«Чайки над Кремлем»

Даниэль Клугер Чайки над Кремлем

1

Аэропорт «Бисмарк» походил сверху на серый лист бумаги, расчерченный для игры в «крестики-нолики». Сходство усиливалось тем, что стоявшие на земле самолеты действительно напоминали аккуратно проставленные крестики.

Средних лет мужчина, в хорошо сшитом темно-сером костюме, сидел в третьем ряду кресел, справа от прохода, и с нескрываемым любопытством смотрел в иллюминатор. Оторвавшись от созерцания пейзажа под крылом набиравшего высоту самолета.

«Дорнье» набрал высоту, гул двигателей стал ровным, под крылом, слегка подернутые облачным паром, проплывали ровные квадраты убранных полей.

В решетчатом динамике, над входом в кабину экипажа, послышался голос стюардессы:

– Господа, прошу минуту внимания. Наш самолет продолжает полет на высоте шести тысяч метров. О пересечении границы Фатерланд вам сообщит командир экипажа капитан Кляйнер. Счастливого полета, господа!

Мужчина отстегнул ремни безопасности, поднялся из кресла и неторопливо пошел по салону в сторону хвостовой части. Устеленный толстым ковром пол слегка пружинил под ногами.

Умывальное помещение оказалось закрытым. Он присел в свободное кресло, немного подождал. Девушка, сидевшая через проход от него, скользнула по нему равнодушным взглядом. Мужчина улыбнулся. Девушка не ответила на улыбку и отвернулась с прежним безразличием.

Границу Фатерланда – старого Рейха – самолет должен был пересечь минут через двадцать-тридцать. Вернувшись из умывальной, мужчина в сером костюме решил вздремнуть, но в эту минуту к нему обратился сосед-полковник:

– Первый раз летите?

– Настолько заметно, полковник? – он шутливо поднял руки. – Совершенно верно, сдаюсь. Впервые. Что же касается мест там, внизу, – он снова улыбнулся, – там я бывал. Как и вы, впрочем, тоже. Я не ошибся?

Полковник рассмеялся:

– Не ошиблись, друг мой. Разрешите представиться: полковник Рейнсдорф, старый воздушный волк, не сочтите за бахвальство. А тогда… – он кивнул в иллюминатор, – тогда, в тридцать девятом, командовал эскадрильей. Крест за Польскую кампанию и, – он прикоснулся к правой щеке, – вот эта метка.

– Почти незаметно, – сказал штатский. – Шрамы украшают мужчину. Разрешите и мне представиться: Отто Лауфер. Всего лишь строитель, инженер-строитель. Что же до тридцать девятого – лейтенант, командовал взводом егерей. Здесь же, в Польше, был ранен и покончил с военной карьерой.

– А я еще три года тянул фронтовую лямку, потом – испытателем. До сего дня, – полковник протянул ему портсигар. – Французские. «Галуаз»

– Не курю, благодарю вас. Простреленное легкое.

– А я не собираюсь бросать ни табак, ни алкоголь, – полковник затянулся с видимым наслаждением. – Подумать только, пятнадцать лет миновало, – меланхолично заметил он, выпустив дым. – Все-таки, началась вторая половина столетия.

– Да, вторая половина… Не символично ли, – сказал инженер, – что вторая половина двадцатого столетия проходит под знаком свастики? Мог ли я предполагать тогда… – он замолчал, благосклонно глядя на подошедшую к ним стюардессу.

– Господа, на борту запрещено курить, – строго сказала она.

– Кто командир экипажа? – спросил Рейнсдорф.

– Капитан Кляйнер, господин полковник.

– Так вот, передайте капитану Кляйнеру, что полковник Рейнсдорф не собирается менять свои привычки в угоду штатским педантам, и за свои шестнадцать лет, проведенных в небе рейха, выкурил не меньше тонны самого разнообразного табака. Идите и доложите, – и, демонстративно не обращая более внимания на стюардессу, он окутался клубами голубоватого сигаретного дыма.

Инженер развел руками и рассмеялся:

– Делайте, что вам приказывает начальство, фройляйн. Кстати, нет ли у вас сегодняшних газет?

– «Фелькишер Беобахтер», господин…

– Лауфер, – подсказал пассажир. – Отто Лауфер, к вашим услугам, фройляйн. Принесите мне, пожалуйста, газету и кофе.

Инженер проследил взглядом, как она скрылась в служебном помещении, и повернулся к Рейнсдорфу:

– Право, вы излишне строги к очаровательным девушкам.

– Ей следует сразу указать на ее место… – буркнул полковник.

Чтобы отвлечь его, Лауфер сказал, окинув взглядом салон:

– В газетах писали, если не ошибаюсь, что это первый пассажирский самолет с реактивным двигателем?

Полковник, услышав его вопрос, немедленно забыл о стюардессе.

– Совершенно верно, – он оживился. – Старина «Дорнье». Первый и пока единственный. Впрочем, по секрету скажу: вот-вот появится «Юнкерс». В полтора раза мощнее.

– Не может быть!

– Поверьте, – полковник улыбнулся с долей превосходства. – Для того, чтобы долететь от берегов Эльбы до берегов Моря Гитлера «Юнкерсу» не придется идти на дозаправку в столице генерал-губернаторства.

– Чудеса, – сказал инженер.

Полковник Рейнсдорф рассмеялся.

– Это не чудеса, дружище, – сказал он. – Чудеса нас ожидают в недалеком будущем, когда господин Вернер фон Браун, у которого я имею честь служить ныне, закончит свою новую разработку.

– Фон Браун? – Лауфер нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить. – Пенемюнде?

– Именно.

– Наше ведомство строило там дорогу.

– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – весело сказал полковник. – В сорок шестом?

– Совершенно верно… Пенемюнде – это ракеты? – спросил Лауфер. – Вы имеете в виду новые «Фау»?

– Нет, господин Лауфер, я имею в виду полет на Марс! – полковник многозначительно поднял указательный палец. – Кто знает, может быть, нам с вами предстоят заоблачные путешествия.

– Вряд ли, – сказал Лауфер. – Я и в пассажирском самолете чувствую себя не очень уютно. На земле как-то спокойнее.

– Ну-ну, не стоит прибедняться, – сказал Рейнсдорф. – Вы же ветеран, старый солдат. Новые ощущения, новые впечатления – это замечательно. Лично я с нетерпением жду первого старта.

– Очень интересно, – вежливо сказал Лауфер. Он еще раз окинул взглядом салон. Его взгляд встретился с безразличным взглядом девушки, сидевшей в соседнем ряду.

Вернулась стюардесса, принесла газету и две чашечки кофе:

– Господа, ваш кофе.

– Я не просил, – буркнул полковник, но кофе, все-таки, взял.

– Капитан Кляйнер приносит вам свои извинения, – сказала стюардесса виноватым тоном. – Он просит передать также, что много о вас слышал и благодарит вас, господин полковник, за то, что вы избрали для своего полета именно его самолет. Это высокая честь.

– Ладно, девочка, – добродушно сказал полковник. – Не такой уж я грубиян, каким кажусь. Просто не люблю, когда мне делают замечания.

Газета оказалась не сегодняшней, а вчерашней – за пятое сентября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Лауфер пролистал страницы. Ничего интересного, во всяком случае, такого, что заслуживало бы внимательного прочтения. Тихоокеанский театр военных действий, Заполярье. Проблемы флоридского оккупационного корпуса. Превентивные операции в Западной Сибири. Хотя…

– Что там новенького? – спросил полковник.

– Арестована группа военных заговорщиков, готовивших покушение на фюрера, – прочитал Лауфер. – Среди них – русский генерал Власов, фельдмаршал Роммель, полковник граф Штауфенберг, генерал Шредер… – он остановился: – Шредер, генерал Шредер… – он задумался.

– Мерзавцы… – сказал Рейнсдорф. – Впрочем, я думаю, с ними быстро разберутся, – он расстегнул верхние пуговицы френча, достал из внутреннего кармана плоскую фляжку.

– «Наполеон», – сообщил он. – Ч-черт, не люблю находится в воздухе в качестве пассажира. Чувствую себя полным идиотом, а нам лететь еще около часа… Выпьете со мной?

– С удовольствием… Вам незнакома фамилию Шредер, полковник?

– Я знал одного Шредера, в сороковом он служил в африканском корпусе Роммеля. Правда, тогда он был полковником. Может быть, речь о нем? В те времена он не был похож на предателя. Хотя черт их разберет, этих аристократов.

– Аристократов?

– Ну, да. Он же был фон Шредер… Возможно, речь не о нем. Я уже не помню, но мне кажется, что роммелевский фон Шредер погиб под Эль-Аламейном.

– Возможно, возможно… – задумчиво произнес Лауфер.

– Меня должны встречать, – сказал полковник. – Если вы не решили, как добраться до городка, предлагаю воспользоваться моей машиной.

– Спасибо, меня тоже должны встречать. Я, собственно, по делам ведомства. Прокладка нового шоссе. Коллеги предупреждены, так что, не беспокойтесь. Но – спасибо за предложение, вы очень любезны. Не исключено, что я им воспользуюсь.

– А, ерунда. Просто от аэропорта до Нойштадта четыре километра. Нойштадт – на самом берегу. Вы там бывали когда-нибудь?

– Нет, ни разу.

– Очень внушительное зрелище. Рекомендую морскую поездку, если выпадет свободный час, не пожалейте пяти марок.

– Обязательно, – Лауферу наскучил словоохотливый сосед, да и настроение, по мере приближения самолета к месту конечной посадки, ухудшалось. Он поддерживал разговор из вежливости, ограничиваясь односложными фразами. Разговор увял сам собою. Полковник вскоре задремал. Ровный гул двигателей и несколько глотков коньяка начали оказывать свое действие и на инженера Лауфера, он тоже погрузился в дремоту, точнее – в полудремотное состояние.

Самолет сделал вираж, и Отто Лауфер проснулся. Впрочем, проснулся не от виража, а оттого, что вспомнил, с чем связана фамилия Шредер. И это усилило ощущение настороженности и некоторой неуверенности, дважды возникавшее у него за последние полтора часа.

Сосед дремал, чуть посапывая во сне. Инженер повернулся к иллюминатору. Они приближались к ровной водной глади, в которой, как в огромном зеркале, отражалось тусклое вечернее солнце.

– Любуетесь? – полковник проснулся и тоже потянулся к иллюминатору. – Изумительное зрелище… Да-а… – он вздохнул. – Между прочим, я участвовал в воздушном параде.

– Каком параде? – рассеянно спросил инженер, не отрываясь от величественной картины внизу.

– Том самом, единственном новогоднем параде, в январе сорок второго, в Москве…

– Говорят, для туристов сохранили уголок?

– Да, небольшой остров, остатки Кремля и еще какого-то древнего здания. Как пример убожества славянской архитектуры, – сказал полковник и приложился к фляжке. – Я, конечно, не архитектор, но вам, строителю, это наверное, покажется интересным. Вы бывали в Москве? Я имею в виду, в прежние времена.

– Нет, никогда, – ответил Лауфер. – Знаете, господин полковник, я сейчас подумал и решил воспользоваться вашим любезным предложением.

Полковник Рейнсдорф посмотрел на него все еще сонными глазами.

– Я не уверен, что встречающие позаботятся о транспорте, – Лауфер смущенно улыбнулся. – Мне просто неловко было… Если это возможно.

– А-а! – полковник закивал. – Конечно, я захвачу вас.

– Благодарю, – Лауфер облегченно вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.

2

Кафе, находившееся на втором этаже аэропорта «Дас Райх», вызывало у посетителей смутную ностальгию по добрым старым временам и по доброй старой отчизне, «Фатерланду», о котором вздыхал, пожалуй, каждый из пятнадцати тысяч жителей Нойштадта, во всяком случае, большинство из них. Двое мужчин, сидевших за одним из дальних столиков, явно не были новичками в этих местах, по некоторым незначительным деталям их скорее можно было принять за старожилов. Хотя бы потому, что местное пиво они предпочитали привозному баварскому.

Мужчины были примерно одного возраста – лет по тридцать каждому – и в их лицах, при желании, усматривалось некоторое сходство. Один из них был в кителе лейтенанта, рядом, в свободном кресле, лежали офицерский плащ и фуражка, второй – в отлично сшитом костюме. На лацкане пиджака красовался значок туристского бюро Нойштадта.

– Ты встречался с ним когда-нибудь? – спросил лейтенант.

– Нет, ни разу. Как-то не доводилось. Да и Центр не особенно поощряет знакомства, не связанные с делами.

– Правда ли, что такие операции он всегда возглавляет лично?

– Так говорят. «Возглавляет» – не то слово. Вернее будет сказать – активно участвует в их проведении.

– Странно, – лейтенант нахмурился. – Такое впечатление, что он никому не доверяет?

– Не думаю. Скорее, просто стиль работы. При его опыте и заслугах можно себе позволить некие странности. Вот встретимся, можешь, при желании, спросить у него, – сказал штатский.

– Нет уж, спасибо, – судя по холодности тона, лейтенант не принял шутливости собеседника. – Мне почему-то кажется, что мы не сойдемся характерами.

– Думаю, в этом нет ничего страшного. Ни он, ни мы не набиваемся друг другу в друзья. Верно? – штатский чуть улыбнулся. – Главное – сделать дело. А после – вежливо попрощаемся, и – до следующего раза.

