Как я могла забыть?! Это ведь тоже куплено на ваши деньги. – Она стала лихорадочно расстёгивать верхнюю одежду.

Поверьте, мне пришлось буквально силой останавливать её, схватив за руки. Я сильнее, я бы справился, но был буквально срублен одним точным ударом её колена в самое неподходящее место. Какой удар! Я рухнул без писка…

– Как приятно, что мы поняли друг друга. С истинным джентльменом всегда можно договориться, верно?

– Я… компен… сирую… вам… ваши расходы…

– О, неужели? – мисс Энни присела рядом со мной на корточки. – Михаил, либо вы сейчас же рассказываете мне всю правду обо всём этом, – она обвела руками своды пещеры, – либо я просто пошлю всё к чёрту и никогда, слышите, никогда больше не появлюсь на вашем горизонте!

– Понял… драться-то зачем?

– Вы первый оскорбили меня, – Энни подала мне руку, помогая подняться. – Я воспитывалась в строгих правилах и не потерплю намёков, унижающих память моего отца.

Мы стояли лоб в лоб, обиженные, надутые, каждый убеждён в собственной правоте и совершенно не слышит другого. Более того, на фоне такого количества золота нам бы, наверное, полагалось по примеру английских пиратов пытаться задушить друг друга!

Именно это казалось на данный момент самым естественным и правильным.

Не могу теперь вспомнить, что на меня тогда нашло, но мгновением позже я вдруг шагнул вперёд и крепко поцеловал её в губы. От неожиданности она даже не сопротивлялась.

Я силой вырвал первый поцелуй и, опустив руки, так же резко отшагнул назад.

– Вы… вы в своём уме?! – В широко распахнутых глазах растерянной англичанки блеснули слёзы.

Я не стал ни отвечать, ни оправдываться. Просто наклонился и насыпал в карманы по две-три пригоршни золотых монет, кажется, современной французской чеканки.

Здесь нам больше делать нечего. Это просто склад, место, куда годами сваливали золотой фонд ордена. Я не нашёл тут разрешения никаких тайн, ничего не узнал о своём отце, разве что мог бы стать богат, но ни на шаг не приблизился к разгадке буквы S, или удил Чингисхана.

Почему именно они? Если умирающий сэр Эдвард нарисовал тот же знак, то получается, он отлично знал о существовании этой горы на байкальском острове, так почему же просто не нанял группу бандитов и не взял золото штурмом? Не успел?

Я вспомнил, с каким завидным упорством нас преследовали, и с шипением выдохнул сквозь сжатые зубы. Хорошо бы если и нашим врагам было нужно только золото…

– Надо уходить отсюда.

Мисс Энни зачем-то вытерла губы рукавом, подумала и молча кивнула.

– Когда-нибудь мы вернёмся сюда, но сейчас тут оставаться опасно. Те, кто гнались за нами, вряд ли надолго потеряли наш след.

– Хорошо, Михаил. Я прошу простить меня за поведение, недостойное леди. Эта вспышка была не…

– Энни, успокойтесь уже! – мне пришлось повысить голос. – Хватит. Мы не в Британии, здесь все эти условности и чопорность просто смешны. Но если вы действительно хотите знать правду о смерти вашего отца так же, как я о гибели моего, то ответы нам придётся искать не в этой пещере. Нам надо найти тех, кто пытался убить нас. Мне нужен их предводитель, он знает. Он многое знает…

– Я понимаю.

– Тогда идёмте? – я первым протянул ей руку примирения.

– Конечно, – юная англичанка с серьёзным видом изо всех сил пожала мою ладонь. – Но только…

– Вы опять об этом проклятом золоте, – я потянул её за рукав к выходу.

– Майкл… тьфу, Миша, простите! Я лишь хотела сказать, что вон там есть дверь.

– Где?

Энни обошла золотых коней и ткнула пальцем в маленькую, покрытую ржавчиной железную дверь, почти неразличимую на фоне стены. Я решительно шагнул вперёд, осмотрев косяки и порожек, вроде бы не нашёл ничего подозрительного. Разве что с правой руки в камне была грубо вырезана всё та же буква S.

– Посмотрим? – предложила моя спутница, зябко поводя плечиками. Её глаза смотрели на меня доверчиво и бесстрашно. На секунду мне даже показалось, что теперь в них заметны тёплые искорки каких-то иных чувств, но кто может знать правду в том, что касается женских взглядов…

– Почему нет? – я осторожно толкнул дверь.

Что удивительно, та распахнулась легко и без скрипа. Петли были хорошо смазаны. За дверью оказалась маленькая квадратная комнатка, шага три в любую сторону. При слабом свете из главной пещеры было заметно, что на противоположной стене находится ряд уже знакомых нам изображений – заяц, змея, лошадь и прочие звери. А вот прямо над ними сияла золотая ручка в виде буквы S. Удила Чингисхана!

– Как я понимаю, – деликатно прокашлялась мисс Челлендер, – если вы её повернёте, что-то произойдёт?

– Да, и я, кажется, даже знаю, что именно. Мы просто заново активизируем все те ловушки, что были у нас на пути. Удила сдерживают лошадь. В нашем случае это иносказательный намёк на сдерживание страсти незваных гостей.

– Звучит вполне логично, – подтвердила Энни, и я, взявшись за золотую ручку, попробовал повернуть её вниз. Удалось не сразу, мне даже пришлось взяться обеими руками и навалиться всем весом.

– У вас получится, вы же такой сильный… Упс?

Моя спутница не успела даже договорить, как золотая S поддалась, что-то громко щёлкнуло, и пол под нашими ногами ушёл на сорок пять градусов вниз.

Мы оба, с воплями и матом, едва ли не в обнимку полетели куда-то в темноту по наклонному жёлобу. После долгого, минут пять, пролёта в этой трубе мы чуточку успокоились, даже попробовали помолиться и простить друг друга перед Богом, на всякий случай, когда в тот же момент нас просто выплюнуло на свет в конце тоннеля.

Меня протащило спиной по каменному полу, а визжащая англичанка сидела на моей груди, держась руками и ногами, как перепуганная кошка, с круглыми глазами и рыжими кудряшками дыбом!

– Всё…

– Мы умерли, Майкл?

– Почти, – тяжело выдохнул я, морщась от боли. – То есть в плане вас не уверен. А я точно умру, если вы с меня не слезете.

– Мужчины такие неженки, – тихо хихикнула дочь английского посла, сваливаясь с меня вбок.

Я тоже невольно засмеялся, хотя каждое сотрясение отдавалось в рёбрах, но и это всё равно почему-то было смешно. Мы выбрались, мы живы, у нас всё получилось. Сколько могу судить, нас выбросило в тот самый проход, от следования по которому мы отказались в самом начале нашего путешествия по пещере Белой горы.

Буквально в десятке шагов была видна неровная арка света, словно выход в настоящую, земную жизнь. Через пару минут мы, держась за руки, словно счастливые дети, неслись навстречу старому казаку, разомлевшему на солнышке.

Матвей дремал самым нахальнейшим образом, сдвинув папаху на нос и ровно ничем не показывая своего волнения за нас. Как же я по нему скучал, слов нет…

– Дядя Матвей! – Рыжая Энни с разбегу повисла на шее старого казака, счастливо болтая ножками. – Там такое было, мы такое видели-и!..

– А я-то и заспался, грешным делом, – подмигивая мне, прогудел папин денщик. – Ну чё, твоё благородие, давай реки, аки на исповеди, чего было, чего знаешь, чего мы далее делать-то будем?

Я раскрыл было рот для подробнейшего (иначе сам лопну) ответа, как со стороны леса грохнул ружейный выстрел. Свистнувшая пуля сорвала чёрную папаху с головы бывшего конвойца.

– Плохой знак, – прорычал он, всем телом закрывая юную англичанку, а из ближайшего перелеска уже выбегали вооружённые люди, быстро беря нас на прицел.

– Китайцы, – пробормотал я, совершенно не понимая, как они могли так быстро, а главное, незаметно подобраться к нам в самый неподходящий момент.

Стрелять из револьвера против винтовки было бессмысленно, у Матвея вообще для самозащиты оставался только его кинжал, а у дочери английского посла лишь душераздирающий визг да шекспировские проклятия.

– Девку та хлопца живыми схапить! – раздался громогласный голос с тем самым акцентом.

– Вы с ним хотели встретиться? – возмущённо пискнула Энни, когда я повалил её в траву.

– Твоё ж благородие, – зарычал Матвей, плюхаясь на пузо рядом, – от кому было сказано, не ищи с ним встречи? Твою ж диссертацию! Он мой, не лезь, куды не просят!

Наши противники широкой цепью бросились в атаку. И чей-то громкий голос развеял мои последние сомнения в том, как нас нашли.

– Вот он, однако. Вот этого стреляй, да! Нехороший человек, злой человек, мою добычу не дал и дерётся шибко больно-о…

Тайкон! Незадачливый охотник, которому папин денщик пообещал вставить ствол его же допотопного ружья в одно место. Так вот кто их навёл?! Ну, спасибо! Не ждали…

Ни секунды не задумываясь, я встал на одно колено и произвёл прицельный выстрел на десять шагов. Злой охотник, с лицом в оспинах, в чей капкан попала маленькая Айгуль, схватился за грудь и без стонов, ничком, повалился в траву. Вот так!

Бельгийский револьвер «лефорше», может быть, и уступает другим моделям в прицельной точности стрельбы, но на таком расстоянии убойноопасен. Последние пули я послал веером во все стороны. По крайней мере три из них нашли свою цель…

– Уходим!

Старый казак поймал меня за руку и поволок за собой. Записную книжку моего отца я на ходу сунул за голенище сапога. Если и найдут, то не сразу.

Рыжая англичанка с выпученными глазами уже подпрыгивала у него на плече, как невинная овечка на спине матёрого волка. Пользуясь тем, что наши преследователи на минуточку пригнулись после моих выстрелов, нам удалось получить не менее двух минут форы. А потом яростная погоня…

Собственно, бежать мы могли только в одну сторону, через луг, к склону горы, где в маленьком ущелье плескалась какая-то речушка. Но миновать её нам не дали…

– Забийте его!

Матвей скинул мисс Челлендер мне на руки и подтолкнул нас впереди себя.

Стрельба прекратилась, и лес словно бы ожил – со всех сторон к нам бросились китайцы, одетые в военную форму то ли французского, то ли немецкого образца. Они без всяких победных криков, молча, вытащили длинные ножи и пошли в атаку.

Их было много, больше двух десятков, и я не сразу поверил собственным ушам, услышав:

– Хлопчик, ты бы Аннушку спиной прикрыл да ручки поднял. Небось в плен возьмут, а там как-никак да и выкрутитесь.

– А вы?

– А я их чутка задержу…

Как вы понимаете, моего согласия ему не требовалось. Я был в очередной раз просто поставлен перед фактом.

– О рада-рада, о рада-рада, о рада-рада, о райда-а, – задрав бороду к небу, пропел Матвей, широко перекрестился и, выхватив из ножен длинный кубанский кинжал, прыгнул в самую гущу врагов.

Полы его чёрной черкески взметнулись в воздух, он был похож на огромного коршуна, упавшего на добычу. Признаюсь честно, я замер столбом, не в силах сделать ни одного движения, а Энни, прижавшись к моей спине, закрыла ладонями глаза, что-то надсадно шепча на одной ноте, то ли слова молитвы, то ли раскаяния.

Мир вокруг нас взорвался воплем боли, серо-зелёная масса китайских наёмников с головой захлестнула верного денщика моего отца. Двое, обойдя слева, попытались схватить рыжую англичанку, и я без малейших сомнений нокаутировал обоих, поскольку пистолет был разряжен. Третий герой, показавший излишнее рвение, получил рукояткой револьвера в лоб и с головой ушёл в полный дзен…

Матвей вырвался из толпы с медвежьим рёвом, его кинжал и руки были в крови. Я никогда не видел, чтобы нормальный человек так дрался.

Нет, неправильно, он не боксировал в традиционном английском понимании этого слова или размахивал ножом, как пьяный матрос в кабацкой драке. Клянусь Богом, он просто убивал их. Спокойно, расчётливо, без малейших сомнений принимая раны от китайских клинков, лишь бы гарантированно дотянуться до противника…

– Майкл, сзади! – взвизгнула Энни, и я едва успел обернуться, встречая очередного нападающего мощнейшим апперкотом с левой. А из лесу спешили новые и новые противники, их было слишком много для нас троих…

Катящийся ком человеческих тел остановился у самого обрыва, я сцепился с двумя китайцами, мисс Челлендер вырывалась из рук ещё одного, и, наверное, вот тогда я увидел старого Матвея в последний раз. Эта страшная картина до сих пор стоит у меня перед глазами…

– Аннушку береги, неслух! – прорычал денщик моего отца, едва держась на ногах.

Я хуком слева свернул челюсть узкоглазому мерзавцу, пытающемуся достать меня ножом, и, в невероятном прыжке бросившись вперёд, сумел удержать Матвея от падения с обрыва. Бывший конвоец, опершись на меня, поймал равновесие и, крепко сжав моё плечо, тихо прошептал:

– Батьку твоего встречу – поклон передам. Скажу, добрый казак из его сына вышел.

– Матвей, не смейте и думать…

– Не щенок, – не слыша меня, продолжил он, – Пёс. Настоящий Цепной Пёс, в отца…

Вот в этот самый момент громом небесным грохнули три пистолетных выстрела, и тот самый человек в феске, появившись из-за кустов, удовлетворённо подмигнул мне.

Могучее тело Матвея дрогнуло, он как-то резко стал безумно тяжёлым, и я не смог его удержать. Просто физически не смог!!!

Я стоял на коленях на том проклятом обрыве, видя, как этот невероятный человек катится по камням вниз, словно кукла, изломанная злым ребёнком.

Мои глаза видели, как его тело приняла река и как вода вокруг него окрасилась красным. А потом – резкий удар, дикая боль в затылке, темнота, отсутствие света и звуков. Я ничего не помню и ничего не знаю.

Единственный, кто навестил меня в то время, был мой покойный отец. Я видел его воочию. Он просто опустился на одно колено рядом со мной и погладил меня по голове, ероша волосы.

– Папа…

– Да, Мишенька, – его голос был необычайно тих и ласков, – я всё знаю. Не вини себя, ты ничего бы не смог исправить.

– Но твой денщик, твой друг, он… Я не спас его, папа-а…

– Не надо. Матвей всегда знал, на что шёл, и думаю, понимал, чем всё закончится. Казаки первыми идут на смерть и встречают её, как невесту.

– Я не спас его. Не защитил Энни Челлендер. Я не смог наказать твоих убийц, отец.

– Ты всё сможешь, – приободрил он, указывая взглядом на серебряный браслет на моём запястье. – Ты мой сын, и ты Цепной Пёс Империи. Ты не один, но есть путь, которого никто не пройдёт, кроме тебя.

– Папа… я… ты же ничего мне не сказал. Я даже не знал, что принимаю на свои плечи, когда…

Вместо ответа он прижал палец к моим губам.

– Есть выбор, который каждый из нас делает сам. Выбор Родины, чести, веры, судьбы. Ты можешь хоть сейчас отказаться от всего, это твоё право. Никто не отнимет у тебя свободу выбора. Что бы ты не решил, я всегда буду с тобой, мой мальчик…

Я пришёл в себя от ледяной воды, водопадом ударившей мне в лицо. Чей-то голос удовлетворённо отметил, что я живой. Собственно, этот факт даже у меня вызывал естественное недоверие, но, возможно, говорящий знал больше.

Я отфыркался и отчихался, с трудом разлепляя глаза. Каждое движение отдавалось болью, руки онемели, связанные в локтях и запястьях. Кто-то очень постарался, чтобы я был безобиднее жертвенного ягнёнка на ритуальном заклании. Некто, кого я не мог разглядеть в полумраке, наклонился к самому моему лицу, тихо прошептав:

– Шо, хлопче, боивси? Ха?!

Я изо всех сил ударил лбом вперёд, как это делают шотландцы, и, кажется, попал. Раздался явственный хруст костей, а в моё горло упёрлась отточенная сталь.

– От щеня… Забив бы!

– Wir brauchen ihn lebend![2] – неожиданно прозвучало откуда-то со стороны.

Я злорадно выдохнул, понимая, что прямо сейчас меня не убьют. А там посмотрим.

Некто медленно, со значением, убрал нож (или что там у него было) от моего кадыка.

– Приведите его в чувство. Мы сами допросим молодого человека.

– Добро. А дивчину его мени, я перший!

– Даже пальцем её не трогайте. Она принадлежит только нам, и у нас на неё далеко идущие планы.

– Та шо там за…

Я услышал щелчок взводимого курка. Кто-то грязно выругался на незнакомом мне наречии.

– Меня предупреждали, что вы склонны к необузданной агрессии и выходу из-под контроля. Очень надеюсь, что подобное не повторится. Ибо я никогда и никого не предупреждаю дважды…

Наверное, на этом всё не закончилось; были ли какие-то действия, диалоги, выяснение отношений, честно, не знаю. По идее, должны были быть, но я отключился.

Сознание вновь заволок горячечный красный туман, и вырваться из его объятий не представлялось ни малейшей возможности. Впрочем, мне кажется, я дотянулся до голенища, извлек записную книжку отца и сунул её в солому. Не факт, что я это сделал! Хотел, но…

Возможно, если бы я хорошенько подумал на эту тему, какое-то разумное решение и нашлось бы, однако я не уверен, что сумел хорошо спрятать её. Я старался.

Никого не волновали мои планы и мои желания. В лицо мне вновь выплеснулась добрая половина Ниагарского водопада, я начал захлёбываться и опять пришёл в себя. Кто-то рывком поднял меня на ноги, привёл в вертикальное положение и куда-то потащил.

Нет, я бы и сам охотно пошёл, не люблю, когда меня волокут, словно мешок с навозом для удобрения садовых роз. Но двое китайцев, видимо, имели на мой счёт чёткие указания.

– Куда вы меня тащите, уважаемые сэры? – по-русски спросил я.

Не дождавшись ответа, повторил тот же вопрос на английском, немецком и французском. Думаю, они всё поняли, но отвечать не стали. Меня выволокли из какого-то полузаброшенного сарая и вывели на улицу. В смысле на свежий воздух. Моё узилище находилось на окраине деревни, у входа в сарай дежурили ещё трое китайцев с винтовками.

Это, если считать двух моих сопровождающих, получается пять. Приятно, что меня считают опасным противником, раз так охраняют. Мгновение спустя я вспомнил гибель Матвея, и удовлетворение сменилось ненавистью.

С трудом сдерживая пылающую в груди ярость, я шёл, опустив голову, через луг, вдоль плетня, по узкой тропинке к какой-то маленькой деревеньке. Улица, если её можно было так назвать, состояла всего из шести-семи добротных изб, рубленных в русском стиле, так сказать, без единого гвоздя. Это надо уметь.

Чуть поодаль стояла почерневшая от времени деревянная церковь, самая простая, без украшений и излишеств, с обычным деревянным крестом. За ней кучкой ютились ещё несколько избёнок, явно более бедных. Распаханные огороды, мычащие коровы в загонах, настолько плохая дорога, что трудно было поверить, что в это захолустье хоть кто-нибудь приезжал. Сколько хватало взгляда – со всех сторон высился лес и сопки.

Интересно, мы ещё на Ольхоне или нас уже вывезли с острова? То есть я знал, конечно, что он самый большой на Байкале, но не помнил, есть ли на нём русские поселения.

Да, собственно, я и сейчас никого из местных не видел – вдоль улицы прохаживались всё те же узкоглазые китайцы, окна изб были занавешены, неуверенно гавкали собаки, никаких признаков русской власти или хотя бы намёка на её присутствие видно не было.

Хорошо, я поверю, что не в каждой деревеньке есть управление полиции, но хоть какой-нибудь староста должен быть, или как?!

Неужели эти наёмники просто оккупировали деревню? Запугали винтовками местных жителей, разогнали всех по домам, люди и нос за забор боятся высунуть! Возможно такое?

Как видите, вопросов хватало, но ответы я мог получить только там, куда меня вели. Мои строгие конвоиры остановились у самого добротного дома, ворота охраняли сразу шесть китайских солдат. Вражеский штаб?

Я был передан с рук на руки и под ружейными стволами сопровождён до крыльца. Там на пороге стоял неизвестный мне человек в тёмно-зелёном мундире простого, пехотного кроя, с револьверной кобурой на поясе, очень бледным, незагорелым лицом и коротким ёршиком соломенных волос. Голубые, почти до бесцветности, глаза пристально, с нескрываемым презрением осмотрели мою потрёпанную и усталую личность.

– Майкл Строгофф, как я понимаю, – на практически безупречном русском начал он. – Что ж, я рат приветствовать вас ф этой забытой Богом глуши. Цивилизованные люди ретко посещают эти края. Тем более приятно видеть здесь выпускника Оксфорта.

– А вы, как я понимаю, заканчивали Венский университет? – с трудом разлепив губы, бросил я.

– Берлинский. Странно, что фы спросили. Мало кто ф этой дикой стране считает меня чужеземцем. Я что-то говорю не так, проблемы с произношением, заметный акцент, та?

– Для меня – да.

– О, простите! Ф вашем досье сказано, что вы свободно владеете тремя или четырьмя европейскими языками. Это ферно?

– Ферно, – пародируя немца, нагло подтвердил я. – Vielleixht wird es praktisch um die sprache Schillers und Goethes zu sprechen?[3]

– Sie haben verschiedene aussprachen fur die briten[4].

– Ich bin russe[5].

– Тогда глупо говорить на тругом языке, не находите? – Мой собеседник дал отмашку, и китайцы послушно отошли в сторону. – Слетуйте за мной, Михаил Строгофф. Надеюсь, вы бутете фести себя благоразумно?

– Это был чисто риторический вопрос?

– О, та, – немец криво улыбнулся, демонстративно положив ладонь на кобуру. – Вижу, мы прекрасно понимаем труг труга. К тому же мисс Энни Челлендер явно скучает по фашему обществу…

Последние слова мгновенно разрешили все мои сомнения. Энни жива, она у них, она в плену, и, возможно, с ней плохо обращаются. То есть, если я правильно запомнил слова того человека в феске, он хотел взять девушку себе или отдать на потеху своим солдатам. Вторым номером. Первым, естественно, всегда будет он.

Кто-то, возможно, тот самый немец, не позволил ему этого! Данного факта было вполне достаточно, чтобы я, скрепя сердце, пообещал самому себе не делать глупостей и всеми силами способствовать спасению жизни рыжей англичанки. Не знаю, почему я до сих пор говорю о ней так отстранённо. Если верить сердцу, мне бы давно стоило называть её…

– Прошу фас, герр Строгофф.

Я послушно поднялся за немцем по ступенькам крыльца, прошёл в дом и был остановлен в так называемой горнице или гостиной.

Там, за широким русским столом, сидели двое мужчин. Один явный европеец, с тонкими чертами лица, высоким лбом с залысинами и длинными кудрями на затылке, одетый в яркую военную форму французской кавалерии.

Если память мне не изменяет, нечто подобное носили отряды зуавов ещё во времена Наполеоновской империи. Хотя, конечно, могу и ошибаться, всё-таки я не специалист.

Второй был китайским офицером, судя по высокомерному виду – в чине подпоручика или даже капитана, не особо разбираюсь в их знаках различия. Его круглое лицо казалось непроницаемым для любых эмоций. Казалось, что легче расшевелить ту же Белую гору.

На столе стояла простая русская еда – варёная картошка, большой котелок кислых щей, ржаной хлеб и блюдо с рыбными расстегаями. Венчала пиршество полуторалитровая бутыль мутного самогону. Я вдруг почувствовал лютый голод…

– О ля-ля, мсье Стррогоф?! Наконец-то мы иметь честь вас видеть! – француз, даже не делая попытки привстать, отсалютовал гранёным стаканом в мою сторону. – Будьте такь добрры и пррисядьте с нами. Вам выпить чуть-чуть?

Похоже, они все тут убеждены, что идеально владеют русским и никто никогда не заподозрит в них чужеземцев. Ну, для китайцев, возможно, все они действительно выглядят на одно лицо и говорят одинаково, но для любого нормального русского…

– Не имею чести быть представленным по всем правилам, мсье, но вы получили передо мной преимущество. Vous connaissez mon nom, mais moi, je ne connais pas le votre[6].

– Ах, что за важность эти имена, – по-русски откликнулся он, хотя брови его изумлённо дрогнули.

Он явно не ожидал, что я столь свободно говорю на языке его родины.

Оксфордское образование не напрасно держит марку одного из лучших в современном мире и, надеюсь, не уронит этой заслуженной славы в обозримом будущем.

– Так фы готовы фыпить с нами? – Немец развязно плюхнулся на скамью рядом с французом, кивком головы указывая мне на табурет напротив.

Я игнорировал его приглашение.

– О, вам не стоит прояфлять излишнюю самоуференность, – поморщился немецкий гость, и француз поддержал его мягким кивком головы. – Настоятельно прошу фас присесть к столу. Как это у фас принято – откушать, чем Бог послал! Ужасная дикая формулирофка, не находите? Как можно предполагать, будто бы Господу нечего телать, кроме как посылать фам что-то на стол?! Фы не находите, что у Бога может быть много иных, более важных тел?

– Я не склонен вступать в философские или теологические споры с тем, кто напал на меня и без объяснений захватил в плен ни в чём не повинную гражданку Великобритании, мисс Энни Челлендер.

– Он всегда быль так упррям? – обернулся француз, сокрушённо покачивая кудряшками. – Мсье Стррогоф, мне кажется, что вы сейчас не в томь положении, чтобы иметь диктовать какие-либо условия, неть?

Да ну вас всех к Вольтеру в потную задницу, можно подумать, я этого не знаю!

Вся моя цивилизованная английская воспитанность требовала признать сложившееся единственно возможным и следовать сообразно сложившимся обстоятельствам.

Но какая-то потаённая, неизвестная мне часть русской души поднимала бунт! Бессмысленный и беспощадный бунт, когда ничего не важно, кроме самой возможности вот тут, прямо сейчас, плюнуть всем им в морду! А потом пусть расстреливают, не жалко, главное – плюнуть успел…

– Не хотите – не надо, мы не будемь так к вам настаивать, – серьёзно кивнул француз. – В конце концовь, эта варрваррская еда совсем не есть то, к чему вы наверрняка прривыкли в Лондоне. Но я всё же пррошу вас хотя бы пррисесть, наш рразговоррь может быть очень долгим. Или не очень. Зависить от вас…

Подумав, я сдвинул табурет в сторону и сел, прислонившись спиной к стене.

В голове не слабо гудело, видимо, меня приложили чем-то тяжёлым, под пальцами чувствовалась засохшая кровь. Желудок сводило от голода, очень надеюсь, что его бурчание не было так уж слышно этим мерзавцам. По крайней мере, меня это бы не обрадовало.

Итак, чисто гипотетически предположим, что я в плену у китайских наёмников под командованием того самого «неверного» казака, а руководят ими немец и француз. Сколько помню, эти народы практически никогда не объединялись в единый союз. Разве что против нашей матери-Великобритании, но и то редкость…

– Не хотите выпить? – немного удивился француз, немец всё это время хранил неопределённое молчание, покатывая в ладонях шарик хлеба. – Что ж, сожалею, что не могу прредложить вамь ни прриличного анжуйского вина, ни добрротного английского джина. В этой варрваррской глуши все мы вынуждены пить только вашу ррусскую водьку.

Я хмыкнул.

– А она вызываеть устойчивое прривыкание! Однако мы не затем иметь счастье вас лицезрреть, чтобы всё время болтать о пустых рразговоррах. Мой дрруг, герр… ах, я всегда забываю эти длинные геррманские имена. Mon Dieu! Не могли бы вы прросто ответить на его вопрросы и умереть?

– То есть вы в любом случае меня убьёте, – скорее сам для себя уточнил я.

– Ну да, – искренне улыбнулся француз, откидывая назад жидкие кудри. – Рразве можеть быть иначе? Но вы сами должны себе ррешить, как именно хотите умерреть – с высоко поднятой головой, словно геррои Великой рреволюции, или в крови и собственных испрражнениях, как гррязная уличная собака…

Я попытался привстать, и в тот же миг в руке немца мгновенно очутился револьвер. Чёрное дуло недвусмысленно уставилось мне в грудь.

– Что вы от меня хотите, господа?

– Вот это, – француз сунул руку за пазуху и бросил на стол мешочек с золотом, что я насобирал в пещере Белой горы. – Мы хотели бы знать, откуда вы это взять? Намь кажется, что золото – это очень прриятная компенсация за то, чтобы вы умерреть быстрро, без мучений и как должно мужчине. Я даже готовь обещать вам последнюю сигаррету или ррюмку водки.

– Я бы предпочёл поцелуй. Но не ваш.

– Это была шутка? – мой собеседник промокнул губы салфеткой и обернулся к немцу. – О, Бог свидетель, я сделаль всё, что мог. Этот упррямец ваш. Надеюсь, вы быстррее сумеете его рразговоррить…

– Да, у нас другие метоты, – немец что-то крикнул китайскому офицеру, и минуту спустя двое желтолицых солдат втолкнули в комнату бледную Энн Челлендер.

Следом за ней ввалился первый русский, которого я увидел за все последние дни. Высокий, под потолок, сорокалетний мужчина, совершенно лысый, с всклокоченной бородой до пояса. Одет в длинный кафтан из хорошей материи, полосатые штаны с напуском и добротные сапоги. На груди кожаный шнурок с металлической бляхой.

Как я понимаю, это староста или кто у них там главный на селе?

– День добрый, господа хорошие!

Немец и француз сдержанно кивнули. Впрочем, француз ещё и приветственно отсалютовал стопкой водки. Староста (мне удобнее называть его так) чуть виновато покосился в мою сторону и вежливо подтолкнул гордую англичанку в центр комнаты.

– Иди, иди, девица, не бузотёрь. Стало быть, все пленники к благородным господам доставлены. Чего ещё изволите?

– Grand merci, милейший. Если что-то понадобится, мы вас срразу оповестимь.

– Да, да, – староста старательно закивал. – Тока спросить хотел, ежели на то есть ваша божеская милость, так когда нас покинуть желаете?

Немец недоумённо уставился на своего соратника. Тот едва не подавился водкой, но тем не менее, овладев собой, изумлённо спросил русского:

– Мы платимь за содерржание наших людей, мы огрраничиваемь их стррасти и агррессию, мы заключили соглашение о сотррудничестве лично с вами. Неужели теперрь вас что-то не устраиваеть?

– Ну-у… – замялся староста. – Мужички ворчат. Дескать, не по-христиански всё энто…

– Фаши мужики – фаша забота, – жёстко обрезал немец, вновь кладя руку на кобуру. – Объясните им, что моих золдатн здесь втрое больше, они хорошо фооружены и организованы. И при малейшем намёке на несоплюдение наших тоговорённостей мы будут вправе открыть стрельбу без претупреждения.

– Так-то оно так. Но что, ежели дойдёт до господина губернатора…

– Это уже не мои проблемы, не так ли? Ф конце концов, мы платим полновесной русской монетой, а должность старосты является выборной, ведь ферно?

Я обменялся с мисс Челлендер ободряющими взглядами, из серии «держитесь, принцесса, я непременно спасу вас от злых пиратов». Ибо ни я, ни она не имели ровно никакого плана и никакой надежды вырваться из этих страшных сетей.

Да, возможно, где-то в подсознании у меня ещё оставались какие-то робкие мысли о том, что Энни тоже имеет ко всему этому хоть какое-то отношение. Увы, судя по её глазам, она была в диком шоке от происходящего…

– Дык чего делать-то прикажете? Али за воротами подождать?

– Останьтесь, – великодушно предложил так до сих пор и не представившийся мне француз. – Вы будете добрровольнымь свидетелемь, с одной сторроны, планов наших добррых намеррений и… и… как это по-ррусски? Очень рразумных прредложений. Такь?

Лысого всё удовлетворило. Да собственно, у меня не было никаких серьёзных сомнений по его поводу. Люди с такими бегающими глазками и неухоженной бородой всегда готовы прогнуться под любого.

Я не идеализирую и не очерняю русских, они очень разные, как и англичане. Есть предатели, есть приспособленцы, есть и герои (типа того же Робин Гуда), но не благородный разбойник определяет нацию.

Если в Российской империи вообще имеет смысл такое слово, как «нация». Тут все давно слились в некий единый котёл, и те же буряты с удмуртами считают себя ничуть не менее русскими, чем, например, жители Новгорода или Тулы.

Даже о том же Кавказе, где по-прежнему полыхает необъявленная война, гениально написал потомок шотландских горцев: «Пройдут года, и скажешь сам надменно: пускай я раб, но раб царя Вселенной!»

И вновь я должен просить прощения, если, как англичанин, ничего по сути не знаю о тонкостях взаимоотношений России и Чечни. Неужели когда-нибудь именно чеченцы станут первым щитом и мечом Российской империи? Остриём кавказского клинка в бою с внешними и внутренними врагами нашей великой родины?!