– Ольга знает о том, что летит с ним одним рейсом?

– Нет. Она даже не знает о его прибытии.

– А он?

– Разумеется, нет, – ответил штатский несколько раздраженно. – Ты же знаешь, Макс, что это совпадение. Рейсы нечасты, ничего удивительного в том, что они оказались в одном самолете. Я не считал необходимым извещать его о каждой мелочи.

– Мне все это не очень нравится, – сказал офицер.

– Что именно?

– То, что Центр присылает своего человека и впридачу требует беспрекословного подчинения.

– Ну и что? – снова спросил штатский. – Ты орден надеешься получить? В таком случае, позволю себе спросить: от кого?

– Ты прекрасно понимаешь, что дело не в наградах. Я хочу только одного, – упрямо сказал лейтенант, несколько понижая голос. – Я хочу, чтобы мне доверяли.

– Похвальное желание, – лениво сказал штатский. – В таком случае, можешь радоваться: твое желание исполнено. Если бы тебе или мне не доверяли, его не прислали бы сюда. Слишком крупная фигура. Так что, – он похлопал лейтенанта по плечу, – ты видишь в его прибытии недоверие, а мне, например, лестно, что такой ас заинтересовался нашим планом. Не дуйся, пей пиво и не создавай лишних трудностей. У нас их, я думаю, и без того хватает, разве нет?

Лейтенант не ответил, но по его лицу было видно, что он не переубежден.

Кельнер принес заказ. Они подняли рюмки.

– За удачу.

Лейтенант распечатал пачку, закурил.

– Еще пива? – предложил штатский.

– Не успеем, – сказал лейтенант. – Вон он, видишь? Заходит на посадку. Пора, Алекс.

Они вышли из кафе и спустились в зал ожидания. Кроме них возле открытого тамбура были еще двое военных летчиков – видимо, тоже встречали кого-то.

– Не нервничай, – спокойно заметил Алекс. – Возьми себя в руки, Макс.

– Я не нервничаю… Вот они.

Ворота тамбура раскрылись, вошли пассажиры, оживленные после полета. Военные летчики вытянулись перед прилетевшим полковником и каким-то штатским. Остальные проходили мимо. Их взгляды равнодушно скользили по встречающим.

– Как ты думаешь, кто? – спросил лейтенант.

– Сейчас узнаем. Он должен подойти к нам. Помнишь пароль?

Лейтенант сердито фыркнул.

Пассажиры прошли, тамбур опустел.

Макс и Алекс переглянулись.

– Ничего не понимаю… – прошептал штатский. – Его нет.

– Центр не назвал никаких примет?

Алекс молча покачал головой.

– Что будем делать? – спросил лейтенант. – Может быть, его и в самолете не было?

– Вон идет экипаж, – Алекс кивнул. – Подойди к стюардессе.

– Тысячу извинений, фройляйн, – Макс, подойдя к девушке, щелкнул каблуками. – Лейтенант Макс Вальдхайм. Позвольте вопрос.

– Сколько угодно, лейтенант, – стюардесса улыбнулась.

– Вашим рейсом должен был прибыть мой товарищ, Отто Лауфер. Но я почему-то не вижу его.

– Лауфер? – стюардесса на минуту задумалась, потом кивнула. – Да, конечно, я помню господина Лауфера. Если не ошибаюсь, он уехал вместе с полковником… полковником Рейнсдорфом. Вы, возможно, разминулись, – она еще раз улыбнулась лейтенанту и проследовала за пилотами в служебное помещение.

– Ты слышал? – растерянно спросил Вальдхайм.

– Слышал.

– Что это значит?

Алекс молча покачал головой.

– Полковник Рейнсдорф? Впервые слышу.

– Когда связь с Центром? – спросил лейтенант.

– Сегодня вечером.

– Будем сообщать?

Алекс вздохнул.

– Н-не знаю, – сказал он. – Что-то тут не так. Подождем три дня. На всякий случай.

3

На следующий день лейтенант Макс Вальдхайм одиноко сидел в кафе «Уютный погребок», за угловым столиком. Пепельница, полная окурков, свидетельствовала о том, что лейтенант провел здесь не менее двух часов, несмотря на отсутствие картонных кружков, фиксировавших количество выпитого пива. Он выглядел обычным молодым офицером вермахта, предавшимся в свободные часы меланхоличным воспоминаниям о любимой девушке или престарелых родителях, оставшихся в Германии. Таких молодых людей в серой и черной форме было много в Нойштадте. Центр Рейхскомиссариата Восточных Земель привлекал честолюбивых людей. Жизнь здесь была куда суровее, чем, например, во Франции или Голландии, а сама служба – опаснее, некоторые партизанские банды проникали из-за Уральского хребта глубоко, вплоть до окрестностей Нойштадта. Но, с другой стороны, в условиях относительного затишья на Западно-Сибирском фронте и сворачивания операций на Тихом океане – против американцев и их немногочисленных союзников – только здесь, в сердцевине Восточных Земель молодые люди могли рассчитывать на успешную военную карьеру. Ходили слухи, что командование давно подготовило план вторжения в неоккупированную зону США с флоридского плацдарма, но фюрер, по каким-то своим соображениям, положил план под сукно. Разумеется, не исключался вариант, что война против США перейдет из паллиативной в активную фазу, но представлялся он делом отнюдь не ближайшего будущего. Вряд ли, впрочем, Гитлер удовлетворится аннексией Флоридского полуострова, тем более, что германские рейдеры, как ни в чем не бывало, продолжали топить американские суда, с молчаливого согласия командования – как это было и до перемирия.

Погруженный в раздумья Макс Вальдхайм не обратил внимания на появление в кафе нового посетителя, когда же он заметил направлявшегося к его столику Алекса, то отвернулся с безразличием. Они не договаривались о сегодняшней встрече. Появление Алекса в кафе означало, что произошло нечто чрезвычайное.

Алекс огляделся по сторонам. Помедлив, словно в раздумье, он неторопливо подошел к столику Макса.

– Позволите присесть, господин лейтенант?

– Прошу вас.

– Благодарю.

Алекс сел за столик, напротив лейтенанта.

– Что случилось?

Алекс подозвал кельнера, заказал пива и только после этого снова повернулся к Максу.

– Ты читал сегодняшнюю газету?

– «Нойес Лебен»? Нет, а что случилось?

Вместо ответа, Алекс протянул ему газету.

– Раздел происшествий, – сказал он. – Внизу, на третьей полосе.

Лейтенант развернул газету.

– Катастрофа на шоссе, – прочитал он и недоуменно взглянул на товарища. Алекс кивнул. Вальдхайм начал читать: «Вчера утром, на шоссе, в двух километрах от города, разбился автомобиль, принадлежавший управлению Люфтваффе…»

– Про себя, – посоветовал Алекс, и отпил из принесенного кельнером бокала. – Я все это уже наизусть знаю.

Дочитав, лейтенант отложил в сторону газету.

– Дела… – протянул он. – Ты проверил? Здесь нет ошибки?

– Проверил. Вспомни, стюардесса сказала, что он уехал вместе с полковником Рейнсдорфом. А в сообщении говорится, что обнаружены тела водителя и трех пассажиров. В том числе полковника Рейнсдорфа. Бьюсь об заклад, что среди остальных пассажиров оказался наш инженер Отто Лауфер.

Лейтенант снова пробежал глазами заметку.

– Надо же, – сказал он, – водитель не справился с управлением. Мокрое шоссе. Попробуй теперь объяснить это Центру.

– Особенно если учесть, что, как говорил мне один приятель из городского управления гестапо, они не исключают террористического акта… – Алекс Гертнер махнул рукой и тяжело вздохнул.

– Что будем делать? – спросил лейтенант.

– Не имею ни малейшего представления. Мы даже не сможем ответить на вопрос, почему он не подошел к нам. Мы должны немедленно известить Центр и ждать новых распоряжений.

– Связь через два дня, – напомнил лейтенант. – Мы не имеем возможности известить их раньше.

– А что ты предлагаешь?

– Пока ничего, – сказал Вальдхайм. – Но сидеть сложа руки и ждать, когда пришлют нового эмиссара из Центра… – он покачал головой. – И потом: что это мы с тобой запаниковали? Ну, не будет этого профессионала. Но мы и сами, по-моему, не очень-то жаждали его участия. Грех говорить, я не хочу сказать, что рад гибели этого…

– Ястреба, – подсказал Алекс.

– Именно. Но тому, что мы можем действовать без чьей-либо опеки – рад. Думаю, что и ты тоже.

Алекс, словно в некотором сомнении, покачал головой.

– Может быть, ты и прав, – сказал он. – Во всяком случае, будем действовать по ранее разработанному плану.

– Слава Богу! – Вальдхайм улыбнулся. – Наконец-то мы сможем сказать Ольге хоть что-то определенное. Кстати, она уже знает?

– Нет. Я сегодня поставлю ее в известность.

– Когда ты встречаешься с ней?

– Вечером, как обычно, – Алекс взглянул на часы. – Мне пора. Шеф задал массу работы. Нужно успеть до пяти. Пока.

Лейтенант проводил его взглядом, допил свое пиво и закурил новую сигарету. Подошел кельнер.

– Господин офицер желает что-нибудь заказать?

– Еще пива, – буркнул лейтенант.

– Сию минуту, господин лейтенант, – кельнер отошел к стойке.

Лейтенант рассеянно взял газету, оставленную Гертнером и снова прочел небольшое сообщение на третьей полосе. То, что нелепая случайность ставила под угрозу срыва тщательно разработанную операцию, просто не укладывалось в голове.

– Господин лейтенант?

Подумав, что это подошел кельнер, Вальдхайм сказал:

– Поставьте пиво и… – но подняв голову, увидел, что перед столиком стоит совершенно незнакомый человек.

– Простите, что нарушаю ваше одиночество, – что-то в голосе незнакомца заставило Вальдхайма насторожиться. – Позволите присесть?

Лейтенант неопределенно пожал плечами, что, при желании можно было принять за согласие.

– Благодарю вас, – весело сказал незнакомец. – Знаете, я только недавно приехал, никого здесь не знаю, – он сел напротив Вальдхайма. – Позвольте вас угостить?

– Я уже заказал, – хмуро ответил лейтенант.

– Еще раз простите. Я не случайно подошел к вашему столику, ваше лицо показалось мне знакомым, – незнакомец крикнул кельнеру:

– Два пива и сосиски!

Лейтенант настороженно посмотрел на него.

– Вы очень похожи на моего старого друга, – сказал незнакомец и улыбнулся. – Может быть, вы родственники? Его звали Генрих Штейнер, к сожалению, он погиб…

Вальдхайм почувствовал легкое головокружение. Он внимательнее взглянул на говорившего, но худощавое лицо последнего не выражало ничего, кроме веселого любопытства.

– Он погиб в Сибири, в сорок седьмом… – пробормотал Макс.

– Совершенно верно, – незнакомец бурно обрадовался. – У него оставались две дочери, старшую звали Лизелотта, а младшую…

– Младшую – Анна-Мария.

– Ну кто бы мог подумать! – незнакомец всплеснул руками. – Благодарю вас, – сказал он кельнеру, принесшему заказ. Когда кельнер отошел, он снова повернулся к лейтенанту, смотревшему на него с плохо скрытым изумлением. – Так вы, значит, действительно родственник Генриха?

– Племянник, – ответил Вальдхайм. – Сын младшей сестры.

– Разве у него была сестра? – незнакомец удивленно поднял брови. – Генрих никогда не рассказывал о ней. Она жива, надеюсь?

– Умерла в прошлом году.

– Прискорбно, – незнакомец печально поджал губы. – Сочувствую, господин лейтенант… лейтенант?..

– Лейтенант Вальдхайм, к вашим услугам.

С лица незнакомца мгновенно слетели остатки веселости.

– Ну вот, – сказал он. – Я всегда жаловался на недостаток воображения тех, кто сочиняет такие идиотские пароли. Меня зовут Вольфганг Келлер.

– А…

– Нет, – строго сказал Келлер. – С сегодняшнего дня и, надеюсь, в течение ближайших двух недель, меня зовут Вольфганг Келлер.

Вальдхайм осторожно скосил глаза на газетную страницу.

– Вас смущает сообщение о вчерашней автокатастрофе? – спросил Келлер. – Инженер Отто Лауфер погиб в автокатастрофе. Это чистая правда. Подробности вас не должны интересовать. Есть еще вопросы?

– Почему вы не подошли к нам в аэропорту?

– Я не получил предупреждения о том, что в самолете, кроме меня, будет еще один человек, причастный к операции, – холодно сказал Келлер.

Лейтенант слегка покраснел.

– Вы имеете в виду Ольгу?

– Я имею в виду девушку, приметы которой вы сообщили в Центр на прошлой неделе.

– Это чистое совпадение, – сказал Вальдхайм. – Она летала в Берлин по служебным делам, не связанным с операцией.

– Весьма возможно, – сказал Келлер. – Но я не люблю случайностей, – он взял газету. – Бедняга Рейнсдорф, – сказал он. – Так лихо воевать в сорок первом, и вот – нелепая случайность, – Келлер вздохнул. – Что же до инженера Отто Лауфера, то… В конце концов, он просуществовал всего три дня. Будем считать, что он являлся транспортным средством. Не более того. Не возражаете, если я приглашу вас совершить небольшую прогулку?

4

Лейтенант Макс Вальдхайм и Вольфганг Келлер неторопливо шли по набережной. Дождь, с самого утра барабанивший по окнам и крышам домов, сделал ее пустынной, хотя время было еще почти курортное – начало сентября.

– А здесь прохладнее, чем в Берлине, – сказал Келлер. – Наверное, из-за дождя. Часто идут дожди?

Вальдхайм неопределенно пожал плечами. Он все еще не оправился от неожиданности.

– Странный городок, вы не находите? То ли гарнизон, то ли курорт. Ранняя осень, ранняя зима. Летом – жарко, комары и, видимо, обилие туристов… Вам нравится это место? – спросил приезжий.

– Нет, – на самом деле Вальдхайму не нравился приезжий, вернее, его беззаботная и, как думалось лейтенанту, бессмысленная болтовня.

– А раньше нравилось?

– Раньше нравилось, – сухо ответил лейтенант.

– Вы бывали здесь до войны?

Вальдхайм остановился.

– Вы же наверняка изучали мое досье, – сказал он. – К чему этот допрос?

Келлер удивленно посмотрел на лейтенанта.

– Это вовсе не допрос. Просто мне интересно ваше мнение. О городе, о погоде. О здешних людях. Что в этом плохого? Считайте, что я очень любопытен.

– Я был бы вам признателен, господин Келлер, если бы вы нашли другой способ удовлетворения любопытства, – резко сказал Вальдхайм.

Вольфганг Келлер внимательно посмотрел на него и улыбнулся.

– Вы бывали здесь до войны, Макс? – повторил он свой вопрос.

– Да, я бывал здесь до войны. Вернее, не здесь, – лицо лейтенанта болезненно дернулось. – Я бывал в Москве.

– Покойный Рейнсдорф настоятельно рекомендовал мне морскую прогулку, – сказал Келлер. – Советовал осмотреть архитектурный памятник на острове. Вы там, наверное, часто бываете?

– Бывал, – нехотя ответил Вальдхайм. – Но нечасто.

– В таком случае вам, наверное, тоже будет интересно. Почему бы не отправиться туда сейчас? – Келлер снова остановился. – Если не ошибаюсь, причал прогулочных катеров в той стороне?

– Да, в конце набережной.

– Прекрасно, в таком случае, пойдемте к причалу.

Келлер коротко взглянул на лейтенанта и отвернулся.

– Я вам не нравлюсь, лейтенант Вальдхайм, – мягко произнес он. – Что ж, ничего не поделаешь. Должен вам признаться честно: я от вас тоже не в восторге. И от вашего друга Алекса Гертнера, можете сообщить ему при встрече. Но вынужден напомнить: на ближайшие две недели вы – мои подчиненные, я – ваш начальник. И мои просьбы рекомендую рассматривать как приказы. Ясно?

– Так точно!

– Щелкать каблуками не обязательно, – бросил Келлер. – Мы еще немного прогуляемся, и вы расскажете мне о Нойштадте. Не возражаете? Кстати, – он посерьезнел, – вам не пришло в голову, что если бы не ваше дурацкое упущение, полковник Рейнсдорф остался бы жив?

Вальдхайм почувствовал, что краснеет.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

Келлер резко повернулся к нему.

– Я должен был знать о поездке вашего агента в Берлин, – отчеканил он. – И о ее возвращении одним рейсом со мной.

Поскольку я не был поставлен в известность – и Центр, судя по всему, тоже – я вправе был предположить, что она следит за мной. С какой целью? Если ее послали не вы, то кто?

– Это просто совпадение, – сказал Вальдхайм. – Ее отправило в Берлин начальство. Какая-то рутина…

– Я не уверен в этом, – возразил Келлер. – Совпадений в нашем деле не должно быть. А случайности крайне редки. Кто встречал ее в аэропорту?

Вальдхайм растерялся.

– Я не обратил на это внимания… Я боялся пропустить вас…

– И все-таки, пропустили… Хорошо, – сказал Келлер. – Я поинтересуюсь этим у руководителя вашей группы. Надеюсь, он обратил на это внимание.

– Я не уверен, что Алекс подумал об этом, – пробормотал Вальдхайм. – Во всяком случае, ни он, ни я не придали этому значения.

Келлер насмешливо присвистнул:

– Подпольщики… Что ж, теперь знайте – любое нарушение инструкции влечет за собой смерть. Хорошо, если чужую. Ладно, забыли. Дело сделано.

– Ольга – не агент, – неуверенно сказал Вальдхайм.

– Вот как? А кто же она, в таком случае?

– Товарищ.

– Разумеется, – Келлер кивнул. – И предмет тайных воздыханий. Не спорьте, лейтенант, лучше выполните мою просьбу. Расскажите о Нойштадте.

– Что именно вас интересует, господин Келлер? – Зовите меня Вольфганг. А я буду называть вас Макс, не возражаете? Вот и отлично. А интересует меня… – Келлер улыбнулся. – Представьте себе, что я турист, а вы – гид.

5

Мелкий осенний дождь, барабанивший по витринам, наконец-то, прекратился. Тучи начали расходиться, так что два или три раза в разрывы облаков уже проглянуло осеннее солнце.

– Содержательный рассказ, – сказал Вольфганг Келлер, когда они с лейтенантом Вальдхаймом подошли к причалу. – Вот и наш катер. Симпатичная посудина. Бывший торпедный, верно?

– Похоже на то, – сказал лейтенант. – Ничего удивительного. Очередная волна перевооружения, военную технику прежних лет передают гражданским учреждениям. Вот и эти катера передали туристскому бюро Нойштадта.

– Его порядком переделали, – заметил Келлер, подойдя к трапу. – Обратите внимание: на корме, вместо торпедных аппаратов – скамьи под тентом. Очень удобно, даже намек на некую комфортабельность, верно? Что ж, лейтенант, воспользуемся любезностью туристского бюро Нойштадта и поднимемся на борт.

Катер с туристами медленно отошел от причала. Удобные скамьи на его корме, под холщовым тентом, о которых говорил Вольфганг Келлер, сразу же заняли две дюжины туристов. Обвешанные фотоаппаратами, в охотничьих шляпах, они вели себя довольно шумно. Вольфганг Келлер и Макс Вальдхайм стояли в некотором отдалении от них, лейтенант с легкой неприязнью рассматривал приезжих, Келлер не отрывал взгляда от разворачивавшейся с моря панорамы Нойштадта.

– Давайте продолжим рассказ о городе отсюда, с моря, – весело сказал Келлер. – Прекрасный вид. Кстати, Макс, что это за высотное здание? – спросил Келлер, глядя на берег.

Вальдхайм посмотрел туда, куда указывал его спутник.

– Это и есть рейхскомиссариат Новых Восточных Земель, – сухо сказал он. – Я вам рассказывал.

– Вероятно. Но отсюда он выглядит иначе, я бы сказал – внушительнее. А вот это, правее? Похоже на замок в романском стиле.

– Резиденция рейхскомиссара.

– Понятно… Именно там и работает ваша очаровательная… Как вы сказали? Товарищ?.. Ваш очаровательный товарищ по имени Ольга… – Вольфганг Келлер поднял воротник плаща. – А здесь не жарко… Новые Восточные Земли… – он невесело усмехнулся. – Раньше это называлось Россией.

– Раньше это называлось Советским Союзом, – поправил его Вальдхайм.

– Да-да, конечно… Лейтенант, вы никогда не задумывались над тем, что было бы, если бы немцы не взяли Москву? Тогда, тринадцать лет назад, в сорок первом?

Вальдхайм криво усмехнулся.

– Неужели есть хоть один человек на свете, который бы не задумывался над этим? – он полез в карман за очередной сигаретой. – Конечно, задумывался, и не один раз, – Макс безуспешно щелкал зажигалкой, пытаясь укрыть колеблющийся язычок пламени от ветра. Пока он возился, сигарета намокла от брызг.

– Думай, не думай, что толку? Судя по всему, победа немцев была неизбежна.

Келлер вздохнул:

– Все в истории неизбежно и, тем не менее, все возможно… – он распрямился, посмотрел на туристов из рейха, сгрудившихся у противоположного борта катера, шумно и весело обсуждавших предстоящую экскурсию на Славянский остров. – Поспели бы резервы, сибирские дивизии, или наши растерялись бы, чуть замешкались бы наступавшие… – Келлер невесело усмехнулся. – Может быть, эти туристы сейчас оказались бы далеко отсюда. Хотя, наверное, вы правы, Макс. Победа немцев была неизбежна. Особенно при том главнокомандующем, которого, к несчастью, имела в то время Красная Армия, – лицо его словно окаменело.

– Вы имеете в виду Сталина? – осторожно спросил Вальдхайм.

– Кого же еще? – Келлер зло сплюнул за борт. – Вот уж в чем я бы, единственный раз в жизни, оказался солидарным с фюрером, так это если бы он повесил ублюдка. Нет, ускользнул, сукин сын.

– Ускользнул? – Вальдхайм удивленно посмотрел на своего товарища. – Он ведь покончил с собой.

– Не верю, – буркнул Келлер. – Не верю. Наверняка смылся. Зарылся в снег где-нибудь в этом… как его… Туруханске. Такие прохвосты уходят из жизни лишь тогда, когда им это кажется выгодным. Если доживете, убедитесь в моей правоте на примере Гитлера…

Он замолчал и снова уставился на пенный след, остающийся на воде за катером. Вальдхайм тоже молчал, оценивая сказанное, потом не выдержал и спросил:

– Скажите, Вольфганг, вы верите в победу? Вы верите в то, что Германия и Япония раздавят, наконец, Восточную Сибирь? И Америку?

Вольфганг Келлер оторвался от созерцания волн и внимательно посмотрел на собеседника.

– Я сейчас скажу то, что вам, возможно, не понравится, – медленно произнес он. – Но меня вовсе не интересует исход войны между Германией и остатками Советского Союза. Так же, как и между Японией и Америкой. У меня своя война, Макс.

6

Прогулочный катер медленно описывал широкую дугу по чуть дернутой рябью поверхности Адольф-Гитлер-Зее. Видимо, туристическая компания представляла своим клиентам возможность полюбоваться общей панорамой города, прежде, чем направить их к главной достопримечательности маршрута – искусственному острову, находившемуся в центре овального водохранилища. Когда глазам туристов предстали, словно вздымающиеся прямо из зеркальных вод, купола храма Василия Блаженного, на корме появился гид:

– Господа, попрошу минутку внимания! – Гид говорил с прочувствованными, торжественными интонациями, хотя ни в лице его, ни в глазах нельзя было прочесть никаких чувств, кроме тщательно скрываемой усталости. – Господа, через несколько минут начнется наша экскурсия, иными словами – через несколько минут катер приблизится к историческому месту.

Катер сбросил скорость, замер почти неподвижно – чтобы дать возможность гиду произнести вступительную лекцию. Туристы притихли, некоторые начали готовить к съемке фотоаппараты.

– Именно здесь, в сердце Евразии была поставлена точка в исторической борьбе Запада и Востока, – продолжал гид. – Здесь германский военный гений сломил сопротивление большевистских орд. Здесь была раз и навсегда остановлена опасность, дамокловым мечом висевшая над цивилизацией… – гид сделал паузу и снял с головы тирольскую шляпу с перышком. – Склоним головы перед нашими героями. И вспомним, с чувством печального удовлетворения, о том, что здесь, где сейчас проходит наш катер, находилась столица большевистской империи – Москва. Она была уничтожена, согласно историческому решению фюрера, и на ее месте появилось рукотворное море, носящее имя – Море Адольфа Гитлера.

– Плохой актер, – шепотом заметил Келлер Вальдхайму. – Не умеет держать паузу. И жесты не отработаны. Впрочем, для этой аудитории сойдет.

Лицо Макса было непроницаемым, но кулаки сжаты так, что костяшки пальцев побелели.

– Спокойнее, Макс, спокойнее, – прошептал Келлер.

Гид высморкался в платок, – видимо, простуда была профессиональным заболеванием – и продолжил тем же патетическим тоном:

– Никогда более большевистско-азиатские орды, управляемые мировым еврейством, не смогут вторгнуться в колыбель цивилизации. Никогда более эти бескрайние равнины не увидят миллионных армий красных. Отныне и навсегда – это Новые Восточные Земли Рейха. Отныне и навсегда в их сердце – рукотворное море, Море Адольфа Гитлера. Хайль Гитлер! – он выбросил руку вперед и вверх.

– О Господи… – пробормотал Келлер. – Как все это бездарно…

– Хайль Гитлер! – нестройно проорали туристы.

– Я не буду останавливаться на инженерных и технических трудностях осуществления грандиозного замысла, – сказал гид. – Обо всем этом, господа, вы можете прочитать в туристских справочниках, представляемых нашим бюро. Скажу лишь еще следующее. Рейхсминистр Шпеер предложил тогда фюреру сохранить в качестве заповедника уголок наиболее характерной части Москвы. И фюрер согласился. В центре искусственного моря был сохранен небольшой островок – часть так называемой Красной площади, с кроваво-красной, цвета запекшейся крови, стеной и нелепой для глаза европейца церковью. Именно к этому искусственному острову, символу побежденной Азии, и направляется сейчас наша экскурсия. Если вы посмотрите внимательно, то увидите, что на другом берегу, точно напрот в этого варварского ансамбля, установлена монументальная статуя германского воина с обнаженным мечом – недремлющего стража нордической расы…

– Господин доктор, – к гиду обратился пожилой турист, видимо, в прошлом, летчик или танкист, с характерными следами ожогов на лице. – Я слышал, что на Красной площади, в специальном сооружении, хранилась мумия большевистского вождя. Так ли это, и если так – какова ее судьба?