Господи, чем вообще забита моя голова…

– Стало быть, а вот она, девица-то, – опять влез староста. – Ругается по-иноземному. Угрожает!

– Danke schön, мы в курсе, – холодно кивнул немец. – А знаете, пожалуй, фы свободны. Никаких претензий. Дальше мы сами.

Лысый мужик быстренько отшагнул к двери, но задержался. Видимо, этому негодяю тоже было интересно.

– Итак, юная невинная дефица в руках страшных злодеев, да? Как в пьесах великого Шиллера или пьяных фантазиях Гофмана. Не находите?

Энни Челлендер побледнела и посмотрела на меня таким взглядом, словно смерть была единственным избавлением её от всех мук и всего позора. Увы, я, как и она, был связан, если не по рукам-ногам, то по рукам уж точно, и она не могла этого не видеть.

– Итакь, уважаемый сэрр Стррогоф, – мягко улыбнулся мне француз, – или прросто Михаил Стррогов, быть может, так вам прриятнее? Нет? Но по сути не есть так уж важно, верно? Мы прравы, вы уже готовы к любому сотррудничеству, лишь бы оно не касалось этой милой, скрромной, даже робкой мадемуазель Челлендерр? Один намёк моего дрруга и – вуаля!

– Чё делать-то прикажете? – лысый староста решительно встал позади Энни, заламывая ей руки.

– Убью, сволочь, – тихо пообещал я в полной уверенности, что сдержу слово.

Мне никто не ответил. Не уверен даже, что там вообще меня слышали. Не важно. Мне казалось, что она поняла мой взгляд, этого было достаточно.

– О-ля-ля, прраво, я и не знаю, что мы можемь предложить изменнице…

– Вы тумаете, что она нам изменила? – включаясь в беседу, немец поднял свою рюмку.

– Её папá веррой и прравдой служил нашему делу, но в самом конце прроявиль непрростительную слабость. Он есть сказать намекнуть мсье Стррогофф на наш союз.

– Я, я! Это было непрафильно.

– Вот именно, – согласился француз, добивая свой стакан, и я машинально отметил, что его глаза уже с трудом фокусируются на каком-то одном объекте. – Итак, mon cher, мсье Стррогоф… О, я пьянь! Всё это ваша ррусская водка. Никакой коньяк не мог бы на меня так… Не важно. Забудьте. Мы хотеть знать, как вы прроникли в Белую горру и веррнулись назад живым. Vous me comprenez?[7]

Я сжал зубы и гордо вскинул голову, а немецкий палач, не повышая голоса, повторил:

– Как фы смогли пройти все ловушки? Мы потеряли там свыше пятитесяти человек. И поферьте, у вас не более минуты на размышление.

– А то что? Вы убьёте меня?

– Нет, – переглянувшись, решили француз и немец. – Но в нашей фласти находится мисс Челлендер, и если фы откажетесь говорить, мы не будем её пытать. О, nain! Просто на ваших глазах мы оттадим её любому желающему. Наши китайские друзья скучают…

Невозмутимый китайский офицер впервые проявил хоть какой-то интерес к происходящему в комнате. В его масленых глазах загорелся интерес.

Обернувшись, я отметил на лице дочери английского посла животный страх.

– Воистину, поступок, достойный европейских джентльменов, – прорычал я, изо всех сил пытаясь разорвать путы на запястьях. Увы, добился лишь того, что верёвки ещё крепче врезались в кожу.

– Мой друг – дитя весёлой Франции, – беззаботно пожал плечами немец. – И уж поферьте мне, его парижская юность прошла столь бурно, что бетняге пришлось бежать из тюрьмы. Однако, когда он попал к нам, мы сразу поняли, какого реткого специалиста приобретаем в его лице. Напомните нашим гостям, за что вас сунули в камеру смертников?

– Ах, прраво, сущие мелочи, – в голосе француза послышалась нотка плохо скрываемого раздражения. – У них не было доказательствь, суд являл собой прросто насмешку над законом. Из четыррнадцати тррупов девушекь они смогли обнаружить лишь шесть, к тому же ни один медик не мог точно сказать, когда они умеррли – до или после изнасилования. Ah, diable, да кому вообще могли быть интерресны эти прровинциальные шлюшки…

– Здесь дама, – укоризненно протянул немец.

– О, да! Как я мог забыть?! Pardon, мадемуазель, надеюсь, вы прростите мне мою несдерржанность? Обида ещё слишкомь свежа в памяти…

Я заскрипел зубами так, что на дёснах выступила кровь. То, о чём они говорили, не могло быть правдой, это немыслимо, потому что это…

Года три-четыре назад все европейские газеты писали о страшном маньяке, «перпиньонском мяснике», как его окрестили газетчики. Молодой человек из хорошей семьи убил и изрезал в лоскуты четырнадцать сельских девушек. Там было море крови…

Когда его взяла полиция, народ дважды штурмовал тюрьму, требуя неминуемой казни негодяя. Потом он бежал из камеры смертников и, как уверяла пресса, утонул в море, пытаясь переплыть на рыбацкой лодке Ла-Манш. Видимо, он всё-таки его переплыл…

– Перпиньонский мясник!

– Прриятно осознавать некоторрую известность, хотя и не вполне мною заслуженную, – вежливо качнул кудряшками француз. – Я не занимался рразделкой трруповь, подобно гррубому мяснику, я творрил искусство!

– Довольно, – без малейшего раздражения перебил нас немец. – Херр Строгофф, у фас ровно минута на размышление. Либо фы говорите нам всё, либо фаша подружка ляжет под моих китайцев. Время пошло.

Я кинулся на него с места, вложив в бросок все силы, какие ещё оставались. Мне даже удалось поймать его за горло связанными руками и почти придушить, если бы не староста и китайский офицер. А после трёх или четырёх тяжёлых ударов по затылку сознание вновь стало покидать меня и перед глазами поплыли разноцветные круги.

– Значит, фы не хотите… понимать… нас по-хорошему, – откуда-то издалека донеслось до меня. – Оттайте эту грязную девку золдатам!

Я попробовал было вновь поднять голову, но был безжалостно остановлен коротким ударом ноги под рёбра. Страшно завизжала Энни. Прозвучало несколько ругательств на французском, потом раздался треск разрываемой ткани и…

– Чего вам, милейший?!

– Дык мужички же, говорю…

– Вы не фовремя со своими мужиками!!!

– Дык нету их, – сквозь гул в ушах до меня наконец дошло, кто это говорит. – Ушли, ить, мужики-то, ваше высокое благородие.

– И что, дьявол вас рраздерри?! Неужели вы не видеть, что несколько мешаете нам рразвлекаться!

– Подожтите, – лениво вмешался немец. – Что значит – фаши мужики ушли? Почему фы считаете это чем-то важным? Думаете, они решили предать нас?

– Дык, что же… Все мужики, все, от мала до велика, в лес ушли! Село пустое стоит, одни бабы по избам позапирались. Кабы до соседей не дошло. А что, ежели сам губернатор прознает? Он у нас из генералов, характеру крутого, ну как не обрадуется вашим друзьям китайцам-то…

– Дьяволь, и вы из-за такой мелочи смеете пррерывать нас?!

– Заткнитесь, друг мой! – немец поднял меня за грудки и рывком поставил на ноги. – Вы федь всё слышали, ферно? Итак, планы меняются. У нас больше нет фремени на игры и уговоры. Вы скажете нам фсё, и сейчас. В противном случае я просто пристрелю её…

Он шагнул к забившейся в угол комнаты Энни, её платье было порвано на груди, но и лицо французского насильника украшали кровоточащие царапины.

Значит, она защищалась, с каким-то глубоким удовлетворением подумал я. Какая храбрая девочка! А вслух сказал:

– Хорошо. Я всё расскажу. Оставьте её.

– Всё, херр Строгофф! И про это тоже, – немец кивком головы указал на кошелёк с золотом, что был взят мной в пещере.

– Но вы отпустите мисс Челлендер.

– Слово офицера немецкого генштаба!

Ого… Следовательно, вот на каком уровне ведётся игра. Я-то наивно полагал, что эти люди всего лишь шайка авантюристов, охотников за сокровищами, действующих в чужой стране на свой страх и риск…

– Дык а с нами-то что, господа хорошие? – трусливо уточнил староста.

– Не фолнуйтесь, милейший. Мои золдаты быстро отыщут ф лесу ваше мужичьё и фернут домой.

– Ну да, ну да… русского охотника кто в тайге сыщет… – неуверенно пробормотал мужичок, лихорадочно вытирая рукавом выступивший пот на лысине.

Энни смотрела на меня круглыми глазами, полными слёз. Я, как мог, ободряюще улыбнулся ей окровавленными губами. Всё будет хорошо, он же дал слово. По крайней мере в отношении её. Меня они не выпустят живым, это даже не обсуждается…

– Строгофф?!

Я прокашлялся, кивнул и начал рассказывать всё.

От того момента, как я принял серебряный браслет Цепных Псов, до сих пор утяжеляющий мою правую руку, и вплоть до того, как мы вошли в священную Белую гору под знаком буквы S, или удил Чингисхана.

Рассказал о записной книжке моего отца, о том, что мы видели в пещерах, о золотом запасе ордена, о серебряном саркофаге, где покоится прах величайшего из воителей, создателя империй и разрушителя миров, покорителя народов!

Воителя, чьё имя человеческой кровью вписано в анналы истории, на звёздном Млечном Пути и до сих пор вызывает в душах людей подсознательный страх, переходящий ночью в неконтролируемый, дикий ужас.

Ибо, дойди волна всадников Чингисхана до цивилизованной и сытой Европы, неизвестно, в каком мире мы бы жили сейчас. Вполне возможно, что от Лондона до Брюсселя и от Парижа до Лиссабона государственным языком был бы монгольский.

Меня слушали не перебивая…

– Где фаша записная книжка?

– В сарае, где вы держали меня. – Других вариантов уже не было.

– Идёмте.

– Вы обещали отпустить её.

– Она свободна и вправе идти куда пожелает, – с улыбкой подтвердил немец, подмигнув своему товарищу. – Если же мисс Челлендер не сумеет выбраться из этих глухих мест, нашей вины в этом нет.

– Но вы дали слово офицера, – зарычал я, вновь бросаясь вперёд.

Револьверный ствол упёрся мне в переносицу. Глаза немца были холоднее вечной мерзлоты.

– Я дал слофо. Но я не офицер. Она получила сфой шанс. Если фашей спутнице не удастся миновать кордоны наших верных китайцев, это уже не моя проблема, не так ли?

Француз кого-то позвал, распахнув окно, а через минуту трое китайских солдат, под руководством своего офицера, выволокли меня на улицу. Староста и мои мучители последовали за ними, оставив у дверей двух охранников.

У меня не было выбора идти или не идти, сколько раз ни проклинай собственную доверчивость или коварство врага. Возможно, кто-то другой на моём месте поступил бы иначе. Быть может, мне следовало вновь броситься на них, пытаясь загрызть зубами, умереть героем, но зато ничего не сказать.

И да, пусть дочь английского посла тоже погибнет, никто её никуда не выпустит, это ясно. На мгновение мне показалось, что будь на моём месте отец, он бы сумел всё исправить, нашёл какие-нибудь тайные силы, раскидал по углам злобных китайцев, захватил их боевое оружие и в одиночку перестрелял бы весь отряд, как куропаток. Такое возможно?

Вполне! Если бы этот человек был настоящим Цепным Псом, а я…

Фактически меня скорее тащили. Ноги словно налились свинцом и не слышали приказов мозга. Они приволокли меня к сараю и бросили у порога. Я с трудом встал.

– Где именно фы спрятали записную книжку фашего отца?

– В углу, под соломой… – пришлось признаться мне.

Немец отдал короткий приказ на китайском, и двое моих конвоиров бросились в сарай. Прошла минута, другая, третья… Странно…

Только сейчас я вдруг обратил внимание, какая невероятная тишина повисла вокруг. Люди осторожно озирались по сторонам и прислушивались. Немец резко пролаял вторую команду, и со всего села к нам побежали китайские солдаты.

– Я рразберусь с этимь, – кудрявый француз, с присущей его нации галльской храбростью (или наглостью), подвинул немца плечом. – Прроследи за мисс Челлендерр, возможно, её стоить привести сюда.

– Уверен?

– Нет, – почти нежно улыбнулся он. – Можешь, рради меня, прросто прристррелить эту брританскую сучку!

Я дёрнулся было в его сторону, но в тот же миг в спину мне упёрлись сразу два ружейных ствола. Более чем красноречивое напоминание о том, кто тут хозяин положения, не так ли?

– Ещё двое поторропите своих, – приказал француз.

Парочка китайских солдат с напряжёнными лицами взяла винтовки наперевес и скрылась в сарае. Тишина. Ни звука, ни крика, ни выстрела.

– Diable! Что здесь прроисходит?!

Это были его последние слова. В воздухе раздался короткий свист, и француз изумлённо уставился на наконечник стрелы, торчащий из его груди.

– Кто… посмел стррелять?!

– Я стрелял, однако, – из-за соседнего забора встал высокий курыкан с обезображенным шрамом лицом. – Ты моего шамана напал, да-да! Плохой человек!

– Donnerwetter, – немец выхватил револьвер. – Что происходит?!

Вместо ответа двери сарая со скрипом распахнулись, а на пороге стояла сама Смерть!

Именно так, Смерть с большой буквы. Она была невероятно бледной, пошатывалась, носила черкеску и черную папаху, а в руках её был длинный казачий кинжал.

– Матвей?!

Я не мог поверить собственным глазам.

Папин казак без каких-либо лозунгов, боевых кличей, всяких там «Ура» или «За Бога, царя и Отечество», молча бросился вперёд, врываясь в ряды остолбеневших китайцев, как волк в овечье стадо. Это было жутко и страшно…

В один момент со всех сторон загрохотали ружейные выстрелы, раздался громкий русский мат, стоны, крики, и я не сразу понял, что началось. Меня сбили с ног, я откатился к стене сарая, хохоча, как сумасшедший, а во всём селе началась дичайшая резня!

Те самые простые сельские мужики, на исчезновение которых сетовал предатель-староста, внезапно возвратясь и объединившись с охотниками-курыканами, ведомыми вождём племени и стариком шаманом, с двух сторон взяли китайцев в клещи.

Бойня была страшная, кровь лилась рекой, и пощады не было никому. Я в этом не участвовал. К моему глубочайшему стыду и сожалению, встать на ноги со связанными руками и режущей болью в отбитых ребрах я уже не смог.

Матвей только разок глянул в мою сторону, убедился, что живой, и, прихрамывая, пошёл вперёд. Он был похож на какой-то кошмарный призрак из подвалов Тауэра. Воскресший мертвец, безумные глаза, ломаные движения, с опущенного вниз обоюдоострого кинжала капает тёплая кровь…

Всё закончилось очень быстро, меньше чем за полчаса. Весь отряд китайских оккупантов был просто вырезан. Сколько людей потеряли местные и курыканы, я не знаю, возможно, двух, или трёх, или больше, потому что китайцы тоже пытались дорого продать свою жизнь.

На их стороне были скорострельные винтовки новых моделей и армейская дисциплина. Но нападение было слишком неожиданным и так хорошо организованным, что у противника не оставалось ни малейшего шанса. Китайский офицер пытался бежать, но получил плотницкий топор меж лопаток…

Меня освободил старый шаман, дедушка Айгуль. Он разрезал маленьким ножом верёвки на моих руках и похлопал ладонью по щекам:

– Живой, однако? Хорошо, что живой, да-да! Зачем сразу не сказал, что ты Цепной Пёс?

– Не знал, что вам это важно…

– Цепные Псы – большие люди, да, – широко улыбнулся старик, отчего его глаза превратились в две узкие щёлки. – Ничего не боятся, ни тайги, ни зверя, ни духов! С нами дружат, да-да. Я им помогал, однако!

– Спасибо. – С его помощью мне кое-как удалось встать на ноги. – Там, в доме старосты, моя спутница. Её надо спасти.

Шаман понимающе кивнул и сунул мне в руку свой нож.

Забегая вперёд, скажу, что, к моему глубочайшему сожалению, он (в смысле нож) мне не понадобился. Там всё уже было решено без меня. И когда я добрёл от сарая до улицы, обходя трупы убитых китайцев, прямо от ворот мне на шею бросилась ревущая дочь английского посла. Живая…

Я прижал её к груди, и мы забыли обо всём на свете, даже земной шар словно бы прекратил вращение.

– Энни…

– Майкл… Я так… я боялась, что они убьют тебя!

– А я боялся, что тебя убьют.

– Не хочу больше тебя терять.

– Я сам больше не отпущу тебя, любимая…

Не знаю, сколько времени мы так простояли в обнимку.

Казалось, что никакая сила на свете не заставит меня разжать рук.

Я всё хотел ей сказать – о своих подозрениях и о своих чувствах, о том, что я каждую минуту только и думал о ней и что если бы ради неё мне пришлось бы расстаться с жизнью, то я с радостью…

– Здорово дневал, твоё благородие, – тихо раздалось за моей спиной.

Я даже не пошевелился. Но мисс Челлендер вдруг резко подняла голову, быстро поцеловала меня в щёку и вывернулась из моих рук.

– Дядя Матвей! Вы живой?! Живой!!!

На миг я ощутил болезненный укол ревности, но это столь же быстро прошло. Мы обернулись и вместе с Энни от всей души обняли старого конвойца, которого считали погибшим. Господи, да мы оба видели, как он рухнул под ливнем пуль.

– Да ерунда, – ответил он, не дожидаясь моего вопроса. – Два свинца в газыри стукнулись, одна пуля в плечо по мякоти насквозь прошла. Нешто казака этим остановишь?!

Я смотрел на этого непонятного человека и не верил своим глазам.

Лицо серое, руки в крови, на черкеске почерневшие дырки от пуль и ножей, на губах полупрезрительная усмешка, в глазах какие-то безумные чертенята прыгают.

Его же убили! Он на моих глазах в реку упал, и унесло его в луже крови, а он вернулся, нашёл нас да ещё и деревенских мужиков на войну поднял.

Нашёл куруканов, сорганизовал с русскими, расставил по местам и ударил по превосходящему противнику так, что китайские наёмники даже опомниться не успели.

– Всех взяли? – Матвей, не глядя, поймал пробегающего рябого мужичка с новой китайской винтовкой на плече.

– Узкоглазых-то? Поди всех!

– Так там ещё иноземец был?

– А-а, немец-перец-колбаса, – замялся мужичок. – Так тот утёк! На коня сиганул, и давай бог ноги! Мы уж стреляли вслед, да вот толку…

– И братца моего, дружка закадычного, тоже никто не видел, – сумрачно пробормотал папин денщик. – Как они на нас под Белой горой навалились, так я об нём больше не слыхал. По всему видать, с парой верных людей по другому делу ушёл. А может, где тайно хоронится. Я б сам так и сделал, если б за свою шкуру дрожал…

Энни, не скрываясь и никого не стесняясь, вновь шагнула ко мне, крепко взяв меня за рукав. Матвей покосился на нас, но не сказал ни слова. Молча сунул руку за пазуху и протянул мне записную книжку моего отца.

– Как вы нашли её? Я же…

– Захочешь чего спрятать, хлопчик, дык получше следы заметай. А то разворотил в углу всю солому, так и любой дурак найдёт!

В порыве благодарности я попытался обнять его, но старый казак отпрянул назад.

– От тока руками меня лапать не стоит, не невесту себе нашёл! Да и Аннушка, чего гляди, заревнует. Оно ж мне надо-ть?!

От дома старосты нам помахал рукой старик шаман. Рядом с ним сидели на корточках десяток курыканских охотников. У одного была перевязана голова, но, надеюсь, убить никого не убили.

– В дом иди, – предложил Матвей, как всегда не дожидаясь нашего ответа, первым разворачиваясь и шагая по улице. – Старосту местного взяли, может, он нам чего интересного поведать сможет? А нет, так мы его мужичкам на суд выдадим. Те церемониться не станут…

– Мы ещё будем разговаривать с этим предателем?! – праведно вспыхнула рыжая англичанка, прижавшись к моему плечу. – Чтоб я лопнула! Да он заслуживает только немедленного расстрела!

– Я пленных не стреляю, – подумав, тихо бросил бывший конвоец. – Мужики его завтра в город повезут, сдадут околоточному. Пущай им суды занимаются, а у нас своих дел полна коробочка. Али нет?!

– Каких дел? Разве мы не всё узнали про этих ваших Цепных Псов?

– Увы, мы почти ничего не знаем о гибели моего и вашего отцов, – сжимая её ладонь, напомнил я. – Кроме того, как минимум один негодяй остаётся на свободе. Он бежал, о его истинных целях нам тоже ничего не известно. Как и о роли китайских наёмников во всей этой истории. Матвей прав, у нас ещё очень много недоделанных дел…

– Хорошо, – неожиданно легко согласилась Энни, хотя кто не знает, какая она спорщица. – В любом случае, господа мужчины, я иду с вами до конца.

– А тебе не мало ли сегодня досталось, дочка?

– Ничего мне не досталось, одни угрозы! Неужели вы всерьёз думали, что эти двое решились бы причинить мне хоть какой-то вред? Майкл, они же цивилизованные люди, девятнадцатый век на дворе! Вы что?!

Я не ответил.

Матвей вообще не обернулся, только кулаки сжал до хруста.

– Вы же не думаете, что они меня… Это же была шутка! Пошлая и дурацкая, но всё же шутка! Ведь вы знаете, что цивилизованные европейцы не могут так поступать! Они просто давили на вас, но… не… я не знаю…

Голосок нашей спутницы становился всё тише и тише, а последние слова просто тонули в всхлипах, она практически повисла на моей руке.

Мне пришлось остановиться. Мисс Челлендер била истерика. Похоже, она изо всех сил пыталась обмануть саму себя, как-то укрыться от неприглядной реальности, но абсолютно не видеть очевидных фактов не получалось.

Ей невероятно повезло, что тот немец, быстро поняв и оценив уровень опасности, бросился в бега, даже не заглянув в дом старосты, где по-прежнему держали бедняжку.

У меня не было никаких сомнений в её страшной судьбе, не подоспей бы Матвей с курыканами и не поднимись волна народного гнева против захватчиков. Понимаете?!

Никто не любит оставлять свидетелей, а в политических играх такого рода ставки всегда слишком высоки, чтобы всерьёз думать о людях…

Мы шли долго. Просто потому, что мне в тот день крепко досталось. Во всех смыслах.

В уже знакомом доме старосты нас ждали. Старый шаман у ворот курил длинную трубку с самым вонючим табаком на свете. Один раз, случайно втянув дымок носом, я почувствовал лёгкое головокружение и пейзаж крепко заплясал перед глазами.

Отпустило, впрочем, столь же быстро, но тем не менее навеяло мысль о том, что же именно курит байкальский небожитель, беседующий с духами Высших и Низших миров…

Я усадил всё ещё всхлипывающую мисс Челлендер на простую скамью у окна, попытался напоить её холодным чаем, но ничего не вышло. От нервов бедняжка так клацала зубами, что едва не откусила край дешёвого фарфорового блюдца.

– Не так, однако, да-да, – шаман подошёл к тяжело дышащей англичанке, приподнял её лицо за подбородок, пристально посмотрел в глаза и вдруг резко влепил две звонкие пощёчины.

Если бы не спокойный Матвей, поймавший меня за шиворот, клянусь, я бы дал старому козлу сдачи промеж рогов! Но Энни лишь хлюпнула распухшим носиком и совершенно осознанно спросила:

– Что случилось?

– Злые духи, – широко улыбнулся старый шаман. – Я их прогнал, да-да! На, пей, хорошо будет, легко будет, однако!

Он достал ту же заветную бутылочку, и рыжая англичанка отважно глотнула прямо из горла. Не задумываясь, смело и от души.

Мы с Матвеем ожидали, что она хоть как-то отреагирует.

Ну там закашляется, выпучит глазки, попросит запить, как все нормальные женщины после доброго глотка непалёной водки, но наша скромница даже бровью не повела, словно просто хлебнула фруктового компоту в скромном пансионате для девочек. Это впечатляло-о…

– На. – Старый казак ткнул мне в грудь большой кожаной сумкой с двумя застёжками военного типа. – Немчура твоя так пятки салом мазала, что про всё на свете забыла. Я по-ихнему читать не умею, а ты навродь всем языкам обучен. Нет?!

– Только английскому, французскому, немецкому и, может быть, основам итальянского.

– Сойдёт, – решил он, откидываясь к стене и прямо на моих глазах выливая стопку водки в окровавленную дырку на черкеске.

Раздалось страшное шипение, перемежаемое скрипом зубов.

– Глянь своим научным взором, может, чего полезное вычитаешь, а?

Я раскрыл сумку, вытряхнув из неё кучу бесполезных вещей.

Как то: бельгийский револьвер с патронами в кобуре, коробку с письменными принадлежностями, десяток писем с российскими и иностранными печатями (видимо, дипломатическая почта), новенькую золингеновскую бритву и свежую, отпечатанную на плотной бумаге топографическую карту Российской империи.

Вы не поверите – типография, печать и все названия на немецком, но качество, разработка и детализация выше всяких похвал. Такое впечатление, что немецкие картографы знают нашу страну лучше, чем наши! По крайней мере, делают это профессионально.

Озеро Байкал было обведено в круг красными чернилами. Теперь понятно, почему они нас так легко нашли. Белая гора на Ольхоне давно была в сфере их интересов, и они отлично знали, что мы сюда придём. Этим, кстати, объяснялось и прекращение погони за нами. Когда они поняли, куда мы направляемся, то погоня просто потеряла смысл.

Последней из сумки выпали две пачки новеньких ассигнаций по три и пять рублей. Неужели фальшивки?

– Ну, с этим всё более-менее понятно, стандартный шпионский набор, сколько могу судить, – раздражённо пробормотал я. – А вот с письмами надо разбираться.

– Дык вот ты и разберись, тебе все карты в руки, – Матвей чуть привстал и крикнул кому-то в окно: – Заводи! Мы с ним тут по-свойски побалакаем!

Минутой позже двое матерящихся мужиков втолкнули в комнату трясущегося, бледного старосту.

– Убечь хотел, сукин сын! На селе говорят, чё тут его вешать надоть. В суде ить взятку даст да и уйдёт!

– А что ж, – раздумчиво поддержал бывший конвоец, едва держась на ногах. – Может, оно и верно будет. Чего до суда тянуть, мы и сами с усами. Веревка-то есть, а?

Лысый староста обвёл комнату глазами, подумал, взвесил все «за» и «против», а потом резко бросился в ноги мисс Челлендер.

– Спаси-сохрани, матушка-заступница! Век за тебя буду Бога моли-ить!

– Нельзя вешать людей, – подняла на нас холодный и очень нетрезвый взгляд дочь английского посла. Хотелось бы знать, когда она набралась?

– Храни тебя Господь за доброту, матушка-а!

– Повешение человека без суда и следствия есть дань варварству и диким традициям прошлого. Дядя Матвей, а дайте мне ружьё, я своими руками просто пристрелю эту мразь…

Старый шаман удовлетворённо кивнул и вновь протянул Энни бутылочку.

Наша грозная спутница хладнокровно отхлебнула и сползла вниз, сворачиваясь калачиком на лавке. До утра её светлость не беспокоить и не кантовать. Перепуганный староста после секундного замешательства кинулся ко мне:

– Не погубите, ваше сиятельство! Всё расскажу, ничего не скрою, ить меня ж враги отечества заставили-и! Ой, и не оставьте деток без отца, а жену вдовицею! По-ми-ло-сердствуй-те-е!

Пока он бился лысой башкой об пол, я, собственно, уже был занят другим.

Первое же письмо из сумки немца, открытое мной, было некой благодарностью от неизвестного, но явно высокопоставленного лица из самого Санкт-Петербурга.

– Поговорите вон с ним, – я рассеянно кивнул в сторону старого казака, зачем-то вновь вытащившего свой златоустовский кинжал. – Мне надо поработать с бумагами. Это срочно. Думаю, вы найдёте общий язык.

– Найдём! – важно подтвердил Матвей. – Иди-ка сюды, сучий потрох, мы с тобой об любви к Отечеству побеседуем…

Что там было дальше, не знаю и знать не хочу. Мне была нужна тишина, поэтому я молча ушёл в соседнюю комнатку, сел там на низенькую кровать под иконами и углубился в чтение. Истошный визг предателя-старосты казался неким фоном, на котором перед моим внутренним взором разворачивались совершенно другие события.

Эпистолярный жанр обволакивал…

«Деньги будут отправлены на ваши личные счета в Цюрихе и Вене. Поймите, Россия откровенно тяготится своими огромными территориями в Сибири и Забайкалье. В казне не хватает средств на освоение этих земель, а постоянные траты ослабляют государство. Наш государь Александр, быть может, и склонен к некоторой тирании и следованию имперским традициям, но и он не может не понимать, сколь не велика эта ноша и сколь непосилен груз…»

Понимаете?!

«Мы были бы весьма благодарны вам, если бы отчёты об операции были более развёрнуты. Все понимают, что неопределившийся Китай на прямую агрессию против Российской империи вряд ли способен. Казачьи части оказывают слишком большое и жёсткое сопротивление на местах. И более того, сами китайцы способны выступить на нежелательной для нас стороне! Что, если они предпочтут дружбу с Россией?»

Почему нет, подумал я. Двуглавый российский орел традиционно смотрит в обе стороны: и на Европу, и на Азию. И кто знает, быть может, именно на азиатском направлении у нас куда больше перспектив…

«Однако изменение государственной политики не всегда связано с большими военными действиями и серьёзными финансовыми тратами. Иногда бывает достаточно убрать с шахматной доски всего одну фигуру, чтобы навеки и категорически изменить соотношение сил. Вопрос лишь в том, какая это фигура…»

Вот здесь я отложил переписку немецкоподданного господина фон Браунфельса (надеюсь, у него есть и настоящее имя) с неизвестным корреспондентом.

На письмах стояли штампы и печати российской дипломатической почты, а если я правильно помню законы своей же страны, то пользоваться её услугами могли все армейские чины от полковника и выше, все статские и титулярные советники, дипломаты или послы, члены правящего дома и императорской семьи.

То есть разброс был настолько велик, что искать адресата можно было годами.

Главное, что мне удалось выяснить, так это тот непреложный факт, что в окружении русского императора Александра есть люди, искренне считающие Сибирь обузой для России и готовые продать её кому угодно.

Но, разумеется, из тех, кто готов заплатить устраивающую всех цену. Основным раздражителем предполагался Китай. Основными покупателями (бесхозной, по их мнению!) земли выступали почему-то Австрия и Великобритания.

Ну вот как, как? Им-то какое дело? Где Англия и где Алтай?!

Причём именно Лондон, кажется, и нанял некую группу лиц для точечной дестабилизации политической обстановки в данном регионе. Но страшнее всего, что эти люди искренне считали великого царя Александра неизбежной, но вполне устранимой помехой. А через два или три письма моё сердце невольно замерло…

«Мы искренне благодарны вам за устранение с нашего пути очередного Цепного Пса.

Невероятно, что эти люди, несмотря на официальный запрет их деятельности, суровые преследования по закону Российской империи, явное неприятие общественностью, тем не менее до сих пор как-то вмешиваются в наши планы.

Вы обещали мне, что после смерти старого пса его щенок не дерзнёт взяться за дело отца. Тем не менее нам известно, что он лично встречался с самим Александром. Детали их разговора неизвестны, но есть информация, что мальчик отправился в Сибирь. Вы получили достойную сумму, чтобы он там и сгинул…»

На этом месте у меня задрожали руки и горло пережал ком. Щенок – это он о ком?

Я давно разучился плакать. И да, я почти не реагирую на боль.

Поверьте, тот, кто не один раз работал «мальчиком для битья» в английских клубах для боксирующих джентльменов, точно знает, что такое больно. Поверьте!

Все синяки, ссадины и пинки, которыми меня награждали за последние двое суток, ничего не значат в сравнении с тем, сколько я огребал в годы юности.

Но сейчас главное то, что неизвестный отправитель знал обо мне слишком много и прямолинейно заказывал моё убийство, в боязни, что я могу пойти по стопам отца.

Щенок, вы говорите? Я услышал. Хорошо, пусть так.

Я покосился на тяжёлый серебряный браслет с головой собаки. Вы подзадержались, господа, я вырос. Цепной Пёс начинает скалить зубы…

– Матвей, Энни, мы возвращаемся в Санкт-Петербург!

Наверное, не стоило так кричать из соседней комнаты, кто бы мне столь же дружно орал в ответ? Да никто, конечно, никому оно не упёрлось.

Я вернулся в горницу как раз тогда, когда мужики выводили старосту. Шаман всё так же сидел в углу и, кажется, так накурился, что беседовал с духами уже где-то очень далеко.