– Совершенно верно, – сказал гид. – Здесь действительно хранилась мумия Ленина, первого советского лидера. Она хранится в Берлинском музее, и вы в любой момент можете пойти и увидеть ее там.

– Прибываем, – хмуро бросил Вальдхайм.

– Да-да, я вижу… Передайте вашему другу, Алексу Гертнеру, что я собираюсь навестить его вечером. Вы мне тоже понадобитесь. И пожалуйста, без глупостей, Макс, я сказал – только вы двое.

7

– Начнем с мелочей, – сказал Вольфганг Келлер. Он расположился в кресле за письменным столом, спиной к окну, в маленьком кабинете Алекса Гертнера. Гертнер снимал квартиру на окраине Нойштадта, неподалеку от запасного аэродрома «Люфтваффе», так что разговор то и дело прерывался ревом низко пролетавших реактивных истребителей «Мессершмдт-1420». Квартира была максимально дешевой, так что кабинет одновременно служил Алексу и спальней. – Думаю, ваш друг уже сообщил вам о причинах моего недовольства.

Сидевший в углу на диване Вальдхайм поднял голову и с вызовом посмотрел на берлинца.

– Я что, не имел права этого делать?

– Успокойся, Макс, – одернул его Гертнер. И холодно ответил Келлеру: – Сообщил. Не могу сказать, что у вас не было для этого повода, однако считаю…

– Будьте так любезны, – перебил его Келлер, – все, что вы считаете, пока оставить при себе. То же самое относится и к вашему другу. На время моего пребывания здесь, я – ваш командир, и требую от вас строжайшей дисциплины, к которой вы, как мне кажется, не очень привыкли.

– Слушаюсь, – Алекс коротко поклонился.

– Вот так-то лучше. Садитесь рядом с лейтенантом и послушайте меня.

Гертнер сел. Теперь они оба походили на двух нашкодивших школьников, получающих взбучку в директорском кабинете.

– Итак, – сказал Келлер, – я остановился в отеле «Палас», – несмотря на громкое название, «Палас» был самым маленьким и самым дешевым из трех отелей Нойштадта. – Меня вы можете посещать только в одном случае: если я вас вызову. В любое другое время вы не имеете права подходить к отелю ближе, чем на сто метров. Ясно? Что бы ни произошло: Америка выиграла войну, Гитлер застрелился, лейтенант Вальдхайм женился, и прочее. Это во-первых.

– Ясно, – ответил Гертнер. – Как вы будете связываться с нами?

– Найду способ. Теперь следующее: я знаю, что вам не терпится начать действия. Я прекрасно понимаю вас, но придется еще немного повременить – завтрашним рейсом из Берлина мне должны доставить кое-какие документы, без которых я не могу начинать. Поэтому до завтра – никакой подготовки к операции, тем более, – он перевел взгляд холодных голубых глаз на лейтенанта Вальдхайма, – никакой самодеятельности. Я категорически запрещаю без моего ведома заниматься хоть чем-то, имеющим отношение к операции. Это во-вторых.

– И это ясно.

– Замечательно. А теперь, – он слегка улыбнулся, – у меня есть две просьбы. Будем считать, что это в-третьих и в-четвертых.

– Слушаю, – Алекс поднялся с дивана.

– В-третьих – чаю, а в-четвертых – ознакомьте меня с вашими предварительными идеями.

– Мы планировали провести акцию… – начал Гертнер.

– Сначала чаю, пожалуйста, – перебил его Келлер.

– Прошу прощения, – Алекс вышел в кухню.

– Вам действительно интересны наши идеи? – спросил Вальдхайм.

– Почему вы спрашиваете?

– Мне показалось, что вы изначально считаете нас ни на что не способными, – вызывающим тоном объяснил лейтенант.

Вольфганг Келлер засмеялся.

– Напротив, лейтенант, я считаю вас способными на очень многое. Просто мне не хочется, чтобы ваши способности пропали раньше времени.

Вошел Алекс, держа в руках поднос с тремя чайными чашками.

– Благодарю… Вот теперь я готов вас выслушать.

Гертнер немного подумал, собираясь с мыслями.

– Все, что относится к операции, я подробно изложил в шифровке, отправленной нами в Центр, – сказал он.

– Я внимательно ознакомился с нею, – заметил Келлер. – Но хотел бы прослушать все еще раз. Если это, конечно, не кажется вам затруднительным.

– Разумеется, нет. Наша группа спланировала уничтожение рейхскомиссара Восточных земель группенфюрера СС Франца фон Шредера, – начал он. – Как вам должно быть известно, мы приняли это решение три месяца назад, и оно было одобрено Центром.

Келлер молча кивнул и отпил немного из чашки.

– Ликвидация группенфюрера СС фон Шредера – часть плана «Возмездие.» Наша группа приговорила к смертной казни за…

– Мне все это известно, продолжайте.

– Взрывное устройство готово. Все необходимые планы выполнены – план резиденции, план здания самого Рейхскомиссариата. Я могу представить их немедленно.

– Представите, Алекс, представите, но сейчас – продолжайте.

– Существует вероятность преждевременного обнаружения взрывного устройства, – продолжил Гертнер. – После нескольких покушений на фон Шредера, имевших место в начале этого года, он усилил меры безопасности.

– Нескольких?

– Мне известно о трех попытках.

– Эти попытки были, каким-то образом, связаны с деятельностью вашей группы?

– Что вы! Не знаю, может быть мы и производим со стороны впечатление недисциплинированных людей, но…

– С чьей же стороны имели место эти попытки?

Гертнер покачал головой.

– Нам не удалось установить выйти на контакт с этими людьми. Я полагаю, что это диверсионные группы из-за Урала.

– Жаль… – задумчиво сказал Келлер. – Жаль, что вы не смогли установить… Нет-нет, я не высказываю никаких претензий, продолжайте.

– Во всяком случае, попытки оказались неудачными. Но нам они осложнили подготовку. Рейхскомиссар стал стократно осторожен. Первоначальные планы пришлось похоронить. Остался тот, о котором я сообщал в Центр и о котором только что сообщил вам. Взрыв в личных апартаментах, причем рассчитанный по времени с точностью до секунды. Нам пришлось собрать подробнейшие сведения о распорядке дня фон Шредера, о его личных привычках… – он немного замялся. – Именно в этом нам неоценимую помощь оказала Ольга. теперь вся надежда только на нее.

– Ага! – Келлер отставил полупустую чашку. – Вот теперь-то вы и расскажете мне все об этом вашем… агенте, – он насмешливо покосился на зардевшегося лейтенанта.

– Разумеется, – Гертнер тоже взглянул на товарища. – Ольга работает в секретариате рейхскомиссара и пользуется там доверием.

– Вот как?

– Да. Из всего штата секретариата она дольше всех работает с фон Шредером.

– Очень существенно, – Келлер кивнул. По его лицу непонятно было, как он относится ко всему сказанному. – Может быть, вы расскажете, каким образом она оказалась в вашей группе?

– Все очень просто, – вмешался Вальдхайм. – Ольга – русская.

– Вот как? – Вольфганг Келлер насмешливо прищурился. – Я понял это уже по имени.

– Это не имя, Вольфганг, это псевдоним. Вообще-то она Маргарита Готтберг.

– То есть, немка?

– Нет, господин Келлер. В возрасте восьми лет она была подвергнута насильственной германизации. Тогда это уже начали осуществлять с использованием методов гипнотического внушения, и…

– Все это я знаю, – перебил его Вольфганг Келлер. – Это вы, как раз, сообщили в Центр. Но я не нашел главного в вашем сообщении: каким образом вы проверили эти сведения. И проверяли ли вы их вообще? Насколько я понимаю, речь идет о человеке, ответственном за всю операцию. Вы указали, что именно она должна будет установить взрывное устройство в спальне рейхскомиссара.

– Мы проверяли, – снова заговорил Гертнер. – У нас есть связи в гестапо. Мы имели возможность ознакомиться с досье Ольги. Все в точности соответствовало ее рассказу. Даже название учебного лагеря для русских детей, отобранных при участии специалистов расового отдела партии.

– Прекрасно, – Вольфганг кивнул. – Этого было бы достаточно в любом случае. Кроме одного.

– Какого именно?

– Если Ольга является агентом гестапо, ее досье, естественно, было препарировано соответствующим образом. Поэтому, с вашего позволения, Алекс, я проведу еще одну небольшую проверку.

На лице Гертнера появилось выражение легкого неудовольствия, но он не стал возражать.

– Очень хорошо, – сказал Келлер. – Я хочу видеть ее завтра же вечером. Вместе с вами, разумеется. Только после этого я приму окончательное решение. А сейчас… – Келлер поднялся. – Благодарю за чай и за информацию. Провожать меня не нужно. Надеюсь, вы понимаете, что Ольга не должна знать, к кому и зачем идет.

8

– Вас зовут Маргарита Готтберг?

– Нет, меня зовут Ольга Зимина.

– Очень хорошо, – Вольфганг Келлер улыбнулся. – В таком случае, расскажите мне о своей жизни. О своей прежней жизни.

Квартира Алекса Гертнера явно не была приспособлена для многочисленных сборищ, даже те четверо, которые собрались сегодня, казалось, чувствовали себя неловко в крохотной комнатке. Во всяком случае, лейтенант Вальдхайм, то и дело, уходил в кухню. Не исключено, впрочем, что это было связано с общим чувством неловкости, так или иначе, разделявшимся всеми присутствующими. Даже улыбавшийся беспечной и умиротворяющей улыбкой Келлер, то и дело, неизвестно зачем, поглядывал на наручные часы. Менее всех казалась встревоженной Ольга, она же – Маргарита Готтберг.

– Что именно вас интересует, господин Келлер? – спросила она равнодушным голосом. Строгий черный костюм и белая блуза как нельзя лучше гармонировали с абсолютно спокойным выражением ее лица.

– Называйте меня Вольфганг, вы же слышали – я ваш новый товарищ, я бы хотел лучше узнать вас…

Фраза прозвучала несколько двусмысленно, вернувшийся из кухни Макс кашлянул. Ольга, казалось, не заметила этого.

– Хорошо, Вольфганг. Так с чего же мне начать?

– С чего и следует, – Келлер посерьезнел. – С самого начала, – он снова посмотрел на часы.

– То есть, с рождения?

– Да.

– Хорошо. Я родилась в Готланде, то есть – в Крыму, в Севастополе, ныне называющемся Теодорихсхаффен.

– Красивое места, – заметил Келлер. – Я бывал там.

– В Севастополе?

– И в других городах. Очень красивые места.

– Так вот, в этих красивых местах я и родилась, двадцать три года назад, в тысяча девятьсот тридцать первом году. Шестого февраля.

– Кем были ваши родители?

– Матери я не знала, она умерла при родах. Ее звали Надеждой. Отец – железнодорожник, Петр Александрович Зимин.

– Сколько ему лет?

– Ему… – Ольга на мгновение задумалась. – Ему было бы сорок шесть.

– Было бы?

– Я не знаю, жив ли он. Боюсь, что нет.

– Продолжайте.

– Как железнодорожник, отец не был призван в Красную Армию с началом войны. После оккупации Крыма вермахтом – мне было тогда десять лет – нас вывезли в Германию. Отца отправили работать в железнодорожные мастерские. А меня направили в спецлагерь.

– Где это было?

– В Восточной Пруссии.

– Что потом стало с вашим отцом?

– Не знаю. С тех пор я не видела его.

– Вы его помните?

– Смутно. Так… отрывочные картины: отец приходит домой после работы, отец со мной на Графской пристани… Сейчас она называется – пристань Барбароссы.

– Да, я знаю.

– Ну, вот. Последнее воспоминание – мы с отцом в поезде, по дороге в Германию.

– Вас сразу же направили в спецлагерь?

– Нет, сначала я была в обычном трудовом лагере. Там нас очень тщательно измеряли, проверяли пропорции лица и тела. Потом тех из нас, кого признали принадлежащими к арийской расе, то есть пригодными для германизации, направили в спецлагерь.

– Вас было много?

– Нет, совсем нет. Человек пять-шесть. А моего возраста – ни одного. Остальные дети – от трех до шести лет.

– Понимаю, этот возраст наиболее удобен для того, чтобы изменить ребенку биографию, – Келлер улыбнулся.

– Да. Потому что никакой биографии у него, в сущности, еще нет.

– И поэтому вас, если можно так выразиться, обучали отдельно?

– Да, с помощью гипнопедии и различных методов психофизиологического воздействия.

– Как вы думаете, Ольга… или Маргарита, если угодно…

– Лучше – Ольга.

– Хорошо, Ольга… Как вы думаете, Ольга, почему для вас было сделано исключение? Я имею в виду, возрастные ограничения.

Ольга позволила себе улыбнуться.

– Я думаю, вы и сами прекрасно понимаете, Вольфганг.

– Что вы имеете в виду? – Келлер недоуменно поднял брови.

– Вы же видите мое лицо, – Ольга, демонстрируя свою внешность, повернулась к берлинцу в профиль. – Эксперты сочли меня образцом нордической расы. Так сказать, восточной Брунгильдой. Насколько я знаю, комендант лагеря делал специальный запрос в Берлин. И получил положительный ответ.

– Что же, с этим все понятно, благодарю вас… – Келлер поднялся из кресла, несколько раз прошелся по комнате, что оказалось нелегким делом – он дважды наткнулся на диван и один раз – на лейтенанта Вальдхайма, в очередной раз вернувшегося с кухни.

Молчавший на протяжении всего разговора Алекс Гертнер демонстративно зевнул, сказал: «Простите».

– Я прошу прощения у вас у всех, – сказал Келлер, – но у меня есть еще несколько вопросов к Ольге. Это не займет много времени.

– Конечно-конечно, Вольфганг, – поспешно сказал Алекс, почувствовав некоторую неловкость. – Думаю, Ольга понимает причины всего этого.

– Разумеется, понимаю, – Ольга чуть пожала плечами. – У меня хорошая память на лица и я запомнила Вольфганга по самолету «Дорнье-1001», четыре дня назад. Вы сидели впереди, в третьем или четвертом ряду, по-моему. Вы дважды оглянулись, и я поняла, что мое лицо вам знакомо. Видимо, по фотографии. Я вас не знала, но сопоставить некоторые слова Макса и дату нашего рейса никакого труда не составило. Прекрасно понимаю ваше недоумение и даже тревогу по поводу моего неожиданного появления в одном самолете с вами, Вольфганг. Учитывая законы конспирации, я тоже считаю, что Максу и Алексу следовало предупредить – и вас, и меня.

– И ты, Брут! – воскликнул Макс. – То есть, Брутесса!

Если Вольфганг Келлер и был удивлен неожиданным заявлением Ольги, то виду не подал. Во всяком случае, замешательства на его лице заметно не было.

– Превосходно, Ольга! – воскликнул он. – Я рад, что мы с вами находим общий язык. Итак, ответьте, пожалуйста, насколько преуспели в своем деле ваши учителя и наставники? Я хочу сказать, насколько им удалось, если можно так выразиться, заменить вашу память? Стали ли вы, действительно, Маргаритой Готтберг?

– Конечно, – прежним, спокойным голосом ответила девушка. – Уже через год я практически не помнила ничего из своей жизни до войны. Я стала нормальной немецкой девочкой, можно даже сказать – образцовой. Гитлерюгенд, и все прочее.

Келлер отвернулся от нее, подошел к креслу, сел.

– И когда же вы вспомнили о том, что вы – русская?

– Не так давно, – ответила Ольга.

– Как это произошло?

– Разбирая архивы своего шефа…

– Группенфюрера СС фон Шредера?

– Да. Разбирая его архивы, я обнаружила свое личное дело. Естественно, я прочла. Это… – впервые за весь вечер голос девушки дрогнул. – Это стало колоссальным эмоциональным потрясением. Думаю, что тот вечер, когда я прочла личное дело, изменил всю мою жизнь.

Вольфганг Келлер ничего не сказал на это. Он сидел, неестественно выпрямившись, и смотрел куда-то в сторону.

– Что скажете, Вольфганг? – язвительно спросил лейтенант Вальдхайм. – Вы, конечно, не верите в эмоции?

– Почему же… – ответил Келлер, не поворачиваясь. – Я верю в эмоциональные потрясения, которые могут перевернуть человеческую жизнь.

9

У Гертнера и Вальдхайма, от всего дальнейшего, сложилось впечатление, что разговор с Ольгой – или допрос, как они полагали, – вполне удовлетворил Келлера. Во всяком случае, последующее его поведение в тот вечер существенно отличалось от предыдущего. Он тщательно, но без скептицизма, вникал в детали операции, не отпускал более колких замечаний по поводу некоторых ошибок нойштадтских подпольщиков – а они, естественно, имели место. Более того, убедив их на деле, что операция еще не готова и не может быть проведена в ближайшие дни, Вольфганг сказал:

– Право, очень жаль. Не исключено, что вам придется обойтись без моего участия. Я не могу долго здесь оставаться, хотя, по чести, мне очень хотелось бы принять в этом участие.

Гертнер и Вальдхайм переглянулись.

– Нам бы тоже этого хотелось, – сказал Гертнер. – Конечно, мы справимся и без вашей помощи, Вольфганг, нам лестно, что вы так оценили нашу работу.

– Работа выполнена превосходно, – Келлер произнес это абсолютно серьезным тоном. – И вы, действительно, справитесь без меня. Но, все-таки, – повторил он, – я бы хотел принять участие в этом. И, если вы не возражаете, я представлю вам завтра свой план операции. И мы вместе его оценим. Хорошо?

Настроение Гертнера слегка испортилось.

– Как скажете, Вольфганг, – сказал он. – Вы, по-прежнему, командир.

Келлер покачал головой.

– Дело не в старшинстве, – он вздохнул. – Просто у меня есть личный счет. И он окажется неполным, если группенфюрер СС фон Шредер не украсит его своей особой.

– Хорошо, – Гертнер пожал плечами. – В таком случае мы готовы его подарить вам. У нас нет личного счета к господину Шредеру. Мы просто хотим хорошо сделать свое дело.

– Вот и чудесно, – сказал Келлер, в очередной раз взглянув на часы. – А теперь мне пора, – он поднялся. – Ольга, если я предложу вам немного пройтись, вы отвергнете мое предложение? – и, видя, что вслед за Ольгой поднялся Макс, заметил: – Нет-нет, лейтенант, вы, пожалуйста, оставайтесь. Я должен сказать фройляйн несколько слов тет-а-тет. До встречи, Алекс. Я разыщу вас в ближайшее время, не волнуйтесь… Кстати, я не претендую на личное знакомство с остальными участниками вашей группы, тем более, что их около тридцати человек, но с некоторыми вы должны меня познакомить. Скорее всего, это будет одностороннее знакомство, – и, повернувшись к Ольге, Келлер любезно склонил голову: – Прошу вас, Ольга, это не займет много времени.

Выйдя из дома, где жил Гертнер (Вальдхайм остался там же, несколько оторопевший от неожиданности), Келлер и Ольга, под руку, медленно пошли в сторону от центра города.

– Куда мы идем? – голос Ольги не содержал никаких признаков волнения.

– Мы идем ко мне в отель… – ответил Келлер. – Только, ради бога, Ольга, не подозревайте меня в нечистых намерениях!

– Я и не собираюсь. Хотя, согласитесь, не очень уместное время для молодой незамужней женщины в такое время, – заметила Ольга.

– Согласен с вами, но будьте снисходительны. Тем более, что речь идет о деле.

– Вот как?

– Именно. У меня в номере… – Келлер замолчал.

– В чем дело?

– Нет-нет, ничего… В моем номере вас ожидает небольшой сюрприз.

– Вот как? Приятный? – поинтересовалась Ольга с легкой иронией в голосе.

– Не знаю, – серьезно ответил Келлер. – Это зависит от различных обстоятельств. Надеюсь, что приятный.

Больше они не разговаривали до самого отеля.

Портье проводил их равнодушным взглядом сонных глаз. Они поднялись на второй этаж.

– Вы не заперли номер? – удивленно спросила Ольга, видя, что ее спутник собирается открыть дверь, не доставая ключа.

– Вот что, – сказал Келлер, взявшись за ручку двери. – Я сразу понял, что вам сообщили о причинах нашей встречи заранее. Несмотря на мой запрет. Видимо, Макс?

– Да, конечно, – Ольга улыбнулась. – Это так страшно?

– Нисколько, – лицо Келлера оставалось холодно-спокойным, он не ответил на ее улыбку. – Я вполне отдавал себе отчет в том, что он не выполнит моего приказа. Безусловно, он сообщил вам, что я хочу лично побеседовать с вами и что сегодняшним самолетом я должен получить важные документы.

– Допустим, но…

– Это не совсем так, Ольга. Я действительно ждал этого рейса. Но не с документами, а с одним человеком. Этот человек сейчас – здесь, за дверью. В моем номере.

Тень легкого беспокойства промелькнула по лицу девушки.

– И кто же этот человек?

– Петр Алексеевич Зимин. Ваш отец, Ольга, – понизив и без того негромкий голос почти до шепота, сказал Вольфганг Келлер.

Несмотря на все самообладание, Ольге не удалось сдержать легкий вскрик.

– Я говорю это вам потому, что мне неважно, узнаете или не узнаете его вы. И то, и другое ничего не доказывает. Если вы не та, за которую себя выдаете, то сможете сказать, что просто не помните его. Прошло тринадцать лет… Это большой срок. Мне важно лишь, узнает ли он вас.

– Каким образом? – голос девушки чуть заметно дрожал. – Разве на него законы времени не действуют?

– У нас есть средства, – сказал Келлер и резким движением распахнул дверь. – Прошу вас, фройляйн.

10

Когда они вошли в номер Вольфганга Келлера, и Ольга увидела человека, сидевшего в углу маленького дивана с цветной обивкой, волнение на ее лице обозначилось четче, но оказались ли причиной этого дочерние чувства или иные, определить было невозможно. Что же касается человека, представленного Келлером как Петр Алексеевич Зимин, то он напряженно всматривался в лицо вошедшей девушки, словно сопоставляя ее черты с чертами лица десятилетней девочки, почти стершимися в его памяти.

Келлер аккуратно прикрыл за собой дверь, после чего спросил:

– Итак, Ольга, узнаете ли вы этого человека?

– Я… не знаю… может быть… – девушка говорила неуверенно, губы ее дрожали. – Нет, я не могу сказать точно… Я не помню…

– Что ж, это естественно: тринадцать лет плюс гипнотическое воздействие в процессе германизации, – Келлер кивнул. – Собственно, я уже говорил вам, что это практически ни о чем не говорит.

– Зачем же…

– Помолчите, – строго сказал он. И, обращаясь к Зимину, спросил: – А вы, Петр Алексеевич, что скажете? Узнаете ли вы в этой девушке свою исчезнувшую дочь?

– Не знаю… – мужчина говорил столь же неуверенно. – Вы сами сказали: тринадцать лет… Я не могу полагаться на память. Когда нас разлучили, Оле было десять. Сейчас она должна была бы быть взрослой женщиной, девушкой. Я могу лишь предполагать, как она выглядит…

Вольфганг Келлер прошел к окну и остановился там, заложив руки за спину.

– Мы с вами говорили об одном случае в детстве, – сказал он, не поворачиваясь. – Напомните, пожалуйста.

– Ах, это… Да, конечно… – Зимин озабоченно потер лоб рукой. Пальцы его дрожали. – Конечно… У нас во дворе… Там, в Севастополе… Росла большая шелковица.

– Что росло? – переспросил Келлер.

– Шелковица. Так мы называли тутовое дерево. Ольга однажды влезла на это дерево – ей тогда было шесть лет – и сорвалась. Когда она падала, то напоролась на острый сук, росший в самом низу. Порвала платье и сильно поранила ногу. Ей наложили восемнадцать швов.

– Сколько?

– Восемнадцать. Ниже колена, на левой ноге. Мы опасались даже, что она начнет хромать. К счастью, все обошлось, – он замолчал.

Келлер повернулся к ним.

– И вы хотите сказать, что этот шрам… видимо, достаточно длинный и глубокий…

– Я же сказал – восемнадцать швов. Около двадцати сантиметров.

– Да, что этот шрам должен был сохраниться на всю жизнь?

– Я полагаю, да, – Зимин смотрел в пол. Пальцы его продолжали дрожать.

– Успокойтесь, Петр Алексеевич… – Келлер подошел к Ольге. – Что скажете, фройляйн? Вы помните этот случай?

– Д-да… – прошептала Ольга. – То есть…

– Что – то есть?

– Я… не помню этого случая, но шрам… шрам у меня, действительно сохранился. Вот, здесь… По этой причине я всегда носила чулки темных тонов. Я покажу, если хотите… Позвольте мне пройти в ванную.

– Конечно, прошу вас, – собственно, Келлер чувствовал, что в этой демонстрации не было необходимости. И, следовательно, его подозрения оказались излишними.

Только одно его смущало: выслушав рассказ Петра Алексеевича Зимина, Ольга выглядела, пожалуй, не столько обрадованной, сколько озадаченной.

Куда больше, чем сам Вольфганг Келлер.

11

На следующий день, подойдя к ресторану «Палас», находившемуся на первом этаже отеля, Алекс Гертнер заметил сидящего в одиночестве Вольфганга Келлера. Келлер лениво читал газету – видимо, ожидая заказа. Алекс помнил строжайший запрет на незапланированные контакты и, видимо, прошел бы мимо, если бы в этот момент Вольфганг не отложил газету в сторону и его глаза не встретились бы с глазами Алекса. Гертнер чуть заметно пожал плечами и собрался двигаться дальше, но Келлер вдруг коротко кивнул, и Алекс вошел в ресторан.

– Садитесь, прошу, – Вольфганг чуть привстал в кресле. – Очень удачно вы оказались здесь сегодня. Я как раз собирался вас разыскать.

– Что-нибудь случилось? – Гертнер сел на предложенный стул.

– Нет-нет, я просто хочу познакомить вас с корректировкой плана. Но, если не возражаете, давайте выпьем кофе – я себе заказал, думаю, вам тоже сейчас принесут. А для того чтобы, поговорить – давайте совершим небольшую экскурсию на Славянский остров. Не возражаете?