Энни всё так же сопела на лавке и, по большому счёту, говорить я мог только с папиным денщиком. Кроме него, никого вменяемых не было…

– Что интересное нашёл, твоё благородие? А то орёшь, как попадья на сносях!

– Вы не понимаете, – торопливо начал я, размахивая перед его носом пачкой недочитанных писем, – это должно быть срочно доставлено в Петербург! Тут вся правда, все доказательства заговора, нам надо срочно ехать! Это надо показать царю!

– А оно ему так уж интересно? – тихо спросил Матвей, потом закрыл глаза и поплыл с лавки вбок.

Я недоумённо склонился над ним.

– Много крови потерял, однако, – вынув трубку изо рта, равнодушно сообщил старик шаман. – Сейчас поедет – совсем мёртвый будет, да-да! Лечить надо, духов просить, обряд надо, да…

– Врача ему нормального надо, это всё серьёзно, – прорычал я, делая попытку в одиночку поднять этого бородатого мамонта. Бесполезно, ещё чуть-чуть – и надорвался бы…

– Найдёшь, зови, познакомлюсь, однако, – важно согласился со мной старик, крикнул кому-то на улице, и двое рослых охотников-курыканов помогли мне перетащить могучего Матвея на кровать. Не скажу, что он не сопротивлялся, но нас было больше.

Врача, доктора, лекаря, костоправа, фельдшера или хотя бы ветеринара на селе, разумеется, не было. Просто не было, как факт, как данность, как реальность этой жизни!

Я проклял всё на свете – русские расстояния, русскую систему медицинского обслуживания, чисто русское отсутствие банальных медикаментов, а если бы Матвей не пришёл в себя, то, пожалуй, и его бы до кучи. Почему нет?!

Слава тебе Господи, бывший конвоец кое-как приподнял голову, поманил меня и тихо прошептал на ухо:

– На денёк-другой задержимся, потом нагоним.

– Но вы же не сможете идти.

– А один пойдёшь – я тя и мёртвым достану, с коня спущу да по ушам надаю, ясно?!

И вы знаете, даже несмотря на то, в каком состоянии находился этот бородатый грубиян, я всё равно почему-то ему поверил.

– Хорошо. Задержимся на неделю, пока вы не встанете на ноги. В конце концов, если сейчас планы наших противников провалились, то несколько дней уж точно ничего не решат. Никто у нас Сибирь не отберёт. Да пусть только попробуют!

Матвей благодарно пожал мне руку и вновь провалился в забытьё. Вот просто растянувшись в полный рост на руках поддерживающих его курыканов. Старый шаман пустил ему длинную струю дыма в нос. Вроде как анестезия.

– Спать будет, однако.

Все обернулись ко мне как к главному.

Я прокашлялся и взял командование на себя. В конце концов, это было не сложней, чем управляться с двумя десятками своенравных оксфордских студентов на очередной лекции по классической британской литературе.

Поэтому, как вы понимаете, описание моего житья в забытой Богом русской деревеньке, с чудесным названием Малая Дыра, вблизи священного озера Байкал, будет сухим и однообразным. Судите сами.

Я и мисс Челлендер были поселены всё в том же доме старосты.

Кстати, насчёт жены и детей этот мерзавец нагло врал, никого у него не было. Сам староста на следующее утро был отправлен под конвоем двух дюжих мужиков на телеге в ближайший губернский городок, в двух днях пути. Сопроводительное письмо, детально описывающее все его преступления, я написал лично.

Бывшего конвойца забрал к себе в стойбище вождь курыканов. Тот самый охотник со шрамом через всё лицо говорил, что подрался с медведем. Я так понимаю, что вождь начал первым, но во втором раунде мишка перевел бокс в греко-римскую борьбу и вышел победителем по очкам. Вождь до сих пор ищет его в тайге, чтобы продемонстрировать шрамы и взять реванш. Я бы на его месте не рисковал, медведь наверняка тоже подготовился…

Старый шаман обещал за два-три дня поставить нашего казака на ноги проведением каких-то древних обрядов по изгнанию духов и лечением редкими таёжными травами.

Но судя по тому, как усиленно хитрый дедушка прикладывался к своей бутылке, одними лютиками всё не ограничится. Да и без разницы, лишь бы помогло!

Курыканские охотники действительно не потеряли ни одного из своих, потому что били из засады и врукопашную не лезли. А вот на селе, как я помню, хоронили четверых мужиков и ещё шестеро-семеро были серьёзно ранены. Это реальная цена, честная цена за кровь и свободу.

Да, в общей сложности за ту битву у села и недавний общий махач наши полностью положили почти весь китайский гарнизон – двадцать восемь человек, ещё четверо сдались, и вроде бы двое бежали в тайгу.

Гласом народа пленных решено было использовать как рабочую силу на починке дороги, а беглых ловить никто не стал. Мне сказали, что следы их ведут к болотам, а это места гиблые, оттуда никто не возвращается. Да и нет у них такой традиции, наоборот, встретил беглого каторжанина – помоги хлебом, это по-христиански…

Трупы прочих закопали подальше от села в одной общей могиле. Новенькие винтовки мужики разобрали себе, одну я тоже успел прихватить для Матвея. Только-только с армейских складов, пристрелянные, заводы Энфилд, производство Великобритании.

Последнее не особо удивило, мы ведь продаём своё оружие по всему свету, даже тем, кто воюет против нас. А уж Китай насыщен английским и французским оружием вообще сверх всякой меры. Как, впрочем, и большинство стран Азии. Хотя сами британские войска полностью перешли на американское оружие, но надо же куда-то деть свои запасы…

Золотые монеты, взятые мной в пещере Белой горы, я спрятал под моей периной в доме старосты. Немецкий агент, спасая свою шкуру, бежал с такой скоростью, что бросил практически всё – сумку, оружие, бумаги, документы, деньги. Прыгнул в седло и исчез!

Естественно, ему уже не было никакого дела до золота Цепных Псов. Однако тот факт, как легко он со всем этим расстался, бросив на произвол судьбы своего напарника, говорил об огромном опыте выживания этого страшного человека, Фридриха фон Браунфельса. По крайней мере, именно так он подписывался. Но опытный шпион имеет десятки имён…

Несомненно, это был профессионал с большой буквы, умел проигрывать, знал, когда и чем стоит рисковать, явно не трус, но второй раз возвращаться сюда с большими силами просто не станет. Никакого смысла в этом нет. Однако, что куда хуже, так это одно из последних писем.

«Наш молодой друг в Санкт-Петербурге просит позволить ему самому разрешить возникшую ситуацию. Учитывая склонность к азартным играм и большие траты, считаю возможным продолжить финансирование его пороков.

Император России не должен быть убит рукой иностранца. Это привело бы к невероятному усилению патриотизма в среде простого народа и ещё большему сплочению нации вокруг трона Романовых.

Только свой, русский человек, приближенный ко двору, имеющий влияние и определённые позиции, может исполнить намеченное. Он станет мучеником новой эпохи.

Его будут так яростно ненавидеть, что в конце концов начнут любить. Из трёх наиболее подходящих претендентов я бы рекомендовал остановиться на кандидате Х…»

Письмо было написано на немецком и отправлено дипломатический почтой из Лондона. То есть некий высокий чин в британской палате лордов обращался к своему немецкому коллеге с вполне ясной и внятной просьбой.

Никаких намёков, полутонов, эзопова языка, всё конкретно и внятно – речь идёт о физическом устранении царя Александра, государя и самодержца великой Российской империи. Ни больше ни меньше, а именно так – спланированное цареубийство!

Я был абсолютно уверен, что тот скромный чин в русской тайной полиции снимет с меня все обвинения за одно предоставление его ведомству этих документов! То есть, как ни верти, но нам действительно срочно надо возвращаться в Санкт-Петербург. И более того, я абсолютно уверен, что и наш знакомый немец отправился туда же.

Предупредив мисс Челлендер, проводящую два последних дня в тихих прогулках к далёкому берегу озера Байкал с питьём воды и успокоением нервов, я выпросил себе лодку и сам на вёслах отправился в стойбище курыканов.

Грести я умею, опыт есть, погода была замечательная, хотя местные и обещали, что через пару-тройку дней задует тот самый баргузин – и волны будут подниматься на сажень, а Байкал станет смертельно опасен для любого рыбака.

Но пока над головой играло осеннее солнце, в небе кружились белые облака, свежие брызги обжигали лицо, и я гордо распевал шальные строки Роберта Бёрнса:

– И какая нам забота-а, Если у межи, о-о! Целовался с кем-то кто-то Вечером, вечером, вечером во ржи-и!

Байкал словно бы прислушивался к стихам бессмертного шотландского поэта, подбрасывая мою лодку весёлой волной. Я чувствовал, что влюбляюсь в Сибирь.

Здесь всё было иначе, не как в Петербурге или батюшкином поместье, даже не так, как во всей той части России, что мне довелось объехать. Нет, предгорья Большого Камня или Урала, как его называют русские казаки, сама природа, дикая первозданность этих мест вызывала в душе совершенно иные, доселе незнакомые ощущения.

Свобода от края неба и до края, не на размах рук, а на весь взор, куда не кинь!

И люди здесь были такие же свободные – как местные народы, так пришедшие сюда русские. Казалось, что первое слово, слетевшее с их детских уст, было не «папа» или «мама», не «дай» и «хочу», а – «воля-я…»

Я не мог не отметить той разницы, с которой относились поселенцы к иноверцам. Британия загнала бы их в покорность огнём и мечом, заставляя под страхом смерти принять превосходство английского образа жизни.

Именно так мы «цивилизовали» Новый Свет, Индию, Китай, другие страны Африки и Азии. Почему же русские поступали иначе? На землях русской Сибири больше не продавали женщин в рабство за вязанку шкур. Дети всех народов могли учиться в русских школах и обладали всеми гражданскими правами подданных Российской империи, отнюдь не считаясь людьми второго сорта. Более того, иноверцы часто достигали больших карьерных высот как военные, ученые и поэты…

Русские принесли всей Сибири мир на кривом клинке казачьей сабли, и теперь местные народы, узкоглазые и черноволосые, гордятся русскими фамилиями, именами и отчествами. Воины Ермака честно женились на местных женщинах, а их дети создавали новую породу жителей древнего края.

Я видел, как эти буряты, уйгуры, курыканы, алтайцы и прочие готовы умереть за Россию! Почему такого не получилось у цивилизованной Великобритании? Почему были вечные бунты в Индии, Афганистане и других колониях? Мы же умнее, цивилизованней, образованней, лучше и всегда точно знаем, как надо жить…

На противоположном берегу меня встречали шумные дети курыканов. Мисс Челлендер ещё перед моим отплытием посоветовала купить на селе пряники и пироги, так что моё прибытие действительно оказалось для детей настоящим праздником.

Собственно, это было единственное, чем я мог отблагодарить их отцов за добровольное участие в той битве у сарая. Теперь мне улыбался каждый встречный, меня приглашали в дом, хлопали по плечу и даже называли «тихим белым медведем, который шибко больно дерётся, однако!».

По крайней мере, именно так перевёл мне старик шаман, когда маленькая Айгуль, уже не прихрамывая, за руку ввела меня в его жилище.

– А где Матвей?

– Борется, однако. Да-да!

Старик откинул одну из кучи шкур, валявшихся в углу, и я увидел папиного денщика с закрытыми глазами и какой-то палкой в зубах. Матвей тяжело дышал через нос и сжимал челюсти так, что отчётливо был слышен хруст дерева. Не знаю, чем его так накачали, но…

– Он нужен мне. Нам необходимо отправляться в столицу.

– Куда, да? В большой город хочешь идти, в Читу? Нельзя ему, однако. Слабый, как новорождённый волчонок.

– Вы не понимаете. Не в Читу, в Санкт-Петербург. Это столица всей Российской империи.

– Помрёт, однако! Ещё две луны ждать надо, духи говорят…

– Но царь Александр в опасности!

– Тогда не помру, – демонстративно выплюнув изжёванную палку, объявил этот бородатый симулянт. – Вот ещё разок отхлебну целительного настоя на травах и спирту, а потом в седло, и хоть через всю Россию-матушку галопом!

– Матвей, вот как вам не стыдно, – горько выдохнул я. – Мы же с Энни беспокоимся за вас, волнуемся, думаем, вы здесь валяетесь, едва дыша от потери крови, а вы…

– А чего я? – вылезая из-под шкур, старый казак быстренько переглянулся с курыканским шаманом. – Я ж тут чуть не помер, ей-богу! Вот кабы не дедушка Айгуль, храни её Господь и пошли жениха хорошего, вот сдох бы, аки пёс подзаборный! Веришь ли?

– Верю. Так вас оставить тут на долечивание? Потому что мы с мисс Челлендер завтра уезжаем в столицу. Пишите нам!

– Ты издеваться, что ли, надо мной решил, твою мать, твоё ж благородие?!

Матвей в один миг встал рядом со мной и поднял меня за грудки одной рукой.

– Вместях идём, и никак иначе! Будешь спорить, я те… не доводи до греха, хлопчик…

– И в мыслях не было, – удовлетворённо прохрипел я. – Собирайтесь, завтра выступаем.

Бывший конвоец опустил меня на землю, крепко обнял, расхохотался и бросил шаману:

– Накрывай стол, братка! Отобедаем, да мне пора и честь знать. Вишь, труба зовёт. Царь-государь в опасности!

– Бывает, однако, – философски согласился узкоглазый прохиндей. – Оленя кушать будем, рыбу кушать. Голодным нельзя из дома уходить, да! Духи хозяина не простят. Байкал не простит, да-да…

Возможно, не буду спорить. У них тут свои традиции, свои взгляды, свои заморочки, а мне с моим британским воспитанием даже вмешиваться не стоит. Главное, что папин денщик здоров и что он с нами. А уж какие лесные духи (алкоголь или травы) подняли его на ноги, это дело десятое…

Мы вернулись вечером на той же лодке, вдвоём. Грёб, правда, я. Матвей сказал, что мы можем взять лошадей в селе, а местные потом заберут наших коней у шамана, и всё будет честно. Подобное считается в порядке вещей между друзьями.

Но вот если мы сверх положенного задержимся, то вполне возможно, что местные задумаются, а чего им нас тут кормить? С какого перепугу? Китайцев нет, староста в тюрьме, мы своё дело сделали, так не пора бы всем и по домам?

Я с ним даже не спорил, более того, мне вполне была понятна такая простонародная логика. Согласитесь, для абсолютно подавляющего большинства человечества всех стран и народов любая благодарность не может быть вечной.

А это значит, как говорит русская поговорка, «Даже самым дорогим гостям бывают рады дважды». Мы действительно загостились, нам пора…

Наутро следующего дня наша героическая троица верхами покидала тихое забайкальское село. Нас ждали другие дороги и другие приключения. Золото Цепных Псов, на которое, как мне казалось, я имел некоторые права, гарантировало нам роскошный проезд в столицу высшим классом.

Однако, как только мы достигли первой железнодорожной станции, я последовал советам более опытного в таких делах конвойца. В конце концов, он знал эту страну лучше, чем я, выпускник Оксфорда. Мы поехали верхами, тихо, не привлекая к себе лишнего внимания…

Я не буду утомлять неподготовленного читателя всеми перипетиями и деталями нашего возвращения. Скажу лишь, что мы ни разу не столкнулись с теми упрямыми преследователями, которые буквально ни на шаг не отставали от нас в недавнем прошлом.

Тот страшный «неверный» казак, дальний родственник нашего Матвея, словно сквозь землю провалился, китайские наёмники тоже носу не показывали, а про сбежавшего германского подданного мы все уже и думать забыли. Как, надеюсь, и он о нас. Но вряд ли…

В любом случае, в определённый день и час на улицах русской столицы появились совершенно обычные люди – старый казак с дочкой в простом платье и молодой человек в одежде разнорабочего. Ничего примечательного, ничего необычного, всё как у всех…

Мы все шли разными улицами, в указанный час сошлись у знакомых ворот графа Воронцова и, дождавшись темноты, постучались в дом. Не буду врать, сначала нас туда просто отказались впускать, обозвав нищими побродяжками.

И только после того, как бывший конвоец клятвенно пообещал (Аннушка, закрой уши!) оборвать лакею все детородные органы, порезать на пятаки и ему же скормить, – ворота мигом распахнулись!

Армейский генерал в отставке Павел Павлович, в домашнем халате, с заряженным пистолетом, встречал нас на пороге.

– Господи, боже мой… Мисс Челлендер! Мишенька! Матвей, старый вы чёрт, живой?!

Он поочерёдно обнял всех нас, по-отечески расцеловав в обе щеки.

– Что за маскарад? Как вы справились с заданием императора? Но прошу всех в дом, господа, и я не дам вам уснуть, покуда вы всё мне не расскажете… Эй, там, приготовить комнаты и горячую воду моим гостям! А потом за стол!

Вы не представляете, какое это счастье – после двух недель дорог, пересадок, ямщицких кибиток и болтания в проходящих поездах – элементарно побриться.

Должен признать, что добрейшей и благороднейшей души человек, соратник моего отца, генерал Павел Павлович Воронцов вновь принял нас, как принимают родню.

Быть может, потому, на миг расслабившись и потеряв бдительность, я рассказал ему всё. Если б я только мог знать тогда, к чему приведёт моя беспечная откровенность…

Старый граф хотел знать всё! Матвей и Энни давно разошлись по своим комнатам, а мы всё сидели в его кабинете на втором этаже, при горящих канделябрах, у камина, за накрытым столом, с отличным французским коньяком, самоваром, чёрной икрой и горой свежего фигурного печенья. Разговор был долгим, обстоятельным и очень эмоциональным.

Павел Павлович периодически вскакивал с места, обнимал меня или в гневе бил кулаком по столу. Глаза бывшего военного просто пылали, а каминное пламя придавало им отблеск пожаров турецких крепостей.

Он засыпал меня кучей вопросов, причём отмечу, золото Цепных Псов и могила Чингисхана интересовали его в самую последнюю очередь. Этот человек действительно был настоящим боевым генералом, героем, прошедшим свой путь к золотым эполетам через кровь и смерть всех походов, сражений и войн.

Не при штабе, корпя над картами, и не адъютантом, подающим чай какому-нибудь превосходительству, а не сходя с седла, личным примером поднимая в атаку бойцов, получая больше ран, чем наград, и ценя честь выше славы!

Неудивительно, что я рассказывал ему в деталях, числах и всевозможных подробностях обо всём, что с нами происходило. Особенно важным Павел Павлович счёл не наши достижения, а то, что мы не сумели довести до конца.

– Враг с отрезанной головой лучше! – наставительно напомнил он. – Сербы и черногорцы всегда так говорили, а вы упустили своих самых опасных противников…

Увы, кровный враг нашего Матвея, страшный янычар из Турции, тот самый, кто преследовал меня аж от самого Лондона, бесследно исчез с нашего пути в безвестной прибайкальской деревеньке. Мужики говорили, что его отослал тот самый француз, «перпиньонский мясник», куда – неизвестно, зачем – кто ж их ведает?!

Немецкий резидент в России, господин фон Браунфельс (если это, конечно, его настоящее имя) тоже сумел бежать от нас, а ведь именно он и мог быть главой заговора. Но тем не менее, я почему-то был уверен, что хоть он, конечно, важная и даже ключевая фигура, но кто-то выше им управляет.

Отторжение сибирских земель от Российской империи с помощью поднимающего голову Китая – это не однодневная, сложная и долгая затея. Да и сами китайцы, впрочем, за такую услугу будут обязаны вечно находиться под протекторатом Великобритании, Франции и Германии. Я даже выложил на стол одно из последних писем фон Браунфельса.

«Примите мои искренние сожаления о вынужденной смерти сэра Эдварда Челлендера. Тем не менее прошу понять, что на тот момент у нас не было иного выхода. Мёртвый посол был гораздо полезнее для нашего общего дела, чем живой. Он слишком любил свою дочь, вследствие чего мог совершить немало опрометчивых шагов в отношении нашего акта возмездия Цепным Псам. Обещаю, что в свой срок и час виновные в его смерти понесут заслуженное наказание…»

– Вы думаете, они убили сэра Эдварда Челлендера только потому, что он собирался убить вас? Но это же абсурдно, друг мой…

– Мне тоже так казалось, – согласился я, разомлев от коньяка, каминного тепла и давно забытого ощущения абсолютной безопасности. – Думаю, никто не хотел его смерти, но сэр Эдвард сам перешагнул некую грань, назначив мне встречу в своём доме в присутствии государя. И серьёзно сглупил, угрожая мне оружием.

– Хм, то есть, где бы потом ни нашли ваше тело, уже сам царь Александр потребовал бы самого тщательного расследования!

– И посол наверняка бы всех сдал при первом же допросе с пристрастием, – добил я.

– Да, выбивать правду у нас умеют. Англичанин не продержался бы и дня в казематах Петропавловской крепости. А наш добрый государь имеет хорошую память и очень не любит, когда гибнут его подданные. Вы правы, он бы этого не простил.

Я отхлебнул коньяка, зажмурил глаза, чувствуя, как жгучий огонь обволакивает сознание, и наконец решился:

– Боюсь, что некими силами Европы принято решение убить нашего царя Александра. И нити ведут к людям, стоящим в непосредственной близи русского трона…

– Это невозможно! – горячо воскликнул граф Воронцов. – Михаил, поверьте мне, император очень неглупый человек, те, кто его охраняет, лучше вас и меня знают свою работу. Я видел их в действии на Балканах и в Азии, каждый из них, не задумываясь, отдаст свою жизнь…

– Я знаю. Я ни на миг не сомневаюсь в их профессионализме. Но что, если рядом с императором есть человек, готовый на всё? Что, если в его ближайшем окружении находится предатель, на которого даже невозможно подумать?

– Нет! – уверенно объявил граф Воронцов. – Прошу простить мне мой пыл, но я совершенно убеждён, что никто во всей России не может желать зла царю-освободителю!

– Но эти письма…

– Мишенька, – вздохнул он, – простите, что говорю с вами таким тоном, но сын моего боевого друга – и мой сын тоже. Ваш отец уже заплатил своей жизнью за странные игры в тайный орден каких-то потомков опричников. Вот и ваши рассказы о Байкале, пещерах и золоте, это же…

Кажется, я покраснел от обиды, и Павел Павлович сменил тон:

– Нет, я вам верю! Я ни на миг не сомневаюсь в вашей правоте. Но заговор против государя от лиц из его ближайшего окружения… Это столь театрально, банально и напыщенно, что даже уже не смешно!

Я не стал спорить, просто не видел смысла. Лишь попросил при первой же возможности организовать мне встречу с царём Александром. А если он очень занят и не может меня принять, то тогда хотя бы с тем тихим чином из тайной полиции, Пятого отделения, – что угодно, не знаю, но мне крайне важно, чтобы все привезённые документы и письма попали в нужные руки.

В конце концов, кто я такой, чтобы разбираться во всех хитросплетениях политики? Скромный филолог, до сих пор не закончивший свою научную работу о бессмертной звезде английской поэзии Джоне Китсе. Собственно, именно этим я и должен заниматься.

Да, я ношу серебряный браслет ордена Цепных Псов, но это же… несерьёзно, верно? Просто дань памяти отца и естественное нежелание хоть как-то отказывать в последней просьбе моему умирающему родителю. Вы готовы осудить меня за это?

И пусть где-то в полудикой Сибири меня жёстко переклинило и мой дух стал духом великого воина на защите царского трона. По крайней мере, мне так казалось. Впрочем, не мне одному, Энни с Матвеем тоже подхватили эту странную бациллу…

Однако же сейчас, когда находимся мы в столице Российской империи, в блистательном Санкт-Петербурге, центре цивилизации, где на каждом углу стоят жандармы, где порядок на улице обеспечивается обширными силами полиции и каждый человек готов с кулаками броситься на чужака, склоняющего его к государственной измене и предательству Родины… О чем беспокоиться?

Нет, поверьте, я отнюдь не идеализирую жителей русской столицы. Они разные. Но понимаю, что за царя в единодушном порыве поднимутся столь многие, что господину фон Браунфельсу нечего ловить в этих водах…

– Конечно, наш государь спокойно разъезжает по Санкт-Петербургу без охраны, – после долгого-долгого обоюдного молчания нарушил тишину Павел Павлович. – Его с трудом удаётся уговорить на сопровождение хотя бы двух-трёх конных конвойцев, но и тех без огнестрельного оружия. Это его принцип! Александр не боится собственного народа, и народ любит его. Я готов поверить в любые политические интриги, в попытку отторжения у России части сибирских территорий, в возможное китайское вторжение, но в заговор против императора, увы, нет…

– Возможно, эти люди выдают желаемое за действительное, – согласился я, прикрывая ладонью свой бокал, мне на сегодня достаточно. – Однако было бы очень интересно знать, а кто этот таинственный «друг по переписке»? С кем общались иностранные резиденты, кто из приближённых ко двору лиц мог писать такие вещи? Ведь за одно хранение подобных писем человека можно обвинить в государственной измене.

– Это серьёзный вопрос, и обвинение серьёзное, – согласился старый генерал. – Я бы не дерзнул тревожить по этому поводу самого государя. Но в соответствующие службы сообщить обязан. Тем более что вы вернулись и вас ждут.

Я вновь вспомнил того невысокого приятного чиновника, который проводил мои допросы. Несмотря на то что он ни разу не повысил голос и его манеры были безукоризненно вежливыми, в глазах этого человека чувствовалась стальная воля. Таких людей можно пытаться согнуть, но нельзя сломать, а рисковать становиться на их пути я бы не посоветовал никому.

Жизни царя Александра ничто не может угрожать при такой защите. Но, как известно, сталь защищает почти от всего, кроме предательства. Мне не давал покоя этот таинственный адресат Фридриха фон Браунфельса. Тем не менее и алкоголь сделал своё дело, голову окутал прозрачный коричневый дурман, посему через некоторое время я оставил своего гостеприимного хозяина и отправился спать.

Как помню, граф ложиться даже не собирался. Павел Павлович лишь потребовал от слуг принести ему бумагу и чернила, а также заново разогреть самовар. Железный старик, сейчас таких больше нет, ушедшая эпоха…

Утром, довольно поздно, часов в десять, меня разбудил Матвей. Причём без обычных, в его духе, «зверствований» – обливания водой, сдёргивания одеяла, стряхивания меня за ногу с постели на пол. Просто похлопал по плечу и сказал:

– Вставай, хлопчик. Пришли за тобой!

– Кто… чего? Кто пришёл, кому я нужен?

– Ну, вот не мне точно! А пришли два офицера из Петропавловки. Собирайся, давай, арестант, тюрьма по тебе плачет!

Я вскочил, словно подброшенный пружиной, так резко, что едва не заехал ему головой в подбородок. Через три минуты, со спартанской скоростью, я был умыт, выбрит, одет и полностью готов к даче показаний.

– Как мисс Челлендер?

– Внизу уже твоя зазноба, – насмешливо повёл бровью старый казак. – В коляске сидит, тебя, охламона, дожидается.

– Почему это охламона?

– А вот как перестанешь девице голову морочить, сам поймёшь.

Большего я от этого бородатого мамонта добиться не смог. Матвей явно был не в духе, может, не выспался, может, старые раны ещё давали о себе знать. Он же никогда не жаловался и не ходил к врачам, говорил, что на нём, как на собаке, всё заживает.

Но это ведь ненаучно, нельзя так бездумно относиться к своему здоровью. Хотя если вспомнить мои юношеские заработки в боксёрских клубах, так, как говорится по-русски, чья бы корова мычала…

Внизу, у входных дверей, граф Воронцов, в простом военном мундире без орденов и регалий, о чём-то беседовал с молодым нарядным офицером. При виде меня тот сразу смутился, по-военному отдал честь и пригласил сесть в крытую коляску, запряжённую двумя лошадьми. Мисс Энни Челлендер уже сидела там, теребя в руках кружевной платочек.

– Езжайте, Михаил, – на прощанье пожал мне руку старый генерал. – Моё присутствие не сочли необходимым, но не волнуйтесь, я всегда буду рядом. Ваш отец мог бы гордиться таким сыном, идите и расскажите им всё, что вчера поведали мне. Уверен, что государь развеет ваши сомнения.

– Мы едем к царю Александру?

– Нет, – кратко ответил тот же офицер и ещё раз жестом попросил меня занять место в коляске. Я подчинился.

Павел Павлович помахал мне рукой. Двое офицеров верхами сопровождали нас по пути к Зимнему дворцу. Погода была прекрасной для здешних мест. Воздух по-осеннему свеж, в небе тучки, но сквозь них проглядывало солнышко, чьи лучи словно бы спешили успеть одарить нас последним теплом и лаской.

С утра прошёл лёгкий дождик, и лужи хрустальными брызгами разлетались из-под наших колёс. Конские подковы выбивали искры из мостовой, прохожие улыбались, даже суровые дворники-татары приветствовали нас короткими поклонами, взяв метлу «на караул».

Это было и немного смешно, и невероятно трогательно. А я всё смотрел по сторонам, уныло размышляя о том, что фактически любое окно любого дома на Невском проспекте могло стать лежбищем для хорошего стрелка.

И этот таинственный охотник, пользуясь совершенным оружием, способен за сто шагов, навылет, поразить движущуюся мишень. Казачий эскорт просто бы ничего не сумел сделать. Да конвойцы и не предназначены для защиты государя от случайного выстрела.

Прямое нападение какого-нибудь маньяка (или двух, трёх, десяти, выскочивших с ножами из толпы) они, разумеется, остановят. Более того, раз уж я видел, как дерётся один Матвей, то четверо конвойцев, пожалуй, смогли бы одними кинжалами остановить и полусотню врагов, давая возможность самодержцу спастись. Но одинокий выстрел из ниоткуда…

– Энни, как вы?

– Прошу прощения, сэр, – не сразу откликнулась она. – Что вы имеете в виду, спрашивая, как я?

– Я знаю, почему был убит ваш отец.

– И разумеется, в этом замешаны вы?

– Не совсем так, – смутился я. Казалось, все наши дороги, чувства, пережитые опасности, ужасные приключения были забыты ею, как пустой сон.

– Ваш отец, несомненно, приложил руку к смерти моего. Но дело не в этом. В мои руки попала переписка того самого немца, что хотел отдать вас… ну…

– Продолжайте.

– Из его писем некому высокопоставленному лицу, близкому к трону царя Александра, следует, что сэра Эдварда Челлендера убили только для того, чтобы замести следы. Некто в окружении русского царя дал такой приказ, и вашего отца убрали, словно шахматную фигуру с доски.

Она опустила взгляд.

– Простите.

– Вас не за что прощать, Майкл…

– Я не хотел сделать вам больно.

Энни Челлендер молча протянула руку и сжала мои пальцы. Наверное, это был самый красноречивый ответ. Теперь она точно знала, что я невиновен в таинственной гибели её отца, но тем не менее это рукопожатие говорило о том, что именно я обязан найти виновных.

Найти и наказать. Потому что в другой суд она не верит, и если не получит своего по праву, то сама возьмётся за оружие. Не знаю, чего здесь больше – английского робингудства или русской пугачёвщины. В любом случае, главное, что я понимал её, а все детали не были столь уж важны…

Примерно через час или чуть меньше мы остановились у одного из парадных подъездов Зимнего дворца и были торжественно переданы с рук на руки дежурным офицерам. Нас сопроводили через длинные коридоры в дальнее крыло, где мне навстречу с тонкой улыбкой вышел тот самый чин, что вёл моё дело с самого начала.

– Рад видеть вас живым и здоровым, Михаил Николаевич! Или теперь вы предпочитаете более официальное – граф Строгов-младший?

– Как вам удобнее, – кивнул я, принимая его руку.

– Мисс Челлендер?! Искренне рад. Государь всегда спрашивает о вас. Он будет очень рад вашему возвращению. Вы не сочтёте обидой, если сначала мы поговорим с вашим спутником?

– О да, разумеется. Мужской разговор. Мне выйти?

– Нет-нет, вы отнюдь не мешаете. Я обещаю непременно принять к сведению и ваше мнение. Присядьте. Если угодно, могу приказать подать вам чаю?

От чая дочь английского посла отказалась, скромно присев на тёмное кресло в углу комнаты. Высокий чин разложил бумаги на столе, сунул руку во внутренний карман, достал серебряные часы на цепочке и, откинув крышку, чуть поморщился:

– Разумеется, я доложил государю о вашем возвращении. Но на сегодня его день плотно расписан. Тем не менее при нашей беседе должно присутствовать ещё как минимум одно официальное лицо, пользующееся его доверием. Мне жаль, что князь опаздывает. Но, увы, это уже привычка, он всегда заставляет себя ждать ровно пять минут, ни больше ни меньше.

Я чуть наклонил голову. В Лондоне подобные мелочи даже не сочли бы достойными упоминания. Рыжая англичанка тоже никак не отреагировала, она сидела с прямой спиной, сложив руки на коленях, вся погружённая в себя.

Как я понял, нас ожидал даже не допрос, а некая беседа при свидетелях. Которая, впрочем, может плавно перетечь и в довольно долгое дознание с пристрастием.

– Пять минут, – объявил чиновник, за дверью раздались неторопливые шаги, и в комнату вошли двое высоких молодых людей. Оба одеты в штатское, но военная выправка чувствуется в каждом движении. Не намного старше меня, один, может, даже ровесник.

Красивые породистые лица, строгие глаза, небрежная уверенность движений. Эти люди знают себе цену и привыкли к повиновению. Обоих связывает неуловимое внешнее сходство, скорее всего, кузены или сводные братья. Но, в любом случае, родственники.

Тот, что несколько старше, удостоил меня молчаливым кивком, мисс Челлендер поцеловал руку, а на чиновника вообще не обратил внимания. Младший просто низко наклонил голову.

– Господа, я в вашем распоряжении, – не представившись, князь – если я правильно запомнил его титул – сел в свободное кресло, вытянул ноги и даже не попытался представиться.

Наверное, считал, что его и так все должны знать в лицо.

– Надеюсь, никто не против, что я пригласил с собой Николя? Ему ужасно скучно в гарнизоне Павловского дворца. – И прежде, чем чин из тайной полиции ответил, быстро добавил:

– Уверен, ваш рассказ не будет слишком длинным, господин Строгов. Право, сегодня слишком хорошая погода, чтобы весь день провести в закрытом помещении.

– Лично мне были бы интересны детали и подробности, – мягко вмешался чиновник.

На миг мне показалось, что между ним и князем промелькнула грозовая искра, но, возможно, я поторопился в суждениях.

– Вы полагаете, что эти двое могут скрывать что-то важное?

– Я полагаю, что немаловажных деталей не существует.

– Что ж, если лично вам что-то покажется недостаточно ясным, вы всегда сможете продолжить допрос в другом месте. Более подходящем для выяснения чего-либо, чем Зимний дворец государя.

– Тем не менее…

– Предоставим же слово господину Строгову, – довольно жёстко прервал князь, даже не повысив голос. – В конце концов, всё началось именно из-за него, и мисс Челлендер имеет полное право знать, почему и благодаря кому был оправдан убийца её отца.

Если бы мне прямо сейчас влепили пощёчину, я бы не вздрогнул.

Дьявол раздери, да если бы этот тип просто встал и ударил меня кулаком в челюсть, и то я бы не был так шокирован! Но фактически он прямо здесь, в лицо, назвал меня убийцей сэра Эдварда Челлендера и непрозрачно намекнул, что мне удалось избежать заслуженной ответственности лишь благодаря вмешательству неких тайных политических сил.

Энни на мгновение вздрогнула, словно от щелчка бича.

– Объяснитесь, сэр, – тихо попросила она.

Зная мою спутницу, я лишний раз порадовался, что в её ридикюле не лежит сейчас маленький «лефорше», потому что с такого расстояния она бы точно не промахнулась.

Меж тем вальяжный князь, казалось, даже не заметил, как походя оскорбил всех нас. Он лишь уставился на меня вопросительным взглядом, чуть изогнув левую бровь…

– Если позволите, я начну с момента нашего совместного отъезда из Санкт-Петербурга. Да, вы не ослышались, мисс Челлендер не вернулась к родным берегам Великобритании, она предпочла пройти со мной все дороги до Байкала и, перенеся невероятные тяготы пути, вернулась со мной и моим денщиком в русскую столицу.

На лице князя отразилось некое недоумение. Похоже, он был не в курсе. А вот скромный полицейский чин даже не удивился. Я понял, что он всё знал. За нами наверняка следили. По крайней мере до тех пор, пока мы не покинули город.

Прокашлявшись и обменявшись с Энни ободряющими взглядами, я продолжил:

– Мы выехали верхами, втроём, и путь наш лежал далеко в Сибирь, к берегам священного озера Байкал. Именно оно было указано в последних записях моего отца и именно там мы нашли таинственную букву S, которую изобразил на паркете своей кровью умирающий посол Британской империи. Но путь не был лёгок и безоблачен. Практически сразу же мы подверглись преследованию странного человека, командовавшего целым отрядом хорошо вооружённых китайских наёмников.

– Господи, какая несусветная чушь… – обронил князь, опуская голову. – Выпускник Оксфорда – и заговор китайских императоров? О да, им же просто больше заняться нечем.

– Мы прошли долгую и опасную дорогу, – не обращая внимания, продолжил я, хотя внутри всё просто кипело. – Разумеется, мы были вынуждены обороняться. И общим усилием отражали страшные атаки противника…

– Вы убили кого-нибудь?

– Да, – не стал скрывать я.

Князь, не оборачиваясь, бросил через плечо:

– Отметьте, он признался в злонамеренном убийстве иностранноподданных.

– Это же… всё было не так! – вспылила дочь английского посла, но я упреждающе поднял руку.

– Любой человек имеет право на самозащиту. Как гражданин Российской империи, я полагал, что также вправе защищать себя и своих близких от вражеской агрессии.

– Вообще-то защиту граждан Российской империи берёт на себя государство, – осторожно поправил меня скромный чиновник. – Но продолжайте, прошу вас.

Я коротко поклонился и продолжил. Надо ли повторять, что каждый раз, когда дело касалось очередной стычки, князь жёстко требовал занести всё это в протокол с последующим тщательным расследованием моих действий.

Его брат молча кивал, но не вмешивался в разговор. Наше кровопролитное сражение в поезде, с последующим выпрыгиванием в реку, и короткий бой с использованием упавшей скалы вообще вызвали приступ ярости и смеха одновременно…

– Так вы утверждаете, что этот ваш казак, э-э… Матвей, в одиночку убил шестерых или более того солдат противника? Сегодня же доложу государю о необходимости полностью распустить армию и флот! – хрюкал в рукав князь, даже не пытаясь скрыть своё веселье. – Зачем они нам нужны, если любой старый казак способен остановить вшестеро превосходящую его армию? Казаки спасут Россию! Господи, прости меня, грешного, это даже не смешно…

Мисс Челлендер то краснела, то бледнела, но держала себя в руках, лишь в её глазах бушевало ледяное презрение. Скрипнув зубами, я также решил не унижаться до оправданий и продолжил, как ни в чём не бывало.

– На Байкале, казалось, преследователи потеряли наш след. Однако после посещения острова Ольхон мы вновь подверглись…

– Что вы искали на острове? – перебил меня князь.

– Ответы на загадки и послания, – не меняя тона, ответил я, задним умом прекрасно понимая, что всей правды уже не скажу. – Буква S, изображённая умирающим сэром Эдвардом Челлендером, была опознана местным племенем как «удила Чингисхана». Якобы именно они были изображены над входом в тайную пещеру Белой горы. Мы блуждали там не один час и чудом выбрались наружу…

Изогнутые брови Энни чуть заметно дрогнули.

– И что же, вы ничего не нашли под этой таинственной буквой S? – снисходительно улыбнулся князь, подмигивая родственнику.

– Увы, ничего.

– Вы лжёте.

– Возможно. Но откуда вы это знаете? – спокойно спросил я, и князь прикусил язычок.

– Остановитесь, господин Строгов, – резко вмешался полицейский чин, но было поздно.

– Вы не верите слову джентльмена? Быть может, у вас есть иные источники информации? Кто-то кроме меня, мисс Челлендер и старого денщика моего отца, верно? Однако кто бы это мог быть…

– Вы забываетесь!

– Нет, я лишь пытаюсь рассуждать логично. Кроме нас и шамана курыканов о нашей цели не знал никто. Ну, возможно, исключая наших «выдуманных» преследователей. Боюсь спросить, не были же вы с ними в настолько тесной связи, что…

Чиновник яростно хлопнул ладонью по столу. Я почувствовал, как в мой рукав вцепились тонкие пальчики рыжей англичанки.

– Майкл, не надо!

– Я просил вас называть меня Михаилом, – холодно прорычал я, стряхивая её руку.

Голову вновь кружило весёлое и бесшабашное предвкушение русского бунта!

Вот поверьте, сейчас никто бы не заткнул мне рот, потому что правда была на моей стороне. И эта правда казалась на данный момент важнее всего – субординации, манер, приличия, воспитанности и элементарного такта. Я слишком много пережил и слишком многое потерял, чтобы хоть кто-то посмел упрекнуть меня во лжи!

И тем не менее рассказать всю правду не поворачивался язык. Браслет Цепных Псов по-прежнему отягощал моё запястье, словно напоминая, что тайна золота ордена должна навсегда оставаться тайной для непосвящённых…

– Сядьте, прошу вас, – тихий чиновник указал мне на стул. – Мисс Челлендер, не будете ли вы против ответить на несколько вопросов?

– Разумеется, сэр. Если, конечно, это не будет противно моему воспитанию и ваши вопросы будут достаточно приличны для дамы.

– Конечно, мисс Челлендер. Вы ведь не на допросе. Если позволите, я бы лишь попросил вас поведать нам историю лично вашего путешествия. С ваших взглядов и ваших позиций. Мнение иностранца о Российской империи, непредвзятое и честное, может оказаться очень полезным для нас.

Энни всё поняла и слегка поклонилась.

– Присядьте, мисс. Вам совсем не обязательно стоять, – на всякий случай буркнул князь, стараясь выглядеть благородным.

Дочь английского посла даже не посмотрела в его сторону и продолжила стоять прямо, как корабельная мачта на фрегате адмирала Нельсона.

– Я отправилась в путешествие на Байкал по собственной воле. Граф Михаил Строгов и его денщик Матвей (прошу прощения, что не знаю его фамилии) были моими верными спутниками и защитниками. Я имела некоторые личные средства и могла сама оплатить свою долю дорожных трат. Предупреждая возможные вопросы неделикатного свойства, сразу поясню, что для меня эта поездка была единственной возможностью узнать правду о смерти моего бедного отца.

– Мы все выражаем вам своё искреннее сочувствие, – нетерпеливо перебил князь. – Однако лично мне было бы куда более интересно услышать ту часть истории, что произошла с вами на острове Альхон.

– Ольхон, – изящно поправила Энни. – Судя по всему, вы впервые услышали это название здесь, в рассказе сэра Строгоффа. Увы, мне нечего добавить к его словам.

– Вы уверены?

– Мне кажется, что вы гарантировали мне право не отвечать на вопросы, которые покажутся мне бестактными? – моя спутница обернулась к чиновнику. – По-моему, я ни на секунду не давала вам повода усомниться в моей искренности, нет?!

Туше!

Чиновный господин из отдела тайных расследований тонко улыбнулся и ответил лёгким поклоном. Энни не сдала меня и ничего не сказала о золотых запасах на могиле Чингисхана. Собственно, прямого вопроса ей и не задавали, а значит, лгать ей не пришлось.

Достаточно было лишь пунктуально отвечать, без лишней детализации. Ибо, как известно, не сказать правды – ещё не значит солгать. По крайней мере именно так нас учили в университетах на берегах туманного Альбиона…

– Хотите уточнить ещё что-нибудь, господа? Я всегда готова оказать любую возможную помощь службам Российской империи. В конце концов, ведь это моя вторая родина.

– La petit rousse putain![8] – сквозь зубы процедил князь так, чтоб его услышали все.

Больше он ни слова сказать не успел, потому что мисс Энни Челлендер вспыхнула аж до ушей, а я, не задумываясь, шагнул вперёд. Князь словил прямой по зубам прежде, чем я отметил удовлетворённую усмешку в его серых глазах.

Отлетел на два шага в сторону, но должен признать, он не побоялся дать мне сдачи, но если до этого часа он практиковал лишь раздачи оплеух своим холопам, то с настоящим английским боксом столкнулся впервые. Его проблемы!

Мне удалось легко уйти от двух размашистых ударов и провести подряд три коротких в корпус и хук слева, прежде чем меж нами встрял тот самый тихий чиновник. Князь к этому времени уверенно пожалел о своих скоропалительных словах…

Я и опомниться не успел, как моя рука попала в захват, поворот, мягкий бросок, и остыл я уже, крепко врезавшись спиной в стену. Как он это сделал, скажите на милость?!

– Охрана!

– Я убью его! – яростно рычал князь, сплевывая кровь на пол, но его братец крепко держал его сзади за локти. – В казематы! На каторгу! На виселицу англичанина-а!

В общем, всё кончилось тем, что меня взашей вытолкали из Зимнего дворца.

Переговоры (доклад или допрос) прошли крайне неудачно. На набережной дежурил верный Матвей, собственно и принявший с рук на руки меня и мисс Челлендер. Одного взгляда на нас старому казаку хватило, чтобы понять ситуацию.

– Ох, горе ты моё, твоё ж благородие! Никуда отпускать нельзя, аки дитё неразумное. Давай бог ноги до генерала Воронцова!

– Матвей, я не…

– Молчи, молчи уж! Слов нет, энта харя британская и в самом дворце государевом на мордобой нарваться сумеет.

– Дядя Матвей, он действительно не…

– А ты куды смотрела, Аннушка?! Одна была при нём разумная головушка, и та не удержала от безумствований!

– Да мы…

– Ох, дети, дети, никуда выпускать нельзя. Нет на вас более моего терпения! Вот к Пал Палычу привезу, пущай он своей рукой вам обоим за всё ремня всыплет, а я посмотрю.

Мы находились в слишком возбуждённом состоянии, чтобы с ним спорить.

Да, собственно, на моей памяти с этим кубанским медведем вообще мало кому удавалось долго выяснять отношения. У него же все разумные дискуссии заканчиваются кулаком в ухо или тем самым обоюдоострым кинжалом под горло.

Признайте, он у нас очень своеобразный. То есть вроде бы приличный человек, служил в царском конвое, со старым императором и матушкой-императрицей в лицо «здоровкался», всех генералов поимённо знает, во всех важных военных конфликтах отметился, но культуры поведения-я…

Я не знаю, где он получил своё так называемое воспитание, если получал его вообще. На Кубани, в постоянных стычках с кавказскими народами? Или на германско-французско-британско-турецких войнах Российской империи? Хорошо, когда такой человек твой друг, но что, если он твой враг…

Мы довольно быстро доехали до ворот дома графа Воронцова. Дороги были свободными, пролётки и кареты выкатывались на Невский ближе к вечеру, а парадов войск или просто сквозных армейских проходов на ближайшие дни не планировалось. Так что уже через какие-то полчаса мы с Энни сидели за обеденным столом у старого отставного генерала, выслушивающего наши рассказы.

– Ну что могу сказать, друзья мои. Судя по вашим словам, вы столкнулись лоб в лоб с князем Юсуповым. Как я понимаю, с ним был его брат? Хотя вот он, если подойти дотошно, ещё не есть родственник князя. Приходится дальней роднёй царской семье, что называется, седьмая вода на киселе.

– Незаконнорожденный пятый сын шестой жены седьмого брака короля Георга, – перевёл я на английский манер специально для мисс Челлендер. Она с пониманием кивнула.

– Да, увы, весьма приличный молодой человек. А вот самого князя тем не менее не стоит недооценивать. – Седой граф предложил мне вина, но я отказался. – Он, конечно, самодур, хвастун, часто в долгах как в шелках, но всё равно лицо, приближенное к трону.

Дочь английского посла покосилась на меня и выразительно покрутила пальцем у виска. Угу, понимаю. Кажется, я вечно умудряюсь влезть в потасовку не с тем, с кем стоило бы, и нам это снова выходит боком.

– Думаю, мисс Энни стоит просить о личной встрече с государем. Вас, Михаил, не примут, даже если я буду лично уговаривать царя Александра! После этой безобразной драки в Зимнем…

– Да, – честно согласился я. – Это действительно было глупо. Но если бы мне дали второй шанс, я бы ещё раз научил его хорошим манерам.

– Пал Палыч, – в дверях гостиной показался чуть встревоженный Матвей, – там из полиции пришли. Пустить али вчетвером отстреляемся?

– Пустите, конечно!

Матвей кивнул. Пару минут спустя в комнату вошёл всё тот же чиновник по секретным поручениям, что принимал нас в царском дворце. Вопреки недавно произошедшему, он улыбался.

– Прошу к столу. – По щелчку пальцев отставного генерала тут же был подан стул и ещё один прибор.

– Благодарю вас, но я по службе и лишь на минуту. Господин Строгов, могу ли я взглянуть на те письма, которые вы получили от того сбежавшего немца. Фон Браунфельс, кажется?

– «Получил» – не совсем точное слово, – я встал из-за стола и принёс ту самую сумку.

– Это они?

– Да, – я передал ему письма.

– Здесь вся переписка?

– Разумеется.

– Благодарю вас, – он сунул пачку себе за пазуху и протянул мне руку. – И примите душевный совет: уезжайте из города. Завтра утром вас арестуют. По идее, я был бы обязан сделать это сегодня, но в нашем ведомстве столько бюрократических процедур, согласований, подписей, боюсь, мне просто не успеть…

В комнате повисло напряжённое молчание.

– О, вашим друзьям ничего не угрожает. Более того, государь наверняка захочет побеседовать с мисс Челлендер. Он намерен выказать ей сочувствие и понимание.

– Спасибо, – прошептала Энни.

– Но от результата этого разговора будет зависеть, скоро ли вы, Михаил Николаевич, сможете вернуться в столицу. Моё почтение, господа!

Наверное, мне тоже стоило бы поблагодарить этого непонятного человека. Хотя бы спросить его имя и чин. Впрочем, скорее всего, он бы не сказал. Когда за гостем закрылись двери, Энни наклонилась ко мне и тихо прошептала:

– Надеюсь, вы сохранили копии?

– Конечно же, – также шёпотом ответил я. – Ещё до приезда в Санкт-Петербург я сделал список писем в оригинале и подстрочный перевод.

– Только не говорите мне, где они хранятся. Я девушка общительная, могу и сболтнуть.

– Отправлены моим друзьям в Лондон.

– Боже, Майкл! Неужели тем самым, что вас предали?!

– Нет, на такие вещи у меня хорошая память, – улыбнулся я.

Копии тайной переписки наверняка уже лежали на столе моего старого учителя О’Коннела. Если в чём на него можно было положиться, так это в том, что старый филолог сумеет засунуть куда подальше на полку полученную из России «рукопись монографии Джона Китса» и даже не притронется к ней до моего возвращения.

У него старомодные понятия о документоводстве и дырявая память. В обоих случаях для нас это плюс…

– Если меня действительно вызовут к царю Александру, – рыжая англичанка на миг коснулась моих пальцев, – обещаю сделать всё, чтобы вас как можно скорее простили и позволили вернуться.

– У вас получится, – так же тихо ответил я. – Говорят, что государь очень неравнодушен к мольбам хорошеньких девушек.

– Это был намёк? Я ведь могу и вилкой в нос.

– Нет-нет, что вы! Просто мысли вслух, – поспешил извиниться я, хотя в глазах Энни играли скорее смешинки, чем обида или возмущение.

Да, фраза вышла двусмысленной, не спорю. Однако за всё время, проведённое нами вместе, все тяготы пути, разделённые опасности и тревоги убедили меня в одном – равной этой девушке нет на всём белом свете!

От Ла-Манша и до Байкала с ней никто не сравнится в храбрости, верности, упрямстве и самообладании. Она не побоялась заступиться за меня в присутствии самого князя Юсупова, чей род был близким к трону!

На мгновенье мне стало ужасно стыдно. Как я только мог подумать, что эта замечательная девушка – шпионка?!

– Ну что ж, твоё благородие, – Матвей, всё это время беседовавший с графом Воронцовым, вдруг соизволил обратить внимание и на мою скромную судьбу, – собираться пора! Нам бы до темноты из города выехать.

– Куда? – не сразу сориентировался я.

– На кудыкину гору! – охотно пояснил папин казак. – В имение твоё родовое поедем. Там пару деньков переждём, а дальше видно будет.

Что ж, это разумно. Вежливо кивнув Энни, я встал из-за стола и, поклонившись Павлу Павловичу, отправился к себе в комнату. Золотых монет, взятых мною в пещере Чингисхана, успешно хватило и на обратную дорогу в столицу, и на новый гардероб всем нам, и даже на оплату моих долгов перед старым другом моего отца.

Как вы догадались, старый генерал категорически отказывался взять деньги, но мне удалось настоять. Думаю, на деле это только углубило наше взаимное уважение. В конце концов, я ему не сын, а дружба – понятие обоюдное, оплачивается обеими сторонами, и любой перекос может привести к нежелательным последствиям.

В Британии говорят: «Хочешь потерять друга – дай ему в долг». А я слишком дорожил дружбой этого человека…

На то, чтобы собрать всё необходимое, ушло от силы минут пять-шесть. Дорожный опыт приучил меня не брать с собой лишних вещей; в конце концов, я еду не в изгнание на какую-нибудь Аляску или в сахалинскую глушь и даже не в Саратовскую губернию, а лишь в родовое поместье своего отца под Санкт-Петербургом.

Фактически это совершенно невозможно называть бегством! Так, простенькая поездка на курорт, отдохнуть, подлечить нервы, подышать свежим воздухом, может быть, даже добавить пару-тройку фунтов на здоровой деревенской пище.

Однако, памятуя свой прошлый приезд, я не забыл сунуть в карман маленький револьвер мисс Челлендер. Собственно, вот вроде бы и всё. Матвей ждал меня внизу, его сборы были ещё короче.

Единственное, на что он выпросил (потребовал!) у меня денег, так это на покупку новой шашки. Причём, по его словам, купить хороший клинок в России было трудно. Златоуст за частные заказы брал дорого, потому как делал долго, но качественно.

Проще купить какую-то таннеровку у старых казаков, а одеть в серебро где-нибудь во Владикавказе или Тифлисе. Лично я в таких делах ровно ничего не понимаю, поэтому просто поверил на слово и дал ему шесть золотых монет. Матвей сказал, что хватит четырёх, а на оставшиеся две он купит себе семечек. Видимо, две или три телеги с верхом.

Провожать нас вышли все. Бывший конвоец держал в поводу Рыжика и своего Чёрта. Вы не поверите, но кони действительно были доставлены к графу Воронцову! Я крепко зауважал почтовые службы Российской империи, по крайней мере, тогда они работали.

Отставной генерал крепко обнял меня у ворот, по-отечески троекратно облобызал в обе щеки, предупредив, что его дом всегда открыт для меня. Невзирая ни на что!

– Э-э, а на что именно? – осторожно уточнил я.

– Даже если вы изменник Родины, шпион, фальшивомонетчик и развратник – вас всё равно примут и накормят ради памяти вашего уважаемого отца, – прослезился старый граф.

Меня, конечно, нехило перекорёжило от его странных фантазий, но я не стал протестовать, а в свою очередь осторожно прижал отставного генерала к своей груди.

Мисс Энни Челлендер, как подобает воспитанной девице, деликатно протянула мне свою руку для поцелуя. Но ничего не сказала. Вообще. Ни слова.

А потом вдруг повисла на шее старого казака и разревелась, как девчонка.

Получается, что это он ей нравится, что ли?! Ну ладно… кто я такой, чтобы им мешать. Я всей душой ощутил неожиданный и глупый укол ревности. Возможно, именно потому, что все были заняты, никто не обратил внимания на появившуюся у перекрёстка чёрную карету.

– Граф Михаил Строгов? – обратились ко мне двое верховых в жандармских мундирах.

– Да, – я шагнул вперёд, отодвигая закрывшего меня грудью Матвея.

– С ума спрыгнул, хлопчик?! Нас тут четверо, а их двое, небось отмашемся…

– И думать не смейте! – рявкнул я, после чего, оборачиваясь к жандармам, добавил: – Я к вашим услугам, господа.

– Вам предписано проехать с нами, – один из всадников вытащил сложенный вчетверо лист бумаги из-за голенища. – Вот приказ!

– Вы позволите, господа? – граф Воронцов требовательно протянул руку.

Прочтя документ, он с тоской посмотрел на меня. Всё ясно…

– Я еду.

Одним жестом умоляя моих друзей не вмешиваться, я передал свою сумку папиному казаку, незаметно сунув в неё и револьвер.

– Павел Павлович, надеюсь, вы не станете противодействовать закону своей страны. Ещё раз прошу поверить, что я ни в чём не виновен. Уверен, это вскоре станет явным. Матвей?

– Чё те?

– Не чёкайте! – я устало покачал головой. – Я очень прошу вас остаться при мисс Челлендер. Если у вас… ну, всё серьёзно, то я не буду…

– Ты сдурел, хлопчик?! – в один голос возмутились и старый казак, и юная англичанка.

Что ж, простите великодушно, возможно, я действительно что-то недопонимаю в этом мире. Учёба в Оксфорде, боксёрские поединки, пьянки в пабах с Сэмом и Иеремией как-то не особо способствовали налаживанию хоть каких-то отношений с противоположным полом.

Все всякого сомнения, это только моя вина. Но, наверное, вот прямо сейчас не время разбираться во всех этих тонкостях, нет? Может, всё-таки чуть-чуть позже…

Я молча прошествовал вперёд и сел в карету, где меня ждали ещё двое жандармов.

Гадать, кто им меня сдал, не приходилось. Только один человек присутствовал во всех перипетиях моей судьбы, только один чиновник знал, что мне надо уехать этим вечером, только он получил на руки оригиналы переписки Фридриха фон Браунфельса с неизвестным корреспондентом, приближенным к царскому дому, и только этот человек изображал из себя друга, хотя его цель вполне могла совпадать с целями того психованного князя.

В очередной раз я был слеп и глуп! Винить некого и не за что. Ни Матвей, ни граф Воронцов, ни даже мисс Энни Челлендер не были столько времени с этим человеком и не были ни на минуту столь же откровенны с ним, как я. Никто не рассказал ему столько, сколько я, никто не совершил столько глупостей и ошибок…

Но невозможно же в стотысячный раз говорить о том, что из меня никто не готовил воина Цепных Псов! Я, мать вашу, всего лишь английский филолог!!!

Поэтому всё справедливо, и если я не хочу безвестно сгинуть в страшных казематах Петропавловской крепости, то все надежды на то, что дочь английского посла всё-таки сумеет встретиться с царём Александром и хоть как-то убедить его поверить мне.

С другой стороны, если рассказы моего отца о тайном ордене Цепных Псов верны, то государь вряд ли обрадуется демонстрации серебряного браслета с застёжкой в форме головы собаки. Я прекрасно помнил о том, что опричники и их потомки – вне закона.

Мы ехали долго. Как я понимаю, ни в какое отделение полиции или тайной канцелярии никто заворачивать не собирался. Окна кареты были занавешены плотным чёрным шёлком. Тем не менее было ясно, что везут меня в одно определённое место.

Когда карета остановилась, я даже испытал какое-то удовлетворение, в том плане, что мы прибыли именно туда, куда, как мне казалось, и ехали – в Петропавловскую крепость!

Не уверен, что ещё хоть кто-то радовался бы возвращению в старые тюремные подвалы, но лично для меня во всём происходящем был знак некой стабильности. В конце концов, я уже сидел здесь и вышел на свободу.

Что мешает мне повторить этот подвиг? Почему бы мне вновь не покинуть эти стены победителем? Как вы уже догадались, я скорее убеждал самого себя…

Карета остановилась у знакомых мне ворот. Серые каменные неприступные стены, гулкая брусчатка, поспешный глоток свежего воздуха, и страшные ворота вновь распахнулись передо мной. Всё повторяется, не правда ли?

Мои молчаливые конвоиры сопроводили меня внутрь, сдали с рук на руки местным офицерам, обменявшись с ними многозначительными взглядами. Я был без грубостей и фамильярностей препровождён ещё дальше по коридорам куда-то вниз, в подвальные помещения. Честно говоря, особых волнений не было.

В конце концов, я не чувствовал за собой никакой вины. Совесть моя чиста, сажать меня не за что, а в России банальная драка с последствиями никогда не была поводом для заключения в столь знаменитую тюрьму.

Мне показали, куда свернуть, строгий офицер открыл дверь тяжёлым ключом и мотнул головой:

– Заходи.

– Меня в чём-то обвиняют?

– Не моё дело, – буркнул он, кивнув конвоирам.

Меня подтолкнули в спину прикладом ружья.

Не так чтобы очень больно, но достаточно сильно, чтобы дошло. Я понял, что дискутировать в данном случае не в моих интересах. За мной захлопнулась железная дверь и ключ дважды провернулся в замке. Что ж, это узилище было куда хуже, чем в прошлый раз.

Окон нет, стола и стула тоже, только низкий топчан с охапкой соломы и малюсенькая свечка в углу.

– Ладно. В конце концов, я здесь ненадолго…

С этими умиротворяющими мыслями мне пришлось улечься на холодное и жёсткое ложе, прикрыть глаза и попытаться уснуть. Честно говоря, получилось не очень. Сон не шёл.

Да и, собственно, кто бы поверил в сказку об узнике Петропавловской крепости, спокойно уснувшем в первые же часы своего заключения? Вы – возможно. Я – нет.

Вместо этого я лёг на спину, подложив руки за голову, и полностью отдался логическому осмыслению ситуации, сложившейся за последние два дня. Я снова и снова прокручивал и пролистывал в уме свой разговор с двумя людьми, каждого из которых тогда не знал ни по имени, ни по фамилии.

Чиновник тайной канцелярии, тактичный, тихий, неприметной внешности, и молодой князь, явно испытывающий ко мне заметную антипатию и, как я сейчас понимаю, сделавший всё, чтобы спровоцировать меня на драку. Но хуже всего, что я повёлся!

Моё хвалёное британское самообладание изменило мне в какие-то пять-десять минут. Представляете? Господи, как глупо и как стыдно…

– Я идиот. – Мне пришлось вслух признать эту очевидную истину.

Кому-то из этих двоих (а может, и обоим одновременно) очень нужно было вывести меня из себя, чтобы в результате запрятать вот сюда, под эту крышу, на неопределённый срок. Им всего лишь был нужен повод. Они его получили. И теперь уже мой выход из стен Петропавловки не казался мне таким уж простым и скорым делом…

Не знаю, сколько прошло времени, наверное, часа два, не меньше. Потом снаружи раздались шаги, лязг открываемого замка, и в камеру вошёл человек. Дверь быстро закрылась. Незваный гость был одет в штатское платье, руки держал за спиной, но от его молчаливой фигуры словно бы исходили волны какой-то первобытной, животной агрессии.

Маленькая свеча почти погасла, но даже её крохотного пламени хватило, чтобы я узнал его. Наверное, впервые моё сердце сжали холодные, до дрожи, пальцы страха…

– От же и повстренькались, щеня. Да ты ни журыся, я не за жизнью твоей пришёл. Коли б вбить хотел, так твою дурну башку вже б по усий хате ногой катал…

– Что вам угодно? – я встал и выпрямился.

Если мне придётся умереть, то по крайней мере умру стоя.

– Погуторить хотел трошки. Бают, шо з этой каморы тока в домовине выносют. Так шо покуда ты ще дышишь, я у тя кой-шо спытал бы.

Удивительно, но я понимал почти всё, что он говорил. Его речь была абсолютно понятна русскому слуху, что свидетельствовало в пользу фактов о едином народе. А тюркские или польские акценты говорили лишь о том, в каких землях и под чьим влиянием видоизменялся этот язык. Если бы мне дали хотя бы месяц, я бы легко выучился говорить на нём совершенно свободно. Это, разумеется, не был чистый малоросский, в научном, лингвистическом понимании, а лишь слегка видоизменённый язык моей родины…

– Так от, хлопче, – почти как Матвей, мягко продолжил его дальний родственник. – Скажи-ка мени за брата мого. Як же он, сукин сын, выжить сумев? Мени ж китаёзцы божились, шо там штыками ёго покололи, а потом ще и реке втопили. Брешут?

– Они стреляли в него, это верно. А потом денщик моего отца упал с обрыва в реку. Я тоже думал, что он погиб. Но этот человек сумел вернуться, и не один. Ваши планы были разрушены. Просто потому, что таких, как он, нет…

– Мои? Тю! – хмыкнул он, спокойно сев на край топчана. – Та шо ты знаешь об мени, дурень? Я ж в ваши «блахародныи йгры» не граю. Мени, кто бильше платит, тот и батька!

– А как же самоуважение, честь, свобода выбора?

– Выбор себе пана, от то и есть самостийность! – философски ответил ренегат, и я был вынужден признать, что определённая логика в этом есть. – Я ж сам решу, кому служить, кому кланяться, за яакие пенези свою да и чужую кровь лить. А кровь казачья не водица, так нехай воны за неё хучь доброй монетой платят.

– Ваш брат считает иначе.

– А тож! Но велик должок за ним, – поморщился он. – Та ты сядь, хлопчик. Мена за твою голову не платили, не трусь, не замаю.

Я остался стоять, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Что-то подсказывало мне, что махать кулаками, как на корабле, сейчас не время. Изменник хмыкнул, пожал плечами, но уговаривать сесть не стал.

– Когда нас з ним на Балканской сече раскидало, братка мой так своим ходом ушёл, а мени, як вбитого, турки схапили. Вродь и живий, а токо башку по сей день в дожди так ломит, хучь вовком вой! То его перемога?