– Конечно, нет. У меня сегодня свободный день. Я имею в виду службу, – пояснил Гертнер. – Обычно приходится каждый раз что-нибудь сочинять – вроде больной тетушки или неожиданно прилетевшего родственника.

– Родственник, видимо, я? – Келлер рассмеялся.

– Нет, что вы, – Гертнер тоже улыбнулся. – Вы – близкий друг моего покойного отца, богач и меценат.

– Польщен. А сегодня, значит…

– Количество туристов, последнее время, очень сократилось. Экскурсий мало.

– Прекрасно. Значит, сегодня я путешествую с личным гидом.

– Считайте, что так.

После кофе они отправились в порт и, через полчаса полупустой прогулочный катер доставил их на искусственный остров.

– Странная фантазия… – сказал Келлер, разглядывая собор Василия Блаженного.

– Вы имеете в виду строителей собора или создателей заповедника? – поинтересовался Алекс.

– Ну, разве у Шахта есть фантазия? – Келлер усмехнулся. – Кстати, церковь открыта для посещений?

– Не сейчас, – ответил Гертнер. – Вообще-то там музей славянского искусства. Как пример деградации славян вообще и русских в частности.

Вольфганг Келлер внимательно посмотрел на него.

– Простите, Алекс, вы – русский? – спросил он.

– Вся наша группа состоит из русских. Даже Ольга, как вы вчера убедились.

– Да, Ольга… Ее шеф, группенфюрер Эрих фон Шредер… – Вольфганг, – Келлер оторвался от созерцания разноцветных куполов. – Кстати, вы сегодняшних газет не читали?

– Нет, а что?

– Сегодня повешена очередная группа заговорщиков. Генерал Власов, фельдмаршал Роммель, полковник фон Штауфенберг, полковник фон Шредер… Разумеется, бывший генерал, бывший фельдмаршал, бывшие полковники.

– Кто бы мог подумать! – вдруг рассмеялся Гертнер.

– Вы о чем?

– Не о чем, а о ком. О генерале Власове. Как я ненавидел его, когда он перешел на службу к Гитлеру! Я был тогда совсем молоденьким сержантом, я готов был убить его. И вот теперь – пожалуйста, оказывается, он – герой Сопротивления. Кстати, Вольфганг, – он посерьезнел, – конечно, это не имеет никакого значения, но только Макс Вальдхайм, в свое время, был ярым сторонником Власова.

– Это действительно не имеет никакого значения, – заметил Келлер. – Смотрите, как странно!

– Что именно?

– Да вот – чайки на Красной площади… Идешь – и словно сон видишь, верно?

Действительно, несколько чаек, нисколько не боявшихся людей, степенно прохаживались по тщательно сохраненному мощенному участку Красной площади.

– Первое время я тоже никак не мог привыкнуть, – сказал Гертнер. – Все казалось: сверну за стену, а там – ГУМ. Сворачиваю – а там берег морской, чайки кричат, ветер гонит рябь. Катера с туристами, чужая речь… – он махнул рукой. – Потом привык. Сейчас, иной раз не могу вспомнить, как оно было до войны. Я ведь сам – москвич. Жил на Садовой. Это, примерно, вон там. Видите? Вон тот катер, по-моему, как раз над Садовой и проплывает… А почему вы спросили о газетах?

– Да вот, видите ли, полковник Шредер. Фон Шредер, – лениво, словно нехотя, протянул Келлер. – Не родственник ли он нашему будущему клиенту?

– Не знаю. А если даже так – что из того? – видимо, Алекс все еще находился в плену воспоминаний. Лицо его было меланхоличным.

– А то, друг мой, – вдруг резко сказал Келлер, – что если он – брат нашего, то мне неясно, почему гестапо не арестовало и его заодно? Ведь именно так это делалось всегда, разве вы не знаете? А его даже от должности не отстранили!

Алекс явно встревожился.

– Действительно, странно… Вы уверены, что они – не однофамильцы? – спросил он.

– Нет, – буркнул Келлер. – Не уверен. Но проверить это необходимо. Встретьтесь с Ольгой и выясните.

– С Ольгой? – Алекс Гертнер удивленно взглянул на него. – Разве она ничего вам вчера не сказала?

– А что она должна была мне сказать? – недоуменно спросил Келлер. – Я выяснил у нее то, что считал необходимым, после чего проводил домой.

– Но ведь она уехала в Берлин. На пять дней. В командировку. Так, во всяком случае, мне сообщили в приемной рейхскомиссариата.

– Что? Что вы сказали, Алекс? – словно не расслышав, Келлер повернулся к Гертнеру всем корпусом. При всем том, что Гертнер был занят собственными мыслями, он не мог не отметить про себя совершенно необычное выражение лица берлинского посланника – словно тот был и обескуражен, и обрадован одновременно. – Уехала в Берлин? И предварительно не поставила вас в известность?

– Но… я не вижу в этом ничего особо странного, – Алекс развел руками. – В конце концов, такое случалось и раньше. Она ведь служащая рейхскомиссариата, вынуждена подчиняться приказам, по сути – военный человек, хотя и не носит форму.

– Именно так, Алекс, именно так… – процедил Келлер. – Военный человек, хотя и не носит форму. В самую точку попали. Только, если уж быть абсолютно точным – не военный человек, а человек гестапо.

– Что?! Вы с ума сошли! – воскликнул Алекс. – Вы же сами…

– Во-первых, не кричите, мы здесь, все-таки, не в полном одиночестве, – Келлер указал на маленькую группку туристов – человек шесть или семь – прибывших на остров тем же катером и сейчас с любопытством разглядывавших закрытый собор. – Давайте-ка лучше, не торопясь, спустимся к воде и прогуляемся по берегу, – он взял Алекса под руку, и они подошли к самой кромке берега. Мощеная площадь здесь плавно уходила под воду, постепенно исчезая в темно-зеленой глубине.

– Я сейчас объясню вам, в чем состояла вчерашняя проверка, почему она ничего не дала и почему я считаю себя полным болваном, – процедил Вольфганг сквозь зубы. – А что делать – мы с вами попробуем решить вместе… Если только еще не поздно… Видите ли, Алекс, – начал Келлер, когда они остановились у самой воды. – Я исходил из неверной посылки, будто нам противостоят такие же дилетанты, как – извините, но это правда – мы сами. Да-да, я говорю не «вы», а «мы», я такой же. Не то, чтобы я считал гестапо дилетантами, но я так действовал.

Алекс слушал молча.

– То есть, с самого начала я предположил, конечно, что ваша организация должна находиться в поле зрения спецслужб. Очень уж много огрехов вы допускаете. Это не в укор, Алекс, другие допускают не меньше. Да, – повторил он, глядя на темно– зеленую, подернутую рябью воду. – Другие допускают не меньше, и сразу же оказываются на крючке, а вы – нет. Вы, совершенно нелепым образом, по школярски, завербовываете ценнейшего человека в канцелярии, и этот человек оказывается ключевым в подготовке операции… совершенно идиотской по замыслу… не спорьте, я могу это доказать. У меня опыта больше, чем у вас у всех, вместе взятых. Это же надо было додуматься: взрывчатка под кроватью рейхскомиссара, в спальне!

Алекс покраснел от негодования, даже уши у него пылали:

– По-моему, вы…

– Успокойтесь, я вовсе не виню вас. Это первый опыт, что говорить. Я, в свое время, был еще наивнее… Так вот, я предположил, что именно этот ваш ценнейший агент и есть человек гестапо. Меня удивили две вещи: во-первых, ее появление в самолете. Если гестапо знало, что и я лечу тем же рейсом и что ее фотография вами передана в Центр, то было просто недосмотром или глупостью отправлять ее. Это ведь должно было немедленно насторожить меня. Не бывает, чтобы два человека, причастных к одной и той же операции случайно встретились. Потом я понял – никакого недосмотра не было, они действительно хотели вызвать у меня подозрение.

– Зачем? – удивился Алекс.

– Сейчас узнаете. Естественно, я должен был немедленно заняться ее проверкой и тут столкнуться со второй вещью, которая, как я говорил, удивила меня во всей этой истории.

– С какой же?

– Совершенно невероятная, просто-таки немыслимая для разведчика легенда. Русская девочка, прошедшая германизацию, забывшая прошлое, получившая немецкое имя, этот эмоциональный шок при выяснении правды и, наконец, согласие сотрудничать с русским подпольем. Все это показалось мне нелепостью еще в Берлине, когда Центр ознакомил меня с вашими донесениями. И готовится к проверке я начал еще там. Мне удалось получить ее первое досье – когда она только прибыла в Германию, в детский лагерь. Там были собраны данные обо всяких мелочах, очень важных мелочах – чем болела в детстве, с кем дружила. Какими были отношения с отцом. Тогда я придумал план проверки – опять-таки, исходя из того, что мы имеем дело с Маргаритой Готтберг, немкой от рождения, получившей в качестве легенды биографию русской девочки. Я решил, что здесь, в Нойштадте, столкну вашу Ольгу – или Маргариту – с ее отцом…

– С отцом?! – Алекс был поражен. – То есть, вы вчера повезли Ольгу на встречу с отцом?

– Совершенно верно. Он указал на примету, характерную для его дочери. Оказалось, примета имеется. Но меня убедила окончательно неадекватность Ольгиной реакции… ее нестандартность… Теперь, только теперь я понял истинную причину.

– Погодите, погодите… – Алекс отчаянно замотал головой. – Я ничего не понимаю. Отец признал Ольгу? Да или нет?

– Откуда я знаю? – буркнул Вольфганг, отворачиваясь. – Неужели вы думаете, что я, и правда, мог найти ее отца? Это был всего лишь актер, берлинский актер, бывший. Из русских, это единственная правда. Но примета – эта примета, действительно, имелась, в том самом личном деле я сам видел справку о медицинском освидетельствовании, имевшем место тринадцать лет назад. Но вот реакция девушки была очень странной. Мне трудно передать словами, но… я поверил.

– Что же вас разуверило теперь?

– Она уехала… Все мои подозрения немедленно появились вновь – и об абсолютном благополучии вашей группы, и о ее легенде… А дошло до меня только сейчас, – он повернулся к Гертнеру и невесело улыбнулся. – Алекс, против нас действуют профессионалы. Конечно, Ольгу превратили в Маргариту десять лет назад. Превратили по-настоящему. Ничего из своей русской жизни она не помнила. И то, что она рассказывала, действительно было легендой. Но ведь это блестящий и очень профессиональный ход со стороны ее шефов – дать агенту, в качестве легенды, его подлинную биографию. С маленьким нюансом – сам агент убежден, что это ложь, вернее – легенда. Понимаете? Она была убеждена, что она – немка Маргарита Готтберг, вынужденная играть в русскую во имя долга и фюрера, чтобы сорвать замыслы террористов. Они специально действовали так, чтобы вызвать у меня (или любого другого серьезного человека) стремление проверить и опровергнуть их невероятную, шитую белыми нитками легенду. И проверка должна была доказать, что все, сказанное их агентом – чистая правда. Маргарита Готтберг немедленно становилась самым проверенным и самым доверенным человеком в вашей организации, понимаете? Что бы ни происходило теперь – психологически мы не могли бы более подозревать ее ни в чем! – Вольфганг замолчал.

– Как же вы объясните ее внезапный отъезд? – спросил Алекс. – Насколько я понимаю, все происходило именно так, как того желали ее гестаповские шефы… если принять вашу гипотезу как истину. Ей (или им) больше не о чем было беспокоится.

– Это не гипотеза, Алекс, увы, это не гипотеза, и, к сожалению, мы еще убедимся в этом… – Келлер невесело улыбнулся. – Мы на хорошем крючке, Алекс, и мне очень бы хотелось узнать, что за гадость запланировало гестапо. А в отношение ее отъезда… Есть у меня одна сумасшедшая мысль. Мне показалось, что вчерашняя встреча ее, по-настоящему, потрясла. Думаю, что эмоциональное потрясение, о котором она рассказывала, в действительности ей пришлось испытать лишь вчера. Я ее понимаю. Жить с уверенностью, что ты немка, потерявшая своих родителей, считать свою истинную биографию – искусной фальсификацией, созданной горячо любимым начальством, и вдруг оказаться перед фактом того, что начальство тебя обманывало, что это и есть твоя подлинная биография, что ты русская… – Келлер замолчал. Гертнер тоже молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Наконец, он спросил, очень неуверенно:

– Хорошо, допустим, вы правы. Но зачем гестапо нужно это? Они ведь, фактически, попустительствовали, можно сказать – поощряли подготовку убийства рейхскомиссара. Пусть идиотскую, непрофессиональную, но, тем не менее, могущую сработать. К чему весь этот риск?

Келлер вздохнул.

– Не знаю, – честно признался он. – Пока не знаю. Но я не исключаю и того, что фон Шредер, казненный сегодня, и фон Шредер, заботливо подготовленный вами к вояжу на тот свет – родственники. Убрав его нашими руками, гестапо избегает ненужной огласки. А убрать его им необходимо – никому еще не прощались родственные связи со злодеями, покушавшимися на жизнь фюрера.

– Очень уж хитро и запутанно, – сказал Гертнер. – Куда проще организовать авиа– или автокатастрофу.