Теперь настала моя очередь молчаливо пожимать плечами. Что ж, если кого-то контузило взрывом, то это тоже не моя проблема, как и не проблема Матвея, верно?

– Так от шо скажи напоследок, щеня, – братка мой в силе? Руки та ноги не переломал? Драться може? Не желаю слабого вбивать. Плюну в хорю, но не вбью. А от коли як ровня на равню, тода шо ж..

– Он сильнее вас, – уверенно ответил я.

– Як так?

– Понимаете, у Матвея другой духовный стержень. Не знаю, как это объяснить без патетики и высоких слов. Просто другой! Вы верующий?

– А тож! И в Христа-Бога, и в Аллаха, и в каменных баб у крымской степи! Я ж свечи жгу усим богам зараз, жалко мени, чи как?!

– Я не имел в виду религию. Скорее, речь именно о вере, – честно говоря, мне казалось, что он не совсем понимает меня. – Я не знаю, насколько религиозен Матвей. Он не всегда крестится на каждый храм, при мне ни разу не ходил в церковь, но в его душе живёт такая сильная вера в Бога, в справедливость, в Высший суд, что, по-моему, он вообще ничего не боится и в любой момент готов умереть с чистой совестью!

– От в том я ж ему подмогну, – хлопнув себя по коленям, мой собеседник решительно встал. – А ты лягай, хлопчик. Подрёмкай. Уж на билом свете тоби более спать не придётся…

Я поднял руки к груди и принял боксёрскую стойку.

– Дурак! – рявкнул он, вставая передо мной, словно дикий медведь в сибирской тайге.

Я не стал ждать продолжения и ударил первым, хуком справа. Ренегат легко увернулся, и стальные пальцы сжали мой кулак до хруста в костях. От дикой боли у меня подкосились колени.

– Щеня! Не пёс ещё, а вже зубы скалишь. Нешто братка не казал тоби, шоб на мени не бросався?

Я стиснул зубы, чтобы не закричать.

– Живи. До рассвету ще годины три буде. А ранком начальству доложат, шо пленник себе усю башку дурную об стенку з разбегу размозжил. Тут оно часто бывает…

Он разжал пальцы, сплюнул на пол и шагнул к двери.

Один условный стук, щелчок замка, и меня вновь заперли в камере. От мелькнувшего сквозняка свеча погасла. Я остался в полной темноте.

Боль в руке утихла не сразу, а вот обида, наоборот, только росла. Он так легко справился со мной, словно бы я не занимался английским боксом много лет и не был многократным чемпионом колледжа! Как вообще такое возможно?!

Да, это был нечестный поединок, он использовал какие-то приёмы уличной драки, но по сути дело не в этом. А в том, что я был элементарно бит. На первой же минуте. И если бы этому человеку действительно поручили расправиться со мной, шансов победить у меня было бы не больше, чем у мотылька против объединённой команды палаты лордов!

Старый казак был прав, мне не стоило приближаться к этому человеку на морскую милю. Но что толку сейчас с этой правоты…

«Значит, через два-три часа в эту камеру войдут совсем другие люди, – сам себе напомнил я, массируя кисть левой руки. – Они должны взять меня, скрутить, связать, а потом изо всех сил ударить головой о стену, имитируя самоубийство?»

В голове начали появляться панические мысли. И бежать от них было некуда.

«Как я понимаю, серьёзным расследованием вряд ли кто будет заниматься. Похоже, что вот так просто входить и выходить из самой Петропавловской крепости без соответствующих бумаг и разрешений вряд ли возможно. И кто же, интересно, может выписать подобный приказ?»

Я вспомнил тихую улыбку того скромного чиновника из тайной канцелярии или Пятого отделения, уж как там оно точно называлось, не в этом суть. Главное, что он забрал оригиналы писем, что при моём допросе присутствовал лишь некий князь и его родственник, возможно, общий приятель и сообщник.

Так что теперь нет никакой гарантии в том, что вся добытая нами информация ляжет на стол царя Александра! Да, я уверен, что Энни будет добиваться встречи с ним, но кто сейчас поручится за жизнь её самой? Завтра, а может и позже, им сообщат о досадном происшествии в Петропавловке, где «граф Строгофф не вынес угрызений совести и, боясь справедливого суда, произвёл полное самоубийство головой о стену». Что потом?

Разумеется, ни мисс Челлендер, ни граф Воронцов, ни бывший конвоец Матвей в это не поверят. И что с того? Что они могут сделать? Отомстить за меня, найти виновных, посмертно обелить моё честное имя?! Спасибо, конечно, но толку-то…

– Если кто-то рассчитывает, что я буду покорно ждать смерти и приму её со смирением, достойным древнехристианских мучеников, то чёрта с два! – неожиданно для самого себя проорал я, вскакивая с топчана.

Все мысли мигом выскочили из головы, освободив место холодной, расчётливой ярости. Я быстро пошарил в темноте, сгребая солому в одну кучу. Почти в тот же момент за дверью раздались странные звуки, звон ключей, лязг отпираемого замка, и из открытого дверного проёма в камеру шагнули два незнакомца. В руке одного горела свеча.

– Михаил Строгов?

– Да, – честно ответил я, с наслаждением бросив прямо на них охапку соломы.

Сухие тонкие стебли вспыхнули в одно мгновение. Пользуясь минутным замешательством, огнём и дымом, я бросился вперёд, сшибая своих нежданных «гостей», как кегли в английском баре.

За дверьми я споткнулся о тело солдата, подхватил его ружьё, обернулся назад, наугад нанося удар прикладом, и… что-то твёрдое ударило меня в висок. Больше ничего не помню.

До моего сознания доносились лишь какие-то невнятные звуки или ощущения. Топот ног, свежий воздух, плеск волны, качка, холодный песок под щекой. Куда меня несли и что собирались делать, даже не предполагаю.

Впрочем, в те долгие (или недолгие) часы я вряд ли был способен к логическому мышлению. Меня привели в чувство, словно боксёра на ринге, примитивно сунув под нос ватку с нашатырём…

– Живой? – спросил чей-то хрипловатый голос.

– Живой, разумеется, – ответил второй. – Что ему сделается-то? Организм молодой. Если б не стал кулаками махать, вообще бы вывезли без проблем.

– Помогите ему встать, – приказал «хриплый», и по его слову меня тут же поставили на ноги.

Я открыл глаза и попытался сфокусировать зрение. Не буду врать, что всё получилось с первого раза. Уж точно, не в моём случае…

Картина, открывшаяся перед моими глазами, изумляла. Раннее утро, наверное, ещё нет и шести часов. Холодный ветер с Невы, песчаный берег под ногами. Шум сосен. Я стою у самой воды на каком-то камне, руки почти затекли, но свободны.

Рядом со мной четверо незнакомых мужчин, а невдалеке большая корабельная шлюпка с двумя вёслами. Видимо, на ней меня сюда и доставили. Я обернулся: на противоположном берегу реки, в лёгкой рассветной дымке, милях в двух вверх по течению угадывались высокие шпили Санкт-Петербурга.

Все вопросы отпадали. Кто, куда, зачем, почему? Ясно лишь одно, если бы меня хотели убить, то сделали бы это уже сто раз подряд.

Мужчины молча смотрели на меня, я на них.

Возраст от пятидесяти до шестидесяти, то есть далеко не молоды. Двое плечистых усачей в морской форме, но разного чина. Один в купеческом платье, с бородой и пузом, красным лицом характерной заволжской внешности.

Последний – в простом мундирчике мелкого чиновника по поручениям, лысый, узкоплечий и, как оказалось, главный. Ну по крайней мере, заговорил он первым, и тот голос с хрипотцой принадлежал ему.

– Браслет.

– Что? – не понял я.

– Покажите браслет. Мы должны быть уверены, что это не подделка.

На меня смотрели без злобы, но с некоторой подозрительностью. Однако если эти люди знают, кто я и в курсе браслета на моём запястье, то спорить и противиться было бы очевидной глупостью. Я расстегнул запонку и задрал рукав рубашки.

Тяжёлая серебряная цепь с головой собаки блеснула под первыми лучами солнца. Лысый шагнул ко мне, взял меня за руку и, внимательно осмотрев браслет, кивнул:

– Наш.

Остальные трое облегчённо выдохнули, моряки даже заулыбались, а толстяк-купец широким жестом протянул мне ладонь.

– От, стало быть, ты каков, Михайла Строгов. Наслышаны о подвигах твоих, вьюнош, наслышаны…

– Но… кто вы, господа? Я не…

– Вам больше нечего волноваться, – лысый чиновник также закатал рукав. – Вы среди своих.

На запястье каждого из моих спасителей оказались браслеты Цепных Псов. Кажется, отец многое скрывал от меня или же просто не успел рассказать…

Орден существует, он объединяет людей разных чинов, происхождения и званий, я не одинок. Они слышали обо мне и пришли ко мне на помощь в пиковый момент, выкрав из самых страшных казематов Петропавловской крепости! Возможно ли такое?!

Хотя… Если уж даже турецкоподданный казак-ренегат смог туда заглянуть, поболтать часок до моей смерти, то возможно всё. Кстати, не забыть бы рассказать об этом добрейшему Павлу Павловичу, а то, помнится, он говаривал, что из крепости невозможно выйти.

Угу, и войти, и выйти, и снова войти-выйти у меня же получилось. Ну, пусть не своими ногами, пусть в бессознательном состоянии, но тем не менее…

– Денежки да связи решают почти всё, – буквально читая мои мысли, широко улыбнулся купец. – А что ж, господа хорошие, не отметить ли нам сие знакомство? Тут за леском лошадки стоят, как и уговорено. До ближайшего постоялого двора в единый миг домчат, залетные-е!

Лысый кивнул. Возражений не было. Моряки, однако, простились со всеми, сели в лодку и отплыли от берега.

– Служба, – пояснил мне купец. – Нашему брату не стоит особо выделяться, да и шлюпку на корабль до выстрела из пушки поднять следует. Свои-то их не сдадут, но порядок есть порядок.

– Я даже не успел пожать им руки.

– Не беда, вьюнош. Не за-ради благодарностей живём. Вам тоже редко будут говорить «спасибо», примите это как данность.

Купец и чиновник помахали отплывающей шлюпке, а потом, не теряя времени, развернулись и быстро пошли по тропинке через лес. Разумеется, я последовал за ними. Да и куда ещё мне было идти, не к Павлу Павловичу же…

Шли молча, я не знал, о чём их спросить и как завязать разговор, а эти люди, похоже, уже достаточно наговорились друг с другом. Думаю, когда мы прошли меньше мили, впереди раздалось призывное конское ржание. Купец ответил длинным переливчатым свистом.

А вскоре на глинобитной дороге показалась коляска, запряжённая двумя ухоженными гнедыми жеребцами. На облучке сидел… священник. Да-да, невысокий, но явно жилистый, седой батюшка в простой серой рясе. Волосы собраны в косицу на затылке, серебряная борода почти до пояса, а на груди позолоченный крест в мою ладонь.

– Всё по вашему плану, отец Виссарион, – коротко доложился лысый. – Позвольте представить: сын покойного капитана Николая Строгова. Живой, здоровый, и отцовский браслет при нём.

– Слава те, Господи, за сию необъятную милость, – мелко перекрестился батюшка, и я краем глаза заметил такую же серебряную цепь у него на запястье. – Однако же искушать Всевышнего медлительностью да бахвальством не станем. Поехали отсель, дети мои! Митрофанушка, прими лошадок.

К моему неслабому удивлению, могучий купец сразу откликнулся на это имя и сменил священника на козлах. Мы – я, отец Виссарион и ещё незнакомый мне лысый чиновник – вполне себе уместились в коляске. Меня лишь попросили поднять верх на случай дождика, купец щёлкнул языком, и резвые кони бодро взяли с места лёгкой рысью.

– Ну что, сын мой, давно ли ты был на исповеди? – мягко спросил батюшка, и я правильно понял, чего от меня хотят.

– С какого момента начинать?

– А с того самого, как ты вдруг решил против воли отцовской на родину возвернуться.

– Это неправда! Отец сам вызвал меня, я получил его письмо. Он знал, что… умирает… и хотел, чтобы я был рядом. Но это долгая история.

– Так мы, благословясь, терпением душу укрепим да и послушаем, – не моргнув глазом подтвердил старый священник. – Давай, раб божий Михаил, не тяни, лепи смело всё, что знаешь. Зарабатывай отпущение грехов!

Что ж, во-первых, у меня не было особого выбора, а во-вторых, пожалуй, мне и самому требовалось выговориться. Я начал с того, что особенно хорошо помнил…

Это жаркое лето в Лондоне, грязный портовый кабак, куда Джеремия и Сэм притащили меня на выпивку, с чего всё началось и к чему привело. Человек в чёрном, с усами и в феске.

Страшный ринг на корабле, и мисс Челлендер, наводившую револьвер на разъярённых матросов, после чего мне пришлось кидать уголь в топку до самого Санкт-Петербурга.

Последние слова умирающего отца и короткая драка после его похорон, когда я уже принял браслет Цепных Псов, но ещё не знал, что стану одним из них. Первые погибшие люди, совершенно ни в чём не виноватые.

Потом встреча с генералом Воронцовым, аудиенция у царя Александра, долгая и опасная дорога на Байкал. Племя курыкан, поход со старым шаманом к Белой горе на острове Ольхон, то, что записная книжка отца помогла нам пройти все ловушки. Ну и о том, что я взял себе немного золота.

О нападении китайцев, нашем плене, смерти Матвея, его воскрешении, кровавой резне в деревеньке Малая Дыра и сумке с письмами сбежавшего немецкого агента. Потом было наше возвращение в столицу, ну и… вот, собственно, всё.

На том моменте, как мне врезали по башке в тёмном коридоре Петропавловской крепости, воспоминания обрывались. Оставалась реальность. Новая и неожиданная.

Ну кому бы я поверил, входя в камеру вечером, что уже утром буду ехать в коляске, по свежему ветерку, в компании купца, чиновника и православного священника, третьим разом вокруг старенького трактира, чей хозяин, продирая глаза, с изрядным недоумением наблюдал за нашими манёврами…

– Тр-р, – Митрофан (не знаю, как его по отчеству) остановился у ворот гостеприимного заведения. – Эгей, Петрович! Мать твою за ногу да об печку, а ну принимай дорогих гостей!

– А-а, и кто приехал?! Кто к нам пожаловал-с! – трактирщик, средневозрастной бородач, в несвежей рубахе и некогда белом фартуке, кинулся к нам навстречу чуть ли не с поцелуями. – Так, водочка уже на столе-с! Расстегай с вязигою только из печи-с! Щец подадим, курочку жареную-с, только час назад по двору бегала-с!

– Знаем-знаем, Петрович, – купец благодушно похлопал хозяина по спине. – У тя завсегда всё самое свежее, токо-токо из печи! Ещё небось и девки румяные без пряников скучают, а?

– При заведении не держу, – неуверенно перекрестился трактирщик, косясь на седого батюшку. – Но ежели прикажете-с, через пять минут будут-с!

– Греховодишь, сын мой? – отец Виссарион грозно поднял бровь, а потом подмигнул. – Стол накрой, а большего нам не надо. Пост на носу, прости Господи…

Лично я не очень разбирался во всех этих религиозных циклах. У нас в Оксфорде всё было просто, филологи, в массе своей, атеисты, как, впрочем, и большинство студентов. Ходишь на воскресную проповедь в церковь, и уже хорошо. А большинство ребят посещали церковь только ради молоденьких прихожанок, смиренно читающих молитвенники под бдительным родительским оком. Но тем не менее стреляющие глазками по сторонам.

Так что какой пост и у кого на носу, для меня это плотный лондонский туман поздним вечером где-нибудь под мостом через мутную Темзу…

Мы прошли в дом. Лошадей увёл в сторону маленький сын трактирщика. Нас же усадили за свободный стол у окна (хотя в такую рань там все четыре стола были не заняты), и Митрофан, с похвальной сноровкой, ловко наполнил четыре стопки. Как я понимаю, водка была не государственных винокурен, ну и ладно…

– Как говорится, вздрогнем?

– Не мельтеши, Митрофанушка, эдак только после третьей четвертной говорят, – батюшка чинно перекрестил водку и обвёл всё собрание торжественным взглядом: – Пригубим зелье самогонное, аки причастие, во благодарность Господу за избавление чудесное раба божьего Михаила! Аминь!

Мы дружно выпили.

На столе тем временем быстренько появилось блюдо с пышущими жаром расстегаями, тарелка порезанной селёдки с луком, солёные огурчики, миска с солёными грибами, варёная картошка и половина буханки свежего чёрного хлеба.

Отец Виссарион, покосившись на меня, не стал требовать непременной молитвы «Хлеб наш насущный дай нам днесь», а попросту осенил стол крестным знамением.

Я набросился на еду, словно изголодавшийся волк. Некоторое время мы все были очень заняты. Хотя, похоже, ел только я, остальные трое, скорее, так, отщипывали по мелочи и время от времени вполголоса переговаривались между собой.

Я не прислушивался. Не то чтобы мне не было интересно или я считал это невежливым, просто те обрывки фраз, которые до меня долетали, всё равно ничего не объясняли и не добавляли информации.

– Берлин или Вена? В Закавказье. Сколько ещё? Почти четыре тысячи человек положили. Хива и Бухара. У шаха. Нет. Не вернулся ни один. Просто ничего. Там курды. Никто. Лавра. Пусть будут казаки. Это просто политика…

Как только они поняли, что я уже способен к спокойной застольной беседе, общий разговор короткими малопонятными фразами сразу же прекратился. Отец Виссарион взял главенство над маленьким собранием и предложил мне план дальнейших действий:

– В город ты не пойдёшь, Михаил Николаевич. Думаю, весь дом графа Воронцова уже три раза проверили, как тока о твоём бегстве прознали. Так что ищут тебя.

– Понятно.

– Но не горюй, сын мой, без излишнего рвения ищут. Поелику врагам нашим ты беглый даже выгоднее, чем мёртвый. Хлопот меньше, греха на душу никакого, да и тебе, поди, нескучно будет от всего мира прятаться.

– Папино поместье? – догадался я.

– Теперича уже твоё, – рассудительно поправил седой священник. – Зато там тебя искать никому в башку не стрельнёт! Как говорят французы, хочешь спрятаться – встань под фонарём.

– Да, слышал.

– Однако ж, думаю, неделю-другую там отсидись да и уходи из России-матушки куда подальше. Ты ить человек образованный, для тебя все пути в Европе открыты, золото себе оставь, не пропадёшь небось.

– Не пропаду. Но почему я должен уйти? А как же мои друзья? Тот же Матвей или… мисс Энни Челлендер тоже… В смысле, её судьба мне не безразлична. К тому же тот чиновник из тайной канцелярии сказал, что государь хочет говорить с ней.

– По нашим сведениям, – осторожно вмешался лысый, – царь Александр намерен завтра ехать в Петергоф, где проведёт три, а то и четыре дня. Если вашей подруге назначат аудиенцию, то в любом случае это будет не раньше следующей недели.

– Ну-у… я готов пожить в усадьбе. Она же будет говорить обо мне! То есть о нашем путешествии, и вообще…

– Если столь дорога тебе сия девица, дык бери её и увози, – резонно предложил отец Виссарион, а бородатый Митрофан под это дело разлил всем по второй. – Ты пойми, дурная голова, мы ж тебе тока добра желаем. Здесь тебе ловить нечего, окромя острога да петли…

– Но я же… я почти раскрыл заговор!

– Заговоров супротив России-матушки и до тебя хватало, и после тебя ещё немало будет. Подумай да прими добрый совет. Забирай кого хошь и езжай куды подальше…

– За Россию? – очень вовремя предложил купец. Все дружно чокнулись и выпили.

Я не совсем понимал происходящее. Сказывались усталость, нервное напряжение, бессонная ночь. Ну и палёная водка, разумеется. В принципе, эти люди были правы, в подобных вопросах мне бы стоило спокойно довериться их опыту и знанию жизни.

К тому же вот они, настоящие Цепные Псы, способные на любые деяния, даже на похищение узника из каменных мешков самой страшной и самой надёжно охраняемой Санкт-Петербургской тюрьмы. После того как я рассказал им всё, уже они возьмут в свои руки нити заговора против Российской империи и даже самого царя Александра.

А справиться с такой силой не сумеет ни один фон-барон, сколько бы французских маньяков и китайских наёмников за ним ни стояло! Получается, что мне прямо сейчас подарили самое ценное, что есть у человека после жизни. Личную свободу!

Весь мир за пределами русских границ! Вена, Прага, Берлин, Мадрид, Париж или Стокгольм, я могу поехать куда угодно, купить домик в тиши, писать книги и жить так, как мечтал. Здесь моя помощь больше не требовалась, всё, что было в моих силах, сделано.

Всё. И не могу сказать, что я не был этому рад…

– Мне необходимо предупредить Матвея и поговорить с мисс Челлендер.

Отец Виссарион выразительно посмотрел на купца. Митрофан икнул, стукнул себя кулаком в грудь, прокашлялся в бороду и покосился на лысого. Тот подтвердил:

– Хорошо. Забирайте обоих.

– И молодого человека следует переодеть, – напомнил священник.

– Это в единый момент! Эй, Петрович!

– Чего изволите-с? – мгновенно нарисовался хозяин трактира.

– А вот раздобудь-ка нам, братец, какую-никакую одёжку вот для энтого молодого барина. Да не поскупись! Я же знаю, что у тебя в заклад много всякого барахлишка сдаётся.

– Как можно-с?! Законом запрещено-с!

– Тока поскромней чего-нибудь, – купец Митрофан значимо прокатил по столу серебряный рубль. – Чтоб и на улицу выйти не зазорно, да и в глаза не бросалось…

– Будет исполнено в лучшем-с виде!

Рубль мгновенно исчез так, словно бы и звону от него в природе не осталось.

А уже, кажется, полчаса спустя я сидел на задке телеги, свесив ноги, и слегка подрёмывал, прислонившись спиной к жёстким бревнам. На мне была неброская одежда мастерового – рубаха в горошек, потёртый полукафтан, штаны в полоску, мятые-перемятые сапоги и засаленный картуз. Остальные остались в трактире, хотя Митрофан на прощанье предупредил, что будет за мной «приглядывать».

Да ладно, я и сам не ребёнок, прекрасно понимаю, на какой риск иду, направляясь в столицу. Но тем не менее другого варианта нет и, возможно, уже не будет. Я должен предупредить папиного казака, успокоить мисс Энни (если она вообще за меня волнуется, конечно) и лишний раз поблагодарить за предоставленный кров добрейшего друга моего отца, графа Павла Павловича.

Очень надеюсь, что никто не посмеет обыскивать дом отставного генерала, а я постараюсь как можно быстрее его покинуть. Собственно, забирать мне оттуда почти нечего, только остатки золота и записную книжку моего отца. Последняя уже не раз спасала мне жизнь, а значит, бросить её там, в гостевой комнате, было бы просто предательством.

Эстляндский крестьянин-возница, поэтому малоразговорчивый (слава тебе, Господи!), часа за три доставил меня на окраину Лиговского. Оттуда пришлось идти пешком. Платы с меня не взяли, но в спину посоветовали:

– Баарин, ты б пааскромнее как-та… А то сразуу видна, шо из блаагородных!

– Спасибо, – автоматически откликнулся я, подумал, огляделся по сторонам, ссутулил плечи, подсогнул ноги в коленях и пошёл себе чуть развязной походочкой подвыпившего с утра подмастерья. На Невском меня даже задержал городовой.

– А ну дыхни, голота!

– Не смею, ваше высокобродие…

– Пил?

– Похмелялся…

– У-у, зараза-а, – с заметной завистью облизнув губы, полицейский толкнул меня в спину. – Иди отсель! Будешь спьяну хулиганить, я тя точно в кутузку за шиворот приволоку! Понял?

– Не извольте беспокоиться, мы порядки знаем…

– То-то же! Смотри у меня! Ишь, с утра похмелённые ходят, а тут торчи до вечера.

Как видите, совет возницы оказался очень дельным. Джентльмен в простой одежде остаётся джентльменом, это видно за морскую милю. А небритый молодой работяга, спешащий куда-то по Невскому проспекту, ни у кого не вызывает особого подозрения. Если уж даже опытный городовой поверил, то вполне возможно, что и полиция возле дома графа Воронцова также не обратит на меня особого внимания.

То есть я вполне отдавал себе отчёт, что за домом могут следить. Хотя, как говорил отец Виссарион, и без особого рвения, беглым я выгоднее…

– Давайте подходить к ситуации с позиции логического анализа, – я попробовал вновь поговорить сам с собой, потому что всё равно больше не с кем. – Допустим, тот, кто подкупил стражу в Петропавловской крепости и с чьего разрешения ко мне заявился дальний родственник Матвея, убийца и ренегат, имел в верхах серьёзные связи. Он не боялся, что человек, без суда и следствия посаженный в тюрьму, наутро будет найден мёртвым и объявлен самоубийцей. Пусть!

Видимо, я увлекся, и на меня стали коситься прохожие. Пришлось сбавить шаг, сесть на гранитный бордюр и продолжить потише…

– К этому все были готовы и на высочайшем уровне знали, как ответить за подобный «недосмотр». Но разве кто-то предполагал, что пленник сбежит? За это платили лишь солдатам. Об этом не предупреждали начальство. Неужели сейчас комендант крепости – или кто там у них ещё – побежит докладывать неизвестному покровителю о моём исчезновении?

Поднимать шум, объявлять всероссийский розыск, подставлять под подозрение тех, кто ему платит? О-очень сомневаюсь!

Я встал, выпрямился, потянулся и, подмигнув двум проходящим мимо молоденьким крестьянкам с корзинами в руках, продолжил свой путь.

– Лично я бы на его месте просто объявил меня умершим, а труп уничтоженным, быстро похоронив вместо сбежавшего узника любого пьяного побродяжку, чьи трупы находят по столичным подворотням едва ли не каждый день. Да и в самой Петропавловской крепости наверняка найдутся неучтённые скелеты в шкафах…

Будущее показало мою правоту и превосходство британского образа логического мышления над неспешной русской раздумчивостью. Меня действительно никто не искал. Цепные Псы ошиблись. Эти бодрые старики, видимо, слишком много о себе думали и несколько растеряли связь с реальностью.

Быть может, в прежние времена таинственное исчезновение человека из подвалов Петропавловской крепости и вызвало бы большой общественный резонанс, но сейчас… Как я и предполагал, комендант просто замял дело.

Вроде как и был такой молодой узник, да ночью волей Божьей помер. Схоронили на рассвете. Шесть солдат и дежурный офицер, перекрестившись, подтвердят что угодно.

«Ну, по крайней мере, никакой полиции у дома не видно», – удовлетворённо отметил я после почти часового наблюдения из-за забора с соседней улицы. В таких делах спешить не стоило, лучше, если никто никуда не торопится.

Конечно, я не Бог весть какой сыщик или разведчик, но путешествие на Байкал научило меня осторожности. Поверьте, дом графа Воронцова действительно не был ни под чьим наблюдением. Кроме моего, естественно…

«Думаю, надо сразу лезть через ворота, а не стучать. Лишние траты времени», – сам себе посоветовал я, делая шаг вперёд. А потом с не меньшей ретивостью бросаясь обратно под прикрытие забора. И очень хорошо, что успел!

По улице загрохотала пролётка. На полном ходу из неё выпрыгнули четыре человека в чёрном и, помогая друг другу, словно цирковые акробаты, буквально на «раз-два-три-алле-оп!» перемахнули через кованые ворота. Я только ахнул от невольного восхищения…

Это было бы похоже на какое-то цирковое выступление, если бы происходило где-нибудь на арене шапито. Но поскольку вот так в дом могли проникать только очень незваные гости, я, не теряя ни минуты, рванулся вслед за ними.

Правда, прыгать вот так же легко и элегантно у меня не получилось, пришлось карабкаться, а когда я уже бежал к крыльцу, изнутри дома раздались два револьверных выстрела. Я вышиб коленом окно на первом этаже и через кухню бросился наверх с криком:

– Энни! Матвей! Где вы? Держитесь!

Грохнул ещё один выстрел. Раздался дикий девичий визг. Прямо передо мной неожиданно возник человек в чёрном. Узкие китайские глаза прожгли меня яростным взглядом, а потом я пропустил практически неуловимый удар пяткой в грудь. Отлетев на два шага, я тем не менее встал на ноги и, кривясь от боли, принял боксёрскую стойку.

– Англицанина? – низко поклонился мне китаец и, больше не задавая вопросов, атаковал меня целой серией невероятно быстрых ударов ногами.

Три раза попал вскользь, один захлёстом по почкам и один в зубы так, что я едва не сплюнул кровью. Дико больно и обидно…

– Англицанина? – ещё раз повторил азиат.

Следующие четыре удара я блокировал, просто прикрывая голову. Потом он как-то по-особенному закричал, высоко подпрыгнул и… Отступив на шаг влево, я боковым в челюсть сбил негодяя в воздухе!

– Оксфорд. Чемпион колледжа. Майкл Строгофф, – запоздало представился я, сплюнув кровь. – Кстати, русский!

Китаец рухнул, неудачно ударившись головой о перила лестницы, и затих. Я, чуть пошатываясь, пошёл вперёд, но уже через две ступеньки чья-то могучая рука буквально смела меня в сторону.

– Под ноги не лезь, твоё же благородие!

– Матвей, не сметь! Я первый, вы не имеете права…

Ох, да кто и когда меня слушал?

Когда я добрался до рабочего кабинета графа Воронцова, то застал там страшную картину. На пороге два трупа китайцев с пулевыми ранениями. Внутри комнаты, на ковре, лежит в луже крови бледный как полотно друг моего отца. Мисс Челлендер в ночной рубашке и шёлковом халате поддерживает у себя на коленях его голову, а бывший конвоец борется в углу с ещё одним китайским наёмником в чёрном.

Прямо на моих глазах китаец выхватил из рукава узкий маньчжурский нож, и в то же мгновение Матвей с хрустом свернул ему шею. Всё.

– Павел Павлович?! – Я упал на колени перед другом моего отца.

В его руках ещё дымился двуствольный пистолет бельгийца Нагана. Маленькая жилетная машинка, но обладающая хорошей пробивной силой при стрельбе с близкого расстояния. Энни подняла на меня заплаканные глаза.

– Мишенька… – улыбнулся мне старый генерал, – вы были правы. Я и не думал, что всё может вот так…

– Держитесь, – я старался не смотреть на глубокую колотую рану у него на груди. – Мы вызовем врачей. Вас спасут.

– Я не верил вам… простите, – он сжал мою руку. – У меня нет наследников. Всё эта служба, служба… Как же я завидую вашему отцу! У него такой сын… Миша, обещайте, что исполните мою последнюю волю…

– О чём вы, Павел Павлович? – Кажется, по моим щекам текли слёзы, но мне было всё равно. – Матвей, зовите врача! Зовите хоть кого-нибудь, чёрт вас подери-и!

– Сберегите… девочку, – тихо прошептал старый воин, и с последним вздохом его благородная душа отлетела к небесам. У меня перехватило горло…

Мисс Челлендер обняла меня, гладила по голове, но слёзы текли и текли, а грудь сотрясалась от рыданий. Помните, когда-то я не мог выжать из себя ни одной слезинки на похоронах моего собственного отца. Я же мужчина! Взрослый человек и настоящий британец, никогда не дающий волю чувствам, верно?!

Так вот сейчас, у бездыханного тела графа Воронцова, я оплакивал их обоих – моего родителя и его старого друга. Потому что всё произошедшее казалось какой-то немыслимой дикостью! Потому что нельзя отмечать каждый мой шаг смертью. Потому что тот, кто хотел заставить замолчать всех моих друзей, ещё не знает, на что он нарвался.

Я положу жизнь, но отомщу за всю пролитую кровь! Я не позволю ему, кто бы он ни был, безнаказанно убивать дорогих мне людей! Я не собьюсь со следа, я остановлю его…

– Вставай давай, хлопчик. – Чьи-то тёплые и сильные руки подняли меня, встряхнули и поставили на ноги. – Уходить надобно. Уж я не спрашиваю, каким лешим тебя сюда занесло, однако же прихода полиции уж точно дожидаться не стоит.

– Да… – тупо согласился я. – Полицию нужно вызвать. Соберите всех слуг. Кто есть в доме?

– Конюх да лакей, кому ж ещё быть, – сжав зубы, бросил Матвей. – Павел Павлович, прими Господь его душу на небесах, скромно жил. Воров не опасался. Да только не из-за тебя ли его убили?

В порыве бешеной ярости я кинулся на старого казака, но мисс Челлендер решительно встала между нами. Одну пощёчину получил я, другую он. Как Матвей её не убил, ума не приложу. Но папин денщик даже не попытался увернуться, просто позволил себя ударить, а потом прижал рыдающую девушку к груди и, опустив голову, пробормотал:

– Спасибо тебе, Аннушка, дала ума… И ты прости, не сдержался, грубость да глупость за один раз ляпнул. Грех над телом такого человека собачиться…

Я вновь опустился на колено, своими руками закрыв глаза бедному Павлу Павловичу. На шум драки и выстрелов заявился заспанный конюх. Охнул, дважды перекрестился и застыл, вжавшись спиной в стенку. Лакей, как оказалось, в очередной раз ночевал у своей кумы, обещавшись прийти лишь к обеду.

– Вызывайте полицию, – приказал я. – Убийство человека такого масштаба вызовет большой шум. Но кто-то не побоялся пойти на этот шаг…

– Ну и кто же, по-твоему, в самом сердце России-матушки, в столичном городе, может на заслуженного генерала убийцу натравить?

– Во что мы вообще все здесь ввязались? – поддержала Энни.

Я промолчал. Слишком много вопросов и ни одного ответа.

– Дык, а чё делать-то, ась? – напомнил о себе бледный конюх.

– Чего-чего, сказано ж тебе было, на улицу беги! Городового зови али околоточного! – рявкнул Матвей. Когда парень выбежал из дома, старый казак обернулся ко мне: – Ты тоже, хлопчик, времени не теряй, дуй отсюдова, как наскипидаренный! Я уж не спрашиваю, как ты из тюрьмы бежал, где одежду новую справил, откуль так вовремя в доме появился, а?!

– Где встретимся?

– Вечерком найдёшь нас в трактире на Сенном рынке. И уж там я с тебя за всё спрошу! Уж поверь…

– Энни, – я взял её за руку, но Матвей резко турнул меня в плечо.

– Дуй отсель, тебе же сказано! Успеешь вечером с голубкой своей намиловаться. Девонька, ну хоть ты ему скажи! – взмолился он. – Заметут нас тут с энтим беглым каторжником, так по судам же затаскают, а мне энто веселье ни в одном месте не пощекотилось…

– Бегите, Майкл.

– Миша, – поправил я.

– Мишенька, – она быстро поцеловала меня в небритую щёку. – Мы вас прикроем. Бегите же!

– Я найду вас!

Мне пришлось прыгать со второго этажа, обойти конюшню и две хозяйственные постройки. Потом забрался на крышу сарая и уже оттуда сиганул через забор.

Приземлился на брусчатку, не очень удачно, подвернув левую ногу в щиколотке. Больно, но не смертельно. Дальше пошёл, хромая. И на этот раз я знал, куда мне идти.

Дорогу до Александро-Невской лавры подсказал первый же мальчишка-разносчик. Мне был очень нужен один человек, и я надеялся, что мой слух и память меня не подводят.

Отец Виссарион сидел на лавочке, под деревом у чьей-то могилы. В его руках была книга, а на носу очки. Здесь, в тихой обители, он выглядел ещё скромнее, так что поверить в то, что этот старик носит серебряный браслет тайного ордена Цепных Псов было попросту невозможно. При виде меня он удивлённо вскинул седые брови…

– Когда вы разговаривали за столом, прозвучало слово «лавра», – без предисловий начал я. – В Санкт-Петербурге она одна, да и ваша обувь не успела запылиться. Я был уверен, что найду вас здесь. Мне нужна ваша помощь. Произошло нечто ужасное…

– Воронцов, – скорее утвердительно, чем вопросительно, прошептал батюшка.

Я кивнул.

– Остальные живы?

– Да.

– Кто на вас напал?

– Четыре китайских наёмника. Одеты в чёрное. Я не успел спросить, кто их послал. Граф Воронцов погиб, как воин. Двоих он застрелил, защищая свою жизнь и жизнь мисс Челлендер.

– Ох, прими, Господи, душу раба твоего Павла, – отец Виссарион перекрестился на золотые купола. – Сядь, сын мой. Думаю, настало время поговорить серьёзно…

Он поманил рукой какого-то проходящего монаха, о чём-то сказал ему на ухо, тот закивал и поспешил исполнить просьбу или приказ. Буквально через пять-шесть минут он же принёс нам две кружки горячего чая, пахнущего мятой и мёдом.

Долгое время мы просто молчали. Потом отец Виссарион сам попросил:

– Рассказывай. Ничего не упускай. Важно, не важно – говори.

Что ж, я давно привык к тому, что слушателем мне приходится быть редко.

Зато я быстро научился не забывать любые, даже самые незначительные мелочи, не забегать вперёд, не делать личных умозаключений и выводов, а дать собеседнику возможность самому разобраться во всей массе полученной информации.

Хотя сейчас мой рассказ был коротким. Совет возчика, городовой, наблюдение за домом, нападение врагов, короткая драка, смерть графа, моё бегство. Всё.

Отец Виссарион умел слушать. Он ни разу не перебил меня, не лез с уточняющими вопросами, не пытался остановить или поправить.

Это настолько шло вразрез с моим представлением о религиозных деятелях, что, закончив, я не выдержал и спросил:

– Как давно вы в сане?

– Двадцать два года.

– А до этого?

– Павлон, – чуть улыбнулся он. – Павловское военное училище, первый чин, война. Там я познакомился с вашим отцом. Он был моложе меня, но именно у него я впервые увидел этот необычный браслет с головой собаки.

– То есть Цепные Псы не обязательно потомки опричников?

– Нет, это было лишь вначале. Потом мы принимали в свои ряды многих достойных людей. Мой прапрадед скорее пострадал от опричнины, но тем не менее я ношу браслет Цепных Псов уже много лет. Потому что родина всегда важнее личных обид и амбиций…

– Простите, если обидел.

– Ничего, – улыбнулся он, но его глаза на миг увлажнились слезами. – Я тоже не хотел всю жизнь провести скрываясь, пряча своё лицо, не имея возможности не то чтобы получить хоть какую-то благодарность или, упаси Господь, награду! Нет, больше всего я боялся, что меня узнают. Что хоть кто-то поймёт, к чему я причастен, в чём участвовал, что делал…

– Я понимаю.

– Не понимаешь. Наши руки по локоть в человеческой крови! Да, мы защищали трон и династию Романовых. Практически всегда царское семейство и не подозревало о нас, а все ситуации их чудесного спасения были официально объявлены Божьим промыслом.

– Ваши заслуги приписывали другим?

– Всегда. Но это не важно, не это важно, сын мой… Просто сейчас всё уже не так…

– О чём вы?

– Цепных Псов больше нет, – в голосе отца Виссариона впервые прорезалась жёсткая нотка человека, привыкшего командовать солдатами. – Орден распущен. Твоё спасение – это наш последний аккорд. Мы должны забыть имена друг друга. Мы больше не связываемся ни по какому поводу. Каждый из нас, кто уцелел и выжил, отныне живёт своим умом и своей жизнью. Я также давно сделал свой выбор, и мой дом – это Александро-Невская лавра. От этого дня и до гробовой доски!

Я опустил взгляд в землю. Отец говорил мне, что Цепные Псы находятся под запретом, что их судили, обвиняли, казнили и отправляли в бессрочную ссылку, лишая имущества, чести, имени, всего, что составляло чувство собственного достоинства любого человека. Кто бы сумел долго выдерживать подобное?

Сами Романовы, поколение за поколением, планомерно уничтожали тех, кто спасал их жизни. Более того, тех, кто спасал само существование Российской империи! И я не имел никакого морального права судить этих людей…

– Ты видел Митрофанушку? – продолжил батюшка, не глядя мне в лицо. – Он последний из своего рода. Все остальные казнены. Не в тюрьме, не в изгнании, а просто повешены как военные преступники.

– Все? – вздрогнул я.

– Он остался один и чудом уцелел. Но жизнь молодого Александра, ещё не царя, не самодержца, полностью его заслуга. Митрофанушка тогда дрался против четверых фехтовальщиков, голыми руками, мы его, считай, с того света вытащили…

Мне стало жутко. Я пожалел, что завёл эту тему, но пришлось слушать до конца.

Тот лысый чиновник дважды менял паспорт, потому что бежал с Нерчинской каторги. Оба моряка лишились семей, были изгнаны со службы, а тот, что младше по чину, был прилюдно бит кнутом на площади в селе под Ярославлем.

Каковы были личные причины у самого отца Виссариона, он тоже особо не скрывал.

По сорвавшейся с его губ знатной фамилии понял, что этот человек был вынужден отказаться от всего – дворянства, титула, богатства, положения в обществе, жены и детей, лишь бы не подставлять их под маховик закона. Принял сан, получил церковное имя.

Для его близких он давно умер, геройски погиб при защите южных рубежей России. Пару раз он видел своих внуков издалека, им никогда не узнать, кто их дед…

– Но вы… Вы же все спасли меня?

– Я же сказал, считай это прощальными гастролями старой гвардии, – жёстко обрезал священник. – Ордена больше нет, теперь твой браслет на руке просто красивая серебряная безделушка.

– Погодите, но если на дом графа Воронцова напали китайские солдаты, если тот самый ренегат в городе, то вполне возможно, что и фон Браунфельс где-то рядом. Разве это не говорит о нависшей опасности над вашим… нашим государем?!

– Александр не худший царь. Быть может, даже лучший из предшествовавших. Но мы уже достаточно спасали его жизнь, а кто спасёт наши?

– Вы зациклены на своих обидах. Так нельзя.

– Да, возможно. За столько лет безотказной службы, когда единственной наградой за храбрость становится виселица или каторга… – отец Виссарион не договорил, он резко встал и подал мне руку. – Россия стояла до нас и будет стоять после. Мы все решили для себя – хватит. Уважая память твоего отца, мы вытащили тебя из казематов. Прими свою вторую жизнь как подарок и постарайся прожить её как свободный человек. Ради себя, своих близких, своего пути, а не пустых химер…

Я повесил голову. Неужели смерть графа Воронцова останется не отомщённой? Зачем тогда я всё ему рассказывал? Просто так, что ли?!

– Мне пора, сын мой. Не ищи никого из наших. Позволь им дожить тот короткий остаток лет, что подарила судьба, тихо и безмятежно. Я знаю, что по возвращении из Петергофа государь примет твою спутницу.

– Ну, допустим…

– Вот и пусть она расскажет ему всё, что было там, на Байкале, подтвердит, что в последний раз видела тебя в день ареста. Мир велик. Возможно, если вы встретитесь где-нибудь в Альпах или на побережье Португалии, вы сумеете создать дом и семью. Поверь, что это невероятное счастье – жить, как живут все обычные люди…

Он быстро обнял меня на прощанье и ушёл не оборачиваясь. А я остался.

Один, на лавке, среди чьих-то могил, с пустой головой и равнодушным сердцем.

У меня не было ни одного аргумента в защиту своей позиции. Да и самой позиции-то, честно говоря, тоже не было, поскольку всё, во что я влез, произошло не по моей воле и не из-за моего неправильного – правильного выбора.

Мой отец втравил меня в эти свои заговоры, интриги, бои, фактически повесив на мою шею часть своей судьбы, и теперь я должен за него доиграть эту партию.

Но спросил ли он, хочу ли я так жить? С постоянной оглядкой, с револьвером под подушкой, вечным страхом за близких, вечным беглецом от закона и общественного мнения? В конце концов, он сам отправил меня в Лондон совсем не для этого.

– Всё, – я подтянул рукав и снял с запястья браслет Цепных Псов. – Довольно. Это не та игра, в которой может победить одиночка. Прости, отец…

Я сунул браслет в карман своих дешёвых штанов и решительно встал. На скамейке остались две пустых кружки из-под чая. Солнце катилось к горизонту, тени становились размытыми. Думаю, мне пора на Сенной рынок.

Не знаю, где это находится, но найду. Мои друзья ждут меня, им тоже может грозить опасность. Если царя Александра охраняют многие и многие, то Матвея и Энни – никто. А если у меня и остались близкие люди, то только эти двое…

Выспросив дорогу, я легко шёл по широкому Невскому проспекту походкой абсолютно свободного человека! Очень скоро все мои беды, проблемы, тревоги и напасти, казалось, навсегда останутся позади.

В конце концов, я сдержал слово, выяснил правду об убийстве своего отца и посла Британии, сэра Эдварда Челлендера. Я передал официальным лицам тайной полиции Российской империи всю переписку иностранных шпионов, касающуюся отторжения части русских территорий, втягивания России в затяжной конфликт с Китаем, военных провокаций Британии, Франции и Германии и прямого указания на заговор против жизни царя Александра Второго.

Мог ли я сделать что-то большее? То есть в глобальной, мировой политике? Ловить иноземных резидентов – дело полиции и контрразведки, и уж будьте уверены, они должны справляться с этим делом куда лучше меня.

Вопросы разворачивания и продолжения войны решают политики. Уверен, что люди с таким опытом в огромной империи имеются в достатке и они ни за что не позволят двум-трём-десяти пограничным стычкам перерасти в нечто большее.

А мисс Челлендер, дождавшись аудиенции русского государя, ещё раз напомнит ему лично о грозящих опасностях и, надеюсь, получит для меня полное прощение. Если же нет, что ж… Я вполне удовлетворюсь изгнанием из пределов моей негостеприимной Родины.

Дважды посетив Петропавловскую крепость (кстати, оба раза по совершенно надуманным и неподтверждённым обвинениям!), у меня нет ни малейшего желания вновь испытывать благосклонность капризницы-судьбы.

Рассказы отца Виссариона о всех бедах и тяготах, выпавших на головы настоящих Цепных Псов, произвели на меня неизгладимое впечатление. Я не имею ни малейшего желания закончить так, как они, – без семьи, без друзей, вечно пряча своё лицо, а зачастую даже не имея возможности называться собственным именем, данным тебе при крещении в купели…

Нет! Не хочу! Не буду! Я сделал всё, что требовал от меня мой отец, и, наверное, даже чуть больше. Теперь моя основная и единственная задача – уберечь от преследований и наказания моих спутников. Они не Цепные Псы и не должны разделять мою судьбу.

Старый казак Матвей так часто спасал мою жизнь, что было бы чёрной неблагодарностью не отплатить ему тем же. Пусть уезжает куда-нибудь подальше, мир большой, стран в нём много, пусть там поёт свои казачьи песни, даже женится, денег я дам.

Смерть добрейшего человека, благороднейшей души, Павла Павловича Воронцова, которому я был готов целовать руки, как собственному отцу, – произошла только по моей вине! Я втянул его в заговор, из-за меня враги сочли, что он может быть опасен и его необходимо убрать с шахматной доски. И этого я себе никогда не прощу…

…На Сенной площади располагался большущий рынок. Скромный молодой человек в одежде мастерового не привлекал ничьего внимания. Таких, как я, здесь можно было горстями грести и брать на работу пятачок за пучок, а то и дешевле!

Повсюду сновали крестьяне, везущие телегами репу, морковь и картошку. Чинно ходили взад-вперёд купеческие приказчики, стараясь скупить весь товар за бесценок и отчаянно торгуясь за каждый фунт вологодского масла или мешок индийского чая.

Тут продавали сено возами, сюда везли сыр и колбасы из финских областей, здесь стояли самые лучшие скакуны из Германии и шведские тяжеловозы, способные тянуть поезд. Новгородские молочные коровы, калмыцкие мясные, малороссийские свиньи с таким количеством сала, что их даже ноги не держали, сытно икали в своих загонах на боку…

Калашные, медовые, пряничные ряды, казалось, готовы были накрыть один общий стол на весь Невский проспект, и никто бы не ушёл голодным. Продавцы горячего сбитня, леденцовых петушков на палочке и пирожков с ливером умудрялись перекрикивать весь рынок. Тут шумело, дымилось, толклось, ругалось, хохотало, пело, торговало и жило своей непостижимой копеечной жизнью простое крестьянское сердце российской столицы.

И если Пассаж или Апраксин рынок были на две трети представлены немецкими, французскими и голландскими купцами, то на Сенном царил исконно русский дух!

Здесь было легко затеряться, и никто: ни полиция, ни местный криминал в лице конокрадов, карманников, фальшивомонетчиков, медвежатников или фармазонов – не смог бы проследить незатейливый путь одинокого мастерового, видимо получившего свои три рубля за месяц и бездумно слоняющегося от трактира к трактиру, от одного питейного заведения к другому, от очередной старой забегаловки к новооткрывшемуся притону…

– Я убью этого Матвея, если в следующий раз он не научится указывать точный адрес для встречи. Потому что вот так гонять меня по всему рынку, это… это уже просто месть какая-то, нет?!

Не знаю, может, я пришёл слишком рано (время-то мы не уточняли! Вечер, и всё…), может, он имел в виду другой трактир, не на Сенном, а по дороге, может, я вообще неправильно его понял или же они с мисс Челлендер безбожно запаздывали – не знаю.

Только за полтора часа гуляний по всему рынку я так нигде их и не нашёл. Положение спас мелкий воришка лет восьми, пытавшийся залезть мне в карман. По счастью, не в тот, где лежали хоть какие-то деньги.

– Отпусти, дяденька! Больно! Я орать буду-у…

– Не надо орать, – попросил я, тем не менее крепко держа его за цыплячье запястье. – Хочешь заработать гривенник?

– А… а… кто ж не хочет? Пусти уже, фараон!

– Слушай, малыш, – я отпустил его и присел на корточки. – Вот смотри, пять копеек. Бери! Просто так.

– Чё, честно? – не поверил мальчишка, вытирая сопливый нос рукавом.

– Как Бог свят, – перекрестился я. – А если найдёшь трактир, где сидит здоровенный казак с бородой, а рядом рыжая девица, я тебе ещё гривенник сверху пожалую!

– Полтинник? – нагло предложил малец. Я тяжело вздохнул и улыбнулся:

– Пошёл вон. За гривенник и другого парня найду. Желающих море-е…

– У-у… скупердяй чёртов, – даже с неким одобрением в голосе протянул маленький воришка. – Будет тебе казак!

– По рукам!

Мы хлопнулись ладонями, и малыш умёлся честно зарабатывать свои десять копеек.

Всё-таки в каких-то моментах с русскими куда проще, чем с британцами. Английский беспризорник выклянчил бы у меня пять пенсов авансом и просто удрал, предупредив приятелей о том, что тут гуляет простофиля, раздающий монеты без гарантий, и каждый может слупить с него по пять пенсов, пока тот не поумнеет.

Российский воришка был в этом плане куда честнее. Я только и успел, как выпить кружку разбавленного медового сбитня, а мальчишка уже дергал меня сзади за рукав.

– Вона, у «Акунинского» коляска остановилась, а в ней бородач в овечьей шапке с блестящими штуками на груди. И кинжал страшный, что у твоих конвойцев! Но девица при нём благородная, хоть и рыжая.

– А что, рыжие не благородные? – на миг усомнился я.

– Рыжие-бесстыжие! – уверенно объявил малец и требовательно протянул мне ладонь.

– Сначала проводи.

Теперь я тоже был тёртый калач и тот самый воробей, которого на мякине не проведёшь. Мальчик философски вздохнул, выругавшись матом сквозь зубы, и честно проводил меня к расположенному в грязном полуподвальчике четырёхэтажного дома питейному заведению под солидным названием «Акунинский».

Только разглядев за столиком в дальнем углу чёрную черкеску Матвея, я выдал парню положенную сумму на руки.

– Добавить бы надо, – по-извозчичьи протянул он.

– От мёртвой лошади уши. Получишь у Шекспира, – строго оборвал я.

Таким только дай поблажку, они на голову сядут. «Пролетарий», как говорят те же французы. А у них есть революционный опыт, это отрезвляет…

Честно расплатившись, я прошёл в дальний угол трактира, где старый казак приветствовал меня едва заметным поднятием правой брови.

– Мисс Челлендер! Матвей! Рад вас видеть, – я без приглашения опустился на табурет напротив дочери английского посла. Папин денщик лишь кивнул, а более эмоциональная Энни чуть не кинулась мне на шею:

– Майкл… тьфу, Михаил! Простите меня, ради Бога! Я так волновалась – в доме столько военных! По всему Санкт-Петербургу объявлена облава на китайцев. Приходил тот человек из тайной полиции, по-моему, он был в невероятной ярости.

– Из-за моего бегства?

– О, нет… Всё куда сложнее. Вы в курсе, что он вообще не знал о вашем аресте? Вы были сопровождены в Петропавловскую крепость по чьему-то тайному приказу! Тот тихий мужчина уже ищет в своих рядах предателя и бобра!

– Кого? – не понял я.

– Крота, – тихо поправил Матвей.

– Какая разница – крот или бобр? – искренне всплеснула руками мисс Челлендер.

– В Оксфорде мы называли таких крысами, – мечтательно припомнил я.

– Вот крыса ты и есть, – спокойно прихлёбывая поданный чай из гранёного стакана, объявил Матвей, – ежели не хочешь своим же друзьям всю правду рассказать!

Я скрипнул зубами, отодвинул чашку и бегло, минут в пять-шесть, честно поведал обо всём, что со мной происходило. Лишние детали были опущены, но суть я сумел донести – меня освободили Цепные Псы, их орден распущен, моё право также снять браслет и сдать его на барахолку по цене серебряного лома. Думаю, даже в этом случае хоть рубль, но заработать можно…

– Энни, ваша задача – встретиться с царём Александром и рассказать ему всю правду о наших приключениях. Без этого он не позволит всем нам покинуть Россию!

Дочь английского посла не ответила, опустив глаза в пол.

– Да, разумеется, напоминаю вам, что нельзя и близко упоминать о тех сокровищах, которые мы нашли у могилы Чингисхана! Во-первых, это священное место, во-вторых, нам они не принадлежат, и, в-третьих, они тем более не принадлежат государству! Это личный золотой запас или банк, называйте как угодно, собранный только Цепными Псами, и никто, кроме них, не вправе этим распоряжаться. Вы понимаете меня?

– Нет, – практически в один голос выдохнули Энни и Матвей.

Я несколько недоумённо уставился на эту парочку. Они переглянулись. Видимо, у каждого была своя правда и своя логика.

– Ты уж, твоё благородие, поступай как знаешь, а я из России лыжи вострить не подписывался! У меня тут вся родня на Кубани, а ты хочешь, чтоб я в Пруссии али в Кастилии крестьянствовал? Дом построил, оливки выращивал да вино по вечерам глушил?! Пошёл ты, знаешь куда, прямым текстом…

– У меня погиб отец. Я прошла с вами до самого Байкала, меня пытались убить, изнасиловать, опозорить, и всё это только ради того, чтобы потом опрометью бежать из пределов Российской империи? Можно подумать, я не могла уехать в Лондон сразу же?! Мы столько всего вместе пережили, и тут вы говорите мне такое… Куда вас послал дядя Матвей? Я присоединяюсь к подтверждению маршрута!

Вот так меня, наверное, не оскорбляли ещё никогда. Или не ставили на место, что, по сути, одно и то же. Я вдруг неожиданно понял, что мои друзья имеют на все вопросы собственный ответ и собственное мнение.

Решать что-либо за них мне никто письменных прав не делегировал. И если я решил куда-либо уехать, так скатертью дорожка! Но это отнюдь не значит, что и у них такие же планы на дальнейшую жизнь…

– Похоже, мне стоило бы извиниться?

– Ну, энто само собой, – значимо кивнул старый казак. – Но тока скажи, с чего ты взял, что государю нашему серьёзная опасность грозит?

– Ну это же очевидно. Раз здесь находится ваш братец-ренегат, то и немецкий шпион фон Браунфельс наверняка обитает поблизости. А общая цель у этих двоих – любым способом вызвать дестабилизацию Российской империи, вплоть до физического устранения её законного монарха.

– Брешешь, хлопчик…

– А если нет? В возникшей смуте и смене правления они вполне могут попытаться отрезать себе часть земель далёкой Сибири – это даже не вопрос, а практический шаг. Причём один, короткий и не особенно напрягающий.

– Но как?!

– Легко! Банальным введением войск! Потом всегда можно объявить на весь мир, что добрые британцы (немцы, французы, португальцы или кто там ещё) пришли на жалобный зов местного населения, а злобные русские пытались их поработить. И первый же ответный удар по британскому флагу послужит реальным поводом для общей блокады России и её наказания всеми военными или экономическими способами.

– Господи, что же будет? – всхлипнула Энни. – Неужели ещё одна большая война…

– Простите, кажется, я немного запутался… – В моей голове вдруг начали складываться цифры, даты и маршруты. – Сколько мне известно, завтра государь поедет в Петергоф?

– Если те двое на свободе, так я и гроша ломаного за ту поездку не поставлю, – сухо объявил Матвей. – Не доедет царь-батюшка до места.

– Но… я же говорил вам, Цепные Псы распущены, ордена больше нет, они считают, что охрана государя сама способна справиться с любой возникшей опасностью!

– В том и сомнений нет, хлопчик. Ежели что, дык они грудью Александра закроют! А ежели не будет опасности? Ну, что коли вдруг случайный выстрел из кустов придорожных, и всё? Ловить некого, и государя на ходу особо не прикроешь, не тот у него характер…

Я закусил нижнюю губу, чтобы не заорать на этого упёртого чурбана! Но в сурово сдвинутых бровях рыженькой Энни читалась тайная решимость. Они сговорились?!

– Вы хотите сказать… что мы должны сами поехать туда, всё проверить, посмотреть и удостовериться? Да кто нам позволит шерстить все кусты по маршруту следования императора… бред какой-то!

– А мы спрашивать будем?! – хмыкнул бывший конвоец, разглаживая усы, и поманил официанта. Нет, правильней – полового, их почему-то так тут называли. – Мил человек, а ну подай-ка нам две стопки водки.

– Три, – подняла указательный пальчик дочь английского посла. – Я тоже в деле, и у меня тоже нервы.

– Сей момент-с, исполним! – парень исчез с чисто танцевальной грацией, и действительно, меньше чем через минуту на столе красовались три гранёные стопки.

– А ты что там про Европу-то начал, хлопчик?

Я мысленно помахал ручкой радужным мечтам о тихой жизни в Цюрихе или Карлсбаде, первым поднял стопку и улыбнулся:

– Да так, сущая ерунда. Вернёмся к этой теме после спасения императора. За Россию!

Мы втроём церемонно чокнулись. Холодная водка обожгла горло. Мисс Челлендер вообще застыла с выпученными глазами, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, и старый казак заботливо поднёс ей ржаную корочку к носу.

– Псиба-а…

– Жива, дочка? Ну и ладушки. А теперь двигайтесь ко мне поближе, думу думать будем. Я ж ту дорогу до Петергофа как свои пять пальцев знаю. И вот что мне представляется…

Мы с Энни придвинулись к Матвею, едва не касаясь друг дружку плечами.

– Дорога идёт ровная, проверенная. Коли государь один, без семейства поедет, так бывало, верхами часа за три-четыре доскакивали. А вот ежели с кем из близких, да в карете, тогда могли и остановку устроить. В хорошую погоду в чистом поле на чай накрывали, а в плохую в трактирчик по пути заглядывали, – он значимо выгнул бровь, мы оценили. – Место известное, хозяин опытный, да и солдатики там завсегда стоят. Однако ж, если об засаде всерьёз думать, так лучшего места и не найдёшь. Рощицы там густые, и кустов вдоль речки немало. А царь Александр личную охрану не особо жалует, под Богом ходит…

Да уж, рассказы о беспечности русского императора давно стали притчей во языцех. Его убеждённость в том, что в своей стране помазаннику Божьему по определению ничего грозить не может, буквально толкала окружающих совершить хоть какой-нибудь террористический акт, лишь бы убедить его в обратном.

Как я понимаю, в более молодые годы жизнь Александра не один раз спасали те же Цепные Псы. Лучше бы они приучили государя к большей осторожности…

– Матвей, у вас всё равно больше опыта в военном деле. Если мы хотя бы примерно знаем место, откуда может исходить опасность, то каковы должны быть наши действия по её ликвидации?

– На месте разберёмся, – беспечно потянулся наш главный советчик, стратег и тактик. Честно говоря, я ожидал услышать что-либо более практическое.

– Разве нам не нужно какое-нибудь оружие? – уточнила рыжая англичанка.

Видимо, её, как и меня, также не особенно прельщала перспектива решить всё на месте. И вообще, если мы полны решимости спасать императора от, возможно, в десятки раз превосходящего противника, лучше хоть как-то подготовиться! Места на кладбище заказать заранее, например…

– Без дела волну гнать не станем, Александр такого не любит. Пистолеты купим, ежели грошей хватит. Мне бы шашку лучше. Да они в здешних офицерских лавках стоят, как чугунный мост через ту же Неву! Меня ж потом жаба задавит…

– Хорошо, значит, надо докупить ещё два револьвера с патронами, – я мысленно сделал отметку в памяти. – Транспорт? Поедем верхами или наймём кучера?

– Я верхом. Вы в коляске с кучером.

– Разумно, – согласились мы с мисс Челлендер.

– А что мы будем делать, если кого-нибудь обнаружим?

Старый казак первоначально даже изумился примитивности вопроса, открыл было рот, закрыл, снова и снова порываясь что-то сказать, но…

– Матвей, а у вас есть какие-нибудь знакомые, которые могли бы с нами прокатиться? Ну, чисто так, прогулочным шагом, на всякий случай?

– В его величества личном императорском конвое есть, конечно, да толку? – задумался он. – Трое гуляющих ни у кого особых подозрений не вызовут, а ежели я с десятком верховых поперёк всей дороги шерстить начну, так только спугнём негодяев. А они в другой раз, в другом месте исподтишка ударят.

Мы помолчали. Действительно, если попытка покушения на императора в завтрашней поездке будет иметь место, то любая массовая акция военных или казаков тут же раскроет наши карты.

– Говорю ж, неслухи, на месте разберёмся. Будет мало – сами справимся, а будет много – так главное – шуму побольше поднять, да и галопом к императорскому поезду! Справимся, делов-то раз плюнуть… Эй, парень! А ну ещё налей!

Наверное, во всём виновата водка. Иначе ничем нельзя объяснить, что мы так легко с ним согласились. Старый Матвей вообще обладает какой-то первобытной харизмой.

Он способен уговорить вас расстаться с жизнью самым самоубийственным способом, типа драки десятеро на одного или нашего сумасшедшего прыжка с железнодорожного моста носом в реку, да ещё и испытывать при этом буквально щенячий восторг!

Фактически, сейчас он подписал меня и мисс Энни Челлендер на героическую гибель во имя русского трона. Ели китайцы посмели напасть на дом графа Воронцова, генерала в отставке, в центре Санкт-Петербурга, не боясь ни полиции, ни преследования, то значит, у их командиров очень высокие покровители…

Я не сомневаюсь, что лично фон Браунфельс и тот самый князь Юсупов не будут участвовать в покушении лично. Но и одного ренегата с мобильным отрядом наёмников в десять-пятнадцать человек более чем достаточно, чтобы неожиданно ударить по царскому кортежу. А мы трое (молодой мужчина, юная девушка, грозный старик с наполеоновскими комплексами) должны будем их остановить?

Сама эта мысль после третьей рюмки вдруг показалась мне невероятно смешной. Возможно, поэтому я не обратил внимания на шатающегося пьянчужку, два или три раза слишком близко проходившего мимо нашего шумного стола…

Да что там неопытный я?! Даже бывший конвоец, ветеран многих войн, и то усом не повёл. А как оказалось, зря. Всё могло сложиться совершенно иначе…

Мы разошлись ближе к девяти часам.

Хотя, собственно, как разошлись? Матвей снял нам меблированную комнату «для свиданий» в том же трактире, на втором этаже. Сам он отправился к Зимнему, дабы, по его же выражению, «пошукать ввечеру по товарищам».

Как я понимаю, это значило, что, несмотря на позднее время, он попытается каким-то образом достать лошадей и оружие. С первым проблем нет, а вот с последним сложнее, – сколько мне известно, лавки и магазинчики подобного рода закрываются ещё часа в четыре.

Вечером господа-офицеры традиционно больше гуляют, чем желают сей минут прикупить себе боевой револьвер иностранного производства или, в десять ночи, срочно получить на руки новенькую шпагу, саблю или кортик знаменитой златоустовской фабрики.

Но деньги у бывшего конвойца были, я выдал, а с деньгами такой человек что угодно из-под земли достанет. Видимо, о чём-то подобном думала и мисс Челлендер, сидя на краешке табурета, подальше от меня и поближе к двери. Наши отношения никогда не были простыми и ясными, как строки бессмертного Китса. Скорее даже наоборот, путаными, противоречивыми и пристрастными, словно свод законов короля Георга III.

Иногда это усложняло, иногда, наоборот, облегчало жизнь. Я имею в виду то, что, если мы с ней не разговаривали по несколько часов, это удивительнейшим образом не напрягало ни одну из сторон. Согласитесь, это весьма и весьма неплохо…

Учитывая, что в комнате из всей мебели была лишь металлическая кровать, застеленная не самым свежим бельём, да один табурет, мне пришлось встать у окна, выходящего во внутренний дворик. Присесть или прилечь на кровать в присутствии дамы казалось несколько бестактным.