– Вы правы, – Келлер кивнул. – Я тоже так думаю. Поэтому, если подобные соображения и входили в планы гестаповцев, то лишь как побочные. Зачем-то им нужно убрать рейхскомиссара, в сущности, экс-рейхскомиссара, руками русского подполья. Причем, громко, с шумом! Взрывчатки, которую вы подготовили для старика, хватило бы на пол-Нойштадта, – он насмешливо покосился на Гертнера. – А единственный человек, который мог бы пролить на это дело хоть какой-то свет, срочно уезжает в Берлин.

– Д-да… – Гертнер опустил голову, тяжело задумался. Слова Келлера не убедили его полностью, но посеяли в душе тревогу: факты, изложенные берлинцем нельзя было ни игнорировать, ни списать на столичное высокомерие Вольфганга. Наконец он поднял голову и взглянул на Келлера. – Я думаю, что есть возможность уточнить хотя бы что-то. Думаю, нам следует навестить моего друга Макса. Знаете, влюбленные иной раз говорят друг другу лишнее.

– Хорошо, если лишнее говорила Ольга, а не он, – Келлер усмехнулся. – В любом случае вы правы. Лейтенант сейчас просто необходим, – он посмотрел на часы. – Времени у нас с вами совсем немного. Пора возвращаться. Я буду в отеле. Постарайтесь навестить меня сегодня же.

12

Когда вечером того же дня Алекс Гертнер пришел в отель к Вольфгангу Келлеру, Келлер, при всем своем спокойствии, не мог скрыть изумления – настолько страшным казалось лицо руководителя нойштадтской группы.

– Входите, Алекс. Садитесь, выпейте воды и успокойтесь. Хотите шнапса?

– Ястреб, – Алекс впервые обратился к берлинцу, пользуясь его кличкой. Келлер никак не прореагировал на это. – Ястреб, вы должны расстрелять меня. Я не просто идиот, я преступник. Я мог стать самым чудовищным преступником в истории, Ястреб!

– Прекратите истерику, – холодно сказал Келлер. – Сядьте и выпейте. Если вы настаиваете, обещаю, что расстреляю вас, но только после того, как вы расскажете мне все.

Гертнер послушно сел на диван, залпом выпил рюмку шнапса. Щеки его слегка порозовели, но лихорадочный блеск в глазах сохранился. Тем не менее, голос его звучал значительно спокойнее – видимо, он взял себя в руки:

– Вы были правы, практически, во всем. И в отношении Ольги, и в том, что гестапо знало о нашей операции и – более того – направляло ее.

Келлер кивнул, ничего не говоря. Это можно было расценить, как согласие или только как поощрение рассказчику.

– Но вы не знали причин, по которым гестапо решило провести подобную акцию – убрать видного эсэсовского чина руками русских подпольщиков?.. Ястреб, эти причины просто ужасны. Я попробую рассказать все по порядку, но…

– Вы нашли Макса? – прервал его Келлер.

– Да, Слава Богу, поэтому я теперь знаю все.

– От него?

– Нет, Вольфганг. Ольга не в Берлине, она у Макса. Вы были правы и в этом. Вчера она испытала сильнейший эмоциональный шок. Она действительно считала себя немкой, а легенду Ольги – просто легендой. Узнав, что это ее истинная биография, она, в конце концов, решила прийти к Максу, которого любила, и рассказать ему обо всем.

Вольфганг Келлер, несмотря на всю серьезность момента, рассмеялся:

– Да, вряд ли в гестапо приняли во внимание возможность появления у немки нежной привязанности к врагу. Это явно противоречит расовой теории… Продолжайте.

Гертнер посидел, собираясь с мыслями. В руках он вертел пустую рюмку. Заметив это, Келлер спросил:

– Налить вам еще?

– Да, пожалуй, мне нужно немного встряхнуться… – выпив вторую рюмку, Гертнер несколько раз глубоко вздохнул и начал свой рассказ.

– Только, ради бога, не перебивайте меня, Ястреб, – попросил он. – Мне все еще не по себе. Подумать только, мы были на грани… Словом, начну сначала. Из того, что нам удалось узнать от Ольги, вырисовывается следующая картина. Затянувшаяся ситуация, при которой Рейх, фактически, не воюет, а лишь поддерживает иллюзию военных действий – так, операции на Востоке, операции на Тихом океане, пограничные инциденты во Флориде – привела к некоторому изменению в расстановке сил внутри Рейха. Кое-кто, в окружении Гитлера, пытается вести дело к определенной либерализации режима и даже к сокращению численности гестапо и зондеркоманд. И вот что придумало гестапо.

– Минутку! – Келлер поднял руку. – Не продолжайте, кажется, я понял. Скажете только, прав я, или нет, – он пододвинул к дивану кресло, сел в него. – Убийство крупного функционера, генерала СС говорило бы о серьезной нестабильности, о мощи внутренних врагов Рейха и повлекло бы за собой укрепление позиций гестапо и СС. Я прав?

Гертнер кивнул.

– Но они пошли дальше, – сказал он. – После покушения, на стол рейхсфюрера СС Гиммлера (склонявшегося, кстати, к сокращению численности СС по каким-то своим, неведомым мне причинам) должны были лечь заранее разработанные в гестапо меры по наведению порядка на всей территории. Для этого они предлагали использовать уже нефункционирующие, но вполне пригодные к использованию бывшие лагеря уничтожения. Надеюсь, вы слышали о них?

Келлер кивнул. Лицо его казалось окаменевшим.

– Те самые лагеря, где были уничтожены одиннадцать миллионов европейских евреев, – сказал Гертнер. – Они вновь должны были начать действовать – для обеспечения комплекса новых мер, разработанных гестапо.

– И что же это за меры? – спросил Келлер.

– Свои предложения они назвали: «Окончательное решение русского вопроса». Надеюсь, вы понимаете, что означает сей эвфемизм?

Вольфганг Келлер ничего не ответил.

– Теперь вы знаете все. Все, что знаем мы, – закончил свой рассказ Алекс Гертнер. – Слава богу, нам удалось узнать об этом чудовищном плане вовремя. Я уже отдал приказ свернуть всякую деятельность по подготовке операции. Извините, Вольфганг, но мне некогда было спрашивать вашего согласия, я отменил операцию своим приказом. Члены группы временно залегли на дно. Вам, я думаю, тоже следует срочно покинуть Нойштадт, – он поднялся. – Я очень благодарен вам, Ястреб. Если бы не вы, представляю… Вернее, не представляю, чем бы все закончилось.

Келлер-Ястреб молчал. Гертнеру стало не по себе, он сам не понимал, почему. Но выражение лица Вольфганга встревожило его. Было такое впечатление, что с некоторого момента Келлер перестал его слушать, словно рассказ не интересовал и не касался его.

– Вольфганг… – осторожно позвал Гертнер.

– Что?.. – Келлер словно очнулся. – Ах, да, Алекс… Уехать? – он неторопливо прошелся по номеру, остановился перед своим гостем и засунул руки в карманы брюк. – Конечно, я уеду, Алекс, но только тогда, когда сделаю то, ради чего приехал.

– Что вы имеете в виду? – Гертнер уже собирался уходить, но последние слова остановили его. – Покушение?

– Которое готовили вы? – Келлер засмеялся. – Ну, конечно, нет, мой бедный друг! Оно ведь было глупостью – и по замыслу и по предполагаемому исполнению. Ничего удивительного, что в итоге оно оказалось провокацией гестапо… Ваши дела, честно говоря, меня интересовали лишь постольку, поскольку они были связаны с моими делами. Я бы все равно отговорил вас от покушения на рейхскомиссара Шредера, мне оно не было нужно. Во всяком случае, в этом я не принимал бы участия.

– Но тогда что? – слова Келлера окончательно сбили Алекса с толку. – Что вы собирались здесь делать?

Не отвечая, Келлер отвернулся от Гертнера и подошел к окну.

– Посмотрите, – сказал он. – Подойдите сюда.

Алекс подошел.

– Видите, это здание?

– Конечно. Это управление гестапо.

– Удобно, верно? Достаточно хорошенько прицелиться – и человек, который взойдет на верхнюю ступеньку, не войдет в дверь. Никогда.

– Но и тот, кто это сделает, уже никогда не выйдет их этой комнаты.

Келлер холодно взглянул на него:

– В этом уже не будет необходимости. Он выполнит свой последний долг. Кстати, я думаю, вам следует покинуть Нойштадт в ближайшие несколько часов.

Гертнер пожал плечами и отошел от окна.

– Не вижу, какое отношение все это имеет к нашему разговору.

– Самое прямое, – Келлер смотрел в окно. – Самое прямое, поверьте мне, Алекс…

– И вы, конечно, не собираетесь мне рассказывать?

– Почему же? Могу сказать… Через три дня на верхней ступеньке этого очаровательного крыльца будет стоять не кто иной, как рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Алекс почувствовал, как по спине его побежали мурашки.

– Гиммлер?.. – пробормотал он. – Через три дня? В тот день, на который была намечена наша операция.

– Конечно. Куда уж эффектнее: резиденция рейхскомиссара взлетает на воздух в присутствие рейхсфюрера. При достаточно трусливом характере Гиммлера, можно себе представить, какое впечатление это произведет на него. А потом ему представят доказательства того, что это сделано руками русских: вашу группу. Это, кстати, причина того, что гестапо не отправляет Шредера на тот свет руками своих специалистов: им нужны достоверные сведения, Гиммлер – не старые демократии, светлая им память. Это им можно было преподнести эсэсовских агентов как польских диверсантов, напавших на радиостанцию города Гляйвиц. Нет, Гиммлеру представят настоящих русских подпольщиков – вас и ваших друзей, Алекс. Потому я и советую вам исчезнуть из города как можно раньше. Пока гестапо не знает, что Ольги нет в Берлине, оно не беспокоится. Но очень скоро…

– Погодите… – Гертнер с ужасом уставился на отошедшего от окна Келлера. – Вы собираетесь…

– Да, Алекс. Я охотился на него около десяти лет. Узнав, что он собирается с инспекционной поездкой в Нойштадт, я принял предложение вашего Центра о совместной операции.

– Вашего?.. Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать то, что уже говорил вашему другу Максу, – холодно произнес Келлер. – Меня не интересуют ни ваша война, ни ваши дела. У меня своя война. У меня свой счет. Мой список возглавляет рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

– Но ведь это просто подарок для гестапо! – воскликнул Гертнер. – Вместо убийства опального группенфюрера фон Шредера они преподнесут Гитлеру убийство второго человека в Рейхе! И фюрер согласится на «окончательное решение русского вопроса»!

– Очень жаль, Гертнер, – Келлер пожал плечами. – Я уже сказал, что меня это не интересует. Я вам сочувствую, но отказаться от дела всей моей жизни не могу. К тому же, потерпев неудачу с вашей группой, гестапо найдет другой способ. Это всего лишь вопрос времени.

– Но почему?! – в отчаянии вскричал Алекс. – Почему вы хотите так поступить? Что это за ваш счет, в конце концов? Не хотите подчиниться, так хотя бы объясните, черт бы вас побрал!

Келлер некоторое время смотрел на него, потом кивнул.

– Что ж, – сказал он. – Это справедливо. Вы имеете право знать причины моего поступка.

Следующие слова его вызвали у Алекса Гертнера почти мистический ужас – так невероятно, почти потусторонне прозвучали они.

– Меня зовут, как вы понимаете, вовсе не Вольфганг Келлер. И не Отто Лауфер, разумеется, – сказал Ястреб. – Мое имя – Мордехай Юзовский.

Гертнер не сразу понял смысл сказанного.

– Погодите… как вы сказали? – глаза его расширились. – Мордехай Юзовский?.. Это же… Это же еврейское имя?.. То есть, вы, Ястреб…

– Да, Алекс, вы правильно поняли. Одиннадцать миллионов европейских евреев ушли в небытие. Я – последний.

13

Тишина, повисшая в комнате, после слов Алекса Гертнера, казалось, обрела физический вес. Она давила на присутствующих – самого Алекса, Макса Вальдхайма и Ольгу.

Но никто не пытался ее нарушить.

– Это я виновата, – наконец, сказала Ольга. – Я должна была тебя предупредить.

– Предупредить? – Алекс не сразу оторвался от собственных мыслей. – Что ты имеешь в виду?

– В Берлине я ознакомилась с досье Ястреба. Но мне казалось, что будет лучше, если я расскажу обо всем после его отъезда. Я была уверена, что он не одобрит операции и благополучно покинет нас. Я боялась его.

– Боялась? Почему?

– Макс уже знает. Когда ты ушел к Ястребу, я рассказала ему.

Вальдхайм молчал.

– О чем знает? Чего ты боялась?

– Настоящее его имя – Гельмут Кобличек, судетский немец, – сказала Ольга, поднимаясь из кресла и подходя к столу у окна. – В 1938 году, после присоединения Судетской области к Рейху, он вступил в СС. В 1941–1943 годах служил в составе зондеркоманды СС 10-А, в звании унтерштурмфюрера. В составе этой команды участвовал в массовом уничтожении евреев Украины, Белоруссии и Южной России. С 1944 года – в зондеркоманде концентрационного лагеря Бжезовец (это один из филиалов Аушвитца, существовал с начала 1944 по октябрь 1946 года), в звании гауптштурмфюрера. Как видишь, карьера достаточно быстрая и типичная.

– Что за чушь! – фыркнул Гертнер.

– Ты послушай, послушай, – сказал Макс. – Мне уже кое-что известно. Это не чушь, Алекс.

– Не считайте меня большим идиотом, чем я есть, пожалуйста, я слышал его рассказ. Этого нельзя было сочинить.

– Его рассказ не совсем ложь, – сказала Ольга. – Когда мои бывшие шефы сообщили мне о предстоящем визите в Нойштадт некоего Ястреба, они дали мне ознакомиться с его досье. Хотя мне никто и не разрешал, я сделала копии со всех документов. Вот, взгляни. Узнаешь? – она протянула Алексу фотографию. На фотографии был изображен, безусловно, Келлер… Или Лауфер… Или Юзовский… Гертнер не знал, как следует называть этого человека. Ястреб выглядел несколько моложе нынешнего, и на нем красовался парадный эсэсовский мундир.

– Маскарад, – буркнул Алекс, отбрасывая фотографию. – Наш дорогой Вальдхайм тоже носит немецкую форму. Специфика работы. Кстати, если ты получила копии, то почему же не предупредила меня до встречи с Ястребом?

– Я считала, что ты должен как можно скорее остановить его. Все эти сведения могли подождать.

– Все равно, я не верю.

– Слушай дальше, и ты поймешь.

– Хорошо, – нетерпеливо согласился Гертнер. – Только, прошу, поскорее. И без комментариев. Только факты.

– Хорошо, факты. В 1944–1946 годах участвовал в последних акциях по «окончательному решению еврейского вопроса». Но дальше… – она замолчала.

– Что же дальше? – спросил Гертнер.

В разговор вступил Вальдхайм.

– Произошла странная, почти фантастическая история, – сказал он тихо. – Настолько фантастическая, что в подлинности ее можно не сомневаться.

– Мне надоели парадоксы, – проворчал Гертнер. – «Настолько фантастично, что достоверно»… Или фантастично, или достоверно, одно из двух.

– Не всегда, Алекс, не всегда. Ты сейчас убедишься в этом… Алекс, он говорил тебе, что его расстреляли в составе последней партии евреев?

– Да, я уже рассказывал вам.

– И сколько человек было в этой партии?

– Сто сорок четыре, но какое это имеете значение?

– Алекс, их было сто сорок три, – сказала Ольга. – Я видела документы.

– Он мог ошибиться, – Гертнер взмахнул рукой, словно отмахиваясь от ее слов. – В конце концов, нельзя требовать точности от человека, оказавшегося в этом положении.

– Их было сто сорок три, и это не ошибка, – повторила Ольга. – Это очень важно, – она раскрыла лежащую перед ней папку, взяла несколько листков бумаги. – Прочти.

– Что это?

– Показания единственного оставшегося в живых эсэсовца из зондеркоманды, расстреливавшей последнюю партию евреев Бжезовец. Читай вслух.

– «8 октября 1946 года мы получили приказ ликвидировать последних евреев находившихся в лагере. Это была похоронная команда, и теперь в ней отпала нужда. Ликвидация проходила в два этапа. Поскольку отгрузка газа „Циклон Б“ была прекращена несколько преждевременно, господин гауптштурмфюрер…»

– Речь идет о Гельмуте Кобличеке, – вставила Ольга.

Гертнер продолжил чтение:

– «… господин гауптштурмфюрер приказал их расстрелять. Сначала была расстреляна партия в триста восемнадцать человек. Ликвидация проходила без осложнений, они спускались в ров, по десять человек, ложились вниз лицом, после чего солдаты зондеркоманды производили выстрелы в затылок. Ожидавшие своей участи не предпринимали никаких попыток избежать ее. Впрочем, за время жизни в Бжезовце, они знали, что попытки эти безнадежны. В числе последних десяти, расстрелянных в этот день, был старик, как выяснилось впоследствии – некто Моше Левинзон, раввин из Восточной Польши. Перед тем, как спуститься в ров, он повернулся к гауптштурмфюреру Кобличеку и сказал: „Вас будут судить особым судом. По двенадцать судей от каждого из двенадцати колен Израилевых“, после чего прыгнул в ров за остальными и был расстрелян лично гауптштурмфюрером СС Гельмутом Кобличеком. На следующий день нашей командой были расстреляны оставшиеся, согласно спискам – сто сорок три еврея. После акции гауптштурмфюрер пошутил: „Двенадцать по двенадцать – сто сорок четыре. А их – сто сорок три. Старый раввин ошибся на единицу.“»

– Вот откуда эти цифры, – сказала Ольга. – Читай дальше.

– «…мы все отправились в казарму. Я обратил внимание на то, что настроение господина Кобличека изменилось. Он был задумчив и молчалив. Уже у самого входа он вдруг сказал: „Может быть, это не ошибка? Может, быть, на самом деле их было, все-таки, сто сорок четыре? Не забыли ли вы кого-нибудь в бараке?“

Мы рассмеялись, думая, что это очередная шутка господина гауптштурмфюрера. Но он был серьезен и приказал шестерым солдатам – нашему отделению – еще раз тщательно обыскать бараки, в том числе, и те, откуда евреи были вывезены ранее, до этой последней акции. Унтерштурмфюрер Хаусманн пытался возразить, правильно указывая на то, что, согласно спискам, евреев было ровно сто сорок три человека, но господин Кобличек оборвал его, приказав выполнить распоряжение. Вообще, с этого момента мы обнаружили в нем некоторую странность. „Старый раввин не мог ошибиться“, – сказал он, отправляя нас на обыск…» – Алекс прервал чтение. – Кажется, я начинаю понимать, – сказал он.

– Читай дальше, осталось совсем немного.

– «Как и следовало ожидать, мы никого не нашли. Лагерь был пуст. Возвращаясь в казарму, Хаусманн еще раз пошутил об ослаблении памяти у старика перед смертью. Когда мы вошли в казарму, глазам нашим предстала ужасная картина: все наши товарищи лежали окровавленные, в нелепых позах, кто-то на полу, кто-то на кровати. Они были скошены несколькими автоматными очередями и, как я узнал впоследствии, добиты выстрелами из пистолета. В углу, на полу, сидел наш командир. Голова его была опущена, фуражка валялась рядом. Мы решили, что он мертв, так же, как и другие. Но, услышав наши шаги, он поднял голову. „Старик не ошибался, – сказал он. – Мы одного пропустили. И этот один с нами разделался.“ – „Господин гауптштурмфюрер, – сказал Хаусманн, – мы никого не обнаружили. Где он прятался, этот негодяй?“ – „Здесь, в казарме.“ – „Где он сейчас?“ – „Здесь, в казарме.“ – „Вы прикончили его?“ – „Нет, – сказал господин Кобличек, – он прикончил меня. Я не гауптштурмфюрер СС Гельмут Кобличек, я – еврей Мордехай Юзовский. Последний еврей в Европе, – с этими словами он поднял автомат, лежавший у него на коленях и расстрелял нашу группу. Первым упал унтерштурмфюрер Хаусманн, потом остальные. Я уцелел чудом, был ранен в голову и плечо. Не знаю, почему он не добил меня. Наверное, решил, что я мертв.“

– Прочитал? – спросила Ольга.

Алекс молча кивнул. Он не мог говорить. В горле пересохло, перед глазами плавали красные круги.

– Как ты понимаешь, Гельмут Кобличек свихнулся. Если верить показаниям прежних сослуживцев, некоторые отклонения в психике наблюдались у него и ранее. Кроме того, он был чрезвычайно суеверным человеком. Видимо, напряжение последних двух дней и совпадение чисел – сто сорок четыре судьи, названные раввином Левинзоном, и сто сорок три еврея, расстрелянные в последний день, – оказались для его психики непомерным грузом. Он сошел с ума. К такому же заключению пришла специальная медицинская экспертиза, разбиравшаяся с этим делом.

– Теперь ты понимаешь? – спросил Макс. – Понимаешь, с кем мы имели дело?

Алекс молчал.

– Он невероятный человек, – сказала Ольга. – После того, как он возомнил – и почувствовал себя – последним евреем, он, действительно, начал настоящую войну. Против бывших своих сослуживцев и сотоварищей. Против тех, кого справедливо считал виновными в поголовной гибели евреев Европы. Те, в свою очередь, начали планомерную охоту на свихнувшегося гауптштурмфюрера. И, представь, ничего не могли поделать. Эта охота продолжается уже семь лет. За это время ему удалось уничтожить несколько видных генералов СС, около трех десятков исполнителей рангом поменьше. Он появлялся и исчезал в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время. Вполне закономерно, что точку в своей карьере мстителя он решил поставить на убийстве рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

– Это точка может превратиться в многоточие, – мрачно заметил Макс Вальдхайм. Он закурил очередную сигарету, несколько раз нервно затянулся, с силой раздавил ее в пепельнице, полной окурков. – Его нужно остановить. Что же ты молчишь, Алекс? Ты руководитель группы, ты должен решить.

– Я не молчу, – сказал Гертнер. – Я думаю… – он устало потер виски. – Бедная моя голова… Пожалуйста, не кури так много, Макс.

Вальдхайм дернул плечом.

– Да, руководитель, – Алекс вздохнул. – Какая там группа, Макс… Я распустил организацию.

– Ты… – лейтенант вскочил. – Это же капитуляция!..

– А продолжать играть в Сопротивление, после того, как стало ясно, что нами руководит гестапо, это, по-твоему, что?

Лейтенант отвернулся.

– Вот то-то и оно… Спасибо этому Кобличеку… Или Юзовскому, неважно. Если бы не он, мы, как бобики честно выполнили бы указания твоих бывших шефов, Ольга. Чем бы это закончилось… – Он не договорил, красноречиво махнул рукой. – Успокойся, я ни в чем тебя не виню сейчас. Все уже позади, и сделанного не вернешь. Но одно дело сделать необходимо, и в этом Макс прав. Мы не можем допустить убийства рейхсфюрера. Да, возможно гестапо изобретет новый способ. Может быть, мы все, все русские, обречены. Сейчас это неважно. Мы должны действовать. Мы должны остановить его. Независимо от того, правда ли изложена в твоем досье. И есть, к сожалению, только один способ.

Молчавшая до сих пор Ольга сказала:

– Позволь это сделать мне.

– Еще не хватало! – воскликнул Вальдхайм. – Как будто у нас мало мужчин.

– Ты не понимаешь, – сказала Ольга. – Я должна искупить свою вину.

– А я…

– Успокойтесь, – сказал Гертнер. – Послушайте меня. Он – необычный человек. И, в данном случае, решение принадлежит не нам. Он сам выбрал того, кто должен это сделать.

В комнате воцарилась тишина. Во взглядах Ольги и Макса Гертнер прочел один и тот же вопрос.

– Как вы думаете, зачем Ястреб обо всем мне рассказал? – он грустно улыбнулся. – Не догадываетесь? А я догадался. Смутное подозрение возникло у меня еще там, в отеле, но окончательно я понял только сейчас. И хочу объяснить вам. На прощанье… Ястреб устал. Он не может в этом признаться даже самому себе, но он устал от семилетней войны. Он хочет, чтобы кто-нибудь остановил его. Я иду для того, чтобы выполнить его желание. В конце концов, он заслужил этого. И не вам, а мне Ястреб рассказал обо всем. Так что – это его решение, а не мое. А его решение – приказ, ведь он, все еще, представитель Центра. И я обязан подчиняться его приказам… – он усмехнулся. – Видимо, в твоих документах сказана правда, Ольга. Бремя последнего еврея оказалось слишком тяжелым для бывшего эсэсовца. Он просит милости. Я дам ему эту милость, – Гертнер поднялся со своего места. – Прежде, чем уйти, я приказываю вам немедленно покинуть Нойштадт. Кстати, мы – последние из группы, кто еще не сделал этого. Вам следует отправиться на Славянский остров, в то укрытие, о котором знали только мы двое, Макс, помнишь?

Лейтенант кивнул.

– Запаса продуктов там хватит на две недели. Потом туда прибудет связной от Уральской группы. Думаю, он поможет вам перебраться на ту сторону. Пароль для экстренных случаев тебе известен… Ну, вот… – он снова улыбнулся. – Вот, как будто, и все.

– А ты… – тихо спросила Ольга. – Что будет с тобой?

Гертнер пожал плечами.

– Командир должен расплачиваться за свои ошибки. Будь я на фронте, наверное, меня ждал бы трибунал и расстрел – я ведь всю свою группу фактически подставил под гестапо. Будет справедливо, если я сам… – он не договорил.

– Алекс, не делай глупости! – Вальдхайм было бросился к нему, но Гертнер молниеносным движением выхватил из кармана плаща пистолет.

– Стой, где стоишь, Макс. Я не собираюсь шутить, не то время. Сделаешь еще шаг – тебе конец.

Лейтенант застыл на месте.

– Вот так-то лучше. Я заслужил право самому решать, что и как делать. Я свою карьеру закончил. Сейчас встречусь с Ястребом. Я знаю, он ждет меня. Так что – прощайте, ребята. Не задерживайтесь здесь, торопитесь. Думаю, из вас получится прекрасная пара, – он пошел было к двери, но вдруг снова остановился.

– Да чуть не забыл, а жаль было бы… Эх, и сон мне снился сегодня… Потрясающий сон. Мне снилось… – Гертнер спрятал пистолет. Улыбка его стала мягкой, никак не гармонирующей с обстановкой. – Мне снилось, что мы не пустили их в Москву… тогда, в ноябре сорок первого.

Оглавление