Впрочем, точно в той же мере, что и предложить прилечь ей. Господи, что со мной?

В дороге подобные глупости нас ни на миг не волновали. Мы частенько спали рядом, на сене, на траве или брошенной на пол овчине, спиной к спине, ни о чём не думая и ничего не стесняясь. Что же с людьми делает цивилизация, кем мы становимся в больших городах, как быстро теряем самих себя…

– Я могу вас попросить? – Энни вдруг подала голос.

– Да, конечно, всё, что угодно.

– Прикажите подать водки.

Мне показалось, что я ослышался.

– Здесь не подают джин, виски или вишнёвый ликёр. Местное пиво ужасно. Но водка хороша почти в любом, даже самом захудалом заведении.

– Но вы…

– Да, я леди. Леди хочет выпить и выговориться, а без водки у меня не хватит решимости, – угрюмо буркнула она, вскидывая подбородок. – Так что, мне спуститься вниз и попросить самой?

– О нет! Разумеется. Прошу простить меня. Сию секунду.

Я пулей метнулся вниз, поймал за рукав вытирающего столик официанта и через минуту вернулся в комнату с рюмкой водки на маленьком подносе.

– Пошли филолога за водкой, он одну и принесёт, – разочарованно протянула рыжая англичанка. – Майкл, Миша, сэр Строгофф, как вам приятнее, вы что же, всерьёз решили, что я её и пить буду в одиночку?! Я уже так похожа на какую-нибудь старую леди из деревеньки под Йоркширом?

На этот раз я обернулся даже быстрее. На широком серебряном подносе стояла бутылка лучшей водки, миска солений, горбушка чёрного хлеба и два кусочка селёдки сверху.

– А вы галантный кавалер, – удовлетворённо кивнула дочь английского посла. – Учились ухаживать за дамами в парижском Версале? Школа сразу чувствуется…

Наверное, мне не удалось сдержать эмоции и всё отразилось на лице, потому что Энни поспешила извиниться:

– Не обижайтесь, ради всего святого! Ну что вы как ребёнок?! Я больше не буду. Поставьте же уже куда-нибудь этот поднос! Вот, на табурет хотя бы. И не уроните ничего, пожалуйста!

Она тут же вскочила на ноги, я поставил поднос и перенёс его, как столик, к кровати, на которую мы, собственно, и сели. Ржавые пружины прогнулись, кровать просела посередине, и мы оказались плечом к плечу, практически в обнимку, как какие-нибудь свежеиспечённые молодожёны. Впрочем, возможно, так казалось только мне…

– Миша, вы чего?

– В каком смысле?

– В прямом. Не надо так нервничать.

– Я не нервничаю.

– Вы красный, как нос ирландского пьяницы!

– Серьёзно?

– Уж поверьте, – она указала взглядом на бутылку. – Хотите, теперь я за вами поухаживаю?

– Вы очень любезны, – прокашлявшись, подтвердил я.

Или не подтвердил, это какое-то неправильное слово, как будто бы она на что-то долго меня уговаривала, а я наконец смилостивился и подтвердил. Нет! За всё наше путешествие она мне ни разу и чашечки чая не предложила, а тут…

Мы одни в комнате, вся ночь впереди, и красивая девушка сама предлагает мне выпить с ней русской водки. Мир рухнул или я уже воспарил?!

– Не стройте себе иллюзий, – Энни наполнила две стопки и аккуратно вернула бутылку на поднос. – Мне очень, очень, очень страшно, но я выпью и всё вам скажу. Ну?

– Э… гм… хм… я слушаю.

– Это я слушаю. Водка греется, скажите уже хоть какой-нибудь тост. Только не патриотическое, умоляю, никаких «Россия, вперёд!» или «Правь, Британия!».

– За вас, – невольно вырвалось у меня.

– Хороший тост, – неожиданно согласилась она. – За меня!

Мы чокнулись и выпили. Рыжая Энни закашлялась, уткнувшись лбом мне в плечо, с трудом выровняла дыхание, резко встала и шагнула к окну.

– Прошу вас, как джентльмена, не перебивать меня. Мне надо выговориться, выкричаться, иначе я с ума сойду. Всё, что произошло с того момента, как моя нога ступила на борт этого проклятого судна…

Я молча кивнул. В конце концов, слушать – это несложно, а уж не перебивать ещё проще. На пару минут повисла тишина, она явно не знала, как начать, мне было неудобно её торопить.

– Можно, я закрою уши и встану к вам спиной?

– Чего? А-а, да, конечно, если вам так удобнее, – поспешно согласился я.

Мисс Челлендер виновато улыбнулась, пожала плечиками и уткнулась носиком в окно, ладонями зажав уши. Невольно я залюбовался её талией, стройной осанкой и тонкой, по-детски нежной шейкой.

Господи, неужели эта хрупкая дочь туманного Альбиона действительно скакала верхом по безлюдным уральским степям, стреляла во врагов, прыгала с моста в реку, дралась и боролась за свою жизнь, как самая отчаянная искательница приключений из бульварных романов какого-нибудь Луи Жаколио…

– Майкл, я хочу… хочу… поговорить о нас. О наших отношениях. О нашем настоящем и будущем. Если, конечно, оно у нас есть. Не перебивайте!

– И в мыслях не было, – тихо пробормотал я, поскольку в речь юной англичанки вплетались иные звуки.

За дверью раздавался едва уловимый скрип половиц. Кто-то очень тяжёлый, но очень осторожный решил нанести нам неожиданный визит. Походку старого конвойца я бы узнал из тысячи. Раз это не он, то кто?

– Не подумайте, что я сошла с ума. Просто, как говорят в этой стране, накипело! Думаете, я совсем глупа и не знаю жизни? О нет, сэр! Всё не так просто, сэр! Господь наделил меня любопытством, свойственным женщинам, и умом, свойственным мужчинам! К чему это? А-а, вспомнила. Так вот, я давно наблюдаю за вами и вижу…

Скрип половиц прекратился у нашего порога. Кто-то взялся за ручку двери. Не дожидаясь худшего и памятуя, что лучшая защита есть нападение, я молча рванул дверь на себя, и в комнату ввалился неизвестный мужчина в потрёпанной одёжке.

Неприятный и неопрятный тип лет сорока, с заячьей губой и бегающими глазками. Если бы мне надо было выбрать типичного представителя уличной преступности санкт-петербургских подворотен, то этот красавчик гарантированно попал бы в первую тройку!

Впрочем, пока я его рассматривал, он быстро сориентировался и вскочил на ноги, щеря редкие зубы. В пальцах левой руки негодяй сжимал медный кастет.

– О, не перебивайте, я же слышу, – скорее с обидой, чем с раздражением, простонала мисс Челлендер, ещё крепче зажимая уши. – Быть может, себе самому вы кажетесь суровым, брутальным мужчиной, невозмутимым британцем, хладнокровным учёным, графом Босуэлом или даже Кристофером Марло! Но я-то вижу вас другим, совсем другим. Ах, Майкл, Михаил, Миша-а…

Мы с незнакомцем на миг покосились на рыжую англичанку и так же молча приняли боевые стойки. Я левостороннюю, по всем правилам английского бокса, он – просто подняв руки к груди, чуть согнув колени и спину. Поза уличного бойца.

Первые два удара в голову противника я нанёс по скользящей, без особого вреда, но так, чтобы этот негодяй понял, с кем имеет дело. Он сплюнул кровь из разбитой губы мне под ноги, а когда я качнулся в сторону, резко ударил кастетом! Это было-о…

– Я же знаю, что вы меня… вы ко мне неравнодушны. И те взгляды, которые вы украдкой бросали на меня, думая, что я этого не вижу… О-о, я всё вижу, сэр Строгофф! Ваши глаза недвусмысленно говорили мне, что я вам небезразлична. Поверьте, я умею различать у мужчин настоящие чувства и пошлое желание записать себе ещё одно имя на щит любовных побед! Вы не такой, сэр…

Человек с рассечённой губой даже не пытался поразить меня в какие-нибудь жизненно важные органы. Ни в голову, ни в печень, ни в солнечное сплетение, нет…

Этот мерзавец просто саданул меня в плечо. Боль дичайшая! Правая рука словно отсохла, повиснув плетью. Я закусил губу, чтобы не заорать, но упёртая Энни всё равно продолжала гнуть своё:

– Вы должны понять меня. Не то чтобы моё бедное сердце было как-то холодно к вашим порывам, вовсе нет! Как видите, я уже настолько забыла о приличиях, что смею говорить с вами столь же откровенно, словно со своим детским дневником. Миша, Мишенька, простите меня, но нам не суждено быть вместе…

Честно говоря, на тот момент именно к этой теме я был глубоко индифферентен! Драться одной левой хорошо только в сказках братьев Гримм или матушки Гусыни.

В реальном поединке на кулаках однорукий боец практически не имеет шансов. Медный кастет мелькал в опасной близости от моего виска, и счёт времени шёл уже даже не на минуты, а на секунды. В последний момент мне удалось поднырнуть под руку противника и (храни, Господь, Ирландию!) головой врезаться в живот негодяя. Он сложился пополам, как перочинный ножик, выпучив глаза и пуская пузыри слюны…

– И дело не в вас! Вы – отпрыск благородного семейства, на вас нет никакой вины перед вашей родиной, что лично я готова засвидетельствовать перед Богом и императором Александром. Но я… меня же вернут в Британию. Дочь английского посла – не есть посол Англии. Парламент и королева пришлют другого! Наше поместье продано, ибо отец привык к азартным играм. У моего дядюшки двое своих дочерей. Так что же ждёт меня в Лондоне?

На этот практически крик души я и отвлёкся. Чем не преминул воспользоваться человек с рассечённой губой. Так и не выпрямившись, он просто кинулся мне в ноги и, обхватив за колени, свалил меня на пол. Два прямых удара кастетом в лицо я как-то успел блокировать. Третий пришёлся вниз, прямо по углу тазовой кости, и этот гад знал, куда бить…

– Что нас ждёт, Майкл? По законам Великобритании я, как женщина, оказываюсь лишена всех прав наследования. У меня ничего нет. Абсолютно ничего. Дьявол, да я даже не имею права поселиться в нашем доме в Санкт-Петербурге! Он принадлежит Британии, и там уже живёт другой посол. Скажите прямо, зачем я вам такая?! Без отцовского благословения, без наследства, без приданого? Я никому не нужна, моё место в старых девах, преподающих русский язык и литературу двум ученикам во всей Англии…

Резко качнув головой вперёд, я сумел угодить лбом по зубам нападающего. Ейбогу, мне на миг показалось, что был слышен характерный хруст!

Человек с заячьей губой резко откачнулся назад, взвыл от боли и почти сразу же выхватил короткий, не больше ширины моей ладони, финский нож. Тем, кто уверен, что это не страшно, я предложу просто представить себе всего какие-то пять-шесть сантиметров остро отточенной стали в горле. И как вам?!

Я чудом перехватил его правую руку так, что лезвие едва не касалось моей гортани. Как вы заметили, это была левая рука. Левая, с кастетом, продолжала ломать мне рёбра.

– Ой… – неожиданно для всех прозвучал изумлённый голосок мисс Челлендер. – Право, я ничего и не слышала. Но, быть может, вам помочь?

– Сделайте милость, – прохрипел я, с трудом удерживая жаждущий крови финский нож. – Если, конечно, это не слишком вас затруд-ни-ит…

– О, я буду просто счастлива! – распевно откликнулась мисс Челлендер и, не тратя времени, опустила тяжёлый табурет на затылок нападавшего.

Человек с заячьей губой хрюкнул, изобразил удивление и повалился куда-то вбок. Нож, выпавший из его руки, я перехватил. Кажется, на этот раз мы всё ещё будем жить…

– Спа-си-бо, – прохрипел я, с трудом вставая на ноги. – Энни, вы… как бы это поделикатнее выразиться… вы так любезны!

– Майкл, – с чувством ответила мисс Челлендер, ставя табуретку на место, – во-первых, даже с одной стопки я пьяная в хлам! Во-вторых, ради вас я готова и не на такое! В-третьих… ну, кажется, я сболтнула лишнего, да?

– Возможно, – с трудом протянул я, обеими руками поднимая тело человека с заячьей губой и сажая его в угол к стене. Вроде живого. Но какая, по сути, разница, верно?

Да, по сути, никакой. Дочь английского посла, чуть качнувшись, почти упала на меня, крепко обняв меня и прижав к приятной во всех отношениях груди. Я расслабился, потому что счастье вдруг захлестнуло меня целиком и безвозвратно, всего и сразу.

– Господи, ну что же мне делать с вами, мужчинами? Почему вы сразу не сказали мне, что опасность рядом?! А-а… я понимаю, вы пытались уберечь и спасти меня, Майкл Строгофф… Вы не-ве-ро-я-тный человек!

Не уверен. Бегло взглянув на поверженного соперника по спаррингу, я понял, что встанет он никак не раньше, чем через полчаса. Голова свесилась набок, а на затылке видна здоровенная гематома. Вот и замечательно, пусть отдохнёт, ему досталось.

Но самое приятное заключалось в ином…

– Вы хотя бы слушали, что я говорю? – краснея, как пион, мисс Челлендер подняла на меня сияющие зелёные глаза. Я молча, без предупреждения, не спрашивая разрешений, поцеловал её. Ну и словил очередную пощёчину…

– Что-то не так? – осторожно спросил я.

– Всё не так! Не именно это, а вообще, в целом, – прорычала рыжая англичанка и сама крепко поцеловала меня в губы.

Ничего не понимаю в женщинах. Я дурак?

– Ох ты ж, какие тут пейзажные виды, – раздался знакомый бас за нашими спинами.

Мы не стали прерывать поцелуя, хоть мне, к примеру, было жутко интересно, почему под ногами бандита с улицы половицы скрипели, а шаги старого казака были абсолютно бесшумными…

– Да у вас тут весело, как я погляжу, – он перешагнул через ноги сидящего без сознания незнакомца. – Не скучали тут без меня? Чего руку-то опустил, как пришибленную? Ранили али так… пощупать чего решил до свадьбы?!

Вмиг покрасневшая Энни шарахнулась от меня в сторону, прижимая подол к бёдрам.

Щупать я, естественно, ничего не собирался, но объяснять очевидные вещи этому бородатому грубияну тоже не было ни малейшего желания. И вообще, думаю, что он цепляется к нам исключительно из соображений банальной зависти. Я-то уже в третий раз срываю поцелуй с упругих губок мисс Челлендер, а ему – большую русскую фигу!

– Ладно, не смущайся, хлопчик. Пора нам, лошади на дворе.

– Как пора? Ночь же, – не поняла дочь английского посла.

– Нам оно и надо. В ночь верхами махнём, так с гарантией поезд императорский часа на два-три опередить сумеем. Дорожку проверим, в кустах пошарим, трактир чайный навестим. Ежели никого не приметим, так и ладушки! А ежели нарвёмся…

Матвей сунул руку за пазуху, извлекая два револьвера и короткий охотничий нож немецкого производства.

– Большего добыть не удалось. К его величества конному полку собственного конвоя сунуться не решился. Ить, нашим-то тока намекни, что какая-никакая опасность самодержцу грозит, – так всё, завтра никто никуда не едет! А по дороге до Петергофа казачьи разъезды в каждое дупло нос суют, все муравейники переворачивают, каждого встречного-поперечного под арест волокут! Хлопцы с такими вещами шутить не любят…

– Но, возможно, нам и следовало поступить таким образом, – робко предположила мисс Челлендер. – Пусть спасением русского царя занимается его же охрана. Разве это не разумно?

– Нет, не в этом случае, – поправил я. – Ведь если заговор действительно имеет место, то казаки лишь спугнут предателей. Те затаятся и нанесут удар в другое время, в другом месте. Мы уже обсуждали это.

– Было такое, твоё благородие, – похвалил старый казак, не влезая в дискуссию и быстро обыскивая пришибленного. – Так тут и нет ничего, верёвки кусок, мел да медью шестнадцать копеек. Всего оружия – вот кастет и нож финский.

– Он умел этим пользоваться.

– А то! Финка, кастет да верёвка – о профессии этого ворона неласкового догадаться несложно. По всему видать, что трактирщик его на вас науськал. Любят они, грешники, невинные парочки по ночам грабить…

– А куда же полиция смотрит? – возмутилась рыжая англичанка.

– Ясно куда, в карман собственный, – Матвей стянул запястья негодяя той же верёвкой. – Поехали отсель. Чмокнитесь ещё разок, ежели так уж приспичило, а я вас внизу жду.

Мисс Челлендер выпорхнула из комнаты первой, у меня тоже не было ни малейшего желания целоваться по разрешению. Мы сбежали вниз по лестнице, покинув опасное заведение. Сам папин денщик задержался буквально на минуту – пару раз с размаху приложить сонного хозяина трактира мордой об стену. Это справедливо…

У входа стоял зевающий парнишка в стареньком пиджачке, держащий в поводу трёх хороших лошадей.

– Э-э? Вроде бы речь шла о коляске с кучером?

– А не было! Не хочет никто в ночь ехать, – посетовал Матвей, но у него это как-то не очень искренне получилось.

Я же знал, что лучше Чёрта для него коня не было, и полагаю, он просто слукавил, приведя ещё верного Рыжика и тихую сивую кобылку для мисс Челлендер. Тем не менее спорить не стал, помог сесть Энни и, чуть кривясь от боли в плече, взгромоздился на своего гнедого жеребца.

Матвей кинул мальчишке монетку, не касаясь стремени, прыгнул в седло, дико свистнул на своего сумасшедшего коня, послав его в такой галоп по улице, что наши лошади невольно заразились азартом погони. Вперёд!

…Ночной Петербург сиял огнями иллюминации на всех проспектах и мостах.

Прохожих практически не было, разве что два или три раза мы встречали пролётки с загулявшими офицерами и поющими цыганками в пёстрых платьях. Кстати, пьяными до безобразия! Я имею в виду и офицеров, и цыган, и даже, кажется, их лошадей…

Нам одобрительно гикали вслед, возможно, люди и впрямь думали, будто старый казак что-то у нас стащил, а мы его ловим. Ну, допустим, догнали бы, и что? Да он один нас под той же мостовой по шею в булыжник закопает, и ни один городовой вмешиваться не полезет чисто из чувства самосохранения…

Довольно скоро мы оказались на рабочей окраине Санкт-Петербурга. Здесь уже не было ни фонарей, ни иллюминации. Хорошо ещё, что ночь была достаточно звёздной и луна только-только пошла на убыль. Наши кони перешли с брусчатки на обычную глинобитную дорогу, расплёскивая копытами редкие случайные лужи.

Матвей придержал своего горячего скакуна, переведя его с галопа на рысь. Маршрут он наверняка знал, потому что мы ни разу нигде не остановились спросить дорогу.

Мы ехали не меньше двух часов, небо на востоке начало розоветь, потянуло холодом, кусты и деревья окутал сизый туман. Предрассветная тишина нарушалась лишь редким птичьим криком да эхом от дроби копыт наших лошадей.

Продрогшая Энни стучала зубками, у меня тоже окоченели пальцы и нос замёрз. За всю дорогу старый казак не сказал нам ни слова. Более того, он даже ни разу не обернулся посмотреть, едем ли мы следом, не потерялись ли, не отстали где-нибудь в пути.

Подобная бескомпромиссность порой даже пугала. Он просто шёл к своей цели и ни капли не волновался, готовы ли мы с тем же пылом разделить его охотничий азарт…

– Стоять, – он неожиданно натянул поводья и поднял правую руку.

Мы послушно замерли…

– Ну-ка, все за мной. Вон в том лесочке схоронимся.

Он увёл нас с дороги за какую-то малоприметную рощицу, велел спешиться, а потом приказал:

– Аннушка здесь остаётся, коней сторожит. Ежели кто сунется, стреляй, перекрестясь.

– А вы? – тихо уточнила дочь английского посла.

– А мы с Михайлой на разведку пойдём, – не поведя и усом, соврал Матвей. – На версту вперёд прогуляемся, глянем у трактира чайного, что да как, и назад. Ежели всё тихо, тут, в засаде, останемся, мимо нас врагу никак не проскочить. А коли что серьёзное, так отсюда верхами до императорского поезда припустим! Нехай тока лошадки чуток отдышатся. Верно ли?

Как только Энни поверила этой хитрой роже, ума не приложу. Лично я давно замечаю, когда папин казак бесстыже врёт и не краснеет, причём из самых благих побуждений.

– Мы ведь не на разведку идём, так? – тихо спросил я, когда он, пригибаясь, потащил меня сквозь кусты орешника.

– Догада-а…

– Вы что-то увидели там, у трактира?

– Почуял. Лошадей там много, голов двадцать. Не хозяева же столько держат. Стало быть, гости приехали. А кому в башку стукнет в такую рань, да ещё такой большой компанией, чаю откушать?

– Нам надо предупредить эскорт императора.

– Чего нам людей зазря беспокоить, – хмыкнул в усы бывший конвоец. – Вот сами всё выясним, проверим на зуб, что да как, а коли не управимся в четыре руки – тады, да! Уж поди и одна Аннушка верхом махнёт да за помощью сгоняет.

– Но как же она узнает, что нам нужна помощь?

Вместо ответа Матвей лишь пожал широкими плечами, видимо, ответ на данный вопрос не представлял для него особого интереса. Если это и называется у русских «стратегией и тактикой», то, право, я удивляюсь, каким непостижимым образом эта страна всё время выигрывала в локальных войнах.

А даже проиграв, недолгое время спустя брала реванш, выбивая из противника дух вне зависимости от пушек, количества полков, военного опыта, погодных условий и даже капризов фортуны. Это Россия, тут нужно тупо закрыть глаза, забыть всё и просто верить.

– Гляди сам, хлопчик, – бывший конвоец сунул руку в карман шаровар и извлёк маленькую складную подзорную трубу морского образца.

Я прильнул правым глазом к окулярам.

– Трактир. Свет в двух окнах.

– Левее повороти.

– Лошади, осёдланные, много. Вы правы, но… – Я покрутил трубу, увеличивая резкость. – Там два человека в чёрном.

– Старые знакомцы?

– Похоже. Китайский разрез глаз на таком расстоянии не разглядеть, но по выправке и общему ощущению – те же самые наёмники.

– Сколько их?

– Не знаю. У коновязи двое. Винтовок не видно, возможно, они вооружены пистолетами.

– Думаю, и в самом трактире их человек пятнадцать-двадцать. Иначе бы смысл стока лошадок гонять?

– Согласен, – признал я, хмуря брови. – Ну так что, идём вдвоём?

– Дивлюсь я на тебя, твоё ж ты благородие, – нагло усмехнулся Матвей, скаля зубы. – Ты ж по закону должен к поезду императорскому скакать, охрану государеву о засаде предупредить, а сам мне такое дело разбойное предлагаешь. Что теперь-то не так? Чё у тебя в душе поменялось, а?

– Я вам сейчас в морду дам, – без раздумий предупредил я. – Мой отец был Цепным Псом империи, он отдал жизнь за эту страну. И если вы до сих пор считаете меня неженкой, аристократом или вообще, прости Господи, англичанином, то…

– Вприсядку пойдём, – абсолютно не слушая меня, продолжил старый казак. – Покуда кусты прикрывают да и вражины в нашу сторону не смотрят. А вот через дорогу ползти придётся, как пластунам. Сумеешь ли?

– Матвей, я моложе вас, здоровее и всю сознательную жизнь занимался спортом!

– Ой-ой-ой, напугал-то как… Добро, хлопчик. Дуй за мной, да не шуми слишком уж…

Я скрипнул зубами, но сжал все свои обиды в кулак, потом сочтёмся. Бывший конвоец забрал себе подзорную трубу, ещё раз вгляделся вдаль и сообщил:

– Ага, они, стало быть, часовых выставили и одного дозорного на крыше. Издалека царский конвой углядят и подготовиться успеют. Всё. Пора. С Аннушкой прощаться будешь?

– Зачем? Я намерен вернуться.

– Энто правильно, – уважительно прогудел беспардонный денщик моего отца и, более не говоря ни слова, нырнул в кусты.

Мне не оставалось ничего, кроме как молча последовать его примеру.

Дальнейшие полчаса (час?) показались мне пыткой. Да-да, и физической, и моральной. Во-первых, мы короткими перебежками гоняли по ломаной линии от одних зарослей к другим, падали носом в траву, вновь вставали, шли гусиным шагом, куда-то ползли, раздирая до крови запястья, локти и колени.

По крайней мере, мне было больно! И я не стыжусь в этом признаться, уж тем более молчу, что отбитое кастетом плечо дико ныло. Представляю, какая гематома там будет к вечеру. По идее, нужна бы тугая повязка, лёд и не беспокоить, но где уж…

– Не шуми, – тихо прикрикнул Матвей. – Давай первым!

По его приказу пришлось не обходить, а переползать вброд большущую лужу на дороге. Представляете?

– Я… (хлюп-хлюп), его точно… (хлюп) убью-ю!

Старого казака все эти «мелочи», казалось, и вовсе не волновали.

Он полз, как ползут змеи, – легко и без малейшего напряжения, словно намеревался пересечь две или три версты. Да чёрт побери, он мог… как это… по-пластунски (незнакомое слово) ползти хоть весь день! Вокруг него не колыхалась трава, под ним не хлюпала вода, он даже грязью не перемазался!

Я был весь грязным, как норфолкская свинья, а он – нет! Как это происходит, понятия не имею, как… Но обидно ведь!

– А ты ничего, не заскулил, – удовлетворённо хмыкнул Матвей, когда мы наконец упали почти у ног вражеских лошадей.

Хорошо ещё, хоть кони были не слишком нервными и никто не пытался врезать нам копытом по рёбрам. Ответить я не мог, во-первых, потому что едва дышал от усталости, а во-вторых, был зол на него невероятно! Вот нам точно так уж было надо сюда лезть, вместо того чтобы просто поехать и предупредить охрану царского поезда?!

Хм, кажется, немного ранее я сам предложил обратное. Или, по крайней мере, с этим согласился. Не помню уже, кажется, да…

– Часовые вон там, слева, двое, – едва слышно прошептал Матвей. – Да ещё на крыше один и справа четверо. Энти мои.

– А почему это вам четверо, а мне двое?

– Так ты ж, небось по-благородному, боксировать будешь. А я по-простому пришибу по башке, да и всех делов-то…

– Я тоже могу пришибить.

– Не зли меня, твоё благородие.

Я подумал и решил не злить. Хочет четверых противников, плюс одного на крыше, пусть получает, мне же лучше. Кивнув друг другу, мы раскатились в разные стороны, и буквально через пару минут я встал лицом к лицу перед двумя изумлёнными китайцами.

Те же самые! Один в один! Словно бы их как-то дублировали или все они были рождены от одной «мамы-чины». Не знаю, как они вообще друг дружку различают, но правого я уложил прямым в челюсть, а его брат-близнец попытался ответно ударить меня ногой в грудь. Попасть попал, не спорю. Но слабенько, меня даже не пошатнуло.

Сделав обманный финт справа, я левым хуком отправил его в долгий сон о Поднебесной и обернулся в поисках Матвея. Тишина.

Заглянув за угол дома, я лишь успел заметить, как чьи-то ноги в узких штиблетах исчезают в кустах за коновязью. Мгновением позже раздался тихий свист, короткий вскрик, и тело пятого китайского наёмника скатилось с крыши, глухо рухнув наземь в нескольких шагах от меня. В горле несчастного почти по рукоять торчал короткий охотничий нож немецкого образца.

Ладно, будем считать, что с первой задачей мы справились. Теперь надо как-то войти в дом. Вопрос, кстати, не самый простой.

Часовых мы убрали, но двери в небольшой двухэтажный трактир были закрыты. Одна, как я понимаю, вела в пристройку, вторая – явно парадный вход. Не думаю, что те, кто сейчас внутри, забыли запереться. Не такие же они идиоты…

То есть брать данное заведение нам придётся штурмом, на манер моряков дальнего плавания, выпущенных на берег в порту Бристоля, не вовремя закрытый паб.

За моей спиной беззвучно возник Матвей. На левой скуле свежая царапина, пальцы рук в крови, но лицо непроницаемо спокойно.

– Вперёд? – предположил я, взводя курок револьвера.

– Чего ж нет? – мрачно ухмыльнулся Матвей, вытаскивая свой нож и вытирая лезвие об одежду убитого. – Тока не вдвоём в одну дверь ломиться будем. Ты отсюда пойдёшь, я окно вышибу.

– А оружие? Возьмите мой револьвер! Пока вы будете пробираться сквозь раму и битые стёкла, кто-нибудь может сто раз выстрелить.

Старый казак презрительно фыркнул в бороду и достал из-за пазухи свой револьвер и ещё два новеньких пистолета.

– Взяли у тех китайцев, – сразу догадался я.

– Им уже без надобности, – Матвей протянул один револьвер рукоятью мне. – Бери, пали с обоих стволов, магазин полон.

– А вы?

– Мне хватит. В пороховом дыму кинжалом пластовать сподручнее будет.

– Не попадите под шальную пулю.

– Сам под лезвие не лезь, твоё благородие. Смахну ж головёнку и не замечу.

Вот на такой оптимистичной ноте, позаботившись друг о друге и обменявшись полезными советами, мы приступили к так называемому штурму.

Матвей попросил меня считать до десяти, а потом выбивать дверь ногой, прыгнуть внутрь, откатиться влево и с колена палить во всё, что шевелится. Как говорили в Средние века, «Господь на небесах узнает своих…»

Сердце моё билось так, словно я месяц питался исключительно кофе. Причём жрал его всухую, ложкой, даже не запивая. Нет, страха не было. Скорее здоровое возбуждение, как перед боксёрским спаррингом с заведомо более сильным противником.

Приключения последних месяцев закалили мою душу, я дорожил своей жизнью куда более, чем раньше, но совершенно не боялся умереть. Такой вот удивительный парадокс. Я знал, что фактически делаю шаг в полную неизвестность и если меня там что и ждёт, то только пули, ножи, злоба и превосходящие силы врага. Я сунул руку в карман…

Серебряный браслет отца вдруг перестал быть холодным. Готов поклясться, что звенья металла неожиданно стали тёплыми, даже горячими. Я вновь застегнул его на запястье и глубоко вдохнул холодный воздух рассвета!

Серебро словно обжигало мою кожу, наполняя душу неведомым доселе азартом и весельем! Просто из-за того, что подобное поведение нехарактерно для благородного металла, а значит, всё дело во мне, в моей психике, духе, воле или что ещё есть у нас там…

– …Восемь, девять, десять, – неторопливо загибая пальцы, посчитал я, отступил на шаг и изо всех сил врезал по толстой дубовой двери каблуком! А-а-а-а!

Боль была такая, что я рухнул на спину, с воем держась за отшибленную пятку. Мать твою за ногу, Господи, храни королеву, убью всех, Боже мой, как больно-о…

– Кто тама? – с характерным китайским акцентом раздалось из-за двери.

Клянусь всеми святыми, включая Будду с его исторической родины, в этот момент я был готов послать этого узкоглазого матом! Поверьте, он заслужил. Не Будда.

– Кто тама? – с неизменной вежливостью повторил перспективный самоубийца.

– Граф Михаил Строгофф! – на английский манер простонал я, кое-как вставая на ноги.

– Вас тута ждут. – После секундной заминки дверь гостеприимно распахнулась.

Как вы понимаете, у меня не оставалось иного выбора, кроме как, подобно библейскому герою, шагнуть в пасть Левиафана…

– Михаил Николаевич, какими судьбами? – с самой искренней улыбкой приветствовал меня фон Браунфельс, восседая за дальним столом в углу комнаты. Беглым взглядом я насчитал не меньше пятнадцати китайских наёмников, вооружённых пистолетами немецкого образца. Но что хуже всего…

– Ой, подивытися, щеня обявивси, – хлопнул в ладоши черноусый человек в турецкой феске. – А шо один? Старшого нэма?

Я мрачно оглядел обоих, надеясь, что мой взгляд и моя поза полны исконно британского достоинства и благородства. В конце концов, ни один из этой парочки негодяев не годился мне и в подмётки ни по праву рождения, ни по воспитанию, ни по образованию, ни по роду деятельности. Шпион и бандит с большой дороги!

Кто они против настоящего английского джентльмена русского происхождения? Пыль и прах на мостовой! Вот как-то так я и думал, неспешно пересчитывая револьверные стволы, направленные в мою сторону. На первый взгляд получалось десять-пятнадцать.

Вполне достаточно. При зрелом размышлении я бы даже признал, что чрезмерно. Куда им столько-то…

– Молотой челофек, вы нас фсех очень обяжете, если положите своё оружие на пол, – вежливо предложил немец.

Не думаю, что на тот момент у меня был иной выбор. Тем более что папин казак отнюдь не спешил выскакивать из окна, как чёртик из табакерки. После секундного размышления я неторопливо, без суеты, даже с некоторой показушной ленью положил оба револьвера себе под ноги.

Улыбающийся китаец по одному кивку человека в феске подхватил их и передал своему командиру. Ренегат покосился на оружие, а потом неожиданно ударил китайца по лицу:

– То ж наши пистоли! От бисовы дети, чорты желты, зла на них вже не хватае!

Китаец отлетел в сторону, ударился боком о стол, скривился от боли и захрипел. Остальные никак не отреагировали. Видимо, терпеть побои от начальства для них было не в диковинку. Что ж, это как в армии или на флоте, рукоприкладство почти везде считается в порядке вещей.

– Михаил Николаевич, я несколько изумлён фашим странным стремлением к суициту, – меж тем продолжил фон Браунфельс, прихлёбывая что-то горячительное из небольшой серебряной фляжки. – Фы всё равно умрёте, а у нас вперети ещё часа три то появления первых фсадников императорского конвоя. Кута спешить?

– Коли хлопчику треба на нибо, та я ж сам ёго урою!

– Успокойтесь, дорогой Тарас-эффенди, – без улыбки попросил немец, и по тому, как ренегат, ворча, опустил взгляд, лишний раз стало ясно, кто руководит всей операцией. Ну и заодно как зовут этого негодяя. При случае непременно расскажу Матвею.

– Мне скучно. Мне дафно скучно в этой огромной стране. Михаил Строгов… Майкл… Маленький мальчик из русской усатьбы. Почему фы покинули благословенную землю Британии, рати чего обменяли цифилизацию, тихую и скромную жизнь учёного на эту дикость, грязь, азиатчину?! Смешно претположить, что и меня фы считаете неким исчадием ада…

– Вовсе нет, для исчадия ада у вас слишком хорошие манеры, – ровно ответил я, лихорадочно гадая, когда же старый казак всё-таки вступит в игру. – Но с другой стороны… там вам и место!

– Почему, позфольте узнать? Что плохого я сделал именно фам?

– Мой отец был убит.

– Увы, та. Но не я причастен к его смерти, – вздохнул немец. – Кстати, как и к гибели фашей милой матушки. Уверен, что она была прекрасной женщиной и просто попала «под жернова». Кажется, так у вас гофорят? В любом случае, поферьте, мне искренне жаль.

Я на мгновение закрыл глаза. Страшный день смерти моей бедной мамы мучил меня в кошмарных снах столько лет…

– Фозможно, вы злитесь за тот досатный инцитент на Байкале? Но à la guerre comme à la guerre[9], по слофам нашего дорогого, но покойного труга из Перпиньона. Лично я фсегда протифник излишней жестокости. Но ф любом случае, тогда вы сумели утереть нам нос. Потнять на фойну местные племена – это… это достойно уфажения!

– Вы бежали, бросив своих людей.

– Отступил, дорогой труг, не более… – он наставительно погрозил мне указательным пальцем. – Моя смерть не принесла бы пользы телу, а тело превыше всего.

– Смешно, – невольно улыбнулся я.

– Не понял?

– Чего вы добиваетесь? – я убрал улыбку.

– Смены политического курса России, уменьшения её флияния ф мире, сокращения непомерно разтутых территорий и, по мере необхотимости, полной замены правящей династии Романовых, – скучно пустился объяснять очевидное фон Браунфельс. – Европа разрознена. Это лоскутное отеяло земель и народов можно объединить только страхом перет огромной, дикой, некультурной и нецивилизофанной страной, угрожающей самому смыслу нашего сущестфофания! Согласитесь, Российская империя итеально потходит на эту роль.

– Государь Александр никогда не допустит этого!

– Увы, та. Фы правы. Именно поэтому ему притётся уйти с политической арены. Фаш русский царь слишком несговорчиф, – немец убрал флягу во внутренний карман и лениво потянулся к кобуре. – А фаша страна ещё не готова к его реформам. Свобода, образование, фольный труд, богатство среднего и низшего класса. Зачем фсё это России? Ей было бы прафильнее прислушиваться к советам опытных европейских держав. А вот непослушание фсегда наказуемо, фсегда…

В тот же миг в противоположном окне мелькнул чёрный силуэт в мохнатой папахе и раздался треск деревянной рамы. Наконец-то!

– Пли, – тихо скомандовал ренегат, или, наверное, правильнее Тарас-эфенди.

Грохнули выстрелы, брызнули стёкла, меньше чем в полминуты рама была изрешечена револьверными пулями.

– Стой! Стой, дурак! Шо там?..

В наступившей тишине раздался хруст чьих-то шагов по стеклу, и потом кто-то прыгнул в окно. На этот раз стреляли все! Без команды, без предупреждения, яростно и страшно. Словно бы желая простым свинцом остановить самого дьявола!

Когда пороховой дым чуть-чуть рассеялся, я увидел валяющееся на полу у подоконника тело китайского часового. Того самого, что стоял на крыше и был убит ножом старого казака. Теперь его давно мёртвое тело было ещё и испещрено десятками дырок от пуль.

– Ничего не понимаю, – прорычал германский агент, опуская длинноствольный револьвер с дымящимся стволом. – Гте он?!

– Я, что ль? – прорычал кто-то у него за спиной, и в тот же миг крепкие руки Матвея сгребли жертву, а страшный кубанский кинжал замер у кадыка побледневшего немца. – Кто дёрнется, так я командиру вашему башку сбрею!

– Наконец-то, – счастливо выдохнул я и заткнулся, потому что острая сталь в тот же миг царапнула и мою шею. А холодный шёпот на ухо заставил неслабо вздрогнуть.

– Тока тяфкни, щеня! Чик, и ты вже на небеси, у батьки з мамкою!

Китайцы замерли, не зная, что делать. Обстановка складывалась патовая. Ренегат грозился убить меня, Матвей держал в заложниках немца. Что дальше делать будем?

– Отпусти парня, морда турецкая.

– А то шо? Фридриха порубаешь?! Та за ради Бога, будь ласка, мени под немчурой тож ходить без охоты.

– Отпусти его, добром прошу.

– Може ще и поплачешь, як баба?!

– Матвей, – тихо, но твёрдо попросил я. – Не жалейте меня, они хотят убить императора. Его жизнь дороже, чем моя…

– Кто тебе такую глупость сказал?! – рявкнул бывший конвоец, и я впервые заметил в его глазах боль. – Слышь, сволочь янычарская, махнём твоего на моего не глядя?

– А шо, нехай!

Матвей тяжело вздохнул, медленно убрав кинжал, и медленно толкнул своего пленника в центр залы.

– Та я ж шутковал! – грязно хмыкнул негодяй, по-прежнему держа нож у моего горла. – От же ж дурный так дурный…

Бывший конвоец мгновенно оказался в кольце злобных китайских солдат, вооружённых револьверами и кинжалами.

– Это был хороший ход, госпота, – невзирая на бледность лица, довольно спокойно протянул немец, ощупывая горло. – Ф иной ситуации, фозможно, у фас бы что-то и получилось. Но наш общий знакомый, Тарас-эфенди, прав, фы не Цепной Пёс, вы ещё просто щенок! Убейте их…

Украинский турок (если так можно выразиться) резко толкнул меня вперёд, так что Матвею пришлось буквально ловить меня на лету. Он незаметно сунул мне в руку тяжёлый револьвер, мы развернулись и…

Дверь в трактир неожиданно распахнулась. На пороге, нежная и встревоженная, стояла дочь английского посла мисс Энни Челлендер, виновато крутя в пальчиках свой верный маленький «ле-форше».

– Прошу прощения, что нарушила ваш приказ, Майкл, но вы так надолго пропали. Я волновалась, а потом пришли эти люди, и они…

– Что происхотит? Какие ещё люди?! – взревел фон Браунфельс, ругаясь на немецком.

– Вот эти, – Энни простодушно отступила в сторону, а в помещение сунулись пять ружейных стволов. Грохнувший залп оглушил всех, находящихся в тот момент в трактире!

Матвей повалил меня на пол, укрыв за перевёрнутым столом, а в пороховом дыму уже яростно сцепились с китайскими наёмниками пятеро мужчин. Цепные Псы Империи!

Они не смогли остаться в стороне, они не бросили меня, они пошли в свой последний бой за бросившую их родину, предавший их трон, никому не нужную честь. И трактир в один момент наполнился звоном стали и криками боли…

– Сиди тут! – рявкнул мне в ухо старый казак, присоединяясь к общей драке.

– Ага, всю жизнь мечтал! – огрызнулся я, подхватывая опрокинутый табурет и запуская им в спину ближайшего китайца.

Бой был кровавым и страшным. В ограниченном пространстве китайские наёмники не могли успешно реализовать численное преимущество. Стрелять в общей толчее было рискованно, слишком велика опасность попасть в своих. Хотя всё равно стреляли…

Потом в ход пошли ножи, кулаки и зубы. Я видел, как отец Виссарион душил китайца, а тот пытался прокусить ему руку. Бывший конвоец, по-медвежьи рыча, схватился с невероятно вёртким противником, который, дико крича, бил во все стороны руками и ногами.

Матвей дважды падал и дважды поднимался, а потом вдруг одним движением поднял дубовый стол и просто накрыл им китайского мастера, словно прибив мухобойкой надоедливое насекомое.

Рядом со мной боролся с двумя противниками сразу могучий купец Митрофанушка, половина его лица была залита кровью, льющейся из ножевой раны над бровью. Моряки, спина к спине, работали кулаками, как поршнями, и уже четверо китайцев валялись у их ног.

Лысый чиновник, скользя, как тень, и появляясь в самых неожиданных местах, бил врага тонким стилетом в спину. Одной левой. Правая, пробитая случайным револьверным выстрелом, висела вдоль тела. С кончиков пальцев быстро капала кровь.

Я успел побоксировать с двумя противниками, хорошо отделав одного, когда меня оттеснили куда-то в угол, где неожиданно инициативу перехватил фон Браунфельс.

Хладнокровный немец отбросил разряженный револьвер. В его руках появилась обычная трость с серебряным набалдашником, которую он использовал как дубинку.

– Фы всерьёз натеетесь остановить меня, сэр Строгофф? Меня?! О, майн готт, я убил сфоего первого противника, когда фы лишь только ступили на землю Британии!

– Неужели? – я легко поднырнул под его удар и дважды впечатал кулаки ему в живот. Немец отлетел к стене, с трудом выравнивая дыхание.

– Английский бокс?

– Рад, что вы о нём слышали.

– Мальчишка…

Я вновь ушёл от двух взмахов и хорошим прямым расквасил негодяю нос.

Он прорычал нечто невразумительное, а в следующий миг моё предплечье обожгла холодная сталь. В трости пряталось тонкое лезвие шпаги.

– Это бесчестно, – возмутился я, но острый клинок замер у моей переносицы.

– Труг мой, – чуть гнусавя, усмехнулся немецкий агент, – фы не поверите, но те же самые слова сказал мне сэр Эдвард Челлендер. Когда я фсадил нож ф его рыхлую тушку…

От первых двух выпадов мне каким-то чудом удалось увернуться. Потом была стена, я невольно зажмурил глаза, и тут грохнул выстрел. Мой противник, не опуская клинка, удивлённо уставился на струйку крови, быстро бегущую у него из груди. Голубые глаза немца начали стекленеть…

– Как это… как фы посмели?..

Грохнул второй выстрел. Немец вздрогнул всем телом, закусил губу, покачнулся и упал на колени. Шпага-трость звонко воткнулась в деревянный пол.

– Он убил моего отца, – тихо пробормотала мисс Челлендер, держа обеими руками дымящийся револьвер. Я успел прыгнуть вперёд, чтобы подхватить её, почти теряющую сознание.

– Фы всё равно не… успеете, потому что он…

Это были последние слова немецкого шпиона, заговорщика и авантюриста Фридриха фон Браунфельса. Негодяй рухнул на бок, поджав колени к животу, и из уголка рта показалась розовая пена. Всё. С этим всё. Он заслужил.

– Майкл, вы живы…

– Вашими молитвами, Энни, – я поставил её на ноги и, невзирая на грохот боя, крепко расцеловал в обе щеки. – Вы спасли мне жизнь, я ваш вечный должник!

– Это намёк или уже предложение?

– Скорее второе, чем первое, – не задумываясь, признал я и, осмотревшись, крикнул: – Матвей!

– Чё? – откуда-то из кучи-малы прогудел старый казак.

– Не одолжите свой кинжал?

Мгновением спустя мы с рыжей англичанкой едва увернулись от воткнувшегося в стену длинного кубанского кинжала с отделанной серебром рукоятью. Мне с трудом удалось его выдернуть и сунуть за пояс.

– Я покину вас ненадолго.

– Куда вы?

– Спасать государя, – не вдаваясь в детали, я вновь прильнул к розовым губкам мисс Челлендер, срывая свежий поцелуй.

Стоило ли тратить время, объясняя ей, что мне необходимо опередить императорский поезд, потому что эта засада не единственная и если отсюда уже подали условный знак, царю Александру грозит другая опасность. Куда страшнее…

– Вы же вернётесь, Мишенька? – едва не плача, спросила Энни, крепко-крепко прижавшись к моей груди.

– Обещаю, – соврал я, не будучи ни в малейшей уверенности, что справлюсь. – Просто подожди меня. И ни во что тут не вмешивайся!

– Обещаю, – так же искренне соврала рыжая англичанка, пряча револьвер за спину и тихо взводя курок. Что ж, это означает лишь то, что мы действительно та ещё парочка…

Минутой позже, лавируя между дерущимися и перешагивая через трупы, я выбрался из страшного трактира. На моих губах ещё горел поцелуй рыжей англичанки, самой отважной и прекрасной девушки на свете. Отвязав чужого коня, я влез в седло и попытался пустить жеребца вскачь. Как же!

Подлая скотина сначала заартачилась, пытаясь бить крупом, но я умею обращаться с такими капризными типами. Натянув удила и завернув голову коня, я крепко врезал ему ладонью по ушам, после чего перепуганное животное мигом предпочло подчиниться.

Ветер бил в лицо, конь нёсся бешеным галопом, северное солнце слепило глаза, а холодный воздух обжигал лёгкие. Восторг и ярость насыщали кровь каким-то пороховым бешенством. Я ни о чём не думал, ничего не боялся, голова была настолько восхитительно лёгкой, а мысли прозрачно-хрустальными, что, казалось, я видел весь мир через каждую пылинку, чувствовал всей кожей любое колебание воздуха, оставленное крыльями мотылька.

Где-то далеко на горизонте мелькали блики, царский поезд ранним утром выдвигался на старую дорогу к Петергофу. Высокие казачьи пики с флажками яркими пятнышками выделялись над сине-зеленой полосой перелеска. Меньше чем через час они будут тут. Надо успеть? Успеем, да-а!

Поднятый над кустами ружейный ствол я заметил слишком поздно. Тело отреагировало быстрее, чем разум, – резко подняв коня на дыбы, я свесился вниз, и предназначенная мне пуля пробила шею бедного животного.

Жеребец пронзительно заржал и, сделав два прыжка вбок, рухнул в траву. Меня выбросило из седла, словно тряпичного Арлекина. Господи, да каким чудом я вообще голову не свернул, кто бы знал…

По счастью, от страшной боли в боку я даже не пытался встать, а дважды перекатился в сторону кустов. Вторая пуля выбила фонтанчик чёрной пыли на том месте, где только что была моя спина. Собственно, только сейчас, окрепнув задним умом, как и все русские, я вдруг понял, что дважды (трижды?) чудом жив, потому что острейший кинжал старого конвойца всё ещё торчал у меня за поясом, и если б я сам на него не напоролся…

Провидение, чудо, шутка Господа, что угодно, поскольку в реальной жизни такого не бывает. Я на четвереньках дополз до спасительных придорожных кустов и уже оттуда осторожно осмотрелся. В меня больше не стреляли. Уже приятно.

Смею предположить, что негодяй был вооружён двуствольным охотничьим ружьём или штуцером немецкого образца. На сто шагов его убойная сила не знала равных, и даже если предположить, что император поедет в открытой коляске, его голова будет отличной мишенью. Я был прав, фон Браундфельс не мог рисковать, устраивая лишь одну засаду, поэтому он спрятал в кустах стрелка.

Какой-нибудь узкоглазый китаец уже успел перезарядить длинноствольное ружьё и ждёт своего часа. Конвой непременно заметит убитую у дороги лошадь, но что, если царь Александр к этому времени уже будет в досягаемости выстрела? Хороший стрелок способен послать пулю и на сто пятьдесят – двести шагов. Неужели те, кто хотят изменить политику России, пусть даже с самыми благими намерениями, воплотят в реальность свои чёрные замыслы?!

– Майкл, ты говоришь и мыслишь, как самый занудный педагог Оксфорда, – сам себе сказал я, с трудом вставая на ноги. – На твоей исторической родине в подобных случаях выражаются иначе – хрен вам в зубы, сволочи!

Прикинув направление, я пригнулся и, скрываясь за кустами не хуже Матвея, бесшумно двинулся вперёд. На этот раз ни одна ветка не хрустнула под ногой, не скрипнул ни один сучок, высокая трава без малейшего звука раздвигалась перед моим сапогом, и даже птицы помогали мне, не прекращая беззаботного пения.

Я шёл, как волк, или, вернее, как цепной пёс, подкрадывающийся сзади к вору, влезшему в чужой дом. Этот китаец тысячу раз пожалеет, что прельстился немецкими или английскими деньгами, ступив на русскую землю. Это мой дом, и я никому не позволю…

– Строгов? – тихо спросили откуда-то слева.

Я резко обернулся, зажав казачий кинжал в правой руке, но было поздно. Буквально в пяти шагах от меня стоял человек, и длинная двустволка недвусмысленно (каламбур) смотрела мне в грудь. Не может быть, он же совсем недавно был с нами на..

– Вижу, вы узнали меня, Михаил Николаевич, – так же тихо, едва ли не шёпотом продолжил незаконнорожденный брат князя Юсупова. – Вы действительно очень симпатичны мне, и в иной ситуации, пожалуй, мы могли бы стать добрыми приятелями.

– Среди моих друзей нет предателей и негодяев, – вспомнив о Иеремии и Сэме, я быстро прикусил язычок, но поздно.

– Что ж… значит, вы не хуже меня знаете, как надо платить долги чести. Поверьте, это не доставляет мне ни малейшего удовлетворения…

– Чем же лично вам так не угодил царь Александр?

– О, я искренне восхищаюсь венценосной особой нашего государя, – устало покачал головой мой недавний знакомец из Зимнего дворца. – Думаю даже, что если я переживу сегодняшний день, то пущу себе пулю в висок при первой дикой пьянке в Берлине или Брюсселе. А может быть, и нет…

Я прикинул расстояние между нами. Мне никогда не доводилось метать ножи, но судя по тому, как это делал Матвей, ничего сложного, верно?

– Опустите кинжал. Поверьте, я достаточно опытный стрелок. Казаки ещё далеко. Даже если хоть кто-то и услышит выстрел, то не поверит самому себе и будет ждать второго, подтверждающего. А его не будет, пока коляска императора не подъедет к убитой лошади. Наш государь по природе своей отважен и любопытен. Так что волей-неволей вы оказали мне хорошую услугу.

Я скрипнул зубами и на полшага двинулся вперёд.

– Не стоит, – аристократически поморщился негодяй. – Не надо дёргаться и изображать из себя героя. Умрите достойно, как подобает истинному британскому джентльмену!

До сих пор не могу себе объяснить, какая божественная сила в тот же миг толкнула меня в плечо, в самый миг грохнувшего выстрела, и пуля разорвала мой грязный кафтан, едва не царапнув рёбра.

– Дьявольщина! – выругался предатель, а я, не замедляя ритма, прокатился ему под ноги, перехватывая горячий ствол ружья в момент второго выстрела. Мой висок обожгло пороховыми газами, но сама пуля ушла куда-то в небеса, к вратам святого Петра-ключника.

Продолжая держать ствол левой рукой, не чувствуя боли, я махнул правой, и длинный острый кинжал заставил моего противника отступить. Тем не менее он вырвал ружьё и замахнулся им на меня, как дубиной. Увернулся я легко, это начинало входить в привычку.

Со стороны дороги раздались тревожные крики конвойных казаков, два выстрела услышали все и подняли тревогу. Теперь я мог быть спокоен за императора. Но не за собственную жизнь…

– А знаете, что самое смешное, Михаил Николаевич? – спросил у меня этот мерзавец, покачивая тяжёлым ружьём. – Если вы убьёте меня, вас отправят на каторгу, ибо вы самоуправно, без суда и следствия, лишили жизни лицо, принадлежащее к уважаемому дворянскому роду Юсуповых. А если я убью вас, то меня назовут героем, спасшим жизнь государя! Как вам такой расклад?

Я собрался было духом ответить и едва не пропустил тяжёлый удар в голову. Ответным взмахом кинжала, скользнувшего по прикладу, стволу и на излёте буквально кончиком задевшего запястье противника, мне удалось сравнять шансы. Он взвыл, из раны хлынула кровь.

– Теперь мы квиты, – успел ответить я, когда взлетевший вверх приклад вдруг опустился вниз и неожиданно ударил меня в колено.

От невероятной боли я рухнул навзничь. Мерзавец прыгнул мне на грудь, сдавив мою шею, словно клещами. Кинжал выпал из руки, небо помутнело, с вмиг вспотевшего запястья что-то холодное скользнуло в ладонь.

– Всё. Хватит. Как же вы достали… Собакам и псам пора знать своё место!

Я ударил, не целясь, и серебряный браслет, повисший на гребне пальцев, чётко впечатал тяжёлую собачью голову в висок бешеного юсуповского отпрыска.

Молодой мерзавец покачнулся. Я собрал все силы в кулак, и второй удар оказался смертельным. Послышался хруст височной кости, хватка противника ослабла. Он тяжело повалился на меня, едва ли не ткнувшись лицом в лицо, и я, поднапрягшись, сумел свалить бездыханное тело в сторону.

Со стороны дороги уже слышались крики казаков, раздавались команды, конское ржание, и, в общем-то, вопрос моего задержания был делом двух-трёх минут.

– Ну и чёрт бы с вами со всеми, – едва шевеля губами, пробормотал я.

Кое-как встал, колено болит, плечо болит, раны сочатся кровью. Подобрал кинжал Матвея (если не верну, убьёт же…) и только-только успел пройти два шага к спасительным кустам, как сзади раздалось грозное:

– Стоять, сукин кот!

Я обернулся. Прямо за моей спиной восседал на горячем донском жеребце молоденький конвоец лет восемнадцати. В его руке грозно покачивалась острая шашка кавказского образца. Я такую у Матвея видел.

– Руки вверх!

Я послушно подчинился. Молодой казачок вдруг сделал круглые глаза.

Он переводил взгляд с уставного златоустовского кинжала на серебряный браслет, потом вдруг резко огляделся по сторонам и, свесившись с седла, быстро шепнул:

– Беги, дурак. Я тебя не видал, ты – меня.

И, привстав на стременах, громко проорал:

– Никого нет, ваше высокобродие-е!

Каюсь, на тот момент я даже не поблагодарил парня.

Просто бросился в кусты и, зажимая бок, шатаясь от боли, побежал куда-то в сторону, как можно дальше от дороги, от проклятого трактира, от всей этой крови и грязи, от предательства и доблести, от чести и бесчестья, потому что я не хочу больше быть Цепным Псом, не хочу себе такой жизни, такой смерти и такой славы…

…Когда я споткнулся и упал, не помню. Также не помню и всего, что было потом, потому что в себя пришёл лишь в знакомом доме покойного генерала Воронцова.

В чистой постели. Абсолютно голым, под одеялом! Как я сюда попал и кто меня раздел, долго гадать не пришлось. На мой лоб легла тяжёлая мозолистая рука папиного денщика.

– Живой, что ль, твоё благородие? Ну вот и ладушки. А то девка твоя изревелась вся, влюбилась, что ль…

– Матвей… Вы живы?

– Да чего со мной сделается-то? Две раны зашили, одну даже трогать не рискнули, так я тайком от врачей пулю зубами выгрыз. А ты-то как, живой?

– Ну… вот как-то… так…

– Чудны дела твои, Господи, – перекрестился старый казак, и я заметил, что его левая рука покоится на перевязи в бинтах. – Как ты понял-то, что энтот хмырь столичный на государя с ружьецом охотиться заляжет?

– Фон Браунфельс сам сказал перед смертью, что кто-то там… намекнул… Не знаю. Я не был уверен. И уж тем более не знал, что предателем может быть русский!

– На то он и предатель, – наставительно покачал бородой Матвей. – Ежели б там китаец, али немец, али ещё какой иностранноподданный был, тогда б с него и спрос иной. А ежели свой, так завсегда предатель.

– Что было там… в трактире… как вы?

– Да побили мы их всех, как кутёнков!

– И этого… вашего, Тарас-эфенди?

– Убег, сучий сын!

– Я почему-то так и думал. Как вы успели уйти и… все живы?

– Не все, – тихо буркнул Матвей, – Все тока в сказках побеждают. Морячка одного едва живым увезли. А лысый энтот на моих руках умер. Шестнадцать ножевых ран на нём, да в руку, да ещё две пули в живот…

Я попытался вспомнить его имя. Бесполезно. Отец Виссарион сказал, что ему пришлось не раз менять фамилию, сберегая своих близких. Этот человек так и умер безымянным, исполняя то, что считал своим высшим долгом.

Я не знаю, где его похоронят, не знаю его истинного имени, не думаю, что хоть кто-то придёт проведать его могилу. И если такова судьба всех Цепных Псов, то уж я точно не хочу себе такой жизни. В который раз себе это говорю.

– Мы победили?

– Когда казачки конвойные подъехали, дык в трактире тока китайцы мёртвые и лежали. Хозяева в подвале заперты были, никто не геройствовал, все живы. И энто, тебя там, один… на допрос дожидаются. Но я не пущу, покуда сам не захочешь!

– Спасибо, Матвей, – я приподнялся на локтях и заглянул в лицо моего самого верного друга. – Я готов. Кто там пришёл? Пустите его.

– Уверен ли, хлопчик? Ить не одного себя защищаешь…

Я крепко сжал его руку. Матвей ответил таким же рукопожатием, от которого у меня едва не перемололо в щебёнку все кости ладони, и, быстро встав, впустил в мою комнату давно известного мне человека. Скромный безымянный чиновник из тайного управления осторожно присел на краешек моей кровати.

– Михаил Николаевич, я вынужден… Нет, давайте иначе. Я готов закрыть глаза на все ваши противозаконные деяния, если вы обещаете впредь не вмешиваться в вопросы политики и не подменять собой функции охраны и полиции российского государства.

– Э-э…

– Вам не хуже меня должно быть известно об отношении государя к так называемым Цепным Псам. Вы ведь не станете отрицать, что относитесь к их ордену, запрещённому ещё царицей Софьей, сестрой Петра Великого?!

– У меня есть выбор?

– Вы отвечаете вопросом на вопрос, как еврей.

– Это плохо?

– Михаил Николаевич, боюсь, вы просто не отдаёте себе отчёта в серьёзности всего происходящего, – нервно улыбнулся он. – Князь Юсупов потребует от нас строжайшего расследования гибели своего дальнего родственника, найденного убитым на пути следования императорского конвоя. Он уверен, что этот молодой человек пытался спасти царя Александра, но был убит злодеями, оставившими на месте преступления дальнобойное оружие английского образца.

– Всё было совсем не так…

– А вот это ровным счётом никому не интересно! Особенно нашему гордому государю. Он, как вы понимаете, абсолютно уверен в лояльности князей Юсуповых, хранящих верность русскому трону ещё со времён Иоанна Грозного!

– Государь жив?

– О Господи… – чиновник потер лоб. – Вы нас совсем за дураков держите? Он был бы жив в любом случае. Царя Александра заменил нанятый актёр из дешёвого провинциального театра. Сам венценосец отправится в Петергоф только завтра. Вы рисковали жизнью, спасая пустышку, актёришку, не царя…

– Хорошо, – удовлетворённо пробормотал я. – Государь Александр Второй жив. Значит, мы всё сделали правильно.

– Кстати, вы в курсе, почему находитесь в доме покойного графа? Павел Павлович оставил завещание, по которому всё его имущество переходит к вам.

– Как? Не может быть! Он ни о чём таком не говорил…

– Но тем не менее. Документ официальный, заверенный у нотариуса, датирован ещё двумя неделями назад, так что обжалованию не подлежит. Собственно, по моему личному приказу вас сюда и перевезли.

Чиновник встал, прошёлся до окна, распахнул его и, впустив в комнату питерскую свежесть, посмотрел на меня, сложив руки на груди.

– Вы понимаете, что я должен был бы арестовать вас и всю вашу сомнительную шайку. Времена изменились. Цепные Псы никому не нужны. Мы сами отлично справляемся с защитой русского престола.

– Понимаю.

– Я могу просить вас остановиться?

– Попробуйте…

Тихий чиновник тайного ведомства молча пожал мне безвольную руку и, не попрощавшись, вышел из комнаты.

Полно вам, снежочки, на талой земле лежа-ать, Полно вам, казаченьки, горе горевать! Полно вам, казаченьки, горе горева-ать, Будем привыкать мы к азиятской стороне-е… —

раздалось буквально через минуту, и наверняка подслушивающий Матвей осторожно сунул нос в двери.

– Так что ж, мы прощены, что ли?

– Ну, по крайней мере, нам не грозят судебным преследованием.

– И то ладно, – он вновь уселся на табурет у моей кровати. – Уж больно я не люблю по судам да каторгам ходить. Скучное энто дело, хлопчик…

Я вдруг понял, что, по сути-то, знать ничего не знаю о папином денщике. А если ему верить, он и арест, и тюрьму, и каторгу прошёл. Господи Боже мой, с кем я вообще дружбу вожу, а?!

– Как он? – неожиданно раздался нежный голосок мисс Энни Челлендер.

– Живой! Всё тебя вспоминает, – совершеннейше нагло соврал папин казак, вставая со своего места. – Поди и вправду нешуточно влюблён в твою светлость, Аннушка. Ох, не я вам судья, но мне отсель уйти. Ты уж яви такую божескую милость, не дави на парня сверх меры…

Я незаметно показал Матвею из-под одеяла большой палец. Спасибо за всё. Дальше я уж как-нибудь сам…

P.S. Что же было дальше…

Государь принял мою спутницу, и после часового разговора за закрытыми дверями, в присутствии трёх высокопоставленных лиц, я был полностью оправдан. Более того, мне было высочайше предложено вступить в армию или получить чин при губернаторе Санкт-Петербурга. Оба варианта высокой чести я отклонил, ссылаясь на нездоровье…

Через месяц мы с Энни обвенчались. Дочь английского посла мисс Челлендер стала Анной Эдуардовной Строговой, маленькой, но твёрдой рукой приняв управление теперь уже моим родовым поместьем. За одну неделю она так построила всех домочадцев, включая прислугу, теперь уже в нашем особняке графа Воронцова, как я, наверное, не сумел бы и за месяц.

Старый казак Матвей остался с нами. Он уверял, что на Кубани ему делать нечего, он давно вдовец, а поскольку детишек им Господь не дал, то ему отсюда ходу нет. Просто некуда. А обзаводиться молодой женой в его-то годы считает баловством.

К зиме мы все переехали в поместье под Санкт-Петербургом. Старая нянюшка встречала меня, как родного, Матвея – как разбойника, Аннушку – с настороженностью и старческим подозрением. Вдруг как всё-таки охомутала парнишку вертихвостка английская? Ещё и рыжая к тому же! Общий язык они нашли не сразу…

Тем не менее жили мы вполне себе спокойно и дружно. А потом вдруг из столицы, от того самого безымянного чиновника тайной полиции, пришло сообщение о том, что наш государь, Александр Второй, собирается по весне на отдых, лечить зимний сплин кавказскими минеральными водами. Это был более чем прозрачный намёк, верно?

Я вспомнил своего тёзку, русского поэта Михаила Лермонтова, проверил револьвер, приказал привезти мне все последние газеты, поправил серебряный браслет на запястье правой руки и тихо, в сторонке, спросил совета у бывшего конвойца.

– Чего ж ждать, хлопчик?! Вели седлать коней, пора. Настал и наш черёд.

– Уверены?

– А то! Ежели тебе какой умник скажет, что ныне на Кавказе вечный мир, дык дай ему по зубам не глядя!

Собственно, с этого всё и началось…

Примечания

1

Боже мой, Михаил, теперь мы богаты! (англ.)

(обратно)

2

Он нужен нам живой! (нем.)

(обратно)

3

Быть может, нам будет удобнее говорить на языке Шиллера и Гёте? (нем.)

(обратно)

4

У вас отличное произношение для британца. (нем.)

(обратно)

5

Я русский. (нем.)

(обратно)

6

Вам известно моё имя, а мне ваше нет. (франц.)

(обратно)

7

Вы понимаете меня? (франц.)

(обратно)

8

Маленькая рыжая шлюха! (франц.)

(обратно)

9

На войне как на войне. (франц.)

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg